— И все недвижимое имущество и сооружения, — вяло диктовал Джон Коу, как и относящиеся к ним земледельческие строения, амбары, сараи, загоны и другие сооружения, а также иные строения постоянного или квазипостоянного характера, стоящие на нем или на некоторой его части, вместе с любыми участками или делянками, к ним прилегающими, а также курвятники и…

— Простите, как?

— Простите, мисс Беллбейс. Конечно, курятники. Боюсь, что сегодня с утра я не в форме.

— В самом деле?

— И по секрету могу вам сказать, что мне с трудом удается удержать оба глаза открытыми одновременно.

— Это все оттого, что вчера вечером вы перебрали, мистер Коу.

— А если я их открою, — Джон тактично уклонился от ответа и продолжал, — что, как вы думаете, я вижу?

— Я…

— Сплошную желтую мглу, мисс Беллбейс, и в ней плавают, как трупы утопленников, жуткие призраки.

— Полагаю, вам нужна чашечка кофе, мистер Коу.

— Прекрасная идея, Флорри. Попросите нашего сержанта, пусть заварит — и лучше две. Мистер Боун тоже не откажется.

Когда мисс Беллбейс ушла, Коу недовольно проворчал:

— Не знаю, как вам удается так прекрасно выглядеть. Насколько помню, выпили вы вчера не меньше меня.

— Так и быть, я открою вам эту тайну, — ответил Боун. — С этим надо начинать либо с малолетства, либо вообще не браться — как с хождением по канату или с йогой.

— Значит, уже поздно, — заметил Джон, — потому что я уже одной ногой в гробу.

Тем не менее от кофе он настолько очухался, что смог заняться наставлениями своему коллеге, который беспомощно взирал на груду картотечных карточек.

— Это Хорнимановский картотечный каталог. Наверху — имя клиента. Слева — ряд литер, написанных фиолетовыми чернилами, внизу — карандашом написан номер. Покажите мне верхнюю карточку. Так, Догберри, девятый барон. Перевод имущества на детей, номер 5. Совершенно ясный случай. Разумеется, уклонение от налогов. А вот тут литера «С». Она означает, в какой стадии рассмотрения находится дело. Я сейчас не помню, что такое «С» означает в случае перевода имущества, но вы все найдете в Хорнимановском реестре. И, наконец, номер 52. Это значит, что последний наш исходящий был под номером 52. Когда подготовите следующий, сотрете его и напишете 53. Очень просто.

— Мне что, нумеровать каждую бумажку?

— Каждое письмо, которое вы напишете у нас, — подтвердил Джон, — получит номер на оригинале и на копии, будет внесено в книгу регистрации, запечатано и передано на отправку. Копию же подошьют в дело и впишут в реестр.

— И это все? — поинтересовался Генри. — А копию в «Таймс» вы случайно не посылаете?

— Нет. Но не думайте, что все кончается тем, что письмо уйдет и через некоторое время на него придет ответ. Внутри каждой папки с делом — разумеется, изготовленной по особому эскизу Абеля Хорнимана — есть особый лист, на который заносится основное содержание каждого документа. Содержимое этого листа потом в сжатой форме будет перенесено на одну из таких карточек. Когда какое-то дело будет закрыто, существует несколько возможных подходов. Если речь идет о клиенте третьей категории, то есть о таком, чье дело не представляет особого интереса и чье положение ничего особенного не представляет…

— Скажем, о младшем сыне одного из младших сыновей какого-то лорда?

— Ну да. Вижу, вы тут быстро сориентируетесь. Короче: такое дело уберут в чулан рядом с норой сержанта Коккериля. С клиентом второго разряда все начинается так же, но кончается в основном архиве. Зато клиент первого класса получает… — тут Джон Коу взмахнул рукой вокруг себя.

— Персональный ящик!

— Верно. Но ящик не простой.

Подойдя к стеллажу на противоположной стене, Джон снял наугад черный жестяной ящик с надписью: «Достопочтенный декан из Мельчестера, доктор теологии». Ящики походили на коробки для бумаг, которыми обычно пользуются в адвокатских канцеляриях, но несколько большего размера. Их главной особенностью был замок на крышке, какой-то рычаг с защелкой, вроде патентованной вешалки для брюк. Генри поднял защелку и дернул крышку. Та не шевельнулась.

— Нужно приналечь как следует, — заметил Джон. — Ящики закрыты герметично.

Когда крышка уступила, Генри понял, что имел в виду Джон. Ящик не был закрыт герметично в научном смысле этого слова, но практически непроницаемо. Вокруг верхнего края стенок был уступ, а в нем — толстая резиновая прокладка. Когда крышка опускалась, её край ложился на резину и уплотнял её.

— Вот это да! Ничего подобного я ещё не видел. Чем плоха обычная коробка для бумаг?

— На фирме ходит легенда, — сказал Джон, — что в конце прошлого столетия на одном из документов мышь отгрызла подпись одного из клиентов старого Абеля, и это происшествие стало причиной долгого и накладного спора в апелляционном суде. И тогда старик Абель сел и изобрел Хорнимановский пыле-водо- и воздухонепроницаемый — а заодно и мышенепроницаемый — ящик.

— Понимаю.

— Упокой, Господи, душу его. — Джон небрежно закинул обе ноги на стол. — Это вам типичный пример идей старика. Идеи сами по себе вполне приличные, ничего не скажешь, все эти реестрики, и обратный учет, и все прочее — угнетает только та обстоятельность, с какой он все добивал до последней точки. А, добрый день, что случилось?

— Вас вызывает мистер Крейн.

— А, черт. Уже бегу, Анни.

— Для вас исключительно мисс Милдмэй.

— Послушайте, вы что, тоже с похмелья?

— Ни в коем случае, мистер Коу.

— Тогда перестаньте дурака валять, Анни, и передайте Бочонку мой поклон и что я уже лечу.

— Свои поклоны можете передать сами, — заявила мисс Милдмэй. — И возьмите с собой дело Бачелора. Мне кажется, мистер Крейн хочет проверить с вами расчеты по итоговому акту.

— Невозможный тип, — протянул Джон, снял ноги со стола и вышел.

— Вам ничего не нужно, мистер Боун?

— Нет, спасибо, — ответил Генри. — Джон Коу немного посвятил меня в таинства Хорнимановской канцелярской системы.

— Понимаю, вас это несколько потрясло. Я вначале тоже пришла в ужас. Но не переживайте, когда пообвыкнетесь, с этим вполне прилично работается.

— Не сомневаюсь. Не знаете, кого мне выделили из машинисток?

— Вероятно, миссис Портер. Между прочим, она тоже тут из новеньких. Поступила на работу в конце прошлой недели. Вам её придется делить с мистером Принсом — тот у нас ведет гражданские дела. Миссис Портер найдете в комнате мисс Беллбейс. Сразу направо от двери, как войдете.

— Спасибо, — поблагодарил Генри, — разыщу её, как только буду знать, что мне собственно от неё нужно.

Когда же он все-таки решил найти миссис Портер, комната направо от двери оказалась пуста. Судя по звукам, которые проникали сквозь запертые двери на другом конце коридора, весь состав фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн» собрался в секретариате. Боун сообразил, что пришло время утреннего кофе. Чуть поколебавшись, собрался с духом, открыл дверь и вошел.

Можно было и не собираться с духом — никто его не заметил.

— Но, Флорри, — как раз говорила мисс Читтеринг, — если у тебя все уже на мази, это было бы просто ужасно.

— А ты ещё не передумала? — отозвалась мисс Корнель.

— Ты же не можешь просто так менять срок отпуска, — мисс Милдмэй явно сердилась. — Ты так нам всем напортишь.

— И у тебя уже билет и все такое.

— Одумайся, Флорри.

— Нет, ничего не поделаешь, — заявила мисс Беллбейс. — Звезды возражают.

— Да наплюй ты на звезды.

— Нельзя, мисс Корнель.

— Или читай другую газету.

— Дело не в газете, Анни, так говорят звезды.

— Глупости, — заявила мисс Милдмэй. — Глупости, что звезды интересует, когда ты берешь отпуск. У них других проблем хватает.

Но все уговоры были напрасны. Мисс Беллбейс покопалась в объемистой сумке и достала сложенную газету. Остальные столпились вокруг нее.

— В прошлом месяце все было в порядке, — сообщила мисс Беллбейс, Посмотрите. С 24 августа до 23 сентября — Дева, это я: «Найдете счастье и верного друга на водах. Действуйте смело и одолейте свою врожденную застенчивость». И тут они правы. Мне иногда бывает плохо, ещё до того, как поднимусь на борт. «Ваш счастливый цвет — красный». Все ясно как день. Я тут же пошла и купила билет на круиз.

— Почему по Балтике?

— Ну как же, ведь счастливый цвет — красный.

— Ага, — протянула мисс Корнель, — и что случилось потом?

— Что случилось? — Мисс Беллбейс готова была разрыдаться. — А вы посмотрите сюда!

Показала другую газету, и мисс Корнель стала читать вслух:

«Дева… и так далее. Ни в коем случае не отправляйтесь в плавание. Ваше счастье ждет в горах. Обратите свое внимание на них. События примут важный оборот во второй половине месяца. Деньги, которые вы потратите сейчас, через две недели принесут приличный доход. Счастливый цвет — серый».

— Все совершенно ясно, — хныкала мисс Беллбейс. — К счастью, у меня хоть приняли тот билет. Не могла же я ехать, раз так обстоят дела. Теперь нужно ждать, пока ситуация не прояснится.

— Но Флорри…

— Нет, подождите, — решительно остановила всех мисс Корнель. Она погрузилась в обе газеты, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только позвякиванием внутреннего телефона, на который никто не обращал внимания. Внимательно проштудировав обе газеты, мисс Корнель провозгласила:

— Ну вот, все ясно. Нет, подождите. Да, точно.

— Так что, мисс Корнель?

— В газете от прошлого месяца нет ни слова о море, не так ли? Речь там идет о воде. Тут все яснее ясного. Вам нужно ехать в отпуск на шотландские озера. Глубокие воды и высокие горы. Красный цвет — это гранитные скалы, а серый — гладь озера.

— Надо же! — воскликнула мисс Беллбейс.

— А тут в конце и совсем ясно. Купите заранее обратный билет со скидкой. И через две недели это вам принесет приличный доход.

Последний довод убедил всех. Даже миссис Портер, тихая пожилая дама, которая до тех пор стояла в стороне, присоединилась к разговору с историей о том, как её брат избежал железнодорожной катастрофы внимательным изучением кофейной гущи.

— Не могли бы вы зайти ко мне, чтобы я продиктовал письмо, — начал Боун несмело, и как оказалось, неслышно, ибо никто даже не оглянулся.

— Пойди в пеший поход, — советовала мисс Читтеринг. — Можешь взять ту окованную металлом трость, что забыл тут как-то в приемной лорд из Лаксетера, а мисс Корнель одолжит тебе свой большой зеленый рюкзак.

— Послушайте, — заметила мисс Корнель, — если уж вы так великодушно одалживаете чужое имущество, не хотели бы начать со своего собственного дорожного несессера?

— Нет, так не годится, — возмущенно возразила мисс Читтеринг. — Ну скажи, Флорри, зачем тебе несессер? В пеший поход? Да ещё из настоящей крокодиловой кожи! Рюкзак куда удобнее.

— Я… — заикнулась было мисс Беллбейс.

— Если ваш несессер из крокодиловой кожи, то моя шуба — из белого медведя, — сухо заметила мисс Корнель.

— Миссис Портер, — начал Боун.

— Когда я его покупала, — заявила мисс Читтеринг, — меня уверили, что это настоящий крокодил из Конго.

— Миссис Портер!

— О, мистер Боун, вы уже давно здесь? Я вас не заметила.

— Мог бы я продиктовать вам несколько писем?

В этот момент появился раскрасневшийся Джон Коу. Видимо, его математическая дискуссия с мистером Крейном закончилась не в его пользу.

— К сожалению, мисс Беллбейс, — сообщил он, — все придется перепечатать.

Но мисс Беллбейс, явно думая о другом, повернулась к мисс Корнель.

— Никогда бы не подумала.

— О чем?

— Что ваша шуба — это белый медведь.

— В том-то и дело, — терпеливо пояснила мисс Корнель, — что это совсем не белый медведь.

— Но мне показалось, что вы сказали…

— Флорри, дорогуша, — вмешался Джон Коу, — вы все понимаете слишком буквально. Или не знаете, что такое ирония? Никогда не встречались с сарказмом? Вас всегда избегало острие сатиры? И вам незнакомы основные идиомы?

— Ну конечно, — неуверенно протянула мисс Беллбейс.

— Скажи я вам, что умираю от голода, вы помчались бы к коронеру и в похоронную контору? И стали бы проверять свой вес, скажи вам кто-то.

— Как вам не стыдно, мистер Коу!

— Я вижу, мисс Читтеринг, — с улыбкой заметил мистер Бёрли, — вы почитаете меня человеком очень высокой морали.

Мисс Читтеринг непонимающе уставилась на него, но все же сообразила, что это как-то связана с письмом, которое она только что напечатала и которое мистер Бёрли только что прочитал.

— Разумеется, я счел это комплиментом.

— Благодарю, мистер Бёрли.

— Но вот боюсь, что так не пойдет, — продолжал мистер Бёрли и перечеркнул письмо. — Я сказал, что к этому вопросу нужно подходить с точки зрения этнической, что означает — нужно принимать в расчет интересы местного населения, а вы тут напечатали «С точки зрения этической», что означает — на основе морали.

— Да я два этих слова все время путаю, — стала извиняться мисс Читтеринг. — Сколько раз уже мне объясняли, а я все равно пишу наоборот.

— И ещё кое-что, мисс Читтеринг, — продолжал мистер Бёрли. — Нельзя писать на адресе «Мистер Томас Смэллхорн, кавалер ордена Британской империи, коммерсант».

— Простите, мистер Бёрли.

— Не то, чтобы я имел что-то против, мисс Читтеринг, но получатель может подумать, что нам незнакомы элементарные правила вежливости. И репутация фирмы будет подорвана.

Мистер Бёрли разорвал пополам оба листа письма и отправил их в корзину — что мисс Читтеринг сочла излишне нарочитым, потому что первую страницу было легко исправить и к ней приложить новую вторую страницу, на которой нужно было поправить только три строки.

— Иногда я спрашиваю себя, за что, собственно, я вам столько плачу́, — продолжал мистер Бёрли.

Это можно было попытаться счесть шуткой, и мисс Читтеринг нервно хихикнула.

— Если вы в чем-то не уверены, посоветуйтесь с мисс Корнель, которая знает свое дело.

Это было сказано зло, и мисс Читтеринг покраснела, но была избавлена от необходимости дать ответ приходом мистера Крейна с какими-то бумагами.

И она поспешила исчезнуть.

— Не найдется у вас немного времени? — поинтересовался мистер Крейн.

— А в чем дело? — спросил мистер Бёрли не слишком любезно.

По правде говоря, — и нет смысла продолжать рассказ, не назвав вещи своими именами, — эти двое друг друга терпеть не могли, что проистекало прежде всего из различия их характеров, которые сочетались так же плохо, как вода и масло.

Мистер Крейн прошел всю Первую мировую войну в пехотном полку. Мистер Бёрли избежал тягот войны благодаря слабому сердцу. Мистер Крейн был бодрым экстравертом и солидным супругом, Бёрли — закоренелым холостяком, который своим тиранством загнал в могилу любящую мать и ныне туда же отправлял старшую сестру.

И область деятельности, в которой каждый из них специализировался, соответствовали разнице характеров.

Мистер Крейн обожал громкие и долгие процессы с частыми экскурсами в область уклонения от налогов на наследство или сокрытия налогов с прибыли, поскольку именно эти категории были ближе всего сердцам его высокопоставленных клиентов. Заметим кстати, что один из параграфов закона о налогах от 1936 года по всеобщему мнению был разработан специально для того, чтобы парализовать его идеально отлаженную стратегию.

Мистер Бёрли же был специалистом по операциям с недвижимостью, мастер в построении неуязвимых договоров по этой части. О нем говорили, что ни один адвокат из Линкольн Инн не сумел бы составить более изощренных формулировок.

И оба они были незаурядными юристами.

— Я получил письмо от Рива, — сказал мистер Крейн. Рив был секретарем страховой компании по компенсации косвенных убытков «Фьючер», — одного из крупнейших клиентов фирмы.

— Что он пишет?

— Ну вы же знаете Рива. Тот никогда не говорит лишнего. Но, видимо, хотел бы знать, способен ли Боб Хорниман вести их дела столь же хорошо, как и его отец.

— Я думал, что мы все уже обсудили.

— Это верно, — согласился мистер Крейн. — Обсудили. И в принципе мы договорились, что сохраним прежнее разделение работ — что Боб примет клиентов своего отца и что в его распоряжение поступит Боун. Но признаюсь, что я забыл про «Фьючер».

— А что с ними?

Мистер Крейн едва не сказал: «Вы ведь не хуже меня знаете, что!», но сумел сдержаться и только заметил:

— Мы не имеем перед ними никаких обязательств, и они перед нами тоже. Давали нам работу — и уйму работы — поскольку старый Абель делал её не хуже, а может быть и лучше, чем кто-либо еще. Но я не хотел бы их потерять.

— Вы полагаете, что Боб не справится?

— Нет, так я не думаю. Я полагаю только, что он молод, и что Абель сумел многому его научить по части учета документов и Хорнимановских методов ведения дел, но вот мне кажется, что о клиентах он ему рассказать не успел.

— М-да, — протянул мистер Бёрли. — И что вы предлагаете?

— А вы бы не могли…

— Ни в коем случае. У меня и так работы выше головы. Я думаю, вы зря волнуетесь. Научится всему на практике. И кстати, как вам Боун?

— Пока — никак, — ответил Крейн, — поскольку он у нас первый день. Но у него завидные данные.

— Вы имеете в виду, что он сдал все испытания с отличием?

— Не только. Интересно, как быстро он все успел. Стал изучать право всего два года назад, и в порядке исключения получил право сдать заключительные экзамены досрочно. До этого он был статистиком и, как я слышал, исключительным специалистом в своей области. К тому же он ещё и математик.

— Тогда он должен разбираться в страховой проблематике.

— Да, я предполагаю, что он справится, — сказал мистер Крейн. — Придется уделить немного времени, чтобы приглядывать за ним и Бобом.

— Гм… — протянул мистер Бёрли. Добившись своего, он стал куда любезнее и разговор быстро перешел на другие темы.

Между тем оба предмета разговора испытывали собственные проблемы.

Отпустив миссис Портер, Генри Боун снова задумчиво уставился на груду карточек на столе, пытаясь найти какую-то разумную связь между этими бумагами и своей долей утренней почты. Чем больше он копался в карточках, тем менее понятными они ему казались, но тут он выяснил, что их всего пятьдесят две, раздал как для бриджа и пришел к выводу, что мог спокойно заявить три без козырей, поскольку получил на руки такую сильную карту, как «Герцогиня Эшли — права на пособие по смерти супруга», «Генерал-полковник Файрсайд — брачный контракт номер 3» (интересно, речь идет о третьей женитьбе или третьем варианте контракта — спросил себя Боун) и особенно многообещающая карта: «Митрополит Албанский — личные проблемы». Боун снова перемешал карточки и начал строить из них домик, который на уровне четвертого этажа рухнул в виду прихода мисс Корнель, забывшей реестр адвокатов.

— Ничего, — махнул рукой Генри, — все равно выше я бы не смог. И тем более не получил бы разрешение больше чем на шесть этажей. Но раз уж вы здесь, не могли бы помочь мне немного разобраться? Начните с самого начала и помедленнее.

Мисс Корнель оторвалась от реестра и предупредила:

— Но учтите, если я начну подробно вам рассказывать о нашей системе делопроизводства, это займет целый день.

— О Хорнимановской системе делопроизводства я уже знаю от Джона Коу, — поспешил сообщить Боун. — Теперь я рад был бы узнать побольше насчет практики. Кто на кого работает? Кому я подчинен? Например, кто подписывает мои письма.

Над этим простым вопросам мисс Корнель глубоко задумалась.

— Я точно не знаю, — протянула она. — Раньше все было совершенно ясно. Мистер Даксфорд — вы с ним ещё не знакомы — работает на мистера Бёрли. Джон Коу — на мистера Крейна. А мистер Хорниман-младший, естественно, работал с отцом. Если все так останется и впредь, вы будете работать на Боба Хорнимана.

— Вы говорите не слишком уверенно.

— Простите, если я как старая сотрудница буду говорить откровенно, — заявила мисс Корнель. — Я знала Боба ещё мальчиком в коротких штанишках. Приезжая домой на каникулы, всегда приходил и топал ногами в приемной, дожидаясь, пока отец освободится и возьмет его с собой на обед.

— Это мне знакомо — кошмарные обеды в первый день каникул, — сказал Боун. — Вечно переедаешь и только тешишь себя надеждой, что получишь лишних десять шиллингов на карманные расходы.

— Ну да — а потом, кончив колледж, сразу поступил сюда, и по моему скромному мнению это было ошибкой. Экзамены он сдал перед самом началом войны, и тут же поступил на флот. Короче, так или этак, но он не разбирается в адвокатской практике так, как должен бы. Насколько я знаю, все экзамены он выдержал с отличием, но это совсем другое дело.

— Да, это мне знакомо.

— Если бы не отец, полагаю, он бы остался на флоте. Там ему нравилось.

Мисс Корнель предусмотрительно умолкла — видимо сочтя, что сказала больше, чем хотела.

(«Этот может так увлечь человека своим умением слушать, — доверилась она позже Анне Милдмэй, — что и не заметишь, как все выложишь».)

— Понимаю, — протянул Боун. — А теперь скажите мне, если Боб займет место своего отца, а я — место Боба, — что будет с этими карточками? Если Боб их заполнял сам, то…

Мисс Корнель взяла одну из карточек и окинула её взглядом знатока.

— Ну, — заметила она, — здесь вам для начала парочка легких случаев. Ничего сложного. «Леди Бантингфорд» — разные вопросы. Это практически означает лишь то, что мы раз в месяц оплачиваем её счет из прачечной. «Маркиз Бэдлэм», крестик, дата. Речь идет о подтверждении правомочности завещания, но все налоги уже были уплачены. Если хотите орешек покрепче, передам вам кое-какие карточки Боба. Там есть пара случаев, которые… которые и старика могли бы поставить в тупик.

Что-то в её голосе заставило Боуна сказать:

— Вам, видимо, нравилось работать с мистером Хорниманом, правда?

— Да, нравилось, — призналась мисс Корнель. — Может он немного перегибал палку со своими методами, но по большей части это облегчало нам работу. Иногда, правда, и наоборот.

Мисс Корнель коротко усмехнулась почти мужской улыбкой.

— Полагаю, вы уже поняли, что у нас тут особый тип клиентов — высший свет и тому подобное. Поскольку Абель или его компаньоны диктовали письма сами, все было в порядке, Добавляли все нужные завитушки и личный тон. Сотрудники так не умели — не с профессиональной точки зрения, там все было в порядке, — но когда вы пишете личное письмо лорду, это требует большего, чем знания права.

И однажды Абель решил этот вопрос чисто по-своему. Взял и составил список заключительных оборотов для всех стандартных типов писем — ну, вы понимаете, что я имею в виду, например: «Надеюсь, что охота на фазанов прошла удачно» или «Как успехи вашего жеребца на последнем розыгрыше Большого приза?» — и тому подобное. Когда к нам поступил Джон Коу, в первый же день отличился, приписав в конце каждого письма все эти обороты, как они друг за другом и стояли — а поскольку мистера Крейна в тот день не было, Джон подписал все сам и отправил. Когда на другой день утром Абель увидел копии, его чуть удар не хватил. Ну, да хватит разговоров. Если чего-то не знаете, спокойно можете спрашивать меня.

— Спасибо, не премину, — заверил Генри. Когда мисс Корнель ушла, он посидел немного, потом вновь вызвал миссис Портер и продиктовал сочное письмо прачечной леди Бантингфорд.

Боб Хорниман, наморщив лоб, читал письмо. Дочитав, откинул со лба длинную черную прядь и стал перечитывать снова. Потом положил его в папку «входящая почта», с неудовольствием на неё посмотрел, переместил в папку «рассмотренная почта», где письмо однако смотрелось ничуть не лучше, и наконец позвонил своей секретарше.

— Как дела со страховкой миссис Антро-Плампер, мисс Корнель?

— Все материалы здесь, — мисс Корнель подала ему с полки толстую папку.

— Да не нужны мне они, — замахал руками Боб. — Все слишком сложно. Я просто… Короче, вы же делали такие вещи для моего старика.

— Я всегда только исполняла то, что мне говорили, — сухо отрезала мисс Корнель.

— Ну да, разумеется. Мне просто пришло в голову, не говорил ли чего-нибудь отец — что он об этом думает.

— Насколько я помню, единственное, что он говорил о миссис Антро-Плампер — что это женщина, которая заложила бы собственную девственность, сумей убедить кого-то, что она ещё при ней.

— Все остальное она уж точно заложила, — заметил Боб, нехотя листая толстое дело. — Но я все равно не понимаю, в чем тут суть с возвратом страховки. Пожалуй, нужно бы проконсультироваться с экспертом.

— Возможно, — заметила мисс Корнель, — но страховые фирмы весьма неохотно платят экспертам, если нет крайней необходимости.

— Ну ладно, — вздохнул Боб. — Попытаюсь как-нибудь разобраться.

Мисс Корнель уже собралась уходить, но в последний момент пожалела Боба и сказала:

— Мне кажется, однажды дело по возврату страховых сумм уже проходило — лет этак двадцать назад. Тогда мы добились экспертизы. И копия решения есть в деле 1937 года.

— Что бы я без вас делал, — вздохнул Боб. Достал из кармана связку ключей. — Какой номер на ящике леди Бредбэри?

— Семнадцать.

Боб долго разглядывал связку.

— И зачем для каждого ящика свой ключ? — протянул он. — Ага, нашел.

Боб отпер ящик и достал папку, тем временем мисс Корнель вернулась к себе, чтоб попытаться наверстать упущенное время. Но через пять минут опять раздался звонок. Мисс Корнель проглотила не слишком изысканное слово и взяла блокнот.

Боб, очевидно, оставил на потом миссис Антро-Плампер и читал следующее письмо.

— Что вы об этом думаете?

Мисс Корнель одолела искушение сказать, что ей не платят за то, чтобы думать, и послушно прочитала письмо, присланное адвокатской конторой «Рамболд и Картер» с Колмэн-стрит и адресованный «Исполнителю завещания И. Стокса».

— «В соответствии с вашим пожеланием, — говорилось в нем после вступительных формальностей, — мы попытались связаться с мистером Смоллбоном, чтобы получить его подпись на проекте перевода акций. Мы написали ему 23 февраля и приложили к письму соответствующий формуляр (в двух экземплярах); дальнейшее обращение мы направили 16 числа прошедшего месяца, и ещё раз 8 числа текущего месяца. Ни на одно из наших писем ответа мы не получили. В случае, если мистер Смоллбон находится вне пределов Англии или болен, любезно просим нам сообщить».

— Не тот ли это странный маленький человечек, которого отец терпеть не мог? — поинтересовался Боб.

— Боюсь, что ваш отец не находил общего языка с мистером Смоллбоном, — согласилась мисс Корнель. — К сожалению, они вместе были назначены исполнителями последней воли.

— По завещанию Ишабода Стокса?

— Да. Иначе ваш отец никогда бы не стал иметь с ним дело. Но уж получив совместные с ним функции, не мог отказать тому и по делу его личному.

— А у Смоллбона были личные проблемы? Ведь он…

— Нет, он человек небогатый, — заверила мисс Корнель, верно поняв недоумение Боба. — Перед самой войной у него было какое-то дело в суде, и мы ведем его страховку. Еще, мне кажется, мы составляли его завещание.

— Я его помню, — сказал Боб. — Такой мужичонка с глазами как у нутрии. Всегда мне было странно, как его отец выносит.

— Полагаю, он страшно действовал ему на нервы, — согласилась мисс Корнель. — Не будь наследство Стокса так значительно — и не будь оно связано с семейством Дидкотов из Хемпстеда — ваш отец наверняка бы отказался от функций душеприказчика, лишь бы не иметь дела с мистером Смоллбоном.

— Должно быть, он ужасный зануда, — решил Боб. — И видно это чертовски богатое наследство. Сколько там всего?

— Недвижимость мы уже всю продали, — сообщила мисс Корнель. — Теперь все в ценных бумагах. По последним подсчетам почти полмиллиона фунтов.

— Да, из-за полумиллиона фунтов человека приходится терпеть. Но теперь главное, куда этот тип делся?

— С ним из рук вон плохо, — сказала мисс Корнель. — На письма как правило не отвечает, но когда его присутствие нам вовсе ни к чему, то как назло является сюда каждый день. Зато когда он нужен, вроде как в тот раз, когда мы продавали недвижимость и он должен был подписать договоры и тому подобное, разумеется его невозможно было найти — он разъезжал по Италии.

— По Италии?

— Он собирает старую керамику, хотя ваш отец всегда говорил, что в своих горшках разбирается как свинья в апельсинах. Квартира вся набита черепками, фигурками и тому подобным хламом.

— Ну что же делать, — вздохнул Боб. — Если гора не идет к Магомету, придется заехать к нему домой и поторопить.

— Прямо сейчас, мистер Хорниман?

— Ну, тогда после обеда.

— Но у меня столько работы.

— Возьмите такси, — сказал Боб. — Фирма вам его оплатит.

— Спасибо, мистер Хорниман.

Итак, после обеда мисс Корнель отправилась в Белсайз-Парк. Поехала в метро. Не то, чтобы она была от природы непорядочна в мелочах, но считала, что это её право — пожертвовать удобствами чтобы разницу положить в карман.

Веллингборо-роад была довольно далеко от станции метро, и мисс Корнель никак не помогло в поисках то обстоятельство, что первых двое встреченных по дороге говорили только по-чешски, третья, любезная толстушка, изъяснялась главным образом по-польски, а четвертый, высохший индус, вообще ограничивался языком жестов.

Наконец, скорее благодаря везению, чем собственным поискам, мисс Корнель вдруг очутилась перед домом номер 20 по Веллингборо-роад.

Открыла ей седовласая дама, сказала: «Мистера Смоллбона нет дома» — и попыталась захлопнуть дверь. Двадцатилетний жизненный опыт работы в адвокатской конторе давно закалил мисс Корнель в подобных ситуациях. Став так, чтобы дверь нельзя было закрыть, но при этом не прибегая к насилию, она заявила:

— Я по важному делу. Из адвокатской конторы «Хорниман, Бёрли и Крейн».

Из сумочки она извлекла импозантный лист лучшей бумаги с фирменным знаком, которым «Владельцу, арендатору или субарендатору дома номер 20 по Веллингборо-роад поручалось содействовать предъявителю сего письма получить любую информацию о нынешнем местопребывании одного из клиентов фирмы, мистера Смоллбона, проживающего там же»… и так далее, и тому подобное. Мисс Корнель написала это письмо сама и сама подмахнула его размашистой закорючкой, но выглядело оно бесспорно впечатляюще.

По крайне мере оно явно произвело впечатление на миссис Таккер, так что мисс Корнель была допущена внутрь. Там она тут же решила, что это не тот тип жилья, который обычно присущ клиентам фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн». Прихожая испускала те неповторимые миазмы, которые свойственны определенному сорту домов северной части Лондона, слишком давно построенных и слишком редко ремонтируемых. Запах честной бедности был почти ощутим. Словно какой-то весьма увядшей старой деве здесь дали увянуть дочиста и её тело уложили на последний покой где-то под полом.

— Он живет на втором этаже, — сообщила миссис Таккер. — Там две комнаты, а в чулане — газовая плита на двоих с жильцом с третьего этажа. Идите туда поосторожнее, линолеум отстает, я вечно твержу, что когда-нибудь все мы сломаем шеи.

Мисс Корнель очутилась в узком коридорчике, по которому миссис Таккер привела её к дверям комнаты, на которых, как увидела через её плечо мисс Корнель, была приколота визитная карточка:

а в её левом нижнем углу было приписано:

— Господи, — воскликнула мисс Корнель, — так у него ещё и дом в Италии?

— Ну да, — подтвердила миссис Таккер. — Мистер Смоллбон — человек особенный. У него там в квартире столько всего, не поверите. Одни редкости. Мне все время там приходится вытирать пыль.

С этим замечанием, произнесенным наполовину как объяснение, наполовину как извинение, миссис Таккер извлекла из таинственных глубин своего одеяния ключ и открыла дверь.

Содержимое комнаты действительно было незаурядным. Вдоль трех стен стояли застекленные стеллажи с монетами, медалями, камеями, интарсиями и множеством предметов, которые походили на большие рыбьи скелеты. На верху стеллажей и полках над ними стояли стройными рядами статуэтки, фигурки и невзрачные глиняные сосуды в темных тонах умбры и сиены.

— Да тут присесть некуда, — заметила мисс Корнель.

— Еду я приношу ему в спальню, — сообщила миссис Таккер, которую это совсем не удивляло, словно она привыкла к странностям своих жильцов. Один из них разводил попугаев, другой был членом братства уэлльских буддистов.

— А когда вернется?

— Понятия не имею.

— Ну, а когда уехал?

— Месяца два назад.

— Что? И он вам не сказал — и никогда не говорил, когда уезжал? Как же он платит за квартиру?

— Ну, если вас беспокоит плата за квартиру, — заявила миссис Таккер, то не стоит. Он платит мне всегда за полгода вперед. И у него свои счетчики за газ и электричество. Я не интересуюсь, куда и когда он ездит. Мне все равно. В прошлом году он тоже уезжал на три месяца.

Мисс Корнель кивнула. Это она хорошо помнила. Старик Хорниман тогда превзошел сам себя, чтобы разыскать того для подписания важного документа.

И тут ей кое-что пришло в голову.

— А его почта?

Миссис Таккер показала на кучку конвертов на комоде.

— Вот, — сказала она, — по большей части счета.

Мисс Корнель торопливо просмотрела конверты. Три из них были, как она и ожидала, от фирмы «Рамболд и Картер» от 23 февраля, 16 числа прошлого месяца и 8 числа текущего месяца. Остальные — действительно проспекты и счета.

— Ничего не поделаешь, — разочарованно сказала мисс Корнель. Передайте, пусть позвонит нам, когда вернется. Дело действительно важное.

— Я передам, — пообещала миссис Таккер.

Мистер Бёрли только высказал вслух неприятные предчувствия своих коллег, когда на следующее утро сказал мистеру Крейну:

— Но ведь не сгинул же он со света. Нам нужно его найти.

— Неприятная история, — согласился мистер Крейн. — Кстати, кто ещё опекун этого наследства?

— Он — и никто другой, — расстроено сообщил Боб. — Одним был мой отец, вторым — мистер Смоллбон.

— Разве после смерти Абеля не назначили нового душеприказчика?

— Нет. По крайней мере до сих пор.

— А кто имеет право назначить нового опекуна?

— Я полагаю, второй душеприказчик.

— Так значит если не удастся заставить Смоллбона вернуться в Англию, придется нам нести все судебные издержки.

— Я не уверен, что Смоллбон за пределами Англии, — заметил Боб. — Его хозяйка сказала только, что он куда-то уехал. Это в прошлый раз он был в Италии.

— Это бессмыслица. Наверняка он оставил адрес. Никто не исчезает в никуда. И ещё когда он душеприказчик по завещанию.

— Но он так поступил, — настаивал Боб. Он всегда немного побаивался мистера Бёрли, и то обстоятельство, что теперь они были теоретически равноправными партнерами, это ощущение никак не уменьшало.

— Что если нам с недельку подождать?

С полумиллионом ценных бумаг на шее, — буркнул мистер Бёрли. — Это вам не вклад в сберкассе. В любую минуту может возникнуть необходимость новых инвестиций. И так удивительно, что вы так долго ждали.

Реплика была явно тенденциозна, и Боб покраснел. Мистер Крейн поспешил ему на помощь.

— Что если нам воспользоваться случаем и разобраться с этими ценными бумагами? Ведь придется назначать нового душеприказчика, а это так и так делать ревизию. И заодно придется провести финансовую экспертизу, не нужно ли нам инвестировать капитал другим образом.

— Я этим займусь, — благодарно согласился Боб.

— А где, собственно, они? — поинтересовался мистер Бёрли.

— В закрытом архиве. Я скажу Коккерилю, чтобы принес их нам.

— И заодно можете подвести итоги по счетам, которые лежат в том же ящике, — предложил мистер Крейн.

— Разумеется, — заверил Боб. — Но я надеюсь, что все в порядке.

— А почему бы им и не быть в порядке? — мистер Бёрли внимательно уставился на него.

— Да я имел в виду — с мистером Смоллбоном. Он уже сколько раз так исчезал. Мисс Корнель говорила, что он немного со странностями.

— Да уж, такой никогда не должен был стать опекуном состояния, — согласился мистер Бёрли. — Но Стокс был не в себе уже за несколько лет до смерти, только что никто из родственников не набрался духа заявить об этом. Ну и дождались — в конце концов он завещал все деньги на благотворительность.

— Но мог выбрать душеприказчика и получше, — повторил мистер Крейн. — А теперь, что с этой закавыкой по налогу на наследство лорда Хэлтвиста?

Боб рад был улизнуть.

Где-то через полчаса, когда был найден способ несколько облегчить налоговое бремя наследников лорда Хэлтвиста, мистер Бёрли неожиданно сменил тему.

— Помните, — сказал он, — мы вчера говорили о том новом сотруднике — Боуне.

— Конечно.

— Вам должно быть интересно, что вчера сказал мне в клубе полковник Бристоу. Из армии его выгнали.

— Господи! — воскликнул мистер Крейн. — А я думал, только дали половинную пенсию.

— Да нет, я не о Бристоу. Боуна выгнали.

— Ах, так, — протянул мистер Крейн, словно его это не слишком интересовало. — А за что?

— Этого Бристоу не знает. Боун был прикомандирован к его штабу на Ближнем Востоке и министерство обороны его отозвало. Якобы по причине нездоровья.

— Может быть, это правда, — предположил мистер Крейн.

— Мне он не кажется нездоровым, — мистер Бёрли вдруг умолк и поднял голову. — Что там происходит? — спросил он. — Что за крик?

В то утро около одиннадцати Боун, откинувшись в своем рабочем кресле, вдруг вскрикнул и тут же выпрямился.

— Не говорите, что я вас не предупреждал, — заметил Джон Коу, оторвавшись от кроссворда. — Когда я сидел здесь с Эриком Даксфордом, это кресло досталось как младшему мне.

— А что с ним? — спросил Генри, потирая зад.

— Оно с придурью, — сообщил Джон, — в нем сидит такой маленький адвокатский домовой. И как только расслабишься, тут же выскочит и ущипнет тебя за задницу.

Генри перевернул кресло вверх ногами, взгромоздив его на стол.

— Это все вот тот шуруп в подставке, — заявил он. — Будь у меня отвертка, починил бы в два счета.

— Отвертка должна быть у сержанта Коккерила. Он тут спец по таким вещам. Не знаете города в Бессарабии на одиннадцать букв?

— Определенно нет.

Вернувшись, Генри привел с собой сержанта Коккерила. Тот профессиональным взглядом оценил дефект, ухватил подставку кресла правой рукой и попытался подтянуть шуруп отверткой.

— Болтается. Придется что-то подложить.

— Азербайджан, — сказал Джон.

— Можете кресло унести, — сказал Генри. — Я пока возьму стул.

— А на чем будет сидеть миссис Портер? — спросил Джон. — У вас на коленях?

— Я все устрою, мистер Боун. У меня есть резервный стул, — сержант на удивление легко подхватил кресло и удалился.

— Боюсь, что это не Азербайджан, — сокрушался Генри, — потому что тогда нужно найти слово, начинающееся на «й»

— А я боюсь, что Азербайджан — это совсем не город в Бессарабии.

— «Delendum est». Послушайте, что это случилось с мисс Читтеринг?

— Не знаю. Но теперь припоминаю, что как-то слишком холодно она взглянула на меня сегодня утром.

— Холодно! Если бы только это! Она ведет себя как та девица из арии Генделя. Помните: «Куда ногой ступит, ветер заледенеет».

— Полагаю, её расстроила мисс Корнель. Непочтительно высказалась о происхождении её несессера. Что это не крокодил, или что может это и крокодил, но явно не настоящий.

— Ах, эти женщины.

— На что мисс Читтеринг контратаковала шубку мисс Корнель.

— Да, это ужасно, — с тихим удовлетворением заметил Джон, — когда у человека сварливый характер. Я вот такие несчастные недоразумения, от которых никто в жизни не застрахован, никогда не воспринимаю всерьез. Так, например, когда меня в семнадцать лет исключили из колледжа в Регби. Но не буду мешать. Вижу, вы собрались поработать.

— Пытаюсь хоть немного разобраться, — Генри взял в руки письмо. — Мне все ещё неясно, чего от нас, собственно, хочет этот лорд из Хэмпшира.

— Разве он не написал? Вы внимательно прочитайте все до конца. У лордов обычно вся соль — в заключении.

— Ну да, только он хочет, чтобы мы продали все его ценные бумаги и вложили деньги в строительство туннеля под Ла-Маншем. Его уже несколько раз официально предупредили, что…

— Полный псих, — бросил Джон. — Полагаю, его дедушка когда-то по подсказке Дизраэли заработал кучу денег на Суэцком канале. И с тех пор в семье помешаны на срезании углов и на акциях транспортных компаний.

— Это все очень мило, — сказал Генри, — но что мне ему ответить?

— Напишите, что проконсультируетесь с финансовыми экспертами и спросите, какие этим летом виды на ловлю лосося.

— Ладно, — протянул Генри не слишком убежденно.

Минут десять им удалось поработать, когда двери опять распахнулись. В вошедшем Генри узнал соседа Анны Милдмэй за банкетным столом.

— Чем могу служить? — поинтересовался Джон. — Если вы за реестром адвокатов, так его здесь нет. А если хотите свой экземпляр Тристрама и Ката, то я его как раз одолжил Бобу.

— Я всего лишь зашел поздороваться, — сказал вновь прибывший, никак не реагируя на слова Джона. — Раз Джон не желает меня представить, сделаю это сам. Меня зовут Эрик Даксфорд.

Он широко улыбнулся.

— Встаньте, — сказал Боуну Джон, — упадите на колени и семикратно отвесьте земной поклон.

— Очень мило, что вы обо мне вспомнили, — сказал Генри. — Слышал, раньше здесь с Джоном сидели вы.

— Да, — протянул Даксфорд. — Да, когда-то.

Нетрудно было заметить, что Эрик Даксфорд испытывает ещё меньше симпатии к Джону Коу, чем Джон к нему.

— Мы были славной парой, — заметил Джон. — Безумная парочка сирен, небесных близнецов, Кастор и Поллукс, Лоурел и Харди, Даксфорд и Коу, неразлучники.

— Да, да. Послушайте, Боун, нужно нам как-нибудь вместе пообедать; зайдем в мой клуб.

— То ещё местечко, — прокомментировал Джон. — Он расположен в одном подвальчике на Флит-стрит. Клуб нумизматов и филателистов. И делит помещение с конторой, именуемой «П. П. П». — или «Публикация порнографических подробностей» и «С. С. С»., или…

— Не стоит Коу принимать всерьез, — холодно заметил Даксфорд. — Он страдает комплексом неполноценности, потому так и болтлив. На самом деле мой клуб…

— Рад буду как-нибудь с вами пообедать, — поспешил Генри, чтобы опередить очередную язвительную реплику Коу. — Благодарю за приглашение.

— Я с радостью, — сказал Даксфорд. — Нам всем работать вместе, так что надо помогать друг другу. Иначе нельзя.

Когда двери за ним закрылись, Джон сказал:

— Теперь вам все ясно? Если хотите вовремя смыться, люк под сиденьем пилота.

— Да ладно вам, — отмахнулся Генри, — не так он и плох. Немножко слишком бодр.

— Вам не пришлось быть с ним наедине с утра до вечера, — возразил Джон. — Иначе вы бы не были столь снисходительны. Как вы конечно заметили, Даксфорд болтун и фразер. Фразеры бывают разные, но Эрик — фразер от Бога. Он практически с утра до вечера цитирует чьи-то слова. Разумеется, — осклабился Джон, — в этом деле можно и залететь. Так, некоторое время назад Эрик стал активным пропагандистом закона о восстановлении городов — помните, в начале сорок восьмого года тот был в большой моде. Так вот, Эрик прочитал пару популярных статей и при первой же возможности за обедом в ресторане пристал к какому-то джентльмену, которого никогда раньше в жизни не видел, и прочел тому лекцию о некоторых недостатках этого закона. И надо же, как его черт попутал — человеком этим оказался никто иной, как Меджерс, один из авторов закона.

— Не может быть!

— И ещё бо́льшая вышла хохма — хотя и не столь эффектная — когда он начал играть в гольф — человеку нужно двигаться, не так ли, в здоровом теле здоровый дух и так далее. И при этом встречаешься с такими интересными людьми, не правда ли? Полагаю, что гандикап его составил не меньше тридцати шести, и то по ветру. И кого, как вы полагаете, он выбрал, чтоб прочесть небольшую лекцию о таинствах этого вида спорта? Нашу мисс Корнель. По счастливому стечению обстоятельств я присутствовал при этом от начала до конца. Никогда бы не простил себе, пропусти я такое зрелище. Мисс Корнель и глазом не моргнула.

— «Да, мистер Даксфорд. Нет, мистер Даксфорд. Как интересно, мистер Даксфорд. Как, вы говорите, именуется та палка с толстым концом, мистер Даксфорд?»

Это было великолепно. А потом я рассказал ему, в чем дело.

Джон заметил недоуменную мину Генри и поспешил добавить:

— А вы что, не знаете? Она же заядлая любительница гольфа. В первенстве станы среди женщин заняла четвертое место. Перед войной должна была поехать в нашей сборной в Америку, только старик Абель не захотел её отпустить.

— Теперь понятно, — протянул Генри. — То-то мне казалось, что я её где-то видел, наверно, где-нибудь на обложке журнала.

— Господи, что это?

— Кто-то кричит.

В этот день в секретариате явно что-то было не в порядке. Хотя трудно было бы найти три более несхожих типа, чем мисс Корнель, мисс Милдмэй и мисс Читтеринг, обычно они совсем неплохо уживались, отчасти из-за профессиональной солидарности, отчасти потому, что у всех троих было полно работы. Нужно заметить, что помимо обычных секретарских обязанностей, вроде машинописи, чистовой перепечатки договоров, приема телефонограмм, отваживания надоедливых клиентов и организации деловых встреч с менее настырными представителями аристократических кругов, они должны были еще (и не в последнюю очередь) владеть Хорнимановской системой делопроизводства.

Но этим утром все пошло наперекосяк с самого начала. Анна Милдмэй опоздала. По всему её поведению видно было, что собирается буря, а её взгляд узнал бы каждый, кто служил когда-нибудь на флоте под командой её отца, славного капитана Милдмэя.

— Доброе утро, — любезно улыбнулась ей мисс Читтеринг. — Если будете являться так рано, можно получить и «М. Б. С».

— Что-что?

— Можете быть свободны. На все четыре стороны.

— Ах, так.

Под ехидную ухмылку мисс Читтеринг мисс Милдмэй сорвала чехол с пишущей машинки, достала из ящика бумагу и копирку, сосчитала экземпляры и громко застучала по клавишам.

— Но по крайней мере мне старик Бёрли не говорит, что я не знаю свою работу и что я должна советоваться с мисс Корнель.

Мисс Читтеринг в свое время имела неосторожность проболтаться.

— Ну-ну, — сказала мисс Читтеринг. — Не нужно так сразу. Я ведь только в шутку.

— Я тоже, — отрезала мисс Милдмэй.

Некоторое время тишина нарушалась только стрекотом трех пишущих машинок.

Но мисс Читтеринг была не из тех, кто может долго молчать. К несчастью, все свои замечания она вынуждена была адресовать Анне, поскольку с мисс Корнель все ещё не разговаривала в результате расхождения во взглядах на подлинность крокодильей кожи несессера.

— Бедный мистер Хорниман, — начала она. — Мне кажется, он чем дальше тем больше худеет. Все заботы.

— Какие у него заботы! — отмахнулась Анна.

— Ну как же, столько работы — и такая ответственность!

— За это ему и платят.

— И так долго работает. Каждый день сидит тут до ночи.

— Ничего, не умрет!

Анна произнесла это излишне горько, так что мисс Корнель заинтересованно подняла голову.

— И спрашивает такие странные вещи.

— Ну да, наверно о том, как пишутся адреса и тому подобное, — язвительно заметила из своего угла мисс Корнель. Но к счастью, прежде чем дошло до дальнейшего обострения, зазвонил звонок. Мисс Корнель взяла карандаш и блокнот и вышла.

— Кое-кто думает, — заявила мисс Читтеринг в пустоту, — что если работает тут так долго, то может себе все позволить.

— Да вряд ли, — отмахнулась Анна. — Как пишется — изготовляют или изготавливают?

Машинки снова застрекотали.

Между тем в кабинете Боба Боб и мисс Корнель беспомощно взирали на большой черный ящик для бумаг, помеченный «Ишабад Стокс».

— Но ключ не мог потеряться, — утверждала мисс Корнель. — Они все были на одном кольце. Дайте-ка я посмотрю ещё раз. «Фьючер», «Маркиз де Карредж», «Леди Барбер», «Генерал Пейдж» — всегда было двенадцать ящиков на полке и ещё шесть внизу, всего восемнадцать.

Снова пересчитала ключи.

— Вы правы, — признала, — тут их только семнадцать. Ключа Стокса недостает.

— Вначале душеприказчик, потом ещё и ключ, — проворчал Боб. — Я так и знал! Я так и знал. А в конце концов окажется, что половины ценных бумаг недостает!

Мисс Корнель недоуменно взглянула на него.

— Но ведь бумаги хранятся не здесь, — заметила она. — Те у сержанта Коккерила в сейфе. В ящике только старые дела и счета по опеке наследства.

— Я знаю, — кивнул Боб. — Но как я проведу ревизию ценных бумаг, если не могу добраться до последнего акта учета? У Коккерила нет запасного ключа?

Мисс Корнель на миг задумалась.

— Насколько я знаю, к каждому сорту ящиков существовал универсальный ключ, — заметила она. — Когда ваш отец обзавелся этими новыми ящиками, их было несколько типов. Для каждого типа был свой универсальный ключ, и хорошо, что был, потому что наши начальники вечно теряли ключи — я не имею в виду вашего отца, он был весьма аккуратным человеком, но остальные…

— Мне кажется, что мистер Крейн свои ящики вообще не запирает, — сказал Боб. — Нельзя ли этот замок открыть его универсальным ключом?

— Разумеется нет, — отрезала мисс Корнель. — Лет пять назад ваш отец потерял свой универсальный ключ и вынужден был заказать новый, так это заняло несколько месяцев.

— Ну, мне бы этого не хотелось, — буркнул Боб. — Попросите сержанта Коккерила зайти на минутку.

Когда сержанта вызвали из подвала, тот решительно заявил, что ни о каких универсальных ключах ничего не знает.

— Все остальные — у меня, — заявил он. — От сейфа, от хранилища и от всех дверей. Но вот от ящиков у меня ключей нет. Те только у начальства, — добавил сержант несколько обиженно.

— Придется обратиться на фирму, которая поставила эти ящики, — сказала мисс Корнель. — Пока же можете заняться ценными бумагами. И, кстати, — добавила она довольно логично, но удивительно неубедительно, — я не понимаю, почему столько шуму. Насколько я знаю, с этим наследством нет никаких проблем.

— Простите, — вдруг вмешался сержант Коккерил, — как я вижу, речь собственно о том, чтобы открыть этот ящик, так?

— Верно.

— И это настолько важно?

— Ну, — неуверенно протянул Боб, — мы собственно, не знаем. Пока не откроем ящик, не можем сказать, насколько важно нам его открыть, если понимаете, что я имею в виду.

— Ну, если дело только в этом, — заявил сержант, — так я открою вам его в два счета.

— Надеюсь, вы не утаили от нас, что прежде были взломщиком, — взволнованно произнесла мисс Корнель, — и что сумеете гвоздем открыть любой замок?

— Не верьте этому, — ответил Коккерил. — Не существует патентованных замков, достойных, разумеется, этого имени, которые можно было бы отпереть гвоздем. В кино так делают, но мы же не в кино.

Сержант ушел и через минуту вернулся с обычным молотком.

— Положим это под окном, чтобы было удобнее.

— Подождите, я вам помогу, — поспешил Боб. — Ну и тяжесть. Раз-два, взяли! Что вы хотите, мисс Беллбейс?

— Вы не могли бы подписать мне квитанцию для мистера Даксфорда?

— Минутку, — сказал Боб. — Держите поровнее.

Сержант старательно прицелился, размахнулся и изо всех сил ударил молотком по пузатому латунному замку.

Наша память иногда фиксирует события отнюдь не в логической последовательности. Первое, что заметил Генри Боун, когда выскочил из кабинета, — это что в коридоре кого-то рвет.

Потом увидел сержанта Коккерила, который удивительно спокойным тоном предупредил его:

— Поосторожнее, не наступите, мистер Боун, это мисс Беллбейс. Я схожу за тряпкой.

Тут Боун сообразил, что кто-то кричит, и уже несколько секунд непрерывно.

Обойдя сержанта, шагнул в кабинет Боба Хорнимана. Три года службы в действующей армии научили его безошибочно распознавать удушливую сладковатую вонь разложения.

Увидел Боба, замершего у стола и бледного, как мел, и мисс Корнель, судорожно сжавшую губы.

— Что случилось? — поинтересовался Боун.

— Там, в этом ящике, — выдавил Боб. — Мы только что его нашли. Господи, когда же эта женщина перестанет вопить!

Генри покинул удушливую атмосферу и обнаружил мисс Беллбейс, упавшую на стул в секретариате. Бо́льшая часть сотрудников толпилась вокруг нее.

— Ну-ка расступитесь, дайте место! — скомандовал Генри. Остановился перед мисс Беллбейс, размахнулся и отвесил ей ладонью изрядную оплеуху.

Мисс Беллбейс перестала кричать.

Потом вздохнула и заявила, как ни в чем не бывало:

— Все предсказали звезды. Помните, как там было — что в середине недели выяснятся необычайные вещи?

— А, чтоб их черт побрал! — зло выругался заместитель начальника полиции.

— Вот именно, — согласился старший инспектор Хейзелридж.

— Этого нам только не доставало.

— Вот именно.

— Я не хотел бы отрывать вас от нормальной работы, — заместитель явно имел в виду непрерывные усилия Хейзелриджа по борьбе с черным рынком, — но ничего другого не остается. Эспинол и Харви все ещё разыскивают того маньяка из Линкольншира, Кейс в Париже. И ко всему ещё Пэннелу именно сейчас нужно было попасть в аварию.

— Полагаю, это можно будет устроить. Пикап может пока принять мои текущие дела.

Но главное ещё не было сказано, и они оба это знали.

— Послушайте, — сказал наконец заместитель, — я хочу вначале коротко изложить вас суть, и сами увидите, короче, пока это оставим в стороне. Не хотелось бы заранее влиять на ваше мнение. Ну так вот: сегодня в одиннадцать часов утра один из партнеров юридической конторы — как же она именуется — ага, «Хорниман, Бёрли и Крейн» — открыл металлический ящик для документов. В ящике том должны были лежать бумаги, касающиеся некоего наследства. Но обнаружил он там некоего Смоллбона — Маркуса Смоллбона — в далеко зашедшей стадии разложения.

Шеф помолчал и без видимой связи добавил:

— Старший партнер этой фирмы Абель Хорниман, недавно умерший, был другом нашего шефа.

— Не он ли был председателем комиссии по реформе уголовного кодекса?

— Он. Видный член Союза юристов, и между нами говоря, о нем говорили как о кандидате на высшие посты. Известное имя среди юристов, короче, видная фигура.

— Но раз он уже умер, — осторожно начал Хейзелридж, — мне не совсем ясно, как…

— Умер почти месяц назад от грудной жабы. Болел уже давно. Думаю, можно считать, что он знал, как обстоят дела. Врач предупредил, что осталось ему недолго.

— Ага.

— При предварительном осмотре наш врач установил, — словно между прочим продолжал заместитель, — что Смоллбон умер по меньшей мере недель шесть — может быть восемь — а может быть и десять назад.

— Да, — протянул Хейзелридж, — да, понимаю.

— Абель Хорниман и Маркус Смоллбон были опекунами — единственными опекунами — огромного наследства, оставшегося после Ишабода Стокса. И из этого нам следует исходить. Это, собственно, единственная прямая связь между ними.

— А наследство — я не знаю точного юридического термина — короче, с ним все в порядке?

— Вот именно это вам и придется выяснить. Колли — это местный детектив — даст вам прочесть донесения, я договорился. Тут все не так просто, проблема в том, что бумаги, которые позволили бы это проверить, раньше находились именно в этом ящике.

— И все исчезли?

— До единой. Да им там просто места не оставалось. Не будь этот Смоллбон таким замухрышкой, едва ли поместился бы в ящик.

— Десять недель, — протянул Хейзелридж. — Странно, что так долго никто этого не заметил.

— Конечно, заметили бы, но только там весьма необычные ящики, увидите сами. С резиновым уплотнением и плотно прилегающей крышкой.

— Довольно необычно, — заметил Хейзелридж. — Кто это придумал?

— Абель Хорниман.

— Та-ак… — протянул Хейзелридж. — У него уже начинало вырисовываться простое, но неприятное дело, из которого светит уйма работы и никакой славы. И теперь он понял, почему дело поручили ему. И хотя это было лестно, привлекательности делу не прибавляло.

Тут ему пришло в голову ещё кое-что.

— В каком помещении находился этот ящик?

— У Хорнимана-младшего — это его сын. В фирме он занял место отца.

— И, я полагаю, отцовский кабинет.

— Да. Вот первые фотографии. — Заместитель раскрыл папку. — Ящик находился в стеллаже под окном — вот, видите пустое место.

— И был заперт.

— Был. И тут кое-что не в порядке. Потерялся ключ. Так что в конце концов ящик пришлось открывать охраннику. Тот разбил замок молотком и крышка отскочила сама. Представляю, какой это был шок.

Хейзелридж прочитал несколько первых протоколов и ему явно в них что-то не понравилось. Снова просмотрел фотографии и выбрал из них жутковатый снимок, крупным планом показывавший мертвого Смоллбона, втиснутого в его жестяной гроб.

Потом снова заглянул в протокол.

— Я тут не вижу, — заметил он, — кто первым опознал труп.

— Мне кажется, Хорниман-младший.

— Судя по тому, что здесь написано, не он. Хорниман заявил, что имя Смоллбона прозвучало впервые, когда мисс Беллбейс — видимо, одна из машинисток — выбежала в коридор и стала кричать: «Это Смоллбон!» — и ещё что-то про звезды, которые говорят. Мисс Беллбейс это отрицает. Утверждает, что мистера Смоллбона никогда живого не видела, так что не могла узнать его мертвым. Одна из секретарш, мисс Корнель, говорит, что по её впечатлению это имя впервые произнес Боб Хорниман. Сержант же Коккерил утверждает, что по его мнению имя никто не называл, но перед этим столько было разговоров, что Смоллбона нигде не найти, что сам он тут же решил — покойник он и есть.

— Это звучит правдоподобно, — признал заместитель. — А почему вы придаете этому такое значение?

— Вот почему, — Хейзелридж показал на фотографию. — Взгляните, как лежит тело. Лицо прижато к груди. И к тому же я подумал, что после десяти недель его вообще вряд ли кто-нибудь смог бы уверенно опознать.

— Вы правы, в этом что-то есть. Вскрытие производил доктор Блэнд. Поговорите с ним, посмотрим, что он скажет. Между прочим, могу вас хоть чем-то успокоить. Нет никаких сомнений, что это именно Смоллбон. Очень хорошие отпечатки, и они прекрасно соответствуют десяткам оттисков, собранных у него в квартире. И на коллекции керамики он, слава Богу, оставил их предостаточно. Об этом вам расскажет Колли.

— Ладно, — сказал Хейзелридж. Фотографии и бумаги сложил аккуратной стопочкой и вернул их на стол. Потом собрался уходить.

— Еще вот что, — остановил его заместитель. — Возможно, вам потребуется помощь специалиста. Мне не нужно обращать ваше внимание на то, что тут прямо напрашивается определенное направление следствия, и что как правило оно и оправдывается. На первый взгляд все это сделать мог только один человек. И мотив, если вы его отыщете, наверняка окажется в каких-то юридических махинациях. Так вот, мы можем дать в ваше распоряжение юриста. Только скажите.

Хейзелридж колебался. Он понимал, что предложение было сделано для пользы дела, но было в нем что-то двойственное, что звучало для него неприятно. Сама идея, бесспорно, была разумной, и Хейзелридж уже открыл было рот, чтобы сказать «Да», — когда его взгляд наткнулся ещё на одно имя на верхнем листе протокола.

— Могу я рассчитывать на то, что ваше предложение пока останется в силе? — спросил он. — Я предпочел бы начать обычным порядком. Но если так случится, что зайду в тупик.

— Разумеется, — согласился заместитель. — Как вам угодно. Кстати, — с любопытством добавил он, — что там такое, в бумагах, что вы передумали?

Хейзелридж усмехнулся.

— Я там заметил одну фамилию, — признался он. — Здесь, в списке новых сотрудников.

— Генри Вайнгарден Боун, — прочитал заместитель. — Никогда в жизни о нем не слышал. Кто он такой?

— Видимо, адвокат. До этого работал статистиком. А ещё раньше занимался страховым делом. А когда-то едва не стал доктором медицины.

— Не верю, — заявил заместитель, — что нормальный человек может освоить столько профессий.

— Но это правда, — подтвердил Хейзелридж. — Нормальный человек на это не способен. Только Боун — не нормальный человек. Скажу вам, как я о нем узнал. Случайно он служил в той же части, что и сержант Поллок… вы того конечно помните.

— Тот, которого убила банда Гаррета? Ведь вы работали вместе, не так ли?

— Да, а Боун был его приятелем. Они вместе воевали в Северной Африке. И Поллок мне рассказывал о Боуне и его талантах. Если это тот человек — а имя довольно необычное — он мог бы нам быть весьма полезен, если конечно мы будем уверены, что он тут не замешан — разумеется, это я проверю прежде всего.

— Союзник в лагере неприятеля, — протянул заместитель. — Неплохая идея. Только, ради Бога, не будьте тем ослом из детектива, которые все свои блестящие идеи доверяет самой симпатичной особе, которая в шестнадцатой главе оказывается убийцей.

В тот вечер Боун ушел из конторы одним из первых. В виду того, что поступил он в фирму всего два дня назад и до того не имел контактов ни с кем из сотрудников, не считая весьма давнего знакомства школьных лет с Бобом Хорниманом, инспектор Колли задержал его всего на несколько минут.

Но как и всем остальным сотрудникам ему пришлось сдать отпечатки пальцев.

Это было типично для инспектора Колли, пожилого и весьма методичного человека, который тяжело переносил, что до сих пор так и не выслужил повышения. Он до мелочей знал все, что должен был сделать, и делал это. Его рапорты были образцом содержательности и истинным памятником удручающего недостатка воображения.

Но дело свое он знал.

За короткое время, бывшее в его распоряжении, опросил всех сотрудников фирмы, велел все сфотографировать, составить подробный план кабинета Боба Хорнимана и общий план здания, направил дактилоскопистов обработать кабинет Боба, стены, двери, ящики, их ближайшее окружение и весьма разнородное содержание; организовал контрольное снятие отпечатков пальцев всех сотрудников; послал своих людей в квартиру Смоллбона, чтобы получить оттуда отпечатки, в том числе и отпечатки его квартирной хозяйки — для контроля; своевременно отправил тело на вскрытие, и на основании предварительного медицинского заключения разделили сотрудников на две группы. В первую вошли те, кто поступил на фирму за последний месяц. Ими оказались Боун, Принс, Вог (кассир), мисс Портер и Флауэр. Следует пояснить, что Флауэр был никем иным как курьером Чарли, который скрывал свою фамилию, потому что Флауэр это не только цветок, но ещё и менее приятное значение, на которым ещё в школе все мальчишки смеялись.

В другой группе были все остальные.

Инспектору Колли удалось вызвать у обоих групп крайне неприязненные чувства.

Мисс Корнель заметила мисс Милдмэй:

— Он ведет себя так, словно каждому говорит: «Для меня вы все виновны, пока не докажете свою невиновность».

В сгущавшихся сумерках Боун шагал к дому, размышляя об удивительных событиях прошедшего дня. И говорил себе, как такой шок может вскрыть неожиданные черты человеческого характера. И как он рад, что сам он в списке номер один.

По узкому переулочку Малверн-рентс вышел на Шансери-лейн и зашел в ресторанчик «Восход солнца», который несмотря на столь славное название был всего лишь маленькой закусочной, чья обстановка состояла из четырех столов, нескольких стульев и стойки с водруженной на неё кофеваркой. Как обычно в эти часы, там было пусто. Боун остановился у приоткрытых дверей за стойкой и крикнул:

— Я уже здесь!

Приглушенное эхо откуда-то изнутри видимо означало, что это было принято к сведению.

Тогда Боун прошел в другую дверь, скрытую за шторой из армейского брезента, поднялся по узкой лестнице на два этажа, открыл ещё одну дверь — и оказался дома.

Такую комнату в подобном доме встретить никто бы не ожидал. Когда-то это был чердак, или склад канцелярских принадлежностей в те давние времена, когда центр адвокатской деятельности был расположен скорее к востоку от Шансери-лейн, чем к западу от нее. Большое помещение, в сорок футов длиной и почти двадцати футов шириной, которое серый ковер, покрывавший весь пол, обшитые деревом стены и продуманное освещение делали удивительно уютным. Стена направо от входа была занята книгами от пола до потолка и от стены до стены. Там не было ничего эстетского, ни старинных фолиантов, ни толстых томов в переплетах из оленьей кожи — скорее часто пользуемые объекты читательских пристрастий, — поэзия, эссе, история, романы, научная литература и даже учебники. Их там могло быть больше тысячи томов.

Две гравюры с воинскими сюжетами заполняли место между небольшими окнами без штор. В дальнем конце комнаты стоял большой электрический камин (за неимением настоящего). Над ним висел потрет дамы с суровым взглядом. И перед ним же стояло единственное кресло.

Боун, тихонько насвистывая, пересек комнату, исчез в маленьком алькове, служившем спальней, и появился вновь в вельветовых брюках, рубашке цвета хаки и с белым шейным платком. Красотой Боун не отличался и лицо его, бледное и серьезное, напоминало скорее лицо грамотного рабочего, который штудирует Канта и Шопенгауэра, весь день точит детали на станке, а по вечерам оттачивает свой ум на давно забытых диалектах.

— Ну что, мистер Боун, — спросила миссис Маджоли, потомок флорентийцев, владелица «Восхода солнца» и квартирная хозяйка Боуна. — Как вам понравилась на вашей новой работе?

— Спасибо, — ответил Боун, — Все в порядке.

— Ну и тоска там, наверно.

— Ну нет, — возразил Боун. — Как раз сегодня мы нашли в ящике для бумаг одного из душеприказчиков.

— Господи Боже! — поразилась миссис Маджоли, которая явно понятия не имела, кто такой душеприказчик. — Чего только вы, юристы, не придумаете! А как насчет ужина?

Боун взглянул на стол посреди комнаты, который миссис Маджоли застелила чистой скатертью и уставила разнокалиберными тарелками, над которыми многообещающе возвышалась пузатая оплетенная бутыль.

— Ветчина! — удивился Боун. — Где вы её берете? Я полагал, что столько ветчины сразу нет в целом Лондоне. Хлеб, масло, зеленые оливки. Да, требовать к этому ещё чего-то был бы грех. Ну разве что кусочек того карманьольского сыра.

— Я так и думала, что вам его захочется, — обрадовалась миссис Маджоли. — Как раз сегодня утром я достала кусочек. Стоил он безумных денег, я лучше даже не скажу вам, сколько.

— Да, лучше не надо, — согласился Боун.

— Нет, вы меня когда-нибудь разорите, — довольно заключила миссис Маджоли.

— Тогда пойдем ко дну вместе, — успокоил Боун, — утешаясь сознанием безупречной жизни и вооруженные вдохновением вашего кулинарного искусства.

Когда миссис Маджоли убрала остатки ужина, Боун достал с полки книгу и погрузился в чтение. В каком-то плавном ритме проглатывал он строку за строкой, пока часы на этажерке не прозвонили одиннадцать; тут Боун заложил страницу листком, на котором что-то нацарапал, и захлопнул книгу. Встав, подошел к окну. Ему пришлось немного пригнуться, чтобы взглянуть на небо над противоположной крышей.

Небо было ясным, ночь для первой половины апреля теплой.

Боун зашел в спальню за старым непромокаемым плащом, выключил свет и отопление и тихо спустился по лестнице. Через несколько минут уже садился в Холборне в автобус, шедший на восток.

Вышел через шесть остановок за Олдгейт Помп, и оттуда направился к югу, в сторону реки.

Всюду давно уже было закрыто, освещены только редкие закусочные и кофейни, работавшие всю ночь. Боун явно знал, куда направляется. Оставив позади и эти редкие огни, свернул в пустынный переулок. Там начинались цеха и склады, и улочка, которой шел Боун, тянулась вдоль тяжелых ворот, крытых въездов для грузовиков и деревянных заборов.

Через сто ярдов Боун свернул в узкий тупичок, который кончался невзрачным строением из желтого кирпича. Из нескольких окон падал свет. Боун постучал. В дверях заскрипел ключ и он вошел.

Комната, где он очутился, явно была какой-то конторой. В камине горел газ, а у стола сидел маленький лысый старик и попивал какао из большой кружки.

— Привет, Генри, — сказал он. По голосу ясно было, что он и рожден, и крещен был на Темзе. — Я сразу подумал, что это ты. Будешь?

— Нет, спасибо. Так что у нас сегодня?

— Нынче ничего. Мог бы позвонить и не бить ноги зря.

— Ничего, — отмахнулся Генри, — я рад случаю прогуляться. А когда же будет?

— Я так думаю, на следующей неделе. Петерсу кое-что понадобится для его нового заведения.

— Петерсу. Это значит виски, да?

— Вино и прочее спиртное.

— Но только чтобы без шума, — сказал Боун. — Этого мне не надо. Я предпочитаю спокойствие.

— Ну разумеется, — подхватил лысый. — Можешь не беспокоиться. Петерс знает, что делает.

— Ну ладно, — согласился Боун. — Можно попробовать. Позвони мне, когда будет нужно. А как ты вообще поживаешь? Как голуби?

— Ну, голуби… На них теперь не заработаешь. Такое свинство.

Прошло не меньше часа, прежде чем Боун снова шагнул в ночную тьму. Последний автобус уже давно вернулся в парк и улицы были пустынны. Перспектива пешей прогулки Боуна отнюдь не расстроила. Прогулки на природе его утомляли, но Лондон он любил, и больше всего нравился тот ему ночью. Опущенные шторы на витринах, тихие подъезды конторских зданий. Солидные охранники в длинных плащах, порой мелькнувшая кошка на охоте. Конец очередного дня.

Ноги неутомимо несли его к западу. На соборе в Линкольн Инн часы пробили три, когда Боун вновь свернул на Малверн-рентс. Поворачивая ключ в дверях, насторожился. К своему удивлению, десятком ярдов дальше в устье узкой улочки он заметил свет фар. В такой поздний час это было само по себе необычно, но, как оказалось, ещё не все. Уже поднимаясь наверх, заметил, что в его квартире горит свет.

«Что все это может значить?» — подумал Боун. Тихо прикрыв дверь, шагнул внутрь.

Коренастый человек, который встал с кресла ему навстречу, сказал:

— Простите, что тревожу вас в столь неурочный час, мистер Боун. Ваша хозяйка мне позволила подождать здесь, пока вы вернетесь.

Судя по красному лицу, коренастой фигуре и поношенному твидовому костюму, человек мог быть фермером. Мог быть и военным в штатском. Рука, которую он подал Боуну, была мускулистой, что означало, что её хозяин работает не только головой.

Единственной приметной вещью в этом неприметном человеке были его глаза — холодные проницательные глаза, серые, как волны Северного моря.

— Меня зовут Хейзелридж, — продолжал посетитель, — я из Скотланд-Ярда.

Боун, заметивший на улице полицейский автомобиль, был не слишком удивлен. Зато следующая фраза его поразила.

— Вы знали Бобби Поллока, — сказал Хейзелридж.

— Еще бы, — подтвердил Боун. — Не хотите присесть? Мы с Бобби служили в одном полку. Были вместе в Африке и Италии. Я слышал, он… его убили.

— Да, — кивнул Хейзелридж. — И я имел удовольствие отправить обоих преступников на виселицу.

— Я рад, — сказал Боун. — Бобби был отличным парнем. Пожалуй, он нарушил все бюрократические правила, какие только есть на свете, чтобы попасть в армию.

— Я знаю. Он о вас мне многое рассказывал.

— Тогда все худшее вы уже знаете. Я имею в виду — о моем физическом недостатке.

— Я бы параинсомнию не счел только физическим недостатком, — заметил Хейзелридж. — Хотя, насколько мне известно, в армии её сочли таковым.

— Я думаю, толком об этом никто не знает, — сказал Боун, — по крайней мере такое впечатление осталось у меня из разговоров с целым рядом врачей.

— Так вы и правда никогда не спите больше двух часов за ночь?

— Если сплю два часа, это уже хорошо, — подтвердил Боун. — По большей части сплю не более полутора.

— Но простите… И не испытываете никаких последствий? Я знаю, что вопрос звучит неприлично, но меня так заинтересовало, когда Поллок рассказывал.

— Если иметь в виду усталость, то нет, — сказал Боун. — Ведь это не обыкновенная бессонница, как я понимаю. Единственное, в чем тут сходится медицинская наука — то, что в один прекрасный день я рухну мертвым где-нибудь на улице. Но вот что это будет за день и что за улица — сказать не могут.

— Пожалуй, лучше всех сказал однажды об этом Поллок, — заметил Хейзелридж. — Вначале мне рассказывал, какой вы были блестящий офицер, а потом добавил: «Понимаешь, для штаба это было как дар Господен. Представь штабного офицера, который выдержит работу двадцать четыре часа в сутки!» Но наконец какой-то ретивый лекарь это раскопал и вас отправили домой.

— Раз стало известно, что у меня параинсомния, полагаю, им ничего иного не оставалось.

— Мне кажется, что главная для вас проблема — что делать со всем этим свободным временем.

— Ну, я много читаю, — сказал Боун. — И иногда это даже на пользу, скажем, перед экзаменами. И много гуляю по городу. А временами даже и подрабатываю.

— Подрабатываете?

— Ночным сторожем. Бо́льшую часть подготовки к экзаменам на звание адвоката я провел, будучи ночным сторожем в судоходной компании «Апекс». Хотите-верьте, хотите нет, но я как раз штудировал раздел «насильственное вторжение», когда меня нокаутировал Сид Седжман — тот, из банды.

— Я Сида знаю, — завил инспектор Хейзелридж. — И в прошлом месяце помог упечь его на семь лет. А теперь…

«Вступительная церемония кончилась, — подумал Боун. — Секундантам и тренерам покинуть ринг! Живо!»

— У меня к вам предложение. Не знаю, как оно вам понравится.

И Хейзелридж коротко изложил Боуну идею, которую уже представил своему шефу, и факты, на которых та основывалась.

— Ведь что ни говори, — продолжал он, — практически единственный человек, который мог и был способен убить Смоллбона, — это бывший старший партнер фирмы Абель Хорниман. Если вы собираетесь поискать какого-то иного кандидата, задайте вначале вопрос, как кто-то другой мог незаметно доставить труп к Абелю в кабинет и открыть ящик, от которого ключ был только у Абеля. Именно для Абеля ящик был тем идеальным местом, куда можно было спрятать труп. Знал, что жить ему осталось недолго. Нужно было только пару недель, максимум пару месяцев безопасности. Зато для любого другого это было безумием.

— Да, — согласился Боун. — Конечно. Звучит все это убедительно. Но почему?

— А тут уж вы мне можете помочь, — сказал Хейзелридж. — И я начну с версии, которая напрашивается сама собой. Вы удивились бы, как часто это оказывается единственной правильной версией. Абель Хорниман и Маркус Смоллбон совместно управляли крупным наследством. Я ещё не понимаю всех юридических ухищрений вокруг него, но одно мне ясно: эти двое совместно контролировали большую сумму денег. Точнее говоря, контролировал Хорниман. Он был юристом. Смоллбон, скорее всего, делал только то, что ему говорили… подписывал документы и тому подобное.

— Ну нет, — протянул Боун. — Я думаю, Смоллбон был совсем не тот тип.

— Я тоже думаю, что вряд ли, — согласился Хейзелридж, — и потому он мертв. Это настолько очевидно, что так и должно быть. Значит, где-то что-то было не так. Я не имею в виду очевидный подлог. Нет, ничего такого, что мог бы углядеть непосвященный. Но Смоллбон не был человеком непосвященным. Ему приходилось в какой-то форме иметь с этим дело. И он чисто случайно заметил кролика у фокусника в цилиндре.

— И этот фокусник засунул его в ящик и — фьють!

— Верно. Поставьте себя на место Хорнимана. Представьте это искушение. С одной стороны — утеря доброго имени, утрата дела всей жизни — и, вероятно, тюрьма. С другой стороны — возможность умереть почтенным человеком. А после смерти ему будет уже все равно. И вот он сует труп в ящик, выбрасывает ключ и ведет себя как ни в чем не бывало. И даже если бы номер не вышел — ничего страшного. Палач бы вряд ли опередил грудную жабу. Сколько людей могли б решиться на убийство, знай, что их ждет скорая смерть. А Смоллбон был таким заурядным и невзрачным созданием. И он отважился угрожать Хорнимановским традициям, пытался бросить тень на Хорнимановские мифы, запятнать имя великого Хорнимана! Нет, никогда! В ящик его — и дело с концом.

— Понимаю, — сказал Боун. — И как вы собираетесь все это доказать?

— В том-то все дело, — смутился Хейзелридж. — Придется выяснить, что с этим наследством не в порядке.

— Ну, если вам это так важно, — сказал Боун, — я мог бы вам помочь. Но, честное слово, какой-нибудь финансовый эксперт или ревизор провел бы всю проверку гораздо лучше. Для них все это просто раз плюнуть.

— Я в этом не уверен.

Хейзелридж вдруг встал и подошел к окну. Начинало светать. Крыша напротив выступала черным силуэтом на чуть серевшем небе.

— Не все так просто, — сказал он. — Я был бы очень рад, решись вы нам помочь.

— Договорились, — согласился Боун.

— Кроме того, нам нужно считаться с возможностью, что Абель Хорниман этого все-таки не делал. Тогда открывается широкое поле для дальнейших размышлений.

— Список номер два, — произнес Боун.

— Вот именно. А вы ведь видели завещание. Мне говорил это Колли. Боюсь, что эти его списки не столь исчерпывающи, как кажется.

— Имеете в виду кого-то, поступившего на работу уже потом?

— Напротив, того, кто там работал раньше и успел уйти.

— Да, это не исключено, — задумчиво произнес Боун. — Мне это в голову не приходило. Ведь у меня там не было предшественника. Моя машинистка, миссис Портер, пришла вместе со мной; я хочу сказать, что и она никого не заменила. Принс, который ведет гражданские дела, сменил одного старика, который долгие годы работал в фирме. Но тот ушел уже давно, сразу после Рождества. По-моему, им понадобилось время, чтобы найти замену. Людей по этой части немного. И вот ещё кассир — до него был там некий Кларк, и того явно следует иметь в виду. Ведь он ушел всего три недели назад.

— Колли упомянул его в своем рапорте, — подтвердил Хейзелридж. — Но этот отпадает по другой причине: он инвалид ещё с Первой мировой. У него только одна рука.

— А почему это должно означать, что он не мог убить Смоллбона? — спокойно спросил Боун.

— Я забыл, что вы не знаете, как тот был убит.

— Не знаю, — подчеркнул Боун, и добавил: — и советовал бы не строить ловушек, если вы собираетесь мне доверять.

К чести Хейзелриджа нужно сказать, что тот покраснел.

— Знаете, привычка, — буркнул он и добавил: — Нет, тот на самом деле не мог этого сделать. Смоллбон был задушен проволочной петлей. Бесспорная работа для обеих рук.

Хейзелридж нашел полицейского фотографа и дактилоскописта Гиссела в разгар работы в кабинете Боба Хорнимана.

— Я уже работал везде, где только можно, — на свалках, складе в отделении потерь и находок и даже в общежитии женского колледжа, — сказал Гиссел, — но столько хлама сразу в жизни не видел.

— Можете благодарить свою счастливую звезду за то, что привела вас в контору Хорнимана, — заметил Хейзелридж и оглядел ряды стеллажей и заботливо расставленных папок. — Это игрушка по сравнению с тем, что я встречал в канцеляриях нормальных, ничем не выдающихся адвокатов.

— Я в основном имею в виду все эти книжищи, — пожаловался Гиссел. — И к тому же на не застекленных стеллажах. Кто угодно мог их коснуться или на них опереться. И непохоже, что когда-нибудь их вообще открывали.

Взял наугад одну книгу и сдул с неё густое облако пыли. «Стулья Его величества, год 1860». Кого, скажите мне, может занимать, на что возлагал Его Величество свой зад в 1860 году?

Хейзелридж задумчиво произнес:

— Нельзя пускать сюда Хорнимана-младшего, пока мы не закончим, и похоже, будет это нескоро. Пожалуй, лучше мне пока расположиться здесь. С письменным столом вы уже закончили?

Первым вошел старейший компаньон, мистер Бёрли. Беседа с ним не дала ничего, разве что обоим удалось сохранить спокойствие.

Мистера Бёрли раздражал вид постороннего человека за столом одного из владельцев фирмы; раздражало то, что сам он должен был сесть в кресло для посетителей; и более всего он зол был на то, что должен отвечать на вопросы, вместо того, чтобы задавать их самому.

Через четверть часа Хейзелридж отпустил его и пригласил следующего.

Грузный мистер Крейн проявил бо́льшую лояльность.

— Ишабод Стокс, — рассказал он, — был пресвитерианином и торговцем рыбой. Одним из старейших клиентов Абеля.

Заметив удивление на лице инспектора, добавил:

— Не говорю, что он был тем типом клиента, которых мы предпочитаем сейчас, но когда Абель начинал, давно, в конце прошлого столетия, он смотрел на вещи как и каждый молодой адвокат, для которого клиент — всегда клиент. И полагаю, что ни один, ни другой никогда не жалели об этом союзе. Ведь Ишабод был одним из тех людей, которые на самом деле понимают толк в деньгах. Начал с лавчонки на Коммершел-роад, а когда умер, ему принадлежала без малого четверть рыболовного флота на восточном побережье.

— А когда это было? — спросил Хейзелридж, который временами что-то помечал в записной книжке своей старомодной авторучкой; из этих заметок постепенно возникала подробная картина происшествия.

— Ишабод умер… подождите, в дни Мюнхена, осенью 1938 года. Оставил завещание, в котором назначил Абеля Хорнимана и Маркуса Смоллбона исполнителями своей последней воли и опекунами наследства. Почему именно Смоллбона — один Бог знает. У них со Смоллбоном была общая страсть — оба собирали старую керамику; встретились на каком-то аукционе и там и познакомились. Полагаю, что обменивались длиннющими письмами о своих черепках и прочей ерунде, но между нами говоря, — добродушно подмигнул мистер Крейн, — я сомневаюсь, что Стокс в состоянии был отличить античную амфору от ночного горшка — по крайней мере таково было мое впечатление, когда пришлось после его кончины продавать его собрание. Но это неважно. Все состояние, как я уже сказал, было разделено на десятки частей для разных благотворительных организаций. Юридически завещание было бесспорным. Ведь все это весьма солидные, почтенные организации. По большей части как-то связанные с рыбами: «Приют ловцов сельдей», «Фонд обедневших рыбаков» и тому подобное. Ишабод сам выбрал их и поручил нам проверить, что речь идет действительно о благотворительных организациях и только потом позволил их вписать в завещание. И если бы каждый, кто пишет завещание, поступал бы столь же осмотрительно, как он, — закончил мистер Крейн, поскольку сам, как и многие его коллеги, весьма пострадал от судебного решения по делу Диплока, — удел адвоката был бы куда счастливее и легче.

— Таким образом, — заключил Хейзелридж, — вся ваша работа на сегодня состоит в том, чтобы распределять проценты с капитала между отдельными благотворителями.

— Теоретически это так, но в действительности работы тут гораздо больше. Короче, когда Ишабод умер, его капитал состоял из множества различных частей. Там была недвижимость — он дешево скупил немало участков во времена кризиса в 1931 году, были активы и имущество различных его предприятий, которые нужно было учесть и реализовать. Разумеется, сегодня все уже давно продано и обращено в ценные бумаги. Грубо говоря, Ишабод оставил почти миллион фунтов. После уплаты налогов осталось около полумиллиона — и мы немало намучились, чтоб получилось хотя бы так.

Последние слова мистер Крейн произнес с такой страстью, как будто эту часть своей работы делал почти с наслаждением. Иногда заходил так далеко, что видел сам себя в облике какого-то тучного архангела Михаила, который вооруженный мечом и щитом хранит безоружных перед напором темных сил, воплощенных в злодеях из налогового департамента.

— Полмиллиона, — протянул Хейзелридж, — и в ценных бумагах. Полагаю, что потом достаточно контролировать все бумаги и акции.

— Теоретически это возможно, — согласился мистер Крейн. — Но в действительности так не бывает. Не знаю, до какой степени вы разбираетесь в этих вещах, но в каждом таком завещании многое зависит от параграфа об инвестициях. В своем роде гораздо проще, когда дело ограничивается только ценными бумагами. Это нудно, но зато очень просто. Но в этом случае мы получили гораздо бо́льшие полномочия. Не то чтобы свободу рук, но почти. Это значит, что нашей задачей было ориентировать фонд на самые выгодные инвестиции, разумеется, достаточно безопасные. — Если вам что-то неясно, спокойно меня перебивайте.

— Все совершенно ясно, — сказал Хейзелридж. — Продолжайте, прошу вас.

— Ну, именно этим и занимался Абель — и позволю себе утверждать, что свой гонорар заслужил многократно. Разбирался в биржевых делах не хуже биржевого маклера, и продавал и покупал по текущим курсам. Поэтому нельзя без проверки последних договоров точно сказать, как сегодня обстоят дела фонда. Из чего он состоит, это я вам сказать могу. Попросил Коккерила, чтобы он оставил список ценных бумаг на сегодняшний день. Но большинство счетов, из которых бы можно узнать действительное состояние фонда — иными словами, историю отдельных инвестиций — были как раз в том ящике.

— Гм… — проворчал Хейзелридж. — Значит, мы никогда не узнаем.

— Да нет, узнаем, — успокоил мистер Крейн. — Только на это понадобится время.

— Тогда, как узнаете, дайте мне знать.

Хейзелридж на миг задумался и сказал:

— Если бы Абель Хорниман захотел растратить какие-то деньги, думаете, он взял бы их из этого фонда, или из какого-то другого?

Говоря это, он наблюдал за Крейном, и гораздо больше его интересовала реакция Крейна, чем его слова.

Одно было совершенно очевидно. Мистера Крейна это не удивило, не возмутило. Наоборот, эта мысль его живо заинтересовала.

— Да, — сказал он, подумав. — Да. Вздумай он растратить какие-то деньги, взял бы их именно из этого фонда.

— Почему вы так думаете?

— Вначале вы мне кое-что скажите. — Мистер Крейн испытующе заглянул инспектору в глаза. — Для подобного вопроса у вас есть какие-то основания — обоснованные подозрения, что такое могло быть?

— Нет, — сказал Хейзелридж. — Это был скорее гипотетический вопрос.

— Ну, тогда я вам отвечу тоже гипотетически, — сказал мистер Крейн. — Наследство Стокса могло быть удобным полем для возможных махинаций, и по нескольким причинам. Прежде всего потому, что вторым душеприказчиком был дилетант. Во-вторых, потому, что весь фонд был здесь у нас, и под нашим эффективным контролем. Должен был быть. Как я вам уже говорил, Абель неустанно покупал и продавал, так что это никого бы не удивило. В-третьих, потому, что наследниками были исключительно благотворительные организации. Президент такой организации большей частью так рад, получая свой ежегодный чек, что на сумму не обращает особого внимания. Если убедить его, что инвестиции дают меньший доход, или что сумма уменьшена по административный причинам, он бы сразу согласился с таким объяснением и не стал ни о чем спрашивать — то есть перенес гораздо легче, чем частное лицо, которому залезли в карман.

— Да, — протянул Хейзелридж. — Понимаю. Спасибо за прямоту, с которой вы ответили на мои вопросы. Если с наследством окажется что-то не в порядке, тут же дайте мне знать. А сейчас я вам буду весьма обязан, если вы пришлете сюда мистера Боуна.

Детектив-сержант Пламптри между тем добрался до Белсайз-парк и допрашивал миссис Таккер.

Сержант Пламптри был молодым здоровяком — кровь с молоком, с тем видом мальчика-чистюли, которого только что вымыла мамочка. Методы его были неортодоксальны и некоторые результаты, которых удавалось достичь, его самого удивляли.

— Молодой человек, — говорила миссис Таккер, — налейте себе ещё чашку чая и послушайте, что я вам скажу: никогда не берите жильцов. Идите в приют, отправляйтесь в тюрьму, становитесь поджигателем или убийцей — кем хотите — только никогда не берите жильцов.

— Я… — начал сержант Пламптри.

— Возьмите хотя бы мистера Смоллбона. Такой тихий, такой безвредный. И хорошо платил. В жизни бы не подумала, что он такое устроит, что вызовет такую напасть на мою голову, что ко мне домой заявится полиция. Сахар там, за часами. Пять лет назад он снял у меня квартиру. Положил на стол плату за полгода вперед и сказал: «Миссис Таккер, я как тот катящийся камень, что мхом не обрастает. Но мне нужно место, чтобы преклонить голову». Ну я ему и говорю: «Те две комнаты наверху свободны, а если захотите что-то приготовить, там в коридоре плитка». И видит Бог, больше мы ни слова ни сказали.

— Когда… — начал сержант Пламптри.

— Нет, он меня сразу предупредил: «Миссис Таккер, я коллекционер и в комнатах у меня будет полно всяких сосудов и тому подобного. Так что если вам будет слишком трудно смахивать с них пыль, договоримся об этом стразу». И ещё он сказал: «Я буду ездить когда хочу и куда хочу». И так и делал. «Ждите меня, и я вернусь», — вот был его принцип. Часто бывал в Италии — у него там в Флоренции дом. Адрес написан на визитке, можете убедиться. Отсутствовал три месяца, и вдруг в один прекрасный день вернулся, как ни в чем не бывало, с полным чемоданом черепков.

— Как… — снова попытался перебить сержант Пламптри.

— А нынче в феврале исчез опять. Двенадцатого февраля. У меня все записано. Вот, посмотрите, здесь стоит: пятница, двенадцатого февраля. «Поеду в Кент» — сказал он мне. Куда именно, я прослушала. Что-то вроде Стэнтона. А может быть, Стэнкомба.

— Я думал… — сказал сержант Пламптри.

— Я знаю, что вы хотите сказать, — продолжала свое миссис Таккер. — Но подождите. Он уехал в пятницу. «Еду в Кент, — сказал мне он, — и если там найду то, на что рассчитываю, произойдут большие события, миссис Таккер. Громкие события. Вечером буду дома», — так он сказал.

— И больше не вернулся?

— С чего бы это? Вернулся в тот же вечер, как и говорил. А утром снова уехал, просто так, без чемоданов. Он делал так всегда. «Ага, — сказала я себе, — теперь в Италию. Видно, нашел то, что искал». И так проходил день за днем, и мне было ясно, что угадала я верно.

— Вы думали, что он…

— Я знала, что он в Италии, и остается там по сию пору, — победоносно заявила миссис Таккер. — Там такая прекрасная погода!

С тактом, необычным для его возраста, сержант Пламптри воздержался от каких-либо комментариев этой любопытной точки зрения.

— Меня больше всего беспокоит проблема доступа, — сказал Хейзелридж, и здесь-то вы мне можете помочь.

— Доступа к чему?

— Доступа к тому ящику, где был спрятан труп, — пояснил Хейзелридж. И добавил: — Доступа в эту комнату, доступа в контору, доступа в Линкольнс Инн.

— Тут дело обстоит так, — начал Боун. — Днем кто угодно имел доступ в любую часть Линкольнс Инн. Приди вы очень рано утром, или поздно вечером — или в субботу после обеда или в воскресенье — тогда вас кто-то мог заметить.

— Особенно будь вы такой видной личностью, как Абель Хорниман.

— Да. Привратники, разумеется, знали его в лицо. А вот в рабочие часы вы можете войти в Линкольнс Инн когда угодно через шесть разных входов — и никто вас ни о чем не спросит.

— Ладно, — смирился Хейзелридж. — А в контору?

— Тут уже труднее, — сознался Боун. — Я здесь слишком недолго, и может быть эта неделя была не слишком типична, но вы бы удивились, сколько народу тут толчется в канцелярии и никто их не замечает. Не только сотрудники, но и совсем посторонние люди. На нашей стороне конторы есть приемная — там сидят младшие писари. Все посетители, клиенты, посыльные, сотрудники других фирм, торговцы канцелярскими товарами, и даже друзья и родственники сотрудников должны бы ждать там. В другой части все куда изысканней. Там только три кабинета компаньонов и комната, где сидят их секретарши. Но и так уйма людей, которые тут ориентируются, пользуются черным ходом, если хотят попасть прямо к секретарше того партнера, с которым хотят поговорить — или всучить какие-то бумаги — или вручить почту — или завести часы — или почистить телефоны — или наладить пишущие машинки.

— Короче, — резюмировал Хейзелридж, — любой, кто сделает вид, что у него здесь дело, мог в рабочие часы свободно попасть в любую часть здания, никто бы не остановил его и даже не заметил. По окончании рабочего времени никто не мог войти даже в вестибюль не рискуя, что будет замечен — а в контору?

— В контору безусловно нет, — сказал Боун. — Сержант Коккерил на ночь запирает обе двери. Уходит около семи последним.

— У кого есть ключи?

— Насколько мне известно, только у него. Когда куда-нибудь уходит, передает их другим. Он тут главный ключник. И сейфы тоже по его части.

— А что, если кому-то из партнеров понадобится попасть внутрь в нерабочее время?

— Не знаю, — пожал плечами Боун. — Я спрашивал об этом Джона Коу и тот сказал, что ни один уважающий себя партнер никогда не работает сверх нормы — такое поручают явным аутсайдерам. Если вдруг кто-то из партнеров собрался бы поработать ночью, наверняка бы взял ключи у сержанта Коккерила и сам все закрыл.

— И даже Абель Хорниман не имел ключей?

— От входа — нет.

— Гм… Похоже, тут все ясно. Только не надо забывать, что к каждому ключу можно сделать дубликат — тем более к такому большому ключу от входных дверей. Теперь, как с кабинетом Хорнимана?

— В рабочие часы, — неторопливо продолжал Боун, — есть одно серьезное препятствие. Если взглянуть на расположение помещений, то видно, что во все три кабинета шефов можно попасть только через секретариат. А там всегда должна быть хоть одна секретарша.

— Вы говорите, — должна быть, — недоверчиво протянул инспектор. — Но это соблюдается?

— Я полагаю, что соблюдается, — сказал Боун. — Контора работает по хорнимановским методикам, то есть под девизом «порядок прежде всего». И, кроме этого, в секретариате телефонный коммутатор для всех трех кабинетов руководства. И это часть системы, которая должна держать нежелательных или навязчивых клиентов на дистанции — что очень важно для каждой адвокатской конторы. Настоящий коммутатор-тот, что соединяет с внешним миром — стоит в подвале и обслуживает его сержант Коккерил или его юный помощник Чарли. Когда извне звонят кому-то из партнеров, вначале соединят с секретариатом, там он будет оценен, и только потом соединен — или не соединен — с нужным партнером. Что на деле означает, что там всегда должна быть хоть одна из секретарш.

— Понимаю, — кивнул инспектор. — Так что секретарши должны были заметить, если бы мистер Смоллбон вошел в кабинет мистера Хорнимана?

— Не только бы заметили, — усмехнулся Боун, — а тут же зафиксировали бы в календаре, и если бы он вышел, соответствующая секретарша — в нашем случае мисс Корнель — пометила бы, как он долго там был, чтобы позднее могла напечатать исчерпывающий отчет о визите с той или иной целью. С чего бы, думаете, мы, бедные адвокаты, живем?

Хейзелридж на миг задумался, но ничего не сказал. И наконец попросил:

— Ну, а теперь — о ящике.

— Тут случай ещё тяжелее, — покачал головой Боун. — Сами видите, какой солидный тут замок, скорей для сейфа, чем для ящика. Его можно выломать, как показал сержант Коккерил, но сомневаюсь, что можно открыть отмычкой — по крайней мере, не оставив следов.

— Хорошо, — согласился Хейзелридж. — А что с ключами?

— Ящики эти изготовлены комплектами. У каждого из трех партнеров в его кабинете свой комплект и к каждому ящику от каждого комплекта — свой особый ключ. И ни один ключ от одного комплекта не подходит к замкам другого. У каждого партнера было кольцо с ключами от ящиков его комплекта, и один универсальный ключ на весь комплект на случай, если какой-то ключ потеряется.

— Не слишком ли это сложно?

— Ну, вы не знали Абеля Хорнимана, — усмехнулся Боун. — Это был его принцип. Один ключ — один ящик — один клиент. Сомневаюсь, что остальным партнерам эта система так уж нравилась. Со временем Бёрли растерял все свои ключи и пришлось заказывать новый комплект. А Крейн свои ящики вообще никогда не запирает. Но дело не в этом, поскольку ни один из их ключей не мог открыть ящик с документами Ишабода Стокса. Тот ключ был только у Абеля Хорнимана — но у него его тоже не было. Не знаю, что тут говорит Боб Хорниман — зато мисс Корнель утверждает, что Боб не мог найти ни ключ от этого ящика, ни универсальный ключ. Все остальные семнадцать ключей были на месте.

— Благодарю вас, — сказал Хейзелридж. — Как вижу, нужно поговорить с Бобом Хорниманом.

Боб о ключах знал совсем немного.

— Я у отца единственный наследник, и я просто принял все, как было. Ключей там была уйма. Ключи от дома и ключи отсюда. Я знал, что эта связка отсюда, поэтому принес её сюда и запер в ящик своего стола. Понятия не имел, что одного ключа не хватает. Остальными я как-то открывал некоторые ящики.

— Но явно не имели повода что-то искать в этом ящике, до самого сегодняшнего утра?

— Нет, не имел, — сказал Боб. — Признаюсь вам, что я о наследстве Стокса вообще не думал. Меня уже начинала мучить совесть, но такие дела по наследству — это не передача имущества или судебный иск, с которыми хватает хлопот. Знаете, как это бывает — дел у меня было выше головы, так что менее срочная работа могла и подождать.

— Вполне вас понимаю, — сказал Хейзелридж. — А теперь расскажите мне о вашем отце. Пожалуй, опишите мне, как выглядел его нормальный день. В котором часу он приходил в контору и так далее. Главным образом в последние месяцы жизни.

Боб выглядел изрядно удивленным, но сказал:

— Он должен был весьма щадить себя. Последние полгода был постоянно под наблюдением врачей. А те бы предпочли, чтобы в контору он вообще не ходил, но для отца такое было немыслимо. Знаете, контора была для него делом всей жизни. Он приходил сюда в половине одиннадцатого, а уходил в полпятого.

— Полагаю, что остальные приходили раньше.

— Еще бы, — подтвердил Боб. — Точно к половине десятого. Даже мистер Крейн уже сидит за столом ещё до десяти.

— Ага. А вы жили вместе с отцом?

— Нет, — отрезал Боб. — У меня своя квартира.

— По завещания вашего отца дом его, конечно, достанется вам. Вы поселитесь там?

Вначале показалось, что Боб в его вопросе увидел нечто оскорбительное. Потом сказал:

— Нет, безусловно нет. Я бы не смог его содержать. Такой огромный домина.

Сержант Пламптри мог бы с этим определением согласиться. Красивым дом никак нельзя было назвать. Громадный, выкрашенный серо-желтой краской, сооружен он был по солидным викторианским принципам, по которым кухня должна быть расположена в подвале, семья — в бельэтаже и на первом этаже, гости — на втором, слуги на третьем а дети — в мансарде.

Открыла сержанту усатая особа с одним неподвижным и другим косящим глазом, которая провела его в салон с тяжелой мебелью черного полированного дерева и портьерами из фиолетового плюша. Указав на кресло грубых форм, сложила пухлые белые руки и молча ждала, какие грехи этот следователь хочет взвалить на её голову.

— Послушайте, мадам, — важно сказал сержант Пламптри, — все дело — только вопрос времени.

И без особых понуканий получил такую информацию: Абель Хорниман был человеком строгих традиций, как дома, так и в конторе, особенно в последние месяцы жизни. Все старались помочь ему, как могли. Постоянно под рукой была сиделка. Сержант Пламптри записал её имя и адрес и рад был, что получит дополнительное свидетельство. Абель Хорниман вставал в половине девятого, в четверть десятого садился за завтрак и читал «Таймс» до десяти часов пяти минут, когда за ним приходила машина. К пяти часам всегда был дома к чаю, потом слушал радио, пока не шел переодеться в смокинг к ужину.

— Он вечером никуда не выходил?

Экономка проявила умеренное удивление.

— Разумеется нет.

— Никогда? — настаивал сержант. — Не обижайтесь, но я должен знать точно.

— Мистер Хорниман, — хозяйка поджала губы, — одной ногой был в гробу. Он никогда и никуда не выходил вечером.

— Благодарю вас. А потом?

— Потом, — продолжала экономка, — потом в десять часов ложился. Сиделка спала в комнате через коридор, а я — в соседней. Так что одна из нас всегда бы его услышала. Знаете, у него бывали такие внезапные приступы.

— Благодарю вас, мадам — расшаркался сержант Пламптри.

Он чувствовал, что этим вопрос практически исчерпан. Еще визит к сиделке, и можно идти докладывать инспектору Хейзелриджу.

Полицейский патолог доктор Блэнд был человеком сухим, но увлеченным. Фотография, которую он подал Хейзелриджу, на первый взгляд выглядела как снимок с птичьего полета Большого каньона на реке Колорадо. На ней были те же бесчисленные мелкие ложбины, которые со всех сторон сбегали вниз, те же пропасти и обрывы, те же промоины и провалы, что и в его ближайших окрестностях; а посредине бежала глубокая борозда самого каньона, ровная, как по линейке, ограниченная крутыми стенами, и уже совсем на дне — темная лента реки.

— Результат воздействия стального тросика на человеческое горло, — заметил доктор Блэнд. — Десятикратное увеличение.

— Фантастика, — Хейзелридж был потрясен. — Полагаю, что темная линия на дне это — точно. Объяснять не надо. И что это доказывает?

— Уйму всего, — пожал плечами доктор. — Не желаете описание орудия убийства? Не считая возможных погрешностей в деталях, вот оно: возьмите кусок обычного латунного тросика в семь нитей, как для подвески картин. Примерно на двух третях длины просуньте между прядями троса гвоздь потолще или отвертку, образуется отверстие. Через него проденьте один конец тросика, и вот вам идеальная петля. Теперь к каждому концу прикрепите по куску дерева — любого, главное, чтобы удобно держать в руке. И вот вам дешевая самодельная удавка.

— Действительно дешевая, — согласился Хейзелридж. — Простая и не выдающая своего происхождения.

— Вот именно, — сказал доктор. — Домашнее оружие. Сделать его может кто угодно.

— Спасибо.

— Я не закончил, — остановил его доктор Блэнд. — Так выглядит оружие. А не желаете и описание убийцы?

— Если вам не трудно, — любезно согласился Хейзелридж.

— Тут дело вот в чем. Оружие до известной степени характеризует того, кто им пользуется. Он должен быть человеком педантичным, ловким, достаточно изобретательным, чтобы такое оружие выдумать, и достаточно бесчувственным, чтобы им воспользоваться.

— Что вы говорите! — удивился Хейзелридж.

— И ещё он, вероятно, левша.

— Что?

— Ага, я знал, что это вас пробудит от этого вашего профессионального снобизма, — сказал доктор. — Теперь у вас хоть есть, с чего начать, правда? Это не просто безумные преувеличения Джимми Блэнда. Повторяю, он был левша. Но в том смысле, что был не просто человеком, который пользуется в основном левой рукой, но таким, чья левая рука — или по крайней мере левое запястье — развито лучше, чем правое.

— Как вы все это выяснили?

— По тросику. По увеличенной фотографии шеи, которую вы мне минуту назад так грубо бросили назад.

Доктор Блэнд положил фото на стол и провел пальцем по некоторым северным притокам Колорадо.

— Обратите внимание, — показал он, — как все эти складки на правой стороне оттянуты назад — то есть в сторону позвоночника. Это значит, что когда убийца стал затягивать петлю, он крепко держал рукоять своего оружия правой рукой, а тянул левой. Других объяснений быть не может. Нормальный человек действовал бы как раз наоборот — левой держал, а правой затягивал. Вспомните, как вы это делали, когда последний раз вытаскивали пробку из бутылки старого портвейна.

— Ага, уже понимаю, что вы имеете в виду.

Хейзелридж изобразил руками удушение воображаемой жертвы и доктор согласно кивнул.

— Еще кое-что, доктор. Вы говорите — «он», «его» и «этот человек». Вы в этом так уверены? Не могла это сделать женщина?

— Наверняка могла. Такое оружие требует только одного — ошеломляющей внезапности и некоторой доли везения. Будьте внимательны. Сейчас я буду вас душить.

Доктор усадил Хейзелриджа в кресло покойного Абеля Хорнимана.

— У вас нет причин меня подозревать. Ясно? Я спокойно стою за вашей спиной. А теперь схвачу вас руками за горло. Что сделаете вы? Да, так я и думал. Поднимите руки и попытаетесь отогнуть мои пальцы. Вам это нелегко, поскольку хоть силы вам не занимать, но ноги скованы под столом и вы не можете воспользоваться своим весом. Но и не так трудно. Схватите меня за мизинец и крутите — ну хватит, хватит, не нужно делать все так реалистично. Вам удается вырваться. Раз вы мужчина, а я был бы женщиной, спастись удалось бы довольно легко. Но вот теперь представьте убийцу с проволочной удавкой. Проволока прочна и остра, как нож, и прежде чем успеете опомниться, она на палец врежется в тело. Не можете кричать. Не можете просунуть даже палец между проволокой и горлом. Да, думаю, что таким оружием и женщина способна убить мужчину.

Прежде чем вечером покинуть контору, Хейзелридж ещё раз поговорил с Боуном, подытожив все, что успел узнать, в основном для собственного спокойствия.

— Абель Хорниман исключается, — сказал он. — Жаль, поскольку он был кандидатом номер один. Он мог совершить это убийство. Он мог иметь все причины для устранения Смоллбона. Но он этого не сделал.

Хейзелридж на миг умолк; потом продолжал:

— Не утверждаю, что мы смогли бы доказать в суде, что он этого не сделал. Тяжело доказать нечто подобное. Можно считать, что ночью он тайно вылез из постели и как-то попал в Линкольнс Инн. Что прошел незамеченным, проник в здание и убил Смоллбона. Не могу представить, как бы доставил того туда незаметно. Но теоретически это возможно. Только так неправдоподобно, что даже не стоит принимать это в расчет. По опыту я знаю, что в реальной жизни преступники стараются делать все самым легким способом, а отнюдь не трудным или рискованным. Не затаскивают трупы на колонну Нельсона, и не выставляют их в комнате ужасов в паноптикуме. Разве что безумцы.

Сказав это, Хейзелридж на миг вспомнил тот зловещий призрак, который приводит в ужас любого сотрудника полиции. Вспомнил старшего инспектора Эспинола и инспектора Харви, прочесывающих всю центральную Англию, чтобы найти человека, который специализировался на убийствах шестилетних девочек. Человека, который мог быть чиновником или поденщиком, проповедником, юристом или церковным старостой. Ласковым отцом, любезным старшим братом, человека, который двадцать девять дней из тридцати мыслит рационально. А на тридцатый день становится чудовищем, которое нельзя выследить логическими методами и чье повешение никого не может успокоить.

Рассерженно покачал головой.

— В безумца я поверю, когда ничего иного мне уже не останется. Но не раньше. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Боун.

Шагая к дому темными переулками, он все не мог избавиться от жутких картин, встававших перед глазами.

— Боун тратит слишком много времени на разговоры с этим полицейским, — заметил мистер Бёрли.

— Каким полицейским?

Мистеру Крейну казалось, что контора так и кишит полицейскими. Ему уже пришлось отменить визит одного епископа и двух не столь важных клиентов.

— С тем, который все время всех расспрашивает.

— А, вы имеете в виду старшего инспектора?

— Старшего инспектора? Но ведь этот человек отнюдь не джентльмен? — Сам мистер Бёрли был выпускником Шербона.

— Ну что вы, — примирительно протянул мистер Крейн. — Я полагаю, он, как говорится, гм… начал с нуля, или с чего там начинают в полиции. Не нужно так воспринимать его распросы. Он выполняет свои обязанности.

— Да по мне пусть выполняет свой долг, — фыркнул мистер Бёрли, — но мне не нравится, что Боун с ним проводит столько времени. Если ему что-то нужно, почему не спросит у меня? Боун вообще не может ничего толком знать. Он у нас меньше недели.

— Вы правы.

— Ведь мы так много платим ему не за то, чтобы все время развлекался с полицейскими.

— Конечно нет, — сказал мистер Крейн. — Я с ним поговорю. А кстати, сколько мы ему платим?

— Четыреста пятьдесят в год, — сказал мистер Бёрли, не краснея.

— Проблема ваша в том, — сказал инспектор Хейзелридж, — что вы читаете слишком много детективов.

Он медленно покачивался во вращающемся кресле Хорнимана.

— Как вы это узнали?

— Признайтесь, — продолжал Хейзелридж, — вы думаете, что я буду просиживать тут целыми днями и задавать тысячи вопросов. Что буду тихо, по-кошачьи расхаживать по конторе, внезапно появляясь именно там, где люди что-то обсуждают или сплетничают, что буду поднимать любую бумажку и незаметные глазу волоконца; и что все время буду пыхать трубкой, или играть на губной гармонике, или цитировать Фукидида, чтоб заслужить у критиков репутацию оригинала.

— Но…

— Пока наконец, примерно на двухсот пятидесятой странице, не соберу вас всех в одну комнату и затею какую-нибудь словесную игру в шахматы, во время которой буду на цыпочках расхаживать за спинами всех подозреваемых, периодически их пугая. И наконец, когда все, включая читателей, устанут до предела, достану револьвер, признаюсь, что убийство совершил я сам и на глазах у вас застрелюсь.

— Ну, не считая столь мелодраматического финала, — заметил Боун, примерно этим вы и заняты, не так ли?

— Как практический метод это было бы ничуть не полезнее, чем расстелить на берегу реки сеть и ждать, пока рыба туда не выпрыгнет сама.

Задумчиво почесав нос, инспектор полюбовался девочкой, которая играла с кошкой на противоположном тротуаре, и продолжал:

— Насколько я понимаю, есть два метода лова. Один — бросить в воду бомбу; я бы назвал это методом шока. Второй метод куда труднее, но более надежен. Сплетите сеть и прочешите ею пруд взад и вперед. (Проблема в том, что по большей части у вас нет под руками достаточно мощной бомбы). Вначале не поймаете ничего, но если сеть достаточно густая и забирает в глубину, в конце концов все извлечете на поверхность.

— Теперь я понимаю, — сказал Боун, — почему авторы детективов не избирают ваш метод. Такого никто бы не стал читать.

— Вы правы, — согласился Хейзелридж. — Тоскливое это дело.

Пока Хейзелридж высказывался подобным образом, ловля живца уже началась. Распоряжения, которые он накануне вечером дал своим сотрудникам, были недвусмысленны. Хофману он сказал:

— Мне нужно, чтобы вы проверили все дела и счета в этой адвокатской фирме. Прежде всего выясните их платежеспособность. Признаю, выглядят они весьма солидно, но никогда не знаешь. И если это так, хочу знать, каковы их сегодняшние доходы по сравнению… ну, скажем, с доходами десятилетней давности. И не ограничивайтесь только финансовой стороной дела. Взгляните шире. Не пропускайте любой мелочи, которую найдете в документах, и которая покажется вам хоть чем-то странной; любого изменения, необъяснимого само по себе; все, что хоть чуть не так.

Хофман кивнул. Он был финансовым экспертом из отделения по борьбе с мошенничествами и растратами, человеком, который вылавливал факты с наслаждением собирателя насекомых и столь же хладнокровно раскладывал их по коробочкам. Последние полгода провел, расследуя дело двух поляков, чьей специальностью было балансирование на узкой грани между банкротством и выгодными расчетами с поручителями. Хофман отправил обоих предприимчивых господ в свою коллекцию на прошлой неделе, так что по счастью был свободен и мог помочь Хейзелриджу.

— Я дал указания, — продолжал старший инспектор, — чтобы к вам относились как к обычному ревизору. Вам покажут все документы и счета, какие пожелаете. Конечно, если обнаружите, что нечто важное от вас утаивают — это нам тоже поможет.

Хофман снова кивнул.

Другим сотрудниками Хейзелридж поручил дотошно изучить образ жизни, привычки, прошлое и настоящее всех сотрудников фирмы по списку Колли номер два.

Прошлое Уильяма Хэтчарда Бёрли, бакалавра права Оксфордского университета, проживавшего в огромном доме на теневой стороне бульвара Сент-Джордж в квартале Пимлико и тратившего невероятно бо́льшую часть своих доходов на всевозможные пилюли, порошки и микстуры.

Настоящее Тристрама Крейна, кавалера Военного Креста, отца двоих детей и владельца дома в Эпсоме.

Образ жизни Роберта Эндрю Хорнимана, выпускника Харроу и отставного офицера флота Его величества, единственной страстью в довольно нудной жизни которого было плавание на маленькой яхте в небезопасных водах.

И что за темное пятно лежит на прошлом Эрика Даксфорда, который носит галстук колледжа, чьи цвета способны поставить в тупик лучших экспертов по этой части, и чьи расходы удивительным образом превышают доходы, нисколько не снижая при этом уровень банковского счета.

Безумные приключения Джона Эмбри Коу, которого в 1935 году дирекция колледжа с прискорбием известила, что сыта им по горло, который провел следующие три года, прежде чем поступить в фирму «Хорниман, Бёрли и Крейн», в попытках устроиться в Соединенных Штатах, Канаде и Японии, и который пережил войну, относительно успешно перебираясь из штаба в штаб, всегда на шаг опережая Провидение и отдел кадров министерства обороны.

Жизненный путь Юстаса Коккерила, бывшего сержанта королевской артиллерии, члена Союза конторских служащих, который так заботливо пестует фуксии в своем садике в Масвелл Хилл и который, как позднее оказалось, имеет ещё и другое, куда более удивительное хобби.

Не позабыли и про дам.

От Элизабет Корнель из Севенокса, той самой участницы чемпионата по гольфу, Анны Милдмэй, дочери славного отца, и Сисси Читтеринг, жившей в Далвиче и заполнявшей вечера народными танцами и выжиганием по дереву, до Флоренс Беллбейс, которая жила в Гольден Грин и явно не имела никаких увлечений.

Сержанту Пламптри, вполне доверяя его нестандартным методам, Хейзелридж поручил важную часть расследования.

— Мне нужно, чтобы вы узнали как можно больше про Смоллбона, — сказал он. — Хочу понять, что это был за человек. Сейчас один портрет дают люди, которые встречались с ним в конторе, и совершенно иной — его квартирная хозяйка. Конечно, вы это заметили. Который из них верен? Выясните. Поговорите с его друзьями, родственниками.

— Мне кажется, родственников у него нет.

— Если копнуть поглубже — века до двенадцатого — с серьезным видом заверил Хейзелридж, — то выяснится, что все англичане — родственники, причем не меньше чем по ста тридцати пяти разным линиям.

— Сделаю, — пообещал не слишком твердо Пламптри.

Начал он с того, что ещё раз побывал на Веллингборо-роад; но кроме очередной чашки крепкого чая ничего нового от мисс Таккер не добился. Сержанту она предложила поинтересоваться в музеях — ведь мистер Смоллбон был большой их ценитель. Мог пропадать в музеях целыми днями.

Идея была не слишком привлекательная, но за неимением лучших сержант Пламптри отправился в путь по крупным музеям, образовывавшим компактный пояс вдоль южной границы Гайд-Парка и Кенсингтон-Гарден. Особе внимание уделял коллекциям фарфора и керамики. Но нигде ему помочь не смогли. Оказалось, что все музеи кишмя кишат серьезными субтильными старичками, которые целыми днями бродят по длинным мраморным коридорам от экспоната к экспонату.

К концу дня, уже изрядно устав, сержант Пламптри на своем маршруте с запада на восток добрался до последнего и самого большого музея — и там ему наконец хоть немного повезло. Зайдя в читальню, он представился и тут же приглашен был на беседу с главным библиотекарем. У того карточки порхали так быстро, что любой последователь Хорнимана побелел бы от зависти, и наконец выплыло имя Маркуса Смоллбона.

— Каждый, кто сюда приходит впервые, должен записаться, — сообщил библиотекарь. — Для порядка. Мы ведь не можем позволить, чтоб тут шатался кто попало. И требуем имя хотя бы одного поручителя. Знаете, осторожность никогда не мешает.

В соответствующей графе на карточке мистера Смоллбона сержант Пламптри с удовольствием обнаружил имя Абеля Хорнимана и преподобного Юстаса Эвандера, викария собора святого Катберта у миноритов в восточном Лондоне. Библиотекарь нашел новейший альманах духовных лиц. Сержанта на миг охватили опасения, что преподобный Юстас мог умереть или получить назначение епископом в Гонолулу. Но оказалось, что все в порядке, что преподобный все ещё на своем месте. И Пламптри сел в автобус, идущий в Сити.

Вечернюю мессу в соборе святого Катберта служили рано, что отвечало интересам немногих обитателей Сити, которых вообще можно затащить в церковь, и когда сержант Пламптри туда добрался, месса как раз кончалась.

Преподобный Юстас, полный краснолицый мужчина, который в 1908 году привел свою восьмерку к победе тем, что решительно перевернул две других восьмерки, которые преграждали им путь, и который с тех пор таким же образом обращался с силами зла, приветствовал сержанта Пламптри ошеломляющим по силе рукопожатием и пригласил его к себе домой на чашку какао.

Через десять минут они уже сидели в уютной гостиной, богато разукрашенной групповыми фотографиями и перекрещенными веслами, над которыми возвышалась голова водяного буйвола, неосторожно попавшегося на пути преподобному Юстасу, когда тот был на отдыхе в Южной Африке. Потягивая горячий какао, сержант Пламптри сумел тайком извлечь блокнот и пристроить его на колене, чтобы незаметно делать пометки.

— Прежде всего, — начал священник, — в чем, собственно, дело?

Сержант Пламптри отнюдь не видел причин замалчивать факты, а потому изложил собеседнику в общих чертах, что случилось, и сообщил, какую информацию ему поручено собрать.

— Но я Смоллбона уже год не видел, — сказал священник. — И сразу вам скажу, почему. Если хотите знать, что он был за человек, могу вам рассказать лучше, чем кто бы то ни было. Я знал Маркуса Смоллбона больше тридцати лет. Впервые встретился с ним в университете — мы вместе учились в Анжело. Интересы у нас были разные, но жили на одном этаже и был случай, — преподобный Юстас усмехнулся, — когда я спас его от купания в фонтане. Мне перевес шесть на одного показался чрезмерным, поэтому я вмешался, ну и… короче говоря, помог. Но это было так давно! По окончании учебы мы некоторое время переписывались. Когда я получил место в Лондоне, то разыскал его, и пару раз мы вместе поужинали.

Преподобный Юстас встал, согнал бультерьера с дивана и продолжал:

— Главная проблема Маркуса была в его постоянном доходе. Достаточном, чтобы не заботиться о куске хлеба, но не настолько большом, чтобы с ним что-то предпринять. У него было слишком много свободного времени. По большей части тратил его на собирательство чего попало. Один год это были старые гравюры, на следующий год — фарфор и так далее. Последнее время, насколько я знаю, он посвятил себя керамике. Но никогда и ничем не занимался так долго, чтобы стать настоящим знатоком. Все это, конечно, невинное легкомыслие, но боюсь, что была у его и другая сторона — скажем прямо — не лучшего характера. Все из-за избытка свободного времени. Ведь он любил писать в газеты, чтоб обратить внимание на ошибки разных авторов, либо язвительно указывал на расхождения в заявлениях официальных лиц. Тут тоже нет ничего плохого, но он шел дальше. Сам я могу привести лишь один пример, поскольку только раз столкнулся с ним впрямую. Примерно года два назад один из моих коллег-священников вступил в серьезный конфликт со своим епископом. Настолько серьезный, что едва не лишился сана. Не буду углубляться в подробности, но епископ действовал тогда на основании информации, которую получил от Смоллбона.

Сержант Пламптри кивнул. Ему не надо было объяснять, что это информация весьма серьезная, причем такая, которая могла привести к неожиданным выводам. Но следовало задать ещё один вопрос, а сержант Пламптри никак не мог его сформулировать. Преподобный Эвандер ему помог.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал он. — Но можете спокойно выбросить это из головы. Смоллбон не был шантажистом. Он все вынюхивал и раскапывал разные неприятные и дурнопахнущие вещи, но делал это не для денег. Не знаю, что он с этого имел. И не узнаю никогда, лишь только перед Страшным судом. А ну-ка пошел на пол, Бонги, или я тебя отшлепаю! Однако, как я уже говорил, занимался он этим от нечего делать. Что-то есть в словах, что лень — мать всех пороков. И пожалуй, такое поведение соответствует преувеличенному самомнению. Еще чашечку какао, сержант? Верно, я сам не знаю, почему люди предпочитают пиво, а не какао. Все началось с того бодрого плебея Честертона.

Тысячью миль южнее.

Хотя была ещё только средина марта, итальянское солнце уже изрядно пригревало. Сержант Россо из участка карабинеров в Аруджи, округ Флоренция, потел и ругался, толкая свой черный велосипед на крутой подъем из долины Арно к деревне ля Чиччола.

Было воскресенье и была фиеста; один из многих праздников, которыми испещрен итальянский католический календарь. В участке в Аруджи на обед кроме спагетти была ещё баранина, — пальчики оближешь, и даже изрядная порция сыра. И вино. Так что с сержанта Россо так и лило.

Но он терпел. В его терпении была изрядная доля гордости. Не каждый день к ним в Аруджи приходит просьба о помощи от английской полиции. Это был вопрос престижа. И, кроме того, сержант Россо был большим другом Англии. Ведь он сражался в сорок четвертом году в рядах партизан. И это он внес свой вклад в победу в сорок пятом. И даже тот велосипед, который он толкал перед собой, позаимствовал когда-то во взводе связи Его королевского высочества.

Так что как ни лило с сержанта Россо, он настойчиво карабкался дальше.

Наконец он добрался до решетчатых ворот и белых стен виллы Карпеджо и через пять минут уже вел официальную беседу с синьорой Бонавентура. Показал ей фото и визитку. При взгляде на фото синьора Бонавентура улыбнулась, при виде визитки огорченно цокнула языком. Конечно, она узнает фотографию. Это мистер Смоллбон, который в отличие от других англичан, с которыми она была знакома, был среднего сложения. Никаких шести футов в высоту и ярда в ширину, как большинство его земляков. Просто нормальный человек, едва не меньший, чем итальянец. Но чтобы утверждать о себе, что он владелец её дома! Взглянула на визитку и снова надулась. Конечно, он провел здесь прошлым летом несколько недель — может быть, месяца два максимум. Ходил по флорентийским галереям и накупил уйму керамики сомнительных достоинств. И с той поры она его не видела и не слышала о нем. Зачем сержант вообще пришел? Так синьор Смоллбон умер? Санта Мария! Но мы все там будем.

Тысячью миль северней.

Сержант Пламптри посетил секретаря лондонского епископа. Коротко рассказал об истории, которую упомянул преподобный Юстас Эвандер. Секретарь его успокоил. Священник, которого касалось то дело, служит теперь миссионером в Китае; уже год как его нет в Англии.

Сержант Пламптри поблагодарил. Эта версия с самого начала не казалась ему слишком многообещающей, но попробовать стоило.

Между тем коллега сержанта Пламптри, сержант Элверс, отправился на вокзал Чаринг Кросс и провел там утомительный час в кабинете начальника. Всем кассирам, которые работали утром в пятницу 12 числа, была предъявлена фотография Маркуса Смоллбона, и все в один голос заявили, что так выглядят тысячи людей, и что они не могут ручаться, что он покупал в тот день билет куда-то в Кент. Потом сержант Элверс повторил эту процедуру на вокзалах Лондон Бридж, Ватерлоо и Виктория. Главная проблема была в том, что во всем Кенте не было станции, которая именовалась бы Стэнтон или Стэнкомб.

В Мэйдстоуне сотрудник кентской полиции, вооруженный подробной картой, историей графства и другими полезными пособиями, составлял список. Стэнкомб Певерил, Стэнкомб Бассет, Стэнком Ирлс, Стэнкомб Хаус, Стэнком-ле-Марч, Стэнком Хит.

И так колесики вертелись, веретена жужжали и сеть все росла.

— Финансовая сторона на первый взгляд в порядке, — докладывал вечером Хофман. — В соответствии с договором вся чистая прибыль фирмы — в том числе и всех фирм-филиалов — делится на десять равных частей. Их них четыре доставались Абелю Хорниману, три — Бёрли и три — Крейну. Доля Абеля Хорнимана ныне переходит к его сыну, который, насколько я знаю, единственный исполнитель последней воли и единственный наследник.

— А остальные компаньоны — Расмуссен, и Окшотт, и прочие?

— Они на жаловании.

— Ага. И сколько же составила чистая прибыль за прошедший год?

— После уплаты всех налогов, — Хофман заглянул в свои заметки, — почти десять тысяч фунтов.

— Это совсем немного, вам не кажется? — заметил Хейзелридж. — Значит, Абель получил — подождите — меньше четырех тысяч. И притом должен был содержать свой огромный дом в Кенсингтоне — а я слышал, что у него ещё и дом в деревне.

— Поместье в Кенте, — поправил Хофман. — Можно сказать, небольшая ферма, две-три сотни акров.

— М-да. Я полагал, что он зарабатывает куда больше. Как все это выглядит по сравнению с доходами десятилетней давности?

— Медленный, но заметный спад. В 1938 чистая прибыль была около пятнадцати тысяч.

— Но, я полагаю, он был платежеспособен?

— На такой вопрос я сразу не отвечу, — осторожно сказал Хофман. — Мог иметь долги, о которых мы ничего не знаем. Но я полагаю, что скорее всего был.

— Есть какие-то реальные сомнения по этой части?

— Дом в Кенсингтоне и поместье в Кенте все в долгах. Несомненно, при нынешних ценах на дома и земельные участки ипотеку он выплачивать мог. Но только-только.

— А другое имущество?

— Только текущий счет в банке. Как я говорил, на этом этапе трудно пока сказать точно. На сегодня в банке около четырех тысяч фунтов.

— Гм… — Все это явно не соответствовало представлениям Хейзелриджа о старшем партнере известной адвокатской конторы. — Вам это не кажется странным? Точно знаете, что нет каких-нибудь ценных бумаг, каких-то инвестиций?

— Не нашел ни следа, — подтвердил Хофман. — Большинство позиций его банковского счета пояснений не требует. Доход из прибыли фирмы, регулярные расходы по хозяйству, расчеты с поставщиками, клубные взносы и так далее. Все учтено весьма методически. И ещё ежеквартальные выплаты в сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов, которые я не могу объяснить. Видимо, страховой взнос.

Хофман был здесь не для того, чтобы высказывать комментарии или догадки. Его интересовали только факты. А цифры и есть факты. Их можно собрать и привести в должный порядок; их можно складывать и вычитать. И когда-нибудь потом кто-то скажет, каков конечный результат. Но не мистер Хофман.

— Я скажу вам прямо, — начал Хейзелридж, — что хочу знать, не растрачивал ли Абель Хорниман деньги своих клиентов. Вы же знаете, нам сразу пришло в голову, что он мог растратить деньги из вполне конкретного источника — из наследства Ишабода Стокса. Если окажется, что там все в порядке, я хочу знать, как обстоит дело с остальными фондами, которыми он управлял, и с наследствами, опекуном которых он был. Со всем, откуда мог черпать чужие деньги.

— Нынешняя система учета в юридических фирмах, — заметил Хофман, — была разработана для того, чтобы воспрепятствовать такого рода мошенничествам, и уж если не помешать, то легко раскрыть. Уверяю вас, если где-то что-то не в порядке, очень скоро мы это узнаем.

— Не сомневаюсь, — кивнул Хейзелридж. — Но не забывайте, что мистер Абель Хорниман был знаменитым юристом. И что он был человеком методичным и пунктуальным.

Хофман ничего не ответил. Сам он тоже был человеком методичным и пунктуальным, но не считал нужным напоминать об этом.

Когда Хофман уже собрался уходить, комиссару в голову пришла вдруг новая мысль:

— Вы говорите, поместье Абеля в Кенте? Именуется оно случайно не Стэнтон или Стэнкомб?

— Насколько я помню, — сказал Хофман, — именуется оно Крокэм Корт. Но я уточню.

— Нет, не нужно, — махнул рукой Хейзелридж, — это просто так пришло в голову.

— Я не мог не заметить, — сказал Эрик Даксфорд Боуну, — что инспектор испытывает к вам особое доверие. Вы наверняка были знакомы раньше.

— Он приятель одного моего приятеля, — съосторожничал Боун.

— Понимаю, — усмехнулся Эрик и вполне серьезно добавил: — Но все равно приятно иметь друзей во власти.

Боуна его намек даже не рассердил. Гораздо больше занимало его, с чего бы тот вообще завел этот разговор. Но Эрик не заставил его долго гадать.

— Будь я на месте инспектора, — заявил он, — я обратил бы особое внимание на одного человека — на Джона Коу. — И, наклонившись поближе к Боуну, добавил: — Полагаю, вам известно, что его исключили из колледжа за непорядочное поведение.

— Думаю, он сам мне это говорил, — заметил Боун. — Но я не принимал бы это так всерьез. Будь это даже правдой, не думаю, что это достаточный довод для подозрения в убийстве.

— Чужая душа — потемки, — начал Эрик.

— Ладно, я передам инспектору.

— Я так и думал, что вас это заинтересует.

— Домой не собираетесь? — спросил Джон Коу.

— Пожалуй, пора, — согласился Боун. — Ну и неделька, а?

— Все какое-то развлечение, — сказал Джон. — Послушайте, вы вроде бы нашли общий язык с этим полицейским?

— Ну… да. Это приятель одного моего приятеля.

— Понятно, — протянул Джон. — В общем, можете ему от меня кое-что передать. Если он собирается поймать убийцу, пусть обратит внимание на Эрика.

— На Эрика Даксфорда?

— Вот именно. Наш проныра Эрик — скользкий тип, который сменил больше колледжей, чем в состоянии сосчитать.

— А почему вы так считаете — я не о школах, а об убийстве?

— Тут вот в чем дело, — начал Джон. — Признаюсь, что как версия это слабовато, но верьте мне, Эрик — тип скользкий, как угорь. Когда мы с ним сидели ещё вместе, он поминутно куда-то исчезал. И каждый раз мне говорил: «Если меня кто-то спросит, я ушел в Союз юристов», или «Скажите, я пошел в Сити просмотреть некоторые договоры». Всегда у него была наготове отговорка. Нет, ничего особенного в этом нет, мне тоже случалось попросить прикрытия на случай, если нужно пораньше смыться домой или заскочить в кафе и так далее. Но Эрик это делал непрерывно. Мне уже дурно делалось, столько приходилось врать. И вот еще — мне кажется, периодически он рылся во вспомогательном архиве.

— Все же, — заметил Боун, — от этого довольно далеко до убийства.

— Чужая душа — потемки.

— Ладно, я передам инспектору Хейзелриджу.

— Вот именно, — сказал Джон. — В конце концов, если он и не замешан в убийстве, может попасться на подлоге. Если нам по пути, я вас подвезу.

Когда они надевали плащи, Джон спохватился:

— Минутку, я только заскочу к миссис Портер, чтобы сказать, что завтра мы дежурим вместе.

— Как это? — удивился Боун. — Ведь завтра суббота.

— Ну конечно, вы пришли к нам в понедельник, так что не в курсе. Кто-нибудь из нас по субботам с утра всегда на службе. На случай, если кто-то позвонит или вдруг придет важное письмо.

Все значение этого факта дошло до Боуна не сразу.

— И кто же так дежурит? — спросил он.

— Всегда по двое. Полагаю, следующая очередь будет ваша — вы же новенький.

— Значит, — медленно произнес Генри, — в субботу с утра во всей конторе только двое — один сотрудник и одна секретарша?

— Так принято, — пожал плечами Джон. — Что вас так волнует? Если вы предвкушаете долгий субботний день в обществе Анны Милдмэй, советую оставить эти мысли. Она крутая девица.

— Нет, так-то я не думал. Скажите, кто в субботу отпирает помещения?

— Сержант Коккерил. Приходит в девять. А когда все уйдут, он же все запирает. Обычно около половины первого, после прибытия утренней почты.

— Простите, я на минутку, — Генри вылетел из комнаты.

Хейзелриджа он успел перехватить уже у выхода.

— Да, — протянул инспектор, выслушав его. — Да, звучит это многообещающе. Боюсь только, что мы потеряли много времени. Вы молодец, что обратили на это внимание. И кстати, не могли бы вы составить список лиц, которые дежурили тут по субботам последние три месяца?

Хейзелридж снял трубку, набрал номер и попросил лабораторию доктора Блэнда.

— Это Хейзелридж. Насчет дела Смоллбона. Да, мне нужно повторное вскрытие.

Из трубки донеслось сердитое ворчание.

— Разумеется, это очень важно, — настаивал Хейзелридж. — Мне нужно точно знать, когда он умер. По крайней мере с точностью до недели.

На этот раз телефон взревел просто грубо.

В субботу утром в Линкольнс Инн было относительно спокойно. Большинство фирм придерживалось субботнего перемирия, а если кто из их сотрудников и появлялся, то ненадолго и в неформальном наряде. Но в эту субботу в конторе фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн» кипела тихая, но интенсивная работа.

Никто из партнеров, конечно, не показывался, и из сотрудников там были только Джон Коу и миссис Портер, но в остальных комнатах Хофман и его усердные помощники, которым было очень кстати на сорок восемь часов заполучить контору в свое распоряжение, прочесывали учетные книги и прочую документацию. В кабинете Боба Хорнимана мистер Гиссел терпеливо листал переплетенные тома судебных протоколов. Закончив с «Королевской столицей», он продирался через «Адмиралтейство» и «Завещания» к «Разводам». Джон Коу без интереса просматривал утреннюю почту, когда его удивил своим визитом Боун.

— Боже, вы-то что тут делаете? — спросил Джон. — Не рассчитывайте, что добьетесь благодарности за усердие в работе. Никого из начальства нет.

— Я потому и пришел, — сказал Боун. — Нужна ваша помощь. Помните, вы мне говорили о порядке субботних дежурств? Можете вспомнить, кто тут дежурил, скажем, последнюю пару месяцев?

— Все это есть на доске объявлений.

— Да знаю я тот список. Но все так и было? Что, если кто-то словчил?

— Хорнимановская система таких вещей не допускает. Ну-ка, покажите. Да, примерно так все и было. Я тут был 15 марта, и помню, что за неделю до этого дежурил Бочонок, а перед ним — Боб, а перед тем — Эрик. Было это 20 февраля, помню точно, поскольку он меня тогда просил выйти за него, а я не мог, было важное свидание — да и все равно бы отказался. За неделю до того тут был Бёрли, а перед ним — снова я. Можете проверить у сержанта Коккерила.

— Абель Хорниман в этом не участвовал?

— Как вам такое в голову могло прийти! По крайней мере при мне — никогда. Когда-то вначале — может быть.

— А как насчет женщин — у них тоже все сходится?

— Ну, тут я не уверен, — протянул Джон. — Пожалуй, да. Но, слушайте, к чему все это? Неужели того типа прикончили в одну из суббот?

— Поймите, я…

— Недурная идея, — не слушая его, продолжал Джон. — Тут было пусто, и тихо, и даже объясняет мотив. Клиент, который вздумает прийти сюда в субботу утром, буквально сам напрашивается.

Суббота, 13 февраля — мистер Бёрли и мисс Читтеринг.

Суббота, 20 февраля — мистер Даксфорд и мисс Корнель.

Суббота, 27 февраля — мистер Р. Хорниман и мисс Милдмэй.

Суббота, 6 марта — мистер Крейн и мисс Беллбейс.

— Пока достаточно, — сказал Хейзелридж. — По крайней мере для начала, пока не получим результатов повторного вскрытия. Блэнд говорил, что Смоллбон умер не менее шести недель назад, а он из осторожности всегда преувеличивает. Так что такого отрезка времени нам вполне достаточно. Я даже думаю, если бы Блэнд выразился точнее, то получилось бы примерно 20 февраля.

— Значит, Джон Коу здесь не при чем.

— Похоже на то, — осторожно согласился Хейзелридж. — Вы уже проверили этот список?

— Не совсем. Коу говорит, что касается мужчин, тут все сходится.

— Значит, Коу так утверждает?

Инспектор задумчиво разглядывал восемь фамилий, восстанавливая в памяти облик каждой пары.

— Но если исходить из того, — начал Боун, — что убийство было совершено в субботу утром, значит ли это, что в нем участвовали двое?

— Не обязательно. До известной степени это зависит от того, как тут все организовано в субботу. Позовите вашего… как там его зовут?

— Джона Коу?

— Да, мы его спросим. Пожалуй, это может нам помочь.

— Значит, его невиновность вы считаете доказанной?

— Вовсе нет, — рассмеялся инспектор. — Я только хочу задать ему несколько вопросов. Если он скажет правду, мы будем знать, что нам нужно. А если нет — это тоже будет довольно интересно, вам не кажется?

Джон Коу был свидетелем явно незаинтересованным. Заявил прямо:

— Понятия не имею, как поступают остальные. Когда дежурю я, прихожу около половины одиннадцатого. Сержант Коккерил приходит первым, открывает, принимает утреннюю почту и разбирает её. Мой приход, или приход секретарши, — в зависимости, кто придет первым, — служит для сержанта сигналом к уходу. Не знаю, когда он возвращается, чтобы все закрыть, поскольку меня к этому времени здесь никогда уже не бывает. Полагаю, что приходит около половины первого, а может быть и в час.

— А когда уходите вы?

— Все зависит от того, какие у меня планы, — откровенно ответил Джон. — Случалось, уходил и в половине двенадцатого. Но обычно — позднее. Скажем так, в полдень.

— А секретарша уходит вместе с вами, или позднее?

— Как правило вместе со мной, скорее чуть раньше. Обычно ей просто нечего тут делать. Принимает случайные телефонограммы, да иногда напечатает пару писем. А нам, тем кто дежурит в субботу, положено прочесть всю почту и решить, что может оказаться действительно срочным. Что касается меня, по большей части я решаю, что можно подождать до понедельника.

— Так, и что мы в результате имеем? — спросил Хейзелридж, когда за Джоном Коу закрылись двери.

— Похоже, — осторожно начал Боун, — что эта ситуация удобна для мужчин, но довольно рискованна для женщин. Так, например, Бёрли вполне мог пригласить Смоллбона часов на двенадцать. Без четверти сказал бы секретарше, что ей уже нечего делать и может идти домой — что та и сделала бы с радостью. А он получил бы не меньше получаса — а то и час — абсолютной безопасности, прежде чем вернулся бы сержант Коккерил!

— Да, это вполне правдоподобно. Или, желая полностью избегнуть подозрений, мог бы уйти вместе с секретаршей — и незаметно вернуться, как только та скроется из виду.

— Но если бы убийство планировала одна из секретарш, — вслух рассуждал Боун, — это было бы куда рискованней. Пришлось бы рассчитывать на то, что мужчина-напарник вскоре удалится и торопливо вернуться сразу после его ухода. И кроме того, как заманить Смоллбона в контору именно в нужный час?

— Ну, это нетрудно, — возразил Хейзелридж. — Достаточно было позвонить ему от имени любого из партнеров. Ну, например: «Мистер Бёрли хочет встретиться с вами. Не могли бы вы зайти к нему в контору в субботу в двенадцать часов?» Конечно, нужно было считаться с риском, что Смоллбон пожелает проверить, в чем дело.

Хейзелридж сделал в кресле несколько сверхплановых оборотов. Да, великолепное кресло.

— Но кое-что мы все же узнали, — сказал он наконец. — Не знаю, заметили ли вы, но кажется мне, это объясняет курьезный способ, которым была спрятано тело. До этого выбор ящика с документами казался мне странным, поскольку рано или поздно там тело все равно нашли бы. Но с этой точки зрения выбор был удачен, поскольку, если я верно понял, наследством Ишабода Стокса занимался исключительно сам Абель Хорниман, а раз он был болен, вероятность, что кто-нибудь откроет ящик, была минимальной. Теперь мы видим, что убийце прежде всего нужно было, чтобы тело не обнаружили слишком быстро, чтобы оно было укрыто так долго, что невозможно станет точно узнать, в какую из суббот это произошло.

— Простите, инспектор.

— Прошу, входите.

— Вы хотели, чтобы я немедленно сообщил, если что-то найду.

— Конечно.

— Но это мелочь.

Хофман держал в руке две открытки.

— Я их нашел среди бумаг Абеля Хорнимана.

Хейзелридж прочитал первую.

«Милый мистер Хорниман, я Вам пишу, чтобы поблагодарить за чек на 15 (прописью: пятнадцать) фунтов, который получила сегодня и который оказался весьма кстати. Еще раз благодарю Вас за Вашу большую любезность и надеюсь, что Вы здоровы. Ада Гроот».

Вторая открытка была подобного содержания и подписана была «Кларисса Холдинг».

— И что в них особенного?

— Три обстоятельства, — каким-то странным тоном произнес Хофман. — Во-первых, не могу нигде найти документов, где бы упоминались имена Гроот или Холдинг. А при здешней системе найти любого клиента проблемы не составляет. Во-вторых, нигде в книгах нет записей, что такие суммы были когда-нибудь выплачены. В-третьих — взгляните на дату. 27 марта. И на открытке стоит: «Чек, который я получила сегодня». Значит, чек был выслан 26 марта.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, — неторопливо произнес Хофман, — что Абель Хорниман умер 15 марта.

— Да, — согласился Хейзелридж, — это любопытно. Что вы об этом думаете? Полагаете, что открытки подделаны, чтобы скрыть какую-то исчезнувшую сумму?

— Чтобы убедиться в этом, нужно больше реальных доказательств.

— Весьма осторожный официальный ответ, — согласился Хейзелридж. — Но есть одно место, где вы можете это проверить, если ещё не проверили.

И Хейзелридж провел своего спутника в секретариат.

— У каждой секретарши есть адресная книга. Поищите у мисс Корнель.

Одна версия тут же рухнула. И миссис Гроот, и мисс Холдинг в адресной книге были.

— Обе живут в Севеноксе. И на той же улице, — задумчиво заметил Хейзелридж. — Севенокс. Там ведь… Точно, мисс Корнель тоже живет в Севеноксе. Это случайность или есть здесь что-то зловещее? Пошлем туда сержанта Пламптри. Найдите мистера Коу, Хофман, и выясните адрес мисс Корнель.

Коу сидел в кабинете и соизволил отвлечь свое внимание от результатов скачек настолько, чтобы отыскать адрес.

Инспектор Хейзелридж позвонил сержанту Пламптри, дал тому очередную порцию инструкций и вернулся в Скотланд-Ярд в надежде, что удастся поговорить с доктором Блэндом. В одном из соседних кабинетов — которым обычно пользовался мистер Принс, — Хофман своим идеальным почерком сделал последние заметки, подытожил несколько столбцов цифр, машинально проверил сам себя, закрыл учетные книги и отправился домой на вегетарианский обед.

Гиссел пролистал последний том сборника судебных уложений и разогнул ноющую спину. Подумал, что все это наверняка путая трата времени, но попробовать надо. Однажды он отправил человека на виселицу на основании шерстяной нитки, которая зацепилась за сучок в дощатом туалете.

Джон Коу в своем кабинете прислушивался, как все вокруг постепенно стихает. На башне уже пробило двенадцать, и миссис Портер давно уже отправилась домой в Боу к своему супругу. Коу встал и отправился на тщательный осмотр конторы. Нигде никого не было.

Джон опять взглянул на часы.

Знал, что сержант Коккерил вернется между половиной первого и без четверти час. Значит ему оставалось двадцать пять минут.

С довольно злорадной ухмылкой вошел в комнату, соседнюю с его кабинетом — там обычно работал Эрик Даксфорд.

Едва закрыв за собой дверь, Джон запер защелку и стал осматриваться. Под впечатлением метода, подмеченного у Гиссела, натянул пару старых замшевых перчаток и больше их уже не снимал.

Знание системы Хорнимана, конечно, сэкономило ему уйму работы, и он лишь мельком уделил внимание картотеке, стройному ряду дел и черным ящикам для бумаг.

— Это должно быть в письменном столе, или нигде, — пробормотал Джон, не мешкая уселся в кресло Эрика и принялся открывать ящики.

Нижние боковые ящики содержали типичную смесь отходов, присущих любой адвокатской конторе — старые календари, квитанции об уплате налогов, нож для бумаг (рекламный сувенир поставщика юридических справочников), коробочка сахарина, несколько каталогов распродаж, коробочка со штемпелем, связка резинок и бесконечно длинный красный шнур, который как змея Лаокоона путается в ящиках письменного стола любого адвоката.

Лишь один ящик был заперт — верхний с левой стороны. Джону это сразу показалось подозрительным, и поэтому он сосредоточил на нем свое внимание. Как и сержант Коккерил, Джон придерживался мнения, что открыть замок куском проволоки — операция из области фантазии. Поэтому вначале он попробовал открыть замок своими ключами, пока один из них не застрял.

«Это произведет не лучшее впечатление, если половина сломанного ключа останется в замке, — сказал он себе. — У меня такое впечатление, что пришло время использовать немного насилия и вульгарного непрофессионализма».

Огляделся вокруг, нет ли где кочерги, чтобы использовать её в преступных целях. Кочерги не было, и потому Джон отправился в подвал и вернулся с большой совковой лопатой, которой сержант набирал уголь.

Просунул стальное лезвие, на счастье сточенное настолько, что стало тонким и гладким, в щель между крышкой стола и ящиком, и навалился на черенок. Раздался треск — и весь верх стола приподнялся на три пальца. Джон всем телом навалился на черенок и просунул руку в ящик, чей замок перестал быть препятствием.

В ящике лежал единственный предмет. Когда Джон его достал, оказалось, что это ежедневник на этот год. Слишком многообещающе это не выглядело, и Джон уже хотел положить его обратно, когда вдруг пришла идея получше. Поискав на столе, нашел другой точно такой же. В том были обычные служебные записи. Торопливо пролистав его, Джон узнал имена некоторых клиентов.

— Что же, черт возьми, может быть в том, другом? — спросил себя Джон. Взяв дневник, отошел с ним к окну. На первый взгляд он был точь-в-точь таким же. На некоторых страницах сделаны пометки, указано время, только вместо имен стояли лишь инициалы. Чаще других фигурировали буквы Х. В. С. На 20 февраля было помечено: «с Х. В. С. к Ц. П. Г». и чуть дальше «Х. В. С. поговорит с М. Л. Встреча не позднее вторника». Джон нашел листок за вторник — за прошлый вторник. И действительно, на 15. 00 стояло: «МЛ 20 Х. Г». Кроме этого, единственной особенностью дневника было то, что большинство встреч проходили поздно вечером; чаще всего фигурировало время 20. 00 и 21. 00.

— Это чертовски подозрительно, — протянул Джон. — Явно он сюда вернется, когда остальные уйдут.

Сунув дневник в ящик, вытащил лопату. Крышка ровно села на место. Джон, насколько мог, затер за собой следы.

«Не знаю, — сказал он себе, — не сообщить ли инспектору. Только жалко лишиться такого удовольствия. Ведь сказать я всегда успею, если потом окажется, что это серьезно. Лучше уберу лопату, пока не вернулся Коккерил».

Покидая здание, Джон заметил, что уже без четверти час.

Скотланд-Ярд, как и британская армия, лишен своих уик-эндов. А когда заваривается каша, пропадают и воскресенья. Сержант Пламптри успел на поезд, который отправлялся в два часа с вокзала Чаринг Кросс, и попал в Севенокс около трех. Стоял теплый день, ибо апрель уже шел к концу, и на крикетном поле уже суетились несколько фанатиков.

Сержант Пламптри мог бы избежать множества неприятностей, обзаведись он точным адресом обоих особ, к которым направлялся. На открытках, обнаруженных Хофманом, стояло только: «Стилмэн-роад, Севенокс». Ни на той, ни на другой не было номера дома. Конечно, сержант Пламптри мог бы зайти в полицию и просмотреть там список домовладельцев, но передумал. Если на то пошло, фамилии Гроот и Холдинг не такие уж распространенные. К тому же сержант был в штатском, и заявись он в полицию, пришлось бы представляться и долго объяснять, чего он, собственно, хочет; к тому же Стилмэн-роад была всего в нескольких шагах от вокзала, а здание полицейского участка — на другом конце города; пришлось бы подниматься в гору, в такую жару.

На счастье оказалось, что Стилмэн-роад не слишком длинна — один большой дом в самом начале и полтора десятка небольших коттеджей по обеим сторонам. Сержант Пламптри, выбрав наугад один из них, постучал. Двери тут же распахнулись и в них появилась женщина неопределенного возраста. Светло-желтые волосы подстрижены были под пажа, на плечах — цветастый рабочий халат.

— Ах, простите, — с деланным изумлением воскликнул сержант Пламптри. Я ошибся. Я полагал, здесь живет миссис Гроот.

— Да, живет.

— Тогда я не ошибся. — Сержанту Пламптри очень бы хотелось, чтобы такая вероятность один к тридцати хотя бы изредка выпадала на скачках.

— Вы миссис Гроот?

— Да.

— Могли бы мы с вами поговорить?

— Пожалуйста.

— А внутрь мы не войдем? Это весьма деликатное дело.

— Пожалуйста, — повторила женщина. — Пройдем в гостиную и там можете быть как угодно деликатны.

Проводив его в гостиную, присела на краешек стула, по-мужски сложив руки на коленях. Поскольку сержанту она сесть не предложила, тот остался стоять, ибо в таких вещах был весьма корректен.

— Вероятно, вы мне сможете помочь, — начал он. — Я ищу некоего Смоллбона.

— Да?

Или она никогда это имя не слышала, или обладала врожденным талантом игрока в покер.

— Полагаю, вы о нем никогда не слышали.

— Нет, почему же, слышала, — сказала женщина. — Часто.

— В самом деле? И могли бы сказать, когда видели его в последний раз?

Женщина сжала губы, потом их приоткрыла, зато закрыла глаза и тихо выдохнула:

— Позавчера.

Тут нервная система сержанта Пламптри была спасена от дальнейших потрясений приходом сиделки, которая проводила его к выходу.

— Так она — это?..

— Да, — подтвердила сиделка. — Именно. Иногда больше, иногда меньше.

— Мне очень жаль. — Сержант Пламптри чувствовал, что здесь уместно какое-то объяснение. — Одна моя знакомая просила, чтобы я навестил миссис Гроот.

— Она не миссис Гроот.

— Но ведь она сказала.

— Сказать она может что угодно. В зависимости от состояния. Вчера убеждала почтальона, что она миссис Рузвельт.

— Ага.

— На самом деле она миссис Лемон.

Сержант Пламптри очутился на улице.

Следующий дом оказался пустым, или все его обитатели крепко спали. Перейдя на противоположную сторону, через несколько ярдов он повторил попытку.

На этот раз открыла ему маленькая, шустрая седовласая дама, заявившая, что никаких миссис Гроот или мисс Холдинг не знает. В каком доме они живут?

Сержант Пламптри признал, что не знает.

Как тогда выглядят?

Сержант Пламптри не знал и этого.

Седовласая дама поставила его в известность, что нужно лучше собирать информацию, отправляясь в путь.

Сержант Пламптри согласился и опять очутился на улице.

Седовласая дама задумчиво посмотрела ему вслед и взялась за телефон.

И в результате, когда сержант Пламптри выходил из дверей тремя домами дальше, начиная уже сомневаться в существовании миссис Гроот и мисс Холдинг, он очутился нос к носу с сотрудником кентской полиции, который тут же потребовал предъявить документы.

Так что в конце концов сержанту Пламптри пришлось-таки карабкаться в гору и идти в полицию.

Когда выяснилось, кто он такой, коллеги из полиции Севенокса, разумеется, предложили ему свою помощь. При этом открыто над ним посмеиваясь.

— Как сообщила мисс Паркинсон, — сказал ему местный инспектор, — по домам расхаживает какой-то подозрительный тип под неправдоподобным предлогом поисков каких-то двух особ, которые там якобы живут. Как, говорите, их зовут? Гроот и Холдинг? Взгляните в список домовладельцев. Ничего похожего там нет. А это самый свежий список. Вы уверены, что не перепутали название улицы?

— Нет, точно это была Стилмэн-роад, — рассеянно повторил сержант Пламптри.

Мысли его были далеко. Может быть то, что на Стилмэн-роад не оказалось ни Гроот, ни Холдинг, важно само по себе? И его неудача тоже пойдет на пользу? Похоже, эти две открытки, но минутку, у мисс Корнель ведь эти имена записаны. Весьма любопытный факт.

— Пожалуй, навещу-ка я ещё кое-кого, — сказал сержант Пламптри. — Мисс Корнель, Ред Рафс — это небольшая вилла где-то на Ротем-роад.

— Да, верно, — подтвердил инспектор. — Хотите, вас кто-нибудь проводит?

— Нет, спасибо, — отказался сержант Пламптри. — Найду и сам.

Он без проблем нашел и Ред Рафс, и мисс Корнель, которая как раз гоняла газонокосилку по прекрасно ухоженному газону. И пары слов хватило, чтобы прояснить все недоразумение.

— Миссис Гроот и мисс Холдинг? Конечно, я их знаю. Они живут в том большом доме на углу Стилмэн-роад. Вы не могли его не заметить. Его тут именуют Рочестер-хаус. На самом деле это приют, но им не хочется в этом признаваться. Поэтому на письмах и ставят только «Стилмэн-роад».

— Ага, — протянул сержант Пламптри. — Можете объяснить мне, за что они получили те деньги?

— Зачем, о Господи, вам это знать?

— Инспектор попросил меня все выяснить, — замялся сержант. — Нашел открытки с подтверждением, и видимо ему показалось что-то странным.

— Эх вы, сыщики! — фыркнула мисс Корнель, и трудно было сказать, сердится она или потешается. — Поищи вы получше, нашли бы ещё три таких же — от миссис Эбботс из Нортхемптона, от мисс Матч и миссис Хоппер из Милсета и… минутку… — да, от мисс Перси из Поттерс Бар.

— И кто же все они, мисс Корнель?

— Объекты его личной благотворительности. У Абеля Хорнимана порою оставались какие-то суммы, с которыми он мог поступать по своему усмотрению. Немного — в общем счете три-четыре сотни фунтов в год. Все эти женщины — бывшие служанки или гувернантки, которые служили в богатых домах и которые теперь живут в весьма стесненных условиях. Хорниман эти деньги распределял между ними — примерно по шестьдесят фунтов в год на каждую. Я выступала как его официальный представитель. Ежеквартально высылал им деньги, а если было время, порой и навещала. Чаще всего — миссис Гроот и мисс Холдинг, поскольку это рядом.

— Ага.

— По вашим глазам вижу, что вы хотите все это как следует проверить, — заметила мисс Корнель. — Дам адреса тех четверых, чтоб записали. А по дороге на вокзал можете навестить миссис Гроот и мисс Холдинг. Подойдите к дежурной и сошлитесь на меня.

— Благодарю вас, — сказал сержант Пламптри. — Я так и сделаю.

В Лондон он вернулся поздно вечером, но инспектора Хейзелриджа нашел ещё в кабинете. Когда Пламптри завершил доклад, инспектор потянулся к листу, озаглавленному: «Версии». На нем стояло всего несколько строк. Одну из них инспектор вычеркнул…

Мистер Бёрли встал в отвратительном настроении.

По понедельникам он всегда был не в лучшей форме. Присутствие полиции в конторе воспринимал как личное оскорбление; и его настроение отнюдь не поправили мазохистическая суббота и воскресенье, проведенное за чтением газет.

Репортажи об убийстве в Линкольнс Инн были, однако, менее кричащими и подробными, чем можно было ожидать; виной этому отчасти была нехватка места, а отчасти — окончание футбольного сезона.

Но одна газета все же растравила его раны упоминанием о фирме «Хорниман, Бёрли и Крейн», а «Санди Скриб» совершенно возмутительно охарактеризовала её как «известную адвокатскую фирму по части разводов». (Правда, контора Хорнимана в последнее время отказалась от своих довоенных предрассудков в этой части — как и многие коллеги — и ныне порой тоже углублялась в трясину супружеских раздоров; но «известная адвокатская фирма по части разводов» — это уже слишком. Господи, так люди начнут связывать их имена Бог весть с какими махинациями.)

Едва вошел в кабинет, как к нему уже явился инспектор Хейзелридж и принялся задавать множество бессмысленных вопросов, касавшихся каких-то миссис Гроот и мисс Холдинг, и ещё каких-то мисс и миссис. И ни на один из вопросов мистеру Бёрли нечего было ответить.

— Послушайте, инспектор, — начал мистер Бёрли предельно деловым тоном, — понимаю, что вам приходится расспрашивать о вещах, которые связаны с этой… гм… смертью, и со Смоллбоном, его поведением и тому подобными вещами. Но вопросов, касающихся внутренних дел нашей конторы я не допущу. Если вы и впредь будете отнимать время у меня и моих сотрудников расспросами о вещах, никак не связанных с этой… гм… смертью, мне придется поговорить с вашим шефом — он мой старый друг.

— Я здесь для того, — невозмутимо заявил инспектор Хейзелридж, — чтобы расследовать убийство. И расспрашивать я буду кого захочу, когда захочу и о чем захочу. Если вы мне будете мешать, я добьюсь распоряжения о закрытии конторы и вы не сможете продолжать работу, пока я не закончу расследование. А если вы хотите поговорить с шефом, позвоните по номеру Уайтхолл-1212, линия 9. Постараюсь, чтобы вас соединили.

— Но послушайте, я… гм… в самом деле, — смешался мистер Бёрли, — я вам не собирался мешать.

Когда Хейзелридж ушел, мистер Бёрли позвонил Бобу.

— Что это ещё за Гроот и Холдинг?

— Я как раз об этом спрашивал мисс Корнель, — сообщил Боб. — С ними все в порядке. Получают пособие из текущего фонда по завещанию полковника Линкольна. Как вы знаете, полковник завещал отцу пять тысяч фунтов, чтобы доходы с них тот использовал по своему усмотрению.

— Не могу судить, нормально это или нет, — саркастически заметил мистер Бёрли, — поскольку никогда не имел возможности заглянуть в измененное завещание.

— Я скажу мисс Корнель, чтобы сделала вам копию.

— Будьте так любезны. Я только хотел добавить, что как глава фирмы мог бы ожидать, что буду информирован о положении вещей.

— Но я…

— Ваш отец счел нужным сделать вас своим единственным наследником. Это его личное дело. И передал вам, что было его правом по нашему договору о партнерстве, свою долю в фирме. Простите, но по моему мнению это было ошибкой. Тем не менее это ничего не меняет в том, что я как самый старший партнер тоже имею свои права.

— Разумеется, — подтвердил Боб.

— И ещё кое-что. Я заметил, что вы слишком полагаетесь на мисс Корнель. Она особа в своем роде выдающаяся, но в конце концов всего лишь секретарша.

— Мисс Корнель, — Боб слегка покраснел, — весьма ценила моего отца. И она мне очень полезна. Ни то, ни другое не дает мне повода от неё избавиться.

— Я и в мыслях не имел избавляться от нее, — холодно отрезал мистер Бёрли. — Но нехорошо, если кто-то слишком погружается в рутинную работу. Предлагаю провести замену. Мисс Корнель пускай работает с мистером Крейном, а вы можете взять мисс Милдмэй.

Кровь прихлынула Бобу к лицу, и тут же отхлынула, так что он побелел как смерть.

Мистер Бёрли, поглощенный своим красноречием, к счастью этого не заметил.

— Знаете, как говорили на войне, — продолжал мистер Бёрли. — Только плохой офицер поддается своим подчиненным.

Военный опыт Бёрли ограничивался одним годом службы в резерве, и туда-то он вступил в семнадцатом году, когда стало ясно, что остался выбор или туда, или в пехоту, и Боб некоторое время боролся с искушением об этом напомнить.

Но решил, что нет смысла наживать себе врагов, потому промямлил нечто неопределенное и вышел из комнаты.

Мистер Бёрли позвонил мисс Читтеринг и, как только та вошла, начал с головокружительной скоростью диктовать пространный арендный договор. Мисс Читтеринг была достаточно квалифицированной стенографисткой, но только волшебник мог бы стенографировать на той скорости, с которой диктовал мистер Бёрли. А когда она вынуждена была попросить повторить, мистер Бёрли только фыркнул и стал диктовать ещё быстрее.

В секретариате Анна Милдмэй и мисс Корнель при слабой поддержке мисс Беллбейс пытались реконструировать расписание субботних дежурств.

— Я точно помню, — сказала Анна, заглянув в карманный календарик, что я дежурила 27 февраля, потому что как раз накануне мой адмирал водил меня в «Критерион» и пытался напоить джином.

— Кто это — «твой адмирал»? — спросила мисс Беллбейс.

— Один отцов приятель, — махнула рукой Анна. — Ему лет девяносто. Командовал линейным кораблем ещё в Крымскую войну. Он все пытается меня соблазнить, ещё с тех пор, как я закончила школу.

— Ну и постоянство, нужно признать, — заметила мисс Беллбейс.

— Я потому так хорошо помню, что в тот день жутко страдала с похмелья. Когда зазвонил телефон, думала голова лопнет.

— А я была здесь в предыдущую субботу. Да, точно, — сказала мисс Корнель. — Если вы помните, была не моя очередь, но Сисси попросила, чтобы я вышла за нее. Уже не помню, почему.

— Наверно, у неё было свидание, — предположил Генри.

Эта идея вызвала всеобщее веселье, но мисс Беллбейс сказала:

— Послушайте, мне кажется, что Сисси в самом деле с кем-то встречается.

— Глупости, — возразила мисс Корнель. — Она не знает, как мужчины выглядят.

— Тогда зачем она ездит каждую субботу в Лондон? Живет ведь в Далвиче!

— Возможно, за покупками, — предположил Генри.

— Ну, вы отстали от жизни, — воскликнула мисс Милдмэй. — Нынче девушки не тратят субботы на покупки в Вест Энде. Для этого есть обеденный перерыв.

— Где вы её видели? — спросила мисс Корнель.

— На Стрэнде, около полудня. Думаю, он работает в одном из магазинов напротив вокзала Чаринг Кросс, и Сисси заезжает за ним, когда он в субботу вечером кончает работу.

— Ну-ну, помоги ей Господь.

— Анна, не будьте такой снобкой.

— Ладно, — вмешался Генри, — лучше скажите мне, как обстояло дело с остальными субботами.

— А для чего вам все это нужно? — спросила мисс Корнель.

— Не будьте наивной, — сказала мисс Милдмэй. — Это инспектор Орлиный глаз. Думает, что мы того заморыша прикончили в одну из суббот.

Сказала она это вроде как в шутку, но Боуну показалось, что в голосе её прозвучало напряжение, деланная веселость, больше смахивавшая на истерию.

Остальные, похоже, тоже это заметили, и в комнате повисла напряженная тишина, которую, как обычно, нарушила мисс Беллбейс, заявившая с потрясающей прямотой:

— Я его не убивала.

— Мы знаем, что нет, Флорри, — успокоила её мисс Корнель. — Сделай ты это, тут же сказала бы нам. Какие ещё субботы вас интересуют? Суббота тринадцатого — тогда здесь была Сисси. Была вместо меня за то, что я была тут за нее. Шестого марта — тогда здесь были вы, Флорри.

— О господи, наверно, — протянула мисс Беллбейс. — Если написано, значит так и есть. Я только знаю, что была здесь, когда была моя очередь.

— И с кем?

— С мистером Крейном.

— Да, это совпадает с расписанием, — заметила мисс Корнель.

— Понимаю, нелегко забыть целое утро, проведенное с нашим Бочонком, — бросила Анна. — Такие вещи мы, девушки, долго помним. Он тоже усадил тебя вплотную с левой стороны, так что когда открыл свой ящик, практически тебя раздел?

— Господи Исусе, — воскликнула мисс Беллбейс, — так он с тобой такое проделывает?

— Разумеется, — сказала мисс Корнель. — Но в этом ничего такого нет — ведь он выпускник Мальборо.

— Ну, — спросила Анна, — а как было тогда, когда он подвозил вас на вокзал в такси после банкета?

Генри предпочел исчезнуть.

— Мистер Коу!

— Да, дорогуша.

— К вам посетитель, — сообщила мисс Беллбейс.

— И кто же это, душа моя?

— Такой невысокий седовласый господин.

— Что вы говорите!

— Мистер Коу!

— Да, сердце мое?

— Нельзя так говорить.

— Господи, — воскликнул Джон. — Ведь я только сказал: «Что вы говорите!»

— Но вы же мне сказали «дорогуша», и «сердце мое», и ещё насчет души. Так нельзя, разве что вы были бы в меня влюблены.

— Но так и есть, — заявил Джон. — Безумно.

Мисс Беллбейс задумалась.

— Так почему же вы не просите моей руки?

— Да я бы сделал это, — сказал Джон, — но — только это между нами — я уже женат.

— На ком?

— На бухгалтере из гражданского суда, — заявил Джон. — Впустите посетителя. Знать не должна ждать.

— Он говорит, его фамилия Браун.

— Он инкогнито, — пояснил Джон. — На самом деле это лорд из Бишопсгейта.

Мужчина, которого впустила мисс Беллбейс, действительно не походил на лорда. Его единственными примечательными чертами были, как она и сказала, маленький рост и седина. Поздоровашись, Джон дал ему ряд инструкций, которые мистер Браун послушно принял к сведению. В завершение беседы по столу пропутешествовали несколько фунтовых банкнот и незнакомец распрощался. В дверях едва не столкнулся с Боуном.

Генри был слишком занят собственными проблемами, чтобы о чем-то распрашивать.

— Как свидетельницы эти женщины сущее бедствие, — заявил он. — Я провел с ними почти полчаса и все ещё не знаю точно, кто в какую субботу дежурил.

— Если вас так заботит график, — сказал Джон, — то не беспокойтесь. Там все точно. Я спрашивал сержанта Коккерила.

— Отлично, — рассеянно протянул Генри. Из головы его все не шел эпизод в секретариате.

— Вы хорошо знаете Анну Милдмэй? — вдруг спросил он.

— Совсем не знаю, — отрезал Джон. — Не то, чтобы не пытался. Одно время я ей весьма интересовался.

Звучало это откровенно. Генри, внимательно взглянув на него, заметил:

— Да, очень милая девушка.

— Вы говорите не совсем уверенно, — заметил Джон, — но не ошибаетесь. Такова уж Анна: либо сведет вас с ума, либо оставит равнодушным. Любовь непостижима.

— Одно неоспоримо, — продолжал он, — что я её оставил равнодушным. И она не оставила мне никаких иллюзий. Я же повел себя в полном соответствии с традициями и ужасно надрался. Кончил в кафе на Трафальгар Сквер и провел ночь в полиции на Боу-стрит. И с той поры мы друзья.

— Понимаю, — протянул Генри. Он не напрашивался на откровенность, и потому без угрызений совести зафиксировал в уме эту информацию на всякий случай. Было некоторое совпадение, которое следовало проверить.

Случай представился уже в тот же день. Джон отправился проштудировать какие-то договоры, а Боб Хорниман, пришедший одолжить том Прюдо, остался поболтать.

— Вы тоже были в Скул Хаус, не так ли? — спросил Боб.

— Давно, — отмахнулся Боун. — Солгал бы, утверждая, что я вас помню.

— И ничего не потеряли, — улыбнулся Боб. — А я вас помню очень хорошо. Вы были такой худой, замкнутый, ученый и загадочный.

— Господи упаси! — воскликнул Боун. — И наверняка прыщавый, но вы конечно из вежливости об этом не упомянули.

— Как вам тут нравится?

— Спасибо, очень, — ответил Боун. — Тут не соскучишься.

— Но мы не можем обеспечить вам по трупу в неделю. А как насчет работы? Она вам наверняка тяжелой не покажется, раз вы только что сдали экзамены и все ещё свежо в памяти.

В голосе его прозвучала явная зависть, и Боун решил, что ответственность, вытекающая из положения партнера, довольно шатко покоится у Боба на откровенном недостатке знаний.

— Да, кое-что я помню, — признал Боун. — Но вот учебой сыт по горло. Правда, мне кажется с Джоном Коу мы довольно успешно нашли общий язык.

— Джон — человек деловой, — сказал Боб. — И вовсе не так глуп, как прикидывается. Было бы лучше, если бы у него возникали проблемы, тогда ему пришлось бы больше работать — а это только на пользу. Этот его роковой шарм.

— Шарм, — хмыкнул Боун, — перед которым тут устояла только мисс Милдмэй.

Бестактность эту допустил Боун намеренно в тот миг, когда стоял к Бобу спиной. Стекло в двери книжного шкафа прекрасно заменяло зеркало.

Удар достиг цели с удивления достойным результатом. На лице Боба, за отражением которого Боун украдкой наблюдал в стекле, вдруг появилось выражение, которое он легко распознал: наполовину гордое, наполовину обеспокоенное.

Маленький кусочек головоломки стал на место.

— Как вы об этом догадались?

Боб безуспешно пытался говорить как ни в чем не бывало.

— Боюсь, — сказал Боун, — что я допустил бестактность. Но по тому, как со мной говорил Джон, я решил, что все об этом знают.

— Джон и Анна… мисс Милдмэй?

— Да, она дала ему от ворот поворот. Знай я, что вы не в курсе, и говорить бы не стал.

— Нет, я этого не знал.

— Тогда будьте добры забыть все, что я наговорил, — попросил Боун.

— Ну конечно, — пообещал Боб. — Разумеется.

— Не лги! — сказал Генри. Но сказал только про себя, и когда Боб уже исчез за дверью.

Растерзав мисс Читтеринг, мистер Бёрли стал подыскивать следующую жертву. Немного подумав, позвонил и велел вызвать мистера Принса.

Мистер Принс, о котором мы уже вкратце упоминали в начале этой истории, занимался уголовным правом. Большую часть жизни он провел сотрудником фирмы «Кокрофт, Чейзмор и Батт», где верно и спокойно служил до сорока лет. Фирма, к сожалению, не пережила войну, и мистер Принс оказался на бирже труда. Билл Бёрли был тут как тут; используя его на все сто, платил гораздо меньше, чем тот заслуживал. А то, что мистер Принс жил в вечном страхе перед мистером Бёрли и ещё большем страхе потерять место, делало его идеальным громоотводом. За неполных пять минут мистер Бёрли растоптал его до состояния трясущейся медузы, после чего победоносно отправился вниз снимать скальп с кассира, мистера Вога.

Мистер Вог был более стоек, чем мистер Принс, но зато работал в фирме всего две недели. Очень скоро мистер Бёрли заставил его сознаться в нескольких мелких прегрешениях против Хорнимановской системы учета, чем воспользовался, чтобы прочесть яркую лекцию о преимуществах Порядка и Правил.

Хофман, работавший за столом в помещении кассы, был тому свидетелем. Когда мистер Бёрли ушел, под столбцом, который считал, сделал красноречивую пометку, которая явно доставила ему немалое удовольствие.

— Мне кажется, вам немного не по себе, мисс Милдмэй.

— Верно, мистер Крейн.

— Надеюсь, вы не больны?

— Надеюсь нет, мистер Крейн.

— Это вас так расстроили все эти неприятные события тут у нас. Не нужно так переживать.

— Не буду, мистер Крейн.

— Так или иначе, вас это не касается. Не будут же они подозревать такую куколку в убийстве. Ха-ха!

— Иногда так и тянет это сделать, — сказала мисс Милдмэй и отодвинула кресло на два фута влево.

— Но господи, такое случается с каждым из нас. Но я серьезно, девонька, главное — не берите в голову.

— Я не беру, мистер Крейн.

— Тогда все в порядке.

— Но, мистер Крейн…

— В чем дело?

— Я только на тот случай, если вы не заметили, но то, что вы держите — это моя рука.

— Ну это надо же, ей Богу! Тогда, значит, так. «Уважаемый сэр, благодарим вас за письмо от четырнадцатого числа прошлого месяца, и направляем проект договора, который был одобрен и согласован. Готовы приложить все старания, чтобы он был подписан вашей светлостью».

Мистер Бёрли испытывал примерно те же чувства, что и Наполеон, когда тот ликвидировал парочку мелких европейских монархий и один немецкий епископат. Победа возбудила аппетит, и он с глубоким удовлетворением заметил, что приближается пора обеда. Но тут вспомнил, что есть ещё один непокоренный подданный, которого вполне успеет привести к повиновению.

Он позвонил и послал за Боуном.

Генри уже тоже собрался на обед к миссис Маджоли, но послушно отложил плащ и последовал за мисс Читтеринг.

— Будьте начеку, — сказала та. — У него сегодня сволочное настроение.

— Серьезно? — протянул Генри.

Мистер Бёрли открыл огонь, как только неприятель появился в дверях.

— Послушайте, Боун, — начал он. — Я кое-что хотел бы вам сказать. Мы платим вам за то, чтобы вы занимались своим делом. Не сомневаюсь, вы трудитесь старательно, по крайней мере я не слышал ничего обратного — но не желаю, чтобы вы проводили столько времени с тем полицейским. Если он вам нужен, можете в нерабочее время найти его в Скотланд-Ярде, или где там еще, и говорить сколько душе угодно. Понимаете?

— Разумеется.

— Тогда…

— Я хочу сказать, что разумеется понимаю, — пояснил Генри. — Но буду ли я руководствоваться вашими советами — это другой вопрос.

Мистер Бёрли на миг лишился дара речи. Потом опомнился настолько, чтобы заявить:

— Восприми я это как дерзость, мне оставалось бы только вас уволить.

— Не сомневаюсь, так бы вы и сделали, — приветливо поддакнул Генри. — Но сомневаюсь, что вы способны на это. Насколько мне известно, чтобы кого-то принять или уволить вам нужно получить согласие обоих партнеров. Так написано в договоре, поэтому, видимо, я прав. Если вы полагаете, что сумеете убедить мистера Крейна и мистера Хорнимана и получить их согласие, — ну что ж, тогда конечно стоит попробовать.

— Я…

— Но должен вас кое о чем предупредить. Если бы вам удалось так легкомысленно меня уволить — только со злости, а отнюдь не за профнепригодность или пренебрежение служебными обязанностями — придется всю историю в письменном виде представить в Союз юристов.

На этот раз мистер Бёрли онемел окончательно. А Генри продолжал ещё любезней:

— Во всяком случае, учитывая, что вы платите мне по нижнему пределу, установленному для квалифицированных специалистов, сомневаюсь, что я хоть что-то потеряю, если придется уйти. Нет, уходить я не хочу. Мне тут нравится. Редко в какой адвокатской конторе среди сотрудников найдешь нераскрытого убийцу. И не исключено, что он ещё повторит свой номер.

Уже в дверях Боун добавил:

— Даст Бог, на этот раз он выберет жертву поприличнее.

Итак, после столь разочаровывающего утра, сотрудники фирмы разошлись на обед: мистер Бёрли и мистер Крейн — в свои клубы, Боб Хорниман и Эрик Даксфорд — в ресторан Союза юристов, Джон Коу — в менее шикарную закусочную того же учреждения. Генри Боун — домой. Мистер Принс и мистер Вог — в ресторан в подвале здания суда. Мисс Корнель и мисс Милдмэй — в чайную «АВС», мисс Беллбейс и миссис Портер — к Лайонсу. Сержант Коккерил и Чарли ограничились сэндвичами в своем закутке, а мисс Читтеринг, которая оставалась у телефона, заморила червячка пакетиком леденцов.

В конторе фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн» воцарилась тишина.

Только ближе к вечеру в секретариате произошло событие, которое было немаловажным для развития ситуации в целом. И достойное внимания, если учесть, что сам факт, что оно вообще произошло, и далеко идущие его последствия, были вызваны чисто женской вздорностью.

Мисс Читтеринг решила, что маленькое зеркало в деревянной раме, прикрепленное к обратной стороне двери, помещено неверно и не выполняет своих функций.

— Ну что за глупости, — заметила она, — повесить зеркало в таком месте, где нет света?

— Пожалуй, вы правы, — согласилась мисс Корнель. — Но оно всегда там висело, — добавила она, словно для адвокатской конторы это было решающим аргументом.

— Вообще то, — заметила Анна, — никто из нас не столь хороша собой, чтоб вечно наслаждаться видом собственного лица.

Использование множественного числа не слишком смягчило шпильку. Мисс Читтеринг чуть покраснела и сказала:

— Раз уж у нас есть зеркало, могли бы повесить его там, где оно будет хоть на что-то годно.

— Что если повесить его к окну? — предложила мисс Беллбейс, которая обычно в это время приходила сюда на чашку чая.

— Мне все равно, — сказала мисс Корнель. — Только вначале его кто-то должен отвернуть. Если вам уж так нужно, сбегайте за сержантом Коккерилем.

— Зачем обременять сержанта, — возразила мисс Читтеринг. — Тут только два шурупа, а у меня есть маникюрные ножницы. Я их в два счета. Ох!

— И нету ножничек, — удовлетворенно заметила мисс Корнель. — Сходите лучше за сержантом.

— Могу я вам чем-то помочь? — спросил Боун, просунув голову над перегородкой, как жираф.

— Сисси сломала маникюрные ножницы, когда пыталась отвернуть шуруп, сообщила мисс Милдмэй.

— Мы хотим перевесить зеркало с дверей поближе к окну.

— Ну, с этой задачей соединенными усилиями мы справимся. Есть у кого-нибудь пилочка для ногтей?

— Если вы мне её не сломаете, — сказала мисс Милдмэй.

— Обещаю, что постараюсь сдерживать свою силу, — Генри широким концом пилочки быстро ослабил шурупы.

— А теперь дайте мне на минутку свои ножницы, мисс Читтеринг.

— Ну, с ними уже ничего случиться не может.

Боун легко проковырял в деревянной обшивке два отверстия и уже собрался вставить в них шурупы, когда распахнулись двери одного из кабинетов начальства и появилась голова мистера Крейна.

— Боун, я как раз искал вас по внутреннему телефону и полагал, что вы куда-то ушли. Мне надо бы проверить один адрес.

— Простите, — Боун передал все мисс Корнель и последовал за Крейном в кабинет.

— Таковы мужчины, — сказала мисс Корнель. — Начнут — и тут же бросят.

Одной рукой придерживая зеркало, взяла в другую пилочку, зажала шурупы губами, ногой придвинула ящик для бумаг, потом выплюнула один шуруп в ладонь, вставила его в отверстие, которое приготовил Боун, и начала выравнивать раму с такой же сосредоточенностью, словно готовясь к удару у восьмой лунки на поле для гольфа.

В этот безмерно напряженный момент над её головой вдруг дважды громко прозвенел звонок, в результате чего она естественно все упустила.

— Господи, надо же! — воскликнула мисс Читтеринг.

— Счастье, что зеркало не разбилось, — заметила мисс Беллбейс.

— Что происходит? — спросил, вновь появляясь, Боун.

— Проклятые шурупы, — проворчала мисс Корнель, присев на пол и что-то выискивая за ящиком. — Один уже нашла, но вот второй куда-то закатился.

Она стала всматриваться в пол вдоль стены, пока победоносно не воскликнула:

— Вот он, под моим столом!

Попробовала выловить его пилочкой.

— Нет, не достану. Хорошо, что вы вернулись, мистер Боун. Вы не могли бы приподнять стол, вот с той стороны?

— Надеюсь, я когда-нибудь смогу заняться своим делом, — начал Боун, но слова застряли у него в горле.

Боун вытаращил глаза, и вместе с ним вытаращили их мисс Корнель, мисс Милдмэй и даже мисс Беллбейс. Наступила мертвая тишина, которую Боун нарушил словами:

— Я стол приподниму чуть выше, а вы спокойно доставайте это.

Мисс Корнель пригнулась и достала лист бумаги. Единственная его часть, доступная до тех пор взгляду, была украшена характерной крючковатой подписью: «Маркус Смоллбон».

— Мертвый заговорил, — произнесла мисс Беллбейс с эффектной простотой.

— Глупости, — напустилась на неё мисс Корнель. — Он мог написать это несколько месяцев назад — а может быть и лет.

— Не похоже, что оно такое старое, — возразила мисс Милдмэй.

— Одно тут ясно, — теперь заговорила мисс Корнель с уверенностью знатока системы Хорнимана. — Это никогда сюда не поступало — по крайней мере не обычным путем. Взгляните — нет ни числа, ни штампа — и даже перфорации для скоросшивателя.

Письмо было напечатано на машинке, на простом листе кремовой почтовой бумаги, с грифом «Веллингборо-роад, 20», напечатанном жирным черным шрифтом. Даты не было. В письме же говорилось следующее:

«Милый мистер Хорниман, я пишу, чтобы подтвердить нашу договоренность о встрече. Я буду в конторе в субботу в четверть первого. Надеюсь, у вас будут для меня приятные новости».

И подпись: «Маркус Смоллбон».

— Это нужно немедленно передать инспектору, — сказал Генри. — Что если кому-нибудь из вас пойти со мной и объяснить ему, как мы нашли письмо?

Инспектор, прочитав письмо, от комментариев воздержался.

Потом подал его Гисселу.

— Велите сделать две-три копии в натуральную величину, — сказал он, и просто на всякий случай проверьте, нет ли на нем отпечатков. Потом дайте Биркману взглянуть на подпись. Я дам для сравнения несколько подписанных им чеков. Да, и можете послать Пламптри в Белсайз-Парк, чтобы оттуда он принес несколько листов его писчей бумаги.

Хейзелридж выслушал рассказ мисс Беллбейс, как было найдено письмо, и несколько разочаровал её тем, что не стал ни о чем расспрашивать.

Тем не менее, когда та закончила, вежливо поблагодарил и очень любезно придержал перед ней дверь, что мисс Беллбейс сумела оценить по достоинству.

Позднее вечером, когда сотрудники разошлись, Хейзелридж позвал Боуна, чтобы вместе с ним взглянуть на место находки.

— Во-первых, — сказал он, — опишите мне заново всю ситуацию. Кто где сидел? Тот стол у двери, полагаю, — стол мисс Милдмэй.

— Вы угадали, — подтвердил Боун. — Новичкам всегда достается стол в углу, на самом сквозняке. Под окном — стол мисс Читтеринг. Летом это приятное место, но теперь там немного дует. А большой стол посредине — мисс Корнель.

Инспектор наспех замерил рулеткой расстояния и записал результаты. Его серые глаза спокойно осматривали все вокруг, пока не остановились на длинной полке, которая тянулась вдоль всей задней стены. Между полкой и стеной была щель шириной в палец.

— Любая бумага, которая попадет в эту щель, — сказал инспектор, должна оказаться именно там. Попробуем.

Он влез на кресло, и Боун подал ему три листа фирменной бумаги.

— Она не такая плотная, как бумага Смоллбона, — заметил он, — но ничего.

Два листа опустились на стол мисс Корнель. Третий летел над самым полом, пока не исчез из вида за столом. Там он застрял, прислонившись к деревянной обшивке стены.

— Это не совсем то, — сказал Боун. — Тот, что мы нашли, лежал на полу почти под передней частью стола.

— А если его сдуло со стола мисс Корнель, — спросил инспектор, — тогда лежал бы на той стороне, не так ли?

— Возможно, — протянул Боун. — Но далековато ему лететь, вам не кажется? Больше десяти футов. Приличный нужен был сквозняк, чтобы загнать его в такую даль.

— Вы правы, — согласился инспектор. Присев на край стола, задумчиво покачал ногой.

— Вы не заметили в письме ничего особенного? — спросил он наконец.

— Нет, — протянул Боун. — Но мисс Корнель заметила, что там нет ни числа, ни штампа. Было ещё что-то?

— Вам не показалось, что подпись помещена слишком высоко? Словно сам текст из-за этого как-то скомкан.

— Да, печать явно любительская, — согласился Боун. — Но, с другой стороны, сомневаюсь, что у Смоллбона были навыки в работе на машинке.

— Нет, так и я не думаю. Но было кое-что еще. Вы обратили внимание на левый верхний угол листа?

— Нет, не обратил, — удивился Боун. — Ничего не заметил. Что там я должен был увидеть?

— Две дырочки от скрепок, — сказал инспектор. — Весьма важная деталь. Удивительно, что вы её проглядели.

Боуну трудно было сказать, всерьез так думает инспектор или нет.

Во вторник утро прошло спокойно.

В секретариате шли долгие дебаты на тему: когда загадочное письмо пришло в контору? Кто его принял? Почему до сих пор его никто не видел? И главная загадка — как оно попало под стол мисс Корнель?

Ни на один из вопросов не находилось удовлетворительного ответа.

Хейзелридж, которого опыт научил, что лучше все делать по порядку, отложил все распросы о письме, пока не получит заключений от экспертов-графологов и дактилоскопистов.

А потому сидел в своем кабинете в Скотланд-Ярде и обдумывал результаты, полученные за субботу и воскресенье. Перед ним были восемь донесений. Он прочитал их дважды.

В каком-то отчаянном порыве притянул к себе телефон и набрал номер доктора Блэнда. Патолог был с ним так груб, что Хейзелридж решил — он напряженно работает над полученной задачей. Повесив трубку, стал читать бумаги в третий раз.

— В субботу 13 февраля, — сказал Хейзелридж инспектору Пикапу, который в ту минуту случайно заглянул в его кабинет, — в конторе были мистер Бёрли и мисс Читтеринг. Мистер Бёрли говорит, что мисс Читтеринг ушла около двенадцати, а сам он — через несколько минут после нее. При отдельном допросе мисс Читтеринг заявила, что ушла без десяти двенадцать. Не знает, когда ушел мистер Бёрли.

В субботу 20 февраля дежурили мистер Даксфорд с мисс Корнель. Мистер Даксфорд полагает, что ушел около половины двенадцатого или без четверти. Утверждает, что мисс Корнель ушла за несколько минут до него — мисс Корнель утверждает, что не знает, когда она ушла, но ещё успела на поезд в Севенокс в одиннадцать пятьдесят.

В субботу 27 февраля дежурили мистер Хорниман-младший и мисс Милдмэй. Говорят, что ушли они вместе, — минут в десять первого, — и что вместе дошли до Холборн Циркус, что заняло минут десять, а потом разошлись по домам.

Наконец, остается 6 марта, когда утро провели вместе мистер Крейн и мисс Беллбейс. Мистер Крейн утверждает, что работу они закончили без четверти двенадцать. Не помнит, кто из них ушел первым. Мисс Беллбейс тоже не помнит. Мистер Крейн говорит, что подумав вспомнил, — мисс Беллбейс была ещё в конторе, когда он уходил, и что видимо ушла сразу после него. Мисс Беллбейс согласилась, что так, видимо и было.

— Я бы сказал, что они все лгут, — заявил инспектор Пикап.

Боун провел все утро за решением кроссвордов. В этом ему очень помогало отсутствие Джона Коу, который исчез куда-то с половины одиннадцатого.

Но в полдень Джон снова объявился. Он явно был переполнен новостями, и порывшись несколько минут в бумагах, не выдержал:

— Послушайте, — сказал он, — думаю, пришло время, когда я должен с вами кое-чем поделиться.

Боун что-то промямлил в ответ.

— Касается это Эрика Даксфорда, — начал Джон. — Я же говорил вам, что он что-то мухлюет, а вы твердили, что у меня нет доказательств. Так вот, доказательства у меня уже есть.

— Хотите сказать, — неторопливо произнес Боун, — у вас есть доказательства, что он убил Смоллбона?

— Не нужно все воспринимать так буквально, — обиделся Джон. — Нет, не это. Не совсем. Но знаю, он замешан в какой-то афере. И возвращается сюда по вечерам, когда уже никого нет.

— Что? — удивился Боун. — Как вы это узнали?

— Не знаю, с кем он тут встречается, — Джон полностью проигнорировал вторую часть вопроса. — Но скоро буду знать. Ведь у него тут встреча сегодня вечером. И я собираюсь при ней присутствовать.

— Прекрасная работа, — признал Боун. — Но как… Простите, миссис Портер, что вам угодно?

— Письмо насчет страховки. Боюсь, что не могу понять свою же стенограмму.

Боун помог беде миссис Портер, и когда та ушла, Джон сказал:

— Вот как было дело. В прошлую субботу я совершил небольшое вторжение со взломом.

— Вы совершили… Черт, снова телефон! Минутку.

На самом деле прошло несколько минут, пока он успокоил чиновника из Налогового управления, который был на грани инфаркта от испуга, что у него из ведомости пропал один шиллинг и девять пенсов.

Когда Боун повесил трубку, Джон сказал:

— Послушайте, если я хочу получить удовольствие от драматической истории, то предлагаю отправиться куда-нибудь, где нас не будут все время прерывать. Пошли обедать.

— Ладно, — согласился Боун. — Куда?

— Пойдем в Союз юристов, — предложил Джон. — В закусочной всегда такой шум, что человек не слышит сам себя. Там будем в полной безопасности.

— Между прочим, — спросил Боун, когда они перешли Кэри-стрит и свернули на Белл Ярд, — вы состоите там членом?

— Я — нет, — сказал Джон, — но, полагаю, вы — наверняка. Ну видите, все в порядке. А я пройду, как ваш гость.

Закусочная Союза юристов, как и заметил Джон, не была тихим местом. В час дня она была полна еды, света, ароматов, болтовни и адвокатов. Но удобство было в том, что в нишах и по углам стояло несколько столиков поменьше, к одному из которых Джон и направился. Их ближайшими соседями были два пожилых адвоката, один из которых поглощал спагетти и притом читал какой-то юридический журнал, пока другой за рыбным филе явно редактировал проект договора.

— Ну вот, — начал Джон Коу. — Как я уже сказал…

Когда он закончил, Боун признал:

— Бесспорно, это выглядит довольно подозрительно. Так вы говорите, что у него в запертом ящике стола второй дневник и что все записи в нем зашифрованы?

— Не то, чтоб зашифрованы, но все — из одних инициалов.

— Есть какой-то довод, что это не может быть простыми светскими забавами? Скажем, ведет два дневника — один для дел, другой — для развлечений. Второй я сам бы запирал.

— Нет, непохоже. Большинство встреч там на вечерние часы, но есть и на одиннадцать утра, на половину четвертого и тому подобное. Никто не может развлекаться в полчетвертого, по крайней мере не в фирме Хорнимана.

— Но как все это сходило ему с рук?

— Я говорил вам — потому, что мы обеспечиваем ему алиби. Разумеется, так все делают. Но Эрик это делает систематически. Привожу пример. Сегодня днем в половине одиннадцатого его не было в кабинете. Я спросил Флорри Беллбейс, где он. Она сказала, что отлучился на фирму «Тарбервиль и Таут», чтоб заглянуть в какие-то бумаги.

— Возможно, он и в самом деле был там, — заметил Генри. — Тарбервиль, насколько я знаю, представляет сторону продавца при продаже Рокери.

— Возможно, — подчеркнул Джон. — Вот в этом все дело. Только его там не было. Я потрудился позвонить туда, чтобы проверить. Не только не работал там с бумагами, но и вообще не мог этого сделать — они не держат документы у себя, те хранятся в ипотечном банке.

— Ах, так, — протянул Боун. — Да, это решительно меняет дело. Но что вы собираетесь предпринять?

— Ну, — сказал Джон, — вначале мне пришло в голову проследить за Эриком на какой-нибудь тайной встрече. Только я не мог себе представить, что бегаю за ним по Лондону с фальшивой бородой для маскировки. Тогда, после недолгого размышления, я нанял… Простите, сэр? Да, разумеется, горчица к вашим услугам.

Очень старый джентльмен, похожий на Белого рыцаря из «Алисы в Зазеркалье», неуверенно склонился над столом.

— Боюсь, вы намочили ваш рукав в моем пудинге. Нет, ради Бога, не извиняйтесь. Качеству пудинга это не повредит, я опасаюсь скорее за ваш рукав.

— Вы говорили… — начал Боун.

— Да, я нанял детектива. Ничего себе шуточка, да? Некоего мистера Брауна. Сегодня днем он проследит за Эриком. Из дневника я знаю, что на сегодня у того две встречи — одна в четыре, а другая в семь. Так что мы сможем кое-что узнать.

— Я лично думаю, что нужно было рассказать Хейзелриджу, — сказал Боун. — Если вы не желаете, я промолчу, но все же по-моему так было бы умнее.

— Какой тоскливой была бы жизнь, поступай человек всегда разумно, — ухмыльнулся Джон. — Пойдемте, выпьем кофе наверху.

После обеда Боун разрывался между составлением контракта для графини из Чизвика — дамы, проявлявшей потрясающий талант в подыскании неподходящих спутников жизни — и напряженными размышлениями об Эрике Даксфорде в роли убийцы.

По правде говоря, ему подобная мысль казалась несколько несуразной. Эрик — мошенник — да. Эрик — аферист, Эрик — растратчик, или вершитель незаконных сделок вопреки правилам коммерции. В конце концов даже автор мелких краж, причем исключительно без всякого насилия или риска попасться. Но Эрик — насильник и убийца, Эрик — жестокий душитель и укрыватель трупов? Нет, неубедительно.

— Вижу, он уже идет, — сказал Джон Коу, высунувшись из окна. Взгляните на него. Он в офицерском плаще — наверно, сохранил с времен войны — в тылу. И шарф цветов какого-то престижного колледжа. На голове шляпа а ля Иден, в руке папка. Это чтобы подчеркнуть, что он не только офицер и джентльмен, но ещё и юрист. Чертово ничтожество! Давайте спросим, какое у него на этот раз алиби.

Мисс Беллбейс, которую Джон тут же пригласил, чтобы продиктовать письмо, им сообщила, что мистер Даксфорд пошел в Патентное бюро взглянуть на какие-то списки.

— Забавно, что притом он шел в сторону Линкольнс Инн Филдс, — заметил Джон. — Разве что те переехали — ведь прежде Патентное бюро было на другой стороне Шансери-лейн. Ну да ладно.

«Уважаемый сэр, ссылаясь на ваше письмо от шестнадцатого».

Через полчаса зазвонил телефон. Просили Джона.

— Мистер Коу? Это Браун.

— Ну что? — спросил Джон. — Вам повезло?

— Я следовал за известным вам человеком, — сообщил мистер Браун с профессиональной осторожностью, — до Саффолк-стрит у Стрэнда.

— И что же было дальше?

— Боюсь, что там я потерял его — понимаете, мне приходилось держаться вдалеке.

— И наверняка ещё по ветру, — заметил Джон. — Нет, ничего, я просто размышлял вслух. Что собираетесь делать дальше? Откуда вы звоните?

— Из телефонной будки на Эмбэнкмент. У меня есть основания полагать, что упомянутая особа находится в одном из больших зданий на этом конце Саффолк-стрит или Девоншир-стрит.

— Ну вот, пожалуйста! Ничего себе патентное бюро! — бросил Джон Генри. — Ладно, продолжайте. Когда вы выйдете на связь?

— Позвоню вам в контору не позднее шести.

— Отлично, — сказал Джон. — Продолжайте.

Положил трубку.

— Вы подождете продолжения?

— Да что вы, — усмехнулся Боун. — Я знаю лучший способ убить время. Но я все-таки считаю, что нужно бы сказать Хейзелриджу.

— Я в конце концов скажу, — успокоил его Джон. — Но для начала выясню, что собственно говорить. Теперь мне отступать некуда. Охота началась. Вначале след, потом схватка и наконец — добыча. Так значит чао и с Богом!

Была уже четверть седьмого, когда телефон наконец зазвонил.

— Это я, — раздался хриплый голос Брауна. — Если вы будете добры прийти ко мне…

— Где вы?

— Пойдете прямо до конца Саффолк-стрит. Потом сверните направо и ещё раз направо. Это за Соммерсет Корт. Дом именуется Мерримэн Хаус. Буду вас ждать у первых дверей налево по коридору.

— Уже бегу.

Контора почти опустела. В секретариате Анна Милдмэй надевала шляпку и на удивление дружески пожелала ему спокойной ночи. Мисс Читтеринг начинала печатать первые строки какого-то очень длинного списка. Из подвала слышно было, как сержант Коккерил ворочает ящики и удивительно мелодичным голосом напевает тенорную партию одного из своих излюбленных псалмов.

«Все собрались теперь под твоей защитой, — пел сержант Коккерил, укрыты от страданий, укрыты от греха».

Джон вышел на Нью Сквер, свернул на Кэри-стрит и через вестибюль суда направился в сторону Стрэнда. Для английского апреля было слишком холодно, хотя ещё не стемнело. Только под кронами Соммерсет Корта уже царила тьма.

Джон нашел Мерримэн Хаус без труда. Район был тихим и безлюдным. Время и копоть немало поработали над ним. То, что когда-то было красным, теперь приобрело цвет засохшей крови; что было белым, стало черным.

Браун ждал его в полутьме коридора. Окликнул профессиональным шепотом.

— Известная особа, — сказал он, — где-то на первом или втором этаже. Пока не удалось установить, в которое помещение он вошел. Я полагал, что вы можете знать.

— Понятия не имею, — Джон с удивлением заметил, что сам тоже шепчет. — Тут может быть что угодно — от логова убийц до притона фальшивомонетчиков, вам не кажется?

— Да, тут не слишком уютно, — согласился Браун. — Вот тут указатель с именами. Подождите, я зажгу спичку. И так едва что разберешь. Так, на первом этаже фирма «Мейкпис и Холли», потом еще «Гольдфаст, Л. Т. Д». Может быть, в одной из них?

— Понятия не имею, — повторил Джон. — Почему тут так темно?

— Наверно, пробки перегорели, — сказал Браун. — Свет погас минут десять назад. А на втором и верхнем этажах — «Баннистер и Дин», бухгалтеры, и «Смит и Силвермен», адвокаты.

— Ну-ка покажите! — Джон тоже чиркнул спичкой. — «Смит и Силвермен». Х. В. Силвермен.

Он что-то вспомнил. Конечно! Инициалы из дневника Эрика: Х. В. С.

— Вот это может быть то, что нужно, — сказал он Брауну. — Понятия не имею, в чем тут дело, но пойду взгляну. Вы лучше оставайтесь поблизости, если дойдет до драки.

— Я мирный человек, — неуверенно протянул мистер Браун.

— Это ничего, — сказал Джон. — Когда возьмусь за дело я, сойду за двоих. Вы оставайтесь на лестнице, чтобы могли взять ноги в руки и вызвать полицию, если что случится.

На втором этаже было ещё темнее. Господа Баннистер и Дин явно закончили свои дела и закрыли контору, но по другую сторону коридора ещё пробивался слабый свет.

Там были двое дверей. На одних стояло «Смит и Силвермен, адвокатская контора и нотариат», на других — просто «Справочная». После небольшого колебания Джон Коу подтолкнул вторые двери. Те не были заперты, и он без стука вошел.

Единственной живой душой в комнате был рыжий подросток с острым носом. Руки и манжеты черны были от чернил, но с бледного лица смотрела пара удивительно пронзительных глаз. Его явно не удивил ни поздний час визита незнакомца, ни то, как он вошел. Да и вообще пожалуй мало что могло его удивить.

— Простите, что вам угодно? — спросил парень.

— У меня тут встреча, — ответил Джон.

— С кем?

Тут Джона осенила идея.

— С мистером Даксфордом.

— Пожалуйста, — пожал плечами парень. — Как доложить?

— Мистер Робертсон. Из фирмы «Робертсон, Робертсон, Леви и Робертсон».

— Придется немного подождать. У него посетитель.

— Ничего, — сказал Джон. Присел на стул и перекинул ногу на ногу.

— У мистера Даксфорда сейчас много работы?

— Ничего, справляется, — ответил парень. — Он тут не все время — у него ещё и другая работа.

— Я знаю, — бросил Джон. — Мистер Даксфорд известный труженик. Но знаете, я передумал. Нет времени ждать. Приду в другой раз, когда он не будет так занят.

Раздался звонок.

— Как хотите, — заметил парень. — Он как раз заканчивает.

— Ну, можно сказать, — заметил Джон, — что я и так узнал все, что хотел. Спокойно ночи, юноша. Передайте от меня привет мистеру Даксфорду. Скажите, тут был Коу, но не дождался.

И Джон исчез с глаз перепуганного парня.

В конторе фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн» на Нью Сквер мисс Читтеринг все ещё печатала. Собственно, ей нужно было сказать мистеру Бёрли, что до вечера это никак нельзя перепечатать. Нужно было сказать, что это будет готово не раньше чем часам к одиннадцати утра. Но мало кто отваживался говорить мистеру Бёрли подобные вещи. И уж во всяком случае не мисс Читтеринг.

Потому, хотя часы на башне собора уже давно пробили полседьмого, хотя уже весьма заметно стемнело, хотя глаза слезились и болели руки, мисс Читтеринг продолжала печатать.

Вокруг все обезлюдело и затихло. Ушли уборщицы. Привратник Мейсон запер ворота с Кэри-стрит и вернулся, чтобы включить фонари, которые висели на цепях под сводчатым порталом. Во двор въезжали красные почтовые автомашины и тут же отбывали обратно, нагруженные почтой пятидесяти адвокатских контор.

Когда ещё больше стемнело, одноухий черный кот по имени Шансери выскользнул из своего укрытия в Нью Корт Пассаже и тихо перебежал через мостовую на газон посреди двора. Он охотился на очень глупого голубя, который гнездился на платане у южного конца двора. Шансери выследил, что голубь этот последнее время привык заниматься своим вечерним туалетом на нижней ветке дерева. И кот долго раздумывал о возможностях, которые открывала такая ситуация.

В конторе мисс Читтеринг взглянула на часы. Знала, что сержант Коккерил придет в семь часов закрыть все на ночь. Ей оставалось допечатать всего одну страничку. Вполне может успеть.

В конторе и на дворе было тихо. Свет был так слаб, что мисс Читтеринг едва различала надписи на ящиках для бумаг, черные ряды которых возвышались в задней части комнаты.

Ни с того, ни с его мисс Читтеринг охватил страх. Было тихо, но она точно знала, что слух её не обманывает и что в коридоре под дверью она слышала тихие шаги. На миг замерла, пораженная настолько, что тело отказывалось слушаться тревожных сигналов мозга. Но все-таки заставила себя встать и тихо, подгоняемая испугом и отчаянием, подбежала к дверям. Задвинуть защелку было делом одной секунды.

Мисс Читтеринг так и осталась стоять в полутьме, с бешено бьющимся сердцем. В душе она честила себя за трусость. Кое-как успокоившись, напрягла слух. Нигде ничего. Наверно, только показалось.

И тут произошло нечто и вправду ужасное.

У неё на глазах, на расстоянии всего нескольких дюймов, дверная ручка вдруг зашевелилась, остановилась и вернулась в прежнее положение.

Мисс Читтеринг вдруг стало совершенно ясно, что за дверью поджидает смерть. Но и в этот момент любопытство у неё возобладало над страхом. У двери стоял стул. Мисс Читтеринг влезла на него, и затаив дыхание заглянула сквозь пыльную фрамугу в коридор.

То, что она увидела, принесло такое облегчение, что истерически захохотала.

— Господи, так это вы? — сказала она. — А я вас так испугалась!

Слезла со стула, отодвинула защелку и открыла дверь.

Пробило семь, когда сержант Коккерил вошел в Линкольнс Инн с Шансери-лейн. Перед Стоун Билдинг встретил приятеля, привратника Мейсона.

— Добрый вечер, мистер Мейсон, — сказал сержант.

— Добрый вечер, сержант. Вы что, работаете сверхурочно?

— Иду только закрыть. Одна из машинисток там ещё работает.

— Я пройдусь немного с вами, мистер Коккерил, — сказал Мейсон. — Как нынче виды на фуксии?

— Пока ещё не скажешь, — ответил сержант. — Но выглядят они неплохо. Только вот если ночные заморозки… Такие поздние холода могут все погубить.

— Теперь-то не до заморозков.

— С таким правительством, как у нас, — заявил сержант Коккерил, — можно ждать заморозков даже в июне.

Они остановились перед входом в здание. Нигде ни огонька, казалось, внутренние двери тоже заперты.

— Пожалуй, уже ушла домой, — сказал сержант. — Но лучше убедимся. Нынче с этими девушками никогда не знаешь. Может, оставила где-нибудь газ.

Сержант исчез внутри. Мейсон уже собрался уходить, когда вдруг углядел в сумерках что-то белое.

— Неужто этот чертов кот схватил все же голубя?

Мейсон остановился и начал шуровать тупым концом трости в кустах под платаном. Шансери недовольно фыркнул и неохотно отступил на несколько шагов в безопасную гущу кустов. На краю газона осталась кучка серых и белых перьев.

— Ах ты бандит! — воскликнул Мейсон. — Если ты не слишком его потрепал, старуха сможет что-то приготовить. Без карточек нынче ничем не побрезгуешь.

Нагнувшись, он услышал вдруг крик, раздавшийся в доме у него за спиной. И снова тишина. И топот шагов. Из дома вылетел сержант Коккерил и Мейсон с удивлением увидел, что тот бледен, как стена.

— Что? Что случилось?

— У вас в сторожке есть телефон?

— Есть, но…

— Срочно! Дорога каждая минута. Нужно вызвать полицию.

Сержант Коккерил пустился трусцой, Мейсон по кратком размышлении последовал за ним.

Шансери осторожно вылез из укрытия в кустах и принялся за голубя.

До сих пор, — осознал Боун, — можно было, — не нужно, но по крайней мере можно, — взирать на эту историю со стороны: воспринимать находку тела Смоллбона как загадку; как нечто, что может человека занимать, испытывать его любопытство, не затрагивая близко.

Теперь же — совсем другое дело. Когда нашли мисс Читтеринг, с вытаращенными невидящими глазами, с искаженным в агонии ртом, с убийственной проволочной удавкой, глубоко врезавшейся в горло, это все изменило.

Когда назавтра утром Боун взглянул на лица коллег, это было заметно весьма отчетливо.

Отныне и до того момента, когда все кончится, так или иначе, они уже никогда не будут доверять друг другу, поскольку никогда не будут ни в чем уверены.

Известие достигло Хейзелриджа через пять минут после находки трупа.

Человек меньшего масштаба моментально отправился бы на место происшествия. Но Хейзелридж после краткого размышлении вместо этого придвинул телефон и стал отдавать распоряжения. И в результате три пригородных полицейских участка были настоятельно запрошены о помощи; две патрульные машины в районе северного Лондона были остановлены и направлены по новым адресам и целый ряд сотрудников лондонской полиции провел весьма суматошный вечер.

— Если нам хоть немного повезет, — заметил Хейзелридж сержанту Крэббу, — на этот раз хоть половину их сумеем исключить из числа подозреваемых. Похоже, критическое время — между половиной седьмого и семью.

— Да, все должны были быть дома, — согласился сержант Крэбб, но будучи известным пессимистом, добавил: — Только никогда ничто не происходит так, как надо.

Правота его слов пренеприятно подтвердилась на следующее утро, когда пришли донесения. Хейзелридж тут же пробежал их, отпустил несколько крепких слов по адресу электрических компаний и прочитал донесения ещё раз.

Первое из них было вполне типичным.

«Примерно в семь двадцать семь я прибыл по указанному адресу на Сент Джордж Сквер, Пимлико. — Столь топорного слога в полицейских донесениях придерживаются, видимо, в расчете, что они будут звучать убедительнее при зачтении в зале суда. — Особа, которая, как я позднее узнал, именуется мисс Бёрли, сообщила мне, что её брат мистер Бёрли ещё не вернулся домой. На вопрос: кажется ли это ей необычным, мисс Бёрли заявила, что это весьма необычно. Далее она сказала, что её брат обычно возвращается домой без четверти семь и что если задерживается, всегда ей позвонит. Прежде чем я закончил разговор с мисс Бёрли, прибыл мистер Бёрли. Он был весьма удивлен моим присутствием, а сам казался взволнованным и расстроенный. Заявил, что в результате внезапного отключения тока ему пришлось прождать пятьдесят две минуты на станции метро Чаринг Кросс. Что ничего подобного с ним никогда не случалось. Прождав минут двадцать, он попытался покинуть станцию и сесть в автобус, но была такая давка, что не мог пробиться к выходу наружу. Он заявил, что по его мнению власти…»

Из Суррея сообщал сотрудник участка в Эпсоме констебль Рук:

«Когда я прибыл в нужный дом, мне сообщили, что мистер Крейн ещё не вернулся. Я заявил, что подожду, и мистер Крейн прибыл без восьми минут девять. На вопрос, почему он вернулся так поздно, заявил, что ему осточертело ждать, пока поезд выедет из Сурбитона, где стоял уже почти три четверти часа, и потому вышел с вокзала, чтобы взять такси, что ему не удалось. Было это около семи часов пятнадцати минут. Наконец его подвез некий коммивояжер до перекрестка в Бенстеде, откуда домой дошел пешком. Заявил, что энергетические компании…»

«На допросе мисс Беллбейс заявила, что села в поезд метро на станции Тоттенхем-Корт-роад. Поезд остановился где-то между станциями Морнингтон Кресчент и Кэмден Таун. Вагон был полон, но мисс Беллбейс удалось занять сидячее место. Когда поезд стоял уже долго, некая женщина рядом с ней спросила, как она полагает, что бы было, начнись пожар. Мисс Беллбейс ответила, что начнись пожар, они все бы сгорели. И тут женщина начала истерически кричать. К счастью, в это время поезд тронулся. Мисс Беллбейс полагает, что тем, кто не умеет держать себя в руках, нельзя ездить в метро».

— Нет, это просто невероятно! — сказал Хейзелридж Боуну. — Те, кто нас вообще не интересует — миссис Портер, мистер Принс, мистер Вог и так далее — разумеется, попали домой вовремя. Зато из списка номер два пятеро застряли в самых разных местах лондонской транспортной сети, а остальные видимо вообще домой не вернулись.

— Джон Коу и Эрик Даксфорд, — напомнил Боун.

— Слышал я о них, — отмахнулся Хейзелридж. — Это едва ли не единственный положительный момент вчерашнего вечера. Коу вне подозрений. И о Даксфорде не может быть сомнений. Он тут не при чем.

— Как всегда, — хмуро буркнул Боун.

— Что-что? Да, вы правы. Конечно, все это вопреки правилам, но меня не интересуют его личные проблемы. В чем бы ни был он виновен, во всяком случае не в убийстве. По крайней мере не в этом. Я хотел бы, чтобы мог такое сказать обо всех остальных. Вам будет интересно, как обстоят дела. Бёрли — вышел из конторы в шесть часов. Домой в Пимлико добрался в семь двадцать пять. Пятьдесят минут провел в давке на станции метро. Мистер Крейн — ушел из конторы без пяти минут шесть. Сел в поезд, который отправляется с вокзала Ватерлоо в шесть пятнадцать. Домой добрался где-то без десяти девять. Часть его рассказа можем легко проверить. Я просил поспрашивать на вокзале в Сурбитоне. Боб Хорниман во вторник вечером вообще не вернулся домой. Его прислуга в этот день выходная, потому и он по вторникам всегда ужинает на стороне.

— Это можно выяснить.

— Я верю, что так оно и будет, — отмахнулся Хейзелридж. — Мисс Корнель пришлось пешком идти до вокзала Чаринг Кросс, потому что на автобус было слишком много народу. И на поезд в шесть десять она опоздала. Следующий поезд вместо шести сорока отошел только в четверть девятого. Всю дорогу до Севенокса стояла, и никого из знакомых не видела. Мисс Беллбейс — ну, вы уже слышали. Может быть, найдем ту истеричку, что сидела рядом с ней. А может быть и не найдем. Люди не любят сами признаваться, что устроили скандал. Мисс Милдмэй — ушла с работы в шесть двадцать. Двадцать минут прождала в Холборне автобуса, но те все были битком набиты людьми, спешившими на поезд. Плюнув, пошла домой в Кенсингтон пешком и была там в восемь. И это все.

Я скажу вам, что из этого следует. Из этого следует уйма новой работы.

Боун осторожно заметил:

— Полагаю, вы, гм… вы не забыли о сержанте Коккериле?

— Нет, — сказал Хейзелридж, — про сержанта Коккерила я не забыл.

Взял в руки последнее донесение.

— Сержант Коккерил запер контору в шесть двадцать пять. Поговорил с мисс Читтеринг, которая сообщила, что должна перепечатать нечто срочное для мистера Бёрли и обязательно вечером. Предложила, что запрет вход за него. Сержант Коккерил отклонил это предложение, заявив, что вернется в семь и тогда мисс Читтеринг наверняка уже все закончит. Зашел во «Взятие Трои» — это небольшой бар — да вы его знаете — на той стороне Феттер-лейн. Провел там тридцать минут, выпив джин с водой и поболтав с барменом. В семь вернулся. По пути случайно встретил знакомого привратника, который дошел с ним до самого дома. Остальное, полагаю, вы уже прочитали.

— И это все?

— Да, — кивнул Хейзелридж, — все, и все подтверждено барменом из «Взятия Трои» и тремя его клиентами. Полностью подтвержено.

В то утро в конторе мало кто занимался работой. Мистер Бёрли явно перешел тот предел, когда его ещё что-то могло пронять. Это явно был дар судьбы, иначе ему вправду тяжело бы пришлось.

Началось с осады со стороны прессы. Полиция не пустила их внутрь, но каждого, кто входил или выходил, пропускали сквозь строй. Джон Коу успел поделиться с репортером из «Нейшен» парой любопытных фактов о фирме, которые уже попали в дневной выпуск. «Дейли Монитор» поместила снимок мистера Крейна, стоявшего на ступенях у входа, сжав в руке зонтик, словно шпагу, и лихо сдвинув на глаза шляпу, в то время как миссис Беллбейс дала интервью «Миру Женщин», в котором приписала все влиянию звезд.

Кроме прессы, были у мистера Бёрли и другие заботы. Трезвонили клиенты, которых приходилось успокаивать. Как выразился герцог из Гернси, известный своей склонностью изрекать азбучные истины, что делало его столпом палаты лордов уже двадцать пять лет:

— Послушайте, Бёрли, этому пора положить конец. Есть вещи, которые в приличной адвокатской фирме просто недопустимы.

И снова тут была полиция, куда более назойливая, чем раньше. И ко всему ещё разлитие желчи, результат вчерашнего позднего ужина.

Короче, это стало последней каплей и в полдень мистер Бёрли решил, что с него хватит. Использовав момент, когда большинство репортеров отлучилась на ленч, проскользнул в дверь и отправился домой.

— Послушайте, — спросил Боун, — чем, собственно, вчера вечером все кончилось? Я имею в виду с Эриком Даксфордом?

— Не воображай вы из себя слишком много, — сказал Джон Коу, — могли пойти со мной и видеть все собственными глазами. И притом заработать прекрасное алиби.

— Да, мог. Жаль, что это не пришло мне в голову. Но расскажите, что произошло.

Джон рассказал.

— Гм… и что из этого следует?

— Ну… нарушение условий договора.

— Какого договора? А, вы имеете в виду трудовой контракт с фирмой «Хорниман, Бёрли и Крейн»?

— Конечно.

— Это больше похоже на формальную провинность.

— Да не такую уж формальную, если идет речь о переманивании наших клиентов в свою контору и о снижении гонорара.

— Он это делал?

— Делал. Мне сразу некоторые инициалы в его дневнике показались знакомыми. Видимо, обещал им, что сам сделает все гораздо дешевле.

— Ага. Доложите Бёрли?

— Еще не решил, — смутился Джон.

— Короче, вы не имели бы ничего против, обнаружь это Бёрли сам, но не хотите нести ответственность и сказать ему?

— Более-менее. Послушайте, Боун, — Джон сразу стал серьезен. — Кто это все творит?

— Не знаю. — Боун встал и сверху вниз взглянул на Джона. — Пока никто не знает. Но кольцо сжимается, вам не кажется?

Инспектор Хейзелридж говорил примерно то же, только другими словами и чуть подробнее своему шефу.

— Бедная девушка, мне её жаль. Пожалуй, она так и не узнала, за что поплатилась жизнью. И мне ужасно жаль, что это произошло у нас прямо перед носом. Газеты за это ухватятся.

— Уже ухватились, — сказал заместитель.

— Но в целом я не жалею, что так случилось. То есть, имею в виду, что теперь у нас есть настоящий шанс схватить убийцу.

— Как вы это представляете? — спросил заместитель.

— Подумайте вот о чем: первое убийство была подготовлено заранее. Убийца мог старательно выбрать время и место. У него была уйма времени как следует все обдумать. У некоторых такой уж характер — могут вам разложить задачу в бридже со всеми вариациями и на шесть ходов вперед и за себя, и за партнера.

— Гм… — протянул заместитель.

— Но заставьте того же человека принять мгновенное решение в реальной партии, и в ситуации, когда все смотрят на него и ждут, — почти всегда он ошибется, и дорого за это заплатит.

— Ну, — протянул заместитель, который бридж терпеть не мог, — надеюсь, вы не ошибаетесь. Поскольку мы должны поймать убийцу. Ясно?

Проверка алиби — занятие тяжелое и неблагодарное. Тут слишком много неизвестных, чтобы призвать на помощь математику. И даже известные факты при проверке могут удивительным образом меняться.

Сержант Пламптри посетил большой ресторан на Веллингтон-стрит, неподалеку от Стрэнда. В кармане у него были показания Боба Хорнимана о том, что прошлым вечером Боб там ужинал. «Пришел около половины седьмого, — значилось в показаниях, — и сел в первом же зале с краю. Не помню, за каким столом. Где-то справа. Ушел в половине восьмого».

Проблемы сержанта Пламптри начались с решения, который же из залов — «первый с краю». Залов там было три, все примерно одинаково удалены от входа. Сержант Пламптри позвонил Хейзелриджу и тот достал Боба Хорнимана.

— Зал прямо против входа, — сообщили он Пламптри.

— Прямо напротив входа — два зала, — сказал сержант Пламптри.

— Так распросите в обоих, — не выдержал Хейзелридж.

И вот сержант Пламптри по очереди распросил младшего официанта, который ничего не знал, потом старшего, который смахивал на деревенского священника и тоже ничего не знал, и наконец привлекательную даму лет тридцати, которая несмотря на молодость была уже управляющей всем заведением. Необычайно охотно та принялась помогать сержанту Пламптри в его расследовании.

— В «Минерве» это быть не могло, — сказал она, — поскольку там чайный зал и закрывается он в шесть. Значит, в «Аркадии». Говорите — справа? У нас там три-четыре официантки, которые могли вчера работать… смена у них с двенадцати до восьми, так что должны уже быть здесь.

Она позвонила в несколько звонков, нажала две цветных кнопки на своем столе, сказала пару слов по внутреннему телефону — и через минуту сержант уже показывал фото Боба худой блондинке, толстой блондинке, брюнетке и ещё ничем не примечательной официантке. Ни одна из них фото не узнала.

— Могли бы вы сказать, за каким столом.

— Не знаю, — развел руками сержант Пламптри. Ему уже приходило в голову, что проще было взять с собой Боба Хорнимана, но полицейский этикет не позволял.

Когда он уже собрался уходить, управляющая заметила: — Насколько я поняла, этот джентльмен утверждает, что сидел за столом около часа. Тогда бы девушки его запомнили. Время с половины седьмого до половины восьмого — лучшее время для чаевых, и если кто-то остается слишком долго, они становятся весьма изобретательны, чтоб его выжить. Однажды даже перевернули на клиента полный кофейник с горячим кофе.

Она опять позвала девушек, и сержант Пламптри задал тот же вопрос. Все были совершенно уверены, что джентльмен с фотографии во всяком случае не сидел целый час за столами, которые они обслуживали.

— Мог забежать перекусить и тут же уйти, — подвела черту худая блондинка, — но чтобы тут сидеть целый час — ни в коем случае.

И остальные с нею согласились.

Сержант Пламптри ушел, задумавшись.

— Я успела на поезд, который отходил в шесть сорок с Чаринг Кросса, — сказала мисс Корнель, — но только-только. И зря спешила — поезд отошел лишь в семь двадцать. Набит он был битком и всю дорогу я стояла. Такая электричка, с вагонами без переходов. Конечно, в Севенокс ходит и обычный поезд. Почему я им не поехала? Ну прежде всего потому, что не знала, что вдруг отключат ток. А когда до меня дошло, его и след простыл. Говорила ли я с кем-то в поезде? Пожалуй, да. О чем? О чем все говорят, когда поезд трогается? «Ну наконец-то!» В вагоне никого знакомых не было — никого из постоянных попутчиков. Видно, все уехали предыдущим поездом. Единственное знакомое лицо, которое я видела, был контролер. Не знаю, как его зовут, но он немного смахивает на гусака.

Сержант Пламптри контролера нашел удивительно легко. Когда он описал его со слов мисс Корнель, начальник станции рассмеялся и сказал:

— Это Фильд. Он смахивает на гусака. Точно, он. Его называют Дональд. Утенок Дональд, понимаете?

Фильд, который и в самом деле смахивал на гусака, без колебаний узнал по фото мисс Корнель.

— Она у нас постоянный клиент, — сказал он. — Ездит по нашей линии лет пятнадцать. Мы своих пассажиров хорошо знаем, познакомились ещё в войну, ну знаете, при налетах и тому подобное. И очень подружились. Она играет в гольф, вы знаете?

— Верно, — сказал сержант Пламптри. — А теперь скажите мне, в котором часу — хотя бы приблизительно, пусть не с точностью до минуты, — она ехала вчера вечером?

— Вчера вечером?

— Да, около шести сорока.

— Господи, но вы же знаете, что вчера вечером творилось!

— Знаю, — сказал сержант Пламптри. Было у него неприятное предчувствие, что опять все будет впустую.

— Поверьте мне, — сказал Фильд, — когда люди, которые были в поезде, рвались наружу, а те, кто не был в поезде, рвались внутрь, я не запомнил бы, приди ко мне хоть моя собственная мать. А она уже десять лет как на том свете.

Сержант закончил хлопотливый день расспросами таксистов на стоянке перед сурбитонским вокзалом. И там добился первого успеха.

Мистер Ринджер, который владел и управлял старым «Джоветтом», сразу узнал фото мистера Крейна среди дюжины других лиц.

— Толстый коротышка?

— Да, — подтвердил сержант Пламптри.

— Он вышел с вокзала примерно в четверть восьмого. Там стоял поезд — отключили ток. Стоял так с полчаса. Вы бы не поверили, — чопорно заметил мистер Ринджер, — как он ругался!

— Он попросил вас подвезти?

— В Эпсом, — кивнул мистер Ринджер. — Я рад был бы ему помочь, но ждал одну даму, которую всегда вожу с вокзала. Жаль, он предлагал мне фунт. Он, случайно, не адвокат?

— Да, точно, — сказал сержант Пламптри. — Если это тот, кого я имею в виду, то точно адвокат. Как вы это узнали?

— Я адвоката всегда за милю узнаю, — фыркнул мистер Ринджер.

Между тем инспектор Хейзелридж провел две беседы.

Первой была мисс Потт из Норт Финчли. Привела её сюда комбинация случайности и фантазии. Хейзелридж добивался у лондонского транспортного управления сведений о жалобах, которые поступили в результате вчерашних перебоев с электричеством. Одна из них многообещающе совпадала по времени и месту.

— Я слышал, — сказал инспектор Хейзелридж мисс Потт, — что вы жаловались на свои вчерашние переживания в поезде северной линии метрополитена.

— Это правда, — признала мисс Потт, — но между нами говоря, теперь мне уже жаль, что я вообще что-то говорила. Была расстроена, потому и не выдержала. Теперь я знаю, что дорога-то не виновата. Они же ничего не могли поделать, правда? Но эта противная женщина возле меня…

Хейзелридж подтолкнул ей через стол фотографии.

— Ну да, это она. Что бы я ни сказала, она со мной тут же соглашалась. Я вроде бы сказала: «Так можем простоять целую ночь…» Она в ответ: «Точно, можем…» Потом я говорю: «А что, если начнется пожар…»

— Да, — понимающе протянул Хейзелридж. Он чувствовал, что мисс Беллбейс наверняка не была идеальной спутницей для долгого ожидания в переполненном поезде метро.

— В котором часу вы сели в поезд? Примерно в шесть пятнадцать? Ага. И когда вышли?

— Ну, домой я попала где-то в полвосьмого, а живу почти напротив станции.

Хейзелридж поблагодарил мисс Потт и записал её адрес. Никогда не считал мисс Беллбейс особо правдоподобным кандидатом на роль убийцы, но был рад, что оказался прав.

Прочитав краткую записку, переданную ему сержантом Крэббсом, прежде чем ввести следующего посетителя, инспектор Хейзелридж испытал неприятное предчувствие, но прежде чем успел решить, как быть, Герберт Хаймен уже входил в дверь.

Хаймен был щуплым человеком с ухоженной внешностью и сдержанными движениями, и Хейзелридж сразу угадал его профессию.

— Я служу в фирме «Мерривезер и Мэтлок», — сказал Хаймен. — Наверняка вы её знаете. Она посреди Стрэнда, напротив кино «Тиволи». Кожаные изделия и чемоданы. Наша специальность — товары для туристов.

Хейзелридж подтвердил, что магазин он знает.

— Я прочитал в газетах, что мисс Читтеринг была убита. Мы собирались пожениться.

Хейзелридж ничего не сказал. Мистер Хаймен истолковал его молчание как желание дополнительной информации и потому торопливо продолжал:

— Она была несколько старше меня, точнее говоря, на шесть лет. Но она была чудесным человеком. Очень интеллигентна. Как поражала она меня своими знаниями! Как разбиралась в вопросах права.

— Мистер Хаймен, — перебил Хейзелридж, — вы могли бы нам кое-что сообщить. Например, когда вы последний раз видели мисс Читтеринг?

— В субботу. Каждую субботу она ездила из Далвича в Лондон. Когда не дежурила в конторе, заходила на минутку поболтать со мной — я руковожу отделом туризма. (Он произнес это с гордостью полковника, получившего свою первую командную должность). Потом заходила куда-нибудь выпить кофе и ждала там, пока я кончу работу — мы в субботу закрываем в половине первого — и вместе мы шли обедать и ещё куда-нибудь. Мы оба любили искусство.

— Какое? Кино?

— Нет-нет, — покачал головой мистер Хаймен. — Настоящее искусство. Ходили в Британский музей или в Галерею Тейт. Могли там пропадать часами — мы оба особенно любили голландскую школу. А в воскресенье я обычно ездил к ней в Далвич и мы ходили на прогулки.

Смахивало это на вполне невинное знакомство. Хейзелридж не мог сказать ему, что он об этом думает — что никакой брак с женщиной на шесть лет старше не мог бы удержаться только на интеллектуальных интересах. Такие вещи свидетелям не говорят. И потому он ограничился обычной формулой:

— Вы были весьма любезны, что пришли к нам, мистер Хаймен. Если окажется, что вы нам чем-то можете помочь, мы дадим вам знать. Ваш адрес у нас есть.

— Тут кое-что еще, — неуверенно заметил мистер Хаймен. — Возможно, говорить бы этого не стоило, но у меня такое впечатление, что она очень боялась своего шефа. Как же его… ах да, Бёрли. Впрямую она никогда не говорила, понимаете.

— Полагаю, он её держал в ежовых рукавицах, — примирительно сказал Хейзелридж, — но это ещё не доказательство.

— Нет, конечно нет, — согласился мистер Хаймен. — Я только думал, что нужно упомянуть об этом.

Когда Хаймен ушел, Хейзелридж долгое время оставался сидеть неподвижно. Только подрагивание век говорило, что он ещё жив. Но, как ни странно, он думал вовсе не о мистере Хаймене. Нет, он искал. Искал маленькую деталь, затерявшуюся в хранилище его памяти.

Было уже восемь и совсем стемнело, когда он вернулся в Линкольнс Инн. Привратника Мейсона нашел в его каморке.

Представившись и растопив лед отчуждения восхищением коллекцией оловянных кружек, сказал:

— Рад был бы снова услышать от вас, если не возражаете, как все происходило вчера вечером. Лучше всего бы нам взглянуть прямо на месте.

Мейсон согласился. Когда они выходили, часы на башне начали бить.

— Вот видите, — заметил Мейсон, — так все и было — только пробило семь, а не восемь. Я как раз запер парадное, а когда вышел, мистер Коккерил как раз входил в ворота. Мы и пошли дальше по двору. Уже не помню, о чем мы говорили. Шли не спеша — но и не останавливались. В конторе было темно, как и сейчас. — Мейсон указал вперед. В помещениях фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн» было темно, как в могиле.

— Ага, — протянул Хейзелридж и оглядел пустынный двор. — И тут Коккерил вошел, а вы пошли дальше.

— Верно. Ох, нет, я забыл. Тут я увидел кота.

И Мейсон рассказал Хейзелриджу о коте Шансери и о пойманном голубе.

— Это было до того, как Коккерил вошел внутрь?

— Нет, — сказал Мейсон. — Пожалуй, потом. Как раз я собрался идти дальше.

— Значит, вы разглядели мертвого голубя и прочесали кусты, когда услышали крик Коккерила?

— Так точно.

— И как долго это могло продолжаться?

— Ну, не слишком долго.

— Две-три минуты?

— Ну, примерно. А зачем вам это, инспектор?

— Просто так. Для порядка, — ответил Хейзелридж. Взглянул на часы и снова сунул их в карман. Они показывали восемь часов семь минут.

Вечером Хейзелридж долго не мог уснуть. Обычно он обладал профессиональной способностью выключать свой мозг: работу и все заботы оставлял позади, за письменным столом. Не делай этого, вряд ли когда-нибудь смог бы выспаться.

Но сегодня поток мыслей прорвал изоляцию. Начал он с констатации: убийца не мог предвидеть перебои с электричеством. И первый вывод Хейзелриджа — убийцей должен быть тот, чье позднее возвращение домой никого бы не удивило. Тот, кто живет один. Кто не ужинает дома. Но верен ли этот вывод? Что, если убийца приготовил надежное алиби, какое-то отличное оправдание своему опозданию, которым не пришлось воспользоваться? Неожиданный дар небес в виде перебоев с электричеством послужил вместо него.

Решив так, Хейзелридж перевернулся на другой бок и попытался уснуть.

Но где-то в мозгу, как песчинка в устрице, увязло твердое зернышко факта. О факте этом он узнал из разговора с женихом мисс Читтеринг Гербертом Хайменом. И факт этот был связан с чем-то, что Хейзелридж уже когда-то слышал, и ему казалось, что говорил это Боун.

Уличные фонари бросали тени на белый потолок. После полуночи они погаснут.

«Буду раздумывать об этом, пока не погаснут фонари, — сказал он себе. — Если до той поры не догадаюсь, брошу».

Следующее, что он услышал — звонок будильника, призывавшего встречать новый день.

— Вы уже слышали? — спросил Джон Коу.

— Нет, а что?

— Эрик уходит.

— Так значит вы…

— Нет, — покачал головой Джон. — Я тут не при чем. В этом вся прелесть. У меня совесть совершенно чиста. Но Эрик был настолько убежден, что я на него нажалуюсь — судит-то по себе — что пришел к выводу — будет достойнее и разумнее сделать первый шаг самому. Добился аудиенции у Билла Бёрли и как джентльмен подал в отставку.

— А что было дальше?

— Ну, дальше я знаю только от Чарли — вы же знаете, как слышно все на лестнице в подвал — так что не стоит принимать это за чистую монету. Но Билл Бёрли после этой истории с Читтеринг явно переживает очередной моральный кризис, а если прибавить ещё полицию и все прочее, он явно был не в лучшей форме. Когда к нему явился Эрик и сказал: «Я хочу уйти», Бёрли лишь кисло посмотрел на него и сказал: «Хорошо, когда?» Так что весь эффект полетел к черту.

Эрик, явно пытаясь выжать из него хоть искру интереса, заявил:

— И мне не нужно выходного пособия. Если не возражаете, я уйду с завтрашнего дня.

Но даже это не задело нашего героя. Он только запыхтел и буркнул: «Ну что же».

— А, привет, Эрик. Мы как раз о тебе говорили.

— Я так и думал, — сказал Эрик Даксфорд. Он явно был в том неприятном расположении духа, когда человек ищет, на ком сорвать злость, и притом не знает точно, с кем бы поругаться. — Я слышал, вы во вторник вечером заходили ко мне в контору.

— Но я же не знал, что это ваша контора, — ответил Джон, рискованно откинувшись на стуле. — Судя по надписи на дверях я считал, что фирма принадлежит Смиту и Силвермену.

— Смит уже на пенсии, — сердито бросил Эрик. — А Генри Силвермен — мой компаньон. И чертовски хороший коммерсант.

— Так что адвокат там только вы один.

— Ну и что? — спросил Эрик. — Он разбирается в праве лучше, чем любые два заскорузлых жополиза из этой богадельни вместе взятые.

— Не сомневаюсь, — согласился Джон. — Наверняка он близко — я даже сказал бы непосредственно — знаком с некоторыми областями права, как например нарушение условий договора или такой прекрасный старомодный проступок, как сманивание служащих.

— Послушайте, вы… — начал Эрик. — Подумай я, что вы все рассказали Бёрли…

— Ведь вы чертовски хорошо знаете, что я этого не сделал, — холодно заметил Джон. — И если вам от этого станет легче, то знайте, что никогда и не собирался. Но раз вы сами решились на уход, которого давно заслуживали…

— Вы хам!

— Держите себя в руках, — оборвал его Джон, наклонив стул ещё больше. — Для драки вы слишком толсты и к тому же мы оба давно вышли из возраста, когда не мешает небольшая доза физического воздействия.

— Я не намерен руки пачкать, — заявил Эрик.

— Тот грохот, что вы слышали, — сказал Джон Боуну, — это у меня камень с души свалился.

— Но кое-что я вам скажу, — Эрик остановился в дверях. — Я чертовски рад, что уберусь отсюда. Мне тут осточертело. День за днем только: «Да, ваше превосходительство, никак нет, ваше превосходительство, не окажет ли мне лорд честь позволив почистить его ботинки?» Вы не адвокаты, вы лакеи. Как же я рад, что окажусь в конторе, где занимаются нормальной работой! Она совсем не столь престижна, как ваша, но там хоть человек сам себе хозяин.

Боун слушал его с восторгом. Ярость стерла со слов Эрика всю наносную позолоту, так что местами уже проступал грубый металл.

— Это мне нравится, — протянул Джон. — И ещё бы я хлопнул дверью. Это лучший способ закончить такую чудную речь.

Эрик испепелил его напоследок взглядом и зашагал к выходу.

— Я должен вам сказать, — заметил Джон, когда Эрик ушел, — что будь у него мужество сказать все это, работая здесь, — я имею в виду, пока здесь получал жалование, — я мог ему и зааплодировать. Ведь в чем-то он прав. Только теперь это как будто плюнуть — и убежать.

Хейзелридж между тем раздумывал над грудой донесений, в которых излагались подробности насчет письма, найденного под столом мисс Корнель.

«Представленный предмет, — значилось в первом из них, — по двенадцати параметрам сходится с образцом, который был нам предоставлен. По структуре, цвету, глубине тиснения, цвету печати и т. д».

«Нами был исследован образец почерка при стократном увеличении, — так начиналось следующее. — Число характерных особенностей, которые сходятся в обоих образцах, слишком велико, чтобы допустить иное заключение, чем что они были написаны тем же лицом и примерно в то же время».

Затем весьма любопытное заключение мистера Алпейса, владельца писчебумажного магазина в Белсайз-Парк:

«Я поставляю писчую бумагу мистеру Смоллбону регулярно и у меня есть клише с его фамилией. Мистер Смоллбон в начале февраля заказал у меня письменно новую партию бумаги, сообщив, что его запасы подходят к концу. Я велел отпечатать пятьсот листов, но за ними никто не пришел. Дважды писал мистеру Смоллбону, чтобы напомнить, что бумага готова, но так и не получил ответа».

Сержант Пламптри заметил:

— Это правда. Когда я по вашему приказу зашел за образцом писчей бумаги Смоллбона к нему домой, то не нашел ни листочка ни в письменном столе, ни в папках. С трудом обнаружил один у миссис Таккер. Он каждый раз, когда платил за квартиру, прикалывал чек к листу писчей бумаги и оставлял на столе в комнате, так что один у неё и завалялся.

— Похоже, значит, — сказал Хейзелридж, — что бумага настоящая и подпись тоже. И кстати — нигде не видели там пишущей машинки?

— Нет, машинки у него никогда не было. Миссис Таккер говорила, что он свои письма печатал в конторе своего знакомого, но не знала, ни как того зовут, ни кто он.

— Ну что же, это вполне возможно, — протянул Хейзелридж. Протянул так задумчиво, словно мыслями был где-то далеко. Когда сержант Пламптри вышел, Хейзелридж послал за мисс Корнель.

— Мне кое-что пришло в голову, — начал он без лишних слов. — Давно должно было прийти, но знаете, как бывает. Короче, дело вот в чем: где все те папки, и бумаги, и книги и все прочее, что раньше было в том ящике? Все материалы по наследству Ишабода Стокса? Они ведь были достаточно объемистыми, не так ли? Такой сверток не пронесешь под пиджаком. Так где же это все?

— Одно я знаю точно, — неторопливо заметила мисс Корнель, — что в конторе их нет.

— Почему вы в этом так уверены?

— В любой другой адвокатской конторе, — сказала мисс Корнель, сверток с бумагами, учетные книги и письма можно засунуть куда угодно, и никто не обратит внимания — но не у нас. У Хорнимана — никогда.

— Понимаю, — протянул Хейзелридж. — Сколько всего там было? Примерно.

Мисс Корнель сделала неопределенный жест рукой.

— Трудно сказать. Ящик был почти полон. Там была уйма барахла. Куда больше, чем кто-нибудь хотел бы таскать с собой.

— Да, — сказал Хейзелридж, — да, так я и думал.

Боб Хорниман, выселенный из своего кабинета и вынужденный пока работать в невзрачной полуподвальной каморке, привык проводить время по чужим кабинетам, поэтому Боуна не удивило, что Боб появился у него в одиннадцать часов, вместе с утренним чаем.

— Можете взять чашку Джона, — сказал Боун, — Он куда-то ушел.

— Спасибо.

Боб сел на край стола Джона. Сидел, болтая ногами, пока мисс Беллбейс не покинула комнату, потом сказал:

— Я рад, что Коу тут нет, поскольку хочу вам кое-что сказать, точнее, сказать кое о чем, к чему долго готовлюсь.

— Слушаю, — осторожно протянул Боун.

— Нет, это не имеет ничего общего с расследованием, — торопливо заверил Боб, заметив его сдержанность. — Это… Короче, скажите мне, у вашего отца денег хватает?

— Ну, думаю, кое-что есть, — допустил Боун.

— Простите, что спрашиваю… не слишком тактично. Я помню, он занимал видное положение в Сити, и всегда слышал о нем как о каком-то таинственном финансисте, на которого миллионы так и сыплются.

— Ну, все не так плохо, — усмехнулся Боун. — Сомневаюсь, что сегодня у кого-то и в самом деле есть миллионы. Отец располагает определенными финансовыми возможностями, которыми может распоряжаться по собственному усмотрению.

Боб ухватился за эти слова.

— Верно, вот именно это я и имел в виду. Речь именно об инвестициях.

— Вы лучше объясните мне, в чем дело, — терпеливо предложил Боун.

— Я хочу продать свою долю в фирме, — сообщил Боб. — И мне пришло в голову, не захотите ли вы её купить.

— Вы это серьезно?

— Совершенно.

Теперь, когда все было сказано, Боб выглядел гораздо спокойнее.

— Не стал бы предлагать это кому попало, но… ну что вам говорить! Я вас знаю, и Крейну вы понравились, а Бёрли… честно говоря, думаю, что получи он пару лишних акций, быстро пошел бы навстречу.

— Да, но почему вы хотите это сделать — почему хотите уйти? Черт возьми, ведь вы не можете все бросить.

Боун бессильно огляделся вокруг и его взгляд случайно упал на большую фотографию Абеля Хорнимана; старик его взгляд выдержал.

— Ведь это ваше призвание.

— Черта с два — призвание, — заявил Боб. — Послушайте, я этого в жизни никому не говорил, но знайте точно, в чем дело. Я ненавижу право. Не переношу все эти выкрутасы вокруг слов и цифр, все эти бесконечные дни, что я просиживаю тут задницу и ломаю голову над тем, оставить ренту леди Маршморетон в акциях Объединенной угольной, или перевести её на трех с половиной процентные акции концерна «Рыбная паста», и имеет ли лорд Хэлтуайсл право разделить одну восьмую от одной пятнадцатой наследства своей двоюродной бабушки поровну между своими племянниками и если не имеет, то почему.

Боун осклабился. Впервые с той поры, как поступил в фирму, припомнил Боба таким, каким последний раз видел его в колледже, — серьезного, перепачканного в чернилах, в очках с разбитыми стеклами и черных ботинках размера на два больше, чем надо.

— Пожалуй, вы правы, — сказал он. — Но что собираетесь делать?

— Плавать под парусом, — заявил Боб. — И возделывать землю. Я как раз узнал про одну ферму в Корнуэльсе, где можно было бы неплохо устроиться, а рядом там морской залив, едва не перед домом. И он достаточно глубок для небольшой яхты. Стоило бы это тысяч шесть, и может быть ещё три-четыре на обустройство. Да ещё небольшой резерв, потому что не думаю, чтобы это сразу стало приносить доход.

— Понимаю, — протянул Боун. — А сколько примерно вы сможете получить за свой пай в фирме?

— Двадцать тысяч, — сказал Боб. — И они стали бы приносить в год не меньше четырех тысяч прибыли.

Наступила короткая пауза. Боб Хорниман думал о цветущих лугах с травой по колено, о серебристой речке, которая вьется в траве; о гудении пчел, о ритмически покачивающемся огромном вымени. Боун думал о брачном контракте герцогини из Саутэнда.

Контора мистера Боуна-старшего была на третьем этаже одного из роскошных домов на восточной стороне Ломбард-стрит.

Контора была почти по-спартански строго обставлена. Дверь направо от лифта вела в справочную. На двери слева — точно такой же — не значилось ничего. Открыв их, Генри вошел в приемную, где сидел молодой человек чрезвычайно серьезного вида, который получал королевское жалование за то, что изолировал мистера Боуна от внешнего мира. Когда Генри вошел, молодой человек поднял голову, кивнул и продолжал трудиться над сложной диаграммой, разрисовывая её в шесть цветов.

Мистер Боун, сидевший в кожаном кресле у камина (который был единственным официально дозволенным источником огня во всем здании) встал, как-то равнодушно сказал:

— Привет, Генри, — и снова сел. Не нажимал кнопок, не говорил в микрофон и не звонил никому, что не хочет, чтобы его беспокоили, ибо в комнате, которая походила больше на курительную, чем на кабинет, ни кнопок, ни микрофонов просто не было. Обо всем заботился молодой человек в приемной.

— Привет, папа, — сказал Генри. — Мне кажется, ты совсем не похудел.

— Мало движения, — признал мистер Боун. — Никаких волнений. Наша фирма не терпит волнений. Это не как у вас, юристов. У нас в ящиках для бумаг — только бумаги. Кстати, у вас там недавно снова была какая-то неприятность?

— Да, — признал Генри. — Собственно, об этом я и хотел с тобой поговорить. Вот как обстоят дела.

Пока Генри говорил, у мистера Боуна успела погаснуть трубка. Никаких других видимых признаков интереса он не проявил.

— Что об этом думаешь ты? — спросил он, подумав.

— Мне бы это было по душе, — признался Генри. — Сейчас дела там не так хороши, как можно было ожидать. Но думаю, что фирма-то в основе своей солидная. Первоклассная репутация и множество клиентов. Может быть, из-за этой заварухи некоторых они лишатся, но все устроится. Люди не любят менять адвокатов.

— А цена?

Генри рассмеялся.

— Я хорошо знаю, что у тебя есть свои возможности выяснить все, что надо. Мое мнение тебе ни к чему.

— Может быть и нет, — признал отец, — но давай, выкладывай.

— Я думаю, — медленно сказал Генри, — что риск тут минимальный. Стопроцентной гарантии нет. Будь она, четыре десятых фирмы не предлагали бы за двадцать тысяч.

— Нет, — согласился отец. — Это точно. Ладно, я подумаю. Но при условии, что ты останешься в фирме. Я могу вложить свои деньги в тебя не хуже чем в господ Брауна, Бёрли и как там его.

— Я тебе очень благодарен, — сказал Генри. — Я пойду обедать. Полагаю, напрасно приглашать тебя с собой.

— Я никогда не обедаю, — махнул рукой мистер Боун. — Пустая трата времени. Между прочим, ты не догадываешься, кто совершил эти убийства? Не то чтобы я умирал от любопытства, — торопливо добавил он, — но это могло бы повлиять на твою идею.

— Не имею ни малейшего понятия, — честно ответил Генри.

— Так, Хофман, — сказал Хейзелридж, — я слышал, что вы закончили первую часть своей работы и можете изложить мне картину финансовой ситуации в фирме.

— Предварительную справку, — уточнил Хофман. — А если вы сочтете, что некоторые аспекты потребуют детального разбирательства…

— Начнем как обычно, если не возражаете.

И Хофман говорил целый час, лишь изредка перебиваемый Хейзелриджем. Взял в руки кипу заметок, но почти не заглядывал в них. Все держал в голове.

Говорил об имуществе движимом и недвижимом, об основном и оборотном капитале; об индексе популярности и профессиональном уровне, о взаимоотношениях фирмы с клиентами; о соотношении доходов и расходов; об итоговом балансе и о законе снижения рентабельности. И каждый установленный факт дополнял цифрами — фунтами, шиллингами, годами и месяцами, процентами и дробями.

Когда он кончил, Хейзелридж сказал:

— Премного благодарен.

И добавил:

— Полагаю, что основные тезисы вы мне представите письменно.

Хофман согласился, тогда инспектор продолжил:

— Сугубо между нами и начистоту, что из этого следует?

Хофман задумался. Потом рассортировал бумаги и заботливо уложил их в папку, навинтил колпачок на авторучку, сунул её в карман (где она пребывала вместе с тремя цветными карандашами) и с довольной улыбкой откинулся в кресле; у человека менее сдержанного такая улыбка означала бы буйное веселье.

— Я всегда думаю, — начал он, — что в каждом бизнесе начало — это как разводить огонь в камине. Вначале нужно собрать на колосники бумагу, щепки, на них — угли и только потом поднести спичку. Все моментально вспыхнет. Бумага прогорит, поленья затрещат — тут вы начнете подкладывать уголь — это ваш оборотный капитал. Сначала будет мало тепла. Вот так в каждом очаге и в каждом бизнесе — настает момент, когда вы знаете, получится или нет; и полагая, что уголь сухой, тяга хорошая, и вы все сделали как надо, скоро вы дождетесь настоящего тепла. Если же что-то не в порядке, можете разгребать угли и раздувать огонь, станете черным, как трубочист, но будет только дым и смрад и полно горелой бумаги. Но если уж разгорелось, дальше проще простого поддерживать огонь. Достаточно только время от времени подбрасывать угля. Между прочим, об этом люди часто забывают, когда жалуются, что шеф ничего не делает, а они должны надрываться за него. Любой сумеет поддерживать огонь, который уже разгорелся.

— Верно, — кивнул Хейзелридж. — И что дальше?

— Это ясно как день, — продолжал Хофман. — Это поймет каждый, кто над этим задумается. Но люди часто не понимают, что это правило действует и в обратную сторону. Такой хорошо разведенный огонь будет гореть и сиять и давать тепло ещё долго после того, как вы перестанете подкладывать. А если иногда все же чуть-чуть подбросите — даже не столько, чтобы возместить израсходованное — будет гореть ещё очень долго. Вот это и объясняет, что происходило в фирме «Хорниман, Бёрли и Крейн» в 1939—1940 годах. Сомневаюсь, что это мог бы заметить кто-то непосвященный — но запас угля у них кончался. Частично причиной этого была война, частично — тот факт, что их знаменитая система малопродуктивна в смысле быстрого и эффективного оборота. Она бы исключительно подошла, — и Хофман отнюдь не был ироничен, — для государственных учреждений. Но, прежде всего, по-моему, причина была в том, что доходы падали, расходы же — особенно расходы Абеля Хорнимана — возрастали. Естественно — у него был большой дом в Лондоне и усадьба в деревне, к тому же положение его требовало денег, чтобы его удержать; денег и ещё раз денег.

— Но его банковский счет мне показался слишком скромным, — заметил Хейзелридж.

— Вот вам пример, до какого состояния была доведена фирма. Помещения для конторы они арендуют. А договор аренды — вещь недолгая. В каждой приличной фирме, работающей в арендованных помещениях, есть фонд на обновление договора, на ремонт и эксплуатацию, не говоря уже о премии, которую нужно заплатить при обновлении арендного договора. И фирма «Хорниман, Бёрли и Крейн» долгие годы создавала такой амортизационный фонд. А в 1939 вдруг перестала делать в него взносы. В 1940 и 1941 вообще исчерпала весь фонд и израсходовала деньги.

Хофман минутку помолчал, чтобы собраться с мыслями, и продолжал:

— То, что случилось потом, труднообъяснимо. Где-то в конце 1940 фирма вдруг получила вливание свежей крови.

— Ага, — протянул Хейзелридж. Теперь не было сомнений — он заинтересован. — Продолжайте, прошу вас.

— Абелю Хорниману удалось как-то найти оборотный капитал. Это незаметно на первый взгляд — но когда знаете, что искать, то найдете. Амортизационный фонд был восстановлен. Ипотеки на недвижимости Абеля в городе и в деревне уменьшились. И даже расходы, которые обычно шли бы из прибыли, производились из капитала, так что прибыль не уменьшалась и наступило кажущееся оздоровление.

— Вы говорите — вливание свежей крови?

— Ну, это такая метафора.

Хофман произнес это почти виновато, словно осознавая, что специалист по финансам не имеет права прибегать к метафорам.

— Но это действительно самое простое объяснение, которое пришло мне в голову, если речь о том, что произошло. Короче, Абель Хорниман где-то раздобыл эти деньги — хотя я и должен добавить, что не имею понятия, где. Ясно только, что деньги поступили извне. Может быть, их ему кто-то завещал — но для этого все произошло слишком вовремя. Или ограбил банк.

— Не исключено, — с совершенно серьезным видом согласился Хейзелридж. — А могли бы вы определить, сколько было этих денег?

— Достаточно много, — сказал Хофман. — По меньшей мере десять тысяч фунтов.

— В конце концов, — заявила мисс Беллбейс, — убийство — дело серьезное. Ведь в следующий раз это может произойти с любой из нас.

— И все равно, — заметила Анна Милдмэй, — все это смахивает на донос.

— Думайте, что говорите, Анна, — одернула её мисс Корнель. — Мы не в школе. Я согласна с Флорри. Это вещь серьезная.

— Думаю, мы должны это сделать, — сказала мисс Беллбейс.

— Я это сделаю, — заявила мисс Корнель.

Хейзелридж уже собрался уходить, когда вошла мисс Корнель. Инспектор собирался возвратиться в Скотланд-Ярд, чтобы поговорить с доктором Блэндом из патологоанатомического отделения.

— Минутку, — сказала мисс Корнель, — я вас долго не задержу. Речь идет о том письме. Того, что нашлось у меня под столом.

— Прошу вас, — остановился Хейзелридж.

— Должна признаться, — начала мисс Корнель, — что мы несколько разошлись во мнениях, говорить вам об этом, или нет. Но большинство решило, что нужно. Ведь это заметили мы все.

— В письме?

— Да. Вам это, может быть, покажется несущественным, но если помните, письмо начиналось так: «Дорогой мистер Хорниман!» Мистер Смоллбон никогда так к Абелю Хорниману не обращался. Он написал бы «Дорогой Хорниман» или «Дорогой друг!» В таких вещах принят определенный этикет. Если вы с кем-то друзья, то опускаете слово «мистер», а если совсем близкие-то и фамилию. В таких вещах трудно ошибиться.

— Конечно, — признал Хейзелридж. — Вы очень любезны, и спасибо за то, что обратили на это мое внимание. Правда, не понимаю, — добавил он с усмешкой, — почему вы так опасались дать мне эту информацию.

В то утро мозг его явно работал не на полные обороты. Только уже на полпути в Скотланд-Ярд до него дошло, что из этого следует.

— Вы хотите от меня, — протестовал доктор Блэнд, — чтобы я научно оценил то, что к науке не имеет никакого отношения.

— Другими словами, — согласился Хейзелридж, — мы от вас хотим невозможного.

— Вот именно.

— И вы как обычно это сделаете.

— Подхалим, — пробурчал доктор Бленд. — Как хотите. Только не думайте, что я выступлю в суде и все это объясню присяжным.

— И в мыслях такого не было, — заверил Хейзелридж. — Я не требую от вас ничего, кроме как сузить поле поисков. Если можете сказать, что какие-то субботы более вероятны, чем другие, мы сможем сосредоточиться прежде всего на тех, кто тогда дежурил.

Доктор Блэнд приподнял мохнатую бровь.

— Значит, вы уже имеете в виду кого-то конкретного?

— Блэнд, дружище, вы просто гений. Да, я имею в виду вполне определенную особу.

— Тогда это может что-то дать.

Доктор Блэнд разложил на столе Хейзелриджа огромную диаграмму, с обычными координатными осями и девятью или десятью невероятно красивыми кривыми, каждая своего цвета.

— Все они начинаются с точки минимальной вероятности и доходят до вероятности максимальной. По горизонтальной оси отложено время в пределах тех четырех недель, о которых идет речь.

— Понимаю, — протянул Хейзелридж. — Или по крайней мере думаю, что понимаю. А что означают цвета?

— Различные части человеческого тела после смерти разлагаются с разной скоростью. И скорость разложения их зависит как от таких постоянных факторов, как температура и влажность воздуха, так и от множества случайных обстоятельств. Например, если в момент смерти желудок был полон.

— Достаточно, — торопливо перебил его Хейзелридж. — Это можно пропустить. Значит эти кривые означают разные части тела, которые вы исследовали.

— Да, контрольные точки. Например, вот эта сиреневая показывает степень отслоения ногтей на руках. Желтая — состояние внутренних покровов мочевого пузыря.

— А вот эта фиолетовая?

— Ногти на ногах.

— Ага. А форма кривых позволяет вам по отдельным признакам установить наиболее вероятное время смерти.

— Более-менее, — согласился доктор. — Как я вам сказал в самом начале, никакой особой науки здесь нет. Я только графически представил доводы, на основе которых пришел к определенным выводам. Вообще-то мне весьма помогло, что труп оставался — как я предполагаю — все время заперт в очень ограниченном объеме и примерно при той же температуре.

— И ваше заключение?

— До момента находки прошло минимум шесть, максимум восемь недель.

Хейзелридж взял календарь и пролистал его назад.

— Сегодня двадцать второе апреля, — протянул он. — Труп нашли четырнадцатого, то есть неделю назад. Шесть недель долой, это будет. Ага. А восемь недель. Гм…

— Вам это о чем-то говорит? — полюбопытствовал доктор Блэнд.

— Да, — заверил Хейзелридж. — Да, думаю, что-то начинает проясняться.

Шеффхем — город приморский, лежавший неподалеку от Норфолка. Городок не слишком большой, но процветающий, а его главная достопримечательность, или точнее говоря, главный повод его существования, — это глубокое устье реки, которое позволяет принимать больше сотни судов, и больших, и малых.

Инспектор Хейзелридж, отправившийся в Шеффхем служебной машиной, добрался на место в половине четвертого. Солнце грело так, что и летнему дню не было бы стыдно. Вода сверкала, ветер гнал по небу облака и вся блеклая неброская природа из всех сил старалась понравиться.

Хейзелридж вышел на единственной улице, которая спускалась к молу. Оглядел потемневшие стены и серые крыши лавчонок а за ними — холмы наподобие рыбьего хребта, на которых лишь корявые кусты сумели противостоять ярости Северного моря. Глубоко в душе Хейзелридж испытывал то радостное возбуждение, которое вызывают у своего уроженца даже самые непривлекательные края. Ибо Хейзелридж был родом из Норфолка, и тридцать два года в Лондоне ничего в этом факте не меняли.

О визите Хейзелриджа были предупреждены, так что когда машина остановилась на главной улице, его уже ждал сержант норфолской полиции. Через пять минут Хейзелридж сидел в шеффхемском полицейском участке, точнее в жилой комнатке в доме сержанта Роллса, и штудировал карту окрестностей.

— Если он приезжий, — заметил сержант Роллс, — отдыхающий или владелец яхты, то он не поселится в самом Шеффхеме. Скорее где-нибудь по дороге к вокзалу или к пристани.

Сержант провел пальцем по двум улицам, которые вели почти параллельно вдоль южного берега к устью реки, и под прямым углом пересекали главную улицу в её нижнем конце.

— Полагаю, вы знаете всех обитателей этих улиц, — сказал Хейзелридж.

— И отцов и дедов включительно, — усмехнулся сержант Роллс.

— Но с приезжими сложнее. Постоянных я знаю. Как его зовут? Ах да, Хорниман. Молодой человек, не так ли? Темноволосый, в очках? Кажется, он служил на флоте, добровольцем. Это он. У него дом в самом конце дамбы. Приезжает сюда почти каждую субботу и воскресенье. Теперь, думаю, там заперто.

— Кто-нибудь из местных там служит?

— Миссис Малле, — сказал сержант. — Убирает и покупает продукты. Он всегда звонит ей, что приедет, и она готовит дом. Я говорю «дом», но это скорее хижина.

— Что она собой представляет?

— Кто? Миссис Малле? Исключительно порядочная особа. Ее отец держал тут трактир «У трех охотников». Но лет пятнадцать назад умер. Под новый год свалился в погреб и сломал шею. Она женщина с характером. А муж у неё глухой как пень старый хрыч.

— Если не возражаете, я поговорил бы с миссис Малле, — сказал Хейзелридж.

— Никаких проблем, — кивнул сержант.

Миссис Малле приняла инспектора с истинно норфолской бдительностью, проводила в кухню, где в кресле восседал её муж. Его быстрые глазки бегали с одного на другого, но в приветственных формальностях он не участвовал.

— Вот в чем дело, миссис Малле, — начал Хейзелридж. — Мне очень важно знать, в какие субботы приезжал сюда мистер Хорниман. И особенно, — он заглянул в блокнот — в субботу 27 февраля.

— А я не знаю, — ответила миссис Малле.

— Он ездит сюда каждую субботу?

— Что вы, вовсе не каждую. Только летом. Был в конце февраля — как вы и говорили. Первый раз в этом году. И потом в конце марта, и в прошлую субботу и воскресенье.

— Так значит, — сказал Хейзелридж, — если он был тут 27 февраля впервые, это должно было вам запомниться.

— А я прекрасно помню, — отрезала миссис Малле, — только не знаю, должна ли вам об этом рассказывать.

Хейзелридж настаивал:

— Надеюсь, мне не придется напоминать, что ваш долг.

— Если меня вызовут в суд, — заявила миссис Малле, — другое дело. Когда меня вызовут в суд — я все скажу. Но до тех пор…

Мистер Малле скосил свои шустрые глазки на инспектора, чтобы увидеть, какой тот сделает следующий ход.

— Должен предупредить вас, — заметил Хейзелридж, — что это может быть расценено, как…

— Не то, чтобы я это одобрял, — вмешался мистер Малле, — но женская натура есть женская натура, и никаким разводом тут ничего не изменишь.

Инспектора вдруг озарило, словно в кухню Малле заглянуло солнце.

— Боюсь, что вы меня не поняли, — солидно заметил он. — Я расследую убийство.

Это произвело нужное впечатление. Мистер Малле откинулся на стуле, воскликнув:

— Что? Убийство? Неужели убили мистера Хорнимана?

Миссис Малле едва выдохнула:

— Так вы детектив из полиции?

— Да, разумеется, — подтвердил Хейзелридж. — Если вы думали, что я частный детектив, то ошиблись. И я не собираю улики для развода.

— Ну тогда, — смягчилась миссис Малле, — тогда я вам разумеется расскажу все, что знаю.

Оказалось, что Шеффхем труднодоступен по шоссе, зато очень удобно лежит всего в полумиле от железной дороги Лондон — Кромер, и что скорый из Лондона останавливается на здешнем вокзале в четыре часа дня. По словам миссис Малле Боб Хорниман приезжал этим поездом, к которому подают автобус, прозванный «Шеффхемской колымагой», а водит его одноглазый шофер по прозвищу «Шеффхемское пугало». Если не застрянет в канаве или ещё чего не случится, к перекрестку у дома Боба тот добирается в четыре десять.

— Как раз к обеду, — закончила миссис Малле.

— Он каждый раз так ездит?

— Каждый. Я всегда там натоплю и приготовлю чего-нибудь перекусить. Его это вполне устраивает. После обеда он идет взглянуть на яхту. Она обычно отшвартована у Альберта Таджа. А вечером ходит к «Трем охотникам» выпить пива. Там его все любят. Потом ложится спать. В воскресенье всегда ходит под парусом, и в шесть садится в поезд. По пути на автобус ключ оставляет у меня. А в понедельник я иду там прибрать.

Это похоже было на невинные и довольно приятные уик-энды. Хейзелридж в душе заметил, что никого не узнаешь толком, пока не встретишься с ним в отпуске. Он никогда бы не подумал, что тихий очкарик Боб может быть душой общества в деревенском трактире «У трех охотников».

Задав ещё несколько вопросов, с супругами Малле он расстался.

Как только двери за ним закрылись, мистер Малле, который был совсем не так глух, каким прикидывался, вскочил и устремился к буфету. С верхней полки схватил потрепанный номер еженедельника и раскрыл его на центральной странице.

— Убийство в Линкольнс Инн, — довольно заметил он. — Так я и думал, что это тот Хорниман. Адвокатская контора. Там в ящике с бумагами труп нашли. И довольно протухший, как здесь пишут.

— О Господи! — воскликнула миссис Малле. — Кто бы мог подумать! Такой приличный молодой человек!

— Ну, он же юрист, — заметил мистер Малле. — Я всегда говорю, по мне все юристы могут перерезать друг друга — вреда от этого не будет. Гады пожирают гадов.

Примерно в то время, когда мистер Малле произносил этот свой безжалостный приговор, инспектор Хейзелридж уже рассматривал дом Боба.

Ставни были закрыты, в доме ни души. За полоской занесенного песком газона виден был мол и рангоут небольшой яхты. Солнце уже заходило, и море с сушей сливались в однообразную мглу. С закатом поднялся холодный ветер.

Хейзелридж вернулся в участок. Он понял, что пора звонить в Лондон.

Сержант Пламптри сидел за столом Хейзелриджа. Перед ним лежал список фамилий. Было их около трехсот и почти у каждой приписан телефонный номер. Сержант Пламптри взглянул на список и вздохнул. Он обзвонил уже с полсотни номеров и был сыт этим занятием по горло. Уши его гудели от писка сигналов, горло пересохло от принужденной вежливости. Вспомнил, что когда-то читал историю, как у супруги президента Соединенных Штатов, которой на приеме пришлось пожать руку трем тысячам гостей, произошел истерический припадок, когда на следующий день утром за завтраком супруг ей пожелал доброго утра.

Сейчас сержант Пламптри прекрасно понимал, как она себя чувствовала.

Набрал очередной номер.

— Миссис Фристоун? Ах, простите, конечно, горничная миссис Фристоун. Могу я говорить с самой миссис Фристоун? Я из фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн». Алло? Миссис Фристоун? Прошу прощения за беспокойство, но я пытаюсь обнаружить автора одной телефонограммы, которая поступила к нам некоторое время назад-точнее говоря, в субботу, 27 февраля. Не помните, вы нам в тот день не звонили? Да, это было уже давно, — но это было в субботу, поэтому мы полагали, что вы могли запомнить. Нет? Да. Нет, разумеется, мы не можем требовать помнить, кому вы звонили два месяца назад. Прошу простить за беспокойство, миссис Фристоун.

Еще один прочерк в списке.

— Алло? Резиденция сэра Генри Роллоуэя? — Ах, камердинер сэра Генри. Могли бы вы передать сэру Генри, что фирма «Хорниман, Бёрли и Крейн»…

В тот день после обеда Боун отложил проект завещания, над которым работал, и хлопнул ладонью по столу.

— Разумеется, — сказал он. — Я же знал, что это неспроста.

— Что неспроста? — спросил Джон Коу.

— Сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов.

— Что за ерунда? — удивился Джон Коу.

— Вот видите, вы не дипломированный математик, как я, — сказал Боун. Любая цифра что-то значит. Наметанный глаз всегда отличит сложение от умножения.

Недолго думая, Боун отправился к Хофману, которого обнаружил за столом в кабинете кассира Вога. Хофман ретиво копался в связке оплаченных чеков.

— Инспектор Хейзелридж говорил мне, — начал Боун, — что при изучении личного банковского счета Абеля Хорнимана вы обнаружили одну позицию, которую не сумели объяснить. Насколько я помню, речь шла о сумме в сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов, выплачиваемых ежеквартально.

— Так и есть.

— И мне как раз пришло в голову, — извиняющимся тоном сказал Боун, — конечно, мне самому это кажется несколько надуманным, но вы не пробовали пересчитать это на три с половиной процента годовых?

Мистер Хофман казался удивленным.

— До или после вычета налогов?

— После. Учитывая, что вы говорили инспектору, это кажется довольно любопытным стечением обстоятельств.

Ручка Хофмана забегала по бумаге. Потом он цокнул языком и сказал:

— Разумеется. Удивительно, как я сам не сообразил.

Это была неохотная признательность математика математику.

Генри не спеша вернулся наверх и прошел в ту часть здания, где располагались кабинеты начальства.

У него было ощущение, что обстоятельства, как сговорившись, сами толкают его на решительный шаг; и шаг, который ему делать не слишком хотелось.

— Да? — встретил его мистер Бёрли. — Что вам угодно?

— Мог бы я несколько минут поговорить с вами и мистером Крейном?

— Пожалуйста, — сказал мистер Бёрли. Ему пришло в голову, что Боун, возможно, тоже хочет уйти. Он уже ничему не удивлялся.

— Разумеется, — согласился мистер Крейн. — В чем проблема?

— Дело не совсем в проблеме, — и Боун без лишних слов рассказал им об удивительном предложении, которое ему утром сделал Боб Хорниман. Его смущало, не злоупотребляет ли он доверием Боба, и одновременно казалось, что в данных обстоятельствах это не так важно.

Когда до мистера Бёрли дошло, о чем речь, он взорвался:

— Боб не мог такого сделать, я вам не верю!

Мистер Крейн ничего не сказал, но задумался.

— Я мог ожидать от вас больших познаний в законе о партнерстве, — продолжал возмущенный мистер Бёрли, — чтобы вы знали, что один из партнеров не может обращаться со своим паем как с личным имуществом. Остальные партнеры тоже имеют право голоса. С Абелем было другое дело. Он был основателем фирмы и оговорил право перевести свой пай на сына. Мы на это согласились. Но Боб имеет не больше прав перевести все на вас, чем, скажем, на мисс Беллбейс. Не хочу обидеть вас, — продолжал мистер Бёрли, — но вы тут едва неделю, и всего месяц как получили диплом.

Он покосился на мистера Крейна, надеясь найти моральную поддержку, но Крейн, испытующе взиравший на Боуна, не сказал ни слова.

— Разумеется, через год-два, — продолжал мистер Бёрли, — если вы — гм… проявите должные способности, мы могли бы подумать о вашем участии в прибылях.

— Ну естественно, — согласился Боун. — И я очень ценю вашу веру в мои способности, на которой основано ваше предложение. Вы сказали, что партнерство с таким же успехом могло быть предложено мисс Беллбейс. Сомневаюсь, что вы это сказали всерьез, но зато я имею возможность яснее объяснить, почему я к вам пришел. С точки зрения возможного партнерства между мной и мисс Беллбейс есть одна разница: в том что я могу вложить в фирму двадцать тысяч фунтов — разумеется, в качестве инвестиции.

— А с чего вы взяли, — насупился мистер Бёрли, — что фирме так необходимы ваши двадцать тысяч фунтов?

Удивительно, но вопрос был задан не воинственно, а даже с любопытством. Похоже, он действительно хотел услышать ответ, и Боун ответил.

— Вы прекрасно знаете, что Абель Хорниман позаимствовал десять тысяч фунтов из наследства Ишабода Стокса и использовал их для финансовой поддержки фирмы.

— Он все вернул, — строго одернул его мистер Крейн.

— Если вообще это имело место, — добавил мистер Бёрли. — Никогда ничего не всплыло.

— А теперь уже и не всплывет, — сказал мистер Крейн.

— Очевидно, вы правы, — согласился Боун. — Если это не обнаружил даже Хофман, то не обнаружит никто. Главным образом потому, что деньги были возвращены почти сразу же, а все счета, очевидно, исчезли вместе с другими бумагами, касавшимися завещания.

— Что тогда… — начал мистер Бёрли.

— Но то, что никто не знает, откуда в конце концов взялись эти деньги, ничего не меняет в том факте, что рано или поздно их придется вернуть.

— А вы откуда знаете, что это был заем? — бросил мистер Бёрли. — Что если эти деньги он, скажем, унаследовал?

— Вы это серьезно? — удивился Боун. — Будь это наследством, все стало бы известно, — но это вообще нельзя принимать в расчет. Сейчас совершенно ясно, что до самой смерти Абель Хорниман платил проценты по этому займу. Позиция эта фигурирует в его банковском счете. Сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов. Три с половиной процента годовых с десяти тысяч фунтов плюс налог. Достаточно показательная позиция.

— Кому же он платил эти деньги? — поинтересовался мистер Крейн.

Самым удивительным в этом разговоре было то, что оба партнера бессознательно держали себя с Боуном как с равным.

— Деньги Абель Хорниман получил наличными, — сказал Боун. — Это мы выяснили. Полагаю, из осторожности он положил их на свой личный счет в другой банк. Потом проценты мог выплачивать чеками.

— Кому? — в один голос воскликнули мистер Бёрли и мистер Крейн.

— В этом-то и все дело, — спокойно заметил Боун. — Разумеется тому, от кого он деньги получил.

— Совершенно непонятно, — сказал мистер Крейн. — Откровенно говоря, раз уж выкладывать все карты на стол, у Абеля не было ничего, под что он мог бы взять в долг. Одна наша фирма. Та приносила ему неплохой доход — но отнюдь не состояние. Во всяком случае, закладывать ему было нечего. Его дом в Лондоне, и земли, и поместье за городом уже были заложены — перезаложены.

— Откуда взял он эти деньги — один Господь ведает, — признал Боун. Может, взял пистолет и пошел грабить банк. Одно тут очевидно — или по крайней мере весьма правдоподобно: Смоллбону это стало как-то известно. А если бы правда вышла наружу — если бы Смоллбон постарался, как он имел обыкновение делать, — это означало бы крах Абеля Хорнимана и катастрофу для фирмы. И очень похоже, что потому Смоллбона и убили.

Боун помолчал.

— Теперь, когда Абель мертв, первая опасность отпадает. Но вторая остается. Именно поэтому я позволил себе намекнуть, что фирма может очутиться в ситуации, когда потребуется новый капитал.

— Майор Фернаут? — сержант Пламптри спрашивал себя в душе, на самом ли деле звучит его голос столь устало, как ему кажется.

— Да, у телефона.

— Простите, что беспокою вас, но я из фирмы «Хорниман, Бёрли и…» — да верно. Адвокатская контора. Мы здесь пытаемся напасть на след телефонного разговора с нашей конторой за 27 февраля.

— Это было в субботу?

— Да.

— Утром?

— Да.

— Забавно, что вы об этом спрашиваете, — заметил майор Фернаут. Подождите минутку, я загляну в свой дневник. Да, вы правы. Я к вам звонил в тот день с утра. После одиннадцати. А в чем дело?

— Ну, гм… А с кем вы говорили? — осторожно спросил сержант Пламптри.

— Но, друг мой, в том-то все и дело, — воскликнул майор Фернаут. — На это я и жаловался. Ни с кем я не поговорил. Там никого не было, хотя звонил я трижды. Это я называю бардаком! Уж если говорите, что в конторе в субботу утром кто-то будет, так там и должен кто-то быть.

— Разумеется, майор, — с нескрываемой благодарностью признал сержант Пламптри. — Благодарю вас, от души благодарю.

Едва придя в тот вечер домой, мистер Бёрли тут же поднялся в свою спальню. У постели стоял медицинский столик со стеклянной крышкой, а над ним висела большая белая аптечка.

Открыв её, мистер Бёрли окинул взглядом густой лес флакончиков. Потом как искушенный ипохондрик занялся изучением себя самого. Последнее время его заботили мешки под глазами. Не морщины и не темные круги — это было обычным делом и на них хватало дозы желудочных порошков, — но какие-то пятна, иногда длинные, иногда круглые, прям как азбука Морзе.

Мистер Бёрли взвесил эти признаки с точки зрения своих мощнейших запасов лекарственных средств и налил полную мензурку рубиново-красной жидкости. Перемешав стеклянной лопаточкой, опрокинул её в себя. Потом в зеркале рассмотрел язык, пощупал пульс и снова закрыл глаза.

Пятнышки он ещё видел, но уже куда слабее.

Мистер Бёрли ещё пару раз повторил дозу и настроение его заметно улучшилось. (И неудивительно, ибо он понятия не имел, что им только что было выпито ничто иное, как портвейн довольно низкого качества, который, выдавая за стимулирующее средство, обычно продают в мелкой расфасовке за многократную цену.)

Спустившись вниз, мистер Бёрли сел к столу, подумав с отвращением о Генри Боуне и с явной неприязнью — о мистере Крейне. Подумал о Бобе Хорнимане и не совсем прилично — о бедняге Абеле Хорнимане. Потом подумал о будущем. А там в перспективе — бесконечный ряд проблем. Непрестанные потрясения для его нервной системы; бесконечные атаки на его желудок; бессонные ночи, когда боязнь бессонницы превосходит саму бессонницу.

«В конце концов, — рассуждал про себя мистер Бёрли, профессиональные доходы ему, собственно, ни к чему. Никогда не расходовал и половину, а то, что накопилось за годы, лишь напрасно дразнит ненасытный аппетит министерства финансов».

И не в последнюю очередь, дойди до каких-нибудь неприятностей — а этот мерзавец Боун явно не угомонится — будет лучше, если сможет доказать, что принял меры уже заранее.

Мистер Бёрли придвинул лист бумаги и начал писать.

В тот вечер после ужина Боун натянул рабочий костюм, сказал миссис Маджоли, чтобы та его не ждала, и вышел из дому.

Ему нужно было подумать, и ночная прогулка по улицам Сити для этого лучше всего. На работу ночным сторожем заступал только в десять, спешить было некуда.

Стояла прекрасная ночь, с высокими перистыми облаками, с которыми играла в прятки луна. Боун направился к востоку, лишь туманно представляя, куда идет, но притом с уверенностью коренного лондонца, что не может слишком уклониться от нужного направления.

Теперь ему было ясно, что проблем две, и совершенно разные. И именно неясность этого основного факта вызвала все прежние неясности. Первый вопрос звучал так: кто и почему убил Смоллбона — и с ним связан вопрос, почему нужно было устранить мисс Читтеринг. Другой — отдельный вопрос — как Абелю Хорниману удалось найти тех десять тысяч фунтов.

Оба вопроса все же были между собою связаны, в этом Боун не сомневался. Цепь доказательств в общих чертах совпадала с тем, что он изложил Бёрли и Крейну. Абель Хорниман добыл десять тысяч фунтов каким-то способом, граничившим с нарушением закона. И Маркус Смоллбон его на этом поймал. Маркус Смоллбон был из тех людей, что неустанно следят за возможными скандалами и также неустанно пытаются предать их гласности. Поэтому кто-то, не хотевший, чтобы факты вышли наружу, устранил мистера Смоллбона при помощи самодельной резки для сыра. А когда понял, что может быть разоблачен какой-то неосторожностью мисс Читтеринг, устранил и её.

Уверенность, кто это мог быть, все крепла. Повод и возможность были налицо. Теперь осталось только разрешить основной вопрос, — как Абель Хорниман добыл деньги.

Когда Боун добрался до этого пункта, он обнаружил, что находится на Олдгейт Памп. Поэтому свернул к югу и следующих пятнадцать минут посвятил размышлениям о том, каким образом работящий, педантичный, способный и солидный адвокат мог раздобыть десять тысяч фунтов.

Напрашивалось решение, что он посягнул на доверенные ему фонды — лучше сказать на такой фонд, единственным опекуном которого был он сам. Именно это и было первым шагом Абеля. Он позаимствовал деньги из наследства Ишабода Стокса. Но это не могло быть окончательным решением. Контрольная система была для того и разработана, чтобы разоблачать такие нелегальные займы: а наследники, даже в полном смысле слова благотворительные, должны в конце концов начать протестовать против утраты значительной части своих доходов. Абель все это понимал, и постарался как можно раньше вернуть в наследство Ишабода Стокса недостающую часть, которую каким-то ловким ходом где-то раздобыл. Возврат денег прошел незаметно и Боун полагал, что сегодня уже ничего невозможно доказать, тем более, что большинство учетных документов утрачены.

Однако это все оставляло нерешенным вопрос, откуда Абель Хорниман эти деньги взял. Что одолжил — это почти наверняка, но под что?

— Что-то сегодня вечером вы задумчивый, Генри, — заметил лысый.

— Заботы одолели, — признался Боун.

— Проблемы?

— Именно, — кивнул Боун. — Проблемы. Что тут у нас сегодня?

— Отличный товар. Отличный бизнес. — Лысый по-хозяйски обвел рукой темный склад. — Тут такое виски, что только глянешь — и готов.

— Где мы расположимся?

— Там, — лысый отвел его в какую-то хибарку прямо напротив главного склада. — Газовое отопление и газовая плитка, чтобы разогреть ужин. Полный комфорт.

— Отлично, — согласился Боун. — Какова программа?

— Обход десять минут каждый час. Будем сменяться. Восемь минут, чтобы обойти вокруг, и две минуты — резерв. Если за десять минут не вернешься — все ясно.

— Ладно, — согласился Боун.

Оперев стул о стену под удобным углом, вернулся к предыдущим мыслям. По счастью, лысый был неразговорчив и в комнате установилась тишина, нарушаемая только шипением газа и тиканьем зеленых с золотом часов в углу.

Залог-ипотека-продажа заложенного имущества — поручительство. Как кто-то может заложить то, чего нет? Так звучал главный вопрос, который из всего этого вытекал. Какое поручительство мог предложить Абель?

«Это должен был быть солидный залог, — думал Генри, — если платил лишь три с половиной процента. При таких процентах никто рисковать не будет».

Эти вопросы продолжали его преследовать, когда в половине четвертого он вышел на обход меж бочек и коробок под ярким светом сильных ламп. Не оставляли его, когда он проверял автоматическую сторожевую систему на стальных шторах обоих въездов, и все ещё были далеко от решения, когда он возвращался к лысому, который приготовил очередную из бесконечной серии чашек чая.

Боун спросил:

— Как человек может взять в долг под что-то, чего нет?

— Откуда мне знать, — отмахнулся лысый. — Я в долг не даю.

Боун почувствовал, что впадает в состояние душевной исчерпанности и пустоты. Достал потрепанный томик «Откровенного собеседника» и скоро его уже унес мощный поток прозы Хейзлита.

Краем глаза он заметил, как лысый вышел, и отметил, что уже полпятого.

«По небу несутся облака, то наводя на мысль, то сбивая; гипотеза за гипотезой выплывают из глубины мозга, только не как стройная сеть паутины — легкая и прочная, выстроенная и во зло, и на пользу, а скорее как летающая бабьим летом паутинка, уносимая ветром воображения».

— Легкая и прочная, — повторил Боун, — выстроенная во зло и на пользу. Какая прелесть!

Тут он заметил, что лысый ещё не вернулся, и что стрелки на часах показывают почти без четверти пять.

— Гром меня разрази, — выругался Боун с неприятным предчувствием. Это мне не нравится.

Сунув книгу в карман, наклонил стул вперед, чтобы в зеркале над камином видеть дверь. Ногой нащупал скрытую кнопку.

Двери открылись и вошел молодой человек.

— «Все они на одно лицо, — подумал Боун. — Здоровые, мускулистые, морды как у боксеров. Черные волосы, белый шелковый шарф на шее, старая форма».

Пистолет он держал в руке так, словно умел с ним обращаться.

Боун дал ему сделать три шага и нажал ногой кнопку. Стальная штора опустилась перед дверью и с глухим стуком села на порог. Боун осторожно встал и со смешной важностью сказал:

— Подумайте, прежде чем совершите какую-нибудь глупость. Надеюсь, вы не хотите, чтобы полиция нашла вас здесь с трупом.

— А ну-ка открывайте! — рявкнул парень.

— Не выйдет, — заверил его Боун. — Открыть я не могу. Вот кнопка, можете попробовать сами. Работает она только в одну сторону — чтоб опустить штору. Открыть ту можно только снаружи, специальным ключом, когда сюда прибудет полиция.

— Если доберется, — ухмыльнулся парень.

— Это мы скоро выясним, — заметил Боун. — Кнопка заодно включает сигнал тревоги на Клак-лейн и Бишопсгейт и запирает наружные двери. Патрульная машина будет здесь минуты через три. Ваши приятели тоже в ловушке.

— Техника — замечательная вещь, — признал парень.

Боун решил, что все в порядке, и сел.

— Поэтому я вас с удовольствием кокну, — сказал парень.

— Но вам-то это не поможет, вам не кажется? — спросил Боун. — Могу я вам чем-то помочь?

— Да уж пожалуйста, — сказал парень.

Боун подошел к окну с с толстой решеткой и выставил стекло. Парень приблизился вплотную.

— Я не собираюсь убеждать вас, что здесь можно выбраться наружу, — заметил Боун. — Но случайно я знаю, что там внизу — канава, скорее даже бывший канал, а в нем на шесть футов воды и Бог весть сколько футов грязи.

— Благодарю, — протянул парень. Просунул пистолет сквозь решетку и когда та исчезла во тьме, раздался мягкий плеск.

— Он не заряжен. Но все равно это очень любезно с вашей стороны. Могу я как-нибудь отблагодарить вас?

— Ну, — задумался Боун, — возможно, вы могли бы ответить на вопрос, над которым я ломаю голову. Как может человек одолжить деньги под что-то, чего нет?

Парень задумался только на миг.

— Ну, это ерунда, — сказал он. — Просто заложить дважды одно и то же. Простейший трюк. Папаша мой проделывал это с запонками, отличный был номер. А, вот и наши приятели в синем. Напомните мне как-нибудь, я поясню вам, как это делается.

Когда в половине шестого Боун шагал домой, ответ предстал перед ним во всей своей потрясающей и прекрасной простоте.

— Заложить одно и то же дважды.

Боун лег в постель и впервые за многие годы проспал три часа подряд…

Пятница выдалась не из легких.

Первые её часы Боун провел внизу в подвале. Там было царство сержанта Коккерила, и как и все, имевшее отношение к сержанту, отличалось аккуратностью и разумной практичностью.

Договоры и письма, которые в нормальной адвокатской конторе валяются в беспорядочных кипах, кое-как перевязанных красной бечевкой, тут были подшиты в пластиковые или картонные папки; те стояли на шиферных полках по правой стороне. Позади, в двух шагах по правую руку, помещались регистраторы: книга завещаний, книга залогов и книга контрактов. Эту-то книгу Боун и листал.

— Вы ищете какой-то конкретный договор, мистер Боун? — поинтересовался сержант Коккерил.

— Да нет, скорее я примерно знаю, что ищу, но не знаю точно, что именно. Зато наверняка узнаю, когда найду, знаете, как это бывает.

— Возможно, вам стоит заглянуть в реестр, — заметил сержант Коккерил. — Там все контракты зарегистрированы по именам клиентов, со ссылками на имена участников с другой стороны.

— Да, пожалуй это поможет, — согласился Боун. — Я знаю, что там должен значиться Абель Хорниман.

При этих словах сержант Коккерил вздернул голову, но ничего не сказал.

Боун перестал шуршать бумагами, и в помещении за толстыми дверьми в восемь дюймов стало тихо, как в могиле.

— Вы его очень любили, правда? — спросил Боун.

Сержант не пытался делать вид, что не понимает.

— Да, — подтвердил он. — Знал его тридцать лет. С ним хорошо работалось. И человек он был прекрасный.

Это звучало уже знакомо, и немного подумав, Боун вспомнил, что примерно так же высказалась и мисс Корнель.

— В Первую мировую я был его ординарцем, — продолжал сержант Коккерил. — Вы удивлены? Вы-то не знаете, что мистер Хорниман был на французском фронте в пехоте. Он для подобных приключений был уже староват, но слышать ничего не хотел. Но, к счастью для него, как я всегда говорил, заполучил там тяжелый ревматизм и ко всему ещё воспаление легких. Все от морозов и сырости. И это его чуть не погубило. Но в то же время и спасло. Его комиссовали и уволили из армии. Все так жалели, когда он ушел. Да, это был прекрасный человек.

Сержант словно разговаривал сам с собой.

— В тот день, когда меня демобилизовали, он ждал перед казармами. А я ведь ничего не говорил — он сам узнал. Пригласил выпить по стаканчику и предложил место. Тогда я был куда моложе, что тут говорить. — Сержант Коккерил вдруг отвернулся. — Мне пора идти готовить чай. Этому сопляку Чарли ничего нельзя доверить. За шестнадцать лет, прожитых на свете, не научился даже предварительно как следует прогреть чайник.

Когда сержант ушел, Боун не сразу продолжил поиски. Его смущало какое-то мимолетное воспоминание. Что-то насчет Коккерила. Но так и не вспомнив, оставил эту затею.

При помощи реестра ему удалось неожиданно быстро обнаружить нужный контракт. Старательно списав дату и фамилии участников, перешел к папкам с документами на полках. Те были пронумерованы, чтобы соответствовать порядку регистрации, так что скоро он уже держал нужную папку. Но та была пуста, разве что кроме старого черновика договора.

Через несколько минут он уже был у себя в кабинете и говорил с Джоном Коу.

— Вы помните продажу поместья Лонглиф Фарм?

— Тот у меня навеки в сердце, — заявил Джон. — Это было мое первое дело по недвижимости в этой конторе.

— То-то мне показалось, что я узнал ваш шифр на черновике. Можете посвятить меня в подробности?

— Что вы хотите знать? — спросил Джон. — Если память мне не изменяет, продавцом был некий Даниель Джедд. А покупателем — майор Райт. Если вас интересует, я найду нужные бумаги. А так весьма простое дело. Подозреваю, потому его мне Абель и подсунул для дебюта. Все началось… — ага, тремя прямыми передачами прав. Первая — в 1880, потом в 1901 и третья — на Эзакиеля Джедда в 1920 году. Этот Эзакиель завещал имущество сыну, и когда в 1925 году умер, все перешло Амосу Джедду. Когда в 1935 умер и Амос, наследство перешло к Даниелю Джедду, который его в 1938 году продал. И все.

— И все время речь шла об одном и том же поместье? Начиная с 1880 года?

— До последней травинки.

— Почему же тогда, — спросил Боун, — три первых переводных документа не были приложены к договору, который шел через нашу фирму?

— Я помню, Абель что-то говорил об этом, но что — уже не вспомню. Самый старый документ, который был приложен, датирован был 1926 годом.

— Пока как будто все в порядке, — признал Генри. — Но я бы ожидал, что предыдущие документы о правах собственности будут приложены, или по крайней мере, — он показал на черновик договора, — что тут будет отмечено, где они хранятся.

— Теперь, когда вы завели разговор, мне это тоже кажется существенным. А они не хранились где-нибудь в другом месте?

— Нет. Бумаги 1880, 1901 и 1920 годов никогда не были вычеркнуты из здешнего реестра. И посмотрите, здесь есть копии приложения к основному договору. Начинается договором 1926 года.

— Надо же? — Джон почесал в затылке. — Почему вы думаете, что Абель припрятал предыдущие договоры — на меня он никогда не производил впечатления человека, который на дому производит пергаментные абажуры.

— Не думаю, что он пустил их на абажуры, — неторопливо произнес Боун, — я полагаю… Ага, это видимо меня. Алло? Да, Боун у телефона.

— Мы обнаружили тот банковский счет, — раздался голос Хейзелриджа. Судя по вашему утреннему тону, я решил, что вам это будет интересно. Ежеквартальные выплаты были адресованы Ипотечному фонду Фермерской лиги. У них контора на Ломбард-стрит.

— Отлично, — обрадовался Боун, — немедленно еду туда.

— Полагаю, ваши ожидания оправдались?

— Полностью.

— Потом скажите мне, как все прошло, — и Хейзелридж повесил трубку.

— О чем, собственно, речь?

— Моя идея в том, — начал Боун, — что Абель Хорниман подделал материалы договора. Собственно, нет, не подделал, это не то слово. Скорее, слегка подправил. Чисто в хорнимановском стиле. Полагаю, что взял три солидно выглядевших очевидно подлинных документа — скажем, те первые три перевода прав на недвижимость Лонглиф Фарм, о которых мы только что говорили. Они прекрасно подходили, поскольку планов там не было — только подробное описание. А потом он взял последнее свидетельство — 1920 года, на Эзакиеля Джедда — удалил последний лист и на его место поместил новый, который сам собственноручно написал — на это он был большой мастер, не так ли?

— Вот именно. Умел писать прекрасным адвокатским каллиграфическим почерком. Владел он и технической стороной договорных бумаг.

— Теперь я помню, о чем-то подобном говорил мистер Бёрли на том торжественном ужине. Да, и я сказал бы, что на том подделанном листе пергамента на этот раз план был. И я даже готов утверждать, что это был план поместья Абеля Крокэм Корт. Теперь уже оставалось только написать договор от имени Эзакиеля Джедда — опять, конечно, с планом Крокэм Корта, заверить все и пустить в ход.

— Возможно, я словно с луны свалился, — сказал Джон, — но простите глупый вопрос — зачем ему был нужен другой договор на куплю Крокэм Корта? Ведь у него был подлинный договор о покупке 1936 года.

— Тут вот в чем дело, — пояснил Генри, — предыдущий договор ему пришлось отдать банку, когда заложил поместье в 1937 году. Вам не кажется, что такой дубликат отлично пригодился в пиковой ситуации 1943 года?

— Ну, если вдруг на то пошло, то человеку дубликаты никогда не помешают. Куда вы собрались?

— В Ипотечный фонд Фермерской лиги, проверить все. Не хотите со мной?

— А почему бы и нет? — согласился Джон. — Вижу, мне все равно не удастся сосредоточиться, пока в шестнадцатой главе все не выяснится. Как вы все это раскопали?

— Это все старый трюк с запонками, — пояснил Боун. — Если мы поспешим, ещё успеем на автобус. Заложить те же запонки дважды. Вчера вечером мне это объяснил один специалист.

Фермерская лига помещалась в том же здании, что и мистер Боун старший. Там не было ничего фермерского, кроме названия и эмблемы, соединившей два пшеничных колоса и серп. На самом деле это было сборище многолетних приверженцев частного предпринимательства, которые ссужали свои деньги фермерам под три с половиной процента. Хейзелридж уже говорил с ними по телефону, так что Боун и Коу были тут же проведены в кабинет управляющего. Мистер Мэнифолд был облысевшим стариком, несколько смахивавшим на аэростат. Заботы привели к тому, что в некоторых местах он несколько обмяк.

— Надеюсь, — начал мистер Мэнифолд, — что тут проблем не будет. О смерти мистера Хорнимана мы конечно слышали. Большая утрата.

Мистер Мэнифолд на миг принял траурный вид.

— Мы ожидали, что обычным способом нам будет подтверждено завещание и что исполнитель последней воли и дальше будет поквартально платить проценты. Следующий срок — в июле.

Боун решил, что грубая правда жизни успешно приведет толстяка в чувство.

— Не сомневаюсь, — сказал он, — что проценты будут аккуратно вноситься и впредь, по крайней мере пока. Но, к сожалению, я должен сообщить вам, что залог под займ был совершенно иллюзорным.

— Иллюзорным? — Мистер Мэнифолд едва не испустил дух, потом опомнился и побагровел, словно получив долгожданную дозу гелия. — Не будете любезны пояснить, как двести акров земледельческих угодий могут быть иллюзией?

— У вас далеко бумаги по залогу?

— Я попросил подготовить все бумаги, — обиженно заявил мистер Мэнифолд, — и вот мистер Фремлингхаус, наш юрисконсульт.

Фремлингхаус, рослый мужчина с пшеничными усами, в роговых очках, подсел к столу мистера Мэнифолда и положил перед собой пачку бумаг. Мистер Мэнифолд развязал красный шнурок и придвинул бумаги Боуну.

Единственного взгляда на них Боуну хватило, чтобы убедиться в своей правоте. Придвинул их Коу.

— 15 февраля 1880. Договор о передаче прав. Генри Болдерстон и компания на Джона Пратта. Объект Лонглиф Фарм в графстве Кент.

— Насколько я помню, название объекта позднее было изменено, — заметил мистер Фремлингхаус.

— Вот именно, — язвительно бросил Боун.

Теперь он занялся бумагами 1920 года. Договор был переплетен в виде книги, написанной вручную на пергаменте изящным, но безликим каллиграфическим почерком. Боун внимательно исследовал последний лист. Джон Коу и Фремлингхауз следили через его плечо.

— Здесь все достаточно хорошо заметно, — сказал Боун. — Последний лист был вшит дополнительно и прикреплен к обложке клейкой лентой.

— Господи, — всплеснул руками Фремлингхаус, — Это же надо! Не помню, чтобы я когда-нибудь их так внимательно разглядывал — по крайней мере не с такой точки зрения. Ведь вполне обычное дело, что листы скрепляют клейкой лентой. Вы полагаете, что лист кто-то добавил… или подменил?

— Совершенно верно, — подтвердил Боун.

— Изумительно, — Джон показал пальцем на раздел, описывающий недвижимость. — Так все просто: «Ранее известная под названием Лонглиф Фарм, а ныне уже несколько лет под названием Стэнкомб Фарм в графстве Кент».

Фремлингхаус просмотрел все три договора с профессиональным интересом, граничившим с восхищением.

— В первых двух договорах вообще нет планов, — заметил он.

— Нет. Только список отдельных составных частей, их расположения и обычные нудные описания; «Все эти отдельные участки, пахотные земли, пастбища и водные угодья, вместе с жилыми и хозяйственными постройками, и т. д., и т. п». Я удивляюсь, как им не надоело все это выписывать — ведь все равно никто не читает.

— Видимо, это пережиток тех времен, — заметил Фремлингхаус, — когда налог за сделки с недвижимостью платили с площади. Как видно, этот человек просто воспользовался последними строками договора — вот здесь — чтобы добавить слова: «Как изображено на прилагаемом плане». И приложил собственный план. Подождите минутку. Он соответствует описанию?

— Общая площадь примерно такая же, — сказал Боун, — В старых договорах размеры приведены в десятичной системе. Он перевел в ярды, чтобы это соответствовало его участку.

— Здорово! Великолепно! — не выдержал Фремлингхаус.

— Послушайте, Фремлингхаус, — заметил мистер Мэнифолд, — мне кажется, мы платим вам как раз за то, чтобы вы нас защищали от подобных вещей.

— Ни один специалист не сможет защитить вас от умышленного подлога, — огрызнулся адвокат. — На первый взгляд этот договор переводит права собственности Стэнкомб Фарм на Эзекиеля Джедда. Договор оформлен по всем правилам и явно безупречен с правовой стороны. Вот вам ещё один безупречный договор, которые переводит то же имущество с Эзекиеля Джедда на Абеля Хорнимана. Кто может требовать большего?

Мистеру Мэнифолду пришла новая мысль.

— А как же наш оценщик? Если Стэнкомб Фарм не существует, то что же он оценивал? Или его заключение тоже подделано?

— Как я вижу, вы недооценили всю изящность замысла, — заметил Боун. Когда оценщик отправился в Кент на осмотр недвижимости, он разумеется вошел в контакт с владельцем — назначил с ним встречу и так далее.

— Разумеется.

— А владельцем Стэнкомб Фарм — о котором сегодня мы знаем, что это порождение его собственной буйной фантазии — был Абель Хорниман. Я полагаю, что Абель встретил вашего оценщика с машиной и лично провез того по своим владениям. Потому он и включил в поддельный договор не вымышленный план, но план Крокэм Корта. Все было очень тщательно продумано.

В глазах мистера Мэнифолда мелькнул проблеск надежды. Он указал на последний договор.

— Если это действительно план Крокэм Корта, — заявил он, — то мы же можем настаивать на том, что наша ссуда распространяется на этот объект — как бы он не именовался в договоре.

— Конечно можете, — признал Боун. — Но только проку вам от этого не будет. Та ферма уже заложена в Народном земледельческом банке.

— Почему вы этого не обнаружили, Фремлингхаус? — взорвался мистер Мэнифолд. Мысль, что не на кого свалить вину, была для него непереносима. — Не заглянули в земельные кадастры? Наверняка провели только формальную проверку.

— Конечно, я провел проверку, — буркнул Фремлингхаус, — и обнаружил запись о закладной Абеля Хорнимана на Крокэм Корт. Это нас не касалось. У нас он взял кредит под Стэнкомб Фарм. Конечно, правда, что в действительности это был Крокэм Корт, но мне откуда знать?

Мистер Мэнифолд издал что-то вроде:

— Ха! — и принялся терзать чистый лист промокашки.

— Послушайте, — вмешался Боун. — Пожалуй, все не так плохо, как кажется. Полагаю, у вас есть все шансы вернуть деньги.

Зазвонил телефон. Мистер Мэнифолд его игнорировал, пока не лопнуло терпение, но наконец весьма неохотно поднял трубку.

— Что? Кто? Ага, минутку. — Прикрыв трубку, обратился к Генри. — Вас вызывает Скотланд-Ярд, — сообщил он. — Старший инспектор Хейзелридж требует, чтоб вы немедленно прибыли.

— Скажите, я уже иду, — сказал Боун.

Когда они с Джоном уходили, мистер Мэнифолд и Фремлингхаус взирали друг на друга в предчувствии самого худшего.

— Простите, что я так срочно вас вызвал, — сказал Хейзелридж, — но дело сильно продвинулось вперед и я хотел бы слышать, что у вас нового.

Боун рассказал.

— Как просто! — воскликнул Хейзелридж. — Десять тысяч фунтов за один-единственный исписанный лист пергамента! Но все великие подлоги всегда выглядели очень просто!

— Сомневаюсь, — заметил Боун, — что кто-либо, кроме столь опытного специалиста по сделкам с недвижимостью, каким был Абель, и ко всему ещё на его месте, сумел бы столь гладко все проделать. Что если бы оценщик был местным жителем и знал ферму? Все тут же лопнуло бы. Наверняка Абель знал, что Фермерская лига пользуется услугами лондонского оценщика. Возможно, Абель был знаком с ним лично. Тогда все было ещё легче.

— Одно я не могу понять, — признался Хейзелридж, — По вашему, основы для подлога Абель заложил уже в 1938 году. Он что, уже тогда знал, что у него грудная жаба?

— Ну нет, — покачал головой Боун. — Зато он знал, что у него кончились деньги. Лучше всего в этом методе была его обратимость. Пока он регулярно платил проценты, ничего не могло случиться. А если вдруг появилась бы возможность выплатить долг, ипотеку можно было ликвидировать. Тогда он получил бы документы назад и мог их даже сжечь. А Фермерская лига, вернув свои деньги, тоже ни о чем бы не спрашивала. Точно как если бы посыльный присвоил бы пакет с деньгами, надеясь, что на следующей неделе выиграет в тотализатор и все вернет.

— Все они одинаковы, — согласился Хейзелридж. — Ну, по крайней мере эта часть происшедшего теперь ясна. Благодаря вашим усилиям, — великодушно добавил он. — Все было так: Смоллбон узнал про Стэнкомб Фарм и что-то — мы никогда уже не узнаем, что, — возбудило у него подозрения, что Стэнкомб Фарм никогда не существовал. Семнадцатого февраля — то есть в пятницу — он съездил туда, чтобы убедиться. Мы не придали значения одной его реплике, которую передала нам хозяйка квартиры: «Если найду то, что ищу, начнутся большие дела». Этот жалкий человечишка уже нюхом чуял запах грязного белья, может быть воображал себя свидетелем на громком процессе. И он видимо нашел то, что искал — или, точнее, не нашел, что одно и то же. Вечером вернулся домой, а на следующий день…

— Да, — кивнул Боун. — Как же он провел следующие две недели?

— Первую — на распродаже фарфора и керамики в Линн Реджис. Мы только что получили эту информацию. Нет никаких сомнений, опознание несомненное. Он не скрывался, в отеле записался под собственным именем.

— А в перерывах между прицениванием к фальшивым вазам династии Минь и сомнительным кельтским лошадкам думал о том, как из скандала с Хорниманом выжать максимальную пользу.

— Да уж. Полагаю, он тогда написал как минимум два письма, видимо адресовав их Бобу Хорниману. Тогда он мог уже знать, что у Абеля дела плохи. Возможно, не хотел, чтоб того это добило, прежде чем предстанет перед судом. Примерно так он скорее всего рассуждал. В первом письме, видимо, привел факты, которые сумел установить, и спрашивал, что намерена фирма предпринять, и собирается ли она вернуть деньги (сам прекрасно знал, что не сможет). Но если бы и вернула, он считал своей обязанностью поставить в известность полицию — со ссылкой на параграфы о подлоге — и довести дело до суда. Боб обдумал все и написал ему, чтобы пришел в контору в субботу 27 февраля. И что он все разъяснит.

— А сам принялся за дело и опорожнил один из ящиков для бумаг. Между прочим, как провел Смоллбон последнюю неделю? На распродаже антикварного стекла в Хемл Хемпстед?

— Этого мы пока не знаем, — признал Хейзелридж. — Но узнаем, — добавил он со спокойной уверенностью.

— Не сомневаюсь, — уважение Боуна к результатам рутинной полицейской работы все возрастало. — И что было дальше?

— Смоллбон поверил письму и принял приглашение. Думал, что ответ его может удовлетворить. Это письмо мы и нашли. Послано было оно на домашний адрес Боба. Потому и не было зарегистрировано.

— Лично Бобу?

— Да. Нужно было собраться целому совещанию секретарш, чтобы обратить внимание на разницу между началом: «Дорогой Хорниман» и «Дорогой мистер Хорниман».

— И Боб носил его в кармане и потерял в конторе?

— Что-нибудь вроде этого. Конечно, в общих чертах. Детали дополним позднее. В субботу утром Маркус Смоллбон прибыл в Линкольнс Инн в четверть первого, как было условлено. Боб там его ждал уже один. Постарался договориться, но все было напрасно. Значит, оставался только другой выход. В ящик — и с концами! Ключ можно выбросить и сделать вид, что ничего не знает.

— Для такого нужны крепкие нервы, — делать вид что ничего не случилось.

— Да, — признал Хейзелридж. — Вам бы следовало прочесть его послужной список, — как-то не по теме добавил он. — Знаете, что он получил крест «За храбрость», и вполне заслуженно? За конвои в Арктике.

Боун на миг задумался и сказал: — Есть какие-нибудь прямые улики?

— При расследовании убийств редко попадаются прямые улики, — спокойно заявил Хейзелридж. — Но у нас уже немало косвенных. И они начинают стыковаться друг с другом. Больше вам сказать пока не могу. Например, возьмите время второго убийства. У четверых нет алиби на критическое время. Но Боб Хорниман, насколько я знаю, единственный, кто постарался создать фальшивое алиби.

— Вы в этом уверены?

— В душе я уверен. Хочу вызвать в качестве свидетелей всех официанток из ресторана, где якобы ужинал Боб, и все они поклянутся, что никогда в жизни его не видели. Это легко проверить.

— Что-нибудь еще?

— Пока только одно. По словам Боба, в ту субботу он был в конторе с мисс Милдмэй до двенадцати. Положим, что они ошиблись и ушли из конторы минут за пять до полудня. Не будем спорить из-за десяти-пятнадцати минут. Но как вы объясните факт, что один клиент звонил в вашу контору три раза в одиннадцать часов и никто не снял трубку?

— Гм… А как это объясняете вы?

— Мне объяснять незачем. Пусть это делает Боб Хорниман. Но положим, что он избавился от мисс Милдмэй пораньше — скажем, заявил, что для неё работы нет, — и что потом попросил её ничего не говорить. А у него было слишком много хлопот, чтобы ликвидировать все эти бумаги и книги.

— Да, — протянул Боун. Он как раз кое-что вспомнил. Вспомнил, как взглянула Анна Милдмэй на Боба Хорнимана на торжественном банкете в первый день его работы в фирме. Десять дней назад. А казалось ему, так давно. Ему казалось…

Он вскочил с кресла.

— Если я вам больше не нужен, я пойду.

— Вызвать вам такси?

— Нет, спасибо, я пойду пешком.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Ну, если что-то станет известно, я вам позвоню. Оставайтесь в контакте со мной.

— Ладно, — Боун торопливо ушел.

Хейзелридж задумчиво посмотрел ему вслед.

Боун действительно прошел весь путь домой пешком.

Это пришло ему в голову совершенно неожиданно — жуткая мысль, что Боб Хорниман и вправду убийца и что его за это в самом деле повесят; что ему привяжут руки к телу, а на голову наденут мешок, что ему придется ступить на вычерченную мелом букву «Т» на люке и что его собственный вес сломает ему хребет. До сих пор его увлекал механизм следствия, и вперед он не заглядывал.

Зато теперь ему было очень плохо.

Не то, чтобы он близко знал Боба. Вряд ли мог назвать его приятелем. Но они ходили в одну школу. Боб отличился в войне, всегда держался с Боуном по-приятельски, и вообще тому нравился.

«Если бы он хоть остановился на первой жертве, — говорил себе Боун. — Ту бы можно было простить. Не с точки зрения права — у закона слишком зашоренные взгляды на святость жизни индивидуумов типа мистера Смоллбона — но хотя бы в глазах его друзей. Ни один из них пальцем бы не шевельнул для его разоблачения. Но убить эту патетическую, глупенькую и безвредную мисс Читтеринг! Только для самозащиты».

— Я на вашем месте не лез бы под автобус, молодой человек, — заметил ему констебль на углу Олдвич. — По крайней мере, пока он не остановится. Наезды со смертельным исходом неприятно нарушают дорожное движение.

— Простите, задумался.

Уже осторожнее Боун миновал здание суда и Белл Ярд. Теперь ему в голову пришла иная мысль. Каково бы было его положение как партнера, если бы осуществилась недавняя идея Боба? Если Боб уже перевел бы пай на него и тихо исчез на свою ферму в Корнуэлле, прежде чем все вышло бы наружу? Напоминание Фермерской лиги об очередном взносе стало бы роковой спичкой в бочке с порохом. А что если до того Боб сумел бы как-нибудь рассчитаться?

«Нет, этот парень — мошенник, — сурово сказал себе Боун. — Нечего пылать к нему симпатией. И ещё такой хладнокровный убийца!»

Неприятные мысли не уходили. Если версия полиции верна, нет ли тут ещё одного человека, у которого Боб теперь в руках? Анна Милдмэй? Боун сказал себе, что не хотел бы, явившись в понедельник в контору, выяснить, что Анна отправилась следом за мисс Читтеринг.

Генри вернулся в контору, изнывая от желания позвонить Хейзелриджу. Но решил, что с небольшой помощью может справиться и сам. По крайней мере один надежный помощник у него был. Вызвал мисс Корнель.

Времени для околичностей не было.

— Вы в хороших отношениях с мисс Милдмэй, не так ли?

Мисс Корнель удивленно взглянула на него, но ограничилась только сухим «Да».

— Хорошо. А не могли бы вы как-то так устроить, чтобы она провела этот уикэнд у вас?

— С вечера пятницы до вечера воскресенья?

— Этого хватило бы.

— Могу пригласить, — кивнула мисс Корнель. — Нет, погодите, я в эту субботу дежурю.

— Завтра будет закрыто, — сказал Генри. — Так распорядился мистер Крейн.

— Да, фирма катится под гору, — заметила мисс Корнель. — Полагаю, нет смысла спрашивать вас, в чем дело?

— Лучше бы не надо, — ответил Генри. — Только на двое суток.

Мисс Корнель быстро взглянула на него.

— Ага, так вот в чем дело. Ну ладно, я попытаюсь. Но, возможно, у неё уже свои планы.

— Так отговорите её, — настаивал Боун. — Да, Чарли, что тебе?

— Мистер Крейн хочет немедленно поговорить с вами, мистер Боун.

— Уже иду.

Крейн читал какое-то письмо. Генри никогда ещё не приходилось видеть маленького толстяка таким озабоченным.

— Видимо, вы сами понадобитесь нам куда больше, чем ваши деньги, — сказал он.

— Что случилось?

— Бёрли вышел из игры, — сообщил мистер Крейн. — Вот, все здесь. Все в этом письме. Он отказывается от всего, даже не требует назад свой учредительный пай.

— И что будет дальше? — поинтересовался Боун.

Ему стало казаться, что стоит на миг закрыть глаза — и окажется, что фирма перешла под начало герцога Ланкастерского.

— Его пай видимо будет разделен между остальными партнерами, подумав, сообщил мистер Крейн. — Так что за свои деньги вы получите гораздо больше.

— Гм… — протянул Генри. — Полагаю, что в понедельник я смогу вам дать тот или иной ответ.

Он подумал, что за уик-энд ему нужно разрешить уйму проблем.

Но самые удивительные события этого тяжелого дня были ещё впереди.

Боун ушел из конторы в шесть часов, дома рассеянно съел что-то приготовленное миссис Маджоли, и отправился на вечернюю прогулку. Тучи висели низко, собирался дождь, и Боун застегнул под горлом непромокаемый плащ, полный решимости выбросить из головы все мысли о фирме «Хорниман, Бёрли и Крейн».

Перед входом в концертный зал Темпл Холл вдруг заметил знакомое имя. Оно значилось на афише, сообщающей, что в тот вечер выступает хор «Справедливость» с баховскими «Страстями по Матфею». Главными солистами были известные певцы, а шрифтом поменьше значилось: «Второй тенор — Юстас Коккерил».

— «Двух людей с такой фамилией быть не может», — подумал он. Тихо открыл двери и вошел.

Маленький зал был полон, и поскольку никто его не заметил, Боун тихонько встал за колонну и стал слушать.

Хор уже заканчивал первую часть. Хорал «И восстанешь» подходил к концу и по басовым и теноровым речитативам Боун решил, что пришло время. Второй состав уже был на ногах, и Боун увидел Коккерила, который тихонько присоединился к ним.

Все его поведение было отмечено несомненной уверенностью в себе и после первых нот «О горе, горе!» впечатление Боуна подтвердилось. У Коккерила был не просто хороший, красивый голос. Правда, ему недоставало концертного блеска, каким отличается исполнение профессионала, но это полностью компенсировали чистый тон, исключительная модуляция и трогательная непосредственность. «О, горе!» — Как будто слова эти певец произносил впервые.

Хор зарыдал:

— Господь мой, почему ты должен так страдать?

И тенор вновь зазвенел:

— Перед судом предстанешь.

Слова влекли за собой цепочку образов, как не смонтированный фильм; начиная со старого судьи, обрекающего на смерть, и кончая хмурым рассветом на тесном дворе, обнесенном высокой стеною.

Когда Боун в мыслях вернулся на землю, Коккерил уже начинал свое второе соло «Господа святого чтить буду». Для любителя партия сложная, но певец блестяще справился с нею, словно и не замечая трудностей. С исключительным вдохновением выводил долгие пассажи, пока голос его не растворился в заключительном хорале.

Когда отзвучали последние ноты, Боун торопливо окинул взором публику и убедился, что в восторге не один он. Слушатели отдали должное прочувствованному исполнению мгновением мертвой тишины, перешедшей в тот легкий шумок, который обычно следует после напряженного внимания.

И тут Боун увидел ещё кое-что.

В трех рядах перед собой он заметил голову на крепкой шее, переходившей в могучие плечи деревенского кузнеца.

Эту фигуру нельзя было не узнать.

Он немало удивился, что же привело инспектора Хейзелриджа в тот вечер в концертный зал Темпл Холл…

— Ага, — протянул заместитель начальника полиции.

Нарисовал в лежавшем перед ним блокноте рассерженного кролика, на минутку задумался, вытащил из нагрудного кармана пиджака четырехцветную ручку и пририсовал ему клетчатый галстук.

— Теперь ваш ход, — заметил он.

— Не вижу иной возможности, — согласился Хейзелридж. — Проблема в том, что все эти новые материалы пришли в последнюю минуту, так что у меня ещё не было времени его о ни о чем спросить.

— Но вы его уже допрашивали.

— Предварительно — как и всех остальных.

— Гм… — заместитель вернулся к своему кролику, и одарил его цилиндром, моноклем и наконец деревянной ногой. — У него явно была возможность совершить оба убийства. Метода соответствует его возможностям. И доводов было достаточно.

— В известном смысле даже слишком.

— К чему вы это говорите?

— Тут вот в чем дело, — осторожно начал Хейзелридж. — Я всегда был убежден, что определенный тип людей убивает в припадке ярости, и совсем иной — ради корысти. А тут, похоже, было и то и другое.

— Это можете оставить для апелляционного суда, — цинично бросил заместитель.

— Мне это совсем не нравится, — сказал сержант Роллс. Они с Хейзелриджем стояли в тени на Си-лейн. Где-то впереди неясным пятном белел домик. Видимость была весьма паршивая.

— Он приплыл сюда в четыре часа. Целый день гонял по устью реки — без видимой цели, словно изучал местность. Это кутер в тридцать два фута с подвесным мотором «остин». Для такого судна нужен экипаж в два человека, но он справляется один, и любо дорого смотреть как.

— И вообще не сходил на берег?

— Сходил. Заходил в дом выпить чаю, который приготовила ему миссис Малле. Потом снова вернулся на борт. И до сих пор там.

— Что он делает?

— Сидит, наверное, — пожал плечами Роллс. — Главное, что он все ещё здесь. Что никуда не смылся.

— У вас глаза лучше моих, — с завистью заметил Хейзелридж. Он едва различал контуры дома, а тем более того, что за ним.

— Я привык к темноте, — заметил сержант. — Но кто это? А, миссис Малле.

Перед ними вынырнула плотная фигура в плаще.

— А вы что здесь делаете? — спросила миссис Малле. — Пикник полиции?

— Придержите язык, миссис Малле. Это старший инспектор Хейзелридж из Скотланд-Ярда.

— Мы уже знакомы, — сказала миссис Малле.

— Он хотел бы знать, что делает Хорниман-младший на яхте.

— Мы живем в свободной стране, разве не так? — спросила миссис Малле. — Если вас это интересует, пойдите и спросите.

— Недурная идея, — согласился Хейзелридж. — Но если не возражаете, я предпочел бы, чтоб это сделали вы.

— Да ради Бога, — равнодушно согласилась миссис Малле, но оба заметили, что её черные глаза вспыхнули от любопытства.

Она исчезла за углом. Мужчины незаметно потянулись следом.

Из темноты донесся голос Боба Хорнимана.

— Это вы, миссис Малле?

— Да, сэр, это я. Принесла вам молоко к ужину. Не пойдете наверх?

— Пока нет, — ответил Боб. Едва ощутимое поначалу напряжение в его голосе было теперь вполне заметным. — Будьте так добры, оставьте его за дверью. Телеграмма ещё не пришла?

— Когда я уходила, ещё нет, — сказала миссис Малле, поднялась с причала в гору и сообщила:

— Видели? Ничего не сказал.

— Ладно, — протянул Хейзелридж, — придется рискнуть.

Ситуация чем дальше, тем меньше ему нравилась. Теперь он уже различал силуэт Боба на фоне бликов на воде. Казалось, тот сидит, скорчившись и скрестив ноги, на низкой крыше рубки и не обращая внимания на холодный вечерний бриз, смотрит на воду. Яхта стояла на одном кормовом якоре футах в десяти от пирса, который сам футов на пятнадцать выступал в залив. Расстояние явно было слишком велико, чтобы Боб мог отважиться его перепрыгнуть. Но с того момента, как заместитель спросил, может ли по его мнению Боб решиться бежать, Хейзелриджа мучало неприятное чувство, что он знает, как ответить. Но тогда не ответил. Ему казалось глупым предсказывать то, что и так скоро станет ясно.

Инспектор глубоко вздохнул.

— Мистер Хорниман!

— Да? Что вам угодно?

— Это инспектор Хейзелридж. Мне нужно с вами поговорить.

Наступила короткая пауза.

— Вы выбрали чертовски странное место, — заметил Боб.

— Знаю, но то, что я вам хочу сказать, крайне важно.

Наступила пауза подольше.

— Нам не стоит перекрикиваться через залив, — Боб поднялся. — Как известно, звук разносится над водой Бог весть куда.

Боб развернул яхту так, что просвет между берегом и кормой значительно уменьшился, и прыгнул на берег, где пришвартовал свой корабль к стальному кнехту.

— Пойдемте в кухню, — предложил он ничего не выражавшим голосом.

Хейзелридж последовал за ним по узкой каменистой дорожке. Он не мог сказать, облегчение испытывает, или удивление. И десять минут спустя все ещё не был уверен в этом.

«Боб Хорниман от вопросов не уклоняется, — думал он, — но и полной правды не говорит». Они сидели лицом к лицу в кухне. В свете сильной лампы без абажура лицо Боба казалось ещё бледнее обычного, глаза за толстыми стеклами глядели настороженно.

Неожиданно он перебил инспектора на полуслове.

— Можете ответить мне на один вопрос?

— Если смогу, — ответил Хейзелридж.

— Вы думаете, Смоллбона убил я?

Это был едва ли не единственный вопрос, которого Хейзелридж предпочел бы избежать. Но прежде чем он попытался выиграть время, Боб продолжал с оттенком иронии в голосе:

— Вы думали, что я тут сижу и думаю, топиться мне или не топиться, да?

— Я…

— Послушайте, инспектор, если я вам дам честное слово, что на самом деле существует объяснение для некоторых нестыковок в моих показаниях про то субботнее утро и вечер четверга, но они не имеют ничего общего ни со смертью Смоллбона, ни со смертью мисс Читтеринг — вы могли бы мне поверить?

— Нет, — твердо заявил Хейзелридж. — Не имею права.

— Ну ладно, — челюсть Боба воинственно выдвинулась вперед, — вероятно, я не могу запретить вам шастать здесь и вынюхивать всяческую информацию. Но помогать я вам в этом не буду, и не рассчитывайте.

— В таком случае, — Хейзелридж глубоко вздохнул, — мне ничего не остается, как предупредить вас.

Раздался столь громкий стук в дверь, что оба подскочили. И прежде чем кто-то из них успел сказать хоть слово, двери распахнулись и в них появился старик Малле. Он едва переводил дух и был красен от возбуждения.

— Пришла! — крикнул он. — Я думал, что она нужна вам срочно — вот и несу. — Мистер Малле размахивал вскрытой телеграммой. И поскольку понял, что нужно что-то добавить в объяснение, заявил: — Все в порядке, сэр, я уже взглянул.

Боб расправил на столе оранжевый бланк, Хейзелридж заглянул ему через плечо.

«A— Z отрицательные. Макнейл».

— Слава Богу! — выдохнул Боб. — Вы меня на минутку простите, но я должен позвонить.

Боб выскочил из кухни в прихожую, был слышен звук снятой трубки.

— Вы не знаете случайно, о чем идет речь? — поинтересовался Хейзелридж. И заметил, что обращается к миссис Малле, которая выросла за спиной мужа как из под земли.

— Междугороднюю, — говорил в прихожей Боб. — Севенокс ноль семь шесть три два.

— Ну конечно о той девушке, — заявила миссис Малле, — что сюда ездила на субботы и воскресенья.

— Господи! — воскликнул Хейзелридж. — Конечно! Ну я и болван!

— Десять минут? Я подожду.

Боб вернулся в кухню. Он держался так прямо, что казался внезапно подросшим.

— Так, теперь — что вы хотели знать?

— Если можно — правду, — предложил Хейзелридж. — Если, конечно, вы не возражаете.

— Нет, вот миссис Малле знает все, — сказал Боб. — Увидев вас впервые, она решила, что вы детектив по разводам. Но, впрочем, думаю, что лучше будет нам поговорить с глазу на глаз. Могли бы вы с мужем на минутку выйти в соседнюю комнату, миссис Малле? Растопите камин и откройте одну из тех бутылок, что в шкафу. И приготовьте бокалы. Полагаю, нам есть что отметить.

— Бутылками займусь я, капитан, — торопливо взял инициативу в свои руки мистер Малле, который сразу распознал выгодное занятие. — Предоставьте это мне.

— Так, мистер Хорниман, — сказал Хейзелридж, — теперь вы поясните мне, о чем идет речь?

— Ну разумеется об Анне Милдмэй, — ответил Боб. — Я её ужасно люблю и через семь с половиной минут собираюсь просить её руки.

— А телеграмма была.

— Ну да. Я думал… мы оба думали, что у нас будет ребенок. Мой ребенок. Теперь знаем, что нет. Две недели назад она сдала пробу Ашхайм-Зондека. И телеграмма как раз об этом. Понимаете? Если ребенка не будет, все гораздо проще. Могу просить её руки.

— Я бы скорее полагал, — неуверенно заметил Хейзелридж, — что если бы она и вправду ждала ребенка, ваша обязанность…

— Вот именно, — согласился Боб. — Я чувствовал бы себя обязанным. А это худшее основа для супружества. Теперь же все в порядке.

— Ну, ваше дело, — согласился Хейзелридж. — В конце концов это вам жениться. А теперь вы могли бы мне пояснить…

— Разумеется, — согласился Боб. — Короче, в тот вечер, когда убили мисс Читтеринг, мы, разумеется, ужинали вместе. Не в том заведении на Стренде, а в одном маленьком ресторанчике на Флит-стрит. Там был заказан столик на три четверти седьмого.

— Вас там знают?

— Должны бы знать, — усмехнулся Боб. — Я регулярно хожу туда последних десять лет. Это маленькое заведение — только хозяин и его брат, который обслуживает клиентов. Оба меня знают.

Хейзелридж умел распознать правду, когда её слышал.

— На всякий случай дайте мне адрес, — сказал он. — А что с субботой?

— Ну, — протянул Боб, — это весьма прискорбное обстоятельство. Ведь в тот день… короче, в тот день все и началось.

Хейзелридж с минуту смотрел на него, и вдруг невольно рассмеялся.

— То есть тогда вы…

— Ну, — растерянно кивнул Боб, — вот именно.

— Тогда неудивительно, что вам некогда было отвечать на телефонные звонки, — заметил Хейзелридж.

— Еще бы, — вздохнул Боб. — Вы можете представить, что особого желания работать у нас не было. Так что мы смылись оттуда в четверть двенадцатого и успели ещё на последний поезд в Шеффхем. Тут он останавливается в два часа. Миссис Малле вам это подтвердит… минутку, телефон!

Боб ринулся к дверям. Хейзелридж, который встал и с удовольствием стал греть поясницу у камина, слышал, как Боб говорит в трубку:

— Севенокс? А, это вы, мисс Корнель? Могу я поговорить с мисс Милдмэй?

Пауза.

— Анна, милочка, все в порядке.

Хейзелридж прикрыл дверь и вернулся на свое место у камина. Уже не слышал, что говорит Боб, но по тону решил, что действительно все в полном порядке.

— Божественный вид, — заявила толстуха в туристских шортах.

— Вот уж точно, — поддержала её спутница.

— Дикая природа, — продолжала толстуха. — Так ведь принято говорить, да?

— Точно.

— Доступная каждому, правда? — не унималась толстуха. — Билеты дорожают, на спортивные товары — налоги, а за так называемый обед изволь платить четыре с половиной шиллинга.

— Вот уж точно, — согласилась подруга.

— Вот перед войной, — продолжала толстуха, — я прошла пешком весь озерный край. Ночевала в молодежных лагерях. Продолжалось это десять дней и стоило мне три фунта шестнадцать шиллингов и восемь пенсов, включая дорогу.

— Ну нет, — ужаснулась спутница, — невероятно!

Было девять вечера. Хейзелридж сидел в купе третьего класса, возвращаясь в Лондон. Когда он сел, купе было пустым, но в Ипсвиче подсела эта парочка. Сам он был глубоко погружен в размышления.

Перебирал все дело с самого начала, чтобы понять, как оно выглядит теперь без главного героя. Ибо Хейзелридж был убежден, что Боб Хорниман тут ни при чем. Не то чтобы его алиби на субботнее утро многого стоило. Мог убить Смоллбона и ещё успеть на дневной поезд в Шеффхем. И никто не мог признать показания девушки, которая в него влюблена, особо убедительными. Но Хейзелридж основывал свою уверенность в невиновности Боба на единственной реальной возможности — что оба убийства одних рук дело. Никто, как бы хитер и ловок он не был, не сумел бы подделать ту неповторимую затяжку влево, которой были отмечены оба убийства. А если Боб без четверти семь был в ресторане в Сохо, он не мог убить мисс Читтеринг. Его алиби, конечно, нужно проверить, но Хейзелридж был уверен, что так все и было.

Ясно было и то, что разъяснения Боба не снимают всех вопросов. Впрочем, в таком случае любые разъяснения были бы весьма уязвимыми. Например, Боб утверждает, что о том письме, что нашли в секретариате, ничего не знает. Что он его никогда не получал. Если он говорит правду, то выходит, что письмо подбросили. Такую возможность Хейзелридж вообще-то все время имел в виду: с той самой минуты, как заметил следы от скрепки в верхнем левом углу листа. Вспомнил, что люди часто прикалывают чеки или квитанции к чистому листу бумаги, подписанному или без подписи. Адвокаты такие письма получают ежедневно. Кроме того, Хейзелридж вспомнил рассказ сержанта Пламптри, что Смоллбон приколол свой последний чек за квартиру к листу бумаги и оставил на столе миссис Таккер. Так что подобное письмо от Смоллбона в конторе мог получить кто угодно. Достаточно было отколоть чек и впечатать на листе бумаги на пространстве между заголовком и подписью подходящую фразу.

— Можешь видеть это на Паддингтонском вокзале, — говорила толстуха, — когда едут в Торки или Пэйнтон или куда еще. Везут с собой горы чемоданов. Это отдыхом не назовешь.

— Это уж точно, — опять согласилась её спутница.

— То ли дело приличный рюкзак, — и толстуха гордо показала на свой основательно набитый рюкзак, который лежал на сиденье рядом с ней.

И тут последний элемент головоломки стал на место.

— Господи, ну мы и идиоты! — заявил вдруг Хейзелридж в полный голос.

Девицы аж подскочили. Хейзелридж, умевший разбирать по губам, заметил, что толстуха шепнула:

— Пьяный вдрызг!

И впервые её спутница высказала иное мнение:

— Псих!

— Когда следующая станция? — спросил Хейзелридж.

Толстуха ухватила свою окованную металлом трость и торопливо смерила взглядом расстояние до двери в коридор.

— Этот поезд уже нигде не останавливается, — выдавила она. — Едет прямо до Лондона.

— Значит нужно его остановить, — заявил Хейзелридж, завидев в окно огни приближавшегося города.

Прежде чем спутницы успели осознать его замысел, Хейзелридж встал, протянул руку и рванул стоп-кран.

Лучше выбрать момент он не мог, даже если бы хотел. Миг ничего не происходило, прежде чем сработала воздушная система. Потом последовала серия рывков и скорость заметно упала. За окнами зарево распалось на отдельные освещенные пятна, поезд длинно зашипел и остановился прямо у перрона небольшого вокзала.

Хейзелридж выскочил ещё прежде, чем поезд остановился.

Двери с надписью «Дежурный по станции» распахнулись, выпуская потрясенного и пышущего гневом дежурного. Хейзелридж тут же остановил его, предъявил документы и буквально впихнул обратно.

— Мне нужно позвонить. У вас есть дежурная связь. Соедините меня немедленно со Скотланд-Ярдом.

Дежурный занялся телефоном. Хейзелридж выглянул на платформу. По всей длине состава из окон торчали головы, Хейзелридж заметил свет фонаря проводника, направлявшегося к зданию вокзала. Решил, что ситуация в его руках.

Через несколько секунд уже говорил с сержантом Пламптри.

— Слушайте меня и ни о чем не спрашивайте. Я только что остановил поезд и времени в обрез. Найдите Хеймана — продавца из магазина спортивных товаров на Стренде — да, приятеля мисс Читтеринг. Я хочу знать, кто купил там рюкзак в субботу… минутку — в субботу двадцатого февраля днем. Большой зеленый рюкзак. Покажите ему все фотографии. Да, я знаю, что сейчас субботний вечер. Меня не интересует, как вы все организуете. Потребуйте в помощь столько народу, сколько сочтете нужным. Если его не будет дома, объявите общий поиск и ловите его где хотите. Мой поезд прибывает на вокзал Ливерпуль-стрит в четверть одиннадцатого, и вы должны добыть информацию к этому времени. Встречайте меня на вокзале с полицейской машиной и хорошим водителем. Знаю, что времени мало, но ничего не поделаешь.

Хейзелридж повесил трубку, вежливо поблагодарил дежурного и вышел на перрон прямо в объятия крайне недоверчивого проводника.

Было девять часов пятнадцать минут…

В тот вечер около девяти Боун сидел в своей мансарде под портретом гордой дамы (которая была его бабушкой) и размышлял о развитии автоматических калькуляторов. Как раз недавно видел он демонстрацию новейшей модели. Отдельные задачи помещались на бумажных карточках, помеченных комбинациями круглых и продолговатых отверстий, изображавших цифры. Машина справлялась с любым заданием, на которое способна была самая дикая фантазия математика. Больше всего Боуну понравилось, когда в машину вложили неверно закодированную карточку и машина почти по человечески захныкала, замигала красной лампочкой и карточку выбросила. Боун подумал, что так же неверна версия, что убийца — Боб Хорниман. Как ни пытался он вложить эту карточку в механизм своего мозга, та тут же вылетала обратно. В общем-то это вопрос доказательств. Один из приведенных доводов может быть верен, но все вместе взятые не имеют смысла.

Вполне можно представить тип безрассудного человека с горячей головой и буйным сердцем, который пришел к выводу, что если Смоллбон способен терроризировать смертельно больного человека, то будет лучше, если Смоллбон умрет. Такого мнения мог придерживаться целый ряд людей, ибо Абель Хорниман при всех своих недостатках способен был вызывать в людях преданность и любовь.

С другой стороны, можно представить тип человека хладнокровного, который рассчитал, что когда заткнет Смоллбону рот и отдалит раскрытие подлога с закладной, получит время, чтобы продать свой пай в фирме и исчезнуть с двадцатью тысячами фунтов.

Но попытаться соединить эти характеры в одном лице — бессмыслица.

Кроме того, нужно иметь в виду, что если Боб Хорниман совершил убийство в ту субботу днем в конторе, об этом должна была знать Анна Милдмэй. Показания обоих это доказывают. Утверждают, что ушли из конторы минут в десять первого, и разошлись почти сразу. Если Смоллбон должен был прийти в четверть первого (смотри его письмо) это могло означать, что или оба лгут насчет времени, или Боб из конторы вообще не уходил, а мисс Милдмэй принудил к лжесвидетельству.

Но в этом случае Анна должна была все время знать, что Боб — убийца. А этому Боун отказывался верить. Нет, между ними что-то есть — для этого не нужен особый талант наблюдателя. Анна Милдмэй зла на Боба, поскольку он её чем-то обидел, и между ними сильно эмоциональное напряжение. Но это не совместное сознание вины.

А на вечер, когда была убита мисс Читтеринг, алиби Боба слишком примитивно: оно совсем не соответствует остальным звеньям тщательно продуманного плана. Может быть кто-то так невероятно неосторожен, чтобы случайно выронить письмо, которое его разоблачает? Но если Боб — не убийца, тут же открываются другие возможности. Например, как было с тем письмом? Все яснее, что речь шла о подлоге. Что оно было подброшено намеренно. Подброшено кем-то, кто чувствовал как над ним сгущаются подозрения и отчаянно старался их отвратить. Подброшено.

Да, это может быть. Более чем вероятно.

Цепь его рассуждений замкнулась. Та мелочь, которая наконец дала уверенность, была тривиальна, даже смешна. Касалась она формы обычного стального шурупа.

Боун наконец-то восстановил в памяти события, которые привели к находке письма. Мисс Читтеринг хотела перевесить зеркало. Мисс Беллбейс — да, это мисс Беллбейс — предложила повесить его к окну. Он, Боун, предложил свою помощь. И когда все было уже почти готово, его вызвал Крейн и зеркало пришлось передать мисс Корнель. Он не знал, что случилось потом, но когда вернулся — буквально через минуту — все почему-то оказалось на полу. Мисс Корнель ползала в поисках шурупов. Один нашла у окна, второй — под своим столом, средним из трех столов в комнате. Так это было. И именно пытаясь достать шуруп, они обнаружили письмо.

Иными словами, после отсечения всех побочных обстоятельств, мисс Корнель упустила шуруп возле окна у стола мисс Читтеринг, и сделала вид, что нашла его под своим столом посреди комнаты. И даже пояснила: «Видно, закатился». Боун припомнил, как Хейзелридж позднее мерял расстояние между столами — десять футов.

«Как, — спрашивал себя Боун, — как, черт возьми, шуруп мог откатиться на десять футов? Ведь он не способен откатиться и на десять дюймов — упав наземь, способен только кататься по кругу. Не может он откатиться даже по наклонной плоскости».

Встав, Боун заходил по комнате. Из драконьих зубов его размышлений вырастал ещё более опасный, до зубов вооруженный вопрос. Но так или иначе, его нужно было разрешить, и как можно скорее.

Подождать! Еще есть надежда — очень слабая надежда — что и теперь он может ошибаться. Боун отыскал в телефонной книге имя и набрал номер.

Перри Кокейн был спортивным редактором воскресной газеты, и потому одним из немногих людей, о которых можно было быть уверенными, что в субботу вечером они будут в редакции. Перри шумно приветствовал Боуна и выслушал его без малейшего удивления. Ему казалось вполне естественным, что люди звонят ему по ночам, чтобы задать вопрос о спорте, где он был непревзойденным знатоком.

— Да, — сказал он, — я её прекрасно помню. Теперь она регулярно уже не играет. Нет, дружище, ты её с кем-то спутал. Она играла правой. Разумеется, я совершенно уверен. Видел её на поле тысячу раз. Такой первый удар, как у нее, не под силу ни одной женщине.

— Премного тебе благодарен, — Боун повесил трубку.

Теперь он был уверен.

Когда раздался телефонный звонок от Боба Хорнимана, Анна Милдмэй сидела в гостиной мисс Корнель — комнате уютной, но какой-то бесцветной. Большие снимки игроков в гольф, серебряные кубки и призы придавали ей скорее мужской вид, которому противоречили японские гравюры с цветами, безделушки литого стекла и большие вазы с красивыми букетами.

Мисс Корнель, вернувшись от телефона, сообщила:

— Это вас. Боб Хорниман. Кажется, откуда-то из Норфолка.

Разговор был долгим. Когда Анна вернулась, хозяйка по глазам прочла, что произошло.

— Он попросил моей руки, — сообщила Анна.

— И что вы ему ответили? — поинтересовалась мисс Корнель.

— Сказала «да», — задумчиво произнесла Анна, словно всматриваясь в новые, волнующие и прекрасные перспективы невесты и жены.

— Думаю, мы с ним уживемся, — сказала она.

— В мое время, — заметила мисс Корнель, — такие вещи происходили где-нибудь в зимнем саду или в оранжерее далеко за полночь под звуки вальса, а не в междугородном разговоре с чужой квартиры.

— Я должна извиниться за него, — сказала Анна, — но были некоторые проблемы. Я все вам расскажу.

И так она и сделала.

— Понимаю, — протянула мисс Корнель. — А что бы вы делали, случись наоборот? Простите мне нескромность, но ребенка вы бы оставили?

— Внебрачного? — спросила Анна. — Нет, вряд ли. Я не знаю. Но все равно, сейчас-то все в порядке.

— Позвольте мне тогда пожелать вам счастья, — улыбнулась мисс Корнель.

— Между прочим, — заметила Анна, — мне кое-что осталось неясным. Кажется, у него там был Хейзелридж.

— Инспектор Хейзелридж?

— Да. Надеюсь, он не думает… Нет, это невозможно.

— Что невозможно?

— Не может же он думать, — Анна неуверенно усмехнулась, — что Боб… Короче, что у него на совести эти убийства.

— Конечно нет, — протянула мисс Корнель. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, как у неё чуть напряглись мышцы нижней челюсти и ушел в себя взгляд серых глаз. — А у него есть повод так думать?

— Тут вот в чем дело, — пояснила Анна. — Нам обоим пришлось многое скрывать. Каждый раз, когда что-то происходило, мы оказывались в это замешаны. Тогда в субботу утром…

Она пояснила, что произошло в субботу утром, с откровенностью современной девушки, и мисс Корнель неуверенно заметила:

— Это значит, что вы обеспечиваете друг другу алиби?

— Вот именно, — сказала Анна, — а это звучит не слишком правдоподобно, я знаю. Но в тот вечер, когда убили мисс Читтеринг, все железно. Мы ужинали в одном ресторанчике на Флит-стрит. Боба там хорошо знают. И он заказал по телефону стол на без четверти семь.

— И вы были там в это время?

— Думаю, чуть раньше. Кельнер — он же брат хозяина — сказал Бобу что-то вроде: «Вы как всегда вовремя», — а Боб ответил: «У вас часы спешат. Мы пришли даже раньше». Когда мы садились за стол, было примерно без двадцати семь. А туда мы шли пешком».

Также как и Хейзелридж, миссис Корнель могла понять, когда кто-то говорит правду. Помолчав, она встала, подошла к буфету и вернулась с темною квадратною бутылкой в руке.

— Нужно выпить за здоровье счастливой пары. Вы пока откройте, я схожу за бокалами.

Через несколько минут она вернулась с двумя бокалами зеленого стекла. Налив в каждый пальца на три, придвинула Анне тот, что стоял ближе, заметив при этом:

— И не портите это водой!

Анна глотнула и поперхнулась.

— Крепко как!

— Я думаю, — гордо согласилась мисс Корнель. — Это настоящий довоенный «Глен Лайвет». Получила я эту бутылку в тридцать восьмом году, когда выиграла турнир в Отертоне.

Они пили в почтительном молчании.

— Это было за ваше здоровье, — нарушила тишину мисс Корнель. — А теперь ещё по одной за здоровье вашего будущего.

— Я бы лучше не, — попыталась перебить Анна.

— Ничего, покрепче уснете, — бодро настаивала мисс Корнель.

— Да, — пожаловалась Анна, — я уже и так ничего не вижу.

— Скотланд-Ярд?

— Да, Скотланд-Ярд слушает. Дежурный у телефона.

— Это срочно. Соедините меня пожалуйста.

— Объявить тревогу?

— Нет, это не сигнал «девять — девять — девять», если вы его имеете в виду, — сказал Боун. — Мне нужно срочно связаться с инспектором Хейзелриджем.

— Постараюсь его найти.

— Это по делу об убийстве в Линкольнс Инн.

— Минутку, пожалуйста.

Наступила пауза, потом что-то щелкнуло и новый голос произнес:

— Инспектор Пикап слушает. Чем могу служить?

Боуну уже приходилось слышать это имя одного из коллег Хейзелриджа. Он начал:

— Это Боун. Нужно срочно связаться с инспектором Хейзелриджем.

— Боюсь, пока это невозможно, — ответил Пикап. — Этим вечером инспектор должен вернуться из Норфолка.

— Когда приходит его поезд?

— Прибыл четверть часа назад. Инспектор остановил состав где-то по пути и звонил сюда, чтобы на вокзале его встречали с машиной. Но куда поедет, не сказал.

— А где сержант Пламптри?

— Сержант Пламптри поехал его встречать.

— Черт возьми, — протянул Боун.

— Если у вас есть какая-то информация, — предложил инспектор Пикап, — можете передать её мне. Я замещаю инспектора Хейзелриджа на время его отсутствия.

Боун колебался. Представил, как по телефону пытается объяснить постороннему человеку, как движется шуруп по наклонной плоскости. Или факт, что люди, долго игравшие в гольф, развивают сильные запястья. А когда играют правой рукой, левое запястье у них сильнее правого.

— Нет, — протянул он, — ничего срочного.

И повесил трубку. На миг ему пришло в голову связаться с дежурным по вокзалу Ливерпуль-стрит, но едва рука его потянулась к телефону, он сообразил, что сейчас состав уже убран от перрона и все пассажиры разошлись.

Оставалось только действовать самому.

Свою машину Боун держал в частном гараже неподалеку от дома. Это был «моррис» 1937 года, который не годился в короли автострад, но надежная машина, если с ней умело обращаться.

Боун рассудил, что в этот поздний час движение на Блефферс Бридж будет небольшим. Надеялся, что с фарами у него все в порядке. Раньше никогда он не ездил в Севенокс по шоссе, но знал, что это к западу от Мейдстона, и решил, что если ехать по Олд-Кент-роад на Нью Кросс и свернуть направо на Льюишем, то окажется неподалеку от цели. Ну а там придется поспрашивать.

Переехав Темзу, обогнул круговую развязку возле Элефант-энд-Кастл, зиявшую пустотой в холодном неоновом свете. Только потом позволил себе на миг задуматься над тем, что делать, когда будет на месте.

Что, если найдет обоих спокойно спящими в постели? Может быть, попросить Анн Милдмэй немедленно вернуться с ним в Лондон? И таким образом предупредить мисс Корнель? И даже если выводы, к которым он пришел, верны, грозит ли Анне какая-то опасность?

Осторожно, кошка!

«Грозит ей опасность или не грозит, — говорил себе Боун, поворачивая на трамвайных путях в Льюишеме, — там она оказалась по моей вине, и я отвечаю, чтобы с ней ничего не случилось. Лучше б дать обоим знать, что я там, разместиться где-нибудь в саду и переждать до утра. Сомневаюсь, что мисс Корнель на что-то отважится, видя меня под окнами».

Где же Хейзелридж?

Встречная машина дорожников, запоздавшая с возвращением, подсказала ему дорогу, и Боун направился на юг к Бромли.

В мыслях он опять вернулся к мисс Корнель.

Как же все они могли быть так глупы, чтоб не видеть то, что было прямо под носом? Разумеется, ни одно из её алиби гроша ломаного не стоит. Первое — в субботу, когда с ней дежурил Эрик Даксфорд. Боун представлял, что это значило. Эрик, несомненно, явился в контору, минут десять покопался для приличия, а потом собрался и отправился на свою вторую работу. Боун даже вспомнил, что в дневнике Эрика была запись на 11 часов 13 февраля — как раз на ту субботу. И случайно ли мисс Корнель дежурила со столь удобным партнером? Вряд ли. Ведь дежурить должна была мисс Читтеринг. По словам мисс Корнель, та просила подменить её. Но какую версию могла бы предложить мисс Читтеринг — если б кто-то догадался её спросить?

Не по этой ли причине мисс Читтеринг…

Внимание! Развилка. «Севенокс-9 миль». Уже близко.

Нет, на той субботе нужно было сосредоточиться с самого начала. Ведь они же знали, что Смоллбон был в живых до самого того утра. Вместо этого все пытались узнать, где провел он следующую неделю, и никому в голову не пришло…

Но часто ли случается, что простейшая разгадка — и есть верная?

Чего они только не нафантазировали про ключ от ящика! Ведь единственным, кто мог им завладеть простейшим образом, была мисс Корнель. Или вот проблема — как заманить Смоллбона на место в нужное время? Кто мог легче назначить встречу, как не мисс Корнель? Или о том, как письмо, бросающее тень на Боба, попало под стол мисс Корнель? И почему не было найдено раньше нужного момента?

А тот вторник, когда погибла мисс Читтеринг? У мисс Корнель вообще не было алиби. Именно простота её плана и сделала её неуязвимой. Видимо, в тот вечер она вообще не пошла на вокзал Чаринг Кросс. Зачем это ей? С тем же успехом она могла сесть в поезд на Лондон Бридж или Ватерлоо. Был лишь некоторый риск, что среди попутчиков окажется кто-нибудь знакомый. Так что суматоха, вызванная отключением тока, ей пошла на пользу.

Теперь внимание. Это где-нибудь поблизости. Боун вспомнил, как сержант Пламптри описывал свой визит в Севенокс и его слова, что вилла мисс Корнель лежит к северу от города. Нужно будет свернуть налево.

Фары осветили указатель, и сразу вслед за этим Боун заметил полицейского, скрытого в тени живой изгороди.

Боун резко затормозил.

— Простите, я разыскиваю виллу «Ред Рафс». Там живет некая мисс Корнель.

— Пятьсот ярдов дальше и направо, — невозмутимо ответил полицейский.

Боун поблагодарил и уже тронулся с места, когда вдруг сообразил, что должен был бы взять того с собой.

И тут в голову ему пришла другая мысль. Полицейский на его вопрос ответил мгновенно. И не было похоже, чтобы он находился на обычном обходе. Скорее уж он там за кем-то следил.

Вот оно.

Аккуратный палисадник. Низкая подстриженная живая изгородь. Боун заглушил мотор и неслышно проехал последние ярды. Потом вышел и погасил фары.

В стеклах окон по фасаду отражался лунный свет, так что видно не было, есть ли свет за шторами.

«Вряд ли, — решил Боун, — в доме слишком тихо».

Приближаясь по мощеной дорожке к дому, он представлял в душе образ мисс Корнель, выходящей из дверей с улыбкой на губах и тяжелой клюшкой в мускулистой руке.

Лунный свет и фантазия!

И тут двери тихо отворились — но вышел из них инспектор Хейзелридж…

По совету своих юристов в случае мисс Корнель суд ограничился одним обвинением — в убийстве Маркуса Смоллбона.

По настоятельному совету своих адвокатов мисс Корнель созналась.

Потому после формального слушания судья Арботнот вынес смертный приговор.

А министру внутренних дел доложили, что хотя все известные обстоятельства душевного состояния приговоренной — ее фанатическая привязанность к бывшему работодателю и отсутствие каких-либо корыстных мотивов преступления — недостаточны, чтобы объявить её недееспособной из-за нарушений психики, — тем не менее следует удовлетворить прошение о помиловании. По зрелом размышлении министр внутренних дел изменил приговор на пожизненное заключение.

В тот день, когда это стало известно, состоялся любопытный разговор.

— Вы когда-нибудь допускали, что убийства мог совершить сержант Коккерил? — полюбопытствовал Боун.

— Да, в начале он был в числе первых, — согласился Хейзелридж. — А что?

— Теперь это уже вопрос чисто теоретический. Но мотив у него был — очень схожий с мотивом мисс Корнель. Вы знали, что в первую войну он был ординарцем Абеля?

— Да. Мы это выяснили.

— И у него были все возможности.

— Верно. А как вы пришли к выводу, что он не убийца?

— Когда я услышал его пение, — сказал Боун. — Этот человек — художник. Никто, исполняющий Баха, как он, не смог бы удавить человека стальной удавкой. Это сугубо утилитарный способ убийства. Художник бы слишком уважал красоту человеческого горла. Мог в приступе ярости застрелить или проткнуть клинком, или. Ну чего вы смеетесь?

— Продолжайте, продолжайте, — извинился Хейзелридж. — Слушать вас — одно удовольствие. Уверяю, вы прекрасно бы вписались в нашу новую школу. Пикап вечно пересказывает мне их теории. Если следовать им, любое расследование превратилось бы в комбинацию анализа и гипноза.

— Вы смеетесь, — обиженно заметил Боун, — но если думаете, что это ерунда, так что сами вы делали на том концерте? Я вас там видел.

— Если вас так это интересует, — сказал Хейзелридж, — то я делал там то, что давно собирался — выяснял, как сержант Коккерил проводит свои субботние утра.

— Как проводит…

— Да. Вам не показалось странным, что он появляется в конторе в половине десятого — десять, потом на два-три часа исчезает и опять появляется в половине первого? Чем, вы думали, он в это время занят?

— Пожалуй, именно об этом я никогда не задумывался, — признал Боун. Но вижу по вам, что собираетесь сообщить.

— Он ходил на репетиции, — гордо сообщил Хейзелридж. — Но я выяснил, что это ещё не все. Один из его соседей, тоже поющий в этом хоре, всегда подвозил его на машине, потом поджидал и отвозил домой. Некий полковник Линкольн. Очень приличный человек и безупречный свидетель. Машину он всегда ставил на Нью Сквер, пока Коккерил запирал контору. Говорит, что Коккерил никогда не заставлял себя ждать больше пары минут.

— Этого вполне достаточно.

— И до того я был практически уверен, — продолжал Хейзелридж, — это только все подтвердило. Не раз я говорил, что главным моим кредо было то, что оба убийства совершило одно и то же лицо. Признаю, в свете того, что нам было известно, Коккерил вполне мог убить Смоллбона. Но ни в коем случае не мог проделать этого с мисс Читтеринг.

— Послушайте, мне только что пришло в голову, — заметил Боун. — Ведь привратник Мейсон не был с ним в конторе.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Мне это тоже пришло в голову. Что Коккерил прекрасно мог придушить мисс Читтеринг, пока Мейсон возился снаружи с голубем. На следующий вечер я это проверил. У него было около четырех минут. Вполне возможно — с точки зрения детективной истории. Но кроме неправдоподобия был тут ещё один фактор, который его исключал. Я пошел проверять с Мейсоном, и тот был абсолютно уверен, что все окна в здании оставались темными. Над дверью в секретариат есть застекленное окошко, так что снаружи свет там был бы виден. Довод совершенно очевидный. Когда мисс Корнель ликвидировала мисс Читтеринг, она погасила свет и заперла дверь, рассчитывая, что труп найдут не сразу. Останься он там до утра, было бы гораздо труднее проверить все алиби.

— Да уж. Между прочим, как она попала в здание, что её при этом никто не видел?

— Я бы сказал, что она просто не уходила. Видимо, сидела где-нибудь в укромном месте и ждала, пока все стихнет.

— Как бесчеловечно, — вздохнул Боун. — И что за нервы!

— Чемпионат среди женщин по гольфу развивает не только сильные запястья, — заметил Хейзелридж.

— Милый, — сказала Анна Милдмэй, — помнишь ту ужасную ночь?

— Какую ночь? — Боб оторвался от работы и поднял голову. — А, тогда в Севеноксе — конечно.

— Думаешь, она мне дала какой-то наркотик?

— Не знаю, — протянул Боб. — Но на другой день похмелье у тебя было тяжелым.

— Но почему она это сделала?

— По-моему, — сказал Боб, — никаких наркотиков она тебе не давала. Все от двух бокалов чистого виски в сочетании с сильным волнением.

— А с чего это мне было волноваться? — холодно спросила Анна.

— При мысли, что ты выйдешь замуж за фермера, — заявил Боб.

В маленькой комнатке, из которой застекленные двери вели на нестриженный газон, спускавшийся к реке под серебристым заревом заката, опять стало тихо.

— Самое смешное, — опять заговорил Боб, — что я подался в фермеры, чтобы избавиться наконец от бумаг. — Он вытер испачканный чернилами палец о скатерть.

— Ничего, не расстраивайся, лучше пиши дальше, — сказала Анна. — Лучше пиши дальше: Продажа молока — стельные коровы — корма — 1950—1951 — проставь цифры, и я после обеда отнесу на почту.

В тот день ближе к вечеру Боун пил чай в секретариате (теперь, когда он стал компаньоном, ему подавали его в чашечке с блюдцем) и наблюдал за мистером Крейном. Думал, что никому бы и в голову не пришло, что этот бодрый старик только что пережил весьма напряженные полгода. Его запас жизненных сил был потрясающ. Заплатив Фермерской лиге, он ещё сумел преодолеть их возражения против сохранения в тайне нелегальной ипотеки Абеля. Остаток денег Боуна с большим толком употребил на финансовое укрепление фирмы. Нанял трех новых сотрудников и охотно пользовался услугами Джона Коу, который тем временем умудрился сдать квалификационный экзамен. Взял на себя все расходы, связанные с защитой мисс Корнель. Успокоил бесчисленных напуганных клиентов. Нанял новую, ещё более хорошенькую и совершенно неопытную секретаршу. Но та оказалась послушной ученицей.

— У меня по-прежнему такое впечатление, — заметил мистер Крейн, — что какой-нибудь Шерлок Холмс расколол бы тот орешек куда раньше.

— Почему именно он? — спросил Боун.

— Это случай как раз по его части, — сказал мистер Крейн. — Я, конечно, не имею в виду самого Холмса, но просто по-настоящему мыслящего детектива. Я когда-то читал одну книжку — детективом в ней был тибетский Далай-Лама, в возрасте 138 лет, так тот просто гениально разрешал загадки только размышлением. И пришел к выводу, что убийца должен быть левшой. Пригласил поочередно всех подозреваемых и каждому предложил сигарету. Тот, кто взял её левой рукой, был убийцей.

Боун задумался.

— Боюсь, что в нашем случае так бы не вышло, — заметил он. — Тогда мы поймали бы невиновного.

— Но мне казалось, Хейзелридж говорил.

— Говорил, что судя по фотографиям, у убийцы левое запястье было сильнее правого. И только. Мисс Корнель не левша в том смысле, что чаще пользовалась бы левой рукой. Зато сержант Коккерил — левша.

— Ну да! И когда вы это заметили?

— На второй или третий день моего пребывания здесь, когда он зашел ко мне в кабинет.

— Ага, — протянул мистер Крейн, напился чаю, встал и энергично произнес: — Если мисс Корнель — сумасшедшая, то и я и вы тоже. Все мы.

Боун кивнул.

— Но я все равно рад, что её не повесили. Когда она убила Смоллбона — а действительную причину, её внутренний довод мы, пожалуй, никогда не узнаем, все остальное было только самообороной. Убийство мисс Читтеринг и попытка свалить вину на Боба. Она боролась за свою жизнь.

— Слушайте, — спросил мистер Крейн, — я так до сих пор и не понял, в чем там было дело с рюкзаком. И кто был тот человек из отдела потерь и находок, которого Хейзелридж хотел вызвать свидетелем обвинения?

— Я полагаю, — заметил Боун, — что это была самая любопытная вещь во всем деле. Та единственная тонкая, но надежная нить причин и следствий, которая соединяла труп Маркуса Смоллбона с отделом утерянных вещей на вокзале Лондон Бридж. Она крутилось вокруг серии самых тривиальных событий, и была достаточна прочна, чтобы вызвать смерть по крайней мере одного невинного человека.

— И достаточна прочна, чтобы доставить мисс Корнель на скамью подсудимых, — сказал мистер Крейн. — Мне казалось, что это единственное вещественное доказательство, которое было у вас в руках. Оно не было использовано, раз она призналась, — но что касалось отклонения рубца в сторону левого запястья — с этим обвинитель Макрей долго бы не продержался.

— Вы правы. Если коротко, все было так. Мисс Корнель решилась устранить Смоллбона. По различным причинам нашла, что лучшее место для этого — здешняя контора, и причем как-нибудь в субботу утром, когда она будет одна. Потому что ей нужно было найти место, куда спрятать труп, чтобы тот не сразу обнаружили. Не раньше, чем недель через восемь-десять. Куда же еще, как не в один из тех практичных, объемных и в довершение всего воздухонепроницаемых ящиков? Выбрала тот, у которого сочла наименьшей вероятность, что кто-то откроет просто по работе. Ключ украла — или просто сделала дубликат. Тот факт, что ящик содержал бумаги именно по наследству, опекуном которого была её жертва, — конечно, вопиющий, но скорее всего случайный. Но заметьте, что именно эти бумаги стали первой серьезной зацепкой. И к тому же Хорнимановская методика делопроизводства оправдала все надежды её создателя. Ни в какой другой конторе — по крайней мере ни в одной адвокатской конторе Лондона — ликвидация пачки дел, писем и папок не доставила бы убийце таких проблем. В другом месте бумаги преспокойно могли быть засунуты среди всякого старого барахла и сгинули бы навеки, набирая все новые слои архивной пыли. В этой же конторе на них бы наткнулись через сорок восемь часов, не более — и готово! Потому нужно было удалить бумаги из здания.

— Ну, тут ничего сложного, — сказал мистер Крейн. — Могла их… подождите минутку. Могла бросить их в Темзу.

— Средь бела дня?

— Или взять их домой и сжечь в саду.

— Она старалась избежать того, чтобы появиться на вокзале — где её все знали и все бы заметили — с объемистым багажом. Это бы слишком хорошо запомнили.

— Тогда… Нет, лучше вы скажите.

— Это было непросто, — начал Боун, — но она все заранее продумала. В ту субботу утром по дороге на службу купила большой зеленый рюкзак. В магазине попросила его завернуть — сказав, что это подарок — и взяла с собой в контору. Как только Эрик Даксфорд удалился по своим личным делам, и мисс Корнель осталась в конторе одна, она извлекла из ящика с бумагами Стокса все документы и маникюрными ножничками выстригла из них любые упоминания о фирме «Хорниман, Бёрли и Крейн». Это было нетрудно, ибо в ящике хранились в основном учетные книги и планы инвестиций — и никакой корреспонденции. Обрезки сожгла на месте. Остаток бумаг, который теперь невозможно было идентифицировать, сложила в рюкзак. Когда, прикончив Смоллбона, покидала контору, взяла рюкзак с собой — ей повезло, что никого не встретила, но по субботам в Линкольнс Инн довольно пусто. На вокзале Лондон Бридж сдала рюкзак в камеру хранения. Знала, что багаж, за которым за полгода никто не явится, официально вскрывают, но рассчитывала, что пока это произойдет, никто не сумеет соединить кучу старых бумаг без единого имени с фирмой «Хорниман, Бёрли и Крейн» и убийством в Линкольнс Инн. Шансы были десять к одному, что бумаги просто отправят в печь. И ещё для неё важно было, чтобы никто не мог увязать с этим рюкзаком её. Рюкзак был самым обычным, купила она его в большом магазине, где за день проходит уйма людей, и заплатила наличными. Причем старалась, чтобы никто из знакомых её не видел.

Боун помолчал.

— Это было роковым совпадением, таким неожиданным, что скорее относилось к области литературы, чем реальной жизни, рюкзак ей продал сам заведующий секцией туристских товаров фирмы «Мерривезер и Мэтлок».

— Жених мисс Читтеринг?

— Да. Он узнал мисс Корнель и помнит, что рассказывал об этом мисс Читтеринг — и даже описал рюкзак.

— Понимаю.

— Представьте, каково было мисс Корнель, когда в секретариате, перед всеми сотрудниками — включая меня — мисс Читтеринг пришла в голову идея, чтобы мисс Корнель одолжила мисс Беллбейс «тот большой зеленый рюкзак».

— Господи, — воскликнул мистер Крейн. — И что она ответила?

— Сохранила присутствие духа. Перевела разговор на другое. Но, полагаю, что с той минуты уже знала, что делать — и через неделю сделала.

Допив чай, Боун собрался уходить. Когда он уже был в дверях, мистер Крейн вдруг удивил его репликой:

— Хотел бы я знать, что она на самом деле думала об Абеле.

— Я сказал бы, что она была глубоко ему предана.

— Разумеется, — согласился мистер Крейн, — но забавно, когда представишь, как по-разному люди видят друг друга. Бьюсь об заклад, что Фермерская лига считает Абеля мошенником. Я о нем думал — если вообще думал — что он чертовски способный юрист и чертовски трудный компаньон. А для неё он был живым богом.

— Ну нет, — возразил Боун, — вот тут я сомневаюсь. У неё был слишком трезвый ум, чтоб поклоняться живому божеству. Она просто видела его только с лучшей стороны. Помните, как посылала деньги тем старухам от имени Абеля? Подумайте, это очень характерно для их отношений. Абель ведь полностью распоряжался этими деньгами. Мог их легко растратить. Но он этого не сделал. Готов был обокрасть большое состояние на десять тысяч фунтов, но никогда бы не посягнул на шиллинги и пенсы бедняков. И мисс Корнель это знала. Вела его личные счета. Почти двадцать лет была его и правою, и левою рукой.

— Ну да, он был вдовец… — задумчиво протянул мистер Крейн. — Не думаете, что…

— Нет, не думаю, — серьезно сказал Боун. — Полагаю, что такие отношения порою возникают между двумя людьми. И сомневаюсь, что они полностью это представляют.

Когда Боун вернулся к себе, его ждала миссис Портер с вечерней почтой. И Боун решительно переключил свои мысли на действительность.

— Прачечная Виззо — с двумя «з», миссис Портер — Вест-стрит, Виррел. Уважаемый сэр, наша клиентка, леди Бантингсфорд, весьма настаивает, чтобы мы поставили Вас в известность — она послала Вам три пары белья.