Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 1
Как же скучна жизнь преподавателя изящной словесности! Хотя, постойте-ка… архивы кафедры ведьмовства и алхимии, удивительный студент-помощник и сущая чертовщина! Возможно, всё не так уж безнадёжно-тоскливо?..
Пролог
Парадная зала сияла великолепием. Натёртый до зеркального блеска наборный паркет и холодная надменность мраморных стен, роскошество бархатных гардин и золочёная лепнина потолка, внушительных размеров люстра с подвесками из редкого хрусталя… Но всё это меркло рядом с изысканностью фресок.
С явным удовольствием и нескрываемой гордостью по залу прохаживался Его Величество Федерик Отважный, безраздельный правитель земель, простирающихся от окраин Западных Гор до берегов северных морей (по крайней мере, именно так звучал официальный титул этого невысокого пузатого, но вполне ещё крепкого старика). В этой царственной экскурсии короля сопровождала дочь, её Высочество принцесса Флоримель и её новоиспечённый супруг принц Бриан. На почтительном отдалении от венценосной троицы держались поверенный принца Бриана и хранитель королевской печати господин Герберт фон Шлицен, пухлый коротышка с неизменно растерянным видом и фрейлина её Высочества барышня Анетта, миловидная блондинка с игривыми ямочками на щеках. Судя по тому, как парочка перешёптывалась и едва слышно хихикала, они были единственными, кто получал удовольствие от происходящего.
– А тут, принц, вы можете лицезреть двоюродного прадеда принцессы Флоримель, короля Фердинанда Косого. Он поражает стрелой дикого вепря, напавшего на двоюродную прабабку, царственную Люпину Прекрасную. Согласно семейному преданию, она прогуливалась в роще, когда ей навстречу выскочил огромный зверь. Но меткий выстрел решил эту битву и судьбу королевства.
– Потрясающе! – улыбнулся в бороду статный молодой человек, – Не перестаю удивляться богатству земель Вашего Величества. В нашем королевстве дикие вепри остались только в далёких северных лесах, да и в рощах не растут дубы и ели…
Принцесса Флоримель, едва сдерживая смех, посмотрела на принца укоризненно, король же по всей видимости не заметил тонкого ехидства зятя:
– Да, – разгладил Его Величество перевязь на внушительном животе. – Наше королевство славится лесами и всевозможной дичью, в них обитающей. Впрочем, идёмте далее. А тут, вы можете видеть короля Фриспина Любознательного, почтеннейшего деда вашей жены и моего незабвенного отца. Он помогает подняться на борт корабля прекрасной принцессе Форнелии, которая некоторое время спустя станет королевой и моей дражайшей матерью. Её смыло волной в море, когда она безмятежно прогуливалась по берегу.
– Это замечательно! Просто великолепно! – восхищался в ответ принц. – Только истинно прекрасной даме удастся сохранить такое изящество причёски в бурных водах моря!
Флоримель усмехнулась, но вовремя успела прикрыть лицо веером, так что строгий взгляд отца остался ею незамеченным. Впрочем, Его Величество счёл неприличным делать замечания дочери в присутствии принца и предпочёл продолжить рассказ:
– Да, – улыбнулся король. – Моя матушка была безупречна во всём!
– А эта сцена, – Бриан указал на следующую фреску, – если я не ошибаюсь, повествует о подвиге Вашего Величества при вызволении принцессы Флорибунды, бедующей матушки моей дражайшей супруги?
– Совершенно верно, принц! Совершенно верно! Вы прекрасно осведомлены в истории!
– О да, Ваше Величество, – учтиво поклонился принц. – Мне также известно, что это была ужасная битва, в которой Ваше Величество явило всему миру пример доблести и отваги.
Флоримель закашлялась и покраснела, а король хмыкнул, отвёл взгляд и посмотрел на принца, словно оценивая, можно ли ему довериться.
– По правде сказать, – прошептал он наконец, – наши с супругой отцы сговорились о свадьбе загодя. Вот только накануне объявления о помолвке государи наши изрядно подгуляли и перессорились из-за приданого. Они не придумали ничего лучше, чем устроить подобие рыцарского турнира. Не стану рассказывать всех подробностей, но… словом, после той, с позволения сказать, битвы к моему титулу прибавились берега северных морей! Но сейчас не обо мне… Идёмте, дети мои, я покажу вам кое-что.
С этими словами Его Величество спешно проследовал к отдалённой стене, закрытой светлой драпировкой, возле которой переминался с ноги на ногу высокий худощавый старик в голубом берете.
– Итак, дети мои, продолжая традицию нашего славного рода, я позволил себе дать несколько указаний господину художнику. И сейчас с гордостью представляю вам историю вашей четы! Господин Дорелано, покажите нам вашу работу.
Старик, всё это время смущённо стоявший с потупленным взором, буквально подпрыгнул на месте, от чего берет его переехал на один бок. Дрожащими узловатыми пальцами он вцепился в край простыни и спешно дёрнул. Раздался треск, и сквозь появившейся в центре разрыв на почтенных господ взглянуло огнедышащее чудище, чем-то отдалённо напоминавшее лягушку, которая по ошибке вместо комара проглотила осу.
Ещё треск. И вот уже понятно, почему лягушка-дракон так неловко себя чувствует: голову её прижал тяжёлый сапог прекрасного голубоглазого юноши, закованного в серебряные латы.
Снова треск.
Последняя попытка несчастного художника оказалась наиболее удачной. Простыня разорвалась (только вверху остался болтаться ободранный кусок) и присутствующие смогли лицезреть всё произведение целиком.
В зале повисла тишина настолько глубокая и гнетущая, что было слышно, как назойливая муха, сделав последнюю попытку пробить витражное стекло (или собственную голову), почтительно замерла на мраморном подоконнике, скрестив лапки.
На фреске кроме означенного голубоглазого героя и обезумевшей лягушки-дракона была изображена высокая башня в готическом стиле, из верхнего окна которой по пояс торчала белокурая девица с платком в руке. Кому махала девица было не понятно, поскольку и дракон, и рыцарь смотрели друг на друга и явно не были настроены отвлекаться.
Не менее любопытным был и пейзаж, на фоне которого разворачивалось описанное действо: внизу, у ног рыцаря и дракона, разливался поток, по всей видимости переходящий в море (в пользу чего свидетельствовал крохотный трёхмачтовый парусник, маячивший на горизонте), вокруг были горы, на выступах которых бурным цветом раскинулись диковинные деревья и цветы. Венчало же всё радуга.
Наконец, явно удовлетворённый эффектом от этого творения, Его Величество решил прервать всеобщее безмолвие:
– Ну как, дети мои, вам нравится?
Молодожёны переглянулись.
– Отец, – начала принцесса Флоримель, поправив тёмный локон. – Мы с мужем признательны за оказанную Вами милость, однако… – она набрала воздуха в грудь и выпалила: – Кто эти люди?
Принц тут же сжал острый локоть своей спутницы и продолжил:
– Флоримель хотела сказать, что на фреске мы изображены несколько… как бы точнее выразиться… Несколько преувеличенно прекрасно.
– Несколько?! – принцесса отдёрнула локоть и сделала шаг навстречу королю. – Отец, на этой картине вовсе не мы! И уж точно не наша история!
– Не понимаю, о чём ты, дочь моя, – потупился, отступая, Его Величество.
– Не о чём, а о ком! Что это за расфуфыренный хлыщ в блестящих латах? Да если бы спасать меня явился такой… такой…
– Прекрасный принц, – подсказал Бриан.
– Допустим, – выдохнула Флоримель, – но за мной пришёл ты! И никаких сверкающих доспехов, и глаза у тебя карие! И кстати, почему меня изобразили глупой блондинкой, которая вот-вот вывалится из башни? И откуда, кстати появилась та самая башня? Мне помнится, батюшка, что вы отправили меня в холодную сырую пещеру, а для похищения моего наняли не какую-то жабу!
– Это не жаба, ваше Высочество, – дрожащим голосом вмешался господин Дорелано, – это, с позволения сказать, огнедышащий дракон…
– А должен быть грифон! Слышите? Грифон – благородный лев с головой орла и крыльями павлина! – рявкнула принцесса и продолжила своё наступление на короля: – И где пираты? Где, в конце концов, господин хранитель печати? Ведь он принимал самое непосредственное участие в тех событиях!
– Флора! – не выдержал, наконец, Его Величество. – А что ты прикажешь тут изобразить? Как ты сидела в пещере с грифоном, а потом сбежала искать принца, которого захватили пираты? Как ты переоделась юнгой и пробралась на корабль? Как твой принц оказался вовсе не принцем? Как потом ты сбежала из дворца в поисках похищенной королевской печати? Ты хоть понимаешь, что эта фреска останется потомкам. Пойми, история должна отвечать интересам современности!
– Но отец! – снова вспыхнула принцесса.
– Дорогая, – вмешался, наконец, в перепалку принц Бриан, – Его Величество, думаю прав! – тут он поймал на себе прожигающий взгляд принцессы и добавил: – Отчасти прав. Думаю, всем нам стоит обсудить сцену, которая будет не так разительно отличаться от всех предыдущих, но при этом не исказит реальность произошедшего.
– Всем нам обсудить? – король протестующе развёл руками. – Нет уж, это без меня! Предоставляю Вам, уважаемый зять, решить эту… – Его Величество красноречиво взглянул на дочь и закончил: – …эту проблему. Оставляю вас и предоставляю полную свободу (естественно, в приличествующих рамках) в выборе сюжета. А господин Дорелано, – Его Величество кивнул в сторону бледного, уже полуобморочного художника, – воплотит ваши замыслы.
Король удалился, а принц Бриан взял жену за руки.
– Флора, ну стоило ли обижать отца по таким пустякам? Подумаешь, какая-то фреска.
– Бри, ты не понимаешь! Это не какая-то фреска, это наша с тобой история, а тут… Тут даже не мы нарисованы! И где все остальные? Где пират Джакомо? Где грифон? Где, в конце концов, одноглазый?
– Милая, ну нельзя же тянуть в историю королевства всех подряд! Так ты того и гляди решишь, что на фреске должны будут появиться и те стражники, которые, как я помню, не признали тебя в мужском платье и изрядно подпортили внешность господину фон Шлицену! Как, кстати, их имена?
– Хэмиш, – Ваше Высочество, – отозвался Герберт.
Всё время царственной ссоры он и Анетта предусмотрительно держались на изрядном расстоянии, но как только гроза отгремела, поспешили присоединиться к принцу и принцессе.
– Да-да! – оживилась Анетта, и ямочки на её розовых щёчках заиграли ещё веселее. – Хэмиш представился нам сыном кузнеца.
– Нет, ты ошибаешься, – возразила фрейлине Флора. – Сыном кузнеца был другой. Такой рыжий, с кудряшками, забавный юноша. Майнстем.
– По-моему, милая, ты запамятовала. Ты же сама говорила, что этот рыжий был сплошным наказанием: за что бы ни взялся, всё буквально горело в руках. Разве может это недоразумение быть сыном кузнеца? – усомнился принц.
– Его Высочество попал в самую точку! – с изящным поклоном улыбнулась Анетта. – По крайней мере, по части пожаров! По-моему, именно он рассказывал, как спалил кузницу, сочиняя стихи.
– Да-да, друзья мои, ну конечно! – захлопала в ладоши Флоримель. – Конечно же! И как я могла забыть? Тот юноша, Майнстрем, говорил, что был студентом и изучал изящные языки. Кстати, может, привлечём его к написанию нашей летописи? Что ты думаешь, Бри?
– О нет, дорогая. Полагаю, что непосредственный участник событий, не сможет рассказать историю беспристрастно и в выгодном нам ключе, – улыбнулся бородач.
– Но мой господин, – вмешался Герберт, – Что же тогда помешает ему рассказывать свой вариант истории всем подряд?
– Благодарность, друг мой, благодарность. Надо купить ему новую кузню. Пусть едет в свою деревню и рассказывает там всё, что захочет. В любом случае, мнение селян будет на нашей стороне, ведь только подлец будет распускать грязные сплетни в ответ на такую щедрость.
– Но Бри, – улыбнулась бородачу принцесса, – я настаиваю на том, что он учился в университете тут, в столице. Кроме того, юноша придерживался весьма широких взглядов, за что и поплатился.
– А именно? – заинтересовался принц.
– Он, если мне не изменяет память, настаивал на праве барышень получать университетское образование.
– Вот как? Забавно, забавно… – усмехнулся в бороду принц Бриан.
– Как ты можешь, Бри! – принцесса залилась краской гнева.
– Ах, милая, мне, право, всё равно! Если хочешь, восстанови его в университете, а ещё лучше, отдай в его распоряжение какую-нибудь захудалую кафедру с правом обучения девиц. Поверь, он будет либо совершенно счастлив, либо сможет убедиться в абсурдности собственных идей. В любом случае, этот урок пойдёт ему на пользу!
– А как же кузня? – спросила Анетта.
– А кузню купим второму. Какая разница? – отмахнулся принц. – Давайте лучше обсудим фреску.
Все четверо перевели взгляд на онемевшего господина Дорелано. Художник шумно вздохнул и неловко попятился.
Тем временем на окне очнулась муха и с новыми силами ринулась на штурм стекла…
Некоторое время спустя…
Солнце заглядывало в витражное окно и рассыпа́лось по столу разноцветными ромбами. В его лучах кружились крохотные пылинки. Постепенно оседая, они вновь взмывали в воздух от малейшего движения.
За массивным столом, подпирая кучерявую рыжую голову, сидел молодой человек. Он переводил взгляд с окна на исписанные листы пергамента, потом снова отворачивался к окну, затем теребил очки с толстыми стёклами, после разглядывал муху, беспечно зазевавшуюся и, вследствие этой рассеянности, оказавшуюся на самом краю чернильницы. Бедняжка безуспешно пыталась выкарабкаться, но всякий раз соскальзывала вниз, нелепо перебирая крохотными задними лапками. Наконец, сжалившись над несчастной скотинкой, молодой человек осторожно передвинул перо в чернильнице.
Не известно, занимался ли кто-нибудь изучением интеллекта насекомых, но, отдавая должное пленнице чернил, она очень быстро всё сопоставила, и, сообразила, что гусиное перо, несмотря на то что совсем рядом маячила огромная человеческая рука, представляет куда меньшую опасность, чем чёрная вязкая жижа. Муха шустро выкарабкалась наружу, привела в должный порядок летательные принадлежности и со знанием дела со всего маху влепилась в витраж. Так, едва избежав позорной гибели в чернильнице, она оказалась в одном шаге от славной смерти в оконной раме. Думается, для тех, кто когда-либо заинтересуется интеллектуальными способностями мух, данный феномен будет представлять определённый интерес.
Молодой человек встряхнул кудрями, нацепил на клубнеобразный нос очки, взялся за лист пергамента и продекламировал:
–
«Ну что ж, первый катерн вполне удался. Вот только последние две строки… Получается, что она похожа на птицу (или на её пение?). Интересно, а как выглядят райские птицы? Надо бы спросить у магистра теологии Диктума. Надеюсь, смотрятся они пристойно. А что, если эти пернатые слишком яркие? Ведь такая их оплошность не будет приличествовать даме сердца».
Молодой человек снял очки и потёр глаза. Тем временем муха на подоконнике уже успела очухаться и теперь с упорством одержимого билась о стекло.
«Вот любопытно, – подумал юноша, – Неужели это создание и в самом деле не понимает, что перед ней стекло? Ведь не может же небо быть таким зелёным! Надо бы понаблюдать, будет ли она врезаться в жёлтый или красный ромб».
Спустя четверть часа изысканий молодой человек абсолютно убедился в том, что цвет стекла не имеет для насекомого принципиального значения и теперь размышлял о том, различают ли они цвета в принципе. Потом его мысли перекинулись на щель и были заняты примерными подсчётами того, сколько времени понадобится упорной твари, чтобы изменить траекторию своего взлёта и наконец-таки, покинуть комнату.
Прошла ещё четверть часа. Когда настойчивое насекомое всё же смогло выбраться на свободу, юноша снова нацепил очки и склонился над пергаментом.
Твоя прельщает милая натура.
Ты слёз моих неслышный стон
............................................
Четвёртая строка никак не давалась. Проблема была в рифме. Единственное, что приходило на ум к слову
– Всё! Хватит! Довольно с меня!
* * *
Университетская библиотека располагалась в полуподвальном помещении. Серые грубо отёсанные стены, вечно спёртый воздух и холод, никак не связанный со временем года. По всей видимости, задумкой архитектора предполагалось, что всё это должно было внушать студентам столь сильную тягу к знаниям, что перед ней риск подхватить воспаление лёгких не казался бы серьёзной помехой.
Юноша остановился возле пустующей (как, впрочем, обычно!) стойки и позвонил в колокольчик. Ответа не последовало. Спустя несколько минут молодой человек позвонил снова. Где-то вдалеке, за бесконечными стеллажами послышалось размеренное шарканье, которое, надо отметить, очень скоро стихло. И вот, когда колокольчик в очередной раз оказался в руках юноши, перед ним неизвестно откуда выросла тучная фигура, обтянутая серым камзолом. Дополняли портрет три подбородка, монокль и поблёскивающая в отблесках свечей лысина.
– А! Уважаемый Тутуриний! Очень рад, что вы всё-таки появились, – попытался съязвить юноша. – Я думал, вы меня не слышите и…
– Не надо так нервничать, магистр Щековских, – слова изливались из уст заведующего университетской библиотеки, словно мёд из кувшина. Также тягуче и приторно неспешно. – Я прекрасно слышал вас и в первый раз.
– Многоуважаемый Тутуриний, я бы хотел, чтобы вы…
– Современная молодёжь постоянно куда-то торопится. И если бы речь шла о студентах, то оно ещё куда ни шло, но вы же магистр, господин Майнстрем… А раз уж, волею судеб, вы магистр, то, полагаю вам следует…
– Господин Тутуриний, пожалуйста, принесите мне…
– …То, по моему скромному мнению, вам следует быть более степенным. Что позволено Юпитеру – не позволено быку. Вы же помните это изречение? Ведь помните? Вы же успели закончить свой курс, прежде чем стали магистром и заведующим кафедрой? Поправьте, если я ошибаюсь, но…
– Вы не ошибаетесь, господин Тутуриний, – юноша закатил глаза в бессильном негодовании. – Я вообще-то понимал эту фразу несколько иначе, – молодой человек покраснел. – Однако сейчас я…
– Конечно-конечно, всякий волен вести себя так, как ему заблагорассудится, но…
– Но, господин Тутуриний… – сделал очередную попытку Майнстрем.
– …Но согласитесь, если уж и уважаемые магистры, этот оплот благочестия и здравого смысла, эти светила разума и науки, будут вести себя, подобным образом, то чего же мы можем требовать от обычных студентов…
– Словарь! – выпалил, наконец, магистр Щековских и спешно отвёл смущённый взгляд.
Тутуриний поднял на юношу мутные глаза.
– Какой? – спросил он после продолжительного молчания.
– Словарь созвучий, пожалуйста!
Некоторое время библиотекарь оставался недвижим, словно сопоставлял целесообразность собственных физических затрат с их предполагаемым результатом.
– Подождите одну минуту, магистр, – наконец процедил он.
Библиотекарь солгал. Поиски словаря заняли далеко не минуту, а добрых полчаса. За это время магистр Майнстрем успел досконально изучить все трещины и царапины на стойке, огляделся в читальном зале, где не без удовольствия заметил нескольких своих студентов, погружённых в чтение, а также успел убедиться в том, что свечи, закупаемые университетом, никуда не годятся – на него дважды капнул расплавленный воск. Наконец, за стойкой, подобно горе, снова вырос господин Тутуриний.
– Забирайте ваш словарь, магистр Щековских, —произнёс библиотекарь, протягивая увесистую книгу в кожаном переплёте.
В холодном тоне заведующего магистр Майнстрем почувствовал затаённую обиду и поспешил оправдаться перед библиотекарем:
– Огромное вам спасибо, уважаемый Тутуриний! Вы даже не представляете, как помогаете мне в моих… моих… изысканиях!
– Представляю, —отрезал библиотекарь. – Снова ваши сонеты, да?
– О, господин Тутуриний, вы так проницательны!
– Ваши сонеты никуда не годятся без словаря? Верно? – вопрос прозвучал так, словно ответ и не предполагался.
– Господин Тутуриний! Это, в конце концов, это не очень-то… – холодный взгляд полузакрытых глаз библиотекаря заставил магистра проглотить последнее слово.
– Распишитесь в табели, магистр Щековских, – Тутуриний равнодушно протянул юноше учётный лист.
Пытаясь разборчиво нацарапать свою закорючку совершенно безобразным библиотечным пером, магистр Майнстрем подумал, что ссориться с господином заведующим по такому ничтожному поводу как минимум недальновидно (кто знает, какая ещё книга и когда может понадобиться?), поэтому счёл необходимым сменить не только тон, но и тему беседы.
– Довольно странно, господин Тутуриний, – начал юноша примирительно, – обычно в магистерском зале много преподавателей, а сегодня полным-полно свободных столов, словно все вымерли…
– Магистров сегодня нет, – отозвался библиотекарь.
– Это я уже заметил, господин Тутуриний. Возможно, вы знаете причину?
– Я это знаю, магистр Щековских, – ровный холодный тон библиотекаря не оставлял сомнений: Тутуриний всерьёз обиделся.
– Так в чём же она? В чём эта причина? – магистр Майнстрем посмотрел на заведующего и постарался улыбнуться как можно более искренно.
– Вероятно, все преподаватели, в отличие от Вас, прочли объявление, магистр Майнстрем, – в глазах Тутуриния читалось надменное осознание собственного превосходства.
– Объявление? – юноша явно встревожился, и на лбу его появилась тоненькая морщинка. – И о чём же, позвольте узнать, объявляли?
– Вероятно, речь шла о внеочередном заседании совета магистратуры, господин Щековских.
Если бы молодой человек был более внимателен и менее обескуражен, то он, несомненно, заметил бы ехидную усмешку, спрятавшуюся в уголках рта библиотекаря. Но юноша, конечно, не смог разглядеть её, потому что со словами «О боже! Как же так, Тутуриний?» уже бросил словарь и опрометью выскочил из библиотеки, провожаемый надменным взглядом полузакрытых мутных глаз.
* * *
– Итак, уважаемые коллеги, – верховный магистр Триангулюр Эксесс окинул присутствующих серьёзным взором из-под густых кустистых бровей, в котором, однако, безошибочно читались с трудом сдерживаемое раздражение, помноженное на уверенность в собственном превосходстве. – Несмотря на то, что не все преподаватели ещё собрались, нам пора открывать внеочередное заседание учёного совета. Это уже третье заседание с начала года, но я хотел бы напомнить, что, к величайшему моему разочарованию, не все указания, принятые нами на первых двух заседаниях, претворились в жизнь. Это очень прискорбно.
Присутствующие магистры заметно заёрзали на своих местах, а некоторые спешно потянулись завязывать шнурки и поднимать так кстати упавшие на пол перья. Триангуюр, высокий и статный, казался ещё грандиознее на ступени кафедры. Он был словно скала, нависающая над морской пучиной. Так же величественно и невозмутимо верховный магистр выдержал паузу и, дождавшись гробовой тишины, продолжил:
– В связи с тем, что по милости отсутствующего в настоящий момент господина Майнстрема Щековских, магистра изящной словесности, – снова пауза, смешки аудитории, – Мы вынуждены принимать к обучению… – осуждающая складка тонких губ, – …барышень. И как бы все мы, уважаемые коллеги, не надеялись на отмену данного королевского указа, последние события свидетельствуют в пользу того, что указ так и останется в силе.
Однако нам, господа, не пристало питать несбыточные чаянья и пустые надежды. Всем нам необходимо собраться с силами и претворить в жизнь решения предыдущих советов. Да-да, коллеги, я говорю об уборных, – сдавленный смешок не остался незамеченным: пышные брови Триангулюра сдвинулись на переносице, а глаза затеплились огнём, предвещающим неминуемую грозу. – И это не повод для веселья, коллеги! Напоминаю, что выделенные комнаты не предназначены для хранения личных вещей. Да, магистр Сомниферум! Равно как и для выращивания сомнительного вида и ещё более сомнительного действия растений.
Магистр кафедры растениеводства, невысокий полноватый господин с тонкими немного женственными чертами лица, покраснел до корней волос, и еле слышно промямлил в ответ:
– Но, магистр Триангулюр, это было единственное подсобное помещение моей кафедры, поэтому я счёл возможным использовать хотя бы его подоконник… И потом, мои исследования носят сугубо практический прикладной характер и призваны способствовать…
– О прикладном характере ваших изысканий мы поговорим позже и наедине, – прервал его верховный магистр. – Кстати, потрудитесь подготовить ваши объяснения относительно того, зачем вы сушите и измельчаете вашу рассаду, а также почему лично я не раз наблюдал, как по коридорам вашего факультета с завидной регулярностью расстилается туман непонятного происхождения, отличающийся совершенно неповторимым зловонием.
Магистр Папавер потупился.
– Но мы отвлеклись, коллеги. Итак, на прошлом собрании совет магистров постановил, что поскольку Его Величество Федерик Отважный, безраздельный правитель земель, простирающихся от окраин Западных Гор до берегов северных морей распустил суд инквизиции, то необходимость самого́ существования кафедры ведьмовства и алхимии не представляется более целесообразным. Более того, совет и ранее проявлял завидную прозорливость, поскольку
Когда инквизитор его величества читал в нашем университете, то ему были выделены значительные помещения, которые теперь пустуют. Насколько я помню, на прошлом совете мы постановили, что ответственным за сортировку, систематизацию, хранение и, что представляется мне наиболее вероятным, утилизацию материалов кафедры ведьмовства и алхимии будет магистр теологии, Диктум Тамнос.
Пауза, выдержанная Триангулюром, явно предназначалась для реплики указанного магистра, однако ответа не последовало.
Присутствующие, осознав, что гроза разразится не над их головами, заметно приободрились и оживились; кое-где по углам аудитории даже слышны были смешки и перешептывания. Наконец, все взгляды устремились на последний ряд, где сидел древний белобородый старик. Глаза его были закрыты, нижняя челюсть с по-детски пухлой нижней губой слегка съехала набок, обнажая ряд жёлтых редких зубов, а очки нелепо сползли на самый кончик мясистого носа. Магистр Тамнос Диктум не подавал каких-либо видимых признаков жизни.
– Ради всего святого! Диктум! – прогремел верховный магистр Триангулюр.
Щёки старика пришли в подобие движения, от чего стали напоминать печёные яблоки. Челюсть вернулась на отведённое ей природой место, а светло-голубые глаза открылись.
– Что? Кто здесь? Где я? – прошамкал спросонья магистр.
– Магистр Диктум, вы снова спали на заседании совета! – Триангулюр Эксесс шумно выдохнул.
– Триангулюр? Это ты? – старик явно всё ещё не понимал, где находится.
– Да, Диктум. Это я. Сейчас идёт заседание учёного совета, – Триангулюр закатил глаза, сдерживая волну раздражения.
– А я тогда где? – старик сконфуженно огляделся по сторонам.
– И вы, магистр Диктум Тамнос, на внеочередном заседании учёного совета. – Верховный магистр держался из последних сил.
– И что ты от меня хотел, Триангулюр?
Диктум Тамнос был единственным, кому дозволялось обращаться на «ты» к верховному магистру. Можно было бы подумать, что поблажка сделана с учётом почтенного возраста Диктума, но это не совсем так. Верховный магистр и магистр Тамнос были старинными приятелями (хотя слово «древними» подошло бы гораздо лучше, особенно учитывая возраст магистра теологии). И хотя Триангулюр несчётное количество раз напоминал старику, что в присутствии коллег следовало бы более почтительно обращаться к нему, верховному магистру, Тамнос всякий раз попросту забывал об этом. В конце концов, верховный магистр смирился.
– Диктум, пока ты спал, мы говорили о решении, принятом на прошлом заседании совета магистров и о том, что его, в конце концов, надо выполнять.
– Любопытно. Весьма любопытно. И что же постановил совет? – в глазах магистра теологии светилось неподдельное искреннее любопытство.
Верховный же магистр Триангулюр набрал побольше воздуха и прогромыхал:
– На прошлом совете мы постановили, что кафедру ведовства и алхимии следует закрыть за ненадобностью, а помещения, ею занимаемые…
– О, друг мой! Это очень верное решение, Триангулюр, очень!
– Я знаю, – выдохнул верховный магистр обречённо.
– Кроме того, любезный Триангулюр, я бы на твоём месте задумался о том, как распорядиться помещениями кафедры. Этот одноглазый проходимец, помнится, занимал лучшие комнаты университета, тогда как все мы ютимся в скромных тесных комнатушках.
– И об этом мы тоже говорили, Диктум, – процедил сквозь зубы верховный магистр.
– Но, прежде чем раздавать комнаты на право и на лево, друг мой, хорошо было бы разобрать архивы кафедры ведьмовства. Кто знает, что там можно найти?
– Вот именно, Диктум, – желваки на щеках верховного магистра ходили так, что окладистая серая борода то и дело меняла форму, а глаза, казалось, вот-вот начнут сыпать искрами.
– Архивы непременно надо разобрать, Триангулюр, непременно! Только вот… – Тамнос Диктум чуть понизил голос и виновато взглянув на верховного магистра спросил: – Напомни, пожалуйста, о какой кафедре идёт речь?
И вот в тот самый момент, когда уважаемые магистры инстинктивно втянули головы в плечи и поджали ноги, ожидая неминуемого взрыва, дверь распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся магистр изящной словесности Майнстрем Щековских.
– Коллеги, простите моё опоздание… – начал было он, но тут же понял, что раскрывать рот было фатальной ошибкой.
Бывают такие мгновения, когда всё в природе замирает, когда ни единый лист не смеет шелохнуться, словно боится нарушить такой всеобъемлющий и такой хрупкий покой. Тишина нарастает, становится густой, вякой, звенящей и вдруг разрывается, словно лопнувший мыльный пузырь. Гроза. Так начинается гроза.
– А! Вот и долгожданный магистр Щековских! – прогрохотал верховный магистр подобно грому в небесах. – Мало того, что по вашей милости мы вынуждены в очередной раз проводить внеочередные собрания, так вы ещё позволяете себе опаздывать! Надеюсь, причиной тому послужили крайне важные неотложные дела! Подчёркиваю: крайне важные!
Майнстрем густо покраснел, вжался в дверной проём и уже раскрыл рот, но верховный магистр протестующе замахал руками, не дав ему заговорить:
– Нет-нет, господин Майнстрем Щековских! Не утруждайте себя оправданиями! Кроме того, я не намерен повторять ради вас то, о чём говорилось тут более часа! Итак, уважаемые коллеги, – Триангулюр повернулся к сидящим магистрам, – Кто из вас согласен с тем, что разбор, систематизацию и утилизацию архивов ныне закрытой кафедры ведьмовства и алхимии следует поручить магистру изящной словесности Майнстрему Щековских?
Зал мгновенно разразился бурной овацией и возгласами одобрения.
– Принято единогласно! – прогремел верховный магистр. – На этом внеочередное заседание магистров считаю закрытым! А вы, господин Щековских, загляните ко мне через час. И даже не думайте опаздывать!
* * *
Столица великого государства, простирающегося от окраин Западных Гор до берегов северных морей, – величественный город Лупхоллен. Предание гласит, что имя своё город получил благодаря странствующему трубадуру. Согласно легенде, он был так поражён красотой представшего перед ним пейзажа, что в буквальном смысле вы
Словом, зайдите в любую харчевню, и вы сможете услышать иную версию событий, в которой, кстати, также принимает непосредственное участие безвестный трубадур. Так, например, вам расскажут, что бедняга много дней спускался по отвесным склонам северных гор, рискуя сорваться в бездонную расщелину или погибнуть под камнепадом. И только надежда увидеть чудесный замок, который, как он где-то слышал, был прекраснее и величественнее всего, что когда-либо доводилось видеть человеку, поддерживала несчастного в тяжёлых испытаниях. Каково же было разочарование трубадура, когда его утомлённому взору предстала крепость из плохо отёсанного серого камня, обнесённая со всех четырёх сторон высоченной стеной и окружённая рвом. Местные жители готовы поклясться, что «лупхоллен» на родном языке трубадура означало не что иное как грязное ругательство. Нельзя же восхищаться чем-то с таким выражением лица, будто только что проглотил земляного червяка.
Как бы то ни было, трубадур отправился дальше, а неосторожно брошенное им слово осталось и прижилось. Более того, чем ближе наблюдательный путешественник знакомился с городом, тем более находил подтверждений обоим вариантам происхождения его названия.
Жители этих мест, действительно, не прочь повеселиться в любой удобный (а чаще неудобный) момент. Для чужестранца, впервые оказавшегося в Лупхоллене, главная задача – не заблудиться и поскорее найти дорогу, ведущую к замку или хотя бы из города; а для местного жителя нет ничего забавнее, чем отправить путника в противоположном направлении. Учитывая, что это развлечение чрезвычайно популярно у горожан, скитаться можно до позднего вечера. А жители Лупхоллена тем временем заняты обсуждением насущных дел:
– Здорово, кузен Виги! Как дела у тебя в лавке?
– Неплохо, Давен, очень неплохо! Сегодня ко мне заглянул какой-то ротозей, так я продал ему головку прошлогоднего сыра.
– Ту, что отпугивала мышей в подполье?
– Её самую! Да ещё сказал, что такого изысканного кушанья и при дворе не подают! Я потом отправил его прямиком к твоей харчевне, дескать, это лучший из постоялых дворов в городе!
– Так это твоим тухлым сыром пропах весь мой хлев! Ох и задал бы я тебе трёку, кабы не три золотых монеты, что я сумел выудить с этого бедолаги за постой!
– Три монеты? Ах ты старый пройдоха!
– Я вот что подумал, Виги… У нашего крёстного дочь на сносях, деньжата лишними не будут, так я, пожалуй, завтра отправлю этого болвана к нему. Старик-то уж придумает, как нагреть на простофиле руки! Главное, чтобы он не заплутал и не покинул наш город раньше, чем мы успеем опустошить его карманы!
А заплутать на улочках Лупхоллена было проще простого! Местные зодчие не отличались оригинальностью мысли. Впрочем…
Здание университета славного города Лупхоллена, разительно выделялось на фоне прочих незамысловатых строений. Присмотревшись, внимательный глаз наверняка заметил бы, что университет будто разрастается кверху, а пытливый глаз (особенно если ему приходилось когда-либо заглядывать в учебники точных наук) непременно отметил бы, что подобная конструкция, судя по всем существующим законам физики, не может отличаться устойчивостью. Однако в природе много загадок. Так, к примеру, обычный полосатый шмель ввиду своего тучного телосложения, и сообразуясь с законами воздухоплавания, не должен летать. Хрупкая же кувшинка, страдающая от нападок гусениц и им подобных вредоносных тварей, может выдержать вес взрослого и вполне себе упитанного человека. Что ж, видимо, ни шмель, ни кувшинка точных наук не изучали. Как, судя по всему, и архитектор, возводивший здание университета в Лупхоллене…
Приёмная верховного магистра Триангулюра Эксесса располагалась в башне южного крыла университета, и добраться туда стоило изрядного труда. Сейчас уже доподлинно не известно, кто и когда занимался её возведением, но фантазии зодчему явно было не занимать. Кажется, что он предпринял всё возможное, чтобы проход в башню больше напоминал поиск выхода из лабиринта: крутые лестницы, неожиданно упиравшиеся в глухие стены, бесконечные арки и неизвестно каким образом умещавшиеся в башне широкие залы с высокими сводчатыми потолками.
По жестокой иронии магистр Эксесс терпеть не мог опозданий, которые (по вполне понятным причинам) случались с его посетителями регулярно. Кара верховного магистра была жестокой и следовала незамедлительно. Убедиться в этом успел и магистр Майнстрем, поэтому на сей раз он предусмотрительно обосновался в приёмной за полчаса до назначенного времени. Юноша ёрзал на жёстком неудобном стуле, теребил манжету и не без трепета прислушивался к трубному басу магистра Триангулюра, доносившемуся из-за тяжёлых дубовых дверей.
– Мозет быть, изьволите чаю, магистр Майнстрем?
Жакулюс Диподикай был секретарём верховного магистра и полной его противоположностью. Маленького роста, щупленький, немного шепелявый человечек неопределённого возраста был всегда любезен и внимателен к посетителям. Не понятно, как Жакулюсу это удавалось, но только его никогда не касалась карающая длань всемогущего (в стенах университета) верховного магистра, более того, Триангулюр даже никогда не повышал на него голоса. Возможно, конечно, магистр по достоинству ценил расторопность и исполнительность своего секретаря (хотя такая способность у начальствующих особ представляется весьма и весьма маловероятной), однако куда более провдоподобным видится поистине «волшебное» воздействие на верховного магистра чая, которым регулярно потчевал его заботливый Диподикарий.
– Спасибо, господин Жакулюс, но беспокоиться не стоит. Ч просто посижу тут и подожду немного… – ответил Майнстрем.
– Не стоит? Вы так думаете? – секретарь внимательно посмотрел на руку магистра Щековских, которая безуспешно пока пыталась оторвать хлипкую петлю на мантии. – Ну что зе, полагаю, вам лучше знать.
От его слов магистр Щековских занервничал ещё больше, если, конечно, такое в принципе было возможно. Пальцы Майнстрема всё энергичнее теребили тесьму. И, наконец, их старания увенчались успехом, и петля оторвалась. Магистр озадаченно посмотрел на оставшуюся в ладони петельку, зажал её в кулаке, а потом спешно сунул в карман.
– А что? Вам что-то известно, господин Жакулюс? – спросил Майнстрем с невозмутимым, как ему представлялось, видом.
– О, нет! Не перезывайте! Так, мозет быть всё зе чаю? Знаете ли, магистр Папавер дал мне соверсенно замечательный успокаивающий сбор. Я и сам его завариваю.
– Спасибо, но всё же не надо, – Майнстрем принял расслабленный вид.
В его представлении это выглядело так: сесть, закинув ногу на ногу, обхватить колени пальцами, сцепленными в замок, подёргивая при этом ногой, словно пытаясь сбросить с неё сапог.
– Что зе, как знаете, магистр, как знаете, – вздохнул секретарь.
Жакулюс отодвинулся от своего стола и мгновенно пропал из виду. На долю секунды Майнстрему показалось, что секретарь попросту провалился.
– А я себе позалуй сделаю чашечку… – Жакулюс появился из-за стола, и оказалось, что массивная столешница очень точно отмеряет его рост, – Тут есть специальная приступка! – ответил на вопросительный взгляд магистра секретарь.
– Это совершенно недопустимо! Слышите меня? Совершенно! – послышался громовой голос из-за дверей.
Майнстрем инстинктивно вжался в стул, а его нога задёргалась, словно в лихорадке.
– …У этого чая такой… – продолжал, как ни в чём не бывало секретарь. Но договорить он не успел. Майнстрем рывком выхватил чашку из его рук и сделал большой глоток, – …вкус… – выдохнул озадаченно секретарь.
– Благодарю, Жакулюс! Премного благодарен! В самом деле, вкус… – Майнстрем почувствовал прилив тошноты, – отменный…
– Прочь! Вон! ВОООН! – прогрохотало за дверью.
Майнстрем в два глотка допил чай и сунул чашку оторопевшему от неожиданности секретарю.
Тем временем дверь кабинета верховного магистра распахнулась, и оттуда буквально вытек магистр растениеводства Папавер Сомниферум. Его состояние определить было сложно, но оно совершенно точно не подходило под определение твёрдых веществ.
Жакулюс Диподикай мгновенно проскользнул в кабинет. За дубовыми дверями всё стихло.
– Приветствую вас, Папавер… – нерешительно начал магистр Майнстрем.
– А? Это вы мне? – взгляд Папавера явно блуждал в мирах, куда как далёких от осязаемости.
– Я говорю, здравствуйте, господин Сомниферум! – более уверенно повторил магистр изящной словесности, поднимаясь со своего стула.
– А! Это вы, магистр Майнстрем, очень рад! Очень! – Папавер Сомниферум схватил Майнстрема за руку начал трясти её с таким остервенением, что господин Щековских всерьёз усомнился в надёжности крепления последней к туловищу, – Вас ждут, там, магистр.
– Ждут?.. – с наивно нескрываемой надеждой переспросил Майнстрем.
– Проходите, господин Щековских! – Жакулюс выскользнул из кабинета Триангулюра Эксесса так же стремительно, как и юркнул в него.
– Как? Уже?..
– Конечно. Проходите, позалуйста. Вас ждут, – уверенный спокойный тон секретаря не оставлял Майнстрему и тени надежды.
Если бы кто-то много позднее спросил Майнстрема Щековских, как выглядят половицы в приёмной верховного магистра Триангулюра Эссекса, он не только смог бы описать их с фотографической точностью, но при необходимости и зарисовал бы каждую от руки. Первая. Гладкая и стёртая. Вторая. Срезанный сучок с левого края. Третья. Чуть светлее остальных. Четвёртая. Сколота на конце. Пятая. Трещина посередине. Шестая…
– Прошу вас, присаживайтесь, магистр Щековских, – голос верховного магистра звучал на удивление ровно и спокойно.
– Премного благодарен, магистр Триангулюр, но я бы лучше… – мямлил Майнстрем.
– Повторяю, присаживайтесь, магистр, ибо разговор наш будет долгим…
Магистр Щековских, не чувствуя под собой ног, поспешно рухнул на предложенный стул.
Позднее Майнстрем ни раз возвращался в те мгновения, но, если половицы кабинета чётко отпечатались в его голове, то сам разговор всякий раз расплывался в какое-то подобие студня из фраз и впечатлений, которые то вспыхивали в его памяти с вящей ясностью, то гасли, словно предрассветные звёзды.
– Уважаемый магистр Майнстрем… Несмотря на…
– Конечно, верховный магистр! Вы можете полностью довериться мне, – собственный голос показался Майнстрему чужим и далёким, словно он слышал его впервые.
– Я знал, что не ошибся в вас, магистр. Спасибо. И приступайте к работе завтра же.
– Простите, магистр Триангулюр, а как же?..
– Ах да, ваши занятия… Что же, от них я вас освобождаю! – верховный магистр сделал неопределённый жест рукой, который должен был, вероятно, показать Майнстрему, насколько ничтожны его лекции в сравнении с поручением верховного магистра.
– Но я же… – Майнстрем, должно быть, хотел сказать, что не считает себя достойным такого высокого доверия. Однако слова его, так и остались невысказанными, по сему, Триангулюр Эссекс истолковал их по-своему.
– Могли бы совмещать? Что ж, это похвально! Весьма похвально, молодой человек! Не часто в наши дни встретишь такое истовое рвение к науке! – Верховный магистр похлопал Майнстрема по плечу. – Так и быть, лекции оставлю за вами, но учтите, наша договорённость останется в силе.
– А как же мои сочинения?.. – Тут уж Майнстрем был совершенно уверен, что хотел объяснить невозможность совмещать всё и сразу. Но он недооценил верховного магистра: тот далеко не в первый раз говорил со своим подчинённым.
– Ох, да, ваши литературные труды… В этом я, к сожалению, вам помочь никак не смогу… Хотя… Не желали бы вы получать
– Это, безусловно, будет весьма кстати, но верховный магистр, я бы всё-таки…
Схема разговора, безусловно, отработанная годами практики, всякий раз работала исключительно в пользу верховного магистра.
– Вы хотели получить жалованье за два месяца вперёд? А вы делец, Майнстрем, делец! – Триангулюр деланно погрозил ему пальцем. – Впрочем, я не осуждаю вас, магистр, нет-нет! И кроме того, это тоже вопрос вполне решаемый. Более того, с сегодняшнего дня ваше жалованье будет увеличено на двадцать… Нет! На двадцать пять золотых в месяц! Ведь все мы когда-то были начинающими магистрами, все мы помним, каково это – возглавлять кафедру… Да ещё эти назойливые бывшие однокурсники… Ах, Майнстрем, – верховный магистр по-отечески потрепал его по угловатому плечу, – Это было словно вчера, но… как это было давно…
А далее последовали длинные красочные описания молодых лет господина Триангулюра. Магистр же Щековских утратил последнюю надежду, поэтому сидел, понурив голову, и только изредка поглядывал на Триангулюра в надежде, что его излияния скоро закончатся.
Если магистр растениеводства Папавер Сомниферум вытек из кабинета, то Майнстрем из него буквально выпорхнул. Сказать, что магистр изящной словесности не ожидал такого приёма, – значит, не сказать ровным счётом ничего! Он был принят! Да ещё так любезно и учтиво! Не просто учтиво, ему, скромному магистру захудалой кафедры изящной словесности, посулили прибавку, его похлопывали по плечу и ему говорили: «
Оставалось только два вопроса: рассчитывали
Едва дверь за ошарашенным Майнстремом захлопнулась, как к нему подскочил встревоженный секретарь:
– Как вы себя чувствуете, магистр? Голова не крузится? В глазах не темнеет?
– А? Господин Диподикарий? Это вы? – Майнстрем посмотрел на секретаря отрешённо, словно видел его впервые. – А у вас, оказывается лысинка! – магистр глупо хихикнул. – И ушки такие… такие…
– Ой-ёй! – секретарь скорчил озабоченное выражение лица. – Что-то вы бледненький немнозко… Посидите тут, просу вас! – Жакулюс с удивительной для такого крошечного существа силой повлёк господина Щековских за собой и усадил в огромное, обтянутое кожей кресло. – Вот, так-то лучсе будет… Сейчас всё пройдёт… Я полагаю…
– Господин Диподикарий, у вас лысинка и ушки такие врастопырку… Вы похожи на тушканчика! – Майнстрем снова захихикал, а потом закатил глаза и подавляя внезапно накатившую дурноту, процедил: – А кстати, что было в вашем чае?
– О, ничего особенного, магистр Майнстрем, ровным счётом ничего такого! Это всего лишь успокаиваюсий сбор магистра Сомниферума. Он всегда снабжает меня этим чудодейственным средством. Вот только…
– Любопытно… И что
– Ох, мне так неловко перед вами, магистр! Так неловко! Но вы зе сами сначала отказались от…
– Судя по моему самочувствию у нас очень мало времени, Жакулюс, – прервал его Майнстрем, сглатывая вязкий комок в горле.
– Я добавил в чай сбора чуть больсе обычного, магистр Щековских. Я всегда делаю себе тройную порцию, но я зе не предполагал, что вы… Что вас с непривычки так…
– Размажет. – закончил Майнстрем. – А насколько больше?
– По правде говоря, заварку я и вовсе не использовал… – секретарь потупился, от чего стал совершенно похож на тушканчика. – Но кто зе мог предполагать, что вы одним махом всё…
Окончания фразы магистр Майнстрем уже не услышал: комната расплылась в густом сизом тумане, а высокий сводчатый потолок полетел вверх с немыслимой скоростью, не забывая при этом врашаться вокруг собственной оси. Юноша лишился чувств.
* * *
Голоса доносились откуда-то издалека и казались знакомыми.
– Однако, это весьма любопытно, весьма… Так вы говорите уже целый час? Просто потрясающий эффект!
– Бозе мой, Папавер, какая разница? Сделайте узе хоть что-то! Долзен зе он в конце концов очнуться!
– Не надо так нервничать, господин Жакулюс. Никакого вреда мой сбор нанести не мог. Если только, конечно, вы не добавляли в него ничего
– Нет, конечно! Просто немнозко крепче заварил… И потом, вы зе знаете, что
– Да-да… Я помню, Жакулюс, помню! Мне изрядно досталось и на совете, и после. Но на моём подоконнике слишком мало света, плоды никак не хотят вызревать. Придётся потерпеть ещё два-три дня. Всем нам придётся потерпеть. А вам, вероятно, более остальных.
– Ах, Папавер, я уже свыкся. Но вернёмся к насей проблеме. Магистр Сековских, с ним надо сто-то делать!
– Да-да, сейчас. Одну минуту. Вот этот сбор должен всё поправить, я сам его составлял и гарантирую результат. Вот только… Как его влить в господина Майнстрема?
– Э-э-э, магистр… Как бы можно взять воронку и через неё… – отозвался незнакомый голос из глубины кабинета.
– Воронку? Вы что издеваетесь?
– Не… Зачем же? Помните, мы так с крысами делали. Как бы, нормально же получилось, а?
– Но Бола, но он же не крыса! В конце концов это неловко как-то. Не этично…
– Ну не знаю. И потом, вы же сами говорили, что как бы нет принципиальной разницы. Как бы все мы живые существа и всё такое. А чем магистр хуже крысы?
– Ну ус нет! Это зе магистр изясной словесности, а не какая-то там парсивая крыса! Мозет, подоздём есё?
– Да не вопрос. Подождём. А потом возьмём воронку! А, магистр Сомниферум, согласны?
Наконец, Майнстрем вполне ясно осознал, что как бы это ни было трудно, но открыть глаза надо немедленно. Веки его были тяжёлые, а появившаяся картинка – мутная и расплывчатая.
– Бозе! Ну наконец-то! Как я сяслив, сто вы очнулись! Как зе вы нас напугали, господин Сековских!
Майнстрем был в своём кабинете и полулежал в собственном кресле. Над ним с озабоченным видом склонились магистр растениеводства Папавер Сомниферум и секретарь Жакулюс Диподикарий. Однако взгляд магистра изящной словесности, едва скользнув по их лицам, остановился где-то в дальнем углу.
– Как вы себя чувствуете, коллега? Какие ощущения? Дурнота? Онемение конечностей? Головокружение? – в голосе Папавера звучало искреннее участие и сочувствие.
– Галлюцинации, – едва слышно прошептал Майнстрем, не отрывая взгляда от угла. – У меня галлюцинации.
– Любопытно, очень любопытно. А можно несколько конкретнее? Что вы имеете в виду? – поинтересовался Сомниферум.
– Я, знаете ли, вижу нечто совершенно невообразимое… – пробормотал Майнстрем.
– А тоснее? Сто вы видите? – забеспокоился Диподикарий.
– В том дальнем углу, – указал Майнстрем дрожащей рукой, – сидит человек.
– И сто зе тут такого? – удивился секретарь.
– Ничего. Вот только он… Он чёрный… Совершенно чёрный. – ответил магистр.
– То есть? – переспросил Папавер.
– Э-э-э… Думаю, эт он обо мне, магистр Сомниферум! – отозвалась из угла галлюцинация.
От испуга Майнстрем судорожно схватил Папавера за руку:
– И он говорит! Он говорит со мной, Сомниферум! У меня говорящая галлюцинация!
– Э-э-э, прикольно… Он думает, что я типа глюк! Магистр Сомниферум, а можете и мне отсыпать вашего сбора? Я бы тоже так хотел! – белозубо рассмеялся глюк.
– Прекратите, Бола! Это не повод для веселья! – укоризненно бросил в ответ Диподикарий. – Неузели вы не видите, что магистр есё не присёл в себя?
– И вы? Вы тоже, Диподикарий? Тоже? – на лбу Майнстрема выступили крупные капли пота.
– Не понял. Что тозе?
– Вы тоже видите и слышите его, Жакулюс? – Майнстрем с мольбой взглянул на секретаря.
– Мы все его видим, – улыбнулся Папавер Сомниферум, похлопывая Майнстрема по руке. – И, к превеликому сожалению, слышим! Это Боламбри, бывший студент теперь уже бывшего факультета ведьмовства и алхимии.
– Но он же… Он же… – магистр Щековских не мог подобрать подходящего слова.
– Типа чёрный? Прикольно, да? – Боламбри улыбнулся ещё шире, обнажив два ряда идеально ровных ослепительно белых зубов.
– Магистр, – Майнстрем ещё сильнее вцепился в Папавера, – а так и должно быть или всё это результат воздействия на юношу ваших так называемых
– Не тревожьтесь, господин Майнстрем, – Сомниферум мягко, но настойчиво освободил свою руку, – Боламбри таким родился. Неужели вы не видели его в коридорах университета раньше? Странно. Он ведь у нас своего рода знаменитость!
– Нет… – растерялся Майнстрем. – Нам не доводилось ранее встречаться.
– Э-э-э… Да не, магистр, доводилось. И совсем недавно, – ответил Боламбри. – Вчера вечером вы типа шли из библиотеки и чихнули, а я такой говорю: «Будьте здоровы». А магистр Щековских посмотрел вокруг и как бы меня типа не заметил. Вцепился в свою книгу и такой бежать. Быстро.
– Странно, но я этого не помню… – смутился Майнстрем.
Магистр бессовестно солгал. Конечно, он помнил, как накануне в тёмном коридоре неизвестно откуда действительно раздалось пожелание доброго здоровья, но тогда это показалось господину Щековских настолько невероятным, что тот счёл бегство наилучшим исходом событий в сложившейся ситуации.
– Потеря памяти? Любопытно, весьма любопытно. – задумался Сомниферум. – Раньше мои сборы не вызывали подобных реакций у подопытных. Хотя…
– Кто знает, магистр, кто знает… Ведь крыс-то мы с вами и не опрашивали! – хохотнул в своём углу Боламбри.
– Ну что зе, друзья мои, раз вы сутите, то всё хоросо. А я позалуй поспесу в приёмную, пока верховный магистр меня не хватился, – засуетился секретарь.
– Одну минуту, любезнейший Жакулюс, – попытался остановить его Майнстрем. – Напомните мне, пожалуйста, о чём говорил магистр Триангулюр. Дело в том, что я совершенно ничего не помню. Видимо, всё дело в вашем чае.
– Ай-яй-яй, магистр Сековских! Как вам не совестно! Вы зе ясно дали мне понять, что не зелаете пить чай, а потом соверсенно бесцеремонно выпили целую крузку! Мою крузку! – Жакулюс явно почувствовал себя оскорблённым.
– Простите, господин секретарь, но я так разнервничался там, в приёмной… – Майнстрем покраснел.
– Я полагаю, разговор касался архивов кафедры ведьмовства и алхимии, – сжалился Диподикарий.
– И что с ними надо делать?
– Я полагаю, вам необходимо сросно заняться их описью, а через неделю магистр Триангулюр здёт от вас подробный доклад и список арефактов, которые, он уверен, вы обясательно найдёте.
– Как? Ещё и артефакты? И на всё это только неделя? Но же я не… – Майнстрем пожалел, что всё-таки открыл глаза.
– Верховный магистр любесно посаботился и об этом, – прервал Майнстрема секретарь. – С этой минуты Боламбри переходит в полное васе распорязение. А теперь простите, господа, я долзен безать!
– Но, господин Диподикарий! – магистр изящной словесности всё ещё не оставлял надежды. – Вы же понимаете, что одной недели мало! Должны же вы это понимать!
– Нет! – рассердился секретарь. – Понимать не долзен, а безать долзен! Моё постение!
– В самом деле, давайте отпустим господина секретаря! – прервал их Папавер. – Он сейчас куда как нужнее на своём рабочем месте. А вам пока лучше выпить вот это.
Майнстрем с нескрываемым недоверием посмотрел на мутную жижу в тонкой фарфоровой чашке.
– Пейте, не сомневайтесь! – подбодрил Папавер, протягивая сомнительный напиток к самому лицу юноши.
Майнстрем принюхался. Аромат, исходивший от чашки, также не вызывал доверия.
– Ну же, магистр, не будьте ребёнком! Смелее! – настаивал Папавер Сомниферум.
Майнстрем сделал глоток и почувствовал, как что-то тепловатое и тягучее сползло по его глотке вниз так быстро, что он даже не успел ощутить вкуса (чему, признаться, был даже рад).
– Хорошо! Очень хорошо! И ещё немного. Вот так, надо выпить всё до конца, – Папавер буквально влил в него оставшуюся дрянь. – А теперь вам лучше всего отдохнуть, магистр.
– Но я должен… – комната снова закружилась, и Майнстрем погрузился в глубокий тяжёлый сон.
* * *
Идея. Просто поразительно, какой силой обладает эта нематериальная, эфемерная сущность. Стоит только слабому отблеску её упасть на благодатную почву, как она спешит захватить своими корнями всё. Она тянется ввысь мощным стволом, ветвится предположениями, гипотезами и пробами, которые, к сожалению (или к счастью?), не всегда вызревают до материального и осязаемого плода. Но пока идея растёт, она успевает оплести своими побегами всю сущность, не даёт покоя ни днём ни ночью…
– Нашёл! Наконец-то нашёл! Ура! – Майнстрем скакал по комнате, как сумасшедший.
– Э-э-э… Магистр? Всё как бы нормально, ага? – голос Боламбри сработал, словно ушат холодной воды в июльский полдень – моментально вывел магистра Майнстрема из состояния эйфории.
– Боламбри? Ради всего святого! Что вы тут делаете? – магистр поспешил обернуться простынёй.
– Э-э-э, как бы присматриваю за вами… – протянул молодой человек.
– Присматриваете? За мной? – Майнстрем вернул перо в чернильницу и изящно накинул на голую спину съехавшую простыню. – Для чего, позвольте полюбопытствовать?
– Ну, вы как бы вчера отъехали… то есть… вам стало нехорошо, и магистр Сомниферум велел за вами понаблюдать…
– Понаблюдать?! Я что, по-вашему, крыса лабораторная? – возмутился Майнстрем.
– Не-е-е. Не крыса. Точно. Крысы не вскакивают с постели посреди ночи, чтобы записать стихи… Но у них и постели как бы нет… Да и писать они типа не умеют. Я даже не уверен, что они в курсе, что такое стихи…
– Довольно о крысах, – прервал его Майнстрем. – Как давно вы тут?
– Типа с самого начала… Надо было посмотреть, не будете ли вы вести себя странно как-то и всё такое…
– И что же?
– Ну, эт я даже не знаю… Как бы для вас нормально говорить во сне, или как?
– Я что разговаривал во сне?! – смутился Майнстрем.
– Ну типа того…
– И что же я успел наговорить?
– Да так, ничего особенного. Стихи читали. Красивые… – Боламбри растянул рот в мечтательной улыбке. – А потом как вскочили и давай писать. Прикольно…
– И что же? – Майнстрем поднял бровь и выпрямился, приняв самый независимый вид. – Я имею в виду, вам понравилось? Стихи?
– Ага. Оч прикольно было. Да…
– Прикольно? я не очень… Впрочем, это неважно, – Майнстрем снова накинул предательски съехавшую простыню на плечо. – Который теперь час?
– Э-э-э… Мимо окна пролетела типа летучая мышь, но собаки ещё не лаяли… Думаю, типа часа четыре… Или около того, ага, – ответил Бола.
– Как странно вы исчисляете… – Майнстрем попытался связать полученную информацию в хоть какое-то подобие логической цепочки, но очень скоро осознал всю тщетность усилий. – Ах, не суть! В любом случае, давайте спать, Боламбри.
Майнстрем укутался в простыню, стараясь отогнать от себя мысли о том, каким образом и когда в его кабинете появился диван и почему на нём, магистре изящной словесности, нет верхней (и не только верхней!) одежды, и улёгся. Но сон так и не приходил. Через четверть часа магистр повернулся на другой бок, но и это не помогло.
– Боламбри, вы ещё не спите? – прошептал Майнстрем в темноту.
– Не-а… Не сплю.
– О господи! Подскочил от неожиданности Майнстрем, – голос прозвучал гораздо ближе, чем он мог бы ожидать.
– Что вам типа плохо, да? Принести водички?
– Нет, Боламбри, – продолжил, отдышавшись, магистр, – я хотел узнать, а что значит «прикольно»?
– Прикольно?.. Магистр, вы же типа тоже учились в университете? Типа тусили и всё такое?
–
– Знаете, как бы новичкам часто прикалывают что-то на спину? Какую-нибудь типа шутку, записанную на бумажке?
Знал ли об этом Майнстрем? Да он бы мог целый трактат написать об университетских оболтусах и влиянии их глупых шуток на судьбу человека. Что-то вроде: «Зануда Майнстрем или сто способов существования изгоя», а как вам: «Всезнайка или как стать любимчиком преподов»? А может, «Майнстрем, или книги – лучшие друзья неудачника». А вот ещё вариант: «Майнстрем – вонючка, или как безуспешно понравиться девушке». Но вместо этого магистр спросил:
– И что же? Это хорошо? Приколы?
– Ну, это как бы, когда зацепило… Бывает, послушаешь трубадура на дворцовой площади, а потом типа ходишь и напеваешь всё время. Не-е, не вопрос, песня – дрянь, но цепляет! Так и с приколами.
– Попробуйте объяснить ещё, – закатил глаза Майнстрем.
– Э-э-э… Ну, когда текст не несёт никакой смысловой нагрузки, изобразительные средства убоги, а музыкальное сопровождение ограничено тремя банальными аккордами, но сильные доли так удачно сменяются слабыми, что песня буквально впечатывается в память. Что-то сродни обрядовым песнопениям, в которых ритмическая составляющая речи… – тут Боламбри заметил, как магистр Майнстрем приподнялся с дивана и уставился на него округлившимися глазами. – Ну, типа того что-то. Зацепило типа. И прикол то же самое. Когда всё остаётся в памяти надолго, – добавил он неуверенно.
– Хорошо… – Майнстрем снова лёг. На дальнейшие расспросы он не отважился.
Утро началось для магистра с будоражащего запаха гари, доносившегося из подсобной комнатки. Майнстрем вскочил и, едва укрывшись простынёй, ворвался внутрь, готовый тушить начинающийся пожар остатками чернил (единственное, что он обнаружил на своём столе).
– А-а-а… Вы уже проснулись, магистр? Сейчас типа завтрак будет. Я сам приготовил! – Боламбри колдовал над неизвестно откуда появившейся в подсобке масляной лампой и несколькими глиняными чашками.
– Вы меня напугали, Боламбри. Я подумал, что-то горит, – опешил магистр.
– Ага… Так типа все думают сначала, но стоит только попробовать…
– Предупреждаю заранее, Боламбри, я не стану пить или есть что-либо, к чему приложил руку магистр Сомниферум со своими снадобьями! Его стараниями у меня и так вылетел из жизни целый день!
– Не-е-е… Магистр Сомниферум тут не причём. Это мой рецепт! Типа
фирменный!
Слова студента почему-то не внушили магистру доверия, но так как отказаться было бы весьма невежливо (особенно учитывая высокую оценку, данную накануне стихам), Майнстрем решил, что лучше всего будет одеться, а потом вежливо улизнуть под каким-нибудь благовидным предлогом. Однако план его потерпел фиаско. Едва Майнстрем натянул штаны и застегнул блузу, в комнате появился Боламбри с двумя дымящимися чашками и широченной белозубой улыбкой:
– Попробуйте магистр! Эт типа лучший напиток по утрам. Отвечаю! Особенно, если вечер накануне не совсем удался. Как у вас.
Отказываться было совсем неловко, но Майнстрем не собирался сдавать свои позиции:
– Боламбри, это точно не рецепт магистра Сомниферума? Что вы туда положили?
– Точно… И… зовите меня Бола. Эт типа короткое от Боламбри. А то как-то очень официально получается.
Майнстрем взял кружку и с осторожностью сделал глоток. Вкус был странным, но что-то подсказывало магистру, что Папавер не имеет к напитку никакого касательства. Немного горьковатый вкус отдавал одновременно дымом, орехами и ещё чем-то терпким, но довольно приятным.
– Очень любопытно, Бола, а что это? – магистр снова отхлебнул из чашки. – И вкус такой необычный.
– Эт типа напиток из зёрен таких. Тут они не растут. Моему отцу присылают их родственники.
– Зёрна из далёких стран? Как интересно, – магистр сделал ещё глоток.
– Ага… Сначала эти зёрна обжаривают на огне, а потом измельчают в порошок. Этот порошок надо залить водой и типа сваривать. Он отлично бодрит и всё такое.
– А эти ваши замечательные зёрна, – Майнстрем сделал ещё глоток, – Их собирают с каких-то особых трав или деревьев?
– Э-э-э не совсем… Зёрна… они в плодах… – Боламбри явно смущался.
– И что же? – магистр отпил ещё немного. – Чудесный, действительно бодрящий вкус. Так что же с плодами? Из них извлекают зёрна, да?
– Э-э-э… Магистр, я почему-то думаю, что эта часть истории вам будет типа не очень интересна…
– Напротив, Бола, очень интересно. Тем более такой вкус… Так что же с плодами?
– Ну, вы сами этого захотели… – студент обречённо вздохнул. – Значит так, плоды едят всякие животные, какое-то время переваривают их, а потом… – Боламбри силился подобрать подходящее слово, однако это оказалось излишне: фантазия магистра изящной словесности сработала превосходно, и последний глоток напитка так и не достиг желудка.
– Ну я же типа сказал… Эт вам не понравится… – ответил Бола, утирая лицо.
– Простите, Бола, – сконфузился магистр Майнстрем. – Допивать это я, пожалуй, не страну.
Тут в дверь постучали, и не успел магистр хоть что-то ответить, как дверь распахнулась и в комнату вкатилась небольшая тележка доверху гружёная книгами. Тележку сопровождал сам библиотекарь Тутуриний.
– Доброе утро, магистр, – начал он не дав Майнстрему и рта раскрыть. – По распоряжению верховного магистра я, отложив все дела, оставил свой пост, чтобы
– Здравствуйте, господин библиотекарь, но я, право, не хотел, чтобы…
– А поскольку вы не сочли нужным предоставить мне точный список необходимой литературы, то я привёз все книги, которыми вы интересовались последние полгода.
– Но как… Куда же я это… – мямлил растерянный магистр. Но Тутуриний, видимо, был настолько оскорблён, что не обращал на Майнстрема никакого внимания и холодно продолжал:
– А как только вы отберёте необходимые, то сможете вернуть мне всё остальное, – библиотекарь вытек, а на его месте тот час появились двое подсобных рабочих с такими же нагруженными тележками.
– Позвольте, господин библиотекарь, ну куда же я всё это положу? – но дверь за Тутуринием уже захлопнулась, а работники проворно и небрежно скидывали груз на пол.
Уже через пару минут и без того небольшая комната магистра изящной словесности стала малопригодной для свободного передвижения. Книги были повсюду: на полу и столе, на диване и стульях, даже узкий подоконник был заставлен почти доверху.
И если магистр был в полном ужасе от происходящего, то Боламбри, кажется, нисколько не удивился:
– А вы, как я погляжу, любите читать, магистр! Такие типа завалы и всего за полгода! Даже не представляю, как вы всё успеете.
– Да, Бола… Видимо, мне придётся сначала разобраться тут, а уж потом заниматься архивами вашей кафедры… Но, раз уж мне передали вас вместе с кафедрой, то будете помогать. Я отложу нужные книги, а вы собирёте всё оставшееся.
Как только магистр натянул штаны и привёл себя в надлежащий его званию вид, работа закипела. Уже через полчаса на столе Майнстрема высилась довольно внушительная стопка книг.
– Ого! А эт типа какие-то символы? Как эт вообще читать? – Боламбри вертел в руках тяжёлый том в потрескавшемся кожаном переплёте.
– Бог мой, аккуратней! – завопил Майнстрем.
– Ну эт вы зря! – растянул рот в улыбке Бола. – Прямо неловко. Я бы покраснел от смущения, но этого всё равно никто не заметит!
– Я хотел сказать аккуратней! – магистр буквально вырвал из рук Боламбри книгу. – Это очень ценная вещь, «Кодекс Рохонци»! Удивительная книга! Алфавит, которым она написана, содержит более двухсот знаков. Просто потрясающе!
– И? Чего такого? – студент вопросительно посмотрел на магистра.
– Ну как же вы не понимаете? Ведь ещё никому на свете не удалось прочесть это творение. Представляете, как это увлекательно?
– Не-е-а. Не понимаю, зачем вообще нужна книга, которую типа нельзя прочитать? И рисунков в ней нет… По-моему, ерунда!
– Вы рассуждаете как дикарь! – возмутился магистр. – Во-первых, это крайне любопытно с научной точки зрения. Может быть, это какой-то новый, неизвестный нам язык. Или наоборот, древний и давно утраченный. А во-вторых, только подумайте, Боламбри, как это интересно, прочесть, что там! Кто знает, какая мудрость сокрыта в этом фолианте?
– Не-е-а. Думаю, ничего такого там нет.
– То есть? – такого ответа магистр не явно ожидал. – А что же, по-вашему, там может быть написано?
– Да что угодно! Например, какая-нибудь хозяюшка так шифровала рецепты своих сдобных плюшек от любопытной соседки. А то знаете, как бывает, прям до драки может доходить! – Боламбри прищёлкнул языком. – Взять хотя бы, к примеру, мою тётку. Она каждый год выставляла свои пироги на сельских праздниках и всякий раз они были нарасхват. А тут как-то на День всех Косых её соседка пришла с полной корзиной типа точно таких же пирогов. А потом это повторилось и ватрушками на праздник Премудрого Пустобрёха. А уж ко дню Липового Зануды, моя тётка смекнула, в чём дело, и подправила свой рецепт плюшек, да так ловко, так что от стряпни её проныры-соседки полдеревни ещё долго отплёвывалось! Ещё бы! Плюшки-то оказались с секретом!
– Да какие ещё плюшки? – едва не взорвался Майнстрем.
– С корчун-травой! – довольно улыбнулся Боламбри. – От неё, знаете ли, типа такие корчи в животе, что ух! Только знай себе беги быстрей до отхожего места!
– Ах, Бола! Как можно думать про такие глупости, когда речь идёт о таинственном языке будущего?
– Ну, – разочаровано махнул рукой Бола. – Эт скучища… С плюшками хоть весело вышло. И потом, типа если эт язык будущего, то кто написал книгу? И чем они думали? Считают нас либо тупицами непроходимыми, либо гениями. А если мы – дурни, то на кой чёрт нам их книга? Если же они думают, что мы типа гении какие-то, то сами недоумки.
– А если это книга из далёкого прошлого? Это, кстати, куда более вероятно, – не оставлял надежду Майнстрем.
– А если эт язык прошлого, то там и подавно нет ничего интересного. Типа чего такого важного могут написать какие-то неудачники?
– Ради всего святого, почему же неудачники? – растерялся Майнстрем.
– Неудачники и есть! Были бы типа умные, язык бы сохранился, а так… Лабуду какую-нибудь нацарапали, а вы своё время тратите, голову ломаете, каракули эти разбираете.
Магистр аж покраснел от возмущения. Он очень хотел сказать этому безграмотному нахалу что-нибудь резкое, обидное, что-то такое, что совершенно чётко обозначит для Боламбри границы, за которые выходить не следует, но… ничего не придумал и, раскрасневшийся, словно чайник на огне, погрузился в разбор книжных завалов. Однако возмущение, кипящее в его душе, росло и вот, когда он уже придумал едкую шутку, тонкую колкость… Бола снова выхватил из стопки какую-то книгу.
– Э-э-э! Да это же типа Оэр Линд! Во круто! Вот эт я понимаю!
– Боламбри, вы что, читали Линда? – Майнстрем был настолько обескуражен, что немедленно позабыл приготовленное замечание.
– Ага. Умный малый! Не-е-е, этот чел и в самом деле знает, о чём говорит, – отозвался Боламбри, увлечённо переворачивая страницы.
– Думаю, величайший мыслитель и философ был бы польщён такой
Боламбри же, не обратив на это внимания и не отрываясь от книги, невозмутимо продолжал:
– А то! Он считает, что мужчины и женщины равны в своих умственных способностях. Я типа с этим согласен! А некоторые женщины, возможно, даже превосходят отдельных мужчин!
– Неужели на личный опыт полагаетесь? – презрительно усмехнулся Майнстрем.
Но насмешка его снова осталась без внимания.
– Типа того. Отца своего я уважаю, но когда он, бывало, оставлял все деньги в харчевне «Голодный селезень», то только мать могла придумать, как прокормить всю нашу семью.
Майнстрему стало стыдно за свои издёвки (пусть только и за попытки), поэтому он продолжил более миролюбиво:
– Знаете, Бола, я бы на вашем месте воздержался от подобных высказываний, хотя бы публичных. Некоторое время назад я здорово поплатился за подобные мысли… Более того, не могу сказать, что и теперь не страдаю от некоторого предвзятого отношения коллег. Поэтому, признаюсь, мне особенно мне приятно, что вы из тех немногих, кто поддерживает мою инициативу, открыть женские курсы в нашем университете.
– Не-е-е. Эту идею я не поддерживаю, – ответил Боламбри, всё ещё не отрывая взгляда от книги. – Эт, я думаю, вы зря затеяли!
– Но как же так? Вы же только что сказали, что некоторые дамы…
– Конечно. Они типа и так умные, а если их ещё и учить, так однажды они и нас вытеснят. И что потом? – студент поднял на Майнстрема большие карие глаза.
Магистр задумался на мгновение.
– До этого не дойдёт, уверяю вас Боламбри! В самом деле, не думаете же вы, что женщины когда-нибудь смогут командовать армией или управлять страной? – неискренне усмехнулся Майнстрем.
– Э-э-э, магистр. А ведь Линд об этом-то и рассказывает! Видать, вы не очень-то внимательно его читали, а?
Майнстрем покраснел, прикусил язык и, чтобы сменить тему разговора, ставшего внезапно неприятным, поинтересовался:
– Кстати, а сколько уже мы копаемся в этих книгах? Часа два? Или три?
Боламбри нехотя поднялся и выглянул в окно, затем проделал какие-то манипуляции со своими пальцами – сгибая и разгибая их – потом поставил одну ладонь на другую, задумался, беззвучно шевеля губами, и наконец, с важным видом произнёс:
– Сейчас уже половина первого.
Магистр Майнстрем, заворожённо наблюдавший за действиями своего помощника, на этот раз всё-таки не удержался от вопроса:
– Боламбри, мне ещё в прошлый раз хотелось спросить… Словом, у вас очень любопытный способ определения времени. Как он работает?
– Э-э-э… Ну, для начала надо найти на небе солнце и линию горизонта, затем приставить к ней руку так, чтобы мизинец типа лежал вровень с этой линией. Другую ладонь ставим типа выше, и так пока не поравняемся с высотой солнца. А пока руки прикладываем, то типа считаем пальцы. Каждый палец – эт четверть часа. Так типа умножаем полученное число на пятнадцать. Эт и будет время… Так как-то…
– Потрясающе! – искренне восхитился Майнстрем. – И что же так точно определяется?
– Не-е-е. Вообще не точно… И потом, сегодня тучи, солнца не видно.
– Но вы же сказали, что сейчас половина первого.
– А там на башне ратуши типа часы… Они и показывают половину первого.
– Так зачем же вы тогда руками это всё проделывали? – начал сердиться Майнстрем.
– Проверял свой способ.
– Ну и как? Сошлось?
– Не-а. У меня получилось типа три часа, а сейчас только половина первого…
– Половина первого… – усмехнулся Майнстрем, но улыбка тут же слетела с его лица. – Как половина? Уже? Точно?
– Ага…
– Вот дьявол! У меня же лекция! Мои записи? Где мои записи?! – магистр метался по комнате. Наконец он вытащил из-под стопки книг какие-то изрядно потрёпанные листки. – Это только план! А сама лекция? Боламбри?
– Э-э-э, понятия не имею…
– Ладно, буду импровизировать! – махнул рукой Майнстрем и выскочил из комнаты, едва успев накинуть на плечи магистерскую мантию.
Из кабинета на боковую лестницу, два этажа вверх по широким ступеням, потом через коридор к галерее, оттуда выход на винтовую лестницу, подняться ещё на один этаж… Дорога до аудитории, обычно занимавшая около пятнадцати минут размеренного и степенного шага, сейчас пролетела всего пять. Магистр Майнстрем рывком распахнул дверь.
Студентов было немного, всего около полутора десятков, однако шум, разносившийся далеко за пределы аудитории мог бы свидетельствовать о сходе лавины или о водопаде, неизвестно откуда взявшемся в стенах университета. Дело в том, что бо́льшую часть слушателей курса изящной словесности составляли барышни.
* * *
Тут, уважаемый читатель, позволь немного прервать повествование и перенестись на некоторое время назад. Но, поверь, всё это делается вынужденно (можно сказать, против воли) и лишь для того, чтобы ты лучше понимал происходящее.
Двадцать семь лет назад или чуть больше того (за точность дат поручиться весьма проблематично) в небольшом селении близ славного города Лупхоллена родился мальчик. Ребёнок был слабенький и болезненный, и то и дело норовил покинуть этот бренный мир по любому, даже самому незначительному поводу, причём делал это с таким завидным постоянством, что однажды его почтенная матушка даже обратилась к заезжей цыганке с просьбой провести какой-нибудь охранительный ритуал.
Чернобровая властительница магии принялась за работу с изрядным усердием и с трубкой в зубах. Она чадила свечами, окуривала мальчонку всевозможными сухостоями и бросала ему под ноги карты и монеты битый час. Доподлинно неизвестно, какого результата ожидала цыганка, но когда вместо того, чтобы вдохнуть желтоватый дымок из её трубки, мальчик чихнул вещунье прямо в лицо, та явно сконфузилась.
– Что-то не так? С ним же всё будет хорошо? – встревожилась мать, прижимая сына к груди.
Цыганка пожевала мундштук трубки, смачно сплюнула и, отмахнувшись от назойливой мухи, докучавшей ей всё время проведения обряда, многозначительно изрекла:
– Есть дети, которые не могут есть ягоды, потому что потом чешутся, как шелудивые псы, есть дети, которые не могут пить молоко, потому что потом маются брюхом, а есть твой сын.
– Я не понимаю… – окончательно растерялась мать.
– Этот ребёнок, – цыганка ткнула пальцем в рыжий кучерявый затылок, – не может принимать магию.
С этими словами она зажала в кулаке золотую монету и удалилась.
Отныне надежды родителей на чудесное избавление от бед развеялись окончательно. И надо отдать должное родителям мальчика, ибо они приложили массу усилий, чтобы уберечь сына. Это и понятно, так как после пяти дочерей у отца семейства, наконец-то, появился долгожданный наследник и продолжатель дела – будущий кузнец. Когда же к двум годам малыш окончательно оставил свои попытки умереть от насморка или сенной лихорадки, мальчугану дали звучное имя – Майнстрем.
Но если вы, дорогой читатель, наивно полагаете, что на этом и завершились родительские тревоги, то, как бы это было не грустно, но придётся развеять ваши чаянья. Всё только начиналось. Теперь рыженький ангелок с упорством одержимого занялся поисками самых изощрённых способов членовредительства (в основном, себя самого, но иной раз перепадало и окружающим). Он поистине мастерски мог разбить себе лоб о глиняную чашку (кстати, без какого-либо ущерба для последней) или повиснуть вверх тормашками на колодезном журавле, рискуя утопиться. Из большой шумной ватаги ребятишек, играющих в поле, именно он страдал от рогов самой флегматичной коровы стада; а единственная пчела, неизвестно каким образом попавшая в банку варенья, непременно оказывалась в его ложке. Что же касается таких обычных для детей синяков, шишек, царапин и ссадин, то они появлялись на теле ребёнка с завидной регулярностью и постоянством. За сим, в серьёз они просто не принимались.
Родители относили все злоключения на счёт чудного нрава Майнстрема. Мальчик сызмальства отличался рассеянностью и неуклюжестью. Он начисто забывал все родительские предостережения: мог схватиться за горячий котёл или пораниться тупым столовым ножом, занозить палец деревянной ложкой или провалиться в приоткрытый погреб.
Но пришло время начинать обучение ремеслу и отец, вздохнув обречённо, взял сынишку с собой в кузню. Вот уж где маленький Майнстрем смог развернуться на славу! Отбитым пальцам не было счёту. И, возможно, смирись его батюшка чуть раньше, но… Оставленный однажды у кузнечного горна в одиночестве, Майнстрем так увлёкся наблюдением за игрой огня и искр, с треском и шипением выскакивающих из топки, что совершенно не обратил внимания на то, как разгорается деревянная половица, а за ней и стена. От стены занялась вся кузница, огонь перекинулся на крышу дома. Парень и сам наверняка бы погиб, если бы не расторопность его отца, который, впрочем, в первые минуты готов был сам довершить то, что не успела сделать падающая балка. А Майнстрем… в тот злополучный вечер он и сложил свои первые стихотворные строки, которые немедленно и прочёл собравшейся на пепелище в одном исподнем семье. Тогда-то матушка Майнстрема и отправила его в город (от отца и от греха подальше).
Для юноши началась новая жизнь. Его успехам можно было лишь позавидовать, поскольку он проявил изрядный талант к науке, а преподаватели прочили ему большое и славное будущее в стенах университета. Но всё было бы не так любопытно, если бы речь шла о каком-то другом студенте. Мы же, уважаемый читатель, не должны забывать, что повествование наше посвящено господину Майнстрему Щековских – непревзойдённому мастеру нелепостей и королю неудачников.
Итак, юноша с головой окунулся в развесёлую студенческую жизнь с её забавами, шумными пирушками и прелестными барышнями. Но господин Щековских не был бы собой, если бы и тут не ухитрился всё испортить. В те времена он с завидной регулярностью посещал весьма популярное в Лупхоллене заведение, именуемое «Голодный селезень». Но не дешёвая закуска и хмельное пиво манили его. Нет. Прелестная разносчица Беатрикс, с её светленькими локонами и румяными щёчками занимала все его мысли. И вот однажды, желая понравиться вышеупомянутой особе, Майнстрем был так неосторожен со словами, что умудрился не только сделать витиеватый комплимент девице, но и как бы невзначай обидеть самых именитых магистров своего университета. Возможно, любому другому студенту это и сошло бы с рук, но ведь мы говорим не о ком угодно, а именно о господине Щековских! Доподлинно неизвестно, расслышала ли прекрасная разносчица комплименты юноши, но вот о чём говорить можно с полным знанием дела, так это о том, что их по достоинству оценили магистры университета, которые как на грех оказались в том же заведении. А уже на следующее утро студент Майнстрем Щековских был исключён из университета.
О возвращении домой и речи быть не могло. И дело даже не в гневе отца. Возвращаться было попросту некуда, так как отныне семья ютилась у многочисленных родственников. Тогда-то и оценил Майнстрем всю силу родственных связей. Его кузен Хемиш в то время был удачно пристроен на королевскую службу в должности стражника. И дела его шли весьма неплохо, пока… Но не будем забегать вперёд!
Итак, несостоявшийся магистр изящной словесности перешёл на службу его Величества Федерика Отважного.
И вот, около года назад (тут уж мы можем говорить более-менее определённо) незадачливому стражнику довелось (не по своей отметим воле) принять некоторое участие в судьбе принцессы Флоримель. В награду же её Высочество милостиво распорядилась вернуть господину Майнстрему Щековских место в университете. Более того, она же изъявила уверенность в том, что молодой человек столь прогрессивных взглядов непременно сможет внести весомый вклад в дело воспитания и обучения нации, а по сему, должен сам возглавить кафедру.
Но как бы не радовался назначению Майнстрем, его ликование и на сотую долю не ровнялось восторгу кузена Хемиша. Извести о том, что Майнстрем останется в Лупхоллене и даже не приблизится к новой кузне, буквально привело его в восторг. Руководствовался он, конечно же, исключительно благими побуждениями (неизвестно, правда, о чём Хемиш беспокоился больше, о судьбе кузена или о сохранности новой кузницы, предшественницу которой спалил будущий магистр), однако с этого дня начался отсчёт новым злоключениям Майнстрема.
Но, справедливости ради, скажем, что несчастия магистра проистекали в основном из его собственной несдержанности и пылкости. Так, принимая почётную должность из рук самой принцессы Флоримель, Майнстрем не упустил-таки случая уязвить самолюбивую напыщенность некоторых видных магистров университета, откуда, как мы уже говорили ранее, был изгнан за свои вероломные взгляды.
И вот, когда в парадной зале дворца её Высочество вручала Майнстрему Щековских почётный титул магистра изящной словесности, он не придумал ничего лучше, чем сказать, что надеется найти в лице принцессы Флоримель не только покровительницу наук, но и соратницу в борьбе барышень за право получать образование наравне с молодыми людьми.
Нечего и говорить о том, что магистры и в первую очередь Верховный магистр Триангулюр Эксесс, сжимая кулаки в беззвучном негодовании, вынуждены были согласиться. И тогда Майнстрем совершил роковую ошибку. Не умея остановиться во время, он вызвался стать первым магистром, кто примет на свой курс благородных девиц. Это была фатальная ошибка, расплачиваться за которую магистру предстояло дважды в неделю, по средам и пятницам.
Сегодня как раз была среда…
* * *
– Приветствую вас! – пробормотал, едва отдышавшись, Майнстрем.
Ответа не последовало, вместо этого первые ряды начали спешно прятать в многочисленных складках юбок зеркала, гребешки и флакончики самых разных форм и размеров, о назначении которых однозначно свидетельствовало удушливое облако разнообразных ароматов, повисшее в аудитории. Последние же ряды не отреагировали на появление магистра вовсе и продолжали беседовать, изредка обмахиваясь веерами всевозможных цветов и фасонов.
– Здравствуйте! – произнёс магистр несколько громче, и теперь смог наблюдать, как в движение пришли средние ряды.
– Итак, мы начинаем! – Майнстрем уже привык к тому, что последние ряды включались в работу только к середине (а то и к концу) его выступления (если, конечно вообще удостаивали магистра такой милости!).
– Сегодня мы с вами будем говорить о таком искусстве словесности, как риторика. Осмелюсь предположить, уважаемые, что само это слово мало что скажет вам, – Майнстрем окинул пёструю аудиторию взглядом и тут же внутренне содрогнулся…
– Ну почему же, магистр? – заулыбался пухлый розовощёкий юноша на первом ряду. – Риторика – это одна из древнейших наук, известных просвещённому обществу. Я где-то читал, что ещё древние мужи…
– Достаточно,
– Меня зовут Менсбери… Тюхтий Менсбери… – понурился студент.
Конечно, Майнстрем прекрасно помнил это имя. Впервые он услышал его ещё на собеседовании. В тот день, когда от череды пёстрых нарядов, вееров, шляпок с перьями, такими длинными, что они то и дело норовили пощекотать магистра по носу, а также калейдоскопа улыбок, жеманных поз и кокетливых взглядов, это имя прозвучало для Майнстрема подобно далёкому раскату приближающейся грозы, обещающей свежесть и прохладу. Однако магистр, по всей видимости, запамятовал, что с грозой приходит и молния, и ливень, и ещё масса всяческих неудобств…
До сих пор магистр Щековских не был уверен, что не совершил в тот раз очередной фатальной ошибки, приняв на свой курс этого выскочку. Менсбери постоянно заваливал несчастного преподавателя вопросами, ответить на которые тот нередко и сам затруднялся. А уж как внимательно он слушал! Так внимательно, что ни одна оговорка, ни одна неточность не могла остаться незамеченной. Это было сущее наказание. Всякий раз, поднимаясь на кафедру и видя неизменного Мейнсбери в первых рядах, магистр испытывал чувство, схожее вероятно с переживаниями висельника, поднимающегося на эшафот. Но, несмотря на всё это, присутствие молодого человека вселяло в Майнстрема некоторую уверенность, поскольку избавляло от неловкости, неизбежно возникавшей, когда магистр изящной словесности появлялся на собственных лекциях, в аудитории, полной барышень.
– Итак, – Майнстрем развернул записки. – Среди всех многочисленных правил риторики, которые сформулированы на сегодняшний день её теоретиками и практиками, можно выделить три, которые, на мой взгляд, представляются наиболее существенными: тезис, или лозунг, изящество и план.
Выходя на высокую трибуну, оратор должен полностью осознавать разницу между тем, что понимается в риторике под «тезисом» и «лозунгом»…
На этом, к ужасу лектора, первая часть записок обрывалась, а внизу страницы красовались какие-то каракули, отдалённо напоминающие женский профиль.
Майнстрем, стараясь сохранять невозмутимость, несколько раз оглядел все записи, вспомнил про очки и немедленно нацепил их на нос. Положение его от этого никак не изменилось – в проклятом пергаменте не только не появилось ни одной новой строки, но и те, что были, стали расплываться. Магистр откашлялся и налил воды из кувшина.
– Итак, тезис… – барышни продолжали заниматься своими делами, но треклятый Менсбери так и буравил магистра взглядом. – Тезис мы будем понимать как мысль, которую оратор намерен доказать…
Менсбери отложил перо, уставился на лектора и поднял руку. Майнстрем же предпочёл этого не заметить и продолжил:
– Другими словами, тезис есть мысль, которую следует доказать аудитории… Оратор, не знающий этого положения, не доказывает свои мысли, а только объявляет их, озвучивает с трибуны, поэтому нередко выступление оратора, мало подготовленного в риторике, сводится к выкрикиванию отдельных мыслей, слов, призывов при полнейшем отсутствии каких-либо обоснований или доказательств. Таким образом, мы с вами подходим к понятию «лозунг»…
Менсбери затряс рукой, Майнстрем видел это краем глаза, предпочитая не встречаться со студентом взглядом, поэтому просто перевернул лист пергамента. Строки по-прежнему плясали, но магистр всё-таки ухитрился прочесть кое-что.
– Следовательно, – продолжил он с важным видом, поправив очки, – Лозунг мы станем понимать, как своего рода призыв, краткую фразу, не требующую никаких доказательств…
Менсбери уже приподнялся на своей скамье и тряс рукой с такой одержимостью, что на лбу у него выступили капельки пота. Майнстрем опорожнил кувшин, ещё раз осмотрел свои жалкие листки и прочитал:
– Таким образом, правила риторики требуют, чтобы выступающий оратор…
Тюхтий Менсбери тем временем покраснел и начал задыхаться, но всё ещё не оставлял попыток привлечь внимание лектора. Игнорировать его далее было просто опасно. Майнстрем принял утомлённый вид и снял очки.
– Что вы хотели,
– Я… Я… – студент шумно сглотнул. – Я Менсбери, магистр… Я хотел… пример, если возможно…
– Вы хотите пример? – Майнстрем закатил глаза, всем своим видом стараясь показать крайнюю степень скуки, хотя в тайне был рад, что на этот раз так легко отделался. – Извольте же, господин
Магистр задумался на мгновение, протёр очки мятым носовым платком и начал:
– Итак, если тезис, это мысль, требующая доказательств, то звучать он будет примерно так: «Самые лучшие, роскошные диадемы делает господин Коко с улицы…» – магистр ещё не успел закончить фразу, когда почувствовал, что в аудитории стало непривычно тихо. Пугающе тихо. Майнстрем опасливо оглядел зал. В первый раз в жизни к нему было приковано столько заинтересованных женских взглядов. Однако магистр решил не останавливаться. – Тогда как лозунг – это лаконичное яркое высказывание, часто рифмованное – будет, в данном случае, примерно таким: «Стать красавицей легко с диадемой от Коко»…
Признанный мастер ораторского искусства, Марк Туллий Цицерон, определил хорошего оратора как человека «кто любой вопрос изложит со знанием дела, стройно и изящно». Магистр же Майнстрем смог бы кое-что добавить к этой формуле: «Следует всегда говорить о том предмете, какой интересен будет слушателям». Печально только, что к выводу этому магистр изящной словесности пришёл опытным путём…
Не успели последние слова господина Щековских отзвучать в непривычно гулкой тишине зала, как всё вокруг пришло в движение. Знатные барышни, эти изящные создания, каждая из которых вполне могла бы стать музой живописца или ваятеля, подобрав свои пышные юбки, бросились к выходу со скоростью, которой позавидовал бы и королевский скороход. Шелест платьев… нет! грохот упавших кресел и стульев, отброшенных с решимостью, не предполагающей возражений… Майнстрем не нашёл в себе сил встать на пути лавины (кроме того, это было бы просто самоубийством)… Пару минут, и аудитория опустела.
Когда стук каблучков, более напоминавший камнепад в горах, стих в коридоре, магистр отважился приподнять голову из-за кафедры, где укрывался всё это время. В аудитории царил хаос, какой мог бы оставить средних размеров ураган, если бы ему вздумалось пронестись в отдельно взятой комнате: столы были сдвинуты, стулья, кресла и лавки перевёрнуты.
– Менсбери? Менсбери, где вы? – неуверенно позвал Майнстрем.
– Я здесь, магистр Щековских… – бледный, словно полотно, юноша поднялся из-под перевёрнутой вверх ногами лавки.
– Менсбери, а что случилось? Почему все ваши сокурсницы так… Так… – Майнстрем не нашёл подходящего слова.
– Магистр, неужели вы никогда не слышали про ювелирный салон господина Коко, что на Площади Победителей? – спросил студент всё ещё дрожащим голосом.
– Не знаю… Возможно, я слышал об этом что-то, вот и привёл пример с первым, что всплыло в голове.
– Это новый ювелирный салон, магистр, а ваш пример… Простите, если говорю что-то лишнее, но пример ваш…
– …Не слишком удачен, – закончил за него Майнстрем. – По крайней мере, для нас, поскольку, похоже, я только что обеспечил господина Коко постоянными клиентами.
– Магистр, – Менсбери смотрел на него с нескрываемым восхищением. – Это и есть разница между лозунгом и тезисом, о которой вы говорили, да?
– Не вполне уверен, Тюхтий… Думаю, для этого явления названия пока ещё не придумали…
Через четверть часа, когда мебель в аудитории вернулась на положенные места, а Менсбери вполне оправился от случившегося и слегка переваливающейся походкой отправился восвояси довольный собой и временем, проведённым с магистром, Майнстрем задумался. Возвращаться в свой кабинет он не торопился, а потому специально выбрал самый длинный путь, через северное крыло. Во-первых, так он надеялся хоть отчасти скрыть от Боламбри своё фиаско на лекции (этот парень при всей своей незатейливости делал потрясающе точные выводы, что крайне раздражало магистра), во-вторых, магистр надеялся на то, что в его кабинете уже навели порядок, и он сможет ловко избежать уборки, ну а в-третьих… Майнстрем хотел насладиться моментом. Это был второй раз в его жизни, когда он ощутил реальную силу слова. (Впервые это произошло ещё на пепелище родной кузницы.) И пускай сегодня триумф его длился считанные секунды, но в этот миг он властвовал над залом, его слушали, нет! ему
У дверей кабинета Майнстрем остановился и прислушался. Внутри царила тишина. Магистр осторожно приоткрыл дверь. Чуда, конечно, не произошло: книги лежали повсюду, только теперь некоторые оказались ещё и раскрыты. Боламбри видно не было. Магистр облегчённо выдохнул и даже усмехнулся самому себе – просто потрясающе, как быстро этот оболтус заставил его крадучись входить в собственный кабинет.
Майнстрем сел за стол и тут же заметил свои записи – вот они, все три пачки пергаментов, его потерянная лекция… И где они, хотелось бы узнать прятались час назад? По-видимому, их нашёл Боламбри, когда разбирался с книгами. Интересно, а он вообще разбирался или просто читал всё подряд? Магистр потянулся за листами и случайно опрокинул стопку книг на самом краю.
– Э-э-э! А можно полегче! – из-под стола, потирая затылок, вырос Бола. – А-а-а, это вы магистр. Что-то рановато… наверное…
– Боламбри? – почти испугался Майнстрем. – Я не заметил вас. Что вы делали под моим столом? И почему книги до сих пор не разобраны? Я же просил вас.
– Ну-у-у… Магистр, я тут типа книги разбирал и убирался…
– Да неужели? – перешёл в нападение Майнстрем. – Что-то не заметно!
– Ну, да… Сначала разбирался… Вот только зацепился типа за одну книжонку… Оч занятная, знаете ли…
– Это не извиняет вас, Боламбри!
– Не спорю, магистр, не спорю… Виноват…
– А что за книга? – любопытство взяло верх, и голос Майнстрема прозвучал куда как более дружелюбно. – Ну та, которая вас так заинтересовала.
– Да… Эт и не книга, а так, типа записки какие-то… Про куртуазность и всё такое.
– Дайте-ка взглянуть, – Майнстрем тут же посерьёзнел и надел очки. Но даже без них (а, возможно, и скорее без них) он узнал бы эти листы… – И что же? Вы нашли это чтение увлекательным? – нарочито небрежно поинтересовался магистр.
– Ну, эт вообще забавно… – почесал затылок Бола.
– Простите, вы сказали «забавно»?
– Ну, в смысле типа почитать, если скучно…
– То есть почитать? Почитать, если скучно?! И только-то? – не смог сдержаться Майнстрем. – Мне казалось, что это должно стать образчиком поведения в обществе для молодых людей. На вашем месте, Боламбри, я бы многое взял на заметку.
– Ну-у-у… Мне эт не пригодится. Тут типа прокол уже по первому пункту…
– А именно? – с вызовом спросил магистр.
– Происхождение типа не того… Не особо благородное, – хохотнул Бола.
Майнстрем и раньше подозревал, что первый же пункт правил отпугнёт большинство.
– А кто ваши родители, Бола? – уже осторожно поинтересовался магистр.
– Мой отец… Он типа шут.
– Как можно так говорить о собственном отце, Бола? Вам должно быть совестно!
– Вот-вот, и я о том же. Магистр, вы не поняли, – Боламбри потупился.
– То есть, вы имеете в виду… В смысле?..
– Да, магистр, именно. Мой отец – королевский шут.
– Понятно, – От возникшей неловкости Майнстрем начал теребить свой и без того пожёванный носовой платок.
– Да не, не надо так-то, – бола с усмешкой посмотрел на магистра. – Я своим папашей доволен.
– Что ж, – промямлил, наконец, Майнстрем. – Это многое объясняет… Теперь понятно, как вы оказались в университете.
– Я типа об этом и говорю… Вот, магистр, теперь вы и сами видите, что все эти правила… Эт всё не для меня. Щедрым может быть только богач, да и к расходам… Как бишь там сказано? К «расходам, достойным знатного человека» мой папаша не готов, а я и тем более.
– Но Боламбри, в пергаментах же есть ещё масса советов, которые стоит использовать! Например, вы можете быть честным и храбрым, можете хотя бы стремиться к изяществу обхождения и
– Не-е-е, магистр. Я, похоже, могу только развлекать… У меня это типа в крови… – Бола задумался, а потом растянул рот в широченной белозубой улыбке. – Мне другое гораздо больше понравилось, там где про дамочек сказано! Только я не всё понял…
– Что же там непонятного?
– Не-е-е, ну про то, что дамочки должны вести себя прилично: не сквернословить и не ругаться типа, одеваться красиво, быть женственными и всё такое, эт ясно. Там другое есть, про то, что типа молодая девица может переодеться пацаном, но только, если эт сильно нужно… Кому спрашивается? И потом, если она… (как там?) «сбежит к возлюбленному под видом трубадура»… Эт вообще ерунда какая-то! Она ж должна быть женственной. Какой к чертям трубадур?! И потом, получается, что и врать она может, если надо… Не понятно.
– Ну, Боламбри, – Майнстрем часто заморгал и поправил очки в надежде, что они скроют его глаза. – Знаете ли, бывают разные ситуации…
– Ага! Точно! Как типа наша принцесса со своей подружкой сбежали за принцем… Правила эти ваши прям как с них правила писали.
– Боламбри! Как вы можете! И с чего это вы взяли, что это мои правила? – магистр всё ещё надеялся, что Боламбри примет его раскрасневшиеся щёки за краску гнева. – Глашатаи уже давным-давно объявляли на площади, как всё было
– Не-е-е, магистр, я не против… Глашатаи и всё такое. Не всем надо знать,
– Прекратите, Бола! – Майнстрем окончательно стушевался. – В любом случае, в пергаменте, который вы читали, говорится совсем не об этом! И уж точно не о принцессе Флоримель.
– Да ну? Точно говорю, про них написано! А вы типа сами-то читали?
– Ну, я как-то раз пробежал глазами. Просто из любопытства, – соврал магистр.
– Да-а? А я тут посмотрел, на ваш почерк похоже… В смысле лекция ваша тем же почерком написана, – и Боламбри хитро подмигнул магистру.
– Вы забываетесь, юноша! И если вы и дальше хотите оставаться моим помощником, скажу больше, если вы хотите оставаться в стенах этого почтенного университета, то попрошу вас не делать впредь подобных предположений!
– О-о-о! Магистр, притормозите! Всё понял! Просто там на полях пометки такие, прям как будто вы писали.
– Боламбри, я, кажется, предупредил вас? – по тону Майнстрема стало ясно, что он вот-вот взорвётся.
– Не вопрос, магистр. В конце концов, какое мне дело, правда? Сейчас закончу с книгами, дайте только времени чуток.
– Времени у вас до вечера. А я пока намерен заняться поручением верховного магистра и отправляюсь составлять опись архивов кафедры ведьмовства, а когда я вернусь вечером…
– А вот эт вряд ли, – усмехнулся Бола. – Там дел на неделю, не меньше! Я-то знаю, что говорю, я типа помогал магистру Тамносу Диктуму.
– Если вы это делали с тем же усердием, с каким трудитесь тут, то я склонен усомниться, – буркнул Майнстрем.
Его реплика осталась без ответа, поэтому магистр продолжил:
– И что же, у вас есть уже какие-то материалы?
– Не знаю… Но магистр Диктум типа что-то писал… Вроде.
– Хорошо, Боламбри, – сказал Майнстрем совершенно примирительным тоном. – Полагаю, я воспользуюсь его наработками. А вас ещё раз попрошу навести тут порядок к моему возвращению.
* * *
А в этот же самый отрезок вселенского бытоисчисления (не удивляйтесь, но тут о времени говорить неуместно) в одном из возможно существующих пространств (место – также понятие весьма сомнительное) состоялся следующий разговор.
– Ты заставил себя ждать, Крцыфкр, – розовато-красное облако надвинулось ближе, расширилось, и пространство вокруг сузилось (если, конечно, возможно говорить о пространстве там, где его нет, не было и, вероятно, никогда не будет).
– Меня это не интересует, ГДЕ ИЛИ КОГДА ТЫ БЫЛ ИЛИ БУДЕШЬ, Крцыфкр. но я обеспокоен…
– Склнужгл. Его нет. Я ТРЕБУЮ ЕГО РЯДОМ С СОБОЙ.
– Не смей прерывать ход моей мысли, Крцыфкр! – облако стало лилово-фиолетовым. – Ты вернёшь его, НЕМЕДЛЕННО.
Искры осыпались, а бирюзовое облако приобрело серый оттенок.
– Что мучит тебя, Крцыфкр? – лилово-фиолетовая туча немного поблекла, а края её порозовели.
– Нет. ОН ВСЁ ЕЩЁ В ОПЯЛЕ, Но он мне нужен. И ты вернёшь его. Ну-ну, Крцыфкр, серый оттенок ТЕБЕ НЕ ПОДХОДИТ.
– А Это УЖЕ не моя забота. я НЕ СОБИРАЮСЬ ТРАТИТЬ БЕСЦЕННЫЕ МГНОВЕНИЯ ВЕЧНОСТИ НА ПОДОБНЫЕ МЕЛОЧИ. но пока ты действуешь от моего имени, я даю тебе позволение на силу и НА забвение. Ты вернёшь Склнужгла.
– он всегда там, куда я сбросил его. ты отправишься туда же. скнужгл не СМОЖЕТ устоЯтЬ против вспышки ИЗВЕЧНОГО огня. а КОГДА ОГОНЬ И ВОДА, СВЕТ И ТЬМА СОЕДИНЯТСЯ, ВРАТА ОТКРОЮТСЯ И ИСПОЛНИТСЯ МОЯ ВОЛЯ.
–
– А когда ты ИСПОЛНИШЬ МОЮ ВОЛЮ И вернёшь СклнужглА, я, возможно, прибавлю твоему имени звучности, Крцыфкр.
Лиловое облако растеклось и снова порозовело, а серое осыпалось искрами и растаяло там, где нет времени и пространства.
* * *
Забавная штука – пространство. Подчас его понимают как некий базовый набор пересекающихся плоскостей, которые заполнены различными предметами или объектами. Но стоит только появиться в одной (а чаще в нескольких) таких плоскостях человеку, как строгий замысел разработчика летит ко всем чертям, сбиты все системные настройки! Гордый некогда холм уже изрезан морщинами троп и дорог; живописное болото превратилось в безликий пруд с кувшинками, золотистыми карпами и аккуратненькими лавочками; а недра величественного горного массива, словно червь яблоко, прогрыз туннель.
Человеку свойственно менять всё вокруг под себя и по собственному вкусу и разумению, создавать свою систему координат, наполняя все доступные плоскости знаковыми и значимыми для него предметами и вещами. И если верно то, что человек сам определяет вещи, которые будут его окружать, то так же верно и то, что вещи определяют своего владельца.
В кабинете магистра Тамноса Диктума царил первозданный хаос. Здесь смешение самых различных благовоний, более подходящее лавке восточных специй или будуару экзальтированной красавицы, совершенно чудесным образом гармонировало со страшным беспорядком. Несмотря на то, что Тамнос Диктум занимал уважаемый пост магистра теологии, сказать наверняка, о каких именно верованиях шла речь, пожалуй, не смог бы даже он сам.
В комнате, которую занимала его кафедра, можно было наткнуться на бальзамические амфоры Древнего Египта, споткнуться о жертвенную плиту инков или задеть локтем древнегреческую статую. (Кстати, упомянутого конфуза не избежал когда-то и магистр Майнстрем Щековских, в результате чего некая богиня лишилась левой руки с зажатым в ней яблоком.) Возможно, именно поэтому, всякий раз появляясь на кафедре теологии, магистр изящной словесности испытывал поистине религиозный страх (по крайней мере, он так это понимал).
На самом деле Майнстрем Щековских никогда не был ни суеверным, ни набожным. В детстве он, конечно, посещал храм вместе со своими родителями и сёстрами, но проповеди не занимали его. Гораздо больше мальчику нравилось наблюдать, как преломляется свет, отражённый в цветных стёклах витражей, или устраивать соревнования капель дождя на стекле. Однажды он так увлёкся этим занятием, что даже упал со своей скамейки прямо в проход. В тот же вечер мать, утешая его после трёпки, устроенной отцом, доходчиво объяснила сыну, что такое уважение и почтение. На том Майнстрем и успокоился: отныне он продолжал не верить, но делал это крайне уважительно к тем, кто придерживался иной точки зрения. Однако не верить совсем ни во что невозможно, поэтому очень скоро мальчик научился читать и свято уверовал, что наука – единственная вещь достойная доверия, поскольку почти всегда подтверждается опытным путём и выражается во вполне осязаемых вещах.
Ровно так же он предпочитал думать и о кафедре теологии, которой заведовал Тамнос Диктум. В конце концов, старик, всю жизнь занимающийся изучением различных культов и верований, объехал, наверное, весь свет, а значит, многое видел и знает. И если он считает, что теология – достойная изучения наука, то так тому и быть.
Тамнос Диктум сидел за широким столом, склонившись над огромной книгой, лежавшей почему-то вверх ногами. Очки его сползли и только каким-то чудом держались на кончике сизого мясистого носа, глаза были закрыты, парик съехал, обнажая блестящую макушку, поросшую редкими седыми волосами, среди которых неспешно прогуливалась муха.
– Магистр Диктум, вы спите? – тихонько окликнул его Майнстрем.
Ответа не было.
– Магистр? – Майнстрем боязливо дотронулся до руки Диктума и тут же отскочил в ужасе. Рука старика была холодна, как лёд.
«Кошмар! Магистр Диктум! Он умер! – пронеслось в голове Майнстрема. – Что делать? Позвать на помощь? А что если?… Нет времени! Надо… Скорее!..»
Далее мысли молодого человека окончательно потеряли какую бы то ни было членораздельность, и Майнстрем заметался по комнате. Наконец, в самом углу на пыльном подоконнике что-то блеснуло. Магистр бросился туда. Как на грех, на пути его оказалась та самая злосчастная богиня. Она пошатнулась, закачалась и…
«А-а-а! Ерунда! В конце концов, без рук ей даже лучше», – промелькнуло в голове Майнстрема, когда он едва не споткнулся о выкатившееся из отбитой руки богини мраморное яблоко.
Сметая на своём пути какие-то книги и свечи, опрокидывая маленькие пузатые баночки и пузырьки, выстроившиеся в шеренгу на краю стола, молодой человек, наконец, добрался до предмета, который искал.
Уже в следующее мгновение Майнстрем трясущимися руками прикладывал это к самым губам Тамноса Диктума.
– А? Что? Кто тут? – встрепенулся старик неожиданно бодро.
– Слава богу! – выдохнул Майнстрем. Ноги его стали ватными, и он медленно сполз по стене.
– Что ты тут делаешь, юноша? – спросил Тамнос, глядя на магистра Щековских так, словно видел его впервые.
– Магистр Диктум! Это я, Майнстрем Щековских. Я пришёл, а вы тут… Я подумал, что вы… А вы… Уф-ф-ф…
– Ради всего святого, что ты тут делаешь? И зачем тебе погребальное слюдяное зеркало шамана? Ты хоть понимаешь себе, какая это редкость в наши дни! Эх, знал бы ты, чего мне стоило его раздобыть. Знаешь, это была такая забавная история!
– Простите, господин Диктум, – нетвёрдой рукой Майнстрем положил зеркало на стол. – Я зашел к вам, а вы так лежали, как будто… И я испугался… Я подумал…
– Подумал что? – спросил Тамнос, заинтересованно поправляя очки.
– Подумал, что вас уже… Что вы… умерли.
– Я? Умер? Ах-ха-ха! Вот потеха! – Тамнос рассмеялся поразительно живым смехом, который совершенно не сочетался с его сморщенным, словно мятый пергамент, лицом. – Ах, детка, если бы это было так просто… – неожиданно спокойно продолжил магистр. – Ты и представить себе не можешь, какое это изнурительное занятие, особенно в моём-то возрасте…
– В смысле? – опешил Майнстрем. – Какое ещё занятие?
– Умирать, конечно! Я пробовал уже множество раз, но постоянно кто-то отвлекает. Но я, знаешь ли, продолжаю работать над этим и не теряю надежды! Да-да! А вот если бы ты, юноша чаще посещал мои лекции, то наверняка знал бы… – тут магистр Диктум внимательно посмотрел на Майнстрема. – А кстати, почему я не видел тебя на последнем семинаре? Поди сбежал в таверну с приятелями, а? Но лицо твоё мне знакомо… С какого ты курса?
– Я не студент, – ответил, поднимаясь, юноша. – Я Майнстрем Щековских, магистр изящной словесности, господин Диктум.
– А! Точно так! То-то я думаю, лицо знакомое. Так что же, ты решил заняться теологией? Весьма похвально. Весьма. Только как же твоя кафедра? Как её?..
– Кафедра изящной словесности, магистр Диктум, – молодой человек почувствовал, что начинает терять терпение.
– И что же с твоей кафедрой? Как ты оставишь её? Или ты уже нашёл приемника? – улыбаясь, спросил Тамнос Диктум.
– Нет, магистр. Я не собираюсь заниматься теологией и тем более не планирую оставлять свою кафедру. Я тут по другому поводу. На прошлом заседании учёного совета верховный магистр поручил мне заняться архивами кафедры ведьмовства и алхимии и я подумал…
– Вот как? Славно! Очень хорошо! – перебил его Тамнос. – А то я так устал, а ещё Триангулюр со своими поручениями. Совсем не оставляет мне времени. Знаешь ли, ведь я крайне занят. Это очень серьёзная работа, умирать!
– Но магистр, я думал, что вы уже приступили к разбору архивов и надеялся воспользоваться вашими записями. Ведь вы же делали записи? Боламбри сказал мне что…
– Бола? А, он славный, очень славный мальчик! И такой сообразительный, хотя на первый взгляд и не подумаешь! Ведь он мог бы стать моим лучшим учеником… Да…
– Кто? Бола? Но мне казалось, что он был студентом именно на кафедре ведьмовства, – удивился Майнстрем.
– Ну, так это уже после теологии. А до того занимался растениеводством, а ещё раньше математикой. Да… Но что-то у него с Триангулюром не заладилось. И что же, теперь он увлёкся изящными искусствами? Или как там твоя кафедра называется?
– Изящной словесности, магистр. Но я бы хотел посмотреть ваши записи, – напомнил Майнстрем.
– Какие ещё записи?
– Которые вы делали, когда разбирали архивы кафедры ведьмовства и алхимии, – Майнстрем почти потерял надежду.
– Ах, эти! – взгляд Диктума прояснился на мгновение. – Так они остались там же. Найдёшь их прямо на столе в кабинете.
– О, благодарю вас, магистр! – надежда снова блеснула в глазах Майнстрема.
– Вот только я бы не советовал тебе читать их.
– Почему же?
– Бывший инквизитор его Величества… Он, знаешь ли… Не удивлюсь, если этот одноглазый пройдоха вёл записи своих колдовских ритуалов! Этот болван, похоже, в самом деле, считал, что способен управлять высшими силами.
– Вся эта мистика и колдовство, всё это, по-моему… – улыбнулся в ответ Майнстрем. – Словом, я не верю в это, магистр.
– Неужели? – Тамнос Диктум буквально впился в юношу удивительно ясными голубыми глазами. – Вот только если ты не веришь во что-то, это вовсе не означает, будто что-то не верит в тебя.
Майнстрем смотрел в почти прозрачные глаза старика и испытывал смешанное чувство жалости, неловкости и обиды. Он так надеялся получить хоть какую-то помощь. Но чаяньям его, видимо, не суждено было сбыться, поэтому он, опасаясь снова рухнуть прямо тут же от досады, опёрся о край стола и… Погребальное зеркало шамана соскользнуло на пол и треснуло с характерным звоном.
– О! Простите! Простите, магистр Диктум! Я нечаянно! – всплеснул руками Майнстрем.
– О! Нет-нет! Это замечательно! – воскликнул старик радостно. – Ты знаешь, сколько раз я колотил его об пол? То о чём мы даже не чаяли, обязательно случается! Я столько раз колотил его об пол и всё без толку!
Майнстрем опешил, но решил, что не стоит более мучить несчастного старика и поспешили как можно скорее покинуть кафедру теологии.
– И ещё, юноша, – окликнул уже в дверях Майнстрема магистр Диктум. – Когда найдёшь, то, о чём просит Триангулюр (а ты это обязательно найдёшь!), не забудь обо мне, хорошо?
– Конечно, не забуду, магистр. Не волнуйтесь, – ответил юноша.
«Вот так-то: "Не забудь обо мне!" – с горечью думал Майнстрем, спускаясь по широченной лестнице, – И этот туда же. А я-то считал его милым стариком! Все хотят выслужиться… Хотя, кто знает, что ему может понадобиться на этой треклятой кафедре? И почему он так уверен, что я это найду?»