Настоящая книга знакомит читателя с историей и этнографией Средней Азии. В ней можно найти уникальные сведения о повседневной жизни этого региона, обычаях и нравах его населения, о тех социальных трансформациях, которые переживало среднеазиатское общество в конце XIX и начале XX в. В книге также рассказывается о том, каким образом Россия взаимодействовала со Средней Азией, какое она оказала влияние на ее развитие, кем были те люди, которые приехали в отдаленный регион сначала завоевывать его, а потом изучать и просвещать. Главный герой – Владимир Петрович Наливкин, человек, который прожил почти полвека в Туркестане, начиная с начала 1870-х и заканчивая 1917 г., дослужился от младшего офицера до должности главного начальника Туркестана, оставил после себя множество научных и публицистических трудов. Книга предназначена для историков, этнографов, исламоведов, а также для всех тех, кто интересуется Средней Азией и Российской империей.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
HALFACENTURY
IN TURKESTAN
Vladimir Petrovich Nalivkin: Biography, Documents and Works
Mardjani Publishing House
Moscow 2015
Редакторы-составители:
С.Н. Абашин, Д.Ю. Арапов, В.О. Бобровников, Т.В. Котюкова, Е.И. Ларина, Н.С. Терлецкий
Научный редактор: В.О. Бобровников
© Издательский дом Марджани, 2015
© Коллектив авторов, 2015
© Чеботарев С.Н., дизайн обложки, 2015
Вводное слово
Жанр новой книги, изданной Фондом Марджани, не совсем обычный. Он сочетает в себе сразу две идеи. Первая заключается в том, чтобы познакомить читателя с историей и этнографией Средней Азии. В настоящей книге можно будет найти очень подробные и уникальные сведения о повседневной жизни этого региона, обычаях и нравах его населения, о тех социальных трансформациях, которые переживало среднеазиатское общество в конце XIX и начале XX в. Читатель сможет узнать об исламе, о месте женщины в мусульманском обществе, о представлениях и ритуалах, о многом другом, с лихвой восполнив пробелы в своих знаниях об азиатских республиках бывшего СССР. Вторая же идея состоит в том, чтобы рассказать о том, каким образом Россия взаимодействовала со Средней Азией, какое она оказала влияние на ее развитие, кем были и что думали те люди, которые приехали на отдаленную окраину сначала завоевывать ее, а потом изучать и просвещать.
Главный герой книги – Владимир Петрович Наливкин, человек, который прожил почти полвека в Туркестане, начиная с начала 1870-х и заканчивая 1917 г., когда его жизнь трагически оборвалась. За этот срок он дослужился от младшего офицера до должности главного начальника Туркестана, оставил после себя множество научных и публицистических трудов о Средней Азии и превратился в одного из самых популярных и известных деятелей этой российско-имперской окраины.
Однако в XX веке фигура Наливкина подверглась, можно сказать, двойному забвению. С одной стороны, история самого Туркестана и его основных деятелей оказалась на периферии советской и российской истории, не вызывала никогда особого интереса в СМИ и художественных произведениях, даже в научной историографии занимала очень скромное место. После распада СССР этот регион и вовсе стал таким далеким и экзотическим в восприятии большинства российского населения, что перестал восприниматься как часть «своей» истории и культуры. Из туркестанских деятелей повезло разве что Михаилу Скобелеву, но и его имя скорее связывается с подвигами на Балканах, нежели деятельностью, достаточно неоднозначной, в Средней Азии. Большинство остальных туркестанцев были словно вычеркнуты из общероссийской памяти вместе с самим Туркестаном как какие-то чужеродные и лишние эпизоды и элементы, несмотря на все безусловные подвиги и достижения, которыми можно было бы гордиться. Лишь в самой Средней Азии энтузиасты продолжают собирать и хранить информацию об этом периоде общей истории с Россией, спорят, издают статьи и книги, но эта работа, как правило, является региональной и не доходит до бывших имперских столиц, остается здесь неизвестной.
С другой стороны, посмертная память о самом Наливкине тоже сложилась неудачно. Будучи человеком прогрессивных взглядов, гуманистом и социалистом, Наливкин в последний этап своей жизни, когда он фактически возглавил администрацию Туркестана, вступил, не по своей инициативе, в острый конфликт с местными большевиками. Из-за этого за ним на долгие последующие годы закрепился ярлык «предателя» и «врага», а его имя если и не подвергалось цензуре, то не выпячивалось и не привлекало к себе позитивного, заинтересованного внимания. В результате уникальные исторические и этнографические работы Наливкина, которые, конечно, цитировались по дореволюционным публикациям, в советское время не переиздавались, не велась работа по сбору архивных материалов о его биографии и деятельности. Несколько заметок ташкентского собирателя истории Туркестана Б. Лунина не меняли общую погоду и не сделали Наливкина фигурой советского или общероссийского уровня, хотя по масштабу своей личности он вполне мог бы, при других политических обстоятельствах, на это претендовать.
После 1991 г. историографическая ситуация несколько изменилась. В Средней Азии имя Наливкина все чаще стало упоминаться в работах в благосклонном ключе, как пример дружбы и сотрудничества между русскими и местным населением. В Москве были изданы, правда очень малыми и недоступными тиражами, его труды «История Кокандского ханства» и «Туземцы раньше и теперь», в Омске были опубликованы воспоминания потомков Наливкина. Готовится к изданию перевод на английский язык основного этнографического труда, написанного совместно с супругой Марией Наливкиной, – «Очерки быта женщины оседлого туземного населения Ферганы». Означает ли это, что Наливкин по-настоящему вошел в российскую историю и культуру, что его имя заняло подобающее ему место? Увы, хотя некоторый рост интереса отрицать нельзя, было бы поспешным назвать возвращение этого имени состоявшимся. Возможно даже, что такое возвращение теперь уже невозможно и вовсе, при всей досаде и попытках переломить эту ситуацию со стороны отдельных ученых и общественных энтузиастов. Возможно, современная Россия вступила в период самоизоляции и самонационализации, где бывшее имперское прошлое во всей своей полноте является красивым, но бесполезным грузом, за исключением только громких военных побед.
Тем не менее вопреки этим пессимистическим прогнозам авторы и редакторы настоящего сборника, все, кто принимал решение, финансировал и участвовал в его создании, были движимы противоположной целью. Ее можно сформулировать таким образом: история Туркестана не должна быть вычеркнута из истории России, они не могут существовать отдельно друг от друга, они находились и продолжают находиться в тесном взаимодействии и взаимовлиянии, которые необходимо осмыслить и сохранить как важное историческое наследие и важную современную ценность. Из этого вытекает вывод, что такие фигуры, как Владимир Петрович Наливкин, должны быть широко известны российскому читателю, представлены в российской мысли и памяти, а может быть, что уже почти несбыточная мечта, отмечены и сохранены в памятниках и названиях городских улиц России.
Настоящий сборник, посвященный Наливкину, состоит из совокупности различных текстов, которые дают объемное представление о его деятельности. Прежде всего это некоторые, можно сказать ключевые, произведения, написанные им самим, – как научные работы, так и публицистика, воспоминания, докладные записки, письма. Далее это архивные материалы, которые характеризуют некоторые, опять же показательные, эпизоды из жизни героя книги. Кроме того, в сборник включены воспоминания о самом Наливкине, его послужной список, список опубликованных им работ, а также исследования о Наливкине, плюс глоссарий. Публикуемые тексты снабжены научными комментариями специалистов: дана информация об упоминаемых автором исторических фигурах и событиях, установлены цитируемые источники, приведены дополнительные сведения и библиография об обычаях и представлениях местного населения. Проделанная издательская и научная работа, таким образом, позволяет лучше понять контекст, в котором были написаны труды Наливкина, а также полнее оценить значение самих этих трудов, когда-то открывших повседневный мир Средней Азии русскому читателю и до сих пор остающихся уникальной энциклопедией региона.
Отдельно стоит сказать о фотографиях, использованных в книге. К сожалению, фотографий Наливкина и его близких сохранилось обидно мало. Они по крупицам собирались составителями в российских и зарубежных архивах– Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов С.-Петербурга (ЦГАКФФД СПб), Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов Республики Узбекистан (ЦГАКФФД РУз), личном архиве потомков Наливкина. Но хранящиеся в фондах Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН фотографические коллекции позволяют нам увидеть то, что видел сам Наливкин, – Среднюю Азию во всем ее культурном многообразии. В качестве иллюстраций в книге приводятся фотографии из коллекций № 255, № 1487, № 2258 и № 590.
Разумеется, включенными в книгу текстами рассказ о туркестанском ученом и политике не может ограничиться, за рамками осталось еще огромное множество разных сведений, произведений и документов, которые ждут своего открытия и новой публикации. И все-таки редакторы сборника надеются, что даже в таком ограниченном виде настоящий труд привлечет новое внимание как к судьбе Наливкина, так и к истории и культуре Туркестана.
Составители выражают признательность за помощь в подготовке к публикации текстов, уточнении и комментировании имен, понятий, сочинений и реалий дореволюционной Средней Азии Б.М. Бабаджанову, П.В. Башарину, Т.К. Кораеву, А.К. Муминову, Р.Р. Сулейманову. Отдельная благодарность Фонду поддержки научных и культурных программ имени Шихабутдина Марджани, без которого эта публикация была бы невозможна.
Владимир Петрович Наливкин (Биографическая справка)
Д.Ю. Арапов
Одним из лучших знатоков истории, жизни и быта народов Средней Азии являлся выдающийся русский исследователь Владимир Петрович Наливкин. Этнограф, историк, преподаватель, лингвист – в каждой из этих сфер научной и просветительской деятельности он оставил свой заметный след. Так сложилось, что основные вехи биографии Наливкина совпали с ключевыми этапами истории присоединения и пребывания Средней Азии в составе Российской империи.
Владимир Петрович родился в 1852 г. в Калуге в старинной дворянской семье, связанной с традицией военной службы в России. По воспоминаниям Наливкина, уже в шести-семилетнем возрасте он жадно слушал рассказы отца, заслуженного ветерана-кавказца, о сражениях с турками и «непокорными горцами». Таким образом, выбор Владимиром Петровичем военной стези был закономерным итогом полученного им домашнего воспитания. По окончании военной гимназии Наливкин в 1870 г. поступил в Павловское военное училище. Уже в годы учебы Владимир Петрович проявил замечательные лингвистические способности, овладев в совершенстве французским языком. Выпуск из училища в 1872 г. «по первому разряду» давал молодому офицеру право вступить в гвардию, но «неудержимое желание понюхать пороху» заставило Наливкина избрать службу в Туркестане.
К этому времени существовавшие русские владения в Средней Азии были объединены в образованное в 1867 г. Туркестанское генерал-губернаторство. Его администрация, в отличие от других районов империи, подчинялась в Петербурге не Министерству внутренних дел, а Военному министерству. Туркестанкий генерал-губернатор одновременно являлся командующим войсками Туркестанского военного округа. Представители общеимперских ведомств (иностранных дел, финансов, народного просвещения и др.) входили в особый совет при начальнике края и обязаны были согласовывать с ним свою деятельность. Генерал-губернатору подчинялись военные губернаторы областей края. Последние ведали областными правлениями, начальниками уездов (назначавшимися из числа русских офицеров и чиновников) и «туземной» администрацией, формируемой из представителей коренного населения, продолжавшего жить по законам адата и шариата. В первые годы пребывания Наливкина в Средней Азии тут действовал целый ряд «Временных правил» и «положений» по управлению покоряемыми одна за другой территориями Туркестана. На смену им в 1886 г. пришло единое «Положение об управлении Туркестанского края», регламентировавшее основные начала судебной системы, систем землевладения и землепользования, налогообложения, административно-политического устройства и др.
В первые годы своей службы в Туркестане Наливкин принимал активное участие в боевых действиях, за Хивинский 1873 г. и за Кокандский 1875 г. походы он был награжден орденами и внеочередным чинопроизводством. В то же время в воззрениях Владимира Петровича происходит серьезный перелом. Он глубоко разочаровался в военных способах реализации среднеазиатской политики империи и решил уйти из действующей армии. С 1876 г. Наливкин служил в системе гражданского (т. н. военно-народного) управления, где занимал должность помощника начальника Наманганского уезда Ферганской области, а затем в 1878 г. вообще вышел в отставку. К этому моменту он пришел к выводу о том, что для «введения основ русской гражданственности» среди местного населения русским людям надо прежде всего как следует познакомиться «с этим населением, с его языком, бытом и нуждами».
Именно поэтому Наливкин и его молодая жена, выпускница Саратовского женского института Мария Владимировна (урожденная Сарторий) приняли абсолютно неожиданное для их русского окружения решение. Супруги Наливкины поселились в кишлаке Нанай Наманганского уезда, где они могли непрерывно познавать «язык, земельный быт, религию и обычаи» коренного оседлого и кочевого населения «не по книжным источникам, а из самых источников народных».
Шесть лет жизни в подобных, достаточно трудных для европейцев условиях привели к блестящим научным результатам. Приобретенные обширные знания языков, быта и нравов ферганских узбеков, киргизов и таджиков позволили Наливкину составить и издать многочисленные пособия, словари и хрестоматии, имевшие целью облегчить изучение тюркских языков в России. Им была создана первая в русской и европейской науке, до сих пор сохраняющая свою познавательную ценность «Краткая история Кокандского ханства» (Казань, 1886). Тогда же и там же в свет вышло, пожалуй, наиболее выдающееся совместное научное произведение супругов Наливкиных – книга «Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы». Мария Владимировна Наливкина стала первой европейской женщиной-исследователем, попавшей на недоступную для посторонних мужчин женскую половину жилища коренных обитателей Средней Азии, где смогла увидеть и затем совместно с Владимиром Петровичем обобщить уникальнейшую этнографическую информацию. Содержание их совместного труда по сути своей гораздо шире его конкретного названия: Наливкины создали непреходящее по своей научной значимости фундаментальное исследование, раскрывающее самые различные стороны жизни и женского, и мужского коренного населения Туркестана. Данная работа супругов Наливкиных была высоко оценена русской научной общественностью, авторы ее были удостоены одной из самых почетных наград того времени – Большой золотой медали Русского географического общества.
В 1884 г. Владимир Петрович вернулся на государственную службу. Вплоть до 1890 г. он преподавал «туземные языки» в Туркестанской учительской семинарии и русско-туземной школе в Ташкенте, затем на протяжении почти десятилетия был инспектором мусульманских школ Сырдарьинской, Ферганской и Самаркандской областей. Нарастание мусульманского движения особенно события Андижанского восстания 1898 г. привели администрацию Русского Туркестана к пониманию необходимости более активно использовать знания Наливкина о «туземном населении». В 1899–1901 гг. Владимир Петрович являлся старшим чиновником для особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе, выполнял ряд важных служебных заданий, в частности, некоторое время ведал делами «по дипломатической части» при начальнике края. В 1901–1904 гг. Наливкин занимал должность помощника военного губернатора Ферганской области и, при отъездах последнего, неоднократно замещал его. В июне 1906 г. Владимир Петрович «по собственному прошению» окончательно вышел в отставку в чине действительного статского советника (то есть штатского генерала). Чиновная карьера Наливкина внешне сложилась вроде бы удачно, но, по мнению исследователей его биографии, это было не совсем так. Анализ ряда документов, проведенный Н.М. Лукашовой, показал, что у Владимира Петровича неоднократно случались острые конфликты с видными туркестанскими администраторами. Весьма заметным было его столкновение в середине 90-х гг. с главным инспектором учебных заведений Туркестана Ф.М. Керенским (отцом А.Ф. Керенского), достаточно сложно складывались в 19011904 гг. отношения Наливкина с тогдашним ферганским губернатором Г.А. Арендаренко. Все эти годы Владимир Петрович продолжал вести активную научную и публицистическую деятельность, которая была высоко оценена выдающимся русским востоковедом академиком В.В. Бартольдом, считавшим Наливки-на «едва ли не лучшим знатоком языка и быта» коренного населения Туркестана. Особый интерес представляют наливкинские работы того времени, посвященные мусульманам и мусульманству.
Анализ истории жизни и судьбы Владимира Петровича невозможен без характеристики сформировавшейся у него к началу XX века весьма нетрадиционной для крупного царского чиновника тех лет мировоззренческой позиции. По мнению Б.В. Лунина, Наливкина можно рассматривать как носителя идей своеобразного утопического социализма. Либерально-демократические взгляды Владимира Петровича во многом восходили к традициям народничества, сильное воздействие на него оказало и учение Л.Н. Толстого. По словам Наливкина, чтобы достичь «правды», надо «смешаться с народом, научиться у него жить по простоте, не гнушаться никаким трудом в поте лица, есть трудом добытый хлеб, делясь с народом знаниями, культурностью, которые из поколения в поколение мы приобрели на трудовые деньги того же народа».
Подобные убеждения Владимира Петровича объясняют причины одного из самых известных поступков в его жизни. В начале 1907 г. он был избран депутатом II Государственной Думы от «нетуземной части населения» города Ташкента. В Думе отставной царский генерал Наливкин примкнул к парламентской фракции социал-демократов и в своих выступлениях резко критиковал политику исполнительной и судебной властей империи. После роспуска II Думы летом 1907 г. Владимир Петрович вернулся в Ташкент, где, будучи лишен властями за свою оппозиционность пенсии, вынужден был добывать средства к существованию литературным трудом.
Февральская революция 1917 г. привела к отстранению от должности последнего царского генерал-губернатора Туркестана, старого знакомого Наливкина, генерала А.Н. Куропаткина. Между Февралем и Октябрем Владимир Петрович занимал руководящие посты в органах управления краем, в июле-сентябре 1917 г. являлся председателем Туркестанского комитета Временного правительства, но еще до установления здесь власти большевиков отошел от дел. 20 января 1918 г. Наливкин покончил с собой на русском кладбище Ташкента недалеко от могилы ранее скончавшейся жены. Так драматически завершилась яркая жизнь этого незаурядного, к сожалению незаслуженно редко вспоминаемого, русского человека.
Публикуемая ниже работа Наливкина «Туземцы раньше и теперь» – это своеобразный итог сорокалетнего изучения Владимиром Петровичем жизни обитателей Туркестана. Выводы и оценки автора отличают высочайшая степень объективности, стремление вскрыть «язвы и пороки» всех без каких-либо исключений социальных и национальных групп и слоев общества дореволюционного Туркестана.
«Туземцы» Наливкина печатались отдельными выпусками в 1912–1913 гг. в газете «Туркестанский курьер» (Ташкент). В 1913 г. этот труд вышел в Ташкенте отдельным изданием, являющимся в наши дни библиографической редкостью. При подготовке текста к печати нами был использован экземпляр книги, хранящийся в Государственной публичной исторической библиотеке. Наши сноски, уточнения и дополнения к сноскам Наливки-на даются с пометкой «Примеч. сост.».
В. П. Наливкин: «…будет то, что неизбежно должно быть; и то, что неизбежно должно быть, уже не может не быть.»
Кризис ориентализма в Российской империи?[1]
В 2003 г. умер Эдвард Саид. Его книга «Ориентализм», которая вышла в свет в 1978 г., сразу после опубликования стала мировым интеллектуальным бестселлером.[2] Саид продемонстрировал, весьма ярко и убедительно, что знание о Востоке (научное, художественное, изобразительное и т. д.), последние столетия формировавшееся в европейских странах, никогда не было нейтральным по отношению к практике завоевания и подавления, которую Европа осуществляла во взаимоотношениях с «неевропейскими» (прежде всего восточными) культурами и территориями. Это знание, каким бы оно ни было – более правдивым или более ошибочным, более негативным или более положительным, всегда являлось инструментом колониального угнетения. Ориентализм как «способ мысли» был также «…западным способом доминирования, реструктуризации и властвования над Востоком…»[3]
Влияние книги Саида и его «языка» на развитие гуманитарных наук в целом и на колониальные и постколониальные исследования в частности переоценить невозможно. Но вместе с восхищением труд Саида встретил серьезную критику, которая не ослабевает вплоть до сегодняшнего дня. Оппоненты из разных идеологических и научных лагерей упрекают Саида за антизападничество и «поддержку» исламизма, за слишком упрощенное представление о «Западе» как однородной силе и культуре, за эссенциализацию границы между Западом и Востоком (вопреки заявленному намерению деконструировать эту границу), за прямолинейный детерминизм между знанием и властью и т. д. В этой критике, безусловно, оказалось много справедливого, что заставило Саида и его сторонников уточнить свои аргументы, более четко сформулировать некоторые ключевые тезисы, внести коррективы в отдельные определения[4]. Саидовская концепция оказалась вполне жизнестойкой, способной к развитию и самосовершенствованию.
Одним из направлений критики – и одновременно одной из попыток переосмыслить, обновить взгляды Саида – стал вопрос о применимости его выводов к разным историческим эпохам и разным странам. Саид изучал примеры «классических» империй – Великобритании и Франции, а также послевоенных Соединенных Штатов. Германия, Голландия, Испания, Португалия, Россия и пр., не говоря уже о весьма проблемных с точки зрения «ориентализма» Турции, Китае и Японии, по сути, выпали из саидовского анализа, вольно или невольно сузив тот горизонт, который самой концепцией был обозначен. У оппонентов Саида, таким образом, возник естественный соблазн проверить и опровергнуть его концепцию на нетипичных фактах и ситуациях.
В 2000 г. появилась статья Натаниэля Найта «Григорьев в Оренбурге, 1851–1862: «Русский ориентализм на службе Империи?»[5] Автор попытался, анализируя взгляды и научно-административную карьеру известного востоковеда В.В. Григорьева, оценить применимость и полезность теории ориентализма к контексту Российской империи. Найт обращает внимание на несколько вещей. Первое – Григорьев рассматривал изучение Востока не как постижение «далекого и экзотичного “другого”», а как познание самой России, которая сама включает в себя элементы Востока. Изучение Востока для Григорьева было стремлением к национальному самопознанию и национальному самоопределению России перед лицом европейского культурного влияния. Второе – Григорьев не ставил знак равенства между «цивилизаторской миссией» России на Востоке и завоеванием Востока. Для Григорьева «цивилизаторская миссия» была скорее культурным присвоением восточных обществ с помощью «примера» и «образования», причем русский ученый представлял этот процесс как взаимодействие культур, а не проникновение русской культуры в бескультурную «пустоту». Все это, как полагает Найт, не вполне соответствует саидовскому определению ориентализма.
Найт не видит, как сугубо востоковедческие занятия Григорьева могли влиять на проведение той или иной политики в регионе, более того, согласно найтовским изысканиям, взгляды Григорьева часто противоречили желаниям и действиям власти, были оппозиционными по отношению к последней. Найт говорит, что восточная политика менялась или не менялась, но не под влиянием знания, а из-за бюрократической инерции и политических интриг. «В случае с Григорьевым, – пишет Найт, – знание не было равно власти»[6]. Пример Григорьева, с точки зрения Найта, позволяет поставить под сомнение мысль Саида, что представление о «другом» обязательно подчиняет этого «другого». Другими словами, «…схема, выдвинутая Саидом для понимания западного ориентализма, должна с большой осторожностью применяться, – если это вообще следует делать, – для изучения России…» [7].
Свои возражения на выводы Найта изложил историк Адиб Халид, который попытался защитить концепцию Саида[8]. В аргументации оппонента он видит изъяны: тот факт, что Григорьеву не удалось сделать административную карьеру, не ставит под сомнение тот факт, что он «страстно» хотел этого и что он все-таки служил на границе империи; негативное отношение к завоеваниям само по себе не отрицает связи между знанием и властью, если только идеалом такой связи не представлять «востоковедов, которые отдавали приказы к выступлению войск». Халид отказывается рассматривать российский случай как нечто уникальное и приводит пример другого русского востоковеда – Н.П. Остроумова, который был создателем множества влиятельных научных текстов по этнографии и истории Средней Азии, исламоведению и пр. и одновременно занимал важные институциональные позиции внутри колониальной власти Туркестанского генерал-губернаторства, определяя и осуществляя политику управления в регионе. «…То, что Остроумов использовал авторитет своих востоковедческих знаний и сочетал их со службой империи, конечно, воскрешает в памяти работу Эдварда Саида, который утверждал, что между знанием и властью в империях существуют тесные связи…»[9]
Обе стороны в споре по-своему правы. Халид прав, утверждая, что русский ориентализм вполне вписывался в стандарты «классического» европейского ориентализма, использовал те же дискурсивные приемы описания «Востока» и пытался выступать в роли гегемона и лидера по отношению к «Востоку». Найт прав в том, что у русского ориентализма было много особенностей и внутренних противоречий, которые оставляют пространство для применения более гибких исследовательских приемов и более разнообразных оценок деятельности тех или иных персонажей и российской власти в целом.
Мне представляется важным тезис, с которым вроде бы соглашаются – каждый на свой манер – и Найт, и Халид, о том, что ориентализм, в том числе российский ориентализм, нельзя рассматривать как нечто монолитное и тотальное, неподвижное и неизменное, неспособное к диалогу с другими «способами мышления». Я, в частности, хочу отметить то часто упускаемое из виду обстоятельство, что осознание и описание «других» и собственное самоопределение «России» и «русских» происходило в рамках различных дискурсов – колониального (его частью был ориентализм[10]), национального, либерального, социалистического (с народнической ветвью) и пр., в которых были свои особые оппозиции «мы/ они» и формировались свои особые представления о культурных и социальных границах, о «русскости», об истории и о политическом будущем мира и России. Эти дискурсы пронизывали разные области знания и, подобно ориентализму, становились инструментами власти, борьбы за ресурсы и за влияние.
Конечно, ситуацию несколько запутывает то, что различные дискурсы не существовали независимо. Они оказывали взаимное влияние, конкурировали и сотрудничали, заимствовали аргументы и образы, пытались друг друга подчинить. Так, в русском ориентализме, который основан на идее «цивилизаторской миссии» России на Востоке, легко распознаются элементы социалистического (народнического, марксистского и др.) дискурса с его специфическими идеями освобождения от гнета правящих классов, формационных переходов, социально-экономической эволюции. В свою очередь, социализм, перемещаясь в азиатские регионы, все чаще обращался к ориенталистской риторике, указывая на европейское происхождение империализма и смешивая – осознанно или неосознанно – классовую эксплуатацию с колониальной. Это взаимодействие, которое можно в разных ситуациях и на разных этапах существования империи классифицировать и описывать как специфику русского ориентализма или как его
В своей статье, используя все тот же небесспорный биографический жанр и ссылку на «некоего востоковеда девятнадцатого века», я хотел бы проследить историю русского ориентализма на примере судьбы русского ученого и чиновника Владимира Петровича Наливкина. Эта замечательная фигура дополняет тот ряд востоковедов, о которых писали Найт и Халид, а анализ его взглядов и жизненного пути дает пищу для размышлений о трансформации русского ориентализма, ставшей, помимо прочего, результатом его взаимодействия с другими дискурсами[12].
Славная судьба?
О В. П. Наливкине сказано много, хотя далеко не все эпизоды его жизни прописаны достаточно полно[13]. Повторю некоторые факты из опубликованных биографий Наливкина.
Владимир Петрович Наливкин родился в 1852 г. в г. Калуге в дворянской семье[14]. По словам самого Наливкина, он вырос «в военно-помещичьей среде», поэтому военная карьера молодого человека была предопределена. Закончив Первую Петербургскую военную гимназию, Наливкин поступает в престижное Павловское военное училище, где является одним из наиболее способных учеников в своем классе. В октябре 1872 г. Наливкин прибывает в Туркестан, где в это время идут активные военные действия. 21-летним юношей участвует в военном походе в Хиву в 1873 г. в чине хорунжего конно-артиллерийской бригады Оренбургского казачьего войска, в 1874 г. производится в чин сотника, участвует в Туркменской экспедиции, на рубеже 1875–1876 гг. – под началом М.Д. Скобелева – в Кокандском походе.
После женитьбы[15] и завершения Кокандского похода в судьбе Наливкина происходят изменения. В 1876 г. он переводится из действующих войск на службу в военно-народном управлении Туркестана, становится помощником (т. е. заместителем) начальника Наманганского уезда[16], короткое время служит членом Организационной (поземельно-податной) комиссии. При военном губернаторе А.К. Абрамове приказом от 29 мая 1878 г. 26-летний Наливкин увольняется со службы «по болезни» в чине штабс-капитана «с мундиром». Тогда же он с семьей селится в урочище Радван (недалеко от г. Намангана) среди кипчаков, а потом приобретает на средства, полученные женой в приданое, небольшой земельный участок в кишлаке Нанай, где проживает несколько лет, изучая язык и быт местного коренного населения. Чуть больше года молодая семья живет в центральной Фергане, где Наливкин, будучи членом специально созданной комиссии, изучает причины передвижения песков.
После смерти в 1882 г. первого генерал-губернатора К.П. фон Кауфмана и назначения нового – М.Г. Черняева в Туркестане начинаются перемены и ротация кадров. В 1884 г., спустя 6 лет после своего увольнения, 32-летний Наливкин возвращается на службу в должности младшего чиновника особых поручений при военном губернаторе Ферганской области Н.А. Иванове. В это время Наливкин становится известным человеком, в частности в роли знатока местных языков, нравов и истории. В том же году Наливкина командируют в Ташкент в комиссию «по устройству быта туземцев». Его замечает новый генерал-губернатор Н.О. фон Розенбах. Наливкин читает для высших чиновников Ташкента несколько лекций о туземцах, а в конце 1884 г. по распоряжению Розенбаха переходит в систему Министерства народного просвещения, где работает на разных должностях вплоть до 1899 г.
В 1880-е гг. начинают выходить в свет многочисленные научные работы Наливкина по истории, этнографии, экономике, языкознанию туземного населения Туркестана. Первые статьи появляются в главной официальной газете края «Туркестанские ведомости»[17]. В 1884 г. издается написанный совместно с женой «Русско-сартовский и сартовско-русский словарь общеупотребительных слов, с приложением краткой грамматики по наречиям Наманганского уезда»[18], а четыре года спустя – две большие и самые известные работы «Краткая история Кокандского ханства» и «Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы»[19]. В 1889 г. «Краткая история» переиздается на французском языке. Будучи ученым-любителем, Наливкин быстро завоевывает репутацию человека, который обладает уникальными знаниями о Средней Азии. Он переписывается с известными востоковедами, на его книги пишутся рецензии в академических журналах. В 1886 г. «Очерк быта» удостаивается, по ходатайству известного востоковеда Н.и. Веселовского, Большой золотой медали Русского географического общества. В 1880-х гг. публикуются несколько небольших работ Наливкина по археологии края, а в 1888 г. он избирается членом-сотрудником Императорского Русского археологического общества.
На рубеже столетий административная карьера Наливкина очень быстро набирает обороты. В 1899 г. – при генерал-губернаторе С.М. Духовском – 47-летний Наливкин возвращается в очередной раз на военную службу и становится старшим помощником особых поручений при начальнике края, участвует в работе различных комиссий[20], какое-то время исполняет обязанности дипломатического чиновника. В 1901 г. новый генерал-губернатор Н.А. Иванов назначает Наливкина помощником (заместителем) военного губернатора Ферганской области. Тогда же Наливкин получает чин действительного статского советника (чин 4 класса, который соответствовал военному чину генерал-майора)[21]. В этой роли ему не раз приходится оставаться на должности исполняющего делами военного губернатора. В 1904 г. в результате конфликта с ферганским губернатором Г.А. Арендаренко Наливкин отзывается в Ташкент в распоряжение генерал-губернатора Н.Н. Тевяшова и работает в ряде комиссий[22].
В 1890-е и в начале 1900-х гг. исследовательская работа В. П. Наливкина продолжается. Из-под его пера выходит целый ряд статей по исламу: «Очерк благотворительности у оседлых туземцев Туркестанского края», «Ислам и закон Моисея», «Что дает среднеазиатская мусульманская школа в общеобразовательном и воспитательном отношениях?», «Положение вакуфного дела в Туркестанском крае до и после его завоевания» и др[23]. Под его руководством публикуется коллективная статья «Краткий обзор современного состояния и деятельности мусульманского духовенства, разного рода духовных учреждений и учебных заведений туземного населения Самаркандской области с некоторыми указаниями на их историческое прошлое», которая представляла собой первое систематическое обозрение среднеазиатского ислама[24]. В 1898 г. издается «Руководство к практическому изучению сартовского языка», в 1900 г. – «Руководство к практическому изучению персидского языка»[25]. В 1905 г. Наливкин был избран членом правления Ташкентского отделения Императорского Общества востоковедения.
В 1906 г., при генерал-губернаторе Д.И. Субботиче, 54-летний Наливкин по собственному прошению снова уходит в отставку, читает какое-то время лекции по мусульманскому праву на разного рода курсах, ведет уроки сартовского языка, активно сотрудничает с газетой «Русский Туркестан», которая считалась легальным органом местных социал-демократов[26]. В 1907 г., будучи «популярнейшим человеком в крае»[27], он избирается от «нетуземной части» жителей Ташкента депутатом II Государственной Думы, в которой примыкает к социал-демократической фракции[28]. После роспуска Думы летом того же года Наливкин возвращается в Ташкент, где власть в наказание за резкие оппозиционные высказывания лишает его пенсии. Большой отрезок его дальнейшей жизни, с 1907 по 1917 г., изучен мало. Отторгнутый властью и элитой, Наливкин, видимо, стал более тесно общаться с разного рода социалистами и с туземной интеллигенцией[29]. В этот период Наливкин продолжает, хотя и не очень активно, заниматься научной деятельностью[30]: в 1912 г. переиздается «Русско-сартовский и сартовско-русский словарь», в 1912–1913 гг. в газете «Туркестанский курьер» публикуется серия статей под заглавием «Туземцы раньше и теперь», а в 1913 г. выходит в свет книга с тем же названием[31].
После Февральской революции 1917 г. 65-летний Наливкин становится активным участником преобразований в Туркестане. В марте по поручению общественного Исполнительного комитета (вскоре переименованного в Ташкентский исполком Совета рабочих и крестьянских депутатов) он назначется редактором «Туркестанских ведомостей» и руководителем бывшей «Туркестанской туземной газеты», переименованной в «Наджат» (новым редактором, вместо ушедшего в отставку Н.п. Остроумова, стал джадид Мунавваркары Абдурашидханов)[32]. В течение двух первых апрельских недель, после отстранения от должности генерал-губернатора А.Н. Куропаткина и до приезда членов Туркестанского комитета Временного правительства во главе с Н.и. Щепкиным, Наливкин является одним из трех комиссаров по гражданскому управлению, к которым переходит бесхозная власть в крае. 19 июля 1917 г. Наливкин по рекомендации Советов и по решению российского премьера А.Ф. Керенского[33] избирается новым председателем Турккомитета, т. е. становится «первым лицом» в Туркестане. 28 июля он приступает к исполнению своих обязанностей. Фигура Наливкина в тот момент олицетворяет собой удачный, как казалось, компромисс между старой царской элитой, с которой он был хорошо знаком, социалистами и туземными лидерами. Он пытается примирить враждующие группировки и выступает в роли посредника между ними. Наливкин «…видоизменил Туркестанский комитет, сделав его коалицией разных партий и политических организаций…»[34]
12 сентября большевики и их союзники из других радикальных партий заявляют о переходе власти к Советам и создании Революционного комитета. Ими формируется новый состав исполкома Ташкентского совета рабочих и солдатских депутатов, объявляются назначения на ключевые военные должности. Против Ташкентского совета выступают Краевые Советы рабочих и солдатских депутатов, крестьянских депутатов, мусульман и др., которые продолжают сотрудничать с Турккомитетом. Наливкин характеризует действия своих недавних товарищей как мятеж и призывает главу Временного правительства прислать войска для его подавления. Переговоры между враждующими сторонами приводят к заключению 18 сентября соглашения между Турккомитетом и мятежниками, согласно которому взамен на некоторые уступки Наливкин обязуется сообщить Керенскому о мирном решении вопроса. Однако посчитав, что Ревком каким-то образом нарушил свои обещания, Наливкин это соглашение не выполняет и телеграмму об отзыве войск не отправляет, чем вызывает против себя яростное негодование радикалов. 24 сентября в Ташкент прибывает карательная экспедиция. 27 сентября генеральный комиссар Временного правительства и новый командующий туркестанскими войсками генерал П.А. Коровиченко отстраняет председателя Туркестанского комитета от должности.
В результате всех этих событий Наливкиным остаются недовольны и большевики, и противники большевиков. Уже через месяц ситуация меняется и власть в Ташкенте, как и в Санкт-Петербурге, полностью переходит к Советам. Большевики преследуют Наливкина, «он боялся, что его убьют, сбежал, скрывался»[35]. 20 января 1918 г. еще недавно самый популярный человек в Туркестане, которому было неполных 66 лет, рано уходит из своего ташкентского дома и в 9 часов утра выстрелом из револьвера кончает с собой у могилы жены[36]. В предсмертной записке он просит никого не винить в своей смерти и пишет о желании, «чтобы похороны были скромными, пролетарскими и гражданскими»[37]. Есть свидетельство, что в записке были и следующие слова: «…Я не могу согласиться (с тем), что делается, но быть врагом своего народа… я не могу и ухожу из жизни…»[38]
Местная газета написала: «Пришедших отдать покойному последний привет было до обидного мало»[39].
Блестящая и драматическая фигура В.П. Наливкина вызывает у историков самые разнообразные оценки. Вне какого-либо сомнения остается лишь научная деятельность Наливкина. Его исследования в языкознании, истории, этнографии признавались и признаются до сих пор совершенно уникальными. Безусловно, никто не решается оспаривать мнения В.В. Бартольда, что длясвоего времени Наливкин – «едва ли не лучший знаток языка и быта сартов из русских»[40].
Другое дело – общественная и политическая деятельность Наливкина. Как писал тот же Бартольд, «…Его дальнейшая жизнь, до его трагической смерти вскоре после революции, представляет обычную в истории русской интеллигенции картину неумения общества использовать исключительные знания и дарования своего члена и неумения самого деятеля найти свой настоящий путь…»[41]. Меж строк бартольдовских рассуждений о судьбе Наливкина читается недоумение по поводу его социалистических увлечений. Любопытно, что в издании 1963 г. бартольдовских трудов В.А. Ромодин комментирует слова российского востоковеда как оценку «с позиций буржуазных», а «…трагедия Наливкина как человека социалистических убеждений и крупного ученого-востоковеда состояла в том, что во время событий 1917 года, будучи комиссаром буржуазного Временного правительства в Туркестане, он оказался в лагере врагов революции…»[42].
То, что «буржуазный историк» Бартольд осуждал, у сторонников революции вызывало восхищение. Максим Горький в 1925 г. писал, упоминая в одном ряду Наливкина и миллионера Савву Морозова, что у таких людей «мозги набекрень», но они «настоящие красавцы и праведники»[43].
Своеобразную оценку Наливкину дал Заки Валиди Тоган, социалист и тюркский (башкирский) националист. В своих «Воспоминаниях» он писал, что познакомился с Наливкиным в 1913 г. в Самаре через Алихана Букейханова, бывшего депутата I Думы из числа казахов и одного из будущих лидеров «Алаш-орды». Заки Валиди Тоган упоминает научные труды Наливкина, в том числе говорит о книге «Туземцы раньше и теперь», «полной чувства любви к туркестанцам». По мнению мемуариста, «…Наливкин был социалист и хороший человек, он верил в право каждого на справедливость…»[44], но его ошибкой, которая многого стоила «туркестанской демократии», было стремление наладить сотрудничество с большевиками; «…трагедия этого советского генерал-губернатора, социалиста, оппортуниста не была случайной: мы и потом видели, как большевики возвышали влиятельных оппортунистов, использовали их в своих целях, а потом уничтожали…»[45].
Интерес представляет поворот в оценке колониальной политики Российской империи, который произошел в советской историографии (и идеологии) в начале 1950-х гг., когда была выдвинута концепция «наименьшего зла». Было признано, что наряду с реакционной политикой в Российской империи имело место прогрессивное влияние русской культуры на отсталые окраины, поэтому «зло» империализма меньше, чем, например, «зло» феодализма, отсталости, панисламизма. Проблема теперь заключалась в том, чтобы отделить «реакционность» от «прогрессивности», критерии которых были очень зыбкими и неясными. Эту неблагодарную работу по отношению к Наливкину взял на себя патриарх среднеазиатской историографии Б.В. Лунин. При этом его позиция претерпевала со временем некоторую эволюцию[46]. Попробую проследить эти изменения.
В одной из первых своих книг «Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане» (1958) Лунин был ж
В книге «Средняя Азия в дореволюционном и советском востоковедении» (1965) Лунин поместил небольшой очерк о В. П. Наливкине в дополнения к примечаниям, снабдив его комментарием о том, что «долг советского историографа – не избегать решения сложных вопросов» и что «назрела необходимость объективной критической оценки жизни и деятельности Наливки-на», «ничего не приукрашивая и ничего не умаляя»[48]. Наливкин – «яркая, социально особенная
В «Историографии общественных наук в Узбекистане» (1974) Лунин еще более смягчил форму своих высказываний о Наливкине. Он по-прежнему говорил о «нечеткости его революционных воззрений», «отсутствии твердой, до конца осознанной идейно-политической платформы», «налете толстовских воззрений», характеризовал позицию Наливкина как «мелкобуржуазную», которая неизбежно затягивает его «в болото контрреволюции», говорил о «вредной соглашательской деятельности» Наливкина в 1917 г., называл его идеи «своеобразно-утопическим социализмом», воспринятыми «сквозь призму взглядов, характерных для либерально-свободолюбивого интеллигента начала XX в.»[51]. Но про то, что Наливкин «оставил о себе самую недобрую память», уже ничего не говорилось. Ничего не говорилось и о меньшевизме.
В 1990 г. Лунин написал в популярном ташкентском журнале еще одну статью о Наливкине. Называлась она «Еще одна замечательная жизнь». Начав с того, что историю нельзя рисовать только в мрачных или только радужных тонах, Лунин предложил новую версию рассказа о «несправедливо забытом» Наливкине. Лунин описывает, что «молодой и восторженный офицер» подверг «серьезным и мучительным сомнениям» свою прежнюю веру в «миротворческие действия правительства» и в осуществление «благородной и цивилизаторской миссии “белого царя” и его войск»[52]. К прежнему портрету «прогрессивного» Наливкина Лунин добавляет в этой статье целый ряд новых ярких красок: он дружил с джадидами, защищал местных жителей от несправедливости, боролся с хищениями, незаконными поборами, взяточничеством и т. д. «…Наливкин не был, конечно, революционером… Тем не менее всю свою жизнь он
В последней работе Лунина о Наливкине, которая была опубликована в 2003 г., следы идеологического осуждения исчезают вовсе[55]. Перед читателями возникает цельный образ защитника угнетенных, противника любого, в том числе большевистского, насилия, человека, достойного «доброй и долгой памяти и уважения».
Хождение в народ?
В советской историографии В. П. Наливкин предстает в качестве социалиста-народника или даже социал-демократа, человека, который, будучи знатоком Востока, не соглашался с властью, был в оппозиции к власти или же, находясь во власти, преследовал гуманные и прогрессивные цели. Примерно то же, если, конечно, убрать ссылки на социализм, писал Н. Найт о В.В. Григорьеве. Замечу, однако, что оценки фигуры Наливкина и его деятельности базируются в основном на документах и трудах, написанных начиная с 1906 г., когда он уже однозначно связал свою судьбу с социалистическим движением. Некоторая эволюция оценок, которая заметна при чтении работ Лунина, была связана с общими идеологическими сдвигами в советской историографии и с изменением отношения к революциям 1917 г. советской ортодоксальной историографии (Лунин образца 1958 и 1965 гг.). Вся судьба Наливкина характеризуется с точки зрения того факта, что в сентябре 1917 г. он вступил в конфликт с туркестанскими большевиками. Отсюда рассуждения о его «толстовстве», «меньшевизме», «мелкобуржуазности» и даже «реакционности». В менее ортодоксальной историографии (Лунин образца 1974 г.) события осени 1917 г. признаются досадной ошибкой, но в то же время подчеркивается прогрессивно-социалистический характер предыдущей деятельности Наливкина, его членство в думской социал-демократической фракции и знакомство с большевиками. И, наконец, в позднесоветской и постсоветской историографической традиции (Лунин образца 1990 г. и лунинская публикация 2003 г.) факт противодействия, пусть непоследовательного, большевикам является не минусом, а плюсом в биографии Наливкина.
Таким образом, на историографических весах, которые измеряли «реакционность» и «прогрессивность», главным фактором был 1917 г. Советские послевоенные историки предъявляли Наливкину одну-единственную претензию – поддержку политики Временного правительства[56]. Вся его предыдущая деятельность, в том числе и на самых высоких должностях колониальной администрации, характеризовалась либо положительно, либо нейтрально. Наливкин оказался историографически «запертым» в своих социалистических представлениях второй половины жизни. Эта оценка вольно или невольно экстраполируется и на первую половину его жизни, которая интерпретировалась то ли как неявное сочувствие к социалистическим (народническим) идеям, то ли как детерминированное формирование его социалистических убеждений.
В этом смысле наиболее показательным является объяснение, которое дают исследователи тому эпизоду из биографии Наливкина, когда он сначала (в 1876 г.) ушел с действующей военной службы в военно-народное управление, а потом (в 1878 г.) и вовсе уволился и поселился на несколько лет среди туземцев. Б.В. Лунин характеризует эти годы так: «…Находясь в рядах царских войск, Наливкин был очевидцем расправ с мирным безоружным населением, что глубоко потрясло его. Он принял решение покинуть армию и вскоре получил назначение на должность старшего помощника начальника Наманганского уезда. Под влиянием народнической идеологии “хождения в народ” Наливкин прервал служебную карьеру и вышел в отставку…»[57] Позднее Лунин усиливает эту фразу и пишет о
Действительно ли переход в военно-народное управление в 1876 г. был протестом против власти, а решение поселиться в 1878 г. в туземном кишлаке – своеобразным «хождением в народ» (которое было популярно среди критически настроенной российской интеллигенции в середине 1870-х гг.)? Действительно ли Наливкин уже тогда был последовательным сторонником социалистов-народников?
Одним из первых сформулировал это предположение в качестве факта один из биографов и хороших знакомых Наливки-на – Ю.О. Якубовский[61]. Он писал в 1907 г., сразу после выборов Наливкина в Государственную думу: «…Не избежал В.П. и того увлечения, которому отдавались лучшие люди 60-х и 70-х годов, – хождения в народ. Под влиянием особых условий жизни и службы, молодой блестящий офицер… выходит в отставку… с целью окунуться в самую глубь народной жизни…», «…Он надел сартовский халат, она [жена Наливкина. –
проникнуться его понятиями, научиться его жизни». Время появления этого объяснения говорит само за себя – в 1905–1907 гг. в российском общественном мнении преобладали социалистические и леволиберальные настроения, поэтому биография Наливкина должна была соответствовать ожиданиям «электората».
О 1870-х гг. Наливкин говорит сам в своих воспоминаниях, опубликованных в 1906 г. в социал-демократической газете «Русский Туркестан». В них нет ни слова о «хождении в народ» и картина выглядит гораздо более сложной, хотя, конечно, автор явно выделяет те эпизоды своей биографии, которые доказывают раннюю склонность к оппозиционной мысли. В статье «Мои воспоминания о Скобелеве» Наливкин писал о своем «крайнем милитаризме», которое было воспитано в нем с детства, и о своих сомнениях о пользе войны после того, как молодым офицером ему пришлось столкнуться с ее реалиями. Уже Хивинский поход был «если не ушатом, то, во всяком случае, стаканом очень холодной воды». «…Я возвращался в Ташкент, – вспоминал Наливкин, – в значительной мере разочарованным, но все же милитером…»[63] Наливкин откровенно писал, что новый поход в Коканд привел его в «тревожно-радостное, возбужденное состояние». Но на этот раз иллюзии были окончательно разрушены. Переломным моментом стал эпизод сражения у кишлака Гур-Тюбе, когда будущий герой балканских войн М.Д. Скобелев, под началом которого Наливкин служил, отдал приказ казакам рубить саблями убегающих безоружных мужчин, женщин и детей. Перед глазами Наливкина все последующие 30 лет стоял эпизод из того боя: «…Окровавленный ребенок судорожно вздрогнул и кончился. Сарт [отец. –
Правда, в книге «Туземцы раньше и теперь», которую Наливкин начал писать в 1905 г., будучи еще на службе, а опубликовал в 1913 г., характеристика этих событий выглядит несколько иначе: «…на самих нас, на выносливую и покладистую русскую душу, все эти и длинный ряд подобных им шероховатостей производили впечатление мелочей, о которых полезнее даже и умалчивать, дабы не вносить диссонанса в общую гармонию горделивого ликования торжествующих русских дружин и их маститых вождей…»[66] Наливкин упоминает эпизод «избиения в Гур-Тюбе безоружных жителей, женщин и детей», но называет это «явлением не особенно частым»[67]. Наливкин оценивает «представителей высших классов», т. е. офицеров, как «относительно добродушных и гуманных», туземцы часто находили у них «…защиту от разного рода насилий, производившихся нижними чинами наших войск…»[68]. Не отрицая того, что русские солдаты «беспощадно стреляли и кололи штыками», автор книги называет, тем не менее, период завоевания Средней Азии в 1870-е гг. без всякой иронии «героическим».
В текстах, написанных Наливкиным, такие противоречия можно встретить часто. То, что он говорил, будучи чиновником, обращаясь к власти, не всегда соответствовало тому, что он писал, находясь в открытой оппозиции или в опале. Когда он кривил душой – в первом случае, когда аккуратно следовал бюрократическим правилам служебной иерархии, или во втором, когда, подобно своим будущим историографам, пытался переосмыслить и переписать свою прежнюю жизнь?
Об особенностях наливкинского «пацифизма» и его взглядах 1870-х гг. говорит неизвестная историографам лекция, которую отставной штабс-капитан прочитал в марте 1882 г. на военном собрании расквартированного в г. Намангане 7-го Туркестанского линейного батальона. Лекция называлась весьма красноречиво «Жизненное значение войны и войск. Опыт историко-биологический»[69].
Констатировав, что война не является «безусловным добром», Наливкин задает себе и своим слушателям вопрос: «…неужели же война, практиковавшаяся с незапамятных времен в самых разнообразных формах, могла иметь одно лишь отрицательное значение?…» Ссылаясь на авторитеты Дарвина и Спенсера, докладчик пришел к следующему выводу: «…мы беремся утверждать, что война никогда не была и не могла быть результатом проявления одной только вполне свободной воли человека, мы глубоко убеждены в том, что она всегда являлась одним из тех орудий, при помощи которых природа достигала тех или других целей в отношении человечества, что она была одним из важнейших, хотя часто и временных, но зато сильных импульсов, толкавших человечество по пути цивилизации, прогресса…» Жертвы, даже уничтожение целых народов и стран – это неизбежное «очищение» от тех, «…которые в данный момент, стоя на ступени развития, лежащей далеко ниже современного общечеловеческого уровня, занимают такие территории, на которых может и должна проявляться деятельность других, более совершенных, более приспособленных ко времени наций…». Таковы «неумолимые» и «разумные» законы природы, «…разрешающей жить тем только организмам, которые приспособлены к условиям своего времени и которые не мешают, не становятся на дороге более развитых и приспособленных…». «…На первый взгляд все это может показаться слишком жестоким, несправедливым, похожим на самое грубое проявление права сильного, что не вяжется с представлением о нашей общей матери-природе. Но мы позволим себе сделать такой вопрос: что выгоднее для человечества – прежняя ли Америка, населенная охотничьими племенами индейцев и не вносившая ничего почти в общую сумму человеческого благосостояния, или Америка настоящего времени, обогащающая человечество новыми изобретениями, усовершенствованиями и массою продуктов современной человеческой жизни, добываемых теперь на той же самой почве, которая незадолго перед этим ничего этого не производила? Вероятно, каждый отдаст предпочтение настоящему перед прошлым…»[70]
Политические ограничения не позволяли Наливкину в том же духе говорить о завоевательной политике России, поэтому он использовал пример Америки. Однако контекст – город Наманган, только 6 лет тому назад завоеванный русскими; боевые офицеры, с оружием в руках совершившие не один поход в Средней Азии; взятие год назад Скобелевым укрепления Геок-тепе, тут же ставшее известным по всему миру из-за жестокого убийства сотен мирных туркмен; обострившееся соперничество с Британией на Среднем Востоке – не оставляет сомнения в том,
Существует множество других, более «консервативных» объяснений, помимо пацифистского протеста и «хождения в народ», почему Наливкин захотел покинуть службу в действующей армии, а затем и службу как таковую. Уход в 1876 г. в военнонародное управление мог быть вызван не одной лишь неприязнью к войне, но и только что приобретенным новым семейным статусом, желанием создать семью. В «Моих воспоминаниях о Скобелеве» имеется собственный комментарий Наливкина по поводу мотивов, которые предшествовали отставке 1878 г.: «…Началась кипучая, а для меня лично новая и чрезвычайно интересная деятельность. Надо было вводить основы нашей гражданственности среди чуждого нам и чуждавшегося нас населения. Поэтому являлось необходимым, во-первых, знакомиться с этим населением, с его языком, бытом, и нуждами, а во-вторых, по возможности защищать его интересы, интересы нового русского гражданина и плательщика…»[72] Увидев во время своей работы в качестве помощника (заместителя) начальника уезда, что «господа, заседающие в этом [областном. –
Несмотря на некоторые народнические аллюзии в этих объяснениях (которые могли быть привнесены автором уже спустя многие годы, либо вызваны романтическими и прогрессистскими настроениями молодого человека), Наливкин, судя по всему, не был в 1876–1878 гг. ни убежденным народником, ни социалистом. Не было никакого протеста или «хождения в народ», по крайней мере в том смысле, как это нередко понималось в советской историографии, – Наливкин не вел подрывную пропаганду среди населения, не пытался возбудить его недовольство против правительства, а занимался исключительно изучением языков, быта и обычаев, сбором рукописей, о чем говорят написанные им в это время статьи и книги. Не было, как я думаю, какого-то «кишлачного уединения» его семьи, едва ли не разрыва отношений с «обществом» (офицерской элитой), превращения русского дворянина в туземца, о чем писали многие историографы, явно окрашивая этот этап жизни Наливкина в романтические краски[74]. Продолжая активно сотрудничать с властью[75], он планировал вернуться на военную службу, вооружившись полученными знаниями для устройства колониального управления и приобщения туземцев к цивилизации. Что и было им сделано в 1884 г.[76]
На службе у империи?
Соответствует ли имиджу радикала, социалиста, оппозиционера административная карьера В. П. Наливкина начиная с 1884 и заканчивая 1906 г.? В историографических сочинениях акцент делается, как правило, на «прогрессивной», просветительской стороне деятельности Наливкина в этот период его жизни, а также скрупулезно подсчитываются все конфликты, которые он имел с вышестоящими чиновниками. Все это, как минимум, создает впечатление, что Наливкин был каким-то удивительным исключением, подобно В.В. Григорьеву, в ряду туркестанских чиновников.
Н.В. Лукашова пишет: «…у В. П. Наливкина часто происходили столкновения с администрацией края в лице ее многочисленных представителей. Недостаток материала не дает права делать вывод об оппозиционности В. П. Наливкина власти. Но его перемещения по службе и связанные с ними обстоятельства свидетельствуют о его “неугодности” власти…»[77] Лукашова перечисляет: уход в 1888 г. с должности заведующего русско-туземной школы был вызван конфликтом с вышестоящим лицом (имени не называет); переезд в 1896 г. в Самарканд произошел из-за личного конфликта с Ф.М. Керенским, главным инспектором училищ Туркестанского края[78]; возвращение в 1904 г. в Ташкент из Нового Маргелана было итогом развития враждебных отношений со «старым туркестанцем», губернатором Ферганской области и приятелем военного министра Г.А. Арендаренко[79].
Сам Наливкин, доказывая свою неуживчивость во взаимоотношениях с начальством, вспоминал о своей небольшой стычке со Скобелевым: осенью 1876 г. он был назначен комиссаром организационной (поземельно-податной) комиссии, в задачу которой входил сбор статистических сведений о населении и описание земель; столкнувшись с отсутствием знаний и возможностей для такой деятельности, Наливкин изложил свои соображения при личной доверительной встрече с военным губернатором Ферганской области, а вскоре с удивлением узнал, что Скобелев выдал все эти соображения за свои собственные; неприятно пораженный и уверенный в своей правоте по существу вопроса, Наливкин вышел из состава комиссии[80].
Существует ли доказательства, что все эти конфликты носили идеологический, а не служебный характер? Позволял ли Наливкин себе критику начальства, боролся ли с казнокрадством и авторитарным стилем руководства и т. д. – все это не говорит о его оппозиционности или неугодности, если только не предположить, что русская бюрократическая система была изначально порочна и в ней были невозможны в принципе добросовестные, честные люди. Определенная параллель с В.В. Григорьевым, как он описан у Найта, все-таки не дает оснований, вслед за Найтом, утверждать точно, что Наливкин был какой-то «аномалией», исключением, не подтверждающим саидовское правило.
С точки зрения дискуссий о русском ориентализме гораздо более интересным является анализ взглядов Наливкина в этот период и его практической деятельности по отношению к туземному населению. Это большая тема, которая требует специального и очень подробного исследования и которую трудно осветить в одной статье. Но даже предварительное изучение этого вопроса полностью опровергает устоявшиеся стереотипы относительно Наливкина и скорее заставляет вспомнить те характеристики, которые дал российскому ориентализму (в лице Н.П. Остроумова) Халид в споре с Найтом. Наливкин, безусловно, пример того, как ученый-востоковед предоставляет все свои уникальные знания о туземном населении Туркестана в распоряжение имперской власти. В качестве эксперта он писал служебные доклады, отчеты, записки, делал переводы важных документов, участвовал в разного рода комиссиях и заседаниях, его назначали на ключевые должности в системе отношений с туземцами[81]. Остановлюсь чуть подробнее на двух фактах.
Как я уже говорил, 15 лет после возвращения на государственную службу Наливкин служил в Министерстве народного просвещения. В 1884/85 г. Наливкин становится заведующим первой ташкентской русско-туземной школы («приходское училище для детей туземцев») и одновременно работает в качестве преподавателя сартовского и персидского языков в Туркестанской учительской семинарии, которая готовила учителей для работы с туземцами и переводчиков[82]. В 1886 г. им была составлена первая «Азбука для русско-мусульманских школ оседлого населения Туркестанского края», с помощью которой туземные дети могли обучаться русскому языку; год спустя на сартовском языке была издана «Сокращенная история России»[83]. С 1886 по 1888 г. Наливкин участвовал в качестве эксперта в развитии и распространении опыта устройства русско-туземных школ в различных регионах края. В августе 1888 г. Наливкин оставил должность в русско-туземной школе. В 1890 г. в Туркестане была учреждена должность 3-го инспектора народных училищ, в чьи исключительные обязанности входил надзор за всеми русско-туземными и – сделаю паузу, чтобы подчеркнуть – мусульманскими школами. Наливкин занял эту должность и проработал в ней до 1896 г., когда должность 3-го инспектора была упразднена. За это время он самым тщательным образом обследовал все мусульманские высшие школы в Туркестанском крае, описал их и предложил развернутый план реформирования. В 1896–1899 гг. Наливкин работает одним из трех районных инспекторов народных училищ в Самаркандской области, в его подчинение входят как туземные, так и русские школы учебного района.
Таким образом, Наливкин, у которого была заслуженная репутация «лучшего и почти единственного действительного знатока местного края»[84], несколько лет был именно тем человеком, который непосредственно руководил политикой русской власти в сфере туземного образования в масштабах всего Туркестанского генерал-губернаторства. В историографии деятельность Наливкина на этом поприще обычно характеризуется как «просветительская» и «прогрессивная»[85]. Однако саму образовательную политику российской власти историки характеризует часто как «великодержавно-шовинистическую» и «русификаторскую»[86]. Причем в этом несколько прямолинейном определении есть, безусловно, доля истины.
Наливкин, рассуждая в книге «Туземцы раньше и теперь» об этом периоде, пишет, что генерал-губернатор Розенбах создал секретную комиссию, чтобы выяснить, какой должна быть русская политика в сфере образования. Комиссия, в составе которой, судя по всему, был и Наливкин, пришла к выводу, что пока туземцы остаются мусульманами «успешная русификация» их невозможна, причем «не может быть даже и разговоров об обращении их в христианство», но, тем не менее, распространение знаний русского языка и общеобразовательных предметов желательно, так как оно послужит «постепенному интеллектуальному сближению с нами туземцев и к устранению предубеждений против нас». Однако, как признается Наливкин, «за спиной этих слов» все-таки стояли «надежды» некоторой части русского общества «…на возможность русификации инородцев путем распространения среди них знаний русского языка…»[87]. Наливкин вроде бы не был сторонником такой радикальной точки зрения, но его деятельность в качестве инспектора мусульманских учреждений и русско-туземных школ являлась, вне всякого сомнения, элементом колониальной политики. Будучи едва ли не единственным русским экспертом по мусульманскому образованию, он писал о его догматизме и схоластике, об отсутствии развивающих дисциплин и преподавательских методик, о примитивной организации учебного процесса и т. д.[88] В качестве администратора Наливкин, следуя своим прогрессистским взглядам, выступал за усиление контроля над мусульманской средней и высшей школой, введение русского языка и светских предметов как обязательных в программу обучения в них и постепенное преобразование мусульманских школ в русско-туземные[89]. Некоторые его предложения в этой области были даже отвергнуты начальством из-за боязни возможного возмущения мусульман[90].
В этот период своей службы Наливкин активно сотрудничал с выпускниками Казанской духовной академии – Н.п. Остроумовым[91] и М.А. Миропиевым. Последний, характеризуя Наливкина весьма положительно, писал об ошибочности его увольнения с должности 3-го инспектора и отказа от предлагаемых им реформ туземного образования[92]. Тот же Миропиев утверждал, что русские явились в Туркестан «…в качестве пионеров русской цивилизации, проводя в покоренную туземную народную массу разными путями русские взгляды, порядки, обычаи и привычки…», и считал необходимым «перевоспитание души» туземцев, не исключая превращение их в русских и православных[93].
В этой связи интерес представляет оценка, которую дал Наливкину историк П.П. Литвинов в книге «Государство и ислам в Русском Туркестане» (1998). Этот автор стоит несколько особняком в современной историографии, и пафос его исследования заключается скорее в том, чтобы защитить русскую колониальную политику в Средней Азии от несправедливых нападок и обвинений во всех смертных грехах. В литвиновском изображении Наливкин превращается в эффективного колонизатора, который благодаря своим знаниям языка, обычаев, психологии, своему опыту и связям среди туземцев сумел добиться снижения антирусских настроений, добиться соблюдения «требуемых от всех подданных» норм уважения к высшей власти, «примирить интересы российской государственности и мусульманской религиозной школы»[94]. Такое мнение вроде бы противоречит словам самого Наливкина, который позднее, в книге «Туземцы раньше и теперь», пишет о профанации образовательной политики русской власти в Туркестане и ее фактическом провале. Однако полное разочарование и переосмысление наступило только в тот момент, когда бывший заведующий всеми мусульманскими и русско-туземными школами оказался в роли радикального оппонента власти. В 18801890-е гг. Наливкин вряд ли был так категоричен, и его оценка Литвиновым выглядит вполне уместной.
Не менее интригующей для исследователей является деятельность Наливкина в 1899–1901 гг. на должности старшего помощника особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе. Этот период, как правило, выпадает из историографических обзоров. Ни Лунин, ни Лукашова о нем почти ничего не говорят. Я думаю, дело здесь не только в том, что этот период в жизни Наливкина слишком непродолжительный, а скорее в том, что он совершенно не вписывается в тот портрет закоренелого «народника» и почти революционера, которые оба автора рисуют. Последние публикации на эту тему историка Д.Ю. Арапова проливают свет на деятельность Наливкина в эти годы.
В 1898 г. генерал-губернатора А.Б. Вревского сменил новый начальник Туркестанского края – С. М. Духовской. Эта смена совпала с событием, наложившим отпечаток на все недолгие годы правления Духовского, – Андижанским восстанием, которое произошло под знаменем мусульманского джихада. Многие прежние принципы политики в Туркестане были пересмотрены тогда в сторону ужесточения[95]. Одной из главных задач туркестанского генерал-губернатора стало определение отношения власти к исламу. В том же 1898 г. Духовской в «отзыве военному министру» высказался за усиление «надзора» за мусульманскими школами и
В 1899 г., как уже говорилось выше, Наливкин был назначен старшим чиновником особых поручений при Туркестанском генерал-губернаторе[98]. В конце 1899 г. им была подготовлена служебная записка «О возможных соотношениях между последними событиями в Китае и усилением панисламистского движения»[99]. Записка имела широкое хождение в коридорах российской власти. Что же предлагал царский администратор? Говоря о «пробуждении», под влиянием европейцев, мусульманского мира, Наливкин указывал: «…мусульманская культура, оставаясь мусульманской, никогда не может не только ассимилироваться, но и даже вполне примириться со всем вообще укладом жизни европейских народов…», а значит, по мере «все большего и большего наседания на них европейской культуры» у мусульман появляется все «более и более сильное желание сбросить с себя это ненавистное для них иго». Наливкин пугал высокопоставленных читателей столкновением «нас» («христианских народов») с «полудиким и фанатичным мусульманством», страшным «газаватом» против «европейской цивилизации», который «неизбежно вспыхнет», как только панисламизм объединится и окрепнет: «…Мы, несомненно, должны спокойно и обдуманно ждать общемусульманского газавата, наиболее тяжелая часть борьбы с которым выпадет, конечно, на долю России в силу особенностей ее географического положения…» И далее Наливкин делал вывод: «…прежде всего нельзя не признать безусловно желательными скорейшей постройки железной дороги от Оренбурга до Ташкента и постоянного нахождения в Туркестанском крае такого количества войск, которое могло бы быть достаточным на тот случай, если бы одновременно с открытием военных действий на южной и восточной границах края вспыхнули беспорядки среди местного мусульманского населения…» В этой записке можно увидеть очень консервативного деятеля, защитника устоев империи, почти реакционера.
Итак, в 1880-1890-е гг. Наливкин максимально приблизился к тем центрам, где вырабатывалась политика управления Туркестанским краем, и мог влиять на эту политику. При этом, что выглядит парадоксальным, но вполне закономерным, востребованность Наливкина с его прогрессистской и даже либерально-народнической позицией и хорошим знанием местных реалий совпала с ужесточением колониального режима. Изучая на протяжении многих лет роль ислама в жизни туркестанских туземцев, Наливкин пришел к выводу, что религия и «духовенство» оказывают негативное влияние на местное общество, сдерживая его развитие. Такая оценка лучшего знатока туземного быта полностью совпадала с провозглашенной Духовским новой политикой противодействия исламу.
Зададимся вопросом: подпадает ли деятельность Наливки-на в колониальной администрации в Туркестанском генерал-губернаторстве под саидовское определение «ориентализма»? Отвечу словами его современника – Ю.О. Якубовского, который в своем панегирическом очерке о Наливкине писал: «…Его, без преувеличения, можно назвать одним из настоящих завоевателей Туркестана. Этому завоеванию, замирению и устроению он способствовал не столько оружием, сколько пером и тесным общением с туземцами, изучая среди них язык, быт и историю края, и этим он сделал больше, чем то, что могли сделать пушки и пролитая кровь…»[100]
Кризис ориентализма?
Что же случилось с Наливкиным в 1906–1907 гг.? Как считает Д.Ю. Арапов, он «резко ушел “влево”»[101]. Почему это произошло? Как иначе сформулировал этот вопрос «старый туркестанец» Г.П. Федоров, лично знавший Наливкина, «как он мог оставаться вице-губернатором [в Ферганской области в 1901–1904 гг. –
Налицо кризис, который произошел в политических взглядах Наливкина[104]. Какими были его проявления?
Наливкин с большим воодушевлением принял перемены 1905 г. и активно включился в политическую жизнь. В июне 1906 г. не пожилой еще генерал по собственному прошению ушел в отставку. В 1907 г., как я уже упоминал, он стал депутатом «левой» II Государственной Думы и примкнул к радикальной и довольно многочисленной фракции социал-демократов. В своих предвыборных выступлениях Наливкин был весьма категоричен: «…Я – дворянин и поэтому иду в Думу для того, чтобы отречься от своего дворянства. Россия должны стать демократическим государством, служащим народу, не сословиям и кастам. Я –
II Государственная Дума просуществовала недолго и уже 3 июня 1907 г. была распущена Николаем II. Однако Наливкин успел публично выступить на одном из ее заседаний с крайне резкой, левой речью о российском правосудии[108]. Это выступление удивило и разочаровало многих туркестанцев. Как писал Бартольд, «…вместо того, чтобы воспользоваться своим исключительным знанием Туркестана на благо этого края, [Наливкин] произнес ничем не оправдываемую оскорбительную речь против русских судебных деятелей…»[109]. От Наливкина ждали, что он попытается обратить общественное мнение на проблемы Русского Востока, а он сам как будто о Востоке забыл. Логика поведения одного из самых известных востоковедов и туркестанцев явно противоречила ориенталистскому взгляду!
Свои изменившиеся убеждения Наливкин сформулировал в неопубликованной рукописи «Мое мировоззрение», которая датируется 1908 г.[110] Анализируя ее содержание, Лунин писал: «…На первый взгляд читателя подкупают некоторые места рукописи… говорящие о вступлении человечества в “фабричный период”, о приближении эры социализма, которая “освободит человека от рабства у «золотого тельца», у кумира собственности” и т. п. На самом же деле рукопись оказывается густо пропитанной идеологией толстовства, и ход рассуждений Наливкина сводится в основном лишь к мечтам о некоем расцвете “свободного индивидуализма”, об отказе людей от “имущества, которым они могут не обладать”, от следования “стезей наживы”, об их переходе к праведной жизни по принципу “все мое ношу с собой”, ибо всякое лишнее имущество “отнято или украдено у неимущих”, к рассуждениям о “преступлении и наказании” в духе философии “непротивления злу”, к абстрактной вере в торжество “добра и справедливости” и т. д.»[111]
«Мое мировоззрение», которое, кстати, развивает и продолжает многие темы лекции 1882 г., действительно производит странное впечатление. Исходя из тезиса о том, что «мировая материя проникнута мировой силой, мировой энергией, являющей собой основное свойство этой материи», Наливкин выстраивает довольную сложную цепочку умозаключений, которая должна объяснить тотальность и беспристрастность законов природы, с одной стороны, и необходимость-неизбежность вполне определенных социальных порядков и нравственных установлений – с другой. Подробные морализаторские рассуждения на самые разнообразные темы (о чистоплотности, умеренности, трудолюбии, аскетизме и пр.) легко уживаются с утверждением, что «каждое добро, будучи всегда относительным и условным, приводит в конце концов к относительному же злу, и наоборот». Доказывая закономерное вступление человечества в эпоху социализма, автор в то же время обращается к себе: «…Не отдавай резкого предпочтения никакому учению, никакой теории, никакой религии. Все они вышли из рук человека, все они не более как преходящие формы, а потому все они, в целом, а не в обломках, чем старше, тем сильнее распространяют яд трупного разложения…» Провозглашая свои оппозиционные политические предпочтения, он призывает: «…не будь рабом идеи или учения. Поэтому не принадлежи ни к какой секте, ни к политической, ни к религиозной, ибо каждая секта есть религия, а каждая религия есть секта, а сектантство развивает в человеке фанатизм, омрачающий его рассудок…» «…Ничем не дорожа, ни пред чем не преклоняясь и ничего не превознося, – пишет Наливкин, – человек получает возможность ничего особенно упорно и страстно не желать, ничем особенно не огорчаться и ничему особенно не радоваться, что, в свою очередь, открывает пред ним новый горизонт личной, ни для кого не опасной, никому не вредящей свободы…»[112] Наливкинский социализм нес на себе отпечаток не столько толстовства, как утверждает Лунин[113], сколько модного в свое время ницшеанства.
В этих отвлеченных рассуждениях заложены и те принципы, которые стали определять новый взгляд Наливкина на имперскую политику. Один из таких принципов, например, гласит: «…культурный человек не совершеннее некультурного, а лишь более последнего приспособлен к условиям переживаемого им культурного времени… Равным образом и сама культурность не совершеннее и не лучше некультурности, ибо и та, и другая являют собой не более как результат воздействия совокупности всех условий культурного и некультурного времени, разных эпох существования человечества, подобных эпохам геологическим, из коих ни одна ни лучше, ни хуже другой…»[114] Эволюционистская аргументация, основанная на фатальности происходящих перемен и безразличии к конкретным формам культуры, приводит к заключению, что все эти культурные формы равноправны и одинаково преходящи. За чем следует отрицание отношений соподчиненности между разными культурами.
Непосредственно к теме имперской политики Наливкин обратился в серии статей, опубликованных в «Русском Туркестане» в июне-июле 1906 г., некоторые из них я уже упоминал ранее. Эти статьи, как и сочинение «Мое мировоззрение», возвращают нас к лекции, прочитанной 30 лет тому назад на военном собрании в г. Намангане[115]. И не только потому, что в них изложены воспоминания о 1870-х гг., но и потому, что главной темой публикаций стала опять война и войска. В 1906 г., имея перед глазами унизительный опыт Русско-японской войны, который, судя по всему, он оценивал очень резко и болезненно, социалист Наливкин полностью переосмысливает и меняет свои прежние убеждения начала 1880-х гг.
В статье «Несколько слов о завоевательной политике» отставной генерал пишет: «…ныне никаких оправданий этих нападений [завоевательных войн. –
Наливкин повторяет почти один к одному все свои тезисы, изложенные в записке 1899 г., но вывод делает абсолютно противоположный – европейская цивилизация должна отступить, отказаться от своей мессианской идеологии, признать другие цивилизации равноправными себе, направить свою энергию на собственную внутреннюю трансформацию. По форме это все еще ориентализм, который апеллирует к «Европе» и «Востоку» как отдельным мирам и использует имперские метафоры «сна» и «пробуждения». По содержанию же это попытка по-новому интерпретировать взаимоотношения «Европы» и «Востока», направить взгляд с границ «европейской цивилизации» на его центр [119].
Итак, генерал и активный деятель имперской власти становится социалистом, чье мировоззрение представляет собой довольно хаотическую смесь либерально-социалистических и ницшеанско-толстовских идей. Переосмыслил ли Наливкин свое представление о роли России в Средней Азии?
Я уже упомянул вышедшую в 1913 г. книгу «Туземцы раньше и теперь». Написана она была, по словам автора, в первой половине 1905 г., т. е. до появления Манифеста Николая II, по просьбе туркестанского генерал-губернатора Н.Н. Тевяшова и представляла собой первоначально своего рода обращение к царскому чиновнику. В тексте книги можно обнаружить самые разные ипостаси Наливкина.
Наливкин-колонизатор отмечает положительные результаты русского завоевания – прекращение междоусобиц и водворение относительного порядка, ознакомление туземцев с основами русской «гражданственности и культуры». Наливкин упоминает почту и телеграф, которые производили «неотразимое впечатление», казначейства и банки, суд, введение выборного начала и реорганизацию податного дела, повышение материального достатка населения, развитие экономики, освобождение от древнего домостроя, возможность ездить по миру. Все это пробило брешь в стене, отделявшую «полусонный, замкнутый мирок от неугомонно-шумного мира европейской цивилизации»[120]. В этой части рассуждений прочитываются ориенталистские представления. Но Наливкин-социалист идет дальше – он показывает и негативную сторону. Мужчины шли в «открывшиеся нами питейные заведения» и спивались там, женщины «охотно шли на содержание к русским» [121]. В этом автор видел не саму «свободу», а ликование «раба, почуявшего свободу». Наливкин пишет о взяточничестве и продажности русских чиновников, в том числе самых высокопоставленных, об «этнографическом завоевании» (т. е. переселении русских), которое превратилось в насильственное отбирание земли у туземцев. Наливкин говорит и о продажности народного суда, и утрате авторитета русского суда, о возрастании повинностей.
Наливкин-колонизатор откровенно пишет о попытке «возможно широкого распространения среди туземцев знаний русского языка, русской грамоты и др. предметов нашего школьного преподавания», за которой прятались «смутные и тщательно маскировавшиеся негласные надежды на возможность русификации туземного населения»[122]. «Большинство интеллигентных русских людей» были «искренне убеждены» в необходимости распространения знаний государственного языка среди «инородцев» и верили, что русификация туземцев вполне возможна. Наливкин-социалист признается, что «нравственные» результаты «практики» русско-туземных школ были «очень скверные»[123].
Наливкин-социалист беспощадно критикует имперскую практику и расхожие «знания» о туземцах. Русские, по его мнению, не хотели ничего знать о жизни местного населения, не изучали их языки, «пытались в своих канцеляриях решить административное уравнение с тысячью неизвестных»[124], довольствуясь «противоречивыми восклицаниями» «самозваных знатоков»[125]; «…мы постепенно привыкли к нему, привыкли думать, что все-таки кое-что знаем и смыслим… и чем дальше, тем все больше и больше запутывались в хаосе, возникшем на почве наших собственных – невежества, малой культурности и самомнения…»[126]. Наливкин-социалист видит и «другую сторону». Он пытается анализировать, какие представления о русских были у туземцев, как туземцы изучали русских. Наливкин вновь, как и в записке 1899 г. (повторяя ее отдельными кусками), говорит о «пробуждении» панисламизма, который, «протирая глаза после многовековой спячки», собирается противостоять «христианской (европейской) культуре». Однако в отличие от той своей записки, в которой он предлагал после Андижанского восстания 1898 г. увеличить количество войск в Туркестане, Наливкин пишет: «…Мы много говорили и писали об идущих и не идущих к делу вещах: о косности туземцев; о мусульманском фанатизме; о происках Англии и Турции; о панисламизме; о неблагодарности туземцев, якобы облагодетельствованных Россией; о чрезмерном, якобы, увеличении народного благосостояния, дающего возможность туземцам заниматься не общеполезными делами, а разными глупостями; о необходимости держать туземное население в ежовых рукавицах, и т. д. Мы договорились и дописались даже до таких нелепостей, как необходимость время от времени, периодически, проходить по краю с огнем и мечом, дабы производить на полудиких азиатов должное впечатление…»[127] Главная, «наиболее существенная» же причина восстания – «тяжкие, хронические недуги нашей официальной жизни»[128].
Совершенно новая мысль Наливкина-социалиста: главное в преобразовании «туземного» мира – преобразовать самих себя! Наливкин не стесняется писать: «…Таким образом, отрешившись от наших обыденных, иногда несколько узких и не совсем правильных взглядов на способ оценки чуждых и несвойственных нам форм общественной и иной жизни, мы должны будем признать, что ко времени завоевания нами Туркестанского края туземное, сартовское общество стояло уже на относительно высокой ступени общественности и культурности…»; Наливкин увидел в этом обществе свои «идеалы» и даже элементы «либерализма»[129], по его мнению, во многих отношениях «эти полудикие азиаты» были «неизмеримо культурнее нашего народа»[130]. Чтобы выйти из тупика взаимного недоверия и отчуждения, Наливкин-социалист предлагает «забыть старые счеты» и «дружно, весело, рука об руку идти далее по широкому пути общечеловеческого прогресса и обнечеловеческого единения»[131].
Весь ход рассуждений в книге «Туземцы раньше и теперь» основан, вне всякого сомнения, на антиориенталистской логике, хотя, конечно, в авторском словаре все еще сохраняется ориенталистская лексика. Последняя большая работа Наливки-на – это признание
Наливкин-социалист пытается перекодировать прежнюю ориенталистскую оппозицию «Европа / мусульманский Восток» в новую, антиориенталистскую оппозицию «эксплуататоры / пролетарии», видя в ней и подлинную причину конфликтов, и способ решения проблем. В 1906 г. в «Русском Туркестане» он опубликовал статью «Туземный пролетариат», которая еще раз увидела свет в 1917 г. – в «Туркестанских ведомостях»[132]. Туземный пролетариат («…Туземная беднота! Имя тебе легион…»), согласно Наливкину, – это отдельная социальная общность, не равная туземцам вообще[133], и именно она должна «играть немаловажную роль в грядущей жизни края»[134]. Завершает статью Наливкин пожеланием русским социалистам помочь туземному пролетариату с пока «недостаточно проясненным» сознанием «проснуться»[135]. Нетрудно заметить, что автор по-прежнему пользуется ориенталистской риторикой и воспроизводит прежнюю схему патронажа передовой русской культуры (социалистов) над отсталыми окраинами («непроснувшиеся» пролетарии). Но это уже вовсе не тот ориентализм, который оставлял за собой исключительное право говорить о «Востоке» и от имени «Востока», а антиориенталистская модификация ориентализма, которая предполагает объединение интересов русских социалистов и туземных пролетариев, их общую идентичность[136].
Необычная судьба Наливкина – вовсе не исключение в истории Русского Туркестана. Данный случай нельзя назвать «аномалией» в том смысле, как н. Найт оценивает В.В. Григорьева, хотя между двумя русскими востоковедами можно найти явные сходства. Пример Наливкина (да и Григорьева) как раз достаточно типичен. Значительное число туркестанских интеллектуалов, в том числе находящихся на государственной службе, сочувствовало идеям прогресса, конституционализма, либерализма и пр.[137] Какое-то их число поддерживало социалистические (не обязательно в марксистской интерпретации) или близкие к ним оппозиционные взгляды. Среди них было много бывших уастников революционного движения, неблагонадежных, находящихся под негласным надзором, кого власть ссылала или отправляла на окраины в надежде избавиться от опасного «элемента».
Определенное вольнодумство проникало и в самые верхи туркестанской власти. Военный министр А. Редигер в своих воспоминаниях описывает историю пребывания на должности туркестанского генерал-губернатора в 1906 г. Д.И. Субботича (сына сербского поэта и политика Йована Субботича), члена Военного совета и георгиевского кавалера. Назначенный в Туркестан в качестве человека, который должен был быть «твердым» и «даже жестоким», Субботич по приезде выступил с «крайне либеральной» речью и стал проводить весьма мягкую по отношению к левым политику. «…Нам и в голову не приходило, – писал Редигер, – что он может оказаться либералом и, если не крайне левым, то по малой мере “кадетом”… кому могло прийти в голову усомниться в этом отношении в старом и заслуженном генерале?..»[138]
Даже наиболее консервативная часть колониальной элиты позволяла себе вполне либеральные рассуждения о «прогрессе, основанном на науке и истинном просвещении»[139].
Скажу больше: некоторые реформы, которые власть проводила в Туркестанском крае, выглядели более либеральными, чем аналогичные преобразования в самой России. Аграрная реформа, которая фактически уничтожила крупное частное землевладение и передала землю без выкупа в наследственную собственность крестьян, напоминала «земельный передел», о котором грезили российские народники. Власть ограничила активность православной церкви и заняла относительно мягкую позицию по отношению к «туземным евреям», которые, в отличие от своих европейских собратьев, не были поражены в правах. Конечно, я упомянул эти примеры не для того, чтобы доказать, будто правительственная политика в Туркестане не носила имперского и подавляющего характера. Дело в другом. Российская власть ощущала себя на азиатских окраинах «Европой» (как это очень точно сформулировал Ф.М. Достоевский в своем дневнике) в гораздо большей степени, чем это она могла себе позволить в Центральной России, и в гораздо большей степени подчинялась логике прогрессистского мессианства, которое, как власти казалось, совпадает с имперскими интересами государства. Кроме того, власть смотрела на присоединенные территории как на «белый лист», на котором можно рисовать что угодно, и у нее были в большей степени развязаны руки для самых различных социальных экспериментов.
Вряд ли нужно доказывать или оспаривать тот факт, что цивилизаторская миссия, которой империя оправдывала свое завоевание Средней Азии, основывалась не только и не столько на идеологии подавления, уничтожения «низших» рас и народов (хотя, конечно, и она имела своих поклонников) или их христианизации и русификации, сколько – в какой-то момент – на идеологии просвещения и окультуривания «отсталых» обществ. Во второй половине XIX в. идея человеческого прогресса не только не вступала в противоречие с имперской политикой, но была ее составной частью, я бы сказал ее центральным нервом, поэтому успешная карьера человека с либеральными и даже народническими убеждениями, каковым был В. П. Наливкин, в административных структурах Туркестанского генерал-губернаторства не была чем-то странным. Известная доля романтизма и гуманизма вполне органично могла присутствовать в колониальной политике, придавая империи нравственные черты и компенсируя ее репрессивные действия[140].
Другими словами, превращение
У
Повесть о том, как поссорился Владимир Петрович с Федором Михайловичем и Георгием Алексеевичем…
Т.В. Котюкова
Дело Наливкин-Керенский
В воспоминаниях о деде Иван Борисович Наливкин отмечает, что биография его изобилует различными столкновениями и конфликтами. Наиболее крупных и имевших резонанс далеко за пределами Туркестана было три: столкновение с генералом М.Д. Скобелевым, главным инспектором училищ края Ф.М. Керенским и военным губернатором Г.А. Арендаренко. Все они были непосредственными начальниками Владимира Петровича. Но если свое отношение к деятельности генерала Скобелева Наливкин изложил в прижизненных воспоминаниях, то конфликты с Керенским и Арендаренко сохранили для нас архивные документы.
Но обо всем по порядку.
Федор Михайлович Керенский, отец будущего главы Временного правительства Александра Керенского, родился в 1842 г. в семье приходского священника Керенского уезда Пензенской губернии. Выйдя из стен Пензенской духовной семинарии, стал учителем приходской школы. По воспоминаниям А.Ф. Керенского, когда в результате изнурительного труда он сумел накопить достаточно денег, то поступил в Казанский университет, считавшийся одним из лучших в России[144]. Не чувствуя призвания к церковному служению, он посвятил себя педагогике и классической филологии. В 39 лет Федор Михайлович возглавил мужскую гимназию и среднюю школу для девочек в Симбирске.
В начале 1889 г. Керенский получил назначение в Туркестан на должность главного инспектора училищ края. За четырнадцать лет пребывания Керенского на этом посту к 1903 г. в Туркестанском крае насчитывалось 12 средних учебных заведений, 19 городских училищ, одно ремесленное училище, 80 русско-туземных школ и 800
Прослужив в крае без малого 22 года, в 1910 г. Федор Михайлович вышел в отставку в чине действительного статского советника. Он не принадлежал к плеяде так называемых «старых туркестанцев», не был востоковедом, свою карьеру после окончания университета начинал в Европейской России. Возможно, потому его отношения с подчиненными складывались не всегда гладко. Наиболее отчетливо это проявилось в случае с Владимиром Петровичем Наливкиным и Николаем Петровичем Остроумовым[146].
В 1927–1928 гг. Остроумов по материалам своих дневниковых записей 1889–1910 гг. написал две работы мемуарного характера: «Общие замечания об учебно-административной деятельности Ф.М. Керенского как главного инспектора учебных заведений в Туркестанском крае»[147] и «Федор Михайлович Керенский. Третий главный инспектор училищ в Туркестанском крае»[148], которые дают представление о взаимоотношениях не только Керенского и Остроумова, но и других сотрудников учебного ведомства Туркестана. Характеристики Остроумова хлестки – «опытный службист», «в инородческом (мусульманском) образовании был некомпетентен». Последнее в «деле Наливкин-Керенский», будет иметь решающее значение.
Как личный докладчик туркестанским генерал-губернаторам всех распоряжений Министерства народного просвещения и представлений начальников учебных заведений в крае, он пользовался авторитетом и был властным руководителем, особенно при бароне А.Б. Вревском и генерале Н.А. Иванове. Как известно, немаловажным условием карьерного роста или карьерной устойчивости любого чиновника, является «расположение» вышестоящего начальства. По воспоминаниям сослуживцев, Керенский ревниво «ограждал» директоров училищ от прямого контакта с генерал-губернатором, хотя последний, по закону, являлся и главным начальником по учебной части в крае в том числе. Таким образом, в руках Керенского сосредоточилась власть, которая и не снилась его коллегам на аналогичных постах в других регионах империи[149]. Это обстоятельство также сыграет в «деле Наливкин-Керенский» свою не последнюю роль.
И, пожалуй, еще одну важную для нас деталь подметил Остроумов: у Керенского не было печатных трудов, кроме его студенческой работы об апокрифах в древней русской литературе. Вообще, в вопросах преподавания русской литературы и русского языка Федор Михайлович разбирался прекрасно, а вот с опытом французского правительства в Алжире и английского в Индии Керенский не был знаком и потому к «русской государственной задаче образования туркестанских туземцев относился пассивно, доверяясь ближайшим руководителям этого своеобразного дела, но позволял себе повертывать пресловутое дышло существующего закона в ту сторону, чтобы в итоге хорошо вышло, что, однако, не всегда достигалось»[150].
С самых первых дней своего управления учебными заведениями Туркестана Керенский откровенно выражал недовольство существующими в крае учебными порядками и кадровым составом. Возникший в 1894 г. конфликт Керенского с директором Ташкентской учительской семинарии М.А. Миропиевым[151] повлек за собой в том же году ревизию учительской семинарии и ослабил на некоторое время позиции Керенского.
В том же году достоянием общественности стала неприглядная история, произошедшая между Керенским и другим его подчиненным – инспектором мусульманских школ Владимиром Петровичем Наливкиным. Конфликт вызревал не один год, но неприятности, связанные с Миропиевым и приезд в Ташкент ревизоров, стали его катализатором.
В 1892 г. в «Журнале Министерства народного просвещения» за авторством Ф.М. Керенского вышла статья «Наши учебные заведения. Медресе Туркестанского края»[152]. Текст статьи был написан человеком, прекрасно разбирающимся в предмете. Таких «экспертов» в Туркестане было двое – Н.п. Остроумов и В.П. Наливкин. По манере и стилю коллеги даже за пределами края без труда узнали «руку» Наливкина, хотя имя последнего нигде в статье не упоминалось.
В это время Владимир Петрович был уже признанным и авторитетным знатоком края, вышли в свет его крупные научные труды, многие из которых были единственными и даже уникальными в своем роде. Так Н.Ф. Петровский [153], первый генеральный консул Российской империи в Кашгаре, в письме к видному чиновнику Министерства финансов Д.Ф. Кобеко[154] писал 16 ноября 1885 г. из Ташкента: «Глубокоуважаемый Дмитрий Фомич. Послал я Вам учебники – все, какие здесь были. Есть еще словарь Наливкина сартовского языка (интересный как материал, а не как словарь), изданный в Казани…»[155]
Ежегодно инспектора всех учебных заведений Туркестана представляли главному инспектору отчеты. Готовил их и Наливкин по конфессиональным мусульманским учебным заведениям
Этой «неэтичной историей» заинтересовался граф К.К. Пален[156], проводя в 1909 г. ревизию Туркестанского края. В результате сенатской проверки на свет появилось около десятка томов «Отчетов», посвященных различным вопросам экономики и управления (переселение, горное дело, городское самоуправление, краевое управление и др.). Отдельного «Отчета», касающегося ситуации в сфере народного образования Паленом подготовлено не было, но в фонде ревизии, хранящемся в Российском государственном историческом архиве (РГИА), сохранилось дело с двумя докладами князя Константина Моисеевича Аргутинского-Долгорукова[157]. Первый посвящен в целом анализу ситуации в сфере образования в Туркестане[158], а второй – «делу о столкновении между инспектором народных училищ Ферганской области В.П. Наливкиным и главным инспектором училищ Ф.М. Керенским»[159].
Князь в 1895–1900 гг. был директором Ташкентского реального училища. Он, так же как и Наливкин, работал под руководством Керенского. И, так же как Остроумов, оставил о Федоре Михайловиче отзыв нелестного содержания, как о «человеке характера властного, притом лживого и крайне неразборчивого в средствах»[160]. Непосредственным свидетелем конфликта Аргутинский-Долгоруков не был, но лично был знаком с обоими «фигурантами дела». В 1909 г. он жил в Варшаве. У него удивительным образом сохранились важные документы, проливавшие свет на историю пятнадцатилетней давности.
В 1894 г. ревизию Ташкентской учительской семинарии проводил тайный советник Кирилл Петрович Яновский[161], попечитель
Кавказского учебного округа. Он не ограничился расследованием инцидента между Керенским и Миропиевым и решил также разобраться с «делом Наливкин-Керенский». Копии отчетов ревизии Яновского и собранные им материалы, в том числе рапорты и докладные записки Наливкина, в которых он обличал самоуправство и некомпетентность Керенского, и ответы последнего на выдвигаемые обвинения, каким-то образом оказались в личном архиве Аргутинского-Долгорукова. Все это князь собрал, проанализировал, добавил личных впечатлений, и получился документ, который позволяет нам лучше проникнуть в детали «дела Наливкин-Керенский». При его внимательном изучении становится понятно, что история с плагиатом уходит на второй план, и, возможно, Наливкин так и не дал бы этому обвинению против Керенского «законного хода», если бы не целый ряд грубейших нарушений и злоупотреблений служебным положением со стороны главного инспектора училищ Туркестанского края, бросавших тень на безупречную репутацию Наливкина.
Доклад по делу о столкновении между инспектором народных училищ Ферганской области В. П. Наливкиным и Главным инспектором училищ Ф.М. Керенским князя К.М. Аргутинского-Долгорукова
Тайный советник Яновский в своем отчете по обозрению училищ г. Ташкента донес министерству, что хотя г. Наливкин был настолько деликатен, что не заявил ему своей жалобы, но до сведения его дошло, что г. Керенский задерживает представления г. Наливкина и не дает им должного движения. По отзыву тайного советника Яновского, такое отношение к работе человека, заслуживающего всякой поддержки, вредит делу и водворяет нежелательные какие-то личные отношения и счеты.
Из имеющихся налицо документов видно, что г. Наливкин после неоднократных письменных представлений и словесных объяснений, в средних числах декабря 1894 г. доложил г. Керенскому, что «дальнейшее оставление без движения его представлений может однажды привести к весьма нежелательным результатам». К такому резкому объяснению г. Наливкин был вынужден, помимо интересов службы, еще и необходимостью оградить свою честь, ибо оставленные управлением округа без движения его представления, в числе коих имелись касающиеся разных денежных злоупотреблений на значительную сумму, подавало повод к возникновению среди мусульман несправедливых обвинений в покрытии им этих преступных деяний из корыстных видов. После этого г. Керенский предложением от 10 декабря 1894 г. предписал г. Наливкин доставить список неисполненных управлением округа рапортов его.
При рапорте от 15 декабря г. Наливкин представил список 24 наиболее важных рапортов его из числа оставшихся продолжительное время (за исключением двух, представленных 10 декабря) неисполненными. Результатом этих объяснений было исполнение г. Керенским 8 из упомянутых рапортов 14 декабря, одного 15 декабря и двух 16 декабря, одного – 24 декабря и одного – 26 декабря, а остальные были исполнены в следующем, т. е. 1895 г. Исполнениями этими г. Наливкин остался недоволен, равно как и дальнейшим отношением г. Керенского к его последующим представлениям, и, как видно из объяснения г. Керенского, в представлении г. Главному начальнику края[162] от 12 августа 1895 г. за № 1797, 10 июня сего года «в самых резких угрожающих выражениях высказал ему недовольство им и засим в письменной жалобе обвинил его в служебной неисполнительности». Далее и.д. Туркестанского генерал-губернатора 16-го же июня передал ему перечень рапортов г. Наливкина, на которые, по словам последнего, не последовало ответов, прося дать им объяснения. По представлении этих объяснений генерал-лейтенант граф Ростовцев[163], по словам г. Керенского, объявил ему словесно, что он находит данные объяснения совершенно достаточными. Инспектор Наливкин подал генерал-лейтенанту графу Ростовцеву рапорт от 21 июня за № 825, в котором он жалуется на неправильное действие по службе г. Керенского по отношению к нему, Наливкину, и просит таковой рапорт представить в Министерство народного просвещения, если со стороны его сиятельства не встретится к тому препятствий. По тому рапорту, по словам г. Керенского, объяснений от него не было потребовано, и на нем рукой его сиятельства 27 июня 1895 г. положена следующая резолюция: «Ввиду разъяснений, представленных г. Керенским, рапорт оставить без движения».
Вслед засим, при рапорте от 5 июля за № 871, г. Наливкин препроводил в Департамент народного просвещения копию упомянутого выше рапорта за № 825, по объяснению его, «единственно с тою целью, чтобы безупречная до сего времени деятельность не подвергалась когда-либо каким-либо нареканиям перед Министерством народного просвещения». Ввиду сего г. министр народного просвещения[164], предположением от 5 августа за № 16874, просил г. исправляющего должность Туркестанского генерал-губернатора уведомить, «какие распоряжения сделаны его сиятельством по поводу означенного рапорта Наливкина за № 825», и на это генерал-лейтенант граф Ростовцев донес министерству, что ввиду представленных г. Керенским разъяснений дело оставлено без движения, а ввиду истребованных г. генерал-губернатором от г. Керенского по телеграфу объяснений представленное последним объяснение, равно как и рапорт Наливкина, находятся в рассмотрении г. генерала-губернатора. По сему ныне Министерство народного просвещения ожидает отзыва Его Высокопревосходительства.
По получении г. туркестанским генерал-губернатором сведений об упомянутых выше жалобах г. Наливкина Его Высокопревосходительство изволил телеграммой от 4 августа просить генерал-лейтенанта графа Ростовцева «сообщить заключение по жалобам Наливкина на Главного инспектора училищ». Граф Ростовцев телеграммой от 5 августа донес: «нахожу действия Главного инспектора неодобрительными нравственно и парализующими служебную энергию подчиненного».
Следует заметить, что этот отзыв графа Ростовцева последовал почти спустя два месяца после положенной его сиятельством резолюции на рапорт г. Наливкина об оставлении такового без движения и после того, как оставшимся без исполнения представлениям г. Наливкина было, по распоряжению графа Ростовцева, дано должное направление. Из этого явствует, что граф Ростовцев оставлял «без движения» собственно вопрос о неправильных служебных действиях г. Керенского, полагая, по известным его сиятельству соображениям, более удобным решение этого дела предоставить усмотрению г. Главного начальника края. По получении означенной телеграммы графа Ростовцева г. Главный начальник Туркестанского края изволил телеграфировать г. Главному инспектору училищ: «Прошу по всем жалобам Наливкина прислать мне ваши подробные объяснения».
Ныне г. Главный инспектор в представлении от 12 августа за № 1797 дает рассматриваемые ниже объяснения.
В первом пункте своего рапорта от 21 июня за № 825 Наливкин доносит, что он «получил совершенно официальное заявление о том», «что часть
По объяснению г. Главного инспектора по этому пункту, г. Наливкин в данном случае поступил неправильно, ибо обнаружил преступление, чего, по мнению г. Керенского, г. Наливкин не имел права делать. Оставляя вопрос о том, имел ли г. Наливкин право обнаруживать преступные деяния, имевшие последствием расхищение имущества, принадлежащего вверенному его управлению учебному заведению, нельзя не указать на то обстоятельство, что г. Наливкин не «обнаруживал» преступление, а сделал донесение на основании формального заявления его подчиненного об упомянутом преступлении. Г. Наливкин не имел права не принять заявления его подчиненного об упомянутом преступлении.
Г. Керенский знал, что оставленние им без движения этого донесения г. Наливкина влекло за собою распространение среди туземного населения толков о том, что якобы г. Наливкин покрывает это дело из корыстных видов. Ввиду ст. 267 Положения об управлении Туркестанским краем г. Главный инспектор обязан был тогда же войти в сношение с Сырдарьинским областным правлением о принятии необходимых по этому делу мер. Хотя г. Керенский и доносит, что до получения им разъяснения Совета туркестанского генерал-губернатора по вопросу о том, имеют ли областные правления право принимать соответствующие меры к устранению обнаруженных злоупотреблений по управлению
В пункте 2-м своей жалобы г. Наливкин пишет следующее:
«На основании инструкции в конце 1890–1891 учебного года при рапорте от 12 июня за № 22 мною был представлен Главному инспектору училищ отчет о состоянии туземных
Вместе с тем в 1892 г. в ноябрьской книжке журнала Министерства народного просвещения появилась статья Ф.М. Керенского “Медресе Туркестанского края”. Вся эта статья, за исключением 72 строк, принадлежащих перу Ф.М. Керенского, состоит частью из дословных, а частью из перефразированных выдержек, заимствованных из моих трех первых отчетов, причем в означенной статье не только не упоминается мое имя, но даже не сказано, какими именно официальными сведениями пользовался Ф.М. Керенский (см. начало статьи).
Ввиду того, что в данном случае Ф.М. Керенский действовал не как Главный инспектор училищ, а как совершенно частное лицо, как случайный сотрудник журнала, вышеупомянутый поступок его должен считаться плагиатом, деянием, предусмотренным законом».
Г. Керенский по этому пункту жалобы пишет, что означенные четыре отчета за учебные годы, т. е. те из двух, из числа которых он составил напечатанную в журнале Министерства народного просвещения статью, не были представлены в министерство, «так как представление их никакими инструкциями не требуется». Между тем на основании циркулярного предложения г. министра народного просвещения от 12 сентября 1884 г. представление этих отчетов вместе с заключением окружного начальства обязательно, и г. Керенский, руководствуясь этим циркуляром, отчеты двух других инспекторов училищ представлял ежегодно. Что касается неисполнения мероприятий, предлагавшихся г. Наливкиным в своих отчетах, то это подтверждает и сам г. Керенский, ибо говорит, что «мероприятия проводились в исполнение по особым каждый раз и по каждому делу рапортам инспектора».
По поводу обвинения г. Наливкиным г. Керенского в плагиате последний пишет следующие: «Вследствие состоявшегося 2 ноября 1890 г. распоряжения коллежским советником Наливкиным были представлены в Управление учебными заведениями “Сведения о состоянии туземных
Под официальными данными разумелись прежде всего “сведения” о
Между официальными данными, представленными 3-м инспектором в Управление учебными заведениями, и произведениями литературы и искусств, а также между писателем или художником и в данном случае мною как должностным лицом, печатающим статью об учебных заведениях, общего ничего нет. Нет поэтому ни малейшего основания называть недостойным именем поступок, заключающийся в заявленном мною в самом начале статьи заимствовании для нее потребных сведений из официальных данных о состоянии училищ».
По поводу этого объяснения г. Керенского следует прежде всего заметить, что он не отрицает указания г. Наливкиным на то обстоятельство, что ему принадлежит лишь 72 строки из своей статьи, напечатанной в журнале, и что все остальное, по объяснению г. Наливкина, «состоит частью из дословных, а частью из перефразированных выдержек, заимствованных из трех первых отчетов» г. Наливкина. Что касается объяснения г. Керенского относительно осмотра
Далее следует заметить, что в отделе журнала Министерства народного просвещения «Современная летопись» печатаются и оригинальные статьи, а по собранным в редакции сведениям, оказывается, что статья г. Керенского прислана как его личное произведение, а не как официальнее сообщение или извлечение из такового. Ввиду этого г. Керенскому уплачен за статью гонорар в размере 64 рублей, чего ни гг. попечителям, ни вообще другим должностным лицам ни за сообщения официального характера, ни за извлечения из таковых не платят.
По настоящему пункту жалобы г. Наливкина следует заметить также, что напечатанная г. Керенским статья и по своему внутреннему содержанию нисколько не походит на извлечения из официальных отчетов, печатаемые в журнале Министерства народного просвещения, и представляют собой весьма ценное этнографическое исследование. По поводу этой статьи г. попечитель Кавказского учебного округа[168] в конфиденциальном донесении г. министру народного просвещения от 28 декабря 1894 г. за № 9311 пишет следующее: «Статья имеет общий интерес и обличает в авторе знатока дела, но она целиком принадлежит перу г. Наливкина. Вся работа Ф. Керенского состояла в незначительной перестановке и в сокращении текста отчета г. Наливкина за 1890–1891 и 1891–1892 учебные годы, что легко можно усмотреть из сличения статьи Ф. Керенского с отчетами г. Наливкина. Пользуясь не только данными отчета, но и формою изложения г. Наливкина, взяв буквальный текст отчетов, Ф.М. Керенский ничем не указал на г. Наливкина. Такой поступок не соответствует ни литературным приличиям, ни положению г. Керенского и Наливкина. Естественно, статья Ф. Керенского произвела на г. Наливки-на и на его товарищей неблагоприятное впечатление».
В пункте 3-м рапорта за № 825 г. Наливкин жалуется, что он еще в отчетах за 1890–1891 гг. и 1891–1892 гг. (вошедших в статью Ф. Керенского) указывал на настоятельную необходимость упразднения крайне вредного и совершенно незаконного обычая купли и продажи келий в некоторых
Г. Наливкин в рапорте от 5 июля 1895 г. за № 871 объясняет, что уже после подачи им г. и.д. туркестанского генерал-губернатора жалобы г. Главный инспектор училищ предписанием от 21 июня 1895 г. за № 1366 известил его, что по докладу г. и.д. туркестанского генерал-губернатора как вышеупомянутых так и некоторых других рапортов по тому же предмету его сиятельство сделал распоряжение об отмене обычая продажи келий.
Промедление г. Керенский объясняет тем, что «к этому важному вопросу необходимо было приступить исподволь», но почему не было об этих рапортах своевременного доложено г. Главному начальнику края, в объяснении ничего не сказано.
В пункте 4-м рапорта за № 825 инспектор Наливкин жалуется, что от 1 июля 1892 г. за № 57 он просил об утверждении представленных им правил к руководству при открытии инородческих училищ, но на это ответа до сих пор не последовало. Рапорт этот также вошел в список неисполненных бумаг, представленных г. Наливкиным г. Главному инспектору 15 декабря 1894 года. В объяснении по списку 15 декабря 1894 г. г. Керенский пишет, что исполнения по означенному рапорту последовали 6 июля 1892 г. за № 1430 и 17 июля 1895 г. за № 1559–1561, а в объяснении по списку, переданному графом Ростовцевым, г. Керенский относительно того же рапорта пишет следующее:
«Не было доклада потому, что необходимо было разрешить сперва вопрос о введении в
По поводу этого объяснения, независимо от противоречия в данных относительно времени исполнения бумаг, следует заметить: I) Правила следовало внести на рассмотрение Попечительского комитета, но этого не сделано, 2) относительно введения русского языка следовало бы проявить более энергии, 3) до введения этого языка следовало все-таки дать какие-либо правила и 4) о столь важном вопросе следовало представить доклад г. Главному начальнику края.
В пункте 5 рапорта за № 825 инспектор Наливкин объясняет следующее: «Шестого апреля 1894 г. мною было получено донесение старшего
По этому пункту жалобы г. Керенский никакого объяснения не дает, хотя пишет, что объяснения по этому пункту имеются в прилагаемом перечне рапортов инспектора Наливкина.
В пункте 6-м рапорта за № 825 г. Наливкин пишет: «Получив в декабре 1894 г. донесение старшего
На сей мой рапорт до сего времени никакого ответа или возражения не последовало, невзирая на то, что в январе текущего, 1895 г. состоялось разрешение г. туркестанского генерал-губернатора на учреждение вышеупомянутого капитала».
По этому поводу г. Главный инспектор объясняет, что 10 января 1895 г. за № 82 предложено г. военному губернатору Ферганской области[169] вытребовать эти деньги и внести их в Ташкентское казначейство для записи их в депозиты Главного инспектора. Но г. Керенский не объясняет, почему эти деньги было предложено внести в депозиты Главного инспектора, а не в специальные средства – в фонд запасного
В пункте 7-м рапорта за № 825 инспектор Наливкин пишет следующее: «Возбужденный мною вопрос об открытии при некоторых
Ввиду этого рапортом от 10 мая 1894 г. за № 722 я просил Главного инспектора училищ ходатайствовать перед г. Главным начальником края о передаче упомянутых имуществ на законном основании в непосредственное заведование уездной администрации и об обращении доходов с этих имуществ на общие нужды туземного народного образования, а главным образом – на предмет открытия при некоторых
По этому пункту жалобы г. Керенский объясняет, что 15 декабря 1894 г. за № 2891 упомянутое представление г. Наливкина было препровождено г. военному губернатору Ферганской области на заключение для доклада г. Главному начальнику края, но ответа еще нет.
Следует заметить, что если г. Керенский признал необходимым предварительно доклада г. Главному начальнику края по сему предмету иметь мнение г. военного губернатора, то об этом последнему следовало писать своевременно, т. е. тотчас по получении рапорта г. Наливкина, а не спустя семь месяцев, да и то лишь после упомянутой выше угрозы со стороны г. Наливкина и представления им списка неисполненных бумаг. Независимо от того следует заметить, что, не получая от г. военного губернатора ответа более шести месяцев, надо было либо написать повторение, либо доложить г. Главному начальнику края. Ввиду же важности настоящего дела, казалось бы, правильно было об этом деле доложить г. Главному начальнику края по получении рапорта г. Наливкина, не входя ни в какие предварительные письменные сношения ни с кем.
В пункте 8-м рапорта за № 825 инспектор Наливкин заявляет следующее: «Поставленный вышеописанными отношениями Главного инспектора училищ к моим представлениям в положение, близкое к безвыходному, я позволил себе в декабре прошлого года устно доложить Его Превосходительству, что дальнейшее оставление без движения дел, подобных ходжа-ахрарскому, однажды может привести к весьма нежелательным результатам, и усерднейше просил дать ход хоть бы некоторым из находившихся в Управлении учебными заведениями моих представлений. Лишь после этого, предписанием от 10 декабря 1894 г. за № 2804, Главный инспектор училищ предложил мне представить перечень тех моих представлений, начиная с 1891 г., по коим до того времени никаких распоряжений не последовало. Перечень 24 таких представлений, помимо вышеперечисленных отчетов, был представлен мною при рапорте от 16 декабря 1894 г. за № 1843. Из числа рапортов, значившихся в этом перечне, двух в делах управления учебными заведениями совсем не оказалось, вследствие чего Главный инспектор училищ предписанием от 14 декабря 1894 г. за № 2880 потребовал от меня дубликаты этих представлений.
Позволяю себе ограничиться изложением вышеприведенных фактов, так как целый ряд других, менее крупных, не может уже иметь решающего значения при установлении взгляда на те особенности, которыми Главный инспектор училищ обставлял до сего времени ведение дел вверенной мне инспекции».
По этому пункту жалобы г. Главный инспектор делает следующее объяснение: «Озабочиваясь, чтобы рапорты 3-го инспектора не были перепутаны вследствие разнородности, сложности и спешности возбужденных им ходатайств, при трудности для чинов канцелярии Управления учебными заведениями вести делопроизводство по делам о мусульманских школах, я действительно потребовал для пользы дела представить в Управление перечень неисполненных рапортов с отзывом о том, какие из них за изданием к тому времени инструкции 3-му инспектору и старшим
Напрасно также г. Наливкин жалуется на мое требование от него двух дубликатов рапортов за №№ 55 и 56, укоризненно заявляя, что их совсем не оказалось в Управлении. Из приложенного к своей жалобе в копии моего требования за № 2880 он должен был видеть причину такого требования, именно: при моем докладе рапорты те были оставлены Вашим Высокопревосходительством у себя для передачи в генерал-губернаторскую канцелярию. В Управлении учебными заведениями требовались дубликаты.
Что касается заключительного указания в рапорте коллежского советника Наливкина на какие-то особенности которыми будто бы я обставлял до сего времени ведение дел его канцелярии, то и это указание лишено истины. Как доказательство позволяю себе представить подлинное письмо Наливкина от 7 декабря 1894 г. за № 1778 и в копии ответ мой на это письмо от 9 января 1895 г. за № 68. Между прочим я писал, что приносимые на него туземцами кляузные жалобы не должны его беспокоить и ослаблять его энергию, что и на будущее время он найдет во мне в деле упорядочения
По поводу приведенного объяснения г. Керенского по 8-му пункту жалобы инспектора Наливкина можно заметить следующее.
1) Требование Главным инспектором списка неисполненных бумаг, дабы устранить возможность перепутать их, свидетельствует о беспорядках в его канцелярии.
2) Если действительно канцелярия Главного инспектора так завалена делами, что для выяснения, какие из входящих бумаг остаются неисполненными, является необходимостью в истребовании списка их от лиц, писавших эти бумаги, то едва ли представляются достаточными основания разрешать чинам канцелярии занимать по две и даже три должности. Секретарь Управления в то же время состоит, за особое вознаграждение, секретарем Попечительского комитета при учительской семинарии, занимает также должность и надзирателя этой квартиры. Помощник секретаря Сперанский занимает в то же время должность эконома при учительской семинарии, и лишь только второй помощник секретаря Глотов, недавно назначенный на эту должность, сколько известно, другой должности не занимает.
В видах облегчения канцелярии Главного инспектора установился в оной обычай препровождать г. генерал-губернатором циркуляры Министерства народного просвещения не в копиях одновременно во все подлежащие учреждения, а в подлиннике поочередно в каждое из этих учреждений с обязательством снять с этого циркуляра копию, а подлинный возвратить в канцелярию. Это влечет за собою излишнее замедление в делопроизводстве канцелярии Главного инспектора и неподлежаще обременяет подведомственные канцелярии учебных заведений и должностных лиц.
3) По бумагам, поименованным в перечне 15 декабря 1894 г., исполнения в 14 случаях из 24 помечены последовавшим днем представления списка г. Наливкина, кануном или следующими за представлением днями. Столь быстрое исполнение этих бумаг после произведенного г. Наливкиным давления свидетельствует, что исполнение их не представляло особых затруднений и могло иметь место в свое время. Часть остальных бумаг (6) вошедшая также и в список 16 июня 1895 г., исполнена лишь по приказанию генерал-лейтенанта графа Ростовцева. По некоторым бумагам окончательного решения и доселе нет.
4) Оставление г. Главным инспектором у г. генерал-губернатора бумаг для передачи Его Высокопревосходительством в свою канцелярию не освобождало г. Главного инспектора от обязанности узнать, какое дано движение этим бумагам и в случае оставления их без исполнения или замедления, в особенности ввиду непрерывных напоминаний г. Наливкина, принять меры к ускорению движения этих дел. О бумагах, оставленных у г. генерал-губернатора в 1891 г., г. Керенский вспоминает лишь в конце 1894 г., а именно 14 декабря, т. е. накануне представления ему г. Наливкиным упомянутого выше списка. Независимо того, ввиду признанной г. генерал-губернатором необходимости передать эти бумаги в канцелярию, г. Керенскому не следовало обременять Его Высокопревосходительство оставлением у него таковых, а следовало препроводить их от себя в канцелярию при отношении, во исполнение приказаний г. генерал-губернатора.
5) Тайный советник Яновский в конфиденциальном донесении в Министерство народного просвещения за № 311 заявляет, что «нельзя не пожалеть, что г. Керенский поступает по отношению к г. Наливкину не вполне правильно… Такое отношение к работе человека, заслуживающего всякой поддержки, вредит делу и водворяет нежелательные какие-то личные отношения и счеты».
РГВИА. Ф. 1396. Оп. 1. Д. 337. Л. 47–57. Копия. Машинопись.
Дело Наливкин-Арендаренко
Делая попытку разобраться в этой человеческой истории, мы практически не располагаем «неформальными источниками» – мемуарами и воспоминаниями участников событий[170]. Все наше исследование построено на официальных документах – докладах и донесениях. Но даже они дают представление о нешуточном накале межличностной борьбы, порой с использованием эмоциональных и далеко не дипломатичных выражений, между военным губернатором Ферганской области и его помощником.
Тем не менее эта история осталась запечатленной в нескольких абзацах воспоминаний Георгия Павловича Федорова – управляющего Канцелярией туркестанского генерал-губернатора[171].
5 марта 1901 г. Высочайшим приказом по военному ведомству прежний помощник военного губернатора Ферганской области полковник Ф.Н. Васильев был назначен командиром 110-го пехотного Камского полка. Через год, став генералом, Васильев будет назначен начальником Азиатской части Главного Штаба, а в 1904 г. именно он приедет в край по поручению военного министра разбираться в конфликте между Наливкиным и Арендаренко.
Но это случится позже. А тогда, желая как можно скорее найти подходящего человека на освободившуюся должность, Туркестанский генерал-губернатор Н.А. Иванов, несмотря на желание отдать предпочтение кому-либо из опытных уездных начальников, не смог остановить своего выбора ни на одном из них. Поэтому принял решение назначить на пост помощника состоявшего при нем старшего чиновника особых поручений статского советника Николая Петровича Наливкина.
Наливкин служил в крае с 1871 г. В конце 70-х гг. XIX столетия по распоряжению генерал-адъютанта К.П. фон Кауфмана в Туркестане была учреждена комиссия для подробного исследования песков Ферганской области и борьбы с ними. В ее состав включили Наливкина. В 1881 г. комиссия была упразднена, а продолжение ее работы было поручено Кауфманом Наливкину единолично. Поводом к избранию последнего для выполнения этой работы послужило личное знакомство бывшего главного начальника края со статьями Наливкина по сельскохозяйственным вопросам и ходатайство военного губернатора Ферганской области генерал-лейтенанта А.К. Абрамова.
Самостоятельные работы Наливкина по изучению ферганских песков продолжались более двух лет, причем он числился на службе по вольному найму, получая 100 руб. жалованья в месяц. Результатом трудов стал обширный отчет, научная и практическая ценность которого справедливо характеризуется следующей выдержкой из донесения генерала Абрамова генерал-губернатору М.Г. Черняеву: «До настоящего времени исследованием песков Ферганской области занимался отставной есаул артиллерии Наливкин… Человек этот очень больших способностей, прекрасно развитой, образованный, с большой энергией и вообще очень даровитый и талантливый. Занимаясь исследованием песков, он представил о своих работах отчет весьма замечательный, как по массе труда, положенного им в это дело, так и по строго добросовестному полному и всестороннему изучению этого вопроса»[172].
В октябре 1883 г. по распоряжению генерала Черняева работы по исследованию ферганских песков были прерваны, а в июле 1884 г. Наливкин вновь поступил на государственную службу чиновником особых поручений к военному губернатору Ферганской области. В то время эту должность занимал генерал-майор Н.А. Иванов. Служба под началом генерала Иванова продолжалась недолго, так как вновь назначенный Туркестанский генерал-губернатор генерал-адъютант Н.О. Розенбах признал энергию и редкие (особенно в то время) познания Наливкина в «туземных наречиях» особенно ценными для образования и настоял на переходе его в ведомство народного просвещения. Николай Петрович подчинился этому требованию, несмотря на то, что, покидая службу по военному ведомству, он лишался весьма существенного для него права на эмеритальнуо, т. е. дополнительнуо, негосударственную, пенсию.
На новом поприще Наливкин также блестяще проявил себя. В это время правительство было крайне озабочено выработкой такого типа низшей школы для коренного населения, которая, с одной стороны, служа противовесом мактабам, с другой – не вызвала бы нежелательных подозрений относительно намерения русского правительства вторгнуться в сферу религиозных убеждений. Наливкин в качестве первого заведующего первой русско-туземной школой в крае (в Ташкенте. –
27 марта 1901 г. Наливкин был назначен на должность помощника ферганского губернатора А.П. Чайковского. Но спустя несколько месяцев, в мае 1901 г., Чайковский получает новое назначение и покидает Туркестан. Новым губернатором Ферганской области становится генерал-майор Григорий Алексеевич Арендаренко.
Арендаренко родился в 1846 г. в Черниговской губернии. В 1863 г. окончил Полтавский кадетский корпус, а в 1866 г. – Михайловское артиллерийское училище. Участвовал в военных кампаниях 1866, 1875 и 1876 гг. в Туркестане.
Генерал Арендаренко по Туркестанскому стрелковому батальону был сослуживцем генерала А.Н. Куропаткина. И не просто сослуживцем. Их связывала серьезная дружба. Еще во времена К.П. Кауфмана Арендаренко поступил на службу по гражданскому управлению в Зеравшанский округ (позднее округ вошел в состав Самаркандской области). Занимая самостоятельную должность начальника отдела, Арендаренко вышел в отставку тотчас после административного объединения округа с Самаркандской областью в 1887 г., возможно, потому, что не мог примириться с тем, что из почти самостоятельного управляющего должен был превратиться в уездного начальника. Когда Куропаткин был назначен начальником Закаспийской области, он пригласил Арендаренко на службу и поручил ему управление очень серьезным пограничным с Афганистаном Мервским уездом. В 1899 г. Арендаренко был назначен генералом для поручений при командующем войсками Туркестанского военного округа.
Назначение Куропаткина военным министром также отразилось на карьерном росте Арендаренко, который получил место военного губернатора Ферганской области.
По воспоминаниям Федорова, Арендаренко был человеком неглупым, энергичным, опытным, прекрасно знакомым со Средней Азией. Но у него был один крупный недостаток: он был сильно влюблен в самого себя. Не признавая ничьего мнения, он считал свой авторитет непогрешимым. Будучи сам безупречно честным человеком, он считал, что всякий чиновник прежде всего – взяточник, и отталкивался от этого тезиса в своей внутренней политике. Он был нетерпим в своих отношениях к подчиненным, и вся область, за исключением двух-трех любимчиков, его ненавидела[173].
Вновь назначенному губернатору оставалось только с доверием отнестись к своему помощнику. Но Георгий Алексеевич желал видеть в своем помощнике только исполнителя своих распоряжений. На такую роль Владимир Петрович с его независимым характером не мог согласиться. Тем более что и закон предоставлял вице-губернатору известную самостоятельность[174].
С первых дней вступления Арендаренко в должность у него с Наливкиным установились натянутые отношения. Отношения эти, по воспоминаниям очевидцев, при ежедневных служебных встречах со временем перешли в открытую неприязнь[175]. Оба противника стали засыпать жалобами генерал-губернатора. Генерал-губернатор Иванов направил в Новый Маргелан управляющего своей канцелярией Федорова лично удостовериться, нельзя ли найти какую-нибудь почву для примирения. В течение трех дней Федоров наблюдал за отношениями между военным губернатором и его помощником и пришел к выводу, что никакие компромиссы невозможны. По оценке Федорова, Арендаренко почти всегда был не прав, но старался настоять на своем, а Наливкин в своих отношениях к губернатору был очень несдержан, а иногда даже груб, что было недопустимо в отношениях подчиненного к начальнику вообще, а в военном ведомстве – тем более[176].
18 мая 1904 г. генерал-губернатор Туркестанского края Н.А. Иванов скоропостижно скончался в Ташкенте. Он не смог принять никаких мер к примирению сторон. Тем более что, по доходившим до него сведениям, неприязнь развилась на почве личных, а не служебных отношений.
27 мая 1904 г., исполняющий обязанности туркестанского генерал-губернатора генерал Е.О. Мациевский получил рапорт Наливкина, в котором он жаловался на незаконные действия Арендаренко, выразившиеся в издании (вопреки закону) распоряжения по жалобе на преступные действия туземного должностного лица, не дождавшись решения Общего присутствия Областного правления, журнал которого от 18 мая губернатор не возвратил в правление.
Рапорт аналогичного содержания Наливкин направил на имя военного министра В.В. Сахарова, хотя по закону подобного рода жалоба должна была быть направлена в I департамент Сената. В этой деликатной ситуации генерал Мациевский решил подстраховаться и, прежде чем отправить рапорт Наливкина военному министру, попросил генерал-майора Арендаренко представить свое объяснение.
10 июня Арендаренко подготовил ответ. Подробно, со ссылками на законодательство, Арендаренко объяснял, что «действовал по закону», правда, приводимые аргументы были слабыми и в основном этического характера, со ссылкой на личную неприязнь: «…если, с одной стороны, всякое незаконное действие влечет за собой ответственность… то, с другой стороны, каждый донос на незаконные действия должен быть доказан, а при недоказанности он почитается ложным и доноситель подлежит ответственности»[177].
29 июля генерал Арендаренко подготовил рапорт о нарушениях со стороны своего помощника [178]. Согласно закону, именно помощник военного губернатора области отвечал за правильное ведение дел в Областном правлении а значит, даже если военный губернатор не отдавал по какой-то причине специальных распоряжений относительно секретного делопроизводства, существовали стандартные правила ведения подобного рода документации. И помощнику губернатора, т. е. Наливкину, подобная практика, несомненно, должна была быть известна. Кроме того, в ревизионном приказе по области от 14 апреля 1904 г. № 154 генералом Арендаренко было обращено внимание «на незаконное, небрежное обращение с секретной перепиской распорядительного отделения Областного правления»[179].
Весной 1903 г. во время четырехмесячного отпуска генерала Арендаренко Ферганское областное правление в составе помощника губернатора Наливкина и советников Дмитриевского и Архангельского почти одновременно возбудило уголовное преследование против трех участковых приставов: Резника, Руки-на и Каретникова по обвинению их в вымогательстве. Генерал Арендаренко, по возвращении из отпуска узнав об этом, выразил, мягко говоря, свое неудовольствие таким распоряжением Областного правления. Когда же в пререканиях по этому поводу и по другим аналогичным делам с Наливкиным, Дмитриевским и Архангельским он оказался бессильным, то, чтобы настоять на своем, он восстановил Резника и Рукина в должностях, несмотря на то, что отстранение Рукина последовало по приказанию самого туркестанского генерал-губернатора.
Сохранение при подобных обстоятельствах обвиняемых Резника, Каретникова и Рукина в должностях: первых двух – участкового, а последнего – полицейского пристава в пределах Андижанского уезда, где главным образом сосредоточивалась их преступная деятельность, являлось распоряжением не только незаконным, но и опасным, в смысле возможного давления со стороны обвиняемых на свидетелей из числа коренного населения. В рамках широких полномочий, которыми, согласно ст. 64 Туркестанского положения, пользовались чины русской администрации по отношению к «туземцам», положение последних при их желании дать откровенные обвинительные показания становилось более чем критическим.
Поэтому бывший прокурор Ташкентской Судебной палаты А.А. Чебышев, предъявил Арендаренко решительное требование о немедленном устранении Резника и Рукина от должностей, предупреждая, что в противном случае последние будут заключены под стражу. Это возымело действие – Резник и Рукин вновь были отстранены от должности.
Во время предварительного следствия, когда проживающие в Андижанском уезде свидетели стали давать показания, изобличавшие приставов в целом ряде вымогательств, по распоряжению Арендаренко, совершенно неожиданно в июне 1903 г. в Андижанский уезд была экстренно направлена военная команда, в числе 60 казаков для усмирения якобы готовящегося восстания[180]. В действительности никаких признаков восстания не существовало, поэтому войска по распоряжению туркестанского генерал-губернатора вскоре были отозваны.
Даже временное пребывание военного отряда, который по приказанию Арендаренко был передан в распоряжение еще одного обвиняемого, Каретникова, успело произвести «известное воздействие» на результаты следствия, так как после ухода войск, большинство свидетелей отказались от своих прежних показаний.
Состоялся суд, который признал обвиняемых виновными. Однако уже 1 августа 1903 г. от жителей города Намангана на имя военного губернатора поступила телеграмма следующего содержания: «Не найдете ли Вы со своей стороны возможным каким-либо образом оказать содействие к облегчению участи Резника, давно нам известного с хорошей стороны»[181]. Телеграмма представляла собою не что иное, как протест против приговора Судебной палаты и солидарность с приставом, осужденным, между прочим, за взяточничество и вымогательство.
Несмотря на то, что телеграмма была подписана лицами, не принимавшими лично никакого участия в деле Резника и даже не знакомыми с его обстоятельствами, генерал-майор Арендаренко, признал возможным не только дать ей дальнейшее движение, но и открыто присоединиться к ней, официально выразив свое соболезнование осужденному и лицам, подписавшим телеграмму. На коллективнуо телеграмму, под которой стояло 18 подписей, генерал Арендаренко ответил следующее: «Сожалея со своей стороны о постигшем капитана Резника несчастье – осуждении, – единственно, что могу сделать, – представить копию телеграммы этой генерал-губернатору, прося ходатайствовать своевременно о смягчении наказания»[182].
Еще удивительнее после суда сложилась судьба другого обвиняемого и признанного виновным – пристава Каретникова: несмотря на то, что согласно указу Правительствующего Сената он был предан суду за вымогательства, после суда он около года оставался участковым приставом в том же Андижанском уезде, продолжая «пользоваться доверием» военного губернатора Ферганской области Арендаренко[183].
Из дел Ферганского областного правления и полицейских арестных домов видно, что в период пребывания генерала Арендаренко на посту губернатора области была выработана своеобразная система подвергать коренное население аресту за подачу жалоб на чиновников администрации или по распоряжению губернатора, или же по распоряжению даже участковых приставов[184].
Из тех же документов очевидно, что за прежнее время по Андижанскому уезду за лицами полицейско-административного управления образовался громадный недочет в служебных денежных суммах: так, например, за одним лишь бывшим помощником уездного начальника подполковником Микасским недочет этот составлял около 15 000 руб. Выяснить причины такого недочета уже в 1904 г. было невозможно, поскольку по распоряжению генерал-майора Арендаренко дела Андижанского уездного управления были уничтожены, а точнее сожжены, под благовидным предлогом: документы якобы пострадали от землетрясения, произошедшего в 1902 г. При этом совершенно непонятно, почему дела именно полицейского управления оказались настолько поврежденными землетрясением, что их потребовалось уничтожить, тогда как дела других правительственных учреждений (почты, казначейства, мировых судей, нотариуса и др.) остались после землетрясения в полной целости и сохранности. В результате лица, на руках у которых остались казенные и общественные деньги, стали утверждать, что деньги ими были израсходованы по назначению, а соответствующие отчеты представлены в уездное управление[185] и хранились как раз в «пострадавшем» архивном фонде.
Бывший Туркестанский генерал-губернатор Иванов признал, однако, что Областное правление не доложило своевременно Арендаренко о некоторых законах, регламентирующих процедуру хранения архивных документов и указал Наливки ну, как помощнику, и советникам правления, чтобы они относились внимательнее к исполнению своих служебных обязанностей. Правда, Иванова тоже удивило, что доклад в Общем присутствии Областного правления о состоянии архива был представлен уже после того, как архив был сожжен[186].
22 июня 1904 г. в край был назначен новый генерал-губернатор – н.н. Тевяшов. По прибытии в Ташкент ему пришлось обратить самое серьезное внимание на крайне враждебные отношения, установившиеся между Арендаренко и Наливкиным. Тевяшов, не считая возможным терпеть такой ненормальный порядок, просил военного министра командировать кого-нибудь из Главного Штаба для расследования всех обстоятельств конфликта.
26 августа 1904 г. военный министр генерал-адъютант Сахаров отдал приказ о командировке начальника Азиатского отдела[187]Главного Штаба генерал-майора Васильева в Ферганскую область для внеплановой ревизии, направив рапорты Наливкина для рассмотрения в Правительствующий Сенат[188].
Генерал Васильев пользовался в крае и в Главном Штабе безупречной репутацией. «Если многие заявления о незаконных действиях со стороны генерал-майора Арендаренко подтверждаются фактами, – сообщалось в его докладе, – то с другой стороны, в сообщениях действительного статского советника Наливкина нельзя не усмотреть истолкования некоторых случаев под влиянием личного неуважения к губернатору»[189].
Действительно, вместо по-военному сдержанного доклада и констатации фактов по существу в рапорте Наливкина мы читаем об Арендаренко: «бравирует своим пренебрежительным отношением к обязанностям»; «не стесняется извращать факты»; «старается обратить Областное правление в свою личную канцелярию»; «склонен отдавать предпочтение лицам с темным прошлым и заведомо небезупречной нравственностью» и т. д.
Азиатский отдел, проанализировав рапорты Наливкина, нашел в них признаки «неформальных и предвзятых отношений» губернатора и его помощника, длившихся практически три года. Арендаренко уверял, что в таком сложном деле, как управление областью, у него могли быть ошибки, но они могли быть исправлены и личными и письменными докладами помощника, коих он не получал. Наливкин же утверждал, что всячески старался личными докладами, в том числе и бывшему генерал-губернатору Иванову, «направить Арендаренко на путь истинный»[190].
Но в делах Канцелярии Туркестанского генерал-губернатора в рамках запроса, сделанного военным министерством, этих докладов обнаружить не удалось[191], из чего действующий генерал-губернатор Н.Н. Тевяшов делал единственный неутешительный вывод – Наливкин и Арендаренко не могут работать вместе. Азиатский отдел признал, что генерал Арендаренко в управлении областью допускал неправильные и незаконные действия, а его помощник позволил себе представить некоторые факты неточно и неоднократно допускал неисполнение своих служебных обязанностей[192].
Генерал-майор Ф.Н. Васильев провел в 1904 г. тщательное должностное расследование и на основании изученных материалов сделал вывод: «…Что касается рапорта и заявлений действительного] с[татского] советника] Наливкина, то в них прежде всего нельзя не усмотреть несомненных признаков болезненного, – нервного, – раздражения человека, потерявшего необходимый для военнослужащего такт по отношению к начальнику, … а также недостаток сознания своих обязанностей как помощника губернатора, прямое назначение которого быть непосредственным помощником и сотрудником начальника губернии по всем частям управления»[193].
Обратим внимание на следующий, как нам представляется, важный нюанс: судя по документам, это был не просто конфликт Наливкин-Арендаренко или Арендаренко-Наливкин. По одну сторону баррикад с помощником губернатора Ферганской области выступали и члены Областного правления, и советники Арендаренко, и бывший прокурор Ташкентской Судебной палаты Чебышев. Именно это, по мнению Васильева, представляло «крайнюю опасность и вредное для интересов службы явление», требующее скорейшего устранения[194].
Позволим привести себе две выдержки из обширного доклада генерала Васильева, в которых он дает личные характеристики Арендаренко и Наливкина:
«Генерал-майор Арендаренко прослужил в крае 36 лет и, занимая административные должности уездного начальника, обладает выдающимся опытом; особенно строгим отношением к службе подчиненных; постоянным стремлением не только поддерживать в их глазах предоставленную ему власть; не лишен сердечной доброты, но не равно благожелателен; в отношении к вызвавшим хотя бы временное с его стороны нерасположение может быть суровым и мстительным до преследования; энергичный, но в действительности своей не охватывает явлений во всей их полноте; не вполне правдив; не всегда достаточно тактичен; не обладает прозорливостью в правильной оценке людей; не общителен и не пользуется любовным расположением общества; тверд и спокоен в решительных испытаниях».
«Действительный] с[татский] советник] Наливкин – … обладая высоконравственными качествами, по характеру безгранично добр, пользуется любовью и уважением подчиненных, к которым относится с сердечною отзывчивостью; трудолюбив и работоспособен, но идеалист и несколько прямолинеен и поэтому подвергается нервным состояниям, теряя выдержку характера»[195].
Генерал-губернатор Тевяшов был ознакомлен с результатами ревизии, проведенной генералом Васильевым, и от себя дал следующее заключение: «…я усматриваю, что начальник Ферганской области и его помощник не могут без вреда для дела и края оставаться на занимаемых ими должностях и впредь занимать административные и ответственные должности в крае не должны»[196]. Но несмотря на это Тевяшов просил военного министра, учитывая многолетнюю безупречную службу обоих, подыскать и Наливкину и Арендаренко за пределами края новые, соответствующие их статусу должности.
Военный министр решили наказать обоих и назначить их в распоряжение Туркестанского генерал-губернатора, правда, с сохранением на год получаемого денежного содержания, если за это время не получат нового назначения. Относительно Арендаренко была сделана уточняющая ремарка: «Иное назначение генералу Арендаренко предоставить затруднительно»[197]. 13 ноября 1904 г. император утвердил это решение.
Но генерал Арендаренко сам подал прошение об отставке 9 ноября 1904 г.[198] 5 декабря 1904 г. Николай II дал свое согласие на отставку[199]. Примечателен тот факт, что рапорт об отставке Арендаренко (как, впрочем, и решение государя), был принят как случай экстраординарный, выходящий за рамки действующего законодательства. Шла Русско-японская война, поэтому уволить офицера, тем более генерала, из армии могли только по болезни, но для Арендаренко сделали исключение.
Уже выйдя в отставку 13 января 1905 г. Арендаренко написал письмо Туркестанскому генерал-губернатору, в котором он упрекал управляющего Канцелярией генерал-губернатора Г.П. Федорова в том, что он не ознакомил покойного генерал-губернатора Иванова с печальной историей столкновения Наливкина и Керенского, поскольку конфликт между Наливкиным и самим Арендаренко (набор предъявляемых обвинений в нарушении закона, некомпетентности и т. д., а главное сама манера подачи компрометирующего материала на своего непосредственного начальника) вызывал неприятное ощущение deja vu.
Федоров пытался оправдаться и направил генералу Васильеву копии двух приказов, из которых следовало, что Федоров не мог поставить генерал-губернатора Иванова в известность, поскольку Наливкин был назначен на должность в мае 1901 г., а сам Федоров – в октябре [200].
Спустя год, 25 октября 1905 г., генерал-губернатор Тевяшов докладывал военному министру: «… за время состояния действительного] с[татского] советника] Наливкина в распоряжении Туркестанского генерал-губернатора Главным начальником края неоднократно возлагалось выполнение весьма сложных поручений. В настоящее время Главный начальник края предполагает командировать д[ействительного] с[татского] с[оветника] Наливкина в Семиреченскую область для расследования дела о размере душевого надела у семиреченских казаков»[201]. 28 ноября Тевяшов вновь просил военного министра сохранить за Наливкиным содержание, пока вопрос с распределением земли в Семиречье не будет решен окончательно. Император продлил срок «распоряжения» еще на 6 месяцев, до 27 мая 1906 г.[202]
22 декабря (4 января) 1906 г. Арендаренко напишет письмо военному министру, которое начнет словами: «Год тому назад я имел несчастье попасть в какой-то поток интриг, приведший меня к вынужденному оставлению службы. Почему все так сложилось, в чем моя вина, по каким “известным” обстоятельствам Туркестанский генерал-губернатор генерал Тевяшов считал нужным просить военного министра ген-адъютанта Сахарова об увольнении меня в отставку (по прошению) в военное время…»[203]. Аналогичное письмо было направлено на Высочайшее имя, в котором, оправдываясь в обстоятельствах, повлекших увольнение в отставку, Арендаренко просил дать ему «справедливое удовлетворение», т. е. повысить пенсию [204].
Начальник Азиатского отдела Генерального штаба генерал-майор Васильев, давая разъяснения министру, считал, что раз отставка последовала по собственному желанию, то ни о каком пересмотре пенсии речи быть не может[205]. Но пенсию, в размере 1250 руб. в год, Арендаренко все же заменили на «усиленную» -2500 руб.
20 мая 1906 г. Наливкин подал прошение об увольнении со службы по семейным обстоятельствам «с мундиром и пенсионом». Генерал-губернатор Тевяшов ходатайствовал о награждении его «мундиром и пенсионом» в размере 2250 руб. Но по расчету, сделанному в Генштабе, Наливкин состоял на службе по военно-народному управлению всего 24 года 1 месяц и 8 дней. Поэтому его пенсия, как не выслужившего 25-летний срок, была назначена в размере половины оклада получавшегося по службе жалованья – т. е. 1125 руб.[206], в два раза меньше, чем у Арендаренко.
Приводимые ниже документы сохранились в двух объемных делах, хранящихся в Российском государственном военно-историческом архиве. Мы сознательно не делаем выводов и не даем оценок описанных событий, предоставляя эту возможность каждому, кого заинтересует эта история.
14 августа 1903 года г.
Новый Маргелан
Его Превосходительству губернатору Ферганской области помощник губернатора Ферганской области действительный статский советник Наливкин
Доклад
Со времени пребывания в должности военного губернатора Ферганской области генерал-лейтенанта Чайковского по Ферганскому областному правлению установился обычай доклада дел военному губернатору на дому помощником губернатора или начальниками отделений.
Порядок этот я нахожу не только незаконосообразным, но и вредным для дела, за что говорит и опыт. Доклады бумаг помощником губернатора в отсутствие начальника подлежащего отделения, ответственного за направление дела, или сим последним в отсутствие помощника губернатора, имеющего по закону общий надзор за ходом дел Областного правления, лишь создают почву для нежелательных явлений.
Ввиду сего считаю долгом представить Вашему Превосходительству – не найдете ли необходимым восстановить порядок, соответствующий духу закона, – доклад военному губернатору дел и бумаг в Ферганском областном правлении начальниками подлежащих отделений в присутствии помощника губернатора.
Вопрос этот, по моему мнению, чрезвычайной важности, так как от решения его зависит степень нравственной и юридической ответственности членов Областного правления за направление и исполнение находящихся в их ведении дел, а потому если у Вашего Превосходительства является сомнение в правильности моего доклада, то я усерднейше прошу не отказать представить его на благоусмотрение Главного начальника края.
Подлинное подписал: помощник военного губернатора Ферганской области действительный статский советник
С подлинным верно.
Сверял: и.д. делопроизводителя[207]
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3272. Л. 5656 об. Копия. Машинопись.
6 сентября 1903 года г.
Новый Маргелан
Помощнику губернатора Ферганской области губернатор Ферганской области генерал-майор Арендаренко
Ответ
Вашему Превосходительству известно, что последние два года дело поставлено так, что мне вовсе не приходится отрывать господ] советников для личных докладов. Я не вижу в этом надобности исключая дел общего присутствия и на будущее время, имея в особенности ввиду с. 489 и 501 т. II, ч. I.
По установленному мною порядку каждая бумага, на другой же день от получения, поступает в областное правление с полной моей резолюцией, требующей исполнения, или с условием «к исполнению», «в журнал», «исполнить по закону», затем по особым вопросам службы мною требуются справки или письменные доклады советников, что и устраняет выслушивание докладов настолько, что и Ваше Превосходительство посвящаете им, и то очень редко, всего 5-15 мин (от 12 часов) дважды в неделю, когда доставляются мне бумаги для подписи. Этот порядок я и оставлю впредь, не желая отвлекать от дела словесными докладами ни Вас, как ведающего все делопроизводство, ни советников. Само собой разумеется, что ни Ваше Превосходительство, ни господа] советники не лишаетесь возможности, по надобности, делать мне доклады, как в самом Областном правлении, так и на дому, куда и впредь присылать мне бумаги на подпись по вторникам и субботам при общем докладе таковых. Не делая обязательным, считаю полезным для успеха делопроизводства и правильного направления дела – присутствие Ваше при докладах советников по разным возникающим в делах сомнениям. Но повторяю, что краткие письменные доклады советника с моей резолюцией на них служат большей гарантией правильного ведения дела, чем доклады словесные, что и прошу принять к исполнению в ответ на Ваш доклад от 14 августа.
Затем настоятельно прошу обратить Ваше внимание на делопроизводство хозяйственного отдела, которое по-прежнему признано крайне неуспешным без уважительных к тому причин.
Подлинное подписал: военный губернатор генерал-майор Арендаренко
С подлинным верно: советник[208]
Сверял: и.д. делопроизводителя [209]
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3272. Л. 57–57 об. Копия. Машинопись.
22 мая 1904 г.
г. Новый Маргелан
Господину военному министру помощника губернатора Ферганской области действительного статского советника Наливкина
Донесение
Представляя при этом копию журнального постановления Общего присутствия Областного правления от 18 мая сего года по жалобе туземца Урунбаева на действия шахристанского народного судьи, на основании ст. ст. 76, 503, 505 и 507 т. 2 Св. Зак. Общ. Губ. Учр. и ст. 49 Положения об УТК[210], имею честь донести, что я не могу согласиться с правильностью распоряжений военного губернатора Ферганской области по этому судному делу по следующим причинам: на основании 495 ст. т. 2 дела судные решаются не иначе, как по большинству голосов, причем военному губернатору было доложено решение Правящего Сената, указывающее, что дела по жалобам на должностных лиц составляют предмет ведения Общего присутствия Областного правления, тем не менее военным губернатором, господином] Арендаренко, отданы распоряжения по делу Урунбаева, не выжидая решения Общего присутствия, вопреки докладам Областного правления и моего, хотя ст. 524 т. 2 рекомендует губернаторам не стеснять мнения членов правления даже преждевременными резолюциями по судебно-полицейским делам, а не решать их собственной властью. В означенном распоряжении я вижу полное нарушение основного порядка рассмотрения судных дел в Областном правлении коллегиальным порядком, а не единичной властью.
Ведение переписки военного губернатора по предметам ведения Областного правления, особенно по судным делам, не по канцелярии Областного правления, а по домашней канцелярии Его Превосходительства, считаю совершенно неправильным и неудобным как могущим повести к весьма нежелательным явлениям.
Арестование в административном порядке лиц, подающих жалобы на должностных лиц, считаю неправильным и нежелательным, особенно ввиду причин, которые указаны в журнале Обществешюго присутствия, тем более что уже имел место случай резкого выражения протеста туземцев против объявленного им воспрещения военного губернатора возобновлять жалобу (распоряжение Арендаренко уездным начальникам от 9 ноября 1903 года за № 9436).
Журнальное постановление (ст. 513 т. 2 Св. Зак. Общ. Губ. Уч-режд.) по делу Урунбаева от военного губернатора еще в Областное правление не поступило, следовательно, надо считать его еще неутвержденным, но так как распоряжения, с которыми я согласиться не могу, расходящиеся и с мнением Общего присутствия, военным губернатором уже сделаны, то я считаю законным и необходимым ныне же представить изложенное выше мое мнение[211].
Помощник военного губернатора Ферганской области действительный статский советник
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3272. Л. 1–2. Подлинник. Машинопись. Автограф.
5 июня 1904 г. г.
Новый Маргелан.
В собственные руки
Господину] исправляющему должность[212]туркестанского генерал-губернатора помощника военного губернатора Ферганской области д[ействительного]с[статского]с[оветника] Наливкина[213]
Рапорт
Дело управления Ферганской областью находится, по моему мнению, в положении, столь далеком от основных указаний и требований закона, что я по долгу службы считаю себя обязанным донести Вашему Высокопревосходительству о нижеследующем.
Господин] военный губернатор области генерал-майор Арендаренко по вступлении его в означенную должность во время служебных разговоров со мной в тех случаях, когда мне приходилось докладывать Его Превосходительству закон, касающийся того или иного текущего дела, неоднократно указывал мне на то, что в нашей административной деятельности «нужны не закон, а энергия».
На мои доклады о несоответствии закону того или другого его распоряжения Его Превосходительство многократно останавливал меня фразой: «Потрудитесь приказать вашим чиновникам писать то, что я приказываю».
Вообще с первого же дня своего вступления в должность генерал-майор Арендаренко не только стал явно выказывать пренебрежительное отношение к закону и распоряжениям высших властей, но и как бы старался выставить это на вид своим подчиненным.
Так, например, ради облегчения себе труда подписания бумаг, генерал-майор Арендаренко заказал себе штемпель, который и прикладывает к бумагам вместо подписи. В 1902 г., во время нахождения Его Превосходительства в отпуске в Европейской России и за границей, был получен циркуляр Главного штаба, от 14 августа того же года за № 177, о том, чтобы чины военного ведомства подписывали бумаги собственноручно и разборчиво, причем генерал-губернатором было предложено преподать этот циркуляр к руководству чинам административно-полицейского управления области. Когда, по возвращении генерал-майора Арендаренко из отпуска, во время первого же доклада бумаг по Областному правлению, Его Превосходительство вознамерился по примеру прежнего времени вновь прикладывать к бумагам штемпель вместо собственноручной подписи, а я доложил о получении и распубликовании вышеприведенного циркуляра, Его Превосходительство в ответ на это взял принесенные мною к подписи бумаги и с усмешкой стал прикладывать к ним штемпель.
Почти одновременно с этим, невзирая на мои[214] неоднократные словесные доклады, генерал Арендаренко стал требовать от служащих в Областном правлении, чтобы черновых отпусков по исходящим бумагам не оставлялось. В начале 1903 г., не доверяя моим докладам по означенному делу, Его Превосходительство обратился к состоящему при мне старшему чиновнику особых поручений, коллежскому советнику Пашкевичу. Когда последний тоже доложил генералу Арендаренко, что закон категорически требует оставления в делах отпусков, Его Превосходительство сказал: «Если есть такой дурацкий закон, то пусть его исполняют чиновники Областного правления».
Бравируя своим пренебрежительным отношением к обязательным для всех вообще служащих правилам, генерал Арендаренко вместе с тем весьма враждебно относился к тем из чинов Областного правления, которые по долгу службы решаются докладывать ему о незаконности тех иди иных его распоряжений, причем явно их преследует[215], что вызвало, например, в начале текущего года со стороны советника Архангельского даже обращение к туркестанскому генерал-губернатору с просьбой о назначении дознания.
Вместе с тем генерал Арендаренко в тех слушях, когда его действия приводили к несовсем желательным для него последствиям, не стеснялся утверждать, что ему не докладывали о надлежащем направлении дела, хотя в действительности было совершенно иначе.
Так было, например, с сожжением по его приказу «бумажной массы» после уничтожения землетрясением Андижанского уездного правления, когда генерал Арендаренко в своей резолюции на журнале Общего присутствия уклонился от истины[216] и представил все дело туркестанскому генерал-губернатору в неверном освещении[217].
Бывали случаи, когда генерал-майор Арендаренко распоряжения высшей власти, несогласные с его взглядами, вовсе не передавал в Областное правление и последнее узнавало о них случайно.
Генерал-майор не стесняется извратить факты даже в делах особо большой важности. Так, например, в 1902 году, собираясь в 4-месячный отпуск, не дождавшись донесения о результатах работ по уничтожению саранчи от всех начальников уездов, не имея сведения о пространствах, занятых новыми отложениями кубышек в текущем году, и игнорируя донесения начальника Наманганского уезда (№ 3656) о том, что в Чустском участке осталось значительное количество неуничтоженной саранчи, 25 мая того же 1902 года издал приказ по области (№ 197), в котором значится, между прочим, что неуничтоженнои саранчи осталось не более 1 %. В действительности же это оказалось совсем не так, ибо оставшаяся неистребленной в 1902 году саранча заложила кубышек на пространстве 19 322 десятин, чего не могло бы быть при поражении 99 % и при предшествовавшем заложении на пространстве 21 584 десятин, ибо саранча кладет от 25 до 30 ячеек. От оставшегося 1 % могло находиться лишь 25 % или 30 % прошлогоднего количества, а потому и площадь заложения кубышек в этом условии не могла превысить 5000 или 7000 десятин, а она, как указано выше, достигла 19 322 десятин. Во всеподданнейшем отчете за 1903 год, невзирая на донесения некоторых уездных начальников, значится, что «саранча истреблена почти без остатка, так что в будущем (1904) году работы (по истреблению) не предвидится». Вместе с тем по донесениям маргеланского уездного начальника (27 мая 1904 г. № 5478) в одном только Маргеланском уезде в текущем году на работы по уичтожению саранчи было наряжено 21 450 рабочих.
В том же отчете приведены заведомо неверные данные о чрезмерно низком якобы обложении туземного населения земельной собственностью в Ферганской области, невзирая на то, что журналы Общего присутствия по делам этого рода утверждаются самим губернатором, от которого до сего времени ни по одному из них протеста не последовало, причем сами эти журналы отнюдь не дают оснований к подобным заявлениям.
Важное в том же отчете и неизвестно на чем основанное мнение генерал-майора Арендаренко о том, что туземное население чрезвычайно богато, вероятно, само по себе, побуждает Его Превосходительство к таким мероприятиям, которые ложатся не вполне законным бременем на население. Так, например, на устройство дамбы и мостов на разливах Сары Су, в Язъяванской степи, был ассигнован кредит и произведены торги, на выполнение названных работ. Ввиду незначительной уступки на торгах, генерал-губернатор приказал произвести работы хозяйственным способом через одного из техников строительного отделения.
Рапорт, от 18 мая 1901 года за № 10925[218], военный губернатор области доносил генерал-губернатору о невозможности выполнить работы за сметную сумму, между прочим, ввиду назначения сметою на рабочего по 63 коп. в день, почему проектировалось уменьшение объема работ для избежания необходимости в доас-сигновании кредита, что было разрешено. Тем не менее в июле 1901 года по распоряжению генерала Арендаренко, без донесения генерал-губернатору, был сделан наряд рабочих от соседних волостей за плату, значительно меньше той, которая стояла в то время на рынке.
Кроме того, весной 1902 года названную плотину размыло, ремонт ее, для восстановления временного сообщения, был вновь возложен на население, причем по счету, представленному последним через начальника Маргеланского уезда, вместо требовавшихся 970 руб. 50 коп. было уплачено лишь 323 руб. 50 коп.
Такое направление, принятое, господином] военным губернатором, а равно и не совсем осторожные беседы Его Превосходительства с некоторыми из членов уездной администрации на тему о том, что печальна участь лиц, которые оставляют службу, имея одну лишь пенсию, что благоразумие заставляет заботиться об упрочении своего благосостояния во время прохождения службы, не замедлили весьма вредно отразиться на деятельности некоторых из названных чинов, начавших смело злоупотреблять своею властью с корыстными целями, причем жалобы населения на такого рода злоупотребления в некоторых случаях вели к аресту просителей.
Резолюция военного губернатора по жалобам населения – «отказать и впредь не обращаться», иногда касательно ареста в настоящем или в будущем, стали явлением обычным, причем два дела о крупных преступлениях по должности участковых приставов Каретникова и Резника удостоверяют арестование потерпевших в административном порядке по распоряжению как военного губернатора, так равно и чинов уездной администрации.
Попытки Областного правления направить дела на законный путь почти каждый раз вызывали со стороны генерала Арендаренко явное раздражение, которое особенно усилилось после того, как я, исправляя, во время нахождения генерала Арендаренко в отпуску, должность военного губернатора, был поставлен в необходимость привлечь к ответственности за преступления по должности, главным образом с некорыстными целями, нескольких чинов уездной администрации.
Несколько позже генерал Арендаренко делал также попытку к восстановлению в должности находившихся под следствием участковых приставов Рукина и Резника и отменил уже отданные им приказы по области лишь по требованию прокурора Судебной палаты, выразившего мне при этом свое удивление по случаю того, что Областное правление, невзирая на ясный смысл 436 и 437 ст. II тома Св[ода] законов] Российской] империи] (а равно и 48 ст. Пол. об упр. Турк. краем), вполне индифферентно якобы относится к своим прямым обязанностям высшего в губернии учреждения.
Вышеизложенное отношение господина] военного губернатора к интересам населения и к оказанию ему законной защиты не могли, конечно, укрыться от внимания туземцев в области, что и нашло себе выражение в весьма нежелательных толках среди последних, доходивших, между прочим, и до сведения прокурора Ново-Маргеланского окружного суда во время его поездки на место, для выяснения дела, возникшего по поводу будто бы состоявшейся сходки для подготовления восстания в 1903 году.
Действия господина] военного губернатора в этом деле вызвали личный доклад прокурора местного окружного суда господину] начальнику края.
В судных делах вообще генерал Арендаренко не находил нужным соблюдать законом установленные формы. Между прочим, в 1903 году в Общем присутствии областного Правления рассматривалось заключение прокурора окружного суда по обвинению сельского старшины Максумбая Мухаммадкульбаева в незаконных действиях самого губернатора, и следствие подтвердило данные, добытые дознанием.
В заседании общего присутствия военный губернатор стал настаивать на признании Мухаммадкульбаева невиновным в возводившихся на него обвинениях, но члены Присутствия высказали, что у них нет в виду никаких данных для опровержения заключения прокурора. Военный губернатор не высказал никакого мнения, а впоследствии выяснилось, что после заседания, вместо требования о доследовании дела, если в том встречалась необходимость, Его Превосходительство, уже после окончания следствия и заключения прокурорского надзора, административным путем собирал данные, в которые областное правление было посвящено лишь резолюцией губернатора на журнале. Хотя обвиняемый впоследствии и был признан судом невиновным, тем не менее это явилось последствием данных, обнаружившихся на судебном разбирательстве, причем административное расследование, после того как дело находилось уже на производстве следователя, явилось, несомненно, незаконной поверкой действий сего последнего.
И ныне господин] военный губернатор, при несогласии Областного правления с каким-либо его мнением, сводит вопрос принципа на почву личных недоразумений, довольно ясно давая понять, расспросами в моем присутствии советника распорядительного отделения, что последний журнал по делу Мухаммадкульбаева, по которому мое мнение представлено Вашему Высокопревосходительству и господину военному министру, трактуется им как установление областного Правления над его, военного губернатора, действиями, совершенно игнорируя то, что по закону члены Присутствия ответственны за национальное направление рассматриваемых им дел и что донесение вменяется им в обязанность.
В деле Мухаммадкульбаева Общее присутствие не настаивало на назначении дознания непременно через чиновника особых поручений, а высказав, что считает это необходимым, указало на невозможность для него распоряжений, согласно указу Сената (по назначению для дознания кого-либо из находящихся в его распоряжении лиц), так как военный губернатор делал уже по этому предмету предписание. Равным образом Общее присутствие не присваивало себе надзора за губернатором, как это ныне угодно понимать Его Превосходительству, но указывало на нелегальность ареста просителей, упоминало о случае, известном Общему присутствию из рассмотренного им следственного дела, бывшего генерал-губернатора и находящегося ныне в Правительствующем Сенате, следовательно, о факте, известном и высшей власти. Раз Общее присутствие считало себя обязанным, согласно Указу Сената, заниматься в будущем рассмотрением жалоб, оно должно было высказаться по этому поводу, так как и в рассматривавшемся им деле пришлось считаться с этой мерой, применение которой в области является ныне как бы устаревшим направлением.
Исчерпав все находившиеся в моем распоряжении средства для согласования действий Областного правления по требованиям генерала Арендаренко с законом, причем в видах достижения этой целия терпеливо относился не только к явно оскорбительному отношению г[осподина] военного губернатора к личному составу Областного правления, но даже к его попытке дискредитировать это высшее в области учреждение в глазах местного общества[219], я не могу не видеть всей бесплодности этих моих стараний, так как в настоящее время каждое действие мое или Областного правления, в тех случаях когда г[осподин] военный губернатор не разделяет докладываемого ему взгляда на дело, трактуется Его Превосходительством как попытка к ограничению его власти. Поэтому, будучи ответственным за ход дел в Областном правлении, я, не вдаваясь более в подробное описание фактов, которые могут быть выяснены во всей их полноте надлежащей ревизией, считаю себя обязанным доложить о вышеизложенном на благоусмотрение и зависящее рассмотрение Вашего Высокопревосходительства, ввиду 76 и 396 ст. Тома II Свода] законов] Российской] империи] (общее учреждение губерний), ходатайствуя о доведении до сведения господина] военного министра настоящего моего рапорта или о поставлении меня в известность для непосредственного донесения.
Помощник военного губернатора Ферганской области действительный] с[татский] советник]
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3271. Л. 9-16. Подлинник. Рукопись.
10 июня 1904 года г.
Новый Маргелан
Господину] исправляющему должность туркестанского генерал-губернатора помощника военного губернатора Ферганской области д[ействительного]с[статского]с[оветника] Наливкина[220]
Рапорт
Представляя Вашему Высокопревосходительству 22 мая сего года копию моего доклада г[осподину] военному губернатору Ферганской области по поводу порядка докладывания дел по Областному правлению, я просил распоряжения об указаниях по сему предмету.
Ныне обстоятельства заставляют меня вновь донести по этому вопросу нижеследующее.
Доклады по Областному правлению со времени вступления генерал-майора Арендаренко в должность военного губернатора области очень часто являлись ближайшим поводом к тем выражениям неудовольствия Его Превосходительства против Областного правления, которые с течением времени стали проявляться чаще и чаще в отношении как названного учреждения, так равно и некоторых чинов его личного состава, чаще других соприкасающихся по службе с господином] военным губернатором.
В частности, одним из непосредственных поводов к вышеуказанным неудовольствиям служили и служат такие резолюции генерал-майора Арендаренко, которые ставят подлежащих должностных лиц в необходимость обращаться к господину] военному губернатору за совершенно неизбежными поправками или разъяснениями, вызывающими со стороны Его Превосходительства дальнейшие неудовольствия и раздражения против названных лиц, причем попытки избежать этого рода докладов и объяснений, при посредстве заготовления исполнительных бумаг не по резолюциям, очевидно ошибочным, тоже всегда вызывали неудовольствия, раздражения и обвинения Областного Правления в нарушении правил служебной этики.
Считаю необходимым привести несколько примеров резолюций вышесказанной категории.
1) Землемер ферганской поземельно-податной комиссии Пикашев подал прошение о зачислении ему в государственную службу времени, проведенного в занятиях по вольному найму.
Генерал Арендаренко положил резолюцию: «Вакансий нет и не предвидится».
2) Господину] военному губернатору был представлен доклад об отказе высшей власти в крае в выдаче оружия переселенцам, причем было упомянуто, что вопрос о снабжении их же патронами уже разрешен изданием правил об устройстве складов при уездных управлениях.
На докладе генерал-майором Арендаренко положена пространная резолюция о необходимости возбудить ходатайство перед высшим правительством о снабжении переселенцев патронами и о собрании сведений о том, не имеется ли запаса патронов у местных торговцев и не могут ли они выписывать их для поселенцев.
Об оружии, о котором только и возникал вопрос, не сказано ни слова.
3) Канцелярией генерал-губернатора был потребован отчет с оправдательными документами в израсходовании 500 руб., отпущенных на секретные разведки. Резолюция: «документ от меня “израсходовано… на секретные разведки пятьсот руб.”».
Но когда канцелярия Вашего Высокопревосходительства документом этим не удовлетворилась и потребовала сведения, кому именно выданы деньги, генерал Арендаренко выразил удивление по адресу, очевидно, Областного правления, что деньги, еще не израсходованные, почему-то показаны израсходованными. Это обычный способ Его Превосходительства выходить из затруднительного положения.
Составление исполнительных бумаг вопреки явно ошибочных резолюций, как уже сказано выше, генерал Арендаренко считает нарушением служебной этики; доклады же о несообразности той или другой резолюции приводят его в раздражение, которое, как показал опыт, весьма небезопасно для тех служащих, против коих это последнее направлено.
Когда, ко всему этому, делом об андижанском архиве документально выяснилась наклонность генерал-майора Арендаренко извращать факты даже пред высшей властью и возводить на служащих в Областном правлении несправедливые обвинения, я почел не только неудобным, но даже и опасным для дела, дальнейшее производство мною докладов Его Превосходительству с глазу на глаз, на его квартире, что вместе с тем и совершенно неправильно, так как мне приходится в таких случаях быть истолкователем мыслей и заявлений того или другого начальника отделения, который, как имеющий право голоса и ответственный за направление дела, не может быть игнорирован. Кроме того, не всегда взгляды начальников отделений совпадают со взглядами помощника губернатора. Поэтому, если я, передавая в Областное правление к исполнению некоторые распоряжения губернатора, явно не соответствующие положению дела, не становился в положение, способное компрометировать авторитет помощника губернатора, то этим обязан лишь твердо вкоренившейся в Областном правлении служебной дисциплине, которую не поколебало даже вышеуказанное прискорбное положение вещей.
Этими обстоятельствами был вызван мой доклад от 14 августа 1903 года.
После возвращения из последней поездки в г. Ташкент, г[осподин] военный губернатор в Областном правлении, в присутствии моем и старшего чиновника особых поручений, дважды имел беседы с советником распорядительного отделения, но они преимущественно касались дела Урунбаева, о котором мною было донесено Вашему Высокопревосходительству и господину] военному министру; обычные же доклады два раза в неделю по-прежнему делаются мною на дому у военного губернатора с тою лишь разницею, что ныне Его Превосходительство категорически требует прекращения представления ему письменных докладов, как излишней работы, упуская из виду, что представлением этих докладов лишь исполняется его прежнее требование, изложенное в предписании на мое имя, от 6 сентября 1903 года за № 14222.
Таким образом, начальники отделений по-прежнему остаются в стороне, а я, имея по закону лишь общее наблюдение за ходом дел по Областному правлению, поставлен в необходимость фактически заведовать делами отделений, отнюдь не будучи гарантированным от разного рода случайностей, уже имевших место в течение трехлетней практики и являющихся в результате келейных докладов с глазу на глаз.
Вместе с тем подлежащие статьи закона, не давая мне права умалчивать о вышеизложенном положении дел в Областном правлении, категорически требуют, чтобы указанные в них дела точно определенных категорий разрешались бы в коллективном порядке, причем на практике всякие отступления от уставов и их нарушения, даже и в тех случаях, когда они происходят без вреда для дела, вводят в соблазн низших агентов службы, порождая произвол, и являются источником нежелательных для власти толков среди населения.
Вышеизложенное представляю на благоусмотрение Вашего Высокопревосходительства.
Помощник военного губернатора Ферганской области, действительный статский советник
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3271. Л. 17–19. Подлинник. Машинопись. Автограф.
10 июля 1904 года № 15
г. Новый Маргелан
Копия постановления помощника военного губернатора Ферганской области
Мною получено от военного губернатора Ферганской области от 8 июня сего года за № 205 предложение следующего содержания: «Сегодня распорядительным отделением Областного правления было прислано ко мне особо важное секретное дело об известном вам индийце. Дело было доставлено в портфеле, открыто, без всякого конверта сторожем Областного правления туземцем. Считаю такую пересылку секретных бумаг неправильной и небезопасной, прошу Ваше Превосходительство принять теперь же меры к тому, чтобы секретные бумаги и дела хранились в установленном законом порядке и подобные важные секретные дела, бумаги присылались ко мне не иначе, как в портфеле за печатью.
Считаю нужным пояснить, что упомянутое секретное дело, доставленное вами вчера мне по поводу известной вам телеграммы, передано мною советнику Лейбину сегодня лично в Областном правлении.
Исследовав указанный в губернии случай, я со своей стороны не нахожу возможным на сей раз винить кого-либо из господ] служащих Областного правления за посылку на подпись военному губернатору секретной бумаги с джигитом Областного правления (неграмотный) не в запечатанном портфеле, так как такой порядок существовал с давнего времени, и во все время управления областью военным губернатором генерал-майором Арендаренко, и каких-либо отменявших сей порядок приказаний со стороны Его Превосходительства еще не получалось. На будущее время прошу, однако, исполнять в точности данные ныне указания военного губернатора о посылке секретных дел и бумаг».
Подлинное за надлежащими подписями […]
Представляя эту копию губернатору Ферганской области для сведения, прошу указания Его Превосходительства, какой именно порядок хранения секретных дел и бумаг надлежит ввести по Ферганскому областному правлению, так как никаких законоположений по сему поводу мною не найдено.
В отношении заведения хранения и рассылки секретных дел и бумаг предлагаю руководствоваться 430, 431 и 580 ст. 2 т. 1 ч. Общегубернских учреждений и вообще порядком, установленным для дел и бумаг, подлежащих тайне.
Генерал-майор
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3271. Л. 26 об. Копия. Машинопись.
23 сентября 1904 года
г. Новый Маргелан
Помощник военного губернатора Ферганской области действительный статский советник Наливкин Записка об особенностях положения дел по управлению той же областью за время нахождения оной под управлением военного губернатора генерал-майора Арендаренко
Вслед за назначением генерал-майора Арендаренко на должность военного губернатора Ферганской области, я не мог не заметить его крайней нетерпимости в отношении туземного населения, причем из его слов и некоторых действий явствовало, что в его представлении чины администрации и туземная масса являются как бы двумя непримиримо-враждебными лагерями.
Это сказалось, между прочим, и при нижеследующих обстоятельствах.
Вслед за прибытием к месту нового служения генерал Арендаренко предпринял поездку в г. Старый Маргелан, предложив мне и бывшему своему письменному переводчику, коллежскому регистратору Оракулову, сопутствовать ему в этой поездке.
На границе туземного города нас встретил полицейский пристав Юдин, а на некотором расстоянии отсюда ожидали заранее собранные туземцы в числе нескольких сот человек. Взойдя на особо устроенное для него возвышение, генерал Арендаренко обратился к туземцам с довольно продолжительной речью, содержание которой в общих чертах было таково: «Я давно служу в крае и давно знаю туземцев; я знаю их нужды, знаю их язык. Мой дом в 8 верстах отсюда. Каждый, кто придет ко мне по своему делу, будет мною выслушан; но я буду карать тех, кто станет жаловаться на волостных управителей, старшин и казиев[221]».
Я не мог не заметить, что конец речи произвел весьма выгодное впечатление на слушателей, причем со своей стороны не мог не пожалеть о том, что новый губернатор открывает свою деятельность актом, не могущим установить доверия и расположения к нему народа, находящегося под его управлением.
Тем не менее я льстил себя надеждой, что это первое неблагоприятное впечатление (Арендаренко на Наливкина) со временем может легко сгладиться ожидавшимися тогда фактами благой активной деятельности, являвшейся сугубо нужной ввиду Андижанского инцидента 1898 г. Кроме того, я утешал себя мыслью, что неосторожная угроза, быть может, явилась лишь в результате несколько предвзятых отношений господина] Арендаренко к населению Ферганы, что постепенно пройдет по мере его ознакомления с народом.
Вскоре в Общем присутствии Областного правления последовательно составлялось несколько журналов о предании суду лиц туземной администрации. При вручении мною в докладные дни этих журналов губернатору на его утверждение[222] генерал Арендаренко каждый раз выражал мне – сначала сожаление по поводу, якобы, легкомысленных отношений к данному делу со стороны Присутствия, а затем уже и заявления о том, что далее он не позволит Присутствию отдавать под суд чинов местной администрации и народного суда[223].
На это я, в свою очередь, докладывал, что я не могу ничего изменить в редакции уже подписанного журнала, но что военный губернатор, имея юридические основания для несогласия с доводами прокурорского надзора и с постановлением Присутствия, может изложить это в своей резолюции на журнале, причем каждый раз старался убедить губернатора в том, что Областное присутствие, обязанное строго согласовать свои действия с указаниями и требованиями закона, не имеет возможности оставлять безнаказанными те преступные деяния, наличность которых доказывается предварительным следствием.
Однако же такие мои доклады, которыми я надеялся убедить генерала Арендаренко в правильности действий Областного присутствия и в неизбежности, в надлежащих случаях, привлечения к ответственности чинов туземной администрации, приводили к совершенно обратным результатам: генерал Арендаренко приходил в еще большее раздражение, давая мне понять, что в моих действиях и в действиях Областного присутствия он видит сопротивление его власти.
Это обстоятельство, а впоследствии и постепенно выяснявшаяся склонность генерала Арендаренко отказываться от своих слов и действий, заставила меня уклониться от личных переговоров с ним без свидетелей и искать возможности переводить все на бумагу.
Тем временем в местных газетах все чаще и чаще стали появляться корреспонденции, обличавшие администрацию Андижанского уезда в разного рода неблаговидных делах. Корреспонденции эти вызывали со стороны губернатора взрывы негодования, а со стороны генерал-губернатора запросы, на которые давались ответы успокоительного характера и главным образом со слов или по показаниям Андижанского же уездного начальства.
17 апреля 1902 года, являясь губернатором по случаю возвращения из командировки в г. Коканд, я увидел в прихожей какого-то сарта с окровавленным лицом. Впоследствии оказалось, что это был Наср-эддин, подавший прошение о незаконных действиях пристава Рукина. (Это прошение впоследствии повлекло пристава на скамью подсудимых.) Лишь 13 мая губернатором было дано предписание (№ 6276 дело распорядительного отделения след. ст. № 23 1902 г.) старшему чиновнику особых поручений, коллежскому советнику Пашкевичу произвести дознание; но ехать туда генерал Арендаренко разрешил господину] Пашкевичу лишь 9-го июня, сам отправляясь в четырехмесячный отпуск, хотя за этот промежуток времени господин] Пашкевич не имел других таких поручений, которые могли бы помешать его поездке в Андижанский уезд.
Таким образом, генерал Арендаренко, и раньше всегда противившийся привлечению к законной ответственности лиц, служащих по администрации, дал приставу Рукину около двух месяцев срока для улажения дела и сокрытия следов преступления; но господин] Рукин, как это выяснено потом дознанием и следствием, воспользовался этим сроком для того, чтобы совершить новое преступление: превышение власти с корыстной целью, причем принудил народного судью Тайлякова сделать подлог.
Здесь же упомяну о том, что постановлением от 27 января сего года за № 5 военный губернатор признал Тайлякова невиновным, а почти вслед за этим прокурор Судебной палаты привлек названного народного судью к ответственности за подлог. Предписание генерал-губернатора, от 10/11 апреля сего года за № 3616. Упомяну так же и о том, что, уезжая в июне 1902 года в отпуск, невзирая на вышеупомянутые корреспонденции и на возникшее уже дело Рукина, генерал Арендаренко нашел возможным особым письмом утвердить генерал-губернатора в том, что в области все обстоит совершенно благополучно. Об этом мне говорил покойный генерал Иванов, прибыв в Фергану в конце августа того же 1902 года. Само же письмо, по всей вероятности, хранится в делах канцелярии генерал-губернатора.
Вслед за делом пристава Рукина возникли дела по злоупотреблениям пристава Резника и Каретникова. По делу пристава Резника уже состоялся обвинительный приговор суда, а дело Каретникова было в Правительствующем Сенате, который определил предать названного пристава суду.
Относясь особенно покровительственно к приставам Рукину и Резнику, из коих первый был отчислен от должности по распоряжению генерал-губернатора, а второй откомандирован по журналу Общественного присутствия согласно указанию, данному тоже генерал-губернатором, генерал Арендаренко весной 1903 года сделал попытку восстановить обоих в должностях, но должен был отменить свои отданные уже приказы по настоянию прокурора Судебной палаты. (Приказы 1903 года за №№ 195, 215 и 216.) Вместе с тем пристав Резник, прикомандированный к Областному правлению, согласно журналу Общего присутствия, губернатором откомандирован в Андижанский уезд, где до последнего времени принимал непосредственное, активное участие в делах управления.
Почти одновременно с этим выяснилась особая склонность генерала Арендаренко при замещении вакантных должностей отдавать предпочтение лицам с темным прошлым и заведомо небезупречной нравственностью. Так, например, невзирая на предъявленную мною своевременную корреспонденцию (Русский Туркестан № 270. 8 декабря 1902 года. Стр. 3. Письмо в редакцию), рекомендующую господина] Николаева, как человека недобросовестно относящегося к чужой собственности, исключенный из службы подпоручик Николаев был назначен на должность начальника Ново-Маргеланской тюрьмы. Когда же впоследствии Областное правление усмотрело в действиях названного лица следы незаконности и после того, как вследствие жалоб арестантов и заявления прокурора были произведены дознания, указавшие на несомненную незаконность действий начальника тюрьмы, генерал Арендаренко в своей резолюции на одном из рапортов господина] Пашкевича нашел возможным заявить, что в действиях господина] Николаева (ныне находящегося под следствием) он не усматривает чего-либо преступного, но находит, что ошибки[224], сделанные Николаевым, происходят по вине Областного правления, которое якобы не направляет действий названного лица на должный путь.
Находящийся под следствием капитан Вышевский[225] был назначен на должность землемера поземельно-податной комиссии. Уволенного за пьянство из Новомаргеланского полицейского управления (как мне о том лично докладывал полицмейстер, ротмистр Полюдов) канцелярского служителя Соколова генерал Арендаренко настоятельно желал назначить на какую-либо должность по административно-полицейскому управлению области. (Дело распорядительного отделения № 38/1903 г., вход. №№ 6902 и 6170, дело того же отделения № 149/1903 г., резолюция на вход. № 7619.) Водящийся за господином] Соколовым «небольшой грех периодического выпивания с горя» был известен губернатору, о чем свидетельствует его резолюция на прошении г-жи Соколовой. (Дело распорядительного отделения № 41/1903 г., вход. № 8037.)
Чиновника Павлова, как оказалось впоследствии, по словам полковника Дзердьевского, уволенного из Ходжентского уездного управления, генерал Арендаренко «очень»[226] рекомендовал начальнику Кокандского уезда на должность секретаря или письмоводителя. (Дело распорядительного отделения № 38/1903 г., исход. № 7875.)
В недавнем времени особые симпатии генерала Арендаренко к лицам вышеуказанной категории получили выражение в нижеследующем факте.
После того как в Намангане на заседании сессии суда был объявлен обвинительный приговор по делу пристава Резника, несколько представителей Наманганского русского общества прислали губернатору коллективную телеграмму, в коей, выразив удивление по поводу суровости упомянутого приговора, просили генерала Арендаренко принять участие в г[осподине] Резнике, которого они, манифестанты, всегда знали с самой хорошей стороны.
Генерал Арендаренко, в начале текущего года арестовавший несколько полудиких кетменьтюбинских киргиз за подачу коллективного прошения по их собственному делу, не только не усмотрел в упомянутой телеграмме нарушения 112 ст. Устава о предпр. пресеч. преступлений, но наоборот, официально выразив через уездного начальника (лицам, подписавшим телеграмму, но в деле не участвовавшим) свое полное сочувствие господину] Резнику, сделал даже распоряжение о представлении генерал-губернатору копии упомянутой телеграммы и свои резолюции.
В конце июня 1903 года, какого именно числа, теперь не помню, генерал Арендаренко, по-видимому на основании донесения Ошского уездного начальника, шифрованной телеграммой[227] донес генерал-губернатору, что в ночь, кажется, на 27 того же июня, насколько помню, на урочище Суфи Курган Андижанского уезда[228] состоялось сходбище[229] туземцев с целью обсуждения плана восстания.
Соседним губернаторам, а равно и местным начальникам гарнизонов было сообщено о готовящемся якобы восстании и о том, что сделаны распоряжения о поимке главарей и участников состоявшейся сходки 30 июня.
Подняв такую тревогу по всему краю, причем в Фергане все гарнизоны были подняты на ноги, и невзирая на важность события, официально трактовавшегося, как уже несомненно совершившееся, генерал Арендаренко, тем не менее, не нашел нужным лично отправиться на место, невзирая даже на телеграмму генерал-губернатора, который писал ему: «Весьма полезно, если найдете возможным выехать лично, это подействует успокоительно». (Тел. от 30 июня за № 572.)
Далее переписка по этому делу (секретное дело распорядительного отделения ст. 1 № 5/1903 г., рапорт начальника Андижанского уезда 2 июня № 52 и его же телеграмма от 4 июля) свидетельствует о том, что факт сходки решительно ничем не подтвержден. Тем не менее в Андижанском уезде были посланы казачьи команды, причем наибольшая, под началом подследственного пристава Каретникова, была направлена в Базар-Курганскую волость, место жительства наибольшей части свидетелей по делу пристава Рукина, что вызвало крайне неудобные для губернаторской власти разговоры о попытке губернатора этим путем покарать туземцев, дававших показания против Рукина. Все это было известно прокурору Окружного суда, который был вынужден поехать в Ташкент и доложить о происшедшем как прокурору Судебной палаты, так и главному начальнику края[230].
Упомянув о покровительственном отношении генерала Арендаренко к чинам административно-полицейского управления области, не отличавшихся безупречной нравственностью, считаю невозможным обойти молчанием и нижеследующий факт, характеризующий отношение Его Превосходительства к таким уголкам народной жизни, которые при условии малейшего послабления легко превращаются в арену проявления произвола, распущенности и разнузданной алчности административных лиц.
Попутно с оживлением в Фергане торговли привозной шелковичной греной, гренеры[231], торговавшие не всегда доброкачественной греной или привозившие ее в чрезмерно больших количествах, которых не мог поглотить местный рынок, стали обращаться к волостным управителям и сельским старшинам с просьбами взять на комиссию более или менее значительную партию товара и с предложением за это весьма высокого комиссионного гонорара.
Чины туземной администрации, принимавшие на себя такого рода услуги, пользуясь своим положением служащих, а потому и власть имеющих лиц, насильственно навязывали подведомственному им населению коробки с греной, зачастую совершенно ненужной тому иди другому туземцу[232].
Эти проделки в свое время, до прибытия в Фергану генерала Арендаренко, вызывали со стороны местного начальства распоряжения о воспрещении лицам туземной администрации заниматься вышеуказанными комиссионерскими операциями подобно тому, как чинам (русского) административно-полицейского управления края воспрещено в подведомственных им районах приобретение земли и занятия коммерческими операциями. (Циркуляр ген. Чайковского от 13 фев. 1901 г. за № 6716. Дело по делопр. МЗем № 32/1900 года.)
В сентябре того же 1901 г. генерал Арендаренко «в развитие этого (вышеупомянутого) приказа» издал свой, которым фактически отменял распоряжение своего предшественника, признав за лицами туземной администрации право на участие в указанного рода операциях. (Приказ по обл. от 29 сен. 1901 г. Дело делопр. МЗем № 23/1901 г.)
В половине октября 1901 года Ферганскую область посетил бывший Военный министр генерал Куропаткин.
В конце того же октября генерал Арендаренко обратился к указанному начальнику с нижеследующим циркулярным письмом (дело распоряд. отд. № 303/ 1901 г. конф. письмо от 30 ок. 1901 г. за № 19810-19814).
«Во всех уездах, оказывается[233], население в душевном восторге от посещения области военным министром, изъявляет желание увековечить это доброе событие учреждением при Маргеланской мужской гимназии одной стипендии – для ученика из туземцев Ферганы, имени А.Н. Куропаткина. Полагаю, что это похвальное желание населения легко осуществимо отчислением, по приговорам, из сумм общественных, по 2 тыс. руб единовременно. Имеющая поступить с 5 уездов сумма в 10 тыс. и послужит процентом для означенной стипендии. Благоволите озаботиться исполнением означенного желания населения и мне донести».
Каким образом генерал Арендаренко осведомлен о вышеозначенном желании населения 5 уездов области, из коих в Наманганском, Андижанском и Ошском генерал Куропаткин даже не был, и каким способом Его Превосходительство удостоверился в действительном существовании такого желания если не у всего, то по крайней мере у большинства населения области, неизвестно, и в деле документов, могущих выяснить это вопрос, не имеется.
При этом, делая вышеприведенное распоряжение, генералу Арендаренко было не безызвестно о том, что общественные суммы имеются в наличии не во всех уездах области. Начальник Андижанского уезда, очевидно, поставленный в невозможность исполнить требование губернатора, рапортом от 10 ноября за № 13730 представил Прошение главным образом лиц туземной администрации и народного суда, просил разрешения составить, согласно этого Прошения, приговоры о сборе с населения 2700 руб. на стипендию имени генерала Куропаткина. На этом рапорте губернатор наложил резолюцию «разрешаю».
Частью в том же, а частью в начале следующего года распоряжение губернатора было исполнено и требовавшиеся им суммы были доступны подлежащим уездным начальникам.
Летом 1902 г., во время нахождения генерала Арендаренко в отпуске, при рассмотрении мною последних представлявшихся коллежским советником Пашкевичем дознаний в числе документов, приложенных к одному из них, насколько помню, к дознанию по делу присяжного Каретникова, оказалась копия приказа одного из волостных управителей Андижанского уезда, в коем значится, что такому-то сельскому старшине, согласно приказа, предлагается собрать с жителей подлежащего старшинства (вместе с податями), насколько помню, 125 руб. – «для военного министерства»[234].
Когда же я обратил внимание господина] Пашкевича на упомянутый документ, то он сообщил мне, что, судя по всем тем податным книгам, которых ему пришлось просмотреть по надобностям производства им дознания, во всем Андижанском уезде наложенная губернатором на этот уезд сумма для образования стипендии была не отчислена из общественных сумм, которых не существовало, а собрана с населения вместе с податями.
Таким образом, под давлением неосторожного требования губернатора, уездная администрация, присвоив себе право верховной власти, установила новый вид налога[235].
В августе того же 1902 г., во время приезда в Фергану бывшего генерал-губернатора Иванова, докладывая ему о положении дел в области, я указал также и на все вышеприведенное, заявив о необходимости принять меры к предотвращению на будущее время возникновения таких же или подобных этому фактов.
Здесь же считаю необходимым упомянуть о нижеследующем:
На урочище Куйган-Яр Андижанского уезда через р. Кара-Дарью с давних пор имеется мост, сооруженный и ежегодно ремонтируемый самим населением.
Вследствие недостаточной прочности и конструктивности этой туземной постройки моста, а равно значит ширины реки, быстрого ее течения и чрезвычайно сильного напора талых вод, мост этот ежегодно сносило. Поэтому население во избежание лишних расходов на стройматериалы обыкновенно поступало так: перед наступлением половодья мост, насколько оказывалось возможным, разбирался, а после спада вод вновь восстанавливался натуральной повинностью.
Ввиду того, что мост этот имеет весьма важное значение, еще в 1897 г. был возбужден вопрос о производстве изысканий на постройку мостов через Кара-Дарью на урочище Минг-Булак; средства же на эти изыскания были ассигнованы только в 1901 г. (Дело строительного отделения № 44/1901 г.)
Вскоре же по прибытии в область генерал Арендаренко предпринял поездку в г. Наманган, возвратясь оттуда сообщил мне, что он решил построить на Сыр-Дарье плашкоутный мост[236], сделал уже на месте некоторые распоряжения и намерен быстрыми шагами идти к намеченной цели.
Мой словесный доклад о том, что устройство плашкоутного моста, как о том известно из слушанных в военном училище лекций по фортификации, по многим причинам не удобоприменимо на р. Сырдарья, был по обыкновению игнорирован.
Предписанием от 29 июля того же 1901 года за № 14507 (Дело Хоз. отд. № 227/1901 г.) начальнику Наманганского уезда было предложено немедленно подыскать искусных плотников и в сообществе с ними составить проект и смету. На это 25 августа за № 7003 начальник уезда, представляя проект, донес, что плотников он еще не подыскал, а за неимением их проект составил со сведущими лицами (Дело строит. отд. № 44/1901 г.).
В августе того же года бывший проездом в г. Намангане генерал Топорнин в моем присутствии частным образом сообщил губернатору, что дело с постройкой моста через Дарью в ходу и что начальник уезда успел уже собрать с населения на эту постройку около 40 тыс. руб.
Запрошенный по этому поводу начальник уезда рапортом, от 25 августа за № 7002, донес, что деньги им еще не собирались, а лишь составлены списки желающих пожертвовать[237] на постройку моста (в общей сложности 20 тыс. руб.) (Дело Хоз. отд. № 227/1901 г.).
Посетив затем Андижанский уезд, генерал Арендаренко решил строить такой же плашкоутный мост и почему-то непременно из тала и на Кара-Дарье, на урочище Куйган-Яр. Я вновь докладывал, что если такой мост не годится для Сырдарьи, то для Кара-Дарьи и тем паче, но решение губернатора в то время было непоколебимым.
В собственнорно заготовленном им письме начальнику Андижанского уезда значится: «В случае если удастся построить плашкоутный мост в Куйган-Яре, что очень желательно и возможно, рекомендую делать плашкоуты – каюки из талового дерева, как очень пригодные и предпочтительные в особенности для подводной части, в чем вам помогу советом и техникой. О способах укрепления плашкоутов можно полить указания от специалистов строительного отделения. Все дело в мастерах, а лес и средства даст охотно население, которому мост на Кара-Дарье очень нужен. О том, как начнется и пойдет дело, прошу донести. Если требуется заключение о возможности постройки, обратитесь к специалистам и к заведующему ирригацией» (10 мая 1902 г. № 6162).
Так как специалисты отказались засвидетельствовать возможность строительства такого моста, то дело не началось и не пошло. Поэтому в июне того же года (и опять собственноручно) губернатор писал уездному начальнику: «На основании компетентных органов приходится отказаться от постройки плашкоутного моста на Куйган-Яре. Но по тем же отзывам там можно устроить деревянный свайный мост, забивкой свай копром. Вероятно[238], такой мост обойдется не более 15 тыс. руб. Прошу, не приступая к сбору капитала, донести мне, можно ли рассчитывать на такую сумму из общественных капиталов, но при этом отнюдь не стесняться в отрицательную сторону и стеснять в том же общество» (7 июня 1902 г. № 7300).
Ответ был получен уже по отъезде генерала Арендаренко в отпуск, а потому и оставлен мной до его возвращения. (Лишь копия была представлена генерал-губернатору ввиду представления ему же протоколов техников по производившимся в то же время изысканиям на постройку мостов).
Начальник уезда доносил, что население согласно дать, но не 15 тыс, а только 12 737 руб. (18 июня 1902 г. № 5805, вход. 7960).
В августе 1903 г. последний, как я имею основание думать, под давлением самого губернатора, ходатайствовал начальнику Андижанского уезда о разрешении привести в исполнение представляемые проект и смету на 2500 руб. «на восстановление разрушенной части Куйган-Ярского моста» (20 августа 1903 г. № 6718, вход. № 13301).
На этом рапорте губернатором положена резолюция: «Теперь же дать испрашиваемое разрешение с тем, чтобы позаимствование (из общественных сумм) было бы положено по приговорам».
Проект моста в строительном отделении утвержден не был.
17 ноября 1903 г. (№ 9691, вход № 18234) начальник уезда донес, что с производством расхода в 3567 руб. 55 коп. (в числе коих 930 руб. пожертвованы[239] торговыми фирмами), «мост построен крепко и хорошо»[240], причем он ходатайствовал о поощрении служащих лиц, принимавших участие в производстве работ по постройке этого моста.
Согласно резолюции губернатора на упомянутом рапорте, в строительном отделении был заготовлен благодарственный приказ, который однако же был дополнен губернатором замечаниями на тему о том, что благодаря энергии полковника Корытова и капитана Каретникова всего за три с половиной тыс. выстроен прекрасный, вполне надежный мост, который при постройке его по смете, составленной техниками, обошелся бы не менее 30 или 40 тыс. руб.
Усмотрев в этом хулу, которую техники строительного отдела отнюдь не заслужили, и.д. областного инженера с моего разрешения ходил к губернатору и просил его отказаться от такой редакции. В измененной редакции благодарственный приказ был отдан 29 ноября 1903 г. за № 590.
Летом текущего года «крепко и хорошо» построенный мост был снесен Кара-Дарьей совершенно так же, как прежде ею же сносился мост туземной постройки, но прежде работы, производимые туземцами их собственными весьма экономными приемами, стоили сравнительно гроши, тогда как мост, построенный в прошлом году уездной администрацией, с забивкой свай не копрой, а ручным способом, обошелся населению не менее 10–12 тыс. руб., если перевести на деньги наряд рабочих, взятых от того же населения на осуществление этого эфемерного предприятия.
Ввиду данных трехлетней практики я позволяю себе утверждать, что, приступая к этим и другим подобным им предприятиям, генерал Арендаренко, преследуя свои личные цели, ничем не вызывавшееся угождение вам, искание репутации деятельного и умелого администратора и т. п., отнюдь не останавливается над вопросом о неизбежных последствиях, о том как его предприятия отзовутся в конце концов на престиже русской власти, на благополучии населения и на его платежной способности.
Только такого же рода побуждениями можно объяснить решимость генерала Арендаренко помещать во всеподданнейших отчетах заведомо неправильные сведения, каковы представленные им сведения о борьбе с саранчой, о якобы непомерно низком обложении земель туземного населения и о восстановлении ирригационных сооружений в долине реки Кугарта.
Осенью 1901 г. под предлогом сокращения излишней переписки генерал Арендаренко предложил начальникам уездов прекратить представление ведомостей о штрафах, налагаемых администрацией на туземцев, на основании ст. 64 Положения об управлении Туркестанским краем (предписания от 26 октября 1901 г. за № 19430-19435. Дело распорядительного отдела № 76/1901 г.).
Летом 1902 г., при рассмотрении в Областном присутствии (по распоряжению генерал-губернатора) дознания по делу пристава Резника, выяснилось, между прочим, что последним были арестованы туземцы, подав на него жалобу уездному начальнику.
То же имело место и в деле пристава Каретникова, где туземцы были арестованы по распоряжению губернатора.
Затем на подававшихся туземцами прошениях все чаще стали появляться резолюции губернатора, воспрещавшие подателям прошений вновь обращаться к нему с просьбами по данному делу, причем иногда к этому присоединялась угроза подвергнуть аресту в том случае, если проситель осмелится вновь обратиться по этому же делу. Когда одна из таких резолюций была объявлена просителям в Андижанском уезде, они заявили, что считают себя вправе подавать прошения. За это они были арестованы под предлогом грубости тона, коими они выразили свой протест. (Рапорт Андижанского уездного начальника от 9 ноября 1903 г. (л. 40) за № 9436).
Были случаи, когда генерал Арендаренко, желая покарать туземцев за подание ими жалобы, признавал последнюю кляузой и арестовывал просителя за кляузничество, что законом ему не предоставлено (например, дело распорядительного отдела № 30/1902 г., вход. № 12762 от 8 октября 1902 г.).
По аналогичному делу Герасимовой Правительствующий Сенат определил, что «никаким законом не возбранено частным лицам обращаться к подлежащим властям с прошениями в неопределенном числе» (Указ Правительствующего] Сената] по 1 общ. собр. 2 октября 1896 года, № 4885).
Так как генерал Арендаренко по делам управления областью сносится иногда с уездными начальниками и приставами помимо Областного правления, по своей домашней канцелярии, а ведомости об вышеуказанных арестованных из уездов более не представляются, то многие случаи арестования туземцев за подание ими жалоб на русскую и туземную администрацию остаются, конечно, неизвестными Областному правлению. Но и тех документов, которые поступили в последнее время, достаточно для того, чтобы сказать, что аресты туземцев-просителей получили ныне в Фергане характер системы, при посредстве которой население терроризируется ради ограждения чинов администрации от возможности быть привлеченными к ответственности за те или другие незаконные действия, причем аресты производятся не только губернатором, но даже и приставами.
Жители селения Задиан Кокандского уезда в прошении от 12 июня сего года (вход. № 337) заявляют, что Бачкирский участковый пристав, за подачу ими жалобы Заведующему ирригацией области, 4 из них арестовал на 7 суток, а 7 оштрафовал, каждого на 10 руб.
Таким образом, ныне права, предоставленные русской администрацией края 44-й и 64-й статьями Положения, в Ферганской области являются орудием сокрытия незаконных действий административных лиц, средством к терроризированию населения.
Однако же, невзирая на принятие такого рода мер, некоторые факты все-таки обнаруживаются и доходят до сведения Областного правления. Так, например, в самом недавнем времени, через посредство камеры мирового судьи, обнаружилось дело полицейского пристава Колесникова, обвиняемого в шантаже и вымогательстве.
Вместе с тем не следует упускать из виду, что вышеуказанные действия направлены против населения, выставившего в течение 1902, 1903 и 1904 гг. 1 651 986 рабочих (по наряду) на одни только работы по уничтожению саранчи, вынесшего на своих плечах тяжкую борьбу с селями в 1902 году и утратившее за последние два года от чумы немалое количество рогатого скота.
Не следует упускать из виду и того, что то же население из года в год с чувством затаенной злобы по пальцам считает те копейки и рубли, которые взимаются с него заведомо вопреки закону в качестве разного рода якобы добровольных сборов, вроде вышеупомянутых стипендий имени генерала Куропаткина.
Принимая все это во внимание, я не могу игнорировать доходящие за последнее время до меня слухи о том, что ныне среди туземного населения начинает уже раздаваться глухой стон обиженного, не находящего правосудия там, где оно должно бы царить; что через 1,5–2 года, если обстановка дел по управлению областью не изменится, этот стон неминуемо перейдет в ропот, за которым могут последовать события, вроде имевших место в Андижане в мае 1898 года.
Если же это случится, от чего да хранит нас Бог, прежде всего администрация области будет повинна в том, что она своими собственными руками подготовила почву народного бедствия.
Повторяю еще раз: я многократно старался отклонять генерала Арендаренко от разного рода задумывавшихся им предприятий, которые по тем или др. причинам, по моему разумению, не только не могли служить интересам русского дела в крае, но, наоборот, грозили в большей или меньшей мере нежелательными последствиями. Но я виноват в том, что эти мои доклады не только не имели успеха, но, наоборот, трактовались губернатором лишь как дерзкое с моей стороны и со стороны Областного правления сопротивление его власти. Я не виноват и в том, что на мои словесные доклады о положении дел в области бывшему генерал-губернатору при каждом его посещении Ферганы, ни даже письмо, посланное в июле 1903 года не привели к желательному результату: направить деятельность генерала Арендаренко на законный путь.
Во всем этом деле я готов признать себя виновным лишь в одном: в том, что, придя к убеждению в невозможности направить дела по управлению области на законный путь без вмешательства высшего правительства, я, по излишней осторожности, которая ныне может быть признана малодушием, не исполнил немедленно возложенную на меня законом обязанность, не представил по назначению составленный мной в марте сего года и хранящийся у меня[241] рапорт на имя господина военного министра.
Действительный статский советник
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3271. Л. 9-41. Подлинник. Машинопись. Автограф.
25 сентября 1904 года
г. Новый Маргелан
Дополнения
к тем пунктам рапорта от 5 июня 1904 года на имя и.д. туркестанского генерал-губернатора и записки о положении дел по управлению области, в коих упоминается о наложении штрафов на туземцев за подачу ими жалоб на администрацию
По 1-му столу распорядительного отделения.
1901 год.
Входящий (по общему журналу) № 14617; резолюция губернатора: «Оставить без последствий и взыскать в штраф 5 руб. за ложную жалобу и заведомо неправильное домогательство отмены решения съезда».
Входящий № 15236. Жалоба на сельского старшину. Резолюция: «За наглое домогательство сместить старшину без всякого основания, предлагаю Кокандскому уездному начальнику выяснить ответственность подателей прошения и оштрафовать каждого от 1 до 5 руб., а составителя прошения арестовать на 1 месяц».
1902 год.
Исходящий № 2354. Кокандскому уездному начальнику предложено объявить просителям, «что за домогательство и неосновательные жалобы на бездействие администрации» будет наложено взыскание.
Входящий № 2308. На прошении, коим туземец жалуется на отнятие у него земли волостным управителем, губернатором положена резолюция: «Если земля отказная (т. е. если население отказалось от нее при производстве поземельно-податных работ), то и отказать, взыскав 5 руб. в штраф за ложную просьбу».
Входящий № 6850. Резолюция: «За явно ложную жалобу с целью повредить волостному управителю арестовать Осман-Али на 15 дней».
По судному столу распорядительного отделения.
1902 год.
Входящий (по регистратуре стола) № 2. Резолюция «За подачу жалобы от общества без уполномочия арестовать на 15 дней, объявив, что просителям не возбраняется жаловаться на неправильные действия старшины от себя лично».
Входящий № […]. Резолюция: «За явно ложную жалобу с целью повредить служебному положению чустского народного судьи, предлагаю наманганскому уездному начальнику арестовать туземца Умар-ходжа Волиходжаева на один месяц».
Входящий № 218. Резолюция: «За явно ложную жалобу с целью повредить старшине, арестовать Ишанкула на 15 дней».
Входящий № 222. На прошении туземца о понуждении волостного управителя отдать следуемую часть риса и пшеницы, посеянных на земле просителя, положена резолюция: «Маргелан-скому уездному начальнику на распоряжение и донести, выяснив также, кто же ведет интригу против волостного управителя и кто же пишет все эти прошения. Интригана придется наказать, как причиняющего беспокойство всем».
1903 год.
Входящий № 29. Резолюция: «Объявить еще раз этому туземцу, что по жалобе его на (побои) пристава последовало соответствующее решение, которое и станется, а если он не успокоится на этом и станет утруждать властей – будет строго наказан».
Входящий № 47. Резолюция: «За подачу неосновательных жалоб, порочащих судей и за неисполнение приказания не возобновлять жалобы, – арестовать на 15 дней».
Входящий № 49. На прошении доверенного от жителя № 1 аула Узгенской волости, Якуба Атакулова, на незаконные действия волостного управителя и народного судьи положена резолюция: «Андижанскому уездному начальнику арестовать киргиза Атакулова на один месяц за агитацию против административных лиц и за подание прошений от общества без уполномочия».
Входящий № 146. Резолюция: «Жалобу, как явно недобросовестную, оставить без последствий и предлагаю арестовать Шакира на 15 дней за кляузничество с целью повредить народному судье по службе».
Входящий № 498. Жалоба на волостного управителя. Резолюция: «Прошение оставить без последствий, как повторенную кляузу, за которую проситель был уже арестован на 15 дней».
1904 год.
Входящий № 142. Жалоба на неправильное производство выборов должностных лиц. Резолюция: «Оставить без последствий и просителя арестовать на 15 дней за подачу прошения от общества без уполномочения».
Входящий № 286. Резолюция: «Предложить Андижанскому уездному начальнику выдержать арестом Мирзабая Раджаббаева 15 дней за сутяжничество и лживые жалобы на волостного управителя после прекращения дела и объявления о том».
Поземельно-податной комиссар господин] Шпилев может подтвердить, что года полтора тому назад он был свидетелем такой сцены: при выходе военного губернатора из областного правления, какой-то туземец обратился к нему с прошением. Генерал Арендаренко, едва выслушав его, закричал: «Ты опять с жалобой! Отвести его под арест!» Один из сторожей Областного правления тотчас же повел этого туземца в Полицейское управление.
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3271. Л. 42–43. Подлинник.
Машинопись.
Автограф.
22 декабря/ 4 января 1906 года.
Берлин, Курфюрштендам, 38-99
Господину военному министру
Год тому назад я имел несчастье попасть в какой-то поток интриг, приведший меня к вынужденному оставлению службы. Почему все так сложилось, в чем моя вина, по каким «известным» обстоятельствам туркестанский генерал-губернатор генерал Тевяшов считал нужным просить военного министра ген-ад. Сахарова об увольнении меня в отставку (по прошению) в военное время, – остается для меня загадкой до сих пор, несмотря на запрос мой господину] Тевяшову письмом от 13 (возможно, 9) января с. г.
3,5 года я начальствовал Ферганской областью с теми результатами, которые изложены в письме моем к Тевяшову и, конечно, известны Главному Штабу: предупреждал возможные беспорядки вообще, предупредил в октябре прошлого года ограбление на миллионы андижанского казначейства, собрал на нужды армии и флота четверть миллиона руб., двинул значительно вперед благоустройство области, поставил на правильный путь деятельность администрации. И как бы по какой-то иронии, за все мною сделанное, за мои […] труды […], кому-то надо было опорочить мою службу, и я вынужден был подать в отставку, узнав, что меня предложено отчислить от должности военного губернатора в распоряжение генерал-губернатора, но с сохранением губернаторского содержания. Считаю, что поступить иначе я не мог, во-первых, потому что я не мог оставаться […], будучи отчисленным без вины от должности военного губернатора, во-вторых, потому, что меня не могло соблазнить получение, в военное время, 11,5 тыс. руб. за ни что не делание и виде какой-то милости (за счет государственного казначейства). Покойный генерал Тевяшов, очевидно, смотрел иначе и, представляя поспешно мою отставку, не счел даже нужным просить о награждении меня следующим чином, как прослужившего в чине генерал-майора 4 года. Совершенно непонятное озлобление на меня господина] Тевяшова зашло так далеко, что он не счел даже нужным напутствовать меня […] за прослуженные 38 лет в Туркестане, где служба моя высоко ценилась всеми генерал-губернаторами.
Если моя служба боевая, административная ценилась такими вождями и администраторами, как Кауфман, Черняев, Розенбах, Куропаткин, Иванов, обращавших внимание на выдающуюся деятельность, на административные труды мои, то как и чем объяснить такое исключительное отношение ко мне генерала Тевяшова, при котором я оставался в […] всего полтора месяца.
На запрос мой письмом […] января (имеется в Главном Штабе со всеми приложениями) генерал Тевяшов ответил мне, что обстоятельствами, послужившими увольнению меня в отставку было то, что я три года(!) терпел неприязненное отношение ко мне помощника Наливкина. Но если даже допустить такую наличность моего великодушия, то разве же это составляет такое преступление, за которое следовало карать губернатора, не испросив объяснений, отчислением от должности, увольнением от службы и лишением при отставке чина. Разве редки у нас и везде примеры неладов, неприязни между начальниками и их помощниками. Разве моя вина – допустим, снисхождения и терпеливости – такова, что не погашается ни выдающимися заслугами […] в Фергане (хотя бы взять андижанское землетрясение), ни 38-летней работой в Туркестане, ни даже […] манифестом 11 августа 1904 года.
Если я оказался виновным в том, что терпел Наливкина, то почему этого не терпел мой чиновник, через год после отчисления от должности помощника губернатора, награждая в декабре с. г. орденом Владимира 3 ст. и оставляя в распоряжении генерал-губернатора с содержанием помощника. Значит, признано, что Наливкин не только терпим, но и […], хоть ряд моих донесений генерал-губернатору указывал на противозаконное, вредное для службы, отношение его к власти, которое имело место и ранее, за что он уволен был от службы по учебному ведомству.
Таким образом, по сложившимся фактам выходит, что я один пострадал за это […], что не требовал официально, за […] избавления меня от помощника Наливкина. Очевидно, слишком поспешно, еще до отъезда генерала Тевяшова из Петербурга, было поставлено такое решение. Рядом фактов, письмами ко мне, как к губернатору, генерала Иванова я доказал, что все то, что требовалось законом, мною сделано, а именно: генерал-губернатор был осведомлен о неприязненных отношениях ко мне помощника и готовился устранить их, но так сложилось, что он не успел этого сделать, на пятый день после кончины генерала Иванова Наливкин послал на меня серию доносов. Чем же я-то тут виноват? Всем известно и самому генерал-адъютанту Сахарову, через генерал-майора Васильева, насколько генерал Иванов был нерешительным в таких случаях, при требованиях поддержать власть. В одном из писем ко мне (имеется в Главном Штабе), в ответ на мои доклады о невозможно плохой работе советников Областного правления (дела же […] по 20 лет), генерал Иванов успокаивает меня тем, что в других областях дела идут еще хуже, и просит снисхождения к чиновникам, а в то же время губернатору пишутся неприятности по разным случаям медленной работы Областного правления.
Наконец, когда после кончины генерала Иванова я послал 2–3 рапорта о невозможных отношениях ко мне Наливкина и с привлечением его с советниками к законной ответственности, дело кончилось тем, что Наливкина отчисляют в распоряжение генерал-губернатора, но и мне готовят это же самое, за то что я терпел 3 года.
Не могу думать, чтобы я был виноват по доносам Наливкина. Все доносы эти должны приносить только нравственный […] доносчику, указывают на то, в каком я был отчаянном положении, имея помощника, который […] моей работы […] то, что […] казалось ему преступным. Напротив, все доносы свидетельствовать должны о моей правильной […], не дают ни одного случая бездействия власти. Кто же, кроме Наливкина, решился поставить мне в вину то, что я держал область в твердых руках, налагал в нужных случаях на туземцев штрафы, [.]в повиновении. К великому удивлению и огорчению, могу констатировать, что мне легче было держать в повиновении 1,5 миллиона населения, чем двух чиновников Областного правления. Но это уже не моя вина, [.] должны выше, тот что издавал приказы, […] генерал-губернатору и получая в ответ успокоение, что в других областях еще хуже и что не всем дана Господом Богом та энергия, какая дана мне. А генерал Тевяшов пошел еще дальше в поддержании власти губернатора и на представленный мною рапорт о бездеятельности и [.] ответил официально на мое ходатайство, что губернатору не предоставлено право ходатайствовать о переводе советника в другую должность.
Что же мне оставалось [.] обидного отношения к представителю царской власти со стороны Главного начальника края, как не подать в отставку. За то я […] производства […] в следующий чин, что имеет для меня значение, как и сама преждевременная отставка.
Позволяю себе обратиться к справедливости и беспристрастию Вашего Высокопревосходительства, усердно прося обратить ваше внимание на это беспрецедентное дело и дать мне справедливое удовлетворение.
Отставной генерал-майор
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3272. Л. 233–235. Подлинник.
Рукопись.
«…Утехи захолустного бытия». Письма Н.П. Наливкина академику В.Р. Розену
Письма… В век Интернета эпистолярный жанр если не умер, то претерпел серьезное изменение. Чтобы разобрать и прочитать иной почерк на пожелтевших листках, порой требуется недюжинное терпение. Иногда – навыки шифровальщика. Считается, что по почерку можно многое сказать о человеке. Почерк у Наливкина был острый, резкий, без плавных переходов, без витиеватости. Даже округлые от природы гласные буквы «а» и «о» у него получались вытянутыми и угловатыми. В этой резкости – весь Наливкин.
Как отмечалось выше, в середине 80-х гг. начинают выходить в свет научные работы Владимира Петровича по истории, этнографии, языкознанию коренного населения Туркестана.
Ученый-любитель, самоучка, он быстро завоевывает репутацию человека, который обладает обширными знаниями о Туркестане, не только среди чиновников краевой администрации, но и среди выдающихся отечественных востоковедов того времени. Он переписывается с известными учеными. В Санкт-Петербургском филиале Архива Российской академии наук (СПФ АРАН) сохранились его письма академику Виктору Романовичу Розену[242].
Свои работы («Краткая история Кокандского ханства», «Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы» и т. д.) Наливкин пересылал академику Розену, получая в замен «Записки Восточного отделения Императорского Русского археологического общества», издававшиеся по инициативе и под редакцией последнего. Там же, в «Записках», будет опубликована рецензия Розена на книгу «Краткая история Кокандского ханства»[243].
В 1880-х гг. Наливкин публикует несколько небольших работ по археологии Туркестана. В 1886 г. в «Записках императорской археологической комиссии» печатается его статья «О курганах в окрестностях Ташкента»[244]. В 1887 г. местная «Туркестанская туземная газета» опубликует другую его статью – с описанием древних памятников в черте города[245].
27 января 1888 г. Наливкина избрали членом-сотрудником Императорского Русского археологического общества (ИРАО), восточное отделение которого возглавлял академик Розен. Он же предложил кандидатуру Наливкина.
В 1895 г. в Ташкенте был создан Туркестанский кружок любителей археологии. Наливкин был одним из его учредителей[246]. По свидетельству астрофизика Ташкентской обсерватории В.В. Стратонова, именно Наливкин, основываясь на сообщениях жителей Самарканда и результатах собственных небольших раскопок, указал точное местонахождение обсерватории Улугбека[247].
В 1880-90-х гг. у Наливкина появилась еще одна страсть – он увлекся собиранием восточных рукописей. Академик К.Г. Залеман[248], в 1897 г. побывавший в Туркестанском крае, в своем отчете отмечал, что Наливкин, принес в дар Азиатскому музею две рукописи[249]. Покупал он их на средства, выделявшиеся Академией наук, и на свои деньги. Наливкин разыскивал рукописи не только в Самарканде, в котором тогда жил, но и на книжных рынках Бухары и других городов. При этом его как собирателя отличала большая тщательность в отборе приобретаемых источников[250].
Среди материалов Документального фонда, входящего в состав рукописного собрания Института восточных рукописей РАН, сохранились деловые бумаги, письма, вакуфные документы подаренные Азиатскому музею В. П. Наливкиным, в том числе – конверт с дарственной надписью: «Дар Азиатскому Музею от В.П. Наливкина. Самарканд 23.05.1897»[251].
Публикуемые ниже письма охватывают 1887–1889 гг. – самый плодотворный в творческом и научном плане период жизни Владимира Петровича.
Читаем письма. Наливкин верен себе. «Вытурить, впрочем, всегда успеете», – пишет он Розену, благодаря за предложение стать членом ИРАО. Спустя год он со свойственной ему прямотой, требовательностью и самокритичностью сетует, что за год работы «не сделал решительно ничего путного».
Среди сухих строк «по существу» находилось место простым и по-человечески трогательным отступлениям: «У нас, кажется, наступает весна. Тепло, ясно. Предвкушаем весенний пролет бекасов[252] и иные утехи захолустного бытия».
Письмо № 1
Милостивый государь Виктор Романович!
В одну из моих последних поездок в окрестностях Ташкента мне удалось найти донышко от какого-то глиняного сосуда (глазированного), на котором оказалась надпись.
Разобрать последнюю в Ташкенте мне не удалось.
Отсылая к Вам фотографический снимок с данного черепка, позволю себе обратиться с ним со след[ующей] просьбой: благоволите принять прилагаемый снимок в подарок, а если удастся его разобрать, то не откажите сообщить, что именно там значится. Простите великодушно причиняемое Вам беспокойство, и впредь всегда имея готовность к услугам Вашим,
В. Наливкин.
14 октября 1887 г.
г. Ташкент.
P.S. Самый черепок означенный пока у меня. Есть еще и другой; надпись на нем однообразна с первою, но гораздо аляповатее.
Адрес: В Ташкент
Владимиру Петровичу Наливкину[253].
СПФ АРАН. Ф. 777. Оп. 2. Д. 301. Л. 1-1об.
Письмо № 2
Милостивый государь Виктор Романович!
Спешу благодарить за присланные мне «Записки» [254]. Вы желаете ознакомиться с надписью на втором из имеющихся у меня черепков. Исполняя это желание Ваше, вместо снимка посылаю Вам (в Ваше полное распоряжение) оба донышка с надписями и еще кое-какие вещицы, добытые мною: в Той-тепа[255], в Ногай-Кургане[256] и на Шанишина[257] (в черте сартовского Ташкента). В ящике над каждою из этих групп лежит листок с надписью. Некоторые вещицы доставлены мне из Той-тепа Е.Ф. Калем[258]. Остальные все добыты лично. Если будет время, не откажите черкнуть, что из посланного может представлять интерес. Приму к сведению на будущее время.
Ваше предложение относительно членства[259] в Обществе[260] принимаю с душевной благодарностью, но боюсь, буду ли достаточно полезным сотрудником, ибо в большинстве завалят самые разнообразные работы. Во всяком случае приложу возможные старания к тому, чтобы быть небезынтересным. Вытурить, впрочем, всегда успеете.
Каль временно в Бухаре; исправляет] должность политического агента[261].
Всегда готовый к услугам.
В. Наливкин.
28 ноября[262].
Ташкент.
СПФ АРАН. Ф. 777. Оп. 2. Д. 301. Л. 2-2об.
Письмо № 3
Многоуважаемый Виктор Романович!
Спешу, во-первых, отблагодарить Вас за последнюю книжицу «Записок», а во-вторых, выслать те пять экземпляров] хрестоматии[263], о которых Вы упоминаете в последнем письме.
Искренне сетовал, что не могу предложить их в виде подарка от себя лично. Дело в том, что книга эта была напечатана для семинарии только в 200 экземплярах]. Из них 100 было передано в семинарию, 75 шт[ук] для вечерних курсов сартовского и персидского] яз[ыков] и 25 шт[ук] для […][264].
Эти 25 экземпляров] мною давно уже истрачены.
Посылаю из тех, которые были получены для курсов, и думаю, что это будет вполне достаточно (раз в книгах имеется недостаток). Таким образом, оплаты никакой не требуется.
Ели найдете возможность, не откажите уведомить меня […][265] о получении книг; для меня это будет совершенно достаточным оправдательным документом.
В продолжение истекшего места члена-сотрудника не сделал решительно ничего путного. Несколько слабых попыток не привели решительно ни к каким результатам.
Полагаюсь на Ваше великодушие, остаюсь всегда преданным и готовым к услугам.
В. Наливкин.
16 ноября 1888 г.
г. Ташкент.
СПФ АРАН. Ф. 777. Оп. 2. Д. 301. Л. 3-3об.
Письмо № 4
Многоуважаемый Виктор Романович!
А.М. Забелин[266] в своем последнем письме из Петербурга сообщает между прочим, что виделся с Вами и из разговора случайно узнал, что Вы не получили от меня «Очерка быта туземной женщины». Это было для меня совершенной новостью, ибо со свойственной мне подчас забывчивостью я пребывал почему-то в уверенности, что все мои работы у Вас имеются. Простите великодушно эту неуместную оплошность и позвольте предложить Вам и «Очерк», и «Историю Коканда»[267], чего доброго, у Вас тоже не имеется.
Пользуясь случаем, […][268] на Вашего бывшего ученика Е.Ф. Каля. Он […][269] в Вашем Петербурге и давно уже решительно ничего не изучает.
У нас, кажется, наступает весна. Тепло, ясно. Предвкушаем весенний пролет бекасов и иные утехи захолустного бытия.
Всегда преданный и готовый к услугам.
В. Наливкин.
28 января 1889 г.
г. Ташкент.
СПФ АРАН. Ф. 777. Оп. 2. Д. 301. Л. 44об.
«…Выступления темных сил под руководством безответственных лиц». Революционные события в Туркестане и В. П. Наливкин
Т.В. Котюкова
Вначале марта 1917 г. известие о свержении царя по телеграфу быстро распространилось по городам Туркестана. 7 апреля 1917 г. вместо старой администрации для управления краем был образован Туркестанский комитет Временного правительства, первым председателем которого был назначен бывший член Государственной думы, управляющий Министерством внутренних дел, кадет Н.Н. Щепкин[270]. Комитет уполномочивался действовать от имени Временного правительства в пределах Самаркандской, Ферганской, Закаспийской и Семиречинской областей, а также Хивы и Бухары.
Одновременно с Туркестанским комитетом 3 марта 1917 г. был образован Ташкентский Совет рабочих депутатов, а 4 марта – Ташкентский Совет солдатских депутатов. Вскоре они объединились в единый Ташкентский Совет рабочих и солдатских депутатов. В нем преобладали представители эсеров, кадетов и меньшевиков. Влияние этих партий сохранялось до начала осени. В сентябре ситуация изменилась в пользу большевиков.
Встав в оппозицию к Временному правительству, большевики объявили о своих серьезных притязаниях на власть в крае. Весну и лето 1917 г. они накапливали силы, постепенно усиливая свои позиции. К реальному захвату власти они были готовы уже к сентябрю. Поводов для антиправительственного выступления в условиях царившего тогда политического хаоса, продовольственной разрухи и грозящего голода было достаточно.
С первых дней приезда в край у Туркестанского комитета возникли серьезные трения с Ташкентским Советом рабочих и солдатских депутатов. 9 мая 1917 г. в местной печати появилось обращение Турккомитета о прекращении своей деятельности ввиду реорганизации Временного правительства и разногласий с Ташсоветом. Министр-председатель Г.Е. Львов[271] 12 мая 1917 г. от лица нового состава Временного правительства настоятельно просил членов Турккомитета продолжать исполнять свои обязанности. 16 мая н.н. Щепкин в телеграмме на имя Г.Е. Львова и А.Ф. Керенского [272] просит об отставке, ссылаясь на больное сердце. Но конфликт с Ташсоветом, видимо, принял уже необратимую форму, и 16 мая Щепкин напишет Львову: «Мое дальнейшее пребывание здесь излишне и может повредить делу. …Им (Ташкентскому Совету солдатских и рабочих депутатов. –
Где взять такое «видное социалистическое имя», в Петрограде думали недолго. Выбор Керенского, детство и юность которого прошли в Ташкенте, знакомого с реалиями Туркестана, безальтернативно пал на Владимира Петровича Наливкина. 19 июля 1917 г. он был назначен председателем Туркестанского комитета Временного правительства и временным Главнокомандующим войсками Туркестанского военного округа.
Февральскую революцию Наливкин встретил восторженно, подчеркивая, что в борьбе «против старого мира революция должна действовать только мощью слова и убеждения, ибо гуманные средства много сильнее средств Французской революции»[274]1. Но, по его собственным словам, в результате этих событий «он потерялся, метался из стороны в сторону». Неприятие им идеологии насилия и волевого решения проблем общественной жизни отдалило его от большевиков. В то же время он не оставлял попыток примирить большевиков и меньшевиков. «Однако же будем надеяться, – писал он, – что при обоюдном желании, корректных отношениях как к своей, так равно и к чужой свободе, при желании выйти из всякого положения возможно более приличными и человечными, не сделавшись врагами» [275].
1 июля 1917 г. на очередном заседании Временного правительства был рассмотрен вопрос о введении земских учреждений в областях Туркестана[276]. «Наказ о производстве выборов уездных земских гласных в областях Закаспийской, Самаркандской, Сырдарьинской и Ферганской» был утвержден председателем Туркестанского комитета Временного правительства В. П. Наливкиным 16 сентября 1917 г.[277]
12 сентября 1917 г. большевики организовали шеститысячный митинг рабочих и солдат Ташкента. Митинг принял резолюцию, в которой содержались требования: о немедленной реквизиции продуктов и предметов первой необходимости; об осуществлении рабочего контроля над производством и распределением продуктов; о переходе земли без выкупа в руки крестьян; об издании закона, запрещающего закрытие фабрик и заводов без разрешения Совета рабочих и солдатских депутатов, профсоюзов и фабричных комитетов; о передаче всей власти в руки данного Совета. Тем самым Ташсовет, сместив в городе представителей власти, назначенных Временным правительством, и арестовав членов краевого Совета рабочих и солдатских депутатов, пытается овладеть властью во всем Туркестане.
Был избран Временный революционный комитет. Под его руководством была предпринята попытка государственного переворота.
Реакция Петрограда не заставила себя долго ждать. 16 сентября А.Ф. Керенский шлет в Ташкент срочную телеграмму, в которой, в частности, говорилось, что преступная попытка Ташкентского Совета расшатать в Туркестане власть республиканского правительства является явно контрреволюционной и будет признана мятежом со всеми вытекающими из этого последствиями. Захватчики власти, кем бы они ни являлись и кого бы ни представляли, в двадцать четыре часа не подчинившиеся представителям Временного правительства, понесут наказания по всей строгости закона[278].
20 сентября председатель Турккомитета В. П. Наливкин, обращаясь к областным и уездным комиссарам, начальникам военных гарнизонов края назвал сентябрьские события в Ташкенте контрреволюционным, «имеющим мятежный характер выступлением темных сил под руководством безответственных лиц» [279].
Тревожные известия из Ташкента продолжали поступать и спустя неделю после мятежа. Из телеграмм, получаемых министром-председателем Керенским было очевидно, что улучшения обстановки не происходило[280]. Для восстановления порядка в Туркестан были направлены войска под командованием генерала П.А. Коровиченко[281], которые 24 сентября прибыли в Ташкент. Коровиченко был объявлен Генеральным комиссаром Временного правительства по управлению Туркестанским краем и назначен командующим войсками Туркестанского военного округа. В. П. Наливкин ушел в отставку.
Владимир Петрович не раз за свою жизнь уходил в отставку, но эта стала окончательной, поставившей точку в его административной и политической карьере, сыграв не последнюю, как нам представляется, роль в его трагическом уходе из жизни.
После ноябрьского вооруженного восстания в Ташкенте 1917 г. и прихода к власти большевиков Наливкин перешел на нелегальное положение. Тяжело и мучительно переживая происходящее, похоронив жену, Владимир Петрович покончил с собой на ее могиле 20 января 1918 г. В своей посмертной записке он кроме прочего просил никого не винить в его смерти[282], чтобы похороны были скромными и гражданскими, и добавил: «Я не могу согласиться с тем, что делается, но быть врагом народа тоже не хочу и потому ухожу из жизни»[283].
Телеграмма председателя Туркестанского комитета Временного правительства В. П. Наливкина областным и уездным комиссарам, начальникам военных гарнизонов
Приказом по краю № 230 от 20 сентября 1917 г. Туркестанский комитет Временного правительства доводит до всеобщего сведения нижеследующее:
Контрреволюционные, имеющие мятежный характер выступления темных сил под руководством безответственных лиц, начавшиеся 11 сентября, продолжаются до настоящего времени.
Эти выступления, не находясь ни в какой связи с общероссийским революционным движением, являются по своему политическому содержанию глубоко провокационными, растрачивающими народные силы и создающими анархию и смуту на далекой окраине. Безответственные демагоги Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов, местных комитетов партии социалистических революционеров и социал-демократической рабочей партии вместе с неизвестными лицами объединились в своем стремлении во что бы то ни стало захватить краевую власть в свои руки. История возникновения беспорядков в Ташкенте ярко подчеркивает их контрреволюционный характер, направленный на подрыв правильно организованной центральным Временным правительством и местными революционными демократическими организациями краевой власти.
Начавшись с митинга в Александровском парке и сопровождаясь избранием мятежной толпой так называемого «революционного комитета», волна анархии и деморализации захватила Ташкентский Совет солдатских и рабочих депутатов и разлилась в расшатанных в военной дисциплине и развращенных отвратительной демагогией большевиков, анархистов, максималистов и провокаторов частях Ташкентского гарнизона. Подстрекатели толпы и руководители Ташкентского Совета солдатских и рабочих депутатов, задавшись целью захватить краевую власть, не остановились перед попиранием авторитета революционных демократических организаций: краевого Совета и Ташкентского Совета солдатских и рабочих депутатов – и вместо немедленного и открытого подчинения приказу Верховного Главнокомандующего А.Ф. Керенского продолжали и продолжают вести закулисные и темные интриги против Туркестанского комитета Временного правительства, временно подвергнув аресту представителя комитета, начальника окружного штаба и допустив ряд извращений и вымыслов происходящего.
После опубликования приказа Верховного Главнокомандующего безответственные лица из исполнительного комитета Ташкентского Совета солдатских и рабочих депутатов начали предъявлять Председателю Туркестанского комитета Наливкину непозволительные требования и посылать угрозы о неизбежности кровопролития в случае неприятия их незаконных требований. Некоторые рабочие местной железной дороги, присоединившись анархическому выступлению демагогических элементов, осмелились угрожать забастовкой в случае отказа со стороны Туркестанского комитета удовлетворить требования захватчиков власти.
Председатель Туркестанского комитета, не желая пролития крови и неизбежных осложнений в деле продовольствия приостановкой железных дорог, для предотвращения эксцессов пытался найти путь к примирению, но при одном непременном условии – при полной ликвидации анархических выступлений, имевших место в Ташкенте и при прямом и честном признании Временного правительства и всех распоряжений законных органов власти.
Исполнительный комитет Совета солдатских и рабочих депутатов, а за ним и Ташкентский Совет солдатских и рабочих депутатов настоящего состава стали на путь развала общепризнанной власти Временного правительства, действующего в полном единении с Центральным исполнительным комитетом Совета солдатских и рабочих депутатов. После опубликования резолюции Центрального комитета с категорическим осуждением контрреволюционных выступлений Ташкентского Исполнительного комитета Совета солдатских и рабочих депутатов ни Исполнительный комитет, ни Ташкентский Совет солдатских и рабочих депутатов не только не выразили немедленной готовности, не на словах только, а на деле, подчиниться Временному правительству, но вновь выступили с угрозой объявления всеобщей забастовки и кровопролития в случае неисполнения требований последних.
Таким образом, посылая ложные уверения в признании Временного правительства и вводя в заблуждение граждан и солдат, в то же самое время действуя контрреволюционно, разжигая толпу эфемерными требованиями, принимая ряд мер против распоряжений командующего войсками и Туркестанского комитета, Ташкентский Совет солдатских и рабочих депутатов вместе с кучкой демагогов отныне совершенно определенно обнаружил глубоко антигосударственную – противо-революционную сущность своих выступлений, вносящих тревогу в умы населения и анархию в общественно-политическую и хозяйственную жизнь края.
Туркестанский комитет Временного правительства с удовлетворением свидетельствует: что все революционные демократические организации, как Ташкента, так и областей – Ферганской, Самаркандской, Закаспийской и Семиреченской, – с полным единодушием решительно осуждают преступные посягательства безответственных лиц Исполнительного комитета Ташкентского Совета солдатских и рабочих депутатов на захват краевой власти и выражают свое негодование насильникам.
Верховный Главнокомандующий в своей телеграмме от 19 сентября, подтверждая свой первоначальный приказ, предписывает «ни в какие переговоры с мятежниками не вступать, считая дальнейшие колебания недопустимыми», и указывает, что правительство не может допустить безнаказанных действий и призывает всех должностных лиц к исполнению их служебного долга.
Туркестанский комитет Временного правительства, стоя на страже революционной государственности, правомочным выразителем которой является Временное правительство, действует в полном согласии с всероссийскими демократами, к каким бы организациям таковые ни принадлежали и какими революционными органами и революционной фразеологии ни прикрывали своей анархической сущности[284].
Туркестанский комитет, охраняя со всей возложенной на него Временным правительством ответственностью начала революционного права, порядка и спокойствия, проникнутый единственным стремлением прочно утвердить в народных массах Туркестана идеи неделимой великой революционной России, перед лицом смертельной опасности, угрожающей от внешнего врага, не остановится перед применением решительных мер, подавлением мятежа, идущего из темных источников, сеющих разложение в рядах революционной анархии и подрывающих оборону страны.
Председатель Туркестанского комитета
Временного правительства
ЦГА РУз. Ф. Р-3. Оп. 2 Д. 509. Л. 18–19.
Подлинник. Машинопись.
Антипод «человека в футляре» (Воспоминания о Владимире Петровиче Наливкине)
Т.В. Котюкова
Публикуемый документ – это первоначальный вариант воспоминаний, работу над которыми внук Владимира Петровича Наливкина, Иван Борисович, завершил к 1984 г. Рукопись предназначалась для семейного архива. Впоследствии эти записи легли в основу книги воспоминаний, изданных в 2001 г. в Омске[285]. Еще при жизни Иван Борисович, дал согласие на ее публикацию. В 1997 г. некоторую редакторскую обработку воспоминаний провел С.П. Бородин[286], автор исторической трилогии «Звезды над Самаркандом». Рукопись хранится в Центральном государственном архиве Республики Узбекистан, в личном фонде В. П. Наливкина. Первоначально, в 1965 г., из поступивших на хранение документов было сформировано лишь одно дело (1 единица хранения). В 2002 г., при обработке личного фонда историка и историографа отечественного востоковедения и исторической науки в Русском Туркестане и Советском Узбекистане Бориса Владимировича Лунина, было обнаружено 27 документов, имеющих отношение к В. П. Наливкину, в том числе и предлагаемые сегодня воспоминания. В настоящее время эти документы являются составной частью фонда 2409 «Личный фонд В. П. Наливкина».
Б.В. Лунин описал научную биографию Наливкина в биобиблиографических очерках о деятелях исторической науки Узбекистана[287]. Но его общественно-политические взгляды, личная, гражданская позиция остались «за кадром». В воспоминаниях Ивана Наливкина большое внимание уделяется общественно-политической деятельности Владимира Петровича.
Вместе с женой, Марией Владимировной Наливкиной, он поселился в урочище Радван среди кыпчаков, а затем в небольшом кишлаке Нанай, где прожил шесть долгих лет. В литературе данный поступок Наливкина объясняют влиянием на него идеологии «хождения в народ»[288]. Из письма же самого Наливкина следует, что, находясь на службе в должности помощника Наманганского уезда, он столкнулся с рядом трудностей в связи с незнанием языка, быта, истории края и хотел восполнить эти пробелы, несмотря на отсутствие специального востоковедческого образования[289].
После завершения работы над «Русско-сартовским и сартовско-русским словарем» и «Очерком быта женщины оседлого туземного населения Ферганы», в 1884 г. Наливкин вернулся на государственную службу и вскоре его рекомендуют на должность преподавателя местных языков в Туркестанской учительской семинарии. В своих воспоминаниях бывший директор учительской семинарии Николай Петрович Остроумов отметил, что Наливкин заложил основы преподавания восточных языков[290]. По инициативе Наливкина практиковались летние поездки воспитанников в кишлаки с целью сбора этнографических материалов[291].
Русско-японская война и Кровавое воскресенье вплотную подвели Наливкина к «безоговорочному одобрению революции 1905 г.»[292]
В 1906 г. при генерал-губернаторе Д.И. Субботиче, Владимир Петрович по собственному прошению уходит в отставку «по семейным обстоятельствам» в чине действительного статского советника. Какое-то время он читает лекции по мусульманскому праву и активно сотрудничает с газетой «Русский Туркестан»[293]. В ходе второй думской избирательной кампании В. П. Наливкин был избран депутатом от европейского населения г. Ташкента. Став депутатом, Владимир Петрович обозначил свою позицию на встрече с населением Ташкента 9 февраля 1907 г.: «…Я буду сидеть в рядах социал-демократов, к которым по своим воззрениям стою ближе, но я все-таки беспартийный, гнет дисциплины столь давил на меня, что я последние свои годы хочу быть свободным и последние старческие силы свободными отдать своей истерзанной родине»[294]. Газета «Среднеазиатская жизнь» писала в этой связи с насмешкой, намекая на политические пристрастия Наливкина: «Кому же и быть представителем социал-демократов, если не вице-губернатору, да еще ферганскому»[295]. Сам Наливкин никогда не выражал своих однозначных симпатий меньшевикам или большевикам, но, возможно, с большей симпатией относился к менее воинственной позиции меньшевистских лидеров. Иван Борисович Наливкин политические пристрастия деда определил следующим образом: «Он был только сочувствующим социал-демократическим идеалам, не считая себя членом партии»[296].
С роспуском II Государственной Думы в 1907 г. Наливкин вернулся в Ташкент, но был лишен властями заслуженной пенсии, правда с сохранением чина. Он зарабатывал литературным трудом.
Сохранилась версия о событии, якобы побудившем Владимира Петровича написать одно из своих интереснейших произведений «Туземцы раньше и теперь». Как-то полицейский пристав привязался с придирками к одному узбеку и настолько вывел его из терпения, что последний назвал его назойливой мухой с прибавлением некоторых эпитетов, за что был немедленно схвачен и обвинен в оскорблении царской особы (муха и царь звучат в узбекском языке одинаково – паша). Защитником подсудимого выступил Владимир Петрович и произнес горячую речь, в которой показал, что обвинение построено на подтасовке, что власти создают невыносимые условия местному населению[297].
Воспоминания внука ярко раскрывают личностные характеристики В. П. Наливкина, его человеческие слабости и пристрастия, что, безусловно, помогает понять и принять этого неординарного человека. Иван Борисович пишет и о бабушке, Марии Владимировне Наливкиной, которую Н.и. Веселовский называл «первой русской женщиной-этнографом» – соратнице и помощнице Владимира Петровича.
Мария Владимировна скончалась от рака в ноябре 1917 г. В это время Владимир Петрович жил у своего второго сына Владимира. Наливкин тяжело переживал смерть своей подруги и мужественной помощницы в нелегкой подвижнической жизни. По воспоминаниям дочери, Натальи Владимировны, утром 20 февраля 1918 г. Владимир Петрович незаметно вышел из дома. На столе в его комнате была обнаружена записка, написанная красными чернилами: «Прошу в моей смерти никого не винить, В. Наливкин». На одной из боковых дорожек Ташкентского кладбища был найден труп Владимира Петровича, а сбоку, в фуражке, лежала вторая записка такого же содержания и револьвер[298].
Иван Борисович Наливкин в воспоминаниях о деде спустя несколько десятилетий напишет: «он покончил с собой потеряв цель в жизни, замучив себя переживаниями» [299].
Могилы В.П. и М.В. Наливкиных на старом русском кладбище Ташкента не сохранились. Через два года после их смерти кресты вырыли, а сами могилы были уничтожены в 1942 г.
1957–1959 гг.
Воспоминания о В. П. Наливкине[300]
Мне шел двенадцатый год, когда февральским утром Владимир Петрович оставил на столе в своей комнате написанную красными чернилами записку[301]: «В моей смерти прошу никого не винить. В. Наливкин».
Я потерял его прежде, чем мог сознательно оценивать его поступки и высказывания. Но теперь, когда осталось не так мало людей, близко знавших В. П. Наливкина, я пытаюсь восстановить то немногое, что слышал о нем, главным образом от моих родителей, либо – в меньшей степени – запавшие мне в память личные впечатления. Владимир Петрович был антиподом чеховского «человека в футляре», и ему было совершенно несвойственно скрывать свои взгляды, поступать не так, как подсказывала его совесть, опасаться, «как бы чего не вышло». Поэтому биография его изобилует различными столкновениями и конфликтами. Список их, пожалуй, начинается со спора шестилетнего ребенка с няней, которую он пытался убедить, что Иисус Христос был еврей, и привел ее в ужас «богохульными» речами.
Более серьезный характер носило столкновение В.П. Наливкина со М.Д. Скобелевым, о чем он рассказал в опубликованных им воспоминаниях о последнем. Совершенно беспрецедентным в истории русской бюрократии был конфликт с ферганским военным губернатором Арендаренко.
Владимир Петрович, подчиненный Арендаренко, – как рассказывала моя мать, – установил, что губернатор берет с населения взятки, и направил материалы в соответствующие инстанции с требованием привлечь Арендаренко к уголовной ответственности. Разумеется, власти не могли допустить такого скандала, как суд над губернатором, да еще по настоянию его подчиненного, и дело было решено в административном порядке; Арендаренко убрали с поста ферганского губернатора, а Наливкина перевели в Ташкент.
Третий резкий конфликт с непосредственным начальником – главным инспектором народных училищ края Ф.М. Керенским возник в связи с опубликованием последним статьи о
Приведу малоизвестный пример «безрассудного» поступка Владимира Петровича. «Во время работы второй Государственной Думы, – передавала мне Екатерина Ильинична Смолина[302], – в Петербурге вышли на демонстрацию рабочие, интеллигенты, студенты и курсистки; в числе их была и я. На разгон демонстрации были высланы казаки, жестоко полосовавшие демонстрантов нагайками. Вдруг вылетает извозчичья пролетка, на которой в распахнувшейся генеральской шинели стоит В.П. Наливкин – депутат Думы – и кричит казакам: “Не смейте бить!” Вероятно, генеральская шинель ввела казаков в заблуждение, они приняли Наливкина за кого-либо из властей, и избиение прекратилось».
Характерно для Владимира Петровича выступление на одном судебном процессе. Пристав – рассказывала моя мать – привязался по какому-то поводу к одному узбеку и довел беднягу до такого состояния, что тот бросил в лицо приставу нецензурное выражение, в котором фигурировало слово «поша»[303]. Этого было достаточно, чтобы привлечь узбека к уголовной ответственности, якобы за оскорбление особы царя – паши[304]. Подсудимому грозила каторга. Владимир Петрович выступил в суде в качестве эксперта и доказал, что в узбекском языке слова «царь» и «муха», случайно или не случайно, имеют схожее звучание и подсудимый употребил второе слово, назвав пристава «назойливой мухой» с добавлением некоторых эпитетов.
Попутно Владимир Петрович воспользовался трибуной суда, чтобы охарактеризовать тот произвол, который допускают по отношению к местному населению подобные этому приставу чины русской администрации.
После выступления Владимира Петровича прокурор морщился, но все же был вынужден заявить, что он отказывается от обвинения, и подсудимый был освобожден из-под стражи. Когда Владимир Петрович выходил из зала суда, все присутствовавшие на заседании старики-узбеки встали и глубоко поклонились своему защитнику.
Не в характере В. П. Наливкина было кривить душой и сохранять видимость хороших отношений с людьми, далекими ему по своим взглядам. После роспуска второй Государственной Думы, когда он более четко определил свое место среди борющихся сил, он решительно порвал многие, раньше дорогие для него связи. Возвращаясь после разгона Думы в Ташкент, Владимир Петрович не заехал навестить свою престарелую мать, т. к. считал, что встреча с ней, сохранившей монархические иллюзии, была бы и тягостной и ненужной. От своих многочисленных друзей – в большинстве служащих государственного аппарата – он ожидал присоединения к своим политическим убеждениям, а коль скоро этого не случилось – порывал знакомство. Я вспоминаю, что моя мать называла десятки фамилий людей, которые были когда-то близкими друзьями Владимира Петровича, но во время моего детства они уже не бывали в доме Наливкиных.
Недалеко от дома Наливкиных на бывших Никифоровских землях находилась дача Н.Г. Малицкого – мужа дочери Н.П. Остроумова. Последний летом часто навещал Малицких и, хотя всегда проходил мимо дома, где жил Владимир Петрович, никогда не заходил к последнему – слишком далеко разошлись их жизненные пути.
На пост Туркестанского генерал-губернатора намечалось назначение одного из товарищей Владимира Петровича по военному училищу.
– Ты пойдешь к нему с визитом? – спросила моя мать.
– Непременно, – с сарказмом ответил Владимир Петрович. – Босиком, в соответствующем одеянии и под руку с Костей Блиновым[305] пройдемся по Соборке до Белого дома – это будет мой визит к губернатору.
С нескрываемым презрением относился он к жившей по соседству богомольной ханже Е.И. Докучаевой [306], и как только она заводила свои елейные речи, Владимир Петрович «фыркал» и уходил из комнаты.
– Обсчитает рабочих, – говорил он матери, – а потом бегает по церквам и благодарственные молебны служит.
Нетерпимое отношение Владимира Петровича к бывшим друзьям, не разделявшим его политические взгляды, не распространялось на толстовцев, которых он не относил к лагерю врагов. Дружеские отношения сохранились у Владимира Петровича с Ю.О.[307] Якубовским[308] – ГОРЯЧИМ ПОЧИТАТЕЛЕМ Льва Толстого и его учения. Юрий Осипович бывал в гостях у сыновей и дочери В. П. Наливкина и всегда заходил в комнату последнего, где они подолгу беседовали. Теплые отношения были с толстовцем Костей – К.Л. Блиновым, ярым сторонником «опрощения», о чем нагляднее всего свидетельствовал его более чем странный костюм и страшно запущенная шевелюра.
Вероятно, дружбой с толстовцами был в свое время навеян выдвинутый Владимиром Петровичем перед сыновьями проект «осесть» на землю.
«– Ну, чего вы просиживаете штаны в канцеляриях, все вами помыкают, – передавала моя мать слова Владимира Петровича. – Надо все это бросить, купить землю где-нибудь в Буке, будем заниматься сельским хозяйством».
Наряду с восторженным отношением к социал-демократам, Чхеидзе и Церетели, с которыми Владимир Петрович был знаком по Думе, он глубоко уважал анархиста П.А. Кропоткина, а из менее видных политических деятелей с симпатией относился к мятежному лейтенанту П.П. Шмидту, эсерке Марии Спиридоновой, члену Государственной Думы Павлу Алексеевичу Аникину.
Эти персональные симпатии Владимира Петровича отражают весьма характерную особенность его мировоззрения. Когда в семье заходила речь об эсерах, анархистах, толстовцах и других политических группах, по-разному боровшихся с царизмом, то Владимир Петрович говорил о них не как о врагах, а как о людях, идущих к той же цели, что и он, но запутанным и окольным путем. Не предвидел он и неизбежности ожесточенной борьбы между этими группировками после победы над царизмом – он считал, что демократическое устройство общества, которое наступит с победой революции, обеспечит отбор всего прогрессивного, что имеется в программах левых политических группировок, отражающих чаяния стоящих за ними миллионов простых людей. Эти взгляды, видимо, являлись одной из причин, почему Владимир Петрович не разделял тактики большевиков.
Лица, которые заслужили уважение Владимира Петровича и ничем не запятнали себя[309], оставались для него дорогими на всю жизнь.
После ухода с военной службы Владимир Петрович работал некоторое время помощником П. Аверьянова – наманганского уездного начальника, о ком, по воспоминаниям моей матери, Владимир Петрович всегда отзывался с большим уважением, как о человеке исключительно справедливом, честном, не попиравшем права и интересы местного населения.
Хорошие впечатления сохранил Владимир Петрович о Ниле Куропаткине – брате известного генерала и своем сослуживце во время Хивинского похода. Тепло относился он к членам бывшего[310]кружка туркестановедения[311], которых мог в какой-то мере считать своими учениками. Приезжая в Ташкент, М.С. Андреев, В.Л. Вяткин, П.Е. Кузнецов бывали желанными гостями Владимира Петровича.
Часто навещал Владимира Петровича крупный местный востоковед Саид-Гани[312] (не Азимбаев!), с которым он был связан глубоким взаимным уважением, многолетней дружбой и общими научными интересами. Иногда навещали Владимира Петровича неизвестные мне лица, фамилии которых было не принято называть, – как теперь я полагаю, его политические единомышленники.
В отношении религии взгляды В. П. Наливкина с годами сильно изменились.
– Когда мы жили в Самарканде, – сообщила мне Наталья Владимировна, – тяжело заболел брат Борис, и мама уехала к нему в Коканд. Однажды мы вышли с отцом на прогулку и встретили нищего.
– Помолись о здравии Бориса, – сказал отец, подавая нищему монету.
Моя мать помнила время, когда Владимир Петрович – по убеждению или по обязанности – посещал церковь. Впоследствии он резко отрицательно относился к религии и к духовенству, любил повторять стихи Пушкина «Народ мы русский позабавим…» и изречение Вольтера, что религия возникла, когда первый мошенник встретил первого дурака.
Священник Петр Алексеевич Остроумов – племянник Николая Петровича – увлекался изучением узбекского языка (после революции он преподавал его) и всего относящегося к исламу. Питая большое уважение к В. П. Наливкину, он зачастил к нему советоваться по интересующим его вопросам. Когда Владимиру Петровичу сообщили об очередном приезде П.А. Остроумова, он достаточно громко, чтобы слышал последний, сказал: «Что нужно от меня этому попу?» В этом, безусловно, проявилось отрицательное отношение В. П. Наливкина к духовенству, но едва ли можно оправдать такой грубый выпад.
Владимир Петрович был натурой очень деятельной, и весь его день был занят трудом – физическим или умственным. Хорошо помню распорядок его дня летом, в период, когда семья моего отца и его брата Владимира приобрели участки и приступили к строительству домов на бывших Никифоровских землях. Это в то время была самая необжитая окраина Ташкента – на территории около двух квадратных километров тогда было не более десяти, расположенных разбросанно, домов и участков с молодыми садами; все остальное было занято холмами, на которых весной и осенью пасли стада или сотни всадников показывали свою удаль и резвость коней в головоломных скачках.
Летом вся растительность на холмах, кроме верблюжьей колючки, была выжжена солнцем, и от них полыхало жаром как от раскаленной печи. Такой же голой степью были участки, приобретенные сыновьями Владимира Петровича.
Владимир Петрович – ему тогда было под шестьдесят – вставал в пять часов утра и работал с кетменем на участке того или другого сына до восьми часов, после чего завтракал и снова махал тяжелым кетменем до полудня, а иногда и часов до двух. За лето в первый год под палящим солнцем – только что посаженные фруктовые деревья не могли дать тени – дважды перепахал целиком оба участка, составлявшие в общей сложности площадь около 0,4 гектара, вырастил прекрасные бахчи и огород, а осенью посадил ягодники.
Вторую половину дня, как правило, Владимир Петрович проводил в своей комнате, работал над узбекско-русским словарем или газетными статьями, к вечеру просматривал газеты и почту, писал письма. Ложился спать рано – часов в одиннадцать.
Кроме работы на участке он часто ходил в Никольский (ныне Луначарский) поселок за провизией, выбирал время приготовить дрова, принести воды, полить и подмести двор. В последующие четыре года Владимир Петрович проводил все время в саду и огороде на участках своих сыновей, а так как этой физической нагрузки ему, по-видимому, было мало, он еще из любви к делу несколько лет проводил весь уход за расположенным поблизости и заброшенным нерадивым хозяином садом и поливал посаженную и оставленную без надзора тополиную рощу – другого владельца.
– Когда я был мальчонкой, – рассказывал Владимир Петрович – моя бабушка учила меня владеть иглой, самому пришивать пуговицы, ставить заплаты, штопать. «Военному в походе надеяться не на кого», – говорила она.
Эти уроки оказались не бесполезными. Владимир Петрович всю жизнь чинил и приводил в порядок свое белье. Когда у моей матери были маленькие дети и она не успевала их обшивать, Владимир Петрович предложил свою помощь.
– Может быть, Наташа, твоим мальчишкам надо что-нибудь сшить? Я могу, ты только скрои и вставь шпульку в машину.
С наступлением охотничьего сезона Владимир Петрович каждую неделю ходил на охоту. В этот период жизни у него уже не было компаньонов по охоте. Уходил он рано утром, возвращался во второй половине дня. Охотился он в трех местах: в Дурмене на люцерниках – на перепелов, на Никольских болотах – на бекасов и на островах Чирчика – на зайцев. Несмотря на обилие уток и фазанов, я не помню случая в этот период, когда бы он охотился на эту дичь – уток, по его выражению, стреляют только «сапожники».
Стрелок он был первоклассный. С. Попов[313], сам отличный охотник, рассказывал, как он, мальчуганом, пасшим вместе с товарищем стадо, бросил все, чтобы посмотреть на виртуозную стрельбу «старика» – как правило, падал каждый бекас, по которому он делал выстрел, а если вылетала в разные стороны пара бекасов, то их обоих обычно настигал удачный дуплет. Без дичи с охоты Владимир Петрович никогда не возвращался.
Раза два в месяц Владимир Петрович уходил в редакции и издательства или отвести душу со своими политическими единомышленниками.
По своему характеру Владимир Петрович был жизнерадостный, веселый и остроумный человек.
Когда он вернулся из восьмилетней добровольной ссылки – из кишлака Нанай и песков центральной Ферганы и поселился в Ташкенте[314], он охотно посещал устраиваемые местным обществом вечера, танцевал, пел, красочно и с большим юмором рассказывал эпизоды из своей жизни. В семье он любил в комическом виде изображать свои беседы и столкновения с начальством, упрямое нежелание многих администраторов считаться с фактами и логикой.
Долгое время в Ташкенте его постоянными спутниками на охоте были учитель гимназии М.К. Смирнов и ветеринарный врач Бронников. По возвращении с охоты начиналось нескончаемое чаепитие и разбор Владимиром Петровичем «хода военных действий», слушая который покатывались со смеха члены его семьи и зашедшие «на огонек» знакомые. Большею частью мишенью для Владимира Петровича служил «таксыр»[315] Бронников.
С течением времени характер Владимира Петровича заметно изменился. Наложило отпечаток разочарование в результатах культуртрегерской работы в Туркестане, которой он отдал дань в свое время, постоянные столкновения с той частью общества, которая была заклеймена М.Е. Салтыковым-Щедриным как «господа ташкентцы» и, особенно, поражение революции 1905 г. и наступивший затем период черной реакции. Веселый когда-то, Владимир Петрович теперь срывал свое раздражение на бывших друзьях и домашних, частенько бывал «не в духе». Особенно доставалось в такие часы местным властям.
– Однажды, – рассказывала моя мать, – приехал к Владимиру Петровичу его давний сослуживец, настойчиво делавший свою карьеру. Владимир Петрович в беседе скоро перешел к обсуждению своих порядков и особенно яростно нападал на генерал-губернатора и его окружение. Его гость не решался возразить Владимиру Петровичу и еще больше боялся поддержать «крамольные» речи. Он сидел красный как рак, вскакивал со стула, и все его участие в беседе сводилось к повторению возгласа «Дык ведь…».
От плохого настроения Владимира Петровича не страдали его старинные друзья – узбеки и киргизы из Наная, из Ферганы, Самарканда и Ташкента, которые запросто приезжали к своему «тамыру»[316], встречая со стороны хозяина самое радушное отношение. На окраине Ташкента, где Владимир Петрович провел последние годы жизни, было много узбекских хуторов. Он пользовался большим уважением среди местных жителей, которые величали его «домля» – учитель.
Иногда Владимир Петрович мог вспылить по незначительному поводу и в такие минуты терял контроль над собой. Мне было около пяти лет, когда в саду моего дяди Владимира Владимировича появились первые яблоки на молодых деревьях.
– Не рви их, они еще зеленые, – наставлял меня дедушка.
Через несколько дней после этого ко мне пришел приятель, и я, около дерева, сообщил ему, что рвать яблоки нельзя, а рука моя непроизвольно тянулась, пока я не зажал в ней яблоко. Вдруг моего приятеля как ветром сдуло, и я увидел, что ко мне бежит разъяренный дедушка, и пустился наутек.
– Нет, паршивец, ты от меня не убежишь – и топот тяжелых солдатских сапог наполнял мою душу ужасом. Финалом этого бега было несколько ударов камышинкой, совершенно не соответствовавших моему представлению об ожидавшей меня каре. Тем не менее я долго не мог прийти в себя от пережитого. Моя мать потом, когда дедушка упрекал ее, что она не умеет воспитывать детей, напоминала ему об этом эпизоде.
Характеру Владимира Петровича была свойственна доверчивость, склонность идеализировать и считать людей более хорошими, чем они есть на самом деле. В результате он часто заблуждался и испытывал впоследствии глубокое разочарование.
Когда выражали сомнения в нравственных качествах кого-нибудь, Владимир Петрович мог ответить: «Ну что ты, ведь это наш эсдек», – словно это являлось исчерпывающим доказательством безупречной биографии.
Долгое время увлечением Владимира Петровича был некто Габитов[317], и все попытки близких доказать, что Габитов злоупотребляет доверием Владимира Петровича, последним немедленно отметались, пока он не убедился с большим опозданием в их обоснованности.
Как-то моя мать заговорила о необходимости найти хорошего столяра для выполнения некоторых работ.
– Я знаю одного столяра, – вмешался дедушка. – Возьми его, у него такое одухотворенное лицо. «Одухотворенное лицо» оказалось не только плохим столяром, но и нечестным человеком.
Владимир Петрович был бессребреник и, по-видимому, довольно равнодушен к чинам и карьере.
– Что вы сидите на сорок рублей в месяц? – убеждал его перейти на работу в ведомство просвещения один из местных деятелей. – Ведь ваши товарищи уже в генералы выходят.
Но равнодушие к чинам и карьере отнюдь не означало, что Владимир Петрович был лишен всякого честолюбия. Он очень ревниво относился к своим литературным трудам, и прежде чем сдать в газету очередную статью, приходил к Марии Владимировне или, чаще, к моей матери и читал рукопись. Если статья вызывала искреннее одобрение, лицо автора выражало искреннюю радость.
– Иду я по Пушкинской улице, – с явным удовольствием рассказывал Владимир Петрович, – мчится на своем рысаке Рейсер[318] и кричит на всю улицу: «Побольше, Владимир Петрович, побольше таких статей!»
Любил Владимир Петрович, чтобы оценили его труд. Он сделал у нас деревянный заборчик, отделявший часть двора от кур.
– Наташа, я починил забор, – сообщил он моей матери и вышел на двор.
– Пойди, похвали забор, – шепнула Мария Владимировна, – ведь он этого ждет.
Изгородь получилась очень несуразной, но мать покривила душой и выразила полное одобрение. Владимир Петрович сиял.
Большую радость доставляло Владимиру Петровичу сделать приятный сюрприз близким, и в первую очередь Марии Владимировне. Когда родители строили дом, мать рассказала Владимиру Петровичу и Марии Владимировне, что из-за отсутствия средств на достройку дома вынуждена его заложить. Когда мать ушла, Владимир Петрович догнал ее.
– Наташа, не делай глупости, ты влезешь в такую петлю, из которой никогда не выпутаешься. Я скоро должен буду получить деньги за «руководство»[319], и Машенька тебе поможет. Только пока ничего не говори ей о получении мною денег – это должно быть для нее сюрпризом.
Все знали, что Владимир Петрович очень огорчается, если его подарки оказывались неудачными, и вели себя соответствующим образом.
В воспитание своих внуков Владимир Петрович вмешивался редко, главным образом – когда сталкивался с чем-нибудь, что его возмущало.
Однажды я – было мне не более пяти лет – завладел несколькими номерами «Нивы», и вырезав из них картинки, развесил их в своем уголке. Дед, увидев в этой картинной галерее царские портреты, набросился с упреками на мою мать.
– Как ты, Наташа, допускаешь это. Ведь из мальчишки подлец вырастет.
Второй раз мне попало за торговлю персиками. Неподалеку от нас строился дом, и каменщики попросили меня принести персиков, которых в нашем саду было великое обилие. Я несколько раз носил им персики и отказывался от медяков, которые они мне совали, пока один предприимчивый приятель не посоветовал брать деньги. Какая разыгралась буря, когда Владимир Петрович узнал о моих торгашеских наклонностях!
– Нет ни моего, ни твоего – все общее. Кому нужно – тот берет и пользуется, – втолковывал он, когда я однажды завел с ним разговор о «нашем» и «не нашем».
К успехам детей и внуков в учении Владимир Петрович был равнодушен.
– И зачем ему обязательно учиться? Пусть будет пастухом или сапожником, – ответил он моей матери, когда она просила его воздействовать на плохо учившегося внука. Меня удивляет, что Владимир Петрович совершенно не обращал внимания на то, что его младшие дети и внуки не знают узбекского языка, и не требовал говорить с детьми по-узбекски с целью их обучения.
Был Владимир Петрович очень нетребователен и на себя тратил минимум. Ходил круглый год в простых солдатских сапогах и только в город ходил в хромовых. Покупал на толчке для себя белье из небеленой бязи и солдатские шаровары. Сколько я его помню, имел он одно видавшее виды черное платье и черный же пиджачок. К пище был непривередлив и только питал слабость к вареникам.
– Если бы был царем, – шутил он, – каждый бы день ел вареники.
Я был слишком мал, чтобы вникать в существо происходивших между взрослыми разговоров. Но когда Владимир Петрович награждал кого-либо эпитетом «монархист», «черносотенец». «жандарм» или «охранник» – он вкладывал в слова столько чувства, что даже для ребенка не оставалось сомнений в его отношении к такой персоне. А когда я встречал фотографа Пуришкевича, то мне казалось, что его облик вполне заслуживает того презрения, с которым говорил о нем Владимир Петрович.
Четыре знаменательных события произошли в последний период его жизни.
Хмурый и подавленный был Владимир Петрович, когда стало известно о кончившемся неудачей восстании саперов в Троицких лагерях.
Война 1914 г. не встретила никакого оправдания в нашей семье. Владимир Петрович говорил, что победа в этой войне нужна только царскому правительству, а не народу.
Когда вспыхнуло восстание 1916 г., Владимир Петрович считал, что движение будет возглавлено наиболее реакционной и фанатичной частью мусульманского духовенства и не связывал с ним никаких надежд.
Восторженно встретил Владимир Петрович весть о Февральской революции. Он готов был с каждым делиться мыслями о великом значении этого события, даже люди, которых он до этого третировал как обывателей, казались ему изменившимися в лучшую сторону, и он вступал с ними в дружескую беседу. Дома в этот период он бывал редко.
В один из мартовских дней 1917 г. гимназистов отпустили после первых уроков, и я с товарищами пошел на Соборную площадь, куда двигались колонны демонстрантов.
На площади я столкнулся с дедушкой. Он шел и что-то горячо говорил своему спутнику, а лицо его выражало безмерную полноту счастья.
– Запомни эти дни, Иван, – сказал он, взяв меня за руку, – они являются началом новой, прекрасной и свободной жизни.
– Если бы Мария Владимировна отказалась выйти за тебя замуж, было бы это для тебя тяжелым ударом? – спросила моя мать Владимира Петровича.
– Я так любил ее, – не задумываясь, ответил он, – что в этом случае немедленно бы покончил собой.
Если в молодости Владимиру Петровичу, вероятно, только казалось, что жизнь его не мыслима без Марии Владимировны, то в пожилом возрасте он говорил с полной убежденностью, что это именно так, ибо отдавал отчет, какая бесценная подруга сопутствовала ему в жизни.
Когда говорят о выдающейся личности Владимира Петровича, о его больших научных заслугах, о важной роли его культурной и общественной жизни дореволюционного Туркестана, было бы крайне несправедливо оставлять в тени Марию Владимировну.
На совместный жизненный путь они вышли, имея совершенно неравные данные. С детских лет Владимира Петровича воспитывали как будущего воина, который всегда должен быть готов переносить всевозможные лишения, невзгоды и трудности, обязан проявлять героизм как нечто само собой разумеющееся, каждый день должен быть готов пожертвовать своей жизнью.
С детских лет Марию Владимировну воспитывали как будущую хозяйку уютного домашнего очага, как светскую женщину, для которой доступны все блага жизни, которая навсегда ограждена от житейских трудностей, а необходимость физического труда для нее просто немыслима. Мария Владимировна с шифром (отличием) закончила Институт благородных девиц и если не считать хорошего знания французского и немецкого языков, которые она оттуда вынесла, то все остальное институтское воспитание никак не готовило к той жизни, которая ей предстояла.
С такой явно неравной подготовкой вступили они в жизнь, которая[321], не считаясь с этим, поровну разделила между ними тяготы, потребовала одинаковой моральной и физической стойкости.
После выхода замуж Мария Владимировна, совсем не знавшая жизни, была вынуждена пуститься в более чем двухмесячный путь на лошадях и верблюдах через степи и пустыни – от Саратова до Ташкента, вслед за уехавшим в военный поход мужем, без уверенности, что она встретит его живым по приезде в Ташкент.
Но азиатский тогда город Ташкент был не самым худшим, что ее ждало, – менее чем через год она уже, вместе со своим беспокойным супругом, жила в Намангане. А через год – она уже в глухом кишлаке Нанае, в узбекской сакле, ходит в парандже и должна сама не только печь хлеб и готовить обед, но и доить коров и верблюдиц, стирать и обшивать, делать из навоза кизяки, чтобы иметь топливо, а летом кочевать в горах вместе со своими односельчанами – это при наличии двух маленьких детей, при постоянном недостатке денежных средств. Следует отметить, что в то время во всем огромном Наманганском уезде жило всего три семьи русских, не считая живших в городе военных и чиновников.
После шестилетнего пребывания в Нанае – почти двухлетняя жизнь в середине песчаной Ферганской пустыни. И так – в продолжение почти сорока лет – одни испытания и трудности заканчивались, чтобы уступить место другим.
Верная подруга, в меру своих сил и возможностей устраняла с пути Владимира Петровича многие трудности, и очень возможно, что при отсутствии ее он едва ли был бы в силах совершить свой жизненный подвиг. Она делала это как нечто само собой разумеющееся, делала так, как с готовностью отдала продать полученные от матери немногие драгоценности, чтобы Владимир Петрович мог приобрести участок в Нанае.
В этих условиях Мария Владимировна находила в себе силы помогать мужу и в его научных трудах, о чем свидетельствуют не только опубликованные за совместными подписями работы. Тяжелая жизнь не сделала ее ни нытиком, ни истеричкой, отравляющей существование окружающим. У нее никогда не вырвалось требования к мужу оставить избранный им путь и выбрать более легкий и спокойный. До последних дней она сохранила мужество и вела себя с большой выдержкой.
Она умела успокоить Владимира Петровича, когда нервы его сдавали, и своим примером призывала побороть раздражительность, тактично и деликатно оказывала моральную и материальную помощь своим детям, была первой наставницей и другом своих внуков.
Если жизненный путь Владимира Петровича может вызвать почтительное удивление и достоин подражания, то путь Марии Владимировны – поистине героический. Она вполне заслужила стоять в одном ряду с замечательными русскими женщинами, о которых с таким преклонением писал Н.А. Некрасов.
ЦГА РУз. Ф. 2409. Оп. 1. Д. 7. Лл. 1-21.
Машинопись с автографом.
Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы
В. П. Наливкин и М.В. Наливкина
Предисловие
Малое сравнительно знакомство русских с бытом как всего вообще туземного населения, так главным образом и с бытом здешней женщины, подало нам мысль поделиться с читающей публикой результатами тех наблюдений, которые нам удалось произвести, прожив несколько лет среди сартов Ферганской области[323], причем внешняя обстановка тогдашней жизни была тоже вполне сартовская.
Это последнее обстоятельство, вместе с некоторым знанием языка, в значительной мере облегчило для нас дело сближения с туземным обществом.
Удалось ли нам достаточно верно и наглядно изобразить картину данной жизни и остаться достаточно же объективными – об этом пусть судит сам благосклонный читатель.
Мы будем вполне удовлетворены, если, несмотря на замеченные им недостатки, промахи и упущения, читатель скажет все-таки, что наш скромный труд представляет для него некоторую долю интереса.
Краткий очерк Ферганской долины
Фергана представляет собою долину, идущую в направлении с северо-востока на юго-запад и окруженную со всех сторон горными хребтами, разомкнутыми лишь в юго-западном углу последней, у г. Ходжента.
Длина долины между Ходжентом и Узгентом (в проекции) равняется приблизительно 300 верстам[324]. Наибольшая ширина между подошвами предгорий около 130, а наименьшая (у Махрама) около 30 верст. В продольном направлении Фергана режется течением Сырдарьи, образующейся из слияния Нарына и Кара-Дарьи в нескольких верстах на юге от Намангана. С горных хребтов сбегает значительное число речек и потоков, воды которых, частью в предгорьях, а главным образом по выходе из последних в долину, расходятся по громадной сети
Главнейшие, наиболее населенные, торговые и промышленные пункты – города – суть: Кокан[325], Маргелан, Андижан, Наманган, Ош и Чуст. Кроме этих городов, по числу которых теперешняя Ферганская область делится на шесть соответствующих уездов, существует
В зависимости от местных климатических условий возделывание всех вообще культурных растений (зерновые растения, овощи, фруктовые и не фруктовые древесные породы) возможно только при условии искусственного орошения почвы, а потому возделанные, культурные земли, насаждения древесных пород и оседлость встречаются там только, где по местным условиям возможно было провести арыки.
Если летом взглянуть на Фергану â vol d'oiseau[327], то поверхность ее дна представится иссера-желтым фоном песчаных и солончаковых, почти лишенных ныне растительности степей, испещренных зелеными пятнами самой разнообразной величины. Пятна эти – культурные оазисы, ютящиеся на больших и малых системах местной ирригации, красы и величия Средней Азии[328].
Главнейшие, характерные черты отдельных оазисов настолько сходны между собою, что последние, в сущности, различаются друг от друга только по величине. В общем, каждый из больших оазисов, заключающий в своих пределах город (или большой базарный кишлак), имеет приблизительно такой вид.
По наружному обводу (оазиса) находятся сравнительно большие отдельные участки незагороженных полей, на которых производятся посевы преимущественно хлебных, зерновых растений, люцерны, хлопчатника и марены. По мере приближения к центру оазиса отдельные участки земли становятся меньше; обработка их заметно улучшается; все чаще и чаще встречаются поля, огороженные невысоким в 1½–2 аршина[329] (высотой) глинобитными заборами, из-за которых высятся тут (шелковица), тополь и др. деревья, а к названным выше посевам присоединяются овощи (дыни, арбузы, морковь и лук), табак и изредка виноградники. Далее незагороженных полей почти нет; каждый отдельный участок по его обводу обсажен большим или меньшим числом деревьев, обыкновенно в один, много – в два ряда. По преимуществу это тут, тополь, тал и джигда. Местами темнеют большие, раскидистые кроны карагачей и грецких орехов. Хлебные растения почти совсем вытесняются овощами, люцерной и виноградниками; по дороге все чаще и чаще встречаются арбы, пустые и с кладью, конные и пешие люди; по сторонам на каждом шагу виднеются сады с виноградниками, гранатами, яблонями, грушами, сливами, черешней, орехами, тутовыми, тополевыми и карагачевыми деревьями; наконец начинается и самый город.
Улицы всегда очень не широки; нередко две арбы или разъезжаются с очень большим трудом, задевая концами осей за заборы и стены домов, или же и совсем не могут разъехаться, так что одной из встретившихся арб приходится осаживать лошадь назад до первого переулка, в который она и въезжает, давая таким образом возможность проехать другой арбе. И так улицы узки. По обеим сторонам их сырые глинобитные стены одноэтажных, по большей части, домов с плоскими земляными крышами и без окон на улицу; такие же глинобитные заборы; маленькие ворота и калитки; городские горлицы, очень похожие на египетских голубей; худые, подозрительного вида и нередко опаршивевшие собаки на улицах, на крышах домов и иногда даже на заборах, откуда они лают на проходящих и проезжающих. Полунагие, чумазые и все-таки нередко прехорошенькие ребятишки обоих полов играют в уличной пыли, и если их не давят ежедневно десятками, то потому только, что у сартов не принято ездить большими аллюрами. Женщины-сартянки с лицами, закрытыми черной волосяной сеткой, в серых
Сарты в ситцевых, тиковых и реже шелковых халатах или же в белых и полосатых рубахах на манер халата из местной бумажной материи, в чалмах и в тюбетейках, босиком и в ичигах с калошами, пешком, верхом и на арбах; евреи-красильщики[330]в таких же приблизительно костюмах, но с длиннейшими пейсами и с вечно синими от краски руками; два-три индуса; киргиз в меховой шапке на маленькой, худенькой клячонке с несколькими верблюдами в поводу; маленький арык поперек улицы, через него вместо мостика небольшая каменная плита. Налево мечеть с плоской же земляной крышей, открытая с восточной стороны, внутри выштукатуренная белым алебастром, с нишами в стенах, с резными столбами и пестро раскрашенным потолком; на дворике пруд, обсаженный большими, тенистыми карагачами; входная калитка внизу на аршин от земли заделана решеткой, дабы в мечеть не забегали животные, могущие осквернить это священное для мусульманина место; входя сюда, правоверные бывают принуждены перелезать через эту решетку. Базар. Еще издали слышится неприятный, острый запах кунжутного масла, на котором тут же, на базаре, приготовляются разные снеди; гул нескольких сот, если не тысяч, голосов торгующегося люда, стук кузнечных молотов и ржание коней. Изредка откуда-то выносится резкий рев верблюда. На базаре улицы значительно шире, чем в остальной части города. По сторонам их лавки и лавочки обыкновенно очень небольших размеров; у большинства с наружной стороны маленькие навесы из камышовых плетенок на тоненьких подпорках из таловых жердей; здесь работают и торгуют кузнецы, шорники, седельники, портные, серебряники и медники; вперемежку с ними
Где-нибудь неподалеку от базара или
В городах же с заката и до восхода солнца на базаре могут оставаться одни только караульщики. (Мусульманская религия не советует торговать ночью, дабы не было конкуренции с теми торговцами, которые не могут почему-либо торговать по ночам, во-первых, а во-вторых, требуется, чтобы товар продавался при таких условиях, когда он может быть беспрепятственно измерен и осмотрен).
Число базарных кишлаков сравнительно велико. Так, напр., в Наманганском уезде на площадь приблизительно в 5600 кв. верст и около 100 000 душ населения число базаров – 5.
Выше мы сказали уже, что существование культуры, а вместе с тем и оседлости, прежде всего здесь обусловливается возможностью проведения арыков, а это последнее, в свою очередь, зависит одинаково как от присутствия или отсутствия таких источников, воды которых могли бы эксплуатироваться с целями ирригации, так равно и от конфигурации данной местности. По тем же причинам как величина оазисов, так равно и расстояния между ними очень различны.
Преобладающие размеры кишлаков колеблются между 100–200 дворами. Там, где главную массу населения составляют кипчаки, каракалпаки, курама и недавно еще осевшие киргизы, кишлаки сравнительно редки, и место их заступают отдельные
Здесь же скажем неколько общих слов о климатологии описываемой нами страны. Весна вместе с началом полевых работ в среднем наступает в конце февраля или в начале марта. В вегетативном отношении она начинается появлением некоторых трав (пырей, Iris[333]), а равно цветением миндальных и урюковых (абрикосовых) деревьев. В марте начинаются уже жары и наибольшая прибыль воды в Дарье и в главнейших горных речках, обусловливающаяся усиленным таянием снега в горах. Около этого же времени поспевают ягоды тута, урюк и ячмень. В июне спеет пшеница. В июле – виноград и кукуруза. В июне и июле ночи обыкновенно очень душны, и эта духота тем более невыносима, что ночью же воздух кишит мириадами москитов и комаров. В августе жары начинают понемногу спадать, ночи становятся прохладными, а москиты мало-помалу пропадают. С начала октября наступает теплая и по большей части сухая осень. К концу этого же месяца окончательно поспевают
Зима с температурою ниже 0° начинается обыкновенно в конце ноября или начале декабря и продолжается до половины или конца февраля. В годы холодных зим температура нередко падает до 23° Ц; в общем же средние температуры декабря и января месяцев колеблются между 5° и 15° Ц.
Все сказанное относится исключительно ко дну долины (Наманган – 1340 фут.[334] над уровнем моря; Маргелан – 1480; Кокан – 1300; Андижан – 1512 ф. См. карту Ферг. обл. Изд. 1879 г.).
По мере приближения к горам и постепенного повышения местности над уровнем моря, продолжительность лета и средняя температура как его самого, так и целого года уменьшаются. На высоте 4000 фут. джугара, рис, дыни, виноград, гранаты и хлопчатник уже не вызревают, а в севооборот входят такие растения, как лен и просо, посевы которых на дне долины почти не производятся вследствие малой сравнительно их доходности.
Начиная с этой же высоты, в горах северного хребта встречаем березу, а далее, на 7-8000 ф., ель и рябину. На 10 000 ф. снег сходит не ранее конца апреля; снова начинает выпадать (но обыкновенно растаивает) с половины сентября, а окончательно ложится в половине или конце октября.
Наибольшее количество атмосферных осадков всегда приходится на горы. Как бы ни была тепла зима в долине, в горах нижняя, предельная линия снега всегда лежит не выше 5-6000 ф.
В горах наименьшее количество осадков приходится обыкновенно на июль и август, а в долине, после теплых, бесснежных зим на май, июнь, июль, август, сентябрь, а иногда даже и октябрь месяцы.
Прежде чем перейти к населению Ферганы, мы попросим читателя сесть на лошадь и сделать с нами маленькое путешествие.
Теперь половина июня, и вы на
Вон из-за капчигая виднеются гранитные громады с темными пятнами по уступам и белыми снеговыми верхами. Там верховья Кашкасу и Минг-Илкы, а темные пятна, это еловые и другие рощи. Там альпийская флора с ползущей по земле арчой, похожей на наш можжевельник, с целыми пространствами дикого лука и мелких ярко-зеленых альпийских трав вперемежку с громадами скал, с медленно тающими под ними снегом, с уларами и дикими козами, их единственными почти обитателями.
Немного ниже по отлогим скатам раскинулись громадные ковры роскошной зелени с самыми яркими и прихотливыми узорами горных
Еще ниже береза, клен, яблоня, барбарис, малина и смородина, аса-муса, шиповник и другие кустарники перемешались на дне глубокой и узкой лощины, обступив и закрыв собою шумный, холодный поток, скачущий между обросших мохом каменьев.
Но вернемся к Джаику. По всей долине раскинулись киргизские аулы по 5–6 и более кибиток. Полдень. Почти жарко.
На самом верху ближней горы, понуря головы и отмахиваясь хвостами от мух, стоит табун лошадей: ниже по полугоре между кустами мелькают неугомонные козы, а внизу, у самой речки, тяжело дыша, с полузакрытыми глазами лежат отъевшиеся на приволье быки и коровы.
Переждав жар, садитесь на лошадь и едете в Наманган.
Дорога плоха и камениста, а потому, сделав долиною, по берегу речки верст 20, доедете только до кишлака Нанай, где заночуете у общего знакомого Муллы-Таш-бая. У него просторная, высокая
Теперь, впрочем, в нанайских садах мало хорошего. Все деревья, за исключением так называемой осенней красной яблони, отцвели, а черешня и урюк здесь еще не поспели. Черешня только что начала желтеть, а урюк поспеет не ранее двух-трех недель.
До Наная дорога, как мы уже сказали, идет долиной, то по самому берегу речки, то уходит немного в сторону, обходя заросли тальника, облепихи и др. кустарников, болотца и пашни, вперемежку тянущиеся до самого Наная.
Справа и слева горы, сначала высокие и покрытые по северным склонам кустарником, ближе к Нанаю становятся все ниже и безжизненнее и, наконец, у самого кишлака постепенно сливаются с широкой равниной Караван-дала, идущей на юг от Наная верст на 8, вплоть до гор Боспу и Унгара.
Начиная с Карамашата (урочище верстах в 12 выше Наная) вам попадались пашни; вы видели наливающийся ячмень, пшеницу в цвету, только что начинающий зацветать лен, кукурузу всего с аршин высотой и еще без всяких намеков на початки, и всходы проса. Два-три киргиза попались вам по дороге в белых войлочных остроконечных шапках и желтых из верблюжьей шерсти халатах, на маленьких, заезженных лошаденках.
В одном месте четыре человека окучивали кетменями (мотыгами) кукурузу; когда вы поравнялись с ними, они подняли головы, обернулись, долго смотрели на вас и потом все четверо сразу громко о чем-то заговорили. Ближе к Нанаю в двух-трех местах вы видели людей босиком, с засученными выше колен штанами, с подоткнутыми длинными рубахами и с кетменями в руках; они разводили пущенную из арыка воду на посевы льна и кукурузы.
На следующее утро, подзакусив, садитесь на лошадь и дальше. Жарко, скакать не приходится, а потому плетитесь шажком.
От Наная до подошвы Унгара дорога вьется по равнине Каравана между полями пшеницы, проса, льна и пара. Если б не Унгар с его гранитными скалами и зеленой верхушкой, вы забылись бы и вообразили бы себя едущим по русскому проселку. Те же поросшие травой межи бегут от дороги и теряются в посевах; та же изрытая колеями, малоезжая дорога; тот же треск кузнечиков; те же васильки выглядывают из пшеницы; те же перепела и жаворонки.
Обогнув кишлак Мамай по подошве Унгара, вы переезжаете каменистое, с версту шириной, русло Падшааты, разбившейся здесь на несколько арыков и, оставя вправо Заркент, по все более и более пыльной дороге выезжаете на ровную, голую, опаленную солнцем Искаватскую степь. Чем дальше, тем становится все жарче и жарче. Скоро полдень; ветер почти совсем стих; у вас начинают болеть голова и глаза слипаются.
Перед вами два киргиза, пеший и конный, гонят стадо курдючных баранов; вытянув шеи и тыкаясь мордами в землю, они подняли целую тучу столбом стоящей, тончайшей лессовой пыли. Это купеческий гурт. Он пришел из Аулиэ-ата, из Токмака через горы. Два-три жирных барана, захромавших в дороге, на каменистом горном перевале, ковыляют на трех ногах.
Кряхтя и кашляя от пыли, ваша лошадь обогнала стадо рысцой и опять пошла шагом. Все жарче да жарче. По сторонам ровная, поросшая
Местами желтеют поля пшеницы-
Вот начались низенькие глинобитные, местами развалившиеся заборы
А вот и собственно кишлак начался. Пошли высокие заборы с маленькими воротами и калитками.
Вон направо из-за забора взвился целый ряд стройных, кокандских, тополей; налево старый раскидистый персик перекинулся через забор своими запыленными сучьями с зелеными еще, жесткими плодами; вон рядом с ним коренастый урюк со спелыми оранжевыми ягодами. Вы остановили под его ветвями у забора лошадь, поднялись на стременах, чтобы сорвать ближнюю ягоду и неосторожно дернули ветку; красивый, переспевший урюк оторвался, шлепнулся на землю и превратился в грязную лепешку. Но вот и
Почти у самой дороги квадратный, саж.[335] 2–3 в стороне, пруд, обсаженный густыми талами. Под ними
Заискивающе улыбаясь, он приветствует вас обычнымъ
В его отсутствие вы захотели напиться, зачерпнули чашкой воды из пруда, но там инфузорий оказалось больше, чем воды. В этом отношении Искават отвратительное место, вода по очереди пускается сюда из Падшааты раз в 10 дней, а ключей нет.
Передохнув, закусив и распрощавшись с хозяином, который долго ломался, не соглашаясь якобы взять с вас денег, едете далее.
За Искаватом пыль еще несообразимее, и идет она верст 5–6 до Булакбаши и Наукента включительно. Здесь вы въезжаете в культурный оазис, тянущийся по дну широкого оврага вплоть до самого Намангана.
Вот вы миновали ключи, переехав их воды по мостику с земляной настилкой и вечной дырой посередине. Потянулись поля джугары, хлопчатника и кукурузы, сады и
Изредка начинают попадаться виноградники с лозами, обвившими большие, в сажень и более высотой, дуги, соединенные между собою жердями. Вот и Наукент, небольшой кишлак, где когда-то жил худояр-хановский
Вот неустанно шумящая, маленькая туземная водяная мельница; вот мечеть, большой навес внутри дворика с прудом, обсаженным карагачами, а дальше бесконечные серые заборы, высокие и низенькие, с выглядывающими из-за них деревьями.
На каждом шагу большие и малые арыки с мостиками и без мостиков, а вдали, по сторонам, голые, изжелта-серые высоты.
Пшеница здесь сжата уже и стоит или в копнах, или в больших снопах, около которых местами приготовлены
Хлеб с урюком и хлеб с дынями – это почти исключительная летняя пища здешнего оседлого населения.
А вон влево, на полугоре, кто-то уж начал молотить ячмень или пшеницу. Часть стога разостлана на
Чем ближе к городу, тем чаще и чаще попадаются виноградники, а синие из грубой туземной бумажной материи халаты все быстрее и быстрее сменяются русским ситцем,
Вон молодой загорелый сарт перепахивает маленькое поле убранной уже пшеницы. Здесь посеют морковь, и она успеет вырасти к началу или середине октября. Пара худых старых волов медленно тянет немудрый туземный плуг, не обращая внимания на прут и поминутное покрикивание:
Пожелать вам спокойной ночи сегодня – значит зло посмеяться над вами. Дорога, зной и тряская киргизская лошаденка, кажется, уже вконец разбили вас; по-видимому, вам стоит только лечь, чтобы тотчас же заснуть, но не тут-то было. Страшная духота и мириады москитов не дадут уснуть вам, только что покинувшему прохладные горные пастбища.
Туземное население Ферганы в бытовом отношении подразделяется на две большие группы:
В настоящее время оседлые составляют значительное большинство. Так, напр., в Наманганском уезде; на 13 500 домов (оседлых) приходится только 3000 киргизских юрт или кибиток.
В расовом или племенном отношении оседлое население Ферганы, носящее общее название
Сарты-узбеки, говорящие на тюркском языке, суть прежние кочевники узбекских родов Кыргыз, Багыш, Кипчак, Каракалпак, Курама, Минг, Юз, Кырк и др., осевшие здесь в разное время и принявшие земледельческий культ местных аборигенов-таджиков. [Заметим, между прочим, что оседание это в силу совокупности разного рода причин непрестанно продолжается и в настоящее время]. В пределах Ферганы в численном отношении сарты-узбеки значительно преобладают над таджиками. Немногочисленные сравнительно поселения последних, говорящих на наречии персидского языка (Касан, Чуст, Камыш-Курган, Кани-бадам, Исфара, Варух, Сох и др.) лежат вдоль подножья окружающих долину хребтов и указывают на те пункты, из которых как из центров, происходило постепенное разрастание существующих ныне культурных оазисов долины.
Вместе с тем в настоящее время вся разница между оседлыми узбеками и таджиками заключается, собственно говоря, только в одном языке. Религия, образ жизни, привычки и обычаи, все это настолько одинаково, что далее мы будем иметь в виду главным образом оседлую женщину-узбечку, называя ее общим именем
Восприняв земледельческий культ таджика, узбек принял вместе с тем от таджика же персидское название многих кушаний; большей части теперешней его утвари, разного рода инструментов, орудий, строительных терминов – словом, всего того, что отсутствовало в прежнем кочевом быту узбека, а потому не имело и названий на его узбекском, тюркском языке.
В то же самое время не меньшее количество персидских слов внесла в современный нам сартовский (тюркский) язык и принятая им персидская литература[337], а принятие ислама ввело массу арабских слов (преимущественно названия отвлеченных предметов, юридические и богословские термины, а равно и большинство собственных имен).
Таким образом, в современном нам сартовском (тюркском) языке половина почти слов персидские и арабские.
Постепенно соприкасаясь с таджиками, читая почти исключительно на персидском языке, хвастаясь знанием этого языка и его литературы и, наконец, в значительной степени смешавшись с таджиками путем браков, узбек, особенно городской житель, да если он при том еще и
Киргиз говорит
Преимущественным занятием оседлого туземца в Фергане до сих пор было земледелие.
Главнейшими причинами этого следует считать: во-первых, значительную сравнительно доходность местного земледельческого труда, являющуося в результате продолжительности вегетативного периода, высоких температур лета и существования искусственного орошения почвы; во-вторых, отсутствие тех положительных знаний и др. условий, без которых невозможно развитие широкой и достаточно доходной индустрии; в-третьих, сравнительную незначительность жизненных потребностей туземца, зависящую, как от климатических условий, так равно и от крайне слабого и прогрессивного движения народного ума, что, в свою очередь, происходит настолько же под влиянием религии и народных привычек, насколько и вследствие географических условий, отделивших эту страну, да и всю Среднюю Азию, тысячами верст песчаных степей от более цивилизованного мира. Правда, что частичка этого последнего волею исторических судеб перенесена сюда, но пока она внесла еще очень и очень мало того, что могло бы серьезно влиять на прогрессивную сторону туземной жизни. Это понятно, впрочем. Перенесенные сюда элементы далеко не из тех, которые могли бы действовать в данном направлении прямо и активно. Влияние их, по большей части, косвенно.
Такое активное влияние могут со временем оказать только те элементы, которые принесут с собою знание и капитал, а этого можно ожидать не ранее того времени, когда колония будет связана со своей метрополией удовлетворительными, по жизненным условиям века, путями сообщения[338].
Четвертою причиной главенства земледелия следует признать религию или, вернее, те взгляды, которые она устанавливает на этот род труда. В
Есть маленькая, сама по себе очень не мудрая книжонка, носящая название:
Книжка сама по себе очень немудрая, а в конце даже несколько подловатого направления, ибо составлявшие ее
Теперь, когда житейская роль многих сторон ислама в среде местного населения рушится на наших глазах настолько, что не замечать этого могут только очень близорукие,
Как бы то ни было, но за земледелием до сих пор еще очень прочно держится роль главенствующего занятия оседлого туземца, на столько прочно, что, напр., в сфере наиболее состоятельных местных торговцев, имеющих дела даже и с Россией, нет почти ни одного такого, который вполне отрешился бы от земли, причем возрастание капитала в большинстве случаев имеет своим последствием, насколько расширение торговых афер, настолько же и увеличение площади, обладаемой данным лицом, земли.
Заметим здесь же, что это же самое возрастание капитала у громадного большинства крайне мало влияет на улучшение обстановки и образа жизни. Самые незначительные улучшения в домашней, повседневной пище; лишняя прислуга и несколько проживающих; несколько лишней медной и фарфоровой посуды, подушек, ковров и одеял; лишняя шелковая рубаха и халат (или бешмет) у жены; значительное расширение одного только гостеприимства, да и то не всегда, – вот и все.
Есть масса купцов, имеющих десятки тысяч наличного капитала и не отличающихся ни по внешности и костюму, ни по образу обыденной жизни, от самого заурядного мужика. Вряд ли половина лиц, непосредственно занятых земледелием, т. е. обрабатывающих землю своими руками, имеет свои же собственные участки, такие, по крайней мере, которые могли бы достаточно обеспечивать своих хозяев приносимым ими (участками) доходом.
Большинство землепашцев обрабатывает чужую землю в качестве частью временных, однолетних, рабочих
Поденный труд при земледельческих работах эксплуатируется исключительно в пригородных местностях и городах и никогда почти в кишлаках.
Жнитво также не лежит на обязанности последнего и производится всегда особо нанимаемыми жнецами[344]. Труд их оплачивается
Между прочим, заметим, что жнецы приходят иногда очень издалека, жнут у незнакомых им людей, уходят по окончании работы восвояси, являются за уплатою лишь в конце лета или в начале осени, не заключив предварительно никаких письменных условий, и, несмотря на все это, в течение шести почти лет, проведенных среди этого люда, нам ни разу не приходилось наткнуться на какое-нибудь мошенничество или надувательство.
Во время жнитва каждый жнец имеет право ежедневно брать в свою пользу по одному снопу, а по окончании этой работы на всех неогороженных полях каждый, а главным образом неимущие могут собирать оставшиеся на поле колосья
Если зерно и инвентарь он получает от хозяина, то условия те же, что и для
Здесь следует оговориться в том смысле, что в разных местностях Ферганы вышеприведенные условия несколько изменяются в зависимости от доходности земли, предложения рабочих рук и проч., почему мы привели одни лишь средние нормы, так как вдаваться в подробности было бы, пожалуй, и неуместным.
Поденная плата в настоящее время в городах не превышает 40 к., а в кишлаках колеблется между 10 и 20 к.с.[345]
В кишлаках, ближайших к городам, большая половина населения в собственности имеет одни только усадебные участки; в остальных затем селениях процент безземельных (не имеющих полевого надела) домовладельцев несколько уменьшается, но тем не менее нет, кажется, ни одного такого кишлака, где бы совсем не было безземельных, общее число которых с течением времени несомненно возрастает.
Количество земли, обладаемой одним лицом, колеблется от ¼
(В Наманганском уезде есть одно туземное хозяйство в 1000 десятин, но участок этот сплошь состоит из перелогов, т. е. таких земель, на орошение всей площади которых воды не хватает, а потому ежегодно возделывается только часть их, в данном случае около ½).
Из результатов организационных и межевых работ, производившихся в 1876–1881 годах, при введении здесь новой податной системы[347] видно, что средний душевой надел для Наманганского уезда может быть принят лишь около ½ дес. Таким образом, соотношение между количеством удобной, культурной земли (для орошения которой воды имеется в достаточном количестве) и количеством населения далеко не грандиозное; можно даже сказать, что Фергана страдает скорее малоземельем, чем обилием почвы, вполне удобной для полеводства и лесоразведения.
Цена на землю, находящаяся в зависимости от свойства почвы, высоты над уровнем моря, а следовательно, и возможности или невозможности производить наиболее доходные посевы риса, джугары и хлопчатника, от большей или меньшей удаленности от городов и других базарных пунктов, от большей или меньшей ровности и горизонтальности поверхности почвы, что облегчает способы ее орошения, и от количества той воды, которая может орошать данную землю, – колеблется от 6 до 400 р. за десятину.
Доходность земли различна, конечно, в разных пунктах Ферганы, а потому мы приведем средние же базарные на них цены, выведенные за последние годы для Наманганскаго уезда, который, во-первых, по своим почвенным, ирригационным и другим условиям может быть принят тоже за средний, а во-вторых, нам лично знаком гораздо более остальных уездов области.
Танап (1/6 дес.) сада дает годового дохода около 40 р.
Танап виноградника……….20 р.
Быть может, для читателя небезынтересным будет знать приблизительный хотя бы валовой доход земледельца. Земледелец-одиночка (хозяин, жена и 2–3 детей подростков, не принимающих еще непосредственного участия в работе), имеющий достаточное количество своей собственной земли и пару волов, успевает засевать около 3 дес. озимой пшеницы, около 1½, дес. джугары, хлопчатника или кукурузы, что, при приведенных выше нормах урожайности и цен, дает валового дохода около 192 руб. сер., а за вычетом 1/5 этого дохода в подать – 154 руб. сер. Исходя из того же предположения, для
Везде там, где население густо, а земли дороги, нельзя не изумляться уменью сарта выжать из земли все, что только возможно при его средствах и знаниях. Ни одного, самого крошечного клочка земли не остается невозделанным. Каждый прутик, каждая травка, если только ее нельзя съесть самому или продать, будет или искормлена скоту, или сожжена под котлом. Экономия изощрена настолько, что, переходя свои обычные пределы, прямо-таки вступает в сферу так называемого пенкоснимательства. Добро бы еще, если бы это снимательство было принадлежностью мелких, недостаточных хозяйств, мы встречаем его везде и повсюду, не в одном только сельском хозяйстве и не у одного только бедного населения. Оно сделалось отличительной чертой сарта, характеристикой общего народного хозяйства, народной привычкой. Можно думать, что явление это есть результат, во-первых, крайнего недостатка практических знаний, возможности широкой эксплуатации других естественных богатств страны (соль, нефть, железо, медь и проч.), изворотливости и знания житейской арифметики, а во-вторых, тех отношений, которые установились у туземца к понятию о благосостоянии. А отношения эти довольно своеобразны.
Слово
Религия советует туземцу зарезать в один из трех дней праздника
Бедных, положим, кормят редко; обыкновенно угощают своих знакомых, но так или иначе, а каждый, кому религия это разрешает, режет на Курбан барана или козла, режет всегда собственноручно, веруя, что этот баран поможет впоследствии пройти через
Вместе с тем резать барана на Курбан могут те только (мужчины и женщины), состояние которых, обеленное от долгов, не менее 20
Таким образом, для туземца благосостояние является одним из главнейших средств быть
Везде и всегда, впрочем, благосостояние и нравственность находились в более или менее близкой, естественной зависимости. Вся разница заключается в том только, что сарт понимает и признает действительность такой зависимости, а другие от понимания этого уклоняются.
Главнейшими
Ружейная и другая охота в среде земледельческого населения совсем не распространена, ибо оседлое, и главным образом земледельческое, население относится к охоте, как к занятию, несомненно, ведущему человека по стезе оскудения. Как забава, охота знакома только в наиболее зажиточных классах туземного общества, преимущественно в классе бывшего служилого ханского люда. (Как промысел охота практикуется здесь преимущественно кочевниками.)
Кстати, упомянув о классах, заметим, что за исключением прямых потомков ханского рода (в настоящее время не имеющих уже никакого общественного значения) в среде оседлого туземного населения никаких ни дворянских, ни других привилегированных сословий нет. Есть
После земледелия следуют садоводство и лесоразведение; сушение фруктов; а из производств – тканье бумажных, полушелковых и шелковых материй; выделка кож; приготовление обуви; гончарное дело, кузнечное, ножевое, седельное, шорное, кожевенное и красильное (нитки); приготовление медной посуды; литье местного чугуна, в общем развитое очень слабо; выделка серебряных и золотых украшений; плотничество; извоз; токарное дело; приготовление арб, плугов, вил и лопат; вываривание смолы-
Фабрик, заводов и всякого вообще крупного индустриального производства нет; все существующие носят исключительно кустарный характер.
Все, что выделывается здесь, выделывается отдельными лицами или на дому, или же в особых лавках – мастерских
В большинстве случаев отдельные мастера, занимающиеся одним и тем же производством, избирают из своей среды старшину –
Кузнец, работающий от себя и не имеющий подмастерья, добывает в день чистого дохода от 20 до 40 к.; красильщик от 40 до 60 к.; ткач бумажных материй от 15 до 30 к.; ткач шелковых материй от 20 до 40 к.; кожевник от 40 до 70 коп.; плотник и штуатур от 50 к. до 1 р.;
В большинстве кустов мастер – хозяин
Торговля существует одинаково, как внутренняя, так и внешняя, ввозная и вывозная.
Предметами внутренней торговли главным образом служат, разумеется, продукты тех производств, о которых было уже упомянуто выше. Наиболее прибыльными считаются: торговля в городах хлебом, а в кишлаках – мясом.
На хлебе барыши получаются благодаря ежегодным колебаниям цены. В конце лета и осенью, когда хлеб нового урожая только что обмолочен и охотно продается бедным населением, нуждающимся в деньгах для уплаты податей и для потребностей домашнего обихода, зерно скупается торговцами и перепродается ими же в конце зимы или весною, по значительно возвысившимся уже ценам.
Несмотря на то, что религия относится к мясничеству, так же как к акушерству, ремеслу цирюльников и некоторым другим занятиям, крайне неодобрительно, называя их
Мясо, по большей части, с половины мая и по ноябрь, т. е. со времени поспевания ячменя и по конец полевых работ, продается по обыкновенным, местным базарным ценам, но в уплату за него берутся не деньги, а зерно, причем последнее оценивается мясником всегда значительно ниже существующих базарных цен и еще ниже, если покупатель берет мясо и сало в кредит. Этого рода торговля для отдельного лица не допускает особенно больших норм оборотного капитала, так как в кишлаке мясник редко бывает один, но зато в продолжение лета в подходящих селениях
(Средний оборотный капитал кишлачного мясника можно считать колеблющимся от 50 до 200 р. сер., причем капитал менее 100 р. успевает обернуться около 2 раз).
Пойдемте, читатель, опять в Нанай.
Жарко после обеда в начале августа. Мы подъезжаем к Нанаю с западной стороны, со стороны Ахтама, по ровной, сплошь возделанной,
В версте слева поднимаются предгорья; вправо желтая, зеленая и серая Бий-баг-дала с маленьким Кук-яром, а прямо перед нами, сейчас же за широким, каменистым оврагом Падшааты, темно-зеленым пятном стоит Нанай, весь ушедший в густую листву урюков и талов, над которыми кое-где торчат высокие старые тополя.
У самой Падшааты проезжаем мимо
Около них две молодые цыганки назойливо предлагают иголки, наперстки и нитки угрюмому хозяину
Появился откуда-то
По каменистой тропинке спускаемся на Падшаату и переезжаем ее вброд по дну, сплошь усеянному крупными каменьями; лошадь то и дело спотыкается и обрызгивает впереди идущего крупными каплями холодной воды.
Поднявшись немного в гору по крутой, малоезжей тропинке, въезжаем в узенькую, кривую улицу с ее неизменными здесь глинобитными стенами, с выглядывающими из калиток ребятишками, с арычками и навозом.
Целая стая кур бросилась от наших лошадей во все стороны, оставив маленький ток посередине улицы, где, очевидно, кто-то молотил несколько снопов пшеницы.
Направо пустырь с кучами навоза и остатками развалившихся стен. Налево кузница с мехом, с кетменями и серпами, развешанными по стене и с кузнецом в кожаном фартуке, сосредоточенно отбивающим старый кетмень небольшим железным молотом.
Здоровый, рослый парень едет навстречу нам на шустром, сытеньком 2-годовалом жеребчике, навьюченном четырьмя большими снопами пшеницы, в один из которых заткнут серп.
Посередине улицы, перед калиткой, баба в белой матовой рубахе и белом же, распущенном по плечам, грубом кисейном платке молотит палкой два снопа пшеницы. Занявшись работой, она увидела нас тогда только, когда мы с ней поравнялись; бросила палку и как шальная метнулась в калитку, забыв на улице крошечного, благим матом заревевшего мальчугана. А вот и
Налево, под большими старыми талами, лавка с навесиком и
На
Справа поместилось несколько кусков местных грубых бумажных материй:
На другой стороне улицы, против мясника, еще две лавки с такими же маленькими навесиками. Одна из них наглухо заперта; в другой рис, льняное масло, мыло, насвай и дыни, перекупленные у арбакешей, а у дверей, на старой потрепанной кошме, спит хозяин лавки, молодой сухощавый сарт с жиденькой бородкой.
Пять-шесть здешних стариков сидят под навесом пустой лавки против
Со стороны Намангана подъезжают две арбы с дынями; беззвучно останавливают мокрых, запыленных лошадей осевшие от голода, жажды и усталости арбакеши.
Торопливой, дробной походкой проходит мимо баба, закрытая по-здешнему не
Минут через десять из-за того же угла показался рослый, опрятно одетый сарт лет под сорок; тяжелой, медленной походкой подошел он к
Красивый парнишка, лет 12, в грязной матовой рубахе, вошел к мяснику и подал ему узелок пшеницы, завязанной в старый ситцевый платок. Очевидно, более порученной ему покупки парнишку заинтересовал
Больше и больше проходит по улице народу, возвращающегося с поля пешком и верхом: кто с серпом, кто с кетменем, кто с пучками
Один за другим начинают являться с пшеницей покупатели и к мяснику, и к арбакешам, привезшим дыни, и к сухопарому лавочнику.
Около стариков и арб с дынями мало-помалу образовалась целая компания, шумно толкующая в ожидании скорого ужина о разных нанайских и наманганских разностях. Один из стариков, помоложе других, но уже с белой длинной бородою, медленно поднялся с места, поправил на голове чалму, взял стоявшую у стены длинную палку из коленчатой
Стадо пришло. Мимо лавок и арб с дынями густой толпой потянулись всевозможных мастей, худые по большей части, коровы, телята и козы.
Зарезанный сегодня мясником баран разошелся почти весь; половина дынь разобрана, а другую завтра повезут по
Завтра опять привезут и дынь, и винограду; опять
Таким манером между мужичьих рук непроизводительно проскакивает немалая доля хлеба, благодаря тому, что есть желание поесть сытно, по-человечески хоть несколько дней в году; есть услужливые люди, которые привезут всякую всячину как раз в то время, когда в мужичьих руках заводятся деньги в виде нового хлеба, и, что самое главное, есть у этого мужика привычка слишком мало думать о будущем, о голодовках, к периодичности которых он привык так же, как привык к мысли о том, что летом тепло, а зимой будет холодно; может быть, и очень даже холодно, но, если суждено прожить, проживу, и как-никак, а ни с холоду, ни с голоду не подохну.
Великое множество народу занимается мелким торгашеством и барышничеством. Торгуют и барышничают всем. Перепродают лошадей и другой скот, небольшие количества зерна, бумажных материй, цены На которые понижаются и повышаются по нескольку раз в год и пр.; берут у оптовых торговцев ситец, кумач и др. материи и развозят их по базарам; снуют из кишлака в кишлак, с базара на базар, клянутся, божатся, надувают, обмеривают и обвешивают и в конце концов нередко добывают чистого барыша не более 10–20 к. в день.
Контингент этого мелкого торгашества рекрутируется по преимуществу или безземельными горожанами, или же кишлачниками, отбившимися почему-либо от земли.
Наибольшие обороты по внутренней торговле, доходящие для отдельных лиц до нескольких десятков тысяч рублей, относятся к хлебным операциям и внутренней же перепродаже баранов.
Из продуктов, получаемых от зарезанного животного, туземец отдает главное предпочтение салу, а не мясу. Для него сало – один из основных элементов всякой вообще хорошей пищи, как, напр.,
В народной кухне есть правда несколько блюд вроде
Вследствие таких отношений к мясу требования туземца от убойного скота выражаются главным образом в желании получить от него возможно большее количество сала, а таким
требованием лучше других животных удовлетворяет здешний курдючный баран; хорошо откормленный, он дает сала по весу столько же, сколько и мяса, а при особенно хороших условиях даже и больше.
Таким образом, потребность в убойных баранах большая, а удовлетворить ее своими средствами, по разным причинам, Фергана не может; это-то и послужило началом развития весьма широкой торговли с кочевым населением Аулиэ-ата, Токмака, Верного и даже с западносибирскими киргизами[353].
Главнейшие скотопрогонные пути пролегают по горам Наманганского уезда, и здесь ежегодно проходит не менее 50 000 голов.
Торговля эта, установившаяся, по-видимому, очень давно, приняла, и до сих пор носит, почти исключительно меновый характер. Из Ферганы в обмен баранов вывозятся главным образом местные бумажные и полушелковые материи, частью – сушеные фрукты, обувь местного приготовления, ватные одеяла и ножи. Не более трети или четверти пригоняемых в Фергану баранов покупается в Семиречье или Западной Сибири на деньги. При благоприятности всех условий операция эта в руках туземного торговца дает никак не менее 50 % ежегодного барыша, а число баранов, пригоняемых одним лицом, колеблется от 50 до 4000 голов.
Предметами общей вывозной торговли служат: бумажные и полушелковые материи в Семиречье и Западную Сибирь; шелк и хлопок в Россию; сушеные фрукты в Семиречье, Сибирь и частью Оренбург; строевой лес (тополь) в Перовск и Казалу[354]; в незначительном количестве меха в Россию.
По внутренней торговле значительная часть сделок ведется в кредит, причем в большинстве случаев не пишется ни расписок, ни других каких-либо документов; сделка совершается на словах, но всегда при свидетелях[355]. Такое предпочтение свидетелям перед документом является результатом того, что по мусульманскому законодательству документ, скрепляющийся не подписью дателя, а печатью
Местом купли и продажи (по внутренней же торговле) для большинства продуктов служат преимущественно базары, отдельные лавки и караван-сараи.
На дому как продажа, так равно и все вообще торговые сделки совершаются очень редко, так как религия, во-первых, требует, чтобы продаваемый товар во время совершения сделки был налицо: во-вторых, советует избегать таких условий или обстоятельств продажи, при которых один из торгующихся может находиться в неведении о существующих на базаре ценах и, в-третьих, рекомендует приглашать двух свидетелей, которых на дому не всегда можно найти.
По тем же причинам временем продажи религия назначает день, от утренней зари до заката, после которого большинство базарных лавок действительно и закрывается.
В общем, отношение ислама к торговле, являющего собою настолько же религию, насколько и юридический, государственный кодекс, очень строги.
Продаваться может только частная собственность, и притом такая, которая может быть осмотрена, измерена или пересчитана, может принести покупателю какие-либо выгоды и может быть передана из рук в руки. Оттого не дозволяется, напр., продавать предмет, не находящийся налицо; не дозволяется продавать что-либо оптом без измерения; нельзя продавать хлеба на корню и пр. При продаже участка земли, дома, сада и др. недвижимой собственности первенство в праве на приобретение продающегося принадлежит соседям, называемым в данном случае
По заключению условий свидетели должны обратиться к продающему с вопросом «продали ли вы?» и к покупающему «купили ли вы?». Утвердительный ответ с обеих сторон, выраженный непременно в прошедшем времени, делает куплю и продажу совершившимися.
Однако же большинство этих, так же как и многих других, постановлений ислама соблюдается, особенно в настоящее время, очень редко, больше по наружности и тогда только, когда это почему-либо выгодно для одной из сторон.
Прежде, во времена ханов, соблюдение подобного рода положений религии было, правда, строже, но соблюдение это держалось только палкою.
Палка эта была двух родов: вещественная и нравственная. В лице первой являлся
На обязанности
Вот тот краеугольный камень, на котором в течение веков держалось здание наружной нравственности и чистоты нравов и наружного же уважения к основам религии.
Стоило только выдернуть этот камень, упразднить
Выше мы упомянули уже о том, что при совершении торговых сделок религия советует торгующимся приглашать не менее двух свидетелей. Совет этот и по сие время исполняется туземцами самым тщательным образом. Не говоря уже о продаже гурта баранов, большой партии материи, участка земли, дома и пр. два-три, а иногда и четыре свидетеля нередко присутствуют при продаже лошади, коровы, теленка, барана или козы, играя в то же время и роль маклеров, устанавливающих цену и приводящих торгующихся к соглашению, за что они, маклеры (
Привычка к присутствию свидетелей-маклеров сделалась настолько велика, что нередко продажа не может состояться только за их отсутствием, благодаря которому обе стороны никак не могут сговориться.
На любом, в особенности же конном или бараньем, базаре вы всегда встретите нескольких сартов подозрительного вида, с хищным и в то же время несомненно голодным выражением лица. Снуя в толпе, они высматривают, не затевается ли где-нибудь торг, вырастают как из земли, не вмешиваются, а буквально врываются между торгующимися, уговаривают их прийти к согласию, которое для них, маклеров, во всяком случае не только выгодно, но и необходимо, дабы иметь возможность получить
Есть артисты, для которых
Розничная продажа мяса, хлеба, овощей, обуви, материй и пр., цены на которые более или менее общеизвестны, производится всегда без посредников, ибо иначе это было бы уже чересчур отяготительно.
Туземных общественных кредитных учреждений не существует. Все операции этого рода находятся в руках частных лиц, по большей части ростовщиков сартов же и индусов. Последние в числе 5-10, а иногда и более, человек имеются в каждом из местных городов и промышляют здесь исключительно ростовщичеством.
Коран относится к этой профессии крайне неодобрительно, но жизнь берет свое, и лихва-
Ростовщические операции ведутся преимущественно на деньги и на зерновой хлеб; очень нередко, особенно в городах, под залог вещей. Индусы оперируют исключительно на деньги, причем на каждые 16
Сарты при мелких займах с каждой
Беспроцентные займы между знакомыми и родственниками бывают, конечно, но сравнительно очень редко.
Замечательно, что прежде, это помнят люди, которым теперь 40–50 лет, при заключении большей части долговых обязательств расписка давалась не должником заимодавцу, а, наоборот, заимодавцем должнику.
В подобного рода расписке писалось: такой-то должен мне, такому-то, столько-то; проценты и срок уплаты такие-то.
Сама расписка до уплаты долга находилась в руках должника как обеспечение в том, что с него не будет взыскано больше того, что он должен в действительности.
Религия и духовенство[360]
Как оседлое, так равно и кочевое население Ферганы исповедует мусульманскую религию суннитского толка, секты
В основании мусульманской религии, как известно, конечно, читателю, лежит Коран, заключающий в себе 114 глав разной величины, из коих каждая состоит из большего или меньшего числа стихов[362].
Так как Коран писался Магометом в разное время и несомненно под различными впечатлениями, то не только между отдельными главами, но даже и между стихами одной и той же главы очень часто нет никакой логической связи; вместе с тем названия отдельных глав по большей части очень странные, никогда почти не соответствуют содержанию последних.
Кроме того, некоторые из последующих стихов являются противоречием соответствующим им предыдущим, что заставило пророка сделать оговорку: «Когда Мы отменяем какое-либо знамение или повелеваем забыть его, тогда Мы даем другое, лучшее того или равное ему» (Коран. Глава 1. Ст. 100[363]).
Чрезвычайная сжатость изложения Корана послужила причиной того, что применение его к жизни вызвало необходимость разъяснения массы затрагиваемых им вопросов.
Разъяснения эти, делавшиеся разными представителями мусульманской науки, начиная с первых халифов[364], по большей части записывались и впоследствии были сведены в книги, носящие в настоящее время общее наименование
Провозглашенные Кораном главнейшие, основные догматы религии суть:
1) Единобожие, отрицание идолопоклонства и Троицы.
«…не допускайте каких-либо божеств, равных Богу…». Глава 2. Ст. 20.
«Бог ваш – Бог единый: нет другого Бога, кроме Его, милостивого, милосердного». Гл. 2. Ст. 158.
«Читающие Писание! не допускайте излишества в вашу веру;…Мессия Иисус сын Марии, есть только посланник Бога, есть слово Его, низведенное Им в Марию, есть дух Его. Веруйте в Бога и в посланников Его, и не говорите: троица…не может быть, чтобы у Него были дети…» Глава 4. Ст. 169.
«Не может статься, чтобы Мессия считал для себя унизительным быть рабом Богу, как и приближенные к Нему ангелы». Гл. 4. Ст. 170.
2) Магомет последний и высший пророк. (Печать пророков).
Магомет “не есть отец кому-либо из вас; но он только посланник Бога и печать пророков“. Глава 33. Ст. 40.
“Прежде тебя (Магомета.
“Я (Магомет.
3) Признание Корана последним и наисовершеннейшим откровением Божиим, причем не отвергаются как книги Ветхого Завета, так равно и Евангелие.
„Это писание, нет сомнения в том, – есть руководство благо-честивым“. Глава 2. Ст. 1
“Скажи: его (Коран.
“Мы уже дали Моисею Писание; вослед за ним Мы велели идти другим посланникам; потом Иисусу, сыну Марии, Мы дали ясные указания…“. Глава 2. Ст.81.
„По их стопам следовать велели Мы Иисусу, сыну Марии, подтвердившему то, что пред ним было в Законе, и Мы дали ему Евангелие; в нем правота и свет…“ Глава 5. Ст. 50.
“…дали ему (Иисусу.
4) Бог управляет миром и судьбою человека.
„Слава Богу, Господу миров…“ Глава 1. Ст. 1.
„Никакое бедствие не совершается ни на земле, ни в вас, если оно не было
“Он Тот, кто сотворил вас из глины и определил
5) Существование Ангелов и дьявола.
6) Воскресение из мертвых и Страшный суд.
„Прозвучит труба, и все, что на небесах и на земле, изомрет, как умирает пораженный молнией, кроме тех, которых
7) Неверные, не признавшие ислама, не могут рассчитывать на спасение.
“Неверных толпами погонят к геене, и когда они подойдут к ней, отверзутся врата ее». Глава 39 (Толпы). Ст. 71.
8) Рай и ад.
„Верующих и добродетельных обрадуй благой вестью, что для них будут сады, по которым текут реки…“ Глава 2. Ст. 23.
16. „Вот очерк рая, который обещан благочестивым. В нем реки из воды, не имеющей смрада; реки из молока, которого вкус не изменяется; реки из вина, приятного для пьющих; 17. реки из меда очищенного. Там для всех плоды всякого рода и от Господа их прощение грехов. Есть ли что подобное этому у тех, которые вечно будут в огне, которых будут поить кипящею водой, терзающей их внутренности». Глава 47, ст. 16, 17.
„… приближенные
«Они (грешники.
«Жилищем их (грешников) будет геенна. Как мучительно это ложе!» Глава 3. Ст. 196.
Кроме догматов религии Коран вмещает в себя правила нравственности и религиозных обрядов (моления, омовения и пр.), перечисление разного рода обязанностей, лежащих на мусульманине, а также и главнейшие, основные государственные законоположения.
Оттого ислам настолько же религия, насколько и юридический кодекс; а в книгах шариата находятся указания того, как должен поступать мусульманин в различнейших случаях своей и общественной, и даже частной жизни.
Уклонение от этих указаний шариата есть
Приведем пример. Каждый мало-мальски солидный туземец не только избегает быстрых и угловатых движений, пляски, пения, свистания и других осуждаемых религией действий, но даже и особенно громкого разговора. Это сделалось чертою хорошего тона, вошло в привычку всех благовоспитанных людей, а в основании такой привычки легли слова Корана: «…походка твоя пусть будет скромная. Говори голосом тихим, потому что самый неприятный из голосов есть голос ослов». (Коран. Глава 31. Ст. 18).
Спать туземец-мусульманин ложится лицом к стороне священной мечети
Понятно, что в совершенно такой же зависимости от шариата находятся между прочим жизнь и права женщины; а так как в основании религии лежит Коран, то мы находим нелишним привести здесь большую часть тех стихов, сущность которых касается так или иначе женщины[365].
Глава (2) Корова
Ст. 183. Во время ночи поста разрешается вам совокупление с женами вашими: они одежда вам, а вы одежда им… От зари же и до ночи исполняйте пост; не сообщайтесь с ними, предаваясь благочестивым думам в мечетях.
Ст. 220. Не женитесь на многобожницах, доколе не уверуот они. Верующая невольница лучше многобожницы, хотя бы эта и нравилась вам. Не выходите в замужество за многобожников, доколе не уверуот они: верующий раб лучше многобожника, хотя бы этот и нравился вам.
Ст. 222. Спрашивают тебя о срочном кровотечении жен. Скажи: это у них время недуга; а потому удаляйтесь от жен во время кровотечения и не сближайтесь с ними, покуда они не будут чисты. И когда они очистятся, входите к ним так, как повелел вам Бог.
Ст. 223. Жены ваши нива для вас: ходите на ниву вашу, когда ни захотите, но предварительно делайте
Ст. 226. Тем, которые поклянутся не иметь более супружеских сообщений со своими женами, выждать четыре месяца. И в это время, если они обратятся к ним: то Бог прощающий милосерд.
Ст. 227. Но если они неизменно решились развестись с ними, то Бог слышащий, знающий.
Ст. 228. Те, с которыми сделан развод, переждут с собой три срочных кровотечения; им не позволяется скрывать то, что создал Бог во чревах их, если они веруют в Бога и в последний день. Мужья их в этом случае окажут более справедливости, возвративши их к себе, если хотят сделать доброе; а они, подобно тем, от кого они зависят,
Ст. 234 Разводу – два исхода: или удержать жену при себе с благопристойностью; или отпустить ее от себя с благотворением. Вам не позволяется брать что либо из того, что отдали вы им, разве только вы оба опасаетесь, что не исполните уставов Божиих, то на вас обоих не будет греха, если она даст за себя ему выкуп. Таковы уставы Божии, и не нарушайте их; те, которые нарушают уставы Божии, – те злочестивы.
Ст. 230. Если он разведется с нею, то она после того уже не позволена ему (не может опять вступить с ним в брак. –
Ст. 231. Когда вы разведетесь с женами и когда они достигнут до определенного для них срока: тогда или удерживайте их благопристойным образом, или отпускайте их благопристойным образом. Не удерживайте их против их воли, поступая с ними несправедливо…
Ст. 232. Когда вы разведетесь с женами и когда они достигнут до определенного для них срока: тогда не препятствуйте им вступать в брак со своими (новыми. –
Ст. 233. Родительницы грудью кормят детей своих полные два года, если кто захочет, чтобы кормление грудью было законченное; а на родителе их обязанность кормить их, одевать их благопристойным образом. Каждый обязывается только тому, что удобоисполнимо для него: ни родительница да не подвергнется огорчениям из-за дитяти своего, ни родитель из-за своего дитяти. Подобная этой обязанность и на наследнике. Если оба они с общего согласия и совета захотят отнять от кормления грудью
Ст. 234. Кто из вас умрет и оставит супруг: они переждут для себя четыре месяца и десять дней. Когда достигнут указанного для них срока, тогда не будет на вас греха в том, что поступят они с собою добровольно: Бог ведает ваши поступки.
Ст. 235. Не будет на вас греха в том, что вы предложите сватовство за этих (разведенных. –
Ст. 236. Не решайтесь на брачный союз, покуда не настанет предписанный для него срок…
Ст. 237. Не будет на вас греха, если разведетесь с теми женами, к которым вы не прикасались, или которым вы не давали определенной в вено доли. Снабжайте их, – зажиточный по своему достатку, бедный по своему достатку – снабжая в благоприличной мере, как подобает людям благотворительным.
Ст. 238. И если вы разводитесь с ними прежде, нежели прикасались к ним, и уже тогда как наделили их определенной в вено долею: то им половина того, что вы дали в вено им, разве только они (мужья. –
Ст. 241. Те из вас, которые умирают и оставляют после себя супруг, должны завещать для своих супруг надел, нужный на один год, без выхода из дома. А если они выйдут, то на вас нет вины в том, что сделают они сами от себя, добровольно…
Ст. 282. Верующие! Когда вы друг у друга делаете долги на срочное время, то… Для засвидетельствования пусть призовут двух свидетелей из мужчин между вами; а если двух мужчин не будет, то пусть будут свидетелями мужчина и две женщины, каких вы заблагорассудите, для того, чтобы, когда одна из них ошибется, другая которая-либо из них напомнила.
Глава (4) Жены
Ст. 1. Чтите Бога, которым вы упрашиваете друг друга, также и утробы
Ст. 2. Отдавайте сиротам имущество их; не заменяйте в нем добротного негодным;…
Ст. 3. Если боитесь, что не соблюдете справедливости в отношении сирот: то женитесь на тех
Ст. 5. Испытывайте сирот, покуда не наступит для них время вступить в брак; и если заметите в них здравый смысл, то отдавайте им имущества их…
Ст. 8. Мужчинам своя доля из того, что оставили после себя их родители или близкие родственники; и женщинам своя доля из того, что оставили после себя их родители или близкие родственники…
Ст. 9. Когда при разделе будут находиться близкие родственники, сироты, бедные, то давайте им что-нибудь на пропитание, и, говоря с ними, говорите благоприветливо.
Ст. 12. Бог в отношении детей ваших заповедует вам: доля сыну равна доле двух дочерей; если будет женского пола детей более двух, то им треть из оставшегося после него имущества; если будет одна, то ей половина. И родителям его, каждому из них, шестая часть из оставленного им имущества, если у него есть дети; а если не было у него детей, то наследниками ему будут родители его, и в этом случае матери его – треть. Если у него есть братья, то матери его шестая часть из того, что останется после выдачи того, что в завещании он завещал, или после уплаты долга…
Ст. 13. Вам половина того, что оставили жены ваши, если нет у них детей; но если есть у них дети, то вам четвертая часть из того, что оставили они, после выдачи по завещанию их того, что завещали они кому-либо, или после уплаты долга.
Ст. 14. Также им (женам.
Ст. 19. Если которые из ваших жен сделают гнусное дело (прелюбодеяние.
Ст. 23. Верующие! Вам не позволяют брать наследство у жен против их воли и также препятствовать им получать часть, какую вы предоставили им, разве только они сделают явно какое гнусное дело. Обходитесь с ними благопристойно…
Ст. 24. Если вы захотите заменить которую-либо супругу другой супругой и первой из них дали талант; то никак не берите его назад. Ужели возьмете его к своему посрамлению и делая очевидное беззаконие?
Ст. 25. И как возьмете вы его после того, как вы стали в близкое отношение друг к другу, и когда они вступили с вами в тесный союз?
Ст. 26. Не вступайте в брак с теми женщинами, с которыми вступали в брак отцы ваши…; потому что это – гнусное, срамное дело; это худой обычай.
Ст. 27. Вам запрещается
Ст. 28.
Ст. 29. Кто из вас не владеет таким достатком, чтобы мог вступить в брак с воспитываемыми под строгой охраной дочерями верующих, то с теми, которыми завладела десница ваша, с верующими служанками вашими… вступайте в брак с ними с позволения семейства их и отдавайте им вознаграждение их правдиво, коль скоро они были честными, не распутными, не имевшими любовников.
Ст. 30. Если они, после того как жили честно, сделают какую гнусность, то они подвергаются половине того наказания, какому подвергаются воспитываемые под строгим присмотром…
Ст. 38. Мужья стоят выше жен, потому что Бог дал первым преимущество над вторыми и потому, что они из своих имуществ делают траты на них. Добрые из них покорны, во время их отсутствия бережливы на то, что бережет Бог; а тех, которые опасны по своему упрямству, вразумляйте, отлучайте их от своего ложа, делайте им побои; если они вам послушны, то не будьте несправедливы в обхождении с ними…
Ст. 39. Если вы опасаетесь разрыва между обоими, то призовите судью из его родственников и судью из ее родственников; если они оба захотят помириться, то Бог устроит между ними согласие…
Ст. 46…Если вы больны, или в дороге, или когда кто из вас пришел из отхожего места, или когда вы совокуплялись с женами и не найдете воды, то очищайте себя чистым песком…
Ст. 123. А те, которые делают доброе, мужчины ли, женщины ли будут они, были бы только верующими, те войдут в рай и не будут обижены и на величину ямки в финиковой косточке.
Ст. 127. Если жена видит притеснение себе от мужа или его отвращение от нее, то не будет на них греха помириться между собою искренним миром: мир есть доброе дело…
Ст. 128. Вы не можете одинаково быть расположенными к женам своим, хотя бы этого и желали вы; потому и не привязывайтесь к ним всею привязанностью…
Ст. 175. Если умрет какой мужчина, у которого нет детей, а есть сестра, то ей половина оставшегося имущества. И он получает наследство после нее, если у нее не было детей. Если их две, то им обеим две трети из оставшегося имущества…
Глава (5) Трапеза
Ст. 7.
Ст. 8. Верующие! Когда вы хотите совершить молитву, то умывайте свои лица и свои руки до локтей и отирайте ваши головы и ваши ноги до щиколоток.
Ст. 42. Вору и воровке отсекайте руки в воздаяние за то, что сделали они, в назидание от Бога…
Глава (23) Верующие
Счастливы
Глава (24) Свет
Ст. 2. Любодейцу и любодея подвергайте телесному наказанию, давая каждому из них по сту ударов. Сожаление о них не должно овладевать вами при заповеданном от Бога, если вы стали верущими в Бога и в последний день. Несколько человек из верующих должны присутствовать при наказании их.
Ст. 3. Любодей будет жениться только на любодейце, или многобожнице; и любодейца будет выходить замуж только за любодея, или многобожника. Но верующим это запрещается.
Ст. 4. Тех, которые будут клеветать на замужних женщин и не представят четырех свидетелей, наказывайте осмьюдесятью ударами, и никогда не допускайте их к свидетельству, как людей негодных.
Ст. 6. Обвиняющий своих жен, не имея свидетелей кроме себя самого, в свидетельство за себя сделает четырехкратное уверение Богом, что он справедлив,
Ст. 7. и в пятый раз – призвание на себя проклятия Божия, если он лжет.
Ст. 8. А та освобождается от наказания, если сделает четыре раза призывание Бога в свидетельство того, что он лжет.
Ст. 9. и в пятый раз призовет на себя гнев Божий, если он справедлив.
Ст. 23. Те, которые клевещут на честных жен, равнодушных к молве, верующих, прокляты в этом и в том свете…
Ст. 30. Скажи верующим, чтобы они потупляли свои взоры; хранили бы себя от чувственных пожеланий…
Ст. 31. Скажи также и верующим женщинам, чтобы они потупляли свои взоры; хранили бы себя от половых пожеланий; показывали только те из своих нарядов, которые наружу; накладывали бы себе на грудь покрывала; показывали бы свои наряды только своим мужьям, своим отцам, отцам своих мужей, своим сыновьям, сыновьям своих мужей, своим братьям, сыновьям своих братьев, сыновьям своих сестер, своим женщинам, невольницам; слугам, таким, которые не имеют половых побуждений, детям, которые не распознают еще женской наготы; ногами своими не ступали бы они так, чтобы выставлялись закрытые наряды их…
Ст. 32. Позволяйте вступать в брак безбрачным между вами, добрым слугам и служанкам вашим…
Ст. 33. А те, которые не вступили в брак, должны жить воздержно, покуда Бог не обогатит их от щедрот своих…Для приобретения выгод в здешнем мире, не принуждайте своих невольниц к распутству, тогда как они хотят жить честно…
Ст. 59. Постаревшим женщинам, таким, которые не надеются вступить в брак, не ставится в вину снимать с себя одежду, если они не думают при этом хвалиться своими нарядами…
Глава (33) Соумышленники
Ст. 4. Он не положил, чтобы ваши супруги, с которыми разводитесь, назвавши их хребтом матери, были вам матерями…[367]
Ст. 33. Постоянно будьте в своих домах; не хвастайтесь перед другими своими нарядами… совершайте молитву, давайте очистительную с имущества милостыню…
Ст. 48. Верующие! Когда вы женитесь на верующих женах и потом разводитесь с ними прежде прикосновения к ним, тогда вам не следует обязывать их к сроку; какой считаете вы, а давайте им дары и отпускайте от себя благоприличным отпуском.
Ст. 49. Пророк! Мы разрешили тебе брать в супруги тех, которым дашь ты брачные дары; невольниц, какими владеет рука твоя из той
Ст. 55. На них (женщинах.
Ст. 59. Пророк! скажи супругам твоим, дочерям твоим, женам верующих: плотнее опускали бы они на себя покрывала свои: при таком опусканьи они не будут узнаваемы, и потому не будут оскорбляемы…
Ст. 73. Бог накажет лицемеров и лицемерок, многобожников и многобожниц…
Глава (46) Ахкаф[368]
Ст. 14. Человеку Мы заповедали делать добро своим родителям. Мать его носит его во чреве с трудом и рождает его с трудом: ношение его во чреве и кормление его грудью – тридцать месяцев.
Глава (49) Внутренние комнаты
Ст. 4. Из тех, которые громко вызывают тебя из
Ст. 5. Но если бы они ждали, когда ты выйдешь к ним, то это было бы для них лучше…
Глава(52)Гора
Ст. 21. Верующим и потомкам их, последовавшим им в вере, Мы дадим видеться с потомством их…
Глава (60) Испытываемая
Ст. 11. Если которые из ваших жен убегут от вас к неверным, то можете взять назад их как добычу; а за тех из жен их, которые убегут
Глава (65) Развод супругов
Ст. 1. Пророк! Когда разводитесь вы с женами, то разводитесь с ними в отчисленный для них срок, и верно считайте этот срок… Не высылайте их из домов их; они тогда только пусть выйдут, когда сделают явное беспутство…
Ст. 2. Когда они достигнут срочного времени, тогда вы или благопристойно удержите их, или благопристойно разлучитесь с ними; изберите в свидетели людей правдивых между вами…
Ст. 4. Тем из ваших жен, которые, хотя сами не ждут очищений, но для вас еще сомнительны, тем срок три месяца, как и тем, у которых еще не было очищений. А беременным срок, когда они разрешатся от своего бремени…
Ст. 6. Давайте им жительство там, где сами жительствуете, по своим достаткам; не огорчайте их, давая им тесное помещение. Если они беременны, доставляйте им содержание, покуда они не разрешатся от бремени своего. И если вы возьмете их в кормилицы вашим
Ст. 7. Достаточный пусть делает издержки по своему достатку; и тот, у кого жизненные потребности скудны, пусть делает издержки из того, что доставил ему Бог…
Главным хранителем религии в среде населения является, конечно, духовенство. У мусульман оно не рукоположенное. Духовные должности во время ханов, так же как и теперь, замещались или по назначению от правительства, или по выбору граждан, т. е. так же, как и должности административные, без всякого рукоположения или посвящения со стороны высших духовных лиц.
Каждый грамотный, умеющий читать и писать, носит звание
Лица, изучавшие, кроме чтения и письма, еще и главнейшие из тех книг, в которых изложено толкование догматов и обрядов религии, а равно и права, носят общее название
Таким образом, принадлежность к сословию духовенства, будучи правом личным, не переходящим наследственно, обусловливается главным образом знакомством с мусульманской наукой, т. е., в сущности, с мусульманским богословием (и правом), а относительное положение в среде
В общем все, официально существующее, туземное, мусульманское духовенство, принимающее непосредственное участие в общественной жизни населения, можно подразделить на четыре главнейших разряда:
1) Причт мечетей.
2) Судебный институт.
3) Учителя низшей школы.
4) Преподаватели права и богословия.
Причт каждой отдельной мечети состоит из двух лиц:
Оба избираются или, вернее, нанимаются гражданами данного прихода. Прежде
В кишлаках, как
Годовой доход
В городах уплата производится деньгами от 20 к. до 2 р. с дома, смотря по состоятельности.
Смещение и замена новым лицом производятся с общего соглашения или всего квартала (он же и приход), или только нескольких, наиболее уважаемых или почему-либо влиятельных, стариков.
Туземное судебное учреждение, разбирающее дела по
Прежде все эти должности замещались по назначению от правительства; теперь они выборные. Число
В настоящее время суду
При каждой мечети имеется приходская
Учреждается школа, т. е. приглашается учитель, по соглашению или нескольких, наиболее влиятельных, лиц, или целого прихода.
Учителем приглашается или имам, или
Учитель по большей части один. При большом числе учащихся он выбирает себе помощников из лучших, наиболее знающих, старших учеников, приблизительно по одному на десять.
В кишлаках, отдаленных от города, где грамотных людей сравнительно мало, труд такого
(Учительница-
В городах
Прежде велся обычай такого же
Число учащихся в одной школе колеблется от 5 до 30, реже до 40 мальчиков, а возраст поступления в школу в среднем может быть принять около 8 лет.
Обучение не обязательное. Все ученики низшей школы – приходящие.
Отец или другой старший родственник приводит мальчика в школу к учителю, причем последнему приносится блюдо
Впоследствии большинство учителей пользуется данным родителями правом самым широким образом. Нам приходилось видеть мальчиков (да и девочек тоже), бежавших от учения потому только, что они не могли вынести чрезвычайной методичности битья, в особенности же по голове. Есть учителя, гуманное обращение которых с детьми не оставляет желать ничего лучшего, но в общем битье распространено очень сильно. У многих существует даже уверенность в том, что без этой меры никакого пути не будет и не может быть, т. е., в сущности, то же, что царило и у нас самих сравнительно еще очень недавно. Раз нам пришлось учить взрослого уже сарта арифметике. Малый оказался очень толковый; дело шло успешно, но, несмотря на это, взрослый ученик совершенно серьезно просил одного из нас поколачивать его время от времени, уверяя, что тогда ученье пойдет много ходчее.
И так, парнишку привели в школу. Первый урок начинается тем, что учитель берет его за руку и заставляет повторять за собой слова первой
Заучивание букв и зубрение слогов продолжается в среднем от 3 до 6 месяцев.
Первая книга, которую дают в руки ученику, – Коран на арабском языке, которого учитель по большей части и сам-то или совсем не знает, или знает очень плохо.
Обязательно для каждого учащегося Коран прочитывается, â la Гоголевский Петрушка[369], от корки до корки, на что уходит еще несколько месяцев. Далее всегда следует чтение (и опять-таки механическое) книги
В день разбирается по нескольку строк, причем
Обучение в школе продолжается от 2 до 5 лет. Занятия – ежедневно, за исключением пятниц и праздников.
Ученики собираются рано утром, вскоре после восхода солнца; за час или за два до полудня расходятся по домам завтракать; в полдень собираются снова и сидят еще час или два, а то и до вечера. Иногда, по соглашению с родителями, летом месяца на два – каникулы.
В школе учатся по большей части по двое за одной книгой или дощечкой. На главном месте комнаты (у сте ны, противоположной входной двери) сидят читающие
Вся эта компания орет во весь голос то, что каждому задано вызубрить учителем.
Иногда сам, последний, во время такого урока отсутствует. Показав каждому, как читаются заданные строки
Большинство кончивших обучение в приходской школе обращаются к обычным занятиям туземного населения, не исключая и земледелия; некоторые, выучившиеся порядочно писать, делаются переписчиками книг и зарабатывают в день приблизительно от 10 до 40 к.[373], или поступают в писцы,
Кончивший полный курс в
Меньшинство, желающее продолжать свое образование, по выходе из
В кишлаках обыкновенно не более одного
В городах
1)
2)
Число учителей-
Число больших
В Намангане, напр., их четыре; в Кокане – четырнадцать.
Сооружение
Лицо, строящее
Иногда кроме земли завещается небольшой, в несколько сот рублей, капитал и незначительная библиотека, составленная из тех книг, которые обыкновенно проходятся в туземных
Случается, что впоследствии
Прежде ханы нередко отказывались в пользу того или другого
Основатель
Иногда в такой
Получки
В среднем
Ученик высшего разряда ежегодно получает от 15 до 35 руб., среднего – от 10 до 20 р. и низшего – от 4 до 12 р. (Цифры эти относятся к тем
Большие
В больших
Большая часть времени, как учениками, так и учителями, проводится в самом
Занятия продолжаются обыкновенно круглый год, но не ежедневно. Дни недели подразделяются в этом отношении на
Ученики делятся на три разряда:
1)
2)
3)
Однажды нам пришлось спросить пожилого уже сарта-
Мирза отвечал, что пробыл он очень недолго, всего 7 лет; богословских книг не изучал, а выучился писать и заучил наизусть 22
В больших
Нередко на такие лекции известных
Так как принадлежность ученика к тому или другому разряду связана с получением большей или меньшей части годового дохода
Каждый, надеющийся на достаточность своих знаний и подготовки, сам заявляет
Перевод из разряда в разряд слабых учеников случается очень редко, ибо товарищи доймут такого самыми злыми и постоянными насмешками над ничтожностью его знаний.
В старину
Что касается до поступления в большие, обладающие
Лицо, купившее
Оставляя
Часто обладатель
В тех
Общего стола нет. Пища покупается или приготовляется отдельно в каждой келье. Часто даже в одной и той же келье живущие в ней 2– человека не образуют между собою артели.
В общем питание очень плохое и скудное. Чай, хлеб, сушеные и сырые фрукты и очень редко
По утонченной вежливости, переходящей в раболепие, по привычке опускать глаза долу, говорить тихо и есть мало, по особой, если можно так выразиться, нищенской опрятности, по привычке вставлять в речь массу арабских и персидских слов, по несколько испитому цвету лица и неестественной для данной расы белизне рук всегда легко узнать человека, долго просидевшего в
Заговорив о туземном мусульманском духовенстве и сказав все то, что позволяют общие размеры этого труда, о причте мечетей, судьях, учителях низшей туземной школы, нельзя пройти полным молчанием
В древности или, вернее, в старину под именем
С приобретением в народе известности
Образовалось нечто вроде монашеских орденов, члены которых однако же не оставляли по большей части ни своих обычных частных занятий, ни семейств и пр., и собирались только для совершения общественных молений и бесед со своими наставниками.
В настоящее время из числа таких прежних
Следуют, конечно, утвердительные ответы.
Наиболее ревностные
Путем таких посвящений
Теперь подобного рода примеров мы совсем не встречаем. Причинами такого упадка значения
Часто можно слышать сообщение о том, что такой-то
Чтение, а еще более знание Корана наизусть считается мусульманами делом душеспасительным. Магомет рекомендует каждому мусульманину читать эту книгу возможно чаще, а тем, кто не умеет читать, советует заставлять читать ее кого-либо из знающих.
Обстоятельства эти послужили причиною образования целого разряда так называемых
Эти же
Нельзя сказать, чтобы
В городах наибольшая часть пациентов – женщины. В Намангане одно время подвизался один
Таковы в общем функции туземного мусульманского духовенства. Нам остается добавить еще разве то только, что каждый мало-мальски богобоязненный и вместе с тем мало сведующий туземец во всех сомнительных для него случаях жизни обращается к книжнику с просьбою указать ему, как следует поступить в данном случае, как смотрит на данный вопрос религия; поступает же так туземец в силу глубокой его уверенности в том, что в обширном
Попала в котел мышь. Котел стал, несомненно, поганым, ибо кому же не известно, что мышь – нечисть, погань,
Идут к книжнику: «Как быть?» Книжник шарит в книгах и ответствует так: «Если котел, в который попала мышь, собака или другая нечисть, сделавшийся вследствие того поганым, трижды накалить, трижды вымыть и трижды высушить – он сделается чистым,
На глазах туземца
Отсюда читатель сам уже может составить некоторое представление о том, как ничтожны научные знания в среде не только народа, но даже и грамотных людей.
Знания по математике не идут далее первых правил арифметики, известных сравнительно очень небольшому числу лиц. Между людьми, слывущими за наиболее образованных, нам не пришлось встретить
По анатомии известно, что у животных есть мозг, сердце, печень, кровеносные жилы, кишки, легкие и пр., но какие соотношения существуют между всем этим, этого не скажет вам ни один из местных сартовских врачей.
Исключением представляется, строго говоря, один только исторический отдел знаний, и то лишь в отношении истории Востока.
Медицина процветает, но только в том смысле, что ежедневно предлагаются тысячи самых несуразных советов и ежедневно же съедается, выпивается, прикладывается и намазывается целая прорва иногда далеко не безвредной дряни.
Большинство медицинских книг – бомбейского издания; все почти – на персидском языке, похожи одна на другую и привозятся сюда непосредственно из Индии. Местные медицинские книги, написанные на местном же, узбекском языке, очень редки, а по содержанию мало чем отличаются от бомбейских.
Одна из таких книг лежит в настоящую минуту перед нами, и мы позволим себе сделать из нее несколько выдержек в русском переводе, дабы познакомить читателя с современным состоянием местной медицины.
Книга носит название:
Как и все вообще мусульманские книги, будь то хотя бы даже сборник анекдотов,
Глава 1… Головная боль. Цветы мальвы и цветы колючки вскипятить в воде и натирать этим настоем ноги ниже колена, пребывая в спокойствии…
Глава 5… Ушная боль. Если она происходит от разлития желчи, то признаки болезни: желтизна лица и глаз. Средство – настой из фиалки…
Глава 8… Растрескивание губ. Если оно происходит от желчи, то признаки болезни: горечь во рту, сухие губы, жесткий язык. Средство – давать слабительное (для уменьшения желчи) и мазать губы мазью из шафрана…
Глава 9… Опухоль десен. Признак болезни: если она происходит от крови, то десны постоянно болят, и во рту образуются трещины покровов; если от желчи, то горечь во рту; если от мокроты, то опухоль мягка и цветом белая. Средство: если болезнь происходит от первой причины, то следует пустить кровь, а если от других (причин), то принимать слабительное, соответствующее этим причинам…
Глава 11… Если в груди заведутся черви, то полоскать глотку смесью 10 золотников[384] сахара, вскипяченного в чайной чашке воды, и 5 зол. соли, тоже вскипяченной в таком же количестве воды…
Глава 12… Язвы на легких. Признаки болезни: постоянный жар; при кашле отделяется гной; если этот гной отделить от слюны и бросить в огонь, он издает дурной запах, а в воде тонет. Средство: пить ослиное молоко и примешивать к пище сок ячменя.
Глава 25… Полная импотенция мужчины. Происходит от того, что
Глава 26… От неплодия – есть язык зайца…
В предисловии к другой подобной же книге говорится, что как стихи, так и болезни, и равно и лекарства от этих болезней разделяются на
Так как пища и питье могут различно влиять на состояние человеческого организма, то к ним относятся как к лекарствам, а потому и они подразделяются на горячие
Медикаменты, которыми пользуют туземные врачи, донельзя разнообразны. Цветы и коренья различнейших, как туземных, так и иноземных растений, квасцы, купоросы, сушеные змеи и ящерицы, вареные, печеные и сушеные овощи и фрукты, известь, серная кислота, ртуть, воск и медь, привозимые сюда из Семиречья и пр.
По большей части все это дается в виде различнейших соединений.
Одним из наиболее популярных лекарств считается
Большинство сартов того мнения, что
От коклюша, который по-сартовски называется
Жилище и утварь
Главнейшими, основными материалами всех вообще туземных построек служат глина (вернее – лесс) и дерево, по преимуществу тополь и тал. Из первой выводятся стены зданий и заборы; второе идет на столбы, подпорки, прогоны, двери, оконные рамы и кровли.
Строительными продуктами глины являются: 1) сырцовый кирпич; 2)
Жженый кирпич употребляется сравнительно очень редко, по большей части только при сооружении таких общественных зданий, как
Стены
Другой не менее распространенный тип стены – так называемая
Такая стена, толщина которой в среднем бывает редко более 1 арш., выводится слоями
Так как слои такой
Когда стены возводимой постройки готовы, вдоль внутренней стороны двух параллельных стен данной комнаты прокладываются мауэрлаты[386]
Если строящееся помещение, жилая комната, то внутри она отштукатуривается сначала начерно так, чтобы все те стойки, на которых лежат мауэрлаты, ушли бы внутрь штукатурки. В промежутках между стойками выделываются ниши глубиною от ¼ до ½ арш., окна и камин.
Отверстия для дверей и окон оставляются при возведении стен, но косяки вмазываются не при кладке последних, а после.
Камин, глубиною около 1 арш., большей своею частью находится в стене, а меньшей выступает наружу. Труба прямая, без задвижек и другого какого-либо закрывающего ее приспособления.
Двускатные крыши –
Религия запрещает туземной женщине показываться при посторонних мужчинах без покрывала и советует, чтобы последние, по возможности, не слышали бы даже и ее голоса. Подобное постановление религиозного кодекса не могло, конечно, не отразиться на общем характере и расположении жилищ.
В большинстве случаев, везде там, где это мало-мальски возможно при наличных средствах данной семьи, двор делится на две, совершенно обособленные половины: наружную, мужскую –
Такого деления двора на
Размеры двора никогда почти не бывают велики; в городах, где усадебные места дороги, даже у наиболее состоятельных лиц
Двор всегда окружается со всех сторон стеной, ко внутренней стороне которой жилые и надворные строения примыкают своими тыльными частями, отчего окна никогда почти не выходят на улицу. Сообщение с последней имеется с наружного двора-
На наружном дворе, размещаясь самым различным образом, находятся: 1)
Гораздо реже конюшня имеет вид квадратной, сплошь крытой постройки с небольшим, около 2– кв. аршин, отверстием посередине крыши и яслями вдоль стен так же, как и в простых конюшнях-навесах. Отдельные стойла никогда почти не делаются.
Кроме этих построек непременной принадлежностью каждого мало-мальски порядочно устроенного двора являются: несколько деревьев, одна или две
В общем наружный двор содержится довольно чисто, а у людей состоятельных, имеющих прислугу, даже и очень опрятно. Его ежедневно метут, а летом поливают не менее двух раз в день – утром и вечером.
В зажиточных домах также чисто содержатся и конюшни, из которых летом, если они крытые, лошади выводятся на ночь и привязываются во дворе к высоким, деревянным приколам.
Входная дверь всегда почти двустворчатая и несколько ниже среднего человеческого роста; входить приходится слегка нагибаясь, отчего вступление в комнату каждого входящего в нее сопровождается легким поклоном, за которым следует установленное религией и обычаем приветствие:
Половинки двери ходят в косяках, вмазываемых с наружной стороны стены, не на петлях, а на ножках, коротеньких выступах самого полотна двери, входящих в углубления, выделываемые в пороге и притолоке. Дверь пригоняется к косякам очень неплотно; образуется большие щели, благодаря которым зимой температура комнаты мало отличается от температуры двора. Этому, впрочем, еще более дверей способствуют окна и камины с их прямыми, ничем не закрывающимися трубами.
Окон в
У состоятельных людей внутренность
Камин всегда около или неподалеку от двери. Пол земляной, плотно утрамбованный. В нем выделывается два углубления: одно около 1½ арш. в квадрате и ¼ арш. глубиной у самой двери; в этом углублении оставляются калоши; другое значительно меньше, но глубже, почти посередине комнаты устраивается для углей, у которых обогреваются зимою. Пол комнаты, за исключением места для калош и ямки для углей, застилается сначала камышовыми плетенками, а поверх их – кошмами или, что гораздо реже и только у богатых людей, коврами.
Поверх кошмы или ковров около углубления для углей, представляющего собой, в особенности зимою, центр комнаты и вместе с тем ее наиболее уютную часть, стелются 2–3
После всего, воочию виденного, а частью даже и испытанного, невольно приходишь к сомнению в существовании таких сартов, нижние одеяния которых не служили бы пристанищем так называемой
В одной из ниш около камина стоит
Если пьющих не более 4–5, все они пьют поочередно из одной и той же
Пьют обыкновенно совсем без сахара, несмотря на то, что в богатых домах блюдце с кусочками последнего является обычною принадлежностью так называемого
По туземному этикету вслед за приездом последнего и после продолжительных приветствий и взаимных справок о здоровье[392] перед приехавшим расстилается
Один из присутствующих разламывает руками несколько лепешек на куски и кладет их всегда верхней стороной кверху же – иначе грех.
Откусывать от целой лепешки считается крайним неприличием так же, как, напр., считается неприличием сидеть поджав ноги по-турецки
Когда лепешки наломаны и кусочки их разложены на подносе, жестом руки и словами:
Гость должен первый начать трапезу, причем этикет требует, чтобы он прежде всего съел хотя бы маленький кусочек хлеба. Затем уже он пьет чай, ест фрукты и др. Начиная есть, каждый произносит или шепотом, или в полголоса: «
Где-нибудь в стороне от
Таким образом, внутренность
Размеры
В
Хлев стараются строить так, чтобы одна из его стен примыкала или к улице, или к саду (или огороду), если только последний имеется при доме. В этой стене делается отверстие такой величины, чтобы в него свободно проходила лопата с навозом; последний выбрасывается в сад или на улицу и лежит здесь иногда годами в виде конических к примыкающих к наружным, уличным стенам дворов и зданий. Оттого здесь, после
На внутреннем дворе, так же как и на наружном, всегда почти есть два-три дерева, а иногда и несколько виноградных лоз, арык, а если где-нибудь есть свободное местечко, то и
Число жилых комнат во внутреннем дворе различно и соображается прежде всего, конечно, с размерами семьи и с ее средствами. Дети-подростки спят по возможности отдельно от отца и матери, а в случае нескольких жен, каждую из них туземец старается снабдить отдельным помещением[394]. Но так как правом многоженства пользуются сравнительно немногие, наиболее состоятельные люди, и то главным образом в городах, то поэтому в большинстве случаев внутренних комнат бывает не больше двух. У бедного же населения всегда одна.
Устройство и убранство этих комнат в средних классах такое же, как и для
По устройству своему жилая комната внутреннего двора отличается от
В одной из больших ниш, идущей от потолка до полу и устраиваемой обыкновенно против входной двери, стоит сундук, по большей части русской работы, окованный жестью; иногда он заменяется шкафчиком, наглухо вделанным в нижнюю часть этой ниши. Здесь хранится белье, платье, лоскуты, часть посуды и др. домашняя рухлядь, или же сласти, горшки с салом и маслом и т. п. Поверх суща на день складываются одеяла и подушки.
В одном из углов, около сундука, – палка, приблизительно в сажень длиной, укрепляется (в горизонтальном направлении, на высоте головы) своими концами в две из пересекающихся стен; на ней в виде украшения комнаты развешиваются шелковые рубахи, камзолы и халаты хозяйки дома. Таким же украшением служат расставленные в нишах медные и крашеные жестяные подносы,
В зажиточных семьях зимой, когда температура туземного жилья мало чем отличается от температуры двора, обогреваются таким образом. В
Зимой у
Если
Нельзя не удивляться, как туземцы не простуживаются и не мрут сотнями, благодаря их дневному сидению у
В бедных семьях
Постель стелется головой или к северу, или к западу, реже к югу и иногда к востоку. Укладываясь на новом месте, туземец прежде всего соображает, где
Простыня –
Вторым одеялом покрываются, чаще, впрочем, особенно в холод, в него завертываются, подкладывая одну половину под себя.
Вся вообще пища, за исключением хлеба, готовится в котле. Топливом служат главным образом сорные травы, стебли хлопчатника, ежегодно обрезываемые тонкие ветви виноградника и пр.
К искусственно выращенному культурному дереву сарт относится очень осторожно и сравнительно редко пользуется его древесиной в виде дров. Угли выжигаются преимущественно в горных, дикорастущих лесах.
Тесто замешивается в большой глиняной чашке-
Хлеб всегда, в виде лепешек разной величины, печется в особой печи, называемой
Раскатанный и тщательно выравненный пласт оставляется часа на 1½ на солнце для того, чтобы он слегка окреп. Затем его осторожно изгибают по длине, придавая форму цилиндра, одно из оснований которого несколько суживают; шов замазывается глиной, а на суженный конец надевается обруч, приготовляемый из того же материала, из которого сделан и сам
Для печения хлеба
Большая часть домашней посуды глиняная; меньшая – медная, чугунная и деревянная.
Большие чашки, около аршина в диаметре –
Кувшины-
Этого же типа медные или чугунные кувшины –
Ложки деревянные, очень грубой, аляповатой работы, с длинными, тонкими ручками и носком не спереди, а у левого края.
Деревянные чашки и блюда (ореховые или таловые) у оседлого населения мало употребительны.
Лапша, тесто для пирожков и пр. приготовляются на доске
В бедных семьях такое зерно, как рис, просо и джугара, обдирается дома в больших деревянных ступах-
Свечи (сальные) употребляются или состоятельными людьми, или теми, кто занят чтением, письмом и др. подобными работами. Все остальное жжет в ночниках –
В городах почти у каждого состоятельного человека есть сад, а у богатых даже и не один. Если семья живет не в самом центре города, то сад по большей части при доме, в противном случае он где-нибудь на окраине города.
Как в том, так и в другом случае площадь его редко бывает более одной десятины, а по внутреннему своему расположению он напоминает столько же сад, сколько и огород. Дорожек никогда почти нет. Вдоль глинобитного забора – в один или в два ряда тутовые, тополевые и реже такие фруктовые деревья, как вишня, яблоня или слива.
Значительная часть внутреннего пространства сада занята виноградником и редко рассаженными кустами гранат.
Лозы у здешнего винограда длинные. Кусты сажаются двумя параллельными рядами, расстояние между которыми около 4 5 аршин. Между двумя такими рядами кустов, из сырых таловых жердей, устраиваются дуги, концы которых врываются в землю; высота дуг обыкновенно несколько больше человеческого роста. Дуги соединяются между собою или тонкими жердями, или жгутами, свитыми из камыша; к последним привязывают лозы и, если виноградник уже взрослый, то получается сплошь закрытая беседка, или, вернее, коридор, стены и крыша которого образуются мелкими ветвями и листвой лоз. Если таких коридоров несколько, то они примыкают друг к другу своими продольными сторонами вплотную.
На остальной части сада ежегодно засеваются дыни, тыквы, арбузы, морковь и лук, а иногда несколько гряд кукурузы.
Фруктовые деревья разбросаны в большинстве случаев в совершенном беспорядке по сторонам виноградника, между грядами огорода или по обочинам проходящего через сад арыка.
Если сад не особенно мал, то где-нибудь неподалеку от входа в него – пруд, около 1½-2 саж. в квадрате, с большими, раскидистыми талами, или карагачами по сторонам. Здесь же, в тени деревьев, одна или две
Иногда над частью пруда устраивается прочная веревочная сетка, на которой сидят днем и спят ночью в прохладе, даваемой испарениями пруда.
Если сад находится при доме, то в нем никаких построек нет. В противном случае, смотря по средствам, устраивается одна или две комнаты для семьи и небольшая конюшня для лошадей.
У людей состоятельных очень часто такое дачное помещение ничем не отличается от городского.
В кишлаках сады сравнительно редки, но зато при каждом почти доме имеется
В некоторых местностях Маргеланского, Кокандского и Наманганского уездов, где производятся большие посевы дынь, туземцы переселяются со своими семьями на бахчи и живут здесь в шалашах. На бахчи переселяются обыкновенно не ранее мая, т. е. того времени, когда дыни начинают завязываться.
Наружность женщины и ее одежда
Преобладающий рост туземных женщин средний и низкий. Рослые в кишлаках встречаются гораздо чаще, чем в городах. В силу тех пищевых условий, о которых мы будем говорить несколько ниже, туземная девушка развивается далеко не быстро, а замуж выходит рано, в среднем на 13-м или 14-м году; оттого, по выходе замуж, молодая женщина довольно долго, а иногда и очень сильно растет. Существует даже поверье или замечание, что новобрачная растет тем больше и быстрей, чем больше ей нравится ее муж.
Полные женщины встречаются довольно часто. Большинство предрасположено к полноте и в зрелом возрасте быстро толстеет, попав в хорошие жизненные условия. Полнота считается одним из непременных условий красоты; часто красавицей называют чуть не урода с пышными атурами и здоровым цветом лица. Полнеть женщины начинают обыкновенно не ранее 19–20 лет и по большей части уже после рождения первого ребенка.
Телосложение очень редко бывает правильным. У большинства замечаются несоразмерно длинные торсы, что, впрочем, в значительной степени скрадывается покроем верхнего платья; в случае же отсутствия больших, хорошо развитых грудей, торс одинаково, как спереди, так и сзади, крайне плоский. В силу этих недостатков телосложения редкая туземная женщина, одетая в европейское платье, имеет сколько-нибудь приглядный вид.
Тазы большинства, как полных, так равно и сухощавых субъектов, – широкие. Случаи смерти во время родов не редкость но, принимая во внимание полное отсутствие научных знаний в сфере акушерства, можно думать, что причинами большинства этих случаев является не природная узость таза, а скорее неправильное положение плода и другие патологические состояния беременных, являющиеся в результате неудовлетворительности гигиенических условий, как беременной, так и роженицы. Думаем это потому, что, во-первых, очень нередки случаи, когда смерть наступает не во время родов, а вслед за их окончанием, а во-вторых, о случаях этого рода приходится слышать главным образом зимою. К сожалению, статистических данных этого рода, так же как и данных о рождаемости и смертности, до сих пор не имеется, а потому, не позволяя себе говорить что-либо утвердительно, мы решились высказать одно лишь наше предположение.
Форма головы по большей части неправильна. Особенно часто встречаются широкие и плоские затылки. Причиною этого мы склонны считать то обстоятельство, что ребенок в продолжение не менее года лежит в
Бледный, болезненный, испитой цвет лица встречается довольно редко и то главным образом в среде того лишь люда, который постоянно живет в центральных частях больших городов, особенно Кокана и Маргелана, отличающихся крайне неудовлетворительными гигиеническими условиями. Румянец между молодыми туземными женщинами далеко не редкость.
Лица можно разделить на три типа: монгольский, персидский и средний.
Первые два, конечно, известны читателю, а потому и говорить о них мы не будем. Средний тип, происшедший от смешения монгольского с персидским, в среде оседлого населения сартов может быть назван преобладающим. Лица этого типа по большей части круглые, у женщин нередко очень плоские. Расстояния между глазами обыкновенно довольно велико. Черты лица всегда почти неправильны. Верхняя губа очень часто тоньше нижней; во время молчания она несколько западает, причем иногда собирается в вертикальные складки, что придает лицу несколько злое выражение. Карий цвет глаз преобладающий, а брови по большей части очерчены не так резко и правильно, как у других. Этому типу, более чем остальным двум, присущи полнота, нежный цвет кожи и светлые оттенки волос. Узкие, наискось прорезанные глаза, так называемые
Благодаря разнообразию типов было бы очень трудно дать какое-нибудь общее представление о господствующем выражении женских лиц. Однако же, всматриваясь в последние, нельзя не заметить, что выражение энергии повсеместно и во всех слоях женского туземного общества преобладает над апатией. Апатичное выражение, так часто встречающееся между мужчинами, у женщин сравнительно очень редко. Чаще других можно встретить выражение лица, а в особенности глаз, хитрое, плутоватое или проницательное и вдумчивое.
Ровные и крепкие передние зубы, подолгу сохраняющие белизну, были бы не редкостью, если бы многие из туземных женщин не имели обыкновения красить зубы черной краской
Родинка считается одним из лучших украшений лица. Выражение
Последние у большинства густы и длинны, но всегда почти очень жестки; мягкие волосы, не только между женщинами, но даже и между девочками, большая редкость. В городах молодые женщины до рождения первого, а иногда даже и второго ребенка, заплетают волосы у затылка в несколько, 48, мелких кос; оттого молодуха здесь называется
Ряд всегда прямой. В Намангане тщательно приложенные спереди волосы спускаются по верхней части лба двумя большими фестонами. В Кокане многие франтихи оставляют за каждым ухом по локону. Концы кос всегда закрепляются снурком, скрученным из ваты; есть поверье, что, если оставить концы не закрепленными, то на горячем летнем ветре –
Утром, проснувшись и встав с постели, сартянка только приглаживает волосы ладонью руки и сейчас же накидывает на голову платок, ходить без которого считается не только неприличным, но даже и грехом. Особенно большим грехом считается для женщины быть без платка в той комнате, где имеется Коран, а также во время его чтения многие спят в платке, обвязывая его очень туго вокруг головы. Чешется голова только в те дни, когда ее моют, a моют ее раз в неделю, обыкновенно по пятницам, реже по четвергам или субботам. Не принято мыть голову по вторникам (тяжелый день) и по базарным дням. Распустив и расчесав волосы, их намазывают
У большинства, особенно городских, женщин нередко мускулистые и пухлые кисти рук малы и имеют очень изящную форму. Ногти всегда выпуклые и продолговатые. Ступни, наоборот, в большинстве случаев относительно велики, или, вернее, длинны, с низким подъемом и длинными, плоскими пальцами. Груди у большинства достаточно развиты. Есть примета, что женщины со слабо развитыми грудями мало способны к рождению детей.
Из наиболее распространенных уродливостей мы упомянем о зобах-
На покрой и наружный вид туземной женской одежды наибольшее влияние имели климат, особенности быта и религия. Длинное, жаркое лето, продолжающееся в среднем около полугода, вместе с привычкою сидеть на полу поджавши ноги и потребностью время от времени садиться на лошадь, заставили женщину придать всем почти частям ее костюма такой вид, при котором он возможно меньше стеснял бы ее движения, а религия обязала устроить его так, чтобы при ходьбе по улице посторонний глаз не видел ничего, кроме самого верхнего платья, которое не должно быть ярким, дабы не привлекать собою взглядов мужчин.
Штаны
Рубаха-
(Название
Шьются женские рубахи из самых разнообразных материй. В кишлаках: будничные – из грубой белой или полосатой синей, туземной бумажной материи; праздничные – из кумача или ситца, реже из
Выше мы сказали уже, что ходить с открытой головой считается грехом. Ангел-хранитель отлетает от женщины, если она ест пищу, не имея на голове платка. Последний, белый, или красный, кисейный, реже кумачовый, обыкновенно не менее 1½ аршин в квадрате, складывается пополам по диагонали, получается косынка, которая или накладывается на голову, или повязывается. В первом случае края косынки закладываются за уши, а концы выпускаются на грудь. Во втором – платок обертывается вокруг головы, закрывая верхнюю часть лба, а концы висят сзади.
При выходе из дому, в гости, поверх большего платка
Летом домашняя одежда женщины состоит из штанов, рубахи и платка; при выходе на двор на босу ногу надеваются калоши. В холодное время состоятельные надевают ичиги с калошами; бедные всегда, и лето и зиму, ходят или в калошах на босу ногу, или в ичигах без калош. Изредка можно встретить женщину в чулках из белой бумажной материи вместо кожаных ичигов и калошах. Прежде, лет 30 тому назад, большинство женщин ходили в таких чулках; теперь это всеми оставлено. Ходить по улицам в сапогах считается неприличным; в них ходит большинство теперешних проституток. Русские ботинки, заветная мечта большинства тех местных франтих, которые видели их где-нибудь случайно, только что начинают входить в моду и встречаются пока очень редко.
При выходе из дому, еще на внутреннем дворе, женщина набрасывает на голову
В кишлаках, удаленных от городов,
Там их заменяют обыкновенные халаты, набрасываемые, так же как и
В холодное время рубах, если oни только имеются, надевается две; верхняя обыкновенно и новей, и нарядней нижней.
Поверх их большинство женщин носит ватный халат такого же покроя, как и у мужчин. Подпоясывать его кушаком у женщин не принято. (Красные кумачовые кушаки в 6–8 аршин длиной в большом употреблении у туземных женщин легкого поведения).
В дороге или во время какой-либо работы, как, напр., мытья белья, женщина опоясывается платком, сложенным косынкой. Кушак из какой-либо синей материи она опоясывает во время оплакивания покойника на дому и пpи хождении на его могилу на 2, 3-й и 40-й день[409]. Женский халат делается из ситца, узорного кумача или полушелкового
В городах у старух, а в кишлаках у всех вообще замужних женщин до сих пор можно встретить старинный
Шубы такого же покроя, как и обыкновенный туземный халат, на барашке, лисиных лапках или дикой кошке, отороченные бобром, куницей или выдрой, между женщинами встречаются лишь у наиболее состоятельных.
Носильные штаны и рубахи сменяются и моются обыкновенно очень редко. У людей состоятельных в среднем недели через две. Те, кто победнее, снимают их тогда лишь, когда достаточно убедятся в достижении ими степени заскорузлости, именуемой
Выполоскав в холодной воде, баба выжимает белье везде и всегда одним и тем же способом: она держит рубаху правой рукой за плечо, а левой крутит ее непременно от себя. Белье супится на солнце и потом разминается руками. Катанье и глаженье его совсем не практикуются, а большинству даже неизвестны. В холодные зимы его или совсем не моют, или моют очень редко, выбирая сравнительно теплые и ясные солнечные дни.
У каждой мало-мальски состоятельной женщины кроме носильного белья и платья есть еще одна или две, а у тех, кто побогаче, даже и несколько, пелковые рубахи и халаты, которые надеваются при выходе в гости. Рубахи эти, никогда почти не моясь, служат очень подолгу, нам не раз приходилось видеть такие, которые, прослужив 10–12 лет, имели еще настолько сносный вид, что могли в глазах сартянок считаться нарядными. Такие рубахи дома не носятся, по возвращении из гостей немедленно же снимаются и прячутся в сундук, а потому и сохраняются очень долго. Если в городах мы встречаем на улицах большое сравнительно число женщин в пелковых рубахах и халатах, то это отнюдь еще не может служить признаком благосостояния, так как большинство встречаемых нами франтих этого разбора очень часто изнашивают в продолжение всей своей жизни не более двух-трех шелковых рубашек; одна шьется (мужем или родителями) при выходе замуж, а другую, или две другие, она сколачивает впоследствии сама на те средства, о которых мы будем говорить ниже. Придя и сняв верхнюю шелковую рубаху, такая женщина остается в грязной, затасканной ситцевой, надевает такой же ситцевый халат, изо дня в день ест
К каждому из двух праздников, к Рамазану и Курбану, шьются обновки; женщинам они доставляются по большей части их мужьями; реже oни делают их на свой счет или получают от богатых родственников. Количество и стоимость таких обновок, конечно, различны. У состоятельных это – полная обмундировка; у других – халат и рубаха; один халат или одна рубаха; платок или ичиги с калошами и пр. Праздничные обновки носятся все дни праздника, не снимаясь, и если это не шелковая рубаха, то поступают в разряд постоянно носимого белья и платья. Нередко, особенно среди бедного кишлачного населения, приходилось видеть случаи, когда за неимением средств праздничной обновкой женщины был аршин ситца, из которого она делала надставки на рукава поношенной уже рубахи и выпускала их из рукавов халата. Еще за два, за три дня до праздника на улицах начинают появляться новые рубахи, халаты, ичиги, калоши, сапоги и тюбетейки, так как полученные обновы надеваются обыкновенно немедленно же. Сколько проливается слез, сколько извергается ругани, сколько разводов затевается у бедного люда в течение двух-трех дней, предшествующих празднику, а главным образом в день так называемой
На базаре все почти лавки отворены. Всюду снует народ. Ближайшие к базару улицы начинают заметно оживляться. И пешие, и конные двигаются с разными покупками; у большинства лица праздничные, довольные. Седой степенный сарт на коротеньком волосяном аркане тащит за собой барана; мальчишка-сын подталкивает его сзади. Другой, в новом халате и тюбетейке, несет сверток ситца и кумача. Жена и дочь просидят весь вечер и весь завтрашний день, чтобы успеть к празднику со своими обновками.
С одного двора несется протяженный и громкий вой. Девка лет двенадцати сидит на корточках, опершись лицом на ладони, а локтями в бедра ног и голосом воет на целый квартал. Отец ничего не купил к празднику, а она ожидала получить по меньшей мере платок.
Подальше, у маленькой входной калитки, в старой тюбетейке и поношенном полосатом ситцевом халате сарт сидит на корточках и не то задумчиво, не то с усмешкой посматривает на проходящий мимо него люд. В
Она ругается и вслух произносит твердо принятое ею решение идти после праздника к
Ругательница на минуту умолкает, потом вдруг, ни с того ни с сего начинает голосить. Гостья присаживается около плачущей.
Если до этого происшествия она жила с мужем сносно, то, по всей вероятности, вместе с праздником пройдет и мысль о разводе, в противном случае в течение всего
В небогатых семьях, как в кишлаках, так равно и в городе, женщина ежегодно изнашивает в среднем 2 рубахи, столько же штанов, 2 халата, 2 пары калош, одни ичиги, которые она носит не постоянно, и 2 платка.
Если женщина имеет свое личное, приносящее доход имущество, то она одевается всегда почти исключительно на эти средства. В Кокандском уезде мы знали небогатую крестьянскую семью. Хозяйка была за вторым мужем; от первого она имела нескольких детей и наследство: небольшой участок земли, на доходы с которого одевалась она сама и дети первого мужа.
Если личного имущества у женщины нет, то в состоятельных семьях ее одевает муж, а в бедных нужные для одежды средства добываются ею самой таким трудом, как пряжа ниток, разведение шелковичных червей, очистка ваты от семян и коробочек, а в городах – печением хлеба на продажу, шитьем одеял и халатов и пр. В достаточных семьях некоторых кишлаков Наманганского уезда, и в тех главным образом, где ведется переложное хозяйство, нередки случаи производства особого, совершенно самостоятельного посева одного из таких хлебов, который требует небольшого сравнительно ухода (не окучивается), как, напр., ячмень, пшеница и лен. Урожай с этого поля полностью передается женщине в зерне; она продает его и расходует на свою экипировку по своему личному усмотрению, не получая уже затем от мужа никаких других субсидий, а нередко даже и праздничных подарков. Так как этих средств бывает далеко не всегда достаточно, то очень нередки случаи, когда женщина крадет у мужа зерно, продает его втихомолку и расходует эти деньги лично на себя; зачастую все это делается в сообществе детей, которые вообще с матерью живут дружнее, чем с отцом, так как власть последнего одинаково тяготеет надо всеми ними. Замечательно, что все эти мелкие воровства жен, тщательно скрываемые ими от мужей, отнюдь не считаются секретом не только между приятельницами, но даже и между простыми знакомыми. Рассказывая о своих проделках одному из авторов, сартянки спрашивали, много ли она сама таскает у своего мужа, и всегда относились крайне недоверчиво к получаемым ими отрицательным ответам.
Представление о моде стало слагаться, по-видимому, лишь за последние годы. Частности женского костюма изменялись и раньше, но причинами тех прежних изменений было стремление не столько к изящному, сколько к более практическому и удобному. Так, бумажные матовые чулки сменились кожаными ичигами, а
Теперь отношения как женщины, так равно и мужчины к своему костюму значительно изменяются или, вернее, изменились, и в среде состоятельного городского населения мы видим стремление шить платье из наиболее модных материй с некоторыми, частными, впрочем, отступлениями от основных форм народного костюма. Во второй половине семидесятых годов между туземными франтами, купеческой молодежью, соприкасавшейся с русскими и с Ташкентом, одно время были очень распространены туземные сапоги на необыкновенно высоких и тонких каблуках и халаты с отложными воротниками: в это же время женщины стали обзаводиться бешметами вместо халатов. Позднее у мужчин вошли в моду калоши с широкими носками, халаты, простроченные на машине, белье из ситца вместо прежних туземных бумажных материй. На улицах встречалось все больше и больше женщин, одетых в рубахи модного цвета.
Из России приходят товары. Привозится партия такого ситца, узор которого здесь новинка. По городу разносится слух о том, что на базаре продается
Франтить и наряжаться сартянка, в особенности молодая, любит, конечно, совершенно так же, как и женщина всякой другой расы, но здесь самоукрашение это кроме личных, субъективных стимулов и побуждений зиждется еще и на религиозных основаниях.
Белила, приготовляемые здесь из риса или из яичной скорлупы, румяна (фуксин[411]), а равно мушки и локоны в Фергане употребляются очень редко. В гораздо большем ходу окрашивание бровей
несколько времени окрашенное место принимает почти черный цвет, а окраска не сходит довольно долго, тем более что мыло при мытье лица употребляется лишь очень немногими, наиболее богатыми франтихами.
Для получения краски из сухой
Сок
Окрашивание ногтей на руках и ногах, а нередко также и ладоней, по-видимому, начинает выходить из моды; окрашенные руки теперь встречаются только по праздникам и то не везде, по большей части в одних лишь городах. Духи, туземного приготовления и далеко не приятного запаха, в очень небольшом употреблении.
Главнейшими украшениями сартовской женщины после накрашенных бровей и ресниц служат кольца, серьги, браслеты, бусы, кораллы, серебряные амулеты и другие привески местного изделия. За последнее время у женщин, носящих рубахи с татарскими воротами, начинают входить в моду большие европейские запонки. Все эти украшения, за исключением колец и простых недорогих серег, дома никогда почти не носятся.
Мелкий жемчуг, идущий на глазки к кольцам, и привески к серьгам, мелкие же, плохого достоинства кораллы, драгоценные камни – привозные из Бухары и частью из России.
Бирюза в большинстве случаев поддельная, а камни заменяются простыми цветными стеклами. В наибольшем употреблении серебряные кольца с поддельной бирюзой, кораллами, цветными стеклами, мелким жемчугом и иногда янтарем, который здесь очень большая редкость. Стоимость таких колец колеблется от 30 к. до 5 р.с. Золотые кольца, браслеты и серьги довольно редки и встречаются лишь у наиболее богатых женщин. Серьги обыкновенно имеют вид больших, тонких колец, сделанных из серебряной проволоки и слегка разгибающихся без шарнира. К ним приделываются привески из мелкого жемчуга, кораллов, бус или мелких вызолоченных серебряных же побрякушек. Длина таких побрякушек доходит иногда до ¼ аршина, а о весе их свидетельствует масса прорванных женских ушей.
В случае особенно тяжелых серег женщина прицепляет их не к мочке уха, а к волосам позади последнего или к переднему краю платка на высоте уха. Стоимость обыкновенных серебряных серег колеблется от 40 к. до 4 р. сер. Серебряные же браслеты, ценою от 2 р. до 8 р. сер., делаются с чернью, позолотой или мелкой бирюзою, по большей части – поддельной. Из ожерелий наиболее употребительны коралловые. Золотник последних (обыкновенно мелкие и очень плохого качества) продается от 30 к. до 1 р. 40 к.
Коралловому ожерелью очень часто придается вид сетки, низ которой спускается до пояса; иногда между кораллов помещают крупные шлифованные бусы из серебра. Большие и малые, под чернью или позолоченные амулеты-
Ношение небольшой серьги в носу, распространенное между женщинами и девушками некоторых других частей Средней Азии, в Фергане совсем не принято[412]. Здесь ношение таких серег встречается иногда лишь между местными очень немногочисленными еврейками.
Наиболее дешевым и вместе с тем любимым украшением сартянки, как женщины так и девочки, являются цветы, в особенности розы, но, к сожалению, они украшаются ими крайне неизящно. Цветок затыкается обыкновенно за левое ухо; реже два цветка с длинными черенками укрепляются концами последних в волосах у висков и болтаются по обе стороны лица.
Весною чуть не у каждого сарта можно видеть цветок, заткнутый черешком под тюбетейку, около уха или виска. Девочки весною же вплетают в косы тонкие полоски коры с молодыми листиками и сережками, осторожно сдираемые с тонких же ветвей тала.
Занятия и пища
Одною из лучших добродетелей женщины ислам признает домоседничество и трудолюбие. Набожного и трудолюбивого мужчину сарт называет
Мы не беремся давать объяснений этого, феминологического[414], в сущности, факта, но думаем, что кроме климатических, пищевых и других аргументов в данной функции, несомненно, громадное значение должен иметь и образ жизни как того, так и другой или, вернее, их способы расходования энергии в период до наступления вышеуказанного нами возраста.
Исключения в сторону трудолюбия есть, разумеется, в особенности между кишлачным, земледельческим населением, но немногочисленные в среде зажиточного люда, и там, в кишлаке, они обусловливаются главным образом неотступной необходимостью и неизбежностью труда, а никак не личными к нему симпатиями. В общем, кишлачная женщина несравненно более деятельна, чем городская, а лучшими, наиболее домовитыми хозяйками выходят те жены, которые берутся сартами у киргиз и других родов кочевого населения, на женщинах и девушках которого лежат все домашние работы, не исключая ухода за скотом, расстановки кибиток и проч.
Однако же, несмотря на явную практическую выгодность таких браков, они сравнительно редки, так как по издавна установившемуся у киргизов обычаю
В домашнем быту сартовская женщина является хозяйкой и работницей лишь постольку, поскольку это вяжется с основными, касающимися ее, положениями религии, признающими мужа главою семьи и предлагающими ей, женщине, избегать взгляда посторонних людей. Муж должен добыть деньги или продукты; жена обязана приготовить из них пищу и одежду[415].
В зависимости от этих положений на обязанности женщины лежат главным образом те лишь работы, которые могут быть производимы ею внутри
Такие дела, как торговля, купля и продажа и пр., всегда лежат на мужчине, ибо для женщины считается неприличным ходить на базар. Она, правда, ходит туда, но сравнительно редко и в тех лишь случаях, когда заменить ее некому. Личные торговые операции женщины ведутся ею всегда через каких-либо посредников, по большей части через мужа или других родственников.
Мы знали одну очень богатую женщину, которая, овдовев, вышла замуж за одного из своих работников, очень расторопного и сметливого малого, к которому она имела большое доверие, в его руки она передала ведение всех ее торговых и других дел.
Случаи, когда грамотная жена помогает мужу в ведении торговых счетов и других письменных работах, сравнительно очень редки, так как женщин, хорошо знающих грамоту и счет, очень и очень немного.
В тех семьях, где муж и жена живут согласно, на все вообще предприятия муж решается не иначе, как посоветовавшись с женой или, по крайней мере, сообщив ей свое решение[416]. Если жен несколько, то муж советуется по большей части с одной лишь старшей, первой женой.
К нам много раз обращались или с просьбою дать денег взаймы, или с предложением вступить в компанию по тому или другому торговому или земледельческому предприятию. Если со стороны мужа следовало соглашение, то его спрашивали, согласна ли и жена; если следовал отказ, то просили не торопиться с ним, а предварительно посоветоваться с женой, ибо она может найти это возможным или выгодным.
Следует, однако же, заметить, что такое правило соблюдается главным образом лишь в среде земледельческого населения, нравственный мир которого во всех вообще отношениях смело может быть назван наиболее симпатичным в сравнении с другими классами или слоями туземного общества.
Далее, говоря о занятиях и работах женщины, мы будем иметь в виду лишь кишлачное земледельческое население и класс небогатых горожан, так как в среде богатых купеческих семей и состоятельного бывшего ханского служивого люда женщина не занята ничем почти, кроме шитья и вышивания.
В этой среде для исполнения черных домашних работ имеются или служанки
До прихода русских в Фергану во всех почти богатых семьях были и рабы
С приходом русских рабство было объявлено более не существующим. Большинство рабов покинуло своих прежних хозяев, а рабыни все почти остались на местах, так как они или были замужем за работниками и служителями своих прежних хозяев, или слишком молоды для того, чтобы начать самостоятельную жизнь. Некоторые же просто не имели надобности ходить куда-либо, так как жилось сравнительно сносно. За такими дунганками и по сие время осталось название
В тех зажиточных семьях, где жены взяты из бедного класса, очень нередки случаи, когда обязанности их прислужниц –
Дочь помыкает и командует такой прислужницей-матерью, совершенно игнорируя существование каких-либо других соотношений, кроме соотношений госпожи и служанки. Нам не раз случалось слышать разговоры матери, выдающей свою дочь за богатого человека. Она просит невесту забыть, что иногда била и ругала ее и всегда высказывает опасение того, что разбогатевшая дочь не пустит ее даже и на порог своего дома. Мы знали такой случай, когда дочь, вышедшая замуж за состоятельного человека и взявшая свою мать в служанки, не только помыкала ею самым беспощадным образом, поминутно пиля за плохую службу, но иногда и била ее.
О пище и ее приготовлении мы будем говорить ниже самостоятельно и с возможной подробностью, а потому: теперь опишем другие женские работы, из которых главнейшее место занимают прядение ниток и очистка ваты от зерен и коробочек.
Коробочки туземного хлопчатника растрескиваются очень слабо, а потому при уборке урожая oни срываются с кустов целиком и в этом виде поступают в продажу на базар.
При очистке данного количества хлопчатника, ваты по весу получается только ¼; половина общего веса приходится на семена-
На прядение ниток идет луипий по цвету, наиболее белый, хлопок. Предназначенная для переработки в пряжу вата предварительно тщательно перебивается тонкими тростинками, причем ей придают форму пластов около пальца толщиной, ¼ аршина шириной и нескольких аршин длиною. Затем каждый такой пласт по его длине свертывается в клубок. Самое прядение нитки производится на веретено, приводящееся в движение посредством маленькой деревянной ручной прялки-
Цилиндрики эти, около ¼ аршина длиной и в палец толщиной, скатываются из кусков, отрываемых от заранее приготовленных клубков перебитой ваты.
Нитки, необходимые для шитья белья и одежды, прядутся обыкновенно дома, а потому вся та пряжа, которая выделывается для продажи, идет главным образом на тканье белых и цветных материй местного производства. (Последним здесь заняты исключительно мужчины; в некоторых каракалпакских и других полукочевых семьях женщина ткет одни только грубые шерстяные материи.) Пряжею женщина зарабатывает в неделю от 40 до 80 к. сер., причем в большинстве случаев выделанные за неделю, или за 6 дней[419], нитки продаются непременно в следующий же базар, так как вырученные на них деньги, особенно в городах, где у бедного населения никогда почти никаких запасов не имеется, необходимы на покупку провизии и опять-таки в базарный же день, ибо в противном случае провизию эту придется покупать у мелочных торговцев по дорогой сравнительно цене.
В холодные зимы такие женские работы, как очистка ваты, а главным образом прядение ниток, прекращаются, потому что, во-первых, негде сушить хлопок, во-вторых, большинство помещений настолько холодны, что работать в них подолгу становится совершенно невозможным и, в-третьих, на базарах нет спроса на нитки вследствие поголовной почти забастовки ткачей, мастерские которых холодны так же, как и большинство других помещений. Цены на нитки падают так сильно и быстро, что в начале такой холодной зимы далеко не редки случаи, когда женщина, вынесшая свои нитки на базар, продает их за ту же цену, за которую она, неделю тому назад, купила неочищенный хлопок. Есть женщины, живущие исключительно одним только этим трудом. Мы знали одну такую старуху. Она пряла нитки, а муж ее, 60-летний старик, продавал на улице
Мы знали еще и других, подобных этим же, но боимся, что так можно, пожалуй, и надоесть читателю – во-первых, а во-вторых, если начнешь пересчитывать всех известных, то рискуешь кончить очень не скоро, а обстоятельства заставляют нас торопиться со своей работой.
Излюбленным делом, не только женщин всех возрастов, но даже девушек, несмотря на то, что оно, в сущности, очень хлопотно, следует назвать разведение и кормление шелковичных червей. Привлекает же оно к себе потому, что в случае удачи дело это выгоднее всех других женских работ.
В конце мая или в начале июня месяца из нарочно отложенных для этого коконов, хранящихся где-нибудь в углу комнаты, на влажном земляном полу, выходят бабочки. Их спаривают, сажая по одному самцу и одной самке в небольшой матерчатый мешочек который подвешивается где-нибудь в комнате же на колышке. Здесь самка кладет яички, после чего бабочек выбрасывают. До весны яички сохраняются так, чтобы не могли промерзнуть. Некоторые зарывают их в середине зимы глубоко в снег и оставляют здесь на одни сутки, полагая, что такая операция может предохранить будущих червей от заболевания. В марте как только появятся первые почки на тутовых деревьях, женщины приступают к искусственному высиживанию яичек, для чего последние, завязанные в маленькие мешочки, подвешиваются под мышку, под груди, или к опояске штанов и выводятся здесь в течение 1520 дней теплотою тела.
В это же время на базаре
В это время
Из одной
Обладатель большого числа тутовых деревьев дает листья и половину всего количества яичек, другая сторона – другую половину яичек и уход за червями. Коконы делятся поровну.
Вот пример. Одна небогатая наманганская семья, состоявшая из мужа, жены и сына лет 11, отправилась в Чартак, селение, лежащее верстах в 12 от города, где и вступила в такую компанию, причем общее количество яичек равнялось 20
Дело доходит чуть не до драки, пока, вдоволь наругавшись, муж не набросит халат и не отправится за листьями или, точнее, за пучками тутовых ветвей. Сарты рассказывают, что лет 13–15 тому назад был год, когда тутовые ветви, вследствие каких-то причин, вздорожали до небывалой степени. Уверяют, что никогда, ни после, ни прежде, не было такого числа разводов, как в это памятное всем и злополучное лето.
Шьют туземные женщины очень плохо и крайне небрежно. Большинство шьет все вообще швы вперед-иголку; запошивка и строчка
Женщины, специально занимающиеся шитьем халатов и одеял, продаваемых на базарах, сшивают в день не более одного халата или одного же одеяла.
Вышивание шелками тюбетеек, головных платков и кушаков гораздо и прочней, и изящней всякого другого шитья. Часто встречаются тюбетейки, сплошь вышитые очень мелким и изящным узором. По большей части это цветки и листики самых разнообразных цветов и форм. Такая тюбетейка продается обыкновенно не дороже 1 р. 50 к., а за вышиванием ее женщина сидит не менее 45 дней. Приготовление тюбетеек никогда почти не является здесь специальностью; им занимаются между другим делом. Так, например, прясть нитки по пятницам считается грехом, а потому многие женщины по этим дням вышивают тюбетейки.
Что же касается до вышивания платков и кушаков, то есть женщины, занятые этим делом специально. В неделю они зарабатывают обыкновенно не более 80 к. сер. (Около 40 к. стоит кисея на платок и шелк, а вышитая
Участие женщины в земледельческих работах крайне незначительно. Вместе с детьми, подростками, она принимает участие лишь в сборе дынь и коробочек хлопчатника, а в бедных семьях еще и
Работая в поле и завидя проходящего или проезжающего постороннего человека, сартянка или набрасывает на голову платок так, чтобы не было видно ее лица, или же, не довольствуясь этим, присаживается на землю и отворачивается лицом в сторону.
У сартов не принято заставлять женщину производить какие бы то ни было тяжелые, черные работы, а потому такие случаи, как помощь мужу при кладке глинобитных стен и пр., можно встретить очень и очень редко, среди наибеднейшего кишлачного люда, где женщина привычней к работе, чем в городах, и то не иначе как на внутреннем дворе. В некоторых кишлаках Наманганского уезда, ближайших к горам (Нанай, Кук-яр, Кызыл-язы, Ахтам), где, за отдаленностью базара,
Выше мы сказали уже, что не только все состоятельные женщины, но даже и большинство тех бедных, которые имеют мужей и достаточно взрослых сыновей (свыше 10–12 лет), избегают сами ходить на базар, посещение которого считается для них неприличным. Тем не менее в базарный день женщин здесь немало.
В переулочке, пустынном в обыкновенные дни и набитом в базарные и конным, и пешим людом, стоит несколько десятков женщин в серых и синих, затасканных и отрепанных
Будь у нее подросток сын, она послала бы его на базар, а сама осталась бы дома, но послать ей положительно некого. Дочь была замужняя, умерла; сын был, ушел работать поденщиком в Ташкенте и пропал без вести; был муж, умер несколько лет тому назад, оставив ей крошечный дворишко, в котором живет она изо дня в день, наедаясь досыта лишь в редких, исключительных случаях, да и то не дома, а где-нибудь в гостях, на поминках, на праздниках, где ее угощают в качестве нищей. Как не умирает она с голоду, известно одному Аллаху. Поистине, Аллах велик, и чудны дела Его. Он
Но пойдемте, читатель, дальше по базару; не стоять же нам здесь, перед этой старушонкой.
Толкотня страшная. Вот ряд с тюбетейками. Лавки маленькие; передние фасы, как и у всех вообще здешних лавок, открытые; поверх кошей, постланных на полу, разложены ряды разноцветных, черных, красных, синих и лиловых тюбетеек, расшитых цветами. Продавцы чинные, опрятные; около каждой лавочки народ; мальчишки ковыряют в носу и смотрят на красные тюбетейки; дальше чай, сахар, подносы и фарфоровые чайники. А вот и красные ряды. На перекрестке, вдоль лавок, расселось несколько женщин с вышитыми платками и кушаками. Вот хорошо одетая сартянка дробной, плавной походкой плывет мимо лавок с ситцами и робко оглядывается по сторонам. Она совсем молоденькая. С год тому назад ее отдали замуж. Сегодня, отпросившись к матери, она улизнула на базар; больше всего ей хотелось взглянуть на ситцы и лавочки
Рассказывать ли вам, читатель, что такое происходит здесь? Говорить ли о том, как сегодня утром эти кораллы были сняты с дочери; как плакала девочка, расставаясь со своим единственным украшением, которое год тому назад покойный отец подарил ей к празднику? Нужно ли говорить, зачем все это было сделано? Конечно, нет. Скучно все это. Уйдемте отсюда. Вон на углу
Сколь хорош и поучителен этот базар! В нем жизнь или, по крайней мере, драма жизни, та живая, правдивая драма, которой не увидишь ни на каких подмостках, ибо на них наука драматического искусства не пускает те типы, которые во всей жизненной наготе мы видим здесь. Здесь все, и куски ярко-блестящего атласа, и отрепья старого, истасканного
Еще за полверсты, за версту слышится базарный гул, базарный шум. Пойдите ближе. Вы начнете различать какие-то нестройные звуки; войдите на самый базар, смешайтесь с толпой, откройте ваши глаза и уши, и вы услышите целую оперу; вы услышите и мягкий, плавный смех разъевшегося купчины, и надтреснутый, слабый вопль старухи, придавленной нищетой, и поединок двух бедняков, азартно торгующихся друг с другом за три гроша, которые ни один из них не хочет уступить другому, ибо эти три гроша – полторы лепешки, на которых в крайности можно прожить целый, длинный для голодного человека, день.
Здешний базар – это огромный анатомический театр, в котором на глазах всех зрячих людей искусная рука жизни демонстрирует все язвы и недуги местного человечества.
Таким образом, непосредственное участие в добывании средств жизни женщина принимает только в наиболее бедных классах, а исключительно ее трудом семья живет в тех лишь случаях, когда в доме нет мужчины, причиною чего обыкновенно бывает или вдовство женщины, или временная отлучка мужа, которая продолжается, впрочем, иногда очень долго, в течение нескольких лет. Мы знали, например, женщину, от которой муж сбежал, оставив ее с тремя малолетними детьми. Женщина эта, жившая в кишлаке, принуждена была содержать и себя, и детей личным своим трудом.
В том случае, если муж уходит на работу или уезжает по торговым делам надолго, и если он мало-мальски порядочный человек, он оставляет семье запас зерна, муки и небольшое, обыкновенно, количество денег. Мы знали состоятельные купеческие семьи, обороты которых простирались от 20 000 до 40 000 р., в которых мужья, уезжая за баранами в Семиречье или в Западную Сибирь, оставляли семействам, сверх запасов сала, муки, риса и пр., не более 15-2 р. сер. Иногда даже и этих денег не оставлялось в наличности, а предлагалось получить их с одного из должников.
Бывают и такие случаи. Муж живет в работниках. Жена его, обретающаяся в том же кишлаке или городе, долго не получая от мужа никакого вспомоществования, идет к
Дабы дать возможно полное представление о питании туземцев, мы позволяем себе перечислить главнейшие и наиболее употребительные здесь кушанья.
Любимым, национальным купаньем туземца следует назвать
В среде малосостоятельного городского населения принято приготовлять его раз в неделю, обыкновенно по четвергам вечером.
Приготовляется
Его выкладывают на блюдо горкой, поверх которой помещают неразрезанные куски мяса. Мясо это крошится при помощи рук и ножа одним из сотрапезников во время еды.
Такие мясные кушанья, как
Мы знали семейство волостных управителей, в которых чуть не изо дня в день варилась
Перечислив все главнейшие, наиболее употребительные кушанья, нельзя обойти молчанием еще одно, так называемый
На
Наутро, поев
Происхождение этого обычая мы объясняем себе так. На зиму запасы зернового хлеба в большинстве случаев зарываются здесь в землю, в ямы, носящие название
Из напитков наиболее употребителен чай, приготовляемый двумя способами: или кипячением на воде в чайниках, т. е. так же почти, как это делается и у нас, или же кипячением ее в котле с примесью молока, масла, соли и перца. В последнем случае он носит название
На самом деле это далеко не так. Во-первых,
Наконец, в-четвертых, обращаясь к запискам Султана-Бабура, написанным около 400 лет тому назад, во второй половине их мы чуть не на каждой странице читаем описание того, как знаменитый Султан кутил со своими приближенными[421]. Очевидно, что пьянство тайное, скрывавшееся от палок и плетей
Летом, не только у большинства горожан, но даже и в местных кишлаках основными элементами пищи являются хлеб фрукты и кислое молоко; содержание мяса в пище несколько увеличивается в тех только кишлаках, где запашки значительны и где со времени поспевания хлеба и до осени последний обменивается у мясников на мясо и сало.
Зимою во многих малосостоятельных семьях питание женщин и детей, помимо других причин, ухудшается еще и по следующему поводу. В среде малосостоятельного, как городского, так равно и кишлачного, населения на зиму мужчины образуют из себя артели,
На артельные деньги заготовляется мясо, рис, овощи и топливо. Если средства
Собираются вечером. Варится
Несколько улучшается или, вернее, разнообразится пища только по праздникам Курбан и Рамазан и во время поста –
Ежедневное вечернее розговенье,
За первые же дни недели поста, продолжающегося целый месяц, организмы людей, строго исполняющих постановление религии, до того ослабевают, что к концу
В городах утром пьют чай с хлебом, причем в среде бедного населения чай очень часто заменяется травами, упоминать о которых нам не приходится за невозможностью для нас их определения (определения их научных названий); в кишлаках по утрам приготовляется какая-нибудь жидкая кашица; иногда это разогретые остатки вчерашней пищи.
Днем, около полудня, хлеб или остатки утренней пищи; в городах в это время дня, особенно зимою, нередко варится
Вечером к солнечному закату, a зимой несколько позже, при возможности готовится
У бедного же населения и вечером – неизменная
Днем
Говоря обо всем вообще оседлом населении Ферганы, вряд ли возможно было бы сказать что-либо верное о среднем аппетите среднего же туземного человека, а потому, вероятно, лучше всего будет перечислить те факты этого рода, которые нам удалось подметить. В общем у мужчин аппетит проявляется гораздо энергичнее, чем у женщин. (Киргизки, наоборот, гораздо прожорливее мужчин и всегда готовы есть все, что угодно, лишь бы это не было
У женщин кишлачных аппетит лучше, чем у городских; у состоятельных лучше, чем у очень бедных, желудки которых привыкли к крайне ограниченному употреблению пищи.
Вместе с тем у всех вообще мало-мальски bоn’-тонных[425] молодых женщин и девушек принятие пищи в очень ограниченных количествах служит одним из орудий кокетства. Про такуо говорят, что она ест
Здесь же заметим, что сарты никогда почти не относятся к запору, как к патологическому состоянию организма, что твердая консистенция экскрементов считается нормальной и что к разжижению последних туземец относится всегда с большею боязнью.
Не менее интересны, конечно, и количества пищи, ежедневно потребляемой туземцами, но и тут нам придется обратиться опять-таки к частным фактам, оговорившись предварительно в том смысле, что мы будем иметь в виду одно лишь малосостоятельное население, так как состоятельный и богатый люд, потребляющий
В средней по достатку кишлачной семье, состоящей из 57 душ, ежедневно расходуется хлеба не более двух, много трех лепешек (около 1–1½ фунта) на душу; большее число лепешек съедает лишь мужчина, находящийся в поле или на другой тяжелой работе. Утром на приготовление
По официальным сведениям Наманганского уезда, здесь ежегодно собирается:
Пшеницы около 1 666 400 пудов.
Риса(неободранного) – 662 400.
Джугары (сорго) и проса – 1 333 560.
Предположим, что все это съедается на месте. Полагая в Наманганском уезде около 100 000 душ, получим на каждую в год:
Пшеницы – 16,6 пуда.
Риса – 6,6.
Джугары и др. – 13,3.
Принимая же во внимание, что здесь, так же как и повсюду, распределение жизненных продуктов наравне с другим имуществом далеко не равномерное, мы необходимо должны прийти к заключению о существовании таких бедняков, скудное питание которых, несомненно, ниже только что приведенных нами норм. Мы их действительно и находим. Так, например, в кишлаке Яны-Курган (Наманганского уезда) мы знали сарта, который целую зиму, три месяца, прожил с женою и малолетним сыном на 56 пудах пшеницы, питаясь изо дня в день
Примеров этого рода можно было бы привести очень много, но это совершенно лишнее, ибо читатель сам, и с достаточной точностью, может составить себе представление о питании того люда, который зарабатывает в неделю от 40 к. до 1 р. 20 к. включительно.
В качестве иллюстрации ко всему сказанному о туземном питании могут служить несколько слов о питании дворовых собак, которые в этом отношении не имеют ничего общего с собаками не только России, но даже, может быть, и целого света. Остатки пищи, куски хлеба и пр. собаки получают здесь в очень редких, почти исключительных случаях, а потому принуждены сами снискивать себе дневное пропитание. Если сарт и бросает собаке кость, то он предварительно и очень тщательно не только обгладывает ее снаружи, но даже разбивает и высасывает содержащийся в ней жир. Только в таком тщательно очищенном виде косточка попадает к собаке. Надо ли говорить о том, что она бросается на нее с жадностью, но что она выжимает из этой косточки, нам положительно неизвестно; мы знаем только, что мелкие кости она дробит своими зубами и глотает.
Однажды сарт, видевший как мы кормили собаку молоком, был положительно возмущен нашим проступком. Во-первых, говорил он, такого дорогого продукта, как молоко, давать собаке не следует, грешно, а во-вторых, у собаки от молока глаза лопнут и вытекут. Сарт не дает собаке пищи частью по исконной привычке, а частью потому, что ему и давать-то ей нечего; но он таким объяснением не довольствуется; он хочет окончательно выгородить себя и говорит, что от молока у собаки глаза лопнут и вытекут. Откуда он это взял, кто его знает, но дело в том, что взял откуда-то и трактует; трактует в течение многих лет и в тоне столь поучительном, что сам наконец уверовал и других всех уверил. Так никто собаке молока и не дает.
Наподобие того, как обгладывается кость, блюдо или чашка от
Таким образом, сартовская собака всегда живет голодом, но голод, как известно, не тетка, научит пироги есть. Сартовскую собаку пироги есть он не научил, но зато в совершенстве приспособил ее к поеданию фруктов, початков кукурузы и даже человеческих экскрементов. Здесь не только не редкость поедание собаками опавшего с деревьев урюка, но даже наблюдались случаи, когда собака вскарабкивается на тутовое дерево и ест ягоды. Мы боимся, что нам не поверят, но мы можем указать даже и на кишлаки, где эти случаи повторяются наиболее часто; это горные или, вернее, предгорные кишлаки Чустского уезда, в которых тутовые деревья разводятся главным образом для сбора с них ягод, идущих на приготовление патоки-
На полях, удаленных от селений, кукурузу приходится окара-уливать от диких свиней, а в кишлаках не знают, что делать с собаками, многочисленными и истребляющими молодые початки кукурузы, разводимой на огородах.
В киргизских аулах, где никаких отхожих мест не имеется, поражает полное отсутствие человеческих экскрементов, пожираемых собаками.
Женщина, ее характер, привычки, знания и поведение в отношении окружающих
В общем характер туземной женщины следует назвать живым и в высшей степени веселым; горе, тоска постигают, конечно, время от времени и ее, но она никогда не поддается им подолгу. Даже при самых крутых материальных и нравственных обстоятельствах жизни она никогда не прочь поболтать, посмеяться, спеть песню, которую, особенно в молодые годы, она напевает и мурлычет чуть не постоянно. Правда, что иногда она напускает на себя слезливость, но слезливость эта, всегда напускная, деланая, проявляется ею в тех только случаях, когда может так или иначе служить орудием достижения той или другой цели.
Все движения ее быстры, иногда даже порывисты, но никогда почти они не бывают угловаты. С самого раннего возраста девочка следит уже за своими движениями, стараясь придать им оттенок условной, местной комильфотности[426]. Оттого большая часть не только движений, но даже и всего поведения женщины далеко не просты и не естественны. Она любит, например, ходить скоро, но приличие, зиждущееся на основах религии, запрещает ей сильно выдвигать при ходьбе ноги, размахивать руками и пр. (Коран. Глава 24. Ст. 31). Оттого и самая походка ее приняла совершенно особый, ей только свойственный характер. Она быстро перебирает ногами, делая маленькие шаги, причем не только руки, но даже голова и плечи остаются почти совсем относительно неподвижными. Отпечаток такой же сдержанности лег на многие проявления и ее нравственного
Так же почти, как к радости, она относится и к горю; последнее способно ошарашить и одурить ее, но очень ненадолго. Крайне редки случаи, как между женщинами, так ровно и между мужчинами, когда горе давит и изводит человека в течение большого промежутка времени. Весьма возможно, что после той или другой катастрофы женщина долго еще будет плакаться и причитать в среде своих подруг и знакомых, но это будет причитанье с вытьем без слез, причитанье деланое, а не то горе, которое не дает человеку думать ни о чем другом кроме него самого, этого горя, неотступно идущего за своим клиентом всюду и не дающего ему подчас даже и спать. Только в одном случае сартянка дает кажущуюся волю своим кажущимся чувствам – это при оплакивании покойника. Но и тут, даже, пожалуй, более чем в других случаях, – и рванье на себе волос, и царапанье лица, и самый неистовый, нечеловеческий вой – не более как обычная, бытовая комедия, не проделать которую нельзя так же, как нельзя не поголосить при выходе замуж. Даже и здесь, при оплакивании покойника, никогда почти вы не увидите убитого горем лица и тихих слез; это, впрочем, станет для читателя более понятным ниже, когда он увидит, что здесь родственные узы, в нравственном значении этого слова, если не отсутствуют совсем, то, по крайней мере, очень слабы.
Крайне редко приходилось и приходится видеть туземную женщину плачущей. Прихлопнет ее какая-нибудь беда, придет она советоваться или просить помощи, много-много, если несколько слезинок навернется, зато голосить и выть будет с утра до ночи. Не плачет она и в том случае, когда бьет ее муж; она или голосит без слез и причитает, или ругается; даже самое причитанье и то скорей отзывается озлоблением, досадой, чем слезами.
Одною из наиболее характерных, отличительных черт туземной женщины является болтливость и крайняя общительность, тесно связанная со способностью быстро осваиваться во всякой обстановке и с привычкою называть все своими именами.
Что касается последнего, то все без исключения как части тела, так равно и органические отправления называются большинством их обычно народными именами. Термины же смягченные и по большей части метафорические употребляются лишь в наиболее изысканном обществе, соприкасающемся так или иначе с литературой.
Для сартянки просидеть несколько часов одной, молча, хотя бы и за работой – муки Тантала[427]; это положительно вне ее сил, поэтому, если ее не окружают дети-подростки, с которыми можно переброситься словечком, она поджидает сначала, не придет ли кто ее навестить, и если никто не является, то сама уходит из дому хоть на четверть часа, хоть на пять минут, проведать ближайшую соседку, поболтать с ней и посплетничать. Таким образом, женщина очень редко бывает одна; или у нее сидит кто-либо из знакомых, или она сама уходит из дому. Если она отправляется надолго, то иногда забирает с собой свою работу, гораздо чаще, придя к одной из своих знакомых, она помогает там шить, прясть нитки, очищать и перебивать вату и др. Очень часто с этой последней целью знакомые созываются на посиделки или на помочь. Идут всегда очень охотно, так как, во-первых, такие приглашения делаются по большей части людьми сравнительно состоятельными, а потому всегда можно рассчитывать на угощенье в виде
Не раз нам приходилось встречать женщин, поражавших нас уменьем не только складно говорить, но и в высшей степени искусно излагать свои мысли, в смысле уменья вести речь настолько же красиво, насколько и последовательно. В большинстве случаев это жены ханских служилых людей, много видавшие на своем веку и сталкивавшиеся с самыми различными сторонами и явлениями туземной жизни.
Благодаря крайней общительности и привычке не видеть в явлениях своей семейной жизни тайны, которую нужно скрывать, сора, которого не следует выносить из избы, незнакомые, в первый раз видящие друг друга женщины в самом непродолжительном времени, через полтора-два часа, чувствуют себя давно знакомыми. При проявлении взаимной симпатии, одной такой встречи достаточно для того, чтобы они называли друг друга
Помимо таких случаев и происшествий, как смерть, поминки, свадьбы, разводы и пр., наиболее излюбленными темами женских разговоров являются: ссоры с мужьями, сообщения о беременности и числе детей, о давности и характере последних менструаций и, наконец, даже о подробностях сожительства с мужьями.
В последнем случае обыкновенно спрашивают: «Давно ли вы совершали омовение?» Говорить
Домашний сор, тщательное припрятывание которого от посторонних взглядов регламентируется русским домостроем, здесь, наоборот, выносится на улицу, и одинаково как женщиной, так и мужчиной. Оттого, несмотря на кажущуюся замкнутость женщины, на скрывание ее от посторонних глаз и хождение под
Привычка или, вернее, практика такого оглашения своей семейной жизни является для туземной женщины щитом, хранящим ее от тирании мужа; несмотря на те права, которыми снабжают последнего и религия, и обычное право, тирания мужа здесь, в сущности, гораздо меньше, чем в Европе; здесь он может проявлять ее в том только случае, если материальные условия лишают женщину возможности воспользоваться при надобности ее правом на развод; ниже, ознакомясь с последним, читатель увидит, что в некоторых, по крайней мере, отношениях положение мусульманской женщины лучше, а круг ее личных прав неизмеримо шире, чем у женщины европейских народов. Подробнее мы будем говорить об этом ниже, а теперь вернемся к болтливости туземной женщины, свойственной ей столько же, сколько и любовь злословить, сплетничать и пикироваться, развитая в ней, женщине, несравненно более, чем в мужчине.
Гостья, считающая себя по общественному положению выше хозяйки, никогда не стесняется сделать ей то или другое замечание относительно чистоты в комнате и пр.; в большинстве случаев говорится это, конечно, намеками, но с очевидным желанием кольнуть, и кольнуть как можно больнее. Если в обществе окажется деревенская баба и злоязычная горожанка, то первая обыкновенно бывает в буквальном смысле слова заклевана. При ней начнутся рассказы о том, как грязно живут в кишлаках, как редко там едят
Отсюда и вследствие врожденной у туземной женщины вспыльчивости ссоры происходят на каждом шагу, а изредка случается даже, что ссора, начавшаяся пикировкой и препирательством, кончается чуть не дракой. Что же касается до обещания поколотить ту или другую из недавних приятельниц или произвести некоторые изменения в ее прическе, то это случается слышать даже более чем часто.
Насколько сартянка любит пикироваться, злословить и сплетничать, настолько же, если не больше, она боится насмешек и пересудов. Отнюдь не скрывая обстоятельств своей домашней жизни и своих отношений как к мужу, так равно и к другим членам своей семьи, она всегда избегает говорить о себе лично, боясь чем-либо себя скомпрометировать. Известная любительница веселой жизни и всяческих похождений, держащая себя с мужчинами более чем развязно, при женщинах корчит из себя такую святошу, заподозрить которую решится не всякий, даже и многоопытный человек. Передавая вам всевозможные интимные похождения ее знакомых и приятельниц, она ни за что не скажет о себе самой, ни за что не признается даже и подруге в том, что имеет любовника. И если вы захотите навести справки об ее собственном поведении, вы необходимо должны будете обратиться к одной из ее приятельниц.
Лгут, льстят и преувеличивают так часто и по столь разнообразным поводам, что мало-помалу получаешь привычку никому не верить на слово или, по крайней мере, относиться ко всем сообщениям с крайней осторожностью.
Совершенно такими же наклонностями отличается и сарт. Прошлое приучило его говорить правду тогда только, когда он вполне уверен, что правда эта ему будет выгодна; в противном случае, даже если бы это было сомнение только, при котором далеко еще неизвестно, может ли или не может это быть выгодным или хотя бы безразличным, он или уклоняется от ответа, или врет и, конечно, не всегда удачно. В 1879 году администрации понадобились зачем-то сведения о числе низших туземных школ и учащихся. Мы жили в то время в кишлаке, жили совсем по-сартовски, а потому пользовались большим сравнительно доверием своих односельчан. Получив приказ о доставлении сказанных сведений, волостной управитель приходит к нам и убедительно просит нас, как знакомых с русскими порядками, посоветовать, как ему быть: показать ли в своем рапорте число школ и учащихся в волости большим или меньшим действительного. Он не знает, зачем требуются эти сведения, и этого уже довольно для того, чтобы не допустить и мысли о доставлении куда следует истинных цифр.
Приведем еще пример. Разодрались два сарта; разодрались, конечно, не â la russe[430], т. е. без вышибания зубов, без сворачивания скул и другого членовредительства, а чинно, по-сартовски. Драка эта происходила приблизительно так: сначала оба из-за чего-то поругались, причем один упомянул о матери; другой не спустил и к матери присовокупил дочь; после этого досталось всем, и отцу, и деду, и могиле прадеда и опять матери, и, наконец, чалме и тюбетейке; тогда, придя в заправский азарт, они схватили друг друга за ворота, стали кричать еще громче, порвали рубахи и менее увертливый получил две плюхи, на память о которых остался синяк под глазом и царапина на левой щеке. Поплатившись целостью рубахи, получив синяк и царапину на щеке, сарт считает себя не только побежденным, но даже и изобиженным. Он кричит:
Освободившись от противника, успевшего дать ему на прощанье еще и подзатыльник, побежденный начинает выть, иногда совершенно по-бабьи, и просить присутствующих быть свидетелями оказанной ему несправедливости. Учуяв кровь, он размазывает ее по лицу, иногда нарочно расковыривает царапину, дабы добыть оттуда несколько лишних капель, необходимых ему для надлежащего татуирования, искусственно приводит свое одеяние в возможно безобразный вид и тогда только, найдя, что он вполне достаточно замаскировался, отправляется к начальству искать правосудия. Через полчаса на базаре рассказывают, что в такой-то улице происходила страшная драка –
Сидит несколько приятельниц. Одна, наиболее бойкая, начинает повествовать, как ее на днях бил муж. «„Играй, – говорит, – на
Хвастаются разнообразными способами: и воображаемым стоицизмом в отношении воображаемых же побоев, и воображаемой близостью с людьми, считающимися почему-либо влиятельными, и всевозможными искусствами, не исключая и кулинарного. Так, например, недавно, почти на днях, одна сартянка хвасталась при нас тем, что может сварить три разных кушанья, не снимая котла с очага и моя его после приготовления каждого кушанья тут же, на очаге, при помощи половника.
Хвастаются и нарядами, и благосостоянием, и положением, занимаемым мужьями, и проч. Словом, в этом отношении никто не может упрекнуть сартянку в том, что ей далеко до других женщин. Лета свои сартянка скрывает, так же как и последние, очень тщательно. Часто случается, что через пять-шесть лет после выхода ее замуж в четырнадцатилетнем возрасте, ей оказывается шестнадцать, много – семнадцать лет.
Попрошайничество и вороватость очень развиты в низших, бедных классах туземного населения, причем вторая распространена гораздо более первой, ибо название попрошайки,
Так, несколько лет тому назад одна женщина, пользовавшаяся в течение долгого времени нашей помощью, приехала из кишлака, вероятно, за помощью же, но прежде чем обратиться с просьбой, она воспользовалась нашим отсутствием из комнаты и направилась к письменному столу, из которого незадолго перед тем при ней же вынимали деньги. Случайно один из нас помешал ей, не подав, впрочем, виду, что заметил ее намерение. Она ничуть не сконфузилась, отправилась на кухню, выждала, когда в ней никого не осталось, набрала в мешок разной провизии, но и тут была застигнута прислугой.
Когда мы жили в кишлаке, у нас очень часто пропадала мелкая посуда, сбруя, хлеб, лоскуты материй и пр.
Нигде, впрочем, воровство не развито между женщинами так, как у киргизов. Осенью, во время приготовления кошем (их валяют здесь женщины) в зажиточных киргизских семьях принято сзывать всех аульных баб и делать кошмы помочью. В этом случае два или три члена данной семьи находятся неотлучно при женщинах, наблюдая за целостью шерсти. Но и такое окарауливанье не всегда помогает; каждая проворная баба успевает запрятать в свои широкие сверху штаны несколько комков шерсти и унести ее в штанах же домой.
Такого же рода отношения наблюдаются у бедных классов к долгам и другим обязательствам. В то самое время, как большая часть туземной торговли совершается в кредит, причем никогда почти не приходится слышать о мошенничестве, грошовые сделки и долги, особенно городского населения, нередко бывают поводами не только к ссорам и дракам вроде вышеизложенной, но даже и продолжительным тяжбам, затягивающимся иногда очень подолгу, вследствие скрывательства должников. Скрывательства эти, являющие собою прямое последствие былых, ханских времен, когда каждое отдельное бекство было отдельным же вассальным государством, соваться в которое зря, без заступничества своего бека или надлежащего поклона беку тамошнему, было далеко небезопасно, скрывательства эти, говорим мы, иногда бывают в высшей степени комичными.
Заимодавец-простолюдин, неохотно обращающийся к посредству суда и администрации, считает своего должника совершенно неуловимым даже и в том случае, если он скрывается от него где-нибудь за 20–30 верст, съездить куда сам он не имеет времени. Он тогда только признает должника попавшимся в свои руки, когда встретится с ним лицом к лицу. «Никогда не могу его встретить», – жалуется он своим знакомым. Но вот наконец он случайно поймал его на базаре; он хватает своего должника непременно за полу халата; скрутив оную наподобие того, как выжимают мокрое белье, и крепко ухватив обеими руками, кредитор предлагает или немедленно же уплатить долг, или отправиться к начальству. Если должнику и удается удрать, сбросив с себя быстрым телодвижением верхний, неподпоясанный халат, то последний все-таки останется в руках кредитора; часть долга, как-никак, будет, следовательно, уплачена, а окончательная ликвидация дела, само собою, откладывается до будущей подобной же встречи.
Приходит к нам женщина из другого кишлака и просит дать ей четыре рубля; получает деньги и уходит, обещая возвратить взятое или деньгами же, или маслом через шесть месяцев; не является она целый год. Наконец в один прекрасный день приходит, и, конечно, с пустыми руами.
Выше, говоря о жилище, мы упоминали уже о том, что как двор, так и комнаты, в особенности наружные, содержатся у сартов опрятно. Однако же опрятность эта, как и везде, в богатых семьях больше, чем в бедных, и в городах больше, чем в кишлаках. То же почти следует сказать и о содержании посуды, утвари и одеял. Посуда вымыта (досуха ее почти никогда не вытирают, оставляя сохнуть самое по себе) и расставлена в нишах; котел накрыт крышкой; одеяла, хотя и вшивые, тщательно свернуты и сложены поверх сундука. Пол комнаты, так же как и двор, ежедневно метется, а последний летом, кроме того, еще и поливается водой. Пища, особенно в городах, приготовляется тоже довольно опрятно. Дотрагиваться до продуктов во время приготовления пищи, равно как и есть последнюю немытыми руками, считается грехом. Перед приготовлением кушанья вся нужная для этого посуда опять-таки моется. Также тщательно промывается рис и другое зерно.
В кишлаках, впрочем, приходилось иногда видеть, как раскатанные, но не испеченные еще лепешки за неимением лишнего
В баню, и то только в городах, ходят одни лишь мужчины. Ходить туда женщинам считается неприличным, а потому бани посещаются здесь из женщин или дамами легкого поведения, или же туземными еврейками, у которых принято бывать здесь, кажется, по пятницам вечером.
Однако же и из мужчин в бани ходят далеко не все, а наибольшее число посетителей бывает на рассвете в пятницу, т. е. после обычных здесь супружеских четвергов.
Религия запрещает мусульманину видеть не только чужие, но по возможности даже и свои
Оттого в банях моются или в штанах, или в полотенцах, повязываемых на ягодицы и бедра. Это же постановление служит одною из главнейших причин того, что туземные мужчины и женщины, даже и летом, купаются очень редко.
Вместе с тем в то самое время, как
В массе туземного населения отношения к религии ничем, в сущности, не отличаются от тех, которые наблюдаются и у других народов. К религии прежде всего относятся, как к обычаю, неисполнение которого преследуется общественным мнением, а страх последнего очень развит в сарте, по крайней мере, гораздо больше, чем страх кары небесной.
Дела и поступки разделяются на дурные, грехи
Так, например, однажды пожилой сарт, вероятно нуждавшийся в пополнении некоторых пробелов своей книги живота, обратился к нам с таким предложением: «Давайте, – говорит, – сообща мечеть выстроим. Вы деньги пожертвуйте, а я работами буду распоряжаться;
За подобными отношениями к религии непосредственно следует, между прочим, конечно, и суеверие, ибо последнее всегда и везде было верным спутником религии при известных отношениях к ней человека.
Верят почти во все то же, во что верит и русский мужик. Кроме дьявола (
Верят в дурной глаз, а потому никому не показывают новорожденного ребенка. Верят в то, что неизбежно должен ослепнуть человек, употребляющий в известных случаях не комочек глины, как это рекомендует религия, а бумагу, тот священный предмет, которому никогда не дают даже валяться на земле, ибо на ней, бумаге, пишется Коран и другие священные книги. Верований этих так много, что есть возможность допустить постоянную фабрикацию их даже и до сего времени.
Попутно с верою в духов и предзнаменования верят также и в колдовство, знахарство и гаданье. Боится жена, чтобы не разлюбил ее муж; идет она к специалисту-
Кажется женщине, что муж к ней охладел. Идет она к
Наговорами занимаются по большей части грамотные мужчины; но кроме своих же, сартовских,
Служил у нас сарт; скуп был страшно, а потому у него шли постоянные препирательства с женою из-за выдачи ее содержания. Однажды приходит он из дому в необыкновенно хорошем настроении. «Чему это радуешься?» – «Ах,
Однако же вновь явленная
Иногда ворожея занимается и лечением. Им, впрочем, занимаются буквально все, кому только есть досуг и кто склонен ко врачеванию недугов ближнего. А и врачуют же! Раз около Наная взрослую девушку, дочь одного богатого купца, так уврачевали, что она на другой же день Богу душу отдала.
Врачевать ее взялась какая-то женщина, не помним уже, от какого именно недуга. Дала она ей чего-то, должно быть, очень сердитого, ибо у несчастной немедленно же разъело всю полость рта, а по всей вероятности, и пищевод. Чего, чего только не принимают. Забеременеет женщина в отсутствие своего мужа. Хочется ей произвести искусственный аbortus. Посоветуют ей принимать раствор медного или железного купороса. Летит на базар, покупает купорос и пьет. Через несколько дней другая приятельница уверит ее, что квасцы действеннее, – начинает квасцы пить. Потом фуксин присоветуют, и фуксина попробует. Одной такой сказал кто-то, что нет лучше, как в день по бутылке русской водки выпивать. Чуть-чуть бедняга не опилась. Этакое легкомысленное доверие проявляют! И не думайте, что проявляют его одни лишь женщины. О, нет! Мужчины в этом отношении ровно ничем от них не отличаются. Безусловно верно то, что, при желании, смело можно отравить всех сартов по одному, стоит только взяться за это дело с умом.
Мы могли бы доказать это целым рядом очень интересных фактов, но, к сожалению, большинство их, и, как на грех, наиболее яркие, очень уж неудобны для напечатания. Сообщим один. Приходит сарт к доктору и ломаным русским языком просит у него лекарства, именуемого, по его словам,
! Шпанский – от нем. Spanisch – испанский. Шпанская мушка, или шпанка ясеневая (лат. Lytta vesicatoria), – вид массовых жесткокрылых из семейства жуков-нарывников. Распространен в южных и центральных районах европейской части России, Украины и в Казахстане. «Шпанской мушкой» называют и само насекомое, и различные препараты, изготовленные из него – порошки, настойки, мази. Жук выделяет секрет кантаридин – вещество, сильно раздражающее животные ткани и образующее волдыри. Препараты на его основе до XX в. широко использовались для повышения потенции, хотя даже в малых дозах оказывали отрицательное воздействие на почки, печень, желудочно-кишечный тракт и на центральную нервную систему. Порошок из «шпанской мушки» – один из самых древних и распространенных афродизиаков (веществ, стимулирующих половое влечение и половую активность). –
Выше мы сказали, что масса туземного населения относится к религии, как к обычаю, неисполнение которого преследуется общественным мнением, и что страх последнего развит в сарте в громадной степени. С еще большим страхом сарт относился прежде к палке
Раз только волшебная палка упразднилась – упразднилось и самое волшебство; в общественном мнении стало проявляться нечто вроде разногласия, разногласия немого, никем, в сущности, не высказываемого, но тем не менее вполне реально существующего, ибо настолько мало говорилось обо всем этом в среде народа, настолько же много стало делаться им самим такого, о чем прежде он и думать не смел. Благочестие поколебалось; в первое время этих колебаний амплитуды их возрастали в громадной степени, а затем мало-помалу установились сами собой и в настоящее время представляются уже движением более или менее равномерным.
В четверг упразднилась палка, на другой же день, в пятницу, из трех жен сарта две ушли в дом терпимости, предполагая, что там времяпрепровождение их будет много занимательнее. Он напился, но так, однако же, что этого никто не видел.
В следующую пятницу он был чем-то занят и не пошел в мечеть на соборный
Через несколько времени благочестие опять надоело. Прежде всего перестали вздыхать и произносить восклицания. Затем муж стал отлынивать от мечети, а возвратившаяся беглянка завела себе любовника, в чем ей помогла другая жена, ее
Однако же мы уклонились несколько в сторону. Уклонились мы с того самого места, где сказали, что со времени упразднения палочной расправы
У мусульман женщина не посещает мечети; моленья она совершает у себя на дому и всегда имеет много таких причин, пользуясь которыми смело может уклоняться от исполнения этого обряда. Так, например, грехом считается молиться в платье, или белье, обмоченном ребенком, а также во время менструации. Оттого ее отношения к религии с давних пор были очень шаткими. Наблюдать за нею всегда было гораздо труднее, чем за мужчиною, а потому с давних же пор вошло в обычай смотреть сквозь пальцы на то, что за исключением грамотных, в общем немногочисленных, намаз совершается одними лишь старухами, да и то далеко не всеми. По той же причине и омовения, совершение которых предписано религией перед молитвою, тоже, как и самые моления, совершаются мужчиною чаще, чем женщиной, причем нередко приходится видеть, как, второпях или не желая почему-либо снимать обуви для уставного омовения ног до щиколоток, последнее заменяется символическим обрызгиванием ичигов, или сапогов. Одна бедная сартянка рассуждала при нас таким образом: «Если бы, – говорит, – я была богатой, я бы ничего не делала, молилась бы Богу, сидела бы да прославляла имя Божие. Теперь мне молиться некогда: работы у меня много; да и что молиться, когда Бог ничего мне не дал!»
Надумав совершить
В солидных и набожных семьях, в то время как в комнате кто-либо из присутствующих совершает
О посте мы говорили уже выше. Из других обрядов религии с наибольшею охотой женщина исполняет поездки на богомолье, хождение на могилы родственников, оплакивание покойников, празднование Курбана и Рамазана и пр., словом все то, что настолько же может быть названо религиозным обрядом, насколько и развлечением, которые здесь далеко не разнообразны и до которых, как мы уже видели выше, сартянка, даже и пожилая, всегда очень большая охотница.
Местами богомолий являются главным образом
Все
Из
Отправляясь на богомолье, мало-мальски состоятельные люди берут с собою туда же жертвенного барана или козла. Если дорога это позволяет, то женщины и дети едут на арбах. Набожные идут часть пути пешком, гоня перед собою барана или козла. Придя на
Нередки случаи, когда на такие ближайшие по расстоянию
Говоря о мусульманской религии и ее житейском значении, мы сказали уже между прочим и о том уровне, на котором стоит развитие или, вернее, сумма знаний, обладаемых туземным обществом. Потому здесь, говоря о знаниях женщины, мы считаем возможным ограничиться тем лишь замечанием, что в общем круг ее знаний гораздо уже, чем у мужчины. Грамотных женщин, обыкновенно с трудом разбирающих небольшое число книг, написанных на тюркском языке, и с трудом же могущих написать какое-нибудь простенькое письмо, немного. Чрезвычайно редкими исключениями являются женщины, знакомые с богословием и правом, к которым в этом случае обращаются (обыкновенно женщины же) с вопросами и за советами так же, как обращаются с этим к
Благодаря безграмотности большинства женщин, нередки случаи, когда письма заменяются ими разными символическими предметами. Так, напр., женщина, соскучившаяся о муже, посылает ему белье, в которое завертывает немножко соломы и кусочек угля. Этим она говорит, что в отсутствие своего сожителя от тоски пожелтела, как солома, и почернела, как уголь. Желая дать знать о покойнике, посылают синюю нитку. (Синий – цвет траура).
Особенно малыми знаниями отличается женщина деревенская, кишлачная. Там нередки случаи, когда она умеет считать лишь до ста, и то не всегда правильно, говоря, напр., вместо сорока
Все же как городские и кишлачные женщины, так равно и большинство мужчин имеют крайне запутанные представления об исчислении времени. У мусульман времяисчисление лунное, причем большинство под именем месяца разумеет не известное число дней, а факт, так сказать, появления луны. Поясним примером. Родится ребенок в конце луны. Нарождается и кончается вторая луна; затем нарождается третья; проходит со дня рождения ребенка счетом, положим, 45 дней. По истечении их мать и отец ребенка говорят, что ему три месяца, ибо со дня его рождения они видели три луны. Очень нередко приходится слышать, что такая-то ходит беременной вот уже одинадцать месяцев. Так же считают и лета, причем кроме вышеизложенной путаницы, по достижении ребенком, напр., пяти лет, не говорят, что ему пошел шестой год, а говорят: ему шесть лет.
Мы упоминали уже и о том, что нравственная сторона родственных связей между туземцами в общем очень слаба; при этом замечается, что в большинстве слоев туземного общества родители любят своих детей несравненно больше, чем дети родителей, а из разных детей большею любовью пользуются малолетние. Особенно душевное отношение к детям мы встречаем в бедных классах, где нередко приходилось видеть случаи такого баловства детей, в результате которого последние окончательно, как говорится, отбиваются от рук. Замечательно, что наиболее резкие примеры такого баловства и всевозможных поблажек детям всегда встречались в наиболее бедных кишлачных семьях. Нередко приходилось видеть, как мать долго упрашивает сына или дочь принести со двора дров, воды или чего-нибудь подобного; те не только не соглашаются, но даже делают вид, что не слышат ее слов. Тогда она бросается на них с кулаками, а они, ловко увернувшись от нее, выскакивают на улицу и все-таки не исполняют ее просьбы или требования. Жившая у нас девочка лет 13 была очень дружна со своей матерью, женщиной лет 35; затем, когда девочка стала подрастать, мать вполне подпала под ее влияние, никогда ей ни в чем не прекословила, обращалась с дочерью так, как бы считала ее выше себя и нередко получала даже от последней выговоры и наставления. Все сказанное служит между прочим причиною того, что в бедных семьях дети, в особенности девочки, сравнительно очень поздно начинают помогать родителям в их домашних, полевых и других работах. В Нанае мы знали очень бедную семью, где даже девочка, лет 12, ровно ничего не делала, а сын здоровый, краснощекий парень, донельзя избалованный матерью, начал помогать старику отцу только по достижении 17-18-летнего возраста, да и то на каждом шагу отговаривался всевозможными воображаемыми болестями. По поводу баловства детей бедным людом от самих же бедняков нам не раз приходилось слышать рассуждения такого рода. У богатых людей, говорили нам, есть земли, сады, лошади, бараны; они все это холят и любят не меньше своих семей, а бедняку остаются одни только дети, на которых он и сосредоточивает свои привязанности.
Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что в городах дети приучаются к труду раньше, чем в кишлаках, а у достаточного населения раньше, чем у бедного, причем везде дети с матерью живут гораздо дружнее, чем с отцом, а почтение к родителям, всегда лишь наружное и встречающееся лишь в более или менее зажиточных семьях и тех, где все домашние распорядки ведутся мужем, а не женой, ограничивается лишь тем временем, в продолжение которого дети находятся под родительским кровом. (С отцом дети всегда говорят на
Выйдя замуж, женщина продолжает видеться только с матерью; отца она видит или очень редко, или даже и совсем прекращает с ним какие бы то ни было сношения.
Родителям замужней женщины некоторое наружное почтение отдается в том только случае, если они зажиточны. При обратном условии мать-вдова очень часто делается работницей своей замужней дочери, живет у нее на правах прислуги, исполняет все черные домашние работы и в вознаграждение за труды получает старое, поношенное платье и обувь своей дочери, вышедшей замуж за зажиточного человека. Раз мы видели такую сцену. Мать, жившая у замужней дочери, что называется, из милости, не угодила последней, неладно приготовив какое-то кушанье. Дочь позвала ее, при нас же выругала старуху и заставила ее готовить снова. Несмотря на подобную обстановку, очень нередки случаи, когда такая мать не оставляет своей дочери до самой смерти. Куда она пойдет, если у нее за смертью мужа нет своего угла? Где бы она ни пристроилась, везде к ней будут относиться одинаково. Будь она богата, тогда, конечно, другое дело. Она или жила бы сама по себе, взяв какую-нибудь бедную семью для исполнения полевых работ, или, если бы даже она и поселилась у дочери, то имела бы и отдельное помещение и всяческий почет.
В тех семьях, где соблюдается этикет и приличия, при входе в комнату старшего мужчины, хозяина дома, встают и не садятся до тех пор, пока он не сядет, не только жена, дети и другие родственницы, но даже и его мать.
При посторонних людях между мужем и женой отнюдь не принято выражать какие бы то ни было отношения интимности, в этих случаях муж всегда говорит в серьезном тоне, а жена выслушивает его с видом возможного смирения. При посторонних же муж и жена всегда говорят на
Случаи особенно прочной нравственной связи между супругами, вследствие ничтожности числа браков, заключающихся по взаимному влечению, очень редки. Случается, впрочем, и не особенно редко, что муж и жена, сосватанные очень часто за глаза, оказываются вполне подходящими друг для друга, и тогда, с течением времени, между ними устанавливаются отношения привычки, прочности которых бывает вполне достаточно для того, чтобы союз этот не разрушался до самой смерти одного из его сочленов. Однако же и при подобных соотношениях между мужем и женой, благодаря тому, что вторая всегда находится в большей или меньшей материальной зависимости от первого, никогда почти не замечается между супругами отношений полной откровенности. Наоборот, гораздо чаще случается, что половина поступков жены навсегда остается тайной для мужа, а двери ее нравственного мира гораздо чаще открываются не только приятельнице, но даже и просто знакомой женщине, чем последнему.
Несмотря на то, что и религия, и обычное право, признают мужа главою семьи, очень нередко случается, что глава этот вполне подпадает влиянию жены. Мы знали и такие семьи, где жены не только держали мужей в руках, но даже и били их. Один из таких супругов был волостным управителем. Чрезвычайно расторопный и очень толковый в делах своей службы, крайне строгий и даже суровый с подчиненными, он совершенно терялся каждый раз, как только входил во внутренний двор. Раз, когда он задумал было взять себе вторую жену, супруга надавала ему таких звонких пощечин, что звук их был слышен, вместе с ее криком, даже и на улице.
В прежнем Наманганском
Что же касается до посредственного, или косвенного, участия в административных, политических и других делах, то в них принимали участие жены не только ханов, но даже и сравнительно мелких чиновников.
Если слаба нравственная сторона тех родственных уз, которые существуют здесь между детьми и родителями, то в отношении других родственников такой связи и вовсе не существует, несмотря на то, что о родственных чувствах и отношениях толкуется очень много. Отношения между родственниками, даже и такими, как братья и сестры, если нет никаких побочных и главным образом материальных обстоятельств и причин, ровно ничем не отличаются от отношений между знакомыми людьми. Редки случаи, когда родные помогают друг другу из своих собственных средств. Этого рода проявления родственных чувств и соотношений наичаще встречаются в среде служилого класса, где, отнюдь не трогая собственной своей мошны, имеется некоторая возможность поиграть на струнах родственности при помощи представления того или другого доходного местечка.
Таким образом, мы вряд ли ошибемся, если скажем, что здесь ни для взрослого мужчины, ни для взрослой женщины, в большинстве случаев и, за исключением лишь любви к малолетнему ребенку, и то лишь в возрасте его беспомощности, никаких других родственных чувств не существует. Для русского человека в этом отношении есть выход, ибо хотя он и знает сущность 5-й заповеди[435], но ему также, и совершенно достоверно, известно, как понаслышке, так равно и по житейскому опыту, что «каждый за себя, а Бог за всех». У сарта такой поговорки нет, а заповедь есть. Вот он и находится в несколько как бы безвыходном положении. Книжники и фарисеи отлично знают, что вот этому сарту, имеющему целую ораву детей, в истинном значении этого слова есть нечего, тем не менее его и стыдят, и убеждают в том, что должен он убогого своего родителя призреть. «Призреть надо, действительно надо, только трудно мне это, очень уж трудно. Грешники мы все перед Богом, вот что я думаю», – говорит он и при этом вздыхает. Но вслушайтесь в тон его голоса, всмотритесь в выражение его лица, и вы увидите, что он говорит далеко не то, что думает. А думает он приблизительно так: «Призреть надо; не дать же умереть человеку с голоду; надо призреть, да только не мне это сделать, не с моей оравой на плечах, не с моим рублевым заработком в неделю. Сила тут нужна, а не я». Но что это за сила такая, он, сарт, никогда вам не ответит, ибо и сам толком не знает, где и в чем эта сила. А не знает он этого по двум причинам. Во-первых, он, не знающий и до сих пор в практике своей общественной жизни ни приютов, ни богаделен, ни других учреждений этого рода, предназначаемых для призрения убогой и беспомощной части человечества, он, говорим мы, сарт, никогда не останавливался на этом вопросе подолгу и никогда не делал попыток к его разрешению. Во-вторых, он плохо знает историю своей религии. Если бы он знал хорошенько последнюю, он ответил бы книжникам так: «Пророк повелел каждому мусульманину кроме поземельной подати платить еще и
Переходя к правилам вежливости и приличий, предписанным туземной женщине, заметим, что правила эти известны в большей или меньшей степени во всех слоях туземного общества, но фактическое соблюдение многих из них мы встречаем главным образом в городах, и то лишь в среде более или менее состоятельного населения, к которому мы в данном случае и обратимся.
Мы уже сказали, что при входе в комнату мужа, отца или другого родственника старше ее летами, женщина, особенно в присутствии посторонних, встает; при этом она потупляет глаза и слегка надвигает платок на лоб, дабы скрыть волосы и иметь возможно скромный и целомудренный вид. Говоря
Гостья, стоящая по общественному положению или по состоянию ниже хозяйки, встает с места каждый раз, как то же делает и последняя. Приехавшая откуда-либо женщина должна первая побывать у своих знакомых. Желающая с кем-либо познакомиться, идет туда, неся какой-нибудь подарок: кусок материи (на рубашку или на халат), блюдо
В присутствии гостей хозяйка оставляет работу.
Если ожидают гостей, равных с хозяйкою или стоящих выше ее по богатству и общественному положению (о таком посещении обыкновенно предуведомляют заранее), то хозяйка, не имеющая помощниц, зовет одну из своих небогатых соседок помочь ей в стряпне. В ожидании гостей метут и убирают комнату, развешивают в одном из углов наиболее нарядные рубахи и халаты, наскоро пекут лепешки, заранее приготовляют рис для
Уходя из комнаты наблюсти за приготовлением
Поевши
В гости, особенно женщины, ходят всегда днем; религия советует и мусульманину, и мусульманке или возвращаться домой не позже последнего вечернего
Преимущественными способами передвижения туземной женщины являются: на близких расстояниях – хождение пешком, а на далеких – езда на арбе. Гораздо реже она ездит верхом на лошади. (Ездить на ишаках у женщин не принято.) В этом последнем случае она никогда не отправляется одна. В седло садится муж, сын-подросток или кто-либо из других родственников, а она усаживается позади него, на крупе лошади, поверх сложенного одеяла или другой подстилки. В одиночку верхом на лошади (на мужском седле) ездят обыкновенно одни лишь киргизки и цыганки.
Раньше мы упоминали уже о тех условиях, при которых женщина появляется на базаре; вместе с тем сказано было также и о том, что как религия, так равно и приличие требуют, чтобы женщина, выходя на улицу, не только закрывала бы свое лицо, но еще заботилась бы и о том, чтобы из-под
Вступать в разговоры на улице с незнакомыми между женщинами неприличным не считается. Так, напр., очень часто случалось, что к одному из авторов, к жене, ходившей под таким же
Вместе с тем приличие требует, чтобы женщина не разговаривала на улице с мужчиной даже при условии закрытого лица. Если муж, например, встречает свою жену на улице и имеет надобность сказать ей что-либо лично, то он делает это так, чтобы разговор не был замечен прохожими; он говорит ей негромко и смотрит при этом в сторону.
Женщинами низших классов туземного общества, а в особенности в кишлаках, все вышеперечисленные приличия в большей или меньшей мере игнорируются, однако же только в отношении своих единоплеменников; завидев русского, сартянка по меньшей мере сторонится и тщательно закрывает лицо, причем нередко прислоняется к стене, уткнувшись в нее последним, или же опрометью бросается назад или в сторону и скрывается в первую встречную калитку; часто случается, что сопровождающие ее дети не успевают улепетнуть вслед за ней и поднимают тут же, на улице, рев и вой. Реже, когда сартянка замечает, что на улице нет никого, кто мог бы осудить ее поведение, она не только не бросается бежать от русского, но, наоборот, отбрасывает
Сартянка тоже, как и сарт, очень большая охотница до всевозможных зрелищ и увеселений, которые она называет общим именем
Накануне праздника, в день так называемой
В городах праздник продолжается обыкновенно шесть или семь дней, а в кишлаках только три, причем там праздничное оживление за отсутствием акробатов, публичной пляски
Весной в разных местностях Ферганы в разное время – в марте или апреле месяце – устраиваются так назыв.
В Намангане, напр., они устраиваются три или четыре пятницы подряд в марте или начале апреля, смотря по весне. Где-нибудь за городом разбиваются палатки, в которых продают готовый чай, хлеб, изюм и фисташки; являются разносчики с разными лакомствами, и пельменщики[437] на скорую руку здесь же устраивают свои печи. В назначенный день с раннего утра сюда тянутся вереницы арб и толпы конного и пешего люда. Образуются сотни отдельных групп; женщины обыкновенно особо от мужчин. Пляшет
Беременность и роды. Девочка
Есть много причин тому, чтобы сартянка радовалась беременности, в особенности же беременности первым ребенком. Во-первых, молодую женщину муж по давно установившемуся здесь обычаю почти совсем не отпускает со двора до тех пор, пока она не родит первого ребенка. Во-вторых, и религия, и народный ум видят в потомстве одну из ближайших наград за человеческие добродетели[438]. По той же причине женщина неплодная, не родящая детей, на каждом шагу слышит нарекания и сетования мужа на отсутствие потомства. Название неплодной чуть не равносильно названию поганой. Оттого нередки случаи, когда, не желая признаться в неплодии, женщина уверяет, что она была беременна, но плод прирос к ее внутренностям, отчего вторично забеременеть она уже не может. Такие рассказы о воображаемом прирастании плода здесь далеко не редкость. Не один раз к нам обращались за советом о том, как быть с этим приросшим плодом и что надо сделать для того, чтобы от него избавиться. Вместе с тем очень редко приходилось слышать сетования на многочисленность детей и трудность их содержания. Сарты говорят так: есть дети – в доме базар (оживление); нет детей – в доме
Замечательна также и продолжительность того периода, в течение которого туземные женщины, а еще более мужчины сохраняют способность к половой воспроизводительности. Мы знали семьи, где мужьям было около 55–60, а женам около 40–45 лет, и дети продолжали еще родиться. В среднем же менструации прекращаются около 45-летнего возраста.
Гигиеническая обстановка беременной, не исключая и ее пищи, ничем не отличается от обстановки небеременной женщины; исправляя все обычные для нее работы, она непрекращает и своих половых отправлений до самых последних дней беременности. По этому поводу существует даже и не совсем приличная поговорка, в которой беременная женщина сравнивается с жеребой кобылой[439].
Искусственное устранение забеременения, а также производство выкидыша предпринимаются (конечно, далеко не всегда с успехом) обыкновенно тогда только, когда женщина обзаводится любовником во время продолжительного отсутствия своего мужа. В первом случае по большей части обращаются к клочку ваты, который накладывается на рыльце матки. Иногда в эту вату завертывается щепотка золы, полученной от сожжения старого решета, причем все надежды возлагаются именно на эту золу, как медикамент, имеющий по мнению туземцев свойства совершенно неотразимые.
И так, в общем сартянка радуется своей беременности. Забеременев, она горюет в том только случае, если зачатие произошло в течение тяжелого месяца
Здесь, так же как и у нас, предпочтение всегда отдается мальчику перед девочкой. Особенным благополучием считается рождение сына-первенца. По случаю его появления на свет в богатых семьях устраиваются целые торжества; режутся бараны, изводится несколько десятков пудов рису на
Туземная женщина родит всегда или у себя дома, или у своей матери, к которой она переселяется в этом случае заблаговременно. При родах присутствует: мать, старшая замужняя сестра или другая, как ее, так и мужнины родственницы; муж, по желанию, может присутствовать при родах, но дети, в особенности подростки, всегда удаляются из дому на время родов. Повитухи, специально этим занимающиеся, имеются по большей части только в городах. Родят сартянки всегда или стоя на коленях, или сидя на корточках; такое положение роженицы предпочитается всем другим, так как, по мнению туземных женщин, оно способствует наиболее быстрому окончанию родов. (Есть примета, что у женщин дурного, тяжелого характера роды всегда бывают относительно трудные.)
Во все время потуг родильница держится за одну из присутствующих руками и в то же время спиной упирается в грудь другой из находящихся при ней женщин; последняя обнимает родильницу обеими руками выше живота и прижимает ее к себе каждый раз, как только заметит начало потуг. Если роды затягиваются, то обыкновенно переменяют несколько повитух, причем, кроме того, прибегают еще и к другим средствам более или менее кабалистического характера. Так, напр., в той же комнате, где происходят роды, сжигают кусочек конского копыта или дают роженице пить из чашки, на внутренних сторонах которой тушью пишется какая-нибудь молитва. (Нас уверяли, что нередки будто бы случаи, когда муж, присутствующий при трудных родах жены, плачет, не будучи в состоянии выносить вида страданий родильницы. Вместе с тем нельзя не удивляться тому стоицизму, с которым очень многие из сартов выносят нестерпимую физическую боль и очень тяжелые операции.) Появившегося на свет ребенка берет, моет и обертывает в мягкие и далеко не всегда чистые тряпки или повитуха, или одна из присутствующих родственниц родильницы. Пуповина перерезывается или ножницами или бритвой; перевязывается (ниткой) только тот ее конец, который остается при ребенке; последний конец не перевязывается, но зато всегда почти привязывается к ноге родильницы из опасения, чтобы он не ушел назад. В случае слишком долгого задержания последа в некоторых местностях есть обычай стрелять около той комнаты, в которой лежит родильница.
Вслед за рождением ребенка религия предписывает прочесть над ним некоторые молитвы, но правило это не везде или, вернее, не всеми соблюдается. По окончании родов, вслед за выходом последа, родильница обмывается, и всегда сама, так как религия воспрещает видеть чужие
Нередко случается, что, не желая огорчить отца известием о рождении дочери, ему сообщают сначала, что родился сын и потом уже, через два-три дня, постепенно подготовив, советуют помириться на дочери. Раз в Намангане был такой курьезный случай. У одного состоятельного человека родился ребенок. Присутствовавшие при родах женщины, не желая огорчить отца, объявили ему, что родился сын. Этот воображаемый сын должен бы быть первым, так как старшим ребенком была дочь. По всем знакомым полетели гонцы с радостным известием и с приглашением пожаловать на другой день на торжество. По частным слухам известно было, что кроме
По благополучном окончании родов кто-либо из родственников или родственниц родильницы идет по родственникам же и наиболее близким знакомым с
Мы сказали уже, что при рождении сына, в особенности первенца, в богатых домах устраиваются целые торжества. Рождение дочери празднуется гораздо скромнее. Самое большее, режется баран и на
По прошествии 6–7 дней, обыкновенно одновременно с тем как родильница встает с постели, мать ее кладет новорожденную в
При ханах существовало правило или обычай, в случае рождения тройни одного из детей воспитывать на казенный счет и, кроме того, отцу и матери давать еще некоторое личное вознаграждение.
Вместе с наречением ребенку имени запоминается и название того года, в котором он родился.
В этом отношении время делится на циклы, из коих каждый состоит из двенадцати лет, причем каждый год такого цикла носит свое особое название, а именно: мышь, бык, тигр, заяц, дракон, змея, лошадь, баран, обезьяна, курица, собака, свинья.
Так, напр., нынешний 1886 год носит название
За домашние работы родильница принимается тотчас же, как только встанет с постели, но из дому или, вернее, со двора, почти совсем не выходит в течение целых шести недель. Мы сказали уже, что ребенка обмывают вслед за его появлением на свет; затем он остается немытым до двадцатого дня, когда его купают во второй раз и надевают на него вторую рубашку, а если время года холодное, то и ватный халатик, по возможности из шелковой материи.
Первая рубашка, надетая на новорожденного на 6-й или 7-й день, оставляется для последующего ребенка.
В некоторых местностях, как, например, в таджикских селениях Кокандского уезда, мальчика моют на 18-й день после рождения, т. е. двумя днями раньше обычного срока с тем, чтобы за его невесту взяли поменьше
Далее ребенка купают еще реже, так как, по мнению туземцев, частое купанье мешает ему расти и полнеть; перед купаньем лицо и голова намазываются
При отсутствии молока у матери кормилица приглашается лишь в очень редких случаях; обыкновенно такого ребенка поят сначала коровьим молоком, а по достижении им возраста 4 5 месяцев начинают кормить мучной болтушкой с салом. (При сильной отрыжке и др. болезнях, считающихся холодными, всем вообще грудным детям дают кусочки бараньего сала, принадлежащего, как известно уже читателю, к горячей пище.)
Случаи подкидышей здесь очень редки, по крайней мере гораздо реже случаев отдачи детей-подростков на воспитание. Желая подкинуть ребенка, его несут на рассвете, незадолго перед утренним
Подкидывание детей у бедного туземного населения заменяется обыкновенно отдачею их состоятельным людям на правах усыновления, причем у местного
По прошествии шести недель городская женщина отправляется вместе с ребенком к своей матери, которая по обычаю обязана сделать ей угощение и подарить дочери головной платок, а внуку или внучке тюбетейку, халат и рубашку. Этим празднества, совершаемые по случаю рождения ребенка, заканчиваются.
Обрезание мальчиков производится обыкновенно в возрасте между 4 и 12 годами. Обряд этот, особенно в богатых семьях, сопровождается большим празднеством, продолжающимся около 3 дней.
Приготовления, в виде прикапливания подарков и пр., продолжаются иногда очень подолгу, а самые
Каждый вновь приехавший гость направляется в
Кто-нибудь из важных гостей получает название
Со всех сторон, заслышав о предстоящем
Наутро где-либо за кишлаком устраивается
Нередко в приз получается заморенная за зимнюю бескормицу корова, которую получившему ее не удается даже довести до дому, так как она околевает от изнурения еще в дороге, не будучи в состоянии пройти 10–15 верст.
После скачки гости получают
Самое обрезание совершается после разъезда гостей-мужчин, а одновременно с этим на внутреннем дворе устраивается угощение для женщин.
В первые годы жизни ребенка, пока ему не наденут штанов, что для девочек происходит обыкновенно на 3-м, 4-м, 5-м году, одежда его состоит из рубашки с горизонтальным воротом
Первые четыре-пять месяцев ребенок почти постоянно лежит в
Помимо того, что все вообще сарты и сартянки очень чадолюбивы, быть причиною плача ребенка считается большим грехом, а потому стоит только ему пискнуть, как его сейчас же или начинают качать в
Зубы у сартовских детей прорезываются в среднем около десятимесячного возраста, если прорезывание зубов сопровождается какими-либо болезненными проявлениями, то обычными способами лечения ребенка в этом случае являются отчитывание, посыпание мукой, или купанье его в теплой еще крови только что зарезанного, чистого (употребляемого в пищу) животного.
По достижении ребенком годичного возраста, ему в первый раз стригут волосы.
Стрижет дед, отец, или кто-либо из старших мужчин в семье; иногда стрижка эта производится на дому; иногда же ребенка относят для этого на один из ближайших
Стригут голову обыкновенно не сплошь, а оставляя два пучка волос на висках, над ухом; когда пучки эти подрастут, их заплетают в маленькие коски, к концам которых у девочек привязываются кораллы, бусы, или амулеты. Девочек стригут вышеописанным способом лет до 7–8, после чего волосы отпускаются.
Ходить туземный ребенок в среднем начинает около годичного возраста, но случаи запаздывания очень нередки; приходилось видеть здоровых, сравнительно, на вид детей 2– и 3-летнего возраста, которые с трудом могли делать несколько шагов; приписать это можно тому только, что, балуя ребенка и желая ублажить чем бы то ни было, его носят на руках в таком возрасте и при таких условиях, когда это смело можно было бы считать совершенно лишним. В том случае, если полутора– или двухлетний, ребенок особенно сильно раскапризничается, и нет возможности его чем бы то ни было ублажить, мать начинает стращать его разными пугалами, из коих наиболее действенными считаются:
Кормление грудью продолжается обыкновенно очень долго, лет до 2–3; раньше оно прекращается только в том случае, если у матери пропадает молоко или наступает вторичная беременность; в
Первые слова, которые выучивается говорить туземный ребенок, это названия матери, отца и материнской же груди. Отца и мать в разных местностях Ферганы дети зовут различно: или по-персидски, называя отца
Разговаривая с малолетним ребенком и приучая, таким образом, самого его говорить, и мать и отец очень часто, вместо правильных слов употребляют такие, по большей части не созвучные им, которые, по простоте звуков, наиболее легко усваиваются и произносятся ребенком; так, напр., вместо
Красивые, миловидные дети, с полными, румяными и здоровыми лицами встречаются на каждом шагу, но в то же самое время полные, мускулистые руки и ноги, пропорциальные животы замечаются обыкновенно лишь до двух– или трехлетнего возраста. Позднее руки и ноги становятся худы и тонки, а животы до 5-6-летнего возраста несоразмерно велики. На шестом или седьмом году у большинства детей полнота если и остается, то только в лице, что, может быть, зависит главным образом от его скуластости. Все вышеизложенное уже само по себе свидетельствует о недостаточности питания среднего туземного ребенка, а вместе с убожеством гигиенической его обстановки, конечно, не может не влиять на число смертных случаев и заболеваний. Зимой в городе свирепствует оспа, а масса детей бегает по уличной грязи или по снегу в коротеньких, неподпоясанных халатишках, или босиком, или в калошах на босу ногу и очень часто без штанов; как не мрут они тысячами, уму не постижимо.
Как только ребенок станет на ноги, мать в значительной мере прекращает заботы о нем и более уже никогда почти его не купает. Купается он сам, по своей инициативе, и то лишь летом, в каком-нибудь мутном арыке, где по целым дням барахтается в сообществе своих сверстников, мальчиков и девочек.
Кроме чрезвычайно распространенных накожных болезней, являющихся прямым последствием грязи, в которой живет ребенок, другими наичаще встречающимися детскими болезнями следует назвать расстройство желудка, оспу, корь, скарлатину, коклюш, грипп и водянку. О лечении мы уже говорили.
Умершего ребенка, так же как и взрослых, хоронят, по возможности, немедленно же, т. е. или в день смерти, или утром на другой день. Первое время после похорон мать умершего избегает выходить со двора, соблюдая траур, а сам умерший ребенок считается ангелом, замаливающим на небе грехи родителей.
В случае смерти родителей дети-сироты воспитываются своими родственниками, а заведование оставшимся имуществом поручается опекуну. Опекуны бывают трех родов: 1) естественные, как, напр., дед, дядя и другие родственники-мужчины, или мать, если она знакома с наследственным правом; 2) назначаемые в завещании и 3) назначаемые правительством в том случае, если нет первых двух.
Религия указывает на опекунство и на воспитание сирот, как на способы проявления благочестия, но в большинстве случаев житейской практики положение сирот, в особенности малосостоятельных, очень и очень незавидное. Дети, у которых осталось какое-нибудь наследство от отца, по выходе матери за другого мужа, часто не получают от отчима никакого другого содержания, кроме пищи и одеваются на свои собственные средства.
Заметим здесь же, что в средних, по состоянию, классах семейное положение всех вообще детей, и главным образом мальчиков, ничем, в сущности, не отличается от положения работников и другой прислуги. Одеты они всегда хуже отца и лишь несколько лучше работников, наравне с которыми встают при входе хозяина дома, держат лошадь под уздцы, когда последний садится на нее или с нее слезает, метут двор, ходят за плугом и пр. Оттого очень нередки случаи, когда сыновья живут несравненно дружнее с работниками, чем с отцом. (Все это гораздо реже замечается в наиболее богатых семьях, где положение детей несколько иное.)
Достигнув трех-четырехлетнего возраста, ребенок, что называется, отходит от рук; на место его в большинстве случаев является другой; мать, сосредоточивая все заботы на новорожденном, предоставляет подросшего ребенка или заботам старших детей, всегда от забот этих отлынивающих, или же самому себе.
В это же время не только в бедных, но даже и в средних по состоянию семьях ребенок впервые получает обувь, в большинстве случаев в виде сапогов или калош на босу ногу, и то зимою только; летом он долго еще ходит босиком.
Вместе с тем в богатых и зажиточных семьях девочку начинают уже мало-помалу приучать к нарядам, надевая на нее при гостях или идя в гости, шелковые рубашки и халатики, кораллы и пр.
Если детей в семье несколько, то один из них, по большей части один из числа младших, делается любимцем,
Как только ребенок начнет понимать речь, он делается если не активным, то, по крайней мере, пассивным участником разговоров, ведущихся старшими. При нем говорят обо всем и обо всех, все и вся называя обычными их именами. Высылают ребенка в том только случае, если опасаются, что он может разболтать слышанное и тем причинить говорящим какой-либо вред. Таким образом в 6-7-летнем возрасте сартовские дети вполне постигают уже то, большинство чего остается сокровенной тайной для многих из 15-17-летних наших барышень и, несмотря на все это, отнюдь не замечается таких явлений, которые указывали бы на особенный вред, происходящий от подобного рода отношения родителей к детям.
Единственно, что мы можем засвидетельствовать по этому поводу, это громадную толковость и солидность, с которыми говорит большая часть сартовских детей; при этом следует прибавить, что в общем дети бедных и средних классов рассудительнее, нежели богатых, так же как городские бойчее кишлачных, и что дети бедных городских классов, пожалуй, даже пересолили в деле своей опытности и рассудительности, ибо, достигнув 9-11-летнего возраста, они прекрасно знают не только где, что и как следует купить или продать так, чтобы это было выгодно, но даже и где, что и как можно стянуть.
Одновременно с тем, как ребенок начнет более или менее свободно говорить, родители понемногу, постепенно преподают ему главнейшие догматы религии и некоторые из наиболее употребительных молитв, а также и правила вежливости постольку, поскольку все это известно им самим. В мало-мальски порядочных и состоятельных семьях ребенок лет 6–7 начинает уже приветствовать гостя
Взятая нами на воспитание девочка-сартянка в первое время жизни у нас, пока она не осмотрелась, не привыкла к новым для нее порядкам и отношениям, никогда ничего не просила, а только усиленно смотрела в глаза, давая этим понять, что если ей дадут, то она не прочь чего-нибудь поесть. Дома это вкоренили в нее настолько сильно, что потом нам стоило очень большого труда отучить ее от этой привычки. Не решаясь просить, она в то же время не раз была замечена в вороватости. Впоследствии, когда она стала не только просить, но даже и удовлетворять свой аппетит вполне по личному ее усмотрению, воровские наклонности совсем исчезли.
Как ни понятлив сартовский ребенок, как ни доступно ему понимание разговоров, ведущихся при нем старшими, все это однако же интересует и занимает его очень мало; поэтому, если только он достаточно сыт и если на дворе не особенно холодно, он непрестанно помышляет о том, как бы ему улизнуть на улицу. Жар его положительно не держит. Весь бронзовый, зачастую не только с открытой головой, но даже и совсем-таки голый, он, будь то мальчик или девочка лет до 45, сидит посередине улицы и воздвигает здесь вместе с товарищами
Лет с 5–6 ребенок здесь же, на улице, начинает принимать участие в многочисленных общественных детских играх, действующими лицами которых являются одинаково как мальчики, так и девочки лет до 8–9.
Играют в мяч, в бабки, в камешки и в прятки. Из других, более шумных, игр назовем
Отвечают, такого-то или такую-то. Вызванный бросается на противостоящую шеренгу и старается ее прорвать; если это ему удается, то он уводит одного из разорванной им шеренги в свою; в противном случае сам остается здесь, и игра продолжается.
Ранней весной, до наступления жаров, большинство мальчиков, оставляя все другие игры, занято почти исключительно пусканием змея, которому здесь придают самые разнообразные формы, начиная от четырехугольника и кончая формою птицы или дракона. В это же время девочки, которых до этой забавы обыкновенно не допускают, усиленно носятся с мячами.
Все вообще детские игры сопровождаются различнейшими припевами, песенками и прибаутками.
На улице играют в мяч несколько девочек и мальчиков от 5-до 9-летнего возраста. Проходит мимо караван верблюдов. Ребятишки бросают игру, собираются в кучу и, припрыгивая на одном месте, начинают нараспев выкрикивать:
Едут киргизы, и толпа ребят с такими же припрыгиваниями провожает их песней:
(Это насмешка над киргизами, у которых теперь остались одни лишь горные земли и которые принимаются за хлебопашество только при самых крутых обстоятельствах.)
Кучка ребят играет посередине улицы и видит приближающегося сарта, наружность которого кажется озорникам почему-либо смешною. Слышатся остроты и сдержанный смех. Сарт подъезжает. Ребятишки, давая ему дорогу, отходят в сторону, а один из наиболее бойких с очень важным видом раскланивается, прижимая ладони рук к животу, и говорит:
Такие же шалости проделывались и проделываются, конечно, и с русскими. Когда заняли Кокан[444], где дети, как и вообще в больших городах, особенно бойки и шаловливы, нашлись такие высокоумные россияне, которые не замедлили усмотреть во всех этих детских шалостях политическую подкладку и настоятельно взывали к начальству о необходимости драть за подобное третирование их национальной гордости не только озорных сартят, но, буде окажется возможным, так и их родителей, внушая им тем самым уважение к имени русскому.
Не менее песенок и припевов дети любят рифмы – экспромты и загадки. Ранней весной чаще других детских песенок можно слышать:
Приведем несколько загадок:
2) С одной стороны идет снег, с другой – град.
(Очистка хлопка от семян. На одну сторону
3) Идет, идет, назад не оглядывается.
(Над прудом родник; над родником светило; над светилом камыш; над камышом кустарник, а в кустарнике свинья.)
В длинные зимние вечера любимым развлечением детей являются сказки, в общем очень сходные с нашими. («Золотая рыбка»; «Баба-Яга»; «Ковер-самолет».) Приведем несколько примеров.
Отправились к Султану. Визирь говорит: «У меня рабочие готовы, велите начинать работу». Приготовили кирпичи и цемент; собрались поденщики. Визирь незаметно подбросил наверх жаворонка; тот взвился высоко и кричит оттуда: «Лой! Гышт!» – рабочие бросают вверх кирпичи, но они падают вниз, очевидно, не достигая до невидимых никому каменщиков. Тогда только Султан понял, что работа эта невозможна, а впоследствии уразумел даже и то, что все это были козни завистливых визирей.
Тигр согласился. Тогда тушканчик повел его, обещая показать, где скрывается враг. Привел он тигра к обрывистому берегу реки и говорит: «Посмотрите вниз, он, наверно, там».
Тигр глянул вниз и увидел в воде свое изображение; вообразив, что это и есть его противник, тигр бросился вниз и утонул. С той поры в
Сказки рассказывают обыкновенно зимой, по вечерам, когда старшие по большей части ничем не заняты. Настает весна, тепло. Везде принимаются за работы. Ребятишки привыкли за зиму к сказкам и пристают к матери или отцу: расскажи, да расскажи. Тем некогда, и они гонят от себя ребят; ребята – в рев. Тогда последних запугивают, уверяя, что у каждого, кто рассказывает, или слушает сказки не зимой, а весной, или летом, в непоказанном месте вырастут зубы. Как ни приятно слушать сказки, однако страх зубов, выросших в непоказанном месте, берет свое, и ребятишки устремляются на улицу, где и пребывают, почти исключительно, вплоть до наступления новой зимы.
Лет с 8–9 девочка играет по преимуществу с девочками же, а не с мальчиками. С этого времени, и обыкновенно впредь до выхода замуж, главнейшей ее забавой становятся куклы (
Нам лично приходилось видеть случаи, когда мать била девочку не за то, что она ругается, а за то, что, ругаясь, извергает слова, употребление коих принято только у мужчин, за то, что делает посулы, на осуществление которых не имеет никакой физической возможности.
Около того же возраста, т. е. лет около 8-, девочка начинает учиться шитью, очистке хлопка и пряжи. Учит ее по большей части сама мать, реже – которая-нибудь из родственниц. Если имеется желание и возможность, то с этого же возраста начинается и обучение грамоте. В результате последнего в большинстве случаев получается уменье читать Коран, или часть его, не понимая, разумеется, смысла читаемого; уменье с трудом разбирать книги, написанные на тюркском языке, и реже – уменье написать простенькое письмо со множеством ошибок. Хорошо знающие грамоту женщины очень редки. Тем не менее в царствование Омар-хана (1816–1821) в Кокане существовали две поэтессы, писавшие одна под псевдонимом
Обучением девочек грамоте занимаются женщины-учительницы,
Годам к —10 волосы у девочки отрастают; их начинают заплетать в несколько мелких косок, из которых по одной, или по две, заплетают на висках, над ушами.
Тюбетейки она уже больше не носит, а повязывает голову, так же как и взрослые женщины, платком.
В это же время в богатых семьях девочка снабжается более или менее полным комплектом таких украшений, как ожерелья, кольца, серьги и браслеты; она заметно и все больше и больше начинает заботиться о своей наружности и самым тщательным образом изучает науку туземного кокетства. Нередко случается, что говоря до сих пор совершенно правильно, она вдруг, ни с того ни с сего, начинает картавить и шепелявить, что, как мы уже сказали выше, в данном возрасте туземными девочками считается одним из орудий кокетства. Вместе с тем она начинает усиленно подкрашивать брови и ресницы, а перед праздником красит себе ногти и ладони шафраном.
В том случае, если родители имеют желание выдать ее замуж в возможно непродолжительном времени, девочке начинают понемногу прибавлять года; вместо 10–11 ей оказывается уже 12 лет.
Если девочка старшая из детей, то младшие братья и сестры зовут ее
Но беда ее, если у нее есть старший брат; тогда она в семье почти ничто; она лишь нянька и помощница матери; она не имеет никакого голоса даже в самых мелких семейных делах; младшие дети замечают это, конечно, без большого труда, и ей очень редко удается не только держать их в повиновении, но даже и иметь хотя бы какое-нибудь на них влияние. Все это переходит в руки старшего брата.
В городах по достижении 12-13-летнего возраста (в кишлаках иногда несколько позже) девочка надевает
Девушка. Сватовство и брак
Первый девический
Игры с подругами и сверстницами на улице прекращаются. Девушка начинает принимать все большее и большее участие в таких работах, как приготовление пищи, очистка хлопка и пряжа ниток.
Дома она может резвиться и резвится, сколько ей угодно, но, выходя на улицу, должна держать себя и действительно держит в большинстве случаев очень сдержанно и прилично.
Из дому она редко уходит одна, особенно если ей предстоит идти далеко. Очень часто ее сопровождает кто-либо из младших сестер или братьев. Не считается, однако же, зазорным, если несколько подруг, собравшись вместе, отправляются куда бы то ни было и без провожатых. Такими компаниями девушки-однолетки ходят обыкновенно на
Главнейшими забавами и развлечениями этого возраста следует назвать куклы, с которыми очень часто не расстаются и в первое время замужества (14–15 лет), и сборища. Сборища эти можно подразделить так, как и женские, на два разряда: праздничные и рабочие. Ко вторым относятся сборища девушек (и женщин) у знакомых на посиделки, иногда со своей работой, и помочь, на которую приглашают знакомых для очистки хлопка или перебивания ваты, шитья одеял или сбора коробочек хлопчатника. Большинство этих сборищ сопровождается пляской, битьем в бубен и песнями. Пляшут почти так же, как и
Одновременно с тем, как 12-13-летняя девочка надевает
В детстве девочка сдружается с подругами и сверстницами путем игр. Девушки сближаются главным образом при посредстве обмена их мыслями; так же, как и женщины, сходятся они чрезвычайно быстро, но, тем не менее, никогда почти не приходилось наблюдать особенно долгой и тесной дружбы. Насколько быстро эта дружба возникает, настолько же, если еще не быстрей, она и разрушается иногда по самым ничтожным, мелочным поводам.
К 13–14 годам характер девушки в большинстве случаев вполне почти слагается; главнейшие черты его совершенно идентичны с чертами характера молодой женщины. Только в редких сравнительно случаях характер этот несколько изменяется под влиянием впечатления первого периода брачной жизни. На большинство же, прекрасно знакомое с тем, что ждет их за этим рубиконом[447], брак сам по себе совсем почти не влияет в отношении изменений характера. Гораздо более важным моментом впоследствии является рождение первого ребенка. Не раз приходилось видеть примеры того, как до 19–20 лет молодая женщина-сартянка и по привычкам и по характеру оставалась совершенно такой же, какой она была в то время, когда выходила замуж на 13-14-м году. Непоседливая, вечно праздная, вспыльчивая, а иногда простота-ки злая, родив первого ребенка, она делалась совершенно неузнаваемой; она становилась в высшей степени спокойной и ровной, начинала мало-помалу приниматься за работу и отнюдь не проявляла более той злобной вспыльчивости, которая еще так недавно была одной из основных черт ее характера. Заметим, однако же, что этот последний ход развития нравственного мира туземной женщины, конечно, не может считаться общим. Скорее его следует назвать одною из наиболее удачных случайностей, так как основные черты характера, замечаемые нами у девушки, по большей части остаются ее достоянием до могилы.
Одновременно с тем, как складывается характер девушки, замечаются и некоторые изменения в ее наружности. К 1415 годам, а иногда и раньше, лицо сильно грубеет. Всего вероятнее, что для большинства туземцев это бывает совокупным результатом как влияний климата и действия солнечных лучей, так равно и крайней неудовлетворительности питания и той степени чистоты, в условиях которой вырастает и живет большинство туземцев. Очень нередки случаи, когда, чрезвычайно хорошенькая и изящная в детстве, девушка-сартянка успевает огрубеть и сильно подурнеть еще до замужества.
Начало менструаций в среднем относится к 15-му году. В частностях, по замечанию сартовских женщин, возраст этот различен в зависимости от материального благосостояния той семьи, в которой девушка вырастает. Так, напр., по уверению сартянок, у дочерей мясников менструации наступают около 12 лет[448], а у дочерей
Случаи старых дев сравнительно очень редки и встречаются по преимуществу между дочерями
Такое отсутствие здесь старых дев обусловливается многими причинами. Во-первых, в отношении условных понятий о красоте сарты крайне малотребовательны и разборчивы; во-вторых, при условии незначительных размеров
Случается, впрочем, что девушка засиживается иногда до 20–23 лет. Причинами этого являются обыкновенно следующие более или менее исключительные обстоятельства: или про данную девушку ходят упорные слухи о том, что она особенно плохая работница; или жених по несостоятельности растягивает уплату
В среднем туземные девушки, как уже было сказано выше, выходят замуж в возрасте между 13-м и 15-м годом. Бывают, однако же, примеры выхода и в значительно более раннем возрасте, лет 10–11; обыкновенно такая несовершеннолетняя жена хотя и живет у мужа, но не вступает с ним в фактическое сожитие; в тех случаях, когда сожитие начинается с такими несовершеннолетними женами вслед за бракосочетанием, это очень часто влечет за собою довольно серьезные патологические последствия и сопровождается предварительным искусственным опьянением девочки при посредстве вина или опиума.
У туземцев, так же как и у большинства других народов, невесте – девушке, девственнице, отдается полное предпочтение перед
Есть, впрочем, и другие причины, по которым при плохих обстоятельствах мужчина отдает предпочтение браку с женщиной перед браком с девушкой. Дело в том, что
За
1) она не разведена еще с мужем, причем желаемый развод вызывает необходимость установленной законом (для некоторых случаев) уплаты первому (ее) мужу того
2) если разведенная уже женщина состоит в долгу у родственников, возвративших за нее первому ее мужу
При подобных условиях развода и следующего за ним нового брака должная сумма денег уплачивается женихом или первому мужу невесты, или ее родственникам. Однако же, как мы увидим это ниже, подобного рода обязательства далеко не всегда ложатся на женщину, разводящуюся с мужем, а потому, во-первых, разведенные и вдовы делаются вполне свободными, так как после заключения первого брака родительская власть над ними рулится и они сами уже располагают дальнейшею своею судьбой, а, во-вторых, для мужчин вступление в брак с большинством из них значительно облегчается, ибо с устранением необходимости уплаты
Выдавая замуж дочь (или женя сына), родители всегда отдают предпочтение бракам близким, как по расстоянию, так и по родству, перед браками отдаленными; при этом, вступая в брак с родственниками, наблюдают за тем лишь, чтобы не перейти в этом отношении границ, указанных и установленных религией. (Коран. Глава 4).
Браки, близкие по расстоянию, предпочитаются невестой и ее родителями потому, что иначе, уйдя далеко от них и др. родственников, молодая женщина очутится на чужбине, первое время замужства будет долго скучать, а впоследствии, если бы это понадобилось, не будет иметь при себе надежных защитников ее личных интересов и прав. Браки, близкие по родству, предпочитаются и родителями жениха, ибо в этом случае обыкновенно рассчитывается и возлагается много надежд на возможность устроить дело по-родственному, с уплатой возможно меньшего
В городах очень нередки слуаи, когда жених совсем не знает и никогда не видел своей невесты; он видит ее в первый раз после свадьбы, когда молодую привезут в его дом. Такой порядок сватовства и женитьбы считается нормальным, должным, а потому сарт далеко не всегда признается в том, что ему удалось видеть свою невесту до брака или до сватовства. Приличие требует скрывать от посторонних то, что невеста была высмотрена, а иногда даже и более чем высмотрена, еще задолго до свадьбы. В большинстве же тех случаев, когда сарт женится на девушке одного с ним кишлака или одного городского квартала, он обыкновенно очень хорошо знает, на ком женится и какова его будущая жена. Во-первых, он несколько раз видел свою невесту девочкой, когда она бегала по улицам с открытым еще лицом; во-вторых, если бы даже этого и не было, то родственницы всегда устроят дело так, чтобы он мог вполне разглядеть девушку до сватовства или до свадьбы, хотя бы на том же
Таким образом, большинство брачующихся, живущих в одном и том же селении или квартале города, всегда имеют возможность рассмотреть друг друга. (Мы не говорим, конечно, о близких соседях, для которых все сказанное облегчается еще более.) Тем не менее браки по любви или, по крайней мере, такие браки, которые заключались бы вследствие хотя бы некоторого взаимного влечения, далеко не часты. Обусловливается это, конечно, прежде всего тем, что согласие на брак дается у большинства не девушкой, а ее родителями, причем в виду имеются главным образом вопросы чисто материального характера, а во-вторых, слишком мало таких условий, при которых возможно было бы вполне свободное нравственное сближение между мужчиной и девушкой. Оттого такие браки по любви встречаются по преимуществу не для девушек, а для молодых вдов и разведенных, которые по своему общественному положению более или менее самостоятельных женщин имеют в сравнении с девушками гораздо больше возможности столкновений с мужчинами при самых разнородных обстоятельствах. Так, напр., мы знали одного молодого, холостого еще
Как ни редки сравнительно браки по любви для девушек, однако же, случаются и они. Мы знали одну богатую купеческую семью, в которой дочь, лет 1415, сошлась с молодым соседом. Однажды их накрыли; дело не обошлось, конечно, без трепки и некоторого скандальчика. Тем не менее месяца через два после этого происшествия оказалось несомненным, что дщерь находится уже во второй половине беременности, и родителям волей-неволей пришлось поскорее выдать беременную девицу за ее любовника. Старшая сестра сбежала с татарином, а местный поэт не упустил случая написать по этому поводу длинный и достаточно едкий
В старину часто практиковался выходящий ныне из употребления обычай сватовства с колыбели
Точно так же мало-помалу выходит из житейской практики и обычай сочетания браком детей в возрасте от 9 до 12 лет. В последнее время обычай этот практиковался изредка лишь в наиболее богатых семьях, отцы которых принадлежали или к крупному купечеству, или к высшему классу ханских служилых людей.
Мы сказали уже, что в среднем туземная девушка выходит замуж в возрасте между 13-м и 15-м годом. Молодые люди, если только родители их или они сами имеют возможность немедленной же уплаты
Если предложение принято, мать невесты дарит свахе платок, полотенце или что-нибудь в этом роде.
(Иногда просят подождать ответа несколько дней; родственницы невесты идут в дом жениха и в свою очередь тоже производят там осмотр, после чего жениховы свахи через несколько дней вторично идут за ответом).
На другой день после того, как свахи принесут весть о согласии, в дом невесты отправляются мужчины и уславливаются там о размерах
В случае обоюдного соглашения родственники или родственницы жениха идут в третий раз в дом невесты, неся туда
Лица, принесшие подарки от жениха, получают в доме невесты угощение, после которого один из присутствующих провозглашает: «
В бедных семьях первый подарок невесте обыкновенно очень невелик, причем в городах принято одновременно с ним доставлять в дом невесты арбу топлива и припасы для угощения, взамен чего жених получает платок, кушак, халат или что-нибудь в этом роде.
Смотря по возрасту невесты и жениха, а также и по состоятельности последнего,
У среднего по достатку как городского, так и кишлачного населения размеры
Таким образом, в большинстве случаев местной практики данного обычая на
Даже и в том случае, когда размеры
Первый случай практикуется между туземцами гораздо реже второго, обыкновенно лишь или между состоятельными и богатыми людьми, или же при условии существования сомнений со стороны родителей невесты в том, выполнит ли впоследствии будущий муж их дочери данное им обязательство вполне добросовестно.
Условие о размерах
Выдача
Если
Размеры такого
В большинстве случаев размеры
Промежуток времени между сговором и свадьбой, как мы уже сказали, бывает различен, колеблясь от нескольких дней до нескольких лет. В богатых семьях на продолжительность его влияют главным образом соображения о возрасте жениха и невесты, так как бывают случаи обручения не только несовершеннолетних, но и малолетних, причем очень многие родители не допускают слишком ранних браков ни для сыновей, ни для дочерей[451].
В бедных семьях на продолжительность срока между сговором и свадьбой главенствующее влияние имеет уплата
При подобных условиях, в особенности если семья невесты такая же бедная, как и семья жениха, дело очень редко обходится без дрязг и ссор, а по результатам своим всегда почти очень тяжело отражается на благосостоянии обеих сторон.
Происходит все это приблизительно таким образом. Если, напр., сватовство ведется между семьями, близкими по родству или знакомству, то очень часто случается, что при сговоре вполне точно не обусловливаются ни размеры
Но этим дело не ограничивается. Мы сказали уже, что в недостаточных семьях уплата
Ежегодно уплачивается лишь некоторая часть его. Родители невесты торопят с уплатою. Женихова сторона делает иногда непосильные для нее траты, дабы удовлетворить предъявляемые ей требования, расстраивает хозяйство и в конце концов все-таки не может развязаться с уплатой
В то же самое время родители невесты, получая
Свадьба наступает. Большая часть
Нужно ли говорить о том, что при подобных условиях родители снабжают свою дочь вместо одеял, подушек и платья никуда не годной дрянью, а прийдя в дом мужа, молодая очень часто встречает нищету, явившуюся результатом тех усилий, которые приходилось делать при уплате
Несмотря на всю очевидность неудобств, а нередко даже и просто-таки губительных последствий исполнения такого обычая, как
Однако же за последнее время замечается между прочим, что среди бедного населения, особенно городов и больших селений, обычай этот начинает понемногу видоизменяться.
Начинают уже по временам встречаться примеры того, как уплата
Положение невесты, так же как и везде, по всей ве роятности, одно из наиболее завидных. Все, не исключая и самих ее родителей, стараются ей угодить. Если жених мало-мальски состоятелен, то она часто получает от него подарки, а потому в это время лакомится и франтит так, как никогда ни раньше, ни после этого времени.
Вместе с тем по установившемуся обычаю невеста после сговора тщательно прячется от всей родни жениха, а жених не менее тщательно прячется и избегает встреч с родными своей невесты. Иногда по этому поводу случаются сценки очень комичного свойства. В небольших кишлаках всегда, конечно, и всем известно, кто с кем сосватан. Идет жених на маленький кишлачный базарчик, подходит к арбе с дынями, окруженной со всех сторон народом, и не замечает, что почти рядом с ним стоит отец его невесты. Он-то этого не замечает, а окружающая публика давно уже сметила и начинает хихикать. Жених и отец его невесты оглядываются по сторонам, замечают друг друга, на несколько секунд ошалевают и затем при общем хохоте бросаются в разные стороны.
В некоторых кишлаках, полуофициально впрочем, практикуется обычай, по которому жених задолго еще до свадьбы в одних местностях видится только, а в других и спит даже со своей невестой. (В городах этого обычая нет). Делается это обыкновенно так. После того как сговор совершен, а часть
Посещения эти продолжаются потом более или менее беспрепятственно, причем никакие родственницы уже не присутствуют, а обрученные вступают в фактическое сожитие.
Мы знали случай, когда при подобных обстоятельствах уплата
Случаи сватовства, расстроившегося после уплаты хотя бы части
Такого же рода счеты сводятся и в случае смерти жениха или невесты. Если умирает жених
Свадьбы совершаются обыкновенно осенью, или зимой, так как, во-первых, время это для большинства наиболее свободное, а во-вторых, в течение весны и лета успевают заготовить такие нужные для свадьбы продукты, как зерно, хлопок и проч.
Если со стороны жениха нет задержки в уплате
Само бракосочетание совершается обыкновенно вечером в доме невесты и никакими особенными торжествами не сопровождается. Приглашается
Когда обоюдное согласие будет констатировано,
Жених и пришедшие с ним свидетели угощаются и затем уходят восвояси.
При желании со стороны жениха и невесты, одновременно с заключением брака, пишется и брачный договор. В нем проставляются, между прочим, размеры уплаченных
Документ этот скрепляется приложением печати местного
Отвоз новобрачной к мужу в разных местностях происходит различно. В городах обыкновенно вслед за совершением
За несколько часов до отвоза молодой в доме ее родителей собираются родственницы и знакомые. Молодую одевают в чистую, всегда белую, обыкновенно кисейную, рубашку, а на голову повязывают несколько платков наподобие чалмы. В таком костюме молодая садится посередине комнаты, родственницы и знакомые окружают ее, и начинается вой.
Вдоволь наголосившись, молодую поднимают с места и надевают на нее
Девушки, лишившиеся невинности путем прелюбодеяния, или иным каким-либо образом, в отношении способов выражения ими согласия на брак приравниваются к невступавшим в брак.
1 В Фергане составление таких брачных договоров практикуется редко.
У ворот новобрачного поезд, двигавшийся все время очень медленно, останавливается. К этому времени здесь же успевают собраться и все те, кому не хватило места на арбе. Молодую вводят во двор и останавливаются у ворот. Одна из свах берет ее за талию и, выступая медленно, шаг за шагом, выкрикивает имена молодого и всех его ближайших родственников и родственниц по старшинству, приветствуя каждого из них отдельно
Таким образом шествие входит во внутренний двор. Здесь сваха в последний раз провозглашает: «Большим и малым – всем
В то же самое время молодую помещают за занавеской, за которой она сидит в течение трех суток, не показываясь своей новой родне. Этим, в сущности, свадебные празднества и заканчиваются. В некоторых местностях на другой день утром отец и мать молодой приходят проведать дочь и приносят с собой
Помещаются молодые всегда почти в отдельной комнате.
Случаи, когда они поселяются не у мужниных, а у жениных родителей, сравнительно редки и имеют место тогда только, если молодая богаче своего мужа или если у последнего нет ни родителей, ни своего собственного помещения.
Поселившись в доме родителей мужа, молодые живут с ними на первое время не в разделе и своих личных, определенных средств, по большей части, не имеют. Пища из одного котла с родителями; одеждой снабжаются или мужниным отцом, или же приобретают ее на часть своих заработков.
Первые полтора-два месяца старики обыкновенно избегают обременять молодую работами, давая ей это время на то, чтобы осмотреться и попривыкнуть к новой семье и ее порядкам. Затем мало-помалу свекровь сваливает на нее все почти домашние работы.
Одновременно с этим между обеими, в большинстве случаев, возникают препирательства, и не больше как через год молодые начинают уже серьезно подумывать о разделе со стариками. Много причин заставляет их желать этого раздела. Молодая находит, что на нее взвалено слишком много работ и что свекровь слишком уж часто попрекает ее и в лености, и в дармоедстве. Молодой муж недоволен тем, что отец слишком мало уделяет из общих средств на одежду его молодой жены и т. д.
Так как истории этого рода повторяются чуть не в каждой семье, то во многих местностях, в среде состоятельных людей, вошло в обычай отделять молодых по истечении года после их брака, причем раздел этот производится по большей части по инициативе самих стариков, а год сроку дается молодым для того, чтобы они в течение этого времени успели сжиться и чтобы молодая попривыкла к ведению самостоятельного хозяйства.
В большинстве случаев такого рода добровольный раздел выражается в том, что старики снабжают молодых домом, рабочим скотом и самой необходимой утварью.
Под постройку дома или уделяется часть своего усадебного места, или последнее приобретается покупкой где-либо поблизости; при этом в земледельческих семьях сын или продолжает работать на земле своего отца в качестве
Однако же наряду со сказанным, даже и в среде состоятельных семей, далеко не редки случаи, когда, при разделе молодых со стариками, последние снабжают первых таким ничтожным скарбом и при таких условиях, что раздел этот становится похожим не на раздел, а скорее на простое изгнание молодых из-под родительского крова.
У бедного населения, где родители не в состоянии выделить молодых на условиях, подобных вышеприведенным, последние отделяются от стариков на свои собственные средства и нередко прямо-таки в ущерб своим же материальным интересам.
Не вынося далее попреков свекрови, невестка принуждает мужа к разделу, а вместе с тем средств на обзаведение своим домом нет. При таких обстоятельствах очень часто случается, что, оставаясь жить на одном дворе со стариками (в разных лишь комнатах), молодые заводят свой особый котел и др. посуду, питаются и работают отдельно от стариков.
От ссор все это, конечно, далеко еще не гарантирует, а вместе с тем жизненные средства и обстановка обеих семей значительно ухудшаются.
Раз одна такая невестка говорила нам, что она разделилась бы со стариками, если бы у нее было 2–3 руб. на покупку котла и посуды. Интересно знать, что она стала бы варить в этом котле, при подобных материальных условиях ее бытия.
В то же самое время в среде богатых и главным образом купеческих семей встречаются примеры вполне безраздельного хозяйства родителей и нескольких женатых сыновей. Все живут вместе, на одном или нескольких смежных дворах и не делятся ни в чем до самой смерти старика-отца. За этим пределом такое общее хозяйство, державшееся только волей патриарха, всегда распадается.
Таким образом, в общем, можно сказать, что у сартов стремление к разделам замечается общее, как у родителей, так и у семейных их детей, причем в отношении родителей обратное явление замечается главным образом лишь в наиболее богатых купеческих семьях, где мелочных расчетов меньше, а материальные выгоды общежития и общего хозяйства наиболее наглядны.
С мужем молодая женщина осваивается сравнительно очень скоро, даже и в том случае, если она не знала и не видела его до свадьбы. Вместе с тем у большинства так же скоро начинают возникать и препирательства, и ссоры, за поводами к которым дело не станет.
Главнейшим и первым по времени из таких поводов являются отлучки молодой со двора. У туземцев принято или совсем не отпускать молодую со двора, или, по крайней мере, отпускать ее очень редко до тех пор, пока у нее не родится первый ребенок[455].
Обычай этот соблюдается, в большей или меньшей мере, повсеместно и всем очень хорошо известен, тем не менее каждый новый случай его практики, как самою молодою, так равно ее матерью и др. родственниками, встречается как нечто не только неожиданное, но даже и небывалое.
Одна и та же семья почти одновременно женит сына и выдает дочь. Относительно невестки вышеприведенное правило соблюдается с возможной точностью; но в то же время, придя навестить свою собственную дочь, старуха начинает причитать над ней: «Попала ты, доченька, в клетку; попала ты в тюрьму, в ад; видишь ты только небо да стены», – и пр. Все это, разумеется, еще больше раззадоривает молодую женщину, которая и без того досадует на новое и непривычное для нее положение обязательной домоседки, положение, с которым она ни по своим девичьим привычкам, ни по наклонностям ничего общего не имеет. Потерпит, потерпит, да и примется ругаться с мужем.
Подобная история разыгрывалась на наших глазах в одной знакомой нам сартовской семье. Выдали замуж девушку лет 15-ти. Первые 2–3 недели все шло прекрасно. Сидела молодая, по обыкновению, дома, принялась было даже за работу и, по-видимому, не особенно тяготилась своим положением. Тем временем ее мать и отчим успели поссориться со своим зятем из-за части
Мы знали такой пример. Очень небогатая семья состояла только из мужа и жены; детей не было. Это последнее обстоятельство послужило причиною натянутости отношений между супругами, тем более что жена имела большой зоб[456] и вообще была очень некрасива. Стала она замечать, что у мужа завелись любовницы. Вместо того чтобы перетолковать с ним и порешить на чем-либо путном (вроде развода), она созвала в его отсутствие свою родню. Собрался совет, на котором было постановлено наказать на первый раз неверного супруга таким образом: лучший его шелковый халат распороть и переделать на бешмет оскорбленной жене. Приговор этот сообща привели в исполнение немедленно же. Является муж – халата нет. Когда он узнал, в чем дело, то до того обозлился, что потом лет пять не мог простить своей жене этой проделки, а отношения их навсегда остались враждебными.
В тех случаях, когда молодая жена нравится своему мужу, нередки примеры самой безрассудной ревности. Нам известна семья, где молодой муж не только никуда не пускал свою жену со двора, но даже строжайше запрещал ей громко говорить на внутреннем дворе, дабы посторонние, входящие на наружный двор, не слышали бы ее голоса.
Итак, поводов к ссорам и препирательствам всегда более чем достаточно, особенно если муж не живет дома, а жена получает от него содержание на руки.
Ссоры эти, продолжаясь иногда по нескольку недель, сопровождаются громогласнейшей руганью, обещаниями сбежать, поступить в публичный дом, перебить посуду и т. п. Со своей стороны муж тоже предупреждает о его намерении избить до полусмерти, выгнать из дому и испортить некоторые части тела настолько, что поступление в публичный дом сделается совершенно невозможным.
Однако же обещания эти обыкновенно так обещаниями только и остаются: и котлы, и посуда, и части тела пребывают в целости; жена не сбегает, ибо убежать ей положительно некуда, не с кем и не с чем, а не изгоняется она потому, что у мужа нет денег на уплату ей
Тем не менее ожесточенные разговоры о разводе ведутся при каждом удобном и неудобном случае и очень часто начинаются по истечении каких-нибудь трех-четырех месяцев после заключения брака.
В общем, мы вряд ли ошибемся, если скажем, что мирное и тихое житие есть удел сравнительно очень немногих семей. До фактического развода дело доходит, правда, не особенно часто, но разговоры о нем вместе с разного рода препирательствами и перебранками, особенно в семьях низших классов, ведутся более чем частовременно. Теперь прибавим ко всему сказанному, что все вообще сартянки, бойкие и от природы достаточно страстного темперамента, очень большие охотницы до любовных похождений. Вот причины, почему редкая замужняя женщина, пользующаяся хотя бы некоторой долей свободы, не имела бы на своем веку любовника, или даже нескольких.
Сходятся при самых разнообразных условиях. Не будем говорить о том, что соседи, мужчины и женщины, всегда имеют возможность высмотреть друг друга; опустим и такие случаи, когда какая-нибудь купчиха сходится с одним из приказчиков или работников ее мужа во время отсутствия последнего, а равно также и примеры обзаведения любовником не из любви к искусству, а в расчете на наживу, т. е. когда женщина, попросту говоря, занимается проституцией.
Обратимся к тем молодым и средних лет женщинам, у которых подходящих знакомых или известных мужчин нет, а желание пожуировать[457] имеется.
Прежде всего заметим, что в недрах туземной жизни нет ничего такого тайного, которое в самом же непродолжительном времени, хотя бы для некоторых, не стало бы явным. Пронюхает, напр., такая бабенка, что в таком-то квартале или на такой-то улице объявилась вдовица, обыкновенно не особенно богатая, но и не очень бедная, у которой по вечерам собираются гости, мужчины и женщины. Отпрашивается дамочка у мужа дня на два к какой-нибудь родственнице верст за 5-10, забирает с собой поднос с лепешками или с
Бывают случаи и иного рода. Предположимте, читатель, что вы здесь, в каком-нибудь Намангане, знаете сартовский язык и не презираете женщин. Под вечер, но еще засветло, вы надеваете халат и тюбетейку, дабы возможно меньше походить на русского, садитесь на лошадь и шажком отправляетесь колесить по сартовскому городу. Лето. Вечер душный и пыльный. Солнце только что село. Отовсюду и на разные голоса несется протяжный призыв
Чем дальше, улицы становятся все пустынней, а сумерки все гуще и гуще. Вон впереди вас идет сартянка в новом, нарядном
Ведя сладкие разговоры, вы едете, а она идет довольно долго; по временам, когда встречаются пешие и конные люди, вы расходитесь по разным сторонам улицы, дабы соблюсти приличие.
Между тем успело уже совсем стемнеть. Вы очутились в садах, на окраине города; кругом ни души. Спутница ваша со вздохом объявляет, что она, кажется, заблудилась и не знает, как ей быть. Вы, натурально, предлагаете ей сесть на вашу лошадь позади вас, убираете левую ногу стремени и несколько наклоняетесь на правый бок. Дамочка оглядывается по сторонам, вкладывает левую ногу в подставленное вами стремя, хватается за вас обеими руками и довольно ловко вспрыгивает на круп вашей лошади…
Многоженство. Развод. Вдовство и смерть женщины
Религия разрешает мусульманину иметь одновременно не более четырех жен. Разновременное же число жен, разрешаемых ему шариатом, неограниченно. Так, напр., имея уже четырех жен и желая почему-либо жениться в пятый раз, он должен развестись с одной из имеющихся жен, и тогда религия не препятствует ему заместить ее новою. Точно так же и женщина, последовательно вдовея или разводясь с мужьями, может выходить замуж неограниченное число раз.
Хозяйкой дома всегда считается старшая, первая жена; на ней лежит общий надзор за хозяйством и исполнение тех работ, которые она сама берет на себя; все остальные работы должны исполняться младшими женами по ее указанию. Эти последние зовут ее
За глаза жены одного и того же мужа называют друг друга
В большинстве случаев все жены живут вместе (на одном дворе) при муже, имея, однако же, отдельные комнаты. У богатых людей, имеющих земли и иную недвижимую собственность в разных кишлаках, или даже городах, жены нередко живут врознь, каждая на том хуторе или на той земле, которая ближе к ее месту рождения. Особенно часто это практиковалось между прежними ханскими служилыми людьми. Молодой человек из хорошей фамилии, положим, в Намангане, женится и обзаводится хозяйством.
Через несколько времени он поступает на службу; требуют его в Кокан, к ханскому двору. Родня его жены не соглашается на отъезд последней в Кокан. Едет он туда один. Часто бывать в Намангане за службой не приходится; тогда он приобретает в Кокане дом или сад, заводит хозяйство и берет вторую жену. Через год или два его назначают в Ош. Ни Кокандская, ни Наманганская жена ехать туда не соглашаются. Это заставляет его в Оше жениться на третьей жене.
То же самое происходит иногда и теперь. Женатый уже горожанин приобретает в кишлаке, верстах в 30–40 от города, землю и заводит там хозяйство. Присмотреть за последним некому, так как сам он занят торговыми и другими делами в городе. Тогда он женится в данном кишлаке. Жена помещается или на вновь приобретенной земле своего мужа, если там имеется помещение, или остается жить у своих родителей, которым поручается главный надзор за вновь устроенным хозяйством.
Если, женясь на одной из последующих жен, муж не может почему-либо взять ее к себе в дом, то она остается жить у своих родителей, а он обязан выдавать ей содержание, причем ходит или ездит к ней на дом.
Мужу, имеющему нескольких жен, религия советует относиться ко всем им совершенно одинаково, дабы не возбуждать между ними зависти и недружелюбия; религия рекомендует ему, давая одежду одной жене, точно такую же одежду давать и другим. Правило это, конечно, никогда почти не соблюдается, а потому, при общей для большинства сартовских женщин наклонности к ссорам и перебранкам, очень и очень редки примеры мирного совместного пребывания нескольких жен под кровом их мужа.
Берет сарт вторую жену. В самом же непродолжительном времени старшей начинает казаться, что ее новая
Нужноли говорить о том, что при малейшей невоздержанности со стороны одной из жен поводов к ссорам и перебранкам, вроде описанной выше, всегда найдется очень много. Одна очень красивая сартянка, муж которой взял себе вторую жену, говорила нам, что она жила бы со своей
Таким образом, в большинстве случаев удовольствие иметь нескольких жен покупается очень дорогой ценой, причем далеко не редки примеры того, как, наскучив постоянными семейными дрязгами, сарт разводится с лишними женами, оставляет при себе лишь одну из них, наиболее подходящую, и навсегда клятвенно отрекается от многоженства.
Вместе с тем, по мнению большинства сартов, возможность мирной совместной жизни нескольких жен находится в прямой и непосредственной зависимости от такта и покладистости как самого мужа, так и его старшей жены.
Не согласиться с этим мнением не можем, ибо нам несколько раз случалось видеть примеры, доказывающие собою резонность такого воззрения. Так, напр., мы знали семью, состоявшую из мужа и трех жен, из которых у первой было четверо малолетних детей, а две младшие тогда были еще бездетными и исполняли все домашние работы, предоставляя старшей только заботы о ее детях. Обе последние жены последовательно были взяты по настоянию первой, на руках которой до того времени были и дети, и дойный скот, и все др. домашние работы. Прося мужа взять еще одну или двух жен, она прямо указывала ему на необходимость ввода в дом еще одной или двух работниц, заменить которых в данном случае было совершенно некем, так как в кишлаках достать служанку,
Никогда не случалось наталкиваться на семейные бури; наоборот, нельзя было не удивляться тем дружеским отношениям, которые существовали между всеми тремя женами и тому, как удалось им устроить свою жизнь без ругани и ссор, несмотря на то, что в отношении домашних работ старшая жена пользовалась большими сравнительно преимуществами.
В другой зажиточной купеческой семье, по тем же почти причинам, что и выше, жена сама сватала мужу вторую супругу, причем главное ее внимание было обращено на то, чтобы будущая ее
К сожалению, нам осталось неизвестным, как устроилась последующая жизнь этой семьи после ввода в нее второй жены.
И так, хотя и редко, но бывают все-таки случаи, когда сожительство нескольких жен не вызывает ни ссор, ни семейных дрязг, и когда старшая жена не противится последующим женитьбам мужа, но даже и поощряет его к этому. (Есть, впрочем, еще одно условие, при котором две жены одного и того же мужа не только живут в мире, но даже и сдружаются; это происходит тогда, когда у одной из них есть любовник, а другая покровительствует этой связи, извлекая из нее свои личные выгоды. Мы знали два таких примера. В одной семье покровительницей являлась старшая жена, а в другой – младшая.)
Однако же на случаи мирного сожития нескольких жен следует смотреть скорее как на исключения, ибо наибольшая часть виденных и известных нам примеров практики многоженства отличается совершенно обратным характером.
Старшая жена всегда почти восстает против последующих женитьб мужа и всеми правдами и неправдами старается помешать заключению этих браков.
Громадное большинство последних заключается против желания старших жен, а вместе с тем и против уставов религии; хотя последняя и разрешает мусульманину иметь одновременно четыре жены, но в то же самое время она обязывает его брать вторую жену не иначе, как с согласия на то первой.
Понятно, что при подобных условиях данных для мирного жития нескольких жен под одной крышей всегда имеется очень мало, тем более что сартовская женщина – одна из очень задорных.
Вот причины, почему большинство туземцев, имеющих нескольких жен, всегда стараются устроить каждую из них по возможности отдельно; если все жены и живут на одном дворе, то они не только имеют отдельные помещения, но и пищу варят каждая отдельно, дабы иметь возможно меньшее число точек соприкосновения. Вполне естественно, что подобным условиям, требующим больших сравнительно денежных и других затрат, могут удовлетворить немногие лишь мужья, а потому, по необходимости, и правом многоженства пользуются тоже лишь немногие. Обращаясь к туземной жизни, мы видим, что многоженства в городах, где скопляется масса пролетариев, охотно отдающих своих дочерей за самый ничтожный
У зажиточного сельского населения двоеженство наиболее часто практикуется теми
В среде богатого, особенно городского, населения обладание несколькими женами является своего рода шиком, необходимостью, обязательной для каждого приличного и состоятельного человека так же, как у нас, напр., считается шиком обладание красивой и дорогостоящей актрисой и певицей; но громадная разница между двумя этими явлениями лежит в последствиях подобных сожительств для обеих женщин. В то самое время как наша содержанка, будучи прогнанной, поступает в разряд чуть не парий человечества, одна из четырех жен мусульманина, разведясь со своим мужем, не только не теряет даже и малейшей частицы своих человеческих прав, всегда и без большого труда находя себе другого мужа, но, наоборот, выигрывает даже в том отношении, что становится вполне свободным человеком, так как над ней не тяготеют более ни власть родителей, ни экономическая зависимость от последующих мужей, которые женятся на ней в большинстве случаев уже без уплаты
Впоследствии отношения туземцев к многоженству, по всей вероятности, видоизменятся; очень возможно, что если только условия развода чем-либо не осложнятся, то случаи многоженства даже и значительно уменьшатся, но это дело будущего, а потому скажем: qui vivra – vera[459].
Гораздо интереснее и назидательнее прошлое этого явления.
Прежде, во времена ханов, каждый жил под более или менее тяжелым клерикально-правительственным гнетом[460]. Духовенство (книжники и фарисеи ветхозаветной жизни) напоминало правительству о необходимости строгого охранения религии, устоев теократического государства, а обществу оно предлагало наблюдать за своими сочленами, внушать, увещевать, не допускать, а в случае нужды и представлять к начальству. Каждый, занимавший сколько-нибудь солидное общественное положение, конечно, не решался компрометировать себя тем или другим запретным поступком, а при нужде искал такого пути, такого выхода, который давался бы ему самим
Все сказанное, касаясь только обеспеченных в материальном отношении людей, конечно, отнюдь не устраняло ни любовных похождений, ни проституции, так как наравне с легальным многоженством всегда имелись условия для существования и этих последних явлений; тем не менее менторское направление и карательная политика ханских правительств вели прямо к расширению в обществе пределов практики многоженства так же, как и к привитию в нем обычаев вроде
Таким образом, мало-помалу установились отношения к многоженству как к такому учреждению, при посредстве которого половые прихоти и потребности мужчины могут удовлетворятся вполне законным образом и которое в то же самое время может до некоторой степени играть роль вывески общественного положения данного лица.
Оттого и до сих пор, следуя по инерции привычкам и традициям доброго старого времени, каждый почти сарт, не вкусивший еще обычных сладостей многоженства, стремится к последнему в большинстве тех слуаев, когда обладает сколько-нибудь сносным достатком.
Лишь наиболее благоразумные, или наенные горьким опытом, или в достаточной мере насмотревшиеся и наслышавшиеся о прелестях сожительства с несколькими женами зараз, или, наконец, наиболее расчетливые, говорят в сердце своем: «Пусть другие заводят хоть по десяти жен, а уж я обойдусь луг ше как-нибудь с одной. Коли и с этой-то подчас ладу нет, что же с двумя будет! Нет, други милые, хотите жениться, женитесь, а меня не проведешь – дудки!»
Некоторым наука эта достается так дорого, что даже детям, и тем зарекают брать больше одной жены, разумеется, одновременно.
И так, в богатых классах многоженство практикуется главным образом как средство или способ легального удовлетворения требований комфорта и прихотей мужчины, в зажиточных – оно дает возможность или введения в дом нескольких работниц, или снабжения хозяйками нескольких хозяйств, принадлежащих одному и тому же лицу, но находящихся или ведущихся в разных местах. В бедных классах, где хозяйство обыкновенно очень несложно, а помышления о комфорте, разумеется, отходят на задний план, многоженство практикуется, особенно в кишлаках, сравнительно очень редко. Тем не менее бывают все-таки случаи, когда бес любострастия овладевает бедняком и он заводит двух-трех жен, несмотря на то, что и одной-то досыта накормить ему нечем. Так, около кишлака Нанай мы знали две киргизские семьи, из которых в каждой было по две жены, причем вторые были взяты под предлогом бездетности первых.
Имущество первой, бездетной, семьи состояло из кибитки (юрты), 4-летнего жеребенка и одной коровы; земли не было; муж занимался очень малоприбыльной охотой (в горах) и выделкой деревянной посуды.
В другой семье земли также не было; имелись плохонькая, продырявленная кибитка, две дойные козы и трое детей; муж занимался углеобжиганием.
Кроме таких поводов к многоженству, как стремление к комфорту или желание ввести в дом лишнюю работницу, предлогами, выставляемыми мужчиной, очень часто являются еще:
1) бездетность первой жены; 2) отсутствие у нее сына и 3) то обстоятельство, что первая жена была взята в замужество не девушкой, а вдовой или разведенной[461].
Мы сказали, что старшая жена всегда почти относится к последующим бракам своего мужа враждебно, а вместе с тем религия советует и даже обязывает мусульманина брать вторую жену не иначе как с согласия первой, причем точно такие же дары, какие делаются невесте, будущей второй жене, муж обязан сделать и первой; другими словами, столько же, сколько он тратит на свою вторую свадьбу, он должен дать первой жене или в виде денег, или в виде иных подарков.
Нам известно несколько таких примеров, когда вторичный брак служил поводом и причиною развода по ициативе первой жены, не соглашавшейся на вторичный брак мужа. В одном из таких случаев огорченная жена не только развелась со своим неверным супругом, но даже предварительно, в день второй его свадьбы, нанесла ему еще и заушение1. Развод состоялся через несколько дней и тем более легко, что женщина была состоятельна, имела свой дом, сад и землю.
Не вдаваясь в подробный разбор теоретической стороны довольно сложного и запутанного мусульманского бракоразводного права, мы ограничимся лишь общим и по возможности кратким сводом главнейших частных случаев местной, туземной практики разрешения этого вопроса.
Развод
Жена имеет право требовать развода в нижеследующих случаях:
1) если муж беспричинно нанесет ей побои с оставлением ясно видимых знаков на теле;
2) если муж без ее позволения (или согласия) берет вторую жену;
3) если он в течение шести месяцев не даст ей пропитания;
4) если он увозит ее (без ее согласия) из места постоянного жительства на расстояние больше трехдневного пути;
5) если он впадет в сумасшествие;
6) если он окажется прокаженным
Предварительное расторжение брака достигается произнесением (супругами или одним из супругов) слова
Если развод совершается по желанию мужа без уважительных на то причин, последний должен выдать удаляемой им жене
Если же такой развод произошел по настоянию жены, она лишается права на
В отношении возможности восстановления расторгнутого брака по последствиям своим развод подразделяется на два главнейших вида:
1) если при совершении его слово
2) если же при совершении развода слово
В этом случае прежний муж женится на ней как на посторонней уже женщине, а не как на разведенной с ним жене, причем для того, чтобы брак этот был законным, необходимо должен быть совершен новый обряд бракосочетания.
По совершении развода женщина уходит от мужа и поселяется или у кого-либо из ближайших родственников, или в своем собственном доме, если такой имеется.
Право на вступление во вторичный брак, если она не беременна, разведенная с мужем женщина получает лишь по истечении периода трех месячных очищений (Коран. Глава 2. Ст. 228). Срок этот называется
В том случае, если развод застает женщину в состоянии беременности, вторичный брак ее откладывается до разрешения ее от бремени (Коран. Глава 65. Ст. 4).
В случае развода супругов жена имеет право удержать при себе малолетних детей до достижения ими 7-летнего возраста, причем средства для воспитания должен давать их отец. Отобрать малолетних детей от матери до достижения ими 7-летнего возраста отец может в том случае, если после развода с мужем она вступит в новое супружество.
В случае отсутствия матери вышеприведенные права ее на малолетних детей переходят или к бабушке с материной стороны, или ко взрослой (правоспособной) сестре этих детей, или к их тетке с материной стороны; только за отсутствием этих трех родственниц, данные права переходят к тетке с отцовой стороны.
По достижении 7-летнего возраста отец имеет право взять ребенка к себе; по достижении совершеннолетия сын живет, где хочет, а дочь должна жить при отце или деде с отцовой стороны.
Однако же по взаимному соглашению дети могут быть разделены разводящимися супругами, причем мальчики обыкновенно остаются у отца, а девочки уходят с матерью.
Со смертью мужа все обязательства, лежащие на женщине по части
Вдова-сартянка, смотря по обстоятельствам, или продолжает жить в доме, оставшемся ей и детям от мужа, или же уходит жить куда-либо на сторону.
Если дети уже взрослые, имущество, оставленное отцом, обыкновенно немедленно же делится и старуха вдова или поселяется у одного из своих детей, или устраивается у кого-либо из родственников. (О положении ее здесь мы говорили уже выше.)
При малолетних детях она по большей части остается жить в доме мужа и, если не особенно стара, то через год, через два по большей части вновь выходит замуж. Случаи ее выхода в замужество на 40-м и даже 45-м году, смотря по тому, насколько она сохранилась, далеко не редки, особенно же – если она обладает домом, садом или другой какой-либо собственностью, приносящей более или менее постоянный и обеспеченный доход.
Траур (синяя рубаха; темный халат, а во время оплакивания синий кушак) сартянка носит по мужу от 4 месяцев до одного года. У большинства траур снимается после того, как будут справлены годовые поминки.
Выше мы упоминали уже о том, что большинство сартовских старух очень подвижны, деятельны и работящи. Наиболее быстро и заметно сартовская женщина отцветает в возрасте между 18-м и 25-м годом; далее, в особенности после 30 лет, явления наружного устаревания идут очень медленно и последовательно, а изменения в ее нравственном мире становятся почти незаметными. Энергичная, всегда готовая поболтать и посмеяться, охотница до всевозможных женских сборищ, бодрая и работящая в 40, в 45 лет, она остается такою же почти до самой смерти, лет до 55, до 60, если только ее не расслабит какая-нибудь случайная, тяжелая болезнь.
Примеры достижения 70–80 летнего возраста, далеко не редкие между мужчинами, в отношении женщин являются лишь как исключения. (В кишлаке Ахтам Наманганского уезда мы знали старуху 90 лет; мужу ее было за 100. Она продолжала еще прясть, а он ткал
Фаталисты вообще, по достижении преклонного возраста и мужчина, и женщина одинаково с замечательным спокойствием встречают смерть, веруя в то, что
Как только наступит смерть, окружающие покойника или покойницу немедленно же приступают к оплакиванию.
На вопли и причитания начинают понемногу сходиться соседи; знакомым и родственникам дают знать о том, что такой-то или такая-то «
Одновременно с этим покойнику или покойнице подвязывают косынкой нижнюю челюсть, дабы рот не остался открытым, закрывают веки, вытягивают руки вдоль боков и покрывают труп куском какой-либо материи.
Тем временем собираются родственники и знакомые; приходят
Мужа и жену оплакивают словами
В зажиточных семьях всем собравшимся на похороны раздают кусочки коленкора или другой бумажной материи с завернутыми в них мелкими монетами.
Омовение трупа производится по большей части одними только
До кладбища носилки с трупом или несутся людьми, или ставятся на арбу. Сопровождающие, одни только мужчины, имеют в правой руке посох и синий платок. По дороге на кладбище оплакивание совершается сравнительно редко, только в случаях смерти богатых мужчин; обыкновенно же похоронная процессия двигается в молчании.
Могила имеет вид большой и глубокой ямы, не менее человеческого роста в глубину, вдоль западного края дна которой выделывается ниша, идущая в направлении с севера на юг. По прибытии похоронной процессии на кладбище, труп, покрытый простынею, спускается в могилу, причем простыню эту держат за края и углы над отверстием могилы все то время, пока могильщики не уложат покойника в нишу. Здесь труп укладывается на спину, головой к северу. Отверстие ниши закладывается кирпичами или камнями, а яма засыпается землей. Затем
Женщины отправляются на могилу на следующий день рано утром и воют здесь так же, как и на дому.
Тем из родственниц, которые плачут по покойнице, отдают
На третий день
По одной (поочередно) или все сразу они становятся посередине комнаты и, приплясывая, начинают выть и причитать так же, как и в день похорон[466]. Зачастую во время исполнения обряда этой тризны женщины входят в такой экстаз, что начинают царапать себе лицо, рвать волосы и пр.
Первые три дня пища в доме покойника или покойницы, будь то хотя бы и ребенок, не готовится, а доставляется соседями и родственниками.
На шестой или на седьмой, а в некоторых местностях на сороковой день снова собираются родственники и родственницы. Одна из женщин моет белье семьи покойного или покойницы. Все собравшиеся получают угощение и по куску мыла, которое раздается им для мытья того их белья, в котором они присутствовали на похоронах. Обычай этот называется
В состоятельных семьях в течение сорока дней горит ночник на том месте, где лежал или где был обмыт покойник.
Последующие поминки делаются на сороковой день и в годовщину смерти усопшего.
Проституция
Читателю известно уже, что во времена ханского владычества мусульманское правительство и его агенты, одним из которых зачастую являлось само общество, преследовали казнями не только проституцию, но даже и простое, так называемое, прелюбодеяние; тем не менее то и другое практиковалось отнюдь не редко, так как уличить мужчину или женщину в данном преступлении представлялось не всегда удобным и даже возможным[467], а в мотивах, толкавших женщину на путь проституции или незаконной связи с мужчиною, прежде, так же как и теперь, недостатка не было. Большинство мужчин всегда было склонно к разнообразию своих впечатлений в сфере половой жизни; женщины, большие охотницы до любовных похождений и всяческих услад этого порядка, никогда не были прочь даже от самых мелких подарков, так как у большинства их личные материальные средства, находившиеся и находящиеся в полной почти зависимости от мужей, никогда не были в положении настолько хорошем, чтобы ими могли удовлетворяться потребности и прихоти женского кокетства; молодые жены тех лиц, у которых супруг было по нескольку, так же как и теперь, зачастую оставались слишком малоудовлетворенными, а бедность, встречавшаяся отнюдь не реже теперешнего, заставляла женщину пробовать все имевшиеся в ее руках средства для борьбы с нищетой. Таким образом, вся разница между прошлым и настоящим состоит в том, что прежде страх казни заставлял женщину и мужчину быть крайне осторожными, почему и самая проституция имела исключительно тайный характер, тогда как теперь она практикуется в обоих своих видах. Были, впрочем, и прежде такие исторические моменты, когда тайная проституция, поощряемая эпикурейцами-ханами, разрасталась, по крайней мере в самом Кокане, до степени грандиозности, как, напр., во время царствования Мадали-хана. (См.:
Теперь, предаваясь воспоминаниям недалекого еще прошлого, сарты старательно уверяют нас, что до прихода русских благодаря-де строгости и бдительности ханского правительства не только не существовало проституции, но даже и случаи незаконных связей являлись будто бы чрезвычайно редкими исключениями. Верить этим россказням нет никакой возможности, так как и туземные сочинения по части истории Кокандского ханства, и история первых же дней нашего существования здесь говорят нам совсем иное. Приведем несколько фактов. Как только осенью 1875 года был занят правый берег Сырдарьи (нынешние Чустский и Наманганский уезды), проститутки, по большей части жены, доставлялись своими мужьями в наш отряд, расположенный в г. Намангане в очень большом сравнительно количестве и без особенного труда. В начале следующего, 1876 года мы знали уже русских, обзаведшихся сартянками, причем последние в большинстве случаев, были довольны своим положением, так как новая их материальная обстановка была неизмеримо лучше и относительная свобода неизмеримо больше прежних. В это же самое время многие из туземных женщин стали обращаться к нашей русской администрации с просьбой развести их с мужьями, так как они желают поступить в число явных, открытых проституток. Все это, несомненно, доказывает, что контингент будущей открытой проституции давно уже был готов и ждал лишь того времени, когда гласно и на законном основании мог бы заявить о своем существовании.
Когда в 1875 году в Намангане была учреждена русская администрация, один из членов ее обратился к пожилому уже туземцу, принадлежавшему к числу прежней ханской администрации, с вопросом о том, насколько была развита здесь проституция при ханах и много ли в Намангане тайных проституток, сарт отвечал, что, если сказать правду, то в Намангане следует назвать проститутками всех женщин и девушек, начиная с 12 и кончая 60-летним возрастом. Он, разумеется, перехватил немножко, но был очень близок к истине. Впоследствии, действительно, пришлось убедиться в том, что лишь редкую женщину нельзя склонить к временной любви за соответствующее вознаграждение, что редкая женщина отказывается от гонорара в 3–5 рублей и что в туземной жизни размеры этого рода плат нисходят иногда до баснословно ничтожных норм, причем с русских взимается обыкновенно в 5-10 раз больше, чем с сартов.
Последнее замечается, впрочем, не в одной только сфере проституции. Если сарт продает лошадь за 20 рублей, то русскому ту же лошадь он продает не дешевле 30; русские всегда и за все платят гораздо дороже туземцев, и виноваты в этом, конечно, сами же. Занимая новую провинцию, получая в военное время усиленные оклады, мы даем полный простор и без того широким российским натурам, швыряем деньгами направо и налево и хвастаемся друг перед другом тем, кто больше расшвыряет в данный промежуток времени.
В начале семидесятых годов в Ташкенте двугривенные и пятиалтынные платились нами уличному мальчишке за то, что он держал у крыльца верховую лошадь в течение 15–20 минут. Подобное швырянье денег здесь, где они редки, а капитал вообще дорог, не могло, конечно, пройти бесследно. Такая размашистость русской натуры сначала поразила сартов, а затем заставила их прийти к тому заключению, что каждый русский – Крез[469], а если он Крез, то взять с него несколько лишних рублей ему, бедному в сравнении с Крезом сарту, не грех. Эти отношения вошли в привычку и вряд ли скоро заменятся чем-либо другим, несмотря далее и на то, что чем дальше, тем сартам все более и более приходится убеждаться в широком знакомстве многих из воображаемых Крезов не только с теорией, но даже и с практикой запутанных долговых обязательств и других не менее сложных финансовых операций.
И так в настоящее время здесь существует два вида проституции: открытая, или явная, и тайная.
Первые публичные дома появились в городах вновь занятой тогда Ферганской области немедленно же вслед за ее занятием. Одним из первых деяний первой же местной проститутки было то, что она немедленно же стала ходить по улицам с открытым лицом. Это было чем-то средним между плевком, брошенным ею в старое, давившее ее вчера только общество, и своеобразной марсельезой[470], петой ею на развалинах того режима, который так недавно еще грозил ей побиванием каменьями. Это было своеобразное ликование свободы, своеобразный привет тем, кто заранее простил ей, дал ей право гражданственности и избавил от вечного страха за свою жизнь.
Тем не менее по старой привычке открытое лицо сартянки, одетой по-прежнему в ее национальный костюм, отнюдь не гармонировало с окружающей туземной же обстановкой, не только в глазах сартов, но даже и в глазах тех русских, которые прожили в Туркестане долго и привыкли видеть сартянку на улице с закрытым лицом. Понятно, как все это должно было шокировать сартов. Здесь сартянка с открытым лицом равносильна женщине, гуляющей по европейскому городу в одной сорочке. На ту беду в одном из уездных городов временно, за недостатком помещения, приемный покой, в котором лечились между прочим и заболевшие проститутки, помещался при уездном управлении. Между сартами стал было распространяться слух о том, что по русским законам при каждом присутственном месте полагается публичный дом, пансионерки которого содержатся будто бы на казенный счет. Вместе с тем число проституток, а следовательно, и число женщин, ходящих по улицам с открытыми лицами, постепенно возрастало. Благочестивые мусульмане не только были возмущены всем этим, но даже и начали уже поговаривать о несомненном наступлении последних времен. На первых порах туземное общественное мнение настолько восстало против открытой проституции, что администрации несколько раз подавались прошение об отводе под публичные дома мест где-нибудь за городом, возможно подальше от последнего и в окрестностях его, наименее обитаемых[471].
Однако же продолжалось это сравнительно недолго. Антагонизм мало-помалу улегся; к открытым лицам присмотрелись; посетителей нашлось немало-таки и в среде самих туземцев, а в заключение многие нашли, что содержание публичного дома – дело хотя и беспокойное, но очень небезвыгодное. Недавно в одном из здешних городов новый дом терпимости был открыт даже и духовным лицом; открыл его один
В первое время существования здесь публичных домов проститутки рекрутировались самыми различными способами. Главным образом это были женщины, или разведшиеся с мужьями, или просто сбежавшие от последних.
Вступая в разряд публичных, они всегда почти поступали на содержание к учредителям домов терпимости, сартам и значительно реже по две по три составляли общежития. Очень нередко были случаи такого рода. Жена, не имеющая почему-либо возможности развестись с мужем законным порядком, или девушка, зависящая от родителей, убегает из дому, является к содержателю публичного дома и просит принять ее сюда в качестве проститутки. Ее, конечно, принимают с большой охотой, всячески ухаживают за ней и снабжают в долг более или менее нарядным платьем с обязательством уплатить сделанные расходы потом, из предстоящих заработков. На первое время и новая, до той поры неизвестная свобода, и веселое препровождение времени нравятся настолько, что является даже опасение, как бы муж или отец, напав на следы, не увел бы домой. Тогда ее уверяют, что избегнуть последнего очень легко, стоит только выдать содержателю дома долговой документ на такую сумму, которую ни она сама, ни ее родственники не были бы в состоянии заплатить. Документ выдается, и проститутка попадает в кабалу.
Здесь, впрочем, следует заметить, что, к чести русских, кабала эта была больше воображаемой, ибо за документами вроде вышеописанного никакой силы обыкновенно не признавалось и каждая подобная проститутка всегда легко получала освобождение чрез посредство русской администрации.
Оттого в настоящее время способ рекрутирования публичных домов как женщинами, так и девушками в сравнении с прежним нисколько не изменился и до некоторой степени может считаться установившимся. Содержатели публичных домов почти исключительно мужчины-сарты, а имеющиеся в содержимых ими домах суть законные их жены, почему в каждом отдельном доме имеются обыкновенно не более 4 проституток (по числу законных жен). Желая открыть заведение, сарт берет на законном основами три-четыре жены и открывает торговлю ими.
Обыкновенно в такой брак вступают разведенные с мужьями женщины, гораздо реже – девушки. Последнее объясняется тем, что большинство родителей не решаются отдавать сюда дочерей с своего согласия, боясь преследования со стороны общественного мнения; что же касается до разведенных или вдов, то, как мы уже это видели выше, они располагают собою по своему личному усмотрению, причем дальнейшее поведение их после выдачи родителями в первое замужство не ставится обществом в укор последним.
В первое время существования здесь публичных домов главнейшими посетителями были солдаты, казаки и другие низшие, так сказать, слои местного русского общества. Со временем очень много нашлось охотников и из сартов; за последние годы толпы последних окружают дома терпимости в течение всех дней праздников Рамазана и Курбана, когда здешние публичные дома обращаются в очень людные клубы сартовской черни, а на
В настоящее время, когда практика открытой проституции в Фергане имеет за собой сравнительно небольшой промежуток времени, трудно сказать что-нибудь верное о дальнейшей судьбе тех проституток, которые отказываются от этой профессии по тем или другим причинам. Мы знаем, правда, несколько случаев, когда молодые женщины, наскучив этим образом жизни и оставляя раз навсегда дома терпимости, в самом непродолжительном времени находили себе мужей, но к этим примерам, по всей вероятности, следует относиться лишь как к счастливым случайностям, не имеющим ничего общего с дальнейшею судьбою большинства. Можно думать, что со временем участь открытых проституток здесь будет в общих чертах такая же, как и в Европе. Одною из главнейших причин сказанного мы считаем то обстоятельство, что, по мнению сартов, женщина, долго занимавшаяся открытой проституцией, становится совершенно неспособною к деторождению, а вместе с тем читателю известно уже, как большинство туземцев относятся к бесплодию женщины.
В совершенно иных условиях стоят проститутки тайные. Прежде всего заметим, что имя им – легион и что особенности их положения прежде всего зависят от соблюдения общечеловеческого правила, гласящего: все возможно до тех пор, пока оно делается или на законном основании или, что главнее всего, с соблюдением условных приличий данного общества. (Кажется, мы не ошиблись, сказав, что это правило – общечеловеческое.)
Открытых проституток называют «
Как между открытыми, так равно и между тайными проститутками число девушек сравнительно очень невелико. В отношении тайных проституток объясняется это между прочим и тем, что девушка выходит замуж очень рано, а потому в число проституток в большинстве случаев успевает попадать лишь после замужества.
Число тайных проституток-девушек начинает заметно возрастать лишь за последнее время, когда случаи продажи невинности стали повторяться все чаще и чаще.
Мы знали между прочим несколько примеров продажи невинности и при таких условиях. Девушку выдают замуж за старика; через 2– месяца она разводится с ним по причине его импотенции, после чего родители или воспитавшие ее родственники продают ее невинность, а сама она поступает в разряд тайных проституток.
Размеры проституционной платы между сартами очень невелики; начинаясь от 10–15 коп. они, как кажется, никогда не превосходят 5 р. сер. Лишь наиболее шикарным из тайных проституток удается получать от своих обожателей сколько-нибудь ценные подарки. Насколько сарты скаредны вообще, читатель может судить из следующего факта. Осенью 1883 года в Наманган приезжала труппа гимнастов и танцовщиц. Для сартов представления давались в одном из караван-сараев; цена каждого входного билета была назначена в 15 к. Часто случались такие сцены: у ворот караван-сарая стоит богатый купчик-сарт и торгуется, предлагая за билет 8 ½, 9, 9 ½, коп.
За последние 3–4 года тайная проститутка произвела в буквальном смысле этого слова бескровную революцию в среде значительной части местного мусульманского населения. Она совсем почти изгнала
Есть немало и таких тайных проституток, которые одновременно с проституцией занимаются и сводничеством. «Если я сама вам не нравлюсь, то я могу познакомить вас с моей дочерью, с моей младшей сестрой или с моей племянницей». Если много тайных проституток, то еще больше сводней, ибо кроме женщин ремеслом этим занимаются еще и мужчины; иногда это отцы, братья и даже мужья.
На первых порах русская администрация пробовала было бороться с развитием тайной проституции, привлекая всех замеченных ею женщин к свидетельствованию, но попытки эти оставались совершенно почти тщетными, так как уследить за легионом тайных проституток благодаря особенностям туземной жизни оказалось более чем невозможным.
Приглашают вас к такому-то на
Из дальнейших расспросов оказывается, что все они более или менее доступны.
На прощанье с читателем приведем сартовскую поговорку:
«Все люди – люди» – (هفه آدم بر آدم).
Туземцы раньше и теперь
В. П. Наливкин
В начале 1905 года Н.Н. Тевяшев, тогда туркестанский генерал-губернатор, в частной беседе просил меня познакомить его, устно или письменно, с тем, насколько и в каких отношениях изменились туземцы Туркестанского края со времени занятия его русскими.
Имея в виду, что вопрос этот может представлять интерес для многих лиц, я предпочел изложить свои мысли и наблюдения письменно.
Насколько мои личные симпатии к покойному Николаю Николаевичу, отличавшемуся большой простотой, прямотой и добродушием, настолько же и интерес к этой работе, постепенно возраставший по мере ее выполнения, заставили меня отнестись к ней с возможной добросовестностью.
Уделяя этому труду свои вечерние досуги в течение нескольких месяцев, в июле того же года я уже имел возможность вручить Николаю Николаевичу рукопись очерка, предлагаемого вниманию читателей.
Ныне при чтении этого очерка необходимо иметь в виду, что он был написан в первой половине 1905 года и что туземцы, вместе с нами пережившие «дни свобод», пережили их далеко не безрезультатно в отношении их интеллектуального роста вообще и политического в частности.
Поэтому в настоящее время этот очерк, строго говоря, должен бы быть дополнен перечислением всего того, что влилось в народную жизнь, в народное мировоззрение за последние 6–7 лет; но, с другой стороны, эти новые наслоения, быть может, еще не настолько ассимилировались с умом и жизнью народа, чтобы подведение этих итогов могло считаться уже вполне своевременным.
Вместе с тем усердно прошу читателей, туземцев и русских, верить, что, предлагая их вниманию мой труд, я совсем далек от желания бросить в кого-либо какими-либо обвинениями.
Совсем нет. Напротив, я хотел бы сказать совсем другое. Я хотел бы сказать так: посмотрите, что делает всемогущая и неумолимая жизнь; посмотрите, например, что дало Балканскому союзу[474] единение и к чему привела Турцию ее замкнутость [475].
Постараемся взглянуть на наше прошлое бесстрастно и объективно; постараемся лишь рассмотреть и уразуметь это прошлое для того, чтобы иметь возможность в будущем сознательно устранить все то, что должно считаться нежелательным, и вспомнить слова Корана: «Мир есть доброе дело»[476].
А затем – sans rancune[477]: забыть старые счеты, раз навсегда повернуться спиной к злопамятству и дружно, весело, рука об руку идти по широкому пути общечеловеческого прогресса и общечеловеческого единения.
Этнографический состав населения
В этнографическом и в бытовом отношениях главнейшими народностями, входившими в состав туземного населения трех коренных областей[478] края во время их завоевания, были: оседлые
Под именем
Одной из характерных черт таджиков является их тяготение к горам. Наибольшая часть таджикских селений находится в горах и предгорьях, причем наибольшая же часть всех вообще таджиков края проживает в Самаркандской области; в Ферганской, в предгорных частях Наманганского, Кокандского и Маргеланского уездов их значительно (вдвое) меньше, а в Сырдарьинской области несколько небольших таджикских селений имеются лишь в Ташкентском и Чимкентском уездах.
Кроме тюрков и таджиков в состав этнографического конгломерата, именуемого ныне общим именем сартов, вошли также часть арабов-завоевателей[482], разновременно принимавшие ислам евреи и цыгане и осартившиеся татары и персы, постепенно и очень прочно ассимилировавшиеся с главнейшей, оседлой частью местного населения.
Составляя в указанную эпоху около 1/3 всего местного населения, будучи по преимуществу земледельцами и садоводами,
Вместе с тем в их же руах находился и камертон местной мусульманской духовно-нравственной жизни (не исключая и духовную жизнь кочевников), ибо преимущественно из их же среды, кроме длинной вереницы лиц, составлявших правящий класс, выходили также и
Таким образом, в общем, сарты являли собой наиболее культурную, а потому во многих отношениях и наиболее сильную часть местного населения.
Эта частью нравственная, а частью материальная сила сартов, которую, быть может, правильнее было бы назвать не столько активной силой, сколько выносливостью, зиждилась главным образом на уменье приспособляться к обстоятельствам, на врожденной переимчивости, благодаря которой они чрезвычайно быстро усваивают самые разнообразные практические навыки, на врожденной способности и наклонности к торговле, на крайней ограниченности их потребностей, в чем с ними могут соперничать разве только китайцы, на отсутствии у них резких сословных различий, делавшем туземное общество относительно весьма однородным, и, наконец, на колоссальности той роли, которую мусульманская школа, в особенности высшая,
Под именем
Из нее женщины, на которых лежали все хозяйственные работы кочевого быта за исключением пастьбы скота, и поныне изготовляют кошмы, паласы, ковры, грубые шерстяные ткани и арканы.
Объектами торговли, по преимуществу меновой, были скот, невыделанные кожи и изделия из шерсти.
Главнейшим отхожим промыслом киргизской бедноты издревле был извоз, транспортирование кладей на верблюдах. В этих случаях киргизы попадали в положение наемников, предлагавших свои услуги купцам – сартам и татарам.
Вместе с тем и у степных и у горных киргизов издавна имелись также и запашки, причем, однако же, земледелием, к которому сколько-нибудь состоятельный кочевник-скотовод не имел решительно никакой врожденной склонности, лично занимались только так называемые
Запашки находились (и находятся) преимущественно при зимних стойбищах, и представляли по большей части незначительные участки в несколько десятин. Однако же редкий
Посредствующим звеном между оседлыми и кочевниками являлись
В этнографическом отношении ташкентские кураминцы и самаркандские узбеки являли собой полуосевший сброд разных киргизских (тюрко-монгольских) родов: Юзы, Кырки, Хытая, Найманов и др.
В бытовом отношении отличительной чертой полукочевника вообще было относительно удачное, по условиям того времени, сочетание скотоводства с земледелием. По-прежнему любя пастбищное скотоводство, отнюдь не отказываясь от него совсем, а лишь несколько ограничив его размеры, в зависимости от новых условий своего быта, полукочевник, пользуясь обилием принадлежавших ему земель, усердно принялся и за земледелие в виде полеводства, важным подспорьем которому служил навоз, получавшийся от скота, значительная часть которого на зиму пригонялась с летних пастбищ на хутора.
В политическом отношении, в особенности в течение последних 3040 лет существования бывшего Кокандского ханства, безусловно выдающаяся роль принадлежала ферганским полукочевникам –
Почти во всех туземных городах имелись (и имеются) так называемые
Вместе с тем, во-первых, татары, по складу своего характера и по многим своим привычкам, к киргизам стоят несравненно ближе, чем к сартам; а во-вторых, до нашего прихода сюда между сартами и киргизами шли бесконечные усобицы, во время которых татары старались соблюдать возможно строгий нейтралитет.
Все это постепенно привело к тому, что до последнего времени, когда в местной жизни многое в корне изменилось, татары, как местные, так и постепенно наезжавшие из России, были в значительной мере хозяевами киргизской степи, ибо они не только держали в своих руках значительную часть местной торговли с кочевниками, но долгое время были даже и главнейшими насадителями
В большей части туземных городов, подобно татарским кварталам, имеются также и еврейские, населенные местными, так называемыми бухарскими,
Невозможно с точностью определить, когда именно и откуда переселились в Среднюю Азию предки туземных евреев; несомненно, однако же, что это совершилось в весьма отдаленную от нас эпоху, быть может, даже вскоре после пленения ассирийского[490], когда часть израильтян, плененных Салмонасаром, была поселена в теперешней Восточной Персии, входившей в состав Ассирийского царства, откуда впоследствии эти израильтяне, издревле отличавшиеся большой подвижностью и склонностью к торговле, судя по некоторым историческим данным, несомненно, проникли в бассейны Амударьи и Сырдарьи[491].
При мусульманском правительстве туземные евреи ввиду неодобрительных отношений Корана к иудейству занимали положение париев: они должны были ездить на ослах, а отнюдь не на лошадях; они были обязаны опоясываться веревками, а не обыкновенными, общепринятыми у туземцев поясами и т. п. (приведем несколько выдержек из Корана, характеризующих отношение ислама к еврейству).
«Верующие! В друзья себе не берите ни иудеев, ни назарян (христиан.
Подобно татарам наибольшая часть местных евреев проживала в городах, а не в селениях, причем громадное большинство их занималось ремеслами; в Фергане, например, они были по преимуществу красильщиками пряжи[492]. Лишь наиболее состоятельные занимались торговлей.
То обстоятельство, что при ханском правительстве торговлей занималось относительно небольшое число местных евреев, находилось в зависимости от совершенной бесправности последних, что заставляло всех евреев, не имевших покровителей среди правящего класса, тщательно скрывать свои сбережения и капиталы, которые при царивших тогда среди правящего класса, до ханов включительно, произволе и беззаконии конфисковались при всяком мало-мальски подходящем слуае, что, впрочем, нередко случалось и с богатыми сартами.
Таким образом, в общих чертах, если не принимать во внимание период политической силы кипчаков в Фергане, не будет ошибкой сказать, что в бытовом отношении (а равно и в численном) главнейшими группами местного населения были
Сарт пахал землю, сеял, жал и молотил, сажал деревья, строил здания, ковал, точил, красил и ткал, выделывал кожи и торговал, выделяя на долю своей жены лишь небольшой круг чисто домашних работ.
Киргиз, наоборот, взвалив на жену и детей все бремя своего скотоводческого хозяйства до седлания и расседлывания своей лошади включительно, ел, пил, грелся на солнце, пел или слушал песни, в особенности же песни о народных героях, ездил в гости и время от времени занимался делами своего рода, участвуя в судбищах, производя кровавую месть, делая набеги на сартов и принимая участие в
Во время частых прежде междоусобий, а равно и во время набегов киргизов, сарт, если только он не принадлежал к числу
За все это киргиз искренно ненавидел и презирал сарта, считая его трусом, мошенником и выжигой, с которым нельзя иметь никакого дела, но от которого никуда не уйдешь, раз только является необходимость в каких-либо вещах, которых не могут смастерить аульные бабы.
Таким образом, туземное население страны не только не было вполне однородным в этнографическом и в бытовом отношениях, но, наоборот, делилось даже на фракции или группы, из которых две главнейшие, сарты и киргизы, издавна находились в отношениях племенного антагонизма.
Государственный строй
На степень народного развития, а равно и на степень общественной жизни в Средней Азии, как везде и всегда, немалое влияние оказывал, конечно, тогдашний государственный строй, тогдашние формы государственной жизни, о чем тоже необходимо упомянуть хотя бы в самых общих чертах.
В этой сфере, как и в большой части остальных, теоретические тезисы ортодоксального[494] ислама очень далеки от практики.
С ортодоксальной мусульманской точки зрения мусульманское теократическое государство есть
На практике благодаря постепенно установившейся возможности самых разноречивых толкований мусульманского регламента и малой совестливости если не большинства, то, во всяком случае, многих мусульманских законоведов прошлого (и настоящего) времени, охотно дававших (и дающих) толкование и разъяснения, нужные для того или другого лица, правители мусульманских государств, еще во времена Багдадского халифата[496] лишившиеся или, вернее, упустившие из своих рук власть законодательную и судебную, сделавшуюся достоянием книжников, законоведов, признанных обществом компетентными, и судей –
Это последнее являло собой такое противоречие основным положениям ислама, что позднейшие мусульманские законоведы, в особенности среднеазиатские, в своих трактатах стали называть военных
Многовековая практика столь широкого игнорирования основных тезисов мусульманского регламента постепенно привела к совершенному искажению первичных форм мусульманского государственного устройства, к водворению ничем почти не обуздывавшегося произвола правителей и их сообщников, власть имущих лиц.
В Бухаре, например, в течение нескольких веков существования этого ханства был
Как ни редки были примеры этого рода, но они были все-таки. Эти примеры вместе с голосами
Народ всегда знал это и помнил, а потому не мог ни любить, ни уважать своих правителей.
Не большими симпатиями со стороны народа пользовались и ближайшие сотрудники среднеазиатских ханов и эмиров, тоже широко практиковавшие все виды самого необузданного произвола, чему немало, конечно, способствовали как личный пример и наклонности правителей, так равно и формы тогдашнего государственного устройства, ставившие деятельность большей части правительственных агентов в положение полной почти бесконтрольности и безответственности.
Ханство подразделялось на
Буди почти неограниченным владыкой доверенного ему
Главнейшей гарантией благополучного дальнейшего управления
Наиболее обычным поводом к смещению с должности
Таким образом, для того чтобы усидеть на месте,
В совершенно таких же отношениях к
Народ был стадом, которое пасли, т. е. нещадно били и непрестанно стригли. Сарты, в особенности городские, давно утратив всякие следы воинственности, сознавая свое бессилие, по большей части молча покорялись этой тирании, отводя душу лишь келейными пересудами творившихся безобразий.
Киргизы, более свободолюбивые, более воинственные и энергичные, время от времени давали отпор, иногда наводя страх даже на ханские войска, несмотря на то, что последние обыкновенно бывали вооружены лучше киргизов.
Вместе с тем народ редко находил правду и в суде, который у мусульман не коллегиальный, а единоличный, в лице
На суде
Двоедушие, продажность, а иногда и тупоумие
Были, конечно, и исключения; и среди
1 В Коканде до сих пор сохранились остатки дворца, построенного в 1870 г. по повелению Худояр-хана. –
Естественным последствием такого порядка вещей была, в особенности в отношении оседлого населения, совершенная необеспеченность личности и ее гражданских прав, и прежде всего – прав имущественных; а это, в свою очередь, клало на психической физиономии народа отпечаток забитости, приниженности, низкопоклонности, продажности и двоедушия, всего того, что везде и всегда являлось неизбежным результатом растлевающего влияния продолжительной тирании деспотического правительства.
Общая сумма столь неблагоприятных для народной жизни условий в значительной мере усугублялась частовременностью династических и иных междоусобий, а равно и внешних войн, бывших особенно тяжкими для оседлого населения.
После окончательного присоединения Ташкента к Кокандскому ханству (при Алим-хане, убитом в 1816 году по приказанию его брата, Омара, воцарившегося по смерти Алима под именем Омар-хана) кокандские ханы вели войны главным образом с Бухарой, причем яблоком раздора обыкновенно служили Ходжент и Ура-Тюбе, переходившие то Бухаре, то Коканду, а в поводах к ведению войны никогда недостатка не было[503]. Эти почти непрерывные войны были весьма тягостны и разорительны для всего вообще населения обоих ханств, так как вызывали совершенно непроизводительные материальные траты и человеческие жертвы.
Особенно же тяжкими эти войны являлись для населения таких районов, которые делались театрами военных действий, так как последние всегда почти сопровождались разграблением и избиением ближайшего мирного населения. Так, например, в 1842 году, во время похода бухарского эмира Насруллы на Коканд, около селения Патар (неподалеку от теперешней железнодорожной станции Мельниково) [504] по приказанию эмира было зарезано 400 человек пленных, мирных жителей, захваченных бухарским авангардом. Окружному населению был отдан приказ, запрещавший хоронить эти трупы, которые своим видом должны были свидетельствовать о могуществе эмира. Долгое время вороны, вечно голодные сартовские собаки и волки питались этим гниющим человеческим мясом. Лишь после изгнания бухарцев из Ферганы кости были собраны и погребены, а над этой братской могилой был сооружен
Эти войны были настолько разорительны для народа и бессмысленны,
Однако же двадцать шесть лет спустя, когда племянник Алим-хана, Мадали-хан, пьяница и развратник, проливший массу неповинной крови, грабивший народ и в конце концов грубо нарушивший постановления шариата, женясь на своей мачехе, стал нестерпимым более для народа, последний не задумался обратиться за помощью к лютому бухарскому эмиру Насрулле; когда же бухарские войска пошли на штурм Коканда, кокандская чернь бросилась грабить свой город.
После Мадали судьба послала Коканду добродушного и прямодушного Шир-Али-хана. Но народ, развращенный предшествовавшими правителями, привыкший уже видеть в них грабителей и палачей, привыкший думать, что власть хана может держаться только страхом производимых им казней, привыкший видеть в этих quasi легальных убийствах явление почти обыденное, – этот народ уже лишился способности понимать, что такое гуманность; он уже называл ее
Подводя итоги сказанному выше о том государственном строе, который мы застали в Средней Азии, приходится признать, что этот строй, отнюдь не удовлетворяя действительным потребностям правильного развития всей вообще народной жизни, вместе с тем не отвечал и главнейшим стремлениям наиболее культурной части населения, сартов, ибо прежде всего лишал их возможности вполне спокойно отдаться излюбленным занятиям: земледелию, промышленности и торговле.
Общественная жизнь
Говоря об общественной жизни туземного населения трактуемой эпохи, по необходимости приходится иметь в виду одну только наиболее культурную его часть, сартов, так как у киргизов того времени вследствие очень невысокого уровня развития, а равно и раздробленности на роды и колена, зачастую враждовавшие между собой, некоторые проблески только что нарождавшейся гражданственности, с нашей точки зрения, проявлялись лишь в большем или меньшем интересе к делам своего рода или колена, и то лишь постольку, поскольку дела этой категории могли клониться к выгоде или невыгоде того или другого частного лица или группы таких лиц.
Что же касается сартов, то у них ко времени нашего прихода в Среднюю Азию общественная жизнь была уже развита в значительной степени, а главнейшей особенностью их общественного быта являлось отсутствие потомственных каст или сословий, причем общественное положение лица определялось или его служебным положением, или степенью его зажиточности, или степенью учености, или родом его профессионального занятия.
Среди туземцев имелись и имеются
С исто[506] [507] мусульманской точки зрения ничто не возвышает человека так, как его ученость, обилие и солидность его научных познаний, под именем которых разумелось, однако же, главным образом знание мусульманского регламента, шариата, являющего собой обширный свод комментариев к Корану.
В весьма обширном отделе мусульманской духовно-нравственной литературы имеется масса изречений и рассуждений, выясняющих вопрос о том, как должен истыи мусульманин относиться к науке и к ученым. Так, например, в
«Поддержкой государственного порядка служат:
«Быть в обществе
«Сон
Таким образом, в теории ислам отводит науке и ее представителям очень высокое, видное место. Однако же на практике постановления, касающиеся отношении к науке и ее представителям, исполнялись и исполняются лишь по наружности. На словах всеми признавалось и признается регламентируемое шариатом значение науки и учености; на деле же наука ценилась и ценится тогда только, когда из нее можно извлечь какую-либо материальную пользу, материальныи доход.
То почтение, которое согласно шариату должно оказываться знанию, в большинстве случаев, минуя последнее, оказывалось и оказывается служебному положению и туго набитому кошельку.
Наружное почтение, оказывавшееся заведомо ученому человеку, всегда усугублялось с того момента, когда он назначался на должность
Выше мы заметили уже, что у сартов резко разграниченных потомственных каст или сословии не было; сын обедневшего купца зачастую делался чернорабочим; сын чернорабочего, окончив курс
При этом следует иметь в виду, во-первых, что в приемные высокопоставленных лиц, богачеи и ученых, по установившемуся обычаю, имели доступ лица самых разнообразных общественных положении, не выдворявшиеся отсюда ни во время трапез, ни во время бесед, не имевших особо секретного характера; во-вторых, что у туземцев того времени, вследствие относительнои патриархальности, не было подобно тому, как у нас, чрезмерной отчужденности прислуги, которая зачастую ела и беседовала с хозяевами в качестве почти равноправных лиц; в-третьих, что ежегодно зимой мужчины самых различных общественных положений, образовав артели[509], собирались по вечерам на посиделки, где пелись песни, рассказывались новости, плясали
Таковы причины, по которым все сартовское население, не принадлежавшее к разряду ученых-книжников, отличалось большой однородностью степени своего развития, а потому и большой степенью взаимопонимания.
Опытный глаз легко различал в толпе чернорабочего, кузнеца, ткача, лавочника и крупного торговца по их внешности, по манерам, быть может, даже и по говору; в этом отношении все они имели характерные профессиональные особенности; но мировоззрение всех их было совершенно одинаковым, ибо с детства все они прошли через горнило одной и той же житейской духовно-нравственной школы, о которой все необходимое будет сказано в следующем отделе очерка.
В мусульманстве на всем лежит характерная печать ислама, старающегося все регламентировать, на все установить свой взгляд, исключительно мусульманский. Такой взгляд ислам пытается установить и на разного рода профессиональные занятия, превознося одни, как науку, одобряя другие, как земледелие, мастерства и торговлю, не одобряя третьи, как занятия мясников и акушерок, и, наконец, возбраняя четвертые, как приготовление вина и всех вообще опьяняющих напитков, торговлю предметами, не могущими приносить пользы человеку, и т. п. На почве сочетания этих ортодоксально мусульманских постановлений с практической неумолимой жизнью установились действительные отношения сарта к разного рода известным ему профессиональным занятиям, из которых ни одного он не
К первому тяготела его душа. Ко второму его влекли меркантильные соображения, которыми жило все окружавшее его общество, давно уже признавшее, что для того чтобы быть
Достаточно упомянуть о том, что шариат советует, например, резать жертвенного барана во время праздника
Мудрено ли после этого, что ислам, весь пропитанный такой мелочной меркантильностью, почти поголовно заразил ею и своих последователей.
Кроме того, весьма важным нравственным оправданием чуть не поголовного влечения к торговым операциям, как к средству добиться материальной возможности быть
Однако же ни большая склонность к торговле, ни большое число лиц, занимавшихся ею, не сделали в то время сартов среднеазиатскими финикийцами[511], ибо, во-первых, сарт того времени был чрезвычайно малоподвижен, а потому старался торговать поблизости от своего места жительства, по возможности в своем же городе; во-вторых, вследствие непрестанных между собой и внешних войн, а равно и враждебных соотношений с кочевниками, внешняя торговля робким сартам того времени представлялась малозаманчивой. Лишь немногие из них лично вели торговые сношения с киргизами, с Кашгаром[512] и с Россией. На этом поприще, как уже было отмечено выше, с ними широко конкурировали татары, в руках которых главным образом сосредоточивалась внешняя торговля с Россией, с Кашгаром и с киргизской степью [513], в которой они, в торговом отношении, были почти полными хозяевами.
Неподвижность сарта, являвшаяся следствием как его темперамента, так и тогдашней совершенной необеспеченности личности, была так велика, что, не говоря уже о женщинах, масса мужчин родились, жили и умирали в своих городах или селениях, не видев ничего, кроме ближайших окрестностей своего места жительства.
И это совершенно понятно, ибо для частного лица поездка, например, из Намангана в Андижан (около 75 верст) была тогда зачастую довольно рискованным предприятием, а поездка из Коканда в Ташкент (около 300 верст) представлялась большим, трудным и, безусловно, небезопасным путешествием, ибо в каждом населенном пункте можно было натерпеться всяких неприятностей от разных ханских чиновников, привыкших к вымогательствам; ни на одной переправе нельзя было проехать безостановочно, не ублаготворив главного заправилу и состоявшую при нем челядь, а в любом пустынном месте легко могли ограбить и даже зарезать разбойники.
В конце концов эта малая подвижность населения, в особенности в городах и больших селениях Ферганы, доходила до того, что должник, сбегавший из города и заведомо скрывавшийся в ближайшем селении, иногда всего в 5–6 верстах, считался уже неуловимым.
Невзирая на то, что религия настоятельно требует от каждого мусульманина совершения им хоть раз в жизни
Одним из прямых последствий малой подвижности населения была между прочим чрезвычайная скудость географических и этнографических сведений. Кроме сартов, киргизов, татар и евреев, туземец хорошо знал только индусов, которые наезжали сюда частью в качестве торговцев, а главным образом – в качестве ростовщиков[514]. Немногим приходилось видеть китайцев, дунган и калмыков, очень немногие имели представление о туркменах, персах, турках и арабах. Все лишь понаслышке знали о существовании
Вместе с тем этого пробела не могла возместить и тогдашняя местная
Впоследствии, по мере перемещения центра умственной жизни мусульманства все далее и далее на восток, сначала в Персию, а затем и в Среднюю Азию, в Бухару и Самарканд, доминирующее значение получил исключительно шариат, а гражданская наука постепенно превратилась в жалкое искажение на особый, мусульманский лад обрывков, клочков того, над чем столь усердно трудились когда-то багдадские мусульманские ученые.
Достаточно сказать, что здесь, в Средней Азии, совершенно замерли прежние знания астрономии и даже математики. Ко времени нашего прихода сюда ученейшие из местных ученых уже не знали не только алгебры и геометрии, но даже и теории дробей; они знали только четыре действия с простыми числами.
В сочинениях по географии, трактующих землю как пл оскость, окруженную горами и подразделяющуюся на семь климатических полос, говорится об островах, населенных людьми с собачьими головами, о деревьях, на которых вместо плодов вырастают живые скорпионы, и о других подобных же небылицах.
В совершенно таком же положении находились (и находятся) и другие отрасли научного знания, за исключением истории, арабского языка и шариата. (Говоря о науке и научной литературе, мы умалчивали пока о литературе общей, в особенности персидской, о которой будет упомянуто ниже.)
Несмотря на столь печальное положение науки, с нашей точки зрения, местная мусульманская школа, существующая на средства, разновременно жертвуемые частными благотворителями (и приходскими обществами), – сильная своей численностью[517], не только процветала, но еще имела и громадное народно-воспитательное значение.
(Подробное исследование образовательной и воспитательной роли туземной школы см. в нашей статье «Что дает среднеазиатская мусульманская школа в образовательном и воспитательном отношениях», помещенной в «Туркестанском литературном сборнике в пользу прокаженных», 1900 г. [518])
Представителями местной мусульманской школы являются
В
До поступления в
Он знает, что с 10-12-летнего возраста он должен наравне со взрослыми ежедневно совершать пятикратные моления, не есть и не пить с утра до вечера во время поста,
В значительно большей мере он оказывается подготовленным в этом юном возрасте по части правил уставной мусульманской вежливости, что представляется более важным и полезным и в житейском отношении, и в качестве подготовительной ступени для поступления в
Таким образом, большинство юношей, поступающих в
Поступая же в
В этом храме мусульманской учености туземный юноша, воспринимая основы мусульманских веро– и законоучения, воспринимая представление о правоверии и неверии, о разрешенном и запрещенном, усваивает также не только уменье, но и привычку к напускной вежливости, к искусственно плавной походке, к речи цветистой, вкрадчивой и льстивой. Вместе с тем, готовясь к роли книжника, он, часто незаметно для самого себя, превращается также и в фарисея, чему в значительной мере способствует изучение шариата, тщательно разбирающего, между прочим, вопросы о том, каким образом, не делая прямого нарушения закона, можно обойти ту или другую его статью (что в шариатной терминологии именуется словом
Такова, конечно в самых общих чертах, та обстановка, среди которой туземный юноша постепенно превращался (и превращается) в лицемерного фанатика, в последователя тех представителей ветхозаветного уклада, о которых либеральнейший и гуманнейший из древних евреев сказал: «Горе вам, книжницы и фарисеи, лицемери, яко затворяете царствие небесное пред человеки: вы бо не входите ни входящих оставляете внити»[519].
Сделавшись таковым, книжник обыкновенно на всю жизнь оставался верным принципам, воспринятым им в стенах его alma mater[520], а выходя на арену общественной и государственной жизни, он выступал во всеоружии насадителя в окружающем его обществе доктрин и принципов ислама, во всеоружии яростного гонителя всего того, на чем не лежит печать все регламентирующего шариата, силящегося накрепко заковать в свои цепи ум, душу и совесть правоверного.
Несколько лет тому назад в Бухаре, по постановлению
Однако же справедливость требует сказать, что как ни велики были отрицательные стороны деятельности книжников, за ними были все-таки и большие общественные заслуги: они воспитывали туземную толпу в сознательном представлении о совершенной необходимости общественного порядка, законности и сознательной общественной дисциплины. Благодаря им взаимные отношения людей отличались сдержанностью и вежливостью, а многотысячная народная толпа, собиравшаяся в городах во время праздников, не оставляла желать ничего лучшего в отношении благочиния и благопристойности.
Вместе с тем общественное мнение по необходимости, дабы быть мнением исто мусульманского общества, должно было держать сторону книжников, беспомощно мечась между суровостью принципов, насаждавшихся и поддерживавшихся представителями ортодоксального направления, и небольшой долей либерализма, проводившегося в жизнь некоторыми из
Так, например, персидский поэт
Поэт
Вышеупомянутый Шамс-и-Тавризи говорит: «Что ты хочешь от неба? Чего ты ищешь на земле? То (небо) – купол, в котором царит неправосудие. Это (земля) – театр марионеток (не имеющих вполне свободной воли)». Один из среднеазиатских поэтов пошел в этом направлении с мусульманской точки зрения еще дальше и, жалуясь Богу на несправедливость неба, иносказательно обвинил последнее в том, что оно в некоторых отношениях отдало совершенно незаслуженное предпочтение Мухаммаду перед Христом.
Следует, однако же, иметь в виду, что этот отдел либеральной и даже атеистической литературы являл и являет собой лишь маленький и до некоторой степени обособленный уголок того широкого и разностороннего воздействия, которое вся вообще литература в течение многих веков производила на ум и на душу местного общества. Говоря же о воздействии литературы на местное общество, следует иметь в виду, что издавна духовным достоянием последнего были литературы: арабская, персидская и своя, местная. Та часть арабской литературы, которой пользовались и пользуется наиболее уеные туземцы, основательно знакомые с арабским языком, преимущественно состоит из трактатов богословских и юридических и из сочинений по части истории, реже географии, космографии и медицины.
Обширная персидская литература, наполовину стихотворная, издавна знакомая всем туземцам, прошедшим хоть часть учебного курса
1) Сочинения духовно-нравственного содержания, устанавливающие (весьма часто в стихах) принципиальные взгляды на общие и частные вопросы нравственности, что по большей части аргументируется текстами Корана и иллюстрируется житейскими примерами, сравнениями, уподоблениями и проч.
В сочинениях этого рода говорится о добросовестном отношении человека к лежащим на нем обязанностям; о благодарности Богу за все то, что он ниспосылает; о терпении; о борьбе со страстями; о смирении; о правдивости и правосудии; о всепрощении; о сострадании; о щедрости; о необходимости заботиться о меньшей братии и т. п.
К этой категории отнесем и те многочисленные книги, в которых с большими подробностями излагаются как правила вежливости и общежития, так равно и все те правила, которыми человек должен руководиться в различнейших случаях общественной и частной жизни.
2) Сочинения мистического содержания (суфизм).
3) Многочисленные сочинения по части истории мусульманского Востока, иногда вперемежку с географическими сведениями о подлежащих странах, и мемуары.
4) Философия жизни (по большей части в стихах).
5) Многочисленные сборники повестей, рассказов и анекдотов.
6) Поучения, изречения и афоризмы.
Что же касается местной, туземной, литературы, то оно, по содержанию и по внешней форме, являет собой подражание персидской. Вполне оригинальные произведения весьма немногочисленны.
В этой обширной и по-своему весьма разнообразной совокупности трех литератур каждый туземец, незнакомый до нашего прихода в Среднюю Азию с внешней, немусульманской жизнью и привыкший думать, что ислам и мусульманская литература исчерпывают абсолютно все то, что может быть вопросом для пытливого человеческого ума, всегда находил (в этой литературе) что-нибудь такое, что по условиям того времени удовлетворяло его умственные и духовные нужды, тем более что его собственная литература продолжала обогащаться новыми произведениями местных авторов, довольно быстро распространявшимися в рукописном виде, причем труд переписчиков по большей части выпадал на долю беднейших учеников
В Кокандском ханстве особенно сильный подъем литературной деятельности относится ко времени Омар-хана, царствовавшего с 1816 по 1821 год[523]. Омар-хан, сам весьма недурно писавший стихами, был вместе с тем и большим меценатом, широко поощрявшим литературную деятельность местных писателей.
Таким образом, отрешившись от наших обыденных, иногда несколько узких и не совсем правильных взглядов на способ оценки чуждых и несвойственных нам форм общественной и иной жизни, мы должны будем признать, что ко времени завоевания нами Туркестанского края туземное, сартовское, общество стояло уже на относительно высокой ступени общественности и культурности; что у него были уже общественные и иные идеалы, созданные общественным умом на почве сопоставления фактов жизни с учением ислама и с философскими идеями, проводившимися главным образом персидской литературой, издревле находившейся под сильным влиянием суфизма, некогда бывшего учением весьма либерального направления.
Невзирая на тяжесть гнета ханского правительства, с одной стороны, и припертого к стене книжниками общественного мнения – с другой, туземное общество, в течение веков зачитывавшееся персидскими поэтами, издавна привыкло, во-первых, быть очень наблюдательным, а во-вторых, критически относиться ко всем выдающимся и интересовавшим его явлениям общественной и государственной жизни.
Сфера духовно-нравственной жизни
Вряд ли можно сомневаться в том, что во всех вообще человеческих обществах закон (в смысле как его существа, так равно и степени строгости выполнения его требований) всегда играл роль одного из важнейших факторов в деле нравственного воспитания народной массы.
Если же такая роль кодекса несомненна в отношении тех человеческих обществ, где гражданский закон, непрестанно видоизменяющийся под влиянием столь же непрестанной эволюции форм общественной жизни, совершенно отделен от религии и признается всеми не более как продуктом юридического мышления человеческого ума, то эта воспитательная роль закона, конечно, делается неизмеримо большей в таких теократических государствах, как мусульманское, где веро– и законоучения, канонические правила и юридический кодекс слились в одно, почти неразрывное, целое, где преступление является грехом, а грех преступлением, ибо каждое постановление, каждая статья такого закона признаются основанными непосредственно на божественном откровении, каковым в глазах мусульман является Коран.
Мусульманские веро– и законоучения изложены в книгах шариата, являющего собой обширный, многотомный комментарий к Корану, причем само название «шариат», в переводе с арабского, означает – «путь», т. е. прямой, вернейший путь к спасению. Малейшее отступление от этого пути уже делает мусульманина грешником.
Наравне с чисто каноническими правилами, касающимися омовений, молитвы, поста и паломничества в Мекку, шариат включает в себя законы о разного рода правах, о договорах, о торговле, о доверенностях, об орошении земли, о
Вместе с тем, во-первых, шариат силится установить взгляд на себя, как на учение абсолютно учиверсальное, дающее ответы на все те вопросы, которые могут возникнуть в уме мусульманина, и при том – как на учение вполне законченное и не подлежащее более никаким изменениям или усовершенствованиям, во-вторых, шариат, с невероятной подробностью регламентируя массу различнейших обрядностей, требует непременного выполнения
Стараясь столь мелочно регламентировать по возможности все явления человеческой жизни, шариат подчиняет себе эту жизнь, проникает в ее самые интимнейшие уголки и этим путем закабаляет не только деяния, но даже мысль в воображении верующего мусульманина, причем, сверх всего этого, являет собой учение, развивающее в своих адептах большую нетерпимость к другим религиям.
Настоятельные, педантичные требования шариата, предъявляемые им мусульманину в отношении мельчайших подробностей совершения молитвы, держания поста, очищения посуды после соприкосновения с ней чего-либо оскверняющего, подробностей фактического сожительства с женой и т. п., слишком многочисленны и сложны, а многие из них слишком трудновыполнимы для человека толпы, который не имеет возможности ни знать, ни помнить все эти мелочи, ни выполнять их вследствие недостатка в досуге и в материальных средствах, которые всегда и везде облегчали и облегчают человеку возможность удовлетворения всем вообще требованиям, предъявляемым ему частной, общественной и государственной жизнью.
Эта беспомощность человека толпы, не имевшего возможности ни знать и помнить, ни выполнить всех мелочных требований шариата, человека, на каждом шагу рисковавшего преступить закон по незнанию его и вместе с тем вечно трепетавшего тех тяжких кар, которыми шариат грозит за разного рода закононарушения, – эта беспомощность человека толпы, во-первых, заставила последнего приспособляться к тягостным для него условиям, т. е., делая вид ревностного исполнителя закона, в действительности исполнять очень немногое, наиболее удобоисполнимое; а, во-вторых, та же беспомощность явилась в свое время главнейшей причиной непомерного размножения книжников, которые, поощряемые к тому самим шариатом, полным противоречий и дающим возможность обхода одних его статей при посредстве других, за весьма скромное по большей части вознаграждение, очень охотно помогали – одним узнавать, как следует поступить в том или другом случае, дабы не преступить постановлений шариата, а другим уклониться от исполнения требований последнего, не рискуя подвергнуться ни геенне огненной, ни плетям
Помимо того, что профессиональные интересы книжников побуждали их сделаться вместе с тем и полуофициальными инспекторами народной нравственности, издавна установился еще и инспекторский надзор общественного мнения, надзор тем более тягостный и грозный, что участие в нем принимали все, от мала до велика, не брезгая при том даже и такими вспомогательными средствами, как дымовые отверстия в крышах и щели в глинобитных стенах.
В этом отношении все были против всех, и это делалось только ради ограждения самого себя, каждого порознь, от возможности бать заподозренным или уличенным в преступном игнорировании требований шариата и уставных общественных приличий, или хотя бы лишь в индифферентных отношениях ко всему этому. Каждый многое преступал и игнорировал, но тщательно скрывал это, даже от членов своей собственной семьи, стараясь вместе с тем казаться ярым столпом правоверия, много и громогласно разглагольствуя о несомненной необходимости строго исполнять все мельчайшие требования божественного закона.
Мало-помалу официальным, громогласно исповедовавшимся правилом туземца-мусульманина стало – жить по старине, не допуская никаких еретических новшеств, ибо шариатом и мудрыми творцами обширной духовно-нравственной литературы предусмотрено и регламентировано
Но наряду с этим официальным правилом постепенно установилось и другое, неофициальное, общее для громадного большинства, но тщательно скрывавшееся от посторонних взглядов в сокровеннейших тайниках души каждого. Согласно этому правилу каждый старался жить так, чтобы все, даже и никому не нужные, мелочи быта производили на окружающих впечатление полного соответствия с требованиями шариата и уставной этики. Согласно этому правилу можно подолгу не ходить в мечеть, но для этого надо всегда иметь наготове
Масса случаев таких нарушений всегда была известна большому числу лиц, но о большей части их обыкновенно молчали, ибо одни боялись разинуть рот ввиду большого ранга того или другого нарушителя; другие – потому что за собой знали немало подобных же грешков; третьи – потому что не имели возможности доказать известное им с соблюдением всех условий, требуемых в этих случаях регламентом.
Поэтому все то, что шариат заклеймил названиями порока, греха и преступления, – всевозможные нарушения канонических правил, употребление опьяняющих напитков, азартные игры, прелюбодеяние, тайная проституция, лихоимство, воровство, ростовщичество, всякий обман в торговле и т. п., невзирая на ужас таких установленных за все это кар, как плети, отрубание кисти руки (за воровство) и побиение камнями, – все это издавна находило себе многочисленные тайные приюты и в закупоренных, закрытых от посторонних взоров ячейках семейных очагов, и в кельях
Вместе с тем народ, склонный если не все, то, по крайней мере, многое поэтизировать, давно уже поэтизировал и многие из наиболее свойственных ему закононарушений, громогласно выразив этим свое сочувствие тому, от чего по-настоящему он должен бы был бежать или отвернуться.
Так, например, в одной местной народной песне, где слова сочетаны с заунывным, плачущим мотивом, туземец, жалуясь на свою судьбу, говорит, что ночью он отправился к своей возлюбленной; он застал ее уже спящей и потихоньку, без шума, разбудил ее осторожным прикосновением руки; проснувшись и испугавшись возможных последствий, красавица стала просить пощадить ее и скорее уйти, ибо иначе их могут услышать или увидеть, и тогда завтра же она будет побита камнями; с тоской в душе он должен был уйти, успев получить только один поцелуй.
Эти и подобные им закононарушения, издавна находя себе тайные приюты в укромных уголках, время от времени делали попытки прорваться и наружу, выйти на улицу. Но мусульманин тоже издавна привык думать, что наиболее опасным представляется порок нескрываемый, ибо он легче заражает собой все окружающее. Поэтому издавна же на Востоке возникла должность
Шариат предъявлял массу крупных и мелочных требований, всестороннее и добросовестное исполнение которых во всей их совокупности оказывалось невозможным;
По мере того как наибольшая часть сартов постепенно превратилась в вышеуказанном отношении в достаточно однородное и в достаточной мере наружно покорное стадо, пасомое сонмом книжников и
Киргиз того времени допускал некоторое влияние шариата на свою жизнь в области одной только религии, к которой он относился довольно безразлично, в большинстве случаев не зная даже тех молитв, из которых состоит обязательный для каждого мусульманина
Такие непорядки с мусульманской точки зрения мозолили глаза сонму сартовских книжников, которые издавна делали попытки просветить киргизов и обратить их в истых мусульман[525]; но попытки эти по большей части имели лишь самый незначительный успех по нижеследующим причинам.
Во-первых, вся сила общественного устройства киргизов заключалась в родовом начале, в принадлежности лица к
Поэтому такого рода просветительные и миссионерские попытки сартовских книжников в то время по большой части оставались малоуспешными.
Немногочисленными вообще исключениями представлялись лишь те киргизские аулы, зимние стойбища которых находились в непосредственном соседстве с большими сартовскими селениями, причем некоторое, в общем все-таки довольно слабое, воздействие сартовского книжничества несколько усиливалось в случаях установления родства при посредстве браков или каких-либо исключительных, особенно тесных материальных соотношений на почве сопользования землей, совместной пастьбы скота и т. п.
Вышеочерченная картина духовно-нравственной жизни туземной народной массы, туземной мусульманской толпы, осталась бы далеко не полной, не законченной, если не упомянуть, хотя бы в самых общих чертах, о былой деятельности
В своей основе
Ислам не допускает никаких критических отношений к провозглашенным им доктринам; самое большее, что дозволяется верующему мусульманину, – это вывод умозаключений, не представляющих противоречий духу Корана, при посредстве аналогий.
Суфизм, по крайней мере в его первоначальном виде, наоборот, дает самую широкую свободу религиозному и юридическому мышлению своих последователей.
Ислам есть предание себя Богу, покорность воле Божией, беспрекословное исполнение его велений. Верующий мусульманин-ортодокс может быть только
Суфизм есть стремление к духовной чистоте (
После продолжительной борьбы между исламом и суфизмом, главным образом в Персии, где народная масса издревле отличалась большой склонностью к свободомыслию и к свободной критике вопросов религии, ислам, не оказавшийся в состоянии совсем подавить суфизм, должен был признать его мусульманским учением[528].
В свою очередь и суфисты постепенно сделали много уступок исламу, прикрыв все неуступленное текстами Корана и
Однако же, невзирая на это, суфизм и до сего времени, по существу, все еще во многом отличается от ислама в его чистом, ортодоксальном виде.
Несмотря на значительность уступок, сделанных исламу, либеральный суфизм долгое время сохранял за собой роль не только замаскированного противовеса, но иногда даже и явной оппозиции схоластической сущности, деревянной неподвижности и излишней суровости многих доктрин ортодоксального ислама, одновременно с чем
В старое время таких
Машраб, имя которого поныне известно в Кашгаре, в Фергане, в Ташкенте, в Самарканде и в Бухаре, в течение всей своей жизни был бичом книжников, которых он жестоко казнил и речами и звучными стихами, впоследствии собранными в сборник под названием
Каждый
Выше было уже замечено, что одной из главнейших принадлежностей суфизма всегда был аскетизм.
Тем, кто в состоянии достигнуть такой высокой степени нравственного совершенства, рекомендуется
Но так как истинный, неподдельный аскетизм никогда не был и не может быть посильным для среднего, заурядного человека, а вместе с тем принадлежность к ордену и желание быть не хуже других, в свою очередь, не могли не порождать у
Особенно крупные последствия это имело в отношении
На этом поприще, как и в других сферах
Но наряду с относительно небольшим числом искренних было немало, а с течением времени становилось все больше и больше, неискренних, которые постепенно стали обращать все большую и большую часть благих даяний в свою личную собственность, превращая, таким образом, обет добровольной бедности в способ наживы на счет добродушно-доверчивых
Наряду с этими стяжателями на глазах толпы проделывалось и многое другое. Достаточно сказать, что в конце концов среди
Народ все это частью видел, а частью знал; а потому постепенно, параллельно падению достоинства и нравственности большинства
Это постепенное, но чуть не поголовное падение
Изверившись в гражданской власти, умевшей только давить и обирать народ и не умевшей создать сколько-нибудь сносные формы государственной и общественной жизни, тяготясь веригами, налагавшимися кликой книжников на все сколько-нибудь значительные явления общественной и частной жизни, местное общество, или по крайней мере та часть его, которая искала мирного убежища для своей души, начинала извериваться, а частью уже изверилась и в этом убежище, в полезности духовного общения с
Естественным последствием такого положения вещей явилась, ко времени нашего прихода сюда, значительная расшатанность всего старого уклада, расшатанность не столько внешней облицовки этого уклада, сколько всего того, что должно было считаться и считалось основными его устоями.
А это, в свою очередь, не могло не отразиться на семейном быте, где, по существу, происходило то же, что и в окружавших его внешних, общественных сферах, ибо все то тлетворное, что фигурировало на арене общественной жизни, проникало оттуда и в семью, которая и в мусульманском обществе, несмотря на некоторую долю замкнутости женщины, во многих отношениях более кажущейся, чем действительной, далеко не совсем изолирована от более или менее тесного общения с жизнью общественной.
В семье, подобно тому, как и в общественной жизни, на улице, на базаре, в стенах школы, на разного рода сборищах, на всем лежали оковы устава, старавшегося не пускать живую мысль и живое чувство за очерченный и заколдованный им круг.
Каждый член семьи, начиная с 7-8-летнего возраста, обязывался жить, т. е. действовать, мыслить и чувствовать, по уставу, строго воздерживаясь от всего того, что не было освящено или допущено этим кодексом. Большинство в тайниках своей души не удовлетворялось действительностью: те, которым надлежало покоряться, тяготились тяжкой для них нравственной, а частью даже и физической обузой уставных вериг семейной этики; те, кто по уставу имел право властвовать, наоборот, роптали на житейскую действительность, видимо, тяготившуюся уставом и всячески старавшуюся вырваться из его оков.
При беглом взгляде на семью она казалась очень патриархальной: дети казались любящими и уважающими своих родителей; родители казались очень заботливыми в отношении детей; супруги казались живущими в добром согласии.
Но все
Все это, подобно тому, как и в других сферах туземной жизни, внесло в семью, в сферу интимных соотношений между ее членами, значительную долю неискренности, холодности и даже отчужденности; все это в конце концов привело к крайней слабости тех нравственных уз, которые при несколько иных условиях могут значительно более прочно цементировать семейный конгломерат.
Обязывая детей быть покорными и почтительными к родителям, быть благодарными им и делать им добро, Коран в то же
время, желая сосредоточить все внимание мусульманина только на Боге и на обязанностях в отношении его, желая ради этого удержать верующего от привязанности ко всему вообще мирскому, житейскому, не исключая семьи, старается удержать мусульманина от любви к детям, устанавливая отношения к ним, как к имуществу, отвлекающему от помыслов о Боге.
«Знайте, что
Правда, что такого рода отношения к детям, устанавливаемые Кораном, но малосвойственные среднему, обыденному человеку, относительно слабо привились в народной массе, ибо с ними успешно конкурировала созданная
Тем не менее многие из провозглашенных Кораном доктрин отнюдь не способствовали установлению прочных семейных уз, чему не мог способствовать и мусульманский брачный статут, допустивший и освятивший многоженство, вносящее много диссонансов в семейную жизнь, которая и вне этого неблагоприятного для нее условия у всего вообще человечества достигает степени достаточной гармоничности лишь при особо благоприятных условиях.
Таким образом, ортодоксальный ислам и суфизм и в отношении семейной жизни оказались идущими далеко не рука об руку; это были две силы, действовавшие под очень тупым углом; а их коротенькая равнодействующая, в смысле соотношений между детьми и родителями, равнодействующая, слагавшаяся, конечно, не без влияния и обычных свойств общечеловеческои натуры, выразилась в конце концов в соотношениях, почти диаметрально противоположных тому, чего добивался Коран: в громадном большинстве случаев наибольшая привязанность наблюдалась у родителей к детям, а не у детей к родителям, что нашло себе выражение и в народной поговорке: «Сердце (сердечная привязанность) родителей – в детях; сердце детеи (ищущих свободы) – в поле».
При этом в большинстве случаев у детеи, даже взрослых, наиболее сердечные отношения наблюдались (и наблюдаются) в отношении матери, а не отца.
Помимо чисто физиологических причин это объясняется еще и тем, что отношения к матери всегда были более просты и естественны, всегда менее подрывались тои уставной официальностью, которая в большинстве туземных семеи является отличительнои чертои отношении сына и дочери к их отцу.
Кроме того, мать (как жена) и ее дети всегда находились под одним и тем же гнетом главы семьи, мужа и отца, что также служило однои из причин их солидарности.
Эпоха наших завоеваний
Наше поступательное движение из Оренбурга и Омска в недра Средней Азии, продолжавшееся в течение нескольких десятков лет, сначала очень медленное и вялое, а затем, в особенности после снабжения деиствовавших здесь наших воиск скорострельным оружием, постепенно получившее все более и более энергичныи и победоносный характер, до конца всего периода этих завоевании носило на себе отпечаток чего-то стихииного, фатального.
Нас влекла сюда та «неведомая сила», которую, быть может, уместно было бы назвать роком, неисповедимои историческои судьбои, ибо мы шли и пришли сюда случаино, без зрело обдуманного плана, без сколько-нибудь разработаннои программы наших дальнеиших деиствии, без предварительного ознакомления с географиеи страны, с языком и бытом туземного населения, настроенного по отношению к нам безусловно враждебно, как к завоевателям и неверным, какими мусульмане считают всех, не признающих Мухаммада последним и главнейшим пророком, а провозглашенного им учения – божественным откровением[531].
Насколько мы (понимая это «мы» в самом широком значении) были невежественны по части местной географии, явствует из нижеследующих фактов.
Достоверно известно, что когда покойному К.П. Кауфману[532]с большим трудом удалось наконец испросить согласие Императора Александра II на осуществление Хивинского похода, Горчаков убедительно просил Константина Петровича,
Неизбежность похода в Хиву предвиделась еще года за три. Поэтому офицерами Генерального штаба производились рекогносцировки Кызылкумской степи, которой нельзя было бы миновать туркестанскому отряду. Однако же когда наш отряд отправился в поход, то вторую половину пути, начиная от колодцев Арыстан-бел, он шел ощупью, по совершенно неосвещенной местности, и не погиб между Адам-Кырылганом и Амударьей потому только, что в отряде случайно оказалось несколько джигитов-киргизов[533], тоже случайно бывавших раньше когда-то в этих местностях и вспомнивших о существовании колодцев Алты-Кудук, находившихся несколько в стороне от дороги и спасших нас от верной почти гибели в мае 1873 года.
Столь же непростительно невежественными мы оказались и в отношении культурной Ферганы, невзирая на то, что с ней в течение нескольких лет мы вели уже постоянные официальные и торговые сношения, а потому имелась полная возможность обладать удовлетворительными маршрутными и другими географическими сведениями. В 1876 году, во время Кокандского похода, наши сведения об этой стране оказались такими же скудными, как и о Кызылкумской степи во время Хивинского похода; мы обладали сколько-нибудь удовлетворительными сведениями лишь о большой дороге между Ходжентом и Кокандом. Когда наш отряд двигался от Маргелана к Намангану, то по сведениям, имевшимся у офицеров Генерального штаба, предстоял, между Маргеланом и Сырдарьей, двухдневный переход по степи без воды. Больших трудов и хлопот стоило снабдить отряд двухдневным запасом воды, которая потом оказалась совсем ненужной, ибо без воды пришлось пройти лишь немного более 20 верст между Язъяваном[534] и Дарьей.
Кроме того, последствием нашего совершенного незнакомства с тем, что представлял собой Андижан, было весьма бесславное отступление нашего отряда от этого города, названное в официальных документах
Однако же наш громадный общий военный успех в Средней Азии и страх, нагнанный на местное население нашим оружием, были так велики, что загипнотизированные туземцы не видели ничего, кроме относительно, условно победоносного вступления наших войск в их города и селения, а на самих нас, на выносливую и покладистую русскую душу, все эти и длинный ряд подобных им шероховатостей производили впечатление мелочей, о которых полезнее даже и умалчивать, дабы не вносить диссонанса в общую гармонию горделивого ликования торжествующих русских дружин и их маститых вождей.
Когда наши войска приближались к Чимкенту и Ташкенту, среди здешних туземцев ходили, как им казалось тогда – вполне достоверные, слухи о том, что русские не похожи на обыкновенных людей; что у них лишь по одному глазу, помещающемуся посередине лба; что у них такие же хвосты, как у собак; что они необычайно свирепы, кровожадны и употребляют в пищу человеческое мясо.
Когда Чимкент и Ташкент были заняты нашими войсками, здешние сарты имели случай убедиться в ложности распускавшихся среди них досужими людьми слухов о русских, и даже более – вскоре же они увидели, что русские не только не свирепый, а, наоборот, в некоторых отношениях весьма добродушный народ и притом, в лице своих патрициев, настолько тароватый [535], что бедному человеку около него можно зашибить копейку гораздо легче, чем около своих прижимистых сородичей.
Но эти более достоверные сведения о нас долгое время распространялись в народной массе очень слабо и главным образом лишь среди того немногочисленного люда, который так или иначе приходил в непосредственное соприкосновение с нами. Все остальное долгое еще время дичилось и сторонилось нас, относясь к нам постольку же с недоверием, поскольку и с отвращением, как к неверным, к многобожникам[536].
Когда наш отряд двинулся в 1875 году в Фергану, невзирая на наличность там большого числа туземцев, видавших уже и даже лично знавших многих русских, народ и там ждал одноглазых и хвостатых людоедов, а потому многие жители больших селений и городов при нашем приближении бежали, но вследствие отмеченной выше их малой подвижности они бежали по большей части очень недалеко, верст за 5, за 10, причем для многих даже взрослых это была первая далекая поездка за пределы своего города или селения.
Так как эпизоды вроде избиения в Гур-Тюбе безоружных жителей, женщин и детей[537] были явлением не особенно частым а потому сведения об этого рода похождениях не могли иметь особенно широкого географического распространения, то поэтому мнения о нас, например, ферганских сартов на первое время были весьма различными; каждый судил о русских только по тому, что случайно видел или слышал: одни продолжали отстаивать наличность хвостов, маскируемых одеждой; другие, категорически отрицая это, находили, что при такой военной силе русские могли бы всех перерезать, но не перерезали; следовательно, они милостивее бухарцев, которые приходили при Мадали-хане и жестоко резали; хотя, конечно, с другой стороны, быть может, это произошло и не от добродушия, а от глупости, которой Милостивый поражает неверных; третьи говорили, что хотя русские побили народа и меньше, чем бухарцы, но сравнивать их с последними все же не годится, грешно, ибо бухарцы – мусульмане, а русские –
Несомненно, однако же, что большая часть, по существу, весьма не воинственного, миролюбивого и относительно добродушного туземного оседлого населения, быстро научившись различать среди вторгнувшихся в страну завоевателей плебеев и патрициев, на первых же порах вполне сознательно отдавала справедливость относительным добродушию и гуманности представителей высших классов, у которых даже и в течение героической, завоевательной эпохи часто находила защиту от разного рода насилий, производившихся нижними чинами наших войск.
Вместе с тем эти относительные добродушие и гуманность некоторых наших представителей и тогда уже понимались населением лишь условно и только в мирное время, ибо русские солдаты так беспощадно стреляли и кололи штыками, что соперничать с ними, в особенности после того, как их вооружили скорострельными винтовками, не представлялось возможным.
Таким образом, после занятия Чимкента, Ташкента, Ходжен-та, Ура-Тюбе, Джизака и Самарканда слово «русский» вселяло тот «спасительный» страх, который впоследствии долгое время обеспечивал нам относительное спокойствие и внутри края, и на его границах. Этот страх был так велик, что долгое время не только мужчины, но даже русские женщины безбоязненно ездили по вновь завоеванному краю в одиночку на сартовских арбах, останавливаясь на ночлеги иногда в очень глухих сартовских кишлаках (селениях), причем почти не было случаев не только каких-либо насилий, но даже и мало-мальских обид или притеснений.
Справедливость требует сказать, что с чувством этого «спасительного» страха туземное население относилось тогда не к одной только нашей военной силе, но и к нашей административной власти, водворявшейся здесь вслед за тем, как смолкали последние выстрелы.
Наш тогдашний уездный начальник (не говоря уже о военном губернаторе), строевой офицер, случайно и то лишь по необходимости превратившийся в администратора, снабженный тогда относительно широкими полномочиями, в глазах народа всецело являл собой прямого заместителя
И этот ореол в течение нескольких лет тоже служил нам верную службу: население, веками привыкшее или, вернее, ханским правительством приученное если не уважать одну лишь грубую силу, то по крайней мере легко ей подчиняться, боялось уездного начальника, а потому на первое время последний не знал ни неисполнения его приказаний чинами туземной администрации, ни недоимок, несмотря на то, что тогдашнее материальное благосостояние народа отнюдь не было выше теперешнего, а количество денежных знаков, обращавшихся среди населения, было, безусловно, меньше, чем теперь.
Такие соотношения между народом и русской администрацией в значительной мере поддерживались еще и тем, что большая часть наших уездных начальников того времени старались окружать себя возможно большей помпой; так, например, поездки по вверенным им районам они совершали в сопровождении громадной и совершенно ненужной свиты. Такое направление поощрялось высшей местной властью, воображавшей и утверждавшей, зачастуо с весьма небескорыстными целями (в смысле получения сумм на так называемую представительность), что престиж русской власти в крае может держаться только на внешнем блеске, на помпе, что, как увидим ниже, было заблуждением и дало много отрицательных результатов.
Таких заблуждений и ошибок, в особенности на первое время, было много, а являлись они прежде всего в результате взаимного непонимания русских и сартов, ибо мы не знали их, а они не знали нас; мы, вследствие нашей обычной инертности и малой культурности, долгое время не хотели отнестись к туземному миру как к интересному объекту изучения и пытались в своих канцеляриях решить административное уравнение с тысячью неизвестных; сарты, за исключением туземной администрации и той части торговцев, которая непрестанно соприкасалась с нами, сторонились нас и тоже мало интересовались нами, так как долгое время жили надеждой на то, что мы, подобно прежним местным завоевателям, натешившись своими военными успехами, рано или поздно уйдем восвояси.
Мы не знали туземного языка и не хотели ему учиться, довольствуясь услугами никуда негодных, невежественных и вороватых переводчиков, по большей части татар и оренбургских или сибирских киргизов, не знакомых с местными наречиями, в значительной мере разнящимися от языков татарского и киргизского.
Невежественность этих посредников, тоже не находивших нужным знакомиться с местными наречиями, была такова, что волостные управители и
Вместе с тем вследствие нашего поголовного незнания туземных наречий никакого контроля над переводчиками не было и не могло быть. Переводчик излагал дело так, как ему нравилось или требовалось, и народ вскоре же убедился в том, что
За этими «нужными» и для нас, и для туземцев людьми вскоре установилась столь некрасивая репутация, что звание переводчика, совмещавшее в себе представления о невежестве, пролазничестве и продажности, сделалось почти позорным, и потом, много времени спустя, сколько-нибудь приличные люди старательно уклонялись не только от занятия этих должностей, сопряженного с необходимостью именоваться переводчиком, но даже и от временного, случайного исполнения переводческих обязанностей.
Удовлетворяясь услугами безусловно негодных переводчиков и долгое время не признавая полезности и желательности нашего личного ознакомления с туземным языком, мы столь же индифферентно относились и к изучению окружавшей нас туземной жизни, где все почти было нам и неизвестно и непонятно. Поэтому мы очень охотно удовлетворялись готовыми формулами, услужливо преподносившимися самозваными знатоками туземного мира, не знавшими ни языка, ни религии, ни быта, ни истории туземца и видавшими последнего лишь из окон своих квартир или канцелярий.
Если у туземца все сведения о нас долгое время не шли дальше уверенности в том, что от всех русских пахнет рыбой, то и мы в свою очередь тоже долгое время не шли далее воспринимавшихся от самозваных знатоков нелепых и зачастую противоречивых восклицаний, вроде того, что «Все сарты фанатики!», «Сарты весьма добродушны и гостеприимны!», «Сарты невероятно скупы и алчны!» «Сарты прекрасные садовники и конюхи!», «Сарты не имеют никакого понятия об агрономии и животноводстве!», «Сарты чрезвычайно развращенный народ!», «До нашего прихода сюда сарты не знали ни пьянства, ни проституции!»
Изо дня в день повторяя этот и подобный ему вздор, мы постепенно привыкали к нему, привыкали думать, что все-таки кое-что знаем и смыслим, привыкали гнать от себя мысль о необходимости более солидных отношений к делу, и чем дальше, тем все больше и больше запутывались в хаосе, возникшем на почве наших собственных невежества, малой культурности и самомнения.
Таковы были, в общих чертах, наши отношения к туземному миру.
Почти такими же были и те отношения, которые на первое время установились у туземцев к нам.
С нами соприкасались, нас изучали (и, конечно, с одними лишь чисто практическими целями) чины туземной администрации, никогда не являвшие собой сливок туземного общества, относительно мелкие торговцы, торгаши, гнавшиеся за скорой и легкой наживой около русских, у которых, как это казалось туземцам на первое время, денег куры не клюют, мастеровые и чернорабочие, бывшие на первых порах такого же мнения о нашем, чуть не поголовном, якобы, богатстве. Очень экономные и даже прижимистые в своей частной жизни, привыкшие считать свои личные расходы на
Впоследствии, когда мнимые богачи начали усиленно делать займы у тех же туземцев, причем не всегда аккуратно уплачивали эти долги, мнение о нашем богатстве, как и вообще мнение о нас, значительно изменилось; но на первое время каждый русский представлялся туземцу с двумя большими карманами: один всегда туго набит деньгами, а в другом – всегда заряженный револьвер.
Итак, вокруг нас группировались, нас окружали, изучали нас и интересовались нами главным образом лишь туземная администрация и торгаши, сомнительные элементы туземного общества, которые жадно и настойчиво тянули руки к власти и к деньгам, к тому, перед чем туземец средней руки, не поднявшийся выше уровня толпы, привык преклоняться в течение длинного ряда предшествовавших веков, когда властная рука ежечасно попирала и божеские и человеческие законы, а деньги, отворяя любую дверь, успешно конкурировали с властью, зачастую сводя ее на нет.
Все остальные – туземная интеллигенция, которую выше мы позволяли себе назвать «
Таким образом, вслед за нашим приходом в край между нами, или, вернее, между нашим местным правящим классом, и народом образовалась тесно сомкнувшаяся вокруг нас и разобщившая нас от народа и народной жизни стена, составившаяся из туземной администрации, торгашей и переводчиков. Народ сносился с нами через эту непроницаемую для него стену, а мы видели глазами, слушали ушами и, к стыду нашему, думали лукавым и хищным умом этой живой стены, постепенно утолщая ее разными способами.
В течение эпохи наших завоеваний генералы, штаб– и обер-офицеры действовавших здесь наших воинских частей превращались в местных администраторов лишь в силу настоятельной необходимости, за неимением другого контингента для замещения административных должностей, причем в их распоряжении не было ни необходимых знаний, ни сотрудников, знакомых с языком, с бытом и с историей туземного населения, жизнь которого во многих отношениях являет собой совсем особый, оригинальный нам мир.
Вместе с тем на каждом шагу возникали весьма важные вопросы, разрешить которые, за необладанием необходимыми для того знаниями, не мог никто из тогдашних русских туркестанцев. Вместо того чтобы немедленно же приступить к возможно широкому и тщательному изучению вновь завоеванной окраины, стали обращаться за советами и указаниями к тем из туземцев, которые, произведя благоприятное внешнее впечатление на то или другое начальствующее лицо, проявляли видимую готовность служить этому лицу, разумеется, преследуя при этом лишь свои личные цели и выгоды, главным же образом стремясь захватить в свои руки влияние на народ, подавляя последний представлением о их действительной или кажущейся близости к высшей местной русской власти, а следовательно, и о их могуществе, чему в значительной мере способствовала та чрезмерная, имевшая столь же некрасивую, сколь и нелегальную подкладку, щедрость, с которой даже за самые сомнительные заслуги раздавались награды в виде почетных халатов, медалей и даже орденов[538].
В течение первых десяти лет после завоевания Ташкента мы успели своими руками создать многочисленную клику так называемых «влиятельных» или «почетных» туземцев, клику бюрократической (среди туземной администрации) и финансовой (главным образом среди подрядчиков) вновь испеченной аристократии, недавней шушеры, включительно до мелких лавочников, арбакешей (извозчиков) и конюхов, одетых в почетные халаты и увешанных медалями.
Мы своими руками неустанно утолщали эту живую стену, уже стоявшую между нами и народной жизнью; мы искусственно плодили клику мошенников, нагло обворовывавших народ и столь же нагло обманывавших нашу подслеповатую, глухую, немую и не совсем чистую на руку администрацию, мошенников, ловко отводивших глаза этой администрации от всего того, что ей следовало бы видеть и знать.
Все сколько-нибудь благомыслящие и сторонившиеся нас туземцы покачивали головами, удивляясь слепоте «неверных» и их неумению или нежеланию отличать белое от черного; а мы упорно продолжали свое, ибо это нам нравилось, а для многих из нас было даже и выгодно.
Не зная народа, смотря на него глазами окружавшей нас живой и лживой стены, повторяя стереотипы, сочиненные нашими самозванными знатоками туземной жизни и заставляя себя верить в то, что нам нравилось, что тешило наши невысокие инстинкты, мы старались уверить и себя и других в том, что здесь, в Средней Азии, где мы обязаны «высоко держать знамя русского дела и русских интересов», в глазах «полудиких азиатов» наш престиж нельзя поддержать, не окружив себя, представителей русской власти, хотя бы частью той помпы, которой были окружены наши предместники ханских времен и необходимой деталью которой является
Это с одной стороны.
С другой стороны, среди той туземной мрази, которая льнула к нам и всеми, иногда самыми непозволительными, способами, до сводничества и ссуживания деньгами, нагло выхваченными из народного кармана включительно, выслуживалась перед нами, среди этих подонков туземного общества, чем дальше, находилось все большее и большее число негодяев, у которых многие из нас были в долгу.
Время от времени необходимо было уплачивать хоть части этих греховных долгов, дабы не лишиться желанных услуг, причем простейшим способом такой расплаты оказалось включение этих и подобных им кредиторов в списки, ежегодно представлявшиеся уездными начальниками губернаторам, а губернаторами – генерал-губернатору, у которого испрашивали награждения халатами, медалями и орденами
Народ видел и знал все это и, конечно, не мог одобрительно относиться к подобного рода явлениям.
Тем не менее по причинам, о которых будет упомянуто в дальнейшем изложении, симпатии к нам значительной части туземного населения долгое время заметно возрастали, одновременно с чем замечалась также и быстрая перемена в сфере взаимных отношений между местными общественно-политическими фракциями, раньше отличавшимися, как об этом было уже упомянуто выше, хроническим антагонизмом, время от времени обострявшимся под влиянием общего государственного неблагоустройства, случайных смут и усобиц, а иногда даже и натравливания одних на других, производившегося с разными целями теми, в чьих руках была власть, что имело место, например, в Фергане в правление Худояр-хана в отношении сартов и кипчаков.
Вторжение в страну завоевателей заставило временно забыть эти старые племенные, политические и экономические счеты, а особенности постепенно устанавливавшегося нового строя местной жизни под ферулой[539] русского закона и русской власти, пред лицом которых сарты, киргизы, кипчаки и др. являлись в большей или меньшей мере равноправными объектами предержания, упразднив ту почву, на которой возрос этот антагонизм былого времени, исключали вместе с тем и причины его возрождения.
Таким образом, завоевание нами Туркестанского края в среде туземного мусульманского населения прежде всего сказалось в ослаблении прежнего антагонизма между местными общественно-политическими фракциями, в примирении их между собою, в крупном шаге к объединению всего местного мусульманского населения под влиянием иноземного владычества.
Но кроме этого основного импульса, кроме, так сказать, общей политической беды, тому же объединению местных мусульман, вслед за завоеванием края и его умиротворением, большую службу сослужили и многие частные последствия этого умиротворения. Так, например, многие из торговцев-сартов, раньше не решавшихся оперировать в киргизской степи, где в ханские времена не только их имущество, но даже и самая жизнь были далеко не гарантированы от всевозможных случайностей, с водворением в крае русской власти и относительного порядка начали безбоязненно и все в большем и большем числе проникать в эту степь, завязывая широкие знакомства среди киргизского населения и постепенно расширяя здесь круг своей торговой деятельности.
Вслед за торговцами и часто под их покровительством в ту же умиротворенную киргизскую степь стали все в большем и большем числе пробираться сарты-книжники в роли насадителей мусульманского благочестия. Они являлись сюда главным образом в качестве
На почве этих и подобных им новых соотношений в сферах торговой, промышленной и духовной жизни начал постепенно таять прежний антагонизм, разобщавший местные фракции. Этот антагонизм постепенно, но относительно довольно быстро начал уступать место обратному явлению, возникновению материальных и нравственных уз (напр., при посредстве браков), легших в основании постепенного духовного объединения всего вообще туземного мусульманского населения.
Тем временем смолкли последние, в течение многих лет неумолкавшие выстрелы, и были написаны и подписаны последние, по обыкновению напыщенные и раздутые, реляции о наших «победах» в Фергане[540].
Одновременно с покорением последней для коренных областей вновь завоеванного края прекратился героический, завоевательный период. Настал период гражданский, за время которого во всем вообще быте туземного населения произошло много крупных перемен и в материальном и в интеллектуальном отношениях.
Переходя далее к рассмотрению пережитой населением интеллектуальной эволюции, для удобства исследования и изложения мы подразделим эту почти тридцатилетнюю эпоху на два периода – первый и второй.
Первый период интеллектуальной эволюции
Попутно с водворением во вновь завоеванном крае русской власти здесь постепенно, одно за другим, начали возникать учреждения наших различных гражданских ведомств, функционирование и житейская практика которых, во-первых, знакомили туземцев с основами и особенностями наших гражданственности и культуры, а во-вторых, прямо или косвенно влияли и на многие стороны их собственной жизни, что в конце концов заставило их отказаться от надежды на наш добровольный уход из края и помириться с мыслью о неизбежности если не сближения с нами, то, во всяком случае, совместной жизни под туркестанским небом.
Наименьшее впечатление, по-видимому, произвело на туземцев устройство нашего административно-полицейского (или как раньше называли –
Неизмеримо большее впечатление произвели на туземцев такие учреждения, как почта и телеграф, которыми, вслед за их осуществлением, начали широко и чрезвычайно доверчиво пользоваться главным образом торговцы.
Туземцы в буквальном смысле слова восторгались той абсолютной быстротой, с которой оказывалось возможным посылать и полуать разного рода сведения по телеграфу, и той относительной быстротой, с которой стало возможным доезжать до Оренбурга или до Троицка[541] на почтовых.
Когда телеграфные конторы открывались в городах Ферганы, занятой после двух других областей[542], местное городское население, в особенности же торговцы, были уже наслышаны об этом учреждении от своих ташкентских и ходжентских родичей и знакомых. Поэтому в первые дни существования здешних телеграфных контор они работали почти без перерыва: туземцы, несмотря на свою большую расчетливость, торопились посылать нужные и ненужные телеграммы, дабы лично, воочию убедиться в правоте доходивших до них слухов о той невероятной быстроте, с которой русские передают всевозможные сведения по своим проволокам.
С неменьшим удивлением отнеслись туземцы и к тому факту, что деньги и посылки, доверчиво сдаваемые ими совершенно неизвестному лицу, какому-то, очевидно, мелкому и бедному почтовому чиновнику, не только никогда не пропадают, но, наоборот, всегда в целости доходят по назначению в очень короткий срок.
Эти факты, к которым мы давно присмотрелись, на туземцев, выросших среди правонарушений и бесчинств ханского правительства, производили глубокое, неотразимое впечатление, заставляя их волей-неволей признать относительное совершенство нашей машины, нравственную высоту нашего закона и право значительной части русского служилого люда на полное доверие.
Эти маленькие факты из жизни таких маленьких и загнанных учреждений, как уездные почтовые и телеграфные конторы, в свое время сослужили великую службу русскому делу в крае, приучая туземное общество доверчиво относиться к тем учреждениям, которым народ вверял свои трудовые деньги и свои документы, причем попутно с этим с первых же шагов водворения здесь нашей гражданственности подготовлялся нравственный и материальный успех и других, в особенности же финансовых, учреждений, каковы казначейства, банки и проч.
Справедливость требует, однако же, отметить наряду с вышесказанным и тот факт, что, поскольку туземцы отдавали должное нашим почтовым учреждениям, являвшим собой один из первых даров или благ русской гражданственности, постольку же их невольно коробило от разного рода инцидентов на почтовых станциях, куда они являлись в качестве проезжающих, и после того, как высшее начальство многократно старалось уверить их, что отныне туземцы такие же подданные Белого Царя[543], как и природные русские.
Русский свободно доезжал на почтовых[544] от Ташкента до Оренбурга в три недели. Сарт ехал месяц, а то и полтора. Если же необходимость заставляла очень торопиться, то приходилось платить большие деньги почтовым старостам для того, чтобы находились свободные лошади.
Впоследствии сарты изыскали и иной путь спасения: сарт подыскивал себе попутчика, русского офицера или чиновника, едущего по казенной надобности, с так называемой казенной подорожной[545]. Русский вносил в это предприятие казенную подорожную, к которой иногда присовокуплял и меньшую часть де нежных путевых расходов; сарт брал на себя или все денежные расходы или большую часть их и тогда ехал быстро.
Но и этот способ не всегда оказывался удовлетворительным, ибо часто случалось, что русский
Если на почтовой станции, кроме проезжающих сартов, никого не было, староста, конечно, за должное вознаграждение, охотно ставил им самовар и оказывал обычные в этих случаях услуги. Но вот к станции подъезжает большой тарантас, из которого выходят русский
И так почти во всем, почти на всех стезях общественной и служебной жизни.
И несмотря на это, сарт долгое еще время преклонялся пред совершенством нашей машины и одухотворяющего ее закона, а попадая в положения, подобные вышеописанному, старался думать, что это не более как случайности, зависящие от индивидуальной недоброкачественности тех или других лиц.
Как ни велик был нравственный успех таких учреждений, как почта, телеграф и даже наш прежний местный дореформенный суд[546], отличавшийся многими крупными недочетами, как ни велик был этот успех в смысле мирного завоевания симпатий к нам среди некоторой части населения, главным образом среди торгового класса, но апогей этого явления был достигнут несколько позже, когда введение выборного начала и реорганизация податного дела заставили громадное большинство населения, весь многочисленный земледельческий класс, открыть наконец глаза и осмотреть нас более или менее пристально и внимательно.
Введение выборного начала, при котором народные судьи
Особенно же большое значение имело введение выборной системы для кочевого населения, где до того времени общественный быт держался на устоях родового начала, при котором наиболее родовитые и богатые люди держали в своих не всегда чистых руках и материальную, и юридическую жизнь народа.
Выборное начало нанесло решительный удар этому старому порядку вещей, ибо народ, имевший старые счеты с родовичами, изверившийся в их готовности служить интересам бедного люда и возлагавший надежды на свою собственную среду (что, конечно, далеко не всегда оправдывалось), в этой последней стал искать себе официальных представителей, весьма часто поступаясь при этом интересами и
Подобные этим результаты дало и введение податной реформы.
Несмотря на многие шероховатости частностей этого дела, вроде объедания и обирания землемерами сельских старшин и волостных управителей, которые восстановляли такие нарушения их личных бюджетов за счет народного кармана, народ все-таки видел в существе этой операции стремление русской власти упорядочить податное устройство, устранив из него все то, что, будучи нежелательным с точки зрения государственного фиска, во многих отношениях являлось вместе с тем стеснительным и для населения, что имело, например, место при
Это благоприятное для нас общее первоначальное впечатление, произведенное на туземное население податной реформой[548](по крайней мере в Фергане, где реформа была введена раньше, чем в двух остальных областях), в частности, усугублялось тем обстоятельством, что некоторые из уездных начальников, в качестве председателей уездных поземельно-податных комиссий стоя на страже интересов казны, вместе с тем проявили несомненную и очевидную для туземцев заботливость и об их интересах.
Наряду с большим числом стяжателей и грабителей, из которых большинство остались безнаказанными, среди представителей русской администрации было все-таки несколько таких, которых народ чтил за недюжинный ум и за еще более недюжинную душу. Народ, привыкший видеть в ханских
Так было, например, в Фергане с П.В. Аверьяновым, простота образа жизни и обращения, доступность, человечность, правдивость и безукоризненная честность которого так резко бросались в глаза населению, что среди последнего одно время ходили даже слухи о том, что он
Наличности среди администрации небольшого числа лиц этого разряда оказывалось достаточным для того, чтобы туземцы временно закрывали глаза на действия других, оставаясь при убеждении в совершенстве нашей государственной машины и в высоте нашего закона.
Следует упомянуть также и о том, что к нам, в особенности на первых порах, в разных слоях туземного населения тяготели значительное число молодежи обоих полов и все те, кому претили мелочные и малоосмысленные требования местного мусульманского домостроя.
Здесь необходимо припомнить в общих чертах то, что выше было сказано о строе духовно-нравственной жизни туземного общества накануне нашего прихода в край.
Масса людей тяготилась во многих отношениях действительно тягостными в то время условиями жизни; одних угнетали непрестанные поборы, бесчинства и самоуправство клики правительственных агентов; других возмущала наглая продажность
Масса людей тяготилась всем этим; но мысль, прочно замкнутая в тиски шариата и совершенно разобщенная с жизнью остального мира, долгое время томилась, не находя никакого выхода из этого заколдованного круга.
Наш приход в Среднюю Азию внезапно, нежданно-негаданно для всего местного люда, внес крупные перемены в это положение, пробив широкие бреши в толстой стене, отделявшей до того времени этот полусонный, замкнутый мирок от неугомонношумного мира европейской цивилизации, причем все это отразилось главным образом на духовной, интеллектуальной жизни оседлого населения, сартов, ибо та же сфера жизни кочевников, не замкнутая в тиски шариата, находилась в относительно лучших условиях.
Водворяясь во вновь занятом крае, русская власть была поставлена в неизбежную необходимость ввести большие перемены в сфере юридической жизни туземного населения: оставив последнему так называемый
Таким образом, оказались упраздненными
Как только
Мужчины толпами шли в открытые нами питейные заведения. Женщины и девушки охотно шли на содержание к русским. В одном из городов Ферганы через несколько месяцев после его занятия нами дочь бывшего
Так праздновали свою свободу наиболее свободолюбивые туземцы, носившие при этом внутри себя тот или другой
Попутно с этим и в материальном быту большей части туземного населения происходили крупные перемены, вызванные нашим водворением в крае и вместе с тем прямо или косвенно увеличивавшие среди туземцев число если не русофилов, то, во всяком случае, лиц, коим наше присутствие здесь приносило очевидные выгоды.
Одновременно с нашим водворением в Средней Азии и впоследствии, по мере постоянно продолжавшегося (и поныне продолжающегося) увеличения численности местного русского населения, все большее и большее число туземцев находили на рынке труда усиленный спрос на личный труд, находили новые и притом усиленно оплачивавшиеся заработки в качестве домашней прислуги, ямщиков, извозчиков, разносчиков разных продуктов, а главным образом – чернорабочих и мастеров при устройстве быстро, один за другим возникавших и постепенно ширившихся русских городов, причем чернорабочий, получавший до нашего прихода сюда от 10 до 15 коп. в день, стал получать от 20 до 25 коп.[549], плотник и штукатур с 30–40 коп. перешли на 60 и даже 80 к., а работник (слуга), получавший до того времени у состоятельного сарта 19 руб. (10
Появление в крае нескольких десятков тысяч русских войск, чиновников и торговцев, ничего материально не производивших, а вместе с тем привыкших к удовлетворению, сравнительно с умеренными и экономными туземцами, относительно широких потребностей, а потому непрестанно предъявлявших требования на значительные количества разного рода сельскохозяйственных продуктов, живности, топлива, фуража, строительных материалов и т. п., сразу же дало сильный толчок расширению многих отраслей туземного сельского хозяйства, лесоводства, садоводства и виноградарства.
Одновременно с этим благодаря умиротворению киргизской степи значительно расширилась носившая почти исключительно меновой характер торговля между оседлым и кочевым населением края.
Сарты в удвоенных и утроенных количествах повезли в степь туземные материи, ватные одеяла, халаты, тюбетейки, обувь, ножи, сушеные фрукты и т. п., обменивая все это на скот, кожи, грубые шерстяные материи и кошмы.
В Фергане, например, в течение нескольких лет после ее завоевания замечалось значительное усиление производства предметов, вывозившихся отсюда в киргизские аулы Аулие-Атинско-го уезда Сырдарьинской области и в Семиречье, пока все это не стало постепенно вытесняться такими же предметами русского производства.
Развитие земледелия, торговли и отхожих промыслов с попутным общим повышением цен на труд и на продукты имело своим прямым и немедленным последствием значительное увеличение количества денежных знаков, обращавшихся среди населения, которое благодаря этому имело возможность почти повсеместно в крае безнедоимочно уплачивать подати.
Все это, вместе взятое, несмотря на никогда не прекращавшееся злобное шипенье нашей оппозиции, долгое время, приблизительно до половины восьмидесятых годов, служило большую службу русскому делу в крае, постепенно увеличивая в туземной среде число лиц, сознательно полагавших, что новые, русские порядки во многих отношениях лучше прежних, ханских, что общественная безопасность, неприкосновенность личности и имущества, постепенное приобретение народом разного рода полезных практических знаний, благоустроенность сферы юридической жизни населения, а равно и степень его общего благосостояния, несомненно, возрастают под охраной русского закона.
Вместе с тем среди туземцев начали постепенно выделяться и такие, которые, не ограничиваясь вышеупомянутыми отношениями спокойного, объективного одобрения части новых порядков, спокойного отдания должного, пошли дальше и, постепенно все более и более увлекаясь всем русским, стали превращаться в более или менее ярых русофилов.
Толпа сейчас же обратила на них внимание и заклеймила их кличкой «
Одни из них тотчас же робко и подальше спрятали свое русофильство; а другие, как, например, покойный Сатар-хан Абду Гафаров[550], навсегда попали в положение отщепенцев, которые от своих отстали, а к чужим не пристали, ибо им на каждом шагу приходилось сталкиваться с той русской дамой и почтовым старостой, о которых было упомянуто выше.
Примеры неудач Сатар-хана и нескольких, немногих правда, подобных ему трактовались нашей оппозицией как примеры кары небесной за тяготение к «неверным», как блестящие доказательства того, насколько стоит служить этим «неверным», которые, щедро награждая халатами и медалями негодяев, грабящих народ, оставляют умирать с голоду тех, кто, подобно преданному псу, служил им верой и правдой.
К этим разговорам стали присоединяться и другие, главным образом – на тему о взяточничестве и продажности русских служащих лиц и даже целых учреждений.
Два уездных начальника (Н-е и Г-с) ушли в Сибирь за казнокрадство и лихоимство. За ними туда же, хотя и по другому делу, ушел правитель канцелярии генерал-губернатора (С-в). Один из военных губернаторов (Г-в), заведомо принимавший деятельное участие в грязных делах казнокрадов и грабителей, отделался одним лишь увольнением от службы только благодаря заступничеству генерал-губернатора и снисходительности Царя[551].
Масса других, подобных им, продолжали те же или подобные им дела, оставшиеся безнаказанными.
Один, якшаясь с волостными управителями, втихомолку скупал у туземцев земли по очень выгодным для себя ценам; другой, принимая
Редкого из уездных начальников туземец мог видеть лично, не уплатив переводчику мзды за устройство такого свидания.
Оппозиция громко вопияла по поводу этих и подобных им темных, грязных сторон нашей гражданственности, и многим из наших сторонников-туземцев приходилось, скрепя сердце, говорить: «Да, к сожалению, все это правда».
Народ видел и знал все эти темные стороны русской служебной жизни. Одно он видел лично, своими глазами; другое он знал через посредство окружавшей нас живой стены, которая в своих личных выгодах не стеснялась лгать, зачастую умышленно преувеличивая в глазах народа степень продажности нашего служилого люда, ибо, когда народ обращался к стене с просьбой устроить то или другое дело, стена заявляла, что это будет стоить очень дорого, потому что надо дать такому-то и такой-то, из коих каждый берет не менее такой-то суммы. Зачастую взяточниками выставлялись люди, в этом отношении безусловно безгрешные, что народ узнавал, к сожалению, очень поздно и совершенно случайно, а иногда и совсем не узнавал.
Окружавшая нас живая стена, почти сплошь состоявшая из алчных, наглых и продажных авантюристов самого низкого разбора, очень скоро убедилась в том, что не только ценой крупной взятки, но даже ценой хорошего завтрака с шампанским можно очень многое купить у многих местных представителей русской власти, любящих хорошо поесть и попить и склонных к разыгрыванию больших бар при полном почти отсутствии личных средств для удовлетворения этих мелких и грязненьких вожделений.
Выдающимся пионером такого рода проникновений туземцев в страну продажности многих представителей русского служилого люда в Ташкенте в свое время был очень неглупый по-своему С.-А.-бай[552], за которым смелыми шагами пошли (и уже не в одном только Ташкенте) длинные вереницы крупных и мелких мошенников, из коих позже многие, дойдя до больших степеней виртуозности, добились очень солидных материальных результатов.
Главнейшими причинами большого успеха этих господ были наши распущенность и лживость и наши вожделения.
В то время как туземцы, постепенно освобождаясь под охраной русского закона от ига местного древнего домостроя, ревниво охранявшегося ханским правительством, которому это было необходимо во многих отношениях, осмотревшись среди новых порядков и новых условий жизни и трезво разобравшись в прежнем хаосе, постепенно начали изгонять из своего быта ненужный хлам, по существу давно уже превратившийся в тягостный и зачастую вредный, развращающий толпу пережиток, стали добровольно упрощать, а тем самым и удешевлять свою жизнь, добровольно и сознательно отказываясь от дорогих, украшенных серебром и золотом конских сбруй, от бархатных чепраков, от многочисленной прежде челяди и других атрибутов помпезности, поддерживавшейся и поощрявшейся ханским правительством. Мы, руководясь только своими интересами и не желая наблюдать фактов народной жизни, продолжали по-прежнему утверждать, что для успешного управления «полудикими азиатами» надо производить на них впечатление, а потому надо по возможности окружать себя некоторой долей блеска, в чем нам охотно поддакивала окружавшая нас стена, которой все эти затеи были очень и очень на руку и которая тщательно умалчивала о том, что народ, давно уже познавший степень личной состоятельности всей этой пыжащейся русской голи и хорошо знающий, откуда берутся средства для разыгрывания безнравственной комедии, именуемой «представительностью», видит в последней грубый, балаганный фарс, которым ныне в туземной среде уже нельзя более никого сбить с толку.
Народ все это видел, знал и понимал; а типичнейшие и наиболее предприимчивые представители окружавшей нас живой стены, увидев себя хозяевами возникших положений и соотношений, плавали во всей этой грязи как рыба в воде. (Нам дарили ковры, лошадей и экипажи. Нас ссужали деньгами, которых мы по большей части не возвращали обратно. Нам помогали приобретать по дешевым ценам земли и строить дома.)
Между нами и юлившими вокруг нас туземными проходимцами возникали интимные связи, позорные для русского служащего лица и опутывавшие нас по рукам и по ногам, ибо нам приходилось молчать и изворачиваться, когда, опутав нас в достаточной мере, нас начинали эксплуатировать, ведя по пути целого ряда проступков и преступлений.
Сделавшись подневольными людьми, запутавшись в своих личных делах, тесно связанных с делами и с интересами купивших нас туземцев, мы волей-неволей служили и Богу и мамоне.
Каждая поездка генерал-губернатора по краю была истязанием для народа; но этого никто не хотел знать; все в один голос повторяли по-прежнему: «Надо производить впечатление на полудиких азиатов».
И вот этих полудиких азиатов, которые во многих отношениях неизмеримо культурнее нашего народа, нашей толпы, в страдную, рабочую пору надолго отрывали от полевых и других хозяйственных работ.
Одних тысячами гнали ровнять и поливать дорогу на всем пути следования начальства; других заставляли одеваться в новые халаты, запасаться провизией и фуражом на несколько дней и гнали на разные пункты по пути следования, где эти люди, не успевшие вовремя полить или убрать своих полей, должны были изображать живописные группы населения, якобы с восторгом встречающего обожаемое им начальство. Со всех же вообще собирали деньги, в 10–20 раз больше того, что действительно требовалось для устройства торжественных встреч с арками, с иллюминациями, фейерверками и поднесением хлеба-соли на дорогих блюдах.
Народ злобно подводил итоги своим недочетам; оппозиция вопияла; мы продолжали бессмысленно гоготать: «Надо производить впечатление на полудиких азиатов»; губернаторы старались подражать генерал-губернаторам, уездные начальники – губернаторам, а по стопам уездных начальников шли их подчиненные.
Бывали случаи, когда после разорительной для населения поездки генерал-губернатора, сопровождавшейся обычно невыгодными для нас нравственными последствиями, от населения поступали жалобы на поборы; но эти жалобы обыкновенно не имели никаких последствий. Да и что можно было бы сделать по ним? Все очень хорошо знали, что туземная администрация наживается на этих триумфах отрицательного значения; но что можно предпринять против нее, против туземной администрации, когда она, в сущности говоря, лишь творит волю пославших.
Общая сумма неудовольствий против нас начинала заметно возрастать, а разговоры обо всем этом среди туземцев начинали заметно усиливаться, когда на выручку нам явились старательно афишировавшиеся местной (правительственной) туземной газетой известия о наших успехах во время последней турецкой войны[553].
Русь одержала верх над Турцией, о которой тогда наши туземцы не имели еще достаточно определенных и верных представлений, но которая считалась ими величайшей и сильнейшей мусульманской державой, причем за главой ее, султаном, весь мусульманский мир суннитского толка признавал права
Если эти события не могли свести на нет невыгодных впечатлений вышесказанного порядка, то они, во всяком случае, являли собой неопровержимое и очевидное для туземцев того времени доказательство государственной мощи России и совершенства устройства ее государственной машины, что, в свою очередь, поддерживало во многих туземцах раньше сложившиеся отношения к делу, т. е. их мнение о совершенстве основ и о неудовлетворительности лишь некоторых деталей.
Тем временем местная жизнь под влиянием сильного толчка, произведенного нашим приходом в край, шла все вперед и вперед, внося в разные углы туземного быта струи все новых и новых течений. Попутно с развитием внутренней и внешней торговли, с постепенным усовершенствованием путей и способов сообщения, с расширением хлопкового дела и с постепенным увеличением среди туземцев числа лиц, усваивавших практическое знание русского языка (в чем мы значительно отстали от них), раньше крайне малоподвижные туземцы стали все чаще и все охотнее предпринимать, с торговыми целями, поездки не только по обширному Туркестанскому краю, но даже и далеко за его пределы, во внутренние губернии России, главным образом – в Нижний Новгород, в Москву, Одессу, Харьков и в Петербург.
На первое время туземцы, попадавшие в Европейскую Россию, по-видимому, очень слабо ориентировались и разбирались в хаосе массы совершенно новых и непривычных для них впечатлений. В то время от туземцев, вернувшихся из России, на вопрос о том, что они видели там, часто можно было слышать очень наивные ответы: «Ехали без конца; много земли у Белого царя; и городов много. Войск тоже много; в каждом городе войска. Хороших лошадей много видели, особенно в Петербурге у военных. В городах дома большие, не такие, как в Ташкенте и в Самарканде. А еще видели каких-то громадных собак».
Однако же такая sancta simplicitas[555] продолжалась очень недолго. Вскоре же сарты присмотрелись к очень многим новинкам и довольно быстро начали разбираться в прежнем хаосе первых, смутных, почти бесформенных впечатлений.
Прежде всего за время этих поездок они весьма основательно ознакомились с вексельным правом[556]. Затем узнали, что такое Сенат[557] и какое они могут иметь касательство к этому учреждению. В точности определили, где и в какое время наиболее успешно сбываются их товары. Вполне обстоятельно выяснили, что разного рода увеселительные заведения в Петербурге и Одессе обставлены лучше, чем в Москве и в Нижнем. Пришли к убеждению, что во внутренней России взятки берут совершенно так же, как и в Туркестане. Решили при первой же возможности пробраться за границу, причем начали очень лукаво спрашивать, верно ли, что Русское государство сильнее немецкого, и почему русские не умеют выделывать кож так же хорошо, как англичане.
Возвращаясь из своих поездок по Европейской России, с которой они знакомились все ближе, пытливо заглядывая в укромные, интимные уголки тамошней жизни, туземцы, осторожно умалчивая о своих шалостях и похождениях, охотно делились с соплеменниками всем виденным и слышанным на Руси, давая в руки наших недоброжелателей все большее и большее количество доказательств того, что нет причин особенно увлекаться русской жизнью и умиляться перед русскими порядками.
Весьма неблагоприятное впечатление производили рассказы о русском простонародье, о так называемых
В половине восьмидесятых годов в Сырдарьинской области администрация усиленно занялась русской колонизацией, устройством русских крестьянских поселков, причем, однако же, вся обстановка этого дела отнюдь не гарантировала сколько-нибудь солидного успеха.
Для каждого тогда уже было ясно, что наши государственные интересы в Средней Азии не могут удовлетвориться одним только завоеванием этих окраин силою оружия; что возможные, а частью даже и несомненные перспективы будущего настоятельно требуют также мирного, этнографического завоевания, между прочим путем осуществления здесь широкой и удовлетворяющей действительным местным потребностям русской колонизации.
К этим теоретическим соображениям, как это часто случается, присоединились и чисто личные побуждения: – у высших чинов – в виде погони за реноме опытных и деятельных администраторов, а у низших – в виде сокровенных расчетов на получение чина, ордена или повышения по службе.
Вместе с тем ни свободных орошенных земель, пригодных для устройства на них поселков, ни сколько-нибудь подходящего переселенческого контингента в распоряжении администрации не было; было лишь неугомонное желание, непреклонное решение во чтобы то ни стало, какой бы то ни было ценой добиться устройства хотя бы нескольких поселков.
В конце концов все это удалось кое-как устроить при посредстве услужливости и расторопности «влиятельных» туземцев, с одной стороны, и русской уездной администрации – с другой. Официально значилось, что у туземного населения нашлись «излишние» для него земли, которые, якобы «с согласия» этого населения, оказалось возможным «изъять из его пользования, не причинив ущерба хозяйству» и платежной способности владельцев этих земель, на каковых землях и водворены переселенцы, пожелавшие «навсегда водвориться в крае».
В действительности же дело обстояло совсем иначе. Земли насильственно отбирались у туземного населения вопреки прямым указаниям подлежащих статей закона, а устраивалась на них бродячая Русь, давно уже оторвавшаяся от своей собственной земли, побывавшая на Дону, в Новороссии, в Сибири и в Семиречье, давно привыкшая к скитаниям, нигде не могшая прочно осесть и прикрепиться к новой земле, ибо в бесконечных поисках сказочных Палестин с молочными реками весь этот люд привык с большой легкостью бросать малонасиженные места при первом слухе о возможности получить новые земельные наделы и новые денежные пособия. Получив здесь большие земельные наделы (свыше 10 десятин орошенного лесса), эта бродячая Русь, оказавшаяся в земледельческом отношении стоящей на неизмеримо низшей ступени культурности, чем оседлый туземец, частью опять стала разбредаться, а частью стала сдавать свои земли в аренду тем же туземцам, у которых были отняты эти земли, предпочитая земледельческому труду иные, более легкие и более доходные заработки.
Вряд ли нужно распространяться о том, какое впечатление произвел на туземцев ряд этих колонизаторских предприятий (впоследствии во всех трех коренных областях), отнюдь не сослуживших никакой хорошей, полезной службы русскому делу в крае, но прибавивших много новых и мрачных строк в том скорбном листе, который методично велся и ведется народной памятью, причем в народный ум и в народную дулу начали все глубже и глубже проникать сомнения в правдивости и искренности заявлений местной власти о гражданской равноправности туземцев и русских и о непрестанных якобы попечениях этой власти о нуждах туземного населения.
При такого рода обстоятельствах народилось новое явление местной жизни, попытка возможно широкого распространения среди туземцев знаний русского языка, русской грамоты и др. предметов нашего школьного преподавания, причем за этой официальной, гласной вывеской прятались смутные и тщательно маскировавшиеся негласные надежды на возможность русификации туземного населения, надежды, впоследствии оказавшиеся, безусловно, несбыточными.
Это происходило в то время, когда большинство интеллигентных русских людей, интересовавшихся жизнью наших инородческих окраин, с искренним убеждением и с несокрушимой верой в их непреложность повторяли слова бывшего министра народного просвещения графа Толстого: «Одной из величайших государственных задач России является распространение знаний государственного языка среди населения инородческих окраин».
За спиной этих слов стояли надежды на возможность русификации инородцев путем распространения среди них знаний русского языка, надежды, несбыточность которых в то время большинством считалась невозможной и невероятной.
Летом 1884 года генерал Розенбах, тогда только что назначенный на должность туркестанского генерал-губернатора, собрал в Ташкенте особую
Эти члены комиссии заявили, что знакомство с народной жизнью и с исламом заставляет очень умеренно и осторожно относиться к надеждам на возможность успешной русификации туземного населения, в особенности сартов, ибо до тех пор пока они останутся мусульманами, они вряд ли могут обрусеть, причем не может быть даже и разговора об обращении их в христианство, ибо одно только допущение в край миссионеров неизбежно повлекло бы за собой самые нежелательные затруднения, не дав никаких солидных положительных результатов, потому что ислам, как религия, очень жизнеспособен и устойчив в силу своей большой приспособленности к удовлетворению духовных нужд народов, стоящих на той ступени развития, на которой стоят наши туземцы.
Вместе с тем, веруя в непреложность слов графа Толстого в их прямом значении и имея в виду наличность среди местного населения значительного числа лиц, нами интересовавшихся и нам симпатизировавших, комиссия признала желательным и полезным приступить к распространению среди населения знаний русского языка и
названных членов комиссии, следовало бы, подыскав подходящих лиц, знакомых с языком и бытом населения, не в низшей, а в высшей туземной школе, в
С точки зрения закона это представлялось тем более удобоисполнимым, что с 17 мая 1875 года все инородческие школы края de jure находились в ведении местных инспекторов народных училищ. (De facto этот закон по разными причинам до 1891 года оставался неосуществленным.) В духе вышеприведенных мнений членов комиссии был составлен и протокол заседаний, к которому были приложены три особые записки: о быте оседлого населения, о быте кочевого населения и об исламе как о теократическом кодексе[558].
Генерал-губернатор, опасаясь проявления неудовольствия со стороны туземного населения, не решился произвести опыт ввода русского учителя в туземную школу, а потому обратился к министру народного просвещения с ходатайством об учреждении (согласно вышеупомянутому закону) должности особого инспектора для заведования туземными мусульманскими школами края и с просьбой о разрешении приступить к постепенному открытию во всех областях края особых начальных
Первая русско-туземная школа была открыта в Ташкенте 19 декабря 1884 года при обстоятельствах, в некоторых отношениях особливо благоприятных.
Хлопоты по «привлечению» детей в открывавшуюся школу были возложены генерал-губернатором на городскую полицию, знавшую о непреклонном решении начальства открыть школу и понимавшую также, что по доброй воле никто из туземцев детей не отдаст.
Полиция оказалась в весьма затруднительном положении, но вышла из него, сверх ожидания, самым блестящим образом, обратив внимание на туземное купечество, всегда зависимое от полиции, трусливое и податливое. (В старое время сарты говорили: «Саудагар, халкы яман, куркак, буладур», т. е.: «Купечество народ очень робкий. Теперь времена переменились».)
Где уговорами и упрашиваниями, где угрозами, а где обещаниями невероятных благ, ожидаемых от обучения в новой школе, полиции удалось ко дню открытия школы набрать 41 мальчика в среде наиболее состоятельного купечества, уже приходившего тогда в соприкосновение с русскими.
Из школьной обстановки, кроме классной доски, русских азбук и тетрадей, было исключено все русское. Дети, а с ними и русский учитель сидели на полу, на кошмах. Родителям было объявлено, что они могут во всякое время посещать школу и присутствовать на уроках.
На открытии школы присутствовал местный губернатор, заявивший туземцам, что открытие этой школы есть новое доказательство непрестанных забот русской власти о нуждах туземного населения, которому необходимо выйти из зависимости от не всегда добросовестных переводчиков и иметь возможность непосредственно пользоваться услугами таких русских учреждений, как печать, телеграф и проч., причем их дети по успешном окончании курса в школе могут рассчитывать на предпочтительное получение должностей волостных управителей,
Туземцы делано улыбались, кланялись, говорили, что они не знают, как благодарить правительство и местную власть за непрестанные заботы о них самих и их детях, но в действительности ничему из сказанного не верили и долгое время не могли решить вопроса о том, зачем открыта эта новая и вряд ли нужная для населения школа. Одни высказывали предположение, что детей здесь будут готовить в солдаты; другие полагали, что это не более как праздная выдумка людей, получающих хорошие оклады и ничем серьезным не занятых; третьи утверждали, что школа кому-то и зачем-то нужна, но зачем, пока трудно узнать, ибо держится генерал-губернатором в строжайшем секрете.
Осенью следующего, 1885 года были открыты еще две школы: в селениях Пскент и Чиназ Ташкентского уезда.
Здесь дело пошло совсем иначе.
Сельское население, видящее в подростках прежде всего рабочую силу, не признающее необходимости для своих детей поголовного знания ими не только русской, но даже и своей грамоты, наотрез отказывалось отдавать своих детей в новые русские школы. Не хотели отдавать их сюда и чины туземной администрации и «почетные, влиятельные» туземцы.
Часть детей (было приказано доставить их в определенном количестве, насколько помнится, – не менее 20 душ) была насильственно взята у разной мелкоты, находившейся в личной зависимости от волостных управителей и сельских старшин; другую часть
В Пскенте открытие школы состоялось в присутствии губернатора.
Рано утром собрали по-праздничному одетых детей. У некоторых губы от страха побелели и дрожали. Но вскоре же мальчики ободрились, стали играть в бабки[559] и даже затеяли драки. У ворот и дверей стояли джигиты волостного управителя, опасавшегося, что в критический момент дети разбегутся.
На плоских крышах домов, соседних с помещением школы, сидело несколько сот туземных женщин, закрытых, по обыкновению, покрывалами.
Приехал губернатор. Его тотчас же окружила живая стена услужливых приспешников. Не успели последние разинуть рты, дабы начать свои обычные уверения в преданности населения, в его неизреченной благодарности и т. д., как на крышах поднялся невероятный вой: сартянки, матери, сестры, бабушки и знакомые будущих знатоков русского языка голосили, причитая о них, как о покойниках. Губернатор был очень смущен, ибо оказался в крайне двусмысленном положении; но джигиты быстро разогнали баб, и «порядок» был восстановлен.
Деньги, требовавшиеся для найма учеников для русско-туземной школы, были, в виде особого негласного налога, собраны волостным управителем и сельскими старшинами со всех домов селения в размере, много раз превышавшем действительную потребность, что оказалось весьма удобным для представителей туземной администрации, тем более что за некоторых нанятых мальчиков, как это выяснилось впоследствии, не было уплачено родителям условленной платы.
Столь прибыльные обстоятельства обратили на себя обычно алчное внимание волостных управителей в Тойтюбе, в Каризе, в Тилляу, в Аблыке (селения Ташкентского уезда). Ранней весной следующего, 1886 года уездный начальник (полковник А-ь) начал усиленно заявлять губернатору, что «ему нет покоя от туземцев, которые через волостных управителей настойчиво требуют открытия школ» чуть не во всех волостях уезда[560].
Начальство, отлично знавшее, в чем заключаются суть и причина такого рвения, делало вид, что оно верит этим заявлениям, и продолжало открывать школы при тех же, вышеизложенных условиях.
В Петербурге писалось, что население чуть не ломится в школы; что если будут даны денежные средства, то весь Туркестанский край в самом непродолжительном времени будет покрыт целой сетью сих полезнейших учреждений, практические успехи которых не оставляют желать ничего лучшего.
А на самом деле результаты 2-3-летней практики этих школ, по крайней мере результаты нравственные, были очень скверны.
В 1887 году лицу, ревизовавшему русско-туземные школы Ташкентского уезда, было подано туземцами несколько прошений с жалобами на действия туземной администрации. Расследованием на месте было выяснено, что ученики нанимаются; что население облагается незаконными поборами; что туземная администрация, обворовывая народ, часто не платит родителям за нанятых учеников.
Но когда все это было доложено генерал-губернатору, он выразил неудовольствие по поводу возбуждения столь неприятного дела, противоречившего всему тому, что уже было написано в Петербург, и замял это дело, передав его
Насколько же в действительности дело обстояло неблагополучно, явствует из того, что в самом непродолжительном времени, во избежание сугубых скандалов, пришлось упразднить школы в Аблыке, в Тилляу и в Каризе и перевести их в уездные города.
Все это и подобное этому, к вящему соблазну туземного населения, не находившего никаких оправданий таким действиям русской власти, долгое время продолжало совершаться во всех трех областях края[561]. И в настоящее время никто не может с уверенностью сказать, что это не продолжается местами и поныне.
Более двадцати лет прошло с тех пор, как мы принялись за осуществление проекта – покрыть край целой сетью полезнейших учреждений, именуемых русско-туземными школами.
Много грязного и безнравственного было сделано на этом поприще если не нашими руками, то во всяком случае с нашего ведома.
Какую же пользу принесли в течение 20 лет несколько десятков этих школ русскому делу в крае и туземному обществу, много заплатившему за эту затею?
В течение 20 лет через эти школы прошло несколько тысяч туземных мальчиков. Часть их разбегалась и разбегается, не кончив курса и не унося из школы никаких знаний. Другая, не меньшая часть, усвоив кое-что, кроме русской речи, быстро и невозвратно забывает все воспринятое, ибо по роду, по образу своей жизни почти не соприкасается с русским людом. Лишь наименьшая часть эксплуатирует усвоенные знания русского языка и арифметики в качестве торговцев мелкой и средней руки.
Что же выиграли мы, что выиграли туземцы от того, что в течение 20 лет на туземных базарах появлялось несколько десятков или даже сотен лишних лавочников, знающих русский язык? И может ли этот факт иметь не только государственное, но даже и сколько-нибудь серьезное общественное значение?
Вместе с тем проанализируйте тщательно мировоззрение этих бывших учеников русско-туземных школ, проследите их инстинкты, вкусы, стремления и вожделения, и вы увидите, что они ничем не выделяются из окружающего их туземного общества, ничем не отличаются от тех туземцев, которые научились тому же русскому языку не в школе, а, так сказать, на улице.
Конец восьмидесятых годов ознаменовался открытием правильного движения по Закаспийской железной дороге[562] и был началом второй половины или второго периода исследуемой нами эволюции.
Но прежде чем перейти к рассмотрению этого второго периода, попробуем подвести нравственные и интеллектуальные итоги первого и начнем с материальной стороны туземного быта, которую невозможно игнорировать, ибо всегда и везде она находится в самой непосредственной, в самой тесной связи со сферой духовной жизни и отдельного лица, и целого общества.
В зависимости от умиротворения края, после чего прекратились непрестанные прежде усобицы, всегда почти сопровождавшиеся грабежом, при котором значительная часть частных лиц безвозвратно лишалась своего имущества, в зависимости от повышения цен на продукты, производимые местным сельским хозяйством, от некоторого уширения общей площади орошенной и возделываемой земли и значительного усиления интенсивности хозяйства, от повышения цен на личный труд и на произведения местной кустарной промышленности, от усовершенствования путей и способов сообщения вместе с умиротворением края, давшим толчок значительному расширению торговли, благосостояние оседлого населения в общем, несомненно, возросло, что, разумеется, не исключало одновременного с этим увеличения численности пролетариата, особенно городского, вследствие обычной неравномерности распределения возраставшего народного благосостояния и, что начало особенно сильно сказываться по мере развития в крае торговли вообще и хлопкового дела в частности, постепенно сосредоточивавших значительные капиталы в руках небольшого сравнительно числа лиц.
Несколько иначе обстояли дела кочевого населения.
Попутно со значительным увеличением общей численности населения края[563] и со значительным почти повсеместным расширением земледелия, сопровождавшегося во многих местностях постепенным оседанием части кочевников, постепенно же обращавшихся из скотоводов в земледельцев, пастбищные угодья стеснялись все более и более; скот по прежней многовековой привычке его хозяев круглый год оставался на подножном корму; фураж на зимнее время не заготовлялся. Поэтому скотоводство заметно приходило в упадок, а благосостояние той части населения, которая жила главным образом доходами от скотоводческого хозяйства, заметно уменьшилось.
Косвенным образом на увеличение благосостояния оседлого населения влияли и некоторые явления в сфере его умственной жизни, а именно: критические отношения к режиму ханского времени и к образу жизни русской интеллигенции и русского правящего класса, а равно и постепенно укоренявшийся индифферентизм в отношении религии и религиозного ритуала.
Вспоминая режим старого времени и сопоставляя бытовые явления этого прошлого с настоящим, туземцы постепенно стали приходить к убеждению, что и в прошлом, и в настоящем было и есть много лишнего, не только ненужного, но даже и вредного, не приносящего человеку ни пользы, ни удобств, но создающего массу quasi-потребностей, для легального удовлетворения которых у большинства людей не может быть личных законных средств, а потому, поскольку нелепо создавать эти quasi-потребности в ущерб равновесию своего бюджета и благосостояния, постольку же безнравственно и практиковать удовлетворение этих затей, вводя в соблазн завистливых, умственно ограниченных и слабохарактерных людей.
Эти и подобные им соображения заставили некоторых туземцев, никогда не читавших Толстого, прийти к заключению о необходимости
Раньше каждый туземец, занимавший сколько-нибудь солидное общественное положение, передвигался, в особенности в городе, не иначе как верхом, при малейшей к тому возможности – на хорошей лошади, с дорогой сбруей и в сопровождении нескольких слуг или домочадцев. При этом долгое время езда в русских экипажах, в особенности среди книжников, считалась ересью и неприличием. Никто из них долгое время не решался проехать по городу на русском извозчике, так же как никто из нас не решится пройти по улице в одном белье, невзирая на то что на наших глазах и на глазах наших женщин масса туземцев летом не носят ничего, кроме белья, зачастую ограничиваясь во время тяжелой работы одними штанами.
Но время продолжало идти, а туземцы продолжали думать и разбираться во впечатлениях, вызывавшихся явлениями новой жизни, неустанно и своенравно ломавшей многие части здания местного домостроя.
Сначала наиболее решительные и самобытные, а за ними – и многие остальные начали мало-помалу упразднять многое из того суетного, что осталось в наследие от ханских времен.
Прежде всего начали сокращать многочисленную раньше челядь; за челядью упразднили дорогие сбруи, кто победней – стали ходить пешком. Кто был побогаче и имел необходимость по личным или служебным делам быть в постоянных разъездах, те начали постепенно заводить недорогие русские экипажи, убедившись в том, что это и негреховно, и незазорно, а вместе с тем иногда выгоднее и удобнее верховой лошади.
Некоторый шик в этом отношении проявляли лишь те представители торгового люда, которых побуждали к этому постоянные сношения с русскими, просвещавшими туземцев по части savoir vivre[564].
То же или почти то же наблюдалось и в сфере ритуала, веками установившегося на почве религиозных верований.
Когда начал постепенно улегаться бурный взрыв атеизма, ворвавшийся в туземную жизнь вслед за последним вздохом упраздненного нами
Опять нашлось несколько смельчаков, за которыми молча пошла большая часть туземной толпы, свободно вздохнувшая после того, как с легкой руки ее вожаков она, навсегда вероятно, отделалась от многих дорогостоивших обычаев: от обычая устройства пышных, дорогостоивших празднеств по случаю обрезания сыновей и их женитьбы, что стало совершаться неизмеримо скромнее и с производством неизмеримо меньших против прежнего расходов; от дорогих поминок, от так называемых
Значительная часть населения утратила прежнюю духовную потребность в религии, к которой стала относиться критически. Религия мало-помалу для многих стала обращаться в пережиток, в формальность, требующуюся лишь кодексом общественных приличий, в то верхнее платье, без которого
В течение тех 10–12 лет, о которых идет речь в настоящем отделе изложения, туземное общество, сначала в лице отдельных представителей разных общественных классов, а затем благодаря значительной компактности общества и отсутствию резкой кастовой розни и всей почти своей массой, успело воспринять от нас немалое количество разного рода полезных, практических знаний в области ремесел, архитектуры и строительства вообще, в области земледелия, торговли и счетоводства, в области общедоступных, так сказать, ходячих, сведений по части законов, географии, этнографии и истории.
Одновременно с этим туземцы начали постепенно вводить в свой домашний обиход многие из предметов производства нашей фабричной и мануфактурной промышленности в виде утвари, разного рода материй, обуви и т. п., и здесь останавливаясь главным образом на том только, что обращало на себя их внимание удобством и практичностью, что, в свою очередь, доказывает не косность их, как это полагают многие из русских, знающих и видящих туземную жизнь лишь из окон своих квартир, а трезвую рассудительность и осторожность, удерживающие их от подобного нашему легкомысленного прыгания навстречу иногда самым нелепым новинкам, в чем туземцы проявляют большое сходство с желтой расой, некогда, в глубокой древности, влиявшей на жизнь и культуру аборигенов Средней Азии[565].
Книжники и фарисеи, раньше неутолимо гнавшие всякие вообще новшества и заимствования чего бы то ни было от
Поэтому они изменили направление своей тактики и стали проповедовать, что все, на чем не лежит абсолютного запрещения шариата, подобно вину, азартной игре, роскоши в домашней жизни и т. п., все на потребу человеку, все это может считаться дозволенным,
Немало перемен произошло за упомянутый период времени и в сфере отношений туземцев к нам, русским, вообще и к русскому правящему классу в особенности. Прежде всего туземцы, в особенности сарты, не только вполне избавились от панического страха, наводившегося на них раньше одним лишь словом «русский», но, наоборот, зачастуо, имея основания считать себя в том или другом случае совершенно неуязвимыми, туземцы начали проявлять к русским очень бесцеремонные отношения, ибо они прекрасно соображали и понимали, что многие стороны местной экономической жизни находятся, безусловно, в их руках, так как русские, стремясь к скорой и крупной наживе, считая многие овчинки не стоящими выделки потому только, что на этих овчинках невозможно наживать по 60 и по 100 процентов, – по складу своей жизни и по грандиозности своих ни с чем не сообразуемых (кроме мещанского желания не отстать от других), аппетитов – не в состоянии с ними, с сартами, конкурировать и что, кроме того, благодаря постепенному накоплению в их (туземных) руках денежных средств, не истощаемых
Избавившись от панического страха перед словом «русский», туземцы мало-помалу перестали столь же панически относиться и к уездному начальнику, который раньше в их глазах был прямым заместителем безгранично властного ханского
Ознакомившись с подлежащими статьями положения об управлении краем[566] и присматриваясь к соотношениям между нашими органами разных ведомств, туземцы мало-помалу начали приходить к убеждению, что русский уездный начальник далеко не то же, что ханский
Упомянув выше об уездном начальнике, мы сознательно умолчали о губернаторе и генерал-губернаторе, ибо в глазах народа их значение неизмеримо меньше, чем значение
В его глазах самое большое начальство – волостной управитель и участковый пристав; за ними следует уездный начальник. Губернатор и генерал-губернатор, в представлении наибольшей части туземного населения, существуют как нечто почти отвлеченное.
Достаточно сказать, что
Второй период эволюции
С устройством Закаспийской железной дороги и с открытием правильного пассажирского и товарного движения между Самаркандом и Узу-ада (с дальнейшим движением на Батум или на Ростов), с возникновением, таким образом, удобных и относительно дешевых способов сообщения края не только с Европейской Россией, но даже и с Западной Европой, прежняя малая подвижность туземцев начала все шире и шире уступать место обратному явлению. Торговля, в особенности с развитием в крае хлопководства, все больше и больше ширилась и разнообразилась; все большее и большее число туземцев стало посещать Россию, все шире и глубже знакомясь с тамошней жизнью, с тамошними порядками и явлениями общественного быта.
Некоторые наиболее предприимчивые туземцы стали проникать в Западную Европу. Другие, получая обыкновенные заграничные паспорта, начали тайно проникать через Турцию в Мекку, паломничество куда долгое время не разрешалось нашим туземцам под предлогом эпидемий в Аравии[567].
Туземцы, возвращавшиеся из этих дальних поездок, везде были желанными гостями, ибо сообщали очень много интересного.
Побывавшие в Западной Европе повествовали о виденных ими
Еще больший интерес представляли
Здесь необходимо упомянуть о том, что каждый раз, когда в Стамбуле узнавали о прибытии туда проезжих паломников из Средней Азии, их немедленно же разыскивали и окружали всевозможным вниманием включительно до предоставления возможности лицезреть
Возвращавшиеся из этих поездок туземцы не без преувеличений рассказывали о величии султана и о блеске его двора, о гостеприимстве турок в отношении среднеазиатских путников, о полезности для туземцев общения с Турцией ради общемусульманского дела под верховной эгидой халифа, о полезности, по примеру турок, заимствовать от неверных все то полезное и практичное, что может способствовать увеличению материальной, а следовательно, и политической мощи мусульманства, которое, быть может, с Божией помощью вернется к старому, вновь сделавшись единой религиозной общиной.
Все это вместе с подарками, присылавшимися из Турции заочным знакомым, местным корифеям книжничества и книжнического благочестия, производило на туземцев очень сильное впечатление, которое время от времени поддерживалось и подновлялось разными не особенно дорогими способами, вроде присылки из Стамбула турецких газет и иллюстрированных изданий, при посредстве которых туземцы знакомились с Турцией и с турецким языком, во многом рознящимся от местных тюркских наречий.
Эти корреспонденции, а равно и посещения края турецкими эмиссарами заметно участились во время Греко-турецкой войны[568], когда присылавшиеся сюда турецкие газеты и иллюстрированные издания были наполнены сообщениями о турецких победах, о мощи турецких армий и флота, что хотя и далеко не соответствовало действительности, но тем не менее служило большую службу увеличению популярности Турции в глазах той части местного населения, которая или читала эти газеты, или слышала о их содержании.
Наша администрация узнала об этих нашествиях турецкого влияния несколько поздно, во-первых, а, во-вторых, если бы и узнала вовремя, то все равно не была бы в силах бороться с упомянутым явлением и не допустить этих вторжений, ибо к услугам туземного населения слишком много способов для того, чтобы так или иначе провезти в край то, что им нужно или желательно[569].
Все эти только что отмеченные обстоятельства вместе с раньше отмеченным постепенным практическим ознакомлением туземного населения с многими отрицательными сторонами нашей официальной жизни неизбежно вели к постепенному значительному уменьшению среди туземного общества числа симпатизирующих нам лиц, к постепенному ослаблению прежнего престижа русского имени и к постепенному же и значительному усилению фракции книжников, которые, под влиянием новых течений местной жизни, тоже не оставались status quo, шли вперед и из обыкновенных ветхозаветных книжников, откинув значительную долю древнего фарисейства, успели преобразиться в более или менее активных общественных деятелей, причем в их руках
Все это, конечно, не было в Туркестанском крае исключительно местным явлением, так как находилось в самой неразрывной связи с явлениями и новыми веяниями общемусульманской жизни, где в наиболее интеллигентных сферах значительной части разрозненных пока мусульманских обществ началась на первых порах малозаметная, а затем все более и более энергичная, но неспешная упорная и методичная работа, направленная к пробуждению и объединению мусульманства во всех частях света, дабы оградить его от нежелательных с мусульманской точки зрения влияний европейской культуры (цивилизации), направить на путь осмотрительных заимствований от европейцев того только, что может впоследствии пригодиться мусульманскому миру для успешной борьбы с христианской (европейской) культурой, и подготовить этот полусонный пока мир к новой, самобытной жизни, достаточно огражденной от непрошеных вторжений и назойливых посягательств европейских народов, позволяющих себе все это только по праву сильного[570].
Значительное число интеллигентных мусульман давно уже принялись за эту работу и методично продолжают ее, причем в Турции, в Египте и в мусульманской Индии издается много журналов этого панисламистского направления[571].
В Индии к числу наиболее тенденциозных и имеющих наибольшее распространение панисламистских органов принадлежит газета
Эта газета издается (на персидском языке) уже 13 лет и распространена почти во всех мусульманских странах, не исключая и Средней Азии.
Она негласно субсидируется турецким султаном, персидским шахом, афганским эмиром и многими другими автономными мусульманскими правителями.
Таким образом, разбуженное нашим приходом сюда местное мусульманское общество, просыпаясь, подобно значительной части остального мусульманского мира, и протирая глаза после многовековой спячки, во время которой успел накопиться большой запас потенциальной нервной силы, вступает ныне на путь новой жизни с готовой политической программой в руках, а потому не имеет причин ни торопиться, ни метаться из стороны в сторону[573].
Достаточно внимательно присмотреться к тому, чем живет ныне мусульманский мир, достаточно принять во внимание грандиозность запаса жизненных сил, накопленных в течение многовекового отдыха, и грандиозность той бездны, которая отделяет европейскую цивилизацию от ислама, чтобы понять, как детски наивны и как жалки наши попытки русифицировать туземцев, да еще при посредстве таких безусловно слабых учреждений, какими в действительности являются наши русско-туземные школы и иные способы нашей просветительной деятельности, или совсем не дающие результатов, или дающие результаты, противоположные тем, которые ожидались.
По этому последнему поводу мы скажем только, что туземные юноши, которым удается получить сколько-нибудь солидное развитие и образование в наших учебных заведениях, почти поголовно становятся или панисламистами, или деятельными сторонниками пробуждения и автономии неавтономных ныне мусульманских обществ, что, конечно, совершенно естественно.
Время шло, а неумолимая жизнь как бы насмехалась над нами, продолжала, как в панораме, демонстрировать перед туземным обществом все больше и больше таких картин, которые ничего не могли сказать в нашу пользу.
Пьянство среди туземного населения стало доходить до невероятных размеров. В праздничные дни нельзя было выйти на улицу, не наталкиваясь почти ежеминутно на пьяных и подгулявших туземцев, носившихся по русским и туземным городам, развалясь в извозчичьих экипажах, с громкими и не всегда пристойными песнями, очевидно, в подражание русским пьяным мастеровым и солдатам. Те же пьяные валялись на скамейках городских бульваров. Возмущались не только книжники, постепенно превращавшиеся в общественных деятелей нового направления, но и большинство русских. Повсеместно усиливались воровство, торговые обманы и общая, так сказать, распущенность.
До невозможных степеней продажности и лицеприятия дошел народный суд. А когда туземцы, еще не изверившиеся в суде русском, стали делать попытки переносить свои заведомо правые дела в этот русский суд, им отказывали, их, так сказать, гнали из храма русского правосудия, ибо, по силе нашего местного закона, дела между туземцами могут рассматриваться в русском суде лишь при желании обеих тяжущихся сторон (а не одной только); вместе с тем неправая, но состоятельная сторона обыкновенно предпочитала суд народный, где то или другое решение почти всегда оказывалось возможным купить за достаточную мзду.
Да и сам русский суд успел уже за это время многое утратить в глазах туземного населения. Так, например, случаи, когда одно и то же дело получало различные решения в разных инстанциях суда, нередко приводили туземцев в большое недоумение.
С половины восьмидесятых годов в крае появилась саранча. Местами она отрождалась время от времени; местами чуть не ежегодно. В самый важный и опасный момент заложения яичек наблюдения за этим не было; отложения саранчовых кубышек не регистрировались; а потому зачастую саранча отрождалась на следующий год там и в таких количествах, где этого никто не ожидал.
Уничтожение отрождавшейся саранчи производилось натуральной повинностью, нарядом рабочих, что во многих отношениях было неудобным; поэтому впоследствии наряд рабочих переводился на деньги, на которые нанимались желающие, причем туземная администрация обкрадывала народ, а русская делала вид, что ничего не замечает. Впоследствии в некоторых местностях к этому присоединились требования русской администрации о составлении сельскими обществами приговоров о сборе с населения особых средств на приобретение аппаратов Вермореля[574]. В конце концов народ открыто стал говорить, что его поедает не саранча, а те господа, которые от нечего делать забавляются ее истреблением.
Общая сумма взимавшихся с населения податей государственных и земских постепенно и значительно возрастала; а вместе с тем никаких сколько-нибудь значительных улучшений в важных для местной экономической жизни частях, как, например, дорожной, население не видело.
Оно ежегодно платило значительные суммы на наем ночных караульщиков; но значительной части их на деле не было, ибо, вместо несения своих прямых обязанностей, они несли обязанности рассыльных, несмотря на то, что воровство и разбои, в особенности в Фергане, одно время возрастали до размеров, невольно обращавших на себя внимание всех и каждого, не исключая и русскую администрацию, которая обыкновенно старалась уверить подлежащее начальство в том, что во вверенном районе все обстоит благополучно.
По этому последнему поводу невольно хочется упомянуть о нижеследующем. В 1902 году в Фергане возникло несколько дел по обвинению чинов (русской) уездной администрации в очень неблаговидных делах. В начале осени того же года генерал-губернатор, посетив эту область, обратился к одному из местных служащих лиц с вопросом, при каких обстоятельствах в Фергане могли вырасти новейшие муромские леса[575], населенные господами вроде Р., К. и Р., о деяниях которых были только что произведены дознания, тогда уже переданные следственной власти. На это был дан такой ответ: «Почвой для этого послужила прежде всего наша
Здесь мы желали бы обратить внимание читателей еще на одно немаловажное обстоятельство, что заставляет нас вернуться назад.
С половины 80-х годов, частью вследствие воздействия администрации, а главным образом благодаря тому, что более сметливые туземцы к этому времени успели уже убедиться в выгодности весьма настойчиво рекомендовавшегося им дела разведения американского хлопчатника, начавшего вслед за тем быстро вытеснять туземный, и расширения хлопководства в коренных областях края, быстрыми шагами пошли вперед, причем хлопчатник, вытесняя другие культуры, начал захватывать все большие и большие площади ирригационных земель[576]. Прежде всего он вытеснил в Фергане марену, которая, как красильное вещество, легко заменилась красками (хотя и худшего качества), привозимыми из России[577].
Затем повсеместно начали вытесняться пшеница, ячмень, люцерна, джугара (сорго), кукуруза и пр., что тотчас же вызвало новое, и значительное, повышение цен на эти продукты. Так, например, в Наманганском уезде сотня снопов люцерны, стоившая при завоевании края в самое дорогое время, в конце зимы и в начале весны, не свыше 3 руб., стала продаваться от 10 до 14 руб.
Такое небывалое нарушение равновесия, доказывая самым неотразимым образом совершенную недостаточность наличной пахотной земли при вновь установившихся условиях[578][578], заставило туземное население изыскивать возможные и удобные для него способы расширения запашек. Поэтому туземцы, имея в виду относительно малую потребность для хлопчатника в орошении, начали усиленно засевать слабо орошенные земли, на которые раньше они обращали мало внимания и эксплуатировали очень неохотно.
Эти земли стали засеваться почти исключительно хлопчатником и начали приносить весьма большой доход, требуя, конечно, особенно тщательной обработки.
Это внезапное, так сказать, увеличение доходности раньше малодоходных или даже совсем-таки пустовавших земель совершенно неожиданно, хотя и косвенно, но очень широко, отразилось на другом полюсе туземной жизни, на ее духовно-нравственной стороне.
Дело в том, что многие из многочисленных
Молва об этом быстро распространилась далеко за пределами области, и в здешние
Вряд ли нужно говорить о том, что уже один этот прилив молодежи в высшую туземную школу не мог не отразиться на усилении в туземном обществе того, что смело может быть названо усиленным тяготением к исламу и к расшатавшимся устоям местной старины.
Вместе с тем указанное явление случайно, быть может, совпало с общим поворотом направления духовно-нравственной жизни туземца, имевшим, в свою очередь, несомненно, самую тесную (хотя, быть может, тоже случайную) связь с современными этому крупными шагами панисламизма[580].
Как ни велико было увлечение свободой, опьянившей часть местного общества одновременно с падением
Прежде других люди, так сказать, среднего, уравновешенного образа мыслей стали задумываться над вопросом: «Куда же мы идем и куда, к чему придем, идя и далее в этом направлении?»
Люд, некогда шумно ликовавший свободу употребления горячих напитков, достаточно накуражившись, находился в состоянии той выбитости из колеи, того нравственного похмелья и недовольства самим собой, при котором достаточно одного умелого окрика, для того чтобы погнать это стадо в любом направлении.
Как ни велико было сравнительно недавнее увлечение свободой, но в конце концов врожденные привычки, влияние семьи вообще и женщины, всегдашней носительницы традиций, в особенности, влияние общественного мнения, в значительной мере поддерживаемого авторитетом близкой Бухары, до сего времени сохранившей все наружные признаки и атрибуты показного благочестия до
При таких обстоятельствах голос нашей оппозиции, державшей уже в своих руках обновленное знамя ислама, призывавшее мусульман к пробуждению и единению, стал обращать на себя внимание все большей и большей части туземного общества, все больше и больше разочаровывавшегося в нас, в нашей силе, в нашей культурности и в нашей правдивости.
Тогда оппозиция, подняв голову и развернув длинный скорбный лист[581], который неустанно и методично вела она вместе с народной памятью, стала говорить этому народу такие речи.
«Всезнающий и Всевидяший, Гневный и Карающий предал нас и землю нашу в руки врагов наших, в руки неверных, врагов веры наших отцов за жестокость и сребролюбие правителей, за неправосудие
«Остальные робко бежали, предпочтя суетную и бесславную жизнь неувядаемому венцу мученичества. Под Ташкентом они малодушно оставили смертельно раненого Алим-Кула, бежали и, расчитывая на вернейшее спасение, бросились в разлившийся Чирчик [582]. Но десница Гневного покарала их; многие из них утонули в бурлившей реке, которая потом много лет выбрасывала на отмели их шашки, ружья и кольчуги».
«Когда неверные завоевали нашу землю, малодушнейшие из нас, забыв слова Корана:
«В слепоте вашей, которой Бог искушал вас, вы, порицая своих бывших правителей и все то, что было здесь до прихода русских, пленялись суетностью тех кажущихся благ, которые неверные крупицами бросали вам, дабы обольстить вас, а вы, подобно псам, лизали за это руки тех, кому Предвечным предвечно уготована геенна огненная».
«Опомнитесь, осмотритесь вокруг себя, и вы увидите, что настоящее не лучше прошлого. Неверные вместе с теми из нас, которые лукавят пред лицом Бога и людей, всячески обирают наш народ и всеми способами развращают его, дабы низвести на него гнев Божий и тем его в конец ослабить при помощи их верного союзника, искусителя – сатаны».
«Искушениями его, проклятого, и стараниями неверных среди нас не осталось более правосудных, неподкупных
«Опомнитесь и осмотритесь! В тех самых
«Квартира или собственный дом каждого такого волостного управителя – кабак, заезжий дом, в котором останавливаются, пьянствуют и играют в карты русские».
«Когда вы справедливо жалуетесь русскому начальству на мошеннические проделки содержателей этих кабаков, вас штрафуют или арестовывают».
«Одумайтесь и осмотритесь вокруг себя! Подумайте, можно ли дольше жить так правоверному мусульманскому обществу; можно ли дольше мириться с творящимися безобразиями; можно ли спокойно смотреть на все это, не думая о том, как вырвать народ и его душу из нечистых рук неверных и их верного сообщника, диавола».
Все чаще, все грозней и громче произносились эти и подобные им речи, которых не знала и не слышала наша администрация, ибо не хотела и не могла их слышать.
Она не хотела их слышать, потому что, услышав их и откровенно заговорив по их поводу, она неизбежно должна была бы выдать самое себя; она не могла их слышать, потому что оставалась окруженной живой стеной негодяев, обманывавших и ее, и народ; она оставалась в отношении народа слепой, глухой и немой, ибо, сидя за стеной продажных приспешников, по-прежнему не видела народной жизни, не слышала народного голоса и не могла говорить по душе с народом, так как давно утратила доверие и расположение народа, подробно знакомого со всеми ее похождениями и авантюрами которые методично заносились народной памятью в скорбный лист.
Все чаще, все громче и грозней раздавались речи и вопли нашей оппозиции, пока наконец вызванное ими на почве наших служебных недугов нервное возбуждение, постепенно охватывавшее все большую и большую часть туземного общества всего вообще края, не разразилось в Фергане восстанием Дукчи-
Весьма слабо и неумело оборудованное в техническом отношении, восстание было быстро подавлено; но счеты с его нравственными результатами, быть может, придется сводить лишь в будущем, ибо народная память вряд ли уничтожит скорбный лист, а русский правящий класс вряд ли окажется в состоянии купить какой-либо ценой
Быстро подавив вооруженной силой восстание
Мы много говорили и писали об идущих и не идущих к делу вещах: о косности туземцев; о мусульманском фанатизме; о происках Англии и Турции; о панисламизме; о неблагодарности туземцев, якобы облагодетельствованных Россией; о чрезмерном якобы увеличении народного благосостояния, дающего возможность туземцам заниматься не общеполезными делами, а разными глупостями; о необходимости держать туземное население в ежовых рукавицах, и т. д. Мы договорились и дописались даже до таких нелепостей, как необходимость время от времени, периодически, проходить по краю с
Статья, написанная в этом духе каким-то бесстыжим автором, в свое время была помещена в одной из русских газет.
Мы говорили и писали по поводу восстания очень много, но ни одним словом не обмолвились о самой главной, наиболее существенной причине этого восстания, о тех тяжких, хронических недугах нашей официальной жизни (служебной и общественной), которые, будучи нежелательными и вредными вообще, представляются сугубо вредными и весьма опасными на мусульманской окраине, и географически и духовно тесно связанной со значительной частью остального мусульманского мира, интеллигенция которого не может не интересоваться Средней Азией и не помнить о ней, ибо она в свое время дала мусульманству несколько солиднейших и популярнейших работ по части шариата, выдвинув вместе с тем и нескольких выдающихся поэтов-суфистов, как Мир-Али Шир, Ахмад Ясави и Суфи-Аллаяр[584].
Восстание не только не заставило нас задуматься над нашими недугами, но даже, наоборот, в особенности в Фергане, послужило к обострению этих недугов и к увеличению числа пораженных ими лиц.
И местная русская власть, и местное (русское) общественное мнение, не давая себе труда поглубже вдуматься и поосновательней разобраться во всей сумме фактов и явлений, послуживших главнейшими причинами восстания, твердили одно: «Надо прибрать туземцев к рукам, взять их в ежовые рукавицы и усилить административно-полицейский надзор за населением».
В конечном результате все свелось к одному лишь значительному увеличению числа участковых приставов и к назначению волостных управителей не по выбору населения, а по избранию администрации, о практических результатах чего было уже упомянуто выше. Значительное увеличение числа приставов требовало подыскания такого же числа подходящих лиц, которых не имелось ни в виду администрации, ни в ее распоряжении.
По старотуркестанской традиции, не имеющей ныне никаких достаточных оснований ни в законе, ни в логике здравого смысла, ибо административно-полицейская деятельность отнюдь не вызывает необходимости в знакомстве с уставами военной службы, местная власть, набирая приставов, обратилась к воинским частям, из коих многие, пользуясь удобным случаем, поспешили избавиться от не совсем подходящих офицеров, часть которых и на новом поприще оказалась тоже не совсем подходящими, увеличив таким образом процент ненадежного элемента в рядах местной русской администрации.
Вместе с тем общий тон деятельности последней в отношении туземного населения под влиянием свежего еще впечатления, произведенного на всех восстанием, принял сыскной и репрессивный характер, что вместе с некоторым увеличением временной запуганности населения под впечатлением совершившихся казней и ссылок дало широкий простор темной и грязной деятельности тех чинов администрации, у которых явилось желание ловить рыбу в этой мутной воде.
Хищения, поборы, вымогательства, незаконные наряды рабочих и измышления русской администрацией заговоров среди населения, с корыстными, преступными целями, возросли до невероятных степеней.
Возникшие в 1902 году дела Р-на, Р-ка и К-ва приподняли лишь незначительный уголок завесы, за которой скрывалась масса самой возмутительной грязи, причем нигде, по-видимому, эти оргии административной разнузданности не доходили до таких гомерических размеров, как в Андижанском уезде в конце девяностых и в начале девятисотых годов. В местных газетах то и дело печатались обличительные корреспонденции, правдивость большей части которых впоследствии подтвердилась; но уездная и областная администрации тщательно прикрывали всеми способами эту возмутительную грязь.
Все эти печальные обстоятельства, за которыми неустанно следил народ и на которые тщательно закрывала глаза местная русская власть, еще в конце девяностых годов породили было в Фергане, в туземном обществе, некоторый раскол.
Нашлось незначительное, правда, число туземцев, которые, указывая на неудержимо возраставший произвол русской администрации, начали говорить, что причиной усиления этого и без того хронического народного бедствия был казненный
Партия нашей оппозиции продолжала доказывать, что
Нейтральная полоса двоилась: часть молча соглашалась с оппозицией раз навсегда признать
В 1900 году было снято запрещение с
Среди населения, дула которого была подавлена впечатлениями последних трех лет, замечался подъем если не религиозного чувства, то, во всяком случае, желания так или иначе отвести душу. Около десяти тысяч одних только ферганских паломников, (не считая богомольцев из двух других областей), частью с заграничными паспортами, а частью без них, ринулись в Мекку[586].
Некоторые из них повезли с собой тысячи и даже десятки тысяч рублей; большинство двинулось с сотнями; немало было и таких, которые рискнули отправиться в путь с самыми недостаточными средствами. В числе этих последних было немало стариков, значительная часть которых, как то явствует из официальной переписки, на обратном пути умирали на пароходах и в вагонах железных дорог от совершенного истощения сил.
Через два-три года этот подъем паломнических стремлений начал заметно ослабевать, ибо многие из паломников, по-видимому, возвращались в значительной мере разочарованными: путь, в особенности для малосостоятельных лиц, оказался во многих отношениях очень трудным; в Стамбуле, при таком громадном наплыве среднеазиатских гостей, не представлялось возможным оказать всем им достаточное внимание; арабы, в особенности держащие в своих руках святыни Мекки и Медины, притесняли и обирали паломников так же, как наших[587] обирают в Иерусалиме.
Все это в значительной мере поддерживало среди туземного населения Ферганы тот вышеотмеченный раскол, который явился было последствием различных отношений к ближайшим практическим результатам восстания, поднятого
Десятки тысяч зданий, разрушенных и поврежденных в городе и в селениях, тысячи задавленных и искалеченных людей, тысячи задавленных и искалеченных домашних животных, отсутствие надежных убежищ от холода и непогоды и непрестанно продолжавшиеся мощные сотрясения почвы, часто сопровождавшиеся сильным подземным гулом, производили на население тяжкое, удручающее впечатление.
Вместе с тем голодное и холодное, не успевшее оправиться от первых впечатлений ужаса, не успевшее вытащить своих покойников и калек из-под груд развалин, не успевшее сколько-нибудь устроить свои семьи, население Андижана и окрестных селений сгонялось администрацией для расчистки тех улиц, по которым должен был проехать генерал-губернатор, спешивший на место катастрофы.
Несколько позже то же население, через посредство своих доброхотных агентов всегда находящееся в курсе многих сокровенных тайн наших канцелярий, знало, что добровольные пожертвования, отовсюду стекавшиеся в пользу пострадавших от землетрясения, не полностью доходят до него.
Мог ли народ благодушно смотреть на все это? Могла ли наша оппозиция не видеть и не понимать, какое оружие мы даем в ее руки против самих себя?
Конечно, нет.
И вот оппозиция смелее прежнего подняла голову и настойчивей прежнего стала громить истомленную душу народа своими грозными, обличительными речами.
«Вы прогневили Гневного, и Он простер на вас и на семьи ваши свою карающую десницу, поразив вас ужасами землетрясения».
«И как было не карать вас ему, Всевидящему, Всеслышащему, Всезнающему».
«Не Андижан ли, подобно древнему Содому, был гнездом всякого беззакония; гнездом продажности
«Не вы ли в помрачении умов и сердец ваших дерзнули произносить хулу на святого мученика, показавшего вам пример пренебрежения суетой этого тленного мира, где каждый из нас – путник, проходящий путь земной жизни в течение нескольких дней и запасающийся за этот короткий срок тем, без чего нет блаженства в будущей, не временной, а уже вечной жизни?»
«Опомнитесь и покайтесь, если вы не хотите, чтобы десница Карающего поразила вас новыми и еще худшими бедствиями».
«Покайтесь и гоните из своей среды и из своей жизни все то, что, подобно пьянству, проституции, азартным играм, роскоши, бесчестности и всякой неправоте, будучи противным догматам нашей святой религии, уподобляет вас нечистым свиньям и столь же нечистым
Справедливость требует сказать, что эти и подобные им речи, несомненно, производили на толпу очень сильное, отрезвляющее впечатление, заставляя большинство внимательно анализировать темные стороны жизни. Так, например, не подлежит сомнению, что вслед за землетрясением значительная часть многочисленных раньше проживавших в Андижане туземных проституток, видимо не считая себя более безопасными и гарантированными от разного рода неприятностей, поспешили разъехаться по другим городам края; пьянство среди туземцев г. Андижана на некоторое время тоже заметно уменьшилось.
Несомненно также, что восстание
Однако же было бы большой ошибкой думать, что результаты морального воздействия восстания
С несомненной уверенностью можно сказать, что туземное население края, навсегда признав
Прощаясь с читателями, туземцами и русскими, прошу позволения повторить то, что было сказано мною в самом начале.
Я предложил вашему вниманию некоторую часть результатов моих сорокалетних наблюдений над местной жизнью не для того, чтобы бросать в кого-либо камешки обвинений.
Я дал, как мне кажется, довольно верную картину сообща пережитого нами прошлого для того только, чтобы легче было избавить будущее от повторения темных пятен пережитого, чтобы сделать это будущее возможно более светлым, жизнерадостным.
А теперь я прошу: довольно о прошлом; свалим этот старый хлам, этот навоз жизни в мусорную яму истории, дабы забыть старые счеты, раз навсегда повернуться спиной к злопамятству и дружно, рука об руку идти далее по широкому пути общечеловеческого прогресса и общечеловеческого единения.
Sans rancune[590].
Положение вакуфного дела в Туркестанском крае до и после его завоевания[591]
В. П. Наливкин
Общий взгляд на вакф и на вакуфный документ. Арабское слово وقف
Сопоставляя и резюмируя мнения главнейших мусульманских законоведов ханафитской секты (она же
твенности фактически принадлежит тому юридическому лицу, в пользу которого учрежден вакф и которое, во-первых, должно фактически существовать в момент учреждения вакфа[595], а во-вторых, должно быть точно обозначено в вакуфном документе[596].
Вакф может быть учрежден только с законной целью и в пользу лишь такого юридического лица, которое может считаться неуничтожаемым, как, например, разного рода общеполезные учреждения (мечеть, школа и т. п.), лицо с его потомством или целая категория лиц (бедные[597]). Иначе говоря, вакф может быть учрежден лишь для целей постоянного и непрерывного характера.
Обращенный в вакф предмет
По мнению большинства, предмет становится вакфом с того момента, когда
Во всяком же случае с момента составления у казия вакуфного документа
Государственной власти в лице правителя государства (хотя бы лично он был и не мусульманин) и суда (т. е. казия) принадлежат право охраны всех вообще местных вакуфных имуществ и право контроля над действиями мутаваллиев, причем правитель и казий имеют право отобрать у мутаваллия попечительство над вакфом, если мутавалли обладает худою славой[601].
Доход с имущества, обращенного в вакф, прежде всего должен быть обращаем на содержание в порядке этого имущества постольку, поскольку это необходимо для сохранения его в первоначальном виде[602].
Если вакфообладающее убеждение не может само непосредственно извлекать доходы из принадлежащего ему вакуфного имущества, оно может сдавать его в аренду, но лишь при таких условиях, при которых
Из вышеизложенного явствует, что вакуфное право есть право непрерывного (теоретически) вечного пользования дающим доход имуществом, которое не может быть отчуждено от того юридического лица, в пользу которого учрежден данный вакф.
Таким образом, вакф есть неотчуждаемый (араб. – ملك)
Обращение предмета в
При наличности этих трех условий каждая такая сделка считается состоявшейся, причем составление или несоставление у казия документа зависит от воли договаривающихся сторон и от большей или меньшей практической необходимости в таком документе как в письменном доказательстве на случай надобности.
(Здесь следует иметь в виду, что в мусульманских обществах составлять и утверждать какой бы то ни было юридический документ, устанавливающий какое бы то ни было право, может один только суд, в лице
В таких же отношениях ко всему вышесказанному стоит и то юридическое действие, которое мы разумеем под именем учреждения вакфа.
В первые века ислама имам, высшее духовное лицо, власть коего принадлежала халифу, выражал
Ныне последователи сект азами и шафи[607], в отношении учреждения вакфа, отрицают необходимость выражения
Таким образом, юридически предмет делается вакфом с того момента, как
Поэтому на практике лицо, пожелавшее учредить вакф, пригласив потребное число свидетелей, идет с ними к казию и в их присутствии заявляет последнему: «Я учредил
Казий, являя собою, по мнению некоторых ученых, вместе с тем и вторую из договаривающихся сторон, выражающую
В вакф-наме должны быть точно обозначены: описание имущества, обращенного в вакф, время составления документа, имя
Поэтому вакф-нама в громадном большинстве случаев излагается в нижеследующем порядке: после подробного описания границ недвижимого имущества, обращенного в вакф,
Непосредственно у этой заключительной фразы помещается
На многих документах, кроме печати казия, составившего и скрепившего вакф-наму, имеется еще несколько печатей казиев, муфтиев и аглямов. Все эти последние печати никакого особого юридического значения не имеют, ибо приложившие их лица трактуются лишь как свидетели, имеющие то или другое официальное положение.
Такое же значение имеют
Таким образом вакф-нама, скрепленная печатью казия, если только нет доказательств ее подложности, с мусульманской точки зрения представляется неопровержимым документальным доказательством права пользования и владения[608], равносильным нашим купчим крепостям и дарственным записям [609].
Вакфы при мусульманском правительстве. Обращаясь к разного рода документам исторического значения, видим, что со времени распространения в Средней Азии ислама предметами, обращавшимися здесь в вакф, издревле были главным образом: 1) земли, 2) караван-сараи, лавки, бани, мельницы, крупорушки и иные этого же рода дающие доход недвижимые имущества, 3) деньги и 4) книги. (При приведении в начале 90-х годов в известность туземных мадраса края вакуфные библиотеки оказались лишь при крайне незначительном числе этих школ, причем и эти немногие, значившиеся лишь по документам библиотеки в действительности оказались давно уже расхищенными).
Документы одного из древнейших в Фергане – Караскан-ского мазара, находящегося неподалеку от гор. Намангана[610], свидетельствуют о том, что в древности, в течение первых 34 веков мусульманской эры, здесь было в обычае вместе с землей обращать в вакф также рабов, рабочий скот и земледельческие орудия как неразрывную часть обращенного в вакф сельского
Впоследствии это вышло из употребления; но зато, в особенности в той же Фергане, со времени возникновения здесь Кокандского ханства, т. е. приблизительно с начала XIX столетия[612], наблюдается все большее и большее число случаев обращения ханами в пользование вакфообладающих учреждений не дохода с вакуфной земли, а поземельной подати (херадж и танаб[613]), причитающейся с того или другого селения, возникшего на не населенной прежде вакуфной земле. Если на вопрос о том, какой вакф имеет то или другое учреждение, отвечают: «такой-то кишлак» (а не земля, находящаяся в таком-то кишлаке) – это значит, что в данном случае объектом непосредственного вакуфного пользования является не доход с земли, а подать, ежегодно взыскивающаяся с земель такого-то кишлака[614]).
Каким образом возникали эти случаи вакфопользования, будет видно из нижеследующего изложения, причем совершенно необходимо иметь в виду, что вскоре же после смерти основателя мусульманской религии все виды зякета, вопреки основным тезисам Корана и шариата, из принудительного пожертвования на путь Божий превратились в личный доход правителей мусульманских государств, крайне неохотно делавших расходы из этих средств на разного рода народные, государственные нужды [615].
Выше было уже сказано, что обращение того или другого имущества в вакф и юридически и практически завершалось заявлением о том вокифа при свидетелях, в присутствии казия и составлением вакф-намы.
Большинство вокифов этим и ограничивалось, тем более что, по издревле установившемуся обычаю, сборщики податей, с ведома ханов и хакимов, управлявших вилаетами, с вакуфных имуществ, в особенности же с незначительных по их стоимости и доходности, обыкновенно никаких податей не взимали, исходя из того положения, что, если следуемая с этих имуществ подать и поступит в пользу такого богоугодного вакфооблада-ющего учреждения, как школа, мечеть, мазар, потомства какого-нибудь особо чтимого ишана и т. п., то, по существу, дело это будет опять-таки богоугодным
Однако же некоторые вокифы, жертвовавшие крупные земельные имущества, а равно и вакфообладающие учреждения, владевшие такими имуществами, в тех случаях, когда они имели основания опасаться, что местные административные лица и сборщики податей, ввиду значительности сумм, по шариату подлежащих отчуждению в подать, не захотят поступиться последней в пользу вакуфного учреждения, обращались к хану или эмиру с просьбой принять участие в богоугодном деле и отказаться от полагающейся по шариату подати в пользу вакфооб-ладающего учреждения. В случае согласия хана на такую комбинацию он выдавал на этот предмет за своей печатью особый документ,
Иноят-нама (а равно и ярлык), являясь выражением личной воли хана, имела значение лишь на время правления последнего. С воцарением нового хана обеление вакфа, т. е. освобождение его от уплаты подати, по силе раньше данной иноят-намы, прекращалось и фактически и юридически, а для продолжения этого обеления требовалось получение новой иноят-намы от вновь воцарившегося правителя.
Даже и при жизни хана, давшего иноят-наму, последняя имела абсолютное значение лишь по отношению к административным лицам, а не к суду, ибо утверждение документов, устанавливающих то или другое право, являет собой прерогативу власти суда,
Отсюда следует, что иноят-нама юридически относится к вакф-наме приблизительно так же, как у нас простая расписка относится к векселю: вакф-нама есть документ абсолютного юридического значения, а иноят-нама имеет значение лишь относительное.
Таким образом, вакфы с течением времени подразделились на обеленные, т. е. освобожденные от уплаты податей властью ханов, так называемые ак-вакф (тюрк.آق وقف), и не обеленные кара-вакф (тюрк.قاره وقف), причем, однако же, этот факт обеления, увеличив доходы учреждений, владевших обеленными вакфами, в практическом отношении, в юридическом ничего не изменили: не увеличив правоспособности учреждений, обладавших обеленными вакфами, он отнюдь не уменьшил правоспособности тех, во владении и пользовании которых оставались вакфы необеленные; иначе говоря, появление иноят-намы, отнюдь не изменяло и не изменило того юридического значения, которое имела и имеет вакф-нама.
С течением времени обеленные земельные вакфы постепенно подразделились на вакфы ненаселенные и вакфы населенные.
Под именем
Совсем иными представляются
Некто,
Такое деяние в отношении
Как ни выгодна предполагаемая операция с точки зрения верующего муслима, как ни желательно для него достижение таких целей, как
Если он занимает сколько-нибудь значительное служебное положение, если это, напр., хаким вилаета, он без дальних разговоров сгоняет народ и заставляет его копать новый магистральный арык с целью «оживления», т. е. орошения, в пусте лежащей так называемой «мертвой» земли, на что предварительно испрашивается разрешение подлежащей власти, без которого всякое вообще оживление мертвой земли, с шариатной точки зрения, считается незаконным.
Если это частное лицо, не могущее произвести явного и безнаказанного давления на народ, – оно во избежание лишних расходов по большей части прибегает к
Как только магистральный арык проведен и явилась возможность пустить в него воду, «некто», торопясь достигнуть вышеупомянутых намеченных им целей возможно простейшим и дешевейшим способом, обмежевывает всю ту землю, которая может быть орошена вновь проведенным арыком, объявляет всю эту землю своей собственностью, на правах «оживления» оной, и обращает ее в вакф того или другого учреждения, с составлением на сей предмет документа, вакф-намы, у местного казия.
Проделав все это, вокиф (учредитель вакфа) совершает вместе с тем два крупных отступления от постановлений шариата.
Во-первых, по шариату, лицо, желающее установить свое право владения на оживленную им и раньше неорошенную землю, должно оросить последнюю и
Во-вторых, шариат разрешает обращать в вакф только такое имущество, которое приносит доход. Земля же в момент обращения ее в вакф находилась в таком некультурном состоянии, что никакого дохода приносить не могла, а потому и обращение ее в вакф было также абсолютно незаконным.
Таким образом, вместе с вокифом преступил шариат и казий: он утвердил отчуждение в вакф имущества, которое не могло считаться
Такие же отступления от требований шариата следуют и далее при эксплуатации земли, обращенной в вакф до ее окончательного оживления.
Туземец в общих чертах (в разных местностях, в силу разнообразия местных условий, наблюдаются различные отступления от этого общего характерного типа) обрабатывает чужую землю в качестве или
Понятно, что никто не желает возделывать в качестве чайри-кара или нимкора землю, на которой нет ни кулаков (боковых или отводных), ни полевых оросительных арыков и которая, кроме того, не спланирована и на доброй половине своей площади испещрена буграми, рытвинами и овражками, которые необходимо срывать, разравнивать и разделывать террасами.
Тогда вакфообладающее учреждение, не только не желая лишиться дарованного ему вакфа, но стремясь, наоборот, привлечь к нему так или иначе рабочие руки, дабы довести свою землю до состояния благоустройства и производительности, обращается к окружающему населению приблизительно с такими словами: «Земля наша велика, но благоустройства на ней нет; приходите, безземельные люди,
Безземельные люди, сразу же сообразив, в какие выгодные для них отношения они станут к навязываемой им земле, принимали предложение, приходили, проводили арыки, ровняли землю, сажали деревья, селились и постепенно производили все большие и большие посевы, причем ради поддержания добрых отношений с персоналом мадраса, номинально владевшего землей, ежегодно приносили сначала только мутаваллию и мударрису, а затем и муллам (ученикам) так называемый
Однако же однажды, когда большая часть земли оказалась уже возделанной и заселенной, а
Тогда произошло нечто совершенно неожиданное:
«Мы провели арыки и разровняли землю; из мертвой мы сделали ее живой. По шариат7 нам, а никому другому, принадлежит право владения этой землей, и отныне мы будем давать только то, что повелевает шариат, – харадж и танаб; но мы будем давать это не вам, а хану как законному распорядителю мусульманской податью»[621].
Хан, на усмотрение которого передается это дело, конечно, имеет все основания для того, чтобы потребовать признания судом: 1) недействительности вакуфного документа, в силу нарушения вокифом и казием, составившим документ, постановлений шариата, а 2) признания права владения за лицами, произведшими наибольшую часть работ по оживлению земли. Но ему, как представителю мусульманской власти, невыгодно колебать авторитет мадраса, главнейшего рассадника учености и внешнего благочестия. Поэтому он, не рискуя вместе с тем попрать и законные права землевладельцев, старается устроить дело так, чтобы по возможности и волки были сыты, и овцы остались бы целы: он прикладывает печать к вакф-наме и выдает иноят-наму, вместе с которой мадраса получает право пользоваться податями, подлежащими сбору с вакуфной земли[622], и молчаливое приказание не требовать от
Сбор подати, отданной ханом в пользу вакфообладающего учреждения, производили не ханскими сборщиками податей, а самим учреждением, которое ввиду крайней недобросовестности большей части мутаваллиев и ради получения дохода в определенные сроки в большинстве случаев сдавало сбор такой подати на откуп, что в Фергане прекратилось лишь в 1894-5 году.
Рассмотрим же теперь, какие юридические последствия возникли с момента передачи земли в руки каранда при тех условиях, на которых эта земля им была передана.
A) Шариат требует, чтобы вакуфное имущество сдавалось в аренду на непродолжительное время и вообще при таких условиях, при которых арендаторы не получали бы возможности установить за собой тем или другим способом право владения на арендуемые или вакуфные имущества. Вместе с тем земля была сдана, во-первых, в
Б) Арендаторы, произведя большую половину работ по оживлению вакуфной земли, тем самым приобрели значительную часть прав на пользование и даже владение этой землей, вследствие чего это
B) Признание (ханом) за мадраса права на получение с земли одной только подати (харадж и танаб) поставило этот вакф по отношению к вакфообладающему учреждению в положение
Нередки случаи, когда законным образом приобретенная и
Обращаясь к текстам существующих вакуфных документов, видим, что учредители вакфов естественным образом избегали обращения в вакф таких земель, на которых имелись усадьбы и насаждения, вследствие чего крайне редки случаи обращения в вакф населенной земли. Но такие случаи могли, конечно, быть.
А. имеет землю и несколько невыделенных сыновей. Каждому из них он строит усадьбу, а затем обращает всю свою землю, с усадьбами и насаждениями, в вакф, назначая последний в пользу своего прямого потомства, из которого должны назначаться и мутаваллии. Потомство вокифа, продолжая сидеть на вакуфной земле, эксплуатирует последнюю лично.
Учреждение такого вакфа, отнюдь не нося характера богоугодного и общеполезного дела, ни в каком случае не может считаться даянием на путь Божий, ибо объектом облагодетельствования является не общество или нуждающиеся в поддержке категории лиц, а потомство самого вокифа. Эта, так сказать
Что же касается до обеления таких вакфов, т. е. освобождения их от уплаты податей, то для этого никаких шариатных оснований не имелось и не имеется, так как всякое вообще имущество, находящееся во владении или пользовании частных лиц, должно
Таким образом,
Большая часть главнейших, т. е. наиболее доходных вакуфных имуществ, в особенности в Фергане, где сосредоточилась большая же половина всех вакфов Туркестанского края, издавна принадлежала мадрасам, в свою очередь главнейшим из местных мусульманских вакфообладающих учреждений, по той роли, которую они играли и играют во многих сферах туземной народной жизни, а потому, при дальнейшем изложении этого дела настоящей записки, будут иметься в виду главным образом те вакфы, которые принадлежат названным школам.
Выше было уже замечено, что надзор, как за сохранностью вакуфных имуществ, так равно и за правильностью употребления вакуфных доходов, шариат возлагает на правителя мусульманского государства и на казиев.
В действительности же этого надзора давным-давно не существует. Ханы и эмиры, в особенности же последнего времени, настолько были заняты изобретением налогов и иных средств увеличения своего личного благосостояния, заботами о своей личной безопасности, которой самые различные случайности грозили иногда с нескольких сторон сразу, и войнами с своими соседями, что им по большей части было не до вакфов, имевших своих непосредственных попечителей в лице мутаваллиев. Поэтому случаи фактического соприкосновения ханов с вакфообладающими учреждениями были по большей части редки и носили скорее случайный, чем постоянный характер, выражаясь главным образом в случайных пожертвованиях и в еще более редких посещениях таких учреждений, как особо чтимые народом мазары.
Большинство казиев всегда находились в постоянном соприкосновении с мадрасами, но не в качестве официальных контролеров, а в качестве лиц, устроивших себе возможность, хотя и совершенно незаконно, получать частицы вакуфного дохода того или другого мадраса: одни из них, невзирая на то, что давно уже кончили курс и что шариат лишает права на получение вакуфной стипендии того, кто в течение 6 месяцев не является на уроки в свое Мадраса, продолжали считаться учениками последнего и получать стипендии по званию учеников старшего класса (
Кроме того, благодаря своей подкупности, засвидетельствованной на страницах восточной литературы последних 6–7 веков, казии, иногда за весьма скромное вознаграждение, допускали составление документов, вроде упомянутой выше вакф-намы, с большой легкостью выдавали разрешения на незаконную продажу вакуфных имуществ, покрывали всевозможные мошеннические проделки мутаваллиев и т. п.
Ни в коем случае не будет преувеличением, если мы скажем, что вакфы при ханском правительстве были овцами без пастыря, что непрестанно приходили те или другие волки и расхищали этих овец, до которых мусульманскому правительству, как это было уже замечено выше, никакого дела не было.
В результате такого рода политики невмешательства было то, что еще до прихода сюда русских многие вакуфные здания стали преждевременно приходить в безнадежную ветхость, а некоторые вакуфные имущества совсем были утрачены теми учреждениями, которые обладали ими раньше.
Происходило же все это таким образом.
А) Ввиду подлежащих статей шариата во всех вакуфных документах, закрепляющих вакуфные права владения за такими учреждениями, как мадраса, карыханы, мечети, мазары и т. п., как conditio sine qua non[624], значится требование, чтобы при разделе вакуфного дохода прежде всего выделялась,
Мутаваллии, мударрисы, муллы и имамы, как лица лишь временно связанные с интересами учреждения, отнюдь не заинтересованы будущим этого учреждения и принадлежащих ему имуществ; они заботятся лишь о том, как бы побольше получить из вакуфного дохода, ибо «apes nous le deluge»[625]. Вместе с тем власть предержащая, как было уже замечено выше, бездействует. Поэтому в
Та же участь постигла и многие караван-сараи, бани, лавки и мельницы, постепенно доходившие до степени совершенной негодности, так что когда впоследствии новый личный состав такого вакфообладающего учреждения желал поправить как-нибудь дело, то ему приходилось в течение нескольких лет полностью употреблять доход с уцелевших еще имуществ на ремонт пришедших в упадок, ничего не получая из этого дохода для себя лично.
Но возможность поправить дело указанным способом являлась тогда только, когда в распоряжении учреждения оказывалось имущество, на доход с которого можно было что-нибудь сделать. В противном случае такое учреждение погибало.
При совершенно таких условиях упразднилось, напр., ташкентское мадраса Шукур-хан, здание которого за непроизводством ремонта в течение многих лет пришло в совершенную негодность, а реставрировать его на ничтожный доход от единственного вакуфного караван-сарая не представлялось никакой возможности.
Б) Были случаи утраты старинных, давно пожертвованных вакфов за потерей документов, что происходило главным образом во время непрерывных прежде войн и междоусобий, а частью в случаях скоропостижной смерти мутаваллиев, или их неосмотрительности.
Ташкентское мадраса Кугальдаш, основанное в конце XVI столетия, раньше имело значительное число лавок в ташкентском базаре. Лавки эти, за непроизводством ремонта, постепенно пришли в негодность. Личный состав мадраса, тогда еще обладавшего значительными вакфами, не соглашался реставрировать разрушившиеся лавки на счет доходов с других имуществ. Тем временем нашлись услужливые люди, предложившие мадраса отстроить лавки на свой счет с правом
Такие утраты даже и при ханском правительстве, по-своему покровительствовавшем вакфообладающим учреждениям, весьма часто оказывались безвозвратными, ибо и при ханах, во-первых,
В) Были также случаи утрат земельных вакфов за непроизводством ремонта и вообще вследствие недосмотра за состоянием ирригационных систем. Головы арыков разрушались; арыки обсыхали, и нередко значительные участки земли постепенно превращались в пустоши.
Наглядным доказательством того, как было запущено вакуфное дело при ханах, как широко практиковались в этом отношении всевозможные самоуправства и отступления от шариата, служит, между прочим, существование такого, напр., вакфа, как ташкентский вакф Назар-бия, долгое время существовавший без всяких документов, так сказать на веру, невзирая на то, что он неоднократно был объектом споров и домогательств разных лиц и учреждений, которые ожесточенно вырывали его из рук друг у друга под покровительством власть имевших лиц, а главным образом в беспросветной тьме того бесправия, которое царило в области вакуфного дела. (Дело канцелярии генерал-губернатора № 52 – 1891 г.).
Положение вакфов со времени занятия края до 1886 г. В течение всего того времени, когда Туркестанский край переживал свою, если можно так выразиться, героическую эпоху, концом которой следует признать окончательное присоединение к Империи Ферганы, местная русская власть в такой степени была обременена заботами о прочном установлении наших границ, вызывавшем необходимость непрестанных почти походов и экспедиций, и упрочением в этих границах на первое время лишь главнейших, основных устоев нашей гражданственности, что все вопросы, вроде вакуфного, не требовавшие их немедленного же разрешения и регламентации, естественным образом отодвигались на задний план, тем более что у этой власти в указанный выше период времени не было и не могло быть того знакомства с шариатом, обычаем и местным мусульманским бытом, которое безусловно необходимо для правильного уразумения и оценки разных явлений этого быта и для создания того нового закона, которым вновь присоединенная окраина должна была бы руководствоваться в своей дальнейшей жизни в области дальнейшего развития своей гражданственности.
Тем не менее и в этом направлении наша местная власть старалась сделать все то, что ей было посильным: мы видим, что начиная с 1870 года делаются усиленные попытки создать проект детально разработанного Положения об управлении Туркестанкого края, которое, по утверждении его ВЫСОЧАЙШЕЙ властью, дало бы возможность разрешения многих местных вопросов, а в числе их и вакуфного, на почве закона.
Этого последнего Туркестанский край дождался лишь в 1886 году[627]; а до этого времени все вакфы (теоретически и частью практически) находились in statu quo[628], в том положении, в котором застало их занятие края нашими войсками, и прежде всего вне всякого контроля со стороны правительственной власти.
Незаконное употребление мутаваллиями вакуфных доходов и незаконная продажа вакуфных имуществ сделались обычными явлениями, которые по инициативе нашей власти никогда не преследовались. Даже более того. Время от времени к администрации поступали жалобы по вакуфным делам; но лишь в очень редких случаях жалобы эти разбирались администрацией и решались ею же в том направлении, в котором вакуфный вопрос трактовался проектом Положения, современным данному моменту. По большей же части, как это было замечено и сенатором Гирсом, администрация Туркестанского края тщательно уклонялась от всякого вмешательства в дела этого рода, частью за отсутствием закона, а главным образом вследствие совершенного незнакомства с делом нежелания брать на себя лишнюю обузу.
Вряд ли администрация была права, так широко практикуя в данном деле политику невмешательства и игнорирования, ибо нельзя без ущерба себе игнорировать все то, что играет сколько-нибудь значительную роль в жизни туземного населения[629]; игнорировать все это – значит умышленно закрывать глаза на то, с чем рано или поздно придется считаться, что поэтому необходимо не только знать, но, по возможности, и держать в своих руках, ради своего же благополучия. Это во-первых. Во-вторых, наша администрация прошлого времени вряд ли была права еще и потому, что если бы она дала себе труд вникать в разновременно возникавшие и предъявлявшиеся ей претензии по ваччуфным делам, она, попутно с этим, постепенно приобрела бы те знания, которых, как это будет доказано ниже, не имелось до последнего времени.
Выдающимся исключением представляется постановка (части) вакуфного дела в бывшем Заравшанском округе. (Ныне Самаркандский и Катта-Курганский уезды Самаркандской области).
Ввиду прошения, поданного муллами (учащимися) самаркандского мадраса Тиллякор[630], жаловавшимися на злоупотребления мутаваллия, бывший начальник Заравшанского округа генерал-майор Абрамов в 1873 году с разрешения Главного начальника края, сделал распоряжение о том, чтобы на будущее время
В 1874 году циркулярным предписанием начальника Зарав-шанского округа, от 17 июня за № 2820, отдача в аренду земельных вакфов уездной администрацией, а не мутаваллиями была распространена на все вообще вакфы округа; а в мае 1876 г. была учреждена особая комиссия для определения количества и доходности упомянутых вакуфных земель.
В 1878 году все вакуфные земли Заравшанского округа уже находились в фактическом заведовании русской администрации; они сдавались в аренду с торгов при управлениях начальников отделов (уездов), а доходы поступали в депозиты последних и выдавались мутаваллиям, обязанным представлять отчетность в употреблении этих сумм.
Нельзя, конечно, не пожалеть, что тот же порядок заведования вакуфными имуществами не был распространен в Заравшанском округе и на так называемые городские вакфы, т. е. на земли, находящиеся в черте городов, а равно на караван-сараи, лавки, мельницы и пр., находящиеся в городах и селениях.
Тем не менее факт сам по себе остается знаменательным, ибо с 1878 года администрация Заравшанского округа не только знала, какие именно вакуфные земли у нее имеются, но кроме того еще и фактически держала эти имущества в своих руках; в случае надобности она во всякий данный момент фактически могла бы провести в отношении своих земельных вакфов любое из распоряжений высшей власти, чего нельзя было сделать в Сырдарьинской и Ферганской областях, за совершенным отсутствием каких бы то ни было сведений о местных вакуфных имуществах[632].
Вместе с тем то, что было сделано в бывшем Заравшанском округе, несомненно, можно было бы, и с большой пользой для нас же самих, сделать в Сырдарьинской и Ферганской областях. Если этого не сделали, то, по-видимому, главным образом ввиду соображений о сложности предстоявшей работы, что и явствует из рапорта одного из бывших военных губернаторов Ферганской области.
Осенью 1876 года, вслед за занятием Ферганы, там была учреждена организационная комиссия и были начаты работы по поземельно-податному устройству вновь присоединенной области. При производстве этих работ вакуфные земли вымежевывались в тех случаях, когда подлежащими вакфообладающими учреждениями делались заявления о том, что земля эта вакуфная; но, ввиду того, что к означенному времени не было еще закона, которым регламентировалось бы дальнейшее положение вакфов, вакуфные документы не рассматривались, а сами вакуфные земли оставлялись в тех же отношениях к вакфообладающим учреждениям и к казне, в которых сии находились и раньше.
Положение вакуфного дела в крае с 1886 года по настоящее время. 12 июня 1886 года последовало ВЫСОЧАЙШЕЕ утверждение Положения об управлении Туркестанского края и Правил о введении в нем поземельно-податного устройства.
Вместе с тем, ввиду 23 и 24 ст. вышеупомянутых правил, немедленно же было приступлено к составлению особых инструкций поземельно-податным чинам и установлениям, которые и были утверждены туркестанским генерал-губернатором, генерал-лейтенантом Вревским 10 апреля 1891 года.
Прежде чем продолжать дальнейшее изложение настоящей записки, постараемся резюмировать сущность тех юридических отношений, которые устанавливаются к разного рода вакуфным имуществам края Положением и Правилами о введении поземельно-податного устройства.
а) В Положении ничего не говорится об
б) Государственный поземельный налог с признанных нашей властью населенных вакфов, учрежденных «в пользу мечетей или школ, или же для надобностей общественного призрения», передается из казначейств в те установления, для которых учреждены вакфы, в полной сумме действительных поступлений, если вакуфными документами предоставлены сим учреждениям хераджный и танапный сборы полностью: «…в противном же случае в распоряжение названных установлений обращается та только часть действительно поступившего налога, которая соответствует доле хераджного и танапного сборов, названной в их пользу вакуфным документом, а остальная часть сего налога причисляется к доходам казны» (ст. 299).
в) Государственному поземельному налогу совсем не подлежат лишь «вакуфные ненаселенные земли, весь доход которых назначен вакуфным документом в пользу мечетей или школ, или же для надобностей общественного призрения[633] и принадлежащие мечетям сады и рощи, если они служат местами молитвенных собраний, общественных празднеств или отдохновения путешественников (ст. 286).
Если же доход с вакуфной ненаселенной земли назначен вакуфным документом частью в пользу мечети или школы, или же для надобностей общественного призрения, а частью в пользу частных лиц, то такая земля облагается государственным поземельным налогом с той части средней валовой доходности, которая соответствует определенной в пользу частных лиц доли дохода (ст. 289).
г) Ненаселенные земли, составляющие признанные Правительством частные вакфы
д) Учреждение новых вакфов допускается не иначе, как с разрешения генерал-губернатора (ст. 266), причем, однако же, вновь учреждаемые вакфы
е) «Утверждение вакуфных документов,
Таким образом, подлежащие (непосредственно касающиеся вакфов) статьи Положения, санкционируя дальнейшее существование в крае вакфов, как обеленных, так и необеленных, регламентируют их, за исключением населенных вакуфных земель (ст. 165),
Поэтому значащееся в статье 6-й Правил о введении поземельно-податного устройства постановление о том, что вакуфные документы, представленные в областные правления по истечении назначенного для того срока, «признаются
Обращаясь к инструкциям, преподанным в апреле 1891 года поземельно-податным чинам и установлениям, видим, что в отношении вакуфных имуществ на комиссаров и на областные правления возлагается обязанность, главным образом, выяснить 1) подлинность или подложность (действительность или недействительность) вакуфного документа; 2) в чьем фактическом владении в настоящее время находится каждый из участков земли, описанных в документе, и не уступлена ли кому-либо путем продажи или другим способом вся или часть этих земель, и 3) есть ли у данного вакфообладающего учреждения документально подтверждающееся право (иноят-нама) на обеление находящегося в его владении земельного вакфа, описанного в данном документе. (§ 10 инструкции поземельно-податным комиссарам и §§ 6 и7 инструкции областным правлениям).
Все же
Поэтому значащееся в § 7 инструкции областным правлениям выражение «постановляет решение о признании или непризнании вакуфного права», т. е.,
Таким образом, и составители инструкций в вышеуказанных статьях Положения и Правил, несомненно, видели регламентацию лишь фисковой стороны дела, т. е. регламентацию вопроса об
Выше отмеченная неясность и неопределенность изложения статей Положения и Правил, касающихся вакуфного дела в крае, а равно и недостаточное знакомство нашей администрации с шариатом и с тем языком, на котором написаны вакуфные документы, не могли не отразиться на редакции инструкций поземельно-податным чинам и установлениям и на ходе той части поземельно-податных работ, которая касается податного устройства земельных вакфов.
Так, напр., § 10 инструкции комиссарам обязывает последних сопоставлять год составления документа с периодом того
Выше было уже указано на то, что
Обращаясь к делам Канцелярии Туркестанского генерал-губернатора[634], мы видим, например, что один из комиссаров, приводя ряд частью основательных, а частью неосновательных доводов, в доказательство явной подложности рассматривавшегося им вакуфного документа, указывает, между прочим, на то:
а) что на документе не имеется ни подписи, ни печати вакфо-учредителя и
б) что «по смыслу изложения самого документа видно, что составлялся он как будто не самим завещателем, а кем-либо посторонним, так как все распоряжения (вакфоучредителя) выражены в третьем лице».
Комиссар, очевидно не знакомый ни с юридической сущностью вакуфного документа, ни с обычными формами изложения последнего, но встречав раньше не вполне правильное выражение «завещатель вакфа», представлял себе вакф-наму в виде
Невзирая на совершенную несостоятельность такого мнения, не имеющего ничего общего ни с положением шариата, ни с практикой или действительностью, подлежащее областное правление и Совет генерал-губернатора, при рассмотрении этого дела, согласившись с мнением комиссара о подложности и недействительности документа, не нашли возможным обратить внимание последнего на то, что вакуфные документы составляются и утверждаются не учредителями вакфов и не ханами, а казиями.
Приведем еще несколько примеров этого рода.
Уже в 1895 году, т. е. через 4 года после утверждения инструкций, по истечении четырехлетней практики рассмотрения вакуфных дел Совет генерал-губернатора оказался в положении невозможности высказать какое-либо категорическое мнение по содержанию нескольких журналов общих присутствий областных правлений, вследствие того, что Совету было совершенно неизвестно, что являют собой учреждения, известные под именем кары-хана, худжра и ханака, и подходят ли они под 268 ст. Положения, по каковой причине необходимые сведения были затребованы от военного губернатора Самаркандской области и от бывшего 3-го инспектора народных училищ, в то время заведовавшего номинально всеми туземными учебными заведениями, а фактически всеми мадрасами края (дело Канцелярии 1894 г. № 67).
Какое неподобающее значение придавалось долгое время ханским печатям вообще и иноят-намам в особенности, можно заключить из нижеследующего случая.
Ханака (мечеть) при одном из мазаров издавна пользовалась хераджем и танапом с населенной земли, причем вакф-намы совсем не имелось, а была одна лишь иноят-нама. Невзирая на отсутствие основного, так сказать, вакуфного документа, по силе одной только иноят-намы, областное правление определило «заключающиеся в вакуфном документе (?) земли признать подлежащими утверждению за лицами их заселившими, а взимаемый с них государственный поземельный налог обращать полностью на нужды мечети и мазара».
Совет генерал-губернатора, рассмотрев этот журнал общего присутствия, воздержался от какого-либо постановления, лишь ввиду неполучения от военного губернатора Самаркандской области и от 3-го инспектора народных училищ вышеупомянутых сведений о кары-ханах, ханаках и худжрах, отнюдь не указав на факт отсутствия подлинного основного вакуфного документа, ввиду чего за ханакой (мечетью) ни в каком случае не могло быть признано право дальнейшего пользования доходом с упомянутой земли. (Дело Канцелярии 1895 года № 97. Журнал Совета 28 сентября 1895 года № 35).
Под влиянием тех же вышеупомянутых причин у многих официальных лиц и учреждений, как это явствует из переписки, составился совершенно
Возможность законного фактического существования необеленного вакфа явствует, во-первых, из примечания к 286 ст. Положения, в котором значится, что вновь учреждаемые в крае вакфы не освобождаются от обложения их податью, чем, следовательно, санкционируется существование здесь необеленных вакуфных имуществ. Во-вторых, фактическая возможность последнего истекает из сравнения аналогичного случая владения и пользования (не вакуфной, а) частной собственностью: владелец земли, отдавая ее в аренду на различных условиях и платя законом установленные налоги, не лишается еще этим возможности иметь свой личный доход. В совершенно таких же условиях может и должен стоять и de facto стоит всякое необеленное вакуфное имущество, за исключением необеленной вакуфной земли.
В 1888 году Совет генерал-губернатора журналом от 3 ноября за № 23, постановил:
«Установить правилом, что те имущества, которые по закону не могут быть признаны вакуфными и от которых в то же время отказывается население, не считая их входящими в свой надел, следует считать не имеющими владельцев и потому подлежащими, как свободные,
Выше было уже замечено, что, согласно подлежащим статьям Положения, мотивами к непризнанию того или другого имущества вакуфным могут служить
Однако же лица, державшиеся и держащиеся вышеприведенного взгляда на вакуфное право, лишь как на право обеления, т. е., лишь как на право учреждения пользоваться государственной податью с вакуфного имущества, утверждали и утверждают, что вышеприведенное постановление Совета должно распространяться не только на те вакфы, документы на которые признаются подложными или которые за уничтожением вакфообладающих юридических лиц попадают в разряд, так сказать, выморочных, но и на все те вакуфные имущества, за которыми не признается право на их обеление.
Такой взгляд, на вышеприведенных основаниях, никак нельзя признать правильным, причем с уверенностью можно сказать, что если бы, на основании упомянутого постановления Совета, было отобрано в казну вакуфное имущество, на которое имеется документ, не признанный подложным, при условии наличности вакфообладающего учреждения[635], то такая конфискация вакуфного имущества в случае обстоятельно изложенного и мотивированного обжалования ее в Сенате, сим последним была бы признана безусловно незаконной.
Приведя несколько примеров крайней шаткости и неустойчивости почвы деятельности поземельно-податных чинов и установлений в отношении практического разрешения вакуфного вопроса, необходимо перейти к краткому обзору того, что сделано этими чинами и установлениями в отношении вакфов к настоящему времени.
Согласно 6-й статье правил о введении в крае поземельно-податного устройства, был назначен срок, в течение которого все вакуфные документы должны были быть представлены в подлежащие областные правления, причем, по силе той же статьи, документы, предъявлявшиеся по истечении указанного срока, к рассмотрению не принимались, а из числа предъявленных в срок, согласно § 6 инструкции областным правлениям, сими последними рассматривались, главным образом
Вместе с тем при производстве работ поземельно податных комиссий все находящиеся вне городских черт вакуфные земли, документы на которые, по рассмотрении их областными правлениями, передавались комиссарам, снимались на план, после чего по каждому отдельному вакфу комиссарами производились исследования согласно § 10 инструкции (комиссарам).
Заключение комиссара (о действительности или недействительности вакуфного документа, о существовании или несуществовании в настоящее время значащегося в документе вакфообла-дающего юридического лица, о соответствии или несоответствии значащегося в документе описания недвижимого вакуфного имущества с действительностью и пр.), по рассмотрении его подлежащей поземельно-податной комиссией, поступало в областное правление, которое, рассмотрев в свою очередь такую переписку и составив о том журнал общего присутствия, представляло последний на рассмотрение и утверждение Совета генерал-губернатора.
Таким образом, к настоящему времени рассмотрены и, в вышеупомянутом порядке, определены права[636] на вакуфные земли, находящиеся: 1) в Ташкентском уезде Сырдарьинской области,
2) в Наманганском, Андижанском, Ошском и Маргеланском уездах Ферганской области и 3) в Самаркандском уезде Самаркандской области.
Вместе с тем попутно с производством вышеуказанных работ произошло нижеследующее:
А) Земли, находящиеся в черте городов, а равно караван-сараи, лавки, капаны, бани, мельницы и т. п., недвижимые вакуфные имущества, находящиеся как в городах, так равно и в селениях, существуя на прежних основаниях (кроме обложения их налогом в пользу городов), до сего времени
В журнале Совета генерал-губернатора от 10 марта 1894 года за № 10 значится: «Совет признал
Тем не менее вопрос этот до сего времени
Кроме того, принадлежали:
1) Аблыкскому мадраса все место под базаром в сел. Аблык Ташкентского уезда.
2) Кокандскому мадраса Мадали-хан угольный и соляной базары в гор. Коканде.
3) Кокандскому мадраса Джами весь базар в сел. Яйпан Кокандского уезда.
4) Чимионскому мадраса все место под базаром в сел. Чимион Маргеланского уезда.
Насколько велика (была) доходность некоторых из упомянутых имуществ, можно судить по тому, что, напр., Ташкентское мадраса Ишан-кули-Датха в 1894 году от принадлежавших ему 40 лавок, 165 мест под лавками, 2 караван-сараев и 1 мельницы имел чистого дохода, за исключением расходов на ремонт, около 2000 рублей; Ташкентское мадраса Ходжа-Ахрар от 52 лавок, 300 мест под лавками, 1 караван-сарая и 2 капанов 670 руб.; Занги-атинское мадраса от находящейся в гор. Ташкенте вакуфной бани имело 600 руб.[637]
Б) До 1894 года вакфообладающие учреждения, пользовавшиеся правом взимания хераджа и танапа с населенных земель, невзирая на отмену этого вида налогов для остальных земель Туркестанского края, продолжали взимать херадж и танап на прежнем основании, причем, как это было уже замечено выше, многие мадраса, ввиду крайней недобросовестности мутаваллиев, предпочитали сдавать сбор хераджа и танапа на откуп, а не взимать их при посредстве мутаваллиев.
В 1894 году право взимания хераджа и танапа с населенных вакуфных земель было отнято у вакфообладающих учреждений, а подати эти были заменены общим для края
«Причитающийся с населения, сидящего на вакуфных землях, сбор в пользу вакуфных учреждений должен быть взыскиваем в определенном размере и вносим в казначейство по платежным свидетельствам уездного начальника в его депозит, а затем по ассигновкам того же уездного начальника выдаваться представителям вакуфных учреждений».
Одновременно с этим (ввиду отзыва Казенной Палаты от 3 августа 1892 годы за № 175), вакуфные населенные земли, наравне с остальными культурными землями края, были обложены земским сбором[638], который поступает уже не в пользу вакфообладаю-щих учреждений и лиц, а по его прямому назначению.
В) Ввиду ожидавшегося и ныне ожидаемого изменения 286 и 289 статей Положения, в смысле исключения ненаселенных вакуфных земель из разряда освобожденных от уплаты государственного поземельного налога, Совет генерал-губернатора в конце 1895 года приостановил рассмотрение представлявшихся журналов общих присутствий областных правлений, касающихся ненаселенных вакуфных земель впредь до решения Высшим Правительством возбужденного особой ВЫСОЧАЙШЕ утвержденной под председательством тайного советника[639] Кобеко комиссиею вопроса об изменении вышеупомянутых статей, а в начале 1897 года последовало даже распоряжение приостановить дальнейшее представление Главному начальнику края журналов о ненаселенных вакуфных землях[640].
Таким образом, все дела этого рода (с 30 ноября 1895 года) остаются до сего времени нерассмотренными Советом генерал-губернатора.
Г) Все вакуфные документы, на
По мнению военного губернатора Ферганской области[641], в Фергане имеется около 10 000 участков таких вакуфных земель. (Отношение на имя канцелярии генерал-губернатора от 7 марта 1900 года за № 108/2915).
А Совет генерал-губернатора еще в 1895 г. высказал мнение о том, что «совершенно
Тем не менее все эти вакуфные имущества до сего времени остаются совершенно неприведенными в известность, причем разные официальные лица и учреждения, как то явствует из текущей переписки, стараются установить к ним совершенно различные, иногда даже диаметрально противоположные отношения.
Так, напр., в недавнем времени между двумя нашими официальными учреждениями возникла переписка по нижеследующему делу. Мечеть владеет участком незаселенной вакуфной земли по документу, на котором нет ханской печати, а потому и не может быть признано право на обеление этого вакуфного имущества, причем ныне возникает вопрос о предполагаемой продаже этой земли в частные руки. Одно из упомянутых учреждений признает за мечетью право владения названной землей по силе документа, непризнанного подложным. Другое, основываясь, по-видимому, главным образом, на том вышеприведенном мнении, что вакуфное право есть лишь право освобождения от уплаты государственной подати, права владения за мечетью не признает и находит, что указанная земля, как необеленная, а потому и якобы непризнанная вакуфной и якобы неимеющая фактического владельца (ибо она ненаселена), должна быть отобрана в казну.
Факты этого рода, мне кажется, с достаточной убедительностью говорят о необходимости принципиального рассмотрения этого вопроса на предмет установления правильного и однообразного для всех подлежащих учреждений взгляда на сущность вакфовладения и на значение вакуфного документа.
Д) Согласно 6-й статье Правил о введении в крае поземельноподатного устройства, вакфообладающим учреждениям своевременно было предложено представить в подлежащие областные правления «всякого рода и наименования документы, установля-ющие вакуфные права на земле», причем было объявлено также, что документы, предъявленные по истечении означенного срока, будут признаны «недействительными».
Некоторые вакуфные учреждения по разным причинам не представили своих документов в указанный срок.
Отсюда возникает спорный до сего времени вопрос о том, как следует ныне трактовать такие документы, конечно, в случае отсутствия признаков их явной подложности: недействительными в смысле лишь права на ходатайство об обелении значащихся в них имуществах или же недействительными в смысле непризнания за этими имуществами их дальнейшей принадлежности к разряду вакуфных.
Ввиду вышеприведенных соображений, казалось бы, следовало признать, что так как Правила регламентируют лишь податное устройство края, то и употребленное в 6-й статье их выражение о недействительности должно бы пониматься лишь в фисковом смысле, т. е. в смысле права на обеление, а отнюдь не в отношении права дальнейшего владения без освобождения от уплаты государственной подати.
Во всяком же случае разрешение вопроса о существе дальнейших отношений таких имуществ к фактически обладающим ими ныне учреждениям
Е) Согласно 267-й статье Положения, на областные правления возложены между прочим
До настоящего времени ничего подобного управлению вакуфными имуществами, как известно, организовано не было, причем попытки местной власти установить хотя бы какой-нибудь контроль не пошли дальше основанного на настояниях учебного ведомства предложения, и то лишь одним только мутаваллиям туземных мадраса, вести по той или другой форме отчетность в расходовании вакуфных доходов и иметь описи принадлежащим мадрасам имуществам, что однако же и до сего времени многими мутаваллиями
Отношения к вакфам учебного ведомства. В 1890 г., ввиду ВЫСОЧАЙШЕГО повеления 17–29 мая 1875 г., согласно которому все инородческие школы Туркестанского края должны находиться в ведении местных инспекторов народных училищ, была учреждена должность 3-го инспектора народных училищ Туркестанского края, на которого, по соглашению, состоявшемуся между Туркестанским генерал-губернатором, как попечителем учебного округа, и министром народного просвещения, было возложено на первое время приведение в полную известность в учебном, бытовом и имущественном отношениях, всех туземных мадраса края с тем, чтобы по выполнении этой подготовительной работы, на почве фактического опыта, впоследствии означенному инспектору была бы преподана специальная инструкция по заведованию упомянутыми школами Туркестанского края.
При приведении в известность имущественного положения названных школ, начатого осенью 1890 г., на первых же шагах деятельности 3-го инспектора, выявились крайняя халатность отношений к делу одних мутаваллиев и крайняя недобросовестность других, причем выяснилось также, что контроля над их действиями нет, а назначения на эти должности, за исключением Кокандского уезда, совершаются самопроизвольно, без ведома какого бы то ни было русского начальства.
Так, напр., мутавалли Ташкентского мадраса Махмуд Дастур-ханчи[642], Ишан-хан-ходжа, уехав в конце 80-х годов в Мекку, откуда он не вернулся,
В Ташкентском мадраса Ходжа-Ахрар-Вали[643] в 1890 году было два мутаваллия. Вакфом и зданием мадраса фактически заведовал младший. Старший никогда в мадраса не являлся, но получал из доходов вдвое больше младшего.
Такие и подобные им факты констатировались на каждом шагу.
Во многих мадраса муллы (учащиеся) и мударрисы (учащие) жаловались 3-му инспектору на своекорыстие и недобросовестность мутаваллиев.
Осенью 1891 года личный состав некоторых кокандских мадраса обратился к тому же инспектору с настоятельной просьбой установить хоть какой-нибудь контроль над действиями мутаваллиев, которые не только присваивают себе доходы с вакуфных имуществ, но даже и распродают эти последние. Вместе с тем были констатированы факты такого рода.
В одном мадраса был продан один из имевшихся участков вакуфной земли, причем деньги поделили между собой – мутавалли, занимавший одновременно с тем должности и казия, и мударриса того же мадраса, и представитель местной туземной администрации.
В другом мадраса мутавалли, войдя в сделку с казием, продал единственный участок вакуфной земли под предлогом его якобы малой доходности. Часть денег была поделена между мутаваллием и казием, а на другую была выстроена баня, которая в следующую же зиму развалилась, и мадраса оказалось абсолютно неимущим.
В третьем был констатирован факт незаконного присвоения себе мутаваллием 5000 руб. вакуфного дохода и т. п.
Уличенные в подобного рода проделках мутаваллии привлекались нашей администрацией не в русский, а в туземный суд, где они обыкновенно отделывались от ответственности с нежелательной легкостью, невзирая на то, что Совет генерал-губернатора в свое время разъяснил, что мударрисы и мутаваллии должны считаться состоящими на общественной службе, а потому, следовательно, казалось бы, и должны привлекаться по преступлениям по этой службе не в народный, а в государственный суд.
Ввиду вышеизложенной неурядицы местное учебное начальство возбудило разновременно ряд нижеследующих ходатайств.
1) О том, чтобы на будущее время мутаваллии избирались на эти должности, как и мударрисы, персоналами подлежащих мадраса, а выборные листы представлялись бы уездными начальниками на утверждение областных правлений. (Приведено в исполнение. Мударрисы утверждаются учебным начальством).
2) О воспрещении продажи вакуфных имуществ, без особого на каждый отдельный случай разрешения областного начальства, по соглашению с учебным ведомством. (Дело канцелярии 1891 года № 38). Соответствующие распоряжения были сделаны, но, ввиду отсутствия надзора за сохранностью вакуфных имуществ, до сего времени не могут считаться строго исполняющимися.
3) О ведении мутаваллиями отчетности и описей вакуфных имуществ. (Журнал Совета генерал-губернатора. 10 марта 1892 года. № 10). Исполняется далеко не всеми мутаваллиями, и то лишь в мадрасах.
4) О несовмещении должностей мударрисов и мутаваллиев с должностями казиев и волостных управителей.
5) По настояниям 3-го инспектора было сделано распоряжение о внесении вакуфных капиталов, принадлежащих мадрасам (всего 15 000 рублей), в подлежащие отделения Государственного банка с тем, чтобы учреждения пользовались одними лишь процентами с этих капиталов, которые до того времени находились на руках у мутаваллиев и часто пропадали безвозвратно. (В декабре 1894 года).
Вместе с тем вслед за преподаванием 3-му инспектору народных училищ инструкции по заведованию мадрасами в 1894 году была преподана утвержденная генерал-губернатором инструкция[644] и старшим мударрисам (преподавателям в мадрасах), в 8 и 9 §§ которой значилось нижеследующее.
§ 8.
«Старшему мударрису, в случае надобности, предоставляется право требовать от мутаваллия сведения о вакуфных имуществах своего мадраса и о количестве доходов, поступающих с этих имуществ».
§ 9.
«В начале февраля каждого года старший мударрис доносит инспектору о количестве дохода, полученного с вакуфных имуществ мадраса в предшествовавшем году, о том, какая часть этого дохода поступила в раздел между мударрисами, мутаваллиями, муллами и другими лицами мадраса, а также и о всех переменах, происшедших в количестве вакуфных имуществ».
Так как у 3-го инспектора имелись им самим собранные сведения о вакуфных имуществах, принадлежащих мадрасам, и о их доходности, то благодаря ежегодному получению от старших мударрисов, заинтересованных в сохранности вакуфных имуществ и в поддержании их доходности, сведений, означенных в § 9 упомянутой инструкции, являлась возможность в значительной мере охранять эти имущества от расхищения.
С упразднением должности 3-го инспектора народных училищ Туркестанского края и преподанной ему инструкции, вышеуказанное наблюдение за сохранностью вакуфных имуществ, принадлежащих мадрасам и составляющих около половины всех вообще вакфов края, прекратилось.
Вакфы в Семиреченской и Закаспийской областях. В Семиреченской области вакуфных имуществ не имеется. В 100-й статье Степного Положения (25 марта 1891 года) значится: «Вакфы не допускаются».
(Согласно доставленным военным губернатором Семиреченской области при отношении на имя канцелярии генерал-губернатора, от 18 апреля сего года за № 4729, сведениям о главнейших мусульманских учреждениях в упомянутой области одна из мечетей, находящихся в гор. Верном, имеет несколько лавок, годовой доход с которых простирается до 300 рублей).
В Закаспийской области, судя по сведениям, доставленным канцелярией начальника области при отношениях, от 31 января сего года за № 1523 и от 22 февраля за № 2776, вакуфные имущества крайне незначительны и принадлежат главным образом мечетям, причем объектом вакуфного владения некоторых мечетей, вероятно, вследствие обилия пустопорожних земель, является не земля, а вода[645].
Согласно упомянутым сведениям, в Закаспийской области имеют годового вакуфного дохода:
35 мечетей и 1 мадраса………… 1043 руб. деньгами
5 мечетей………………………….170 пудов зерна.
Кроме того, 42 мечети имеют вакуфную воду.
Заключение. Подводя итог всему вышеизложенному, представляется совершенно необходимым для завершения устройства и упорядочения вакуфного дела в крае:
1) Твердо установить однообразный для всех лиц и учреждений, принимающих то или другое участие в делах этого рода, взгляд на различие между признанным нашим законом
2) Закончить рассмотрение ожидающих своей очереди журналов общих присутствий о ненаселенных вакфах.
3) Рассмотреть все те вакуфные документы, которые остаются до сего времени нерассмотренными областными правлениями за отсутствием на них печатей ханов и эмиров.
4) Выяснить вопрос о том, как следует трактовать вакуфные имущества, документы на которые по разным причинам не были своевременно представлены в подлежащие областные правления, имея в виду, что несвоевременное представление документа, без явных признаков его подложности или недействительности, безусловно лишая учреждения права ходатайствовать об обелении, вряд ли может считаться законным поводом к неуказанному в Положении об управлении края отобранию такого имущества в казну, что может быть сделано лишь в законодательном порядке.
5) Оградить тем или другим способом существуощие вакуфные имущества от расхищения.
Инструкция старшим мударрисам туземных мадраса Туркестанского края.
1. Мадраса, в котором состоит несколько мударрисов, находится в заведовании старшего из них.
2. В тех мадрасах, где состоит одни мударрис, он пользуется правами старшего мударриса.
3. Младшие мударрисы, мутаваллии и муллы обязаны исполнять все законные требования старшего мударриса своего мадраса.
4. Старший мударрис обязан исполнять все законные требования инспектора и других начальствующих лиц.
5. О всякого рода происшествиях в мадраса старший мударрис обязан немедленно доложить инспектору.
6. В случае скоропостижной смерти кого-либо из лиц, проживающих в мадраса, пожара и других тому подобных несчастий и приключений старший мударрис обязан доносить о случившемся кроме инспектора еще и уездному начальнику или участковому приставу.
7. В начале декабря каждого года старший мударрис обязан представить инспектору именной список мударрисов, мутаваллиев и мулл с отметкою о том, кто из мулл в каком разряде находится и сколько лет состоит в этом разряде.
8. Старшему мударрису, в случае надобности, предоставляется право требовать от мутаваллия сведения о вакуфных имуществах своего мадраса и о количестве доходов, поступающих с этих имуществ.
9. В начале февраля каждого года старший мударрис доносит инспектору о количестве дохода, полученного с вакуфных имуществ мадраса в предшествовавшем году, о том, какая часть этого дохода поступила в раздел между мударрисами, мутаваллиями, муллами и другими лицами мадраса, а также и о всех переменах, происшедших в количестве вакуфных имуществ.
10. Старший мударрис должен наблюдать за опрятным содержанием мадраса.
11. Он наблюдает также за тем, чтобы мутавалли своевременно производил необходимый ремонт здания мадраса.
12. Старшему мударрису предоставляется право требовать от мутаваллия отчет о расходах, производимых им на ремонт как здания самого мадраса, так равно и разного рода вакуфных зданий, каковы: караван-сараи, лавки, бани и т. п., для представления этих сведений инспектору.
13. Старший мударрис должен наблюдать за тем, чтобы младшие мударрисы добросовестно исполняли возложенные на них обязанности преподавателей.
14. В случаях возникновения каких-либо недоразумений между младшими мударрисами, мутаваллиями и муллами старший мударрис принимает меры к прекращению этих недоразумений путем примирения. Если же эти его старания не увенчаются успехом, доносит о том инспектору, прося его указаний.
15. Старший мударрис в случае невозможности в учебное время года исполнять возложенные на него служебные обязанности, по болезни или другим причинам, немедленно доносит о том инспектору.
16. Старший мударрис заведует принятием в мадраса вновь поступающих мулл, принимая таковых в возрасте не старше 30 лет, причем осведомляется о личности поступающих и о месте их постоянного жительства.
17. Старший мударрис наблюдает за тем, чтобы муллы аккуратно посещали уроки и вели себя благоприлично.
18. Старший мударрис наблюдает за тем, чтобы в каждом разряде ученик оставался не более 7 лет.
19. Старший мударрис предоставляет инспектору для исключения из мадраса тех мулл, которые в течение 6 месяцев или более того не являются в мадраса или, хотя и проживают там, но не являются на уроки своего мударриса.
20. Старший мударрис наблюдает за правильностью раздела вакуфных доходов между мударрисами, муллами и другими лицами своего мадраса.
21. Старший мударрис наблюдает за тем, чтобы стипендии выдавались тем только муллам, которые действительно обучаются у мударрисов своего мадраса.
22. Старший мударрис вместе с другими мударрисами своего мадраса в конце каждого учебного года производит испытания муллам, подлежащим переводу их из разряда адн в разряд ауст и из разряда ауст в разряд ала́[646].
23. Во избежание расходов на почтовые марки, мударрисам предоставлено право пересылать пакеты к инспектору через подлежащие уездные управления.
24. Мударрисы, виновные в неисполнении обязанностей, указанных настоящей инструкцией, подвергаются выговорам инспектора.
25. Мударрисы, получившие от инспектора три выговора, подлежат установленным порядком отчислению от занимаемых ими должностей.
Мои воспоминания о Скобелеве
В. П. Наливкин
«Русский Туркестан». 1906. № 118
В№ 110 газеты «Русский Туркестан» я прочел статью К.М. Обручева «Военный подбор». Безусловно присоединяясь к мнению автора о крайней уродливости тех условий, которыми до настоящего времени обставлен «военный подбор», тех условий, среди которых воспитывается и окончательно сформировывается офицер русской армии, той камеры-обскуры, в которой производится столь часто лицеприятная и даже продажная сценка общеслужебных и боевых качеств этого офицера, а равно и горнила, в котором выковывается рельс его служебной карьеры, я, со своей стороны, готов прибавить к сказанному почтенным автором, что все эти недостатки, несомненно, являются также следствием безусловно пагубной изолированности армии, крайней замкнутости ее внутренней жизни и разобщенности от жизни остальной части нации.
Все это ставит армию в положение, подобное тому, в котором еще так недавно находились такие «закрытые», изолированные от общественного глаза и общественного контроля заведения, как институт, как кадетский корпус, как семинарская бурса, в которых творились зачастую самые возмутительные, самые непотребные дела.
Печать до последнего времени знакомила общество лишь с прошлым этих и подобных им учреждений, пользуясь немногочисленными и совершенно случайными записками, воспоминаниями, мемуарами.
Когда по поводу таких воспоминаний начинали раздаваться более или менее крикливые голоса, «блюстители» в громадном большинстве случаев не останавливались перед наглой ложью, спешили уверить общество, что все это касается прошлого, что в настоящее время ничего подобного более уже нет, что ныне «все обстоит благополучно».
Обществу оставалось или верить этим уверениям или сомневаться.
Но ни вера, ни сомнения сами по себе не могли помочь и не помогли делу.
Вся эта гигантская, колоссальная ложь имела своими последствиями Ляоян, Мукден, Цусиму[647] и иные позоры, если не России, то во всяком случае русского правительства, усердно создававшего все новые и новые серии всевозможных камер-обскур, в недрах которых творились и творятся всевозможные пакости.
Напрасно господа, мнящие себя присяжными специалистами военного дела, старались бы убедить нас в ошибочности нашего вышеизложенного взгляда, третируя нас по древнему обыкновению как неспециалистов и дилетантов, не могущих «свое мнение иметь».
Ни один сколько-нибудь рассудительный неспециалист и сам не станет копошиться в неизвестных ему деталях незнакомого или малознакомого ему специального дела.
Но в то же время
Вместе с тем я думаю, что, во-первых, статьи, подобные цитируемой мною, ныне приобретают особый интерес и особую важность в качестве материала, который, несомненно, будет широко использован при тех коренных реформах организации и внутреннего быта нашей армии, к которым мы неизбежно должны будем прийти в относительно недалеком будущем; а во-вторых, что такого рода статьи получат сугубое значение в том случае, если будут иллюстрироваться и подтверждаться фактами новейшего периода нашей военной истории.
Ввиду этих двух последних соображений у меня явилась мысль предложить вниманию читателя откровенное изложение части тех воспоминаний, которые у меня сохранились о Скобелеве, которые касаются главным образом Кокандского похода и лишь частью Хивинского и которые, как мне кажется, в значительной мере подтверждают многие из мыслей, высказанных многоуважаемым К.М. Обручевым в его статье о военном подборе.
Переходя к воспоминаниям о Скобелеве и желая дать читателю возможно более правдивую и возможно более полную картину фактов и впечатлений, я поставлен в необходимость прежде всего сказать несколько правдивых слов о том, каким был я сам в то время, когда вновь испеченным офицером попал в строй, а затем и в «дело», где должно было завершиться мое военное воспитание, начавшееся с пеленок.
Я родился и рос в военно-помещичьей среде.
Мой дед по матери в 1814 году был в Париже. Другой мой предок, тоже по матери, основал орловский кадетский корпус. Отец всю жизнь прослужил на военной службе. Все дяди были военные. Один из них убит в Севастополе. Отец вернулся с Кавказа, из турецкой кампании 1853–1855 гг., с простреленными папахой и буркой, долго хранившимися на дне красного окованного жестью сундука в качестве фамильной святыни. Много лет спустя с его кавказской шашкой я пошел в Хивинский поход[648].
С 6-7-летнего возраста я уже жадно слушал рассказы отца о Карсе, о КюрюкДора, о Баш-Кадыкляре[649].
Когда мне было лет 7–8, мать, к моему крайнему огорчению и конфузу, стала учить меня «шить», говоря, что это необходимо «исправному» офицеру, ибо в походе то-другое может изорваться, а вместе с тем не всякий денщик умеет владеть иглой.
Впоследствии, когда, в 1875 году, я был в отпуску в Саратове и, женившись там, уезжал обратно в Туркестан, где в то время начался Кокандский поход, мать, прощаясь со мной и отведя меня в сторону, сказала: «Я знаю, как ты любишь твою молодую жену, а потому боюсь за тебя. Ты скоро опять можешь попасть в дело. Не покрой себя позором, которого я не перенесу. Если будешь в деле, на время забудь о жене и помни только о долге».
Я дал старухе слово, что никогда не забуду ее материнского завета и никогда не буду трусом.
Такова была среда, в которой я рос. Эта среда естественным образом с раннего детства развивала во мне крайний милитаризм и неудержимое желание скорей, скорей «понюхать пороху».
В военном училище я был фельдфебелем[650], а потому должен был выйти в гвардию. Под предлогом отсутствия денежных средств, необходимых для «приличного» служения в гвардии, а в действительности ради того, чтобы поскорей понюхать пороху, я отказался от предложенной мне вакансии в Измайловском полку и вышел в 1-ю батарею оренбургского казачьего войска, квартировавшую тогда в Ташкенте.
В июле 1872 года я был произведен в офицеры. В октябре я прибыл в батарею, а 13 марта следующего, 1873 года я пошел с батареей в Хивинский поход.
В Хивинском походе я был частью свидетелем, а частью участником нескольких таких эпизодов, которые, поддерживая мой воспринятый с пеленок милитаризм, привели меня к убеждению, что среди молодого офицерства есть много хороших людей и что нижние чины в руках хорошего офицера не оставляют желать ничего лучшего; но в общем Хивинский поход для меня лично был если не ушатом, то во всяком случае стаканом очень холодной воды: действительность, с точки зрения юнца-офицера, мечтавшего о грандиозных сражениях, о подвигах, о целых тучах порохового дыма, о массовых атаках кавалерии, была неизмеримо мизернее картин, создававшихся пылкой фантазией, распаленной чтением наиболее ярких страниц военной истории. Я возвращался в Ташкент в значительной мере разочарованным, но все же милитером, не покидавшим надежд все-таки видеть когда-либо воочию то, что так страстно хотелось видеть и пережить.
В том же Хивинском походе я познакомился со Скобелевым, который тогда был уже подполковником генерального штаба. Он пришел в Хиву не с нашим, туркестанским, а с кавказским отрядом[651].
Нашей батареей командовал покойный М.М. Перелыгин, добряк, хлебосол, старательно поддерживавший староартиллерийские порядки, бывший поэтому не командиром, а «старшим товарищем» офицеров батареи, которых
К нашей же батарее долгое время был прикомандирован штабс-капитан гвардейской конной артиллерии Н.А. Ермолов, сын известного кавказского Ермолова.
Ермолов по своей службе в гвардии был в самых близких, приятельских отношениях, на
Вся эта публика через Ермолова познакомилась с нашим батарейным командиром, и часто пользовались широким походным гостеприимством М.М. Перелыгина.
Поэтому со всеми ними были не только знакомы, но даже и в более или менее приятельских отношениях и все мы, младшие офицеры батареи.
То было особое время, героическая эпоха русского Туркестана, когда наш походный бивак, или лагерь, по своему внутреннему быту во многих отношениях походил на запорожский «Кош» давно минувших времен.
В июле, во время того же Хивинского похода, мы были в Туркмении. Когда стояли Ильялы, в отряде говорили о том, что Скобелев, по словам одних, получил, а по уверениям других – выпросил себе очень опасное поручение: произвести рекогносцировку в прилежащей степи в
Поговорили и забыли.
Месяца через полтора, перед уходом из Хивы в Ташкент, в отряде опять пошли разговоры о скобелевской командировке. Все громче и громче начали говорить, что эта командировка, за которую Скобелев по статуту, как офицер Генерального штаба, должен был получить (и впоследствии, действительно, получил) Георгия 4-й ст.[652], представляется очень подозрительной, ибо, во-первых, Скобелев, пробыв в отлучке очень недолго, представил что-то уж слишком подробный отчет о своей рекогносцировке; а во-вторых, о каких-то некрасивых подробностях этой авантюры будто бы проболтался слуга Скобелева, настоящий русский мужик, подстриженный в скобу, которого Мих. Дмитр. привез из своего имения и которого я несколько раз видел, когда три отряда, наш, кавказский и оренбургский, стояли еще в Хиве.
Тогда эти разговоры о Скобелеве, с которым я не рассчитывал когда-либо встретиться, меня, правду сказать, мало интересовали, потому что Скобелев был не «наш», а многие из «наших» казались мне более интересными.
Через несколько времени по возвращении в Ташкент (в октябре 1873 г.) я поселился на одной квартире с Ермоловым и Э.К. Квитницким. Это был тоже старый знакомый Скобелева, офицер гвардейской конной артиллерии, разжалованный в солдаты, присланный в Хивинский поход рядовым 8-го турк. линейного б-на, а затем прикомандированный к нашей батарее, в мой, третий взвод.
Во время одной из приятельских бесед, вспоминая о только что сделанном походе, случайно вспомнили и о Скобелеве, к которому Ермолов почему-то всегда относился несколько иронически.
На мой вопрос: «Скажи по правде, Николай Алексеевич, что ты думаешь об этой, как говорят, подозрительной рекогносцировке Скобелева?» Ермолов, ехидно усмехаясь, ответил мне так: «Ничего, душа моя, достоверно не знаю; одно только скажу тебе – не ходи в академию Генерального штаба, развратят они тебя там, и ты
По некоторым причинам я ни в какую академию не собирался, но, тем не менее, читал очень много.
Пока стояли весна и лето, жить было сносно. Время незаметно шло между конными учениями, стрельбами, книгами и умеренным флиртом.
Но настала осень, а вместе с ней скучнейшие занятия с нижними чинами в казарме и в парке; началась непогодь, грязь.
Я стал скучать, а затем и прямо-таки захандрил.
В это самое время случайно узнаю, что петро-александровский отряд[653] зимой пойдет в экспедицию, в Туркмению.
Однажды утром, вместо того чтобы отправиться на службу, я надел мундир и отправился к А.Е. Жаринову, нашему бывшему начальнику артиллерии.
Дня через 3–4[654] я уже ехал на почтовых, направляясь в Перовск, Казлинск и степью в Петро-Александровск.
Зимой мы действительно ходили в Туркмению, но это была скорее военная прогулка, чем военная экспедиция.
В июле 1875 года я поехал в отпуск в Россию.
В Саратове уже я узнал, что ташкентские войска выступили в Кокандский поход.
Не дождавшись конца отпуска, в сентябре я двинулся обратно и в октябре был в Ташкенте.
Главный отряд под начальством К.П. Кауфмана уже вернулся восвояси.
Нами был занят только правый берег Нарына и Дарьи (теперешний Наманганский уезд).
Начальником вновь образованного наманганского отдела и начальником наманганского отряда был назначен М.Д. Скобелев.
Левый берег Нарына и Дарьи принадлежал хану. Военные действия не прекращались.
Я был назначен не в свою, казачью, батарею, которой командовал Абрампольский, а в казачий ракетный дивизион, командиром которого состоял артиллерии штабс-капитан Н.Н. Куропаткин, с которым мы были уже относительно старыми приятелями по Ташкенту и по Хивинскому походу.
В ноябре, наскоро устроив молодую жену у знакомых, я с так называемой «оказией» отправился в отряд, в Наманган.
«Русский Туркестан». 1906, № 119
Я приехал в Наманган вслед за подавлением восстания, когда часть города, впоследствии обращенная в русский квартал, была разгромлена канонадой наших орудий. Еще пахло гарью. Местами еще тлели и курились обгоревшие балки разрушенных построек. То там, то тут из-под развалин вынимали случайно обнаруживавшиеся трупы убитых туземцев.
Меня сразу охватило уже знакомое мне, особенное, тревожнорадостное, возбужденное состояние; я вновь почувствовал себя в обстановке запорожского коша[655].
Скобелев принял меня очень любезно, как старого знакомого, обнадежил по части возможности вскоре же попасть в дело, но, поболтав со мной несколько минут, извинился, сказав, что у него невероятно много дела, в особенности же с массой лазутчиков, которые доставляют ему все новые и новые сведения.
Невзирая на мою юность (мне шел тогда 24-й год) и на крайне малое еще знание людей, мне все-таки бросилась в глаза какая-то особенная деланость и даже театральность Скобелева, которой раньше, в Хивинском походе, я, как будто не замечал.
Вместе с тем теперь Скобелев стал уже «нашим»; предстояло служить с ним, а поэтому волей-неволей и приходилось им интересоваться.
Я поселилися в одной сакле с Н.Н. Куропаткиным. С нами жили: покойный ныне А.Д. Маслов, тогда артиллерийский подпоручик, командовавший «подвижным» взводом, и только что произведенный в офицеры артиллерии прапорщик И.Г. Тутолкин (ныне отставной полковник), состоявший ординарцем при Скобелеве.
С покойным Нилом Николаевичем Куропаткиным я познакомился и сразу же близко сошелся еще перед Хивинским походом. Это был в высшей степени симпатичный и далеко недюжинный человек.
Красивый и мощный физически, с умным, открытым лицом, с вечно приветливой улыбкой, всегда веселый, добродушный и остроумный, не пьяница, но и не дурак выпить в подходящей компании, беззаветно отважный, покойный Нил был общим любимцем всей той части офицерства, с которой ему приходилось сталкиваться. Начальство держало себя с ним очень осторожно и осмотрительно, ибо два-три факта из служебной жизни покойного Нила доказали, что это офицер, который никогда не только не станет гнуть спину, но никогда никому не позволит наступить себе на ногу.
С большей частью офицеров отряда я был знаком по Ташкенту. К нашей казачьей батарее по-прежнему был прикомандирован Н.А. Ермолов, старый приятель Скобелева. Заинтересовавшись Скобелевым и бродя по подобию запорожского коша ради свидания с приятелями и боевыми товарищами, я вместе с тем стал собирать сведения о Михаиле Дмитриевиче.
Дня через 3–4 по этой части выяснилось нижеследующее.
Нижние чины называли его не иначе как «ерой».
Такой же приблизительно взгляд на него установился и у большей части фендриков[656]. Поручики и сотники находились в состоянии несомненного колебания. Одни из них, готовые, в общем, признать за Скобелевым право на звание «ероя», видимо, несколько смущались чрезмерной театральностью его поведения в деле; другие, в особенности же казачьи сотники, имевшие случай ходить со Скобелевым в атаку, говорили мне приблизительно так: «герой-то он герой, только сомнительный; в дело без мундштука не выезжает; чтобы, значит, конь не занес дальше, чем следует; перед фронт выедет, саблей помахает, покричит, а как пойдем в атаку, он сейчас коня на мундштук – остался сзади. Это не Пистолькорс, который под Ирджаром до конца сам вел казаков в атаку
У стрелков, где мне пришлось поговорить на эту тему и со старшими офицерами, разговоры имели уже более определенный характер. Многие категорически заявили, что только нижние чины да фендрики могут видеть в Скобелеве «ероя»; что каждый толковый офицер, видавший на своем веку хоть что-нибудь порядочное, не может не понимать, что это «шарлатан, шулер военного дела».
Один из капитанов 1-го стрелкового батальона, которого все его товарищи любили и глубоко уважали за правдивость и честность и имени которого я не называю по совершенно исключительным причинам, сказал так: «Мы брали Балыкчи штурмом ночью; под огнем Михаил Дмитриевич так оробел, что мне пришлось взять его за полу и сказать: «Михаил Дмитриевич, перестаньте, стыдно, на вас смотрят нижние чины».
Другие говорили так: «Если не верите нам, стрелкам, спросите у ваших, казачьих, офицеров; спросите их, правда ли, что под Махрамом Скобелев самым постыдным, самым позорным образом ликовал, что убит уральский полковник А. Хорошхин[658], который издевался над Скобелевым, за глаза называл его шарлатаном, а в глаза вполне ясно давал ему понять, что он, Хорошхин, об нем не иного, а именно этого мнения».
От Ермолова и еще от 2–3 лиц, раньше меня попавших в Туркестанский край, давно знавших Скобелева и бывших au courant[659]многих дел нашего «ероя», я узнал нижеследующие подробности, бывшие для меня тогда совершенной новостью.
Прежде всего я узнал, что раньше, в 60 годах, Скобелев, тогда поручик или штабс-ротмистр гвардейской кавалерии, был прислан в Туркестан делать карьеру. Однако же вместо карьеры он наделал столько громких скандалов, что был выслан К.П. Кауфманом из края с предложением никогда более и ни под каким видом в оный не возвращаться.
По окончании им курса в академии Генерального штаба Скобелев в качестве остепенившегося офицера делал попытки вновь проникнуть в Туркестан; но эти попытки оставались безуспешными, так как Кауфман оставался неумолимым и определенного им остракизма не отменял.
В 1875 году Скобелеву удалось попасть в Хивинский поход со стороны Кавказа. В Хиве он снова делал попытки войти в доверие Константина Петровича, но, милосердный и податливый вообще, старик и на этот раз остался непреклонным. Несколько времени спустя, видимо решив во чтобы то ни стало сделать крупную военную карьеру, Скобелев женился.
Через несколько месяцев после описываемого мною времени в Коканде производились некоторые манипуляции, необходимые при тогдашних порядках для совершения развода, причем я узнал много подробностей этого, расторгавшегося тогда брака, о которых я не стану говорить, ибо, во-первых, мне противно о них говорить; а во-вторых, грешно было бы трепать имя несчастной женщины, которая сама была жертвой возмутительнейшей безнравственности, царившей в те времена в наивысших слоях русского общества.
Поэтому скажу только, что Скобелев, женившись ради карьеры и получив вскоре после свадьбы звание флигель-адъютанта[660], не замедлил развестись с женой, когда после занятия всей Ферганы в феврале 1876 года он был назначен военным губернатором вновь образованной Ферганской области.
В промежутки времени между женитьбой Скобелева и началом Кокандского похода Кауфман был в Петербурге. Новые покровители, добытые ценой вышеупомянутого брака, просили Кауфмана переменить гнев на милость, но К.П. не согласился, сказав, что его мнение о М.Д. нисколько не изменилось.
Из Петербурга Кауфман поехал заграницу, за Рейн.
Скобелев, узнав об этом, узнав, куда именно едет К.П., тотчас же взял отпуск и очутился в одном поезде с нашим бывшим генерал-губернатором.
Они
Н.А. Ермолов уверял меня, что в Намангане, рассказывая вышеизложенное ему, Ермолову, Ш-гу, братьям М.-З-ским и иным своим ближайшим приятелям, Скобелев от души хохотал над тем, как ловко ему удалось одурачить недальновидного «старикашку».
По возвращении из заграницы, Скобелев был командирован в Туркестан, в распоряжение командующего войсками. Оставив жену в Петербурге, он отправился в Ташкент и в августе 1875 года пошел в Кокандский поход. В ноябре он был уже произведен генерал-майоры, имея всего 32 года от роду.
Возвращаюсь к описанию наманганских событий.
Однажды в сумерки, в последних числах ноября, наш, ракетный, дивизион получил приказание немедленно седлать и выступить в составе небольшого отряда куда-то за Дарью.
Кроме нашего дивизиона, насколько помню, пошли две сотни казачьих сотен, одна или две роты пехоты и взвод казачьей батареи. Пехота, помнится, была на арбах.
Мы выступили уже совсем вечером. Дул сильный ветер; сплошные тучи заволокли небо; пошел мелкий, косой холодный дождь; тьма – хоть глаза выколи.
Дорогой уже мы узнали, что идем в какой-то кишлак Гур-тю-бе, где, по донесениям лазутчиков, стоит неприятельский отряд.
Около Киргиз-Кургана, верстах в 14 от Намангана, мы должны были переправиться через Дарью вброд. Была уже ночь.
На Дарье одно из орудий сошло с брода и затонуло. Пришлось вытаскивать на людях. Провозились несколько часов; а когда вытащили на другой берег, то было уже совсем светло.
Отряд двинулся дальше по ровной, открытой степи. До Гур-тюбе оставалось еще верст 10. Тогда разъяснилось. Выглянуло солнце.
На дороге мы увидели несколько арб, оглоблями в сторону Намангана.
Несомненно было, что хозяева этих арб, заметив нас, выпрягли лошадей и ушли обратно, конечно, дав знать кому следует о нашем приближении.
Наконец мы стали подходить к Гур-тюбе.
В ближайших окрестностях небольшого кишлака, на совершенно открытой местности, никакого неприятеля не было видно.
Скобелев, оставив пехоту и артиллерийский взвод идти шагом, выстроил наш дивизион, с сотнями на флангах, развернутым фронтом и повел нас вперед рысью.
Когда мы обходили кишлак с восточной стороны, перед нами открылась такая картина: под острым углом к нашему магистралу, направляясь к видневшимся вдали песчаным барханам, врассыпную бежали безоружные мужчины, женщины и дети. Дальше, между барханами, виднелось несколько арб, чем-то нагруженных и уходивших по дороге в Токайли и Маргелан.
Скобелев, ехавший в 20–30 шагах перед нашим дивизионом, скомандовал: «Шашки – вон! Марш-марш!» Сотенные командиры приняли команду, и казаки ринулись карьером; а Нил, которого Скобелев не мог не слышать, обернувшись к дивизиону, крикнул: «Не сметь вынимать шашек! Рысью!»
Я так и обомлел. Помню: первое, что шевельнулось внутри меня, это – страх за Нила, которого я любил от всей души. Мы сейчас отстали от Скобелева и от сотенных казаков.
Но так как раньше сотни шли на флангах дивизиона, то на первое время между нами образовался довольно большой интервал, в котором бежал безоружный сарт с ребенком на руках.
Нил первый увидел, что на него несутся два казака, и крикнул мне: «Володька! Скачи! Убьют!»
С криком – «не смейте трогать; не смейте трогать» – я понесся к сарту; но было уже поздно: один из казаков махнул шашкой, и из рук оторопевшего, обезумевшего сарта выпал на землю несчастный 2– летний малютка с глубоко рассеченной головой. У сарта, кажется, была рассечена рука. Окровавленный ребенок судорожно вздрогнул и кончился. Сарт дико-блуждающими, расширенными глазами бессмысленно смотрел то на меня, то на ребенка.
«Русский Туркестан». 1906, № 120
Не дай Бог никому пережить такого ужаса, который я пережил в эту минуту. Я чувствовал, что какие-то мурашки ползут у меня по спине и по щекам, и что-то сжимает мне горло, от чего я не могу ни говорить, ни дышать. Я много раз видел убитых и раненых; я видал раньше
Подошел дивизион, и мы пошли дальше. Везде трупы зарубленных или застреленных безоружных мужчин, женщин и детей. Пройдя с полверсты, мы увидели такую картину: под крутым отвесным берегом широкого сухого арыка лежит целый ворох женских и детских трупов; немного в стороне, лицом кверху и с раскинутыми руками, лежал труп, по-видимому, застреленный в грудь молодой красивой сартянки.
Какой ужас! Какой позор! Мы, русские воины, не найдя сколько-нибудь достойного противника, занимаемся зверским избиением женщин и детей!
Наш дивизион вернулся в Гур-тюбе несколько раньше Скобелева и стоял, не слезая с коней, ожидая указания, где стать биваком.
Через несколько времени подъехал Мих. Дмитриевич с конвоем. Как ни в чем не бывало, он начал в шутливом тоне сетовать на то, что сегодняшнее «дело» не выгорело, и утешать меня возможностью попасть в «настоящее». Я молчал. Нил, со сдвинутой на затылок шапкой, по обыкновению благодушно улыбался.
Скобелев уехал. Приехал Боголюбов[661] и указал нам место бивуака. Я не выдержал и, обратившись к нему, по-французски, чтобы не поняли нижние чины, сказал: «Какой позор! Зачем вы делаете это!»
Боголюбов ответил мне приблизительно так: «Чего же мне делать? Генерал горячится, зарывается, никого и ничего не слушает».
Кто-то из подвернувшихся офицеров, не помню, кто именно, пояснил дальше: «Теперь у нас это дело самое обыкновенное; “сражение” устроить не удалось; пышной реляции составить нельзя, ну и вымещаем, на ком не следует».
Я пошел бродить по бивуаку. Подхожу к артиллерийскому взводу: вижу, казак, рядовой, с крагой на ноге, нянчит грудного сартовского ребенка. Я знал этого казака лично, потому что раньше, до моей командировки в Петро-Александровск, некоторое время он служил у меня драбантом (денщиком)[662]. К сожалению, я не помню его имени и фамилии.
«Где, спрашиваю, взял?» «В кишлаке, ваш-бродь, подобрал. Так что жалко очинно, ваш-бродь; робеночек махонький, кволый; еже бросить, беспременно пропадеть; опять же не знаю, куда, то-исть, мне его определить».
Так как я взялся говорить только одну правду, то должен сказать, что, к стыду моему, я не знаю, удалось ли сердобольному казаку «определить» куда-либо «кволого робеночка».
Продолжая бродить по бивуаку и по опустевшему кишлаку, я все думал и думал. И думалось мне, что раньше, как будто, лучше было; как будто, не было «этой» мерзости.
В Хивинском походе, например, был, правда, один неприятный случай, но он, насколько мне известно, разыгрался совсем иначе.
Дело было так. Отряд Головачева, идя из Хивы в Туркмению, припер туркменский табор, где вместе с вооруженными мужчинами были женщины и дети, к широкому, многоводному арыку Газават. Когда большая часть туркмен уже переправилась через арык, когда, кто вброд, кто вплавь, переправлялись лишь отставшие, мужчины и женщины, к берегу подскакал прапорщик 2-го турк. стрелк. б-на Н-ский и начал стрелять из револьвера. Но его сейчас же остановили. Возмущенный этой пакостью, Головачев рвал и метал. Не менее возмущенные товарищи Н-ского, офицеры 2-го батальона, объявили ему, что по возвращении в Ташкент, он, Н-ский, обязан немедленно уйти из части, и что, во всяком случае, с этого дня они не считают его своим товарищем. В течение остальной части похода никто с ним не разговаривал; никто не подавал ему руки.
По возвращении в Ташкент, Н-ский уехал в Россию, а я впоследствии узнал, что ему удалось перевестись в одно из восточных казачьих войск.
Так я думал тогда, в конце ноября 1875 года.
Теперь, по прочтении статьи К.М. Обручева, к этим думам присоединяются нижеследующие.
В упомянутом казачьем войске г. Н-ский, навсегда опозоривший себя как офицер гнусным деянием, марающим честь офицерского мундира, с позором изгнанный из славного когда-то 2-го батальона, не допускавшего прежде оставления в своей среде заведомых негодяев, батальона, к которому мы, старые туркестанские офицеры, издавна привыкли относиться с чувством искреннего и глубокого уважения, г. Н-ский, говорю я, в упомянутом казачьем войске дослужился до генеральского чина, а во время Японской войны даже командовал дивизией.
Можно ли после этого не сказать: как прав автор «Военного подбора»! Как темны, как подозрительны и вместе с тем как «неисповедимы» те пути, по которым по сие время некоторые русские офицеры доползают до генеральского чина.
1 декабря под вечер в дивизионе был получен приказ: одному взводу на следующий день рано утром прибыть к квартире начальника отряда.
Раненько утром 2 декабря я был уже со взводом около сада Урман-бека, в котором жил Скобелев.
Одна за другой подходили части, назначенные в отряд, который должен был идти на Нарын, где, по донесениям лазутчиков, стоял Афтобачи с большим отрядом пехоты и конницы.
Вышел Скобелев и поздоровался с частями. Тронулись: две или три роты пехоты; взвод конных стрелков, посаженных на сартовских лошадей, под командованием стрелкового же подпоручика К.; две оренбургские сотни, одна под командой есаула (ныне генерал-майора) А.С. Меленина, другая под командой семиреченского есаула (ныне отставного генерал-майора) Н.Ф. Дубровина; взвод казачьей батареи И.Н. Епанешникова и мой ракетный взвод.
Верстах в 12 от Намангана, около селения Джигда-капа, мы переправились через Нарын вброд.
Ровная, открытая местность, слегка поднимавшаяся в направлении от Нарына. Впереди, верстах в трех, перпендикулярно дороге, по которой мы шли, очень длинный
Мой взвод шел в голове колонны. Рядом ехал Скобелев с Боголюбовым, с ординарцами и конвоем. Мы шли шагом. Вскоре же с крепостцы открыли беспорядочный ружейный огонь. То со свистом, то с каким-то жалобным жужжанием полетели над нами и около нас свинцовые мухи; изредка с особым, зловещим воем и шипением пролетала большая фальконетная[663] пуля.
Мне показалось, что Скобелев сразу же стал ажитироваться; мне показалось, что его голос и жесты сразу как-то изменились, сделались не в меру нервными.
В это время правей крепостцы, верстах в 4 от нас, была замечена густая толпа всадников с большим, развевавшимся значком, быстро уходившая по направлению к кишлаку Балыкчи. По всей вероятности, это был Афтобачи, улепетывавший от незваных гостей.
Скобелев велел мне
Я скомандовал «рысью» и,
Не прошло после этого 2–3 минут, как ко мне подскакал бывший врач казачьей батареи, М.И. Ларионов, и говорит: «Генерал сердится на то, что вы опять пошли шагом, велит идти на рысах».
Через 2– минуты мы на полных рысах вылетели на
Я скомандовал: «Стой! Ставь станки![664]» Мы быстро, «по огню» спустили 2–3 ракеты. Следующая разорвалась на станке, по счастью никого не ранив.
В момент разрыва ракеты к нам подскакал Скобелев. «Станки долой! – скомандовал он. – Ведите в атаку!»
Трубач Скобелева, повернувшись к отряду, играл «карьер», а Скобелев, выехав перед взводом и размахивая саблей, кричал: «Казаки, захватывайте у неприятеля значки! Георгия за значки!»
Я скомандовал: «Станки долой! Шашки вон! Строй лаву рысью! Лава с гиком марш-марш!»
Казаки лихо понеслись в атаку под ружейным огнем красных сарбазов.
Через секунду или две около меня послышался звук какого-то шлепка; точно кто-то камышком сильно ударил в ком теста: казак, хватаясь за грудь, валился с коня. Скобелева около нас уже не было.
Еще секунда – и что-то грузное рухнуло на землю. Валился казак вместе с конем.
Еще секунда – и мои 18 казаков лихо врубились в красную толпу сарбазов.
Здесь я должен сделать маленькое отступление и вернуться назад.
Когда трубач Скобелева, повернувшись к отряду, протрубил сигнал, казачий артиллерийский взвод и сотни пошли карьером. Но когда первое орудие влетело на мост, он обрушился, а орудие очутилось в арыке. Проезда через широкий и глубокий арык с отвесными берегами в этом месте уже не было. Шедшие сзади орудия и сотни бросились вправо, вдоль по берегу арыка, ища удобного места, где можно было бы перебраться и идти на помощь моему взводу. Одними из первых подоспели к нам Меленин и Дубровин с доброконными казаками. Остальные быстро подоспевали. Сарбазы были изрублены. Казаки ринулись дальше.
Я получил маленькую царапину на левой руке. Как ни была она ничтожна, я все-таки должен был привести себя в порядок; мне пришлось на несколько секунд придержать коня. Я отстал от своих.
В это время меня обогнал Скобелев. Он скакал уже не с саблей, а с револьвером в руке и крикнул мне: «Поздравляю! Молодцом!»
Я, снова пустив коня и догнав Скобелева, сказал: «Кажется, у меня убиты два казака»[665].
На это Скобелев ответил мне: «Отлично! Отлично!»
От этих откровенных «отлично» меня покоробило. Что же, думал я, отличного в том, что там, где-то в станице будут две вдовы и несколько сирот? Мне вспомнились (уже приведенные мною выше) рассказы о том, как печалился Скобелев каждый раз, когда отсутствие упоминания об убитых и раненых на половину уменьшало общее впечатление раздутых реляций.
Несколько минут я скакал рядом со Скобелевым, стремя в стремя, мимо арб; на некоторых были сарты, почти все безоружные. На одной оказался сарбаз с мултуком. Когда мы поравнялись с ним, он выстрелил, но промахнулся.
Скобелев выстрелил в него из револьвера и, тоже промахнувшись, закричал своему конвою: «Убейте его! Убейте его!»
Я не стал смотреть назад.
Мне стало противно и тоскливо как-то. Я опять осадил коня и поехал шагом.
Стали возвращаться казаки. Когда набралось человек 10, я повернул назад.
По мере приближения к месту нашей атаки трупов было все больше и больше. На месте же самой атаки поле пестрело красными куртками.
На дороге стояла кучка офицеров. Среди них поручик К., командовавший конными стрелками.
Подъехал Скобелев. К., всегда любивший паясничать и кривляться, с особыми, ему одному свойственными ужимками начал докладывать Скобелеву о своих подвигах.
«Сегодня, Ваше Превосходительство, неисправно работали. Когда я с конными стрелками подошел сюда, многие сарбазы оказались не убитыми, а только ранеными. Некоторые же, по-видимому, притворялись ранеными; поднимали головы, озирались. Но мои стрелочки всех их прикололи, прикончили».
Отлично помню, что Скобелев ничего не сказал на это, не сделал никакого замечания. Но я отлично помню также, как нахмурилось несколько суровых, загорелых офицерских лиц; какой злобой, каким негодованием загорелись глаза; каким презрением прозвучал голос кого-то из присутствовавших, когда, по отъезду Скобелева, он сказал: «Какая же ты дрянь, Петька!»
А Петька кривлялся, паясничал и глупо ухмылялся.
Мне стало невмоготу тошно и противно, и я опять как и в Гур-тюбе, начал думать.
Думы были невеселые, мрачные, скверные какие-то.
Война, моя возлюбленная, которой я грезил, богиня, жрецом которой я хотел быть, стала казаться мне противной, по крайней мере в том виде, в каком мне показывал гуртюбинский «ерой». Я понимал, что мне трудно, почти невозможно быть участником подобного рода оргий, что под начальством Скобелева мне нельзя служить в строю; что надо бежать, надо упасать свою душу.
Таковы были мои думы тогда, 2 декабря 1875 года.
Теперь, по прочтении статьи К.М. Обручева, к этим думам присоединяются нижеследующие соображения. Невзирая на всю возмутительность истории с «притворявшимися» сарбазами, которых «прикончили стрелочки», невзирая на то, что в батальоне, где служил К., было много честных, высоконравственных и разумных офицеров, подпоручика К. не постигла почему-то та участь, которая в Хивинском походе постигла прапорщика Н-ского. Это, во-первых. Во-вторых, впоследствии, когда К. уже был полковником и служил в России, когда ему надо было занять соответствующую должность для того, чтобы получить генерала, его услуги, при посредстве покровителей, были предложены одному из наиболее видных и старых генералов армии.
Этот генерал категорически заявил, что «подобным» офицерам в его округе места нет. Тем не менее вскоре же К. был все-таки вытянут в генералы своим дальним родственником, который тогда был «сильным» военного мира, а потом заставил Россию дорого заплатить за эту «силу» в Ляояне и Мукдене.
Зимой 1905 года генерал К. был назначен временным генерал-губернатором одного из южных городов России, где он требовал себе чуть не божеского поклонения. Его приказ об этом был воспроизведен одной из больших газет, ныне закрытой. Подучать только, в чьи руки был отдан этот злополучный город.
Можно ли после этого не сказать: как прав автор «Военного подбора»! Как темны, как подозрительны и вместе с тем как «неисповедимы» те пути, по которым по сие время некоторые русские офицеры доползают до генеральских чинов!
Я решил уйти из строя. 25 декабря весь отряд, за исключением, кажется, одной или двух рот и небольшой казачьей команды, оставленных в Намангане, ушел со Скобелевым за Нарын, в Ики су-арасы, в теперешний Андижанский уезд. Я подал рапорт о болезни, остался в Намангане и начал вести переговоры о переходе на службу по военно-народному управлению.
«Русский Туркестан». 1906, № 121
26 января 1876 года в Наманган приезжал из отряда Скобелев. Он долго уговаривал меня не уходить из строя, но в конце концов подписал приказ: я был назначен помощником начальника наманганского участка.
В феврале того же года вся Фергана была присоединена к империи под названием Ферганской области, военным губернатором которой был назначен Скобелев. Наманганский участок был переименован в уезд.
Началась кипучая, а для меня лично новая и чрезвычайно интересная деятельность. Надо было вводить основы нашей гражданственности среди чуждого нам и чуждавшегося нас населения. Поэтому являлось необходимым, во-первых, знакомиться с этим населением, с его языком, бытом и нуждами, а во-вторых, по возможности защищать его интересы, интересы нового русского гражданина и плательщика.
Защищать его пришлось прежде всего от наших нижних чинов, которые, привыкнув за время войны к реквизициям и фуражировкам, не желали отказаться от них и в мирное время.
Несмотря на то, что гарнизон гор. Намангана был очень незначителен (одна рота 7-го линейного батальона, подвижной артиллерийский взвод и сводная команда, при уряднике[666], худоконных оренбургских и сибирских казаков), нам, уездному управлению, пришлось некоторое время вести упорную борьбу с местным военным начальством, которое, не всегда имея достаточный надзор за нижними чинами, часто, видимо, было склонно их выгораживать.
Кончилась же эта маленькая пуническая война[667] довольно печально.
Однажды утром в уездное управление явился окровавленный сарт, с глубоко рассеченной костью правой руки, и заявил, что когда он жал клевер, на принадлежащем ему поле, около казачьей казармы, явились казаки и стали забирать только что связанные снопы; он сделал попытку защитить свое добро, но один из казаков вынул шашку и рассек ему руку.
Отправились в казарму. Шашка одного из казаков, действительно, оказалась в крови. Возникло скверное дело. Казак пошел под суд.
Война, будучи по существу, безусловно, антикультурным [явлением. –
Некоторая доля распущенности, разнузданности всегда замечалась и замечается в частях, только что возвратившихся из военного похода.
Но в Туркестанском округе, по мнению старослужащих офицеров описываемого времени, разнузданность нижних чинов никогда не доходила до такой степени, в которой она проявилась в Фергане после Кокандского похода, и большинство приписывало это Скобелеву, бесспорно проявившему в этом походе самое тлетворное влияние на воинскую доблесть и на нравственность не только нижних чинов, но даже и некоторых офицеров его отряда.
А тем временем живая, интересная устроительная работа кипела и ширилась все больше и больше.
Эта работа, по крайней мере в Наманганском уезде, начальником которого был высокочестный, трудолюбивый, гуманный и рассудительный П.В. Аверьянов, была особенно приятной и производительной до тех пор, пока мы работали с ним почти самостоятельно.
Но вот в Коканде, бывшем тогда областным городом, «возникло» областное правление, из которого, как из рога изобилия, посыпались на нас предписания, циркуляры, дополнения и разъяснения.
Значительное число их свидетельствовало о том, что господа, заседающие в этом правлении, не имеют решительно никакого представления о туземце и его быте. Тем не менее со всей этой макулатурой волей-неволей приходилось считаться. Чем дальше, я все более и более убеждался в том, что, в сущности говоря, никто ничего толком не знает, а знать надо очень и очень многое для того, чтобы не делать глупостей, за которые народ должен будет платиться своей шкурой.
Хорошо было бы, думалось тогда мне, выйти на некоторое время в отставку, надеть халат, уйти в народ и близко, близко с ним познакомиться[668].
Область, как я сказал уже, только что начинала организовываться и устраиваться. Ни телеграфа, ни почтового тракта еще не было. Ездили верхом и на арбах. Пакеты и письма доставлялись конными джигитами. Российская и ташкентская почты, а равно и телеграммы, получались теми же джигитами в Ходженте, бывшем тогда конечным пунктом почтового тракта и телеграфной линии. Напуганное войной население, в особенности сельское, не успев еще вполне успокоиться и прийти в себя, пряталось по домам, завидя русских или русского.
При таких обстоятельствах в октябре 1876 года, через 8 месяцев после присоединения Ферганы, К.П. Кауфман предпринял объезд новой области. От Ходжента и далее он ехал частью в войсковых тарантасах, частью верхом. Точного маршрута не было и не могло быть. В Намангане мы ждали его в течение нескольких дней. Во время этих ожиданий я получил приказание немедленно ехать в Коканд по случаю назначения меня комиссаром организационной (ныне поземельно-податной) комиссии. В Коканде же я должен был явиться полковнику Носовичу, назначенному председателем этой комиссии.
Дня через 2–3 я был уже в Коканде. Носович, старый полковник, давно покинувший строй ради гражданских дел (с ним я случайно познакомился, с небольшим год тому назад, в Петро-Александровске), выразив удовольствие видеть своим сотрудником знакомого человека и ни одним словом не обмолвившись о предстоящей работе, прежде всего поздравил меня: «Поздравляю вас, – сказал он. – Вы будете получать “очень красивое содержание”: свыше 4000 руб. в год».
Невзирая на обаяние такого поздравления и на легкомыслие, свойственное юности, я сразу же почувствовал, что местный полковник отнюдь не внушает мне ни доверия, ни уважения.
От него же я узнал, что кроме меня в комиссию назначены: А.И. Брянов и В.А. Реслейн, тоже помощники начальников уездов (ныне оба полковники). Четвертый был привезенный откуда-то Носовичем гражданский чиновник, фамилию которого не могу вспомнить.
Вскоре же приехал в Коканд Кауфман. Здесь он устроил заседание или, вернее, собеседование с губернатором, с чинами организационной комиссии и с некоторыми чинами местной администрации. Больше всех говорил К.П., вообще любивший и умевший поговорить. Несколько раз говорил и Скобелев; говорил, по обыкновению, складно, красиво и остроумно. Вместе с тем отлично помню, что я два-три раза в буквальном смысле слова был поражен острой впечатлительностью его ума и силой его, так сказать, «научного воображения»[669]. С нескольких слов он понимал своего собеседника; он на лету схватывал чужую, до тех пор незнакомую ему мысль; по нескольким, относительно скудным данным его сильное «научное воображение» с изумительной быстротой создавало относительно грандиозную картину, близкую или к действительности, или к тому, что хотел сказать, но не успевал договорить собеседник.
В этом отношении и на меня, и на многих других Скобелев производил впечатление, безусловно, даровитого, выдающегося человека.
«Русский Туркестан». 1906, № 123
По отъезду Кауфмана наша комиссия приступила к предварительным работам, выразившимся главным образом в распределении комиссарских участков. Мне, ради близости к Намангану, в котором оставалась семья, пришлось начинать работу с злополучного кишлака Гур-тюбе, в котором год тому назад я воспринял не весьма приятные впечатления. Межевых чинов, которые должны были производить инструментальную съемку земли, еще не было; они только ожидались. Инструкция комиссарам была сфабрикована заранее. Согласно ей мы должны были разными способами собирать сведения об урожаях, базарных ценах, об ирригационных, почвенных и иных условиях, для определения норм податного населения. Кроме того, по очень обширной программе, должны были собираться разного рода статистические данные. Главнейшая суть дела была в схемке; но землемеров, как я уже сказал, не было.
Запасшись инструкциями и разными сведениями, я отправился в Наманган. Устроив там свое маленькое походное хозяйство, с джигитом и переводчиком (тогда я не мог еще свободно говорить по-сартовски[670]) я выехал в Гур-тюбе, «к месту своего нового служения».
Приезжаю в Гур-тюбе вечером. Осень. Холодно становится. Старшина устраивает меня в грязной, сырой и совершенно темной сакле, с крохотным отверстием в крыше. На следующий день утром отправляюсь бродить по кишлаку с целью осмотреться немного и попутно собрать какие-либо «статистические данные». Решаю на первый раз произвести счет немногочисленным домам небольшого кишлака и записать имена домохозяев. Сарты бегут от меня и запирают калитки и ворота на запоры. Стучу – не отворяют; зову – не откликаются.
Выхожу за кишлак, в поле. День серенький. «Унылые печальные места!»
Вот здесь Нила угораздило «фортель» выкинуть. Там «это» случилось… дальше «они» лежали… Боже мой, Боже мой, какая тоска! Какая гложущая, невыносимая тоска!
Нет, думаю, так нельзя. Это значит раскисать и нервничать. Этого совсем не требуется. Надо взять себя в руки и как-никак приниматься за работу.
Возвращаюсь в кишлак; приглашаю к себе старшину; пою его чаем, ублажаю, как могу, и исподволь приступаю к расспросам, опять-таки на предмет получения «сведений» и «данных», он начинает нести очевиднейший, ни с чем несообразный вздор.
Первый сеанс, безусловно, не удается, второй тоже, от третьего я уже сам отказываюсь и лечу в Коканд.
В Коканде узнаю от Носовича, что землемеров нет, и они прибудут еще очень нескоро, а потому нам вышлют несколько человек топографических кондукторов, которые будут снимать инструментально лишь контуры дач, а внутренняя ситуация будет наноситься на планы по измерениям сартов…..щей[671], измеряющих землю
Пробую говорить о совершенной бессмысленности такой постановки дела – не внемлет.
Мне обещают дать знать, когда кондукторы прибудут в участок, и я, в ожидании их, временно уезжаю в Наманган. Через несколько дней, получив надлежащее известие, еду в Гур-тюбе. Оказывается, что приехал
В совершенном отчаянии еду в Наманган, посоветоваться с П.В. Аверьяновым.
Приехав в Наманган под вечер, я узнал, что здесь Скобелев. Вскоре же он прислал за мной, было уже часов около 9 вечера. Мы беседовали втроем, Скобелев, Аверьянов и я. В общих чертах я сказал так: комиссия открыта преждевременно и совсем наспех. Население еще не успокоилось, и получить сколько-нибудь сносные сведения нельзя. Землемеров нет, и они будут еще нескоро. Основная работа, съемка, в удовлетворительном виде не может быть произведена. Очевидно, что все это делается так спешно и бессмысленно потому только, что Носовичу нужно красивое содержание. Такие отношения к делу и к казенным деньгам я считаю преступным и думаю, что следует временно расформировать комиссию.
Скобелев со мной не согласен; он сказал, что теперь не может быть разговоров даже о временном расформировании комиссии, но что необходимо все-таки установить картину безусловных дефектов настоящего положения дела.
Он взял лист почтовой бумаги и под мою диктовку записал несколько пунктов, несколько основных положений.
Потом этот хорошо памятный мне разговор перешел на всякую всячину и около часа или двух ночи закончился очень оригинально. Скобелев, разойдясь и воодушевившись, начал рисовать грандиозные и крайне фантастические картины будущих войн, возможных по его мнению в Средней Азии. Я не вытерпел, рассмеялся и сказал: «Знаете, Михаил Дмитриевич, на кого вы теперь похожи? Не сердитесь, пожалуйста, но, право же, вы напоминаете очень юного корнета, который, сильно позвякивая шпорами с рассверленными репейками, поет или декламирует:
На это Скобелев, обращаясь ко мне и Аверьянову, в таком же шутливом тоне сказал: «Ну, душки, убирайтесь; идите спать, а то вы мне и еще каких-нибудь неприятностей наделаете».
Если П.В. Аверьянов жив, чего желаю ему от всей дули, он, конечно, помнит многие подробности этого разговора, о котором впоследствии мы часто вспоминали с ним в Намангане.
На другой день Скобелев уехал в Коканд, приказав мне приехать туда же в назначенный день.
В Коканде я пришел к Скобелеву утром. Он только что встал.
Мы пили чай, когда в кабинет вошли два других комиссара, Брянов и Реслейн.
Скобелев, вынув из письменного стола знакомый мне лист бумаги, сказал, что, ознакомившись с положением и обстановкой дел комиссии,
Сказав довольно пространную и по обыкновению красивую речь, М.Д. обратился ко мне с вопросом о том,
Я вытаращил на него глаза и сказал: «согласен».
Он отпустил нас, сказав, что сегодня же по этому поводу будет заседание. Мне было приказано потом опять прийти, чтобы поехать на заседание вместе и дорогой еще поговорить о том же деле.
Выйдя от Скобелева, я рассказал моим товарищам историю с листом почтовой бумаги. Они, конечно, посмеялись. От Скобелева я прошел к начальнику уезда, майору (нынче отставному генерал-майору) Г.С. Батыреву, который тоже должен был присутствовать на предстоящем заседании.
Когда, переговорив о деле, я упомянул о листке, Гавриил Сергеевич рассмеялся и сказал мне, что эти проделки Скобелева ему хорошо знакомы, так как Скобелев часто просит его
Гавриил Сергеевич, человек, наблюдательный и хорошо владевший пером, а главное прослуживший перед тем несколько лет по военно-народному правлению, а потому знакомый уже с бытом и хозяйством туземного населения, без труда составлял для Скобелева большие и основательные записки. Эти записки переделывались Скобелевым в обширные письма к Кауфману; а Кауфман носился с этими письмами, с восхищением перечитывал их и удивлялся
Заседание комиссии вышло очень бурное. Вопрос о временном расформировании комиссии был сорван. Я заявил, что не считаю возможным для себя оставаться на должности комиссара.
Со Скобелевым мы простились очень холодно. Это было наше последнее свидание. Месяца через 2–3, в начале 1877 года, Скобелев был экстренно вызван в Петербург, на его место был назначен А.К. Абрамов.
Вскоре же из Петербурга пришли вести о том, что до Александра II дошли слухи о скобелевских подвигах в Кокандском походе, о подробностях его женитьбы и последовавшего затем развода. Уверяли, что, когда Скобелев являлся государю в Зимнем дворце, Александр II, указывая пальцем на генеральские эполеты и ордена, полученные в Туркестане, сказал: «Все это ты должен еще заслужить».
С этим нелестным для него предложением М.Д. пошел в турецкий поход в 1878 году[672].
Ему нужно было во что бы то ни стало
Газеты несли одну за другой вести о подвигах Скобелева. То он с Гурко шажком разъезжает под гранатами; то умывается за бруствером под турецкими пулями. Перо г. Немировича-Данченко ясно расписывало подвиги «белого генерала»[673]. Мы же, знавшие Скобелева по Туркестану, разводили руками, не будучи в состоянии понять, «что сей сон обозначает» и «в скольких смыслах оное понимать надлежит». Многие решили на том, что чего, дескать, на свете не бывает; переродился человек, и делу конец.
Прошло еще немало времени, и мы узнали о смерти Скобелева. Пошли проникшие даже и в печать слухи о какой-то «оргии, о каком-то афинском вечере, о том, что Скобелева погубили его обычные и прежде половые излишества.
Однако же среди многих туркестанцев, которые знали Скобелева более или менее близко, сложился и, как кажется, установился несколько иной взгляд, который всецело разделяю и я.
Скобелев, человек органически не приспособленный к сколько-нибудь свободному (без особых усилий) проявлению того, что разумеется под личной храбростью,
Нервный и впечатлительный организм этого человека, подорванный ненормальностями половой жизни, органически неприспособленный к относительно спокойному реагированию на впечатления, бившие по слабым нервам так, как, несомненно, били по ним прогулки с Гурко, умывания за бруствером, разные «зеленые горы» и прочее, привели к тому, что сердце этого безвременно погибшего человека представляло собой, по свидетельству врачей, отмеченному в свое время и в печати, дряблый, растянутый мешок. После этого нужно было очень немногое для того, чтобы окончательно добить человека, который, очевидно, не знал и не соразмерял своих органических сил.
Я остаюсь при том убеждении, что Скобелева погубила турецкая кампания или, шире, грандиозность того подвига, который он взял на себя и который органически был для него, безусловно, непосильным.
Мне хорошо известна латинская поговорка: de moritus aut bene, aut nihil[674]. Я охотно подчиняюсь устанавливаемому ею нравственному правилу до тех пор, пока оно касается частных дел. Но я не могу распространить это правило на государственных и общественных деятелей, ибо их деятельность и все результаты этой деятельности принадлежат обществу и истории. Поэтому я счел себя вправе написать и напечатать свои воспоминания.
Я написал свои воспоминания не для того, чтобы очернить или развенчать Скобелева; первое было бы бесполезно, а потому и глупо; второе было бы для меня совершенно непосильно. Я написал и напечатал свои воспоминания для того, чтобы иллюстрировать ими те мысли, которые изложены в статье «Военный подбор», которые я вполне разделяю и которые ни в каком случае не могут и не должны игнорироваться теперь, когда Цусимы, Мукдены и иные не менее печальные обстоятельства заставляют всю сознательную часть русского общества все настойчивее задумываться над вопросом о необходимости реорганизации армии.
Эти же соображения заставляют меня думать, что не сделает ошибки тот, кто откровенно и правдиво поведает обществу мысли и факты, обнародование которых может так или иначе послужить делу устранения на будущее время Цусим, Мукденов, Ляоянов и иных не менее прискорбных явлений последнего времени.
Записка о возможных соотношениях между последними событиями в Китае и усилением панисламистского движения
В. П. Наливкин
Панисламизм и антиевропейское движение среди мусульман
Основатель мусульманской религии и его четыре преемника, носившие название «халиф», как известно, были неограниченными повелителями всего вновь возникшего мусульманского теократического государства, державшими в своих руках бразды и духовного, и гражданского правления[675].
По смерти халифа Алия, за окончательным распадением мусульманства на два враждебных лагеря, на суннитов и шиитов, под властью последующих халифов остались одни только сунниты, причем одновременно с перенесением халифата в Багдад законодательная власть, вследствие крайне индифферентных отношений здешних халифов к религии, навсегда ускользнув из их рук, была захвачена улемами, богословами и юристами, что, в свою очередь, еще более умалило общемусульманское значение последующих халифов.
Значительно позже турецкие султаны не совсем законным образом присвоили себе титул «халиф»[676]. Однако, невзирая на тогдашнее могущество Турции, султаны были халифами лишь номинально, и то главным образом только в глазах своих собственных подданных, ибо к этому времени единое некогда мусульманство раздробилось не только на несколько религиозных сект, но еще и на несколько самостоятельных государств, разбросанных в трех частях света и часто враждебных одно другому, что при несовершенстве прежних путей и той интеллектуальной дремоте, в которую мусульманство постепенно впало и в которой оно оставалось до последнего времени, не могло не привести в конце концов к изолированности отдельных мусульманских обществ, начинавших уже забывать, что по существу своему ислам есть та провиденциальная сила, которая должна объединить все народы, исповедующие религию, провозглашенную «печатью пророков», как мусульмане называют Мухаммада, считающегося ими последним и совершеннейшим из посланников Божьих.
Хранителями этой постепенно забывавшейся идеи единения всего мусульманского мира в разных магометанских обществах были лица наиболее ортодоксального направления, напоминавшие своим современникам о необходимости хранения главнейших основ ислама в их первичной чистоте.
Вместе с чем им приходилось, конечно, напоминать и о необходимости существования главы мусульманства, халифа, каковым в силу исторических причин, приходилось и приходится признавать турецкого султана.
Однако же усилия этих радетелей общемусульманского дела и общемусульманских интересов до поры до времени оставались тщетными, на что, разумеется, было много весьма солидных причин.
Достаточно только вспомнить, например, ту громадную роль, которую сравнительно недавно еще играли в духовной и юридической жизни всего суннитского Востока Бухара и Самарканд, долгое время являвшие собой главнейший центр мусульманской схоластической науки, а потому затмевавшие в глазах большинства мусульман значительную часть блеска Стамбула, никогда не игравшего подобной роли ни в религиозной, ни в юридической жизни мусульманских народов.
Таким образом, приблизительно в начале истекающего столетия мусульманский мир представлялся, во-первых, далеко отставшим, в культурном отношении от европейских народов, а потому и совершенно неприспособленным к борьбе с ними, в случае надобности, а во-вторых, разбитым на значительное число государств, замкнутых, изолированных друг от друга и физически, и морально и вместе с тем совсем почти забывших об одном из главнейших заветов своего пророка, об единении всего мусульманства, в котором не должно быть ни сект, ни национальностей, которое не должно знать ни арабов, ни турок, ни персов и афганцев, ни сартов и киргиз, ибо все они, приняв ислам, должны быть только мусульманами.
Вместе с тем с наступлением настоящего столетия начинают все быстрей изменяться как соотношения между мусульманами и христианскими народами Европы, так равно и взаимные отношения между главнейшими мусульманскими государствами, ближайшими причинами [их. –
Англичане овладевают Индией; французы основывают свои владения на севере Африки; русские отодвигают свою государственную границу далеко в глубь одичавшей в течение семи последних веков Средней Азии[677].
Одновременно с этим в Азии и в Африке возникают так называемые «сферы политического влияния» главнейших европейских держав, взаимно конкурирующих в этом отношении.
В одичавших исконно-мусульманских странах, спавших, как казалось людям того времени, непробудным сном, под влиянием европейцев, неустанно приливавших сюда в качестве завоевателей и коммерсантов, и политиков, устанавливавших границы «сфер влияния», и офицеров-инструкторов, обучавших эти полудикие орды европейскому строю и обращению с европейским оружием, и ученых, и туристов, сумевших прежде всего разжечь в местных низших слоях страсть к легкой наживе и даже склонность к фальсификации старинных предметов, в этих полудиких, веками дремавших странах мало-помалу стала пробуждаться жизнь.
Их пробудил непривычный для мусульманского слуха того времени шум, поднятый европейцами, не находившими нужным ни особенно стесняться с полудикими варварами, ни согласовывать свою местную деятельность со вкусами, привычками и мировоззрением полусонных мусульман, к тому же в большинстве случаев не имевших возможности призвать европейцев к порядку.
Пока шло постепенное медленное пробуждение мусульманства, Восток успел в значительной мере преобразиться: многие прежние государственные границы значительно изменили свои направления; достаточно прочно обосновались «сферы влияния»; как из земли выросли длинные вереницы телеграфных столбов; побежали поезда железных дорог; поплыли пароходы и засвистели гудки заводов, попутно с чем стараниями тех, кто стоял на страже «Восточного вопроса»[678], Турция, заключавшая и заключающая в своих недрах халифа, хотя и номинально только, а все же главу всего суннитского мусульманского мира, незаметно для самой себя очутилась в положении наиболее культурного из всех автономных и неавтономных мусульманских государств и обществ.
Вместе с тем ряд фактов, вроде переселения в Турцию кавказских горцев[679], в значительной мере способствовал установлению, если не у всех, то по крайней мере у подвластных России мусульман, взгляда на Стамбул и на халифа, как на верное прибежище для всех тех, кому претит европейская цивилизация, кто не может или не хочет с ней освоиться.
А тем временем европейские пароходы и железные дороги неустанно везли тысячи индийских и среднеазиатских паломников, часть которых, побыв в Мекке и Медине, попадали затем в Стамбул и приносили оттуда с собой на родину преувеличенные рассказы о богатстве и могуществе султана, о несокрушимой силе его армии и флота.
Эти рассказы всегда были на руку и султанам, издавна стремившимся к фактическому главенству над всем мусульманским миром, и тем, раньше немногочисленным, поборникам идеи единения мусульманства, которые, быв разбросанными по лицу всей мусульманской земли, не исключая и Средней Азии, хотя, быть может, и очень медленно, но тем не менее неустанно делали свое дело, постепенно увеличивая число адептов идеи единения и все прочнее устанавливая среди мусульманских народов взгляд на султана как на законного халифа, на законного покровителя всех мусульман, угнетаемых европейцами и их цивилизацией, чуждой и даже органически враждебной многим доктринам, провозглашенным Кораном.
Радетели мусульманского дела могут уверить лишь лиц, не знакомых с исламом, в том, что Евангелие и Коран чуть ли не родные братья.
Каждому, сколько-нибудь знакомому с религиозной и юридической сторонами мусульманского законоучения, именуемого шариатом, известно, что в силу многих особенностей последнего, силящегося регламентировать не только религиозную, но и государственную, и гражданскую, и даже семейную жизнь во всех ее интимнейших подробностях, мусульманская культура, оставаясь мусульманской, никогда не может не только ассимилироваться, но даже и вполне примириться со всем вообще укладом жизни европейских народов.
Вот главнейшая причина того, что по мере все большего и большего наседания на них европейской культуры у постепенно пробуждавшихся мусульман являлось все более и более сильное желание сбросить с себя это ненавистное для них иго; но как уже замечено выше, мусульманство было слишком слабо, слишком не подготовлено к этой борьбе, в силу как отсутствия необходимых для этого и моральных, материальных средств, так равно, и пожалуй, главным образом, отсутствия единства.
В разных частях света разновременно происходили восстания мусульман, желавших отделаться от наседавших на них европейцев; но вспышки антиевропейского движения до сих пор имели лишь спорадический, а не эпидемический характер, проявляясь под влиянием чисто местных и по большей части совершенно случайных причин, вроде последнего Андижанского восстания, несомненно имевшего характер протеста против всего того европейского, которое волей-неволей внесено и вносится нами в туземную мусульманскую жизнь, с попыткой освятить это движение в глазах народа фальсифицированным (а может быть, и нефальсифицированным) благословением из Стамбула[680].
Так или иначе, а к последнему времени история насчитывает довольно длинный ряд попыток мусульман свергнуть иго европейской культуры, разорить ее гнезда, свитые на земле правоверных. Эти попытки производились в Азии и Африке, и к ним, безусловно, следует отнести также и общеизвестное движение махдистов[681], которое ни в коем случае не может считаться фактом, не имеющим будущности, ибо как ни велика меркантильность[682], привитая исламом его адептам, как ни силен фатализм, дающий мусульманину силу спокойно покоряться необходимости и столь же спокойно ждать то грядущее, которое предвечно предопределено, но не менее их присуща мусульманину и вера в Махди, в этого мусульманского Мессию, который рано или поздно должен прийти, дабы объединить всех мусульман, благоустроить их дальнейшие судьбы и укрепить навсегда ислам в его первичной, неприкосновенной чистоте.
Таковы условия, при которых народилась и к настоящему времени успела укрепиться среди образованных мусульман всего мира идея панисламизма, идея объединения всех мусульман под эгидою халифа для того, чтобы рано или поздно дать реванш не только чуждой, но даже и ненавистной мусульманам европейской цивилизации.
Ныне панисламисты, горячо ратующие, между прочим, за подавление старого антагонизма между суннитами и шиитами ради объединения всего мусульманства, имеют несколько журналов, издающихся в разных концах мира, причем один из них, руководимый осторожным, но тем не менее неустанно и упорно идущим к намеченной цели редактором, издается у нас в Крыму[683].
Из числа довольно уже длинного ряда панисламистских журналов и изданий остановимся на газете «Хабль-уль-метин», издающейся на персидском языке в Индии и, как это недавно выяснено нашим Политическим Агентом в Бухаре [684], к сожалению, довольно значительно уже распространившейся в Средней Азии.
Само название газеты в переводе на русский язык означает «крепкую, неразрывную связь» и объясняется редакцией в том смысле, что шииты и сунниты должны соединиться между собою во имя одного, общего им всем дела.
Этот журнал, издающийся уже 7-й год, распространен во всех мусульманских странах, не исключая Бухары и Туркестанского края.
Он негласно субсидируется турецким султаном, персидским шахом и афганским эмиром. В одном из последних номеров, полученных в Бухаре, напечатан, между прочим,
Не подлежит сомнению, что такие же милости идут в редакцию и из Туркестанского края, где, несомненно, имеются и корреспонденты этого журнала, и агенты для его распространения. Путь, которым журнал проникает в наши среднеазиатские владения, пока неизвестен, так как на бандеролях нет почтовых штемпелей.
Вот русский перевод выдержек из статьи, помещенной в № 29 «Хабль-уль-метин» от 5 июня 1899 года.
«Если азиатские державы хотят ныне быть в безопасности от злобы своих сильных соседей, им нужно избрать путь их политики, т. е., отложив в угол искренность, противостоять им хитростью…
Хотя Япония счастьем и рвением населения поднялась, но успехами она обязана главным образом своей шахматной политике с европейскими державами…
Если бы Турция еще несколько лет опиралась на своих старых друзей, она опустилась бы так низко, что не могла бы более быть самостоятельной; вот почему она быстро порвала с Россией, Англией и Францией, и силой Германии удаляла и удаляет из своего государства влияния русское и английское.
Прежде чем сила и влияние Германии в Оттоманском государстве станут опасными, Турция поднимется и приобретет такую силу, что и когти Германии не тронут ее. И это не потому, что Германия не имела дурных замыслов по отношению к Турции, – решительно все европейские державы действуют одинаково. Но ныне Германия, сравнительно с другими государствами, удобнее для союза мусульманских государств и вреда от нее менее… с какой державой она соединится, того когти русских и подобных им не тронут. Итак, цель та, если высокое государство Персии, подобно высокому государству Турции, заключит союз с Германией и обратится к ней за исправлением недостатков, то это лучше, чем обращаться к двум соседям…
Как только мы (персы) соединимся с Турцией и с Германией, будем в безопасности от злобы двух соседей своих, кои близки к тому, чтобы вырвать у нас нить силы и самостоятельности…
В этом деле есть некоторые детали, о коих нельзя писать; но образованные должны читать и ненаписанное… Никогда мы не увидим от своих соседей, будь то русские или англичане, ничего, кроме вреда, как и до сих пор не видели».
Вот как трактует относительно образованная часть мусульманского мира свои отношения к европейцам и их культуре.
Но этими и подобными им рассуждениями сущность упомянутых отношений еще далеко не исчерпывается, ибо помимо этих соображений политического и национального характера есть еще «шариат», заключающий в себе, между прочим, и учение о войне с неверными, являющий собою в глазах мусульман их прямую и освященную обязанность, причем каждый, павший в такой войне, считается
В умелых руках и при благоприятных для того обстоятельствах
Когда зимою текущего года Кавказская стрелковая бригада была переведена на Кушку, афганский эмир немедленно же воспользовался этим фактом, принятым в Афганистане на первых порах за наше намерение немедленно же занять Герат, для того чтобы осуществить введение в ханстве воинской повинности, крайне несимпатичной народной массе.
Ему удалось, по-видимому, при посредстве
Вот что такое «
Мусульманство и антиевропейское движение в Китае
Сопоставляя все вышеизложенное с историей отношений между Китаем и европейцами включительно до последних кровавых событий на Дальнем Востоке, нельзя, конечно, не заметить, как много общего между тем и другим. Те же территориальные утраты; те же «сферы влияния», те же пароходы, железные дороги и заводы; тот же наплыв нецеремонящихся, ненавистных европейцев; те же спорадические вспышки антиевропейского движения; та же невозможность до поры до времени сколько-нибудь серьезной борьбы с дальнейшими натисками общеевропейской культуры, ненужной и ненавистной Китаю в том виде, как она есть, и, наконец, то же постепенное пробуждение от долгого сна, нарушенного шумом и грохотом европейских паровиков.
Сходство, несомненно, большое; но вместе с тем есть и большая разница. Прежде всего миролюбивый вообще китаец не побуждается своей религией к истреблению иноверцев. Во-вторых, в то время как Китай, гранича непосредственно с одной только Россией, не думает и не может думать, по крайней мере при современных условиях, о каких-либо вторжениях в границы западноевропейских держав, желая лишь изгнать европейцев из своей собственной страны, мусульманство длинной и широкой лентой облегло южные границы Европы и Западной Сибири, грозя здешним народам
Если цивилизованная, гуманная, христианская Франция до сих пор не может вполне отрешиться от идеи реванша[685] не менее цивилизованной и христианской Германии, то чего же, следовательно, мы, все христианские народы, соприкасающиеся так или иначе с Востоком, должны ждать от полудикого и фанатичного мусульманства?
Мы, несомненно, должны спокойно и обдуманно ждать общемусульманского «
Вместе с тем эта готовность к самым неожиданным случайностям делается безусловно необходимой теперь же, ввиду того, что ныне трудно еще предвидеть, когда и при каких условиях закончится борьба с Китаем[686].
Если она затянется на более или менее продолжительное время, причем последуют хотя бы ничтожнейшие неудачи европейского оружия, последние могут настолько окрылить мусульман вообще и панисламистов в особенности, что они, пользуясь удобным моментом, о чем недавно уже и печаталось в турецкой газете «Заман», легко могут последовать примеру Китая и произвести более или менее решительную попытку реванша. Тогда наше положение, особенно в Средней Азии, вследствие недостаточности здесь усовершенствованности путей сообщения, будет тем более критическое, чем неожиданнее для нас совершится это окончательное пробуждение мусульман.
Заключение
Ввиду вышеизложенного по отношению к нашим среднеазиатским владениям прежде всего нельзя не признать безусловно желательными скорейшей постройки железной дороги от Оренбурга до Ташкента[687] и постоянного нахождения в Туркестанском крае такого количества войск, которое могло бы быть достаточным на тот случай, если бы одновременно с открытием военных действий на южной и восточной границах края вспыхнули беспорядки среди местного мусульманского населения.
Подписал:
Верно:
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 4985. Л. 1–7 об.
Публицистика
В. П. Наливкин
Открытое письмо
Граждане и товарищи.
Лишенный, в силу обстоятельств, возможности личного собеседования со всеми и желая поделиться с вами впечатлениями и некоторыми соображениями, прошу позволения обратиться к вам письменно, через посредство нашего официального органа, начинающего говорить языком новой жизни, озаренной ярким весенним солнцем ожившей, воскресшей Свободы.
При первых же услышанных мною звуках – «свобода! свобода!» – я невольно подумал: настала наша Пасха, Пасха революционеров:
Я не религиозен: наоборот, я думаю даже, что всякая вообще официальная, церковная религия, при некоторых всегда возможных ошибках ее представителей, вместе с национализмом легко могут являть собой тормоз, мешающий скорейшему объединению народов в единую общечеловеческую семью.
Однако же, будучи человеком, я не лишен способности во всем почти найти свое хорошее, а равно и суметь дурное вовремя и в меру простить.
Кроме того, я не могу не понимать, что в мире нет ничего абсолютного, а потому, значит, ничего нельзя абсолютно отрицать.
И вот, не будучи религиентом, я все-таки говорю: настала наша Пасха; поэтому
Наше новое правительство, так восторженно принятое всей необъятной Русью, отражая как зеркало, волю Державного отныне Народа, объявило, как всем известно, амнистию.
Пусть же и каждый из нас в тайниках своей исстрадавшейся, измученной, изможденной тиранией павшего режима души амнистирует еще так недавно «ненавидевших» нас, но теперь выражающих желание верой и правдой, за честь и совесть служить вставшему перед нами колоссальному делу обновления жизни свободной ныне Родины.
Не оттолкнем от себя этих людей; не оскорбим их на первых же шагах недоверием к их искренности; не лишим себя тех, кто хочет и может помочь нам в предстоящей тяжкой, колоссальной работе, ибо
«в единении сила».
А потому, во имя этого единения, нужного нам для того, чтобы быть сильными, отвернемся от старых форм национализма, селивших среди нас, при павшем режиме, ужасы национальной розни, национальной вражды, старательно разжигавшихся клевретами наших тиранов, видевших в этом свою силу, пользовавшихся этим гнусным средством для достижения своих гнусных целей:
безнаказанно сосать народную кровь.
Отвернемся от всего этого: с корнем вырвем из недр зазеленевшей нивы обновленной России этот политический плевел, дабы не было среди нас
«ни эллина ни иудея»;
дабы здесь, в исконной стране ислама, не нарушались заветы и мусульманского пророка, сказавшего:
«мир есть доброе дело[689]»,
и Моисея, завещавшего всем нам, и евреям, и мусульманам, и христианам:
«возлюби ближнего твоего, яко сам себя»[690].
Но и те, кто идет ныне к нам, протягивая руку дружбы и братского сотрудничества, пусть и они, с своей стороны, будут искренни, и не одними устами только, но и умом и сердцем скажут себе, что они были не правы, «ненавидя» нас.
Да поймут они умом и сердцем, просветленными лучами восшедшего солнца Свободы и Правды, что мы и наши погибшие товарищи незаслуженно терпели от петли виселиц, от пуль расстрелов, от кандалов, от тюрем и от иных гонений за то только, что мы искали:
«свободы, равенства и братства».
Итак, «и радостию друг друга обымем, рцем братия и ненавидевших нас простим».
Да совершится все это взаимно. Да будет отныне на необъятной и многоплеменной Руси:
«едино стадо и един пастырь».
И пусть этим пастырем будет желание каждого из нас: быть человечным.
Младосарты и женщина
На днях мне пришлось в обществе туземцев, состоявшем главным образом из младо-сартов, в настоящее время являющих собой передовую, наиболее интеллигентную, как в общем, так и в политическом отношениях, часть туземного общества, говоря о политических злобах ближайшего будущего, коснуться того, как наиболее сознательные из их сородичей относятся к разрешению женского вопроса в недрах их, мусульманской, жизни.
Но, прежде чем передать читателю слышанное мною по этому поводу, я нахожу необходимым сказать несколько слов о туземной женщине, жизнь которой для наибольшей части русских все еще остается на положении некоторой terra incognita[691], о которой, за неимением сколько-нибудь достоверных сведений, наши соотечественники зачастую передают друг другу легенды, не имеющие почти ничего общего с действительностью.
Наблюдая эту жизнь в течение сорока слишком лет, приходится сказать, что замкнутость туземной женщины, зиждящаяся не только на религии, сколько на обычае, на том, что Спенсер так метко назвал обрядовым правительством на практике в громадном большинстве случаев выражается лишь в ношении покрывала, в обязательстве скрывать свое лицо от взоров посторонних мужчин, причем число посторонних, в зависимости от большего или меньшего числа родственников, для отдельных женщин колеблется в очень больших пределах.
Кроме того, настоятельность, педантизм этих требований этикета повсеместно в Туркестанском крае значительно падает по мере удаления от городов, а еще более по мере приближения к границам киргизских стойбищ, где женщина пользуется такой же свободой, как и у нас.
В большинстве случаев подвижная и энергичная, словоохотливая до степени болтливости и нередко в высокой степени красноречивая, в этом отношении сартянка подобно тому, как это наблюдается среди малороссов, например, нередко является противоположностью всегда степенного, солидного и по большей части малоподвижного туземца-сарта (в отличие от туземца-киргиза). Нередки случаи, когда она является почти абсолютным вершителем семейных дел, ибо и сам шариат рекомендует мужу не предпринимать ничего, не посоветовавшись с женой.
Вместе с тем степень того педантизма, который проявляется в отношении замкнутости женщины, в особенности в Фергане, наибольшая в средних слоях туземного общества, значительно падает в среде беднейших под влиянием недостаточности технических средств выполнения этого рода требований, и в наиболее богатой под влиянием тех относительно свободных нравов, которые остались в наследие от привольной жизни ханских дворцов прошлого времени.
Такова, конечно, в самых общих чертах, та конъюктура, среди которой ныне в спешном порядке в умах передовой части туземного общества слагается представление о формах, которые, по их мнению, должны бы принять разрешение женского вопроса в их, туземной среде.
Они говорят приблизительно так: отныне туземная женщина, наравне с нами, мужчинами, стала свободным, полноправным гражданином нашего великого Отечества.
Она должна пользоваться всеми гражданскими правами наравне с мужчиной, но фактическое использование или неиспользование этих прав должно быть предоставлено ее свободной воле.
Чем меньше будет форсироваться это фактическое использование только что полученных прав, чем свободнее и добровольнее будет оно, тем более верными шагами пойдет туземная женщина по светлому пути ее приобщения к общечеловеческой культуре.
Надо опроститься
Вряд ли кто усомнится в том, что исторические судьбы России, до сих пор считавшейся наиболее отсталой и в политическом и в общекультурном отношениях, рукой нашей великой, имеющей несомненно мировое значение, революции, поставили ее во главе мира, во главе человечества, которому теперь придется догонять нашу только что нарождающуюся демократическую республику, нарождающуюся в ореоле таких политических совершенств, как отмена смертной казни, равноправие женщин, широчайшие гражданские права армии и т. д.
Я горжусь всем этим. Я горжусь духовной мощью моей Родины, мощью той многомиллионной и многоплеменной нации, к которой я принадлежу; я горжусь тем, что одна из молекул того мощного политического организма, на который ныне устремлены взоры всего постепенно объединяющегося человечества, но я чувствую, как рука об руку с этой гордостью внутри меня начинает копошиться болезненное ощущение тревожных сомнений.
Я невольно спрашиваю самого себя: но я-то, я сам, стою ли я на ступени достаточной, нравственной высоты, достаточной политической зрелости и достаточной человечности для того, чтобы с честью носить высокое звание гражданина вселенной, передовой демократической республики.
И чем внимательней я всматриваюсь и в наше общественное, и в свое личное прошлое, чем глубже я роюсь в своем «нутре», тем тревожней, тем болезненней становятся эти сомнения.
Вместе с другими я машинально, полусознательно говорю: постылый феодально-монархический строй пал; мы вышли на просторы свободы, равенства и братства.
Да, я говорю это. Но когда я начинаю рыться в своем собственном нутре, я к ужасу своему вижу, что там гнездятся еще наследственно приросшие к моему нутру остатки и пережитки того мусора, тех политических и социальных нелепостей, которыми в течение веков загрязнял арену нашей общественной жизни весь уклад, весь строй феодально-монархического режима, именуемого крепостничеством.
Этот строй вознес моих предков если не на Олимп, то во всяком случае на некоторые классовые подмостки, с которых они смотрели и меня с детства приучали смотреть свысока на все то, что не успевало, не смогло взмоститься на этот помост, так долго являвший собой сцену позорной комедии нашего прошлого.
Лучшие люди сороковых годов, к числу которых принадлежали отцы моего поколения и
Немало сделали в свое время даже и блаженной памяти
Заслуги лиц этих трех категорий отрицать, конечно, нельзя, но они, эти заслуги, тонули в грязных волнах бушевавшего кругом моря житейской суеты.
И все мы, родившиеся, росшие и жившие в этом политическом аду, в этой авгиевой конюшне социальных соотношений, были неизбежным исчадием этого ада и этих конюшен, причем даже при очень внимательном отношении к своей личной опрятности, никогда почти не обходились без того, чтобы находить на себе следы окружавших нас чада и навоза[694].
Про Лассаля говорили, что, будучи социал-демократом[695] и другом пролетариата, он находил возможность говорить: «Я очень люблю моих товарищей рабочих, но к сожалению, должен признаться, что от них неприятно пахнет потом»[696].
Я, разумеется, никогда не позволю себе сказать ничего подобного, но если я примусь тщательно рыться в своем нутре, я неизбежно найду в нем что-либо аналогичное.
Дедушка Николай Иванович ничтоже сумняшеся драл на конюшне крепостных Сенек и Ванек, причем непоколебимо полагая, что благоприличное пропитание, абсолютно необходимое для него, «барина», совершенно не по чину его крепостным «мужикам», и что равным образом объемистая утроба тайного советника требует для своего ублажения многих тысяч, тогда как на довольствие поджарого коллежского регистратора достаточно нескольких десятков рублей.
И вот, когда при мне, возложившем на себя звание социал-демократа, заходит разговор о том, допустимо ли теперь равенство в отношении всяческого ублажения тайного советника, с одной стороны, и коллежского регистратора – с другой, или, скажем к примеру, редактора газеты и наборщика, я впадаю в смятение и начинаю лопотать бессвязные слова: «Да, конечно, ценность труда представляется как бы различной, но, с другой стороны, твердо установившееся за последнее время представление о равноправии, о равенстве и братстве…»
Короче сказать, я попадаю в положение человека, который при голосовании становится в ряды «воздержавшихся».
Тогда просыпается моя совесть и говорит: «Товарищ Наливкин, вашего дедушку, несомненного черносотенца[697], вряд ли кто из наших современников согласится признать за социал-демократа; вместе с тем вы, по крайней мере в отношении расценки труда, рассуждаете почти так же, как и ваш достопочтенный родственник. Не находите ли вы, товарищ, это хотя бы несколько зазорным для себя?..»
В тайниках своей души я признаю, что положение получается, действительно, некрасивое; но я теряюсь, мечусь из стороны в сторону, не знаю, как примирить это и иные противоречия переживаемого нами бурного, переходного момента, а внутри что-то сосет, не дает покоя.
Тогда передо мной встает тень покойного Льва Николаевича Толстого и говорит мне: «Успокойтесь; вам и подобным вам есть выход из вашего тяжелого, ложного положения: вам надо опроститься…»
Да, да, Лев Николаевич, вы правы; я, никогда не бывший вашим поклонником, всегда и прежде соглашался с вами на этом пункте. Вы правильно говорите, нам надо опроститься.
И вот как я понимаю это опрощение.
Мы имущие и бывшие «правящие», все еще стараемся удержаться на краешке уже рухнувших подмостков балагана, разрушенного ураганом революции; мы все еще тщательно стараемся хоть чем-нибудь, хоть по внешности отделиться, отличиться от плебса, от «народа», в противоположность которому мы все еще продолжаем величать себя «обществом».
Мы все еще говорим: «
Нам еще необходимо набраться решимости, сойти с этих балаганных подмостков, смешаться с народом, научиться у него жить по простоте, не гнушаться никаким трудом, есть трудом, в поте лица добытый хлеб, делясь с этим народом знаниями и культурностью, которые из поколения в поколение мы приобретали на трудовые деньги того же народа, в течение веков бывшего кормильцем и поильцем отцов, дедов и прадедов наших.
Мы должны, мы обязаны это сделать. Ценою этого и только этого шага может быть куплено наше общее благополучие, благополучие всей нации, возможное вполне тогда только, когда она станет более или менее однородной массой, состоящей из особей, способных к взаимопониманию, которое почти невозможно вне вышеприведенного условия.
Человеку свойственно верить в то, к чему он стремится, что он признает желательным.
И вот, поэтому мне часто мерещится картина того, как свободный ныне, никуда
Изможденный антагонистичностью всей вообще обстановки его жизни, чахлый горожанин – интеллигент направится в деревню, на лоно природы, в сферу здорового физического труда, дабы, воспрянуть физически, дать вместе с тем и деревне толчок к скорейшему повышению уровня ее культурности.
В то же время относительно мощный, уравновешенный и практичный деревенский житель, с умом, незабитым разного рода отвлеченностями, осмотревшись в новой для себя обстановке, даст мощный толчок нашей индустрии.
Я не доживу до этого, но я верую в то, что все это совершится рано или поздно, что это будет моментом величайшего расцвета нашей нации, которая, сделавшись сказочно-мощной, никогда никому не сделает зла, ибо всегда она была
Послужной список состоящего в распоряжении Туркестанского генерал-губернатора действительного статского советника Владимира Петровича Наливкина. Составлен в мае 1906 г
Чин, имя, отчество, фамилия, должность, лета от роду, вероисповедание; знаки отличия и получаемое содержание – Действительный статский советник Владимир Петрович Наливкин, состоящий в распоряжении Туркестанского генерал-губернатора, родился 25 февраля 1852 г., вероисповедания православного. Имеет перстень с вензелевым изображением имени Его императорского Величества, ордена: Св. Владимира III и IV степени с мечами и бантом, Св. Анны II и Св. Анны IV степени с надписью «За храбрость» и медали: «За покорение Хивинского ханства» и «За покорение Кокандского ханства», за походы и дела в Средней Азии в 1853–1895 гг., за труды по первой Всеобщей переписи населения 1897 г. и в память царствования императора Александра III. Содержание получает в год: жалованья – 2250 руб., столовых – 2250 руб., прибавочных – 600 руб.: итого, 5100 руб.
Из какого звания происходит – Из дворян Московской губернии.
Есть ли имение: у него самого и у родителей: родовое? благоприобретенное? У жены, буде женат: родовое? благоприобретенное? – Нет.
Где получил воспитание и окончил ли полный курс наук в учебном заведении; когда вступил в службу, какими чинами, в каких должностях и где проходил оную; не было ли каких особенных по службе деяний и отличий: не был ли чем особенно награждаем, кроме чинов? – Воспитывался в 1-й С.-Петербургской военной гимназии и окончил курс наук в 1-м Павловском военном училище по первому разряду. В службу вступил из воспитанников С. -Петербургской военной гимназии (1 августа 1870 г.).
Произведен в портупей-юнкеры (29 августа 1871 г.).
Произведен в фельдфебели (13 ноября 1871 г.).
Произведен в хорунжие конно-артиллерийской бригады Оренбургского казачьего войска (17 июля 1872 г.).
За военное отличие произведен в сотники (18 января 1874 г.).
Приказом по управлению начальника Наманганского отдела от 27 января 1876 г. за № 2 назначен и.д. помощника начальника Наманганского участка.
Приказом по военно-народному управлению Ферганской области от 6 октября 1876 г. за № 66 назначен в состав комиссии для организации Кокандского уезда.
Высочайшим приказом уволен по болезни от службы штабс-капитаном с мундиром (29 мая 1878 г.).
Приказом по военно-народному управлению Туркестанского края от 27 июля 1884 г. за № 185 допущен к исправлению должности младшего чиновника особых поручений при военном губернаторе Ферганской области.
Высочайшим приказом по военному ведомству о чинах гражданских, состоявшимся 23 сентября 1884 г., определен на службу по военно-народному управлению Туркестанского генерал-губернаторства с переименованием в губернские секретари.
Приказом по военно-народному управлению Туркестанского генерал-губернаторства от 18 октября 1884 г. за № 236 утвержден в должности младшего чиновника особых поручений при военном губернаторе Ферганской области.
Приказом по военно-народному управлению Туркестанского генерал-губернаторства от 1 января 1885 г. за № 1, согласно выраженному желанию, отчислен от должности в распоряжение Туркестанского генерал-губернатора.
Приказом по учебному ведомству Туркестанского края от 10 января 1885 г. за № 6 поручено заведование ташкентским (в Азиатской части) приходским русско-туземным училищем с производством содержания по этому училищу.
Таковым же приказом допущен, сверх прямых обязанностей, к исправлению должности преподавателя местных наречий в Туркестанской учительской семинарии с производством содержания по этой должности.
Таковым же приказом от 7 февраля 1885 г. за № 17 утвержден в должности преподавателя местных наречий в Туркестанской учительской семинарии с отчислением из числа служащих по военнонародному управлению туркестанского генерал-губернаторства.
Приказом по военно-народному управлению туркестанского генерал-губернаторства от 6 сентября 1886 г. за № 118 назначен председателем комиссии по переводу Высочайше утвержденного 12 июля 1886 г. положения об управлении Туркестанского края на сартовский язык.
По распоряжению Главного инспектора училищ туркестанского края от 24 декабря 1886 г. за № 2590 и с разрешения туркестанского генерал-губернатора командирован на два месяца для осмотра, как открытых, так и открываемых русско-туземных школ в Сырдарьинской и Ферганской областях.
Приказом по Туркестанскому краю от 28 февраля 1887 г. за № 37 объявлена благодарность за усиленное выполнение возложенного поручения по переводу на сартовский язык высочайше утвержденного положения об управлении туркестанского края.
По распоряжению Главного инспектора училищ туркестанского края от 1 апреля 1888 г. за № 598 и с разрешения туркестанского генерал-губернатора командирован на один месяц для обозрения русско-туземных школ Ферганской и Самаркандской областей.
Приказом по Туркестанскому краю от 23 августа 1888 г. за № 82 назначен председателем комиссии для перевода на сартовский язык преподанных к руководству инструкций по заведованию ирригацией в Туркестанском крае.
Указом Правительствующего Сената от 23 ноября 1889 г. за № 158 утвержден за выслугу лет в чине коллежского асессора со старшинством с 1 января 1885 г.
Отношением Министра народного просвещения от 27 июля 1890 г. за № 10808 утвержден в должности третьего инспектора народных училищ Туркестанского края.
Указом Правительствующего Сената от 30 апреля 1890 г. за № 104 произведен за выслугу лет в надворные советники со старшинством с 1 января 1889 г.
Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 16 августа 1897 г. за № 64 произведен в статские советники со старшинством с 1 января 1897 г.
Высочайшим приказом по военному ведомству о чинах гражданских от 2 мая 1899 г. назначен старшим чиновником особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе.
Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 18 сентября 1899 г. за № 67 назначен почетным мировым судьей округа Ташкентского окружного суда с 14 мая 1899 г. с оставлением в занимаемой должности.
Приказом по Туркестанскому краю от 16 мая 1900 г. за № 105 предложено принять дела и дипломатическую переписку вплоть до прибытия в Ташкент лица, назначенного на должность дипломатического чиновника при Туркестанском генерал-губернаторе.
Приказом по Туркестанскому краю от 28 марта 1901 г. за № 61 командирован для исправления вакантной должности помощника военного губернатора Ферганской области впредь до особого распоряжения.
Высочайшим приказом по военному ведомству о чинах гражданских от 13 мая 1901 г. назначен помощником военного губернатора Ферганской области с 27 марта 1901 г.
Высочайшим приказом по военному ведомству о чинах гражданских от 6 декабря 1901 г. за отличие по службе произведен в действительные статские советники.
Высочайшим приказом по военному ведомству о чинах гражданских от 28 ноября 1904 г. назначен в распоряжение Туркестанского генерал-губернатора.
Приказом по Туркестанскому краю от 21 января 1905 г. за № 27 назначен в состав образованной этим приказом с Высочайшего разрешения комиссии для ревизии всего хозяйства ташкентской городской управы.
Приказом по Туркестанскому краю от 21 ноября 1905 г. назначен в состав образованной этим приказом комиссии по пересмотру действующих относительно Закаспийской области узаконений для согласования их с выработанным проектом положения об управлении Туркестанским краем.
В службе сего чиновника не было обстоятельств, лишающих его права на получение знака отличия беспорочной службы или отдаляющих срок к выслуге этого знака.
Был ли в походах против неприятеля и самих сражениях и когда именно? – Был в походах и делах в 1873 г. против хивинцев с 14 марта по 13 октября.
Подвергался ли наказаниям иди взысканиям, соединенными с ограничениями в преимуществах по службе; когда и за что именно; по судебным приговорам или в дисциплинарном порядке? – Не подвергался.
Был ли в отпусках. когда и насколько именно времени; явился ли на срок и если просрочил. то когда именно явился и была ли причина просрочки признана уважительной? – В отпусках был: в 28-дневном с 23 июня 1872 г., в 4-месячном с 10 июля 1875 г. и с 21 октября 1877 г., впредь до воспоследования Высочайшего приказа об увольнении в отставку, в 1898 г. с 9 по 22 декабря, явился в срок.
Был ли в отставке с награждением чина или без оного, когда, с которого и по какое именно время? – Был с 29 мая 1878 г. с переименованием из сотников в штабс-капитаны по 23 сентября 1884 г.
Холост или женат, на ком, имеет ли детей, кого именно: год, месяц и число рождения детей; где они находятся и какого вероисповедания? – Женат с 8 сентября 1875 г. на девице Марии Владимировне Сарторий, родившейся 6 декабря 1855 г. Имеет детей: Бориса, родившегося 3 июля 1876 г., Владимира, родившегося 22 октября 1878 г., Георгия, родившегося 14 июля 1895 г., и Наталию, родившуюся 21 апреля 1891 г., и находятся: сыновья Борис и Владимир – на службе, третий сын и дочь учатся. Жена и дети вероисповедания православного.
РГВИА. Ф. 400 «Азиатская часть Главного штаба».
Оп. 17. Ед. хр. 14952. Л. 21–32.
Список печатных работ Владимира Петровича Наливкина[698]
1880
1. Топливо в Наманганском уезде // Туркестанские ведомости. № 7, 8.
2. Очерки земледелия в Наманганском уезде // Туркестанские ведомости. № 11, 13, 15, 18–21, 24, 25, 27–29 и отд. отт.
3. Торговля пригонными баранами в Наманганском уезде // Туркестанские ведомости. № 47, 49, 50.
4. Вопросы туземного населения // Туркестанские ведомости. № 33, 34.
1881
5. Киргизы Наманганского уезда // Туркестанские ведомости. № 20, 21 и отд. оттиск. 10 с.
6. Грамматика сартовского языка андижанского наречия. Казань: Типография императ. университета, 1881. 20 с.
1882
7. Ферганские пески и их укрепление // Известия Императорского русского географического общества. СПб., 1882. Т. XVIII. С. 142–149.
1883
8. По поводу книги А.Ф. Миддендорфа «Очерки Ферганской долины» // Туркестанские ведомости. № 35–33.
9. Заметки по вопросу о лесном хозяйстве в Фергане // Туркестанские ведомости. № 16–20.
10. В ответ господину В.Г. (по поводу заметок о лесоводстве в Фергане) // Туркестанские ведомости. № 26.
1884
11. (Совместно с М.В. Наливкиной). Русско-сартовский и сартовско-русский словарь общеупотребительных слов, с приложением краткой грамматики по наречиям Наманганского уезда). Казань: Типография Императ. университета, 1884. 355 с.
1885
12. Сведения о русско-мусульманском училище // Туркестанкие ведомости. № 1.
13. Азбука для русско-мусульманских школ оседлого населения Туркестанского края, 1885, 2-е изд. – 1886. 39 с.
1886
14. (Совместно с М.В. Наливкиной). Очерк быта женщин оседлого туземного населения Ферганы. Казань: Типография Императ. университета, 1886. 245 с.
15. Краткая история Кокандского ханства. Казань: Типография Императ. университета, 1886. 215 с. Фр. пер.:
16. Под псевдонимом: Джихангир-тура, житель Намангана. (Русская история в кратком изложении). Литография. Новый Маргелан, тип. Ферг. обл. правл., 1886, на узбекском языке (В. П. Наливкин, как автор этой книги указан в программе для русско-туземных училищ Туркестанского края. Ташкент, 1907, где эта книга рекомендована для чтения в «туземных классах» русско-туземных школ).
17. О курганах в окрестностях Ташкента // Записки Восточного отделения Императорского русского археологического общества. Т. I. СПб., 1886.
1887
18. Опыт исследования песков Ферганской области. Новый Маргелан: Ферганское обл. правление, 1887. 229 с. 2 л. схемат. карт и разрез.
19. Сартовско-персидская хрестоматия с приложением примеров для перевода с русского на сартовский и персидский языки. Применительно к программе Туркестанской учительской семинарии. Составил В. П. Наливкин. Ташкент, 1887. 16 с. (русск. Текст) + 119 С. (арабский шрифт). Литограф.
20.
1888
21. Древности холма Шанишина // Туркестанская туземная газета. 1887. № 37.
22. Опыт статистического очерка кишлака Нанай // Труды Сыр-дарьинского обл. стат. комитета. 1887–1888. 32 с.
1889
23. Русско-персидский словарь общеупотребительных слов по наречиям Туркестанского края. Казань: Типография Императ. университета, 1889. 394 с.
24. Школа у туземцев Средней Азии. Ташкент, 1889. 14 с. Речь на годичном акте Туркестанской учительской семинарии. 31 мая 1889. Приложение к отчету о состоянии туркестанской учительской семинарии за 1888/89 уч. г. То же: Туркестанские ведомости. 1889 № 32. То же: Сборник материалов для статистики Самаркандской обл. за 1887-88 гг. Вып. I. Самарканд, 1890. С. 294–302 (Турк. сборн. Т. 419. С. 36–49).
1891
25. Особенности охоты у туземцев Туркестанского края // Природа и охота. 1891. Июнь, № 6. С. 60–81.
1892
26. Охота на перу в окрестностях Ташкента // Природа и охота. Март 1892.
1896
27. Сартовская хрестоматия для туркестанской учительской семинарии. Ташкент, 1896. 96 с. (Текст на узбек. яз.). Переизд. в 1920 в Ташкенте, литогр. В двух выпусках по заказу Туркест. восточного института.
1897
28. Очерк благотворительности у оседлых туземцев Туркестанского края // Справочная книжка и адрес-календарь Самаркандской области. Вып. V. Самарканд, 1897. С. 206–223. То же: Сборник материалов по мусульманству. Т. 2 / Под ред. В. П. Наливкина. Ташкент, 1900. С. 129–147.
1898
29. Руководство к практическому изучению сартовского языка. Самарканд: Самарк. обл. стат. комитет, 1898. 333 с. (Второе издание – Ташкент: А.Л. Кирснер, 1911. 332 с. (см. № 42)).
1899
30. Ислам и закон Моисея // Справочная книжка и адрес-календарь Самаркандской области за 1898 г. Вып. VI. Самарканд, 1899 / Предисловие автора 21 сентября 1898. Самарканд. И отд. оттиск, 93 с.
31.
1900
32. Что дает среднеазиатская мусульманская школа в образовательном и воспитательном отношении // Туркестанский литературный сборник в пользу прокаженных. СПб., 1900. С. 215–278.
33. Руководство к практическому изучению персидского языка. Самарканд: Самарк. обл. стат. комитет, 1900. 332 с. (Предисловие 15 июня 1897 г.). 2-е изд. – Ташкент, 1911. 332 с.
1904
34. Положение вакуфного дела в Туркестанском крае до и после его завоевания // Ежегодник Ферганской области. Т. 3. Новый Маргелан: Ферганский обл. стат. комитет, 1904. С. 1–56.
1906
35. Роль национализма и религии в современной общечеловеческой жизни // Русский Туркестан. 1906. № 18–20 (Статья опубликована под псевдонимом «W»).
36. Мои воспоминания о генерале Скобелеве // Русский Туркестан. 1906. № 118–123.
37. Туземный пролетариат // Русский Туркестан (?).
38. Несколько слов о завоевательной политике // Русский Туркестан. 1906. № 144, 146.
39. Из казачьего и неказачьего прошлого. Некоторые воспоминания о Хивинском походе // Русский Туркестан. 1906. № 137–140; 1907. № 119, 120. Переиздано: Известия Омского государственного историко-краеведческого музея. Омск, 1999. № 7.
1907
40. [Речь на 19-м заседании Государственной Думы 30 марта 1907 г.] // Государственная Дума. Второй созыв. Стенографические отчеты. 1907. Сессия 2-я. Т. 1. СПб. С. 1463.
1908
41. Конспект лекций по истории ислама и по мусульманскому праву, читанных В. П. Наливкиным в 1906–1907 учебном году. Ч. I. Ташкент, 1908. 86 с.
1911
42. Русско-сартовский и сартовско-русский словарь. Ташкент: А.Л. Кирснер, 1911 (около 2500 слов). 145 с. (отд. издание словаря, приложенного к № 29 второго издания).
1913
43. Туземцы раньше и теперь: Очерк. Ташкент: А.Л. Кирснер, 1913. 144 с. То же: Туркестанский курьер, 1912. № 278, 280, 286, 289; 1914. № 1, 5, 6, 11, 12, 17, 19, 23, 41, 49–56, 62, 69, 73, 79, 88, 95. То же с введ. и коммент.: Мусульманская Средняя Азия. Традиционализм и ХХ век / Отв. ред. Д.Ю. Арапов. М.: Центр цивилизационных и региональных исследований [Института Африки РАН], 2004. С. 21–115. То же. Перепечатка до-революц. изд.: М.: URSS, 2011. 144 с.; 2-е изд. – М.: URSS, 2012. 146 с.
1916
44. Сведения о состоянии туземных медресе Сырдарьинской области в 1890–1891 учебном году. Ташкент, 1916. 93 с. (Печат. по распоряжению Туркестанского генерал-губернатора А.Н. Куропаткина от 15 ноября 1916 г.).
1917
45. Туземный пролетариат // Туркестанские ведомости. № 40, 41, 44, 55, 62, 72 (В начале статьи сказано: она печаталась в 1906 г. в «Туркестанском курьере» / газете «Русский Туркестан»?).
46. Открытое письмо // Туркестанские ведомости. № 59. 1917, 14 (27) марта.
47. От редакции // Туркестанские ведомости. № 1. 1917, 19 марта (1 апреля).
48. Рост национализма в жизни современных народов // Там же.
49. Младо-сарты и женщина // Туркестанские ведомости. № 4. 1917, 23 марта (5 апреля).
50. Открытое письмо к нашим читателям // Туркестанские ведомости. 1917, 18 апреля (1 мая).
51. Все образуется // Туркестанские ведомости. № 16. 1917,
12 (25) апреля.
52. Socialisme c’est la paix // Туркестанские ведомости. № 17. 1917, 13 (26) апреля.
53. Да здравствует равноправие женщин // Туркестанские ведомости. № 26. 1917, 23 апреля (5 мая).
54. Надо опроститься // Туркестанские ведомости. 1917, 29 апреля (12 мая). № 31.
55. Буржуазия и революция // Туркестанские ведомости. № 35. 1917. 4 (16) мая.
56. Алчность // Туркестанские ведомости. № 81. 1917, 2 (15) июля.
57. Знание // Туркестанские ведомости. № 95. 1917, 19 июля (1 августа).
58. Без заглавия // Туркестанские ведомости. № 102. 1917, 27 июля (9 августа).
2002
59. «Нам необходимо всегда памятовать о грозящей опасности» / Публ. Д.Ю. Арапова // Военно-исторический журнал. 2002. № 6. С. 34–37. То же: «В умелых руках и при благоприятных для того обстоятельствах “газават”, священная война с неверными, страшное оружие, ибо она поднимается во имя Бога. Записка о возможных соотношениях между последними событиями в Китае и усилением панисламистского движения // Императорская Россия и мусульманский мир: Сб. статей / Сост. Д.Ю. Арапов. М., 2006. С. 179–191.
2007
60. «Выступления темных сил под руководством безответственных лиц…»: Телеграмма председателя Туркестанского комитета Временного правительства В. П. Наливкина. Сентябрь 1917 г. / Публ. Т.В. Котюковой // Исторический архив. 2007. № 5. С. 197–201.
Список сокращений
ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации. Москва
РГВИА – Российский государственный военно-исторический архив. Москва
РГИА – Российский государственный исторический архив. С.-Петербург
ИРАО – Императорское Русское археологическое общество
РТ – Русский Туркестан. Ташкент
СКСО – Справочная книжка Самаркандской области. Самарканд
СПФ АРАН – Санкт-Петербургский филиал архива РАН
ТВ – Туркестанские ведомости. Ташкент
ЦГА РУз – Центральный государственный архив Республики Узбекистан
ЦГАКФФД РУз – Центральный государственный архив кинофото-фонодокументов Республики Узбекистан
ЦГАКФФД СПб – Государственный архив кинофотофонодокументов С.-Петербурга
Глоссарий[699]
Аб-джуаза, аб-джуазах («аб-жувоз» от араб. – перс.
Аб-мани (узб. от араб. – перс.
Абр (тюрк., перс. букв. «облако») – ткань, орнаментированная способом перевязки; расплывчатый узор на ткани, полученный способом перевязки с характерными затеками на границах перевязанных участков.
Абриз, аврез (тюрк. перс.
Аврэт, аврат (через перс.
Аглам, аглям (от араб.
Агыр
Адат (араб.
Аджаль (араб. –
Аджина (от араб.
Адна (от араб. «низший») – ученики младших классов
Адряс, адрас (иран.) – ткань с шелковой основой и бумажным, более толстым утком; обрабатывается лощением при помощи выбивания деревянным молотком и смазывания клеевым раствором.
Азан – ханафит, см. ханафия. (араб
Азанчи, азончи (тюрко-араб.) –
Аим (тюрк.) – обращение к женам знатных и богатых людей (ханов, беков и пр.).
Айван (перс.) – в архитектуре жилища полуоткрытое пространство в доме, навес, открытая терраса с балочным перекрытием на колоннах; летняя аудитория в
Айран (тюрк.) – молочный напиток из заквашенного коровьего молока, разбавленного водой. Заквашивали как кипяченое (тюркские народы), так и сырое молоко (монголы).
Ак-куйрук (тюрк.) – сорт чая низкого качества.
Аксакал (узб.
Ак-терек (тюрк.
Ак-чач (тюрк.) – служанка, выполняющая тяжелую, черную домашнюю работу.
Ака (ака, ага – тюрк.) – старший брат, господин, обращение к мужчине старше себя, обращение женщины к старшему брату, обращение ребенка к отцу. Прибавляется к мужским именам собственным при почтительном обращении или упоминании.
Ала (от араб.
Аменгерлик (тюрк.) – право жениться на вдове родственника согласно степени родства с покойным.
Амиль (араб.
Амин (араб. букв. «доверенное лицо») – 1) старшина района или селения в Бухарском ханстве; 2) чиновник, занимавшийся сбором налогов с продавцов на базаре; 3) лицо, занимавшее низшую выборную должность в Фергане в XIX в. и являвшееся главным старостой нескольких мелких кишлаков.
Апа, см. ина (тюрк.) – старшая сестра, обращение к женщине.
Арабак, арабек, аравак – серьга для носа. Такая серьга имела форму кольца, лука, украшалась бусиной. Она служила оберегом, служила для закрепления лицевого покрывала. Была распространена до сер. XX в. локально: в местах расселения арабов (Камаши, Джейнау), в Бухаре, у бухарских евреев, у узбеков локай, карлук, кунграт, дорман, у таджичек из предгорий Гиссара и Дангара.
Арба (араб.) – двухколесная повозка.
Арбакеш, арвакеш (перс.) – извозчик на арбе; лицо, промышляющее извозом.
Арык
Арык-аксакал – наблюдатели за правильным распределением воды и состоянием каналов. Назначались беком, а с установлением российской власти – военным губернатором по представлению ирригатора. Вместе с
Аса-муса (араб.
Асып (узб.
Ата (тюрк.) – отец, ср. ака.
Аталя (узб.
Аташ-дан (перс. «кострище»; от «
Атлас – сорт шелковой или полушелковой плотной гладкой ткани с лоском на лицевой поверхности. Атласы могут быть как гладкими, так и узорчатыми.
Аттар (араб.; узб.
Атун, атин ойи (тюрк.
Аулья (от араб.
Аусат (от араб. «средний») – ученики средних классов
Афтаба (перс.), офтоба (узб.) – медный кувшин с длинным горлом для умывания.
Ахл ал-Китаб (араб. «люди Писания») – в Коране и
Ахшам (перс.
Аш-тахта (перс.) – доска для раскатывания теста, лапши (
Ача (тюрк.) – мать. См. биби.
Аш-хана (перс.), ашхона (узб.) – комната на мужской половине дома с очагом или камином; столовая, кухня.
Ашар см. хашар.
Ая (узб.
Бадраб (перс.) – отхожее место, расположенное на дворе между постройками или в конюшне; мусорная яма. Представляет собой глубокую яму в земле, сверху покрытую деревянным настилом с глиняным покрытием. В крепостях – глиняная труба 15-20-метровой высоты, расположенная вертикально вдоль стен; в конце дня весь скопившийся мусор засыпали слоем глины.
Базм (перс.) – пир, вечеринка; развлечения знати с музыкой, пением и танцами. Сложилась традиция интимных развлечений придворной знати
Байбача, бойбача (узб.) – сын богача; приставка к именам байских сыновей.
Байбиче, байвучча (узб.) – старшая жена (при наличии другой жены или других жен); хозяйка в доме, жена; обращение к жене
Байт-уль-маль (араб.
Бакал, баккол (араб.
Бала-хана, балахона, балакана (перс.
Балыш, болиш (перс.) – цилиндрическая подушка из кумача, ситца или полушелковой материи; наволочка для круглых подушек.
Баранта, барымта (тюрк.) – набег с целью угона скота у рода обидчика по особым поводам: для возмещения ущерба от воровства, убийства, отнятия невесты, жены и т. п.
Батча, бачча (узб. от перс.
Бахыя (перс.
Бачебазы, бача-бази (перс., «игра детей») – распространенная в Центральноазиатском регионе практика по вовлечению мальчиков допубертатного возраста в исполнение танцев в женском образе перед клиентами. Со стороны русской администрации Туркестана подобная традиция вызывала неодобрение.
Башак (узб.
Башакчи (узб.) – сборщик оставшихся после жатвы колосьев на неогороженных полях.
Бек (тюрк. – властитель, князь, господин; синоним араб. – эмир) – глава рода; титул знати; титул землевладельца; правитель района или города, назначаемый ханом и получающий в кормление управляемую территорию.
Бекство – вассальное государственное образование.
Бе см. Беве.
Беве (от перс.
Беш-какуль, бешкокил (тюрк. – перс.) – от «пять косиц»; название молодухи, которая до рождения первого и даже второго ребенка заплетает у затылка мелкие косы (от 4 до 8).
Биби (перс.) – мать, госпожа в значении почетного титула, бабулка. Обращение к более старшей женщине. Прибавляется к именам собственным женским при почтительном обращении.
Бий (тюрк.) – родовой старейшина, предводитель, избиравшиеся из числа зажиточного населения.
Бит, бийт (тюрк.) – вошь.
Бит-куз (тюрк.
Бишик, бешик (тюрк.) – деревянная колыбель для младенца.
Бишик кертаги (тюрк. – перс.
Буджу (буджи) – призрак, которым пугают детей, бука.
Буза (тюрк.) – легкий алкогольный напиток (46 % спирта) из проса, овса или гречихи, род пива без использования хмеля.
Букак (
Буре, бури (тюрк.
Вай-дод – «вай» (тюрк.), «вой» (перс.) общерегиональное междометие «ой», «ох», «дод» (тадж.), «дад» (перс.) – вопль, крик о помощи; возглас «караул!».
Вай-уляй – «вай» (тюрк.), «вой» (перс.) – «ой», «ох»,
Вакиф, вокиф (от араб.) – учредитель
Вакф, вакуф (араб. мн.ч.
Вакф-нама – документ, подтверждающий статус
Васика (араб.) – 1) документ, подтверждающий опекунство; 2) купчая крепость; 3) документ на право постоянного или временного владения недвижимым имуществом.
Васса (тюрк., иранизм) – палочки, горбыльки для обрешечивания поверх балок при постройке крыши, вместе они образовывали ребристый потолок.
Весме (араб.
Вилает
Гадай, гадой (перс.) – попрошайка, нищий.
Газават (араб. мн. ч. от
Ганч (перс.) – гипс, разновидность алебастра.
Гарм-силь (перс.
Гуаля, гуваля, галяк – строительный материал; куски глины, обработанные руками, в виде овальных комков длиной до 30 см и шириной коло 15 см. В XIX в.
Гуза (иран., тюрк.
Гузар (перс. «проход», «проезд») – квартал, меньший по размерам, чем
Гумбаз
Гуннах
Гурда (тюрк.
Гышт (перс.; тюрк.
Даджаль (араб.
Даляль, далял (тюрк.
Дамулла (из кит.
Дарваз, дорбоз (перс.) – канатоходец.
Дарваза-хана (перс.) – здание с монументальным входом. Сочетает портал и купольное помещение за ним, раскрытое арками в нужные направления прохода.
Дарс-хана, дарсхона (от араб. – перс.
Дастархан (перс.) – скатерть, угощение для гостя.
Датха (перс.
Деда (перс.; тюрк.
Дервиш, дарвиш (перс. буквально – «бедняк, нищий») – общий термин для обозначения члена мистического братства, синоним термина
Джай-намаз (перс.
Джаляп (тюрк.
Джаназа (араб.) – в целом похоронный обряд в исламе. Специальная молитва, которая обязательно читается над умершим. Это суры Корана 1 («Фатиха» – «Открывающая книгу»), 2, 18, 36 («Йа син»; считается, что эта
Джего (тюрк. – монг.) – кудри и завитки на лбу женщины.
Джигда (
Джигит-хана (тюрк. – перс.
Джихад (араб.) – борьба за веру. Разделяют
Джияк – пестрая тесьма для шитья; обычно используется для обшивания низа штанин у женских штанов, ворота у женских платьев и околыша у тюбетейки.
Джуаз, джуваз (араб. «устройство») – маслобойка; водная крупорушка.
Джуазкеш, джувозкаш (араб. – перс.) – производитель масла, маслобойщик.
Джуан (от перс.
Джугара (иран.) – бородач, хлебное сорго; Andropogon sp.
Джума (араб.
Джума-намаз – см. Намаз.
Джура (тюрк.
Джурабаши (тюрк.
Джури (тюрк.) – рабыни в зажиточных семьях, привезенные из Восточного Туркестана (Кульджи и Кашгара).
Див, дэв (перс.) – злой дух, представления о котором сложились у арийцев, общих предков индоевропейских народов. Поначалу
Дивал, дувал (перс.) – забор вокруг усадеб; сооружался из
Дивана
Дуа-хан, дуохон (перс.) – целитель, лечащий отчитыванием по специальным мусульманским книгам, молитвами и заклинаниями, изгоняющий духов; от араб.
Дуана см. дивана
Дукан, дукон (араб. – перс.) – торговая лавка и мастерская. Обычно находилась на внешней половине дома.
Дурача, дурия (араб. – перс.) – небольшой платок черного или какого-нибудь темного цвета. Его прикладывают ко лбу, концы заводят на затылок, перекрещивают, затем переводят на лоб и завязывают узлом либо заправляют в складки платка. На этот темный платок крест-накрест повязывают узкий кусок белой материи (
Дурия, дуруя (перс.) – двусторонняя полушелковая ткань с абро-выми узорами или полосатые ткани.
Дутар (перс.) – двухструнный щипковый музыкальный инструмент с длинным грифом.
Заиф (от араб.
Замзам – название священного источника у храма Каабы в Мекке.
Зикр (араб. «богопоминание») – суфийское радение.
Зякет, зякат, закят (араб.
Иддэ, идда (араб. ،
Иджаб (араб.) – предложение выйти замуж во время совершения свадебного обряда; что-либо приобрести, купить во время торговой сделки.
Иджма, аль-иджма (араб., «единогласие», «единодушное мнение») – один из четырех основных источников мусульманского права –
Идыш-кайтар
Икинчи (тюрк.) – пахарь.
Ильм-и фераиз, см. фераиз.
Имам (от араб. гл.
Имчик, имчак, эмчак (тюрк.) – грудь.
Инна, ина (тюрк.) – мать, см. апа.
Иноят-нама, иноят-номе (араб. – перс.) – документ, подтверждающий освобождение, обеление вакфообладающего учреждения от полагающейся по шариату подати в пользу вакфообладающего учреждения, выданный ханом или эмиром и скрепленный печатью. Документ действовал при жизни выдавшего его правителя и требовал подтверждения в случае смерти правителя. Так же назывались воззвания с призывом к вооруженной борьбе с кем-либо.
Ипаркак – тонкий атлас.
Ир-учак – земляная печь с трубами под полом, служащими для обогрева помещения.
Ирка (тюрк.) – любимый ребенок в семье, любимчик.
Иршад (араб.), иршод – наставническая деятельность в суфийском братстве; документ на право наставлять других на путь суфийского благочестия.
Иссык – в традиционной медицине горячая пища и питье.
Исырка (исрик, могильник, адраспан, езирлик) – гармала обыкновенная (Peganum harmala). Растения, богатые хина-золиновыми алкалоидами, издавна использовались в народной медицине в качестве успокаивающих, противопростудных, противомалярийных, противоастматичес-ких и других средств. Употреблялись для ритуального окуривания и против сглаза.
Исыркчи – юродивый, окуривающий посетителей базара, прохожих дымом тлеющей на сковороде травы
Исытма – привораживающий, возбуждающий наговор.
Ифтар, ифтарлик (араб.), аузашар (тюрк.) – разговение в темное время суток во время поста в месяц рамазан.
Ичиги (узб.
Ичкари, ички – внутренняя, женская половина дома.
Ишан (перс.) – руководитель суфийского братства или общины. Часто
Иштан-баг (узб.) – пояс, стягивающий штаны, –
Кааба – главное святилище ислама, в сторону которого все мусульмане обращаются во время молитвы (
Кабул (араб.) – согласие на брак во время заключения брака (
Кабудгар, кабутар (перс. «голубь») – цвет груди у голубя, сизый с отливом.
Казий (перс.),
Кази-раис (из араб.) – главный судья, см. казий.
Казы – см. казий.
Калля-минара (араб. – перс.) – пирамида из голов побежденного врага.
Калын, калым (тюрк. – «возмещение, остаток») – в обычном праве: вено, или выкуп, выплачиваемый женихом семье невесты. Изначально
Калями (калами, тадж.) – грубая полосатая хлопчатобумажная ткань кустарной местной выделки.
Каляндар, каландар (перс.) – 1) бродячий, постоянно странствующий и нищенствующий
Канаус (с. 5) – одноцветная или пестрая шелковая ткань.
Капан, кампа – хлебный базар; хранилище для зерна.
Караван-сарай (перс.) – 1) комнаты для купцов, караванщиков, их слуг и путешественников. Имелись склады для товаров и помещения для коней и верблюдов. Строились в городах и крупных селениях вдоль караванной дороги; 2) монументальная постройка для остановок на ночлег проходящих караванов, постоялый двор.
Карача (тюрк.) – простолюдины, чернь.
Карнай (перс.) – духовой инструмент, род гигантской трубы.
Кары (кори, араб. кари) – профессиональный чтец Корана наизусть на молитвенных собраниях во время поста, по умершему, на семейных празднествах и в других подобных случаях; обычно слепой.
Кары-хана, кори-хона (араб. – перс.) – мусульманская низшая школа, в которой обучали чтению Корана наизусть «с голоса». Обычно в такие школы отдавали и отдают до сих пор слепых.
Каса (араб.) – большая чашка для супа или другой жидкой пищи, вообще чаша.
Касаб (араб.; узб.
Катык – кисломолочный продукт, квашеное кипяченое молоко.
Кауран – кустарник в раю, из которого, по поверью, был вырезан первый хлыст для быков.
Каурма – мелко порезанная баранина, жаренная на сале и залитая этим жиром для длительного хранения.
Кашкуль (перс.) – высушенная тыква-горлянка, которую дервиши,
Керанда, каранда, коранда, керанда (перс. «сеятель») – бессрочные арендаторы земли, издольщики, получавшие от ¼ до ½ урожая.
Кийас, кияс (араб., «измерение») – суждение по аналогии, один из источников мусульманского права. Позволяет решить вопрос по аналогии с ситуацией, описанной в сунне. Приобретает силу закона, если признан высшим мусульманским духовенством.
Кили – см. агыр.
Кир – букв. грязь, грязное белье; раздача мыла присутствовавшим на поминках на 6, 7-й или 40-й день;
Клали (узб.) – корки с язв больного оспой, используемые для прививок традиционным способом.
Книга судеб – Аль-Лявхиль-Махфуз (араб.
Койнак (тюрк.) – женское платье, широкая и длинная рубаха с широкими и длинными, до колен, рукавами.
Кошчи (тюрк.) – см. Чайрикер. Работники-издольщики для всего цикла сельскохозяйственных работ, включая очистку магистральных арыков и прокладку мелкой оросительной сети.
Краги (голл. Kraag – «воротник») – плотные кожаные накладные голенища, охватывающие икры ног и голени; широкие плотные отвороты у перчаток.
Кугурчак (тюрк.) – сатирико-юмористические представления театра кукол, дававшиеся, как правило, на базарных площадях
Куда, худа (монг.) – сват, сватья.
Куджа – см. куча.
Кудунг, кудунчар – деревянный молоток для выбивания и лощения адрясовых и атласных тканей.
Кудунгар – мастер по лощению тканей.
Куза (перс.) – большой кувшин для воды, виноградной патоки, масла, сала.
Кук-ат (тюрк.) – серая лошадь.
Кук-карга (тюрк.) – птица-сизоворонка.
Кук-тун (тюрк.) – серый или синий халат.
Кук-юталь (тюрк. букв. «синий кашель») – коклюш и чахотка.
Кул (тюрк.) – раб.
Кулак (тюрк.) – боковой, отводной от магистрального канал.
Кулчатай (тюрк.) – похлебка из мелко накрошенного мяса и теста.
Кумган, кунган (тюрк.) – металлический, главным образом медный, кувшин с ручкой и носиком; служит для кипячения воды и для умывания; для обмывания тела покойного часто существовал специальный
Кундаши, кундош (тюрк.) – название одной из нескольких жен; дословно: «та, с которой делятся дни»; соперница.
Кунджур (тюрк.) – маслобойный жмых для изготовления
Купия (араб.
Курак (тюрк.) – плоская подушка, сшитая из лоскутов разных материй; нераскрывшаяся коробочка хлопчатника.
Курбан, курбон (араб. – арам. «жертвоприношение») – праздник жертвоприношения (араб.
Курганчи, кургонча (тюрк.) – отдельно стоящая укрепленная усадьба, хутор, окруженный высокими глинобитными стенами; крепость; крепостной вал.
Курчоу, кырчоо (тюрк.) – аркан (веревка), опоясывающий кибитку, юрту.
Куча, куджа (тюрк.) – каша из джугары (сорго) или пшена; реже из кукурузы или ячменя.
Кыбла (араб.
Кыйма – кувшинчик из маслобойных жмыхов для хранения масла.
Кырк (тюрк.) – сорок; поминки на сороковой день.
Кюфр (араб.
Кябин, кебин (перс.; араб.
Кяфыр, кафир, кяфир (араб., «неверный», «иноверец») – в исламе человек, совершающий
Лой (перс.) – лессовое тесто, служившее для сооружения глинобитных стен «
Лютчак – сорт пшеницы с темным колосом практически без ости.
Маамиля, му'амилат (араб.) – в мусульманском праве регулируемая шариатом область отношений между людьми в отличие от области религиозного культа (араб.
Маглюм – обращение к жене приходского
Мадда (араб.
Маджлис (араб. «заседание»), меджлис, майлис – собрание, совещание; девичник накануне свадьбы в доме невесты.
Мадраса (араб.) – см. медресе.
Мазар (араб. «посещаемое место») – святое место, гробница мусульманского святого, иногда кладбище; население почитает также в качестве
Макрух (араб. «неприемлемое», «неодобряемое») – поступки и действия, не являющиеся нарушением шариатских правовых норм, но нежелательные с точки зрения веры. Как
Максурахан (арабо-перс.) – чтец Корана за упокой души учредителя
Мактаб (араб.) – начальная мусульманская школа, в которой дети обучались с шести лет.
Мал-хана, молхона (араб. – перс.) – хозяйственное помещение для скота.
Малля-гуза (перс. – тадж.) – род хлопка желтоватого цвета; из него делали молитвенные коврики
Мараммат (араб. «ремонт»), мархамат (араб. «благостыня») см.
Мастава (перс.) – похлебка на мясном бульоне из мелко рубленного мяса, риса, поджаренного лука, иногда добавляют кислое молоко.
Мастура (араб. «скромница») – домовитая хозяйка, домоседка.
Мата (араб. «добро», «материя») – грубая хлопчатобумажная ткань кустарной местной выделки. Ткань была настолько дешевой, что даже военное командование в Туркестане ввело ее употребление для нижнего белья русских солдат.
Маукуф (араб., «остановленный») – называние
Махау (тюрк.) – прокаженный.
Маш, мош (перс.) – фасоль золотистая, чечевица; Phaseolus aureus Roxb; бобовое растение Phaseolus Mungo.
Маш-гурундж (тюрк.
Маш-хурда – см. Маш-гурундж.
Машак – см. башак.
Машакчи – см. башакчи.
Медресе, мадраса (араб. «училище») – высшее мусульманское богословское учебное заведение, готовящее служителей культа, учителей начальных мусульманских школ, служащих государственного аппарата. Обычно открывалось при больших мечетях.
Милк, мильк (араб.) – объект частной собственности по мусульманскому праву.
Мираб (перс. «распорядитель воды») – человек, следивший за правильным и своевременным распределением воды в каналах. Формально
Мирза (перс. от
Михман (перс.
Михман-хана (перс.), мехмонхона (тадж.) – гостевая комната, обязательная часть жилища, которая ставилась отдельно от дома или находилось на внешнем дворе усадьбы. В конце XIX в. во многих кишлаках оазисной зоны продолжали сохраняться
Мударрис (араб.) – преподаватель
Муздак, муз-дак – холодный, подернутый льдом.
Мулла, мола, молда – (от араб.
Муллача, муллабача (араб. – перс.) – учащийся
Муллача-кайнак – женское платье-рубаха (см.
Мунсак (мунисак, мурсак, мирсак, минсак, калтача) – легкий халат туникообразного покроя длиной до лодыжек. Его отличало отсутствие воротника, ластовиц и скрепление в пучок боковин под рукавами, что придавало фигуре стройность.
Мусафир (араб.) – путник, странник.
Мустаджир (от араб.
Мутагам – мироед.
Мутавалли, мутевалли, мутевали, мутаваллий (араб.) – попечитель вакуфного имущества, распределяющий доходы с него. Также заведующий
Муфти (араб.) – высшее мусульманское духовное лицо, знаток шариата, дающий разъяснение по его основным положениям и принимающий решения по спорным вопросам в форме особого заключения
Мухаджирство (от араб.,
Муэдзин, муэзин, азанчи (араб.) – помощник
Мэхр (тюрк.), махр (араб.) – имущество, выделяемое мужем жене при заключении равноправного брака. Уплата
Мэхр-и-масль (арабо-перс.) –
Мэхр-и-муаджаль (араб.
Мюрид (тюрк.), мурид (араб. «послушник») – последователь, ученик суфийского наставника
Намаз (перс., синоним араб. салат) – молитва, одно из пяти обязательных предписаний ислама. Основу намаза составляет цикл молитвенных поз и движений, сопровождаемых произнесением на арабском языке молитвенных формул в строго определенном порядке. Обязательной является ежедневная пятикратная молитва. Персидско-таджикские названия этих молитв переняли тюркские народы Центральной Азии. Первая молитва на рассвете –
Намаз ахшам (перс.
Намаз-хуптан (перс.
Насвай, насыбай, нас (иран.) – вид некурительного табачного изделия. Основными составляющими являются табак и щелочь (гашеная известь) или ее замена – зола растений. Также могут входить растительное масло, приправы. Гашеная известь и зола изменяют кислотность среды и увеличивают всасываемость никотина в кровь через слизистую оболочку рта. Вызывает никотиновую и психологическую зависимость.
Науруз, ноуруз, наурыз (перс.) – праздник Нового года, который приходится на 21 марта – день весеннего равноденствия. Отмечается у всех тюркских и иранских народов.
Наурузлык (тюрк. – перс.) – обычай ходить перед Новым годом –
Никах, никох (араб.
Нимкер, нимкор (перс. «испольщик») – 1) временный наемный работник в ремесленной мастерской, нанимаемый чаще всего понедельно, от базарадо базара, получающий пищуи недельную плату; 2) временный наемный работник, обрабатывающий землю и получающий в качестве платы ½ урожая, из которой вычитаются подати. Наемщик предоставляет только землю, а семена, рабочий скот и земледельческие орудия
Очкур (тюрк.) – пояс, стягивающий штаны.
Пайса (индоар.) – единица веса широко употреблявшаяся в Фергане, включая Ходжент. Размер
Палау, плов (перс. из хинди) – традиционное блюдо из риса с мясом.
Палвун, пальбин (араб. – перс.) – гадалка.
Паранджа, паранджи (от араб.) – уличная одежда женщин-горожанок; длинный халат с фальшивыми длинными и узкими рукавами, который надевался на голову, окутывая фигуру с головы до ног; из-под подола были видны только ступни. Под подбородком
Пари (перс., от авест.) – добрый дух, фея.
Пари-хан, парихон (перс.) – предсказательница, ворожея, вступившая в общение с духами, заклинатель духов.
Парий, п
Патва – см. фетва.
Пахса – битая глина; глина вперемешку с рубленой соломой; глинобитная стена из лессового теста (о).
Пахса-дивал (перс.) – забор вокруг усадьбы из
Пейшамбелик (от
Пиала (перс.) – глиняные, фарфоровые круглые чашки без ручки. Пир (перс. «старец») – мифический основатель ремесла и покровитель его, патрон; духовный наставник (у суфиев).
Рават, рабад (араб.) – торгово-ремесленное предместье города, постоялый двор.
Раис (от араб.
Райят, райат (араб. мн.ч.
Османской империи
Рамазан, рамадан (араб.; тюрк. – перс.
Рамазан-байрам, рамазон-хайит (тюрк. – араб.; араб.
Рамазанлык (тюрко-араб.) – прославление мусульманских святых по окончании поста-
Рангборчи – ремесленник, занимавшийся окраской пряжи в другие цвета, кроме синего – индиго.
Рапа (арафа, арапа; араб. «порог») – канун праздников
Расм (араб.), ресм (староосм.) – см. адат.
Риваят (араб.) – передача и пересказ письменных текстов исламской традиции, прежде всего
Рисаля, рисоля (перс. от араб. «послание») – устав ремесленной корпорации, цеха.
Руза, рузэ (перс., тюрк.
Рузахура (перс.) – нарушитель поста в
Румал, румол (перс.) – особый головной убор, бытующий в Ферганской долине. Это квадратной формы платок, сложенный по диагонали и накинутый на голову. Поверх
Саваб (араб; тадж.
Саиль, сайил, сайли, сайлигули сурх (арабперс.
Сай (тюрк.) – горный ручей; ложбина, овраг; высохшее русло реки.
Сакля (от груз.
«Ас-селям алейкюм!» (араб.
Самум (араб. «ядовитый») – сухой, знойный ветер пустынь, налетающий шквалом и образующий песчаные вихри.
Сандал, сандаль (сандалии; перс.) – приспособление для обогрева: квадратное углубление в каменном или глинобитном полу среднеазиатского дома. Это углубление на уровне пола прикрыто решеткой, над которой ставится низенький квадратный деревянный стол. В зимние месяцы в
Сапаль (перс.) – глиняная поливная посуда.
Сарау – см. мауэрлат.
Сарбаз (перс. «рядовой солдат») – пехотинец регулярных войск.
В Бухарском эмирате были введены в 1837 г.: служили пожизненно, были вооружены ружьями и одеты в красную форму.
Сар-силля (перс.) – первые подарки родственников жениха невесте.
Сарты – одно из названий для оседлого населения Средней Азии, на рубеже XIX–XX веков употреблялось в российских научных работах и статистике как название отдельного народа.
Сатукчи (узб.) – торговец вразнос мелочным товаром (тканями, зеркалами, мылом, бижутерией, бакалейным товаром, мануфактурой (иголками, тесьмой, пуговицами) и пр.).
Саук – пища и питье, относимые к холодным в народной пищевой системе и медицине.
Саутма – охлаждающий, отвораживающий заговор.
Сафа (араб.) – суфийский термин, означающий духовную чистоту.
Сашкын (тюрк.) –
Сеид (араб.
Селям (араб.) – краткое приветствие от
Сип (тадж.
Сипар
Суинчи (тюрк.) – радостная весть, за которую дают вознаграждение, подарок.
Султан (от араб. власть, могущество) – титул независимого светского правителя в мусульманских странах (противоположность халифу,
Сумаляк (тюрк. – перс.) – кисель из солода (сока пророщенной пшеницы или проса). Ритуальное блюдо для празднования
Сунна (араб. «образ действий», «поведение», «обыкновение») – пример жизни пророка Мухаммада как образец и руководство для всей мусульманской общины и каждого мусульманина. Состоит из рассказов
Супа, суфа (араб.) – глинобитная лежанка, покрытая кошмами и паласами; часто расположена под навесом или в тени деревьев; во дворах домов в летнее время служит местом для еды и сна.
Супра, суфра (араб. «скатерть») – белая сыромятная козья кожа, или вообще кожаная скатерть, на которой разминается и заквашивается тесто.
С
Сурьма (араб.) – сине-черная краска для окрашивания ресниц и бровей.
Суфи (араб.) – чистый, благочестивый; название набожного и трудолюбивого мужчины.
Суфизм (араб.
Суфист, суфий (от араб., «суф» – шерсть) – последователь мистико-аскетического течения в исламе, сформировавшегося в самостоятельное религиозно-философское учение. Не представляет собой единого целого, поскольку существует в виде отдельных братств
Сырат, Сират (араб.) – в мусульманской эсхатологии мост «тоньше волоса и острее меча», служащий для посмертного испытания веруощих. Праведники проходят через него, а грешники низвергаются с него в ад.
Сырт (тюрк.) – возвышенность, горная гряда, являющаяся водоразделом.
Сюд (перс.; араб., синоним –
Сякич – жевательная древесная смола.
Таамир (араб.
Таатыль (араб.) – неуебные дни недели в
Табак, тавак
Тавлият (араб. – перс.) – вознаграждение
Тагара, тогора (тюрк. – перс.) – большая глиняная чашка, миска для замешивания хлеба.
Таги-джай (перс.) – плата за бессрочно арендованное место на базаре, расположенном на
Тадрис (араб.) – вознаграждение преподавателю
Таксыр
Тал (тюрк.) – ива (Salix).
Талак (араб. – букв. «отпускание, взаимное проклятие») – шариатский развод по инициативе мужа, получающий законнуо силу после троекратного произнесения мужем формулы развода (
Тамаша (араб. – перс.) – развлечения, зрелища, увеселения.
Танап, танаб (перс.) – мера длины. 1
Танабана, танап, танаб (перс.) – денежный налог с пригородных садов, виноградников, участков хлопка, клевера. Некоторые источники подчеркивают, что
Танур, тандур, тандыр (иран. из семит.) – традиционный очаг. Обычно представлял собой яму в полу комнаты или
Танурчи (тюрк. – перс.) – мастер по изготовлению
Таранчи (чагатайск.) – земледелец. Название уйгур в Средней Азии по роду занятий. Главным образом это поливное земледелие.
Тартук, тарту (тюрк.), бакшиш (перс.) – подарок, подношение. В случае подношения правителю число даров должно было по этикету соответствовать кратному, взятому в основу данного
Тасаввуф – см. суфизм.
Тахсыль (араб. «образование») – дни недели, предназначенные для учебных занятий: суббота, воскресенье, понедельник, вторник.
Ташкари, ташки (тюрк.) – внешняя, передняя часть жилого дома, мужская половина, где принимали гостей.
Тенге (тюрк. из перс.
Тинк-шарик (араб. – тюрк.) – см. нимкер.
Тилля (араб. – перс.) – золотая монета: в Бухаре достоинством около 3 руб. 80 коп. (на 1913 г.), в Коканде весила около 4 г и также стоила 3 р. 80 к.
Туби (араб.) – райское дерево, из которого, по преданию, ангел Джабраил сделал первый плуг.
Туй, той (тюрк.) – торжество, пиршество; празднество по случаю обрезания, свадьбы.
Туй-баши (тюрк) – распорядитель на торжестве, главное лицо на
Тумак, тумок (тюрк.) – 1) шапка, малахай; 2) колпачок, надеваемый на голову охотничьей птице.
Тумар (араб-перс.; узб.
Тура (тюрк.) – 1) господин, человек высокого происхождения, обычно из рода Чингисхана; 2) сановник, чиновник. 3) прибавляется к именам собственным мужским при почтительном или ласковом обращении.
Турдук, тундук (тюрк.) – квадратное отверстие в крыше над очагом, через которое проникал свет, выходил дым. Отверстие оформляли из небольших брусков или дощечек в виде сруба в стационарном жилище. В переносных юртах – это верхний деревянный круг остова юрты, служащий дымоходом; его закрывали войлоком.
Тут (араб. – перс.) – шелковица, дерево, листьями которого кормят шелковичных червей, после чего ветви используют как топливо.
Тут-талкан (тюрк. – перс.) – толокно из высушенных ягод тута.
Тышхалы (тюрк.) – черная краска, которой покрывались зубы.
Тюшак (тюрк.), тюфяк (иран.) – узкое ватное одеяльце, матрасик для сидения на полу.
Узр (араб. «извинение») – объяснение, отговорка от неучастия в чем-либо, принимаемая общественным мнением.
Улар – горная индейка (Tetraogallus), род куриных птиц семейства фазановых.
Улау (тюрк.) – фальшивые косы.
Улемы (араб.
Уляк, улок, улак (бузак-баши; тюрк.) – конно-спортивное состязание, на котором участники вырывают друг у друга козлиную тушу.
Ун-аш (тюрк. – перс.) – лапша на воде с добавлением
Ура (тюрк.) – яма для хранения хлеба зимой.
Уракчи, урокчи (тюрк.) – жнецы.
Урда, урд (тюрк.) – ставка, резиденция или место пребывания правителя государства; ханский дворец; помещение управлявшего
Уртак (тюрк. «товарищ») – обращение к приятельнице, подруге.
Урус – русский.
Усма (араб.) – краска для окрашивания бровей, изготовлявшаяся из растения семейства крестоцветных.
Уста (тюрк.; тадж с
Устакар – см. уста.
Учак (тюрк.) – камин, очаг для приготовления пищи.
Учи (тюрк.) – поминки на третий день.
Ушр (араб.
Факр (араб.) – бедность, добровольное отречение от обладания имуществом; факир (араб. «нищий, бедный») – синоним
Фаранг (перс.) – 1) европеец, 2) француз (от слова «франк»); синоним понятий: 3) Европа; 4) фабричный шелк.
Фарз (араб.
Фераиз, ильм-и-фераиз (араб. – перс. от араб.
Фетва, фатва, патва (араб. «разъяснение») – богословско-правовое заключение, сделанное
Фирман (перс. – «приказ, указ») – указ правителя в Османской империи и в ряде других мусульманских стран.
Хадж (араб.) – паломничество в месяц
Хаджи (араб.,
Хаджв (араб., также
Хадис (араб. «рассказ») – предание о высказываниях и действиях пророка Мухаммада, записанное со слов очевидцев или их передатчиков. Представляет собой образец для подражания. Совокупность
Хазина-хана (арабо-перс.) – кладовая.
Хазрэт, хазрат (от араб.
Хаит – см. рамазан
Хаким (араб., «правитель») – наместник, управляющий
Хак-улла (от араб.
Халиф (араб. заместитель) – правитель государства как духовный глава мусульманского сообщества в Арабском халифате, затем в Османской империи.
Халифа (араб., синоним – «халиф», см.) – 1) глава суфийского братства или его ветви как преемник
Халь (араб.) – 1) родинка, родимое пятно. 2) мушка: кусочек черного пластыря или тафты, который наклеивали на лицо в виде родинки. 3) очко на домино, костях и т. п.
Халь-дар (араб. – перс. букв. «с родинкой») – в значении «красавица».
Халяль (араб.) – поступки и действия, разрешенные с точки зрения шариата.
Ханака (араб. – перс.) – обитель с кельями
Ханафия (араб.) – ханафиты, последователи ханафитского религиозно-правового толка
Харадж, херадж (араб.) – поземельный налог мусульманскому государству по шариату. Первоначально в Арабском халифате им облагались только иноверцы в отличие от мусульман, уплачивавших
Харам (араб. – недозволенный) – поступки и действия, запрещенные шариатом.
Хашар, ашар (перс. из араб., вошло в разные тюрк. и тадж. яз.) – обычай коллективных работ: сооружение зданий, оросительных каналов и выполнение иных крупных работ силами жителей квартала; взаимопомощь путем предоставления рабочих рук и рабочего скота для добровольного безвозмездного труда члену общины.
Хаят (араб.) – участок с посевами пшеницы, люцерны, дыни, тыквы, кукурузы, огороженный от скота глинобитной стеной, по периметру засаженный тополями, тутом, урюком. Землю в
Херадж – см. харадж.
Хиля, хила (араб.) – хитрость, в значении «юридическая уловка в обход требований шариата».
Хирман (перс.) – ток для молотьбы хлеба. Прежде обычно круглые, расчищенные и обильно политые водой площадки.
Ходжа (перс. «господин», «хозяин») – в Средней Азии – почетное прозвище людей, претендующих на происхождение от четырех «праведных» халифов – Абу Бакра, ‘Умара (главным образом), ‘Усмана и ‘Али (за исключением потомков последнего от браков с дочерью Мухаммада Фатимой), почитаемых мусульманами как святые. У казахов –
Худа, куда – 1) сват, 2) родственники жены.
Худай, худаи, худои (перс. от «божественный») – жертвенное угощение, трапеза.
Худжра (араб.) – жилая комната, келья в
Хурджум, хурджун, хурджин, курджун (иран.) – переметная сума: две связанные сумки, перекидываемые через конское седло или плечо.
Хурмача (узб.) – глиняная чашка с ушками для хранения молока; за ушки их подвешивают к потолку или вбитым в стену колышкам
Хушамат (перс.
Цуштан – растение, из которого изготавливается поташ.
Чагрык, чирык (тюрк.) – деревянный аппарат для очистки хлопка от семян. Состоит из двух валиков со спиральными нарезками, вращающихся навстречу друг другу.
Чайдуш, чойдощ (тадж.
Чайрик (перс.
Чайрикер, чайрикар (перс.) – в дореволюционном Туркестане батрак-испольщик, издольщик, арендовавший чужую землю за часть урожая. Ему предоставляли не только землю, но также семена, рабочий скот и земледельческие орудия.
Чай-хана, чойхона (перс.) – общественное место, в котором пили чай и общались, кейфовали. В
Чайшаб (перс.) – простыня.
Чак-чак (тюрк.) – 1) общение с пением, прибаутками, плясками
Чакса – мера веса, составляла 1/16
Чала-мулла (тюрк.) – полуграмотный, не совсем
Чар-зану (перс.) – поза, при которой сидят по-турецки, поджав ноги под себя.
Чар китаб («Четверокнижие») – сборник из четырех сочинений XIII–XIV вв. в прозе и стихах на фарси, составленных Шараф ад-дином Бухари, Джалал ад-дином Киши и знаменитым поэтом Фарид ад-дином Аттаром. Включал в себя:
1)
Чарх, чарк (перс.) – ручная прялка, станок для прядения.
Чачван – см. чимбет.
Чач-папук (тюрк.) – накосники в виде кистей из крученого черного шелка с накладками на головках из серебра, украшенные бусами.
Чека – мелкая денежная единица.
Чечак (узб.) – оспа.
Чигит, чегит (тюрк.) – 1) семена хлопчатника, коробочка хлопка.
2) аппликация из ткани.
Чилим (тюрк.) – курительный прибор с резервуаром для воды, через которую проходит дым, разновидность кальяна.
Чимбет (вар.
Чимчиляп – манера есть понемногу, маленькими щипочками, по-воробьиному.
Чимын – маленькие горные мухи.
Чин, чина, чини (перс.) – глиняная глазированная посуда; фарфор, фарфоровый.
Чираг, чирок (перс.) – масляный светильник; глиняный или металлический светильник, лампа.
Чираг-пая, чирокпая (перс.) – подставка под масляный светильник или лампу в виде треножника.
Чирайлик – красивый.
Чирык – см. чагрык.
Чичвара или чичпара, чучвара (иран.) – блюдо типа пельменей.
Чокунды (тюрк.) – выкрест.
Шавла – жидкий плов на сале из риса, моркови, лука и мелких кусков баранины.
Шайтан (араб.) – дьявол-искуситель, относящийся к джиннам. Враждебен Аллаху и людям. Может вызывать вызывает тяжелую болезнь, в борьбе с которой необходим сильный шаман-
Шакирд, шогирд (перс.) – ученики мастера-ремесленника
Шапи, шафи (араб.) – оговоренное в шариате преимущественное право соседей при купле-продаже дома, участка земли, сада и др.
Шарбат, шербет (от араб.
Шариат (араб.
Шарт-и-вокиф (араб. – перс.) – условия
Шахвильдор, тахвильдор (араб. – перс.) – правитель, наместник Бога на земле.
Шахи (перс.) – полевой арык.
Шахид (араб.) – мученик за веру, павший в
Шейх (араб. старец, старейшина, патриарх – почетный титул религиозных авторитетов, включая: 1) хранителей
Шерикана (араб. – перс.), ширинкаме (разг.) – денежное вознаграждение, выручка маклера за посредничество при совершении сделки купли-продажи; чаще всего скота.
Шикар-кир – заскорузлое, грязное белье.
Шинна, ширна (перс.
Шипанг, шипан – двускатная крыша; летнее помещение в виде открытой с трех или со всех сторон террасы, обычно устраиваемое на крыше одноэтажного здания; летнее помещение среди поля.
Шир-гурундж, ширгуруч (тюрк. – перс.) – молочная рисовая каша.
Шир-каду, ширхурда (перс.) – похлебка на молоке с рисом и тыквой.
Ширна – см. шинна.
Шир-чай (перс.), ширчой (тадж.), окчой (узб.) – чай с молоком, маслом, солью и перцем, готовящийся в котле; калмыцкий чай.
Шишак, шишек (перс.) – единица веса в Фергане XIX в., равная ¼
Шуак (тюрк. «солнечный луч»; Elymus giganteus) – злаковое песчаное растение.
Шурба (араб. – арам.) – суп из баранины или говядины с перцем, луком, морковью, репой или тыквой, иногда разбавленный
Шэрт-нама (араб. – перс.) – документ, в котором указывается, когда и кем построено
Югучи (тюрк.;
Якта, яктак (перс.) – мужская рубаха типа халата; легкий халат, нередко без подкладки; вид белой фабричной ткани.
Ялмагыз-кампыр, ялмогиз (тюрк.) – баба-яга; мифическое существо, чудовище, пожирающее все, что попадается ему на глаза.
Янгилик (тюрк.) – подношение свежих продуктов (дынь, кукурузы, пшеницы) попечителям и бенефициариям
Ярлык – см. иноят-нама.
Ясмык (тюрк.) – чечевица красная.
Яхши (тюрк.) – хороший, богатый.
Указатель имен
Абдулмалик-хан (Катта-тюря) (1848–1909) – старший сын бухарского эмира Музаффара; возглавлял антироссийскую оппозицию, опираясь на беков Шахрисябзского оазиса. Выступил против отца, но в 1863 г. потерпел поражение при г. Карши от генерала Абрамова, после чего бежал в Британскую Индию, а Шахрисябзский оазис был возвращен бухарскому эмиру Музаффару.
Абрамов Александр Константинович (1836–1886) – с 1862 г. находился на военной службе в Средней Азии; участвовал во взятии Пишпека, Аулие-Ата, Чимкента, в мае 1865 г. был командиром первой штурмовой колонны при взятии Ташкента; участвовал в сражениях с бухарскими войсками; генерал-майор, начальник Зеравшанского округа (1868–1877), военный губернатор Ферганской области (1877–1883).
Абрампольский (годы жизни неизвестны) – командир казачьей артиллерийской батареи, в которой до лета 1875 г. служил В. П. Наливкин.
Абу Бакр ас-Сиддик (ум. 634 г.) – первый из четырех «праведных» халифов, сподвижник пророка Мухаммада.
Аверьянов Платон (годы жизни неизвестны) – в 1886 г. начальник Наманганского уезда Ферганской области.
Александр II Николаевич (17 апреля 1818 – 1 марта 1881) – император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский из династии Романовых.
Али – Али ибн Абу Талиб (ум. 21 января 661 г.) четвертый «праведный» халиф и первый шиитский
Алимкул (около 1833–1865) – киргиз-кыпчак, полководец и регент при малолетнем кокандском хане Султан-Саиде. В 18641885 гг. командовал кокандской армией в войне с Россией, погиб при защите Ташкента.
Алим-хан (ум. 1810) – кокандский правитель (1798–1810). Первым из династии Минг принял титул «хан», провел финансовую и военную реформу, расширил границы государства (присоединил Ташкент, Чимкент, Сайрам, Туркестан). Авторы кокандских хроник время его правления характеризуют как спокойное, «время расцвета шариата». Погиб в междоусобной борьбе с братом Умар-беком.
Алия Халиф – см. Али.
Андреев Михаил Степанович (1873–1948) – востоковед, этнограф и языковед. Родился в Ташкенте, учился в Ташкентской гимназии, в Туркестанской учительской семинарии. Посещал
Аникин Павел Алексеевич (1873–1938) – член II Государственной думы. Принадлежал к меньшевистской части социал-демократической фракции. Один из 16 депутатов, выдачи которых требовало правительство накануне роспуска II Думы. Приговорен по делу втородумцев к 5 годам каторжных работ. В 1918 г. вышел из социал-демократической партии.
Арендаренко Георгий Алексеевич (1863–1908) – с начала 1860-х гг. на военной службе в Средней Азии; генерал-майор. Начальник Самаркандского уезда (1877–1889), начальник Мервского уезда (1890–1899), военный губернатор Ферганской области (1901–1904). В 1904 г. уволен со службы «по домашним обстоятельствам». Автор книги «Досуги в Туркестане», прекрасного источника по истории и этнографии края. В 1900 г. на международной выставке в Париже экспонировалась его уникальная коллекция среднеазиатских ковровых изделий. Активный член Ташкентского отделения Императорского Общества востоковедения (1900).
Архангельский (годы жизни неизвестны) – советник военного губернатора Ферганской области Г.А. Арендаренко.
Афтобачи (Абдурахман-автобачи) (год смерти неизвестен) – кыпчак, кокандский сановник, в 1875 г. участвовал в заговоре против правителя Худояр-хана и поддержал восшествие на престол его сына Насреддина. В 1875–1876 гг. вел активные действия против вторгшихся в Кокандское ханство российских войск, был взят в плен и отправлен в ссылку.
Аштарханиды – бухарская ханская династия, правившая с 1599 по 1753 г.
Бабур (Захир ад-дин Мухаммад Бабур) (1483–1530) – потомок Тимура, после неудачной борьбы с другими Тимуридами и с Шибанидами за власть бежал в Кабул, где основал новую династию Великих Моголов, совершил ряд успешных походов в Индию, поэт и писатель, оставил воспоминания «Бабур-наме».
Батырев Гавриил Сергеевич (1842 – год смерти неизвестен) – в 1876 г. начальник Кокандского уезда, с 1895 г. вышел в отставку в чине генерал-майора.
Бидыль – Бедиль Мирза Абдулкадыр (1644-1720) – персоязычный поэт Индии. Бедиль – псевдоним, буквально «лишенный сердца», в суфийской символике – смертельно влюбленный во Всевышнего. Родился в бенгальском городе Азимабад. Учился в
Боголюбов Алексей Андреевич (ум. 1881) – участник похода против Коканда и Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., исправляющий должность начальника штаба Ферганской области (1876–1877), автор работы «Очерки войны в Средней Азии 1876 г.»
Бородин Сергей Петрович (1902–1974) – писатель, автор популярных исторических романов (псевдоним – Амир Саргиджан). В 1923 г. участвовал в этнографической экспедиции в Бухару, в 1925–1926 гг. – в Самарканд. В 1930-е гг. жил на Дальнем Востоке, в Казахстане, Таджикистане, Армении. Первым историческим романом стал «Дмитрий Донской». Второй исторический роман – трилогия «Звезды над Самаркандом» – в центре которой образ Тамерлана. В 1951 г. переселился в Ташкент. Похоронен в Ташкенте на Чигатайском кладбище. В Ташкенте существует Дом-музей Бородина. Народный писатель Узбекской ССР (1973). Лауреат Сталинской премии второй степени (1942).
Брянов Александр Ильич (1848–1901) – с 1873 г. на военной службе в Туркестане, участвовал в походе против Коканда, был на разных должностях в Ферганской области, с 1885 г. – начальник Андижанского уезда, с 1896 г. – начальник Маргеланского уезда, в 1898 г. после Андижанского восстания уволен с должности, с 1900 г. – комиссар поземельно-податной комиссии Ферганской области. Автор книги «На память о Фергане».
Васильев Федор Николаевич (1858 – год смерти неизвестен) – генерал от инфантерии. С 14.02.1896 по 05.03.1901 г. помощник военного губернатора Ферганской области Г.А. Арендаренко. 1902–1906 гг. – начальник Азиатского отдела Главного Штаба, затем начальник штаба Одесского военного округа, в 1914-1111 гг. командующий 6-м Сибирским корпусом.
Вревский Александр Борисович (1834-1910) – барон, генерал-лейтенант, начальник штаба Одесского военного округа (1884-1188), Туркестанский генерал-губернатор (18891898).
Вышевский (годы жизни неизвестны) – капитан, в 1876 г. – землемер поземельно-податной комиссии в Ферганской области.
Вяткин Василий Лаврентьевич (1869–1932) – археолог и историк-востоковед. Окончил учительскую семинарию в Ташкенте. Стал широко известен тем, что обнаружил останки обсерватории Улугбека и древнего городища Афрасиаб вблизи Самарканда. В 1896 г. им был основан в Самарканде археологический музей, директором которого он был долгое время. Известен также как собиратель и комментатор восточных средневековых рукописей. Похоронен недалеко от развалин знаменитой обсерватории Улугбека.
Гафаров Саттар-хан Абду см. Саттар-хан Абду Гафаров.
Гирс Николай Карлович (1820–1895) – выпускник Царскосельского лицея, в 1838 г. начал службу в Азиатском департаменте МИД, в 1875 г. занял должность управляющего этим департаментом, министр иностранных дел (1882–1895), с 1882 г. – член Государственного совета.
Головачев Николай Никитич (1823–1887) – участник Кавказской войны, начальник Ичкерийского округа (18601867), военный губернатор Сырдарьинской области (1867–1887), участник боевых действий против Бухары, Хивы и Коканда, также против туркменских племен. Злоупотребления Головачева на должности военного губернатора привели к гроьикому делу по расследованию и наказанию. Предводитель дворянства Сосницого уезда Черниговской губернии с 1884 г.
Горчаков Александр Михайлович (1798–1883) – выпускник Царскосельского лицея, министр иностранных дел (1856–1882).
Григорьев Василий Васильевич (1816–1881) – востоковед и географ. В 1851–1862 гг. управлял Областью оренбургских киргизов. Профессор Санкт-Петербургского университета (1863–1878), управляющий Восточным отделением Императорского Русского археологического общества (с 1867 г.), 1875–1880 гг. – начальник Главного управления по делам печати МВД (1875–1880), член-корр. Академии наук (с 1853 г.). В.В. Григорьев выступал за необходимость перехода Средней Азии под владычество России.
Гурко Иосиф Владимирович (1828–1901) – российский полководец, участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.
Делянов Иван Давыдович (1818-97/98) – граф (с 1888), российский государственный деятель. Почетный член Петербургской АН (1859). С 1882 – министр народного просвещения. Делянов способствовал усилению влияния церкви на начальную школу, проводил политику русификации учебных заведений на окраинах Российской империи. Содействовал развитию специального, технического образования.
Дмитриевский (годы жизни неизвестны) – советник военного губернатора Ферганской области Г.А. Арендаренко.
Дубровин Николай Федорович (годы жизни неизвестны) – в 1875 г. семиреченский есаул, командир оренбургской сотни, затем генерал-майор.
Дукчи-ишан – см. Мадали.
Духовской Сергей Михайлович (1838–1901) – участник боевых действий в Закавказье, военный губернатор Эрзерумской области (1878), начальник штаба Московского военного округа (1879–1883), приамурский генерал губернатор (1883–1898), генерал-губернатор Туркестана (1898–1901). Среди огромного числа наград имеется бухарский орден Солнца (1899). С 10.04.1899 – почетный гражданин Ташкента. С 1870 г. – член Российского географического общества.
Епанешников И.Н. (1853/54 – год смерти неизвестен) – участник военных походов в Средней Азии в 1870-е гг., вышел в отставку в 1915 в чине генерал-лейтенанта.
Ермолов Н.А. (1836–1890) участник Хивинского похода 1873 г.; сын знаменитого генерала Алексея Петровича Ермолова; сослуживец В.П. Наливикна.
Жаринов Алексей Емельянович (1820–1882) – участник Крымской войны, с 1867 г. – на военной службе в Туркестане, заведующий артиллерией Туркестанского военного округа, принимал участие в походах против Бухары, Хивы и Коканда.
Залеман Карл Германович (Генрихович) (18501816) – русский востоковед, филолог-иранист. Окончил факультет восточных языков в Санкт-Петербургском университете, где слушал лекции по двум разрядам: арабско-турецко-персидскому и санскрито-персидскому. За диссертацию «Четверостишие Хакани» (СПб., 1875) получил в 1875 г. степень магистра персидской словесности. С 1876 г. Залеман стал читать лекции студентам восточного факультета по зендской и пехлевийской словесности, уже получив к этому времени звание приват-доцента. В 1886 году выбран адъюилктом Академии наук по отделу восточной филологии, в 1890 г. – экстраординарным академиком. Был директором Азиатского музея и библиотекарем второго отделения библиотеки Академии наук.
Зиннэт (Зиннат) – поэтесса в Коканде.
Иванов Николай Александрович (1842–1904) на военной службе в Средней Азии с начала 1860-х гг., участник штурма Ташкента, походов против Бухары и Хивы, начальник Амударьинского отдела (1873–1877), начальник Зеравшанского округа (1877–1883), генерал-губернатор Туркестана (1901–1904)
Игнатьев Владимир Иванович (1853–1902) – дипломатический чиновник Азиатского департамента МИД, с 1895 г. возглавлял Императорское Политическое агентство в Бухаре. Написал книгу «Торговые отношения России с Бухарою» (1898).
Ишанкул (годы жизни неизвестны) – житель Ферганской области, подавший жалобу на чиновника местной администрации.
Ишан-хан-ходжа (годы жизни неизвестны) –
Ишан-ходжа –
Казем-Бек Александр Касимович (Мирза Казым-бек) (1802–1870) – ученый-востоковед. Вместе с отцом, который был
Каль Евгений Федорович (1863–1891) – востоковед, ученик академика В.Р. Розена. Служил в Туркестанском крае чиновником особых поручений при генерал-губернаторе. Заведовал этнографическим и археологическим отделом Ташкентского музея. Летом 1887 г. состоялась его служебная поездка на Ягноб – один из притоков реки Зарафшан, где он собрал ценные сведения о фонетике языка ягнобцев. В 1888 г. передал в дар нумизматической коллекции Императорского Русского археологического общества 370 монет, приобретенных в Туркестане. В 1889–1890 гг. обследовал 24 кургана в Майдантальской волости Ташкентского уезда, изучил памятники в окрестностях Аулие-Аты и Термеза.
Каретников (годы жизни неизвестны) – в 1903 г. андижанский участковый пристав.
Карим (Абу Абдаллах Мухаммад ибн Карам) (уд. 869) – основатель теологического направления каррамитов
Ката (Катта) – Ходжа-
Кауфман Константин Петрович, фон (1818–1882) – участник Кавказской и Крымской войн, директор Канцелярии Военного министерства (1861–1865), виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор (1865–1866), первый генерал-губернатор Туркестанского края (1867–1888). Считается «устроителем» Туркестана, провел целый ряд экономических и административных реформ, расширил территорию генерал-губернаторства в войнах с Бухарой, Хивой и Кокандом, подчинил и придал статус протекторатов Бухаре и Хиве. Способствовал развитию просвещения и научи. При его поддержке в Ташкенте начало действовать Среднеазиатское ученое общество (1869-18878 и Туркестанский отдел Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (18801884). Ему принадлежит заслуга в учреждении Туркестанской публичной библиотеки. По его распоряжению в 1881–1888 гг. был издан «Туркестанский альбом» в 4 томах, многотомный «Туркестанский сборник». По его инициативе проводилась реставрация архитектурных памятников Ташкента и Самарканда. В 1884 г. пожертвовал коллекцию среднеазиатских росписей Императорской Публичной библиотеке, а в 1886 г. передал туда же архив кокандских ханов и коллекцию восточных рукописей из библиотеки Худояр-хана. С 1883 г. – почетный член Академии наук.
Квитницкий Эраст Ксенофонтович (1843–1908) – с начала 1880-х гг. на военной службе в Туркестане, участвовал в боевых действиях против Хивы и Коканда, в Русско-турецкой войне 1888–1888 гг., в чине генерал-лейтенанта уволен со службы в 1908 г.
Керенский Александр Федорович (1881–1970) – российский политический и государственный деятель. Адвокат. Участник революции 1905–1907. С 1915 г. – лидер фракции трудовиков в 4-й Государственной Думе. Входил в Верховный совет масонов России. Во время Февральской революции 1917 приткнул к эсерам; вошел в состав Временного правительства: министр юстиции (март-май), военный и морской министр (май-сентябрь), с 8 июля – министр-председатель. С 30 августа – верховный главнокомандующий. После захвата власти большевиками 26–31 октября вместе с П.н. Красновым предпринял поход на Петроград, закончившийся провалом. С 1918 г. – во Франции, с 1940 г. – в США. Один из организаторов «Лиги борьбы за народную свободу». Автор мемуаров, исторических исследований, составитель и редактор документальных публикаций по истории российской революции.
Керенский Федор Михайлович (1837–1912) – окончил историко-филологический факультет в Казанском университете, директор мужской гимназии и средней школы для девочек в Симбирске, где его учеником был Владимир Ильич Ульянов. Главный инспектор училищ Туркестанского края (1889–1910). Его сын Александр – будущий глава Временного правительства в 1917 г.
Кобеко Дмитрий Фомич (1837–1918) – член Совета министра финансов (1879–1887 и 1892–1901). В 1894-1885 гг. был председателем Особой комиссии по вопросам поземельно-податного устройства Закаспийской области и Туркестанского края. Директор Императорской Публичной библиотеки (с 1902 г.), член-корр. Академии наук (с 1891 г.). Коровиченко Павел Александрович (1874–1917) – присяжный поверенный, военный юрист, социалист, друг и соратник А.Ф. Керенского. В конце сентября 1917 г. Коровиченко был направлен Керенским в Ташкент для наведения порядка после сентябрьского кризиса власти в Туркестанском крае, в Ташкенте, который произошел во время правления краем предыдущего председателя Комитета по управлению Туркестанским краем – В. П. Наливкина, и назначен командующим войсками Туркестанского военного округа (октябрь-ноябрь 1917 года).
Криднер А. (годы жизни неизвестны) – участник Хивинского похода 1873 г., сослуживец В. П. Наливкина.
Кропоткин Петр Алексеевич (1842–1921) – князь, русский революционер, ученый, публицист. Теоретик анархизма, создатель идеологии анархо-коммучизма.
Кузнецов П.Е. – инспектор народных училищ Ферганской области. В 1914 г. совершил поездку в Фергану, к таджикам Наманганского уезда. Результатом явилась очень содержательная статья «О таджиках Наманганского уезда». В своей другой работе – «О таджиках Кокандского уезда» – он обращается к вопросу о тюркизации таджиков. В 1915 г. с научными целями совершил поездку по Кокандскому уезду.
Куропаткин Алексей Николаевич (1848–1925) – с 1866 г. – на военной службе в Средней Азии, участник боевых действий против Бухары. После окончания академии Генштаба был командирован в Алжир. С 1875 г. служит с перерывами в Туркестане, участвует в Кокандском походе, в Ахал-Текинской экспедиции, где при штурме крепости Геок-Те-пе в 1881 г. командовал главной штурмовой колонной. Начальник Закаспийской области (1890–1898), военный министр (1898–1904), главнокомандуощий на Дальнем Востоке (19041900). С 1916 г. – последний генерал-губернатор Туркестанского края и наказной атаман Семиреченского казачьего войска, весной 1917 г. был смещен со своего поста Ташкентским Советом солдатских и рабочих депутатов. После Октябрьской революции преподавал в основанной им сельской школе и заведовал волостной библиотекой в селе Шешурино Тверской области.
Куропаткин Нил Николаевич (1851–1881) – штабс-капитан артиллерии, командир казачьего ракетного дивизиона наманганского отряда в 1875 г., в котором служил В.П. Наливкин. Брат А.Н. Куропаткина.
Ларионов М.И. (годы жизни неизвестны) – в 1875 г. – врач казачьей батареи.
Лассаль Фердинанд (1825–1864) – немецкий философ, юрист, экономист, политический деятель. Основатель Социал-демократической партии Германии (СДПГ) как общегерманского рабочего союза (1863).
Лейбин (годы жизни неизвестны) – советник военного губернатора Ферганской области Г.А. Арендаренко.
Лунин Борис Владимирович (1906–2001) – ученый-историограф, источниковед, библиограф, доктор исторических науч, академик РАЕН. В 19201990-е гг. – член правления и ученый секретарь Северо-Кавказского краевого общества археологии, истории и этнографии и бюро краеведения. Участник ВОВ. В 1942–1959 гг. служил в Туркестанском военном округе. После выхода в отставку в звании подполковника в 1959 г. – ученый секретарь, старший научный сотрудник Института истории и археологии АН УзССР, ученый секретарь Отделения общественных науч АН УзССР. С 1968 г. – заведуощий сектором историографии Института истории АН УзССР. Автор 25 монографий и свыше 600 научных работ. Член Главной редакционной коллегии Узбекской энциклопедии. Похоронен в Ташкенте на Домбрабадском кладбище.
Львов Георгий Евгеньевич (1861–1925) – князь, общественный и государственный деятель, крупный помещик. В 1900-х гг. – один из лидеров земского движения. В конце 1905 г. примкнул к кадетам, депутат 1-й Госдумьч. В годы 1-й мировой войны – председатель Всероссийского земского союза. В марте-июле 1917 г. – глава Временного правительства. После октября 1917 г. – в эмиграции, в 1918–1920 гг. глава – Русского политического совещания в Париже.
Мадали, Дуччи-
Мадали-хан (1822–1842) – один из самых успешных правителей Кокандского ханства в начале своей деятельности, при нем государство раздвинуло свои границы до Джизака на западе, низовьев Сырдарьи на севере, до озера Балхаш и р. Или – на северо-востоке. В период Мадали-хана велось активное строительство религиозных учреждений, шло освоение и орошение новых земель, восстанавливалась старая система ирригации. Совершил удачный поход против китайцев. Однако в 1842 г. проиграл войну с Бухарой и был казнен.
Максумбай Мухаммадкульбаев (годы жизни неизвестны) – сельский старшина.
Малицкий Николай Гурьевич (1873–1947) – учный-географ и краевед. В 1895 г. после окончания историко-филологического факультета Санкт-Петербургского педагогического института, направлен учителем истории и географии в Ташкентскую учительскую семинарию, затем мужскую гимназию. В 1896 г. женился на Ольге Николаевне Остроумовой, дочери Николая Петровича Остроумова. После приезда в Ташкент стал изучать узбекский, арабский и таджикский языки. В 1901–1906 гг. – главный редактор газеты «Туркестанские ведомости». В 1907–1917 гг. – первый выборный Ташкентский городской голова. После Октябрьской революции вернулся на преподавательскую работу. Профессор Среднеазиатского государственного университета (САГУ). Заслуженный деятель науки Узбекистана.
Маслов А.Д. (годы жизни неизвестны) – командир взвода в Наманганском отряде, в 1875 г. сослуживец В. П. Наливкина
Махзун – поэтесса в Коканде начала XIX в.
Махтумкули (ум. ок. 1782/1783) – туркмен-геклен, поэт-мистик, литературный псевдоним – Фраги.
Машраб Бабарахим (ум. 1711) – поэт, автор мистико-суфийских стихов, родом из Ферганы. За свое вольнодумство был казнен в Балхе.
Мациевский Евгений Иосифович (Осипович) (1845–1910) – участник воешгых походов в Средней Азии в 1860-х гг. и Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Военный губернатор Забайкальской области (1893–1901), руководил строительством Транссибирской магистрали и колонизацией Дальнего Востока. В 1901–1904, 19061907 гг. – помощник туркестанского генерал-губернатора и с перерывами – исполняющий обязанности туркестанского генерал-губернатора.
Меленин А.С. (годы жизни неизвестны) – в 1875 г. – есаул оренбургской казачьей сотни, затем генерал-майор.
Микасский (годы жизни неизвестны) – подполковник, помощник андижанского уездного начальника.
Мир-Али Шир – см. Навои.
Мирзабай Раджаббаев (годы жизни неизвестны) – житель Ферганской области, подавший жалобу на чиновника местной администрации.
Миропиев Михаил Алексеевич (1852–1919) – окончил Казанскую духовную семинарию и Казанскую духовную академию. Инспектор народных училищ Туркестанского края (18861888), директор Туркестанской учительской семинарии в Ташкенте. Автор многочисленных работ о положении «инородцев» в Российской империи. В 1919 г. расстрелян большевиками в Уфе.
Мордвинов Николай Львович (годы жизни неизвестны) – управляющий Туркестанской казенной палатой (1889–1893).
Музаффар-хан (18341885) – бухарский эмир из династии Ман-гыт с 1860 г. Вел активные военные действия с Россией, но после поражения вынужден был заключить ряд договоров, в результате которых Бухара оказалась в вассальной зависимости от Российской империи.
Навои (Низаммадин Мир Алишер) (1441–1501) – государственный деятель Тимуридского Хорасана, поэт, писавший на фарси и чагатайском языке, философ-суфий.
Насрулла-хан (1806–1860) – бухарский эмир из династии Мангыт с 1827 г., захватил власть в борьбе с братьями, проводил жесткую политику централизации, в 1842 г. захватил Коканд, но позже вынужден был уйти из него.
Наср-эддин (годы жизни неизвестны) – житель Ферганской области, подавший жалобу о незаконных действиях пристава Рукина.
Немирович-Данченко Василий Иванович (1848–1936) – писатель и журналист, старший брат известного театрального деятеля Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Был военным корреспондентом и автором художественных произведений о Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Автор биографического романа «Скобелев» (1884). Умер в Праге в эмиграции.
Николай II Александрович (6 мая 1868 – 17 июля 1918) – император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский, последний император Российской империи.
Николаев (годы жизни неизвестны) – подпоручик, начальник Ново-Маргеланской тюрьмы.
Носович Сергей Иванович (1831–1897) – генерал-лейтенант, начальник Джизакского уезда Сырдарьинской области (1870–1871), чиновник особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе (1876–1881), иркутский губернатор (1882–1886). В 1876 г. – полковник, председатель поземельно-податной комиссии в Коканде.
Обручев К.М. (годы жизни неизвестны) – автор работ о российском офицерском составе в начале XX в.
Омар-хан (Умар-хан) (уд. 1822) – правитель Коканда, брат Алим-хана. Активно вел внешнюю политику, провел денежную реформу, много внимания уделял литературной жизни и развитию искусства.
Оракулов М.М. (годы жизни неизвестны) – в 1901/1902 гг. – переводчик губернатора Ферганской области Г.А. Арендаренко, автор «Самоучителя русского языка».
Осман-Али – житель Ферганской области, подавший жалобу на чиновника местной администрации в 1902 г.
Остроумов Николай Петрович (1846–1930) – историк, этнограф. В 1870 г. окончил Казанскую духовнуо академию, где изучал тюркский и арабский языки. В 1877 г. переехал в Ташкент, где в разное время занимал должности инспектора училищ, директора Туркестанской учительской семинарии, Ташкентской мужской гимназии, был редактором «Туркестанской туземной газеты» и одним из основателей Туркестанского кружка любителей археологии. Активно участвовал в различных комиссиях по решению вопросов управления краем. Издал целый ряд работ по истории ислама, этнографии и филологии народов Средней Азии.
Пален Константин Константинович (1861–1923) – русский государственный деятель, тайный советник, гофмейстер, виленский губернатор, сенатор. Потомственный дворянин Курляндской губернии. Сын русского
государственного деятеля Константина Ивановича Палена, правнук генерала от кавалерии графа Петра Алексеевича Палена. Русский государственный деятель, тайный советник, гофмейстер, виленский губернатор, сенатор. 19 марта 1908 года на него была возложена Высочайшим указом сенаторская ревизия Туркестанского края.
Пашкевич (годы жизни неизвестны) – в 1903 г. старший чиновник особых поручений при помощнике военного губернатора Ферганской области В. П. Наливкине.
Перелыгин М.М. (годы жизни неизвестны) – участник Хивинского похода 1873 г., командир батареи, сослуживец В. П. Наливкина.
Петровский Николай Федоровчич (1837–1908) – русский дипломат, археолог, историк, востоковед и исследователь Средней Азии. Наиболее известен период его деятельности как консула Российской империи в Кашгаре (1882–1903), во время которого он собрал немало ценных материалов по истории и археологии региона. Петровский явился одним из первых исследователей древних цивилизаций на трассах Шелкового пути, древностей Синьцзяна. Результатом многолетней деятельности Петровского стали богатые коллекции древностей и восточных рукописей, которые сегодня хранятся в фондах Государственного Эрмитажа и Института восточных рукописей РАН. Состоял почетным членом Российского Императорского археологического общества и Туркестанского кружка любителей археологии. Петровскому принадлежит значительное число научных работ по истории, географии и археологии Средней Азии и Кашгарии. Им была собрана богатейшая востоковедная библиотека.
Повало-Швейковский Александр Николаевич (18341903) – из старинного дворянского рода польского происхождения Повало-Швейковских. Произведенный в подполковники (31 марта 1868 г.), а затем в полковники (28 марта 1871 г.). Повало-Швейковский занимал около года должность начальника штаба войск Акмолинской области (с 21 августа 1872 г. по 5 ноября 1873 г.), а затем вернулся на службу в Европейсчгую Россию. Приняв участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов, Повало-Швейковский за боевые отличия был награждён золотым оружием с надписью «За храбрость». Назначенный 25 ноября 1891 года начальником штаба Гренадерского корпуса, Повало-Швейковский прослужил здесь лишь год и 31 декабря 1892 года вновь был переведен на службу в Среднюю Азию, возглавив штаб Туркестанского военного округа. Этот пост он также занимал недолго, уже через полгода, 30 июня 1893 года, получил назначение военным губернатором и командующим резервными и местными войсками Ферганской области. В связи с Андижанским восстанием Повало-Швейковский был обвинен в том, что им не была своевременно замечена и предупреждена подготовка восстания. На этом служебная деятельность Повало-Швейковского завершилась, и 4 июля 1898 года он был уволен от службы по домашним обстоятельствам с мундиром и пенсией.
Резник (годы жизни неизвестны) – андижанский участковый пристав.
Реслейн В.А. (годы жизни неизвестны) – в 1876 г. – член поземельноподатной комиссии в Коканде, сослуживец В. П. Наливкина.
Розен Виктор Романович (1849–1908) – русский востоковед-арабист, академик Петербургской АН (1890), вице-президент (1900) АН, профессор арабской словесности в Санкт-Петербургском университете. Окончив курс на восточном факультете Санкт-Петербургского университета, Розен отправился за границу, в Лейпциг, где слушал лекции профессора Флейшера. В 1872 г. получил степень магистра, в 1883 г. – степень доктора арабской словесности. В 1881–1882 гг. заведовал Азиатским музеем. В 1893 г. был назначен деканом факультета восточных языков. С 1885 г. стоял во главе восточного отделения Императорского русского археологического общества.
Розенбах Николай Оттонович (1836–1901) – участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., начальник штаба войск гвардии и Петербургского военного округа (1881–1884), генерал-губернатор Туркестана (18841889), при нем было принято и введено в действие Положение об управлении Туркестанского края.
Романовский Евгений Максимилианович (1847–1901) – герцог Лейхтенбергский, член Российского Императорского Дома, генерал от инфантерии (1898), генерал-лейтенант. Участник Хивинского похода 1873 г. в качестве представителей царствующего дома, за что был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени, также пожалована золотая сабля, был пожалован флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству и зачислен в Оренбургское казачье войско. Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. под командованием И.В. Гурко. Вторым браком был женат на сестре М.Д. Скобелева – Зинаиде Дмитриевне.
Ростовцев Николай Яковлевич (1831–1897) – граф (1861 г.) генерал-лейтенант (1892 г.). С 29 января 1891 года Ростовцев назначен военным губернатором Самаркандской области, в 1897 г. должность Ростовцева переименована – военный губернатор и командующий резервными и местными войсками Самаркандской области. На должности губернатора проявились огромные организаторские способности и талант руководителя Николая Яковлевича. К наиболее существенным заслугам графа в этот период можно отнести произведенную впервые перепись населения, введение нумерации домов. В Самарканде начала издаваться первая и единственная в крае газета «Окраина», появился первый книжный магазин, заработала новая типография, открылась библиотека. Ростовцев Николай Яковлевич считается одним из самых успешных губернаторов всех времен.
Руин (годы жизни неизвестны) – в 1902 г. андижанский участковый пристав.
Салмонасар (Салман ал-Фариси) (ум. ок. 657) – персиянин, сначала зороастриец, потом христианин, в итоге принял ислам, один из ближайших сподвижников Мухаммада.
Сарымсак-датха –
Сарторий Мария Владимировна (1855–1917) – жена Владимира Петровича Наливкина.
Саттар-хан Абду Гафаров (1846–1901) – казий в Чимкенте, после присоединения региона к России выучил русский язык, был переводчиком и консультантом у российских чиновников, автор ряда публикаций о Кокандском ханстве.
Сахаров Виктор Викторович (1848–1905) – участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., начальник штаба Одесского военного округа, с 1898 г. назначен начальником Главного Штаба. В 19041905 гг. был назначен военным министром. 22 ноября 1905 г. Сахаров был застрелен террористкой в Саратове.
Сеид (Сейид) Азим-бай Мухаммадбаев (годы жизни неизвестны) – богатейший ташкентский купец, торговал с Россией и выучил русский язык, после завоевания Ташкента и возникновения Туркестанского генерал-губернаторства активно сотрудничал с новой властью, входил в различные органы городского самоуправления и был возведен в ранг потомственного почетного гражданина (1867).
Скобелев Михаил Дмитриевич (1843–1882) – с начала 1870-х гг. на военной службе в Туркестане, участник походов в Хиву и Коканд, первый военный губернатор Ферганской области (1876–1877), участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., командуочций войсками в Ахал-Те-кинской экспедиции (1881).
Спенсер Герберт (1820–1903) – британский философ и социолог, сторонник эволюционной теории и основатель органической школы в социологии.
Сперанский Михаил Михайлович (1773–1839) – государственный деятель, автор реформ в эпоху правления Александра I. В 1819–1821 гг. – генерал-губернатор Сибирского края, составитель «Устава об управлении сибирских инородцев».
Спиридонова Мария Александровна (18841944) – террористка, одна из руководителей партии левых эсеров.
Суботич (Субботич) Деан Иванович (1852–1920) – серб по происхождению, участник Русско-турецкой войны 18771878 гг., начальник Закаспийской области (1900–1902), приамурский генерал-губернатор (1902–1903), генерал-губернатор Туркестанского края (1905–1906). Скончался в Загребе в эмиграции.
Султан-ходжа (годы жизни неизвестны) – сын Ишан-хан-ходжи,
Суфи-Аллаяр (ум. 1721) – поэт-мистик, учился в Бухаре, был сборщиком налогов в Каттакургане.
Тайляков (годы жизни неизвестны) – народный судья в Андижанском уезде.
Тевяшев (Тевяшов) Николай Николаевич (1841–1905) – участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., астраханский губернатор (1890–1895), главный интендант Военного министерства (1895–1903), генерал-губернатор Туркестана (1904–1905).
Термен Альфред Иосифович (Осипович) (годы жизни неизвестны) – участковый пристав в Самаркандской области в 1890-е гг., автор книги «Воспоминания администратора».
Тиндаль Джон (1820–1893) – британский физик, профессор и директор Королевского института в Лондоне, автор работы «Роль воображения в развитии естественных науч».
Толстой Дмитрий Андреевич (1823–1889) – российский государственный деятель, министр народного просвещения (1866–1880) и обер-прокурор Святейшего Синода (18651880), министр внутренних дел (1882–1889), с 1882 г. – президент Академии наук.
Толстой Лев Николаевич (1828–1910) – российский писатель, философ.
Торнау Николай Егорович (1812–1882) – окончил Царскосельский лицей, служил в Коллегии иностранных дел, в Азиатском департаменте МИД, с 1840 г. – в Министерстве внутренних дел. Является автором книги «Изложение начал мусульманского законоведения» и ряда других работ по мусульманскому праву.
Тутолкин И.Г. (годы жизни неизвестны) – в 1875 г. – ординарец Скобелева, прапорщик, сослуживец В. П. Наливкина в Наманганском отряде.
Умар (Омар, Умар ибн аль-Хаттаб аль-Фарук) (ум. 644) – второй «праведный» халиф, сподвижник пророка Мухаммада.
Умар-ходжа Волиходжаев (годы жизни неизвестны) – житель Ферганской области, в 1902 г. подавший жалобу на наманганского уездного начальника.
Усман (Осман, Усман ибн Аффан) (ум. 656) – третий «праведный» халиф, сподвижник пророка Мухаммада.
Урунбаев (годы жизни неизвестны) – житель Ферганской области, подавший в 1904 г. жалобу на чиновника местной администрации.
Фатима (ум. в 633 г.) – дочь пророка Мухаммада и Хадиджи, жена Али Абу Талиба, мать ал-Хасана и ал-Хусейна. Один из наиболее почитаемых женских образов в мусульманском мире. Благодаря Фатиме, пережившей всех своих братьев и сестер и родившей трех сыновей и двух дочерей, род пророка не был прерван. Согласно шиитской традиции, Фатима – первая, кто в Судный день войдет в рай. Наиболее часто с именем Фатимы употребляется эпитет аз-Захра (Блистающая).
Федоров Георгий Павлович (годы жизни неизвестны) – с 1871 г. работал в канцелярии Туркестанского генерал-губернаторства на разных должностях, в 1899 г. назначен помощником (заместителем) управляющего канцелярии, в 1901 г. – управляющим. Уволен со службы в 1906 г., автор книги «Моя служба в Туркестанском крае».
Хазрэт-и-Баба-и-Агалык (годы жизни неизвестны) – представитель среднеазиатского суфизма,
Хазрэт-и-Дивана-и-Багаведдин – Баха’ ад-дин Мухаммад б. Бурхан ад-дин Мухаммад ал-Бухари Накшбанд (1318–1389) – крупнейший представитель среднеазиатского суфизма XIV в., носил прозвище «накшбанд» (мастер по шитью золотом), от которого происходит название суфийского братства накшбандийа, вместе с тем традиция братства не считает его основателем: он – пятый (или седьмой) в цепи руководителей накшбандийа. Учение Накшбанда распространило и укрепило суннитский ислам среди кочевых и полуоседлых тюркских племен, прочно закрепившихся в его время в Средней Азии. Почти всю жизнь Накшбанд прожил в Бухаре и окрестных селениях. Дважды совершил
Хазрэт-и-Пат-Абад (Сайфиддин ал-Бахарзи) (ум. 1261) – один из известных среднеазиатских суфиев, принадлежал к братству кубравиййа, по преданию, обратил в ислам некоторых потомков Чингисхана, похоронен в селении Фатхабад недалеко от Бухары.
Хазрэт-и-Шах-и-Джаан (годы жизни неизвестны) – среднеазиатский суфий,
Хазрэт-и-Шир-Куляль (Сейид Амир Кулал) (ум. 1370) – среднеазиатский суфий, носил прозвище «кулал», т. е. «гончар», «горшечник»), учитель Бахауддина Накшбанда. Духовный покровитель Тимура (1336–1405). Был похоронен в селении Сухар недалеко от Бухары. Легендарный патрон почти всех гончаров Центральной Азии.
Халь-биби (годы жизни неизвестны) – жена Ходжа-бек-
Хасан (ум. в 669) – старший сын Али и Фатимы, внук Мухаммада, второй шиитский имам.
Ходжа-бек-
Хорошхин Александр Павлович (1841–1875) – окончил Оренбургское Неплюевское кадетское училище, где изучал восточные языки. С 1860-х гг. на военной службе в Средней Азии, участник военных действий с Бухарой. Убит в бою с кокандцами под Махрамом. По распоряжению К.П. фон Кауфмана для увековечения памяти об А.П. Хорошхине его труды были собраны в «Сборник статей, касающихся до Туркестанского края» и изданы в Петербурге.
Худояр (ум. 1881) – кокандский правитель, занимал престол три раза с перерывами в 1845–1858, 1862–1863, 18661875. В 1868 г. заключил договор, согласно которому Коканд оказался в вассальной зависимости от Российской империи. В 1875 г. был свергнут в результате восстания, бежал в пределы России, а оттуда отправился в Мекку и умер.
Хусейн (ал-Хусайн) (ум. 680) – младший сын Али ибн Абу Талиба от Фатимы, дочери пророка Мухаммада, третий шиитский имам, на месте его гибели возник города Кербела, а сам день гибели отмечается всеми шиитами как траур.
Церетели Ираклий Георгиевич (1881–1959) – политический деятель, депутат Второй Государственной думы, председатель социал-демократической фракции. В июне 1907 г. после разгона Думы был осужден на 6 лет тюрьмы. После Февральской революции участвовал в создании Советов рабочих депутатов. Министр почт и телеграфов во втором составе Временного правительства. Октябрьскую революцию не принял. В 1921 г. эмигрировал во Францию.
Чайковский Андрей Петрович (1841–1920) – с середины 1860-х по середину 1870-х гг. служил в Средней Азии, принимал участие в походах против Бухары, Хивы и Коканда. Военный губернатор Ферганской области (1889–1901).
Чебышев Алексей Алексеевич (годы жизни неизвестны) – председатель Ташкентского окружного суда с 15 февраля 1899 г. до 11 апреля 1901 г., затем – прокурор Ташкентской судебной палаты, старший председатель Ташкентской судебной палаты с 8 января 1907 г. до 1 сентября 1909 г.
Черняев Михаил Григорьевич (1828–1898) – участник Крымской и Кавказской войн, с начала 1960-х гг. на военной службе в Средней Азии, командовал российскими войсками при взятии Аулие-Ата, Чимкента, в 1865 г. штурмом взял город Ташкент. Военный губернатор Туркестанской области (1865–1866). Покинув Туркестан, в 1873 г. приобрел издававшийся в Санкт-Петербурге «Русский мир» и занялся газетной деятельностью. В 1876 г. принял должность главнокомандующего сербской армией. В 1882–1884 гг. занимал должность генерал-губернатора Туркестана, отменил многие решения К.П. Кауфмана, в результате был отозван в Петербург.
Чхеидзе Николай Семенович (18641996) – политический деятель. Принимал участие в революции 1905–1907 гг. В 1907 г. становится депутатом Государственной думьч. C 1912 г. – глава фракции меньшевиков. Октябрьскую революцию не принял. В 1921 г. эмигрировал во Францию.
Шахир (годы жизни неизвестны) – житель Ферганской области, подавший в 1903 г. жалобу на чиновника местной администрации.
Шамс-и-тавризи (Шамсаддин Тебризи) (ум. 1248) – поэт-мистик, философ, приобрел славу святого.
Ша-Мурад (Шах-Мурад; «Пречистый хан>>/Ма'сум хан) (ум. 1800) – бухарский правитель из династии Мангыт. Прослыл как набожный «дервиш на троне». Отменил ряд налогов, несоответствующих шариату, восстанавливал
Шахрух-бий (ум. ок. 1722) – основатель династии Минг, имел титул
Шир-Али-хан (Шерали) (ум. 1845) – правитель Коканда, ставленник бухарского эмира Насруллы, был убит в результате восстания.
Шпилев (годы жизни неизвестны) – в 1903–1904 гг. поземельноподатной комиссар Ферганской области.
Шмидт Петр Петрович (1867–1906) – революционер, один из руководителей Севастопольского восстания 1905 г.
Щепкин Николай Николаевич (18541919) – российский политический деятель. Гласный Московской городской дуды (с 1889 г.). Участник земских съездов 19041905 гг. Депутат Государственной Дуды III и IV созывов от Москвы, член финансовой комиссии и комиссии по рабочему вопросу. Во время Первой мировой войны, с 1914 г. – член и товарищ председателя главного комитета Всероссийского союза городов. Заведовал всеми учреждениями Союза на Западном фронте. После Февральской революции 1917 г. – член Московского комитета общественных организаций.
7 апреля 1917 г. был назначен председателем Туркестанекого комитета Временного правительства в Ташкент вместо упраздненной должности генерал-губернатора Туркестанского края. С лета 1917 г. – вновь гласный Московской городской думы. Осенью 1917 был членом Временного совета Российской республики (предпарламента).
Юдин (годы жизни неизвестны) – в 1901–1902 гг. полицейский пристав г. Старый Маргелан.
Якуб Атакулов (годы жизни неизвестны) – житель Ферганской области, подавший жалобу в 1903 г. на андижанского уездного начальника.
Якубовский Юрий Осипович (1857–1929) – банковский служащий, эсперантист, последователь учения Л.Н. Толстого, за что, вероятно, и был сослан в Туркестан, поселился с семьей в Самарканде, где получил место чиновника в только что открывшемся местном отделении государственного банка России. Обладал явными литературными и журналистскими способностями и успел уже обрести известность как в писательской среде, так и в качестве сотрудника ряда периодических изданий России. Заведовал на общественных началах организованным им же в 1896 г. музеем Самарканде. Отец А.Ю. Якубовского, историка, археолога, чл. – корр. АН СССР.
Ялангтуц Бахадур (ум. 1656) – приближенный бухарских ханов из династии Аштарханидов, участвовал в ряде военных походов против Персии, казахов и джучгаров. В 1612 г. был назначен наместником Самарканда, благоустраивал город, при нем были построены медресе Шир-дор и Тилля-Кари.
Ясави Ахмад (Ходжа Ахмад ал-Йасави) (ум. ок. 1166/67) – известный среднеазиатский суфий, основатель братства йаса-вийя / ясавия, его могила в городе Туркестане является почитаемым во всем регионе святым местом.