На Крестовском острове есть яхт-клуб «Синдбад-мореход» – лакшери, понимаешь, для важных персон. Говорят, что ему не уступает «Капитан Флинт» – по размерам членских взносов. Но «Синдбад» по оформлению гораздо круче. Господин Адоманис был членом «Синдбада».

План яхт-клуба я нашел в сети, на его собственном сайте. Там, конечно, больше похвальбы, чем подробностей – но ясно, где КПП, пирсы, ресторан и фитнесс, где отель-бордель, эллинг и мастерские. Расположен он в той части Крестовского острова, куда в нашу эпоху «торжествующей свободы» прогулочным шагом хрен попадешь. Есть скайвей, есть съезды с него, ведущие к клубам, ресторанам и особнякам. Со всех сторон заборы, а там, где нет забора, стоит чугунок-робохранник с автоматическим распознанием фейса «свой – чужой». Если чужой, то немедленно предъяви ему гостевую карту, иначе прыснет в глаза перечным спреем или вообще нокаутирует одним ударом технокулака, потом накинет самозатягивающуюся сеть и вызовет голубую или розовую полицию, чтобы забрала стонущее тело.

Я начал с того, что заказал гостевую в ресторан «Чек-пойнт Чарли», взял такси. Заведение это – по Южной дороге дальше «Синдбада», так что проехали мимо яхт-клуба. В самом «Чарли» я отказался от столика, сославшись на нездоровье («сорри, живот прихватило») и покатил назад. Гостевая карта обошлась мне в полсотни желтобаксов; напряг для бюджета, но будем считать, что окупится.

Потом дома проанализировал видеозапись. Снимал через стекло, да и разрешение невеликое – в итоге, почти не за что уцепиться. Или одна зацепка-таки имеется?

Любой объект производит мусор на всех уровнях своего бытия, превращая хорошее в плохое и увеличивая энтропию согласно второму закону термодинамики. Ну, и испражняет отходы за пределы собственного пространства – от нашего стола вашему.

Элитный яхт-клуб с рестораном, отелем и барами потребляет хорошее и выделяет плохое больше, чем достаточно. Мусорные баки, которые должны быть опорожнены, выкатываются из ворот.

Тормозим видеозапись: вот стоят три штуки – два зеленых и один оранжевый. На баках – выжмем увеличение по максимуму – видна эмблема мусороуборочной фирмы «AWB». Фирма, кстати, респектабельная, транснациональная, известная. И название у нее не какое-нибудь «Заберем твое дерьмо, дешево. Рафик и Абдуло», а хрен-выговоришь-тевтонское «Abfallwirtschaftbetriebe GmbH». Есть у нее центральный сайт с перенаправлением на сайты филиалов по странам и городам, в том числе и «Вольного ганзаштадта Ландскроны». Фирма доказывает, что она лучшая в любых условиях и работает как по часам. В доказательство дано расписание – проверяйте, если не лень. Один из сотни обслуживаемых в Ландскроне объектов – тот самый «Синдбад». Время обслуживания указано с немецкой точностью: двадцать-пятнадцать и десять-тридцать. Смотрим теперь, где у ландскронского филиала «AWB» находится офис по найму персонала...

Удивительно, но устроиться на работу в мусорный рейх оказалось немудреным делом. А, может, и не удивительно, в колонии, именуемой Ландскрона, платят раз в пять меньше, чем в европейской метрополии (хотя и там работают сплошные «беженцы»), никакого больничного и пенсионного страхования – «иначе станем непривлекательными для инвестиций», как любит талдычить наш бургомистр Маша Миша Бессен. И правда, людям, продающим органы ради того, чтоб пожрать ароматизированных фекалий и воткнуть в затылок нейроинтерфейс с наркодом, страхование не светит. Они отдадут концы в луже мочи или, в лучшем случае, в борделе «Элизиума», а их пованивающие дешевым пойлом останки пойдут на уплату последних долгов. Что получше из потрошков, будет реализовано на трансплантологическом рынке, а остальное, после переработки на механохимической фабрике, превратится в корм для хрюшек.

Уже через день после визита в офис AWB я гордо обслуживал мусорные баки от «Синдбада». Огромная механическая рука, управляемая чутким компьютером, вываливает их вредоносное содержимое в один из пяти трюмов нашего весело свистящего мусорного линкора, назовем его «Карл дер Гроссе». Всё разделено по роду-племени: пластик, пищевые отбросы, порванные силиконовые титьки и треснувшие ягодицы из искусственного коллагена,  сломанные гаджеты, которые продолжают мурлыкать и шептать, и так далее.

Оставалось только узнать, когда в «Синдбаде» бывает господин Адоманис – а что он там бывает, известно из хроники светской жизни. Подле яхт-клуба, на фонарном столбе закрепил я двухканальную видеокамерку; три дня подряд забирал запись и один раз менял батарейки. И просматривал-просматривал, пока не обнаружился искомый субъект – приехал он на третий день с утреца, я его мощный дампи-мобиль сразу узнал по космического вида обтекателям, прикрывающим сенсоры и радары. С виду господин Адоманис по-прежнему бодрячок-боровичок, годы ему только на пользу. И на следующее утро он тоже прикатил в клуб, прямо в девять утра. Не врал он в светской хронике, когда говорил, что яхты – его страсть.

Мне, значит, надобно оторваться от своей бригады в ходе вечерней «приемки и первичной сортировки мусора». А в этом деле, помимо меня, участвует водитель, родом из глубин Азии, точнее непалец (у него, в самом деле, одного пальца нет) и позитивный дядя Том откуда-то с далекого кучерявого юга. После «Синдбада» наш мусорный линкор заезжает в «Чарли» и дальше дует на базу. Соскочу на обратном пути – напарник, надеюсь, не сдаст; мы ж с ним вместе «акуна матата» поём, любо-дорого послушать. А водила и не заметит, если умеючи соскочить, я ведь на заднике еду...

С водителем угадал. Когда я сошел – он спокойно посвистел дальше: сатори оно и на Неве сатори[1], а мир иллюзорен, в особенности «молодая ингерманландская демократия». Путь от «Синдбада» до «Чарли» и обратно занял десять минут; обслуга яхт-клуба еще не успела пустые баки закатить. Два броска и три переката – я в «домике». Там, конечно, попахивало – это, к несчастью, оказался бак из-под пищевых отходов, но за последние годы я привык к ароматическим концертам и покруче.

Вскоре около бака появились какие-то люди и стали разговаривать на малопонятном языке, малайском, что ли («сегера кита перги ке рума»). Они и покатили мой «домик», шлёпая ногами во вьетнамках. Через пару минут остановка. Когда голоса стихли и ноги ушли, я осторожно выглянул из бака. Взгляду предстал двор, рядом была стена с дверью. Это, похоже, тыловая часть ресторана «Фрегат», спереди-то он выглядит, как шканцы большого парусника.

За дверью содержались овощи и фрукты со всех сторон света – эх, попробовать бы экзотическую чиримойю, но, увы, я на задании. Темно и холодно, фруктам – хорошо, меня же дрожь зубовная одолевает. По счастью, и отсюда нашелся выход. В следующем помещении мне повстречался человек малоквалифицированного труда, который сосредоточенно рылся в коробке с дурианами, выискивая самый лучший. Я предвидел подобную нечаянную встречу, поэтому воспользовался шприцем, купленным с рук у обдолбанного фельдшера около больнички для бедных. Человек, схваченный за челюсть, получил укол – который обычно делает анестезиолог – и, чуть поерзав насчет повернуться, полностью отключился. Для надежности я запихнул его в полупустой ящик с фрута бомба, той самой, что повышает потенцию у старых развратников. Затем поменял свою зеленую униформу «AWB» на его желтую. Попутно подивился татуировке на его волосатой спине с изображением имярек в саду с гуриями – религиозный запрет на изображения был нарушен надеждой на лучшее будущее.

Ответственно возложив на плечо коробок со столь полезными для эрекции фруктами, я вышел в коридор, уводящий куда-то вглубь здания.

Прошел по коридору метров десять и оказался возле двери с загадочной надписью «Ландж». Тут меня грозно окликнули: «Гюнюню». Сзади приближался кто-то, говорящий на одном из языков тюркской группы. Поскольку некогда на отдыхе, от нечего делать, я прочитал русско-турецкий разговорник, то различил многие слова, или мне показалось, что различил. «Зачем ходишь тут, Мамед? Тебе куда сказали тащить эти фрукты, сын осла?»

В самом деле, человеку, даже опытному, свойственно видеть в непонятном явлении что-то знакомое и безопасное.

«Сын осла», то есть я, проворчал в ответ нечто невразумительное типа «ай, вай, забыл». А когда менеджер «Синдбада» приблизился достаточно близко, то напоролся. Я лягнул его ногой в пах, а уже согнувшегося – ударил тяжелой коробкой по чайнику. «Вот такие теперь фрукты вырастают», – шепнул ниндзя, в которого я обратился, поверженному менеджеру среднего звена. Выведенного из строя гражданина затащил в туалет для персонала. Позаимствовал у него костюм, причем оголенное тело жертвы показало голографическую тату с изображением генерала Джохара, сосущего что-то похожее на волчицу.

Для надежности прихватим руки менеджера изолентой, рот залепим пластырем, отдирать, правда, потом придётся вместе с усами – отдохни, сердечный, в обнимку с унитазом.

И вот, украсив свою личность ладным костюмом с эмблемой яхт-клуба, я прошел через тот самый «ландж», стараясь смотреть в противоположную сторону от находящихся там клиентов. Потом в режиме таймлапс проскочил через зал ресторана, где в интимном полумраке скользили официантки в полинезийских юбочках – это такие, через которые всё видно, особенно тугие «булочки» – и оказался на ярком словно бы посыпанном серебряной пудрой газоне. Мимо бассейна и теннисного корта добрался до мастерских, за ними был эллинг, ведущий к пирсам. Пока план не обманул меня.

Господин Адоманис не успевает заорать от испуга, когда я оказываюсь у него в каюте. Доверенное лицо адмирала Кульчицкого и его посредник у меня в руках. Через него Кульчицкий договаривался о сдаче Питера атлантистам.

– Поплыли, если не хочешь, чтобы тебе случайно проткнули пузо, – намекаю я и играю пальцами на большой транжирной вилке, позаимствованном в ресторане. Машинально рассматриваю собранные хозяином яхты раритеты: ром ямайский в бутылке XVII века, трубка голландская с работоргового Кюрасао, штурвал с затонувшего корабля, плетка-девятихвостка сat o' nine tails, которой основоположники демократии потчевали своих матросов. На переборке и динамическая фотка какой-то бабёнки: ботоксные губищи на пол-лица и нанопружинки в сиськах.

– А, отставной муж, давно не виделись, – странно отзывается Адоманис. – Хвалю, ты пронырливый. Сколько тебе надо, чтобы ты свалил навсегда?

Это за кого он меня принимает? Хотя с другой стороны, зачем ему помнить какого-то офицерика?

– Вопрос неверный, я с тобой жён не делил. Надо спросить «куда ж нам плыть»? К твоему другу адмиралу.

С палубы послышался капризный женский голос:

– Милый, я устала ждать, бросай свою яхту и полетели в «Робур».

Про «Робур» слышал – такой летающий ресторан из диамантоидной пленки, надутой гелием. А баба, наверное, та самая, которая тут в виде фотки висит.

– «Милый», скажи своей телке, чтобы летела одна, – посоветовал я Адоманису. – А у тебя жопа прилипла к яхте или типа того.

Господин Адоманис в точности выполнил мое указание – видно, вилка с двумя длинными зубцами произвела на него должное впечатление – и мы вышли в море. Собственно, от него во время морской прогулки ничего особо и не требовалось, борт-компьютер и паруса поставит, и будет идти в бейдевинд лучше любого «хозяина морей».

Когда мы встали на якорную стоянку около Котлина, я просто выбросил Адоманиса за борт. Разве я мог оставлять такого гада в тылу? Точнее, не так просто. Когда хотел зафиксировать его запястья изолентой, чтобы спокойно ему лежалось в мое отсутствие, он вырвался из моих рук, стремительно, как большой жирный петух.

Догоняю его на палубе и останавливаю, ухватив за шиворот. Он падает, но закатывает мне ногой с палубы – и целит-то в промежность. Я отшатываюсь, а он, ухватив меня за глотку, пытается перекинуть через леера. Сперва отжимаю свирепую физиономию Адоманиса от себя, вставив локоть правой руки под его челюсть, а затем левой рукой накидываю петлю какого-то шкота ему на шею. Следом разворот, как в танго, «партнер» оказывается ближе к воде и после хорошего пинка переваливается через леерное ограждение. Спасать не буду, ты сам этого хотел, так что давай, до свиданья.

Дальше я надел гидрокостюм Адоманиса – он ведь дайвер со стажем, – нашел кое-какой инструмент и тоже опустился в воду. Давненько у меня погружений не было. Несмотря на резиновый костюмчик, я чувствовал промозглый холод, впрочем, недолго – адреналин, что ли, меня разогрел. Я плыл в серой мутной воде вдоль кирпичной стенки. Линзопроекторы проецировали подсказки из дополненной реальности на сетчатку глаза. Правильно или не правильно я составил схему, проверю на собственном здоровье. Я нырнул, и двумя метрами ниже, в тяжелой мути, разглядел вывод сливной трубы – на том же месте, как и в те времена, когда я здесь служил. Труба идет вверх под углом тридцать градусов вверх. Если там забито мусором, то большой вопрос – выберусь ли я задним ходом назад?

Я вынырнул, набрал воздуха – и снова вниз. Схватился за вывод трубы и, решительно толкнув воду ногами, отправился внутрь. Включил фонарик, но и с ним за полметра ничего не видать.

И, пусть у меня с собой пластиковая бутылка, в которой ничего нет, кроме воздуха, со вздохом лучше подождать. Терпеть, хотя уже звенит в голове. И в самом деле, ненадолго стало лучше, второе дыхание или, вернее, второе бездыхание пришло. Какая длинная эта труба, и время в ней течет очень вязко, медленно. А это что? Похоже, ржавые остатки прежних фильтров. Я всосал воздух из бутылки и пошел напролом, ломая изъеденный коррозией металл. Продрался, теперь вверх – секундой позже голова уперлась в люк. Кранты. Я едва не заорал от ужаса – пули не боюсь, а узкой мокрой смерти боюсь. Вовремя осознал – непосредственно под люком имеется воздушный «карман». Попробуем отжать люк головой, не подведите шейные позвонки и межпозвоночные диски – они изрядно потертые, также как и я в целом.

Отжал, вылез – но с острой болью в шее. С этим не в бой идти, а на койку. Повращал головой, покрутил подбородком налево-направо. Немного полегчало. Стрелка в дополненной реальности показывает, что трап справа. Десять ступенек по нему вверх и дверь. Запертая и прочная на вид, сюда пока не дотянулись мастера евродизайна. Начинаю обрабатывать дверной косяк инструментами – кирпич оказался достаточно трухлявым, но я вышел наружу, в подвальное помещение, только через полчаса.

Сейчас посчитаем массивные цилиндры – это помпы. Первая, вторая, третья; возле последней – решетка вентиляционного канала шириной сорок сантиметров. Упираясь спиной в одну из стенок и используя редкие, но глубокие выщербины, поднялся на один этаж.

Я нахожусь на бывшем объекте Ленинградской военно-морской базы на острове Котлин, где в свое время провел немало счастливых дней и ночей, будучи на службе. Десять лет назад всё здесь пошло по рукам. Так что экс-адмирал Кульчицкий перекупил объект у наследников Шалвы Чигиринского, который внезапно скончался, поперхнувшись корюшкой, и стал использовать как свою резиденцию. А первым делом я оказался в районе камбуза – от него меня отделяла только решетка вентиляционного канала. Снималась она достаточно легко и в несколько перекатов я оказался за огромной никелированной плитой.

Сначала было темно и я уже подумал, не включить ли фонарик. Однако свет зажегся без моего участия и кто-то, напевая заунывную песню пустынь, стал готовить мясо. О чем сразу стало понятно по мощным, каким-то даже упругим запахам. Это вам не макароны по-флотски. Я выглянул из-за плиты, и моя голова оказалась возле ног повара. Тот, кстати, мог бы услышать двигающегося лазутчика, если бы не шипение страдающего на сковороде барашка.

Поющий повар, наверное, удивился, когда с другой стороны сковороды появился человек. Впрочем, удивление было недолгим, потому что певец оперативно швырнул барашком в меня, но промахнулся, а вот ножом он ударил более метко. Однако попал в свою же сковородку, которой я воспользовался как щитом, а потом и как булавой. Начался поединок в стиле Куликовской битвы, ударное оружие против колюще-режущего, в ходе которого повар вскочил на плиту, как орел, собираясь поразить меня сверху. Но я, прикрывшись сковородкой, отразил выпад и дернул «орла» за штанину, вернув, так сказать, на землю. Он упал на плиту, уронив голову в кастрюлю, и вскоре скончался, передав нож с атомарной заточкой мне.

Стрелка дополненной реальности указала на груду коробок – ошибочка, что ли? Не сдерживаясь, я пнул ее, коробки посыпались и за ними обнаружилась шахта пищевого подъемника. Там имелись скобы, вделанные в стенку и образующие подобие лесенки. Спокойно карабкаемся вверх и поем, про себя, конечно: «Ведь одна у летчика мечта, высота, высота...».

Я вышел из шахты на высоте третьего этажа в районе буфетного помещения.

Осмотрелся, позаимствовал из шкафчика белый кителёк, чем я сейчас не официант «из бывших»? Как раз кто-то открыл дверь в буфет и, не заглядывая, крикнул: «Шефу требуется бутылка «Макаллана» и легкие закуски». Хорошо, что кто-то не зашел – одним трупом меньше, а насчет легких закусок и виски я как-нибудь сам соображу. Будет тебе, Кульчицкий, бутербродик с салями. И сковородку на всякий случай я захвачу. А виски-шмиски здесь пятидесяти сортов – что за «Макаллан» такой? Знаю только «Баллантайнс» – блевотворный на мой вкус, хуже только граппа, которой итальянские купцы монгольских ханов спаивали.

И вот я качу сверкающую тележку со снедью и выпивкой по коридору. Кульчицкий ждёт меня в своих апартаментах в конце коридора – я ж помню, где располагался раньше его кабинет, там поворот налево в тупичок.

Упс, встречаю самого себя, то бишь, официанта в белом кителе. Он успел удивиться, но только слегка – пришлось скоренько лупить его сковородкой по котелку. Когда он упал лицом в бутерброды, я прислонил его руку к панели на двери, где был изображен контур ладони. И сезам, точнее вход в апартаменты, открылся. Конечно же, там был наготове охранник, по пустым глазам узнаю наёмного норманна из «Скюдскорен». Он, кстати, мог бы подготовиться и получше за свою немаленькую зарплату – его пришлось бить ножом по-пластунски[2], прикрывая ему пасть, которая пыталась прорычать: «Arselhål!» Пройдя предбанник, я встретил девушку карибоморской внешности – видимо, зажравшегося адмирала потянуло на экзотику. Обслужив Кульчицкого, она как раз застегивала кофточку, под которой такие дыньки, прямо объедение. Красотку пришлось  затолкать в шкаф. Положил ей на голову чашку с блюдцем, сказал, что это граната и надо быть очень тихонькой – не пой, красавица, при мне. А я бы ей спел: «Чей серп на тебя нацелится, Срежет росток? На какой плантации мельница Сотрет тебя в порошок?»

Но пора поприветствовать высокопоставленную персону.

– Кушать подано, mon amiral. Смотрите только, не обосритесь от пищевого разнообразия.

Экс-адмирал Кульчицкий, конечно, расстроился. После девушки с «золотой, как солнце, кожей» и объемными буферами он ожидал виски с закуской и продолжения веселой и очень свободной жизни, ради которой он, собственно, продал Родину. Вместо того явилась смерть, принеся бутерброд с плевком. Но самообладание Кульчицкий сохранил:

– Вы кто? Кажется, мы с вами незнакомы.

Вот те на, то меня принимают за кого-то другого, то отказываются признавать.

– Знакомы. Я – Преображенский.

– Ну, тогда ты удачно сменил личину и пришел, наверное, рассказать, где спрятал передовой экранолет «Алконост-2М»? Я ведь и сам почти догадался. Завтра поеду проверять.

– Нет, это я жду от вас рассказа, как вы заблокировали искин «Гамаюн» и как получить к нему доступ?

– Я его просто стёр, – попробовал отбрехаться экс-адмирал.

– Из-за динамического распределения на всех доступных носителях его просто так стереть невозможно. У вас стопудово имеется клиентская программа доступа к нему, иначе вы бы не смогли перевести его в неактивный режим. И где вы ее держите, на интракорпоральном носителе?

– Нет, клиент здесь, на моем компьютере.

Он поиграл пальцами на виртуальной клавиатуре и я вовремя догадался, что он плутует. Обычный монитор остался темным, а вот линзопроекторы на его глазах дали красный отблеск – он вывел на виртуальный экран какую-то тревожную панель. Я дернулся, захватил его руку, а он взял меня на прием и нож из моей руки выбил. Постоянные занятия спортом, скотч вместо паленой водки, радость от жизни – короче, хоть он меня и постарше на десять лет, а сила в нем бурлила. Был момент, когда он меня едва не угрохал, бутылкой с отбитым горлышком чуть по горлу не чикнул. Но чуть не считается. Его сгубил дресс-код, точнее галстук. Зачем в нерабочее время надевать рубашку с галстуком? Ах ты, фраер. Может, так перед красоткой выпендривался; вон и Наполеон вступал в интимную связь, не снимая сапог и сабли. Кстати, девушка позабыла в кабинете трусы, которыми я и нейтрализовал выпад бутылкой, а галстук намотал Кульчицкому на толстую шею и... Банковский адмирал отправился в адский отель с пятью звездами. А я снял странный шестигранный перстень с его пальца, который открывал вход в его личную киберсистему. Сперва отключил периметры безопасности резиденции и открыл дверь в гараж – надо ж как-то отсюда выбираться, причем не через трубу. Потом поискал клиентскую программу «Гамаюна». Она там была, вместе с кодами активации, только канал связи с искином не устанавливался – похоже, «Гамаюн» от адского адмирала хорошо спрятался. Ладно, пока скопируем её на перстень.

Я бегу через мост, совсем без одышки, и он рушится за мной, живописно превращаясь в пыль, а потом и передо мной. Легко перемахиваю через провал – подо мной бессильно скалится бездонная пропасть, которую специально изобразили в виде черной пасти. Как-то закрепляюсь на стене, по которой карабкаюсь на самую верхотуру донжона, непринужденно, словно геккон. Запрыгиваю в стрельчатое оконце, хватаю принцессу, «киса, кончай с макраме и поехали», – у нее светло-рыжие косы, которые пахнут фиалками, и она как тростиночка. Я подмигиваю ей, мол, не дрейфь, с твоим весом утащить тебя не проблема, только обними меня покрепче, и сигаю с ней обратно в окно. Цепляюсь за выступы каменной кладки – пальцы словно стальные, но сдуру хватаюсь за флаг с изображением кабаньего рыла, который свисает со шпиля. А генератор случайностей подкидывает неприятность – интендант подлец, нитки гнилые, полотнище обрывается и я лечу в пропасть вместе со своей ношей. Но, прежде чем я б выронил принцессу, меня подхватывает какая-то огромная птица и бодро поднимает ввысь…

Спешно возвращаю сознание из виртуала, где был рыцарем без страха и упрека, в тусклый реал –как раз около моего уха лопается рекламный пузырь, влетевший через форточку. Успеваю заметить светящиеся буквы на обрывках пленки: «Ваши грехи – наше богатство. Страховая компания Карма Инкорпорейтед».

В реале у меня в руках, черных от грязи, не принцесса, а большая совковая лопата, которой я мечу уголь в топку, чувствуя, как по спине стекает миллионный ручеек пота, напоминающий многоножку. В «ингерманландской молодой демократии» от меня нужен только самый дешевый труд, который невыгодно заменять умной машиной. Поскольку у меня самого во время труда сознание отсутствует, пребывая в виртуальных играх, я тоже, по сути, машина, только неумная.

Блин, время! Через полчаса надо быть у врача. У меня не просто визит к смуглому доктору из Калькутты на предмет лечения соплей и поноса. Это бизнес такой, с помощью которого я могу срубить желтобаксов в десять больше, чем на работе кочегара или мусорщика, хоть корячься там целые сутки напролет.

Окатываюсь из здоровенной лейки, водопровод тут давно отключили, чтоб типы вроде меня не портили воду. Голову помыть никак не успеть – придется прыскать всемогущим спреем «Чистахэйр». Уф, прохладно. Очиститель, скрученный в крупные капли зверским поверхностно-активным веществом, покатился по волосам, а затем посыпался градом с головы. Вкус у капель противный, металлический.

Как раз появляется сменщик с шурупами, крепящими его карбоновую черепную крышку. А мне пора на выход из котельной, велосипед на плечо. Но сперва попадаю в подвал, где царит густая вонища. Ароматы ацетона, жареного риса наси-горенг, самогона, выработанного из стула, разложившихся животных, откровенного кала. В бывших кладовках, где проживает племя численностью в сто человек, давно свирепствует мощный синтетический энтеровирус – оттуда выносят горшки и трупы.

На улице едва отдышался, хотя и здесь завалено прошлогодним дерьмом и каркасами сгнивших биомехов. Зелень у нас давно уже никакая не растет, вытравлена техноплесенью – которая когда-то была нанотехнологией по защите растений от фитопатогенных грибов, – однако с недалекого моря поддувает свежий ветерок, как встарь. Навевает сладкую ностальгию: «На берегу пустынных волн Стоял он, дум высоких полн...», – почти про меня написано. Только не расслабляться – осталось всего пятнадцать минут.

Я еще помню автобусы, трамваи и троллейбусы, помню, ах, петербургское метро. Общественный транспорт был остановлен десять лет назад – с наступлением «свободы» и переименованием Питера в «вольный ганзейский город Ландскрона» – как неприбыльный и поддерживающий иждивенческие настроения. «Как далеко ты уедешь, зависит теперь только от тебя», – ободряюще сказал или, может быть, сказала бургомистр Миша Маша Бессен; в гендерной самоидентификции у неё день на день не приходится. Метрополитену, кроме неприбыльности, вменили в вину и роль прибежища для партизан из русско-националистического ополчения «За Пушкина». Нынче в метрошных тоннелях, тех, что не заброшены, умельцы из Гонконга производят каких-то съедобных червей. А вместо «сталинского метро» у нас выросли наноплантовые[3] скайвеи. Растут они сами, материал как бы живой, питается светом, ветром и дождем, но владелец у них жадный, корпорация «Святая Грета». По ним катаются электрические машинки от той же «Святой Греты». Мэрия может их взять под контроль в любой момент, отключить или направить в нужное место, заблокировав двери. С двигателем внутреннего сгорания ничего не ездит те самые десять лет; нефть кончилась, вычерпали, бензина нет, особенно в нашем «вольном городе». Да и мало ли что учудишь ты на машине с ДВС, наедешь на кого-то, врежешься куда-нибудь, загрязнишь что-нибудь. Зато распространились рикши. Тут и просто рикши, и биомехи, а владеет ими компания «Ноги. Дзен», принадлежащая далай-ламе. Есть также дампфвагены, они же дампи, пароавтомобили с двигателями внешнего сгорания, но налог на них – обалдеть, так что они для богатых приличных постлюдей пяти полов с модной хромосомной схемой x+y.

Может попробовать прокатиться зайцем? А чтобы зайцем нынче стать, надо четко хакерские инструкции соблюдать.

Приблизиться к дорожке для смешных пиццамобилей, имея лассо наготове – невидимый тросик из углеродных нанотрубок с гекко-липучкой на конце. Теперь налечь на педали – в атаку марш, шашки наголо. А затем – бросать лассо.

Кажется, получилось, я на буксире, несусь во весь опор; если навернусь, всю шкуру на дорожном покрытии сдеру, и потом заплачу штраф – за то, что напачкал.

Три минуты адской езды, хуже, чем у ковбоя на буйволе, и надо успеть отцепиться, иначе проскочу съезд.

При отстыковке сильно рвануло, но обошлось, только потрепанное сердце дёрнулось...

Практика доктора Чакрабарти на эстакаде второго яруса.

 Слева от врачебной практики распахиваются двери филиала известной эвтаназионной фирмы «Элизиум» («в последний путь с нами – весело и не накладно»). Как раз выносят очередного удовлетворенного клиента в пластиковом мешке. Судя по выпирающим членам тела, силен был мужчина. По старым понятиям ему бы жить и жить, однако нынче «невидимая рука рынка» забрала его в поля счастливой охоты, поскольку он более «не имел самостоятельных финансовых возможностей для поддержания надлежащего качества жизни». В окне видна полудевка-биомех, которая ублажала клиента напоследок, она ему и цианид вкатила – инъектор у нее в соответствующем интимном месте расположен. Забивает косячок, слюнявит раздвоенным язычком бумажку – кое-что человеческое ей не чуждо.

Cправа – салон «Надуй себе сам», франшиза «Сюрреал Доллс». Там кукол продают, которые умеют делать всё, притом покруче настоящих («наши киски – под любые сосиски»). Писк моды – пять разнокалиберных титек, десять сменных отверстий для любви, двадцать типов беседы: «о моде», «о свободе», об «экологии»; десять личин: «сосюша зубчак», «карла вдуни», «проктологиня», «сексетарша», «киллари клитор» и т.д. Некоторых куколок, кстати, надо не надувать, а просто бросить в виде порошка в теплую ванну – ап, и через двадцать минут готова Афродита со сроком годности в трое суток; потом, правда, начинает быстро портиться. Одну такую я до сих пор забыть не могу. Ладно, мне пока прямо.

Еще при подходе на меня разворачиваются глазки инфракрасной камеры, прощупывают складки одежды и тела. Далее терагерцевый всевидящий сканер. Автоматически делается неловко, нет ли дырки на трусах, да и вообще. Дверь открывается, сразу за ней агрегат с длинным квантовочувствительным носом – робохранник. Он вынюхивает, не просачиваются ли у тебя из прямой кишки или какой-то заизолированной полости тела молекулы отравляющих или токсичных веществ. А вот и нет, я вам не немецкий турист... Щелкнув штырями, распахивается следующая дверь, сразу за ней стойка. Там вьется азиаточка-медсестра, хорошенькая как куколка, хлопает сантиметровыми ресницами, щебечет и хихикает карминовым ротиком; может, она и в самом деле не настоящая, из соседнего салона? А направо – стойло ожидания.

На сей раз, помимо меня, в комнате ожидания доктора Чакрабарти была одна дама.

Но ее, из-за большущего аквариума с гмошными рыбками, не разглядеть. У рыбок через прозрачные покровы видны пестрые кишочки, а у дамы заметно только, что волосы светло-рыжие, а туфли и колготки старомодные. Кто сейчас носит колготки, кроме пенсионерок? Нынче дамы носят разноцветную «вторую кожу» – биополимерное покрытие на коллагеновой основе – нога от нее кажется не только голой, но и глянцевой.

Расположившийся рядом плохо причесанный тип чего-то упорно вливал дамочке сипловатым шепотом. А ее голоса почти не было слышно. Лишь изредка я улавливал «да», «нет», «еще чего». Если это не жена, то заигрывания у мужика, прямо скажем, безуспешные, и бо́льший успех он бы имел у надувных девушек из соседнего гешефта.

Тут меня вызвали к врачу.

– Болит? – доктор Чакрабарти потрогал вздутие на моем правом боку, когда я разделся до пояса, и, не дожидаясь ответа, добавил. – Давайте-ка я вас вылечу по-быстрому.

Доктор попрыскал мне на бок спреем и там сразу стало холодно, казалось, что сейчас кожа захрустит. А я к тому же вдохнул серебристый аэрозоль. Не отключился полностью, но наступила какая-то дереализация. Я видел в зеркале, как троерукий манипулятор разрезает мне бок и вынимает… лицо. Потом, сшив сосуды и кожный покров лазерным степлером, закрывает шов блестящим пластырем с тремя индикаторами. Он будет втюхивать мне под кожу антибиотики, анальгетики, противовоспалительные и всякую другую хрень на юрких молекулах. А выращенное во мне лицо – кого-то оно напоминает, кажется, того плохо причесанного мужика – заворачивается в упаковку зеленого цвета и становится я похожей на маску из фильма ужасов. Моя работа в роли плантации органов пока заканчивается.

– Вставайте, вставайте, кровь я убрал, вам нельзя здесь находиться более 20 минут, стандартного времени приема пациентов, – доктор торопливо помогает мне надеть рубашку и накидывает на мои плечи куртку. В руках у меня оказывается стопка желтобаксов.

Я начинаю пересчитывать.

– Да зачем мне обманывать, наш бизнес держится на доверии – по-доброму усмехается он. – На следующей неделе загляните в лавку «Сюрреал Доллс». Если на крайней слева кукле будут синие чулки, значит, для вас есть новая работа.

Я выкатился из кабинета и, когда проходил мимо той дамы, меня нехило качнуло – отходняк от обезболивающего или же естественным эндорфином плеснуло – едва не сел попой на пол. Но удачно приземлился на стул рядом с ней. Хорошо, что того типа уже не было поблизости.

– Простите, что вас почти толкнул и скажите спасибо, что не оказался у вас на коленках. Сейчас я удалюсь и не буду вам вешать лапшу на уши, как тот тип, который сидел рядышком, – преодолевая некоторую тошноту, галантно произнес я.

– Какой еще тип, никто со мной не сидел. Эй, вам что, плохо?

– Мне всегда плохо за исключением того времени, когда хорошо. А рядом с вами почему-то хорошо.

– Это не всегда так. Вам лучше идти.

А, когда я подходил к своему велику, рядом возникло трое наемников из финско-шведского ЧВК «Скюдскорен», к которым приклеилась кличка «слактары» или «лахтари» за умение вынимать органы из «врагов свободы и демократии». Это ж законные наследники потрошителей времен Suomen sisällissotaиHeimosodat.[4] Несмотря на внушительные габариты, они как-то внезапно нарисовались. В непроницаемых шлемах-куполах, арамидных штанах и кевларовых трусах, в жидкоброневых жилетах, утыканных сенсорами. У всех слактаров были хеклер-коховские штурмовые винтовки HK-2051 под беспатронные самонаводящиеся боезаряды. Рожок – двойной. Значит, в меню пули типа «бутон» повышенного останавливающего действия для ближнего боя; они раскрываются прямо в теле и дают такой гидроудар, что с одним лишь ранением пальца человек оказывается в коме. А еще пули-кассеты, нашпигованные скрученными двадцатимиллиметровыми иглами – чтобы превратить в ежиков целую толпу «совков».

– Хыва ильтапайва, пойят! – с натужной улыбкой поприветствовал я, хотя, конечно, имел в виду «чтоб вы сдохли». – А вы чего, ребята, здесь забыли?

– Мы за тобой, – сказал один из них по-русски с занудным финским акцентом. – Ты сильно проштрафился, парень. Подписал контракт с одной фирмой на поставку органов, а работаешь на какого-то левака. За такое наказывают, если ты не знал. Так что корпорация «Транс. Здоровье» забирает тебя на расследование согласно частному иску.

Он про то, что я обязан все свои органы отдавать фирме Штаттдессен. Да, подписывал, – все подписывают, когда оказываются в городской больничке, чтобы уменьшить стоимость лечения.

– Это касается лишь моих личных органов, а не выращенных на заказ.

– Tuki suusi ja pysy paikallasi[5], – отозвался собеседник и я догадался, о чём это он.

Один из слактаров поманил меня рукой, затянутой в силовую перчатку, вторая наводила на меня ствол. Едва я сделал шаг навстречу, как другой слактар зашел мне за спину – чтобы заломать и надеть самозатягивающиеся наручники. Всё, я спалился.

Секундой дольше и меня б упаковали. Но я, наверное, сильно расстроился оттого, что вляпался так бездарно. И словно оказался в прострации.

Время замедлилось, стало вязким, а грузные фигуры слактаров как будто утончились.

Пригибаясь и разворачиваясь, я ухватил направленный на меня ствол винтовки и повел его вверх, а потом развернул ее на наваливающегося сзади слактара – в этот момент грохнул выстрел. Тот наемник, что прикопался ко мне с тыла, полетел в заплесневевшие кусты. Как тряпка под порывом ветра.

– Mita vittua, huoranpenikka[6], – начал протяжно выводить передний слактар, пытаясь освободить ствол винтовки и одновременно вытащить пистолет из кобуры. Слишком много захотел. Я, правой рукой удерживая ствол и направляя его вниз, левой ухватился за приклад и направил его вверх. Вращательное движение привело к тому, что слактар получил прикладом под шлем и ослабил хватку. Потом поймал угощение второй раз – прямо в забрало, отчего стал сползать по бортику машины. А винтовка его была уже в моих руках. Будто волна качнула меня и бросила вперед. Я перекатился через капот дампи, туда, где стоял третий слактар. Ногой успел отбросить наводимый на меня ствол, затем, падая с капота, саданул противнику локтем под кадык, в просвет расстегнутого бронежилета, да еще приложил его кумполом к борту машины. На тебе, дружок, за Питер. Слактар сел, хрипя и погружаясь в собственные ощущения.

А я, захватив велик, влетел в кабину ближайшего дампи и заставил старичка тряхнуть сединой, вернее ветхими лошадиными силами. Это была приятность, неприятность же заключалась в том, что мне быстро составили компанию. Через минуту по моему следу шел мощный бронированный дампфваген «Дао» – наверное, на семьсот лошадей. А по тому, как он рассекал пространство, было ясно, что он имеет приоритетные права на трассе.

Да, зря я, наверное, в эту колымагу полез. Может, бросить, не медля, старенький дампи, и тикать на своих двоих колесах? Впрочем, тикай не тикай, а я через несколько секунд могу оказаться под широким колесом бронированного чудища.

Я машинально сунул руку в бардачок, а там мобила лежит. Той дамы, похоже, – пахнет её духами с нотой фиалки. И номерок её, естественно, там имеется. Позвоню, пока догоняющий «Дао» застрял на перекрестке и стравливает пар в мощный свист. Да, утопающий хватается за соломинку, но как-то не хочется совсем безвестно сгинуть.

Вообще у этой дамы голос строгий, а сейчас по «трубе» и вовсе железным послышался.

– Вы угнали мою машину, негодяй.

– Сразу так и негодяй. Я, между прочим, спасал свою шкуру, уважительная причина. Сделайте одолжение, не звоните в полицию.

– Чмур вы бесстыжий, – заклеймил меня строгий голос. – Какие-такие одолжения?

– У меня на хвосте компания очень неприятных типов. Как только оторвусь от них, то сразу верну вам машину.

– Вы где?

– На углу проспекта дивизии СС «Нордланд» и улицы Первого Латышского легиона СС, тьфу ты, Измайловского и Первой Красноармейской, на втором ярусе.

– Поезжайте в сторону Загородного проспекта. Я заберу вас на углу Звенигородской, на первом ярусе; съезд сразу за Витебским вокзалом, не промахнитесь.

– А вы на чём будете?

– Как-нибудь найду себе другую тачку, без воровства, как некоторые.

С Красноармейской я выскочил на Московский проспект, что теперь обозван Маннергеймским, и, взвизгнув лысой резиной, свернул в последний момент на Загородный, который нынче имени Понтуса и Якоба Делагарди, которые в стародавнюю пору обожали вырезать до последнего жителя русские города.

«Дао», несмотря на свой компьютерный разум, не смог повторить маневр. В-общем, выиграл я пару минут. За Витебским вокзалом бросил машину на съезд к первому ярусу – тут завизжали тормоза у машин, которым я «перебежал дорогу», зато «Дао» лихо просвистел сверху. Уже виден угол бывшей Звенигородской улицы, которая нынче имени гетмана Мазепы – мне пора. Я прижал машину к обочине, сунул винтовку под куртку и бросился наружу. Когда-то на этой улочке на каждом шагу были подворотни, а в подъезде Дома Писателей добрые люди регулярно опорожняли свои нагруженные пивом мочевые пузыри, по-хакерски преодолевая кодовый замок и наглядно показывая литераторам, чего они стоят. Но сейчас первые этажи – сплошной монолит нанопланта, чтобы «партизанам» было некуда сунуться, лишь сияют таблички с описаниями подвигов Мазепы в борьбе против «тиранических москалей» и объемные рекламы борделей. Вот, пожалуйста, «все сексуальные партнеры – кандидаты и доктора наук ведущих ВУЗов бывшего Петербурга». Надеюсь, среди них есть доценты и профессора, которые десять лет назад встречали хлебом-солью «освободителей»-атлантистов и восторженно кричали: «Петербург – это Европа». Кое-где посверкивают и фотонические граффити, напрысканные анархистами – «Бургомистр, подставь ротик – ссать охота». А половина старых домов вообще снесена и на их месте стоят офисные бронестекляшки со стойками робоконтроля у входа.

Блин, «Дао» скоро будет здесь. Он, развернувшись у Пяти Углов, которые нынче именуются Пять Полов, заезжает с Загородного. Абзац? Не успел я испугаться, как возле меня остановился дампи-внедорожник, и поднялась радужным крылом дверь.

– Чего пялитесь? Живо садитесь.

Я юркнул в кабину и быстро набирающееся ускорение вжало меня в спинку кресла. На водительском месте находилась она, только не светло-рыжая, а с волосами, светящимися платиной благодаря дорогой фотонической краске. И это была не изрядно измученная жизнью женщина, как в приемной доктора Чакрабарти, а этакая БДСМ-госпожа с задорными титьками и в черной «второй коже» на длинных ногах. Когда только успела переодеться?

Эстакада внесла нас на скайвей, на четвертый ярус, где ездят владельцы только дорогих мощных тачек с робоводителем, желающие платить по желтобаксу за каждые полкилометра пути. Выше только облака аэрозоля – на них сияет реклама «Сюрреал Доллз» и облачная красотка, представляющая искусственных дамочек «Надуй себе сам», настойчиво зовет в сад наслаждений.

Машина двигалась по трассе «Норд-Зюйд», что вилась узкой лентой среди наноплантовых небоскребов-дендроидов, смахивающих на кактусы и расположенных на месте того, что было когда-то Московским районом, а ныне называется Парком короля Густава-Адольфа – того, который некогда отнял у «варваров-московитов» побережье Балтики.

– Вот они, – я показал на экран заднего обзора. «Дао» висел у нас на хвосте метрах в ста и не собирался отставать. Нам оторваться от него в условиях, когда все движение находится под контролем дорожной кибероболочки, было нереально.

– И где вы нагрешили? – поинтересовалась она. – Только не врать.

– С органами. Один сдал налево.

– Ясно, у Чакрабарти. Я-то удивилась, когда к нему завалила кодла слактаров, затем там пальба была и кто-то закричал на финском, что доктор смылся по мусоропроводу, а медсестра-биомех уложила у них скальпелем двух человек. Ну, и зачем вам деньги? Неужели не хватает на колбаски, сделанные пересоставлением молекул из дерьма. Или надоело царство свободы?

– Второе. И первое тоже.

Ее рука одним движением выпотрошила коробку контроллера и бросила чип на заднее сидение.

– Ладно, морячок, попробуем. У нас есть пару минут, чтобы оторваться.

Откуда она знает мою биографию?

– Можете не представляться, видела вашу фамилию в медкарте. А я Елена Петровна.

Похоже, отрываться было поздновато. Экран верхней полусферы показал, что над нами летит стайка полицейских дронов.

А потом несколько дронов заходит спереди и снижается, словно забираясь закогтить джип – странно они себя ведут, у полиции же нет ударных БПЛА... Эти – явно военные, типа «летающее крыло», без хвостового оперения. Долго ждать гостинцев не пришлось – по встречному курсу полетел факел ракеты. Елена Петровна стала резко тормозить и почти сразу, впереди, метрах в тридцати, случилась вспышка.

Дальнейшее действие уложилось в пару минут, но переживаний там хватило бы на всю жизнь.

На скайвее нарисовалась вмятина, похожая на рваную рану, была сорвана и часть заграждения.

По ощущению невесомости я понял, что наша машина летит с дороги вниз, сквозь стаи рекламных пузырей, прославляющих многоразовую туалетную бумагу на фуллеренах, и через несколько мгновений мое неудачное путешествие по жизни закончится. Но как бы не так...

Мы соскочили на трассу нижнего яруса, почти без сотрясения мозга, проехали где-то с километр – я, собственно, был баран бараном в это время, Елена же Петровна без какой-либо гримасы ужаса и страха управляла сумасшедшим движением. Для такого не просто сноровку надо иметь, а, как минимум, психопрограмму, загруженную в моторную кору мозга. Затем я увидел в экран заднего обзора, что дрон пустил ракету по догоняющему курсу. Второй раз испугаться уже не получилось, не успел.

Теперь наша машина сама пробила ограждение трассы. Всё не так плохо, сказал я себе – пока летим. Тут и Елена Петровна скосила на меня глаз – не обделался ли подопечный; глаз, прекрасный своим внутренним спокойствием...

А траектория полета нарисовалась до извилистой прозрачной стены небоскреба. Стекло было крепкое, металлорганика, поэтому столкновение оказалось жестким, весь салон заполнился пеной, мгновенно превращающейся в сверхупругий поролон. По счастью, металлическое стекло небоскреба не выдержало тарана трехтонного внедорожника.

Машину внесло в зал, где жевало сено, а если точнее, унылую информацию, скученное офисное стадо, напичканные по самую макушку, как и рогатый скот, гормонами, энерджайзерами, антибиотиками и психософтом.

Далее много больших и малых столкновений, хотя это была легкая чечетка по сравнению с тем, как впились в стенку... Машину несло по конторскому гнездовью, разграниченному пластиковыми ширмочками и компьютерными столиками, которые она ломала, плющила или швыряла бампером. Наконец, расширив пространство двери, мы вместе с машиной вылетели в коридор. Здание было многоствольным, и офисный ствол сочетался со стволом парковочным. Коридор вынес машину на тридцатый уровень паркинга. Затем ее понесло по спиральному съезду, только не вниз, а вверх.

Рядом застонала дама. Блин, да Елена Прекрасная совсем не проста – не отпустила руля до сих пор, несмотря на то, что ее сдавило поролоном до посинения.

– Мне помогать не надо, если вы вдруг собрались, я – близко к норме и лифчик на месте, – сказала она, подавив всхлип, и прилепила к моему виску тонкую пластинку инфоносителя. – Инструкции получите по пути. Встретимся на вертолетной площадке.

Через несколько секунд машина остановилась, взвизгнув шинами на цепком полу. Тридцать третий уровень. Я вывалился вместе с поролоном на пол, как игрушка из рождественской упаковки. Но вовремя вскочил. Трофейная винтовка через скин-коннектор сразу выдала на мои линзопроекторы три оконтуренные цели. Так и есть, на выходе из гаража меня ждали трое слактаров. Все – в полной готовности, потому и первые пули были от их них. Единственное, что они учли не полной мере – внутри гаража было несколько темнее, чем у входа, мне прицеливаться удобнее. Через несколько секунд я стоял, а они лежали и безропотно отдавали свои боеприпасы. Пока это происходило, Елена Петровна дала дёру в неизвестном направлении.

Стрелочка дополненной реальности показала и мне, куда курс держать. Из коридора в конференц-зал.

Когда я обогнул громоздкий голографический проектор в его центре, то столкнулся с еще одним слактаром – пришлось стрелять, считай, в лоб. У этого даже глаза выпрыгнули – такой силы был гидроудар от пули-бутона.

Ближний бой перешел в перестрелку с парой других охранников. По ходу её гибли десятки «нонкомбатантов» – стулья, столы, занавеси и гардины. Летели щепки и осколки, воздух в конференц-зале полнился разноцветными искорками, затягивался струями дыма.

Один слактар оказался слева, другой справа. Я, прокатившись по полу, ткнул носком ботинка кнопку включения голопроектора – тот ожил и стал украшать помещение объемными картинами пляжно-курортной жизни где-то в далеком Сингапуре.

Я прыгнул прямо в бананово-лимонный закат и оказался на портьере, раскачиваясь на манер сингапурской обезьяны, правда ненадолго. Портьера упала на одного из слактаров, отчего он случайно подстрелил другого – у пострадавшего иглы повылезали даже из ушей. Впрочем, «меткий стрелок» сам хорошо подставился, когда выбрался из-под портьеры; съел пулю-бутон, которая выбросила из него несколько метров кишок.

Из коридора послышался топот – на свидание неслась хорошо откормленная стая, так что на рекогносцировку оставалось всего несколько секунд.

Ближе к правой стороне конференц-зала проходила матово-черная труба лифта, более похожая на столб густого дыма. В три прыжка оказавшись рядом, я надавил на кнопку «вызов». Потом обернулся в другую сторону и швырнул гранату в проем входной двери, откуда уже повалили слактары; залег, дав осколочному ветру необходимую миллисекунду на то, чтобы выкосить нападающих. Дверь лифта наконец открылась и в его кабине оказалось несколько «голубых» полицейских – для них последующее стало большим сюрпризом, в том числе приём свинцовых пилюль.

Будет у меня хотя бы несколько минут без посетителей?

Стрелка направила меня в лифт. Вытащив оттуда три изрядно сочащихся трупа, нажал кнопку, подсказанную дополненной реальностью. Когда доехал до пятидесятого, всё было обесточено и свет погас.

Выходить здесь явно не стоило, стрелочка дополненной реальности по-прежнему тянула меня вверх. Я поднялся до следующего этажа по лифтовой шахте, как раз местное начальство снова включило электропитание – слактарам ведь тоже надо ехать – и кабина двинулась наверх. Она мне чуть ноги не оборвала под корешок – едва успел разжать дверные створки, ведущие наружу, из шахты.

На этом этаже нашелся настоящий музей – повсюду стояли штабелями древние вычислительные мощности, начиная с СМ-4. Стрелка дополненной реальности довела меня до немногим менее ветхой «E-Machine». Я сдунул пыль с тумбы или как их там называли, «башни», потыкал кнопочки – поклониться, что ли, электронным костям? Или, может, Елена Петровна скверно надругалась надо мной – стрелочки-то рисовал софт с её инфоносителя. Ладно, вскрытие покажет – я включил комп и древняя операционная система залила желтой краской экран, плоско и наглядно. В море-окияне островок, на нем то ли пальма то ли дуб, на дереве кейс-ларец, в ларце утка, похожая на птеродактиля, в утке яйцо. Соединение с сетью установлено, цифровое «яичко» – умели ж в старые времена писать компактные программы – ушло на выбранные адреса, где сможет развернуться и подсоединить все необходимые модули. И тут сработал перстенек адмирала-аморала. Включилась клиентская программа искина «Гамаюн», следом появилось окно активации цифрового объекта и его логотип в виде вещей птицы с картины Васнецова, но с лицом молодой Елены Петровны. Запускаю активацию искина и сажусь в лифт. Через полминуты я на последнем этаже.

Далее был коридор, изгибающийся вокруг ангара под вертолетной площадкой. По дороге я подхватил грузовую тележку на электроприводе, оставленную кем-то в коридоре. А перед входом в ангар стоял охранник в экзоскелете. Его можно было и за робота принять, если бы не шмыганье носом. Это даже не слактар, а биомех с доброй половиной деталей от трупов, и другой половиной, напечатанной на 3d-принтере.

Меня спасла стремительность. Пока тот поднимал руку и приказывал остановиться, то получил тележкой по голеням. Экзоскелет ему не помог – рухнул как миленький на тележку. Пока встроенная в него система управления соображала, с какой ноги вставать, я вытащил чип-ключ из его кармана. Когда, наконец, зажужжали сервоприводы экзоскелета и заскрипели наноактуаторы бронекожи, я направил тележку с живым грузом по лестнице вниз.

 А чип-ключ пригодился на входе. Система здесь не сверяла биометрию, полагаясь на охранников, поэтому дверь в ангар распахнула без вопросов.

Что дальше? Ни роторник, ни геликоптер я водить не умею даже во сне.

Или попробовать? – сегодня ж многое было как во сне. Я направился прямиком к ближайшей машине, но внимание привлек звук – так бжикают подметки.

Не тот первый стреляет, кто первый начинает – гласит ковбойская мудрость.

Я, как более нервный, начал целиться первым, но первым выстрелил охранник-биомех. Не тот первый попадает, кто первый стреляет, говорит мудрость дуэлянтов. Я стрелял из-за корпуса роторника, в то время как охранник маячил еще возле двери, в результате чего получил свинец. Но не успел я отвернуться, как он снова встал. И это после того, как пообедал пулей-бутоном!

Только второй выстрел остановил его. Охранник упал, выкинув свои узловатые пальцы в мою сторону. Пуля, пробив с близкого расстояния экзоскелет, вскрыла его чрево. И открылась еще та анатомия! Человеческие внутренности – сосуды, соединительная ткань, органы, сухожилия, сочетались с карбоновыми черными костями и какой-то пузырчатой структурой, скорее всего биополимерной, – прозрачной, со светящимися диодами. Внутри ползали слизневидные медботы, а индикатор на артерии показывал, что давление крови быстро идет от нуля вверх. Похоже, на этом биомехе пока рано ставить крест, подлатает себя в режиме самовосстановления и снова в строй вместе с остальными зомби.

Долго любоваться не пришлось. Сбоку, из кабины роторника, на меня прыгнул некто в оранжевом комбинезоне, вроде как механик, и вломил ногой. Хорошо, что я успел метнуться в сторону и свалиться; но плохо, что сделал это не столько от ловкости, сколько от страха. Однако ж, оказалось, новая позиция удобна для того, чтобы трахнуть механика прикладом в челюсть.

Едва я привстал, как почувствовал – кто-то сзади. Враг выносит ствол своей винтовки на уровень моего пятого спинного позвонка и готов засадить туда игольчатый заряд.

Я сумел полуобернуться и почти угадать направление выстрела. Продолжая разворот, отвел свое тело от линии полета пули и, подхватив с пола здоровенную гайку, швырнул в физиономию слактара. Ошарашил и за мгновение преодолел расстояние до противника – моя рука легла на вражеский ствол и отодвинула его от себя. Другая подхватила противника за талию. Девки сплясали интересно. После подножки слактар грохнулся на спину, попробовал сесть и снова завладеть оружием, но получил коленом в висок и повалился.

Я влетел в кабину роторника. Пилот-то на месте – ну, держись. Это была... Елена Петровна.

– «Гамаюн» помог, – объяснилась она и начала щелкать тумблерами.

– В одном черном здании есть черная комната, а в ней есть маленький черный винчестер, но одна дамочка прекрасно знает, какая хрень на нём записана и что я могу ее активизировать. А сейчас поднимай машину, Елена Петровна, надеюсь, ты умеешь... похоже, ты много чего умеешь.

– Я вообще-то готовилась на однороторных машинах, а это какая-то летающая тарелка, – неожиданно хихикнула она совсем по-девичьи; ясно, что не боится.

Над головой раскрылась гармошка люка и мы вылетели в небесную синь.

Мне пару раз за всю жизнь удалось испытать чувство единения с пространством. Это когда солнце золотит воду и море вокруг, а небесная синь сливается с морской, отчего мир становится легким и тонким. И вот случилось такое же – на несколько секунд.

– Кочан прикройте, – напомнила мне Елена Петровна о шлеме.

– Надо еще сказать «пристегните ремни» и исполнить «танец стюардессы».

Верхний дисплей, встроенный в налобник шлема, сейчас показывал местность в вертикальной проекции – изображение явно передавалось с орбитальной следящей системы. На нижнем подшлемном экране возникла интегральная радиолокационная картина в ортогональной проекции вместе с подстилающей поверхностью. Данные от нее явно поступали от радаров системы воздушного базирования.

– За нами «хвост», – сказала Елена Петровна, опять спокойно так, без напряга в голосе. Она точно под психопрограммой работает.

Треугольные флайеры взмыли свечкой, заходя на позицию, удобную для атаки. Под лучом солнышка мелькнули финские свастики на бортах машин.

 – Блин, да здесь все атлантические ВВС.

Роторник рванул в сторону, на перпендикулярную улицу, которая напоминала каньон благодаря стенам наноплантовых небоскребов, подпирающих облака. Пущенная вдогонку ракета разнесла этаж углового здания.

Я видел, как из раненого небоскреба летят офисные потроха, полки, столы, бумаги, мешки или тела, что ли.

 – Времени у нас мало, – с каким-то смущением произнесла Елена Петровна, – напоследок хотела сказать, что вы... что ты...

Ровно через мгновение один из флайеров, заложив крутой вираж, зашел роторнику в лоб, и под крылом у него сверкнуло.

Почти сразу же нашу машину встряхнуло, повернуло, мои кости как будто отделились друг от друга, в нос шибануло острым запахом металлической окалины, а какая-то жижа вышла поздороваться из моих внутренностей, залепила мне рот и чуть не перекрыла дыхание.

В этот момент другой флайер, вывернувшийся из узости между двумя исполинскими небоскребами, влепил ракету в корму нашего роторника, она тут же и сыпанула бенгальскими огнями. Кокпит отлетел, по мне ударила сильная выключающая перегрузка – я был выброшен спасательной системой из вспыхнувшей машины.

Когда пришел в себя от перегрузки, то понял, что не планирую к земле, как должно быть по идее, а повис, уцепившись стропами парашюта за «архитектурное излишество» небоскреба в виде барочного архивольта. От Елены же Петровны никаких следов.

Еще одна плохая новость: лично мной интересовался флайер атлантистов. Однако он не успел меня обработать. Глаза уловили бросок ракетного факела и почти сразу обломки вражеской машины шикарно впилились в изгибающуюся стену модернового небоскреба, напоминающего фаллос-переросток. Я успел даже заметить отлетевшую голову летчика. Атаку на флайер произвел кто-то невидимый.

А вот и они, здрасьте. Под облаками возникла стайка серебристых мушек. Дроны Flying Genius? Те самые, что были предназначены для атаки на Россию? Они хоть и железяки, но явно сошли с ума. Со своего заложенного машинным психологом ума.

Одна из «мушек» словно обиделась и вогнала ракету метрах в десяти от меня в стену здания. Стегнуло каменной крошкой, меня чуть не сдуло, но от разрыва барабанных перепонок спас шлем.

И, оказывается, она оказала мне любезность. Я очень не люблю высоту, а здесь пришлось перерезать стропы, идти по выступу карниза – если вниз не смотреть, то ничего – потом еще пропихиваться в довольно узкое отверстие, пробитое боеголовкой. Чтобы пропихнуться, надо было шлем выбросить; жалко, зато перестал на сбитого летчика походить.

Внутри завывала сигнализация и брызгали пеной противопожарные системы, однако, в целом, контраст с недавним пейзажем был разительный. Тут и коридор с квазиживым ковром-газоном, и лифт работает. Я просто сел и поехал вниз.

Доезжаю до первого этажа. Там всё, как обычно – видимо, дана команда не поддаваться панике. Работает контроль на вход – терагерцевый сканер и детекторы ВВ. А на выход – свободно. Я вышел и сел в такси. Миллион лет в такси не ездил. А теперь, когда три раза свалился с большой высоты, то поехал.

По дороге водила включил net-приемник. Сетевой эфир был уже переполнен левыми серваками – видимо киберполиции и ее ботам было не до наведения толерантности в сети. Собственно левые серверы и дорассказали то, о чём и так можно было догадаться.

Дроны били умеючи – недаром их стайный распределенный искин был вершиной проекта Flying Genius, который сейчас явно перешел под контроль более сильного интеллекта. Значит, «Гамаюн» в самом деле освободился. Летучие интеллектуалы лупили в развилки скайвеев, в трассы сабвеев, в подстанции электроснабжения и ЛЭПы, в студии медийщиков, в линии бэкбонов; энтропийные бомбы застилали лиловым аэрозолем атмосферу, глуша беспроводную связь, и выжигали электромагнитными импульсами информационные узлы. А вместе с тем вырубались нейроинтерфейсы Free Mind, диффузно имплантированные в лимбические системы «истинных ингерманландцев», который позволяли им всегда «быть в тренде» и соответствовать «веяниям времени». Заодно рассыпался «вольный ганзейский город» вместе с философией брюха, культом невидимой руки рынка и духовностью глиста.

Паники было столько, сколько предусматривалось авторами проекта Flying Genius, планировавшими нападение на московитов. Через двадцать минут после первых ударов, нанесенных распределенным умом стаи, весь городской транспорт носился как очумелый, круша друг другу борта. Вместо инструкций в бортовые компьютеры электромашин и чип-контроллеры дампи входили вирусы со спамом под ручку – прямо из дикого киберэфира. От самобитья погибло многократно больше транспортных средств, чем от воздушных ударов – большинство магистралей было перекрыто грудами ломаного пластика и мятого, пускающего пар металла.

В наступившем бедламе слактары, пытающиеся пробить заторы своими бронированными дампфвагенами, просто затерялись. Да и ударные дроны не забывали про них. А для электролетов голубой и розовой полиции дроны-охотники быстро создали бесполетную зону.

Наконец встало всё, что требовало электричества, от пиццамобилей до компьютеров. А то, что требовало одного только пара, потеряло управление.

С отключением систем безопасности началось мародерство в супермаркетах – все тащили всё, начиная с туалетных ершиков. Скромные гастарбайтеры, сбежавшиеся в Ландскрону от ужасов голода и войны, мгновенно самоорганизовались в орды, бесплатно сметающие любой товар на своем пути. Не отставали от них молодые профессионалы, маркетологи, рекламщики, дизайнеры, маклеры и прочие «креаклы», получившие сертификаты полноценных Граждан Европейского Сообщества. После того, как потух управляющий Free Mind у них в мозгах, осталось только желание урвать напоследок побольше.

– Знаешь что, – сказал я водиле, – отвези-как меня домой.

А дома я давно не был, со времен первого визита к доктору Чакрабарти, когда он сделал мне укольчик в бок толстенькой иглой, и поставил орган на выращивание, в виде эмбриональной завязи. Тогда в моей квартире появились «гости», такие назойливые и незваные – я их, по счастью, вовремя заметил и догадался, что люди адмирала Кульчицкого меня нашли. После чего  переселился в котельную, где и работал.

Такси не доехал до моего дома, поскольку его протаранил какой-то взбесившийся грейдер.

Посочувствовав таксисту – уцелевшему и стенающему по своему разрушенному имуществу – я отправился к родному огоньку через торговый центр.

Если точнее, бывший торговый центр – все эти «Маркс-энд-Спенсер» и «Си-энд-Эй» обратились в хлам. Земля была застелена многосантиметровым ковром из осколков разноцветного стекла, обрывков серебристого и золотистого металлопластика. Из хлама кое-где выглядывали говорящие головы манекенов: «Покупай или проиграешь… Ты этого достойна…». Модные шмотки, недолговечные гаджеты, печенюшки, чипсы, колбаски, ради которых истощали и пачкали поля, леса, недра, воды, скоротечно обратились в мусор. Перекрытия не уцелели, полопались все стены. Кое-где еще высились колонны, по которым раньше в потребительский парадиз взлетали прозрачные лифты с вожделеющими потребителями. Теперь колонны упирались в никуда, от парадиза осталась глубокомысленная пустота – наноплант расползался, начиная с верхушек.

Но в одном месте, над мусором по-прежнему возвышался «шедевр». Абстрактными пенис-вагинальными произведениями искусства бургомистр Бессен обязал оснастить все присутственные места города, и не из какого-то нанопланта, а из вековечных камня и бронзы. Это была авангардная статуя, изображающая существо с совмещенным ртом-задницей, как у эмбриона, глазищами-тарелками и обоеполыми гениталиям. То ли вполне видимая «жопа рынка», то ли символ идеального потребителя.

Наноплант (TM) – материал чудесный, высокоприбыльный, обладает собственным метаболизмом, сам себя строит согласно вложенной программе и радует глаз отцов «молодой демократии». Однако есть минус – разлагается и умирает при отключении питания, а перед смертью набрасывается на все другие материалы, пытаясь их расщепить, но, не насытившись, превращается в пену из вонючих катаболитов.

Вдали видны оплывающие небоскребы-дендроиды и истончившиеся скайвеи, похожие теперь на пучки ведьминых змеиных волос. Виден и летучий ресторан «Робур», где сегодня Маша Миша Бессен праздновала с текущими и прошлыми мужьями-женами получение Нобелевской премии мира. Он отвязался от разжижившегося небоскреба «Цитадель свободы» и, гонимый злым восточным ветром, летит куда-то в сторону Осло.

«Гостей» у меня в квартире сейчас не было. И сканер замка по счастью опознал мою ладонь. Как внутрь зашел, батюшки, меня поразило, что я ее вижу словно впервые. Квартиру свою собственную. То есть, конечно, я ее помнил, но в общих чертах, без подробностей, словно она не моя, а я сам был в ней гостем. Я обосновал такое обалдение неким затмением в голове – меня ведь столько раз шибануло по мозгам во время полетов на джипе и роторнике.

Топаю по квартире и судорожно вспоминаю, где и что. Пренеприятное ощущение. Где хоть у меня харчи лежали, а то в животе совсем тоскливо стало? Зараза, в холодильнике пусто! В кухонном шкафу только несколько консервных банок с тушенкой и более ничего. Чтоб я так жил, как говорили в Одессе, имея ввиду прямо противоположное. В своем блуждании оказываюсь около книжной полки – снимаю томик с как будто знакомой обложкой.

Павел Крицын. «Ландскрона и Ингерманландия – освобождение от российского ига». Там пяток таких книжек стопкой лежит, как будто авторские экземпляры. Открыл и прочитал наугад несколько страниц. За такое автору в бубен давать надо. Гаденыш прославляет всех, кто приходил нас поубивать, от шведских ярлов и тевтонских рыцарей до финских шюцкоровцев и солдат немецкой Heeresgruppe Nord – мол, «несли свободу азиатам». Только какого черта она у меня дома?

Или это не мой дом? Но я же пришел сюда, как к себе домой. И дверной замок опознал меня.

Меня сорвало с резьбы, я начал шарить по всем полкам, под ними и над ними – и вот на шкафу, на коврике из пыли лежит наглядная иллюстрация. Хозяин квартиры с супругой, должно быть. За окном дым, свет не включается, глаза слезятся. Не могу понять, что за мужик на фотке. Или не хочу, мужик-то сильно похож на меня. Тогда я, что ли, Крицын? И я видел эту лахудру в виде фотки на яхте Адоманиса. Патлатая брюнетка, с ботоксными губами на пол-лица и сиськами, подтянутыми углеродными нанотрубками. Наверняка, она и окликала его с палубы яхты насчет полета в ресторан «Робур». Получается, это моя женушка, которая свалила к Адоманису. Ну и вкус у меня был по части дамочек. Однако Адоманис ворочал в городе многими делами и Крицын мог иметь с ним дело, как с издателем.

Тогда всё сходится, я и есть Павел Эдуардович Крицын, а та брюнеточка – моя бывшая. Александра же Преображенского мне имплантировали в виде отпечатка его памяти. Наверное, в тот момент, когда доктор Чакрабарти подсаживал мне орган для выращивания…

Где-то грохнул взрыв, затряслись стекла и я понял, как у меня мало времени. На то, чтобы выбрать, буду я Крицыным или Преображенским. Буду ли я тем, кто предал из-за мелких обид, и недоволен, что ему мало заплатили за предательство, или тем, кто готов отдать свою жизнь за нечто большее, чем его собственная жизнь, за родство и единство, заключающее в себе и прошлое, и будущее, и рай, и космос, и всю нашу ширь от Питера до Камчатки.

Я вышел из дома, миновал развалины супермаркета и увидел такси, теперь совсем раздавленное каким-то робобульдозером. Таксист либо внутри металлического блина в виде начинки – если взбесившийся бульдозер подкрался незаметно – либо успел дать деру...

Я, похоже, вспоминаю, где видел последний раз экранолет «Алконост». Точнее, где его видел Преображенский. Вспоминаю-вспоминаю и качусь на брошенном кем-то самокате до грузовой предпортовой станции. От нее тянутся широкой полосой железнодорожные пути. И хотя на них стоит с десяток разбитых цистерн и обгоревших платформ, кажется, что пути пострадали меньше всего. Однако, тянутся они недолго и заканчиваются цветиком-семицветиком из скрученных рельсов. Я уже добрался до бывшего торгового порта в районе Турухтанных островов. Из воды торчат какие-то шпили и башни – сразу и не догадаешься, что это надстройки упокоившихся на дне судов.

Пространство вдруг оказывается расчерчено трассами выстрелов, видны и факелы ракет, которые оставляют за собой серые немного лохматые дорожки. Вот одна долбанула по стелс-геликоптеру атлантистов, который стал видимым только после попадания. Не выйдя из виража, он вспыхнул где-то ближе к хвосту, затем разом переломился на две части, словно им стукнули об колено. Обломки, вальсируя, потянулись к земле, более крупный из них по дороге взорвался и превратился в рой красных и оранжевых конфетти.

Из-под развороченного автомобильного путепровода, что предсмертно оседает на опорах, изгрызенных взрывами, выползает несколько единиц бронетехники. Их едва можно было различить из-за маскировочных покрытий, которые придавали им вид ползущего марева.

А из лиловой с желтыми пятнами пелены, затянувшей небо, выскочило что-то похожее на пиявку с четырьмя крылышками переменной геометрии. Это наверняка дрон проекта Flying Genius. От него направились к земле лазерные лучи, похожие на золотые спицы, уткнулись в марево. Спустя мгновение оно стало ярко-красной кляксой, напомнив, по цвету и очертаниям, губы кабацкой красотки. Дрон применил вакуумно-вихревой боезаряд.

Маскировка исчезла, я вижу три горящих ЗРК на гусеничном ходу, вернее то, что от них осталось, и танк, который пока ползет. Но вскоре он ненадолго украсился огненным тюльпаном – в его правый борт нырнул стремительный факел ПТУР[7] – и замер.

Мне показалось, что где-то лопнул огромный пузырь. Меня как будто закачало, затем потащило невидимой волной и даже закружило водоворотом. Когда успокоилось и перестало тошнить, я понял, где был укрыт «Алконост» – внутри того самого причала с козловым краном. С достаточной вероятностью он и сейчас находится там. Если до него не добрался предатель Кульчицкий, то его не вычислили и западные «друзья».

Я побежал навстречу, всё более в наклонку и ускоряя ход, ведь стрельба усиливалась, да и по-прежнему было непонятно, кто и откуда лупит. А преодолеть надо двести метров по открытой местности...

Когда я поравнялся с подбитым танком, башенный люк открылся и оттуда выпорхнул человек в дымящемся комбинезоне. Не замечая меня и хрипя на шведском, что ли, языке: «Det är ett helvete»[8], он рванул куда-то. Хороший танк с бронекапсулой для экипажа, да и боеприпас, похоже, уже не рванет. В три прыжка я оказался на башне и соскочил внутрь.

Механик-водитель был трупом, струя расплавленного металла прошила ему шлем вместе с черепом – пахло сгоревшими мозгами и металлической окалиной. Двигаться машина не могла, трансмиссия точно накрылась, но заряжающий аппарат еще функционировал. Я положил руки на троды управления пушкой, и скин-коннектор выдал на мои линзопроекторы картину местности, с захватом всех потенциальных целей. Другое виртуальное окно контролировало автомат заряжания: я выбрал простым мановением пальца тип заряда и бетонобойный снаряд лег в казенник пушки.

Огонь! Танк ощутимо подпрыгнул, долбанув по моим изношенным позвонкам. Развороченная взрывом причальная стенка рухнула, козловой кран накренился, как пьяный моряк («спасайте женщин и детей, а я как нибудь сам доплыву») и показался нос «Алконоста».

Я выпрыгнул из танка, потом несся как кенгуру и плыл вдоль причала, как антилопа гну от крокодила. «Алконост» опознал и принял меня, спустив трап.

Когда вокруг меня ожили экраны кокпита, а виртуальные окна телеприсутствия сделали борта и верх прозрачными, я испытал прилив счастья. А когда мотор вытолкнул меня с «Алконостом» в море – это было сравнимо с первым поцелуем любимой девушки.

Корабль летел, набирая скорость, на аэродинамическом экране.

Я миновал наноплантовые небоскребы Невской губы; их верхушки уже напоминали разлохмаченные веники, но подошвы еще окунались в ее воды, картинно-ультрамариновые из-за избытка ПАВ и красителей. Я обдавал водяной пылью ничего не ведающих обитателей Петронезии – страны погибших, но не утонувших кораблей, где копошатся искатели мелкого счастья со всей планеты. Перепрыгнул через дамбу, ровно между двух ветрогенераторов, похожих на укроп-переросток, только у охранника кепку сдуло.

За Котлином начиналось глубокое море, в небе над ним барражировала пара истребителей-бомбардировщиков и несколько вертолетов атлантических сил.

Я прошел на траверзе Красную Горку и оказался в толчее – здесь и корвет последнего проекта, похожий на здоровенный утюг, и мультикорпусный противолодочный корабль, смахивающие на огромные грабли, и вражеский БДК «Збигнев Бжезинский». Но все эти силы и средства пока не видели меня. Метамерное покрытие заставляло волны оптического и радиодиапазона огибать корпус «Алконоста». И «Гамаюн» пока не был отключен от вражеских систем наблюдения. Он визуализировал потоки сигналов – к БДК сходились информационные трассы и от спутниковой группировки раннего обнаружения, и от тарелкообразных разведывательных дронов модели UFO. С этими должны были по-быстрому разобраться контр-дроны, вылетевшие из гнезд на бортах «Алконоста».

«Гамаюн» проложил курс атаки, я шел с сумасшедшей скоростью под триста узлов, через две минуты «Алконост» должен был выпустить ракетоторпеды «Базальт».

До цели они б проплыли, огибая донный рельеф, быстрее, чем всплыли бы пузырьки от их двигателей.

Но тут на курсе атаки оказался двухсотметровый круизный лайнер "Дроттнинг Кристина", направляющийся из Стокгольма к Ландскроне. С вероятностью двадцать процентов одна из ракетоторпед должна была угодить в него, с вероятностью пять процентов его могли поразить оба «Базальта». С одной стороны – положить мне с прибором на тысячу шведских мудотрясов, ехавших проветриться в захваченный ими град Петров, с другой – утопить их как-то не по-православному...

Я вдвое снизил скорость для совершения маневра и когда снова лег на курс атаки, то мой кораблик был обнаружен – очевидно, спутниковой группировкой, способной сканировать альбедо водной поверхности – погодка, увы, была идеальной. На размышления оставалось несколько секунд.

С главным блюдом я опоздал, стрелять «Базальтом» нельзя, его боеголовки не успеют ухватить цель, однако оставалось кое-что на второе. Активировать боеголовки и вперед – курсом на столкновение...

Город становился всё ближе, да только я никак не мог узнать набережную Васильевского острова. Давненько я здесь не был. Пассажирский порт скоропостижно превратился в стоянку яхт, исчезли стоявшие к югу от него наноплантовые офисные башни, сменившись гроздьями золотистых геодезиков и пестрых бакиболов. А к северу от него возник длинный пляж с белым песком, за ним, если в бинокль глянуть, смешные лавчонки в виде мультяшных персонажей. Далее к востоку – ступенчатые жилые дома, с зеленью, каждый второй этаж тянет на висячий сад Семирамиды... Слушайте, недавно тут ведь было несколько огороженных клубных участков с барами и ресторанами, вокруг них площадки по продаже подержанных автомобилей и автосвалки, а над этим хозяйством нависали коробкообразные махины, забитые гастерами.

Через несколько минут я сошел с прогулочного робосуденышка на берег. Прошел мимо старичков, угнездившихся в ярких «раковинках», защищающих их от ветра, мимо закаленной детворы, играющей с крылатым мячом, явным обладателем искина – солнце зашло за тучку и стало по-питерски зябко. Под ногами хрустел чистый песочек. Мусор собирали не пьяные бабки и не выходцы из более солнечных краев, а небольшие аппараты – на вид паучки. Как я заметил, столкнуться с ним невозможно, если даже попытаешься, он сразу прильнет к песку, и уже как тарелка.

Другие аппараты – напоминающие фламинго – разносили прохладительные и горячие напитки: жидкость лилась из «клюва», а стаканчики появлялись из-под «крыла».

Я прошел линию, где располагались будочки для продажи всякой снеди – роботизированные и легко трансформируемые – то это избушка яги, потчующая пирогами, то здоровенная печка, выдающая горшки со старорежимной кашей. И я, между прочим, не заметил, чтобы получатели пирогов и каши платили за еду.

Потом ко мне подкатила машина с рожицей, нарисованной голографической краской. Я так понял, что общественный транспорт. Колобок по виду, с корпусом, который одновременно является и колесом.

– Куда желаете, товарищ сударь? – поинтересовался колобок.

Я сел – внутри сидение на гироскопической гондоле.

– Пока никуда.

– Вас понял, товарищ сударь, просто покатаемся по городу, я музычку включу, если не возражаете.

Тут, в основном, такие колобки и ездили. Диаметра и раскраски – разной, с изменяемой прозрачностью. Без водилы – так что некому обчистить задремавшего пассажира. Мест для пассажиров – от одного до пяти. Собственного источника энергии у колобка нет, она передается из-под дорожного покрытия, но дорожек для них миллион, на разных высотах. И вертлявость необыкновенная, могут с места ехать в любую сторону. Более всего меня удивило, как они поднимались по подсвеченным дорожкам на стенах домах – по вертикали!

Я еду, а колобок меня просвещает. Начиная с того, как четыре тысячи лет назад Ладога прорвалась в Балтийское море широкой рекой, получившей от древних обитателей этих мест, родственным современным русским, название «новая». А задолго до того, как был город заложен, здесь проходил путь, связующий земли балтийских славян-вендов со славянами восточными. Однако немцы и прочие шведы захватывали устья рек и гавани Балтики, приближаясь все ближе к невской дельте, и сделали это место вечной границей наседающего Запада и стойкой Руси... Вон за тем окном (стрелочка показывает, колобок рассказывает) живет старик-ученый, придумавший безопасную беспроводную передачу энергии, благодаря которой мы и катаемся. Вот за той дверью – капитан с Северного морского пути, который освоил подводную транспортировку грузов в графеновых контейнерах. А там отважный полярник, который в одних трусах дошел до Северного полюса, испытав на себе клеточный антифриз – теперь готовится выйти без скафандра на поверхность русского Марса. А за той скромной занавеской на десятом этаже пьет чай чиновник, действительный государственный советник. Он создал систему абсолютной честности для всего госаппарата, заменив 90% персонала на симфонический оркестр искинов. Оставшимся бюрократам был имплантирован рефлекс чести и даже мысль о коррупционном акте немедленно вызывает у них рвоту и понос. Благодаря нашему герою, зарплату чиновники получают особыми деньгами, имеющими «цвет» и «запах», только такими и могут пользоваться – значит, не выйдет получить взятку и спрятать ее в офшоре .

 – Что-то я не въезжаю, а почему такие люди не боятся указывать свое место проживания любому залетному уголовнику?

– Чем больше упоминаний о человеке в общественной сети, тем более к нему приковано внимание общественных систем безопасности, – стал охотно разъяснять колобок. – Вон посмотрите, на стене дома, где живет наш скромный герой, снуют туда-сюда такие роботы-гекконы, это телохранители, так сказать. А над крышей словно мошкара вьется – тоже телохранители, БПЛА.

Я проехал через висячий сад на десятом этаже и оказался на широкой многоярусной улице, где тоже было зелено. Растения с синтетическим геномом и разными видами плодов на одной ветке, машинки-колобки и машинки-яички, пешеходы, даже всадники – всё имелось в большом количестве – но не пересекалось, потому что располагалось на разных уровнях. Около памятника, напоминающего творения советских конструктивистов и представляющего что-то вроде торпеды в фуражке, я заметил название улицы. Имени и фамилии такого-то, голографический портрет его же – улыбается во весь рот, словно мороженого наелся, и в парадной форме.

Капитан 3-го ранга Александр Антонович Преображенский. Год рождения указан и год отбытия в лучший мир. Судя по той справке, что нарисовала дополненная реальность, Преображенский погиб три года назад при освобождении города от иностранных захватчиков и их агентов. Точнее, пожертвовал собой во время атаки на вражеский БДК, на борту которого находилось до тысячи элитных бойцов Атлантического альянса. Подробности освобождения Петербурга – милости просим узнать, щелкните пальцем на ссылку, ведущую в Ноонет. Можно посмотреть про перепрограммирование дронов Flying Genius самой успешной хакерской атакой нашего столетия, и про то, как включались в борьбу многочисленные «спящие» группы сопротивления – к членам одной из них, собственно, и относился наш герой. Имеется и видеозапись атаки Преображенского. «Алконост» врезается в левый борт «Бжезинского», в районе мидель-шпангоута, корпус лопается, плещет огнем, летят агрегаты, механизмы, обломки шпангоутов и обшивки. БДК резко кренится, с палубы сыплются матросы. И про переброску в город российского спецназа, который сломал врагу хребет, Ноонет вам тоже расскажет. И про финальную зачистку города от бандитов, мародеров, коррупционеров и кривозащитников, с чем блестяще справилась пятая казачья бригада атамана Конторовича, применившего к обнаружению антинародных элементов самые передовые математические методы. Математика математикой, но виноватых пороли нагайками, согласно законам военного времени – рецидивов антиобщественного поведения больше не было. Постлюдей пяти полов и прочих «истинных ингерманландцев» спровадили в Хельсинки и Стокгольм на большом ржавом пароходе.

А я вспоминаю цельной картинкой, как передо мной возник огромный серый борт БДК, как в открытом бортовом лацпорте были видны обреченные глаза матросов. И музыкальное сопровождение само собой возникает: «Обратно вернусь я не скоро, но хватит для битвы огня». Потом был тот самый огонь и сразу – игра ярких, но ласковых цветов. Я тогда очнулся в воде от ощущения удушья – однако, надо было только вздохнуть, под шлем исправно поступал воздух, да и пара трубочек питания уходила к кровеносным сосудам. Немного полежав на спине, поплыл по навигатору на восток.

На экранолете «Алконост» имелась система катапультирования, похожая на ту, что ставится на военных самолетах, только более мощная. Меня, перед самым столкновением с «Бжезинским», швырнуло на 300 метров назад – оттого и сознание надолго потерял.

Я тот, в котором ожил капитан 3-го ранга Преображенский. На самом деле Александр погиб еще в те дни, когда натовцы брали на щит город святого Петра, пользуясь предательством и жадностью тех, кто мог бы защитить его, и равнодушием толпы. Пал в бою против многократно превосходящего противника, героически – так что улицу своего имени полностью заслужил. Может, на этой улице и лежало его прошитое пулями и обожженное тело, на фоне которого селфились натовские солдаты и местные зеваки. Но после его гибели осталось много того, что мог совершить только Преображенский. Он один знал, где спрятан «Алконост» и как использовать секретный корабль для нашей победы.

Ну, а я всего лишь Павел Крицын, один из тех, кто предал по глупости и жадности; да, предатель бывший, однако не по своей воле вставший на праведный путь. Разве моим именем должны называться улицы? Разве должны в Ноонете написать, что бывший предатель в компании с искином сделали то, чего не сделали мифические хакерские атаки и не менее мифические группы сопротивления? Какой уж тут пример для юношества? Одни случайности. Елена Петровна вовремя изготовила структурограмму памяти Преображенского – она была его женой и, по совместительству, машинным психологом. И передала этот отпечаток памяти доктору Чакрабарти. Который и имплантировал его мне, когда я пришел подсаживать орган на продажу.

Я обернулся. На противоположной стороне улицы стояла женщина, чем-то похожая на... таинственную Елену Петровну.

У этой женщины были такие же суровые серые глаза и светло-рыжие жесткие волосы.

Я инстинктивно сделал несколько шагов навстречу. Похожая, да только много-много моложе.

– Вы приезжий? Хотели меня о чем-то спросить? – сказала она.

– Нет, то есть да. Я из Иркутска. Меня заинтересовал тот, именем которого была названа улица. Я кое-что о нем знаю.

– Я наверняка знаю о нем больше. Я его дочь.

У меня заскребло под сердцем.

– Где ваша мама? Ее ведь зовут Елена Петровна?

– Да, ее звали Елена Петровна. Ее тоже давно нет в живых.

Значит, Елена Петровна, которая помогала мне выпутываться из тяжелых ситуаций и активировать «Гамаюна», была лишь чужим воспоминанием.

– Как вы выжили?

– Слактары уничтожали офицеров ЛенВМБ вместе с членами их семей, а предатели – люди адмирала Кульчицкого – указывали, кого убивать. Конечно, по-современному – слили базу со всеми личными данными. А меня спрятал, смешно сказать, искин с идентификатором «Гамаюн», с которым мама работала несколько лет. Она была машинным психологом, нанятым Министерством обороны. «Гамаюн» должен был управлять роями дронов, но в день падения города все каналы связи были у него заблокированы – Кульчицкий постарался. Однако фрагмент Гамаюна был загружен в биомеха, которого мама называла «доктором из Калькутты» и использовала для выработки, так сказать, человеческих эмоций в искине. Командованием такое занятие не очень приветствовалось, но мама как-то доказала, что это необходимо для чрезвычайных ситуаций. Помнится, она говорила: «Ему не должно быть всё равно». И машинному интеллекту оказалось не всё равно, в отличие от множества человеческих особей. «Доктор из Калькутты» показывал мне, где и как спрятаться, находил еду и кров, он не давал мне плакать, чтобы слактары не засекли, для того и шутил без устали – если честно, очень средненько. И даже сказал как-то, что найдет человека, который всё изменит к лучшему.

Ах ты ж, птица вещая Гамаюн! Значит, Елена Петровна была и твоим воспоминанием, ты самостоятельно загрузил мне структурограмму памяти Преображенского и ты вёл меня, чтобы я активировал и развернул все остальные твои модули.

Я поднял глаза вверх, а там, на потемневшем небе, какие-то дроны, которых сейчас у ребятни столько, сколько голубей на голубятнях лет сто назад, зажгли надпись: «Ты не один». И где-то запел уличный певец-биомех: «Словно семь заветных струн Зазвенели в свой черёд. Это птица Гамаюн Надежду подаёт!»