1492 — падение Гранады. Завершение Реконкисты.

1499 — 1502 — венециано-турецкая война.

1505 — 1511 — закрепление Испании на североафриканском побережье. Захват Педро де Наварро Пеньон де Белеса (1508), Орана (1509), Бужи, Триполи (1510).

1511 — неудача испанской экспедиции против Джербы.

1512, 1514 — неудачи Аруджа у Бужи.

1516 — Арудж захватывает власть в Алжире.

1516 — 1517 — захват Османской империей Сирии, Палестины, Ливана и Египта.

1517 — захват Аруджем Тлемсена.

1518 — поражение и смерть Аруджа у Тлемсена.

1518 — переход Хайраддина под сюзеренитет Османской империи.

1520 — потеря Алжира Хайраддином.

1522 — захват Османской империей острова Родос.

1526 — захват Хайраддином Мостаганема и Алжира.

1529 — блокада и захват Хайраддином острова Пеньон.

1530 — рыцари-иоанниты обосновываются на острове Мальта.

1531 — попытка высадки Андреа Дориа в Шершеле.

1534 — 1535 — захват Хайраддином Туниса.

1535 — 1560 — оккупация Туниса испанцами.

1536 — заключение союзного и торгового договора между Османской империей и Францией.

1538 — 1540 — война Османской империи против Священной Римской империи, Венеции и папы римского.

1538, 27.09 — поражение соединенной эскадры христианских государств у Превезы.

1541 — поражение Карла V под Алжиром.

1543 — 1544 — совместные действия французского флота Франциска I и турецко-корсарского флота Хайраддина против Карла V.

1548 — захват Драгут-раисом казны Мальтийского ордена.

1551 — захват Триполи Османской империей.

1551 — захват Махдии Драгут-раисом.

1552 — 1554 — совместные действия французского флота Генриха II и турецко-корсарского флота.

1554 — захват Салах-раисом Пеньон де Белеса.

1555 — захват Салах-раисом Бужи.

1560 — неудача испано-венецианской экспедиции у острова Джерба.

1563 — осада Орана и Мерс-аль-Кебира Хасан-пашой.

1565 — осада Мальты флотом Османской империи.

1569 — захват Туниса Ульдж Али.

1570 — 1573 — война Османской империи со «Священной лигой» (Венеция, Испания, папа римский, Мальта, Генуя, Савойя) (Кипрская война).

1571 — захват острова Кипр Ульдж Али.

1571, 7.10 — разгром турецкого флота у Лепанто.

1573 — захват Туниса Испанией.

1574 — установление контроля Османской империи над Тунисом.

1581 — создание французской Левантийской компании.

1607, 1610 — экспедиции великого герцога Тосканского против Алжира.

1610 — алжирский флот Питера Эштона совершает рейд в Бристольский залив и к Ньюфаундленду.

1612 — 1616 — деятельность Генри Мэйнуэринга в Средиземном море.

1620 — 1621 — английская экспедиция адмирала сэра Роберта Мэнсела против Алжира.

1627 — алжирская флотилия Морат-раиса достигает Исландии, разграбление Рейкьявика.

1645 —1669 — венециано-турецкая война (Кандийская война).

1647 — нападение барбарийских корсаров на побережье Корнуолла.

1655 — английская экспедиция адмирала Роберта Блэйка против корсаров Алжира, Туниса и Триполи.

1663 — экспедиция герцога де Бофора против Джидтели.

1664 — 1665 — голландская экспедиция вице-адмирала Михеля Адриана де Рюйтера и французские экспедиции герцога де Бофора против североафриканских пиратов.

1667, 1672, 1688, 1693 — нападения алжирцев на Оран.

1672 — английская экспедиция против Алжира.

1681 — французская экспедиция генерал-лейтенанта Авраама Дюкена против Триполи.

1682 — 1683 — экспедиция Дюкена против Алжира.

1683 — 1699 — война Османской империи против «Священной лиги» (1684 — Австрия, Польша, Венеция, Мальта, с 1686 — Россия).

1685 — французская экспедиция вице-адмирала Жана д'Эстре против Триполи.

1688 — экспедиция д'Эстре против Алжира.

Море — необъятная криминогенная зона, и не найдется в истории такой торговой трассы, даже самой забытой и заброшенной, где бы купцам не преградил путь пиратский корабль. Те, кто выходил в море на разбой, прекрасно знали, в каком районе и в какой сезон можно найти наибольшую добычу: грабеж купцов, работорговля, контрабанда — источников получения дохода было достаточно.

Остров Джерба обладал колдовской притягательной силой. Его чарующая атмосфера, выгодное расположение и огромные богатства на протяжении многих веков привлекали внимание путешественников, купцов, моряков. Древние легенды поселили на острове племя лотофагов — мирных гостеприимных людей, питавшихся сладким плодом забвения — лотосом. Те, кто отведал его сладкой мякоти, забывали свое прошлое, свою родину, своих близких и навсегда оставались на райском острове. Когда корабль Одиссея носило по Средиземному морю, он, как повествуют мифы, встал близ острова на якорь. Дозорные, отправленные на берег за водой, были радушно встречены лотофагами и вкусили лотоса, после чего не пожелали возвращаться на корабль. Осторожный Одиссей избежал опасности, так как отказался попробовать плодов забвения и, приказав силой доставить на судно соотечественников, немедленно вышел в открытое море.

Остров находится в южной части залива Габес (Малый Сирт) у берегов Туниса, на оживленной торговой морской магистрали, связывающей Ближний Восток с побережьем Северной Африки. Неутомимые караваны верблюдов Судана и Аравии, плодородный Нил, богатейшие торговые базары Каира, Александрии, Дамаска и Багдада, оживленные порты Магриба — Сфакс, Махдия, Монастир, Тунис, Алжир, Бизерта, оживленная коммерция островов Архипелага — этот пестрый многонациональный клубок взаимосвязанных экономических интересов раскручивался вокруг Джербы. Остров играл роль своеобразного моста между различными цивилизациями.

Лев Африканский оставил описание этого райского уголка: «Джерба — это остров, расположенный по соседству с материком, примерно в одной миле от него, весь плоский и песчаный. На острове находятся бесконечные владения с финиковыми пальмами, виноградом, оливковыми и другими плодовыми деревьями. Его окружность равна почти 80 милям. Жилища на острове — это дома, удаленные друг от друга, т.е. в каждом владении есть свой дом, где живет отдельная семья. Однако есть много поселков, где дома стоят группами. Земли там скудные, так что лишь с большими трудами как по обработке, так и по орошению, черпая воду из глубоких колодцев, жители с трудом получают немного ячменя. Из-за этого здесь возникает постоянная нехватка зерна… Мясо также очень дорого. На острове есть крепость, построенная на берегу моря, где живет синьор и его семья. Рядом с крепостью находится большое поселение, в котором размешаются иностранные купцы: мавры, турки и христиане. Раз в неделю в этой деревне бывает базар. Он похож на ярмарку, потому что там собираются все жители острова и туда приходят также много арабов с материка, приводя свой скот и привозя в большом количестве шерсть. Островитяне живут по большей части от торговли шерстяными тканями, которые изготовляются на острове. Они доставляют их в Тунис и Александрию. Они вывозят также сушеный виноград».

Благословенный остров одаривал сказочным климатом и обильными природными богатствами. Арабский путешественник писал, что он «весь покрыт пальмовыми рощами, дающими нескончаемое число фиников, из плодов оливковых деревьев выделывается немало масла, а плоды обширных виноградников используются скорее для изготовления изюма, чем в виноделии. Здесь среди дикорастущих пород растений также есть фиги, груши, яблоки, сливы, абрикосы, цитроны, апельсины… Кроме этого, на Джербе выращивают ячмень, сорго, чечевицу, бобы, нут и другие овощи. Скот, и крупный, и мелкий, привозят с материка. Впрочем, на острове держат много верблюдов и ослов. Есть зайцы и хамелеоны. У жителей очень мало лошадей…»

Занимались островитяне земледелием, торговлей, контрабандой, выращиванием фруктов и овощей. Предметом особой гордости было местное производство шерстяных тканей, в особенности «бараканов», тончайших, изумительно красивых покрывал, высоко ценимых на базарах Востока.

Пираты проникали в Индийский океан вслед за торговыми судами. Они нащупывали уязвимые точки на транспортных магистралях и осваивали опорные пункты для грабежа. Ими становились Коморские и Сейшельские острова, Сокотра и Масира, но Мадагаскар представлял такие безграничные возможности, что сделался излюбленным местом для пиратов. Его пустынное побережье, безлюдные островки-стоянки, запрятанные в заливах, изобилие съестных припасов и выгодное стратегическое положение превратили остров в прекрасную базу. Мадагаскар контролировал две важнейшие торговые трассы того времени — одна связывала арабский мир с Индией, начинаясь в Красном море и Персидском заливе; вторая шла из Европы и, огибая мыс Доброй Надежды, проходила Мозамбикским проливом, где разделялась, уходя в направлении к Красному морю и к Индии. Остров был нацелен на побережье Сомали и Малабарский берег, и пиратские парусники, контролируя зоны Аденского и Оманского заливов, перехватывали торговые караваны, груженные богатыми товарами.

К началу ХVIII в. пираты Мадагаскара являли собой страшную угрозу для всех, кто плавал по морям. Европейские державы к этому времени навели относительный территориальный порядок в Вест-Индии и предприняли меры для борьбы с пиратами в Испанском Мейне, стремясь более жестко контролировать пиратский промысел. Это заставило пиратских вожаков искать новые регионы для «охоты», и они стали перебираться поближе к зонам оживленной арабо-индийско-европейской торговли. Процесс активизировался после окончания Войны за испанское наследство. Пиратская иммиграция проходила с разбоем вдоль западного побережья Африки и попадала в воды Индийского океана. Сонмища разбойников оседали на Мадагаскаре и островках вокруг него.

Особенной известностью пользовался знаменитый «остров разбойников» Сен-Мари. Он протянулся тонкой 63-километровой линией вдоль восточного побережья Мадагаскара и отделен от него небольшим проливом. Вход в бухту Сен-Мари охраняли два островка — Мадам и остров Корсаров. Пираты возвели на берегу небольшое укрепление, оснастили его пушками и под их зашитой чувствовали себя в относительной безопасности. Без лоцмана ни одно судно не могло пройти в узкий фарватер, и поэтому, приблизившись к бухте, оно вставало на якорь, ожидая представителей пиратов. Те вскоре появлялись и, поднявшись на борт, проводили своеобразную инспекцию. Если корабль и экипаж не вызывали подозрений, лоцман вводил судно в гавань. Работорговцы, купцы, контрабандисты прекрасно знали бухту как место, где можно провернуть самые выгодные сделки, а в случае опасности, всегда найти приют.

Впрочем, оговоримся. Дважды разбойникам пришлось иметь дело с военными эскадрами, отправленными английским правительством для прекращения разбоя в Индийском океане. В первом случае, в 1699 году, когда к Сен-Мари подошла эскадра коммодора Уоррена, пираты затопили свои суда при входе в бухту, сняли пушки и убрались подальше в горы. Через несколько лет, в 1721 году история повторилась, и на якорь у Сен-Мари встала эскадра — на сей раз эскадра коммодора Томаса Мэтьюза. Но когда отправленный бот подошел к берегу, выяснилось, что остров пуст. На пляже валялись в беспорядке лекарства, разбитая фарфоровая посуда, пряности — словом, все говорило о том, что пиратские корабли в спешке уплыли с Сен-Мари. Видимо, когда у разбойников был шанс исчезнуть, они старались не упустить его, не помышляя о схватках с военными судами, даже под защитой своих укреплений.

Впрочем, по мнению американского исследователя Патрика Прингла, подобное поведение можно объяснять и другими причинами. Не следует забывать, что пираты были «морскими волками», и участь «сухопутных крыс», вынужденных сражаться на суше, вряд ли их устраивала. Кроме того, порядок и условия внутренней жизни пиратского общества до сих пор остаются загадкой. Вполне вероятно, что, связанные на море определенными жесткими соглашениями, на берегу пираты не подчинялись ни капитану, ни Богу, ни дьяволу, и захватить лидерство вне корабля никому не удавалось, что снимало вопрос о действенном, организованном сопротивлении.

Береговое братство Сен-Мари знали во всем мире. Среди его главарей — немало знаменитых разбойников. Роберт Каллифорд, Томас Уайт, Томас Тью, Ховард, Тэйлор, Самюил Берджесс и, наконец, скандальная «звезда» пиратского мира капитан Кидд повергали в ужас купцов всех национальностей и составили печальную славу острову Сен-Мари как главного вертепа разбоя в Индийском океане [42].

Сен-Мари был не единственным местом сбора разбойников. Недалеко от него, в заливе Антонжиль, располагалась резиденция

Вторая половина XV в. ознаменовалась в истории мировой цивилизации грандиозными свершениями. Наступила эпоха Великих географических открытий. В поисках богатств. «Индий» — вожделенной цели правителей Европы — были обнаружены морские пути в Америку и вокруг Африки. Успешные плавания Диегу Кана, Бартоломеу Диаша, Христофора Колумба и Васко да Гамы определили на весь XVI в., какие державы будут первенствовать в открытиях. Ими оказались мощные морские королевства Пиренейского полуострова — Португалия и Испания. Правящие круги этих стран пытались разрешить вопрос — как разделить открываемые земли, о которых никто в Европе определенного представления не имел. Испанские и португальские власти столкнулись с серьезнейшей проблемой: не был отрегулирован механизм закрепления вновь открываемых территорий. Первооткрывателями вполне могли объявить себя конкуренты, которые в недалеком будущем неминуемо должны были появиться, и обе стороны действовали решительно и жестко, торопясь закрепить за собой новые владения.

Вторая половина XV в. прошла в остром соперничестве двух корон. Предъявляя друг другу взаимные претензии — в их числе владение Канарскими островами, право плавания в атлантических водах, — державы шли на любые меры, чтобы избавиться от потенциальных конкурентов. При посредничестве папы римского, выступавшего в роли арбитра споров, была проведена демаркационная линия, так называемый «папский меридиан», распределившая территориальные рубежи между Португалией и Испанией (буллы папы Александра VI 4.05 и 23.09.1493) . Это предотвратило возможную войну, но не решило всех проблем. Открытия продолжались, и стороны вновь были недовольны. Наконец в 1494 году в пограничном испанском городе Тордесильясе состоялись испано-португальские переговоры. Они завершились однозначным волевым решением: отныне моря переставали быть открытыми для других европейских держав — за королями Португалии и Испании признавались исключительные права на владение всеми внеевропейскими морскими пространствами. С этой целью проводилась новая демаркационная линия в 370 лигах (свыше 2 тыс. км) к западу от островов Зеленого Мыса. Земной шар разделялся на две половины — все, что располагалось к западу от линии, принадлежало Испании, к востоку — Португалии.

Логика подобного решения вполне объяснима, если вспомнить слова португальского короля Жоау III, сказанные через несколько десятков лет после Тордесильяса: «Моря, в которых должны и могут плавать все, это моря, которые всегда были известны и являются общими; те моря, которые никогда не были известны и не считались пригодными для мореплавания и были открыты иеной столь значительных усилий с нашей стороны, должны быть исключены из общего правила. Раз и навсегда!»

Заключение испано-португальского договора заложило мину замедленного действия под международные отношения в Европе. Другие державы не могли согласиться с решениями в Тордесильясе. Не прошло и нескольких лет, как доктрина «закрытых морей» зашаталась под натиском новых государств, заявляющих о своих претензиях на владение новыми землями.

Первыми нанесли удар англичане. В год заключения Тордесильясского договора бристольские купцы Роберт Торн и Хью Эллиот добрались до острова, впоследствии названного Ньюфаундлендом. Плавания Джона Кабота и его сына Себастьяна, искавших Северо-западный проход в Индию и Китай, продолжили серию английских попыток проникновения в Атлантику.

Однако лидером в пересмотре доктрины «закрытых морей» выступило Французское королевство.

В 1515 году на французский престол под именем Франциска 1 взошел 16-летний герцог Ангулемский, двоюродный племянник умершего короля Людовика XII. Гордясь своим рыцарем-королем, французское дворянство называло его «первый дворянин Франции». Молодой, энергичный и ловкий честолюбец, Франциск I был полон политических амбиций и начал действовать решительно и бесцеремонно, сочетая в своей политике доблесть и рыцарскую честь со всеми недостатками эпохи. Несмотря на свою репутацию короля-любовника, гоняющегося за наслаждениями, любящего роскошь и помпезность, и короля — покровителя искусств, Франциск I был прагматиком до мозга костей. Начало его правления ознаменовано широкомасштабными действиями, сразу поставившими его в число могущественнейших владык. Первый успех не замедлил прийти в Италии, где французские войска, преодолев Альпы, разгромили непобедимых швейцарцев у Мариньяно. Положение французской короны в Италии упрочилось, и Франциск I приступил к осуществлению другого, совершенно титанического проекта — организации крестового похода против Османской империи. Параллельно с действиями на востоке в широкие планы короля входило и закрепление на западе — в Атлантике, там, где властвовали португальцы и испанцы. Но в 1519 году в планы короля вмешались непредвиденные обстоятельства. После избрания императором Священной Римской империи испанского короля Карла I политика Франциска I сфокусировалась на проблеме сохранения национального суверенитета Франции. Под угрозой создания антифранцузского союза в составе Испании, Империи и Англии Франциск I мобилизовал все силы на защиту страны. Одним из направлений стало осуществление широкой морской политики, борьба за «открытые моря». «Солнце светит для меня также, как и для других, — заявил монарх, — и я хотел бы видеть тот пункт в завещании Адама, в силу которого Новый Свет должен быть разделен между моими братьями, королями Испании и Португалии, а я должен быть лишен своей доли наследства».

Взгляды короля на суть проблемы в полной степени разделяли французские торгово-финансовые круги, купцы и моряки. Бессмысленность и, гибельность «закрытого моря» для торговли, потеря колоссальных прибылей, конкурентная борьба толкали на борьбу с испанской и португальской морской монополией.

Французские моряки-корсары стали той силой, чьими руками должна была быть разрушена стена «закрытого моря». Собственно говоря, корсары Руана, Ла Рошели, Нанта, Онфлера, Дьеппа действовали в этом направлении уже задолго до исторических слов, произнесенных Франциском I. Теперь они получили неофициальное подтверждение своих «полномочий», но остались, как всегда, самостоятельными и не желали, чтобы ими командовали.

Корсарство процветало у Атлантического побережья Франции долгие годы. Беспрерывные военные конфликты, с помощью которых французские короли решали проблемы объединения государства, не оставляли корсаров без работы, а огромные прибыли, приносимые в приморские казначейства, торговые дома и арматорам, с лихвой компенсировали затраты на снаряжение судов. Проходить у берегов было небезопасно. Так, в 1496 году некий Робер Дюфур захватил два судна, проходивших у Бордо. В 1513 году дьеппские корсары взяли амстердамское судно и привели его в Онфлер. В 1514 году были перехвачены два фламандских судна (27.05), а в 1515-м — еще три (23.02).

В качестве реальных действующих лиц в событиях, Происходящих у берегов Франции, упоминаются дьеппские корсары Тома Обер и Николя дю Жарден. Дело не ограничивалось европейскими морями. Достаточно вспомнить то, что произошло с адмиралом Христофором Колумбом во время его третьего путешествия. Вот как описывал события Бартоломе Лас Касас.

«Итак, наш первый адмирал вышел… из гавани Сан-Лукар де Баррамеда в среду, 30 мая 1498 года, с намерением открыть новую землю, доныне еще не открытую, имея шесть кораблей, достаточно утомленный своим (прежним) путешествием, ибо «когда я отправился из Индии, — говорил он, — моя кручина возросла вдвое», а так как в то время разразилась война с Францией [50], то ведомо было, что французская флотилия подстерегает у мыса Сан-Висенте адмирала, желая захватить его в плен. Поэтому, желая избежать опасности, он сделал крюк и направился прямо к острову Мадера.

7 июня он прибыл на остров Пуэрто-Санто, где задержался, чтобы взять воду, дрова и припасы, и там отслужил мессу. Остров застал он охваченным тревогой. Все было поднято на ноги, вывозилось имущество, угонялся скот — жители опасались прихода французов.

8 ту же ночь он отправился к острову Мадера и прибыл к его берегам в следуюшее воскресенье, 10 июня…

…В субботу, 16 июня, покинул он остров Мадера и в следующий вторник прибыл на остров Гомера. Здесь застал он французский корсарский корабль, который сопровождало еще одно французское судно, и два корабля, захваченные у кастильцев.

Когда французский корсар заметил, что к нему приближаются шесть кораблей адмирала, он снялся с якоря и, оставив одно из захваченных в плен судов, обратился в бегство, уводя с собой второй кастильский корабль. За оставленным судном корсар выслал корабль, а затем, когда увидел, что шесть испанских кораблей идут к полоненному судну, чтобы отбить его, он призвал на помощь шесть французских кораблей, которые стояли на страже, и, силой загнав экипаж кастильскою судна в трюм, увел этот корабль с собой».

Имя этого француза, деятельность которого оказалась занесенной на страницы эпопеи открытия Америки, осталось неизвестным. Однако имя другого француза сохранено в анналах исторической памяти.

Знаменитый корсар Мандрагон расположился на путях в Новый Свет и сильно вредил португальской торговле. Дело дошло до того, что на его поимку снарядили целую эскадру. Она настигла Мандрагона и захватила его (18.01.1509). Любопытно, что плененного корсара отпустили, взяв с него честное слово, что он никогда больше не нападет на португальцев.

Но все это произошло прежде, чем король Франции решил разобраться с правами своих августейших братьев на владение Новым Светом. Теперь ситуация изменилась. Бесконечные испано-французские войны резко увеличили число корсаров, промышляющих в Атлантике, их активность возросла, и испано-португальской торговле пришлось иметь дело с серьезными врагами.

Дерзость, наглость и отвага этих людей не знали границ.

Миланец Джироламо Бенцони, совершавший плавания у берегов Нового Света в 1541 — 1556 годах, рассказывал о некоем безвестном французском капитане. Придя на рейд Гаваны, он, угрожая нападением, вытребовал у испанских властей выкуп в 700 золотых дукатов, затем вышел в открытое море и погнался за тремя испанскими судами, которые и взял, после чего возвратился в Гавану и в качестве возмещения за причиненный во время погони моральный ущерб вымогал новый выкуп.

Имена некоторых из этих корсаров дошли до нас. Среди них встречаются крайне интересные люди — прекрасные географы и гидрографы, люди научного склада ума и лихие моряки, храбрость которых была беспримерна. Например, капитан Пьер Криньон — известный знаток астрономии и гидрографии, который носил почетное прозвище Великий капитан.

Знаменитыми на весь мир стали братья Жан и Рауль Пармантье, в 1529 году пересекшие экватор и придумавшие ту веселую процедуру, которой до сих пор сопровождается это событие. Но они, кроме этого, впервые после португальцев нащупали скрываемую последними дорогу к Островам пряностей, и только смерть обоих от тифа на острове Суматра помешала их дальнейшему походу.

Два других брата — флорентийцы Джованни и Джероламо Верраццани. Один из них, Джованни, — блестящий мореплаватель, искавший Северо-западный проход и впервые в истории проплывший вдоль восточного побережья Северной Америки. Он погиб ужасной смертью на реке Да Плата в Южной Америке во время своего второго плавания в Бразилию в 1528 году — его съели местные каннибалы.

Храбрецы Сильвестр Билль, Жак де Сен-Морис, Жан Фэн прославились рейдами по торговым артериям Атлантики и сделали известными свои имена в прибрежных городах. Но, конечно, первым среди бравых корсаров был знаменитый Жан Флери, или Флорин.

Имя этого удачливого корсара стало известным всему миру после 1523 года, когда в его руки попали сокровища ацтекских правителей, отправленные Эрнандо Кортесом королю Испании. Однако и в последующие годы великолепный корсар не оставался без дела. Весной 1524 года с эскадрой из восьми кораблей он появился у берегов Испании; а в мае оказался в районе Канарских островов, после чего вернулся к Кадису. Летом его видели у побережья Алгарвы, затем у Агадира и опять у португальского побережья, где Флери пробыл до поздней осени. График плавания очень насыщенный, но и добыча стоила затраченных трудов. Корсар захватил более тридцати испанских и португальских судов, в основном с грузами сахара. Но настоящее состояние представляли два захваченных корабля — одно шло из Каликута с шелком, гвоздикой, перцем, шафраном, веерами и тафтой, а второе, идущее от Островов пряностей, португальцы оценили более чем в 400 тысяч золотых дукатов.

Но прошло время, и фортуна отвернулась от счастливчика. Во время очередного рейда испанская эскадра настигла лихого корсара и захватила его корабль. Пленника доставили в Севилью.

Император Карл V придал огромное значение поимке храбреца и, высоко оценивая роль этого человека в Атлантике, отдал личный приказ о смертной казни. Счастье Флери закончилось; он был повешен как «пират» в 1527 году, а экипаж его судна остался в плену до заключения мира (1529).

Как мы видим, жизнь многих знаменитых корсаров эпохи Франциска I закончилась драматически. Сладость победы сменяла горечь неудач, за фантастическими взлетами, когда в руках оказывались баснословные сокровища, следовали падения с вершин, трагедии изломанных судеб. Великие цели и грандиозные планы обращались в прах. И нет более наглядного примера такого странного излома жизненного пути, как потрясающая история того человека, который стоял за спинами Флери, братьев Пармантье, Великого капитана, Верраццани — человека, который осмелился бросить вызов всесильному императору и могущественному португальскому королю и… проиграл.

Как будто мановением волшебной палочки был перенесен этот изящный итальянский отель в пески суровой Нормандии. Перенесен и забыт здесь — под серым пасмурным небом, среди покатых негостеприимных дюн побережья, обдаваемых холодными океанскими волнами, бесконечными ветрами и дождями. Но когда холодное нормандское солнце пробивалось сквозь белесый утренний туман и согревало своими лучами здание, то его элегантные линии, стройные аркады создавали иллюзию флорентийского палаццо.

Много удивительного происходило в чудесном поместье Варенжевиль, расположенном в окрестностях порта Дьепп. Здесь располагался мозговой центр крупнейшей коммерческой фирмы Франции. Сюда стекались финансовые сводки, деловая информация, шпионские сведения и политические отчеты от агентуры, разбросанной по всему миру. В кабинетах дворца ее проверяли, обрабатывали, после чего она попадала на стол к хозяину — купцу-арматору Жану Анго.

Жан Анго продолжает оставаться в тени истории. Его известность не идет ни в какое сравнение с популярностью таких грандов морского разбоя XVI в., как владыка Средиземного моря Хайраддин или великолепный корсар королевы Елизаветы Английской сэр Френсис Дрейк. Возможно, такое чудовищное недоразумение связано с тем, что Анго оказался в проигрыше и закончил жизнь разочарованным измученным человеком, проклинавшим свою судьбу, равнодушие властей и всесилие врагов. Однако, как знать, — сложись обстоятельства благоприятнее для дьеппского купца и будь фортуна благосклоннее к нему, имя Анго оказалось бы вписанным на страницы истории не менее крупными буквами, чем имена его более известных собратьев по ремеслу.

На протяжении почти тридцати лет Анго с горсткой храбрецов, действуя на свой страх и риск, бросал вызов могущественным правителям Европы, рассылал свои корабли в Северную Америку, Бразилию, Африку, Индию, открывая новые земли и прокладывая транспортные магистрали в не известных дотоле районах мира.

Испанский шпион в донесении императору. Карлу V (08.04.1541) представлял Анго как «богатейшего человека, который живет в этом месте (Дьепп. — Д. К.) и занимается оснащением кораблей и коммерцией с владениями Вашего Величества, а также с Фландрией и Англией; вследствие огромного размаха своей торговли, богатства и влияния в обществе, он известен как виконт Дьеппа».

Анго был необычным купцом. Выходец из семьи руанских негоциантов (он родился около 1480 г.), унаследовал жесткий расчет и практичность своего отца, привнеся широту понимания проблем, необыкновенную деловую хватку, способность вести рискованную ифу. Это был один из влиятельнейших торговых людей Франции. Банкир, финансист, судовладелец, он контролировал торговую и коммерческую жизнь в портах Франции. Любитель пожить на широкую ногу, вдохновенный и щедрый покровитель искусств, Анго любил роскошь и проводил много времени в обществе одаренных людей: скульпторов, художников, литераторов. Этот сказочно богатый человек был посвящен в секреты французской короны, находился в центре корсарской паутины, свитой во Франции в первой половине XVI в., охватившей европейские моря и достигавшей Бразилии, Лонг-Айленда и Индии. Он играл ведущую роль в финансировании и стратегической разработке военно-морских операций и сформировал целую плеяду прекрасных моряков, бросившихся завоевывать новые моря для короля Франции. Анго действовал в соответствии с принципом «свободы морей» и не считался с претензиями испанцев и португальцев на единоличное владение океанами — действовал с потрясающей смелостью, часто не имея за своей спиной поддержки могущественного Франциска I и не опираясь на убежденность нации в необходимости завоевания моря, — и потерпел крах, так как опередил свое время и оказался непонятым.

Суда Анго, объединенные в эскадры по пять — восемь кораблей, держали под контролем морские трассы Атлантики. Но магнат расширял свои претензии и замахнулся на заморские владения Испании и Португалии.

В 1526 году португальский агент в Париже установил, что Анго собирается внедриться в зоны торгового влияния португальских компаний. С этой целью была основана фирма для добычи бразильского дерева. Суда Анго с грузами пошли в Европу. Король Португалии Жоау III отдал приказ топить французские корабли. Схватка началась.

За повешенного Флери Анго отомстить не мог — император Карл V был ему не по зубам, да и действия финансиста шли вслед политической конъюнктуре и зависели от взаимоотношений Франции и Империи. А вот Жоау III пришлось туго, и перед кем — мужиком, руанским торговцем! Правда, аргументы у того в руках были серьезные — военные корабли и пушки. А за спиной Анго стоял король Франциск I. Купец поехал в Париж жаловаться на действия Жоау III. По рекомендательному письму сестры короля и с помощью взятки в виде роскошного бриллианта стоимостью 3 тыс. золотых экю, данного командующему морскими силами Франции адмиралу Филиппу Шабо де Бриону, он 27 июля 1530 года получил каперскую грамоту, разрешающую захват португальских судов.

Анго действовал жестко. Его корабли блокировали побережье Португалии и захватывали все суда, идущие в гавани Жоау III. Король был в ярости, но победить не мог — он обратился к Франии-ску I с жалобой на дерзкие действия его подданного. Легенда гласит, что ответ короля был лаконичным: «Не я шел на Вас войной. Вы должны просить мира у Анго». Однако, как это часто случается, легенда несколько приукрасила события. Чтобы утихомирить разбушевавшегося короля корсаров, Жоау III использовал различные средства давления на Франциска I — от дипломатического, осуществляемого при поддержке Карла V, до дачи крупных взяток ближайшему окружению Франциска I, тому же адмиралу Шабо де Бриону, с тем чтобы они могли повлиять на решение короля [51].

К началу XVI столетия берега Северной Африки превратились в яблоко раздора, ввергнувшее страны Средиземноморья в непрекращающиеся военные столкновения. Эта полоска земли, протянувшаяся тысячью километрами скалистых побережий, зажатая между водами Средиземного моря и необъятными песчаными пространствами Сахары, обладала исключительно важными стратегическими преимуществами, так как располагалась на транспортных магистралях, пронизывающих юг Европы.

Североафриканские территории испытывали двойной натиск. Первый шел с востока, где Османская империя, закрепляя позиции, завоеванные в Восточном Средиземноморье, нащупывала союзников в Триполи, Алжире и Тунисе. В противовес Империи Великого турки, контрмусульманское движение католических сил Европы, питаемое воинственностью испанских идальго, выплескивалось кровавыми экспедициями на приморскую полосу Северной Африки. Испанцы создавали на побережье опорные базы, а глобальная идея превращения Средиземного моря во внутреннее море католической империи стала болезненным обоснованием этой активности. Мир воинствующего христианства, опиравшийся на могущество Испанского королевства и Священной Римской империи, ставил задачу «вырвать с корнем магометанскую опасность».

«Крестовый африканский поход» обрушился на побережье, и под натиском великолепного испанского воинства одна за другой пали крепости Северной Африки. Первой в 1505 году попала в руки испанцев Мерс-аль-Кебир — лучшая якорная стоянка алжирского побережья. В течение пяти следующих лет блестящий испанский полководец Педро де Наварро, прошедший школу корсара на христианских и барбарийских судах, присоединил к Испании Пеньон де Велес, Бужи, Триполи и заставил платить дань правителей Шершеля, Мостаганема и Тенеса. Ответный натиск ислама под знаменем пророка превратился в «священную войну» мусульман против христианских врагов Османской империи, в особенности против испанцев.

Две волны схлестнулись в ожесточенной дуэли и породили корсарские государства Магриба — удивительный результат слияния африканской, европейской и азиатской культур. Этот мир представлял собой коммерческое общество, воздвигнутое на торговле награбленным добром и человеческих жизнях. Его благосостояние зависело от морского разбойничьего промысла, и если бы корсарские набеги вдруг прекратились, все бы умерли с голода.

Центром этого мира являлся Алжир, город, бросивший вызов испанскому могуществу. Поселение, воздвигнутое в X в. на развалинах римского порта Икосиум, получило название Аль-Джазаир. К концу XV в. Алжир разросся до большого порта и приобрел известность крупного торгового центра и корсарской гавани. Вот как описывал город Лев Африканский:

«Он очень велик и насчитывает около 4 тыс. очагов. Его стены красивы и необычайно прочны. Они построены из крупных камней. В городе красивые дома и удобно устроенные базары, где для каждою ремесла отведено особое место.

Много гостиниц и бань. Среди других построек бросается в глаза великолепный храм огромных размеров, расположенный у берега моря; между храмом и морем находится чудесная площадка, устроенная прямо на городской стене, в основание которой бьют волны. Алжир окружают многочисленные сады и земли, засаженные плодовыми деревьями.

Вблизи города с западной стороны протекает река, на которой расположены мельницы. Она же служит для удовлетворения нужд города в питье и для других нужд».

В плеяде деятелей Англии времен королевы Елизаветы эти блестящие представители эпохи занимают особое место. Мир окрестил их «морскими волками» королевы. Относились к ним с разными чувствами: испанцы называли их посланниками дьявола, а жители Британии видели в них национальных героев. Они раздвинули границы мира для Англии и, став пионерами морской экспансии, бросили перчатку вызова Испании, разгромили «Непобедимую Армаду» и устремились в Атлантику на поиски богатств, которые насыщали испанскую державу XVI в. Они обогатили государственную казну, королеву, составили образец поведения и предмет гордости для соотечественников. Рискованная жизнь, полная приключений и битв, была их уделом, погоня за испанскими сокровищами превратилась в их профессию, а рыцарское звание и почетное обращение «сэр» стали достойной наградой, пожалованной им королевой Елизаветой I.

В XVI в. одним из главных центров экспансии Англии был порт Плимут. Его выдающаяся роль в освоении новых морей англичанами не подлежит сомнению. Многовековое господство Британской империи в мире начиналось в торговых конторах и гаванях этого города, где сходились нити, связывавшие Европу, Африку и Вест— и Ост-Индии. Именно отсюда открывались морские ворота в Атлантику, к сокровищам Новой Испании. Но если этот порт для Англии был ключом в Новый Свет, то центральное место в системе предпринимательства и торговли Плимута принадлежало семье Хоукинсов, наиболее почтенной и уважаемой в городе. Три поколения семьи Хоукинсов были образцом смелых моряков, оборотистых бизнесменов-политиков и ловких авантюристов, не побоявшихся поставить на карту свою репутацию вкупе с богатством.

Однако среди представителей дома Хоукинсов встречаются и настоящие законопослушные буржуа, уважаемые и прагматичные торговцы, свои дела они вершили с размахом, но без того авантюрного риска, который поставил бы их в один ряд с «рыцарями» морского разбоя.

Таким был глава семьи, плимутский магнат Уильям Хоукинс (1490/1500 — 1554), или, как его прозвали, Капитан Уильям, — бескомпромиссный бизнесмен, твердо защищавший свои интересы. Он начал свою деятельность, ориентируясь на рынки Западной Европы: вывозил ткани и олово и импортировал сахар и перец из Португалии, соль и вино из Франции, мыло из Испании и рыбу с Ньюфаундленда. Одним из первых в Англии Капитан Уильям уяснил выгоду торговли с Африкой и Новым Светом и организовал экспедиции в Гвинею и Бразилию. В родном городе торговец заслужил добрую репутацию и дважды избирался мэром (1532 — 1533; 1538 — 1539).

Его старший сын Уильям, или Уильям-младший (1519 — 1589), продолжал дело отца. Респектабельный бизнесмен и надежный деловой партнер, он не уронил репутацию семьи. Трижды избираемый мэром Плимута (1567 — 1568; 1578 — 1579; 1587 — 1588) и много сделавший для родного города, этот уважаемый человек не оставлял вниманием традиционное приватирство. Снаряжаемые им корабли успешно крейсировали в Ла-Манше и действовали против французов и испанцев. Да и сам Уильям не чурался участвовать в морских экспедициях и в 1568 году возглавил плавание в Бразилию. Но, конечно, его биографию не сравнить с тем калейдоскопом событий, которыми изобилует жизнь его младшего брата, сэра Джона Хоукинса. Последний, как и его сын, представляет «героическо-авантюрное направление семейных традиций», и оба они по праву вошли в историю морского разбоя.

Младший сын Капитана Уильяма, Джон, родился в 1532 году. После смерти отца он вел дела совместно со старшим братом. Правда, каждый из них сохранял самостоятельность: Уильям занимался делами в Плимуте, и на плечи Джона легли торговые сделки с Канарскими островами. Здесь молодой человек познакомился с ведением африканской торговли, приобрел полезные связи в кругах испанских торговцев и нащупал «золотое дно», сделавшее его знаменитым, — торговлю черными невольниками. Потребность Новой Испании в рабочей силе натолкнула предпринимателя на мысль организовать рейсы от побережья африканской Гвинеи в Вест-Индию и выполнить роль посредника в торговле между Испанией и Португалией. Работорговец понимал, что открытые вояжи к испанским колониям без лицензии Торговой палаты в Севилье, владеющей монополией На ведение дел с Новым Светом, невозможны. Но ловкий делец умел обходить законы. Многое в его биографии остается загадочным. Тайной покрыты и первые шаги Хоукинса. Несомненно, что все его плавания были организованы при поддержке представителей колониальных испанских властей и купцов, заинтересованных в прибылях от контрабандной торговли. Но, кроме того, жизненный дебют рыцаря королевы Елизаветы отмечен и совершенно необъяснимыми вещами — странные отношения связывали Хоукинса с Испанией. Так, есть сведения, что в 1554 году, когда Филипп II прибыл в Англию для женитьбы на Марии Тюдор, он возвел Хоукинса в рыцарский ранг. Что послужило причиной подобной милости, какую услугу мог оказать испанской короне молодой купец и почему именно ему, едва ли не единственному из англичан, удавалось успешно торговать с Вест-Индией? На эти вопросы ответов пока что нет, но несомненно, что Джон Хоукинс был гораздо более сложной фигурой, чем может показаться на первый взгляд.

Хоукинс организовал три невольничьих рейда (1562 — 1563; 1564 — 1565; 1567 — 1568). Для подготовки атлантических работорговых вояжей был создан «синдикат» купцов и политиков, который от плавания к плаванию набирал силу, — если перед первой экспедицией пайщиками компании были главным образом дельцы из Сити, то во второй пайщиками выступили сэр Уильям Сесил — государственный секретарь и доверенное лицо Королевы фаворит Елизаветы сэр Роберт Дадли, граф Лейстер. Среди кораблей, отправившихся в плавание, было судно, зафрахтованное королевой. Наконец, в третьем плавании Елизавета сама выступила пайщиком и предоставила два корабля. Масштабы плаваний также увеличивались — в первом был лишь один корабль, во втором — три корабля Хоукинса и один королевы, а в третьем — шесть судов.

Хоукинс применял следующую «схему» торговли. Прибывая к Африканскому побережью, он покупал рабов у португальцев или проводил торг с местными царьками и в обмен на стеклянные бусы, дешевые ткани и всякого рода безделицы выменивал негров-рабов. На крайний случай на борту находилась вооруженная команда, с помощью которой Хоукинс захватывал людей на берегу. Набив трюм рабами, он отплывал в Испанский Мейн — к Эспаньоле, Кюросао, Ямайке или к Новой Андалузии. Здесь он вступал в переговоры с испанцами. Испанским властям запрещалось торговать с иностранцами, но товары, привозимые Хоукинсом, были намного дешевле испанских; вдобавок англичане продавали рабов, необходимых на плантациях и в рудниках. Поэтому осуществление незаконной сделки принимало характер некоего театрального действа. В некоторых случаях местного губернатора «заставляли силой» покупать рабов, иногда продажа происходила под покровом темноты, на берегу, при «полном неведении» губернатора, а на деле — с его молчаливого одобрения. Выгода была обоюдной. Хоукинс посредничал в португало-испанской торговле, что устраивало обе стороны (португальцы продавали рабов, а испанцы получали рабочую силу), а сам, с вырученным от контрабанды золотом, возвращался в Плимут. Две его первые экспедиции прошли успешно, третья же закончилась провалом после того, как английские корабли были атакованы и уничтожены испанцами в бухте Сан-Хуан-де-Улоа.

Однако, несмотря на эту неудачу, восходящая звезда Хоукинса не угасла. Наоборот, он был избран мэром Плимута (1571), вошел в доверие к королеве, был назначен казначеем флота (1577) и ответственным за его строительство. Стратег морской войны, Хоукинс подошел к разработке вопроса как настоящий торговец. Его привлекала идея морской блокады Испании: казалось, могущество этой державы рухнет, стоит отрезать ее от богатств Вест-Индии. Поэтому задача морских сил Англии — перехватывать товары, идущие в Испанию, что приведет и к дополнительным финансовым барышам. Так купец-работорговец превратился в стратега официально принятой политики морского разбоя.

Когда к— берегам Англии подошла «Непобедимая Армада», Хоукинс командовал собственным новопостроенным кораблем «Виктори» («Победа») и состоял третьим по рангу командующим в английском флоте, вслед за адмиралом Чарлзом Хоуардом, лордом Эффингемом, и своим племянником сэром Френсисом Дрейком. Заслуги Джона Хоукинса были вознаграждены. 26 июля 1588 года, когда боевые действия в Ла-Манше были еще в разгаре, на борту флагманского корабля «Ак Ройял» («Королевский корабль») он был возведен адмиралом Хоуардом в рыцарское достоинство.

После разгрома Армады сэр Джон, инициатор идеи морской блокады Испании, выдвинулся на первый план. В 1590 году он отправился с эскадрой из шести судов к побережью Пиренейского полуострова в надежде заполучить ценную добычу. Король Филипп II, узнав о подготовке эскадры, отдал приказ отменить все плавания из Вест-Индии. Хоукинсу пришлось довольствоваться отдельными призами, и ценность захваченной добычи не покрыла расходы на организацию плавания. Сэру Джону пришлось приносить извинения королеве за неудачу. При этом он заявил, что на сей раз Бог не даровал ему успеха. «Этот дурак уезжал солдатом, — бросила раздосадованная Елизавета, — а вернулся ханжой, попом». Влияние Хоукинса пошатнулось…

Через несколько лет, в августе 1595 года, сэр Джон совместно с Дрейком отправился в плавание в Вест-Индию. Для пожилого человека с ослабленным здоровьем климат Карибского моря оказался губительным. Хоукинс заразился малярией и лихорадкой. В ноябре 1595 года в море близ Пуэрто-Рико он скончался на борту своего судна и был похоронен в соответствии с морскими традициями.

Самой героической фигурой среди Хоукинсов был, несомненно, сын сэра Джона от первого брака Ричард, родившийся в 1560 году. О ранних годах его жизни известно немного. По-видимому, они прошли в будничной суматохе порта, приобщении к делам отца и к жизни на корабле. В первое плавание он ушел в 1582 году, когда со своим дядей Уильямом Хоукинсом отправился в Вест-Индию. Через несколько лет, в 1585 — 1586 годах, он уже командовал галиотом «Дюк» («Герцог») в экспедиции Ф. Дрейка в Вест-Индию. С ним же он крейсировал у берегов Испании в 1587 году, но нет сведений о том, какие функции он выполнял. В 1588 году в сражении в Ла-Манше он командовал судном «Свэлоу» («Ласточка»), а два его торговых корабля использовались как брандеры при атаке испанцев в Кале. В 1590 году Ричард вместе с отцом охотился за золотыми талионами у побережья Испании, однако масштаб подобных рейдов не устраивал молодого человека. Уже со времени разгрома Армады у него созревал поистине фантастический план. Его реализация затмила бы легендарное плавание Дрейка вокруг света, заложив основы английской империи на Востоке. Ричард намеревался построить судно и отправиться к берегам Южной Америки. Пройдя Магеллановым проливом и войдя в Тихий океан, он предполагал двинуться вдоль побережья Чили и Перу и за счет грабежа испанцев возместить расходы на снаряжение корабля и получить дополнительный доход. В дальнейшем Ричард надеялся добраться до Калифорнии, отремонтировать судно, пересечь Тихий океан и достигнуть стран Восточной Азии.

В соответствии с его замыслом, предполагалось наладить здесь английскую торговлю и начать колонизацию новых территорий.

Построенный корабль первоначально назвали «Рипентэнс» («Покаяние»), но королева настояла, чтобы судно переименовали в «Дэйнти» («Лакомство»). В июне 1593 года корабль вышел из Плимута. Начало плавания складывалось удачно. Пройдя Атлантическим океаном, «Дэйнти» подошло к Фолклендским островам, а затем углубилось в Магелланов пролив. Выбравшись в Тихий океан, Ричард, как и было задумано, направился на север, атаковав испанцев у Вальпараисо. Однако выяснилось, что те не дремлют. Новости о появлении англичан уже достигли вице-короля Перу маркиза де Канете, и на корабль Хоукинса была устроена облава. Шесть кораблей и две тысячи человек вышли под командованием дона Бельтрано де Кастро на поиски «Дэйнти» и семидесяти пяти человек его экипажа. Хоукинс попал в кольцо. От первого столкновения он сумел отбиться, но испанские корабли новой конструкции, маневренные и хорошо вооруженные, вновь настигли его в одном из заливов побережья. Они прижали «Дэйнти» к берегу и принялись методично расстреливать корабль. Англичане сражались до последнего — девятнадцать человек было убито, сорок ранено, иссякли боеприпасы, — и Хоукинс был вынужден капитулировать (22.06.1594). Это было первое судно, взятое испанцами в южных морях и выставленное как трофей в Панаме. По условиям сдачи, принятым Хоукинсом, испанцы обязались отправить захваченных англичан домой — они попали в Англию через три года.

Судьба самого Хоукинса сложилась иначе. Три года он провел в плену в Перу, затем был переправлен в Испанию. Ричард пытался бежать, был пойман и брошен в Мадридскую тюрьму. Испанцы предложили выплатить за него выкуп и назначили огромную сумму в 3 тыс. фунтов стерлингов. Несомненно, семья Хоукинсов располагала требуемой суммой, но сэр Джон к этому времени умер, и делами распоряжалась его вторая жена, мачеха Ричарда. Она не спешила расставаться с деньгами, и только в 1602 году выкуп был выплачен и Ричарда освободили.

В следующем, 1603 году при вступлении на престол Якова I Хоукинс-младший был возведен в рыцарское достоинство. Сэр Ричард становится вице-адмиралом Девоншира, мэром Плимута (1603 — 1604) и членом парламента от Плимута. Впрочем, новоиспеченного вице-адмирала вскоре арестовали по подозрению в содействии пиратам, но дело замяли, В 1620 — 1621 голах он участвовал в экспедиций против корсаров Магриба, в результате которой удалось освободить из неволи захваченных мусульманами англичан. Через несколько месяцев после возвращения из похода сэр Ричард скончался.

История рассказывает, что придворные испанского короля Филиппа II лишь дважды видели своего мрачного повелителя довольным. Монарх удовлетворенно улыбнулся, когда в 1572 году получил известие о страшной резне гугенотов, устроенной в Париже французскими католиками в день Св. Варфоломея. Второй раз лицо Филиппа II озарилось радостью в 1596 году. В дворцовые покои Эскориала пришло сообщение из Вест-Индии, и мучительно страдающий от болезни король мгновенно почувствовал себя лучше — умер Франсиско Дракес (Дракон). Вместе с королем ликовала вся Испания, и города осветились праздничной иллюминацией. Почему же смерть одного человека преисполнила восторгом целую нацию?

«В 77 году, как в Испании, так и повсюду в Европе, в средней части неба появилась яркая комета, хвост которой был обращен к Магелланову проливу. Что это означало? Только то, что кара, наложенная Всевышним за грехи наши, должна обрушиться через Магелланов пролив. И предвещенное сбылось. Спустя два года, может быть, чуть более, может быть, чуть менее, в гавань Города Волхвов (Лима. — Д. К.) ночью вошел вражеский английский корабль, ведомый капитаном по имени Франсиско Дракес, куда он был послан королевой Елизаветой Английской, лютеранкой и наихудшей и самой жестокой с…., которая когда-либо существовала на свете», — так вещал монах Рехинальдо де Ласаррага. Он провозгласил, что 1579 год — год Кары. Господь Бог избрал страшного англичанина Дракеса и вложил в его руки меч, чтобы наказать гордую Испанию. С этого времени имя Дракес стало для испанцев олицетворением самого темного зла, а человек, носивший его, был не кем иным, как чудовищным драконом. Теперь Дракон умер — умер страшный Френсис Дрейк, так как именно этого человека называли испанцы Дракес, переделав имя на свой манер.

Когда в семье простого фермера Эдмунда Дрейка родился первенец, названный Френсисом, никто не мог и предположить, какая удивительная судьба его ожидает. Произошло это между 1540 и 1545 годами в Кроундейле, около Тэвистока, в Девоншире. В 1549 году семья Эдмунда, фанатичного протестанта, перебралась в Плимут, а затем поселилась неподалеку от Чэтема. Детство Френсиса прошло среди кораблей, моряков и протестантов, и мальчик, воспитанный в любви к морю, неприязненно относился к католикам. После нескольких лет плаваний юнгой на торговых кораблях, Дрейк совершил первое плавание в Вест-Индию (1566). На следующий год он в качестве командира судна «Юдифь» участвовал в третьем плавании своего дяди Джона Хоукинса в Испанский Мейн. Ему посчастливилось выйти невредимым из страшной бойни в бухте Сан-Хуан-де-Улоа, причем многие современники считали, что поведение Дрейка, бросившего Хоукинса, заслуживает расследования и наказания [60]. Так или иначе, но эта страница биографии Дрейка всегда бросала тень на его репутацию…

Следующие годы Дрейк посвятил изучению Вест-Индии. В плавании, закончившемся погромом в бухте Сан-Хуан-де-Улоа, он лишь прикоснулся к «сокровищнице мира» — Испанской Америке — и ощутил величие богатства: блеск золота ослепил его. В этом регионе таились невиданные сокровища, и юноша с методичностью делового человека начал готовиться к их завоеванию.

В 1569 — 1570 и 1570 — 1571 годах Дрейк дважды отправлялся в Карибское море. Эти разведывательные экспедиции позволили ему поближе познакомиться с испанскими золотыми трассами, уточнить сухопутные и морские маршруты, по которым перевозились богатства, узнать время и порядок их транспортировки. Одновременно он подыскал бухты и островки, которые могли стать базами для будущих действий. Борьба Дрейка за «сокровища мира» началась…

Октябрьским днем 1678 года во дворе Старого Вестминстерского дворца в Лондоне был приведен в исполнение смертный приговор. В то утро площадь была заполнена народом. Ничего удивительного в этом не было — масштаб личности приговоренного и высокий пьедестал, с которого он теперь был низвергнут, возбуждали праздное любопытство толпы. Сам осужденный не преуменьшал значения события и знал, что казнь вызовет огромный интерес. Приглашая одного из своих друзей на процедуру собственной казни, он предупредил его о необходимости заранее подыскать удобное местечко. «Что касается меня, — писал приговоренный, — то я себе место уже обеспечил». Он встретил смерть с непреклонной решимостью и твердостью духа. Поднявшись на эшафот, осужденный ощупал лезвие топора и, убедившись, что оно хорошо заточено, с горькой улыбкой произнес: «Это острое лекарство наверняка излечит от всех болезней». Затем, отказавшись надеть на глаза повязку, он хлопнул по плечу палача и с усмешкой обронил: «Неужели ты думаешь, что боится тени топора тот, кого не страшит сам топор? Парень, когда я вытяну руки вперед, руби», — добавил он. Опустившись на колени, приговоренный положил голову на плаху и вытянул руки. Но палач словно оцепенел. «Чего ты ждешь, руби!» — прорезал воздух резкий крик приговоренного. Топор опустился под вздох ошеломленной толпы. Окровавленную седую голову насадили на шест, но палач молчал и не мог выкрикнуть положенной по процедуре фразы: «Смотрите на голову предателя!». И в этот момент в толпе кто-то воскликнул: «Другой такой головы у нас больше не найдется». Эти слова прозвучали как горькая эпитафия — эпитафия сэру Уолтеру Рэли [62], одной из самых ярких фигур елизаветинской эпохи.

Сэр Уолтер Рэли оставил в истории немалый след как государственный деятель, поэт, ученый, географ, философ, историк, придворный, солдат, писатель, моряк. Многогранность талантов, кипучая энергия, широкий размах задуманных проектов выдвинули его на первый план мировой истории конца XVI в. Даровитый, ловкий политик-царедворец, он был олицетворением курса на военное столкновение с католической Испанией, организатором морской войны, объявленной англичанами испанской торговле. Рэли вовсе не претендовал на то, чтобы лично командовать кораблями и в поисках испанских призов блуждать по морям. Он руководил действиями из Лондона. Пиратские флотилии, снаряжаемые Рэли, подкарауливали суда «Золотого» и «Серебряного» флотов, нападали на испанские владения в Америке и приносили огромные убытки испанской казне.

Биография Рэли ошеломляет. Выходец из семьи бедного английского сквайра из Девоншира, он родился предположительно в 1552 году. Ни состояния, ни титулов Рэли не имел, был пятым ребенком в семье и рассчитывать мог только на себя. Солдат, он начал свой военный путь как участник гугенотских войн во Франции, сражался при Жарнаке и Монконтуре (1569) и был свидетелем ужасов Варфоломеевской ночи (1572). В 1577 году его забросило в Нидерланды, где вместе с гёзами он бился против испанцев. Затем он вернулся в Англию. Его образ жизни необычен и далек от однообразия. Как человек, тянущийся к науке, Рэли обучается в университете, постигает древние языки, юриспруденцию, занимается историей, философией, богословием, математикой. Но неотступно присутствует и другая сторона его жизни — жизнь веселого легкомысленного кутилы, завсегдатая трактиров, неизменного заводилы в веселых кутежах и попойках, баловня судьбы, пользующегося славой заядлого бретера, одного из самых опасных дуэлянтов Англии. Последнее, правда, не мешает ему разрабатывать проекты открытия Нового Света. В 1578 году Рэли отправился в плавание к Азорским островам и в Вест-Индию. Эту экспедицию организовал его сводный брат, полковник Хэмфри Джилберт, с намерением основать на побережье Северной Америки английские колонии, сокрушить испанское могущество в Карибском море и отобрать у испанцев золотые и серебряные прииски. Дело кончилось плачевно — в первом же морском бою с испанцами англичане были разбиты и вернулись на родину [63]. Но счастливая звезда уже светила Рэли. В 1580 году он попал в Ирландию и участвовал в подавлении восстания графа Десмонда, поддерживаемого Испанией. Здесь он познакомился с фаворитом королевы, графом Лейстером, и, оказавшись через год в Лондоне, попал в ближайшее окружение Елизаветы и вскоре стал ее фаворитом. Словно по мановению волшебной палочки делает он головокружительную карьеру. В 1584 году он возведен в рыцарское достоинство, в 1585-м получил пост правителя оловянных рудников, лорд-наместника Девоншира и Корнуолла, чин вице-адмирала; Рэли становится богатым и влиятельным вельможей. В период 1583 — 1589 годов он снаряжает за свой счет шесть экспедиций в Новый Свет, пытается организовать английские поселения на берегах Виргинии, участвует в синдикате, основанном для поисков Северо-западного прохода в Тихом океане, однако все начинания оканчиваются неудачами. Впрочем, благодаря экспедициям, организованным Рэли, в Англию привезли картофель и табак, и не подлежит сомнению, что в распространении этих продуктов велика заслуга сэра Уолтера. Правда, в диковинных американских растениях зачастую ценили тогда совсем не то, что ценим сегодня мы; к примеру, картофель привлекал горожан не клубнями, а своими цветами, и его выращивали в оранжереях, подобно розам.

В год «Непобедимой Армады» Рэли управляет обороной побережья Западной Англии, в начале 90-х годов он выступает инициатором новой стратегии борьбы против испанского могущества, организуя блокаду Пиренейского полуострова с целью перехвата «Золотого» и «Серебряного» флотов. Однако весной 1592 года, когда во главе флотилии Рэли готовился выйти в море, его арестовали и посадили в Тауэр — таков был приказ королевы, разгневанной тайной женитьбой сэра Уолтера на одной из ее фрейлин. Впрочем, влияние экс-фаворита было еще достаточно велико, и вскоре он вышел на свободу. В 1593 году Рэли предложил направить экспедицию в Южную Америку, к устью реки Ориноко, на поиски сказочной страны золота — Эльдорадо. Организовав к берегам Венесуэлы разведывательную экспедицию (1594), Рэли сам отправляется туда в 1595 году, громит испанскую крепость Сан-Хосе-де-Оруна на острове Тринидад и делает попытку пройти по Ориноко. В многочисленных речных протоках и сырых джунглях экспедиция понапрасну растратила силы и вернулась на Тринидад. На обратном пути в Англию Рэли разграбил Сантьяго и Каракас, но привезенная оттуда добыча не могла заменить богатств «золотой страны». Однако влияние сэра Уолтера не уменьшилось. Блеск его красноречия, бесконечные рассказы о фантастических, легко достижимых богатствах и приключениях в тропических лесах Венесуэлы делали его положение все прочнее; он буквально завораживал современников магией своей личности. Королева вновь благосклонна к нему. В 1596 году с военной экспедицией под командованием графа Эссекса Рэли отправляется к берегам Испании и блестяще действует при атаке Кадиса, что еще больше упрочило его позиции при дворе…

В 1603 году, после смерти Елизаветы I, на престол Англии взошел король Шотландии Яков 1. Уже через полмесяца Рэли был обвинен в государственной измене: его подозревают в заговоре, цель которого — захватить короля. И вновь Рэли попадает в Тауэр; «исчадие преисподней» — так теперь называли некогда всесильного фаворита. Он приговорен к смертной казни, но казнь не состоялась. Долгих тринадцать лет проведет сэр Уолтер в тюремной камере под Дамокловым мечом неотмененного смертного приговора, его дух не сломлен, он работает с небывалым воодушевлением. Правда, теперь его энергия, стиснутая стенами тюремной камеры, находит иное проявление. Он организовывает химическую лабораторию, занимается опреснением морской воды, создает сильнодействующий сердечный препарат, пишет трактат о кораблестроении и морской тактике, работы по политическим и военным вопросам. Вершиной его писательской деятельности станет первый том «Всемирной истории». Наконец в марте 1616 года Рэли освобожден. Еще через год, в июне 1617 года, он отправлен с эскадрой в Эльдорадо на поиски золота. Это плавание окончилось полным крахом и стало последним трагическим ударом, сокрушившим Рэли. На этот раз он потерял все. Золотые миражи рассеялись. Никогда не осуществятся планы отыскать Эльдорадо: из-за раздоров со своими капитанами Рэли не сможет отправиться в глубь Венесуэлы и будет вынужден остаться в устье реки, чтобы прикрыть ушедшие по Ориноко суда в случае появления испанцев. Корабли вернутся без золота, принеся страшное известие: в безрассудной атаке погиб двадцатилетний сын Рэли. Так и не появится «Золотой» флот, на охоту за которым Рэли пустится на обратном пути. Верные соратники отвернутся от своего командующего, дезертируют из эскадры и отправятся пиратствовать в открытое море. Команда флагманского судна поднимет мятеж. Тот еще полный сил человек, каким был Рэли в начале плавания, превратится в истерзанного жизнью старика, с бессвязной речью, апатичного и безвольного. Крах потерпели и политические амбиции, которые Рэли связывал с этой экспедицией. Несмотря на запрещение короля вступать в схватку с испанцами, люди Рэли атаковали испанский гарнизон форта Сан Томе в Венесуэле. Рэли рассчитывал при поддержке местных индейцев поднять антииспанский мятеж и превратить эти территории в английское владение. По его замыслу, это могло заставить короля Якова I объявить войну Испании. Но капитаны отказались подчиниться своему командующему, и план провалился. К тому же внешнеполитический курс лондонских политиков тяготел к союзу с Мадридом: как раз в то время, когда осуществлялось плавание Рэли, король Яков I вел переговоры о браке своего сына Карла, принца Уэльского, с испанской инфантой. Возвращаясь на родину, командующий знал о том, что его ждет. По прибытии истрепанных бурями кораблей Рэли в Плимут, сэр Уолтер по требованию испанского посла был арестован. Командующему предъявили обвинение в пиратстве. На судебном процессе всплыл не отмененный смертный приговор 1603 года, который теперь, через пятнадцать лет, вступил в силу. Все было кончено. Через несколько дней после суда сэра Уолтера Рэли казнили. Бледный, истерзанный тяжкой болезнью, он нашел в себе силы твердо взойти на эшафот: его дух остался несломленным.

26 июля 1588 года, на борту флагманского судна английского флота «Ак Ройял» адмирал Хоуард посвящал в рыцари моряков, отличившихся в сражении с «Непобедимой Армадой». На палубе, среди удостоенных высокой чести, стоял командир корабля «Триумф», самого крупного корабля королевских морских сил. Этот человек, блестящий представитель когорты «морских волков» Елизаветы, оказался, пожалуй, самой героической фигурой в сражении. После разделения флота на четыре эскадры, ему было поручено командование одной из них. И вот теперь прежние и нынешние подвиги были оценены по заслугам. Отныне этот человек стал именоваться сэр Мартин Фробишер.

Фробишер — человек грубоватого, неистового нрава, сокрушавший все препятствия на своем пути, был невероятно силен и храбр, как лев. Несмотря на ужасный характер, он снискал огромную популярность среди англичан и добился уважения самой Елизаветы.

Он родился в 1539 году в Йоркшире в уэлльской семье, переселившейся в Англию еще в середине XIV в. Его отец, Бернард Фробишер, был одним из наиболее почтенных в округе людей. Мать происходила из семьи сэра Джона Йорка, известного лондонского купца. В 1542 году отец умер, и мальчика отправили в Лондон к деду. Внук пришелся сэру Джону по вкусу, в одном из писем он с удовлетворением замечал, что маленький Мартин обладает «сильным характером, отчаянно дерзкой храбростью и от природы очень крепок телом». Сэр Джон решил сделать из Мартина моряка. С ранних лет мальчик начал выходить в море. Его первые большие плавания состоялись к берегам Гвинеи в 1553 и 1554 годах. Во время второго из них произошли события, позволившие юноше проявить свой характер. Один из туземных вождей перед началом торговли потребовал от англичан оставить заложника. Мартин отправился на берег добровольцем. Скоро он оказался в руках португальцев, которые бросили его в тюрьму. Каким образом он сумел выбраться на свободу — неизвестно, но уже в 1559 году он находился в Англии и совершил плавание в Средиземное море к берегам Магриба.

Второй этап его биографии продолжался около десяти лет и охватывает 1563 — 1574 годы. То, чем в это время занимался Фробишер, можно назвать и пиратством, и приватирством. В сообществе с Хоукинсами и Киллигрью он захватил в море много призов. Когда ему не удавалось достать каперскую грамоту, он действовал на свой страх и риск. В мае 1563 года он привел в гавань Плимута пять захваченных французских кораблей; в 1564-м захватил в Ла-Манше корабль «Кэтрин», который вез в Испанию гобелены для самого короля Филиппа II. По возвращении в Англию, его засадили в тюрьму, но продолжалось заключение недолго. Уже в 1565 году он на свободе и на корабле «Мэри флауэр» вновь выходит на промысел. В последующие годы он грабил на «законных» основаниях. Так, располагая лицензиями, полученными от вождей французских гугенотов принца Конде и кардинала де Шатильона, он в 1566 году захватывал суда французских католиков. В 1569 году Фробишер получил патент на приватирство от принца Вильгельма Оранского. В эти годы его неоднократно арестовывали англичане, и правительство отправляло неукротимого разбойника в тюрьму, однако до судебного разбирательства дело ни разу не доходило. Знание и опыт молодого моряка, несомненно, делали его услуги необходимыми правительству, и оно закрывало глаза на его «проступки». В 1570 году Мартин Фробишер уже на службе у королевы. Впрочем, его имя было известно и за пределами Англии. Филипп II в 1573 году зондировал почву по поводу приема моряка на испанскую службу, но точные обстоятельства, при которых это происходило, неизвестны. Во всяком случае бравый моряк, увертливый, как угорь, был замешан в различные заговоры в Англии и в Ирландии в 1572 — 1575 годах и, возможно, приложил руку к их раскрытию.

Третий этап жизни Фробишера знаменателен тем, что удалой пират и приватир превратился в пионера покорения Арктики и поневоле стал одним из знаменитейших мистификаторов эпохи. XVII в. жил надеждой открыть Северо-западный проход в Китай, Японию и Индию. Фробишер, знакомый с географическими данными того времени, полученными им от португальских мореплавателей и английских ученых, зажегся идеей отыскать неизвестные пути в восточные страны. В 1576 году состоялась его первая арктическая экспедиция. Два корабля («Габриэль» и «Михаэль») и пинасса вышли в июле из Дептфорда, прошли Северное море, обогнули Шотландские и Фарерские острова и добрались до южной оконечности острова Гренландия. Не выдержав трудностей перехода, одно из судов, «Михаэль», вернулось в Бристоль; пинасса погибла в пути. Фробишер на «Габриэле» с командой из восемнадцати человек отважно пробивался во льдах, пока не вышел в залив, названный впоследствии его именем. Отсюда корабль Фробишера повернул обратно и вернулся в Харвич 2 октября. Его возвращение произвело сенсацию в Англии. Дело в том, что на пустынном берегу новооткрытого залива были найдены черные камни с прожилками, очень похожими на золото. Немедленно была организована компания с участием королевы, важных государственных сановников и магнатов Лондонского Сити. Цели следующей, второй экспедиции определялись не столько поисками Северо-западного прохода, сколько освоением открытой «Золотой земли», названной королевой «Мета Инкогнита» («Неведомая цель»), оттуда намеревались вывезти как можно больше руды. Трудностей с финансированием не возникло. Елизавета «пожертвовала» 500 фунтов стерлингов и предоставила военный корабль. Экспедиция вышла в мае 1577 года и вернулась в сентябре. Было привезено около 200 тонн неизвестной черной породы с «золотыми» блестками; прихватили также троих местных аборигенов-эскимосов — мужчину, женшину и ребенка. Если судьба несчастных северных туземцев была печальна, и они вскоре умерли, то шумиха вокруг руды не утихала еще долго. Известный немецкий ученый Бурхард Кренич исследовал новую породу и дал оптимистический прогноз по поводу возможного содержания в ней золота. Все наперебой помешали деньги в сказочно богатое предприятие. Королева вложила в дело 1350 фунтов, а граф Оксфорд — 2 тыс. фунтов. Было решено отправить в следующем году пятнадцать судов с горняками, каменщиками, золотодобытчиками, привезти 2 тыс. тонн камня, на месте находки заложить форт и организовать масштабную добычу руды. Отплыв в мае 1578 года, корабли Фробишера с трудом выдержали тяжелое плавание и в жалком состоянии добрались до Гудзонова залива, однако попытки освоить местность оказались тщетными, и пришлось возвращаться в Англию, загрузив на корабли новую партию «золотых» камней. Но после повторных исследований выяснилось, что никакого золота в руде нет. Компания потерпела полный крах; многие пайщики обанкротились. Горькая участь постигла и инициатора плавания — его арктическая одиссея потерпела фиаско.

Десятилетний период жизни Фробишера, предшествующий борьбе против «Непобедимой Армады», был отмечен несколькими важными событиями. После участия в подавлении Ирландского восстания 1578 года, Фробишер, по-видимому, вновь занялся пиратством. В 1582 году он должен был направиться к Молуккским островам в составе экспедиции Эдуарда Фентона, но из-за разногласий с командующим отказался от плавания. В1585 — 1586 годах Фробишер в качестве вице-адмирала участвовал в плавании Дрейка в Вест-Индию и сыграл важную роль в захвате Санто-Доминго и Картахены. Накануне битвы с Армадой он командовал флотом Ла-Манша и крейсировал в проливе, охраняя побережье Англии от испанского вторжения. После разгрома испанцев в 1588 году Фробишер продолжал играть ведущую роль в антииспанской борьбе. Будучи приверженцем теории Хоукинса о том, что борьбу против Испании необходимо сосредоточить на ее «золотых» коммуникациях с Вест-Индией, Фробишер участвовал в нескольких операциях у Азорских островов по перехвату галионов (1589, 1590, 1592, 1593). В 1594 году, когда испанские войска высадились в Бретани и захватили Брест, создав угрозу вторжения в Англию, Фробишера назначили командовать маленькой эскадрой, направленной для помощи французским гугенотам, действующим против испанцев. В ноябре, при штурме форта Крозон в окрестностях Бреста, он был смертельно ранен и вскоре умер.

Едва ли не самой колоритной фигурой в когорте «морских рыцарей» Елизаветы был Джордж Клиффорд, III граф Камберленд. Военный моряк, он во время сражения с «Непобедимой Армадой» командовал кораблем «Елизавета Бонавентура», а в 1596 году участвовал в военной экспедиции против Кадиса. Этот блестящий аристократ по рождению стоял, конечно, несравнимо выше моряков-рыцарей, подобных Дрейку, Хоукинсу или Фробишеру, выходцев из средних слоев.

Жизнь Джорджа Клиффорда выглядит необычной даже на фоне невероятных биографий других героев эпохи Елизаветы. Он родился в 1558 году, обучался в привилегированных Оксфорде и Кембридже, был первоклассным математиком, географом и навигатором.

На первый взгляд перед нами — придворный, щеголь и ловелас. Светский лев, граф Камберленд был рыцарски предан своей королеве и в честь Елизаветы, дамы сердца, носил на шляпе ее перчатку. Королева, в свою очередь, отличала графа среди прочих придворных. Их отношения носили загадочный характер, и эту завесу таинственности современники так и не смогли приоткрыть. По-видимому, не одни личные симпатии связывали королеву и графа. Поклонник Елизаветы выступал ее доверенным лицом в ведении секретных дел, связанных с участием в финансировании экспедиции по захвату испанских богатств.

Но граф Камберленд — это и человек невероятной храбрости, наделенный безграничной энергией, бросавшийся очертя голову в самые отчаянные предприятия; он пользовался большой популярностью в среде простых людей. Его опыт, знания, готовность разделить все тяжкие испытания и лишения заслужили ему уважение моряков.

Жизнь графа — это и история того, как предприимчивый и энергичный человек, баснословно богатый, амбициозный и полный великих планов, по какому-то невероятному стечению обстоятельств растратил все состояние в вихре жизненного потока.

Граф Камберленд снарядил за свой счет двенадцать экспедиций, правда, не слишком успешных. Впрочем, оговоримся — неудачных в финансовом плане. Перед смертью этот некогда богатый человек едва мог расплатиться с долгами, хотя часть состояния он все же сохранил. Джордж Клиффорд потерял около 100 тыс. фунтов стерлингов и так и не сумел выравнять баланс за счет удачи в морской охоте за испанскими галлонами. Ему фатально не везло — сказочные богатства были где-то совсем рядом, но овладеть ими никак не удавалось. Так, в 1592 году, когда англичане захватили знаменитый «Мадре де Диос», моряки с кораблей графа первыми взошли на борт захваченной каракки. Однако при разделе добычи граф мог претендовать на сумму, лишь немногим большую, чем расходы на снаряжение судов.

Самая большая неудача постигла графа в 1594 году. Его корабли наткнулись в море на каракку «Синко льягас», богатствами превосходившую «Мадре де Диос». Весь день корабли атаковали испанца «подобно трем добрым английским мастиффам, напавшим на испанского дикого буйвола». Каракка не сдалась и сумела уйти. Через две недели те же корабли обнаружили в море самый дорогой испанский галион «Сан Фелипе», стоимостью около 2 млн золотых дукатов. Сражение продолжалось до темноты: капитан испанца отказался сдаться и ночью оторвался от преследователей. Захват одного подобного корабля мог с лихвой возместить графу Камберленду все расходы, однако надеждам аристократа не суждено было сбыться.

Впрочем, в 1598 году граф Камберленд сумел снискать лавры триумфатора — если и не в качестве удачливого вкладчика финансов, то как человек, осуществивший блестящую военную операцию. Сформированная им эскадра из двадцати судов пересекла Атлантический океан и, прибыв в Пуэрто-Рико, захватила Сан-Хуан, свершив то, что не смог сделать сам Дрейк в 1596 году. Однако попытка обосноваться на острове и основать английскую колонию кончилась безрезультатно, как и сама экспедиция. Это было последнее предприятие графа Камберленда, скончавшегося в 1605 году.

Рыбаки Азорских островов были уверены, что сэр Ричард Гренвилл был самим дьяволом, принявшим человеческий облик. Все, что произошло в море, они видели своими глазами, и это было невероятно. Когда в 1591 году небольшая эскадра из шести судов под командованием лорда Хоуарда и Гренвилла пошла к Азорским островам на перехват «Золотого флота», никто не предполагал, что их поход закончится крупной неудачей и одновременно продемонстрирует миру героизм англичан.

В ноябре 1591 года испанский флот дона Алонсо де Базана перехватил эскадру Хоуарда у острова Флорес. Лорд Хоуард с пятью кораблями успел уйти, а корабль «Рэвендж» («Месть») под командованием сэра Ричарда остался, чтобы прикрыть отступление и забрать раненых с острова, Гренвилл вполне мог успеть вырваться из азорского капкана, но решил не уступать испанцам. Он пошел сквозь флот противника: один против пятидесяти трех. Исход боя был ясен, но англичане сражались, как дьяволы. Целый день, от рассвета до темноты, шел бой не на жизнь, а на смерть. «Рэвендж» отбил все атаки и повредил пятнадцать испанских кораблей, два из которых затонули. Тяжело раненный сэр Ричард, с упорством смертника, был готов взорвать свой корабль, но команда не допустила этого и сдала судно на условиях почетной капитуляции. Вскоре капитан Гренвилл умер от ран, так и не узнав, что произошло у острова Флорес через несколько дней. Здесь сконцентрировались «Золотой» и «Серебряный» флоты, пришедшие из Вест-Индии, и флот дона Алонсо — всего более ста двадцати кораблей. Поднялась ужасная буря, уничтожившая более половины кораблей, в том числе и захваченный испанцами «Рэвендж». Вот какова была «месть» умершего рыцаря — сэра Ричарда Гренвилла. Английский дьявол поднял со дна морского страшных демонов пучины и с их помощью погубил тех, кто убил его. Так думали рыбаки Азорских островов…

Сэр Ричард обладал крутым нравом, был невероятно упрям и славился своей грубостью. Выходец из древней корнуоллской семьи, он унаследовал неукротимый характер своих предков. В английском флоте жила легенда о том, как разъяренный Гренвилл во время обеда, сжав в руке стакан, надкусил его и грыз осколки до тех пор, пока кровь не закапала на скатерть. В 1562 году двадцатилетний Гренвилл, вовлеченный в уличную драку, убил своего противника. Вскоре он был помилован и, задыхаясь в тесных рамках Старой Англии, отправился на континент. В 1566 — 1568 годах Гренвилл сражался в Венгрии против турок. По возвращении из Европы он стал членом парламента от Корнуолла (1571) и тогда же задумал свой проект южных морей. Он решил нанести удар по испанской монополии над Америкой и Тихим океаном — по его замыслу, следовало преодолеть Магелланов пролив, проникнуть в Тихий океан и создать здесь английские поселения. Королева одобрила план, и Грен-вилл в 1574 году получил патент на плавание. Однако обстоятельства переменились, и от замысла пришлось отказаться. Через три года другой англичанин, Френсис Дрейк, пройдет маршрутом, предложенным Гренвиллом, и совершит свое знаменитое кругосветное плавание. Но в это время инициатор идеи будет далеко от моря. Назначенный на должность шерифа Корнуолла (1576 — 1577), Грен-вилл активно боролся против местных католиков и в награду за эту деятельность был возведен в рыцарское достоинство (1577). Его следующее появление на страницах морской истории связано с основанием в Северной Америке на острове Роанок в заливе Албемарл английской колонии. В 1585 году сэр Ричард, двоюродный брат сэра Уолтера Рэли, снарядившего экспедицию на остров, доставил туда 180 колонистов, а возвращаясь домой, перехватил испанское судно «Санта-Мария» с грузом имбиря, сахара, золота, жемчуга и серебра. В следующем, 1586 году Гренвилл с тремя кораблями вновь направился к побережью Северной Каролины, но никаких следов колонистов на острове обнаружить не удалось. Он оставил здесь продовольствие и пятнадцать человек для его охраны, надеясь, ч го колонисты все же появятся. На обратном пути Гренвилл решил повторить удачу 1585 года и захватить какое-нибудь испанское судно, но его ожидало разочарование — крейсерство у Азорских островов не дало результатов.

Тем временем приближалась открытая война Англии с Испанией. Накануне «Непобедимой Армады», в 1587 году, сэр Ричард занимался подготовкой к обороне приморских районов Запада. В 1588 году его не было в составе английского флота, он руководил войсками в Корнуолле. После разгрома испанцев в Ла-Манше, он был отправлен с небольшой эскадрой на перехват испанских кораблей, которые, огибая Шотландию, возвращались на родину. Следующие два года сэр Ричард провел в Ирландии, пика в 1591 году не стал одним из тех, кому доверили перехват «Золотого флота». И «дьявол» Гренвилл отправил его на дно, заплатив за «победу» собственной жизнью.

Одним из главных центров пиратства в Юго-Восточной Азии было королевство Аракан. Это независимое государство возвело морской разбой в ранг государственной политики и в течение XVII в. неоднократно демонстрировало примеры своей приверженности этому древнему ремеслу. На берегах Бенгальского залива вырос и расцвел достойный преемник «лучших» традиций древних пиратских стран. «Преславный король Аракана» Сандатудхамма — ловкий, расчетливый и умный политик — возродил правила игры, по которым действовал пиратский владыка античности — тиран острова Самос Поликрат. Сочетая морской разбой с крупной международной торговлей, араканский король в течение долгого времени удивительно ловко балансировал на сходящихся, переплетающихся и противоречащих друг другу интересах своих многочисленных и влиятельных соседей — Империей Великих Моголов, владетелей Сиама и Бирмы, Португальских и Голландских колониальных империй.

Сандатудхамма не был основателем морского разбоя в Аракане. Королевство начало специализироваться на пиратстве задолго до XVII в. и превратилось в настоящее разбойничье гнездо, узкой прибрежной полосой простиравшееся вдоль восточного побережья Бенгальского залива до Читтагонгской области Восточной Бенгалии. Отделенное от Бирмы труднопроходимой цепью высоких гор, королевство было обращено к морю и распоряжалось на торговых путях, пролегающих между Индией и Индокитаем. Одним из удачнейших мероприятий правителей Аракана был захват в 1459 году Читтагонга — важного стратегического рубежа в дельте Ганга. С тех пор могучий флот королевства поставил под свой контроль весь регион. Аракан располагал огромными возможностями для торговли. В его гаванях грузились слоны, шелковые драгоценные ткани, серебро и другие многочисленные товары. Однако главное место в морской жизни королевства занимали пиратство и работорговля. Удачное переплетение международных обстоятельств и временное ослабление непосредственных соседей-противников сделало это небольшое государство необыкновенно могущественным. Столица Аракана — Мрохаунг — насчитывала в 1630 году около 160 тыс. человек. Авантюристы различных национальностей устремлялись в пиратские гнезда, рассыпанные вдоль побережья королевства, — бирманцы, моны, японцы, китайцы, индонезийцы, индийские мусульмане, афганцы и т.д. В пиратскую элиту входили и европейцы. Многочисленные выходцы из португальских владений, этой некогда могущественнейшей силы в Ост-Индии, теперь, когда держава теряла силы, выбрасывались соперниками из разных точек Индийского океана и находили приют на многочисленных пиратских стоянках этого разбойничьего берега и на островах близ устья Ганга. Местные араканские правители поощряли португальских пиратов (ферингов), нанимали их на службу и предоставляли свободу действий под своим покровительством. Отмечая это обстоятельство, Франсуа Бернье, французский путешественник, придворный врач правителя Великих Моголов Аурангзеба, писал:

«Король Аракана, постоянно опасаясь Могола, держал их в качестве стражей на своей границе в порту Читтагонг, дал им земли и предоставил право жить так, как они хотели. Обыкновенным занятием и ремеслом ферингов были разбой и пиратство. На своих маленьких легких галерах, которые называют галеассами, они только и делали, что бродили по морю, заходя во все речки, каналы и рукава Ганга, проходя между всеми островами Нижней Бенгалии, а нередко проникая глубже и поднимаясь до сорока или пятидесяти лье вверх по течению. Они нападали врасплох на целые селения, собрания, базары, праздники и свадьбы бедных язычников и других жителей этой страны; со страшной жестокостью обращали в рабство мужчин и женщин, взрослых и детей и сжигали все, что не могли увезти. Вот почему ныне можно найти в устье Ганга столько прекрасных островов, совершенно пустынных; когда-то они были населены, теперь же здесь не найдешь никаких обитателей, кроме диких животных, в особенности тигров».

Заметим, однако, что араканские короли зачастую были не в состоянии контролировать разрастающуюся активность своих «гостей». Публика, оседавшая на побережье, была очень опасной, отчаянно рисковой и непредсказуемой. Даже правители Аракана, поднаторевшие в интригах, обманах и предательствах, постоянно обжигались на своей уверенности в верности пиратской братии. Два. примера, которые приводятся ниже, покажут, сколь опасно было доверять этим разбойникам-авантюристам. Эти лихие искатели золота и удачи прекрасно чувствовали слабые стороны своих «хозяев» и могли затеять совершенно неожиданную дипломатическую и военную игру в собственных интересах.

Король Аракана Мин Разаджи, наверное, проклял тот день, когда решил воспользоваться услугами некоего господина Филиппа де Бриту. Во время войны с одним из соседних королевств, араканский флот в 1599 году захватил остров Сириам, главный порт на территории поверженного врага. Де Бриту был отправлен на опустошенный остров начальником таможни. Прибыв на место, португалец обнаружил жуткую картину разгрома. Вот как описал увиденное сопровождавший его католический миссионер Бовес:

«Печальное зрелище являли берега рек, обсаженные бесконечными рядами фруктовых деревьев, где теперь лежали в развалинах позолоченные храмы и величественные строения. Дороги, поля были усеяны черепами и костями несчастных пегуанцев, убитых или погибших от голода. Тела сбрасывали в реку в таком количестве, что множество трупов преграждало путь кораблям». Новоиспеченный начальник таможни решил не ограничиваться взятками и казнокрадством. Мелкие чиновничьи масштабы не устраивали энергичного честолюбца. Он ждал несколько лет и наконец, собрав большие средства, привлек на свою сторону несколько сотен португальцев и в один прекрасный день вышвырнул с острова араканского губернатора и прекратил выплату пошлин Аракану. Пиратские флотилии де Бриту крейсировали в Бенгальском заливе и Андаманском море и останавливали все встречающиеся суда. Попавшим в переделку торговцам предоставляли выбор — или быть пущенными на дно залива, или отправиться торговать на Сириам. Столь необычные методы «поощрения» торговли приносили плоды — остров богател, казна де Бриту пополнялась, а его наемное войско становилось все многочисленнее. Территориальные владения нового правителя в Бирме увеличивались. Беспредельная наглость португальца заставила короля Аракана организовать экспедицию против своего бывшего подчиненного, но дело кончилось плохо для араканиев. Их флот попал в засаду, а принц-командуюший стал пленником де Бриту и смог вернуться на родину только за огромный выкуп. Этот печальный опыт заставил Аракан на время примириться с дерзким соседом. Четырнадцать лет правил де Бриту Сириамом, а его деятельность даже принесла ему прозвище Нга Зинга — Хороший человек. Однако постепенно деятельность португальца настроила против него местное население и тех соседних правителей, которые вначале оказывали ему помощь. Де Бриту совершенно перестал учитывать особенности местного уклада жизни и вконец испортил свою репутацию. Он начал крайне неосмотрительно проводить чреватую опасностями религиозную политику — разрушал пагоды, насильно крестил буддистское население, срывал золото со священных храмов и статуй. Зарвавшийся пират, правда, заручился поддержкой португальских колониальных властей и начал вести дело к тому, чтобы обеспечить за Португальской империей территорию Нижней Бирмы. Но новые союзники не смогли помочь де Бриту, когда его база на Сириаме в декабре 1612 года была осаждена войсками бирманцев. Пират отчаянно сопротивлялся, но его флот был уничтожен в морском сражении, а продовольственные запасы в городе закончились. Измена открыла городские ворота, и бирманцы ворвались в город. Де Бриту был схвачен и, как осквернитель пагод, посажен на кол.

Один из его союзников, принц королевской крови, также был казнен — его зашили в мешок и утопили в море.

В 1607 году, когда шла война между Араканом и де Бриту, король Мин Разаджи решил обезопасить себя от нападений приютившихся в его владениях португальских пиратов. Сборище ферингов, расположившихся в Дианге, находящейся в 30 км южнее Читтагонга, представляло огромную опасность для королевства, так как пираты искали контактов с де Бригу и могли предоставить свои силы в его распоряжение. Внезапным рейдом араканцы захватили Дианг и планомерно перебили своих недавних союзников. Один из спасшихся, Себастьян Гонзалвиш Тибан, бывший торговец солью, решил изменить свою деятельность. В 1609 году, во главе португальцев он напал на остров Сандвип, лежащий в дельте Ганга. Здесь находилась база афганских пиратов. Перебив собратьев по ремеслу, Тибан объявил себя королем острова. Вскоре ему представилась удобная возможность вмешаться во внутреннюю жизнь Араканского королевства. На острове нашел приют брат короля, и Тибан женился на его сестре. Таким образом, бывший торговец стал членом араканской королевской семьи, а после подозрительно быстрой кончины своего шурина (который, по-видимому, был отравлен) забрал несметные богатства этого принца. Между тем королю Аракана, попавшему в сложную ситуацию в результате наступления Великих Моголов, пришлось пойти на союз с «родственником». Выработанные ими планы совместной обороны окончились полным крахом, так как в разгар сухопутной кампании, которую вел Мин Разаджи, Тибан захватил флот араканцев, перерезал его командиров, а команды продал в рабство. После этого, поднявшись вверх по реке, он подошел под стены столицы Аракана Мрохаунга, разграбил окрестности и захватил королевскую барку, отделанную золотом и слоновой костью. Король Мин Разаджи от огорчения умер, не успев отомстить клятвопреступнику, а его преемнику еще три года пришлось бороться с Тибаном, прежде чем одержать победу. Европейцы не остались в стороне от этой схватки. Португальские власти были готовы поддержать Тибана и организовать наступление на Аракан. В свою очередь, голландцы, заинтересованные в торговых факториях в Дианге и опасавшиеся усиления позиций Португалии в регионе, оказали помощь Аракану. В 1615 году, в ходе операций под Мрохаунгом, объединенные силы португальцев и Тибана потерпели поражение. В 1617 году араканцы захватили Сандвип и сожгли пиратские поселения. Судьба самого Тибана осталась неизвестной, но рассказывали, что ему опять удалось спастись.

Прошло более тридцати лет, и на трон Аракана взошел Сандатудхамма. К этому времени (1652) много событий произошло в Арака-не. Сменялись короли, бесконечные мятежи и заговоры сделали политическую обстановку в королевстве крайне нестабильной. Однако военно-морская мощь пиратского государства не уменьшилась. Морской разбой, работорговля и посреднические торговые услуги приносили постоянный доход, и королевская казна постоянно приумножалась. Аракан начинал представлять все более реальную опасность для могущественной Империи Великих Моголов. В 1633 году шли длительные переговоры с португальской короной о совместном наступлении на Бенгалию. Они окончились безрезультатно, но сам их факт говорил о том, что в лице правителей Аракана Моголы имели достаточно серьезного противника. К тому же, несмотря на сложные взаимоотношения с португальскими ферингами, Аракан совершенно не собирался отказывать им в помощи. Португальцы, как слепни, облепили дельту Ганга и держали Бенгалию под постоянной угрозой нападения. Правда, последние годы для Аракана были наполнены столкновениями с голландцами в результате войны, длившейся восемь лет. Но новый король, придя к власти, укрепил свое положение и предоставил голландцам право беспошлинной торговли в своих владениях, к взаимной выгоде, поддерживал с ними самые теплые отношения.

Великий французский король Людовик XIV, Король-Солнце, самый могущественный европейский правитель XVII в., говорил, что война, по его мнению, — самое приятное, самое достойное из занятий, существующих для государей. Многочисленная и боеспособная французская армия прошагала по германским владениям Священной Римской империи, Нидерландам, Италии, Испании, приумножая авторитет великого монарха и утверждая гегемонию Франции в Европе. В бесконечных войнах вырос великолепный французский флот, ставший грозной силой в руках честолюбивого Людовика XIV, стремившегося стать «королем морей» и овладеть водными пространствами Европы, положив конец могуществу Голландии и Англии.

Французское королевство располагало огромными возможностями для давления на военно-морскую ситуацию на континенте. Вдоль его побережья пролегали главные морские торговые магистрали, связывающие Европу, Азию и Америку. Здесь соприкасались основные центры коммерческого мира. Французские порты на Атлантике и в Ла-Манше (Дюнкерк, Сен-Мало, Рошфор, Нант, Бордо, Байонна) таили постоянную угрозу для неприятеля. Но ужасающий погром флота под командованием вице-адмирала фа-фа де Турвиля в бухте Ла Уг летом 1692 года, казалось, свел на нет все успехи морской политики французского короля. Отсутствие мощного линейного флота сделали берега Франции беззащитными перед английскими и голландскими эскадрами. Погасшая вражеская торговля уже оживала, и безбоязненно начали двигаться вдоль безмолвного побережья бесконечные караваны с войсками, торговые и рыболовные флоты. Изнуряющие войны против всей Европы, постоянный дефицит финансов делали невозможным крупные денежные субсидии в развитие флота, да и восстановление его потребовало бы долгого времени. Был ли выход из кризисного положения? В подобных ситуациях правительство открывало просторы для каперства, рассчитывая этим истощить неприятельскую торговлю и доставить средства в казну. Так поступил английский король Карл II в 1667 году во время второй Англо-голландской войны. Собственно Людовик XIV никогда и не отступал от политики использования корсаров в подрыве морской торговли противника. Однако параллельно с этим велась ожесточенная схватка за море между линейными флотами, которая отвлекала неприятеля от корсарских маневров. Теперь же корсарские операции лишились постоянной поддержки регулярных военно-морских сил.

Ну что ж, в портах полно отчаянных храбрецов. Пусть они, как саранча, нахлынут в Северное море и Ла-Манш, пусть подстерегают, берут на абордаж и приводят захваченные суда в родные гавани. Французский король дарует им на это разрешение и делает в морской войне главную ставку на корсаров!.

Знаменитый корсар Жан Бар родился 21 октября 1650 года. В огромном людском муравейнике Дюнкерка его предки (французы и голландцы) были известны и пользовались заслуженной репутацией бывалых моряков. Среди членов этой разветвленной фамилии были торговцы, ремесленники, рыбаки, корсары и смелые капитаны. Но благодаря Жану Бару фамилия прославилась не только во Франции, но и далеко за ее пределами.

Мальчик не был избалован и с раннего детства погрузился в суровую повседневность ревущих штормов и познал изнуряющий труд на рыболовных ботах.

Простой рыбак, он сделал блестящую карьеру, пройдя извилистым путем от плебея-моряка и корсара до офицера королевского флота: на закате жизни (1 августа 1697 г.) он был произведен в чин капитан-командора (chef de l'escadre).

С двенадцати лет он плавал на корсарских судах и быстро отличился. Когда, в возрасте двадцати пяти лет, во время войны Франции против Голландии и Испании (1672 — 1678) ему поручили командовать галиотом «Руа Давид», Бар уже имел за плечами опыт Второй англо-голландской войны (1665 — 1672), тогда он служил в голландском флоте знаменитого адмирала Михеля Адриана де Рюйтера.

До заключения Нимвегенского мира (1678) под командованием Бара были лишь маленькие суда, но результаты его корсарских рейдов с каждым разом становились все значительнее. Общий счет вражеских судов, захваченных Баром в этот период, 74. На 2-пушечном «Руа Давиде» (команда — 36 чел.) было взято 6 судов (1674); на 10-пушечном «Руаяле» — 26 (1674 — 1675); 18-пушечном «Пальме» — 33 (1676, 1677); 14-пушечных «Дофине» — 7 (1676, 1677 — 1678) и «Марсе» — 2 судна (1678).

Но важны не только количественные данные — на своих суденышках Бар умудрялся захватывать вражеские корабли, намного превосходящие его по силам. Так, например, на «Руа Давиде» он овладел близ Текселя испанским 18-пушечным фрегатом с экипажем в 65 человек; на «Руаяле» в Балтийском море — голландским 12-пушечным фрегатом «Эсперанс» и 18-пушечным кораблем «Бержер»; на «Пальме» — 24-пушечным голландским фрегатом «Сванембург» и 36-пушечным кораблем «Нептун»; на «Дофине» — 32-пушечным голландским военным кораблем «Сеедэр» и тремя судами остендских корсаров.

Его имя приобрело известность не только в Дюнкерке, но и в столице — известия о победах отважного корсара доходят до всесильного Жана Батиста Кольбера.

«Его Величество был очень обрадован известием, что капер из Дюнкерка пол командой Жана Бара захватил голландское военное 32-пушечное судно, — писал он 18 сентября 1676 года интенданту королевского флота в Дюнкерке Юберу. — Признавая чрезвычайно важным поощрять этих капитанов продолжать войну, которую они ведут против голландцев, Вы, г-н Юбер, найдете прилагаемую к письму золотую цепочку, которую Его Величество пожелал презентовать капитану Жану Бару в награду за его подвиг. Его Величество мог бы получить огромную пользу от упомянутых дюнкеркских капитанов, составь они из судов своих эскадру… а посему приказываем… тщательно выяснить, согласятся ли они повиноваться избранному ими флагману… в случае, если Его Величество снабдит их для корсарства судами… Его Величество особенно запрещает Вам… г-н Юбер, сообщать обо всем здесь сказанном кому бы то ни было, дабы воля Его Величества не дошла преждевременно».

Капитан Бар превратился в символ Дюнкерка. Огромного роста, с растрепанными волосами и легендарной трубкой в зубах, он не боялся ни Бога, ни черта и шел в море наперекор бушующим ветрам и, насмехаясь над пенящимися валами, обрушивающимися на его корабль, презрительно кричал им: «С носом остался — англичанин!».

В апреле 1689 года его корабль «Серпан» («Змея») перевозил из Кале в Брест бочонки с порохом. Встретившись с голландским фрегатом, Бар приказал идти на абордаж. «Пороховой склад» подтягивался к изрыгающему огонь судну и от любого попадания мог взлететь на воздух. Мучительно долго шли минуты. Стоя на палубе с абордажной саблей в руке, грозный корсар всматривался в своих моряков, готовых схватиться с противником в рукопашной схватке, как вдруг заметил — бледный двенадцатилетний мальчуган, прижавшись к мачте, с томительным напряжением в глазах ожидал очередного залпа, от которого корабль мог быть разнесен в щепы. «А ну, — рявкнул капитан, — привязать его к мачте. Тот, кто не умеет смотреть опасности в глаза, не заслуживает жизни…» Таковы были методы воспитания в корсарских семьях: напуганный юнга Франсуа-Корниль был сыном Жана Бара и впоследствии стал вице-адмиралом французского флота.

Всего девятнадцать лет было Клоду де Форбену, когда он попал на Средиземном море на службу на королевские галеры, но это был уже зрелый человек, жизненный путь которого изобиловал самыми разнообразными приключениями. А виной тому был совершенно необузданный характер и неукротимый темперамент юноши. Потомок древней провансальской фамилии, Клод де Форбен родился 6 августа 1656 года в семье морского офицера, в замке Гарданн. Он был пятым сыном в семье, и его старшие братья уже служили на флоте. Родители обожали позднего ребенка, однако он приносил им бездну хлопот и огорчений. Это был неугомонный и шумный сорванец, самый настоящий «сорвиголова», не знающий, что такое страх. Как-то раз на десятилетнего мальчугана набросился страшный бешеный пес, но маленький храбрец, мгновенно оценив ситуацию, сунул в пасть собаки свою шляпу и, схватив животное за заднюю лапу, распорол ему брюхо. Мальчик был раздражителен, болезненно честолюбив, до бешенства вспыльчив. Его детство было заполнено драками со сверстниками, яростными стычками с родителями и скандальными ссорами с преподавателями, в одного из которых он запустил чернильницей. Кончилось тем, что юноша удрал из дома, оказался в составе Мессинской экспедиции маршала де Вивона и принял участие в Стромболийском сражении и захвате Агосты (1675). Спустя некоторое время Форбен перешел на службу в сухопутную армию и стал мушкетером. Однако его горячность не раз становилась причиной ссор, одна из которых привела к дуэли. Форбен убил противника в поединке и был приговорен к смертной казни, но королевское помилование спасло юношу.

С флотом вице-адмирала Жана д'Эстре он отправился в военную экспедицию в Вест-Индию, затем, под командой генерал-лейтенанта Авраама Дюкена участвовал в битвах с барбарийскими корсарами и бомбардировал Алжир (1682 — 1683).

Осенью 1685 года судьба забросила его в далекий Бангкок, где де Форбен стал любимцем короля Сиама, который одарил его многочисленными милостями, предоставил ему титул великого адмирала и пожаловал огромный дворец, множество рабов и двух слонов. Но де Форбен покинул Сиам и летом 1688 года прибыл во Францию, подоспев к началу войны Людовика XIV против Аугсбургской лиги, в которой он прославился своими совместными действиями с Жаном Баром, попал вместе с ним в плен и совершил побег. В 1690 году, командуя кораблем «Фидель» («Верный»), он сражался во флоте вице-адмирала де Турвиля при Бичи-Хеде, затем крейсировал в Северном море и взял несколько призов. В 1692 году он командовал кораблем «Перль» («Жемчужина») и в сражении у мыса Барфлер был ранен. На нем же с флотом де Турвиля разгромил в 1693 году у Лагуша Смирнский караван, сжег три судна и взял четыре.

Этот испытанный моряк, возведенный в графское достоинство, крейсировал во всех европейских морях. Суда под его командованием прочесывали Средиземноморье, наводя ужас на жителей Барселоны, Венеции и Триеста; они охраняли французскую торговлю и вылавливали корсаров Северной Африки. Де Форбен сражался против англичан и голландцев в Ла-Манше и Северном море и подстерегал купеческие караваны противника у побережий Норвегии, Голландии, Англии и Португалии. В 1706 году, в разгар Войны за испанское наследство, его направили в Дюнкерк для руководства морской войной на североевропейских магистралях против торговых судов Англии и Голландии. Успехи де Форбена были столь впечатляющими, что при дворе начали поговаривать о пожаловании герою чина генерал-лейтенанта королевского флота. Это могло произойти, если бы не провал в 1708 году десантной операции в Шотландии, которой руководил де Форбен. Трудно представить, к каким последствиям могло привести появление в этой «горячей» точке Английского королевства претендента на престол Якова III Стюарта с французскими войсками. Однако, благодаря широкой агентурной сети, о подготовке военной акции были хорошо осведомлены в Лондоне. Появление эскадры де Форбена не стало неожиданностью для Английского адмиралтейства. Только сильный шторм и тактическое мастерство графа-корсара позволили избежать гибельного столкновения с подстерегавшей французов превосходящей английской эскадрой вице-адмирала Джорджа Бинга и благополучно возвратиться в Дюнкерк. Однако неудача операции запятнала репутацию де Форбена, и он сделался «козлом отпущения», на которого можно было свалить крупный политический, дипломатический и стратегический просчет. Оскорбленный де Форбен вышел в отставку, удалился в свои родовые владения и 4 марта 1733 года скончался в замке Сен-Марсель.

Рене Дюге-Труен родился 10 июня 1673 года в семье богатого судовладельца из Сен-Мало. С детства он был привязан к морю и, убегая в порт, пропадал там целыми днями, играя среди гниющих барок и рыбачьих судов арсенала; слонялся по набережным, вдыхая соленый аромат моря, въедливый рыбный дух торговых лавок и теплый запах стружки на верфях. Но строгий, практичный отец решил, что Рене (седьмой из одиннадцати детей) будет священником, и пришлось мальчику отправиться для обучения в колледж иезуитов в Ренне и засесть за латынь и риторику. Однако, когда в 1687 году отец скончался, юноша ощутил себя свободным и быстро распростился с духовной семинарией. Да и о какой карьере священника могла идти речь, если у Рене на уме были только шпаги, вино, женщины, карты и танцы. Он сбежал в Руан, а затем перебрался в Париж (1688). Голубоглазый блондин с ангельской внешностью, смелый, дерзкий пятнадцатилетний рубака лихо проматывал доставшееся ему в наследство состояние и вскоре оказался замешан в серьезном скандале. Беспорядочный образ жизни молодого повесы возмутил его добропорядочную степенную мать, всех почтенных родственников и друзей семьи. Посовещавшись, они нашли способ угомонить сумасброда. Старший брат запихнул юного бездельника в почтовую карету и отправил в Сен-Мало, где Рене сразу определили добровольцем (т.е. без жалованья) на корсарский корабль «Трините» («Троица»). Так в 1689 году жизнь Дюге-Труена пошла по другому руслу. Вместо штудирования церковных трактатов и молитв или разгульной бесшабашной столичной жизни его ожидала блестящая морская карьера, сделавшая Рене Дюге-Труена гордостью французских корсаров.

Марс и Венера победили в нашем герое христианское смирение. К тридцати шести годам корсар захватил 300 торговых и 20

военных кораблей. Приведем некоторые цифры, характеризующие масштабы деятельности молодого Дюге-Труена в период Войны Франции против Аугсбургской лиги (1688 — 1697). В восемнадцать лет он уже командовал небольшим 14-пушечным корветом «Даникан». Крейсируя у берегов Ирландии, юный француз отличился при захвате замка Лимерик, взял два и сжег четыре английских купеческих судна (1692). Затем последовали плавания на флейте «Профон» («Глубокий») (1692 — 1693) с захватом торгового корабля и фрегата (1693) и призом в два английских корвета стоимостью 750 тысяч ливров. В 1694 году Дюге-Труен на королевском 40-пушечном фрегате «Дилижант» («Проворная») привел во французские порты два захваченных военных корабля, трех торговцев и брандер. В мае того же года его взяли в плен англичане, но после побега корсар возобновил выходы в море. На королевском 48-пушечном фрегате «Франсуа» (1694 — 1695) он захватил шесть торговых и пять военных английских кораблей, одним из которых был знаменитый «Нон Сач» («Несравненный»), превращенный Дюге-Труеном в собственный корабль и переименованный соответственно в «Сан Парей» («Несравненный»). За эти подвиги корсар удостоился королевского внимания и получил золотую шпагу за военные отличия (1695). В 1696 году добычей «Сан Парея» стали два голландских корабля, захваченных у берегов Испании. На следующий год корсар командовал судном «Сен Жак де Виктуар» и в сопровождении двух других судов отправился на перехват голландского конвоя, идущего из Бильбао под прикрытием трех военных кораблей под командованием вице-адмирала барона Васснера. В кровопролитном сражении погибли четыре двоюродных брата Дюге-Труена и половина экипажей французских судов, но все двенадцать торговых судов были взяты, причем голландские офицеры были убиты, а тяжелораненый Васснер взят в плен. В том же году Дюге-Труен был принят на службу в королевский флот в чине капитана 2-го ранга.

Война за испанское наследство вознесла Дюге-Труена на вершину славы. Французский историк отмечал, что «он один был бы способен во время войны за испанский престол вернуть французскому флоту славу времен Дюкена и Турвиля, если только подобное чудо могло бы осуществиться».

Для подобных высоких оценок есть все основания. Вот краткий перечень действий Дюге-Труена, этого талантливого преемника Жана Бара. В 1702 — 1703 годах его внимание было сосредоточено на китобойных промыслах Шпицбергена. Если 1702 год был неудачным из-за сильных штормов, то в следующем, 1703 году, Дюге-Труена ждали блестящие победы. Командуя «Эклатаном» («Громкий») и отрядом судов, он появился на китобойных промыслах в самый разгар сезона, спалил шесть голландских кораблей, захватил двенадцать других и в придачу к ним взял два торговых (английское и голландское) судна и с такой добычей вернулся в Нант. В 1703 — 1704 годах на «Эклатане» и «Фурье» («Бешеный») он пополнил список захваченных судов голландским и тремя английскими судами, но особенно примечателен захват «Амазонки» — корсарского судна из Флиссингена. Дело в том, что в бою с этим корсаром у Бреста погиб брат Рене, Николя-Франсуа. В 1704 году, командуя отрядом, составленным из кораблей «Язон», «Август» и «Валер» («Доблесть»), он овладел 72-пушечным кораблем и двенадцатью торговыми судами. На следующий год, крейсируя на «Язоне» у берегов Португалии, он ввязался в бой с португальским флотом, идущим из Бразилии, сражался поочередно с несколькими судами, был ранен, но не сумел овладеть ни одним призом. Однако на обратном пут в Брест взял на абордаж английский фрегат и захватил девять торговых судов.

Широкий резонанс имело знаменитое сражение 21 октября 1707 года у Лизарда. Дюге-Труен на 74-пушечном «Лизе» («Лилия») вместе с де Форбеном подстерегли здесь большой купеческий конвой, и после ожесточенного сражения в их руки попала часть флотилии и три военных корабля (в том числе 82-пушечный «Камберленд», абордированный Дюге-Труеном). Но командующие сочли добычу не столь внушительной, как ожидалось, и после крупного разговора на предмет ответственности за это каждого из них расстались врагами. Впрочем, характер Дюге-Труена проявился и в другом эпизоде. Когда король за эту операцию назначил корсару пенсию в 1 тыс. ливров, Дюге-Труен обратился с прошением передать награду своему помощнику капитану Сент-Обену, потерявшему в бою ногу. В ответ на это Людовик XIV вознаградил корсара за бескорыстие пенсионом в 2 тыс. ливров.

Неудачным стало крейсерство 1708 года — размеры призов, захваченных у Азорских островов, не покрыли сумм, затраченных на снаряжение судов. В следующем, 1709 году Дюге-Труен, возглавив отряд, состоящий из корабля «Ахилл» и трех фрегатов, взял четыре английских судна стоимостью 300 тыс. ливров.

За подвиги Дюге-Труен был пожалован дворянством, однако в 1710 году не смог должным образом отблагодарить короля за оказанную ему честь — он неожиданно заболел и едва не умер. Зато в 1711-м Дюге-Труен с лихвой возместил все авансы — грандиозная операция по захвату Рио-де-Жанейро принесла ему международную известность. Заслуги Дюге-Труена перед Францией не остались без внимания. Он был пожалован командорским званием ордена Св. Людовика и был введен в высшую военную иерархию французского общества. В 1731 году, уже в чине контр-адмирала, он командовал эскадрой Средиземного моря и, пройдя во главе ее у берегов Алжира, Туниса, Триполи и острова Кипр, вынудил местных пиратских владык принять все условия, поставленные французским правительством. Произведенный в генерал-лейтенанты, он накануне возможной войны с Англией в 1733 году был назначен главным морским командиром в Бресте.

Однако здоровье Дюге-Труена было совершенно подорвано. Когда опасность войны миновала, он отправился в Париж, в надежде, что столичные хирурги сумеют приостановить ход болезни. Усилия врачей были безрезультатны, и они честно признались старому корсару, что жить ему осталось считанные дни. Дюге-Труен и сам чувствовал приближение смерти и обратился с письмом к кардиналу де Флери, прося о покровительстве короля Людовика XV его семейству. В ответном послании Дюге-Труен с успокоением прочел, что может не беспокоиться о будущем семьи. Министр сообщал, что, читая письмо, король «…был им тронут, и я сам не могу удержаться от слез. Вы можете быть уверены, что Его Величество, если Богу будет угодно призвать Вас к себе, расположен оказать знаки своей милости вашей фамилии…» Через некоторое время, 27 сентября 1736 года Дюге-Труен тихо скончался в Париже. Современник вспоминал:

«По складу своею характера, он [69]был склонен к грусти или по крайней мере к некоторой меланхолии, не позволявшей ему вступать в какие бы то ни было разговоры. Привычка обдумывать важные планы сделала его равнодушным ко многому тому, что занимало большинство людей. Часто после долгой с ним беседы творивший вдруг замечал, что он не слушает его и ничего не понимает. Ум его, однако, был живым и проницательным. Никто лучше него не умел разобраться в том, что необходимо для успеха дела и что может его погубить. Ни одно обстоятельство не ускользало от его внимания. Он никогда не любил вина и был равнодушен к еде. Хотелось бы, чтоб и в других радостях жизни он отличался бы той же сдержанностью, однако ему никогда не удавалось одолеть своей страсти к женщинам. Он только старался избегать сильных и долгих увлечений, которые могли слишком завладеть его сердцем».

Когда Дюге-Труена спросили, что он думает о Жаке Кассаре, корсар ответил: «Это самый великий моряк Франции на этот момент, я отдам все свои боевые операции за одну его». Имелось в виду последнее рискованнейшее дело этого капитана из Нанта, когда тот, командуя отрядом судов, прошелся по английским, голландским и португальским владениям в Вест-Индии и Атлантике и нанес колониям чувствительный ущерб.

Родился Кассар 30 сентября 1679 года. Его отец, капитан небольшого торгового судна, умер, когда мальчику было десять лет. Вдова осталась с тремя дочерьми и сыном на грани нищеты. Помогла помощь старых друзей семьи, которые определили мальчика на рыбачий бриг, отправляющийся на промысел к берегам Ньюфаундленда. С тех пор Кассар не знал жизни без моря. Впервые известность пришла R молодому моряку в 1697 году, после того как он участвовал в экспедиции барона де Пуэнти в Картахену. Кассар отличился при бомбардировке крепости и командовал отрядом флибустьеров. По возвращении во Францию он удостоился аудиенции самого короля, получил назначение в Дюнкерк и до окончания военных действий крейсировал в Ла-Манше. С началом Войны за испанское наследство наступила новая полоса в жизни Кассара; одна за другой следуют блестящие военные операции: разгром английской торговой флотилии (1708), закупка хлеба в странах Леванта и сопровождение пятнадцати купеческих судов во Францию, отмеченное двухдневным сражением с английской эскадрой у Бизерты (1709); конвоирование хлебного каравана из Смирны и захват английской торговой флотилии (9 судов) и 24-пушечного фрегата (1710), сопровождение хлебного каравана из Турции в Марсель (1711) и, наконец, в 1712 — 1713 годах состоялась та кампания Кассара, о которой столь высоко отозвался Дюге-Труен. Во главе небольшой эскадры Кассар пересек Атлантический океан (по пути захватив порт Прая на острове Сантьягу) и прибыл на остров Мартиника, откуда и нанес ряд чувствительных ударов по английским и голландским колониям Вест-Индии. В союзе с флибустьерами он разорил английские Монтсеррат и Антигуа (лето 1712 г.), разгромил голландские владения Суринам (осень 1712 г.) и Кюросао (зима 1713 г.). По возвращении в Тулон Кассар был произведен в чин капитана 1-го ранга и пожалован орденом Св. Людовика.

Кто мог тогда предсказать трагический финал этой истории? Через некоторое время Кассар подвергся судебному расследованию, темные страницы которого до сих пор остаются загадкой. Обвинения в недисциплинированности, нарушении субординации сочетались с жалобами на его ужасный характер и жестокость. Марсельские торговцы предъявили ему иск о несправедливом распределении денег, полученных от продажи захваченной собственности, и потребовали выплат причитающихся им сумм. Обстановка накалялась не без помощи самого Кассара, отличавшегося сложным характером. Его грубость и вспыльчивость могли быть простительными на галере, но не в торговых палатах и кабинетах методичных сухих юристов. Нелюдимый, угрюмый Кассар сам подливал масло в огонь и способствовал бесплодности всех попыток отстоять свою честь. Не добившись успеха в судебном разбирательстве, он в 1718 году удалился в Нант, оказавшись, после всех своих подвигов, даже без пенсии[70]. Через много лет Кассар вернулся в Париж, чтобы попытаться добиться справедливости. Неизвестно, что произошло на аудиенции, данной ему кардиналом де Флери 7 февраля 1735 года. По-видимому, упрямый вспыльчивый храбрей был весьма холодно принят кардиналом и, в приступе злопамятного гнева, наговорил много лишнего, оскорбив и министра и правительство. Спустя некоторое время он был арестован по «летр де каше» (безымянный королевский указ о заточении без суда и следствия), посажен в замок Гам, где через несколько лет сошел с ума и 21 января 1740 года умер.

Господин Жоаннис де Сухигарэйшипи, по прозвищу Круазик (на байонском диалекте — маленький корсар), был уроженцем Байонны, Много лет он проплавал на торговых судах и совершил несколько вояжей в Америку. Когда в 1689 году началась Война Франции против Аугсбургской лиги, он собрал своих друзей и попросил их помочь снарядить фрегат для корсарства. Бравому капитану не было отказано в помощи, и приятели в нем не ошиблись. На фрегате «Лежер» («Легкая») Круазик лихо крейсировал вдоль Атлантического побережья, и его имя вскоре сделалось хорошо известным. Герцог де Граммон, губернатор Байонны, был в полном восторге от капитана. Он не только слал восторженные донесения де Поншартрену и всячески протежировал ему, но и вступил в соглашение с корсаром об участии в снаряжении его корабля и доле в добыче. Герцог не ошибся в выборе — за несколько лет войны Круазик захватил более ста торговых судов. Особенно восхищался герцог де Граммон операцией, проведенной осенью 1691 года. Круазик долго следовал за торговым караваном и наконец дождался своего часа. На глазах у сопровождения он внезапно атаковал транспорт и захватил голландского торговца с грузом железа, вооружения и шафрана. Когда судно привели в Байонну, то стоимость приза была оценена в 100 тыс. франков.

Вскоре Круазик перенес свое деятельность в воды Шпицбергена и Ньюфаундленда. Командуя кораблем «Эгль» («Орел»), он охотился за китобойными судами и ловцами трески. 10 сентября 1694 года его корабль столкнулся с превосходящим противником в одной из бухт Ньюфаундленда. Круазик был тяжело ранен и умер, а «Эгль» затонул. На одной из могильных плит в заброшенной церкви сохранилась надпись: «Здесь покоится Жоаннис де Сухигарэйшипи, прозванный Круазик, капитан королевского фрегата в 1694 г. Ратуя за честь моего господина, я следовал за ним, атакуя врагов всюду, где их встречал».

Нам не раз еще придется встретиться с героями этих маленьких очерков. Хотелось бы отметить, что корсары Людовика XIV играли заметную роль в структуре военно-морских сил Франции. Плавания за призами, совершаемые ими, были чем-то вроде учебного полигона, на котором будущие офицеры королевского флота получали практические навыки, а абордажные схватки и артиллерийские перестрелки, в которых они участвовали, превращались в школы риска, доблести и отваги.

В 1561 году развалился Ливонский орден. Вакуум на балтийских берегах, образовавшийся с его исчезновением, быстро заполнили соседи, разделив земли и сферы влияния некогда могущественного ордена. Принадлежавшие ему морские порты в Прибалтике оказались в руках балтийских держав. Швеции достался Ревель, Польше — Рига, а остров Эзель заняла Дания. Не упустило свой шанс закрепиться на Балтике и Русское государство, приложившее максимум усилий для уничтожения своего опасного соседа. Захватив в 1558 году крепость Нарву на левом берегу реки Наровы, в 12 км от ее впадения в море, Москва поставила морские державы перед фактом появления у них на Балтийском побережье серьезного соперника, не скрывающего своих амбиций. Неисчерпаемые ресурсы сухопутной Московии, ее мощный военный потенциал могли послужить толчком в превращении ее в морскую державу. Ближайшие соседи приложили немало усилий, чтобы в зародыше задушить потенциальную возможность появления московского флота.

Ядром противоречий на Балтике стала нарвская торговля, вокруг которой развернулись острые дипломатические, торговые и вооруженные столкновения, — не последнюю роль в них играли польские и шведские каперы. Они отлавливали идущие в Нарву торговые корабли голландцев, датчан, англичан, Любека и загоняли их в свои гавани, не давая возможности Московскому государству напрямую торговать с Западом.

Протесты торговцев, их жалобы на бесцеремонность и неразборчивость каперов в выборе жертв вызывали соответствующие правительственные меры и нередко приводили к острой дипломатической переписке. Так, например, в марте 1568 года правитель Нидерландов герцог Альба направил королю Польскому Сигизмунду II резкое письмо с протестом против действий его «пиратов», захвативших голландское судно. Требование герцога отпустить команду было удовлетворено, но таких захватов было немало, и сомнительно, чтобы в каждом конкретном случае власти могли повлиять на судьбу экипажа и грузов. Впрочем, когда каперы попадали в руки противника, с ними зачастую не церемонились: в глазах многих каперские грамоты не имели силы официальных документов и не спасали от «правосудия». Так, например, летом 1570 года данцигские каперы напали в нарвском фарватере на английские суда, но потерпели неудачу, были взяты в плен и доставлены в Нарву. Местные власти, приравняв пленных к пиратам, отправили их на виселицу.

Несмотря на активность балтийских противников Москвы и ожесточенность каперства, торговля у Нарвы набирала силу. «Легко понять, — с негодованием писал король Сигизмунд II, — как усиливается Московит, враг Польши и всею христианства, пока его поддерживают европейские торговцы; он с каждым днем становится опаснее». Король не случайно опасался восточного соседа. Царь Иван IV Грозный с трудом пробил себе выход на Балтику и не собирался отступать.

Его первым шагом стала подготовка к строительству в Нарве морских судов. Для этого из Холмогор и Вологды — тогдашних центров русского судостроения — были специально вызваны мастера «добрых, пропорций» и мореходы. Их направили за границу — «для присмотра, как на западе пьют пушки да строят корабли».

Следующий шаг, предпринятый царем, заставил Европу заговорить о появлении ранее неизвестных «московских пиратов». «Все, что ими делается, делается с его, царя, ведома, с цепью вредить подданным польскою короля», — с таким обоснованием некий Карстен Роде начал организовывать русское каперство на Балтийском море.

Как и о многих людях, внезапно вышедших из безвестности на страницы истории, о Карстене Роде сведений сохранилось очень мало. Мы знаем, что родился он в Дитмарксене, на юго-западе Ютландского полуострова [71], торговал с Любеком и служил датскому королю Фредерику П. 30 марта 1570 года Карстен Роде получил в Александровской слободе каперскую охранную грамоту, согласно которой он стал именоваться «царским морским отоманом». Ему было предоставлено право действовать против короля Польши, «ею подданных и помощников, пособники и други и всех тех, которые к нему в его городе и земле какой товар и живот запасу или что ни буди привезет и отвезет морем и сухим путем на его пристанище, море, и реки, и земли или где их мочно залести». Царь предоставил Роде широкие полномочия: «Силой врагов взять… и их корабли и людей мечом сыскать, зацеплять и истреблять». По условиям договора, царю поступал каждый третий корабль из захваченных Роде, «десятая деньга» (т. е. 1/10 часть) стоимости захваченного груза и лучшая пушка с каждого взятого судна. Роде получил также право вербовать на каперскую службу и раздавать каперские грамоты. Царские воеводы и наместники должны были помогать каперу всем необходимым, а великий князь обязался выкупить или выменять Роде, если тот попадет в плен.

Роде направился в Аренсбург на остров Эзель [72], где снарядил одно судно и нанял тридцать пять «немецких людей». Вооружив корабль (3 литые чугунные пушки, 10 небольших орудий, кирки для пролома бортов), он пошел к острову Борнгольм, где захватил сначала судно с селедкой и солью, идущее из Эмдена, а затем еще несколько кораблей. Под его началом уже была небольшая флотилия, с которой «московитский адмирал» пошел к Данцигу и захватил четыре судна с зерном[73]. Решительные действия отряда Роде вынудила власти Швеции и Данцига предпринять ответные шаги для поимки «отомана».

Первой их удачей стал захват одного из судов каперской флотилии — пинка «Заяц». Корабль шел с Борнгольма, где захватил двух шведских каперов, в Копенгаген. Ночью пленники освободились от оков, убили вахтенных, ранили командира, заперли команду в трюме и взяли курс на Померанию, где сдали судно властям. Сохранился список команды пинка. Эти имена дают представление о национальной принадлежности первых русских каперов, «подданных» Московского государства: Клаус Тоде из Любека — капитан; Гейнрих Шульие из Гамбурга — помощник; Ганс Гаусман из Дитмарксена — шкипер; Петр Хазе из Травемюнде — штурман; Нильс Гейнрихсен с Борнгольма — боцман; Тевес Бартельшен, также с Борнгольма — боцман; Олоф — сын Хазе, двенадцати лет. На пинке находился и пленник — некто Гейнрих Куль, золотых дел подмастерье.

Самого же Роде взять долго не удавалось. Дважды осторожного датчанина выручала разведка, и, получив вовремя предупреждение об экспедициях, снаряжаемых на его поимку, он успевал скрыться в датских водах. И все же шведам удалось захватить корабли Роде на острове Борнгольм. Правда, сам датчанин вновь ускользнул в Копенгаген. Однако его отряд уже не мог соперничать с превосходящими силами поляков и шведов и был вытеснен с Балтики. Изменилась и международная обстановка — Дания заключила мир со Швецией…

Прошло немного времени, и теперь уже Копенгаген был озадачен известиями о разбое Роде в датских проливах и захвате им судов. Это положило конец его деятельности русского капера. По приказу короля (05.10.1570) Роде был арестован и отправлен в замок Галь, близ Виборга. Коменданту крепости предписывалось отвести для узника комнату и принять все меры к тому, дабы никто не говорил с ним, кроме стражи. Особо оговаривалось требование соблюдать осторожность в общении с заключенным, отрекомендованным «шустрым малым», полагаться на которого нельзя. К Ивану IV был послан специальный гонец с донесением об аресте Роде [74]. Суда флотилии Роде конфисковали датчане, а «товарищей его» выдали шведским властям. Через три года, летом 1573 года, Роде перевезли в Копенгаген, предложив ему выкупить свободу за тысячу талеров. Дальнейшая судьба «московитского адмирала» неизвестна.

XVII век

Так закончилась история первого русского капера Карстена Роде и его флотилии. Столь же неудачной оказалась и первая попытка закрепления Российского государства на Балтийском море и ведения им самостоятельной морской торговли с Западной Европой. В 1581 году Швеция захватила Нарву, в 1611 году заняла русское балтийское побережье (Ижорскую землю — Ингерманландию) с берегами Невы и окончательно преградила России выход к морю. Столбовский мир 1617 года подвел конечную черту в катастрофическом падении России. Шведский король Густав II Адольф заметил: «Великое благодеяние оказал Бог Швеции. Русские — опасные соседи. Но теперь этот враг без нашего позволения не может ни одно судно спустить в Балтийском море, в большие озера Ладожское и Пейпус [75]. Нарвская область — тридцать миль обширных болот — и сильные крепости отделяют нас от него: у России отнято море, и, Бог даст, теперь русским трудно будет перепрыгнуть через этот ручеек». Через четыре года, в 1621 году, с занятием шведскими войсками Риги, был положен последний камень в «прибалтийский барьер», разрушенный только в 1721 году Ништадтским миром, превратившим Россию в морскую державу.

Впрочем, превращение Балтийского моря в «шведское озеро» совершенно не означало уничтожения внешней торговли России. На протяжении XVII в. купцы из Новгорода, Пскова, Тихвина, Олонца, Ярославля ездили торговать в Стокгольм — единственный западноевропейский порт, в который приходили русские суда и где существовал Русский гостиный двор. Другим регионом российской балтийской торговли являлась Прибалтика и, несмотря на то, что Ревель, Дерпт, Рига оказались под властью Шведского королевства, немецкое купечество вело здесь выгодную посредническую торговлю между Россией и Западом. В 1632 году, со строительством в устье Невы шведского, города Ниеншанца, возник еще один центр транзитной торговли. По замыслу короля Густава II Адольфа, новый порт, создаваемый в противовес прибалтийским портам, должен был монополизировать внешнюю торговлю России на Балтике и вытеснить из русской торговли прибалтийское купечество.

Вторая торговая магистраль России — беломорская — шла севернее: «по божьей дороге океану-морю». Она огибала Скандинавский и Кольский полуострова и следовала к устью Северной Двины — в «жемчужину державы», в порт Архангельск. Сюда в весенние месяцы в сопровождении военных конвоев стекались нидерландские, немецкие, шведские, датские, французские купцы.

На этом пути таилось немало опасностей, были часты нападения пиратов, а в периоды войн — многочисленных каперов. Страдали в основном европейские коммерсанты. Летом 1582 года, например, датские «пять кораблей… разбойным обычаем на море у Колы и у Колмогор разбили немей, которые к нам в наше государство ехали… и корабль их со всем животом взяли, и их самих взял». В царской грамоте, направленной королю Дании, было выставлено требование сыскать этих людей, казнить их и вернуть захваченное. В начале 1613 года судно нидерландского купца Г. Кленка, зимовавшее у Тотьмы, разграбили «литовские люди». Разбойники захватили имущества на 15 тыс. руб., а самого купца и его людей «мучили и едва живыми отпустили». В 1614 году, «как приходили воры к Архангельску», воевода и посадские люди жгли склады и товары. В 1639 году два датских корабля захватили у побережья Кольского полуострова четыре голландских судна; в 1643 году испанские разбойники взяли еще нескольких голландцев. Зафиксированы случаи, когда местные жители пользовались привилегиями «берегового права», — в сентябре 1635 года недалеко от Архангельска затонул голландский торговый корабль, и вряд ли жалобы владельцев разбитого судна привели к возвращению товаров, присвоенных «промысловиками» Беломорья.

Нередко торговцам приходилось оставаться на зимовку в Архангельске, как вынуждены были сделать в 1687 году пять гамбургских судов (Гамбург осаждался Данией) или в 1690 и в 1692 годах голландские и немецкие суда, опасавшиеся нападения французских корсаров, оставивших печальную память. Один из них, кавалер де Форбен, не единожды громил северные караваны, направлявшиеся в Архангельск. В северных водах зафиксированы нападения немецких, голландских и даже испанских пиратов. Приходилось сталкиваться с морскими разбойниками и русским людям, причем жертвами нападения, по причине редкости торговых купеческих плаваний, становились дипломаты. Так, например, летом 1580 года немецкие разбойники ограбили в Пернове царских посланников. А в апреле 1654 года немало неприятных минут пришлось пережить у Западных Фризских островов посланному во Францию Константину Мачехнину. Торговый корабль, на котором он шел из Нарвы, оказался в непосредственной близости с «аглинскими воровскими караблями», захватившими на глазах дипломата четыре нидерландских и гамбургских буера. Мелководье спасло русскую делегацию, но каково же было изумление дипломатов, когда шкипер их судна оказался братом шкипера «карабля воровскою». Он признался, что «…к ним теперво и сам пошол, а для вас не пойду, чтобы государеву делу какая поруха не учинилась и вас не побили». Неожиданный союзник привел судно в Харлинген, где Мачехнин нанял другое судно и добрался до Гааги. Здесь из-за английских «воинских и воровских кораблей» пришлось простоять до 27 июня, и во Францию делегация прибыла только в октябре.

Приходилось российским государственным деятелям сталкиваться и с барбарийскими корсарами. В 1697 —1699 годах с образовательными целями за границу был направлен стольник Петр Алексеевич Толстой (1645 — 1729), будущий посол России в Турции (1702 — 1714), глава Тайной канцелярии и противник светлейшего князя Меншикова. Совершив путешествие по европейским странам (Польша, Силезия, Моравия, Австрия), он прибыл в Италию, где принялся за изучение морского дела. Пятидесятидвухлетний вельможа поступил волонтером на корабль, совершавший каботажные плавания по Адриатическому морю, и, обойдя побережье Далмации, приобрел немалый опыт в навигации, получив похвальный аттестат об успехах в «навтичных науках». Спустя некоторое время, в июле 1698 года, он отправился в Неаполь и на фелюге обогнул Сицилию, собираясь плыть на Мальту, когда неожиданно были получены известия, что в море ходят три «корабля турецких великих». У острова Капо-Пассеро срелюга встретилась с двумя мальтийскими галерами, которые уступали корсарам по боевой мощи. «Однако ж те галеры, — рассказывал Толстой в путевых записках, — от ник не побежали, а стояли, ожидая их, блиско помяненнаго острова (Капо-Пассеро. —Д. К.); также и я в своей филюге, где был поставлен на стороже, с того места бес повеления капиганскаю не уступил… И так мы тое ночь стояли всю…»

Утром (17 июля) выяснилось, что корсары ушли в море, и фелюга, с крайними предосторожностями, пошла вдоль побережья Сицилии, а следующей ночью рискнула пойти через пролив к Мальте «…на веслах, для того что ветру никакою не было…» Наконец, поймав ветер, фелюга подняла паруса и «…побежали. А в той ночи зело было пасмурно, и звезд видеть было невозможно… А патрон, то есть начальник филюги нашей, во мраке ночном с праваго пути мало позбился, что я видев, доволно с ним творил в противность и мнил то, что он делает с лукавства и хочет меня завесть в Барбарию, то есть во Арапы. Потом тот патрон познал сам, что не так идет…», и с помощью московского вельможи вышел на правильный курс. «На первом часу июля 19-ю дня увидели перед собою Малтийский остров… не доезжая до Малту за 10 или болши миль италиянских, съехались мыс турецким великим караблем… А тот карабль почал за нами правится и уганять нас, и гнался за нами 3 часа слишком, перенимая нам дорогу к Малту. И мы, видев, что тот карабль нас уганяет и к Малту мы от него уже иттить не можем, вскоре на филюге своей парусы переворотили под ветер, и почали мариеры (моряки. — Д. К.) гресть веслами, и пошли к тому караблю в противность, умысля то, чтоб нам тот карабль проплыть вскоре за ветер. И так при помощи Божией, встречу того карабля ехав, преминули его зело в близости. И как увидели турки, что филюга наша прашла против их карабля в меру пушечной стрелбы, начали стрелять ис пушек; а потом, как еще ближе поравнялись мы с караблем их, и они стреляли из мелкаго ружья по нас; однако ж Господь Бог нас пошалил: никого не убили и не ранили… А мы, невидимою силою Божиею освободясь от тех псов-босурман, приехали в Мэлт(Валетта. —Д. К.) в добром здаровье».

С угрозой каперского нападения пришлось столкнуться и самому Петру I. В июне 1696 гола «Великое посольство», в составе которого находился царь, отплыло из Пиллау и направилось морем в Голландию. Датское правительство снарядило для сопровождения военный конвой, но в последний момент предложило отказаться от избранного маршрута и добираться сухим путем. Морское путешествие было признано опасным из-за появления в Балтийском море французской военной эскадры под командованием знаменитого корсара Жана Бара. Он доставил в Данциг принца де Конти, претендента на польский трон, и теперь «шаталсяна Варяжском море».

Петр I и каперская война

Начало XVIII в. было ознаменовано небывалым размахом каперской активности. Никогда еще многострадальная европейская торговля не была так измучена, как в этот период. Не успел начаться XVIII в., а уже на континенте вспыхнули новые войны, охватившие почти все страны Европы. А с ними с новой силой разрасталась каперская эпидемия, опустошая торговые артерии и неся огромный урон купеческим конторам мира. Два могущественных короля — покровителя каперов зажали континент в плотные тиски узаконенного морского разбоя. Французские корсары Людовика XIV терроризировали регионы Средиземноморья, Атлантику и Северное море. А их шведские собратья по ремеслу, при поддержке Карла XII, подрывали северную торговлю. Молодой честолюбивый король, отстаивая гегемонию Швеции на Балтике, воевал с мощным Северным союзом и раздал такое количество каперских грамот, что северные моря буквально кишели от его подданных, получивших право на захват судов, принадлежащих вражеской стороне. В ответ противники выпускали в моря своих каперов для охоты на каперов и борьбы с торговлей. Мир закрутился в каперском состязании.

Справиться со шведами было невероятно трудно. Эти бравые потомки викингов скрывались в запутанных лабиринтах шведских и норвежских фьордов и были совершенно неуловимы. Они безраздельно властвовали на море и превратили Каттегат и Скагерак, ворота северной торговли, в самые настоящие каперские озера. Датские, голландские, английские, немецкие крейсеры не могли переловить каперов среди этих чернеющих скал, бесчисленных островов, рифов, где мели и путаница каналов была надежной гарантией безопасности.

Балтийское море было одной из главных зон деятельности шведов. Они открыли настоящую войну против торговли, без разбора овладевая всем судами, встречавшимися на пути. Страдали не только суда противника, но и купцы, представляющие нейтральные государства. Так, в 1714 году каперы захватили двадцать четыре английских судна, а весной 1715 года в их руки попало уже более тридцати кораблей, принадлежавшим торговцам той же страны. Деятельность шведов заставила Англию и Голландию предпринять защитные меры и ежегодно вводить в пролив Зунд свои флоты, обеспечивая безопасное мореплавание по Балтийскому морю.

Угроза истощения молодой, только встававшей на ноги балтийской русской торговли составила предмет особого беспокойства и царя Петра I. Примером стала история, произошедшая с кораблями предпринимателей братьев Осипа и Федора Бажениных, получивших от царя разрешение (02.02.1700) «корабли и яхты строить иноземцами и русскими мастерами повольным наймом из своих пожитков» и вести на них торговлю в Голландии и Англии, противниках Франции. Отправленное ими в Англию транспортное судно «Андрей Первозванный» было перехвачено и ограблено французскими корсарами. В ответ на этот захват Петр I направил послание Людовику XIV.

Петр I — Людовику XIV

«4 марта 1705 г.

Пресветлейший, державнейший и велеможнейший княже, великий государь, наш дражайшей брате и совершеннейший друже, Людвику четвертойнадесять, королю Французской и Наварский, и иных и иных и иных.

Мним, что вашему королевскому величеству благоизвестно есть, како пред четырьмя лет в Биржах вашего величества посол, господин маркиз де Гирон нам имянем вашего величествия предлагал о желанной вашего величествия с нами, дружбы и любви и доброй пересылки и о свободной торговле междо обоих стран подданными к государственной прибыли. И на то от нас ответствовано, что мы с вашим величеством добрую дружбу и пересылку иметь усердно желаем и торювле свободной быть соизволяем, и ежели торговые французские карабли ходить станут в наши пристанищи, повелим их иметь в своем защищении… и что и своим подданным укажем вашего величества в государствах для купечества ходить… Но ныне уведали мы с удивлением, что наших подданных, имянуемых Бажениных, карабль, имянуемый Святого Андрея, 1703-го под нашим флагом и с пасом от ваших каперов взят и в пристанище ваше приведен и со всеми товарами конвискован. И хотя мы оной чрез присланною нашею капитана и тамо обретающагося нашего дворянина Посникова рекламовать указали и ваш адмиралтейский совет оной было приговорил з болшою частью товаров возвратить, но по учиненной апелацци до вашего совета оной карабль, не знаемо какой ради вины, противо прав и прежних учиненных обнадеживаний конвискован совсем. Також и потом, прошлого 1704-го году ноября в 23 день и второй наш карабль, от адмиралтейскою нашею комисара Избранта отпущенной, Святаго же Андрея Имянуемой, от Дуинкерских вашего величества каперов, под Шведцкими флагами сущих, взят и в Дуинкеркен приведен и со всеми товары конвискован. И якоже мы никогда не чаем, дабы то наших караблей взятие и конвискование с соизволения и ведома вашего величества чинилось… дружебно братики просим… взятыя карабли и с товары, яко нейтральныя и приятелския, немедленно возвратить повелеть и впредь крепкой указ морским своим офицером и протчим добытчикам дать, дабы под нашими флагами и с пасами повсюду ходящим караблям нигде никакой зацепки и вреду не приключали… дабы купечество обоих подданных к ползе множилось…»

Реакции на обращение не последовало. Более того, в 1707 году еще один корабль Бажениных, «Апостол Петр», возвращавшийся из Лондона в Архангельск, был захвачен французами и сожжен; товары были конфискованы, команда «обобрана» и высажена на остров Кильдин, В 1712 году Баженины потеряли еще четыре судна — два «пропали от непогоды», а два стали добычей французских корсаров.

Каперская деятельность могла принимать и более серьезный для государственных судеб оборот. В апреле 1714 года, в год Гангутской победы, в канцелярию адмирала Ф. М. Апраксина пришло донесение из Гданьска, податель которого сообщил чрезвычайно важную информацию. «Доношу, — писал он, — правду, то, что слышу здесь, что шведы нынешнего лета купно с капарами франиускими стараться имеют на море Балтийском о поимании (выделено нами) самого Его царскаго пресвятого величества, о котором гневом шведы ведомые, что особою своею на море сею лета быть изволит». Автор донесения направил уже не одно предупреждение и обеспокоен «беспечностью Его величества»: он просит довести сообщаемое до сведения государя и «иметь осторожность».

Осторожность и безопасность российских подданных могли быть обеспечены только при наличии в балтийских водах боеспособного русского флота. По мере того как крепчала молодая морская держава, активизировались антикаперская деятельность и борьба со шведской торговлей. Одним из первых успехов стало крейсерство русских фрегатов под командованием капитан-поручика Исаака Бранта и капитана Авраама Рейса в Северном море и Каттегате (1711). Первый, на фрегате «Св. Петр» в августе захватил три стокгольмских судна: 6-пушечный «Конунг Давид», 4-пушечный «Белый медведь» и 2-пушечный «Желтый лев» с грузами соли и патоки. Второй, возглавляя отряд судов, построенных на Соломбальской верфи, совершил в 1710 году переход из Белого моря в Копенгаген и, действуя по указаниям русского посла в Ланий князя Василия Лукича Долгорукого, принял участие в каперской войне в проливе. Результатом операций стал захват шведских галиотов с лесом и солью и 11-пушечного шведского капера. Обратимся к документам и восстановим некоторые обстоятельства происшедшего.

Документ 1

А. Рейс —Петру!

«19 октября 1711 г.

Я не сомневаюсь, что господин посол Долгорукой вашему величеству не объявил о моем приезде сюды (во Флекерен. — Д. К.), такожде, что я взял корабль, нагруженной пенкою и смолою, идущий от города Арханьелского, которой з 12 дней взят был от шведов. Говорят, что нагруска оного его королевскому величеству даикому принадлежит и около 12 000 ефимков стоит, и что мне ваше величество с тем чинить укажет, буду ожидать. Потом, по прошению барона Левендала [76] согласились мы, три афииеры вашего величества кораблей, проводить в Голландию морской купеческий флот и вышли с ним сею месяца во 2 день на море… Когда с флотом вышли, взял я шведцкого капера с 11 пушками и привел сюды. Дайкой капитан Гоер претендует в том участия, однакож понеже он за ним не гнался, ниже по нем стрелял, и моя шлюпка прежде у того корабля была по приложенному свидетельству, и потому оной взятой корабль весь мне принадлежит. Я уповаю, что ваше величество изволит мне и людям некоторую часть из взятых кораблей пожаловать, и еще прошу вашего величества милости о месте капитана командира, которое мне обещать изволили».

Документ 2

Петр I — Рейсу

«25 января 1712 г.

Писмо ваше… я получил, в котором пишешь, что вы шведского капера взяли и датцкий карабль освободили, за что вам благодарствую и надеюсь, что всегда вы доброва случая пропускать не будете. Что же пишете о перемене чина своею, и то по времени вам исполнено будет… »[77]

Но этот захват — лишь мелкий эпизод каперской войны в северных морях. Переломить ход событий и перехватить инициативу в военно-морских действиях, а значит, и в крейсерской войне, было делом не одного года, тем более что шведские каперы принимали самое активное участие в военных операциях. Князь Александр Данилович Меншиков, командовавший войсками, действовавшими в Померании, в июле 1712 года докладывал Петру I, что «шведы в 48 судах, между которыми 33 каперов, атакировали остров Волин и на оном взяли один Швирен-шанеи, в котором сидели саксонцы и неприятелю чрез окорд пленными отдались, а из другаго волинскою шанца саксонцы же ритеровались в Бранденбургию, ис которых с 70 человек французов изменили и к неприятелю пристали…» Не оставляли шведские каперы без внимания и приморские области Российской империи. «Как дьяволы… вертелись» они у побережья Прибалтики и Финляндии, не давая покоя местным властям, на которые сыпались жалобы, протесты и мольбы о помоши в борьбе с этой язвой. Неокрепшие морские силы России должны были продемонстрировать свою боеспособность.

Ранней весной 1715 года Ригу окружили цепью застав и караулов. Несколько дней жители не могли выйти за пределы города. Они недоумевали, не понимая, почему приняты столь чрезвычайные меры. Видимо, происходили события крайней важности, если в порт пожаловал сам граф Павел Иванович Ягужинский, доверенное «око» царя. Секрет сумели сохранить, и шведы не смогли вовремя узнать о том, что в гавани вооружаются три судна для охоты на каперов. В апреле отряд из самых быстрых фрегатов под командованием Питера Бредаля, норвежца на русской службе, вышел в крейсерство к берегам Курляндии. Начало операции было неудачным — корабли разошлись в море. Но Бредаль на фрегате «Самсон» справился с поставленной задачей в одиночку. Ему было известно, что у острова Эзель находятся три шведских капера. 11 апреля он захватил 16-пушечный «Единорог», на следующий день — 12-пушечный «Эсперанс», который сдался без боя, а третье судно, 12-пушечный «Стокгольм-Галлей», было перехвачено 16 апреля у острова Готланд. Петербург откликнется на триумф Бредаля[78] 19-пушечным салютом. Это была первая крупная победа России в каперской войне.

В 1716 году масштаб операций расширился. Речь шла уже о международном сотрудничестве — совместных каперских операциях, предпринятых с каперскими судами прусского короля. Вновь обратимся к документам.

Документ 1

Петр I — Ф. М. Апраксину

«Данциг, 26 февраля 1716 г.

Понеже в бытность нашу в Риге от шведских каперов определили быть трем судам: «Диане», «Наталии» и взятому (о чем чаю вы чрез г. Шаутбенахта [79] уже известны), а когда я был в Кенигсберге и там видел, что 4 капера готовят же и ждут комиссии от короля, и просили меня дабы где случится сойтиться с нашими, чтоб помогать друг другу, о чем извольте в наказе командиру написать, также чаю склонить и здешних г. г. что и они несколько поставят же, также буду трудиться у Прусскаго и Датскаю, чтоб из Штетина и Стральзунда тож учинили, и сим образом чаю лучше коммерция будет в Ост-зее».

Документ 2

А. Д. Меншиков — Петру I

«15 марта 1716 г.

… Что изволите упоминать, что изволили в бытность Вашу в Риге от шведских каперов определить, чтоб быть трем судам, а именно: «Диане», «Наталии» и взятому, о чем мы известны и к тому по письмам всякое приготовление чинится, что сколь скоро лед пройдет, то оные к Риге пойдут; також будучи в Кенигсберге изволили видеть, что тамо 4 капера готовят и ожидают комиссии от короля, а понеже в том письме не означено, где нашим супам с оными каперами случиться, того ради всенижайше прошу — извольте приказать меня уведомить в которых местах случение быть имеет, в Мемеле, в Пилаве, во Гданске, Кольберге или инде где; зело бы изрядно чтоб на оныя наши суда могли по свидании Вашего Величества с королями указы получить да бы для всякаго случая ежели неприятель где сильно нападет могли ретировать к которой пристани…»

Документ 3

Указ графа Апраксина капитану Веселю

«13 апреля 1716 г.

По получении сего со врученными Вам двумя шневами «Дианою» и «Наталиею» идти от Кроншлота к Риге и тамо взяв с собою шведский капер, который взят прошлаго года, идти до Готланда и исполнять по нижеписанным пунктам.

1

Крейсовать между Готланда и Данцига и курляндских берегов от Готланда к Эланду.

2

Смотреть в том крейсерстве неприятельских каперов и прочих судов и которыя Вам попадутся под силу — брать и что даст Бог добычи присылать к Ревелю из трех судов, которыя с Вами будут с однем, а с двумя крейсовать непрестанно.

3

Понеже изволил писать ко мне Его Царское Величество из Данцига, что 4 капера прусских против шведов изготовлены в Кенигсберге, и где оные каперы с Вами случатся, иметь с ними доброе согласие и во время нужды друг другу помогать, сколько допустит возможность.

Ежели неприятельские корабли явятся, против которых Вам стоять будет не можно, то ретираду иметь во время нужды к Данцигу, к Пилау и Мемелю, а ежели ветр будет SSW или W, ток Ревелю».

Документ 4

Указ правительствующею сената о каперах

«22 мая 1716г. 1716 году мая в 22 день по указу Великого Государя правительствующий сенат приказали: каперам поручику Лодыженскому, подпоручику Лауренсу Берлогену, которые ныне отправляются на шневах именуемых «Наталия» и «Диана» для каперования в Балтийском море, дать паспорт, в котором написать, что им по данным Его Царского Величества указам каперить неприятельские суда шведскаго государства, и те их суда, которыя на море могут получить, держать, и действовать по определенным пунктам из адмиралтейства».

С каждым годом перевес российских военно-морских сил на Балтике становился все более очевидным. Нападение на Готланд в 1717 году, разорение побережья Швеции и Эзельская победа в 1719 году, Гренгамское сражение 1720 года неуклонно поднимали авторитет России как морской державы, укрепляя ее владычество на Балтике. Но блестящие воинские победы флота не заслоняют отдельных операций крейсерской войны.

Одним из офицеров, особо отличившихся в борьбе против шведской торговли, был Франсуа Гийом де Вильбоа, француз на русской службе, именовавшийся Никитой Петровичем. Близкий к царю (он состоял адъютантом Петра I и был шафером на его свадьбе; царь крестил дочь де Вильбоа и его жены Елизаветы, урожденной Глюк[80]), он участвовал во многих военных операциях Петровской эпохи и доставил немало вреда неприятельской торговле. В 1716 году Вильбоа участвовал в блокаде Любека, предпринятой с целью не допустить выхода оттуда в Швецию купеческих судов. В 1718 году, возглавляя отряд судов, он крейсировал на Балтике и захватил пять призов; осенью 1719 году был послан к Данцигу, где сосредоточилось более ста торговых судов. Получив приказ остановить вывоз хлеба в Швецию, Вильбоа задержал все суда, стоящие в гавани, и заставил торговцев дать присягу в том, что отправляемый ими хлеб не будет доставлен в Швецию. Для контроля за перевозимым грузом он направил письмо послу в Дании князю Долгорукому с просьбой провести перепись проходящих через Зунд купеческих судов, что позволило бы выявить судовладельцев, нарушивших клятву. На рейде создалась крайне накаленная обстановка, которая еще более обострилась с приходом в Данциг отряда шведских кораблей. Вильбоа был блокирован в гавани. На предложение данцигского магистрата добиться у шведов разрешения на свободный выход корабля Вильбоа из гавани, последовал ответ: выйду, ежели государь повелит, «…а буде повеления не будет, то я рад стоять здесь до последнего человека». Торговцев Вильбоа не выпустил и пригрозил, в случае нападения, затопить суда на Висле, предварительно загрузив их камнем. Шантаж, блеф, угрозы… но Вильбоа удалось избежать нападения. Зимовать пришлось в Данциге. Весной 1720 года Вильбоа сумел выговорить у шведов свободный выход в море с обещанием не преследовать его в течение 48 часов, после чего пришел в Ригу[81].

Ништадтский мир 1721 года и успешное окончание Северной войны подтвердили военно-морскую мощь России. Масштабы проникновения новой морской державы в европейские моря начинают расширяться. Не ограничиваясь акваториями Балтийского и Северного морей, русское правительство попыталось распространить свое влияние на Атлантику и Средиземноморье. Но вопрос о плавании в этих водах возник еще до начала войны на севере.

В 1699 году, когда посольство Емельяна Игнатьевича Украинцева отправилось в Константинополь для ведения мирных переговоров с султаном, одним из вопросов, обсуждаемых с турецкой стороной, стало так называемое «алжирское дело». Воображение Петра I, овладевшего к тому времени Азовом, манили картины изобилующего богатствами Востока, он уже представлял, как русские корабли, пришедшие из Архангельска, бороздят просторы Средиземного моря. Однако хозяевами здесь были алжирские, триполитанские и тунисские корсары, и царь рассчитывал добиться от Блистательной Порты издания повелительного указа «к алжирским разбойникам», чтобы они «преходящим или где плавающим кораблям под знаком его царскою величества… никакого затруднения и озлобления не чинили и их вольно и свободно пропускали». «Дело» началось в январе 1700 года и тянулось полгода, сопровождаясь бесконечными проволочками: «о пашпорте алжирском указ дан будет в свое удобное время» (7 февраля); «везирь взял себе на размышление на несколько дней» (8 февраля); «ответ учинен будет в иное время» (12 февраля); «близко праздник их байрам и для того дел никаких делать им ныне не мочно и некогда» (5 марта) и т.д. Предпринятые по повелению Петра дипломатические хлопоты были пустой тратой времени — вряд ли султан располагал действенными рычагами давления на магрибских деев, да и какие русские корабли могли появиться тогда в Средиземном море…

Внимание русской стороны к проблеме магрибского корсарства подтверждает один любопытный документ, обнаруженный нами в фондах Российского архива Военно-морского флота. В рапорте вице-адмирала Корнелия Ивановича Крюйса генерал-адмиралу Апраксину от 12 января 1721 года приводится «Роспись алжирских турецких капаров, которые намерены итить для разбою в Канале и Нордзее в 1721 г.

Еще на верфи стояло три карабля. Одним имеет командовать Али рейс Данзер, а другим вице-адмирал Кара Мустафа, а на третей еще не определено кому быть».

Информированность русской стороны имела вполне конкретное объяснение. В 1723 году в С.-Петербурге родился проект отправки экспедиции из трех судов в Испанию для организации торговли между двумя странами[82]. В инструкциях, данных командующему судами капитану Кошелеву, был предусмотрен специальный пункт, касающийся возможной встречи с корсарами Магриба. «Будеже ты усмотришь на море 1, 2 или 3 корабля в баталии действуют, тогда тебе прямо на них идти и ежели рассмотришь, что они каперы нации барбарийской или Моры (мавры. — Д. К. ) в действе противу какого христианскою корабля, тогда такому кораблю от оных каперов вспомогать и освобождать. Ежели за помощию Божиею такие барбарские каперы признаешь, что одолеть их можно, тогда все что есть на них, тож людей и каперы взять в приз с собою; буде вышеописанные каперы возьмут какой бы нации ни был корабль и тому минует двое суток, то оный корабль и товары и Моры, буде возьмутся, считать за добрый наш приз». Составители инструкции вполне реально представляли себе рыночную конъюнктуру в портах Средиземного моря и отметили, что при продаже захваченного корсара не следует рассчитывать на сумму, превышающую 75 — 100 «ефимков» (талеров). Правда, русским военным кораблям не пришлось столкнуться с мусульманскими корсарами, так как экспедиция в Испанию не состоялась[83].

Через два года, в 1725 году, корабль «Девоншир», фрегаты «Декронделивде» и «Амстердам-Галлей» прошли по портам Средиземного моря, но и им посчастливилось избежать встречи с морскими разбойниками. Это были первые плавания российских кораблей в Средиземное море. Подлинная история проникновения России в эти воды начнется примерно через полвека, когда произойдут героические сражения российских эскадр с алжирскими адмиралами и прославятся «русские корсары», получившие каперские грамоты от графа Григория Орлова, Самуила Гиббса, Федора Федоровича Ушакова и Дмитрия Николаевича Сенявина.

Последние дни на галере перед выходом в плавание проходили в лихорадочной суматохе. Грузчики сновали с берега на судно с ящиками, набитыми всевозможным снаряжением, перетаскивали бочки с вином, пресной водой, грузили бочонки с порохом. Матросы работали с утра до вечера — они чистили палубу, снасти, готовили и чинили паруса. Во всех корабельных службах наводился лоск — зная суровый нрав командира в вопросах дисциплины и содержания корабля, служители старались предусмотреть все.

Наконец пришел день, назначенный к плаванию. Галера блестела чистотой, была разукрашена вымпелами, штандартами и флажками. С раннего утра взволнованная команда ожидала прибытия командира (capitaine de galere). О его появлении на набережной Валетты возвестило пение труб сопровождающих его сигнальщиков. Вся команда выстроилась на палубе, а гребцы приветствовали появление командира тихим горловым возгласом «Хо!»

Командир — выходец из знатного аристократического рода, поседевший в сражениях воин суровой закалки, давший обет безбрачия во имя служения делу Христа. Этот неустрашимый рыцарь, посвятивший всю жизнь борьбе с «неверными», внушал ужас жителям североафриканского побережья и вызывал благоговейный страх у своих подчиненных. Они безмолвно следили за тем, как командир неторопливо поднялся на борт и степенно прошел на корму, где под деревянными дугами, несколько выше носа судна, находилась большая каюта, накрытая тентом, нечто вроде специальной беседки. Он удобно расположился в высоком кресле, которое как трон возвышалось над палубой. Здесь был его командный пункт.

На корме, как царедворцы вокруг монарха, расположились офицеры галеры:

— Старший офицер, второй дворянин на галере (roy de la galere), в подчинении которого находились караулы, огнестрельное и холодное оружие.

— Дворянин, в ведении которого находилась артиллерия (cherche-mer).

— Капитан военной команды (capitaine de l'etendart).

— Офицер, надзирающий за галерными гребцами (capitaine des esclaves).

— Капитан галеры по морской части (patron de galere). От знаний этого человека зависело то, как пройдет плавание судна в море, так как он был профессиональным моряком. Неустрашимый командир галеры был хорош в сражении, но не слишком хорошо разбирался в морских вопросах, и поэтому роль его заместителя по кораблевождению во время плавания была исключительно велика.

Неподалеку от командира находилась группа «защитников кормы» (retenue de poupe). Эти юные дворяне поступили на галеру сражаться против магометан. Во время сражения они защищали кормовую часть судна и флаг.

Вся галера предстала перед взором командира как на ладони. Прямо перед ним расстилался длинный невысокий дошатый настил, идущий до самого носа корабля, — куршея. По обе его стороны находились банки гребцов, на которых, лицом к корме, располагалась галерная команда. Ее количественный состав зависел от размеров судна. На галере командира было тридцать шесть банок для гребцов, по восемнадцать с каждого борта. Весла длиной доходили до 15 метров, а весом от 250 до 300 кг. Привести в движение такую махину было, конечно, не под силу одному человеку, и поэтому у каждого весла находилась группа гребцов. В зависимости от конструкции корабля и весла, гребцов было от пяти до девяти человек на каждой банке.

Для того чтобы читатель полнее представил себе обстановку на пиратском судне и состав его экипажа, мы придумали от начала и до кониа вымышленную историю, которая будто бы случилась в 1715 году…

Вряд ли можно найти разгадку произошедшего на борту пиратского брига «Нежданная радость». Только смутные догадки подскажут, что без предательства не обошлось.

Неудачи преследовали «Нежданную радость» и превратили некогда отчаянный экипаж в скопище обреченных людей, живых мертвецов, парализованных страхом перед возмездием. Взаимная подозрительность нагнетала обстановку на корабле, а дисциплина совершенно развалилась. То и дело вспыхивали ссоры, грозящие перерасти в поножовщину и смертоубийство. Приступы яростной враждебности сменялись мутным состоянием безысходности и апатии, которую гасил только ром. В такие часы корабль болтался на волнах, как сарай, и только случайности спасали «джентльменов удачи» от виселицы. То налетевший ветер гасил паруса приближающегося военного фрегата, то легкая осадка брига помогала ему укрыться от погони на мелководье, а однажды внезапный ураган прервал заведомо проигранное сражение с двумя преследователями. Расчеты пиратов на добычу оборачивались крахом. Вместо богатых и беспомощных купеческих судов «Нежданная радость» напарывалась на пушечный огонь военных кораблей. Пиратский бриг оказался в зловещем вражеском кольце, так как все его действия непостижимым образом становились известны властям английских портов от Бриджтауна на Барбадосе до Кингстона на Ямайке. Развязка затянувшейся агонии наступила в тихой уединенной бухточке маленького пиратского островка, затерявшегося в Гренадинах. Пираты привели сюда «Нежданную радость» для килевания. Прошло несколько дней. Разоруженное судно было посажено на песок, положено на бок, и часть команды очищала его днише от водорослей и ракушек. Оставшиеся без дела разбрелись по острову и охотились на диких коз. Внезапно в гавань вошли два военных фрегата, и для команды «Нежданной радости» все было кончено.

Через две недели с небольшим, 10 декабря 1715 года, на площади Кингстона (о. Сент-Винсент) смертный приговор четырем из захваченных пиратов был приведен в исполнение. Остальных схваченных головорезов правосудие отправило на каторжные работы. Но не весь экипаж «Нежданной радости» постигла столь безнадежная участь. Несколько членов шайки скрылись от преследования в непроходимых джунглях пиратского острова. Много дали бы они за то, чтобы узнать имя предателя. И теперь, глядя на раскачивающиеся на ветру трупы своих товарищей, они поклялись отомстить. Через девять дней после казни были одновременно взломаны помещения коменданта крепости и начальника порта. Все внутри было перевернуто вверх дном, перерыты и выпотрошены деловые бумаги и документы. Многие из них исчезли. Мертвецки пьяная охрана ничего не могла рассказать, и расследование виновных не нашло.

Прошло еще четыре дня.

Ранним утром караульный на плошали продрал глаза, потянулся, выполз из помещения охраны и остолбенел — тела четырех висельников исчезли, а вместо них висел один покойник — новый! Лицо мертвеца было обезображено до неузнаваемости, а в сердце торчал длинный испанский кинжал, пригвоздивший к телу окровавленный листок с надписью «Нежданная радость Джереми Уэттону». Вызванный офицер приказал снять труп, вытащить нож, а бумагу лично доставил губернатору…

Эти документы были найдены в архиве Бристоля в 1955 году. Знакомство с ними позволило раскрыть тайну этой истории. В бумагах находились донесения с борта «Нежданной радости», непонятно какими способами доставляемые английским властям, и секретный отчет, написанный после захвата пиратского брига. Это были те самые документы, пропажа которых из кабинета коменданта Кингстоуна стоила жизни разоблаченному шпиону. Копии отчетов успели отправить в Англию, но они затерялись в делопроизводстве и всплыли только спустя два с половиной века, рассказав о невидимой войне правительства против пиратов. С их страниц, как под микроскопом, предстала вся жизнь и деятельность пиратского экипажа.

Джереми Уэттон был доктором на «Нежданной радости». Английские власти точно продумали, как внедрить шпиона на пиратское судно, и несколько месяцев ждали результата. Лекарь был необходим на любом корабле, в том числе и на разбойничьем. Недоброкачественная пища, испортившаяся за время плаваний, тухлая вода, и как результат — заразные эпидемии, бесконечные огнестрельные и колотые раны, несчастные случаи, увечья, и бороться с этими недугами мог только профессионал. Но они редко находились среди людей, становившихся пиратами. Поэтому когда капитан «Нежданной радости» узнал, что на борту захваченного у острова Доминика торгового барка есть доктор, он вздохнул с облегчением. Вся команда барка была отправлена восвояси, а лекаря пираты забрали на бриг и «заставили» стать членом экипажа. С его появлением и пришла волна неудач, которая преследовала «Нежданную радость» до самого конца. Мы приведем отрывки из донесений и отчета доктора-шпиона, рассказывающих о составе пиратского корабля и обстоятельствах, предшествовавших его захвату.

Жизнь пиратского сообщества — это сложное, причудливое сочетание социально-экономических, политических и психологических отношений. Каждый член экипажа привносил в общую атмосферу свой жизненный опыт, свое мировоззрение. Как правило, этот опыт предполагал негативную реакцию на цивилизованное законопослушное общество, с которым пираты, выходцы из недовольных своим существованием слоев, были в постоянном конфликте. Пиратство, таким образом, превратилось в некий конгломерат, который всасывал в себя потенциальных противников современного общества и жил идеей создать новый мир, мир равенства и справедливости.

Люди, попадавшие на судно разбойников, в большинстве своем вовсе не были патологическими маньяками с криминальными наклонностями. «Трудовое» ядро команды составлял слой незатейливых грубых мужчин, выходцев из самых низших слоев общества. В своем прошлом они были портовыми рабочими, демобилизованными матросами, недавними приватирами, рыбаками [84]. Рядом с ними оказывалось множество людей, чья судьба была жестоко искалечена современным обществом, — растоптанные, лишенные жизненных ориентиров сотни бродяг и нищих, уже не рассчитывавших добиться справедливости в жестокой драме жизни. Параллельно с миром «затравленных» и «выброшенных», пиратский корабль принимал и многочисленных представителей «скрывающегося общества» — уголовников, воров, дезертиров с военных и торговых судов. Крепкая нить соучастия в преступлении связывала отныне всех этих людей. Пиратский промысел давал надежду разбогатеть, выйти в люди, вести жизнь «богатого», со всеми ее радостями, или вкупе с такими же неудачниками найти тот идеал справедливости, где не будет законов, защищающих «богача» и превращающего жизнь бедняка в ад.

Пиратский мир, как в миниатюре, воплощал живую картину всего, что видели в прежней жизни люди, вступающие на борт разбойничьего корабля. Выросшие в атмосфере побоев и лишений, вынужденные ежеминутно смиряться с попранием собственного достоинства, они устремлялись в новую жизнь с исступленным желанием реализовать ущемленное самолюбие и ощутить себя свободным.

Показательно в данной связи последнее слово приговоренного к повешению Билли Бонса[85], молодого пирата из команды Бартоломью Робертса. «. ..Никто не говорил под виселицею такой речи, как он: в ней жаловался на золотую приманку богатства, которая принудила его вступить в пиратскую жизнь, а молодость его не в силах была противиться столь великому искушению. Он весьма печалился об обидах, им нанесенных разным людям, просил прощения у Бога и живейшими словами увещевал зрителей, чтоб никогда не забывали Создателя своего в молодости лет своих, ежели не хотят, чтоб ум испортился слишком рано…»

(Ф. В. Каржавин. «Жизнеописание пиратов».)

Духовную атмосферу пиратского экипажа питало беспредельное желание грабителей пожить с размахом, так весело и насыщенно, как им никогда не удавалось в той, старой жизни. Неудивительно, что бытовые порядки на какой-нибудь пиратской барке не шли ни в какое сравнение с обстановкой на военном корабле или торговом судне и были неизмеримо менее тягостными. Более калорийная и разнообразная пиша, отсутствие многих ограничений, меньшее время, отведенное на собственно морскую службу, странные и нелепые, с позиции современного человека, увлечения и другие послабления делали пиратство притягательным. Знаменитый разбойник Бартоломью Робертс любил говорить: «Короткая, но веселая жизнь — это мое правило». И, вступив на путь свободной жизни, пираты, каждый на свой лад, пытались себя проявить.

Первым — возможно, наиболее типичным в бытовом плане — вызовом, который бросали пираты обществу, была их одежда. Где, как не во внешности, костюме отражалось неодолимое желание выглядеть, как знатные и богатые? Пираты были крайне требовательны к своему гардеробу и с маниакальной настойчивостью людей, лишенных и тени художественного вкуса, подбирали себе яркое разноцветное платье, обвешивались сверкающими драгоценностями. Если кто-нибудь из разбойников умирал во время плавания, его гардероб тут же распродавался с аукциона, и члены шайки, собравшись у грот-мачты, бурно спорили о ценах на ту или иную принадлежность его костюма. Сходя на берег, разукрашенные, как павлины, они гордо вышагивали в своих великолепных нарядах по улицам городков и, загуляв в трактирах, переманивали за свои столы портовых красоток, не оставляя никаких надежд местным франтам. Да и кто в Европе смог бы похвастаться столь пышными одеяниями? Только сам король и горстка аристократов могли позволить себе щеголять в шелковых рубахах, парчовых штанах, носить такие же крупные бриллианты и роскошные перья на шляпах. Неудержимой удалью и бахвальством была отмечена казнь двух бандитов в 1615 году. Даже взойдя на плаху, они не удержались и решили «блеснуть» напоследок, разбросав толпе свои умопомрачительные одеяния — бриджи из малиновой тафты, дублеты с золотыми пуговицами и бархатные рубашки, разукрашенные золотыми кружевами. Сохранилось описание костюма, в котором капитан Бартоломью Робертс шел в свой последний бой. Этот шикарный господин носил атласный камзол ярко-алого цвета, богато расшитый золотыми цветами, и шляпу с большим красным пером. На шее у него висели массивная цепь с бриллиантами и огромный алмазный крест. Общую композицию завершали два пистолета, заткнутые за пояс, и абордажная сабля на боку.

То же — и на другом конце света. Парусный мастер голландец Ян Стрейс, находившийся на русской военной службе, указывал, что «простые казаки были одеты, как короли: в шелк, бархат и другие одежды, затканные золотом-, некоторые носили на шапках короны из жемчуга и драгоценных камней, и Стеньку (Разина. — Д. К.) нельзя было бы отличить от остальных, ежели бы он не выделялся по чести, которую ему оказывали, когда во время беседы с ним становились на колени и склонялись головой до земли, называя его не иначе, как батька…»

Пираты ликовали, ощущая себя «допущенными», сопричастными к радостям мира, и это чувство побуждало их не только к «творческому» переосмыслению моды. Созиданием отмечены многие сферы их деятельности. Наполненная событиями, бурная жизнь, импровизаторство и свобода превращали пиратский экипаж в сгусток творческой силы. В этой атмосфере постоянного брожения идей рождались новаторские, грандиозные проекты организации своего микромира и переустройства общества в целом.

Создание пиратского мира и обоснования его принципов было результатом деятельности людей, вышедших из низов. Они были искренне охвачены «добросовестным желанием» всех обитателей трущоб и нижних палуб разделить ответственность богатства между всеми членами общества. Поэтому духовным стержнем экономического устройства пиратского микрокосма был эгалитаризм (от фр. «egalite» — «равенство»). В его основе заложена идея всеобщего равенства, основанного на уравнительном принципе распределения имущества. Не обременяя себя философскими размышлениями, члены пиратских команд, как радикально мыслящая группа общества, объявили безграничную войну богачам. Чарлз Беллами, один из пиратских главарей начала ХУIII в., набросившись на капитана захваченного судна, в гневе кричал ему: «Черт возьми! Как и все другие, наказанные нами, вы управляете законом, который богачи придумали для собственной безопасности. Эти трусливые собачьи души не имеют смелости каким-либо иным способом защитить то, что они мошеннически накапали. Проклятия и кровь на имуществе этих продувных бестий. Между нами единственное различие: они обирают бедняков под покровительством закона, не так ли? А мы грабим богатых, рассчитывая только на свою храбрость».

Нет ничего странного в том, что характернейшим «обрядом» пиратской группы стало принятие клятвы, в числе прочих положений объявлявшей беспощадную войну всем богачам мира.

Пиратский эгалитаризм был узаконен на корабле и являлся «эффективной» силой, сплачивающей весь коллектив. Вот что писал по этому поводу Эксквемелин:

«Тому, у кою ничего нет, сразу же выделяется какое-либо имущество, причем с уплатой ждут до тех пор, пока у неимущего не заведутся деньги».

«После того как корабль захвачен, никому не дается права грабить имущество, посягать на товары в его трюмах. Вся добыча — будь то золото, драгоценности, камни или разные вещи — делится впоследствии поровну. Чтобы никто не захватил больше другого и не было никакою обмана, каждый, получая свою долю добычи, должен поклясться на Библии, что не взял ни на грош больше, чем ему полагалось при дележе. Того, кто дал ложную клятву, прогоняют с корабля и впредь никогда не принимают…»

«Друг к другу пираты относились заботливо. Кто ничего не имеет, может рассчитывать на поддержку товарищей».

«…пираты выгрузили добычу на берег и устроили на свой манер дележ. Разделив все добро, они подсчитали, что серебра и драгоценностей оказалось на шестьдесят тысяч реалов. Кроме денег, каждый еще получил больше чем на сотню реалов шелка и шерстяных тканей, не считая других мелочей… Часть добычи, которая приходилась на долю павших в бою, была передана их товарищам или родственникам».

Пиратский коллектив представлял собой сравнительно немногочисленное сообщество людей, каждый из которых был всегда на виду. Утаить что-либо от своих «коллег» было крайне трудным делом. В практике разбойничьей жизни есть наглядные примеры того, как грабители предохранялись от присвоения незаконной добычи и воровства в своей среде. Во время похода Моргана на Панаму была проведена следующая очистительная акция. Все флибустьеры собрались на сход. Каждый дал клятву, что ничего не скрыл от остальных. После этого все разделись. Бросив одежду перед собой, флибустьеры терпеливо ждали, пока доверенные от каждого отряда перетряхивали их платье. Той же участи подвергся сам Морган и все командиры пиратских отрядов.

В поисках социальной справедливости разбойники старались в деталях предусмотреть ситуации, которые могли возникнуть в реальной жизни. Так, при распределении добычи руководство получало большие суммы, нежели простые члены экипажа. Размеры этих сумм изменялись — если капитанам флотилии Моргана полагалось восемь долей, то суммы, получаемые руководителями пиратских шаек в начале XVIII в., колебались от полутора до двух долей. Однако сам принцип вознаграждения из обшей добычи оставался неизменным. Особые доли выплачивались квартирмейстеру, доктору, плотнику, боцману, штурману, т.е. мозговому штабу корабля. Члены экипажа выступали как равные перед лицом опасности и были партнерами в той рискованной игре, участниками которой стали. Поэтому, отдавая должное руководителям и специалистам, они вовсе не собирались ущемлять себя при дележе награбленного и отдать что-либо, помимо специально оговоренных сумм. Подобная система выплат из общего котла уравновешивала иерархическую структуру, уравнивала материальное положение членов экипажа и снижала напряженность на борту.

Не вся захваченная добыча распределялась внутри экипажа. Часть ее шла в общий фонд по двум направлениям. Предусматривался поощрительный фонд и фонд страхования. Вновь обратимся к Эксквемелину:

«…Была установлена доля для особо отличившихся и пострадавших от врага, а также для тех, кто первым водрузит флаг на укреплении врага… они (пираты. —Д. К.) решили, что за это следует добавить еще пятьдесят реалов. Тот, кто будет подвергаться большей опасности, получит сверх своей доли еще двести реалов. Гренадеры, которые забрасывают крепость гранатами, должны получать по пять реалов за каждую гранату. Затем было установлено возмещение за увечье: кто потеряет обе руки — получит сверх своей доли еще полторы тысячи реалов или пятнадцать рабов (по выбору пострадавшего); кто потеряет обе ноги, мог получить тысячу восемьсот реалов или восемнадцать рабов, кто потеряет руку, безразлично, левую или правую, должен получить пятьсот реалов или пять рабов. Для потерявшего ногу, безразлично, левую или правую, полагалось пятьсот реалов или пять рабов. За потерю глаза полагалось сто реалов или один раб. За потерю пальца — сто реалов или один раб. За огнестрельную рану полагалось пятьсот реалов или пять рабов. За парализованную руку, ногу или палец полагалась такая же плата, как и за потерянную конечность. Сумма, необходимая для выплаты подобных возмещений, должна была изыматься из общей добычи перед ее дележом… если какой-нибудь корабль первым захватит в море или гавани вражеское судно, выделить его команде из общей добычи премию в тысячу реалов, а если добыча на таком судне будет оценена в сумму свыше десяти тысяч реалов, то добавить еще по тысяче с каждых десяти тысяч. Также под страхом телесного наказания или казни было установлено, что никто не смеет, захватив судно, разрушать его, если на нем нет врагов».

Таким образом создавались страховые гарантии на случай травм, увечий, ранений, выделялись суммы на содержание семьи убитого (если она была) и суммы для поощрения тех, кто проявлял большую сноровку, ловкость, храбрость и энергию.

Коллективное давлениеВласть пиратской сходки

Уравнительная система вознаграждения не смогла бы утвердиться как экономический принцип пиратства, окажись ее практическое осуществление в руках отдельных лиц. Мощный рычаг коллективной ответственности, основанный на сотрудничестве и взаимопомощи, приводил в действие всю систему. Современники, оказавшиеся на пиратских судах, не могли прийти в себя от изумления, сталкиваясь с «дикими», по их понятиям, правилами, царящими на корабле. Чего стоит одно лишь свидетельство капитана торгового судна, попавшего в плен к пиратам. Он негодовал по поводу того, что члены экипажа могут заваливаться спать там, где им вздумается, а самому капитану не дозволяется иметь кровать. Другой наблюдатель был поражен тем, что каждый на корабле может говорить на равных с капитаном. Ничего, впрочем, удивительного для самих пиратов в этом не было. Принцип субординации, носителями которого были эти удивлявшиеся очевидцы, не имел ничего общего с порядками, установленными на пиратских судах. Реальная власть на судне принадлежала пиратской сходке. Члены пиратского экипажа собирались у грот-мачты и в открытом обсуждении решали все возникающие вопросы. Они касались и составления письменного договора об условиях участия в грабеже, и принятия уставов корабельной жизни, и выборов капитана, и осуществления дисциплинарных наказаний [87].

Для иллюстрации сказанного приведем один документ. Его происхождение связано с событиями, разыгравшимися на судне Королевской Африканской компании «Кэмелион». В 1682 году оно отплыло к западному побережью Африки и, приняв груз черных невольников, перешло на остров Барбадос, а затем к острову Невис.

В июне 1683 года «Кэмелион» двинулся обратно к берегам Англии. Однако команда захватила судно и отправилась пиратствовать. Был заключен соответствующий договор, сохранившийся в связи с обвинительным делом о происшедшем. Содержание этого документа показывает обычаи, принятые на пиратских судах, и проливает свет на предосторожности, принимавшиеся командой на случай, если подобный договор попадет в руки правосудия.

Соглашение о пиратстве

«30 июня 1683 г.

Июня 30 дня 1683 года. Статьи соглашения, принятого между нами на борту «Кэмелион» под командованием Н. Клова, о том, что мы будем совместно распоряжаться всеми товарами, которые находятся на борту; каждый должен получить сполна свою законную долю. Один лишь командир получит две с половиной доли за корабль, а тот, кою капитану будет угодно взять в качестве помощника, получит полторы доли.

Подобное, Джентльмены, должно вас удовлетворить, как и то, что доктору полагается полторы доли, и таковы статьи, коих мы все придерживаемся и по отдельности и все вместе.

Это должно уверить вас, что мы намерены торговать с испанцами и не иметь дела ни с одной нацией, которая встретится нам в море.

Итак, Джентльмены, этим мы заявляем, что если кто-либо впредь будет нам противиться, то будет сурово наказан в соответствии с тем, что совершил, и все вы, здесь присутствующие, приняли совместную клятву на святом Евангелии держаться друг друга до окончания жизни.

Джон Хэллэмор

знак Томаса Диксона

Роберт Кокрэм

крест Джо Дарвелла

крест Артура Дэвиса

крест Д. Моррина

Джон Реналс

знак Роберта Дузина

Ник. Клов

Сэмюэл Хэйнсуорт

Дэниел Келли

Уильям Хис

Джон Гриффин

Генри Микельсон

Альберт Дэзен

знак Саймона Уебсона

Уильям Строчер

Эдвард Доу

Джон Уоткинс

Эдвард Старки

знак Джорджа Пэддиссона

Джон Коппинг

знак Генри Левина».

Ни один человек, обладай он даже железной волей и решимостью во что бы то ни стало добиваться своего, будь он самым выдающимся организатором и умелым интриганом, не смог бы осуществить полный контроль за порядком на корабле, где правила диктовало разношерстное сборище независимых и опасных субъектов. Но каждый член экипажа выступал не просто как отдельный индивид — он составлял часть единого организма. Его личные амбиции были скованы тисками коллективной воли.

Таким образом, система коллективной власти на пиратском корабле позволяла «морским людям» на практике применить их жизненный опыт и была направлена на поддержание дисциплины. Она содержала в себе черты демократического устройства, основанного на равенстве рядовых членов команды, их прямом и равном участии в управлении и уравнительно-распределительном характере экономических отношений. Мятежи, непослушание, бунты подавлялись согласованными действиями большинства команды и капитана.

Система коллективного давления приносила реальные результаты. И главным в этой связи оказывалась дисциплина на судне, поддержание которой обеспечивало жизнеспособность пиратского экипажа. Дисциплинарные нормы были оговорены в особых «Правилах» — уставе, принимавшемся на каждом пиратском корабле. Приведем два таких документа.

Своеобразный фокус особых отношений, царивших на пиратском корабле, — это роль, которую доверяли капитану. Широта его власти не сравнима с полномочиями капитанов военных кораблей, торговых и каперских судов. Он избирался всей командой и становился прямой «креатурой» пиратской сходки, действуя в рамках определенных условий. В обществе непосредственной демократии, каковым было пиратское товарищество, в капитаны обычно попадал «неформальный лидер», вынужденный считаться со своим эгалитаристским окружением. В первую очередь это находило отражение в бытовых условиях жизни. Эксквемелин сообщает, что «капитан корабля обязан есть ту же пищу, что и вся eго команда, до юнги включительно. Если команда желает уважить своею капитана, то ему готовят какое-либо особое блюдо, а подают его непосредственно капитану за общий стол».

Главным в деятельности капитана было руководство экипажем во время морских операций и сражений. Пират Уолтер Кеннеди (повешенный в Уопинге в 1721 г.) на судебном процессе заявил: «Они (пираты. —Д. К ) выбирают капитана из своей среды, но его полномочия несоизмеримо меньше, чем титул, за исключением военных стычек, когда ему беспрекословно подчиняются и он командует безраздельно».

Главари выделялись своей храбростью, дерзостью и опытом. Это были прежде всего военные лидеры, способные повести за собой команды. Не расставаться с удачей, идти во главе колонны на штурм крепости, руководить проведением абордажа и врываться на борт неприятельского корабля, внушая страх врагам и гордость команде, — таким видели пираты настоящего капитана, и если дела разбойников шли благополучно и приносили доход, подобные вожаки быстро завоевывали авторитет и получали все больше власти.

В военных вопросах роль капитана было опасно оспаривать. Его опыт и решительность служили залогом успеха. Эксквемелин рассказывает, как повел себя пиратский вождь Олоне накануне штурма крепости Гибралтар во время похода в Венесуэлу (1667 г.).

Он «как вожак всех пиратов, посоветовался с другими командирами, потом со всеми, кто окружал его, и дал понять, что отступать не намерен, — хотя испанцы и узнали об их приближении и собрали большие силы. Его мнение было таково: «Они сильны, так тем больше мы захватим добычи, если победим их». Все единодушно поддержали его и сказали, что лучше биться, надеясь на добрую добычу, чем скитаться неведомо сколько без нее. Олоне закончил так: «Я хочу предупредить вас, что того, кто струсит, я тотчас же зарублю собственной рукой…»На следующее утро задолго до восхода солнца Олоне высадил людей на берег… Все взяли друг друга за руки и поклялись стоять друг за друга до самой смерти. Затем Олоне рванулся и закричал: «Вперед, мои братья, за мной и не трусьте!» И пираты бросились в атаку…»

Образцами подобных лидеров в казачьей среде 3-й четверти XVIII в. были запорожский атаман Иван Сирко и донской вожак Степан Разин. В дошедших до нас портретах действительность и легенда неразделимо слиты, нередко психическая неуравновешенность, лютость, лихачество и безрассудная жестокость парадоксальным образом определяют масштабы реальной власти, укрепляют авторитет главаря, способного подчинить и повести за собой разбойников.

Иван Сирко — олицетворение казацкой угрозы, «русский черт», человек, за погибель которого по фирману султана молились в турецких мечетях, чьим именем турчанки и татарки пугали своих детей. С рождения и долгое время после смерти вокруг страшного атамана витала легенда. Так, сказывали, что родился он уже с зубами (чтобы всю жизнь грызть врагов православной веры); когда же повивальная бабка несла его по хате, она и оглянуться не успела, как новорожденный герой схватил со стола пирог с начинкой и мигом его проглотил. Когда же умер Сирко, запорожцы положили его кости в гроб и возили с собой в заморские походы, а отрезанную руку своего главаря засушили и выставляли перед боем на страх врагу.

Бесшабашность, молодечество, удальство, безрассудная храбрость, казацкий задор — вот что отличало Сирко. Кроме того, по народному преданию, он «побеждал нечистых чертей» — как-то раз прогуливался атаман по берегу реки Чертомлык, а в ней черт плескался, так «он только млыкнул (мелькнул. — Д. К.) вверх ногами, когда Сирко луснул его из пистоля».

Другой казацкий вожак — Степан Разин, знаменитый предводитель крестьянской войны в России, «народный» атаман, защитник сирот и обиженных — выступает как настоящий мифологический персонаж, богатырь. Он предстает всесильным кудесником, связанным какими-то непонятными тайными отношениями с божественными силами, неуязвимым чародеем, заговоренным от пуль и ядер, убивающим врага из незаряженного ружья, таинственным волшебником, магическая сила которого не знает границ, — с помощью заклинаний он освобождает город от комаров, превращает ядовитых змей в безобидные существа, может уплыть из тюрьмы в нарисованной лодочке, пускает свои корабли «по суху и по воде», а когда потребуется собрать войско, то берет липовую щепку да бросает ее в Волгу, и гляди ж — уже по реке плывет корабль с казаками. С таким головщиком, т.е. предводителем, и разбой-то не разбой, воровство не воровство, гульба не гульба — а все дело благородное, честное, справедливое, «святое» для вольных свободных людей.

Однако легенды не возникают на пустом месте. Из замечаний современников вырисовывается образ предприимчивого храброго человека недюжинной энергии, больших способностей, предводителя сильного, властного, умеющего вести за собой людей, «…человека хоть и безродного, но на редкость искусного и ловкого, готового на любое дело… Я его несколько раз видел в городе и на струге. Это был высокий и степенный мужчина крепкогу сложения, с высокомерным прямым лицом. Он держался скромно, с большой строгостью», — вспоминал Ян Стрейс. Другой голландец, Людвиг Фабрициус, состоявший артиллеристом на русской службе и попавший в плен к разницам, рассказывал: «Если же кто-нибудь не сразу выполнял его приказ, полагая, что, может, он одумается и смилуется, то этот изверг впадал в такую ярость, что казалось, он одержим. Он срывал шапку с головы, бросал ее оземь и топтал ногами, выхватывал из-за пояса саблю, швырял ее к ногам окружающих и вопил во все горло: „Не буду я больше вашим атаманом, ищите себе другого“, после чего все падали ему в ноги и все в один голос просили, чтобы он снова взял саблю и был им не только атаманом, но и отцом, а они будут послушны ему и в жизни, и в смерти».

Капитан избирался командой и имел право на защиту от посягательств на свою власть. Если же капитану случалось нарушить установленные правила, традиционное уважение к начальнику на корабле и почитание его прав как выборного руководителя нередко заставляли сходку решать вопрос в его интересах. Весьма характерным эпизодом стала история, произошедшая на корабле Бартоломью Робертса. Один пират обругал своего капитана и был застрелен им на месте. Приятель убитого, Ральф Браг, потребовал, чтобы капитан, поднявший руку на члена экипажа и проливший кровь на борту судна, был казнен. Роберте бросился на него с обнаженным клинком, завязалась драка. Браг был человеком крепкого сложения и незаурядного мужества и, несмотря на полученную рану, опрокинул капитана на палубу и начал избивать его на глазах у экипажа. Наконец его оттащили от окровавленного Робертса, и команда устроила совещание по поводу судьбы обоих. Принятое решение гласило, что за оскорбление чина капитана Браг приговаривается к получению двух ударов линьком от каждого члена команды.

Взаимоотношения капитана и команды отражали старые морские традиции, когда для принятия решения хозяин советовался с бывалыми моряками. Жизненный опыт команды и капитана был определяющим при решении насущных вопросов. В ряде случаев агрессивность, всеуничтожающая воля капитана подавляли сопротивление разношерстной команды, могли запугать ее и заставить отступить. Однако подобные «победы» были эфемерны, так как накапливаемое раздражение против главаря в любой момент могло плачевно окончиться для нарушителя кодекса. Ссора с потенциальными претендентами на виселицу, коими были все пираты, таила немалую опасность. Капитана могли сместить за трусость или жестокость, он мог стать жертвой «несчастного случая». Известны случаи, когда команда скинула капитана за то, что он отказался напасть на английское судно; другой предводитель пиратов пострадал оттого, что вел себя «подобно джентльмену». В особых случаях неугодный деспот-капитан мог поплатиться жизнью. Так, например, Джон Филлипс погиб в результате заговора своей команды. Он вышел ночью на палубу, заслышав шум (убирали неугодного боцмана, приближенного капитана), был оглушен и выброшен в море. Капитана Анстиса застрелили во сне в собственной каюте, после чего пираты-заговорщики пришли в голландские владения острова Кюросао, где сдались властям и были амнистированы.

Механизм прямых выборов и насильственное уничтожение капитана были крайними, но не единственными средствами давления команды на главаря. Большую роль во взаимоотношениях капитана и команды играл квартирмейстер. Он выступал посредником в сложных цепочках взаимоотношений, связывавших обе стороны. Будучи представителем команды и выполняя роль второго человека на корабле, квартирмейстер должен был следить, чтобы капитан не нарушал интересы братства. В его лице капитан всегда имел потенциального конкурента в борьбе за власть над кораблем, представителя команды в управлении судном.

Пиратский кодекс чести определял систему правосудия разбойного мира. Описывая процесс судопроизводства, Эксквемелин подчеркивал:

«Пираты придерживаются своих собственных законов и сами вершат суд над теми, кто совершил вероломное убийство. Виновного в таких случаях привязывали к дереву, и он должен был сам выбрать человека, который его умертвит. Если же окажется, что пират отправил своего врага на тот свет вполне заслуженно, то есть дал ему возможность зарядить ружье и не нападал на него сзади, товарищи убийцу прощают».

Правосудие вершил суд, составленный из представителей «пиратского братства». Случаи предательства, дезертирства и нарушений дисциплины в условиях «военного времени» также карались беспощадно. Нередко пиратам удавалось сохранить верность принципам даже в самых чрезвычайных ситуациях. Весной 1697 года, во время Войны Франции против Аугсбургской лиги, богатый город Картахена был захвачен французской военной экспедицией, возглавляемой капитаном 1-го ранга бароном де Пуэнти. В составе эскадры находились флибустьерские суда, команды которых согласились участвовать в операции на заранее обговоренных условиях. В Картахене начались повальные конфискации. Безжалостно разграбленный город выплатил огромную денежную сумму. Однако при разделе добычи флибустьеров обманули, и выплаченная им доля оказалась мизерной в сравнении с тем, на что они рассчитывали. Разъяренные разбойники готовились напасть на флагманский корабль де Пуэнти и отстоять свои права на добычу. Неизвестно, чем могло бы закончиться дело, если бы волну ярости не удалось направить на уже разграбленную Картахену. Обозленное воинство вновь ринулось на город и организовало в нем новый денежный сбор. В несколько дней назначенный выкуп был собран. Тогда-то и произошел эпизод, описанный историком пиратства Ф. Архенгольцем:

«Жители Картахены до отъезда флибустьеров были еще свидетелями акта правосудия пиратов. Двое из них преступили приказание не делать никаких, бесчинств и изнасиловали несколько девушек. Родственники последних осмелились пожаловаться, основываясь на формальной обещании флибустьеров удержаться от всяких неприязненных поступков. Жалоба была принята, преступников схватили, привели на военный суд, наскоро образовавшийся из пиратов, который присудил их быть расстрелянными, что, несмотря на ходатайство самих обиженных, было немедленно исполнено на глазах всех жителей».

Особенную боязнь у пиратов вызывало дезертирство — ведь если беглец попадал в руки властей, он мог сделаться доносчиком, и тогда… Поэтому все члены команды приводились к присяге (на Святом Писании) — из следовавших затем разъяснений «коллег» обращенному становилось понятно, что всякое предложение к разделению или роспуску команды чревато самым серьезным наказанием; и расстрел квартирмейстером без приговора суда был скорейшей, но далеко не самой ужасной карой.

У пиратов были разработаны и другие способы казни, как, скажем, известное на весь мир маронирование. «Маронирование» происходит от «марунов» («maroons») — беглых нефов-рабов Вест-Индии, женатых на индианках и скрывавшихся в горно-лесистых районах на Гаити, Ямайке, Маврикии, в Суринапе. Корень слова, по-видимому, идет от искаженного местного определения, подразумевающего «обитателя гор», в широком смысле — беглеца, дезертира, изгоя. Изощренная жестокость наказания заключалась в том, что, оставляя преступнику жизнь, его лишали шансов на спасение, выживание. Приговоренного отводили на берег «необитаемого острова», но не подобного острову Мас-а-Тьерра из архипелага Хуан-Фернандес, описанному Д. Дефо как остров Робинзона Крузо, а на маленькую длинную отмель, косу, затопляемую во время морского прилива. Ему оставляли пистолет и порох на один выстрел, чтобы доведенный до отчаяния жаждой, голодом или затопленный стихией он мог застрелиться.

Не менее страшной была и другая форма казни, когда приговоренного заставляли идти по доске, — с борта в море выставлялась длинная доска, и несчастный шел по ней до тех пор, пока не падал в море.

Суровостью отличалась и система наказаний, предусмотренная обычаями запорожских и донских казаков. Воровство, убийство товарища, побои, обида, нанесенная женщине, дезертирство и пьянство во время военных действий карались беспощадно. Так, за убийство товарища преступника закапывали живым в землю. Николай Васильевич Гоголь, описывая процедуру приведения приговора в исполнение, писал: «…вырыли яму, опустили туда живого убийцу и сверх него поставили гроб, заключавший тело им убиенною, и потом обоих засыпали землею». Он же упоминает другое наказание: «Если казак проворовался, украл какую-нибудь безделицу, это считалось уже поношением всему казачеству: ею, как бесчестною, привязывали к позорному столбу и клали возле него дубину, которою всякий проходящий обязан был нанести ему удар, пока таким образом не забивали его насмерть. Не платившего должника приковывали цепью к пушке, где должен был он сидеть до тех пор, пока кто-нибудь из товарищей не решался его выкупить и заплатить за него долг». Практиковалось повешение за ноги, повешение на железный крюк. У донских казаков распространение получило «сажание в воду». «На преступников, подлежащих смерти, надевали мешки, которые наполняли песком и каменьями, и так бросали в воду, а тем, которых преступления не столь важны были, насыпали песку в платья, и с тем их на несколько времени в воду сажали».

Ко времени Степана Разина относится весьма примечательное наблюдение Фабрициуса, приподнимающее завесу еще над одной стороной разбойной жизни. «Проклятия, грубые ругательства, бранные слова, а у русских есть такие неслыханные и у других народов не употребительные слова, что их без ужаса и передать нельзя, — все это, а также блуд и кражи Стенька старался полностью искоренить. Ибо если кто-либо воровал у другого что-либо хоть не дороже булавки, ему завязывали над головой рубаху, насыпали туда песку и так бросали его в воду. Я сам видел, как одного казака повесили за ноги только за то, что он походя ткнул молодой бабе в живот».

Пиратский суд представлял суровое испытание для всех его участников, так как ставкой на нем была человеческая жизнь. Поэтому иногда в ходе процесса происходили воистину ошеломляющие эпизоды. В неопубликованной рукописи о пиратах, автор которой — русский путешественник Федор Васильевич Каржавин, приводится рассказ об одном судебном процессе, произошедшем на судне Бартоломью Робертса.

«…Пока все были пьяны, Гарри Гласбай, человек трезвый, шкипер на судне „Королевская фортуна“, с другими двумя единомышленниками, отставали от него потихоньку, однако он (Робертс. — Д. К.), скоро узнал о сих беглецах, послал отряд в погоню за ними, и они все трое были пойманы и приведены назад; по делу немедленно отданы под суд. Когда все были готовы и капитан Робертс сел в президентское кресло, позвали виновных в прихожую, где стояла большая чаша с пуншем на столе, с разложенными трубками и табаком; когда суд открылся, им было прочитано обвинение. Закон, сочиненный пиратами, был весьма строг, и уже собирали голоса на приговоре к смерти; как выпивши по другому стакану, узники стали просить об остановке сего суждения. Но преступление их найдено столь великим, что сидящие не приняли их просьбы; вдруг некто Валентин Стурдибак прибежал наверх, говоря, что он имеет предложить нечто суду в пользу одного из узников, и клялся притом, что он знает его давно за честного человека, и не хуже всех других тут присутствующих, и что имя ему Гласбай: «Клянусь, говорил он, что он не умрет, и, черт меня возьми, ежели придется ему умереть». Проговоря сии слова, вынул из кармана заряженный пистолет и приставил его к груди одного из судей, которой, видя сие толико сильное доказательство, заговорил, что он Гласбая не находит виноватым, прочие все согласны были с его мнением. И положили, что сам закон Гласбая оправдывает… А другие два по тому же закону осуждены на смерть, и только сделана им та милость, что позволено им выбрать четверых товарищей, которые бы их расстреляли…»

Не всякий суд оканчивался столь трагично. Пираты вовсе не были мрачными мизантропами и любили забавляться в свойственной им грубоватой манере. Возможность отдохнуть, повеселиться, хорошенько выпить и порезвиться настраивала их на благодушный лад. «Они буквально за месяц спускают все, что нажили за год или полтора, — отмечал прекрасно знакомый с нравами пиратской братии Эксквемелин. — Они хлещут водку, словно воду, вино покупают прямо бочонками, выбивают затычки и пьют до тех пор, пока бочонок не опустеет. День и ночь буканьеры шатаются по селениям и славят Бахуса, пока остается хоть грош на выпивку… Некоторые из них умудряются за ночь прокутить две-три тысячи реалов, так что к утру у них не остается даже рубашки на теле. Я знал на Ямайке одного человека, который платил девке пятьсот реалов лишь за то, чтобы взглянуть на нее голую. И такие люди совершают много всяческих глупостей. Мой бывший господин частенько покупал бочонок вина, выкатывал его на улицу, выбивал затычку и садился рядом. Все шедшие мимо должны были пить вместе с ним — попробуй не выпей, если тебя угощают под ружейным дулом, а с ружьем мой господин не расставался. Порой он покупал бочку масла, вытаскивал ее на улицу и швырял масло в прохожих прямо на одежду или в голову». Суеверия этих невежественных людей и верность морским традициям привносили в обыденную жизнь экипажа светлые оттенки. Так, например, бережно сохранялись морские ритуалы, принятые при проходе экватора или опасных рифов. Подлинная же вакханалия радостного упоения жизнью захватывала бравых молодчиков где-нибудь в уединенном, заброшенном людьми уголке, где морские скитальцы были предоставлены сами себе. Здесь-то и рождались веселые судебные процессы-постановки, рассказы о которых потом долго ходили по морям, обрастая многочисленными подробностями. Разбойники всласть веселились и издевались над ненавистным им порядком цивилизованного судопроизводства.

Один такой «процесс» произошел на маленьком островке у побережья Кубы. Пираты капитана Анстиса уже несколько месяцев предавались здесь безделью. В один из дней они собрались на опушке тропического леса. Зной и духота жаркого дня не помешали им вкусить радость от театрализованного зрелища, свидетелями которого они стали. Первым предстал перед глазами зрителей, разлегшихся на изумрудной траве, сам подсудимый. С лицом, искаженным гримасой ужаса, он, «трясясь от страха», поглядывал с тоской в ту сторону, откуда должен был появиться главный судья. Наконец из джунглей вышел судья, его прибытие сопровождалось громом оваций и аплодисментов, пираты вскочили со своих мест и стали палить в воздух из пистолетов. В адрес «несчастного» подсудимого посыпались угрозы. Судья подошел ближе, и теперь пираты уже могли его разглядеть. На голову он напялил какой-то невообразимо грязный колпак, а его судейскую мантию заменял гнусного вида широкий брезент, который волочился за судьей, поддерживаемый двумя мрачными субъектами, изображавшими помощника и советника. На нос судья водрузил уродливые очки. Приняв угрожающий вид, он сурово поглядывал на подследственного. Доковыляв до дерева, вокруг которого собралась вся компания, судья, кряхтя и чертыхаясь, вскарабкался на толстый сук и удобно устроился на нем, так что «мантия» его сползла вниз и касалась земли. Под деревом расположились «помощник» и «советник». Судейский жезл заменяли предметы, которые они держали в руках. У одного из них был лом, у другого — заступ. Общественный обвинитель представил суть дела: «Господа, этот мерзавец, который стоит перед вами, самый гнусный негодяй, которого только и остается, что повесить на большой дороге. Он родился специально для виселицы, и поэтому, побывав в сотнях переделок, до сих пор не утонул и не был застрелен. Сколько слез пролилось из-за этого мерзкого пирата. Но не в этом его главная вина. Представьте себе, эта образина ничего не пьет, кроме пива, он ни разу не нализался, как собака; такие целебные напитки, как ром, джин или водка, он отвергает, как будто это дьявольская зараза. А Вашему правосудию, да и всем присутствующим, совершенно ясно, что ничего хорошего не может выйти из человека трезвого. Кем иначе, как лишь лукавым проходимцем и жалким обманщиком, может быть человек, у которого после доброй порции не развязывается язык». После речи обвинителя началась доверительная беседа судьи с виновным. «Мы в изумлении от тяжести преступления этого плута. Что ты скажешь, омерзительная собака, прежде чем мы тебя повесим сушиться на солнце, как дохлую ворону, которая единственно для того и пригодна, чтобы отпугивать других птиц? Виноват ты или нет? И посмей только сказать „нет“ !!!» Обвиняемый с дрожью в голосе говорит: «Нет».

К восторгу публики, судебный процесс затягивается. Наконец после собственных яростных обличений судья предоставляет слово защитнику. Его речь кратка. «Трудно придумать более тяжкое преступление, чем то, в котором обвинен мой подзащитный. Я предлагаю повесить его как можно скорее, потому что мне стыдно защищать такого ублюдка». После одобрительных криков толпы, судья принимается за чтение приговора. «Нехорошо будет, — начинает блюститель законов, — если в тот день, когда я сижу судьей, никто не будет повешен. Посмотрите на физиономию этого типа — по-моему, ясно без слов, что за одну такую рожу следует отправлять на виселицу. И, наконец, уже несколько часов, как мы тут тратим время на этого бездельника, обеденная пора давно миновала, и весь этот суд мне уже осточертел. Я голоден, и пора его вешать». «Суд» обычно заканчивался ко всеобщему восторгу пиратов. Судья и подсудимый выпивали по чаше рома и присоединялись к общему веселью.

Подобные театрализованные постановки были весьма распространены и оживляли пиратские будни, внося разнообразие в монотонную жизнь на корабле.

Пираты охотно разыгрывали эти импровизированные «пьесы» и самозабвенно предавались сценическому действу. Этих людей влекла необычная жизнь вымышленных героев на сцене, им импонировала эта незнакомая атмосфера, рассказывавшая о другом мире; в череде повседневных событий подобное лицедейство давало хорошую психологическую встряску, обеспечивало душевный подъем. В каком бы амплуа ни приходилось выступать «на подмостках» этим головорезам — на ролях главных персонажей или в качестве второстепенных действующих лиц, — новоиспеченные актеры самозабвенно исполняли свои «партии». Зрительская аудитория, всегда щедрая на брань и на похвалы, бурно реагировала на все нюансы действия и вовсе не была пассивным участником — сопереживание происходящему на сиене иногда перерастало в буйство, выходящее далеко за рамки того, что задумывал «постановщик». Некоторые из таких сценических «встрясок» заканчивались плачевно для участников. Вот, например, какие события произошли на борту судна «Уайдах», когда пиратскому главарю, капитану Беллами, вздумалось поставить пьесу о жизни царя Александра Македонского.

Кульминационным эпизодом представления была сцена казни пойманного греческого пирата. Спектакль подходил к концу, и актеры собирались уже «повесить» своего незадачливого собрата по ремеслу, как вдруг события приняли неожиданный оборот. Виновником этого был корабельный канонир, дотоле спокойно сидевший около борта, с изумлением взирая на непривычное для него зрелище. Простодушный малый, он принимал все происходящее за чистую монету, но к концу спектакля заметно встревожился, а когда речь зашла о виселице, был уже явно не в себе. Ошеломленный участью, уготованной его приятелю, игравшему роль «греческого пирата», канонир решил действовать. Еще бы, ведь Джек Спинклз, его старый добрый товарищ по грабежам, человек, которого покамест не достали ни ядра, ни пули, ни клинки, теперь, вот так бездарно, в руках своих же «бывших товарищей», этих подлых негодяев, закончит жизнь, болтаясь в петле. «Ну уж этому — не бывать», — решил наш молодец. Вскочив со своего места, бравый артиллерист рванул в трюм и заорал своим приятелям, мирно беседовавшим за чашей рома: «Эй, ребята, вот вы тут сидите, а мерзавцы, там, наверху, приканчивают почтенного Джека Спинклза. Если мы не вмешаемся, то они, чего доброго, примутся и за нас». Прокричав эти слова, канонир схватил фанату, зажег фитиль и, мигом взлетев на палубу, швырнул ее в участников постановки, эти подлых «тюремщиков» и «судей». Сидевшие внизу тем временем «поняли», в чем дело. «Черт возьми, не дадим своих в обиду», — и из трюма вырвалась ватага пьяных, рассвирепевших вояк, размахивавших саблями и пистолетами. В пороховом дыму развернулась ожесточенная потасовка. Не сразу удалось внести ясность в происходящее и утихомирить разбушевавшиеся страсти. Однако этих минут хватило, чтобы разбойнику, игравшему роль Александра Македонского, отрубили руку, а почтенный Джек Спинклз в драке потерял ногу.

В этой связи вспомним разгул веселья, запечатленный Ильей Ефимовичем Репиным в знаменитой картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». В основе сюжета — история того же «лицедейского» ряда. Турецкий султан Мехмед IV собирался отправить против Запорожской Сечи войско, но решил сначала попробовать добиться повиновения казаков мирными средствами, отправив письмо с требованием «сдаться мне добровольно и без всякою сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоить».

Восторг, охвативший казаков при получении такого послания, не поддается описанию. Составляя ответ, они изощрялись, как могли, чтобы не ударить в грязь лицом перед Блистательной Портой: немного найдется в истории примеров такой разухабистой «дипломатической переписки».

Вход в пиратский мир был открыт для людей, ощущавших себя неприкаянными и беззащитными в привычном человеческом мире или ставших обременительными в силу действовавших в обществе законов. Одним из моральных критериев, которые привлекали к занятию морским грабежом, была надежда обрести внутреннюю свободу в общении с такими же горемыками, мечта о здоровом человеческом сосуществовании. Не случайно о пиратских бандах говорили как о братстве. Идея сотрудничества и взаимопомощи пронизывала все экономические, военные, хозяйственные и бытовые стороны пиратской жизни. Уравнительное распределение добычи, демократические принципы управления, равенство разбойников перед коллективно принятыми обязательствами, совместное проживание на узком пространстве корабля — все это вместе взятое сплачивало людей.

Однако не будем обольщаться — мир пиратов был миром грабителей и убийц. Он вовсе не был гуманным, и в настроениях его обитателей доминировало вовсе не человеколюбие. Пиратское братство строилось на жестокой практике возмездия за предательство, измену, и те, кто вступал с ним в борьбу, жили под гнетущим чувством постоянной угрозы стать жертвой беспощадной мести своих врагов. Взаимопомощь и месть шли рука об руку. В этом сразу убеждались представители властей, которым удавалось захватить грабителей в плен. Они немедленно становились объектом страшных угроз со стороны друзей пленников, плавающих на свободе.

Отряд пирата Соукинса появился в 1680 году в окрестностях Панамы. Пиратский вожак отправил губернатору послание с требованием выдать захваченных пленников. «Мы подойдем на кораблях к вашим стенам, чтобы вы могли получить удовольствие видеть пленных испанцев повешенными на реях. Мы хотим поставить вас в известность, что являемся начальниками над всеми южными морями. Итак, решайте, стоит ли заставлять нас нетерпеливо ждать вашего решения о жизни или смерти наших людей, находящихся у вас в плену. Если вы решите убить их, то непременно получите головы пленных испанцев в понедельник утром.

Начальствующие над всеми южными морями».

Весной 1717 года пиратское судно было разбито штормом около Бостона. Оставшиеся в живых сумели выбраться на берег, где были схвачены и посажены в тюрьму. Печальная участь захваченных не оставила равнодушным бандита Тича Черную Бороду. Власти получили послание с предупреждением, «что если заключенные пострадают, то они (пираты. — Д. К.) будут убивать любого, кто имеет отношение к Новой Англии». Прошло немного времени, и Тич захватил бостонское торговое судно. Его сожгли, а Черная Борода объявил, что сделано это в отместку властям, казнившим пиратов. Он предупредил, что подобной участи подвергнутся все бостонские суда. Не чуждался мести и знаменитый Бартоломью Робертс с его богатейшим арсеналом средств устрашения. Так, например, он объявил войну кораблям с островов Мартиника и Барбадос, губернаторы которых осмелились устроить на него облаву. Он терроризировал власти островов Вест-Индии постоянными угрозами о мщении. Слова Робертса не расходились с делом. В 1720 году он ворвался на рейд Бас-Терра (о. Сент-Киттс) и сжег находившиеся там корабли в память о гибели «своих товарищей на Невисе». В следующем году власти Виргинии были так запуганы его обещаниями навестить город и отомстить за казненных в нем пиратов, что призвали население к бдительности и в срочном порядке установили 60 пушек на укреплениях.

Пираты были мастерами создания атмосферы страха, психологического стресса. Тем самым они «обезвреживали» свои жертвы, парализовывали возможное сопротивление. Огромную роль в нагнетании напряженности, удручающего чувства обреченности у противника играли прозвища пиратских главарей, названия их судов и зловещая символика разбойников. Причем по мере того как распадались огромные островные колонии пиратов и их промысел приобретал все более индивидуальный характер, необходимость в такого рода «мерах» возрастала.

Угроза мести преследовала и капитанов военных судов, отличившихся в войне против морских разбойников. Они попадали в черный список. В 1723 году пиратский главарь Френсис Спригсс дал клятву убить капитана Мура за участие в уничтожении пирата Лоутера. Он же пообещал «зайти в гости» к капитану Солгарду, который взял верх над пиратским судном Чарлза Харриса. Находясь под гнетом пиратского шантажа, местные власти постоянно рисковали, преследуя своих врагов. Проводя твердый курс, администрация всегда помнила о возможной участи кораблей, которые могли оказаться в руках свирепых мстителей, верных своим клятвам.

Фантазия разбойников была достаточно приземленной, но богатой, и чуждые вычурности пираты охотно наделяли своих собратьев всевозможными незатейливыми кличками. За прозвищами могли скрываться люди самые разные. Одни предпочитали сохранить в тайне свои подлинные имена, другие — особые любимчики пиратского мира — гордо носили прозвища как почетный титул, а некоторые пираты обладали столь необычными физическими особенностями, что оставить их без внимания было просто невозможно.

Нередко прозвища получали по географическому признаку. Нетрудно понять, откуда родом Гассан Венеииано, знаменитый алжирский корсар XVI в. Легендарный Жан Франсуа Но, известный как Олоне и прославившийся своей жестокостью, родился в местечке Сабль д'Олон. Прозвища Пьера Пикардийца, Мигеля Ле Баска, Рока Бразильца или Бартоломео Португальца также выдают их национальную принадлежность или напоминают о странах, с которыми так или иначе были связаны эти люди.

Вряд ли нуждаются в особых пояснениях и прозвища, связанные с физическими особенностями их носителей. Например, Длинный Бен, Пьер Длинный, Красавчик, Тич Черная Борода, два рыжебородых брата Арудж и Хайраддин, вошедшие в историю как Барбаросса I и II. Широко распространено было прозвище Деревянная нога. Знакомый всем пират Джон Сильвер из «Острова сокровищ», возможно, обязан своим появлением известности двух реально существовавших героев пиратских баталий в Испанском Мейне — французу Франсуа Леклерку и голландцу Корнелису Елу. В других случаях фантазия пиратов была изощреннее. Если прозвище флибустьерского главаря Александра Железная рука наводит на мысль, что его носитель обладал всесокрушающим мощным ударом и огромной физической силой, то Пьер Легран (фр. «grand» — «большой», «великий»), вероятно, был просто высоким человеком, а может быть, и обладал великим умом. Некий флибустьер Вест-Индии носил прозвище Крепкозубый, а другой был известен как Легкий На Ногу. Трудно определить, какими качествами прославился пират по прозвищу Попутный Ветер. Вполне может статься, что для своих товарищей он был чем-то вроде талисмана, и его присутствие на корабле сулило нужное направление ветра, а возможно, он заслужил прозвище из-за постоянной готовности поучаствовать в славной драке и лихой попойке. Явно шутливое прозвище было придумано одному известному алжирскому разбойнику — Мертвая Голова. Его абсолютно лысая голова напоминала безводную мертвую пустыню, где не было места живой растительности.

Более замысловатые прозвища давались за особые «отличия». Мир Карибского моря сохранил несколько довольно типичных кличек — например, Проныра или Гроза Приливов. Наибольшую известность приобрело прозвище Истребитель, полученное шевалье де Монбаром за всепоглощающую страсть к истреблению испанцев.

Наконец, были и таинственные прозвища-псевдонимы. К таким относится имя, взятое известным пиратом Генри Эвери, или Джоном Авери. Подлинная фамилия его была Бриджмен, и он происходил из семьи честных законопослушных моряков. Чтобы не запятнать своих родственников, он придумал для себя странное Эвери (англ, «every» — «любой, каждый»). Непросто по такому прозвищу распознать, как же по-настоящему зовут его владельца.

Весьма показателен пример пирата Джеймса Келли. На протяжении своего бурного жизненного пути, наполненного авантюрами и плаваниями, он несколько раз менял имя и либо выступал под собственной фамилией, либо становился Сэмпсоном Маршаллом или Джеймсом Гиллиамом. Невозможно с точностью определить, на каких этапах происходили перевоплощения этого ловкача. Его деятельность на ниве пиратства и приватирства продолжалась почти двадцать лет. Она началась в 1680 году, когда молодой англичанин оставил родную страну и на работорговом судне двинулся к западному побережью Африки. Здесь судно было захвачено пиратами капитана Янки, и Келли решил сделаться разбойником. Несколько лет он грабил в Испанском Мейне, переходя с одного судна на другое. В конце концов он оказался на пиратском корабле Джона Кука. Весной 1683 года судно пришло к берегам Виргинии в залив Чезапик, где был набран экипаж и закуплена провизия. Отметим, что среди новых членов команды оказались знаменитые впоследствии Уильям Дампир и Эмброз Коули, оставившие записки об этом плавании. В апреле корабль Кука отправился в плавание. В Атлантике он перехватил голландское торговое судно. Команде Кука понравились его осадка, крепость, и пираты перебрались на него, прихватив ценный груз (шестьдесят черных невольниц) и оставив голландцу в обмен свое судно. Теперь корабль, на котором поплыл Келли, стал называться «Бечелос Делайт» («Услада холостяка»). Пираты пошли в Тихий океан, но, пройдя мыс Горн, попали в ужасный шторм. После тяжелых испытаний в южных широтах, они наконец выбрались к чилийскому побережью. Здесь они повстречались с другими пиратскими судами, и солидная англо-франко-голландская компания продолжила совместную охоту за испанскими галионами. Никаких особых успехов не было достигнуто, экипажи рассорились, и сообщество развалилось. Келли оказался в группе под командованием Эдварда Дэвиса (Кук к этому времени умер), которая ушла обратно в Карибское море. Здесь Келли направился на Ямайку и принял амнистию Вильгельма I, став приватиром. Однако официальный статус ему вскоре надоел, и он вернулся к пиратству. Захватив шлюп «Даймонд» («Бриллиант»), Келли, уже в качестве капитана, направился в Индийский океан, где и пропал за несколько лет. Предполагают, что он провел немало времени на острове Мадагаскар, а возможно, и находился в плену. Кончилось тем, что Келли, под именем Маршалла, с экипажем известного Роберта Каллифорда пришел на остров Сен-Мари. Здесь он встретился с капитаном Киддом и вернулся с ним в Вест-Индию, но уже под именем Джеймса Гиллиама. Но Келли не остался в Америке, а, возвратившись в Англию, поселился в Лондоне со своей семьей. Он умер как респектабельный господин, окруженный любовью и уважением.

Какими бы причинами ни руководствовались авторы прозвищ, все прозвища несли определенную психологическую нагрузку, придавая пиратской жизни загадочность, необычность. Порой эти клички превращались в своеобразные визитные карточки, от которых потенциальные жертвы их владельцев содрогались от страха.

Белый флаг чистоты и свободы с надписью «За Бога и свободу» впервые взвился над французским кораблем «Виктуар» («Победа»). Произошло это в начале 90-х годов XVII в. во время Войны Франции против Аугсбургской лиги. В сражении с английским приватирским судном «Винчестер» в районе Мартиники «Виктуар» одержал верх.

За победу была заплачена высокая цена — погибли почти все офицеры и около половины экипажа. Остался в живых лишь один офицер-дворянин из Прованса лейтенант Миссон. Со своим приятелем, молодым итальянским монахом-расстригой Караччиоли, он обратился к матросам с предложением стать пиратами. Но это будет не простой грабеж, говорил бунтовщик, интеллектуал Миссон, мы понесем по миру свет идей равенства, людского братства и избавим человечество от власти золота. Ему вторил Караччиоли: «Мы не пираты. Мы, свободные люди, боремся за право человека жить по законам Бога и природы. У нас нет ничего общего с пиратами, кроме того, что мы ищем счастья на море». Ошеломленные матросы согласились. Пиратский корабль направился в освободительный вояж. На судах, которые разбойники захватывали по пути, не могли прийти в себя от изумления. Пираты не «грабили», а лишь забирали необходимые им снаряжение и продовольствие. Золото, найденное на захваченных судах, шло в казну будущего государства. Серьезно пострадало лишь голландское судно с грузом рабов — невольников из Африки. Все захваченные ценности были разделены поровну, освобожденных негров объявили свободными, переодели в платье убитых голландцев и доставили на родину. Всех недовольных странными порядками пираты отпускали восвояси. Долго странствовал корабль свободы в Атлантике и Индийском океане, пока в 1694 году не вошел в безлюдную пустынную бухту Диего-Суарес, расположенную На северо-восточной оконечности острова Мадагаскар. На скалистых берегах залива пираты построили селение и объявили о новоявленной республике справедливости Либерталии (Стране свободы). Мир равных людей, расовое равенство, справедливое устройство общества, в котором «сильный не будет забивать слабого» — такими «разумными законами» руководствовались его творцы. Свободный город отправлял свои корабли в океан и приглашал всех пиратов идти в царство справедливости. Призывы из Либерталии не оставались без ответа. Так, экипаж пирата Кидда бросил своего капитана и отправился на Мадагаскар. Одним из лидеров нового государства стал карибский пират Томас Тью, прибывший в город Свободы со своим кораблем.

Жители Либерталии именовали себя либеры. Была отменена частная собственность. Город имел общую казну, пополняемую за счет пиратства. Отсюда черпались средства, необходимые для освоения окружающей местности, городского строительства и обеспечения нетрудоспособных. Деньги не имели хождения. В соответствии с легендой, гражданство Либерталии предоставлялось вне зависимости от национальной и расовой принадлежности. Здесь жили в равных условиях и англичане, и голландцы, и французы, и африканцы, и арабы. Были запрещены азартные игры, пьянство, ругань и драки. Управлял городом Совет старейшин, переизбираемый раз в три года. Во главе государства был поставлен Хранитель — Миссон, государственным секретарем выбрали Караччиоли, а великим адмиралом, командующим военно-морскими силами Республики, — Тью. «Флибустьерская республика равенства» постепенно закреплялась на острове. Было отбито нападение португальской эскадры, материальное благосостояние города росло за счет удачных грабежей и успешной колонизации окрестностей. Однако прекрасной мечте пришел конец, когда флот Либерталии во главе с Миссоном отправился в очередной рейд. Воинственные местные племена внезапно напали на город, разграбили его, захватили казну и перерезали всех жителей, оставив на месте коммуны дымящиеся развалины. Лишь горстка либеров сумела улизнуть и, уплыв на маленьком боте, добралась до эскадры и рассказала о катастрофе. Миссон и Тью (Караччиоли погиб при нападении на Либерталию) отправились в Америку, чтобы все начать сызнова. Но по дороге их корабли разлучились. Шлюп Миссона разбился у мыса Доброй Надежды, и вся команда утонула. Тью плавал еще несколько лет и был известной фигурой в мире пиратского бизнеса. О том, как закончилась его жизнь, доподлинно мы не знаем — по одной версии, он погиб у берегов Аравии в бою с кораблем Великого Могола, по другой — был повешен англичанами.

Историю об утопической пиратской республике Либерталии поведал нам загадочный капитан Джонсон. Неизвестно, что легло в основу легенды о пиратском государстве, — талантливая мистификация, навеянная социальными проблемами и надеждами на обновление человеческой цивилизации, или реальные события, приведшие к созданию общества, казалось, воплотившего идеалы справедливости и равенства. Так или иначе, но принципы пиратства, представления морских разбойников о социальном идеале вполне могли обернуться попыткой создать подобное «общество гармонии».

Морскими путями пролегала дорога из общества неравенства и частной собственности — «преступного общества» — к обществу преступников, врагов правящих добропорядочными людьми законов. Несправедливость современной цивилизации толкала тысячи искателей приключений на поиски «правды». Разбойное пиратство под черным флагом устрашения превратилось в жуткое пугало для всего мира. Но стал ли белый флаг разбойников-мстителей предостережением для мира частной собственности?

1. Анстис

— застрелен командой в своей каюте (1723), его бригантина приведена на остров Кюросао.

Мир морских разбойников составляли головорезы самых различных мастей. Были среди них храбрые вояки, ловкие мошенники, лихие гуляки, отъявленные пропойцы, способные на самые разнузданные неистовства. Иные из пиратских деяний ошеломляют дикой лютостью и беспощадной жестокостью, беспримерной наглостью и изощренным коварством. Словно призраки преисподней, питаемые мошью темных сил зла, поднялись они из мрака ада и на залитых солнцем морских просторах, среди мирной гармонии райских островов, творили свои бесчинства. Одного упоминания имен этих чудовищ хватало, чтобы едва живые от страха пленники с готовностью расстались с любыми ценностями, — только бы спасти свою жизнь, только бы никогда больше не повстречать этих головорезов, сеявших смерть и мучения.

« — По порядку, не все сразу, — засмеялся доктор Ливси. — Надеюсь, вы слышали об этом Флинте? — Слыхал ли я о Флинте?! — воскликнул сквайр. — Вы спрашиваете, слыхал ли я о Флинте? Это был самый кровожадный пират из всех, какие когда-либо плавали по морю. Черная Борода перед Флинтом младенец. Испанцы так боялись его, что, признаюсь вам, сэр, я порой гордился, что он англичанин…»

Вы, конечно, узнали героев романа «Остров сокровищ». Изумительная фантазия Роберта Льюиса Стивенсона заворожила многие поколения читателей и отправила их на быстрой «Эспаньоле» через Атлантику на поиски чудесного клала, закопанного легендарным капитаном Флинтом на пиратском острове. Но если сам Флинт был персонажем, явившимся на свет благодаря авторскому вымыслу, то жутковатый «младенец» Черная Борода, упоминаемый сквайром Трелони, — реальное историческое лицо.

В официальной корреспонденции его именуют Тэтч (Thatch), но общепризнанным стал пущенный в обиход таинственным капитаном Джонсоном другой вариант его имени — Тич (Teach). Всего лишь около двух лет этот кровожадный пират плавал в водах Атлантики, но зловещая слава о его «подвигах» успела докатиться от побережья Виргинии до Тринидада. Предположительно, Эдуард Тич родился в Бристоле в 1680 году — впрочем, согласно другой версии, местом рождения его был остров Ямайка, и семья будущего пирата была очень почтенной и уважаемой. Настоящая фамилия его была Драммонд. Во время Войны за испанское наследство он плавал на каперских судах в Вест-Индии. После окончания военных действий официальное каперство было запрещено, и Тич стал пиратом. В 1716 году в компании с Бенджаменом Хорниголдом он начал плавать вдоль Атлантического побережья Северной Америки, командуя небольшим шлюпом. В 1718 году около острова Мартиника Тич захватил крупное торговое французское судно и, переоснастив его в 40-пушечный военный корабль, взял на себя командование, назвав судно «Месть королевы Анны» (как воспоминание о прекрасных днях разбоя в ее царствование). Когда Хорниголд принял амнистию, Тич, возглавляя эскадру из трех кораблей, продолжил пиратство. Одной из наиболее известных его акций стало дело в Чарлстоне (Южная Каролина). Неожиданно войдя на рейд, Тич захватил в гавани восемь кораблей с ценными грузами и богатыми пассажирами. В ультимативной форме он потребовал выкуп за людей и… лекарства, так как на его судах было много больных. Если же требование не будет удовлетворено, пригрозил Черная Борода, то он казнит пленников и пришлет губернатору их головы. Пока представитель захваченных пленных вел переговоры в муниципалитете, Тич отправил капитана одного из своих судов, Ричардса, и его команду в город. Бандиты нагло расхаживали по Чарлстону и терроризировали местных жителей. Власти покорились и отдали выкуп и медикаменты — лишь бы скорее избавиться от присутствия незваных гостей. Пираты отправились дальше на север. В июне 1718 года суда вошли в залив Тонсейл (Северная Каролина), где «Месть королевы Анны», попав на мель, потерпела крушение. Тич со своими людьми спасся на других кораблях. Затем между командами произошла ссора, и пираты разделились. Что послужило причиной конфликта — неясно. Возможно, Тич приказал вытащить оба судна на пустынный берег для килевания, а сам, с двадцатью — тридцатью головорезами удрал на баркасе, прихватив всю добычу, — это было бы вполне в его духе. А может быть, он просто высадил часть команды на берег и ушел в открытое море. Так или иначе, через некоторое время Черная Борода заявился к губернатору Северной Каролины и, приняв объявленную амнистию… отправился грабить дальше.

Этот субъект был большим оригиналом во всем — от неординарной внешности до непредсказуемых поступков.

«Физиономию капитана Тича, именовавшею себя Черной Бородой, сплошь покрывала густая растительность, сразу приковывавшая взгляды, — пишет капитан Джонсон. — Эта борода ужасала Америку… Она была черного цвета, и хозяин довел ее до таких чудовищных, размеров, что казалось, будто волосы растут прямо из глаз. Тич имел обыкновение заплетать ее в маленькие косички с ленточками и закидывать их за уши. Во время сражения он вешал на каждое плечо широкую перевязь с тремя парами пистолетов в кобурах и втыкал под шляпу запальные фитили, так что они свисали, едва не касаясь щек. Его глаза от природы были лютыми и дикими. Невозможно представить себе фигуру более жуткую, чем этот беснующийся человек, сравнимый разве что с фурией из ада».

Грубый, свирепый и безрассудно отважный человек, Тич обладал неожиданным чувством юмора весьма мрачного оттенка. Вот каким было его любимое развлечение во время попоек. Как-то раз, пьянствуя с приятелями в своей каюте, он внезапно достал два пистолета, взвел курки и, скрестив руки, сунул их под стол. Лишь один собутыльник догадался, что сейчас произойдет, и стремглав вылетел из каюты; двое оставшихся ничего не поняли или были настолько пьяны, что не могли передвигаться. Черная Борода задул свечу и принялся палить в темноте. К счастью, первый пистолет дал осечку, но пуля из второго попала одному из пиратов, Израэлю Хендсу, в колено и сделала его инвалидом. Впоследствии Тич похвалялся, что просто решил выяснить, насколько «счастье» сопутствует его приятелям.

Этот дикий человек вел судовой журнал, до сих пор, к сожалению, не обнаруженный. Известно лишь два фрагмента. Вот они: «…1718 Ром кончился. Братство абсолютно трезво. Какая-то дьявольская смута царит у нас. Мерзавцы что-то замышляют. Много болтают о том, чтобы разойтись». Записи возобновились спустя некоторое время — когда Тич встретил в море торговое судно. «Я его захватил. На борту нашлось множество ликеров. Я чертовски разогрел братство, и все теперь в порядке».

Впрочем, куражился Тич недолго. В середине ноября 1718 года карательная экспедиция из двух военных шлюпов под командованием лейтенанта Роберта Мэйнарда обнаружила его корабль в бухте Окракок (Северная Каролина). Невзирая на численное превосходство военных, Тич сдаваться не собирался. Прикрытый мелями залива, он спокойно стоял на якоре в ожидании, когда шлюпы отыщут фарватер на мелководье и приблизятся на пушечный выстрел. Наконец он счел свое положение выигрышным и пошел в атаку. Расстреляв первый, меньший, шлюп, он направился к кораблю Мэйнарда, чтобы решить дело в абордажной схватке. Забросав палубу шлюпа фанатами и бутылками с горючим веществом, пираты во главе с Тичем ворвались на борт. Разгорелась отчаянная схватка. Тич и Мэйнард выстрелили друг в друга, пирата ранило. Оба выхватили сабли и бились до тех пор, пока удачный выпад Тича не обезоружил лейтенанта. Черная Борода уже готовился нанести смертельный удар противнику, но один из моряков поразил его в шею. Но Тич продолжал сражаться, и только выстрел из пистолета в упор свалил его мертвым на палубу. На теле пиратского главаря насчитали двадцать пять ран. Голова Тича была повешена под бушпритом, а затем выставлена на площади Виргинии.

«Капитан Эдвард Лов родился в части Лондонской, которая называется Вестминстером; он рано принялся за ремесло мошенническое: отнимал у других ребят, что у них было, а ему нравилось. Это было дело его, а когда не давали, то он их бил. Когда он стал возрастать, тогда познакомился со всеми парнишками, которые чистят башмаки на разводной площади; он их обучал обманывать людей, а кто с ним не соглашался, тот должен был с ним драться. Вот его первая школа[102]»

Остров Эльба. Весна 1504 г. — Арудж

Какая опасность может угрожать двум мощным военным галерам, принадлежащим самому папе римскому Юлию II ? Паоло Виктор, капитан одной из них, был уверен, что никакой, и жестоко просчитался. Он не придал значения появившемуся на встречном курсе галиоту. Даже если какой-нибудь наглец и появился бы в Тирренском море у острова Эльба, думал капитан, то он не осмелится и близко приблизиться к военному кораблю. Внезапно неизвестный галиот резко развернулся и пристал к носу галеры. На беспечный экипаж обрушился град стрел, крюки абордажных тросов вгрызлись в корпус судна, и по ним с дикими криками быстро карабкались и спрыгивали на палубу люди в чалмах. В яростной смертельной схватке они захватили галеру и выбросили всех сопротивляющихся за борт. Оставшихся на борту пленных корсары быстро раздели и затолкали в трюм, паруса убавили и, взяв свой галиот на буксир, стали поджидать, когда приблизится вторая галера. Рыжебородый предводитель разбойников, Арудж, задумал отчаянное дело. Он приказал своим людям переодеться в европейское платье и расставил их вдоль борта. Спускались сумерки. Вторая галера подошла без опасений, и ее капитан собирался поздравить коллегу с победой. «Причаливайте, у нас пленники», — прокричал Арудж. Несчастные приблизились… Захват галеры прошел еще быстрее, чем первой. Имя Аруджа стало известно всему Средиземноморью.

А вот какая история случилась с англичанами — агентами Московской компании Т. Бэнистером и Дж. Дэкетом, плывшими из Ширвана (Персия) в Астрахань.

«Вследствие постоянных перемен ветра и опасного мелководья Каспийского моря, они носились по морю около 20 дней. 28 мая они стояли на якоре в мелких водах; несколько русских казаков, изгнанных, поставленных вне закона, узнав, что наши находятся поблизости и везут с собою большие богатства, подошли к ним на нескольких лодках, прикидываясь друзьями, взошли на корабль, но тотчас же схватились за топоры и на решетках, закрывающих люки, истребили несколько человек из русских, находившихся на корабле. Увидев это, г. Дэкет, Лайонелль Плэмтри, Уилльям Смите, шкипер, человек большой храбрости, и Амос Райалль… выказали такую отвагу, что очистили люковые решетки, перебили 14 казаков, столкнули и переранили еще 30 человек из нападавших, которых было по меньшей мере 150 человек, вооруженных мушкетами и другим оружием, пригодным для такого злого дела.

Тем не менее г. Дэкет и остальные англичане получили от неприятеля ранения и ушибы и были так теснимы превосходным по силе врагом, что им, наконец, пришлось войти в переговоры с казаками и сдать им корабль, заставив их перед тем поклясться на кресте, что англичанам не будет причинено еще какого-нибудь вреда.

Так корабль был взят, а все англичане тяжело ранены; казаки немедленно спустили их с корабля, дав им корабельный бот и два или три персидских щита, на которые положили конского и свиного мяса, не дав им никаких других съестных припасов и не оказав никакой помощи».

Остров Эспаньола. Мыс Тибурон. 1662г. — Пьер Легран

Северное побережье Эквадора. Зима 1579 г. — Френсис Дрейк

Рио-де-Жанейро. 1711г. — Рене Дюге-Труен

Триест. 1703г. —Клод де Форбен

Гранада. 1670г. —Джон Девис

Азорские острова. 1522 г. — Жан Флери

Остров Джерба. 1551 г. —Дратуг-раис

Морской разбой представлял собой универсальное явление, оставившее след во всех уголках земного шара. Какими бы путями разбойный мир ни вмешивался в жизнь общества, свое место в истории он завоевал. В орбиту его влияния попадали тысячи и тысячи людей. Они были разных национальностей, исповедовали различные религии, происходили из семей различного состояния и общественного положения и отнюдь не были равны по своим способностям.

В этой главе мы встретимся с людьми, жизненный путь которых изобиловал неожиданными поворотами. Судьба превращала страшных разбойников в государственных деятелей, великий адмирал мог стать организатором крупнейшего захвата торгового флота; ничем не примечательный буканьер — выдающимся географом и путешественником, а разбойник Карибского моря — королевским губернатором. Герои этой главы — французские аристократы граф де Турвиль и шевалье де Граммон, англичане сэр Генри Морган и Уильям Лампир.

Жизнь вице-адмирала графа де Турвиля представляет собой одну из славных страниц военно-морской истории Франции, и не одно поколение французских моряков гордится ею. Шевалье де Граммон — второе действующее лицо нашего рассказа — был видным человеком на Тортуге, долгие годы он блистал на пиратском небосводе и восхищал флибустьерскую братию рискованными и отважными разбойничьими операциями невероятной дерзости.

Уместно ли ставить рядом этих людей? Де Турвиль — осторожный и мудрый флотоводец, любимец короля Людовика XIV, всю свою жизнь с честью прослуживший во славу своей страны и своего короля и умерший в почете и уважении… и авантюрист де Граммон.

Однако отметим: великий де Турвиль, прославившийся на заре своей карьеры подвигами, совершенными в борьбе против корсаров Магриба, закончил карьеру проведением крупнейшей военной операции по захвату богатейшего торгового флота, а де Граммон, начавший свой морской путь офицером королевского флота, прошел через корсарство и флибустьерство, чтобы занять официальный пост представителя французской администрации в Вест-Индских владениях.

Сохранилось несколько гравюр и портретов с изображением великого флотоводца. На нас смотрит сильный и красивый человек с тонкими чертами лица, величественной осанкой, благородными и изящными манерами. Искусный тактик морского боя, методичный и строгий организатор, дисциплинированный исполнительный подчиненный — таким остался в истории флота вице-адмирал Анн Илларион де Котантен, граф де Турвиль.

Господин де Турвиль родился в Париже в 1642 году и принадлежал к древнему аристократическому роду. Его служение военно-морскому делу было предрешено с раннего детства, когда пятилетнего мальчика приняли «несовершеннолетним рыцарем» в Мальтийский орден. Суровая школа воспитания христианских воинов-моряков превратила его в храброго, дисциплинированного и эрудированного офицера. Уже в начале своей карьеры де Турвиль совершил такие подвиги, что его имя обросло на Средиземноморье легендами.

В то время шла ожесточенная война против североафриканских корсаров. Они рыскали по всему морю и грабили встречающиеся суда, невзирая на их национальную принадлежность. В 1661 году три французских военных судна встретились в Греческом Архипелаге с тремя тунисскими корсарами. Разгорелся бой, в самом начале которого пушечное ядро сразило командира одного из французских судов. Его помощник — молодой кавалер де Турвиль — вступил на капитанское место. Женственно-красивая внешность, изящный облик молодого человека, бледность, маленькие руки и вьющиеся длинные волосы, казалось, место этого скромного юноши — в чертогах дамского будуара, а не здесь, в пылу сражения, где льется кровь, гремят выстрелы, звенят абордажные сабли и в воздух летят страшные проклятия. Но не тут-то было. Юноша, словно вобрав в себя всю мощь ожесточенной схватки, с удивительным напором повел своих людей в бой. Внезапно ему доложили, что судно получило пробоину, — нет никакой возможности справиться с течью, и через несколько минут корабль пойдет ко дну, а экипажу придется сдаваться мусульманам. И де Турвиль свершает невероятное: «…Не теряя ни минуты, забрасывает абордажные дреки, затем перебегает со своим экипажем на неприятельское судно, одновременно сто пятьдесят турок устремляются для грабежа на французское судно; последнее тотчас же идет ко дну и увлекает всех за собой». Но в распоряжении у Турвиля лишь восемьдесят человек, корсаров же много больше. На каждом клочке палубы закипела схватка, и постепенно победа начала переходить на сторону мусульман. В этой ситуации Турвиль вновь нашел неожиданный выход — он дал сигнал своим матросам освободить христиан-невольников, гребцов на галере. Около пятидесяти человек выбрались на палубу и внесли решающий перевес в схватку — через полчаса корсары сдались.

В следующем году кавалер прославился новыми подвигами. Так, встретив в бою алжирского корсара с экипажем, по численности превосходившим французский, молодой командир искусным маневром одержал верх. Разбойники, уверенные в победе, с безрассудством бросились на абордаж, но, подойдя вплотную к судну, попали под убийственный залп всех кормовых пушек. Несмотря на большие потери, около ста человек все же влезли на корабль. Тогда де Турвиль приказал обрубить концы дреков и с помощью опорных шестов быстро отвел свой корабль в сторону. Всех врагов, оказавшихся на судне, изрубили или бросили в трюм. Противник, однако, опять оказался рядом — и де Турвиль повторил маневр, не вызвав у алжирцев и тени подозрения в том, что им готовится ловушка. Вновь был достигнут полный успех, и теперь уже сами французы абордируют корсарское судно и захватывают его.

Через несколько дней после этого успеха корабль де Турвиля, в сопровождении двух судов, встретился с четырьмя противниками. Недолго думая, неустрашимый кавалер пошел в бой. Против него было два судна, на которые француз обрушил страшный залп крупной картечи. Одна из галер получила тяжелые повреждения и вышла из боя, чтобы справиться с пробоинами; экипаж второй претерпел столь серьезный численный урон и был так подавлен и ошеломлен дерзким натиском, что не мог оказать долгого сопротивления. Это судно было взято на абордаж, а затем де Турвиль бросился в погоню за поврежденной галерой. Она не смогла далеко уйти, была настигнута в считанное число минут, захвачена и потоплена. Расправившись со своими противниками, кавалер двинулся на помощь другим кораблям. Там дела у французов складывались плохо, и оба судна были на грани захвата, но появление фрегата де Турвиля заставило алжирцев бросить почти уже захваченные трофеи и поспешно убраться восвояси.

Это было только начало блистательной карьеры. Впереди де Турвиля ждала насыщенная событиями жизнь офицера военно-морского флота — экспедиция на Крит, сражения с голландскими флотами у берегов Сицилии и в Ла-Манше, бомбардировки разбойничьих гнезд, затаившихся в Алжире и Триполи, крейсерства в Средиземном, Эгейском, Адриатическом морях, плавания в Атлантике. Прославленный герой борьбы против морских разбойников Северной Африки, де Турвиль пользовался личным доверием короля и был назначен командовать флотом Франции в войне против Аугсбургской коалиции. Искусный мастер маневра, блестящий тактик, он в 1690 году разгромил соединенный англо-голландский флот у мыса Бичи-Хед. В следующем, 1691 году де Турвиль провел знаменитую «кампанию открытого моря»; уведя за своей эскадрой в Атлантический океан весь неприятельский флот, он затеял с ним самую настоящую игру в прятки и, постоянно выигрывая ветер у противника, протаскал его за собой почти два месяца. Этим он отвлек англо-голландский флот от защиты транспортных коммуникаций, лихо разграбленных французскими корсарами. Но в 1692 году произошел убийственный разгром французского флота у Шербура и Ла Уга, которому предшествовала отчаянная атака де Турвилем вдвое превосходивших его сил противника, героический бой в течение суток и драматичное отступление французов, закончившееся полной катастрофой. Но авторитет и слава де Турвиля были столь велики, что и речи не шло о его отставке. Напротив, Людовик XIV, произнеся по поводу трагедии у Ла Уга: «Счастье, что де Турвиль спасся; корабли можно выстроить снова», — произвел де Турвиля в маршалы.

В 1693 году король поручил флотоводцу исполнение своего нового замысла — охоту за огромным торговым флотом неприятеля, известным как Смирнский караван. Прибытия составляющих его ста двадцати торговых судов, нагруженных пряностями, тканями и прочими восточными товарами, с нетерпением ожидали в портах Англии, Голландии и Балтийских. Были приняты меры для обеспечения его безопасного прохода — английская эскадра вице-адмирала сэра Джона Рука, одного из главных участников погрома в Ла Уге, и голландская, под командованием Ван дер Геза, были направлены сопровождать караван, а основные силы флота получили приказ запереть корабли де Турвиля в Бресте. Однако, когда английский флот пришел к Бресту, де Турвиля там уже не было. 27 июня английские командующие, обманутые в своих ожиданиях, повернули обратно, спешным порядком отправив быстрые фрегаты, чтобы предупредить Рука о том, что французский флот ушел из Бреста. Но было уже поздно — в тот же день, сотнями миль южнее, у оконечности мыса Сан-Висенти Смирнский караван уже попал под жернова французского флота.

Де Турвиль покинул Брест за неделю до прихода противника — шпионы Людовика XIV вовремя дали знать о готовящейся блокаде порта, и король приказал де Турвилю идти на соединение с эскадрой Средиземного моря. Скрытно пройдя вдоль португальского побережья, маршал встал на якорь в небольшой бухте Лагуш, выслал дозорные фрегаты и стал поджидать подхода Смирнского каравана. Вечером 26 июня дозорные известили его о появлении в районе мыса Сан-Висенти большого флота. Ночью де Турвиль вышел из гавани и с максимальными предосторожностями двинулся вперед. Он опасался, что навстречу идет основной флот союзников и благоприятствующий последнему юго-западный ветер сделает положение французов безнадежным. Поэтому маршал решил держаться на расстоянии, чтобы уйти в открытое море в случае необходимости. Утром 27 июня стало ясно, что перед ним Смирнский караван, и де Турвиль пошел в атаку, направив вспомогательную эскадру в обход противника.

Когда Рук обнаружил неприятеля, он посчитал, что перед ним эскадра Средиземного моря, и, прикрывая караван, двинулся в атаку. Подойдя ближе, он, к своему ужасу, обнаружил, что имеет дело с флотом де Турвиля. Отступать было уже невозможно. Весь день английские и голландские корабли стойко защищали караван, сражаясь с превосходящими их силами французов. Когда стало ясно, что спасти торговый флот не удастся, военные корабли вышли из боя и оторвались от преследования. Вслед за ними сумело ускользнуть около одной трети торговых судов. Часть кораблей рассыпалась по океану, бросившись в поисках спасения к Кадису, Гибралтару, Малаге и Мадере. Спастись удалось немногим, и в течение последующих дней французские корабли отлавливали в океане и в близлежащих портовых гаванях сбежавших торговцев. Так, Жан Бар, обнаружив в порту Фару шесть вырвавшихся судов, груженных шелком, ворвался на рейд и сжег их; кавалер де Коннэтлоген нашел спрятавшиеся суда в Гибралтаре, потопил и сжег пять английских судов, две барки и захватил девять кораблей. Основная же часть торгового флота была прижата кораблями Турвиля к берегу. Весь день и вся ночь прошли под грохот взрываемых судов и крики, взывающие о помощи. В багровом зареве пожара, охватившего караван, шли на дно богато нагруженные корабли, и в глубины залива погружались несметные сокровища. Итоги Лагушского захвата выглядят впечатляюще — половина судов была потеряна для их хозяев, французы захватили два линейных корабля, двадцать семь грузовых, тридцать два судна было потоплено или сожжено. Обшая стоимость потерянного была равна почти 25 млн франков. Возможно, ни одному самому удачливому морскому разбойнику XVI — XVII вв. не удалось и приблизиться к цифрам такого порядка. Однако, по странному стечению обстоятельств, эту убийственную для торговли операцию провел один из величайших деятелей военно-морской истории, маршал и вице-адмирал де Турвиль. Но, может быть, подобные лавры не слишком украсили героя Бич-Хида. Так или иначе, но, начав свою карьеру как защитник торговли и гроза алжирских корсаров, де Турвиль закончил ее Лагушским захватом, действуя как верный исполнитель замыслов своего короля, объявившего войну морской торговле. Еще несколько лет де Турвиль продолжал служить своей стране, но в крупных военных операциях участия уже не принимал. Он умер через несколько лет, в 1701 году, в Париже.

История не донесла до нас ни полного имени, ни подробного описания внешности, ни портрета этого незаурядного человека. Загорелый, хорошо сложенный брюнет с живыми глазами, любезный, предупредительный, черты лица — вульгарно-простоваты, неряшлив в одежде, безбожник, любитель вина и женщин, в общем — самый земной человек. Его жизнь отмечена печатью какой-то роковой обреченности и окутана завесой необъяснимой тайны.

Согласно легенде де Граммон родился в Париже, в семье офицера королевской гвардии, в последние годы царствования короля Людовика ХIII. Его отец рано умер, а мать вышла замуж во второй раз. Неизвестно, как бы сложилась судьба молодого человека, не ухаживай за его хорошенькой сестрой некий гвардейский офицер, часто появлявшийся в доме де Граммонов. Юный гасконец де Граммон с ревнивостью подростка наблюдал за романом сестры, и в один прекрасный день попытался выставить влюбленного. В этот день никого не было дома, и когда поклонник явился, подросток отказался впустить его и посоветовал приходить пореже. В этот момент вошли мать с сестрой и, назвав де Граммона ребенком, хотели отослать его и предложить офицеру войти. Разразился скандал, юноша был в совершенной ярости, офицер неистовствовал от возмущения. На следующий день он встретил де Граммона; слово за слово, и офицер назвал его «сосунком». «Будь я постарше, то моя шпага показала бы, кто есть кто», — ответствовал подросток, и дело закончилось дуэлью, на которой «мальчишка де Граммон» нанес смертельную рану своему противнику. Далее последовало совершенно необъяснимое продолжение — умирающий успел оставить завещание, в соответствии с которым оставлял часть своего состояния де Граммону.

Дело о дуэли удалось замять, но молодого бретера отправили в школу юнг. Вскоре он стал кадетом Королевского морского училища. Что происходило с шевалье в последующие несколько лет, неизвестно. Его имя всплывает на страницах истории в период франко-испано-голландской войны (1674 — 1678) в связи с французской кампанией на Антильских островах. В качестве корсара он снарядил небольшое судно и захватил у острова Мартиника голландскую торговую флотилию. Доля счастливчика составила 1/5 захваченного — 78 тыс. ливров. Дальнейшее выглядит как роман — отделить правду от вымысла невозможно. Шевалье пришел на Сан-Доминго, прокутил все деньги за несколько дней, совершенно не заботясь о том, что на его долю приходится лишь 1/5 захваченного, бросил последнюю пригоршню золота на кон в кости и… выиграл такие деньги, что смог купить 52-пушечное судно. Тут-то началась одиссея де Граммона, от которой содрогнулись испанские города.

1678 — 1679 годы. Де Граммон принял участие в кампании против Кюросао. После крушения эскадры у островов Авес он остается здесь для ремонта и килевания французских судов. Когда запас припасов иссяк, шевалье решил наведаться за ними в Маракайбо. Фортом де Ла Барра в горловине залива он овладел без труда — испанский комендант сдался с гарнизоном без боя и убрался, заключив договор с флибустьерами. Де Граммон вошел в город и выяснил, что жители перебрались в Гибралтар. Тогда он устремился в лагуну и перехватил несколько небольших судов, продемонстрировав, что обладает флотоводческими способностями. 12-пушечный испанский фрегат стоял на якоре недалеко от берега. Де Граммон направил стрелков с приказом забраться на деревья и начать обстреливать судно, в то время как сам с остальным экипажем предпринял абордаж на шлюпках. План удался, фрегат был захвачен, а де Граммон углубился в глубь континента и захватил город Торилья.

Он был еще корсаром, когда в 1680 году пришли известия о мире с Испанией. Но де Граммон уже не мог остановиться: со 180 флибустьерами он направился на свой страх и риск к побережью Куманы. В начале июня встал на якорь к северо-западу от города. Раздобыв у туземцев пироги, он ночью на веслах подкрался к одному из крепостных фортов, высадился на берег и обезоружил часовых. Правда, последнее было проделано недостаточно ловко, и один из испанцев успел выстрелить. Тревожный звон колокола поднял на ноги всю округу, но и де Граммон действовал молниеносно. Он занял один из фортов, второй сдался на милость победителя. Комендант крепости успел, правда, принять меры к обороне. Через день к испанцам подошли подкрепления, и де Граммону пришлось думать только о том, как бы побыстрее унести ноги. В бою он был тяжело ранен в шею, чудом вылечился, но оказался совершенно без средств. На обратном пути корабли флибустьеров попали в страшный шторм, а 52-пушечный корабль де Граммона выбросило на берег. Лишь почетный титул, полученный от флибустьеров, был наградой за Куману — «Генерал Граммон».

1682 год. В этом году под Веракрусом состоялась одна из самых блистательных флибустьерских операций. Два других знаменитых разбойника — Ван Дорн и Лоран де Грааф командовали вместе с де Граммоном. Город, расположенный в заливе Кампече на мексиканском побережье, служил перевалочным пунктом при транспортировке товаров из Нового Света в Европу. Подступиться к нему было невероятно трудно. Гарнизон крепости насчитывал 3 тыс. человек, а цитадель с 600 солдатами и 60 пушками, расположенная на небольшом островке, закрывала вход в гавань. Кроме того, к Веракрусу могли быть быстро стянуты подкрепления из соседних областей Новой Испании. Однако де Граммон разработал изящный план действий. Он располагал информацией, что в Веракрус из Каракаса идут два судна с грузом какао. Флибустьер решил воспользоваться подходящим случаем. Из пиратской флотилии были выбраны два наиболее крупных судна, которые при свете дня открыто подошли к городу под испанскими флагами. Приход ожидаемых кораблей, их внешний вид соответствовали известиям, полученным губернатором, и он не внял предостережениям тех, кто заподозрил что-то неладное: действительно, корабли не подходили к берегу, несмотря на попутный ветер, и оставались в отдалении…

К полуночи из глубины залива в гавань, где стояли два корабля, вошли остальные пиратские суда. Флибустьеры высадились к западу от города и на рассвете подошли к воротам, перерезали часовых, захватили крепость и дом губернатора. Когда утром жители проснулись, город был уже в руках разбойников. Они грабили город весь день, получили выкуп с людей, запертых в церкви, и плату за город, которые спешным порядком собрал епископ Веракруса. Эти деньги прибыли незадолго до подхода вооруженных отрядов вице-короля Новой Испании, и все, казалось, обстояло благополучно, как вдруг с колокольни большой церкви дозорные разглядели в море мачты кораблей. Это был испанский флот. Разбойники попали в ловушку, но не растерялись. Они быстро провели погрузку награбленного, забыв, правда, в суматохе взять продовольствие, прихватили часть пленных, так как посчитали, что получили еще не весь выкуп, сели в шлюпки, добрались до своих кораблей и приготовились к бою. Но он не состоялся — то ли испанские корабли были плохо вооружены и не рискнули вступать в сражение, то ли их командование посчитало, что флибустьеров слишком много, — и перегруженные пиратские корабли медленно ушли в море.

1685 год. Залив Кампече вновь стал свидетелем экспедиции де Граммона, на этот раз против города Кампече. О любопытных обстоятельствах, предшествовавших захвату этого города, и событиях, произошедших в нем, мы уже рассказывали ранее. Теперь изложим обстоятельства захвата Кампече. В июле корабли флибустьеров встали на якорь к югу от города и на лодках подошли к берегу. Высадившись, они построились в правильный походный порядок и под барабанный бой чинно пошли по дороге на штурм. Опрокинув на подступах к городу испанский отряд, флибустьеры на плечах отступающих вошли в Кампече. Некоторое время в городе продолжались уличные бои, но они были непродолжительны — де Граммон разбросал своих стрелков на крышах домов, и они перебили артиллерийскую прислугу, превратив пушки испанцев в бесполезные груды металла. Через три дня в руках пиратов оказалась городская цитадель, покинутая защитниками. Де Граммон провел в городе почти два месяца, отряды его людей рассыпались по окрестностям, но, кроме обильных запасов продовольствия и спиртного, флибустьерам досталось немного. Дело в том, что главная ценность Кампече — огромные склады, забитые кампешевым деревом, — не представляла для разбойников никакого интереса. Тем временем к Кампече подошел губернатор провинции Мерида с войсками. В результате одной из стычек в его руки попали два флибустьера. Де Граммон предложил обменять их на нескольких знатных испанцев, пригрозив в случае отказа изрубить всех пленных в куски и сжечь город дотла. На это последовал неожиданный надменно-грубый ответ губернатора: «…Испания достаточно богата сокровищами и людьми, чтобы отстроить и заселить Кампече заново». Получив подобное послание, разъяренный де Граммон устроил показательную казнь нескольких испанцев и сжег часть города, после чего отпраздновал именины Людовика XIV и отбыл на Тортугу.

Несколько позже он был назначен королевским наместником в южной части Сан-Доминго, но недолго пребывал на этом посту. В октябре 1686 года он спешным порядком погрузился на корабль и с отрядом флибустьеров уплыл с Тортуги. Причины и цель назначения столь спешно организованной экспедиции остались неизвестны, так же, как и судьба всех ее участников, так как больше о ле Граммоне и его людях никто ничего не слышал.

« — …Вам известно место, где можно собрать выкуп, и в то же время вы отказываетесь назвать его мне. А не кажется ли вам, что с горящими фитилями между пальцами вы станете более разговорчивым?

Дон Франциска чуть побледнел, но все же снова покачан головой:

— Так делали Морган, Олоне и другие пираты, но так не может поступить капитан Блад. Если бы я не знал этого, то не сделал бы вам такого предложения… О вас известно, что вы воюете как джентльмен…»

Страшно представить участь губернатора дона Франциске, одного из персонажей «Одиссеи капитана Блада», если бы он имел дело не с великодушным и благородным героем романа Саббатини, а с настоящим пиратом, упомянутым Морганом.

Генри Морган — это наиболее одиозная и зловещая фигура среди берегового братства Карибского моря. Его детство и юность окутаны тайной. Сегодня трудно сказать, как старший сын зажиточного уэлльского фермера, родившийся в захолустной провинции Английского королевства в 1635 году, был закинут в Вест-Индию. По версии, идущей от самого пирата (который, правда, утверждал, что он — сын дворянина), его в раннем детстве похитили в Бристоле какие-то уголовники и продали в рабство хозяину корабля, уходящему на остров Барбадос. По другим сведениям, он попал на остров, нанявшись юнгой на судно, отправляющееся в Карибскую Америку, и, чтобы заплатить за переезд через Атлантику, вынужден был завербоваться на сахарную плантацию. Через несколько лет он перебрался на остров Ямайка, недавно ставший английским владением, и примкнул к пиратам. Эксквемелин, рассказывая о юности Моргана, сообщает, что «здесь он познал их (пиратов. — Д. К. ) образ жизни, сколотив вместе с товарищами за три или четыре похода небольшой капитал. Часть денег они выиграли в кости, часть получили от пиратской выручки. На эти деньги друзья сообща купили корабль. Морган стал капитаном и отправился к берегам материка, желая кое-чем поживиться у берегов Кампече. Там он захватил много судов».

В 1664 году молодой флибустьер узнал, что его дядя, полковник Эдуард Морган, назначен губернатором Ямайки. Правда, вскоре при штурме голландской крепости полковник погиб, но успел оказать протекцию племяннику. Несколько лет Генри Морган командовал приватирским судном и приобрел известность. В 1665 году он участвовал в рейде Морриса и Джекмэна от залива Кампече вдоль Москитового берега, приведшего к взятию Вилья-Эрмосе и Трухильо. Далее флотилия спустилась по реке Сан-Хуан и добралась до озера Никарагуа, где захватила Гранаду, взяв в городе богатую добычу. В январе следующего, 1666 года Морган вышел в море в качестве заместителя вице-адмирала знаменитого голландского флибустьера Эдуарда Мансфельда. Эта примечательная приватирская экспедиция, направленная против голландского Кюросао, закончилась захватом острова Санта-Каталина (совр. Провиденсия). Здесь честолюбивый Мансфельд планировал основать нечто вроде пиратской республики.

Морган был отправлен обратно на Ямайку для набора добровольцев в разбойничью армию нового государства, однако вербовка затянулась. А тем временем в 1667 году испанцы атаковали появившуюся у них под носом пиратскую базу и разрушили ее. Сам Мансфельд погиб при невыясненных обстоятельствах.

На совете берегового братства Моргана выбрали флибустьерским «адмиралом».

Первой серьезной акцией новоиспеченного пиратского главаря стала экспедиция на Кубу в 1668 году.

Губернатор Ямайки сэр Томас Модифорд, весьма обеспокоенный слухами о вероятном нападении испанцев на вверенное ему владение, отдал распоряжение Моргану выяснить детали готовящегося вторжения и добыть «языков». Неизвестно, насколько резонны были опасения губернатора — велика вероятность того, что информация о планах испанского вторжения была делом рук агентов Моргана и специально подбрасывалась из его окружения. Так или иначе, в феврале 1668 года с эскадрой из десять кораблей и располагая 500 буканьерами Генри Морган прошел вдоль южного побережья Кубы и, обогнув мыс Сан-Антонио, направился к Гаване. Убедившись, что испанцы готовы к обороне города, он отказался от атаки; в марте он высадился в бухте Санта-Мария и направился в глубь острова, к городу Пуэрто-дель-Принсипе (совр. Камагуэй). Но один из захваченных пленных испанцев сумел бежать и сообщил о готовящемся нападении — навстречу Моргану вышел испанский отряд, столкнувшийся с пиратами на подступах к городу. Последовал ожесточенный бой: «Пираты, наступавшие с барабанным боем и развевающимися знаменами, перестроились и образовали полумесяц. В этом строю они стремительно атаковали испанцев. Те выставили довольно сильную заградительную линию, но бой продолжался недолго: заметив, что их атака не действует на пиратов и что те беспрерывно ведут стрельбу, испанцы начали отходить, причем первым дал деру их губернатор, который бросился к лесу, стараясь побыстрее скрыться».

Пуэрто-дель-Принсипе был захвачен, но пиратам пришлось довольствоваться весьма скромной добычей — выплаченный жителями выкуп за город составил 1 тыс. быков. Первый рейд Моргана не оправдал надежд, тем более что завершился ссорой и расколом среди флибустьеров — французские бандиты, крайне озлобленные неудачей, покинули сообщество сразу после раздела добычи. Однако Морган вскоре реабилитировал себя перед береговым братством. В компании с капитаном Брейном, Роком Бразильцем и Джозефом Брэдли он добился ошеломляющего успеха в предприятии против одного из самых богатых городов Испанской Америки — Портобело. Летом 1668 года пираты высадились ночью на побережье и, внезапным броском овладев защитными фортами, подступили к городу. Единственной преградой оставалась хорошо укрепленная крепость, в которой собрались все оставшиеся в живых испанские солдаты во главе со старым воином-губернатором де Кастельоном. Яростный штурм не дал результата, и пираты вынуждены были отступить перед раскаленными камнями и ядрами, сыпавшимися на них с крепостных стен, кипятком и смолой, льющимися на их головы. Первая неудача заставила Моргана отказаться от бесплодных попыток захватить крепость с наскока. Однако в руках у него были пленные. «Он приказал доставить знатнейших жителей города и прихватить из церковной сокровищницу серебро; золото и разные драгоценности, а затем отдал распоряжение сколотить лестницы, по которым один за другим могли бы подняться сразу четыре человека. Морган приказал группе монахов и женщин отнести лестницы к крепости и прислонить их к стенам. Он уже грозил губернатору, что заставит монахов штурмовать крепость, но губернатор не пожелал ее сдать… Поэтому Морган и в самом деле заставил монахов, священников и женщин приставить лестницы к стене; он полагал, что губернатор не станет стрелять в своих людей. Однако губернатор щадил их не больше, чем пиратов. Монахи именем Господа и всех святых взмолились, чтобы губернатор сдал крепость и сохранил им жизнь, но никто не внимал их мольбам. Беднягам пришлось поставить лестницы, а затем пираты влезли на них с ручными гранатами и горшками с порохом…» Через несколько часов боя цитадель была захвачена. А потом началось привычное для пиратов ограбление города и поиски золота. «Всех, кто упорствовал и не желал по доброй воле признаваться, тащили на дыбу и терзали, пока он не отдавал Богу душу или не показывал все, что от него требовалось… Пираты не отпускали никого…» Пока флибустьеры бесчинствовали в Портобело, в окрестностях города появились отряды губернатора Панамы дона Аугустина де Бракаманте. Морган потребовал от него выкуп за город в 100 тыс. реалов. Губернатор отказался платить требуемую сумму, но и атаковать крепость, в которой засели разбойники, не решился. Выкуп пришлось заплатить местным жителям. Только после этого Морган с флотилией из девяти кораблей и огромной добычей покинул гавань.

Любопытно, что пиратский вожак отправил губернатору пистолеты в качестве ценных подарков и заверил в том, что через год наведается в столицу Новой Кастилии.

Флибустьер сдержал слово, не выдержав лишь назначенный срок — он вошел в Панаму в январе 1671 года. Но за прошедшие месяцы в жизни Моргана произошло много событий. Одно из них едва не стало последним в карьере флибустьерского главаря.

Шла война с Испанией, и Модифорд поручил Моргану организовать военную экспедицию на Кубу. Ко 2 января 1669 года приватирская флотилия была собрана, и 22-пушечный фрегат — флагманский корабль Моргана «Оксфорд» — в окружении интернационального отряда из пятнадцати флибустьерских судов стоял на якоре в небольшой бухточке острова Ла Вака, ожидая сигнала к выступлению. На борту «Оксфорда» собрался совет капитанов — обсуждался план действий против испанцев. На палубе же развернулась веселая попойка — пьяные головорезы решили открыть салют в честь королей Англии и Франции: загрохотали пушки, защелкали мушкеты, радостный крик сотен глоток заполнил бухту. Что произошло дальше, никто не понял — шальная пуля, горящий факел или случайный фитиль попал в открытую крюйт-камеру — раздался оглушительный взрыв, и огромный корабль разорвало на части. По счастливой случайности, члены капитанского совета не пострадали; плавающего в воде «адмирала» Моргана выловили со шлюпки (у него лишь свело ногу), но десятки пиратов были разорваны на куски или утонули.

Страшное происшествие не остановило пиратского вождя. Через несколько недель после взрыва, когда спасательные работы закончились, а плавающие в воде трупы вытащили на берег, осмотрели и обобрали, адмирал двинулся в путь. На некоторое время он выпал из поля зрения современников, затерявшись где-то между Кубой и Гаити. Но он пропал ненадолго — 1669 год Карибская Америка запомнила навсегда. Новую акцию пиратский главарь осуществил в Венесуэле, куда он пришел по совету Пьера Пикардийца, участника недавнего рейда Олоне в этот район. В марте Морган вошел в лагуну Маракайбо, устроил кровавую бойню в городе, затем захватил и ограбил Гибралтар. Финалом кампании в Маракайбо стал блестяще осуществленный прорыв из блокированного испанцами устья лагуны — Морган вырвался в Венесуэльский залив и убрался восвояси.

Настала очередь выполнить обещание, данное губернатору Панамы. Несмотря на то, что Модифорд встретил Моргана выговором за превышение данных полномочий, предводитель пиратов получил новый патент на действия против испанцев. Ему было поручено верховное командование всеми военными судами Ямайки и предписывалось осуществить меры «для сохранения спокойствия и процветания владений Его Величества в Вест-Индии». Согласно каперской грамоте Морган должен был выйти в море и обезопасить побережье Ямайки от испанского вторжения; ему разрешалось захватывать и топить все вражеские суда, находящиеся в пределах досягаемости, уничтожать склады и запасы военного снаряжения и провианта, высаживать на вражескую территорию столько людей, сколько он посчитает необходимым, и действовать в соответствии с обстановкой. Распоряжения губернатора заканчивались характерным пассажем: «Так как вознаграждения, чтобы подбадривать флот, не будет выплачиваться, то они (участники похода. —Д. К. ) могут захватывать все товары и имущество в течение этой экспедиции и делить между собой по своим законам».

14 августа 1670 года флотилия Моргана вышла из Порт-Ройяла и встала на якорь у острова Ла Вака, назначенного для встречи всех желающих присоединиться к экспедиции, цель которой хранилась в тайне. Узнав о призыве Моргана, к острову потянулись флибустьеры. Не осталась в стороне и Тортуга: «Капитаны пиратских судов изъявили желание выйти в море и взять на борт столько людей, сколько суда могли вместить. Однако не все могли разместиться на кораблях и многие пошли на каноэ вдоль берега», — вспоминал Эксквемелин.

Сбор судов затянулся, к тому же обнаружились проблемы с продовольствием, и вдобавок налетевший шторм повредил несколько кораблей — им был необходим срочный ремонт. Когда флотилия Моргана (36 судов, 1846 человек) вышла в море, уже заканчивалась осень.

Экспедиция Моргана 1670 — 1671 годов в Панаму стала самой крупной пиратско-приватирской акцией, осуществленной в Испанском Мейне. Флотилия Моргана, в соответствии с традициями военных флотов, была разделена на две эскадры — «красного» и «белого» флагов; над флагманом взвился государственный стяг Англии. Лишь одно обстоятельство портило дело — флибустьерский главарь уже 5 месяцев как находился вне закона, так как 8 июля 1670 года в Мадриде был подписан мирный договор между Испанией и Англией и военные действия прекратились. Посланец Модифорда, отправленный предупредить Моргана об этом, не успел вовремя добраться до эскадры — впрочем, возможно, ему было приказано не торопиться, а может быть, пиратский адмирал и сам знал о заключении мира, но решил действовать на свой страх и риск?

Через несколько дней после выхода в море экспедиция добралась до острова Санта-Каталина и при курьезных обстоятельствах захватила крепость — стрельба, которую вели участники «сражения» за остров, представила собой настоящую бутафорию, так как губернатор при появлении флота решил капитулировать, но попросил флибустьеров пострелять для создания видимости крупного сражения. Холостая канонада продолжалась целый день, гарнизон капитулировал, потерь обе стороны не понесли.

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Авангардный отряд Моргана подошел к устью реки Чагрес, с ходу захватил расположенную здесь крепость Сан-Лоренсо, уничтожив 300 солдат испанского гарнизона. Основные силы Моргана, 1400 человек, двинулись на баркасах, шлюпках и пирогах по Чагресу, углубившись в совершенно гиблые места. Чащи непроходимой сельвы, страшные болотные испарения, пронизанные миазмами, бурные пороги, ядовитые змеи, враждебные индейцы с отравленными стрелами, голод, изнуряющая дневная жара и леденящий ночной холод, бесконечные стычки с испанскими засадами — вот что ожидало пиратов на пути к золотой Панаме. Наконец 17 января 1671 года Морган добрался до города. Утром следующего дня последовал победный штурм, а затем произошла ожесточенная уличная схватка. Панама пала. Несколько недель бесчинствовали пираты в горящей столице. Пожар перекидывался от лома к дому, уничтожая складские помещения, церкви, магазины и прочие строения; на улицах правил бал сам Сатана. Безобразный дебош, дикие бесчинства, неуемная свирепая жестокость и нечеловеческие истязания людей в обстановке совершенного хаоса и погрома — таким запечатлелось в памяти современников пребывание Моргана в Панаме. Беспорядок дошел до такой степени, что пираты даже упустили из своих рук богатый галион, набитый драгоценностями, церковной утварью, на котором спаслись жены и дети наиболее влиятельных людей Панамы. В феврале флибустьеры вернулись в Сан-Лоренсо, где разделили захваченную добычу. Когда подсчеты были окончены и рядовые участники получили свои доли, оказалось, что сумма каждого составила лишь 200 пиастров. Возмущённые разбойники открыто заявили Моргану об обмане; среди флибустьеров главаря стали называть вором. Столкнувшись с угрозой бунта, «адмирал» пообешал разобраться в происшедшем. В тот же вечер он поднялся на борт флагманского судна, с наступлением темноты поднял якорь и вышел в открытое море. Вслед за ним последовало еще три судна. Через короткое время Морган пришел в Порт-Ройял. Пиратов же, брошенных в Сан-Лоренсо на произвол своим «адмиралом», ожидали различные судьбы. Часть флибустьеров, пришедших с Тортуги, решила рассчитаться с вероломным «адмиралом» и бросилась в погоню, но догнать Моргана не смогла. Другие разбрелись по побережью, ушли на самостоятельный промысел или вернулись в родные гавани.

Морган вернулся на Ямайку триумфатором. Но не прошло и нескольких месяцев, как все изменилось — губернатор Модифорд был арестован, посажен на торговое судно, перевезен в Англию и заключен в Тауэр. Ему было предъявлено обвинение в пособничестве и организации пиратства, и теперь правитель готовился дать отчет королевскому суду о своих действиях против испанцев. Весной 1672 года настала очередь и Генри Моргана предстать перед правосудием. На борту фрегата «Уелком» («Добро пожаловать») его доставили в Лондон. Началось следствие.

Дело Моргана вызвало широкий резонанс. Многие англичане видели в пирате национального героя, а грабеж испанцев, тем более с каперским свидетельством, расценивали как благородное дело. Вспоминали, как в угоду дипломатическим выгодам от союза Англии с Испанией взошел на плаху сэр Уолтер Рэли. Морган же, в свою очередь, щедро разбрасывал деньги и не жалел подарков нужным людям. Кончилось тем, что король Карл II дал пирату аудиенцию в Виндзорском дворце и милостиво говорил с ним. Морган был облечен монаршим доверием. Осенью 1674 года новый кумир Англии был назначен наместником провинции на Ямайке и возведен в рыцарское достоинство. В декабре того же года сэр Генри покинул Англию, вернулся в Порт-Ройял и приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Нечего и говорить, что с таким послужным списком, который имел новоиспеченный рыцарь-пират, его деятельность на административном поприше шла от скандала к скандалу. Начать с того, что пиратский «адмирал» объявил амнистию всем морским разбойникам, а когда истек срок, отпущенный бандитам на возвращение к мирной жизни, приступил к репрессиям против бывших товарищей. «Я намерен, — писал Морган, — предать смерти, бросить в узилище либо выдать испанским властям всех пиратов, которых мне удастся задержать». И пошли в Англию корабли с закованными в кандалы пиратами — Морган, став важным чиновником, принялся рьяно выполнять свой долг: лондонские виселицы с телами повешенных флибустьеров он рассматривал теперь как необходимую ступеньку карьеры. «Я испытываю отвращение к кровопролитию, — лицемерно заявлял экс-пират, словно забыв о своих кровавых злодействах, — и меня очень огорчает, что за короткий срок управления колонией я так часто был вынужден приговаривать преступников к смерти». Впрочем, старый пират осознавал тот факт, что справиться с морскими разбойниками невозможно, и предупреждал правительство, что «вырвать с корнем буканьерство будет не легче, чем ликвидировать грабителей на королевских дорогах Англии».

Деятельность Моргана была далеко не похвальна. Он преследовал пиратов и одновременно вел с ними какие-то темные дела; он интриговал против своих коллег на Ямайке и писал бесконечные жалобы и доносы в Лондон; он погряз во взятках и попустительствовал беззаконию. Разнузданная жизнь сэра Генри и его брата капитана Чарлза, наполненная пьяными оргиями и возмутительными похождениями, приводила в смятение жителей Ямайки. В октябре 1683 года Моргана отстранили от занимаемой должности, но в июле 1688 года он восстановил свое положение. Однако жить ему оставалось уже недолго. Образ жизни давал себя знать — сердечные приступы, туберкулез, алкоголизм и цирроз печени свели пирата в могилу. 25 августа 1688 года он скончался и был похоронен на кладбище Палисейд в Порт-Ройяле. Власти хотели перевезти его останки в Англию и с почестями перезахоронить, но страшное землетрясение 1692 года затопило кладбище, и фоб с телом сэра Генри Моргана исчез в морской пучине.

Уильям Дампир. Имя этого человека в пиратских кругах вряд ли пользовалось большой известностью, и авторитет его среди подобных «искателей приключений» был весьма шаток. Обычный авантюрист, не снискавший лавров на ниве разбойного промысла.

Известность пришла к Дампиру на закате разбойной карьеры и поставила его имя по значимости в один ряд с «королем пиратов» Генри Морганом и историком пиратства Эксквемелином. Имя «знаменитого Капитана Дампира» и «грозного Капитана Дампира», по свидетельству Вудса Роджерса, вызывало страх у испанцев во всей Вест-Индии. Что стало причиной этого?

Удивительная, полная приключений биография Дампира, необычные для ординарного бандита результаты плаваний послужили основанием для того, чтобы в серьезных научных трудах и энциклопедиях называть его мореплавателем исследователем-гидрографом, путешественником, ученым, торговцем. Его биография — замечательное свидетельство того, как талантливый и энергичный человек может занять свое место в истории.

Уильям Дампир — сын своей эпохи, эпохи великих исследований и научных открытий, эпохи романтической, полной приключений и неожиданных поворотов человеческих судеб, эпохи жестокого пиратства и буканьерства. Детство и юношеские годы Дампира типичны и своей заурядностью не отличаются от жизни многих и многих сотен англичан — выходцев из бедных семей, полных желания устроить свою судьбу и уверенных, что фортуна ждет их в далеких южных морях, в неизведанных землях.

Он родился, по-видимому, во второй половине 1652 года в семье мелкого фермера в захолустном местечке Ист-Кокер около Йовила (Сомерсетшир). Родители думали сделать из мальчика торговца, но ранняя смерть отца (1662) и последовавшая затем потеря матери (1668) лишили Уильяма надежды на получение образования. Впрочем, оставшись сиротой, он успел научиться письму, латыни и арифметике. Счастливый случай помог Дампиру устроиться в обучение к капитану торгового судна, на котором он и совершил первое плавание из Уэймута во Францию, а затем к Ньюфаундленду. Навигация в здешних широтах не привела в восторг начинающего моряка — позже он признавался, что «дрожал от холода в этом суровом климате». Поэтому, когда после возвращения в Лондон ему представилась возможность отправиться в южные моря, молодой человек не упустил свой шанс и на борту торгового судна отплыл в Бантам (о. Ява).

В 1672 году он возвратился на родину в Ист-Кокер, но ненадолго — размеренное однообразие фермерских будней тяготило юного искателя приключений. Как раз началась война с Голландией (III англо-голландская война 1672 — 1674 гг.), и Дампир завербовался в военно-морской флот. Он попал на флагманский корабль «Ройял Принс» адмирала сэра Эдуарда Спрэйджа и участвовал в Схоневельдских и Тексельском сражениях. В последнем (21 августа 1773 г.) английский флот потерпел поражение, сэр Эдуард утонул, а Дампиру посчастливилось спастись — он попал в госпиталь и после лечения вернулся в Ист-Кокер. «Продолжая чахнуть», он жил в этой глуши, когда сосед, полковник Хильер, владелец сахарных плантаций на Ямайке, предложил ему отправиться туда торговым агентом. Юноша недолго размышлял. В июне 1674 года он уже высадился на острове — Вест-Индская одиссея началась.

Жизнь на плантации у Дампира не сложилась и, проработав у полковника Хильера полгода, он бросил это занятие и поступил на торговое судно, совершающее рейсы вдоль побережья Ямайки. Следующие три года (1675 — 1678) Дампир провел в заливе Кампече, где в компании англичан занимался рубкой и погрузкой кампешевого дерева, успев в перерыве принять участие в безуспешном приватирском рейде вдоль залива к Веракрусу, затем опять заготавливал древесину, пока наконец не вернулся на Ямайку, а оттуда в Лондон (август 1678 г.).

В Англии Дампир прожил полгода, успел жениться на некой Юдит, приходящейся родственницей герцогу Графтону (в честь которого он впоследствии назовет один из открытых островов). Детей у него, по-видимому, не было, впрочем, все сведения о семейной жизни Дампира на этом исчерпываются.

В 1679 году Дампир на корабле «Лойял Мерчент» покинул Англию и отправился на Ямайку. По-видимому, его первоначальные намерения были вполне мирными — он собирался подзаработать денег и купить небольшое имение в Дорсетшире, рядом с родным селением. Однако обстоятельства сложились иначе. Его знакомый, некто господин Хобби, предложил Дампиру отправиться на «Лойял Мерченте» к Москитовому берегу и быть переводчиком при закупке леса. По пути корабль зашел набрать воды в бухту Негрил-Бэй (западное побережье Ямайки), где оказалось множество буканьеров под командованием бывших сподвижников Генри Моргана: Джона Коксо-на, Соукинса, Бартоломью Шарпа и Харриса, скрывающихся в этой уединенной бухте от своего бывшего «коллеги» и готовящихся к нападению на панамское побережье. Когда команда «Лойял Мерчента» узнала о планах пиратов, «все люди Хобби бросили его и перешли к ним», да и сам Дампир, подумав несколько дней, «склонился к мысли, что будет лучше всего отправиться вместе с ними».

С этой истории и начинается знаменитый дневник Дампира «Новое путешествие вокруг света», публикация которого превратила рядового буканьера во всемирно известного авантюриста, географа и путешественника.

Пираты, обшей численностью 477 человек, на девяти судах (из них 2 французских) двинулись на Портобело. Город был без труда захвачен и, хотя за 11 лет до этого сам Морган побывал здесь, добыча составила по 40 фунтов на каждого участника. Буканьеры решили продолжить экспедицию, с помощью дружественных индейцев пересечь Панамский перешеек и разграбить город Санта-Мария. Однако силы разделились: французы (два корабля, 111 человек) были настроены против длинного сухопутного пути и отказались двинуться в глубь материка; два капитана «с частью людей» были оставлены на побережье, чтобы «сохранить в наше отсутствие корабли, на которых мы могли бы вернуться домой». Главные силы — 331 человек, разделившиеся на семь отрядов, десять дней продирались сквозь джунгли и болота перешейка, с ходу захватили Санта-Марию, но никаких сокровищ не нашли — испанцы, вовремя извещенные о приближении пиратов, успели вывезти все ценное в окрестности города.

Впрочем, неудача не остановила буканьеров: они вознамерились атаковать Панаму, однако недостаток сил и разногласия руководителей сделали невозможным задуманное предприятие.

Яростная морская битва с испанцами на рейде Панамы закончилась их победой, но капитан Харрис погиб, и сил для штурма города было недостаточно — пираты отступили.

Братство преследовала полоса неудач. В блужданиях по Панамскому заливу им время от времени, правда, везло, и тогда буканьеры захватывали испанские суда (как, например, 400-тонный испанский барк «Сантиссима Тринидат», переименованный в «Тринити»), но в целом положение складывалось угрожающее: силы пиратов таяли в столкновениях с испанцами, распри главарей вызвали уход в Карибское море главнокомандующего Коксона и 70 буканьеров, провалилась попытка захвата города Пуэбло-Нуэва (при этом погиб новый главнокомандующий капитан Соукинс), выбором нового руководителя Шарпа были недовольны 63 человека из отряда Соукинса, и, отказавшись подчиняться новоиспеченному командующему, они также покинули основные силы.

Дампир остался с Шарпом. Со страниц его дневника предстает картина тотального невезения и сплошных провалов, сопровождавших деятельность нового командующего. Захватив испанский барк в бухте Гуаякиля, пираты предприняли неудачную попытку разграбления Арики на перуанском побережье, а затем напали на городок Ла-Сирена, где, по расчетам Шарпа, должно было быть много золота. Однако в этом симпатичном поселении, аккуратные дома которого были окружены фруктовыми садами, они нашли только урожай земляники, «огромной, размером с грецкий орех, и совершенно восхитительной на вкус», как рассказал другой участник похода, Базиль Рингроуз. Буканьеры съели урожай, а от испанцев, бросивших свой город, потребовали выкуп в 95 тыс. Монет, но когда те не пожелали платить, сожгли городок дотла.

К Рождеству буканьеры обосновались на острове Хуан-Фернандес у чилийского побережья. Вновь возникли разногласия — недовольные пираты сместили Шарпа, надели на него наручники и бросили в трюм. Главнокомандующим был избран Джон Уотлинг. В январе 1681 года братство отплыло с острова, причем в спешке и суматохе разбойники оставили на пустынном берегу индейца Уильяма, с которым мы еще встретимся в нашем рассказе. Буканьеры направились к Арике, но вновь потерпели неудачу и с большими потерями были отброшены от города, причем при штурме погиб Уотлинг и два квартирмейстера. Шарпа снова избрали главнокомандующим, что вызвало очередную волну разногласий и раскол. Дело в том, что большинство на «Тринити» поддержало план Шарпа обогнуть Южную Америку у мыса Горн, а меньшинство пиратов во главе.с Джоном Куком (44 человека), несогласные с этим «неправильным выбором», в апреле 1681 года покинули основные силы и на трех лодках отправились к Панамскому перешейку. С этого момента Дампир, ушедший с отделившимися, начал делать регулярные записи в дневнике: журнал он прятал в трость — толстый ствол бамбука, залепленный с обеих сторон воском.

Переход через Панамский перешеек занял 23 изнурительных дня, пока, наконец, измученные буканьеры не выбрались на Атлантическое побережье в районе Санд-Кей. 24 мая они обнаружили в бухте французское пиратское судно под командой капитана Тристьяна и присоединились к его команде. На каждого из участников Панамского рейда оставалось по полдоллара — все богатство, нажитое во время экспедиции.

За жизнь главаря пиратов нельзя было поставить и ломаного гроша, если ему недоставало хитрости и ловкости. Отчаянной храбростью, свирепостью и кровожадностью вовсе не исчерпывались «таланты» этих людей. Для того чтобы тебе улыбнулась фортуна, требовались пронырливость, изворотливость, развитое чувство самосохранения и, конечно, везение. Разбойники жили под постоянной угрозой расплаты за грехи, и встреча с военным кораблем, в щепы разбивающим пиратское судно, была одной из суровых реалий будничной жизни грабителя. Не проявишь дьявольскую изворотливость, не помогут тебе друзья — и враги, не церемонившиеся с захваченными бандитами, мгновенно избавят мир от твоего присутствия. Ловушки, облавы, плен, эшафот, тюремная камера — от подобных «гримас» судьбы не был застрахован ни один морской разбойник.

Бартоломео Португалец, Рок Бразилец и Олоне пользовались жуткой славой. Их судьба — попади они в руки испанцев, — казалось, была предрешена, но фортуна оказалась благосклонной к ним — в последний миг флибустьеры сумели вырваться из холодных объятий смерти. Легенды ходили по Карибам о том, как эти пираты избавились от петли.

Корабль испанцев, захвативший пиратское судно Бартоломео, «…прибыл в Кампече. На корабль тотчас же поднялись купцы, чтобы выразить благодарность капитану. Они узнали пирата, сеявшего ужас на всем побережье своими убийствами и пожарами. На другой день на борт корабля поднялся судья и попросил капитана отдать ему пирата. Капитан не отказался. Но ни у кого не хватило смелости отправить предводителя пиратов в город. Испанцы боялись, что он убежит, как уже не раз случалось, и оставили его на борту, чтобы на следующий же день соорудить на берегу виселицу и повесить его. Пират хорошо понимал по-испански и о своей участи узнал, подслушав, о чем говорят матросы. И он решил во что бы то ни стало спастись. Он взял два сосуда из-под вина и крепко заткнул их пробкой. Ночью же, когда все заснули, кроме часового, стоявшего рядом и следившего за каждым его движением, он попытался проскользнуть мимо, но это ему не удалось. Тогда он бросился на часового и перерезал ему горло, причем часовой даже не успел издать ни звука. Пират бросился с кувшинами в воду и выбрался на сушу. Затем он спрятался в лесу и провел там три дня. Уж на другой день солдаты с утра высадились на берег, чтобы изловить пирата. Но хитрец следил за ними издали. Когда солдаты вернулись в город, он отправился вдоль берега в местечко Эль-Гольфо-де-Тристе… Добирался он туда целых четырнадцать дней. Это был очень трудный путь, пират страдал от голода и жажды — ведь по проторенной дороге идти ему было нельзя, там его могли схватить испанцы. Четыре дня ему пришлось отсиживаться на деревьях, не спускаясь на землю… Все четыре дня у него не было ни крохи еды, правда, в сосудах была вода. Он обманывал голод, вылавливая мелких рыбок, которые на вкус подобны улиткам. По пути ему пришлось пересечь большую реку, а плавал он очень плохо. Но коли человек попадет в большую беду, то на ум ему приходит такое, до чего никогда бы он не додумался в обычное время. Пират нашел на берегу старую доску, прибитую волнами. В ней осталось несколько гвоздей. Он выбил гвозди камнем и заточил их так, что они стали острыми и хорошо резали. С их помощью он нарезал лыко, связал несколько древесных стволов и сбил таким образом плот, на котором и переправился через реку… Так он добрался до Тристе, где встретил пиратский корабль с Ямайки…»

(Эксквемелин. «Пираты Америки».)

«…Ему не повезло — его самого вместе с каноэ и командой захватили испанцы. Он тотчас же был доставлен губернатору, который приказал посадить его в темную камеру на хлеб и на воду. Губернатор охотно повесил бы его без малейшего промедления, но не решался, опасаясь, как бы этот пират, отличавшийся необыкновенной хитростью, не выкинул какую-нибудь штуку. А Рок сделал так, что губернатору вручили письмо; писал он его сам, но все было сделано так, чтобы убедить губернатора, будто написано оно товарищами узника. Губернатору угрожали и предупреждали его, что если он причинит хоть малейшее зло прославленному Року, то пираты не дадут пощады ни одному испанцу. Получив такое письмо, губернатор, вероятно, сообразил, что вокруг его шеи затягивается петля: ведь разбойник был действительно очень известен. Это был самый знаменитый пират Ямайки, к тому же не раз он совершал набеги на Кампече. Поэтому губернатор решил отправить его с первым же галионом в Испанию, взяв с него клятву, что тот больше никогда не станет разбойничать. На прощание губернатор пригрозил, что, если он попадет снова, его тут же повесят. Пират пробыл в Испании недолго. Все время он искал удобного случая вернуться на Ямайку. Еще на пути в Испанию он раздобыл у рыбаков пятьдесят реалов, купил себе одежду и другие необходимые вещи и вернулся на Ямайку. Прибыв туда, он прославился еще более жестокими грабежами и причинил испанцам множество бед — уж на это он был способен».

(Эксквемелин. «Пираты Америки».)

В Кампече был праздник. В церкви отслужили благодарственные молебны, а вечером люди веселились, смеялись и плясали вокруг костров. Радостное известие принесли в город испанские лансеро, охранявшие побережье. Накануне они заметили в море разбитый ненастьем корабль флибустьеров и, дождавшись, когда все уцелевшие выбрались на берег, истребили разбойников. Несколько захваченных бандитов рассказали, что на корабле находился самый страшный пират Вест-Индии — изверг Олоне, который, по-видимому, погиб в стычке. Город радовался избавлению от самого злобного негодяя на побережье. Среди пляшущих был изможденный испанец, весь в бинтах и повязках. Он явно участвовал в стычке с флибустьерами и наравне со всеми теперь торжествовал победу. Если бы знал добродушный трактирщик, наливающий ему чарку вина, и веселая испанка, пустившаяся с ним в пляс, кто был этот бледный «испанец»!

Олоне, попав в ловушку на берегу залива, прекрасно знал, что пощады ему не будет. Увидев, что от испанцев не уйти, он вымазал себе лицо кровью и упал среди трупов, притворившись мертвым. Когда солдаты ушли, пират дополз до леса, обмыл лицо, перевязал раны, надел платье одного из убитых испанцев и отправился в Кампече. Наплясавшись на празднике, устроенном в связи с его предполагаемой смертью, он нашел каких-то нефов-рабов и, пообещав предоставить им свободу, подговорил украсть для него лодку. Ночью, загрузив в нее провизию, Олоне с рабами уплыл из Кампече. На крохотной посудине они обогнули полуостров Юкатан, преодолели коварные течения южного побережья Кубы и, пройдя Наветренным проливом, добрались до Тортуги…

Теперь перенесемся в моря Европы и посмотрим, как складывались отношения с врагами у самого знаменитого европейского корсара француза Жана Бара.

Как-то раз два английских судна вошли в гавань Бергена. Их капитан высадился на берег и направился в местный трактир — место встреч иностранцев. Он искал Жана Бара, корабль которого, как рассказывали, зашел в порт после крейсерства. Найти его было нетрудно — огромный рост, громовой голос, начальственный вид выделяли корсара из пестрой разноязыкой толпы. Разговор был недолог: «Я ищу вас. Надо утрясти кое-какие спорные вопросы», — заявил англичанин. «Ну что же, — отвечал француз, — я к вашим услугам, как только загружусь снарядами». — «Буду ждать», — ответствовал капитан. Бар не откладывал в долгий ящик дела подобного рода и вскоре уведомил противника, что готов к встрече. Ответ не замедлил последовать — дуэль кораблей была назначена на следующий день по выходу в открытое море. «Однако, — сказал англичанин, — перед дуэлью, как полагается благородным противникам, неплохо было бы позавтракать вместе». И он пригласил Бара утром на борт своего корабля. Согласие было получено.

В сизом утреннем тумане шлюпка доставила Бара на борт англичанина. Холодная промозглая погода задержала капитанов за столом. Завтрак прошел в напряженной атмосфере. Но выпитая водка согрела их. Время шло. Наконец оба вышли на палубу, и, докуривая трубку, корсар решил, что традиции вежливости соблюдены. «Пора уже заняться делом», — промолвил он и собрался подать сигнал гребцам. Кривая усмешка исказила лицо англичанина, до этого холодно-невозмутимое. «Вы не поняли, капитан. Мы уходим в Англию». Бар грязно выругался и, стряхнув бросившихся на него врагов, подскочил к бочонку с порохом, невесть зачем вытащенному из порохового трюма, и поднес к нему свою трубку. «Свобода, или я поджигаю». Все содрогнулись от ужаса. «Ко мне», — прогремел голос Бара над заливом. Его фрегат стоял неподалеку. Оттуда мгновенно были спущены шлюпки, команда ринулась на абордаж и изрубила экипаж предательского судна, а коварного капитана привезли в Дюнкерк.

Однако и знаменитому Бару пришлось узнать, что такое вражеский плен.

В корсарском промысле никто не был застрахован от неудач. Один неудачный бой, и капитан со своего золоченого кресла переходил пленником на деревянную банку гребца. Побег же с галеры был счастливой случайностью, которая редко выпадала невольникам, но у каждого из них, а в особенности у высокопоставленных корсаров, всегда оставалась надежда на то, что покровители и друзья, оставшиеся на свободе, не оставят его в беде. Такие вельможи разбойного промысла, как Хайраддин, не забывали о близких им людях. Нам уже знаком эпизод, когда Хайраддин несколько месяцев пиратствовал в море и набирал денежную сумму для выкупа своего брата Аруджа из плена. И это был не единственный случай, когда главный корсар Средиземноморья выручал своих людей. Методы использовались разные.

Весной 1540 года пятьдесят пять галер генуэзского адмирала Андреа Дориа начали операцию по вылавливанию в Тирренском море пиратского отряда Драгут-раиса. Проведения облавы потребовал сам испанский король Карл V, давший приказ схватить неуловимого корсара. Дерзость Драгута переполнила терпение могущественного монарха.

Поздней осенью 1539 года Драгут-раис не ушел с турецким флотом Хайраддина на зимовку, а решил воспользоваться нетрадиционным для разбоя сезоном и застигнуть врасплох ничего не подозревающих купцов. Риск оказался оправданным и дал хороший урожай захваченных купеческих судов. Действия Драгута вызвали широкий резонанс. Это был настоящий вызов королю, поставивший под сомнение надежность контроля Карла V над средиземноморскими коммуникациями.

Известно, что в большинстве случаев отдать приказ бывает проще, нежели его выполнить. Поймать Драгута было делом невероятно трудным. Корсар отличался быстротой действий и совершенной непредсказуемостью; вычислить место и время его появления было практически невозможно. Результат могли принести только крупномасштабная акция, везение и случайность.

Племянник Дориа Джьянеттино с отрядом из десяти галер получил приказ соединить в Мессине свои силы с командующим галерами Сицилии и отплыть к Сардинии. 31 мая 1540 года эскадра, состоявшая из двадцати одной галеры, снялась с якоря и направилась в экспедицию. Суда методично обшаривали береговую линию, но поиски были безуспешны.

Пока корабли рыскали у Сардинии, Драгут, ни о чем не подозревая, стоял со своим отрядом в маленьком необжитом заливе Джиролато на севере Корсики. Его агентура сработала очень плохо, и корсар не имел никакой информации о карательном рейде. Он чувствовал себя в полной безопасности, а облава между тем уже подбиралась.

15 июня разведывательная группа из одного фрегата и шести галер под командованием Джорджо Дориа вошел в залив Джиролато, где и застала Драгута. Последовал длительный и ожесточенный бой, в результате которого корсарские корабли были захвачены. Только одно разбойничье судно сумело выскользнуть из залива. Сам Драгут был схвачен и стал гребцом на своей собственной галере.

Провел в шиурме четыре года. Корсар с достоинством переносил свое падение, а боль унижения только раздувала жажду мести.

Как-то раз Жан Паризо де Лавалетт [123], будущий магистр Мальтийского ордена, обнаружил среди невольников Драгута. Лавалетт хорошо знал корсара; героев XVI в. сближало чувство взаимного уважения. «Сеньор Драгут, — сказал Лавалетт гребцу, — это обычай войны». — «И перемена удачи», — последовал ответ.

Драгут был выкуплен у генуэзцев в 1543 году. За пленника потребовали 30 тыс. золотых экю и остров Табарку, но Хайраддин ничего не пожалел, чтобы вернуть своего доверенного помощника[124]. Поговаривали даже, что Хайраддин пообещал за освобождение Драгута не нападать на Геную.

В 1565 году турецкий флот осаждал остров Мальта. Шли бои за форт Сент-Эльм. Осадой острова руководил бывший пленник Драгут-раис, а героических защитников вдохновляло непоколебимое мужество седовласого магистра Лавалетта. Это была последняя военная операция Драгута… и звездный час мальтийского рыцаря, отстоявшего крепость.

Осенью 1544 года флот Хайраддина возвращался из Тулона в Константинополь и остановился на рейде Генуи. Город, расположенный прямо в открытой морской гавани, предстал перед корсаром во всей своей беззащитности. Опасаясь налета, городские власти сделали попытку откупиться от корсаров, предоставив им съестные припасы и ткани. Удовлетворенный выкупом, Хайраддин двинулся дальше и прибыл к острову Эльба. Местному губернатору было отправлено послание: «Мне известно, что на твоих кораблях находится молодой турок, сын капитана над галерами Синама… Прошу тебя даровать ему… свободу… В случае согласия, обещаю тебе, что ничего не трону в управляемой тобой области. В противном случае… жди всей тяжести моего мщения».

Действия Хайраддина понятны, если вспомнить, что еврей из Смирны, Синам, был одним из его ближайших помощников. Губернатор не поддался на шантаж и ответил, что юноша принял христианство и не собирается возвращаться к своим. Однако, когда разъяренный Хайраддин, высадив войска, начал опустошать прибрежные территории, губернатор поспешил выдать молодого человека, которого сразу же назначили командовать несколькими галерами.

Ответственность за судьбу соратников, стремление спасти их от плена — черта, характерная для многих главарей разбойничьего мира. Подчас их забота приводила к решению государственных проблем.

Приближался сентябрь 1568 года. Эскадра Джона Хоукинса скиталась по Мексиканскому заливу в поисках подходящей бухты для срочного ремонта. Следовало торопиться, корабли, истерзанные штормами, еле держались на плаву. Особенную тревогу вызывало состояние корабля «Иисус из Любека», принадлежавшего самой королеве. Хоукинс готов был на что угодно, лишь бы не возвращаться в Лондон с сообщением о гибели судна… Решение было найдено, когда Хоукинсу попались в море три испанских судна, сообщившие о существовании поблизости от Веракруса в порту Сан-Хуан-де-Улоа (Новая Испания) удобной гавани для ремонта. Правда, со дня на день в ней ожидали прибытия «Золотого флота» с конвоем, но у Хоукинса не было выбора. Он решил рискнуть.

15 сентября английские корабли внезапно вошли в гавань. Хоукинс постарался наладить дружеские контакты с местной администрацией и дал понять властям, что не собирается предпринимать каких-либо враждебных действий, — ему-де нужна только вода, продовольствие, условия и материал для ремонта. Лукавил Хоукинс или нет — неизвестно; однако посланный им отряд расположился на островке при входе в бухту и, установив там орудия, закрыл гавань извне. Вскоре появился «Золотой флот». 17 сентября его первый эшелон во главе с самим вице-королем Новой Испании доном Мартином Энрикесом подошел к входу в гавань и обнаружил в бухте английские корабли. Оборонительные позиции, занятые Хоукинсом, были прочны, и командующий не намеревался допускать испанцев внутрь. Но он понимал, что военный инцидент чреват международными осложнениями. Хоукинс был представителем королевы в здешних водах, а столкновение с испанцами могло выглядеть открытым объявлением войны. Три дня шли переговоры с испанцами, пока, наконец, Хоукинс, полный дурных предчувствий, не согласился впустить их в бухту.

Гавань Сан-хуан-де-Улоа была не самым подходящим местом для стоянки двух враждебных флотов. Очень небольшая по размеру, она с трудом вместила все корабли, которые встали бок о бок, почти соприкасаясь бортами.

Через два дня ночью испанские корабли атаковали англичан. В страшной бойне уцелели лишь два английских корабля, с трудом вырвавшиеся из бухты, — «Юдифь» под командованием Дрейка и «Миньен» («Любимец») во главе с самим Хоукинсом. В январе 1564 года они, раздельно, вернулись в Плимут. Предательство коварного дона Энрикеса английские моряки елизаветинской эпохи не забывали никогда.

В руках испанцев остались моряки Хоукинса. Плимутский работорговец решил их освободить и одновременно отомстить за вероломство, и ему это с лихвой удалось…

В феврале 1570 года лорд-канцлер Уильям Сесил получил письмо от некоего Джорджа Фитцуильямса, одного из моряков Хоукинса, попавшего в плен в бухте Сан-Хуан-де-Улоа. Заключенный в севильскую тюрьму, он спрашивал, собирается ли английское правительство предпринять меры для освобождения своих подданных. К делу был немедленно подключен Хоукинс. Сразу выяснилось, что торговец и ранее не терял времени даром и успел подготовить почву для переговоров с испанцами. Его репутация и наводившие на размышления торговые и личные связи с Испанией весьма способствовали продвижению дела…

В то время правительство переживало весьма сложную ситуацию. В окружении Елизаветы I было известно о подготовке крупного заговора. Впоследствии он получил известность как заговор Ридольфи. В центре его находился итальянский банкир Ридольфи; заговорщики намеревались устранить Елизавету I и возвести на престол Англии шотландскую королеву Марию Стюарт. Одновременно планировалось поднять мятеж католиков в стране и высадить на английское побережье войска герцога Альбы. Однако все эти детали и нити тайных интриг, равно как и действующие лица, оставались неизвестными. Тут-то и всплыла история с моряками Хоукинса — морской разбойник-рабовладелец должен был помочь отыскать разгадку. С одобрения лорд-канцлера Хоукинс вступил в игру.

Торговец, прикинувшись наивным простаком, провел несколько встреч с доном Герау де Спесом, испанским послом в Лондоне, и убедил последнего в своей готовности быть верным католиком и обратиться в лоно истинной веры. Он заставил посла поверить в искренность своих слов. Скоро Фитцуильямса освободили, и он появился в Англии. Хоукинс же получил аудиенцию у Марии Стюарт и, испросив у нее рекомендательное письмо к испанскому королю, начал распутывать паутину интриг. В Мадрид для встречи с Филиппом II был отправлен Фитцуильямс (апрель 1571 г.). Короля заверили, что в лице Хоукинса он имеет дело с горячим сторонником интересов католичества, желающим видеть Марию Стюарт на английском престоле. В момент вторжения флота герцога Альбы, он перейдет со своими кораблями на сторону испанцев. За свои услуги Хоукинс просил освободить захваченных матросов. Обманутый Филипп II удовлетворил просьбу мнимого заговорщика, освободил англичан, отправил их на родину, приказав выдать каждому по 10 дукатов. Кроме этого, Хоукинс получил от испанского короля патент на титул испанского гранда, монаршее прощение за деятельность в Вест-Индии и сумму в 40 тыс. фунтов стерлингов. Обе стороны обговорили детали намеченного вторжения, которые сразу стали известны Сесилу и стали ключом к раскрытию заговора. Конспираторы так и не поняли, кто их предал. Один из заговорщиков, герцог Норфолк, был казнен; другой — Джон Лесли, епископ Росский, посажен в Тауэр, а испанский посол — выслан из страны. Так неудача разбойничьего плавания послужила защите государственных интересов Англии, а Хоукинс отомстил за вероломство.

Отметим, впрочем, одно странное обстоятельство. Ловкий торговец начал игру с испанцами на свой страх и риск задолго до того, как Сесил был введен в курс событий. Вероятно, Хоукинс сумел сохранить известную самостоятельность в переговорах с испанцами. Хитрый работорговец, по-видимому, был так изворотлив, что вел двойную игру и сумел скрыть от лорд-канцлера какие-то только ему известные тайны заговорщиков.

Мы рассмотрели случаи, когда морские разбойники попадали в плен, став жертвами шторма, проигранного сражения или масштабной военной операции. Но пиратов захватывали и другими путями. Их противники нередко были хитры и коварны, с холодным расчетом плели они сеть западни, в которую попадали незадачливые головорезы, позабыв об осторожности. Как кошка с мышкой, играли с разбойниками эти ловкачи: гостеприимно принимали их у себя, опутывая паутиной лести, — вдруг занавес доверительности падал, доброжелательная улыбка хозяина превращалась в злобную усмешку сурового убийцы или тюремщика. Для пиратов такие метаморфозы заканчивались плачевно. Впрочем, будем справедливы — рисковали обе стороны. Такие «мышки», как пираты, приходили в гости не без задней мысли и были готовы, в случае промаха хозяина, всласть полакомиться «кошкой».

Проиллюстрируем сказанное двумя историями. Одна из них, скорее всего, закончилась благополучно для жертвы. Герой этой истории Джеймс Гиллиам (он же Джеймс Келли, он же Сэмпсон Маршалл) хоть и попал впросак, был слишком виртуозным плутом, чтобы сгинуть навсегда. А вот исход второй истории печальнее — изрешеченный пулями разбойник Дэвис больше не поднялся с земли, оставив этот мир навсегда.

В жизни Джеймса Гиллиама было немало захватывающих и удивительных историй, встреч и приключений. Встречались и неудачи, но такой позорной, как эта, пожалуй, больше и не припомнить. Его корабль остановился у одного индийского города, чтобы пополнить запасы продовольствия и продать что-нибудь из награбленного добpa. Откуда же ему было знать, что какие-то морские бродяги незадолго до его прихода уже почтили город своим присутствием. Взбешенный раджа-губернатор горел желанием свести счеты с молодчиками, и тут ему под руку попался Гиллиам. Пират, не подозревая об опасности, принял приглашение на пир во дворец раджи. Правда, из осторожности он явился, взяв с собой двадцать человек из команды, вооруженных мушкетами. Слово за слово, и гостеприимный раджа доверительно поведал европейцам, что много слышал об их чудесном оружии, но никогда не видел его в действии. Разбойники с готовностью откликнулись на просьбы добродушного хозяина продемонстрировать свое искусство. Во внутреннем дворе установили мишени, и под одобрительные возгласы хозяина и прислуги стрелки разрядили в них свои мушкеты. И тут как раз пригласили к столу. У кого-то мелькнула мысль, что нелишне бы перезарядить оружие, да неудобно задерживать хозяина и срывать церемониал; а что если раджа обидится — ведь столько трудов было положено, чтобы завоевать его доверие.

Не успели пираты расположиться за столом и вкусить поданных роскошных блюд, как вдруг распахнулись двери покоев, и в зал ворвалась толпа охранников, вооруженных до зубов. Ошеломленные пираты не оказали никакого сопротивления. Коварный раджа отправил пленников к императору Великих Моголов Аурангзебу, где их следы затерялись. Всех, кроме Гиллиама, о котором уже шла речь в главе «Законы пиратского мира».

Зимой 1720 года фрегат Дэвиса подошел к португальской крепости Санту-Антонью на острове Принсипи в Гвинейском заливе. Этот хитрец задумал лихую операцию. Подняв «Юнион Джек» на грот-мачте, пиратский корабль встал на внешнем рейде. Вскоре подошла шлюпка из порта, и офицеру, пришедшему на ней, было сказано, что капитан английского военного судна, преследующего пиратов, желает нанести визит губернатору. Он хочет узнать новости о разбойниках, а если есть необходимость, то и оказать помощь в борьбе с этими негодяями. Да, ими кишит весь залив, и даже, говорят, отвратительный Дэвис пожаловал в местные воды — таким был ответ офицера. Никаких препятствий храбрым защитникам побережья не чинилось. Немедленно был прислан лоцман, и судно ввели в гавань. Строй португальских солдат встретил гостей, сошедших на берег. Били барабаны, развевались флаги, а губернатор сиял от счастья. Он был вне себя от восторга, особенно после того, как «английский капитан» одарил его двенадцатью черными невольницами. «Нанесет ли губернатор ответный визит на корабль?» — спросил Дэвис. «Конечно, для него будет высокой честью посетить победоносных англичан. Если возможно, — продолжал губернатор, — он прибудет завтра на рассвете». На том стороны и порешили.

План пирата был прост. Утром тупая башка-губернатор заявится на борт — вот будет потеха, когда ему сунут под нос «Веселого Роджера». Интересно, какая физиономия будет у португальца, когда с него потребуют выкуп в 40 тыс. фунтов стерлингов, хотя за такого простофилю не следовало бы дать и дырявого пенса.

Все предусмотрел Дэвис, но упустил из виду важное обстоятельство. Караульная служба, охранявшая рабов-невольников, проспала всю ночь и не заметила, как один неф выбрался с корабля. Он вплавь добрался до берега и рассказал властям, какая публика собралась на «военном корабле».

Противники поменялись ролями. Настал черед «веселиться» губернатору. Наутро на судно прибыл офицер и привез приглашение от губернатора посетить город и пообедать в его доме. После этого, как писал правитель, они вместе с главными лицами города вернутся на корабль и продолжат празднование во благо англопортугальской службы. «Ну что же, — решил Дэвис, — задержка дела не испортит, а мы получим дополнительный выкуп еще и с других олухов». Он дал знак спускать шлюпку.

Дом губернатора располагался на небольшом холме, с которого открывался вид на город и гавань. Делегация пиратов, во главе с Дэвисом, в сопровождении почетного эскорта под радостные крики толпы медленно и торжественно прошествовала через город к дому —губернатора. Вернуться обратно пиратам было не суждено.

Войдя в широкие ворота, они прошли по аллее, ведущей к парадному входу, и начали подниматься по лестнице. Но не успели они преодолеть и нескольких ступенек, как внезапно, по какому-то сигналу, раздался залп. Капкан захлопнулся. Разбойники, захваченные врасплох, падали на белые ступени, убитые наповал, а пули все летели и летели, пронзая мертвые тела и тех, кто еще надеялся спастись. Резня была ужасной, в плен никого не брали. В считанные минуты все было кончено.

Только один бандит из команды сумел спастись и каким-то чудом добраться до корабля. Когда на фрегате узнали о том, что произошло, то не мешкая подняли якорь и вышли в открытое море.

Морской разбой раскинул свои сети по всему миру. Редко кто мог чувствовать себя в безопасности, отправляясь в плавание, — превратностей судьбы было нелегко избежать. Смерть в бою с пиратами, невольничий рынок, рабство, галерная скамья, томительное ожидание выкупа — кто взялся бы предсказать будущее? В этой главе мы познакомимся с несколькими пленниками морских разбойников — их истории показывают, насколько непредсказуемыми могли оказаться эти встречи.

Настоящее имя этого человека было ал-Хасан ибн Мухаммед ал-Ваззан-аз-Заййати ал Фаси. После крещения он стал называться Джованни Леоне. Три епископа были приставлены к новообращенному и в течение целого года наставляли его в вере. Обряд проводил 6 января 1520 года в соборе Св. Петра папа римский Лев X. Любопытно, что имена Лев и Джованни, полученные при крещении, принадлежали самому главе католической церкви. Первое — папское имя, а второе — то, которое носил до своего избрания в 1513 году папой Львом X кардинал Джованни де Медичи, сын Лоренцо Великолепного, герцога Флорентийского. В русской литературе Джованни Леоне, по прозвищу Африкано, именуется Лев Африканский. Что же это за человек, чем заслужил он такое внимание патриарха церкви и какое отношение к этой истории имеют морские разбойники?

Точная дата и место рождения Льва Африканского не установлены. По-видимому, это событие произошло в Гранаде между 1489 и 1495 годами. В те годы войска Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской завоевали эти территории, служившие последним оплотом арабов в Испании. Спасаясь от католиков, семья бежала в Барбарию. Мальчику с детства пришлось много путешествовать. В 1519 году, то есть ко времени, когда жизнь Льва Африканского кардинально переменилась, он был еще очень молод, но накопленные им знания и опыт были обширны; они-то и стали причиной интереса к нему папы римского и интеллектуальных кругов Испании. Юноша посетил Судан, Ближний Восток, побывал в Египте, Иране, Армении, Аравии, доходил до Мекки, жил в Стамбуле, Александрии, Каире и всюду, где побывал, вел записи и дневники. Многих интересных людей повидал он в своих путешествиях, встречался и со знаменитым корсаром Аруджем во время осады Бужи в 1515 году. И вот, в 1519 году он возвращался морем из Египта в Магриб. Его выбор пал на море не случайно. «Арабы, живущие в пустынях между Барбарией и Египтом, — писал через несколько лет путешественник, — …стали самыми страшными и ужасными убийцами, какие есть в мире. Когда в их руки попадают чужестранцы, арабы, отняв у них все, что есть, продают их сицилийцам. Из-за этого по морскому побережью, окаймляющему пустыню, в которой живут эти арабы, уже сто лет как не проходил ни один караван. Если же там и проходит какой-нибудь караван, то он обычно идет в глубине материка, на расстоянии 500 миль от моря.

Чтобы избежать риска попасть к ним в руки, я проехал вдоль всею этого берега по морю вместе с тремя купеческими кораблями… боясь каждый момент быть захваченным корсарами с Сицилии и Родоса».

Однако путешественнику не повезло. В районе острова Джерба корабль, на котором он плыл, был перехвачен сицилийским корсаром Пьетро Бовадилья. У Льва нашли бумаги и записки, заинтересовавшие корсара. Через несколько лет они легли в основу книги, благодаря которой европейцы познакомились с географическим описанием неизвестной дотоле Африки. А тогда, в 1519 году, Бовадилья увез географа в Неаполь, а затем в Рим. Здесь он подарил его вместе с привезенным жирафом Льву X. Автор предисловия к первому изданию книги «Описание Африки» писал, что «папа, увидев его (Льва) и узнав, что он находит в географии удовольствие и уже написал одну книгу по географии, которую возил с собой, встретил его очень благосклонно, обласкал и назначил ему хорошее жалованье, чтобы он не уехал. Затем он уговорил и убедил его принять христианство…» В 1521 году Лев X умер, а его преемнику Адриану IV, не увлекавшемуся географией, арабский путешественник был малоинтересен. Лев Африканский преподавал в Болонье и работал над своей книгой, которую закончил в 1526 году. Года через два он уехал из Италии в Тунис, и никаких достоверных сведений о дальнейшей судьбе этого пленника итальянских корсаров не сохранилось.

«Как-то Филиппо был в Марке Анконской и отправился со своими друзьями прокатиться на лодке по морю. Внезапно появились галеры Абдула Маумена, великою барбарийскою корсара того времени, и наш добрый фра Филиппо вместе со своими друзьями был захвачен в плен, закован в цепи и отвезен в Барбарию, где в тяжелом положении находились они года полтора и Филиппо пришлось держать в руке вместо кисти весло. Но как-то раз, когда из-за непогоды нельзя было выйти в море, его заставили рыть и разрыхлять землю в саду. Нередко приходилось ему видеть там Абдула Маумена, своего господина, и вот однажды пришла ему фантазия нарисовать его на стене в мавританской одежде, и это ему удалось так хорошо, что тот вышел совсем как живой.

Всем маврам это показалось каким-то чудом, потому что в этих краях не принято ни рисовать, ни писать красками. Тогда корсар велел освободить художника и стал обращаться с ним как с другом и из почтения к нему поступил так же с другими пленниками. Много еще написал красками прекраснейших картин фра Филиппо для своего господина, который из уважения к его таланту одарил его всякими вещами, в том числе и серебряными вазами, и вместе с его земляками приказал доставить их целыми и невредимыми в Неаполь».

(М. Банделло. «Новеллы».)

«…Счастливо и весело, с хорошими винами и отличным столом… я около месяца там прожил (на вилле приморского города Чивитавеккья. — Д. К.), и каждый день, один-одинешенек, ездил на берег моря и там спешивался, нагружаясь разнообразнейшими камешками, раковинами и ракушками, редкостными и прекрасными. Последний день — потому что потом я туда больше ездил — на меня напало множество людей, каковые, перерядившись, сошли с мавританской фусты, и когда они уже думали, что как бы загнали меня в некое ущелье, каковое казалось невозможным, чтобы я ушел из их рук, я вдруг вскочил на свою лошадку, решившись на опасный шаг или тут же спечься, или свариться, потому что видел мало надежды избежать одного из этих двух способов, и Божьей волей, лошадка… скакнула так, что невозможно поверить; так что я, спасшись, возблагодарил Бога. Я сказал графу; тот поднял тревогу; фусты виднелись в море. На другой затем день, здоровый и веселый, я вернулся в Рим».

(«Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции».)

«Если раны мои и не красят меня в глазах тех, кто их видел, то во всяком случае возвышают меня во мнении тех, кто знает, где я их получил, ибо лучше солдату пасть мертвым в бою, нежели спастись бегством… Шрамы на лице и на груди солдата — это звезды, указывающие всем остальным, как вознестись к небу почета и похвал заслуженных». Так писал в предисловии ко второй части романа «Дон Кихот» великий испанский писатель Мигель де Сервантес Сааведра, размышляя о тяжелых увечьях, полученных им в сражении с турецким флотом в бухте Лепанто.

Тогда, командуя ротой на галере «Маркеза», героический идальго получил две раны в грудь, а выстрел из аркебузы искалечил ему левую руку, и развившийся паралич превратил Сервантеса в калеку. Но мужественный двадцатитрехлетний солдат не мог и представить, что безжалостная бойня в Лепанто — это лишь начало страшных испытаний, которые ждут его впереди. Ему предстояло пройти через плен у алжирских корсаров и в ежедневной борьбе за свободу познать предательство, унижение, нравственные и физические терзания.

После Лепанто военная деятельность де Сервантеса продолжалась еще несколько лет. Полгода пролежав в госпитале, он вернулся на службу, сражался с турками на море у греческого побережья и на суше, в Тунисе, находился в гарнизонах на острове Сардиния и в Неаполе. Так продолжалось до 1575 года, когда Сервантес решил оставить военное поприще.

В сентябре он с братом Родриго сел на небольшую галеру «Эль Соль» («Солнце») и отплыл из Неаполя на родину. Казалось, он мог не беспокоиться о своем будущем; в его железной шкатулке лежали рекомендательные письма на имя короля Филиппа II, полученные Сервантесом от сводного брата короля дона Хуана Австрийского, командующего христианским флотом на Средиземном море, и Карлоса Арагонского, герцога де Сеса, вице-короля Неаполя, — они должны были составить ему протекцию в Испании. Галера держала путь на Барселону. 26 сентября она миновала Марсель и проходила мимо устья Роны, когда случилось непредвиденное. «Приняв меры предосторожности, мы тронулись в путь, держась берега и намеренно не забираясь в открытое море, — рассказывал Сервантес о происшедшем в новелле «Английская испанка». — Когда мы подплывали к расположенной на французском побережье местности, именуемой «Три Марии», и наша первая фелюга была на разведке, из одной бухты на нас внезапно выехали два турецких галиота; один из них отрезал нас с моря, другой — со стороны земли, а когда мы бросились к берегу, они настигли нас и захватили в плен. Переведя на свой галиот, турки нас раздели донага; все, что было на фелюгах, они разграбили; самые фелюги они не потопили, а выбросили на берег, сказав, что они им пригодятся в другой раз для перевозки награбленной у христиан добычи».

Сервантес попал в рабство к корсару Лели Мами и был привезен в Алжир. На беду или на счастье, алжирцы нашли при нем рекомендательные письма к королю и посчитали, что имеют дело с влиятельным и знатным грандом. Сервантесу объявили, что он выйдет на свободу, когда за него заплатят большой выкуп, — уверениям испанца, говорившего, что его родственники небогаты, естественно, никто не поверил. Впрочем, расчеты корсаров на получение выкупа не один раз спасали Сервантеса, ведь за время плена он совершил множество проступков, за которые запросто могли содрать кожу, отрезать уши или повесить вниз головой.

Однорукий испанец не оставлял попыток освободиться. Первый раз он бежал из плена весной 1576 года. С несколькими испанцами он подкупил какого-то мавра, который пообещал довести беглецов до Орана, испанского владения на североафриканском побережье, находившегося примерно в двух неделях пути от Алжира. Но через несколько дней пути проводник сбежал, испугавшись, что его схватят. Испанцы оказались одни, без продовольствия и оружия, в выжженной пустыне, где обитали только кочевые разбойничьи племена. Впереди их ждала лишь смерть — выхода у беглецов не было, и им пришлось возвращаться в Алжир. Они не были строго наказаны — ведь, как никак, живой раб лучше мертвого.

Прошел год. К июлю 1577 года семья Сервантеса сумела собрать 300 эскудо, но этой суммы хватило лишь на выкуп Родриго, который к сентябрю вернулся на родину. Он прибыл в Испанию и немедленно приступил к осуществлению нового плана спасения алжирских невольников, разработанного Мигелем. Испанский корабль должен был незаметно приблизиться к побережью, войти в небольшую бухту в нескольких милях от Алжира и, приняв на борт беглых рабов, уйти в Испанию. Уже в течение нескольких месяцев беглецы поодиночке убегали от своих алжирских хозяев и прятались неподалеку от города — в заброшенной пещере, скрытой в глубине сада, принадлежавшего влиятельному алжирскому сановнику. Тот редко наведывался в свою загородную резиденцию, и невольники были здесь в безопасности.

Операция провалилась в последний момент. Когда в конце сентября судно подошло к берегу, его заметили местные рыбаки. Капитан был вынужден увести корабль в открытое море и ожидать более удобного случая. Корабль вскоре вернулся, и спасение уже было близко. Но когда беглецы уже собирались направиться к берегу, в пешеру внезапно ворвалась стража, и всех рабов схватили. Тайну раскрыл флорентиец Дорадор, носивший в пещеру еду. Сервантес мужественно взял вину за подготовку побега на себя, был брошен в тюрьму, посажен на железную цепь и несколько месяцев просидел в одиночной камере. Только в марте 1578 года его выпустили из застенка.

История однорукого пленника стала известна в Алжире и привлекла к нему внимание самого правителя Гассан-паши по прозвищу Венециано. Вскоре Сервантес попал к нему — он с ужасом вспоминал об этом изверге в романе «Дон Кихот»: «…нас мучило то, что мы на каждом шагу видели и слышали, как хозяин мой совершает по отношению к христианам невиданные и неслыханные жестокости. Каждый день он кого-нибудь вешал, другою сажал на кол, третьему отрезал уши, — и все по самому ничтожному поводу, а то и вовсе без всякою повода, так что сами турки понимали, что это жестокость ради жестокости и что он человеконенавистник по своей природе». Наружность Гассана бросалась в глаза. Это был высокий худой человек, с мертвенно-бледным лицом, сверкающими глазами и редкой рыжей бородой. Его жизнь сложилась удивительным образом. Профессия у этого венецианца сначала была самая мирная — он служил писарем. Но как-то раз галера, на которой он служил, была захвачена Драгут-раисом, и пленник был продан Ульдж Али. Невольник был горд, храбр, энергичен и вошел в доверие к хозяину, который как раз начинал свою карьеру. Вскоре Гассан стал ренегатом и «в конце концов, — писал Сервантес, — превратился в самого жестокого вероотступника, которого когда-либо видел свет». Садистские наклонности будущего правителя Алжира не удовлетворялись зрелищем обычной казни, — его не устраивали ни сожжение на костре, ни отсечение головы, ни удушение. Этот изувер любил наблюдать за необычными смертями, в придумывании которых ему не было равных. Те, кто видел Гассана и общался с ним, утверждали, что беседовали с человеком, пропахшим кровью.

Но Сервантес продолжал борьбу за свободу. Он отыскал человека, который взялся переправить коменданту Орана письмо с просьбой организовать побег. И вновь последовал провал — гонец был схвачен на границе и казнен, а Сервантеса приговорили к 2 тыс. палочных ударов, но, к счастью, в последний момент экзекуцию отменили. В сентябре 1579 года Сервантес предпринял четвертую попытку вырваться из неволи. На этот раз его союзниками стали испанские купцы, проживавшие в Алжире. Они приобрели небольшую фелюгу и должны были вывезти шестьдесят рабов в Испанию. Измена вновь встала на пути освобождения. Участник заговора, доминиканский монах Хуан Бланке де Пас, выдал весь план алжирским властям — всего одно золотое эскудо и кувшин масла получил предатель от Гассана Венеииано, а жизнь нескольких десятков человек была перечеркнута. Когда стало известно, что заговор раскрыт, Сервантес укрылся в городе у верных друзей, готовых рискнуть за него жизнью. Гассан-паша начал поиски бежавшего. Глашатай объявлял на площадях и улицах Алжира о том, что за раскрытие местонахождения Сервантеса будет выплачено большое вознаграждение, тому же, кто укрывает его, грозили смертной казнью. Опасаясь за будущее своих друзей, Сервантес вышел из укрытия и явился к Гассан-паше. Его долго допрашивали, пытали и требовали назвать сообщников, но Сервантес держался твердо и никого не выдал. Дело для него, по-видимому, закончилось бы смертью, если бы не заступничество одного влиятельного алжирского раиса, испанца по происхождению. Сервантеса опять посадили в кандалы и бросили в застенок.

Пока в Алжире происходили эти драматические события, семья Сервантеса искала средства для выкупа Мигеля. Наконец в 1580 году было собрано 3 тысячи реалов. Их вручили главе специальной миссии, отправленной в Алжир для освобождения невольников. На этот раз фортуна улыбнулась Сервантесу. Гассан-паша получил от турецкого султана распоряжение сложить полномочия правителя Алжира и явиться в Константинополь. Он назначил за Сервантеса выкуп в 500 эскудо, а освобождение второго своего пленника, дона Херонимо Палафокса, выходца из знатного рода, расценил в 1000 эскудо. Сколько ни бился испанский агент, он не смог снизить выкуп — решение Гассан-паши было твердым. Настало 19 октября, день отъезда Гассан-паши в Константинополь — в столице османов пленники терялись навсегда и уже не возвращались. Испанский агент провел с ним последнюю беседу и отправился выкупать Сервантеса — дона Херонимо же увезли в Константинополь.

Корабль с освобожденными испанцами отплыл на родину и 24 октября вошел в испанский порт Дению. «…Они увидели перед собой желанную и горячо любимую родину. Веселье снова заиграло в их сердцах; новое неиспытанное блаженство потрясло их души, ибо выйти после долгого плена живым и здоровым на берег своею отечества — одна из самых больших радостей нашей жизни», — вспоминал на страницах новеллы «Великодушный посланник» Мигель де Сервантес Сааведра.

Детом 1585 года у Азорских островов крейсировала флотилия, снаряженная Уолтером Рэли. 11 августа она захватила испанское судно. Никакой достойной добычи — золотых слитков или драгоценностей — на корабле не было найдено. Однако среди пленников находился один испанский сеньор, который, как вскоре выяснилось, представлял для Лондона немалый интерес. Звали его дон Педро де Сармьенто де Гамбоа. «Мы не могли ни уйти от них, ни оказать им сопротивления, — рассказал он спустя несколько лет, — было у нас лишь двадцать калек, и пираты захватили и взяли то малое, что у нас было, и раздели всех догола, и пригнали на флагманский фрегат, где с нас стали сдирать кожу и пытать огнем и гарротой, и прищемляли они нам пальцы, требуя, чтобы мы сказали, есть ли у нас серебро в слитках или в монете.

Английский капитан уже был готов отпустить Педро Сармьенто, отобрав все запасы провианта, но наш кормчий, португалец родом, продал его и сказал, кто есть Сармьенто, и при этом он приврал лишнего, дабы причинить нам больше зла, и англичане отпустили корабль и наших людей, но Педро Сармьенто, кормчего и еще двух человек оставили у себя и увезли в Англию».

В руки англичан попал их заклятый враг. Педро де Сармьенто родился в 1532 году. В двадцать с небольшим лет он перебрался в Новый Свет, где провел бурные, насыщенные событиями годы. Ироничный, вспыльчивый и тщеславный гордец, дон Педро был известен в Новой Испании как астролог, историк и один из лучших навигаторов. В ноябре 1567 года, в составе экспедиции Альваро Менданьи де Нейра, он отправился из Кальяо на Запад, в Тихий океан, на поиски легендарной сказочной страны Офир, откуда, согласно библейской легенде, доставляли золото царю Соломону для украшения Иерусалимского храма. Корабли пересекли Тихий океан и открыли архипелаг, названный Соломоновыми островами. По возвращении в Перу де Сармьенто был брошен в каменные застенки инквизиции. Выйдя из-под следствия, капитан оказался не у дел до 1578 года, когда произошли события, изменившие его жизнь — Френсис Дрейк, пройдя Магеллановым проливом, проник в Южное море (Тихий океан) и ограбил несколько испанских портов на побережье. Появление его «Голден Хайнд» вызвало шок во владениях испанского короля. Теперь европейцы знали дорогу в Тихий океан. Все попытки перехватить англичанина окончились безрезультатно. Тогда де Сармьенто, один из активнейших участников охоты за корсаром, стороживший его у входа в Магелланов пролив, предложил перекрыть проход, чтобы в будущем ни одно судно не могло беспрепятственно пробраться в Тихий океан, который испанцы считали свои владением. В соответствии со своими замыслами, дон Педро отправился в Испанию и на корабле «Нуэстра-Сеньора-де-Эсперанса» впервые в морской мировой практике прошел через Магелланов пролив с запада на восток. По прибытии в Испанию, он получил аудиенцию у короля Филиппа П и раскрыл ему свои планы, предполагавшие заселение пролива колонистами и создание в нем мощных крепостей. Согласие короля на проведение колонизации было получено, а де Сармьенто стал капитан-генералом и губернатором пролива. В ходе экспедиции было основано два города — при входе в пролив (Город Иисусова имени) и на полуострове Брансуик, в центре пролива (Город короля Филиппа). Но дела в новоиспеченных колониях пошли из рук вон плохо, и вскоре поселенцы оказались без всякого снаряжения и продовольствия. Для спасения предприятия де Сармьенто отправился в Испанию и по дороге попал в плен к англичанам[125].

Капитан-генерала Магелланова пролива дона Педро де Сармьенто доставили в Плимут, а оттуда перевезли в Лондон. «15 сентября меня привезли в Гуинсар (Виндзор), где находилась королева Елизавета Английская, и… я был представлен кавалеру Гуатералесу (Уолтеру Рэли), приближенному королевы… и кавалер сей радушно принял своего пленника». В английской столице де Сармьенто оказался вовлеченным в сложную сеть интриг, которые плелись в окружении королевы Елизаветы, ввиду приближавшейся войны Испании с Англией. Испанский посол в Лондоне дон Бернардино де Мендоса был выслан из страны, и появление испанского пленника в королевском дворце стало событием, неоднозначно воспринятым современниками. Дело дошло до покушения на его жизнь, организованного при содействии претендента на португальский престол принца дона Антонио, и только влияние и могущество Рэли спасли де Сармьенто от смерти. Историки предполагают, что английская королева, желая избежать до времени официальных контактов с испанским двором, решила использовать пленника своего фаворита для установления разорванных дипломатических отношений. Испанцу была отведена роль посредника в тайных переговорах, намечавшихся между Виндзором и Эскуриалом. Одновременно де Сармьенто стал участником той двойной или тройной игры, которую вели политические интриганы, замешанные в эти темные дела.

О пустынных берегах Корнуоллского полуострова ходила недобрая слава. Здесь, в небольших поселениях, скрытых в скалистых бухтах и отрезанных от центра Англии густыми лесами, процветал морской разбой. Владельцы местных замков были полновластными хозяевами округа и, не смущаясь мрачной репутацией разбойников, возглавляли отряды, уходящие в моря за добычей, или поджидали прихода жертв в свои гавани.

Страшный шторм разразился в Ла-Манше в канун нового, 1582 года. Он забросил гостей в Фалмут, крупный порт на корнуоллском побережье. Хозяева испанского судна Филипп де Орозо и Хуан де Карие возблагодарили Бога, предоставившего им шанс спасти перегруженный корабль от разбушевавшейся стихии в уютной бухте, и встали на якорь в гавани Фалмута. Ветер стих, погода исправилась, и часть экипажа с владельцами судна высадились на берег и отправились в местную гостиницу. Они собирались утром следующего дня покинуть английские берега и продолжить плавание в родную Испанию, а пока, пользуясь представившейся возможностью, решили развеяться в кабаке от трудностей зимнего плавания. Однако поутру, явившись в гавань, они не нашли на рейде никаких следов своего судна — оно пропало…

Ничего не подозревавшие испанцы попали в одно из самых страшных мест на побережье — владения семейного клана Киллигрью, державшего под контролем юг Корнуолла. Влиятельные родственные связи, богатство, важные государственные посты, занимаемые членами семьи, позволяли им руководить местной администрацией и превратить Фалмут в свою зону охоты. Замок Киллигрью, Арвеннэк, расположенный на скалистом утесе, возвышающемся над гаванью порта, соединялся тайным подземным ходом с бухтой. Единственным крупным строением неподалеку был замок Пенденнис, расположенный на другом берегу бухты. Его владельцами также были Киллигрью.

Могущество клана воздвигалось несколькими поколениями; преступный синдикат раскинул свои сети от ирландских портов до французских гаваней. Купленные чиновники закрывали глаза на деятельность агентов Киллигрью; политики и члены парламента оказывали семейству необходимую протекцию в правительственных сферах и контролировали ситуацию из Лондона; торговые дельцы, поднаторевшие на контрабанде, продавали захваченную добычу в Плимуте и Саутгемптоне. Клановые связи позволили синдикату распространить свое влияние за пределы Корнуолла, на территории соседних приморских областей. Так, их родственник, сэр Джон Воган, вице-адмирал Южного Уэльса, контролировал Бристольский залив и зоны, прилегающие к Ирландскому морю; в руках других родичей находились Девоншир и Дорсет; в Ирландии клан опирался на влияние лорда Конкобара О'Дрискола, а некий «ужасный Джон Пьерс» вкупе со своей матушкой, знаменитой колдуньей, поддерживал Киллигрью в самом Корнуолле.

Особую известность приобрел сэр Джон Киллигрью, вице-адмирал Корнуолла, наследственный управитель замка Пенденнис, родственник первого министра Елизаветы I лорда Берли. Он заслужил расположение королевы своей деятельностью против французских и голландских пиратов, промышляющих в Ла-Манше. Возможно, по этой причине правительница Англии смотрела сквозь пальцы на пиратскую деятельность самого сэра Джона.

Когда неустанные заботы о благе государства заставляли сэра Джона выезжать в Лондон, он мог не беспокоиться за свое разбойничье хозяйство — за ним внимательно присматривала его матушка, леди Киллигрью. Дочь Филиппа Уолверстона, дворянина из Суффолка, она имела большой опыт по части морского разбоя. В прошлом активная помощница своего отца, любителя разбойных занятий, она не отставала и от своего супруга, сэра Генри Киллигрью, и воспитала сыновей в соответствующем духе. И вот 7 января 1582 года она стояла у окна Арвеннэкского замка и разглядела в Фалмутской гавани новоприбывшее испанское судно. Через пару часов пожилая леди уже знала о принадлежности корабля, его товарах и маршруте плавания. План захвата был разработан моментально.

Когда стемнело, матушка Киллигрью и ее отчаянные головорезы, вооруженные с ног до головы, незаметно вышли на берег, погрузились в лодку и направились к намеченной жертве. Леди сама правила руль. Пираты подобрались к судну, вскарабкались на борт и перерезали всех, кто был на палубе, не дав и вздохнуть ошеломленным испанцам. Двое верных слуг, Кендэлл и Хоукинс, загрузили в лодку несколько рулонов фламандских тканей, две бочки вина и доставили добычу в Арвеннэк. Остальные разбойники увели судно в открытое море, выбросили трупы испанцев на борт, очистили палубу от следов ночной бойни и направились к Ирландии, чтобы продать добычу. В Фалмуте же начался переполох. Испанцы подали протест по поводу угона корабля, и местные власти вынуждены были начать расследование. Все следы вели в Арвеннэк, но следствие не приводило ни к каким результатам — ведь комиссариат по пиратству возглавлял вице-адмирал Корнуолла сэр Джон Киллигрью, который матушку-пиратку в обиду не давал. Дело было положено под сукно.

Однако оказалось, что у испанских торговцев налажены хорошие связи в столице королевства, и история о фалмутском ограблении дошла до графа Бедфорда, первого канцлера. Было начато новое, более тщательное расследование. Его результатом стал арест леди Киллигрью, Хоукинса и Кендэлла. Суд приговорил их к смертной казни. Для спасения зарвавшейся разбойницы клан пустил в ход все средства.

Настал день, назначенный для казни. Кендэлла и Хоукинса возвели на эшафот и казнили. Настала очередь леди Киллигрью. Она уже готовилась к смерти, когда неожиданно глашатай провозгласил, что исполнение приговора откладывается. Ненужные свидетели преступления были убраны, и спустя некоторое время матушка Киллигрью вышла на свободу. Так закончилась эта история. Неизвестно, последним ли «подвигом» леди было ограбление во Фалмутской гавани или она практиковала и дальше?

Эта известная история — одна из самых удивительных и романтичных страниц морского разбоя. Причудливое соединение верности и измены, самопожертвования и грабежа, триумфа и горя превратили рядовой эпизод Столетней войны в великую драму. Хронологически события, произошедшие в Бретани в 40-х годах XIV в., выходят за временные рамки этой книги, но в них настолько ярко высвечивается один неожиданный мотив, толкающий женщину на морской разбой, — месть за возлюбленного, — что невозможно обойти его стороной.

Разгорался длительный военный конфликт Франции и Англии, связанный с претензиями английского короля Эдуарда III на французский престол. Одной из центральных точек противостояния стало герцогство Бретонское, в котором развернулась междуусобная борьба за власть. Обе стороны не оставались в стороне от событий и активно вмешивались в столкновение, поддерживая своих ставленников. В ходе конфликта Оливье де Клиссон, один из самых влиятельных рыцарей Нанта, был обвинен в государственной измене, сговоре с англичанами и сдаче им города Ванн. Де Клиссона доставили в Париж, по приказу короля Филиппа VI Ва-луа приговорили к смертной казни и обезглавили. Тело казненного повесили на Монфоконе, а голову де Клиссона привезли в Нант и выставили на городской стене. Были казнены и приверженцы рыцаря. Казалось, на том дело и должно кончиться, однако события внезапно приняли неожиданный оборот.

Виной тому стала вдова Оливье де Клиссона Жанна де Бельвиль. Эта женщина, славившаяся в королевстве своей красотой, осталась после смерти мужа с двумя детьми. Она решила отомстить за казненного рыцаря и начала готовить предприятие гигантских масштабов — войну против короля Франции. Заложив свой замок, драгоценности и все имущество, «Дама де Клиссон» собрала вооруженный отряд и начала нападать на замки тех бретонских рыцарей, которые считались приверженцами французской короны. Затем Жанна де Бельвиль купила и оснастила три больших судна, набрала экипажи из верных людей и открыла пиратскую войну против французов.

Со своей небольшой эскадрой она крейсировала вдоль Атлантического побережья Франции, топила встречные торговые корабли и грабила приморские территории. Страшные рассказы о деятельности этой «фурии», «бешеной ведьмы» переполняли ужасом жителей Бретани. Говорили, что «Дама де Клиссон» не знает жалости, когда ведет корабли на абордаж, — она врывается первой на борт неприятеля, беспощадно рубит головы противникам и безжалостна к пленным. На поиски отряда Жанны де Бельвиль была выслана французская эскадра. Долго продолжались поиски. Наконец в открытом море пиратские корабли были настигнуты. Надежд на спасение у бретонских разбойников не было, и им оставалось только подороже продать свою жизнь. Однако сама Жанна предпочла иной путь. В разгар сражения она приказала опустить шлюпку и, посадив в нее своих детей, незаметно отошла от судна.

Бой был столь ожесточенным, что никто из противников не увидел удаляющуюся маленькую лодку, которая постепенно растворилась за горизонтом. Так предводительница пиратов счастливо ускользнула, однако опасности еще не миновали. Страшных шесть дней пришлось Жанне плыть в открытом море, пока не показался долгожданный берег, но за это время на борту шлюпки произошла ужасная трагедия — на руках у матери от голода и холода умер ее старший ребенок. Обессиленная Жанна с маленьким младшим сыном добралась до берега, после чего сумела перебраться в Англию. Здесь ее ожидал радушный прием короля Эдуарда III. О том, что произошло в дальнейшем с пиратской мстительницей, неизвестно. В заключение хотелось бы остановиться на одном примечательном обстоятельстве — спасшийся сын Жанны де Бельвиль, Оливье де Клиссон, воспитанный при английском дворе в ненависти к французскому королю Филиппу IV и служивший в армии англичан, затем перешел на сторону Франции. После смерти коннетабля Бартрана Дюгеклена Оливье де Клиссон принял эту важную должность и возглавил военные силы Французского королевства. Интересно, дожила ли Жанна де Бельвиль до того времени, когда ее сын начал служить королевскому дому Валуа, погубившему ее мужа?

В октябре 1720 года английский военный корабль обнаружил в водах Ямайки пиратское судно. Последовал ожесточённый бой, окончившийся захватом грабительского судна и пленением разбойников, — и тут произошло неожиданное. Удивлению победителей не было предела, когда среди экипажа оказались две женщины, одетые в мужское платье. Необыкновенные судьбы переодетых дам, известные нам благодаря капитану Джонсону, привлекали внимание всех авторов, пишущих о морском разбое, и до сих пор составляют одну из примечательнейших страниц истории пиратского промысла.

Сразу оговоримся — появление на судах женщин в качестве членов команды явление редкое, но отнюдь не исключительное. В практике морских плаваний такое случалось. Например в 1524 году, накануне выхода из Лиссабона эскадры вице-короля Васко да Гамы, на улицах столицы и на мачтах кораблей специально были развешены объявления, строжайше запрещавшие женщинам выходить в плавание. Угроза бичевания не остановила «искательниц приключений». На стоянке в Мозамбике было выявлено три (по другим сведениям — десять) женщины. Все они были впоследствии наказаны — проведены по улицам Гоа и подвергнуты бичеванию, по 300 ударов каждая. В отчетах голландского флота за ХVII — ХVIII вв. зафиксировано около 90 случаев, когда девушки, обрезав себе волосы, надевали мужское платье и нанимались на военные корабли. Прожить им на судах было невероятно трудно, уже через месяц каждая четвертая из них обнаруживала себя. Они проникали на борт торговых и военных кораблей самыми разными способами, и тому могли быть разнообразнейшие причины — любовь, авантюрный нрав, стремление к свободной, не скованной условностями жизни, несложившаяся судьба, — но история двух женщин-пираток Анны Бонни и Мэри Рид, пойманных у побережья Ямайки, вобрали в себя судьбы десятков других, подобных им, но канувших в безвестность.

Анна Бонни — ирландка по происхождению, родилась в 1690 году близ Корка и приходилась внебрачным ребенком местного адвоката. Когда супруга этого легкомысленного юриста скончалась, он оставил свою практику, женился на матери Анны и перебрался в Америку, где поселился в Южной Каролине. Здесь он преуспел в делах, приобрел плантацию и разбогател. В местных кругах зажиточных дельцов он пользовался почтенной репутацией. Анна же снискала известность красотой, а туго набитый кошелек ее папаши служил дополнительным стимулом для многочисленных поклонников, наперебой предлагавших ей руку и сердце. Впрочем, характер у девушки был отчаянный, да вдобавок она не была обижена силой. Рассказывают, что когда один, сверх меры страстный поклонник попытался взять ее силой, то, как писал один историк, «она так его прибила, что он от ее побоев пошел в гроб». Так и жила прелестная ирландка в доме своего отца, в достатке, окруженная сонмом женихов, пока не встретилась с неким молодым матросом, Джеймсом Бонни, и не полюбила его. Однако перспектива получить в зятья какого-то проходимца без гроша за душой совершенно не вдохновляла отца Анны — он абсолютно не разделял уверенности дочери, что подобная партия является самой подходящей. В семье не замедлили начаться скандалы, и в один прекрасный день Анна, против воли отца, вышла замуж за Джеймса. Дальнейшее развитие событий не вполне ясно — или рассерженный отец прогнал непокорную дочь, или девушка сама убежала из дома, — но вскоре молодая чета объявилась на острове Нью-Провиденс. Счастье молодоженов продолжалось недолго: новоиспеченный муж, по-видимому, не рассчитывал на то, что семейный конфликт затянется, и наступивший полный разлад с отцом Анны дал ему основание понять, что материального благополучия за счет жены ему не видать, — и пошел пиратствовать. Брошенная Анна оказалась одна — без мужа и денег, на острове, пользующемся славой одного из самых гиблых мест в Вест-Индии. Однако она не растерялась и спустя короткое время уже переживала бурный роман с Джоном Рэккемом, по прозвищу Калико Джек, одним из лидеров карибских пиратов. Разбойник не пожелал оставлять даму сердца одну на берегу и предложил Анне отправиться в плавание вместе с ним — она согласилась. Правда, законы пиратства не допускали женщин на корабль, и влюбленному пирату пришлось идти на хитрость — Анна переоделась в мужское платье и выдала себя за матроса. Рэккем хранил тайну любви от всех, а молодой женщине волей-неволей пришлось разделять вместе с мужчинами все тяготы корабельной жизни. Лишь однажды покинула она корабль — когда оказалась беременной и была высажена на острове Куба. Когда она родила, Рэккем вернулся и забрал ее — разбойная жизнь продолжалась до тех пор, пока в 1718 году не был опубликован королевский указ об амнистии пиратам. Рэккем и его команда воспользовались объявленным прощением и вернулись к мирной жизни. Продолжалось «благополучие» недолго — когда деньги кончились, бравый капитан и Анна «оказались на мели». В это время шла война с Испанией, и Рэккем завербовался на приватирское судно «Дракон», отправляющееся в рейд против испанцев. Анна вновь переоделась в мужское платье и отправилась с ним. Во время плавания по инициативе Рэккема команда подняла мятеж и, овладев судном, отправилась пиратствовать. Среди зачинщиков бунта была и Мэри Рид. Но как она попала на «Дракон»?

Жизненный путь Мэри Рид был извилист и изобиловал неожиданными поворотами. Она еще не родилась, когда судьбе было угодно вмешаться в события. Дело в том, что мать Мэри — жена моряка — была брошена своим мужем и осталась одна с маленьким сыном . Куда делся отец семейства, неизвестно — он мог утонуть в море или осесть на жительство в порту чужой страны, — как бы то ни было, женщина оказалась в трудном положении. Ей пришлось перебраться в провинцию и поселиться у подруги. Вдова была «веселой и молодой», и спустя короткое время у нее родилась дочь — Мэри. Сын же к этому моменту умер, и когда через три или четыре года вдова решила вернуться в Лондон, она выдала Мэри за потерянного сына. Прошло несколько лет — Мэри исполнилось четырнадцать лет, и она устроилась юнгой на военный корабль. Прошло немного времени, и девушка очутилась во Фландрии, поступила на службу в пехотный, а затем в кавалерийский полк. В конце концов она вышла замуж за драгуна-фламандца, и супруги открыли в окрестностях Бреды таверну «Три подковы». История Мэри стала широко известна в округе и привлекла в трактир множество посетителей — офицеров. Трактир процветал, пока не закончилась война, а с ней рухнуло и благополучие семьи. Военные покинули Бреду, муж Мэри умер, и вдова оказалась без средств. Продав трактир, она вновь «перевоплотилась» в мужчину и устроилась в пехотный полк в голландский приграничный гарнизон. Здесь она задержалась недолго, завербовалась матросом на голландское судно и отправилась в торговый рейс. Корабль на пути был захвачен пиратами-англичанами. Мэри оказалась единственной представительницей туманного Альбиона и этим привлекла разбойников — они обрадовались встрече с «соотечественником» и оставили «моряка» на борту своего судна. Началась пиратская жизнь Мэри Рид. Когда пришло известие о королевской амнистии, пираты направились на остров Нью-Провиденс и отдались в руки правосудия. Они были прощены, и Мэри вернулась к спокойной жизни. Однако на берегу прожить было трудно, и она решила завербоваться на приватирское судно — тот самый «Дракон», где пребывали Рэккем и Анна Бонни. Здесь они встретились.

Неизвестно, как Анна и Мэри узнали друг о друге то, что каждая из них так тщательно скрывала, — но выяснив, что они женщины, пиратки подружились. Жизнь обеих женщин на борту «Дракона» протекала в напряженной атмосфере. Первая трудность заключалась в Рэккеме. Он был выбран капитаном корабля, но продолжал хранить тайну своей подруги. Однако его ревность не знала границ, когда он видел, сколько времени Анна проводит рядом с «матросом-соперником» Мэри Рид. Однажды нервы пирата не выдержали, и на глазах у Анны он бросился на «соблазнителя» с ножом, в ярости крича, что перережет ему глотку. Каково же было изумление морского волка, когда он услышал объяснение Анны и понял, что тот, кого он принял за соперника, — женщина! Рэккему пришлось примириться с действительностью, и он сохранил тайну. Однако на борту было еще несколько десятков разбойников, и требовалась максимальная осторожность, чтобы никто из команды ничего не узнал. Вскоре возникла неожиданная ситуация. Как правило, когда пираты захватывали корабль, то они предлагали экипажу переходить к ним; в случае, если у них возникала необходимость в определенном человеке, его забирали насильно. Так и случилось со шкипером одного из ограбленных судов — пираты оставили его на борту. Красивый, рослый юноша понравился Мэри, они подружились, и вскоре тайна Мэри Рид стала ему известна. Но влюбленным пришлось нелегко — кроме необходимости скрывать свою любовь и постоянной тревоги, что их секрет будет открыт, возникали сложности иного порядка. Как-то раз возлюбленный Мэри поссорился с одним из пиратов, и дело дошло до дуэли. В момент ссоры корабль стоял на якоре вблизи одного островка, туда и решили отправиться противники, чтобы решить вопросы чести. Мэри оказались перед дилеммой — страх за жизнь любимого человека смешивался с невозможностью представить, что он малодушно откажется драться и прослывет трусом. Она нашла выход — спровоцировав ссору с пиратом-обидчиком, назначила поединок на берегу на два часа раньше того срока, на который была намечена дуэль ее возлюбленного. Любовь встала между жизнью и смертью. Мэри пожертвовала собой ради любимого — и убила на поединке своего противника. Вскоре после этих событий корабль Рэккема был захвачен у остров Ямайка. На судебном процессе обе женщины заявили о беременности. После того как врач подтвердил их заявления, грозившая им смертная казнь была отменена. Впрочем, на неукротимом характере обеих дам подобное смягчение приговора не отразилось — в подтверждение этого достаточно привести «утешительные слова», брошенные Анной Рэккему незадолго до того, как его должны были казнить: «Если бы ты дрался, как мужчина, то не был бы повешен сейчас, как пес».

Что стало с нашими героинями впоследствии? Согласно легендам Мэри Рид не дождалась помилования — находясь в тюрьме, она заразилась лихорадкой и скончалась. Анна Бонни родила в тюрьме ребенка, после чего была помилована и выпушена на свободу. Она исчезла, и больше о ней ничего не слышали.

Можно ли представить пиратское общество без женщин? Как только мы настроимся на размышление об этом, то в нашем сознании возникает ряд довольно типичных стандартных ситуаций.

Так, например, пиратский фрегат входит в гавань Порт-Ройяла или Алжира. Разбойники, измученные долгим плаванием и тоскливым однообразием мужской компании, устремляются в кабаки, которые гостеприимно распахивают перед ними двери. И не успевают разбойники переступить порог, как оказываются в окружении веселых красоток — льется вино, деньги текут рекой, а в ночном воздухе раздается женский визг и разудалая матросская песня. Разгульная жизнь длится недолго — деньги заканчиваются, разбойники вновь уходят на промысел, а их «подруги» ждут, когда новый корабль возвратится из похода с добычей.

Или другой случай — происходит набег пиратов на приморское поселение или захват судна с пассажирами. Исход такой ситуации невозможно спрогнозировать — слишком много обстоятельств могут повлиять на ход событий. Грубое насилие, нестерпимое страдание или только страх перед, казалось бы, неотвратимым и облегчение после того, как опасность миновала: унизительное ожидание выплаты назначенного пиратами выкупа или невольничий рынок, где человек приравнен к скоту, — возможен любой вариант.

Лишь две зарисовки, а за ними — разнообразие человеческих судеб, беспрестанное чередование драматических событий, банальная повседневность и неожиданные развязки и повороты, на которые так щедры будни пиратской жизни. Эта глава — своего рода калейдоскоп ярких эпизодов, в которых причудливо сплелись мужские и женские судьбы.

Драматический эпизод из жизни красавицы аристократки может стать предостережением, сколь неожиданно опасные последствия могут иметь для будущего прекрасной дамы оды поэтов, сложенные в честь ее красоты, и взволнованные рассказы людей, испытавших на себе могущество ее чар. В особенности, когда слава о подобном сокровище доходит до ушей столь властного, сильного и могущественного владыки, коим был алжирский властелин Хайраддин. Однако самая красивая женщина Италии, Джулиа Гонзаго, даже помыслить не могла о буре чувств, разыгравшихся в сердце стареющего корсара, которому не раз приходилось слышать о ее исключительной красоте. Прекрасная аристократка была дочерью Людовика де Саббио-нета и родилась около 1513 года. Она вышла замуж за Веспасиана Колонна, графа Фонди, сорокалетнего вдовца с дочерью. В 1528 году граф умер, и Джулиа стала владелицей уединенного фамильного замка Фонди, к северо-востоку от Неаполя. Красота, обаяние и ум графини вскоре превратили Фонди в один из центров культуры Южной Италии. Художники, литераторы, поэты, артисты считали честью для себя быть приглашенными графиней и охотно посещали замок. Поэты Лудовико Ариосто и Бернардо Тассо воспели ее красоту, кардинал Ипполит Медичи посвятил ей перевод 2-й книги «Энеиды», Тициан и Себастьян де Пьембо написали ее портреты. Многочисленные претенденты на руку Джулии Гонзаго кружили вокруг замка, но все получили отказ. И, по-видимому, самым предприимчивым «женихом» оказался Хайраддин, но его методы и цели оказались совершенно необычными.

Он решил похитить очаровательную итальянку и… преподнести этот цветок любви в подарок турецкому султану Сулейману. Алжирский корсар надеялся, что забота о состоянии гарема повелителя продемонстрирует его преданность и будет благосклонно принята в Константинополе.

Хайраддин не сомневался в успехе — осуществить похищение было нетрудно. В июле 1534 года его галерная флотилия незаметно подкралась к итальянскому побережью, ночью высадила десант, и около 2 тыс. человек совершили быстрый бросок к замку Фонди…

Графиня уже легла в постель. Ее участь была бы решена, если бы не бдительность охранников замка, вовремя обнаруживших разбойников. Они оказались начеку и вступили в схватку с корсарами. По счастью, комната графини располагалась со стороны, противоположной той, откуда появились незваные гости. Верный слуга успел подвести лошадь под окно; графиня, в спешке не успев одеться, накинула какой-то платок и спустилась прямо на спину лошади. Она неслась в ночном мраке от своего непредсказуемого «поклонника», а вслед ей неслись сабельный звон и пронзительные крики убиваемых домочадцев.

Упустив графиню, корсары в ярости хватали под руку всех, кто попадался, разграбили город и увели на галеры несколько десятков женщин и девушек. Однако когда Хайраддин узнал об исчезновении Джулии Гонзаго, он впал в неистовую ярость. «Какая ценность от хлама, который ты сюда приволок, — остервенело орал он на командира посланного отряда. — Я отправил тебя добыть бесценную жемчужину, а ты вернулся с этими коровами». Но жителям Фонди от неудачи Хайраддина не стало легче — они потеряли за одну ночь все, что имели. Когда графиня вернулась, ее встретили дымящиеся руины, развалины и горький плач оставшихся в живых жителей.

Это произошло в 1564 году. Разве могли предположить мальтийские рыцари, какой вызовет резонанс захват ими турецкого торгового корабля у острова Занте в Ионическом море? Потеря этого судна вызвала настоящий переполох в Стамбуле, во дворце султана. Это неудивительно — ведь корабль шел со специальным грузом, предназначенным для гарема султана. Парча, шелковые ткани, драгоценности, лакомства, благовония, так долго и с таким нетерпением ожидаемые изящные безделушки — все попало в руки монахов-корсаров. Прелестные обитательницы гарема были вне себя от ярости и требовали от султана отомстить нечестивцам, оскорбившим их.

В 1565 году огромная турецкая армия и флотилия корсаров Северной Африки отправились к Ла-Валетте, чтобы уничтожить гнездо Мальтийского ордена. Как знать, какую роль в решении султана начать подобную крупномасштабную операцию сыграли оскорбленные чувства его многочисленных наложниц…

Деятельный мозг сэра Уолтера Рэли всегда был полон грандиозных идей. Планы покорения новых стран и утверждения английских морских сил в океанских просторах, грезы о фантастических богатствах золотой страны Эльдорадо превращались в новые экспедиции, операции по захвату испанских богатств и финансовые субсидии пиратам ее величества королевы Англии. Однако сам Рэли не мог плыть в далекие моря. Он был пленником любви: влюбленная в Рэли королева Елизавета I, открывшая ему дорогу к власти и сделавшая влиятельным вельможей, не отпускала фаворита в долгие опасные плавания. Вот почему сэр Уолтер никогда не входил в залив Албемарл, не видел, как тучи птиц, напуганных появлением английских колонистов, с громким клекотом взмывают в воздух и летают над девственными лесами острова Роанок. Об этих землях он знал лишь то, что рассказывали капитаны, посетившие это первое владение англичан в Северной Африке. Но английские поселенцы ушли в безвестность, и никто так и не узнал, почему погибла колония. Название же новых земель, данное Рэли в честь королевы-девы, навсегда осталось на картах — Виргиния.

Как вошел в жизнь королевы честолюбивый красавец Уолтер Рэли, умный, опасный, предприимчивый, сильный солдат, умеющий сделать верную ставку в рискованной игре? Легенда рассказывает, что эта история началась осенью 1582 года… В вечереющем парке Виндзорского дворца по талому, перемешанному с землей снегу медленно двигалась королевская процессия. Дорогу преградила огромная лужа, и свита застыла, не зная, как перебраться через нее. Неожиданно молодой великолепный гвардеец сорвал с себя алый плащ, и по нему, как по мосту, прошла королева. «Как ваше имя»? — «Уолтер Рэли».

Скоро все знают: Рэли — фаворит королевы. В течение нескольких лет от решения этого человека зависело многое. Но в 1592 году, неожиданно для всех, Рэли впадает в немилость. В тот год сэр Уолтер наконец добился согласия королевы на личное участие в подготовленной им грандиозной операции против Панамы и был назначен адмиралом флота. Командующий задумал также овладеть испанским «Золотым флотом». Уже была получена информация о времени его выхода из вест-индских портов, и английские корабли стояли на якоре, готовые выйти в море. Внезапно к борту флагмана подошла легкая пинасса, и Рэли вручили секретное послание королевы — ему предписывалось немедленно сдать командование Мартину Фробишеру и вернуться в Лондон. Сэра Уолтера ждала тюремная камера в Тауэре. Что стало причиной опалы? Политических и личных врагов у Рэли было много, но не одними только интригами объяснялся его арест. Звезда фаворита закатилась из-за его тайного брака (19.11.1591 г.) на фрейлине королевы — леди Элизабет Трогмортон. Узнав об этом, королева не смогла сдержать гнев. Правда, в тюремной камере Рэли останется недолго, но Елизавета так и не простит ему измены.

Удивительны повороты судьбы. За год до описанных событий, в 1591 году, Рэли так же должен был выйти в море на захват «Золотого флота». Он был назначен вице-адмиралом флота, заместителем командующего Томаса Хоуарда. Эта была первая возможность для фаворита командовать военными операциями, он всеми силами стремился получить это назначение и ждал приказа о выходе в море — но в последний момент королева приказала Рэли вернуться ко двору и тем самым спасла его. Поход закончился катастрофой, а сэр Ричард Гренвилл, сменивший Рэли на посту вице-адмирала, погиб у Азорских островов, прикрывая отход английского флота. Пророческое решение влюбленной королевы в 1591 году — негодование оскорбленной властительницы от предательства в 1592 году.

Осенний день 1669 года флибустьеры Тортуги запомнили на всю жизнь. Еще бы, ведь всего за несколько часов для многих из них решился вопрос о семейном статусе.

Губернатор Бертран д'Ожерон со дня назначения на этот пост неустанно, как отец родной хлопотал о своих воинственных «питомцах». Несколько месяцев он провел во Франции, в заботах об их будущем. И вот наконец его планы воплотились в действительность. В гавань Бас-Терра пришло судно из Франции, и с его появлением жизнь обитателей Черепашьего острова преобразилась. С утра в городе царил невиданный переполох: взбудораженные разбойники и колонисты толпились у берега, оживленно переговаривались, жестикулировали, показывая на корабль; кое-кто прыгнул в шлюпки и поплыл к судну — пираты облепили его, как рой москитов, и зачарованные взирали на открывшееся им зрелище — палуба пришедшего судна была заполнена женщинами.

С момента назначения на пост губернатора, д'Ожерона не покидала мысль упорядочить флибустьерскую жизнь. И он придумал, как это сделать. Вступив в переписку с французскими властями и правлением Вест-Индской компании, он договорился об организации женского рейса на Тортугу. Агенты компании приступили к вербовке кандидаток. В тюрьмах, исправительных домах, трактирах, на улицах и базарах было набрано требуемое число женщин. В большинстве своем это были воровки и проститутки. «Невест», большая часть которых, были, по свидетельствам современников, «развращенными молодыми девицами», публично высекли и отправили на Тортугу. Им посулили настоящий рай — бесплатный переезд через Атлантику, прекрасный климат и предоставление жилья. Каждая из «невест» могла рискнуть и, порвав с прежней жизнью, уехать в неизвестные дальние края, где никто не будет интересоваться ее прошлым.

Флибустьеры, обступившие корабль, не успели «пойти на абордаж», — подошли баркасы с солдатами гарнизона, оттеснили суденышки разбойников и, сопроводив корабль, военные обеспечили порядок при высадке на берег. Несколько десятков прибывших дам провели сквозь толпу на окраину города и отвели им на ночлег несколько жалких лачуг. Губернатор произнес перед ними речь. Задуманное им должно было состояться утром. На следующий день все население Бас-Терры собралось на центральной площади. Здесь и состоялся… аукцион жен. Каждую из прибывших выводили на общее обозрение, из толпы выкрикивались ставки, победитель тут же выплачивал деньги на месте и в мир выходила очередная супружеская пара. В регистрационную книгу вносились имена новобрачных, и они отправлялись обустраивать свою новую жизнь. Говорят, что в большинстве случаев браки были счастливыми. Остался доволен и д'Ожерон — женатые флибустьеры вели себя более покладисто, а деньги, оставшиеся после аукциона, позволили ему не только расплатиться за переезд, но и отложить в свою пользу.

Для Вест-Индской компании рейс невест также оказался прибыльным, и в течение короткого времени такие плавания стали регулярными.

Пиратский капитан Бартоломью Шарп был человеком необыкновенной судьбы. Жизнь затягивала его в невероятные переделки, но ему всегда удавалось с успехом выкручиваться из самых невообразимых ситуаций. Сколько раз его предприятия заканчивались провалом, один раз разбойники даже разжаловали своего капитана и заперли в трюм — но в конечном счете Шарп всегда выходил чистым из воды. Самоуверенный наглый фанфарон, легкомысленный кутила и ловелас, «пенитель морей и художник океанов», как он гордо именовал себя, Шарп не был чужд деловой сметке, отличался практичностью и понимал толк в морском деле. И в самом деле, если пиратский вожак, столько раз скомпрометированный, как Шарп, оставался капитаном, то, значит, это был человек неординарный. Казалось бы, после истории с испанским судном «Сан-Розарио» надеяться пирату на фортуну бессмысленно — но нет, он и здесь оказался в выигрыше.

Летом 1681 года корабль Шарпа «Тринити» настиг у чилийского побережья испанское судно «Сан-Розарио». Взяв испанца на абордаж, пираты обнаружили в трюмах бочки с вином и бруски какого-то светлого металла. На олово или свинец они наткнулись, было неясно — в любом случае такой груз можно было выгодно продать в испанских портах. Шарп уже собирался подать команду о перегрузке металла на свой корабль, как вдруг позабыл обо всем. На палубе стояла молодая испанка неописуемой красоты, «наипрекраснейшее создание, которое когда-либо представало пред моими очами». Палуба закачалась под ногами ошеломленного капитана. Как настоящий английский джентльмен, он был галантен, великодушен и мягок. «Прекрасную даму пугают эти омерзительные дикари, которые бродят по палубе и грабят пассажиров? Она может быть спокойна — с ней не сделают ничего плохого, рядом с ним, капитаном Шарпом, она в безопасности». Пират из кожи лез, чтобы очаровательная девушка забыла, что перед ней стоит страшный разбойник. Красавица таяла на глазах, ее настороженный взгляд смягчился, она осмелилась попросить пирата об одной услуге — не оставит ли он в покое корабль, не отпустит ли он «Сан-Розарио»? Когда прекрасные очи с надеждой смотрят в твои глаза, то сердце самого черствого мужчины смягчается, а Шарп не был равнодушен к женской красоте.

«Прекратить погрузку, — скомандовал он, — уходим». Обрадованные испанцы передали пиратам все вино с корабля и облегченно вздохнули, когда «Тринити» начал удаляться.

Прошло несколько месяцев. Шарп обогнул мыс Горн и пришел на Антигуа. Здесь и произошла развязка истории. Один подвыпивший разбойник из команды «Тринити», уходя с «Сан-Розарио», прихватил слиток металла, решив отлить из него пули. Теперь, осев в кабаке, он растратил всю наличность и продал слиток за выпивку. Уже на следующий день выяснилось, что слиток серебряный. В руках у пиратов находилась крупная партия серебра — бруски неизвестного металла, оставшиеся в трюме «Сан-Розарио», могли сделать богачами всех разбойников «Тринити». Если бы не прекрасная испанка и сраженный его с первого взгляда незадачливый Шарп. Впрочем, оговоримся — пират потерпел фиаско в любви, но не остался в проигрыше. Спустя некоторое время его привлекли в Лондоне к судебной ответственности за пиратство. Шарпу грозила виселица, и он использовал последний козырь — оказалось, что он заметил в капитанской каюте на «Сан-Розарио» навигационные карты и прихватил их с собой. Так у него в руках оказалось ценнейшее сокровище — строго засекреченные испанцами карты Тихого океана и южных морей. Шарп передал их властям; дело получило известность и дошло до короля Карла II. Разбойник был помилован и принят на службу в королевский флот. О прекрасной испанке известно лишь то, что владельцы серебра назначили ей богатую пенсию за спасение драгоценного груза.

Морские обычаи не терпят присутствия женщин на борту судов. Строгая мужская жизнь в не признающем расслабления океане — вот идеал старых морских волков. Но капитан Джон Кук и команда пиратского судна «Ревендж» («Месть») придерживались на этот счет иного мнения. Эти отчаянные головорезы решили отправиться на разбой в Тихий океан, но происшествие у берегов Африки и его трагические последствия заставили их задуматься о многом.

В апреле 1683 года «Ревендж» незаметно вышел из Чезапикской бухты и направился к Африканскому побережью. У Сьерра-Леоне разбойники захватили голландское работорговое судно с большим запасом продовольствия и спиртных напитков. Оставив свое судно голландцам, Кук с командой перебрались на захваченный корабль, переименовав его в «Бечелос Делайт» («Услада холостяка»).

Такое название было дано не случайно — на борту корабля веселые головорезы оставили шестьдесят молоденьких черных невольниц. Плавание обещало быть отличным.

В феврале 1684 года «Бечелос Делаит» огибал мыс Горн. Разразился свирепый шторм, который потащил корабль на юг. С каждым днем становилось все холодней и холодней, экипажу было не до удовольствий. Несчастные туземки, привыкшие к жаркому климату Экваториальной Африки, не выдерживали стужи и умирали одна за другой. Пираты тоже дрожали от холода и проклинали тот день, когда решили оставить женщин на корабле, — ведь не будь их здесь, никакого шторма и в помине не было бы, размышляли суеверные разбойники. Внезапно они обнаружили способ спастись: оказалось, что если каждому выпивать по 3 кварты бренди в день (примерно 3,3 литра), то можно не замерзнуть и остаться в живых.

Спиртного хватило на всех. Прошло несколько дней, шторм стих, и «Бечелос Делайт» смог двинуться на север. Но к этому моменту ни одной негритянки в живых не осталось. Страшный урок был поучителен для холостяков. «Мы заключили, — записал участник плавания Эмброуз Коули, — что интрижки с женщинами очень опасны и вызывают шторм».

В карьере пиратского капитана Генри Эвери женщины сыграли важную роль. Начать с того, что у молодого моряка совершенно не сложилась семейная жизнь. Выходец из семьи плимутского торговца, он воспитывался в тяжелой атмосфере. Воспоминания о детских годах тяготили Эвери все время. Возможно, что женитьба рассматривалась им как спасение, и он надеялся обрести в семейном состоянии счастье. Но надежды на безоблачный покой и радости супружества рухнули. Его жена оказалась легкомысленной и ветреной: вскоре ее измены переполнили чашу терпения мужа. Он решил порвать с такой неустроенной жизнью.

Удобный случай представился в 1694 году, в разгар войны против Франции. Приватирский корабль «Карл», на котором Эвери служил вторым помощником, стоял в гавани Ла-Коруньи на севере Испании. 7 мая Эвери поднял мятеж, захватил судно и ушел в открытое море, куда глаза глядят. «Я человек фортуны и пойду ее ловить», — заявил незадачливый супруг; его команда, «бойцовые петухи», искушенные в драках, горой стояли за вожака и были готовы идти за ним.

Фортуну Эвери поймал летом 1695 года, когда захватил набитый богатствами корабль «Великое сокровище», принадлежавший самому императору Великих Моголов Аурангзебу. Согласно легендам среди пассажиров находилась очаровательная девушка, внучка императора. Эвери доставил прекрасную принцессу на остров Мадагаскар и вскоре женился на ней. Невозможно описать словами ярость Аурангзеба, когда он узнал о происшедшем. Дело чуть было не закончилось войной с Англией. Император потребовал от английских властей немедленно изловить и наказать пирата, но легче было добиться организации карательной экспедиции, чем поймать разбойника. Время шло, скандал разрастался, а найти Эвери не удавалось. Виновник же всего уединился с принцессой в укромной бухте Мадагаскара и жил там в любви и покое. Впрочем, он держался начеку и был готов к любым неожиданностям. Когда Эвери счел свое положением опасным, он перебрался в Вест-Индию и осел на Багамских островах. Он продал свое судно, распустил команду, переехал в Бостон, а затем в Ирландию. Многое из его команды попали в руки правосудия и были казнены, но следы главаря затерялись. Английское правительство и Ост-Индская компания объявили большое вознаграждение за его голову, но никто его так и не получил. В каком тайном месте укрылся пират с принцессой, так и осталось неизвестным. Романтическое предание рассказывает, что он вернулся в Англию и жил некоторое время в Билфорде. Его преследовали неудачи — при попытке продажи бриллиантов его надули перекупщики. Поняв, что имеют дело с преступником, они заплатили Эвери в качестве залога смехотворно низкую сумму, а затем начали шантажировать пирата. В суд обращаться было нельзя, и Эвери в конце концов, не добившись выплаты денег, пришлось бежать от угроз этих темных дельцов. Он объявился в Ирландии. Через несколько лет это был уже совершенно опустившийся пьянчуга, он бродяжничал и нищенствовал, пока не скончался где-то в родном Девоншире. Куда пропала индийская принцесса, неизвестно. Впрочем, это лишь одна из версий жизни Эвери — возможно, в действительности все произошло иначе, и пират сумел уйти от преследователей, жил в счастье и благополучии до конца своих дней с внучкой Великого Могола в каком-нибудь тихом местечке.

Пиратские грезы о земном рае воплотил в действительность знаменитый мадагаскарский разбойник Джеймс Плантейн. Когда ему надоело грабить, он осел на Мадагаскаре, откупил у местного негритянского вождя участок в уединенной бухте на побережье и поселился там. Но авантюрная натура Плантейна не позволяла ему жить спокойно. Он набрал команду головорезов из англичан и голландцев, возвел на берегу залива Рантер-бэй крепкий деревянный форт, оснастил его пушками и начал захватывать земли окрестных племен.

Властолюбец окружил себя гвардией из чернокожих туземцев, запугал всех соседей и провозгласил себя королем. Прибрав к рукам окрестности, он добился подчинения от туземных царьков. И пребывал в полном блаженстве — вожди местных племен, заинтересованные в военной силе Плантейна, курили ему фимиам, как какому-нибудь божеству; награбленное богатство переполняло его крепость; верные аборигены слагали песни во славу большого белого господина.

Довольный властолюбец проводил дни и ночи в пьянстве, роскоши и пирах. Нет сомнения, что этому сластолюбивому господину очень полюбились местные обычаи, позволяющие царям иметь гарем. Белый король окружил себя несколькими десятками темнокожих жен, одарил их богатыми шелками и бриллиантами и, окруженный трепетной «любовью» негритянских гурий, вкушал радости экзотической жизни.

К чести европейца, он не забывал о своем происхождении и не шел на поклон местным обычаям. Как это принято у англичан, он называл своих бесконечных жен-негритянок Молль, Кейт, Сьюла и Пег (производные от соответствующих имен Мэри, Екатерина, Урсула, Маргарет), и, что любопытно, только этими именами.

Однако Плантейн никак не мог исправить один существенный недостаток своего сераля — среди его жен не было ни одной белокожей девушки. Экс-пират очень расстраивался по этому поводу, тем более что подходящая кандидатура на эту роль уже была присмотрена королем.

Недалеко от владений Плантейна обитал некий вождь, именуемый пиратами Король Дик, или Длинный Дик. У него была внучка — очаровательная белая девушка, неизвестно каким образом оказавшаяся при туземном правителе. Вокруг поговаривали, что девушка — дочь английского пирата и по имени отца называлась Элеонора Браун. Выросши в глуши Мадагаскара, она не была лишена приятных манер, немного говорила по-английски, знала несколько молитв и основы христианской веры. Плантейн решил жениться на ней и отправился свататься. Его удивлению не было пределов, когда Король Дик отказал. Оскорбленный Плантейн объявил ему войну, разгромил обидчика и разграбил его владения. Когда захваченных пленных подвергли пыткам, всплыло неожиданное обстоятельство — оказалось, что Элеонора приходилась дочерью одному из убитых европейцев и у нее был ребенок. Плантейн впал в ярость, приказал казнить Короля Дика и всех белых, которые ему служили.

Вернувшись в Рантер-бэй, он привез с собой Элеонору, устроил пышную свадьбу и возвел ее в ранг первой жены. Экс-пират осыпал ее драгоценностями, подарил двадцать молодых негров-рабов и доверил вести все хозяйство, отстранив от руководства домашними делами негритянок. В своем желании угодить любимой жене он готов был удовлетворить ее любую прихоть и позволял Элеоноре делать все, что она захочет. Однако набожная смиренная женщина пребывала в смятении от образа жизни своего грешника-мужа, его пьяных богохульных выходок и бранных слов во время попоек. Она уединилась на своей половине и молила Бога о спасении его души. «Моя монахиня», — снисходительно называл жену Плантейн.

Мало встречается на страницах мировой истории злодеев, которых можно поставить в один ряд с Тичем Черной Бородой. «Подвиги» свирепого бандита ужасали всю Америку. Однако личная жизнь пирата по мрачному колориту не уступает его разбойным деяниям. Изощренная жестокость, безнравственность и дьявольская энергия, наполнявшая этого изверга, сделали несчастными тех женщин, которые встречались ему на пути. А их было немало.

В каждом порту, куда Тич являлся на своей «Мести королевы Анны», он принуждал кого-нибудь к сожительству, вступал в брак. и немилосердно издевался над очередной супругой. Всего таких жен у Тича было около четырнадцати. Последняя свадьба состоялась у Черной Бороды в Чарлстоне незадолго до смерти — Тич женился на очаровательной шестнадцатилетней девушке, а свадебная церемония состоялась при участии губернатора, бывшего близким знакомым пирата, и священника. Супружеская жизнь Черной Бороды на суше протекала всюду одинаково. Он помещал свою жену на отдаленной плантации, под вечер являлся туда с несколькими отвратительными субъектами из своей команды и устраивал пьяную оргию, в ходе которой благосклонно «уступал» несчастную женщину собутыльникам.

Впрочем, не все жены Тича жили в портах. Согласно одной легенде, как-то раз пират захватил в море корабль, на борту которого оказалась очень красивая девушка. Ее звали Мэри Блад. Черная Борода был сражен ее красотой и, по своему обыкновению, предложил ей руку и сердце. Мэри стала женой, компаньоном и доверенным лицом Тича, дело дошло до того, что один из своих кладов пират спрятал вместе с ней, но красотка не оправдала доверия капитана — влюбившись в одного из пленников, захваченных на борту очередного судна, Мэри бежала с ним, и, по слухам, укрылась в Перу. Разъяренный Тич организовал поиски беглянки, владевшей его тайной, но смерть прибрала его раньше, чем он сумел найти влюбленных и отомстить. В заключение этого небольшого рассказа остается лишь предположить: рыдали ли от горя многочисленные жены Черной Бороды, когда узнали о его кончине?

В Вест-Индии про майора Стеда Боннета ходили странные слухи. На разный лад сплетничали по поводу его исчезновения с острова Барбадос, где бравый отставной военный владел сахарными плантациями. В один прекрасный день он бросил все свое хозяйство, снарядил 10-пушечный шлюп «Ревендж» («Месть») и вышел в море на пиратский промысел. Какие причины толкнули почтенного, высокообразованного человека, глубоко уважаемого на острове, на подобный поступок? Злые языки поговаривали, что майор был не совсем в своем уме. Усердно муссировалась версия, согласно которой рассудок Боннета помутился в связи с дискомфортом, который он испытывал в семейной жизни, а его бегство в пиратство было вынужденным шагом незадачливого супруга, ищущего спасения от дражайшей жены.

Любил ли ее Боннет? Да, конечно, много лет назад, когда их супружеская жизнь только начиналась, — она была прелестной девушкой, обещавшей все радости совместной жизни. Но годы шли, а с ними менялось отношение Боннета к супруге. Она оказалась крайне раздражительной, нервной дамой, настоящей мегерой и закатывала ему постоянные сцены. Суровый военный, приверженец дисциплины, привыкший командовать солдатами майор Боннет ничего не мог поделать со скандальной женой. Она пилила его днем и ночью, превратив его жизнь в сущий ад. В конце концов Боннет не выдержал. Сухопутный человек, не нюхавший морского воздуха и не имеющий никакого представления о корабельной жизни, он махнул рукой на все блага цивилизации и удрал на пиратском корабле, только бы быть подальше от жены. Наверное, домыслы барбадосцев имели под собой веские основания, и не будь жена майора столь несносной дамой, мир никогда не узнал бы о Стеде Боннете. Он пошел вдоль юго-восточного побережья Северной Америки и пиратствовал сначала вместе с Тичем, затем самостоятельно, пока не был схвачен на одной из стоянок во время килевания судна. 10 декабря 1718 года Боннет был повешен в Чарлстоне.

Неизвестно, сколько бы лет гнил корсар Рене Дюге-Труен со своим экипажем в Портсмутской цитадели, если бы фортуна отступилась от него. Но нет, счастье сопутствовало красавчику французу и подарило ему любовь обворожительной соотечественницы, открывшей пленному путь к побегу. Почтенный муж этой дамы, честный английский торговец, даже помыслить не мог, какие чувства возникнут в сердце его супруги, когда в город пришло известие, что английские корабли захватили корсарское судно «Дилижант». Его капитан (Дюге-Труен), совсем молодой человек, был тяжело ранен в бою и после прибытия английской эскадры в порт отправлен в тюрьму. Город наполнили рассказы об отваге француза и многочасовом бое его корабля против шести судов эскадры контр-адмирала сэра Дэвида Митчела. Имя корсара все время было на слуху, его ранение взывало к милосердию и состраданию. Тюремный режим был нестрогим, и вскоре к больному стали допускать посетителей. Среди них оказалась и наша героиня. Воображение молодой женщины, взволнованное услышанным, разыгралось при встрече с бледным измученным моряком, тонкие черты лица которого светились благородством и красотой… Француз был опытным сердцеедом, и вскоре молодая женщина запуталась в свитой им любовной паутине. С помощью своей возлюбленной Дюге-Труен сумел договориться с капитаном шведского торгового судна, стоявшего в Плимутской гавани. Кошелек влюбленной дамы помог предприимчивому корсару подкупить офицера гарнизона. Майским вечером 1694 года Дюге-Труен с товарищами, переодевшись в одежду шведских матросов, хладнокровно проследовали мимо караула, вышли из крепости и спокойно прошли к гостинице на окраине города. Когда стемнело, беглецы добрались до уединенной бухты, где их поджидала быстроходная пинасса. Все было готово — шесть мушкетов, абордажные сабли, необходимый запас продуктов и воды. Лодка вышла в море и через несколько дней, переплыв Ла-Манш, корсар с друзьями высадился на берег Бретани, а его портсмутская спасительница осталась во власти воспоминаний о пережитом…

Название этой небольшой главы, по-видимому, удивит читателя. Действительно, как согласовать мрачную тональность морской разбойничьей жизни, жизни, наполненной жестокими буднями преступного промысла, и уют семейного очага, благополучие и мирный отдых? Тем более что ранее приведенные примеры «семейной жизни» пиратов не располагают к идиллическим настроениям.

Однако так ли все однозначно? Злодейский колорит пиратских романов и почерпнутые из них обыденные представления — насколько они соответствуют действительности? Может быть, реальная жизнь пиратов была более многогранной и буднично-естественной?

Нам уже не раз приходилось подчеркивать, что пиратский мир по своему составу был неоднороден, — его «рабочую часть» составляли не патологические злодеи-садисты, а люди, принадлежавшие в своем прошлом к самым мирным профессиям, оставившие в той, прежней жизни семью, детей, родителей, родственников. Многие из них, уйдя в разбойную жизнь, вовсе не порывали своих контактов с обществом, семьей и сотнями нитей оставались связанными с ними.

Купцы, торговцы, контрабандисты, скупающие награбленное на пиратских базах или в нейтральных портах, могли прихватить весточку от мужа-изгоя и привезти ответ; они не отказывались и передать семье что-нибудь из одежды, добытой разбойником. Более того, часто они становились посредниками в финансовых делах семьи, так как с их помощью пираты могли послать домой денежные суммы. Так, когда Гейбриел Лофф и Мартин Скайнс из команды капитана Кидда получили свои доли, они пристроили тюки с захваченной одеждой на судно, идущее в Нью-Йорк. Другой разбойник, Томас Прингл, послал жене 200 монет, особо наказав, чтобы она не тратила их, а отложила бы на черный день.

Пираты беспокоились и о своем состоянии и об обеспечении своей семьи. Они не выставляли напоказ свои семейные добродетели, но просили друзей или капитана в случае их смерти отправить оставшееся имущество домой. Например капитан Каллифорд писал некоей миссис Уэлей, что ее муж, член его команды, оставил все «состояние» ей, и капитан Шеелли из Нью-Йорка согласился переправить его.

Осмелимся предположить, что надежды благоустроить жизнь своей семьи выступали одним из побудительных мотивов при выборе преступного промысла. Эти люди, лишенные обществом всяких надежд на благополучие, уходили из дома, часто без шансов на возвращение, однако семья продолжала занимать большое место в их мыслях и жизни. Эйбрахам Сэснойя писал жене: «Думаю, что наше плавание продлится лет десять, но я не забываю тебя… потому что нет у меня ничего большего, чем любовь к тебе и к нашим детям. Остаюсь верным тебе, пока смерть нас не разлучит». Эван Джонс сообщал жене Франсес, что после долгих лишений наконец стал капитаном и теперь идет в долгое плавание, и пусть она не надеется, что услышит о нем ранее чем через пять лет. Пираты интересовались тем, как живут их семьи и с нетерпением и любопытством читали переправляемые к ним письма. Ида Уилдей написала своему мужу Ричарду из команды Кидда, что в Нью-Йорке высокие цены; Сэра Хорн, супруга другого пирата из того, же экипажа, сообщала, что в соответствии с его желанием отдала сына на обучение к некоему Исааку Тейлону — портному. «Здесь столько ходит слухов о тебе, что я была бы очень рада получить какое-нибудь известие от тебя самого», — добавляла она и передавала привет от его друзей.

Кто знает, возможно, для некоторых пиратов переписка с семьей, эта не оборвавшаяся связь с мирной жизнью, составляла последнюю светлую надежду и в конце концов помогала вырваться из тисков преступного мира. Генри Кросли отправил брату на остров Сен-Мари послание, в котором написал, что уже никак не надеялся услышать что-нибудь о нем, а вот теперь узнал, что брат еще жив. Он заклинал его вернуться домой, сообщал, что хотя его жена и дети перебрались к друзьям на Лонг-Айленд, но если пират вернется, то он «поможет им, так как я уверен, что твоя жизнь сможет быть устроенной, лишь если ты будешь здесь со своей плотью и кровью».