Трепещущий огонёк едва освещал избушку без окон. Потрескивала и коптила свеча на тумбе, добавляя нотку воска к удушливому запаху крови и сладковатому бреду, в котором пребывал мужчина на постели уже третью ночь.

Сдавленный стон и неприятный булькающий хрип – уже привычные звуки для Эббет. Вздохнув, она поменяла примочки на ранах, а затем вытерла испарину со лба своего подопечного. Он вдруг приподнял дрожащие веки, на краткий миг вызвав в сидящей у кривого дощатого изголовья незнакомке прилив сомнений и стыда. Кронпринц с трудом сфокусировал на ней взгляд болезненно горящих в полумраке ярких зелёных глаз.

– Спаси…бо, – сипло прошептал он, безуспешно пытаясь приподняться.

– Тише. Не трать силы. – Сглотнув, Эббет выдавила улыбку и нежно провела кончиками пальцев по его взмокшему виску. Из самих стен послышался голос – будто бы принадлежащий ей, но она не размыкала губ для слов: – Спи…

Кронпринц тут же снова провалился в забытье, откинувшись на жёсткой соломенной подушке. Не тратя драгоценного времени, Эббет достала из-за пояса крохотный пузырёк, капнула на ладонь масло и растёрла его. В воздухе встал насыщенный аромат хвои и первоцвета. Смазанные снадобьем ладони легли поверх слабеющего, бьющегося в лихорадке тела, завёрнутого в уже успевшие пропитаться яркой голубой кровью куски ткани.

– Ты совершаешь ошибку, – глухо произнёс старик за её спиной, сбивая с нужного настроя.

– Нет, отец. Я изменю этот мир.

– И погибнешь под его обломками. Оно того не стоит, я не для того так долго скрывал тебя и твои силы, чтобы…

Дёрнувшись, Эббет резко поднялась со стула и обернулась. Она и сама всё знала без напоминаний: что начала эту игру не ради себя, и что цена будет непомерно высока. Что прямо сейчас взять нож и перерезать горло единственному наследнику трона будет тем ещё наслаждением. Справедливой местью за весь магический род. А вместо этого она три дня выхаживала принца и вливала все силы в то, чтобы вернуть ему ускользающую жизнь. И чтобы привязать его к себе безвозвратно: стать центром мира, смыслом вдохов. Порой настоящие чувства могут то, что неподвластно никакому колдовству.

– Когда я закончу, тебе больше не нужно будет меня скрывать. Никому не нужно будет прятаться, понимаешь? Больше никаких налётов жрецов, никаких рыдающих матерей и кричащих младенцев, никаких костров. У меня есть шанс сделать нечто важное, и моя судьба по сравнению с судьбами тысяч других просто ничтожна. – В пламени свечи, играющем тенями по бревенчатым плесневелым стенам, её взгляд отливал фанатичным блеском.

Тираду прервал сдавленный кашель с постели, и Эббет вернулась к работе. В каждом жесте читалась бесконечная осторожность и нежность, когда её мозолистые пальцы легли на впалый мужской живот, а затем решительно сжались в кулак – словно она старалась ухватить невидимую ускользающую нить и вытащить наружу паразита чужой боли.

Отец шаркающими шагами поплёлся к криво сколоченной двери избушки, тихо пробормотав напоследок:

– Боюсь, одной лишь твоей жизни не хватит, чтобы изменить мир. Но ты можешь попробовать.

Холодно. Противный липкий холод, постоянный спутник каждого вдоха, прокатывается по застывшему телу вместе с новым свистящим порывом ветра. Вздрагиваю с закрытыми глазами, но не спешу подниматься с земли, рассеянно поглаживая траву. То, как мелкие соломинки покалывают ладонь, напоминает о важном: болезнь пока не победила, я всё ещё могу что-то чувствовать. Пускай и далеко не всё, чего могла бы пожелать. Даже моим мечтам не суждено сбываться.

– Эй! Тебя уже обыскались! Там приём послов или чёй-то такое, – отдалённым эхом доносится знакомый голос, заставляя распахнуть веки и устремить невидящий взгляд в затянутое пасмурными тучами небо столицы – Велории. Над лугом проносится целая стайка мелких синих птичек: уроки звероведения я успешно прогуливала, так что названия их не помню.

– Иду!

Нехотя махнув тут же повернувшемуся обратно к лошадям Эдселю, глубоко вдыхаю и собираю волю в кулак. Подняться. Заставить кровь снова побежать по венам, через скрип и мурашки. Богиня, как же это трудно! Словно каждая конечность весит как вся белогривая Шитка, мирно пощипывающая траву неподалёку. Ей везёт. Ей не нужно быть для всех нормальной, и даже хуже: идеальной. Безупречной, до каждой пуговки на вельветовом коричневом жилете. Когда единственное, чего по-настоящему хочется – это лечь обратно и больше никогда не заставлять себя шевелиться, думать, анализировать и вновь играть. Каждодневная боль и каждодневный театр… Всего лишь судьба по праву рождения. Та самая, о которой по чистой глупости мечтают тысячи девочек Афлена, самого крупного и процветающего королевства континента.

Быстро попрощавшись с Эдом и наплевав на помятый вид, плетусь через задний двор. От конюшен к замку, вдоль лабиринта пристроек, мимо усыпанных махровыми пурпурными лилиями клумб и кустов бордовых гортензий. Медленно, ведь приходится кивать каждому, кто чинно прогуливается по саду с кружевными зонтиками или дымящимися табаком трубками. Не задумываясь, машинально отвешиваю придворным комплименты и справляюсь о благополучии в большинстве своём безразличных мне людей:

«Доброго дня, Ваша Светлость. Как здоровье миледи?».

«Чудесно выглядите, леди Торнхилл, вам невероятно идут эти серьги».

«Лорд Белларский, рада видеть вас столь цветущим. Похоже, казна пополнилась на круглую сумму после сборов от торговцев Сотселии?».

К тому времени, как добираюсь до дверей приёмного зала, заряд энергии бессмысленно растрачен. Остаётся лишь безразличие и апатия, а за ними скоро придёт раздражение из-за саднящей на лице маски добродушия, и потому спешу разделаться со своей ролью, чтобы можно быстрее вернуться в спальню. Завернуться в мягкую накидку из меха горного барса поверх испачканной травой блузы, чтобы наконец-то согреться. Жаль, что летом носить такое на людях было бы странно. Сминаю перчатки во взмокших, но при этом всегда ледяных ладонях. Успеть привести в порядок растрепавшуюся косу и не пытаюсь – двери передо мной распахиваются, а зычный голос торжественно объявляет:

– Её Высочество принцесса Виола Артонская!

– Кронпринцесса, – шиплю я, откровенно устав поправлять при каждом представлении. А уточнение кардинальное. Сколько бы ещё наследников ни выносила дражайшая мачеха, беременеющая как крольчиха, наследницей трона всё равно останусь я. И слава святой Сантарре, что по закону половая принадлежность отпрысков короля не имеет значения: голубая кровь есть голубая кровь.

Неслышно скользят по мраморным плитам ботфорты, когда я вхожу в приёмный зал, фальшиво улыбаясь. Тихо поскрипывают любимые штаны из телячьей кожи и покачиваются в ушах унаследованные от мамы сапфировые серьги-полумесяцы. Иду нарочито непринуждённо, будто нет ничего особенного в бледной полупрозрачности моей кожи и белых волосах, нет невидимой божественной длани над головой, которая словно ограничивает и без того скромный рост, заставляя на мир смотреть снизу вверх. Отец приподнимается с подушки на троне, раскинув руки:

– Ви, дорогая моя, наконец-то! Ох, негодница, заставила гостей ждать!

В переводе с елейного: «Маленькая дрянь, где тебя носит, имей совесть!». Я пересекаю зал под сопровождение преломленных голубоватыми витражами лучами солнца и блики позолоченных картин древних сражений, выгравированных на стенах. Подхожу к застывшим в прыжке литым барсам у королевского постамента и обнимаю отца за плечи, почти не касаясь. Намеренно не замечаю до официального представления людей из чёрной делегации, стоящих почти в центре зала. Ясно, что это очень неформальный визит, раз считается нужным показать великую «дружность» нашей семьи. Коротко киваю мачехе, которая глядит на зелёные пятна моей блузы с таким видом, будто ей под нос сунули ночной горшок.

– Я была на конной прогулке и не знала, что к нам прибудут гости, отец,– сдержанно улыбнувшись, оборачиваюсь к ожидающему внимания незнакомцу в строгом чёрном сюртуке и вопросительно поднимаю бровь.

– Позвольте представиться, граф Анвар Эгертон к вашим услугам, миледи, – плюнув на все церемонии, с лёгким южным акцентом провозглашает гость сам, вежливо склонив голову. Всего лишь. Будто ему позволено не вставать на колено, всё так же гордо возвышаться посреди зала немалым ростом и сверкать пряжкой на ремне в виде раскрывшей крылья птицы.

– Добро пожаловать… граф, – задумчиво протянув титул учтивости1, смотрю на невежу внимательнее, судорожно оценивая, что всё это может значить для меня.

Сложно задержать взгляд на неприметной одежде графа – хищные черты необычно узкого лица притягивают и заставляют видеть только его. Пугающе прозрачные глаза так сильно выделяются на фоне тёмной кожи, что контраст пробирает до мурашек. Нечасто доводится лицезреть столь смуглый оттенок – ни в столице, ни в прилегающих герцогствах не живут мулаты. Ассоциация с дикими кошками пустынь из старых книжек, своевольными и упрямыми… Так, стоп. Нет-нет, только не снова!

Ужасающая догадка стрелой вонзается в затылок. В возмущении открыв пересохший рот, я резко оборачиваюсь к отцу.

– Наследник Манчтурии, старший сын герцога Иглейского, – тот кивает на застывший между нами вопрос и вновь с отдышкой падает на подушки, подтверждая самые страшные мысли. – Бесконечно рады такому визиту, просто бесконечно. Беспорядки в герцогстве не утихают, верно?

– Прилагаем все усилия для восстановления мира, Ваше Величество, но, увы, народ на грани, и без королевского войска отцу их не сдержать. Бунтовщики заставят его подписать акт независимости…

– Пока я жив, этому не бывать! – Отец воинственно стучит пальцами по подлокотнику трона, а затем скрещивает руки на пухлом животе, пригладив пурпурный бархат жилета. – Афлен не расколоть группке каких-то сошедших с ума бедуинов. Власть герцога Иглейского пошатнулась. Ваша семья веками правила этими дикими окраинами, что же пошло не так?

– О, достаточно вспомнить всё неуважение, которое было проявлено к нашим послам во время созыва последнего совета Пятерых, – непозволительно издевательский тон графа с характерным растягиванием «о» разносится по приёмному залу неприятным эхом, но это его не останавливает. Прищурившись, он вздёргивает волевой подбородок и продолжает: – Это не могло тянуться вечно, нельзя вечно считать народ Манчтурии урождёнными рабами и хранителями границ, и при этом не оказывать и сотой доли почестей, положенных наших послам. Именно поэтому трон моего отца дрожит: люди хотят быть равными жителям других четырёх герцогств, хотят видеть и ощущать свои права.

Я нервно сглатываю. Граф не лжёт: для северян чернокожее население южных окраин всегда вроде диких зверят, которых приходится терпеть. Даже я, начинающий дипломат, и то не могу сдержаться, с любопытством разглядывая наследника Манчтурии, его короткую военную стрижку и блеск пуговиц сюртука, отделанного на лацканах искусной вышивкой серебряной нитью и подчёркивающего приталенным покроем ладность фигуры и разворот плеч. Но куда любопытнее тёплый шоколадный тон кожи на покрытых аккуратной щетиной выступающих скулах. Диковинный цвет для наших холодных краёв, пусть вижу такое не впервые. Или это он сам чем-то неуловимо притягивает внимание?

– Какой вздор. Центральная власть уважает всех одинаково, герцог Иглейский всегда почётный гость столицы… Право, мне очень нравится, как ваш отец ведёт дела, а в прошлом году на Дне солнцестояния мы здорово с ним… кхм. – Отец искоса глядит на мачеху и изображает неловкий кашель. – Правильно ли я понимаю, граф Эгертон, что вы здесь с предложением, которое поможет урегулировать конфликт? У моего дорогого друга герцога созрел план?

– Безусловно, Ваше Величество. После заседания совета и долгих размышлений было принято решение, которое отец посчитал единственно верным для всех нас. Вы знаете, что никому не нужна война и раскол Афлена, а моей семье тем более. И народ Манчтурии требует… жест почтения со стороны своего короля. Признания нас равными, введения в государственный аппарат. Ничто так не скрепляет союз и земли, как брак.

Горло сжимается, я резко выдыхаю: теперь граф смотрит прямо на меня, и от проявившегося в прозрачной пустоте хищного чёрного водоворота хочется нырнуть к поясу за ножом. Увы, в приёмном зале запрещено оружие, так что ладонь нелепо шарит по бедру. Ненавистное слово гремит под рёбрами траурным маршем.

– Нет! Ни за что! – кричу я, не сумев остановить нахлынувшую панику.

– Тебя никто не спрашивает, Виола! – шипит мачеха, и отец тут же её поддерживает:

– Ви, детка, тебе стоит выслушать доводы графа внимательно! Поверь, его отец очень умён, и раз он видит выход в брачном союзе, то я целиком с ним согласен! Хм, граф Эгертон, а герцог понимает, что таким образом…

– Он готов пожертвовать своим старшим наследником. – С очевидным неудовольствием морщится граф. – У меня есть два брата, которых устраивает, что тёплое место старшинства освободится. Кронпринцесса – это будущая королева, её супруг – так или иначе, но только герцог за её спиной. Тем не менее, это непосредственное введение нашей крови в королевский род, бескрайнее уважение и честь. Лучшее, что обе семьи могут сделать прямо сейчас во имя сохранения мира на десятилетия вперёд.

– Я отказываюсь. Пусть этот пустынный шакал женится на Таисе, почему я?! – Возмущение клокочет лавой в груди, а прозрачные глаза графа едва не пришпиливают меня к ближайшей стене:

– Что и требовалось доказать. Ваши предубеждения по отношению к моей расе уничтожат всё королевство и развяжут гражданскую войну. Хотите узнать, каковы «шакалы» в бою, Ваше Высочество? – обращение он практически шипит, окатив меня издевательским презрением.

Богиня, и вот это мне навязывают в мужья?! Кронпринцессе?! Да он просто хам, решивший, что имеет право в таком тоне говорить со мной! Думает, что не будет отпора? Хах!

– Хотите проверить, может ли женщина держать меч и носить доспехи? – стальным голосом отбиваю выпад, в бешенстве вздёргивая голову, лишь бы казаться выше. – Уверяю, если будет нужно, я лично поведу армию в бой и упокою всех ваших дикарей среди барханов!

– О, тогда песок впитает немало голубой крови! Дикие края Манчтурии это вам не вылизанная Сотселия, где можно похлопать ресницами и очаровать посла за два дня, – в низкой интонации графа сквозит ехидство, когда он низводит в ничего не стоящую ерунду моё главное и пока что единственное достижение как кронпринцессы, моментально доводя до точки кипения.

– Хватит! – зычно рявкает отец, неожиданно резко для своих габаритов вскочив с трона. – Довольно! Виола, это неприемлемое поведение, и ты забываешь, что перед тобой не простолюдин, а граф, и сын моего друга! Немедленно извинись за оскорбление!

– Не стану.

С демонстративным вызовом я упираю руки в бока, прожигая графа ненавидящим взглядом. Очередное покушение на мою независимость, моё тело, мою жизнь, раздери его болотные духи!

– Виола! – резаной свиньёй визжит мачеха, и я усмехаюсь в её сторону:

– Отдавайте за него собственную дочь, миледи. Вперёд, Таиса ждёт не дождётся удачного брака! Но кронпринцессы им не видать, и вы не сможете меня заставить! Я законная наследница престола. И я не желаю править вместе с этим отродьем, а тем более смешивать голубую кровь с грязной!

Решительно швыряю на пол перчатки, разворачиваюсь, скрипнув ботфортами по мрамору, и иду вон из зала. Сердце ухает в груди, дышать всё трудней от злости и обиды. Я не товар, не жалкий медный обишк2, не способ урегулировать конфликт, и чем раньше до отца это дойдёт, тем лучше. Всегда есть иной путь, как говорил мой учитель планометрики, разворачивая карту на доске вверх ногами. Можно подумать над восстанием в Манчтурии головой, а не идти дорогой ниже пояса. Моего пояса.

– Мне так жаль, граф… – за спиной глухо пытается извиняться отец, чем бесит ещё сильнее. Унижается перед простым графом, какой стыд.

– Не отчаивайтесь, мой король. Ваш добрый друг герцог Иглейский никогда вас не подводил – не подведёт и сейчас. Поверьте, он ждал подобной реакции и потому прислал из своих сыновей самого… обученного.

До скрипа зубов хочется вернуться и хорошенько дать этому паршивцу коленом между ног. И сдерживаюсь я с невероятным трудом. Надеюсь, его обучили защищать свои причиндалы, ведь если граф останется при дворе надолго, то я точно не ручаюсь за их целостность.

Заботливые пальцы Маисы скользят по волосам, заплетая пушистые белые пряди в подобие хитроумной короны. Вдыхаю глубже, позволяя себе расслабиться хоть ненадолго. Виски тянет болью после часов над учебниками по военному делу, где я пыталась отыскать наименее кровавый способ наладить ситуацию на границах. В конце концов, с соседней Сотселией осенью всё вышло безумно удачно, записав в мою копилку первый подвиг на службе стране: завершение намечающейся войны за два дня активных переговоров и всего один бой перед ними. Я твёрдо намерена расширять список достижений, чтобы в своё время взойти на трон народной любимицей, – с женщины спрос всегда вдвойне больше, чем с мужчины. Но сегодняшняя задачка пока что не поддаётся простому решению. Слишком мало мне известно о порядках в Манчтурии, зато верные слуги уже донесли, что прибывшая вместе с Анваром свита из жалких нескольких человек едва ли не боготворит своего сумасбродного графа.

– Не понимаю, миледи, – тихо произносит Маиса, так вовремя отвлекая меня болтовнёй от тяжёлых мыслей: за это чутьё и люблю самую умную фрейлину двора. – Он молод, красив, и, по слухам, неглуп и галантен. Да ещё и женат до сих пор не был. Вы же не питали надежды выйти замуж, прости богиня, по любви?

– Нет, конечно. Не настолько наивна и знаю свой долг.

Ловлю своё отражение в зеркале туалетного столика и понимаю, что никакие шелка бального платья оттенка спелой сливы и розовые топазы в ушах и на шее не скроют тоску в глазах. Обречённость.

– Так в чём же дело?

Как бы ей ответить, не сказав главного… После недолгого колебания выбираю из богатого арсенала маску надменной стервы, расчётливой и безразличной. Благо, в своё время меня научили, что правитель – это в первую очередь лицедей.

– Маиса, я не собиралась выходить замуж в двадцать лет и превращаться в бесконечно беременную клушу, как стерва Глиенна. Когда дело дошло бы до наследника, взяла бы в мужья любого баронета помиловиднее, а после рождения потомства отправила бы восвояси, ничего более. Королеве не помешает супруг, если она сама не может возглавить армию или вести переговоры, если её ума не хватает на политику. Но я уверена, что справляюсь с этим сама, и мне даром не нужен никакой лощёный герцог, достаточно палаты преторов в помощь. К тому же… сдаётся, это был спектакль, – неохотное и несмелое признание, но уж слишком хорошо я знаю повадки отца. И его слабость к вину в День солнцестояния, когда он мог наобещать чего угодно.

Маиса в удивлении вздёргивает брови, коротко посмотрев на меня через отражение. В сиянии огней ламп её длинные шоколадные локоны красиво блестят, а яркие миндалевидные глаза прищуриваются в понимании.

– То есть, вы думаете, что король попросту сговорился с герцогом Иглейским, чтобы совершить этот брак, а никакого восстания в Манчтурии нет? – удивительно чётко формулирует она мои сомнения. Вот почему вместо толпы служанок предпочитаю её приятное общество: иначе бы давно отупела, как младшие сёстры, способные только хихикать по углам и обсуждать задницы лордов.

– Именно так. А даже если беспорядки есть, то их вполне можно урегулировать безо всякого брака. Мной снова пытаются манипулировать и подложить какое-то бесполезное тело в мою постель.

– Будто вы сами не можете устроить наличие в постели кого-то достаточно симпатичного, – подмигивает мне Маиса, закалывая причёску шпильками и оставляя изящную витую платиновую прядь на шее.

– Так и есть. За каким болотным духом мне сдался супруг, устраивающий сцены ревности?

Вот это откровенное притворство, но мне уже несколько лет удаётся изображать интерес к телесным радостям: при дворе бы поползли плохие слухи, если бы хоть кто-то понял, насколько половозрелой наследнице плевать на постельные игры. Мой врождённый недуг не позволяет вообще получать те удовольствия, о которых фрейлины шепчутся на балах. Я пыталась – как-то позволила одному милому молодому барону себя поцеловать, но не испытала при этом ничего. Ледяная кровь не согрелась и в следующие разы, было просто… мокро и глупо. Но говорить о своих проблемах мне не положено, ведь все должны верить в исключительную силу будущей королевы, её способность продолжить династию, в которой сомневаюсь даже я. И ничего не могу поделать с паникой от мысли, что придётся разделить ложе с кем-либо и позволить себя касаться. Если есть шанс оттянуть этот отвратительный день, то приложу для этого все усилия.

Повернув голову, критично смотрю на заколку-бабочку и морщусь:

– Святая Сантарра, они хотят, чтобы сегодня я выглядела как горка сахарного безе? Какая пошлость.

– Увы, миледи, распоряжение Его Величества по поводу наряда было чётким: приторная миловидность. Совсем не ваш стиль и цвет, не к таким малахитовым глазкам. Но сливовый сейчас в моде.

И впрямь, топазы абсолютно не мой камень. Я вообще не люблю лишний блеск: за ним часто не замечают содержание. Мне куда привычнее брюки и удобные жилеты, а на худой конец – платья из прочных и немарких шерстяных тканей. Зимой – меховые накидки. В шелках же всегда холодно.

– Что ж, надеюсь, одного вечера этому графу будет достаточно, чтобы убедиться в моей непреклонности. Пусть сам разбирается со своим восстанием, раз хватило дерзости грубить принцессе. Такие проблемы нельзя решать постелью, – фыркнув, поднимаюсь с пуфа и с лёгким раздражением смотрю на расшитый белым кружевом подол. – Нет, Маиса, так не пойдёт! Ну вот как в этом вообще двигаться? И туфли просто отвратительно тесные. Я уж не говорю о том, что в этой дряни невозможно толком дышать. Додумался же кто-то делать бальные платья с корсетами!

– Есть идея.

Вдохновлённо взмахнув руками, Маиса достаёт из шкатулки на столе булавки и вторую драгоценную бабочку и садится передо мной на колени. В следующий миг ловкие руки мастерски подбирают с одного края подол и закалывают у колена, создав иллюзию разреза.

– Выше, – ухмыляюсь я, одобряя её шалость. Раз отец решил распоряжаться не только моим телом, но и гардеробом, пусть любуется плодами трудов. Заодно и укреплю при дворе мысли о свободном нраве наследницы. А если Анвар сочтёт меня гулящей особой, не достойной его высоких моральных качеств – выйдет вовсе идеально.

– Насколько выше?

– До самого края чулок.

– Тогда я не советую вам сегодня танцевать. – Покорно выполняет приказ Маиса, украшая шёлк бабочкой ровно на грани приличного уровня и выпрямляясь. – Иначе королева от вопля разродится без бремени.

– Надеюсь, после этого лекарь зашьёт её бездонную дыру. – Закатив глаза, я благодарно улыбаюсь: – Спасибо, дорогая. Что бы я без тебя делала.

– Сошли бы с ума от скуки, безусловно, – щебечет Маиса, строя хитрую лисью мордашку, и довольно поправляет украшение на моей шее.

Ожерелье ледяное и тяжёлое, настоящий ошейник. Терпеть не могу таких громоздких драгоценностей. Как и душные приёмы, на которых единственная радость – это забиться в угол с лордом Белларским и обсудить текущее положение дел. На правах претора казначейства и моего бывшего учителя он всегда охотно делится информацией. Может быть, повезёт и сегодня разузнать через него, что на самом деле творится в песках у границ Афлена. Ещё бы хоть одно достижение на мой счёт, пропуск в палату преторов… Подавление восстания было бы мне очень кстати.

Мы выходим из покоев и чинно идём по коридору, негромко переговариваясь. Чувствую на своём бедре взгляды облачённых в пепельно-серые кители стражников у дверей и едва сдерживаюсь от счастливого смеха. Не нужно диктовать мне условия, потому что всё равно выверну ситуацию в свою пользу. И сегодня я покажу Анвару Эгертону, что ему не нужна такая вздорная и безнравственная жена. Даже с титулом будущей королевы.

Бальный зал украшен непривычно пафосно, будто и впрямь большой праздник, а не визит какого-то отпрыска с дальних южных окраин. Золоченая лепнина, пурпурные портьеры на окнах и до блеска натертый мраморный пол, расписные вазоны с пышными букетами династических синих роз, шипастой каймой выдолбленных и на колоннах. Символ Артонского рода наряду с оскаленной пастью барса, составляющие наш герб, развевающийся на гобеленах: голова горного хищника в ореоле плетей и бутонов. Отец пускает пыль в глаза, очевидно. Меня представляют, на миг заглушая музыку и тут же вновь возвращая звуки скрипки и виолончели. Маиса отходит к другим фрейлинам на бархатные диванчики: мои чуткие уши среди придворных сплетниц. Присев в реверансе перед двойным королевским троном, покорно здороваюсь:

– Доброго вечера, отец. Миледи. – Удостоив мачеху кивком, не без удовольствия подмечаю, как заливается краснотой её напудренное рыбье лицо, а глаза готовы выскочить из орбит: похоже, моя брошка оценена по достоинству.

– Святая Сантарра, сестра, у тебя потрясающие способности испортить лучшие наряды! – вдруг брякает сбоку Таиса, и вот её золочёное платье преисполнено приличий. Только никакой безвкусно дорогой мешок не скроет жирных складок и отсутствие талии, а накладные локоны не добавят одутловатому лицу привлекательности.

– А у тебя потрясающий талант съесть запечённого кабана целиком: каждому своё, – сладкой улыбкой расплываюсь я, улавливая, как народ в зале приглушает разговоры, прислушиваясь к очередной перепалке в монаршей семье. Что поделать, среди этого напыщенного сброда, презирающего меня уже только за иное происхождение, лишь отец может считаться родным.

– Хватит, девочки, – неожиданно добродушно вмешивается он, пригубив бокал вина. – Давайте хоть один вечер проведём без ваших упражнений в остроумии. Виола?

Его седая бровь многозначительно взлетает, и я знаю, что это за взгляд. Пусть король давно сдался во власть пиров и приторных речей мачехи, когда-то он умел подчинять одним блеском малахитовой радужки глаз. То, что я пыталась перенять помимо их унаследованного цвета.

Покорно приближаюсь к трону и встаю рядом с ним, попутно осматривая зал. Невольно ищу среди толпы и гомона светских бесед высокую фигуру в чёрном сюртуке и тут же нахожу в компании второй сестры, Иви. Девчонка наматывает на палец рыжую прядь и смотрит на графа снизу вверх с открытым ртом, пока он что-то ей лениво рассказывает – за бестолковое выражение её лица даже неловко. Но что взять с пятнадцатилетней дурочки. Болотные духи, надеюсь, Анвар не подумает, что все особы голубой крови такие же бестолочи.

– Итак, дочь моя. Ты остыла и готова думать трезво? – негромко говорит отец, не поворачивая головы, и я чуть наклоняюсь к его уху.

Нам не впервой обсуждать дела таким образом, а главное, что за музыкой и звоном бокалов нас не услышит даже мачеха с соседнего трона. Давно же он не проявлял такого интереса к чему-то кроме ломящегося от яств стола и кувшинов с напитками.

– Да, отец. И мои мысли привели меня к тому, что, похоже, вы со своим другом герцогом пытаетесь устроить брак ваших детей.

– Ты не веришь в разговоры о восстании? Что это единственный и самый приемлемый путь?

– Проверить это легко одним запросом в палату преторов. Хотя можно и ещё быстрей узнать правду, спросив лорда Белларского…

– Спрашивай, – неожиданно спокойно раздаётся в ответ, и взгляд отца тоже застревает на чёрной макушке графа Эгертона. Я нервно сглатываю, чувствуя привычный холодок между лопаток. Ха, будто мне вообще бывает тепло. – Но неужели ты думаешь, что я настолько заплыл роскошью и не проверил всё сам ещё когда делегация из Манчтурии только пересекала границы герцогства? Наивная моя дочь, тебе ещё многому нужно учиться.

Он делает следующий щедрый глоток, допивая вино до дна. Сапфиры, которыми инкрустирована его корона, внезапно кажутся наполненными благородной кровью династии. В блестящих золотых перстнях на пухлых пальцах отражается хрусталь огромной люстры. Глубоко вдыхаю витающий в зале запах из смеси парфюмов, закусок с фуршетных столов, роз и сливового вина, прежде чем сделать голос ещё тише.

– Тогда отправьте меня подавить восстание. Дайте шанс снова проявить себя, завоевать расположение народа и доверие аристократии. Я не подведу, клянусь.

– Я не могу так рисковать тобой. Это дикие края и дикие нравы. Ты надежда Афлена, а твоя мать уже дала тебе едва ли не облик святости в глазах людей. И ты низводишь её жертву в ничто, заявляясь сюда в обличье уличной девки.

В тоне отца нет никакого укора, но невозможный стыд прожигает грудь и печёт глаза. Чуть прячась за спинку трона, тяну дрогнувшие пальцы к бабочке на бедре и убираю её, позволив подолу упасть на мыски давящих туфель. Он прав. Я сегодня сама не своя из-за всех этих внезапных новостей. Какие-то отчаянно безумные и детские шалости, не достойные моего титула… и мамы.

– Вы и правда думаете, что сделав из меня сосуд смешения кровей, почтёте мою мать больше? – с трудом нахожу достойный ответ, раздавшийся над ухом отца раздражённым шипением.

– Уверен. Эббет была абсолютно лишена любых предубеждений, как и я сам, иначе бы не женился на дочери рыбака. Прошу, Виола, хотя бы присмотрись к нему. Дай шанс. Я не женю вас, если ты будешь против, но это смешение рас – великое благо для всего королевства. Мы покажем на самом высочайшем уровне, насколько дружественно настроены к темнокожим, а дети такого союза станут живым знаменем объединения.

Я понимаю, о чём он. Я сама такое же живое знамя, плод любви короля и рыбачки. Вот только почему рыбачка прожила ровно столько, чтобы родить меня на свет, а новой королевой стала стервозная графиня с бездонной маткой – вопрос, на который давно ищу ответ в туманно-серых глазах Глиенны. Но прокляни Сантарра, если меня пугает цвет кожи графа, дело вовсе не в этом. Просто я не готова кого-либо посвящать в тайны своей болезни, о которой даже отцу известно далеко не всё. А сделать это придётся в первую же брачную ночь. Такое не скрыть, когда чужие лапы будут шарить по ледяному и безразличному телу. Даже от отголоска подобных мыслей крутит тошнотой живот.

– К тому же, Анвар действительно приятный молодой человек, не лишённый талантов, – продолжает отец, не замечая неловкой паузы. – Граф Эгертон, будьте любезны, сыграйте нам! – вдруг приглашающе кивает он на центр зала.

– С удовольствием, мой король, – тут же вскидывает голову тот с такой надеждой в глазах, будто только и ждал повода избавиться от компании Иви.

За несколько широких шагов он подходит ближе к трону, на ходу почти неуловимым жестом выхватив из рукава сюртука длинную, причудливо изогнутую флейту – не уверена, что инструмент называется именно так, но чем-то похож. Смолкает скрипка и притихают разговоры, когда Анвар подносит флейту к губам и прикрывает веки. Ловкость пальцев графа заставляет нескольких придворных дам томно закатить глаза, обмахиваясь веерами, но он на них и не смотрит. Не дыша слежу за ним и замечаю, что вся тыльная сторона правой ладони будто покрыта буграми, сморщенные линии тянутся за рукав, как рябь на воде. Похоже на страшные последствия ожога, и я передёргиваюсь, представив, как были получены эти уродства.

Странная, незнакомая мелодия вырывается из инструмента – настолько тонкая, словно мерещится. Как ветер в волосах, когда я седлаю любимицу Шитку и несусь подальше в поля, где нет нужды держать прямо спину, лгать и притворяться. Ноты становятся выше, набирая высоту, и в моей голове вспыхивают картины, потрясающе живые картины-воспоминания. Цокот копыт, запах свежескошенной травы, звон лошадиной сбруи. Капли дождя на лице, клянусь, я их чувствую! Как на удивление приятно тёплая влага стекает по щекам, как дорожки воды уходят по шее к декольте платья. В потрясении трогаю кожу вокруг ожерелья, понимая, что она абсолютно сухая. В этот момент музыка становится громче, настойчивей, ярче – и граф резко открывает веки, устремляя взгляд прямо на меня.

В магнетических глазах чернотой искрится смех. Он льётся в задорной музыке, и народ начинает тихо прихлопывать в ритм, а я застываю, не понимая, откуда появляется дрожь. Потому что капли никуда не исчезают, ощущение катящейся по телу влаги не отпускает, более того, они превращаются в нити колких сверкающих искр пламени, скользящих по коже. По груди, по животу, медленно достигая шелкового белья, вызывая мурашки. Я кусаю губу, совершенно растерявшись. Пытаюсь сбросить эти ощущения, незаметно отряхивая платье, но понимаю, что я всё ещё в бальном зале у трона отца, сухая, как и каждый слушатель. Кажется, это всё происходит только со мной и вовсе не наяву. А ещё, кажется, граф прекрасно об этом знает: финальная, свистящая нота разносится торжественным эхом и рассыпается звёздами в моей голове. Тяжело дышать, но ещё тяжелей признать, как тревожно трепещет в груди нечто незнакомо-волнительное. Тягучее. Приятное…

– Превосходно, граф, чудесная музыка! – оглушительно взвизгивает и хлопает первой Глиенна, и это моментально меня отрезвляет: посторонних капель на теле больше нет, лишь отголоски и странно зачастивший пульс. – Что это за инструмент?

– Благодарю, миледи. Это фейнестрель, народный инструмент моего края,– криво улыбается Анвар уголком губ, на мгновение склонив голову. Волшебная флейта вновь прячется в его расшитом серебряными нитями рукаве.

– Как мило, что вы чтите традиции и учите своих детей музыке простого люда. – Отец поворачивает ко мне голову, и я без лишних слов понимаю, что от меня требуется реакция, но отчаянно теряюсь.

Что это, болотные духи, вообще было? Это точно не просто музыка.

– Спасибо, граф, – глухо и растерянно выдавливаю я, прилагая все усилия, чтобы не смотреть на его лицо. Почему-то есть ощущение, что найду в прозрачности глаз веселье победителя. Только не понимаю, в какой игре.

– Рад, что вам понравилось, Ваше Высочество. Не окажете ли честь выпить со мной ваших столичных вин? В Манчтурии несколько другие напитки. И нравы.

– Безусловно, Виола будет рада проявить гостеприимство, – с непреклонным нажимом отвечает за меня отец, и приходится покорно подойти к графу. Ноги невозможно тяжёлые, словно впрямь полдня провела в седле.

Анвар поворачивается и подставляет мне согнутый локоть, и вариантов нет, кроме как принять жест. Прокатившая по позвонкам дрожь становится чётче. В носу ещё свербит от запаха травы и петрикора.

– Прекрасно выглядите, миледи. – Я почти и не слышу этого дежурного комплимента за стуком крови в висках, зато от короткого шёпота по шее пробегают мурашки: – Но с бабочкой было лучше.

Терпкий аромат чернослива, горько-сладкое ягодное послевкусие на языке. Глоток вина удивительным образом приводит в чувство, и я удобнее устраиваюсь на диванчике в приватном углу, пока граф Эгертон занимает кресло напротив, наполнив свой бокал. Он двигается завораживающе лениво, будто даёт мне лучше себя рассмотреть, но я и без того вижу руки и плечи бойца под строгим сюртуком, напоминающим военный китель. Уверена, что и он Анвару не чужд. Обычно в этом уголку я провожу все балы, в компании Маисы или лорда Белларского – уютно отгороженном от остального зала вазонами и канделябрами, с небольшим круглым столиком для напитков и хоть какой-то возможностью представить, что на макушку не направлены десятки взглядов.

– Признаюсь, я вам благодарна, – неожиданно для меня самой вырываются слова, которые спешно заглушаю новым глотком. Это точно была не я, а какая-то слепая пульсация в кончиках пальцев, не покидающее грудь волнение.

– Так понравилась музыка?

– Не за музыку. За то, что не потащили меня танцевать.

С тяжёлым вздохом кошусь на пары в центре зала, кружащие вальс под светом переливающихся в хрустале огней от люстр. Невольно поджимаю ноги, что вряд ли заметно под длинным подолом. Непременно попрошу Маису сжечь эти туфли.

Анвар хрипло усмехается и закидывает ногу на ногу, с сомнением глядя на вино в своём бокале. Приподняв его повыше, рассматривает лиловую жидкость на свет и только после этого подносит к губам. Вблизи его рука выглядит ещё более пугающе, кожа на ней отталкивающе бугрится. Ближе к запястью выглядит расплавленной и кажется, слишком далеко на предплечье рана не заходила. Некстати вспоминаю, как эти же узкие губы несколько минут назад касались фейнестреля, выдувая незнакомые будоражащие кровь ноты. От нервов мокнут ладони. Со мной явно что-то не так. Обычно такой невозможно живой я могу себя чувствовать только после хорошей тренировки с Эдселем, когда нагрузка разгоняет заледеневшую в жилах кровь.

– Ваше вино недурно пахнет, но слишком крепкое – на моей родине напитки для праздников призваны развлечь, а не напоить в хлам, – задумчиво тянет Анвар, смакуя вкус, а затем всё же удосуживается посмотреть мне в глаза впервые с тех пор, как закончил играть, и я замираю, не в силах отвести взгляд. – Миледи, я же не безжалостный зверь, каковыми вы, судя по всему, считаете всех темнокожих. С первого мига, как вы вошли в зал, на вашем хорошеньком личике было написано выражение крайнего неудобства, бунтарства и сожаления о потраченном времени. У нас есть поговорка… «ходить в чужих сандалиях». Так вот, заставлять в чужих сандалиях танцевать было бы настоящим варварством.

В лёгком шоке открываю и тут же закрываю рот, теряя дар речи под этим пронизывающим, немигающим взглядом, который будто прожигает кожу. Лопатки сводит от напряжения и лихорадочных попыток понять, как он узнал, что мне жмут туфли, и что раздражает холодная ткань платья, а ошейник из топазов хочется содрать… А может, и не знает. Может, я недостаточно хорошо научилась прятать чувства. С комком в горле совладать удаётся не просто.

– Удивительно точная поговорка. Но я не считаю темнокожих зверьём.

– Ваша реакция на нашем знакомстве была мне совершенно ясна, Ваше Высочество. «Грязной крови не место рядом с голубой» – это не мои слова.

– Это… было сказано на эмоциях, – нехотя признаюсь я, чувствуя необходимость извинений, но всё же не желая терять гордость. Не уверена, что ведёт меня сильнее: просьба отца, желание растопить в глазах Анвара ледяную изморозь или же уроки дипломатии. В сомнении покусав губу, всё же решаюсь навести мосты понимания. – Граф Эгертон, вы далеко не первый, кого мне пытаются навязать в мужья. Три года, едва достигла зрелости, я только и знаю, что сочиняю вежливые отказы и поводы. К слову, мир с Сотселией подписан на условии, что когда Иви подрастёт, то станет женой их кронпринца…

– Я прекрасно это знаю. Вы не захотели торговать собой и продали им малолетнюю сестру, глубоко наплевав на очередное кровосмешение между правящими династиями, – Анвар вдруг перебивает мои откровения и салютует бокалом, нисколько не поменяв вежливо-отстранённой маски на лице. – Тем лицемернее выглядит ваш отказ в нашем союзе, ведь теперь речь о гражданской войне, которая вот-вот начнётся.

– Наш брак – далеко не панацея от этой проблемы. Если бы вы оказали мне поддержку при отце, я бы могла взять командование королевским войском, и общими усилиями мы бы подавили…

– Миледи, ваша наивность даже не забавна. Над глупостью Иви можно умиляться, но от кронпринцессы я ждал куда большего, – он откровенно усмехается этим слабым попыткам, и я чувствую, как его взгляд скользит по моим скулам, шее, выступающим косточкам ключиц и линии корсета, стягивающего грудь. Будто гладит, вызывая колкие мурашки. – Вы не можете не понимать, что такое Манчтурия. Это бесконечные пески и глиняные города в оазисах, это набеги диких волайских племён с границ, от которых мы защищаем веками весь Афлен и, по сути, весь континент. Это иной уклад жизни, другая вера и другое отношение к женщинам. Даже до глупости самоуверенным кронпринцессам, за которыми тянутся сплетни и слагаются легенды.

– Любопытно узнать, какие. Что вы слышали обо мне, граф?

– Говорят, ваша мать причислена к образам святых…

– Это только попытки жрецов Сантарры подлизаться к королю: он поднял их предложение на смех. – Теперь моя очередь издевательски поднимать брови, оценивая слабую осведомлённость графа. – Если вы действительно пытались что-то разузнать, то должны были слышать, что моя мать – простолюдинка. Как-то раз, ещё будучи кронпринцем, отец был на охоте и увлёкся, отбившись от слуг. На него напал дикий кабан, нанёс сильные раны. Окончательно заплутав в лесу, он потерял коня и едва смог доползти до берега реки. Там его и нашла Эббет. Она практически вытащила отца из безвременья, выходила… и между ними появились чувства.

– И будущий король женился на рыбачке, сделав её королевой, – заканчивает за меня Анвар, скучающе закатив глаза. – Я знаю эту сказку. Ваш дед удачно скончался как раз накануне свадьбы, не сумев ей помешать – воистину, замечательное совпадение. Вот только с первыми же родами королеве не повезло: на свет появилась едва живая дочь, а сама она, увы, скончалась. Что мне гораздо интереснее, так это как вы выжили и почему у юной девушки седые волосы.

– Никто не знает. И не седые, а белые.

В лёгком раздражении я передёргиваю плечами. Высказывания нелепых подозрений об интригах моей семьи мне совсем не нравятся, как и намёки на странную внешность, давно уже опостылевшие. Слишком опасное лезвие разговора, но я выбираю самый проверенный вариант правды, широко известный:

– Все придворные ждали, что я перестану дышать. Мне даже готовили погребальное ложе в королевском склепе. Первую неделю жизни я не плакала, не спала и абсолютно ничего не ела. Но потом Сантарра сжалилась, вдохнув в меня жизнь и окрасив волосы в свой священный белый цвет.

– Только не говорите, что и сами верите в религиозный бред, будто милость выклянчили молитвами жрецы, – ненавязчиво подталкивает меня продолжать тему низкий, с акцентом растягивающий гласные голос, словно топкое болото затягивающий в этот ненавязчивый, но отчётливый интерес. Кажется, к южному говору я начинаю привыкать.

– А у вас есть иные предположения: как младенец смог выжить неделю без сна и пищи? Есть я начала только когда кто-то догадался сменить молоко на сок фруктов.

О том, что до сих пор не выношу даже запаха блюд животного происхождения, удаётся умолчать. Моё нескладное, миниатюрное и леденеющее тело – фактически главная моя слабость, избавиться от которой помогают только постоянные упражнения. Иначе будет боль, иначе ледяную кровь не запустить, но я давно привыкла к мысли, что лишена радости безделья и должна двигаться, чтобы выжить.

– Какая интересная подробность. Вот этого в легенде точно не было. – Анвар вдруг ставит бокал на столик сбоку от кресла и с любопытством наклоняет голову, будто рассматривая меня под новым углом. – Вы никогда не думали, что обязаны жизнью магии?

– Что…

Задыхаюсь возмущением, хищно подобравшись и трезвея от витающей в воздухе дымки, сотканной его взглядом. Бегло смотрю в сторону танцующих пар, убеждаясь, что к нам никто не пытается приблизиться и подслушать. Похоже, в своих разговорах и потягивании вина я совсем утратила бдительность и забыла, с каким наглецом имею дело. С чего вообще вдруг начала откровенничать – неужели виновата музыка, которая словно всё ещё вибрирует где-то в области затылка…

Магия? Он рехнулся.

– Думайте, какие слова произносите при королевском дворе, граф, – железным тоном отрезаю я гнусные предположения. – За одно упоминание такой ереси я уже имею право арестовать вас для допроса с пристрастием. Между прочим, отличный повод от вас избавиться.

– А я думал, что принцесса, которой хватает наглости дерзить королю и заявляться на балы с оголёнными бёдрами не станет бояться естественных для природы вещей – тем более, если они имеют к ней непосредственное отношение, – до невозможного спокойным тоном отбивает граф, пожирая меня взглядом так, будто рад этому возмущению. Будто вновь добился какой-то неведомой мне цели.

– Я не желаю слышать подобный вздор и настоятельно советую больше никогда такого не упоминать при мне! – Вскочив с дивана, едва сдерживаю желание плеснуть вино в лицо графа, стереть уже это невозмутимое превосходство, но крохи приличий и нежелание устраивать скандал сдерживают трясущиеся руки. – И кстати, довольно уже пытаться меня прощупать – думаете, я не понимаю, чего вы добиваетесь нашим разговором? Да меня будто потрогали со всех сторон, разве что не надкусили…

– Так ещё не ночь: надкусить тоже можно успеть…

– Хам, – коротко констатирую я, сделав шаг, чтобы поставить бокал на столик возле Анвара, и тут он резко перехватывает моё запястье.

Сдавленный писк режет грудь. Если бы не отвратительное платье, точно бы показала ему, как обычно реагирую на попытку ограничить свободу моих движений.

– Пустите сейчас же, если не хотите сцен, – шиплю сквозь зубы, взглядом обещая ему костры жрецов Сантарры, всегда готовые для еретиков. Чувствую терпкий запах еловой смолы от его кожи и замираю, будто попавшая в ловушку мушка. Затянутая. Запутавшаяся.

– Милая, если вы думаете, что сядете на белогривую лошадку и подчините бунтующий народ Манчтурии одними сказками о святости… То у меня для вас дурные новости. Бедуины никогда не станут слушать бледнокожую принцессу, которая в душе их презирает. Но знаете, кого они могут послушать? – вопросительно поднимается чёрная бровь, а в глубине зачаровывающей радужки переливаются насмешливые отблески ламп.

– Вас?

– Королеву, миледи. Свою королеву.

Наконец-то выпустив мою руку, Анвар легко поднимается с кресла, пока я с шипением растираю ноющее запястье. Его рост позволяет смотреть на меня сверху вниз, и болотные духи, как же хочется от души плюнуть в эту безмерно довольную рожу! Непроизвольно отшатываюсь от него, чувствуя ускоряющийся в галоп бой сердца по рёбрам: то ли страх, то ли злость, то ли волнение от близости крепкого тела, его запаха. Слепая пульсация словно растёт из самого живота. И впервые в атласной ткани мне… жарко?

– Вы подписываете себе приговор каждым новым словом, – уверенно вздёргиваю я подбородок, собирая остатки гордости, словно рассыпавшийся жемчуг с порванной нитки.

– Доброго вечера, Ваше Высочество. И чудесной ночи.

Кивнув на прощание, Анвар одаривает меня откровенно издевательской улыбкой. Я уже и не предпринимаю попыток разобраться, что творится в его голове, мечтая только оказаться подальше отсюда. К счастью, теперь желание исполнить нетрудно, и, подобрав полы платья, устремляюсь к выходу из зала.

И только позже, за дверями собственной спальни понимаю, что это выглядело бегством.

Двор короля – это не просто замок, а целый город в городе, где у каждого свой строго обозначенный угол. Стены из цельного камня не пропустят врагов, пышные яблоневые сады и резные беседки дадут тень для прогулок аристократам. Витые лестницы, статуи Сантарры и фигуры барсов положены парадным помещениям, моя же северная башня, всегда стоящая в стороне от общего оживления, привычно одинока.

Но я люблю свою комнату. Научилась любить. Высокий стеллаж с редчайшими книгами и стоящую напротив широкую постель с небрежно откинутой в сторону голубой вуалью балдахина, заполненный письменными принадлежностями дубовый стол в углу и шкаф красного дерева, забитый самыми густыми мехами и официальными пурпурными мантиями с оторочкой из серебристой волчьей шерсти. Оставленный на спинке стула шерстяной халат и мягкие тапочки под ним. Рядом с туалетным столиком большой камин, горящий и в летние ночи. Место, где мне тепло. А сегодня… душно.

– Что с вами? – обеспокоенно спрашивает Маиса, закончив расшнуровывать тугой корсет и коротко приложив тыльную сторону ладони к моему лбу. – Вы обычно куда холодней, не простыли? У вас будто жар.

– Нет, – глухо отвечаю я, с наслаждением выпутываясь из нелепого платья. – Это просто… вино. Мне лучше лечь сегодня пораньше.

Вино, как же. Я и выпила всего половину бокала. Вот только мне действительно непривычно жарко: даже переоблачившись в тонкую сорочку, не получается вдохнуть как следует. Каждое касание к самой себе оставляет след, словно кожный покров невозможно истончился. Пока Маиса развешивает в шкафу одежду, подхожу к столу в углу спальни и рассеянно наливаю в стакан воды из медного кувшина, стоящего рядом с вазой, наполненной антилийскими фруктами. Но жажда остаётся, нет – она нарастает, как и приятные импульсы в животе. Не понимаю их природу и сильней напрягаю бёдра, будто это может погасить странные ощущения. Да что это всё значит, в самом деле? Какая-то лавина незнакомых реакций, подминающих меня без возможности снова собрать мысли воедино.

– Маиса, можешь, пожалуйста, оставить открытым балкон?

– Конечно. Миледи, вы точно здоровы? Позвать лекаря?

Она удивлённо смотрит на меня, но после короткой заминки пожелание исполняет. Да, с моей-то уникальной способностью мёрзнуть рядом с зажжённым камином просьба о прохладе выглядит дико. Вдыхаю поток освежающего ночного воздуха и принимаюсь распутывать причёску, освобождая длинные пряди. Они волнами спадают и щекочут ключицы, из-за чего дыхание то и дело прерывается.

– Спасибо, не нужно. Я просто… прилягу. Спокойной ночи.

– Добрых снов. – Робко улыбнувшись, Маиса подхватывает приговорённые к сожжению туфли и покидает комнату, прикрыв за собой двустворчатую дверь.

Свистящий выдох. Бросив попытки распутать косы, хватаю кувшин и пью воду прямо из него, пытаясь смочить саднящую сухость в горле. Бесполезно. Вода отвратительно тёплая. Зло покусав губы, подбегаю к камину, утопая босыми пятками в густом ультрамариновом ковре, и выплёскиваю остатки воды на огонь. Пламя затухает с шипением, заполняя комнату дымом, который уносится через распахнутую балконную дверь в сад. Почему мне всё ещё жарко?! Болотные духи, мне никогда в жизни не бывает жарко! Прикладывая ладонь ко лбу, собираю капли испарины и смыкаю веки, пробуя восстановить прерывающееся дыхание…

Насмешливые прозрачные глаза, в которых золотым хороводом сияют огни бального зала. Они врезаются в сознание острым копьём, вышибая опору под ногами. Колкая дрожь волной пробегает по телу, скапливается внизу живота и нестерпимо тянет. Воздушная батистовая сорочка скользит по бедру, от чего становится ещё хуже. Колени подгибаются, и я с трудом доползаю до кровати, рухнув на неё поверх одеяла.

– Болотные духи…

Снова вспышка. Теперь это музыка, каплями дождя осевшая на теле и медленно стекающая по позвонкам, отчего я чувствую себя как струна – натянутой до предела. Хочется раздеться, содрать с себя собственную кожу, которая саднит даже при соприкосновении с постельным бельём, но я упрямо сжимаю челюсти и зажмуриваюсь. Что бы со мной ни происходило, это нереально. Помешательство, наваждение…

Древесный запах еловой смолы и свежескошенной травы. Стон в подушку, заглушаю порочный звук, чтобы не услышала стража в коридоре. Участившийся пульс бьёт где-то в горле, жар нарастает, и я сама не замечаю, как проваливаюсь в забытьё – не то сон, не то горячечный бред, не то… грёзы?

Бугристая от ожогов тёмная рука ложится на плечо, мягко скользит к линии ключиц. Моё тело льнёт к ней, будто глина в ладони гончара – само желает обрести форму. Длинные обожжённые пальцы касаются груди, выписывая незнакомые узоры. Не дыша, смотрю в подчиняющие глаза, и от одного только искрящего в них вожделения между ног усиливается покалывание. Он придвигается ближе, рывком притягивает к твёрдому торсу. Терпкий древесный аромат щекочет горло. Кончиком носа, игриво скользит вдоль скулы, и я жалобно выдыхаю:

– Анвар…

Он вдруг перехватывает мои запястья, крепко, до дрожи. Поднимает вверх руки. А затем впивается поцелуем, раздвигая языком дрожащие губы и заставив глухо простонать.

Резкий рывок прекращает блуждания разума и возвращает в реальность. Вскрикнув от неожиданности и полной дезориентации, распахиваю глаза и застываю в ужасе. Руки и впрямь заведены за голову, а запястья обвивает тугая, грубая верёвка, стирая кожу. Передо мной, в моей спальне, стоит Анвар и одним лёгким пассом руки направляет второй конец верёвки вверх. Будто живая, она сама перелетает через балку для балдахина и вздёргивает меня, заставив встать на колени.

– Какой кхорры3?! – взвизгиваю я, возвращая дар речи. Одновременно и немея от страха видеть магию воочию, и в бешенстве переходя на брань.

– Ох, как некрасиво выражается Ваше Высочество! Продажных женщин я точно сегодня не жду, – с откровенным весельем оскаливается Анвар, перебирая пальцами воздух, и верёвка завязывается на балке мёртвым узлом, что я тут же проверяю, отчаянно дёргая руками. – Сразу чувствуется: есть плебейская жилка под всеми этими высокомерными ужимками.

Он будто одобряет мою вульгарность, жарким взглядом пробегая от ворота полупрозрачной бежевой сорочки вниз. Страх становится ещё гуще, мурашками по коже. Я как подвешенный кролик, готовый к свежеванию. Но точно не сдамся этому грязному еретику и не позволю себе краснеть от стыда, который печёт изнутри как язва.

– Ты – маг, – уже безо всяких сомнений констатирую ужасающий факт. – Пусти сейчас же! Какого болотного духа ты со мной сделал?!

Анвар вздыхает и лениво огибает кровать, осматривая меня со всех сторон. Понимаю, что он видит все очертания моего тела, едва прикрытого батистом, и тревожно сглатываю. Проблема в том, что и пульсация в крови никуда не исчезает, между бёдер мокро и липко, грудь налита тяжестью. Но это совершенно точно не мои желания… Или я пытаюсь в этом себя убедить, потому что взгляд буквально застревает на мужском прессе за краями небрежно расходящегося чёрного халата. Впервые мне не плевать. Впервые я хочу, чтобы меня коснулись, и это окончательно сбивает с толку.

– Надеялся, что принцессы всё же умнее. Если не заметила, я тебя связал… И, кстати, можешь не пытаться кричать, потому что твоя стража спит мирным сном. – Лёгкий кивок на дверь и беглый осмотр спальни, который Анвар заканчивает, подходя к дверям на балкон, закрывая и их: это я понимаю только из звуков, потому как не могу вывернуть шею сильнее, чтобы продолжать следить за каждым его шагом.

– Не сейчас, а на балу! – раздражённо выплёвываю я, потому что, к собственному ужасу, больше боюсь не присутствия мага в комнате или своего беззащитного положения, а того, как тревожно колотит сердце. Шершавая верёвка на запястьях почти жжёт. Почему-то вспышкой представляю, как она бы скользила по телу, вдоль ложбинки груди и живота, и колени отчаянно дрожат, расшатывая единственную опору.

– О, всё-таки принцесса не глупа. Ты платишься за свою неприветливость: поверь, когда ехал сюда, я собирался быть для будущей жены ласковым и заботливым супругом… Но ты сама вынудила меня кусаться.

В глубине глаз Анвара вновь вспыхивает чёрная искра, от которой сжимается в страхе горло. Он невозмутимо кладёт руки на спинку кровати, слегка прищуриваясь. Лихорадочно проматываю в голове весь бал, сознавая, что меня свела с ума не музыка. Она только лишила бдительности, чтобы я проморгала момент, когда в моём бокале оказалась какая-то отрава. Кхорры раздери! Как говорит лорд Белларский, если крайне нужно обсчитать казну на пару сотен обленов – чем внимательнее за тобой смотрят, тем меньше видят.

– Так значит, теперь ты меня заколдуешь, вынудишь выйти за тебя, и я буду послушно выполнять твою волю? Учти, как только этой верёвки не будет, то сразу же доложу о тебе. Готовь зад к кострам жрецов Сантарры, маг, – практически выплюнув последнее слово, вздёргиваю подбородок: моя отчаянная необходимость сохранять королевское достоинство, даже будучи практически в неглиже перед мужчиной, от одного запаха тела которого стучит в висках.

Смех. Он смеётся, почти задорно и не издевательски, качая головой. Низкий, немного странный звук, но я больше не доверяю своим ушам.

– А ты девочка с характером. Но я не верю, что о магии ты знаешь настолько… ничего. Я бы преподал пару уроков, но только после того, как кое-что проверю. – Анвар медленно и шумно выдыхает, словно на что-то настраивается, и в его радужке играют голубые всполохи. А затем он вскидывает изуродованную правую руку, и вместо ногтей у него на пальцах появляются короткие серебряные когти, вызвав мой испуганный и поражённый писк. – Я же сказал, что успею надкусить.

Пытаюсь отшатнуться, вновь безуспешно дёргая верёвку, пока он тянется вперёд через спинку кровати. Зажмуриваюсь, понимая, что мне некуда отползать, рваными огрызками разума прокручиваю в голове варианты, как воспользоваться свободой ног и ударить в ответ… Поздно. Один из когтей коротко чиркает кожу на сгибе шеи, через острую боль оставляя царапину. Всхлипываю, замираю в ожидании новой раны, но этого не происходит, и я позволяю себе открыть глаза.

Анвар с любопытством смотрит на порез, склонив голову набок: кажется, это его любимая, будто птичья, повадка.

– Что, никогда не видел голубой крови? – хмыкаю, тоже останавливая взгляд на капле, повисшей на когте его указательного пальца, которую он торопливо слизывает. Это не метафора. Это единственный верный способ проверить принадлежность к королевской династии – увидеть кровь, отличную от алой.

Кровь самой Сантарры.

– Ты… быть не может, – потрясённо выдыхает Анвар, будто не услышав моего вопроса. Отшатнувшись от кровати, он в растерянности проходится всей пятернёй по торчащим иголками коротким волосам, и я замечаю, что когтей на пальцах уже нет, только перстень для оттиска родовой печати.

– Может, ведь я – законная кронпринцесса! Думаешь, ты первый, кто…

– Духи песков, да помолчи ты уже хоть немного!

Он рассекает комнату широкими шагами, взъерошенный как запертый в клетке ворон. Понятия не имею, что ему дала капля моей крови, но точно лишила раздражающей невозмутимости. Уже хорошо. Пользуясь тем, что слепо смотрит себе под босые ноги, пытаюсь устроиться как-то более прилично, без выпячивания груди из-за поднятых рук, но ничего не выходит. Зато от нового трения верёвки о кожу будоражащий импульс удовольствия уходит до самых пальцев ног. Всё ещё неправильно, чувствительно и жарко. И, богиня! – я и правда отношу свои ощущения к какому-то новому, греховному наслаждению…

Если бы не обстоятельства, это было бы любопытно. Так непривычно живо. Ярко.

– Ты – полукровка, – уверенно выдаёт Анвар, наконец-то останавливаясь напротив меня и нервно растирая собственную шею. – Это ерунда, смешанных союзов в истории было предостаточно, но ты… Ты же мертва, совершенно точно, это кровь покойницы. Однако ты дышишь, ходишь, говоришь и возможно, даже имеешь разум…

– Что значит – возможно?! – взбешённо огрызаюсь я, с нарастающим гулом в ушах понимая, что напоказ выставлены не только мои скромные женские формы, но и главная тайна.

Анвар же будто и не замечает моего протеста, рассуждая вслух, будто меня тут вовсе нет или я какая-то диковинка на столе придворного механолога.

– Значит, когда родилась – не ела и не спала, но дышала… У меня лишь один вариант, как это могло случиться. Виола, твоя мать была магом, очень сильным магом. В общем-то, я и сам догадывался, что легенда притянута за хвост. Уж очень многое играло леди Эббет на руку: и королевская охота, и кабан, едва не порвавший принца на куски, и удобная кончина предыдущего короля. И всё только ради твоего рождения, чтобы у магов появилась надежда, полукровка в священной династии. Ход конём, забраться в систему изнутри. Но какая-то ошибка убила тебя ещё в утробе, и пришлось отдать жизнь за жизнь: все силы леди Эббет стали твоими. Они уходят на поддержание жизни в мёртвом теле, не дав ему способностей к колдовству. Невероятно…

В потоке источаемого им бреда я внезапно слышу настоящее благоговение, вижу его вспышкой в фанатично горящем взгляде. Анвар подходит ближе и не в пример бережнее хватки на балу касается моих растрёпанных волос самыми кончиками пальцев. Вздрагиваю, настороженно наблюдая за тем, как он берёт одну волнистую прядь и подносит к своему лицу, а затем прикладывает к щеке, прикрыв веки. От странного жеста снова тянет в животе приятной истомой, и в желании скрыть неловкость спешно отстраняюсь, насколько хватает верёвки.

– Что. Ты. Несёшь, – только и отчеканиваю я стальным тоном, смотря в его сверкающие любопытством глаза. – Какая к болотным духам полукровка и надежда магов? Я – кронпринцесса. Будущая королева Афлена. А не предводитель горстки безумцев. – Отрицать факт своей не-жизни можно и не пытаться. Слишком прямая ложь.

Значит, мама была колдуньей и умерла ради меня? Наверное, вдобавок она была чокнутой, потому что любая нормальная леди погоревала бы о мертворождённой пару месяцев, а потом просто родила другого ребёнка. Всё это полная чушь.

– Жаль, что ты даже не сознаёшь глубины этой жертвы, а главное, её смысла, – Анвар грустно улыбается, отпуская мои волосы и делая шаг назад. – Я бы тебя развязал, если бы ты не была такой избалованной, капризной выскочкой. Но тебе нужен урок хороших манер, так что постой немного на коленях, пока я растолкую, кто ты и в чём твоё настоящее предназначение.

– Я и без обнаглевших графов, вдобавок ещё и еретиков, прекрасно знаю это самое предназначение.

– Тут я поспорю…

Он складывает руки за спиной, отчего полы халата расходятся сильнее, обнажая торс с хорошо развитыми, рельефными мышцами бойца. На левой стороне груди, над сердцем, замечаю чёрную татуировку: изображение раскинувшей крылья птицы, у которой вместо перьев – острые кинжалы. Родовой герб. Но изучить рисунок лучше не удаётся, Анвар отходит к моему столу и широким жестом разворачивает к себе стул, чтобы затем усесться с грацией чёрного сервала на охоте.

– Итак, о магах ты, похоже, не знаешь ничего, – тоном начинающего лекцию учителя заводит он, на что я закатываю глаза, чувствуя, как руки уже довольно неприятно затекают.

– Всё, что мне нужно, я знаю. Что вы – отродья Харуна, злобного брата Сантарры, который стережёт врата в безвременье. Он дал магам часть своих сил, чтобы вы утащили во мрак как можно больше людей…

– Магия – это естественная сила природы, – тут же перебивает меня Анвар, заткнув одной чёрной искрой в глазах. Неуютно ёжусь от пронёсшейся в воздухе силы, так напоминающей былую хватку отца. – Она сама выбирает носителя и идёт с ним от рождения до смерти. От неё нельзя отказаться, нельзя заглушить – сожжёт изнутри. Один младенец на тысячу. Едва дитя сотворит первое чудо, как его дом крушат жрецы Сантарры. Знаешь ли ты, будущая королева, как по твоей стране прокатываются крики и плач всякий раз, когда загорается костёр, и в него бросают ни в чём не повинного ребёнка?

– Это цена за мир. – Я опускаю глаза, рассматривая узоры ковра на полу. Заученные, вдолбленные в голову слова кажутся как никогда пустыми. – Столетия назад велись непрерывные войны из-за бесчинства магов, которые поработили все континенты. Но люди избавились от этой заразы.

– И теперь за грехи прошлого платят невинные. Конечно, у тех магов, которые рождаются в… правильной семье, шансов на выживание больше: к примеру, мой отец и не собирался сдавать неудачного первенца жрецам, да и в Манчтурии к этому вопросу более лояльны. Теперь я вижу, насколько удачным решением было отправить меня в Велорию, – он приглушает голос, будто если говорить тише, то есть шанс пробраться глубже в нутро, и в этом абсолютно прав. Замираю, не дыша смотря в завихрения прозрачной радужки его топких глаз. – Это что-то большее, чем отдельно я и ты, Виола. Твоя мать воскресила тебя, чтобы положить конец вражде, соединить голубую кровь с магической, и она умерла за это. Ты ведь и не живёшь по-настоящему! Вся сила, которую в тебя влили при рождении, уходит на поддержание жизни, чтобы ты росла и развивалась, не отличалась от живых. Но твоя кровь тебя не греет, тебе недоступны радости тела, потому что для этого нужна ещё капля магии извне. И тебе никогда не будет дано управлять этим, чувствовать нити в воздухе, которыми можно сделать вот так, – он громко щёлкает пальцами, и верёвка, наконец, падает с моих запястий.

С облегчённым шипением я опускаю руки и кулем падаю на кровать, не в силах унять дрожь в коленях. Волосы белым покрывалом рассыпаются вокруг. Не сразу понимаю, что пульсации в висках больше нет, моё тело свободно, в том числе изнутри, и только влага между бёдер напоминает, что с моим восприятием реальности жестоко поиграли.

Нужна капля магии извне? О чём он вообще? Болотные духи… Не охватить всё разом. Не осознать.

– Обязательно было травить меня и связывать, чтобы поболтать? – обречённо шепчу я, прикладывая тыльную сторону ладони к мокрой щеке. Испарина или слеза потрясения?

– Я не травил, – Анвар открыто усмехается. – Это… так. Небольшая месть за высокомерие. Хотелось посмотреть, как ты будешь изнывать по тому, кого презираешь.

– Я не изнывала!

– Ох, а мне показалось, что когда я зашёл в спальню, ты ёрзала по кровати и выстанывала моё имя, едва не прогрызая подушку. Но это, наверное, послышалось?

– Ещё слово – и я точно тебя ударю, – цежу я сквозь зубы, спешно садясь на кровати через покалывание в затёкших конечностях. Не дождётся вида моей слабости, шакалий выродок.

– Даже не представляешь, как возбуждает мысль, что ты на меня накинешься с кулаками, – ехидно тянет он, поднимаясь со стула. – Но тебе есть, что обдумать сегодня. А завтра я хочу знать ответ: выйдешь ли ты за меня замуж и готова ли менять мир вместе со мной. Закончить то, что начала твоя мать: освободить магов от гнёта.

– Завтра твои кишки будут украшать мой сад, – я стараюсь придать голосу уверенности, вот только звучит это так, будто вру вслух самой себе.

Кажется, Анвар тоже легко это улавливает. Подхватив из вазы на столе крупное красное яблоко, он демонстративно откусывает от него кусок и жуёт, пронизывая меня колким взглядом. Хочется пить. И дико хочется это самое кхоррово яблоко.

Почему, если щелчок избавил меня от магического давления…

– Милая принцесса, давай я тебе напоследок ещё кое-что скажу о магии. Это природа, по большей части алхимия и тонкое восприятие, а не фокусы. Если бы верёвка не была вымочена в особом отваре, она бы не подчинилась. Если бы ты сама не стремилась к этому, музыка бы не отправила тебя в фантазии. И если бы я не вызвал у тебя самой хоть толику интереса, никакой порошок усиления влечения не помог бы: значит, было, что усиливать. Я могу воздействовать на тело, бренную оболочку, но не подчинять разум, не управлять волей и чувствами. Так что продолжай тут лежать, врать самой себе, как я тебе противен и какие греховные мысли породил – но все, что ты почувствовала и увидела, рождено только тобой. Мой прощальный подарок невесте: стража проспит до утра. Никто не услышит, если ты поможешь себе расслабиться, – он кидает мне надкушенное яблоко, которое я рефлекторно ловлю, сглатывая слюну.

– Ты лжёшь. И явно слишком высокого мнения о себе.

Я пытаюсь выглядеть безразличной, пока Анвар проносится мимо кровати к двери, на ходу плотнее запахивая халат.

– Это наш общий грех.

Он бросает на меня последний колкий взгляд, и кажется, что в нём есть сожаление. О том ли, что открылся мне как маг или о том, что уходит, не коснувшись? Узнать уже не суждено, потому как Анвар покидает спальню, оставив меня в полном беспорядке чувств и мыслей.

Едва в коридоре стихают его глухие шаги, как я тут же прикладываю яблоко к губам, вдыхаю поглубже его яркий аромат… И кусаю с противоположной стороны столько, сколько помещается во рту – лишь бы кусок вышел больше, чем у него.

Цокот копыт по мощёной улице приятно отдает в живот. Мне десять, и я уже уверенно держусь в седле, наслаждаясь прогулкой по Велории и видом кирпичных домов плотной рядовой застройки, покрытых плетьми жёлтых и алых роз. Даже пара стражников за спиной не могут омрачить солнечного дня. С шумной ярмарки, куда мы и направляемся, доносятся запахи печёных яблок и свежего хлеба. И тут сверху, с балкона, летит вниз нечто неясное, закутанное в тёмную ткань, и безвольным мешком падает передо мной. Жуткий, пробирающий до дрожи хруст…

– Ваше Высочество! – вскрикивают стражи, тут же выхватив мечи и направляя своих лошадей вперёд, закрывая меня собой, но полностью лишить обзора не могут, а опасности и нет. Только изломанное женское тело на брусчатке, от которого не могу отвести глаз, в немом потрясении смотря на собирающуюся под размозженным черепом багряно-чёрную лужу.

– Белинда! Ох, нет! – Из дома напротив выбегает сухонькая старушка и бросается к телу, убирает с застывшего лица покойницы спутанные рыжие волосы.

Я всё ещё не могу шелохнуться, а из-за спин стражников плохо видно, но яркий цвет прядей вбивается в память так же, как удушливый запах смерти. Страшно и холодно. Мне всегда холодно.

– Пошли вон, стервятники! – вопит старуха, вскинув голову в отчаянном бешенстве и замахнувшись на беспокойно заржавших лошадей. – Убирайтесь, пока не пришла толпа и не забила вас камнями за это!

– Леди, при всём уважении – несчастная покончила с собой, – огрызается тот страж, что стоит ближе ко мне.

– После того, как ваши кхорровы жрецы сожгли её сына, сведя Белинду с ума. Прочь!

– Ваше Высочество, нам правда лучше уйти…

Открываю глаза, чувствуя ломоту в каждой кости. Это привычное ощущение, но сегодня к нему добавляются саднящие содранной кожей запястья и головная боль от неожиданно чёткой картины из детства. Прекрасно помню ту рыжеволосую леди, она давно стала визитёром моих кошмаров, и вчерашние слова Анвара вновь привели покойницу в мои сны.

Не спеша позвать Маису, рассеянно поднимаюсь с кровати и накидываю шерстяной халат, но мне всё равно холодно и вдобавок больно шевелиться. Будто слышу скрип собственных заледеневших внутренностей. Это всё ночь без зажжённого камина: кажется, что и без того бледные руки готовы покрыться инеем, а застоявшиеся мышцы сводит, будто сжатые тисками. Впервые мой недуг находит определение, но слова «не-живая» принять попросту страшно. Вздохнув, засовываю ступни в меховые тапки и бреду на балкон, к занимающемуся на небе рассвету. Я пытаюсь не думать о вдохновлённо горящих глазах безумного графа – сожри его болотные духи – но это тёмное лицо не собирается покидать сознания. Анвар плотно там обжился и уже расстилает ковёр для уюта. Неприятно ноет царапина у ключицы от серебряного когтя.

Медные перила окутаны плетьми благоухающих благородных голубых роз. Приятный запах и свежесть летнего утра выветривают воспоминания о металлическом привкусе крови из дурного сна. Закутавшись в халат, подхожу ближе к краю балкона и в смятении смотрю на край поднимающегося из-за гор солнца, рассеивающего туман над Велорией. Я люблю столицу, эти ровные кирпичные дома с синей черепицей, стены крепости с вкраплениями лазурита и площадь для гуляний. Гордость севера: рудники, обеспечивающие железом и драгоценными металлами весь континент, и бескрайние таёжные леса, богатые зверьём. С высоты башни королевского дворца, вопреки канонам построенного не в центре, а на окраине, город как на ладони, и, несмотря на ранний час, уже видно начинающуюся суету нового дня, муравьями снующий народ. Открывающий ворота рынок, пёстрые одежды торговцев, прибывших из-за самого Багряного моря, золочёный шпиль храма Сантарры…

Нервно сглатываю, снова ощущая волну холода, прошедшую дуновением воздуха по щиколоткам и крадущуюся вдоль тела болезненными иглами. Жрецы в своих белых рясах теперь кажутся палачами. В скольких смертях они виновны? Сколько людей защищали своих детей от их рук и погибли? Мне нельзя считать. Нельзя об этом думать в непозволительном ключе. В десять лет учителя рассказали мне историю – не только Афлена, но и Сотселии, и заморской Тиберии, и других далёких стран – историю бесконечной войны и тирании. Когда-то миром правили маги, сделав из простых людей рабов своих прихотей, а из священных династий, детей Сантарры – марионеток на троне. Но со временем магов стало рождаться всё меньше, пока их количество не позволило людям сбросить оковы и построить новое общество. Не допустить, чтобы зараза вновь поглотила оба континента и острова между ними – вот, в чём главное предназначение жрецов. Всегда верила в эту правду до сегодняшней ночи.

Выходит, я дышу только потому, что моя мать – та самая вредоносная язва…

Чувствую себя предателем, паразитом в сердцевине самого зрелого на вид плода. Тошно до комка в горле, и я хватаюсь за перила, не замечая, что сжимаю их вместе с плетью розы. Шипы впиваются в ладони, и хочется причинить себе ещё больше боли, доказать, что я не рождалась мёртвой и что Анвар просто полоумный лжец. Меня убеждали, что чудо моего выживания – милость Сантарры, а не её злобного братца. Но горькая правда в том, что по одной капле моей крови маг увидел больше, чем видела даже постоянно находящаяся рядом Маиса, чем все слуги и родной отец. Что мне попросту нельзя возлежать на подушках подобно сёстрам, ведь без тренировки тело будет продолжать ныть, как сейчас. Чтобы жить без боли, кровь приходится разгонять. Как заявил Анвар, её двигает только отданная мне магия мамы. Пристрастия к растительной еде и постоянный холод – сущие мелочи. А вот то, что вчера я впервые испытала настоящий, искренний зов плоти – большая проблема, а далеко не радость. Теперь граф знает все мои слабости, и для этого не понадобилась брачная ночь. Самое безопасное в таком случае будет сейчас же одеться, найти белосвятейшество кассиопия и сдать ему паршивца с потрохами, пока я сама не стала куклой колдуна. Отрывая ладони от перил, с сомнением смотрю на голубые точки, куда воткнулись шипы.

«Думай, Виола, думай».

Вот только в Манчтурии убийство их любимого наследника воспримут поводом к объявлению войны. И тогда можно забыть о том, чтобы уладить конфликт без меча. Сложно, как же сложно… Отчаянно хочется с кем-то поговорить откровенно, но это слишком большая роскошь для кронпринцессы. Отцу нельзя знать о произошедшем, сёстры глупы как пробки, да и доверия отпрыскам Глиенны никакого. Лорд Белларский, старый учитель? В мудрости своей посоветует подстроить тихую и якобы случайную смерть Анвара, но вряд ли в это поверит герцог Иглейский, а то и сам встанет на сторону бунтовщиков – неизбежная гражданская война. Выговориться Маисе тоже плохой вариант: ещё принимая её на службу я обещала ей безопасность от своего фаворитизма. Мы намеренно подчеркиваем наши положения в разговорах, пусть и питаем друг к другу дружеские чувства. Стоит хоть кому-то при дворе подумать, что дочка мелкого барона имеет влияние на кронпринцессу – и ей конец. Остаётся только один человек в моём окружении, с кем можно не бояться говорить прямо. Пусть не вдаваясь в подробности, в которых ему всё равно не разобраться, но отдохнуть в обществе Эда кажется удачной мыслью. Заодно и разомнусь.

Не теряя времени, я возвращаюсь в комнату и после быстрого утреннего туалета и завтрака собираюсь на задний двор. Помогая мне облачиться во всё те же привычные ботфорты, кожаные штаны и лёгкую мятно-зелёную блузу, Маиса бросает на меня вопросительные взгляды, но я упорно молчу. Ей же лучше, если она ничего не будет знать. И всё же есть тот, в ком никто и никогда не заподозрит моего друга. Едва вырвавшись из плена каменных сводов замка, уже ощущаю, как становится легче дышать. За конюшнями расстилается просторный луг, поросший горечавкой и васильками, а там и дальние ворота, через которые обычно в резиденцию короля везут обозы с поставками. Да, когда-то далёкие предки построили себе дом именно так, чтобы обеспечить представителям династии пути отхода в случае нападения: правда, таких серьёзных войн Афлен не знал со времён Тритийского переворота, того самого, который вернул власть в руки людей.

Ещё на подходе к загону вижу, как Эдсель выгоняет пастись лошадей, среди которых возвышается и гордая Шитка.

– Доброго утра, ваше вашество, – широко и кривозубо улыбается он. Такое приветствие означает, что кроме нас тут никого нет, и затопленный солнцем луг свободен не только для разминки, но и для разговора без чужих ушей. Чудесно.

– Привет, Эд, – щурясь от ярких лучей, киваю я ему. С нетерпением подбегаю к Шитке и поглаживаю её ровную белую гриву, так похожую на мои собственные волосы, сейчас заплетённые в косу. Подруга встречает одобрительным пыхтением, а когда я выуживаю из кармана кусочек оставшегося с завтрака сахара, она собирает его с ладони тёплыми губами. – Моя красавица…

– Ты что-то сегодня с первыми петухами бежишь, не терпится подубасить столбы? – шлепком по крупу отправив последнего коня пастись, Эд прикрывает ворота загона. Его разношенные до неприличия сапоги гулко хлопают по песку.

– Да, знаешь, есть повод выпустить пар. Отец снова пихает меня замуж, и сам не понимает, за кого.

Я морщусь, поймав озорной взгляд карих глаз. Для кого бестолковый конюх и простолюдин, а мне Эд давно вроде худосочного младшего брата, которого никто не смог бы заподозрить в дурном. Кому в здравом уме придёт мысль, что кронпринцесса дружит с парнем, от которого постоянно несёт сеном и навозом?

Он звонко хохочет, пока Шитка скачет к другим лошадям, чтобы пощипать траву. Сплюнув через плечо, Эд достаёт из кармана грязных штанов бандану и подвязывает торчащие в полном хаосе пшеничные кудри. Я одобрительно хмыкаю: похоже, он готов немного размяться. Вытаскиваю из кармана жилета и натягиваю перчатки, а затем первая подхватываю один из прислонённых к забору деревянных шестов.

– Слышал-слышал, ваше вашество. Уже готовлюсь отведать свадебного пирога! – Эд наклоняется, зачерпнув горсть песка из-под сапог, растирает его в ладонях и ловит брошенный ему второй шест.

– Не дождёшься!

Первый же мой пробный замах он легко парирует. Перестук встречающегося дерева тарабанит в уши с каждым новым ударом. Мы ускоряемся, кружа возле забора, и я чувствую, как с каждым замахом онемевшее тело наполняется теплом. В корпус – мимо, пригнуться от попытки дать мне шестом в затылок, выпад в ноги, перекат, пачкаясь в песке. Эд ловко уклоняется и игриво шлёпает краем шеста по моей ягодице, намекая на слабое место в обороне.

– Не отставляй зад, цыплёнок! – Широкая, наглая ухмылка быстро стирается, когда я упираю шест в песок и, держась за опору, выполняю подсечку. На этот раз успешно.

– Не развевай рот!

Довольная манёвром и кряхтением рухнувшего Эда, вновь вскидываю шест, но добить противника не выходит – палки снова сталкиваются в сопротивлении. Ловлю искры в карих глазах и сама едва сдерживаю улыбку: вот теперь я жива. Когда гудят от напряжения руки, а запущенная кровь пульсирует в виске.

И тут резкий, неожиданный свист разрезает воздух. В мой шест с треском влетает стрела, выбивая его из ладоней, и по пальцам уходит болезненная вибрация. Успеваю лишь глухо охнуть от потрясения.

– Кхорры раздери! – вскрикивает Эд, а на его лицо сыплется деревянная труха.

Отпрянув, вскидываю голову, ищу невидимого врага. Руки дрожат. А через луг на вороном коне приближается всадник, от одного вида которого я замираю в боевой стойке с полусогнутыми коленями. Анвар уверенно держится в седле с аристократично ровной спиной, демонстрирующий гордый разворот плеч под небрежной чёрной рубахой, а в свете солнца тёмная кожа лица отливает топлёным шоколадом.

– Хороший бой, Ваше Высочество, – криво усмехается он, преодолев разделявшее нас расстояние. Убирает за спину лук и окидывает меня насмешливым взглядом. – Только если бы это было поле битвы, вы были бы уже мертвы. Стрела бы давно пронзила голову.

– Это была разминка! И нечего было вмешиваться, граф. За то, что вы посягнули на мою жизнь, вас уже можно пригласить постоять пару дней в колодках на площади, – шиплю я, подавая руку шокированному Эду, все еще валяющемуся на песке.

Тот бросает на меня опасливый взгляд – мол, стоит ли показывать дружеские отношения при свидетеле – но мне откровенно плевать, что Анвар подумает. Он уже фактически видел меня в неглиже и лакал мою кровь. Факт, что я вдобавок якшаюсь со слугами, хуже не сделает: тем более, если учесть, что одно моё слово будет стоить ему головы. Эд принимает руку и встаёт, отряхивая рубаху от пыли.

– Поверьте, эта стрела не могла задеть даже вашего волоска. Я очень меткий лучник, – за самодовольный тон хочется поднять то, что осталось от шеста, и метнуть графу в лоб как копьё. Я мельком смотрю на сломанные палки и примечаю среди щепок стрелу с блестящим чёрным оперением. Ха, меткий лучник? Или попросту шарлатан? Что там вчера он говорил про подчиняющуюся верёвку…

– А ещё лишённый скромности и такта. Эд, подведи, пожалуйста, Шитку, хочу прогуляться где-нибудь подальше отсюда.

– Не вопрос.

Он растерянно кивает, даже не добавив привычной шутки или сарказма. Переводит задумчивый взгляд с меня на Анвара и топает вперёд, переливчатым свистом подзывая лошадь.

– Как же вы стремитесь избежать моего общества. Я вам настолько противен?

Напускное безразличие в голосе нисколько меня не обманывает. И, пока не замечает Эд, занятый седлом и подпругой, я поднимаю стрелу и рассматриваю оперение на свет. Будто масляное. Потерев его пальцами, ехидно усмехаюсь – стойкий запах пряного эфира добирается до носа. С прищуром смотрю на графа, подмечая закатанные рукава рубахи, обнажающие тёмные предплечья: как я и предполагала, шрам от ожога сходит на нет чуть дальше уровня запястья. Серебряная пряжка ремня норовит ослепить, а кольцом пристёгнутая к нему узкая кожаная плеть неясного назначения вызывает острое любопытство. И я начинаю презирать себя за то, что готова любоваться этой тёмной фигурой дальше, потому что в седле граф Эгертон будто родился. С усилием собираю мысли в кучу.

– Мне противна ложь. Не пытайтесь меня убедить, что для выстрела вам вообще нужен лук. – Брезгливо отбрасываю стрелу и демонстративно отряхиваю ладони.

– Вы быстро учитесь, принцесса. Но лук мне нужен затем же, зачем вам приходится биться с конюхом палками. Вы знаете, что это такое – изображать нормальность. В вашем случае и вовсе – изображать жизнь…

– Хватит! – резко одёргиваю его я, отворачиваясь и выхватывая у подошедшего Эда поводья. – Вы хотели ответ: так вот, можете сегодня же возвращаться домой. Брака не будет.

Решительно запрыгнув в седло, устраиваюсь удобнее и коротко глажу шею Шитки, которая уже бьёт копытом в ожидании прогулки. Больше не жду и не сдерживаю её: она сама знает, что нам нужно. Бодрой рысью лошадь несёт нас через луг, к дальним воротам, за пределы королевского двора. На свободу от обязательств и титула, от сплетен и политики, от лезущих в чужую постель носов и графов…

Но насладиться мигом спокойствия не удаётся: за спиной слышится азартное ржание вороного коня, и я с раздражением оборачиваюсь.

– Мне кажется, желание побыть одной было предельно ясным!

– Ты сама не знаешь, чего хочешь. Может, ты и привыкла, что перед кронпринцессой стелются все мужчины, но когда отказываешь уроженцу Манчтурии, то фактически бросаешь ему вызов. – Анвар широко улыбается, и от хищного проблеска в его взгляде я нервно сглатываю, сильней сжимая ногами лошадиные бока.

Его вороной с легкостью догоняет мою Шитку, будто подстраиваясь под её шаг. Впереди распахнутые железные ворота и безликие серые стражи, так что я выпрямляю спину и делаю независимый вид, будто прогулка с графом и правда запланирована. Что ж, когда отцу донесут об этом, он будет безмерно рад.

– Требую одно важное уточнение, – едва только стражи оказываются позади, а кони ступают на пыльную тропу к полям, яростно шепчу: – Отказ не уроженцу Манчтурии. А магу. Допускаю, что ты прав относительно моей матери, но это не значит, что я теперь обязана положить собственную жизнь на то, чтобы добиться равенства для отверженных еретиков…

– Вот только это не твоя жизнь. Это жизнь леди Эббет, отданная тебе взаймы. И ты кое-что должна магии, не считаешь? Например, последние двадцать лет.

– В таком случае, ты должен мне уже за то, что к тебе ещё ночью не ворвались жрецы. Между прочим, я всё ещё не исключаю такой возможности: не уедешь из Велории с миром, значит, из тебя сделают кабана на вертеле.

Я гордо вздёргиваю подбородок, надеясь, что взгляд на Анвара выходит достаточно жёстким. Мерно стучат копыта Шитки и его коня, спокойно плетущихся по пыльной тропе, и я понимаю, что рада возможности говорить наедине. Предельно честно и без светской вежливости. Мне редко такое перепадает.

– О, принцесса решила показать свою силу. – Кажется, мои слова Анвара только веселят, в прозрачных газах играют солнечные блики, от которых вдруг становится немного неловко. – Громкие ультиматумы, задранный нос. Уж не знаю, как у дохлятины может быть столько характера…

– Я не дохлятина!

– Да, благодаря магии, которую тебя учили ненавидеть. Но неужели ты никогда не думала, сколько пользы она могла бы принести людям? Сколько болезней излечить, сколько бед предотвратить?

– А вдобавок захватить власть и снова угнетать народ. Я знаю историю, и знаю, к чему приводит, когда у горстки привилегированных людишек появляется возможность управлять чьей-то жизнью и смертью. Древние короли на этом и попались в сети колдунов: одному надо было спасти умирающее дитя, второму – излечить жену, третьему – выиграть войну… Магия травит умы, даёт соблазн лёгкого выхода из любого тупика. А в результате одни становятся вечными рабами других, причём сами этого не сознают.

Жду от Анвара протеста, жарких убеждений в моей неправоте, но он почему-то задумчиво молчит, и эта тишина даёт мне возможность насладиться видом. Изогнутая тропа впереди уходит к зеленеющим ржаным полям, вдалеке слышится журчание ручья, к которому я всегда вожу Шитку на водопой на обратном пути. Шелестят на ветру листья стройных осин в молодом лесу справа от дороги, и звонко кричит пустельга. Глубоко вдыхаю, едва сдерживая желание подстегнуть лошадь и помчать навстречу солнечным лучам.

– Ты права, и признаться, мне нравится, что ты действительно понимаешь, к чему ведёт бесконтрольная магия, – вдруг нарушает молчание низкий голос Анвара, и я искоса смотрю на него, выискивая следы лжи. Меняет кнут на пряник? – Но ты не знаешь ничего ни о природе магии, ни о том, что я пытаюсь тебе предложить. Я не безумец, не желаю новой бойни вроде Тритийского переворота, и уверен, твоя мать тоже не этого хотела. Равенство, самое обычное право на жизнь…

– Какое равенство может быть, если у одних есть магическая сила, а у других её нет?

– Но ведь не истреблять же целый пласт населения лишь за их непохожесть на других. В таком случае, почему же с народом Манчтурии белокожие научились уживаться? Да, о полной терпимости и речи нет, ты сама это наглядно продемонстрировала вчера. Но наш брак стал бы ступенькой и в этом деле.

– И для тебя это просто ступенька. Я – ступенька на пути в лучшее будущее для кого-то ещё: твоего народа, магов… Способ получить власть и влияние. А тебе самому хочется прожить жизнь рядом с… не живой? – резко прикусываю язык. Понятия не имею, почему из меня посыпались столь откровенные вопросы, но от страха, что мой секрет в итоге прервёт династию, я не раз просыпалась среди ночи.

– Глупая. Это для тебя все остальные женихи будут хуже мертвяков, – усмехнувшись, Анвар подстёгивает коня, и тот послушно вырывается вперёд, набирая ход. – Догоняй, принцесса: хочу тебе кое-что показать!

Мне ничего не остаётся, кроме как лёгким шлепком поводьев отправить Шитку за ним. Не могу толком сосредоточиться, потому как взгляд упирается в колчан со стрелами за спиной Анвара. Он и впрямь может запустить их лишь желанием? На что вообще способна магия и что ей для этого нужно? Я не задавалась такими вопросами раньше, целиком полагаясь на знания жрецов, но теперь отчаянно хочется защититься от любой возможной угрозы.

Не сразу, но через ещё несколько мгновений галопа позади чёрного всадника приходит понимание, что я его боюсь. Боюсь неизвестности, рождённой незнанием. Единственный способ уничтожить этот страх, сжимающий грудь и пульсирующий в стискивающих поводья пальцах – завладеть достоверными сведениями. Так что упорно давлю в себе желание нагнать Анвара и мчу только вполсилы. Пусть чувствует себя ведущим.

Он сворачивает на едва заметную среди колосьев ржи тропинку к ручью, так уверенно, будто уже бывал в этих краях и вполне их изучил. С подозрением прищурившись, следую за ним, пока вороной проходит мимо зарослей ивы, а цокот становится звонче из-за отлетающих от копыт мелких камней. Спешившись, Анвар спрыгивает на землю, а колчан и лук вешает на ближайшую ветку.

– Ты не привязываешь коня? – удивлённо задираю я бровь, потому как он спокойно и бесшумно ступает к ручью, оставив поводья свободно болтаться на отливающей угольным блеском лошадиной шее.

– Связывать друга как-то невежливо, не находишь? Цивалу я доверяю полностью. – Снисходительно хмыкает Анвар, даже не оглянувшись на меня.

И впрямь, его конь неспешно отходит к пятачку редкой прибрежной травы и никуда не стремится ускакать. Вдохнув пахнущий илом воздух, спрыгиваю с Шитки и всё же привязываю её к кусту цветущей бузины неподалёку: да, с её-то резким нравом надеяться на подобную покорность не приходится. Пока я снимаю перчатки и глажу по белой гриве, Анвар садится прямо на гальку, скрестив ноги.

Кажется, не только у меня вдали от пышных бальных залов просыпаются плебейские замашки.

– Что ты хотел мне показать? – стараюсь добавить в тон безразличия, откидывая на спину косу.

Он будто и не слышит вопроса, лениво поднимает руку – и тут привязанная кольцом к ремню брюк кожаная плеть приходит в движение. Я машинально тянусь к припрятанному в ботфорте ножу, но превратившаяся в юркую чёрную змейку плеть проносится мимо меня прямо по воздуху, а затем скрывается в седельной сумке Цивала. Миг – и она снова снаружи, только на конце у неё потёртая курительная трубка. Нервно сглатываю, пока этот магический «слуга» несётся к изуродованной ожогом руке Анвара, а затем снова сворачивается и повисает в кольце на ремне.

– Отлично. Очень наглядно. Мне сразу расхотелось звать на помощь жрецов – лучше я сама перережу тебе горло и спихну тело в ручей, – попытка прикрыть страх перед магией угрозами проваливается сразу, потому что голос напряжённо звенит. Неуютные мурашки прокатывают по позвонкам, а внутренности стягиваются узлом.

– Я пытаюсь показать тебе не свои возможности. Но если будешь стоять так далеко, то ничего не увидишь. К тому же, не пытайся меня убедить, что хоть кого-то убила за свою жизнь.

– Сомневаешься в моей решительности?

– Нет. Твоя кровь рассказала о тебе куда больше, чем ты можешь представить. А убийство всегда оставляет следы, – невозмутимо пояснив, Анвар зажимает губами мундштук и берёт два ближайших сухих камня. Стукнув ими друг о друга, кажется, без малейшего усилия выбивает искру, которая послушно залетает в трубку – впервые воочию вижу такой способ добычи огня, о котором лишь читала летописи.

– А воздействовать на кого-то без его согласия, значит, не преступление? Травить какими-то порошками, заявляться в чужие спальни и привязывать, как тушу кролика. Одного не пойму: разве не проще было бы опоить меня чем-то вроде приворотного зелья? И я бы уже носилась по замку, счастливо хихикая и готовясь к свадьбе.

Ничего не могу поделать со своим страхом – вдруг именно так он и поступит в итоге? Ему надоест играть, и он попросту сам возьмёт желаемое, отобрав у меня предоставленный отцом выбор. Но Анвар укоризненно качает головой и струёй выдыхает дым:

– Ты плохо слушала вчера, Виола. Не существует никаких приворотных зелий, разве что у ярмарочных шарлатанов. Настоящая магия не может воздействовать на разум и чувства, только на тело.

– Значит, ты не можешь подчинить мою волю, а мама не околдовывала отца?

От его слов становится намного легче, и колкий страх понемногу отпускает замёрзшие пальцы. Сложив руки на груди, я жду ту необходимую кроху деталей, которые позволят приблизиться к нему без опаски быть надкушенной снова… или съеденной живьём.

– Нет, этого не могло быть. Думаю, пока Эббет его лечила, он и впрямь её полюбил. Скорее всего, он и не знал о её силе. Что же до её чувств… тут можно только догадываться о правде.

В воздухе возникает плотная завеса от его трубки, и почему-то дым не спешит улететь с дуновением прохладного ветра. Напротив, пока Анвар говорит, между делом поднося мундштук ко рту, повисший над ручьём туман становится гуще. Пахнет табаком и терпкими пряностями, щекочущими горло – похоже на кардамон. Несмело подхожу ближе и сажусь на холодную гальку, обнимая колени. Что я интуитивно распознаю в ровном обволакивающем тоне разговора, так это подкупающую честность. Со мной, и правда, слишком редко говорят настолько открыто. И тут дымка сжимается в движущиеся фигуры, заставляя пульс беспокойно участиться.

– Что это?

– Просто небольшая игра. Но очень наглядная. Смотри.

Отложив трубку на камни, Анвар снова поднимает правую руку, и его пальцы словно листают невидимую мне книгу, а завеса впереди превращается в чёткие сцены, как в театре, только вместо актёров и декораций – облачка сизого дыма. Легко различаю отцовский трон с его гербом в виде пасти барса и плетьми роз. Он пуст, и маленькие фигурки перед ним бегают в хаотичном порядке. Пятеро людей у самого подножия трона загребают монеты из общей кучи и кладут в свой мешок.

– Это то, как видят центральную власть в Манчтурии, – тихо комментирует Анвар созданные им образы. – Уже много лет король не занимается делами сам, переложив всё на палату преторов. И пока на его уме одни только пиршества, казнокрады заполняют собственные карманы. На людей всем давно наплевать, и мой народ справедливо не хочет платить подать в общую казну, когда можно вовсе стать отдельным государством, не терпеть ни унижений, ни воровства. Этим людям нужен сильный лидер – и прости, Виола, но твой отец давно не может даже закинуть разжиревший зад в седло и взять командование, посылая вместо себя девчонку. А слова моего отца на них перестали действовать, потому что полны одних обещаний, что когда-нибудь станет лучше. Лучше не становится. Мы всё ещё отребья на границах, наши люди всё ещё гибнут в постоянной борьбе с набегами волайских племён.

Картинки меняются вслед за его словами, и я вижу бесконечную гладь пустыни и идущие в песках бои. Крошечные фигурки воинов в форменных кителях Афлена падают, сражённые копьями и изогнутыми трезубцами. С застывшим сердцем понимаю, что это не просто спектакль, а часть реальности. Возможно, даже воспоминаний самого Анвара. А ещё сознаю, почему отец отказывается посылать меня в Манчтурию. Потому что от этих барханов до безвременья и челюстей Харуна – один шаг.

– Я здесь, чтобы это прекратить. И совсем не ожидал вдобавок получить шанс исправить то, что творится с магами. Магия опасна именно из-за того, что детей не обучают ею управлять. В большинстве случаев родители пытаются скрыть дар своего ребёнка, вынуждают подавлять его, и это заканчивается плачевно…

В дыму появляется новый силуэт, стирая прочие – растрёпанная девочка со связанными руками, пытающаяся освободиться. Она дёргается всё яростней, пока верёвка не вспыхивает, но вместе с ней загорается и всё пространство вокруг, затягивая её в столп огня. Я кусаю губы, крепче прижимаю колени к груди. Мне всё меньше нравится происходящее, особенно потому что я и сама помню леди с рыжими волосами и знаю, сколько смертей тянется за священным запретом колдовства.

– Силу нельзя сдерживать. Это всё равно, что пытаться руками остановить течение реки. А главное, это бесконечно глупо, ведь только представь, сколько можно было бы сделать, если построить лодку и поплыть по этому течению. Не оставлять таких детей на произвол жрецов и не пытаться растить магов как людей, а сделать для них школы, контролировать взросление, направлять и воспитывать вечную благодарность короне. Выращивать из них мастерских лекарей, изобретателей, алхимиков…

– …и воинов, – решаюсь полушёпотом вставить я свою лепту, пока передо мной разворачиваются в дымке упоительные образы из сидящих в учебном классе детей и учителя, подозрительно похожего на самого графа. – Я вижу эти перспективы, Анвар. Ты сам сегодня мне их показал своей стрелой. Это элитная армия, способная на такое, что обычной не снилось.

Задумчиво смотрю сквозь туман на чистую воду ручья, через которую видно каменистое дно. Провожаю взглядом пролетевшую мимо стрекозу с переливающимися всеми оттенками синего и зелёного крыльями. Ёжусь не то прохлады, царящей в тени, не то от сложного разговора и мелькающих перед глазами картин.

– Пусть так: она будет настолько малочисленна, что бойца-мага сможет себе позволить лишь корона и герцоги из числа Пятерых, – невозмутимо продолжает Анвар. – Личная охрана самых важных людей Афлена – тоже отличный способ применения магии. Но всё же она завязана на близости к природе, и нужно учить одарённых детей разбираться в травах, готовить снадобья и тянуть за правильные нити… Маг от рождения видит и слышит мир иначе. И без наставника не сможет этим управлять. Большинство детей попадает к жрецам после младенческого крика, который через звук производит первое колдовство. Кто-то просто оглушает окружающих на пару часов, а кто-то подзывает животных и птиц. Мой крик задувал все свечи в комнате, – заканчивает он шёпотом и рассеянно мотает головой, будто пытается вытряхнуть ненужное воспоминание. Надо же, впервые вижу его почти смущённым. Шумно прочистив горло, он проводит ладонью по воздуху, представляя мне следующую картинку в дыму.

Тот же трон, только теперь на нём очевидно женский силуэт в короне. Не сразу понимаю, что это я – та же коса и худощавое тело. Исчезли казнокрады, и все люди перед правителем покорно преклонили колени. Я вздрагиваю от нового дуновения ветра со стороны ручья и нервно оглядываюсь на лошадей, безразлично щиплющих траву позади нас.

– Что ты пытаешься мне предложить? Переворот? – шепчу, скосив на Анвара беспокойный взгляд.

– Свободу. То, что ты так хочешь: королева вольна будет обустроить своё правление так, как пожелает. Захочешь – введёшь моду на кожаные штаны вместо бальных платьев. А хочешь – и балов больше не будет вовсе, никаких пустых трат на реки вина. Но главное то, что ты можешь войти в легенды как королева, которая остановит казни. Просветит народ о пользе сил природы и начнёт новую эпоху, ведь теперь служить будут маги, а не наоборот. У тебя будет самая мощная армия континента и самые лучшие лекари, которым подвластно остановить эпидемию любой хвори. А ещё у тебя буду я. – Возле трона из дымки рисуется тёмная фигура, похожая на покорного стража.

– И как же связан наш возможный брак с моей коронацией? – недоверчиво хмыкаю я. – Мне не обязательно выходить за тебя, чтобы стать королевой. Нужно просто подождать.

– Уточню: я могу привести тебя ко всему этому уже сейчас. Не через десяток лет, когда старого короля добьёт вино или истеричная жёнушка, а ты уже давно увянешь без дела и растеряешь весь интерес к политике и к собственному неполноценному существованию. Безвкусная жизнь уничтожит душу очень быстро, поверь, – Анвар щёлкает пальцами, и дым перед нами наконец-то исчезает вместе с ароматом пряного кардамона. Вздрагиваю всем телом, зябко растирая замёрзшие плечи.

– Если ты думаешь, что я стану плести заговор против собственного отца ради этого мифического светлого будущего для всех…

– Тебе не нужно ничего плести. За тебя уже всё сделали тысячу солнц назад. Что ты знаешь о праве Ятиха?

Он подвигается и садится напротив меня, явно намереваясь поймать взгляд, но я упорно смотрю поверх его плеча на бегущую в ручье воду и напряжённо молчу. Надеюсь, он это не всерьёз? Нужно заткнуть уши, но вместо этого глухо выдаю, как на лекции:

– Кронпринц Ятих, живший ещё до Тритийского переворота, пожелал стать королём, не дожидаясь смерти выжившего из ума отца. Ну, либо главный придворный маг пожелал узаконить рокировку правителя… Ятих вызвал короля на поединок и победил, силой отняв корону тирана, – с трудом сглотнув, воспроизвожу я строчки из летописей. – А получив власть, закрепил в своде законов право любого половозрелого старшего наследника династии сделать то же самое, если его поддерживает палата преторов и признаёт неспособность действующего короля к эффективному правлению – выдвигает вотум недоверия. Дабы молодой крови не приходилось ждать естественной смерти полубезумных и больных стариков, пока страна приходит в упадок. С тех пор правом Ятиха пользовались всего трижды, и два из них король оставался жив после поединка и спокойно старился вдали от трона…

– Умная девочка. Что же мешает тебе взять власть в свои руки?

– Как минимум то, что я не опозорю отца таким образом. К тому же, ещё ни разу правом Ятиха не пользовалась женщина. Вдобавок, одобрения преторов я ни за что не получу, ведь их вполне устраивает неограниченная свобода для управления Афленом.

Лишь представив, как зайдётся хохотом на такое предложение лорд Белларский, я уже мечтаю прекратить неловкий разговор. Но как же, болотные духи, это соблазнительно. В голове прочно сидит нарисованная Анваром картинка с молодой королевой на троне, сильной и уверенно ведущей Афлен в просвещенное будущее, которую будет обожать народ за то, что избавила всех от костров жрецов Сантарры. Спешно моргаю, заставляя себя сфокусироваться на лице искусителя перед собой.

– А теперь представь: как преторы посмеют отказать, если на нашем браке будет держаться мир в Манчтурии, если это ты станешь залогом спокойных границ? – вновь по-птичьи наклонив вбок голову, криво улыбается Анвар, и напрочь вышибает воздух из груди озорным блеском глаз. – Виола, тебе нужно дать всего одно согласие и выйти за меня. Считай это моим условием: я не хочу, чтобы из моего собственного потрясающего плана меня же выкинули за ненадобностью. И вместе мы поведём страну в новый мир.

– Этот план безумен с первой до последней строчки, – не в силах разорвать долгий зрительный контакт, лепечу я совершенно не так твёрдо, как должно в моём положении.

– Значит, мёртвая принцесса связалась с безумным колдуном. Неплохой тандем, правда? Он даст тебе всё, чего бы ты хотела, и намного больше.

Он решительно прищуривается и тянет обезображенную руку к моему лицу, но я непроизвольно отшатываюсь. Как от любого лишнего касания, потому что непривычные к холоду моего тела люди только раздражают своей реакцией.

«Почему вы такая холодная?».

«Вы замёрзли, миледи?».

«Святая Сантарра, да ваша кожа – чистый лёд!».

– Ты меня боишься? – испытующий взгляд Анвара поселяет трепет в самом животе, и я выпрямляюсь, привычно сводя лопатки и гордо поднимая подбородок.

– Вот ещё, – вряд ли удалось фыркнуть достаточно небрежно. Потому что да: почти неосознанно я всё ещё боюсь его близости и исходящего от него терпкого смолистого запаха. Если он не лжёт, то и вчерашние, и нынешние реакции… мои собственные, а не наколдованные им. И это страшно сознавать.

– Демонстрация не закончилась. Я ещё не показал последний аргумент в свою пользу. – В прозрачной радужке на миг вспыхивает чёрная искра, когда Анвар всё же дотягивается кончиками пальцев до моей скулы, и я зажмуриваюсь, чтобы не видеть отвращение, которое непременно исказит его лицо. – Да не трясись ты так. Виола, я обещаю больше не кусаться… если сама не вынудишь.

Долгий выдох, не решаясь открыть глаза, пока невесомое прикосновение пальцев становится смелей. Понемногу вся пахнущая смолой ладонь приникает к коже, отчаянно тёплая, до мелкого покалывания. Шершавая. Совсем не те изнеженные руки аристократов, которые меня окружают день ото дня. Веки дрожат, когда я всё же поднимаю их и только сейчас замечаю, как сильно сжаты мои кулаки от напряжения.

Осторожность каждого движения. Невесомое благоговение во взгляде, и ни крохи брезгливости. Громко сглатываю, а тёплые пальцы Анвара проходятся нежным пёрышком по моей щеке, очерчивают линию подбородка, и только после этого отрываются от лица, вспыхнувшего румянцем проснувшейся жизни. Всегда ледяное, сейчас оно практически горит – не как вчера, тем противоестественным огнём, а стойким и ровным фитилём свечи в самом нутре. Искрами по коже.

– Что это было? – мой вопрос почти не слышен за звуками бегущей в ручье воды.

– Это магия в твоём теле отзывается на мою. Видишь: для меня не страшно делить ложе с мёртвой, потому что рядом со мной ты будешь живее всех живых, – он вдруг замирает, испытующе глядя на меня, явно ожидая реакции.

И к собственному стыду, я окончательно теряюсь, вообще не представляя, что должна отвечать. Всё смешивается в вихрь противоречий.

Было приятно?

Да. Безусловно.

Страшно? Ещё бы! Краем сознания я не могу упускать из виду мысль, что один взмах этой же обезоруживающе ласковой руки может отправить чёрную удавку на мою шею. И эти чувства будто инеем покрыты волнением, дрожью в животе, азартом…

Болотные духи, я и впрямь ощущаю себя игроком в шахматы, который предвкушает первый ход и складывает в голове план захвата чужой королевы. Хм, а ведь даже в шахматах при королеве есть верный ферзь. Нет, нет, нет, не может быть, чтобы я всерьёз допускала такие мысли! Это же измена. Предательство собственной семьи, о котором я посмела задуматься.

А есть ли она у меня, эта семья…

– В этом дыму что-то было, да? Ты снова пытаешься повлиять на меня? – почти с надеждой спрашиваю я, на что Анвар закатывает глаза.

– Ну вот, снова я виноват. Виола, я не могу забраться в твою голову и разложить там всё так, как мне хочется… Хотя согласен, есть в этом большое упущение, – его хищная улыбка и безо всякой магии сжимает где-то под рёбрами комок. – Я рассказал тебе всё, теперь решение за тобой. Буду ждать его до завтрашнего рассвета, но если ты снова откажешь, то утром я отправлюсь домой. Война не ждёт, кровь за корону кому-то надо проливать. – Будто поставив чёткую точку в этом разговоре, Анвар забирает с камней трубку, легко поднимается и протягивает мне руку.

Смятение. Сомнения. Категоричное бегство от прямого взгляда. Он терпеливо ждёт, пока я делаю два глубоких вдоха, а затем всё же принимаю его ладонь и встаю с твёрдой гальки. Его пальцы всё такие же тёплые, и это тепло мягкой волной уходит вверх по предплечью.

– Я для тебя не холодная? – всё же решаюсь спросить, с уколом сожаления разрывая контакт наших рук.

– Разве что изнутри.

Судя по светлому небу и перьевым облакам, дождя не предвидится, но по возвращению к конюшням Анвара уже ожидает стражник из его свиты: настоящий громила, без сомнений способный одним ударом чёрного кулака проломить череп. Пусть он ничего не говорит при нас с Эдселем, его взгляд на графа мне кажется многозначительным и даже будто бы приятельским. Возможно, Анвару тоже не чужда дружба со слугами… Так или иначе, они спешат удалиться к замку, дав мне с облегчением выдохнуть и запрыгнуть на деревянную жердь забора, пока Шитка возвращается пастись на луг в компании Цивала.

– Ты что-то совсем сычом припухла. – С шумом выплеснув в корыто ведро воды для лошадей, Эд с подозрением прищуривается. – Не узнаю ваше вашество, даже до сих пор столбы не битые.

Я потягиваюсь, с наслаждением выгибая спину и подставляя её солнечным лучам. Тепло приятно греет макушку, вот только не оно причина безделья. Нет необходимости бежать. То короткое касание Анвара будто запустило холодную кровь, заставило её звенеть в венах. Не уверена, что магический эффект будет долгим, но раз можно в кои-то веки чувствовать себя живой без постоянных нагрузок на мышцы – буду этим пользоваться.

– Я сегодня ленюсь. Имею право, как нормальная аристократка…

– Нормальные хрестократки распивают тиберийский кофий в беседках, а не сидят на заборе. Ты, кстати, отсюдава фартовая мишень, уж в чём-то этот чернозадый хлыщ прав, – неприязненно поморщив конопатый нос, Эд оглядывается на тропу, к счастью, совершенно пустую.

– Он тебе явно не по душе.

– А тебе как будто да! Слухай, цыплёнок, я ж не первый оборот солнца тебя знаю. И вот таким молодцам ты всегда могла отвесить по самый не балуй, ага. Чего бы он тебе там не наболтал, да только ты с другими глазами вернулась с прогулочки вашей. Щенячьими.

Он сплёвывает в сторону, но и без этого жеста я ощущаю сгустившуюся в воздухе досаду. Вздохнув, виновато смотрю на свои болтающиеся над землёй ноги. Стыдно за то, что прозвучавшие у ручья речи находят отголосок внутри, заставляют всерьёз обдумать дичайшее предложение.

– Он просто… привёл аргументы, которые мне нельзя не брать в расчёт.

Раз: этот брак станет залогом мира в Манчтурии. Два: вряд ли мне повезёт встретить ещё одного аристократа-мага, который сможет претендовать на роль супруга кронпринцессы. Значит, это фактически моя единственная надежда не просто терпеть телесную близость, а что-то испытать в ответ. Жить полноценно. Три: с помощью Анвара и его способностей можно получить корону уже сейчас. Отправить отца вместе с Глиенной и всем её кхорровым выводком в какую-нибудь дальнюю крепость и отныне самой вершить судьбы – всего Афлена и свою собственную.

– Если ты веришь этому хлыщу, то мне нужен новый шест: выбить навоз из твоей наивной головёшки, – хмыкает Эд и подходит ближе, откидывая светлые кудри с лица. Сам того не понимая, он произносит главный довод с противоположной чаши весов, который не может не тревожить.

– Моя головёшка не настолько наивна, чтобы не понимать – Анвару нужна только власть, а я – самый прямой к ней путь. Как сказал один мудрец: истинный лидер не прогибает власть под себя, он на ней женится и делает союзницей.

– Ну, слава Сантарре, я уж боялся, что ты впрямь решила накормить меня свадебным пирогом, – широко улыбнувшись, Эд достаёт из кармана штанов непривычно аккуратно сложенную бандану и откидывает её край. – Держи, собрал тут на краю луга, пока кони не вытоптали. Первая кислика в году.

Восторженно пискнув, подставляю ладонь, и он ссыпает в неё яркие жёлтые ягоды. Совсем немного, но это кусочек начавшегося лета, пахнущий травами и лесом. Закидываю одну в рот, и кисло-сладкий ягодный сок искрит на языке.

– М-м… спасибо. Скорей бы уже сезон, а то зимой особо не попируешь. – Не сдержавшись, беру ещё несколько ягод, и тут Эд с тяжёлым вздохом перехватывает мои пальцы и мягко сжимает, вынуждая всё же посмотреть в добрые, но подёрнутые пеленой грусти глаза.

– Виола, мне он, правда, не нравится. Есть в нём что-то… чужое, тёмное. Стрела эта странная. Со ста шагов в шест попасть – за дураков всех считает или только тебя дурить пытается, кхорры его пойми. Да только бабка моя таких харуновыми выродками нарекала. У этих чёрнозадых ни веры, ни правды: шаманят они, говорят, в пустыне своей, как есть шаманят, духам песков души продали…

– Я знаю, что о Манчтурии судачат в народе, Эд,– мирно улыбнувшись, пытаюсь сгладить сквозящую в его звонком голосе тревогу. Чувствую, как мои пальцы жадно забирают тепло его руки, неправильно. Но он давно привык к моей ледяной коже.

А если есть слабая, показанная мне в дымке у ручья, надежда стать на каплю более живой?

– Так не просто судачат, знают, – приглушает голос Эдсель до торопливого шёпота. – У них ведь и храмов почти нет, свои там боги. Потому и прокляла Сантарра те земли, что кровью всё время политы. Не нужен этот граф тут, вот за кого хочешь выходи, но из наших, местных. Цыплёнок, ты ж разуметь должна, я не из ревности какой…

– Знаю. Не о чем тебе волноваться, я не доверяю Анвару. Что бы он ни пообещал, сказок не хватит, чтобы я согласилась на этот брак.

Нет сомнений, что Эд искренне беспокоится именно обо мне, а не о судьбе трона или, на смех богине, движим иными чувствами помимо братских. А вот что слукавила понимаю неожиданно остро, и потому спешу выдернуть чуть потеплевшие пальцы из его мозолистой ладони.

– Хватит, если напеть правильные слова. А такие, как он, точно умеют кружить головы молоденьким девчонкам, – Эд недоверчиво поджимает губы, а затем кидает в рот оставшиеся ягоды кислики.

– Но я-то не просто девчонка, правда же?

– И всё же ты бы поосторожней. Вот тот громила, который за женишком твоим приходил, вчерась настрого мне запретил их лошадей трогать. Даже воду сам наливал. А я затемно по нужде-то встал, ну и решил мимо их стойл пройти, так, случайно…

С трудом удаётся не расхохотаться, глядя на шкодливо сощурившуюся мордашку Эда: без его увёрток ясно, что от любопытства он готов был повиснуть на балках конюшни, чтобы увидеть животину из Манчтурии. Однако затем тон его голоса опускается до откровенно испуганного:

– А вот не смешно, цыплёнок, дюже не смешно. Лошадок энтих он сначась дрянью какой-то мазал, целую бутыль приволок, вонючая до икоты. Апосля ж из мешка кусок достал, жуть как похоже на вяленый окорок было. И давай бедолаг угощать…

– Быть не может, – ахаю я, округляя глаза. – Тебе в темноте наверняка показалось. Кони не едят мясо!

– Так вот и я так уразумел, что нечистым дело пахнет, – со вздохом отряхнув руки от ягод, Эд повязывает бандану на голову. – Но кто я, чтобы бежать жрецов звать? А по-хорошему, так гнать бы эту чёрную заразу взашей, обратно в их пески…

– У всего этого наверняка есть объяснение. У тебя только догадки – не значит, что их кони впрямь ели мясо. Так что выкинь из головы эту дурь и постарайся не связываться со свитой Анвара. Этот громила явно может выдернуть тебе ноги, особо не напрягаясь.

Я тщательно маскирую тревогу, которая лихорадкой расходится по телу. Чего мне точно не хочется, так это чтобы Эдсель стал жертвой своего любопытства. Лишние свидетели магии точно не нужны, меня-то защищает кровь династии.

– Уж больно ты спокойно такие вести приняла, надо сказать.

– Это просто хорошие уроки дипломатии.

Натянуто улыбаюсь, пытаясь лишь понять, сколько магов прибыло в составе делегации из Манчтурии. Громила тоже обладает даром? И какого болотного духа они творят с собственной животиной? Так вот, в чём причина послушания Цивала, а совсем не в безусловной дружбе с хозяином?

А главное, как самой не превратиться в послушную скотину.

С законами природы не поспорит даже кронпринцесса: в холодное время года люди в основном едят мясо, а свежие овощи и фрукты и на королевском столе бывают не всегда. В начале лета начинаются поставки яблок, груш, слив и вишни из тёплых краёв восточного герцогства, Антилии, в остальном же приходится довольствоваться засолками, джемами и хлебом. Кухарка Дизелла всё время пытается изобрести для меня новые рецепты, но это та ещё задача, учитывая, что в выпечку нельзя положить даже яиц. Малейшие добавки животного происхождения – и вся еда будет на полу. Если вообще смогу это проглотить. Ещё одна возможность сестёр подстроить мне ловушку и от души посмеяться с того, как я заблюю паркет в столовой.

Так что традиционный семейный ужин для меня всегда подобен балансированию на узком бревне над пропастью. Но сегодня не удаётся сослаться на несуществующие срочные дела или плохое самочувствие: помогая переодеться в удобное тёмно-синее креповое платье, Маиса успевает шепнуть, что отец в очень хорошем расположении духа и желает непременно видеть всю семью. В надежде, что он хотя бы не пригласил Анвара, спускаюсь из своей северной башни. Шаги эхом отдают от каменных сводов. Не люблю эти холодные стены, увешанные полотнами с гербом и картинами, пыльными портретами давно умерших древних королей. Заставленные статуями барсов и вазонами с голубыми розами коридоры, где постоянно снуёт куча народа, и невозможно пройти мимо, не оказав внимания каждому. Этой вежливости меня учили с колыбели: быть милой и хорошей для всех. Держать лицо династии.

Когда добираюсь до столовой, от постоянной улыбки уже сводит челюсть. Едва сделав шаг в просторный зал с выходящими в сад цветными витражными окнами до самого пола, замираю в дверях: увы, граф уже сидит за накрытым столом по правую руку от короля.

Моё законное место, которое разрешено занимать только самым почётным гостям, и я сглатываю едкий комок обиды, скрывая её вежливой улыбкой.

– Добрый вечер, отец. Граф Эгертон. – Приветственно кивнув, прохожу вперёд, ощущая на себе его внимательный, изучающий взгляд.

– Проходи, дорогая, – пыхтит отец, протягивая руку к бокалу с вином и шумно из него отхлёбывая.

– Добрый вечер, Ваше Высочество. Выглядите чудесно, как и всегда, – дежурный комплимент вежливости графа я пропускаю мимо ушей.

На миг замираю перед длинным столом со всевозможными яствами, чтобы принять непростое решение. По левую руку всегда сидит Глиенна, пока ещё не соизволившая спуститься, и вариантов компании немного. Она или Анвар. Что ж, выбор очевиден. Едва я приближаюсь, он встаёт и галантно отодвигает для меня соседний стул – кажется, даже слышу одобрительное кряхтение отца на этот жест. Пытаясь только не закатить глаза, покорно усаживаюсь и расправляю на коленях расшитую золотыми вензелями голубую салфетку.

– Вижу, вы всё-таки поладили, и первое впечатление оказалось ошибочным?

– Я бы так не…

– Вы правы, мой король. Стоило просто узнать друг друга лучше, и неприязнь исчезла, – не дав мне опровергнуть это утверждение, обволакивающей патокой растекается голос Анвара. Понятия не имею, как у него удаётся говорить настолько уверенно, что и я сама начинаю сомневаться в себе, не самой праведной частью сознания соглашаясь со словами, произнесёнными этим южным акцентом.

Нервно затеребив край салфетки, опускаю безразличный взгляд на ближайшее блюдо с горкой тарталеток, и запах копчёностей от них моментально порождает тошноту. Да, наверное, я бы всё же нашла в себе силы на протест, если бы меня как обычно не замутило за семейной трапезой. Кажется, отец пригласил сегодня графа с целью показать, что моя кожа бывает не только бледной, но и зелёной.

– Очень этому рад. Буду надеяться, что через пару таких же продуктивных седьмиц Виола даст ответ по поводу вашего предложения.

– Увы, но я не могу ждать так долго. Мой отец и младшие братья прямо сейчас сражаются в политических боях с бунтовщиками, пытаясь при этом удерживать волайские племена на расстоянии от границы. Им нужна помощь, и без промедлений. Если мой визит в Велорию окажется бесполезным, я лучше вернусь к ним и продолжу биться так, как умею – стрелой и мечом, – невозмутимо, как о планах очередной прогулки, заявляет Анвар, и бесполезно пытаться понять, бахвалится он или действительно не боится смерти в новом бою.

– Потрясающая храбрость, граф. Слышишь, дорогая: с таким мужчиной ты точно будешь чувствовать себя под надёжной защитой.

Отец бросает на меня веский и уже подёрнутый пьяным туманом взгляд, явно ожидая восхищённого вздоха, но я слишком упорно борюсь с тошнотой, чтобы вообще открыть рот, и лишь сдержанно киваю. Спасает от неловкой ситуации шорох подолов по паркету – в столовую чинно вплывает Глиенна, изобразив приветливость на худом рыбьем лице. Впервые в жизни рада появлению её персоны и сестёр, шествующих за ней гуськом и напоминающих утят.

– Приветствую, граф Эгертон. Какая приятная у нас сегодня компания, – неестественно и визгливо хохотнув, она садится на своё место и шумно чмокает отца в подставленную пухлую щеку. – Казер, милый, мы не сильно опоздали?

– Вы всегда вовремя, – безразлично кряхтит он и принимается за сочный свиной окорок на своём блюде, удостоив его куда большим вниманием и нежностью во взгляде, чем детей.

– Добрый вечер, отец, – нестройным хором здороваются Таиса, Иви и Фрицелла, рассаживаясь в ряд по левую сторону стола согласно старшинству.

Они игнорируют меня, я игнорирую их: всё как обычно. Таиса расплывается на стуле бесформенной кучей, завёрнутой в очередной парчовый мешок, и сощуривает поросячьи глазёнки, нагло таращась на Анвара. Иви с неизменно бестолковым выражением на мордашке накручивает на палец ржаво-рыжий локон. Семилетняя Фрицелла, разодетая яркой розовой куклой, уже тянет руки к блюду клубники со сливками: первые ягоды королевского сада для меня безнадёжно испорчены. Хорошо, что хотя бы Хельта и трёхлетка Зул ещё слишком малы для официальных ужинов.

– Добрый вечер, миледи. – Анвар учтиво кивает всем подошедшим дамам разом, ловко нарезая запечённую рыбу. Серебряный нож буквально порхает над тарелкой, ни разу не затронув фарфор. – Очень мило было пригласить меня сегодня, хоть и совершенно лишнее.

– Я думала, мы стремимся показать дружественный настрой между нашими народами. Уверена, что у этого замка есть уши в каждом углу, а значит, до бунтовщиков тоже дойдут вести о приветливом отношении представителей королевской династии к наследнику Манчтурии. – Приподняв хищно изогнутые брови, объясняет смысл этого приглашения Глиенна, тут уже удостаиваясь моего презрительного смешка, приглушённого глотком мятного морса.

Даже у простого ужина есть политический мотив: как типично для мачехи, и как неловко. Фактически как если бы хозяин годами лупил пса палкой, а при посторонних сажал к себе на колени и заботливо расчесывал сбившуюся в колтуны от постоянных побоев шерсть. Концентрация лицемерия в воздухе становится невыносимой. Слишком хорошо я помню, сколько яда лилось от Глиенны в адрес герцога Иглейского, ставшего отцу в День солнцестояния компанией по опустошению винных погребов.

– О, так лучшей приветливостью будет отдать графу нашу бледную поганку, разве нет? – хихикает Таиса, скосив на меня брезгливый взгляд. – Только простите, граф, не лучший экземпляр из династии вам достанется. Она и свадебной лепёшки не проглотит, заплюёт кассиопия!

– Зато ты бы с радостью слопала и свою половину, и половину мужа, и попросила бы добавки, правда? – не успев прикусить язык, отбиваюсь на инстинктах, с холодком между лопаток сознавая, что она права. Я даже этот кхорров обряд не потяну, ведь рецепт лепёшки менять нельзя, а в её составе и яйца, и традиционная прослойка из мяса.

– Я хотя бы не такая болезная моль, как ты…

– Девочки, прекратите: у нас гость, и ему ни к чему слушать ваши пререкания, – вмешивается Глиенна без особого рвения, потому как в её узких серых глазах я отчётливо вижу искры удовольствия. – Давайте поужинаем спокойно. А граф будет столь любезен подать блюдо с теми прелестными тарталетками?

Змея. Все они знают: самое тошнотворное для меня это именно копчёности, не зря их упорно ставят мне прямо под нос. Анвар не может отказать, помогая ей дотянуться до угощения, и Глиенна кусает тарталетку, глядя исключительно на меня. От перемещений блюда кошмарный запах от него усиливается, и я закусываю губу, судорожно стискивая салфетку на коленях.

От вида Глиенны, смачно жующей каждый кусочек этой вонючей дряни, комок подкатывает к горлу, и уверена, именно моего позора она и добивается. И когда я принимаю волевое решение встать и выйти вон, на сжатый кулак вдруг ложится тёплая ладонь. Никто этого не может видеть: сёстры уже тихо хихикают, поглядывая на моё застывшее и наверняка зеленоватое лицо, отец с пыхтением жуёт окорок и жадно запивает его вином. А невесомое касание приносит умиротворение, приятные мурашки по коже и волну жизненного тепла. Шумно выдыхаю, с облегчением прикрыв глаза, потому что эпицентр тошноты медленно гаснет. Кулак разжимается, пальцы отчаянно трясутся, и только через ещё два вдоха Анвар убирает руку: будто считал пульс, выверял до пропуска между биениями сердца.

Как, как он это делает?! Шарлатан, обманщик, колдун… Но как же хорошо и свободно…

Легко дышать. Тепло покалыванием рассыпается по позвонкам, ослабляя напряжение в лопатках. Позволив себе искоса взглянуть на графа, ловлю почти невидимую, но ощутимую кривую улыбку. Снова чувствует себя победителем, думает, что его способности управлять моим телом что-то меняют? Как бы ни так. Я ещё в здравом уме. Правда, из-за гула в ушах совершенно потеряла нить разговора, который Глиенна пытается завести с Анваром, отвечающим ей как ни в чём не бывало.

– …вы не правы, миледи. Да, помимо единой для большинства стран веры в Сантарру у нас имеются свои обычаи и традиции. В основном они связаны с местами, где мы живём: к примеру, ни один караван не двинется через пустыню, не попросив разрешения у духов песков. Однако официальная религия у нас с вами одна.

– Но вера в стихийных духов так устарела, – жеманно тянет Глиенна, пригубив бокал. – Нечто совсем первобытное, уж простите. И никак не вяжется между собой: человек или верит в то, что мир сотворила белая богиня, или в стихийное ничто, но не во всё разом.

– Чтобы понять образ жизни в Манчтурии, там нужно жить, – тактично закрывает тему Анвар, хотя я улавливаю в его тоне железные ноты.

– Вот Виола и поживёт, а потом расскажет всем нам, как оно, – не то хихикает, не то хрюкает Таиса.

– Что ты, милая. Наша кронпринцесса слишком высоко задрала нос, чтобы хотя бы соизволить ответить на предложение графа, где уж ей знать о традиционных визитах вежливости, – издевательски бросает Глиенна, разжигая новый приступ отвращения к этому сборищу гадюк. Отчаянно пытаясь сохранить спокойствие, выражаю сквозь их смешки осторожный протест:

– К вашему сведению, я…

– Её мать – простолюдинка. Тяжело же придётся рыбачке в пустыне, – бестолково-пространственными рассуждениями перебивает Иви, подхватывая волну издевательств от матери и сестры.

– Так вот, почему о манерах аристократов она ничего не ведает!

Злость клокочет под рёбрами вместе со стыдом за их поведение, беглый взгляд на отца не сулит никакой поддержки – он спокойно осушает бокал за бокалом, давно привыкнув к подобным перепалкам, как к фоновому шуму. Если бы не присутствие Анвара, я бы уже отвечала им той же монетой и выражениями, которые не вписывают в летописи, но как любит повторять Эдсель: поросячьим визгом свиней не заткнёшь.

– Может, найдём иную тему в присутствии гостя? – перекрываю я неприличный смех как можно более твёрдым тоном. Боковым зрением замечаю, как граф, с любопытством склонив голову набок, потягивает вино и наблюдает за зверинцем. Не вмешиваясь в женские склоки, как и положено мужчине.

Чувствую, что краснею – редко меня можно настолько вывести из себя, и обычно подобные подколки не действуют так остро. Но перед Анваром совсем не хочется показывать слабости, он и так знает больше допустимого. Ноги леденеют, кровь мигом приливает к лицу, оставляя комок льда в животе. Осторожный вдох… запах мяса и сливок. Гадость, гадость, гадость.

– Что ты, Виола, тема твоего происхождения такая животрепещущая, что никогда себя не исчерпает, а графу полезно знать подробности, – сладко улыбается Глиенна. Мне отчаянно хочется прямо сейчас впечатать ее острый нос в ближайшее блюдо, чтобы заткнуть этот поганый рот, а заодно метнуть в серый глаз столовый нож и всадить вилку в её руку.

– Вы опоздали, подробности я сама рассказала ему ещё вчера. О том, что мою мать предлагали причислить к святым, – делаю невероятное усилие, чтобы выдавить из себя крупицу слов. Холод и злость берут тело под контроль, а в мыслях пульсирует пожелание подавиться: ах, как жаль, что я не маг, и не могу приказать горлу Глиенны сжаться!

К моему удивлению, её ядовитый смех и впрямь заканчивается неловким покашливанием в салфетку. Подавилась кхорровой тарталеткой или Сантарра услышала мои мольбы? Один короткий взгляд на Анвара, невозмутимо вкушающего рыбу, тут же всё проясняет. Не богиня. Кажется, теперь у меня иной покровитель… Вот только бойца, павшего с застрявшим поперёк глотки куском, сменяет Таиса, с готовностью наклоняясь вперёд и шипя:

– Виола, все прекрасно знают, что твоя мать была не святой, а настоящей еретичкой, а жрецы теперь отмывают её грязный ведьмовской зад во имя короны… Чтобы тебя не заперли в склепе рядом с ней живьём!

– Замолкни!

Всё происходит слишком быстро. Серебряный нож одним ударом врезается в дубовую столешницу, лезвие сгибается от вспыхнувшей во мне ярости. Она осиным жалом пульсирует в висках, бросает тело то в лёд, то в огонь. Вскочив, окидываю всю левую половину стола ненавидящим взглядом, и тут наконец-то подаёт зычный голос отец, утирая жир с подбородка:

– Виола, что это за выходки?! Ты кронпринцесса, в конце концов, умей же…

– Да. Я кронпринцесса. И с моей стороны ужасно неприлично было заставлять графа ждать ответ, – слова рвутся быстрей мыслей, да их практически и нет: только дикое, жгучее желание прекратить фарс и наконец-то стать хозяйкой своей жизни. Спина несгибаемо ровная. Гордо поднимаю голову, смотря прямиком в малахитовые глаза отца. Это ответ не Анвару. А ему. Прекрасно понимаю смысл каждого звука, который вылетает из моего рта: это объявление войны, пусть сейчас меня поймёт лишь один человек в этом зале. – Я согласна стать женой графа Эгертона.

Глиенна снова заходится кашлем, пряча лицо в салфетке. Тупица Иви оглушительно хлопает в ладоши, а из открытого рта Фрицеллы выкатывается недоеденная клубника. Раздражённо откидывается на стуле Таиса, зато отец широко улыбается:

– Слава Сантарре! Моя дорогая, как же ты сейчас порадовала своего старика! Превосходно, мы немедля начнём готовиться к торжеству. Эх, жаль, герцог вряд ли сможет присутствовать…

И только Анвар никоим образом не показывает потрясения – будто всё и так было предрешено заранее. В прозрачных глазах крутится водоворот торжествующих искр, яркие завораживающие точки у чёрного зрачка. Он поднимает бокал, салютуя мне, и с лёгкой невозмутимой улыбкой кивает:

– Знал, что вы примете верное решение, Ваше Высочество. Рад ему так же, как и вся Манчтурия.

– Это мой долг. Я и его исполню, – рвано отчеканиваю каждое слово и устало прошу у подливающего себе вина отца: – Разрешите удалиться? Я закончила ужин.

– Да-да, конечно, милая. Ты умница, дочь моя: я в тебе и не сомневался. Отдыхай, а завтра обсудим с тобой все детали церемонии.

Тяжёлой поступью покидаю столовую. Кажется, что внутри ничего не осталось, одно пепелище чувств, среди которых реет воткнутое знамя начала большого сражения. Начала конца короля Казера Артонского, прозванного в народе Воскрешённым. Пока не станет свергнутым рукой собственной дочери.

Запираю за собой дверь спальни на стальной засов, прислоняюсь спиной и откидываю на неё гудящую голову. Что я натворила? Как ребёнок, поддалась мимолётной вспышке, позволила годами крепнущей злости разрушить так долго отстраиваемые барьеры. Теперь поздно забирать слова назад: согласие дано в присутствии не только всех представителей династии, но и Анвара, и кучки слуг, стоявших по периметру обеденной. А уж громкие восторги пьяного короля наверняка слышит весь замок. Нет, королева, которая может передумать несколько раз за день, точно не найдёт уважения у народа.

Этого стоило ожидать. Я всегда была чужой для собственной семьи, болезненным выродком, скомканной первой лепёшкой, которую вовремя не выбросили. В детстве у меня были мечты подружиться с сёстрами – но беда в том, что я росла в своей одинокой северной башне в окружении нянек, а дети Глиенны жили в южной части замка с родной матерью. И слушали с самого рождения её гнусные сказки, призывавшие извести неугодную наследницу любым путём.

В свою очередь, я тоже составила план, как не допустить передачи короны Таисе. Скрывала свой недуг даже от ближайших слуг, чтобы никто не смел предположить мою неспособность править. Тщательнейшим образом подбирала сёстрам потенциальных женихов из самых дальних уголков: вот только если глуповатую, но симпатичную Иви удалось спихнуть такому же придурковатому принцу Сотселии, то островитяне никак не желают взять тучную и вздорную Таису. А на очереди Фрицелла, Хельта, Зул… Половину жизни мне предстоит потратить на избавление от приплодов мачехи. Спасение самой себя. Анвар точно прав в одном: получив корону через десять-пятнадцать лет, я буду лишь пустой и бесполезной оболочкой, уставшей бороться.

Спустя ещё три глубоких вдоха и выпитый залпом на голодный желудок стакан воды я почти успокаиваю совесть. Не переодеваясь, без сил падаю на кровать и пытаюсь отрешиться от происходящего, заставить себя уснуть – жалкие потуги, слишком болит голова. Тихий треск поленьев в камине не приносит спокойствия, напротив, отзывается в груди оглушающе громко. Презираю себя за то, что поддалась слабости, и вместе с тем… был ли у меня выбор на самом деле? Или вся моя жизнь не более чем сотканная собственными руками иллюзия, где я притворяюсь чаще, чем дышу?

Если есть возможность срезать всю гниющую плоть разом, то нужно это делать, пока не поздно. С помощью Анвара добиться вотума недоверия от палаты преторов и вызвать отца на поединок. Одержать победу в честном бою и мирно сослать гадючье гнездо в леса западного герцогства. Уверена, так будет лучше всем. Пусть сейчас Анвар торжествует: это я использую его, чтобы получить корону. А что же касательно его планов по переделке Афлена… хм, в любом случае, все решения будет принимать королева, а не её супруг. Последнее слово за мной. И это понимание придаёт уверенности в своих силах.

Оставив надежду задремать, встаю и выхожу на балкон, по пути подхватив со спинки кровати накидку из барса. Велорию уже накрыли сумерки, вдоль аллеек королевского сада зажигаются фонари, а по тропинкам прогуливаются пары. Раздается тихий смех фрейлин из примыкающих к извилистым дорожкам беседок. Кутаюсь в мех, но не согреваюсь ни капли. И очень стыдно, что щёки такие влажные от нахлынувших слёз.

«Прости меня, отец», – крутится хороводом в голове, и я быстро смаргиваю солёные капли. Представляю полный боли взгляд, когда, как подобает по закону, встану и брошу к его ногам нож – и горло разрывает тонким всхлипом. Это предательство. Пусть отец давно ко всему безразличен и большую часть дня пьян, пусть отравлен до самого нутра сладкими речами Глиенны, он всё ещё единственный родной мне человек, которого я намерена публично унизить поражением от рук девчонки.

Он ведь и биться не станет. Знаю. Для видимости пару раз взмахнёт мечом и опустится на колени, но не причинит мне вреда. От этого понимания становится тошно и ещё более зябко. Противно от самой себя…

И тут тонкая, отдалённо знакомая мелодия будто пёрышком касается слуха: осторожная, переливчатая, напоминающая шёпот ветра или игру дождевых капель по стеклу. Вздрагиваю от внезапного узнавания. Фейнестрель. Ласковый звук окутывает в мягкий махровый плед, согревая куда лучше накидки на плечах. Резко втянув прохладный ночной воздух, пропитанный ароматом роз, подхожу ближе к перилам и смотрю вниз в поисках единственного, кто мог бы такое сыграть.

Долго и искать не приходится: на этаж ниже, по правую сторону от моих покоев, на балконе гостевой комнаты стоит Анвар и играет на своей не-флейте с изогнутым концом. Легко выдувает воздушные ноты, веки его расслабленно прикрыты, никакого напряжения на узких губах. В животе рождается приятный трепет, дарящий успокоение. То, в чём отчаянно нуждаюсь – поверить, что приняла правильное решение.

Облокотившись на перила, не замечаю, как накидка съезжает на пол. Да и плевать, потому что больше не холодно. Мягкие касания тёплых рук отчётливо ощущаются на талии: будто притягивают в объятия. Безумно редко вообще хоть кто-то меня обнимал, даже в детстве. Кто захочет лишний раз трогать ледышку? И от приятного чувства защищённости хочется зажмуриться в упоении, как приласканному зверьку.

Внимание вдруг перехватывает порхающая перед Анваром ночная белая бабочка. Неужели и на неё действует набирающая темп музыка, неужели и она может испытывать такое же волнение? Бабочка садится на самый край фейнестреля, расправляет крылья и будто впитывает в себя особенно долгую, низкую ноту, сжимающую сердце в комок.

Маг не может влиять на мой разум. Не может заставить или околдовать волю. Я сама сказала «да». Сама шагнула на этот хрупкий стеклянный мостик, который или закончит обе наши жизни в безвременье, или приведёт в лучший мир. Если при хождении по лезвию можно испытывать удовольствие… то, наверное, это то, в чём я не вправе себе отказать.

Словно услышав эти мысли, бабочка взмывает вверх, к моему балкону. Не дыша, слежу за ней, пока она медленно приближается к самому лицу, мельтеша крыльями в ритм со звонкой мелодией. Тяжело сглатываю, внезапно даже без лишнего взгляда сознавая, что Анвар пристально за мной наблюдает. Любопытно, тревожно, но так… волнующе-прекрасно.

«Понимаешь ли ты, что значит это согласие? Готов ли стать инструментом, слугой новой королевы, пожизненно вторым, когда мог бы быть первым в собственном герцогстве?» – знаю, что он не может слышать этих вопросов, и всё же не верю в его полное самоотречение.

Нет, это двойная игра, и кто тут марионетка, мы ещё разберёмся.

Бабочка подлетает так близко, что бьёт кончиком крыла по моей щеке. Щекотно. Глупо улыбаюсь, но главное – больше совсем не хочу давать волю слезам. Тепло и приятно. Поднимаю руку, подставляя указательный палец, и бабочка покорно на него садится.

«Спасибо за согласие, принцесса. Нежных снов», – проносится в ушах глубокий голос Анвара, как если бы он стоял у меня за спиной и шептал на ухо, по-южному растягивая «о». Нервно дёргаюсь и оборачиваюсь, а передавшая его послание бабочка взлетает и уносится в темнеющее небо.

Мелодия прерывается, и я позволяю себе взглянуть на самого исполнителя. Ком давит где-то в горле, а сглотнуть не выходит. Вцепляюсь в перила, получая от Анвара кривую полуулыбку в ответ и короткий наклон головы, после чего фейнестрель исчезает в кармане знакомого чёрного халата.

И чтобы он не заметил моего участившегося дыхания, спешно удаляюсь в спальню. Приятное томление внизу живота не даёт толком думать, но, нарочито шумно захлопнув балконные двери, я всё же не забываю сунуть в ручки первый попавшийся медный подсвечник.

Совершеннолетие может ничего не значить для простолюдина, но для человека с титулом это большой день. Пережив детство, умудрившись не скончаться от чахотки, холеры или сломанной шеи, наследник вступает в полные права. Это пышный праздник, на котором дарят любые подарки, какие пожелает счастливец; день исполнения каждой прихоти. Иви через пару лет наверняка затребует сундуки драгоценных безделиц – будто сейчас её комната не ломится от всякого добра. Таиса в прошлом году устроила сущий кошмар из бала с ряжеными, где мужчинам полагалось одеться в платья, а дамам – в военные кителя. Сдаётся, сестре просто кажется, что в таком виде она выглядит стройней.

Я в свои семнадцать попросила у отца лишь большой медный ключ, о котором и знать не должна. Помню, как он удивился, что я вообще осведомлена о крохотной потайной комнатушке, прилегающей к залу заседаний палаты преторов. Комнатушке с тончайшими стенами и слуховым окном, где монарх может тайно слушать всё происходящее, не выдавая присутствия. Ключ мне выдали – столь пыльный, что ясно: сам отец давно забыл о такой возможности.

Три года назад я своими руками отмыла крошащиеся от времени каменные полы, собрала паутину с желтоватых стен и даже притащила табурет. Ключ же теперь хранится в ящике моего стола и достаётся каждую седмицу вместе с листком пергамента для заметок, чернилами и пером. Я хочу стать хорошим правителем, а значит, должна знать абсолютно всё, что происходит в Афлене и о чём говорят преторы. Сегодняшний день не исключение, тем более любопытно, какого мнения придерживаются первые люди страны относительно состоявшейся пять дней назад помолвки кронпринцессы.

То были дикие, сумбурные дни. Из-за непростой обстановки свадьбу решили не откладывать и провести все формальные обряды как можно скорее. От меня всё время что-то требовалось: то снять мерки на два платья, то выбрать ткани для скатертей, то прорепетировать клятву, то отобрать музыкантов и шутов. Кухарка Дизелла вовсе приклеилась ко мне навязчивым хвостом, умоляя утвердить блюда – будто я могу что-то понять в запечённых сомах и жареных молочных поросятах. От одних упоминаний блюд животного происхождения меня начинало нещадно мутить. Отец вместе с Глиенной трижды переписал список гостей на пир и всё пытался разжечь во мне желание самой рассадить народ, но сил изображать интерес не осталось.

Никто, ни одна душа даже не понимает, какое испытание впереди.

Хотя нет, кое-кто прекрасно представляет мои опасения, но Анвара в эти дни я видела разве что мельком. Кажется, предсвадебная суета давит и на него. Не скажу, что успела соскучиться по его обществу, но всё же ужасно интересно, куда он пропадает и чем занят. Сейчас же и эти мысли уходят на второй план. На старом табурете в комнатушке, где и вдвоём было бы тесно, чувствую себя удивительно правильно. Вот моё место, а совсем не среди тряпок, роз и ювелиров, наперебой предлагающих камни для ожерелья.

– Думаю, всем нам известна повестка сегодняшнего собрания, – доносится знакомый, размеренный лекторский голос бывшего учителя и почти что друга среди преторов – лорда казны и торговли Родерика Белларского. – Грядущая свадьба. Наверняка все успели составить мнение на этот счёт, но первым хочется выслушать ленегата Его Величества.

В лёгком волнении закусываю губу и выпрямляю спину: мне тоже для начала не терпится узнать, как повлияла новость на восстание в Манчтурии, достигнута ли главная цель. Кому как не командующему войсками, бывалому и прославленному победами ленегату Нэтлиану это знать. Даже не видя его, слышу, как он кряхтит в свои легендарные седые усищи.

– Только утром получил сокола из чёрного гарнизона. Бойцов очень это дело воодушевило, а главным бунтовщикам стало нечем крыть: раз сын их лорда становится членом династии, то и им следует подчиняться короне. Сбрасывать с трона Иглейского никто не собирался изначально, семья герцога пользуется безусловным уважением людей. В Диндоге и Сахетии бунтовщики сложили оружие. В пограничье же пока неспокойно, но думаю, если зараза покидает столицу Манчтурии, то и до окраин…

– Уж не думаете ли вы, уважаемый ленегат, что этот маленький шаг чести, на который сподобилась династия, так легко вернёт нам мир и защиту от волайских племён? – откровенно ехидно перебивает его своим скрежетом старуха Мэнис Лидианская, от чего я нервно дёргаюсь, сминая подол платья.

Вот из-за таких преторов вся идея о вотуме может пойти на съеденье псам. Глоссарий короля, иначе сказать – главный переговорщик, дипломат и представитель отца как перед народом Афлена, так и на международном поле, эта леди может заткнуть любого одним только взглядом исподлобья. Даже не сомневаюсь, что её маленькие крысы-доносчики снуют по замку как у себя дома и рассказывают ей всё вплоть до того, какой рукой я подтираюсь.

– Кажется, у вас иное мнение на этот счёт? Что слышно в народе?

– Как и всегда: треть недовольна браком будущей королевы с нечистым родом, треть надеется на лучшее… а треть ждёт раздачи угощений в день празднества и жаждет увидеть акробатов с островов, – хмыкает Мэнис, и до моих ушей долетает стук её костлявых пальцев по столу.

А ещё противный шорох где-то неподалёку: похоже, в стенах моего убежища хватает живности. С лёгким отвращением поджимаю ледяные ноги, надеясь, что по ним не пробежит паук, и прислушиваюсь к вредной старухе дальше.

– Я же считаю, что брак на пользу, но в долгосрочной перспективе. Эту болезную воблу, которая по общему несчастью когда-нибудь усядется на трон, стоит укрепить союзом с умным и верным человеком. Который, однако, будет знать своё место и не запустит сурков на чужие поля. Согласно же моим сведениям граф Эгертон…

– … вряд ли будет тем, кто поможет нам и дальше мирно управлять страной, а кронпринцессу отправить плодить наследников, – мрачным шёпотком вмешивается в эти туманные рассуждения гораздо более молодой, бодрый тон, и я подвигаюсь ближе к решётке слухового окна.

На мнение лишь в прошлом году назначенного на должность высшего азиса Итана Данга обычно плевать и всем остальным преторам, и мне лично: он ещё не успел заслужить почёта, несмотря на вверенную ему власть над городской стражей. Едва увидев первый же проведённый им суд, я поняла, чем этот юный худосочный парнишка так полюбился людям: неоспоримой прямотой. В высший суд Афлена обычно попадают дела запутанные, неоднозначные и политизированные, но Данг обладает потрясающим талантом вынести то решение, которое устроит всех. Мастер компромиссов, сегодня, однако, настроен скептично, продолжая глухим шёпотом, похожим на шипение змеи:

– Думаю, для всей страны и для всех нас в частности будет удобно, если после свадьбы брачующиеся отправятся… в долгое путешествие на родину графа. Обставим их неспешную поездку с королевским комфортом, в каждом городе их будут ждать гулянья и балы, а уж в Манчтурии им надлежит пожить подольше, раздавая виваты до тех пор, пока в страну не вернётся мир.

– У вас зоркий глаз, азис. Будет ещё лучше, если в итоге кронпринцессе так понравится вдали от Велории, что до самой кончины короля она там и обоснуется, заодно произведя парочку наследников. Даст Сантарра, наконец-то мужского пола, – горячо поддерживает Мэнис, и я с холодком по лопаткам осознаю, что у преторов своё мнение об удобной им монархии.

Иначе говоря – уже и не монархии вовсе… Во что превратил королевство отец своим бездействием? Невольно признаю, что Анвар прав насчёт сегодняшней власти больше, чем мне хочется. Чем же эта горстка вельмож лучше магов, правящих до Тритийского переворота?

– Уже ожидаю общей просьбы повлиять на Её Высочество и устроить всё именно так, как вы сказали. – Громко усмехается Белларский на поднявшийся в палате лёгкий гул одобрения. – Но вы будто не знаете Виолу. И будущий супруг уж точно ей под стать, раз сумел уговорить её на брак. Да, визит на его родину будет уместен и вежлив, вот только можете и не пытаться завлечь кронпринцессу праздной жизнью, чтобы она отреклась от реальной власти. Это вам не Казер Безразличный.

– Ваша тактика нам хорошо известна, хитрый лис: пока династия вам друг, недочёт обленов из казны никто не замечает, – фыркает Итан Данг.

– Что ж, и вам бы тоже не помешало сменить тактику, если планируете остаться в должности азиса надолго…

– Балаган, а не собрание, – скрипя стулом, бубнит в усы привыкший к порядку и решениям более важных проблем Нэтлиан. Выходец из простолюдинов, мечом и талантом заслуживший форму и земли, но не высокий титул и признание среди аристократов – на самом деле, лично я уважаю его куда больше, чем выскочку Данга, возникшего непонятно откуда.

– Совершенно согласен. Мы ещё не выслушали белосвятейшество кассиопия. Что думает по поводу этого союза Сантарра?

Слышу шорох мантии и бряцанье железных туфель по мрамору. Потираю похолодевшие ладони. Вот, чьё мнение имеет большой вес. Глас богини, «человек никто» – кассиопием по традиции зовут каждого, кто надевает белую рясу, для верховного жреца отороченную алыми манжетами. Остальные служители храмов вовсе отречены от имён, рода или званий. Безликие люди в белоснежных капюшонах, слышащие Сантарру.

– Пятый день взывают служители храма к своей праматери, и пятый день она глуха к нашим молитвам, – гулким, пробирающим до костей басом гремит кассиопий. – Мы любим кронпринцессу, поцелованную богиней. Она показывает всем, что и в немощном теле может быть сильный дух. Я говорил вам, что правление её наступит и будет нести свет. Но союз этот не обещанный мир сулит, а разруху. Супругом королевы должен быть человек в высшей степени благочестивый и уважающий веру, а чёрный всадник за всё время пребывания в столице ни разу не пришёл в храм и не просил благословения богини. Грешный граф омрачит жизнь той, что отмечена Сантаррой, и запачкает её светлую душу. Я всё сказал, – с последним отзвучавшим веским словом в палате преторов застывает липкое мрачное молчание.

Беспокойно кручу браслет на запястье, жалея, что не могу видеть лиц. О чём сейчас они думают? Во что верят? Кассиопий не зря чует угрозу вере в лице Анвара, а Мэнис яро жаждет увидеть на троне сильного короля, но не королеву. На моё счастье, нутро её подружки Глиенны проклято, и даже когда той удавалось забеременеть мальчиком, она ни разу не смогла выносить его и родить живым. Трупики нерождённых братьев уверенно заполняют королевский склеп уже не первый год.

Может быть, мама хранит меня и от этого, даже будучи в безвременье.

– Какое нам вообще дело до её души и личного счастья? – беспринципно нарушает своим шипением тишину зала Данг, чем раздражает всё сильнее. – Нам нужно одно: чтобы в Манчтурии все сложили оружие и более не помышляли о выходе герцогства из состава Афлена. Ну и, неплохо было бы, чтобы этот брак закончился кучкой наследников, среди которых можно будет выбрать толкового. Уж простите, я всегда говорю прямо: плевать, что это за граф, если у него есть причиндалы, и он способен зачать ребёнка нашей, как любезно выразилась леди Лидианская, болезной вобле.

– Истинно так, умный мальчик, – шамкает Мэнис, и слава Сантарре, что мне удаётся заглушить стон разочарования, когда я закрываю лицо ладонями.

Это безнадёжно. Поставить пять печатей на вотум мне поможет лишь чудо.

Эдсель обижен на меня который день, и винить его за это сложно. Знаю, что он отходчивый, и с мыслью о моём скором замужестве надо примириться, так что не пытаюсь разговорить его, когда на предложение потренироваться он буркает, что занят, и скрывается в конюшнях. Но сбежать из замка от Дизеллы и надоедливой портнихи удаётся на такой короткий срок, что терять мгновения нельзя – вооружившись затупленным мечом, иду к столбам, разгонять застоявшуюся кровь. Платье снова отправлено в шкаф, а кожаные брюки и льняная блуза не сковывают движений.

Но сегодня оружие не слушается, ноги ещё более деревянные, чем обычно – после пяти неудачных выпадов чувствую себя неуклюжей замороженной коровой. Ноющая боль в плечах и шее привычна, надо лишь снова разогреться, запустить загустевшую кровь. Разворот, замах… Выкованные на рукояти узоры впиваются в ладонь, и меч едва не падает из руки.

«Болезная вобла», – эхом отзывается в ушах смазанный глухой удар по столбу. До скрипа сжимаю зубы.

«Парочку наследников мужского пола», – комок льда в животе становится невыносимо тяжёлым. Всё, что от меня требуется, всё, что они на самом деле хотят от династии… безропотную марионетку, которая не помешает собирать непомерные подати с народа им в карманы.

«Отречься от власти», – добела сжав пальцы, с шипением выталкиваю воздух, и вдруг чётко различаю шорох травы за спиной. Шаги.

Тренировки не прошли даром: тело действует быстрей разума. Резко пригнувшись от возможного удара, разворачиваюсь с выставленным мечом, который тут же звонко сталкивается со сталью чужого клинка.

– Хорошая реакция, принцесса, – одобрительное восклицание Анвара перехватывает горло. Сноп мурашек по спине от его проникновенного взгляда, и с пугающим удивлением понимаю, что едва не улыбнулась. Что я – быть не может! – и впрямь рада наконец-то увидеть эти прозрачные глаза и подтянутую фигуру в свободной тёмной рубахе и брюках.

– Подкрадываться к своей невесте с оружием ужасно невежливо, граф, – в тон ему бросаю я и, не сдержавшись, пытаюсь ненавязчиво обойти его сбоку. Найти слабое место в защите. Азарт искрит покалыванием по предплечьям, сведённым от напряжения.

Усмехнувшись, Анвар вскидывает меч, а я перехватываю свой двумя руками и принимаю боевую стойку с полусогнутыми коленями. Вызов принят, и мне не терпится ринуться в атаку, но для начала пытаюсь оценить нового противника. Рост – выше на добрую голову, значит, бить придётся ниже шеи. Сила… что ж, тут без сомнений: вся надежда на проворность. Он с грацией чёрного сервала движется по кругу, по невидимой чётко нарисованной вокруг нас линии, демонстрируя изумительное владение собственным телом.

– Ну же, Виола. Я открыт, даю право первого удара, – Анвар показательно разводит руки, и солнечный луч вспыхивает на кончике абсолютно чёрного клинка.

– Я не хочу снисхождения. Но хочу знать, чем же занимается мой жених. Оцениваешь умения столичных кхорр, прежде чем тебя свяжут узы Сантарры? – слегка наклоняю голову, не сразу понимая, что птичью манеру перенимаю у него. Хитрость и попытка отвлечь: вот, на что придётся полагаться.

– О, мне кажется, или это ревность, дорогая невеста?

До одури довольная улыбка стирается моментально, как только мой меч рассекает воздух и пытается вонзиться в его бок. Ловко уклонившись, Анвар парирует и следующие мои выпады. Метнув на его лезвие взгляд, замечаю, что в отличие от моего, оно заточено. Оружие не тренировочное. И распахнутые железные крылья на гарде, такие же, как на татуировке у него над сердцем. Сокол? Очень похоже.

– Ошибаешься, – протянув как можно безразличнее, отступаю на полшага, продолжая движение по незримому, огнём ощущаемому кругу. – Мне плевать. Ты и после свадьбы можешь развлекаться хоть со всем двором, если это не будет ставить меня в дурацкое положение.

Анвар щурится – явно не от солнца. Ответ ему не по душе. Что ж, это шанс вывести его из постоянного, раздражающего спокойствия, этого щекочущим пером витающего между нами превосходства надо мной. Так не должно быть, ведь хозяйкой положения надлежит выступать мне. Следующий удар наносит он, дразняще-скользящий выпад прямиком в грудь, настолько явно, что даже не интересно. Отбиваю без усилия, и только когда в мужской руке умело прокручивается рукоять, приходит мысль: он и не пытается. Щадит, как трясущегося котёнка.

– Это всё, что ты можешь?

– Тебе рано знать всё, что я могу.

– Самомнение, достойное голубой крови. – Поймав короткий взгляд, в котором черной искрой мелькает вызов, вбираю полную грудь пропитанного запахом луговых трав воздуха и больше не медлю.

Пользуясь малым ростом, пригибаюсь и юрко просачиваюсь прямо под его рукой, почти услышав свист клинка над головой. Миг в слепой зоне и выпад, чиркнув по бедру. Тупым оружием шкуру не повредить, но штанам хватает. Мой торжествующий вскрик вдруг обрывается из-за ловкой, абсолютно игривой подсечки.

– Ауч!

Рухнув на спину, на миг дезориентируюсь, путая небо и землю, а рёбра коротко сдавливает боль.

– Ты же не хочешь снисхождения? – ехидное замечание заставляет упрямо вскинуть меч, чудом не выроненный при падении, и в ушах снова звенит звук встретившейся стали. Кажется, я и головой приложилась – боль древоточцем впивается в виски.

– Никогда.

Не знаю, откуда берутся силы – ими я не отличаюсь, но сейчас налегаю на меч как только могу. И несмотря на тупую пульсацию в затылке вижу мелькнувшее в глазах Анвара восхищение. Впервые он смотрит на меня как на равную, и это вдохновляет до вспышки во всём теле, каждой его крохотной части. Я не болезная вобла. Пусть он это знает.

Отвожу от себя меч, слышу скользящий звон. Резко пинаю Анвара в колено, и к моему восторгу, он подкашивается, теряя свой безусловный контроль ситуации. Моментально вскакиваю прыжком и пытаюсь добить, но мечи вновь сталкиваются, а затем всё идёт кувырком. Я всё ещё давлю со всех сил, а соперник просто разжимает пальцы, делает нехитрый пас – и я чувствую, как меч выскальзывает из моей руки. Оба клинка летят в траву, но жажду победы уже не утолить перемирием.

Выхватив из ботфорта нож, кидаюсь вперёд, сама до конца не понимая, что намерена делать. Просто. Быть. Сильнее. Но Анвар и не противится, а рывком обхватывает мою талию и падает на спину, утягивая за собой. И от мелькнувшего в моей руке лезвия не отшатывается, даже когда я прижимаю его к горлу, слепо радуясь победе.

– Ты молодец, принцесса, – шепчет Анвар, глядя мне в глаза, и никакого отголоска страха в них нет. А я хочу, чтобы боялся. Чтобы воспринимал всерьёз и уважал.

– Хватит. Хватит притворяться, что ты выше, – пересохшим ртом выталкиваю слова, вдавливая нож в тёмную кожу тупой стороной. Облизываю сухие губы, смотря на выстукивающую ритм точку его ускоряющегося пульса. – Разговаривать со мной, как отец с избалованным дитём, смотреть так, будто можешь задушить щелчком пальцев. Это ты будешь герцогом королевы, так привыкай им быть.

– Ты кое-что неправильно поняла. Даже сейчас ты всё видишь не так, как следовало бы, – и только с его тихими словами замечаю, что в мои бёдра, прижатые по бокам от его тела, угрожающе впиваются серебряные когти.

Оглушающая волна жара отливает от покрытого испариной лица в живот. Паника. Кипящая в венах кровь. Кто быстрее, я или он? Лезвие у горла или когти, которые одним рывком превратят мои ноги в кровавые ошмётки? Нервно сглатываю, пытаясь увидеть ответ в его глазах, где танцуют безумные всполохи голубого пламени. И тут пальцы Анвара начинают движение вниз к коленям, неуловимо медленное, распаляющее: едва касаясь кончиками когтей, щекоча через ткань брюк. Уколы тепла идут следом, сотней жалящих игл поднимаются в противоположную от его рук сторону.

«Не смотри так на меня. Хватит, раздери тебя духи. Я не твой обед».

– Я всё понимаю правильно. – В куче разбегающихся от страха мыслей с трудом нахожу былую решимость. – Ты – маг, и ты – зло, которое собирается захватить власть с моей помощью. А я настолько отчаялась, что…

– Магия – это не зло. И ты быстро это поймёшь сама, мне не придётся ничего доказывать.

– Не зло? А кормить лошадей мясом, значит, отличная идея? – вырывается у меня помимо воли, и я спешно прикусываю язык: свои козыри терять совсем не хочется.

Когти чуть усиливают нажим, почти неуловимо. Из щекотки в приятное поглаживание – но почему не царапают? Даже ткань цела. Зато внизу живота зарождается уже знакомое мне тепло, тянет, пульсирует, заставив прерывисто дышать. Я вдруг невозможно чётко осознаю, что прямо подо мной горячее тело, взвинченное до предела, твёрдое, так ярко и маняще пахнущее еловой смолой…

Нет-нет-нет, этого не может быть, я же ничего не пила из его рук на этот раз! И с невероятным усилием воли удаётся не сжать бёдра, не выдать, как хочется усилить давление, податься вперёд, вдохнуть больше. Яд. Его запах – самый настоящий яд, как отцовское пристрастие к вину, даже муть в голове та же.

– Давай договоримся прямо здесь и сейчас, – негромко, но до будоражащей пульсации властно произносит Анвар, и его южный говор словно приглушает все остальные звуки на лугу. – Если хочешь что-то спросить, спрашивай прямо. Если сомневаешься во мне, говори вслух. Я не умею читать мысли. И хочу, чтобы моя жена мне верила. Да, после долгого путешествия через всю страну, после столкновения с несколькими бандами не самых добрых людей мы потеряли одного коня. По нашей традиции, павший должен напитать истощённые силы живых – как только его плоть закончится, никто и не будет больше кормить этим лошадей. Наши животные особенные, и отношение к ним тоже… для них это – дань чести другу.

– Что за чушь. Говоришь так, словно лошади…

– Умеют думать? Чувствовать? Оплакивать? И не только они. Я слышу это, слышу весь мир иначе, чуть громче, чем ты. Слышу, как птица над нашими головами прямо сейчас кричит о своём выпавшем из гнезда птенце. Как радуется твоя Шитка, потому что ободрала всю кислику. И даже могу понять, почему твой друг-конюх смотрит на нас волком.

Тревожно вскинув голову, и впрямь различаю у загона силуэт Эда – он далеко, слышать нас точно не может, а встретив мой взгляд тут же отворачивается и уходит к колодцу с ведром. Тяжело вздохнув, убираю нож от шеи Анвара и неловко ёрзаю, собираясь встать. Однако тёплые ладони нагло ложатся на бёдра, не дав этого сделать, и я с облегчением чувствую, что когтей больше нет, как и голубых всполохов в радужке прозрачных глаз. Зато азарт боя сменяется смущением.

– Отпусти.

– Но я же не держу.

На тёмном лице проскальзывает кривая улыбка уголком губ, и дико хочется сказать, что он лжёт… но это не так. Ужасающе буднично поглаживает мои бёдра, выводит круговые узоры большими пальцами и продолжает смотреть на меня со смесью любопытства и будто бы гордости. И чем-то ещё, что я никогда не замечаю в мужчинах рядом с собой – но бывало, ловлю подобное у ухажёров красавицы Маисы.

Что-то голодное.

– А павших собратьев у вас едят только животные или твоя свита тоже не прочь? – дерзко вскинув голову, демонстративно играю оставшимся в руке ножом. – Ты сказал, я могу спросить прямо.

– Был такой обычай в далёкой древности, но мои предки его упразднили. Признаться, я надеялся, что когда ты сядешь на меня сверху, мы не будем говорить о дохлых лошадях.

Сохранять напыщенную рожицу больше не получается: смешок душит горло, и я даю ему волю, хохоча, кажется, в первый раз за несколько дней. То ли быть в постоянном ожидании подвоха не остаётся сил, то ли действительно веселит абсурд ситуации. Низкий и сиплый, но расслабленный смех вторит моему, и я наконец-то нахожу в себе решимость подняться на ноги.

– Вот уж… хах… интересно: на что ещё ты надеешься?

– Хотя бы на то, что после получения короны ты меня не прирежешь в собственной постели. – Легко встав с земли, Анвар отряхивает с головы налипшую траву. – И что уломать паршивца Данга, ленегата Нэтлиана и ту вредную старушенцию Лидианскую будет не так уж сложно.

– Что?!

Моментально захлебнувшись остатками смеха, тревожно оглядываюсь, но тут нас некому подслушать. Рассуждать о вотуме до свадьбы может быть очень опасно, а ещё хуже – если отец узнает о моих планах. Спешно засовываю нож обратно в ботфорт, словно сейчас из-за кустов впрямь выскочит отряд бирритов в алых плащах: подчинённых Данга, следящих за правопорядком на улицах.

– Не бойся, нас никто не слышит. Я бы знал. – Невозмутимо пожав плечами, Анвар собирает наши отброшенные мечи и морщится при взгляде на мой затупленный клинок. – Тебе надо тренироваться с настоящим оружием и настоящим противником. Иначе всё это не имеет никакого смысла. Я не нападал даже в половину силы, а король хоть и немолод, но боец опытный…

– Он не станет драться со мной. Если мы доведём всё до поединка – он просто не станет, – шепчу я, зябко обнимая себя за плечи. Все еще пытаюсь заключить договор с совестью, но на нём отчетливо прорезается слово «предательство». И поделать с этим ничего не могу.

– Но готовыми надо быть к любому исходу. Нам нельзя проиграть, ты же это понимаешь?

До боли кусаю губу, на миг прикрывая веки. Понявшийся лёгкий ветер треплет окончательно распавшуюся косу, и выбившиеся пряди падают на лицо. Не хочется выглядеть перед ним такой жалкой, так что придаю голосу твёрдости, сглотнув комок. Это не просьба, а условие, и Анвар должен это услышать.

– Обещай мне одно: отец останется невредим. Он будет жить, и никто его не тронет.

Он делает шаг вперёд и заглядывает в мои глаза – так пристально, будто собирается что-то выудить из них и рассмотреть при солнечных лучах. Разогретое тело неожиданно остро реагирует на такое приближение, посылая волны приятного, томящего ощущения до кончиков пальцев на ногах. Застываю, не желая шевелиться, пока не слышу абсолютно стальное:

– Клянусь собственной жизнью.

Облегчённо выдохнув, забираю свой меч и даже выдавливаю подобие улыбки. Думаю, для Анвара не чуждо понятие чести, и марать свою нарушением этого слова он не станет. Но это не отменяет моих вопросов к нему, особенно самого первого, правда, теперь я способна сопоставить кое-что в одну цепь:

– Итак, судя по всему, ты подслушивал собрание преторов. Чем ещё занимался последние дни?

– О, да всем помаленьку. Кстати, удобный у тебя уголок, чтобы следить за этой горсткой казнокрадов. Я искал тебя, чтобы кое-что уточнить: если эту троицу возьму на себя, ты сможешь уговорить Белларского и жреца?

От такой непринуждённости в обсуждении государственного переворота и осведомлённости Анвара я почти немею, так что выдаю первое, что приходит в гудящую после удара о землю голову:

– Боишься приближаться к кассиопию? Ты ему сильно не нравишься. Стоит всё-таки зайти в храм за благословением.

– Храм, где на входе нужно выпить освящённой воды, которая моментально оплавит мне горло и выдаст мою природу: идея не самая лучшая.

Он перехватывает меч левой рукой, а правую, обожжённую, тянет к моему лицу и аккуратно заправляет за ухо непослушный локон. Покровительственный жест или проявление нежности, как с бабочкой на балконе? Вздрагиваю, но не отстраняюсь: ничего неприятного в этом нет, а мне стоит привыкнуть к его касаниям. Впереди ещё так много… Народ должен верить в счастье своей будущей королевы.

Значит, в него должна в первую очередь поверить я сама.

– Всё хотела спросить: что было с твоей рукой? – почему-то кажется, что сейчас Анвар в удачном настроении, чтобы узнать о нём хоть на каплю больше, а любопытство мучает меня с первой встречи.

– Просто попытки юного неопытного колдуна достать до солнца, а оно, не поверишь, больно жжётся, – на его лице не мелькает ни единой эмоции, но голос становится сухим, и я понимаю, что прозвучала стандартная отговорка. Ещё больше укрепляюсь в этом мнении, когда он, как опытный политик, ловко переводит разговор: – Голова не болит? Ты сильно ударилась.

– Не вздумай меня жалеть. Сам сказал: тренировки должны стать жёстче. Так значит, ты успел разузнать практически всё? Интересно, как?

– Я мог бы тебе рассказать. Но не здесь и не сейчас. Приходи ко мне вечером, и я даже покажу.

Закатив глаза, втыкаю меч в землю и расчёсываю пальцами волосы, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Появляться перед слугами с видом потасканной по сеновалу кхорры точно не стоит.

– Твоё предложение звучит отвратительно пошло, знаешь?

Я стараюсь на него не смотреть, увлечённо перезаплетая косу, зато прекрасно ощущаю взгляд Анвара на белых прядках. Диковинка, да: не рождаются дети с таким цветом, потому и «отмеченная богиней». Сразу вспоминается, с каким восхищением он касался их в моей спальне. Впервые подобное внимание не раздражает, а совсем наоборот, вызывает едва заметную краску на щеках.

– Тебя так волнует, что будут судачить при дворе? – с ухмылкой кота Анвар наклоняет голову и, не мигая, следит за моими пальцами. – Через три дня ты станешь моей женой: думаю, правила приличия уже упразднены. Но если тебе так удобней, стража будет спать. Я позову, когда они уснут.

– Я ещё не сказала, что приду.

Хмыкнув, он вскидывает меч и проворачивает его в руке:

– Но ведь скажешь. Готова попробовать ещё раз?

После жаркого дня вечер обволакивает столицу в прохладу и, кажется, будто сами стены вздыхают с облегчением. Утихают разговоры, и только журчание воды из лейки садовника доносится через открытую балконную дверь. Люблю это время суток: когда официальные платья сменяет удобный байковый халат после принятой душистой ванны, и можно просто посидеть за столом с хорошей книгой.

Но строчки не идут, расплываются. Уставшие мышцы ноют от малейшего движения – нет, не той привычной холодной болью, а, напротив, от сильных нагрузок. Тренировка с Анваром длилась до самого заката, и с уверенностью могу сказать, что так меня не гоняли мастера меча даже в пору ранней юности. Да, несколько новых приёмов осели в памяти, но за это приходится платить: сил нет и на то, чтобы переворачивать страницы наугад взятой с полки книги, и пальцы трясутся, как у старушки.

А может, от волнения. Кажется, будто вся предстоящая свадьба по сложности равняется переходу армии через каньон Харуна на границе с Сотселией: осенью я видела эту бесконечную горную гряду с торчащими к небу, как пики, острыми камнями. Как Анвар собирается пройти обряд, если ему нельзя в храм? Как я сама собираюсь удержать во рту лепешку с мясом? Не говоря уже о том, как бы в общей чаше его и моя кровь не полыхнули синим пламенем ко всем болотным духам…

Обречённо захлопнув книгу, устремляю отсутствующий взгляд на канделябр. Сегодня я просила не разжигать камин, потому что совершенно не мёрзла после бурного дня, и без умиротворяющего треска поленьев в комнате ещё более пусто и одиноко, чем обычно. Откидываюсь на спинку стула, прикрыв веки и пропуская через пальцы ещё не до конца просохшие после мытья распущенные локоны, пахнущие розовой водой. Богиня, как же больно тянет поясницу. И совершенно некстати в голове вспыхивают горящие озорным блеском прозрачные глаза, а в ушах проносится глубокий, вкрадчивый голос:

– Так что, ты сумеешь их уговорить?

Да. Я ответила, что да. И думать не хочу, как Анвар собирается добиться согласия остальных преторов, но убедить Белларского и касииопия должна именно я. Нельзя, чтобы хоть кто-то, а тем более жрец, заподозрил, что в замке появился маг. И от мысли, что совсем недавно сама собиралась отдать его на костёр, становится смешно. Теперь я его защищаю. До каких ещё низов придётся пасть, чтобы только подняться к трону?

Чувствую легкое прикосновение к щеке и растеряно открываю глаза: бабочка. Ночной мотылёк с белыми крыльями упрямо привлекает внимание. Видимо, влетел через балкон. Подставив открытую ладонь, дожидаюсь, пока он не сядет на неё, перебирая миниатюрными лапками.

«Жду тебя», – эхом раздаётся в голове переданное послание, и мотылёк тут же взмывает вверх, чтобы улететь обратно в сад.

Спешно вскакиваю со стула и морщусь – боль уставших конечностей никуда не уходит. Натягивать на чистое тело несвежее платье совсем не хочется, звать Маису за другим – выдать не самые праведные планы. Да и в целом… не всё ли равно? Он уже видел меня в одной сорочке, что я теряю? Будто моих не самых пышных форм стоит стесняться. Смотреть всё равно особо не на что. Так что, завязав пояс халата потуже и не трудясь заплести рассыпанные по плечам волосы, беру свечу и осторожно выглядываю в коридор.

И тут же вздрагиваю от громкого храпа храпа дремлющих у стены стражей. Присев перед ними и на всякий случай осветив лица, убеждаюсь, что сон крепкий, и моей ночной прогулки по замку никто не заметит. Северная башня всё равно изолирована от остальных, и даже странно, что гостя поселили именно сюда. Вероятно, отец на что-то такое рассчитывал: «случайные» встречи на лестнице, которые склонят меня к браку. И почему все вокруг настолько уверены, что они умнее меня?

Не скрываясь, иду вперёд, спускаюсь на этаж ниже. Мягкие тапочки заглушают шаги. Дыхание всё мельче, выдаёт волнение. Сильнее сжимаю пальцы на медной ручке подсвечника. Какое-то давящее, трепещущее чувство в животе, и каждый удар сердца разносит по телу понимание, что это большая ошибка. Но любопытство оказывается сильнее, и я останавливаюсь перед скромной дубовой дверью. Глубоко вдыхаю, прежде чем постучать.

– Не заперто, – раздаётся за миг до того, как кулак касается дерева.

Захожу в гостевую спальню и нерешительно замираю, вдохнув пряно-смолистый запах. Комната намного меньше моей, но всё же вмещает и выход на балкон, и широкую постель с решётчатым изголовьем, заправленную синим покрывалом, и примостившийся в углу рабочий стол, за которым сидит Анвар. Спиной к двери, не обернувшись, он продолжает над чем-то корпеть под светом расставленных свечей, и до меня доносится приглушённый звон стекла. Ни камина, ни особых изысков обстановки, зато педантичный порядок, а на комоде уютно примостились кувшин и вазочка с орехами. Спальня безлика, будто за прошедшие дни гость так и не стал её хозяином, не оставил нигде щётки для сапог или ножен от меча. Или я попросту смотрю не туда, потому что внимание всецело притягивают развитые мышцы жилистых плеч. Если я предпочла домашний вид, то Анвар вовсе не потрудился одеться. Благо, замечаю хотя бы пояс штанов.

– Что ты мне хотел показать? – не дождавшись прямого приглашения, сама приближаюсь к нему, держа неколебимую гордую осанку.

– Ты же хотела знать, как я подслушал собрание преторов. Почему уверен, что справлюсь с той троицей, и чем занимался последние дни.

Так и не удостоив меня взглядом, Анвар чуть подвигает стул вбок, чтобы я могла рассмотреть содержимое стола. Передо мной возникает большая шкатулка красного дерева, похожая на уменьшенный шкаф с искусно выжженной птицей на дверцах. Открыв их, он показывает содержимое: аккуратные ряды закрепленных в кожаных кармашках пузырьков разного цвета и формы. В некоторых переливается жидкость, в других – порошок, несколько наполнены засушенными белыми и оранжевыми мелкими цветами, названия которых не знаю и не видела в наших краях.

– Что это? – поставив подсвечник рядом, едва сдерживаю желание самой коснуться шкатулки.

– То, что взял с собой. Дома, конечно, намного больше арсенал и возможностей его пополнить, тут только самое необходимое. Ты видела одни результаты магии: подчиняющуюся верёвку и дым. Прочувствовала действие вот этого забавного порошка из ягод пустынницы, смешанного с кое-чем ещё… личный рецепт. – Он указывает на полупустой пузырёк с мерцающей, как битое стекло, мелкой розовой пудрой. – Но настоящая магия происходит здесь. И у неё есть границы и условности. Чтобы предмет мне подчинялся, как например, моя плеть – он должен быть вымочен в отваре лавровых листьев с парой капель вот этого масла. – Палец Анвара перемещается на пузатую чёрную склянку.

– А оперение стрелы?

– Непростая штука в изготовлении. Да, к обычным стрелам я делаю своё оперение, смазанное маслом полностью. Чудеса не возникают из ниоткуда, и самые верные инструменты мага – это алхимия и музыка. Мы чувствуем, что и как надо смешать. Обычные люди тоже могуг пользоваться некоторыми нашими зельями. Вроде сонных или заживляющих. Когти я захотел и сделал себе сам, потому как нуждался в оружии, которое невозможно отобрать. Правда, у них есть неприятный побочный эффект: я долго учился их контролировать, и всё же иногда, если не владею эмоциями, они могут… быть своенравны.

Он с невесёлым смешком вытягивает вперёд левую руку ладонью вверх. Непроизвольно дотрагиваюсь до углубленных линий на ней в интересе, который невозможно скрыть. Забавно: на внутренней стороне кожа почти такая же светлая, как моя. Жест рефлекторный, мимолётный, и всё равно отдающий лёгким покалыванием в предплечье. Анвар наконец-то поднимает на меня взгляд, пока я, как дорвавшийся до хоть каких-то ответов ребёнок, изучаю его руку, замечаю перстень с родовым гербом на указательном пальце – тот самый сокол с ножами-перьями в окружении россыпи звёзд. Дотрагиваюсь до подушечек пальцев и абсолютно ровных ногтей. В комнате раздаётся сдавленный выдох, отрезвляющий от наваждения. Неловко отстранившись, сознаю, что меня тоже пристально рассматривают, а такое любопытство далеко от приличия.

– Трудно представить, чтобы ты не владел своими эмоциями, – отчего-то полушёпотом отзываюсь я, поймав мерцающий в огнях свечей жадный взгляд. Туго сглатываю.

– Случается. Очень-очень редко. – Прочистив горло, Анвар вновь отворачивается к шкатулке и показывает следующий пузырёк: – А это одно из моих любимых и полезных – как видишь, большую часть запаса уже пришлось потратить. Эта сыворотка превращает меня в мышь.

– Что?! – Даже не знаю, чем окатывает сильнее, потрясением или желанием расхохотаться, но улыбки не сдерживаю. – Бред!

– А как бы, по-твоему, я ещё мог проникнуть и в палату преторов, и в твою уютную каморку, и подсмотреть славные похождения Итана Данга с одним из своих слуг…

– Так. Остановись. Мне надо… подышать, – почти жалобно вырывается у меня, потому что колени предательски немеют. Из только что обнимавшего приятного тепла в лёд бросает слишком быстро.

Слепо шагнув на несколько шагов назад, упираюсь пятками в кровать и сажусь, пока стук в висках и дрожащие ноги не оставили меня без сознания, как слишком сильно затянувшую корсет на балу дуру. Мышь. Кхоррова мышь, которая залезет в любую щель… Вдох. И колкий холодок по лопаткам:

– А ты… кхм. В кого ещё? – едва шевеля губами от ужаса, уже вырисовываю в голове образы неведомых чудищ из сказок. Кем там пугают детей, болотными духами, утаскивающими озорников в топь?

Анвар разворачивается и складывает руки на груди, пытливо наблюдая, как я кусаю губы и силюсь выровнять дыхание. Создаётся впечатление, что он хочет от души посмеяться, но всё же терпеливо поясняет:

– Чтобы принять чей-то образ, нужно умертвить его носителя. Сыворотка готовится из сердечной жилы, процесс долгий и трудный, так что оставь свои опасения. Убить мелкого зверя не сложно, победить же кого-то внушительного, чтобы пользоваться его обликом и силой… представь пещерного льва – да, шкура полезная, но добыть сердце такого хищника ещё надо суметь.

– И чьи… шкуры есть у тебя? – с новым глубоким вдохом пробую убедить себя, что всё не так уж страшно. Магия – это новый мир, частью которого я становлюсь, и неплохо бы разбираться в его законах. В горле щекочет от смеси ароматов, несомненно, исходящих от колдовских запасов: мята, кардамон, сладковатые цветы и нотка смолы. Не успокаивает, но хорошо приводит в чувство, как и будничность Анвара:

– Ворон. И несколько лет назад удалось добыть пантеру. Бедняга умирала, вылечить у нас с Волтаром её не вышло…

– С кем?

– Волтар – мой учитель, с самого рождения. Он остался в Сахетии, – неуловимым изменением интонации показав, что подробностей не будет, заканчивает он объяснения и бережно закрывает дверцы шкатулки.

В комнате повисает молчание. У меня так много вопросов, что голова попросту не выдерживает, и я устало растираю висок, прикрыв глаза. Новость, что мой будущий муж может стать огромной чёрной кошкой, надо уложить. Вечер откровенности? За этим точно стоило прийти. У меня даже получается сохранить напускную невозмутимость, когда я спрашиваю дальше:

– Выходит, облик можно своровать у любого живого существа? Разве тогда не практичней поймать как можно больше сильных зверей?

– Я не люблю убивать, – негромко, но до щемящего укола под рёбрами искренне признаётся Анвар и поднимается со стула, неприлично отвлекая оголённым торсом и красивым рельефом шоколадной кожи. – Предупреждая твой следующий вопрос: в моей коллекции нет ни одного человеческого облика. Хотя знаю, что это возможно. Но действие сыворотки временное, а сердечная жила не бесконечна – никто не может ходить в чужой шкуре постоянно. И Виола, хватит смотреть на меня, как на чудовище. Тебе надо попить и прийти в себя.

Уже неплохо. Сердце понемногу успокаивает тревожный ритм, и я даже снова выпрямляю спину, поморщившись от никуда не ушедшей боли натруженных мышц. Анвар же подходит к комоду и наливает в стакан воды из потёртого кувшина, на что отрицательно и почти панически мотаю головой:

– Думаешь, я снова позволю тебе чем-то себя опоить? Вдруг ты забавы ради превратишь меня в жабу?

Он улыбается на это заявление, но без привычного ехидства: и я замечаю, что от настоящей улыбки у него на щеках появляются ямочки. Лицо будто светлеет, как днём на лугу. Надо же, а он может быть и вполне естественным, а не напыщенным ублюдком, который якобы знает всё на свете. И ещё… симпатичным, вызывающим неправильное, кусающее изнутри желание дотронуться до линии покрытого мягкой щетиной волевого подбородка и ровных скул. На миг зажмуриваюсь, сбрасывая наваждение. Меня откровенно начинает пугать собственное «я», будто сам приезд Анвара в столицу открыл запертую внутри шкатулку с бабочками, и теперь они разлетаются по всему замку без шанса снова оказаться под безопасной крышкой.

– Ты не маг. На тебя бы это не подействовало. Жаль, что ты мне так не доверяешь, – он делает показательный глоток, а затем шагает к кровати и протягивает мне стакан, который я нерешительно принимаю.

– Только что ты признался, что уже несколько дней в облике мыши носишься по замку и следишь за каждым его углом – и это ты мне тут будешь говорить о доверии? Признайся, сколько раз подглядывал за мной?

– Виола, не надо равнять меня с пустоголовыми баронами, вся цель которых – забраться в твою кровать. – Тяжело вздохнув, Анвар садится слева от меня на расстоянии вытянутой руки. Приходится осушить весь стакан разом, чтобы оставаться равнодушной к колебанию пряного тёплого воздуха. – У меня было много куда более важных вопросов. Зато теперь знаю, что Данга можно прижать за мужеложество со слугами: для недавно назначенного азиса обнародование такого позора будет крахом. Он сделает всё, чтобы никто не узнал.

С подозрением прищуриваюсь – меняет тему он уж очень торопливо и слишком неуклюже для своих талантов манипулятора. О подобном в жизни Данга я и так давно догадывалась, так что совсем не удивлена.

– Ага. Так сколько?

– Раза два. Или три, но точно не больше, – даже не отнекивается Анвар, признаваясь с негромкой хрипловатой усмешкой. Искоса бросаю на него осуждающий взгляд, и кружащие в его радужке мириады отблесков свечей приковывают к себе так, что боюсь шелохнуться, пока он почти незаметно придвигается ближе. – Мне же нужно было узнать тебя получше. Пусть наш брак видится политическим союзом ради единой цели… Для меня это не игра на публику. Рождённые в песках не разводятся, никогда не женятся повторно, а за измену неверного закидают камнями на площади. Я сам жив лишь благодаря любви моих родителей, которые отказались следовать закону и убивать первенца. Представь, насколько опасно было растить мага в семье герцога, скрывать ото всех и обучать. Зато сейчас отец умрёт за меня, а я – за него, и за любого из братьев. И даже ради высших целей я не лишу себя единственной возможности построить такую же семью.

Добела стискиваю пальцы на пустом стакане, с мурашками осознания вслушиваясь в эту тихую, проникающую под самую кожу речь. Словно рассказ о совершенно ином мире, где родные люди действительно друг другу важны, где осуждается предательство и где не нужно защищаться ножами или руганью за семейным столом. Так бывает? Ох. Последние слова Анвара бросают меня в холодную дрожь возрождённой тревоги.

– Ты сейчас хочешь сказать, что брак будет настоящий? То есть… нет. Я не готова, мне это не нужно!

Залившись краской, едва заставляю себя не убежать, как напуганный заяц: вот это был бы стыд. Отворачиваюсь, чтобы только не поддаваться ощущениям, вызванным его близостью. Два совершенно противоположных желания. Отвесить оплеуху или прижаться к твёрдому торсу и согреться? Грохочет в самом затылке пульс.

– Хватит меня бояться. Да, у тебя повадки забитого, до одури одинокого волчонка, из-за которых я поначалу сорвался на грубость, но теперь мы союзники – во всём. Учись полагаться на меня и доверять. Как я уже почти научился тебя слышать.

Его ладонь мягко ложится поверх моей и вытягивает стакан из онемевших пальцев. По предплечьям прокатывается приятная волна тепла, отчего едва сдерживаю всхлип. Чувствую, что меня опять в чём-то переиграли, будто сама зашла в клетку и вот-вот позволю захлопнуть дверцу. Будто от каждого нового слова, от царящего в комнате полумрака тело перестаёт принадлежать мне и целиком переходит во власть низкого, эхом гремящего по рёбрам колдовского голоса. Наклоняет чашу весов в сторону, которая закрывает воображаемый замок на двери.

– И что же ты слышишь? – одними губами спрашиваю я, не решаясь повернуть головы и буравя невидящим взглядом узоры пёстрого витража на окне.

– Всё. Каждый удар сердца, страх, любопытство, боль в твоих мышцах. Видимо, немного перестарались мы сегодня с тренировками. Позволишь помочь? – убрав стакан на прикроватную тумбу, Анвар берёт с неё небольшой флакон с золотисто-янтарной жидкостью, на который я смотрю с опаской и ёжусь.

– Не нужно. Мне не привыкать. Больно мне почти всегда.

– Плохо даже не то, что ты считаешь это нормальным, а что не даёшь себе помочь. – Он откупоривает пробку, и до носа добирается ненавязчивый, сладковато-цитрусовый запах, от которого тут же приглушается стук в ноющих висках, зато щекочет в горле. – Это обычное масло нероли, практически ничего магического. Снимает усталость, разогревает и расслабляет, вот и всё, правда. Ляжешь спать и проснёшься отдохнувшей, – каждое вкрадчивое слово пропитано соблазном.

– Ладно, – обречённо киваю я, подчинившись не самой благоразумной части сознания. Не признаваться же, что мне просто не хочется уходить в свою пустующую холодную комнату. – И что с этим делать?

– Тебе – ничего, просто оголить спину и лечь на живот. Масло втирают в кожу, тебе понравится, – с азартом подскочив с кровати, командует Анвар, и пусть звучит это как услуга для меня, вдоль позвонков несутся мурашки от его властных ноток.

– Я не… мы так не договаривались. – С усилием отвожу от сокола на его груди взгляд, который тут же ненормально срывается к линии пресса и серебряной пряжке ремня. Интересно, какая эта тёмная кожа на ощупь?

– Знаешь, судя по сплетням, какие ты сама о себе распускаешь, это не должно быть проблемой. Так и быть, отвернусь, – закатив глаза, Анвар впрямь поворачивается спиной, и в лёгком потрескивании свечей до моих ушей долетает отголосок шёпота, почти неразличимый: – Но только в этот раз.

Болотные духи. Как я умудрилась загнать себя в такую неловкость? Но мяться перед ним и вновь показывать слабость точно не собираюсь: я едва отвоевала мечом и ножом хоть толику уважения, и терять его нельзя. Тем более раз он уже понял сам, что в историях о любовных похождениях принцессы одна ложь. Упрямо поджав губы, развязываю пояс негнущимися пальцами и скидываю халат с плеч, задержав его на бёдрах. Сбросив тапки, ложусь, как было велено, вытягивая руки вдоль тела, но плотно обмотав ягодицы тканью. Ладно, это почти что невинно.

Я определённо не должна этого делать. Пару раз сжимаю и разжимаю кулаки, а затем поворачиваю голову набок и замираю в неподвижное изваяние.

– Видишь, ничего сложного, – повернувшись, Анвар ни единой октавой в голосе не выдаёт своей реакции. – Ты же знаешь, что не холодная для меня и что я, правда, могу сделать твою жизнь чуть менее невыносимой.

Внутри всё превращается в трясущееся желе, когда он забирается на кровать и встаёт на колени сбоку от меня. Аккуратно, с неуловимым трепетом, убирает со спины в сторону разметавшиеся волосы. Его пальцы при этом проводят по лопаткам, и я нервно дёргаюсь от их завораживающего тепла, стремящегося забраться в центр груди.

– Вот про это ты ничего не пояснил, – в надежде отвлечься разговором, шепчу я. – Магия, поддерживающая во мне жизнь, отзывается на твою – но как это работает без твоих… средств? С тем же ужином… Или так друг на друга влияют все маги?

– Это делаешь ты сама. Сложно объяснить, тем более что с таким я никогда не сталкивался. Но попробую, – мягкий умиротворяющий голос Анвара ласкает слух, понемногу выталкивая из тела стучащее в нём беспокойство. Вдоль спины льётся тонкой дорожкой согретое его рукой масло, и воздух наполняется чарующим ароматом цветущих апельсиновых садов. Приятно. – Маг живёт в полной гармонии с природой, слушает её, дышит ею, и она даёт ему силы. Убийство – преступление против природы, насилие над самой нашей сутью, но ещё хуже обратная сторона магии. Попытка повернуть всё вспять, некромантия. Однако люди любят считать себя богами, и мертвецов оживлять пытались не раз, но душу из безвременья не вернуть. Получались одни лишь ходячие трупы без разума и воли, гниющие оболочки. А твоя мать… создала нечто невозможное, договорилась с самими духами, не иначе. Скорее всего, она чувствовала, что младенец в её утробе мёртв – к слову, если твоя кровь не лжёт, причиной смерти стал яд.

– Яд?! – ахнув, я рвусь приподняться, но покровительственно лёгшие на спину широкие ладони надёжно удерживают на месте. И я безропотно им подчиняюсь, хотя впервые узнаю хоть что-то о событиях двадцатилетней давности.

– Лежи. Да, тебя отравили – отравой определённо магического толка, раз умертвили ребёнка, но не мать.

Руки Анвара успокаивающе поглаживают плечи, по капле нежно втирая в кожу масло, и бархатное тепло перехватывает дыхание. Прикрываю глаза, понемногу уплывая в затапливающее ощущение неги и покоя, которое уничтожает волнение и боль в мышцах.

– Как это объясняет…

– Нетерпеливая, дай растолковать. Я же сказал, будет сложно. И расслабься уже хоть чуть-чуть, ты как будто готова вскочить и укусить в любой момент. – Он настойчиво проходится скользящим надавливающим движением по бокам, и приходится прикусить губу, чтобы не простонать от облегчения и удовольствия, следующего за его руками и волной захлёстывающего до сгибающихся пальцев ног. – Эббет отдала тебе свою жизнь, потому что твоя была уничтожена. Этот ритуал… честно говоря, не верил, что он реален. Но ты есть. И ты как крутящаяся воронка, прореха в ткани мироздания, засасывающая в себя песчинки, каждую крупицу магии вокруг. Вот, почему ты неполноценная и застывшая – её не хватает. А когда я тебя касаюсь, ты сама впитываешь из меня ту недостающую часть: проходят слабость, тошнота и прочие признаки отторжения миром твоего существования. Ты перестаёшь резонировать с природой и входишь в свой баланс.

– Разве это не истощает тебя? – лепечу я, окончательно разомлев и едва осмысливая логику его слов в голове. Массирующие касания на лопатках будто вытягивают из меня нечто тяжёлое и колючее, оставляя только потрясающее махровое тепло, о котором грезила так долго. Хочется мурчать и уж точно не хочется, чтобы он останавливался. Баланс… да, наверное, самое подходящее слово.

– В отличие от тебя, я не выбиваюсь из нормального порядка вещей – чтобы восстановить силы, мне достаточно хорошо поспать, – в задерживающемся на гласных голосе слышится улыбка, а его ладони шальным жестом устремляются к пояснице, и за ними следует мелкая дрожь. – Беспокоишься за меня?

– Вот ещё. Просто хочу знать, к чему готовиться.

– Готовься стать королевой. А я позабочусь об остальном. – Спину вдруг окатывает жаром приблизившегося тела, и по сладостно пахнущему воздуху ударяет тугая волна. Чувствительная кожа за ухом улавливает его тяжёлый выдох: – Превосходное коварство в том, что вместе с тянущейся к тебе магией ты забираешь и меня самого.

Застываю, изумлённо распахивая глаза: что, раздери его духи, он имеет ввиду? Но всколыхнувшееся было в сознании волнение утекает к оглаживающим талию рукам. Всё увереннее они движутся вниз, и я не сразу понимаю, что халат давно меня не прикрывает. Масляные пальцы на бёдрах, разминая разогретую кожу и создавая приятное тянущее ощущение внизу живота. Захлёбываюсь им до звона в ушах, из головы напрочь вылетает дурная мысль немедленно прекратить всё, одеться и уйти. Зачем, если мне так хорошо. Так… естественно.

– Ты должен остановиться, – сипло прошу я, хотя знаю, что собрать волю в кулак и встать с кровати сейчас просто не способна. Буквально растекаюсь по покрывалу и не противлюсь, когда властные руки одним чётко выверенным рывком переворачивают меня на спину, вышибая воздух. В накатившем смущении встречаю горящий чёрным пламенем взгляд Анвара и напряжённо облизываю пересохшие губы.

– Ты купалась в розовой воде, прежде чем прийти ко мне. – Он нависает надо мной и проводит кончиком носа вдоль ключицы, шумно втягивая запах кожи, и я боюсь шевельнуться от окутавшего меня жара. Его оголённый торс критично близко, и от желания прильнуть к нему всем телом стискиваю в кулак ткань под собой. – Что я точно должен, так это увидеть тебя полностью.

Обжигающие губы решительно скользят к ложбинке груди, и я всхлипываю, плотней сводя трясущиеся ноги. Почему это всё ещё продолжается, почему так приятно, нет – восхитительно хорошо. Чувствовать на коже пряное дыхание и тихонько всхлипнуть, едва в его ладонь ложится упругое полушарие. Анвар размазывает по нему оставшееся на пальцах масло, и я инстинктивно подаюсь вперёд, в глубине души презирая себя за податливость. Я буду этого стыдиться, обязательно пожалею – но это будет завтра, а сейчас целиком отдаюсь в новые ощущения. Подчиняюсь нарастающей пульсации в разогретой крови.

Анвар явно понимает, что с разумом я договорилась, и что победил не он – ласки становятся откровеннее, потоком дразнящих лёгких укусов обрушиваются на грудь. В попытке удержаться мои руки взлетают на его плечи, и от касания к гладкой твёрдой коже пальцы трясутся, жадно поглощая её тепло. Забыться. Позволить себе раствориться и распасться, не сдержать тихого стона удовольствия через закушенную губу, когда горячий язык невесомо обводит ареолу соска. Впиваюсь ногтями в его лопатки и выгибаюсь навстречу, жмурясь от играющего в теле всё новыми оттенками томления. Запах цветущих апельсинов пьянит сильней сливового вина.

– Ох, принцесса, неужели ты, правда, никем не тронута? – в пылком шёпоте слышатся нотки ликования. Восторга, который дополняется скользящей по маслу вниз ладонью, откровенно и требовательно обхватывающей сведённое от напряжения бедро.

– Не правда, – лживый выдох, хотя моя острая реакция выдаёт с головой. Бешено колотящееся сердце, горящая как в лихорадке кожа и влага между ног, к которой безошибочно стремятся пальцы Анвара. И не думаю отстраняться, лишать себя шанса узнать, как испытывают наслаждение нормальные люди. Живые.

Он нежно целует едва различимую ямку под рёбрами, и я чувствую его улыбку. Тон игры меняется на порхающий и преисполненный чудящейся мне благодарности. Каждое касание губ – что крылья мотылька, призвавшего сегодня пройтись по краю допустимого. Вдоль подрагивающего живота, обезоруживая и заставив расслабить бёдра, позволить его ладони пробраться между ними. Стыдно хнычу, понимая, что не буду его останавливать, и что без него с этим гулким давлением внутри меня, жаром всегда ледяной плоти попросту не справиться. Глупо мотаю головой, потому что мечтаю в этот миг только о настоящем поцелуе – губы в губы. Узнать вкус.

– Доверься мне…

И я позволяю. Потрясающе твёрдые, тёплые пальцы касаются самого центра напряжения, мягко надавливают, и тело окатывает наслаждением до пробежавшей по ногам судороги. Задыхаюсь без воздуха, пока грудь вновь самозабвенно, с едва слышным хрипом ласкает ртом Анвар, до искрящей сладкой боли втягивает тонкую кожу. Влажно. Нужно. Ярко. Внутри что-то отчаянно сжимается, и громкий стон вырывается из горла, эхом отдаёт в стены одинокой северной башни. Впиваюсь в сильные плечи ногтями, находя единственную опору в потрескавшемся мире, и тут следующее движение пальцев, неспешное и неумолимое, лишает остатков контроля.

Растекающееся в самих венах солнце, ослепившее и забравшее голос. В немом крике выгибаюсь над кроватью, потеряв собственный вес, и только надёжная хватка Анвара удерживает от падения и заглушает дрожь. По щекам катятся слёзы, и я вжимаюсь в мускулистый торс, кожа к коже, так крепко, насколько хватает сил. Роняю безвольную голову на его плечо. Кто я? Где, с кем и почему… В этот момент исчезает всё, все вопросы и условности. Настоящая только качающая волна освобождения, забирающая всю боль.

– Тише, тише, я с тобой, – через дымку доносится нежный шёпот. Анвар укладывает меня обратно на постель, и я наконец-то вижу его потемневшие глаза. С каким восторгом и вожделением он смотрит, как я заново учусь дышать, а затем проводит большим пальцем по нижней губе моего потрясённо приоткрытого рта. – Ты заставляешь меня жалеть, что я поклялся целовать только свою жену.

– Ты не… я… что это было? Зачем? – ловлю я хоть какие-то мысли в разбегающемся хороводе, и мои трясущиеся руки без сил соскальзывают с его плеч.

– Вот ты и расслабилась, ледяная принцесса. Было не так уж плохо, верно? – эта хитрая кривая улыбка отрезвляет лучше любого холодного дождя после летней жары.

Резко сажусь на кровати, в панике обозревая место своего сокрушительного падения. Анвар не держит и не пытается остановить, когда я хватаю халат и прикрываюсь им, только в любопытстве наклоняет вбок голову, наблюдая за моим смущением. В радужке прозрачных глаз пляшут обсидиановые смешинки. Ну, уж нет, это не даст тебе никаких прав насмехаться надо мной!

– Ничего не было, – резко отсекаю я, пытаясь подобрать хоть кусочек растаявшего в сладковато-цитрусовом воздухе королевского достоинства. – Ты просто снова меня околдовал, вот и всё.

– У тебя поразительная способность отрицать очевидное, – фыркает он, растягиваясь на покрывале как довольный собой кот.

Или пантера, духи его раздери.

– Этого не повторится. – Решительно вскочив на ноги и накинув халат, с трудом завязываю пояс и намеренно прячу взгляд.

– Через три дня, чтобы успела соскучиться. Виола, хватит бояться самой себя…

Не слушая его, босиком вылетаю из спальни. Тело звенит и трепещет, настолько воздушным я его никогда не ощущала, таким живым и тёплым. Но это всё просто очередная иллюзия, созданная, чтобы сделать из меня марионетку – а я покорна, будто разумом застыла на уровне тупицы Иви. Поднимаясь к себе по тёмной лестнице без свечи, спотыкаюсь через каждые три шага. В висках тарабанит осознание случившегося и, почему-то, среди холодных коридоров мерещится эхом глубокий бас кассиопия:

– Грешный граф омрачит жизнь той, что отмечена Сантаррой, и запачкает светлую душу…

Королевские сады мечтают посетить все аристократы, но лишь самые приближённые имеют на это право. А уж в этот вечер насладиться благоуханием гортензий, лилий и жасмина после прошедшего дождя разрешено только официально приглашённым, уже рассаженным на диванчики у фонтана. Сегодня, в мою последнюю ночь в качестве свободной девушки, тут не будет прогулок, негромких разговоров о политике и дымящихся трубок, не будет жеманного смеха фрейлин. Будут фокусники, гимнасты и маленькие дрессированные мохнатые собачки, прыгающие через обручи. И точно так же на потеху публике предстоит играть мне.

– Это издевательство, – вздыхаю я, поправляя струящийся нежно-голубым атласом подол расклешённого книзу узкого платья, первого из свадебных.

Браслеты с мелкими серебряными колокольчиками раздражающе звенят от малейшего жеста. Пока в беседке ещё никого нет кроме нас с Маисой, можно позволить себе не изображать радость. Не притворяться, что мне нравится сидеть тут, отчаянно замерзающей без меховой накидки и едва способной дышать из-за тугого корсета, в котором талию можно обхватить двумя пальцами. На разрисованном ритуальной лазурной краской лице неприятно тянет кожу: вычурные цветки и завитушки на щеках мне совсем не кажутся украшением.

– Это традиции, миледи. – Грустно улыбается Маиса, окидывая участливым взглядом мои заколотые набок свободно струящиеся волосы и розу на груди, словно бант на готовом подарке. – Ночь охоты, ничего не поделаешь. Только предъявив завтра свои права кассиопию, граф Эгертон получит разрешение на обряд.

От скованных в бренчащие браслеты лодыжек по телу уходят мурашки. Если до вечера в спальне Анвара бегал от меня он, то последние дни пряталась от него уже я, забросив даже жизненно необходимые тренировки. И надо сказать, первые сутки и думать забыла о боли: это было потрясающее утро лёгкости и великолепного настроения, объявшего невесомым одеялом тепла. Правда, хватило его лишь до ночи, а после в тело снова вернулось онемение мёртвых мышц. Но провалиться мне прямиком в пасть Харуна, если бы я снова позволила магии помочь, а тем более принялась что-то просить.

Зато даже с некой мстительностью позволила себе вообще не вникать в грядущие проблемы и оставить всё на плечи будущего мужа. Бахвалился своими умениями? Так вперёд, пора их демонстрировать. И к моему бескрайнему удивлению, вопрос с храмом он впрямь решил, уговорив отца провести обряд на центральной площади Велории. Якобы такая прилюдная, народная свадьба будет на пользу текущей ситуации и быстрей донесёт до бунтовщиков вести о вхождении графа в семью короля. Я же слушала эти доводы со снисходительной улыбкой. Отец не возражал, так что завтра нам с ним предстоит пройти прямо по главной улице к уже установленному алтарю.

Была бы моя воля – постаралась бы сделать так, чтобы не видеть Анвара до самой встречи перед чашей кассиопия. Слишком боюсь себя рядом с ним, незнакомки, в которую он меня превращает с каждой встречей. Увы, идиотские традиции охоты на невесту надо соблюсти. Обычай это столь древний, что сейчас уже никто не помнит, появился он до Сантарры или после, и никакие новые веяния вроде зрелищ для публики не отменяют его диковатой сути. Когда-то первые люди именно так и женились: мужчина ловил понравившуюся девушку, и если она давала ему в ответ своё украшение, брак считался состоявшимся. Сейчас порядки претерпели изменения, а «охота» стала развлечением в ночь перед свадьбой, в основном для молодёжи. Невесту наряжают, на запястья и лодыжки вешают что-то звенящее, в зависимости от достатка. А затем жених должен её догнать и снять браслеты, которые и предъявит жрецу до обряда как свои «права» на законную добычу.

Да уж, попробуй-ка побегать в вычурном шелково-кружевном платье до пят, когда корсет мешает сделать лишний вдох. Вот дали бы мне брюки, Шитку и меч – и готова поспорить, что игра бы стала куда честней. С тоской смотрю в сторону тускло подсвеченных фонарями аллеек сада, где вскоре мне придётся изображать этакую пугливую лань. Гадость.

– Не грустите так, миледи. – Маиса подвигается ближе и доверительно берёт меня за руку, привлекая внимание. – Смотрите, вам Эдсель передал подарок к свадьбе.

Она достаёт из-за широкого пояса своего изящного сиреневого платья небольшой свёрток и протягивает мне. Облегчённый выдох: значит, прошедшей седмицы ему хватило, чтобы утихомирить свою обиду. Благодарно улыбнувшись, разворачиваю шуршащую серую бумагу, и на колени падают новенькие обрезанные перчатки тёмно-коричневого цвета из мягчайшей телячьей кожи. Страшно подумать, сколько такое могло стоить для конюха. Хотя, зная Эда, водящего дружбу с массой полезных людей, он наверняка сумел договорился с учеником кожевника. Кружащие запахи цветов, петрикора и лицемерия на миг перекрывает нечто настоящее, и я бы непременно примерила обновку тут же, но для этого пришлось бы снимать кольца, так что с уколом сожаления возвращаю подарок Маисе:

– Они замечательные. Передай, пожалуйста, Эду спасибо, и что я обязательно к нему загляну… теперь уже, наверное, после свадьбы.

– Положить их в шкаф? – понимающе кивает она, приподнимаясь с дивана. Почему-то кажется, что на её милом личике отражается ещё больше грусти, чем на моём. Она в последние дни вообще не сильно разговорчива, но я списываю это на то, что ей тоже нужно смириться с грядущими переменами наших жизней.

– Да, будь любезна.

– Не помешаю вам, миледи? – вдруг раздаётся негромкий лекторский голос у входа в беседку, и разве что у Родерика Белларского хватило бы смелости прийти сейчас сюда. Нарушить положенное невесте уединение, однако, гарантирующее, что нас никто не подслушает. Умно.

– Нисколько, учитель. – Учтиво улыбаюсь я ему и взглядом велю Маисе оставить нас, что она и делает с тактом, присущим действительно сообразительной компаньонке. Что ж, как бы она не мучилась неважным настроением, голова осталась светлой, и это радует.

– Смотрю, вы в довольно печальном расположении духа: давно же Ваше Высочество не звали меня учителем, – задумчиво кряхтит Белларский, приглаживая аккуратную тёмную бородку, в которой с каждой встречей мелькает всё больше седины. – Или же умело льстите.

– Присаживайтесь. Думаю, у нас есть ещё немного времени, чтобы поговорить без свидетелей. Люди наслаждаются представлением, так? – вопрос дежурный, ведь до меня и так доносятся звуки музыки из центральной части сада, то и дело сопровождаемые аплодисментами.

Родерик устало расстёгивает пуговицы парадного парчового сюртука и садится в кресло напротив, с интересом смотря, как я беспокойно комкаю в кулаке оставшуюся от подарка Эдселя бумагу.

– Верно. А я получил вашу записку. Могу предположить, что вы пытаетесь найти во мне пути спасения от нежеланного брака. Но, увы, вряд ли я могу чем-то помочь теперь, когда вы сами дали согласие…

– Речь совсем не о том, милорд, – перебиваю я эти предположения, явно основанные на его осведомлённости о дружбе с конюхом и моём непростом нраве, которому сам когда-то давал огранку. – Вы правы, я хочу просить помощи. Но брак с графом Эгертоном дело абсолютно решённое. – С невесёлой усмешкой приподнимаю руки и демонстрирую бренчащие браслеты, будто кандалы пленницы.

– Тогда я заинтригован. Слушаю вас внимательно, – живые карие глаза на испещрённом морщинами круглом лице загораются интересом. Когда-то, будучи взбалмошной девочкой в его классе, я звала учителя хомяком из-за пухлых щёк и умения запихивать в кубышку самые спелые зёрна. Годы прошли, а ассоциация осталась.

– Не буду ходить вокруг горящего амбара… и скажу прямо. После свадьбы я намерена воспользоваться правом Ятиха, – выпаливаю на одном дыхании, пока голосовые связки не подвели.

Белларский замирает, потрясённо округляя глаза и чуть приоткрыв рот. Терпеливо жду, пока мысль уложится в его понимании, и он начнёт хотя бы моргать. Вместо этого в беседке полушёпотом раздаётся единственный вопрос:

– Помилуйте… но зачем?

– Затем, что отец своим безразличием и пьянством вот-вот уничтожит монархию. Затем, что если буду ждать естественного хода вещей, промедление убьёт меня саму. Затем, что у меня есть планы по изменению порядков в Афлене, и они не могут ждать ещё десятилетие. И затем, что имею право, – гордо вздёрнув подбородок, я пытаюсь вложить неколебимую уверенность в каждое слово.

«Затем, что меня уговорил на безумство будущий муж, амбициозный до глупости», – это остаётся тяжёлым комом в груди.

– Весьма неожиданное желание, не скрою, – бегло оглянувшись и никого не увидев на подходе к беседке, Белларский всё же приглушает тон. – Но если хотите моё мнение: вы не готовы, не опытны и чересчур юны. Я согласен, что король сильно теряет влияние с каждым годом праздной жизни, однако тут нельзя действовать так грубо. Куда вы спешите? Вам всего двадцать, завтра свадьба, которая солидно укрепит ваши позиции, а ещё больше – рождённые наследники династии. Дайте этому всему свершиться, ведите и дальше давно оговорённую между нами политику, заменяя короля на всех важных переговорах. Убедите, в конечном счёте, народ в том, что именно вы – наместница самой Сантарры, лицо страны. И у детей Глиенны не будет и шанса…

– Шанс будет всегда, – истончавшим голосом выдаю я, пытаясь не допустить эти доводы в свои мысли. Здравые доводы, что тут говорить. Если бы учитель знал о том, что говорит с живой мертвечиной. – Пока все мои сёстры не выданы замуж за иноземных принцев, они претендуют на престол. Настоящая борьба начнётся именно сейчас, когда Таиса вошла в лета: будьте уверены, Глиенна сделает всё, чтобы её зятем стал наследник одного из оставшихся четырёх герцогств. А мне придётся спать с открытыми глазами и брать на службу армию дегустаторов.

«Интересно, можно ли быть убитой ядом дважды?» – вспыхивает в мыслях нелепый вопрос. Нервно передёргиваюсь. Мне достаточно подсунуть обычного молока, чтобы я несколько дней выплёвывала кусками желудок.

– Вы будто пытаетесь убедить меня, что приняли верное решение, хотя явно сомневаетесь в нём сами.

Белларский вздыхает и хмурится, сплетая пальцы в замок. Сразу напоминает своим суровым видом, как точно так же слушал мои неправильные ответы на уроках арифметики, и я решительно выпрямляю спину, намереваясь привести все логичные доводы в свою пользу.

– Это будет верно. Игра на опережение. Жизни отца ничего не угрожает, уверяю, и жизням сестёр тоже. Я всего лишь исключу их из уравнения, и даже намерена в дальнейшем удачно выдать их замуж. Стране нужна эта свежая кровь, нужен новый взгляд на давно устаревшие порядки, из-за которых мы и так стоим на грани раскола. Вы не можете не понимать, что грядущий союз изменит очень многое, и суть этих изменений будем отражать я и граф Эгертон. Нам должны верить, а нашу силу – чувствовать на себе, но ни мои, ни его слова не обретут вес, пока мы не станем правящей четой. Афлену нужен мир, ради него я дала согласие на этот брак и ради него же брошу отцу вызов.

По ходу моей речи выражение лица моего собеседника неуловимо меняется: из скептичного и осуждающего в сомневающееся. Он задумчиво потирает гладко выбритый подбородок, а на словах об изменениях его бровь с интересом плывёт вверх. Приободрённая тем, что меня хотя бы не поднимают на смех, нетерпеливо ёрзаю на стуле в ожидании его реакции, и он грузно вздыхает:

– Что ж, на это и правда было бы любопытно взглянуть… Но для попытки использовать своё право вам нужно хотя бы три печати на вотум, а в идеале все пять. И не надейтесь получить одобрение этого безумства от стервы Лидианской, лижущего её пятки Данга и консерватора Нэтлиана, который вообще всерьёз не воспримет женщину с мечом.

– Мне не нужно их одобрение. Только ваше и, если удастся повлиять на кассиопия, то его: раз он верит, что я поцелована Сантаррой, пусть докажет на деле. Учитель, так вы поддержите меня, если на ваш стол ляжет бумага с требованием права кронпринцессы, или нет?

– Я…

– Да или нет? – напираю изо всех сил, потому как время на исходе: уже слышно, что музыка становится всё громче, и скоро к беседке прибудет толпа жаждущих представления подвыпивших отпрысков самых знатных родов.

– Вы – моя воспитанница. – Печально опускаются уголки губ Белларского. – Любимая ученица, и, наверное, лишь я из всех преторов и знаю, на что вы способны. Смелая, упрямая и очень умная, пусть и слишком импульсивная для правителя… Из вас вырастет добрая, мудрая королева. Сейчас же вам не хватит влияния, чтобы удержать в руках страну, а тем более реформировать без лишней крови. Но если рядом будут хорошие советники, проверенные годами опытные люди…

Едва сдерживаю смешок: старый хомяк уже успел оценить риски, посчитать зёрна и занять позицию. Другого я от него и не ожидала – куда бы ни наклонилась чаша весов, он никогда не будет проигравшим.

– Иными словами, если я обещаю сделать вас своим ближайшим советником, то получу печать?

– Всенепременно, Ваше Высочество. – Довольно щурится Белларский и кивает к выходу из беседки: – Позволите проводить? Процессия уже близко. Думаю, сейчас вам лучше сосредоточиться на всех необходимых свадебных формальностях, после которых и будет смысл продолжать эту беседу.

– Хорошо. – Я нехотя поднимаюсь, и на первый же шаг колокольчики на ногах противно звенят. – А будет ещё прекрасней, если завтра на пиру кто-нибудь наведёт кассиопия на мысль о том, сколько надежды видится в новом союзе.

– О, уверен, что не одному кассиопию придёт такая идея. Всё-таки смотритесь вы с графом изумительно и очень многообещающе.

Я принимаю его полусогнутый локоть с вежливой улыбкой, намертво приколотой к лицу на ближайшие часы.

После всех хлопков, визгов и напыщенных пожеланий от сестёр и фрейлин увидеть долгожданный взмах алого платка перед носом становится радостью. Наконец-то исполняется единственное и самое настоящее желание: бежать от этого шумного балагана как можно дальше и быстрей. Бросаюсь вперёд, не заботясь ни об остающихся позади гостях, ни о сохранении причёски. Совершенно не приспособленное для быстрого передвижения платье мешает и липнет к ногам, и едва только удаётся скрыться от взглядов толпы за ближайшим поворотом, беспардонно приподнимаю подол и получаю возможность ускориться. Под подошвы туфель тут же летят мелкие камешки гравия, а колокольчики звенят, легко выдавая меня охотнику. Как и задумано.

Да, знаю – это просто игра, часть праздника, потеха для нетрезвых гостей. Все понимают, что добыча на самом деле не сбежит, даже если преследователь будет ленив как зажравшийся кабан. Определение, абсолютно не подходящее в моём случае, ведь никакая фора не спасёт от чёрного сервала. Однако… если эта ночь призвана развеселить, то я не откажу себе в удовольствии увидеть нечто смешное. Не всё одной публике наслаждаться.

Сбегаю с дорожки, шустро протискиваюсь между листьев гортензии, сбивая с них капли дождя. Рывком сдёргиваю с лодыжки первый браслет, поломав застёжку. В тугом корсете совсем нечем дышать, никакая прелая прохлада ночи не помогает, лишь морозит изнутри всё сильнее. Над головой слышатся хлопки крыльев потревоженных шумом птиц. Подошвы вязнут во влажной земле, но это волнует мало. Намотав колокольчики на нижнюю ветку ближайшего куста, удовлетворённо ухмыляюсь: о, я посмотрю, как Анвар будет искать по всему саду свои кхорровы «права» на обряд. Осталось спрятать ещё три, и так, чтобы он не успел меня нагнать…

Но кажется, что за мной вовсе никто не спешит, хотя время великодушного преимущества давно должно было выйти, а хищник выпущен по горячему следу. Прикусив губу от усердия, выпрыгиваю обратно на дорожку и тихо шиплю – туфля-таки застревает каблуком в клумбе, камни больно впиваются в пятку. Болотные духи. Бежать наполовину обутой или босиком? Выбор моментальный. Сдёргиваю обувь со второй ноги и со всех сил швыряю далеко в кусты. С ветки ближайшей вишни вспархивает большой чёрный ворон и укоризненно каркает, уносясь в ночь.

А если успеть раскидать браслеты подальше и рвануть к конюшням? Тогда может получиться вовсе не встретиться сегодня с Анваром, а это уже очень соблазнительная идея. Потому что в его присутствии я больше не доверяю себе и не знаю, что ещё способна ему позволить. Возможно, и консумировать брак, как он того желает… От шальной мысли ещё сильнее учащается дыхание. На цыпочках, как можно тише, бегу по тропинке дальше, взяв направление к яблоневым деревьям в самых укромных уголках сада.

Внезапно звонкое тявканье за спиной перебивает даже мои браслеты. Обернувшись, вижу маленькую мохнатую собачонку, явно из числа тех, что прыгали через обручи перед зрителями. Нелепое и кривоногое лохматое создание семенит вслед за мной, то ли перепутав с хозяйкой, то в инстинкте догнать. И я восторженно ахаю, не веря такой удаче.

– Ц-ц-ц… иди сюда, моя хорошая, – наклонившись, протягиваю руки, подзывая её, и глупая животинка умилительно высовывает язык. Блестят в тусклом свете фонарей глаза-бусинки. – Ну же, я тебя не обижу…

– Тяв! – согласно отзывается она, видимо, очень привыкшая к людям. Подбежав ко мне, виляет куцым хвостиком и подставляет рыжую голову для ласки. Торопливо почёсываю за ухом, уже стягивая с запястий браслеты.

– Ты чудо, какая послушная, – воркую я, торжествующе улыбаясь. Колокольчики в несколько мгновений оказываются на лапах собаки, и она весело ими бренчит, благодаря выучке артистов не пытаясь убрать их зубами. Избавиться от последнего украшения не успеваю: новый шорох со стороны фонтана заставляет резко вскинуть голову. – Беги! – Отправив свою невольную спасительницу обратно к людям, сама вновь подбираю полы платья к коленям и мчу дальше. По сравнению с тем, какой оглушительный звон издаёт собака, браслет на моей лодыжке почти не слышен.

Азарт захватывает, разогревает несколько дней как застывшую кровь: почти что сражение на мечах, только теперь хитрость будет решающим аргументом. Представив, как Анвар с проклятиями носится по саду за бедной скулящей псинкой, едва не хохочу в голос. Нет, теперь нужно быть предельно тихой. Задавив смешок ладонью, после нового поворота среди растительного лабиринта кустов вновь покидаю тропу – камни уже довольно неприятно врезаются в босые ноги. Облегчённо вздыхаю, почувствовав под собой мягкую мокрую траву, которая стелется под недавно закончившими цвести яблоневыми деревьями – запах увядших лепестков ещё не растворился, витая в промозглом воздухе.

Замираю, позволив себе унять скачущий пульс. Вдалеке слышен гомон толпы и шум фонтана, продолжающееся выступление лицедеев и шутов. Всё дальше уходит и звон колокольчиков. Отлично. Осталось просто спрятаться, забросить последний браслет на какую-нибудь ветку повыше, и можно с чувством выполненного долга идти к Эду, дабы вместе посмеяться с этого бедлама. Стараясь как можно меньше брякать, тихонько пячусь к ближайшей яблоне, не отрывая настороженного взгляда от слабо подсвеченной тропы. Шершавый ствол дерева останавливает шаги, и я прислоняюсь к нему, на миг прикрывая веки. Идеально. Вряд ли кто-то мог ждать подобного…

Слышу хлопок птичьих крыльев за спиной, а следом – почти неуловимый резкий свист воздуха. Рывок. Кожаная плеть юркой змеёй оплетает запястья, а затем задирает вверх руки и пришпиливает их к стволу, выбивая из меня потрясённый вскрик.

Нет! Откуда?! Ворон… Ох, какая же я дура.

– Ладно, я понял: делать мою задачу легче никто не собирался, – хрипловатый голос позади неумолимо приближается, и вот я уже ощущаю горячий выдох на шее. Чёрное перо показательно пролетает перед носом, подтверждая, что за спиной только что вернулся в человеческий облик мой охотник.

– Почему ты не гоняешься за собакой? – только и хнычу в досадном поражении, жмурясь от прокатившего по венам тягуче-крутящего притяжения. Едва слышу неповторимый тембр, едва лишь смолистый запах щекочет нос, и тело превращается в натянутую до предела тетиву.

– Потому что летел не на звон, а на стук твоего пульса, – шепчет Анвар где-то совсем близко, но вертеть головой, цепляясь волосами за кору яблони, мне совсем не хочется. – Он грохотал куда громче для того, кто не глух.

Легчайшее касание тыльной стороной пальцев к моей скуле посылает под кожу сверкающие язычки долгожданного тепла. Обречённо закусываю губу, теперь уже зная, что сама буду впитывать столько магии, сколько нужно, чтобы согреться полностью. Это сильнее меня, и возможно, сильнее нас обоих. Гудит в висках.

– Моя принцесса успела соскучиться и остыть. – Явно уловив, что я едва ли не тянусь вслед за его обожённой рукой, он выходит вперёд и обхватывает моё пылающее лицо в ладони, посылая в тело щедрую волну жара, от которой хочется постыдно скулить. – Бедная, замёрзшая девочка. Ты могла прийти в любой момент. И я бы согрел твою ледяную кровь с большим удовольствием для нас обоих.

Его испытующий взгляд сияет в темноте прозрачным блеском, выискивает что-то в моих глазах. Немею, как мышь перед удавом, не в силах вымолвить хоть что-то достаточно едкое. И только через град ударов сердца по рёбрам понимаю, что оно трепещет в жадном ожидании продолжения, восторге касания. Так что признание вылетает само, больше не сдерживаясь в сдавленной корсетом груди:

– Это меня и пугает. То, что я всё больше нуждаюсь в тебе, и что из-за этой кхорровой магии, которую не могу контролировать, лишаюсь выбора. Воли.

– Наконец-то, – улыбнувшись уголком губ, выдыхает Анвар, одобрительно погладив мои щёки большими пальцами и размазав лазурные узоры краски. – Наконец ты признаёшь это вслух. Может, пока у нас такой замечательный рывок вперёд, заодно расскажешь, чего ещё боишься? Что тебя тревожит…

– Помимо того, что ты привязал меня к дереву? – фыркаю я, понемногу фокусируясь на происходящем – хотя бы какой-то частью, той, которая не задерживает взгляд на его выступающем кадыке и не представляет вкус кожи, не любуется тем, как играют желваки на покрытых аккуратной щетиной скулах. Которая не пытается в упоении заурчать, как приласканный зверёк.

– Если не связывать, ты убежишь босиком даже по битому стеклу. Надеюсь, хотя бы завтра тебя не придётся тащить к алтарю на аркане?

– Нет. Но некоторые детали обряда правда станут проблемой.

Я беспокойно мнусь, погрязнув ногами в мокрой траве и вздрагиваю, когда пальцы Анвара устремляются вниз вдоль шеи, отчего непроизвольно откидываю назад голову. Хочется, чтобы трогал ещё. Чтобы не останавливался. Собирал в горле этот пульсирующий комок.

Он придвигается ближе, тянется к моему уху, и я замираю, со свистом выдыхая в ответ. Новая горячая волна покалыванием отзывается в потяжелевшей груди, напоминая, каково чувствовать эти же губы на ней. Бёдра вжимаются в его пах, но уклоняться мне некуда – да я бы и не стала. Он… напряжён? Его зубы игриво смыкаются на мочке, и я тихо всхлипываю от ряби перед глазами.

– Запомни, Виола. На моём пути к тебе не может встать ничего. Ни о чём не волнуйся, просто верь мне, – тугой шёпот превращается в мурашки, и кажется, что распалена до мелкой дрожи не только я. Что вдавливающее меня в ствол яблони тело само вибрирует от соприкосновения ноющей груди с твёрдым торсом. Ткань между нами явно лишняя. – Я хочу тебя. И возьму – взял бы прямо здесь и сейчас, если бы ты не была таким невинным оленёнком. У меня три дня только твои стоны в ушах, и духи песков, какое чудо, что я до сих пор держусь, до сих пор не ворвался ночью в твою спальню. Но я дождусь, чтобы тебя назвали моей. И сейчас мне нужны мои права.

Он вновь завораживает взглядом, растапливая им весь лёд сомнений. Застывает в такой близости от моего лица, что наши губы почти соприкасаются, и пряное дыхание разносится языками пламени по коже. Непроизвольно приоткрываю рот в ожидании чего-то волшебного, сжимаю безвольные закинутые кверху руки в кулаки, царапаясь о кору. Не дышу вовсе. Но Анвар и не пытается нарушить свои клятвы, скользя к талии, цепляясь за вышитые кружева корсета.

– Твои права унесла собака. – Усмехаюсь я, пытаясь его раздразнить. Добиться поцелуя, которым грезила с самого первого бала. Разочароваться и больше не возвращаться к наваждению.

– Не все.

Он мучительно медленно опускается вниз, не отрывая жадного взгляда от моих глаз. Бешено колотит пульс. Анвар обхватывает мои бёдра через тонкий шёлк, требовательно сжимает. Плотней свожу ноги, мечтая усилить давление и отстраниться одновременно. И всё же его признание в грешных желаниях питает смелостью… Не думала, что могу вызвать такие чувства у мужчины. Что на меня можно смотреть вот так: раздевая взглядом, отрывая кусок за куском, и при этом нагло забираться ладонями под подол.

Осторожное касание к лодыжкам кончиками пальцев. Пропадаю в вихре прозрачной радужки, боясь шелохнуться и до боли прикусив щеку изнутри. Вместо того, чтобы снять браслет, Анвар ведёт руку к звенящим от напряжения икрам, щекотно-приятно. Чувствую, как от испарины на лице течёт без того размазанными потёками краска, каплями синевы в декольте. Жарко.

– Я и в первую ночь видел, как ты красива. Не все могут оценить то, что не вписывается в общие рамки привлекательности. Но теперь вижу, что ты – настоящий дар духов, – таинственный шёпот слышится словно из ниоткуда, и я нервно дёргаю ногами, которые всё уверенней гладят шершавые ладони. Богиня, оставь мне хоть каплю воли…

– Не надо лести. Я давно её не воспринимаю, – выдавливаю из себя, силясь только не простонать, когда Анвар невесомо поглаживает кожу на внутренней стороне бедра. Этот взгляд. Он ни разу не моргнул, только чёрные искры голода в его радужке становятся всё отчётливее. И быстрее колотит точка пульса на горле, в которую так хочется впиться зубами.

– Это не лесть. Это восхищение той, кто завтра станет частью меня. Если бы природа получила человеческое воплощение, у неё были бы твои глаза – коварный зелёный омут. Твой запах. Твой вкус. И твой дикий нрав.

Без сил к сопротивлению безнадёжно откидываю голову назад, разрывая туманящий зрительный контакт. Не верю, что он не может зачаровать разум, потому как мой улетучивается в темноту ночи, оставляя только жгучее желание в теле. Мечту о поцелуе на сухих губах. И собственнически оглаживающие ягодицы ладони, то и дело слегка сминающие кожу вместе с шёлком белья. Не вовремя мелькает мысль, что за ходом охоты вполне может подсматривать кто-то слишком любопытный, особенно из крыс Лидианской. На кончике языка играет острота опасности, от которой ещё сильнее проступает влага между ног.

Растаяв в своих ощущениях, замечаю сорванный с лодыжки браслет лишь тогда, когда он звенит в руке Анвара. Усыпить бдительность ему удалось превосходно.

– Это только обряд, который ничего не меняет, – торопливо выпаливаю я, пытаясь цепляться за уничтоженные границы. – Не надейся после свадьбы ночевать в моей спальне.

Тихий, сипловатый смешок дополняется щелчком пальцев, и плеть соскальзывает с моих запястий, устремляясь к кольцу на поясе Анвара. Он выпрямляется и, склонив набок голову, смотрит, как я потираю поцарапанные корой руки.

– Первое правило лжи: поверь в неё сама, иначе лучше не пытаться. Ты лгать не умеешь совсем. – Играючи подбросив в ладони браслет, он прячет его в нагрудном кармане чёрного сюртука. А следом выуживает из него нечто небольшое и продолговатое, завёрнутое в бархатный платок. – Небольшой подарок на завтра. Не знаю, пользуются ли таким в столице, но у нас женщины любят приукрашать себя перед большими праздниками.

– Краска для губ? – удивлённо приподнимаю я брови, когда на свет показывается нечто похожее на маленький восковой карандаш насыщенного винного цвета. Отдалённо знакомое, но не обитающее в моём шкафу. – Не люблю такое.

– Эта понравится. Даю слово.

Он сам берёт мою руку и вкладывает в неё подарок, чтобы у меня не было возможности отказаться. Оглянувшись на тропу, обречённо закатывает глаза и отступает на шаг назад, а ко мне понемногу возвращается способность дышать.

– Иди. Тебе ещё ловить собаку.

– Сама прибежит, – фыркает Анвар, на ходу вытягивая из рукава кончик фейнестреля. Подарив мне последний долгий взгляд, не в пример всем предыдущим ласкам учтиво кивает: – До встречи у алтаря, моя принцесса.

– Тебе повезёт, если я не сбегу.

И даже мне ясно, что колкость скорее привычки ради. Он прав: лгать нужно учиться. Благо, рядом такой великолепный мастер дурить голову.

У каждого детство кончается по-своему. Кто-то не знал его вовсе, выживая с младенческого крика. Кто-то скажет, что детство уходит, когда умирают родители. Кто-то – что в момент, когда ребёнок покидает отчий дом. Моё детство кончается сейчас, когда я стою в пышном алом платье на коленях у статуи Сантарры, готовая сделать шаг в неизвестность. Готовая целиком принять на себя ответственность за будущее целой страны.

Всё это полумеры. Детство кончается, когда сам принимаешь решение за себя.

«Богиня, направь на верный путь. Защити от греха, подари свою милость», – зазубренные слова самой простой молитвы под конец вдруг сами дополняются идущей от трясущейся в волнении струны в сердце просьбой: «Защити от чар кровь своей избранницы».

– Нам пора, – разносится эхом от стен пустующего храма зычный голос отца.

– Я готова.

Набрав в грудь пропитанного запахами ладана воздуха, уверенно поднимаюсь с колен и в последний раз гляжу на выдолбленный в камне святой лик под ниспадающим капюшоном. Статуя выполнена невероятно искусно, передавая тончайшие складки рясы и сомкнутые мизинец и большой палец с чуть приподнятыми вверх тремя остальными – перст благословения, коим одарила Сантарра первых людей, сотканных из нитей своего света. Предков правящих династий, носителей чистой голубой крови. Богиня всегда будто смотрит с лёгким укором на пришедших поклониться ей рабов: не потому ли, что после Тритийского переворота жрецы взяли на себя бремя карателей, хранителей мира обоих континентов, обагрив белые одежды? И не потому ли, что древние люди совсем не считали магов грубой подделкой завистливого Харуна… что на самом деле все мы созданы руками праматери, а критичную разницу вписали в священные книги много позже сотворения мира.

За такую ересь меня уже можно сжечь вместе с магами.

Отвернувшись, уверенно направляюсь к выходу, и по каменным полам шуршат многочисленные тяжёлые подолы из слоёв парчи и тафты. В белый цвет рядятся лишь жрецы, а невестам положен алый. Самый яркий и праздничный, самый торжественный. Сегодня помимо усыпанного драгоценными камнями корсета на мне ожерелье с большим рубином, давящее на ключицы, а волосы собраны в высокую причёску и прикрыты красной вуалью вместе с лицом. Я долго думала, использовать ли подарок Анвара, но Маиса, увидев его, в восторге пропищала, что цвет идеален для брачующейся. Так что теперь губы заметно выделяются на фоне бледной кожи.

Отец окидывает меня одобрительным взглядом и подставляет согнутый локоть: именно ему надлежит быть провожатым по центральной улице Велории. Прогулка эта будет неспешной, под звуки скрипки с многочисленных балконов кирпичных домов. А учитывая, как редко в последнее время отец передвигается на своих двоих – у меня будет время и поволноваться, и успокоиться, и вновь затрепетать в страхе предстоящего события. Мы выходим из храма и шагаем по мощёной дороге, сегодня полностью освобождённой от людей. Все жители столицы собрались на площади, здесь же непривычная тишина и пустота.

– Твоя мать бы гордилась тобой сегодня, – вдруг негромко прерывает молчание отец, и я настороженно поворачиваю к нему голову. – Ты такая красивая, и так похожа на неё. Это её своеволие, гордость, сила духа и ум. Порой мне больно смотреть, какой ты выросла, потому что в твоих чертах, в остром носе и разрезе глаз я вижу Эббет…

– Мы никогда о ней не говорили, – в лёгком потрясении шепчу я.

Всё, что я знаю о маме – прилизанные и официальные рассказы престарелых служанок и нянек, набившую оскомину легенду о спасении кронпринца, но ни разу не слышала от самого отца элементарного: кто она, какой была, о чём мечтала и кого любила. Почему сейчас, когда он ведёт меня к алтарю, который станет его концом как короля? Почему не годы назад, когда я плакала от боли в душе и теле в своей холодной башне после очередных насмешек и так сильно нуждалась в маме. Хотя бы в памяти о ней, звучащей теперь, так поздно, так до тошноты бесполезно.

– Я её потерял. О чём тут было говорить. Вместе с ней ушла какая-то важная часть меня… что-то невосполнимое. Даже её имя приносит боль, – он неловко кряхтит на новом шаге, слишком пристально смотря себе под ноги. Яркое солнце слепит, отражаясь от его короны и тёмных сапфиров. А мои глаза отвратительно не вовремя печёт влагой, встаёт в горле едкий ком.

– А как же Глиенна?

– Я полюбил её. Со временем, далеко не сразу. Она была ближайшей подругой Эббет, её доверенной фрейлиной, как твоя Маиса. И я подумал, что вряд ли кто-то заменит тебе мать лучше. Но едва у нас появились свои дети, как что-то пошло не так…

Внезапные откровения едва не выбивают опору под подошвами, и я крепче вцепляюсь в руку отца, лишь бы не упасть. Я не знала. Представления не имела, что моя мать дружила с этой мегерой. Похоже, моё замешательство воспринимается как волнение перед обрядом, и отец подбадривающим, но абсолютно пустым жестом похлопывает меня по пальцам, отчаянно цепляющимся за бархат его пурпурного сюртука.

– Сейчас это уже не важно. Сегодня твой день, и пусть ты считаешь это долгом и повинностью, но я уверен: ты найдёшь своё счастье и опору в лице Анвара. Его растил человек чести, и я говорю не как друг герцога. Если такой мужчина даёт клятву, то нарушить её заставить сможет только смерть. И ты оценишь эту безусловную верность, когда придёт твоё время носить бремя короны, – слишком долгая речь сбивает слова в пыхтение, но слышать их всё равно приятно. Понимать, что поступаю правильно, вверяя магу судьбу Афлена и себя самой.

– Всегда думала, что помимо этих расчётов должно быть нечто большее, – лепечу я, на миг подняв голову и видя впереди собравшихся по сторонам от улицы людей. Тут, на задворках, вдали от алтаря – одни простолюдины, с немым любопытством наблюдающие, как мы вышагиваем в такт музыке.

– Аристократы не женятся по любви, милая. Я однажды попробовал и получил только зияющую рану на всю оставшуюся жизнь, которую не зальёт никакое вино.

Мне нечего ответить, да и сгущающееся количество народа не позволяет отвлекаться. Перед нами расстилается вымощенная снежным камнем площадь, в самом центре которой установлен мраморный постамент. Высокая кованая арка оплетена голубыми розами, а в руках шепчущихся людей мелькают огромные букеты разномастных цветов, заполняющих ароматами воздух. Белая фигура кассиопия под аркой контрастирует с тёмно-бордовым силуэтом, ждущим с покорно заведёнными за спину руками. Вдыхаю глубже, улыбаюсь просто вопреки и киваю каждому, чей взгляд ловлю на себе. Сегодня вся Велория – мои дорогие гости, которые поочередно почтительно кланяются нашей с отцом процессии.

«А она красивая», – доносится через шорох платья и музыку наивный шёпоток.

«Такая маленькая, и уже замуж?».

«Король-то еле плетётся, того и гляди упадёт».

«Мама, почему у неё белые волосы?», – почему-то все эти приглушённые голоса подбадривают шагать куда увереннее. Надо чаще выходить в народ, может быть, переодевшись в простецкие платья. Идея Анвара устроить всё именно так, а не в храме, кажется не просто увиливанием от разоблачения его природы, а очень даже удачным ходом. Нас увидят все, и для всего мира мы сейчас должны быть до идиотии счастливой парой. Сияй, Виола, сияй как можно натуральней.

Я справляюсь. Только когда до алтаря остаётся десяток шагов, колени всё равно начинают дрожать. Клятвы… кажется, забыла всё зазубренное напрочь. Хорошо, что их хотя бы не надо говорить вслух. Ладони мокнут, зато открытые и немного поцарапанные ночью стволом яблони плечи кусает холод. Доведя меня до ступеней, отец коротко целует мою трясущуюся ледяную руку:

– Благословляю, дочь моя.

Он отходит к первому ряду гостей, где собралась остальная династия и преторы. С явным облегчением плюхается на подготовленный золочёный стул и утирает влажный лоб платком. Успеваю перехватить абсолютно ничего не выражающий дымчатый взгляд Глиенны, и от внезапного понимания перехватывает горло.

Подруга. Фрейлина. Доверенное лицо, наверняка знавшее, что моя мать была колдуньей. И умирающее ещё в утробе королевское дитя, первенец, сгубленный отравой магического толка…

«Ты. Это сделала ты», – проносится ядовитой стрелой в голове. Я подозревала всегда, но лишь сейчас могу быть в том уверена. Ей нужна была корона и постель короля. Но почему тогда не хотела убивать Эббет, пытаясь уничтожить лишь ребёнка? Неужели попытка в милосердие? Привязанность госпоже? Верность?

Мелькнувшая перед носом приглашающая раскрытая ладонь возвращает из этих тяжёлых мыслей в реальность, где я слишком долго мнусь у постамента. Я покорно принимаю крепкую руку, поднимаясь по трём ступеням длиной в бесконечность. Уже ставшая ожидаемой волна тепла отогревает пальцы. Строгий тёмно-бордовый сюртук Анвара украшен вышитым переливающимися нитями гербом с соколом, пуговицы отливают золотом. Но ещё ярче светятся прозрачные глаза, и на миг верится, что он рад абсолютно искренне. Что восхищение при взгляде на моё слабо прикрытое вуалью лицо настоящее.

– Дети Сантарры! – торжествующе гремит бас кассиопия, едва мы занимаем свои места по сторонам от стоящей на алтаре широкой медной чаши с водой. – Мы собрались здесь, дабы свершился благословенный союз сердец, душ и семей. Соединились в одну нить две жизни, смешав кровь перед ликом богини. Да станет свет этого дня свидетелем их нерушимых клятв, – жрец простирает вверх руки, будто пытается поймать яркий луч, и кольцо претора переливается на его сморщенном пальце.

Все шёпотки окончательно стихают, будто от сторонних звуков отрезает невидимая стена почтения таинству обряда. Моргнув, я повторяю жест Анвара, протягивая раскрытые ладони над чашей. Больше невозможно смотреть куда-то ещё, и только прозрачные глаза напротив занимают всё пространство. Настолько спокойные и уверенные, что и я позволяю себе расслабленно выдохнуть за миг до того, как поперёк ладоней проскальзывает острое лезвие. Чуть заметно дёргаюсь от боли, сдерживая шипение.

– Кровь к крови, душа к душе… – заунывно, нараспев читает молитву кассиопий, разрезая и руки Анвара. Тот, кажется, чуть заметно улыбается, не шелохнувшись, когда нож проходит по коже.

Опустив взгляд, вижу, как в чашу льются тонкие струйки: моя голубая кровь и его, тёмно-алая. Окунув клинок в воду, кассиопий размешивает её, пытаясь создать воронку, и к моему удивлению, разного цвета дорожки упрямо не сливаются в одну. Что ж, этого я и боялась. Съёживаюсь от напряжения, уловив, как задумчиво хмурится жрец. И лишь спустя бесконечно долгие, тяжёлые удары сердца жидкость в чаше наконец-то становится однородной, мутно-фиолетового цвета.

– Рука к руке. – Продолжается обряд, и мои пекущие болью ладони придвигаются к рукам Анвара. Рана соединяется с раной, напряжённо поджимаю губы, чтобы не выдать, что приятного в этом мало. – И клятва к клятве…

«Виола», – внезапно зовёт в голове твёрдый голос, почти так же, как когда его послания передавала бабочка, только теперь это вовсе речь без слов. Удивлённо приоткрываю рот: нет, я знала, что клятвы брачующиеся произносят только мысленно, но что при этом слышат друг друга? Однако мягкая улыбка напротив приносит немного порядка: – «Не все. Только маги».

И пока я осознаю это, взгляд Анвара становится непривычно стальным. Исчезает замершая в ожидании толпа, кассиопий и даже чаша, только один звук эхом отдаёт в затылок, и от каждого слова покрываюсь мурашками, дрожу всё сильнее.

«Виола Артонская, я клянусь тебе в верности. Клянусь, что отныне буду защищать тебя даже ценой своей жизни. Что не оставлю тебя и не предам. Теперь ты моя семья. И в этот самый день я клянусь, что сделаю тебя королевой Афлена».

Все заготовленные слова испаряются. Не чувствую боли в царапинах, которые нас сейчас соединяют, лишь горячее, пульсирующее покалывание. И дикое ощущение, будто только что мне отдали весь мир, а я стою, не зная, чем расплатиться. В сомнениях, что он впрямь услышит, сбивчиво и несмело мысленно произношу свою спонтанную клятву, далёкую от заготовленной:

«Анвар Эгертон, я клянусь тебе в верности. Клянусь, что не предам тебя и не раскрою твоей природы людям. Что принимаю её, принимаю тебя целиком. И что научусь тебе доверять», – кажется, что-то важное и подходящее в этом всём было, потому что он на миг прикрывает веки, забирая мои обещания.

Мы размыкаем руки, и кассиопий поливает их водой из кувшина, смывая в чашу остатки крови. Мысленная связь тоже прерывается, но осадок остаётся, как и останутся шрамы. Хлопки народа и свистки разносятся по площади, торжествующе летят на постамент лепестки и, как положено, пригоршни сахара в ноги – на сладкую жизнь. Развернувшись лицом к людям, с улыбкой откидываю вуаль с лица. Теперь можно. Последняя глупая деталь перед тем, как сойти с постамента и начать выслушивать поздравления: у самых ступеней рядовой жрец в белом капюшоне подносит блюдо с грубой ржаной лепёшкой, которой положено накормить друг друга.

Нерешительно останавливаюсь и понимаю, что мой беглый взгляд на Анвара абсолютно просящий: избавь от этого, ты обещал. Обещал, что я могу не переживать ни о чём. Он едва заметно кивает и спокойно отламывает кусок лепёшки – я даже вижу кхоррову розоватую начинку.

Пальцы немеют, и это совсем не от кровопотери. Среди кружащих лепестков, вновь зазвучавшей музыки и аплодисментов показать свою болезность не хочется совсем. Но мне просто некуда деваться, так что как можно смелее отламываю кусок и замираю: нет никакого специфичного запаха моей отравы.

Верить ему? Кажется, я только что поклялась именно в этом.

Первой подношу к его губам лепешку, и он безропотно позволяет положить её в рот. В прозрачных глазах явными искрами кружит смех, так что не пытаюсь уклониться от его руки и решительно смыкаю зубы на своём кусочке, мысленно готовясь потерять сознание ко всем болотным духам от такого нарушения запретов.

Желе. Вишнёвое желе вместо мяса, сладостью тающее на языке. От облегчения, что я могу это проглотить, едва сама не смеюсь в голос. Жаль, что выражением лица не передать всю глубину моей благодарности и то, как внезапно хочется обнять его за помощь. Зато можно потянуться к руке и осторожно переплести пальцы. Крепче, теплее – раны снова, намеренно соприкасаются.

«Спасибо».

Слышу Анвара в своих мыслях, уже этого не пугаясь, а ожидая с волнительным трепетом:

«Не за что, моя принцесса».

Никогда на моей памяти парадный зал не выглядел настолько роскошно. Розоватые мраморные полы сияют до зеркальности, отражая огни хрустальных люстр и расставленные по периметру золочёные витые канделябры. Повсюду расписные фарфоровые вазы с пышными букетами голубых роз, и неслышно снуют между множественными круглыми столами слуги в одинаковых синих передниках. Кружевные скатерти вышиты серебром, и в переплетении узоров можно увидеть гибких снежных барсов с раскрытыми пастями, таких же, как на гербе за моей спиной.

Я думала, что предстоит новая пытка, но пир будто продуман до мелочей – тех самых, что важны именно мне, пусть я не давала никаких распоряжений. Наш с Анваром стол отдельно, во главе зала вместо тронного постамента, лицом к гостям. Два широких полотна развешаны позади: барс и сокол с перьями-ножами, как олицетворение соединяющихся родов. Но самое прекрасное в том, что до меня практически не добираются запахи разномастных угощений – запечённых диких уток и пирожных с горами крема, копчёной свинины и паштетов, трюфелей и фаршированных форелей – иначе сказать, запахи отравы. Передо мной настолько исключительно дозволенные угощения, что когда вижу это и осознаю, от благодарности и нежности настроение взлетает почти до отметки «счастлива».

Впервые кто-то впрямь позаботился о моём комфорте.

Этажерки с фруктами, до которых очень далеко нашему северному сезону. Да что там, и в восточной Антилии вряд ли могут собрать в первый же месяц лета лопающиеся гранаты, ароматные жёлтые груши и сочные апельсины, как ненужные мелочи рассыпанные ягоды – чернику, белые гроздья редкой альденики, крупную красную сладуницу. Наверченные в изящных формах зверей фруктовые желе и потрясающее, лёгкое и шипучее медовое вино, приносящее только теплоту в груди. На мои вопросительно поднятые брови Анвар шёпотом объясняет, что всё это везла с собой в качестве подарков делегация из Манчтурии, где лето практически не кончается. Но как можно было всю долгую дорогу и дни напролёт сохранять даже у ягод первозданный вид, будто только что сорваны с куста и всё ещё покрыты росой… Однако выпытывать детали возможности не остаётся: слишком шумно, и слишком много поздравительных речей нужно выслушать, так что и мимоходом насладиться угощением приходится успевать между дел. И украдкой улыбаться тому, как терпеливо мой муж ест то же, что и я, не омрачив тошнотворными запахами наш стол. За стойкость ему точно можно выписать королевский орден.

– Наш мудрый король уже сказал лучшие слова, и я полностью с ними согласен, – поднявшись с бокалом в руке, неловко сочиняет на ходу поздравление лорд Нэтлиан, то и дело приглаживая длинные седые усы и сверкая эполетами на крутых плечах. – Это действительно тот союз, который сохранит жизни вверенных мне бойцов. За признанием всех рас Афлена равными друг другу стоит будущее, и это будущее сейчас перед нами. Благослови Сантарра кронпринцессу и её супруга!

Как положено ленегату и претору, он ограничивается наклоном головы, прежде чем пригубить вино, и я принимаю речь кивком и улыбкой, от которой уже немеют скулы.

– Полный поклон, между прочим, – еле слышно долетает до меня женский смешок от дальнего стола, который вряд ли разобрал давно не ворочающий языком отец, но точно улавливает сам Нэтлиан, цветом лица сравнявшись со своим оливковым кителем. За наглым замечанием следуют неприятные шепотки фрейлин.

Это грубо и отвратительно, но есть тут и грязная правда: Нэтлиан не должен был говорить напрямую с наследницей династии, не поклонившись в пояс, потому как до сих пор не носит никакого титула. Он дослужился до звания ленегата и командующего армией, будучи простолюдином – сыном то ли кровельщика, то ли плотника. Отвага, острый ум и верность короне помогли ему получить кольцо претора, земли и солидное состояние, но ничто из этого не может оказать влияния при дворе, если даже понятия «род» у Нэтлиана нет. Страшно представить, каково в подобном положении приходилось маме.

– Спасибо за воодушевляющие слова, милорд, – вдруг отчётливо перебивает смешки в зале Анвар, салютуя зеленеющему старику бокалом, как бы говоря, что ошибки не было. И в этом я с ним полностью согласна: если кто и заслужил своё место и право, так это бывалый войн, а не тот же нагло развалившийся в кресле Данг, бросающий на всех вокруг оценивающие змеиные взгляды.

На стол сбоку от меня ложится приглашающе раскрытая ладонь. На миг она сжимается, нарочно выдавливая кровь из недавней раны. Что это приглашение, понимаю почти сразу, и повторяю движение Анвара, тревожа царапину, а затем без сомнений переплетаю с ним пальцы.

«Это будет действовать всегда?», – спрашиваю у него, как только чувствую, что в своей голове уже не одна, а по венам растекается искрящее сахарное тепло, так похожее на шипучее медовое вино. Словно в пышном зале вокруг нас возникает отдельная комнатка, где можно говорить без свидетелей. Невидимый купол безопасности, где никто не подслушает и где невероятно уютно. Растопленный камин посреди поля, поливаемого дождём.

«Только кровь к крови, на свежую рану. Завтра такого не будет. Я приятно удивлён, что вообще установилась связь – до меня доходили только сплетни, маги выживают не настолько часто, чтобы создавать союзы. А ты вовсе не маг», – не повернув головы и всё так же учтиво улыбаясь гостям, отвечает Анвар. Для окружающих мы просто взявшаяся за руки милая пара, уже выслушивающая следующую невероятно нудную речь, от посла из Тиберии. Удобно отрешиться от скуки, однако ладонь болезненно пощипывает.

«Оказывается, свадьба – не так уж плохо, как я думала», – странная мысль не адресована ему, просто рождается сама. Если и в зале, где смотрят лишь на нас, можно умудриться сбежать – пир и впрямь удаётся на славу. В голосе Анвара слышны привычные колко-довольные нотки:

«Мы ещё не добрались до самой интересной части. Но я хотел спросить, обратила ли ты внимание на слабость Нэтлиана», – его слова заставляют меня вновь посмотреть на стол преторов и увидеть, как ленегат раздражённо вливает в себя вино, заметно помрачнев. Кажется, у него настроение испорчено точно, что немудрено.

«Это несправедливо, что за все свои заслуги он так и не может получить уважение при дворе. Наверняка его дети вовсе останутся брошены не у дел: без титула им придётся подниматься с самых низов, как отцу, и никакие деньги этого не изменят», – печально вздыхаю я, понимая, что всех сплетников не заткнуть. Тёплая рука Анвара уверенно сжимает мою, и я чувствую пальцами бугристую кожу.

«Это изменишь ты. Один указ, одна подпись, которая ничего не стоит короне, но так много будет значить для него. С Дангом вопрос решён, Мэнис тоже оказалась не без греха за стенами дома. Но прежде чем обещать Нэтлиану титул, я обязан спросить тебя».

«Но титулы не создаются из воздуха, одна бумага с подписью…», – робкая попытка возразить, потому что подобное абсолютно исключено. Как можно просто взять и назвать человека бароном? Пусть даже у него давно есть подконтрольные земли вблизи столицы.

«К концу следующей седьмицы ты станешь королевой, полноправной владелицей всего этого притона лизоблюдов. Твой указ, каждое твоё слово будет равно закону. Топнешь ножкой – и титул станет возможно заслужить. Хлопнешь в ладоши – неугодных начнут выкидывать из окна», – озвученные абсолютно уверенно, предельно конкретные сроки задерживают следующий вдох. Холодок дрожащей каплей скользит между лопаток. Так скоро? Кажется, мой новоиспечённый супруг не привык долго стелить дорожки…

На миг отвлекаюсь, кивая закончившему поздравительную речь послу из Тиберии, пока Анвар благодарит его вслух. Но тема беседы много интереснее пира.

«Это ребяческий подход, и ты сам это понимаешь. Долго ли продержится на троне безумная королева-самодур, не считающаяся ни с кем?», – знаю, что моё волнение он всё равно уже чувствует, но всё же пытаюсь не терять нить разговора за стуком в висках.

«Любое самодурство можно просто грамотно обосновать. Титул Нэтлиана же настолько напрашивается сам, что я поражён, как король не обратил на это внимание».

«Да ему плевать», – хмыкаю я, коротко взглянув на отца, который едва не валится вбок через подлокотник кресла и совершенно беспардонно задрёмывает пьяным забытьем у всех на виду. – «Ладно, если это необходимо, я не против. А можно я тоже кое-что спрошу?».

Но формировать вопрос в голове и не приходится, он настолько зреет с самой церемонии на площади, что Анвар улавливает его при одном воспоминании об обряде и усмехается. Свободной рукой достаёт с края стола блюдо с ягодами альденики и ставит ближе ко мне.

«Попробуй. Эти растут только в самой Сахетии, их собирал Волтар. Дарят крепость телу, не дают устать слишком рано. И да, заменить лепешку было сущим пустяком».

«Но их готовят жрецы в храме, а тебе туда не пробраться», – я неуверенно беру пару белоснежных ягод и кладу в рот. Вкус потрясающий, мякоть тает на языке нежным освежающим соком, напоминающим мелиссу, а приятный запах напоминает о чистоте гор или первом снеге. И едва проглатываю, как пульсирующая лёгкая боль в ладони успокаивает волны, медленно затихая внутри.

«Мне – нет, а вот Миджаю – да, он не маг. И хоть выглядит как гора мышц, ловкости ему не занимать».

Анвар смотрит на стол неподалёку, занятый делегацией из Манчтурии, и я обращаю внимание на того самого громилу, которого заметила ещё у конюшен и который, по словам Эдселя, и кормил лошадей. Даже сидя названный Миджаем мужчина возвышается над остальными и довольно добродушно смеётся вместе с другими четырьмя тёмнокожими слугами Анвара. Почему-то создаётся ощущение, что за этим столом собрались не просто сослуживцы, а друзья, похлопывающие друг друга по плечам и так по-настоящему весело что-то обсуждающие в узком кругу.

«Жаль, что у нас не было времени и возможности дождаться прибытия на свадьбу твоих родных. Оставлять сейчас Манчтурию без герцога Иглейского было бы неразумно», – хотелось бы видеть перед собой больше столь же искренних лиц, а не напомаженных чужаков.

«Мои братья быстро бы показали вашим чопорным аристократам, как надо отмечать такие события. Правда, я не ручаюсь за количество бастардов, которые бы после этого остались в столице. Так что считай, нам повезло», – оцениваю его желание отшутиться и давлю смешок, а Анвар вдруг поднимает наши переплетённые руки и коротко касается губами моих пальцев.

И, наверное, мне не надо так сильно смущаться проявлениям нежности со стороны собственного супруга, но всё равно замираю и не дышу.

Хрустит вод подошвами сахар. Им, будто блестящей пылью или осколками разбитых витражей усыпан весь путь в северную башню, вся каменная лестница и коридор, тускло подсвеченный канделябрами. Никаких стражей. Этой ночью сюда не положено заходить никому постороннему. Вот только посторонней чувствую себя я сама, когда прохожу через дубовые двери и с грустью смотрю на свою клетку.

Это моя спальня – и уже совершенно чужая. Знаю, что Маиса старалась изо всех сил, стараясь создать подобие уюта: разведён огонь в камине, расставлены на столе вазы с фруктами и кувшины с вином и водой. Но от царящего здесь навязчивого аромата роз не спастись, и я без раздумий иду к балкону, чтобы проветрить от духоты. Распахиваю его срывающимися холодными руками. Изо всех сил не смотрю на постель и на приглашающе открытую дверь в помывочную, откуда клубится лёгкий пар горячей ванны. Ну, уж нет. Я не обязана. И совершенно точно не буду сейчас покорно раздеваться, ложится на эти алые простыни поверх пошло раскиданных розовых лепестков и ждать. Затем, в общем-то, невесту и отпускают с пира чуть раньше – подготовиться. Вся моя подготовка заканчивается тем, что я сдёргиваю вместе с пучками волос тяжёлые заколки, распуская пряди, скидываю в дальний угол туфли с уставших ног и встаю у камина, зябко обнимая себя за плечи и смотря на огонь. Воздушная тафта платья грозит загореться от такой близости к пламени, и какая-то часть меня на это надеется – моментально избавлюсь ото всех сомнений. Стану спичкой. Исчезну.

Царапины на ладонях не положено заматывать, но к ночи они подсыхают корочкой и совершенно не беспокоят. Беспокоит иное: получится ли у меня отстоять свои границы? Да, после этого бесконечного дня чувствую, что и впрямь могу исполнить свою клятву – принять Анвара, доверять ему. Но я не обещала любить и тем более делить с ним ложе прямо сейчас, практически ничего о нём не зная. Может быть, когда-нибудь я буду готова. А пока ничего не мешает спать в разных комнатах и нанять немых стражников, чтобы не ползли никакие слухи. Именно так и надлежит поступить.

Дверь в спальню не закрыта – какой в этом смысл, если в башню никто не зайдёт, кроме колдуна, которого не остановят стены? И всё равно вздрагиваю, едва с лестницы доносятся тихие, скользящие шаги. Будто ползёт к забитому в норке мышонку змея, раскрывшая хищную пасть. Ассоциация столь ярко встаёт перед глазами, что почти вижу эти силуэты в играющем пламени.

– Твоя фрейлина очень милая. Так постаралась для хозяйки, – негромко раздаётся за спиной, и будничный тон Анвара слегка ослабляет давление самих стен, пресс обстоятельств. – Всегда был уверен: если хочешь узнать, каков человек, спроси у тех, кто от него зависит или подчиняется. Маиса всей душой хотела, чтобы тебе понравилось. Значит, ты к ней добра.

– А ты дружен с Миджаем, – почти позволив себе улыбнуться, отзываюсь я, не повернув головы. Но чувствую кожей тяжёлый взгляд на открытых плечах и моментально покрываюсь мурашками. – Мы с тобой очень неправильные аристократы. Ломаем устои, плюём на традиции, подменяем свадебные лепёшки и готовимся сместить с трона короля. Надеюсь, ты не против нарушить ещё одну… часть устаревших канонов?

Замираю в ожидании реакции, от напряжения сводя вместе лопатки. Внутри всё трясётся, как яблочное желе с праздничного стола. Ужас в том, что с той самой ночи в комнате Анвара я словно распилена ржавой ножовкой на две половины, одна из которых кричит разумные аргументы и боится каждого неумолимого шага, который уже слышен позади. А другая трепещет в ожидании касаний, приносящих такое нужное, упоительное тепло, несравнимое с тем, что исходит от камина.

– Виола, я поклялся тебя защищать, – вдруг предельно серьёзно говорит Анвар, и его ладони покровительственно ложатся на мои плечи. Я выдыхаю, прикрыв веки от удовольствия, покалыванием обжёгшего кожу. – Если ты всерьёз думаешь, что я сделаю тебе больно, что ради желания консумировать брак сейчас возьму и сломаю всё, что между нами может когда-нибудь быть хорошего… То лучше мне и впрямь уйти, чтобы защитить тебя от этих страхов. Но если ты мне веришь хотя бы немного, если позволишь себе признать, что отзываешься на меня не только из-за магии, то я останусь.

Его пальцы осторожно проскальзывают под цепочку ожерелья, едва слышным щелчком расправляются с застёжкой. Тяжёлый рубин наконец-то перестаёт давить на грудь и отбрасывается Анваром на каминную полку, как обишковая побрякушка. Резкий стук хорошо трезвит. Я медленно осознаю сказанное и даже не сразу понимаю, что мне дают выбор – тот самый, с которым успешно распрощалась, когда согласилась на брак. Как же сильно благодарна за него сейчас: что мне не нужно ничего доказывать, ведь мои границы остались при мне, и я могу ими воспользоваться.

Но хочу ли?

– Уйти или остаться? – шёпот в сгиб шеи, так близко, что дыхание перехватывает запах еловой смолы: пряный, терпкий мужской аромат. Теряюсь в рваных мыслях, чувствах, в себе самой и в порхающих касаниях к плечам, невесомых поглаживаниях. Ладони, которые теперь я буду узнавать не глядя – с поперечными царапинами, нашими общими шрамами. И их уже не снять, как заколку с волос. Узы Сантарры невидимы, но нерушимы. Так какой смысл им сопротивляться и отрицать.

Я медленно разворачиваюсь и впервые сама тянусь дрожащей рукой к лицу Анвара. Дотрагиваюсь до подбородка подушечками пальцев, знакомясь с мягкостью аккуратной тёмной щетины. Он терпеливо ждёт, но прозрачные глаза не отрываются от моих, святятся с чёрно-золотыми искрами надежды и жажды. Нет, сейчас я чувствую себя совсем не мышью перед змеёй – а графином колодезной воды перед путником, который несколько месяцев шёл через пустыню.

– Останься, – испуганным шёпотом, не веря, что впрямь выбрала падение в пропасть.

В потрясении от себя смущённо прикрываю веки, и тут бархатное, пьянящее тепло опаляет губы. Анвар едва их касается, попутно ведя ладони вверх, вдоль шеи. Поглаживает большими пальцами скулы. От предвкушения кружится голова, будто залпом выпила бокал сливового вина. Боюсь дышать и шевелиться, словно одно неверное движение раздавит крылья той бабочки, что переносит его послания. А момент тянется липкой смолой, пока я сама непроизвольно не облизываюсь, едва заметно.

Анвар тут же приникает ближе, будто только этого и ждал: неосторожного жеста, ошибки своей добычи. Проталкивается языком в мой рот, медленно изучая обратную сторону губ. Вкус переспелой ежевики сладкими искрами разливается от каждого касания, становясь трепещущим ощущением под рёбрами. Ослабевшие колени подкашиваются, и я цепляюсь за крепкие плечи, чтобы не упасть. И прежде, чем меня оглушает сбивчивый сердечный ритм, понимаю, что тоже целую его – самозабвенно и любопытно, сталкиваясь языками и жадно впитывая жар. Растворяюсь в нём, в неспешном темпе, с которым он вбирает мои губы, то чуть ослабляя, то усиливая нажим. Играя и невидимой нитью контролируя ускоряющийся ток моей мёртвой крови.

Путник, шедший несколько месяцев через пустыню, совсем не он – а я сама…

Хочу больше, теснее, теплее. Как кусочек льда, брошенный на печь, плавлюсь под губами Анвара, выцеловывающими мою шею. Он впивается с ощутимо растущим голодом, и рывки его дыхания окатывают огнём кожу. Его руки требовательно сжимают талию, и даже через плотную броню корсета передаётся давление. Мои пальцы безнаказанно подцепляют ворот сюртука, стремясь к первой пуговице, и разделавшись с ней, обнажают ярёмную впадину. Ложатся поверх и ловят быструю пульсацию, так приятно отдающую в моё собственное тело: впервые за двадцать лет жизни чувствую себя желанной. Живой. И когда новый поцелуй приоткрытого рта приносит вместе с влажным жаром вкус сочной клубники, такой отчётливый – пытаюсь вырвать каждую его крупицу, чуть было не простонав от наслаждения. А Анвар всё равно умудряется вести за собой, с нежностью зарываясь в растрёпанные волосы пальцами, пропуская между ними пряди. Лёгкая тревога непонимания всё же заставляет оторваться и найти его глаза:

– Что это…

– Краска для губ. Слушайся меня почаще, и приятного будет ещё больше, – столь довольного тона, по тембру сравнимого с урчанием приласканного зверя, я ещё от него не слышала. Он скользит вдоль моей скулы кончиком носа, странным щекочущим жестом, разносящим колкость под кожу, и, закончив путь у самого уха, шёпотом добавляет: – И альденику ты тоже ела не зря. Моей невинной принцессе не нужна боль, – напоследок звонко прикусив мочку вместе с застёжкой серьги, Анвар выбивает из меня потрясённый и, несомненно, облегчённый выдох:

– У тебя каждый ход продуман наперёд?

– Привыкай. И к тому, что я терпеть не могу лишние тряпки.

Не успеваю среагировать хоть как-нибудь, лишь нервно дёргаюсь от резкого треска ткани и замечаю голубой всполох в прозрачной радужке. Серебряные когти подцепляют завязки корсета и разрезают их вместе с самим шелком, варварски разодрав оковы одежды. Протестующий сдавленный писк Анвар затыкает, вновь захватив власть над моими губами. Новый вкус: лёгкая раззадоривающая кислинка и сладость граната, как освежающий глоток. И первый порыв придержать соскальзывающее платье летит ко всем болотным тварям. С шорохом падает вокруг ног алый сноп тафты и парчи. Не вижу этого – слишком увлечена, следуя за языком, вовлекающим в азартную борьбу. Мелкая дрожь пробегает по позвонкам вслед за оглаживающей спину шершавой рукой.

Нет, я не сдамся так просто и не откажу себе в желании касаться кого-либо без преград, зная, что могу сделать приятно, а не напугать холодностью. Тактильный голод становится выше всего: титулов и ситуации, наших неясных мне самой отношений и долга. Вновь подбираюсь к пуговицам и расстёгиваю одну за другой – так нетерпеливо, что одну всё же отрываю, со стуком отбрасывая в сторону. Ладони Анвара оглаживают бёдра, сминая атласное бельё, и я всеми силами пытаюсь не стонать, не захлёбываться ощущениями, молоточками бьющими потребностью в низ живота. Касаться хочется больше всего остального, и как только удаётся развести в стороны сюртук и рубаху, приникаю к твёрдой груди ладонями, согреваясь об быстро стучащее сердце.

– Виола, – шепчет у самого уха растягивающий звук «о» низкий голос, то ли просяще, то ли вопросительно. Раскалённые, быстрые поцелуи ключиц, неспособные оторвать меня от удовольствия ощущать под пальцами бархатистую кожу. Прочувствовать каждую сжатую мышцу, их плавный рельеф и сквозящую силу.

– Мне нравится, как ты произносишь моё имя, – отзываюсь я чуть слышно, а затем нахожу губами сгиб его шеи: для этого приходится встать на носочки, окончательно вытряхиваясь из платья.

– А мне – когда ты стонешь. Духи песков, от твоего стона у меня… впрочем, такое приличным девушкам не говорят.

– Сегодня я не приличная девушка.

В подтверждение сама вжимаюсь оголённой грудью в его торс, замирая с прикрытыми глазами и дрожа как лист на ветру. Потрясающе. Томящее чувство сосредотачивается внутри, и от жара горло давит стыдное скуление. Нет, никакой пощады просить не стану: скорее сама пройдусь губами вдоль жилистого плеча, пробуя тёмную кожу. Солоновато-терпкая, но такая… настоящая. Умилительно покрывающаяся мурашками, когда спускаюсь чуть ниже и целую кончик соколиного пера, попутно выводя ногтями узоры на мужском прессе. Чуть царапнув вдоль линии ремня брюк, и в ответ мне звучит сиплый выдох:

– Да. Ты точно далека от приличий!

Вскрикиваю в протесте, потому как гуляющие по моим ягодицам ладони вдруг сжимают хватку, и Анвар закидывает меня себе на пояс, вынуждая обхватить его бёдрами: так естественно, будто тела подстраиваются друг под друга сами.

– Эй! Поставь! – слишком неуверенно для настоящих возражений, но я получаю отличный повод попробовать кое-что ещё: осторожно прикусить дёргающуюся вену на его шее, так искушающе мелькнувшую перед носом. И обвести след кончиком языка, сравнивая вкус. Горьковатость. Еловая смола. Кажется, у меня кружится голова…

– Ты хотела сказать – положи, правда же? – дразняще тянет Анвар, укладывая меня на кровать.

Разметавшиеся покрывалом волосы не мешают ахнуть от бархатного контраста, когда десятки рассыпанных по простыне лепестков холодят разгорячённую спину. Задыхаюсь в этом сочетании, поймав себя на глупой мысли, что если ты горишь, то холод может быть приятен. А омут прозрачных глаз – забирающим сознание, зачаровывающим и возбуждённым.

Мне больше ничего не хочется говорить, лишь дождаться, пока Анвар скинет сапоги, и притянуть его к себе за плечи, поймать губы, теперь дарящие вкус сладко-освежающей альденики. Неспешно ласкать языком в ответ, пока умелая рука мягко сжимает полушарие груди, играет с отвердевшим соском, чуть сдавливая его между пальцами. Колкое удовольствие рождает язычки пламени и проступает влагой на белье. Не остаюсь в долгу, легонько прикусывая нижнюю губу Анвара, и вновь ловлю искрящий обсидианом взгляд:

– Ты меня провоцируешь? Разве первый раз не нужно нежнее?

– Не со мной. Я хочу… всё и сразу. Тебя целиком.

Сама в онемении от своей смелости, но сейчас, когда он смотрит на меня будто на лик ожившей Сантарры, мне не страшно. Поддавшись зову темнеющей радужки, дотрагиваюсь до его лица, обводя невесомым жестом линию скул, усталых впадин под глазами. Он неожиданно ловит мой дрожащий мизинец зубами, всего на миг, но дыхание всё равно перехватывает.

– Напросилась. – Кривая улыбка чудится торжествующей. А я вижу только ямочки на его щеках, которые она приносит с собой.

Он приподнимается, почти встав на колени, моё бедро остаётся зажатым между его ног. Понятия не имею, почему нет желания стыдливо прикрыться, а совсем наоборот: игриво сверкая глазами, покрываюсь мелкими мурашками от скользнувшего по телу собственнического взгляда. И его путь повторяют жадные руки, безо всякого масла приносящие блаженное тепло и крутящееся возбуждение. Взвешивают отяжелевшие полушария в ладонях, требовательно сминают, и я закусываю губу, сдерживая стон. Анвар наклоняется, припадает ртом к ложбинке груди, медленно добираясь до ареолы. С нажимом обводит её языком, и я тянусь к нему навстречу, боясь открыть глаза. Просто продолжай. Это так хорошо, что других мыслей нет. Плавиться с шипением ледяной крови… зачарованной магом крови, которая кипит от его ласк.

Он всё ниже, влажно втягивает в себя тонкую кожу у самой ямки пупка, и я всё-таки скулю, от нетерпения ёрзая по кровати. Тут же подув на след, Анвар усиливает дрожь в моём звенящем теле, и я дёргаюсь, внезапно вжавшись бедром в его пах. Ой. Кажется, это было зря. Хрипло прошипев, он покрывает мой живот распаляющимися поцелуями и подвигается ещё ниже, сильнее сдавливая ягодицы. За рваным стуком в висках не слышу, как сама тихо зову его пересохшими губами:

– Анвар…

– Ты так напряжена. Расслабься, Виола. Закрой глаза и чувствуй, – подчиняющие нотки в его тоне сводят с ума. Бархатистый лепесток розы касается уязвимой кожи задней части колена и щекочущим движением берёт направление вверх по внутренней стороне бедра. – Откройся для меня. Тебе понравится.

Обезоружено всхлипываю, вцепляясь ногтями в простынь, но за нежностью лепестка в его пальцах так хочется следовать. Заливаясь жаром смущения, чуть раздвигаю ноги, и губы Анвара заменяют его игрушку, требовательно выцеловывая кожу на сокровенных участках. Уже так близко к пульсирующему комку напряжения. Я почти понимаю, что будет дальше, почти готова, но – к этому нельзя быть готовой. И когда горячий язык прикасается к самой молящей о касаниях точке, с протяжным стоном выгибаюсь в спине, дугой приподнимаясь над постелью.

– Да! – слишком восхитительно жарко, чтобы сдержаться. Ещё, пожалуйста, ещё…

Кажется, это я тоже выстанываю вслух, потому что движения языка всё более настойчивые, надавливающие, неумолимые. Если бы не удерживающие мои бёдра руки, я бы не вытерпела сладкой пытки, отодвинулась – но из этой хватки не сбежать. Каждый новый импульс бьёт наотмашь, забирая у меня способность дышать. Оглушает. Голова бессознательно мотается по подушке из стороны в сторону, ртом ловлю ускользающий воздух, пропитанный ароматом роз, смолы и обоюдного желания.

Анвар не останавливается, напротив, ускоряет темп. Его язык внезапно проскальзывает внутрь моего трясущегося тела, и я всхлипываю, сжимая кулаки вместе с горсткой лепестков. Больше не пытаюсь отстраниться, а скорее прильнуть ближе, и в этот момент как никогда остро сознаю, что мне мало. Что стягивающая в животе раскалённая проволока никуда не исчезнет, если ноющая пустота не заполнится как можно скорее. Шумно втянув в себя воздух, чуть подвигаюсь и сажусь на кровати, встречаясь с Анваром губами. Стон рот в рот от дурманящего смешения: вкус меня самой и колдовская добавка терпко-сладкой малины. И можно только гадать, какая ягода будет следующей.

Мои руки намертво притягиваются к твёрдому торсу, не в силах оторваться. Срываю всё ещё болтающуюся одежду с его плеч, и он сам помогает избавиться от лишнего: сюртук, рубаха, глухо из-за давящей подушки в ушах брякнувшая пряжка ремня. В обоюдном нетерпении всё кучей летит на пол вместе с брюками. Его горячие ладони задерживаются на моих ягодицах, подцепляя бельё, и дразняще медленно стягивают его, пока он не отрывает от меня пылкого взгляда. Нервно сглатываю – как бы ни тянуло внутри, как бы ни вдохновляли его слова про безболезненность, по позвонкам всё равно леденящей лапой таёжного хищника пробегает страх. Я слышала… слышала, что первый раз будет больно, и не уверена, что магия поможет и тут.

– Я с тобой, моя принцесса. И буду тебя держать, всегда, – успокаивающий шёпот в шею, чтобы следом опалить её губами и пряным дыханием.

Отчаянно вжимаюсь в крепкое тело, такое жаркое, такое нужное. Обнимаю его ногами и позволяю вновь уложить меня на прохладные лепестки. Долгий, глубокий сливовый поцелуй расслабляет и пьянит, тянет момент. И поймав невесомый миг между двумя ударами скачущего пульса, между вдохами и импульсами дрожи, между жизнью и безвременьем, Анвар продвигается вперёд первым мягким толчком в ждущую его влажную пустоту.

Застываю в немом вскрике, шокированная новыми ощущениями. Он не спешит, позволяя привыкнуть к этому растяжению, научиться принимать его, осознать раскалённую твёрдость в себе. И всё равно кажется слишком много, до краёв, предельного натяжения незримых внутренних струн. Цепляюсь ногтями за его плечи, уничтоженная этим жаром, и только когда удаётся хотя бы моргнуть в упрямом согласии продолжить, Анвар неспешно набирает темп. Его губы так близко от моего раскрытого рта, почти потираясь о мои. Иногда предвкушение даёт столько азарта, сколько не получить от самого процесса. Но точно не в отношении слияния в единое целое, когда от каждого следующего толчка вырывается глухой стон. Каждое движение – всё глубже, хотя глубже невозможно. Достаёт давящего предела и останавливается, на что я протестующе царапаю его спину:

– Ещё! – почти хнычу, прежде чем впиться в его шею, остро прикусить кожу. Тянет, тянет так сильно, что промедление убивает. Если бы мертвеца можно было убить, я бы умерла сейчас.

– Ты невозможна, – с глухим отчаянием шипит Анвар, и больше не пытается меня щадить.

Его рывки с силой вдавливают меня в постель, и я скрещиваю ноги на его пояснице, чтобы не смел отдаляться на непозволительное расстояние. Держусь за него и падаю одновременно. Это восхитительнее любых магических грёз, ярче снов и мечтаний – чистое удовольствие, туман перед глазами. Твёрдая плоть, скользящая всё резче, и я непроизвольно подаюсь бёдрами навстречу. Запах его кожи перекрывает остальное: втягиваю его, как пары дурмана.

– Ещё, – выпаливаю я просто назло, потому что хочу узнать границу возможностей. Лучше быть не может, или для колдуна предела нет? Дальше – только безвременье…

Нет, дальше – голубой всполох в прозрачной радужке, сдавленный хрип. Я будто сорвала замок с какой-то важной двери. Яростный толчок вышибает воздух, вынуждает с криком выгнуть спину. В подушку по сторонам от моей головы с треском врезаются серебряные когти, и я не дышу, спеша найти губы Анвара. Отвлечь, унять проснувшегося зверя, потерявшего контроль. Снова нежная клубника, просто пытаясь втянуть в себя больше. Рывок, вокруг снегом рассыпается пух, и по бёдрам проходит судорога, волной к подгибающимся пальцам ног.

Мой протяжный оглушающий стон тонет в его рыке, в треске сорвавшихся когтей. Дрожь двух тел разом, рассыпаясь на эйфорическую пыль. Разбита, потеряна и… счастлива. Чувствуя, как он наполняет меня, как в последних замедляющихся движениях проталкивает дальше влагу, как бешено колотит его сердце совсем рядом с моим, я растворяюсь в этой полнейшей принадлежности.

– Моя, – шепчет Анвар, на миг оторвавшись от губ и подарив ориентир потерянному взгляду. – Моя королева.

Горячий пар впитывается под кожу, обволакивает дыхательные пути запахом пряной корицы. В составе очередного колдовского пузырька именно она помогла с первыми лучами солнца согреть давно остывшую ванну. Тело словно невесомое – не знаю, может быть, виновата вода вокруг и пена, а может, после сна прекратилось действие альденики. Но так приятно не думать: просто сидеть и растворяться в тепле, опираясь спиной на твёрдый торс и расслабленно откинув голову на крепкое плечо.

Анвар неспешно перебирает мои влажные волосы, мурлыча без слов какую-то мелодию. Она качает на своих волнах, и глаз открывать не хочется. Наслаждаться тем, как надежно придерживает покоящаяся на моём животе обожжённая рука, чувствовать мерное дыхание позади. Ни тревог, ни мыслей. Только незнакомый мотив, почти неслышно идущий из центра мужской груди, к которой теснее прижимаюсь лопатками. К шее тут же приближаются губы Анвара, мягко поцеловав один из красноватых следов ночи, которые расцвели на моём теле к утру.

– Что это за песня? – осторожно спрашиваю я его, осознав, что это практически первые слова с самого пробуждения. С момента, как уснула в этих руках среди раскиданных по кровати перьев из разорванной подушки и смятых лепестков, отрешённая от реальности и согретая сполна. Разбитая и собранная на части, но уже в ином порядке.

Вместо ответа в мелодии вдруг появляются строки, негромко напетые низким голосом на убаюкивающий лад:

– Тихо ляжет красный ветер, уймёт пыль следов в пустыне. Сладко засыпайте, дети, вы в гнезде своём орлином, – неловко прервавшись, Анвар полушёпотом поясняет: – Это колыбельная.

– Чувствуется. Так красиво, – тяну я, сонно моргнув, и слепо потираюсь щекой о его плечо. – Я бы не выбиралась отсюда весь день, но уже давно пора соблюсти приличия…

– Мы же определились: приличия идут кормить кхорр, а мы останемся здесь… хотя бы сегодня. Поверь, твой отец будет только рад, если нас не досчитаются за обедом. – Усмехается он в ответ, и с этими доводами не поспорить. Особенно когда их подкрепляет скользнувшая к груди ладонь, а ягодицей вновь чувствуется горячая твёрдость.

В нетерпении прикусив щеку изнутри, поглаживаю его бедро и медленно подбираюсь выше, уже предвкушая новое удовольствие. Анвар тяжело выдыхает, не в пример прошедшей ночи нежно взвесив в ладони потяжелевшее полушарие. Окружающее тепло быстро перерастает в жар.

– Ты точно не испугалась? – всё ещё с лёгким беспокойством спрашивает он.

На этот вопрос я ответила уже раза три, так что без сомнений повторяю и в четвёртый:

– Нет. Ты же предупреждал, что когти слушаются не всегда. И вреда мне не причинил. – Уверенно перехватываю его руку и порхающим жестом прохожусь по костяшкам. – Мне было… восхитительно. Я не жалею, что доверилась тебе.

– Надеюсь, не пожалеешь и впредь, – он вдруг обхватывает меня за талию покрепче и с плеском воды усаживает к себе на ноги боком, явно желая посмотреть в глаза. И я не протестую, хотя чувствую себя безумно уязвимой, лишённой воли совсем. – Следующее собрание преторов послезавтра. На него и явимся с твоим требованием.

Теряю дар речи от такой неколебимости тона: он вроде бы спрашивает позволения, но на самом деле всё давно решил. Вопросительно задрав брови, ищу хоть малейшее сомнение в прозрачной радужке, и бьющий в окно высоко на стене луч полуденного солнца отражается в ней светлым отблеском. Наверное, он прав, и тянуть тут совсем ни к чему. Очерчиваю кончиками пальцев тёмную влажную кожу у ярёмной вены и задумчиво уточняю:

– А ты… уже говорил с другими…

– Данг был в бешенстве, что я взял его за… в общем, принудил исполнить любое моё требование в обмен на молчание о его развлечениях. Он ещё не знает, что я попрошу, но уже согласен. С Нэтлианом планирую поговорить накануне собрания, желательно предоставив готовую грамоту о даровании титула с твоей подписью. Ну а Мэнис…

Он заметно мрачнеет, прежде чем продолжить, и я спешу вернуть улыбку на это притягательное лицо:

– Даже если она откажет, с помощью Белларского вотум уже состоится. Если у него получилось повлиять на кассиопия, то нам вовсе ни к чему давить ещё и на старуху.

Сама не знаю, почему, но грядущее безумство не вызывает беспокойства. Каждый прошедший день лишь укрепил веру, что отец уже не может управляться со страной должным образом, и что я выбрала правильного человека для наведения порядка. Это будет мирная передача власти, а поединок – формальным. В такое тёплое, приятное и солнечное утро не возникает и мысли об ином исходе.

– Ого, ледяная принцесса может видеть лучшее в новом дне, а не только изображать неприступность, – с озорными искрами в глазах поддевает Анвар, и я с наигранным возмущением надуваю щёки, хотя сама всё наглей ёрзаю на его ногах. – Какие приятные перемены. Надо было жениться на тебе в первый же день в Велории.

Он притягивает меня ближе для лёгкого, дразняще-неспешного поцелуя, мягко увлекая в игру. Проходится кончиком языка по нижней губе, и я крепче обвиваю его шею, объятая приятным трепетом. Краска давно перестала действовать, и теперь есть только его собственный вкус, естественный и терпкий, чуть пряный. Словно он сам – какая-то диковинная специя из глубин пустынных садов.

Все страхи кажутся смешными. Пробуждённая мёртвая кровь поёт в венах, отзываясь на скользящие по телу руки, на подбирающиеся к внутренней стороне бедра пальцы. И в этот момент абсолютно чётко осознаю главное: я больше не обречена на пожизненный холод. Засыпая изо дня в день рядом с Анваром и просыпаясь от его поцелуев, я уже не буду испытывать тяжести в каждой конечности, не буду вынуждена бежать и хвататься за мечи и палки, лишь бы движение разбило лёд. Теперь для меня есть реальная надежда жить нормально, как все, наслаждаться. И я упиваюсь счастьем этого понимания, пока губы моего мужа непозволительно медленно прокладывают тропу вдоль шеи.

– Интересно, – выдыхает он едва слышно, и горячий воздух посылает сноп мурашек к позвонкам. – Что первое ты сделаешь, когда получишь корону?

– Узнаю правду о своей смерти, – не успев и задуматься, выпаливаю я.

Анвар отрывается от моей кожи и ловит взгляд: в прозрачных глазах загорается искреннее любопытство, и я нехотя признаюсь в причинах замешательства у алтаря.

– По дороге к площади отец сказал, что Глиенна была доверенной фрейлиной мамы. Значит, имела полный доступ к её комнатам, наверняка знала главный секрет и… вполне могла пробить себе дорогу к трону.

– Думаешь, хитрая стерва стащила что-то из колдовских запасов леди Эббет и подмешала ей самой в еду? – задумчиво сводит брови Анвар и по своей птичьей привычке склоняет набок голову. – Знаешь, вполне может быть. Она могла не понимать, какую именно отраву взяла, и потому подействовало только на тебя. От смерти королевы выиграла Глиенна больше всех. Однако корона не то, что поможет тебе выяснить правду.

– А что тогда?

– Когда выходишь замуж за мага, в этом есть свои преимущества.

Многообещающе улыбнувшись, Анвар требовательно сминает мои бёдра, и я на подсознании понимаю его желание. Повернувшись к нему лицом, обнимаю ногами поясницу, и контакт груди с рельефным торсом лишает воздуха. К этому теплу так легко привыкнуть и в то же время невозможно. Влажно. Жарко.

– Так ты мне поможешь?

Дурея от мелькнувшей в воздухе власти над ним, откуда-то просочившейся между телами, сама прижимаюсь к подрагивающему от напряжения члену и закатываю глаза: давление между ног выходит невыносимо прекрасным.

– Со всем, Ваше Величество. Стерве подкину узелок истины, а вот тебе… нужно кое-что покрепче, – сдавленно шипит он на то, как я плавно поднимаюсь и опускаюсь, делясь своей влагой, но не пропуская его внутрь. – Эфилона…

– Что значит это слово? – я упрямо не поддаюсь его рукам, так сильно обхватившим ягодицы, что до кончиков пальцев проходит дрожь.

– У нас так зовут душу пустыни. Говорят, что если не закрыл на ночь двери, тебя утащит Эфилона и сделает своим рабом. И мне упорно кажется, что мои двери распахнуты настежь.

Что-то отчаянное есть в этом шепоте, от чего я моментально сдаюсь и запрокидываю голову с глухим стоном, когда твёрдая плоть проскальзывает в пульсирующее ожиданием лоно.

И нет никаких сомнений, что сегодня из северной башни мы не выйдем.

Комнату для собраний преторов смело можно назвать одной из самых скромных во всём замке, дабы обстановка не отвлекала от дел. Три небольших окна с обычными стёклами вместо витражных, а кроме круглого каменного стола и шести стульев нет никакой мебели. Я всегда оставалась в зоне слышимости, но не видимости: мне помещение казалось куда просторнее и куда менее душным. Слабо протестую, едва Анвар уверенно указывает мне на место короля, но когда в руке такая официальная бумага, глупо мяться в сторонке. Тем более что пока комната пуста, а отец не посещает заседания несколько лет. Заняв его место, неуютно ёрзаю и нервно смахиваю пыль с полированных подлокотников.

Всё это казалось правильным там, в темноте спальни, которую мы покинули лишь вчера утром и тут же отправились на тренировку. Пока Маиса исправно подсовывала подносы с едой под дверь, можно было не отвлекаться ни на что иное. Сминать простыни, изучать тела друг друга, устало засыпать, тесно сплетаясь ногами, и подолгу разговаривать после. Анвар рассказывал десятки потрясающих историй о своей родине, красных ветрах пустыни, сражениях с волайцами и о своих двух шаловливых братьях, близнецах Дастане и Кенае. Они оказались одного возраста со мной и младше него на семь лет. Я обещала непременно познакомиться с ними и с четой Иглейских – а потом нам снова было не до слов…

Лишь один факт значительно омрачил вчерашний день: взял несколько отгульных Эдсель, а вместо него с лошадьми управлялся новый конюх. Я до сих пор не поблагодарила его за перчатки, и само исчезновение лучшего друга, впервые на моей памяти, изрядно тревожит.

Сейчас, когда подо мной будто горит стул монарха, руки отчаянно трясутся, разворачивая пергамент с составленными вместе с Анваром словами. Подсознательно жду громкого смеха сестёр за спиной, потому что до конца не верю в происходящее. Возможно, Белларский в чём-то прав: я не готова. Но и откладывать смысла нет, ведь каждый день промедления – просто лишний шанс для Таисы подвинуть меня на престоле. Укрепить позиции браком и детьми, а потом устранить неугодную наследницу, как они с мамашей давно мечтают. Для всего двора и преторов не интересующаяся политикой и глуповатая королева просто подарок в отличие от меня. Если у них будет выбор, то не в пользу «болезной воблы». Так что как можно смелее поднимаю голову и терпеливо жду назначенного часа, не мигая смотря на открытые двери. Замечая моё волнение и частое дыхание, Анвар ободряюще сжимает плечо, затянутое в строгое синее платье, и я моментально жалею о лишней ткани между нами. Но невозможно рада, что бросаю этот вызов не в одиночку.

– Всё пройдёт отлично. Верь мне, – тихо добавляет он, и за последние дни я уже так привыкла к этому вкрадчивому шёпоту, что тело само расслабляется от одного звука. Верный страж за спинкой стула… начинаю понимать, зачем он нужен любому монарху.

Успеваю слабо улыбнуться, и тут в дверях появляется первая высокая фигура в военном кителе: ленегат Нэтлиан явно не умеет опаздывать. Завидев лишних людей в комнате для собраний, он с подозрением прищуривается, но вопросов не задаёт и приветствует нас коротким кивком:

– Доброго дня, Ваше Высочество. Граф Эгертон. – Анвар отвечает ему тем же, а я сдержанно указываю на его излюбленный стул: дав понять, что прекрасно знаю даже то, в каком порядке преторы любят сидеть. Исключительно на слух.

– Рада вас видеть, уважаемый ленегат.

Пока он с кряхтением устраивается и задумчиво отряхивает с оливкового кителя невидимые пылинки, в комнату шаркающей походкой бредёт леди Лидианская в сопровождении Итана Данга. И они явно не настолько же скромны, чтобы промолчать.

– Доброго дня, Ваше Высочество, – шамкает старуха, усаживаясь без приглашения и ко всем болотным духам проигнорировав Анвара. Прислонив посеребренную трость к столу, окатывает меня столь пронизывающим взглядом, что к горлу подкатывает комок тошноты. – Чем обязаны такому визиту?

Данг же невнятно бурчит приветствие и вовсе будто боится поднять взгляд, садясь подальше от меня. На его светлом, смазливом лице отчётливо видится испарина, а трясущиеся руки он спешно прячет под стол. Пурпурный платок на шее быстро становится мокрым. Сдаётся, бедняга от страха готов потерять сознание. И где же вся былая бравада и едкость? Задавлена одной кривой улыбкой Анвара? Приятный укол гордости будоражит кровь, и я отвечаю Мэнис в светско-прохладной манере:

– Кронпринцесса вполне имеет право посетить зал заседаний.

– Наследница династии – да. Но что тут делает…

– Если вы не в курсе последних событий, то напоминаю: граф Эгертон отныне тоже представитель династии, – сама удивляюсь, как удаётся держать голос таким твёрдым, когда сама акула Лидианская поедает меня своими блёклыми старушечьими глазами. Она презрительно поджимает губы, поправляет высокий ворот удивительно безликого серого платья и гордо отворачивается.

Долго смотреть на то, как мучаются догадками преторы, не приходится: последними на собрание являются лорд Белларский, бодрой походкой направившийся к самому ближнему ко мне стулу, и гремящий железными сандалиями по мраморному полу кассиопий.

– Приятно видеть Ваше Высочество в добром здравии. Милорд. – Учитель нисколько не выдаёт тревоги, однако я замечаю, как бледнеет его круглое лицо. Он явно не ждал, что всё случится так скоро и не успел продумать все стороны тактики.

– Благослови вас Сантарра, – не в пример остальным, громким басом провозглашает кассиопий и закрывает двери. Его белая ряса кажется слепяще светлой на фоне невзрачной комнаты и потёртых каменных сводов.

– Благослови Сантарра… всех присутствующих. – Учтиво кивнув, я вдыхаю глубже, собираясь с мыслями. Запах еловой смолы так близко от меня, пленит и придаёт решимости, когда начинаю свою речь, которую много раз крутила в голове. – Уважаемые преторы. Вы как никто знаете, чем живёт и дышит Афлен. Какие проблемы приходится вам решать постоянно, не получая должной поддержки или хотя бы интереса со стороны своего короля. Он не пожелал даже самолично подписать новый договор о мире с Сотселией, переложив это на мои плечи. Восстание в Манчтурии также пришлось усмирять с моей помощью. И я хочу спросить у вас: а что делает сам король последние годы? Насколько пустым стало его присутствие на троне?

– К чему вы клоните, Ваше Высочество? – безуспешно попытавшись перекинуться взглядом с Дангом, который, не шевелясь, смотрит только на пергамент передо мной, Мэнис нервно барабанит костлявыми пальцами по столу. – Неужели…

– Вы всё верно поняли, леди Лидианская. Да, я хочу воспользоваться правом Ятиха, и намерена получить дозволение на вызов.

– Нет, – тихо и жалобно выдыхает вдруг Данг, и по его трясущимся худым плечам видно, что он осознаёт, какую просьбу Анвара обещал исполнить.

– Круг Сантарры, круг жизни и смерти, нельзя ломать, – вмешивается кассиопий, хмуро взглянув на меня из-под густых бровей. – Всё решит богиня, только её рука даёт корону или забирает, дарует жизнь или отправляет в безвременье.

– Полностью согласна! – неожиданно грубо рявкает Лидианская, едва не подскочив на стуле от негодования. – Откуда вообще этот вздор взялся у нашей кронпринцессы? Правом Ятиха пользовались в совершенно исключительных случаях, когда король терял разум или был тяжко болен. Но Казер Воскрешённый правит Афленом уже больше двадцати лет, и страна процветает. Зачем нам заканчивать его славное правление таким позором, да ещё и садить на трон девчонку? – она осекается на последнем слове, но продолжает возмущённо сопеть.

– Не говорите за всех, миледи, – вмешивается Анвар тихим обволакивающим тоном, от которого у меня появляются мурашки между лопаток. – Дайте каждому решить за себя, подумать о будущем страны. Будет ли оно у всех детей богини… включая тех, кто не видит свет.

Он так резко подчёркивает последние слова, что я в непонимании поворачиваю голову. Но Анвар буравит стальным взглядом старуху, а та будто каменеет. Выцветшие глаза распахиваются в очевидном ужасе, ногти противно скрипят по столу. Остальные преторы в том же недоумении, что и я, наблюдают за тем, как подрагивает всегда неколебимая Лидианская, глас короля, сейчас только через немоту сипло выдавливающий:

– Ты… откуда…

– Давайте вы подадите пример всем, правда? И первой поставите печать. – Анвар невозмутимо подвигает от центра стола ближе к ней медную чашу со свечой и куском сургуча.

– Что тут происходит, раздери меня духи? – не выдерживает Нэтлиан, когда Мэнис безропотно берёт трясущимися морщинистыми пальцами ложку и плавит сургуч над трепещущим огоньком. Душное помещение наполняет характерный запах нагревающейся меди и воска.

– Ничего особенного, уважаемый ленегат. Просто у всех есть время подумать о будущем нашей великой страны и о каждом слуге короны, достойном самого лучшего.

Тут до меня хотя бы доходит смысл слов, их подтекст. С интересом наблюдаю, как в сомнениях гладит усы старый вояка, будто взвешивает «за» и «против». Молчание в комнате тяжёлое, пропитанное всеобщим недоверием и – уж в части Данга и Мэнис точно – страхом. Поставив оттиск печати на протянутый пергамент, старуха откидывается на стуле и погружается в молчаливое мрачное бдение, искоса бросая на Анвара взгляд, обещающий мучительную смерть.

Раздери меня кхорры, да чем же это он ей пригрозил?

– Королева, силой прокладывающая путь к власти, – почти насмешливо хмыкает Нэтлиан, когда бумага о вотуме ложится перед ним. – Вздор-то какой. Если Казер не отдаст корону чисто из жалости к дочери, он порубит вас на куски, миледи: уж я-то не раз видел, как он управляется с мечом. Хоть и давно это было…

– Но я заслуживаю шанса, не так ли? Если вы правы, и я проиграю поединок – что ж, мне можно больше никогда не пытаться занять трон, потому что народ навсегда запомнит позор, – я стараюсь, чтобы в голосе не было страха, разбуженного его словами, но всё равно ёжусь. Тёплая ладонь тут же ложится на плечо, всего на мгновение, но дышать становится легче. Я не проиграю. Нельзя так думать.

– Ваша правда. Зрелище будет незабываемым. – Улыбнувшись в усы, Нэтлиан всё же берёт сургуч, и я облегчённо прикрываю глаза. Два. Видимо, показанная ему вчера бумага о даровании титула даёт неплохой толчок, чтобы рискнуть. Хорошая ставка, ведь получить можно многое, ничего не потеряв.

Пергамент продолжает идти по кругу, и следующим вчитывается в его короткий текст кассиопий. Он проводит пальцами по словам, будто их можно стереть, а затем решительно двигает и бумагу, и чашку со свечой дальше:

– Белая богиня не одобряет вмешательств в естественный ход вещей и не даёт благословения нечистым стремлениям, исходящим от чёрного графа. Я всё сказал, – кассиопий заканчивает излюбленной фразой, которая всегда ставит точку в попытках его переубедить. Почему-то уверена, что решение он принял даже не из-за недоверия Анвару, а потому что видел, как долго и упрямо не соединялась в чаше наша кровь. Счёл это знаком от Сантарры?

– Я уважаю ваше мнение, белосвятейшество.

Киваю ему, хотя на меня кассиопий и не смотрит: только за моё плечо, отсутствующим стеклянным взглядом, немного пугающим непривыкших людей. Надеюсь, он не обладает даром видеть мага без проверок освящённой водой.

Рука Итана Данга дрожит над пергаментом, надолго замирая. Он нервно поправляет абсолютно мокрый платок на шее и всё же тянется к свече: тут я и не сомневалась в благополучном исходе. Азис согласен на всё, лишь бы сохранить должность и влияние и не стать дворовым посмешищем как мужеложец. Едва его перстень касается красно-коричневой лужицы, оставляя оттиск, в висках бешено стучит кровь: вотум уже состоялся. Мы на полпути к цели. К иной жизни, где больше не будет ни боли, ни обид, ни подчинения. К свободе.

– Благодарю за разумный подход, уважаемый азис, – на слова Анвара едва сдерживаю смешок, потому как в них чудится лёгкая подколка. Гримаса на лице Данга тому доказательство.

– Порой кроме разумного других подходов и нет, – практически выплёвывает он, так резко подвигая бумагу дальше, что едва не рвёт лист. – Когда и рад свернуть на иную дорогу, но тебе попросту отрезали ноги.

– Как драматично. Вам бы сочинять поэмы,– хмыкает Анвар. – Лорд Белларский, ваш черёд. Поддержите свою ученицу или нет – особого значения уже не имеет.

– Но для меня лично это будет значить очень много, – добавляю я с улыбкой.

– Признаться, такого поворота событий я не ожидал совсем, – вздыхает тот, с лёгкой тревогой посмотрев на хмуро кусающую губы Мэнис. – Но молодой крови надо давать дорогу. Всё равно было ясно, что в ближайшие годы принцесса начнёт заменять короля везде, так к чему тянуть с формальностями?

Он, наверное, единственный из всех, ставит свою печать быстро, твёрдо и не оттягивая момент. Я благодарно киваю: приятно услышать слова поддержки, особенно когда остальных скорее заставили, чем уговорили. Свернув в трубочку и вручив мне пергамент, Белларский поднимается со стула:

– Что ж, думаю, сегодняшнее собрание на этом окончено. Перенесём обсуждение регулярных дел на день, когда у нас будет чётко определен монарх.

– Благодарю всех за оказанное доверие, – да, мои слова не совсем характеризуют ситуацию, и Данг ядовито шипит себе под нос, первым покидая душную комнату:

– За мёртвую хватку на горле – так правдивей.

Преторы неспешно утекают к дверям, и Лидианская остаётся последней, долго возится с тростью и подолом платья. Как только кроме нас не остаётся никого лишнего, она склоняется над столом и шепчет так яростно, что я застываю в камень:

– Если с ней случится хоть что-то, если с головы Селины упадёт хоть волосок, я придушу вас обоих в собственных постелях.

Не дожидаясь какого-либо ответа, она гордо выпрямляет спину и уходит, напоследок тростью захлопнув дверь. Громко, словно забила гвоздь в могильную плиту. Вздрагиваю всем телом, устало роняю голову в ладони и пытаюсь отдышаться. Лёгкие сдавлены до болезненности.

– Виола? – на тихий зов не откликаюсь, и Анвар с тяжёлым вздохом садится рядом на освобождённый стул Белларского. – Всё хорошо. У нас получилось…

– Кто такая Селина? – я стараюсь не думать о том, что это самое «хорошо» мы получили откровенным шантажом и подкупом. А холодок угроз Лидианской ещё отравляет спёртый воздух, и я не сомневаюсь, что таких, как она, нельзя было ломать.

– Внучка Мэнис, – вполголоса поясняет Анвар, нежным жестом заправляя белую прядь мне за ухо, и я нехотя отрываю руки от лица. – Та, кто не видит свет, не видит людей. Ей семь лет, и она не покидает стен своего дома, потому что рождена магом. Девочку… прячут и заставляют подавлять силу. Я увидел её, наблюдая за двором Лидианской в обличье ворона. Малышка плела себе венок в саду, и цветы загорелись у неё в руках, едва не подпалив волосы. Не знаю, как долго она справится без помощи наставника.

В его голосе сквозит жалость и отчётливая боль. Теперь я понимаю, почему он не хотел говорить, какую слабость нашёл у Лидианской. И что даже самые религиозные рабы Сантарры готовы забыть о вере, когда речь заходит об их семье. Но всё равно мало приятного: узнавать о методах Анвара вот так.

– А ты не думал, что я захочу знать, если придётся угрожать невинному ребёнку?

– Если бы я не заткнул её, неизвестно, чем бы всё обернулось, и кого она утянула бы на свою сторону. Мне тоже это было не по душе, но пора расставлять приоритеты. И учиться принимать трудные решения.

Он мягко берёт мои руки в свои, переплетает пальцы. Легче не становится. Я ещё не разучилась видеть белое и чёрное, и то, что мы только что сделали, далеко от праведности. И тут не получится перенести всю вину на одного Анвара, ведь это я дала ему власть, а значит, ответственность на нас обоих. За то, что уже случилось, и за всё, что может произойти дальше. Отныне колесо пущено с горы, и теперь оно или раздавит, или унесёт в лучшее завтра.

– Нам нужно… спешить. – С трудом сглотнув, нахожу его долгий взгляд и придвигаюсь чуть ближе, доверительно роняя голову ему на плечо. – Новость дойдёт до отца быстро, а мне бы хотелось опередить сплетни.

– А ты готова? – с сомнением спрашивает Анвар, так уютно зарываясь носом в мои волосы, что пряное тепло его дыхания прокатывается по шее.

– Нет. Но уже поздно отступать.

В том самом приёмном зале, где не так давно впервые встретилась с незнакомцем графом Эгертоном, сегодня день обращений. Когда король готов встретить любого подданного, выслушать и помочь. Вот только много лет никто не пытается сюда ходить и что-либо просить, потому что это бесполезно. Простолюдинам жаловаться – только сотрясать воздух, а аристократы лучше найдут, кому из вельмож дать мешочек обленов, да решить свою проблему тихо. Однако традиция восседать тут в срединный день седьмицы осталась, и когда двери передо мной распахиваются, впереди виден и тронный постамент, и дремлющий на подушках отец, и даже лениво почитывающая книгу Глиенна. Эти несколько шагов до трона мне надлежит сделать самой, а ноги будто ватные несмотря на всё влитое Анваром тепло. Он остаётся позади, в незапертых дверях: как толкнувший с обрыва и наблюдающий за полётом.

Крепче сжимаю свиток и уверенно иду дальше, чувствуя на себе взгляды слуг и стражей по периметру зала. Выглядеть сильной. Не дрожать, хоть без таких нужных рук прохлада просторного зала моментально кусает предплечья. Ступать к своему трону гордо, демонстрируя полное право по крови. Глиенна, наконец, поднимает взгляд от книги и с прищуром смотрит на меня:

– Виола? В чём дело?

Встрепенувшись от её визгливого голоса, хлопает глазами отец, едва не зевая спросонок. Бьющий через витражи красноватый солнечный свет падает на его помятое одутловатое лицо и выставленные по сторонам от постамента бронзовые фигуры барсов, замерших в прыжке.

– Милая? – бормочет он, садясь чуть прямей.

Я прочищаю горло и разворачиваю пергамент ледяными негнущимися пальцами. Спокойно, спокойно. Дышать. И гордо, с королевским достоинством зачитать короткий текст:

– Я, кронпринцесса Виола Артонская, согласно закону Афлена о праве Ятиха, вызываю Казера Воскрешённого на поединок за корону. Право подтверждено следующими преторами: ленегат Его Величества Халрок Нэтлиан, глоссарий короля Мэнис Лидианская, высший азис Итан Данг и лорд казначейства Родерик Белларский.

Выдох, упорно не смотрю отцу в глаза, и последняя деталь: вытаскиваю из-за пояса платья свой нож, украшенный плетью династической розы и сапфиром на железной рукояти. Вставив клинок в пергамент, бросаю его к подножию трона и только после этого медленно поднимаю взгляд. Звонкое бряканье металла о выбеленный мрамор эхом разносится по залу и отдаёт в затылок.

Малахитовая зелень радужки отца словно подёргивается дымкой. Это шок и боль предательства, совершённого моими руками, и болотные духи, как я себя сейчас ненавижу. Как хочу кинуться вперёд, разодрать в клочки кхоррову бумагу и больше никогда не помышлять о подобном. Будто смотрю в собственные глаза в отражении и забиваю нож в свою грудь. Потрясённый шёпот катится свинцовым комом в грудь, грузом, который я больше никогда не скину:

– Виола… как ты могла?

– Поединок завтра после полудня, – высоким истончавшим голосом, почти сорвавшись.

Упрямо отвернувшись, лечу к выходу из зала насколько могу быстро. Будто мне в спину сейчас метнут копьё. Этого не происходит, зато визг Глиенны слышно, наверное, до самого Багряного моря:

– Неблагодарная дрянь! Да что ты о себе возомнила! Жалкая змея, и почему тебя не придушили ещё в колыбели…

Остатки ругательств приглушаются, когда за мной закрываются двери, и я практически падаю в объятия Анвара, отчаянно всхлипывая. Дорогая мачеха, меня не придушили в колыбели, потому что я родилась покойницей. И очень сильно хочу ожить.

Удар рукоятью меча под дых – такой сильный, что сгибаюсь пополам, пытаясь поймать ртом воздух. Никто не пытается меня щадить, добивая локтём по спине, и я подкашиваюсь, падая на колени. Через боль позвонков поднимаю голову и, всхлипывая, ловлю тяжёлый, полный отвращения взгляд малахитовых глаз.

– Пожалуйста… пожалуйста, отец, – выдавливаю через хрип и закашливаюсь, чувствуя проступившую на губах голубую кровь.

Не произнеся ни слова, он вскидывает меч и пронзает мою грудь, забирая сталью последний вздох.

От уколовшей в области сердца боли резко сажусь на кровати, не сразу приходя в себя. Веки ещё давит сон, в голове отголосками мелькают жуткие картины. Задыхаюсь, медленно сознавая, что нахожусь в своей спальне, а вокруг царит глубокая ночь.

– Виола? – хрипло и обеспокоенно зовёт Анвар, приподнимаясь и тут же притягивая к своей твёрдой груди. Благодарно утыкаюсь носом в его шею, как зависимый пьяница втягивая смолистый аромат, успокаивающий дрожь. – Моя принцесса, что с тобой? Замёрзла?

– Плохой сон, – шепчу я, чувствуя, как от объявшего надёжным коконом тепла медленно отступает в темноту боль в груди. И дурное предчувствие, долго не дававшее вечером сомкнуть глаз.

По щеке невесомо проходятся кончики пальцев, стирая мокрую дорожку слезы. Шумно вдыхаю, даже в полной тьме видя свет прозрачных глаз. Анвар баюкает меня в руках, пока дрожь окончательно не уходит, а затем бережно укладывает обратно на кровать, позволив оставить голову на своём плече и нежно перебирая волосы. Даже благодарна, что он не спрашивает, о чём был кошмар – просто дышит рядом, и сейчас этого достаточно.

– Попытайся уснуть. Тебе нужно хорошо отдохнуть, – он берёт знакомый баюкающий тембр, но бьющая в затылке тревога упрямо с ним сражается.

– А если я проиграю?

Вопрос глупый, не требующий ответа, прерывающимся голосом разносящийся в спальне. Анвар успокаивающе скользит губами по моему лбу, и я чувствую его улыбку.

– Ты же не думаешь, что собственный отец допустит твою смерть? Это как раз тебе не выгодно оставлять его в живых. Сплошная возможность для недовольных новыми порядками повернуть всё вспять, – и вроде бы тон его звучит размерено и буднично, а у меня сводит лопатки от окатившего спину холода. Крепче прижимаюсь щекой к тёплой коже, спеша загасить давящее, неуютное понимание и вспыхнувший в голове образ: тот же сон, но на коленях сам отец.

– Переворот будет мирным. Мы для виду махнём мечами, а затем он отдаст корону – не пойдёт против решения преторов, – я убеждаю скорее сама себя, что именно так всё и закончится. Очередным представлением, после которого никто не будет отправлен в склеп.

– Я тоже так считаю. Но знай, что если вдруг хоть что-то пойдёт не так, то буду рядом. И что если даже ты проиграешь, мы можем уехать в Манчтурию и спокойно жить там. Гулять по апельсиновым садам, слушать цикад на рассвете и каждую ночь проверять, получится ли у тебя стонать в унисон с песчаной бурей, – нарисованные яркими мазками образы вызывают у меня тихий смешок:

– И тебя это устроит? Отказаться от идей улучшить жизнь твоего народа и магов, стать просто герцогом Иглейским. А та девочка, Селина, сгорит в своём саду.

Его ладонь чуть сильнее сжимает моё плечо, в ночной тишине звучит тяжкий вздох. Бегство уже не удовлетворит ни одного из нас. Герцогиня Иглейская – звучит неплохо, но королева Виола Артонская куда лучше. Это моё предназначение, то, к которому готовилась двадцать лет и ради которого мама отдала мне свою жизнь.

– У тебя всё получится, – убеждённо шепчет Анвар, переплетая со мной пальцы левой руки. – Я в тебя верю, слышишь? И все маги. И вся Манчтурия. И твоя мама, которая смотрит на тебя из безвременья.

Я устало прикрываю веки и затихаю, вслушиваясь только в его стучащее так близко и ровно сердце. Невероятно успокаивающий звук, от которого теплеет в самых кончиках пальцев на ногах. Поджимаю их, пытаясь понять, что же так тревожно давит внутри, не даёт уснуть. Оно выплёскивается наружу ещё до того, как полностью формируется в разуме:

– Я должна знать. Если завтра я стану королевой и должна буду решить судьбу своей семьи, мне нужно знать, правда ли Глиенна стала причиной моей смерти.

– Это что-то изменит? Отправишь старую стерву на костёр? – усмехается Анвар, и его рука соскальзывает с моего плеча, щекочущим жестом вдоль позвонков.

– Нет. Решу, что лучше для неё и её дочерей: глухие северные леса или же тёплые края Антилии, – с изрядной долей мстительности выдаю я.

– Хорошо. Утром кину прачке пару монет, чтобы припрятала в платье Глиенны узелок истины. Забавная вещица, на язык действует как вино: болтать хочется до чесотки, а на ложь всё немеет. Кенай как-то подкинул узелок мне самому, пошутить хотел… хорошо, что дома все и так знают о моей силе, потому что я до жути стремился растрепать об этом каждому встречному.

Я на ощупь, благодарно целую его в шею и уже куда спокойней устраиваюсь на надёжной груди. Когда рядом человек, способный решить любую твою проблему, не страшно смотреть даже в пропасть. И не страшно закрывать глаза, засыпая в его руках.

Велория на закате прекрасна.

Багряное солнце виднеется из-за гор, чистое небо не предвещает дождя. С балкона в северной башне вид изумительный: на ряды кирпичных домов и шпиль храма, на королевский сад с набравшими завязей яблонями. Но смеха нет, и припущены все флаги, а моё ледяное тело затянуто в чёрное платье с глухими рукавами и сковывающим горло воротом.

– Ваше Величество? – осторожно зовёт учитель, и я оборачиваюсь, готовая выслушать отчёт. – Всё готово. Казер Воскрешённый будет похоронен со всей честью, для церемонии ждут лишь вас.

– Хорошо. Не вызвала ли его смерть… неприятия в мой адрес?

Мой тон кажется слабым эхом себя самой. Безжизненным, лишённым малейших эмоций. Безупречным, как заменивший косу тугой пучок на голове.

– Нет, миледи. Народ всё видел своими глазами и знает, кто отравил ваш меч.

На лице Белларского не мелькает осуждения, скорее топкая грусть понимания. Стыдно. Богиня, как же мне стыдно за свою глупость. И как сильно печёт внутренности, разрывает лёгкие вина. Я поверила колдуну, отродью Харуна. И только я виновна в том, что позволила себе стать его куклой, чьими руками он сгубил короля. Что мертва ни в чём не повинная Маиса.

– Спасибо, учитель. Я скоро буду, – киваю ему, вновь отворачиваясь. Меня мало что интересует последние три дня. Дни, когда я остываю вместе с телом отца, готовым быть закрытым в склеп.

– Да, ещё кое-что… Коронация состоится завтра. Мы решили обойтись без торжеств, просто возложение короны в храме, – немного неловко помявшись, Белларский тихо добавляет: – Народ требует казнь.

– Я выразилась ясно. Будет суд, будет законное решение…

– Но законы действуют только на людей. А он… не человек.

– Предлагаете выставить на площади столб и устроить большой костёр? – я искусно изображаю смешок, хотя внутри всё выжжено настолько, что звук собственного голоса отзывается гулом в пустоте. – Что ж, тогда готовьтесь к войне с Манчтурией.

– Хорошо. Будет суд, – вздыхает Белларский и тихо покидает балкон, оставив меня одну. Всё, о чём я прошу последние дни. Не трогать меня. Дать подумать и принять решение.

Едва за ним закрывается дверь, протягиваю руку к опутывающим медные перила плетям роз и замираю. Отрезвев от чар Анвара, вернувшись в привычное мёрзлое состояние, слишком остро ощущаю его нехватку. Пробитую дыру. Потребность. И подозрение, что уже не я сама тому виной, терзает всё сильнее. Сорвав плотный бутон, решительно возвращаюсь в комнату, чтобы узнать наверняка. Пока я одна и смогу сохранить эту тайну, скидываю платье и ложусь на постель, долго решаясь, прежде чем положить бутон на впалый живот, в котором не могу удержать никакой еды с самого дня поединка.

Прикрываю веки, дыша как можно глубже и размеренней. Старая проверка, самая верная: прекрасно помню, как этот фокус показывала ахающим фрейлинам Глиенна. Как на округлившемся животе раскрывались цветы, подчиняясь зову благородной крови.

«Пожалуйста, пожалуйста. Сантарра, пощади меня», – уговариваю собственное дрожащее тело, но богиня оставила свою больше не поцелованную, а окончательно проклятую и забытую всеми дочь.

И я плачу навзрыд, как вновь оставленная всеми одинокая девочка в северной башне, когда роза распускается бархатными голубыми лепестками, подтверждая оставленную в мёртвом теле искру жизни.