Мать с отцом за этот год, пока я жил у бабушки с дедушкой, решили все свои на тот момент бытовые и жилищные проблемы, приехали вдвоём осенью в Кострому и после недолгого отдыха, забрали меня в Оршу, куда перевели моего отца из Минска. Помню очень хорошо, как вечером, после хорошего застолья, вся многочисленная родня провожала нас на вокзал. Мы шли огромной компанией по улице к автобусной остановке, отец в отпуск приехал в форме и услышал, как хорошо поддатый дед Матвей громко шепнул отцу на ухо: — Хорошо ты, зятёк, в стальной шинели глядишься…. Наверняка, ни одной дуре мозги набекрень свернул….!?

И я тоже по-детски гордился отцом — высокий, красивый, умный и сильный…

С жильём тогда было худо. И вроде бы прошло уже шестнадцать лет после освобождения города от немцев, но достаточная часть города Орши всё ещё была в руинах. Даже в центре, на главной улице, где каждый год проходила Первомайская демонстрация, стояли целые кварталы разрушенных зданий. А буквально кругом виднелись следы прошедшей войны: могила и большой, красивый памятник на ней на железнодорожном вокзале знаменитому подпольщику и командиру партизанского отряда Константину Заслонову. Музей Заслонова, куда мы пацаны бегали чуть ли не каждый день и насмерть прилипали к витринам с макетами паровозов, угольных мин, лежащему под стеклом оружию и другим притягательным предметам военного лихолетья. Останки взорванных паровозов, валявшихся недалеко от вокзала вдоль заброшенных рельсовых путей… Бетонные бомбоубежища… Даже несколько переходов через глубокие рвы, выполненные из тонких стволов немецких зениток.

Жилья не хватало и поэтому нашу семью поселили в огромную коммунальную квартиру, на четвёртый этаж, мрачного, из тёмного красного кирпича дома. Выделили одну комнату. В квартире проживало ещё две больших семьи и было полно детей примерно моего возраста. Так что, жизнь в этой квартире проходила для нас весело и жизнерадостно. Жили мы там полтора года. И там родился 7 февраля 1960 года младший брат Миша. Тоже очень яркое воспоминание того времени. Наверно 10 или 11 февраля. Я сижу на широком деревянном подоконнике и смотрю через окно вниз на улицу, терпеливо ожидая, когда маму с новорождённым братом отец привезёт из роддома. А за слезливым от дождя стеклом, слякоть — типичная белорусская погода для февраля того времени. Сам момент, как приехала мама с младшим братом и потом как мы жили там, особо не помню. Помню лишь некие летние фрагменты гулянок по большому, захламленному ещё с войны пустырю, игры во дворе дома и всё.

Следующее, более подробное и яркое, воспоминание уже связано с новой квартирой. Отцу, как бы он не хлопотал, новое жильё не давали. Да и чего говорить, сам потом во взрослой жизни испытал, как приходишь в кабинет начальства просить, выбивать квартиру, а тебя вежливо ставят по стойке «Смирно!» и отказывают, тоже вежливо. И хрен что сделаешь. Так и отца отфуболивали. Тогда за дело взялась мать. Пошла к какому-то большому начальнику, как она потом рассказывала, вовремя поплакала и семья вскоре переехала в новую четырёхэтажную хрущёвку, на параллельной улице Молокова. Но дали однокомнатную, 18 квадратных метров, кухня метров 6, из них два метра занимала дровяная плита, но зато была ванная с дровяным титаном и небольшая, узкая прихожка. Но к дому с таким ассортиментом дровяных услуг в довесок шёл большой, добротный двухэтажный, кирпичный сарай, где у каждой квартиры был свой отсек для хранения дров, угля и другого имущества. У нас он был на втором этаже и мы детвора больше как раз кучковались для своих детских играх там или в кустах около этого кирпичного сооружения, которое сараем сложно было назвать.

В нашем новеньком четырёхэтажном хрущёвском доме воевали все. Кто-то был партизаном, кто подпольщиком, человека три воевали в рядах Красной Армии с первых дней войны. Был даже один полицай. По приказу подполья он с самого начала вступил в полицию и снабжал подполье, партизан ценнейшей информацией и документами, что помогло в вооружённой борьбе с гитлеровцами и спасло ни одну сотню жизней. Всё честь по чести и когда Красная Армия подходила к Орше, он ушёл по приказу командования вместе с немцами на запад, продолжая снабжать информацией уже армейскую разведку. Сумел выжить в круговерти окончания войны, с честью вернулся, был достойно награждён и все знали о его заслугах. Но…, но…, общались с ним холодновато и несколько свысока, типа: — Мы вот воевали, стреляли, взрывали, убивали врагов… Хотя к тебе претензий нет, Николай…, но ты неплохо жил при немцах, на тёплом местечке, не бедствовал, получая нехилый паёк… Всё понимаем… Но…, Извини.

Хотя, в общем, относились к нему неплохо, но он очень редко сиживал вместе с остальными и, как только разговор сворачивал на военное прошлое, а это происходило почти всегда, он вставал и уходил.

Не особо пользовались авторитетом у бывших партизан и подпольщиков и трое фронтовиков с нашего дома. Не лишне сказать, что когда Оршу освободили, то все подпольщики и партизаны, мужчины, если они не были связаны с железной дорогой, сразу же были призваны в Красную Армию и уже сами воевали на передовой.

И вот когда мужики собирались компанией «погулять», то обязательно кто-нибудь подвыпивший из подпольщиков или партизан с пренебрежением да и ляпнет, вот этим фронтовикам: — Да что вы….!? Всю войну прошли и враг у вас был только впереди. А вот у нас, он всегда был кругом и везде, и мы гораздо больше вашего рисковали, но били врага в любом положении. Да и потом в армии, помогали вам его добивать….

Но… несмотря на все эти мелкие моменты, это были ещё молодые, здоровые, полные сил и энергии люди, которые по праву гордились тем, что ОНИ СДЕЛАЛИ. Каждый со своей историей и жизнью, для которых война была ПРОСТО ВЧЕРА….

С того времени мне запомнилась тётя Катя, наша соседка по лестничной площадке. 38 летняя грузная женщина, с больными ногами, с вечно вздутыми венами, которые она была вынуждена туго перематывать бинтами. Любительница домино, и когда выдавалась редкая минута отдыха от домашних дел, она садилась с мужиками за стол во дворе и наравне с ними азартно резалась в «Козла», громко стуча костяшками об крышку стола. Также, с полным правом, она могла сесть с мужиками за этот же стол, сесть и выпить с ними, что-то обсудить и никто не скажет ей: — Ты что, женщина, в мужские разговоры влезаешь…?

Никто не скажет, потому что двадцать лет тому назад, она была хрупкой семнадцати и восемнадцатилетней девушкой и бесстрашной связной между городским подпольем и партизанским отрядом Константина Заслонова. Раз в неделю она шла к ним на базу за семьдесят километров и несла туда информацию, а отдохнув день-два, шла обратно с приказами командования и новыми задачами для подполья. А один раз она принесла очередную информацию в отряд и ей сказали, что надо срочно, прямо сейчас, возвращаться в город и передать очень важный приказ. Часок прикорнув, она поднялась и ушла. И мне даже сейчас, здоровому мужику, прошедшему очень много — непонятно, как эта птаха…, за один раз смогла пройти 140 километров. И ведь не просто пройти по дороге… Большую часть ей приходилось идти по лесу, по болотам, обходить населённые пункты, делая большие крюки вокруг опасных постов, а где это было невозможно — шла через них. Где молоденькую девчонку бесстыже щупали и лапали полицаи и немцы, а иной раз и пытались изнасиловать.

Мне уже было шесть лет и меня устроили в детский сад в старшую группу, а младшего брата в ясельную группу и на пятидневку. Мы его забирали домой только вечером в пятницу, а утром в понедельник вновь отдавали в ясли на пять дней. Так тяжело мы жили. Да не только мы, так жила половина населения нашей страны, особенно там, где прокатилась недавняя война.

Я был пацан общительный и очень легко влился в детсадовский коллектив. Время тогда было другое и мать меня совершенно спокойно, шестилетнего, отправляла одного утром в детский сад. И не боялась, что кто-то меня обидит или совершит ещё что-то гнусное. Наоборот, любой взрослый поможет, если увидит, что ребёнок в трудном или опасном положении. Вечером, я тоже зачастую возвращался домой один. Иногда за мной приходила мама. А один раз, не понятно с чего, меня не отпустили одного и со мной остался дожидаться матери сторож. Вот надо ж, я сумел обхитрить взрослого дядьку. Сделал вид, что увлечён игрой и успокоенный сторож, крепенький дядька лет пятидесяти, отошёл на несколько минут из комнаты. А, воспользовавшись моментом, я метнулся в тёмную раздевалку, быстро оделся, но вот незаметно ускользнуть времени не хватило. Сторож вернулся в комнату и, не обнаружив там меня, стал искать. Я открыл дверцу с красиво нарисованными грибами на ней и шустро залез в свой узенький шкафчик. Затаился, наблюдая за ситуацией через круглые дырочки на дверце. Сторож зашёл в раздевалку, включил свет, внимательно осмотрел её, но в шкафчики заглянуть не удосужился. Выключил свет и пошёл дальше искать, а я тихо выскользнул на улицу и ушёл домой. На следующий день меня «ласково» отругали, на уроке рисования, из-за чего я нарисовал ёлку ветвями вверх и не мог объяснить, почему так нарисовал.

Мне нравилось в нашем детском саде, много гуляли, играли, перед обедом давали по ложке рыбьего жира, который очень мне нравился. Поэтому, получив свою порцию, снова становился в конец очереди и получал вторую порцию. После вкусного обеда мы расставляли в своей большой комнате раскладушки и укладывались спать. Почти все спали, а мне не хотелось и лежал тихо на своём месте и терпеливо наблюдал за солнечным зайчиком, медленно ползущим по стене. Я знал, когда солнечное пятнышко доберётся до края большого портрета с Лениным, то через несколько минут произойдёт подъём и мы снова побежим на улицу играть.

Под Новый год мы приготовили утренник для наших мам и пап. Меня одели в костюм медведя и посадили под ёлку, откуда с грозным рёвом должен был выскочить под дружные крики детей вокруг ёлки и нападать на них. Но меня чего-то заклинило и как засел под ёлкой и сколько меня там не вызывали, я так весь утренник и просидел, до раздачи подарков. Но вот тогда с грозным рёвом выскочил из-под ёлки, разогнал остальных детсадников и под дружный смех родителей и воспитателей, первым получил вожделенный подарок. На следующий день с мамой пошёл на утренник к младшему брату и там уж повеселился на славу, кидаясь в друг в друга тряпичными снежками. А ещё через день мать повела меня на следующую ёлку, организованную для детей и сотрудников колонии, где работала мама в бухгалтерии учётчиком. Само мероприятие мне не запомнилось, кроме как пьяного Деда Мороза со свежим синяком под глазом. Ну и естественно подарки на Новый год. Время тогдашнее было простое и подарки были тоже простые, но мы им очень радовались и ждали. Мне подарили деревянный самолёт, сделанный зеками. Я так до сих пор и не могу понять какой марки он был — то ли истребитель, то ли бомбардировщик? Главное у него были крылья и на носу крутящийся жестяной пропеллер, который можно было крутить пальцем. Младшему брату достался тоже подарок из Зоны в виде длинного, узкого жёлоба, где катился взад-вперёд, забавно переворачивался картонный барабанчик, обшитый тряпочкой и внутри барабанчика был шарик из подшипника. Своим катание он зачаровывал младшего брата и тот его всегда катал очень долго.

А один раз отец мне привёз из командировки игрушечный, металлический гараж и фишка там была в том, что он состоял из девяти деталей. При этом он был хорошо покрашен и гляделся как настоящий, взрослый гараж. И мне до ужаса нравилось сначала собрать стены на металлическом полу, покрашенные под красный кирпич, потом из двух половинок ребристую зелёную крышу, навесить ворота, а к одной из воротины прикрепить калитку. Чёрт побери! Очень занятная игрушка по тем временам.

Но время шло, катилось. Я выпустился из детсада, отгулял безбашенное лето и подошёл сентябрь 62 года, когда должен был идти в школу.

Первого сентября сходил с матерью на торжественную линейку и уж не помню почему, но нас, первоклашек, отпустили домой и мы ещё целых три дня балдели и гуляли на свободе.

Классной руководителем была назначена учительница уже в возрасте, строгая Лидия Михайловна и с 4 сентября у нас начались школьные будни. Чистописание, изучение азбуки, букварь, математика. Изучали буквы, потом складывали в простенькие слова: Ма-ма, Ма-ма Мы-ла Ра-му…. Ну и так далее, учились считать на палочках и трудолюбиво, со старанием на уроке чистописания выводили буквы и цифры.

Самое трудное для меня были Азбука и Букварь. Одно дело в школе, когда ты в классе один из многих, а вот дома, вечерами мама садилась со мной и мы делали домашнее задание со скандалами, так как мне совершенно не хотелось заниматься, отчего я качественно тупил. Очень хорошо запомнился забавный эпизод моего домашнего обучения. Мы с мамой сидим в комнате за круглым столом и изучаем букву «О», которую после гулянки на улице совершенно забыл. Мать злится на мою бестолковость, а я тупо смотрю на открытую страницу Букваря с большой, красной буквой «О» в левом верхнем углу разворота. Но в упор не помню, как эта буква называется. И меня ещё отвлекает яркая и красочная картинка, по идее которая должна помочь мне усвоить и запомнить значение буквы «О». На картинке жизнерадостная, молодая птичница, с ведром в руках, пришла кормить бестолковых курей и такого же, вдобавок, вполне жизнерадостного матёрого петуха. А на заднем фоне побеленное и уютное здание птичника, в котором я бы с удовольствием пожил. Примерно такие мысли крутились в моей голове, пока мать «спускала пар», негодуя над моим детским легкомыслием. Но наконец-то она смилостивилась и назидательно произнесла: — Это, Борька, буква «О»…, — и надо бы ей сразу закрепить эту букву «О» в моём детском мозгу, заставив повторить её несколько раз, но она ещё две минуты что-то там объясняла и я за это время напрочь забыл — Что это за буква?

— Ну…, давай. Как эта буква называется?

Горестно вздохнув, бухнул первое, за что зацепился мой взгляд на сочной картинке букваря: — Петух….!!! — И тут же получил звонкий подзатыльник.

— Причём тут Петух? — Озлилась мать. — Это буква «Оооооо»… Буква, бестолочь, а не слово.

Чёрт, действительно — Как я мог её забыть????

— Ну…, понял я, мама. Понял. Это буква — «О».

— Наконец-то…., — устало вздохнула мама и пошла на кухню смотреть, как там каша на керогазе. А я в это время отвлёкся и с интересом посмотрел из окна во двор, где мой друг Серёга Фомин, сосед этажом ниже горячо и громко спорил с Колькой, тоже моим друганом из соседнего подъезда.

— Так… Ты чего в окно полез? А ну-ка быстро за букварь…, — строго прикрикнула на меня мать и я примерно уселся за стол, — значит, как буква называется?

И вдруг тоскливо понял, что ни черта не помню и с досадой на себя, одновременно быстро пригибаясь, ляпнул наугад. Опять же глядя на сочную картинку букваря: — Окно…

Но не успел и очередной звонкий шлепок настиг мою бестолковую голову. Я потом ещё раз пять получил, прежде чем запомнил на всю жизнь букву «О», а заодно и этот эпизод из далёкого детства.

К Новому году уже хорошо читал, считал и теперь сам, с упоением, читал русские сказки. Честно сказать, саму учёбу в первом и втором классе особо не запомнил. Учился средне, получал и пятёрки и четвёрки, но больше тройки. И даже двойки. Тетради с плохими оценками прятал дома, в кладовой за отклеившиеся обои. Ох и получил от матери взбучку, когда она затеяла ремонт и нашла около десятка тетрадей за обоими. Ну…, помню ещё кое-что. Например. На задворках школьного двора, в канализационном люке…. Непонятно, как она туда попала, но там лежала большая, пятисоткилограммовая немецкая авиабомба. И среди школьников мужского рода была неукоснительно выполняемая традиция — по малому в школьный туалет не ходить, а только туда и ссать на эту бомбу. Периодически нас оттуда гонял директор школы, пугая, что мы когда-нибудь взорвёмся. Но нам всё было нипочём, тем более что знали — взрывателя там нет и на следующей переменке снова бежали к авиабомбе и снова ссали, приговаривая: — Внимание, внимание, говорит Германия. Сегодня под мостом словили Гитлера с хвостом….

А когда в школу приходил новенький из другого города или района, то ему обязательно в самых мрачных тонах рассказывали об авиабомбе на краю школьного двора и когда он был запуган насмерть, заставляли пройти испытание — Пойти и поссать на бомбу. Сами показушно прятались за углом, якобы опасаясь взрыва, а новенький, чуть не обсыкаясь от страха, шёл туда и писал, тонкой струйкой на здоровенную, ржавую железяку.

Бродила ещё среди нас манящая легенда. Якобы, на чердаке музея Заслонова складировано хорошее количество исправного оружия, с которого можно стрелять. И один раз, обмирая от страха, мы проникли на чердак музея и были жестоко разочарованы. Пустой, засыпанный чистыми опилками чердак. Конечно, мы потом хохорились перед другими пацанами, до крика утверждая, что музейщики узнали о нашем налёте и перенесли оружие и патроны с чердака в подвал. А туда мы уже забраться не могли.

В середине сентября, на пустыре, сбоку от школьного здания, неожиданно появился экскаватор и за время занятий выкопал там глубокий и длинный ров, для прокладки будущих коммуникаций. Бог ты мой! Я не знаю, что там прятали немцы или какие трофеи закапывали наши, когда освободили город, но для пацанов это оказалось настоящим Клондайком. Чего там только не было и не торчало из полуразвороченной земли. Точно не было танков и бронированных машин. Всё остальное было. И забыв про дом, домашние задания всё школьное пацанство органически перетекло в ров, куда несколько с опозданием подтянулись практически все пацаны из соседней школы. Но и им тоже хватило впечатлений и находок. Несколько раз нас оттуда гонял директор школы, приходили и милиционеры. Но как только они удалялись, ров вновь наполнялся любопытными пацанами. Домой я вернулся… Вернее даже не домой, а в сарай, весь перепачканный землёй и даже в порванной одежде. Но сумел дотащить выкопанные и отбитые в драках со сверстниками, добытые с таким трудом сокровища. Тут было…. Было, начиная от нагрудной бляхи полевой фельджандармерии, каких-то тусклых медалек, металлических значков, немецкий бинокль с мутными линзами, который надеялся отмыть, но сейчас в него ничего не было видно. Часть сильно ржавой винтовки, такого же качества ребристый футляр для противогаза, посуда с орлами и свастикой и много ещё какой дребедени. В том числе в очень хорошем состоянии немецкий сигнальный пистолет и красивый кинжал со свастикой на рукоятке. Вот в этот пикантный момент, когда прятал в свой тайник найденное богатство и выловил меня отец.

У отца в сарае тоже был свой тайничок, про который я знал и где отец держал заначку в виде бутылки водки с немудрящей закуской. Вот он и забрёл, чтобы навернуть стопарик, а я там со своими «игрушками».

— Так…! Ничего себе, я тут ловлю в милиции бандитов, раскалываю их… А тут, под носом родной сын целый арсенал имеет. Показывай.

Пришлось открыть тайник и с сожалением выложить на деревянный пол свои сокровища, в том числе и ржавый пулемёт. Отец сел на ящик и с интересом погрузился в «мир моих игр». Потом очнулся и поманил меня к себе.

— На…, — протянул мне рубль, — беги в магазин и купи себе на рубль чего хочешь. И сюда.

Через десять минут, с двумя бутылками лимонада, с бумажным кульком конфет я сидел напротив отца, а между нами, на перевёрнутом бочонке, был накрыт стол. Отец накатил сто грамм и, уложив на колени пулемёт, одновременно рассматривая кинжал, ударился в свои детские, послевоенные воспоминания Минского периода, в которых вот этого оружия было до фига и в рабочем состоянии. Особо он сожалел о коллекции марок как советских, так и немецких, которые ему достались практически даром, когда они вернулись в Минск, сразу после его освобождения от немцев.

— Дурак я был, Борька, поменял такую коллекцию на сломанную румынскую саблю. Она то мне и на хер не нужна была…., — наверно именно тогда, вот это его сожалеющее воспоминание и зародило во мне страсть к коллекционированию.

Тут нас и нашла мать: отца хорошо датого и с ностальгическим настроением, меня раздутого лимонадными газами и обожравшегося конфетами. Отец тогда забрал себе кинжал и ракетницу, а с остальным разрешил и дальше играть.

А кругом нас окружала ВОЙНА….!!!! Хоть мы и родились после войны и не видели, и не пережили тех военных ужасов, невзгод, страха и голодуху, что пришлось хлебнуть тем пацанам и девчонкам, кто родился до войны, но ВОЙНА органически вошла в нашу детскую жизнь как само собой разумеющее. Она была частью нас с самого рождения. Я стал себя осознавать — как личность, пусть даже и детскую, со своими переживаниями, эмоциями, детскими проблемами и обидами, какими-то смутными воспоминаниями, в четыре года. И в эти четыре года, как часть меня самого — стала ВОЙНА. Да… я не мог тогда осознавать — Что такое ВОЙНА! Но я знал — что она, ВОЙНА, была. Я не понимал — какая разница была между фашистами и немцами?! Кто такие фронтовики?! Но зато, в четыре года чётко знал, что на ВОЙНЕ все делились на НАШИХ и НЕ НАШИХ. И мой дед Матвей, с непонятным мне словом фронтовик, у которого я жил в Костроме целый год — был НАШ и он воевал на ВОЙНЕ. Это потом, гораздо позже узнаю, что дед Матвей прошёл Финскую войну и два года с 41 по 43 год Великую Отечественную в Заполярье, где был командиром расчёта противотанкового ружья и у него на счету два танка.

Беззаботные детские годы проходили в играх, шалостях, с мимолётными детскими огорчениями и радостями, когда у тебя есть папа, мама, дом, где светло и тепло, и где тебя любят и где тебя оберегают, до поры до времени, от суровых реалий жизни. Мне было семь лет и мы уже два года жили в городе Орша, где всё напоминало о прошедшей войне.

Вроде после войны прошло семнадцать лет и за эти годы всё брошенное немцами было собрано и переплавлено. Но мы, пацаны, знали — где и что можно найти и стабильно раз в неделю…, в две в окрестностях города гремели взрывы, где насмерть подрывались мальчики, юноши или молодые парни. Пытаясь реанимировать найденное оружие и боеприпасы. В лучшем случаи отрывались пальцы, кисти детских рук, хуже — выбивались глаза… Но всё равно. Десятки и сотни пацанов, безбашенно шли на поля за вокзалом, где как землянику, в течение получаса можно было набрать полные карманы немецкого артиллерийского чёрного пороха в виде круглых, длинных цилиндриков, который шёл на опасные забавы. Если цилиндрик поджечь, наступить ногой и вовремя отпустить, то он летел как маленькая ракета метра на два-три. И сколько с помощью пороха было устроено в городе пожаров, сколько выжжено глаз и получено ожогов — это знает наверно только один Бог.

Поле это не раз перепахивали, но всё равно пороха там было немерено и новые волны несчастных случаев с детьми прокатывались через город. А если перейти это громадное поле, то можно попасть в угрюмый, чёрный лес, который был когда-то огорожен рядом ржавой от времени колючей проволоки и выставлены таблички с предупреждением о минной опасности. Взрослые туда не ходили, а мы… — только так. Я тоже ходил туда в большой компании взрослых пацанов, но только один раз. Сходили удачно и нашли там кучу оружия. Ржавого правда, но чтобы увлекательно играть в войну этого было достаточно. Тут было несколько автоматов, винтовки и один тяжеленный пулемёт. Это я потом, когда стал взрослым, узнал что это был МG, правда приклад наполовину разломан и сгнил. Взрослые пацаны не хотели его брать из-за тяжести, но потом сказали мне: — Дотащишь, он будет твой….

Как его дотащил до укромного места на окраине города и меня не повязали, уже не помню. Помню — было очень тяжело. Но был горд от похвалы старших парней и поэтому выдержал и этот поход, а потом ночной рейд, когда мы всё это перетащили уже во двор. Потом мы целыми днями сидели в кустах за сараями и старались привести оружие в порядок. У старших что-то получилось. Стрелять оно конечно не могло, но всё равно приведённое в порядок оно смотрелось солидненько. У меня же с пулемётом ничего не получилось, но я гордился — У меня был СВОЙ пулемёт. Ну и что, что он был тяжёлый и я его еле таскал. Он у меня был и всё.

Пулемёт у меня вскоре отобрали старшие парни, с другой улицы. Тогда ж было чёткое распределение — Наша улица… Их улица… Их район…, наш район… И все границы строго соблюдались. Конечно, в одиночку или вдвоём с товарищем разрешалось ходить и на другую улицу, и в чужой район и тебя не тронут. Но вот компанией нельзя — это считалось набегом и всё кончалось дракой за территориальную целостность. Вот в такой набег и отобрали у меня. Пока мне собирали подмогу, чтобы отомстить, пулемёт безвозвратно «ушёл». Отомстить мы отомстили, но я остался без оружия и пришлось что-то срочно себе подыскивать. И уже через неделю у меня была винтовка. Тоже ржавая, но главное я опять и на равных мог участвовать в играх про войну.

Весной, летом и ранней осенью местом наших игр был двор, сарай и территория за сараем. Часто лазали на металлическую крышу своего четырёхэтажного дома и смотрели оттуда на открывающиеся дали. Но за это нас гоняли взрослые. Иной раз в компании более взрослых пацанов бегали купаться на Днепр, напротив льнокомбината. Или же убегали в большой сквер в трёхстах метрах от дома, больше похожий на заброшенную рощицу. Там, в центре рощи, был старый немецкий бункер из бетона. Вот там мы тоже играли.

День 12 апреля 1961 года, когда в космос поднялся первый советский человек Юрий Гагарин, мне не запомнился. Да и потом, как полетел Титов в космос тоже. Но вот отчётливо запомнился значок с изображением космонавта Титова. Конечно, было много разных значков с изображением Гагарина и мы им гордились, но вот почему-то скромный значок с Титовым для меня был важнее и значимей, чем с Гагариным.

Я уж не помню, какой это был за фестиваль молодёжи в Москве, то ли международного, демократического молодёжного движения, то ли Дружбы народов, но каждый день через Оршу шли целые составы с участниками этого фестиваля и на нашем вокзале они останавливались. Выпросил у родителей мелочь и на эти деньги закупил так мне нравившиеся значки с космонавтом Титовым. И вот мы с пацанами помчались на вокзал, зная, что сегодня очередной состав прибудет на наш вокзал. И он прибыл, остановка 30 минут, народу приветствующих на вокзале море. А из поезда выплеснулась на платформы тоже не маленькая волна иностранной молодёжи, смешалась с нашей… Это была праздничная атмосфера — кругом звучали песни, гремели барабаны, танцы, в разных местах перрона звучали зажигательные речи, тонувшие в весёлой толпе. Меня подхватил на руки здоровый негр в огромной соломенной шляпе, усеянной значками, обнял и расцеловал меня искренне и от души, а я засмущавшись вручил ему значок с Титовым и свой октябрятский значок с Лениным в детстве. Он поставил меня на серый асфальт перрона и серьёзным видом принял от меня значок. Снял шляпу, отцепил оттуда иностранный значок и вручил его мне. А мой прицепил на шляпу, после чего исчез в круговерти короткого праздника. Тридцать минут, поезд ушёл в очередной, уже Московский праздник, а мы с пацанами мерялись у кого круче и больше значков.

И ещё пару интересных моментов, говорящих о нашей детской наивности. Так я удивлялся — Зачем космонавтам в космос одевать скафандр и зачем им там баллоны с кислородом? Этот риторический вопрос задал отцу с матерью, когда мы обедали и сам же ответил, видя удивлённые лица родителей.

— Ну…, холодно там… Так оденься потеплей, а чтоб дышать, надо набрать с собой полные карманы мятных конфет… Вот и жуй их, а конфеты будут вырабатывать кислород, — я с изумлением смотрел на тужившегося отца, который изо всех сил пытался сохранить серьёзный вид и не рассмеяться во всё горло. Я ведь тогда наивно считал, что когда ты сосёшь мятную конфету и то что холодит во рту, это и есть кислород, вырабатываемый конфетой.

Отец еле сдержался от смеха и придушенный голосом прокомментировал: — А если он там от холода простынет и у него температура подымится…?

— Хммм…, — озадаченно протянул я, хотя и на это у меня был свой ответ. Я ведь считал, что температура подымается и лоб становиться горячим от того, что мозги начинаются в голове сильно крутиться и от трения подымалась температура. Вот когда я выложил этот наивный детский бред…. Ох и хохотал отец….

Зимой, особенно вечерами, мы собирались на двух последних лестничных площадках нашего подъезда и там во всю веселились. Другим развлечением зимой был каток. Мать достала мне откуда-то коньки, Снегурка назывались и их можно было крепить на любую обувь, вплоть до валенок с помощью веревочек, туго закручивая их палочками на обуви. И тогда мы с пацанами ходили кататься на большой каток, залитый на стадионе. Закручивал палочки и верёвки я плохо, поэтому, коньки постоянно сползали на бок и их надо было опять закручивать на валенках. Один раз решил прикрепить их на ботинки. Установил и так туго закрутил их на ногах, что когда закончил кататься, упал на выходе со стадиона, совершенно не ощущая затекших ног.

Ну…, и естественно, как обычный пацан, любознательный и безбашенный… В то время это было нормой для 99 % мальчишек, не то что сейчас, когда дети свою крутость равняют по у кого более дорогой мобильный телефон. А нам обязательно нужно было доказывать свою смелость и то, что ты нормальный пацан, перед другими такими же пацанами. У нас было даже своё испытание на пацанскую смелость и мужество, на высоком дворовым, двухэтажном сарае. Непонятно почему, но второй этаж нашего кирпичного сарая, над двумя лестницами, идущими на два противоположных крыла сараев, имел опять же кирпичный карниз в полкирпича. Взрослому туда вступить невозможно, но ширина как раз по детской ступни и было довольно высоко. Если оттуда упадёшь, а падать придётся спиной назад, то убиться или тяжело покалечится только так можно было. Так вот испытание было в том, что надо было пройти по карнизу, вдоль гладкой стены метров пятнадцать, до другого края. Зацепиться там было не за что. А идти, чтобы быть наравне с другими надо. И многие отказывались, даже не понимая последствий падения, а просто от того что было очень страшно. Отказавшиеся проходить испытание, конечно падали в наших глазах и уже в компании были на вторых ролях.

И вот настала моя очередь. Мы стояли толпой в самом низу, задрав голову вверх и я отчаянно и полупрезрительно ответил на брошенный мне вызов: — Да только так пройду…. Фигня какая…

Раньше задумывался по-детски над этим испытанием и воспринимал это как лёгкое испытание. Но когда сам, широко раскинув руки в сторону и плотно прижавшись щуплым тельцем к стене, вступил на карниз и прошёл, вернее прополз метра два, понял — на середине, на самом опасном месте, я просто упаду вниз и обязательно головой вниз и расшибу свою дурную голову, но до конца не дойду. Зацепиться здесь просто не за что, даже ногтями. Но…, я был правильный пацан и нужно было идти до конца. И пошёл. Как уж там извернулся, но именно на середине удалось глянуть одним глазом вниз, увидеть далеко внизу задранные головёнки друзей, глупо-любопытные взгляды… Ииии…., начал падать и именно спиной назад. И на этом наверняка моё счастливое детство и закончилось бы. Либо стал инвалидом на всю жизнь или меня похоронили.

Даже непонятно, как там сумел извернуться, как сумел восстановить равновесие — этого в упор не помню. Помню только бешенный стук сердца, пытавшегося проломить кирпич второго этажа, ватные ноги и моё насмерть прилипшее тело к стене. Как благополучно дошёл до конца, тоже не помню. Помню, что и мои друзья тогда тоже здорово испугались и потом долгое время никто не пытался пройти по карнизу. Но детская память недолга, и уже через месяц очередной пацан отчаянно штурмовал карниз.

А через неделю я выпал с четвёртого этажа. Сидел дома, наказанный матерью, сидел на подоконнике и с тоской глядел, как друзья-товарищи затевали за сараем очередную шалость и радостно вопили мне оттуда. Видать неаккуратно облокотился и полетел вниз. Долго летел. Правда, вспомнить свою куцую жизнь не успел. Я её даже не вспоминал… Короче, ничего не успел. Даже обоссаться.

Хороший был у меня ангел-хранитель. Он успел вперёд меня сбежать с четвёртого этажа вниз, быстро вскопать клумбу, взрыхлить, чтобы она была мягкой и пододвинуть клумбу к самой стене, куда и шваркнулся правым боком.

Упал, тут же вскочил и испуганно юркнул в подъезд, мигом взлетел к себе на четвёртый этаж и затаился в квартире, переживая — не дай бог узнает мать — она же меня убьёт.

Мать узнала. Вечером. Мои друзья видели, как я упал и в испуге разбежались с места игры и кто-то проболтался родителям. А вечером прибежала взбудораженная тётя Катя Зданович и, всплескивая в волнении руками, рассказала матери: — Люся, я не знаю, что меня вчера толкнуло. Ты же знаешь, что я к цветам равнодушная. А тут…, ни с того, ни с сего решила вскопать клумбу и посадить цветы. И Борька туда упал… Неужели мне это бог подсказал?

Под оханье, аханье и причитание матери, меня тут же допросили, раздели и осмотрели. Всё было в порядке, только на правом боку обширный, слегка вспухший синяк. И всё. Ни каких последствий. Они наступили осенью, когда я пошёл во второй класс. Сижу на уроке, всё нормально и как всегда, и вдруг ощущаю, что у меня отнялась правая нога. Удивлённо встаю из-за парты и тут же падаю на пол. В принципе, всё в порядке, только сильно и больно заныла кость правого бока и верхняя часть ноги онемела. Мигом примчалась Скорая помощь и меня увезли в больницу. Тщательно осмотрели врачи и после расспросов вынесли вердикт — сильный ушиб бока и назначили лечение. Глубинное прогревание бока горячим воском в шесть сеансов. Тут же сняли слепок моего бока для изготовления подобие ванночки и отпустили домой. Самое интересное бегал, прыгал и вообще, когда двигался или лежал — бок не болел и с ногой было всё в порядке. Но как только садился, то ровно через пятнадцать минут появлялась тупая, ноющая боль в боку, немела нога и переставала слушаться. Через три дня провели первый сеанс. Сначала с интересом наблюдал как на мой худенький бок пристраивали изготовленную ванночку, но когда увидел санитарку, заносящую расплавленный и явно очень горячий воск… Ох и орал я от испуга и ещё больше, когда стали его лить на бок. А ни чё… Да… было горячо, но не больно, но… всё равно орал просто по инерции… Орал и во второй раз, хотя уже знал, что ни фига не больно, орал и следующий раз. А потом упёрся насмерть и мать больше меня не водила в больницу. Надо сказать, этого мне хватило на долгие годы. И лишь периодически, раз в десять-пятнадцать лет, ходил в поликлинику на прогревание бока, но уже ультрафиолетом. Последний раз это было в Абхазии, но три сеанса по две минуты ультрафиолета и до сих пор ещё не болел боком.

А пока, мне разрешалось встать среди урока и медленно прохаживаться между парт, разминая ногу и успокаивая боль в боку, под завистливыми взглядами одноклассников. Остальное время я был нормальным пацаном, гонял на переменках, играл, дрался, радовался, когда побеждал и ревел, когда был бит.

Во дворе у нас верховодил шпанистый четырнадцатилетний Колька Зданович, сосед по лестничной площадке. Меня он особо ото всех пацанов не выделял, но статус соседа лидера дворовой компании, позволял быть к нему ближе, чем другие пацаны. А тот, помимо нас водил компанию с более взрослыми парнями уже нашего небольшого квартала — а, короче, со шпаной. А те уже имели связи с мелкими уголовниками. И так далее. Но для нас пацанов, мелкоты, всё это было овеяно флёром некой романтики, да и по возрасту мы многое чего ещё не понимали. У нас был вожак Колька, ни в чём плохом он замаран не был, поэтому мы слушались и внимали ему.

Как-то залез в отцовские вещи, заныканные в самом низу небольшой домашней кладовочки, где кстати за обоями прятал тетради с плохими отметками, и на самом дне ящика увидел вполне исправную и работоспособную ракетницу. Покрутил, повертел её в руках, с удовольствием пощёлкал курком и положил обратно на место. Посидел, скучая дома, и вышел на двор, где в открытых дверях сарая увидел Кольку Здановича, чем-то увлечённо занимающегося. Подошёл и с любопытством заглянул. Оказывается, Колька с видимым наслаждением полировал лезвие финки с красивой наборной ручкой из плекслигласа.

— Ух ты…, — выразил голосов восхищение к уважаемому в среде пацанов ножу. Действительно, нож с чистым и правильной формой клинком, с длинной выточкой с обоих сторон кровопусков, s-образная гарда и красивая наборная ручка.

— На… подержи…, — польщённый Колька протянул мне финку и я с большим почтением взял в руки легендарный ножик. Поддержал его, взял покрепче и несколько раз неуклюже сделал колющие выпады, вызвав снисходительный смех у старшего товарища, — ладно, дай сюда. Покажу….

Он несколько раз взмахнул ножом, перекинул его из одной руки в другую. Потом показал ещё несколько приёмов. Наверное, он это тоже проделывал тяжеловесно и топорно, но мне неискушённому, показалось — красиво и ловко.

Колька снова присел на полуразломанный стул и снова стал тщательно шкуркой нулёвкой бережно водить по блестящему клинку, я присел рядом и завораживающе смотрел на это магическое действо. А Колька, шлифуя клинок, увлечённо рассказывал благодарному слушателю про «героические подвиги» минской блатоты, изящно и изворотливо уходящей на мотоцикле от погони «поганых» ментов. Чтобы хоть как-то поднять свой авторитет в глазах дворового лидера и тоже что-то ответить на такой увлекательный рассказ, взял и похвастал ракетницей, якобы в одиночку сходивший в лес за вокзалом.

— Ты…!!! Один ходил туда и нашёл исправную ракетницу…!? — Невереще вытаращился Колька, — там же запросто можно подорваться… А ракетница, что… Ржавая?

— Ну… почему ржавая!? — Солидно, насколько это можно было ответить в моём возрасте товарищу, — я её почистил и привёл в порядок. С неё теперь запросто можно стрелять, — и попытался небрежно цыкнуть сквозь зубы, как это делали более старшие пацаны. Но практике у меня не было, да зубы мелковатые и вся слюна упала мне на грудь.

— Сейчас, притащу. Она у меня заныкана от родителей…, — и через несколько минут Колька сам с удовольствием щёлкал курком, наводя ракетницу в разные стороны.

— Ну…, Борька, ты молоток…., — выразил своё восхищение товарищ, не хило польстив мне, и сразу деловито предложил, — давай меняться на что-нибудь. Что хочешь?

Я солидно забрал ракетницу из рук Кольки и кивнул на финку, но старший товарищ сморщил в кислой гримасе лицо и нехотя отказал: — Не…, это моя. Я её сам еле-еле достал. Но могу забрать ракетницу, показать парням с нашего квартала и через неделю получишь такую же финку, как и у меня…

Всё. Я даже не задумывался о жесточайшей порке от отца и вообще о каких-либо последствиях. Отец явно сам, эту ракетницу изъял у шпаны или уголовников и присвоил себе, что было приличным нарушением закона, даже для милиционера.

Прошло несколько дней и мы в один из вечеров, всей семьёй, сидели у соседей, этажом ниже и смотрели по телевизору интересный фильм. И в середине фильма, за окном, за несколько кварталов от нас, в воздух красиво взлетело несколько осветительных ракет.

Все мы прильнули к окнам, завороженно наблюдая плавный полёт зелёных, красных и белых звёздочек, а отец озабоченно проговорил стоящему рядом соседу: — Сейчас пойду, позвоню в милицию. Пусть туда направят экипаж. За неделю ограблено два магазина и сторожа, когда их связывали, говорили, что на них направляли в качестве оружия ракетницу. Может, из неё сейчас стреляли….!? — И у меня тревожно ёкнуло сердце.

Но уже на следующий день совершенно забыл про вечерний эпизод и считал дни, когда Колька принесёт мне финку и я с важным и независимым видом, под завистливыми взглядами друзей буду её полировать. Через два дня, утром к Зданович пришла милиция и через полчаса Кольку увезли. А ещё через два часа, перед обедом, когда я был один дома, неожиданно пришёл отец и сразу сунулся в кладовочку. Долго гремел там железяками, а я, сжавшись в комочек, сидел на стуле в ожидании грандиозной порки.

Через минуту в комнату зашёл угрюмый отец, сел на стул через стол и молча закурил папиросину. Долго молчал, изучающе глядя на меня сквозь дым, потом вполне миролюбиво спросил: — Зачем ты отдал Кольке ракетницу?

Я всхлипнул и плаксиво протянул: — Он мне обещал такую же финку, как и у него….

Отец тихо и без злобы матернулся: — Сказал бы мне, я несколько штук на выбор принёс. И ещё лучше, чем у Кольки, — помолчал немного, — хотя, конечно, я тебе хороших подзатыльников надавал бы. Мал ты ещё для таких игрушек. Но вот потом купил бы тебе хороший перочинный ножик на зависть твоим друганам. А так ты, сын, очень здорово подставил меня. Я даже не знаю, как выкручиваться. Эта ж мелкая шпана, грабанула два магазина. Хорошо хоть без мокрухи….

Отец замолчал, уйдя в свои мысли, а потом, пробарабанив по столу пальцами, поднялся: — Ладно, пошли в милицию.

Идти было минут пять и в четырёхэтажном здании милиции из мрачного красного, почти бурого, кирпича, мне устроили допрос. Я рассказал всё, что знал и слышал от наших взрослых парней, даже не задумываясь, что я их сдаю. Как потом оказалось, они сами, размазывая сопли и слёзы по лицу, во всём признались и только так сдавали уже взрослых, которые серьёзно погрязли в криминале.

Уж не знаю… То ли отца пожалело начальство, а скорее всего быстрое раскрытие двойного ограбления, возврат государству похищенного, арест не только шпаны, но и серьёзных уголовников, всё это в совокупности сыграло в положительную сторону и отца просто отругали и забыли. Но после этого, у меня появился отличный перочинный ножик и отец, оперуполномоченный уголовного розыска на железнодорожном транспорте, стал меня часто брать к себе на работу, на железнодорожный вокзал, где я был часто свидетелем жёстких допросов задержанных за различные проступки и преступления в зоне железнодорожного транспорта.

А вскоре и сам забыл об этом происшествии, тем более, что Кольке суд ничего не присудил. И снова зажил своей детской жизнью, куда входил еженедельный, воскресный поход в кино на детский сеанс в 10:00. Обычно в кинотеатр в сквере имени Кирова. Оооо…, это был не обычный обыденный поход, особенно когда показывали фильм о войне, а целый ритуал, когда заранее к жестяным пистолетам заготавливались в огромном количестве серные пистоны, пацаны сбивались в компании, выбирали на этот фильм командира. И в зрительном зале не садились в кресла, а занимали позиции. Администрация кинотеатра давно махнула на эту традицию рукой и в общем не мешало нам, наблюдая только чтобы мы не преступали определённые границы. В зале тух свет, пацаны застывали на позициях, присев за спинки впередистоящих кресел и не смотрели, а именно наблюдали оттуда за ситуацией на экране. И как только на экране появлялся немец, по залу прокатывался гул возбуждённых детских голосов, команд и открывалась ожесточённая стрельба из пистолетов, заряженных пистонами. Не дай бог, если по сюжету фильма идёт бой и атака наших на немцев, тогда пацаны, стреляя из пистолетов, выскакивали из своих засад и с криком «УРА» по проходам устремлялись к сцене, где был закреплён экран, помогая нашим экранным бойцам добивать немцев.

Один раз, со мной пошёл отец, Ох он потом и смеялся до слёз, рассказывая во дворе соседям: — Я был ошарашен этим бедламом, воплями и даже растерялся, не зная что делать — то ли самому с ними бежать в атаку, то ли наоборот тихо сидеть в кресле, чтобы меня не затоптали или не застрелили с пистона. Но когда включили после окончания фильма свет — по залу прямо плавали сизые космы дыма. Это ж сколько надо пистонов купить, чтобы так задымить!?

Любил ещё, когда меня мать посылала за керосином. В доме у нас была керосинка, аналог нашей электроплитки, только там горели пары керосина. Очень пожароопасная штука, но для того чтобы приготовить или быстро подогреть пищу более чем необходимая вещь в домашнем хозяйстве. И раз в неделю, мать вручала мне трёхлитровый бидон и отправляла в керосиновую лавку за зданием милиции.

Ой…, какой там был запахан, я прямо балдел внутри лавки, где всё было прямо пропитано керосином. Пропускал очередь, становился раз за разом в конец очереди и с наслаждением дышал обалденным запахом. Тогда, конечно, не знали что такое — токсикомания и для меня эта была приятная прогулка. Слава богу, что это было лишь раз в неделю и сам не додумывался нюхать керосин дома, глубоко сунув нос в бидон.

Отложилось в памяти и больница, где провёл 10 дней с диагнозом — потемнение лёгких. Дед Матвей болел когда-то туберкулёзом в лёгкой форме и было подозрение, что я мог тоже подхватить эту тяжёлую болезнь в гостях у них. Но всё обошлось благополучно и в сентябре пошёл во второй класс, а отец уехал к новому месту службы на Урал.

Тут своя история была. Жили мы в Орше скромно, можно было сказать даже бедно. Отец, лейтенант милиции, получал 120 рублей, мать нормировщик в ближайшей колонии 80 рублей. Это был Хрущёвский период, в магазинах ничего не было, везде насаждался культ кукурузы и хлеб был тоже кукурузный. Пока он тёплый и свежий — он ещё ничего и даже вкусный, но через несколько часов превращался в камень и им можно было запросто забивать гвозди. Очень хорошо тот период в своей юмористической миниатюре тогда изобразили известные комики разговорного жанра Тарапунька и Штепсель. Штепсель длинный, Тарапунька короткий. И вот Тарапунька выбегает с сеткой в руке на сцену, якобы куда-то торопиться, а навстречу ему выходит Штепсель.

— Тарапунька, здорово…

— Здорово Штепсель…

— Ты куда торопишься?

— Да вот, тёща, за продуктами на рынок послала. Колбаски купить, сала, масло…

— А чего ты на рынок побежал?

— Как чего? Купить…

— Так ты повесь сетку на радиоприёмник и всё тебе будет — и колбаса, и сало, и масло…, — вот за эту сценку, показанную по телевизору, Тарапунька со Штепселем получили по году тюрьмы. Такое было время.

Совсем недавно, всего семь лет назад, когда мать и отец работали на Колыме, они деньги не считали, а тут жили очень скромно. И в довершение всего у отца было очень мало перспектив на повышение. И вот в тот момент, когда отец был на грани психологического срыва, когда он — Мужчина, глава семьи — не может создать нормальные условия для своих близких. Вот в этот момент в Орше появляется «вербовщик», предлагающий работу офицерам милиции в исправительной системе на Урале. Причём на очень выгодных условиях.

Как потом мне рассказывал отец, когда я приезжал в отпуск с Германии.

— Условия были шикарные. Денежное содержание гораздо большее, чем я тут получал. Звание на ступень выше и есть перспектива быстрого роста. Отдельный дом или квартира. Я, конечно, не верил, но был в таком раздрае, что подумал: — Ааааа…. Поеду. Хуже уже не будет, так хоть обстановку сменю.

Согласился. Написал рапорт по команде. Начальство, понимая моё положение и состояние, рапорт подписали быстро. Денег взял по минимуму и поехал в Пермскую область, в неведомый посёлок Ныроб, Учреждение Ш320 МВД СССР.

Осень, зима и весна прошли без него, а в самом начале лета, в один из вечеров, мать срочно увезли в больницу с приступом аппендицита и сразу на операционный стол. Слава богу, операция прошла благополучно. Нас с братом оставили на попечение соседки тёти Кати Зданович. Младшего брата она забирала на ночь к себе, а я оставался один, чтобы к нам ночью не залезли воры.

И однажды, за несколько дней до выписки матери из больницы, ночью громко и по-хозяйски постучали в дверь.

— Кто там? — Спросил дрожащим от страха голоском.

— Боря, открывай — это папа, — донёсся из-за двери весёлый голос отца. Но я непонятно с чего испугался, заревел в голос и напрочь отказывался открывать. А отец всё стучал и стучал, уговаривая открыть, и своим стуком он разбудил всех соседей, которые тоже начали меня уговаривать открыть дверь. Реветь я перестал, но и открывать дверь наотрез отказывался. В конце-концов от меня все отстали и отец, крикнув через дверь, чтобы я шёл спать, ушёл ночевать к соседям.

Ну…, а утром открыл дверь тёте Кате, рядом с которой стоял папа. Отца ещё ночью просветили о болезни матери, меня с братом накормили, умыли и мы поехали к маме, которая очень обрадовалась приезду отца, потому что отец хотел сделать нам приятный сюрприз своим внезапным появлением. Он приехал за нами, чтобы увезти на далёкий и неведомый Урал.

Через три дня маму выписали из квартиры, из Минска приехал дед Антон и начались хлопотливые сборы. Отец предлагал распродать часть имущества и ехать туда с несколькими чемоданами, но практичный дед и недоверчивая мать, решили забрать туда имущества по максимуму. Особенные споры возникли по поводу жестяного корыта и стиральной доски. Отец горячо убеждал оставить здесь всю эту херню и мелочовку, чтоб она не мешалась в длинной дороге — там, мол, всё купим. Но мать упёрлась, хотя особо и не спорила с ним. Для виду согласилась, а потом тайком, с дедом, всё это засунули в большой сундук. Как она потом рассказывала — это было очень правильное решение. Там это было в огромном дефиците.

В результате сборов собралось несколько больших чемоданов и два здоровенных и один средних размеров сундука. Отец очень психовал из-за этого, типа: я в форме и как буду возиться с этими купеческими сундуками!? Но всё-таки вынужден был смириться.

В последний день перед отъездом, в одиночку забрался на крышу нашего дома и смастерил бумажный самолётик. Надо сказать, что бумажные самолётики я складывал в нашем дворе лучше всех. Даже лучше взрослых парней и летели они у меня дальше всех. И вроде бы ничего особенного не делал, а они летали далеко и высоко. Вот и в этот раз сделал самолётик из сиреневой обложки старой тетради, где была надпись — «Тетрадь по арифметике ученика 2б класса Цеханович Бориса».

Бережно расправив широкие крылья и, непонятно зачем подув в бумажный хвост, сильно запустил самолётик в воздух. Послушно взлетев высоко вверх, он удачно попал в мощный воздушный поток, который повлёк его ещё выше и дальше. Ещё целую минуту я наблюдал как тот удалялся в сторону далёкого льнокомбината, постепенно превращаясь в точку, и тихо растаял в чистой голубизне высокого неба. Ещё полчаса сидел на крыше и по-детски мечтал. Вот мы завтра, сядем на поезд и через несколько дней приедем на далёкий и северный Урал, где, как рассказывал отец, даже автомобили не ходят и не показывают телевизоры. И я пойду гулять и увижу на земле мой самолётик, прилетевший из Орши и как мне будет от этого очень приятно.

Вечером, провожаемые многочисленными друзьями, как с работы отца, так и соседями, мы сели в поезд на Москву. Утром выгрузились на Белорусском вокзале, переехали на Ярославский. Билет на поезд «Москва-Соликамск» купили тоже на вечер и пока мы ожидали на вокзале посадки, отец нашёл знакомого коллегу с транспортной милиции Ярославского вокзала и встреча плавно переросла в банальную пьянку в привокзальном буфете. Мать вся издёргалась, пытаясь прекратить её, но отец уже ничего не соображал, громко на весь буфет матерился, гнал её от себя. А тут объявили посадку и отец вообще упёрся, заявив, что никуда не поедет.

Если он не был сотрудником МВД, конец пьянки был печальный — его банально бы забрали в вытрезвитель, а потом 15 суток ареста за нецензурную ругань в общественном месте.

Мать, сгорая от стыда, метнулась в вокзальный отдел милиции, объяснила неудобную ситуацию дежурной смене и те помогли ей уговорить отца и посадить в поезд. Вот так феерически, мы отчалили с Ярославского вокзала в трёхдневное путешествие до Соликамска. А для нас с братом оно было ещё и увлекательным приключением, благо родители выкупили целое купе и мы с удовольствием расположились на верхних полках, откуда было видно всё. Отец проснулся в 10 утра, когда мы были уже далеко от Москвы. Ему было тяжело и тоскливо, да ещё и стыдно, когда мама выдала ему по полной всё, рассказав, как он безобразно себя вёл, а отец виновато молчал, лишь иной раз болезненно морщился. И почувствовав, что мать уже выдыхается в своих обвинениях, взмолился: — Люся, хватит. Я всё понял. Обещаю, что больше такого не повториться. Только дай мне немного опохмелиться и всё.

150 грамм тёплой водки отец выдул в один глоток, поморщился и снова заснул. Проснулся он через три часа и мир в семье был восстановлен. Оставшийся путь мы проделали спокойно и умиротворённо. Отец вёл себя безукоризненно, мать отмякла. А нам с братом большего и не надо было. Мы скакали по полкам — то лежали и смотрели в окно со вторых полок, то слезали вниз и там пристраивались у окна, или выходили в коридор и часами стояли, глядя на пролетающий мимо незнакомый, но ярко-манящий мир. Ну и в дороге, как это принято, часто кушали и кушали гораздо разнообразнее и вкуснее, чем дома. Отец очень хорошо заработал на новом месте, высылал деньги матери, а та их не тратила. Поэтому сейчас мы с братом с удовольствием поглощали разные колбасы, варёную курицу, яйца, сладости с чаем и разную другую аппетитную снедь, купленную на станциях. Хоть и прошло почти 60 лет, а я до сих пор помню эти три дня захватывающего путешествия. Помню, как поезд приехал в Пермь и остановился на центральном вокзале Пермь II, постояли там минут двадцать, высаживая пассажиров и поезд вдруг пошёл не вперёд, как по логике должно было быть, а поехал назад, всё больше и больше набирая ход. Даже я всполошился, глядя на запаниковавшую мать — Как же так? А отец снисходительно посмеивался над нами. Поезд стал замедлять ход, остановился и через пару минут поехал опять вперёд, но уже вокзал Пермь II, оказался не по левую руку, а по правую. Через десять минут проехали мимо второго вокзала, местного значения Пермь I и мы вышли на финишную прямую. В Соликамск приехали утром, где-то в 10 часов. Ещё через полчаса были в гостинице, сняли номер и родители стали ждать прихода багажа. Вот этих трёх сундуков, которые должны были прийти в любой момент. Отец с матерью съездили на торговую базу, которая отвечала в том числе и за снабжения Ныроба и оттуда каждый день ходило несколько машин. Договорились там с начальством, как только прибудет багаж, так сразу и место дадут на машине для нас и под вещи.

Гостиница стояла в ста метрах от небольшой речки с чистой водой и лодкой с цепью на замке и мы с братом целыми днями пропадали там. Купались в прозрачной воде с зелёными водорослями на дне, лазали по лодке. Цепь была метра два длиной и мы отталкивали лодку от берега и сидели там с братом, воображая себя морскими путешественниками.

Багаж пришёл дня через три, а на четвёртый день к гостинице подъехал ЗИЛ-157 с отцом в кабине. Быстро рассчитались, мать с Мишей сели в кабину и начался следующий этап интересного путешествия. Я сидел с отцом в кузове и с высоты, с гордостью и превосходством, поглядывал на Соликамских пацанов, шагающих по тротуарам по своим мелочным детским делам. Пусть идут, а я вот по-взрослому еду в далёкий и неизвестный Ныроб.

Погода стояла отличная, солнце, комфортная температура и наша машина бодро ехала по укатанной грунтовке, оставляя за собой большой, белесый шлейф пыли, но мы стояли на ногах прямо за кабиной, обдуваемые встречным потоком воздуха и пыль нас не касалась. И это было гораздо интереснее, чем трёхдневное путешествие в поезде, в закрытом вагоне. А тут…, ты в кузове, открыт всем ветрам и можешь крутить, вертеть своей головой во все стороны, разглядывая бегущие мимо тебя светлые сосновые боры, тёмные ёлки или глядя вперёд на бесчисленные спуски и подъёмы. Переправа на пароме через широкую Вишеру, потом сонная Чердынь с её старинными, купеческими особняками и булыжной мостовой, вторая переправа уже через Колву и вот к вечеру мы въезжаем в Ныроб. Справа, как мы заехали в посёлок потянулись многочисленный деревянные дома, а слева сплошные высокие, серого цвета заборы, сплошь и густо затянутые по верху и перед ними колючей проволокой. Я уж не говорю про многочисленные сторожевые вышки с солдатами, нависшими над заборами. Проехали метров четыреста и свернули к длинному деревянному зданию барачного типа, оказавшейся гостиницей.

Сгрузили чемоданы, сундуки, мы с братом дисциплинированно сели на скамеечку у входа, а мать с отцом скрылись внутри. Посидели немного, встали со скамейки и, пройдя чуток взад-вперёд, с интересом оглядели новое место — вполне оживлённая и широченная улица, автобусная остановка, чуть дальше гостиницы огромная, покрытая лёгкой зелёной ряской лужа, за ней виднелся забор и каменные боксы автобазы с железным арочным въездом. Это с этой стороны, а с той, продолжающие тянуться высокие серые заборы, с колючей проволокой по верху и вышками. Прошёлся ко входу гостиницы и осторожно заглянул в открытые двери и услышал обрывок разговора между дежурной по гостинице и родителями: — Комната свободная у нас имеется, можете занимать. Вот только пока матрасов нет. Но что-нибудь придумаем.

Снова вышел на улицу и увидел, как по дороге едет колонна из нескольких автомобилей. Из кузовов торчали головы солдат с автоматами, а за деревянной перегородкой, в каждой машине, виднелись матрасы, которых как раз нам и не хватало. Колонна скрылась, свернув в сторону заборов и вышек, а на улицу вышли мама с отцом и я авторитетно высказался: — Врёт, тётка… Вон только что, целых пять машин матрасов провезли… Вон туда…, — и махнул рукой в сторону высокого забора с колючей проволокой.

Отец засмеялся и потрепал меня по голове, кивнув в другую сторону: — А вон ещё матрасы идут, — по улице, вооружённые автоматчики с несколькими овчарками на поводках, вели приличную колонну людей, странно одетых в полосатую одежду. Причём интересно, одежда на них в широкую полосу поперёк тела, а вот головные уборы вдоль. Так впервые я узнал, что это заключённые «Особого режима». Особо опасные преступники.

В Ныробе мы прожили тоже дня три и всё из-за сундуков. Были бы просто чемоданы, мы бы уехали на следующий день. Но вот громоздкие сундуки создавали сложность, из-за чего отец с матерью каждый день ссорились. Ну, а мы с Мишей целыми днями, благо погода стояла отличная, пропадали на луже за гостиницей.

Но вопрос с сундуками тоже был благополучно решён. С неведомого Бубыла, с очередной точки нашего путешествия, и куда мы должны прибыть, пообещали за нашим большим багажом прислать большую лодку и мир между отцом и матерью сразу восстановился. Утром следующего дня к гостинице подъехал грузовик, в кузов которого мы снова загрузили свои вещи и двинулись на берег полноводной Колвы. Как объяснил отец, сейчас река обильно пополняется тающими снегами со склонов недалёких Уральских гор. На высоком, обрывистом берегу, куда должна была подойти лодка скопилось человек десять, тоже попутчики до Бубыла, ожидающие попутного транспорта. В этом месте Колва, с песчаными берегами, была шириной метров 80–100 и по ней густо плыли брёвна. Где-то далеко в верхах реки, заключённые заготавливали древесину, доставляли её к реке, сбрасывали в воду и она плыла до определённого места, где уже брёвна вылавливали, сбивали в плоты и гнали на буксире на бумажный комбинат Соликамска, или ещё куда.

А глядя на обильно плывущий лес теперь запаниковала мать, да и я глядел на реку со страхом — Как мы поплывём? Мы же перевернёмся буквально сразу или нас торпедируют плывущие брёвна. Занервничал и отец, с опаской глядя на наши сундуки. И наверно опять мать с отцом поругались бы, но в это время ожидавший вместе с нами народ оживился и на глади реки показалась большая, самоходная баржа, идущая вверх по течению. Когда она приблизилась, все замахали руками, закричали. Послышался ответный успокаивающий гудок и баржа величественно свернула к берегу. Присутствующие взрослые мужики помогли отцу спустить сундуки и чемоданы вниз, они же помогли всё наше добро и погрузить на баржу, которая как раз и шла куда нам и нужно было — на Бубыл.

Идти надо было около часа, расстояние было в двенадцать километров, а на середине пути нам попалась, стремительно летящая вниз узенькая моторная лодка. Увидев нас, она обогнула по кругу баржу и два мужика, разглядев кучу багажа на низко сидящем судне, приблизились и прокричали: — Старший лейтенант Цеханович с семьёй не у вас случайно?

Отец приблизился к борту: — Да мы здесь. А что?

— Так нас за вами послали. Всё нормально у вас? Загрузились?

— Нормально, можете возвращаться…, — лодка развернулась и, оставляя за собой белый бурун воды и расходящиеся в разные стороны длинные волны, умчалась обратно, а отец возмущённо выругался, обращаясь к матери.

— Они там что..!? Я же им объяснил какого размера у нас сундуки, а они хрен знает чего послали на нами. Да тут даже один сундук не поместился бы….

А пока мы продолжали плыть вдоль живописных и подтопленных обильной водой берегов, с гулким стуком подминая под себя многочисленные брёвна, плывущие вниз по течению. Вскоре показался высокий берег, на котором громоздились большие и длинные штабеля заготовленной древесины и оттуда периодически скатывались в воду брёвна, подымая высокие фонтаны сверкающих на солнце брызг. Ещё несколько сот метров и показался небольшой деревянный причал, куда и причалили. Выгрузили вещи, отец ушёл по длинной, высокой лестнице на берег, узнавать есть ли транспорт уже конкретно до Вижаихи, до которой осталось 32 километра по железной дороге. На причале мы сидели недолго, пришёл довольный отец, сопровождая нескольких мужчин в одинаковой чёрно-серой одежде с бирками на груди. Бесконвойники — услышал объяснение отца. Заключённые, которым за хорошее поведение и оставшийся малый срок до освобождения, разрешалось работать днём за пределами Зоны. Они дружно взяли весь наш багаж в руки и трудолюбиво потащили его на верх берега и тут нас с Мишей ждало потрясение. Детское потрясение. Отец рассказывал, что там какая-то узкоколейка и бегают по ним маленькие паровозы и вагоны. Мы то видели в Орше настоящие, громадные паровозы, где колёса были зачастую в рост взрослого человека, но увидев маленькие, почти игрушечные паровозики, вагончики, просто открыли рты в изумлении — ни фига себе!!!

Багаж сосредоточили около таких же маленьких рельс. Мать с отцом отправились в посёлок, решать свои взрослые дела, а мы с братом остались охранять вещи. Но какая охрана, чёрт побери, для ребёнка, когда около тебя ездят игрушечные паровозы, вагоны, платформы загруженные лесом. Охрана была похерена и мы с братом увлечённо и одновременно опасливо бегали по всем железнодорожным путям небольшой станции.

Родители появились часа через два, мама повела нас в столовую, а отец остался у вещей. Оказывается, мы поедем на Вижаиху в девять часов вечера на странном и неизвестном нам мотовозе.

Тьююю…, вон он какой мотовоз. Точно такой же мы видели в Орше, но он, конечно, был гораздо больше. За мотовозом была прицеплена пустая платформа, туда закинули вещи и хоть он, мотовоз, и был маленьким, но помимо машиниста вполне комфортно в кабине расположилась наша семья и ещё один офицер, ехавший ещё дальше до посёлка Перевальная. Ехать надо было два часа по однопутной колее, по следующему принципу. Каждые пять километров были расположены двухпутные разъезды с дежурными и с телефонной связью. Как только заезжали на разъезд, мотовоз останавливался на втором пути у будки дежурного и машинист звонил оттуда на следующий разъезд узнать, прошёл ли ему на встречу транспорт и можно ли двигаться? Ну и соответственно, мы или сразу двигались или стояли и ждали, когда пройдёт встречка.

На Вижаиху прибыли поздно, но из-за белых ночей было ещё светло. Нас уже ждали, группа бесконвойников подхватила наши вещи и мы поспешили за ними, а через несколько минут заходили в свой первый в жизни большой дом. Правда, торжественного входа не получилось. Мы с Мишей уже были никакие. Я ещё в мотовозе сонно кивал головой, временами впадая в липкую дремоту, Миша мирно спал всю дорогу на коленях у матери, поэтому осмотр дома был отложен до утра. Мы сразу увалились спать там, где нам быстро устроили постель, а к нам в дом пришли сослуживцы отца и покатилось застолье.

Но зато утром, я проснулся первым. Встал, протёр кулаками глаза и пошёл осматривать новую территорию. Да…, новенький финский трёхкомнатный дом меня впечатлил. Это не однокомнатная квартирка в 28 квадратных метров. Одна только большая, светлая комната, где мы спали с братом, была целых квадратных метров 25, две поменьше — одна 16м2, а вторая, где спали мать и отец 14м2. Коридор буквой Г, кухня тоже просторная с плитой, за кухней маленькая кладовка 4 метра на 2. В коридоре аккуратный квадрат люка в подвал. Но…, туда не полез. А вот на противоположной стене большой комнаты загадочно виднелась ещё одна дверь. Я её осторожно открыл и обалдел в восхищении — там была просторная летняя веранда метров в двадцать, вся заполненная утренним, летним, солнечным светом. Афигеть. Мне всё больше и больше нравился наш дом. Вышел на улицу — аккуратный длинный дворик, заросший высокой травой. Напротив крыльца — большой дровяник, заполненный сухими дровами, справа деревянная дорожка ведёт к калитке, а слева высокий сарай, а за ним туалет. И здоровенный, приусадебный участок. И всё это обнесено аккуратным штакетным забором. Короче, есть где разгуляться. За забором неширокий и чистый от деревьев прогал, за которым начинается небольшой подлесок, переходящий в тёмный лес, подымающийся на небольшую сопку.

Поглядев немного в ту сторону, не спеша прошёлся по периметру забора, оглядывая окрестности, и прошёл к калитке. Постоял около неё, открыл и вышел на улицу, настороженно поглядывая на пацана, сразу направившегося ко мне от соседнего дома через улицу, наискосок от нашего. Был он повыше меня, крепенький, а я новичок, местных правил не знал и приготовился к возможной драке.

Но тут всё было гораздо проще, чем в Орше. Пацан оказался моим ровесником, звали его Вовка Золин. Мигом сошлись и уже через десять минут, после моего рассказа — кто я такой и откуда приехал, он вводил меня в кипучую жизнь детворы посёлка.

Посёлок был небольшой, 450 жителей, Зона на триста человек, начальная школа. И более менее взрослые пацаны, которые могли тут верховодить жили и учились на Бубыле, откуда мы приехали вчера на мотовозе. Там была восьмилетняя школа. Но сейчас лето и они здесь, так что мне всё равно придётся знакомиться с ними. А так наших ровесников, которые будут учиться вместе с нами в третьем классе всего десять человек.

После подробного объяснения расстановки сил в местной детворе, Вовка повёл меня знакомить с посёлком. Сама Вижаиха делилась уже знакомой узкоколейкой на две половины. На нашей половине было две улицы — наша, десять одинаковых финских домов и за линией домов, где жил новый товарищ располагались большие огороды и вторая улица. Тоже домов на десять. Слева от нашего дома, метрах в ста пятидесяти детский садик, небольшая поселковая столовая с малюсенькой верандой и доской объявления, где висела простенькая киноафиша «Приключение мистера Питкина в больнице». Напротив неё единственный в посёлке крохотный магазин. Дальше и за магазином располагалась общага, за которой было затянутое тиной неглубокая болотина, диаметров метров 70. Напротив болотины высокий деревянный забор, белёный извёсткой и казарма усиленного конвойного взвода, где отец Володи был старшиной. Если идти прямо и дальше, то утыкаешься в большой пустырь, где двое хилых деревянных ворот имитировали поселковый стадион, плавно переходящий в солдатскую полосу препятствий. За стадионом несколько путей узкоколейки и стадион служил здесь чаще, как место посадки и высадки заключённых, убывающих и прибывающих с работ, из лесу или как местные называли плотбище. Ну… а за узкоколейкой зелёные и мрачные ёлки, скрывающие собой широкий прогал болотины, где осенью мы потом собирали клюкву.

Правее стадиона несколько небольших пристанционных зданий, депо, откуда бодренько выехал почти игрушечный паровозик и, трудолюбиво пыхтя трубой, направился к развороту. Как это назвал мой новый товарищ. Мы тоже прошли дальше и вышли к колейному треугольнику, служащим примитивным кругом для разворачивания паровозов. Вовка чуть раньше мне рассказал, как они разворачиваются там, но я ни хрена не понял. Но увидев в этот момент паровоз и треугольник из железнодорожных колей, мигом врубился. Поглядев, как шустро паровозик проехал вперёд в тупичок, потом сдал назад за стрелку, а через минуту он уже ехал передом туда, куда ему надо. А мы пошли назад, в сторону казармы

У казармы взвода свернули налево и через двести метров уткнулись в высокий и серый забор с густо накрученной ржавой колючей проволокой по верху. Это была Зона. Вдоль Зоны шёл деревянный и широкий трап, и когда мы поворачивали ещё раз налево и пошли вдоль следующей стороны забора Зоны, то прямо увидел ещё одно здание. Пожарка — важно пояснил Володя. И опять вдоль забора по деревянной дорожке и через двести метров выходим к узкоколейке. Она то и разделяет наш посёлок. За ней слева, тоже квадрат из забора с колючкой, метров 200 на 200. Это промзона, где работают зеки, не задействованные на лесных работах. А так прямо — разбитая и грязная улица, с деревянными тротуарами по бокам. Слева в основном старые и заброшенные бараки. Штук пять. Справа тоже бараки, но первый переделанный под клуб, второй в начальную школу, а затем идут жилые бараки. И самым последним зданием на краю посёлка, на берегу небольшой речки — баня. В субботу мужской день в воскресенье женский день.

Вовка хихикнул и рассказал интересную историю. В прошлом году, в женский день баня внезапно загорелась и женщины в панике выбегали из неё в полуголом виде, а кто и в голом, схватив свою одежду в охапку.

— Так, Боря, — снова захихикал товарищ, — зеки, что работали в этот день на промзоне, чуть на забор не полезли, чтобы посмотреть на голых тёток. Солдатам даже стрелять пришлось.

Больше ничего примечательного в посёлке не было. Сходили мы на невысокий холм за баней, ещё показал он мне солдатское стрельбище. И вот в таком посёлке мне предстояло, как потом оказалось, прожить полтора года. Но этого я пока не знал.

Но меня это не пугало. Взрослым здесь может быть и скучновато, а нам пацанам было полное раздолье.

А вечером Володя повёл меня на стадион, где немного в сторонке, на большой куче не ошкуренных брёвен сидело до десятка пацанов, пара девчонок в основном моего возраста, с любопытством уставившихся на меня. Я хриплым от волнения голосом сказал кто я такой и откуда, но волновался зря. К моему краткому рассказику пару слов важно добавил Володя и уже через пару минут я тоже присоединился к их компании, сев рядом с рыжей девчонкой, которая мне сразу понравилась. Ирка, оказывается, она тоже будет учиться в третьем классе вместе со мной.

Собрались здесь мои новые друзья не зря, терпеливо ожидая прибытия эшелона с заключёнными, возвращающиеся с работы из леса. Подтянулись со стороны казарм взвода человек десять вооружённых автоматами солдат, приведших с собой двух здоровенных овчарок. А вскоре, оповестя окрестности несколькими пронзительными свистками, тяжело пыхтя серо-белыми клубами пара и дыма, к станции подкатил состав из пятнадцати грязно-коричневых и облупленных теплушек, откуда из маленьких, густо затянутых колючей проволокой окошек выглядывали белые лица заключённых. Неприятно громко загрохотали сцепки вагонов, заскрипели тормозные колодки и состав остановился на краю стадиона, рядом с группой пришедших солдат. С тормозных площадок соскочил многочисленный конвой, охватывая охраной эшелон в круговую, предостерегающе залаяли собаки. И когда охрана заняла свои места по периметру, по команде начальника конвоя загремели ржавые накладные крюки и освобождённые двери теплушек с пронзительным скрипом поехали в сторону, а из вагона стали выпрыгивать на землю прибывшие заключённые, скучиваясь пока у своих вагонов.

— Боря, ты тут пока с девчонками сиди и смотри, как мы будем действовать, — я и так с открытым ртом с любопытством смотрел на совершенно незнакомое мне действо. А пацаны, вместе с Володей сорвались с кучи брёвен и уже через полминуты исчезли с моих глаз. Уж не знаю, как там они сумели проскользнуть мимо бдительной охраны, но вскоре шустрые мальчишки вынырнули среди толпившихся заключённых и стали принимать от них привезённые лесные подарки. Охрана всполошилась, заметив детей среди заключённых, послышались возмущённые крики, ругань, резкие команды, лай собак, из предостерегающего, мгновенно налившись злобой. Несколько солдат кинулось в толпу заключённых, но те сплотившись, не сразу допустили их во внутрь и дали возможность мальчишкам улизнуть от хорошей трёпки солдат.

Упустив нарушителей порядка, озлившиеся солдаты стали грубыми толчками выстраивать заключённых в длинную колонну, кидая в сторону кучи брёвен сердитые взгляды, и где уже рассаживались рядом с нами удачливые и разгорячённые добытчики, не обращая внимания на недовольство солдат.

— Ирка, на…, — и один из пацанов протянул рыжей девчонке маленькую клеточку, искусно сплетённую из тоненьких, гибких веточек, где нахохлившись сидела пёстрая птичка.

— Ой, Нина, — обрадованно закричала Ира, обращаясь к подруге, — смотри…! Клёст… Ой, какой он красивенький… Ути какой…, — заворковала Ирка, плотно придвинув лицо к клетке.

— На тебе ещё и шишек, кормить будешь…, — важно и довольный радостью подруги протянул пацан целую охапку еловых шишек, тут же поделившись будущим, — дядя Лёша белку пообещал привезти…

Остальные тоже были не без лесных гостинцев и каждый хвастал чем-нибудь. А Вовка солидно разъяснил мне: — Скоро кедровые орехи поспеют, вот это будет да…

Потом и я сам, в компании пацанов, прорывался в момент прибытия эшелона с заключёнными из леса. И это была увлекательная игра — между нами и солдатами. Да и заключённым это было в радость. Ведь там сидели не только отпетые урки и уголовники, но и очень много простых русских мужиков попавшие на нары или случайно, или по пьянке, а то и по дурости и мелкой краже. Оторванные от семей, скучая по детям, они свою тоску выливали на нас и с удовольствием дарили нам мелкие подарки с лесу или, сделанные ими в редкие минуты отдыха, милые, занятные безделушки.

Хоть солдаты и ругали, и гоняли нас, но в тоже время зорко смотрели, какими путями мы миновали их охрану и в следующий раз перекрывали и эти лазейки, возможные пути побега уголовников. А мы находили новые дырки в их охране и снова прорывались к своим знакомым дядям. И ведь нас никто из заключённых не обижал, даже самые отпетые блатные. Наоборот, увидев нас, у них теплели глаза и может что-то там, в их покрытых корыстью душах и шевелилось тенями добро.

В течение недели перезнакомился со всеми пацанами в посёлке. В том числе и со старшаками, которые с осени начинали уезжать учиться на Бубыл в восьмилетку и благосклонно был принят в коллектив детей посёлка, полностью погрузившись в новую жизнь.

Вскоре к нам на постоянное жительство приехал дед. Посмотрел на нашу разнокалиберную казённую мебель, собранную в посёлке «с бору по сосенке…». Сокрушённо поохал, поахал. А что тут поделать, это даже я соображал, проделав совсем недавно такой далёкий путь. С мебелью тогда было хреновато, да ещё в такой глуши, как наша. До ближайшей железнодорожной станции Соликамск 250 километров. Там-то и можно было что-то купить. Но потом всё это — мебель, надо везти на машине по разбитой в хлам дороге 150 км до районного центра Чердынь. От Чердыни до Ныроба, где было головное управления Учреждения Ш320 МВД СССР — по простому «Спец лес», а в определённых кругах диссидентов и уголовников «Ныроблаг»…. Ещё 50 километров. Потом семь километров до реки Колва, по ней уже на моторной лодке или барже ещё километров двенадцать до посёлка Бубыл. Здесь всё это с берега перетащить к узкоколейке и по ней ещё 32 километра. Так что мороки только с перевозкой было достаточно, чтобы напрочь отказаться от этой затеи. А у деда в плане столярки оказались золотые руки. Рубанок, лучковая пила, пару напильников, наждачная бумага и фанера от ящиков из-под продуктов, которую я таскал ему от магазина. Он облюбовал под мастерскую большую, светлую веранду в финском домике и у нас уже через пару месяцев в доме стояла необходимая мебель. Да…, она была по магазинным меркам не того товарного вида, но она полностью выполняла все свои эксплуатационные и функциональные обязанности.

Два оставшихся месяца лета, за которые я узнал, что такое оводы, слепни, комары или как это нудно собирать малину, когда тебе мать даёт в руки трёхлитровую банку и приказывает её собрать, пролетели быстро и я пошёл в третий класс. Саму учёбу почти не помнил. В классе было человек двенадцать и помню только Вовку Золина и рыжую Ирку — первую свою детскую и невинную любовь к ней.

Да и зиму помню тоже плохо и только отрывками. Как упало сразу много снега, о чём я даже не мог помыслить в Белоруссии, и как очень холодно на Урале. Мать заказала кому-то из местных лыжи и через неделю я их получил. Помню первый лыжный выход в жизни, как эти проклятые лыжи путались, на каждом шагу, перекрещиваясь в моих ногах, как они разъезжались в разные стороны и я падал в глубокий снег. Чёрт побери, эти проклятые и неудобные крепления. Короче… один раз я так распсиховался, упав наверно в пятидесятый раз на ровном месте… Взял и сломал в психе одну лыжину. Вот тогда, впервые, меня очень здорово и сильно отлупила мать. А через месяц получил новые лыжи и ни с того, ни с сего вдруг стал на них нормально кататься и лыжные прогулки вместо психа, стали доставлять огромное удовольствие.

Запомнились английские комедийные фильмы в маленьком поселковом клубе «Мистер Питкин в больнице», «Мистер Питкин на фронте», «Стук почтальона», но вот ни одного советского фильма там не помню.

Вечерами мы с Вовкой Золиным пропадали в казарме у солдат, смотрели у них фильмы, которые крутили в Ленинской комнате на узкоплёночном киноаппарате «Украина».

Как-то раз, перед выходными, учителя предложили нам за следующую неделю что-то сделать своими руками и принести поделки в школу. Я целый день, забыв про гулянку и игры, слонялся по дому приглядываясь ко всему, выходил во двор к поленнице и долго перебирал без всякой мысли сосновые поленья, пытаясь придумать, что из них можно вырезать. Потом тихонько забрался в мастерскую деда и минут десять задумчиво рассматривал его инструменты. Но всё равно никак не мог решить — что же сделать? Вечером, моё отрешённое от всего шатанье не прошло мимо отца и он, остановив меня, спросил о причине. Пришлось покаянно признаться в своём бестолковизме и отсутствия всякой светлой мысли насчёт поделки. Отец слегка посмеялся, но потом тоже задумался и весьма крепко, а затем встрепенувшись весело предложил: — А давай-ка, Борька, мы нашу улицу сделаем…

Мой друг Володя Золин

Отец, оказывается, приезжал не только отдохнуть, но и сообщил, чтобы мы готовились к переезду. Квартиру там нам дали, за две недели он приведёт её в порядок и в конце декабря будем переезжать.

Через два дня он уехал, а мать с дедом стали постепенно укладываться, что меня совсем не касалось и я вовсю гулял на улице, с нетерпением ожидая, когда пройдут эти две недели. Ну…, а когда ожидаешь, да ещё в детском возрасте — время тянется нестерпимо медленно.

Но и они наконец-то прошли. Отца отпустили со службы на неделю, для перевоза семьи к новому месту. Ещё два дня сборов и мы тронулись в путь. Тут тоже были свои трудности, заставлявшие нервничать родителей и постоянно ругаться друг с другом.

Самый положительный расчёт был следующим. Мы приезжаем на Бубыл, выгружаем свои вещи из вагона, тут же грузим на грузовую машину уже заказанную на автобазе именно под нас и едем в ночь на Рассольную. От Бубыла нужно было по зимнику ехать до Ныроба 12 километров, потом по трассе в сторону посёлка Валай 30 км до отворота на Рассольную, ещё 12 километров и мы на месте. Всего то 54… Ну…, 60 километров по наезженной дороге. Сейчас это меньше часа занял бы путь. Но тогда, при той автомобильной технике и дорог, это было целое путешествие.

Вагон под домашние вещи на Вижаихе нам выделили без всяких препятствий, загрузились по темну и в часиков 9 утра, зацепив вагон за платформы с лесом двинулись на Бубыл. И доехали быстро и без приключений.

Но вот когда выгрузились около путей и отец умчался разыскивать машину, которая должна была приехать за нами, случилась неприятность. Оказывается, машина даже не выехала из бокса Ныробской автобазы, что-то там полетело, сломалось, а остальные машины были уже в разъезде. Автобаза твёрдо-натвердо пообещали отцу по телефону, что вот завтра, машина. обязательно будет нам выделена и придёт к 9 часам утра.

Злой, пере злой отец заявился к куче наших домашних вещей, где мы тихо замерзали и нас уже занесло тонким слоем снега. Хорошо хоть морозец был не такой сильный.

Зло выматерившись очень сложной словесной конструкцией, отец довёл печальный факт, что мы вынуждены на сутки застрять на Бубыле, после чего мать с отцом, тихо переругиваясь на ходу, ушли в недалёко стоявшую бревенчатую гостиницу, договариваться о постое. И уже через минут двадцать мы располагались в отдельной тёплой комнате. Быстро обговорили, как будем охранять вещи, потому что если носимые вещи в виде чемоданов мы ещё сумели затащить в небольшую комнату, то вот остальное осталось около путей. Отец решил так: днём до часов 7 вечера вещи охраняем мы с братом.

— Всё равно вас не удержишь в доме, вот и играйте там… Заодно и поглядывайте, если что — бежите сюда.

А вечером и ночью охранять по очереди будут отец с дедом. Но прежде чем идти на охрану нас с братом мать отвела в поселковую столовую и сытно накормила, а уж потом мы были приставлены к охране кучи вещей, громоздившихся в опасной близости от крайней ветки. Но…, какая охрана? Для любопытных пацанов, оказавшихся в новом месте и особенно гораздо большем узкоколеечном железнодорожным узлом аж в 8 путей.

Как только мать исчезла в дверях местной гостиницы, так в течении 40 минут нами было оббегана вся станция, пересчитаны все шпалы, выглядывающие из снега, обпинуты все рельсы и облажены все платформы и пустые вагоны на путях, после чего высунув языки и потные, мы вернулись к совсем скрывшейся под мягким снегом куче вещей. Мы успокоились, удовлетворив своё любопытство и теперь тихо и спокойно играли в свои детские игры.

Таким образом прошло часа три, нас периодически проверяли — мать, отец или дед, выходивший на улицу покурить свой противный табак, заодно и поглядывающий в нашу сторону. И уже в сумерках, на свободную ветку, рядом с нашими вещами потихоньку стали подавать платформы, доверху нагруженные лесом. Шкафы, кровати, столы и стулья были к этому времени накрыты приличным слоем снега, являя для для машиниста паровоза лишь банальный сугроб и мы с братом слишком поздно заметили, что одна из кроватей, своим железным углом, не вписывалась в безопасную дистанцию к колее и с угрожающим и противным скрежетом, зацепилась за медленно ползущую первую платформу, потащилась за ней, нагло разворашивая кучу домашней утвари, кое что попутно ломая с громким треском и таща за собой, всё что зацепилось за кровать. Мы с братом в ужасе аж присели, глядя, как куча вещей равномерно растаскивалась вдоль железнодорожного полотна. Слава богу, машинист вовремя заметил неожиданное препятствие и остановил состав. Но это уже мало чему помогло. Кровать, оказавшаяся первой на пути, была красиво и плавно изогнута, под таким же красивым и крутым углом, а все остальные вещи, хоть и немного, но всё-таки пострадали в разной степени. Мишка быстро сбегал за родителями и уже через минуту отец многоэтажными матами ругал машиниста паровоза и его помощника, а те ему бодро отвечали через маленькое окошко паровозной будки, обзывая мудилой и крича — что самому надо смотреть куда и как вещи складывать…

Мать ругала отца: — Ты же мужик! Неужели сам не видел куда вещи сложить.

Дед молча и деловито рассматривал повреждённые вещи и через минуту вклинившись в многоголосную ругань, объявил, что только кровать пострадала гораздо и то тут надо немного постучать колуном, а всё остальное ерунда. Тем самым затушив скандал. Помощник машиниста расцепил сцепку и паровоз удалился в темноту. Успокоенная мать ушла в гостиницу, позвав Мишку с собой. Отец и дед, таинственно перешёптываясь, снова собрали вещи в кучу и дед ушёл в посёлок, а отец стал по округе собирать деревяшки, коих было кругом порядочно и складывать рядом с нашей кучей, после чего стал разжигать костёр.

— Чего ты тут делаешь? — Внезапно появилась из темноты мать.

— Что!? Что!? Не видишь что ли…, костёр готовлю… — обидчиво ответил отец, — холодно ведь ночью будет…

— А где дед? — Подозрительно спросила мать, оглядываясь кругом.

— Тут тоже…, — примирительно махнул рукой в темноту отец, — тоже дрова собирается.

Мать уже прокурорским взглядом оглядела отца и, не заметив ничего крамольного, позвала меня с собой: — Борька, пошли в гостиницу.

— Сейчас мам…, — мать ушла, а минуты через две из темноты вынырнул довольный дед.

— Наконец-то ушла… А то я думал тут сейчас ещё будет, а я замёрз…

— Сейчас, батя, сейчас… — отец чиркнул спичкой, береста шумно застреляла яркими язычками огня, дружно взялась и пламя сразу перекинулось на просмоленные остатки шпал и уже через пару минут около вещей ярко и жарко горел костёр. А дед на очищенную от снега доску выставил пару бутылок водки, третью спрятал в снег. Буханка ржаного хлеба, приличный круг колбасы, кусок сала, из кармана дед вытащил большую головку чеснока, тут же встали стаканы, куда дед плесканул водки и стаканы волшебным способом перекочевали в их руки, а в моей оказался кусок ржаного, чёрного хлеба, где лежал толстый кружок вкусно пахнувшей колбасой.

Стаканы с тусклым звоном сошлись и под бормотание отца: — Не ради пьянки, здоровья для…, — водка мигом провалилась в разъявленные рты. Крякнули удовлетворённо и полезли пальцами к салу с ядрёными кусочками чеснока и слегка пожелтевшей солью. В воздухе вкусно и аппетитно запахло чесноком и я тут же переключился на сало.

Когда мать тихо появилась из темноты, первая бутылка была опорожнена и отец с дедом, жмурясь от жаркого пламени костра, курили и лениво общались. Я тоже сидел рядом, разомлевший от тепла и по отрезанной горбушке черняшки активно водил крупной долькой чесночины, равномерно размазывая по всему куску. Осталось только посыпать солью, взять в другую руку кусок колбасы… Жалко Мишки рядом нету, так бы половину краюхи ему отдал и вместе лакомились вкусняшкой.

— Так и знала… Пьёте…, — осуждающе констатировала она, усевшись на стул, который суетливо подставил ей отец.

— Ну что ты, Люся… Ну немножечко мы тут с батей выпили… Вот сидим и Борьку накормили…, — смущённо оправдывался отец, а мать уже махнув на всё это рукой, наклонилась вперёд и взяла с доски стакан.

— Ладно… Мне тоже налейте чуть-чуть, — отец под строгим взглядом матери налил ей на палец водки, себе и деду на два. И так засуетился, что чуть и мне не налил. Посмеялись, выпили, мать в отвращении перекривилась, — и как вы её пьёте?

Отдышавшись и легонько закусив, она поднялась со стула: — Ладно, вы тут не особо. Борька, пошли спать….

Но я активно воспротивился, пообещав, что через полчаса приду и остался в тёплой компании, а через некоторое время, не заметив, сладко задремал. Очнулся на мгновение, когда отец приподнял меня, а дед заботливо подкладывал матрац и снова заснул. Потом проснулся, в полусне услышал обрывок рассказа отца: — …..я весь в пуху и в перьях, а она вцепилась в меня…., — и снова сладкие объятия детского сна.

Проснулся от недовольного ворчания матери, будившей меня. Отец с дедом посмеивались, а я сонно щурился на яркое пламя.

— Мы ещё тут подежурим…, — а мать с досадой махнула рукой и повела меня, засыпающего на ходу в гостиницу.

Дежурили они до утра. Дед сразу лёг спать, а отец умчался к телефону, узнавать, когда будет машина. Но там опять что-то не клеилось и машина появилась только в четыре часа дня, когда начало смеркаться. Грузились не долго, но всё равно выехать с Бубыла удалось лишь в 6 вечера. Мы с матерью и Мишкой сидели в тёплой кабине, а отец и дед в кузове. Мать здорово переживала за них, как бы не поморозились и не знала, что знал я. Пока туда-сюда дед сгонял в Бубыльский магазин и теперь, соорудив из домашних вещей подобие уютного гнезда, отец с дедом довольные окончанием путешествия квасили.

А я на всю жизнь запомнил эту поездку по зимней дороге, когда в свете ярких фар из темноты появлялись то загадочные замки с высокими крепостными стенами, то белые и величественные горы с острыми пиками, то развалины крепостных стен, то ещё что-то. Всё это было вычурным нагромождением снега на обочинах, после прохождения тракторов, чистящих дорогу. А уж свет фар, игра теней создавали эти сказочные картины и пейзажи.

Приехали мы в посёлок Рассольная поздно вечером. Проехали по коротенькой и тёмной улице, тускло освещаемой лишь двумя фонарями. Остановились в самом конце улицы у последнего дома на четыре квартиры. И уже в двадцати метрах в свете фар виднелся густой и тёмный лес. А напротив большая бревенчатая изба. Нас ждали, соседи жарко натопили квартиру и приняли деятельное участие в разгрузке и затаскивании наших домашних вещей во внутрь.

Мишка уже практически спал на руках у матери, руководившей куда и что ставить, а я зевал во весь рот, равнодушно сидя в комнате и сонно глядел на царившую кругом суету, вяло ожидая, когда и меня родители устроят спать. Так и заснул на стуле и даже не помнил, как меня раздели и уложили с братом спать на матрац.

Проснулся рано утром от вкусных запахов, исходящих из кухни. Встал с матраца и первым делом решил осмотреть наше новое жилище. Мда…, это не Вижаиха. Две комнаты. Большая была вытянута в длину метров пять и три с половиной в ширину. Вторая под прямым углом к большой и тоже длинная, и два раза меньше большой. Тут наверняка будет спальня родителей, а мы с братом будем спать в большой комнате. А где же тогда будет спать дед? Его нашёл в небольшой, но тёплой кладовой, сразу за печкой кухни. Метра полтора в ширину и длиной три метра. Дед сладко спал на брошенном на пол тулупе и я не стал его беспокоить. Только тихонько открыл дверь, посмотрел во внутрь и тихо закрыл. Кухня была больше чем на Вижаихе, но не на много и тут уже сидел брат и с удовольствием уплетал горячие блины, макая их в растопленное солёное масло. Ух ты!!! Я тоже хочу и сходу присоединился к трапезе. А ещё через несколько минут появился отец. Он ходил на работу и отпросился ещё на два дня для обустройства. Мы уже с братом поели, попили чаю и наше место занял отец и проснувшийся дед, а мы оделись и пошли знакомиться с посёлком.

А на улице была благодать. Морозец градусов в десять, что по уральским меркам почти тепло, солнце слепит глаза через чистый снег обильным сверканием искорок. Вышли на высоконькое крыльцо и осмотрелись. Да… вечером и в темноте не ошиблись — наш дом был самым крайним в посёлке и лес, зелёные ёлки засыпанные толстым слоем снега толпились в двадцати метрах. На наше крыльцо выходила ещё одна квартира, но моё внимание привлекла стайка девчонок играющих перед большой бревенчатой избой и украдкой поглядывающих в нашу сторону. Нужно идти знакомиться и важно спустился вниз. Девчонки насторожились, с любопытством уставившись на меня. Они были на мой взгляд моими ровесницами и я смело подошёл.

— Мы вот вчера приехали и будем тут жить…

Быстро перезнакомились — Вера, Света, Люба и Лариса А вскоре к нам присоединился ещё один пацан — Игорь, брат Веры. И всей толпой отправились по посёлку. Одна улица из семи домов, но уже двухквартирных. Пять на нашей стороне и два на противоположной. На той стороне ещё стоял совсем маленький магазинчик, пожарка, где жил бесконвойник дядя Коля. В небольшой пожарке ещё была лошадь, большая, дружелюбная собака и сани с бочкой и водой, потом шёл оштукатуренный барак в одно помещение — это был поселковый клуб. И всё. Если не считать небольшой казармы, стоявшей на склоне горы, напротив Зоны. В эту же гору уходила единственная дорога, связывающая наш посёлок с остальным миром. Если идти мимо Зоны и дальше, то слева будет скромная поселковая баня, вмещающая за один раз человек семь. Справа и за Зоной стадион, потом сразу стрельбище, а напротив него промзона. И всего в посёлке проживало считая нас детей и наших родителей 72 человека. 35 солдат и человек двести зеков. Да…., это не Вижаиха.

Но больше всего меня поразила наша школа. Как раз та изба, напротив моего дома. И класс в школе был только один, где одновременно сидели и учились все школьники. В четвёртом классе было четыре ученика — это я добавился, Вера Копытова, её брат Игорь и Лариса В третьем классе Света Ягодкина, Люба Удальцова. Во втором классе Митька Лях…. Короче, нас в школе всего 12 учеников. Была в школе ещё одна небольшая комната, но это была комната молоденькой учительницы и там она жила.

Все подробности я познаю потом, потому что сегодня был первый день новогодних каникул и можно две недели спокойно гулять.

После обеда познакомился с соседями слева, их двери выходили на наше крыльцо или общее, чтобы вернее сказать. Фамилия у них Абросимовы и у них был сын Николай, но он старше меня на 4 года и учится в 8ом классе в ближайшем посёлке Лопач. Там была восьмилетка и с нашего посёлка там училось ещё двое — семиклассник Андрей и восьмиклассница, имени не помню. И Николай Абросимов с Андреем, как старшие пацаны, верховодили на посёлке. Но от того что они на целую неделю уезжали на Лопач на учёбу, то старшими среди пацанов оставались Игорь Копытов, брат Веры и я. Но об этом тоже узнаю позднее.

Слева от нас жил капитан Акишкин, врач и у него был сын — Сергей, одногодок моего брата. Кто жили в четвёртой квартире, не помню, потому что детей у них не было.

Быстро со всеми передружился и влился в дружный и тесный коллектив детворы. Так как были каникулы, да и погода способствовала, то мы с братом целыми дня пропадали на улице. В основном катались с горы на лыжах или на корытах. На Вижаихе надо было идти около километра до горы, откуда катались, а на Рассольной она была прямо перед посёлком и в двухстах метрах от моего дома. Мы забирались на самый верх и отчаянно мчались на лыжах вниз, с азартом прыгая через небольшой трамплин и меряясь, кто дальше прыгнул. Иной раз падали после прыжка, не удержавшись, и с размаху втыкались головами в снег или летели на животе в самое подножья горы, обрывая пуговицы на стареньких пальто или лёгких фуфайках. Вставали, становились вновь на лыжи и опять, расставив ноги с лыжами ёлочкой, шустро лезли на высоту, чтобы вновь лететь сломя голову вниз по лыжне и через слёзы, высекаемые ветром, разглядывать трамплин. А когда взлетаешь на него, надо ещё и сильно толкнуться ногами вверх, чтобы улететь ещё дальше, чем в прошлый прыжок. И опять летишь вниз, кувыркаясь через голову, теряя лыжи. А когда надоест кататься на лыжах, хватаем старенькие корыта, набиваемся туда и снова летим вниз в вихляющем стиральном агрегате и в какой-то момент, все дружно визжа, на полном ходу вываливаемся и летим вниз, чтобы через несколько минут вновь карабкаться на высоту.

Помимо высоты было ещё одно место детских игр, это замёрзшее болото около бани и вот там мы частенько катались, бегали и больно падали на твёрдый как камень лёд…

Я там один раз так хорошо приложился головой об лёд, что если был взрослым, то расшиб бы голову напрочь. А так мягкие, детские кости, зелёные искры из глаз и мозги только всколыхнулись и снова встали на место. Приходили мы после гулянок, с одеждой полностью заледенелой. Раздевались в коридоре и штаны, пальто просто стояли в полумраке прихожей, и лишь через минут десять, когда лёд на штанах подтаивал, они шумно падали на пол. Вот такие у нас были гулянки в детстве. Не то что сейчас.

Новый год мы встречали уже в благоустроенной квартире. Всё было расставлено по своим местам. Дед сколотил в кладовке уютный топчан, столик в изголовье, свет провёл и теперь это была его комнатка, где прижавшись к тёплому боку печки, он по ночам грел свои старые кости.

Отец с матерью совместили новоселье с Новым годом и за несколько часов до полночи, у нас за столом гудела хорошая компания сослуживцев отца с их жёнами. Мишка спал, я сытый и счастливый лежал на животе на диване болтая ногами в воздухе и восторженно наблюдал за взрослыми, которые спорили, ели, пили, общались друг с другом в непринуждённой обстановке праздника. А когда до Нового года осталось несколько минут, отец на правах хозяина наполнил стаканы и все торжественно встали, чтобы проводить старый Новый год и встретить следующий. Но вот в этот самый возвышенный момент произошёл казус. Наш шикарный радиоприёмник «Беларусь» негромко пшикнул, из его недр вырвалась струя чёрного дыма и он погас. Все весело зашумели за столом, а отец быстро метнулся в коридор, где у него был ящик с его инструментами и радио запчастями.

— Сейчас…, сейчас всё будет. Это конденсатор сгорел, — прокричал весело отец и уже через минуту ворвался в комнату с зелёным и длинным конденсатором в одной руке и плоскогубцами в другой. Развернул радиоприёмник, снял заднюю стенку. Выкусил плоскогубцами почерневший конденсатор, вставил новенький и сильно, пару раз обжал его концы, соединяя с чем положено.

— Всё…, потом припаяю…, — мигом щёлкнул по клавише цвета слоновой кости, с досадой произнеся, — не успел…

Из радиоприёмника лились торжественные звуки Гимна Советского Союза.

— Антоныч… Антоныч… — неслись со всех сторон восторженные клики, — да ты рекорд поставил по ремонту приёмника, — все зачокались стаканами, выпили, дружно прокричали — УРАааааа и застолье покатилось своим чередом.

Каникулы пролетели быстро и 11 января мать меня повела в школу. Вернее, мы с ней просто перешли дорогу и зашли в бревенчатую избу. Тут меня все уже знали, осталось только представить учительнице, уезжавшей на каникулы в другой посёлок, чтобы она записала меня во все свои документы.

Молоденькая девочка, это с высоты уже моих преклонных лет, а в то время, для моего возраста, взрослая девушка, которую мы звали по имени и отчеству Елена Павловна. Она закончила в прошлом году восьмилетку, которая считалась в стране в то время всеобщим средним образованием и так как в стране не хватало учителей, то летом прошла педагогические курсы в областном центре и получило право преподавать в начальных классах. Доброжелательно улыбаясь, она быстро записала мои данные в классный журнал, показала место за партой рядом с Игорем Копытовым и начала занятие. Вера Копытова с Ларисой сидели за нами и это был наш четвёртый класс. Дала всем, то есть четвёртому, третьему и второму классам задание по материалу, а сама стала более плотно заниматься с первоклассниками, которых было всего два. Потом со второклассниками и лишь в конце урока добралась до нас и урок закончился. Она прозвенела в ручной колокольчик и мы высыпали во двор на перемену. Побегали, побесились и по звонку колокольчика снова забежали в школу. Вот так, в принципе, мы и учились. Да и учить то там было нечего — Родная литература, арифметика, русский язык, рисование, пение. Так что учёба особо нас не затрудняла. И рассказывать тут в общем то и не о чём. И свободного времени было навалом, которое в основном шло на гулянки. Но наступили сильные январские морозы, когда особо не погуляешь и мне на глаза попалась, первая в моей жизни серьёзная фантастическая книга Герберта Уэллса «Война миров», рассказывающая о нашествии марсиан на землю. Я до этого читал только сказки и был просто ошеломлён, столкнувшись со взрослой литературой и открывшимся новым миром. Я просто влюбился в Герберта Уэллса как в писателя и прямо запоем прочёл всё остальное, что сумел нарыть в нашей крохотной поселковой библиотеке, которая представляла собой два небольших стеллажа в клубе, за экраном — «Первые люди на Луне», «Человек невидимка», «Машина времени».

Потом пошёл в читку Жюль Верн. И для себя открыл окно уже в другой новый мир и теперь с недоумением смотрел на сказки и другие детские книги и удивлялся — Как я мог с увлечением читать это? Вот с этого времени и стал заядлым книгоманом. Читал всё, что попадалось и первой жертвой стала домашняя библиотека, которую отец с матерью старательно собирали.

Одновременно, каждый день, с нетерпением ожидал прихода газеты Пионерская правда, где на последнем развороте, да во весь лист печаталась фантастическая повесть про советского лётчика, которого немцы сбили и тот пока падал без парашюта на землю, приобрёл способность летать и начал воевать таким образом с фашистами. Конечно, наивная детская дичь, но блин…. Как я ждал, да не только я, но и мой друг Игорь Копытов, каждый выпуск газеты. Дело было зимой, отличный зимник и почту доставляли чуть ли не каждый день. Но когда были сильные морозы или долгие метели, заметающие дороги, то почта опаздывала. Но зато потом приходило сразу несколько номеров Пионерской правды и мы с Игорем прямо впивались в эти драгоценные для нас газетные листы, прямо проглатывая содержание новых глав.

Но, конечно, книги, как бы их не полюбил, были на втором месте, а на первом это детство, когда ты гуляешь, играешь и дружишь с такими же как и ты сам. И всё это на свежем воздухе. Несмотря на то, что посёлок был маленький и его окружал густой лес, засыпанный глубоким снегом, для нас детворы было полно мест для игр и развлечений.

Мы бегали по единственной поселковой улице, катая друг друга на самодельных санках. Катались на них по укатанной дороге с самого верха горы, копали в снегу извилистые ходы или же прыгали с крыш сараев в сугробы, даже не понимая, что под снегом может много чего таиться опасного для нашей жизни или здоровья. Помню, мы с Игорем и другими пацанами пошли на солдатскую полосу препятствий прыгать в снег. Там стояла приличной высоты сколоченная вышка, вот оттуда и хотели сигать. Залез первым, прицелился и прыгнул. Надо сказать, приземлился в глубокий снег и по пояс ну очень удачно, когда под весёлые крики друганов выдрался из снега, то даже не шуточно испугался — приземлился буквально в десяти сантиметров от тонкой, но прочной жердины стоявшей под снегом строго вертикально. Ещё чуть-чуть и нанизался бы на неё. Смерть лёгким ветерком пронеслась мимо, а детский испуг уже через несколько минут просто улетучился. Но я получил хороший урок на всю жизнь. Хоть потом и прыгал всё равно, но уже с оглядкой и помня всегда про ту жердь.

Была у меня ещё одна увлекательная игра, в которую играл только один. Ещё на Вижаихе, а потом на Рассольной, зимой, я находил чистое снежное пространство с несколькими небольшими причудливыми бугорками, служившими для меня разнообразными целями. Набирал в кучу обледенелые снежные комки, стараясь брать одинакового размера с предназначением быть снарядами. И начинал, прицелившись, кидать в выбранные бугорки, обозначенные для меня как — пушки, пулемёты, танки или линии окопов, если на снегу образовывались линии. Мне очень нравилось, как вокруг импровизированных целей, когда ближе, когда дальше образовывались воображаемые воронки от снарядов и в эту игру мог играть часами, даже не подозревая, что когда — то, во взрослой жизни, стану профессиональным артиллеристом.

А вечерами, когда мы с Мишей укладывались вдвоём спать на диване, выключался свет и я начинал рассказывать младшему брату разные фантастические истории из жизни пацанов Рассольной.

— …… и вот Серёга Акишкин, вместе с Лёшкой Бессолицыным, Митька Лях тоже с ними был, стащили у своих отцов кучу капсюлей, две банки дымного пороха. А у солдат с нашей казармы утащили канистру бензина и решили всё это взорвать недалеко от посёлка, чтобы поглядеть какой получится взрыв. Всё сделали как надо и стали решать — Кто будет поджигать?

— Лёшка должен поджигать, потому что он больше всех стырит у отца капсюлей и пороха…, — авторитетно подсказывал брат.

— Ан нет…, — возражал я, — Лёшка как раз сказал, что это должен сделать Акишкин. Но пока они так решали, то не заметили, как Митька Лях достал из кармана спички, отцовскую папиросину и решил закурить. Но стоял рядом с кучей и как только он чиркнул спичкой, то всё это как — ДОЛБАНУЛО…, — последнее слово я неосторожно и громко выкрикнул в ночной темноте, отчего сразу со спальни родителей донёсся недовольный сонный голос матери.

— А ну тихо там… Спать быстро, полуночники. Нам завтра с отцом на работу….

И понизив голос, я продолжал: — Как взорвалось всё, как задымилось кругом, ни черта не видно. Кто-то в дыму вопит. А Митька Лях стоит, вылупив глаза, и смотрит испуганно в дым. А дым рассеялся и стоит около взрыва Серёга Акишкин рот разинув и без штанов… У него штаны взрывом унесло, а Лёшка Бессолицын бегает вокруг с обожжённой задницей и хлопает себя по дымящейся жопе и чего-то орёт…., — брат неосторожно громко заливается от смеха, представляя такую смешную детскую картину, а мы снова из спальни получаем родительский окрик. Притихнув, продолжаю рассказывать про дальнейшие весёлые приключения наших пацанов.

Да и сами шкодили не по делу и опасно. У отца был фотоаппарат, куча проявленных плёнок и решили мы с братом сделать дымовушку. Скрутили, свертели, завернули в золотинку от давно съеденного шоколада. И нет чтобы зажечь её на улице. Зажгли прямо в спальне родителей. Держал в руках Мишка, а я поджигал. Так она как пыханула, как задымила. Да так неожиданно, что мы, блин, испугались и в испуге кинули её на кровать родителей. Выскочили из спальни и закрыли дверь.

Что делать? Ведь сейчас пожар будет, а родителей дома нет. Через минуту приоткрыли дверь, а оттуда дым как повалил…. Дома был только дед, которого мы боялись. Но страх большого пожара пересилил и мы ломанулись в его каморку, где он спокойно читал книгу, даже не представляя, что сотворили внуки.

— Дед, горим…. В спальне…., — проорали мы в эту благостную каморку и деда как подорвало. Вскочил, побежал в комнату, нырнул в едкий и густой дым и через секунд тридцать выскочил оттуда с ватным одеялом в руках, с чёрным, тлеющим пятном прямо посередине и выбежал на улицу. Где и затоптал одеяло в снегу. Больше там ничего не пострадало, через пятнадцать минут дым через форточки выдуло на улицу, но остался стойкий запах горелого тряпья. А вечером мы от родителей получили хорошую трёпку.

Частыми гостями поселковая детвора была и в местной пожарке, которой заведовал добрый бесконвойник дядя Коля и он всегда встречал нас с радостью и грустью. Хоть он и был зеком, но пользовался за свой честный характер уважением у офицеров и остальных жителей посёлка. Да и попал он в лагерь по русской дурости из-за выпивки и всегда привечал нас, тоскуя по своим детям, оставленным им где-то далеко. В пожарке, вместе с дядей Колей проживала безропотная лошадь Машка, а также большой и умный пёс Шарик, любимец всего посёлка и он позволял нам играться с ним по всякому. Но один раз он меня хорошо тяпнул и за дело.

Одно время пристрастился его дразнить едой. Прохожу мимо пожарки и зову: — Шарик, Шарик… На…, на, на…., — и как только он радостно выскочит, виляя хвостом, я бегу к дому и маняще зову за собой. Пёс бежит, глотая на ходу слюну в предвкушении корочки хлеба или ещё чего-нибудь. А я забегу на крыльцо, посмеюсь и ухожу домой.

И вот один раз иду снова мимо пожарки, выбегает мне навстречу Шарик, повиливая хвостом, и когда хотел его погладить, он меня прилично цапнул за ляжку. Мол — так больше не делай. Всё. Больше никогда не дразнил собак — всё они понимают и помнят.

А вскоре дяде Коле выпала удача освободиться раньше срока. Это было где-то уже феврале. Я шёл по улице мимо клуба, стоявший по левую сторону от меня, а справа, через чистую снежную целину, шириной метров восемьдесят, уже шёл высокий и серый забор с вышками Зоны. Иду себе тихо, о чём-то по-детски мечтая, а тут справа до меня внезапно донеслись громкие и требовательные крики солдата с ближайшей вышки. Следом грянул выстрел, а потом короткая очередь. Я даже остановился на дороге в изумлении и тут вижу, как через забор, несмотря на колючую проволоку и стальную путаницу МЗП (малозаметное препятствие), шустро перебирается заключённый.

Солдат, как потом оказалось, сначала растерялся от такой наглости. Среди бела дня, прямо в десяти метрах от вышки, заключённый, без всякого сомнения и быстро преодолевает запретку, нагло лезет, ничего не боясь на трёхметровой высоты забор. Тут волей-неволей растеряешься, а потом согласно Устава караульной службы, предупредительный выстрел вверх — но…, заключённый продолжает совершать преступление, то есть побег. Следующая уже очередь в воздух в надежде, что тот всё-таки испугается и остановиться. Но нет, заключённый успешно преодолел все препятствия и когда солдат решил стрелять на поражение, то стрелять уже было нельзя. Зек находился в створе со мной и был большой риск попасть и в ребёнка. А я, разинув в изумлении рот и даже не испугавшись, лупал глазами на приближающегося заключённого, по малолетству не понимая, что тот мог меня взять в заложники. А уж как потом всё обернётся со мной…!?

Но заключённый, с сильно исхудавшим и пожелтелым лицом, шумно сипя горлом, наконец-то преодолел глубокую снежную целину, выбрался на дорогу рядом со мной и, наклонившись, опираясь руками на колени, тяжело дышал, исподлобья глядя на меня и решая про себя — Брать ребёнка в заложники или нет? А от вышки, от вахты у ворот Зоны, доносились предостерегающие крики дежурной охраны, вывалившей из караульного помещения.

А зек и сам всё решил — ребёнка не брать. Во-первых: он только свяжет его по рукам и замедлит уход от погони. Во-вторых: если возьмёт заложника, то когда его догонят и задержат — наверняка просто пристрелят…. И он, плюнув обильной жёлтой слюной на белый снег и вытерев рот правой рукой, в которой держал приличных размеров нож, побежал в сторону сопки, к тропинке, уходящей на 4ю плотину.

Через минуту ко мне подбежали солдаты, знавшие меня, и затормошили: — Борька, живой? Он тебя ножом не ударил?

Убедившись, что я целый и невредимый, оказавшийся среди них сержант, стал деятельно распоряжаться: — Вы двое по тропе за ним, а мы по дороге, попытаемся обогнать его и перерезать путь…

На выстрелы и крики из ворот пожарки, на наспех оседланной лошади Машке, выскочил дядя Коля и подскочил к нам: — Борька, нормально всё? — И не дождавшись ответа, но поняв по моему виду, что всё в порядке, прокричал с лошади сержанту, — пёхом не успеете, а я на лошади его там возьму…

И поскакал по дороге под одобрительный крик сержанта, который с остальными побежал вслед первых по тропе. И я, хоть и был пацаном, но понимал, что догнать беглеца можно было только на тропе.

Но дядя Коля на лошади и по дальней дороге, обогнал всех и в короткой схватке с вооружённым ножом беглецом, обезоружил его и скрутил.

Как показало последующее следствие, заключённый, которому оставалось до освобождения один год, проигрался в карты в пух и прах. И чтоб отыграться он поставил на кон жизнь одного из офицеров. И снова проиграл. Теперь он должен был убить начальника своего отряда, молодого старшего лейтенанта. С другой стороны, убивать офицера он тоже не хотел, понимая, что его тогда ждёт расстрельная статья. А по тогдашним зоновским законам, если он не «возьмёт» жизнь офицера, то тогда его «возьмут» на ножи. Исходя из этого, он решил поступить по другому. Подошёл к начальнику отряда и ничего не говоря изо всех сил ударил его по лицу. Естественно, за нападения на сотрудника колонии его посадили на целый месяц в штрафной изолятор, где он надеялся отсидеться и что-нибудь придумать. Но месяц прошёл, его выпустили и когда вернулся в отряд, ему сделали предъяву — или ты его сейчас, или мы тебя сегодня ночью. И у него не оставалось иного пути, как попытаться уйти в этот безумный побег, прекрасно понимая, что его всё равно поймают и вряд ли он сумеет далеко уйти.

Так всё и произошло. Отсидев в штрафном изоляторе положенный срок, его отправили в другой лагерь, автоматически прибавив за побег ещё три года отсидки. Но проблему этим не решили, а лишь отсрочили. Так что судьба его и в другом лагере будет незавидной. Рано или поздно ему предъявят за невыполненный долг и он снова встанет перед дилеммой — или быть убитым «своими» или убить самому.

А дядю Колю за активную помощь в поимке заключённого, досрочно освободили и через две недели он уехал к своей семье.

Через неделю отец повёл меня в Зону. Так уж получилось, одновременно у отца и у меня заболели зубы. У отца острой болью, у меня ноющей, тянувшей из моей детской душонки все силы. А у отца как будто острой иглой там ковыряли. Вот уж он намаялся бедняга. Лез от боли на стены, яростно матерился и протяжно выл. Хлестал стаканами водку. А один раз не выдержал, схватил ружьё, выскочил на крыльцо и с двенадцатиэтажным матом бабахнул в небо из обоих стволов. На всё это я смотрел тоскливыми глазами, не имея даже такой возможности излить свою боль. И вот в такой пиковый момент отец схватил меня за руку и потащил к врачу. Единственному медику на всю тайгу — капитану Акишкину. Уж какой он был военный медик и в какой специальности, я не знал. Не знал и армейской аксиомы, что — Военный медик во-первых не медик, а во-вторых не военный. Но на мой детский взгляд он был неплохим мужиком.

— Петя, ничего не знаю… Лечи нас, — и отец вытолкал меня вперёд.

Акишкин добродушно засмеялся: — Антоныч, тебе налью грамм 150 спирта. Больше у меня лекарств нет. Борьке наливать не буду….

Отец от безнадёги и боли тоскливо заматерился и горестно махнул рукой: — Петя, да не помогает мне спиртное…. Хотя, дай — намахну. А что тогда делать?

Дождавшись, когда отец продыхнётся от жгучего алкоголя, медицинский капитан предложил.

— Послушай, Антоныч, пошли в Зону, там у меня есть санитар и он лечит зеков своими псевдо народными методами, но эффективно лечит. Зубы тоже. Я стараюсь не вникать, но знаю — лечит один раз и на всю жизнь. Так что пошли туда.

Через пятнадцать минут я со страхом смотрел на звероподобного санитара, покрытого жёстким чёрным волосом, с толстыми и сильными пальцами, где тоже росли чёрные волосы. От этого зверского вида и от моего не шуточного испуга, зубную боль сняло мигом, а санитар глянул на меня и категорически заявил.

— Гражданин начальник, ребёнка лечить не буду.

— Да и хер с тобой…, — сочно и зло заявил отец, сдобрив свою тираду крепкими выражениями, — лечи, на хрен, тогда меня….

Я в испуге забился в дальний угол комнаты и оттуда наблюдал поднявшуюся лёгкую суматоху вокруг моего отца.

— Садитесь, гражданин начальник, — приглашающим жестом санитар показал на добротное кресло, стоявшее посередине помещения. Отец послушно сел, а санитар, порывшись в большом ящике, достал оттуда ремни и какие-то деревяшки.

— Что это такое? — Подозрительно и агрессивно спросил отец.

— Это распорки в рот. А то знаете, я иной раз не успевают пальцы изо рта убрать. А это ремни руки к подлокотникам привязывать. Тоже бывает и в рожу заедут, — Санитар уговаривающе помотал ремнями в воздухе, а отец снова, но уже тоскливо заматерился, объяснив матом, что он офицер и чекист и у него сильная воля. И пусть эта скотина не беспокоится за свои пальцы и рожу — всё будет целым.

Я давно забыл про зубную боль, со всё возрастающим интересом наблюдая это захватывающее зрелище, в котором отец, насмерть уцепившись руками за подлокотники, решительно скомандовал — Даваййййй…..!!!!!!

Санитар непонятно откуда, неуловимым движением, достал маленький пузырёк с тяжело колыхавшейся желтоватой жидкостью. В другой руке находилась пипетка, в которую он набрал жидкость из пузырька.

— Что это такое? — Вскинулся настороженно отец.

Санитар долгим и тяжёлым взглядом посмотрел на отца, вздохнул и сказал: — Гражданин начальник, вы пришли вылечиться от зубной боли. И я вас вылечу — раз и навсегда. Доверьтесь мне. А это моё лекарство.

Отец ещё сильнее сжал подлокотники, напрягся, закрыл глаза и обречённо прошептал: — Давай…., — после чего открыл рот, как говаривали в армии на ширину приклада. Причём, таких огромных автоматов, с такими прикладами, я ни до, ни после не видел.

Санитар осторожно засунул в открытую пасть пипетку и метко капнул в чёрное дупло больного зуба. Дальше всё происходило стремительно, бурно, шумно и захватывающе.

В тишине громко клацнули зубы и санитар еле успел выдернуть пальцы изо рта начальства. Пипетку тоже. Секундная пауза и отец, замычав от боли, взвился над креслом и так, не открыв глаза, кинулся вперёд и тут же крепко врезался в стену. От потери сознания его спасла гораздо большая боль и, не открывая глаз, отец стал бешено метаться по небольшой комнате, завалив в ней всё и чуть не затоптав санитара, капитана Акишкина, кресла, стол. А потом остановился посередь и оглушительно завыл, неистово мотая головой из стороны в сторону. Достигнув пика вой с оттенком откровенного удивления стал опускаться и через секунд двадцать совсем затих и тогда отец открыл глаза и ошеломлённо спросил: — Что это было?

— Я убил ваш зубной нерв, гражданин начальник.

Мне потом отец рассказывал: — Боря, я думал у меня во рту граната разорвалась. Так оглушающе больно было. А потом боль в несколько секунд исчезла….

Самое интересное потом было. Отец говорил, что в пипетке была концентрированная кислота и она убила не только зубной нерв, но и сам зуб. И через месяц он стал разрушаться и острыми краями резать язык и щёку. Тогда отец хватал напильник, засовывал его в рот и начинал растачивать острые края зуба, а мы в ужасе все разбегались от него. А он языком потрогает зуб и вновь начинал стачивать острые края….

А тут ещё влип в неприятную для меня историю с котёнком. В четвёртом классе, вместе с нами — Игорем, Верой и мной училась ещё одна девочка Лариса. И у неё был игривый молоденький кот, её любимчик. И вот каждый день, приходя в школу, она весело рассказывала про проделки своего любимца. А рассказывать она умела и мы, разинув рот, слушали про увлекательные шкоды кота. Училась она с нами последние дни, её родителей переводили в другой больший посёлок и вот как-то моя мама пошла к ним домой пообщаться. А я возьми и брякни: — Мам, они через несколько дней уезжают из посёлка. Купи у них кота. Он мне нравится….

Мама со смехом поделилась моей просьбой с подругой, а та рассказала дочери и на следующий день меня ждал позор. Блин… Ох уж Лариса и ехидно поиздевалась надо мной. А мне было стыдно. Мама поняла свою ошибку и чтобы загладить свой промах подарила нам с братом кошку Люську, но та была уже взрослой и совсем не хотела дружить с нами. Жила своей жизнью, не обращая на нас внимания.

Отдельным развлечением для всего населения посёлка были редкие киносеансы. Кинофильмы нам привозили один раз в две недели, а то и реже, и тогда весь посёлок от мала до велика собирался в маленьком клубе. Мы, детвора, прибегали туда задолго до сеанса и занимали места прямо на полу перед экраном и вовсю там веселились, боролись, шумно играли в разные игры, нетерпеливо ожидая, когда в клуб придут взрослые. А те не спешили и так как показ фильма было определённым значимым событием в размеренной поселковой жизни, то неторопливо собирались в клуб, как на праздничное мероприятие — на людей посмотреть, себя показать. Как-будто два часа тому назад они на работе не виделись. Но вот почти все взрослые в зале, строем приходят солдаты взвода, свободные от службы, и киномеханик, тоже из солдат начинает показывать кино.

На следующий день этот же фильм крутят второй раз, но уже без взрослых, только для солдат, кто был вчера на посту или дежурстве. Ну и мы тут уж обязательно, с не меньшим интересом смотрим второй раз фильм. Самое интересное начинается через несколько дней, когда фильм всеми просмотрен уже раз пять и тогда киномеханик запускает плёнку задом на перёд и тогда все укатываются от смеха, глядя, как валявшийся убитый белый вскакивал с земли или прыгал спиной назад и запрыгивал на крышу дома. И другие киношные, смешные моменты.

А тем временем детская жизнь шла полным ходом и в ходе тесной дружбы с Игорем Копытовым, я незаметно для себя влюбился в его сестру — Веру. Конечно, тогда это и в том плане не осознавал это, но всё больше и больше стало нравиться гулять с ней. Если её брат этого не замечал, то вот поселковые девчонки мигом подметили глубину нашей дружбы. А мы с удовольствием гуляли, лазали по сугробам, прыгали в снег со всего с чего можно, с наслаждением срывали с крыш и сосали сосульки. Помню, как мы набегавшись по окрестностям посёлка, шли вместе по улице, а навстречу попались Светка Ягодкина и Любка Удальцова и как они ехидно стали подкалывать нас. Особенно Любка. Но нам с Верой было по фиг и мы продолжали и дальше гулять только вдвоём.

Незаметно, в играх и в учёбе пролетела зима, в апреле начало активно таять, а в мае развезло все дороги на целых три недели и продукты, почту нам доставляли на вертолёте, который прилетал раз в неделю. Тяжёлое время было особенно для заключённых. Если на Вижаихе на работу в лес их доставляли по узкоколейке на поезде, то здесь бригады водили в лес пешком и за несколько километров. Утром уводили под конвоем двух, трёх часовых, а поздно вечером уставшие возвращались в Зону. Питание у заключённых было скудное, витаминов мало и в Зоне свирепствовала цинга, что приводило к частым смертям. Хоронили их тут же за посёлком. Небольшой могильный холмик и безымянный столбик над ним с несколькими цифрами — две последние цифры года и порядковый номер.

А весной, где-то в конце марта месяца заболел цингой и я. Опухли дёсны, зашатались зубы. Хорошо хоть ещё не выпадывали, но кушать уже не мог — было больно жевать. Мать всполошилась и позвала нашего зоновского врача капитана Акишкина. Он заглянул в мой широко открытый рот, оглянулся на мать: — Людмила, ложечку принеси чайную…., — а когда она принесла с силой провёл по моим дёснам, отчего я заревел в голос, так было больно. А Акишкин показал ложку полную гноя.

— Цинга… Ну…, пошли, Борька, к солдатам, — и повёл меня в солдатскую казарму, где меня и ещё двух пацанов прикрепили к солдатской кухне. И теперь мы на каждый приём пищи прибегали в казарму, где вместе с солдатами кушали в течении двух недель и выздоровели. Суть была в том, что старшиной усиленного взвода был старый и мудрый сверхсрочник, в молодости прошедший войну и много чего повидавший. Был с солдатами строгий, но справедливый. Хозяйственный…. Так вот он летом не жалел солдат. Приходит боец с дежурства, с караула или после конвоя и вместо отдыха вручает ему тару. Там в зависимости что надо принести, если грибы — то два ведра, если ягоды — трёхлитровую банку. На — и пока не принесёшь полные, в казарму не возвращайся. И зная его въедливый характер, солдат шёл в лес и приносил оттуда не просто грибы и ягоды, а уже почищенные и готовые к засолке или варке. Или же отправлял солдат на большой приказарменный огород, где в большом количестве росла капуста, лук, чеснок, укроп, в парниках огурцы и помидоры. Да тяжело солдатам было, но зато всю зиму они кушали соленья, салаты, чай пили с вареньем и их организм получал все витамины в необходимых количествах. Вот и мы две недели с удовольствием уплетали чеснок, солёные огурцы и квашенную капусту.

Ну, а весной все продукты нам доставляли вертолётом раз в неделю. Тут тоже были свои правила. На все наши лагеря в головном Управлении в Ныробе был только один вертолёт, который и доставлял всё необходимое, когда посёлки были отрезаны распутицей от остального мира. Причём, когда он прилетал, то не имел право сразу идти на посадку. Он должен был сделать один или два круга над посёлком и визуально определить — Всё ли в порядке в посёлке? Не восстала ли Зона и не захватила посёлок? И лишь, убедившись в нормальной ситуации, вертолёт снижался и садился на площадку, где уже ожидала разгрузочная бригада заключённых под охраной конвоя. И то, вертолёт лишь присаживался и бригада должна была в течение пяти минут выгрузить присланный груз, после чего тот сразу же улететь.

В мае устанавливались дороги и связь с Большой землёй восстанавливалась. А в конце мая подошла к концу и учёба в начальной школе. Я закончил 4ый класс и перешёл в 5ый. А ближайшая восьмилетняя школа в 12 километрах в посёлке Лопач, который был гораздо больше нашего и насчитывал порядка 450 жителей. На Рассольной было два парня и одна девочка, которые учились на Лопаче в разных классах. Так мой сосед Колька Абросимов заканчивал в этом году восьмилетку и каждый понедельник уезжал на Лопач учиться в восьмом классе. Он там и жил, родители за плату снимали комнату, В субботу после обеда попутным транспортом приезжал на Рассольную домой, а через сутки уезжал обратно туда, чтобы в понедельник утром идти в школу.

Такое по идее ожидало и меня и я даже не представлял, как это будет выглядеть в моём варианте. Хотя, по-честному, даже не задумался. Есть родители — пусть они и думают. А тут впереди целых три месяца, казавшемся вечностью, каникул и балдежа.

Но сразу, как у меня начались каникулы, случилась приятная неожиданность.

В прошлом году к нам в гости на Вижаиху приезжал дядя Юра, брат отца и этим летом наступила наша очередь на ответный визит.

Как мы ехали на машине с Рассольной до Ныроба, почти не помню. Запомнился только Ныробский аэропорт и то это было громко сказано — Аэропорт. Два серых, щитовых здания, битком набитых раздражёнными людьми, стрёкот самолётов, в основном АН-2 и ЯК-3 и большое зелено-травяное поле, куда они приземлялись или взлетали. Мы остались на улице, а отец ввинтился через толпу перед входом в здание, где размещалась касса и вынырнул оттуда через полчаса взмокший, растрёпанный, но довольный, держа в руках билеты на ближайший рейс. Ещё час сидения на чемоданах и из Перми прилетел самолёт, обратным рейсом забравший нашу семью. Я первый раз летел на самолёте, особо не боялся и как только зашли в крохотный салон на двенадцать человек, так сразу прилип к круглому иллюминатору и отлип от него только когда приземлились в аэропорту «Бахаревка» в Перми.

Я второй раз в жизни совершал такое большое путешествие. Первый раз это когда мы ехали из Белоруссии на Урал. Но там было, если так можно сказать, обычное путешествие на поезде, хоть и три дня, но размеренное движение и всё в одном вагоне. И мне было только 9 лет, когда ты пока только видишь, как меняются картинки перед твоими глазами и особо не задумываешься. А тут мне одиннадцать лет и что-то там уже «шурупил» в голове, жадно вбирая в себя впечатления от путешествия в неизведанную страну Киргизия, в неизвестный город Джалал — Абад, в ходе которого благодаря авиации стремительно менялось всё вокруг. Брату было шесть лет и он в этом возрасте больше полагался на маму и папу, созерцательно воспринимая всё вокруг как должное и послушно выполняя все команды родителей — Сиди вот здесь, Никуда не ходи. Кушай. Пошли, снова сиди…. И так далее.

Не успел я толком отойти от яркого впечатления от полёта на «кукурузнике», как уже мы сидели в такси и ехали на другой аэропорт с ничего не говорящим для меня и брату названием «Савино», откуда мы должны улететь в какой-то город Свердловск непонятно зачем.

Уже в полутьме мы высадились в «Савино», недалеко виднелся длинный забор, закрывающий стройку нового, наверняка в будущем красивого здания аэропорта и пока кассы временно располагались в пятиэтажном административном корпусе и естественно зала ожидания не было. Отец ушёл покупать билеты, что должно быть не совсем лёгким делом, так как вокруг входа в здание клубился многочисленный народ, тоже жаждущий улететь, но он был в форме, капитан и это тогда очень много значило. На улице быстро похолодало и стало совсем неуютно. И мы продрожали на холоде около часа, пока не появился отец с билетами. Посадка через час и сначала мы проходили регистрацию в тёплом помещении, где немного согрелись. Потом посадка в уже большой самолёт, сам полёт минут сорок пять и мы высадились в Свердловске в двенадцатом часу ночи. От возвратных холодов, какие бывают в начале лета на Урале было очень холодно и в здании аэропорта, куда зашли, тоже. Пристроившись в зале ожидания, где было чуть теплее чем на улице, мы совсем «повесили нос», а исчезнувший отец вернулся минут через десять и виновато сообщил, что самолёт на Ташкент будет только завтра в районе 7 часов вечера.

— Гена, сделай что-нибудь, мы ж тут к утру совсем замёрзнем, — жалобно попросила мать главу семейства. Отец озабоченно окинул нас взглядом и снова ушёл. Появился он минут через двадцать, мы к этому времени с братом прижались к матери с обоих сторон, пытаясь согреться, и стал нас активно тормошить.

— Люся, Борька, Мишка, ну-ка живо вставайте и пошли за мной…, — пока мы куда-то шли, через целую анфиладу залов аэропорта, отец рассказал матери, что мест в аэропортовской гостинице нет, но он снял столик в тёплом ресторане и там досидим до утра. Это наверно было действительно единственное тёплое место для пассажиров. Большой и светлый ресторан, наш круглый столик на четыре человека стоял в дальнем углу, как раз у выхода из кухни, откуда выходили официанты с едой и нас обдавало таким благостным теплом, да и вкусными запахами. Отец с матерью заказали еды, ну уж тут без водочки, конечно, не обошлось, на что мать поморщилась, но промолчала. А нам с братом тем более было «до лампочки». Главное — мы были в тепле, кушали горячую и вкусную еду, и вскоре нас с Мишкой совсем развезло. Ткнулись лицами в заботливо подсунутую матерью свёрнутую одежду и заснули.

Из-за неудобной позы, ресторанного гула, а частенько из-за приглушенного стенами рёва двигателей самолётов, я иной раз просыпался, подымал голову и обводил сонным и непонимающим взглядом большое помещение, спящего брата, уткнувшегося в колени матери. Маму, тоже спящую, но с запрокинутой головой на стену. Отец, задумчиво куривший Беломорину и как это не удивительно, но почти трезвого, хотя на столе стоял наполовину наполненный графинчик с водкой и под его спокойный голос: — Спи, Борька, всё нормально…, — я наверно со стуком ронял голову обратно на стол.

Проснулись мы все почти одновременно, если нашим детским организмам достаточно было только сладко потянуться и мы с братом сразу полезли руками к нескольким тонко нарезанным ломтикам колбасы. То вот отец и мама, посмеиваясь друг над другом, с кряхтеньем вставали со стульев. Мама слегка потягивалась, а отец, подрыгивая ногами в разные стороны, готов был приседать, только чтобы размяться, но смущался, поглядывая на других посетителей ресторана, которые были тоже примерно в таком же состоянии.

А те сами сконфуженно оглядывались кругом, так как сами таким образом ночь перебились в теплоте ресторана.

Вкусно и сытно позавтракав, мы покинул гостеприимное тепло и вернулись в зал ожидания, где было также холодно, как и когда мы прилетели. Вышли на улицу, где оказалось теплее, чем внутри. Да и солнце уже поднялось высоко и стало постепенно пригревать, обещая тёплую погоду. Мать с отцом посовещались немного и решили до самолёта на Ташкент, поехать в город, погулять там и посмотреть на Свердловск.

Сели в красивый автобус и через сорок минут оказались в центре города. Где гуляли там и по каким местам — не помню. Помню, только мать с отцом посадили нас с братом на сумки у красной кирпичной стены старого здания, а сами нырнули в большой, трёхэтажный магазин со странным названием — «Пассаж». И мы с Мишей сидели там около часа, ожидая родителей и разглядывая суетившийся вокруг нас местный люд. И сейчас, каждый раз пробегая мимо того места по своим делам, я почти всегда вспоминал себя в детстве. После длительной прогулки по городу, мы вернулись в аэропорт и оккупировали скамейку рядом с забором, за которым строился новый стеклянный аэропорт. Родители зачем-то ушли в само здание аэропорта, а мы с Мишей бегали и играли вокруг скамьи. Иногда забирались на её спинку и пытались заглянуть во внутрь строительной площадки. Тоже вот интересно, кто бы мне тогда сказал, что я через пятьдесят лет буду участвовать на этом месте в строительстве очередного, нового международного аэропорта.

К вечеру снова здорово похолодало и мы одели всё тёплое что у нас было, что впрочем нас не особо спасало и мы терпеливо ждали объявление посадки.

Но и в самолёте, пока пассажиры заполняли салон Ил-18, пока мы рулили на взлёт — было холодно. А как только взлетели, пошло благословенное тепло. Полёт, как объявил по связи командир корабля будет проходить на высоте в 10 000 метров, со скоростью 850 километров в час и продолжаться 3 часа 45 минут. И всё это время я проторчал у иллюминатора, сначала глядя на проплывающие внизу облака, а когда быстро стемнело на далёкие внизу россыпи огней.

Постепенно стало давить на уши, как объяснил отец, мы начинаем постепенно снижаться и у меня сначала заложило уши, а потом появилась сильная боль. Я чуть не заревел, так больно было и отец с матерью стали наперебой мне советывать: — Глотай…, сильно глотай… — я старался, но не знал, как так глотать, а боль становилась всё острее и сильнее. Мои страданья заметила стюардесса и быстро принесла мне целую горсть сосательных конфет: — Соси, мальчик, и сильно глотай…, — вот тогда у меня всё получилось и я сразу успокоился. А Миша проснулся только перед самой посадкой, когда в салоне громко засмеялись над объявлением командира самолёта: — …. Мы приземляемся в аэропорту города Ташкент, за бортом самолёта +28 градусов тепла…, — все смеялись помня, что всего чуть более три часа назад мы дрызжали, по другому просто не скажешь, от холода и не могли поверить, что где-то может быть тепло.

Но тепло было и не просто тепло, а душное тепло нас объяло, когда мы вышли на поданный к самолёту трап. Это приятное тепло поражало всех пассажиров, выходящих из самолёта, тем более что все были одеты по тёплому — в свитерах, в пальто и плащах, и тёплой обуви, а кругом ходили люди в лёгких брючках и в рубашках с короткими рукавами.

Пока высаживались, в автобусе ехали к зданию аэровокзала, получали багаж, мы все взопрели. Вышли из здания и, прикрываясь киоском «Союзпечать», быстро разоблачились до лёгкой одежды. Отец убежал разбираться — Как и где переночевать? Но вернулся буквально минут через пять с пожилой, приятного вида женщиной узбечкой.

— Быстро подымаемся и идём ночевать…

— Да… да… Тут совсем рядом…, — поддакивала женщина.

Мы пошли за ней в ночь, заполненную незнакомыми, но приятными запахами и через минут пять ходьбы уже шли по узким улочкам частного сектора. Ещё пять минут, женщина открыла деревянную калитку в глинобитной стене и мы оказались в чисто прибранном большом дворе, обильно увитым виноградом. Мы с братом, уставшие и сонные, сели на скамейку, а отец с матерью стали помогать хозяйке расстилать на большом деревянном помосте матрац, простыни, куда и брыкнулись с братом, мигом отключившись. Ночью проснулся, оглядел приятный двор, свисающие гроздья винограда, спящих рядом брата, маму, отца, счастливо вздохнул и снова заснул спокойным сном.

Пробуждение было тоже приятное. Тепло, светит ласковое, утреннее солнышко, запуская к нам свои лучики через густую листву. Мама с отцом уже поднялись и помогают хозяйке накрыть стол для завтрака. Вкусный завтрак с чаепитием, после чего, тепло распрощавшись с хозяявами гостеприимного дома, мы спокойно идём на недалёкий аэропорт, где нас ждало жестокое разочарование. Оказывается, на сегодня авиарейсов на Джалал-Абад нет. Только завтра.

Отец долго выдыхал из себя воздух, терпел изо всех сил, чтоб не матернуться, но всё-таки сдался и крепко руганулся от того, что ещё сутки надо торчать в Ташкенте. Прогулочным шагом, особо не веря в удачу, дошли до аэропортовской гостинице, где к удивлению родителей оказался свободный номер, который мы тут же взяли и, повеселевшие родители, после того как мы заселились туда, решили рвануть в центр Ташкента и погулять там. Быстренько переоделись в лёгкую одежду и в часов 10 поехали в город. Надо сказать, это был 66 год, год землетрясения в Ташкенте, когда старые окраины города были разрушены напрочь. Но когда мы ехали по современному центру столицы Узбекистана, то видели всего несколько полуразрушенных домов. Сама прогулка по городу почти не запомнилась, кроме комичного случая в самом начале. Мы зашли в центральный универмаг, быстро купили мне новенькие брюки. Я их тут же одел, а старые положили в сумку. Вышли на улицу и решили полакомиться мороженным. Всё было бы ничего, но родители не учли, что уже к половине двенадцатого установилась для нас непомерная жара и купленное нам с братом мороженное мигом растаяло в наших ручонках и мороженое стекло липким месивом на наши штаны, в том числе и на мои новенькие брюки. Надо было видеть лица родителей, когда отцу хотелось нас обматерить за бестолковость, но не мог по причине многолюдства и он только корчил нам с братом зверские рожи, мать тихо ругалась на нас, пытаясь стереть это с наших штанов, но ещё больше только размазывая. А мы стояли с Мишей, растопырив липкие ладони и боясь пошевелиться, только бы не вызвать очередной гнев мамы с папой.

Приведя немного нас в порядок и погуляв недолго, родители от жары тоже устали и мы скоренько вернулись в номер. Мать нас сразу раздела и пошла стирать всё испачканное в ванную. Отец ушёл на аэропорт прикинуть варианты уже на обратный путь. Ну… а мы с братом пошли кататься на лифте, который видели впервые в жизни. Сначала проехали вниз, в холл, потом поднялись на верх и вышли на плоскую крышу, откуда минут двадцать наблюдали за активной жизнью Ташкентского аэропорта, погуляли немного ещё по гостинице и вернулись в номер. Мать уже всё постирала и теперь наша одежда сушилась на подоконнике, где и она сама сидела. Мы тоже присели рядом и притихли под её ласковыми руками. Впрочем, такая идиллия длилась недолго. До тех пор, пока не увидели отца, бегущего внизу бешенным галопом в сторону гостиницы. Он тоже увидел нас в окне и сильно замахал руками, о чём-то сигнализируя и мы ему в ответ приветственно махали руками, на что он ещё больше прибавил в беге и исчез из нашего вида. Правда, уже минуты через две он ворвался в номер и зло стал нас подгонять: — Быстро ноги в руки, Люся собирай вещи. У нас самолёт через двадцать пять минут… А я вниз, рассчитываться за номер.

То что обычно делается за 2 часа обычной жизни, было утолчено за двадцать минут, а ещё через пять минут мы летели в самолёте на Ош. Оказывается, город Ош находился от Джалал-Абада по прямой в 49 километрах, а по трассе 100. Мы туда прилетаем, садимся на автобус и вечером этого же дня приезжаем в Джалал-Абад. Да и сам полёт до Оша, над красивыми горами, прошёл за 45 минут. Приземлились, на такси быстро доехали до автовокзала, сели в голубенький автобус ПАЗ и поехали по горной, но хорошо асфальтированной дороге. Дорога вилась по кручам, иной раз над глубокими пропастями, по крутым серпантинам и мы с братом с великим любопытством обозревали красоты Памира, а мама всю дорогу боялась и ехала с закрытыми глазами. Так что отцу не довелось полюбоваться красотами за окном. Он всю дорогу держал маму за руку и успокаивал её.

На одной из остановок в очередном кишлаке, в автобус заскочили шустрые киргинизята с двумя вёдрами холодного чая и пассажиры, которые в основном были киргизами с удовольствием потянулись к пацанам, протягивая по 10 копеек. А почерневшие малолетние продавцы проворно черпали кружками чай и протягивали жаждущим. Потянулись и мы, но тут мама наотрез отказалась пить этот чай. Отец с недоумением посмотрел на неё, а та горячо зашептала, указывая на то, что мы сами не увидели: — Гена, посмотри на кружки и их руки…, — мы поглядели и точно. Руки были грязные и в цыпках, да и сами пацаны не блистали чистотой и у каждого под носом висело по добротной, зелёной сопле. Да и кружки явно не мылись непонятно сколько дней и сколько и каких ртов хлебало из них, тоже было неизвестно. Мы были простыми русскими и сами могли есть и пить, даже где-то закрыв на санитарию глаза, но тут был явный перебор. И когда пацаны протянули холодный чай и нам, мы дружно закивали головами, отказываясь, хоть и очень хотелось пить.

В Джалал-Абад приехали вечером, уже в сумерки. На автовокзале нас встретил дядя Юра, радостно обнялись и мы поехали к ним домой, где познакомились с женой дяди Юры и двоюродным братом Генкой, которому шёл пятый год и пацан оказался шустрым.

После всех ахов и охов, взрослые быстро привели себя в порядок и дружно сели за стол, старшие стали выпивать и общаться, а мы, быстро похватав со стола колбасы, стали общаться с Генкой, который стал хвастать своими игрушками. Это больше интересовало младшего брата, а я вдруг почувствовал себя уставшим и мама быстро уложила меня спать. От обилия впечатлений за такой насыщенный день, вырубился сразу и спал всю ночь без продыха.

Проснулся утром часов восемь. Сегодня было воскресенье, выходной день, и мама с женой дяди Юры, Миша и Гена спали, зато дядя Юра и отец тихо выпивали на кухне, куда пришёл попить воды. Меня тут же накормили и я, довольный жизнью, пошёл на улицу знакомиться с обстановкой.

Почти 9 часов утра, заасфальтированный двор находился в тени прохлады четырёхэтажного дома. Двор скучный, ничего на нём кроме узкой полоски асфальта и бетонного забора напротив дома не было, но зато, на той стороне улицы, за зеленью приличного сквера, располагался местный аэропорт. А вот это уже интересно и надо его обследовать, чтобы потом перед Мишкой и Генкой похвастаться с важным превосходством. Прошлёпал босыми ногами по прохладному дворовому асфальту и вышел к улице, за которой и находился аэропорт. Бросил мимолётный взгляд на пустую улицу, на придорожную канаву, наполненную водой из близкого арыка, который видел из окна вчера вечером. Смело направился через асфальт и только на середине улицы почувствовал сильную боль, идущую в ноги снизу. С недоумённым испугом опустил глаза и моментально понял причину — это тебе не Урал, а это юг, юг Киргизии и уже в 9 часов утра солнце раскалило асфальт до раскалённой сковородки. Кинул затравленный взгляд на аэропорт, понимая, что туда сейчас я не успею перебежать дорогу и останусь с сильнейшими ожогами подошв. Высоко подпрыгнул, взвизгнул и в два прыжка вернулся обратно, с разбегу прыгнув в прохладную воду придорожной канавы.

Это было первое потрясение от юга. Второе, когда мы двумя семьями пошли на городской рынок и я увидел плодовые деревья, свободно растущие на улице и обильно увешанные фруктами, которые мы видим на Урале и имеем возможность купить их только один раз в году, когда это нам привезут на грузовике. А городской рынок, просто убил меня пестротой красок, горами арбузов, дынь, крупных помидор, яблоки, груши, сливы и обилием восточных сладостей. А когда я услышал, что здоровый арбуз стоит всего 3 копейки…. И это можно есть без всякого предела…!!!! Вот такой был мой первый день в гостях.

Конечно, после обеда уже в сандалиях я сбегал с Мишкой и Генкой на аэропорт, который на последующие две недели пребывания в Джалал-Абаде стал моим любимым местом время препровождения. Купались мы в стремительно несущем свои мутные воды в арыке в пятидесяти метрах от нашего дома, где один раз столкнулся с местными киргизскими пацанами моего возраста и это знакомство мне очень не понравилось. Во-первых: их была толпа и они на этом фоне, выделываясь друг перед другом, пытались «нагнуть» меня. Правда, до драки или вернее избиения меня, дело не дошло. Да и я не поддался на провокации. И что ещё неприятно и удивительно для нашего возраста поразило — они были сексуально развращены. И если бы я спасовал перед их многолюдством, думаю, что меня бы «опустили» прямо там на берегу не ради секса, а только для их потехи.

Но, слава богу, я был нормальным пацаном и не показал свою слабость или страх и те разочарованно отвалили от меня. Но после этого был уже насторожен и смотрел за своим братом, чтоб он всегда был рядом и старался не шастать в отдалённых местах, где не было взрослых.

А в остальном всё было прекрасно. Красивая местность, где город находился в огромной котловине или долине. Высокие и красивые горы за аэропортом, которые казались — вот совсем рядом, в каких-то двух километрах. Один раз я решил сбегать туда, к подножью, но уже через час отважной ходьбы вынужден был завернуть обратно, а горы лишь на чуть-чуть приблизились. Игры с братом в аэропорту, окружённом большим и тенистым сквером. Аэропорт принимал каждый день по несколько рейсов красивых ИЛ-14 из столицы Киргизии и Ташкента и я, зная расписание прилёта, вместе с братом бегал к прилёту каждого рейса. А в воскресенье аэропорт не работал и тогда на лётном поле, прямо перед небольшим зданием аэровокзала, местный клуб авиамоделистов устраивал показные выступление и мы завороженно внимали рёву двигателей маленьких самолётиков и их пируэтам в воздухе.

Запомнилась воскресная поездка двумя семьями на местный курорт, располагавшийся на противоположной стороне города на высоких холмах. Приехали, поднялись чуть выше самого санатория и расположились в тени деревьев чуть ниже вершины холма. И вроде бы всё нормально. Расстелили пару одеял, выставили разнообразную снедь, дядя Юра с отцом выпили, мама и жена дяди Юры пригубили. Мы как оглашённые носились по склону холма с многочисленными дырками, а чуть ниже нас проходила чистенькая асфальтированная дорожка по которой гуляли многочисленные отдыхающие из санатория, с любопытством поглядывая на нас.

Вскоре к нам поднялся один из них и попросил перейти на другое место, так как мы расположились на склоне, где всё было в змеиных норах. Чёрт побери! Родители спешно собрались и переместились дальше. Обследовали новое место, вроде бы всё в порядке и вновь разместились. Но уже через полчаса, хорошо поддатые дядя Юра и отец, устроили охоту на змей и словили здоровенную змею длиной в два метра. Она злобно шипела, разевала пасть с острыми и загнутыми зубами, яростно извивалась всем своим сильным и гибким телом. Отец гордо её держал за шею и совал её мне: — Потрогай, Борька, её… Потрогай…, — а я был в полуобморочном состоянии от испуга и отбегал от отца подальше. Побаловшись со змеёй, отец отпустил её и надо бы было перейти снова на более безопасное место, но отец и дядя Юра были уже хорошо датые и им было плевать на змей и на всё остальное. А мы, пацаны были увлечены другим, каждые пятнадцать минут бегали к небольшому фонтанчику минеральной воды. Во что было интересно — её можно было не только пить. Самое занятное, когда умываешь руки, лицо или другие части тела, то кожа прямо у тебя на глазах размягчалась, становясь бархатной. Правда, этот эффект длился минут десять и мы вновь бежали к источнику, мыли руки и как зачарованные смотрели на изменения кожи рук на наших глазах.

Две недели в гостях пролетели быстро и мы рано утром уже с аэропорта Джалал-Абада улетели на Ташкент, там практически сразу пересели на самолёт до Свердловска и на следующий день, под вечер, уставшие, но довольные приехали на Рассольную. И вроде бы мы отсутствовали всего в общей сложности три недели с дорогой, но все взрослые удивлялись как мы, дети, изменились за это короткое время — вытянулись, загорелые, поправившиеся, ну и общий здоровый вид. А что они хотели, когда мы с братом всё это время просто обжирались фруктами и овощами, которые все остальные жители северного Урала увидят лишь через два месяца и то один раз. И таковы были реалия нашей уральской жизни.

Уезжали мы в Киргизию в самом начале июня и лето в это время, на севере Урала, было капризным с неустойчивой погодой и все климатические качели возвратных холодов, периодических дождей, мы как раз пропустили и вернулись в самое начало климатического лета, в которое я с братом окунулись без оглядки.

На следующее утро после завтрака, выскочили с Мишей на крыльцо, а там сосед Колька Абросимов, сопя от усердия, прилаживает к крыльцу тонкую металлическую трубку.

— Чё, Колька, делаешь?

— Счас, стрелять будем…, — Колька продолжал возиться с трубкой, искоса поглядывая на стоявшую у поленницы тумбочку, — вот и по ней стрелять будем.

Важничая перед нами, вылупившими глаза от удивления, пояснил Колька, закончив возиться с трубкой, прижав её ногой к половице крыльца. Подправил немного, нацеливая на тумбочку стоявшую в пяти метрах, достал из кармана горсть мелкокалиберных патронов и один из них вставил в трубку, которая диаметром оказалась точь в точь в калибр патрона.

— Смотрите, пацаны, и учитесь пока я живой…, — самодовольно процедил сосед и молотком ударил по капсюлю. Прозвучал громкий выстрел и свинцовая пуля попала в поленницу.

— Счас подправим, — Колька нагнулся, подправил рукой трубку, вновь её прижал к половице, вставил патрон и ударил молотком по капсюлю. Выстрел и пуля попала в старенькую тумбочку.

Ещё один выстрел и ещё одна дырка в тумбочке. Колька раз за разом стрелял, выделываясь перед нами, а мы с Мишей каждый раз носились к тумбочке и восхищённо смотрели на щелястые пулевые дырки.

На выстрелы прибежал Игорь Копытов с ведром. Он как раз шёл за водой и услышал стрельбу и примчался, сгорая от любопытства. Следом за ним нарисовался Митька Лях. А вскоре патроны у Кольки закончились и он скрылся в доме, а у нас, глядя на ведро в руках Игоря, появилась новая идея и мы тут же решили идти на речушку, но не там где обычно воду берут, а совершенно в другое, дальнее и за посёлком. Нужно было проверить — насколько долго мы можем продержаться под водой если нырнуть в воду с ведром на голове? Вода уже хорошо прогрелась и мы по очереди надевали на голову ведро, залазили в зеленоватую и прозрачную воду в небольшой заводи и приседали, насколько это было возможно глубоко, держа голову в воздушном пузыре и громко считали секунды. Потом лежали на траве греясь в лучах жаркого солнца и горячо обсуждали прочитанную детскую книгу про войну. Там один пионер оказался в оккупации под немцами. И вот он узнал от своей бабушки, что если в такую-то ночь, когда цветёт папоротник, пойти в лес, найти цветущий папоротник, съесть его цветок, то станешь невидимым. И вот этот пионер пошёл в лес и съел цветок папоротника и стал невидимым. После этого он, пользуясь своей невидимостью, стал успешно воевать с фашистами и здорово помогать партизанам.

Вот мы и азартно обсуждали эту книгу и мечтали тоже стать невидимками и хохмить над взрослыми. Лежали и придумывали разные смешные проделки и тут же смеялись сами над этими выдумками, пока Митька Лях не предложил: — А чё…, пойдёмте на горку, там папоротник как раз цветёт и попробуем. А вдруг у нас получиться…?

А что!? Мы загорелись новой идеей и, быстро одевшись, помчались на гору. И после недолгих поисков уткнулись в заросли молодых папоротников. Конечно, они не цвели и мы подняли Митьку на смех. Посмеявшись, всё-таки решили ради эксперимента съесть по листочку ярко зелёного папоротника.

С серьёзным лицом первым зажевал Игорь, проглотил и сразу спросил, ехидно хихикая: — Ну? Что? Видите меня?

Я весело подмигнул Митьке, а Мишке из-за спины показал кулак и, вытаращив в удивлении глаза, восхищённо затараторил: — Игорь, ёлки-палки, ты стал прозрачней… Но не совсем…, — и захлопал руками по бокам, буйно выражая своё изумлении. Митька тоже в деланном обалдении орал: — Игорь, я сквозь тебя ёлку вижу. Но не резко…

— Да ладно вам врать, — Игорь протянул к нам свои руки, — я же вижу свои руки и себя. Вон нога, — и он вытянул исцарапанную ногу в разбитой сандалине.

— Правильно, — для убедительности я ещё больше выпучил глаза, — ты и должен себя видеть. А как ты пистолет в руку возьмёшь, если свои руки видеть не будешь. Но пока ты полупрозрачный. Тебе надо ещё папоротника съесть. Целый лист…

Игорь недоверчиво смотрел на нас и хотел бы верить, но и не хотел выглядеть дураком, над которым потом все будут смеяться. Поэтому повернулся к моему брату: — Мишка, ты меня видишь?

А брат, которому шёл седьмой год, сам поверил нам, видя наше убедительное враньё и, сорвав лист папоротника, усиленно жевал и невнятно заявил: — Я тоже хочу быть таким же невидимым как ты.

Вот ему Игорь поверил, поспешно сорвал лист и стал быстро-быстро жевать, проглотил и, не успев спросить у нас каков сейчас результат, как я испуганно заорал.

— Игорь, Игорь… Ты куда пропал…? Я тебя совсем не вижу. Получилось что ли? Я тоже сейчас папоротник съем…

Мне вторил Митька, еле сдерживаясь от смеха. Вдобавок он растопырил в стороны руки и стал ходить кругами вокруг нас, как будто ищет Игоря, зовя того: — Игорь, Игорь…, ты хоть откликнись…

Игорь недоверчиво уставился на нас и неуверенно произнёс: — Ээээ…, вы чё? Да ну…, не врите….

Я вращал глазами по сторонам и кричал в пустоту: — Игорь, Игорь, да чё нам врать!? Ты точно пропал…. Голос слышим, а вот тебя не видим…. Ай нет…., что-то вижу, — сильно прищурился и стал смотреть намного левее Игоря, а потом уверенно ткнул рукой, — вон…, вон вижу… Что-то…

А Митька продолжал с разведёнными руками бродить вокруг нас негромко бормоча: — Не вижу, совсем не вижу….

Сбоку меня дёргал ошалевший Мишка и всё спрашивал: — Борька…! Так мне может больше съесть? А чего я его вижу…?

И тут я не выдержал и засмеялся, залился смехом и Митька, а Игорь с возмущённым криком кинулся на нас, поняв, как его подкололи, Мы брызнули в разные стороны и, весело крича помчались в верх по склону на вершину холма, где нас слегка полил летний, тёплый дождик из небольшой тучки.

— Смотрите, смотрите, — закричал брат и мы остановились, увидев на недалёкой соседней сопке двойную яркую радугу, — побежали, быстрей и окунёмся в неё.

Рванули с места и ломанулись изо всех сил, но вбежав на сопку, огорчились. Радуга пока мы бежали, переместилась дальше и теперь дразнила нас из лощины в трёхстах метрах. Помчались туда и опять не успели. Что за чёрт! Яркая и цветастая радуга ласково лучилась известными каждому ребёнку цветами — «Каждый Охотник Желает Знает Где Сидит Фазан». Но и там её не оказалось, когда мы примчались туда, высунув язык. Поняв, что с радугой у нас ничего не получиться, устало побрели в сторону посёлка. Но усталость мигом пропала, когда на нашем холме мы увидели Лёшку Бессолицына.

— Пацаны, а я стырил у отца капсюли. Пошли ими стрелять…, — возбуждённо встретил нас Лёшка.

Мы дружно рассмеялись и посочувствовали младшему товарищу: — Ох и попадёт тебе, Лёха, от отца.

— Нееее…, — Лёшка была сама жизнерадостность, — там у него целая большая коробка и всего до фига. Неее…., не заметит…, — беззаботно махнул рукой товарищ.

Что ж, если Лёшка не боится, то нам то чего!? Тем более что в руках он держал молоток, а уж подходящих камней кругом было дополна. Первая очередь стрелять пистоном досталась мне. Я аккуратно положил на серую вершину обкатанного булыжника маленький капсюль, прицелился и с силой опустил молоток на желтовато-золотистую капельку. Грянул громкий выстрел и одновременно с ним громко вскричал от боли и я. Уронил молоток и заскакал на одной ноге, ухватившись руками за колено другую, под испуганными взглядами товарищей.

Поскакав немного на одной ноге и шипя от боли, наконец-то остановился и меня сразу обступили друзья. Бережно поставил ногу на маленький пенёк, осторожно убрал руки и увидел на штанине крохотную дырочку, слегка пропитанную кровью.

— Иеэххх…, — горестно вздохнул и стал осторожно заворачивать штанину к верху. Сначала показалась тоненькая струйка крови, вяло текущая вниз. А потом и сама малюсенькая ранка, сочащийся кровью.

— Ух ты куда капсюль попал…, — восхитился Лёшка.

— Неее…, — Игорь с Митькой нагнулись к ране и разглядывали её, а Мишка толпился сзади них и заглядывал через плечи, уважительно поглядывая то на ранку, то на меня, — если бы капсюль прилетел, то там больше рана была. Да и вон он расплющенный валяется.

Игорь взял в руки маленький, жёлтенький блинчик, поглядел и сунул его мне: — Смотри, там от взрывчика оторвало кусочек и он тебе туда прилетел. Больно? — спросил он участливо.

Я прислушался к себе и отрицательно затряс головой: — Не…, — снял ногу с пенька и наступил на неё, тут же ойкнув.

— Больно, когда коленом шевелишь…

Игорь снова нагнулся к ранке, внимательно вгляделся, пощупал под моё болезненное подвывание и уверенно констатировал: — Там чё-то есть, наверно вот тот осколок и его надо выковыривать… У меня как раз булавка есть. — Игорь задрал рубаху, чуть приспустил шаровары и вытащил булавку, которая стягивали на детских худеньких бёдрах синие линялые трусы.

— На…, доставай осколок, — протянул он булавку и я, подражая отцу, неумело матюкнулся, облизал языком острие булавки и смело сунул его в ранку. Даже зажмурился в ожидании боли, но она хоть и была, но не такая болючая, да и острие булавки сразу упёрся в осколок. Он, слава богу, лишь только пробил кожу и пустил кровь. Так что, ещё раз ойкнув, я долго зашипел и достал острый осколочек, гордо показав сгрудившимся вокруг меня друзьям, тут же разными возгласами воздавшие мне уважение.

Ну… а дальше…, пока мы не расстреляли все капсюля, никто даже не помышлял о возвращении в посёлок. А потом подошло время обеда, наши желудки требовательно заурчали и мы быстренько разбежались по домам, где нас встретили вкусные запахи.

У отца отпуск кончался через несколько дней, а у мамы завтра и на обед приготовила наваристый борщ, который мы с братом никогда не ели. Это в основном была пища отца и деда. А вот горячая тушёная картошка с большими кусками мяса, это уже наше с Мишей еда. Да ещё когда запиваешь холодненьким молоком из подвала… Тут ещё и добавки попросишь.

После обеда, довольный, сразу вывалил на улицу продолжать гулянку и сразу уткнулся в унылого Игоря, бредущего в мою сторону: — Боря, а где мы ведро потеряли?

— Какое ведро?

— Меня ведь за водой послали, а я как выстрелы услышал и прибежал к вам….

— Ааааа, вспомнил. Мы ведь потом с ним пошли на речку и ныряли…

— Да помню я… Я уже туда сбегал. Нет его там, — хмуро прояснил товарищ и добавил, — вот на папоротник бегали, вот тут я не помню — ведро было с нами или нет?

Этого я тоже не помню, но это вроде бы помнил брат, вышедший к нам, и мы помчались на сопку, где ели папоротник. Но там ведра тоже не было. После часа активных, но бесплодных поисков, в ходе коих Игорь всё больше мрачнел, предполагая приличную трёпку от матери за утерянное ведро. Мы вернулись в посёлок и, уже подходя к своему дому и смирившись с наказанием, он вдруг с радостным воплем стукнул себя в лоб: — Вспомнил. Вот дурак-то. Я ж его на речке закинул в кусты.

И мы ломанулись на наше место и точно, глубоко в кустах валялось искомое ведро. Счастливый Игорь тут же набрал полное ведро воды и чуть ли не бегом помчался домой, чтобы с порога, по-детски и непосредственно заявить: — Мама, я ведь воды принёс… И вот ведро, — хотя эту воду нужно было принести ещё 6 часов тому назад.

Около школы в это время собралась чуть ли не вся детвора посёлка и мы органически влились в веселье. Сначала с громкими криками бегали друг за другом, хватали и дёргали девчонок за волосы и те пронзительно взвизгивали, но не от обиды, а из-за охватившего всех веселья. Набегавшись, решили поиграть в прятки.

— Один, два, три…, — наперебой засчитали девчонки, чья первая очередь была искать нас, пацанов, — …девять, десять. Кто не спрятались — мы не виноваты.

Я в это время пометался вокруг небольшого зданьица школы, пытаясь придумать куда спрятаться. Мы, девчонки и пацаны, знали все укромные уголки и хорошо спрятаться было проблематично. Побегал, посовался в разные места, уже кстати занятые и на меня оттуда шикали, чтоб я умотал в другое место. Сгоряча забежал в высокую деревянную уборную и затравленно огляделся. Тут не спрячешься. Всё маленькое. Развернулся, чтобы выскочить на улицу и боковым зрением зацепился за деревянную стенку, по которой на высоте более полутора метров шла поперечная доска, скрепляющая боковые стенки, а выше ещё одна доска, но уже над дверью и там до крыши было сантиметров 60 свободного пространства. А с улицы уже неслось — «Кто не спрятался, мы не виноваты». Кошкой взлетел на поперечную доску, потом обоими ногами на доску над дверью, чуть растопырившись, удобно упёрся руками уже в крышу и, согнувшись под потолком, практически повис над входной дверью. И если кто заходит и не подымает голову, то меня никогда не заметит. Взрослый — Да. А вот ребёнок, да небольшого нашего роста, если не подымет голову к потолку — никогда.

Я уже в таком, вполне удобном положении, хоть и расшеперившись, находился пять минут, за которые с радостным визгом все были найдены и теперь девчонки искали меня. Проверили все известные места и не нашли. Открыли дверь туалета, глянули… А что тут глядеть — никого.

— Да он наверно домой убежал и теперь хихикает, глядя на нас из окна…, — голоса постепенно удалялись, а я давился от смеха, слушая разные версии.

— О-ля-ля…, — закричал глухо, когда голоса друзей почти стихли, заворачивая за угол школы. Послышался дробный, возвращающийся топот ног и все снова заклубились рядом с уборной.

— Отсюда он кричал, отсюда…., — опять заглянули в уборную, побегали кругом и через некоторое время Светка Ягодкина скомандовала моему брату.

— Иди, Мишка, домой и посмотри — Там он или нет?

Но ей тут же возразил Митька Лях: — Да не… Тут он должен быть…, — и голоса вновь стали удаляться.

Дождавшись, когда они отойдут подальше, соскочил со своего места и выскочил из уборной: — А вот и я…, — крикнул им в спину и расхохотался.

— Борька, ты где прятался? — Обступили кругом удивлённые друзья и подруги.

— Ха… ха…, — самодовольно хохотнул на все вопросы, — такое место нашёл, что вы меня ни в жизнь не найдёте. Могу поспорить….

Минут пять мы галдели, спорили и решили — я один прячусь, а они меня все ищут. Поспорили на щелбаны — если они меня не находят, я им по пять щелбанов в лоб заряжаю. Ну, а если находят — то каждый мне по два щелбана. Только попросил одну минуту времени.

Минута прошла, я удобно устроился на своём новом месте и все участвующие в игре стали меня азартно искать. Ну и, конечно, не смогли найти, хотя раза два заглядывали в уборную.

— Ну…, что вы? Мне уже надоело сидеть и ждать вас, — обиженным тоном заявил я, вырулив из-за угла школы.

— Ничего себе!? — На меня снова вытаращились изумлённые глаза.

— Ладно, ладно. Лбы подставляйте, — я каждому навесил, как и договорились по пять щелбанов. Пацанам изо всех сил, девчонкам полегче, хоть они и пищали для виду. И предложил ещё одну попытку найти меня.

Лёшка Бессолицын почесал лоб и хмуро согласился: — Давай. Ну, Борька, смотри. Уж я такие тебе щелбаны отвешу….

Перешарив всё вокруг уборной, Лёшка и Митька зашли во внутрь, оглядели всё кругом, не догадавшись поднять голову вверх, где я висел как паук.

— Остаётся только одно место. В очко он залез…, — рассудил Лёшка и намекающе глянул на Митьку.

— Да ты дурак что ли…, — возмутился Митька, мигом понявший посыл товарища, — не …., я туда не полезу. Да и ерунда это. От него ведь не пахнет гавном.

Митька замолчал, посмотрел на очко и радостно воскликнул: — Лёха…, глянь… Да и дырка маленькая. Я то туда с трудом пролезу, а Борька здоровше меня.

Я висел над ними и еле держался, молча уссыкаясь от смеха и ещё больше задрожал, увидев, как Лёшка с сомнением подошёл к прилично пахнувшей дырке и ещё чуть-чуть и он наверняка засунет туда голову. Так ему хотелось найти меня и закатать ХАРОШИЙ щелбан в лоб. А он мог, хоть и был худее меня.

И тут я не выдержал и захохотал во всё горло. Не выдержали и руки, и я почти рухнул вниз, чуть не завалив обоих на грязный пол.

Смеялись потом все, кроме Лёшки, которому было обидно что он не может мне навесить пару щелбанов, так как получалось я сам сдался, а не нашли меня. Он всё больше кипятился и наверно мы бы подрались, но в это время прибежал прощённый матерью за ведро Игорь Копытов и заорал, выпучив глаза в возбуждении: — Побежали в казарму. Там сейчас наши мужики будут с солдатами играть в волейбол….

Прятки, уборная, щелбаны и все обиды мигом были забыты и мы помчались наперегонки к казарме солдат.

Казарма располагалась на высоком склоне сопки, нависая над посёлком и Зоной, стоявшей в двухстах метрах и внизу. Если в Зоне случиться буза, то прямо из казармы можно было вести очень эффективный огонь по восставшим. За самой казармой располагался большой огород рачительного старшины, а слева, с боку волейбольная площадка, где вечерами солдаты азартно играли, часто приглашая офицеров посоревноваться. У солдат была сыгранная команда, а офицеры играли редко и из-за этого почти всегда проигрывали солдатской команде. Их это задевало, поэтому на каждую игру офицеры выходили с азартным желанием наконец-то победить. И игра тогда превращалась в весёлую и горячую битву, что должно было быть и сегодня.

Другой мужской страстью 60х годов был футбол. А если начальник Зоны болел футболом, то и на Зоне у него была своя футбольная команда и тогда он бросал вызов другой Зоне. Вот такая команда была и на нашей Зоне и очень сильная. Как мне рассказывали местные пацаны, наша Зона должна была играть с соседней Лопачёвской Зоной. Это было прошлым летом. Футбольное поле на Лопаче было на верхушке сопки, на солдатском стрельбище, а вот у нас ровная поляна, игравшая роль футбольного поля, в метрах пятидесяти от забора Зоны. Поэтому решили матч провести на нашей территории. Оцепили футбольное поле солдатами, зекам разрешили залезать на крыши бараков, откуда прекрасно всё видно. А для того чтобы подстегнуть игроков обоих команд в качестве приза выставили не хилого быка, которого и должна была съесть выигравшая Зона. Отец тоже рассказывал потом, что обе команды Зоны очень строго напутствовали — чтобы те выиграли и не дай бог если проиграют. Время тогда было, особенно для сидельцев, довольно скудное и всем хотелось вволю поесть мяска. Так что игра по рассказам свидетелей была захватывающая, убойная и чуть ли не насмерть. Выиграла тогда наша команда.

Вот и сейчас рядом с волейбольной площадкой разминались наши отцы. Тут же готовилась к матчу солдатская команда. Около длинного, сколоченного из грубо обтёсанных досок стола и скамеек, стояли наполненные сумки, чтобы отпраздновать свою победу над солдатами. Или проигрыш — чем не повод посидеть в кругу товарищей. Постепенно сюда подходили и матери, чтобы тоже, но тихо, поболеть за своих, да и заодно пообщаться друг с другом. Ну… а мы уж, детвора, тоже не сидели на месте. Чуть поодаль организовывали для себя костёр. Мы тоже поболеем, а потом будем сидеть у костра и тоже общаться, но уже на свои детские темы. Тут руководили нами взрослые парни — Колька Абросимов и Вовка, фамилию его я уже не помню. Помню только он тоже как и Колька учился на Лопаче и закончил седьмой класс.

Игра с самого начала началась в высоком темпе. Офицеры и солдаты темпераментно рубились, с громкими и сильными шлепками по мячу, гоняя его через сетку. Обе команды оглушающими воплями покрывали ближайшие окрестности после каждого удачного удара. Мы, дети, не отставали от них, прыгали вокруг площадки, вопили во всё горло, поддерживая отцов.

Но…, но…, сыгранная команда, конечно, и к великой нашей детской досаде, выиграла у наших отцов, которые совсем не расстроились. А оказывается, даже подготовились к предсказуемому проигрышу и солдатам в качестве приза достался испечённый женщинами пирог. Да он и так бы им достался, если бы они и проиграли. Для них специально пекли — большой и толстый, с мясом, пирог.

Ну…, а офицеры быстро накрыли стол, где было тоже не хило от всего. Женщины чуть-чуть пригубили, отщипнули от закуски и тактично удалились, оставив мужей посидеть в своей тёплой компании, только строгими голосами предупредив детей, чтобы мы тут особо не засиживались и чтоб через час были дома. Благо на улице было уже одиннадцатый час вечера. Но стояли белые ночи и никто даже не заморачивался идти домой. Тем более, что мы уже разожгли приличный костёр и теперь, прикрывая ладошками от жара лица, шурудили в нём палками. Бегали к столу взрослых и родители, приняв на грудь уже грамм по сто пятьдесят, наделяли нас щедро хлебом, салом, котлетами и мы радостно бежали обратно к костру. Нанизывали на прутики принесённое и совали в жаркое пламя. Доставали и, хвастаясь друг перед другом степенью зажарки, с удовольствием поглощали зачастую сгоревшие до состояния угольков пищу. И ведь было вкусно, причём вкуснее чем дома.

Наевшись, мы уселись вокруг угасающего костра и тихо рассказывали разные страшные истории и ничего не боялись, слыша как за нашими спинами гомонили отцы, которые при любом раскладе не дадут нас в обиду.

Насидевшись, уже поздно ночью, я с разрешения отца уходил с Игорем Копытовым и старшим товарищем Володей, спать к нему на чердак. Оказывается, он спит не дома, как мы — а на чердаке. И там у него матрац, простыни, одеяло… И как это классно и романтично спать именно на чердаке. Залезли в полутёмное под крышевое пространство, предвкушая, как завтра будем хвастать перед другими, классной ночёвкой, а все нам будут жутко завидовать. Залезли, Вовка с гордостью повёл рукой на наше место ночёвки — здоровый и широкий матрац и всё остальное, что нужно для пацанской ночёвки. И не важно, что весь чердак в пыли и в паутине, что простыни и наволочки не первой свежести от той же пыли… Не важно. Мы только скинули сандалии и брыкнулись на матрац и что удивительно мигом все заснули. Даже не успели поделиться впечатлениями прошедшего дня.

Проснулся от того что очень хотелось в туалет по маленькому. А куда тут ходить? Чёрт! Я сел и посмотрел на Вовку, который спал безмятежным сном и будить по такой мелочи его не хотелось. А…, с крыши поссу. Тихонечко поднялся, прошёлся до лаза на крышу крыльца и вылез. Стояла белая ночь с её хрустальной тишиной, которую нарушали лишь иногда доносившиеся сюда еле слышимые обрывки голосов моего отца и капитана Акишкина, продолжавшие сидеть за столом, на сопке, у волейбольной площадки.

Как хорошо! Даже я, пацан, не девчонка, проникся чудесным ощущением природы и мира, которое не нарушил Игорь, тоже вылезший за мной на крышу и замерший перед этой красотой. И он как всё равно подслушал меня, тихо произнеся: — Оооо…, как здорово….

Мы на крыше простояли минут десять, пописали с крыши и вновь нырнули в постель. С утра, разбежавшись по домам позавтракать, договорились потом сбегать на четвёртую плотину. Покупаться, а потом посмотреть, как будут открывать на плотине затворы и пускать воду.

Думал, что мама будет меня ругать за то, что не ночевал дома, но та спокойно выслушала мой восторженный рассказ и только удивлённо спросила: — А комары?

Я, под завистливым взглядом брата, наморщил лоб и никак не мог вспомнить — А комары то были? Хммм…, ведь были… А чё тогда их не помню? Но…, чего обращать внимание на такую мелочь как комары!? Надо быстрей завтракать и с парнями на плотину. Выпив стакан холодненького молочка, подмигнул брату и мы оба выскользнули из-за стола. На улице уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу Игорь, Митька, Лёшка. Рядом крутился Серёжка Акишкин, а меня теребил Игорь: — Борька, чего ты там долго? Колька с Вовкой уже умотали на плотину… Пошли быстрее…

— Счас…, — и повернулся к брату.

— Мишка, давай домой и стащи там что-нибудь пошамать. А мы пойдём медленно и ты нас догонишь…

Проследив, как брат помчался домой, мы свернули в прогал между школой и жилым домом и пошагали к речке, которую перемахнули в два прыжка. Сразу за речкой начинался тёмный от ёлок лес и довольно крутой подъём на сопку, за которой и была сама плотина. И вот эти пару километров нужно идти по узенькой тропке и мы в совершенно не боялись ходить в лес и я не боялся, что в шесть с половиной лет мой брат заблудится или ему будет страшно идти одному по мрачному лесу. Да ни фига! Мы в своём детстве боялись только страшных рассказов, а не реальности, которая была вокруг нас.

Так оно и произошло. Мишка, весь запыхавшийся, догнал нас уже недалеко от выхода из леса и довольный протянул добычу, неряшливо завёрнутую в газетный лист: — Там три котлеты, пол буханки черняшки, соль и чеснок…. Сало ещё…

— Ооо, нормально…, — радостно оценили подвиг моего брата и через пять минут мы вышли из леса и стали спускаться к плотине. Узкая и длинная долина между двух невысоких сопок, шириной метров двести. Посередине протекает речушка метров 5–6 от берега до берега и в отличии от нашей посёлковой более полноводная. В самом узком месте устроена деревянная плотина на семь затворов, которые и запирают воду в долине. И сейчас на месте речушки вполне приличное водное зеркало шириной метров сто и соответствующей глубины. По берегам сухого русла, ниже плотины сосредоточены многочисленные штабеля брёвен, которые зеки в преддверии спуска воды скатывают на пустое каменистое дно. А раз в четыре дня вода спускается и мощная водная стихия подымает брёвна и протаскивает их дальше в более большую 10ую плотину, которая уже около посёлка Лопач. Там тоже накапливается вода и брёвна и также, раз в четыре дня вода спускается и гонит дальше спиленный лес уже до реки Колва и вниз до Керченского рейда или ещё куда-то. Вот мы и примчались посмотреть на это увлекательное зрелище. Но сначала, мы с удовольствием покидали одежду на берегу и с радостными криками и воплями стали прыгать в хорошо прогретую и чистую воду. Да…, тут было где разгуляться, поплавать кто умел и поиграть в воде. Я не умел, не умел младший брат… Да и половина из нас не умели плавать, поэтому весело плескались на мелководье, брызгались, друг друга топили и веселились на полную катушку. Через час усталые и довольные выползли на берег, вольно раскинувшись в густой, ярко зелёной траве, греясь под ласковым и горячим солнышком. Вот тут-то и пригодилось еда, которую Мишка стащил из дома. По-братски разделив, натерев матёрым чесноком твёрдые горбушки и остальные части чёрного ржаного хлеба, щедро посыпав крупно помолотой солью, мы с наслаждением поглощали в прикуску с салом и котлетами простую еду, ожидая, когда затворы будут подняты и вода хлынет в сухое русло забитое брёвнами. И вот настал этот момент, когда два заключённых подошли на плотине к деревянному вороту и стали с усилием его крутить, подымая друг за другом затворы. А мы сбились кучей чуть ниже плотины и криками встретили первые робкие струи воды, которые с каждым поворотом ворота становились всё толще и сильнее, бурно наполняя водой русло и заставляя нас всё дальше и выше уходить на берег. И вот уже вода ревела и билась внизу, поднимала и крутила как спички толстые шести метровые брёвна и легко тащила их по течению, а по берегу стояли зеки с баграми и отталкивали брёвна дальше и вниз. Здесь. Пока ещё вода летит мощным потоком, смывая всё перед собой, больших проблем с брёвнами нет. А вот ниже по течению, особенно на поворотах реки или узостях брёвна могут сбиться в затор и тогда специально подготовленные бригады лезут в эти заторы и узости хаотично забитыми брёвнами, разбирают и проталкивают дальше. Это самая опасная работа и, как правило, бригадир, самый опытный из них, глянув на затор, уже знает, какое замковое бревно нужно дёрнуть или толкнуть, чтобы весь затор тут же рассосался и пошёл дальше. Тут самое главное вовремя соскочить с самого затора, чтобы тебя самого потом не растёрло насмерть между брёвнами, когда затор двинется дальше. В течении часа мы бегали вдоль разбушевавшейся водной стихии, кидали палки, камни в воду, с азартом отпихивали обратно в воду брёвна лезшие на берег. Короче…, веселились, как могли. Но прошёл час, вода схлынула, обнажив с той стороны мокрые берега, не уплывшие брёвна, осевшие на мелких перекатах и мы, уставшие, мокрые и довольные побрели через лес обратно домой. Время уже было далеко после обеда, но нас с Мишей дома ждал тёплый тушёный гуляш с большими кусками мяса, который мы щедро наложили себе по тарелкам, налили холодного молочка и под недовольное брюзжание деда мигом всё это навернули, тут же умотав из дома.

Нас ждало лето и детство, где каждая минута была расписана и терять эти минуты просто не хотелось. Выскочив на улицу и пробежав метров сто до дома Игоря Копытова, мы уткнулись в него в тот момент, когда он выходил из калитки. Время было как раз снятие зеков с работ на промзоне, поэтому куда идти и чем заняться разногласий не было.

Помимо лесоповала, заключённые нашей Зоны работали и на небольшой промзоне, на дальней окраине посёлка и она охранялась только тогда, когда там работали заключённые. В остальное время она была открыта и там можно была шататься кому не лень. Но в таком посёлке, как наш, посторонних не было, а взрослые там не лазили, а только мы, детвора.

Там была небольшая лесопилка, производящая доски и брус, ещё какие-то мелкие мастерские, работающие на Зону и маленькое кирпичное производство, выпускающее небольшое количество кирпича именно для нужд Зоны и посёлка. Сейчас-то понимаешь, что кирпич, произведённый там по своим качествам, совершенно не дотягивал до ГОСТа, но для местных нужд вполне годился. Работало на производстве кирпича четыре заключённых. Они тут же, в границе промзоны, добывали в необходимом количестве глину, месили её, добавляли туда золу, потом забивали готовым материалом формы, через день доставали более-менее застывшие кирпичи и сушили их на солнце. В день они делали около двухсот кирпичей. А мы вечерами забирались в промзону, где в укромном уголке за сараем с кирпичами, расчистили от травы и бурьяна площадку 5 на 5 метров и из выставленных на сушку кирпичей складывали крепостицу. И вроде бы зеки должны были жаловаться начальству на наше своевольство… Ведь из-за нас им приходилось увеличивать норму выработки кирпича. Но…, зеки, увеличив выход продукта, сами, когда приходили утром на производство, что-то на крепости подправляли, добавляли, выравнивали и наша детская крепость быстро росла.

В течение часа, из приготовленных для нас пятидесяти кирпичей, мы выложили и закончили одну из крепостных стен. Критически оглядели её, чуть подправили неровные места, прикинули как начнём завтра строить первую башню и завернём следующую стену. Сегодня была очередь Игоря и он из кармана достал пачку чая и положил её в укромное место для заключённых в знак благодарности за кирпичи сверх нормы.

Теперь следующее наше развлечение было на допотопном поселковом стадионе, где о стадионе напоминали лишь двое голых ворот из ошкуренных жердин. Но здесь мы решили не в футбол играть, а подбивать бомбардировщиков. Суть увлекательной игры была в следующем: — на палки наверчивали куски бересты, поджигали факела и начинали бегать по стадиону. Находить на фоне синего вечернего неба пока ещё редких комаров и поджигать их, громко считая. Они мгновенно вспыхивали и, сгорая падали, на какую-то долю секунду выкидывая тёмный, дымный след. Как у настоящего подбитого самолёта. И каждый из нас старался подбить гораздо больше других. Интересно было то, что счёт шёл по-честному, без обмана и накрутки. У нас просто мозгов не хватало, чтобы соврать и тем самым быть лидером в игре.

После стадиона, завершающим мероприятием дня, было посещение солдатской казармы, где в столовой, повар из солдат — дядя Петя, вручал нам горбушки чёрного хлеба и чеснок. Или ещё что-нибудь простенькое, но вкусненькое.

Час общения с солдатами в уютной курилке на склоне сопки, откуда открывался вид на Зону, посёлок и ближайшие окрестности и мы, уставшие и насытившие богатыми впечатлениями прошедшего дня, устало бредём домой, чтобы под ворчание матери вяло поковыряться в еде и упасть спать «без задних ног», чтобы новый день счастливого детства встретить полными сил и быть готовыми к новым приключениям и играм.

Но с утра меня ожидал неожиданный, но интересный сюрприз от Игоря Копытова.

— Борька, завтра меня отправляют к дедушке с бабушкой в Исаньево. Меня каждый год отправляют туда на пару недель. Но мне там одному скучно. Поехали вместе. Я со своими родителями решил, давай иди к своим… Договаривайся.

Мама ещё на работу не ушла и я ворвался обратно в дом: — Мам…., — и дальше пошло изложение приглашения от Игоря.

— Хорошо, я подумаю. А сейчас мне некогда, в обед поговорим…, — мать хлопнула дверью и умчалась на работу, а для меня мучительно долго потянулось время. Я чуть не лопнул от нетерпения от ожидания обеда, так как уже настроился на эту поездку. И вот долгожданный ответ, — ладно, давай езжай. Только смотри там, веди себя хорошо. А то я вас знаю с Игорем…

Примерно в 11 часов утра мы с Игорем спрыгнули с борта грузовой машины в посёлке Шунья. Подхватили маленькие чемоданчики и, поглядывая с любопытством по сторонам, двинулись по улице в сторону окраины. Игорь знал куда идти и уже через некоторое время окраина посёлка оказалась у нас за спиной, а перед нами неширокая песчаная дорога, исчезающая в сосновом лесу. Мы бодро прошли лес, пронизанный солнцем и наполненный запахом разогревшейся смолы. Вышли на небольшое поле, миновали его, снова зашли в лес и через пятьсот метров перед нами открылось неширокое, но длинное поле, ближайшую половину из которого занимала крохотная, ещё меньше чем наша Рассольная, деревушка на полторы улицы со старыми бревенчатыми домами, явно построенные до революции. А полторы улицы — это домов шесть на одной стороне, шедшие вдоль неширокого и узкого лога, заросшего ровной зелёной травкой. И перпендикулярно первой, вторая коротенькая улица из четырёх изб по обе стороны, а как раз на Т-образном перекрёстке и стоял большой дом деда Игоря. Дед Петро с бабушкой Катериной встретили нас радушно, предупреждённые о нашем приезде. Шустрая и живая бабушка сразу засуетилась, усадив нас за стол, и дед солидно приземлился с другой стороны крепкого стола. Пока накрывался стол, родственники Игоря познакомились со мной, а дальше оживлённо пошли обычные расспросы — Как дела? Как здоровье? Как закончил школу? И так далее.

Мы с удовольствием уплетали настряпанные пироги, дед налил в мутный от старости стакан самогона и, значительно крякнув, степенно выдул его. Кряжистому деду с кустистыми бровями было лет 65, столько же примерно было и небольшого роста бабушке Игоря, которой прямо не сиделось на месте и она летала от большой русской печки к столу и обратно и всё почивала нас разными вкусняшками. Они мне понравились своей открытостью и как они сразу причислили меня на равных к Игорю чуть ли не своим внуком. Видать, я им тоже по настоящему понравился, а не для виду. Понравилась и большая русская изба с настоящими полатями над входом. Да и всё тут дышало старым укладом.

Насытившись, мы под благословение бабушки убежали на улицу, где Игорь стал показывать местные достопримечательности. Их в такой маленькой деревушки было немного, но всё равно, практически до самой ночи мы пролазали по окрестностям, для приличия периодически отмечаясь у бабушки с дедушкой, которые могли беспокоиться за нас. Но то были старые добрые времена, когда взрослые не тряслись над своими чадами и особо не переживали, потому что детвора того времени в подавляющем большинстве была шустрая, самостоятельная и немного думала своей головой, заодно зная — Что такое хорошо и что такое плохо. Также мы прекрасно понимали и принцип неотвратимости наказания, если переступали некую запретную черту. Тогда следовала хорошая трёпка от родителей, что здорово нас сдерживало. Правда, не всегда. И если бы родители иной раз знали, чем мы занимались — они бы поседели гораздо раньше.

А так, Игорь вывел меня на улицу и мы первым делом спустились в мелкий лог, идущий вдоль улицы, и поднялись на его противоположную сторону и я сразу же увидел полуразрушенные окопы, сглаженные временем и также заросшие ровной зелёной травой.

— Игорь, смотри! Окопы! Тут наверняка шли большие бои красных и белых. Смотри…, а тут снаряд упал… Вот это да какая воронка…. Надо будет у твоего деда порасспросить, наверняка он тут тоже воевал, — я возбуждённо бегал по краю лога и показывал удивлённому другу всё новые и новые доказательства Гражданской войны.

Исследовав вдоль и поперёк лог, Игорь загадочно произнёс: — Сейчас ещё кое что покажу. Ахнешь, от удивления, — И повёл меня за деревню, где сразу за ней начинался чистый от деревьев, в весёлом и густом разнотравье пологий склон холма, упиравшийся в густой лес. Чуть свернув вправо, Игорь провёл меня в дальний угол поля к внезапно выросшей перед нами отвесной скале.

— Ух ты…! — Одновременно восторженно и удивлённо вскричал я и задрал голову, — метров наверно пятнадцать будет…!?

Довольный произведённым впечатлением, Игорь скупо поправил: — Двенадцать…

А мне то что!? Двенадцать так двенадцать. Мне уж прямо не терпелось забраться на её вершину и полез в заросли за товарищем, по неприметной, но крутой тропе, плавно огибавшей скалу и приведшей нас на вершину.

— Ух ты… Здорово, — восхитился, оглядывая сверху лог, шедший из леса в деревню и саму деревню. Больше ничего видно не было, заслоненное верхушками деревьев. Но всё равно, было интересно. На Вижаихе и на Рассольной таких скал не было, поэтому следующие полтора часа мы увлечённо крутились вокруг скалы. При этом несколько раз забирались на вершину не по тропе, а прямо по отвесной стене, рискуя упасть на каждом метре высоты и свернуть себе шею. Но бог всегда на стороне безрассудного детства и дураков. Поэтому наигравшись в дурных альпинистов, Игорь повёл меня на его любимое место. Это был громадный, серый валун, заросший густой, высокой травой и обглаженный ветром и дождями как раз по середине ровного склона.

— Во…, смотри, как отсюда хорошо всё видно, — щедро повёл рукой по всей шири и огромному зелёному, слегка подёрнутому лёгкой, синеватой дымкой пространству, лежащему перед нами и внизу нас. Действительно, это было красиво. Можно было смело сказать, что перед нами простиралась и проглядывалась вся южная часть Чердынского района. В голубоватой дымке даже просматривался и сам районный центр город Чердынь, до которого по прямой было километров 30. Обширные леса, с тёмными пятнами ёлок и более светлыми сосновыми борами, кое где с проглядывающей речным зеркалом Колвой или ржавыми пятнами болот, недалёкий Искор с проблесками золотой маковки кирпичной церкви.

— Я тут сажусь и сижу очень долго и смотрю в даль. Хорошо тут, — закончил товарищ и мы сели, молчали, наслаждаясь покоем, летом и солнцем.

Отдохнув на валуне, мы спустились в деревню и Игорь, я за ним, зашли во двор неказистого домишки, на фоне которого дом деда моего товарища смотрелся барскими хоромами. Под стать дому был и покосившийся сарай, полусгнивший забор, буйно заросший большущими сорняками огород, да и всё остальное смотрелось непрезентабельно. А навстречу нам из сеней, чуть пригнувшись, вышел деревенский парень. Я бы добавил ещё — Увалень.

Прищурившись на нас, он довольно ухмыльнулся: — Оооо…, Игорь… К деду Петру приехал!? — И с размаху поздоровался сначала с Игорем потом со мной, сразу представившись, — Андрей…

— Пошли в дом, я сегодня на хозяйстве. Мои родичи в Ныроб уехали с ночевой, — подмигнул нам и гостеприимно повёл во внутрь, где также было бедно и чисто. Пили чай с каменными пряниками и разговаривали. Оказывается, Андрей худо бедно, над чем ехидно посмеялся, закончил десятилетку в Ныробе и сейчас отдыхает дома в ожидании ухода осенью в армию.

— Тебе ж, семнадцать, — солидно выразил я своё сомнение, — а в армию с восемнадцати берут.

— Аааа… — беспечно махнул рукой новый товарищ, — я ж второгодник и мне ещё весной восемнадцать стукнуло. Если бы нормально учился, уже бы в армии был… А так вот… Мама с батей сказали — отдыхай сын до армии. Вот когда в армию пойдёшь детство и закончиться. А уж после армии вернёшься сюда, вот тогда и начнётся у тебя взрослая, серьёзная жизнь.

Андрей хитро прищурился и понизил голос: — Только сюда возвращаться не буду. Сейчас главное в армию попасть и там если в город попаду служить, то постараюсь там осесть или в армии на сверхсрочную остаться…, — он ещё минут пятнадцать, мечтательно глядя слегка затуманенным взором поверх наших голов, рассказывал как он будет строить свою жизнь после армии, а мы с огромной завистью слушали его мечты, весьма далёкие от реалий взрослой, тем более городской жизни, остро ощущая, что нам до его возраста и до подобных разговорах ещё надо учиться целых пять лет и протянуть ещё один год до армии. Мы ещё не понимали, завидуя почти взрослому парню, что каждый должен прожить и построить свою жизнь. Всё ещё у нас будет впереди и от того как мы будем учиться, стремиться вперёд, так и сложиться у нас жизнь.

У Андрея мы проторчали до вечера и поспели домой как раз к ужину. Сели за стол, дед Петро напротив, налил себе в стакан самогонки и стал слушать рассказ про нашу гулянку, в конце которого я задал вопрос: — А что тут сильные за деревню бои были между красными и белыми?

— Какие бои? — Удивлённо задрал он к верху мохнатые брови.

— Ну…, вон там, за логом… — я махнул рукой в сторону окна, — там за логом окопы идут… Правда, они уже полуразрушенные и заросшие травой. И воронки там. Вон Игорь тоже видел, — и товарищ закивал головой, подтверждая мои слова.

— Да ну ты чё!? — Закрутил головой дед, — да это не окопы. Там у нас овощехранилище было и овощные ямы. Уж лет двадцать как их забросили. Брёвна и всё что нужное растащили, а всё остальное вот так разрушилось и заросло.

— Так что тут у вас никаких боёв не было? Ни белых, ни красных!? — Моё разочарование было велико.

Дед смачно допил самогонку и ещё больше разочаровал: — Да не… Мне тогда ж было около двадцати… хорошо помню. Белые были, но они были в Чердыни полгода. Да и красные там были. Они друг дружку там меняли — То красные, то белые. А красных мы увидели в двадцатом году. Вот тогда-то у нас и началась антиресная жизня…, — закончил он ядовитым тоном.

Мне шёл двенадцатый год, в политическом отношении был классово подкован — октябрёнок, а сейчас пионер. И чётко делил всё и всех на Красных и Белых. За красных были крестьянская беднота и рабочий класс, а за белых дворяне, помещики, купцы, кулаки и все остальные. И жизнь при царе, воспринимал как плохую жизнь для таких, как и в том числе дед Петро. Поэтому попытался горячо оспорить слова деда Петра, на что он опять посмеялся и плесканул себе в стакан ещё самогонки.

— Борька, я тут жил при царе и живу сейчас при советской власти и наверно без твоей Истории знаю, как тут мы жили. Хорошо мы жили при царе, как бы вам там не говорили. Вон дом какой у нас. Его ещё мой дед построил с моим отцом, потому что мы были работящие. С весны до осени занимались сельским хозяйством, четыре коровки было, три коня, свиньи, куры, овцы штук пятнадцать. Богатое хозяйство было. Да и семья большая и работящая — отец и нас четыре сына и дочь. Работали много, оттого и жили хорошо. А как сезон заготовок наступал летом, уходили в лес и били там кедровые шишки, собирали грибы, ягоды и много чего ценного, что было в лесу. Чай мы сами делали из иван-чая. Слыхал, наверно такое название кипрей?

Я отрицательно покачал головой, а дед Петро довольно крякнул и поднёс ко рту стакан с самогоном, а закусив, продолжил.

— Во…, — поднял он назидательно корявый указательный палец вверх, — конечно, вам об этом не рассказывали, что царская Россия… Я это прочитал где-то, так вот Россия в Европу поставляли около 40 тысяч тонн чая кипрей. И мы тут пили свой чай, не хуже цейлонского. Так вот — всё что выращивали, собирали, забивали на мясо, стригли шерсть — всё это везли в Чердынь и продавали там по хорошей цене местным купцам. Поэтому зимой у нас всегда было что поесть и на что купить другое. Зимой ещё, когда работы было мало по хозяйству, уезжали на три месяца в извоз и возили купеческие товары в Соликамск за сто вёрст и тут хорошую деньгу зарабатывали.

А вот ходили вы к Андрею… Вот сколько я себя помню они всегда были голимой нищетой. Ты ж сам сегодня видел, какая у них усадьба. Андрей, здоровый лоб, ничего не делает, а ждёт ухода в армию. Да возьми ты в руки молоток, лопату… Забор подправь, сарай…. Хрен там, отдыхает… И вот когда пришла советская власть, вот эти нищеброды, — дед Петро не на шутку разошёлся. Видать, в нём проснулась давняя обида, — горло стали драть на всяких собраниях на работящих, крепких хозяев и на нашу семью в том числе. Типа, мы кулаки раз их нанимали несколько раз на помощь. И чем беднее, тем более горластый. Не раскулачили только потому, что мой отец вовремя сообразил и пришлось вступать в колхоз. А во главе колхоза поставили, как раз деда вот этого Андрея. Так он наш колхоз развалил за один год.

А что ты хотел? — Нахмурился на моё намерение снова оспорить его слова и я не стал ничего говорить, — он никогда ничего не имел по своей нищете и не умел хозяйствовать. Вот и всё и профукал за один всего год. И когда колхоз развалился, то из нас сделали бригаду и присоединили к колхозу в Искоре. Вот так и живём. А ты тут крепостное право, помещики… Не было тут помещиков. Это в центральной России они были, а тут мы были вольными. И как работал, так и жил. Ленился, значит жил плохо. Работал — жил в достатке. Так что не ровняйтесь на таких, как второгодник Андрей. Он сейчас лентяй, так и по жизни будет…. И дети у него такие же лентяи будут. Учитесь, дети и никогда не ленитесь. И тогда в жизни у вас всё будет в порядке.

Дед Петро тогда хорошо подвыпил и много чего интересного нам рассказал про прошлую жизнь, где красной линией проходило — Тот, кто добросовестно работает, тот всегда будет сыт и обут. На всю жизнь я тогда запомнил этот разговор. Впервые тогда со мной так серьёзно разговаривали.

Оставшиеся две недели жизни в маленькой деревне прошли у нас увлекательно и интересно. Запомнился мне один забавный случай. Набегавшись, Игорь забрался на деревянные полати поспать, а я решил погулять по окрестностям Исаньево. Вышел на улицу и безмятежно побрёл в сторону посёлка Шунья, мечтая и размышляя о своём, о детском. А когда поднял голову и посмотрел вперёд, то от удивления прямо сел задницей на тёплый песок дороги. Я глядел на лес, разинув в великом изумлении рот, и ничего не понимал. Потому что прямо за лесом и над ним, где ничего не должно было быть, нависали высоченные горы, со снежными пиками, языками ледников, спускающихся вниз, острые скалы, обрывы и весь другой антураж, который наблюдал всего три недели назад в Джалал-Абаде.

— Бррррр…., — активно и отчаянно замотал головой, после пары десятков секунд, в течении которых я тупо смотрел на горы и никак не мог врубиться — Что это такое? И вообще — Откуда всё это взялось?

Слава богу, помогло. И это ж надо, как оплошался!? Хорошо хоть никто этого не видел, как я облака попутал с горами. Но всё-таки надо отдать должное природе — соорудить такое, что человек в изумлении от увиденного, хлопается задницей на землю — Это что-то.

Я продолжал сидеть на песке, зачарованно наблюдая как талантливо написанная природой картина, медленно разрушается и по небу вскоре поплыли обширные белые кучи обыкновенных облаков.

И снова Шунья, перед тем как идти к дороге, мы зашли к нашей молоденькой учительнице, которая отдыхала у родителей в отпуске. Встретила нас гостеприимно, усадила за чай и с живым интересом расспросила, как мы провели свой отдых в Исаньево. А когда собрались идти к дороге, дала нам несколько своих учебников по истории Средних веков.

Машину, идущую до Лопача, мы ожидали в тенёчке небольшого придорожного магазинчика, где останавливались все машины идущие в нашем направлении. Сидели и увлечённо читали учебники по истории, пока не подошла машина. Остановка на несколько минут и мы поехали дальше. Через час выпрыгнули из кузова около штаба посёлка Лопач и по бревенчатой бонке, направились на окраину, где начиналась дорога в нашу сторону. Из стоявшей здесь диспетчерской будки, Игорь связался с Рассольной, а положив трубку обратно после короткого разговора, печально сказал: — Боря, придётся идти пешком. В нашу сторону машин нет…

Время было около пяти часов вечера, идти надо 12 километров и мы пошли, считая, что дойдём за два — два с половиной часа. И даже не переживали и не боялись, что идти надо через лес. Двадцать минут и мы дошли до 10ой плотины, где по ней перешли речку и вдоль наполненного водохранилища двинулись дальше. Тут дорога сворачивала влево и уходила в горку, которую мы перевалили и остановились у высокого деревянного моста, над мелкой речушкой, приветливо журчавшей между камней. Покидали чемоданчики, учебники и бегом спустились к реке. Умыли потные лица, попили холодной и вкусной воды, лёжа грудью на камнях и поднялись на мост. Передохнули, минут десять почитали учебники и пошли дальше. Так бы и дошли до посёлка сами, но сзади загудела машина, мы замахали руками и уже с комфортом доехали до дома, где нас с радостью встретили родители и друзья, удивлённо отметив, что за эти две недели, мы подросли и округлились.

И закрутились снова летние забавы и игры. Правда, тут уже начались грибы и ягоды и приходилось помогать в этом родителям. Если с грибами проблем особо не было. Отошёл от дома метров на сто и собирай грибы, так их много было, что ведро собиралось за минут сорок. Собрал и ты на сегодня свободен, а вечером мама их почистит.

А вот ягоды, особенно ненавистная малина… Блин, как я ненавидел её собирать. И вот как-то раз собрались в выходной взрослые ехать за малиной, за Лопач. Там говорят было очень малинное место. Ну и естественно, родители брали и меня. Чёрт побери! Единственно, что утешало, это редкая и в огромное удовольствие поездка на машине. Рано утром собрались на верху дороги, выше казармы. Мужики с утра уже были поддатые. Да и пока ждали, втихушку от жён, в кустах раскатали ещё одну бутылочку. Капитан Акишкин, наш сосед по дому, на всякий случай взял с собой новенькое ружьё, что явилось поводом для дальнейшего спора. Уж не знаю, с чего он начался, но заспорил мой отец с Акишкиным.

— Да что ты мне говоришь!? — С напором восклицал отец, — я же в уголовном розыске служил, криминалистику изучал. И если на ствол положить платок, то при выстреле его просто откинет в сторону пороховые газы, а не разорвёт, как ты тут заявляешь. Вот давай спорить на бутылку, — продолжал горячо наседать отец на флегматичного соседа. К спору подключились другие мужики, а мы детвора с интересом заклубились вокруг них. Отец с Акишкиным ударили по рукам, тут же появился носовой платок и его положили на ствол. Акишкин чуть приподнял ружьё и нажал на курок. Оглушительно грохнул выстрел, а вместе с ним, к моему великому разочарованию и досаде отца, платок разорвало и он несколькими обугленными тряпками упал на дорогу.

Отец расстроенно чесал затылок, а окружающие мужики весело и намекающе подкалывали отца: — Антоныч, ну ты дал маху… Теперь одной бутылкой не отделаешься. Мы ведь руки разбивали и свидетелями были.

Но вскоре подъехала машина, все быстренько забрались в кузов и мы поехали в неизвестный малинник. Там, действительно было много малины и я быстро собрал свои три литра и уже потом гонял балду. И вроде бы должен был получить похвалу от матери, но получил хороший подзатыльник. Бродя по малиннику, я об острый сучок пробил новенькие резиновые сапоги. И теперь у матери была проблема с кем заказывать сапоги из Ныроба.

Незаметно подошёл к концу август, который отложился у меня в памяти в связи с отъездом семьи Копытовых в Красновишерск и последние дни перед их отъездом я ходил, как «опущенный в воду». Вроде бы понимал, что у нас детская любовь с Верой Копытовой, но не придавал этому большого значения, так как мы с ней виделись каждый день, играли, гуляли и я по наивности представлял, что это будет всегда. А тут — Бац! И они уезжают в Красновишерск. И вроде бы по меркам нашей местности совсем недалеко: напрямую через лес километров двадцать — двадцать пять. А по дороге 50–55 километров. Но по детским меркам это всё равно что Москва, до которой суток трое. Я грустил в ожидании расставания, а Игорь с Верой наоборот радостно возбуждены от переезда и от новых впечатлений.

И вот наступил этот день. К их дому подъехал Зил-157, часа два грузились, аккуратно укладывая вещи. Они-то поедут по самой дальней дороге через Ныроб, Чердынь и на Соликамской дороге свернут конкретно на Красновишерск и сама дорога из-за двух переправ займёт весь день. Да и путь составит около 150 км. Вот уже накрыт стол и пустой дом наполнился взрослыми, пришедшими прощаться с хорошими людьми. Я грустный, Вера грустная, Игорь, наоборот весёлый и всё скачет вокруг грузовика, постоянно залезая в кузов и слезая с него устраивая среди вещей для себя и сестры удобное место. Его мама с младшим братом Олегом поедут в кабине, а отец, Игорь и Вера в кузове. Вокруг машины крутится и остальная детвора посёлка, прощаясь с Копытовыми и не давая нам с Верой побыть вместе последние минуты. Она улыбается, но улыбка грустная и в уголках глаз скапливается влага.

Из дома вышли взрослые и стали прощаться, мы тоже стали прощаться. Игорь пожал мне руку, скороговоркой пообещав, как они устроятся прислать адрес, чтобы переписываться. Скоренько попрощался с другими и полез в кузов. Он уже был не с нами и наверняка хотел, чтобы все быстрее попрощались и они наконец-то поехали. Я задержал руку Веры в своей и вынужден её отпустить и, блеснув глазами наполненными слезами, она тоже встала на колесо и с помощью брата забралась в кузов.

Хлопнули дверцы и старенький Зил-157 неторопливо двинулся в дорогу, а детвора весело помчались следом за ним махая руками уезжающим Копытовым. Я откололся и помчался наперерез, через солдатскую казарму, прекрасно понимая, что грузовик будет долго карабкаться по долгому подъёму вверх. И я буду иметь возможность ещё раз увидеть Веру и махнуть ей рукой.

Так оно и получилось. На вершине горы оказался первым, через две минуты появился трудолюбиво пыхтя Зил-157 и медленно пропылил мимо, дав возможность ещё раз увидеть подругу и махнуть ей рукой. То что Игорь напишет мне письмо, я не верил. По приезду в Красновишерск его захлестнут новые впечатления, новые товарищи, новая школа. Да и Красновишерск всё-таки город… И он забудет меня. Да и Вера тоже.

Да и мы тоже вскоре должны были переехать на Лопач. Тут не знаю — то ли это из-за меня, что я должен учиться там в восьмилетней школе. То ли матери с отцом предложили новое место работы. Не для кого секретом не было, что лес вокруг Рассольной был уже вырублен и посёлок скоро должен был закрыться. Офицеров и гражданских рассуют по другим посёлкам, зеков тоже.

Прошло несколько дней и наступило 1ое сентября. Все пошли в школу, а я нет. Пятого класса у нас в посёлке не было, а до переезда на Лопач была ещё целая неделя. И я договорился с нашей учительницей, чтобы тоже ходить на уроки, но уже учиться по программе пятого класса и по своим учебникам. Ох… с какой гордостью доставал из портфеля учебник немецкого языка и морща лоб учил первые немецкие буквы и слова, чувствуя на себе завистливые взгляды. А через неделю и мы стали грузить домашние вещи на этот же Зил-157, что и увозил Копытовых. Вот как раз у водителя я и узнал их адрес: город Красновишерск, ул. Восточная 2.

И вот мы на Лопаче. Посёлок гораздо больше, чем Вижаиха и тем более Рассольной. Проживало здесь около 450 человек, Зона была больше. Сам посёлок расположен в долине между двух больших холмов, где протекала небольшая и чистая речушка Сухой Лопач. Это она небольшая летом, а весной, в половодье разливалась, заполняя собой долину на пару дней. Поэтому дома посёлка располагались выше и на склонах холмов, где лес был вырублен начисто. И весной, осенью, когда нет зелени, местность вокруг посёлка выглядела печально, да ещё с обильно торчавшими пнями.

Лопач был вытянут вдоль реки на километр и имел несколько улиц. Магазин и на другом конце посёлка крошечный Ларёк. Большой клуб с библиотекой и восьмилетняя школа. Посередине посёлка, внизу здание администрации или как все его называли — Штаб. И понизу, вдоль реки проходила основная поселковая дорога из длинных брёвен — Бонка. Остальные улицы, особенно после дождей были для машин непроходимы. Только для пешеходов и по деревянным тротуарам.

Нас поселили на дальней окраине посёлка, в трёх комнатном финском доме, полная копия внутри, как на Вижаихе. Но дом был гораздо старше и выглядел совсем непрезентабельно, но тёплый. Пока взрослые разгружали и заносили наше имущество в дом, мы с братом обежали ближайшие окрестности. Самый крайний дом — тут проживала семья Тутыниных и три пацана Генка, Мишка и самый младший Серёга. Генка был моложе меня на один год, Мишка ровесник моего брата. Справа от нас пока пустой дом, но туда скоро переедет с Рассольной семья Бессолицыных.

Огромный огород в 40 соток на две семьи, на нашу и Тутыниных. Общий сарай. За огородами подымался склон холма, с торчащими чёрными пнями. Слева от огорода, заброшенная дорога и вполне такой приемлемый спуск, когда зимой будем кататься на лыжах. Внизу речка, шириной метра 4–5, а в ста метрах от нас деревянный мост.

Встал на дороге, которая была улицей внизу нашего дома. Поглядел на мост, потом в противоположную сторону, где в четырехстах метрах, за посёлком, виделся небольшой лесок и решительно направился в посёлок. Пересёк деревянный мост без перил и направился к верхней улице, где в начале с левой стороны стояла большая пекарня, снабжающая посёлок и Зону хлебом, потом магазин, а справа на высоком крыльце крохотная почта. Дальше, по обе стороны шли двухквартирные старые бараки, ограждённые такими же старыми заборами. Где жил хозяйственный мужик, там и палисадник выглядел нормально. Ну… а если лентяй — то заборы наполовину разрушены или упали. Деревянный тротуар был только на одной стороне, по которой я и шёл. Дождей давно не было и улица выглядела уезженной, но опыт нескольких лет жизни на Урале подсказывал, что осенью и весной, здесь стоит непролазная грязь.

Пройдя почти всю улицу, уткнулся в здание с полу обвалившейся белой штукатуркой, с высоким и просторным крыльцом и с гордой вывеской — «Клуб», вокруг которого оживлённо крутилась местная детвора.

С крыльца с радостным воплем сбежал высокий и нагловатый пацан: — Ооо…., новенький… Как зовут? Меня Колька Морозов… А ты…!?

— Борька…, — ошарашенный напором буркнул в ответ и, не ожидая ничего хорошего от такого горячего знакомства.

— Борька…, иди сюда… Тут твой тёзка…., — обернувшись на крыльцо крикнул Колька и с крыльца неспешно спустился крепенький пацан. В отличии от Кольки Морозова был он спокойный и доброжелательно протянул мне руку: — Боря, Зайцев…

Пожал в ответ и тоже представился: — Боря, Цеханович…

— В каком классе учиться будешь? — Последовал закономерный вопрос.

— В пятый перешёл….

— Оооо…, — снова радостно завопил Колька, — с нами учиться будешь. Нас сейчас в классе шесть человек, будешь седьмым. Пошли клуб покажем.

Внутри клуб выглядел более презентабельным. Большой холл, слева дверь в приличную библиотеку. Прямо ещё один большой зал и слева вход в кинозал, раза в три больший, чем на Рассольной и вмещающий человек сто пятьдесят — двести. Боря Зайцев почти сразу от нас ушёл домой, он с Морозовым были соседи, а Колька за полчаса меня так уболтал, что я еле от него отвязался и ушёл, гулять дальше по посёлку. По этой же улице, пройдя метров триста, но уже без деревянного тротуара и домов, спустился вниз вдоль забора Зоны и вышел к маленькой избе с невзрачной надписью «Ларёк». Напротив него стояла пожарка, потом речка. Тут она была немного шире, чем у моего дома. И за речкой, на склоне, шла ещё одна улица, справа от которой располагалась солдатская казарма со спортивной площадкой, как раз напротив центральных ворот Зоны. Да…, ещё недалеко от пожарки стояла баня. А на самой окраине посёлка приличная промзона с кочегаркой, вырабатывающая для посёлка электрический ток.

Домой я пошёл по бонке, с любопытством её разглядывая. Долина между холмами, на которых располагался посёлок и проходила бонка, была заболочена. И даже в самую долгую жару почва оставалась сильно влажной и не предполагала здесь хорошую дорогу. Поэтому через каждый метр были уложены шестиметровые, толстые брёвна, а на них вдоль и плотно друг к другу, насколько это было возможно, положены брёвна средним диаметром 150 мм, и со стёсанным верхом. И получается деревянная дорога шириной метров пять. Правда щелястая, но ходить спокойно можно, а уж для машины тем более. Но тут была своя опасность, которую все знали. А я вот в этот момент — нет. Когда-то эти брёвна были приколочены скобами к поперечным брёвнам, но за время эксплуатации, кое какие скобы повылетали или сломались. Конечно, бонку по весне ремонтировали, но огрехи всё равно оставались. И когда ехала машина, то за ней иной подымались брёвна и было очень опасно стоять на бонке, когда рядом проходил автомобиль.

Вот я и стоял прямо на бонке, когда рядом со мной упало обратно в своё гнездо бревно. Я чуть не свалился с деревянной дороги в зелёную ряску большой лужи, тут же поняв, что водитель даже бы не заметил, как рядом со мной упало бревно. А я сразу получил урок — когда идёт по бонке автомобиль, надо сходить на поперечные брёвна, которые выглядывают из-под рукотворной дороги с обеих сторон почти на метр.

Дома мебель уже была расставлена, полы вымыты и мама даже что-то успела приготовить и подать на стол, где уже сидел отец со своими будущими сослуживцами, вливаясь в коллектив.

На следующий день меня повели в школу. Представили директору, не помню как её звали. Записали мои данные и повели в пятый класс, где уже сидели знакомые мне Колька Морозов, Борька Зайцев, две девчонки — Таня Сукманова и Таня Шавкунова. Ещё один парень Володя Часовских и Сашка Ефремов. Я получается седьмой. Девчонки мне мигом понравились. Обе красивые, высокие. Таня Шавкунова она попроще была, а Таня — стройная, гибкая и по всему видно умненькая. Нормальные пацаны Боря Зайцев, Мишка Ефремов и Володя Часовских. Все спокойные, адекватные. А вот Колька мне всё больше и больше не нравился. Был он какой-то суматошный и от него всегда можно было ожидать какой-либо подвох.

В первый день узнал и учителей: строгая Лидия Михайловна Тазова, она у нас по русскому языку, Валентина Семёновна — история. Пётр Петрович совсем молодой парень и его сестра Людмила Петровна. Тоже кстати из Шуньи, что и наша учительница на Рассольной. Только они закончили десятилетку, прошли более глубокое педагогическое образование и стали учителями. Пётр Петрович преподавал физику и ещё что-то, а Людмила Петровна — алгебру и геометрию.

Сама школа длинный барак с маленькими классами, естественно учительская с крохотным кабинетом директора и небольшой спортзал. Уборная на улице и сама школа с большим и пустым участком огорожена стареньким забором.

В класс вписался моментом. Сама учёба скучное и не интересное дело для активного пацана, коим я был, тем более что добавилось куча предметов. Про немецкий язык уже говорил. География, простенькая математика превратилась в алгебру, а к ней добавилась геометрия. Зоология, история…. Домашние задания усложнились и времени на гулянку оказалось из-за этого гораздо меньше. Поэтому знакомство с новыми окрестностями пошли за счёт именно домашних заданий и мой уровень учёбы мигом съехал на Тройки.

А я обегал все окрестности и уже на второй день посетил стрельбище, где набрал большое количество автоматных гильз и пуль. На следующий день смотался на карьер в двух километрах от нашего посёлка и другим путём, вдоль реки вернулся обратно к нашему дому. По дороге на Ныроб дошёл до брошенного посёлка Кремянка и вернулся обратно. Говорят, что в шести километрах ещё один покинутый посёлок есть Верхний Лопач, но идти туда надо через карьер и по заброшенным местам. Поэтому знакомство с Верхним Лопачём отложил на потом. Естественно сбегал на 10-ую плотину и там облазил всё, что было возможно.

А тут на нашу улицу сразу переехали две семьи моих друганов с Рассольной — Бессолицыны и Лях. Бессолицины с Лёшкой и его сестрой Ольгой стали моими соседями, а Митька Лях поселился на другом краю улицы, ближе к школе. Соседями Бессолицыных с правой стороны была семья трактористов, потом дом Поздеевых. Тут я познакомился с Сашкой Поздеевым. Он был на год младше меня и с его сестрой Ларисой, на два года младше. Дальше ещё кто-то жили, но там или не было детей, или они были настолько малы, что я их не запомнил.

Понравился мне огород. Если у Тутыниных были разработаны все 20 соток, то у нас 10 соток вспаханы под картошку, а остальные 10, просто зелёный газон. Так вот на границе газона и картофельного участка, где-то сантиметров на 80 возвышался внушительный и живописный бугор с плоской вершиной. И на его вершине я выкопал миниатюрные окопы, разные другие укрепления, куда расставил самодельные пушки и танки. В окопы поставил, принесённые со стрельбища гильзы, изображающие солдат и потом, целыми часами с расстояния 20 метров, расстреливал бугор комками глины. Мне офигенно нравилось наблюдать пыльные разрывы на игрушечных позициях.

За неделю всё оббегал, всё осмотрел и теперь досконально знал окрестности. После чего в основном тусовался на своей улице, так как здесь у нас сложилась своя компашка — Я с братом, Генка Тутынин с братом Мишкой, Лёшка Бессолицын, Митька Лях. Частенько к нашим играм присоединялась Ольга Бессолицына с Таней Шавкуновой, с которой Ольга здорово сдружилась. Потом к нашей компании присоединился ещё один пацан с верхней клубной улицы, сейчас я уже не помню как его звали…. Но допустим Андрей. Так что, компашка у нас была большая и дружная, в которой старшим был я.

Играли в войну, в прятки, шатались по ближайшим окрестностям и это в основном был маленький лесок, что в четырёхстах метрах от наших домов. Мы так его и называли — Маленький лесок, представлявший собой круглый пятак леса диаметром метров триста-четыреста, разделённый пополам старой просекой. Вот тут мы любили играть в партизан. В сам посёлок, со своей улицы, ходил редко. В кино, в магазин и к друзьям. Пару раз был у Борьки Зайцева, один раз у Кольки. Но у них была своя компания и свои игры. Они страстно мечтали стать шоферами, разбирались в марках машин, что для меня было тёмным лесом и игры у них были автомобильного характера. Да и мечта у меня тогда была совершенно другая, чем у них. После просмотра фильмов «Джульбарс ко мне» и только что выпущенного фильма «Джура», я заболел мечтой стать пограничником. Поэтому мне с ними было неинтересно. В основном ходил к Сашке Ефремову, у них был телевизор и тогда вместе с ним и его сестрой смотрели детские фильмы.

Осень в наших краях быстро сменилась снежной и морозной зимой. Дом хоть и был старым, но тёплым. Деду снова досталась, как и на Вижахе, комната, где он обычно и сидел, если не занимался хозяйством. В основном это колка дров, чистка двора и дорожек от снега и столярничал на веранде. А в свободное время читал или дремал. Мы с братом обитали в большой комнате, а у отца с матерью была своя спальня. Телевизора у нас не было, он появиться только года через два, так как именно на нашей улице, из-за высокого холма, было не прохождение волн. А так, в большой комнате стоял радиоприёмник и вечерами, когда ложился спать, слушал очень хорошие радио спектакли. На всю жизнь запомнились отличные радио постановки про войну об обороне Брестской крепости, про революцию под названием либо «Дядя Миша» или «Моя судьба». Тут могу попутать.

Когда снега нападало много, мы на своих обширных огородах стали пробивать тоннели под снегом, строя лабиринты. В основном их делали следующим образом: ложились на спину и ногами пробивали длинные и узкие лазы. Но и про лопаты не забывали и тогда тоннели получались просторные. Строили внизу, за речкой крепости и жарко бились, штурмуя засевших в ней. Потом менялись и уже нас штурмовали. К этому времени земля промёрзла, до железного состояния и тогда прокладывали зимник, проходящий вдоль бонки в посёлке и мимо нашей улицы, но поодаль и тоже за речкой. После хорошего снегопада по зимнику прогоняли за гусеничным трактором сделанный из длинных брёвен тяжеленный треугольник, которым чистили зимнюю дорогу и заодно ровняли. Но когда проходили обильные снегопады или дорогу переметало метелью, то тогда выезжали трактора и своими железными лопатами прочищали проблемные места, нагромождая на обочинах большие снежные горы. Тогда мы делились на две команды и по очереди штурмовали высокие кручи, пытаясь захватить вершину и сбросить оттуда противника. Ох и бились мы… На улице минус двадцать, а мы разгорячённые лезем вверх, а нас скидывают и мы кувыркаясь через голову летим вниз, все в снегу и снова лезем в атаку и когда швырнём зазевавшегося сверху вниз, то катимся вместе и внизу продолжаем схватку. Валяем противника, засовываем ему зашыворот снег…. Блин!!!! Здорово и весело было.

А тут посмотрели цветной и отличный фильм «Спартак», наделали мечей и стали устраивать битвы, где азартно и неумело рубились, не обращая внимания на отбитые пальцы, приличные царапины на лице и многие другие болезненные моменты.

Когда надоедало штурмовать крепость или рубиться на мечах, играли в войну, где были тоже свои правила. И мы иной раз прекращали играть и начинали спорить о расстоянии, на котором считалось, что ты застрелил противника… О щелях, через которые можно или нельзя стрелять.

Конечно, прыгали в пушистые и мягкие сугробы со всего, откуда только можно было. Отдельным и одним из самых любимых были катанье на лыжах. И весь склон нашего холма рядом с нашими домами был просто утоптан лыжами до твёрдого состояния. Забираешься на самую вершину и просто катишься вниз по лыжне. Долго и приятно. Или же становишься чуть дальше и на другую лыжню, там где в конце устроен приличный трамплин и ЛЕТИШЬ, сквозь слёзы от скорости ни черта не видишь. Но ни разу ещё не промахивались, на самом трамплинчике и летишь. Здорово! Я уже научился уверенно стоять на лыжах и падал очень редко. Но у меня было ещё своё место для катанья на лыжах. На другом холме, за которым был карьер. Там, через березнячок шла узкая, извилистая дорога, по которой когда-то может и возили щебень с карьера. Но зимой там никто не ездил и, проложив лыжню с плавными поворотиками, можно было долго катиться аж целых полтора километра. Скорость комфортная и слёзы не высекает, едешь по сторонам помахиваешь палками и ногами слегка перекладываешь, чтобы вписаться в поворотик.

На Лопаче я впервые обратил внимание на звёздное небо. Не засвеченное огнями больших городов, оно тут было чистое и глубокое. Но самое главное — Звёздное. Говорят, что на ночном небе невооружённым взглядом можно видеть четыре тысячи звёзд. Ерунда, тут ярко горело и мигало десять тысяч, а может даже и больше. А через всё небо красиво тянулся Млечный путь, ярко горели несколько скоплений звёзд… Уж как они там назывались я до сих пор не знаю. Такое звёздное небо за свою последующую долгую жизнь наблюдал всего в двух местах — это на Лопаче пока там жил и в Атлантическом океана, когда через двадцать лет поплыву на Кубу служить начальником разведки.

Периодически в школе устраивали лыжные соревнования и один раз я чуть не отморозил свой писюн, когда бежал на лыжах против ветра в тонких шароварах.

А вот Колька Морозов, Борька Зайцев и Володя Часовских, они выкапывали на огородах длинные и извилистые траншеи глубиной по грудь, чтобы не сгибаться над машинками. По краям траншеи устраивали дороги и катали свои машинки по ним, играя в шоферов.

В школе обычная рутина, иной раз огорчительная, когда получал двойки, а иной раз ничего. Алгебра у меня не шла, а вот геометрия на удивление даже хорошо. Здорово хромал русский язык, зато интересна была география, история, которые я любил. Хорошо запомнились общешкольные линейки, когда учителя коротенько подводили итоги прошедшей недели и только Лидия Михайловна Тазова громила нас, чехвостила и «воспитывала», напоминая собой революционерку-эссерку Спиридонову, как её показывали в фильмах про революцию.

А так…, обычные занятия, перемены, когда мы высыпали в длинный и просторный коридор и мотались по нему как оглашённые. На большой перемене, приносили из поселковой столовой пирожки с повидлом и мы их с удовольствием покупали и поглощали.

Школьное здание отапливалась печками. Рано утром приходила уборщица и затапливала шесть печей и к началу занятий становилось тепло. А однажды она проспала, затопила позже и первый урок был сорван. Мы бродили по коридору в плотно запахнутых фуфайках, зимних пальто, хотя их уже можно было и снять, но мы в них бродили, нарочтиво показывая тем самым, что холодно и ещё рано начинать уроки. У печек в основном возились девчонки с восьмого класса, а парни восьмиклассники подкалывали их и подзуживали нас, мелкоту, на разные проделки. На одной из них хорошо влетел я. У одной из печей присела Люба Быстрова Она была одета в обтягивающее платье, подчёркивающее её плотную фигуру и один из авторитетных одноклассников подтолкнул меня в её сторону: — Боря, ну-ка похлопай ей по попе…, — и я, даже не задумываясь, подошёл и похлопал по туго обтянутому девичью задку. Люба стремительно выпрямилась, зло глянула и у меня громко зазвенело в голове от сильной пощёчины. Я стоял и хлопал в растерянности глазами, при этом глупо улыбаясь, а она зло процедила, метнув разъярённый взгляд в сторону одноклассника: — Больше так не делай…, — и я действительно больше так не делал.

Так, незаметно, в учёбе, в играх и прошла зима, венцом которых была Масленица, но тогда это называлось проводами зимы. Рядом с засыпанной снегом бонкой и наезженным зимником очистили от снега площадку, поставили высокий и гладкий столб, куда повесили хромовые сапоги. Для детей построили из снега горку. Ещё чего-то. Поставили столики для продажи тех же пирожков с повидлом и с другим наполнением, большой бачок с горячим чаем и понеслось весёлое народное гуляние. На площадке собралось человек сто взрослых, детей. Взрослые, особенно мужчины, конечно, пришли уже поддатые, да и здесь кучковались, потихоньку выпивая. Подъехало несколько саней с разукрашенными лентами лошадьми. Старенький автобус КаВз и начали нас детвору катать по зимнику — несколько километров туда и обратно. И тут было без разницы — сани или лошади — всё равно было весело и занимательно. Особенно, когда мужики, достигнув определённой кондиции, с азартом приступили под поощрительный смех зрителей к попыткам залезть по столбу до заветных хромачей. Но столб был гладкий, скользкий и высокий и редко кто добирался до середины. Но нашёлся молодой парень, залезший на самый верх и под громкие одобрительные крики и свист, ухватил сапоги рукой и сполз вниз, где и расстроился. Сапоги оказались на два размера меньше. Огорчённому победителю сразу протянули несколько стаканов водки и хорошо поддатый местный начальник пообещал ему в течении недели поменять в Ныробе сапоги на нужный размер.

В конце гуляний всю детвору посадили в автобус и мы помчались на Рассольную. Короче, гулянья удались.

Сразу после гуляний проходили большие выборы. Куда не помню, скорее всего в Верховный совет, но мы пионеры должны были стоять в почётном карауле у урны, куда избиратели кидали бюллетени. Такую почётную обязанность в первую очередь выпала нам с Таней Сукмановой.

В семь часов утра, по холоду, вымытые, чистенькие, в белых рубашечках и в красных пионерских галстуках, да ещё в шёлковых мы прибежали в ещё не совсем протопленный клуб. Разделись и встали в почётный караул по обе стороны большой урны, обтянутой красной материей. И когда взрослые подходили к урне и кидали туда бюллетени, мы с Таней, с серьёзным видом и наполненные торжественностью, поднимали руки в пионерском салюте. Через час нас сменили и мы довольные убежали домой.

А тут ещё наступили весенние каникулы и их прелесть была в том, что днём хорошо подтаивало, а под вечер подмораживало и к утру формировалась толстая корка снега — Наст. По которому можно было до одиннадцати часов утра свободно бегать как по асфальту. Но потом всё чаще и чаще проваливаешься и приходилось возвращаться к посёлку, потому что мы по насту могли убежать довольно далеко. Но на следующее утро мы опять, своей компанией, убегали от посёлка в такие места, куда зимой даже и на лыжах было трудновато дойти.

В середине апреля весна уже вступила в свои права и обильно закапало, а вместе с этим закончились и зимние забавы. Лыжи пришлось закинуть на чердак, вместо валенок на ногах появились резиновые сапоги с толстым шерстяным носком и наконец-то сняли с себя тяжёлую зимнюю одежду.

После первомайских праздников наконец-то вскрылась и наша речка. По рассказам Лопачёвских пацанов у меня сложилось стойкое впечатление о могучем разливе по всей нашей долине и я прямо предвкушал будущую картину, где густо плыли большущие льдины, на которые можно заскочить и немного проплыть, нагромождение ледяных торосов и заторы. Да и много чего мне пригрезилось. Но в реалии получился маленький — Пукккк… Ну…, разлилась немного, ну льдинки пропыли мимо нас, брёвна там, сучья и на следующий день речка мирно текла в своих берегах. Правда, воды было гораздо больше, чем допустим осенью, когда мы приехали сюда. Снег быстро сошёл, остался он только в лесах и оврагах, где и будет лежать ещё долго.

Когда наступило уже нормальное тепло, мои родители купили маленького поросёнка, чтобы откормив за лето, зарезать его на ноябрьские праздники и быть всю зиму с мясом. Поросёнок, которого назвали Борькой, был потешным и мы с братом частенько играли с ним, да и он всегда с охотой откликался на нас. Ещё купили несколько куриц, вспахали огромный огород, одновременно засадив его картошкой. На зелёном газоне дед ещё отгородил штакетом небольшой участочек и отец там вскопал пару грядок под зелёный лучок. На этом сельскохозяйственные потуги родителей закончились. Если мама ещё как-то занималась огородничеством, то отец не любил это дело. Впрочем, как и большинство мужиков. Но, к довершению всему отец был ещё и «безрукий», да и охоты у него к домашним делам не было. Помню, мать пристала к отцу — Почини калитку, да почини калитку…

А тот ей в ответ: — Деду скажи, а то мне некогда…

— Да неудобно мне всё время к нему за помощью обращаться. Ты в конце концов глава семьи…

Так она пилила отца недели две, пока полуоторванную калитку не привязала сама на верёвочки. Отец посмеялся над женским подходом к решению вопроса, пообещал сделать по нормальному, но так и не сделал. Дед потом всё по уму исправил. Так и с поросёнком было. Отец в первую неделю с интересом возился с ним, а потом остыл и Борька, и курицы и грядки всё это легло на плечи матери. Надо добавить, что и наша половина общего с Тутынинами сарая тоже требовала мужских и хозяйских рук. А вот дядя Паша Тутынин был хозяйственным мужиком и у него всё было в порядке, в том числе и его сарай, где он содержал своих животных — пару поросей, многочисленных курей, кролики и корова. Сарай был утеплён и зимой все эти животные дружно жили в тепле. А у нас сарай свистел огромными щелями. Когда в мае, на пару дней, к нам прорвался с Ледовитого океана арктический антициклон и стало холодно, без жалости нельзя было смотреть на молоденького поросёнка Борьку, посиневшего от холода и на нахохлишься куриц. Тогда отец твёрдо пообещал матери утеплить сарай. Но снова наступило тепло и все сарайные проблемы отцом были благополучно забыты.

Последние две недели мая многие посёлки, в том числе и наш, были почти оторваны распутицей от Большой земли. Доехать до Ныроба в это время можно было, но только на тракторе. И вот в это время и прибыл к нам в гости брат матери дядя Витя. И как раз на трелёвочном тракторе, забравший приехавших от Валайской трассы. Мама знала из телефонного разговора, что он доехал до Ныроба, но вот как он будет добираться до нас, никто не знал. И первым встретил его я. Был тёплый солнечный день, я беззаботно гулял недалеко от штаба, когда моё внимание привлёк одинокий трелёвочный трактор, идущий по глубокой грязи бывшего зимника, вдоль освободившейся от снега бонки. Так бы он не привлёк моё внимание, но оттуда доносились весёлые крики, когда трактор провалился в очередную глубокую вымоину, поднимая в воздух большую и тяжёлую тучу грязи. Глянув туда, с удивлением увидел на гладкой железной платформе пассажиров с вещами, судорожно цепляющиеся за все выступы. В это время трактор благополучно пересёк промоину, наполненную мутной водой и рухнул в новую яму, вызвав очередной азартный вопль.

Миновав ещё несколько грязевых ям, трактор медленно подъехал к мосту около штаба и остановился, горячо пыхтя разогретым двигателем и оттуда соскочил дядя Витя. А для меня просто Витька, которого я мгновенно узнал, хотя последний раз видел его восемь лет тому назад.

Виктор вернулся из армии в середине осени, где он служил пограничником в Эстонии. Отгуляв положенное после армии время, он устроился в Костромское депо кочегаром на паровоз, где машинистом был дядя Володя Новожилов, муж сестры бабушки с перспективой стать помощником машиниста. И сейчас, получив отпуск, решил сгонять к сестре на Урал.

Парень он был весёлый, разбитной и сразу влился в молодёжный коллектив посёлка. Как оказалось в армии, он познакомился со служившей на границе связисткой, некой Аллой. Начал с ней встречаться и к концу его службы она забеременела. Пришлось ему жениться на ней. Но видать эта женитьба была не по любви и здесь Витька в плане местных девчонок повёл себя довольно активно, за что он был местными парнями сброшен, или столкнут с моста в реку. Это было конечно не смертельно, но очень хороший и толстый намёк. И он его понял. Оставшуюся часть отдыха у сестры он провёл тихо и мирно в обществе отца, деда и меня. А я прямо прилип к нему, доставая расспросами о службе на границе, так как продолжал «болеть» пограничными мечтами.

Две недели отпуска прошли, я к этому времени закончил 5ый класс и благополучно перешёл в шестой. И мои родители решили меня отправить с Виктором в Кострому на всё лето. А я и не отказывался.

Отец отпросился у начальства, решив нас сопроводить до Ныроба и посадить на самолёт. А больше всего ему наверно хотелось гульнуть и зависнуть на пару дней в Ныробе. Ну, а мне то… Последние две недели были жаркие, всё подсохло и дороги тоже и мы до Ныроба поехали на поселковом автобусе КАВЗ. Старенький автобус еле полз по глинистой дороге, которую ещё не укатали, жара… А в автобус, отец с Виктором взяли бутылку пива, чёрт знает с каких времён лежавшую дома. И в середине пути решили глотнуть пивка. Отец захлопал себя по карманам в поисках, чем бы сорвать железную пробку. Раньше это он делал зубами, отчего все присутствующие болезненно морщились. Но зубы не вечные и теперь он себе такого не позволял. Похлопав и не найдя ничего, он наклонился вперёд, увидев под впереди стоящим сиденьем за что можно зацепить пробку. Ну… а дальше и потом, были испуганно-возмущённые взвизги ехавших впереди женщин и общий смех по окончанию.

Пиво в бутылке было старое, тёплое, да ещё в ходе движения по неровной дороге хорошо взболталась, отчего пробка легко отделилась от горлышка зелёной бутылки и сильная струя пены ударила в щель между спинкой и сидушкой прямо в ядрёные задницы женщин, обтянутые тонкими платьями. Отец остолбенел лишь на секунду от пронзительного визга женщин, но потом стремительно поднял бутылку и засунул себе в рот извергающую вулканом пеной горлышко. Но не тут то было. Струя была настолько сильной, что пена мигом заполнила рот, пищевод и обильно вырвалась через нос отца. Лёгкие она заполнить не успела, так как отец, выпучив в изумлении глаза, выхватил её изо рта и новая порция пены окатила затихших и не ожидавших повторного удара женщин, вызвав новый приступ истошного визга. И тут бутылка сдохла, исторгнув из себя ВСЁ, и громовой хохот потряс автобус. Так и смеялись всю дорогу до Ныроба и смех то замолкал, то вновь вспыхивал, глядя на сконфуженного отца и на злых женщин за испорченную одежду. Так как выезд в головной посёлок приравнивалось к празднику и в поездку одевалось лучшее. Вот они и костерили отца на разные голоса, веселя остальных пассажиров.

В Ныробе довольно быстро купили билет на самолёт АН-2 и через два с половиной часа мы выходили на лётное поле Бахаревки в Перми. И тут я слегка опозорился. То ли от жары, то ли нас болтало в воздухе… Хотя особой болтанки не ощутил, но немного мутило и как только вышли из самолёта я совсем немного блеванул. Эх… чёрт побери.

На следующее утро мы были в Костроме. За 8 лет как я не был у бабушки с дедушкой, старый дом на улице Борьбы был снесён и на его месте построили пятиэтажку. А бабушку с дедушкой переселили в другой район города — Октябрьский. В четырёх квартирный дом, где был и приусадебный участок с сараем. Правда, сарай был тоже на четверых хозяев. Две большие светлые комнаты, подвал, а дед Матвей пристроил ещё и утеплённую веранду. И сбоку от веранды небольшой сарайчик, куда мне поставили кровать и где я с большим удовольствием прожил всё лето. А Виктор с Аллой, которая была на каком-то последнем месяце беременности, жили как раз на веранде.

Уже на следующий день Виктор пошёл на работу, а я был предоставлен себе. В остальных трёх семьях сумел только подружиться с весёлой девчонкой Лизой и с её подружками, прибегавшие к ней. Она на год моложе меня, а её подружки были моими ровесницами. Да и её отец и мать дружили с бабушкой и дедушкой. Были ещё две семьи. В одной детей не было совсем, а вот рядом, за стенкой, там были дети, но они совсем мелюзга. Да и между моими дедушкой и бабушкой и их родителями была нешуточная вражда. Только я не знал её причины, но скорее всего из-за приусадебного участка и частенько случались ссоры, в ходе которых те обещали засадить моих бабушку и дедушку в тюрьму. Так громко и важно они вещали во весь голос. Забегая вперёд, скажу — когда в конце июля за мной приехали родители, в том числе и отдохнуть, отец быстро поставил их на место. В первый же вечер, когда они сидели за столом, бабушка пожаловалась на соседей и на их угрозы, а отец приехал в форме. Смешно было видеть, когда отец тут же одел форму и пошёл к соседям, сидевшим на крыльце, суровым голосом спросив: — Это кто тут тюрьмой угрожал моей тёще и тестю? Теперь к вам тюрьма пришла… — и сунул им под нос открытое удостоверение личности офицера МВД. Немая сцена, после которой бледные соседи, помнившие ещё репрессии конца тридцатых годов, заикаясь и чуть ли не кланяясь в пояс, извинялись и клялись верности всему….

После этого никаких спорных вопросов не возникало.

На следующий день как мы приехали, а Виктор ушёл на работу, дед забрал меня с собой. Мы поехали в центр города. Дед работал в коммунальном хозяйстве города плотником и вот там, на набережной он с напарником делали огромный деревянный люк на квадратный зев коллектора, а я в это время шатался недалеко, изучая старинный центр города с его старыми торговыми рядами и знаменитой пожарной каланчой. После окончания работы, мы с дедом направились домой через рынок, где он купил большую связку воблы. Настоящей воблы, правильной засолки, а не той которую сейчас продают, пытаясь подделаться под ту.

Чёрт побери, за вечер я съел три воблы с икрой и не мог остановиться, до того она мне понравилась. Ещё больше потом выпил воды. Хорошо бабушка её спрятала и теперь каждый день выдавала по одной штуке.

А утром новое объедение. Недалеко от нашего дома каждый день, с раннего утра работал Сенной рынок и она утречком, пока я спал, сходила на рынок, купила волжских окуней, да таких здоровых и жирных. И на старинной чугунной сковороде, ещё с глубоких царских времён, по своему пожарила лук с подсолнечным маслом и на луке этом зажарила огромных, толстых карасей. Вот ничего она такого не делала. Но эти караси, которые она очень часто жарила, их вкус, я запомнил на всю жизнь. И котлеты она тоже жарила на этой сковороде, больше ни у кого и никогда таких вкусных котлет не ел. Хотя мама и потом моя жена Валя, тоже умевшие отлично готовить, даже близко не могли подойти к бабушкиной стряпне. Мама мне потом объясняла, что весь фокус именно в сковороде вот такой старой работы — от её толщины и фактуры материала. Сейчас сковородки тонкие и железные, поэтому всё жариться совершенно по другим правилам.

Недалеко от бабушки, в том же Октябрьском проживала её младшая сестра тётя Зина Новожилова с дядей Володей. Известные и уважаемые люди в Костроме. Дядя Володя был машинистом паровоза — ударник труда, а тётя Зина по торговой части и успешно делала там карьеру. Жили они богато и хлебосольно. Ещё в 50х годах владели автомобилем «Победа», что было довольно редко. Они очень хорошо относились ко мне и я любил бывать у них в гостях и дружил с их дочками старшей Натальей и младшей Галиной. Они мне приходились двоюродным тётками и старше — Наталья лет на семь, а Галина на шесть. На тот момент, когда приехал в гости в Кострому, Наталья уже как два года закончила школу, куда-то там поступила дальше учиться и вовсю крутила романы, что соответствовало её лёгкому характеру. А Галина была тихоней и также тихо жила и училась. Но тоже обе хорошо относились ко мне. Даже подарили мне свой большой альбом с марками, которые они в детстве собирали. Подарили, даже не подозревая, что заложили первый кирпичик моей страсти коллекционирования на всю жизнь.

Всё мне тут нравилось, но хотелось ещё и купаться. А до Волги тут было далековато. Поэтому в первые же дни обошёл ближайшие окраины в поисках приемлемого водоёма и к своему огорчению ничего не нашёл. Но тут выручила новая подруга Лиза и на мой вопрос, немного подумав, при этом кокетливо сморщив свой лобик, пояснила: — Я там сама ни разу не была, но говорят далеко. В той стороне, — и махнула рукой в нужную по её мнению сторону. А я туда сразу и пошёл.

Улица, на которой жила бабушка с дедушкой, была окраинная и уже через триста метров уверено шагал по колосящемуся пшеницей полю в сторону далёких и высоких тополей. Прошагал под солнцем полтора километра и вышел к асфальтовой дороге, пересёк её, сразу оказавшись на окраине посёлка, раскинувшегося вдоль дороги. Прошёл ещё метров двести в глубину и вышел к огромной, метров в сто диаметром яме, заполненной полужидкой глиной, которую тачками вывозили из этой впадины несколько десятков почти взрослых парней голых по пояс и в одинаковых брюках. Как потом узнал, оказался рядом с детской колонией и они в тот момент чистили от ила и грязи пруд. Обогнув по берегу будущий водоём, прошёл ещё метров двести и оказался на высоком и обрывистом берегу Волги, заросшем высокими соснами. Но чтобы спуститься на сам узкий песчаный пляж внизу, мне ещё пришлось пройти вдоль берега несколько сот метров. Накупался, навалялся на горячем и чистом песку и уставший вернулся домой.

И на всё лето у меня сложился следующий распорядок дня. Вставал утром в восемь часов утра, завтракал и ждал, когда почтальон принесёт утреннюю городскую газету, которая оказывалась в почтовом ящике в 9:30. Тут же её выхватывал и смотрел в последний лист, в самый низ, где печаталась афиша городских кинотеатров и вдумчиво выбирал — Куда я сегодня пойду смотреть кино?

Выбрав фильм и кинотеатр, шёл к бабушке и та выдавала мне сорок копеек из расчёта: 10 копеек проезд на автобусе туда и обратно, 10 копеек билет на киносеанс и от 10 до 20 копеек, это на мороженку. Приезжал из кино домой, скоренько обедал и бежал на Волгу купаться, где валандался от души часа два и возвращался домой. До ужина играл и проводил время с соседкой Лизой и её весёлыми подругами. Помогал деду поливать огород и плести из камыша большие маты, для укрытия парников с огурцами. Ужин, телевизор или опять вечерние игры с подругами и спать.

По выходным дням либо у нас собиралась за обильным столом большая родня, застолье, игра в лото, общение. Либо у Новожиловых или собирались и ехали в гости уже к другой родне на противоположную окраину города.

Иной раз брал у дяди Вити старенький велосипед и гонял по улицам, но так как я был сугубо поселковый пацан, не соображающий в городском уличном движении, то часто нарушал все правила. Пока не залетел. Поехал как-то на велике в сторону дома Новожиловых, бестолково пересёк оживлённую улицу под возмущённое фафаканье гудков. Опасно подрезал автобус, заворачивающий на конечную остановку и тут у меня слетела цепь, заклинив заднее колесо, и я больно свалился на асфальт почти по колёса автобуса. Но, слава богу, водитель вовремя затормозил. Испуганно вскочил, понимая, что мне сейчас надерут уши и отскочил метров на десять на тротуар, потирая ушибленные части тела и в готовности удрать, если водитель направиться ко мне. Но тот вылез из кабины, вполне миролюбиво и молча погрозил мне пальцем, после чего присел у велосипеда и выкрутил на обоих колёсах нипеля с золотниками, выпустив из камер воздух и, выбросив всё это далеко в сторону. Отнёс велосипед на тротуар и уехал. Велосипед долго валялся в сарае, пока дяде Виктору он не понадобился. Понимающе посмотрел на меня, ничего не спрашивая, вкрутил запасные золотники, накачал колёса, но я больше им не пользовался. Боялся.

Ещё один случай вспоминается. Поехал один раз в кинотеатр «Текстильщик». Это на другом конце города. Приобрёл билет, а в фойе кинотеатра, не совсем подумав, купил дорогую и вкусную мороженку и у меня не осталось пяти копеек на обратный путь. Но… особо не расстроился и после сеанса отправился домой пешком. А это километров пятнадцать. Пришёл только в пять часов вечера голодный и уставший. И бабушка с дедушкой не особо волновались, прекрасно зная, что со мной ничего не могло худого случиться в городе. Лишь бабушка попеняла меня — Чего мол не сел в автобус? Объяснил бы кондукторше… Ведь не выгнала бы она тебя. Вот такое время было нормальное и спокойное — что никто не обидит ребёнка.

Правда, один раз немного огорчился. Видать от ежедневного и продолжительного купанья в Волге я простудился. Даже не сам, а застудил зубы и они у меня сильно разболелись. Дня три мучился от ноющей боли, глотал чуть ли не горстями анальгин, а потом пошёл в поликлинику. Отсидев с мученическим лицом в очереди, сунулся в кабинет. А меня докторша-стоматолог отказалась лечить на том основании, что я иногородний. Толковала и толковала, а ей в ответ — Лечите! Поняв, что я не понимаю её, она отвела меня в регистратуру, где мне тоже стали объяснять, почему не могут принять меня. Слушал их…, слушал, после чего обидчиво заявил: — Я что с Америки приехал? Я советский человек и приехал с Урала и почему вы меня советского человека не можете вылечить от зуба в Костроме? — Сказал, повернулся и опечаленный пошёл на выход. Я просто их убил своим заявлением и они совершенно не ожидали такого политически выверенного заявления от двенадцатилетнего пацана. Они сконфуженно переглянулись между собой и закричали мне в спину.

— Мальчик, мальчик… Вернись, пошли в кабинет, мы сейчас тебя вылечим…, — но я уже закусил удила, буркнул громко в ответ, что уже расхотел у них лечиться и вышел на улицу, грохнув дверью. Самое удивительное, что у меня видать от сильного всплеска негатива, зуб как только вышел из поликлиники, перестал болеть. Но эту ситуацию запомнил на всю жизнь.

Частенько, предварительно договорившись, бегал на вокзал и катался на паровозе с дядей Володей и Виктором. Так что лето проходило увлекательно и интересно. У Виктора с тётей Аллой семейная жизнь не ладилась. Не сказать чтоб они ссорились, но… Когда нет любви у обоих и их соединил ещё не родившийся ребёнок и отношений особых и близких не было. Не маловажно, что и сама невестка совсем не нравилась бабушке с дедушкой. Хотя, на мой взгляд нормальная она была молодая женщина и те недостатки, которые в ней видела вся наша родня, были тоже обычными для молодых женщин и исчезали по мере её взросления. Да и сам Виктор не был «прынцем на белом коне». Нормальный, весёлый по жизни парень, но не нагулялся, а тут его под венец. Не будет у них семьи.

В августе приехали мама, отец и брат, у них тоже был отпуск. Недели две они отдохнули в Костроме и всей семьёй отправились на Лопач. Я за лето успел соскучиться по Уралу, по товарищам и так сразу активно включился в поселковую детскую жизнь, что даже не заметил, как пролетели оставшиеся две недели до первого сентября.

И вот я снова стою на праздничной школьной линейке, среди одноклассников и удивлённо лупаю глазами, от того как быстро и стремительно пролетело целых 90 дней каникул.

На школьной линейке стоит и брат. Он пошёл в первый класс, а значит у мамы прибавиться школьные заботы, когда обоих сыновей надо будет сначала вбить в школьную колею, а потом ещё и контролировать их учёбу.

Осень и зима 67–68 года запомнилась лишь несколькими яркими эпизодами.

Темнело осенью рано, да ещё навалились тихими и тёмными вечерами густые туманы и у нас пацанов появилась новая забава. Бегать в тумане с фонариками. Квадратные батарейки были тогда в большом дефиците, да и слабенькие и у всех были блестящие китайские фонарики под круглые батарейки, которые светили ярко, далеко и лучи в тумане были как в кино, когда показывали работу прожекторов в фильмах про войну. Нравилось здорово и сколько мы с Сашкой Поздеевым посадили отцовских батареек, только они знали и ругали нас, за то что они остались без фонариков, когда надо было идти на дежурство в Зону.

Или опять же с Сашкой Поздеевым стали по вечерам лазить по чужим огородам и тырить турнепс. Стырим, смотаемся к речке, вымоем и с удовольствием хрумкаем полусладкий овощ. В основном лазили в огород пожарника Ивана Агишева, который запомнился мне по одному случаю, прогремевшим и у нас в посёлке и в Ныробе, совершенно изменив ему жизнь. Ваня Агишев невысокого росточка, лет тридцати пяти, обременённый большой семьёй и русской мужской болезнью — алкоголь. Так-то сам по себе он был нормальным мужиком и семьянином, но вот водка губила его. Алкоголиком в чистом виде он не был, но при виде водку про всё забывал и потом не мог остановиться, пока не пропьётся. И как бы не ругала его жена, совестила детьми, на работе начальство по этому поводу проела ему плешь, но не мог Ваня бросить пить водку. А прошлой зимой в самые сильные морозы умерла у нас на посёлке древняя бабулька, мать одного из офицеров. Набрала дров охапку, встала и умерла. Как взрослые говорили — лёгкие у неё оторвались. А ближайшее кладбище для вольных людей было только в Ныробе и когда кто умирал из вольных, то бежали к Ване, просили его ехать в Ныроб и копать там могилку. Конечно, рассчитывались с ним деньгами и водкой. И доля водки здесь была гораздо больше, чем денег. И офицер, сын бабульки, тоже прибежал к Ване, быстренько сговорился, щедро дал ему денег, водки, закуси — только бы он выбрал хорошее место на кладбище и в сорокоградусный мороз выкопал могилку.

— Сделаем, — бодро пообещал Ваня опечаленному офицеру, часть денег отдал жене, приготовил тулуп, шанцевый инструмент и на следующее утро убыл в Ныроб. Приехал туда, сразу в магазин, затарился ещё водкой, закуской, На кладбище, выбрал хорошее, тихое местечко в затишке и стал копать. Но…, сначала развёл жаркий костёр, чтоб разогреть верхний промёрзший слой земли. А пока он горел, хорошо так поддал и часика через два стал копать. До темна оставалось около часа, когда он заканчивал могилку и ему оставалось только подровнять дно, где что-то торчало неопрятным бугром прямо по середине могилы. Размахнулся он и ударил с силой по выступу. Мгновенно образовалась большая дыра, куда провалился наполовину ломик и сам посунулся Ваня туда же по инерции, а оттуда что-то вылетело и ударило того в лоб….

А дальше…, Иван стремительно выскочил из могилы и ударился в безумный бег. Надо добавить, что кладбище находилось по середине между Колпом (Люнвой), это часть Ныробского поселения, где располагались Зоны и самим Ныробом, до которого было с километр чистого поля, когда выбегаешь из заросшего ёлками кладбища. А из Колпа в Ныроб, вдоль кладбища, буквально в десяти метрах, проходила оживлённая дорога, по которой как раз и нужно было ему куда-то там бежать, вылупив глаза от дикого страха. Но Иван с испугу и по пьяни, выбрал снежную целину чистого поля и бешено ломанулся в сторону окраины Ныроба. Наверно. Интересная и захватывающая картина, открывалась для пассажиров автобуса и проезжающих автомобилей, глядя как мужик в тяжёлом тулупе, лупит по снежной, глубокой целине, оставляя за собой приличную, пробитую тропу.

В доме, куда ввалился в полуобморочном состоянии Иван, проходила большая пьянка и неожиданное появление незнакомца сумасшедшего вида, утверждающего, что на кладбище, когда он рыл могилу, из неё выскочил мертвец и пнул его ногой прямо в лоб: — Вот смотрите…, — привела гуляющих за столом мужиков в нешуточное изумление.

Действительно, на лбу виднелась небольшая ссадина, а когда они вышли на крыльцо, то ещё увидели и глубокую тропу, упиравшуюся противоположным краем в кладбище. Дали Ване выпить стакан водки, сами выпили. Похватали топоры, вилы и пошли на кладбище разбираться с мертвецом, так плохо обошедший с их новым товарищем.

Когда стали общеизвестны подробности этого похода, смеялся весь Ныроблаг. Мужики решительно пришли к могиле и хоть и были пьяные, но разобрались в ситуации быстро. Оказывается, Ваня копал могилу на очень старом захоронении. А в стародавние времена гробы делали на совесть и из кедра. И выступом был как раз угол прогнившего гроба и когда Ваня стукнул по нему, то в образовавшуюся дыру хлынули скопившиеся газы и действительно выкинули оттуда старый, развалившийся ботинок. Ну… а уж ссадину на лоб Ваня посадил наверняка, когда ничего не видя перед собой от страха, мчался среди могил. Но Иван всё твердил и твердил — что нет, из могилы выскочил мертвец и ударил его ногой в лоб. Выпили они на разрытой и готовой могиле и увели с собой Ивана, продолжать пьянствовать. Там он и остался ночевать. Но это была его последняя пьянка. И с тех пор он не пьёт, стал примерным семьянином и отцом, ударился в хозяйство и огородничество, чему больше всех радовалась жена. Ну и мы детвора, периодически лазавшие в его огород за турнепсом.

Туманы закончились и в один из тёмных вечеров мы решили подшутить над нашими молодыми учителями Пётром Петровичем и Людмилой Петровной. Им дали на двоих двухкомнатную квартиру около поселкового магазина. И мы, я и Колька Морозов, часиков в девять вечера, тихо пробрались к ним во двор. Прокрались к освещённому окну и попытались разглядеть, чем они там занимались. Но окна были плотно зашторены занавесками и ничего не было видно. Но нам это и не надо было. Мы осторожно ощупали пальцами старую облупленную раму и нашли нужную нам щель на самом верху наличника, куда глубоко и плотно всунули загнутый гвоздь. Пошатали его, уверишись, что он держится надёжно и следующим этапом накинули на гвоздь суровую чёрную нить, на конце которой болталась большая картофелина и теперь мы осторожно потянули нить к ближайшему укрытию. Сели, осмотрелись и Колька дёрнул за нить. Картофелина мотнулась и ударилась об оконное стекло, но вроде бы тихо ударилась. Колька дёрнул несколько раз и уже сильнее, отчего картофелина раскачалась и забухала в оконное стекло, а мы затаились. Через минуту открылась дверь и во двор вышел Пётр Петрович. Постоял, огляделся, спустился с крыльца и подошёл к окну. Но Колька потянул за нить и картофелина поднялась вверх, скрывшись в тени. Пётр Петрович недоумённо осмотрелся, постоял с минуту и зашёл в дом. Подождав немного, теперь уже я стал дёргать и, пригнувшись с приглушенным смешком, мы из своего укрытия наблюдали за новым выходом учителя. Он выходил ещё раз, а потом вышла Людмила Петровна и мигом нашла нашу картофелину и по нити чуть ли не бегом побежала к нашему укрытию, откуда мы ломанулись также стремительно и перескочили через забор. Убежать то мы убежали, но я порвал напрочь штанину, а Колька набил себе шишку на голове, когда не рассчитав, пролезал в дыру в очередном заборе. Конечно, я получил хорошую трёпку за испорченные штаны от матери, зато на следующий день мы с Колькой гордо рассказывали о своём приключении.

На октябрьские праздники валили кабана. И тут не обошлось без смеха. Сначала все испугались, а потом дружно жалели нашего соседа, после чего уже смеялись над дядей Лёшей, который был великим специалистом по колке свиней. Убивал сразу и наповал. С одного удара. После чего мужики до слёз смеялись над рассказом моего отца, который после того как дяде Лёше оказали первую медицинскую помощь, рассказал о подготовке к завалу кабана. Надо сказать, что забой свиней в посёлке был практически праздничным днём. Потому что это не только заготовка мяса, сала, но тут для наших отцов был важен ещё и сам процесс — солидная подготовка, с обязательным употреблением горячительных напитков, сам забой, так и не менее важный ритуал — ПОСЛЕ. Жаренье на здоровой чугунной сковороде мяса, печени и неспешные мужские разговоры под водку. Это почти Традиция — когда заранее заготавливалось спиртное, что для нашей местности тоже делом было довольно увлекательным и не простым. Наш посёлок Нижний Лопач, а по поселковому — просто Лопач, находился в тайге и в шестидесяти километрах от Ныроба, более крупного посёлка, где можно спокойно было затариться водкой. Но дорога туда была грунтовая и убитая. Правда, она сейчас, в преддверье зимы была укатана и доехать с ветерком можно было часа за полтора. Но автобус был один, старенький КАВЗ, и ходил в Ныроб раз в неделю. Так что с морозным ветерком туда можно было ехать в открытом кузове или стоя на узкой площадке за кабиной лесовоза. Да ещё надо отпроситься у начальства и на целый день. Быстрее не получалось. Так вот у отца не получилась поездка за водкой. Навалились дела по службе, да и начальство не отпускало. Поэтому отец пошёл более простым народным путём и даже был доволен таким неоригинальным решением. Ещё летом, будучи в Ныробе по делам, отец купил редкое для нашей местности чудо — две двадцатилитровые пластмассовые канистры. На резонный вопрос матери: — Зачем ты их купил? И целых две? — Отец затруднился с ответом, озадаченно рассматривая стоящие на полу ядовито-синие канистры из толстого пластика с грубыми сварочными швами и, задавая самому себе тот же вопрос — Зачем?????

А потом, махнув рукой, беззаботно рассмеялся: — А ты знаешь, Люда? Хватанул наверно, потому что это первые мои пластмассовые канистры в жизни…. Приспособим….

Так они с лета и валялись, пока отец не вспомнил о предстоящей колке кабана. Сахар, дрожжи, вода и ещё кое-что для пикантности, чтоб потом за столом похвастать перед товарищами. И на самый верх кухонной печки в самое тёплое место. Но только одну канистру. Больше мать не позволила.

Отец очень трепетно относился к спиртному и его употреблению. И когда ставил брагу, и когда она начинала бродить, то он чуть ли не ежедневно дегустировал сусло, очень чутко прислушиваясь к своим внутренним ощущениям и довольно крякал, когда ОНА — СТЕРВА удавалась.

А тут, как отрезало. Забыл отец про брагу и причём насмерть. И вспомнил про неё одновременно со мной. Мы как раз сидели дома и обедали. Я пришёл из школы, отец забежал перекусить. Я думал о своих школьных делах с досадой, отец о своих и тоже с досадой, потому что постоянно хмурился. И вот мы одновременно подымаем глаза вверх и также одновременно утыкаемся взглядом в канистру. И от её вида у отца выкатились в изумлении глаза. Но уже через секунду там заметалась паника, а я просто глядел на канистру и понимал — канистра доживает свои последние секунды. Как бы она не была сделана и сляпана грубо, с этими корявыми швами, но она ещё пока ДЕРЖАЛАСЬ!!!!! Держалась изо всех последних сил, правда, превратившись ещё не в шар, но уже около этого и многозначительно покряхтывала, как бы намекая — Бляяяяяя…., вы чего там сидите???? Вы чё лупаете глазами? Вы чё думаете — я и дальше буду вот так тужиться и терпеть……?

— Боря…… — неистово заорал отец и от этого крика в соседнем лесу в обморок грохнулся медведь, а отец уронил ложку и вскочил с табурета. Я же уже лихорадочно копался в дедовском ящике с инструментами. Вот он…, здоровый гвоздь и молоток…. Но было поздно. В кухне послышался глухое — БУММММММмммммм….. Посередине кухни, с горестным видом стоял отец, весь в браге, брагой были залиты и стены, потолок кухни и всё что там находилось. Через минуту к нам присоединились мать и дед. Все весело хохотали над отцом, дружно решив: — ….Наверно, это к лучшему. Давно в кухне ремонт нужно было сделать…

Пришлось отцу идти к начальнику нашего посёлка, капитану Круглову, и проситься на день по личным делам отлучиться в Ныроб. Так что, к октябрьским праздникам и колке кабана отец успел заготовиться….

….Перед праздниками, когда шёл массовый забой свиней в посёлке, дядя Лёша был нарасхват. Но так как мы были соседями, и отец с дедом частенько приглашали дядю Лёшу на свои посиделки, то мы шли вне очереди.

Не знаю почему, но всех кабанов у нас звали «Борькой». И наш Борька к праздникам вымахал в ражего, наглого и сильного зверя, вечно конфликтовавшего с дедом и мародёрствующего по огородам. Как нашего, так и соседских. Но вот всему этому пришёл логический конец.

Отец, дядя Лёша и дед, окружённые любопытной детворой, солидно осмотрели кабана, похлопывая по заросшему жёстким волосом могучему загривку и, скармливая ему кусок ржаного хлеба, посыпанного крупной солью.

Удовлетворённые осмотром кабана, мужики удалились в дом, где не спеша распили бутылочку водки, что было началом действа. Посчитав, что этого мало, достали ещё одну и под неодобрительно-молчаливым взглядом матери, продолжили.

— Ну…, с Богом, — авторитетно определил время начала забоя дядя Лёша, вылезая из-за стола. За ним поднялись отец и дед, а мама по-женски заволновалась.

— Лёша…, Гена…, вы его подальше отведите… Чтоб я ничего не слышала, — и убежала из кухни в спальню, где глубоко засунула голову под подушки.

— Люда… да ты чего? — Крикнул ей в след дядя Лёша, — да я его одним ударом…. Он и хрюкнуть не успеет, не то что завизжать…

Теперь к кабану подошёл только дядя Лёша, а отец с дедом, слегка нервно, закурили в стороне. Мы, дети, тоже рядком расселись на высоком заборе чуть поодаль, ожидая увлекательного зрелища. Кабан, довольно похрюкивая, крутился под ладонью дяди Лёши, требуя, чтобы тот его и дальше почёсывал и подставлял загривок под ласку. А дядя Лёша гладил его, приговаривая: — Боря…, Боря…., Боря…, — и вытаскивал из-за спины другой рукой здоровенный нож.

Ножик был у него знатный, немецкий, привезённый из Германии после войны. Длинный, узкий, с гибким лезвием и с синеватым отблеском….

— «Дамасская сталь»…., смотрите как гнётся, — хвастал по пьянке перед мужиками дядя Лёша ножиком и гнул лезвие под таким углом, что даже нам детям было понятно — любой другой нож давно бы сломался. Но загадочное словосочетание «Дамасская сталь» заставляло трепетать.

Посчитав, что достаточно для отвлекающего манёвра, дядя Лёша хищно собрался, поднял руку с зажатым ножом, прицелился и точно ударил в нужное место. Обычно, он убивал одним проникающим ударом, прямо в сердце и животное даже не успевало понять и ощутить боль от удара ножом. И туша падала на землю бездыханно. А тут пронзительный визг борова, удивлённый вскрик дяди Лёши… Потом кабан делает стремительный прыжок…. Новый крик, уже от боли и кабан летит, взрывая копытами снег, в сторону огорода дяди Лёши, легко завалив сразу два пролёта изгороди, вместе с нами.

Вслед кабану, из спины которого торчала рукоять ножа, летели злобные матюки, удивлённые крики взрослых и мы, детвора с радостными воплями, пытаясь загнать Борьку обратно к месту убоя.

А у дяди Лёши то ли дрогнула рука, то ли стакан водки был лишним, но лезвие ножа воткнулась в кость, изогнулось под немыслимым углом и вышло обратно, насквозь проткнув ладонь, поглаживающую загривок хряка.

Лезвие проткнула ладонь удачно — только проткнуло и всё, пройдя между косточками. Крови было достаточно, но радикальное медицинское обслуживание в виде поднесённого тут же стакана водки без закуси, было оказано вовремя. От закуси дядя Лёша мужественно отказался, на перевязку руки ушло две упаковки бинта, после чего дяде Лёше налили ещё стакан, а вместе с ним с весёлым ухарством приняли во внутрь водку и отец с дедом.

— Антоныч…., так теперь тебе кабана валить надо. Я уже не боец, — и дядя Лёша сунул под нос моему отцу забинтованную руку.

— Да ты что…? Да, я свиней никогда не забивал и не знаю куда…, — всполошился отец, а дед, сразу сообразив, что он будет следующим претендентом на незавидную участь, поспешно потрусил в сторону дома, сделав вид человека вспомнившего о срочнейшем деле, причём не законченным.

— Да у тебя, Алексей, левая ведь рука ранена. А правая здоровая. Ну, что ты… Ты ж на войне разведчиком воевал…., — вывернулся отец, а дядя Лёша при слове «разведчик», горделиво и воинственно выпятил грудь.

— Ладно… Покажу, как на фронте бывало… А ну, пацаны, гоните его на меня, — начал командовать дядя Лёша. А дед, услышав такое положительное решение вопроса, сделал вид, что срочное и не законченное дело может и подождать, развернулся и ринулся старческой иноходью обратно в нашу сторону.

Пять минут весёлой беготни, криков загонщиков и кабан Борьба, правильно сориентировавшись, побежал, как он думал свинячьими мозгами, в верном направлении. Но в тот момент, когда он был уверен в свободе, из небольшого сугроба поднялась фигура и стремительно бросилась на хряка. Он взвизгнул от испуга и это было последнее в его свинячьей жизни. Не зря дядя Лёша носил свои награды по праздникам на груди. Он выхватил нож из спины и тут же коротким замахом, уже не промахнувшись, поразил сердце. И это на полном ходу.

Приняв законно заслуженную порцию похвалы от взрослых и восхищённые взгляды детворы, дядя Лёша стал распоряжаться.

Дальше всё пошло веселее. Тушу свиньи дружными усилиями, в том числе и нас детворы, закинули на деревянный щит, где её обмыли тёплой водой. Раскочегарили паяльную лампу и в течение минут сорока старательно опаливали её, при этом мужики усердно скоблили опаленную кожу большими ножами и тут же опять обмывали.

Одним, ловким движением дядя Лёша вскрыл горло животного и слил тёплую кровь в тазик. И тут у соседа была своя неординарная фишка — он с удовольствием пил кровь убитых животных. Дядя Лёша достал из кармана специальную кружку, предназначенную именно для этого дела. Зачерпнул и, зная неодобрительное отношение многих к этому делу, всё-таки из вежливости молча протянул полную кружку моему отцу. Того аж перекосило от отвращения. Дед также твёрдо отказался от своей порции. Дядя Лёша ехидно сгримасничал лицом, типа: — Моё дело предложить….. И стал с видимым наслаждением, мелкими глотками пить тёмную кровь. А отец поспешно выхватил початую бутылку водку из кармана и прямо из горла сделал пару крупных глотков и не глядя сунул бутылку деду. Тот более спокойно сунул горлышко в угол рта и тоже пару раз глотанул, косясь из-за бутылки на дядю Лёшу. А мы с восхищением смотрели на нашего соседа и хотели вот так тоже небрежно завалить хряка, который раз в пять был тяжелее и больше нас и пить его кровь. А из нашего другана Лёшки, сына дяди Лёши, прямо пёрла ГОРДОСТЬ за отца и как тот завалил кабана, и то что тот был разведчиком на войне, и то что только у его отца был такой нож. Но вот эту гордость смазал Генка Тутынин, тоже наш друган и сосед, но с другой стороны. Тот, выпучив глаза на дядю Лёшу, смотрел как тот пил кровь, а потом взял и блеванул прямо себе на грудь. Да так смачно, что окружающие негодующе загудели, сами еле сдержав позывы рвоты.

Генку отправили замывать старенькую шубейку, а дядя Лёша продолжил разделывать тушу и через тридцать минут кабан был разложен по разным тазикам, корытам и просто на снегу. Мясо, сало, печень, сердце, ноги, голова и многое другое. Всем этим теперь взрослые будут заниматься завтра, потому что сейчас начнётся тоже, не менее интересное. Мужики переместились на кухню нашего дома, где мать уже начинала на большой чугунной сковороде жарить мясо и по всему дому летали умопомрачительные запахи. Сегодня в нашем доме был день открытых дверей для соседей. На кухне за столом сидели мужики, дружно поднимая стаканы с водкой, отмечая законченное дело. В большой комнате женщины — тётя Настя, жена дяди Лёши, моя мать и тётя Нина Тутынина обсуждали, что делать с мясом и как это лучше сделать. Заодно обсуждали какую держать цену, когда придут покупатели. Это был важный вопрос, потому что завтра резали свинью у Тутыниных, а после завтра у Бессолицыных. А на небольшой кухне, рядом с печкой и скворчащей сковородкой суетились мы — дети. Первая порция для мужчин, а вторая сковорода мяса для нас. И так три дня обжираловки.

Помимо забоя свиней на октябрьские праздники квасили капусту. К этому времени на кухне подготавливали к резке более десятка больших и плотных кочанов капусты. Очищали от грязных верхних листьев, мыли и складывали аккуратной горкой рядом с кухонным столом. Мыли и чистили морковь, шинковали её в большой таз. Накануне доставали из дальнего закутка и кипятком несколько раз пропаривали деревянные бочонки и целый день вся семья, с утра до вечера занималась приготовлением к следующему дню. Я участвовал в основном в этом нелюбимом мне деле в качестве физической силы. Так как для мытья капусты, моркови и пропаривания бочонков необходимо большое количество воды. Вот и бегал с двумя вёдрами между домом и прорубью на речке. А это примерно двести метров в обе стороны. И таких рейсов надо было совершить более десятка. Дед отвечал за подготовку бочонков, отец мыл и чистил здоровенные морковины, после чего заширкивал их на крупной тёрке. За мамой было общее руководство и ещё она очищала капусту и мыла кочаны. Да и других забот у неё было дополна. Все подготовительные дела делались в субботу, а резка капусты уже в воскресенье.

Сразу после завтрака, выпив по сто грамм водки отец и дед приступали к резке капусты тоненькими и аккуратными стружечками и когда образовывалась большая горка капустной кружевы, всё это складывалось в бочку. Тут в это действо вступала мама, она посыпала сверху наструганной моркови, необходимое количество соли и укропа, равномерно перемешивала и кивала мне, стоявшему рядом с бочонком с кислым выражением лица, так как мне яро хотелось присоединиться к играм товарищей и младшего брата, весёлые крики которых доносились с улицы. Но ничего не поделаешь и после матери к бочонку подступался я со здоровой колотушкой и начинал её мять, пока не появлялся капустный сок. После каждой закладки отец с дедом клюкали по пятьдесят грамм и с энтузиазмом дальше продолжали резать кочаны. А мне с тоской приходилось смотреть на часы, огорчённо констатируя, как улетают без всякой пользы в небытие часы осенних каникул, которые мог бы более увлекательно провести на улице с товарищами. Но… с другой стороны понимал, что сделав эту нудную работу, мы всей семьёй потом всю зиму будем с удовольствием есть солёненькую, вкусную и полезную капусту. До сих пор помню, как мать зимой из подвала доставала и ставила на стол глубокую тарелку квашеной капусты, аккуратно нарезала туда ядрёную луковицу и обильно поливала пахучим подсолнечным маслом и как это было аппетитно и вкусно, да ещё с горяченькой картошкой. Ну… а для взрослых, особенно для отца и деда, это была любимая закуска.

Следующее воспоминание связано с 50-летием Октябрьской социалистической революции. Круглая и важная дата для страны, которую Советский Союз и его народ готов был отпраздновать с размахом. Но тогда обстановка в мире была очень сложной. Помимо противостояния с международным империализмом, наша страна находилась в критических отношениях с Китаем, где проходила культурная революция. И даже мы, дети, далёкие от политики, знали с какими опасностями может столкнуться СССР в противостоянии с когда-то дружественной страной. Со стороны Китая уже прозвучали воинственные угрозы, что 50-летие революции страна встретит в окопах. Из того времени у меня засело яркое воспоминание эпизода из документального фильма, который показывали перед основным сеансом.

Пекин, по улице едет лимузин нашего посла в Китае, а вдоль улицы густыми толпами стоят студенческая и школьная молодёжь с цитатниками Мао Цзэдуна — хунвейбины, в переводе на русский «красные отряды», которые являлись основной движущейся силой Культурной революции. Так вот машина едет и её, студенческая и школьная молодёжь, закидывает грязью и разной другой дрянью. И когда вся обильно заляпанная вот этой грязью машина останавливается перед подъездом государственного учреждения, уже охраняемое китайской милиции, было странно и на контрасте видеть, как из грязного до ужаса автомобиля вылезает чистенький посол Советского Союза.

И вот, стою я однажды в очереди за хлебом в нашем поселковом магазине и слушаю горячий спор взрослых как раз по событиям в Китае и по действиям хунвейбинов. И что я ребёнок, конечно, слушал по радио о хунвейбинов, но никогда не вслушивался в его звучание. А тут пауза в споре и очень захотелось показать взрослым, что тоже в курсе всех событий в Китае не хуже их. И в повисшей тишине солидно ляпнул: — Заколебали эти хуйдубины, бегают, махают своими цитатниками…, — продолжить не успел, как в магазине грохнул дружный смех. Я скорчил в недоумении лицо, пытаясь понять, что такого сказал и чем их насмешил!? А когда они смеяться закончили, продавщица тётя Маруся, мать Кольки Морозова, спросила.

— Как ты… как ты их назвал, Боря?

— Хм… Хуйдубины…, так их по радио называют… А что такого?

Небольшой магазин вновь задрожал от смеха, а я так и не понял, над чем смеялись взрослые.

Но уж, зато в понедельник, на школьной линейке Лидия Михайловна Тазова, минут десять в горячей речи уделила внимание, не называя фамилий, некоторым нерадивым ученикам, которые ляпуют не знамо что. Я вместе со всеми посмеивался над этими некоторыми нерадивыми дураками, даже не подозревая, что речь идёт обо мне. А после линейки она завела меня в учительскую. Сама села на стул, а меня поставила перед своим столом. Она была у нас учительницей русского языка и с этого начала.

Взяла из стопки на столе мою тетрадь и многозначительно потрясла ею в воздухе. В конце недели у нас был диктант, и из её грозных махов тетрадью, я понял, что заработал очередную двойку. Но всё оказалось наоборот.

— Вот ты единственный в классе, Боря, написал слова «военная кампания» правильно, а все остальные написали «компания». Откуда ты знаешь, что это слово нужно писать через «а»?

— Читаю много…., — я действительно читал очень много. На Лопаче была вполне себе неплохая библиотека. И как только приехал сюда, так сразу записался в неё и просто поглощал в большом количестве книги. Сразу прочитал восьмитомник Конан Дойля с его Шерлоком Холмсом и другие произведения входившие в это издание. Потом переключился на серьёзную историческую литературу «Севастопольская страда» Сергея Сергеева-Ценского, «Зори над Русью» Рапова про татаро-монгольское иго, Всего Яна про нашествие монголов, «Емельян Пугачёв» двухтомник Шишкова, роман «Россия молодая» Германа про Петровские времена и много других серьёзных книг.

— Молодец. Я тебе за этот диктант четвёрку поставила. А вот радио надо слушать внимательно и правильно, чтоб потом не попадать в некрасивое положение. На самом деле они называются — хунвейбины. Повтори.

Я не был готов к повторению, но послушно повторил. Не так как сказал в магазине, но смысл получился тот же и учительница сокрушённо покачала головой.

— Ладно. Давай я напишу это слово, а ты его прочитаешь.

И через пять минут и многократного повторения это слово мог без запинок, небрежно повторить и не ошибиться и был отпущен в класс.

6 ноября, к 18 часам поселковый клуб был забит до отказа, празднично одетыми жителями посёлка, ожидавшие богатую программу праздничного вечера. Естественно, торжественная часть — это доклад минут на сорок о Великом событии, которое произошло 50 лет тому назад. Потом другой доклад уже начальника посёлка, где подведутся производственные итоги и будет зачитан в конце праздничный приказ о поощрении отличившихся. Небольшой перерыв и снова в зал уже на концерт, подготовленный силами художественной самодеятельности — детьми и взрослыми. А после концерта увлекательная лотерея и последующие танцы.

Дети как всегда скопились и сидели на полу перед празднично украшенной сценой, взрослые забили весь зал и праздничный вечер начался. На сцену поднялось и сели за стол в президиуме руководство посёлка, а к трибуне вышел отец, капитан Цеханович. Ему в этот год выпала честь читать доклад о революционных событиях происшедших в 1917 году, о истории развития Советского Союза и как под мудрым руководством Коммунистической партии СССР наша страна победила в Великой Отечественной войне, как мы сумели преодолеть военную разруху и успешно развивались и укрепляли свои позиции на международной арене. Доклад был закончен под оглушительные аплодисменты, и не потому что люди аплодировали успехам нашей страны… Этому они тоже аплодировали, но больше конечно с энтузиазмом хлопали в ладоши окончанию доклада и скорому перерыву, в ходе которого можно чуть-чуть и клюкнуть. Они и так знали историю нашей страны и её Побед на всех фронтах, как внутри страны, так и на международной арене. Но такой длинный и торжественный доклад был непременным атрибутом и все терпеливо слушали и также терпеливо ожидали его окончания. Отец, как докладчик, сел за стол президиума, а его место за трибуной занял начальник посёлка капитан Круглов, дочь которого Татьяна с этого года училась в нашем классе.

Его доклад и праздничный приказ о поощрении слушали с живейшим интересом, потому что здесь говорилось не о давней революции и об общих успехах огромной страны в общем, а о близком. Вот тут — о работе в посёлке и о людях, которых все знали и которые тут же сидели в зале. Каждую фамилию праздничного приказа встречали громкими аплодисментами и шутками, когда поощряемый шёл к сцене получать грамоту, премию или его фамилию зачитывал в приказе о благодарности.

Торжественная часть закончилась, объявили перерыв и народ шумно и густо повалил в фойе, где разбившись на кучки и компашки, задымили папиросами, втихушку пустили по кругу стаканчики, а в зале тем временем шли бурные приготовления к концерту. Тут уже активно суетились участники художественной самодеятельности. Со сцены утаскивались столы и стулья, трибуна. Задник сцены доукрашивали, кто-то переодевался, кто-то читал или повторял текст своего выступления. Все бегали как оглашённые, что-то искали, о чём-то спорили, а на всё это накладывались звуки гармошек, хозяева которых наигрывали тоже своё. Дядя Петя, герой одной из сценок, зажался в угол и лихорадочно закинул в себя грамм двести водки, чтобы преодолеть страх перед публикой в зале и быть в меру раскованным. Я тоже переодевался за кулисами в форму солдата. Накануне ходил к Ване Агишеву и попросил у него форму. Только у него она была самая маленькая в посёлке. И хоть я был рослым пацаном, она висела на плечах и бёдрах мешком, приводя меня в нехилый ужас. Я затягивался в поясе насмерть, сбивал всю форму под ремнём за спину, чтобы хоть как-нибудь привести в себя в нормальный, солдатский образ. И про себя постоянно твердил стих, с которым выступал. Девчонки тоже переодевались в белое, готовясь изобразить танец белых лебедей. Короче, суматоха была весёлая, бесшабашная и закончилась, просто перейдя в другое качество мандража, когда зал снова стал наполняться.

Несмотря на опасения и переживания концерт прошёл на «Ура». Все выступили хорошо и получили свои порции доброжелательных аплодисментов. И пьяный дядя Петя, которого развезло до его номера, получил даже больше всех положительных эмоций, льющихся из зала на него. Свою роль он отыграл хорошо, с пьяным энтузиазмом, хотя пару раз чуть не сверзился со сцены.

После концерта ещё один антракт, в ходе которого на сцену вытащили большой стол, на него и рядом с ним положили многочисленные и разнообразные призы, роль которых играли необходимые в хозяйстве вещи, вино, водку, конфеты, шоколад, отрезы материи. Деньги на закупку выделяла профсоюзная организация и за счёт денег полученных от покупки жителями лотерейных билетов. Их распространяли за две недели среди жителей посёлка.

Оживлённые и разогретые участники празднества снова заполнили зал. Люди достали лотерейные билеты и началось весёлое действо. Председатель профкома выставлял очередной приз с шуточками и прибауточками, встречаемые залом жизнерадостным гулом. Женщина, его зам по профсоюзной работе, из мешка доставала квиток с номером и громко объявляла его, одновременно показывая номер залу. И счастливчик сам или его ребёнок под смех и добродушные шутки шёл к сцене получать приз. Особое оживление пробегало по залу, когда разыгрывали алкоголь, вот уж народ отрывался в шутках, особенно когда этот приз доставался известному выпивохе.

Заканчивалась лотерея и народ перетекал в фойе и танцевальный зал. Для взрослых начинались танцы.

Всё это проходило в очень доброжелательной и дружеской атмосфере, присущей тому времени и таким маленьким коллективам, где каждый знает друг друга и почти всё про человека. И люди сами были тогда проще и более открытые, и в отношениях между людьми если и было что-то негативное, то оно было минимальным. Если и происходили конфликт между людьми, то они в основном решались на уровне партийной организации, если это коммунисты. Профсоюзы играли здесь тоже большую роль, проводя воспитательную работу, начальник посёлка или как ещё называлось подразделения, являвшимися советской властью в посёлке, могли применить свои не малые полномочия. Так что, всё происходило на хорошем уровне.

Зима прошла, как и прошлая. В играх в снегу, боях. Только сейчас мы построили две снежные крепости друг против друга и там устраивали нешуточные бои за овладением той или второй крепости. Катанье на лыжах, на санках. А потом замёрзшие, в обледенелой одежде приходишь по темну вечером в тёплый дом. Раздеваешься, мама сразу зовёт кушать и после ужина, особенно когда выходной день или сделаны все уроки, ты комфортно устраиваешься на диване в большой комнате, с книжкой в руке. Или в удобное кресло, сделанное дедом, стоявшее в уютной уголочке между тумбочкой с радиолой и комнатной берёзкой в большой кадке. Включаешь настольную лампу и попадаешь как всё равно в лето. Тепло, светло, уютно, над тобой и справа склоняются ветви, густо усеянные маленькими зелёными листочками. Хорошо. Мама умела создавать тёплую обстановку и в доме, наполненном комнатными растениями был всегда домашний уют, запомнившийся на всю жизнь.

А отцу с дедом всегда не хватало в доме света. Всё казалось им, что темновато. Электричество у нас подавалось от местной кочегарки, где работали заключённые и оно постоянно прыгало. То 220 вольт, что бывало редко и тут же падает до 180 вольт. А так оно держалось в основном в пределах 190–210 вольт. И лампочки самые мощные продавались максимум на 220 ватт. Отец однажды поехал в Ныроб по служебным делам и достал там несколько ламп мощностью в 500 ватт и повесил их в каждую комнату. Ооооо…., какой яркий свет был. Чересчур ярко и через несколько дней, получив замечание от капитана Круглова, отец вынужден был выкрутить их. Да и действительно, чересчур яркий свет больше раздражал.

Длинная уральская зима постепенно прокатила. В марте стало теплее, хотя по ночам ещё свирепствовали морозы. В конце марта, на весенних каникулах, я каждый день бегал к одиннадцати часам дня в гости к Андрею сыну дяди Пети. У них был телевизор, мы устраивались на полу и с интересом наблюдали за военными приключениями четырёх танкистов и собаки. После этого фильма сразу же шёл венгерский фильм «Капитан Тенкерш». Но это уже о событиях прошлого века в Венгрии.

Весна в этом году наступила внезапно и бурно. Вроде бы ещё пару недель тому назад стояли суровые морозы, дул пронзительный ветер, добавляя к имеющемуся холоду лишний десяток отрицательных градусов. А потом… В одни сутки…, холод убрался на север, а с юга пришло долгожданное в наших краях тепло. И буквально в несколько часов обильно закапало с крыш, а солнечный свет прямо слепил и не давал смотреть на всё белое, что ещё лежало вокруг нас. Вечером тепло куда-то уползало, ночью примораживало градусов до пятнадцати, что формировало отличный и такой желанный наст, по которому с утра и до часов одиннадцати можно было спокойно бегать и легко попадать в любое место за посёлком. Это было отличное время для детских гулянок. Помимо беготни по насту, у нас была ещё одна любимая и опасная забава. Но ей мы занимались вдали от глаз взрослых. По насту уходили километра за полтора-два от посёлка. Находили обширные проплешины, освобождённые теплом от снега и азартно играли в поджигателей и пожарников

Здесь было только одно обязательное условие — проплешина должна была надёжно отделена от леса широкой полосой снега. И тогда мы сначала определяли направление ветра, а потом поджигали высохшую траву и кусты. Когда всё это разгоралось, мы кидались с азартом в огонь и увлечённо тушили его, а один из нас бегал и поджигал всё новые и новые участки. В ходе борьбы с огнём, по команде «старшего пожарника», выбираемого заранее и по очереди, мы то объединялись, чтобы затушить один крупный очаг или наоборот разбирались на группы, чтобы одновременно тушить несколько небольших пожаров. Это была очень увлекательная и интересная игра. А когда потушим все очаги — перемазанные сажей, с неизменными небольшими ожогами, пропахшие сладким и едким дымом, с одеждой в мелких дырочках от искр и угольков, мы садились у костра, доставали куски хлеба, соль, картошку, сало, чеснок. Запекали её и хлеб…. И ели… УУУУууууу….. Как это вкусно!!!!! И впечатление от отлично проведённого дня не портила дежурная ругань родителей, обнаруживших в прогоревших прорехах одежду. Правда, один раз попало нам хорошо. Ругали нас тогда…., получили и подзатыльники. Особенно досталось мне, как старшему среди детворы нашей части улицы.

Ругали, правда, без злости, по инерции, а закончив, взрослые смеялись до изнеможения, глядя на наши унылые детские лица. А смеяться было над чем.

В этот раз всё было как всегда. Хорошо прогретая проплешина, с сухим буераком. Отличные пожарчики с большим и ярким пламенем. Азартная борьба с огнём. Генка Тутынин в этот раз, вместо лёгкой фуфайки, одел тяжёлое ватное пальто. Куда в самом начале игры попало несколько жарких искр. Генка был бдительным и сразу же затушил их, обильно засыпав места попадания влажным снегом. А чтобы и дальше исключить порчу, вполне ещё приличного пальто, он снял его и аккуратно положил в место, куда не мог дотянуться огонь и искры. А для надёжности он его ещё закопал в снег, оставшись в шароварах и стареньком свитере. День удался, мы затушили тогда несколько пожарчиков, собрались у костра, где во время перекуса оживлённо делились впечатлениями и строили планы, какую проплешину и где следующий раз раздуть пожар. Затушив костёр, мы собрались идти домой. Вот тут-то и обнаружилась беда. Видать, он не все искры затушил и вата продолжала тлеть под снегом. Генка стоял и горестно смотрел на то, что он поднял с земли и мы запечалились, справедливо понимая, что достанется всем. Ведь Генка держал в руках лишь два рукава и почерневший от гари воротник, соединённые между собой узкой лентой обгоревшей материи. Вот это и одел на себя Генка и через полчаса очумело предстал перед взрослыми, как раз в этот момент собравшимися перед домом Тутыниных.

Да…, попало тогда, но всё равно смешно было, когда мы потом вспоминали Генку шедшего с нами в двух рукавах, обгоревшем воротнике и узкой ленточки материи на спине. Вспоминали и вонище горелых тряпок и ваты.

Но это быстро прошло, весна продолжала бурно наступать и вчера утром вспучилась и наша речка. Так-то она маленькая и мелкая. В самом широком месте метра четыре, с мелкими, весело журчащими перекатами и тёмными заводями метра в два глубиной. И зимой промерзала чуть ли не до дна, а весной под жаркими лучами солнца долго тужилась под толстым слоем льда. С неё исчезал снег, лёд сначала синел, потом темнел, слегка вспучиваясь от давления воды снизу. А вчера утром вдруг треснул и разом взломался, а с верхов уже катила вода, добивая ледяной панцирь.

Вода прибывала стремительно, заливая всю поселковую долину и быстро подымаясь. Льдины самых разных размеров, деревья, брёвна, различный лесной мусор всё это текло, мчалось, сбиваясь в заторы в узких местах и стремительно рвалось дальше, где в двух километрах за посёлком вливалась в более широкую речку Байдач.

У нашей улицы она разлилась метров в двести шириной, а так как здесь был деревянный мост с дорогой, являвшейся одновременно как бы и дамбой, то здесь она ревела, сжатая откосами дороги и не давала всей водяной массе идти дальше. Было воскресенье и мы с самого утра бегали по берегу, наблюдая и веселясь от такого зрелища, встречая криками всё что заслуживало нашего внимания. Махали руками друзьям, которые точно также бесились на улице противоположного края долины. Когда взрослые отвлекались и не глядели на нас, мы лихо и безрассудно вскакивали на небольшие льдины и гордо, под завистливыми взглядами малышни, катились по воде некоторое расстояние. Вода, не успевая пробиться под мостом, разливалась всё больше и больше, затопляя долину и неуклонно подымалась, погружая оба берега в свои воды. Вот она подхватила, приподняла настил старого моста и он, замшелый от старости, легко поднялся и величественно поплыл по течению, торжественно разворачиваясь всей массой. А мы бежали за ним по берегу, жаждая того момента, когда он приблизиться, чтобы заскочить на него и доплыть до нового моста. И, слава богу, этот момент не настал, а так бы с кем-нибудь из нас точно случилась беда. Он проплыл мимо нас и всей массой ударился в новый деревянный мост, где всё клокотало. Взрослые и мы все замерли, затаили дыхание, считая, что стоявшему мосту пришёл конец. Но настил старого, видать до того прогнил, что от удара в мгновение сломался, а бурлящая вода в минуту раздробила его и протащила остатки под мостом.

За два часа вода полностью затопила долину, сровнялась с настилом моста, где мы с нетерпением ожидали, когда вода хлынет через мост и дорогу. И вот этот момент настал. Вода как-то разом хлынула на мост и уже через минуту скрыла настил. Даже показалось, что он слегка приподнялся и тут же опустился под массой воды. А мы гоняли и бегали по мосту, азартно разбрызгивая мутную воду. Пока нас подзатыльниками оттуда не выгнали взрослые, потому что мы, ошалелые от такого развлечения, солнца и весны, гоняли по самому краю и могли запросто свалиться вниз в бурлящее пучиво. А вода продолжала быстро прибывать и теперь совсем под собой скрыла мост, дорогу и там можно было пройти только в болотных сапогах по пояс. И то только взрослый мужик, который мог противостоять мощному потоку. Что и сделал мой отец, возвращаясь со службы. И то его чуть не смыло с моста. Но он благополучно пересёк и закурил с остальными офицерами, обсуждая половодье.

— Всё залило… Все мосты…, — рассказывал отец, а мы радовались. Значит, уроки учить не надо и завтра в школу не пойдём. УРАААаааааа!!!!!!!

А вода всё прибывала и прибывала, радуя наши детские сердца, нежданно выпавшими лишними свободными от школы днями.

Так я и пробегал вместе с остальными до позднего вечера по берегу, жгли ещё костёр, пекли картошку и кидали горящие палки в воду. И заснул, как убитый, едва только голова упала на подушку.

— Боря, вставай… Борька вставай… В школу собирайся…

— Ну…, мам… Ну, какая школа? Как я через мост пройду? — Заныл с закрытыми глазами, кутаясь в одеяло и желая ещё поспать.

— Давай, давай… Вставай… Вода спала и спокойно можно пройти…. Вставай.

Сон, как рукой сняло. Я вскочил и сразу же ринулся к окну и был жестоко разочарован. Точно. Чёрт побери!!! Воды было ещё полно, но уровень её опустился примерно на два метра и она продолжала катить свои воды, но уже спокойно и не бурлила под мостом, который гордо и непокорённо возвышался над рекой.

Пришлось идти и так-то на уроках меня пронесло, но вот на зоологии я влетел и получил двойку и теперь меня ждал хороший нагоняй от матери.

Дома ещё никого не было и я в тоске уселся обедать. Но только зачерпнул кусок мяса с тарелки, как в дом бурей залетел Митька Лях. Друган с дальнего конца нашей улицы.

— Борька, ты чё? Мы тебя ждём… ждём… Мы же вчера договорились в морской бой играть….

— Чёрт…, чёрт…, точно, — тоску и уныние, как корова языком слизало. Это был следующий этап весенних детских забав и мы заранее готовились к нему, предвкушая морские баталии на неглубокой воде. Ещё вчера мы снесли в выбранное место сколоченные хлипкие плоты и плотики. У кого какие получились. Взрослых они, конечно, не выдержат, а для нас как раз.

— Иди…, я счас…., — Митька улетел, а я в это время заглотил кусок мяса, отчекрыжал толстую горбушку чёрного ржаного хлеба и лихорадочно натирал его чесноком. Посыпал солью и сверху кинул солидный кусок сала и через минуту выскакивал на улицу, полностью готовый к нешуточной морской битве. Во дворе чуть не сбил с ног мать, которая шла на обед.

— Ты куда? — Попыталась она остановить меня. Но разве можно остановить ветер или вихрь? Когда оттуда доносились затухающие слова.

— Мам…, мам…, я бегать пошёл, мам… потом…, мам, я с пацанами…

— Вернись… Когда уроки будешь делать….?

— Вечером…., — но это уже было не понять — то ли эхо прозвучало, то ли ветер действительно донёс какие-то слова.

Морская баталия удалась на славу. Наши корабли сходились в таранах, которые перетекали в горячие абордажные схватки, мы топили противника, а он нас. Но мы вновь возрождались и снова вступали в схватки. И так бились изо всех сил до самого вечера. И на уроки сил уже не осталось. Мокрый, хоть выжимай, разгорячённый, с приятной усталостью я завалился домой, где получил от матери такую же горячую выволочку — за мокрую и убитую одежду. За двояк по зоологии и за много, много других моих проделок, которые мать гневливо свалила в одну большую кучу. Отругав, она меня накормила и усадила за уроки и на этом всё закончилось. Я банально заснул за столом, уткнувшись лицом в учебник, и снились мне прекрасные и счастливые сны о летних каникулах, до которых осталось чуть-чуть и когда я целых три месяца буду гонять балду по окрестностям, холмам, лесам с друзьями и ни о чём не беспокоиться. Есть мама, есть папа — вот они пусть и думают.

И лето пришло, а я благополучно закончил 6ой класс. Мама с папой задумали меня отправить и этим летом в Кострому, но где-нибудь в середине июля. Поэтому на целых полтора месяца я был представлен самому себе. И ещё зимой задумал одно дело. Река у нас была и протекала прямо под домом, в тридцати метрах, но для купанья она не подходила. Там, где купаться можно было, это чуть выше, где мы брали воду, она была мелкой — всего по пояс, а хотелось поглубже, но зато там был хороший ровненький и зелёный берег, засыпанный мелкой галькой вперемешку с светло-серым песком. А там, где можно было, прямо напротив нашего дома — чёрт, там сход в воду был очень неудобный и глинистый. И намучаешься после купанья вылезать на берег. Поэтому, в конце мая я пришёл на галечный берег и надолго задумался, глядя на бегущую зеленовато-чистую воду. После чего созвал всех пацанов с нашей улицы.

— Пацаны, а давайте построим вот тут плотину, и тогда вода поднимется и можно будет нормально купаться, а не бегать за три километра на десятую плотину…

— Борька, так там ведь стекла полно. Мы ж здесь помнишь, бутылки расстреливали камнями прошлым летом. Порежемся, — высказал законное сомнение Генка Тутынин. Действительно, тем летом мы с увлечением запускали сверху бутылки, которые в нашем представлении были немецкими кораблями и потом расстреливали.

— Дураки мы были тогда, — резонно заметил я, прокомментировав сомнение товарища.

— А самый главный дурак ты. Ты ведь это придумал, — ехидно подметил Лёшка Бессолицын и благоразумно отскочил в сторону, чтобы не получить пендаля.

— Ну и чё!? Вы тоже дураки, — вместо пендаля отпарировал подколку и сразу объявил решение, — раз дураками были, вот и чистить от стекла будем.

— А как? Холодно ведь…, — подал голос брат Миша.

— И снег в лесу ещё лежит. Вода-то ледяная, — поддержал Генка Тутынин и показательно вытянул ногу, обутую в резиновый сапог, — и глубоко. В сапоги сразу наберём.

— Пошли, кое-что покажу, — решительно предложил товарищам, энергично мотнув головой в сторону, выше по течению.

Мы прошли метров пятьдесят и я остановил друзей на узком, громко журчащем галечном перекате. Здесь река сильно сужалась до двух метров между двух обрывистых берегов, высотой около метра.

— Вот смотрите, — начал бойко объяснять свой план, — здесь запрудим. А пока вода тут набирается и пока она пойдёт через верх… Там вода уйдёт. Её там чуть-чуть останется и мы успеем стекло собрать.

Так и получилось. Нашли несколько небольших брёвен и после небольшой суеты, запрудили перекат между двух обрывчиков. Конечно, плотно у нас не получилось и вода просачивалась сквозь щели, но всё равно её было гораздо меньше и через полчаса на нашем месте будущего купания стало совсем мелко и мы спокойно стали собирать битое стекло. За раз у нас не получилось всё собрать. Накопившиеся вода хлынула через нашу плотину и нам пришлось ретироваться на берег. Прошли к плотине, разворошили её и спустили всю воду и сразу же опять её соорудили. Так мы чистили дно нашего места три дня и вытащили со дна практически всё стекло.

Потом взяли лопаты и в течении двух часов, часть гальки переместили тоже на перекат, но ниже места нашего будущего купанья. Тут река была шириной метра четыре и пологие берега. Вроде бы мы сумели на перекат нагрудить гальки высотой сантиметров пятнадцать и уже можно было увидеть первый результат. Вода поднялась сантиметров на десять и затопила часть нашего пляжа, что здорово воодушевило нас. И мы кинулись искать подходящее бревно, чтобы положить на нашу гальку и закрепить его там. Долго искали поблизости хорошей бревно и если и находили, то оно или было неподъёмным для наших силёнок, либо коротким. Так что пришлось идти в маленький лесок и тащить оттуда бревно. Ох мы и намучились, пока тащили его и были жестоко разочарованы. Оно никак не подходило к нашим целям.

Замученные этой суетой, мы разошлись по домам на обед, где я застал отца, пришедшего тоже покушать.

— Пап, ты можешь насчёт доски договориться на Зоне?

Отец поднял голову от тарелки: — Зачем тебе?

— Да мы там с пацанами запруду строим, чтоб купаться около дома, а не на 10-ю плотину бегать…

— Хммм… Интересно. А я то думаю, что вы там целыми днями около воды… Хорошо, покушаем, покажешь…

— Так…, — удивлённо протянул отец, глядя на то, что мы уже сделали, — тут сороковка нужна и колья забить.

— Какая сороковка?

— Ну…, доска толщиной в сорок миллиметров. Дюймовка тут не потянет. Сломает её…, — я благоразумно не спросил, что это за дюймовка. Потому что в моей ассоциации — это была Дюймовочка. Но явно не то. А отец пообещал, — ладно договорюсь.

Я уж думал он забыл, но через три дня он сказал: — Собирай своих друганов и через два часа подходите к промзоне. Заберёте две доски.

Мне только осталось пацанам свистнуть и мы пришли к воротам промзоны заранее, а через полчаса ворота заскрипели, приоткрылись и дежурный солдат мотнул на них головой: — Забирайте свои доски по быстрому.

Ооооо…, как классно. Мы прокопали на обоих берегах узенькие канавки, вставили туда доски, друг на друга, то есть подняли нашу плотинку ещё на тридцать сантиметров. Закрепили на берегах доски кольями и с воодушевлением стали наблюдать, как вода стала наполнять наш рукотворный водоём, тихо затопляя пляжик, делая зеркало реки ещё более широким.

Ураааа!!! Радостно заорали все пацаны на берегу, когда вода поднялась до верхнего уреза досок и стала перетекать через них, а я быстро разделся до трусов и смело вступил в ледяную воду, отчего сразу весь покрылся холодными мурашками, а яйца тут же юркнули в глубину мошонки. Но я мужественно, под восхищёнными взглядами товарищей, двинулся вперёд, чтобы замерить глубину в самом глубоком месте. Ого…, почти по грудь.

— Смотрите, пацаны, как глубоко…, — я набрал в грудь воздуха и окунулся с головой под восторженные клики друзей. И тут меня сильно поволокло, потащило в сторону плотины и больно стукнуло об доски. Вскочил на ноги, не понимая в чём дело, а вокруг меня бурлила вода, весело утекая между ног, а к плотинке подбегали товарищи, недоумевая — в чём дело?

А всё оказалось просто. Сломалась нижняя доска. Там, прямо посередине был большой сучок и под нешуточным напором воды это место не выдержало и теперь обе половинки, под углом выперлись вперёд, спуская воду из нашего водоёма.

Разобрали плотину, к вечеру вновь установили, но уже получилось не так плотно, как первый раз и махнули на всё это рукой. Всё равно мы подняли уровень воды в общем на двадцать сантиметров и этого нам вполне достаточно, чтобы барахтаться и устраивать игры на воде.

Июнь был жарким и уже через неделю мы полезли в воду купаться. Правда, быстро выскакивали на берег и, валяясь на зелёной траве, греясь под жаркими лучами солнца. Прошла ещё неделя и теперь мы вовсю купались и устраивали морские сражения на ваннах и корытах. Сходились целыми флотилиями и топили друг друга. Тут только одна закавыка была. Моих, более младших и лёгких товарищей, ванны и корыта держали. А вот меня нет, поэтому пришлось сколотить из сухих досок подобие щита под низ ванны и тогда я мог наравне с остальными участвовать в сражениях. Но тоже тут надо было всем держать ухо востро. Так как, когда меня топили, то деревянный щит шустро выскакивал из воды и довольно чувствительно наносил удары зазевавшемуся, ставя на голове здоровенные шишки и синяки на теле. Что, впрочем, не снижала азарта и накала наших морских сражений.

Начали бегать мы и по округе и вскоре насмелились на поход в заброшенный посёлок Верхний Лопач, в котором мы ни разу не были. Но заросшую и узкую дорогу туда знали. Она начиналась прямо за нашими домами, подымалась вверх, переваливала наш холм и уходила вниз, оставляя карьер по левую сторону. Перекинувшись через узкую долину между двух холмов, она долго подымалась на очередной холм. Ещё раз переваливалась и спускалась уже к самому посёлку. Лес в той стороне был полностью вырублен и все шесть километров дороги шли через разросшийся высокий березняк и осинник. В первый поход мы пошли впятером — я, Генка, Лёшка, брат и Митька Лях. Бодро прошли пару километров и когда стали спускаться в первую долину, увидели на дороге что-то непонятное в двухстах метрах. То ли это был медведь, то ли на дороге сидел и отдыхал сбежавший зек!? Мы остановились и затоптались в нерешительности. Идти вперёд было безумием и дорога только одна, но с другой стороны никак не могли разглядеть всё-таки — Что это? И сам это объект нашей тревоги просто сидел…. Наверняка видел нас, но не уходил. Потолкавшись так минут десять на месте, мы с огорчением вынуждены были повернуть обратно.

На следующий день мы опять намылились идти на Верхний Лопач, считая, что если на дороге сидели медведь или беглый зек, то их сейчас там нет. Но мы опять кого-то из них увидели на том же месте. Поглядели, потоптались на месте и двинулись вперёд, правда медленно, чтоб если что сразу ломануться обратно. А когда приблизились, то весело и по-детски ругнулись — это был пень своеобразной формы, издали похожий на человеческую фигуру или медведя. Дальнейшая дорога уже не преподнесла никаких сюрпризов и через час мы оказались в забытом посёлке. Он был закрыт лет так десять тому назад и весь зарос молодыми берёзками и осинками, и густыми зарослями иван-чая. Целый час мы шарахались от дома к дому, знакомясь с посёлком, где ещё в домах можно было найти валявшиеся на полу вещи и книги. А когда насытились впечатлениями от увиденного, стали бить стёкла на окнах. Поднимали с земли камни и на спор кидали в окно — кто метче и точнее попадёт в ту или иную фрамугу. А потом вообще начали опасно шкодить. Заходили в дом и начинали найденными тут же ломами, ржавыми топорами ломать кирпич печей и ломали до тех пор, пока не оставался всего один кирпич, на котором еле держалась кирпичная труба, высотой 5–7 метров и приличного веса. Все отступали в стороны и в дело вступал я, как самый старший, а значит более шустрый и сильный.

Осторожно приближался к еле державшейся на последнем кирпиче трубе и, приноровившись, бил по нему тут же отскакивая в сторону на безопасное расстояние. Если труба не рушилась, я опять подкрадывался к ней и бил по кирпичу, пока она со страшным грохотом не проваливалась во внутрь маленького, кухонного пространства, где обычно стояла печь, заваливая вокруг себя обломками кирпичей и накрывая нас густыми облаками красной кирпичной пыли. А мы с азартными криками должны были уворачиваться от летящих обломков. Так мы за полтора часа завалили три печи и усталые, удовлетворённые увиденным и лихой игрой пошли домой, даже не подозревая, как мимо нас пролетела не хилая опасность оказаться либо изувеченными, а то и погибшими. Мы даже не понимали, что прогнившие потолки, которые в те времена для утепления засыпались на чердаке тяжёлой глиной или землёй, могли вместе с рухнувшими кирпичами тоже провалиться вниз и завалить нас. Но бог всегда на стороне дураков и пьяных. Такие набеги на Верхний Лопач мы совершали ещё несколько раз и один раз чуть не попались взрослым. В предыдущий налёт мы в одном из домов нашли сложенные там целые рамы со стёклами. Видать кто-то приготовил их к увозу в наш посёлок и мы их лихо разбили. А в следующий раз, когда мы пришли в посёлок и начали бить стёкла, на звонкие звуки прибежали со стороны дома, где мы расхерачили рамы, три мужика. Ох как мы убегали. Мы так испугались, что пробежали всю дорогу до нашего посёлка. Слава богу, никто, даже наши мелкие товарищи, не попались, а то нам было бы худо.

Набеги туда прекратили, да и стало уже там скучновато. Но когда мы ходили туда, то недалеко от дороги, в проходившем там логу, мы нашли несколько невысоких скал, которые стали местом наших игр. А в ходе игр обнаружили на камнях множество древних окаменелостей. О как это было для нас интересно. В один из вечеров, я рассказал про скалы и окаменелости отцу, который мигом заинтересовался этим. Во-первых: никто не знал об этих скалах. А во-вторых: отец занимался фотографией и достиг в этом деле больших успехов. Ему уже надоело снимать обычные фото и он решил переключиться на микро. Выписал по посылторгу насадочные кольца на фотоаппарат, специальные фотообъективы для съёмки мелких предметов и теперь делал неплохие фото муравьёв, пчёл, цветочки и много чего другого. И теперь он загорелся сфотографировать древние окаменелости.

Погода была отличная и в ближайшее воскресенье мы отправились к скалам. Идти туда надо было километров пять, но чтобы отец не отказался, мы говорили ему про два километра. Он и оделся соответственно — хромовые сапоги, старые офицерские бриджи, лёгкая полосатая пижама и офицерская фуражка на голове. Но когда мы прошли два километра и он спросил — Где это? Пришлось сконфуженно признаться, что идти надо ещё километра три, да через березняки с осинниками. Отец с досадой выматерился и, недовольно бурча, вынужден идти с нами дальше. Но недовольство быстро прошло, когда он увидел скалы и сам как пацан стал лазить по ним вместе с нами, фотографируя всё подряд. Он остался доволен тем походом и у нас остались фото, на которые сейчас смотришь и вспоминаешь счастливое детство.

Другим увлекательным делом была рыбалка. Я рыбаком как таковым не был, да и мои друганы тоже. А так, остальные Лопачёвские пацаны ловили хариусов на удочку, но больше на петлю. То есть та же удочка, а вместо лески миллиметровая проволока, а на конце скользящая петля. Становишься над рекой и смотришь в прозрачную воду. Как только увидишь стоящего в воде хариуса, опускаешь в воду петлю, которая в воде совершено незаметна и тихо заводишь петлю под хариуса. Резко дёргаешь, петля стремительно скользит, затягиваясь вокруг тела рыбы и ты выкидываешь её на берег.

Мы ловили по другому, да и хариуса много не наловишь. А так…, брали обыкновенный, марлевый сачок для ловли бабочек. Уходили вверх по течению от нашей купальни метров на пятьдесят, где было до фига небольших, мелких и прогретых солнцем заводей с последующим перекатиком. Там всегда водилась приличными стаями мелкая рыбёшка, так скажем, несколько больше среднего пальца взрослого мужчины. Как она правильно называлась мы не знали, но в нашей местности — пизганы. Она никогда не вырастала в большую рыбу, но когда её много и зажариваешь на сковороде, да с разбитым яйцом, это было объедение.

Один с сачком становился на перекат, а остальные с шумом и брызгами гнали напуганных рыбёшек на перекат и прямо в сачок. За час такой ловли мы набирали один — два трёхлитровых бидона. Приходили в наш двор, где был устроен очень удобный и большой деревянный помост перед крыльцом, вывалили весь улов в таз и делили рыбу на всех участников. Сначала делили крупные экземпляры, потом помельче и так далее. После чего улов разносился по домам, для последующей жарки. Родители и мы очень любили это блюдо, потому что из-за мелкоты она хорошо прожаривалась до хруста и её можно было есть вместе с мягкими косточками и хвостами. Но мама была брезгливой в этом плане и всегда перед жаркой очень долго чистила её от кишок, отрезала головы и хвосты, испытывая наше терпение. И один раз, отец пришёл с работы пораньше, как раз к нашей делёжке. Посмотрел, как мы начали нудно и долго делить рыбу, хоть это и получалось по справедливости. Посмотрел и не выдержал.

— Вы неправильно делите и долго, а кушать хочется сейчас. Поступаем следующим образом, — отец взял в руки таз, где была вся наловленная рыба и стал на глазок рассыпать наш улов по другим посудинам, после чего критически осмотрев наполненность, констатировал, — по моему всё по справедливости и не важно, что кому-то на десять рыбёшек больше или меньше. Тут каждому на целую сковороду жарёхи.

Мы тоже заглянули в свои тазы, кастрюли и вынуждены были согласиться с его словами.

— Ну… тогда по домам, — энергично хлопнул он в ладоши в предвкушении вкусной жарёхи и все разбежались со своей добычей. А отец весело скомандовал, — Борька, тащи воду. Сейчас промоем и на сковороду…

— А чистить…!? — Мне совсем не хотелось сидеть и нудно чистить мелкую рыбёшку, но к моей радости отец отмахнулся от такой рутины.

— Ты на маму не смотри. Сейчас промоем, побольше масла на сковороду, хорошо прожарим и всё это с требухой, хвостами и головами. Поверь мне, вкусно будет, да и быстро.

А мне то что — раз отец сказал, значит так и будет. Быстро и обильно промыли, к этому времени на электрической плитке уже шкорчала глубокая сковорода с кипящим маслом. Туда дед быстренько порезал лук и запахло вообще аппетитно. Ну… а когда с работы пришла мама, мы сидели за столом и ждали только её.

— Ой как вкусно у вас… Ой какие молодцы, что приготовили рыбку…, — мама помыла руки и быстренько пристроилась к столу. Но когда увидела, что рыбка была зажарена целиком и не чищенной, наотрез отказалась.

Отец сожалеюще развёл руками, как бы говоря — Мы старались и хотели как лучше… Но раз ты не хочешь, а мы будем. Отец выразительно и плотоядно посмотрел на сковороду, сокрушённо пробормотав: — Эх, чёрт… Сейчас бы к этой рыбёшке да бутылочку….

Дед молча поднялся, ушёл к себе в комнату и через несколько мгновений водрузил на стол бутылку водки «Московская». Я думал мама сейчас начнёт возмущаться, но мама посмотрела на всех нас, сидящих с довольным лицами, вздохнула и только сказала: — Мне тоже капелюшечку налейте…

Отец с дедом оживились, они ведь тоже ожидали упрёки, но после такой реакции с энтузиазмом зашевелились, доставая большие рюмки. Старшие мужчины солидно выпили, удовлетворённо крякнули, мама же с брезгливой гримасой процедила свою порцию алкоголя сквозь зубы и часто-часто задышала. И все дружно приступили к жаренной рыбе. Мама вяло ковыряла тёплую картошку, с завистью глядя, как мы с братом наяривали отлично приготовленную, хрустящую на зубах рыбку. И действительно, хвосты с головой и внутренности, совершенно не портили рыбное блюдо. Но после того как мужчины и она выпили по второй порции, она настороженно попробовала, хмыкнула, на вилочку наколола следующую, распробовала и уже через минуту с удовольствием хрумкула наравне со всеми. После того ужина, мы больше никогда не чистили пизганов, а только промывали и на сковороду.

Лето проходило в совместной с друзьями беготне по окрестностям, в купании и в морских сражениях, в рыбалке. Но иной раз выпадали редкие дни, когда друзья были заняты и тогда от безделья возникали глупые мысли и совершались дебильные поступки, о которых ты потом вспоминаешь с содроганием. У меня это однажды вылилось в бросание вверх и вдаль тяжёлых предметов. Произошло это после прочтения нескольких книг про армию римлян и мне понравились пращники, которые из пращи метко метали глиняные или свинцовые шары в противника. Но вместо пращи, я нашёл молоток без ручки, примотал крепенькую бечеву и теперь тренировался на дальность броска, на меткость и на высоту. Раскрутишь тяжёлый молоток и в определённый момент отпускаешь бечеву и действительно молоток летел гораздо дальше, чем если я его кину руками. И когда вверх кидаешь после раскрутки, тоже летит выше. Мне хотелось своим умением попадать в цель поразить товарищей, поэтому тренировался в одиночестве, в предвкушении как потом, где-нибудь на местности, с независимым видом достану из кармана свое орудие, небрежно раскручу его и подобью, например, на лету какую-нибудь птицу, чем нимало удивлю друзей.

Я уже тренировался неделю и никак не мог прицельно стрельнуть даже в нужное направление. Молоток летел в любую сторону, но только не туда, куда надо было. И вот однажды, я с силой раскрутил молоток, отчего бечева даже зажжужала в воздухе и красиво запустил его вверх. Дело это происходило как раз во дворе соседей Бессолицыных, куда забрёл непонятно зачем. Хозяев не было и вот здесь запустил молоток в полёт. Ооооо…, как высоко он взлетел…! Проследив, как молоток подымается к своему пику, продолжил свой взгляд вниз и чуть не упал в обморок. По мосту, куда он должен упасть, оживлённо беседуя, шли три женщины и молоток уже целеустремлённо падал на чью-то голову.

Я помертвел от ужаса, прекрасно понимая, что с такой высоты, молоток просто пробьёт череп и застрянет в мозгах с последующими последствиями, где финалом было копание очередной могилы Ваней Агишевым на кладбище Ныроба и похоронами. Как загипнотизированный смотрел и ждал трагического финала практически на грани обморока.

Хрясььььь!!!! Железяка благополучно проскользнув в сантиметрах от женской головы и, не задев её тела, громко брякнулась об деревянный настил моста. Немая сцена. Женщины в испуге замерли, прижавшись друг к другу, а я стремительно присел за забором. Минута прошла в тишине, а женщины в ужасе от покушения на их жизнь, оглядывали ближайшие окрестности, но никак не могли найти того, кто в них бросил этот снаряд и откуда. До домов было далеко. Без бечевы, даже взрослый мужик не смог так далеко зашвырнуть тяжёлую железяку. Не найдя, кто это мог сделать, они порывисто подняли молоток с мостового настила и в гневе швырнули его в реку.

А я прямо осел за забором на траву и сидел там ещё долго, приходя в себя от сильнейшего испуга. Но окончательно мне отбило всякое желание вот так «веселиться», другой случай и тоже дебильный. На следующий день наша компания не сложилась. Все были заняты и я околачивался, маясь от безделья на нашем огороде. Сначала расставил патроны на своём любимом бугре и расстреливал их издалека глиняными снарядами. Надоело. Послонялся, пиная комки глины под ногами, и у туалета поднял с земли приличный обломок кирпича. Посмотрел на него, покачивая в руке, и ни о чём не думая, просто его швырнул, перекидывая кирпичину через сарай на огород Тутыниных.

— Ай…., — взметнулся из-за сарая ввысь пронзительный голос Генки и я похолодел, мгновенно представив как приличный кусок кирпича прилетел в голову Генки и убил его. Ёлки-палки! Ярко и красочно представив такую картину, испуганным зайцем метнулся через огород, с ходу перепрыгнул через жидкую изгородь и умчался в глубь осинника, где и забился в кусты.

Два часа сидел, бродил, опять садился на очередной пень и предавался отчаянию. В моём мозгу одна кровавая картина сменяла другую. Вот бездыханное тело Генки находят за сараем и мать Генки тётя Нина бьётся в истерике над телом старшего сына… Или окровавленного Генку родители на руках и бегом несут в санчасть… И все соседи, все жители посёлка, собравшись на месте трагедии, обвиняюще тыкают пальцами в сторону моего дома и хором скандируют моё имя. Все ждут, когда я приду и мне лихо закрутят руки и больными пинками погонят…. Куда погонят? Я представить не мог, но вот как будут пинать под жопу и лупить по голове, это я прекрасно представлял.

Смирившись с посадкой в детскую колонию и со всем остальным, обречённо побрёл в сторону дома. Вышел из осинника, дошёл до жердин нашего огорода, облокотился на них и с безнадёгой посмотрел вниз. Хм…! Сделал в удивлении стойку — внизу посёлок жил своей обычной жизнью и никто злобно не клубился вокруг нашего дома в ожидании преступника. Это очень даже меня обнадёжило. Хотя вполне возможно тело Генки ещё не обнаружили. Перелез через изгородь и стал тихо красться в сторону сараев, где нос в нос столкнулся с Генкой. Тот беззаботно вышел из-за угла, в свеже перевязанной руке держал большой ломоть хлеба, политый чаем, а сверху толстым слоем был насыпан сахар. Живой и невредимый Генка шёл мне навстречу и смачно жевал вкусный и сладкий хлеб.

— Здорово…, — только и смог выдавить из себя, радостно лупая на товарища глазами, и неожиданно для себя попросил, — дай куснуть.

— На…, — с готовностью протянул мне хлеб бесхитростный Генка, а я, принимая кусок, спросил, кивнув на перевязанную руку, — а это что у тебя?

— Да я…, да тут…. Выхожу из дома, вот так хлеб тоже ем. Подхожу к сараю, только руку подымаю ко рту чтобы откусить, а тут непонятно откуда прилетает кирпич и прямо по хлебу — Бац… Да ещё вот руке досталось. Я убежал домой к матери…, рассказываю ей и сую руку, чтоб перевязала. Она не верит. Как дала мне полотенцем по голове — Опять с Борькой что-то нахимичили. Я ей говорю, что один был, а та ехидно — А откуда взялся кирпич? Я ей говорю, что не знаю. С неба упал вроде бы… Она мне опять Бах по голове полотенцем. Ну… сводила к врачу в санчасть. Посмотрели там, пальцы не сломаны… Так…, кожу содрало. Перевязали…

Я усиленно жевал и боялся смотреть на Генку, думая, что сразу выдам себя, но постарался безразлично спросить: — А кирпич то действительно откуда прилетел?

— Да не знаю… Он как из воздуха появился. А ты чем занимался? — Сменил тему товарищ и я начал врать, что ходил на другой конец посёлка к солдатам в казарму и там весело провёл время.

Пфууу…, больше такой хернёй на занимался. А тут по посёлку пошла новая детская забава. Все стали мастерить луки, строгать стрелы и делать из жести консервных банок острые наконечники. Стрелы с наконечником получались хорошие, но вот сами луки были слабые и наши стрелы летели недалеко и вяло.

А тут, с того края посёлка, забрёл к нам со своим луком восьмиклассник Вовка, ему осенью надо было ехать в Ныроб, чтоб учиться в девятом классе. И мы быстро поняли, почему у нас такие слабые луки. У него лук был сделан из гибкого вереска и тетива была не из верёвки, как у нас, а из телефонного кабеля, отчего его стрела улетела так высоко, что была еле заметна. В этот же день, ближайшие заросли вереска к нашей окраины были беспощадно вырублены и вытоптаны, а следом со столбов телефонной связи между Лопачём и Рассольной исчезло пятьдесят метров телефонного кабеля. Зато у пацанов нашей улицы появились отличные луки. Правда, такая забава просуществовала недолго, пока одному из нас стрела хорошо прилетела в ногу и поселковому врачу пришлось изрядно потрудиться, доставая наконечник из грязной консервной банки, засевший глубоко под кожу, а потом ещё дезинфицировать рану, чтобы она не воспалилась.

Уж не знаю, какое следующее опасное увлечение пришло бы в наши детские головы, но на этом моя часть Лопачёвского лета закончилась и я отправился в Кострому.

Мама довезла меня до Ныроба, купила там билет и посадила на самолёт. Дальше я должен был ехать сам. Прилетел на Бахаревку и пошёл по адресу. Тут же, в двух автобусных остановках от аэропорта. Мама накануне позвонила пермской подруге, чтобы я у них переночевал. Быстро нашёл адрес, меня ждали. Напоили чаем, а так как времени было ещё рано, то поехал в центр Перми, погулял там, зашёл в большой книжный магазин и купил на поезд историческую книгу про княжну Ольгу и вернулся обратно на Бахаревку.

Утром встал, попрощался с приютившими меня и поехал на вокзал, где спокойно купил себе билет до Костромы, а через сутки на вокзале Костромы меня встретила бабушка. Вот такие благословенные времена тогда были, что я пацан, проехал через полстраны и никто меня не обидел.

В Костроме всё было также, как и год назад. Только у Виктора и тётки Аллы родился сын Женька. И распорядок дня у меня был тоже такой же, как и в прошлом году и, может быть, я особо не заметил бы эти Костромские каникулы, за исключением нескольких эпизодов.

В результате подарка в прошлом году от тёток Натальи и Галины альбома марок, у меня родилась страсть к коллекционированию. Понятное дело, что сначала к маркам. И всю зиму выписывал по посылторгу иностранные марки. И на три рубля, которые мне давал на это дело отец, приходили красивые наборы, которые старательно наклеивал в альбом. А в Костроме, сходил в магазин «Филателия» и совсем заболел марками, но уже советскими. Там как раз выложили несколько красивых серий и одна из них из четырёх марок «космическая фантастика», меня просто заворожила и стоила всего 47 копеек. Так как мне и сейчас выдавали сорок копеек на день и терять один день на кино не хотелось, поэтому стал активно собирать по округе брошенные бутылки, тащил их за наш огород, отмывал там и сдавал чистую стеклотару. Надо сказать, таким образом прикупил в «Филателии» несколько хороших серий.

Второй момент, это поездка на паровозе до Галича и обратно, куда пригласил меня Виктор и дядя Володя Новожилов. Обоих к этому времени повысили в ранге. Если они до этого были дежурным паровозом на территории города и таскали вагоны по всей округе, то сейчас они стали тягать вечерний пассажирский состав от Костромы и до Галича, идущий дальше до Кирова, а на следующее утро уже до Костромы поезд № 151 Абакан-Москва. Это была очень увлекательная поездка, когда я сидел в паровозной будке и глядел в открытую дверь или с высоты угольного тендера оглядывал пробегавшие мимо окрестности.

Но самое интересное, именно в Костроме, в эти летние каникулы, во мне проснулось мужское эго и интерес к противоположному полу.

Конечно, что-то такое смутное бродило в моём теле и на Лопаче. Но там ты своих подруг видел каждый день и ощущал их ни как представительниц противоположного пола, а всё равно как подружку, как соседку и одноклассницу.

А тут приехал через год и очень удивился, как соседская девчонка Лиза изменилась. Ещё год назад она была обыкновенной девочкой, девчонкой попрыгуньей, а сейчас она просто выросла и вроде бы такая же, но в ней уже проглядывалось и женское. Изменилась походка, смотреть на тебя стала по-другому, я уж не говорю, что где положено, стало так прилично и заманчиво бугриться.

Хотя, наверно, я за этот год тоже изменился, увидев с каким интересом она взглянула на меня. Внешне может быть я и да — изменился, повзрослел, но если Лиза была городской от рождения и за этот год приблизилась к статусу городской девушки, если так можно выразиться. То я, как был поселковым пацаном, так им и остался, не обращающим на себя внимания и очень простого поведения. С другой стороны, я и не был и обыкновенной деревенщиной, многое почерпнул из книг и знал как себя прилично вести, сдерживая свои порывы, которые иной раз просто рвались наружу. Да и вечером, когда Новожиловы всем своим семейством пришли к нам в гости, случайно услышал, как тётя Зина выговаривала бабушке.

— Ну что это такое!? Людмила, что там в своей тайге, забыла всё….!? Взрослого парня присылает в город, а он тут ходит в широченных шароварах, в сандалиях без носков… Ладно он там в своём посёлке бегает так. Но здесь же не посёлок… Завтра же бери Борьку, езжайте в магазин и оденьте его по нормальному…

Блин!!!! Я как услышал, меня всё равно как кипятком облило. Действительно, эти зелёные шаровары, сандали…. Чёрт! Мне стало стыдно, представив какие мысли я вызвал у Лизы, когда она меня увидела. Чёрт побери — Деревня!!!

На следующий день к двенадцати часам я был одет и укомплектован и уже в другом виде предстал перед подругами Лизы. Лиза была младше их и меня на один год, а они мои ровесники. Мне, конечно, нравилась Лиза и я в прошлом году с ней больше общался, чем с её подружками. Но из подружек больше выделял Иру, которая жила недалеко в новой пятиэтажке. И если про Лизу, когда увидел её в первый раз, как приехал, мог сказать, что она здорово изменилась. То вот Ира превратилась почти во взрослую, красивую девушку. У меня просто сладко сердце сжалось, когда мы встретились глазами и совсем смутился, оглядев её быстрым взглядом и уткнувшись в её уже развитую и красивую грудь под тонкой тканью лёгкого платьица. Я стал скованным, неуклюжим и никак не мог войти в те лёгкие отношения, прошлогодней давности.

Впрочем, всё свершилось легко и просто уже этим же вечером. Родители Лизы были вынуждены быстренько уехать на две недели на свою Родину, где у них скончалась близкая родственница, а дочь оставили под опеку моей бабушки, а чтоб ей не было скучно и боязно, её подружки по очереди приходили к ней ночевать. Вечером, поужинав у нас, я отпросился у бабушки на часок и мы с Лизой умотали к ней на квартиру, куда минут через десять пришла Ира. Её очередь была ночевать с подругой. Уже было темно, мы выключили свет и стали играть в прятки. Да… я всё ещё чувствовал себя в «не своей тарелке» — зажатым. А тут совпало — мы прячемся, а Лиза нас ищет. С кухни заскочили в тёмную и большую комнату, заметались, не зная, куда нам спрятаться. И тут я обратил внимание на большой диван — тёмная сидушка и светлая спинка дивана. Я был одет в тёмные брюки и тёмненькую рубашку, купленные сегодня в магазине, а Ира была в светлом, лёгком платье.

— Ирка, быстро ложимся на диван. Я с краю, ты за мной… Я сольюсь с тёмным диваном, а ты со спинкой и я тебя ещё прикрою, — решение принял быстро, не задумываясь. Ира тоже мгновенно поняла мою задумку, а лечь и затаиться на диване было делом пары секунд. Легли оба боком, чтоб лица не светились. Прижался к её спине, правой рукой обнял её, чтоб эффект был лучше и мы затаились, прислушиваясь как Лиза размеренно и добросовестно считает на кухне до пятидесяти, давая время нам спрятаться. А мы уже на десятом счёте лежали на диване, прижавшись друг к другу. Ира тихо и как-то по особенному смеялась, я ей горячо шептал в ухо, расписывая, как Лиза, сейчас будет искать нас в разных скрытых местах, совершенно не обращая внимание на стоявший на виду пустой диван. Мне было очень хорошо и приятно, ощущая теплоту девичьего тела, а Ира чуть-чуть шевелилась, прижатая мною к спинке, устраиваясь поудобнее.

— Я иду искать…, — Лиза закончила считать и мы замерли, затаились. А я вообще одеревенел, вдруг осознав, что моя правая рука с самого начала лежит на её соблазнительной груди и совершенно непроизвольно сжал её, мгновенно ощутив упругость молодого тела, и замер, оглушённый своей новым чувством. Ира ворохнулось подо мной, но явно не для того чтобы вырваться. А Лиза уже вошла в комнату и действительно стала шариться в темноте, совершенно не обращая внимание на диван. Но в тот момент, мы наверняка про неё забыли, занятые собой и своими новыми ощущениями. А Лиза быстро просмотрев все места в комнате, переместилась в поисках в спальню родителей. Только дверь закрылась, как Ира тихо повернулась ко мне и легонька поцеловала меня, ткнувшись потом лицом в мою грудь и затихла. А я был переполнен счастьем и всё крепче и крепче прижимал к себе подругу, даже не стесняясь того, что у меня внизу всё спёрлось, встало и окрепло.

Так мы тихо лежали, пока Лиза не вышла из спальни, встала около дивана, озадаченно хмыкнула и села прямо на меня. Ох и завизжала она от испуга, вскочила… И как бы нам с Ирой не хотелось разжимать объятия, но пришлось подняться и сесть. Лиза включила свет и мы втроём, долго смеялись, подкалывая друг друга.

— Ничего себе…, я даже подумать про диван не могла, так вы замаскировались, — удивлялась Лиза и тут же предложила, — а ну ещё раз ложитесь, я гляну, — и выключила свет.

За те пятнадцать секунд, как с Ирой устраивались на диване, мы ещё раз мимолётно поцеловались.

— Точно…, ничего не видно. Здорово. — Лиза снова включила свет и предложила, — Ирка, сейчас мы с Борькой ляжем, а ты выключай свет и сама глянешь, как это классно…

Но Ира, видать представив, как я буду обнимать Лизу, воспротивилась, типа: — Да ну…, и так понятно. — Но Лиза стала горячо и с интересом настаивать. Наверно всё закончилось бы ссорой подруг, но тут пришла бабушка.

— Что вы тут визжите? Весь дом переполошили… Так, всё игры закончились. Давайте ложитесь спать. Борька, пошли тоже спать.

Я думал, что хрен засну, так меня переполняли незнакомые до того чувства. Но какой там, именно наверно от всего переполнившего, я вырубился, как только голова коснулось подушки.

На следующий день мы сбежали ото всех. Взял газету из почтового ящика и сделал вид, что внимательно изучаю список кинофильмов, потом сложил газетный лист и с деловым видом сообщил бабушке, что пошёл в город погулять, а потом на два часа пойду в кино, тем самым создав себе алиби почти до шести часов вечера.

А сам метнулся во двор пятиэтажки Ирины, куда она степенно вышла через десять минут. Какой там город!? Мы хотели побыть наедине и самым лучшим местом, был удалённый уголок какого-нибудь далёкого пляжика. У меня в кармане было сорок копеек, выданных на кино и ещё три рубля, скопив на сдаче бутылок и предназначенных для покупки марок. Но какие тут марки!? Когда на тебя сияющим взглядом смотрит красивая девчонка и ждёт моего предложения.

— Ира, пошли на Волгу. Я там знаю одно место, где будем только мы. Купим лимонада, пирожков, будем купаться и никто нам не помешает.

Ира доверчиво вложила ладошку в мою руку и мы пошли. Конечно, такого уединённого места не знал, но думаю запросто найду. Недалеко от детской колонии зашли в магазин, купили лимонада, пирожков, в киоске купили эскимо и пошли на берег Волги. Прошли по краю обрыва мимо пляжа, где обычно купался, спустились в глубокий и широкий овраг. Со смехом и, помогая друг другу, поднялись по крутому подъёму, прошли вдоль берега ещё с полкилометра и действительно, правда, совершенно случайно уткнулись в закрытый со всех сторон пятачок жёлтого и чистого песка, где и расположились.

Вроде бы, когда шли сюда, я держался уверенно и раскованно, да и всё было нормально, когда сходу скинули одежду и она оказалась в открытом купальнике, очень хорошо смотревшимся на ней и потом полезли в воду. Купались, брызгались, ныряли, выскочили на берег… И тут меня как замкнуло. Только прицелился сесть рядом, глянул на Иру, мокрый купальник прилипший к груди и чуть-чуть приспущенный и смутился, сев немного поодаль. А она обхватила руками коленки, лукаво посмотрела на меня понимающим взглядом и простенько сказала: — А я замёрзла… Обними меня…, — и всё. С меня как-будто путы слетели. Я смело сел, обнял её и крепко прижал её к себе. Поцеловал, потом она меня. Легли на песок и целовались…

В то время всё было не так как сейчас — просто, легко и доступно. И наверно и тогда у нас бы всё произошло, но мы были другого воспитания. И дальше поцелуев, крепких обниманий, поглаживания друг друга, ничего не происходило. Нам и этого было достаточно. Хотя… чего лукавить, что у меня, что у неё всё внутри бурлило, а у меня ещё и внешне, но последнюю черту мы не переступали.

День пролетел как одно счастливое мгновение и в шесть часов вечера мы расстались у её дома, договорившись, что она в девять придёт к Лизе, хотя бы на часок.

Еле дождавшись назначенного времени, я примчался к Лизе на квартиру. Тут уже была Марина, её сегодня очередь ночевать у Лизы. Через несколько минут пришла и Ира. Снова смех, шутки подколки и решили разыграть Марину по вчерашнему сценарию. Лиза осталась с Мариной на кухне считать… Мы ещё сказали с Ирой, чтобы медленней считали, чтобы лучше спрятаться. Быстренько легли с Ирой на диван, прижались горячими телами друг к другу и давай целоваться, как будто мы весь день не целовались. Как хорошо. Мы даже потеряли контроль над собой и лишь в последний момент вспомнили про игру. Получилось, как вчера, Лиза старательно изображала, что ничего не знает, а сама хихикала над Мариной, которая точно также совсем не уделила внимание «пустому» дивану. И они переместились в спальню, а я в это время в страсти сжал горячей рукой молодую грудь подруги и у неё вырвался сладостный стон. Да так громко, что эти сразу прибежали в комнату. Но и сейчас Марина нас не увидела, что дало нам лишние секунды привести себя в нормальное состояние. Хотя, когда они включили свет, мы оба были красные от ещё не прошедшего возбуждения. Чуть не спалились.

На следующий день я увёл Иру в город и мы целый день гуляли по улицам, ели мороженное, а потом пошли в кинотеатр «Дружба» и были счастливы от того что весь сеанс держали друг друга за руки.

Романтические отношения стремительно развивались и углублялись. Я был влюблён по уши, она тоже. Хотя, никак не мог понять, что её привлекло во мне. Детская любовь к Вере Копытовой отодвинулась куда-то далеко. Да и… Прошло два года как мы расстались и когда мы увидимся или вообще увидимся…, и мысли о ней стали просто привычкой. А тут рядом, вот она зримая и ощущаемая, только протяни руку.

Три недели, пока не приехали родители тоже отдохнуть в отпуске и забрать меня, пролетели как одно мгновение. И мы всё чаще и чаще стали грустить о скором расставании. Лиза, которой я тоже нравился, быстро всё поняла и поссорилась с Ирой. Попыталась настроить против неё Марину, но у неё ничего не получилось. А наоборот, теперь мы часто встречались у Марины дома, где она давала возможность остаться нам наедине, где мы давали волю очень многому, наслаждаясь друг другом, но всегда останавливались у черты, которую не переходили. А Лиза, когда приехали мои родители, наябедничала моей маме, что я «втюрился тут в одну дуру». На что мама только посмеялась, потому что накануне о моём увлечении маме рассказала бабушка, охарактеризовав Иру очень хорошей и воспитанной девушкой из порядочной семьи.

Накануне отъезда, утром я подошёл к матери и попросил три рубля. Мама серьёзно посмотрела на меня и только спросила: — Когда придёшь?

— Вечером…

— Возьми, только без глупостей…

И мы снова ушли на наш пляжик. Купались, целовались, лежали в обнимку и она иной раз, уткнувшись мне в грудь, тихо плакала, а я её успокаивал, гладил и нежно целовал, хотя и у меня «кошки на душе скребли». Мы решили не писать друг другу — «ты только приезжай на следующий год…» — шептала она.

А на следующий день мы уехали. Я был переполнен новыми чувствованиями и ощущениями, теперь прекрасно понимая — любовь к Вере Копытовой — это детская и наивная любовь, когда тебе достаточно, что твоя подруга рядом. Тебе нравиться с ней гулять и общаться. А в разлуке, можно даже о чём-то помечтать — тоже по-детски. Да и какие иные мечты могут быть у пятиклассника и шестиклассника середины шестидесятых годов — совсем простенькие и бледненькие. А тут, когда в тебе всё проснулось моментом, рядом с тобой красивая подруга, будоражащая всего тебя только одним своим присутствием. И которая свою горячую симпатию к тебе передаёт через сладкие и горячие поцелуи, жаркие объятия, когда ты всем своим обнажённым телом ощущаешь её тело, гладишь и целуешь его, а она отдаётся всю себя тебе. Тянется к тебе и ты вновь приникаешь к ней целуя её всю. И ты просто таешь, уже не говоря, как сладко сжимается при этом сердце.

И я прошёл через это. А приехав на Лопач, вольно или невольно стал сравнивать близких и знакомых девчонок с Ирой. Первой, кто попалась по приезду домой, была соседка Ольга Бессолицына — Даже рядом не стоит. Нет, конечно, она не была уродиной. Стройная, высокая, с намечающейся грудью, которая через год будет уже привлекать взгляд, приятное личико. Но для меня она сейчас просто нормальная, соседская девчонка. И я так думаю её возраст, когда на неё будут с интересом посматривать мальчишки, наступит года через два-три.

На следующий день к Ольге пришла моя одноклассница Таня Шавкунова, которой я явно нравился и она хотела со мной дружить более тесно. Я также критическим взглядом осмотрел её. Что ж, одноклассница начинала входить в тот возраст, когда девочка начинает превращаться в юную девушку. Выглядела гораздо взрослее своей подруги Ольги. Фигура, которую уже не назовёшь девчоночной, вполне развитая грудь. Приятное, но простое лицо. Не…, она мне, как девушка, не интересна, даже после того как мы разыгрались и на веранде я зажал Таню, схватив её за грудь. Она весело взвизгнула, трепыхнулась под моими руками, особо не вырываясь и как бы предлагая продолжить, но я уже её отпустил. Не…, у Иры грудь была более упругой и красивее. Из остальных девчонок мне нравились Таня Сукманова и Света Ягодкина и 1го сентября я изучающим и сравнивающим взглядом посмотрел и на них. Света и Ольга Бессолицына были одногодками и также как у Ольги у Светы всё будет впереди. Но Света мне нравилась и что-то было в ней такое, что привлекало и волновало меня, а что — непонятно. И мне было приятно смотреть на неё. А вот Таня Сукманова, она за это лето очень повзрослела, вытянулась, похорошела. У неё и до лета была небольшая грудь, но за эти три месяца она, если так можно было выразиться, наполнилась и приобрела красивую форму. Она уже была или может быть стала почти девушкой. С гибкой и красивой фигурой, да ещё когда на ней классное, бордовое платье, облегающее эту фигуру. Да и не последнее что она была умная. Но всё равно и она проигрывала Ире. И не последнее в этом было, что Ира, вот именно, как городская девушка, была на несколько голов выше всех наших умных и красивых девочек. Также, как и любой средний городской парнишка, был выше меня, поселкового пацана. Город есть город и он даёт большее развитие, чем нам. Хотя месяц наших с Ирой отношений, заставили меня тоже подняться выше в своём развитии и повзрослеть. Может быть, у нас с Таней Сукмановой или Светой Ягодкиной, после такого моего лета, что-то и сладилось бы. Ну…, тянула меня к ним. Но они жили на противоположной окраине посёлка и встречались только в школе, где всё было на виду. Я даже один раз сделал попытку и, спросив у Тани разрешения, наведался к ней в гости. Но что-то не так пошло и это было только одна попытка.

Последнюю неделю лета, в том числе и отпуска родителей, пролетели в собирание грибов, когда мы всей семьёй ходили в осинник за нашим огородом, а потом сидели и долго чистили грибы, делая заготовки солений на всю зиму. В числах 10х сентября убирали картошку, потом после прекрасного бабьего лета наступила дождливая и грязная осень, с быстрым переходом в середине октября в холодную зиму. Учёба шла ни шатко не валко. По истории, географии, геометрии, биологии у меня было всё хорошо. Посредственно шла литература, русский язык, физика и совсем плохо немецкий язык и алгебра. Я уже переболел желанием быть пограничником и теперь мечтал быть пехотинцем и, разъявив рот на ширину приклада, с диким криком Ураааа, идти в атаку или отбивать вражеское наступление. И теперь мечтал поступать в военное пехотное училище, из-за чего постоянно получал втыки от матери, заставлявшая меня учиться. А как было лень. Длинная и холодная зима запомнилась лишь двумя эпизодами.

В начале декабря родители купили телевизор. До этого у нас была большая и хорошая радиола «Беларусь 59». Да чего там была! Она и сейчас есть и до этого момента являлась хорошим окном в большой мир. Новости, концерты, радиоспектакли и многое чего другое интересное. Хорошая радиола, мощная и красивая, с зелёным глазком и с полированными деревянными боками…

Да… Городские может быть и удивились такой моей искренней радости. Конечно, в городе это давно уже не являлось диковиной. Мои костромские бабушка и дедушка ещё в 58 году купили телевизор с маленьким экраном и вся улица со своими стульями и табуретками собирались у них в доме по вечерам и смотрели всё подряд. У меня самое лучшее место было — на обеденном столе, где я часто и засыпал. Потом была Орша и у нас на площадке жил командир танкового полка, у которого был телевизор и дочка, моя ровесница из-за чего я имел свободный доступ к телевизору. А вот когда переехали на Урал, да в тайгу с её маленькими посёлками и огромными расстояниями… О телевизоре забыли на несколько лет, пока в городе Березники, в двухстах километрах от нас, не появился телецентр. Потом построили телевышку на горе Полюдов Камень под Красновишерском и телевизионный сигнал пришёл и к нам, в тайгу. Но и тут были свои негативные моменты. Особенно на Лопаче. Вот этот холм, за нашим домом, давал телевизионную тень на нашу улицу. В остальной части посёлка телевизоры показывали, а на нашей улице, чёрт побери, тоже показывает, но с такими помехами…., что через неделю просмотра телевизионных передач, когда изображение человека на экране одновременно перекашивало в семи направлениях, моргало и прыгало со скоростью 3 кадра в секунду, пропадало совсем или превращалось в точку, а если останавливалось — то делило экран ровно пополам и потенциальный телезритель превращался в яркого и непредсказуемого неврастеника, с патологическим желанием убить телевизор и всё, что было вокруг него. От немедленной гибели телевизор спасало только его высокая стоимость.

Но выход был. Если холм мешает и не хватает силы телесигнала — то нужно поднять антенну на такую высоту, чтоб сигнал был уверенный и устойчивый.

Практичный европеец, узнав на какую высоту нужно подымать антенну….. Да он сразу отказался бы от этой затеи и накрыл телевизор какой-нибудь цветастой тряпочкой до лучших времён.

Но вот русского такие пустяки совсем не смущали. Подумаешь 20 или 30 метров высоты. Да если надо… — то мы построим….

И строили, что являлось для нас детей хорошим развлечением. Стройка антенны разбивалась на два этапа. Первый: лесовоз с лесоповала привозил крепкие и прямые сосновые хлысты к указанному дому офицера. Там эти хлысты разгружались, после чего знающие зеки, под охраной солдат, осматривали их и подходящие хлысты, каждое из которых были длиной метров по десять и толщиной сантиметров двадцать-тридцать, переносили к дому, к месту, где будет сооружена и установлена антенна. Там их аккуратно обтёсывали, складывали в длину и крепко-накрепко перевязывали стальной проволокой. И в конце, на вершине закрепляли саму антенну. А к самому сооружению привязывались крепкие и длинные верёвки. Всё это готовили целый день. А вечером наступал второй этап. Собиралась группа толковых офицеров, человек в пять-семь. Солдаты под конвоем приводили 10–15 зеков, которые разбивались на пары по количеству верёвок и замирали на своём месте в ожидании начала работы. А офицеры в это время, в преддверье такого важного дела, разминались парой бутылочек «белой». Отмобилизовавшись таким русским и эффективным образом, офицеры становились около верёвок и именно они, каждый на своей точке, руководили своей парой заключённых. Хозяин телевизора выходил на место, откуда ему всё видно и его все видели и по его команде начинался подъём всего этого сооружения.

Это было офигенно-познавательное зрелище, где каждый играл свою роль. Играл самозабвенно и с полной отдачей. По команде НАЧАЛИ — верхнюю часть антенны зеки начинали сначала подымать руками и в определённый момент под неё подсовывались длинные рогатины, с помощью которых антенну толкали вверх и подымали ещё выше, а остальные тянули верёвки помогая толкачам.

— …. Давай…, давай…, тяни… Да, что вы там заснули ёб тв…ю м…ть. Ты сам тяни…, чего ты орёшь? Так…, так… так. Нормально. Теперь…, Куда? Ну, куда ты смотришь…? Ориентируйся на них… Сергей, Серёга, ты что не видишь, что у тебя верёвка провисла…? Пни этим идиотам под жопу…. Да…, Стой! Стой! Ху…и вы так тянете? Так, так…, хорошо…. Да пошёл ты… Держиии…, держииии…. Да не только держи, но и одновременно толкай…, толкай вверх. Ну что за козлы? Что лупаешь зенками, как ёб…ну промеж глаз… Ты кого привёл, сержант? Да это стадо баранов… Да ещё тупых. Николай, Андрей теперь одновременно. Так… так…. Таакккк…., — и так минут пять — десять одновременной возбуждённой и азартной ругани всех разом, куда свою лепту вносили и зеки и охрана. Всё это происходило в динамике и беготне, в результате которой антенна становилась на своё место около дома, но всё ещё удерживаемая со всех сторон верёвками. Хозяин забегал в дом и по его следующим командам антенну начинали крутить, нащупывая то положение, когда изображение становилось наиболее чётким. После чего антенна окончательно закреплялась растяжками из стального провода. Всё. Зекам в виде премии выдавалось по пачке чая для чифира и по пачке сигарет, а офицеры приглашались в дом для обильного обмытия телевизора и антенны, чтоб она стояла и не гнулась, а телевизор показывал ВСЁ.

Но не всегда установка антенны проходила удачно и в каждом втором случаи она либо ломалась под своей тяжестью и обрушивалась на стоящих внизу зеков с рогатинами. И, слава богу, обходилось пока синяками и ушибами, пусть даже и сильными. Но зеки даже радовались такому мимолётному повороту судьбы, потому что их освобождали от работ и, как правило, ложили, на больничку на целый месяц, где можно отоспаться и отъесться более лучшей и качественной пищей. Последний раз одному из зеков сломало ногу и он был освобождён от лесоповала на целую зиму. А иной раз высоты не хватало и антенну приходилось опускать обратно на землю. А опускать было даже труднее и опаснее, чем поднимать. Так что хлопот хватало.

Отец, наученный опытом предыдущих установок антенн у своих товарищей, учёл всё и антенну поставили с первого раза. Но вот беда. Наш дом, в отличие от других, стоял в таком месте, где высоты антенны даже в 30 метров было недостаточно. И когда включили телевизор, то картинка на удивление была чёткой, но скакала по экрану, как сумасшедшая и моргала без всякой системы. И удары кулака по корпусу сверху и с боков абсолютно не помогали.

— Антоныч, надо опускать и наращивать антенну ещё метров на пять-десять. Давай, пока бригада здесь сразу и опустим, — предложили товарищи после безуспешных попыток остановить миганье кадра.

Но отец был ещё тот перец. Упрямый и упёртый. Вот он и упёрся.

— А вот хрен ей, — мстительно пообещал бездушной антенне отец, — раз Магомед к горе не пошёл — то тогда гора к Магомеду пойдёт. Садись мужики за стол — обмывать будем антенну, а я ей устрою…, — непонятно кому и что пообещал отец.

Обмытие прошло как всегда на высоте и на следующий день отец, который на целую неделю остался старшим над посёлком и всей Зоной, капитан Круглов убыл в командировку, начал претворять свой безумный план в действительность. Хотя в советской время именно безумные планы и получались лучше всего, тем более когда у тебя под жопой Зона с несколькими сотнями урок и техника тоже есть.

Сначала отец поднялся на противоположный по отношению к нам холм, где на вершине было оборудовано стрельбище, служившее в отсутствие стрельб футбольным полем и вертолётной площадкой. И оттуда прекрасно был виден Полюдов Камень, возвышавшийся над тайгой на несколько сотен метров и имевший форму постамента под Медным Всадником. В народе это скала называлась Полёт горой и именно оттуда и приходил телесигнал с телевышки. Хоть до неё и было километров пятьдесят по прямой, но человек с хорошим зрением без труда различал тонкие линии телевышки. Отец выбрал место, откуда глазомерно определил три точки — он, наш дом и телевизионная вышка. Потом, также глазомерно провёл прямую линию через эти точки, но оставил только часть прямой — вышка и дом, через вершину холма. Удовлетворившись такими примитивными геодезическими изысканиями, он спустился в Зону, забрал две бригады зеков с топорами и пилами и с охраной. И через полчаса на вершине холма закипела работа, суть которой заключалась в вырубке осинника на самой высокой точке прямой линии телевышка — антенна нашего телевизора. К вечеру на вершине образовалась качественная плешь. А утром там заработало три бульдозера, срезая своими стальными ножами слой за слоем земли и каменной крошки. За день работы холм уменьшился в этом месте, образовав продолговатую выемку глубиной около пяти метров. Такая бурная деятельность не прошла незамеченной и в течение дня на вершине перебывало половина посёлка, а вчерашние собутыльники вечером снова собрались в нашем доме, чтобы воочию увидеть результаты такой работы, за которую через неделю Антоныч получит хорошую взбучку как по служебной линии, так и по партийной — «За самовольство и разбазаривания материальных ресурсов в личных целях».

Справедливости ради, надо сказать — взбучкой всё и обошлось. Телевизор стал показывать гораздо лучше и картинка лишь медленно ползла через весь экран, что очень здорово раздражало, но смотреть телевизор уже можно было.

Но смотрели редко и по привычке слушали радиолу или ходили на другой край посёлка, где телевизоры показывали нормально. А в феврале 68 года случились Олимпийские игры в Гренобле. Тогда все болели фигурным катаньем и хоккеем. Если фигурное катанье с ползущим кадром через весь экран ещё можно было смотреть, то на финальном матче СССР-Канада отец психанул. Он к нему готовился, ждал. Накрыл стол, куда они сели с дедом. Провели разминку первой бутылочкой, бурно обсуждая перспективы нашей команды и начали болеть. Болели неистово и азартно, не забывая прикладываться к очередной бутылке. И всё бы хорошо, но моменты заброса очередной шайбы в ворота Канадцев упорно не давались и экран активно почковался, деля весь эпизод пополам, не давая возможности оценить красоту игры наших хоккеистов. И вот когда была закинута пятая шайба в ворота Канадцев, а экран опять поделился пополам, отец хватил телевизор с тумбочки и в бешенстве затряс его, круча одновременно во всех плоскостях: — Да ты зае….л меня уже, да я сейчас либо грохну тебя об пол, либо сотрясу все твои мозги. Показывай сука нормально, а то тебе сейчас придёт звиздец….

Может отец что-то и сотряс внутри или в этот момент часть телевизионных волн качественно отразились от тропосферы и упали на нашу антенну, но кадр установился и замер в нужном положении: — Во…, ну совершенно другое дело. Так и показывай дальше, — удовлетворённый успехом, отец осторожно поставил телевизор на тумбочку и концовка матча прошла в эйфории.

Больше мы телевизор не смотрели, у отца пропало всяческое желание что-то там делать, мать не болела телевизором, а мы с братом гораздо охотнее смотрели любимые телефильмы «Капитан Тенкерш» и «Четыре танкиста и собака» в обществе друзей у кого-нибудь дома.

Регулярно начнём смотреть телек лишь через два года, когда переедем жить в Ныроб.

Потом в конце января произошёл смешной случай, врезавшийся на всю жизнь в память. На уличном градуснике за окном красный столбик опустился в самый низ и уверенно показывал минус 54 градуса. Вчера было минус 40 и в школе сказали: — На пять дней занятия в школе прекращаются….

Поэтому почти праздничное настроение у меня было с самого утра. Единственно, что его омрачало, это так не вовремя состоявшийся отпуск матери. Она уже несколько дней была в отпуске и тоже с удовольствием суетилась по дому. Если бы она, как и отец с утра ушла на работу, мы с братом Мишкой устроили бы веселье. Но…, в данный момент…, когда она дома…

После завтрака с энтузиазмом сел на диван, прикидывая, чем мне заняться в первую очередь, потом во вторую, потом….. И вдруг оказалось — заняться то, в присутствии матери, нечем…

— Блин…., — неприятно удивился я.

Побродил немного по дому, пытаясь придумать себе занятия, и тут же был оперативно отловлен матерью.

— Маешься… Вижу маешься от безделья. Ну… когда у тебя что-нибудь в голове появиться, кроме игр. Ты же весь оброс тройками и двойками. Ну, что это такое…, — затянула мать свою «любимую» песню.

— Мам…, мам…, ну какие двойки… Ну, есть они. Так их ещё успеваю исправить, — также привычно, но вяло и с опаской отбрыкивался, стараясь не раздражать её.

— Ну, конечно, исправишь…., с моей помощью…, — ядовито заметила мать и сейчас существовал только один способ прекратить её внушения — это, изобразив смиренный вид и послушание. И не только изобразить, но и выполнить, а то ведь житья не даст. А мать продолжала, — тебе же почти тринадцать лет. Это брату твоему восемь лет и у него всё ещё впереди. А тебе через четыре года надо уже куда-то поступать. В институт или, как ты хочешь, в военное училище. Но с такими оценками и знаниями ты ведь никуда не поступишь…. А у тебя вон по алгебре, по геометрии… русский язык хромает….

— Чёрт…, — надо было решать проблему кардинально и прямо сейчас.

— Мам… ну… мам…. Я всё понял и прямо сейчас сажусь за учебники. Прямо сейчас вот сажусь и два часа учу русский язык, а после обеда два часа занятий по алгебре.

Мать недоверчиво посмотрела на меня, но замолчала, а я, заведённый донельзя, решительным шагом отправился в комнату и достал из потрёпанного портфеля учебник русского языка. И мать совсем успокоилась, когда через пять минут заглянула в комнату и увидела меня склонившегося над учебником с тетрадью. А я после родительской накачки твёрдо решил про себя: — Всё…, берусь за ум. И старательно учусь, а то действительно в училище не поступлю. Каждый день буду заниматься помимо выполнения домашних занятий, по часу над каждым проблемным предметом. Что можно отсеять? Историю знаю на пять. Ну, люблю я её и с интересом читаю историческую литературу и причём взрослую. География — твёрдая пять. Благодаря случайности и отцу.

Отец, непонятно где, откопал большую и очень подробную карту мира, совмещающую в себе политическое деление, физические и географические моменты. Притащил её домой, чтобы её повесить и оказалось, что места на стенах для неё нет. Да и мать не позволила. Единственно, куда можно — узкая и длинная кладовка перед кухней. Так как она была светлой и очень тёплой от задней стенки кухонной печи, дед там оборудовал для себя лежанку, но очень редко ей пользовался и она стала моим любимым местом, где я любил читать. Вот там она и была повешена и благополучно забыта отцом. А я садился на лежанку, читал книгу и волей-неволей в перерывах блуждал глазами по карте, мигом запоминая конфигурации, границы и названия стран, городов, рек, морей и другие географические точки. А через полгода, по географии мог заткнуть за пояс любого взрослого по знанию карты.

Пятёрки имел по физкультуре и не мудрено шустрому, кипящему энергией пацану, иметь по физре пять. По труду. В школе имелась хорошая столярная мастерская. Геометрией мать меня зря упрекала — здесь имел твёрдую четвёрку. А вот немецкий язык, русский, алгебра, химия, физика, зоологии — это была моя извечная проблема. И проблема матери, которая очень строго контролировала меня по этим предметам.

— Это что ж получается… — размышлял своим ещё пока детским умом, — если по часу, даже по полчаса уделять каждому предмету….? Так я что — гулять совсем не буду…? Что…, вот так буду сидеть сиднем дома, когда другие будут гулять и балдеть? Да впереди ещё четыре года. Два ещё можно гулять, а последние два…. Нет…, не два, а полтора года — нужно учиться. Тогда и с поступлением в училище вопрос сам с собой отпадёт…. Точно… Да успею ещё всё выучить.

На этой оптимистической мысли все мои потуги улучшить свой имидж хотя бы в глазах матери мигом вылетели, а на их место пришла блестящая идея, как более качественно провести хотя бы этот день.

— Мам…, я к Генке Тутынину сбегаю…, — засуетился, лихорадочно натягивая на себя свитер.

— Ты куда? Ты же мне обещал два часа заниматься…, — возмущённо всплеснула мать руками.

— Мам…, ну потом…, потом…, — заныл у дверей, нетерпеливо одевая валенки, — успею ещё…. Я побежал.

— Оденься хотя бы, — но было поздно, дверь захлопнулась. Чего тут одевать?

Выскочил на крыльцо и остановился на пару секунд, чтобы напрямую, не через замёрзшее окно, посмотреть на посёлок. А посёлок был накрыт донельзя промёрзшим воздухом, который сполз с холмов в долину, закрыв всю пойму реки и теперь обе верхние улицы посёлка, как бы парили над белесым облаком. Воздушность этой картины придавали и вертикальные столбы дымов над каждой трубой и домом, что составляло второй слой — верхний и тёплый. Но я был слишком молод для того, чтобы оценить открывшуюся красоту, поэтому мельком глянул и натянул ворот свитера на рот. Очень много читая, в том числе и книги Джека Лондона, знал, что в такие морозы нужно дышать через ткань, чтобы не обморозить лёгкие.

Спрыгнул с крыльца, через четыре метра свернул за угол дома, рывок вдоль окон, в том числе и кухни, откуда мне пальцем грозила мать, перепрыгнул через небольшой штакетный забор. Ещё один рывок и я открывал дверь соседнего дома.

У Генки дома взрослых не было. Не было и младших братьев, а присутствовал Лёшка Бессолицын. Оба аж вздрогнули, испуганно глядя на меня, так неожиданно ворвавшегося в дом. Впрочем, причина испуга тут же стала понятна. Генка утащил из домашних запасов банку сгущёнки, проделал дырочки и они кайфовали, по очереди высасывая сладость.

— Борька, я чуть не обоссался от страха. Думал родители пришли… Ты чё так врываешься? — Генка с Лёшкой уже пришли в себя и огорчённо пытались высосать остатки.

— Чё? Осталось что ли? Я тоже хочу, — попытался присоединиться к ним, но Генка потряс банку и с сожалением сказал.

— Всё… Кончилось, — потом посмотрел на Лёшку и на меня и, видя что мы бы не отказались… Да и самому тоже хотелось…. Бесшабашно махнул рукой, — сейчас ещё одну стырим. Там их ещё десять банок.

— Может не надо, — неуверенно предложил я, — заметят ведь и потом ремнём отхлестают.

Надо было сказать это с твёрдостью в голосе и тогда бы Генка, хоть и с сожалением, но не стал этого делать. Но тот охотно уловил неуверенность в голосе старшего товарища и сам же для себя всё решил.

— А…, возьмём ещё. Потом вылуплю глаза и скажу, что ничего не знаю…, — и Генка смешно вылупил глаза, а мы рассмеялись.

Банка была высосана дочиста в две минуты и у нас хватило благоразумия, с сожалением отказаться продолжить.

На вполне законный вопрос — Где его младшие братья? Тем более, что детсадик тоже не работал. Генка засмеялся: — А…, мама сказала, что если вас троих оставить одних дома, то дом будет разгромлен. Она их вон, к Ольге увела, чтобы та поводилась с ними, — Генка мотнул головой на Лёшку, которому Ольга приходилась сестрой.

Да… мать Генки совершила стратегическую ошибку, не продумав в тот момент, что к Генке домой могут прийти друзья, ещё более опасные и непредсказуемые. Эти в азарте могли не только разгрохать дом, но сделать ещё много чего более интересного.

Так оно и получилось. Поболтав о том, о сём и чисто о своём детском, мы подошли к главному мужскому событию в семье Тутыниных. Дядя Паша на день рождения купил себе новенькое ружьё. А к оружию нормальных пацанов притягивало ещё сильнее, чем к сгущёнке. И Генка смело открыл шкаф, где хранились отцовские охотничьи принадлежности, куда ему было категорически запрещено отцом «совать свой нос» и достал оттуда новенькую двухстволку 16 калибра.

— Ух ты…, — выразили мы с Лёшкой законное восхищение, разглядывая ещё не поцарапанный отлакированный тёмно-коричневый приклад, ствол и само ружьё, — вот это да….

— Да это ещё что…, — польщённый нашим восторгом Генка, переломил стволы и, заглянув туда, продолжил, — вы в стволы посмотрите…

— Оооо…, Генка, красота…, — внутренние поверхности стволов играли яркими бликами полированного металла. Дядя Паша ружьё хорошо обмыл, но вот ещё его не обстрелял.

Поахав и поохав, мы начали солидно и по-взрослому обсуждать те или иные достоинства данного ружья и сравнивать с ружьями своих отцов. Самое старое и непрезентабельное ружьё было у моего отца. Ружьишко, старенькое с потёртыми стволами, 20 калибр. У дяди Лёши ружьё было 12 калибра, более мощное, но тоже возрастное и покоцанное. А вот новое, дяди Паши ещё и бескурковка, с предохранителем… — Ого… го…го…

Мы по очереди уважительно держали ружье в руках и толковали о качествах оружия. Наверняка, если взрослые случайно подслушали наши рассуждения, они бы очень повеселились и долго подкалывали нас и снова смеялись. Я тоже, несколько дней тому назад, случайно подслушал, как мой младший на пять лет брат Мишка, собрал вокруг себя дедсадовскую детвору и вещал, держа в руках жестяной пистолет за 60 копеек — как он каждый вечер смазывает его машинным маслом, отчего тот стреляет пистонами в десять раз громче, чем не смазанный. Я душился от смеха за углом ещё и оттого, видя, как детвора, разинув рот, слушала более старшего пацана.

Обговорив и обсудив все достоинства ружья, мы по очереди стали прицеливаться, прикидывая, какая стойка более удобная для нас, учитывая определённую тяжесть для ещё детских рук. Потом Генка стал показывать, как надо быстро снимать ружьё с плеча и стрельнуть в зайца. И тут произошла КАТАСТРОФА. Чересчур широко размахнувшись, Генка случайно смахнул с недалёкой полки трёхлитровую банку с зелёнкой.

Для чего тётя Нина держала её в таком количестве — непонятно. Но банка, под нашими испуганными взглядами, как в замедленной съёмке, не спеша спикировала вниз и с гулким звоном распалась на несколько крупных стеклянных осколков, обильно забрызгав и залив ядовито-зелёным слоем всё кругом.

— Ааааа…, ААаааа…, ААААаааа…, — одновременно заорали мы в голос и громче всех в ужасе кричал Генка. А мы вторили ему, понимая, что и нам тоже достанется, но только уже от своих родителей.

— Ааааа…, ААааа…., АААаааа…, — испуганно и дружно в унисон орали во весь голос, потом мы очнулись и лихорадочно забегали по комнате, топча лужу и разнося зелёнку ещё дальше. Лёшка, в довершении всего, поскользнулся и грохнулся прямо в центр зелёной лужи. Грохнулся с размаху и смачно, ещё больше и гуще заляпав многочисленными брызгами мебель и стены. Слава богу, упал он удачно и не порезался об стекло банки. Это нас отрезвило, я начал собирать осколки стекла, а Генка ринулся за ведром и тряпкой. Лёшка был наполовину в зелёнке, а вставая с пола довольно неуклюже, ещё больше перемазался. Особенно руки, которые он машинально стал вытирать об чистые места рубашки. Я же в большом зеркале гляделся на его фоне чистюлей. Но это издалека, а вблизи и если приглядеться — был весь покрыт мелкими и чуть крупнее жизнерадостными зелёными брызгами. Примчался Генка с наполовину заполненным водой ведром и с половой тряпкой.

Дальнейшие наши действие по уничтожению следов происшедшего было малоэффективные и лучше бы мы за это не брались. Потому что обширная, первоначальная зона поражения зелёнкой на полу увеличилась ровно в три раза, равномерно распределившись — по мебели, стенам и по всему, что находилось в комнате. Даже на потолке, хотя когда она только разлилась, на белом потолке её не было. В ещё больший ужас пришли от многочисленных зелёных следов наших ног, которые были во всех помещениях дома. Я уж не говорю о снеге во дворе, который свой белый и чистый цвет поменял на эффектно изумрудный. Это мы туда выплёскивали остатки воды. Ладно бы лили в одно место и в дырочку, а мы просто выбегали и плескали во все стороны. Полотняные половики тоже изменили свои радостные пёстрые расцветки в неожиданно весёленький и жизнеутверждающий зелёный цвет, напомнившим нам о так ещё далёком лето. Конечно, лет так через пятьдесят, знающие люди оценивая то, что мы натворили, успокоили нас, назвав это — смелым, талантливым, не тривиальным дизайнерским решением в оформлении деревенского дома и пригласили на работу. Но в это время такое ругательское слово как «дизайнер» — никто не знал и от этого мы были в ещё большем ужасе.

В ужасе были и от того, что на нас тоже было страшно смотреть — после такой интенсивной уборки, одежду можно смело выбрасывать, а нас в течение недели отмывать. Ещё страшнее нам стало, когда Генка в очередной раз выбежал с ведром зелёной воды на улицу, чтобы придать и так зелёному снегу ещё большую насыщенность: — Мать идёт, — отчаянно крикнул нам, вернувшись домой.

Пробормотав что-то несуразное товарищу, испуганными зайцами я и Лёшка метнулись по домам. Я старым путём, а Лёшка сдуру помчался по улице, навстречу тёте Нине и, открывая дверь дома, услышал изумлённый вскрик соседки: — Лёша, ты чего такой зелёный?

Ответа не услышал, так как уже закрыл дверь и получил свою порцию испуганного изумления матери: — Борька, что с тобой?

А…, что? Да ничего!!! А когда совсем вышел с полутёмной прихожей на свет, мать сначала онемела от страха, потом в ужасе закричала, на что выскочил из своей комнаты дед. В течение полуминуты они меня ощупывали, тормошили, крутили и оглядывали, а убедившись, что я целый и невредимый, мать затрясла меня чуть ли не в истерике, одновременно давая подзатыльники и радостно целуя, от осознания, что это простая зелёнка.

В этот оптимистический момент в прихожую с улицы зашёл отец, который в лоб задал мне вопрос, подкрепив его хорошим подзатыльником: — Ну и что на этот раз….?

— Да ничего…. Мы зелёнку у Тутыниных пролили и потом её убирали…, — жалобно и виновато проблеял я, а дед рассмеялся.

— Ну… судя по тому, что ты весь в зелёнке — её было много…

— Три литра…, — прошептал и покаянно опустил голову.

— Чего три литра? — Не понял отец.

— Трёх литровую банку зелёнки мы уронили….

Смеялись все, несмело смеялся и я. Отец вообще ухахатывался и всё вскрикивал между приступами смеха: — Три литра…? Ну…, Нина… Вот на хрена ей столько? Ой…, блинннн…

Смеялся дед, неожиданно встав на мою сторону: — Весь, Борька, в тебя, Геннадий… Ну…, вылитый ты в детстве. Тоже был любителем влезть в какую-нибудь историю… Ладно, не ругайте парня. Чего не бывает.

Через полчаса полоскания в жестяном корыте, где мать воду меняла раза три, я появился на кухне, где вся семья собралась за столом на обед.

— Люд, давай бутылочку сюда… Мы дедом дерябнем немного. Давно так не смеялся, — дед с отцом веселились, смеялся и младший брат. И было отчего. Естественно, я не сумел отмыться от всей зелёнки. И если раньше она покрывала меня равномерным изумрудным слоем, то теперь равномерность была нарушена и я выглядел довольно экзотично и маскировочно. Если бы было лето, то стоя в кустах, я бы сливался с окружающим ландшафтом.

В иное время мать бы не выставила водку на стол, но сейчас сама решила присоединиться и немножко расслабиться. А я уже в подробностях, но только в тех какие положено знать взрослым рассказал о происшедшем. Тактично умолчав про ружьё и две банки сгущёнки.

Весело посмеиваясь и подкалывая меня: — Представляю, что сейчас твориться у Тутыниных…, -отец разлил водку по рюмкам, но выпить не успели, так как мимо окна кухни промелькнула размытая в стремительном беге тень.

— Во… сейчас и узнаем… Нинка летит. Борька, прячься, — весело прокомментировал отец.

Но то, что ворвалось к нам в дом, мало было похоже на всегда аккуратную тётю Нину. К нам ворвалась растрёпанная и расхристанная, убитая горем женщина, которой было наплевать на меня. Тётя Нина ворвалась на кухню и в рыданьях упала головой на стол, чуть не сметя оттуда всё. Отец с дедом еле успели выхватить из-под неё бутылку с водкой и полные рюмки.

— Генка повесился…., — прокричала она и забилась в истерике на столе.

Нас как громом поразило, все застыли на своих местах, а отец с дедом машинально выпили водку из рюмок и видать даже не почувствовали её вкуса.

Первой в себя пришла мать. Она схватила тётю Нину за плечи и приподняла её: — Нин… Нин…, Нина, ты чего? Кто повесился? Ты ничего не попутала? Может тебе померещилось…?

Тётя Нина вскинулась и закричала во весь голос: — Люда…, повесился он… Висит Генка…, — и снова зарыдала.

Но тут пришли в себя отец с дедом и тоже засуетились вокруг тёти Нины. Дали ей выпить воды, потом рюмку водки и в течение пяти минут сумели сбить истерику, после чего, всё ещё заливаясь слезами она рассказала печальную историю.

— ….Иду домой на обед, а навстречу Лёшка бежит… Весь в зелёнке, испуганный… И мимо меня. Я захожу, а там… А там всё в зелёнке и мебель… и стены… и Генка и всё… Ну, с горяча и нахлестала его отцовским ремнём…, — в этот момент я получил от отца звонкую затрещину и как это ни странно тётя Нина тут же встала на мою защиту.

— Ну что ты, Геннадий…? Не надо… Дети ведь. Я вот своего отколотила, а он повесился. Ты этого хочешь и от Борьки? — И тётя Нина опять зарыдала в голос и её снова начали успокаивать.

— Я что пришла? Гена, ты офицер и много чего видел такого. Пошли, из петли его достань…, — немного успокоившись, тусклым голосом озвучила просьбу соседка.

Отец крякнул, переглянулся с дедом и тот достал из кухонного шкафа два стакана, куда отец решительно вылил водку. Выпили, закусили. Встали.

— Пошли, Нина, показывай. Мы с отцом сейчас всё сделаем.

Печальная процессия: тётя Нина впереди, сзади отец с дедом, потом мать, я и Мишка. Мы с братом крались сзади, не ощущая мороза и боялись. Боялись, что родители, увидев нас, отошлют обратно и мы пропустим такое интересное зрелище, ещё своим детским умом не понимая трагичность ситуации.

Вслед за взрослыми, мы просочились в дом и все остановились в прихожей.

— Где он? — Трубным голосом спросил отец. Тётя Нина кивнула головой и мы гурьбой ввалились за ней в большую комнату.

— Там…, — кивнула она на большой дубовый шкаф и, едва сдерживая себя, тихо запричитала — там…, висит моя кровинушка….

Вот в чём не упрекнёшь русских мужиков — это в солидной подготовке, в данном случае вот к такому печальному мероприятию.

Отец многозначительно хмыкнул и вопросительно глянул на деда. Тот успокоительно кивнул головой и как фокусник достал из кармана непочатую бутылку водки. Когда и где он её взял, когда они все суетились на кухне — Непонятно!? Из другого кармана появились также ловко два гранёных стакана, куда громко забулькала крепкая жидкость, а между отцом и матерью мимикой, ужимками и недовольными гримасами, ярким выражением глаз, в безмолвье произошла перебранка, суть которой можно раскрыть следующим образом.

— Гена, ты откуда взял водку…? Убери её… Нашёл место…

— Люда, ты стой и гладь, успокаивай Нину, а в мужские дела не лезь…

— Да как тебе не стыдно. У человека горе, а ты тут устроил пьянку… Воспользовался…, причину нашёл…

— Да… перестань ты. Стоишь там и стой… А мне вон, с мертвяком возиться… Думаешь мне приятно…?

Всё это пролетело между ними, как молния и отец с дедом лихо выхлестали свои стаканы. Отец вытерся рукавом и встал напротив шкафа.

А остальные, даже тётя Нина, замолчав, сгрудились за спиной отца и мы с Мишкой подлезли снизу и открыли рот в напряжении и, приготовившись сигануть, если мёртвый Генка вдруг выскочит из шкафа и бросится на нас.

Отец взялся за ручки обеих дверок и резким движением распахнул их одновременно, раскрыв загадочное нутро.

Нутро, как нутро. Массивная перекладина, на которой плотно висела тяжёлая одежда взрослых, закрывая всю внутренность шкафа. Всё как обычно, как и в нашем шкафу, за исключением — Из вороха одежды, внизу торчали в сморщенных, полуспущенных чулках ноги Генки, не дотягивающие до низа шкафа сантиметров тридцать.

— ААааааххххх…, — и тётя Нина упала в обморок на руки матери. Все засуетились вокруг неё, приводя её в чувство. Отец с дедом успели выпить ещё по одному стакану. А когда та пришла в себя. Отец повернулся к шкафу и решительно раздвинул одежду.

— ААаааахххх…., — тётя Нина опять упала в обморок и не успела увидеть, что в глубине шкафа, живой и здоровый, сидел на самодельных качелях Генка и сурово смотрел на нас, нарушивших его личное пространство.

— Нина…, Нина…, — затормошила мать соседку, — Генка то ведь живой….

В течение пары секунд Генка был выдернут из шкафа вместе с качелями и одеждой, ещё в течение минуты его чуть на радостях не задушила в своих объятьях воспрянувшая из обморока тётя Нина, потом и остальные взрослые гладили его по голове и ласково с ним разговаривали. Нам с Мишкой Генка достался вообще на полминуты.

— Да… мамка налетела на меня…, нахлестала, так я там и спрятался. Примастырил качели и решил отсидеться, пока она не успокоится…., — дальше он не успел ничего рассказать. Все как-то плавно и незаметно переместились на кухню за стол, куда тётя Нина вывалила на радостях водку, вяленое мясо с чесночком, аппетитное сало, солёную капусту и другие разносолы. Дед с отцом хлопнули сразу по стакану, женщины по рюмочке… Досталось и нам детям, но сладости. Все были оживлённо-радостные…. Много смеялись, вспоминая смешные моменты происшедшего… Короче, атмосфера была праздничная. Дядя Паша аж остолбенел в коридоре, увидев такое разгулье среди рабочего дня. Думал, прийти спокойно пообедать, а тут — Свадьба…

— Это что тут такое? — Только и сумел из себя выдавить.

Отец уже был в том состоянии, когда за базаром не особо следят, неопределённо махнул в воздухе рукой, где был зажат изрядный кусок мяса, и брякнул: — Да тут твой Генка повесился в шкафу, вот мы и обмываем благополучный исход…, — дядя Паша совсем вылупил глаза на счастливую и пьяненькую тётю Нину, которая обнимала Генку. Потом заглянул в комнату и, увидев там кучу одежды на полу, перед распахнутым шкафом, а также жизнеутверждающий зелёный цвет и вновь воззрился на нас, непонимающе тряся головой — Не понял?

— Паша, иди сюда… Сейчас хряпнем и всё расскажем, — и уже через пять минут все бродили по большой комнате, рассматривая живописные и яркие пятна на всём, куда дотянулись брызги зелёнки. Подымали половики и их рассматривали и смеялись от души. Потом мужики выпили и горячо зашептались, сдвинув головы друг к другу. Оказывается, водка закончилась и они решали — как быть дальше?

Мать хотела устроить отцу головомойку, но потом махнула рукой и мужики мигом исчезли из дома, продолжать мероприятие уже у дяди Лёши, у которого всегда была брага, либо самогон. Нас с Мишкой мать отправила домой, чтобы мы не мешали им наводить порядок в доме. Я с часик почитал, помаялся, а потом решил сходить всё-таки к Генке на разведку.

Никакой уборкой в доме и не пахло. Тётя Нина и моя мать, достали бутылочку винца и тихонечко попивали её, болтая о своём женском, одновременно жаря на печи блины, стопа которых приличной горкой уже громоздилась на столе. А рядом сидел Генка, перед ним стояла банка сгущёнки и на большой тарелке тоже была сгущёнка, куда он солидно макал блины. Меня тут же усадили за стол и я с удовольствием присоединился к другу. Ещё через пять минут нарисовался Лёшка, весь в зелёных разводьях и в уделанной одежде. Тётя Настя ещё не пришла с работы и Лёшка так и бродил беспризорником по своему дому.

Поохав и поахав над Лёшкой, женщины усадили его рядом с нами.

— Лёша, а что там наши мужчины и твой отец делают? — Задали они животрепещущий вопрос.

— Квасят…., — ответ получился ёмкий и содержательный, что впрочем не нарушил процесс поглощения блинов со сгущёнкой. А женщины стояли у печи и умиленно смотрели на нас. Иной раз подходили, гладили по нашим непослушным вихрам, целовали, вытирая набежавшие слёзы….

Детство…, беззаботное, счастливое детство.

В марте умер Дед.

Всего полтора месяца назад он, крепкий ещё старикан, спокойно сказал моему отцу: — Всё. Гена, Пора. Надо ехать на Родину. Месяц мне остался…, — и уехал. Ровно через месяц пришла телеграмма: — «Умер отец. Сообщи выезд. Хоронить или ждать приезда». Адрес Куренец. Вилейский район. Минской. Облтуббольница Главврач Бойко. И теперь уже уехал отец, хоронить своего отца. И вот он вернулся обратно домой, в далёкий таёжный посёлок Лопач, капитан МВД, дежурный помощник начальника лагерного пункта «Нижний Лопач». Байдачёвского лагерного отделения № 15, Учреждения Ш320 МВД СССР…..

Что я знал о своём деде? Да по сути дела ничего. Из крестьянской, белорусской семьи. Был солдатом в Первую мировую, участвовал в Гражданской войне…. Да и всё. Сколько себя помню — он был на пенсии. Первые воспоминания — это Минск, мне годика четыре и мы живём у дедушки. Он комендант Республиканского Радиокомитета и в углу большого, закрытого двора маленький флигелёк. Где мы и все вместе живём. Потом была Орша, но здесь мы жили без него. А вот когда переехали на север Пермской области в посёлок Вижаиха и получили первое своё большое жильё, целый дом, он приехал к нам и остался жить. С мебелью тогда было хреновато, да ещё в такой глуши как наша. До ближайшей железнодорожной станции Соликамск 250 километров. Там-то и можно было что-то купить, но потом всё это — мебель, надо везти на машине по разбитой в хлам дороге 150 км до районного центра Чердынь, от Чердыни до Ныроба. Ещё 50 километров. Потом семь километров до реки Колва, по ней уже на моторной лодке или если повезёт на барже ещё километров пятнадцать до посёлка Бубыл. Здесь всё это с берега перетащить к узкоколейке и по ней ещё 30 километров. Так что мороки только с перевозкой было достаточно, чтобы напрочь отказаться от этой затеи. А у деда в этом плане оказались золотые руки. Рубанок, лучковая пила, пару напильников, наждачная бумага и фанера от ящиков из-под продуктов. Он облюбовал под мастерскую большую веранду в финском домике и у нас уже через пару месяцев в доме стояла необходимая мебель. Да…, она была по магазинным меркам не того товарного вида, но она полностью выполняла все свои эксплуатационные и функциональные обязанности. Дед в свои эти годы был крепким стариканом. Летом ходил в лес за грибами, ягоды, огород, разные необходимые мужские дела по нашему небольшому хозяйству. Зимой огребал снег, колол дрова, топил печки. Много читал. Причём, интересно — не загибал уголки страниц, а где останавливался, ставил галочку карандашом.

Вместе с нами переезжал к месту очередной службы сына. С Вижаихи, где мы прожили два года, отца перевели в посёлок Рассольная. Здесь мы задержались на полгода и из-за моей учёбы…. На Рассольной была только начальная школа. Мы переехали в посёлок Лопач. Где и прожили по настоящее время.

Вот тут-то он и почувствовал приближение смерти.

Отец, выпив рюмку водки, сидит напротив, за накрытым столом и задумчиво курит «Беломорканалину…», а я, глядя на папиросный дым, вспомнил ещё кое какие подробности из ещё недавней жизни деда. Дед курил до самой смерти самопальную махорку. Крутил солидных размеров самокрутку «козья ножка» и курил. Как-то услышал его ответ, на вопрос сына: — Батя, а ты что махорку куришь? Я понимаю, что любишь покрепче. Но и «Беломорканал» тоже крепкие папиросы….

— Дай-ка…, — дед взял папиросину, задумчиво сделал пару затяжек, — ерунда…., слабые. Не задирает, стерва. На…, моё курни.

Дед свернул «козью ножку», раскурил её и протянул сыну. Тот осторожно взял и слегка потянул в себя дым….

— Да ты посильней и поглубже курни….

Отец потом кашлял и перхал до вечера, хоть и был заядлым курильщиком и со стажем. А дед и магазинную махорку не признавал. Тоже не забирала. А садил, вот здесь — практически на северном Урале, самосад. Свой. Садил, выращивал, собирал, сушил и потом огромным кухонным ножом резал его. И курил, блаженно пуская в воздух, ядовито зелёный дым…. Тоже самое у него было и с алкоголем. Водка его не брала и пил он исключительно спирт. Или же гнал самогон, по градусам, не уступающим спирту. Вот тут отец с удовольствием присоединялся к деду и, тихонько потягивая спиртное, вели свои мужские задушевные разговоры. Меня и брата всегда перед этим выгоняли из кухни.

К нам, ко мне и брату, дед относился строго и требовательно, никогда внешне не проявляя своих чувств к внукам. Наверно, он всё-таки нас любил, но как-то это было совсем незаметно. Частенько ругал, гонял нас за наши детские проказы, шалости и излишний шум, а мы его в свою очередь, побаивались и старались как можно меньше попадаться ему на глаза. Никогда не ругался матом как наш отец и выражал свои сильные чувства более народными выражениями — «Чтоб тебя холера убила…», «Чтоб тебя громом разорвало…».

Это в основном относилось к поросёнку Борьке. Это он такой был — поросёнок, когда мы его купили ранней весной маленьким и худеньким. А летом, разожравшись и разжирев, вымахал в громадного, наглого кабана, смыслом жизни которого стало воровство и бандитизм на наших и соседских огородных грядках. Вот они и воевали друг с другом. У того с зубами было что-то не в порядке и когда он жевал, то периодически разевал рот и высовывал язык, а деду казалось, что на его ругань кабан презрительно показывал ему в ответ язык. И начиналась гоньба по тем же самым грядкам и огородам, с хорошим дрыном в руке, пока по здоровой свиной спине дед на настучит. А тот отскочит от него и опять высунет язык.

— Чтоб тебя громом разорвало…., — кричал совсем без сил дед.

….Отец курит «Беломорину…», уйдя в свои мысли. Я тоже сижу за столом и грустно молчу: пью чай. Мать сердито и в сердцах гремит кастрюлями у печи и злится на отца, который приехал с похорон с новыми приключениями. Опять наверно с него снимут звёздочку и опять отец целый год будет ходить старшим лейтенантом, пока не восстановят в капитанском звании. У отца всегда так. Только приближается какое-либо повышение — так у отца залёт. Или нарежется и попадётся начальству. Причём попадётся очень хорошо. Или же выскажет ненужную «правду-матку» этому же начальству и опять же под хорошим градусом.

Вот и сейчас. Приехав в белорусскую деревню хоронить деда, отец совершенно случайно узнал, что с груди умершего деда украли мешочек с деньгами. Похоронными деньгами. Сумма была хорошая: не только на похороны, но и на приличные поминки. Их вот и украли. И вспомнил отец недавнее своё прошлое, в котором он был неплохим опером уголовного розыска. Поставил на уши всю деревню, оперативно и результативно, с качественным битиём рож подозреваемых, провёл расследование в полном объёме за краткое время и нашёл вора, вернул деньги и почти практически довёл того до самоубийства. Благо вовремя вытащили из петли. Конечно, деревня осудила вора, но и была напугана и возмущена теми методами, с помощью которых отец мигом раскрутил воровство. Пообещали со своей стороны обратится в компетентные органы и сообщить об самоуправстве.

Выпив вторую рюмку и закусив, отец протянул мне кожаное, самодельное портмоне: — Посмотри и почитай бумаги там…

Как дед шил портмоне из коричневого, дешёвого дерматина, я тоже помню. Но портмоне получилось аккуратным и там дед хранил свои немногочисленные документы.

Паспорт деда…

Справка о смерти…

Выписка о браке Цеханович Антона и Ласко Людмилы 1926 года

И…. Справка

— Что… Удивлён?

— Ну да… Не знал, что он чекистом был.

— Ты много чего не знаешь. Не знаешь, что и твоя бабушка, моя мама, тоже в ЧК служила. Но только до 32 года. Перед моим рождением она вынуждена уйти. — Отец задумчиво смотрел на меня, уйдя в своё прошлое.

— Расскажи про деда что-нибудь… Я ведь всегда считал, что дед был простым рабочим…, каким-нибудь плотником. А тут оказывается — чекистом.

— Да я тоже немного знаю, — неохотно признался отец, — в 39 году, когда он уволился с НКВД, мне было всего 7 лет. Особо тогда за мной и не приглядывали. Жили тогда в Витебске, жили неплохо, я пошёл в школу. Юрка родился — твой дядя Юра. Родители ему больше уделяли внимания, а мне только это и надо было. Гулял, бегал по улицам и был предоставлен сам себе. Да и мал был, чтобы интересоваться такими вещами. Знал, что у него пистолет был. Иной раз выпьет и показывает мне. Наградной был пистолет. Сам Дзержинский ему вручал за первое выполненное задание. Браунинг. Я всё хотел к нему сам подобраться и поиграть, но он всегда был в ящике стола и закрыт на ключ. А когда война началась, он чуть нас с пистолета не пострелял…

— Ничего себе…, — удивился я, — А за что?

— Война началась и мы первые дни не знали что делать. А потом пришёл приказ срочно эвакуироваться. Витебск уже тогда сильно бомбили и отец сумел выбить под семью подводу с лошадью. Правда, она была уже старая, но довольно шустрая. Да и ещё в нагрузку дали непонятно откуда южноамериканское животное — Ламу. Знаешь такую… С длинной шеей? Во…, — отец удовлетворённо кивнул головой и налил себе стопашку, — Вот и её надо было тоже эвакуировать. Грузились мы уже под бомбами. Причём, в этот раз бомбили наш район. Отец матерился, бегал и таскал из дома домашние вещи, узлы какие-то. Я вообще в испуге накрылся одеялом и дрожал под ним от страха. Даже обоссаться забыл. Ламу эту привязали сзади и только двинулись по улице, как в соседний дом бомба попала. Я как раз одеяло скинул и вижу, как брёвна в разные стороны полетели и как баба… бабахнет…. И здоровенный осколок прилетает в бок Ламе. И наповал. Отец соскакивает с телеги с топором и давай её рубить на мясо. Мать кричит, плачет — Давай, мол, поехали быстрей… А отец — Погоди… я сейчас мяса заготовлю… А то чем вас кормить в пути?

Вот таким манером мы и ушли из города. Отец потом рассказывал — мы с одного края города выходили, а немцы наших выдавливали с противоположного. И вот мы по дороге мчимся, кругом беженцы, пылюка…. Крик, вой… Наши войска навстречу немцам мчаться рядом с дорогой. Как раз танки шли. Да не просто шли, а мчались. А тут ещё немецкие самолёты налетели и давай швырять в нас мелкими бомбами. Вот тогда запомнилась мне на всю жизнь такая картина. Пыль, дым, взрывы кругом и ближайший к нам танк. В люке стоит танкист, что-то орёт и танк вдруг выезжает на дорогу и как раз перед нами подводу с семьёй переезжает. Истошные крики, вопли, кровище… И в этот момент рядом с нами разрывается бомба. Нам ничего, а танкисту в люке осколком голову напрочь сносит. Танк перевалил через телегу едет дальше, а танкист ещё с полминуты стоит в люке, упёршись руками в края, и только потом упал вовнутрь башни. Ну и отец давай нахлёстывать лошадь и пока была паника и все разбегались с дороги, мы только одни сумели вырваться вперёд. Самолёт несколько раз на нас заходил, очередями бьёт и всё рядом… Так и не попал в нас.

Вечером подъезжаем к какой-то деревне, а оттуда народ и военные машины валом несутся: — Немцы…, немцы…, немцы в деревне.

Отец заворачивает лошадь и мы полем мчимся к другой деревне, а оттуда тоже люди, военные и стрельба им в спину. Хорошо мы подъезжали в числе последних, поэтому сумели уйти от расстрела на поле. Заехали в небольшой лес и тут начинает темнеть, а вокруг леса грохот и рычание танковых двигателей и стрекотанье мотоциклов. Тогда отец достаёт наградной пистолет, взвёл его и сел на телеге. Слышу, а он матери шепчет: — Если немцы нас тут найдут, всех застрелю, а потом сам….

В плен НКВДистов и членов их семей не брали, а отец был в форме. Но ничего, ночью немцы в лес не сунулись, а утром снялись и пошли вперёд. Мы целый день просидели в лесу, поспали, покушали, лошадь пощипала травы и тоже отдохнула, а ночью поехали просёлками и малонаезженными дорогами и так сумели за три дня как-то проскочить в разрывах немецких войск и догнали наших на одной из ж\д станций, где стрелковый батальон занимал оборону и готовился к бою, прикрывать эвакуацию промышленного предприятия. Пока грузили оборудование и станки отца и старшего брата Бориса мобилизовали, дали им в руки косы и приказали вместе с остальными мобилизованными мужчинами выкашивать поле перед позициями бойцов, а мать определили готовить обед для одной из рот. И тут случился нелепый случай из-за чего мать чуть не расстреляли за вывод из строя личного состава роты. На кухню прибежали два бойца деревенского вида с полными касками, как они считали киселя, и попросили сварить кисель. Мать посмотрела, вроде бы — да, похоже на кисельный продукт, заварила его, а когда наступил обед в кружки налила и готового киселя. И рота поголовно усралась. Оказывается, это был не кисель, а слабительное. Мать арестовал батальонный особист за вредительство и после короткого разбирательства, тут же хотели и расстрелять. Но вовремя с косьбы вернулись старший брат и отец. А был он хоть и в помятой и грязной от скитания, но в НКВДисткой форме, предъявил особисту свои документы и инцидент был быстро решён. А тут объявили посадку в поезд. Правда, лошадь и телегу пришлось отдать батальону. Ну, а дальше уже было всё проще. Добрались до большого города, уже и не помню какого. Нас там пересадили на другой поезд и отправили в Пензенскую область, где мы жили до освобождения Минска. Отец устроился на пекарню, поэтому с хлебом были всегда и особо не голодовали. Мать тоже работала начальником небольшой нефтебазы. А как в 44 году освободили Минск, мы сразу же вернулись. Отец стал работать при ЦК Коммунистической партии Белоруссии, а уже в середине пятидесятых его поставили комендантом Республиканского Радиокомитета….

Отец опять замолчал, окунувшись в прошлое. Потом выпил рюмку и закусил, вкусно хрустя солёной капустой, а я сидел, прихлёбывая горячий чай, с нетерпением ожидая продолжения воспоминаний.

….— У твоего деда было ещё два брата. Так вот перед самой Первой мировой, что уж там было если дед и рассказывал, то вот подробностей я чего-то не запомнил. Там, в деревне, где они жили и где сейчас он похоронен, что-то произошло такое, что братовья сговорившись, убили полицейского пристава, после чего вынуждены были бежать. Наверно, их бы всё равно словили. Чтобы там не говорили, а царская полиция умела работать. Но тут вмешалась война, которая раскидала братьев в разные стороны. Дед попал в армию и провоевал всю войну. А вот двое остальных сгинули без следа и вестей. (Правда, через двенадцать лет, когда мы в последний раз с ним виделись, отец сказал по секрету: — Ты только особо не болтай, чтоб анкету не портить, но знай. Братья твоего деда не сгинули, а попали за границу. Одна ветвь твоей родни сейчас в Америке — и твой двоюродный брат, он старше тебя на десять лет, майор американской армии. Вторая ветвь во Франции и они владеют банком. Откуда я это знаю…, не суть важно.)

Революцию он принял сразу и опять же воевал там же, где и в мировую войну. Был ранен и в 19ом году, после выздоровления направили в органы ЧК. Вот тут он на первом задании, проявив себя, и был награждён пистолетом.

А дело было так. Как он мне сам рассказывал. Тогда же богатых из их домов выселяли, а туда селили семьи рабочих. Вот и стоял на одной из центральных улиц города здоровенный особняк одного миллионщика. Сам-то он слинял за границу и одно время здание просто пустовало. И решили туда для начала заселить две многодетные семьи рабочих. Заселили, вроде бы всё нормально, но проходит неделя и утром их всех обнаруживают мёртвыми. Всех. Что самое интересное, нет признаков насильственной смерти, только гримасы ужаса на лице. Уж как там — проводили вскрытие или каким другим способом определили причину смерти, но определили — как разрыв сердца. Что в те времена? Ну, умерли, ну — разрыв сердца. Причину разрыва сердца с ходу не определили, похоронили и забыли. Тогда других проблем хватало. Через месяц, при очередном этапе расселения снова вспомнили о пустующем особняке и снова заселили две семьи рабочих, но стали приглядывать за ними. Прошла неделя — ничего. Вторая — тоже всё нормально. Люди живут, радуются новому жилищу. Ну, живут и пусть живут. И ослабили контроль, а неделю спустя — находят их утром и все вновь мёртвые и опять от разрыва сердца. Вот тут и насторожились все в ЧК. Тем более, что случайно заметили совпадение — оба случая массовых смертей происходили в полнолуние. А тут дед поступает на службу и дают ему это задание. Разберись, мол… Тебя испугать сложно — прошёл две войны….

За неделю до полнолуния деда поселяют в особняк. Типа рабочий, и распространили слух по округе, что через три недели вообще заселят весь особняк рабочими семьями.

Дед, как положено, с утра уходит на работу, якобы на завод. Вечером приходит, готовит еду, шастает по дому и двору, изображая занятие домашними делами, а как настаёт ночь он, с наганом в руке, садится в углу самого большого помещения, через которое он мог контролировать большую часть особняка и ждал. Ждал не понятно чего и просидел в углу целую неделю, не смыкая глаз, и ничего не происходило. И вот в конце второй недели, как раз в полнолуние, да в двенадцать часов ночи, а он уже от усталости стал кемарить потихоньку в своих ночных бдениях, очнулся от неясного шума, который постепенно приближался к большой комнате. Сначала стал различать единый топот, потом монотонное и заунывное пение, замогильными голосами, которое по мере приближения становилось всё чётче и чётче.

— Идём несём…. Идём несём…. Идём несём…., — дед, услышав неживые голоса, почувствовав как на голове от подступающего ужаса и страха зашевелились волосы. Он ещё крепче сжал рукоятку нагана, взвёл курок и нацелился в проём дверей. А надо сказать, сидел он в темноте, и комнату освещал лишь яркий лунный свет, льющийся призрачными снопами через окна. И вот сначала появляются блики жёлтого, колеблющегося света от множества свечей и в комнату, через широкие, двухстворчатые двери входит мужик в покойничном саване с десяти свечным шандалом в руке. Взгляд неподвижный, пялящийся в никуда и что-то жутко загробное тянет на одной ноте. Дед в ступоре вжался в угол и только стволом нагана ведёт странную фигуру. А тот обошёл с монотонным пением по периметру комнаты, совершенно не обращая внимания на замершего в углу человека, и водрузил шандал на громадный стол, стоявший по середине зала и затянул уже явно нечеловеческую тарабарщину. Как только это произошло, в широком дверном проёме возникла как из воздуха целая процессия из шести здоровых мужиков с мёртвыми лицами, тусклыми глазами в белых саванах, несущих большой и богатый гроб, в котором лежал убранный покойник с горящей свечой в мёртвых пальцах. Они мерно прошествовали также по периметру комнаты, заунывно взвывая: — Идём несём…, Идём несём…, Идём несём, — совершенно не обращая внимания и не видя, находящегося в углу в полуобморочном состоянии деда.

Осторожно поставили гроб с покойником на стол, встали лицом к гробу и, делая таинственные пасы над гробом, затянули молитву, смысл которой был — Восстань из гроба….

— Для чего восстать? — Дед от этой мистики и страха уже ничего не соображал, а готовился к самой смерти, до которой ему осталось уже чуть-чуть. Сердце внутри груди бухало, а на своём лице он ощущал ту же гримасу ужаса и страха, что и у умерших рабочих. Он бы наверно и умер, но умереть как раз не давало ощущения оружия в руке, эта последняя ниточка, соломинка, которая держала его на поверхности жизни, где он даже не барахтался, а просто ждал конца… Конца всего.

Между тем взвывания и вопли мёртвых мужиков возымели должное действие и покойник стал медленно подыматься из гроба. Волосы у деда на голове от этого ужаса совсем выпрямились стоймя, да и по всему телу тоже…

А покойник неестественным движением выскользнул из гроба на пол, при этом свеча даже не погасла и продолжала гореть ровным пламенем, встал с закрытыми глазами и, медленно, как будто ощупывая невидимым взглядом, стал осматривать комнату и, уткнувшись в деда, ткнул в него рукой: — Вот ОНО…..

И медленным шагом стал надвигаться на деда. Судорожным движением, дед вскинул наган и выстрелил в приближающегося покойника. Тот остановился, удивлённо и по-птичьему повернул голову и выплюнул из себя пулю на ладонь. Дед вновь выстрелил, покойник сделал шаг вперёд и выплюнул новую пулю. И тут у деда совсем сорвало крышу и он открыл по покойнику беспорядочную стрельбу. А тот только выплёвывал пули на пол и мёртво улыбался.

Курок сухо заклацал по пустому барабану и дед, уже ничего не соображая, выхватил из-за спины ещё один пистолет, его личный трофей с войны, и первым же выстрелом в голову свалил покойника на пол. Остальные мужики всё это время стояли на своих местах, лишь повернувшись в сторону угла и истошно выли, подбадривая мертвеца. Но как только прозвучал выстрел из пистолета и покойник рухнул, мужики мигом упали на пол, закрыв руками головы и наперебой закричали: — Всё…, всё… Сдаёмся… не стреляй… Сдаёмся….

Вот эти испуганный крики и привели в чувство деда. Дальше всё было совсем просто. Сдавшиеся, друг друга связали, а в оставшееся время до утра дед допросил их всех и всё стало на свои места.

Сбежавший за границу миллионщик имел в городе своих верных людей и опять же через других людей сносился с ними, поддерживал их материально. Сам он считал, что революция, гражданская война и вся эта революционная смута быстро закончится. Ну… ещё годик-полтора и можно будет возвращаться обратно в свой дом. А дом свой он любил и не хотел, чтобы во время смуты его разворовали или привели в негодное состояние. Узнав о возможном заселение дома рабочими семьями, он и придумал этот трюк, используя «темноту» и невежество рабочих. А верные люди в обоих случаях довольно эффектно провернули данную операции. И с дедом всё прошло бы удачно. За то время, что дед проживал в доме, они раскусили его, узнали откуда он, но всё равно решили провернуть и с ним смертельный трюк. Пока он суетился, якобы по домашним делам, один из них пробрался по подземному ходу в дом и заменил в беспечно оставленном нагане боевые патроны на холостые, совершенно не предполагая, что может быть ещё один пистолет.

Вот и получилось, что покойник выплёвывал пули…, а второй пистолет только кардинально изменил ситуацию в пользу деда. Столь неординарный случай стал известен Феликсу Дзержинскому и дед был награждён именным браунингом.

Больше в тот вечер отец ничего не рассказывал. А у детства были более важные приоритеты…

Пролетела зима, потом бурная весна с хорошим половодьем и наконец-то закончился учебный процесс и я перешёл в 8ой класс. За этот год ещё повзрослел и мне уже были не интересны многие детские игры и забавы. 25 апреля мне исполнилось 14 лет и отец разрешил доступ к ружью. Сам он не охотился и ружьё, и все причиндалы к нему бесцельно пылились в дальнем углу. Весной, даже при большом желании побродить с ружьём, никуда не пойдёшь. В лесу и за пределами посёлка ещё во многих местах лежал снег и было много грязи и вообще таких мест, что пока всё не просохнет, лучше туда не соваться.

А к середине июня всё просохло и вот тогда начались опасные игры с оружием. И если бы отец узнал о них, никогда мне ружья не видать. Сначала с пацанами расстреляли все старые патроны и я снарядил новые, положив на полторы нормы больше пороха. А в два патрона заложил двойную норму. Стрелять решили на карьере и близко от дома, и взрослые там никогда не шарахались. В придачу Лёшка Бессолицын тайно утащил ружьё отца и штук пять, чтобы не было заметно, патронов. А у меня было сорок патронов в старых латунных гильзах. Пришли на карьер, наставили бутылок и начали бабахать, громко радуясь, если попадали в цель и бутылка разлеталась в разные стороны, красиво сверкая разноцветными брызгами осколков. Не попасть было трудно, стреляли с расстояния в двадцать метров, да в придачу дробью и на таком расстоянии она не успевала рассеиваться и хотя бы несколько дробинок, но попадало в бутылку. Когда все по очереди отстрелялись и Лёшка выпустил свои пять патронов, непонятно кому пришла идея патронами от 20 калибра стрелять из Лёшкиного ружья 16 калибра. Но тоже здесь особо не пошло, так как гильзы после выстрела в стволе раздувало и их с трудом приходилось просто выбивать оттуда.

Расстреляли последние патроны и осталось только два — с двойной нормой пороха. И тут мне пришла новая идея: — Хочу послушать, как дробь визжит…

Всем понравилась эта дебильная мысль и я вручил заряженное ружьё Генке Тутынину, а сам побежал к большому и крепкому на вид пню. Я еле успел сложиться за пнём, ещё хотел поудобнее устроиться, как грянул оглушительный выстрел и мимо меня полетела не дробь, а чуть ли не весь пень, оказавшимся напрочь прогнившим. Я даже испугаться не успел, но чтобы напугать Генку и остальных заорал диким голосом, как будто был раненый. Но быстро прекратил, услышав, что там тоже суматошно орут. Вскочил, глянул на Генку, но его видно не было, а остальные пацаны орали, испуганно глядя на землю. Я и сам испугался, когда подскочил к ним. Генка лежал на земле и протягивал в мою сторону окровавленную кисть правой руки, а ружьё валялось рядом. Схватив его за руку, глянул и облегчённо выдохнул воздух. Всё оказалось просто. С полуторной дозой пороха, была сильная отдача и приходилось плотно и с силой прижимать приклад к плечу. А тут двойная и Генка подошёл к выстрелу наплевательски, решив красиво щегольнуть перед пацанами. Принял небрежную позу, также как обычно приложил приклад к плечу и нажал на спусковой крючок. Выстрел, сильнейший удар в плечо, заваливший хилое, детское тело на землю. Из-за того, что держал ружьё не хватко, предохраняющей скобой ему разбило пальцы, отчего обильно потекла кровь. Подняли Генку на ноги и побежали к реке, сунули руку в воду. Обмыли. Вскоре кровь остановилась, а Генка сняв с себя майку, замотал кисть. Погомонили и тут Мишка ляпнул: — Борька, а ты знаешь? Когда ты шёл к пню, а Генка тебе в спину целился…

Я развернулся и зло глянул на Генку и тот сжался. Не был бы он пострадавшим, врезал бы ему, но только прошипел: — Я только ноги успел спрятать за пень и ты стрельнул…

Тот болезненно скривился и виновато буркнул: — Да я не знаю, как это получилось….

Пока шли к посёлку, другая шалая мысль стукнула в наши головы. Договорились, что я заряжу порохом патроны в половину меньше нормы и только войлочными пыжами и испытаем, как сильно они бьют по заднице. И если не особо больно, то тогда можно будет поиграть и в войну. Первым испытать на своей заднице, вызвался Генка, чувствуя себя виновным, что целился мне в спину. Но на следующий день у нас в посёлке случилось ЧП, после чего отец сказал: — Ружьё больше не брать. Вот пойдёшь когда на охоту, тогда — Да.

К одному пацану, с верхней клубной улицы, пришёл в гости друган. Родителей дома не было и они сначала боролись, потом начали носиться по дому друг за другом и в один из моментов под руку пацану попалось ружьё отца, висевшее на ковре над диваном. Он его в запарке игры схватил с ковра и стал шутливо целиться в другана. Тот суматошно и испуганно заметался под прицелом и грянул выстрел. Ружьё, оказывается, висело на ковре заряженным и, слава богу, пацан промахнулся, а друган сначала замер столбом у развороченной стены, очнулся и кинулся на оцепеневшего в испуге пацана. Стащил того с дивана, на котором он стоял, жёстко избил. Схватил ружьё и бегом выскочил во двор, где на колоде для рубки дров колуном стал бить и ломать ружьё. А когда с работы пришёл отец и понял, что по дурости сына чуть не влетел в тюрьму, тоже избил своего сына.

Так что игры с оружием на данном этапе были закончены и теперь нужно было придумывать, чем заняться.

Но уже через неделю мать жёстко поставила меня перед выбором: — Значит так. Выбирай. Либо ты едешь по путёвке на месяц на Чёрное море в пионерский лагерь «Орлёнок». Либо — мы тебе покупаем велосипед….

Я даже не сомневался ни секунды. Что такое море? И что такое велосипед? Да стану взрослым — каждое лето туда мотаться буду. А ВЕЛОСИПЕД….!

И тут же выставил условие: — Только взрослый. Никаких подростковых…

— Всё…, договорились…, — мать даже была довольна таким выбором. Никуда я не поеду и буду всегда у неё на глазах и переживать не надо — Как оно там, любимое чадо? А зря она так успокоилась, не зная хитрые, далеко идущие планы — вот этого чадо. Если б она знала — я бы на следующий день пешком, с чемоданом в руках, ушёл на Чёрное море, под бдительный пригляд вожатых и воспитателей.

А так начались очень интересные хлопоты. Мать дня три перезванивалась с Ныробом и на четвёртый сообщила: — Собирайся, завтра с отцом едешь в Ныроб за велосипедом. Он по своим делам, а там тобой тётя Рая Попова будет заниматься…..

Блин… День тянулся томительно нудно, все мысли были заняты завтрашней поездкой и покупкой такого желанного, двухколёсного аппарата. У всех моих друзей были велосипеды. Правда, у всех старенькие — но ведь они всё-таки были. А у меня не было. И как наступало лето…., когда всё кругом просыхало и до конца сентября, они увлекательно гоняли на великах, а я сгорал от жгучей зависти.

И вот завтра у меня будет новенький, взрослый велик. Теперь они мне завидовать будут.

Еле дожил до вечера, а чтобы ускорить приближение ЗАВТРА, я под добродушный смех родителей улёгся спать в семь часов вечера. Но всё было бестолку. Перевозбуждённый мозг, не давал мне заснуть.

Проворочавшись в постели, я всё-таки сумел заснуть и проснулся в шесть часов утра и еле дождался восьми часов, когда надо было идти на машину. Какой завтрак? Какой чай? Поехали….

Два часа езды и вот он Ныроб, центр нашей местной цивилизации. Отец передал меня тёте Рае Поповой и сам умотал по своим служебным делам. Та сначала меня накормила, что было совершенно не лишним и мы в первую очередь побежали в Ныробский магазин с многообещающим названием «Универмаг», хотя на самом деле это был обычный бревенчатый барак с голландской печью посередине, но опоздали. Там велосипеды уже были распроданы, что повергло меня в великое уныние. Тётя Рая наоборот, только возбудилась и мы метнулись в Городок, в новый двухэтажный торговый центр и о счастье — ещё три велика, в один из которых я уцепился мёртвой хваткой — МОЙ!!! Теперь нас не разлучит даже смерть и придётся отцу гроб колотить на две персоны — на меня и велосипед.

Конечно, со стороны все выглядело довольно комично и тётя Рая сначала лишь смеялась, потом улыбалась сквозь зубы, а потом еле сдерживала раздражение. Потому что велик прямо прилип к моим рукам и с ним я был готов идти в столовую, куда меня с ним не пустили, в деревянную уборную, куда я не влез и многие другие любопытные места. И так целый день, пока она с великим облегчением не сплавила меня отцу. Отцепился от велика, только когда мы загрузились на машину и поехали под вечер в свой посёлок.

Первая остановка была в посёлке Шунья, где в местном магазинчике, больше похожим на худой и старый скворечник, можно было купить водку.

Через 10 километров машина снова остановилась на месте бывшего посёлка Байдач. Посёлок закрыли лет десять назад, когда в окрестностях вырубили всю деловую древесину и сейчас по обе стороны дороги уныло стояли заброшенные дома и полуразрушенная Зона. Остановились по двум причинам. Первая — мужикам надо было навернуть немного водочки. Вторая — посёлок Байдач находился в узкой долине, сжатой с двух сторон высокими холмами, заросшим угрюмым лесом. Сейчас мы осторожно спустились по скользкой глинистой дороге вниз, и теперь нужно также по крутой скользкой дороге забраться на верх холма, чтобы оттуда по более пологому склону катится по дороге к другому брошенному посёлку Кремянка. Опасность на этом подъёме была ещё и в том, что вдоль дороги, практически вплотную к ней, шёл глубокий овраг вымытый дождями за несколько лет и на расхлябанной дороге, наш ЗИЛ-157 мог запросто заскользить и сверзиться в овраг. Поэтому все высадились. Мы с Колькой Морозовым, который тоже ездил с отцом в Ныроб по своим делам, сразу стали лазить по брошенным домам в поисках чего-нибудь интересного, а мужики сгрудились в кучу, где зазвякали бутылки и стаканы, потёк сизый папиросный дым и потекли обсуждения кто и как….

Водитель-бесконвойник до этого вполне спокойный и весёлый, сидел в кабине и мрачнел прямо на глазах. Обычно на таких привалах, хоть это и запрещалось, да и нельзя — всё-таки он водитель… Но наливали по 100 грамм. Чего там…? ЗИЛ-157, скорость на такой дороге не разовьёшь… А…, ничего страшного. И наливали. А тут не налили. Дорога мокрая, скользкая, после недавнего дождя и в гору. Поэтому и не налили, из-за чего зек обиделся и набычился.

Мужики потусовались, докурили и отец, старший машины, дал отмашку водителю: — Давай… Пошёл…

Все стали выстраиваться в две колоны, чтобы двигаться в гору по колеям, но машина стояла.

— Ну… что ты там…? — Отец нетерпеливо выглянул из-за кузова, — давай трогай….

Но водитель, до этого угрюмо сидевший в кабине, порывисто выскочил из машины и зло швырнул ключи под ноги отцу: — Всё, гражданин начальник, сами езжайте…

— Ты что — Опупел что ли? — Опешил отец, — а ну садись за руль пока не поздно.

— Да не поеду никуда. Отъездился. Сами едъте…, — разбушевался бесконвойник и своим бесстрашным поведением просто озадачил офицеров.

— Так. Если ты сейчас не поедешь — то вечером, как зайдёшь за забор, так… Тебе ведь ещё два года осталось? Вот через два года и выйдешь. — Отец наклонился и подобрал ключи с дороги.

— Да по хер, начальничек. Зоной зека решил попугать что ли? Блядь…, сто грамм пожалели…

— А вон оно что…, — удовлетворённо протянул отец, — свободу, хоть и относительную на сто грамм хочешь поменять. Водка осталась у кого?

Офицеры возмущённо загудели, желая преподать зеку урок жизни и напомнить его место в данный момент, но отец одёрнул их.

— Ша…, парни, не надо, а то ненароком зашибёте. Водку дайте мне…

Водка нашлась у старшего лейтенанта и отец под удивлёнными взглядами товарищей и самого виновника события, налил полный стакан: — На, пей… Зря думаешь, что жалко…

Зек, видя благоприятный разворот ситуации в свою сторону, сразу успокоился и довольно ворча, потянулся за стаканом: — Так бы и сразу, гражданин начальник….

Смачно выпил и часто дыша открытым ртом, протянул стакан обратно.

Отец взял стеклянную посудину и предложил, под недовольный гул остальных: — Может ещё? А то тут осталось, — и приглашающе помотал полупустой бутылкой в воздухе.

— Не…, гражданин начальник, хватит. Я своё место знаю…, — довольный бесконвойник протянул вперёд руку, довольно бурча, — сразу бы налили и всё…. Давайте ключи.

— Нет. Ты пьяный и за руль уже не сядешь, а за нарушение режима расконвоированного ты отстранён от управления автомобилем и будешь опять закрыт на Зоне до окончания срока….

— Гражданин начальник, так ты мне сам налил. Вон и свидетели, неужели подставой займёшься? — Зек говорил ещё добродушно, считая что сейчас капитан рассмеётся… Ну…, заедет в ухо, чтоб он «знал своё место» и на этом конфликт закончится. Сядет за руль и поедет. Но отец спокойно продолжил.

— И за отказ выполнять распоряжение сотрудника лагерной администрации.

— Гражданин начальник, ну не так сказал… Может не то… И что теперь за это на два года за колючку?

Заключённый продолжал уговаривать, но все его слова бессильно бились в спину капитана, а старший лейтенант толкнул его: — Давай, шлёпай за машиной.

Отец неплохо водил всю линейку автотранспорта, начиная от мотоцикла и кончая грузовиками, поэтому ЗИЛ-157 хоть и с трудом, но довольно уверенно выбрался на верх холма, где и остановился, поджидая пассажиров.

А мы, пыхтя и постоянно оскальзываясь ногами в глубоких колеях, подтянулись к машине лишь минут через пятнадцать разгорячённые и запыхавшиеся. А с выпивших мужиков, вместе с потом, вышел и частично хмель. Подошли к машине гуртом, подкалывая друг друга и смеясь над очень забористыми шутками. Мы с Колькой тоже весело крутились вокруг мужской компании, лишь безлошадный зек шёл чуть сзади, о чём-то мрачно размышляя и коротко кидая матюки в сторону.

Снова перекурили, но уже без водки, после чего полезли в кузов. И тут и произошло нападение. Зек, дождавшись, когда все залезли в кузов, а он остался один на один с отцом, внезапно выхватил из рукава заточку и стремительно ударил напротив стоящего офицера в живот.

Отец был совершенно не готов, стоял в расслабленной позе и от смертельного ранения его уберёг лишь инстинкт, да и простое везение. Он сильно отшатнулся в сторону и вдобавок ещё поскользнулся на мокрой глине, отчего заточка лишь проткнула китель с рубашкой, слегка пропоров кожу на боку. Зек сделал ещё один выпад, но не рассчитал, что противник банально упадёт и заточка пройдёт сверху. И вот тут отец упруго вскочил с земли и встретил третий удар уже ловким приёмом, закрутил руку и через мгновение рука была на изломе, а сам зек чуть ли не носом пахал глину и визгливо кричал: — Начальник…, начальник…, только руку не ломай…, — и уронил заточку на землю.

Отец грамотно завалил зека на землю, сел на него и вывернул за спину вторую руку: — Ремень… ремень давайте сюда.

Только сейчас все в кузове вышли из изумлённого ступора и дружно посыпались вниз. Быстро перехватили руки лежащего и начали вязать его же брючным ремнём. А отец грязный, но довольный победой, весело матерясь, снимал с себя китель, рубашку, окровавленную майку…. Кто-то открывал аптечку, доставая оттуда зелёнку, тут же держали наготове бинты, а старший лейтенант дрожащей от возбуждения рукой наливал в стакан прозрачное и крепкое обезболивающее.

Только сейчас до меня дошло, что моего отца МОГЛИ УБИТЬ….

Я заревел во весь голос и прямо с кузова прыгнул на зека, которого офицеры подняли с земли и уже примерялись немного отметелить. Но я их опередил, всем своим воробьиным весом, с полёта, ударил его сверху и завалил в грязь. Правда, сам улетел в лужу, но мигом извернулся, вскочил и начал остервенело пинать ворочающее в грязи тело. Да так, что меня еле оттащили, в таком бешенстве я был.

Мгновенная яростная вспышка напрочь обессилила и я так и сел на землю, но как по закону подлости, там оказалась лужа и мне, как ужаленному в жопу пришлось тут же мигом вскочить, почувствовав мокрую и холодную ткань облепившую тощую задницу. Отец подошёл ко мне и ласково приобнял, успокаивающе бормоча: — Ладно…, ладно…, тихо. Всё нормально. Я живой…

Все так были ошарашены моим неожиданным порывом и экспрессией, с которой я кинулся в атаку, что старший лейтенант чуть мне не налил в стакан водки. Чем вызвал новый приступ хохота. А я, из-под сильной руки отца, с гордостью смотрел на обступивших офицеров и слушал рассказ отца, пока все опять дружно дымили Беломорканалом: — Чего удивляетесь? Я ж опером в милиции почти шесть лет прослужил. Так что многое чего оттуда осталось. Я вон в Минске олимпийского чемпиона мира Власова закрутил…

Я знал эту историю, которой очень гордился отец. Он тогда служил в Минске и находился в патрулировании на главном проспекте. Из ресторана, мимо которого патруль на «воронке» медленно проезжал, вывалило двое мужчин явно навеселе. Были они крупного и крепкого телосложения и, в принципе, не нарушали порядка, но своим видом и поведением пугали многочисленных прохожих, которые с опаской обходили их на тротуаре. Да и вели себя достаточно развязно, из-за чего отец решил сделать замечание. Он вышел из машины и подошёл к компании, обратившись с замечанием к самому крупному и более трезвому мужчине. На что тот прореагировал не совсем адекватно. Всё остальное было проделано быстро и отработано, в результате чего, самый крупный оказался первым внутри «воронка», куда был следом закинут и второй. Дверца захлопнулась и через пять минут, присмиревших нарушителей препроводили к дежурному по районному отделу милиции. А отец, сдав задержанных, снова уехал на маршрут.

В милиции случился небольшой переполох, так как самый здоровый оказался чемпионом мира Власовым, кумиром всех мужчин СССР, самым «Сильным человеком мира», перед которым тут же извинились, но сделали вежливо внушение и отпустили.

Тот тоже в свою очередь извинился, пообещал далее вести себя соответственно и попросил адрес милиционера, который — «Самого сильного человека мира» скрутил как обычного ханыгу и закинул в «воронок».

— Не беспокойтесь, ради бога. Я ему хочу только выразить своё восхищение…, — а вечером он заявился к нам и они с отцом очень быстро нашли общий язык.

Утром отец наладил мне велосипед и я, напыженный и гордый, вывел его на улицу. Так как у меня не было раньше велосипеда, то учился ездить на нём урывками на велосипедах друзей. Но там были подростковые. А тут взрослый и здоровенный, что внушало немало сомнений и страха. Но, чувствуя на себе взгляды родителей и брата, смело приступил к освоению аппарата. Слегка разогнал велик, подпрыгнул и левой ногой встал на педаль, одновременно высоко закидывая правую ногу над седлом и…, потеряв равновесие, кувыркнулся через велик на дорогу. Блядь… Мать испуганно ойкнула, а отец с братом рассмеялись. Но вторая попытка была более удачная и я уже покатил по улице, опасно виляя от обочины к обочине. И пока доехал до моста, имел возможность раз пять слететь в реку. Думал, что это произойдёт на мосту, но и здесь всё сложилось удачно, хотя как не старался проехать именно посередине моста, получилось по самому краю. Но всё это было фигня, по сравнению с тем, что меня ожидало.

По большому счёту, в посёлке было мало места для поездок и катанья на велосипеде, хотя было три улицы. Наша — длиной в метров триста, противоположная верхняя, где даже в летние дни мог проехать только ЗИЛ-157. И…, бонка…. Центральная дорога, по которое ездили машины и ходили люди. Так вот, бонка больше всего пугала меня. Бонка — это дорога, выстеленная брёвнами. На землю поперёк ложатся брёвна с шагом в один метра, а по ним, вдоль, плотно друг к другу другие брёвна одинаковой толщины, подтёсанные сверху так, чтобы там была плоская поверхность. В посёлке она длиной около 1200 метров, а уже за посёлком, в сторону Ныроба или в сторону четвёртой плотины, тянулись нормальные грунтовые дороги, где в сухое время можно гонять на велосипедах. Дальше, за десятой плотиной, в лес шла следующая бонная дорога длиной в пятнадцать километров, по которой лесовозы вывозили к плотине лес. По бонке можно спокойно ездить на машине, ходить пешком. Но на велосипеде, где щели между брёвнами достигали от пяти до восьми сантиметров…. Езда превращалась в цирковой номер, когда мчишься на большой скорости по брёвнам, перескакивая с одного на другое, минуя широко разъявленные щели, куда норовит попасть колесо. Этому номеру поселковые пацаны обучались в один месяц. Но это было отнюдь непростое и весьма болезненное учение.

Вот и я… Два дня гонял по нашей короткой улице из конца в конец, пока более-менее не почувствовал себя уверенно на двух колёсах.

Следующие две недели, вспоминать не хочется, но если вспоминал, сразу же активно начинались чесаться, ныть тупой болью и сжиматься яйца, которые от этой учёбы страдали в первую очередь. Когда каждый раз переднее колесо попадало в щель между брёвнами и мои бедные яйца очень больно встречались с рамой высокого, взрослого велосипеда. Но вот, всё это позади и я свободно ехал по бонке, гордый от сознания, что Я МОГУ ехать по бонке…. И хоть бы хны. Я уже мчался по последнему участку деревянной дороги, чтобы съехать с неё и через полчаса оказаться на десятой плотине. И там, в компании пацанов, покупаться на нормальной воде. А навстречу мне шли по бонке компания девчонок, среди которых выделялись Танька Сукманова и Светка Ягодкина, которые нравились мне. И сразу обе. И я решил немножко форсануть перед ними. Небрежно разогнался и…. В десяти метрах перед ними, переднее колесо предательски соскочило с бревна и по самую ступицу влетела в щель. Был бы это подростковый велосипед — всё бы закончилось обоюдным смехом. Но у взрослого велика рама была выше и мои яйца с размаху…. Мои бедные яйца… Если бы они были взрослыми…. Я бы их разбил всмятку или же совсем остался без яиц. А так, мои детские, молоденькие яички сначала сплющились, а потом благополучно и упруго распрямились, принимая первоначальную форму. Но всё равно это было больно, так больно, что в глазах наступило солнечное затмение, посыпались искры и я должен был упасть на бонку и кататься по ней, прижав руки к важному месту для любого человека мужского пола.

Но ведь впереди были девчонки и я ни за что на свете не должен опозориться перед ними в такой щекотливой ситуации, связанной с половыми органами. Если бы смог наблюдать за самим собой со стороны, я бы смеялся всю оставшуюся жизнь

Весь перекрученный от боли в низу живота, на деревянных ногах соскочил с рамы велосипеда и, делая вид, что специально соскочил с двухколёсной машины и решил спокойно размяться, при этом нервно дёргаясь и нарезая круги. И не важно, что велосипед намертво застрял в щели между брёвен и стоял на бонке без всякой помощи седока, который в этот момент дёрганной походкой, когда каждая часть тела жила своей жизнью совершенно отличной от остальных частей…. Когда глаза ничего не видели и крутились в глазницах в разные стороны… Когда боль пронзала каждую частичку каждого нерва… Когда… Когда сквозь плавающие зелёные и перламутровые круги видел приближающихся школьных подруг.

Прервав рваное движение по кругу, кажется третьему кругу, вокруг места аварии, я ухватился за раму и попытался небрежным, лёгким движением выдернуть велосипед из щели. Как мне потом Танька рассказала: — ты, Боря, подскочил к велосипеду и зачем-то нервно и мелко его затряс….

А я то думал, что дёргал вверх, с нервно-застывшем оскалом на лице, изображающий приветливую улыбку.

— Боря, у тебя всё в порядке? — Девчонки уже поравнялись со мной и заботливым голосом одновременно задали вопрос.

— Да…, да…, — поспешно ответил, как в лихорадке кивая головой и продолжая бессмысленно теребить велик. У меня было только одно желание — чтобы они быстрей удалились. И они наверно поняли мой посыл. Пожали худенькими плечиками и пошли дальше по своим делам. А у меня вот тут-то и изменила выдержка. Я ухватился за яйца и, задрав вверх голову, неистово зашипел сквозь зубы, одновременно с шипеньем выкидывая из себя часть боли и чтобы усилить этот эффект, заскакал как заяц вокруг велосипеда. В этот момент девчонки неожиданно обернулись и, открыв в изумлении рот, застыли на месте, глядя как их товарищ и одноклассник исполнял цирковые упражнения. А мне уже было всё «до лампочки».

Неделю я ездить не мог, да и ходил, как будто последние четырнадцать лет провёл на лошади.

А в это время родители собирались в отпуск в Кострому к бабушке с дедушкой. Я тоже хотел туда ехать и не к бабушке с дедушкой, а к Ире, образ которой продолжал манить меня. Но с другой стороны…. Я тут, без родителей, целый месяц, да с великом…. Да ещё кое-что задумал…. Так, что этот месяц обещал быть очень интересным и насыщенным.

Мать с отцом сопротивлялись недолго. А потом… Соседка Нина Тутынина присмотрит, накормит. Куда я денусь и что со мной случится?

Родители с младшим братом уехали, а я несколько дня изображал послушного мальчика. А потом исчез. Просто сел на велик и через тайгу, по дороге поехал к другу детства Игорю Копытову в город Красновишерск. Ну, это была только первая причина. Вторая, более главная — я поехал туда, чтобы увидеться с первой своей детской любовью сестрой Игоря — Верой. Посмотреть на неё, сравнить с Ирой и тогда решать. Что решать…!? Об этом буду думать потом.

Уехал рано утром, оставив на столе записку — «Тётя Нина я уехал на велике на Рассольную. Буду вечером дома». Действительно считал, что обернусь в один день и расчёт был следующий: так-то расстояние небольшое, километров пятьдесят. Погода отличная, дорога укатана до асфальта. Пятьдесят километров за три-четыре часа. Там в Красновишерске часа два и обратно. Рано утром выскочу и вечерком к десяти часам вернусь.

Вот так легкомысленно, зная только половину пути, я и поехал. Ума хватило, правда, положить в карман 13 рублей, часть денег, оставленных мне на пропитание. Не учёл длинные подъёмы…, диких зверей, типа медведя, которых в наше местности водилось до фига, волков, беглых зеков. Много чего не учёл и в результате чего первую половину пути, известную мне проехал достаточно легко, но только за четыре часа. Мне бы остановиться, почесать в затылке… и повернуть обратно. Но я почесал в затылке, оглянулся назад, ещё раз почесал умную часть тела и поехал дальше. Уже по незнакомой местности. Первая половина дороги была укатанная глина, до твёрдости асфальта, а вот свернув на другую дорогу и по довольно крутому подъёму перевалив к деревне Дёмино, обнаружилось, что вот тут-то дорога песчаная и особо по ней не поедешь. Но я упёрся и хоть с трудом, но поехал дальше. Последующие два часа измотали меня вконец. Устал, сильно захотелось кушать и решил прилечь на полчасика под кустом и полежать. Но от своей бестолковости, даже не посмотрел куда ложусь и рухнул прямо на муравейник. Ещё удивился, тому, что земля подо мной шевелится. Но уже через тридцать секунд скакал по дороге как бешенный мустанг, забыв про велосипед и не видя перед собой ничего. Так, несущийся галопом по дороге, и влетел в руки солдат, которые мигом разобрались с моей бедой и сорвали с меня одежду, а я тут же прыгнул в речку, на берегу которой у них был пост.

Когда вылез оттуда, то к своей великой радости узнал солдат с нашего посёлка, с которыми общался, частенько посещая казарму. Летом, когда активизировались побеги зеков, на всех путях и тайных дорожках, выставлялись опер точки, как правило, из двух солдат. Вот и эти стояли постом у моста через реку.

Они тоже были удивлены увидеть меня за столько километров от Лопача. Да ещё пехом…. Но когда я рассказал куда направляюсь, закрутили пальцами у виска.

— Борька, да ты что охерел что ли? Тут хоть до Красновишерска и осталось километров 12, но там же ещё река шириной метров триста и никакой переправы. А адрес то знаешь?

— Конечно…., — и назвал адрес.

— Да нет, я тебя спрашиваю — Как ты там эту улицу найдёшь?

— Да чё…., — и на этом моя уверенность несколько поколебалась, потому что не знал, где этот переулок Восточный расположен.

— Понятно, — констатировал старший из них, — безумству храбрых поём мы песню…. Но ты реально безумен, чтоб вот так…. Хотя тебя прощает, что ты ещё бестолковый пацан. Ладно, поступаем следующим образом. Иди забирая свой велик… Где ты его там бросил… Сейчас тебя покормим и ты шуруешь обратно. Как раз успеешь к часам десяти вечера….

Но я упёрся. До Красновишерска двенадцать километров — А я заверну обратно!? Как-то не по пацански. Доеду и найду.

Солдаты посмеялись над глупой настойчивостью и согласились лишь частично: — Ладно, шуруй до реки, а как поймёшь, что не можешь переправиться — возвращайся обратно. Переночуешь с нами и домой.

Так и сделали. Но оставшиеся километры пришлось преодолевать часа два. Глубокий и мелкий песок затрудняли движение и снижали скорость. Километра за два переполнился радостью, услышав многообещающие звуки работающих лодочных моторов, а ещё через тридцать минут выбрался на берег реки Вишера.

Да, триста метров шириной и окраина вожделенного города на той стороне. Но упрямство и настойчивость всегда приносят результаты. Уже через десять минут столковался с пацаном с небольшой деревеньки на этой стороне и за три рубля он с великой радостью переправил меня с великом на ту сторону. Дальше меня вела только интуиция и русская уверенность, непонятно откуда взявшееся. Я, ни капли не сомневаясь, решительно проехал сквозь весь город и на самой дальней окраине спросил прохожего: — А где тут переулок Восточный…..?

— Да вон… Ещё метров пятьдесят вперёд… Это и есть твой переулок…

Так и сделал и через пять минут здоровался с Игорем. А ещё через тридцать минут сердце сладко сжалось, увидев входящую Веру, которая за три года повзрослела и стала ещё красивей.

Задача была выполнена, увидел Веру, поговорил с Игорем, попил чаю с бутербродом и засобирался обратно. Чем нимало удивил родителей товарища и чуть не обидел Игоря.

— Ты хоть на часы поглядел? Там шесть часов вечера… Значит так, ничего не знаем. Ночуешь и завтра определишься….

Я переночевал, а утром дал телеграмму на Лопач тёте Нине и уехал из Красновишерска через две недели. Через эти незабываемые две недели общения с товарищем и Верой, любовь к которой просто испарилась. Вера стала только подругой.

Обратный путь был на удивление легче и прошёл гораздо быстрее и в четыре часа дня я открывал ключом дверь дома. А ещё через десять минут получил качественную выволочку от тёти Нины. Да…, я тут оказывается, своим исчезновением наделал немало шороха. Тётя Нина нашла мою записку и до вечера особо не беспокоилась, а вечером прибежала к капитану Круглову старшему посёлка и потребовала машину, на которой она и дядя Паша доехали до Рассольной и естественно не нашли меня. По тревоге были подняты солдаты и офицеры, для организации поисков, а в это время к штабу, где собирались по тревоге, на мотоцикле подъехал старшина вернувшийся из Ныроба.

— Так он, что — на велосипеде был? — Получив утвердительный ответ, он продолжил, — так я ещё ехал и от моста за Шуньёй гляжу след в пыли велосипедных колёс. Я ещё удивлялся — кто это с Лопача в Красновишерск поехал. Там же всю дорогу песок….

Тётя Нина облегчённо вздохнула: — Точно… Точно, наверно, он в Красновишерск поехал, там же наши Рассольницкие… Ладно…, давайте «Отбой», а завтра будем туда звонить…

…. На этом для меня это приключение закончилось. Правда, когда через две недели вернулись родители и когда они узнали о моём выверте… Отец восхищённо выругался, а мать отхлестала полотенцем. Брат Мишка в восхищении смотрел на меня и всё спрашивал — Сколько медведей я видел на дороге?

Чтобы не уронить в глазах брата выросший авторитет, пришлось красочно соврать об огромных стаях медведей и волков и как лихо я от них уходил….

На этой велосипедной почве я и сошёлся с Сашкой Поздеевым. Мы и раньше дружили и общались, только сейчас эта дружба стала ещё крепче и теперь всё время мы гоняли на великах по окрестностям. Впечатлённый моим велосипедным подвигом, он предложил тоже проехать хотя бы до Шуньи. Но когда мы с ним доехали до Байдача, он с ещё большим уважением восхитился моим поступком и предложил вернуться. Сашка более уверенно чувствовал себя на велосипеде, бесшабашно гонял с горок и мог проехать по бонке с такой скоростью, что глядя на него и если бы в это время снял трусы и поглядел, где мои причиндалы — я бы их не нашёл. Так они сжимались от страха, что снова радостно встретятся с велосипедной рамой. А тут прочитали запоем книжку про зарождение планерного спорта «На воздушных волнах» и загорелись планерным полётом. Сходили к нашему учителю Петру Петровичу и осторожно расспросили, чтобы он, не дай бог, ничего не заподозрил. От него мы многое чего узнали нового и расширили свои познания в таких важных понятиях как «Угол атаки»…. И другое. Фанеру стащили в промзоне и всё остальное другое необходимое для создания планера сосредоточили на Большой горе, в глубине кустов, около дороги. Тут было самое удобное место. Дорога имела достаточно крутой и прямой спуск, укатанный до гладкости асфальта. А внизу круто поворачивала на посёлок, который был в километре. И тут, на повороте, был как бы трамплинчик, внизу глубокий овраг — шириной метров сорок. И ещё ниже и дальше чистая и ровная поляна, посередине которой стоял большой стог свежего сена. Задумка была следующая. Планер устраиваем на моём велосипеде. Сашкин, подростковый для этой цели не годился — был маленький. Я лечу первый. То есть начинаю на скорости спускаться по дороге с Большой горы, но притормаживаю, чтобы не взлететь раньше времени. Но за двадцать метров до трамплина отпускаю тормоза, разгоняюсь и прыгаю через трамплин в воздух. Пролетаю на высоте метров десять над оврагом, плавно спускаюсь и полёт направляю на стог сена, где также плавно приземляюсь.

О… какие наивные мы были в детстве!!!!!! И к счастью — как многого мы не знали….

И вот сейчас, глядя с самой высокой точки Большой горы у нас и зародились сомнения. А по простому — мы банально испугались. Одно дело увлечённо и отвлечённо обсуждать, как ты помчишься с горы, как взлетишь и с восторгом пролетишь по воздуху несколько десятков метров, а потом взахлёб будешь делиться яркими впечатлениями от этого полёта…. И что самое интересное оба вдруг ясно поняли, что впечатления действительно будут ЯРКИМИ….

Я слез с велосипеда и, придерживая его, ещё раз осмотрел крылья, хвост, высказав дельную запоздалую мысль: — Чёрт…, надо было подушку к раме привязать, а то яйца при посадке опять расшибу….

Мы обстоятельно обсудили и это, изо всех сил тяня время, но и это время закончилось и надо — либо ехать. Либо отказываться. Но мы ж уже всем пацанам расхвастались и они сейчас собрались около стога сена и терпеливо ждали первого полёта и когда покажем КЛАСС.

Так что об отказе и речи не могло быть — потом нас просто засмеют. Да и авторитет среди пацанов потеряем. Надо ехать. Тем более, что из далёкого «снизу» донеслись свист и нетерпеливые крики.

Я решительно слез велосипеда и также честно сказал: — Не…, Сашка, зассал я… Боюсь.

Сашка с досадой закряхтел, поняв, что теперь инициатива перешла в его руки, но брать её не хотелось. Теперь он жалел, что первый не сказал про свою боязнь, тогда мне бы пришлось всё-таки ехать. А так его банально опередили.

— Чёрт…, и чего мы рассказали всем? Надо было сначала всё самим испытать, а уж потом…, — Сашка решительно передал мне свой маленький велик, уже менее решительно взгромоздился на мой и обречённо сам себе скомандовал, — Поехали…

Сначала всё шло нормально, Сашка разгонялся, опасно балансируя крыльями, но уверенно держась на дороге. Скорость была приличная и на небольших, плавных дорожных выступах велосипед подбрасывало и даже он пролетал несколько дальше того, если бы не было крыльев. В этот момент, ощущая мимолётный полёт, Сашка орал от восторга, а я уже жалел, что уступил пальму первенства товарищу.

И Сашка, уверовав в удачу, отпустил тормоза метров за сто от трамплина. Наш самодельный планер сразу набрал ещё большую скорость, сильно подпрыгнул на приличном бугорке и… И…. ПОЛЕТЕЛ…. Сашка неистово заорал от восторга, вторя моему воплю и крикам товарищей на поляне и полёт на этом прекратился. Хвост с громким хрястом отломился от багажника, а сам планер тут же завалился на правое крыло, которое коснулось земли, отчего велик закрутило сильно вправо и Сашка тут же исчез в глубоком глинистом овраге, вымытом дождями с края дороги. Вопль, треск деревянных частей и оглушающая тишина. Я же, от вида такой авиационной катастрофы, растерялся, забыв нажать на тормоза, и вместо планера, на высокой скорости выскочил на трамплин, с которого меня по всем законам физики выкинуло высоко воздух и я совершил первый в своей жизни долгий свободный полёт. Я даже испугаться не успел, когда увидел под собой верхушки невысоких берёзок на крутой обочине, овраг во всей своей красе, поляну со стогом сена посередине и замолкших товарищей, открыв в изумлении рты и вылупив глаза. Ещё успел понять, что до стога без крыльев не долечу, да и до полянки тоже. Действие инерции закончилось в самый восхитительный момент и в крутом пике, молча, я рухнул в овраг, заросший густыми кустами дикой смородины, среди которых неспешно тёк илистый ручеёк. Это меня и спасло. Кусты несколько с амортизировали, погасив губительную скорость и я, вместе с велосипедом, чуть ли не по пояс вбился в мягкое дно ручья и обалдевший от происшедшего, не успевший даже испугаться, так и остался сидеть в ручье. Вспоминая — как я только что летел, летел свободно, долго и как птица.

Тут меня и нашли прибежавшие друганы. Долго вытаскивали из ила. Потом мы карабкались верх, по склону оврага. Я в чьей-то кепке нёс воду из ручья и она тонкой струйкой вытекала снизу. Но всё-таки, хоть и немного, но донёс воду и вылил её на Сашку. Хотя этого не требовалось. Сашка, испуганно вытаращив глаза, весь исцарапанный сидел в куче реек и обломков фанеры и молчал. Лишь удивлённо посмотрел на меня, когда я старательно выжимал последние капли воды над его головой.

Если бы не ручей с его мягким дном я бы разбился, разбил бы и Сашкин велик. А так мы вытащили его из глубины ила без видимых повреждений. У моего, тоже всё было нормально, только переднее колесо свихнулось влево. Но мы его на школьном дворе подправили топором и все дали клятву — Что про это полёт взрослые не узнают…

Но через неделю кто-то проболтался своим родителям, а те сказали нашим и меня с Сашкой под конвоем моего отца и отца Сашки, Виталия Платоныча, повели к месту разбитых надежд, когда мы бредили полётами не только во сне, но и делали попытки наяву.

Когда они увидели это место и поняли, чем бы это всё могло закончится — они долго и молча чесали затылки, не зная что нам сказать. Мы то ожидали жесточайших родительских разборок и неких строжайших запретов, но наши отцы не стали этого делать. Они просто сели на этом трамплинчике, достали бутылку водки, закуску и, выпивая, вспоминали своё детство. Только вечером отец мне сказал: — Боря, прежде чем что-то делать — подумай хорошо…

Наш авторитет в глазах пацанов поднялся ещё выше, и они всё спрашивали — Ну…, когда мы опять сделаем попытку…? Когда летать будем…?

На что я снисходительно усмехался. Спустя годы Сашка исполнил свою мечту, он закончил школу штурманов и стал летать в Гражданской авиации, а у меня была своя мечта более земная, которая тоже исполнилась.

Лето пролетело как одно мгновение и снова 1ое сентября. В этот день нашего отца пригласили в школу, чтобы после линейки он нас сфотографировал. А ещё через неделю предложили провести несколько занятий, как правильно фотографировать, что отец с большим удовольствием и сделал, а на память от этих занятий осталось несколько хороших фото.

С началом учёбы в восьмом классе я стал всё больше и больше беспокоиться. И это было связано с предстоящим переездом в Ныроб. Мама очень хорошо показала себя в активной деятельности в поселковой профсоюзной организации. Её заметили и предложили повышение уже в головном Управлении Ш-320/16 МВД СССР и она дала своё согласие. У отца наоборот служба не ладилась и в основном на почве злоупотреблением алкоголем, в том числе и в служебное время. Действительно, отец стал чаще выпивать, а когда у мамы произошло это повышение, ему совсем стало обидно. Потому что новую профсоюзную работницу нужно переводить с семьёй и искать новое место службы и мужу. А не наоборот, когда жена офицера, дисциплинированно следовала за своим мужем. И квартиру получается ей дают, а не мужу. Роли поменялись и разобиженный отец ушёл в пьянку и стал чаще ссориться с матерью. Но…, это родительские отношения, я туда не лез, хотя их ссоры и пьянки отца мне были очень неприятны.

Меня беспокоило другое. В Орше я жил в нормальной пацанской обстановке, знал дворовые и уличные правила, следовал им, тем более ощущая за своей спиной дружный дворовый коллектив, поэтому не имел никаких проблем. Потом, когда мы переехали на Урал оказался совсем в тепличных условиях, где все пацаны друг друга знали, дружили в разной степени, не конфликтовали, не знали что такое шпана и хулиганские группировки. Дрались очень редко и драки походили на честные поединки — один на один. Да и до первой крови.

Блин!!! А тут как приедут с Ныроба на выходные старшие поселковые пацаны, учившиеся там в девятых и десятых классах. И как начнут рассказывать… Хулиганы, шпана, группировки, избиения, выпивки. Туда ходить нельзя, здесь тебя словят и набьют морду, тут отберут мелочь, что у тебя брякает в кармане, а тут ещё что-нибудь сделают. Короче, жуть и я очень боялся переезда, Ныроба и очень плохой криминальной обстановки, в которую мне придётся вливаться ОДНОМУ и без поддержки.

Но переезд становился всё ближе и ближе. Отпраздновали Новый 1970 год и в конце января, собрали вещи… Вернее собирала мама и мы с Мишкой ей в этом помогали. Отец запил конкретно и вообще, наотрез отказался ехать в Ныроб. Пришлось маме идти к отцу Сашки Поздеева, Виталию Платоновичу, которого отец очень уважал. Тот с ним круто побеседовал и отец согласился. Но всё равно, когда машина под домашние вещи подъехала к дому, отец был в стельку пьян и помочь нам в погрузке был не в состоянии. Выручили соседи, собрались, загрузили вещи. В пустом уже доме на посошок выпили, пожелали нам хорошо устроиться на новом месте и мы тронулись в Ныроб.

До Ныроба доехали быстро. Отец по дороге немного протрезвел. Разгрузились тоже быстро и только после того как машина уехала, и занесли вещи, мы с братом сумели спокойно оглядеться на новом месте. Нас поселили в большой дом, который когда-то являлся отдельной частью поликлиники. Поэтому, как только заходишь с улицы через большие двухстворчатые двери, начинается длинный, метров десять коридор, шириной в два метра, проходящий посередине дома и упирающийся опять в двухстворчатые двери в большую комнату. В коридоре четыре двери, по две с каждой стороны. Справа, первая большая комната, которая будет служить кладовой и под разные хозяйственные нужды. Потом приличных размеров кухня и на другой стороне, опять большая комната и комнатушка квадратов в 10. Прямо здоровая комната, примерно 30 квадратных метров, а слева ещё одна, которую родители отвели под свою спальню. И ещё в торце просторная и светлая веранда. Три печки, чтобы отапливать эту громадину. Двор огорожен со стороны улицы штакетным забором и высокими воротами из глухих полотнищ. С противоположной стороны высокий забор, отделяющий нас от Детского сада с обширной территорией, сарай, у ворот объёмный дровяник под крышей. В палисаднике три берёзы. Дом и двор нам с братом понравился. Напротив дома сквер с большими качелями и редкими, невысокими берёзами. Дальше двухэтажное здание Управления, где будет работать мама. На противоположной стороне большой клуб с двумя крыльями, ниже его торговый комплекс из белого силикатного кирпича.

Вечером отец выпил за новоселье и рассказал мрачную историю. Оказывается, прошлым летом сбежали зеки, группой в несколько человек и для того чтобы отсидеться в укромном месте, пока схлынет азарт поисков, они пробрались в детский сад, что у нас за забором. Днём они скрывались на чердаке и сидели там очень тихо. А когда детский сад закрывался на ночь, спускались вниз, кушали что оставалось от детского питания и спали на полу на детских матрасиках. Перед приходом персонала, всё аккуратно заправляли и вновь прятались на чердаке. И так они довольно долго скрывались, но однажды, гораздо раньше, пришла уборщица и увидела их. Хорошо хоть не растерялась, а мгновенно поняла, что ей сейчас будет кирдык, быстро выскочила из здания и побежала в Управление, до которого было двести метров. Ну, уж а там, поднята по тревоге дежурная группа и зеков повязали.

Ныроб, это в прошлом богатое старинное село, которому больше трёхсот лет и известно тем, что здесь был заточён в «смутные времена» родной дядя первого царя из династии Романовых. В советское время, в тридцатых годах, на базе села Ныроб развернули лагерь для репрессированных и в настоящее время с южной стороны Ныроба, примерно в двух километрах расположился большой посёлок Люнва с четырьмя Зонами — общего режима, усиленного, строгого, особого-полосатики и пром Зона. А также большая автобаза обслуживающая Ныроб, Управление и подчинённые ему лесные посёлки.

Северней Ныроба, почти примыкая к нему, обосновался другой, более современный посёлок под названием Городок. Здесь располагалось Управление Ш320 МВД, СпецЛес, ещё одно название или народное — Ныроблаг, в подчинении которого свыше полутора десятка посёлков с Зонами, занимавшихся производством древесины, которую гнали в основном на Соликамский бумажный комбинат и дальше в центральные области Советского Союза. Ещё в Городке располагался уже упомянутый торговый центр с клубом, средняя школа почти на тысячу учеников, баня. В Городке в основном проживали люди, задействованные на работу в Городке, а также офицеры самих Зон. А на Люнве, обслуживающие Зону и автобазу. В самом Ныробе можно было только выделить хорошую и богатую библиотеку, бревенчатый кинотеатр «Север», обычный сельмаг с гордым названием Универмаг, больница, почта в церкви и банк. Да…, ещё милиция.

Но все эти Люнва и Городок и само село называлось Ныробом. Вокруг Ныроба располагалось много деревень, до революции они были многолюдные с крепкими и богатыми хозяйствами. Но в советское время они постепенно умирали, а вся жизнь сосредотачивалась вокруг Ныроба и его Управления. Именно здесь была кипучая деятельность, на фоне которой районный центр Чердынь просто бледнел. Там даже жителей было меньше чем в Ныробе.

Мы переехали в Ныроб в момент пика заболевания гриппом и для школьников был карантин в две недели. Что помогло мне несколько плавно вписаться в местную жизнь. Хотя первое время, наслушавшись на Лопаче рассказов старших парней о жёсткой, хулиганской здешней жизни, я даже в магазин боялся выйти. Но… постепенно осмелел и теперь волновало только, как меня воспримут будущие одноклассники.

Правда, без негатива в эти две недели не обошлось. Я уже безбоязненно ходил в магазин и спокойно гулял по улицам Городка, но как оказалось зря.

Я азартно колол дрова перед нашим домом, когда около меня остановился парень. Я его ещё ни разу не видел, поэтому прекратил колоть дрова и с любопытством уставился на него. Честно говоря, сразу пожалел, что в этот момент оказался на улице. Он мне сразу не понравился. Моложе меня наверно на год, ниже ростом, но он был явно выпивши и хорошо так, что для меня было в диковинку. Коренастый и смотрелся физически крепким, но не сильнее меня. Я был тоже не трусливого характера, не слабак и психологически не боялся драки. Но вот эти «страшные» рассказы о херовой криминально-молодёжной атмосфере Ныроба, вселили в меня определённую неуверенность, что и предопределило дальнейшее.

— Чё…, это ты сюда переехал? — Презрительно прозвучал вопрос и он громко пёрднул, после чего глупо захихикал.

— Да… яяяя…, — на мой робкий и проблеянный ответ, он криво усмехнулся и ни слова не говоря, ударил меня в челюсть.

Так это было неожиданно и дико. Ни с того и ни с сего ударить, причём довольно спокойно. Так…, походя. Ну…, никогда со мной такого не было. Всегда перед дракой…, ну хотя бы претензии выдвигались… А тут… Просто — Бац в морду и всё. Без эмоций. Просто взял и ударил.

И я банально испугался. Развернулся и побежал в дом. Ворвался в коридор и заревел, увидев отца. Тот — Что!? Кто!? И как был в тапочках, так и выскочил на улицу.

Когда он вернулся обратно, меня уже успокаивала мама, а он с сожалением констатировал: — Блин, я тапках не догнал его… Ладно, хорош реветь. Ну, получил в челюсть…. Чего уж тут…!?

Я уж было успокоившись, вырвался из объятий матери, зло сверкнул глазами и заорал в ответ: — Да с челюстью хер с ней. Струсил я. Понятно!? Струсил…, — и снова заревел, так мне стало стыдно за секундную слабость и за то, что не дал отпор.

За последующую неделю я успокоился, обдумал со всех сторон нехорошую ситуацию и теперь был настроен дать отпор, даже если нападут несколько хулиганов. Чёрт с ним, что отлупят, но больше отступать не буду. Решение хоть и принял, однако ж, чувствовал себя всё равно неуверенно и страшился того момента, когда останусь один на один с незнакомым классом.

И вот настал день, когда надо было идти в школу. Нас обоих, меня и брата, повела мама. Сначала зашли в трёхэтажную, кирпичную школу, где буду учиться я, а потом мама поведёт Мишку в начальную школу, она была в отдельном здании и рядом с моей.

Всё заняло несколько минут. Зашли в большой вестибюль, сдал в раздевалку пальто и поднялись на второй этаж, где располагалась учительская. Да… школа была большая, гораздо больше чем в Орше. Пока шли к учительской, увидел справа столовую, откуда вкусно пахло, слева открыта дверь в большой и светлый спортзал. И учительская впечатлила своими размерами — просторный коридор, первая дверь в кабинет медицинской сестры, вторая в кабинет директора и большое помещение самой учительской, где о чём-то совещались учителя, хотя звонок на уроки прозвенел ещё пять минут назад.

Сама директорша, строгая тётка, внимательно выслушала маму, записала данные по мне в толстую тетрадь, задала пару дежурных вопросов и на несколько секунд задумалась, после чего вынесла вердикт, обратившись к маме.

— Бориса определим в 8б, там у нас ещё есть места, — а потом уже мне, — 8б находится на первом этаже, идёшь туда и знакомься с классом. Не забоишься? Или подождёшь учителя?

Чёрт… там зассал, здесь зассу… Не ходить же постоянно за ручку. Тряхнул решительно головой, заявив: — Сам разберусь…

— Ну и ладно, ребята там хорошие… Примут тебя, — хотя в этом как раз я здорово сомневался.

Мы вышли в коридор и мама с беспокойством в голосе спросила: — Может быть, всё-таки учителя дождёшься…?

Я раздражённо махнул рукой: — Иди с Мишкой, я сам…, — и пошёл в коридор, в свой класс. Правда, решительности хватило только дойти до дверей. Оглянулся назад… Фуууу…, слава богу, мама с братом ушли и у меня было ещё несколько мгновений, чтобы собраться с духом и озлиться на самого себя — Что я, на расстрел иду что ли?

Глубоко вздохнул, выдал на лицо решительное выражение, про которое через несколько лет узнаю в армии — морду ящиком. И толкнул дверь, из-за которой доносился неясный шум, гам и всё остальное, что сопутствует классу без учителя.

Закрыл дверь, от неуверенности неосторожно, громко хлопнул, чем сразу обратил на себя внимание. На деревянных ногах прошёл вперёд и повернулся к классу, в котором мигом наступила неприятная тишина и около тридцати пар глаз с любопытством и в упор уставилось на меня. Причём, у большинства парней и девчонок любопытство было положительным. Но у половины сидящих парней настороженным и изучающим, типа — Что за гусь такой? И с чем его едят?

Видя, что уже привлёк к себе внимание и все ждут продолжение моих действий, хриплым голосом представился: — Я новый ученик и буду с вами теперь учиться. Зовут меня Борис и куда я могу приземлиться?

А в ответ тишина. Класс загадочно молчал, чего-то ожидая дальше.

— Понятно…, — тягуче вздохнул и пошёл под молчаливыми взглядами между парт к свободному месту.

— Свободно? — Спросил крепенького и круглого парня.

— Занято…, — сказано вроде бы не враждебно, но достаточно категорично и резко.

— Хм…, понял…, — огляделся кругом и увидел у окна ещё одно свободное место, но парень, сидевший там, не понравился сразу. Голубые, холодные глаза, настороженно и изучающе смотрели на меня. Даже сидя, видно что он выше и по крепко сбитому телосложению, явно сильнее меня. Но мне выбирать было не с чего и как-то нужно было ставить себя в классе сразу, поэтому направился к нему, под продолжающее молчание класса. Поставил портфель на свободное место, а в ответ враждебно.

— Свободен…

Мы мерялись взглядами, я понимал, что наверно придётся драться. Потому что, если сейчас пасану и начну жалко оглядываться в поисках, куда приземлиться… Но… с боку прозвучал громкий голос: — Иди сюда… Тут свободно, — оказывается, я не заметил, что на самой дальней парте, у окна сидел здоровенький парень и махал мне рукой.

Незаметно и облегчённо выдохнул воздух и направился в его сторону. Бухнулся на сиденье и протянул ему руку: — Боря…

Тот в ответ: — Саша… Пидкаминный…

Помолчали, пока я обводил взглядом класс. Все вернулись к своим делам и вроде бы больше не проявляли интереса к новенькому, но я постоянно замечал бросаемые искоса взгляды.

— Откуда, Боря, приехал?

— С Лопача. А ты?

— Ааааа…, — знающе протянул Саша, — а я с Русинова в прошлом году и с сентября учусь здесь.

— Понятно…, — также понимающе ответил соседу по парте и задал волнующий меня вопрос, — Ну и как тут?

Тот недовольно поморщился, сильно потёр лоб ладонью и исподлобья посмотрел на меня, как бы раздумывая — откровенничать с ним или нет? Помолчал немного и решился: — В общем-то хреново…, — замолчал, а потом разглядев на моём лице вопросительную гримасу, нехотя продолжил.

— Про учёбу говорить не буду, сам поймёшь, а вот про класс…., — Саша немного оживился, — про девчонок тоже рассказывать не буду. У них своя жизнь, свои интересы. А вот парни….!? Ты где живёшь?

Выслушав ответ, предложил: — Давай после школы к тебе зайдём и там, в спокойной обстановке, я дам расклад по классу — с кем можно дружить и общаться, а кого остерегаться.

— Лады…, — а через пять минут в классе появилась учительница Клара Михайловна, невысокого роста, плотненькая, оказавшееся нашим классным руководителем и сразу же вопросом — Кто у нас тут вновь прибывший? — Подняла меня с места, вновь обратив на меня интерес всего класса.

— Расскажи о себе….

Начал рассказ и, видя весело-недоумённое удивление всего класса, сам удивлялся — А что я такого рассказываю? Что их повеселило и удивило? Впрочем, просидев несколько уроков понял. Их удивил мой громкий голос и независимый тон. А вот они, уже мои одноклассники, стоя перед классом и отвечая заданный урок, всегда тихо бубнили себе под нос и это не зависело от того — знает он материал или не выучил его. Бойкий он или не очень. Всегда было одно — невнятное бу… бу…, бу… бу…

Первый учебный день прошёл спокойно, ко мне никто не проявлял видимого интереса, но это меня не обманывало. Я должен буду пройти ещё «прописку» в классе и какая она будет — даже не предполагаю.

Но вот после обеда и очень подробного рассказа нового товарища, уже примерно представлял — как всё произойдёт. Сначала будет несколько провокаций, чтобы проверить каков я, а потом скорее всего меня толпой отлупят. Хорошо так попинают. И ничего не поделаешь — таковы были тогда нравы Ныробского молодняка, который чётко делился на две враждующие между собой молодёжные группировки — Люнва и Городок. Это с одной стороны, а с другой вся остальная тихая молодёжь, не примыкавшая к конфликтующим. Это в подавляющем большинстве были свои, местные, с которыми хулиганы и шпана ходили в детский садик, учились практически с первого класса… У них были устоявшиеся отношения и хулиганы не лезли к ним. Те крутились в своих компаниях и жили своими интересами, отличными от первых. Тем более, что «тихие» в основном были детьми начальства разного уровня, и которым родители сумели вложить в головы более высокие приоритеты жизни. И была ещё одна прослойка молодёжи — иногородние. Такие как я и Саша, у которых за спиной не было никакой поддержки и им приходилось выживать самим. В одиночку. И которых можно было гнобить без всяких последствий, если ты поддался. Городковские и Люнвенские жёстко грызлись между собой и периодически устраивали набеги друг на друга, но в тоже время были определённые правила, когда конфликтующие стороны вынуждены держать нейтралитет — это проезд с Люнвы в школу и обратно, запрет на драки в самой школе. Каждая из группировок хорошо знали друг друга, всех активных бойцов и после школы появление кого-нибудь на вражеской территории, считалось враждебным актом, если тому не было уважительной причины. Поэтому сначала разбирались — Чего он здесь делает? В причинах и если это действительно была необходимость, то того не трогали. Но это днём, вечером, ни какие причины в расчёты не принимались, и морды попавшему с той или иной территории бились сразу, даже если ты совершенно нейтральный, к их вражде не имеешь никакого отношения и никого не поддерживаешь.

— А так, Боря, в нашем классе больше всех остерегайся Воложанинова, это второй к которому ты подходил. Сынок большого начальника и сволочь первостатейная. Я не удивлюсь, если он сядет в тюрьму.

— А тот первый, который меня отфутболил?

— Это Кулаков с Люнвы. Не обращай внимание, нормальный пацан, хотя иной раз и резкий. Да…, ещё есть у нас Никуличкин Валера, Юра Залюбовский и Кушня, вернее Серёга Кушнин. Они своей компанией держатся. Если Никуличкин и Залюбовский более-менее нормальные, то вот Кушнин на их фоне — подлая сволочь. Те двое если и дёргаются на тебя, то как-то открыто, а этот шестерит и всё исподтишка, да подло. Остальные парни Лёшка Анфёров, Коля Носов, Серёга Бабаскин, Петька Михайлов, Сашка Васкецов — нормальные. С ними можно дружить.

— А ты в классе с кем дружишь?

Сашка немного смутился и ответил неопределённо, а я не стал настаивать, поняв, что это для него достаточно больной вопрос.

Доколупливаться до меня стали уже на следующий день. На большой перемене я вышел в коридор и неспешно пошёл в сторону школьной библиотеки и тут на меня, со спины, внезапно налетели парни с нашего класса. Схватили за руки и мигом запихали в женский туалет, напротив нашего класса. Я сначала затрепыхался, попытался сопротивляться, ещё не понимая, что они хотят сделать, но их было больше. Лишь по куражному смеху было понятно, что бить пока не будут. Оказавшись в женском туалете, сразу дёрнулся обратно, но дверь уже была припёрта и я плюнул в досаде: — Дураки…, — и спокойно уселся на широком подоконнике. А за дверью слышалась возня, дебильный смех одноклассников, среди которых был Кулаков, Никуличкин и Кушнин. Ещё когда меня запихивали видел вдалеке стоявших ехидно смеющихся Воложанинова с Залюбовским.

Минуты через две возня за дверью затихла. Они ожидали, что буду кричать, рваться и биться в дверь, а тут тишина. Дверь слегка приоткрылась и в щели появилось пол лица Никуличкина, увидев меня спокойно сидящего на подоконнике, он широко открыл дверь и в недоумении спросил: — Ты чего?

— Да ничего… Это вы чего? Запихнули в туалет и думали, что умру что ли тут от страха или позора!? — Слез с подоконника и, оттолкнув Никуличкина в сторону, спокойно вышел в коридор.

На следующий день новая проверка и более суровая. Мы с Сашей на большой перемене, прогуливаясь по школе, поднялись на третий этаж, где нас застала пронзительная трель звонка и мы побежали к дальней лестнице, чтобы по ней спуститься на свой этаж. Первым бежал Саша, я чуть приотстал от него и на площадке третьего этажа, куда мы свернули, наткнулись на компанию парней. Сашка мигом проскочил мимо них, а я не успел — меня схватили за одежду и остановили. Я думал, что Саша сейчас остановиться и если что или поможет мне, потому что почувствовал идущую от парней не шуточную агрессию, или как-то разрулит ситуацию. Но Сашка бегом спустился на площадку между этажами, бросил на нас мимолётный испуганный взгляд и убежал вниз, прыгая сразу через несколько ступеней.

Слегка облокотившись задницей на подоконник, напротив меня стоял крепкий, нагловатого вида парень, от которого исходила угроза, сила и осознание своего права вот так останавливать любого пацана этой школы.

— Это ты что ли новенький с 8б? — Последовал вопрос в нейтральном тоне.

— Да…… — я подобрался, не ожидая от этого разговора ничего хорошего.

— Как кличут…?

— Борис…

— А меня — Литва…, — в свою очередь представился парень и тут же без передыху ударил меня в солнечное сплетение. Если бы я пропустил удар, то не успел очухаться и меня банально отметелили. Не сильно, без синяков, но чувствительно, чтоб я знал — кто тут в школе рулит всеми. Но я был настороже и успел прикрыть тело от сильного удара, дёрнув рукой вниз.

У Литвы в весёлом удивлении вскинулись брови и он вскинул обе руки, останавливая своих друганов, кинувшихся на меня. А я, со злым придыханием сказал сквозь зубы: — Не делай так больше….

— А что если…!? — Весело спросил Литва.

— Просто не делай больше так…, — снова с нажимом сказал, глядя ему в глаза.

— Хорошо… — Литва рассмеялся, — молодец. Можешь идти к себе.

Только у дверей своего класса почувствовал, как у меня болит рука, куда пришёлся удар и противно дрожат ноги от пережитого напряжения.

— Ты что смотался, когда меня Литва остановил? — Недовольно и тихо спросил Сашку.

— Да ты чего!? Я не видел… Я ещё думаю, куда ты пропал? Вроде бы бежал за мной…, — сбивчиво забормотал Сашка, пряча глаза, а я внимательно посмотрел на него, но ничего больше не стал говорить.

Как потом оказалось проверку Литвой я прошёл и как бы претензий, как к пацану, ко мне больше не было. А вот позднее узнал причину, почему Сашка сбежал.

Сам по себе Пидкаминный был рослым и крепким парнем, выше меня где-то на полголовы и физически очень сильным. Я уж не знаю, как он котировался среди пацанов на прежнем месте жительства на Русиново, но когда он приехал в Ныроб и поселился на Люнве, правильно не разобрался в местной обстановке и стал направо и налево, совершенно не думая, брякать языком. Сразу познакомился с мелкими пацанами, которым из-за своего роста и силы, показался авторитетным парнем. И на его вопросы рассказали о не очень благополучной хулиганской обстановке на Люнве. Напирая на то, что здесь всем рулит Литва, что он здесь определяет среди молодёжи приоритеты и вообще, он тут самый главный негативный лидер, насаждая свою власть кулаком.

Ну…, тут Сашка перед мелкотой распустил хвост веером и стал очень красочно и живописно рассказывать, как он надерёт задницу Литве, как тот будет от него прятаться, а после этого в посёлке наступят новые и мирные времена. Вот так, не по делу болтал языком и вскоре его на улице остановил парень.

— Здорово…, — приветливо протянул высокий парень ему руку, — тут мне рассказали, что ты хочешь приструнить местного хулигана. Давно пора, если тебе нужна моя помощь, то только скажи…

— Да ну… Ты чего!? Я один с ним разберусь. Морду мигом расшибу и на этом миф о Литве и закончиться, — примерно в таком духе Сашка Пидкаминный бахвалился под восхищённым взглядом незнакомца. Потом спохватился и спросил, — тебя как зовут? Меня Сашка…

— Молодец, вижу отчаянный ты парнюга, Саша. А меня просто зовут — Литва я. Это от моей фамилии Литовченко, чтоб ты знал, — пояснил тот свою кликуху и с интересом стал смотреть, как Сашка сначала побледнел, потом покраснел и сдулся. А Литва легонько и покровительственно похлопал того по щеке и подробненько разъяснил дальнейшую его жизнь в прекрасном посёлке под названием Люнва.

— Бить я тебя сейчас не буду, но жить здесь будешь по следующим правилам…., — и теперь Сашка мог себя спокойно чувствовать только в школе, около своего дома, когда он идёт в магазин и вечером в кино, но только по субботам. Во всех остальных местах, где его встретит Литва и его подручные, он будет бит, — да… ещё смело можешь гулять по Городку в любое время. К сожалению, это не моя территория.

А Сашка, в довершении ко всему, при своей силе и внушительной фигуре оказался банальным трусом. Литва давно про него забыл, а тот продолжал до ужаса бояться его. Да и в классе Сашку быстро раскусили и для меня было великим изумлением, когда перед контрольной к нашей парте подошёл Кушнин с Никуличкиным и спокойно выдрали из учебника Пидкаминного нужные им страницы в качестве шпаргалки и тот даже не дёрнулся, чтобы дать отпор.

Остаток февраля и март пролетели в учёбе быстро. Да и сама учёба была почти такая же, как и на Лопаче. Почти — потому что здесь был более профессиональный подбор учителей, давали более углублённые знания, а с моим учебным Лопачёвским багажом, было гораздо сложнее учиться. Но учиться можно было, прилагая к этому больше усилий. И уже традиционно у меня хромали те же предметы, что и на Лопаче. Учителем истории была Курбатова Галина Ильинична, преподавала хорошо и интересно и она дала ещё более мощный толчок для моего углубленного изучения истории. За географию отвечал Анатолий Иванович с прозвищем Банзай и надо отметить скучный и нудный учитель, но географию я любил и знал ещё с Лопача, здесь она шла тоже хорошо. Остальные предметы шли у меня не шатко ни валко и думаю, что и экзамены за восьмилетнюю школу тоже сдам благополучно, хоть и на тройки.

Хорошо были оборудованы классы труда по металлу. На Лопаче я освоил, насколько можно так выразиться, столярку и теперь имел хотя бы понятие как строгать рубанком и действовать остальным столярным инструментом, то здесь пришлось осваивать напильники, электрические сверлильные станки, токарные станки… Ну и уметь работать с железом.

Забавным получился у меня первый урок по труду. Школа заключила договор с автобазой на изготовление простеньких деталей, часто выходящих из строя. Это была железная пластина для трелёвочных тракторов прямоугольной формы, толщиной около 2х миллиметров, размером 10 на 4 сантиметра и двумя отверстиями диаметром в 30 миллиметров. Вот и, с началом урока все парни, в том числе и я, встали к тискам, зажали там нарезанные предыдущими учениками пластины и теперь наша задача была обработать напильником края от острых заусениц, просверлить два отверстия и также напильником обработать их и выгнать к нужному размеру. Я тоже получил свою пластину после подробного объяснения учителем труда Егором Ивановичем, что надо сделать и зажал её в тисках. Посмотрел вправо, влево на остальных, уже трудолюбиво шурующих напильником по заготовкам и тоже с небрежным видом, как будто это мне не в диковинку, стал ширкать широким напильников по краю пластины. Если у остальных от этих действий доносилось лишь глухое и мягкое ширканье, то моя пластина сразу же издала громкий и неприятный скрежет. Я испуганно замер, не понимая — почему у них шуршание, а у меня громкий скрежет. Все молча заулыбались и продолжили своё дело. Постояв в недоумении несколько секунд, я с силой вновь приступил к обработке детали, но новый пронзительный скрежет, заставил прекратить работу.

Что за чёрт! С глубокой досадой огляделся, с неприятием увидев, как одноклассники ехидно наблюдают за моими неумелыми действиями. Озлившись, я вновь приступил к детали и в течении секунд пятнадцати терзания несчастного куска металла в мастерской стоял истошный скрежет, перемежающийся хохотом парней. Видя мою неудачу, у тисков появился Егор Иванович и, ободряюще улыбнувшись, переставил деталь, опустив её ниже в тисках, после чего она перестала вибрировать и я уже с удовольствием выполнял довольно простенькую работу.

На последнем уроке, перед тем как мы покинем школу на весенние каникулы, Сашка Пидкаминный предупредил меня: — Сегодня, как ты выйдешь из школы, тебя будут бить.

— Не понял!? За что? — В великом удивлении встретил сообщение одноклассника, не чувствуя за собой ни каких грехов.

— Как за что!? Прописка…, — Сашка самодовольно развёл руками, как бы говоря — «Ты чё, дурак? Таких простых вопросов не понимаешь…»

— Аааа… И кто?

— Ну…, а ты-то сам, как думаешь — Кто у нас это может сделать? — Пидкаминный помолчал, потом, понизив голос, сочувственно продолжил, — самое херовое, что в этом участвовать будет Воложанинов. Значит, бить будут жёстко.

Да…, новость была неприятная. За эти полтора месяца у меня сложились с одноклассниками вполне нормальные и ровные отношения. Даже с Воложаниновым, который по моему мнению лишь отбывал время в школе и с нетерпением ожидал окончание восьмого класса, чтобы больше не появляться в её стенах и уходить во взрослую, скорее всего криминальную жизнь. Тогда было всеобщее восьмилетнее образование и для того чтобы учиться дальше, нужно было писать заявление на продолжение учёбы.

И вот нормальные то нормальные, а оказывается бить всё равно будут.

— И что мне теперь делать? — Задал задумчиво вопрос, прикидывая разные варианты избежать «прописки» и ничего толкового придумать не мог. Но тут на помощь пришёл Пидкаминный, который наслаждался моим растерянным видом.

— Ладно…, — с покровительственными интонациями в голосе товарищ предложил свою помощь, — они будут тебя пасти в классе и как ты возьмёшь свой портфель, так они за тобой и пойдут. Отловят за школой и отлупят. Так вот я что предлагаю. Ты, после урока, типа пошёл в туалет и портфель оставишь на парте, на виду у всех. Выбегаешь на улицу и бежишь к торцу школы, где задняя лестница. Я выхожу следом за тобой, беру из раздевалки твоё пальто и через второй этаж шурую на лестницу и через окно отдаю пальто. Ты идёшь домой, а я возвращаюсь в класс и сижу там, пока они не уйдут. Забираю твой портфель и иду к тебе домой.

Так мы и сделали. Через сорок минут Сашка пришёл ко мне и принёс портфель.

— Ох они и злые были, Боря, когда поняли, что ты выскочил из их ловушки…..

Чёрт! То, что я избежал избиение, конечно радовало, но с другой стороны оно просто отодвигалось по времени. Этим опасением и поделился с товарищем, но тот философски отмахнулся: — Ааа…, ерунда. Что там через неделю, две будет ещё неизвестно. Просто держи «ушки на макушке» и всё…

Забегая вперёд, можно предполагать, что они по достоинству оценили мою ловкость и как я их провёл, что и явилось своеобразной пропиской. Хотя, без активной помощи Пидкаминного… Ох и настучали бы мне по роже. А так я вполне плавно влился в коллектив, став его частью и больше в мою сторону не было никаких поползновений.

Каникулы пролетели быстро и качественно. Первые три дня балдел дома, а потом отпросился поехать на несколько дней к друзьям на Лопач. Выезжали из Ныроба уже в синих вечерних сумерках, в лёгкий морозец, в открытом кузове. Конец марта и уже стояла хорошая уральская весна. Днём сильно подтаивала, отчего все гуляли и бегали в резиновых сапогах. А вечером температура быстро падала. Вот и сейчас я был тепло одет в толстое, ватное пальто, а на ногах были резиновые сапоги с шерстяным носком, чтобы днём на Лопаче не мочить валенки. Так-то ехать до Лопача по Валайской трассе часа полтора, а в ходе движения вдруг ударил морозец градусов в минус пятнадцать и ноги мои в резиновых сапогах быстро замёрзли. Думал, что до Лопача ничего не случиться, но когда доехали до посёлка, ног совсем не чувствовал. Спрыгнул с кузова упал, не удержавшись, коряво поднялся и практически на деревянных ногах поковылял в сторону дома Тутыниных, где буду гостевать эти дни. У моста мне навстречу примчался обрадованный Генка Тутынин, ожидавший моего приезда. Кинулся ко мне, а я ему заорал: — Генка, беги домой и в прорубь за водой. Я ноги поморозил.

Генка послушно кивнул головой, развернулся и стремглав помчался назад. Когда наконец-то дошёл до его дома, меня встретила встревоженная тётя Нина, быстро сорвала с меня сапоги и я прямо в шерстяных носках сунул ноги в ледяную воду. Ох я и ревел, так больно было пока они отходили.

А на следующий день я вовсю бегал с ребятами по крепкому насту, только вот на пятки было немного больно наступать. Впрочем, через день и это неудобство пропало. Три дня пролетели в играх, в рассказах друзьям о реалиях и суровой жизни в Ныробе.

Запомнился мне на всю жизнь ещё в той поездке пёс дяди Лёши Бессолицина. Они его взяли щенком ещё на Рассольной. Назвали Рексом и когда переехали на Лопач и стали нашими соседями, Рекс вымахал в большущего, рыжего кобеля и умную охотничью собаку, которая с радостью принимала участие в наших детских играх. Я уж не говорю, что он был любимцем нашего края улицы, как у детворы, так и у взрослых. Я тоже его любил и он ответно дарил мне свою собачью дружбу. Конечно, любил и своих хозяев — дядю Лёшу, тётю Настю, Лёшку и Ольгу Бессолицыных. И одним из любимых его мест, было крыльцо нашего дома, где он любил спать, особенно летом. А когда мы уезжали в Ныроб я попросил маму поговорить с дядей Лёшой, чтобы он продал пса нам. Но…, естественно, дядя Лёша отказал.

И вот когда я приехал в гости на Лопач, Рекс с самого первого дня и до моего отъезда просто не отходил от меня. Даже на ночь оставался на крыльце дома Тутыниных, удивляя всех. А в последний день моего уезда, дядя Лёша пришёл к Тутыниным, взял его за ошейник, отвёл домой и посадил на цепь. Мало ли что!? Сбежит ещё со мной в Ныроб!

За час до отхода старенького автобуса КАВЗ я пришёл прощаться с Рексом. Только подошёл к его будке, как он кинулся ко мне, встал на задние лапы, передние положил мне на плечи и стал лизать меня в лицо, а потом горестно залаял. Я даже опешил от бурных проявлений его чувств. Гладил его по голове, шептал ласковые слова, а тот тоскливо и с надрывом лаял. Попрощавшись, отошёл от Рекса на несколько шагов, остановился, чтобы бросить последний взгляд. А Рекс в это время прямо взбесился — прыгал на цепи, лаял, скулил, становился на дыбы и изо всех сил пытался разорвать цепь. Когда я весь в слезах повернулся и пошёл со двора Бессолицыных, Рекс тоскливо завыл, прощаясь со мной. Оглянулся ещё раз и только сейчас увидел на углу дома изумлённого дядю Лёшу, оказавшимся свидетелем нашего прощания.

Автобус уже выезжал из посёлка, когда на окраине в него заполошено заскочил дядя Лёша. Шарящим взглядом осмотрел автобус, пассажиров, уткнулся взглядом в меня и облегчённо вздохнул. Он боялся, что я всё-таки постараюсь увезти с собой собаку. Доехал с нами до десятой плотины и там вышел.

Судьба Рекса была печальной. Будучи в гостях на Лопаче и из разговоров взрослых, я знал, что посёлок под Новый год закроют, так как деловой лес был уже весь вырублен и летом начнётся расселение жителей по другим посёлкам. Семью Бессолицыных глубокой осенью, когда уже стояли морозы, перевели на Русиново. Выделили грузовик под домашние вещи, туда посадили Рекса и крепко его привязали. Но во время долгой поездки он сумел освободиться и как только машина остановилась на перекур, выскочил из кузова и во весь опор умчался в обратную сторону. Больше его не видели. Наверняка, был съеден волками.

Апрель и май ничем не запомнились, кроме как учёбой и подготовкой к экзаменам. В классе сошёлся с Серёгой Бабаскиным и с Сашкой Васкецовым. Они и жили по соседству со мной в двухэтажных деревянных домах на перекрёстке улиц. Плотно подружился с десятиклассником Андреем, он жил тоже на нашей улице, ближе к бане. Правда, подоплёка этой дружбы позднее вскрылась. У меня была неплохая коллекция царских монет, которую набрал на каникулах по родне, приезжая в Кострому. Ценных монет там не было, в основном медяки. Но коллекционированием царских монет увлекался учитель немецкого языка Виктор Михайлович и как только у кого-то образовывалась двойка по немецкому языку, то пацаны тащили монеты учителю и тот ставил оценки в зависимости от ценности. Вот Андрей таким образом и сдал экзамены за среднюю школу по немецкому языку. Вытаскал у меня почти все монеты, да я и не в обиде. Наверно, эта дружба, в том числе, повлияла на то, что меня больше никто не трогал, потому что Андрей был одним из авторитетов в школе.

Экзамены сдал на трояки, но тут оценки были не важны. Главное сдал, получил Свидетельство об окончании восьмилетнего образования и мог идти из школы на все четыре стороны. Что делали многие в те времена, страстно желая расстаться с нудной, каждодневной учёбой и устраиваться во взрослой жизни. Шли на работу и если возникало желание всё-таки получить среднее образование, продолжали учёбу в вечерней школе Рабочей молодёжи. Учиться там надо по вечерам и через день, требование к учёбе и к учащимся из такой молодёжи были минимальны и по окончании выдавался такой же аттестат, как и тем кто продолжал учиться в школе. Но, конечно, знаний они в вечерней школе, получали на порядки ниже и гораздо сложнее им было поступить в высшие учебные заведения.

Ну… а кто думал и планировал своё будущее и самое главное готовил себя к нормальному будущему, тот писал заявление директору школы о продолжении учёбы в 9ом классе. Такое заявления написал и я, сразу после получения Свидетельства об окончании 8-ми классов.

Тут ещё вот какая ситуация была. Так как я мечтал о поступлении в военное училище, то отец решил попробовать засунуть меня в Казанское Суворовское училище. А я был совсем не против. Занялся он этим делом вплотную, сделал запросы какие положено, вроде бы даже кого-то нашёл в самом училище, который мог помочь мне в поступлении уже в самой Казани, но потом ушёл в пьянки и к моему большому разочарованию, когда он спохватился, время было упущено.

Честно сказать, у меня до сих пор двоякое впечатление от этого. Я и так доволен своей прошедшей жизнью, как военной, так и гражданской на пенсии. Несмотря ни на что, я сумел своей головой, упорным трудом на военной ниве, без военного училища достичь тех военных высот, которых не смогли достигнуть мои друзья-офицеры, сослуживцы, даже закончив училища и академии. Но с другой стороны, если бы отец подсуетился и я начал свою военную службу с поступления в Суворовское училище, потом в военное, то и высоты могли быть более высшими и судьба могла сложиться совершенно по-другому. После Суворовского училища я однозначно пошёл бы в Рязанское училище ВДВ и мог сложить свою горячую головушку уже на Афганской войне. А так я совсем не жалею, что жизнь сложилась именно так, как она есть сейчас и мне за неё не стыдно.

Сдав экзамены, сразу возник вопрос о моей поездки на каникулы в Кострому. Я прямо жаждал встречи с Ириной и спал и видел её в своих сладких снах. У родителей отпуск был запланирован на конец июля и ждать его совсем не хотелось. Лучше бы этот месяц провёл со своей девушкой. И поэтому само собой родилось решение, что я опять поеду один, как и раньше. Но тут непонятно с чего, воспротивился отец, типа — Как так он поедет один, через половину страны… Он ещё пацан…

На что мать резонно напоминала, как я в тринадцать лет уже ездил один через половину страны и вполне благополучно. Но отец продолжал упорствовать. На голом месте вспыхнула семейная ссора. Чёрт, а я затосковал — больше месяца я теперь должен, блин, сидеть в Ныробе и ждать, когда мы поедем всего на две недели в Кострому. А я хотел сейчас. Ссора эта вспыхнула в обед, а вечером мама пришла с работы и объявила, что завтра она едет в командировку в Пермь, везёт какие-то документы и заодно посадит меня в поезд, на что отец ничего не мог противопоставить и продолжал дуться, что получилось не по его. Вечер прошёл в радостных сборах, а утром мы первым рейсом летели в Пермь. У матери действительно были дела и мы сразу с аэропорта поехал в областной комитет профсоюзов, где я просидел в вестибюле два часа, ожидая маму. Потом в МВДэшную профсоюзную организацию и лишь вечером мы устроились в ведомственную гостиницу на Мотовилихе. На следующий день, в двенадцать часов дня, я ехал один в поезде Абакан-Москва, мечтая, как завтра нежданно нагряну к Ирине. Представлял, как она обрадуется и как мы снова будем с ней гулять.

Но уже на следующий день, в Костроме, меня накрыло жесткое разочарование. Позавтракав после поезда и немного пообщавшись с бабушкой и дедушкой, я побежал к заветной пятиэтажке и в большом волнении позвонил в знакомую дверь. На мой звонок дверь открылась и на пороге стояла незнакомая женщина, с любопытством разглядывая меня. У меня мысль даже возникла — А не попутал ли я этажи или дверь, но всё-таки задал вопрос.

— Извините меня пожалуйста, но тут проживают Нечаевы. Может быть, я ошибся?

— Нет, молодой человек, вы не ошиблись. Но они раньше здесь проживали и восемь месяцев назад съехали отсюда.

— А куда?

— Ну… я не знаю….

— Извините. До свидание.

Дверь закрылась и я ещё минуты две стоял на пустой лестничной площадке, тупо пялясь на чёрный кожзаменитель на двери. Потом сорвался с места и помчался к её подруге Марине.

Слава богу, она никуда не съехала и была дома.

— Боря!!! — Обрадовалась она мне и тут же пригласила в квартиру, — пошли на кухню, чаю попьём.

Прошёл на кухню, сел за стол и сразу же задал вопрос: — Марина, а куда уехали Нечаевы?

Девушка засмеялась, поправив меня: — Ты наверно хотел спросить, куда уехала Ирина?

— Ну… хотя бы и так…, — вынужден был согласиться с ней.

— Папа у неё большой начальник, вот его с семьёй перевели в Рязань с повышением.

— А адрес есть?

Марина молча крутилась у газовой плиты и ответила только когда налила чай.

— Боря, она очень обиделась на тебя, что ты не приехал тем летом. Она весь год тебя ждала, дни считала до летних каникул. А ты всё не ехал. Она все уши мне про тебя прожужжала…

Отчаянно хлебанул горячего чая, обжёгся и только и сумел выдавить из себя: — Не мог я…

— Твои родители Лизе сказали, что тебе велосипед купили и ты отказался ехать…. Ну, а она уж расписала и получается ты Ирину на велосипед поменял, — Марина задумчиво смотрела на меня, ожидая что я отвечу.

Я отодвинул чай в сторону и на локтях навис над столом: — Марина, чёрт побери, правда она всякая тоже бывает. Мне надо было остаться, там, на Урале я тоже дружил с девушкой до Ирины. Только она жила далеко и мне нужно было, чтобы родители уехали. Тогда я прыгнул на велосипед и через тайгу поехал в этот город, чтобы разобраться со своим чувствами. Когда её увидел, понял, что Ирину я люблю, а не её. Вот и вся правда. И всё-таки, адрес у тебя есть? Вы ж подружки близкие…

Девушка вздохнула и отрицательно покачала головой: — Она, когда уезжала, сказала — Знаю, Борька, к тебе прибежит за адресом. А раз так получилось, то пусть будет так. Уехала и не написала, хотя я очень надеялась.

Неделю ходил как опущенный в воду, правда, стараясь не подавать виду бабушке. А потом не то что успокоился, просто понял, что Ирина ушла из моей жизни навсегда и мне только остаётся с теплотой вспоминать наши с ней отношения и чувства. И теперь также, как и раньше ходил в кино, потом после обеда купаться. Валялся на диване с книжкой. Периодически общался с Мариной и Лизой. Ходил с Мариной купаться и честно говоря, если бы предпринял встречное движение ей навстречу… Нравился я ей. Да и она мне нравилась — высокая, стройная всё что положено молодой девушки у неё было на местах и красивой формы. Не дура, мне с ней было легко, но я её воспринимал спокойно, как друга. Что иной раз здорово злило Марину и мы ссорились, а потом она снова приходила.

Лиза, которая тоже превратилась в красивую девушку, увидев, что я дружу с Мариной, гордо отворачивалась, когда мы сталкивались около дома, а я был равнодушен к ней. Так и прошло лето, не шатко и не валко. Приехали родители и через две недели мы уехали домой.

По приезду меня ждала неожиданная и приятная новость. К нам подселяли Сукмановых, которых переводили с Лопача, ну и естественно здесь будет жить и Таня Сукманова, что меня больше всего радовало. Да и моим родителям будет легче. Всё-таки дом для нашей семьи из четырёх человек был большой. Три печки, которые зимой надо топить два раза в день — утром и вечером, чтобы было комфортно. И конечно дров уходит уйма, что тоже отражается на семейном бюджете. А уборки сколько!?

Теперь дом и всё хозяйство можно разделить почти наполовину. Немаловажно и то, что родители Тани были положительными и лёгкими в общении людьми. А уж дружба с Татьяной, я уверен, станет ещё тесней и внесёт большее разнообразие в мою пацанскую жизнь.

Я хоть благополучно и влился в Ныробскую жизнь, но по сути был один. Да… подружился с Сергеем Бабаскиным, Лёшкой Анфёровым, Сашкой Васкецовым, но эта дружба пока носила лишь поверхностный характер. Коля Носов…, жил на отвороте на аэропорт и я туда почти не ходил, Петя Михайлов на Люнве. Я туда ещё ездил к Сашке Пидкаминному, с которым у нас было подобие дружбы. Но он закончил 8 классов и не захотел продолжать учёбу и наши отношения прекратились. С компанией Никуличкина, Залюбовского и Кушнина у меня был нейтралитет. С Володей Золиным и остальными парнями с посёлков, оказавшимися нормальными, шло общение только в классе.

Да…, в Ныроб летом, в связи с закрытием посёлка, переехали с Лопача Сашка Поздеев. Им дали квартиру в Черёмушках и я почти каждый день ходил к нему часика на два.

Вот и всё моё общения. А если мы с Таней будем жить под одной крышей, то и общение у нас будет плотным.

1 сентября начало учебного года и мы теперь будем учиться в другом классе на третьем этаже. И у нас новый классный руководитель Анатолий Иванович (Банзай). Из старого состава, 8б, нас осталось половина, остальные предпочли покинуть школу и уйти на вольные хлеба, но зато приехало много парней и девушек с лесных посёлков. Я был рад увидеть в нашем классе давнего друга Володю Золина. Вместе с ним приехал с Бубыла Володя Дуняшин. С Лопача Колька Морозов и Таня Сукманова. С Русинова Эмма Бергер, с Чусовского Циммерман и Таня Захаренко….

Из старого класса я, Коля Носов, Сергей Бабаскин, Алексей Анфёров, Пётр Михайлов, Валера Никуличкин, Юрка Залюбовский, Сергей Кушнин, Сашка Васкецов. Из девчонок Валя Носова, Нина Почгина, Лена Ржевина, Лена Милютина, Таня Копылова, Вера Бирюкова, Галя Курбатова, Наташа Фещенко.

Ну и в первый же день наш новый классный руководитель Анатолий Иванович рассадил, как он считал нужным — мальчик-девочка, девочка-мальчик. Мне в соседки на заднюю парту подсадили Валю Носову, стройненькую симпатяшку, всегда щеголяющая самой короткой юбочкой и стройненькими ножками. Мне она нравилась и я обрадовался такому соседству, но больше из-за того, что она училась лучше, чем я и у неё, если что, можно было списать.

Потекли весёлые школьные деньки. И девятиклассники, это уже не восьмиклассники. Это уже старшие в школе. Естественно, после десятиклассников. Справедливости ради, нужно сказать, что и психологический климат в школе здорово изменился в положительную сторону. Окончив восемь классов, ушли из школы многочисленное поколение активных хулиганов и шпаны, которые в прошлом верховодили среди школьников. А нынешние десятиклассники были порядочные и нормальные, с хорошими целями на будущее, что и сказалось на школьном моральном климате.

В полный рост заработала комсомольская организация и я стал готовиться к поступлению в комсомол. Сначала меня приняли на собрании комсомольской группы класса, где немного опозорился. Среди обычных вопросов, задали и коварный: — А сколько комсомольцев участвовало в штурме Зимнего дворца в октябре 1917 года.

Я так прикинул про себя — в штурме Зимнего дворца участвовало тысячи четыре матросов и солдат. И наверно там комсомольцев четыреста точно было…

Так и ответил, после чего с недоумением смотрел на искренне смеющихся комсомольцев нашего класса.

— А чего такого сказал? — Выказал своё непонимание веселья.

— Боря!? Когда комсомол образовался? — Сквозь новый приступ смеха спросил Бабаскин.

— Хммм…! 29 октября 1918 года…. А чёрт! — Теперь и я смеялся вместе с остальными. В комсомол меня приняли.

Но на этой почве вспомнились смешные приколы с новенькими с нашего класса, приехавшие с посёлков. Учительница Ржевина Евлампия Ивановна, родная тётя нашей одноклассницы Лены Ржевиной. Евлампия Ивановна была небольшого роста, где-то чуть выше полутора метров и коренастой, а дополнительная небольшая полнота, делала её фигуру круглой, отчего она получила среди школьников прозвище Шаньга. Об этом прозвище она знала очень обижалась, если слышала его ненароком. Но её ученики не любили. Как человек она была сварливой, учительницей на мой неискушённый взгляд посредственной и её уроки были скучными и нудными. И всем новеньким всегда говорили, что её зовут — Шаньга Ивановна. И было смешно видеть, как она психовала, когда новенький ученик почтительно обращался к ней — Шаньга Ивановна. Или наш классный руководитель Анатолий Иванович, по сути скучный и нудный человек, за что его тоже не любили, прозвав Банзаем. За что это прозвище ему дали, не знаю. Но новенькие очень долго считали, что Банзай — это его фамилия.

Ну… это в школе. В девятом классе мы учились во вторую смену. Младший брат уходил в первую смену. Родители мои и Тани на работе и мы с ней оставались до обеда одни. Парень и девушка. Наскоро сделаем уроки и чудили. Меня тянуло к Тане. Во мне бушевали гормоны. В ней наверняка тоже. Но мы оба тщательно это скрывали друг от друга. Такое было время и воспитание, да и определённые правила поведения. Мы были одинакового возраста. Но Таня по своему физическому развитию, психологическому, да и умственному была уже фактически взрослой девушкой. Я же, к сожалению, а может быть и к своему счастью, был лишь в пору, так скажем — позднего юношества. Был наивным, открытым, весёлым юношем. То есть в своём развитии отставал от неё. Уже в зрелом возрасте мне была понятна эта тенденция, что девочки развиваются быстрее, чем мальчики.

Таня была красивая, высокая, стройная, с высокой и развитой грудью, сексуальная и я на неё не мог спокойно смотреть, когда она выходила на кухню в лёгкой одежде, которая особо не скрывала её девичьи прелести. Она не стеснялась меня. И уже потом, когда стал взрослым и появился житейский опыт, понял — она играла со мной, она читала все мои мысли и вожделения, как в открытой книге и её забавляли мои попытки скрыть их от неё. И даже иной раз провоцировала меня. Помню, как она частенько выходила мыть общие помещения в тоненьком халатике, смело наклонялась и в разрезе халатика я видел её грудь практически полностью. Сердце ёкало, ухало, я с безразличным видом проходил мимо, уходил на нашу домашнюю территорию, через минуту выходил снова, кидал якобы равнодушный взгляд на Танюху и сердце снова ухало, да и всё остальное тоже активно и остро реагировало. А она смеялась.

Но…, как сексуального партнёра она меня не рассматривала. А как близкого друга, с которым можно было пооткровенничать и которого можно особо и не стесняться. Хотя, конечно, если я бы проявил настойчивость, может быть мы и какие-нибудь шалости и сообразили. Но её уже интересовали мальчики повзрослей. И как это не удивительно, как я потом узнал, Таня и ещё одна девочка из нашего класса запали на Сергея Кушнина. И на что запали самое интересное — Сергей курил, попивал. От него слегка несло табаком и алкоголем, отчего в глазах девчонок он казался более взрослым, чем остальные одноклассники.

Тем не менее, давняя дружба, совместное проживание под одной крышей, в конце-концов должно было привести к логическому финишу. Один раз мы даже были на грани близости…

Накануне смотрели очередную серию многосерийного фильма «Угрюм-река», где был эпизод с погоней главного героя Прохора по тайге за аборигенкой Синельгой. Он её догнал и взял силой.

И вот на следующий день, выполнив домашнее задание, я сидел у Тани в комнате и мы азартно обсуждали увиденное.

— Любой мужик заломает любую женщину…, — самоуверенно заявил я на суждение Татьяны данного эпизода.

— Не всякий…, — отмахнулась подруга и мы заспорили, где в пылу спора она заявила, — вот ты, например, не сможешь меня побороть. Я сильная.

— Только так, — ответил на её вызов, твёрдо присовокупив, — я парень, я сильнее тебя.

— Давай…!?

— Давай…

— Только ты выйди. Я переоденусь…

— Хорошо…, — я вышел в коридор, даже ещё не задумываясь над некоторыми щекотливыми моментами предстоящей борьбы, а мысля совершенно примитивно, типа — Да что она девчонка, только так её поборю…

— Заходи, — открыл дверь и зашёл. Таня переоделась в спортивную форму и азартно выкрикнула, — ну… а теперь попробуй.

— Хааа…, да только так…, — азартно ответил и начал сближаться с ней. И только сейчас до меня дошло, что бороться буду не с парнем, а с девушкой. А как её тогда хватать? Чтобы….

— Ну… что ты!? Нападай…, — подзуживала Таня, маня к себе. Мы сначала сцепились руками и стали на расстоянии пихаться. Потом я извернулся, обхватил, плотно прижав к себе и начал заваливать её на пол. Но Таня действительно была сильной и гибкой и без решительных действий с моей стороны, победы не достигнуть. Еще раз извернувшись, перехватил её руками снизу и замер. Моя рука каким-то образом скользнула под футболку, полезла верх… Горячая, упругая грудь в моей руке, раскрасневшее и красивое лицо подруги передо мной и я мгновенно возбудился. Чёрт!!! У меня всё встало, а я не знал что делать дальше. Вернее, знал, теоритически, но со мной это было впервые… Продержав так её в своих объятиях секунд десять, резко оторвался от неё, глянул вниз и… Ужаснулся вздыбившему низу и в великом смущении хлопнулся задницей на стоявший у стены сундук. Ёлки-палки. Я был весь красный, а Таня смеясь тащила меня с сундука на середину комнаты. Мелькнула мысль — вскочить, обнять, завалить, сорвать одежду с себя, с неё, а там как пойдёт. Но…, но… Это не сегодняшнее время. А наоборот, соскочил с сундука, выскочил из комнаты и убежал к себе. Только через час я сумел успокоиться, настроить себя и зайти снова к ней. Но…, но… Время и момент был упущен. Застучал в дверь брат, пришедший из школы. И всё.

Скорее всего, всё-таки через некоторое время всё бы сладилось как надо и на это играло и совместное проживание, время, молодость, гормоны. Но не случилось. За одну неделю всё переменилось.

У моего друга Сашки Поздеева родители, проживавшие в Ныробских Черёмушках, ещё летом вышли на пенсию и по тогдашним реалиям, как офицерская семья подали рапорт о дальнейшем месте проживания. Тогда был порядок, что 10 % нового жилого фонда отдавался под действующих силовиков и пенсионеров. Вот им и выделили квартиру в Кривом Роге на Украине. Они быстро собрались и уехали. А эту квартиру отдали Сукмановым. Те тоже не засиживались. Три дня пропадали на квартире, сделали косметический ремонт и в один день переехали.

Вот на взлёте и всё закончилось. То у меня вся голова была заполнена разными мыслями о горячей девчонке Тане. И не только мыслями, а вот она заходит на кухню или ты к ней в комнату и можешь не только на неё смотреть, но даже и потрогать. И на полном ходу — Бац. Естественно, мы продолжали дружить, общаться в школе…. Да и я через день, два бегал к ней домой. Но это уже было не то.

Вскоре и мы тоже переехали на новую квартиру на улицу Маяковского. Это был двухквартирный из бруса дом и одну из квартир занимал начальник пожарной части. Переезжая в новую квартиру, в новый кирпичный дом он оставил нам здорового пса, откликавшегося на кличку Рекс, в котором много было от восточно-европейской овчарки. Пёс, как потом оказалось, был очень шкодливый, отчего постоянно сидел на крепкой цепи. Помимо его озорства, он был и умный. Родители до переезда уже сюда ходили и познакомились с ним. Старый хозяин объяснил Рексу, что не может его взять с собой в квартиру и что теперь у него будут новые, хорошие хозяева и тот спокойно принял родителей. Потом уже нас с Мишкой родители привели. Пёс, сидя у своей будки осмотрел меня с братом внимательным взглядом, слушая рассказ о том, что вот ещё два хозяина. Обнюхал нас и тоже принял. Также в наследство нам достался старый и мудрый котяра Мурзик, живший своей кошачьей жизнью, но благосклонно принимавший наши ласки.

Новую, трёхкомнатную квартиру тоже выбила мама, что очень уязвило отца, отчего тот ушёл в хорошую пьянку аж на целую неделю. Мама раньше очень остро реагировала на его фортели. Но за эти полтора года жизни в Ныробе она успокоилась, что-то про себя внутри решила и больше особо не реагировала на пьянки, лишь иной раз выказывала своё неудовольствие. Она сумела доказать, что не зря её перевели в Ныроб и ей уже светило дальнейшее повышение.

Вторую половину дома занимали Никуличкины. Отец Валеры был майором и входил в руководство нашим батальоном внутренних войск, дислоцированный в Ныробе, на Люнве. С другой стороны, в соседнем доме проживали Курбатовы и одноклассница Галька Курбатова. Рослая и бойкая дивчина, а в следующем доме Вера Бирюкова.

Если раньше у нас с Валеркой Никуличкиным были почти нейтральные отношения, хотя иной раз он и пытался наезжать на меня. Но, я ведь не Пидкаминный и себя в обиду не давал, даже понимая, что Валера физически был сильнее меня, но до драк дело у нас не доходило. Наверно он чувствовал, что могу дать отпор и не прогнусь под него. А после того, как стал его соседом, он вынужден был смягчить свое отношение ко мне и они стали похоже на дружеские. Причина была именно в том, что я как сосед мог видеть и знать многое, о чём Валерка не хотел, чтобы в классе знали. Он учился плохо, хуже чем я. А отец у него был очень строгий, даже можно сказать жёсткий по отношению к сыну. Уж не знаю почему, но тот Валерку за двойки лупил сильно, зачастую доводя того до слёз, чему я был свидетелем, слыша всё это через стену.

Но я был нормальным парнем, сочувствовал ему и молчал, а Валера был за это мне благодарен. Нормальные отношения сложились у меня и с Юркой Залюбовским. Он считался хулиганом, учился на двойки и тройки, курил, чуть-чуть попивал и в целом был справедливым. Без причины никогда не дрался и не задирался. А вот с Сергеем Кушниным у меня совсем не сложились отношения. В их компании верховодил Валера Никуличкин и как бы на равных с ним был Юрка Залюбовский, но отдавая пальму первенства всё-таки Валере. А Кушнин, банально шестерил, пытался быть таким же как и два его товарища. Но…, у него не получалось и он тогда он злился, начиная наезжать на других одноклассниках. Часто приходилось в такой момент и мне с ним схватываться. В начале девятого класса мы каждый день, в течении недели, выезжали в Искор помогать убирать картошку. Приезжали на большое поле парни с лопатами, девчонки с вёдрами. Мы копали, девчонки собирали за нами картошку в вёдра и заполняли мешки. Вот тут привязался ко мне Кушнин и ни с того ни с сего потребовал, чтобы я тоже собирал картошку в вёдра. На что он получил решительный отказ в категорическом тоне, типа — Кто ты такой тут командовать…!? Да пошёл ты… Он пнул мне под задницу и пошёл от меня, цедя угрозы сквозь зубы. Я схватил с земли здоровенный ком глины и запустил ему в спину. На что тот выругался и убежал. До обеда шло всё нормально, но чувствовал, что это не конец. И действительно, нас распустили на обеденный перерыв перекусить взятыми из дома бутербродами. И я с Золиным и Дуняшиным отошли на край поля к густым кустам, где очень удобно лежало большое бревно и расположились там с приемлемым комфортом. А через несколько минут туда заявился Кушнин и привёл с собой Залюбовского и Никуличкина. Сам по себе он был слабоват и один на один никогда бы не стал драться со мной. Но вот привёл подкрепление и, чувствуя за собой поддержку друзей, стал качать права. Я думал, что придётся драться и надеялся со своей стороны на поддержку как минимум Золина. Дуняшина я тогда не особенно знал. Но даже в присутствии товарищей Кушнин не осмелился драться и всё между нами закончилось обоюдным обменом пинками.

После переезда на новую квартиру стал больше дружить с Сергеем Бабаскиным. Его отец Владимир Фёдорович был председателем рабочего комитета профсоюзов Управления, моя мама была у него замом. Часто приходил к Серёге в гости, слушали пластинки, коих у него было много, каждый раз играли в шахматы. Сергей в этом деле был сильнее меня и часто выигрывал, а я под его усмешки бушевал и требовал реванша. И опять проигрывал. Или вместе с ним учились играть на балалайке. У него получалось хорошо, а я смог лишь научиться простенькой мелодии «Во саду ли, в огороде девица гуляла….».

Через Сергея стал более тесно общаться с Алексеем Анфёровым и Сашкой Васкецовым, как бы образовав свою компанию, а через них подружился и с Леной Милютиной. В принципе, я был дружен со всеми и с Леной Ржевиной и Верой Бирюковой. Правда, один раз я Веру Бирюкову по недоумию здорово обидел.

У неё была старшая сестра, на два года старше нас. Училась на одни пятёрки и также хотела закончить десятый класс круглой отличницей. Очень здорово налегла на учёбу, а потом на подготовку к экзаменам и действительно сдала на одни пятёрки. Но такой труд не прошёл для неё даром. Сам, конечно, этого не видел и знаю эту историю только со слов других. И по их рассказам, когда они в торжественной обстановке в Городковском клубе получили аттестации и шли в школу на выпускной вечер, пошёл кратковременный, летний ливень, все со смехом и девичьим визгом попрятались, кто где. А вот её сестра осталась стоять под дождём, а потом внезапно разделась до гола и стала бегать под ливнем. Сошла с ума и причём на любви к воде. То есть, она спокойно не могла смотреть на воду и уже потом, когда отлежала в психиатрическом отделении больницы, где её безуспешно пытались вылечить, отправили домой под присмотр родителей. Так вот она несколько раз сбегала из дома и каждый раз в сторону реки Колва, до которой от нас напрямую километров пять. Её всегда успевали словить по дороге к реке, но последний раз еле успели. Она добралась до реки, разделась и, ничего не боясь, пошла в воду. Её вытащили из реки, когда вода совсем её скрыла. С тех пор её стали закрывать дома, а когда родители и сестра были дома, то выпускали, но постоянно её контролировали и она, чувствуя этот контроль, возилась всегда около дома. Таскала непрерывно в вёдрах воду с ближайшей колонки и всё в доме мыла. Кончалось работа в доме, она начинала мыть деревянные тротуары вдоль улицы.

Была она безобидной и не агрессивной, но я её всё равно побаивался. Чёрт её знает, что там у неё на уме в этот момент!? А тут бегу в школу, а она торчит в форточке и кричит мне: — Мальчик, там на крыльце под ковриком ключ лежит. Открой меня…

Естественно, открывать её не стал и лёгким галопом проскакал мимо, а в классе в присутствии Веры Бирюковой, взял и брякнул про это, совсем не подумав. Вера расплакалась и убежала домой, а меня очень хорошо пропесочили девчонки и на следующий день я извинился за свою бестактность, но она всё равно долго дулась на меня.

Школьные будни тем временем катились своим чередом и незаметно для себя, я увлёкся своей соседкой по парте. Она в отличии от весёлой и озорной Танюхи, были тихой, спокойной. Больше слушала, чем говорила. Конечно, я сначала исподтишка косился на её стройные ножки. Ну… красивые были, ничего не скажешь. А потом…, вот так…, постепенно, и неожиданно для себя, осознал — Я влюбился в соседку по парте. Произошло это перед летними каникулами и, улучив момент предложил: — Валя, а давай и в десятом классе вместе сядем!?

Валя тихо засмеялась, удивлённо глядя на меня, и ничего не ответила. Но мне главное было озвучить своё предложение, а уж потом, перед школой ещё раз предложить ей. Я не сомневался, что она согласиться.

Все благополучно перешли в десятый класс и среди одноклассников смутно забродила идея отметить это событие походом на природу, да ещё с ночевой. Пока она была у всех в стадии осмысления. И в один из солнечных дней ко мне пришла соседка Галя Курбатова. Мы с ней уютно расположились на завалинке в небольшом, уютном палисадничке. Болтали о том, о сём и тут она спросила — Хочу ли я идти в поход?

Задумчиво чмыкнул уголком губ и нехотя произнёс: — Нет, не хочу. — Чем немало удивил одноклассницу.

— А почему…?

— Да не хочу, Галя. Идти куда-то в поход, да с ночевой, с разношёрстым коллективом… И портить себе настроение….!? Не…, не хочу.

Галя с ещё большим удивлением воззрилась на меня и мне пришлось чуть подробнее пояснить свою мысль.

— А ты сама посмотри. Хорошо…, мы пошли в поход. Что ты туда возьмёшь и что ждёшь от этого похода?

Галя даже усмехнулась такому простому вопросу: — Покушать хорошо взять, посидеть вечером у костра, пообщаться… На ночное небо посмотреть. Ведь весело будет.

— Конечно, весело. Никуличкин, Залюбовский и Кушнин не забудут взять спиртное и курево. Вот остальные парни, никто ведь, в том числе и я, не додумаются это взять…

— Мы им не дадим пить…, — сразу же последовал самоуверенный ответ.

— Да они тебя и спрашивать не будут. Залезут в кусты и выпьют, а потом начнут выделываться перед другими и мне вот такое веселье совершенно не надо.

— Хммм…, — Галя озадаченно задумалась на полминуты и потом медленно произнесла, — да… Во многом ты прав. Действительно, так может получиться…

Мы может быть пообщались и дальше, только от соседнего дома донёсся голос её матери: — Галя!? Где ты там, иди сюда…

Одноклассница вскочила, попрощалась и кинулась домой, а я повернул голову на шум, доносившийся из кустов палисадника Никуличкиных, откуда и показалась голова Валерки, подслушивающего нас.

— Ну ты, Боря, зря так о нас…

Уууу… чёрт, весьма неприятно так влететь, но твёрдо проговорил: — Я, Валера, высказал своё мнение. И в чём не прав? — Было понятно, завтра буду бит и оправдываться или юлить смысла не было.

После девятого класса мы начали проходили трудовую практику и первым нашим заданием было разборка прогнивших внутренностей старого двухэтажного дома, перед сквером в Ныробе. Никуличкина с друзьями не было и появились они уже через полчаса, как мы начали трудиться.

Ко мне сразу подвалил Кушнин и процедил сквозь зубы: — Цех, пойдём, отойдём.

Мы прошли немного в глубь коридора и остановились около куривших у окна Никуличкина и Залюбовского. Те стояли спокойно, с любопытством ожидая дальнейших действий. Наверно ждали, что начну оправдываться, но я стоял молча, поэтому инициативу взял на себя Кушнин, сразу агрессивно задав вопрос: — Что ты вчера буровил про нас?

— Не буровил, а говорил почему не хочу идти в поход.

— Не хочешь сам идти, не хер других отговаривать, — с напором давил на меня Серёга, пытаясь вывести меня из себя или запугать.

— Меня спросили я ответил, — я вёл себя спокойно, также отвечал, понимая, что раз Никуличкин с Залюбовским сами не наезжают, то и Кушнин не полезет драться один на один, прекрасно понимая, что я его сильней и не боюсь его. Но после словестного обмена на повышенных тонах, он всё-таки осмелился, правда не ударить, а просто толкнуть. Но это у него не получилось, так как сам наткнулся на встречный толчок и вопросительно оглянулся на друзей. И тогда вмешался Никуличкин, веско сказав: — Зря ты, Боря, так… Зря… Хочешь крутиться в своей компании, вот и крутись там и не мешай крутиться другим, тем более когда тебя это самого не касается. Ладно, пошли, парни…, — и они пошли по коридору в дальнюю комнату и, лишь только увидев подходящего к дому трудовика, включились в работу.

В поход класс не пошёл и у многих была такая же причина, которую я озвучил Гале.

На доме мы работали два дня, потом переместились на школьную территорию и полдня вскапывали грядки в школьном огороде. После чего у каждый осталось по 8 часов отработки. И тогда Егор Иванович раздал некоторым парням индивидуальные задания. Которое можно было выполнить и сразу закрыть трудовую практику. Коле Носову досталось изготовить штук сорок черенков под топоры, колуны и лопаты. А я остался на подхвате и стал помогать на строительстве стрелкового тира. Но там приходилось работать всего по два часа в день и эта работа могла растянуться на целую неделю. А тут смотрю, Коля Носов идёт с топором мимо кучи только что разгруженных нами брёвен для тира.

— Коля, ты куда?

Носов воинственно потряс топором и махнул им в сторону Кирпичёва: — Пошёл рубить черенки. Наверно раза два придётся сходить. А неохота туда-сюда бродить…

Мигом встрепенулся, сразу же предложив: — Коля, а давай я тебе помогу и вдвоём за один раз утянем. Тебе там останется день поработать, чтоб черенки нормальные были, а ты Егор Иванычу скажешь, что я тебе помог и может он спишет мне часика два. А то ведь мне тоже неохота тут ещё несколько дней париться по два часа…

Коля с энтузиазмом встретил моё предложение и через два часа мы тащили заготовки к нему домой. Там сели и я ему помог немного, выстругивая ровные черенки. Такой ход мной был предпринят не зря и Егор Иванович списал с меня целых три часа, а оставшиеся часы на следующий день отработал на разборке сарая, на месте будущего стрелкового тира. В десятом классе у нас будет начальная военная подготовка.

Теперь я был свободен и желал ехать в Кострому. Известие о том, что еду опять один в Кострому, отец воспринял равнодушно. Мама меня быстро собрала и через несколько дней оказался у бабушки с дедушкой.

Два месяца каникул прошли ровно. Читал, ходил в кино, купаться и просто гулял. Пару раз встретился с Мариной, у которой был парень. Пообщались и больше к ней не ходил. Попыталась Лиза наладить со мной отношения, но я к ней был равнодушен. Так что, был полностью предоставлен себе и никто мне не мешал отдыхать.

В августе приехала мама с братом, а через две недели мы уехали обратно в Ныроб. Время было такое, что все возвращались к учебному году домой и билетов в аэропорту на самолёт на Ныроб на сегодня не было.

— Боря, ты давай езжай в город и иди в транс агентство, покупай на завтра билеты, а мы тут тебя подождём…, — мама мне дала деньги на билеты и я с удовольствием умотал в город. На Большевистской, где в транс агентстве была касса предварительной продажи, встал в очередь и уже через полтора часа купил билеты, но не на первый рейс, как хотели, а на второй. После чего решил часика два поболтаться по Перми. Когда ещё придётся побывать в большом городе!?

Пройдя не спеша по Комсомольскому проспекту, потом с удовольствием зашёл на центральный рынок, в ту часть, где были блошинные ряды и с завистью смотрел, выложенные на продажу альбомы с марками, монетами и завалы книг, которые так просто не купишь в книжном магазине. Удовлетворив свой интерес, сел на автобус и поехал на аэропорт.

Хмммм…, на аэропорту ни матери, ни брата не было. Побродил, походил… Наверно уехали в город погулять и, послонявшись ещё немного по аэровокзалу и осмотрев там всё, решил тоже ещё часика на два смотаться в город. А там они подъедут.

Но и через три часа, когда вернулся, их не было. Чёрт надо было ещё погулять, а так как был уже почти вечер, я забрался на второй этаж аэровокзала и стал терпеливо ждать загулявших, глядя через стеклянную стену фасада аэровокзала на автобусную остановку. Автобусы прибывали практически каждые пять минут, а моих всё не было и я начал потихоньку волноваться. Может быть, они в цирк пошли на вечерний сеанс? Ну, просто больше ничего не мог придумать. Но и в час ночи, когда прибыл последний рейсовый автобус, моих не было. И уже нешуточно заволновался, надеясь, что они остались ночевать у маминой подруги и уж к первому рейсу на Ныроб они точно появятся. Но и к первому рейсу они не приехали.

Вот чёрт! И что теперь делать? Идти в милицию!? Или не подымать пока паники? Так, хорошо! Если они не появятся ко второму рейсу, последнему рейсу на Ныроб, тогда звоню отцу и жду его здесь на поиски пропавших.

Решение принял, но всё равно сидел и непрерывно смотрел на автобусную остановку, но каждый прибывший автобус приносил разочарование. По радио объявили прилёт самолёта ЛИ-2 из Ныроба. Значит, через час он полетит вторым рейсом на Ныроб, куда и я должен лететь. Чисто машинально вышел на перрон, куда подходили прилетевшие и среди них увидел Ларису Гузеву, ближайшую подругу матери. Она радостно помахала мне рукой, а когда подошла, сразу спросила.

— Ты билет купил на самолёт?

— Да, купил. Только ни матери, ни Мишки нету. Как уехали в город вчера… Вот до сих пор нету. Собираюсь идти в милицию, чтобы заявить.

— А что тебе в транс агентстве ничего не сказали?

— Нет. А что? — Вопрос прозвучал с надеждой.

— Так ты, когда уехал, появились два лишних билета и твоя мама их купила. Перед отлётом она позвонила в транс агентство и попросила, чтоб тебе передали про это и ты покупал только один билет и не волновался за них…. Так получается, никто тебе не передал. — Возмущённо закончила тётя Лариса.

— Пффф…, вообще никто. Чёрт. А я тут весь исхожу за них.

— Да…, ситуация. Ко мне твоя мама вчера вечером позвонила, рассказала, как съездила и совершенно случайно рассказала про это. Ну… ладно. Билеты то купил.

— Да. Сейчас пойду на самолёт…

Через три часа я был дома и рассказал матери, как переживал за них, а она злилась на транс агентство.

Оставшиеся две недели до школы просто балдел. Ходил за грибами в основном под пионерский лагерь и катался на велике. И бегал по лесу с Рексом. Отец у кинологов батальона достал поводок и Рекс как его увидел, так сразу возбудился, понимая что теперь с ним будут гулять. Бесился под руками, не давая нормально зацепить поводок за ошейник, а когда всё-таки мне это удалось, как рванулся с места, что чуть меня не завалил на землю. Я еле удержался на ногах. А он как попёр, попёр… Уже у выхода на улицу успел ухватиться за забор, чтоб его хоть немного притормозить. Но… какой там!? Он снова сделал мощный рывок и я так и вылетел за ним на улицу, сжимая оторванную штакетину в руках. Отцепиться от него не мог, рука была в петле поводка и мне теперь приходилось стремительно мчаться за счастливым псом, без подготовки прыгая вместе с ним через разные препятствия. Слава богу, Рекса из-за его сидения на цепи дыхалки надолго не хватило и уже метров через пятьсот он остановился, тяжело дыша. Я тоже еле переводил дух, думая, что самая активная часть прогулки закончилась. Ничего подобного, отдышавшись мы снова, вернее он, помчался куда глаза глядят, таща за собой меня и именно в глубину леса, да через многочисленные захламленные буераки. Вернулись мы к дому через час и оба вывалив язык на бок. Без всякого сопротивления позволил себя перецепить с поводка на цепь и с довольным урчанием наша собака упала, там, где и стояла. Убегалась до того, что уже никак не реагировала на кота Мурзика, который в этот момент вышел с веранды. Мудрый кот с презрением осмотрел собаку, что-то возмущённо мявкнул мне, хотя я был такой же как и Рекс, только сидел на лавочке, вытянув ноги. А кот понимая, что ему ничего не будет, смело подошёл к чашке Рекса и с удовольствием умял, всё что там было. Рекс только косил молча в ту сторону глазом. Вообще, у них был нейтралитет. Рекс не трогал кота, когда тот смело проходил мимо его будки, понимая своим собачьим умом, что это наглое и никчемное животное тоже является частью семьи и если его схватить и задать трёпку, то трёпку потом получит он сам. Но очень не любил, когда мы брали кота на руки и начинали его гладить. Ревновал страшно, хотя ему ласки перепадало от нас тоже достаточно. Вот уж он тогда начинал рваться на цепи, лаять, по-собачьи угрожая: — Я тебя порву…, слезай с рук хозяев, оборзевшее животное…, — а кот назло собаке разваливался у нас на руках или коленях, всем своим видом показывая, как ему хорошо, заводя пса ещё больше.

Закончилось лето и первого сентября вновь в школу. Перед парадным крыльцом возбуждённо клубилась толпа школьников, среди которых отдельными группами выделялись слегка испуганные первоклассники с родителями и солидно кучковались десятиклассники — 10а и 10б. Мы сегодня наравне с первоклашками чувствовали себя именинниками. Те только с радостным испугом вступали, как им казалось и как рассказывали родители, в яркую и интересную школьную жизнь, а мы сдержанно радовались, что заканчиваем эту яркую и интересную страницу своей жизни, зная какая она была иной раз трудной. Пробежавшись между своими, увидел среди девчонок Валю и стал терпеливо ждать, когда можно будет к ней подойти. За лето она здорово похорошела. Да и остальные одноклассники к первому сентября изменились. Девчонки округлились и стали красивее. Парни повзрослели. Я общался с парнями и искоса поглядывал на стайку девчонок, ожидая своего момента. И он настал, когда Валя на минутку оказалась одна и я мог к ней подойти.

— Валя, помнишь моё предложение вместе сесть?

Валя сдержанно улыбнулась и слегка кивнула: — Помню…

Я обрадовался, сразу же предложив: — Я первым заскочу в класс и займу парту, а ты потом подойдёшь.

Может быть, она и собиралась мне ответить, но в этот момент подошла Нина Пачгина, а следом за ней ещё несколько девчонок. А ещё через пару минут все мы стали выстраиваться перед школой для торжественной части.

Успокоенный тем, что Валя не отказала, стоял среди одноклассников и снисходительно смотрел на первоклашек с цветами в руках, на их взволнованных родителей, на остальных школьников тихо переговаривающихся между собой или внимательно слушавших нового директора школы. Немного было и грустно. Ведь этот год в интенсивной учёбе пролетит очень быстро и уже через год с небольшим, я наверняка буду стоять в строю курсантов военного училища и у меня будет совершенно другая жизнь. И с окончанием школы, окончится и детство. Начнётся взрослая жизнь, и к тебе будут относиться не как к ребёнку, а как к взрослому человеку и требовать с тебя будут более жёстко. И мамы с папой рядом не будет. Так что погрустить есть о чём.

Торжественная часть закончилась громким звоном колокольчика в руках слегка испуганной всеобщим вниманием первоклассницы и все потянулись в школу — сначала герои этого праздника, первоклашки. Потом солидно мы — десятиклассники, а за нами все остальные. Первоклашки заходили тихо и крепко держась за руки мам и пап, мы тоже тихо, сохраняя торжественность момента, а вот остальные с шумом и гамом. И как только мы втянулись в вестибюль, так я ринулся вперёд, проскакал все лестничные пролёты и первым ворвался в наш класс. Фуууу…! И быстро занял парту на себя и Валю. Следом стали степенно заходить, чуть отставшие одноклассники, занимая свободные места, а я ждал, когда появиться Валя.

Зашла, посмотрела на меня, улыбнулась загадочно и пошла к другому ряду парт вместе с Ниной Пачгиной и там сели на вторую парту, первую заняли Ржевина и Милютина.

Чёрт!!! Я был просто уверен, что она сядет со мной и такой облом. Сидел растерянный и не знал, что делать, но быстро пришёл в себя и махнул приглашающе рукой Сергею Бабаскину, остановившегося в дверях и задумчиво оглядывающего класс.

Обиды не было, я на неё не мог обижаться, но прилично расстроился. Хотя с другой стороны и понимал её. Скорее всего она ко мне испытывала только дружеские чувства и этого было недостаточно, чтобы в открытую, под любопытными и понимающими взглядами одноклассников, а потом и обеспокоенных учителей, сесть со мной. И этот поступок надо ведь и объяснить потом той же её подруге Нине Пачгиной. Ну что ж, тогда придётся взять паузу и подумать, как быть дальше.

А дальше была уборка картошки и мы целую неделю ездили убирать её, но уже не в Искор, а немного подальше в умирающую деревню Большое поле и с погодой нам подфартило. Всю неделю стояла тихая и тёплая погода. Затем школьные будни, уроки, домашние задания, которые от моей влюблённости совершенно не лезли в голову и приходилось себя пересиливать. С десятого класса у нас начались занятия по начальной военной подготовки и к моему большому удивлению одноклассники единогласно выбрали меня командиром взвода. Не Никуличкина, как бы к нему мы все не относились, но всё-таки он наверно больше меня имел из-за своих лидерских качеств, больше прав претендовать на это звание. Но…, выбрали меня. И теперь в мои обязанности было проверка и подготовка класса к занятию, построение и доклад руководителю начальной военной подготовкой. Это был наш учитель по физкультуре Иосиф Иванович, капитан третьего ранга, командир торпедного катера. За лето он оборудовал кабинет именно под начальную военную подготовку, где хранились многочисленные образцы учебного оружия и другой наглядный учебный материал. На занятиях мы изучали ППШ — пистолет-пулемёт Шпагина, ППС — пистолет-пулемёт Судаева, пулемёт Дегтярёва, СКС — самозарядный карабин Симонова, пистолет ТТ — Токарева, АК-47, устройство гранат. В ружейной пирамиде стояло несколько малокалиберных винтовок ТОЗ-8, из которых мы периодически стреляли. Помимо оружия изучали и массу других моментов — Защита от оружия массового поражения, Уставы, строевая подготовка…

А после занятий, я как командир взвода, под руководством Иосифа Ивановича чистил оружие и было приятно после смазки слышать, как глухо и смачно ходил внутри затвор.

Пролетел сентябрь с его с тихим и тёплым бабьем летом, наступил холодный и мокрый октябрь с тёмными вечерами. С приходом нового, молодого и энергичного директора школы Казанцева Виталия Сергеевича и так активная общешкольная жизнь ещё больше набрала обороты и теперь мы частенько и с удовольствием посещали вечерами школьные мероприятия. А это модные в то время КВН (Клуб Весёлых и Находчивых), художественная самодеятельность. Сам Виталий Сергеевич вёл кружок фото и он почему-то больше выделял и возился именно с нашим классом. Хотя…, вот 10а был по всем характеристикам более однороден, мне казалось более дружный, но директор больше проводил времени именно с нами, с 10б. И после таких посещений я стал провожать Валю домой. Не под ручку, конечно, потому что ещё стеснялся, а как только видел, что она собирается идти домой, сбегал вперёд её, хватал пальто в раздевалке и выбегал на улицу, где прятался в тёмном месте недалеко от школы. И когда она выходила и направлялась в сторону дома, я выходил из своего укромного места и шёл сзади, охраняя её. Так продолжалось с неделю, потом осмелился и уже провожал вот так, идя рядышком и тихо радовался, что она не прогоняет меня. В то время дружба, а тем более любовь между мальчиком и девочкой взрослыми не приветствовались, а среди юношества такие отношения зачастую подвергались открытыми насмешками и дразнилками. А ещё через неделю, я набрался смелости и уже когда подходили к её дому, остановил подругу.

— Валя, хочу тебе что-то сказать…, — я специально остановился в тёмном месте, чтобы она не видела моего лица и волнения, от которого просто дрожал.

— Валя, хочу тебе сказать — я люблю тебя. — Сказал и замер, ожидая её реакцию и был неприятно удивлён, когда она весело рассмеялась над моими словами.

— Валя, я что-то смешное сказал!? — Несколько обиженно прозвучал мой вопрос на её смех.

— Нет, нет, Боря, не обижайся. Просто нам об этом ещё рано думать. Надо закончить десятый класс, поступить дальше учится. Ты вон хочешь поступать в военной училище, а думаешь о любви.

Её ответ меня слегка успокоил и примиряюще заговорил: — Я всё понимаю и то что сказал сейчас, оно не мешает ничему. Я не делаю тебе сейчас предложение выйти за меня замуж, а просто сказал тебе о своём чувстве.

— Спасибо тебе, — она успокаивающе положила свою руку на мою, — об этом я знаю давно. Я тебя услышала, а теперь пошли дальше, а то холодно и тебе сейчас ничего в ответ не могу сказать.

Ну что ж. По крайней мере с моей стороны шаг был сделан, мне культурно дали понять… А что понять? А ничего. Мне не сказали ни — Нет, ни — Да. Ничего! Впереди есть время, а время решает всё…

В классе и на людях у нас были… Вернее, с моей стороны были обычные отношения, как и со всеми, но теперь, по вечерам, когда мы собирались в школе, я её на полном праве провожал. Хотя тоже старался не афишировать наши или моё к ней отношения, чтобы какой-нибудь насмешкой или скабрезностью со стороны не обидели её. Но всё равно, кто-то что-то увидел и на одной из больших перемен, когда проходил мимо неизменной троицы Никуличкин, Залюбовский и Кушнин, меня остановил Залюбовский, ехидно проговорив.

— Боря…, смотрю… Гуляем с Носовой под ручку. Не рано ли женихаться стал…?

На лицах Никуличкина и Кушнина появились глумливые улыбки, а во мне стремительно вспыхнула злоба, понимая, что дальше последуют похабные намёки и подколки. Я так резко рванулся к Залюбовскому, что тот отпрянул от меня и упёрся спиной в стену.

— Юра, а тебя какого хрена это волнует? Гулял и буду гулять. А кто сунется ко мне или к ней, я за себя не ручаюсь. Грохну, не задумываясь, — и так это было сильно и эмоционально сказано, что мигом были стёрты улыбки с лиц наших вроде бы непробиваемых хулиганов. Как потом оказалось, в классе знали все, но больше никто и никогда даже намёка не подал в нашу сторону. Но каким-то образом об этом узнал наш классный Банзайка. Он оставил меня после уроков в классе. Долго смотрел сквозь очки на меня невозмутимым взглядом, после чего неожиданно спросил: — А как ты смотришь, если я тебя переведу в 10а?

Прекрасно поняв, о чём он, резко и категорически заявил: — Анатолий Иванович, даже если вы меня переведёте в 10а, я всё равно буду учиться здесь, — и с силой постучал пальцем по столу учителя. Банзайка непроницаемым взглядом посмотрел на меня, минуты две молчал, а потом изрёк половинчатое решение, — ладно. Пока недельку возьму на размышление….

Скорее всего он посоветывался с директором и тот меня вызвал дня через два. Посадил напротив и просто побеседовал на разные темы, не затрагивая ту, щекотливую тему и всё. Больше Банзай ко мне не лез.

Наш учительский коллектив был возрастного состава и если так можно сказать — старой закалки и роль школы была не только учить, а ещё и воспитывать нормального гражданина. Поэтому в школе присутствовала строгая атмосфера, где чётко было расписано — что должен знать каждый ученик, а что не должен и что он мог делать, а чего нет. В этом ключе работала и комсомольская организация вкупе с пионерской. В принципе, всё нормально. Но нашим «старым» учительским составом не учитывалось, что постепенно наступают другие времена, в обществе, пусть и медленно, но идут изменения, особенно в новом поколении, которое родилось после войны и наше поколение, которое ещё только заканчивает школу, тоже имеет несколько другие взгляды, чем предшествующее поколение.

А тут в 1971 году в школу приходит новый, молодой и энергичный директор, а из института распределили учительницу биологии и зоологии Елену Александровну. Ну…, мы, десятиклассники, были поражены тем, что оказывается директор может быть не только строгий, но и душой, образцом для старшеклассников. Помимо того ещё и открытый, когда ты можешь к нему подойти с любой проблемой. А учительница — не старая, строгая, с классической причёской и учительской одежде, а молодая, красивая, стильная и что не маловажно для нас пацанов в очень коротенькой мини юбке, откуда выглядывают стройненькие ножки. Чёрт подери!!!

И они вдвоём взорвали чопорный учительский коллектив, который осуждал их поведение, одежду и манеры Елены Александровны, где она совершенно не нарушала ничего чего-то, просто она была современной девушкой. А наши учителя застряли в середине 50х годов. Осуждали и директора, давали ему советы, как правильно себя вести со старшеклассниками, но Виталий Сергеевич отмахивался от них и продолжал работать, как и работал, покоряя наши души. И Елена Александровна, не обращала внимания на недовольство и ворчание педагогов старой формации. Продолжала ходить в школе, как и ходила в молодёжном стиле, будоража наши юношеские души и бушующие гормоны. Стоит добавить, что мы все парни старшеклассники были немного влюблены в неё.

Понятно, что я жил не только своими чувствами, учёбой в школе, а жил нормальной и наполненной жизнью. Зимой мы с Сергеем Бабаскиным стали ходить в клуб Городка, где открылся музыкальный кружок. Я хотел выучиться игре на трубе, а Сергей на саксофоне. Но я ходил всего месяц и сколько не бился, не старался, но у меня ничего не получалось. Я не чувствовал музыки, у меня банально не было музыкального слуха, а вот у Бабаскина дело пошло вперёд и уже через пару месяцев он мог играть простенькие песни.

Пару раз нас вызывали в районный военкомат в Чердынь на медицинскую комиссию и последующую приписку к военкомату — постановка на воинский учёт. Первый раз мы поехали на выделенном с автобазы открытом грузовике. Собралось человек тридцать. И если нас с 10а и 10б было человек двадцать и все в основном адекватные, то вот остальные были бывшие наши одноклассники, которые не захотели учиться дальше и считали себя, по крайне мере перед нами, взрослыми мужиками. А проработав полтора года, ещё вдобавок и крутым рабочим классом. Если туда мы ехали более менее нормально. Да и там, в военкомате, потом в районной больнице, где проходили медицинскую комиссию, тоже было всё нормально. Особенно боялись все сверхсрочника-старшину, который служил при военкомате. Здоровяк старшина периодически заходил в подвальное помещение, где мы сидели за столами, оглядывал нас суровым взглядом и тыкал здоровенным пальцем в толпу приписников и в кого палец утыкался, тот пулей вылетал из подвала и выполнял ту работу, которую ему назначат. В основном это колка дров, подметание двора, куда-то с ним ехать, там грузить, здесь разгружать. Короче все его боялись. А вот, когда все прошли медицинскую комиссию, наш «рабочий класс» набрал спиртного и по темну тронулись в обратный путь, тут и началось интенсивное поглощение водки. Они прямо бахвалились перед нами десятиклассниками своей независимостью и возможностью пить водку, как взрослые. Водка мигом закончилась и они в ближайшей деревне Покча попытались докупить, но почему-то не получилось и мы тронулись дальше. Сначала они разбирались друг с другом. Даже слегка подрались на ходу, потом стали доколупливаться до нас и наверно пришлось бы драться. Но хорошо укатанная пред зимняя дорога, это не летняя, когда 50 км от Ныроба до Чердыни едешь два часа. Поэтому грузовик доехал до автобазы очень быстро и всем пришлось сгружаться. Второй раз мы уже ездили отдельно от нашего рабочего класса и в основном только те, кто собирался поступать в военные училища. В районе было две средние школы — в Чердыни и Ныробе, а у военкомата был план — сколько они могли поставить выпускников, желающих поступать в военное училище. В Чердыни военных, да ещё офицеров, кроме военкоматчиков не было. А это всего четыре человека — полковник Кайзер военком, майор Прокофьев и пару капитанов. Да ещё старшина. Вот майор Прокофьев и отвечал за кандидатов в училище. Чердынь могла в план дать двух-трёх человек, а вот уж Ныроб, где офицеров МВД было дополна, стабильно давал больше десятка желающих поступить в военные училища. Только наш класс выставлял 7 человек — четыре в училища Министерства обороны и трое Внутренние Войска и 10а тоже около пяти человек. Вот второй раз мы и ехали на мандатную комиссию в военкомат. Я выбрал Благовещенское общевойсковое училище, Сергей Бабаскин Казанское авиационно-техническое. Володя Ганага с 10а Пермское инженерно-ракетное, Лёвка Киндеркнехт, тоже с 10а, Красноярское радиотехническое. Эта поездка была спокойной, никто не напился, да и ехали мы в тёплом автобусе. Было уже очень холодно, чтобы туда-сюда кататься в открытом кузове. А на этой почве через две недели случилась страшная трагедия, поразившая всю нашу округу. Установились сильные морозы, а тут в военкомат вызвали очередную партию молодых парней, но уже с дальнего посёлка Валай. Скорее всего их вызывали для предстоящего весеннего призыва. Те благополучно добрались до Чердыни, сделали все дела в военкомате и вечерним автобусом поехали обратно. Прибыли в Ныроб вовремя и всё было бы нормально, но уже в Чердыни они крепенько выпили и вместо того, чтобы идти на отворот на Валайскую дорогу, напротив новой Городковской больницы. Там обычно все Валайские ждали машину на Валай и дальше на Вижай, решили на дорогу до Валая затариться ещё водкой. Пошли в магазин, пока туда-сюда, да ещё там выпили. Машина ушла, посчитав, что забрала всех желающих уехать. Те вышли на отворот, постояли, потолпились. Но долго не постоишь, мороз минус 45, пошли к дежурному по Управлению уточнять насчёт машины. Дежурный офицер объяснил, что машин на Валай до следующего вечера не будет. Спросил, есть ли деньги и, получив утвердительный ответ, отправил их в гостиницу, предварительно позвонив туда, чтобы устроили. Парни вышли от дежурного, а их было шесть человек, допили купленную водку и по пьяни приняли весьма самоубийственное решение.

— Ааа…, давайте купим ещё водки и пошли на Валай пешком. Сейчас шесть часов вечера, даже если мы будем идти по пять километров в час, то уже в шесть утра будем на Валае… И вместо того чтобы завтра целый день тут шарахаться, будем дома спать…

И ведь, никого не предупредив, накупили водки, лёгкой закуски и пошли навстречу смерти. Дежурный офицер по Управлению вспомнил про выпивших парней под утро и решил позвонить в гостиницу, узнать — не буянили ли те…? Гостиница ответила недоумением — какие, мол, пьяные парни!? Никто вчера вечером не заселялся…

Офицер не на шутку всполошился, правильно просчитав трагичный вариант, и срочно отправил дежурную машину с людьми на Валайскую трассу. Дозвонился до Валая и приказал со своей стороны отправить дежурную машину с медиками. Но было поздно. Последнего, ещё живого парня, Валайская машина встретила в пяти километрах от посёлка. Весь обмороженный, полумёртвый, идти уже не мог, а медленно полз по середине дороги. И как только его загрузили в машину, он умер. Потом нашли остальных. Первые тридцать километров они прошли в общем бодро. Раза два лишь останавливались и жгли костры, чтобы согреться и при этом пили водку. А вот потом, когда начался отходняк, накатила усталость и вялость. Первого они оставили у костра. Наверняка, он наотрез отказался идти, посчитав, что отсидится у костра и заснул. Проснуться уже не получилось. Так они и шли дальше, теряя каждые несколько километров по человеку. Жалко, конечно, было всех и замёрзших, и их родителей. Но мне больше всего было жалко дежурного офицера, который вдруг оказался больше всех виновен и теперь он оказался «козлом отпущения». Но и для него вскоре всё закончилось благополучно.

А зима катилась своим чередом. Катался на лыжах, благо за карьером весь лес был изрезан лыжнями, в вечернее время рубились на своей улице в хоккей. Очень часто вечерами мы собирались в читальном зале Ныробской библиотеки, где конспектировали работы Ленина или обсуждали многие интересующие нас проблемы. Пропадали вечерами и в школе, там была насыщенная спортивная жизнь и собирались либо в классе, либо в спортзале, где наблюдали как наши парни рубились в баскетбол с 10а. Тогда хорошо шёл баскетбол и Валерка Никуличкин, Юрка Залюбовский и даже Серёга Кушнин были костяком команды. Так что часто болели, когда играли наши. Однажды обратил внимание, что у Валерки Никуличкины, когда родители уйдут на работу, стала собираться его компания и совершенно случайно, крутя ручку настройки на радиоле, уткнулся в волну, на которой они занимались радиохулиганством. Смастерили простенькую приставочку, присоединили её…, не знаю уж куда и давай наяривать в радиоэфире, типа — «Директор бани вызывает кочегарку, а кочегарка ему отвечает матом….». Послушал, посмеялся и решил над ними слегка подшутить. За радиохулиганство в наше время наказывали строго. Когда они в очередной раз вышли в эфир, я набрал номер телефона квартиры Никуличкиных.

Прокашлился и когда там подняли трубку, суровым и хриплым голосом заговорил: — Это квартира Никуличкиных?

— Да…, — прозвучал настороженный голос Валерки.

— Это вы там хулиганством занимаетесь?

— Каким хулиганством? — Испуганным голосом проблеял одноклассник, — мы ничем не занимаемся…

Я возвысил голос: — Ладно врать то!? Нам сейчас в милицию позвонили с нашего аэропорта. Они запеленговали вас, потому что вы выходите на частоту самолётов из Перми и мешаете им садиться. Значит, готовьте аппаратуру, скоро приедем и заберём её у вас. Да… заодно, чтоб когда мы приедем, родители были, чтоб с вас показания снять и хороший штраф выписать по первому случаю. Ждите. — И положил трубку на телефон. Быстро перебежал к окну, выходящему в наш общий с Никуличкиным двор. Через три минуты во дворе испуганно заметались три фигуры, забегали в разные стороны, стали тыкаться по углам, видать, судорожно соображая — Куда всё спрятать? По взмаху руки Валеры метнулись в сторону сарая, таща туда приставку, радиоприёмник, но быстро выскочили оттуда и метнулись к поленнице дров. Тут уж я не вытерпел, сунул в валенки ноги и выскочил во двор.

— Валера, что случилось?

— Боря, помогай…, спрячь, — в панике завопил Валерка и сунул мне в руки приставку, а за ним сунулись перепуганные Залюбовский с Кушниным, но я решительно отвёл их руки от себя. И ещё раз спросил.

— Что случилось то?

— Милиция сейчас приедет…, засекли нас… Спрячь у себя, а то меня отец убьёт…, — и продолжал совать мне радиоаппаратуру.

— Да ты что!? — Деланно возмутился в ответ, — да меня мой отец потом убьёт… Не…, несите в лес, а то вы тут всё уже истоптали и мигом всё найдут.

— А…, точно, — обрадовались одноклассники и рысцой друг за дружкой выбежали из двора. Долго они потом присмиревшие ходили.

Одним из ярких событий перед зимними каникулами был ядерный взрыв за посёлком Чусовским, в тайге. В те времена, в ходе различных исследований водных ресурсов страны и правильного его распределения, вдруг выяснилось — что Каспийское море быстро мелеет из-за того, что уже не хватает речных вод Волги и Камы. В результате чего решили прорыть канал между рекой Печорой и Колвой, чтобы дополнительной водой северных рек восполнить дефицит воды в Каспийском море. Ну и заодно канал будет судоходный и тогда из Волги можно грузы возить на север. Но проводить канал решили не обычным рытьём, а путём целой серии ядерных взрывов. И начались, ночные посадки больших самолётов на наш грунтовый аэропорт с секретными грузами. Наехало КГБ и стало плотно работать в посёлке, ходили по домам под видом техников и пломбировали на телевизорах переключатели каналов, заодно и приглядывались кто и где живёт. Оказывается, на 6ом канале можно иной раз прослушивать переговоры подготовки ядерного взрыва. Так-то посёлок жил своей обычной жизнью, но подковёрная, невидимая жизнь существовала.

И накануне взрыва нас всех предупредили — посуду из буфетов и сервантов вытащить и составить на пол и у кого высокие антенны…. Ну…, тогда не обессудьте. Взрыв будет такого-то числа в двенадцать часов дня. Мы, десятиклассники, в тот период почему-то учились во вторую смену. Было около минус 20 градусов, ясная погода, а я любил в такой мороз колоть дрова. Прокаленные морозом берёзовые и сосновые чурки, даже самые сучковатые и перекрученные, без всякого сопротивления раскалывались от удара тяжёлого колуна.

И вот в азарте колю дрова, разогрелся, силушка в разгорячённых мышцах играет, с удовольствием поглядываю на быстро растущую кучу рядом с поленницей и прикидываю про себя — пора заканчивать, достаточно на сегодня. С силой воткнул колун в здоровенный чурбак, с наслаждением потянулся и полез по наколотым дровам к поленнице, чтобы туда уложить плоды своего труда. Меня вдруг сильно шатнуло, дрова из-под ног стали разъезжаться и, судорожно замахав руками, в беспочвенной попытке удержаться, завалился под поленницу, а на меня сверху она и рухнула.

— Ну…, ни фига себе…!? — Вздыбился из-под кучи поленьев, отряхнулся от дровяного мусора, почесал ушибленные места и в недоумении огляделся. Понимаю, что когда лез по наколотым дровам — там всё шатко и валко было и я мог упасть. Но чего завалилась вся длинная поленница!? Я ведь когда упал под неё — даже не задел ничего? Почесал в недовольстве затылок, чертыхнулся и приступил к наведению порядка. Увлёкся и когда через пятнадцать минут укладывал последние поленья упавшей поленницы, меня как пронзило — Чёрт побери!!! Да это ж был ядерный взрыв. Наверно на высокую крышу нашего дома кот Мурзик так быстро не залетал, как я. И вроде бы дом на самом высоком месте был, но ракурс был не тот и я смог разглядеть лишь часть какого-то тёмного пятна далеко-далеко в том направлении, где всё это должно было произойти. А это по прямой километров пятьдесят.

Разочарованный слез с крыши и через полчаса слушал сбивчиво-восторженный рассказ брата, пришедшего из школы. Сам момент взрыва они поняли по испуганному вскрику учительницы, которая, ни с того ни с сего, вдруг на стуле, мелко стуча ножками, отъехала от учительского стола. И тогда они сорвались с мест, выскочили в торец здания школы и с лестничной площадки третьего этажа увидели далёкое пятнышко плотного тёмного облака, которое достаточно быстро рассосалось.

Как потом стало известно из неофициальных источников, взрыв прошёл штатно и выполнил свою задачу одним махом выкопав около километра канала, шириной 60 метров и глубиной около 30. А я случайно подслушал разговор двух офицеров не нашего Управления, что на март следующего года запланировано подрыв сразу трёх ядерных зарядов. Вот уж канава получиться!? И прошёл слух, как бы КГБ не работало, но всё-таки они прошляпили иностранную разведку уже тут у нас. Сами по себе эти взрывы носили и военный интерес, несмотря на сугубо мирные цели. На разных расстояниях и местах в зоне взрыва были оборудованы защищённые места, где была установлена различная аппаратура, исследовавшая разные аспекты ядерного взрыва, в том числе и киноаппаратура, снимающая всё это. Так вот болтают, что после взрыва в нескольких бункерах не смогли найти важную научную технику. Спёрли её вместе с данными.

У нас никаких дурных и вздорных слухов о негативных последствиях ядерного взрыва не ходило. Так как мы сами находились тут рядом и соврать что-то было очень сложно. Но зато те, кто приезжал из Перми, со смехом рассказывали городские слухи, типа — Когда долбануло, то как языком слизало сразу двадцать посёлков. А один нашему с пеной у рта рассказывал, что его друг сам лично видел, как из этих посёлков выбегали горящие как факела люди и своим огнём поджигали леса… Дебилизм… Это ж надо придумать — Зимой поджигали леса…

На январских каникулах я пригласил Валю сходить в кино. Стояли жуткие морозы, где-то в пределах минус 35–40 градусов, а иной раз и ниже. В назначенное время, в стильных, тоненьких брючках, ботиночках на «рыбьем меху», в нитяных перчатках, я подошёл к её дому в тот момент, когда она выходила. В отличие от меня, она была одета тепло — шубка, валенки, тёплый платок и рукавицы. Не знаю, как её, но меня грела любовь и я прямо гарцевал рядом с ней. Идти до кинотеатра «Север» около километра и, в осознание, что иду рядом с любимой, даже не заметил ни мороза, ни времени. Мне показалось, только отошли от её дома и вот он кинотеатр. Показывали румынскую шпионскую картину, которую даже и не запомнил, всё время ощущая рядом с собой Валю, что было достаточно для счастья.

Но вот как пошли обратно, запомнил на всю жизнь ярко и прочувственно. Уже через сто метров был вынужден развязать уши шапки и опустить их. Ещё через сто, мороз цепко вцепился через тоненькие перчатки в пальцы и я незаметно для подруги шевелил ими изо всех сил, потом стали быстро замерзать коленки, потому что под брюки ничего не одел, а следом мороз добрался и до ног в ботиночках. В борьбе с беспощадным морозом уже ничего не воспринимал вокруг, ни красивенного звёздного неба с ярко выделенным Млечным путём, ни огромной луны, здоровой тарелкой висевшей над нами и заливающей бледно-жёлтым светом посёлок. У меня была только одна мысль, быстрее проводить Валю до дома и смотаться самому. А Валя, укутанная платком, в тёплой шубке и в валенках, не замечала моих страданий, неторопливо шла, подняв голову к звёздному небосводу с тысячами яркими огоньками и о чём-то весело щебетала, а я даже не вслушивался и лишь поддакивал в такт и не в такт.

Слава Богу. Наконец-то мы дошли. Вместо того, чтобы сразу попрощаться и разбежаться по домам, Валя опёрлась спиной на калитку и стала о чём-то рассказывать и мне только и оставалось стоять с заинтересованным лицом и кивать, и мычать, поддерживая разговор. А сам понимал — ещё пять минут и ходить вообще не смогу. Ноги и пальцы уже не чувствовал, хотя активно переминался и постукивал ногами друг об друга. Но и это выдержал. Валя, наконец-то открыла калитку, зашла во двор, многообещающе, как показалось несмотря на лютый холод, помахала рукой и пошла ко входу в дом. А я стартанул, понимая, что времени, чтобы остаться здоровым, у меня уже не остаётся. Только отбежал метров на пятьдесят, как в спину ударился крик Вали: — Боря…, погоди….

— Ну что за чёрт, ёлки-палки…, — мысленно возопил и послушно завернул обратно. Валя стояла у калитки и, дождавшись, спросила: — Слушая, а давай завтра в Городковский клуб сходим в кино.

— Давай…, — я был согласен на всё, лишь быстрее слинять домой.

— А какой там фильм будет? Я забыла название, но говорят хороший. Там ещё…., — дальше она стала пересказывать краткое содержание, а я мысленно взвыл, пронзительно понимая, как быстро утекает время и будущее здоровье. Но и это выдержал, дождался, когда она зайдёт в дом и ломанул. Как добежал до дома и не умер, не обморозил насмерть лёгкие, совершенно не помню. Помню финал, из последних сил ввалился в дом и, прямо не раздеваясь, сунул в ведро ноги в ботинках и руки в перчатках в только что принесённую братом ледяную воду с колонки и тоскливо завыл от боли. Слава богу, остался с ногами и руками.

А через пару дней, совершенно случайно попали с Валеркой Никуличкиным уже в очень некрасивую историю, слава богу, хоть разобрались сразу и быстро. А то сначала бы получили от своих отцов, а потом бы им было стыдно перед нами, а нам обидно и больно, что не поверили.

В Городке, в сторону Вилиба, проживала пожилая семья, муж с женой. Им обоим было далеко за семьдесят, но были они ещё очень активными для своего возраста. Он имел старенькую кинокамеру и частенько снимал нашу Ныробскую жизнь, создавая некую летопись, а потом монтировал фильм и показывал его в клубе перед киносеансами. Она тоже во многом занимала активную позицию в событиях нашей поселковой жизни и всю жизнь коллекционировала марки, что очень интересовало меня. И к моему удивлению Валерка Никуличкин тоже немного собирал марки, но не так фанатично и грамотно как я, но всё-таки занимался этим с удовольствием. Сейчас не помню, как получилось — то ли мы с ним напросились к ним в гости, то ли она узнала о нашем увлечении. Но в один из дней, в шесть часов вечера, мы сидели в гостях, пили чай с малиновым вареньем и она с гордостью показывала многочисленные альбомы с марками. А там было на что посмотреть. У неё были собраны все царские марки, марки торговых представительств, многочисленные и редкие марки времён Гражданской войны, оккупационные марки интервентов и марки, которые выпускали все правители Белого движения. Советские марки. Она открыла один альбом, а там…, на двадцати листах редчайшие марки двадцатых и тридцатых годов. И я воочию представлял ценность этого альбома. Даже если продать за 25 % его цены, можно было купить отличную кооперативную квартиру в Москве, причём в центре, легковушку «Волгу» и ещё денег останется на безбедное существование. Мда… Полюбовавшись на это сокровище, мы с Валеркой попрощались и ушли домой. Но прошло где-то около часа, в прихожей сильно зашумели, стук в дверь и на пороге возникла грозная фигура отца Валерки.

— Здорово, Антоныч, — довольно агрессивно поздоровался он с отцом и, найдя меня глазами, нехорошо усмехнулся, — хорошо, что Борька дома. Пошли со мной, — поманил он меня пальцем.

— Погоди, куда это ты его? — Вздыбился отец.

— И ты пойдём…., — мотнул головой Никуличкин старший, потом пояснил, — тут дело такое, касающееся наших сыновей и очень дурно пахнет. Если сразу не разберёмся, завтра довольно стыдно перед людьми будет.

— Что хоть случилось? — Отец стал поспешно одеваться, я тоже.

— Ты знаешь, что мой и твой ходили к этим…?

— Ну да… Как пришёл и всё восхищается, какие там марки….

— Во… А сейчас они оба пришли к нам и говорят, что наши украли у них самый дорогой альбом с марками…

— Ни хрена себе, — отец даже одеваться перестал и повернулся ко мне.

— Да ничего мы не брали у них. Чего они выдумывают!?

— Вот и мой тоже — упёрся и всё. Не брали….

В доме соседей со скорбными лицами сидели давешние наши знакомые и уже в присутствии меня вновь повторили — пришли, сидели, пили чай, рассматривали альбомы, ушли, а одного, самого дорогого альбома нет.

— Да не брали мы…, — твёрдо заявил я, ни капли не сомневаясь и в Валерке тоже, сидевший недалеко на табурете совсем задавленный страхом перед отцом, — Как мы могли его взять!? Он ведь здоровый и так просто его не спрячешь, тем более на нас.

Теперь всю рулёжку взял на себя мой отец: — Так. Здесь делать нечего, пойдёмте на место происшествия. Там и будем разбираться.

Никуличкин старший недовольно поморщился: — Давай, Антоныч, ты иди, всё-таки когда-то служил в уголовке, а я даже не пойду. А то в гневе могу лишнего наворотить. Ты ж меня знаешь.

Отец кивнул головой, быстро собрались и в молчании дошли до дома стариков. Зашли, встали на пороге. Отец предложил рассказать, как всё было.

— А что тут рассказывать. Разделись мы вот здесь. Одежду повесили вот сюда. Прошли в комнату и сели за стол, вот тут. Полка с альбомами, вон она. Чтобы взять оттуда альбом, кому-то из нас, надо встать, обойти стол, подойти к полке и обратно по тому же пути. Мы сидели, никуда не вставали, а Антонина Андреевна сама доставала альбомы и клала их на стол и мы там их смотрели. Потом она убирала и доставала новый альбом.

— А тот альбом? — Подтолкнул меня отец.

— Тоже оттуда взяла. Взяла, положила на стол перед нами. А потом, когда посмотрели, она его взяла в руки и…, — я замолчал, вспоминающе наморщил лоб, оглядел полку с альбомами, пробежался глазами по комнате и радостно возопил, — да вон же он. Вон он лежит на буфете.

Точно. Это был тот самый альбом и Антонина Андреевна в великом смущение смотрела на него, а её муж сокрушённо крякнул, после стала сумбурно извиняться: — Мальчишки, простите меня… Геннадий Антонович, ну ты же видишь, старые мы… Памяти совсем нету…

А мы с Валеркой радостно пихались в прихожей, уже не обращая внимания на взрослых, а там отец суровым голосом предложил: — Антонина Андреевна, погодите… А теперь откройте альбом и посмотрите — все марки на месте или чего-то не хватает?

Женщина пролистала альбом и упавшим голосом подтвердила, что всё на месте.

— Точно? А то ведь марок там много…, — уточнил отец.

Но Антонина Андреевна только подтвердила: — Да… я свои альбомы знаю наизусть.

А через пятнадцать минут мы были у Никуличкиных. Отец доложил о благополучном исходе и мужики засели на кухне, куда сосед выставил водку и закусь.

На следующий день, с утра, я сидел у Валерки и мы бурно и осуждающе обсуждали произошедшее., которое было прервано робким стуком в дверь и когда открыли, на пороге стояла Антонина Андреевна.

— Валера, Боря, простите меня. Старые мы, бестолковые иной раз. А в знак примирения возьмите от меня марки, протянула конверт и ушла.

Хм…, а в конвертике лежали штук двадцать отличного состояния марок 20х и 30х годов. Не дорогих, но достаточно редких, чему мы были оба рады и по справедливости поделили их.

Вообще, Никуличкины старшие были хорошие соседи. Через два дня в нашем дворе произошло ЧП небольшого масштаба. Мама, как хозяйка, вставала раньше всех, затапливала печь на кухне и готовила завтрак, чтобы накормить своих мужчин. Вот и сегодня, она встала, оделась и вынесла на морозную улицу ведро с водой из-под умывальника, а когда зашла, стала будить отца: — Гена… Гена… Вставай. Рекс сорвался с цепи и умотал куда-то. Иди и найди его, пока тот никого не покусал.

Я как раз проснулся в этот момент, приподнял голову над подушкой и слышал последние слова матери. Зря она так про Рекса. Тот уже несколько раз рвал цепь и убегал. Да… носился по улице как оглашённый, пока не выдохнется, но ни на кого не нападал. Для этого он был умным псом, чтоб такой фигнёй заниматься. А вот если кто посторонний просто забредёт к нам во двор или остановиться у калитки, то у того запросто пропадёт желание, даже приблизиться к дверям дома, увидев нашего пса, который готов порвать зашедшего. Осудив мысленно клевету матери на добродушного Рекса, я вновь уронил голову на подушку.

Отец быстро поднялся, накинул на голое тело шинель, шапку на голову, сунул голые ноги в валенки, не забыв при этом папиросы, и вышел в морозное утро. Через пару минут дверь снова загремела и в клубах морозного пара в прихожку зашёл отец, в недоумении держа мёртвую курицу за задние лапы: — Люся, смотри, что я во дворе около сарая нашёл. На… ощипывай и в кастрюлю… А я пойду гляну ещё…

— Погоди, погоди…, — заторопилась мать, накидывая на себя ватничек, — я с тобой. Точно, это работа Рекса, меня старые хозяева предупреждали, что тот неравнодушен к курям.

От всей этой суматохи я окончательно проснулся и лежал на диване, с интересом ожидая дальнейших событий, и через пять минут был вознаграждён. В доме появились родители, отец в обеих руках держала ещё по курице, без признаков жизни. Он перематерился, поднимая обе руки как бы взвешивая.

— Бери и эти общипывай… А я сейчас оденусь и пойду эту сволочь искать….

— Давай, давай. Иди и посади эту скотину на цепь, а я потом по позже пойду к Наде Никуличкиной и там уж решать будем, как расплачиваться.

Отец ушёл через пять минут, тепло одевшись, а я вышел на кухню, где мама споро ощипывала курей: — Что хоть случилось? Слышал, что Рекс сорвался!?

— Да ладно если бы только сорвался. Он выдавил у Никуличкиных в сарае окошечко, залез туда и подавил всех курей. А у них их тринадцать штук… Вот не знаю, как мне с Надей разговаривать. Неудобно-то как…!?

Вскоре на улице громко загремела цепь и в дом зашёл отец: — Посадил… Гад…, такой мне на улице встретился с виноватым видом, что даже под жопу ему не дашь. Вот ведь, блиннн…

Мне тоже не терпелось посмотреть на виноватый вид пса, что-то там накинул на себя и выскочил во двор. Рекс смирненько сидел около конуры и вид у него действительно был виноватый и такой же взгляд говорил — «Ну, что я поделаю — вот так всё и получилось… такая у меня собачья натура».

Мама потом сходила к Никуличкиным и сошлись на 60 рублях, за ущерб. А отец, вечерком ещё с двумя бутылками водки и закуской сходил к главе семьи и неприятный инцидент был заглажен.

Зимние каникулы закончились и сейчас надо было напрягать все усилия, для того чтобы в последнем полугодии подготовиться к сдаче экзаменов. Да…, сразу же в первый день Анатолий Иванович, непонятно с чего взял и рассадил меня и Валю в классе по-другому. Меня разъединили с Бабаскиным и пересадили за вторую парту рядом с Ниной Пачгиной, прямо за Леной Милютиной и Леной Ржевиной. А Валю от Пачгиной пересадили сзади меня на третью парту с Лёшкой Анфёровым. И смысла этой пересадки я ни черта не понял, да и никто не понял. Но зато теперь был совсем рядом с ней и частенько всей кожей, покрываясь мурашками, прямо ощущал её задумчивый взгляд на себе и тихо млел, отчего совсем не слушал учителя. Но… это ладно. Помимо этого у меня в этом плане возникла большая проблема, которую пока не знал, как решить. Уже два месяца не посещал уроки немецкого языка и не то что сам их прогуливал, а меня не пускал на урок учитель Виктор Михайлович и родители об этом не знали. Вообще, получилось всё по дебильному. Я давно заметил, что Колька Морозов всегда с переменки забегал в класс последним, перед самым учителем. И решил однажды подшутить над ним. На одной из больших перемен изготовил петлю и когда все зашли в класс повесил её на двери с таким расчётом, что Колька забежит и сразу угодит в петлю. И класс тоже замер в ожидании смешного момента, когда Колька будет барахтаться в петле, зная, что сзади идёт учитель и ему к тому времени надо снять петлю с шеи.

Но как всегда, в последний момент вмешиваются непредвиденные обстоятельства. Колька опоздал, а вместо него в дверях появился учитель немецкого языка. Недаром у него была кличка — «Косой», поэтому он и не заметил висящую петлю, влез своей кудреватой головой и ещё успел пройти по инерции пару шагов вперёд, отчего петля у него на шее затянулась и он остановился в недоумении, не понимая что происходит. А тут в класс забегает опоздавший Колька и чуть не пихает дальше Виктора Михайловича, но потом бочком-бочком, огибая того, стал пробираться на своё место. А класс в лёгком замешательстве замер, ожидая неприятных последствий.

Виктор Михайлович невозмутимо огляделся, спокойно снял петлю, сдёрнул веревку с верха дверей, небрежно положил на стол и как ни в чём не бывало приступил к уроку. Урок провёл как обычно и я уж успокоился, но в самом конце негромко спросил: — Кто это сделал?

Можно было конечно не вставать и я был уверен, что меня не сдали бы. Но с другой стороны, могли сказать, что струсил признаться. А я был не такой, поэтому встал и сказал: — Виктор Михайлович, это сделал я, но петлю ставил не на вас, а на Морозова. Но попали вы.

Виктор Михайлович неопределённо пожал плечами и вынес свой вердикт: — Услышал тебя. Мои уроки не посещаешь, пока не приведешь ко мне своих родителей.

Я думал, он остынет и даже сделал попытку поговорить с ним, а через месяц просто пришёл на его урок и сел.

— Цеханович, выйди вон из класса…., — потребовал он, увидев меня.

— Виктор Михайлович, — я встал и повёл руками по классу, — вот перед всем классом, приношу вам своё извинение и ещё раз говорю, что не хотел вас оскорбить. Так получилось… Случайно.

Но Виктор Михайлович упёрся: — Я ещё раз повторяю. Цеханович, выйди вон из класса. Если ты не выйдешь, то уйду я…

Это было уже суровое заявление и мне не оставалось ничего как уйти. Так что пришлось идти к матери, признаваться и на следующий день, вместе идти в школу. Я стоял, мама сидела и слушала неприятные вещи обо мне. Конечно, дома мне потом попало по полной программе, ещё и от отца, но слава богу мир между мной и учителем немецкого языка был восстановлен.

В феврале опять карантин на две недели из-за гриппа и в один из вечеров пошёл проведать заболевшую подругу Таню Сукманову. Быстро добежал до Черёмушек, дверь открыла её мама, радушно запустив в квартиру.

— Здравствуйте, тётя Маша…. Как там Таня? — Уже с порога затараторил.

— Заходи, заходи… Нормально, твоя Таня. Раздевайся и в комнату заходи, в постели она лежит…

Быстро скинул пальто, повесил и толкнул дверь Татьяниной комнаты, которая располагалась прямо напротив входной двери.

— О…, Таня, здорово… Хорошо выглядишь. — Три дня тому назад я тоже приходил, чтоб ей не было скучно, она тогда температурила и имела весьма болезненный вид. А сейчас, видно, что температура спала, цвет лица здоровый и подруга просто валялась в постели и читала книгу.

— Боря, здорово, заходи. Хорошо, что ты пришёл, а то скукотище…. Надоело всё, вот сегодня ещё валяюсь, а завтра встаю. — Она приподнялась на кровати навстречу мне и я легонько её приобнял, мигом заметив, что она лежит в постели в простенькой ночнушке на голое тело и чуть придержал её, а она сама провоцирующе прижалась. Потом ворохнулась под моими руками, шутливо заявив: — Ладно, ладно…, тискать меня, — и высвободилась из моих полу дружеских объятий.

С ней всегда было легко и я со смехом опустился на рядом стоящий стул: — Зато мне приятно было, держать в руках молодое, а главное здоровое тело…

Взаимная, весёлая пикировка переросла в возбуждающую и увлёкшую нас обоих возню на кровати…. Вернее, она на кровати, я рядом с кроватью. Не было бы её родителей дома, эта возня вполне возможно перешла бы в большее. У Таньки глаза завлекающе сверкали и руки мои где-то там увлечённо лазили под ночнушкой и тискали разные интересные выпуклости, отчего сам уже горел. Родители Татьяны очень хорошо относились ко мне. Уж не знаю в какой роли выглядел в их глазах — может как хорошего и надёжного товарища их дочери, а может потенциального жениха… А может…. Ну…, не знаю. Но ни разу они, когда мы с Танюхой частенько сидели у неё в комнате за закрытыми дверями, не нарушали наше уединение.

И сейчас мы расшалились не на шутку, оба раскрасневшиеся, У меня рубаха расстёгнутая до пупа и часть вылезла из-за брючного ремня, сам навалился грудью на подругу и тянусь за журналом «Советский Экран», где вместе читали статью, а потом заспорили и теперь хочу выхватить из её рук и показать спорное место в статье. Тянусь то тянусь, но и не забываю поглядывать, как в ходе борьбы у подруги сползло одеяло и обе лямки просторной ночнушки скатили по обе стороны её красивых плеч и ещё минута и вообще она оголиться по пояс… Что мне бы и хотелось… И веду борьбу до логичного конца.

И в этот интересный и захватывающий момент, во входную дверь кто-то тихо постучался.

— Я открою, тётя Маша, — крикнул матери Татьяны, выглянувшей из кухни, щёлкнул замком, распахнул дверь и замер. С той стороны стояла Валя, пришедшая к Татьяне также в гости. Она спокойным взглядом осмотрела мой растерзанный и встрёпанный вид и я стал поспешно заталкивать рубаху в брюки. А она так легонечко отклонилась и посмотрела через моё плечо. Я тоже обернулся. Нет… чтоб Танька смирно лежала под одеялом, а она в этот момент судорожно натягивала лямки ночнушки на голые плечи. Меня бросило в жар от офигенного смущения, хотя у нас ничего не было, но запросто можно подумать — как видишь.

Танька красная как рак, укрывшись одеялом под подбородок, лежала в постели, я такой же бурый сидел на стуле рядом и вся беседа проходила в натянутой обстановке. Вскоре Валя стала прощаться, с фальшивой бодростью желая быстрей Танюхи выздороветь. Я тоже стал собираться, чтобы проводить Валю, ежесекундно ожидая от неё отказа. Но она промолчала и мы вышли в вечер. Я ничего ей не говорил, не пытался что-то объяснить и это скорее всего сработало правильно. Можно было вполне печально представить, как я унизительно выглядел бы в своих оправданиях.

Слава богу, этот случай не повлиял на наши отношения и я продолжал её провожать и общаться… Хотя всё чаще и чаще стал задумываться над тем, чтобы сделать некий перерыв в наших отношениях. Я продолжал её любить, а она относилась ко мне как товарищу и подозреваю, что ей льстило — у неё есть парень, ухаживающий за ней, а больше ни у кого… Вот и хотелось приостановить отношения, разобраться в них, да и скоро экзамены. Надо готовиться. Тем более, в качестве комсомольского поручения мне поручили шефство над 5а классом, где учился мой младший брат и теперь частенько вечерами я пропадал в школе, где занимался и готовил к общешкольному соревнованию своих подшефных.

Так, в учёбе и в общественной работе, незаметно пролетел февраль и наступило 8ое Марта. А накануне в школе был праздничный вечер и мы в приподнятом настроении поздравили наших девчонок или уже наверно можно было выразиться и по взрослому — девушек и теперь все сидели на втором этаже в столовой и смотрели небольшой подготовленный концерт, где и сами немного участвовали. И именно в этот момент решил — Сегодня я не иду провожать Валю.

Есть у меня такая черта с одной стороны дурацкая и не гибкая — если принял решение то «упираюсь рогом» и хрен меня сдвинешь. Но с другой стороны это упрямство и упёртость часто в последующей жизни меня выручала и помогала подняться на следующую, более высокую, жизненную ступень.

Вот и сейчас — решил и как это не странно — успокоился. И надо было видеть изумлённые глаза Вали, когда она увидела меня, спокойно спускающего в толпе товарищей по лестнице с третьего этажа на второй. А она в это время с подругами шла вниз в раздевалку, чтобы идти домой. Она знала, что я в этот момент должен стоять на улице и терпеливо ожидать её. А он спокойно идёт с Сергеем Бабаскиным и Лёшкой Анфёровым и явно не собирается никуда идти.

— КАК? ПОЧЕМУ? В ЧЁМ ДЕЛО? — Вопросы, вопросы и вопросы, причём, большими буквами, прямо пробегали в изумлённых Валиных глазах. А я небрежно спускался по лестницы и, поравнявшись с одноклассницами, слегка удивлённо спросил.

— Что…, уже уходите? Аааа… Ну, а мы тут ещё поприсутствуем…, — и пошли дальше по коридору в спортзал.

Хорошо получилось. Не надо ничего объяснять, сбивчиво говорить, а вот так. Я сделал свой шаг, теперь ход за ней. Нет, конечно, я не ожидал, что она завтра или через несколько дней будет бегать за мной и требовать от меня объяснений. Она была гордой и умной девочкой для того чтобы снизойти до этого. Тем более что у неё ко мне кроме дружеских чувств ничего не было. Но явно, мой демарш её задел и даст толчок для размышлений — Кто для неё, Борис и как быть с ним дальше?

И тут могут быть только два варианта. Первый — плохой. Она никак не отреагировала на мой демарш. Осталась равнодушна или наоборот облегчённо вздохнула. Хотя в наших отношениях незаметно было, что я ей надоел. Второй — всё останется, как и было, но потом всё равно придётся объясняться и первый шаг должен буду сделать я.

Так оно, в принципе, и получилось по первому варианту. Валя виду не подала, что в наших отношениях произошёл некий разлад, не задавала ни каких вопросов. Я тоже к ней не лез и вёл себя в классе и в последующие дни ровно. Да и сам, как это не удивительно, успокоился, хотя бы временно переключившись на другие более интересные события моей жизни. А это была поездка в весенние каникулы в Пермь на областную мандатную комиссию для поступление в военное училище.

Собралось нас восемь человек — я, Сергей Бабаскин, Лёшка Анфёров, Володя Ганага, Лёвка Киндеркнехт и другие. В нашей компании странно смотрелся Лёшка Анфёров, который никогда «не болел» мечтой о военном училище. А тут!? В Пермь полетели на самолёте. С аэропорта сразу на областной сборный пункт на улице Левченко, где целый день проходили мед комиссию, а потом мандатную. Я всё прошёл и вместо Благовещенского общевойскового училища, меня перенацелили поступать в Московское общевойсковое. Ну…, а мне то что — наоборот, даже лучше. Выпустили нас со сборного пункта поздно вечером. Лететь или ехать куда-либо было уже поздно и мы все дружно рассосались по своим интересам, договорившись встретиться завтра в аэропорту. Я с развлечением особо не заморачивался и прямиком направился в цирк. С удовольствием посмотрел интересную программу, без приключений добрался до центрального рынка, а оттуда на аэропорт Савино. С удобством расположился в дальнем углу второго этажа на полумягких креслах и спокойно, как будто дома, продрых всю ночь. Утром освежился в туалете, позавтракал в буфете, а тут подвалила остальная наша компания. Самый шустрый из нас Володя Ганага быстро собрал проездные и ринулся в кассу, но уже через десять минут возвратился жестоко разочарованный — билетов на сегодня нет. Но тоже особо не расстроились и решили вечером уехать на поезде до Соликамска. И опять разбежались. Я целый день с удовольствием болтался по городу, посмотрел наверно три или четыре фильма и к семнадцати часам мы все собрались на Перми I, где решили садиться на поезд на Соликамск. Опять Вовка Ганага взял на себя руководство и быстро купил билеты и вскоре, под умиротворяющий стук колёс, мы — усталые, но довольные поездкой, заснули на своих местах.

Рано утром высадились, сразу на первом рейсовом автобусе доехали до автовокзала и через пару часов ехали в битком набитом салоне в Чердынь. Лёшка Анфёров уже через полчаса поездки познакомился с тремя такими же как и мы весёлыми девахами и они приятно щебетали какое-то время, пока я не влез в их разговор, как «слон в посудной лавке». Главное, понимал, что поступаю неправильно, что своей тупой болтовнёй ставлю товарища в очень неловкое положение, но остановиться не мог и довёл ситуацию до того, что Лёшка очень миролюбивого характера, чуть не устроил драку прямо в автобусе. Мы когда вылезли в Чердыни, он отвёл меня в сторону… Его просто колотило, когда он выкладывал мне претензии, а я стоял и ничего не мог ему ответить. Только глупо улыбался и хлопал глазами, понимая всю справедливость его обвинений. Чёрт, Лёшка со мной потом недели две не разговаривал. Но, слава богу, помирились.

Ну, а уже с началом четвёртой четверти пришлось ещё плотнее браться за учёбу и подготовку к экзаменам. Я был твёрдый троечник по многим предметам и не боялся только за историю, географию, астрономию, геометрию, обществоведение, где имел твёрдые знания на «хорошо» и «отлично». Остальные чисто прикладные предметы, типа — военная начальная подготовка, физкультура, труд. Нормально шла литература. Ну… наверно русский язык. А вот алгебра, ФИЗИКА, химия с их задачами по валентности… Эти предметы у меня шли под грифом — либо сдам, либо не сдам. Про немецкий язык…, да я вообще к нему готовиться не буду — не сдам. Главное, что вся проблема у меня была чисто в банальной лени. Я не был тупым дураком, а просто ленился и довёл себя вот именно до такого положения перед решающими и определяющими экзаменами. Вот и приходилось всё свободное время упираться в учебники, пытаясь «надышаться перед смертью», а за окном бушевала весна. Щедрое солнце своими лучами беззастенчиво лезло в окна, весёлыми пятнами падала на стол и прямо тащило меня на улицу, манило теплом… А я сидел, скрипел зубами и терпел. Вечером выходил на улицу немного проветриться и весенний воздух просто пьянил меня, дурманил голову, вселяя в мой растущий организм новые силы, которые дремали во мне всю зиму и я срывался с места и оголтело бежал вниз по улице с каждой секундой набирая скорость, понимая, что ещё чуть-чуть и я взлечу. Но… чёрт побери! Не успевал — улица банально кончалась, а так бы обязательно взлетел. Вот так бурлила во мне молодая силушка. Я возвращался обратно, становился у калитки, смотрел в сторону Валиного дома, терпеливо ожидая, когда она пойдёт к колодцу за водой. А когда ожидание вознаграждалось, вскидывал к глазам театральный, четырёхкратный бинокль и смотрел на неё — как она набирает воду, как несёт на коромысле вёдра. Ходила она за водой раза два, три и я стоял и смотрел. А она наверно и не догадывалась, что за ней наблюдают.

Прошёл апрель. 1-го мая традиционная демонстрация трудящихся нашего посёлка. Праздничная колонна собирается на повороте у городковской больницы, школьники занимают свою часть колонны, где и мы — выпускники, и теперь очередь девятиклассников и восьмиклассников нести праздничные транспаранты. Мы в прошлом году несли, а сейчас просто идём, демонстрируя слияние праздничных лозунгов в один слоган — Труд! Май! Мир! Весна!

Хоть и ярко светит солнышко, но в отличие от ласкового апреля, на улице и в колонне холодно. Но всё равно нам весело и мы тоже весело идём к площади перед городковским клубом, радостно горланя вместе со всеми — Труд! Май! Мир! Весна!

А потом 9-ое мая — День Победы. В этот юбилейный день открывали мемориал погибшим Ныробчанам в сквере перед торговым центром и весь Ныроб собрался там.

Перед самим Днём Победы, уж я не знаю откуда, родилась эта идея, но решили обустроить, силами выпускников сквер перед школой и мы двумя классами отправились в лес за деревьями. Было много смеха, шуток, пока искали подходящие деревца, выкапывали их, потом тащили к школе, копали ямки и каждый садил своё. Я притащил ёлочку и тоже посадил. Честно говоря, хоть и садили, но всё равно как-то не верилось, что здесь будет сквер. Но время всё расставило по своим местам и сейчас, приезжая каждый год и приходя к школе, удивляешься и радуешься, как выросли посаженные деревья и какие мы уже старые, раз они такие высокие.

После Дня Победы руководство школы договорилось с торговым отделом, чтобы десятиклассники в течение трёх дней разгрузили на Булыге баржу с водкой и тем самым заработали себе на выпускной вечер. Колва освободилась от льда и теперь, пока дороги не просохнут, товар в основном будут доставляться рекой.

К месту разгрузки и обратно мы добирались самостоятельно. Ехали на автобусе до Люнвы и там пешком километра три-четыре и мы на Булыге, где располагался складской комплекс нашего Управления, через который шло снабжение населения и Зон.

Здоровенная баржа уже была здесь и мы разбились на три команды. Первая, куда в основном вошла большая часть нашего 10б внутри баржи. Мы подавали ящики с водкой изнутри на палубу. Тут их подхватывала вторая группа и тащила по сходням на берег к подъехавшим грузовикам, куда третья группа загружала водку.

Работа была не тяжёлая, ящик весил килограмм пятнадцать, что для десятиклассника, тем более здорового, это полезно в качестве попутной физической нагрузки. И я таскал ящики один, справедливо считая, что девчонки пусть носят парами, а уж парням зазорно вдвоём. Но как оказалось, всё было не так. Все разбились на пары и теперь раздражённо косились на меня. А я, не обращал внимания — хотят они вдвоём таскать ящик, ну и пусть таскают. Первым психанул, как это не удивительно, всегда спокойный Залюбовский. Юрка, зажав меня в углу, зло зашипел: — Цех, ты чего выёживаешься? Вдвоём таскай ящики…

Я удивлённо воззрился на него: — Я не понял — а тебе то чё?

Но тот не смог сходу сформулировать саму претензию и продолжал злиться: — Хорош выёживаться… Ищи себе пару и таскай ящики как все…. А то морду быстро начистим, чтоб не выёживался, — продолжал упрямо бубнить Юрка.

— Так пары нет, смотри сам…, — и повёл рукой по трюму и суетившихся одноклассников.

Юрка тоже огляделся и, убедившись в справедливости моих слов, зло плюнул на железный пол трюма и ушёл, а я продолжил таскать ящики, посчитав конфликт исчерпанным. Но вскоре ко мне подошёл один из парней 10а: — Мне сказали, что тебе пары не хватает…

Блин! Я огляделся и уткнулся взглядом в злорадно улыбающуюся троицу, где Залюбовский выставил большой палец вверх, типа — Вот теперь и таскай. А рядом уже поддатые скалятся Кушнин и Никуличкин.

Баржа была большая и привезла с Перми порядка трёх тысяч ящиков водки. Шла до нас она неделю, но когда мы начали разгружать, то очень часто в ящиках, среди бутылок можно было видеть бутылки, наполненные явно речной и мутноватой водой. Экипаж баржи шесть человек и можно было просто посчитать, сколько водки было выпито и украдено речниками во время рейса. Чем я с увлечением и занимался в процессе разгрузки. Только по минимуму выходило где-то около ста пятидесяти бутылок водки на шестерых человек. Да ещё капитан баржи в первый же час разгрузки чётко вычислил Никуличкина, как неформального лидера, отвёл его в сторону, где они минут пять таинственно шептались, после чего довольные друг другом разошлись. А ещё минут через пять наша троица разбила первый ящик с водкой и потом, периодически слышался звон разбиваемых бутылок, на который коршуном прилетал капитан и с сокрушённым видом составлял акт. Естественно, количество разбитых бутылок с водкой в акте удваивалось. Так что можно смело считать минимумом 300 бутылок водки, списанные на бой. А сколько водки было украдено во время разгрузки, той же троицей, водителями грузовиков…!?

Три дня мы разгружали баржу и заработали приличные деньги на выпускной вечер.

Ещё две недели и последний звонок. Для многих последний звонок этого учебного года и последующие беззаботные летние каникулы. Для нас — последний школьный. А за тем экзамены и вступление в хлопотливую взрослую жизнь.

Красивые и взрослые мы, два класса, как и осенью, стояли отдельно и снисходительно смотрели на остальных школьников. А они смотрели на нас со смешанным чувством зависти и облегчения. Зависти, потому что мы уходим в другую самостоятельную жизнь, где нет школы, нудных уроков, строгих учителей, учёбы и требовательных родителей, где ты сам планируешь свою жизнь. А с облегчением — всё-таки они хоть и чуть-чуть, но понимали, что у этих десятиклассников, эти летние каникулы будут незаметны, в хлопотах и треволнениях. А вот у них… Ещё всё впереди… У кого одни беззаботные летние каникулы, у кого два и три года впереди, когда нужно только учить уроки и ни о чём не волноваться. У них всё ещё в далёком впереди. А мы уже жили в этом Далёком и желали эти трудности и волнения, хотя тоже слегка завидовали, тем, кто ещё оставался учиться. Но…, а сейчас мы стояли серьёзные. Впереди экзамены.

Первым экзаменом, 1го июня, было традиционное сочинение, на котором мы оценивались сразу по литературе и русскому языку. И выбор тем сочинений был не густой — Толстой, Пушкин и свободная тема.

Честно сказать, из всей литературы, которую мы изучали, я полностью и с удовольствием прочитал почти всего Пушкина. Но…, только его прозу. «Капитанская дочка», «Дубровский», «Выстрел», «Станционный смотритель», «Метель». Чёрт, хорошо и легко ведь пишет и современным языком. Толстой….!? Ну… не для нашего возраста. Ещё более менее мог осилить батальные сцены в «Войне и мире»… Но уже «Анна Каренина», «Воскресенье». Тусклые глаза и тусклые такие же мысли при насильном чтении данных произведений. А когда я сам, на склоне лет стал писать, многое чего стало понятным. При всём его величии… Я «снимаю шляпу» перед талантом Льва Николаевича Толстого, сумевшего в «Войне и мире» передать дух эпохи, но… Пишет очень тяжело, длинными предложениями. Когда это предложение на пол страницы начинаешь читать и к концу его теряешь мысль….!? Да ещё эти многочисленные вкрапления французского языка…. Ну совершенно не для школьника. Эти книги для взрослых, которые прожили жизнь, что-то осмыслили и поняли в этой жизни хотя бы что-то. В школе я не мог осилить «Войну и мир». Но потом…, на протяжении всей своей жизни, я семь раз перечитал это произведение и каждый раз открывал его для себя по-новому. Сейчас хочу перечитать снова.

И волей неволей, как бы я не хотел, но всё-таки выбрал Толстого. Уж не знаю — раскрыл ли я эту тему или нет. На экзамен отводилось целых четыре часа, за которые пару раз отпрашивался в туалет. Забегал туда, лез в свой тайничок, доставал оттуда учебник Литературы и поспешно листал его, пытаясь в спешке впитать текст, образы героев, бежал обратно и сумбурно пытался всё это выложить на страницу. Итог, который с раздражением в голосе сообщила мне мама, но не оценку — по литературе, а вот по русскому языку, чёрт побери, целых тринадцать грамматических ошибок.

Растерянно слушал ругань матери и ошарашенно размышлял. Ну, ещё бы понял четыре-пять ошибок — но тринадцать!? Я же проверял!!! Прежде чем сдавать!!! Но…, а с другой стороны, хоть я пацан-пацаном, тоже что-то там шурупил. И соображал.

Двойку ставить и заваливать меня или ещё кого-то школе просто не выгодно. Всё равно поставят три и выпустят. В моём случае — мать по профсоюзной линии большой начальник. В том числе и над школой. Да и помимо этого ставить два или валить невыгодно — это снижение показателей работы учительского коллектива. Был бы отпетым хулиганом — один вопрос. А из благополучной семьи — А почему тогда?

Так что выслушал ругань матери, правильно сделал выводы. Не то что — А всё равно выпустят и дадут аттестат. А помимо всего этого сам буду упираться и сам сдавать экзамены. Ну…. А уж мама будет на страховке…

Так и получилось. За сочинение по литературе — «Удовлетворительно», по русскому тоже «Три». Алгебра, и чисто экзамен по русскому — Три. История, Обществоведение — Четыре. Химия — Три. Тут решил мне помочь отец. Он пришёл к экзаменационной комиссии и сказал: — Хочу сфотографировать экзамен по химии.

— Пожалуйста, Геннадий Антонович…

И во время экзамена надо мной завис отец, как бы выбирая ракурс: — Боря, — зашипел он над ухом, — что там надо тебе помочь?

— Папа, да всё нормально. Сам решаю.

— Чёрт, а я хотел тебе помочь…, — и яростно защёлкал затвором фотоаппарата. Зато остались фотки сдачи экзамена по химии.

Экзамены шли один за другим, каждые два-три дня. К немецкому языку я даже не готовился. Знал, что не сдам. Так…, утром, перед экзаменом полистал учебник Немецкого языка, глянул мельком — Imperfek. Perfek. Futurum. Ещё листанул спряжения — Ich lerne. Du lernst. Er Sie Es lernt. И захлопнул учебник. А когда вышел из класса, ещё минут тридцать не мог прийти в себя от изумления. Я на испуге сдал экзамен. Четвёрку мне конечно не поставят, а трояк меня полностью устраивал.

И так постепенно, с волнениями и упорством, подошёл к выпускному вечеру. Слава богу, всё позади. Мать мне пошила на экзамены и выпускной костюм и я гладил его, готовясь через час получать аттестат и чёрт побери, не заметив, сжёг штанину. Блинннн!!! Поскрёб желтоватое пятно в самом низу брючины, свёл всё к минимуму, оделся и помчался к городковскому клубу, где уже возбуждённо клубилась толпа красивых выпускников и выпускниц, и взволнованных родителей, куда сразу органически влился. Сама процедура выдачи аттестатов заняла минут сорок. Выступил директор, прозвучали добрые слова от родительского комитета и начали вызывать по одному на сцену, где торжественно вручали аттестат и книгу на память об этом событии. Я переживал и волновался и больше всего боялся, подымаясь на высокую сцену, споткнуться и под обидный смех из зала банально растянуться на крутых ступеньках. Но, слава богу, всё прошло хорошо. Бодренько взбежал на сцену, получил аттестат и книгу, под доброжелательные аплодисменты зала сбежал вниз, где плюхнулся на своё место. Но уже через пять минут встал и вместе со всеми вышел на улицу на фотографирование на общее фото обоих классов.

Ещё минут пять пообщались около клуба и весёлой гурьбой пошли в школу, где на втором этаже в спортзале были накрыты для нас праздничные столы. Но, если честно говорить, в основном для родителей, для которых наш выпускной вечер был одновременно радостным событием и грустным. Радостным — наконец-то закончилась очень трудный период жизни для их детей, когда приходилось не шуточно волноваться и переживать за школьные успехи или неудачи своих неразумных чад. Да и банально контролировать и бороться с их ленью. А с другой стороны — отгремит выпускной и через две недели большинство детей разлетится по городам для поступления в высшие учебные заведения. Ведь когда поступят и тогда на родителей нахлынут совершенно другого качества волнения и страхи. А как они там будут жить в студенческих общагах? А как они и чем будут питаться? С кем дружить и проводить свободное время? А сколько там, в большом городе, соблазнов!? Короче, у родителей было множество причин для того чтобы сесть за праздничный стол и хорошо выпить, хотя бы на время забыть о будущих волнениях.

Столы были расставлены большой буквой П, оставив много места по середине зала. Мы, выпускники, дружно расселись по левую сторону буквы. В центре стояли столы для учительского коллектива, справа для родителей. На наших столах из спиртного были только бутылки шампанского, а нам большего и не надо было. А вот у учителей и родителей, было всё по-взрослому и там хотели отметить это событие достойно и довольно глубоко.

Когда все чинно расселись и глухой, неясный шум голосов, царивший над столами, нарушил директор, предложив наполнить бокалы шампанским. За всеми столами поднялась дружная суета. Захлопали пробки, слева от меня послышался весёлый визг, когда обильно пенная струя от неумелого открытия обильно накрыла группку девчонок с 10а. А за столом учителей, под дружный смех присутствующих, сильная струя шампанского от неловкого открытия ударила прямо в нос учителю труда Егору Ивановичу, отчего он наверно потом быстро захмелел.

Выпили за виновников данного события, потом за их будущее и ВСЁ… И покатилось торжество, где уже родители и учителя поздравляли и благодарили друг друга, с тем что благополучно довели детей да логического конца. Мы сидели за столами и с интересом наблюдали за происходящим. Постепенно учителя, родители забыли кто тут главный именинник. Иной раз и вспоминали, но как-то так походя и вновь они окунались в весёлое празднование, как бы старательно отделяя известное прошлое с его знакомыми проблемами и тревогами от неизвестного будущего, которое крыто мраком и полно ещё большими и совершенно другими тревогами. И как там оно сложиться — можно только туманно предполагать и надеяться, что они сумели вложить в головы своих ещё не разумных чад всё самое умное, что позволит им пройти все опасные ловушки начала взрослой жизни. Поэтому они постарались хоть на немного откинуть это печально-тревожное будущее и погрузились в мимолётное празднование значительного события в жизни своих детей. А нам сидеть за столом было неинтересно, выпивка нас не интересовала, хотя было забавно наблюдать за своими учителями в совершенно в другой обстановке. Они тоже расслабились и спокойно выпивали, раскованно общаясь между собой, громко и облегчённо смеялись над чем-то своим и тоже отдыхали. Первым и быстрее всех опьянел уважаемый учитель труда Егор Иванович и мы посмеивались между собой, вспоминая как струя шампанского ударила ему в нос, заставив его оглушительно и смущённо чихать на весь огромный спортзал, под дружный смех присутствующих. Быстро нарезался наш классный Анатолий Иванович и Евлампия Ивановна и было смешно видеть, как они пьяненькие стояли в дверях спортзала… Длинный Банзайка, в перекошенных очках на потном лице, держался рукой за верх двери и его шатало, штормило, а он старался держаться за верх полотнища двухстворчатых дверей. И он бы упал или как минимум больно прищепил пальцы, но коротенькая и плотная Евлампия Ивановна, тоже пьяненькая, крепко держалась за дверную ручку и её тянула в прямо противоположную сторону, не давая упасть Анатолию Ивановичу. Так они и помогали друг другу держаться и не падать, при этом горячо и, не слушая друг друга, сбивчиво обсуждали педагогическую деятельность нашей школы. Навстречу мне попался раскрасневшийся от спиртного учитель немецкого языка. Виктор Михайлович остановил, что-то хотел сказать, но посмотрев на меня, лишь поощрительно похлопал по плечу, удалившись в сторону спортзала. Да и другие учителя не отставали от них и никто из нас не осуждал, а наоборот тепло смотрели на них, прощая иной раз необходимую жёсткость с их стороны по отношению к нам. Потому что Советская школа не только обучала, но и воспитывала в нас нормальных граждан своей страны. Закладывала необходимый крепкий фундамент, на котором потом было просто строить свою жизнь, тем кто хотел строить, а не плыть по течению.

Понаблюдав, за тем как разворачиваются события в спортзале, выпускники постепенно слиняли оттуда, разбившись на кучки по интересам и своим компаниям. Мы — это я, Лёшка Анфёров и Сергей Бабаскин, утащили бутылку шампанского и поднялись в свой класс. Засунули в дверную ручку стул, чтоб никто нам не мешал последний раз спокойно посидеть в классе, вспомнить ВСЁ и попрощаться с ним. Молча посидели каждый на своём месте, поглядывая друг на друга, ещё несколько минут обменивались грустными короткими воспоминаниями, после чего, с громким хлопком я открыл толстостенную бутылку. Никто из нас не знал, что только что открытое шампанское нельзя пить из горла, из-за чего немедленно произошёл смешной случай. Первым хлебнул из горла я, как только схлынула обильная пена, но сумел сделать лишь два глотка и газы встали поперёк горла. Следующий был Бабаскин, который уже сумел отхлебнуть четыре-пять глотков и быстро передал бутылку Лёшке Анфёрову, бурно отрыгивая прущие из него газы. Лёшка смело взял бутылку и, запрокинув голову, стал крупными глотками тянуть резвое шампанское. Потом замер в удивлении, разглядывая несколько секунд бутылку и, молча выпучив глаза и надув до красноты щёки, сунул бутылку обратно Сергею. И закатил глаза к верху, прислушиваясь к себе. Попытался вздохнуть и не смог, потому что газы и пена в этот момент активно попёрли из широко открытого рта товарища. Видя такое позорище, Лёшка мгновенно захлопнул рот и правой рукой защемил губы. Но пена и газы предательски и тонкими струйками стремительно вылетели уже из уголков рта. Лицо товарища сильно и ещё больше натужно покраснело, ему не хватало воздуха и он продолжал бороться с газами, а мы в величайшем изумлении, не понимая, что происходит с другом, немо наблюдали за этой борьбой. Лёшка другой рукой мигом закрыл и эти тонкие струйки пены, тем самым усугубив своё положение, потому что теперь пена забила и носоглотку и обильно хлынула через нос. Лёшка уже был синий, не в состоянии вздохнуть в горящие лёгкие хоть немного воздуха и теперь был вынужден широко распахнуть рот, быстро, быстро замахав руками… Фууууу…, газы и пена в этот момент кончились и он наконец-то сумел заполучить возможность с неприятным хлипаньем глотануть немного воздуха.

— Ах ты, чёрт! — Только и сумел произнести Лёшка, вытирая мокрое и липкое лицо рукой и с удовольствием дыша полной грудью. А в дверь в это время сильно застучали и так сильно задёргали, что глядишь либо стул из дверной ручки выпадет, либо её сломают. Мы поспешно выдернули стул и освободившееся дверь мигом распахнулась, а в класс влетела Наталья Фещенко, а за ней наши девчонки.

— Чё, закрылись? Мы тоже хотим посидеть здесь…., — с весёлым возмущением заявила Наташка и сразу же скомандовала, — а вы мотайте отсюда. Сейчас наша очередь… Куда? Шампанское нам оставить…

Да нате и мы с независимым видом выплыли из класса. Вскоре, на втором этаже начались танцы, а я стоял в сторонке и с тоской смотрел на Валю. Я не умел танцевать. Меня когда-то пыталась научить Ленка Милютина, но я ведь бестолковый и эту учёбу воспринимал как игру, а сейчас маялся и жалел, что не научился.

— Боря, чего стоишь столбом здесь? Иди Валю приглашай на танец, — подскочила ко мне Таня Сукманова и подтолкнула меня, — иди…

В это время пауза между танцами закончилась, вновь заиграла музыка медленного танца и я побрёл к Вале, неуклюже пригласил её и мы вышли вместе со всеми. Я обнял правой рукой за тонкую талию свою любимую, левую руку соединил с её рукой и мы поплыли в танце. Я не слышал музыки, ничего не ощущал вокруг, я был счастлив, что она вот рядом, я её ощущаю почти в своих объятиях, я её люблю и больше мне ничего не надо. Один танец, всего один и он во мне перевернул всё. Я даже не извинялся перед ней, что тогда 8го Марта не пошёл её провожать и вообще, что до сегодняшнего дня не проявлял внешне никаких чувств. Этого не требовалось, может потому что Валя всё понимала правильно. Главное, я сам не мог понять или сформулировать для себя — а что она должна была понимать? Да и это было уже не важно. Теперь я снова был с ней.

Выпускной вечер в школе удался. Был лишь один досадный инцидент. Среди выпускников напился лишь Сергей Кушнин, что впрочем было совсем не удивительно. Спьяну он наехал на одного из парней с 10а и ударил его. Но тут себя нормально проявили Валерка Никуличкин и Юрка Залюбовский, они в свою очередь жёстко потребовали, чтобы тот извинился перед парнем. Что Кушнин вынужден был сделать.

А на улице, куда мы вывалили весёлой гурьбой в половине первого ночи, стояла Белая ночь. Мы ещё сфотографировались на широкой лестнице перед входом, а потом обоими классами пошли гулять на Ухтымку. Как хорошо было идти рядом с Валей, о чём-то весело разговаривать с ней и быть счастливым. И под пологом счастья даже не заметил, как мы дошли до речки. Постояли, весело что-то там покричали, погомонили и пошли обратно, осознавая, что этой прогулкой до Ухтымки, мы закрыли дверь в прошлое и такое милое, беззаботное детство. Уже когда дошли до посёлка и перед тем как разойтись по домам, директор школы, ходивший с нами на Ухтымку, предложил встретиться в девять часов около школы и пойти на Ветлан, что было нами с радостью встречено.

В пять часов утра проводил Валю до калитки её дома и через пятнадцать минут счастливый и радостный бухнулся в постель, моментально заснув. Но в восемь часов вскочил в праздничном предвкушении похода на Ветлан, где будет и Валя. Я думал, что соберётся больше, но с другой стороны в небольшой компании только нас с 10б, даже будет лучше. У крыльца школы с небольшими котомками с едой стояли Сергей Бабаскин, Лена Ржевина, Таня Копылова, Наташа Фещенко, Таня Сукманова, Валя Маликова и после меня, минут через десять, когда стал испытывать тревогу, подошла ещё и Валя, заставив моё сердце радостно забиться. Потом подошли ещё Лёшка Анфёров и Алька Ёлышев. Подождали ещё минут пятнадцать и двинулись в поход. Идти надо было километров восемь. Сначала до Ухтымки, которую перебрели с шутками. Потом красивой, светлой дорогой среди высоких сосен с шутками и смехом дошли до деревни Ветлан, прошли её, поле с красивыми и раскидистыми кедрами, снова сосновый бор и вот подножье нашей Ныробской достопримечательности — огромной скалы, вдоль которой тихо катила свои обильные воды Колва. Тут же жизнерадостно и полезли вверх, помогая девчонкам в особенно крутых местах. И вот вершина, откуда открывается красивейший вид на уральские леса, изгибы реки и дали дальние. Смех, хохот, подколки и фотографирование на память. Вскоре спустились вниз, где устроили небольшой пикничок и через полчаса отправились в обратный путь. В деревне Ветлан сделали небольшой привал и тут от нашей группы отстала Валя. У неё здесь проживала бабушка и она осталась у неё с ночевой, а мы пошли в Ныроб.

Пришли уже под вечер уставшие, но довольные походом и общением. Часа ещё два и увалился спать, но с тем прицелом, чтобы вскочить в шесть часов утра, позавтракать и метнуться до деревни Ветлан и проводить Валю в Ныроб, домой. В девять часов я как штык, маячил на виду окон избы её бабушки, рядом с колодцем под тенью высоких сосен. Меня увидели, а может быть Валя даже и ждала. Через полчаса она вышла и мы неспешно побрели в сторону дома. Мы были одни, шли по красивой, светлой, песчаной дороге, через красивый, летний бор, наполненный прекрасным запахом разогретой смолы, и меня прямо распирало от счастья и желал только одного, чтобы дорога эта не кончалась. И счастье моё длилось целых полтора часа, когда её с великим сожалением проводил взглядом у калитки дома.

А вечером новой приступ счастья. В часов девять вечера тихо пробрался вдоль забора к её окну и бросил камушек, вызывая её погулять по полям. К сожалению, не рассчитал с камушком, да и с силой броска и стекло тихо звякнуло, осыпавшись острыми осколками на землю и испуганным зайцем сиганул в поле. Но недалеко и стал бродить в метрах ста от её дома. Через полчаса на поле неторопливо вышла Валя и мы тихо побрели по полю сначала в сторону аэропорта, а потом просто гуляли. Гуляли мы тогда часов до двух ночи. И теперь, каждый вечер, ждал её, а она выходила ко мне и каждую минуту, что она шла рядом со мной, бережно лелеял в себе, хотя прекрасно в тоже время понимая, что гуляет она со мной не от любви ко мне, а из симпатии. И пока мне этого было достаточно. А для того чтобы не будить родителей, когда возвращался среди ночи, я уже на следующий день перенёс матрац, подушку и одеяло на чердак. И теперь мог спокойно возвращаться к себе, не привлекая ничьё внимание. Но…, оказывается, родители знали о моих ночных прогулках. Отец относился к этому спокойно, а вот мама была решительно против.

— Я тебе запрещаю гулять по ночам…, — категорически однажды утром заявила она мне, — тебе осталось до отъезда в училище десять дней и ты лучше позанимайся, чтобы уверенно поступить… А то шатаешься не знамо с кем…

— Мам, давай так. Перед смертью не надышишься и даже если и возьмусь за учебники, то вряд ли подыму свой уровень ещё выше. А что гуляю, так это не значит — абы с кем.

— Да знаю я с кем ты гуляешь. Это давно уже ни для кого не секрет. С Валей Носовой гуляешь…

Хммм…, я был удивлён. Хотя, чему удивляюсь…!? Ныроб — большая деревня, все друг друга знают и доносят до матери о моих гулянках. Ничего маме не ответил, но когда вечером в одиннадцатом часу попытался слезть с чердака, чтобы идти к Вале, выход с чердака был закрыт с той стороны. Я нездорово ухмыльнулся — Ну зря ведь это, мама. Ну, ведь всё равно уйду. Открыл чердачное окно, вылез на крышу и осторожно, на животе сполз к торцу крыши. Нащупал носками ног узенькую планочку, всего в три сантиметра шириной, игравшую роль карниза. Перевёл дух и стал аккуратно продвигаться к краю, где мог уже безбоязненно и не рискуя, опуститься на землю. А так очень рисковал и если с узкого карниза соскочит нога, то я с высоты четыре метра упаду прямо на острый штакет забора. Из будки, гремя цепью, лениво вылез Рекс и, задрав голову, заинтересованно стал наблюдать за моими действиями. А ещё через минуту, щёлкнула задвижка дверей и из дома вышел отец, спокойно закурив. Глянул на Рекса, продолжавшего смотреть на меня, замершего на карнизе в неудобной и опасной позе. Тоже поднял голову, поглядел, молча докурил и, уходя домой, спокойно сказал: — Больше так не делай. Дверь и чердак мама больше не закроет, — и скрылся внутри.

Уж не знаю, как отец поговорил с мамой, но больше она не закрывала меня и не заводила разговоров на эту тему, но было видно, что она была недовольна моим выбором и решила махнуть пока на мои похождения до уезда в училище. А там…, как она наверно предполагала, всё потом и закончиться.

Уезжал поступать в училище первым, а Валя вместе с Таней Сукмановой, Натальей Фещенко уезжали поступать в Пермский университет дня через три после меня. Да и все остальные одноклассники должны были разъехаться. Лена Милютина решила поступать на иностранные языки. Она хорошо шла по немецкому языку и года два ходила к одной старушке, которая учила её французскому языку. Как поговаривали в Ныробе, старушка была настоящей француженкой и во время войны её завербовали немцы и заброшена к нам, но в конце войны наши её вычислили и перевербовали. То есть стала двойным агентом, а после войны сослали в Ныроб. Жила она на моей улице, ближе к школе и Милютина раза два в неделю ходила к ней и брала уроки французского. Петька Михайлов тоже ехал в Пермь поступать в Политехнический институт, Сашка Васкецов в Пермский Университет, Нина Пачгина в педагогический, Лёшка Анфёров в Рижский авиационный институт гражданской авиации, Сергей Бабаскин в Казанское военное авиационное училище. С параллельного класса Володя Ганага в Пермское инженерно-ракетное училище, Лёвка Киндеркнехт в Красноярское радиотехническое. Короче все разъезжались. В последний вечер перед моим отъездом произошёл смешной случай. Я пригласил Валю в кино на 9 часов вечера в кинотеатр «Север», а потом погулять. А за два часа до киносеанса прошёл короткий, но сильный ливень, обильно заливший всю округу. И вот мы не спеша идём с Валей по тротуару и до кинотеатра осталось пройти всего метров двести, как навстречу попался рейсовый автобус, шедший с Люнвы в Городок. Шёл он медленно и тяжело, переваливаясь с боку на бок по глубоким дорожным ямам и, когда поравнялся с нами, то ухнул правой стороной в солидную и длинную колдобину. Автобус резко рухнул туда, подняв всю воду из ямины, и под изумлённые выражения лиц немногочисленных пассажиров, грязная волна холодной воды накрыла нас. Автобус поехал дальше, култыхаясь по колдобинам, а мы остались растерянно стоять на деревянном тротуаре не зная, что нам делать. Мы были мокрые напрочь по пояс. Конечно, в таком виде идти в кино уже нельзя было, а вечер был последним перед расставанием и мы пошли в поля, где целомудренно гуляли чуть ли не до утра. Где-то подспудно понимал, что это наша последняя, вот такая безмятежная прогулка. Хоть она и гуляла с удовольствием со мной все эти дни и вечера после выпускного вечера, но наши отношения так и не двинулись навстречу друг другу. Вернее, с моей стороны я всё больше и больше погружался в свои чувства к ней. А она… Она была ровна ко мне и скорее всего, ей льстило моя любовь к ней. Также прекрасно представлял, что в Перми она увидит других парней — городских, на фоне которых я буду выглядеть бледной тенью. И мои чувства тоже. И единственный выход — это поступить в военное училище, да ещё московское. Иначе, её просто потеряю.

Утром началась суматоха. Я должен был ехать в том, в чём меня окатили грязью. Мама быстро всё постирала и высушила утюгом, так что благополучно улетел в Пермь первым рейсом. Быстро переехал с аэропорта на вокзал, купил билет до Москвы и через полтора часа спокойно и безмятежно дрыхал на верхней полке, отсыпаясь за все ночи, которые гулял с Валей.

В Москве тоже не задержался, так как был проинформирован, что экзамены мы будем сдавать не в самом училище, а на его учебном центре под Ногинском. Только вылез на вокзале Ногинска на перрон, как ко мне подошёл курсантский патруль.

— В училище? Поступать?

— Да…

— Проходи на площадь, там стоит ЗИЛ-131, залезай в кузов. Скоро поедем в лагерь….

В кузове военного грузовика уже сидело человек пять, таких же, как и я. Минут через тридцать добавилось ещё семь и мы поехали за город. Минут сорок езды и мы прибыли в учебный центр и разгрузились перед большим палаточным лагерем, заполненным суетящимся абитуриентами. Дежурный офицер быстро распределил нас по ротам и через десять минут я сидел в палатке на деревянном помосте, аккуратно застеленными постелями и смотрел на своего командира отделения, записывающего мои данные в свой список.

Обычная армейская палатка, на десять человек. Я был последним прибывшим десятым в отделении. Командир отделения сержант Савельев, прибыл с части из Белоруссии тоже поступать в училище. Закончив записывать, быстро проинструктировал о правилах поведения и пребывания в лагере. Они были простые: всегда находиться в составе отделения, за границы лагеря не выходить и вообще без разрешения сержанта никуда не ходить. Действуем и живём по распорядку дня, а также по поступающим командам. А сейчас он отведёт меня к отделению, которое занимается к подготовке к экзаменам. Первый экзамен через неделю — алгебра. Завтра медицинская комиссии, послезавтра сдача зачёта по физо. Проинструктировав, сержант повёл меня к отделению, занимавшемуся самоподготовкой недалеко в полевом классе в составе взвода. Как таковой самоподготовки не было, все сидели вольно, в разных позах и разговаривали, разбившись на небольшие кучки, несколько человек спали, положив голову на руки. Так как я парень компанейский, то сразу влился в этот разношёрстный коллектив и через полчаса был наполнен самой разнообразной информацией о сложившейся обстановке в лагере абитуры. Первые в нашем взводе прибыли три дня тому назад, считали себя бывалыми и старожилами и, слегка свысока, поглядывая на меня, как бы нехотя цедя слова грузили нужными и не нужными сведениями, из которых выходило следующее — мы все попали в первый поток и у подавляющего большинства взвода сложилось по этому поводу негативное мнение. Типа: экзамены будут проходить жёстче, отсеивать после них будут только так, потому что если потом образуется недобор, то со второго потока доберут необходимое количество, невзирая на оценки. Хотя и тут были, которые только посмеивались над общими страхами. Ещё когда зашёл в класс, то обратил внимание на большую компанию парней, сидевших вокруг одного из них и слушающих его. Крепкий, высокий парень, одет вроде бы просто, но одновременно броско и ярко, да ещё и явно в заграничные шмотки. И он чувствовал среди всех себя лидером, да и подобострастное поведение окружавших его, только подтверждало это. Я сидел, поглядывая вокруг, и прислушивался к мнению других парней, которые раздражённо поглядывали в ту сторону, когда оттуда доносился подхалимский хохот на ту или иную брошенную фразу вожака той компании.

— Кто это? — Спросил паренька, который при знакомстве представился Юрой.

— У тебя кто отец и откуда ты приехал? — Вопросом на вопрос ответил новый знакомый.

Я поморщил лицо и поглядел на Юру и на остальных ребят, которые прислушались к нашему разговору: — Отец — капитан. Ну…, а сам прожил десять лет на северном Урале.

— Во…, — Юра наставительно поднял указательный палец вверх, потом ткнул пальцем в себя в грудь и медленно обвёл рукой остальных, окружавших нас, — я и остальные хоть и не из леса, но нам всем и тебе, Боря, придётся ой как постараться, чтобы поступить в училище. А вот он уже курсант этого училища?

— Как это так? — Удивился и посмотрел на веселящего в центре своей компании парня.

— Да вот так. У тебя папа капитан, а у него генерал-лейтенант и служит он в Венгрии. Он тут хвастался, что папа его с Венгрии привёз и сразу к начальнику училища пошёл и всё там решил. Как, Олег похвастался — ему только изобразить сдачу экзамена надо и всё….

— Понятно. Он счастливчик, что родился в такой семье, а эти тогда чего трутся вокруг него? — Кивнул подбородком в ту сторону.

— Ха…, — презрительно хакнул сидевший с другой стороны парень назвавшийся Игорем, — да он им пообещал, что если кто с его компании завалится на экзаменах, то позвонит папе и тот всё устроит. Дураки, прямо его папа начнёт названивать из-за них начальнику училища!? Но…, готовы лизать Олегу задницу….

— Понятненько… А что тут ещё из негатива?

— Да до фига. Конкурс на одно место 8 человек. Вот так вот. Так что выбор есть…

— Хреново, блин… Хреново…, — задумчиво почесал лоб.

— А чего так?

— Да троешник я. Если даже экзамены и сдам, то по конкурсу не пройду. Я ведь хотел в Благовещенское общевойсковое поступать. Думаю, что там всё проще, а меня засунули сдавать сюда.

— Ну-да…, ну-да…, Боря. У меня в аттестате одни четвёрки и тоже не хило парюсь. Тут только чудо может случиться или если ты по спорту хоть какой-то разряд имеешь…, — задумчиво произнёс Игорь.

— Какой в тайге спорт и разряд. Ни хрена у меня нету, — угрюмо констатировал данный факт, чуть ли не воочию наблюдая, как тают мои надежды.

— А хотя бы подъём-переворотом делаешь? Выход силой, солнышко там….?

— Да ну…! Бегаю, да прыгаю… Подтягиваюсь вот и весь мой набор…

Медицинскую комиссию на следующий день прошёл нормально. А вот физо….!!! Ничего не смог показать. На пятёрку только бодренько подтянулся. Стометровка — два. На секунду не уложился в норматив. Три километра — позорно сдох. Рванул со старта как на сто метров и через четыреста метров выдохся и пришёл на финиш последним, высунув язык. Никогда не задумывался, что надо не рвать на такие дистанции, а бежать своим темпом. Всё остальное тоже было печально. С завистью смотрел, как многие парни с нашего взвода запросто делали подъём-переворотом, выход силой, легко прыгали через коня, что-то там показывали на брусьях. И как бы не относился к генеральскому сынку — он выполнил все нормативы чуть ли не на отлично. Вот что значит, когда ты живёшь при армии, а не в тайге. Как-то так сразу стало понятно — не поступлю.

Вечером, после ужина мы с Игорем пошли на спортгородок, где оказались в гордом одиночестве, что было хорошо после постоянной с утра до вечера людской толкучки. Сели на низенькие скамеечки и не спеша делились впечатлениями прошедшего дня. Уж не знаю, чем мы привлекли внимание, но проходящий мимо спортгородка, да ещё причём вдалеке, офицер вдруг свернул и направился в нашу сторону. Как оказалось в приближении, это был полковник, да ещё явно и хорошо выпивший. Мы встали со скамеек и приняли строевую стойку «Смирно!», не ожидая ничего хорошего от общения с ним.

Но полковник был в благодушном настроении и, судя по остальному, нормальным человеком. По-доброму окинув нас хмельным взглядом, спросил: — Чего сидим, чего грустим?

— Да вот думаем, как поступать? — Смело заявил я, глядя на полковника.

— А чего тут думать!? Сдавайте экзамены и всё…

— Да троешник я, товарищ полковник, — сокрушённо констатировал данный факт и продолжил, — конкурс 8 человек на место, первый поток и даже если сдам экзамены — не прохожу по конкурсу.

— Ну да…, в твоих словах есть железная логика, — усмехнулся старший офицер и тут же задал вопрос, — а как у тебя со спортом?

— Да какой спорт в тайге, откуда я приехал, — прозвучал смелый ответ. Терять то нечего было и тут же перешёл в атаку, — а вот если вы, товарищ полковник, помогли бы мне поступить…., то думаю и со спортом у меня будет порядок.

— Наглец вы, товарищ абитуриент. Как фамилия?

— Абитуриент Цеханович…

— Понятно, — полковник вдруг оживился, — хорошо. Раз в тайге нет спорта, сейчас показываю самое простенькое упражнение. Если повторишь — я твою фамилию запомню и может быть тогда…

Полковник не закончил своё обещание, подошёл к брусьям и вдруг, несмотря на то, что был хорошо под шафе, легко запрыгнул на брусья и азартно крикнул: — Смотри…

Сделал упор на руках, поднял ноги и замер «в уголке», потом широкий и лёгких размах, прыжок и красиво приземлился на обе ноги в полуприсяде, рядом с брусьями, вытянув руки вперёд.

— Неее…, товарищ полковник. Даже пытаться не буду — не смогу повторить. А вот если вы мне поможете, то вам обещаю, что через полгода я это упражнение сделаю лучше, чем вы.

— Неее… — весело передразнил офицер, — не получиться. Повторил бы, я свою слово держу. А так через экзамены, через этот естественный отбор. А то тебе помогу, а ты займёшь чьё-то место. Более лучшего и перспективного.

— Ага. Хороший естественный отбор, когда генералы приезжают и хлопочут за своих сыновей. Может генеральский сынок моё место занял?

— Смело, смело, товарищ абитуриент, — полковник похлопал меня по плечу, — вот когда генералом станешь, ты ведь тоже приедешь в училище и будешь ходатайствовать за своего сына. И в этом вся философия жизни.

— Ну…, ладно. Носы не вешайте. Удачи вам. — Полковник пожал нам руки и пошёл по своим делам дальше, а Игорь одновременно восхищённо и осуждающе произнёс.

— Боря, я бы не смог так разговаривать с полковником. Хер его знает, что он мог подумать и как отреагировать на твои заявы …

— Да мне терять, Игорь, нечего. Не сдам я экзамены. А так… — попытка не пытка.

Первый экзамен по алгебре я не сдал. Когда мы с Игорем подошли к Доске объявлений, куда вывесили результаты экзамена, напротив своей фамилии я увидел — Неуд. У Игоря стояло — «Хорошо». А у генеральского сынка — «Уд».

Мда. Вот и всё. Я отошёл в сторонку, сожалеюще почесал лоб и посмотрел на сочувствующего товарища: — Дальше сдавать экзамены просто бессмысленно. Пошёл я.

— Куда пошёл? — Вскинулся товарищ.

— В строевую часть. Заявление писать, что отказываюсь дальше сдавать…

Таких как я оказалось около восьмидесяти человек и все действия по расчёту и выписки проездных билетов домой заняли два часа. Попрощался на шлагбауме с Игорем и пешочком двинулся в сторону Ногинска, даже не предполагая, что с Игорем, уже полковником я встречусь на второй чеченской войне, будучи подполковником. А с генеральским сынком встреча состоялась гораздо раньше. В 90 м году. Я капитан, он подполковник и преподаватель одного из военных училищ Челябинска. После окончания Московского училища он попал служить в Чехословакию, где папа ему хорошо помог за несколько лет достичь должности начальника штаба мотострелкового батальона. Закончил академию и банально сломался на алкоголе. Стал уходить в длительные запои, служба пошла наперекосяк и папа, уже под конец своей службы, сумел затолкать его на преподавательскую стезю. Там он и бесславно закончил свою карьеру в 1992 году, отслужив 20 календарей. Вот так и получилось, что именно он занял в училище чьё-то место. Может быть даже и моё.

Сразу домой не поехал, а три дня болтался по Москве и пешком обошёл её всю. Ночевал на аэровокзале в районе станции метро Аэропорт. Поздно ночью приезжал, покупал по две копейки несколько газет и пристраивался где-нибудь в уголке. И по фиг было, что жёстко и твёрдо, спал как-будто на своём любимом диване. А утром умывался в туалете и снова бродил по городу. Очень мне нравилась Москва. Сходил в Третьяковку, ВДНХ, попал даже в Оружейную палату и Алмазный фонд в Кремле. Понятно, что и Красная площадь. В мавзолей не попал, уж слишком длинной показалась очередь. Купил билет на самолёт и, когда уставший и довольный, устраивался на своём месте в самолёте, услышал знакомый женский голос. Вот ведь надо ж — огромная страна, самая большая в мире, а соседями сзади оказались мать Валерки Никуличкина и ещё одна знакомая женщина из Ныроба. Они в Москве делали пересадку и тоже, как и я возвращались домой, только они летели с курорта на Чёрном море.

По мере приближения к дому моё довольное настроение понижалось всё ниже и ниже. Я не оправдал ожидания родителей и в глазах поступивших всех одноклассников, особенно у Вали, буду выглядеть неудачником. Хотя, следующей весной пойду в армию и постараюсь оттуда поступить.

Так и заявил родителям, когда понурый заявился домой. Мать тяжело и сожалеюще вздохнула, отец осуждающе и молча цвыкнул уголком губ.

— Всё это твоя лень, Боря, — только и сказала мама. И я был предоставлен самому себе. А через две недели стали понятны судьбы остальных одноклассников. Конечно, меня расстроило и в какой-то степени уязвило. Хотя, чего расстраиваться!? Валя хорошо училась и вполне законно поступила в университет на гидрогеолога. Петька Михайлов поступил в политех, Сашка Васкецов в университет на вычислительную технику, Пачгина в педагогический институт и с нашего класса Всё. Остальные вернулись и что самое удивительное сильные ученики, которые имели намного больше шансов поступить, чем у многих других. Лёшка Анфёров, Сергей Бабаскин, Лена Милютина, Лена Ржевина — вот это было удивительно. Вернулась домой Таня Сукманова, она не прошла в университет по здоровью. У Натальи Фещенко тоже не получилось поступить. Так что лень тут не причём, так я думал, но в глубине души всё-таки сожалел о том, что в годы учёбы не предпринимал усилий учиться лучше. Но…, уже ничего не поделаешь.

Все, кто поступили, приехали до конца августа домой. Валя в том числе и уж не знаю почему, но что-то разладилась в наших отношениях. Так-то вроде бы всё осталось как прежде, но мы стали меньше гулять и вот это исходило уже от Вали. Она по-прежнему была приветлива со мной… Мы в общей компании одноклассников ходили гулять, купаться на Колву, в кино. Но…, но… Она отдалилась от меня. И в какой-то мере это было связано с её поступлением и моей неудачей. Я остро переживал слом наших отношений, но внешне не показывал этого. И на этом фоне, когда мама спросила, хочу ли я быть офицером и всё-таки поступать куда-нибудь, твёрдо ответил — Да.

— Хорошо. Есть возможность осенью поступить в МВДэшное училище, но оно не высшее, а среднее, — озвучила мама.

— Что за училище?

— Ивановское пожарное училище…

— Мама, ну уж пожарником быть совсем не хочу, — обидчиво взревел я.

— Так, не психуй. По окончанию училища ты можешь не только стать офицером пожарником, но перейти офицером сюда, в исправительную систему или уйти в милицию. Ты подумай. Время ещё есть.

И две недели прикидывал и так и эдак. И с сожалением решился, но всё-таки я хотел быть армейским офицером. А раз не судьба, то пойду туда и когда закончу, уйду в милицию. Я решительно озвучил своё решение, чем обрадовал маму и отца и по серьёзному приступил к учебникам, готовясь к поступлению, что также сказалось на уменьшение наших встреч. Август пролетел быстро и в конце месяца я пошёл провожать Валю на аэропорт. Провожание с моей стороны получилось грустным, она уже была там, в Перми, в новой жизни, хотя видно было что она и побаивалась этой новой жизни, вдалеке от родного дома.

В последний раз глянул в её серые глаза, понимая, что вскоре новые впечатления от большого города, живая студенческая жизнь, новые друзья просто и естественно заслонят простого парня Борю и выведут вперёд новые приоритеты. И если бы не моя лень и я поступил в московское училище, у меня был реальный шанс не потеряться для неё.

Через три дня уезжал в Иваново и я. Но ехал не один, а нас было трое. Остальные Николай и Андрей были с верхних посёлков, а меня назначили старшим группы.

— Борис, — напутствовали меня в отделе кадров Управления, — парни, которые едут с тобой, ни разу, дальше Чердыни, никуда не выезжали. Не видели поездов… Ну… ты сам понимаешь и всё остальное. Ты старший.

И мы поехали. Прилетели на самолёте на Бахаревку, переехали на вокзал. Я быстро купил билеты на поезд, загрузились. Всё до поезда шло нормально, парни, конечно, с удивлением смотрели на иную цивилизацию вокруг них и строго следовали моим указаниям. Но вот в поезде случился первый казус.

Через час Николай пошёл в туалет по большому, а с ним отправился Андрей. Вроде бы ничего не предполагало никакого негатива, но через пятнадцать минут в наше купе зашёл один из пассажиров, дородный дядька, в растянутых на коленях трениках, и ехидно улыбаясь, сообщил: — Там твои товарищи с туалетом справиться не могут…

Блин! Чёрт! Перед дверью туалета стоял взбудораженный и красный Андрей, нервно дёргал ручку двери и невразумительно через неё давал бестолковые советы Николаю, который в свою очередь громко долбился изнутри.

— Отойди, — бесцеремонно отодвинул в сторону Андрея и негромко спросил стоявшего с той стороны, — ты под ручкой видишь защёлку?

— Нет… Да нет тут никакой защёлки…, — нервно прокричал оттуда Николай.

— Да это не обязательно крючок или задвижка…, — теперь озлился я, — там под ручкой переключатель такой. Вот покрути его в разные стороны и открывай дверь…

Через пару секунд несколько раз громко щёлкнуло, дверная ручка пошла вниз и дверь открылась, а оттуда хлынул вонизм, вместе с раскрасневшимся Николаем: — Во…, слава богу. Как хоть я там закрылся, ведь так и не понял…

Но я не слушал товарища, а вьюном проскользнул в крохотный туалет и возмущённо спросил: — А ты чего за собой гавно не смыл?

— А как? Я там глядел, глядел…, — за мной сунулся Николай с вопросительным выражением на лице.

— Андрей, тоже загляни…, — позвал второго и когда тот засунул к нам голову, показал на педаль внизу унитаза, — вот сюда надо нажимать.

И нажал, спуская приличную кучу фекалий на мелькающие внизу шпалы. Посчитав, что занятие провёл и больше никаких казусов не будет, спокойно завалился спать. Но уже через час меня разбудил проводник.

— Ты у них старший? — Спросил возмущённый дядька в железнодорожной форме.

— Ну…, — ещё не отойдя от сна, тупо подтвердил свой статус.

— Ещё раз повториться хороший штраф получите, — железнодорожник исчез, а я посмотрел на виновника, которым в этот раз был Андрей.

Ему тоже захотелось по большому и чтобы все свои дела сделать в более комфортной обстановке, запёрся в туалете, когда поезд остановился на большой станции и на первом пути, прямо напротив вокзала. Ну и начал там делать свои дела, а тут мимо проходил начальник станции. Крик, шум, гам. Досталось проводнику, что не проследил, автоматом начальнику поезда… Короче, скандал был знатный.

Блиннн!!! Я вывел в тамбур своих подопечных: — Парни, я всё понимаю, но поглядывайте по сторонам и делайте всё как все. Вот ещё. Видите вот это рычаг? Видите, там пломба стоит? Ни в коем случаи не дёргайте его. Это стоп-кран. Нас тогда совсем задрочат….

Теперь я был начеку и как только кто-то из них слезал со своей полки, так сразу задавал вопрос — Куда? Зачем?

Впрочем, остальная часть пути прошла без приключений и мы рано утром высадились на станции Кинешма. Я сбегал на привокзальную площадь, побазарил там с водителями автобусов и понял, что до Иваново лучше добираться вкруголя, через Кострому.

Час езды на рейсовом автобусе жёлтого цвета и мы высаживаемся на автовокзале Костромы, ещё пятнадцать минут и я обнимаюсь с бабушкой и дедушкой. Нас покормили, до вечера гуляли в городе, а следующим утром укатили в Иваново, где сразу пошли в училище.

1972 год для СССР выдался тяжёлым. Лето выдалось засушливым, отчего горела центральная часть страны, горели торфяники, гибли люди, проваливались в тлеющие внизу, под землёй, торфяники целые деревни, машины. Плотным дымом были затянуты центральные области и дым дотянулся аж до самой Сибири. Поэтому абитуриенты приехали в училище, а там было не до нас. На тушение пожаров было брошены все силы, в том числе и пожарных училищ.

— Ребята, не до вас. Давайте приходите через три дня…., — объяснили нам в училище и мы оказались на улице. Но деньги были, поэтому мы с комфортом устроились в привокзальной гостинице. Отдельного номера на нас не было, поэтому раскидали по разным. И целых три дня мы гуляли по большому городу, воочию наблюдая народную истину — Иваново, город невест.

Через три дня мы сдались и нас приняли в училище. Но вот тут получилась затыка. Абитуриентов прибыло очень много и руководство училища решили часть прибывших отсеять на медицинской комиссии. Ладно бы действительно отсеивали по медицинским показателям, а то действовали просто беспардонно. Мне сразу заявили, только прослушав стетоскопом мою грудь — у вас плохое сердце. И чтобы там не говорил, доказывал, меня никто не желал слушать, а просто выгоняли из кабинета. Также придрались и к моим парням. И уже под вечер, мы оказались за воротами училища.

— Ну и хер с вами…, — мстительно и по-детски заявил закрытым металлическим воротам, — не хотите, чтобы я был пожарником…!? И раз так получается, то тоже не хочу. Назло вам стану армейским офицером.

Николай и Андрей, менее бурно, но тоже поддержали моё возмущение тяжёлым вздохом и словами глубокого сожаления — Значит не судьба. На том и расстались. Они поехали на вокзал, чтобы ехать домой, а я на автовокзал, чтобы в Кострому, где проболтался три дня и уехал в Ныроб.

Мама встретила моё возвращение возмущённым всплёскиванием рук, а отец просто рассмеялся, присовокупив: — И там ты не пригодился….

Мне тоже было обидно, как будто я никому не нужен: — Чего вы так. Вот смотрите, медицинская справка. Даже до экзаменов не допустили. Говорят, сердце….

Через неделю, мама задала мне прямой вопрос: — Чем будешь заниматься до армии?

Пообщавшись с такими же неудачниками, я уже знал. Сергей Бабаскин пристроился в школу лаборантом по физике, Лёшка Анфёров стал работать на аэропорту на метеостанции, Таня Сукманова устроилась на узел связи. А я не знал, куда мне идти. Правда, для таких как я у нас при Ныробской автобазе были полугодичные курсы шоферов, но зная, что там учатся мягко сказать парни не моего круга воспитания, увлечений, взглядов на дальнейшую жизнь, я не хотел туда идти. Но отвечать маме что-то надо было и вякнул на её вопрос: — Наверно пойду на курсы автомобилистов на автобазу….

— Вот ещё что…, — возмутилась мама, — чтоб там тебя быстро научили водку пить, курить и материться… Нет уж. Я другое место тебе присмотрела….

— Пойдёшь учиться на электрика и там же будешь работать, — сообщила мне мама через три дня и добавила — в ЖКХ.

Контора Жилищно-Коммунальное Хозяйство или как ехидно называли в народе — «Живи Как Хочешь», располагалось в городке, рядом с типографией и чуть ниже, идти из дома до неё всего минут семь. Вполне нормальный вариант. Мне как семнадцатилетнему положен шестичасовой рабочий день, работа в основном в тепле и «не пыльная». И трудовой стаж идёт, что немаловажно для поступления в училище.

На следующий день, в половине десятого утра, я скромно стоял в крохотном кабинетике начальника ЖКХ Семиренко, который был уже взмыленный и ему было не до меня.

— Лызлов…., — закричал Семиренко мне за спину и там сразу открылась дверь, — Девяткова позови….

Дверь захлопнулась, а начальник сразу стал набирать номер на телефоне, набрал, послушал и нервно кинул трубку на телефон, возмущённо брякнув, ни к кому не обращаясь: — Блядь…! Занято… О чём можно так долго говорить!? Третий раз звоню, всё занято…

Дверь сзади вновь открылась и из-за спины послышалось: — Вызывали…?

— Саша, забирай себе ученика. У тебя работать будет. Всё, Цеханович, иди с Девятковым.

В небольшом помещении, где обитали электрики, нас было четверо. Я сидел на лавке у стены. Напротив — наш начальник, старший электрик, невысокого роста с хитринкой в лице Александр Девятков сидел за столом, положив подбородок на кулак, и смотрел на меня с явным неудовольствием, наверняка решая — Что с этим пацаном делать? И отказаться от него нельзя — сынок начальства. И теперь при нём и выпить тоже нельзя, может даже случайно рассказать, как они тут среди бела дня квасят зачастую. С другой стороны стола, вальяжно развалившись на стуле, восседал высокий электрик Сергей Несчастный. Тот смотрел открыто и с интересом. Он и Девятков, судя по всему, были одного возраста, лет так тридцать. Но…., если Девятков был вольным, то Несчастный добивал последний месяц спец поселенцем. Он из уголовников, за хорошее поведение два года назад его перевели с Зоны на спец поселение на Колвинец, где таких как он было триста душ. Рядом с Сергеем, тяжело облокотившись на колени сидел ещё один электрик по кличке Лепило, старый…, лет так под шестьдесят, изредка бросая на меня из под густых и кустистых бровей мрачные взгляды. Он считался своеобразной уголовной легендой прошлого, отсидев в общей сложности тридцать лет по разным Зонам, тоже стал как бы вольным, но без права посещения центральных областей страны. Лепило, старый уголовник и первая ходка у него была в середине 20х по малолетке, а потом уже и по-взрослому. Всю войну отсидел в лагерях. А после войны был коронован в Вора в законе. В последний раз, в конце пятидесятых, он снова сидел в Соликамске и в то время в исправительной системе началась «война» против воров в законе. На тот момент Лепило устал мотаться по зонам, в какой-то степени сломался и после определённой обработки администрацией, согласился прилюдно и гласно отказаться от своего «высокого» звания Вора в законе. Что он и сделал, нанеся сильный удар по воровской идеологии, за что был тут же досрочно отпущен из Зоны и получил вид на жительство в Ныробе.

Но об этом я узнаю позже, а пока смирненько сидел на лавке под молчаливыми взглядами электриков.

— Ладно…, — тяжело вздохнул Девятков, — будем работать. Но…, ты должен всё правильно понимать…, — и снова многозначительно замолчал.

И я сразу всё понял. Квасили они тут в рабочее время и частенько, поэтому и очень негативно восприняли моё появление. Девятков и Лепило боялись, что ненароком проговорюсь о пьянках матери, начальнику по профсоюзной линии. А поселенец Сергей отцу, офицеру исправительной системы, поэтому горячо заявил.

— Не беспокойтесь, я всё правильно понимаю, поэтому отсюда ничего не выйдет.

— Ну и ладно, раз ты всё правильно понимаешь, — с некоторой долей облегчения произнёс Девятков, а Несчастный поменял позу на более раскованную. — Завтра ещё один выйдет на работу, вот тогда и начнём твоё обучение. А сейчас можешь идти домой, но завтра в девять ты тут.

На следующий день в девять открыл дверь нашей кандейки, где уже сидели и дымили сигаретами электрики. Тут же сидел и новый электрик, мужчина сорока лет, который сразу и с долей приблатнённости сунул мне руку: — Николай, Совков, можешь меня звать Совок…, — позднее узнал и его уголовную биографию. 16 лет по Зонам — четыре ходки. Как он хвастливо говорил — у меня перерыв между отсидками максимум полгода, остальное Зона. Считает себя перцем и кичится знакомствами в криминальном мире. А Лепило о нём отзывается с презрением — «шестёрка». Сам ничего не может, поэтому и шестерит у авторитетов. А так — мелкий воришка, работающий без затей и «на хапок». Хоть Лепило и отошедший, и развенчанный, но Совок при нём опасается кипишиться или что-то сказать в разрез. Лепило молчун, сидит в своей любимой позе, уперев взгляд в пол и облокотившись локтями на колени, курит самокрутку, но иной раз, когда кто-то из бывших при нём не то говорит или переступит некую планку, подымет голову и резанёт острым взглядом и тогда понимаешь, что не зря у него было самое высокое звание в воровском мире. Резанёт глазами и снова опустит, а тот кто увидит этот взгляд сразу захлёбывается в страхе. Так что Совок знает своё место и в его воровской биографии ничего интересного нету, чтобы он перед нами блеснул. Лепило рассказал мне, как тот влетел в последний раз.

«Работал» он в одном крупном городе. Приехал всего на неделю, снял комнату в частном доме и удачно провернул несколько небольших краж и собрался сваливать в Ташкент, где у него была родня, чтобы немного отдохнуть. Но, подвела жадность. Перед уходом из дома украл у хозяев все документы и некую толику денег. Но у тех сыновья ходили в нехилых милицейских чинах, о чём Совок и не догадывался. Родители своевременно спохватились, позвонили сыновьям и те Совкова прищучили прямо перед посадкой в вагон поезда. Тут же обыскали…. И ничего не обнаружили. Пришлось натужно извиниться, а Совок даже немного повозмущался для приличия, сел в поезд и уехал, смеясь над бестолковыми ментами. Перед вокзалом он зашёл на главпочтамт, сложил украденное в конвертик и всё это отправил самому себе в Ташкент «До востребования».

Вот там его и взяли на главпочтамте у окошка «До востребования». Зря он думал так плохо про ментов. Дали четыре года, отсидел у нас три с половиной и на последние полгода его определили на спец поселение на Колвинец и определили его работать к нам.

Вот в такой компании и начал я свою трудовую деятельность. Получил сумку, куда сложил все причиндалы, необходимые электрику — изолента, плоскогубцы, неплохой ножик, больше похожий на финку, контрольная лампа, пару новых выключателей, патрон под лампочку и новенькая розетка. Я, как ещё бестолковый ученик, был на подхвате и первые две недели ходил напарником с кем-нибудь из электриков и знакомился с электрохозяйством Ныроба, хотя подавляющий объём работы был именно в Городке.

Потихоньку узнавал и остальных электриков. Старший электрик Девятков Александр, невысокого роста, можно сказать щуплый. Служил в армии танкистом в Чебаркуле, по дембелю вернулся в Ныроб и уже 10 лет работает здесь электриком. Нормальный мужик, грамотный специалист и я был закреплён за ним учеником. Через три месяца сдаю экзамены и буду самостоятельно работать наравне с остальными. Когда я хожу с ним на вызовы, то он подробно мне всё рассказывает и показывает, так что особо не боюсь за сдачу экзамена. Единственный минус у него — прилично выпивает. Как-то раз он мне с юмором рассказал, как его посылали лечиться от алкоголизма.

— Выдали мне, Боря, от политотдела путёвку для лечения алкоголизма в ЛПК (лечебно-профилактический комплекс) в Соликамск. Собрал чемоданчик, попрощался с семьёй и поехал. Прихожу в кабинет директора ЛПК, протягиваю ему путёвку. Тот на меня странно посмотрел, прочитал направление на лечение, покрутил, повертел бумажку перед собой и так вкрадчиво спрашивает: — А у вас гражданин, что в чемоданчике?

— Бельё чистое, сменное, туалетные принадлежности, пару книжек, чтоб не скучно было, — браво отвечаю.

— А покажите…

— Пожалуйста…, — открываю чемоданчик, показываю.

— А деньги у вас есть? — Опять спрашивает директор.

— Да, есть.

— А покажите.

Достаю из кармана паспорт и оттуда деньги: — Вот на мелкие расходы и на обратный путь после лечения.

Тот посмотрел на меня и как заорёт: — Так какого х…. ты сюда приехал? Ко мне в кабинет прибывших затаскивают обоссанными, в одних трусах, потому что всё с себя пропивают. Я уж про деньги не говорю. А ты тут приехал чистенький, укомплектованным и с деньгами… Какой ты на хрен алкаш? Дай сюда свою путёвку я там твоему начальству такое напишу, чтоб нормальных людей сюда не присылали. Короче написал и с матом выгнал меня. Знаешь, как интересно было смотреть, когда я приехал и в политотделе читали, что там написал врач…. Во. — И показал в восхищении большой палец

Лепило тоже сильно зашибал и когда первый раз пошёл с ним заменить пару изоляторов на столбе, попал в смешную и идиотскую ситуацию. Лепило уже был хорошо поддатый и я выразил законное сомнение, что он способен залезть на столб и выполнить работу.

Но Девятков лишь махнул рукой: — Нормально всё, залезет и заменит…

Я пожал плечами — А мне то что? Старший говорит, значит знает о чём говорит… И мы пошли, дошли до столба. Лепило долго одевал железные когти, громко сопя, опоясался монтажным поясом с цепью. Приноровился к столбу и полез. Лез тяжело, но уверенно. А я стоял внизу страхую. Да и положено при таких работах по мерам безопасности работать вдвоём. Лепило долез до верха, откинулся назад на цепи и к моему удивлению вместо того, чтобы начать откручивать повреждённый фарфоровый изолятор, после недолгого ковыряния в запазухе, вытащил чекушку водки, потом небольшой газетный свёрток, в котором оказалась немудрящая закуска. Всё это он расположил на верхнем, плоском срезе столба. Я взволнованно забегал вокруг столба и нерешительно позвал его: — Лепило…

— Чего тебе? — Послышалось сверху.

— Дык…

— Не ссы пацан, сейчас глотну и всё сделаем.

Блин! Лепило неторопливо сорвал алюминиевую пробку с горлышка и крупными глотками опустошил чекушку, бросив её вниз, явно целясь в меня. Смачно закусил и…. Вырубился. Расслабленно откинувшись назад и до упора натянув цепь, которая надёжно была обернута вокруг столба, да ещё зацеплена за крюк с изолятором.

Вот что делать? Я с минуту пометался вокруг столба, пытаясь хотя криком достучаться до его отуманенного мозга, но видя что бесполезно, тревожным галопом кинулся в контору.

— Саша! Там Лепило висит на столбе, — заполошенно заорал я.

— Тихо, тихо, чего ты орёшь? — Шикнул на меня тоже поддатый Девятков, сидя за столом с Несчастным и Совковым, — висит, ну и пусть висит. Не упал же…

Видя, что Девятков не особенно заинтересовался моим сообщением, я уже на более низкой ноте нерешительно забурчал: — Так народ ходит…, и изолятор надо менять….

— Так наверно не к верх ногами висит, а в рабочем положении…, — совсем не обеспокоившись Девятков, а Несчастных с коротким смешком продолжил.

— Боря, не паникуй. Не впервой он так уже. Сейчас поспит там, ноги затекут и он проснётся, и изоляторы поменяет. Ты туда иди обратно. Как он слезет со столба, заберёшь у него инструменты и пусть идёт домой.

Девятков в это время достал из-под стола ополовиненную бутылку водки, кивнул мне, одобряя решение Сергея, и стал разливать водку.

Когда вернулся к столбу, Лапило вяло шевелился там, заменяя изоляторы. Тяжело потом слез, молча с себя всё снял, отдал мне и также молча ушёл домой.

Потом я стал ходить с Совковым. Вроде бы показался мне нормальным мужиком, учил меня жизни, правда по своему, но иной раз толково мне объяснял как себя вести в разных очень скользких ситуациях. И рассчитывать только на себя. Надо сказать, некоторые его уроки мне потом сослужили хорошую службу. Но это когда жизнь течёт своим обычным ходом, а когда она внезапно меняется, то сразу проявляется другое нутро человека. Так и у меня получилось с Совковым.

Однажды утром, пошли мы с Совком на вызов в поликлинику — свет пропал. Работы там было на пять минут и мы пошли обратно не спеша по заснеженной дорожке, мимо нового здания городковской больницы. Я впереди, Совок сзади. Поэтому первый и наткнулся на лежащие в снегу позолочённые, женские часики.

— О…, Николай, смотри что я нашёл, — поднял часы и с интересом крутил их в руках, — кто то потерял.

— Классные…., — восхитился Совок и протянул к ним руку, но я отвёл руку с часами в сторону.

— Ты чего? Давай их мне, я быстро загоню… Знаю кому — и хорошо дадут. Деньги пополам. — Совков вновь протянул руки к часам, но я вновь отвёл руку и твёрдым голосом сказал.

— Ты что, Николай? Кто-то потерял…, часы дорогие, расстроился. Не…. Сейчас отдадим на регистратуру поликлиники. Точно туда обратятся с вопросом о часах….

— Боря, какая-то крыса потеряла, а мне деньги сейчас вот как нужны, — Совков резанул себя ладонью по горлу, показывая, как он нуждается в деньгах.

— Да мне по фиг, что она крыса или не крыса. Человек потерял, а я чужого не беру, — повернулся и решительно пошёл к зданию поликлиники и отдал часы на регистратуру.

А в обед мать похвалила меня за такой честный поступок, а потом лукаво блеснула глазами: — А ты знаешь, чьи это часы? Мне с поликлиники позвонили и сказали, что за часами пришла мама Вали Носовой, за которой ты ухлёстываешь….

Пока обедал дома, Совков тоже пообедал, но с изрядным количеством водки и с затаённой злобой ожидал моего прихода в пустом помещении электриков.

И как только я зашёл, сразу же стал вываливать на меня все свои обиды, заводясь всё больше и больше, считая, что я побоюсь с ним спорить. Но мои детские годы около Зоны не прошли даром и я лениво слушал его бухтенье, пока это не надоело. И выслушав все его причитания, просто взял и послал его «куда подальше…».

Был бы повзрослее — это прозвучало сочно, солидно и весомо. А так… — по-щенячьи и высоким детским голосом, что оскорбило до глубины души Совкова, считавшего себя опытным зычарой.

— Как? Меня…? Послал подальше какой-то щенок…… — всё это отразилось на его оскорблённом лице и дальше он уже не соображал.

— Щеноккккк….. Ты кого послаллллл? — Злобно зашипев, выхватил финку и кинулся на меня через стол. Резкий выпад ножом вперёд — Не достал. Помешал широкий стол. Я вскочил со скамейки и, не долго думая, ринулся к двери. Совков, несмотря на то, что был пьян, удачно и быстро выскочил из-за стола вслед за мной. И пытаясь всё-таки достать меня, в прыжке, стремительно выкинул руку с ножом вперёд. На этом удача для него закончилась. Я успел выскочить в тамбур и с силой послал тяжёлую дверь назад, которая в обратном движении очень эффективно встретилась с ножом. Удар, сильный крик от боли от вполне повреждённой кисти руки и я выскочил на улицу, как раз к подходившим Девятковым и Лепилой.

— Ты куда так летишь? — Удивились коллеги по электрическому цеху.

А из тамбура послышался дикий рёв: — Сука…., я тебя всё равно догоню и убью…., — и вслед за рёвом оттуда показался разъярённый Совков, но увидев Лепилу и Сашку Девяткова, он остолбенел, а через секунду юркнул обратно в помещении.

— Понятно…, — протянул Девятков и тут же спросил, — За что?

— Я часы золотые нашёл и не отдал ему, а вернул потерю… Вот он и ярится…

— Понятно, — вновь протянул Сашка и глянул на Лепилу, а тот коротко бросил.

— Погуляйте минут пятнадцать….

Уж не знаю, какого характера была у них беседа, но она была весьма содержательной. Когда мы зашли в наше помещение, Совок бледный и потный стоял чуть ли не на вытяжку перед сидевшим Лепило и дрожащим голосом лепетал оправдания, одновременно баюкая правую руку, а в двери, глубоко уйдя в дерево, торчала финка с красивой наборной ручкой.

— Ну-ка, Боря, дай-ка мне сюда Жекарь…, — кивнул мне Лепило и я беспрекословно подчинился. Лепило за эти пятнадцать минут преобразился, превратившись из вечно молчаливого, «сам себе на уме», банального электрика занюханной конторы в лидера, вожака, который по праву сильного и умного успешно рулил и выживал в суровом уголовном мире.

С большим трудом выдернул финку и протянул её Лепило, а тот раздумчиво повертев в руках, отдал мне: — Теперь она твоя. Ну…. а ты, Совок…. Ещё один прокол и ты…. Ну… ты знаешь, что будет…. А так… Живи пока…

Николай Совков в душе презирал Лепило, считая его ссучившимся, но своё презрение глубоко прятал, всё-таки боясь его, и сейчас рассыпался в заверениях перед бывшим «вором в законе», что — «Никогда и нигде…. И только так…».

Сергей Несчастный оказался совсем нормальным мужиком. Через месяц он окончательно освободился, ему дали небольшую комнатёнку при ЖКК, где он вполне уютно устроился и был в отношениях с женщиной из простых.

Сама работа мне нравилась. Она была не трудной и даже при таких, так сказать, пьющей и не совсем компетентной команде электриков, электрохозяйство содержалось в порядке, что позволяло нам обедать вместо одного часа два. Да и я уходил с работы на два часа раньше остальных

Через три месяца учёбы я был готов сдать экзамены на электрика 3го разряда. Но перед сдачей экзаменов у меня случился конфуз.

Мы только что вернулись с Люнвы, где получили зарплату. По дороге в контору взрослые электрики скинулись, накупили водки, закуски и хлопотливо накрывали стол, а Девятков ушёл к Семиренко, который вызвал его к себе. И увлекательные хлопоты вокруг стола были прерваны скрипом двери и в комнате появился Сашка Девятков. Грустно посмотрел на накрытый стол, на нас. Потом уставился долгим взглядом на меня и тяжело вздохнул.

— Блин, Семиренко задачу поставил. Бабка одна тут к нему давно ходит — Поменяй мне, Сергеич, электрический счётчик. Достала его. Вот он и посылает нас менять этот счётчик. Так что придётся повременить….

Все тяжело завздыхали. Только настроились обмыть получку, а тут такая подляна.

— Саша, давай схожу и поменяю, — встречно предложил я.

Все облегчённо встрепенулись, увидев в моём предложении выход из пикантного положения, а Девятков задумчиво посмотрел на меня.

— Ты ж пока у нас ученик электрика, — видно было, что Сашка тоже заинтересовался моим предложением — так охота было выпить. Но…, в нём боролась ответственность за меня с ярким желанием выпить и он вяло сопротивлялся, выискивая себе оправдание.

— Так у меня через неделю экзамен на разряд и потом самостоятельно буду ходить на вызовы. — Кинул ему новую подсказку.

Сашка ещё сопротивлялся соблазну, поэтому задал ещё один вопрос, но уже так… Для контроля и проформы: — А как ты будешь менять?

— Да чё там…? Первый-третий вход, второй-четвёртый выход. Сейчас пойду и через сорок минут буду тут и ты доложишь, что поменял…

Этим сломал последние сомнения и Сашка, с тяжёлым вздохом, отпустил меня. Но как только вышел на улицу, мигом растерял всю уверенность, излучавшую в помещении. Конечно, я знал, как менять электрический счётчик и видел, как это делали Лепило и Девятков раз двадцать. Но сейчас шёл делать это самостоятельно. Сразу вспомнилась школа и восьмой класс. Я перешёл учиться в восьмой класс, а одноклассник Борька Зайцев не захотел учиться и пошёл работать в Промзоновские мастерские. И как-то раз заявился к нам в школу. Конечно, мы догадывались, что Борька поставил грязную, масляную пятерню себе на лицо перед школой. Но этой пятернёй на лице он гордился и всячески подчёркивал, что вот мол он — РАБОЧИЙ ЧЕЛОВЕК, а вы тут детством занимаетесь. И мы жутко ему завидовали и тоже хотели иметь такую же пятерню на щеке и с независимым видом идти по коридору школы. И вот я сам рабочий человек и представлял, как сам мог выглядеть в коридоре школы. Правда, руки чистые и пятерню не поставишь грязную на лицо. Может, изолентой харю обмотать и так заявиться в школу. Фыркнул, представляя эту глупую картину и… постучал в дверь квартиры.

— Сынок, а ты что один? А где Девятков? Мне Семиренко Девяткова обещал прислать, — защебетала и захлопотала вокруг меня сухонькая старушка.

— Мамаша, Девятков на более серьёзном задании. И тут сам сейчас мигом всё исправлю, — я сурово сдвинул детские бровки, подражая Девяткову, и попытался солидно спросить, чуть не дав «петуха»: — Где тут у вас агрегат?

— Да вот тута…, тута, сынок, — старушка провела мелкими шажками меня на кухню и кивнула под потолок.

— Так, понятно, — с видом матёрого электрика глянул на древний счётчик и я выложил новый счётчик на стол, после чего стал оглядываться.

— Мамаша застелите чем-нибудь и дайте на что мне встать. Табуретку какую-нибудь.

— Так вот, сынок, бери её.

Взгромоздив на стол табуретку, залез на неё сам. Счётчик явно был с тридцатых годов — древний, но крепкий.

— Да…, мамаша — Когда хоть его поставили?

— Да…, ещё до войны… Ты, сынок, ток бы отключил, — вдруг забеспокоилась старушка, видя, что я приготовился раскручивать крышку клемм подключения.

Совет она давала дельный, да и по мерам безопасности это было положено. Как сдающий экзамены через неделю, я это твёрдо знал. Но в тоже время прекрасно наблюдал, как Девятков, Лепило, Совок и Кривой, почти никогда не отключали электричество и спокойно работали под током. Лепило вообще, залезал на столб, доставал четвертинку водки выпивал там и благополучно засыпал между проводами. Чё…, они могут работать и я тоже…

— Нормально, мамаша. Всё под контролем. — Открутил крышку и смело стал откручивать винты, зажимающие провода. Но от волнения, рука взмокла, сорвалась с винта и я ткнулся пальцами в оголённые провода.

Что произошло дальше — я не понял. И первое физическое ощущение, которое ощутил — сижу на заднице и на чём-то твёрдом, перед глазами такая хорошая и густая чернота, где плавно плавают красивые радужные пятна с чёткими границами и откуда-то издалека доносится куриное квохтание. Оно постепенно приближается, становится всё чётче, радужные пятна постепенно размываются, чернота плавно переходит сначала в фиолетовое, а за тем в серые оттенки и я с радостью наконец-то осознаю, что сижу на заднице на полу, а вокруг меня, махая крыльями и громко кудахтая носилась старушенция.

— Сынок…, сынок…, ты чё? Живой хучь?

Мысленно ощупал себя и с радостью констатировал — что живой и даже ничего не болит. Но вот эта серость в глазах настораживала и наталкивала на некие размышления — Что это? Был ли свет на кухне, когда полез к счётчику? Или это я так ослеп?

В глазах к моей великой радости наконец всё стабилизировалось и я, поднявшись с пола, щёлкнул выключателем — свет загорелся. И удовлетворённо кивнув головой, вновь полез к счётчику, не обращая внимания на протестующие крики бабульки.

— Мамаша, всё нормально…., — а сам про себя решил работать осторожнее, но это были только благие намерения. Меня не слабо гвоздануло током буквально через пятнадцать секунд, после того, как с фальшивым энтузиазмом продолжил работу.

Как слетал второй раз с табуретки, установленной на столе, как с грохотом сшиб пустое ведро с печи и чуть не задавил насмерть в падении бабушку, я помнил. Ещё даже успел удивиться такому долгому падению. Но наконец-то упал и шваркнулся очень прилично, а старушка опять забегала вокруг меня, суя в руки ковшик с водой. Я, практически залпом, машинально выдул холодную воду из ковша, где было не меньше литра. Встал и, вытерев мокрые губы рукавом куртки, согласился с предыдущими предложениями.

— Хорошо… Сейчас пойду и выключу ток.

Дом был четырёх квартирный и мне пришлось с минуту разбираться с запутанным пучком проводов на вводе в дом. Обнаружил нужные провода, идущие в нужную квартиру, и безжалостно перекусил их. Вернувшись на кухню, залез под потолок и уже смело, обеими руками сунулся в клеммы счётчика.

Недаром говорят — Бог любит троицу. И последний удар током — был последним предупреждением, таких самонадеянных дураков как я. Как меня не убило — не знаю. Как не убился, пикируя головой вниз по знакомому маршруту — тоже не знаю. Но хозяйка приводила меня в чувство гораздо дольше, чем предыдущие разы. Я выпил ещё один ковшик под плач и вопли старухи: — Да не хай с ним… с этим счётчиком… Тридцать лет простоял и ещё тридцать простоит….

Но я был упёртым и самолюбивым — Что это за фигня? За неделю до экзамена не сумел поменять счётчик? Поэтому, на деревянных ногах вышел из дома и такими же деревянными руками перекусил все провода, которые шли на дом. Даже радиоточку и ту откусил. Ещё с сомнением посмотрел на столб и подумал: — Были бы когти с собой и там бы всё откусил.

На кухне твёрдой рукой отодвинул в сторону старуху, своим хилым телом закрывающей стол с табуреткой. Под похоронный вой залез и, ни о чём не думая, сунул руки в клеммы и очень удивился, что меня не шарахнуло током.

Всё остальное заняло несколько минут. Подключил и заизолировал все откушенные провода и новый счётчик исправно закрутил свой диск.

Помявшись немного, вежливо попросил: — Мамаша….Тут такое дело… У меня через неделю экзамен по электрике. Вы уж потерпите и никому в эту неделю не рассказывайте, как я тут менял счётчик…

— Сынок…, я тут такого страха натерпелась… Так что будь спокоен — никому не расскажу.

А когда уходил из злосчастной квартиры, она чуть ли не силой засунула мне в карман трояк, чтоб я нервы полечил.

Вся эта эпопея заняла минут сорок и когда появился в кандейке, мои коллеги ещё были в состоянии оценить мой первый трудовой подвиг. Где я доблестно и с первого раза справился с таким плёвым делом. А заменённый счётчик занял своё законное место на полке в ряде других старых, можно сказать раритетных электрических агрегатов.

Прошла неделя и к означенному времени я со своим наставником двинулся в Управление к главному энергетику, который должен был принять у меня экзамен. Я был готов, но смущало смурное настроение Девяткова, который шёл рядом со мной и бросал на меня хмурые взгляды.

— Саша, что случилось? — Несмело мемекнул, хотя уже стал догадываться о причине отсутствия настроения у Девяткова.

Девятков остановился и зло посмотрел на меня: — Да меня сейчас драть будут из-за тебя…

— А чё я…? А чё из-за меня? — Попробовал отъехать от вполне возможных обвинений.

— Да ни чё…, — взвился Сашка, — у нас только покойники на кладбище не знают, как совсем молоденький парнишка чуть током не убился? Ты хочешь про подробности знать, как ты пикировал головой вниз? Эта беззубая карга всему посёлку растрепалась…

— Что и Семиренко знает? — Убито спросил я.

— Семиренко не знает. Не тот уровень общения, — недовольно буркнул Сашка.

— Так и главный энергетик наверно тоже не знает. Это совсем не его уровень… Старушечный…

— Вот-вот, только и остаётся надеяться, что он до этого уровня не опускается.

Экзамен я сдал легко. И если бы меня попросили изобразить работу мощного масляного трансформатора — то и его низкое гуденье изобразил бы натурально. Главный энергетик, удовлетворившись моими познаниями, пошарил рукой в ящике стола и выудил оттуда новенькое удостоверение. Две минуты в нём старательно выводил ручкой, потом вышел на две минуты и вернулся обратно, бережно дыша на синюю печать.

— Ну что, товарищ Цеханович — Молодец! Поздравляю тебя с вступлением в рабочий класс. Надеюсь, что честь рабочего человека ты не уронишь. Ещё раз Молодец. Давай работай добросовестно и меры безопасности больше не нарушай.

— А ты у меня, Девятков, смотри, — энергетик яростно затряс перед носом моего учителя пальцем, — смотри у меня. Я как узнал про эти выкрутасы неделю назад, чуть не поседел. Убило бы его… Меня бы просто сняли. А ты бы вон там…. Внутри забора электриком был бы… Лет так пять. Ну, ладно. Хорошо, что хорошо закончилось.

Начальство как-то быстро отошло от гнева и уже деловито спросило: — Какой объект за ним закрепишь.

Девятков во время гневной тирады сидел тихо и с болезненным выражением лица, но тут сразу оживился и деловито ответил: — Вот за свою школу пусть и отвечает. У меня руки туда не доходят. Лепилу туда нельзя — всех детей распугает. Ну, а воры мои — сами понимаете….

— Во…, правильно. Только кроме средней школы пусть отвечает и за начальную и интернат….

Вышли мы из Управления довольные.

— Саша, спасибо тебе за всё. И за учёбу, и за помощь, да много за что…, — с чувством произнёс я.

— Спасибо в стакан не нальёшь, — веско отпарировал наставник.

— Это само собой. После обеда накрываю стол у нас. Но сам пить не буду, — сразу предупредил.

— А нам больше достанется, — не обиделся Девятков, а я от удовольствия аж зажмурил глаза, представив, как завтра солидно буду шествовать по школьному коридору, ощущая себя взрослым и независимым человеком.

И теперь действительно с независимым видом приходил в школу и важно шёл по коридорам. Работы там было мало… Так…, может лампочки поменять, иной раз выключатель, после чего заходил в кабинет физики, где работал Сергей Бабаскин.

Перед ноябрьскими праздниками политотдел Управления решил немного приукрасить клуб Городка, где была и наша часть работы. Мы повесили на центральной части клуба большие, круглые часы, которые вечером и ночью ярко подсвечивались. И ещё политотдел решил красочно иллюминировать лампочками большой праздничный транспарант — «Да здравствует Октябрьская Революция!». Парни просверливают в больших буквах необходимое количество дырок, определённого диаметра, а я должен был припаять на четыреста пятидесяти лампочках по два провода, вставить их в эти отверстия и соединить параллельно. Целую неделю безропотно сидел в клубе и с утра до вечера выполнял нудную работу — паял, вставлял, прикручивал провода и изолировал. Радовало только одно, на улице было очень холодно и ветрено, а я сидел в закутке за кулисами и работал в тепле. Даже поприсутствовал на большом совещание, которое руководство Управления проводило в клубе. Сидел за кулисами и с интересом слушал, как начальник Управления полковник Милютин драл начальство помельче. Но работа вскоре была выполнена, мы стояли на улице с начальником политотдела полковником Гришуниным и наблюдали, как осторожно поднимали праздничный транспарант и закрепляли его чуть выше часов. Потом полез Совков, его задача была подсоединить лозунг к сети. Когда мы вчера подключали за кулисами, глядели на горящие лампочки вблизи — всё было нормально. Но когда уже в сумерках Совков подключил транспарант, полковник Гришунин досадливо крякнул и с немым вопросом повернулся к Девяткову, которому только и оставалось тяжело вздохнуть и сказать: — Моя вина, товарищ полковник, чёрт не сообразил и не проконтролировал…..

Полковник, выслушав неуклюжее оправдание, уже зло матернулся: — Девятков, благодари что сейчас не 37 год. А то бы ты и он, — Гришунин ткнул в мою сторону пальцем, — сегодня ночью были бы арестованы по 58 статье… И никто бы не посмотрел на его молодость и на твою хорошую характеристику.

— Так может мы сейчас снимем!? До праздника ещё четыре дня и переделаем!?

Гришунин с досадой махнул рукой: — Да не надо. Слава богу, сейчас не 37 год. Пусть будет уже так, — развернулся и ушёл.

Я стоял как побитый и виновато бубнил: — Саша, я только сейчас понял, что лампочки надо было подбирать одинаковые по ваттам…. Извини, вовремя не подумал.

— А ладно, — бесшабашно махнул рукой Девятков, — раз начальство сказало потянет, значит потянет. А так тебе опыт…. И мы пошли к себе, а сзади нас, над часами тускло, совсем не празднично, тлел разным накалом праздничный лозунг, предназначенный создавать у проходящих праздничное настроение.

Но, помимо работы, была и личная жизнь, ровная и без встряски, пока я не встретился с Валей.

На ноябрьские праздники приехала с Перми Валя, Сашка Васкецов и я уж не помню, по какому поводу мы собрались дома у Натальи Фещенко. Валю не видел чуть больше двух месяцев и очень обрадовался её приезду и сейчас сидел напротив и старался смотреть на неё не горящим взглядом. Два месяца небольшой срок и она внешне ничуть не изменилась, оставаясь такой же, какой её и помнил, провожая на самолёт. Выпили пару бутылочек винца, разговаривались, смеялись, танцевали и в какой-то момент мы с Валей оказались одни на крыльце, куда вывалились, чтобы немного освежиться. Помолчали, улыбчиво поглядывая друг на друга, потом Валя стала серьёзной.

— Боря, давай поговорим…., — я кивнул головой, тоскливо понимая, что этот разговор в наших отношениях изменит всё и явно не в лучшую сторону.

— Боря, за это время что была в Перми я добросовестно попыталась разобраться в наших отношениях. Честно тебе скажу, может тебя это и заденет или обидит, но у меня к тебе только тёплые и дружеские отношения. И я предлагаю на них и остаться, чтобы не питать лишних иллюзий. Как ты смотришь на такое предложение?

Мне было больно, обидно, но с другой стороны Валя была со мной честной и тут уже ничего не поделаешь, придётся смириться, а там время покажет. Поэтому помолчав немного и справившись со своими эмоциями, с сожаление в голосе ответил: — Прекрасно всё понимаю… Новые впечатления, новые друзья и пути у нас на этот момент тоже разные. Что ж, спасибо за откровенность и у меня сейчас просто нет выбора и я вынужден согласиться на твоё предложение…

Мы ещё немного постояли на крыльце, перекидываясь ничего не значившимися фразами, после чего на крыльцо ворвалась Наталья и своей энергией затопила всё кругом, после чего затащила нас в дом. Я улыбался, шутил, участвовал в общем разговоре, но всё это было на автомате и сейчас желал только одного, чтобы быстрее закончился этот вечер и я остался один.

Больше с ней не пересекался. Недели две здорово переживал, а потом смирился, отложив ВСЁ на после поступление в училище и последующая моя жизнь, потекла ровно, где была работа, дом, чтение книг, изредка посещал друзей, катался на лыжах и ждал весны, когда нужно было идти в армию.

На работе тоже всё шло нормально, я постепенно обтёрся и теперь меня Девятков смело отпускал работать одного. Правда, один раз здорово испугался. Около городковской бани решили построить новую насосную станцию, так как старые насосы уже не справлялись с подачей воды. А там помимо бани была ещё и мощная прачечная, обслуживающая батальон ВВ и Зоны. Начали строить ещё в конце лета, Обнесли участок местности колючей проволокой, так как строили зеки и пошло строительство. К настоящему времени выполнили работы где-то процентов на 90. Стояло полностью выполненное здание насосной, оборудование установлено. Рядом с ней стояла бытовка, где грелись зеки. И в начале февраля Девятков послал меня туда, установить внутри насосной дополнительные розетки. Солдаты знали об этой работе и допустили меня во внутрь огороженного участка. А в самый разгар работы в насосную зашёл один из заключённых.

— Слышь, углан!? Дай на пять минут когти, а то у нас на столбе обрыв, а хочется горячего чайку.

— Бери, — без всякого опасения дал согласие, только добавил, — возьми ещё пояс монтажный…

— Не… не надо. Там-то залезть, да провод накинуть, — отказал зек, беря у дверей когти.

— Ну… смотри, а то по мерам безопасности…, — но зек, не слушая меня, уже вышел на улицу.

Вернул он когти действительно через пять минут: — Слышь, углан, если что нужно обращайся. За несколько пачек чая могу подогнать хороший ножик.

— Не, не надо у меня уже есть, — и показал нож, доставшийся от Совкова.

— Знатный, знатный финарь, но всё равно, обращайся если что… Мы многое на Зоне можем сделать, — и вышел.

Это было в пятницу, а в субботу, часиков так в шестнадцать, я и Сашка Девятков пошли в баню. Мы в последнее время вместе ходили мыться. Идём не спеша, погода мягкая, разговариваем. Спустились вниз уже к бане, даже не обращая внимания на новую насосную станцию. А тут входная дверь бани открывается и оттуда выходит мужик. Поздоровался с нами и только мы собрались заходить, как мужик сильно дёрнул Девяткова за рукав и в растерянности закричал: — Смотрите, смотрите… Что это такое?

Мы обернулись и глянули в сторону насосной, куда тыкал рукой мужик. А там, на колючке, билась в судорогах женщина. Ни фига себе! Мы ринулись туда и когда подскочили, сразу поняли — её бьёт током, изо рта клочьями вылетает неприятного цвета пена и уже вся синяя. Я то тоже, как и мужик, растерялся и бегал вдоль колючки хлопая себя по бокам, не зная что делать.

— Боря, беги к трансформатору, отключай его, — скомандовал Сашка и я ломанулся в гору. Бежать там минуты две, но наверно добежал за полминуты и рванул рычаг общего рубильника вниз, отключая сразу несколько улиц и баню. Прибежал обратно, а там Девятков и мужик уже сняли с колючки женщину и оттащили её в сторону. А из бани заполошено выскочила дородная директорша бани с возмущённым воплем: — Саша, у нас в бане свет пропал, женское отделение визжит…

— Счас сделаем, вызывай срочно скорую. Видишь, женщине плохо…, — директорша быстро развернулась и убежала, а Саша, лежавшей на снегу женщине, с минуту делал искусственное дыхание, раскладывая и складывая ей руки на груди и постепенно цвет лица из синего, стал приобретать нормальный. И только сейчас я немного рассмотрел её. Молодая баба, без косметики, свалявшиеся волосы и явно она была не из вольных. Одета бедновато и неброско, на плечах чёрная, видавшая виды фуфайка, измятая юбка и светло-коричневые толстые чулки. На ногах резиновые сапоги с короткими голенищами. И где-то я её видел…

— Так что, включать опять рубильник? — Спросил Девяткого.

— Погоди, — он подошёл к воротам и зашёл во внутрь огороженного участка. Огляделся там, потом поднял доску и ударил по проводам на столбе, обрывая их. К нам опять подбежала директорша и доложила Девяткову, вышедшему из ворот: — Скорую вызвала, едут. Саша, а свет когда включите? А то у меня там женщины волнуются.

— Сейчас включим. Боря, иди включай…, — и я побежал, но уже побежал неспешной трусцой. Назад шёл не торопясь и на спуске к бане меня обогнала скорая, а когда подошёл, женщину уже грузили во внутрь. Постояв немного у насосной, мы двинулись к бане.

— Саша, колючка под током… Как это так? Тут же не особый режим работал, а общий…

Мы остановились перед входом, Девятков с удовольствием закурил: — А ты, что бабу не узнал?

— Да показалась, что я её где-то видел, а где не помню? — Пожал задумчиво плечами.

— Так, Борис, мы ж её два дня тому назад видели в центральной кочегарке. Это ж Белка…

— Аааа…, блин, точно…, — в советское время наш край был не только краем лагерей, но ссыльным местом, в том числе и для женщин. На Шунье была женская колония, а так в Ныроб ссылали в основном из Ленинграда тунеядок. В СССР официально проституции не было, поэтому приличное количество ленинградок лёгкого поведения, ссылали к нам на пару лет в ссылку как тунеядок. Тут они снимали жильё, работать не работали, а занимались прежним ремеслом, добывая себе на пропитание и одежду. Одна из них была и Белка. Прибилась к поселенцам, работающими на центральной котельной, там и жила, являясь общей женой для двенадцати поселенцев.

— …. Видать она перед тем, как заведут сюда зеков, проникла и спряталась, чтоб и здесь подзаработать. Пришла в субботу, чтобы до обеда отработать, а после съёма зеков уйти. Зеков привели, солдаты не проверили насосную. До обеда зеки её трахали, а перед тем как сняться и идти на Зону и чтобы она не смоталась от них до понедельника, кинули провод с фазой на колючку. Та попыталась выбраться, когда все ушли и вот результат. Врачи сказали, что ничего страшного, отойдёт и сами доложат в Управление. Пусть там разбираются с солдатами и зеками…., — Сашка бросил на снег сигарету и зашёл в баню, не заметив бледность на моём лице, когда понял, что это я дал когти зекам, чтоб те подключились. А ведь это было запрещено делать.

Дня три здорово переживал, ожидая, когда меня вызовут на разборки в Управление, где шли разбирательства по данному случаю. Но…, так как всё обошлось без смерти пострадавшей, оно прошло поверхностно и моя роль в этом деле не сплыла. А вот если женщина погибла бы, зеки сдали бы меня. Конечно, мне бы ничего не было, но не хотелось подводить Сашку Девяткова, да и родителей.

Другой случай, но юморной, тоже был связан с баней. Новый электрик Николай Совков из-за своих нескольких отсидок, в 40 лет стал импотентом. И как только пришёл к нам, так сразу же поделился своей бедой с нами. Я то что… — пацан, а остальные прониклись и накидали кучу разных советов. Совок вскоре нашёл одинокую бабёнку из бывших, сошёлся с ней и ещё больше расстроился.

— Парни…, парни…, — плакался он нам на работе, — лежу на ней — ХОЧУ… И член ХОЧЕТ, а не стоит, и она тоже ХОЧЕТ. Мнёт его, а он бесстыже болтается. Что делать? Прямо не знаю…..

И вот раз пошли мы в баню, там давно надо было поменять провод на столбе, идущий в котельную, питавшую горячей водой саму баню и прачечную при бане. Пришли мы туда втроём уже под самый конец рабочего дня, когда на окрестности опустилась вечерняя темнота. Работы там было минут на тридцать. Я растягивал новый провод, который принесли с собой, а Совкова Девятков послал на столб. Развернул небольшую бухту провода. Один конец привязал к столбу, а за второй конец тянул, чтобы распрямить его и не сразу обратил внимание на придушенный смех Девяткова. А там оказывается, разворачивалось смешное событие.

Совков залез на самый верх столба и вместо того чтобы откусить старый провод, замер на самой высоте. Окна в женское отделение снизу наполовину были закрашены белой краской и с земли бесполезно было подглядывать, даже если очень захочется. А вот со столба, через верхние прозрачные края было всё отлично видно и Совков вперился туда горящим взглядом, а снизу Сашка сдавленно смеялся и тихо окликивал того: — Ну, что…!? У тебя там хоть что-то шевелиться или нет?

— Да не знаю… Вроде бы да и вроде бы нет…

— Ну, сиди ещё там. Вдруг поднимется…, — и заливался тихим смехом.

Через пять минут, навеселившись вдоволь, Девятков скомандовал: — Всё, хорош. Раз не встаёт, обрезай провод и делаем работу…

Работа, рассчитанная на тридцать минут, заняла у нас час. Совков больше пялился в окна, чем работал, но в конце концов, завершив работу, нехотя слез вниз здорово разочарованный. Так у него ничего и не зашевелилось.

Зашли к директорше бани доложили о том, что всё порядке и когда уже собрались выходить, внезапно потух свет и все помещения бани погрузились в кромешную темноту. Если из мужского отделения доносился приглушенный смех и весёлые вопросы — Когда будет свет? То из женского неслись недовольные взвизги и раздражённые вопросы в темноту. Причина оказалась совершенно банальной. В женской парилке, с лампочки слетел защитный стеклянный кожух и одна из парильщиц чересчур сильно плеснула на камни водой и несколько брызг попали на незащищённую и раскалённую лампочку. Та лопнула, и автомат на щитке отключил свет. Надо теперь кому-то из нас пройти в парилку, выкрутить оставшийся в патроне цоколь лампочки и вкрутить новую.

— Кто пойдёт..? — Сдавлено хихикнул Девятков и тут же распорядился в темноте, — Совков пойдёшь ты. Тебе больше всех это надо…

Там делов для Совкова было минут на пять. Три минуты в темноте пройти в парилку и две выкрутить пассатижами цоколь разбитой лампочки и вкрутить новую. Совков справился за это время и громко крикнул из парилки — Готово. А Сашка Девятков, не подумав, что тому ещё надо возвращаться обратно в темноте, взял и включил автомат. Ох и ржала потом вся баня. А мы ещё несколько дней подкалывали Совкова.

— …А чё!? Я чувствовал, что в парилке бабы есть, но ведь темно и ничего не видно, поэтому молчали. А тут свет включается и их трое. И как завизжат, а одна из них веником меня давай хлестать. Выскакиваю из парилки и прямо на молодых девок. Я остановился, соображая куда бежать, а те ещё пуще завизжали и одна в меня полным тазиком воды. Рванулся бежать, поскользнулся, упал… Да ещё на себя тазик с горячей водой опрокинул. Вскочил, опять поскользнулся… Грохнулся и на корячках выскакиваю в раздевалку. Слава богу, там взрослые бабы были и там всё обошлось. Вам то смешно было, а мне нужно мокрым пройти ещё шесть километров до Колвинца. Хорошо погода была мягкая, но всё равно, когда пришёл и доложил дежурному офицеру о прибытии, весь верх одежды был обледеневший….

В феврале меня вызвали в военкомат, опять на медицинскую комиссию, но после неё мне предложили взять отсрочку на полгода, для того чтобы сделать новую попытку поступить в военное училище. Мигом прикинул все плюсы и дал согласие. Такое же предложение поступило и Сергею Бабаскину и тот тоже согласился. Теперь, помимо всего, я плотненько занимался с учебниками, готовясь поступить. А в середине марта, снова поехал в Пермь на мандатную комиссию. Благополучно прошёл её, но вечером не отправился на вокзал, а переночевал на аэропорту. Рано утром прыгнул на автобус и поехал в университет. Адрес, где жила в общежитие Валя знал — Букирева 16 и в половине восьмого занял удобную позицию недалеко от выхода из общаги и стал ждать. Двери общаги постоянно хлопали, оттуда выбегали стайки студенток, неторопливо выплывали парни, а я терпеливо ждал только одну, которую продолжал любить и вскоре был вознаграждён. Сердце сладко ёкнуло, когда из дверей выпорхнула Валя, поежилась от холодного воздуха под накинутом на плечи пальтишком и целеустремлённо, скорым шагом двинулась в сторону учебных корпусов. А я за ней, сзади в метрах десяти. Она спешила, а я не собирался к ней подходить, заговаривать и ставить её в неловкое положение, когда после нескольких удивлённых вопросов, надо тужиться и искать общую тему. Мне было достаточно пройти за ней эти триста метров, посмотреть на неё, пожалеть, что так быстро она дошла до учебного корпуса и скрылась там. Мне и так было хорошо от этого мимолётного мгновения, когда несколько минут был рядом с ней.

После этого сразу вернулся на аэропорт и улетел в Ныроб.

Весна пролетела быстро, в конце апреля к нам пришёл ещё один электрик — Витька Миллер. Он дембельнулся из армии, где служил в ВДВ. Быстро скорешился с Девятковым, оба купили по мотоциклу «Ковровец» и теперь вечерами гоняли на мотиках по Ныробским окрестностям. Я тоже, когда уставал от учебников, прыгал на велик и катался на нём, но больше по лесным тропинкам.

В это время Управлением было закуплено большое количество люминесцентных ламп, установили высокие, современные железные столбы и в течении одного месяца мы сумели осветить более яркими лампами две улицы городка и я гордился, когда шёл по ярко освещённой улице, где была и часть моего труда.

В конце мая я пошёл по вызову в интернат. В одной из комнат, где проживали девчонки на втором этаже, нужно было заменить розетку. Вежливо постучал в дверь и был приятно удивлён, мне открыла Света Ягодкина. Она после Лопача вместе с родителями проживала на Вижае. А там только восьмилетка. И когда я учился в десятом классе, она пришла в девятый в нашу школу. Пока учился, видел её в школе чуть ли не каждый день, общались по дружески. А после школы, когда стал работать, сталкивался с ней уже очень редко. И вот она когда открыла дверь, то я был здорово удивлён, тем какая она стала взрослой и красивой девушкой.

— О, Боря, здорово. Ты что ли пришёл розетку делать?

— Я…, я, Света, — она была одета в лёгонький и простенький халатик, который только подчёркивал её стройную фигуру и уже сформировавшуюся высокую грудь, — давай показывай, где розетка?

— Не одна, а целых две. Смотри, — Света подвела меня к своей кровати, отодвинула её и показала вывалившуюся из гнезда розетку, а потом ещё одну, — и вот эту.

— Ну, эту нужно менять. У меня как раз есть на замену.

Немного поболтав о том, о сём, Света бухнулась на кровать: — Ладно, не буду тебя отвлекать, да и мне к экзаменам надо готовиться, — легла боком и уткнулась в учебник. Чёрт побери, какая красивая стала… И раньше она была хорошенькой, но тогда она была просто девочкой, а сейчас такая деваха! Любо дорого посмотреть. Я чуть присел и стал возиться с розеткой. Вроде бы, когда она легла, то поправила на себе халатик. Но с той позиции, в какой я теперь был, мне было видно больше, чем дозволялось. Особенно красивая грудь. Света потянулась, устраивая перед собой поудобнее учебник и сердце сладко заныло. Декольте халатика распахнулось ещё больше и я мог видеть практически всю грудь. Блин! У меня из рук громко выпала на пол отвёртка, на что Света отреагировала и быстренько, опередив меня, протянула руку за отвёрткой и сердце дало новый сбой от соблазнительно и упруго ворохнувшейся груди: — Держи, — и протянула мне инструмент, а я неосторожно и вызывающе громко сглотнул слюну и покраснел. А Света, не обратив внимание на моё смущение, снова уткнулась в учебник, не замечая, что поднимая и подавая мне отвёртку, халатик сзади задрался и теперь я прекрасно разглядывал упругий, девичий задок, плотненько обтянутый аккуратными плавочками. А уж ножки, чёрт побери…

Я тогда очень долго возился с розетками, а потом целую неделю был под впечатлением от Ягодкиной. Она даже затмила в какой-то степени образ такой уже далёкой в прямом смысле слова Вали и я стал искать встречи с ней. Мне удалось несколько раз плотно пообщаться с ней, но она видела во мне только друга детства, а в другой ипостаси я её не интересовал, что меня быстро остудило. Но тот день я ярко помню до сих пор.

И вот наступил момент, когда надо ехать поступать в училище. В этот раз мне досталось Омское общевойсковое. Прилетел туда на самолёте и прежде чем идти в училище, погулял пару часиков по городу. Очень мне понравился — красивый, зелёный и с большой рекой Иртыш, вдоль берега которой были живописно раскинуты городские кварталы. Прибыл на КПП училища, где мне рассказали, как добраться до учебного центра, где и располагался лагерь абитуры. И под вечер туда прибыл. Всё было, как и год назад. Палаточный лагерь, большой конкурс, медицинская комиссия и сдача физо, где опять ничего не мог показать, кроме как подтягивание и также позорно сдох на кроссе.

Экзамены на своё удивление сдал и неплохо. Не зря, оказывается, сидел над учебниками, но… — всё равно не прошёл по конкурсу. А когда пришёл в строевую часть для выписки, мне сказали погодить, типа — завтра с такими, как я будут определяться и сделают интересное предложение.

— Хммм…, посмотрим.

После завтрака, тех кто не прошёл по конкурсу, собрали в летнем клубе и к трибуне вышел подполковник. Минуты три, сочувственным голосом, выражал сожаление по поводу не прохождения нами по конкурсу в Омское общевойсковое. Потом сделал интригующую паузу: — Но…, — и поднял значительно вверх указательный палец, — из всего есть выход и вы тоже, несмотря что не прошли по конкурсу, можете стать курсантами.

— У нас есть к вам предложение от других училищ, где с набором как раз не всё в порядке и вы можете поехать туда и на основании полученных тут оценок, поступить в училище без экзаменов. Сейчас прочитаю вам список училищ, а вы сами выберете в какое хотите.

Подпол помахал в воздухе несколькими листочками и стал читать перед воодушевившимися абитуриентами. Но по мере читки небольшого списка воодушевление быстро пропало. Училища были в основном с техническим уклоном и даже одно военно-строительное, а сидевшие в зале абитуриенты, мечтали быть командирами, а не технарями.

— Так, — подполковник закончил читать и посмотрел в зал, где царило уныние, — список я вам зачитал. Сейчас подходите вот к этому столу и докладываете мне, в какое училище желаете направиться. Вам будут выписаны предписание, выписка из оценочного листа сдачи экзаменов здесь и проездные документы к месту расположения училища.

Единственно, что меня мигом заинтересовало это Красноярское радиотехническое училище войск ПВО.

— Вот туда пойду, там Лёвка Киндеркнехт уже год учится, хоть кто-то знакомый будет.

Из пары сотен не сдавших, списком соблазнилось человек двадцать. Из них, пятеро решили тоже ехать в Красноярск.

— Молодцы…, — похвалил нас подполковник, — правильное решение сделали. Хорошую специальность получите, да и интересно в современной ПВО служить. Космическая разведка…., — с некой долей зависти закончил он.

Нам оперативно выписали документы и через три часа мы уже ехали в сторону Дальнего востока.

Через полтора суток неспешного движения пассажирского поезда высадились на перрон Красноярска и на троллейбусе поехали в училище. Где-то посередине длинного маршрута в троллейбус зашёл подполковник с эмблемами войск ПВО и мы во все глаза рассматривали его. А ещё через остановку в троллейбус ввалились трое пьянущих и расхристанных курсантов того же училища. Я думал, что увидев подполковника, они постараются смыться из транспорта или же, хотя бы вести себя смирно, не давая ни единого повода подумать подполковнику о их нетрезвом состоянии. Но не тут-то было. Курсанты даже нехорошо обрадовались, увидев подполковника, пробились через весь салон к нему и началось. Посыпались в адрес старшего офицера матерные слова, обвинения общего характера, да на весь салон, где многочисленные пассажиры с удивлением наблюдали совсем не типичную ситуацию. Подполковник терпел, скрипел зубами, но молча и спокойно выслушивал весь бред пьяных курсантов. Был он физически крепкий и мог запросто хорошо навалять слабо стоящих на ногах хулиганам в военной форме. Но…, ничего не предпринял, наверно посчитав — не гоже устраивать в троллейбусе на потеху гражданским побоище между военными. Может быть, всё-таки до потасовки и дошло бы, но вскоре троллейбус подкатил к нужной остановке, где мы все и слезли. Курсанты сразу слиняли, испарившись в сторону дальнего забора, а подполковник зло и многообещающе сплюнув, пошёл в сторону КПП. А мы за ним, в недоумении глядя в спину офицера и обсуждая увиденное. Если тут такая дисциплина, то вообще стоит ли нам поступать туда? Но я их успокоил: — Сейчас найду одноклассника, он тут уже год служит и всё разузнаем…

Уже на КПП попросил найти курсанта Киндеркнехт и сказать, что брат приехал. Брата, конечно, приврал, чтоб вернее было. И пока мы оформлялись, потом стояли около плаца, ожидая машину в учебный центр училища, разочарованно наблюдая за занятием по строевой подготовкой с оружием. Чёрт, да у них даже автоматов нет. Занимаются с карабинами. И в мою копилку упал очередной минус этому училищу. А тут появился и Лёвка.

— Боря, здорово. А я думаю, какой брат!? — Мы обнялись.

— Да это так, чтоб быстрее… Слушай, расскажи об училище, приехали вот по недобору. Но, честно говоря, оказались свидетелями некоторых моментов, — быстренько рассказал об инциденте в троллейбусе, кивнул в сторону плаца и карабинов, — поясни. Может надо соскочить….!?

— Ха…, наверно и про космическую разведку вам красиво сказали…!? Не советую, Боря. Я то уже год отслужил и мне некуда деваться, но если бы знал, как ты сейчас, лучше бы в другое училище поступал. Но, смотри сам…., — тут же открестился товарищ, — может быть тебе и понравиться.

В это время подкатил автомобиль и оттуда высунулся старший машины: — Вас что ли забирать в лагерь?

Мы быстренько погрузились в кузов и через сорок минут езды спрыгнули на землю в расположение типичного палаточного лагеря. Быстро провели к руководству.

— Хорошо, — довольно прогудел майор, записывая нас в список, — что-то у нас уже набирается. Всё-таки завтра чисто формально проведём все четыре экзамена и уже вечером проведём вас приказом, в пока идите устраивайтесь. — Вызвал щуплого курсанта и тот нас отвёл к остальной прибывшей абитуре, таких же как мы, не прошедших конкурса в других училищах. Мне не нравилось тут всё и я уже сожалел, что согласился. Ночь проспал неспокойно, не зная какое принять решение. С одной стороны не хотелось опять возвращаться домой в статусе неудачника, с другой стороны — ну… не лежала у меня душа к ПВО. И уже к утру принял твёрдое решение — откажусь, но грамотно.

Первым экзаменом была физика — неуд. Потом математика — тоже два.

— У тебя, товарищ абитуриент, по математике в Омске четвёрка стоит, а тут чего? — Поглядев мой оценочный лист, задал вопрос председатель экзаменационной комиссии.

— Задание трудное попалось. Не справился, — с моей стороны прозвучало бодро.

Седовласый подполковник посмотрел из-под руки на меня, как бы соглашаясь: — Что ж и такое бывает. Иди следующий сдавай.

Но и следующий завалил точно также, хотя чувствовал себя неуютно. Мог сдать, но целенаправленно завалил и снова стоял перед председателем: — Но я же вижу по тебе — не дурак ты. В чём дело?

Четвёртый экзамен после обеда я точно также завалил и уже стоял не перед подполковником, а перед столом всей экзаменационной комиссии. Комиссия пошушукалась между собой, после чего воззрилась на меня и слово взял председатель комиссии.

— Товарищ Цеханович, вы хотите стать офицером?

— Так точно, товарищ подполковник, мечтаю, — а сам про себя ехидно усмехнулся, но с четырьмя двойками вы меня хрен возьмёте, особенно по физике. Но тут же был жестоко разочарован.

— Ну и лады, — облегчённо вздохнул подполковник, — основываясь на вашем оценочном листе, сдачи экзаменов в Омское общевойсковое училище, вы принимаетесь в Красноярское радиотехническое училище. Поздравляю вас, товарищ Цеханович, — и, привстав со своего места, протянул руку.

Такого простенького хода я совсем не ожидал, растерялся на мгновение и машинально пожал руку подполковника, а когда ко мне потянулись руки членов комиссии, мигом опомнился.

— Товарищ подполковник, я несколько другое имел ввиду, говоря о том, что хочу быть офицером. Тут у меня ничего не получиться…, — и с ходу рассказал об инциденте в троллейбусе, — если у вас тут так, то я не хочу.

— Так…, Цеханович…, нельзя судить об огромном коллективе училища по единичному случаю. Данные курсанты сидят уже на гауптвахте и по ним будет вынесено суровое решение. А мы каждый год выпускаем из стен училища сотни достойных молодых офицеров. Так что не унывайте.

— Товарищ подполковник, я всю ночь сегодня думал и принял твёрдое решение. Я не хочу поступать в ваше училище и поэтому специально завалил все экзамены. Осенью уйду в армию и уже из армии буду поступать в нормальное училище. Я не хочу быть офицером ПВО, сидеть на отдалённой точке и месяцами пялить глаза в экран локатора. Я человек действия, а у вас тут карабины, а не автоматы, — совсем не логично закончил своё категорическое выступление.

Подполковник с досадой посмотрел на меня, потом на членов комиссии и ему на помощь пришёл другой подполковник и попытался надавить на меня: — Товарищ Цеханович, раз вы так ставите вопрос, то подумайте о будущем. В предписании, которое мы вам сейчас выдадим, будет написана причина вашего возвращения в военкомат — Необоснованный отказ от поступления в училище после успешной сдачи экзаменов и ещё там припишем, чтобы по призыву в армию вас откомандировали в войска ПВО, чтобы вы лучше узнали какова там служба. Уверен, что после этого вы из армии захотите поступить именно в наше училище, но год будет уже упущен. Я уж не говорю, что за добровольный отказ от поступления в училище с вас вычтут деньги за проезд сюда и обратно. Так что хотя бы с минуту подумайте, что уже завтра вы будете курсантом, а не через год.

Да…, заманчиво. Если бы больше знал о войсках ПВО!? Наверняка бы согласился. Да и хотелось в отпуск приехать уже в курсантских погонах и в форме встретиться с Валей. Тогда бы я был наравне с теми городскими парнями, которые окружали её в университете. Но с другой стороны — сердцу ведь не прикажешь. Ну…, хочу я быть пехотным офицером, где всё ясно и понятно, а не кидаться в неизвестность. Да и угрозы подполковника о записи в предписание не напугали. У меня было предписание в Омское училище, где и написано — Не прошёл по конкурсу.

Поэтому и ответил твёрдо — Нет. И вечером уже лежал на боковой полке плацкартного вагона, ни о чём не жалея, и с увлечением читал фантастический роман, купленный на вокзале. А обещание своё они выполнили и сделали соответствующую запись в предписание. А мне то что!? В военкомат сдал предписание из Омского общевойскового.

Лёвка Киндеркнехт через два года закончил училище и выпустился лейтенантом. И как мне рассказывали, попал в космическую разведку и попал на полгода на точку. На Таймыр. В тундру. На точке локатор, двенадцать солдат и он — молоденький лейтенант. И на сто километров ни хрена ничего, кроме тундры нету. Потом, через какое-то время, как рассказывали здорово повезло и попал в Эфиопию на границу с Сомали. Тоже точка, заграничная, но в непроходимых джунглях, локаторная установка пятнадцать солдат и он, уже старший лейтенант. Сначала было спокойно, но потом началась очередная война между Эфиопией и Сомали. И его точку осадил взвод сомалийских солдат. Неделю они ещё оборонялись, потом получили по связи приказ взорвать локатор и пробиваться на советскую военную базу. Локатор взорвали, расхерачили в драбадан взвод сомалийских солдат и по джунглям через неделю без потерь вышли на нашу базу. Лёвка был представлен к ордену Красной Звезды. Та что, не только пехота воевала. Но это будет гораздо позже, а сейчас я вновь нарисовался перед разочарованными родителями. Пришлось испить горькую чашу поражения и разделить с родителями огорчение. Но как это не странно и Сергей Бабаскин тоже не сумел поступить в Пермское авиационно-техническое. Мама с отцом махнули на меня рукой и, на оставшиеся до армии четыре месяца, я был предоставлен самому себе. Давая возможность последние месяцы, так сказать детства, провести как я хочу.

Последние два года я с братом был в ссоре. Уж не помню по какой причине, но не разговаривали, не общались и как мама не старалась нас помирить, ничего не получалось. А тут, после приезда, сижу за столом и кушаю, и брат суетится на кухне, искоса поглядывая в мою сторону и крутя в руках самодельный самопал. На деревянную пистолетную рукоятку изолентой был прикручен охотничий патрон 16 калибра и деревянный поршень, как раз по диаметру патрона. И вот он ходит, чего-то бормочет себе под нос, пытаясь как-то всё это совместить. Я мимолётно и скрывая заинтересованность, поглядываю в его сторону, а тот явно старается привлечь моё внимание. И наконец-то я разродился вопросом: — Чего это у тебя?

Мишка с готовностью протянул мне самопал: — Да вот видел у старших пацанов, стреляет капсюлями и хорошо стреляет. Книгу наполовину пробивает…

Ни фига себе! Я с таким ещё не сталкивался: — И чё за проблемы?

— Да вот я видел это в их руках, вроде бы собрал, а как всё это вместе — не знаю…

— Хм…, да тут всё просто. Тащи сюда ножик, — брат мигом подал мне острый хлебный нож, — вот тут подрезать и сделать уступ, чтобы он цеплялся за край рукоятки. А сюда, с двух сторон, сильную резинку поставить. Она у меня есть, сейчас приделаем. Так… а здесь у тебя гвоздик слишком длинный. Его надо забить поглубже, чтобы пространство между поршнем и капсюлем было как можно меньше. Чем меньше, тем сильнее давление газов и дальше полетит пуля. То есть капсюль.

Полчаса возни и мы вышли во двор. Первый выстрел был пробный. Грохнуло хорошо и капсюль, сверкнув в воздухе золотистым росчерком, исчез в огороде соседей.

— Уууу… нормально. Тащи общую тетрадь. Там у меня осталась от подготовки к экзаменам.

Брат шустро притащил тетрадь, выставили её под забором и стрельнули. Ничего себе, почти пробило. Потом я залез в охотничьи припасы, взял горсть капсюлей и мы пошли стрелять в лес.

Так мы снова сошлись с братом и оставшиеся дни конца июля болтались по лесам и даже один раз добрались на велике до пионерского лагеря. Как раз была пересменка, никого кроме обслуживающего персонала не было и мы хорошо покупались в бассейне. Только собрались уходить оттуда, как подъехал автобус КАВЗ, из которого вылез Сергей Бабаскин с родителями и ещё несколько работников Управления, тоже приехавшие покупаться. Мигом договорился с отцом Серёги, что обратно они нас заберут и остались купаться. Хорошо провели время, вдоволь накупались и если бы не автобус, ох как долго бы мы добирались до дома, так устали.

В начале августа на каникулы приехали наши студенты, в том числе и Валя. И так сложилось, что первые несколько дней мы гуляли компанией одноклассников — я, Таня Сукманова, Сашка Васкецов, Валя, Наталья Фещенко. Ходили купаться на Колву, вечером на танцы в Ныробский сквер и договорились в выходные сплавиться с ночевой по Колве. Распределили, кто и что берёт. Отношения между мной и Валей были ровные, как у друзей, каких либо планов в отношении неё я не строил, но очень обрадовался возможности провести увлекательное путешествие с ночевой рядом с ней. Серёга Бабаскин договорился насчёт машины, которая забросит нас до Кикуса, откуда мы будем сплавляться. Часа за два до машины я зашёл к Сергею и в ходе общения, товарищ немного помялся и виноватым голосом сообщил: — Боря, ты сам решай, как поступишь, но Валя Носова сказала, что она бы не хотела, чтобы ты с нами ехал на сплав…

Даааа…, это был удар ниже пояса. Очень обидный удар по всему — по самолюбию, по моим чувствам…, да и вообще… Я минут пять ничего не мог сказать, так был этим оглушён. Обидно…, даже не передать как. Был просто раздавлен.

Помолчал и через силу сказал: — Ну… раз не хочет, значит я не пойду, — и ушёл. Пришёл домой и завалился на диван, повернувшись лицом к спинке. Ничего не хотел. Мама подошла.

— Чего валяешься? Ведь собрался и пора идти на машину…

— Я никуда не еду.

— Отменилось что ли у вас?

— Нет, но я не еду.

— Ты же хотел, и Валя твоя там будет…

— Вот Валя и не хочет, чтобы я ехал вместе с ними. Всё, мам, дай полежу один…, — мама тяжко вздохнула и ушла из комнаты.

Сплавились они хорошо и весело, а я больше не стремился к встрече с Валей, хотя она была в Ныробе ещё больше двадцати дней. Чего бередить себя.

Мама с братом через несколько дней уехали в туристическую поездку по югам с группой Ныробских школьников, а мы с отцом остались на хозяйстве. Отец всё время был на работе и, пользуясь отсутствием жены, ударился во все тяжкие. А тут подошло открытие охотничьего сезона, к которому я был готов. Старенькое ружьё вычищено, патроны переснаряжены. Причём в один патрон снарядил единственную пулю жакан на случай встречи с медведем и его агрессивного поведения. А остальные патроны на половину с картечью и мелкой дробью.

Рано утром, 18 августа, вскинул на плечи небольшой вещмешок, где было несколько кусков хлеба, банка тушёнки, соль и двинулся в лес. Погода стояла отличная — солнце, чистое небо обещало тихую и тёплую погоду. За час бодро прошагал шесть километров, при этом обогнул Колвинец, оставив его по левую сторону, через засеянные овсом поля вышел к полу заросшей просеке, по середине которой шла натоптанная тропа. Ныряя из лога в лог прошёл километра четыре и уткнулся в неширокую речку. Пока шёл, то справа, то слева, иной раз недалеко слышались выстрелы охотников, дорвавшихся до долгожданной чисто мужской забавы. Но я себя к ним не причислял, выскочит что-то на меня — стрельну… А так, решил прогуляться в тайгу и к темноте вернуться домой. По мелкой речке прошёлся немного вбок и вышел на противоположный берег и пошёл по уже еле заметной тропе, которая вскоре исчезла и я даже не заметил когда. Прикинул время, что ещё пару часиков можно пройти вперёд, а потом возвращаться и двинулся дальше. Километра полтора шёл бывшим лесоповалом. Он был старым, весь зарос и было тяжело пробираться. Потом вышел к нетронутому лесу, стало легче, а пройдя по нему несколько километров и, уже решив поворачивать обратно, неожиданно вышел к десятой Лопачёвской плотине. Ого-го…, несказанно удивившись. Да тут до Лопача два километра и уверенно двинул по хорошо сохранившейся дороге. И через двадцать минут вышел на окраину заброшенного посёлка. Я хорошо знал правила поведения в тайге, прекрасно знал, что самый опасный зверь в тайге — это человек. Поэтому затаился, прежде чем двинуться в мёртвый посёлок и внимательно осмотрел ближайшую окраину. Никого. Несмотря на безлюдность, решил скрытно двигаться к своему дому верхней улицей, откуда я могу контролировать весь посёлок, потому что кажущая безлюдность, могла быть лишь ошибочной иллюзией. Сторожась, дойдя до клуба, скользнул в него и уже из-за края выбитого окна, снова осмотрел центральную часть посёлка через свой театральный бинокль. Хоть он и был четырёхкратный, но помог мне обнаружить и хорошо разглядеть людей, сидевших в укромном месте у костерка. Я облегчённо вздохнул, потому что это были не беглые зеки или другие гражданские, а вооружённые солдаты опер точки, задача которых контролировать в сезон побегов вот такие заброшенные посёлки и их окрестности. Их было трое. Ну и пусть себе службу несут, а им показываться не буду. Да и раз тут солдаты, то зеков явно нету. Стараясь быть незаметным, прошёл всю верхнюю улицу, спустился вниз, пригибаясь перебежал открытое пространство перед ещё крепким мостом и после него свернул влево и через три минуты заходил во двор нашего дома. Посёлок был закрыт уже два года, но природа быстро взяло своё. Двор густо зарос высокой травой и вылезло даже пару кустиков у крыльца, на огороде во множестве молоденькие осинки и берёзки. Побродил по комнатам, спустился к речке и посидел там у нашей плотинки. Она ещё была, но явно следующего половодья не переживёт. Вернулся обратно во двор и из щепок соорудил бездымный костерок, где подогрел вскрытую банку тушёнки и с большим удовольствием умял её. Больше тут было делать нечего. Прошёл к школе и попытался вскрыть в нашем классе пол, куда мы через щель кидали чуть ли не каждый день оставшуюся мелочь после покупки пирожков на большой перемене. Но пол был ещё крепкий и через пару минут бросил это занятие. Опять верхней улицей прошёл до клуба и оттуда понаблюдал за солдатами и не зря. Один из них явно готовился к выходу на обход. На плече у него висел автомат стволом вниз и он, стоя курил, разговаривая с сослуживцами. Дорога, по которой он мог пройти, на мой взгляд была только одна и мне нужно будет его опередить, чтобы потом, не теряя время, сидеть пережидая, когда он пойдёт обратно. Тихо и пригибаясь, побежал по верхней улице, вдоль забора заброшенной Зоны спустился вниз, свернул вправо и выскочил на дорогу к десятой плотине. Всё рассчитал точно и когда у десятой плотины вброд перешёл речку, то только тогда сзади увидел вышедшего к реке солдата. До него было метров двести и я победно заулюлюкал, азартно бабахнул в воздух и нырнул в лес. Я не боялся заблудиться, зрительная память у меня была отличной и обратный путь прошёл безошибочно. Единственно, что меня мучило — хорошо прогулялся по тайге и очень хотел кушать. И так сильно, что когда вышел на овсяное поле у Колвинца, напихал оба кармана колосками овса и шёл оставшиеся шесть километров до дома и лущил овёс, ярко представляя, как сейчас приду домой, наложу полную тарелку борща и всю её съем. Домой пришёл уже в темноте, в одиннадцать часов вечера. Отца не было и я в предвкушение трапезы разогрел борщ на плитке, набодяжил полную тарелку, а сумел съесть только половину. Да, ещё когда снял резиновые сапоги, а ноги у меня были в шерстяных носках, то очень удивился. Пятки шерстяным носком прямо были отполированы и чуть ли не блестели. Спал потом «без задних ног». Уже потом, заменяя выключатель у дежурного по Управлению, поглядел на карту, висевшую на стене и промерял по ней расстояние. Оказывается, я прошёл в общей сложности почти сорок километров по тайге. Приличная нагрузка даже для молодого организма. Но я сделал это, гордился и до сих пор ярко вспоминаю тот поход.

Через неделю мы с Витькой Миллер пошли на узел связи, надо было там немного поработать по нашей линии. По пути встретили брата Натальи Фещенко Василия, который недавно вернулся из армии, где служил три года в ВМФ. Остановились поболтать. Я то в основном молчал, давая возможность им обсудить свои дела, но в одном месте не выдержал и влез в их разговор, который приобретал уже общий характер и невольно прервал многословное рассуждение Василия Фещенко. Он дал мне возможность высказаться, а потом веско заявил: — Боря, ты нормальный пацан, но когда отслужишь в армии, тогда ты сможешь влезать в разговор взрослых. А пока помолчи…

Я вынужден был прикусить язык и даже не обиделся на отповедь старшего товарища, понимая его правоту. В то время служба в армии являлась важным периодом в жизни любого молодого человека. До армии ты ещё пацан, мнение которого в основном не учитывалось и считалось не зрелым. Но после армии — школы жизни, как считалось в советском обществе, ты уже считался взрослым мужиком. А если ты не служил в армии, то вообще считался неполноценным и больным. Даже девчонки сторонились таких парней, считая, что от такого могут родиться больные дети. Это не распространялось на парней, которые после школы поступали в институты и университеты и отношение к ним были нормальные. Тем более что около 20 % окончивших высшие гражданские учебные заведения призывали в армию на срочную службу и служили там вместо двух лет, один год. Но я тогда, хоть и понимал правоту более старшего товарища, был очень уязвлён и ещё больше и быстрее хотел уйти в армию и стать полноценным мужиком.

Тем временем мама и брат вскоре благополучно вернулись из своего южного турне, а я стал готовиться к увольнению из ЖКХ. Так уж получилось, что Витька Миллер уехал на курсы повышения квалификации, Сашка Девятков ушёл в отпуск, а тут я собрался увольняться с 9-го сентября. И на работе оставался лишь Сергей Несчастный.

— Боря, ты чего меня бросаешь!? — Возопил Сергей, узнав о моём увольнении, — я же один тут зашьюсь…. Давай хоть до конца сентября поработай…

— Сергей, не могу, — я даже руки для убедительности прижал к груди, — в октябре меня вызовут в военкомат… А если мне сразу скажут — иди в армию… А ведь перед армией хочется хоть немного погулять.

Через три дня уволился, родители к моим расчётным деньгам добавили ещё немного и через пару дней уехал в Москву, где три дня с удовольствием шатался по столице. А затем на десять дней уехал в Кострому к бабушке с дедушкой. И эти дни просто гулял, наслаждаясь вполне вероятно последними днями покоя, когда ты никому не нужен и никому не должен — ни государству, ни армии и ни начальству.

Когда возвращался обратно в поезде, меня просто лихорадило от желания, прямо с вокзала пойти к Вале в университет. Благо вокзал был прямо у университетского городка или наоборот университет рядом с вокзалом. Наплевать на свою гордость и самолюбие — прийти к ней… пусть даже ей может быть и будет неприятно, но хоть несколько часов побыть рядом с ней. Глядеть на неё, слушать её голос, видеть её улыбку и тонуть в её серых глазах….

И вот я вышел из главного входа вокзала, и с высокого крыльца с тоской посмотрел на привокзальную площадь, на тоннель под высокой железнодорожной насыпью, ведшей в сторону такого необходимого мне университетского городка… Пять минут хода и Букирева 16, минут пятнадцать стояния у входа в её общагу и дождаться, когда она выскочит из дверей, спеша на занятие, и подойти к ней. Договориться о встрече после занятий, а потом….

Не пошёл. Поспешно, чтобы не передумать прошёл мимо темнеющего зева тоннеля. И не думал и не мечтал тогда, решительным шагом шуруя тоннеля, что ровно через три года с небольшим, я приду к ней в университет и в течении месяца сумею доказать, что лучше и выше любого парня из её окружения и мы поженимся. А пока сел на 4-й трамвай, доехал до центрального рынка, там пересел в автобус ЛиАЗ и поехал на аэропорт. Через три часа пришёл домой.

В военкомат меня вызвали в середине октября. Ещё раз предложили взять отсрочку на год: — Сейчас подготовишься и на этот раз сдашь экзамены и точно поступишь в училище, — убеждал меня майор Прокофьев. Но я был твёрд как скала.

— Товарищ майор, из армии буду поступать.

И он сдался. Так как парень я был высокий, крепкий, записали меня в ВДВ и повестку выдали на 19 ноября, когда должен был прибыть в военкомат с кружкой и ложкой. Серёге Бабаскину повезло чуть меньше, ему прибыть в военкомат на несколько дней раньше.

Оставшийся месяц провёл в тихой домашней обстановке. Много гулял, валялся на диване с книжкой. Кончалось беззаботное детство и я ценил буквально каждый день, оставшийся до армии.

Тихо и спокойно отгуляли проводы в армию Сергея Бабаскина и теперь очередь за мной.