Детройт

Впервые в своей военной жизни капрал Джексон думает, что она может и не дожить до конца срока своего контракта.

Толпы швали на улицах Детройта сделали то, чего не смогли сделать никто из третьеразрядных военных и повстанцев во всём остальном мире — убили или ранили почти всех в её отделении. Без прикрытия с воздуха или брони, это просто непрерывная перестрелка на бегу. Они дерутся с плохо оснащёнными местными жителями, но в районе боевых действий сегодня вечером их намного больше, чем солдат ТА[1].

И местные уже близки к победе.

Пули теперь так часто лязгают о её броню, что она перестаёт считать попадания. Бунтовщики в основном используют старое патронное оружие, и лишь немногие из них стреляют из чего-то достаточно мощного, чтобы пробить сверхпрочный многослойный композит военной боевой брони, но есть в этом миксе и более современные вещи. Джексон позволяет компьютеру выбирать ей цели, но ей нужно стрелять одной рукой, потому что другой она тащит старшего механика сбитого десантного корабля, который они спасли чуть раньше. Ей нужно стрелять очередями, чтобы компенсировать неточное прицеливание с одной руки, а это тратит боеприпасы, которые она не может позволить себе жечь впустую.

Прямо перед ней Грейсон и Прист заняли прикрывающую позицию на углу улицы. Их винтовки начинают стучать в тот же момент, как только они видят перекрёсток впереди. Капрал Джексон видит, как появляются сотни вражеских значков, но они начинают быстро мигать на экране визора её шлема, когда Грейсон и Прист прореживают ряды мятежников безжалостно эффективным беглым огнём. Десятки падают. Потом остальные срываются и бегут, и перекрёсток свободен.

— Давай, давай, давай! — кричит Прист и машет ей рукой. Джексон снова хватает старшего механика и тащит его через улицу в следующее ненадёжное укрытие.

Как только она опускает старшего механика на грязный бетон крошащегося тротуара, из-за угла ближайшего перекрёстка доносится знакомый треск очереди из М-66. Позади себя она слышит стон Грейсона. Когда она оборачивается, он лежит на земле рядом с сержантом Феллон. Капрал Джексон поднимает винтовку и ищет источник этого винтовочного огня. На углу улицы видна небольшая группа бунтовщиков. Двое вооружены старыми патронными ружьями, но у третьего есть М-66 военного образца. Грейсон пытается поднять винтовку, но двигается медленно, словно в трансе. Джексон наводит прорезь своего прицела на стрелка и даёт трёхпатронную очередь. Бунтовщик получает все три попадания в грудь. Он спотыкается и падает на задницу, роняя винтовку перед собой. Она на волосок сдвигает прицел и выпускает ещё одну очередь. Это попадание приходится ему в лицо. Он падает назад и больше не двигается. Его приятели разворачиваются и убегают в темноту неосвещённой улицы позади них.

— Грейсон, ты в порядке? — вызывает Джексон по каналу отделения. В ответ она слышит сдавленный стон.

— Прист, иди проверь Грейсона, — приказывает она. Перекрёсток снова чист, но ей нужно убедиться в этом. Она перебегает к месту, где на земле распростёрт человек, которого только что застрелила.

Когда она оказывается рядом с его распростёртой фигурой, то видит, что это вообще-то не он. Винтовка рядом с телом — обычная, стреляющая дротиками, М-66, стандартной для ТА модели. Она видит маркировку оружейного склада на полимерном кожухе, номера стойки и гнезда написаны красным водостойким маркером. Она поднимает винтовку и отщёлкивает магазин. Он всё ещё почти полон, и она засовывает его в один из пустых разгрузочных карманов на своей броне. В патроннике всё ещё есть патрон, и, направив винтовку вдоль дороги, она нажимает на спусковой крючок. С коротким высоким лаем, она выплёвывает высокоскоростной дротик. Все винтовки TA имеют блокировку, закодированную на ДНК конкретного солдата и его товарищей по отделению. Оружие в её руках не должно было выстрелить, но оно выстрелило.

Последнее выражение на лице мёртвой женщины выглядит слегка удивлённым, возможно даже раздражённым. Дротики из трёхпатронной очереди Джексон попали в десяти сантиметрах друг от друга, прямо в треугольник, образованный её глазами и подбородком. На шее у неё висит знакомая шариковая цепочка. Капрал Джексон дотягивается до воротника надетой на женщину запылённой толстовки, и вытаскивает цепочку. На её конце она обнаруживает два солдатских жетона.

Впереди, в темноте, снова возникает какое-то движение. Её прибор ночного виденья показывает ещё одну группу вооружённых бунтовщиков, в сотне метров от неё, перебегающих от укрытия к укрытию и приближающихся к перекрёстку. Джексон хватает жетоны и срывает цепочку с шеи мёртвой женщины. Затем она засовывает жетоны в один из своих пустых карманов для магазинов на разгрузке. Прицеливается из винтовки в приближающихся мятежников и делает несколько быстрых одиночных выстрелов, которые заставляют их нырнуть в укрытие. Затем встаёт и бросается назад, туда, где присело на корточках её отделение — или то, что от него осталось.

— Ещё наступающие, — кричит она остальным. — Где этот чёртов десантный корабль?

— Мы никогда не доберёмся до административного квартала, — говорит Прист.

— Не высовывайся. Рассчитывай каждый выстрел, — отвечает Джексон. — Мы будем защищать раненых, пока не сможем добраться.

— Вас понял, — мрачно ответил Прист.

Вновь слышится приближающийся огонь, нестройная какофония звуков выстрелов из десятков единиц различного оружия. Прист и Бейкер становятся впереди раненых, и Джексон присоединяется к ним, чтобы сформировать последнюю линию обороны.

Джексон целится в дульные вспышки, посылая очереди по три и пять дротиков. Ещё больше мятежников падает, но другие поднимают их оружие и вступают в бой. Она опустошает магазин и выщёлкивает его из винтовки. Когда она ищет новый, оказывается, что единственные боеприпасы, которые у неё остались — это полупустой магазин, который она взяла у мёртвой женщины с солдатскими жетонами. Она вставляет магазин в своё оружие и загоняет новый патрон в патронник. На дисплее её визора обновляется количество зарядов: 121.

— У меня осталась половина магазина, — кричит она остальным.

— Я уже почти сухой, — отвечает Бейкер. Прист слишком занят, стреляя в людей, чтобы ответить, но судя по тому, как он выбирает свои цели для осторожных одиночных выстрелов, она может сказать, что у него их осталось тоже не очень много.

Она оглядывает приближающуюся толпу и бросает взгляд на боевой нож, который носит на своей разгрузке.

«На них нет брони», — думает она. — «Держу пари, я успею уложить дюжину, прежде чем они прикончат меня».

Кто-то на улице открывает огонь из автоматического оружия. Выстрелы выбивает пыль и бетонную крошку рядом с Джексон. Бейкер кричит от боли и гнева.

— В меня попали, — кричит он.

Теперь они повсюду, стреляют из переулков, с крыш, из окон. Десятки, может быть, сотни людей, все вооружены и жаждут крови. Джексон расстреливает всё, что осталось в её винтовке, но они падают недостаточно быстро, и кажется, что ещё двое присоединяются к борьбе вместе каждого, кого она убивает. Она никогда не видела такой решимости и упорства от живущих на пособие крыс.

Она сбивает на землю следующего бунтовщика, потом ещё одного. Затвор её винтовки снова встаёт на задержку из-за пустого магазина. Теперь ответный огонь ведёт только винтовка Приста. Словно почуяв слабость своих противников, бунтовщики, осмелев, увеличивают огонь.

«Вот и всё», — думает Джексон.

Она отбрасывает пустую винтовку в сторону и вытаскивает из ножен свой боевой нож.

Первый признак их спасения — очередь из автоматической пушки высоко над их головами, долгий и оглушительный грохот многоствольной турели десантного корабля. Осколочно-фугасные снаряды перечёркивают улицу перед отделением, где нападавшие уже продвинулись почти на расстояние метания камней. Джексон видит, как тела разлетаются под ударами молота пушечных снарядов. Над головой десантный корабль спускается с грязного ночного неба и зависает прямо над перекрёстком.

Бунтовщики достаточно умны, чтобы понять, что они проиграли. Они отступают, как волна откатывается от берега во время отлива. Некоторые смелые души стреляют в десантный корабль, но у них нет под рукой ни одного тяжёлого пулемёта, а огонь из стрелкового оружия отскакивает от корпуса, как дождь от жестяной крыши. Наводчик десантного корабля отвечает тем же. Всего через несколько мгновений все бунтовщики, которых Джексон всё ещё видит на улице, либо мёртвыми валяются на земле, либо убегают.

Джексон убирает свой нож обратно. Глубокое облегчение и благодарность, которые она чувствует, заставляет её колени дрожать.

В Фермопилах триста человек сдерживали сто тысяч персов. Все в учебке знают о Леониде и его спартанцах. Это одно из самых эпичных противостояний до последнего в истории.

После этой ночи, капрал Джексон уже не верит, что спартанцы пали так героически, как утверждают историки. Она почти уверена, что некоторые из них обоссались перед концом. Если только они не были сумасшедшими или бесчувственными.

Эпичные противостояния до последнего — это полное дерьмо.

После

Обратно десантный корабль летит не в Шугарт. Великие Озёра ближе, а Грейсон и сержант в плохом состоянии. Джексон продолжает смотреть туда, где старший механик и военный медик стабилизируют Грейсона, который имеет такой же пепельный цвет, как и металлическая краска на переборке. Сержант Феллон лежит рядом с ним, в сознании, но по уши накачанная болеутоляющими, а то, что осталось от её ноги, перехвачено жгутом. Кроме них есть спасённый экипаж десантного корабля, Прист и Бейкер. В грузовом отсеке больше раненых, чем здоровых.

Джексон чувствует беспомощность. Она не может помочь медикам делать их работу, а убивать здесь, на высоте десяти тысяч футов, некого. Ей приходится бороться с желанием расстегнуть ремни и пойти в оружейку десантного корабля, чтобы набить магазинные карманы своей разгрузки и прихватить кучу оружия на замену тому, что она оставила на улицах Детройта.

Три года боевых высадок по всей стране и по всему миру, и никогда ещё отделение не несло таких потерь как сегодня, даже близко.

«Что, черт возьми, пошло не так?» — удивляется Джексон. Она смотрит на истекающие кровью тела своих товарищей по отделению и десятки следов от попаданий на внешней оболочке её брони.

«Всё», — заключает она. — «Сегодня ночью каждая чёрта вещь пошла не так как нужно».

Она лезет в карман на разгрузке и выуживает оттуда солдатские жетоны, которые совсем недавно сняла с мёртвой бунтовщицы. Все службы имеют свои собственные форматы для жетонов, и конкретно эти прямоугольные, с закруглёнными краями и горизонтальной перфорацией прямо посередине. Джексон не уверена, но думает, что это старые флотские жетоны, которых Флот уже давно не выпускает.

Военное оружие. Отрядная тактика. Ничем не примечательные бунтовщики, сидящие на пособии, не могут сожрать закалённое пехотное отделение. Они не превращают тяжелобронированные десантные корабли в кляксы, упавшие с неба. Чтобы осуществить это, нужна определённая тренировка и образ мыслей.

Джексон кладёт жетоны обратно в карман разгрузки прежде, чем кто-нибудь успевает заметить, что она рассматривает.

Именно тогда она решает выяснить, кто виноват в этой засаде — ведь половина её отделения лежит перед ней на палубе, истекая кровью или умирая. Найти этих ублюдков и убить их.

Когда десантный корабль приземляется на Великих Озёрах, медики забираются в грузовой отсек прежде, чем хвостовая рампа полностью опускается на землю. Они вытаскивают Грейсона и сержанта Феллон, затем мёртвые тела Стреттона и Патерсона. Они подходят, чтобы проверить её, как раз тогда, когда она отстёгивает себя.

— Я в порядке, — говорит она им. — Броню не пробило.

— Давайте всё равно заходи, — отвечает один из медиков. — Просто чтобы убедиться.

Они снимают боевой нож с её разгрузки. Ей приходится подавить в себе желание сломать пальцы медику, который отстёгивает её клинок и снимает его.

«Да пусть забирают», — думает она, пока они ведут её к ряду ожидающих носилок. — «Как будто я не знаю, как убить кого-то без него. Тупые ублюдки».

У неё всего несколько мелких царапин, так что они чистят её и сажают на шаттл обратно в Шугарт. Остальную часть отряда они ей увидеть не разрешают. Полёт обратно на базу в полном одиночестве — самое одинокое путешествие, которое она когда-либо совершала во время службы в армии.

К её возвращению в кубрик отделения в Шугарте, упыри уже всё прибрали. Две койки в комнате раздеты до голых наматрасников, а два шкафчика открыты и пусты. Джексон подходит к тому, что раньше был шкафчиком Стреттона, и заглядывает внутрь. Все вещи исчезли, и кто-то вытер весь шкафчик антисептическим средством, которое оставило после себя слабый запах лимона. Они даже сняли приклеенную табличку с именем, которая раньше висела на дверце шкафчика.

Она пробегает пальцами по оптическому сенсору защёлки шкафчика, капризному считывателю ДНК, который иногда отказывался считывать отпечаток большого пальца Стреттона, обычно, когда они куда-то опаздывали. Кончики её пальцев скользят по тонкому слою остатков чистящего средства. В этой комнате от Стреттона ничего не осталось, даже отпечатков его пальцев. Двенадцать часов назад они вместе готовились к заданию в этой комнате, а теперь похоже, что его и не существовал вовсе.

Батальон, похоже, не знает, что с ней делать. Они переводят её на лёгкий режим службы, но на самом деле не дают ей ничего делать, поэтому она чистит своё снаряжение и складывает его, затем вынимает и снова чистит. Она не хочет заниматься профилактикой. Она не хочет ничего налаживать, она хочет всё разрушать. Ей хочется выйти и убивать людей. Кажется странным злиться на то, что ты единственный член своего отряда, выбравшийся из засады без единого ранения, но капрал Джексон злится. На самом деле, она чертовски зла.

Ей совсем не хочется есть, но желудок напоминает ей, что она ничего не ела со времени боевой высадки вчерашней ночью, поэтому Джексон идёт в столовую на обед. Впервые никто из её отряда не садится рядом с ней за стол. Она ковыряется в своём обеде — спагетти и фрикадельки — и достаёт из кармана свой наладонник, чтобы почитать батальонные новости, пока ест. Там нет ни единого слова о случившемся вчера бардаке. Батальонная сигуранца, вероятно, всё ещё пытается выяснить, как упаковать события в терминах, которые не делают его похожим на то, что командование с треском облажалось. Можно подумать рядовые солдаты не умеют не разговаривать.

Жетоны, найденные прошлой ночью, теперь у неё в кармане. Джексон достаёт их и кладёт на обеденный стол перед собой, рядом с тарелкой спагетти. Затем она вводит имя, выбитое на этих жетонах, в свой наладонник и запускает поиск данных в ВоенСети.

Нужно много копаться, чтобы найти какие-либо ссылки на эту МакКинни а в архивах. У Джексон нет никакого доступа к картотеке личного состава, поэтому она не может просто взять и набрать военный личный номер с жетона и вытащить имя. Вместо этого ей приходится выполнять полнотекстовый поиск по всем открытым базам данных в ВоенСети: по всем пресс-релизам, санированным для общественного потребления, и по тысячам отдельных новостных узлов, обновляемых клерками ввода данных в каждом автономном подразделении Вооружённых Сил.

После тридцати минут всё более детализированных поисков по всё более невразумительным хранилищам данных, её спагетти и фрикадельки остывают, но она, наконец, находит упоминание о флотском матросе, которого зовут МакКинни, Анна К. Это упоминается в записи о церемонии награждения, и она поручает своему наладоннику найти соответствующий файл. Через несколько секунд наладонник возвращает статью из новостного бюллетеня базы, озаглавленную «ДВОЕ НА КСАС КАТАЛИНА ПОЛУЧАЮТ ФЛОТСКУЮ ПОХВАЛЬНУЮ МЕДАЛЬ». К файлу прилагаются фотографии этого события, и вторая, которую она открывает, заставляет её резко выпрямиться на стуле.

На снимке двум матросам пожимает руку офицер Флота, предположительно их командир. Матрос в середине — это та женщина, которую она застрелила прошлой ночью в Детройте. На фотографии её длинные волосы аккуратно заплетены в косу, и она одета во флотскую парадную форму класса А с шевронами унтер-офицера на рукаве.

Некоторое время она смотрит на фотографию. Она пытается представить себе, как звучал её голос или как выглядела её улыбка.

Унтер-офицеры третьего класса Анна МакКинни и Пит Уиллис принимают свои Флотские Похвальные Медали от своего командира, лейтенант-коммандера Алана Каррекера, говорится в подписи к фотографии.

Анна МакКинни никогда не станет старше, чем выглядит на этой фотографии. Всё, что от неё осталось — это коллекция байтов, составляющих эту картинку в каком-то забытом уголке ВоенСети, и штампованный стальной жетон на столе перед Джексон.

В статье указан родной город унтер-офицера МакКинни — Либерти-Фоллс, штат Вермонт. Быстрая перекрёстная ссылка из ВоенСети говорит Джексон, что Либерти-Фоллс — это небольшой городок недалеко от столицы штата, Монпелье. Его население составляет всего тридцать тысяч человек, что для неё шокирующе мало. В любом из пяти кварталов многоквартирных домов любого ОЖК жителей больше, чем в нём.

Когда военные пишут родной город солдата, они всегда имеют в виду место призыва. Капрал Джексон очень сомневается, что Анна МакКинни проделала весь путь до этого маленького городка в Вермонте только для того, чтобы посетить там вербовочный пункт, и она готова поспорить, что кто-нибудь в Либерти-Фоллс всё ещё помнит её имя.

Свобода

— Не заставляй меня искать тебе какую-то дерьмовую работу, — говорит сержант Собески, когда капрал Джексон входит в его кабинет и отдаёт честь. Взводный сержант — коренастый мужчина с седеющей бородкой и постоянно хмурым выражением лица.

— Никак нет, сэр. Я пришла проверить, смогу ли я получить несколько дней увольнительной. Так как я в любом случае занимаюсь сейчас всякой дерьмовой работой.

Сержант Собески смотрит на неё, его хмурый взгляд становится всё более суровым, поскольку он, несомненно, размышляет, считать ли её повтор его ругательства чем-то, граничащим с неподчинением. Затем он приподнимает бровь.

— Увольнение? Какого чёрта ты собираешься там делать, Джексон? Завела себе гражданского ухажёра в городе?

— Никак нет, сэр. Я вдруг почувствовала необходимость подышать свежим воздухом.

Сержант Собески изучает её лицо с кислым, как всегда, выражением. Потом качает головой и садится за свой стол.

— Ясен хрен, я не смогу использовать тебя ни для чего серьёзного, пока батальон не оценит твоё психическое состояние и не подпустит тебя снова к оружию.

Он проверяет терминал ВоенСети на своём столе.

— У тебя накопилось пять дней, Джексон. Хочешь взять их?

— Если это не проблема для отделения, сэр.

Сержант Собески стучит по клавиатуре двумя пальцами, это занятие он явно находит неприятным. Затем нажимает кнопку на сенсорном экране своего терминала и откидывается на спинку стула.

— Сейчас я командую взводом, мисс Джексон, и мне плевать. Бог свидетель, вы все заслужили несколько дней пьянства и блуда после той жопы, что случилась в Детройте. Подойдите к ротному клерку и назовите ему желаемые даты вашей увольнительной.

— Спасибо, сэр, — говорит она и снова салютует.

— Тогда перестань доставать меня и проваливай, — говорит сержант, небрежно отдавая ей честь.

На следующее утро Джексон надевает свою редко используемую парадную форму вместо гораздо более удобного камуфляжа. Она предпочла бы носить полевую форму — парадная выглядит намного более презентабельно, но чувствует она себя в ней намного более душно — но подчиняется правилам и натягивает парадное приталенное платье.

После завтрака она идёт через базу в авиационную секцию. Солдат, находящийся в отпуске, может сесть на военный транспорт, в котором есть свободное откидное сиденье в грузовом отсеке. Некоторые солдаты проводят большую часть своей увольнительной, ожидая попутный транспорт, но Джексон без проблем получает место в транспортном шаттле следующим в восточном направлении.

Она проводит утро, летя через восточную половину континента на череде шаттлов. Наконец, после остановок на базах TA в Кентукки, Чикагском метроплексе и северной части штата Нью-Йорк, она оказывается в Берлингтоне, небольшой авиабазе TA на берегу озера Шамплейн. Прямо перед главными воротами базы находится остановка общественного транспорта.

Являясь солдатом, Джексон имеет определённые привилегии в гражданском мире. Она может питаться в любом правительственном учреждении, где есть столовая: на военных базах, в центрах государственного управления, в буфетах для перемещающегося персонала. Она также может бесплатно ездить по системе маглевов[2], просто предъявляя свой военный ай-ди вместо обычного билета.

Она входит в здание терминала, проходит мимо охранников в форме, стоящих у дверей. Её парадное платье ТА обеспечивает ей почтительные кивки. Она не сомневается, что появись она здесь в своей старой, потрёпанной гражданской одежде, это означало бы инспекцию безопасности и собеседование на месте, чтобы убедиться, что у неё есть веская причина быть здесь, и достаточно средств для оплаты билета на маглев. По своему ай-ди она получает билет и садится на региональный маглев до Либерти-Фоллс, всего в десяти минутах езды.

Городок чистый, аккуратный, среднего класса. Нигде не видно никаких высоток, способных испортить вид на зелёные горы, которые окружают город. По сравнению с Дейтоном, это похоже на другой мир, не говоря уже о Детройте.

Джексон приехала в Либерти-Фоллс всего лишь с зацепкой из одной фамилии. Выданный армией наладонник в кармане её форменных брюк и разговаривает только с ВоенСетью, которая не взаимодействует ни с одной из гражданских сетей передачи данных. Она может проверить мутные новости из захолустных подразделений ТА или посмотреть любое количество инструкций и руководств, но наладонник не позволит ей такую малость, как просмотреть расписание автобусов на водородном топливе, припаркованных рядом с транзитной станцией. Она почти готова попросить местного жителя одолжить ей на минутку свой персональный датапад и положиться на респектабельность, которую её униформа, кажется, вызывает в этом анклаве среднего класса, когда она видит публичную библиотеку впереди на углу покрытой газоном площади.

Библиотека располагает общедоступными терминалами данных. Она входит, садится перед одним из них и открывает справочник публичных и частных Сетей. В Либерти-Фоллс есть восемь узлов Сети, принадлежащих людям с фамилией МакКинни.

Она уже почти готова к тому, что поиск нужной МакКинни потребует тщательного изучения каждого адреса в списке имён, который она только что нашла, но, в конце концов, решение находится быстро и просто. Она вставляет полное имя Анны МакКинни в эвристический поиск, чтобы посмотреть, что получится. Терминал данных мигает секунду, а затем выплёвывает четыре экрана с результатами поиска. Джексон открывает несколько, чтобы увидеть, относятся ли они к нужному человеку, и самый первый из открытых — это запись в выпускном альбоме из её школы, Общественной Политехнической Средней Школы имени Мигеля Алькубьерра. Девушка на снимке несомненно является молодой версией женщины с фотографии церемонии вручения военных наград, которую Джексон сохранила на своём наладоннике. В Детройте она так и не смогла разглядеть лицо Анны МакКинни, но у неё было достаточно времени, чтобы изучить её фотографию с тех пор, как она откопала её на своём наладоннике вчера в столовой. Есть ещё много ссылок на неё в публичных новостных хранилищах, хранящихся для потомков, и после нескольких минут поисков Джексон находит имена её родителей, запечатлённые на фотографии гордой семьи на выпускном вечере Анны из Политеха Алькубьерра в 2188 году.

АННА МАККИННИ, КЛАСС 88-ГО ГОДА, И ЕЁ РОДИТЕЛИ, ДЖЕНИФЕР И РОБЕРТ МАККИННИ.

Она проверяет список адресов, которые нашла в общедоступных каталогах, и в самом низу списка видит запись: МАККИННИ РОБЕРТ и ДЖЕНИФЕР. Они находятся в частной сети, «Точка данных», но их позиция не является закрытой, и номер их сетевого узла сопровождается адресом улицы: 4408 Копли-Серкл, Либерти-Фоллс, САС/VT/056593.

Едва только взглянув на адрес родителей женщины, которую она убила, она понимает, что какая-то часть ее души хотела чтобы она ничего не нашла, забрела в тупик здесь, в пригороде Вермонта, и убралась домой в Шугарт имея основание прекратить раскопки. Теперь, когда адрес прямо перед ней, у неё больше нет возможности вернуться к тому, как всё было до Детройта, нет никакого способа рационально держать себя в неведении.

Согласно карте города, Копли-Серкл — это улица в жилом районе в двух километрах от библиотеки. Джексон записывает адрес в блокнот в своём наладоннике, делает жёсткую перезагрузку терминала, чтобы очистить все экраны, и покидает библиотеку, чтобы пойти и, возможно, найти критерий отпущения грехов.

Вермонт

Копли-Серкл — аккуратный квартальчик. Дома маленькие, но между ними есть пространство, и все они имеют перед собой маленькие лужайки с участками искусственной травы. Однообразие окрестностей напоминает Джексон военную базу, ряды почти одинаковых зданий выстроились, как рота ТА в ожидании на утреннем разводе. Перед многими домами припаркованы водородные автомобили — личный транспорт, почти немыслимая роскошь в ОЖК.

Номер 4408 по Копли-Серкл находится в конце длинного глухого тупика. Здесь тоже есть устройства для фильтрации воздуха на окнах, но, когда Джексон выходит на дорожку, ведущую от дороги к входной двери дома номер 4408, она замечает, что их кондиционирующий блок даже не работает. Воздух здесь очень чистый.

Она нажимает кнопку дверного звонка и снова чувствует, как в ней вспыхивает надежда… надежда, что её звонок останется без ответа, надежда, что МакКинни уехали навестить друзей на целый день, или свалили на чистый панамский воздух на какое-то время, чтобы она могла развернуться и вернуться на поезде в Берлингтон почти что с чистой совестью. Затем она слышит внутри звук шагов.

Дверь открывается, и Джексон понимает, что стоит лицом к лицу с высоким мужчиной, который выглядит лет на шестьдесят. У него редеющие рыжие волосы, которые поседели во многих местах, и мягкий взгляд государственного служащего, у которого есть постоянный доступ к чему-то, кроме соевых пирожков и переработанных бытовых отходов. Секунду они смотрят друг на друга, а потом он рассматривает её униформу с выражением лёгкого отвращения на лице.

— Чем я могу помочь вам? — спрашивает он тоном, ясно дающим понять, что он предпочёл бы этого не делать. Джексон делает глубокий вдох, а затем понимает, что она понятия не имеет, что сказать человеку, чью дочь она убила два дня назад.

— Моё имя — капрал Камила Джексон, — говорит она. — Вы отец Анны МакКинни?

Он бросает взгляд мимо неё, как будто ожидая, что с ней будут ещё люди. Затем его взгляд возвращается к Джексон — вернее, к её униформе.

— Вы не по официальному делу, — говорит он, и это скорее утверждение, чем вопрос. — Они никогда не послали бы одного младшего сержанта самого по себе.

— Нет, сэр. Я здесь сама по себе.

— Я надеялся, что до конца своих дней больше не увижу ни одной такой долбанной униформы, — говорит он. Ругательство выходит так, словно он использует их не очень часто. — Чего вы хотите?

— Я хотела поговорить с вами насчёт Анны, — отвечает она.

Он смотрит на неё долгим взглядом, на его лице всё ещё отражается отвращение. Затем он поджимает губы и открывает дверь чуть шире.

— Ну, заходите, пока не я впустил внутрь весь этот загрязнённый воздух. И вытрите эти ужасные ботинки.

На столе в столовой стоят два набора использованных тарелок. Мистер МакКинни отодвигает стул и жестом предлагает ей сесть, прежде чем собрать грязные тарелки и унести их. Она садится и оглядывает столовую. На стенах висят эстампы в рамках, чёрно-белые фотографии давно исчезнувших нетронутых пейзажей. В углу столовой стоит маленький сервант, а на нём — небольшое собрание фотографий в рамках. Джексон узнает Анну МакКинни на многих этапах её жизни: начальная школа, политех, гордая выпускница колледжа, одетая в обязательную мантию и шапочку. По отсутствию других детей в этом маленьком святилище из фотографий она делает вывод, что Анна была единственным ребёнком, и это делает страх, который она чувствует, ещё сильнее.

— Вы не из приятелей Энни, — констатируя факт, заявляет мистер МакКинни, когда возвращается из кухни с двумя коричневыми пластиковыми бутылками в руках. Усаживаясь в кресло по другую сторону стола от неё, он толкает одну из бутылок по полированному покрытию. Она подхватывает её и нюхает открытое горлышко бутылки.

— Это просто пиво, — говорит он. — Можете взять одну, раз уж вы не по официальному делу.

— Спасибо.

Она делает глоток и позволяет жидкости понемногу струиться по её языку. Она никогда особенно не любила пиво — крепкие напитки гораздо выгоднее по цене для живущих на пособие крыс, и их гораздо проще изготавливать большими партиями — но горький вкус холодного пива приятен после долгой прогулки под тёплым солнцем.

— Как вы узнали, что это не так? — спрашивает она его.

Он кивает на её униформу и указывает на зелёный берет со значком Пехоты, засунутый под левый погон куртки.

— Вы из ТА. Энни служила во Флоте. В Военной Полиции.

Джексон не знает, как интерпретировать его использование прошедшего времени, и не может прояснить его заявление, не раскрыв свои собственные карты, поэтому она просто пожимает плечами.

— Так чего же вы хотите? — говорит мистер МакКинни. — Если она вам что-то должна, то вы пришли не по адресу. Она не была дома уже пару лет. Я даже уже месяц или два не разговаривал с ней по видеосвязи.

— Ничего такого, — говорит она. Она находит прибежище в действии и вытаскивает из кармана армейский жетон. Она кладёт его перед мистером МакКинни, и он смотрит на него несколько секунд, прежде чем взять в руки. Джексон наблюдает, как он медленно вертит потёртый стальной жетон между пальцами.

— Где вы это взяли? — говорит он через несколько мгновений. — Я даже не знал, что она всё ещё носит их.

Она могла бы сказать ему, что сорвала жетоны с шеи его дочери после того, как застрелила её два дня назад, почти в двух тысячах миль отсюда. Она проделала весь этот путь от Шугарта, чтобы доставить этот потрёпанный маленький кусочек листовой стали и, возможно, найти в этом процессе меру отпущения грехов. Она не чувствует стыда за то, что убила Анну МакКинни — в конце концов, она пыталась убить товарища по отделению Джексон. Джексон сожалеет, что ей пришлось убить её, единственного ребёнка этого человека, но ей не стыдно, потому что она сделала то, что должна была сделать, чтобы спасти жизнь Грейсона. Приехав сюда, она твёрдо решила во всём признаться и рассказать её родителям, что случилось с их дочерью в ту ночь в Детройте, и что она никогда больше не вернётся домой. Теперь, когда она сидит здесь, по другую сторону стола от человека, который менял подгузники Анне МакКинни, когда она была маленькой, человека, который, вероятно, учил её ездить на велосипеде и завязывать шнурки, она просто не может набраться смелости, чтобы встретить лицом к лицу с его реакций на это известие.

— Я нашла его, — вместо этого говорит она мистеру МакКинни. — На улице, в Детройте, полторы недели назад.

Он переводит взгляд с жетона в своей руке на неё, а затем снова на жетон.

— Есть ли в этой истории ещё что-то, или я должен был поверить, что вы проделали весь этот путь только для того, чтобы вернуть эту вещь?

— Нет, не только, — признаётся она.

— Я так и думал. Кстати, где вы дислоцируетесь?

— Шугарт, сэр. Это недалеко от Дейтона, в Огайо.

— Это довольно далеко от Детройта.

— Мы были там на вызове. Разве вы не слышали об этом в Сети?

Мистер МакКинни поднимает одну бровь.

— Не слышал о чём?

— Нас вызвали для подавления бунта иждивенцев, — говорит она. — Они поломали кучу всякой всячины.

— Я ни о чём таком не слышал. С момента большого бунта иждивенцев в Майами в прошлом году, и вроде, у китаёзов был ещё один.

— Ну, — говорит Джексон, — я могу вас заверить, что он был, потому что мы были в самой гуще событий.

— Кого-нибудь убили?

Она мгновенно вспоминает десятки тел, разбросанных перед позициями её отделения после того, как они открыли огонь по бушующей толпе, которая, казалось, была полна решимости убить их голыми руками. Она вспоминает Стреттона и Патерсона, мгновенно убитых огнём тяжёлых пушек и рухнувших на мостовую, как небрежно отброшенные вещевые мешки. Она думает о многоквартирном доме, который Грейсон разрушил ракетой из МШРК. Она понятия не имеет, сколько гражданских убила в ту ночь их рота ТА, но если другие отделения были хоть наполовину так же заняты, как её, они заполнили много мешков для трупов.

— Да, — отвечает она. — Несколько человек были убиты. Вы хотите сказать, что этого вообще не было в новостях?

— Обычно они не афишируют, когда посылают людей побить какую-нибудь шайку сидящих на пособии, — говорит мистер МакКинни. — Не могу их винить, правда. У людей может сложиться впечатление, что гражданские власти не могут контролировать ОЖК.

Она открывает рот, чтобы сказать ему, что именно они были теми, кто получил колотушек той ночью — восемь солдат убиты, один десантный корабль потерян, и десятки ранены — но когда она пересматривает баланс, ей приходит на ум, что она собирается жаловаться на ушибленные костяшки пальцев после того, как избила кого-то до смерти. Возможно, им пришлось несладко на поле боя, но подразделение нанесло гораздо больше ран, чем получило в ответ.

— Вы, люди, — повторяет она. — Вы не очень-то любите военных, не так ли?

— Конечно, они мне нравятся, — отвечает он. — Настоящие военные. Морпехи там, наверху. — Он показывает на потолок. — Те, кто не дают китаёзам и русским вышвырнуть нас из наших колоний. Вы, люди, — снова говорит он и кивает на форму Джексон, — вы не военные. Вы просто копы с большими пушками, красивой униформой и недостатком контроля над вами.

— Ваша дочь служила во Флоте, — замечает она и на мгновение удовлетворяется намёком на боль, промелькнувшим на его лице.

— Да, служила, — говорит он. — Я мог бы устроить её в Содружество, был неплохой шанс на общественную карьеру. А она решила уйти и играть в моряка. Я пытался уговорить Энни уволиться, но те контракты, которые вы подписываете, это билеты в один конец. Она отслужила свой первый срок службы, забрала деньги и убралась к чёртовой матери, как поступил бы любой человек, у которого есть хоть капля мозгов.

Он ставит бутылку на стол и снова берет жетоны дочери. Джексон наблюдает, как он медленно крутит его между пальцами, потирая большим пальцем выпуклые буквы имени и служебного номера своей дочери. Она знает, что бы на его месте творилось у неё в голове, и хочет избежать необходимости отвечать на вопрос, который он рано или поздно обязательно задаст, поэтому снова берет инициативу в свои руки.

— Вы знаете, где я могу найти её?

Он смотрит на неё и хмыкает. Это звучит как сдавленный кашель, совершенно не смешно.

— Что я вам и говорил, — говорит он. — Как я полагаю, вы лейтенант из Разведки, и они просто одели вас в форму капрала, чтобы вам проще было ходить и разнюхивать. Вообще говоря, чего вы хотите от моей дочери?

— Я действительно не знаю, — признаётся она. — Но, для начала, я почти уверена, что она стреляла в меня, и я хотела бы выяснить, что, чёрт возьми, происходило той ночью.

— Она стреляла, вы сказали?

— Полгорода стреляло. У многих из них было боевое оружие. Они сбили один из наших десантных кораблей.

— Вы уверены, что должны мне всё это рассказывать? — говорит мистер МакКинни. — Я не уверен, что хочу знать об этом. Если они не хотят показывать это по Сети, вам, вероятно, не стоит говорить со мной об этом, не правда ли?

— Я не думаю, что мне есть до этого дело, сэр. Не обижайтесь, — добавляет она, когда он удивлённо смотрит на неё. — Я хочу знать, что, чёрт возьми, происходило той ночью.

— Вот это уже интересно, — говорит мистер МакКинни. — Солдат ТА, который хочет знать, почему её посылают стрелять в людей.

Она устала от его враждебности, и на мгновение ей хочется признаться во всём, просто чтобы увидеть, как исчезает весёлое самодовольство на его лице. Затем она берёт свои эмоции под контроль и отодвигает стул от стола, чтобы встать.

— Простите, что побеспокоила вас, — говорит она. — Думаю, мне пора идти. Спасибо за пиво.

— О, сядьте и расслабьтесь, — отвечает он и встаёт со своего стула. — Тебе нужна более толстая шкура, если ты хочешь дожить до выхода в отставку. В правительстве полно таких старых придурков, как я.

Он снова уходит неторопливой походкой. Джексон изучает шёлковистую этикетку своей пивной бутылки, пока мистер МакКинни роется в ящиках стола в соседней комнате. Затем он возвращается обратно в столовую со старомодным бумажным блокнотом в одной их рук.

— У меня нет её адреса, только сетевой номер. Вы можете попытаться связаться с ней сами. Думаю, ей будет неинтересно разговаривать с вами, но кто знает?

Он несколько мгновений листает свой маленький блокнот, а затем кладёт его открытым перед ней, указывая пальцем на написанный от руки адрес в Сети. Остальная часть страницы заполнена заметками, написанными синими чернилами аккуратным почерком.

— Этот номер она дала мне, когда мы с ней разговаривали последний раз. Я почти уверен, что он кого-то другого. Энни просто переезжает с места на место с тех пор, как ушла из армии.

Джексон достаёт свой «наладонник» и записывает сетевой адрес в заметки.

— Спасибо.

— Вам стоит быть осторожной с этим, — говорит он. — Если это что-то, что правительство хочет сохранить в тайне, они пошлют за вами военную разведку, если заметят, что вы в этом копаетесь.

Она уклончиво пожимает плечами и засовывает наладонник обратно в свой карман.

— Я всего лишь капрал в увольнительной, — говорит она. — У меня осталось тридцать четыре месяца до окончания контракта. Я принадлежу им, так или иначе, верно?

Мистер МакКинни закрывает свою маленькую записную книжку и кладёт её на обеденный стол, рядом с солдатскими жетонами своей дочери.

— Да, это так. Но если вы не будете осторожны, то проведёте эти тридцать с лишним месяцев на гауптвахте и в конце концов не получите банковского счёта. Представьте себе, весь этот пот, кровь и убийства абсолютно ни за что.

От входной двери до обочины общей дороги всего несколько коротких шагов. Мистер МакКинни провожает её через свой палисадник, как будто хочет убедиться, что она действительно уходит.

Когда они достигают обочины, Джексон оборачивается. Мистер МакКинни засунул руки в карманы брюк. Теперь, когда он стоит перед ней при ярком дневном свете, она замечает небольшой животик, свешивающийся через его ремень.

— Спасибо, что уделили мне время, — говорит она, и теперь уже он уклончиво пожимает плечами.

— Я на пенсии. У меня есть целые дни, чтобы тратить их впустую.

«Последний шанс», — думает она про себя. — «Последний шанс во всём признаться этому человеку: что ты убила его дочь, выстрелила ей в грудь залпом стрелок, а потом ещё раз выстрелила ей прямо в лицо. Последний шанс спасти этого человека от растущего беспокойства в последующие недели и месяцы, потому что его единственный ребёнок больше не звонит ему. Последний шанс спасти себя от добавления ещё одной упущенной возможности в список сожалений, которые будут висеть у тебя на шее всю оставшуюся жизнь».

Ей хочется протянуть ему руку, чтобы попрощаться, но она не хочет давать ему шанс отказаться. Вместо этого она просто кивает и поворачивается, чтобы уйти.

— Сделайте мне одолжение, капрал — говорит он, и она снова оборачивается.

— Если вам удастся поговорить с Энни, скажи ей, чтобы она позвонила матери, когда у неё будет такая возможность.

— Я дам ей знать, — говорит Джексон, и стыд от этой лжи ощущается во рту желчью.

На обратном пути к транзитной станции она останавливается у библиотеки и снова занимает терминал данных. Она достаёт свой «наладонник» и вводит сетевой адрес Анны МакКинни в поисковую систему, чтобы узнать, кому он принадлежит.

Последний Сетевого номер Анны МакКинни находится не в частной сети, и он не имеет физического адреса, а только входит в единый пул узлов связи. Все они принадлежат к одной группе — Центральной Гражданской Администрации Большого Детройта.

Список погибших

Джексон не брала увольнительную уже почти два года. У неё не осталось семьи, которую можно было бы навестить, а даже если бы осталась, то они были бы в Атланте-Мейконе, а у неё нет никакого желания возвращаться туда в этой жизни. Так что она едет на маглеве обратно на базу Берлингтон, где есть база отдыха на берегу озера. Там она проводит два дня, поглощая еду, отсыпаясь и посещая развлекательные заведения. К концу третьего дня своей пятидневной увольнительной она уже изнывает от скуки, и поэтому отправляется на шаттле обратно в Шугарт. Лучше явиться на службу пораньше, даже если придётся пересчитывать полотенца и чистить модули оптических прицелов, чем провести ещё один день, попивая дерьмовое соевое пиво перед голоэкраном.

Когда она входит в казарму отделения, Прист и Бейкер сидят там и играют за столом в карты.

— Вы двое в порядке? — спрашивает она.

— Ага, — говорит Прист. Он проводит пальцем по лбу, где тонкая бледная линия отмечает сросшуюся рану. — Несколько отметок тут и там. Хуже всего пришлось Грейсону и сержанту.

— Хуже всего пришлось Стреттону и Патерсону, — говорит Джексон. — Что там с Хансен?

— У неё повреждён плечевой сустав, — говорит Бейкер. — Три недели реабилитации.

— Мы на лёгком дежурстве, — говорит Прист и встаёт со стула. — Старшой говорит, что мы будем вне строя до тех пор, пока отделение не пройдёт разбор полётов и психологическую оценку.

«Конечно», — думает Джексон. — «Они и близко не подпустят нас к заряженному оружию, пока психиатры и офицеры Разведки нас не проверят».

— Старшой сказал, что ты была в увольнительной на неделю, — говорит Бейкер.

— Была, — говорит она. — Хватило меня ненадолго. Не хрен там делать.

— Так что же нам делать сейчас?

Джексон открывает свой шкафчик и достаёт нож и точильный камень. Затем она обходит стол и садится на стул, который только что освободил Прист.

— Мы снова вернёмся на линию огня, — говорит она. — Простой не будут длиться вечно.

На следующее утро она проходит медицинское освидетельствование. Один из постоянных врачей МедКорпуса ТА осматривает Джексон, проверяет медицинские данные с её брони и объявляет её физически годной для неограниченной службы, как будто она не могла определить это сама. Психологическая оценка и разбор полётов Разведкой одинаково поверхностны и необстоятельны, стандартная психиатрическая чушь типа «как вы себя чувствуете?», а какой-то мозгоправ-недоучка ставит галочки на бланке. Она даёт ему ответы, которые, как она знает, позволят ему сделать нужные отметки в нужных местах.

Разбор полётов в Разведке вообще не имеет никакого смысла. Камера её шлема запечатлела всё гораздо надёжнее, чем её память.

— Сорок три, — говорит ей на разборе офицер разведки батальона.

— Извините, сэр?

— Сорок три убийства, — говорит он. — Ваш счёт в Детройте. Все — действительные убийства вооружённых противников. Вы хорошо поработали.

Должно ли это было заставить её чувствовать себя лучше, почувствовать гордость или чувство выполненного долга? Может быть, это облегчило бы её совесть? Во всяком случае, это производит противоположный эффект. Это были не солдаты чужой армии. Это были сидящие на социальном пособии крысы, без доспехов и в основном с древним оружием. Возможно, они оказались победителями, потому что их было тысяча против четырёх отделений, но они дорого заплатили за свою победу, если бы остальная часть роты убила столько же, сколько Джексон. В следующий раз, когда ТА пойдёт туда, их будет больше, и они будут гораздо более решительны, потому что теперь они знают, что могут победить. Они почти получили десантный корабль с полным арсеналом и загруженными подвесками. У Джексон нет сомнений, что они попытаются ещё раз. Она бы так и сделала.

Нет, на это нельзя смотреть иначе, как на катастрофу. Возвращение в то место уже никогда не будет прежним. С таким же успехом это могла быть и другая страна.

Джексон знает, что если она расскажет об этом офицеру Разведки, то это ничего не изменит. Похоже, что все штабные офицеры живут в другой реальности, со своим языком, обычаями и законами физики. Какая, к чёрту, разница, что она убила сорок три из этих жрущих дерьмо, свирепых канализационных крыс? Их там ещё миллионы.

Ровно через неделю после Детройта, командир роты вызывает Джексон к себе в кабинет.

— На данный момент ты самая старшая по званию в своём подразделении, — говорит ей капитан Лопес, когда она садится в предложенное им кресло.

— Да, сэр, — отвечает она. — Сержант Феллон ещё не вернулась из Великих Озёр.

— И не вернётся, по крайней мере, какое-то время. В любом случае, у меня приказ отправить людей на похороны. Я посылаю лейтенанта Уивинга на похороны рядового первого класса Патерсона. Я еду на похороны Стреттона. Я хочу, чтобы вы сопровождали меня, как представитель его отделения. Пошлите с лейтенантом ещё одного рядового. На ваш выбор.

— Да, сэр, — говорит она. Военные, вероятно, уже забрали все деньги со счетов Стреттона и Патерсона. Их семьи не увидят ни пенни из тех денег, что они заработали, пока носили форму. Если ты умрёшь до конца срока, всё вернётся правительству. Не то чтобы они были чем-то большим, чем число в какой-то базе данных. Так зачем им вообще тратить деньги на отправку похоронных делегаций? Для Джексон это не имеет никакого смысла. Но она всего лишь капрал, а капитан Лопес — командир роты, поэтому она отдаёт честь и подчиняется.

В старые времена мёртвых солдат отправляли домой в гробах, больших корытах из металла и дерева, достаточно больших, чтобы вместить тело. На трупы надевали безупречную униформу со всеми лентами и украшениями, даже если никто никогда не открывал гроб до похорон. Такое расточительство — хоронить хорошую форму вместе с мёртвым солдатом — кажется Джексон неприличным. Не говоря уже о том, чтобы похоронить тело целиком, выделяя десятки квадратных футов драгоценной нетронутой земли для вечного хранения трупа, даже после того, как тело и гроб давно распались.

В эти дни кремационные печи в моргах превращают тело всего лишь в несколько кубических дюймов мелкого пепла и упаковывают его в цилиндр из нержавейки, достаточно маленький, чтобы он поместился в подсумок для магазина. На цилиндре Стреттона выгравированы его имя, звание, род войск, и даты рождения и смерти. Капитан Лопес несёт маленькую капсулу руками в белых перчатках, когда они вместе садятся в шаттл на следующее утро. Джексон несёт флаг, который они передадут ближайшим родственникам Стреттона. Он сложен в плотный треугольник, со звездой САС, кленовым листом, и орлом точно в центре. Она также несёт небольшой, обитый изнутри мягкой тканью футляр со всеми наградами Стреттона, которых не так уж и много. Он только начинал свой второй год службы. Семья отправила сына в Базовый Лагерь чуть больше года назад, и теперь они получат обратно маленькую капсулу, полную пепла, и несколько кусочков сплава и матерчатой ленты, стоимостью около двадцати долларов в общей сложности.

Капралу Джексон всё это не нравится. Жёсткая парадная униформа, которую она одевает всего несколько раз в год, колючая и пахнет пылью из шкафчиков. Сиденья шаттла неудобны, и ей не нравится мысль о часовом полёте наедине с командиром роты. Но она считает, что обязана Стреттону хотя бы этим неудобством. Она знает, что ему хотелось бы поиздеваться над ней в этой обезьяньей парадной униформе, но он боялся её ровно настолько, чтобы не осмелиться.

Стреттон был родом из Восточного Теннесси, так что шаттлу не нужно слишком далеко удаляться от Дейтона. Во время полёта капитан спрашивает её о Стреттоне. Каким он был? Есть ли какие-нибудь смешные случаи, которыми мы должны поделиться с его семьёй? Как он держал себя во время высадок? Ладил ли он со своими товарищами по отряду? Джексон отвечает на вопросы капитана с растущим чувством отвращения. Она понимает, что несмотря на то, что капитан совсем не знал рядового Стреттона, он будет использовать информацию от неё, чтобы рассказать семье о достижениях их сына, как будто у него есть личная связь с каждым членом её роты. — «Всё это так прозрачно», — думает она. — «Пытаешься сделать вид, что тебе не наплевать на этого парня. Если бы это было так, ты бы не послал его в самый разгар бунта без надлежащей разведки или поддержки с воздуха».

Похороны — это самое мрачное, удручающее событие, которое она видела за очень долгое время. Не только потому, что они хоронят двадцатилетнего парня, за которого она отвечала, но и из-за того, где его похоронят. У Стреттона даже нет собственного места на кладбище. Они вставляют его капсулу в хранилище в стене одного из многочисленных подземных колумбариев Общественного Кладбища К-Тауна. Они запирают и опечатывают отсек, а маленькая дверца едва ли достаточно велика, чтобы на ней можно было разместить мемориальную доску размером с ладонь. Они вкладывают то, что осталось от ребёнка, в место, которое меньше, чем отделение для ценных вещей в его военном шкафчике. Джексон знала его не очень долго, но достаточно хорошо, чтобы понять, что он, вероятно, предпочёл бы быть выброшенным из открытого хвостового люка десантного корабля на пути к другому месту дислокации, а не запертым навсегда в маленькой дыре в стене вместе с десятью тысячами других таких же бедолаг.

Родители Стреттона всё это время сохраняют каменные лица. Его отец, высокий и внушительный, берёт у неё флаг, не говоря ни слова благодарности в ответ. Когда капитан Лопес протягивает руку, чтобы выразить благодарность от имени благодарного Содружества, мистер Стреттон швыряет в него сложенный флаг. Он врезается капитану в грудь и падает на землю, всё ещё свёрнутый в тугой треугольник.

— Можете взять его и засунуть себе в задницу, — говорит он капитану Лопесу. Затем он поворачивается к Джексон и берёт футляр с медалями своего сына у неё из рук.

— Я возьму их, — говорит он ей. — Но эта тряпка мне ни к чему. Так же, как и вы. А теперь убирайтесь отсюда и оставьте нас с нашим сыном.

Джексон знает, что это говорит глубокое, отчаянное горе. Она знает, что этот человек не ненавидит её лично, что его ненависть направлена на униформу, которую она носит. И всё же она чувствует прилив стыда и гнева. Ей нравился этот парень, она служила с ним больше года, учила его, делила с ним еду и играла в карты. Она не заслуживает такого отвращения, направленного на неё. Но нет никакого смысла говорить всё это этому скорбящему и сердитому человеку, который больше не является отцом, благодаря некоторым слишком самоуверенным кабинетным пилотам в батальоне. Не ТА убила его сына, но она поставила его перед ружьём, которое сделало это.

Рядом с ней капитан Лопес наклоняется, чтобы поднять флаг САС, брошенный в него мистером Стреттоном. Джексон поворачивается и выходит из кладбищенского склепа, не дожидаясь своего командира роты. Здесь больше нечего сказать или сделать. Может быть, когда-нибудь она сможет вернуться сюда и поговорить со Стреттонами, рассказать им о гневе, который она всегда будет испытывать из-за того, что подвела их сына и выжила в битве, когда он этого не сделал, но сегодня это не так.

На обратном пути в Шугарт она ни слова не говорит капитану, а он больше ни о чем её не спрашивает. И это хорошо, потому что ей не придётся посылать его к чёрту. Но она всё равно подумывает послать его. Тридцать дней на гауптвахте — похожи на неплохое начало для покаяния.

Лабиринты

Когда Первый Сержант входит в кубрик отделения, Джексон сидит там одна, разбирая свою экипировку и ища в ней дефекты.

Он отмахивается от неё, когда она резко встает по стойке смирно.

— Вольно. Подойди сюда и присядь.

Она повинуется и садится за стол перед Первым Сержантом, который является единственным человеком в батальоне, который пугает её почти так же сильно, как сержант Феллон.

— Мне нужен командир отделения, — говорит Первый Сержант. — После той суматохи на прошлой неделе, мне не хватает нескольких человек. Ты готова возглавить отделение вместе с остальными своими парнями?

— А что за выброска? — спрашивает она.

Он смотрит на неё и поджимает губы.

— Рота «Чарли» будет помогать в поддержании общественной безопасности в Детройте-22. ОЖК пятого поколения.

Джексон чувствует, как её грудь тревожно сжимается.

ОЖК пятого поколения. Господь милосердный.

— Я приму под командование отделение в «Чарли», — говорит она. — Просто подержите моих ребят подальше от переднего края ещё несколько дней.

ОЖК первого и второго поколений были старой школой традиционного мышления. Многоэтажки, не выше двадцати этажей, раскинувшиеся вдоль широких улиц, с парками и всякой всячиной между ними. Они хотели придать ему обычный вид и ощущение соседства. Все самые старые ОЖК — это первое или второе поколение, им не нужно было разрушать старые города, просто расчищать кварталы по частям для новых высоток. Они работали нормально, во всяком случае какое-то время.

ОЖК третьего и четвёртого поколений были почти такими же, с той только разницей, что к высоткам прилепили ещё десять этажей сверху и сгруппировали их все вместе, как маленькие города. Двадцать на группу. Большинство самых худших гадюшников — это дыры третьего или четвёртого поколения, потому что ими трудно управлять централизованно. Слишком много людей размещено на слишком большом количестве акров.

Теперешние ОЖК пятого поколения — это нечто совершенно иное. Верхушка достижений Содружества в области эффективного размещения людей. Всё самые последние придумки в области контроля толпы, распределения продуктов питания, безопасности и использования пространства.

Жилые башни в сотню этажей высотой. Построены вокруг полой сердцевины, для конвекционного охлаждения и пропускания дневного света. Каждая башня со своим термоядерным реактором, медпунктом, службой безопасности. Сто этажей, сто квартир на этаже, средняя вместимость — два человека. Такие вот ячейки. Четыре башни вместе стоят квадратом, пространство между ними огорожено тридцатифутовыми бетонными заборами. Из этого получается квартал. Площадь между четырьмя башнями предназначена для общественных услуг — зоны отдыха, распределения продуктов питания, магазинов, общественной безопасности и транзитной станции. Каждый квартал управляется централизованно, как отдельный маленький город. Восемьдесят тысяч человек, вместе взятых, занимают квадрат в тысячу футов с каждой стороны.

Двенадцать таких блоков расположены гораздо большим квадратом, по четыре блока с каждой стороны квадрата — это и есть Общественный Жилой Комплекс пятого поколения. Сорок восемь башен, разбитых на четыре блока. Пятое поколение рассчитано почти на миллион человек, и это только по проектной мощности. Во многих живёт в полтора, а то и два раза больше. В центре этого гигантского квадрата, состоящего из жилых кварталов, находятся очистные сооружения и мусороперерабатывающие заводы, главная электростанция, пищевые заводы и перерабатывающие станции, административное здание, а также главный правоохранительный и тюремный центр ОЖК. Отсюда Общественная Жилищная Полиция может блокировать кварталы и изолировать их в случае общественных беспорядков, а также посылать подкрепление в участки общественной безопасности в двенадцати кварталах. Триста шестьдесят семь акров, чуть больше половины квадратной мили, представляют из себя автономный, изолированный, централизованно управляемый город, в котором проживает и кормится более миллиона человек. А в среднем метроплексе таких двадцать или тридцать.

Теоретически ОЖК пятого поколения контролировать легче, чем ОЖК предыдущих поколений, и это в основном верно. Вы можете заблокировать этаж, блок, квартал, три квартала, всё проклятое место целиком, и всё это удаленно из центрального отделения охраны правопорядка, которое расположено в центре ОЖК, как паук в центре паутины. Однако, по какой-то причине, Джексон ненавидит выброски в пятое поколение. Может быть, это потому, что она выросла в ОЖК третьего поколения, и она привыкла к лабиринтам многоэтажек, сгрудившихся вместе. В третьем поколении всегда есть место, куда можно убежать и спрятаться. Он растянут и тесен, но всё взаимосвязано. Пятое поколение настолько разделено, что везде есть точки удушения. Жилые башни имеют два главных вестибюля. Кварталы имеют одну точку входа и выхода, ближе к середине ОЖК. Всё это слишком легко перекрыть, здесь слишком легко заманить людей в ловушку, направить их, как животных, в желоб для забоя скота.

Они высаживаются в ОЖК Детройт-22 полной ротой. Это большая боевая мощь, но Джексон знает, что если всё снова пойдет к черту, этого даже близко не будет достаточно. Четыре десантных корабля роты «Чарли» кружат на безопасном расстоянии вокруг башен целевого квартала. Затем головной корабль пикирует и приземляется на крыше десятиэтажного здания гражданской администрации, на площади между жилыми башнями. Джексон со Вторым Взводом, и их десантный корабль не следует за первым. Вместо этого они кружат вокруг и садятся на крыше самой внешней жилой башни, сотней этажей выше. Затем аппарель опускается, и тридцать шесть солдат Второго Взвода разбегаются по позициям.

«Отсюда, с высоты тысячи футов над ОЖК, вид на самом деле почти завораживающий», — думает Джексон. Уличные фонари и вывески магазинов внизу освещают грязный ночной воздух множеством цветов. Отсюда, сверху, она может ясно видеть весь этот мир, и следующий, и тот, что за ним. Сто тысяч квартир, миллионы людей. Тысячи краж, сотни нападений, десятки убийств, совершаются прямо в эту секунду в поле её зрения. В общественном жилье оружие запрещено, но Джексон знает, что его там почти столько же, сколько людей. Глупо было бы не вооружиться в таком месте, как это. Без зубов и когтей, ты — пища для любого на этих улицах.

Крыши жилых башен предназначены только для служебного пользования. На них есть посадочная площадка для десантных кораблей, а входные двери контролируются из центра безопасности в подвале башни. Входной вестибюль на крыше ведёт в сервисную зону с собственным экспресс-лифтом. Взвод может выйти из своего десантного корабля, войти в лифт и выйти в атриум на уровне земли менее чем через две минуты.

С того момента, как они покинули крышу и спустились в сервисную зону под крышей, у Джексон появляется странное чувство по поводу этого вызова, маленький ворчливый голосок в её голове. Это место не настолько беспокойно, чтобы оправдать целую роту ТА. Что-то кажется ей неправильным. Может быть, после Детройта она стала контуженной, даже параноиком, но когда она вынуждена выбирать между суждениями штабного офицера и своими собственными инстинктами, она знает, что выбрать.

— Притормозите, — говорит она своему отделению, пока они ждут своей очереди спуститься на лифте в атриум. Остальные три отделения взвода уже там, и нет ни выстрелов, ни сигналов бедствия, но этот ворчливый голос в затылке Джексон кричит ей, чтобы она не позволяла своему отделению войти в лифт.

— Охотник-2, это командир Охотника-22, как слышите? — говорит она по взводному каналу связи. Лейтенант не отвечает. Она проверяет ТакЛинк, но там нет никакой информации о состоянии первых трех отделений её взвода, все они сейчас находятся в безопасной зоне атриума. Коротковолновый сигнал ТакЛинка иногда не может пробиться через сотню этажей усиленного железобетона, но должна же она поймать хоть что-то. Там, внизу, тридцать солдат и ни один из них не может поймать хороший сигнал?

— Что-то не так, — говорит она своему отделению. — Мы не поедем на лифте. Я свяжусь с ротой.

Она идёт к двери, ведущей обратно на крышу. Когда она нажимает кнопку разблокировки, мигает красный огонёк. Она пробует ещё раз, но результат тот же.

— Чё происходит, капрал? — спрашивает один из её командиров огневых групп.

— Она заперта, — говорит она. — Они заперли её за нами. Я не могу подняться на крышу, где связь будет лучше. Закрепитесь на вон той аварийной лестнице.

Один из её солдат пытается открыть дверь на аварийную лестничную клетку.

— Тоже заперто.

— Они никогда не запираются изнутри, — говорит она. — Сломайте нахрен эту сучью дверь.

Двое её солдат по очереди пытаются выбить дверь на лестничную клетку, но это огнеупорный люк с защищённым от взлома покрытием, для того, чтобы местные жители не могли проникнуть в служебные помещения снаружи. Они пинают его несколько раз, но с таким же успехом они могли бы также стрелять в него плевками.

— Келли, гранатомёт, — говорит она одной из командиров своих огневых групп. — Заряжай картечную гранату. Целься в то место, где главный замок встречается с рамой. Все остальные — назад к другой двери. Следите за дверью лифта.

— А как насчёт люка на крыше? — спрашивает специалист Келли.

— Это десять сантиметров многослойного покрытия, — отвечает Джексон. — Мы не можем прорваться сквозь эту штуку, не взорвав себя вместе с ней. А теперь двигай туда и открой вход на лестницу.

— Что, чёрт возьми, происходит? — спрашивает один из рядовых.

— Пока не знаю, — отвечает она. — Связи нет, и заперли нас дистанционно. Хочешь спуститься на лифте и выяснить наверняка?

— Никак нет, — говорит рядовой и смотрит на дверь лифта.

Специалист Келли вставляет картечную гранату в свой подствольник и подходит к двери на лестницу. Остальные солдаты поспешно убираются с её пути.

— Бойся! — даёт знать Келли.

Подствольник её винтовки рявкает своим глубоким властным громом. Звук эхом отдаётся в небольшом служебном помещении. Картечная граната от крупного 40-миллиметрового безгильзового снаряда врезается в замок и дверную раму, как разрушительный молот. Келли подходит к двери и резко пинает её, тяжёлая стальная дверь выскакивает из разбитого замка и распахивается.

— Куда мы идём, капрал? — спрашивает Келли.

— Нахрен отсюда, — отвечает Джексон. — Спускаемся на нижние этажи. Заново оцениваем обстановку. Стараемся наладить связь с ротой. А теперь шевелим задницами.

Они спускаются по лестнице на этаж ниже, в тактическом строю, держа оружие наизготовку. Джексон может сказать, что некоторые из солдат думают, что она начинает сходить с ума, но она скорее ошибётся на стороне осторожности, чем окажется в ловушке в стальном ящике со всем своим отделением. После прошлой недели всё кажется возможным.

Огнеупорная дверь на 100-м этаже открывается только изнутри, но ещё один картечный выстрел из подствольника специалиста Келли заботится о замке и половине рамы. Они гуськом выходят в коридор за дверью. По обеим стенам тянутся двери квартир, но никто не высовывает голову, чтобы посмотреть, что происходит, даже после грохота несильной ружейной гранаты. Коридор заканчивается небольшим фойе, которое соединяет четыре коридора в этой части этажа и обеспечивает небольшую общую зону. Здесь тоже нет никого из местных.

Джексон проверяет свой канал данных на предмет подключения к локальной сети безопасности. Во всех квартирах есть биосканеры и детекторы взрывчатых веществ, и любой вспомогательный отряд ТА во время проведения зачистки обычно имеет полный доступ к этой информации. Вы подходите к двери квартиры и можете мгновенно увидеть, сколько людей присутствует, какова их классификация безопасности и историю их арестов. Когда Джексон пытается подключиться к каналу данных у двери следующей квартиры, мимо которой она проходит, ничего не происходит. Похоже, что сеть для всего здания отключена. Она знает, что этого не может быть — там тройное резервирование, и она должна быть в состоянии получить хоть что-то от беспроводных передатчиков. Она либо намеренно выключена, либо кто-то намертво глушит все их каналы связи.

— Следите за перекрёстками коридоров, — предостерегает Джексон. — Мы пойдём к центральному ядру, в зону прямой видимости атриума.

Всё это кажется неправильным. Служба безопасности здания была должна связаться с ними, как только они приземлятся, держать их в курсе событий, сообщать им, где они нужны. Остальная часть взвода должна была быть в сети, передавая свои сенсорные данные ей и отделению. Это полное радиомолчание — самая странная вещь, которую она когда-либо испытывала на высадке, и это нервирует.

На следующем пересечении коридоров Джексон может видеть открытое пространство ядра здания за коридором перед ними. Каждый центральный коридор на каждом этаже выходит на галерею с видом на большое открытое пространство в центре башни. Отсюда можно смотреть прямо на атриум на первом этаже. Там есть перила высотой по грудь и ещё один метр полипластового барьера над ними, чтобы люди не падали с края или не бросали друг друга. Там есть защитная сетка, прикреплённая к галерее десятого этажа, но без полипласта «крысы из гетто» сделали бы это спортом, чтобы прыгнуть в неё нарочно. Некоторые кстати и прыгают, независимо от того, есть там барьер или нет.

Отряд находится в двадцати метрах от галереи, когда раздаётся предупреждающая сирена, и пожарная дверь в конце коридора опускается и замки встают на свои места. Обернувшись, Джексон видит то же самое событие, зеркально отражённое в другом конце коридора, там, где они только что вошли на 100-й этаж минуту назад. На мгновение в коридоре становится совсем темно. Затем загорается красное аварийное освещение.

— Опустить забрала, — кричит Джексон. — Включить приборы ночного виденья. Рассредоточится и оставаться начеку.

Она опускает забрало своего шлема на место и позволяет компьютеру подстроить входной видеосигнал. Отрезок коридора, перекрытый противопожарными дверями, имеет длину шестьдесят или семьдесят метров, но там не так много места для девяти солдат, чтобы найти укрытие, если кто-то решит поливать их автоматным огнем. Пехота называет узкие внутренние проходы «воронками смерти».

Джексон крадучись идёт обратно к перекрёстку и поворачивает направо, чтобы исследовать один из боковых коридоров. Он заканчивается у голой бетонной стены в тридцати метрах от перекрёстка. Единственные входы и выходы из этого жилого комплекса закрыты бронированными противопожарными дверями толщиной в дюйм, и среди их вооружения нет ничего, что могло бы проломить хоть одну из них.

— Командир Охотника-22, здесь командир условного противника.

Голос доносится из системы экстренной связи в коридоре. Джексон останавливается, ошарашенная. Командир условного противника? Кто-то знает военный радиопротокол.

— Я насчитал девять ваших человек в коридоре 100-16. Может ли командующий унтер-офицер подойти к терминалу общественной безопасности на перекрестке А-16 и установить связь?

Джексон подходит к терминалу с надписью А-16 и подключается к каналу связи. Это высадка уже так далеко сошла с рельсов, что кажется, будто она находится в какой-то альтернативной реальности.

— Командир условного противника, это командир Охотника-22, Территориальная Армия. Откройте эти взрывостойкие двери, или я пробью себе путь через них.

— Никак нет. — Голос на другом конце провода ясный, деловой. У него была бы бессознательное лихость, если бы голоса могли иметь её. Джексон наслушалась достаточно много переговоров по военной связи, чтобы понимать, что она разговаривает с другим солдатом.

— У вас одно отделение с винтовками. Я не вижу пусковых установок МШРК, — продолжает голос. — Даже если у вас есть ОФ-заряды[3] для ваших подствольников, вы едва поцарапаете ими краску на взрывоупорных дверях. Вы можете пробивать дыры в стенах, но я могу просто снова запечатывать вас там, где ты выскочите.

Она оглядывается на своих солдат, которые всё ещё сидят на корточках в коридоре, направив винтовки на взрывоупорную дверь.

— Ты кто ещё такой, черт возьми? — спрашивает она.

— Я командир отряда, который только что захватил три четверти вашего взвода, не причинив никому вреда. Я бы хотел, чтобы вы сдали мне своё отделение так, чтобы мы могли продолжить эту бескровную полосу.

— Не вариант, — категорично отвечает Джексон. — Если вы думаете, что я отдам свою пушку без единого выстрела — вы сошли с ума.

— У вас восемь солдат. Только в этом блоке у меня целая рота. У нас здесь численное преимущество и преимущество игры на домашнем поле. У вас и ваших солдат есть два способа покинуть эту башню: без оружия и под нашей охраной, или ногами вперёд в мешке для трупов. Все остальные в вашем взводе только что решили выбрать первый вариант. Ваш лейтенант необычайно умён для молодого офицера.

Голос мужчины звучит уверенно, убеждающе. Кем бы он ни был, у него есть опыт в том, чтобы заставлять людей делать то, что он говорит. Джексон снова сканирует свои каналы связи и передачи данных, но в её сети никого нет, кроме восьми солдат в коридоре рядом с ней. Даже системы электронного подавления жилых башен не могли так полностью отключить её связь и доступ к данным. Только командир её взвода или роты мог вот так вывести её из игры.

— Кто ты такой, чёрт возьми? — снова спрашивает она, на этот раз больше для себя, чем для того, кто находится на другом конце линии связи. Затем она обрывает связь.

Под ними девяносто девять этажей, а над ними — крыша, которая недоступна через потолок технического этажа полуметровой толщины. Отделение Джексон заперто наверху очень большой коробки, как крысы в лабиринте, и у них нет никакой возможности выгрызть себя из неё. Она не может передать десантным кораблям наверху, что взвод в глубоком дерьме. И как девяти солдатам, пробиваться вниз по 99-ти этажам жилой башни со скомпрометированным офисом безопасности и сражаться с сотней противников?

Не имея схемы здания на своём тактическом экране, Джексон пытается восстановить план этажей жилых башен по памяти. Сто квартир, четыре секции по двадцать пять, с четырьмя главными коридорами, разделяющими этаж на четверти. Если они смогут пробиться через квартиры по обе стороны от пожарной двери впереди, они смогут пробиться в галерею с видом на незастроенное пространство в центре здания. Если люк в крыше над центром открыт, она сможет связаться с десантным кораблем, находящимся над ней. Он сможет заглянуть в атриум и посмотреть, что там происходит. Это грязный выход из сложившейся ситуации и рискованное дело, но это лучше, чем перспектива тащиться вниз через девяносто девять лестничных пролётов, уклоняясь от ружейного огня со всех этажей по пути.

— Келли, Пирсон, — говорит она и показывает пальцем, привлекая внимание своих солдат. — Эта квартира и вот та. Ломайте двери. Аккуратно, на всякий случай, если там есть гражданские.

Келли и Пирсон делают, как приказано, и вышибают двери, на которые указала Джексон. Обе требуют многократных ударов ногами и немалого количества ругательств. Здание пятого поколения построено на века и рассчитано на проживание десяти последовательных поколений арендаторов-иждивенцов. Но внутри никого нет. Повсюду разбросана мебель и предметы повседневной жизни, но никто не оспаривает их насильственное проникновение. Не то чтобы это было разумно с их стороны. Джексон заходит в одну из открытых квартир и проверяет планировку. Две спальни, ванная комната, совмещённая кухня и гостиная. Дальняя стена гостиной является кандидатом на снос — с другой стороны расположено открытое пространство галереи этажа.

— Гранатомётчики, — говорит Джексон. — Вышибите гранатами всё дерьмо из этой стены прямо здесь. Цельтесь в одно и то же место. Нам нужна дыра, сквозь которую можно выползти.

Её солдаты заряжают свои гранатомёты. Джексон отступает в коридор, чтобы позволить им делать своё дело. Комбинированный залп из трёх гранатомётов заставляет бетонный пол под её ногами задрожать. Когда она снова засовывает голову в квартиру, чтобы посмотреть на результаты, в дальней стене гостиной зияет неровная дыра шириной в полметра.

— Сделайте ещё один залп, — приказывает она. — И поторопитесь, иначе каждый гражданский засранец с винтовкой будет ждать, пока мы выскочим.

Её солдаты выпускают ещё одну порцию 40-миллиметровых гранат в стену. Тот, кто здесь живёт, только что получил апгрейд, красивое большое окно с видом на галерею 100-го этажа. Келли и Пирсон расширяют отверстие прикладами своих винтовок, пока оно не становится достаточно большим, чтобы через него мог пролезть солдат в броне.

— Двинулись, — приказывает Джексон.

Она первой проходит сквозь брешь. В пространстве за ней никого нет, что приносит облегчение и тревогу одновременно. Никто не устроил им засаду, но галерея не должна быть полностью пустой. Это общая зона для всего этажа, и люди находятся здесь в любое время дня, чтобы пообщаться, поторговаться или подышать свежим воздухом и солнечным светом сверху. Но здесь никого нет, ни души.

Она смотрит вверх, где по идее должна видеть грязное вечернее небо над Детройтом. Огромный раздвижной люк на крыше закрыт. Прямой связи с десантными кораблями не будет. Если они вообще ещё там, думает Джексон. Всё кажется возможным в этом новом, катящемся в дерьмо сценарии. Три полных отделения попали в мешок без единого выстрела, и команда противника полностью контролирует средства обеспечения безопасности в жилой башне пятого поколения. Джексон задается вопросом, контролируют ли они только эту башню, или весь квартал, или, может быть, даже весь чёртов ОЖК, все двенадцать кварталов и сорок восемь жилых башен. Не то чтобы это имело значение. Похоже, что она не сможет даже вернуться к роте с теми немногими солдатами, которые у нее есть.

Джексон чувствует, что добром это не кончится. Но она не может просто подойти к ближайшей панели безопасности и сдаться вместе со своим отрядом, не вступая в бой. После этого не было бы никакого смысла снова надевать броню.

Над головами снова оживает система громкой связи, на этот раз гораздо громче, чем раньше в узком коридоре.

— Я восхищаюсь вашей инициативностью, — говорит голос из прошлого. — Но вам не подняться наверх. Вы не сможете пробиться отсюда с боем. Если вы попытаетесь — вас убьют. Независимо от того, что вы думаете насчёт того, зачем они послали вас сюда, я гарантирую вам, что оно того не стоит.

Наступает пауза, а когда голос мужчины звучит снова, он звучит почти ласково.

— Ответственный унтер-офицер, свяжитесь со мной с ближайшей панели безопасности, когда будете готовы обсудить вашу капитуляцию. Нет ничего постыдного в желании остаться в живых, вы это знаете.

Джексон оглядывается на своё отделение, притаившееся за бетонными скамейками и горшками для цветов с винтовками наготове. Большинство из них выглядят так, словно находятся в камере смертников и слышат шаги делегации на казнь. Все они рядовые, большинство из них зелёные второго и третьего класса, и пара более опытных первоклассных, которые провели в TA и выполняли боевые задачи чуть больше года. Джексон хотела бы, чтобы с ней было её обычное отделение. Если она собирается клюнуть на эту удочку, она предпочла бы быть с Хансен, Бейкером, Пристом и другими. Её собственное отделение доставило бы этому гладкоречивому командиру условного противника гораздо большую головную боль, чем отряд этих зелёных юнцов. А с сержантом Феллон здесь, другая команда оказалась бы в глубоком дерьме.

Но у неё нет своего отделения, только эти восемь испуганных рядовых.

— Что мы будем теперь делать? — спрашивает её рядовая Келли. Келли — молодая девушка, которая выглядит так, словно она едва дотянула до минимального для пехоты роста и веса. Она единственная женщина в отделении.

Джексон на мгновение задумывается над своим ответом. Конечно, по большому счёту, у неё нет реального выбора. Если бы сержант Феллон была здесь, она бы ударила по пульту связи своей винтовкой в ту же секунду, как парень на другом конце упомянул о капитуляции.

— Мы — Территориальная Армия, — говорит Джексон. — Мы делаем свою работу, рядовая Келли.

Она осматривает ближайший лифтовой холл.

— Келли, Пирсон, займите укрытие здесь. Если кто-то выйдет с пушкой, ты компостируешь ему билет. Никаких предупреждений.

Келли и Пирсон смотрят друг на друга, затем подчиняются. Они подходят к группе кадок для растений впереди и направляют свои винтовки на двери лифта.

— Всем выключить свой ТакЛинк, — приказывает Джексон. Поскольку их каналы передачи данных скомпрометированы, им придется использовать старомодный способ — голосовые и ручные сигналы. Отсутствие такой почти всеведущей осведомлённости через ТакЛинк является огромным недостатком, но позволить врагу — кем бы он ни был — видеть глазами команды было бы ещё большим недостатком.

Джексон оглядывается в поисках выхода с этого этажа, который не предполагает поездки на лифте с компьютерным управлением. Есть лестницы, но они находятся в углах этажа, и попасть туда можно только по коридорам, которые могут быть удалённо изолированы по частям службой безопасности. И они не могут все спуститься по верёвке в атриум девяноста девятью этажами ниже. Им было бы лучше выбраться по лестнице обратно под крышу.

Джексон проклинает себя за эту тактическую ошибку. Она привела их сюда, и теперь выхода нет.

Затем в её сторону возникает движение. По ту сторону пропасти центрального ядра, на другой стороне галереи, выходят из коридоров и быстро укрываются в галерее вооружённые гражданские. Между отрядом Джексон и этими вооружёнными гражданскими есть два слоя защитного барьера из полипласта, так что она не может вступить в бой. Она подаёт сигнал своему отделению занять позиции в укрытиях и наблюдает за силами по ту сторону пропасти, которые сами укрываются за кадками для растений и низкими стенами, ничуть не менее эффективно, чем её собственное отделение. Их много — три, четыре отделения и ещё больше выходит из теней коридоров за ними, и все они сходятся на галерее. Джексон знает, что её отряд не сможет справиться с таким количеством людей, не внутри границ этого крысиного лабиринта.

— Последний шанс, — раздаётся по громкой связи голос вражеского командира. — Сложите оружие, или мы придём и заберём его.

Много винтовок нацелено в сторону Джексон сейчас со всех сторон ядра, и многие из них выглядят как военные образцы.

Но, Джексон думает, что у них нет боевой брони.

Ни у кого из гражданских нет герметичной брони, подходящей к этим украденным военным винтовкам, и она готова поспорить, что заодно им немного не хватает дополненной реальности, потому что никто там, кажется, не носит шлемов.

— Гранатомётчики, — тихо говорит она своему отделению. — Все газовые гранаты. Перебросьте их через барьер на другую сторону. Дайте мне залп по моей отметке.

Отделение подчиняется. Они вынимают гранаты из подствольных гранатомётов и заменяют их газовыми зарядами. Келли копошится во время перезарядки, но всё-таки заканчивает перезарядку своё подствольника и смотрит на Джексон широко раскрытыми, полными страха глазами.

— Левая сторона стреляет влево, правая стреляет вправо, — приказывает Джексон. — Келли, стреляет прямо, вместе со мной. На счёт три. Два. Один. Бойся!

Девять подствольников издают короткую, прерывистую барабанную дробь. Две газовые гранаты с грохотом ударяются о полипластовый барьер на другой стороне пропасти и отлетают, а затем падают в ядро, извергая дым. Остальные семь гранат падают в пространство галереи за пределами барьера и разрываются на части. Через нескольких секунд другая сторона галереи покрыта слезоточивым газом.

Для солдата в герметичной броне газовая граната — всего лишь незначительное неудобство. Шлем защищает от химических веществ, а улучшенное с помощью датчиков зрение позволяет видеть сквозь дым. Однако для незащищённого гражданского это всё равно, что облить его лицо алкоголем и поджечь.

В тот же миг с другой стороны раздаются крики гнева и боли. Джексон видит, как люди сгибаются или падают на колени в ядовитом белом облаке, которое её отряд только что вызвал с помощью своих гранатомётов.

— Обходим с фланга, — приказывает Джексон. — Юго-восточный угол, бегом марш.

Она бросает свой отряд к углу галереи, затем поворачивает налево под защиту усыпанного мусором бетона, который является южной стороной галереи. Теперь она в юго-восточном углу. Она выглядывает из-за края бетонной опорной стены и видит вооружённых гражданских, которых рвёт в химическом облаке. Вещество довольно стойкое, но оно не будет держать их подавленными более нескольких минут. А до тех пор они слепы и не в состоянии сражаться.

Джексон проливает первую кровь. В начале коридора в десяти ярдах перед ней, на дальнем краю химического облака, двое вооружённых гражданских по-прежнему стоят на ногах в боевой готовности. Они видят её и поднимают свои винтовки. Она стреляет первой, позволяя компьютеру выбрать длину очереди, пока она обводит гражданских дулом оружия и удерживает спусковой крючок нажатым. М-66 выпускает две очереди по три патрона, и оба гражданских валятся. Их винтовки с грохотом падают на пол, а они молча умирают.

Когда Джексон снова смотрит налево, оставшиеся штатские снова отступили в вестибюли и коридоры этажа за галереей. Она хотела бы, чтобы у неё было несколько осколочных или фугасных гранат, которые она могла бы рикошетом забрасывать за стены, но боеприпасы для миссии были ограничены нелетальными и картечью для гранатомётов. Никто не ожидал, что придётся использовать бризантные взрывчатые вещества во время простой поддержки общественной безопасности. Кажется, с прошлой недели мир сошёл с ума.

Никогда в жизни она так не скучала по такому тяжёлому, громоздкому куску дерьма, как пусковая установка МШРК. С помощью бронебойных ракет или термобарических зарядов она могла бы расколоть эти стены, как яичную скорлупу, проделать дыру во внешней стене, вызвать по радио десантный корабль и выбраться из этой передряги.

— Отступаем назад в коридор, — говорит она своим солдатам и указывает на широкий главный коридор на южной стороне. Противопожарная дверь ещё не закрыта, и главные коридоры ведут прямо к главным лестницам. Они бросаются на южную сторону, пытаясь прикрывать все направления.

Как только они достигают входа в коридор, рядом со звоном открываются двери лифта. Джексон и её отделение находятся примерно в пятнадцати метрах от них, когда лифт извергает отделение или больше гражданских с оружием. Они видят её группу и поднимают оружие как раз в тот момент, когда отделение Джексон поднимает своё.

В этот момент ей хочется остановить время. Она знает, что должно произойти, но бессильна этого избежать. Это тот стоп-кадр умственной активности, когда спусковой крючок нажат и ударник мчится к капсюлю патрона. Гражданский во главе начинает что-то кричать, но Джексон не может понять что, и в конце концов это всё равно не имеет значения.

Вот дерьмо.

Затем все открывают огонь, похоже что одновременно.

Джексон ныряет влево, в коридор, подальше от лифтов. Она стреляет из винтовки от бедра в плотно сбившуюся группу гражданских, выходящих из лифтов. Как бы быстро она ни убиралась с дороги, очередь из стрелок всё-таки царапает её руку и правый бок. Позади неё отделение находится на открытом пространстве, у них нет времени, чтобы добраться до укрытия.

На таком близком расстоянии перестрелка из автоматических винтовок между двумя отделениями похожа на поножовщину в раздевалке учебного лагеря. Люди кричат и падают. Стрелки пробивают броню и плоть, рикошетят от твёрдых поверхностей и разлетаются на мелкие осколки. Восемнадцать или двадцать винтовок стреляют в быстром темпе. Джексон никогда ещё не была в центре такого града, даже в Детройте.

Прицельная сетка её винтовки исчезает с нашлемного дисплея. Она не обращает на это внимания, просто продолжает стрелять из винтовки от бедра. С такого расстояния трудно промахнуться. Люди лежат на земле, другие безумно пытаются убежать и укрыться. Это не удержание линии. Это не героическая последняя битва, несмотря ни на что. Это тупая, кровавая бойня.

Винтовка Джексон перестаёт стрелять. Она автоматически извлекает из неё магазин и тянется за новым на ремне, перезаряжает и продолжает стрельбу.

Краем глаза она замечает наверху какое-то движение. Рефлекторно она отшатывается назад. Над её головой быстро и бесшумно опускается тяжёлая противопожарная дверь из стали и керамики, перекрывающая главный вход в вестибюль. Она врезается в бетонный пол перед ней с оглушительным грохотом, от которого дрожит пол. Один метр вправо, и она была бы раздавлена пополам люком, который встал на место далее чем в пяти дюймах от её правого ботинка.

Она одна в темноте. Все остальные, её отделение и все их противники, находятся по другую сторону противопожарной двери.

Джексон кричит от ярости и разочарования. Она ударяет кулаком по неподатливому многослойному композиту противопожарной двери. Стрельба, раздающаяся с другой стороны, теперь звучит приглушенно, но винтовки по-прежнему стреляют на полном автомате, и люди всё так же кричат и визжат. Её люди, её отделение. Её ответственность.

— Я отрезана, — кричит она в канал отделения. — Прикройтесь огнём, и отступайте к проходу, который мы пробили.

Никто не отвечает. Она снова колотит по пожарному люку, и на этот раз острая боль пронзает ей руку до самого локтя. Она изучает свою руку в зеленоватом усилении сенсоров своего шлема. Одна из стрелок вражеского огня попала в её бронированную перчатку и разлетелась вдребезги. Осколок, должно быть, пробил броню и попал ей в предплечье. Она чувствует, как кровь стекает по внутренней части костюма, даже когда компьютер брони работает над остановкой кровотока с помощью встроенного травматологического комплекта.

С правой стороны в её броне ещё больше дыр. Джексон не испытывает боли, но её бок онемел, что является плохой новостью. Это значит, что она ранена достаточно серьёзно, чтобы её костюм заглушил боль. Тем не менее, у неё есть ноги, руки и кисти, и всё это по-прежнему работает.

Через этот люк нет другого выхода, кроме как взорвать его ракетой из МШРК, которого у неё нет. Джексон проверяет свою винтовку — осталось 180 патронов — и запасные магазины. Осталось три, плюс один в пистолете. Может быть, этого будет достаточно, чтобы с боем выбраться отсюда.

Коридор позади неё тоже пуст. Целый этаж социальной многоэтажки, и он пуст. Джексон задаётся вопросом, как далеко они эвакуировались. Этажом ниже, пятью этажами, десятью? Куда подевались все эти люди? И как вообще эти иждивенческие крысы стали такими организованными?

Приглушенные звуки стрельбы из автоматических винтовок по другую сторону пожарной двери смолкают. Она снова пробует канал отделения. Ответа нет.

Джексон заменяет неполный магазин в своей винтовке полным и убирает его в один из своих подсумков. Затем она идёт по коридору, подальше от тяжёлой противопожарной двери, которая поймал её в ловушку в этой секции.

В тёмных коридорах жилого этажа устрашающе тихо и пусто. Джексон проходит коридор, дверь за дверью, восемьдесят метров грязного крысиного логова без каких-либо крыс внутри.

В конце следующего коридора есть запасной выход на лестничную площадку. Зелёный знак пожарного выхода светится в темноте, как тусклый маяк. Джексон подходит к двери и толкает аварийный рычаг, чтобы открыть её. Она даже не шевелится.

На её ремне остаются ещё две картечные гранаты. Она вставляет одну из них в ствол своего гранатомёта, отступает назад и разносит узел замка в щепки тысячью гранул вольфрамовой дроби с полимерным покрытием. Затем она пинком распахивает дверь.

На лестнице темно и пусто. До уровня атриума 99 этажей, и она действительно не хочет спускаться туда, где весь её взвод только что был схвачен местными жителями без единого выстрела, но другого выхода из этой ловушки нет. Она могла бы спрятаться в одной из пустых квартир и ждать, пока они придут и найдут её, но её не вытащат из щели, как паразитов.

Боль в боку жгучая, несмотря на местную анестезию. Автодок костюма удерживает её от того, чтобы истечь кровью, но она знает, что ей нужно как можно скорее попасть в медицинский центр.

Она спускается почти на десять этажей, прежде чем слышит, как над и под ней хлопают пожарные двери. Это ловушка, и она попала в неё добровольно.

Джексон отступает в угол лестничной клетки и поднимает свою винтовку. Оптический прицел, стоявший на верхней планке её М-66, разбит вдребезги, вероятно, выведен из строя той же очередью стрелок, которые разорвали её бок. Однако инфракрасный прицельный лазер по-прежнему работает. Она наводит зелёную точку лазера на первый силуэт, появившийся на лестнице наверху, и, нажав на спусковой крючок, даёт очередь, затем ещё одну. Силуэт исчезает. Штатские ставят на своих винтовках мощные оружейные фонари, и их лучи прорезают темноту, отбрасывая резкие тени на стены и потолок.

Затем в неё стреляют с лестницы внизу. Она отвечает тем же, посылая несколько очередей вниз. Показания счётчика боеприпасов на экране её шлема уменьшаются с 250 до 210. Гражданские над ней стреляют несколькими очередями без прицела, держа свои винтовки над перилами, не высовывая головы.

Вниз по ступенькам летят две гранаты. Они стучат по бетону, отскакивают от пола и стен, в двух разных направлениях. Джексон бросается за одной, пинает её по лестнице вниз, зная, что у неё нет времени добраться до второй. Но она всё равно пытается.

Она пинает вторую гранату, и она отлетает и ударяется об один из стальных перильных столбов лестницы. Граната отлетает под углом и попадает в пространство справа от неё, где она не может дотянуться до неё, не пробежав прямо перед дулами пушек гражданских лиц вниз по лестнице. Он никогда не останавливается перед тем, как взорваться.

Джексон отбрасывает назад к неподатливому бетону лестничного марша. Затем она оказывается лежащей на боку, на грязном бетоне лестничной площадки. Она ищет свою винтовку, но она исчезла, вырванная у неё из рук. Она чувствует, как из неё выходит воздух, делает ещё один вдох, но не может заставить свои лёгкие реагировать так, как они должны. В темноте над и под ней раздаются шаги. Она прекращает поиски М-66 и нащупывает нож, пристёгнутый к разгрузочному ремню, хотя чувствует, что сознание ускользает от неё. А потом остаётся только тишина и темнота.

Лазарь

Джексон просыпается и немедленно жалеет об этом.

Над её головой сияет яркий свет, от которого болят глаза, и она хочет пить, больше, чем когда-либо в своей жизни. Она поворачивает голову набок, чтобы избежать болезненного яркого света сверху. Она в комнате с немытыми полами и некрашеными стенами из грязного бетона. Беспощадный яркий свет от светильника на потолке придаёт помещению неприветливый вид, подчёркивая каждую выбоину на стенах и пятно плесени на потолке.

Её правая рука забинтована от кончиков пальцев до локтя. Под антисептической марлей пульсирует тупая боль, но когда она пытается согнуть пальцы, они повинуются. Она использует левую руку, чтобы ощупать свой правый бок. Там ещё больше бинтов, приклеенных к её коже, и боль под ними усиливается. Ощущения у неё — полное дерьмо, словно только что проснулась с худшим в мире похмельем.

Комната маленькая, в ней есть только верхний свет, туалет и кровать. Её спальня дома в Атланте была ещё меньше, но ненамного. Джексон осматривает кровать и видит, что она привинчена к бетонному полу способом, типичным для иждивенческого жилья. Она отбрасывает в сторону тонкое одеяло, прикрывающее её, и видит, что на ней комплект нижнего белья военного образца, но не тот, который она надевала, перед этой грёбанной высадкой. Обе её лодыжки связаны вместе полипластовыми ремнями, и есть жила, соединяющая её кандалы с каркасом кровати. В дальнем конце комнаты находится стальная дверь, но Джексон даже не нужно пытаться понять, что её привязь достаточно длинная, чтобы она могла воспользоваться туалетом, но слишком короткая, чтобы она могла дотянуться до этой двери.

Она садится, не обращая внимания на боль, пронзающую ей бок, и прочищает горло. В комнате нет ничего, что она могла бы использовать в качестве оружия, а без хорошего ножа она не сможет избавиться от пластиковых кандалов, которые удерживают её ноги вместе.

Она снова откашливается. Во рту у неё так сухо, что кажется, будто она полощет горло щепками.

— Эй, — кричит она в сторону двери. Потом ещё раз, громче. — Эй!

Долго ждать ей не приходится. По другую сторону стальной двери слышится шарканье, возможно, кто-то встаёт со стула. Затем дверь открывается, и угрюмый штатский в военной форме смотрит на неё без всякого выражения. Он ничего не говорит, просто мгновение её изучает. Затем он снова закрывает дверь.

Джексон сидит и ждёт.

Через пару минут дверь снова открывается, и в комнату входит кто-то ещё.

Мужчина, который входит в комнату, высокий и худощавый. Его кожа почти такая же коричневая, как у самой Джексон. Он подстрижен по-военному, совершенно наголо по бокам черепа и чуть волос оставлено на макушке. По его осанке и экономичности движений Джексон понимает, что этот человек — побывавший в бою солдат.

— Добрый вечер, капрал, — говорит он ей, и это тот же голос, который она слышала по каналу безопасности в жилой башне до того, как всё пошло прахом. Он шелковистый и звучный, и в нём чувствуется властность.

Мужчина несёт пластиковый чашку. Он подходит к кровати и протягивает её ей, вместе с горстью таблеток. Она берет их, не отрывая глаз от его лица. У него коротко подстриженные борода и усы, выбритые так чисто, что вокруг рта едва виден черный кружок.

Она делает глоток из чашки. Там вода — тёплая, с лёгким привкусом ржавчины, но всё-таки это жидкость, способная вернуть тканям во рту и горле способность говорить. Джексон быстро выпивает содержимое чашки.

— Где моё отделение? — спрашивает она его.

Он рассматривает её с вялой улыбкой.

— Никаких «где я», никаких «кто ты» или «как долго я была в отключке». Просто забота о своих солдатах. Я высоко ценю боевых командиров с правильным порядком приоритетов.

Она не отвечает, просто смотрит на него без всякого выражения. Она уже оценила его достаточно, чтобы понять, сможет ли она победить его, и пришла к выводу, что не сможет. Он отступил достаточно далеко, чтобы она не смогла начать внезапную атаку, как будто он даже не хочет соблазнять её на попытку. Джексон может сказать, что этот человек под своей чистой униформой напряжён, как стальная пружина. Он излучает какую-то скрытую, едва сдерживаемую энергию, которая напоминает ей сержанта Феллон, которая выглядит так, будто она всегда в полсекунде от развязывания насилия.

— Ваше отделение хорошо сражалось, но они вытащили короткую соломинку, — продолжает её посетитель. — Пятеро были убиты в бою. Трое остальных должны вернуться в своё подразделение прямо сейчас.

— Дерьмо собачье, — решительно говорит Джексон.

— Мы забрали у них оружие и снаряжение и отпустили их, — говорит он. Его клинический, спокойный тон говорит ей, что ему насрать, верит она ему или нет.

— Зачем ты это сделал? — спрашивает она. — Отпустил их, если знаешь, что они скоро вернутся с новым оружием.

— Потому что мы не убиваем людей без крайней необходимости, и потому что я не заинтересован в том, чтобы заниматься тюремным бизнесом. Здесь и так слишком много ртов, чтобы их кормить.

«Пятеро убитых», — думает Джексон. — «Потому что я велела им сражаться, и они послушались».

— А что насчёт остального взвода?

— Смешанный набор, — говорит её посетитель. — Большинство из них отпустили. Некоторые из них приняли наше приглашение остаться. Никто не пострадал. Мы взяли целую роту в атриуме, и её тяжёлое вооружение. В отличие от вас, у вашего командира взвода хватило здравого смысла распознать сценарий, в котором нельзя победить.

Он скрещивает руки на груди и делает короткую паузу.

— Я действительно восхищаюсь вашей инициативой и вашими боевыми навыками. После того, как вы отклонили моё предложение, вам удалось заставить целый взвод заниматься тем, чтобы вас выманить. И ваш отряд убил семерых моих солдат и ранил ещё восьмерых. Но вы погубили жизни своих солдат совершенно зря.

— Не зря, — говорит она. — Нельзя просто сдаваться всем, кто попросит. Это подаёт плохой пример.

Он бросает на неё пристальный взгляд, и его лицо совершенно ничего не выражает.

— Полагаю, такое возможно, — говорит он.

Он берёт стул в углу комнаты и ставит его рядом с кроватью. Затем он садится, вне пределов её досягаемости, и складывает руки на груди.

— Где вы служили? — прямо спрашивает она его. Он даже бровью не поводит, просто слабо улыбается.

— В морпехах, — сказал он. — с 2080-го по 2106-й.

Если он прослужил четыре срока, ему должно быть по меньшей мере чуть за пятьдесят. Он не выглядит таким уж старым, несмотря на то, что в его коротких волосах много седины. Он выглядит по меньшей мере на десять лет моложе, что необычно для карьеры космической обезьяны. Такой образ жизни быстро изнашивает тело. Может быть, он морочит ей голову, но каким-то образом Джексон знает, что у него нет необходимости лгать ей.

— Офицер? — спрашивает она, и он кивает.

— Я был лейтенант-полковником, когда ушёл со службы. Так и не удалось приколоть этих орлов.

Он наклоняется вперёд и изучает её лицо, положив подбородок на сцепленные пальцы. Затем он жестом указывает на область под её глазами.

— Ваши татуировки на лице. Что они означают? Я вообще не узнаю этот узор.

Джексон пожимает плечами.

— Увидела это в манге, когда была ребёнком. Думала, что это выглядит круто. Я тогда думала, что мне нужно выглядеть крутым парнем.

Он кивает на её объяснение.

— Ты собираешься отпустить меня или убить? — спрашивает Джексон.

— Я не собираюсь убивать вас. Я скажу вам, что сержант, чьё отделение вы растерзали, был готов прикончить вас на месте на той лестнице. Мы здесь такими вещами не занимаемся. Но пока я не могу вас и отпустить.

— Он тот, кто отвечал за людей, которые перестреливались с нами?

— Да. Это он.

— Тогда ты должен был позволить ему это. Если бы мне выпал такой шанс, я бы прикончила его.

Её посетитель медленно качает головой, как будто он только что услышал, как какой-то ребёнок сказал что-то возмутительно глупое. Затем он встаёт со стула и уносит его к двери, вне предела её досягаемости.

— Вы были в отключке какое-то время. Вы скоро проголодаетесь. Я попрошу кого-нибудь принести вам поесть. Это не военная еда, но я подозреваю, что вы не новичок в социальных пайках. Я вернусь позже, когда вы поедите.

Он выходит и закрывает дверь снаружи. Щелчок замка кажется громким в почти пустой комнате.

Немного погодя кто-то другой приносит поднос с едой и ставит его на пол, не говоря ни слова. Джексон, не мигая, наблюдает за ним, пока он снова не выходит из комнаты. Она встаёт с кровати — медленно и осторожно — и берёт поднос. Это обычная стандартная курица с дерьмом-и-соевым-соусом, который добавляют в диетические блюда с различными приправами. После того, как она завербовалась, Джексон сказала себе, что никогда больше не будет есть еду, предназначенную для живущих на пособии, но она чувствует голод с тех пор, как проснулась, и поэтому съедает всё, что есть на подносе, и запивает дрянным соком из пакетика, который прилагалась к еде. Если она хочет выбраться отсюда целой и невредимой, нужно чтобы её тело получило какие-нибудь калории.

Она застилает постель, расправляет на матрасе потрёпанную простыню и туго заправляет её, затем разглаживает складки. Затем она ложится на кровать и закрывает глаза, чтобы вздремнуть. Сытый и отдохнувший может сражаться дольше и бежать быстрее, чем голодный и усталый.

Когда дверь снова открывается, она просыпается мгновенно. Она свешивает ноги с кровати и садится на край, сцепив руки перед собой. По крайней мере, они не сковали ей запястья.

Высокий, худощавый, красивый посетитель, приходивший в прошлый раз, входит в комнату. На нём всё та же обезличенная униформа — ни знаков различия, ни бейджа с именем, ни нашивок подразделения. Он смотрит на пустой поднос для еды на полу. Затем снова берёт стул из угла комнаты и ставит его точно на то же место, где ставил ранее, как можно ближе к кровати, оставаясь при этом вне досягаемости скованной Джексон.

— Где я нахожусь? — спрашивает она его. — Кто вы такой? Как долго я была в отключке?

Он одаривает её самой скупой из улыбок. Затем садится на стул и расправляет свою форменную куртку.

— Вы находитесь в ОЖК Детройт-22, в одной из жилых башен, которые мы контролируем. Меня зовут Лазарь, и я командую отрядом, который захватил и разоружил ваш взвод. Вы были в отключке три дня.

— Лазарь, — говорит она и почти смеётся. — Ты вернулся из мёртвых, да?

— В некотором роде можно и так сказать, — говорит Лазарь. — Это довольно длинная история, и я не уверен, что вам она была бы интересна, даже если бы я был в настроении рассказывать.

— Они разнесут это место на куски, когда придут искать нас, — говорит Джексон. Лазарь медленно качает головой.

— Я не сомневаюсь, что они скоро вернутся с большим количеством людей, но мы давно покинули блок, где устроили засаду на ваше подразделение. Мы никогда не используем один и тот же трюк дважды, в одном и том же месте. Им придётся бросить целый батальон для того, чтобы взять под контроль только один блок, не говоря уже о двенадцати.

— Вы контролируете весь ОЖК, — говорит Джексон, и в её голосе слышится недоверие.

— Большую часть, — говорит Лазарь. — Чудеса централизованного контроля и управления. А теперь позвольте мне задать вам вопрос.

Он лезет в один из нагрудных карманов своей солдатской куртки и достаёт набор собачьих жетонов на цепочке. Затем он покачивает их на пальцах, чтобы она увидела.

— Это было при вас, когда мы снимали с вас снаряжение. Не могли бы вы рассказать мне, как вы их получили?

Конечно же, это солдатские жетоны, принадлежавшие Анне МакКинни. Она держала их в водонепроницаемом кармане, где хранила все свои личные вещи. Она смотрит на Лазаря, который отвечает ей бесстрастно взглядом.

— Я сняла их с шеи женщины на улице в одном из ваших дерьмовых ОЖК в центре этого дерьмового города.

— Вы убили её?

Джексон чувствует, что от её ответа зависит многое. Поэтому она даже не думает лгать.

— Она ранила одного из моих солдат. И собирался прикончить его. Я всадил в неё две очереди. Чертовски верно, я убила её.

Он ничего не говорит на это, просто смотрит на неё со стальным, невозмутимым выражением лица, но она может сказать, что сейчас за этими глазами многое скрывается. Затем он тихо вздыхает и опускает взгляд на свои руки.

— Я так и думал. Мы так и не нашли её тело, но в ту ночь у нас было много пропавших без вести. Такая тупая потеря.

Джексон соглашается, хотя и по другим причинам. Но больше она ничего не говорит. Лазарь качает головой и кладёт жетоны обратно себе в карман.

— Знаешь, это всё пустая трата времени. Мы здесь, внизу, ссоримся из-за того, кому, сколько и каких дерьмовых калорий достанется, а вы там, наверху, наступаете нам на горло всякий раз, когда кастрюля закипает.

— Мы следим за порядком, — говорит Джексон. — Мы держим строй.

Лазарь с грустной улыбкой качает головой.

— Это то, что, по-вашему, вы делаете? Видите ли вы, чтобы кто-нибудь радовался вашему присутствию всякий раз, когда вы спускаетесь в ОЖК? Вы правда не знаете, как эти люди видят вас, когда вы приходите со своими штурмовиками, в боевой броне, и ходите по улицам, словно вы здесь хозяева?

— Еда — дерьмовая, — говорит Джексон. — Жизнь — отстой. Я-то знаю. Я была социальным работником до того, как поступила на службу. Но без TA, удерживающего вас всех от того, чтобы сжечь это место дотла, ни у кого не было бы никаких калорий.

— Вам следовало бы знать об этом получше, капрал Камила Джексон, — говорит Лазарь. — Вы здесь не для нашего блага. Вы здесь для того, чтобы не дать дерьму перекинуться на пригороды и элитные закрытые посёлки. Вы атакующие собаки, и вы даже не знаете, кто держит вас за поводки. Когда люди видят, как вы топаете по улицам ОЖК, они не видят в вас закон и порядок. Они не видят цивилизации. Они видят оккупационную армию.

Лазарь встаёт, отодвигает стул в угол комнаты и смотрит на дверь перед собой, сжав кулаки. Затем он оборачивается, и впервые Джексон может увидеть эмоции, проступающие сквозь его дисциплинированное, собранное выражение лица.

— К вашему сведению, Анна МакКинни была одним из моих взводных командиров. Она была самым добрым человеком, которого я когда-либо знал. И чертовски хорошим бойцом. Она служила во Флоте, как вы знаете. Никогда не имела ни малейшего представления о пехотной подготовке. Мы были вместе. Если у меня и было что-то вроде родственной души в этой жизни, то это была она.

Джексон чувствует, как её лицо краснеет, и она рада, что цвет её кожи не делает это очевидным для Лазаря.

— Я говорю это потому, чтобы вы могли оценить, насколько мне трудно просто не выйти наружу, не взять винтовку и не выстрелить вам прямо в лоб.

Он разворачивается и выходит из комнаты. Когда он выходит, в двери щёлкает замок. Джексон даже не понимает, что она задерживала дыхание в течение последних нескольких секунд, пока не делает судорожный вдох.

Варианты выбора

Звук открывающейся двери выдёргивает Джексон из сна. Входят двое штатских, одетых в униформу. Один встаёт у двери с винтовкой, другой бросает на кровать комплект камуфляжной формы и пару ботинок.

— Одевайся, — говорит он. Затем он подходит к изножью кровати и разрезает её пластиковые наручники с помощью кусачек. — Если ты попробуешь выкинуть какую-нибудь смешную хрень, Олсен тут же даст очередь по твоей заднице.

Она собирает одежду, которую ей дали, и встаёт с постели. В боку всё ещё чувствуется боль, но на грани терпимости. Она задаётся вопросом, не сломалось ли что-нибудь навсегда.

Судя по виду штатских, они не собираются позволить ей одеться наедине, поэтому она надевает одежду, пока они наблюдают за ней. Она смотрит на их снаряжение и то, как они встали, а затем приходит к выводу, что она не сможет уронить того, что ближе у ней, прежде чем стрелок у двери уложит её из М-66, из который в неё целится.

Когда она одевается, они выходят из комнаты и машут ей рукой, чтобы она шла вперёд.

— Пошли. Идёшь передо мной. Олсен будет позади нас. Если ты повернёшься к нему, он тебя пристрелит. Давай, двигай.

Она повинуется и выходит из комнаты, стараясь не дать Олсену повода дёрнуть пальцем за спусковой крючок.

Снаружи находится узкий коридор, который выглядит так, словно расположен где-то в подвале. Джексон следует за первым гражданским в соответствии с инструкциями. Коридор ведёт в просторный вестибюль. Здесь собралась как минимум дюжина вооружённых гражданских в частично боевой форме, Лазарь стоит в середине группы. На нём бронежилет, пистолет в кобуре и разгрузочный ремень с подсумками для магазинов. Когда она выходит в вестибюль, кажется, что каждая пара глаз в комнате устремлена на неё.

— Капрал Джексон, — говорит он. — Мы перемещаемся в другое место. Пожалуйста, следуйте за мной и не давайте никому повода стрелять в вас. Поверьте, когда я говорю вам, что большинство из них были бы рады сделать это. Давайте выдвигаться, джентльмены.

Они несутся по лабиринту коридоров и вестибюлей, люди Лазаря настороженно следят за ней каждый раз, когда она приближается к одному из них. У Джексон болит бок, и она чувствует, как что-то колет её в грудь каждый раз, когда она делает вдох, но она знает, что было бы бессмысленно просить их притормозить.

Затем кто-то впереди распахивает пару дверей, и они оказываются снаружи.

На улице ночь, но Джексон видит, что они находятся в середине жилого квартала. В воздухе раздаётся гудящий шум, и причина внезапной спешки становится ясной, когда она видит десантный корабль класса «Шершень», спускающийся с ночного неба и кружащий вокруг вершины соседней высотки. Грязное ночное небо освещено прожекторами других десантных кораблей. Какое бы подразделение ТА ни высаживалось в этом квартале прямо сейчас, они высаживаются в полном составе, похоже целым батальоном одновременно.

— Они на Башне Тринадцать, — говорит Лазарь в наушник, который он носит. — В бой не вступать. Пусть они возьмут её. Второе отделение, возвращайтесь в атриум и идите кроличьей норой вниз, к административному центру. Мы встретимся с вами там.

Они находятся в сотне метров от административного здания, расположенного в центре площади, когда с неба падает ещё один «Шершень» и с грохотом садится на площадь. Джексон видит, как полозья шаттла опускаются из брюшной брони, когда «Шершень» разворачивается, чтобы занять место для посадки. На расстоянии между двумя жилыми башнями раздается ружейный огонь, а мгновение спустя в том же месте раздается взрыв. Звук взрыва прокатывается по площади, как раскаты грома приближающейся бури.

— Отряды ТА на земле между Тринадцатой и Четырнадцатой. Также в Блоках Пять и Шесть. Они повсюду, сэр, — говорит один из солдат, слушая коммуникатор своей гарнитуры.

На площади есть гражданские, большинство из которых без оружия и которые отбегают от места, где спускается десантный корабль. Он садится на посадочную площадку в верхней части административного центра, метрах в ста от него. Затем с тихим воем открывается хвостовая аппарель, и оттуда выбегает взвод ТА. Они занимают позиции на краю крыши. Позади них десантный корабль запускает двигатели и снова взлетает, поднимая рампу в воздух. Он поднимается в ночное небо, в дымке вспыхивают габаритные огни. Солдаты ТА по одному поднимаются по лестнице на крышу, держа оружие наготове.

— Взвод TA высадился в административном центре, — говорит Лазарь в свою гарнитуру. — Второй взвод, не вступайте с ними в бой. Отходите и направляйтесь к запасному выходу.

Ещё один десантный корабль прокладывает себе путь между двумя жилыми башнями впереди и с грохотом пролетает над площадью на небольшой высоте, прежде чем сделать вираж и повернуть направо. Они так низко, что Джексон может видеть надписи на шлемах пилотов, когда корабль ревёт прямо над её головой.

— Я же говорила, что они вернутся, — говорит она Лазарю. Он оборачивается и свирепо смотрит на неё.

— Они пришли не за тобой. Они пришли за своим снаряжением. Они здесь, чтобы послать сообщение, тупое ты дерьмо.

Теперь из административного центра доносится ружейный огонь, короткие отрывистые автоматные очереди. Раздаётся приглушённый взрыв, затем ещё один.

— Сэр, Второй Взвод вступил в бой в административном центре.

— Чёрт возьми, — говорит Лазарь. Он смотрит на Джексон, затем указывает на Олсена и другого штатского, которые ранее вывели её из комнаты.

— Олсен, Лепитр. Отведите нашу гостью в лабиринт Башни Одиннадцать. Направляйтесь к паучьему гнезду. Не останавливайся на кофе. Остальные со мной.

Лазарь выдвигается в административный центр, и большинство солдат выдвигаются вместе с ним, как было приказано, прикрывая углы и сектора, как опытный отряд пехоты ТА. Олсен указывает ей путь стволом своей винтовки, по направлению обратно к башне, которую они только что покинули. Она повинуется и следует за Лепитром.

Они возвращаются в подвальный коридор, когда верхнее освещение переключается с белого на тусклый красный аварийный свет. Изменение поразительно без встроенного в шлем усиления, чтобы компенсировать переход.

— Какого хрена, — говорит Лепитр, опережая её. На этаже прямо над нами раздаётся стрельба, хриплый стрёкот винтовок, стреляющих стрелками, перемежается с более низкими одиночными выстрелами дробовиков.

Из-за поворота перед ними появляются ещё два солдата. В тусклом свете Джексон требуется пара секунд, чтобы понять, что новоприбывшие — не гражданские в частичном боевом снаряжении, а солдаты ТА в полной броне, с винтовками М-66 наготове.

Всё происходит в одно мгновение.

Лепитр впереди что-то кричит солдатам ТА, но всё, что он говорит, заглушается громким предупреждением, издающимся от усилителей костюмов солдат.

— БРОСЬТЕ СВОЁ ОРУЖИЕ И ЛЯГТЕ НА ЗЕМЛЮ! БРОСЬТЕ…

Лепитр тянется за своим пистолетом, но он слишком медлителен для солдат ТА. Они оба открывают огонь, и Лепитр один раз дёрнувшись, падает на землю. Позади Джексон она слышит скрип пластика на винтовке Олсена, когда он берёт её наизготовку.

Джексон замирает и падает на землю. Винтовка Олсена выплёвывает автоматную очередь, и оба солдата ТА падают под градом пуль, половина магазина выпущена с максимальной частотой. Олсен стоит прямо за ней, менее чем в полуметре, и она перекатывается и бьёт его по ногам. Он падает, продолжая сжимать винтовку, и снова нажимает на спусковой крючок. Взрыв попадает в стену рядом с ними, и жалит Джексон бетонной крошкой и осколками стрелок. Она пытается вырвать у него винтовку, но он вцепился в неё мёртвой хваткой, и он сильнее. Он пытается прицелиться в неё из винтовки, но она нависает над ним, и на таком близком расстоянии между ними нет места для шестнадцатидюймового ствола.

Джексон изо всех сил вбивает локоть в лицо Олсена, а затем ему в горло. Он булькает и выпускает оружие, чтобы схватиться за горло. Джексон хватает М-66 и, отступив, направляет дуло на Олсена и нажимает на спусковой крючок. Очередь попадает ему в бок. Он дёргается, стонет, выдыхает. Затем перестаёт двигаться. Джексон видела достаточно убитых во время боя, чтобы даже при тусклом свете аварийного освещения понять, что он мёртв.

Она встаёт на колено и проверяет состояние винтовки. Без дисплея на шлеме ей приходится извлекать магазин и считать патроны через защитную полосу сбоку. Осталось четверть магазина, это, примерно, шестьдесят выстрелов. На Олсене нет разгрузочного ремня. Тупой ублюдок бегал без запасных магазинов. Если он и был ветераном, то не пехотинцем, думает она.

Солдаты ТА тоже убиты, оба получили не менее пятидесяти попаданий от Олсена, стрелявшего непрерывной очередью. У них-то точно есть подсумки для магазинов. У Джексон нет разгрузочного ремня, но в слишком большой униформе, которую она носит, есть вместительные карманы, и она набивает их магазинами так быстро, как только может вытащить их из подсумков мёртвых солдат.

Впереди, в коридоре, открывается дверь, и из неё появляется ещё один солдат ТА.

Он менее чем в двадцати метрах от того места, где Джексон дёргает за ремни двух его мёртвых товарищей. Она сразу понимает, что он не будет кричать предупреждений, что у неё не будет времени поднять руки и объяснить ситуацию, сказать ему, что она капрал Камила Джексон из 365-й АПБ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, НЕ СТРЕЛЯЙ В МЕНЯ.

Он поднимает свою винтовку, она хватает свою. Она стреляет от бедра, не желая тратить время на прицеливание. М-66 в её руках рычит и выплевывает остаток магазина с идиотско-высокой скорострельностью, которую ранее установил вручную Олсен.

Её очередь почти вся проходит выше, но некоторые из пятидесяти или шестидесяти стрелок попадают в забрало шлема бойца ТА. Он мгновенно падает, как будто кто-то выключил его питание. Его винтовка с грохотом падает на бетон.

Джексон выкрикивает проклятие. Она бросается к солдату, которого только что застрелила, потому что думает, что он из тех, кто пришёл спасти её, один из её собственных. Она проверяет метки подразделений на броне и мгновенно ненавидит себя за облегчение, которое испытывает, когда видит, что он не из 365-го, а из 332-го.

Она встает, меняет магазин в своей винтовке, бросает пустой на землю. Потом она забирает магазины и у мёртвого солдата из 332-го.

Её выброска два дня назад наткнулась на спланированную засаду. На войска Лазаря, использующие преимущества игры на домашнем поле, контроля над центром безопасности, узких мест в лифтовых холлах. Эта выброска, когда целый батальон ТА обрушивается на неподготовленного врага, представляет собой нечто гораздо большее, чем простой бой. Стрельба теперь повсюду — на этажах над ней, на площади снаружи. Джексон находит лестницу и выбирается из подвала, поднимаясь в атриум жилой башни. Она двигается по коридорам, держа винтовку наготове. Мимо неё проносятся гражданские, убегающие от стрельбы, но они не обращают на неё внимания. Наверное, думают, что она одна из них.

Когда она добирается до галереи, там уже сумасшедший дом. На огромном общественном пространстве башни разбросаны группы солдат ТА, перестреливающиеся с вооружёнными гражданскими Лазаря, стреляющими в них в ответ с верхних этажей, а иждивенческие крысы, разбегаются с линии огня. Если она выйдет в этот цирк, её проучит первый же солдат ТА, который заметит её, её слишком большую форму или украденную военную винтовку. Она поворачивает в другую сторону и идёт по коридору, который, похоже, ведёт в один из входных вестибюлей, выходящих из этого места.

Площадь снаружи выглядит не намного лучше. На крыше административного центра в центре площади находятся солдаты ТА, стреляющие по целям, которые Джексон не может видеть. Она перебегает от укрытия к укрытию, стараясь прижиматься к зданию, подальше от боевых действий. Нужно выбраться на свободное место, бросить оружие, найти дорогу в ОЖК, где есть действующий полицейский участок.

Джексон находится на полпути к периметру площади, когда замечает группу вооружённых и одетых в броню гражданских, притаившихся за низкой стеной и стреляющих в солдат TA на крыше административного центра. Лазарь находится посередине, руководит огневыми группами и разговаривает через гарнитуру.

Она поднимает винтовку Олсена, опускается на одно колено. Оптический прицел на оружии Олсена работает нормально. Она меряет лазером винтовки расстояние до Лазаря. 110 метров, выстрел с такого расстояния она могла бы сделать будучи полумёртвой или полностью пьяной. Она наводит прицельную сетку Лазарю на затылок, ставит переводчик огня на одиночный выстрел, кладёт палец на спусковой крючок. Один выстрел, скорее всего, затеряется в грохоте автоматического оружия, который эхом разносится по всей площади. Они подумают, что в него попал кто-то из солдат ТА, сидящих на крыше.

Может быть.

Джексон выставляет увеличение прицела до упора, Она изучает форму головы Лазаря, решает, куда направить пулю, чтобы перебить ствол мозга. Он периодически передвигается, но у неё нет проблем с его отслеживанием. Одно движение её указательного пальца, и их отряд потеряет своего лидера, а может быть, и вовсе развалится.

Кажется, что она держит палец на спусковом крючке полтора дня. Затем она ставит переводчик огня обратно на предохранитель и опускает оружие. Несмотря на все красные отметки, которые есть в её бухгалтерской книге, она никогда не стреляла сзади в кого-то, кто не мог бы выстрелить в неё в ответ. Это не тот способ, которым она ведёт дела.

Подъездной пандус к блоку находится всего в восьмидесяти или девяноста метрах справа от неё. За ним есть открытое пространство — парки, площади, зоны отдыха для живущих на пособии крыс. Там легко спрятаться, выбраться из ОЖК на пустошь между ними, в дерьмовые швы между ОЖК, где живут по-настоящему несчастные, те, кто не может получить даже социальное жилье. Отправиться в другой ОЖК, куда не проникли офицеры службы общественной безопасности. Добраться обратно в Шугарт, доложить о возвращении на службу.

Может быть.

Джексон бросает последний взгляд на Лазаря через прицел. Он даже может вытащить кого-то из-под огня, если ему повезёт. Может быть, он даже заслуживает этого. Она чувствует, что когда-нибудь снова увидит его.

Она отступает в тень между жилыми башнями и направляется к аппарели. Её бок всё ещё чертовски сильно болит, солдаты ТА пристрелят её на месте в этом наряде, но у неё есть чистый камуфляж и винтовка, и она снова в ответе за свою собственную судьбу. День идёт в гору.