Гарри и Тайрон провели много долгих часов, бродя по улицам и переулкам, борясь с сильнейшим пронизывающим ветром с дождем и снегом. Если они останавливались хотя бы ненадолго, им было очень трудно заставить себя идти дальше. Их ноги онемели и, казалось, примерзали к земле, и боль поднималась от ступней к коленям. Они старались поворачиваться спинами к ветру, но, как бы они ни вертелись, ветер постоянно дул им в лицо. Они закутывались в свои куртки, но им все равно было настолько холодно, что они уже не могли говорить друг с другом, и просто иногда кивали. Из их глаз и носов текло, на лицах застывал тонкий слой льда. Они посматривали в сторону отсветов костров в заброшенных зданиях, и им хотелось пойти туда и немного погреться, но они прекрасно знали, что стоит им приблизиться, как их тут же обчистят до нитки, так что приходилось терпеть боль и холод, пока наконец им не удалось достать двенадцать доз, после чего они быстро ушли из района. Забежав в общественный туалет у станции подземки, они закрылись в кабинке и начали жечь бумагу, чтобы хоть немного согреться, потом набрали воды из ржавого туалетного бачка, поставились и просто стояли там, прислонившись к стенам, чувствуя, как тепло прихода разламывает лед в их крови и костях, потом, стерев испарину с лиц, улыбнулись друг другу и хлопнули по рукам: офигительный перец, мужик. Да, детка, это что-то. Они вышли из туалета и стали неторопливо спускаться в метро, ощущая тепло и спокойствие.

По улицам пошли слухи, что через пару дней в городе появится хороший героин. Все покивали, сказали ага и разошлись по своим делам, собираясь пережить еще один день. Однако разговоры о том, что Харлан Джефферсон хочет слить перед Рождеством пару килограммов, потому что он хороший христианин и баптист и не хотел бы, чтобы кому-то было плохо в эти дни, не прекращались. И люди действительно поверили в это, потому, что хотели поверить, и потому, что это было очень похоже на Харлана. В воздухе витало легкое напряжение и ожидание. А потом стали говорить о том, что цена будет вдвое выше обычной и продавать будут чуть ли не оптом, и тогда поверили все. Через подземку, автобус и Гудзонские «трубы» пришла молва, что завтра вечером, в десять, на большом пустыре в районе заброшенных зданий будет продаваться кайф, но брать можно будет не меньше чем полвеса, на пятьсот баксов. Да, блин, пять сотен за полвеса – просто чума, но делать-то нечего, а? За просто так тебя никто ставить не собирается. Уличные торчки засуетились, пытаясь найти денег на замут, но пять сотен для многих была непомерная сумма. Ежедневные мутки, мелкие кражи, помощь за деньги другим торчкам, чтобы замутить пару чеков и то было проблемой, но пять сотен??? Бля, да где ж их достать-то? Однако гонки продолжались. Если они не смогут достать денег, чтобы купить свои пять грамм, то, может, получится хотя бы купить несколько доз у тех, кто возьмет на пятьсот, хотя цены на чеки тоже подскочат, это уж как пить дать, братан.

Гарри и Тайрону отчаянно хотелось купить все десять, но у них было только семьсот долларов на двоих. Они думали о том, что можно украсть и продать, но ничего, что могло бы помочь им достать несколько сотен, в голову не приходило. И Гарри вспомнил про психиатра Мэрион. Арнольд, что ли? Ага. Да я не видела его уже несколько месяцев. Ну и что? Он же до сих пор звонит, не так ли? Да, но я не знаю… Слушай, скажи ему, что мы вернем деньги на следующий день. Ровно столько у нас уйдет на то, чтобы отбить все обратно. Мэрион нахмурилась, она выглядела расстроенной и обеспокоенной. В голосе Гарри зазвучало отчаяние. Слушай, если мы возьмем сейчас, то мы все быстро скинем и снова будем в деле. Скорее всего, новости означают, что паника закончилась и в городе снова будет перец, и, значит, нам не придется больше шакалить на улицах. Если бы ты только знала, милая, как мне это надоело. Знаю, Гарри, знаю. Мне самой это не нравится. Тогда в чем проблема? Не знаю, я… – Слушай, предложи ему поучаствовать в деле за пять сотен. Да зачем это ему? У него полно денег. В глазах Мэрион появилось умоляющее выражение: мне бы очень хотелось достать деньги как-то по-другому. Да мне наплевать, каким образом мы их достанем. Если у тебя есть другие соображения, давай, делись, а вот у меня нет никаких идей, а деньги пипец как нужны. Достать деньги не проблема, Гарри. – Тогда в чем фигня-то? Мэрион умоляюще посмотрела ему в глаза: просто я знаю, чего мне будет стоить достать их. То, что она имела в виду, было ясно как день, но нужда заставила Гарри закрыть глаза на очевидное, не позволяя правде проникнуть в его сознание и как-то повлиять на неизбежное решение. Он просто пожал плечами: ты с ним справишься, не переживай. Мэрион смотрела на него долгие секунды, надеясь, что что-нибудь поможет внезапно изменить его слова и ситуацию в целом в лучшую сторону, что с потолка появится deus ex machina, и дилемма немедленно разрешится. Или ты берешь деньги у психа, или у нас не будет перца. Всё просто. Желание Мэрион сбылось. Дилемма разрешилась. Она кивнула и позвонила в офис Арнольда.

По ее просьбе они встретились в маленьком тихом ресторане, с дымчатым, интимным освещением. Она приехала туда на пятнадцать минут позже назначенного времени, чтобы ей точно не пришлось сидеть и ждать его, чувствуя себя слишком заметной. Ее макияж скрывал цвет лица, но измученный взгляд спрятать было невозможно даже при таком слабом освещении. Ты в порядке? С тобой что-то случилось? Нет, нет, просто у меня грипп, кажется, уже целую вечность продолжается. Никак не могу от него избавиться. Вроде проходит на несколько дней, а потом снова возвращается. У тебя, наверное, был стресс? Знаешь, эмоциональное напряжение может усиливать вирусные инфекции. Мэрион почувствовала, как внутри нее все сжалось, и она, изо всех сил стараясь контролировать свои мышцы, вымученно улыбнулась: нет, с чего ты взял. Просто было много дел. Много работала последнее время. Что ж, отлично, я рад, что у тебя продуктивный период. Мэрион старалась, чтобы с ее лица не сходила улыбка, пока она ковыряла вилкой еду и пила вино. Арнольд несколько раз указал ей на отсутствие аппетита и выразил удивление, что она совсем не рада вину: это же одно из твоих любимых. Я знаю, – кивнула она, вымученно улыбаясь. Потом, протянув руку, коснулась его руки: это все чертов грипп, или как его там, отбил мне аппетит. Он улыбнулся и накрыл ее руку своей: знаешь, по правде говоря, я был очень удивлен, когда ты позвонила. У тебя что-то случилось? Мэрион невероятным усилием воли сдержала порыв ткнуть ему в лицо горящей свечой, но вместо этого улыбнулась еще шире: нет, а почему ты спросил? Обычно дело именно в этом, когда вдруг звонит человек, который не проявлялся долгое время и несколько месяцев подряд отклонял приглашения поужинать или пообедать вместе. Мэрион глотнула вина, налила себе еще: нет, все нормально, просто мне нужна небольшая услуга. Он откинулся на стуле и понимающе улыбнулся. Внутри Мэрион все кричало: ты, козел самодовольный, – но вместо этого она слегка наклонила голову и взглянула на него, полуприкрыв глаза: мне нужно занять у тебя триста долларов. Могу я спросить зачем? Это личное, Мэрион постаралась, чтобы в ее улыбке было как можно больше теплоты, но не особо беспокоясь о том, что он о ней думал. Лишь бы только не отказал ей. Он пристально посмотрел на нее, потом пожал плечами. Конечно, ерунда. Мэрион с облегчением вздохнула. Однако мне придется дать тебе эти деньги наличными, понимаешь? Она кивнула: меня устроит, – и улыбнулась ему на этот раз с искренней теплотой; и к ней вдруг вернулся аппетит, и она стала наслаждаться вкусом вина, испытывая чувство благодарности к Гарри за то, что он смог достать героин отличного качества и что ей не пришлось пройти через это без кайфа. Она постоянно напоминала себе, что этот ужин с Арнольдом ничем не отличается от тех, что были у них прежде. Все как всегда. Скажи, а это имеет какое-нибудь отношение к парню, с которым ты живешь? Мэрион едва справилась с жаркой волной страха, продолжая улыбаться: нет. Он улыбнулся и, наклонившись к ней, погладил ее по руке. Неважно. Мне просто было любопытно. Какой он? Мэрион позволила своему телу расслабиться, чтобы наркотик свободно циркулировал в ее организме и согревал ее изнутри, наполняя чувством удовлетворенности. Он хороший. Просто чудесный. Мэрион допила вино, Арнольд подождал, пока официант снова наполнит бокал, и снова наклонился к ней. Он очень красивый и чувствительный… и поэтичный. Ты говоришь так, словно влюблена в него. Лицо Мэрион смягчилось еще больше: так и есть. А он в тебя? Ну да. И я нужна ему. Арнольд кивнул, и они улыбнулись друг другу. Я помогаю ему стремиться вверх. У нас большие планы.

После ужина они поехали в маленькую квартирку Арнольда, которую он снимал в городе. Мэрион сидела среди давно знакомой ей обстановки и пыталась расслабиться и прогнать прочь чувство опасности, однако ей хотелось заорать каждый раз, когда Арнольд начинал говорить. Тем не менее она продолжала смотреть на него и улыбалась, пытаясь вспомнить, как она вела себя и что говорила в прошлые свои визиты сюда, к нему, но ничего не приходило на ум, кроме желания закричать ему в лицо. Она продолжала ерзать в кресле, пытаясь усесться поудобнее, найдя знакомое положение, вспоминая, смотрела ли она на полку с книгами или на картину, висящую над диваном. И как она держала сигарету? При этом сигарета внезапно стала казаться слишком большой и неудобной, и когда Мэрион стряхнула пепел, постучав по ней пальцем, она безуспешно пыталась вспомнить, как делала это раньше. Она вдруг села прямо, вытянула шею, ноги, одернула юбку на коленях, поморгала глазами и почувствовала, что краснеет, подумав, не оценивает ли Арнольд ее поведение. Она хотела снова ощутить знакомое чувство комфорта, но у нее ничего не вышло. Все было каким-то странным. Она пыталась прогнать или, по крайней мере, заглушить это неприятное ощущение, говоря себе, что ничего не изменилось, что все так же, как в прошлый раз, но у нее опять ничего не вышло. Она слышала голос Арнольда поверх музыки и чувствовала, как разглаживаются ее лицевые мышцы, слышала свой голос, отвечающий на его вопросы, однако каким-то странным образом она словно смотрела на все со стороны, никоим образом не участвуя в происходящем. Она словно ждала чего-то, возможно, звонка Гарри, который скажет ей, что он нашел деньги и она может поехать домой: у меня есть кайф, – но Гарри не мог знать этого номера, как и того, что она здесь. Он думал, что они на каком-нибудь концерте или что-то вроде того. Он понятия не имел, что она здесь и ждет, когда они с Арнольдом пойдут в постель. Он не знал. Если бы он знал, то он бы не… – Она отчаянно пыталась придумать концовку этому предложению, однако внутренний голос издевался над ней, и правда проникала сквозь каждый дюйм ее существа… она знала, и Гарри тоже знал. Они любили друг друга, но они оба знали, что она должна будет переспать с Арнольдом…

Мэрион села на край кровати спиной к Арнольду, отчаянно пытаясь сориентироваться. Ее ощущение отчужденности только усилилось – все как всегда, все как всегда – и она, моргая, стала озираться по сторонам, голос Арнольда гулом отзывался у нее в голове. Она посмотрела вниз, зная, что сейчас ей придется скинуть одежду на пол. Свет от лампы на прикроватной тумбочке был таким слабым, что она едва видела стену перед собой, но он раздражал ее, и она попросила Арнольда выключить свет совсем. Он нахмурился: почему ты хочешь, чтобы я его выключил? Раньше ты никогда не просила. Она проглотила крик, едва не расплакавшись. Она старалась, чтобы ее голос звучал нормально, как обычно, но не смогла скрыть раздражения: я так хочу. Пожалуйста, Арнольд. Пожав плечами, он выключил свет. Она почти расслабилась в наступившей темноте, быстро разделась и, скрестив руки на груди, скользнула под одеяло – все как всегда, все как всегда, – и простыни показались ей липкими.

При квартирном освещении Арнольд отметил нездоровую бледность ее кожи под слоем макияжа и ее общую изможденность. Он много раз бывал с ней в постели за последние пару лет, так что разницу в ее облике и поведении он заметил сразу. Однако более всего, даже при слабом освещении, в глаза бросались отметины от уколов на руках. Мэрион специально надела на встречу платье с длинными рукавами, но все же ей пришлось его снять. Арнольду хотелось сразу спросить ее о них, но внезапно передумал, притворившись, будто ничего не заметил. Он повернулся к ней и начал целовать ее, и она отвечала на поцелуи так тепло, как могла, постоянно напоминая себе, что ничего не изменилось, все как всегда. Все как всегда. Она и прежде спала с ним, и все было так же. Разницы не было. Она двигалась и стонала вроде бы так же, как раньше, однако все казалось непонятным и не соответствовало ее воспоминаниям, и она попыталась думать о Гарри, но от этого стало только хуже, и она даже застыла на секунду, до тех пор, пока образ не исчез из ее сознания, и сжала Арнольда еще сильнее, надеясь, что делает все так же, как раньше, но, как бы она ни старалась напоминать себе о прошлом, ощущение грязи не проходило, и она снова и снова говорила себе: все как всегда. Все как всегда. Однако убедить себя у нее не получалось, и все, что она могла сделать, это убедить Арнольда, и она повторяла снова и снова: все как всегда, – и, хотя от этого ощущение грязи не исчезло, это помогло ей сделать то, что должно было быть сделано, и она просто периодически напоминала себе, что Гарри очень нужны деньги и что она делала это для него, а не ради денег, и все как всегда, все как всегда, все как всегда…

Мэрион подобрала с пола одежду и пошла в ванную одеваться. Приняв душ, одевшись и поправив прическу и макияж, она вернулась в спальню. Свет был включен, но это ее не беспокоило. Арнольд сидел на краю кровати и курил. Она улыбнулась ему, надеясь, что это именно та улыбка, к которой он привык, при этом думая лишь о том, как бы побыстрее добраться до дома. А деньги имеют отношение к следам на твоих руках? Что? К следам уколов. Для этого тебе нужны деньги? Так? Она передернула плечами, о чем ты? Ее глаза гневно сверкнули. Арнольд профессионально улыбнулся. Не расстраивайся. Думаю, я могу помочь тебе слезть с иглы. У меня нет проблем, Арнольд. Все нормально. Он посмотрел на нее. На его лице было написано недоумение. Ты не мог бы дать мне деньги, Арнольд? Уже поздно, и мне нужно домой. Он смотрел на нее еще пару секунд: я очень хочу, чтобы ты ответила на мой вопрос. Ты действительно… Что это за следы у тебя на руках? Ради бога, Арнольд, тебе всегда надо ходить вокруг да около? Ты что, не можешь просто спросить, употребляю ли я наркотики? Разве не это ты хотел спросить? Он кивнул. Да. Хорошо, если тебе от этого станет легче – да, употребляю. Он с обиженным видом покачал головой: но как такое могло случиться? Это невозможно. Нет ничего невозможного, Арнольд, помнишь? Но ты такая молодая, умная, талантливая. Ты же не такая, как эти… люди, которые шатаются по улицам и грабят старушек, чтобы достать денег на дозу. Ты образованная и нежная, и ты проходишь курс терапии – в постели доктора – несколько секунд они смотрели друг на друга, и с каждой секундой Арнольд чувствовал все большее смятение и боль. Но почему? Почему? Мэрион посмотрела ему в лицо, потом вздохнула. Из ее тела словно выкачали весь воздух. Потому что я чувствую себя цельной… самодостаточной. Боль и смятение в глазах Арнольда сменил злой блеск. Пожалуйста, Арнольд, дай мне деньги. Мне действительно пора домой. Он встал, вышел в другую комнату и вернулся с деньгами: думаю, это все равно что подарить их тебе. – Я все верну через пару дней. Не стоит. В конце концов, ты их заработала. Он ушел в ванную и закрыл за собой дверь. Мэрион посмотрела ему вслед и вышла из квартиры. Спускаясь по лестнице, она чувствовала, как в ней поднимаются злость и отвращение, глаза наполнились слезами, и когда она вышла из подъезда, порыв ледяного ветра шокировал ее. Она остановилась, прислонившись к стене дома Арнольда, и ее тошнило, тошнило, тошнило…

Внутренности Гарри бунтовали. Первые полчаса после ухода Мэрион он просто сидел, вставленный героином, и смотрел телевизор. Он говорил себе, что через пару часов она вернется и все будет отлично, но потом что-то внутри него вдруг стало постепенно сжиматься, а потом раздулось так, что стало трудно дышать и хотелось блевать. Вообще-то он был даже не против физического дискомфорта. Это позволило бы ему отвлечься от мрачных мыслей, которые быстро нагромождались и превращались в образы и слова. Именно в те образы и слова, которые он не хотел бы видеть или слышать. Через час он уже не мог спокойно сидеть на месте. За пять минут он десять раз посмотрел на часы, удивляясь, что прошло так мало времени, и снова переводил взгляд на экран, и тут же снова думая о времени, сомневаясь, что запомнил время правильно, когда последний раз смотрел на часы, и снова смотрел на них, чувствуя злое разочарование из-за того, что времени действительно прошло очень мало, и снова смотрел на экран… Эта бодяга повторялась снова и снова, пока он не вставал переключить канал, раздражаясь еще больше из-за того, что очередная туфта оказывалась еще хуже предыдущей, – таким макаром он пробежал все каналы по нескольку раз, прежде чем решил наконец остановиться на старом фильме. Развалившись на диване, Гарри старался заставить себя не смотреть на часы. Выкурив полкосяка, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок, он откинулся назад и как бы неосознанным движением прикрыл часы правой рукой, стараясь сосредоточиться на происходящем на экране, однако это было нереально. Образы и слова, рождаемые его воображением, все глубже проникали в сознание, поэтому он направил все свое внимание на физический дискомфорт, а когда ему показалось, что его сейчас стошнит, он достал пакет с конфетами «Малломар» и начал жевать их, глядя в телевизор, стараясь гнать подальше образы, которые, казалось, вот-вот прогрызут дыру в его черепе, вспыхивая в его воображении, а он продолжал распихивать их по углам сознания, но его тошнило все сильнее, и вскоре ему стало по-настоящему хреново от этой бесполезной борьбы, но он продолжал бороться сколько мог, в конце концов он не выдержал и снова посмотрел на часы, а они остановились, и ему страшно захотелось сорвать их с руки и вышвырнуть на хер в окно, хотя он тут же понял, что это, в общем-то, неплохо, потому что наверняка уже намного позже, чем он думал, поэтому он набрал номер справочной, послушал записанный на пленку голос, который раз за разом повторял точное время, и часы были абсолютно точны, и, сколько бы он ни ждал, ни слушал, эти сраные стрелки не двигались, хоть ты тресни, и волна горькой печали накрыла его, и он почувствовал рвущиеся наружу слезы. Повесив трубку, он сел на диван и уставился в экран телевизора, по-прежнему словно придавленный стрелками часов, – не важно, пусть они шли медленно, но время было неумолимо, и прошло уже много часов с тех пор, как она ушла, и теперь слова и образы не просто смутно плавали, мягко толкаясь внутри его сознания, но вспыхивали внезапно и резко: Мэрион лежала в постели с каким-то жирным мудаком, который жестко ее трахал, и Гарри стонал, отворачиваясь и дергаясь, проклиная чертов телевизор, переключая каналы в надежде найти что-нибудь, что можно было бы смотреть, повторяя снова и снова, что они всего лишь пошли поужинать и что нельзя вот так просто одолжить денег и свалить, нужно сидеть, есть, пить вино, и трепаться, и улыбаться, и сосать его – да что это, бля, за передача, на хер? И он снова крутил диск телефона, не в состоянии более отмахнуться от образа накачанного парня, сующего в нее свой член. Он напрягал все свое воображение, пытаясь «одеть» их и запихнуть в интерьеры ресторана, где они должны были сидеть и пить кофе, однако ему не удавалось удержать этот образ и минуты, а если и удавалось, то он слышал тоненький голосок на заднем плане: херня, херня, херня, – и он снова крепко зажмуривался, тряся головой, но это не помогало, лишь усиливало свет над кроватью, где они трахались, но даже если ему удавалось «усадить» их за столик, Мэрион все равно лезла рукой под скатерть… Гарри пошел в ванную, где проставил один из чеков, который оставлял на завтра, но какого хера, чувак, мне нужно прямо сейчас, да и вообще, предыдущий чек был слишком разбавленным и дерьмо так себе, а мне-то уж точно не хочется бегать больным по улицам и искать кайф, ага, вот что я сделаю, я поставлюсь да пойду гляну, что там происходит на улице, вдруг что-нибудь происходит, и я смогу замутить чего-нибудь поприличнее, не могу же я сидеть здесь всю ночь и смотреть этот блядский телик, свихнуться можно, – и его внезапно стошнило конфетами, и он смотрел как загипнотизированный за полетом блевотины из его рта к унитазу, за тем, как красиво смешались коричневый шоколад, белый зефир и зеленая желчь, расплескавшись по краям унитаза, он с улыбкой смотрел на маленький океан, раскинувшийся внизу, усеянный островками и горами с белыми шапками снега, потом хохотнул и смыл все это великолепие, плеснул холодной водой себе в лицо, промокнул его полотенцем, и, почувствовав себя немного лучше, сел на край ванны, наслаждаясь ощущением вновь появившейся уверенности, которое прокатилось волной через все его тело, чувством умиротворенности, снизошедшим на него, стирая образы и слова, потом встал и пошел в гостиную, где докурил остатки косяка, сел на диван и снова воткнулся в телевизор, доедая конфеты и чувствуя себя спокойно и расслабленно, а потом снова посмотрел на часы и понял, что реально прошли века, и эти мерзкие картинки вернулись обратно, он пытался вытеснить тоненький голос из головы, но тот лишь издевался над ним, продолжая нашептывать гадости и глумливо хихикать, и вскоре в «ресторане» исчезли стены, и он никак не мог вернуть их на место, как ни старался, и тогда он просто перестал пытаться это сделать, и вскоре перед ним развернулось действо: этот хрен кувыркался с Мэрион в постели, трахая ее во все дыры, – и в животе у Гарри становилось все холоднее и гаже, будто он сделал харакири и сквозь дыру задувал ледяной ветер, но в то же время его кишки наполнялись копошащимися червями и крысами, и злые горькие слезы наполнили его глаза, а его голова словно находилась под водой и ужасная тошнота росла и поднималась внутри него, когда он смотрел воображаемые картинки, но теперь он сам их подгонял, давая им энергию, энергию, приходившую откуда-то из глубин его сознания, выжимая его еще больше, и боль усилилась, а тошнота все продолжала подниматься, хотя он почему-то знал, что его не стошнит, он бессознательно положил руку на пах, и, согнув ноги в коленях, оказался в позе эмбриона, продолжая глушить тошноту сигаретами, и чем дольше он смотрел на шоу на своем внутреннем «экране», тем сильнее увеличивалось в размерах его сердце, грозя взломать ему ребра и вылезти наружу, перекрывая его горло, отчего Гарри приходилось силком проталкивать каждый глоток воздуха внутрь, и, не выдержав, он снова вскочил с дивана и переключил долбаный канал, снова пройдясь по всем кнопкам, потом сел на диван и, раскрыв глаза как можно шире, перестал сопротивляться образам, но тошнота не прошла, и он полностью капитулировал перед пустой, мертвой, тошной тварью внутри, и вся его боль, и страх, и страдание окружили его тонкой вуалью отчаяния, которое принесло почти облегчение после того, как он прекратил сопротивление, и ему оставалось только сидеть и смотреть в экран телевизора, почти интересуясь происходящим, пытаясь поверить в их ложь, чтобы потом суметь поверить и в ту, что внутри него.

Мысль пойти на улицу и посмотреть, что там происходит, пришла к Гарри во время рекламы, но он никак не мог возбудить в себе энтузиазм. Каждый раз он играл с этой проскальзывающей в голове мыслью, но все равно продолжал смотреть по телевизору кино. Наконец Мэрион вернулась домой, бледная от пудры и пронизывающего уличного ветра. Холодно, поежилась она, выскальзывая из пальто. Не могла поймать такси целую вечность. Да уж, сучья погодка. Она долго и тщательно разглаживала пальто, вешая его в шкаф, чувствуя неловкость, потом на пару секунд закрыла глаза, стараясь усилием воли избавиться от напряжения в животе и блеска в глазах, прежде чем повернуться лицом к Гарри. В общем, деньги я достала, – она старалась, чтобы ее голос звучал как можно более естественно и беззаботно, – вот, держи. Она отдала деньги Гарри. Отлично. Теперь мы в дамках. Он постарался расслабиться и не просто игнорировать, но полностью отрицать тот факт, что в комнате появилось почти физическое ощущение неловкости. Мэрион откинулась на спинку дивана, скрестила ноги и склонила голову набок, улыбаясь и стараясь говорить как можно более беззаботным голосом: а что это за фильм, милый? Гарри пожал плечами: не знаю, только что включил. Мэрион кивнула и уставилась в экран, – держись, держись, держись, – хотя она отлично понимала, что вот так вот сидеть и делать вид, что ничего особенного не произошло, что все нормально, что ничего не изменилось, не только бесполезно, но и бессмысленно. Это было просто абсурдно, и она невольно дернула плечом, когда это слово эхом отозвалось в ее голове, к тому же она была слишком умна, чтобы попасть в ловушку собственных иллюзий. Она прекрасно понимала, что не станет говорить об этом с Гарри, что это только все усугубит, сделает намного хуже, однако она не могла отрицать произошедшего сама перед собой. Она глубоко вздохнула, придя и приняв этот вывод. Что случилось, то случилось. Она просто примет это и позволит своим мыслям перекочевать из ее сознания куда-нибудь подальше, не посвящая в них Гарри… Она снова невольно пожала плечами. Да и вряд ли он ее об этом спросит. Она вздохнула, улыбнулась смотревшему на нее Гарри, погладила его по шее: я люблю тебя, Гарри. Он поцеловал ее: я тоже тебя люблю. Она снова улыбнулась ему, и тогда он переключил свое внимание на происходящее на экране, и она тоже какое-то время смотрела на экран, стараясь не обращать внимания на сжавшиеся в тугой узел внутренности, потом поднялась с дивана: я, пожалуй, пойду поставлюсь. Ты со мной? Нет, я недавно догнался, так что на этот раз без меня. Она автоматически улыбнулась еще раз и пошла в ванную, стараясь убедить себя в том, что ей только показалось, что Гарри ведет себя странно. Уколовшись, она немного посидела, позволив своим противоречиям раствориться в приятной теплой волне прихода, почувствовав, как на ее лице появляется нормальная, настоящая улыбка, после чего встала и вернулась в комнату. Она обняла Гарри и погладила его шею, потом поцеловала в ухо и начала поглаживать по груди, и он постепенно стал отвечать на ее ласки. Они словно отчаянно пытались удержать друг друга, целуясь, гладя, обнимаясь. На заднем плане что-то бубнил телевизор. Потом они решили перебраться в спальню, где Гарри стал обнимать ее с нарастающей силой, а она прильнула к нему и целовала его, покусывая, пока он целовал ее тело в попытках разбудить страсть, которая сама найдет выход, но чего-то не хватало, что-то обламывало, и, несмотря на все их старания, они никак не могли сделать так, чтобы физические действия стали чем-то большим, чем просто действия, и чем больше они старались, тем глубже уходили каждый в свою скорлупку стыда, до тех пор, пока они не приняли обоюдное молчаливое соглашение прекратить бестолковую возню и не зависли где-то между сном и расслабленным бодрствованием.