ОКТЯБРЬ. 2004 год.

Глава 1.

Надо отдать Диме должное, он старался.

Он не просто не упал в обморок во время родов, как другие отцы. Он не пристрелил меня во время беременности, хотя мог бы…

Все с самого начала пошло не так. Карты не врали: я вышла замуж, но счастья мне это не принесло. В моих мечтах все начиналось с того, что я приносила ему в постель чашку кофе. В реальности он просыпался, услышав, как меня рвет. Я просила его. Умоляла: держись подальше. Он уверял, что врач и рвота, мол, его не смущает. Я объясняла: я девушка и меня смущает. Он только ржал и твердил, что девушки не страдают от токсикоза.

Токсикоз кончился, его отношение ко мне нет. Не знаю, на каком по счету осмотре я поняла, что интересуют его лишь дети.

Меня опять обошли!..

…Услыхав из детской шорох погремушек и смех, я поднялась с дивана. Обычно близнецы, просыпаясь, умели сами себя занять. Порой, повернув друг к другу головки, они смотрели друг на друга, словно обменивались телепатическими сведениями. Так долго, что это начинало пугать.

Но погремушку сами они крутить не могли.

Видимо, он вошел через кухню, чтобы не сталкиваться со мной!

Я вихрем взлетела по лестнице.

Разумеется, он был там. Все они. Все трое.

– Смотри-смотри, – прошептал Дима, схватив меня за запястье прежде, чем я повернусь, чтобы вновь уйти.

Я подавила в груди раздражение. Меня бесило то, как он с ними играет. Словно они были игрушечными солдатиками на пульте дистанционного управления. А еще больше бесило то, что близнецов, в отличие от меня, он любит. Кан снова раскрутил над кроваткой колесо с погремушками и дети, лежа, смотрели на него, застыв, словно суслики. Выставив руки перед собой.

– Прикольно, да?

– Что именно?!

Он сузил глаза и выпрямился. Дети разом сменили фокус, уставились на него. Что бы там не говорили врачи, но Диму они узнавали даже быстрее, чем свою няню. Порой мне казалось, что они тоже его любили.

Меня не любил никто. Доставка прошла удачно, мои услуги больше не требовались.

Быть может, виной тому была болезнь. После родов я почти два месяца провалялась в постели. Большую часть, в бреду. Еще месяц ушел на то, чтобы окрепнуть физически… Потом, как выяснилось, я должна была окрепнуть еще и морально.

Месяцы пролетали один за другим. Близнецы росли. Дима, впервые в жизни, как он твердил, был счастлив. А я не была, хоть и была теперь за ним замужем.

– Нормальная мать, поняла бы, что именно! – помолчав, бросил Кан.

Ощущая себя ненужной. Всем им сразу чужой, я резко высвободила руку.

– Это тебе психиатр сказал, или ты сам придумал?

Дима, тотчас изменившись в лице, уставился на меня.

– Ты себя плохо чувствуешь, – сказал он, помедлив. – Пойди и приляг.

– Я хорошо себя чувствую!

– Пойди и приляг.

Это был приказ.

Я повернулась и вышла, шарахнув дверью по косяку.

– Ты шутишь?! – сказал Макс, который бывал у нас в коттедже почти так же часто, как раньше бывал в городской квартире. – Что, если не любовь позволяет ему выносить твою рожу? Ты себя в зеркале давно видела?

– Иди ты в задницу!

– Я предлагал, но ты была не готова…

Я одарила его выразительным взглядом. Как содержимое памперса размазала по его лицу. Макс был на Диминой стороне. Всегда. И я, за неимением Димы, выносила мозги ему. Речь шла о любви и ее отсутствии.

– Ты просто так говоришь, потому что его боишься.

– У тебя послеродовая депрессия, что ли? – осведомился он, чуть откинув голову и сунув руки в карманы, прищурил глаза. – Или с Димой поссорились?

– Ты теперь семейный психолог, что ли? Или он велел тебе занять меня, пока сам трахается с Соней, или с кем он там опять трахается?

– Если он и трахается, то потому, что ты его довела!.. Насколько я знаю, он на деловой встрече.

Я фыркнула.

– Ставит кому-нибудь утюг на живот?..

– Сейчас времена другие, – сухо ответил Макс и, передумав пить чай, начал посматривать на часы.

– Знаешь, все так восхищаются тем, какой он заботливый. И тем, как он должно быть, любит меня. Как он всю мою беременность вел, как роды принимал… Но мы-то знаем: насрать ему! Всегда было, всегда есть. Он мне прямо тогда сказал, что я ему подхожу по генетическим маркерам. И вау, надо же, аж от бесплодия исцелился, стоило разочек сунуть в меня свой член! Знаешь, я решила: сейчас поправлюсь, открою специализированную клинику. Кан возражать не будет. Он ревнивый лишь с теми, в кого влюблен.

– Любовь, – сказал Макс, не глядя на меня, – это как цветок. Если выдрать ее с корнем и гладить по лепесткам, она умирает. А ты не гладишь, ты ее просто на терке трешь. Я думал, ты только со мной такая, но ты и в самом деле пристукнутая.

Он ушел, не дав мне ответить и беспокойно побродив по гостиной, я поднялась в детскую.

Няне было строго приказано не оставлять меня ни на миг одну и если что вызывать охрану. Это была своего рода терапия: в детскую заходить, чтобы с няней сразиться.

Мне всегда казалось, что и она моих приходов, в глубине души, ждет. Няня была уже взрослая, заслуженная-перезаслуженная. Звала меня «Ангелочкой», «малышкой» и «деткой». С таким превосходством в глазах, словно я была одноклеточным. Она считала меня тупицей, соской, выжившей из ума истеричкой, которая вышла замуж за богатого мужика и теперь бесится, не зная, чем бы себя занять.

Была ли она права? Я уже и сама не знала.

Стоило мне войти, няня отложила вязание и уставилась на меня. Подчеркнуто игнорируя этот взгляд, я прошагала мимо.

Близнецы, в разноцветных махровых комбинезончиках лежали в своей кроватке и тянули в пространство растопыренные пальчики. План «А» удался. Оба мальчики, оба, на редкость хорошенькие… Насколько я могла судить по фото в Димином кабинете. При виде меня они так орали, что я очень редко видела что-либо, кроме багровых щечек и широко распахнутых ртов. Они в самом деле были похожи на Диму. Разрез глаз, форма ушей, все это было Димино.

Даже мысок волос на лбу, но они родились светловолосыми, в меня и, быть может, в череду светловолосых родственников Диминого отца.

И всякий раз, когда я видела их макушки, то вспоминала, как испугалась до смерти, увидев их в первый раз. Думала, Кан сейчас приглядится и сунет в бочку всех нас троих; как царь Салтан.

Дима не сказал мне ни слова, ни тогда, ни сейчас. Но я успела поверить, что скажет и так себя накрутила, что чуть с ума не сошла.

В самом начале, еще внутри меня, они вызывали у меня токсикоз. Теперь раздражение было чисто психическое. Стоило взглянуть на детей, в чьих чертах которых все четче проступали его черты, я начинала злиться, сама не понимая, что на меня нашло. Не на Диму, который подложил мне подушку под бедра, опасаясь испортить простыни. На детей, которые были не виноваты…

История повторялась. Как моя мать, я родила в надежде заполучить мужчину. Как и она, я не смогла его удержать. Дети не вызывали никаких чувств, кроме раздражения. Теперь я понимала, как можно не любить собственных детей.

Очень хорошо понимала.

Я наклонилась к кроватке и, опершись щекой на собственную руку, протянула вторую мальчикам. Они не уцепились за нее, как сделали бы, будь на моем месте Дима. Лишь вытаращили темно-серые глазки и приоткрыли рты. Я снова всхлипнула: всем на меня насрать! Я даже не знала, кто из них Влад, а кто – Саша. А Дима знал. Они завладели им еще до рождения.

Я всхлипнула снова, слезы текли рекой. Дети залились громким плачем, сморщив крошечные, покрасневшие личики. Няня с помощницей немедленно разобрали их, вышли прочь под присмотром насупленного Толи.

С Толей, к слову, у нас все тоже не ладилось. Он все еще не мог позабыть тот день, когда явился в редакцию с дисками и застал нас с Тимуром.

– Дмитрисергеич сказал, чтобы я отвел тебя в комнату.

– Пошел вон! – завизжала я, швырнув в него погремушкой.

Толя даже не шевельнулся.

– Дмитрисергеич сказал, что тебе надо больше отдыхать.

– Иди на хуй вместе со своим Дмитрисергеичем! – я оттолкнула его и выбежала прочь.

Дмитрисергеич… Будь ты проклят, сукин ты сын! Я захлопнула дверь спальни перед Толиным носом. Рыдая, бросилась на кровать. Тогда, у ЗАГСа, рыдая в машине Димы, я не сказала ему причину, по которой хочу родить. Я хотела детей в надежде, что если Дима меня не любит, хотя бы его дети будут любить. Увы, это было у них наследственное.

Его детям я тоже была совсем не нужна.

– Так дальше продолжаться не может, – высказывал Дима, расхаживая по кухне.

Я молча рассматривала его ботинки, раздражаясь всякий раз, когда он ступал мимо черных плит и на белом мраморе оставались следы от подошв. Он меня теперь всем раздражал.

С тех пор, как мы перебрались в коттедж за городом, моя жизнь закончилась. Детьми занималась няни. Домом – повар и приходящие горничные. А я слонялась туда-сюда. Неприкаянная и грустная, как бесплотная тень. Сегодня после обеда, я решила прогуляться по лесу и побродив взад-вперед среди трех берез, повернула назад, к коттеджу и заблудилась.

Меня нашли часа через три.

– …ты ни черта не делаешь, даже детьми не занимаешься, только ноешь или бьешься в истерике. Ты всю прислугу уже довела до ручки, я потакал тебе… Но это уже чересчур!..

Я шмыгала носом. В поисках участвовали те, кто не знал меня. И я слышала комментарии, которыми они обменивались. Кан был вне себя.

Я – нет. Я знала, на кого я похожа. Их замечания нисколько не задели меня. Я уже начала было тренировки, благо за два месяца болезни исхудала до самых костей, но вскоре бросила. Для кого? Зачем? Чтоб не встречаться со мной, Кан разве что по стенам не лазал в детскую, когда возвращался. А Толя с няней как-нибудь перетерпят.

– Ты не даешь мне заниматься детьми, – парировала я. – Да, я болела, но теперь я здорова. Но стоит мне хотя бы нахмуриться, как эта старая сука, которую ты нанял, тут же зовет охранников. И меня выводят, словно душевно-больную. Скажи уж прямо: теперь, когда твои дети снаружи, тебе на меня насрать. Ты прикопаешься, даже если я буду ровно сидеть на заднице и тихо смотреть в окно.

– Мы три часа искали тебя по лесу с собаками, – напомнил он, стараясь не закричать. – Три. Гребаных. Часа.

– Я заблудилась.

– Какого черта ты вообще пошла в лес?!

– Потому что не могла больше сидеть взаперти! – выкрикнула я. – Понял?! Мне надоело сидеть в тюрьме! Надоело, ясно тебе?! Я не упырь, как ты. Мне нужен свет и даже, представь себе, солнце!

Какое-то время он колебался, но неприязнь взяла верх. Я уже давно догадывалась, что Диме так же противна, как он мне. Но никогда не набиралась храбрости сказать это вслух. Он уставился на меня, широко распахнув глаза. Снова взял себя в руки, провел по лицу ладонью.

– Почему ты вечно усложняешь все, что так просто?.. – спросил Кан с горечью. – Я что, держу тебя взаперти?.. Здесь целый день сидит Толя. С машиной, – он снова начал вскипать. – Или, по-твоему, он сидит здесь, чтобы ты швырялась в него погремушками?! Почему ты к Андрею не съездишь, хотя бы волосы привести в порядок?! Сколько раз я тебя просил перестать их грызть?! Съезди к Соньке. По магазинам пройдись… Я не знаю… Зачем тебе понадобилось тащиться в лес?

– Я хотела, – сказала я, стараясь не разрыдаться, потому что знала, как он это ненавидит, – я хотела просто побыть одна. Ты вывез меня за город и даже права получить не дал. То я беременна, то нестабильна, то еще что-нибудь. Я не хочу, чтобы меня возил Толя. Когда тебя нет, он смотрит на меня, словно на пустое место, на котором кто-то насрал. Знаешь, каково это? Быть пустым местом не только для тебя, даже для твоих быков, которым ты сделал лоботомию!

– Хватит! – оборвал он. – Не смей унижать людей, которые не могут ответить тебе на равных, понятно? Помнится, ты сама хотела за город.

– Тебе помнится только то, что выгоднее ткнуть мне под нос. Дом нужен был тебе! А я всегда хотела жить в городе.

Кан почесал в затылке.

– Ну, хорошо. Хорошо! Без проблем. Хочешь жить в городской квартире? Ладно! Живи! Это все, или ты еще что-то хочешь?

Я растерялась. Нет, я догадывалась, что и ему наш семейный плот совсем не по вкусу. Но что он так вот, запросто, позволит мне съехать…

– Что насчет моих детей? – от неожиданности, брякнула я.

– Наши дети, – прошипел Дима, – останутся здесь. Если ты захочешь их повидать, то тебя привезут и отвезут.

– Но!..

– Я не отдам тебе детей. И не позволю оставаться с ними наедине, пока ты не начнешь, по крайней мере, вести себя адекватно!.. Взгляни на себя, – тут он не сдержался и все его чувства хлынули на меня, как поток помоев. Протянутая рука, казалось, источала неприязнь, как воду из шланга. – Ты просто взгляни, на что ты стала похожа!..

Слова стали не нужны.

– Надеюсь, – сказал Чуви, – ты не влюбишься в Катю.

Он стоял у окна, прислонившись спиной к подоконнику и грыз ногти. По контрасту со стоящим за спиной фикусом, Чуви казался еще меньше, чем был. И еще язвительнее. Из прежнего состава нас осталось лишь двое. Тимур уехал, Полковник уволился, Просто-Дима шуток не понимал, а Катя обижалась на все, на что можно было обидеться. На то, что нельзя обидеться, Катя обижалась вдвойне. Вот и сейчас, стоило Чуви сказать, чтобы я в нее не влюблялась, она подскочила над стулом и убежала прочь.

– Она – лесбиянка?

– Фиг знает.

– Подарю ей экземпляр «Секс – андэ!»

На этом наш разговор себя исчерпал.

Я грустно погладила бывший Тимин стул. Положив на всех моделей города, моя «подружка» уехал работать в Китай. То ли гидом, то ли фотографом. «То ли хостесс!» – как, подмигнув мне, намекнул Шеф. На этом шутки закончились, ибо Катя, строго и деловито поставила Шефа на место, затем – туда же установила Долотова. И посмотрела на меня так преданно, что я даже растерялась. То ли вкусняшку кинуть, то ли за ухом потрепать.

Планерка превратилась в поминки.

Рисуя цветочки в новом ежедневнике, остро пахшем кожей, я хмуро, исподтишка, косилась на Катю. Новая фотографша сидела на краешке стула и хватала задания на лету. Не то, что Тима, который вздыхал, стонал и глаза закатывал. Даже сама себя назначила на два заявленных мною интервью. Мне больших трудов стоило вежливо объяснить ей, что я одна работаю. Без свидетелей.

Шеф вскинулся было. Явно хотел спросить: «Кан не учил тебя избавляться от лишних свидетелей?» Я даже обрадовалась, приготовившись ему остроумно ответить. Но Катя сдержанно кашлянула, глянув на Шефа, Шеф посмотрел на Катю и промолчал.

Она откинулась на спинку своего стула и ободряюще улыбнулась мне. Мол, не боись, я тебя прикрою. Я не ответила на эту улыбку. Только затосковала. Вспомнила, где мы с ней пересекались. Это была та самая, пусть и похудевшая изрядно, бабища из «Инфинити». Та, что встала из-за стола в тот памятный вечер знакомства с Сонечкой, хлопнула себя по бедру, и поперла на гопников, со словами: «Куд-да! А белый танец?!»

Внутренне побледнев, – внешне я все еще была такой бледной, что даже Дима рядом со мною казался румяным, я вместе со стулом слегка отодвинулась. Катя сделала вид, что не поняла. Раздавив сигарету в пепельнице, придвинулась ко мне снова.

В кабинете переглянулись и по-гиеньи заулыбались.

– Ты знаешь, – спросил Шеф Катю, – что Ровинская у нас замужем? За корейской мафией.

– Он не корейская мафия, – пошутила я. – Он – наполовину Гестапо.

Но шутку никто, почему-то, не оценил.

После скучной планерки, я составила еще более скучный рабочий план на неделю и затосковала. Вспомнила, почему не хотела работать. Интервью во вторник вечером – с депутатом Колкиным, «не забыть трижды крикнуть «Ура!» развитию борцовского спорта в Хабаровском крае». Депутат Колкин не просто друг уличных детей, но и друг Димы, а также – один из постоянных рекламодателей. И мой поклонник. Бывший.

Я встала и посмотрела в зеркало.

Оттуда, набычившись, на меня смотрел угрюмый бухенвальдский крепыш. Нежную синеву лица, я еще могла бы замазать тональным кремом. Слишком острые скулы чем-то визуально затушевать. Но этот взгляд, взгляд женщины, которая прошла в боях до столицы Мира и поняла, что победив, потеряла все… Такого макияжем не скроешь.

Я тяжело вздохнула, провела руками по выдающимся протезам. Хоть это не пострадало. Все остальное полетело в тартарары… Все, что я в жизни делала, я делала с одной целью. Заполучить Диму.

Теперь он был моим. Во всяком случае, по закону. И то, в том случае, если он не подделал паспорт, пытаясь не дать мне сделать аборт. Настоящей свадьбы у нас с ним не было. Так, маленькая семейная вечеринка у него дома. Свидетелями были Соня и Макс.

Итак, у меня был Дима. Паспорт с печатью. Дом. Кольцо. Дети. И все. У меня даже цели не было. Вообще ничего.

Я снова подняла глаза к зеркалу.

Я теперь настолько худая, что даже самой себе кажусь тощей. Увидев, на что я похожа, Александр Геннадьевич будет вряд ли так рад нашей встрече, как мне по телефону сказал. И я почему-то смутилась. Как очень давно уже не смущалась встречаться с Димой.

Я позвонила Андрею. Он долго стонал, листая свой ежедневник, но «окошко» было всего одно. На среду. Я скрипела зубами. В среду меня, как обычно ждал психотерапевт – поговорить о том, что именно меня не устраивает в моей, такой устроенной жизни. Ему моя внешность была до лампочки. Чем хуже, тем дольше можно меня лечить.

– Послушай, Швестер, – сказал Андрей. – Я из тебя в один прием все комплексы выбил. Если тебе реально нужно самооценку поднять, ты знаешь, кого из нас выбрать. Чао!

Я колебалась. На доктора тоже можно было покрикивать и даже орать. Андреем я дорожила.

Все решил спорт. В четверг – я вызвалась взять интервью у некогда лучшего бомбардира «Амура». Опять хоккей! Опять Спиря. Мысль, что я появлюсь перед ребятами с волосами, стянутыми в мамашью гульку, перевесила все. Пусть лучше Кан орет, что я не пошла к врачу, чем ребята… в ужасе разбегаясь в разные стороны.

Изначально, в клуб собирался Чуви, но в итоге решили, что будет лучше, если «Спортом» вновь займусь я.

– А «Sексом» не хочешь? – спросил Шеф, коварно.

– Какой секс? – рассмеялась я. – Я же замужем!..

Тут до меня дошло, что я ляпнула и вновь захотелось плакать. До брака, секс у нас был один раз в три года. По плану, до следующего раза, осталось два. Спасибо, вам и за это, дорогие мои детишечки!

Списав мою готовность расплакаться на послеродовую депрессию, Шеф поспешил сменить тему. Как и все мужчины, он не выносил женских слез. Меня бы это смутило, но не остановило, но… Катя так явно собралась меня утешать, что я тотчас же утешилась.

Сняв трубку, я набрала Андрюшу. Он попросил мое фото по ММС. Затем помолчал… Затем, сказал, что и не таких стриг, но все равно… Не сходить ли мне в магазин: за овсянкой, гречкой, молоком, яйцами и всем, что люди едят, когда собираются жить дальше, не пугая своим видом других людей?..

В этом был смысл. Я снова собрала свои ужасные космы в хвост, написала список продуктов и принялась развешивать над столом фотографии.

Хотела вернуть рабочему месту уютный вид.

Снимки были недавними, но девушка на них казалась мне незнакомой. Красивой… Только такой мудак, как мой муж, мог видеть во мне исключительно инкубатор. Первым делом, я гордо развесила фото с Сонечкой. День и ночь, блондинка и брюнетка. Андрюша был прав, только гей мог не хотеть нас обеих сразу. Затем фото с Тимой, хотя на них я была и не так эффектна. Период до-того, как Андрей научил меня краситься. Еще полновата. Еще рыжевата после того неудачного эксперимента с красным. А вот, опять хорошенькая. С Андрюшей, с подушками в руках: имитация девичника в розовых пижамах.

Фото с Максом, я, мучаясь, отложила в сторону. Бож, как он был хорош. А еще говорил, что сам бы себя порвал, если бы разжирел… Такое чувство, он нашел все те кило, что я потеряла. И приумножил их.

С Димой фото было всего одно. Редкое, на котором я тоже хорошо получилась. Со светом материнства в глазах. Но я смотрела не на себя, на него. Смотрела не узнавая: такой он был теплый и любящий. Одна рука на моем плече, вторая – на моем же выпирающем пузе. Я вспомнила, как мы болтали, выбирая имена детям. Дима наклонился, собираясь поцеловать мой живот, а Соня, сидевшая напротив нас с камерой, щелкнула… Запечатлела миг. Сказку, которой не было.

Сама себя презирая, я повесила снимок в центр. И рядом еще один. Один из самых последних. Дети. В одинаковых голубых комбинезонах, уставились в камеру одинаковыми темно-серыми глазками. Настолько хорошенькие, что я не сдержалась и захватила снимок.

Ощущая себя мошенницей, я прикрепила его к стене. Один из них был Саша, а второй Влад… Факт!

– Какие лапусики!.. – остановилась за моей спиной Катя. – А кто из них кто?

Мое самообладание лопнуло, обломки разлетелись по кабинету.

– Влад – доктор, а Саша – доктор наук!

Катя попятилась. Я резко отвернулась. Не говорить же, что я сама понятия не имею. Что стоит мне появиться, оба орут, словно я их сожрать пришла. Я все еще думала, кто из них, кто когда Катин взгляд уцепился за профиль Димы.

– Слушай-ка… Погоди-ка! Это разве не Матрица? Он же любовник Поповой!

– Это, – сказала я злобно, – Дима. Мой муж.

Катя фыркнула: фу-ты, ну-ты!

– Ты у своей любовницы мужика увела?

Я медленно обернулась.

– Слушай сюда!.. Мы с Соней – просто подруги. Что же касается его, то я сейчас наберу и попрошу подъехать. Задашь ему все скопившиеся вопросы. Лично. Совет: не называй его Матрицей, он знает кунг-фу.

Оскорбленно повернувшись ко мне спиной, Катя строевым маршем вышла из кабинета, едва не растоптав по дороге Чуви.

– Ровинская, – спросил он, потирая ушибленное плечо. – В народе спрашивают: как тебя теперь называть? Ровинская-сан или Ровинская-Кан?

– «Моя госпожа»! – откликнулась я, поверх Чувиного вихрастого затылка.

Такое могли только Долотов и Петров придумать.

– Моя госпожа, – выведенные на чистую воду, они тут же взяли издевательски-почтительный тон и поднялись, кланяясь мне в пояс и гогоча, – в старые времена, когда у барина рождались наследники, он всем по чарочке подносил. Мы люди простые, не гордые: понимаем, что барин занят. Но в честь возвращения, как говорится, проставиться бы тоже не грех. Чай, не барыня!

Я почесала голову.

Толком по понедельникам в конторе все равно никто не работал и в коридоре начали собираться, прослышав про халяву, коллеги. Я расслабилась и, сняв каблуки, сунула ноги в старые рабочие тапки.

Жить сразу стало проще, легче и веселее.

– Не все сразу! – останавливал Шеф добровольных гонцов. – Давайте не будем превращать встречу Секс-андэ в оргию!

Но потом уступил и не дожидаясь прибытия посланных, достал откуда-то бутылку шампанского и торжественно наполнил им мою кружку.

– Рад, что у тебя получилось, девочка!

Все начали аплодировать и мне, наплевав на запреты врача, пришлось выпить шампанского и радостно сделать вид, что все действительно получилось.

Прошла всего три недели, а мне казалось, что год. Стоило лишь вырваться из заточения, стоило начать ступать без оглядки, не опасаясь выкидыша, простуды или потери сознания, как все закрутилось и понеслось.

Работа, дом, спорт, работа… Как кто-то смеет жаловаться? Да вы не знаете, как вам повезло! Какое счастье снова ездить в автобусе, без бритого Толи, согнувшегося под весом своей «голды». Без Димы, который вцепился в руль, как Круэлла Девиль, лишь бы не сорваться и не начать орать.

Одной.

Пока мы с Димой еще разговаривали, он рассказывал мне, что если не может что-то решить немедленно, он «вешает» проблему на гвоздь и начинает заниматься совсем другими делами. Это, якобы, помогало ему не сойти с ума. В итоге проблема либо решалась сама собой, либо у него появлялась пара идей по ее решению.

Я поступила так же.

Возобновила абонемент в спортзале, записалась к Андрюше в салон, на курс восстанавливающих масок и… приготовилась жить с того мига, на котором моя жизнь замерла. Закончилась, перечеркнутая двумя полосочками на тесте.

Дима был прав. Стоило заняться чем-то, что в моей власти, как отношение к жизни стало меняться. Заставив себя заниматься работой, я немного отвлеклась от неразрешимой проблемы. И она начала решаться сама собой. Во-всяком случае, перестала меня тревожить.

Быть одной и снова свободной. Принадлежать лишь самой себе… за его деньги. В его квартире. В шмотках, которые оплатил он. Самостоятельную из себя строить.

Сидя за белым кухонным столом на черно-белой Диминой кухне, я мрачно закусила губу. Осознала вдруг, что сама на такую квартиру не заработаю. Что ничего моего здесь нет. Все здесь по-прежнему его. Димино. Я получила право всем пользоваться, за то, что позволила воспользоваться собой. Но Дима владел всем этим и через собственность, он владел мной.

Хотя и не так, как мечталось в детстве.

Это напомнило мне еще одну вещь: на этой неделе я ни разу не позвонила ему. Сперва из принципа, ждала, что он сам позвонит. Потом – вообще забыла. Слегка увлеклась. Закрутилась в круговороте жизни. Забыла, что у меня вообще дети есть.

Кан был прав: мамаша из меня, хуже, чем из кошки. Хотя и не уточнял, проявится ли у кошки материнский инстинкт, если отгонять ее от котят с собаками…

У Кати был целый ряд достоинств. За эти три недели я успела их оценить. Она была умна, прозорлива и по-настоящему хорошо умела писать. Она фотографировала гораздо лучше Тимура, который всегда был больше озабочен позированием, чем тем, чтобы позировали ему.

Недостаток, по сути, у Кати был лишь один. Она никак не могла взять в толк, что работа – это было одно, а дружба – совсем другое. Субботний вечер стал апогеем непонимания. Когда она, в третий раз, нежданно-негаданно приземлилась за нашим с Сонечкой столиком в «Великано», сообщив с ходу:

– Фу, духота! – и выпила мой сок залпом, Софа отчего-то решила приревновать.

– Тебе не кажется, – спросила она, – что ты здесь немного лишняя?

Немного, было преуменьшением.

Мы с Соней как раз обсуждали жизненно-важный вопрос – развод. Я волновалась: смогу ли я пожить у нее. Соня волновалась, что я из ума выжила. Зацепить его, выйти замуж и… развестись?!!

Какого черта я тут удумала? Разводиться! Трижды ха-ха! Ах, я так ему сказала? Да трижды плюнуть и растереть. Я – женщина. У меня гормоны. Мало ли, что я ему с расстройства сказала? Моя задача не «за базар ответить», а вывернуть все сказанное, чтобы виноватым остался он.

На этом месте я окончательно стухла.

– Да он на мне женился, только из-за детей.

– Что значит «женился из-за детей»?! – зашипела она. – Он этих твоих детей, тебе запулил из шприца, или все-таки, трахал так, что презерватив порвался?.. Иди, я тебе говорю, и дай ему уже. Только не залетай, ради бога… Я еще один твой залет не переживу.

Ответить я не успела; Катя пришла. И к Диме мне идти не пришлось.

– Эпично! – Дима, которого вызвонили охранники, вышел из клуба впереди нас. Распахнув заднюю дверцу джипа, подождал, пока мы усядемся. – Как ты собираешься завтра работать, Соня? В стиле девочки из фильма «Звонок»? С волосами на морде?

– Мне нужен лед, – ответила Сонечка. – Я смогу работать.

– Зеркало тебе нужно, – отрезал Дима. – Чтоб ты видела то же, что вижу я! Хоть нос не сломан?.. Что, ты не знаешь?! – он грубо взял ее за подбородок и подтянул ее лицо к свету. – Дай посмотреть… Блядь, как вы обе меня задрали!

Я открыла было рот, но… мой протест утонул в повелительном приказе умолкнуть. Достав телефон, Дима принялся набирать чей-то номер. Яростно выдохнув, я откинулась на сиденье. Посмотрела на Сонечку: видала?!

– Как ты могла с ней спать? – эгоистично закуковала она.

– Как ты могла подумать, что я с этой каракатицей сплю?! – вскинулась я.

– Может быть, она хороша в постели! Откуда мне знать?! – драматически воскликнула Сонечка.

– Заткнитесь обе! – прикрикнул Кан. – …нет, Анжела, это нереально замазать. Даже в «Фотошопе»…

Кан без всякого удовольствия рассмеялся, коротко покосился в зеркало заднего вида и ловко крутанув руль, влился в поток машин.

– Проще рожу на стенке нарисовать.

– …если у тебя нет другой девушки, почему тогда ты меня не хочешь? – не унималась Сонечка и покосившись на Диму, я шепнула в ответ:

– Потому что я, как бы, замужем, Соня!

– Я думала, я – почти член семьи!

Я не сдержалась.

– Член семьи – это Дима! Спи с Максом. Я больше так не играю.

– Можно поподробнее этот момент разъяснить? – спросил Кан, сверкнув на меня глазами в зеркальце заднего вида. – Вы, что с той бабой из-за Макса сцепились?!

– Ха! – оскорбилась Сонечка, которая никогда не стала бы драться из-за мужчины.

Димины брови сошлись в переносице, и он нехорошо уставился на меня через зеркало.

– Мы просто вместе работаем! – яростно возопила я.

– Ха-ха! – ядовито сказала Соня. – Из нее так и капал ее профессионализм! Аж, по ногам стекал. Скажи ей, хотя бы ты, Кан.

Он ничего не сказал, лишь громко скрипнул зубами, но я взбесилась. Это фамильярное обращение, задело меня за живое. Я себе такого не позволяла! А ведь это я, была его женой! Не она! Я! Но мне бы за подобное обращение прилетело.

– Вы, вроде бы, решили остаться просто подругами, – произнес он холодно, что я едва сдержалась, чтоб не вломить ему по башке.

Соня гневно скрестила руки на животе. Из кротких глаз летели желтые молнии.

– Я еще не пала так низко, чтобы унижать любовь дружбой, – проговорила она чуть слышно.

– Ага! – перебила я, обозлившись. – Я так и знала, что вы по-прежнему спите!

У Сони выпала челюсть. Она испуганно посмотрела на Диму в зеркало. Кан двумя пальцами изобразил пистолет и поднес его к своему виску.

– Ты спятила? – осторожно спросила Соня.

В тишине, нарушаемой ревом двигателя, я в слезах, отвернулась к окну.

– Иди ты в жопу!

– Я и так в жопе! – обиделась Сонечка и, забывшись, яростно закусила ноготь на большом пальце.

Громко хрустнул акрил.

– Все, что ты имеешь – благодаря мне!

Я яростно повернулась и зашептала в ответ:

– А что я имею, а?! Статус, за которым ничего не стоит. А я предпочла бы, чтобы на меня чей-то член стоял!

Джип крутануло.

Мы с Сонечкой ухватились за дверные ручки, каждая со своей стороны. Взвизгнув колесами, машина свернула с Муравьева-Амурского и завернула в первый же попавшийся переулок. Там Дима яростно ударил по тормозам. Нас швырнуло вперед и так же сильно отбросило, когда Кан вывернулся в кресле, втискиваясь в просвет между двумя передними сиденьями.

Я уже давно не видела его в такой ярости. На лбу рогами вздулись толстые вены, оскаленные зубы сверкали в желто-фиолетовом свете уличных фонарей. Не сговариваясь, мы с Сонечкой глубже вжались в белый искусственный мех, покрывавший сиденье.

– Слушайте обе! – глухо, как из бункера, раздался свистящий шепот. – Соня… Блядь, я все понимаю… Я в курсе, что у вас была эта ваша однополая хрень. Но вы поссорились, она вышла замуж. В данный момент она мне жена, а я сижу рядом. Разбираться с нею за измены тебе, при мне, это перебор. Не находишь?

Она возмущенно выдохнула, напряглась, прямая, как палка, но ничего не сказала. Не осмелилась, скорее всего. Я ее не винила.

– А ты!.. – убедившись, что Соня его услышала, Кан повернулся ко мне. – Запиши себе где-нибудь, чтобы не забыться. За твоим статусом все еще стою я! Если тебе нужен член, то выбирай как следует: в твоей жизни он будет последним.

Повинуясь безмолвному приказу его подбородка, я перебралась на переднее сидение. Хотелось из принципа отказать, но я не решилась. Нет таких принципов, которые стоили бы передних зубов.

– Пристегни ремень, – рыкнул Дима.

Словно ветер провел шершавой ладонью по арктическим льдам. Чехлов на передних сиденьях не было: он их терпеть не мог и я, опасливо, без всякого удовольствия, опустила практически голый зад на ледяную белую кожу.

– Еще раз ты в таком виде выйдешь на публику, – процедил Кан, пока я пыталась натянуть миниюбку хотя бы до края чулок, – я не знаю, что я с тобой сделаю!..

– Забыл, что ли, как это называется? – ехидно вставила Соня.

Кан обернулся, и она отодвинулась, замолчав. Будто он мог полоснуть ее взглядом, словно мачете.

– Ты, вообще, кто такая, чтобы рот открывать?

– Соня, – вклинилась я. – Твоя любовница. Секс дэ, все такое. Чистый, страстный, бездетный секс.

Дима набычился и умолк. Так, в ледяном молчании мы доехали до Речного вокзала, и Соня вышла.

– Сделай что-то с лицом, – прошипел он, вместо прощания. – Два дня я выторговал, но, если не сможешь работать, я другую девку пошлю.

– Я тебе позвоню, мы не договорили, – сказала она, игнорируя Кана с таким, добела раскаленным, спокойствием, что мне померещилось: на нем вот-вот займется одежда.

Дима всем корпусом повернулся к ней, вцепившись в руль так, словно висел над пропастью.

– Нет, ты ей не позвонишь.

– Почему?! – завопила Соня.

– Почему?! – возмутилась я.

– Потому что я так сказал! – рявкнул он, теряя терпение.

Соня открыла и снова закрыла рот.

Когда Димина врожденная интеллигентность начинала сдавать под напором сидевшего в нем братка, вопросов не возникало.

– Пошла домой, блядь! Живо! – выдохнул он, явно сам себя презирая за то, что не может утихомирить женщину словом. За то, что не может успокоиться сам.

– Я не твоя собственность!

– Да что ты? Даже, вот, так? – он вдруг ухмыльнулся; глаза вспыхнули адским пламенем. – Знаешь что? А ведь ты права: ты не моя собственность… С какой стати мне оплачивать текущий ремонт?.. – он взял телефон и набрал чей-то номер. – Кан, – представился, когда абонент ответил. – Где сама?.. Пьешь? Молодец, не пей. Завтра в двенадцать на Ленина, работаешь вместо Поповой… Не ори, – он поморщился, отводя трубку от уха. – Да, я знаю, что лучший. Все, спать иди.

Позабыв о Соне, застывшей столбом за приоткрытым окошком, я зажала ладонями рот; в носу щипало. Вот с кем он спит! С этой соской, как ее?.. Новой восходящей звездой эскорта… То есть, модельного бизнеса.

Если бы я только не тянула так долго, прежде, чем пойти на аборт!..

Мысль была гадкой, – умом я осознавала, – но выбросить из головы не могла. Как мне, вообще, пришло в голову, что Дима вдруг меня полюбил? В какой момент? Когда он подложил мне подушку под бедра?.. Якобы. В заботе о простынях, а на самом деле, чтобы сперма не вытекла. Чтобы его генетические маркеры объединились с моими, которые устраивали его?

Как я могла быть такой тупой? Мне было до боли жаль себя. Если бы я тогда сдалась и вернулась к Максу, ничего бы этого не было. Я и Соня бы помирились, у нас бы были другие парни. Макс бы не возражал.

– Не реви, – рявкнул Кан, отъезжая от вставшей, как жена Лота, Сонечки.

Я всхлипнула еще громче – назло ему.

– Ты с этой девкой спишь?! С той, с которой ты только что разговаривал?..

Кан не отреагировал. Поглядывая то на дорогу, то в телефон, Дима набирал чей-то номер.

– Ты, что оглох?!

– Захлопнись! Здорово, Бро. Слышишь, ты чем занят?.. – его голос отвлек меня от раздумий. – Опять жрешь, что ли?.. Я тебе отвечаю: я тебя в зале запру. С двумя морковками и пакетом овсянки… И, кстати, о морковках. Слышал про «Велик»?.. Да, пиздец. Две наши дуры и чья-то третья, – он послушал, приложив трубку к другому уху и рассмеялся. – Не-е, страшная… Ничего ты не пропустил. Съезди, свози Попову в больничку… С хера ли бы она пострадала? Ты че?.. Она, как обычно, жертва чужих амбиций.

Кан швырнул телефон в пустой подстаканник между сиденьями и еще раз приказав мне «перестать выть», вдавил в пол педаль газа. Жертвой, видимо, была я.

– Я виновата, что Катька решила в меня влюбиться?!

– Ну, что ты? Конечно, нет…

Выплеснув первый истерический залп, я достала салфетку и уткнулась в зеркальце, вытирая расплывшуюся тушь. Замолчала, стойко и яростно: пусть сам все поймет. Сволочь!.. Но Дима совсем не искал ключей к моему молчанию. Он ткнул пальцем в магнитолу и салон заполнился тягучими хрипами Элиса Купера, который пел свой «Яд».

Джип пролетел поворот на Ленина.

– Э-э, – нарушила обет молчания я, беспомощно вывернувшись в кресле. Моя четырнадцатиэтажка стремительно исчезла за поворотом.

– А-а?.. – мыслями Дима был так далек, что, если он и понял, почему я так трагично молчу, его это не задело.

– Ты пропустил поворот!

– Мы едем домой.

Я вновь умолкла. Уставилась на летящую за окном дорогу. Дома слились в серую, испещренную оранжевыми полосками, пелену. Изредка, мимо нас с грохотом и музыкой, пролетали другие автомобили, но по большому счету дорога была пуста, и Дима гнал машину под двести.

В первый миг я даже не поняла, что он спросил о чем-то. Оглянулась недоуменно через плечо. Кан пристально смотрел на дорогу, мертвой хваткой вцепившись в руль. Его ногти на кончиках стали багровыми.

– Ты понимаешь, что она тебя не просто присвоила, она тебя уже проглотила и переваривает? – повторил он, выключив музыку.

Голос был спокоен, поэтому я решила, что могу огрызнуться.

– Тебе достается меньше ласк, или что?

Оправданиями Дима не унижался.

– Я тебя щас так приласкаю, что ты навеки дерзить разучишься! – джип уже летел, но теперь ускорился так, что меня вжало в кресло, как в самолете.

Я схватилась рукой за дверную ручку.

– Едь медленнее! Ты думаешь, что будет с детьми, если ты разобьешься?!

Кан выдохнул, сбрасывая скорость.

– Их заберет моя мать.

Он отвечал спокойно и взвешенно. Очевидно, уже давно все решил.

– А я?

– А ты со мной разобьешься, – ответил Кан просто и я, обалдев, умолкла.

Мы выехали за город и мощные фары джипа выхватили из мрака кусок дороги. То тут, то там на асфальте зияли пробоины, и Дима маневрировал между ними, как в компьютерной игре. Мелкие камешки стучали о днище джипа.

Меня трясло на сиденье.

– Куда ты меня везешь?.. Ты хочешь убить меня?..

– Заткнись! – шепнули бледные губы.

Он сжал их снова. Так крепко, что рот превратился в тонкую линию; вытертый побелевший шов на кожанке. Я разрыдалась, глядя в окно. Молча и яростно. До боли в горле, до трясущихся плеч. Если бы Дима остановил машину, выстрелил мне в голову и поехал дальше, – оставив тело лежать посреди дороги, – это было бы гуманнее, чем то, что он делал со мной сейчас.

Я вспомнила почему-то, нашу первую брачную ночь. Как проводив гостей, мы с ним упали в постель и… старомодно уделали его простыни кровью.

Кто бы знал, что так легко избавиться от ребенка? Всего-то пара толчков и готово, а я-то на аборт собралась. Врачи сумели предотвратить выкидыш, но больше Дима не рисковал. Конечно, говорил, что все временно. Что подождет, пока я рожу, потом наверстает…

Я родила. С кем он наверстывал, я не знала.

Я снова всхлипнула. Есть такие мужчины, что ставят мать своих детей в специальный стеклянный ящик с подсветкой. С табличкой поверх стекла «Не ебать!» И продолжают жить; семейной и личной жизнью.

– Значит, теперь ты встречаешься с этой девкой, – постановила я медленно. – Которая завтра вместо Сони работать пойдет… Понятно.

Кан зло выдохнул, на миг закатив глаза. Джип вновь ускорился, – всякий раз, когда Диме хотелось сдавить мне шею, Дима давил на газ. Он набычился, крепче ухватился за руль, широко расставив напряженные локти: машина то и дело подскакивала на встречных колдобинах. Потом вдруг полетела плавно и ровно: мы выехали на асфальтовую дорогу, ведущую к коттеджному поселку. И Дима заговорил. Медленно; сухо. Отмеряя слова, словно отливал из них пули.

– Месяц почти… Да, месяц! Месяц, как ты переехала!.. Ты хоть раз, хоть голову к моему приходу помыла, не говоря уже о том, чтобы как-то там интерес проявить? Я думал: ладно, девочка пережила такой стресс… Я думал: будь терпеливее. Девочка чуть не умерла… Ей нужно время. Ей нужно оправиться, будь терпеливым… И что же в итоге? Я был терпеливым и что получил взамен? Мало того, что ты мне в наглую изменяешь, ты еще смеешь меня чем-то попрекать!

Я задохнулась от возмущения:

– Прости, что спрашиваю, но ты охерел?! Что именно ты называешь изменой?

Машина ехала ровно, но Дима этого словно не замечал. Его продолжало трясти и я поняла, что его колотит от бешенства. Давно колотит, просто я решила, что его по инерции, вместе с машиной трясет.

– Измена – это измена. Неважно, с мужиком или с бабой.

Я промолчала, и он продолжал:

– Уже ноябрь кончается!.. Сколько раз у тебя успела Соня заночевать? Восемь!.. И я молчал, как последний лох, который!.. Молчал, лишь бы ты была счастлива!.. Блядь, ты хоть бы раз, из приличия, намекнула, чтобы и я заглянул к тебе как-нибудь!.. – он стиснул зубы, словно силился не произнести то самое слово, но это было сильнее его. – Потрахаться! Я, блядь, по-твоему, евнух?!!

Я все молчала, остекленев от его признаний.

– И нет, я не трахаюсь с этой девкой, но, блядь, я все чаще думаю: почему – нет?!

– Вообще, здорово!

– Здорово, да? Ну, еще бы не здорово. Ни один мужик такого терпеть не будет, что я от тебя терплю. Я с тебя пылинки сдувал. Я для тебя дом построил. У тебя есть няня. Две няни! У тебя есть повар, у тебя есть домработница, у тебя есть шофер. Что тебе еще, блядь, надо?! – он врезал кулаком по рулю. – Чего тебе еще не хватает?!

Первым порывом было обнять его, сказать, что все, чего мне не хватает – это он сам. Но я не осмелилась. Сам Димин вид в тот миг отбивал желание вообще к нему прикасаться. Словно на коротко-стриженном виске горела табличка: «Не влезать – убьет!»

И я пролепетала беспомощно:

– Дим, ты… Я… Я не знала…

Он притормозил у шлагбаума, дальним светом маякнул охраннику в будке. На третий раз тот вскинулся в кресле и наклонился вперед – к панели управления. Спал на посту! Димин взгляд был громче самого вульгарного мата. Кан собрался было открыть окно, но слишком сильно дернул и сорвал ноготь. Боль отвлекла его. Охранник так и не узнал, что его жизнь была под вопросом. Кан вспомнил, что у него есть я.

– Чего ты не знала? – прошипел он, вынимая изо рта пораненный палец. – Что нельзя изменять мне?!

– Я не изменяла тебе! – буркнула я. – Я не знала, что тебе, как женщина интересна. Если бы ты просто намекнул…

– Я на тебе женился! Как еще прозрачнее тебе намекнуть?!

– Словами!

Дима коротко посмотрел на меня, но ничего не ответил. То ли не расслышал, то ли услышал что-то свое. Шлагбаум дрогнул и взмыл наверх, освобождая дорогу. Сетчатая дверь-купе, с металлическим лязгом поехала в сторону.

Выехав на главную улицу, Дима сбавил ход и понизил голос. Шины мягко шуршали о ровный асфальт.

– Ладно, я тебе намекну сейчас. Словами. Все, дорогая, хватит. Не можешь по-хорошему, будет по-плохому. Хер ты будешь там жить одна. Хочешь работать – будешь просыпаться пораньше. Не хочешь, блядь, тогда плети макраме! Захочешь поразвлечься, будешь ходить со мной. В «Шанхай»! Не хочешь в «Шанхай», будешь дома сидеть. А дружить отныне будешь с легализованными блядями – женами моих пацанов. Вплоть до Ирки, если понадобится? Понятно?! Увижу рядом с тобой Попову, прибью.

– У меня с ней в этом плане все кончено!

Димин взгляд был подобен молнии.

– Ах, да. Забыл… Она же спит с Кротким.

Я дрогнула. Я всякий раз вздрагивала.

Какая девушка спокойно уснет, узнав, что бывший не распался на атомы, узнав о ее замужестве? Что вместо того, чтобы расплакаться и убежать в монастырь, он преспокойно трахается с другой? Получше.

Это помогло мне взять себя в руки.

– Какая знакомая песня. Только раньше, вместо «Кроткий» там всегда было «Кан». Он тебе на свадьбу текст подарил?

Дима сузил глаза и раздул ноздри. Грудь напряглась и расправилась, став еще шире.

– Мое терпение, – сказал он на выдохе, – велико, но не безгранично.

Джип дернулся, меня вжало в кресло.

– О, – сказала я ровно. – Слава богу. Я думала, тебя подменили эльфы!

Он не солгал.

Про «Шанхай». В воскресенье вечером, я вылезла из машины. Процокала шпильками впереди него, томно кутаясь в коричневую норку. В Хабаровске натуральный мех был необходимостью. С нашими-то морозами и ветрами. Но шубками все равно гордились. Менялись с подружками, желая впечатлить количеством стан врагов. Воровали. Покупали в кредит. Рассказывали, как это пошло – рядиться в шкуры безвинно убиенных зверьков, а сами завидовали. Тем, кому было на чьи деньги быть пошлым.

На работу я предпочитала носить дубленку. Расхаживать в одной из своих трех шубок по улицам, без Димы, я бы ни за что не решилась. Это было своего рода, показателем мужества.

Таская на плечах норку, девушка рисковала многим. Шубки снимали посреди бела дня, оглушив владелицу ударом по голове, отбирали в подъездах, угрожая ножом. Одна моя знакомая, к примеру, шубку не отдала. Получив три колющих удара в живот, выдумала сказку о ревнивом поклоннике. Это здорово помогло ей… найти настоящего поклонника. Который компенсировал ей потерю.

Больше, чем жизнь, были эти шубки. Еще два года назад, стоя в пуховичке, я почку бы отдала за такую вещь… Теперь же, зябко кутаясь в облачко почти невесомого меха, я испытывала что угодно, кроме ожидаемого восторга. В Димином кругу, у всех девушек были шубки. У всех были бриллианты. Все цокали на шпильках-стилетах и походили друг на друга, как сестры.

Если бы парни сдавали нас в гардероб, не обошлось бы без путаницы.

Я покосилась в Димину сторону, с трудом разлепив смерзающиеся ресницы. Чуть нагнув голову, он шел рядом, подстроившись под мой семенящий шаг и держал наготове руку: девушки на шпильках чертовски неустойчивы на заледеневшем асфальте.

Когда-то так он придерживал руку для Сонечки, а я готова вторую почку была продать, чтобы просто пройтись рядом с ним. Теперь я ногтя бы за это не отдала. Просто злилась, что он заставил меня прийти сюда.

Очень трудно ценить что-либо, когда это стало твоим, не принося удовольствия. Сразу вдруг понимаешь, почему все девушки, что семенят за честными бизнесменами на бандитский сходняк, всегда так сосредоточенны, сердиты и, возможно, вовсе не счастливы. Только кто, из тех, что провожает их жадным взглядом из-под капюшона дешевого китайского пуховичка, проникнется?

Кто поверит?

Я, вот, не верила. А Ирка ведь ни слова не соврала. Всю правду мне об этих «суарэ» рассказала.

Дима притормозил: в недрах его пальто звонил телефон. Я тоже остановилась, не желая окунаться в затор на пороге: там уже собрались все гости. Гудели мужские голоса, чирикали женские. Все курили, смеялись, говорили наперебой. Некоторые бросали на нас заинтересованные взгляды. Кого-то я знала, кого-то нет.

Это был наш первый совместный выход.

Холодный ветер швырнул в лицо пригоршню колючего снега. Я вскинула руку, опасаясь, что потечет тушь и покачнулась. Не прерывая разговора, Дима тоже выбросил руку и подхватил меня, за миг до того, как я утратила равновесие.

Сунул трубку в карман, не выпуская моего локтя. Держа на вытянутой руке.

– Стоишь?

Я вспомнила вдруг, как в 2000-м, мы проезжали мимо «Шанхая» и я, подняв голову, случайно увидела Диму. Он был с Соней, – хотя тогда я еще не знала, что она Соня, – с красивой, тонкой девахой, в серебристо-белой норке и прямыми, как стрелы, черными волосами.

– Педофил, – сказала моя мать, сквозь зубы.

И сжавшись в бессильной зависти, я поняла, что любовь к нему никуда не делась. Что Скотт был всего лишь попыткой забыть его.

Неудачной попыткой.

Ах, Димочка!.. Мальчик мой…

Что-то внутри меня потеплело вдруг, полилось по застывшим венам. Я покосилась на бледный суровый профиль.

– Обними меня, – попросила я, балансируя на протянутой между годами нити. Нити между той девочкой, влюбленной в недоступного ей красавца и женщиной, что стала его женой. – Просто так… Не спрашивай, просто обними.

Кан моргнул. Удивился. Оторопел, – если еще прямее сказать. Словно я просила его исполнить цыганочку с выходом. Сегодня днем мы от силы перемолвились парой слов. Я чихнула, Дима сказал: «Будь здорова!», а я по инерции ответила: «Сам не сдохни!». Потому что с прошлого вечера, всю ночь и утром – ругалась с ним мысленно; подбирала новые и новые аргументы. В итоге, так сама себя накрутила, что стоило ему открыть рот, я тут же впилась зубами в глотку.

– Обнять?.. – уточнил он неуверенным тоном. – Замерзла?

Я открыла было рот, чтобы яростно возопить: «Че ты тупишь?!» Но поняла, что я опять неправа.

Дима не прикидывался шлангом. Просто на самом деле не понимал, что на меня вдруг нашло. Вслед за этим сразу же появилась мысль: может быть, это я туплю? С чего я взяла, будто он меня ненавидит? С чего взяла, что он не хочет меня? Ведь это мне нельзя было… Врачи запретили. Он не настаивал, просто ждал. Женился. Взял на себя все мои заботы. Построил дом… Но я не замечала его поступков, я ждала слов. А Дима все делал молча… и молча ждал. Ждал от меня поступков.

Я молча продела руку сквозь его согнутый локоть. Кашемир пальто был холодным и скопивший в складочках мелкий снег, посыпался мне на пальцы. Обжег и тут же растаял, и тут же снова обжег – заледенев на ветру.

Бицепс под моей рукой затвердел и напрягся.

Кан покосился на меня, как вампир на распятие. Не обнял, но и руку не отобрал. Просто стоял и смотрел, пытаясь найти объяснение тому, что мной движет. На щеках проступал румянец. И бедный, неуверенный в себе мальчик, жена которого спала с его лучшим другом, смотрел на меня из взрослых, цинично суженных глаз.

– Кого-то из знакомых увидела?

– Так, тип один, в детстве нравился…

Он хмыкнул.

– Матрица! – крикнул кто-то. – Ты заходишь?..

Он обернулся, коротко помахав рукой.

Матрицей его звали за сходство с Киану Ривзом и черные в пол пальто. И я задумалась:

– Слушай, Дима… Ты раньше, случаем, в сапогах не ходил? В смысле, почему тебя раньше называли Гестапо?

Его левая щека накренилась вдруг. Неожиданно и так резко, словно ее за веревку дернули. Дима улыбнулся уголком рта. Ему всегда очень нравились намеки на то, что половина его корейской крови – арийская.

– Понятия не имею! – сказал он скромно.

– Правда? – на этот раз улыбнуться было нетрудно. Улыбка раздвинула губы, словно сама собой. – Вот прямо совсем-совсем?

Дима рассмеялся, словно напряжение, владевшее им все утро, спало. Протянув руку, обнял меня за талию и привлек к себе. Почти касаясь носом моего носа, ответил:

– Люди бывают такие злые!..

– Ты серьезно хочешь, чтобы я пригласила Иру?! – не веря своим глазам, я откинулась вместе с трубкой на спинку стула и чуть не свалилась с него при попытке закинуть ногу на стол. – Ты шутишь?

Передо мной, на экране светился список гостей, который выслала Димина секретарша. Ни мне, ни ему не хотелось устраивать шоу для окружающих, но его положение к этому обязывало. Накануне, в «Шанхае», только очень ленивый не спрашивал, когда же мы отпразднуем нашу свадьбу.

То, что у Димы в шкатулочке хранился список гостей, стало для меня неожиданностью. Как и то, что после трех упоительных часов, что мы провели вчера, он отправил меня домой, а сам даже ночевать не явился.

Имя Ирки и ее мужа в списке, стало контрольным выстрелом в голову.

– Почему – нет? – он зевнул. – Я был у них на свадьбе.

– А я – нет, если ты вдруг был занят и не заметил!

Дима промолчал.

Он, конечно, знал – почему я там не была. Но напоминания о том, что когда-то я спала с Максом, скорее всего, не радовали.

– Тебе не обязательно целоваться с ней в десны, – ответил он сухо. – Они приглашены с моей стороны.

Я яростно выдохнула: Иркин муж, помнится, назвал меня брошенной потаскухой. А теперь целовал себе пальцы и вскидывал их в воздух. Выказывал свое восхищение тем, как я прекрасна со всех сторон. Особенно с той, конечно, с которой стоит мой муж. Но этого Саня не говорил, лишь восхищался моими формами и горестно просил повлиять на Иркины.

Ирка, обабилась, растолстела и, забив на карьеру, всецело посвятила себя «хозяйству».

Это заключалось в том, что она целыми днями тупила у телека, пожирая приготовленные вкусности и орала на няньку. Саня еще не мог позволить ей целый штат прислуги и Ирка ненавидела его за это почти так же яростно, как за то, как он выглядит.

Так, по крайней мере, мне сообщила Богданова.

– Напиши список своих гостей после моего и перешли моей секретарше, – велел Дима еще суше.

Секретарша у него была, вроде няни: седовласая, похожая на бульдога дама, которая разбиралась в делопроизводстве и держала в кулаке трех младших секретарш, которые были похожи на бульдогов помладше.

С тех пор, как в городе перестали взрываться джипы, а по утрам уже не тянуло кисловатым запахом пороха, Дима стал таким деловым и законопослушным, что это начинало пугать. Я даже подозревала, что он собирается делать нечто, абсолютно легальное. И нашим детям станет нечего есть.

– Ты собираешься приглашать свою мать? – спросил Дима.

– Я же сказала, что нет! Или ты специально отбираешь гостей, общение с которыми для меня унизительно!?

– Так пригласи тех, с кем не унизительно, – отрезал он. Добавил, не сдержавшись. – О! Прости! Я забыл!.. Для тебя все, с кем ты когда-либо по жизни пересекалась – враги!

– Не все. Просто моих друзей ты вычеркнул. Если тебе Андрей не нравится, давай Скотта пригласим! Его уж точно никто не примет за гея! Пусть рядом с Кротким сидит.

Дима ответил грудным рычанием.

– Хорошо, – он что-то яростно вычеркнул. Я слышала, как ручка скрипнула по столу. – Блядь, хорошо, вычеркивай Самсоновых.

Я вычеркнула, но это не принесло никакого удовлетворения. Самого факта, что Дима их пригласил, было достаточно. Сразу вспомнилась наша первая свадьба. Я, Дима, Соня и Макс в кофейне. В ресторан не пошли: меня мутило от запахов. Жаль, не было тамады. Он мог бы кричать что-то, типа: «Кто еще не трахал невесту?..»

– Где ты был вчера?

– В городской квартире.

– Один?

– ДА!

– И что ты там один делал?

– Дрочил! – огрызнулся он и отключился.

– Придурок! – я бросила трубку, плюющуюся короткими гудками, и под внимательным взглядом Кати, которая сидела в черных очках, отослала список обратно.

Кан был, как обычно, с мальчиками, когда я приехала.

Расстелив толстый плед поверх ковра в детской, Дима уложил близнецов на животики и развлекался тем, что подманивал их к себе, гремя погремушкой. Оба уже вполне осмысленно следили за предметом в его руке и радостно гулили, ползя к нему.

– Добрый вечер! – сказала я.

Голос был раздраженным. В прошлый раз они с Максом устроили идиотскую игру на тотализаторе, надев близнецам на ручки разноцветные ленточки. Как я тогда взбесилась! Из-за того, что они оба – кретины, невзирая на возраст. Из-за того, что они наших детей низвели до беговых тараканов.

И из-за того, что меня не позвали…

– Добрый!..

Кан отвлекся от мальчиков и посмотрел на меня. Так, словно мое присутствие здесь было совершенно некстати.

– Ты что-то хотела?

Вопрос застал меня врасплох. Вообще-то да, я хотела. Но с детства приученная к тому, что мои желания не играют роли, мгновенно раздумала чего-то хотеть. Близнецы таращили на меня одинаковые темно-серые глазки. Их рты были одинаково широко открыты. Мои дети смотрели на меня, как на неведомое чудо и уже готовились, если понадобится, хором взреветь.

Совсем, как их папочка; только он, обычно, рычал.

– Вообще-то, – процедила я яростно, – блядь, да! Хотела. Это же мои дети!

– Тогда сделай лицо попроще и не ори. Или ты хочешь, чтобы твои дети стали заиками? – сказал Дима, вертя погремушку, чтобы отвлечь малышей от созерцания моего непростого лица.

Не поддавшись на уловку с игрушкой, близнецы без всякого энтузиазма рассматривали меня. Их губки слегка подрагивали; мальчики дружно кривили одинаковые личики.

Сама не зная, что хочу доказать, я подошла строевым шагом и резко села. Слегка помедлила, протянула руку, желая погладить ближайшего по мягким светлым волосикам. У Саши, а может, это все же был Владик, распахнулся в пронзительном крике рот.

Дима, одним движением подхватившись с пола, взял его на руки. Возмущенный предательством, брошенный брат тотчас зашелся в ответном, душераздирающем крике. Вслед за ними, ошарашенная, обиженная, разрыдалась и я. Да так, что даже младенцы заткнулись из уважения.

Я слышала Димины быстрые шаги, ощущала их вибрацию, когда повалилась на пол и зарыдала, уткнувшись носом в мягкий байковый плед. Слышала, как сплавив мальчиков нянькам, Дима сел на ковер и притянул меня к себе на колени.

– Все, Злобина, хватит выть, – сказал он, целуя меня в макушку и принялся отирать салфетками щеки. – В чем дело?

– А-а-а, – ответила я, выдав новую порцию слез. – Я всем ради них пожертвовала! Да, всем! А они меня ненавидят. И эта нянька… Сука!.. Ты что, мою бабку из мертвых поднял?! Она так смотрит на меня, словно по башке хочет даст, как только я что-то не так скажу… И как ты можешь думать, что это я тебя не хочу?!

Жалобы сыпались одна за другой; душа, слезами вылечившая боль, пыталась избавиться от ее остатков словами. Неотвратимая сила тянула мою голову на Димину грудь. Хотелось прижаться к нему, раствориться в нем, позабыть обо всем на свете.

И слезы вновь текли, но это были уже спокойные, почти что сладкие, слезы.

Выговорив все, в промокшую на груди Димину футболку, я замолчала, кончиком пальца обводя рисунок на ней. Дима тоже молчал. Его подбородок лежал на моей макушке. Одна рука на плече, другая на талии.

Я даже не знала толком, слушал ли он меня. Или, как часто поступают мужчины, на второй минуте моего монолога отвлекся, размышляя о тачках. Но ощущать его близость было приятно и я не спешила требовать ответов на все вопросы.

Осмелев, прижалась еще теснее. Замерла, не думая, не спрашивая, не делая из его молчания выводов. Что толку спрашивать? Я никогда его толком не понимала… Но так хорошо и спокойно было сидеть сейчас, прижавшись к нему ощущая ровное биение его сердца.

Совсем как тогда, в его офисе… Когда он внезапно поцеловал меня в шею. Но он не поцеловал.

– Анастасия Филипповна, – сказал Дима. – Зайдите-ка сюда на минутку.

Странное это было чувство – мягкое и теплое тельце, извивающееся в руках. И этот запах, чем-то напоминающий запах Димы и в то же время, совсем другой. Нежный и сладковатый запах, который хочется вдыхать бесконечно. Но мальчик не желал, чтобы я им дышала. Он рвался и голосил. Я никогда еще не держала на руках орущих детей. Стоило им лишь пискнуть, в дверях появлялась няня, но сейчас она не пришла и я, безуспешно попыталась укачать мальчика.

Вместо того, чтобы успокоиться, он заорал еще громче.

Я растерянно и испуганно смотрела на малыша, держа его на вытянутых руках и не зная, что делать. С одной стороны, я росла не в вакууме и видела, как матери успокаивают детей. С другой стороны, я росла среди женщин, которые каждый мой промах использовали в качестве прелюдии к подзатыльнику. Меня парализовало страхом. Я не решалась даже попробовать что-либо предпринять.

Стояла и выпучив глаза, смотрела. А мальчик орал, орал, орал…

Когда Дима резко шагнул ко мне, я отшатнулась, едва не выронив маленького. Подхватила, слишком сильно прижав к себе, охнула, сама расплакалась, вжав голову в плечи… И Дима все понял, прочел по моим глазам.

– Иди сюда, – он мягко обнял меня за плечи.

Подложив ладони под мои локти, заворковал с ребенком поверх моего плеча. Я успокоилась, ощущая спиной тепло Диминого тела. Увидев знакомое лицо, младенец тоже понизил звук.

– Поговори с ним.

– Ч-что? – в первый миг я решила, что Дима спятил. – О чем?!

– О Сартре, – он фыркнул, когда я подняла обалдевший взгляд. – Шутка! Просто поговори, – Дима щелчком пальцев выслал прочь прибежавшую няню, которая с явным неодобрением на меня зыркала. – Все хорошо, моя девочка. Это – ребенок, ему четыре месяца. Маленькие дети орут.

Дима усадил меня с ребенком на маленький диванчик, обнял за талию, заговорил с малышом, гладя того свободной рукой по животику. И по мере того, как он говорил, ребенок в моих руках начинал успокаиваться. Я тоже немного расслабилась и попыталась его укачать. Руки были уже не такие напряженные. Ласковые слова, вдруг, сами собой нашлись.

– Видишь? – прошептал Дима. – Все хорошо.

Я кивнула, хотя почти ничего не видела, потому что сама плакала и мои слезы падали на чистую, тщательно выглаженную рубашечку. Я гладила мягкие светлые волосики своего сына, вбирая в себя его теплую мягкую тяжесть. И стук его сердечка казался таким знакомым…

– Это Саша, или Влад? – спросила я, и вновь всхлипнула.

Дима осторожно вытер мне слезы.

– Да я понятия не имею!

Рассмеявшись, я крепче прижалась к нему спиной.

Димина ладонь все еще лежала на моей талии, а подбородок – у меня на плече. Мы часто сидели так раньше, слушая, как мальчики толкаются у меня в животе… С тех пор, как я родила, он никогда так больше не делал, и я боялась дышать, чтобы он не опомнился и не убрал руки. Но Дима, казалось, не замечал, что держит меня в объятиях. Он весь был поглощен воспитанием нашего сына.

– Что лыбишься? Довел мать и радуешься, да? Засранец такой. Она тебя для этого в муках рожала? Чтобы ты на нее орал?

Мальчик вовсю улыбался беззубым ртом и слипшиеся от слез ресницы, обрамляли сияющие глаза. Я вытерла его щечки и, впервые осмелившись, прижалась губами к маленькому личику.

– Маленький мой… Какой же ты у меня красивый!..

– Анастасия Филипповна!..

Няня принесла второго ребенка и отдала Кану. Они были похожи, как два яйца. Чудесные маленькие блондинчики с Димиными аккуратными ушками и миндалевидными Димиными глазами. Только темно-серыми, а не карими. Я чуть наклонилась и, продолжая укачивать своего, провела кончиками пальцев по нежной щечке.

– Давай, подпишем их маркером? – предложил счастливый отец.

– Дима-а-а! – шепнула я укоризненно, горло сжалось. – Не порти момент…

Он снова мне улыбнулся и наклонившись, потерся кончиком носа о носик ребенка.

Какое-то время, сидя плечом к плечу, мы молча корчили детям рожицы, целовали крошечные пальчики и сжимали в ладонях маленькие ножки, как делают родители в моменты умиления собой и своими отпрысками. И это больше не были его дети. Это были мои дети.

Наши.

– Спасибо! – шепнула я.

– За что?

«За то, что не позволил мне сделать аборт!.. – хотела я сказать. – За то, что взял меня в жены. За то, что так любишь моих детей!»

Но это звучало так пафосно, что журналист во мне взбунтовался.

– За все…

Дима поднял голову и посмотрел на меня, словно видел впервые. И не нашелся что на это сказать. Удерживая на сгибе локтя головку младенца, он взял меня за подбородок и молча поцеловал.

Не в лоб, как обычно. В губы.

В дверь постучали.

Няня, извинившись, напомнила, что «деточкам» пора купаться и спать. Помощница забрала ребенка у Димы. Я тоже неохотно отдала агукавшего мальчика и, неловко сунув руки в карманы, встала. Позволила Диме обнять себя.

Он вздохнул, еще крепче прижимая меня. Как вчера, во время медленно танца. Встав на цыпочки, я крепко-крепко обхватила его руками, уткнулась лбом в шею. Маленькая искорка внутри разрасталась до шаровой молнии.

Хотела сказать, что люблю его, но слов не потребовалось. Он сам все понял, прочел по моим глазам. Мои руки разжались, ладони легли на Димины плечи. Губы приоткрылись навстречу его губам.

– Ох, – сказала Жанна Валерьевна, прижимая руку к груди и отвернулась, задыхаясь от возмущения. – Среди бела дня!

Мы с Димой застенчиво выбрались из-под лестницы на второй этаж, куда он увлек меня, случайно встретив по дороге на кухню. Я одернула юбку, пригладила волосы и опустила глаза, предоставив Диме самому улаживать вопросы с родительницей.

– Это был просто поцелуй, – покраснев, буркнул человек, при виде которого другие люди бледнели.

Жанна Валерьевна возмущенно хохотнула ему в лицо.

– Для таких поцелуев, Дмитрий Сергеевич, есть ночь и есть спальня! В доме полно посторонних, а у вас – дети!.. Ты бы хотел, чтобы твои малыши росли среди сплетен о том, чем занимаются их родители? Под лестницей? Как бродяжки?!

У меня чесался язык спросить, как много бродяжек могут позволить себе целоваться под лестницей в собственном доме, но я промолчала. Жанна Валерьевна только издали казалась забавной и милой. Вблизи она была примерно так же забавна, как обвивший тебя удав. Дима тоже молчал. В его мозгу щелкали, вращаясь, как в барабане, буквы, которым он не позволял сложиться в слова.

Его мама нагрянула, словно туман в романе Стивена Кинга. Она имела способность подкрадываться неслышно, словно живущие в нем ядовитые твари. Что, собственно, только что и продемонстрировала. Я еще крепче прикусила губу, хранившую вкус Диминого лосьона после бритья, и притворилась потомственной девственницей.

– Идите завтракать! – велела свекровь, немного оправившись. – И чтобы никаких глупостей среди бела дня!

– А ты?

– А я, – тотчас разулыбалась Жанна Валерьевна, – пойду к моим маленьким Внучекам.

Она так наслаждалась ролью бабушки, что кажется, еще ни разу не назвала кого-то из близнецов по имени. Внучек и Внучек, так их звали теперь. По крайней мере, схема позволяла избежать путаницы.

– Если бы не глупости среди бела дня, – не выдержав, буркнул Дима, – у тебя не было бы Внучеков!

Но под взглядом мамы умолк и тихо, очень тихо, скрипнул зубами.

– Я знаю, откуда берутся дети, – ответила она с таким ледяным достоинством, что я даже восхитилась. Моего Принца воспитала настоящая Королева. – Избавь меня от подробностей. И от наблюдений, тоже. Я иду к Внучекам, как и сказала, а вы…

Но вместо того, чтобы идти на кухню, повинуясь безотчетному приступу родительской ревности, мы, не сговариваясь, пошли за Жанной Валерьевной. В детской, стоя вокруг кроватки, все втроем, умиляясь, мы наблюдали, как агукают близнецы.

Расчувствовавшись, Жанна Валерьевна, обняла Диму за талию. Прижавшись лбом к его бицепсу, всхлипнула, зажимая себе ладонью рот. Несказанные слова повисли в воздухе. Она уже не надеялась, что у нее будут внуки. Я тоже расчувствовалась и обняла его с другой стороны: я уже не надеялась, что у меня будет Дима.

– Интересно, – произнес он, почуяв важность момента, – у них волосы останутся светлыми, или потемнеют? По сути, ген рецессивный…

Теплые слезы высохли. Я ткнула его локтем. Дима шлепнул меня по… талии.

– Ну, все, – сказала свекровь, провожая нас до двери. – Хватит, идите завтракать. Остынет же все. Я сырники сделала. Ваши любимые!

– Ты сама? – прищурился Дима.

– Да, сама, – не моргнув, ответила мать.

– А что с поварихой?

– Я ищу новую, – спокойно сказала я. – Об этом не беспокойся, я разберусь.

Дима посмотрел удивленно, но больше ничего не спросил.

Два дня назад, повариха, оскорбленно уволилась. Жанна Валерьевна перетрясла счета и как следует натолкла ее носом в несоответствия. Я уже видела такое в кино, даже пыталась повторить это дома, но повариха лишь смеялась у меня за спиной и продолжала сумками выносить продукты.

Тогда я спросила свекровь, как бы невзначай, о совете.

– Ты, моя дорогая девочка, – выговаривала она своим мягким певучим голосом, – ты хозяйка в доме. Если ты не можешь поставить прислугу на место, она сядет тебе на шею. У Димы своих дел полно. Прислугой должна заниматься женщина… Боишься ты, или нет, а заниматься придется.

В другое время меня бы здорово покоробило само слово «прислуга», но кухарка уже успела меня достать, и я промолчала. Они с нянькой, целыми днями шептались – как это пошло, выходить замуж за богатого мужика и, пока он не слышал, пытались меня прогибать. Повариха подворовывала продукты, уверяя, что я опять «пыталась готовить, но все испортила», – «давайте не будем ее огорчать!», а нянька – трындела, что после игр со мной, «малютки не могут уснуть» и пыталась доказать Диме, что «деточкам лучше вообще без матери, чем с такой».

Жанна Валерьевна внесла небольшой раскол в их единство.

– Что значит, пыталась готовить? – ее голос оставался певучим, но теперь в нем появились стальные ноты. – Я, по-вашему, идиотка? Что она пыталась готовить из сыра с плесенью? Творог с грибами?! А это? Пять килограммов копченной свиной грудинки! Пять!.. Это тоже Ангелина купила? Еще скажите, что она и из этого пыталась.

Я чуть ли не аплодировала. Кухарка хлопала глазами и беспомощно смотрела на няньку. Та – на нее. Да злобно так. Видимо, не досталось ей свиной грудинки. Чем не причина для ненависти? Я скромно молчала. Грудинку мы уже обсуждали, но мне тогда не удалось достичь такого эффекта.

Закалка не та.

Теперь с кухаркой говорила Жанна Валерьевна. Вежливо и очень интеллигентно… Но вежливую Димину мать, побаивался даже сам Дима. Повариха вообще не смела поднять глаза.

– Я не первый день живу в этом мире, моя дорогая, но всякий раз меня поражают люди, подобные вам. Вы думаете, молодая хозяйка – вам не хозяйка? Думаете, если девочка не хабалка с рынка, она два плюс два сложить не сумеет?.. Я сейчас полную ревизию проведу! А потом мы с вами и моим сыном побеседуем еще раз, по поводу того, сколько денег вы у него украли!..

После этого разговора кухарка собрала вещи и молча, незаметно ушла. А нянька, вовремя осознав, что детей новые русские заводят гораздо реже, чем жрут, стала такой отзывчивой и душевной, что я не узнавала ее.

Стоило только спросить совета, как правильно держать ребенка, или попросить показать мне, как их купать, как присыпкой пудрить, как пеленки сменить. Мало ли? Вдруг понадобится… И няня в ответ была само добродушие. Опытом готова была делиться часами.

Ценным опытом. И терпения ей при этом было не занимать. Повариха, по слухам, попала стараниями Жанны Валерьевны в «черный список». Вряд ли ей светило снова работать в доме, где можно покупать на хозяйские деньги сыр с плесенью.

– Нечего с ними миндальничать, – учила свекровь. – Никакой «Ангелочки». Имя-отчество и полный отчет. Поваров в городе пруд пруди. Порядочных! Нянек – тоже. Не устраивает что-либо, увольняй! А то, смотри-ка! Прям Робин Гудихи. У воров воруют!.. Если такие чистоплотные, так нечего на воров работать!.. Пусть на завод идут!

– Дима – не вор, – возражала я.

После деноминации я лишилась крошечного вклада, который оставила мне прабабушка, путем сперва инфляции, а затем и деноминации. Поэтому не считала, что воровать у государства – зазорно. Как у всех моих сверстников, которые родился под светлые лозунги «Миру – мир!», вырос под жесткое «Не верь, не бойся, не проси!» и теперь осваивал нетленное: «Не пойман – не вор!», у меня были очень путанные представления о морали.

Свекровь закусывала губу. Дима, разумеется, стоял на золотом постаменте и его черное пальто было белым, отороченным по подолу золотой бахромой. Он был не таким, как все эти ужасные люди, с которыми он вел дела. Но тем не менее, свекровь никогда не позволяла себе заблуждаться на его счет.

– Дима – мой сын, – говорила она. – Я люблю его… Он такой, какой есть… Но это не дает им права смотреть на него свысока! Нечего тогда его деньги брать! Давай, не будем об этом, Линочка. Идем, я лучше научу тебя готовить что-то корейское.

И я радостно шла на кухню, где раз за разом, обмолвившись, называла свекровь «мамой». А она, смахнув слезу, обнимала меня и прижав к груди, целовала в голову.

– Бедная моя девочка, – приговаривала она. – Кто же подумать мог? Такая образцово-показательная семья… Но ты погоди, я этой дряни еще устрою. Она у меня еще попляшет…

Все было так идиллически и было бы совсем хорошо, если бы Жанну Валерьевну не будил каждый скрип матраса в ночи.

Дима тяжело молчал в трубку.

Видимо, думал, что я, как и он не рвусь обратно в коттедж. Его мама с няней, недельку повраждовав, очень мило разделили сферы влияния и теперь воспитывали не только близнецов, но и меня. А когда получится, то и Диму.

Он уже третий день ночевал не дома и явно собирался не ночевать еще, по крайней мере, дня три.

А теперь упрямо не реагировал на мои намеки.

– Почему ты никогда не можешь прямо сказать? – вздохнул Дима. – Ладно, скажу ей, что мы решили еще детей завести… Это единственный повод объяснить все те мерзости, к которым я принуждаю тебя в ночи. Приготовишь пожрать, или сходим куда-нибудь?

Я затаила дыхание. Может быть, он приготовил мне вечеринку-сюрприз? Выдохнула. Единственный, сюрприз, который мне сделал Дима, сейчас гулил на два голоса в детской.

– Часам к пяти, хорошо? Что-нибудь легкое приготовь, – голос стал издевательски-томным. – Курочку пожарь. Только не Соню.

– Ладно! – сказала я, чуть ли не с ненавистью, но он опять ничего не понял. Лишь посмеялся, поддерживаемый кем-то на заднем плане.

Ровно в пять в замке заворочался ключ и толкнув дверь, Кан вежливо постучал о косяк и вошел. Он слегка притормозил на пороге, оценив сервировку. Поразмыслил, не кроется ли за блеском приборов какой-то подвох, но так и не вспомнил; потянул носом.

– Что на ужин?..

– Пельмени, – зло ответила я, не обнаружив ничего у него в руках. – Магазинные. Комом, как ты любишь.

Кан закатил глаза.

– В чем дело?

Я подождала, глядя на него. Дима непонимающе вскинул бровь. Я взяла у него пальто, встряхнула, повесила в шкаф на плечики. Судя по стопке папок, которые Дима сложил в прихожей, бросив сверху телефон и ключи, в офис он возвращаться не собирался. Подарков псреди них не было.

– Ни в чем.

– Я не понял… Что опять? Месячные? Или все еще послеродовая истерия? Что?!

Я повернулась к нему.

– Как ты захочешь, милый, так мы это и назовем.

– Ты снова беременна? – спросил Дима, взволновано хватая меня за локти. – Этого быть не может… Опять?! У тебя задержка?

– У меня день рождения, идиот! Вечно тебе на меня плевать!.. Только и думаешь, что о детях!

Я выбежала из кухни и трагически пала на заправленную постель. Придвинув к себе подушку, зарылась в нее лицом.

«Пиздец твоему египетскому льну, сволочь!»

Пока Дима собирался с духом для извинений, я успела выдавить слезу и размазать по наволочке часть водостойкого, якобы, тонального крема. Потом дверь хлопнула. Я вскинула голову, прислушиваясь.

Тишина.

Я напрягла уши до боли, но ничего не услышала. Выглянула на цыпочках в коридор. Чисто. Квартира была пуста… И тогда я уже по-настоящему разрыдалась. Да так, что стало не до подушки. Вспомнился 1999-ый год, Южная Корея; наш краткий отдых в отеле, на краю цивилизации. Игры в «Бабкины панталоны» и «Вызов Гномика». И то, как я, затаив дыхание, спросила: выйду ли я замуж за своего любимого.

Лежа в ванне, я наощупь нашла бутылку.

Запотевшая и влажная, она приятно ложилась в руку. Интересно, какой дурак придумал показывать, что женщина, доведенная до грани, выпивает бокал вина и вскрывает себе вены в ванной.

Лично на меня, вино всегда действовало расслабляюще. Запахи шампуня и пены для ванн забивали букет, но я, привыкшая к «вину», которое делали из сухого сока и этилового спирта, не отличалась изысканностью вкусов.

Алкоголь приятно согревал вены, мокрое полотенце приятно охлаждало опухшие от слез веки… Я примирялась с мыслью о том, что уже настолько привыкла любить его молча, издали, что привыкну, как-нибудь, любить и вблизи.

Хотя Дима не пытался облегчить задачи, он все равно был славным. В глубине души… Где-то очень глубоко, но он был. Близился вечер. Мне хотелось заняться сексом. Нормальным сексом, без появления за дверью Жанны Валерьевны.

Я не слышала ни шагов, ни того, как открылась дверь. Лишь зябко поежилась, когда по коленям скользнул холодок. Я опустила их в покрытую пеной воду и лишь тогда, сквозь затихшую музыку, услышала стук.

Сняв с глаз мокрое полотенце, я посмотрела на Диму. Тот стоял, прислонившись плечом к косяку и двумя пальцами, как мертвого щенка, держал испорченную наволочку. Предъявив ее мне, он подошел ближе и выключил плеер. Наклонился, приподняв бутылку за горлышко, проверил уровень содержимого в ней и слегка смягчился.

Наволочка без всяких комментариев, полетела в корзину. Я проводила ее глазами.

– Прости меня! – сказал Дима, присаживаясь на край ванны. – Совершенно вылетело из памяти, что это сегодня.

По крайней мере, он не пытался врать. Вымучив улыбку, я коротко кивнула. Надо было просто сказать ему. За неделю. Тогда бы он принял к сведению и все сделал. И цветы, и подарки. Нашла, блин, романтика. Он свой-то день рождения вспомнил со словами: «Блин! Черт! Сегодня?!».

– Это ты меня прости. Я тоже забыла, что у тебя сейчас куча дел…

Вытащив руку из воды, я жестом попросила бутылку. Дима отдал и наклонился, подарив сухой поцелуй.

– Хочешь, сходим в клуб?

– Не хочу.

– Раньше тебе так нравилось.

Я пожала плечами.

В клубы мне нравилось ходить вместе с ним и Сонечкой. Сидеть у его ноги, словно доберман, мне не нравилось.

«Выйдешь, но счастья тебе это не принесет!» – снова вспомнилось предсказание.

«Мне кажется, что ты его не так понимаешь!» – вмешался голос Андлюши.

Я сделала маленький глоток и задумалась. Быть может, я сама была виновата? Настоящий Дима не соответствовал тому образу, который я выдумала. Но тем не менее, я любила его. Особенно сейчас, когда он отдавал мне супружеский долг, начиная с августа, 1999-го года.

Димин взгляд, устремленный в пену, был неподвижен и холоден, словно он пытался смотреть сквозь время. Наклонившись вперед, он взял у меня бутылку и тоже сделал глоток. Я поневоле залюбовалась его лицом. Дима заметил. Наши взгляды пересеклись.

– Можешь меня тоже поздравить. Я продал все Азе, – тут он сверкнул улыбкой и словно засиял изнутри.

– Подставил, да? Ты так светишься, только когда кого-нибудь, кого терпеть не мог, подставляешь.

Дима скромно и вместе с тем, ослепительно, улыбнулся.

– Я всегда соскакиваю, когда начинает тянуть паленым. Это все знают. Я честно сказал, что Жопика посадили. Честно сказал, что ситуация патовая: корейцы серьезно за нас взялись. Не моя вина в том, что Агазар считает, будто бы умнее меня. Сказал, что он все знает и все разрулит. Я замер и почтительно жду.

Я подтянула к груди колени и посмотрела на Диму.

– Ты так мне и не сказал, почему он так тебя тогда испугался. Ну, тогда, в «Великано». Когда он тебя ненароком пидором обозвал…

Димино лицо стало непроницаемым и невинным.

– С чего ты взяла, что он испугался? Просто не захотел ссориться из-за пустяков…

Я вспомнила шепотки, то и дело слышанные в «Шанхае», и невольно поежилась. Это раньше Дима мог мне рассказывать, что он не палач, а врач. Что он не резал, а шил парней. Прям-таки, вернется со «стрелки» и сразу садится шить. Как просто-Мария.

Все братки боятся врачей, почему бы им не бояться Диму? Наверняка, он, как Айболит, ходил всюду с огромным шприцем. И делал уколы плохим парням. За это его и называли… на букву Г.

– Опять ты темнишь.

– Меня только ты боишься, – сказал Дима лицемерно. – Я обычный, простой пацан, как все.

– Обычный простой пацан по кличке Гестапо?

Дима был спокоен, как дохлый лев.

– Это, как у Ремарка, знаешь? Там был такой Кан-Гестапо. Спасал евреев, прикидываясь гестаповцем.

– Да какой Ремарк, Дима?! – я раздраженно ударила по воде. – Твои придурошные друзья зовут тебя Матрицей, потому что не могут врубиться, что там героя Нео зовут!.. Хочешь, чтобы я поверила, будто кто-то там из них осилил Ремарка?!

– Да, – сказал он. – Ужасно хочу. Подстегни уж воображение. Ты же смогла представить, что я тебя не люблю, а дети, вообще… Еще в твоем пузе договорились: выберемся, презрением обольем.

Помимо воли, я рассмеялась.

Дима сидел, покачивая ногой и внимательно смотрел на носок своего ботинка. Его глаза поблескивали при мысли, как здорово он все провернул. И всякий раз, когда его колено сгибалось, а джинсы плотно обтягивали мускулы на бедре, сверкали мои глаза. Он вряд ли думал сейчас о сексе, скорее всего, тащился от осознания собственной гениальности. Но сам вид его зубов, кусавших гладкую нижнюю губу, заставил меня вспотеть.

Пена таяла и поверхность остывшей воды покрывали лишь жалкие островки. Между ними, в похожих на белую пленку останках, уже образовывались прозрачные «окна».

Я прокашлялась.

Вынырнув из собственных мыслей, Дима удивленно уставился на меня. Словно лишь сейчас вспомнил, что не один.

– Мне надо ополоснуться, – сказала я, не желая играть в Афродиту, встающую из ароматической пены

– У тебя есть что-то, чего я еще не видел?

– Дима!

– Да, так меня зовут… самые близкие и дорогие мне люди, – он встал и вытащил из кармана коробочку и подцепив большим пальцем крышечку, с громким щелчком открыл. – С днем рождения!

Бриллиант на кольце сверкнул, когда Дима сунул мне под нос гравировку. Я против воли заулыбалась: гравировка была явно сделана заранее. Простое и емкое «Люблю тебя!» и сегодняшняя дата. Я спешно вытерла руку и протянула ему. Кольцо слегка заупрямилось, и я сама надела его.

– Больше, чем у Ирки! – сообщил Дима.

Я перестала любоваться кольцом и укоризненно посмотрела на дарителя.

– При чем тут она?

– Почему ты с ней не общаешься? – перешел он к решению закрытого, как я считала, вопроса.

– Я в ней разочаровалась.

– А в Соньке – нет? Она ведь с ним спала за твоей спиной. Ирка всего лишь тебе говорила правду.

– Дело не в этом! Кроткий тут вообще не при чем.

Дима уже рассказывал, как в тот день, набравшись где-то до самых бровей, Макс подъехал к Сане. Еще раз поговорить по поводу цен на пЭрсики. И как ему, Диме, пришлось их растаскивать. Это входило в ряд примеров того, как сама того не желая, я вовлекаю его в решение ненужных ему проблем.

– В чем тогда? Саня – может и не самый подвижный, но с мозгами у него все в порядке. И денежки он делает, быстрее, чем Ирка лепит пельмешки. Он мне нужен. Для бизнеса. Понимаешь, нет? Теперь пришли другие времена. Мне нужны люди, которые могут работать головой, не прошибая ею стены, а складывая цифры.

– Да дело ведь не только во мне. Дело в Ирке. Она не пригласила меня на свадьбу. Специально! Чтобы подчеркнуть, что я потаскуха, которой не место на свадьбе приличных людей. Хотя она прекрасно знала, что я – не шлюха! Просто ей не нравилось, что я дружу с Сонькой.

– Лин, ты действительно их с Богдановой вычеркнула, словно их не было никогда. Чего ты ждала? Повода, чтобы обидеться?

– Когда твой друг, что не выходит из нашего дома, вышвырнул меня из своего, девки вычеркнули меня. Что я должна была сделать, Дим? Извиниться за то, что они с Богдановой – суки?

– Я не люблю лезть в бабские свары. Я не прошу тебя снова с нею дружить… Но позволь сказать тебе одну вещь: тебя не Сонька сделала. Тебя Ирка сделала. Это она тебя толкала, словно бульдозер и сделала тем, кто ты есть. Заставила тебя похудеть, заставила бросить пить и начать работать. Посмотри на Богданову. Это то, кем ты была бы без Ирки. И я тебе еще кое-что скажу, моя прелесть: если бы ты так выглядела, я бы не просто твой день рождения позабыл, я бы тебя вообще вычеркнул.

– Ты бы меня и так вычеркнул, если бы не Соня.

– Ах, Соня!.. – он презрительно рассмеялся. – Ну, Соня-то тебя явно полюбила за душу… Разглядела под слоем жира… А! – тут он хлопнул себя по лбу и покачал головой. – Погоди-ка! Нет. Соня ведь тебя полюбила уже худой, уже писательницей, уже всем тем, что из тебя уже сделала Ира. Ну, молодец, Соня.

– Ты за мной не бегал, пока я с Иркой жила.

– Я не бегаю за женщинами. Я знаю, что, когда женщине захочется, она сама прибежит. К тому же ты спала с Максом.

– И что с того? Сонька тоже спала. И с ним, и с тобой.

– Это – другое.

– Ну, для тебя, возможно.

– Мы с Соней дружили и периодически трахались, а с Максом у вас, отношения были.

– Он даже в клуб меня ни разу не вывел! А обещал!

– Соврал. Чего ты ждала от криминального элемента?.. – сказал Кан и отодвинулся, увильнув от брызг. – Нравится камешек?

Я кивнула в ответ. Кольцо меня завораживало. Камень тускло поблескивал, запотев и я то и дело окунала руку в воду, чтобы насладиться чистым, как слеза, цветом. Что, собственно, имела я против Ирки? То, что она была права во всем том, что касалось меня и Кроткого?..

Я вскинула голову.

– Если тебе это так важно, то приглашай Самсоновых.

– Важно.

– Ди-и-им?

– Ммм?..

– Почему мне нельзя дружить с Соней?

– Это хреново выглядит, понимаешь?.. И так уже шепчутся, что вы с ней подруги, невзирая на то, что ты увела у нее мужика. Я не хочу, чтобы выяснилось, что это я увел у нее бабу.

– Но она моя единственная подруга. И она никогда не пыталась встать между нами, наоборот всегда уговаривала вернуться к тебе, не тупить… Мне в голову не пришло бы, что ты меня хочешь!.. И она, в отличие от Ирки, любит меня.

– Вот именно: любит. Вдумайся! Она не подруга тебе и никогда не станет.

– С чего ты взял?!

– С того, что я знаю Соню. Сейчас она думает, что ты любила ее. Но однажды, когда она поймет, что не я был «для удовольствия», а как раз она, ее перекроет. И я не хочу, чтобы она в этот миг имела доступ в наш дом.

– Макс имеет.

– Максу я верю.

– Цезарь тоже доверял Бруту.

Дима присел на корточки и сложив руки на краю ванны, улыбнулся мне, кладя на них подбородок.

– Макс тебя сам боится. Ты не заметила, как он ссыт, приходя сюда? Все время прикрывается кем-то из близнецов.

– А я-то все думала: откуда в нем такая безудержная нежность к детям.

– А то?.. – Дима потерся носом о мой нос. – Знаешь, чего я сейчас хочу больше всего на свете?

– Меня? – спросила я хрипло.

Он отрицательно покачал головой.

– Жрать. До смерти.

– Курицы, – сказала Богданова. – Кто бы мог подумать, что именно ты, Ирена, станешь толще меня? А ты вообще сподобишься родить ребятенка. Двух!

Она глотнула еще пива и коротко хохотнула. Взгрустнула.

– А мне этого не светит. По крайней мере, в этом сезоне…

Мы с Иркой, чисто по инерции встретились взглядами и закатили глаза. «Амур» вылетел из Суперлиги в прошлом году и теперь, имея самый большой дворец в «вышке», не располагал боле главным: потенциальным мужем, достойным Бонечки.

– Элина, ты вообще никогда не родишь ребенка от хоккеиста, – сказала я. – Хоккеисты – это премиальные мужики. Что ты можешь дать такому?

– Ты то же самое про себя и Матрицу говорила!

– Это другое, – сказала я. – Я пахала, как проклятая. Начиная с фигуры и заканчивая работой, чтобы он снизошел… К тому же, он знал, что это не из-за денег. Не забывай, я не просто с улицы к нему подкатила.

– Ага, я в курсе. Тариф «чистая любовь» и без НДС.

Бонечка улыбнулась и подмигнула Ирке на бриллиант. Та кисло улыбнулась в ответ. Бриллианты ее больше не возбуждали. Мне опять захотелось ее ударить. Не знаю, чем, но Ирка меня нервировала.

И тем не менее, мы трое сидели в кафе «Дальний Восток» и уныло праздновали мой день рождения. Бонечка с Иркой решили, что их появление на день позже сойдет за удивительный и ужасно милый сюрприз. Почти такой же милый, как их требование немедля проставиться. К счастью, в конторе никого не было и я, решив, что из двух зол нужно выбирать меньшее, позвала их в кафе. Редакционная пьянка с Катей за столом, совершенно не входила в план дня.

Богданова тоже посматривала на мои часы, и я уже предвкушала прощание, когда Ирка, виновато шепнула:

– Можем поговорить? Наедине?

Пользуясь случаем, Бонечка подскочила. Чтобы не привело ее к этой встрече, она уже мечтала уйти. Я ее понимала: за этот год она слегка потеряла в весе и, вроде бы, завела любовника. Хотя и не хоккеиста.

– Чао, цыпы, – сказала она. – Увидимся на хоккее! Понятия не имею, кто эти люди, что носят форму моей команды!..

Я тоскливо посмотрела ей вслед. Перевела взгляд на Ирку. То, что Дима был у них с Саней на свадьбе и потому хотел видеть на нашей их, не делало меня терпимее. Женщины умеют прощать, но забывать – мы не забываем. И меня, мягко говоря, удивляло ее циничное желание со мною общаться. Особенно, учитывая то, что она сказала мне тогда, накануне собственной свадьбы.

– Самсонов хочет еще одного ребенка, – пожаловалась Ирка, крутя свое обручальное кольцо.

Это было уже третье, насколько я знала. Она такими темпами набирала вес, что даже Саня на ее фоне начинал казаться всего лишь слегка упитанным.

– Ир, я же шлюха, – напомнила я. – Как можно обсуждать со мной такие святые вещи, как ваша любовь и будущие детки?

Ирка обиделась. Как и все люди, она обижалась, получая взамен то же отношение к себе, какое дарила.

– Мы были подругами раньше…

– Тебе просто нужен был журналист, который не смотрел бы на тебя сверху вниз. К тому же, – я вилкой поковыряла недоеденный салат из морской капусты, – ты меня тут же списала, едва Макс перестал платить за еду.

– Я пыталась тебе помочь… И насчет Кроткого… Блядь, Лена, побойся бога! Я тебя просила и умоляла не связываться с ним. Ты сама сейчас его едва терпишь. Думаешь, я не знаю?

– Кто тебе сказал? Дима?

– Макс.

– Я не знала, что вы общаетесь.

– Не общаемся. Благодаря тебе.

– Благодаря мне? Или благодаря тому, что ты его чуркой назвала? Только мне не рассказывай, что это было в запале. Мы обе прекрасно знаем, что нет. Ты и до этого говорила, что все эти помеси и примеси, я цитирую…

– Я знаю, что говорила, – перебила она. – Напомнить, что ты говорила о моем муже?

– То же самое, что ты теперь о нем думаешь. Напомнить тебе, что ты мне говорила о Диме?

Ирка внимательно на меня посмотрела. Я вновь уставилась на часы.

– Саня нос из Диминой жопы не вынимает. Можешь ему нассать в лицо, он улыбнется и скажет: «О! Как освежающе!»

Я поморщилась.

– Вообще-то, Дима очень высокого о нем мнения.

– Плевать мне, какого твой Дима мнения. Пусть сам с ним спит, если так, блин, ценит! – ее несло. – Меня от Самсонова блевать тянет… И от ребенка… У тебя бывают моменты, когда ты ненавидишь своих детей?

Я подумала; у меня бывали моменты, когда я забывала о том, что у меня, вообще, есть дети. Ими круглосуточно занимались няни. Мои обязанности были легки и необременительны, как в рекламе памперсов. У Ирки няня тоже была, но…

– Чем дольше я с ним живу, тем яростней ненавижу, – глухо проговорила она. – Иногда я мечтаю, чтобы он вообще не вернулся. Но времена другие… Кто ж знал?

– Блядь, Ира! У тебя просто послеродовой депресняк. Пока я не вернулась на работу, я точно так же по дому тапками шаркала и ненавидела Диму.

– Ты ебнулась? – с неожиданной страстью возразила она, воззрившись на меня с удивлением. – Диму? Совсем оборзела, мать!

– Э-э?..

– Если бы Саня хоть половину того же для меня делал, что для тебя Дима… я бы следы его целовала!..

– Если бы Дима не слезал с меня, как твой Саня, я бы целовала ему прямо ноги, оставляюшие следы.

– У вас неполадки в койке?

– Нет, но… Мы чуть не развелись, потому что он ждал, пока я поправлюсь и сама ему предложу. А я считала, что раз он не предлагает, я ему на хер, как женщина, не сдалась. Что я его вообще в этом плане не возбуждаю.

Ирка фыркнула.

– Может, он вообще не в курсе, что инициативу может проявлять и мужчина?

– В курсе, – в тон рассмеялась я. – Я читала ему романы в мягких обложках. О рыцарях и прекрасных девах.

– И что? Он проникся?

– Да. Купил мне башню с драконом, – я потянулась, не выдержав. – Блин, как же я люблю трахаться… Теперь, можно так говорить? Когда и у меня бриллиант на пальце?

– И что? Плохо иметь бриллиант? Ты предпочла бы давать Кроткому, ничего не получая взамен?! – ответила Ирка, отказываясь понять намек. – Блин… Когда уже мой долбоеб от меня отстанет со своим новым увлечением? – она закатила глаза. – Каждое воскресенье, мы три часа, стоя, слушаем, как поют попы!

– В религию ударился?..

– Да, пиздец… Многочадием, сука, интересуется…

Мы помолчали, рассматривая обувь друг друга.

– Варикоз? – спросила Ирка, кивнув на плоский каблук.

– Дима, – поморщилась я.

Она понимающе хмыкнула. Было нечто патетически трогательное в желании всех мужей на планете иметь тебя, только для себя. Они хотят красивую девушку, на шпильках и в миниюбке. А потом они просят тебя не краситься, запрещают мини и в итоге ты просыпаешься, и сама уже не хочешь надевать каблуки, а чулки бережешь, чтобы подвязывать помидоры на даче.

Пока я радостно вспоминала, что дачи у Димы нет, Ирка прикинула на глаз размер бриллианта.

– У него большой член! – возмутилась я.

– Для корейца, или для немца? – съехидничала она.

Я кинула в нее салфеткой и рассмеялась.

– Для женщины, которая родила двоих!

Салфетка так же, по воздуху, вернулась ко мне.

– Он просто слишком туго тебя зашил!

– Дурочка! – я рассмеялась и покраснела. – Откуда ты знаешь?

– Катька Петкова в том же роддоме рожала. Там эту историю до сих пор рассказывают.

– И тем не менее, – сказала я, возвращаясь к теме, – он сказал, что, если я продолжу одеваться как раньше, он зашьет меня в мешок и утопит.

– Не вздумай ему подчиняться, – сказала Ирка. – Мини, ладно. Вы с Сонькой и правда, слегка перебарщиваете. Но все равно красься и продолжай носить каблуки. Мужики всегда так: сначала они не хотят, чтобы на тебя смотрели другие, а потом сами смотрят куда угодно, только не на тебя.

– Даже Саня? Он же на тебя молился!..

– А что ему еще оставалось делать? Он же урод.

– Ого! – вырвалось у меня. – Ты всегда говорила, что он тебе нравится.

– А что еще мне оставалось вам говорить? Что больше всего мне в нем нравится то, что он дарит мне бриллианты? Кто бы мне бриллианты дарил? Кроткий, что ли?..

– Ты третий раз его поминаешь. Не в тему.

– Ах… Я еще беременная была, случайно с ним столкнулась на лестнице и меня повело… Я подумала: че я ему не дала, дура?.. И до сих пор думаю.

– Бриллиант, по крайней мере, можно продать. А кому можно продать историю про секс с Максом? Кому интересно, уже по разу попробовали. А может, и не по разу: у него плохая память на лица.

Ирка расхохоталась.

– Напиши мемуары «Кроткий в постели». Если тебе удастся затащить его на встречу с читателями!.. – у нее вспыхнули вдруг глаза, и усталая мамаша исчезла. Передо мною снова мелькнула прежняя Ирка. – Да его бабы в первые же часы раскупят тираж!

Я расхохоталась, представив себе, как Макс, игриво подмигивая бархатным черным глазом, пишет на книгах. «Я тебе позвоню, Макс» или «Ты была лучшей, детка!» Ирка тоже расхохоталась. И мы заговорили наперебой. Как в старые времена на кухне. когда планировали, как распространять «Секс андэ!»

– Мне тебя не хватает, – сказала Ирка.

– И мне тебя.

Мы оглядели стол и не сговариваясь подозвали официантку.

Ирка недавно перестала кормить и теперь наслаждалась забытыми вкусами. Кофе и вино.

– Теперь, расскажи мне из первых уст. Как это было на самом деле. Ну, Дима на родах?

– Я не все помню, – я поморщилась, потому что вопреки рассказам о том, что память будет сглажена родовыми муками, я помнила все.

Предполагалось, что Дима будет стоять, держа меня за руку и следить, чтобы акушерка на меня не орала. А в итоге он сам на всех наорал и потребовал скальпель. Хорошо, хоть без пистолета. Теперь я знала, что, если бы он не сделал надрез, я бы получила разрывы, но все равно: неприятное это чувство, когда твой муж отбирает скальпель у акушерки и все делает сам. Попутно читая другим докторишкам лекцию по истории акушерства.

– Везет тебе, – пробормотала Ирка, искоса наблюдая за тем, как я беру кофе. – Ни разрывов, ни растяжек, ни обсосанных сисек…

Я неохотно кивнула: в этом не было везения. Первое было заслугой Димы, второе – болезни.

– Я чуть не сдохла тогда.

– Знаю. Я была у тебя. Дима двое суток тогда у твоей кровати провел. Без сна. У него такой вид был, что я не знала, с кем из вас мне прощаться.

Этого я не знала. Он ни словом мне не обмолвился. И поняла вдруг, почему Толя так на меня смотрел раньше, и остальная прислуга. Когда я выздоровела и начала истерить.

Как на суку неблагодарную…

Нежность, поднявшись со дна души, затопила все мое существо.

– Он все спрашивал, не говорила ли ты чего-то такого, что могло бы ему объяснить кое-что. Насчет того, любила ли ты его. И я ему, как могла деликатно, без рассказа о бинокле под шторками и дежурством по его окнам, рассказала… Он, правда, все равно не поверил. А может, просто виду не показал.

– Он никогда не показывает виду, – вздохнула я. – В этом самая главная проблема. Он думает, что если человек любит, то догадается сам… По поступкам.

– И еще кое-что, – покраснела Ирка. – Тогда, насчет моей свадьбы… Мне было так обидно, что стоило тебе подружиться с Поповой и этим вашим Чудом, как ты совсем забила на нас. На меня. Встала на каблуки и задрала нос так, что дождь пойдет – захлебнешься. Не знаю… Мне хотелось показать тебе, что и ты мне не нужна.

– Я думала, ты меня ненавидишь за то, что Кроткий квартплату ввел…

– Да нет же! – всхлипнула она, кусая салфетку. – Я ведь уезжала уже! Какая мне разница?! Мне было обидно, что пока ты была толстой, я была достаточно хороша для тебя, а стоило только стать худенькой, как все. Чао, Швестер! Мы больше не нуждаемся в ваших услугах.

Я посмотрела ей в глаза, кусая губы, чтобы не расплакаться. Ирка уже шмыгала носом, глаза блестели. Все еще красивые, они были последним, что осталось от прежней Ирки. И я подумала вдруг: а ведь она права. И в том, что умоляла меня не связываться с Кротким. И в том, что я перестала общаться с ней, когда переехала. И в том, что не будь ее, я бы закончила, как Оксанка, первая Димина жена. Толстой спитой бабищей, с навеки распухшей от битья переносицей.

Ирка подалась ко мне, или я к ней, но мы вдруг очутились друг у друга в объятиях и сжали так крепко, что стало больно дышать.

– Прости меня!

– Нет-нет, это ты меня прости!..

– Нет, ты прости!

– Ты прости!

– Пиздец! – сказал голос сверху, и мы недоумевающе вскинули головы.

Над нами стояла Соня. Вот только ее красивое кукольное лицо, напоминало маску для отпугивания злых духов. Смущенная, я отвернулась, промокая слезу. Соня все еще стояла, и я надеялась, что ей хватит соображения не устраивать скандал.

– В чем дело? – спросила Ирка.

– Да так, ни в чем! – она крутанулась на пятке, да так, что каблук издал рычание сверла, вонзающегося в бетонную плитку. – Теперь понятно, почему ты не отвечаешь на мои звонки.

– Понятия не имею, что на нее нашло! – сказал Андрюша, прижимая руку к груди.

Жест был настолько красив и женственен, что больше подошел бы Элизабет Беннет. Последние месяцы Андрюша здорово увлекся спортом и возмужал. Если бы не подведенные черным глаза, сошел бы теперь за гетеросексуала.

Если бы захотел. Но теперь в его жизни все было радужно, – любовь-морковь, – Андрюша ни за что бы не согласился.

– Она со мной с тех пор разговаривать не желает. Говорит, что я от нее все это время скрывал… – сказал он, пряча глаза.

– Что? Скрывал, я имею в виду?

– Что ты – не по этой части. Хотя лично я, – его ладонь с растопыренными пальцами легла на ставшие довольно заметными грудные мышцы, – я в чужие дела не вмешиваюсь. Я вообще не знаю, зачем ты спала с ней. Ты же даже не «би». Вот этого я не скрывал. Но она же самая умная!..

Умолчав о том, что через Сонечку, я спала с Димой, я ответила:

– Мне просто было плохо, мне хотелось верить и кого-то любить. Когда она сказала мне, что трахнулась с Максом… После того, что он мне устроил… Да еще зовет меня с ними – четвертой, для меня все обрезало. Мне даже дружить с ней сложно. Не то, что спать.

Андрюша хмыкнул и, гетеросексуально так, обобщил:

– Б-ба-а-абы!

Какое-то время мы оба болтали ложечками в чашках.

Андрюша теперь жил отдельно, с каким-то парнишкой, которого упоминал, как «соседа по съему» и прятал, как золото партии. Учитывая Андрюшины подведенные глаза, вряд ли сосед был брутальным гомофобом. Скорее, одним из тех, кто предпочитает притворяться такими на людях.

– Ты тоже считаешь, что я не имела права спать с Димой, да? Тогда…

Он вскинул бровь:

– Тебе так необходимо мое оправдание? Слушай, дорогая. Есть лишь одно оправдание: он тебя любит, а ты – его. Остальное – это не ваши проблемы. Ты не можешь одновременно быть счастлива и одобрена окружающими. Всегда приходится довольствоваться чем-то одним… Единственное, чего я не одобряю, так это твой новый «стиль». Он просто ужасен!

– Дима не хочет, чтобы я одевалась, как раньше.

– А чего он хочет? Чтобы ты выглядела, как унылое говно в говнодавах? – он подскочил и отыскал в куче бумаг на холодильнике записную книжку. – В пятницу у меня есть время. Отпросись с работы, мы пойдем и купим тебе нормальные шмотки. Разумеется, для тебя – бесплатно.

Я запротестовала.

Андрей настаивал. Реальным пацанам, конечно, было «западло» пожать ему руку. Но их жены вставали в очередь, чтобы именно он сделал им прическу и макияж. Андрюша этого не забыл. Еще один камень в мою чашу весов. Соня бы под пытками не открыла соперницам, отчего она так красива.

– Осторожнее, с ней, – словно прочитал мои мысли Андрей. – Она далеко не такая мягкая и милая, какой кажется. Если понадобится, она очень быстро станет жесткой и подлой. Я с ней пять лет прожил.

– Пять лет?! – я ахнула. – Да я понятия не имела.

– Удивлена, да?.. Я тоже думал, что всем ей обязан. Что если бы не она, меня бы на каждом углу пинали за то, что я гомик. Что чуть ли не лично меня крышует. Кто придумал для Димы весь этот прикид? Я! Кто ему об этом сказал? Ты! А Соня все это время врала, что сама подбирает вещи.

Я снова ощутила неприятную тяжесть в груди. Смущенно почесала за ухом.

Стоило мне решить, как жизнь входит в тихую гавань, как из ниоткуда налетали ветра и мой кораблик вновь выносило в открытое море. Я еще помнила Сонины глаза и Димину челюсть, когда ревниво ляпнула, что советы по стилю должен давать тот, кто его придумал.

И когда Дима снова смог говорить, он сказал:

– Забавно, Софи.

И ничего больше.

Андрюша, который присутствовал при этом обмене инфой, слегка смутился. Дима, как Персефона стоявший между двумя мирами, его немного пугал. По понятиям, конечно, ему и говорить с Андреем не полагалось. Но не по понятиям, всю Димину одежду придумали геи. И он это знал.

После недолгой паузы Кан почесал в затылке и бросил:

– Иди-ка сюда, Андлюша. Ничего, если я буду тебя «Андреем» звать?..

И с тех пор советовался с ним напрямую. Да еще ненавязчиво, но довольно понятно дал местному быдлу знать, что вон тот, чернявый, что его жену красит, дорог нашей семье, как есть: здоровый и не распухший от битья по лицу. Иначе его жена расстроится и заплачет. И тогда, расстроится уже он, Дима.

Кто-то попробовал посмеяться, но вроде бы, сразу же схлопотал ногой в челюсть и стал серьезным. Дима всегда бил с ноги, как последняя сволочь. И только я знала, что он не сволочь. Ему руки надо беречь.

– Знаешь, что я понял? – спросил Андрюша, помешивая ложечкой чай. – Еще тогда, когда в «Инфинити»… Ты спросила тех двоих, кто такие пидоры и сказала, что пидор – ты, потому что трахаешься с парнями, помнишь? Я понял, что люди – разные. Что тебя может гетеросексуал выручить, и кто-то из своих использовать и подставить. Нельзя слепо верить кому-то, надо полагаться лишь на себя. И я тебе сейчас говорю: ты Соне ничего не должна. Это я тебя с нами жить позвал, это я тебя «открыл». Она хотела тебя и делала все, чтобы этого добиться. Ты ей ничего не должна.

– А шмотки? – виновато спросила я.

– Ха! – презрительно закатил глазки Андрюша. – Ей все это бесплатно досталось. Тоже мне, достижение… Хочешь мой совет? Совет человека, который знает толк в жизни? Дима прав: гони ее на хер.

– Но сам-то он на хер ее не гнал…

– Потому что ему она была не опасна. Такое чувство, что вы, девочки, слышите только то, что хотите слышать. Она тебе сотни раз говорила, что мужчины – это для удовольствия. Любить она предпочитает женщин… Не морщи нос, дорогая! Я тоже, знаешь ли, гей. Так вот я тебе скажу: для нас однополая любовь, это – настоящее! И то, как ты Кроткого ненавидишь, очень даже похоже на бешенство, которое испытывает она.

Макс вынырнул буквально из ниоткуда.

Был сверкающий, морозный, ослепительный день. Ветер стих и, пользуясь мигом, я катала колясочку по узкому тротуару, очищенному от снега. Любовалась своими маленькими чертятами, которые, выкричав все, улыбались словно два ангелочка. Может быть, младенцы обладали каким-то особым слухом и собственный душераздирающий визг, как-то иначе действовал на их маленькие ушки.

У меня до сих пор звенело в мозгу и сводило зубы, а они улыбались мне из своей коляски.

Мы с Димой собирались пройтись до парка «Динамо» и он забежал на минуту в квартиру, открыть няне и ее помощнице дверь, чтобы они могли выпить чаю с тортиком и немного передохнуть после поликлиники.

Мужественные женщины.

Я не согласилась бы нянчить чужих детей даже за все золото мира. Я своих-то, порой, готова была убить. Но они знали, что не убью и улыбались мне так кокетливо, словно хотели соревновались за приз.

– Здорова-а-а! – гаркнул Кроткий мне в ухо и радостно заржал, когда я чуть не рухнула в сугроб от испуга.

Он подхватил меня и помог отряхнуть подол шубы.

– Идиот! – прошипела я и гневно вырвала у него свой локоть. – Не прикасайся ко мне!

– Дорогая Лена, – торжественно заговорил Макс, молитвенно сложив руки, – я знал тебя Леной, Линой, Ангелой… Я знал тебя толстой и знал худой, знал с сиськами и без сисек. Знал с пузом и знаю с двумя детьми. И лишь одно неизменно… Твой визг: «Не прикасайся ко мне!»

И он улыбнулся, обнажив верхний ряд сверкающих, словно снег, зубов.

– Признайся, который из пацанов – от меня?..

– Придурок! – сказала я, не в силах оценить его остроумия.

Сделав вид, что не слышал, Макс склонился к коляске. Близнецы радостно замахали руками, пытаясь дотянуться до него.

– Видите? Что я вам говорил? Если бы ваша мать обращалась с вашим отцом, как с дядей Максимом, вы никогда бы не родились, – доверительно сообщил он детям.

– Что за чушь ты опять несешь? – риторически вопросила я.

– Мне ты в жизни не дала бы без презика, – он фыркнул и опять склонился к коляске; заворковал, от души развлекаясь радостным агуканьем близнецов. – Дяде Максиму, низзя к мамке пликасацца? Низзя. А васему папке мозна. Да? Мозна папке… Папка сельезный, да? Папка у вас сельезный.

Краем глаза я увидела идущего к нам Диму: видно дверь хлопнула в тот миг, когда мимо нас, по дороге к бульвару, джип пролетел. Прикусила губу, чтобы сдержать ругательства. Кроткий специально выводил меня из себя, чтобы доказать, что я на него на ровном месте бросаюсь. Абсолютно на ровном месте.

– Слушай, Кан, подари одного ребенка!.. – сказал Макс.

– Снимай штаны, – с готовностью согласился Дима.

Я метнула в его сторону разъяренный взгляд, и он рассмеялся, обнимая меня за плечи. За ним засмеялся Макс. Они ржали, словно мальчишки, которые на спор выкрикнули «сиськи», чтобы смутить молоденькую учительницу. Я поджала губы. Меня бесило что Дима не пытается даже поставить своего друга на место.

Скорее, наоборот.

– Мне это остопиздело! – сказала я после прогулки, когда мы посадили няню с помощницей в джип и вместе с детьми отправили в коттедж. – Сколько еще я должна терпеть этого пидора?

– Пидора? – спросил Дима холодно и улыбнулся так тонко, что мне почудилось, будто бы года повернули вспять и я снова вижу его в черном, с красной прокладкой плаще. Упырем. – Тебе ли не знать, что он – далеко не пидор?..

– Это не означает, что я обязана терпеть его до конца моих дней! Если тебе плевать, что он меня унижает, то мне – нет!

– Он просто шутит.

– Ни хера он не шутит! Если бы он так пошутил с тобой, ты разрубил бы его пополам саперной лопаткой.

Дима поморщился, явно сожалея, что поддался опасной слабости: поделился своим сокровенным с бабой. Покачал головой, массируя пальцами переносицу.

– Тебе самому не противно приглашать его в гости, зная, что он трахал твою жену? Не противно? Может, рассказать тебе, как именно трахал? Чтобы радость от его милого общества была полной?!

Его рука упала вниз, как охотничий сокол. Дима гневно сверкнул на меня глазами. Вновь вскинул руку, тыча в мою сторону указательным пальцем.

– Это я тебя к нему в постель затолкал? Я? Или ты сама залезла? Ну?! Кто из нас засунул тебя в его койку?

Я открыла и молча закрыла рот.

– За поступки, Линочка, надо отвечать. Всегда. Скажи спасибо, что я снял с твоей шеи Соньку.

– Спасибо! – саркастически ответила я. – Вот как раз Сонька меня беспокоила меньше.

– Он просто дурачится. Ему мерещится, что ты его любишь, если так бесишься. Пусть думает. Это не имеет значения.

– А что имеет?

Дима помолчал, словно собираясь с духом.

– Лин, ты знаешь, кто я. Так? И то, что теперь все зовут друг друга по имени отчеству, не означает, что мне уже совсем ничего не грозит… Пусть Макс думает, что ты к нему немного небезразлична. Если что-то вдруг случится со мной, это может вдохновить его на геройство.

Я закусила губу, задохнувшись нескончаемым вдохом. Слезы жгли горло.

– Но времена же другие!

– Люди – прежние.

– Тебе что-то угрожает? – слезы полились.

Дима вздохнул, сделал шаг ко мне и провел большим пальцем по мокрой щеке. Поднял руку, глядя на блестевший от влаги палец, словно Терминатор, не понимающий, что такое слезы. Мы пообещали друг другу когда-то: не врать. Никогда. Даже если правда причинит боль. Кан закусил губу.

– Технически, ни что мне не угрожает, но что-то шевелится тут, – он указал на солнечное сплетение. – И я не знаю, с какой стороны ждать. Просто, на всякий случай, держу поблизости всех. Понимаешь?

Я кивнула и обняла его. Обхватив руками за поясницу, прижалась лбом к горячему литому плечу под шерстяным свитером. Что я могла сказать ему, что он мог ответить? Предчувствие, чутье, интуиция, пресловутый внутренний голос. А я-то думала, что все позади. И единственная опасность грозит не от удлиненных глушителем стволом, а от длинноногих модельных куколок.

– Если тебя не станет, я тоже не…

Дима вдруг стальными пальцами сжал мой подбородок, не позволив договорить. Рявкнул, злобно вытаращив глаза:

– Если меня не станет, мне будет насрать, поняла?! Мне будут не нужны твоя печаль и красивые жесты! Думаешь, сдохнуть – жертва? Нет, моя сладкая! Жертва – это утратить самое дорогое и со всем этим жить. Если меня не станет, ты сделаешь все, чтобы выжить и вырастить наших детей. Поняла меня?.. Ты поняла меня?! Это единственная жертва, которую я от тебя хочу.

Я кивнула, но лишь потому, что Дима делал мне больно. Он выдохнул, его глаза подозрительно заблестели. Прижав меня к груди, Дима скрестил на моей спине руки и пылко поцеловал в примятые шапкой волосы.

– Прости, родная. Прости меня. Не плачь. Все будет хорошо! Слышишь? Все будет хорошо. Я поговорю с ним, обещаю. Потом…

Я плакала и это обещание меня не утешило.

– Конечно, она завидует, – сказал Макс, лежа на полу. – Что тебя так неебически удивляет?

– Не матерись при детях.

– Они пока что не понимают.

– Откуда ты знаешь? Ты сам ни фига не понимаешь в детях.

Подперев голову, он сиропным взглядом смотрел на моих сыновей. А я смотрела на него, прикидывая, как бы поудачнее спросить его о том, что меня волнует.

– Кое-что понимаю. Дети – это счастье…

Я подозрительно посмотрела сперва на Макса, затем на своих детей. Те, надо признать, на самом деле выглядели ужасно милыми в своих разноцветных комбинезончиках, но я не понимала, чем чьи-то чужие дети могут так умилять. Особенно, Кроткого.

– Дети – это всего лишь дети. Лично я, чужих по-прежнему терпеть не могу.

– Ну, эти-то мне не совсем чужие. А если еще верить в телегонизм…

– Заткнись, Максим! Честно! Хватит!.. Тебя заводит что ли, когда ты бесишь меня?

– Нет, – он усмехнулся. – А тебя заводит, когда я тебя бешу?

Я открыла рот, но не нашла достойной отповеди. Макс приподнялся на локте и тяжело сел. Он распустился за прошлый год; мускулы больше не были такими упругими, появился живот. Дима ржал, что, не погибнув под пулями, вовсе не обязательно пытаться добить себя, питаясь в «Золотой птичке», но у Макса проснулся вкус к бургерам. Как на иглу подсел.

– Слушай… У тебя, реально, пузо как у меня было на девятом месяце.

Он хмыкнул и посмотрел вниз. Сел, скрестив ноги и двумя руками, словно не знал, откуда это взялось, сжал в руках, приличную «шину». Правда его задела и он набросился на меня:

– Давно ли сама была жирной?

– Давно. И ты со мною не церемонился… Кстати, нашел себе новых соседок? Я иногда смотрю в наши окна, когда мы ночуем в городе. И, блядь, не вижу в них света от газовой плиты!..

Макс промолчал.

Персики – персиками, но других таких дур, как мы, он найти не смог. Чтобы делали уборку и готовили ему здоровую пищу. Потому-то Макс и раздался во все стороны, словно река. Как сказал Андрюша, – чья любовь тотчас развеялась, при виде того, что стало с когда-то красивым телом, – по нему того и гляди проплывет дед Мазай, собирая зайцев.

– Скоро станешь похожим на Агазара, – подытожила я.

– Какая тебе, блядь, разница, блядь, как я выгляжу?!

– Мне, блядь, – передразнила я его манеру плеваться доступными женщинами, – стыдно, блядь, что ты, блядь, жирный… Блядь!

Макс слегка улыбнулся.

Он был все еще красив, но от прежней брутальности уже не осталось следа. Полнота ему абсолютно не шла.

– Будь я худым, Дима бы ревновал, а он и без того не спит из-за Соньки.

– Придурок, – сказала я, но без необходимой уверенности.

– Я уже пару килограммов убрал.

– Объединись с Иркой.

Он поморщился. Да так, словно я положила ему под нос кусок дерьма в шоколаде.

– Не напоминай мне про эту шалаву…

Я тонко улыбнулась в ответ. Взяла на руки ребенка и чмокнув его в лобик, спросила:

– Все еще не можешь забыть, что она – единственная, кто тебе не дал?

Макс покраснел, затем побелел. Кто бы ни был, тот юморист, что дал ему кличку «Кроткий», он очень здорово тогда прикололся.

– Не дала? Не дала? Да она меня умоляла с ней спать!.. – рявкнул он, на одном дыхании и вновь покраснел. Понял, что я его обдурила. – Сука ты, Ровинская. Не сученька, а именно сука!

– И этими губами ты потом целуешь всех городских баб! – упрекнула я. – Ладно, че ты? Я же знаю, она красивой раньше была. Не паникуй, я не стану думать, будто ты неразборчив… Хотя, видит, бог, ты трахал такое, что…

Кроткий очень подозрительно посмотрел на меня. Взвесил что-то в уме, потом встал и сунув руки в задние карманы штанов, спросил:

– А с чего ты вдруг опять задружилась с Иркой? – спросил он в лоб. – Я тебя еще тогда просил: держись от нее подальше. Она же тебя ненавидит.

– Я заметила. Из нее это прямо прет… Только не могу понять, что я ей сделала?

– А что тебе Сонька делала, пока ты толстой была? Не надо ничего делать, достаточно просто быть. Лучше.

– Можешь конкретнее выразиться?

– Посмотри на себя и посмотри на нее. Посмотри на своего мужа и посмотри на Самсонова. Посмотри на свой дом и посмотри на ее. Но дело не только в этом…

– Правда? А мне так понравилось башкой вертеть.

– Договоришься – тебе отвертят.

Я рассмеялась.

– Что ты мнешься, как томная девственница? Она меня ненавидит за то, что я с тобой спала, или что? Или за то, что ты с нею поругался из-за меня?

Макс наклонился и одной рукой подхватил завизжавшего от восторга Влада. Подбросил его в воздух, легко и ловко поймал.

– Она тебя ненавидит, потому что считала полным ничтожеством. Ненавидит, потому что не собиралась делать тебя звездой. Лишь использовать, чтобы был повод бывать у Кана. Сама подумай, хоть на минуточку, вычеркни из уравнения свою сверхзначимость для людей. Когда ее стал заботить твой вес?.. Когда Кан вернулся, увидел, что с тобой стало и охренел, отказавшись иметь с ней дело. И Ирка сразу озаботилась твоей внешностью.

Моя челюсть отвисла: этого Ирка мне как-то не говорила.

– Сука! – возопила я, перепугав ребенка и тут же принялась его успокаивать. – Я так и знала!.. Знала! Если бы не ты, не твои советы, хрен бы я похудела! По крайней мере, всерьез… Из нее еще тогда перло, кем она в самом деле меня считает… Боже, какая я дура.

Он прижал палец к губам, хотя я не говорила ничего личного, лишь общие, известные в народе слова. Подошел ближе, крутя на вытянутых руках ребенка. Тот радостно вопил и его брат, кряхтел от натуги, пытаясь вырваться у меня из рук и попасть на руки к Максиму.

– Ты-и-и, пирожочек мой, – он рассмеялся коротко и вновь стал серьезным. – Да нет, не совсем. Она и сама не ждала, что ты вдруг станешь такой отпадной. Никто не ждал. Иногда, одна маленькая деталь, меняет сразу же всю картину. Она и правда хотела тебе помочь. В начале… Всем ведь, с самого начала, было понятно: Кану ты очень небезразлична. А есть ли лучший повод общаться с парнем, если не его фаворитка? Я знаю, ты веришь, что Кан такой весь душевный и всегда раскрыт для новых знакомств… Он к себе телок на пушечный выстрел не подпускает. К нему просто так, на кривой кобыле, не подвалить.

Моя челюсть снова отпала. Макс рассмеялся вновь.

– Зря старалась, конечно. Сама знаешь: ему нравятся высокие и тощие, вроде вас с Сонькой, а Ирка была, как бы помягче выразиться… Гном с дойками. Я говорил, но она не верила. И теперь, когда наплевав на все ее муки и творческие усилия, она – жена Толстого, а ты – Кана, как ей не ненавидеть тебя?.. На твоем месте я бы эту корову к своему дому на километр не подпускал.

– Дима верит каждому ее слову, – сказала я. – Что она на самом деле тогда за меня так переживала. Даже я повелась…

– Дима играет по-крупному и никогда не замечает, что там у него хрустит под ногами.

– И что же у него там под ногами хрустит? – раздалось от двери, это Дима, неслышно поднялся по лестнице и вошел.

– Тараканы, крысы, мокрицы, ирки всякие, – не смутившись, ответил Макс. Видимо, они говорило об этом не в первый раз, и Дима поморщился. – Зачем ты снова толкаешь Ровинскую в эту клоаку со змеями?

Дима помолчал, словно размышлял о том, что именно на это сказать. Потом глубоко вдохнул и поднял глаза.

– Это дань уважения Толстому. Он много делает, ты сам знаешь. Толковый пацан и нужный. А он свою тупую корову боготворит.

– Она не тупая, – сказал Макс, угрюмо. – Далеко не тупая. Вон, как тебе мозг засрала, пока навещала у ложа умирающей соперницы.

Я снова насторожился. Дима снова дернул плечом.

– Расслабься, Бро. У тебя паранойя… Пойдемте есть.

Самое главное, когда встречаешь праздник в большой компании, – это вовремя, под шумок свалить.

До того, как твои друзья начнут обращаться в диких свиней и кричать тебе что-то в лицо, своими покрасневшими рожами. Дима этот миг определял безошибочно. Как цветы, что закрываются перед сильной грозой, так и он знал когда надо встать и начать прощаться.

Теперь-то я знала, что он «пьянеет» красиво, по той причине, что вообще почти что не пьет. Причудливо смешав в его крови гены матери кореянки и отца-немца, Природа решила, что алкоголь он будет воспринимать, как кореец. Плохо. У азиатов отсутствуют какие-то вещества в организме, которые помогают расщеплять алкоголь. Поэтому они пьют молоко во время попойки, а градус их алкоголя намного слабее нашего.

Я и сама кое-какие трюки помнила из Кореи. Вода вместо водки. Просто кола, вместо виски-кола и, даже, периодически, крепкий чай из фляжки, вместо коньяка. И еще – филигранное умение держаться на краю общества, не внушая ему сомнений в том, что даже издали, его уважаешь.

– Пора, – шепнул Кан.

Мы поднялись и стали прощаться.

Было около трех.

Улицы еще были полны народу. Даже не очень пьяного. Ни разу не агрессивные, – пока! – какие-то люди поздравили нас с Наступившим. Страстно и от души. Мы так же страстно и от души ответили. Я почти что любила этих незнакомых людей.

– Как ты угадываешь, когда народ начинает звереть? – спросила я Диму.

– Базовые знания о влиянии алкоголя, плюс немножечко математики. Ты бы знала, если бы тоже училась в меде.

Я слегка надулась.

– Почему ты разговариваешь со мной, как с дурой?

Дима мне улыбнулся. Заботливо поправил меховой капюшон.

– Что заставляет тебя считать себя дурой?

Я слегка ударила его в грудь.

– Ты!

Кан, улыбаясь, перехватил меня за запястья и прошептал, подтянув к себе: «Лю тя!» В голове щелкнуло. И это… Это тоже… Весь вечер, с того момента, как Толя привез меня в «Саппоро», а Дим, сидевший в баре, встал мне навстречу, меня не оставляло ощущение дежа вю. Я что-то подобное уже видела. Когда пару лет назад, писала рекламный материал.

Я представляла Скотта, пока писала. Своего парня из Южной Кореи. Но вдруг увидела Диму…

– У тебя бывает, когда чудится, будто все это уже было? Когда ты знаешь, что тебе скажут?

– Бывает. А что?

Я неловко пожала плечами.

Видение было короткое и я не смогла тогда как следует его «рассмотреть». Но в то же время, такое яркое, что не смогла и забыть. Когда, я поднялась по лестнице в бар, у стойки сидел мужчина в черном костюме, я ощутила, как Мечта и Явь сошлись в одной точке. Дима обернулся, совсем как в моем видении и поднялся навстречу.

Воспоминание ослепило меня, как тогда – предчувствие. Посетило ощущение, что все это уже было.

И еще – какой-то животный страх.

– Случилось что-то плохое? Ну, в твоем «видении»…

Как и все, кто прошел через мясорубку, Дима довольно серьезно относился к таким вещам, как предчувствие. Он, как-то, размякнув признался мне, что впервые в жизни, глядя на нас с мальчишками, ему до боли в сердце хочется жить. И это, порой, пугает его. Что желание жить лишает его пофигизма, с котором он широко шагал через поле боя. Пофигизма, который его все это время хранил.

Признался раз, но с тех пор высмеивает.

– Нет, но… Понимаешь, это было два года назад! И ничто, абсолютно ничто мне не предвещало, что я и ты будем вместе.

Дима ожидаемо рассмеялся.

– Ничто не предвещало? – повторил он мои слова и так выгнул бровь, что я вновь ощутила себя дурищей. – А ничего, что как раз в декабре, именно два года назад, я тебя три раза пытался на свидание пригласить? Я, например, это точно помню. Только-только оправился от воспаления легких и был полон решимости повсюду сеять добро. Но ты вся была в своем Скотте.

Я вспомнила нашу встречу тогда, в спортзале. Его вампирский оскал, холодную сталь его отточенных шуток. Как ни на миг не теряя решимости повсюду сеять добро, Кан тряс меня за шею, словно куренка. Потом он, справедливости ради, действительно позвонил и, со всей своей деликатностью, вопросил: «Слышишь, че? Поехали, пожрать съездим? «Шанхай» по сути, такая же клоака, как твой любимый «Кинг-Клаб». Естественно, я его послала.

– Из-ви-ни ме-ня! – по слогам возмутился он. Когда ему было нужно, Дима прекрасно читал мои мысли. – Я, два года, пытаюсь, как лох. Вожу тебя, как приличный чувак кататься, пальцем не прикасаюсь, помогаю в работе… Жду, пока ты мне знак подашь, что готова… А ты – то с каким-то хуем в «Русскую кухню» являешься, то пишешь, что если бы не Скотт, ты так и умерла бы потомственной девственницей. Ты чего ждала? Естественно, я взбесился!

– Я думала, ты меня зовешь, потому что Сони в городе нет.

– Да, точно. Когда возишь баб в Корею, да эскорт-сервис держишь, практически некого пригласить пожрать, – он вздохнул, но тут же ухмыльнулся и закатил глаза. – Если б не ты, я бы умер от девственности.

Я молча сунула руки ему в карманы и прижалась к его груди.

Дима тоже затих и обнял меня за плечи. Мне нравилось стоять с ним вот так – обнявшись, ощущая его тепло и запах туалетной воды, а он терпеть не мог обжиматься на людях, как тинейджер. Говорил, что не желает пополнять армию сорокалетних парней, которые прыгают на танцполе рядом с юными женами и делают вид, что молоды сами. Счастье, мол, любит тишину. Не надо, мол, демонстрировать всем вокруг, что мы оба друг друга любим.

Отнимут.

Но сейчас он стоял, обняв меня и я всеми порами впитывала в себя этот миг: морозный воздух, крики, грохот хлопушек. И Дима. Мой Дима. Не Сонечкин, не Оксанкин. Мой.

– Я сегодня слышала, как одна девочка сказала другой о том, как мне завидует. Что хотела бы, хоть раз, переспать с тобой.

Кан усмехнулся: мы оба знали, она – не первая. Тичер была права: когда мужчина твой босс – это делает его в триста раз привлекательнее. Даже Женя, похожий на Пупсика, казался мне симпатяжкой. Надо ли говорить, что Дима кажется своим девочкам почти богом.

– Так ты веди себя, как приличная женщина, маши крыльями, чтобы все видели твои бриллианты и говори в туалете, что я – импотент, – отшутился он. – А то сперва не хочешь камни носить и смотришь на меня влажными глазами, а потом удивляешься, что твои подружки тоже захотели попробовать.

– У меня нет подружек, – ответила я, – кроме Андрюши. Но он весь в любви к своему соседу… – я сделала вид, что задумалась. – Соня и без того знает, что ты импотент. Остальные думают, что тебе лет тридцать и все равно хотят, невзирая на то, что я вру, что ты жмот и не даришь мне бриллиантов.

Дима расхохотался и, забыв про свой имидж, прижал меня к себе, ухватив за задницу.

– А те, что есть, говоришь, тебе Соня дарит, а?

У него изменилось вдруг настроение. Незаметно, неуловимо. Улыбка трансформировалась в оскал, а пальцы сжались сильнее.

– Мне больно! – я уперлась в его грудь, пытаясь высвободиться.

Опомнившись, Дима ослабил хватку. Взгляд стал серьезным и где-то пророческим.

– Если ты мне изменишь, неважно с кем, – он вроде бы шутил, но как-то слишком серьезно, – я тебя пристрелю, поняла?

Я обиделась: Оксанка, вон, много лет таскалась под небом, склоняя его имя в таких причудливых позах, что не всякий йог выгнется.

– Она – моя первая любовь, – сказал Дима, еще серьезнее, – ты – последняя. Другой не будет, я знаю; с тобой или без тебя. С тебя и спрос больше.

Он улыбнулся, пытаясь сгладить резкость, но это не помогло.

– А ты ведь тоже моя любовь, – намекнула я довольно угрюмо. – И первая, и последняя… и я ведь знаю код сейфа, что под кроватью.

– Да, девочка моя, знаю, – вдруг улыбнулся он и наклонил ко мне голову, словно его распирало от нежности. – Знаешь, чего мне больше всего в этой жизни жаль? Что позволил тебе уйти. Тогда, в первый раз…

Я резко вдохнула, закашлялась, когда ледяной воздух обжег мне горло. К глазам подступили слезы, и я уставилась на него, открыв рот. Но Дима уже передумал рассказывать мне о чувствах. Явно пожалев о своей откровенности, сморщил нос. Коротко взглянул на меня. Я быстро закрыла рот, осознав, что кина не будет. Мне все еще хотелось красивых слов, наверное, на лбу было крупным шрифтом написано, и он тяжело и виновато вздохнул:

– У тебя есть мечта, маленькая?

– Да, – я прижалась к нему, обняла за талию. – Ты.

– ПравЫда? – ухмыльнулся он. – Только я один? Без надежного человека в запасе?

От неожиданности, у меня вытянулось лицо. Рука упала.

– Толя приехал, – сделав вид, что сказал это просто так, Кан повернулся к дороге.

– Погоди-ка, – сказала я, ухватив его за локоть и Дима остановился. – Не знаю, к чему ты сейчас мне все это наговорил, но… Если ты завел этот разговор, чтобы скрыть собственную интрижку!..

– С чего вдруг, опять я?! – перебил он, сузив глаза; ноздри затрепетали. – Речь о тебе, вообще-то!

– С того, что половина твоих друзей пришла сегодня с новыми бабами и ты тотчас же начал придираться ко мне!

– У меня всего один друг, – Дима кусал губу, препарируя меня взглядом. – И он пришел с нашей старой.

– Ты спятил, – вздохнула я.

– Вы весь весь вечер перемигивались, когда считали, что я не вижу.

– Да мы над Иркой ржали!.. Причем, не только мы с Соней.

Ирен напилась, как мы с Бонечкой в старые времена и принялась подмахивать Кроткому. На глазах у мужа и остальных гостей. Это действительно было весело и девушки за столом весь вечер над ней смеялись.

Но мужики, как водится, не заметили.

– Ты меня за придурка держишь? – прошипел Кан, наклонившись к моему уху. – Думаешь, я слепой?

– Ты, правда, думаешь, я люблю Соню?

Его молчание было громким, словно пощечина.

– Я тебе сотни раз говорила, что нет! Это все было в отчаянии с одной стороны и в надежде хоть как-нибудь, хоть кончиком пальца, дотронуться до тебя.

– Ты в любой момент могла ко мне прикоснуться всеми своими, мать твою, пальцами!.. Выйти из своего дома, пройти двести метров и позвонить в мой! Соли бы попросила, если не могла так запросто, как с Максимкой.

– Я этого не знала! И я тебе еще раз говорю: я только ради тебя готова была отдать яйцеклетку. Я до смерти тогда боялась беременности, а она нет.

Кан помолчал.

– Допустим. Тогда, какого черта ты перемигиваешься с ней за моей спиной?

– Потому что ты не позволяешь нам общаться открыто!.. Почему ты к Кроткому не ревнуешь, а?!

Дима слегка напрягся, почесав бровь. Он всегда чесал бровь, когда пытался собраться с мыслями. К Кроткому он, очевидно, не ревновал. И меня пронзила догадка:

– Ты… Ты, что?.. До сих пор ее хочешь? Ты поэтому думаешь, что невозможно ее не хотеть?!

– Не наворачивай, – сухо посоветовал он. – Я был с ней почти пять лет. Думаешь, если бы я хотел ее, то женился бы на тебе?

– Мало ли? Может быть, ты…

Я запнулась, не в силах с ходу назвать причину. Дима издевательски вскинул бровь, словно ждал ответа.

– Блин, Дима, ты бесишь! Если тебе так хочется ревновать меня, ревнуй к мужикам!

– Среди мужиков, я – вне конкуренции, – улыбнулся он и похлопал себя по плоскому животу. – Ну, разве Скотт после тюремной качалки.

– Тогда ревнуй, лучше, к Скотту. Я Соню очень люблю, но не как женщину!.. Я сотни раз тебе говорила, как все у нас началось. После операции… Просто из любопытства. Я в жизни не думала, что девушка, у которой есть ты, может полюбить кого-то другого. Тем более, меня!

Дверь распахнулась, мы оба затихли: из облака пара и табачного дыма, вышел набыченный Саня, за ним – сияющий Макс, ведущий под руку Сонечку.

Та неожиданно остановилась – поправить сапог и Ирка, которая шла сзади, чуть было в нее не врезалась. Сделав вид, что наступила в дерьмо, Самсонова демонстративно отпрянула. Ее глаза вызывающе сверкнули во тьме.

Но вместо того, чтобы окрыситься, как делали неопытные, молодые модели, Соня ласково улыбнулась в ответ. Ирка обозлилась еще сильнее. Поняла, что все, ею сказанное, будет истолковано в пользу конкурентки. Что все мужчины, включая собственного, грудью встанут на Сонечкину защиту.

– Куда теперь? – капризно спросила она.

Маленькая и круглая, в своей длинной шубе из чернобурки Ирка напоминала гремлина.

– Кто куда, а мы – в койку, – ответил Кроткий.

Соня как бы невзначай, но очень демонстративно, взяла Макса за ухо и что-то зашептала ему, прижавшись грудью к его груди. Он обнял ее, вжал ладони в спину, лаская мех шубки так, словно это была кожа Сонечки. Даже я слегка взревновала, Ирка же была пьяна и едва сдержалась, чтобы не заорать.

Макс широко расставил ноги, чтобы быть ниже ростом; наклонил голову и что-то зашептал Соне на ухо, то и дело целуя в шею. От них так и веяло томной и темной негой. Мне тоже захотелось к ним в койку.

Иркино терпение лопнуло под грохот хлопушек и фейерверков.

– Это обязательно? – прошипела она. – Обжиматься у меня перед носом?

Ревность была такой явной, что все мы, не сговариваясь, посмотрели на Саню. Тот, еще сильнее набычился и мне вдруг стало нескончаемо жаль его. Женился на красавице, а теперь вот, вынужден спать с чудовищем. Но даже это чудовище предпочло бы спать с другим мужиком. И орет теперь, возмущенное, что тот спит с другой девушкой.

– Так отверни свой нос, – буркнул Макс.

– Нет! Это ты прекрати свое блядство!

Макс выпрямился и они с Соней, одинаково склонив головы, так посмотрели на Ирку, что даже мне стало за нее стыдно.

– Я тебе не жена, – мягко так, почти по-дружески, сказал Кроткий.

Ирка насупилась, расковыривая каблуком плитку. Саня смутился вместе с женой и скомканно попрощался с Димой. С Максом он принципиально не разговаривал, лишь по Сонечке тоскливым взглядом скользнул и, понурив голову, буркнул:

– Идем, Ира.

Макс облегченно выдохнул, когда их машина отъехала.

Вечер выдался бурным. Сначала Ирка, подпив, пыталась его пригласить на танец, стоило Сане ненадолго отойти в туалет. Затем, подпив еще больше, принялась пытаться еще откровеннее.

– И на хера? – полыхнул вдруг Дима.

– Что – на хера? – набычился Макс.

– На хера ты Толстого опускаешь?!

– Я?! Это я к его жене лезу, или все же, она ко мне?

– Ты все делаешь, чтобы она от ревности потеряла остатки мозгов, – Дима чуть вздернул губу. – Знаю я эти твои приколы.

– Что мне теперь? Член узлом завязать, если эта свинья решила в меня влюбиться?!

Дима ничего не ответил. Лишь бросил на Сонечку холодный, подозрительный взгляд. Та молча закатила глаза.

– Подвезете нас? – спросил Кроткий. – Если, конечно, никто из вас не взревнует…

Кан улыбнулся и вдруг, ухватив его за щеку, грубо и сильно сжал:

– Ты забываешься, сына. Не надо так.

Он разжал пальцы и Макс отшатнулся, держась рукой за лицо. В его глазах читалась злость и обида, но прежде, чем он пришел в себя, Соня схватила его за предплечье, что-то яростно зашептала на ухо. Мне некогда было подслушивать: я схватила за руку Диму, втиснувшись между ними с Максом. Из всех моментов, когда его вмешательство требовалось, он выбрал самый никчемный.

Рядом, словно по волшебству появился Толя. Встал между кипящими от злости друзьями и прогудел:

– Дмитрий Сергеевич, мы едем?

Дима дрогнул, словно пришел в себя и перевел взгляд на Толю. Кивнул коротко и рывком высвободив руку, поправил съехавшее с плеча пальто.

– Иди в машину, – велел он мне и посмотрел на Попову. – И ты – тоже. Толя, проводи девушек…

Тот молча, как тролль, взял нас под локти. Сонечка обернулась к Максу.

– Иди, – буркнул тот.

Беспомощно оглядываясь, мы, увлекаемые охранником, просеменили к машине, урчащей на холостом ходу. Не смея сказать друг другу ни слова при Толе, мы молча смотрели, как Макс и Дима, встав нос к носу, обменялись эпитетами, яростно пыша друг в друга паром.

Потом Дима сделал шаг назад и коротко кивнул в нашу сторону, что-то выплюнул. Макс вскинул на него глаза и так же яростно, так же непреклонно, что-то сказал в ответ. И не глядя друг на друга, оба подошли к нам.

– Идем, к тебе, – сказал Макс Поповой. – К тебе ближе.

Мы с Димой сели в машину.

Не желая заговаривать обо всем при Толе, я продела руку через Димин локоть и стиснула его пальцы.

– Я могу доверять тебе?.. – спросил Кан тихо.

– Я думала, ты мне уже доверяешь, – слегка растерялась я.

Он посмотрел мне в лицо, пристально, словно пытался мысли прочесть. Но так ничего и не добавив, откинулся на спинку сиденья.

За окном стоял кривобокий маленький снеговик.

Попивая чай, Жанна Валерьевна очень неодобрительно на него косилась. Снеговика слепили мы с Димой и его мама прикидывала, насколько пьяными надо быть, чтобы заниматься посреди ночи.

– Доброе утро! – сказала я, усаживаясь за стол. – Дима уже идет.

Свекровь перестала укоризненно взирать на снеговика и присмотрелась ко мне.

– Как все прошло?

– Нормально, – сказала я. – Как обычно. Только на этот раз вместо «Владимирского централа» заказывали «В лесу родилась елочка» и пили за Новый год.

– Ага…

Я тоже посмотрела на снеговика. Он вышел маленьким и слегка корявым, но тем не менее, согревал мне сердце.

– Это не то, что вы думаете… Когда я была совсем маленькой, – сказала я, чтобы развеять ее опасения, – помните, мне все говорили, что взрослые уходят снеговика лепить. И я мечтала, что когда вырасту, мы пойдем лепить его с Димой… Вчера, смеха ради, я рассказала ему, а он сказал: «Тогда, давай, слепим!» Правда, мило?

Глаза свекрови потеплели и увлажнились.

Оксанку она всегда ненавидела и сжила бы со свету, если бы их с Димой брак продлился чуть дольше. Я явно нравилась ей больше. Во-первых, нас разделял континент. Во-вторых, в моих чувствах к Диме, свекровь нисколько не сомневалась. В-третьих, я родила ей Внучеков.

– Он для меня все-все делает… – прошептала я. – Даже глупости.

– Это же естественно, когда мужчина так любит!

– Правда? – спросила я, с готовностью ребенка, который мог бы бесконечно слушать любимую песенку. Жанна Валерьевна любила эту историю, и я тоже ее любила.

– Да я ведь с самого начала все поняла!.. – с радостью «запела» свекровь.

О том, как она, едва увидев нас вместе, «почувствовала», что между нами летают искры. И даже прямо спросила Диму, что между нами двумя происходит. Как он шипел и плевался огнем, доказывая, что между нами ничего нет, не было и не будет. Но ее-то не проведешь… Она же видела, как он на меня смотрел! Она же видела, как я на него смотрела… И, тем не менее, она не была готова к тому, что однажды, в ее немецкой квартире раздастся телефонный звонок и Дима скажет: «Ма, только не волнуйся, все хорошо… Ма, я вчера женился!». Она, тем не менее, взволновалась: «Ах, почему так срочно?..» И чуть не упала в обморок, услышав: «Ты станешь бабушкой, мам!»

– …я ему говорю: «Сыночек! Да что же ты делаешь?! Тебе мало прошлого раза?!». А он мне: «Мам, что стало с твоим знаменитым чутьем?..» и я сразу же, ты понимаешь, сразу поняла, кто жена!..

На этом наша беседа, закончилась, так как по лестнице, насвистывая немецкий гимн, слетел сам Дима и встал, как вкопанный, увидев снеговика под окном:

– О, господи… Видишь, мам, какие уроды у нас получаются ночью?.. – он чмокнул мать в щеку, со смачным «м-м-м-м-моя д-е-е-евочка!» – меня и, продолжая сиять улыбкой, сел во главе стола. – Угадайте, что?

– Фу-у! – сказала я, догадавшись. – Опять труп!?

– Нет! – ответил он, тоном Якубовича. – Во-всяком случае, пока нет…

Жанна Валерьевна заинтересовалась.

– Что-то интересное?

– Патология.... кишки, – торжественно озвучил длинный диагноз Дима; знакомых слов было только два. – Интереснейший случай. Хочешь? Сергей Андреевич будет только рад, если ты приедешь…

– Не знаю, – заколебалась Жанна Валерьевна. – Я думала, мы с деточками весь день проведем… Все вместе.

Бабушка в ней боролась с мамой.

– Мам, это мой единственный шанс попасть на подобную операцию, – Дима поднял руки, ладонями к ней. – Ты же знаешь…

Жанна Валерьевна засмущалась.

Когда-то давно, Дима собирался хирургом стать. Как оба его родителя. Но сначала армия, испорченные руки, и, прощай, мечта. Дима, правда, диплом получил и даже вернулся потом в «горячую точку» – военным врачом. Там, где требовалось работать быстро, грубо, – лишь слегка подлатать парней, чтобы дотянули до госпиталя, – он был безупречен. Но о серьезной карьере пришлось забыть. Из-за тремора и пальцев, утративших необходимую для хирурга гибкость.

Ничего, кроме простейших операций ему не светило, а Дима не любил простейших путей. Поэтому, обновил и постоянно наращивал связи в мединститутах, больницах и моргах. Так его тянуло кого-то разрезать, чтобы потом зашить. Или, хотя бы посмотреть, как это делают другие врачи.

Я знала, что пользуясь старыми связями, он, так же, проводит вскрытия. Даже патологоанатомом где-то числится. И, хотя это было не совсем обычное «хобби», даже не совсем нормальное, на мой взгляд, я держала рот на замке. Пусть, лучше, «оперирует» трупы и читает новейшие журналы по медицине, тайком от братвы, чем таскается с ними по саунам, собирая новейшие венерические болезни.

Самым большим страхом Димы было то, что наступят новые времена. Законные. И попасть в операционную, просто отсыпав кому-то бабок, станет нельзя. А он оттуда почти не выходил в девяностые. Да и сейчас, при мне, не раз и не два случалось, что посреди ночи, заслышав от знакомых врачей, что случилась авария или стрельба, и чудовищно не хватает рук, Дима мог взлететь над матрасом и рвануть в 19-ую больницу, где такие операции проводились чаще всего.

Ему нравилось работать в условиях, напоминающих полевые. Но еще больше нравилось присутствовать при чем-либо сложном и редком.

– Ма-а-ам, – начал Дима тоном, которым, наверное, обращался к ней будучи розовощеким маленьким мальчиком, которому хотелось получить газировки с сиропом. – Твоя деточка – это я. Единственная!

Его улыбка была ослепительной; если бы он так улыбался мне, я бы самой себе позволила сделать вскрытие. При условии, что ему какая-то из моих кишок покажется ему «интересненькой».

Жанна Валерьевна засмущалась.

Часть ее отдала бы своему мальчику все, вторая – слишком хорошо его знала.

– Это правда, бла-бла-бла патология? – подозрительно спросила она. – Или ты опять какого-то бармалея притащишь, который сам себе, якобы, кишки картечью нашпиговал? Из длинноствольной винтовки, с расстояния в пару метров.

– Ты не представляешь, на что способны пацаны в состоянии аффекта! – серьезно ответил Дима. – Но нет. Это на самом деле бла-бла-бла патология, – и молитвенно протянул к ней руки: – Давай поедем?..

Жанна Валерьевна снова засомневалась, прислушиваясь к голосам в детской. Внучеки радостно и громко гулили, но Дима так на нее смотрел, что у бедной женщины разрывалось сердце.

– Я же так до вечера не увижу Внучеков, – беспомощно сказала она.

– Спасибо! – воскликнул Дима и, на ходу запихивая в себя овсянку, большими прыжками взлетел по лестнице. – Ты лучшая мать из всех, что у меня были!

– Ах, – сказала Жанна Валерьевна, улыбаясь. – Мужчины до старости дети.

Я с трудом нашла свою челюсть и молча закрыла рот.

– А что это за… ммм… патология, что Дима так скачет?

– Очень редкий случай, – рассеянно сказала она. – А что? Разве он не всегда такой?

– Не-а, – грустно ответила я и мысленно завершила: «Это для него так же редко, как эта ваша «бла-бла-бла патология!»

Если бы у меня еще остались подруги, я бы непременно собрала женсовет.

Увы, подруг не было и за ответами пришлось идти напрямик. Тем же вечером, когда Дима усталый, но все еще счастливый, вернулся домой и повез меня романтично ужинать, я спросила:

– Ты счастлив со мной?

Мы стояли на светофоре.

Красный свет сменился зеленым, и Дима как раз собирался двинуться с места, но у него рука дрогнула и вслед за рукой, с громким рыком дернулся джип. Меня швырнуло вперед, и я довольно сильно ударилась локтем о бардачок.

Сзади засигналили, но Дима никогда не показывал водителям средний палец, нарываясь на драку, как любил делать Макс. В этом плане он никогда и ничего не доказывал. Те, кто был ему равными, знали его машину. Те, что не знали его машину, не стоили его времени.

«Дантес в плане литературы не стоил вообще ни хрена, – говаривал Кан, когда Макс прикалывал его, обвиняя в трусости, – но застрелил Пушкина. Мораль: кем бы ты ни был, тебя всегда могут пристрелить».

Нас обогнали, гудя клаксоном, словно на свадьбе. Проигнорировав палец, который в окно показали уже ему, Дима велел мне пристегнуть ремень безопасности, завел мотор и тронулся с места.

– Что-то случилось? – сказал он. – Почему ты, вдруг, спрашиваешь?

Я терла локоть.

На самом деле, ничего не случилось. За исключением того, что я впервые увидела, что он тоже бывает счастлив. Как все нормальные люди. Может улыбаться, дурачиться и бегать по лестнице, перескакивая ступени.

– Потому что у меня нет подружек, с которыми я могла бы обсудить, что ты чувствуешь… Может, что-то я могла бы сделать, чтобы ты улыбался чаще? Так, как сегодня утром?

Дима улыбнулся, коротко взглянув на меня.

– Ах, ты об этом… Понимаешь, у меня в жизни есть все. Осталась только одна несбыточная мечта. Хирургия. И просто смотреть как работает профи, Мастер с огромной буквы, это – кайф. А уж когда они работают в паре.

– Твоя мама решила, что ты всегда такой. Как мальчишка.

– Она же мама. Дать ей волю, она натянет мне памперсы и сунет в рот соску, – он не глядя нашел и сжал мое запястье. – Я счастлив с тобой. Не вспышками, а всегда. Это не так ярко проявляется, зато ценится больше… Ясно?

– Да, – у нас был договор отвечать на прямые вопросы честно и не уточнять по сто раз, уверен ли второй, что он не «спиздел, не подумав».

Дима улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Коротко взглянув на меня, он опять уставился на дорогу.

– Счастье, это не прыжки до потолка, понимаешь? Счастье, это уверенность. В том, что тебя любят, в том, что ты нужен. Это ежеминутные маленькие инъекции. И я рад, что у тебя нет подруг и ты говоришь об этом со мной.

– Почему?

– Потому что о таких делах, надо всегда говорить со своим мужчиной. Если ты не знаешь, что я к тебе чувствую, откуда левые бабы об этом знают? Но большинство пойдет не к мужу, а посоветоваться с подругами… Вместо того, чтобы просто взять и спросить.

– Разве не ты велел мне снова с Иркой сдружиться?

– Я просто Саню на свадьбе видеть хочу.

После новогодних каникул, проводив до аэропорта свекровь, я сидела за рабочим столом и расшифровывала интервью. Пожалуй, впервые в жизни, когда отпала необходимость зарабатывать деньги самой, я по-настоящему наслаждалась работой.

Не самим процессом, скорее блеском Диминых глаз, когда кто-то из его приятелей, вдруг спрашивал: «А это не ты – Елена Ровинская? Я же, знаешь, постоянно читал твои интервью!..» И я старательно, как никогда, выбирала героев. Медицинскую рубрику выбила, чтобы меня читали в кругах, наиболее для него значимых.

Я заносилась в мечтах до Диминой любовницы, было дело. Даже, пару раз, позволила себе понадеяться, что он, вдруг, заболеет бубонной чумой и женится на мне, лишенный всех других вариантов… Но что он когда-либо станет мною гордиться!

Так высоко мое самомнение никогда не взлетало.

Интервью было с борцом, победителем боев без правил, имя которого я могла произнести лишь по буквам, но все им так восхищались, что я не замедлила примазаться к чужому успеху.

Катя сняла наушники и прокашлялась:

– Фотки посмотришь?

– Отбери сама, – откликнулась я. – На свой вкус.

– Ты доверяешь моему вкусу?

Как и большинство женщин, она не выносила людей, которые когда-то ее отвергли и не желала это скрывать. Ее тон был настолько ехидным, насколько вчера был мой, когда Кроткий по своему обыкновению, завернул к нам вечером в гости – попить воды и остался до завтрака.

За завтраком у меня начали сдавать нервы, и Катя сейчас очень зря решила начать демонстрировать мне свои.

– Нет, – ответила я, – просто мне в лом делать еще и твою работу. В прошлый раз ты запорола всю съемку. Специально. Мне пришлось пятьсот снимков просмотреть, потому что ты, свинья, щелкала, не глядя. Так что, ищи сама. Это твои снимки и твои деньги. Хоп-хоп! А не найдешь, я из Интернета возьму.

Катя вскочила, скривившись и обиженно выскочила за дверь. Я тоже встала и пошла к Шефу. С тех пор, как Тимур уволился, фотографа мне было не отыскать.

Шеф, зеленый и злой, «лечился» от праздников: мой вид ничуть его не порадовал.

– Ровинская, – простонал он, – убирайся прочь. Мне ненавистен сам вид трезвого лица…

– Я по работе, – возразила я.

– Блядь, – простонал Шеф, – почему я тебя не уволил, пока ты была нормальным человеком и ни хера не делала, а только бухала?

– Потому что я опять начала работать, как вы просили, – я улыбнулась, села на стул перед ним и спросила: – Шеф, что должен делать корреспондент, когда у него выебывается фотограф?

Шеф крепко потер лицо ладонями и буркнул:

– Ты, Ровинская, сперва крутишь жопой, не глядя, а потом удивляешься, что люди думают, будто ты это – им.

– Извините, – сказала я, – но сам факт наличия жопы, еще не означает, что к ней приколоты пригласительные.

– Ты хочешь, чтобы я с ней об этом поговорил? Или с Жорой? Ты же со всеми переругалась. Со всеми! С тех пор, как Тима ушел, с тобой никто не хочет работать. А все почему? Потому что ты сперва дала понять, что не против внеуставных отношений, а теперь делаешь козью рожу.

– Простите! – снова сказала я, вскидываясь. – Тима – стройный красавец за метр девяносто, а Жора – толстая, лысеющая задница с двумя детьми и целлюлитной женой. А Катя – вообще баба!..

Шеф улыбнулся сквозь тошноту и боль.

– Да, что ты?

– И вообще, – опомнилась я. – Я замужняя женщина!

– Во-о-о-т, – сказал Шеф, поднимая палец. – Вот пусть твой муж и обороняет твою женскую честь.

Я встала, клокоча от распирающей ярости. Подумала.

– Если я вам сейчас организую лекарство от похмелья, вы мне реструктуризуете рабочий процесс?

Шеф поднял страдающие глаза.

– Да, если ты выучишь по дороге человеческое слово, которым можно заменить «реструктуризацию».

Я коротко улыбнулась и подняла большой палец:

– I'll be back.

Шеф тоскливо махнул на меня рукой.

Было десять утра и наша городская квартира должна была быть пустой. Я слегка удивилась, заметив перед подъездом Димину легковушку. Он пользовался ею довольно редко. Инкогнито. И тем не менее, я не придала этому значения: Дима мог заехать за документами, или просто, рубашку сменить. У порога и в самом деле валялась его рубашка. И галстук…

И несколько помятых гвоздик…

С тяжело забившимся сердцем я, на цыпочках, обошла предмет за предметом. В ванной лилась вода. На миг мне стало буквально плохо. Я уже видела плещущуюся в ванне любовницу; красивее меня и уж, конечно, моложе. Стоя с протянутой к ручке рукой, я даже не сразу поняла, что за «твою мать!» услышала сзади.

Матерясь, Дима опустил пистолет и зло выдохнул. Он был в одних брюках и я, машинально отклонилась назад, чтобы видеть кровать. Она была заправлена. По гостиничному гладко и аккуратно. Я зыркнула на него и демонстративно взялась за ручку двери в ванную.

– Могу я взглянуть?

– Тебе это не понравится.

Я, с вызовом взглянув на него, распахнула дверь. Взвизгнув, отступила на шаг и прижала ко рту ладони. Дима вместе со стенами колыхнулся перед глазами. Я дернулась, снова посмотрела на лежащее в ванне тело. Неестественно вывернутая шея, оскаленные зубы, стекленеющие глаза. Снова дрогнув, устав притворяться сильной, я сползла по стенке и присела прямо на пол.

Сунув пистолет за ремень на спине, Дима подошел к ванне и закрутил воду.

– Ты его знала? – как-то походя, спросил он.

– Маньяк с гвоздичками?

– Вряд ли, – ответил Кан. – Я думаю, подражатель.

Мысль, что к нему может забраться квартирный вор, вряд ли когда-нибудь посещала Диму.

Люди его масштаба, считают, будто достойны большего. Бомбу в машину, или компромат, вынуждающий в кратчайшие сроки покинуть страну. Поэтому, когда ему к горлу приставили нож и потребовали сказать, где деньги, Дима так невыразимо расстроился, что не сумел совладать с собой.

Так, по крайней мере, он объяснил мне труп в ванной. Выдал то, зачем я пришла, поцеловал и выставил за дверь. Попытался, во всяком случае. Потому что я ушла лишь после того, как доподлинно убедилась, что он не спрятал в шкафу какую-нибудь бабу. И лишь потому, что Кан вызвал Толю.

В дороге меня накрыло.

…Сидя за столом, куда Толик меня посадил, я тупо закончила шифровать интервью. Катя, злая, как три собаки, связанных вместе, пыталась истерить и давить, но тут вновь вернулся Толя, ступая тяжело и в то же время, упруго, словно медведь. Привез мне успокоительное.

– Дмитрисергеич сказал, чтоб я поблизости наблюдался, – сообщил он спокойно и безразлично. Недаром Макс прозвал его Големом. – Мне в машине ждать?

– Мне нужно еще часа два, – сказала я, глядя то на текст, то на таблетки. – А с этим – все три. Если хочешь, лучше останься здесь…

– Без проблем, – сказал Толя. Снял куртку и сел за свободный стол. – Есть че-нить почитать?

Я махнула рукой на пачку газет на своем столе: угощайся. Катя, уважительно притихшая при одном его виде, утихла еще сильнее. Даже сопеть перестала. Толя всегда производил на людей примерно то же приятное впечатление, что Кинг-Конг на Эмпайерстэйт-билдинг. И впервые в жизни, я радовалась тому, что у меня есть охрана.

– Чай будешь? – спросила я, с трудом разлепив напряженные губы.

Оценив мое состояние, Толя буркнул:

– Спасибо! Ты работай, я сам сделаю.

– Оки-доки, – ответила я. – Тогда сделай и мне…

Валиум произвел на меня примерно то же действие, что Толя – на Катю.

Когда она, матерясь про себя, отыскала мало-мальски годящийся снимок, а я, спокойная и расслабленная, перечитала текст, мимо нашего кабинета, насвистывая, прошелся Шеф.

– Ровинская, – спросил он, игриво. – А твой… – он увидел Толю и уважительно проглотил окончание шутки. – Э-э-э, материал готов?

– П-п-почти, – ответила я, не в силах перестать расслабленно улыбаться. – Я его сейчас перешлю Ал..Ал..

– Алишеру Залматову, – прогудел Толя, большой поклонник боев без правил.

– Да-а-а, – ответила я. – Мой мужчина сказал! Вы слышали моего мужчину. Йо!..

Шеф подозрительно посмотрел на меня, потом на Толю, потом на Катю, которая что-то ему медитировала, выпученными глазами.

– Я так понимаю, ты нашла снимки? – спросил ее Шеф, довольный тем, что ему не надо будет выслушивать непрерывный поток аргументов с обеих сторон.

– Дело не только в этих снимках, дело в том, как она вообще работает. В том, что снимки должны быть ею отобраны изначально, а не общим файлом в пятьсот объектов мне в папку слетать, – я говорила медленно и улыбка никак не хотела сходить с лица.

– Дай мне, что ты там принимаешь, – попросил Шеф, забывшись.

Я была добрая.

Толя остановил мою руку на полпути к сумке.

– Ангелина, блин, нельзя людям транки раздавать, словно сигареты.

– Я не курю!

Толя вздохнул.

– Ничего, если она уйдет пораньше?

Шеф переглянулся с ним, поверх моей головы. Кивнул и, решив, что его могут быть рады видеть в других кабинетах, ушел. Катя побежала за ним. Прежде, чем дверь закрылась, я услышала страстный шепот Кати и голос Долотова, который предложил:

– А ты пойди, скажи ей сама. Прям при нем.

Толя угрюмо насупился, но ничего не сказал, потому что Дима строго настрого запретил ему вмешиваться во что-либо, пока меня не начнут физически убивать.

– Расслабься! – сказала я. – Хочешь табочку?

– Сконцентрируйся, – сказал Толя. – Нам лучше поехать домой.

Через час мне удалось собраться с мыслями, отыскать дискету и перенести на нее документ. Частично это объяснялось тем, что таблетка вдруг перестала действовать. Как бывшая алкоголичка с трехлетним стажем, да еще после курса антибиотиков, я очень быстро адаптировалась к любого рода лекарствам.

Когда Толя, прогрев мотор, помог мне взобраться в простоявшую на морозе машину, она совсем перестала действовать.

Перед глазами все еще стояло застывшее, синеющее лицо. Вывернутая шея. Рука со сломанным локтем…

«Я с Матрицей за тебя пластаться не буду! – загудел из прошлого голос Макса. – Ты хоть понимаешь, кто он такой?!»

«Милиция просит помощи в поисках подозреваемого, – вмешался четкий, хорошо поставленный голос диктора новостей. – Не пытайтесь самостоятельно задержать преступника».

«Не вздумайте связываться с Каном, – закуковал вслед Сонечкин. – Кан вас просто пристрелит, продаст полезные органы, а бесполезные утопит в реке!»

«Мне нужен лед, – сказал Дима. – Много-много льда и все срочно!»

Меня передернуло. На кой ему лед? Органы можно вынуть лишь из живого. По крайней мере, для трансплантации. Не жрет же он эти органы, в самом деле!.. Зачем ему лед?

Машина выехала на Пионерскую и летела по трассе за город, но Толя начинал беспокойно поглядывать на меня.

– Ты в порядке? – спросил он, нервно катая во рту комок жевательной резинки. – Ты бледная… Может, остановиться?

– Нет. Ты не в курсе, Дима дома уже?

– Дмитрий Сергеевич сказал, чтоб ты его вообще не ждала сегодня.

Как же так? Бросать меня одну, в такой день? Когда я чуть не умерла, увидев труп незнакомца в своей ванной комнате?! У меня слегка приоткрылся от возмущения рот, но тут же закрылся. Толя был парень хороший, молчаливый, но как знать – почему? На роль психиатра он явно не нанимался. И на роль задушевной подружки – тоже. Возможно, он был молчалив просто потому, что не хотел со мной разговаривать.

– Но если тебя будет ломать и плющить, то он все время на телефоне.

Я поблагодарила за информацию. Конечно. Маленькую дурочку будет плющить.

– К твоему сведению, – оскорбленно сказала я, – я не тварь дрожащая, а… – я помедлила. «Право имею» не вписывалось в контекст. – Меня не плющит и не ломает!

Глядя в окно, опять задумалась о руке грабителя.

– Слушай, а может ли человек сломать кому-то руку в локте, без упора на что-то твердое?

– Чег-о-о? – растерянно отозвался Толя.

Я махнула рукой: не бери в голову. В кино такое часто показывали: когда злодей берет героя за шею, приставив к голове пистолет, а тот – р-раз, схватив его за запястье, берет негодяя на болевой и – хрясь, в обратную сторону «разгибает» локоть.

Да, кстати… Нож, которым он Диме, якобы, угрожал, я не видела.

Быть может, не обратила внимания: слишком уж странные вещи валялись в прихожей. Цветы, рубашка. Галстук. Труп в ванне. И Дима, голый по пояс, с пистолетом в руке.

Я подумала, что Дима, скорее всего, совсем не так сильно «расстроился», как рассказывал. Он не ломал грабителю руку. Врасплох застали грабителя. Застал сам же Дима… Приставил дуло к виску, заставил его пройти в ванную, залезть в ванну. И прикончил именно там, чтобы не возиться с посмертными испражнениями и пятнами крови.

Вот почему цветы валялись в прихожей… Не в подражание маньяку. Грабитель выронил их от неожиданности. Но зачем грабителю косить под маньяка? Квартира была пуста. Я не поехала бы домой, если бы не Катя…

Все эти сцены ревности, а затем – цветы.

Я напряглась.

Мне снова стало казаться, что все было по-другому. Кан тоже не знал, что я, с утра, появляюсь в городской квартире. Отличное время и место. Рисковое. Почему бы и нет? Вор вошел в квартиру не зная, что там кто-то есть. И тогда, возможно, ощутил пистолет у виска. Дима велел своей девушке собраться и выйти, а грабителя, напротив, уговорил остаться.

Это объяснение было логичным.

Единственное: зачем ему понадобилось убивать того мужика? Самому? Я вызвала бы охрану и поручила все им… Зачем Кан убил его сам? Зачем?.. Что-то было не так, но я не могла понять, что именно.

Дима явился посреди ночи.

Я проснулась от того, что он, благоухая гелем для душа, прильнул ко мне, поцеловав в основание шеи. Я сонно притянула его руку себе на грудь. Прижалась спиной к его груди и впервые за этот день, по-настоящему облегченно выдохнула.

– Наконец-то.

– Все хорошо? – спросил Дима, продолжая мелкими поцелуями покрывать мне плечо и шею.

– Угу, – в подушку пробормотала я.

– Ты отпросилась с работы?

– Не-а… Отпроситься?

– Нет смысла. Завтра суббота.

– О, – я ткнула его локтем под ребра, высвободилась и села. На тумбочке всегда стоял пакетик с апельсиновым соком, и я его распечатала. Дима включил настольную лампу и вытянулся, закинув руки за голову.

– Просто хотел увидеть, насколько ты в адеквате.

– Я в адеквате. Просто слегка запуталась из-за новогодних каникул… Хорошо, что хоть не стала отпрашиваться…

– Моя маленькая храбрая девочка, – съехидничал он. – Ты даже ни разу сегодня не позвонила. Я впечатлен.

– Могу я тебя спросить?

– Куда я дел труп, или как его сделал? – спросил Дима без всякого энтузиазма. – Или о том, куда я спрятал свою любовницу?

Я провела указательным пальцем по его бицепсу, чертя ногтем белую полосу. По его коже тотчас побежали мурашки. Дима перехватил меня за руку и притянул к себе.

Я мягко вывернулась.

– Ты правда думаешь, я трахал другую бабу? – прочел он в моих глазах.

– Да, думаю! Что бы ты подумал, увидев цветы на полу, мое платье и туфли?

– Я бы подумал: моя жена не такая убогая, чтобы давать мужику, который принес ей пару гвоздик, украденных с кладбища. Возможно, она одевалась и поспешила к двери, держа в руках платье. Возможно, что на нее напали, – ответил Дима невозмутимо. – Судя по цветам, какой-то псих. Так бы я подумал.

Я в этом сомневалась, но промолчала, продолжая кончиком пальца водить по колену. Он ухмыльнулся.

– Как я уже сказал, я одевался. С утра гонял по району, поэтому «Марк» взял. Но в обед у меня была встреча и я заехал надеть костюм. Услышал, что в дверь скребутся и подумал, что это ты. Но увидел мужика и на всякий случай, быстро и тихо вырубил.

– Ты сказал…

– Я знаю, что я сказал. Просто думал, что как приличная девушка, испугаешься и станешь бегать по стенам, вопя, что твой муж – убийца. И, к слову, я настаиваю на том, чтобы приезжая домой пораньше, ты поднималась бы с Толей. Я не знаю, кто он и кто прислал его, но знаю, что не приедь я случайно первым, он бы застал тебя… Одну…

Я судорожно выдохнула, вспышкой представив, что могло быть. Дима обнял меня и притянул к себе.

– Я чуть не спятил, когда подумал, что он пришел за тобой, – сказал он мне в ухо. – Мы много раз с тобой говорили… Но теперь все явно вышло из-под контроля. Чувак вломился в мою квартиру. Посреди бела дня… Мне пришлось чуть ли не по городу ездить с изуродованным трупом, показать, что сделаю с теми, кто попытается повторить. Ребята еще помнят те времена, когда меня называли Гестапо, но… Я хочу, чтобы ты ходила с охраной.

На этот раз я и не думала возражать.

– Я думаю, что ты прав.

Кан поднял голову.

– Ты такая красивая, когда думаешь.

У него тускло блеснули глаза и рот искривился в какой-то непонятной ухмылке. Той самой, что я так часто видела пару лет назад, когда, внезапно завидев меня в толпе, Дима пикировал словно ястреб.

Он прищурился.

Раньше я думала, что так он глядит, потому что бесится. Откуда же мне было знать, что так Дима смотрит, когда возбужден.

Он притянул меня к себе и тяжело навалился сверху.

В конце января Самсоновы, наконец, закончили внутреннюю отделку и нас пригласили на новоселье.

Ирка, затянутая в корсет, яростно улыбалась, косясь на Санину руку, лежавшую на ее бедре. По дому с бокалом в руке, таскалась Богданова в Иркиных сапогах.

– Здорово, а? – сказала она и вытянув носок, предъявила обновку. – Как тебе?

Это был намек.

– На тебя не налезет ни одна моя вещь, – я отчего-то ощущала себя виноватой.

Богданова шагнула на новый уровень развития паразита. Теперь она уже ничего не просила прямо, она заставляла людей оправдываться за то, что те ничего не дарят ей.

– Вот такие вот вы, подруженьки, – строго проговорила она. – Кстати, этот ваш «Дон Периньён» – гадость жуткая.

Я не стала ее поправлять. Богданова прекрасно знала, что это «Дом», просто хотела выставить меня зазнавшейся стервой и заставить на волне раскаяния что-либо ей подарить. Видимо, Ирка пригласила ее, будучи вынужденной. Ирка всегда любила задирать нос. Теперь за это приходилось дарить подарки.

– У тебя нет, случаем, маленькой черной сумочки? Не обязательно дорогой, но и не дешевой!.. – спросила Элина.

– Нет, – ответила я.

Меня еще с той поры, когда мы жили в одной квартире, мутило от беспардонной Бонечкиной наглости. И я не собиралась терпеть ее, когда жила без нее.

– Конечно, – сказала Элина. – Как только мадемуазель вышла замуж, она уже не помнит, как мы вместе подкрашивали маркером сапоги.

– Мадемуазель четыре месяца сидела за столиками в корейских клубах и знает больше методов развода на бабки, чем ты! – ответила я. – Хочешь сумочку, похудей, приведи себя в порядок и снизойди до кого-то, кто не играет в хоккей.

Богданова обиженно фыркнула и, обнаружив, что ее бокал пуст, унеслась за новым. Я огляделась по сторонам.

Дима стоял у стены, беседуя с какими-то одинаково-толстыми мужиками, которых я не могла опознать. Некоторые так стремительно набирали вес и меняли форму, что я уже давно зареклась обращаться к кому-то по имени. Не узнавала. Путала.

Всем им не хватало адреналина, не хватало войны. После того, как выяснилось, что в городе орудует какой-то урод с гвоздичками, умерщвляя старушек и одиноких женщин, бывшие братки отвлеклись от отстаивания скучных молебнов и оживились, предлагая устроить «чистку». Но когда подражатель ввалился к нам!..

Как и предсказывал Дима, в городе всполошились.

Кан заметил мой взгляд и дал понять, что занят. Я тяжело вздохнула. Не так уж весело цокать шпильками, как Сонечка, когда никто на тебя не смотрит. Потому что твой муж ревнив.

– Вот ты где! – Ирка злобно зыркнула на меня и тут же принялась толковать мои мысли. По-своему. – Да, не так все шикарно, как у тебя!.. Хотя бы из вежливости, сделай лицо попроще!

– Ты, ебнулась? – спросила я прямо.

– Да, давай, унижай меня, – она насупилась. – Тебе теперь все можно! Ты же теперь жена Матрицы!.. Когда тебе надоест корчить рожи, можешь блевануть на наш персидский ковер!

– Вообще-то, – сказала я, – мне жутко жмут туфли. Если ты дашь мне тапочки, я буду улыбаться и порхать вокруг твоих ковров, как трахнутая канарейка.

Ирка удивилась и покраснела. По ее взгляду, невольно брошенному на Бонечку, я поняла, откуда все началось.

– О, господи, Ира! Кого ты слушаешь?.. Я просто отказалась ей сумочку подарить.

Скомканно извинившись, она почесала шею и спросила, как мне гостиная. Я, ощущая себя обязанной, громко одобрила все, что я вижу.

Хрустальные люстры, персидские ковры, псевдогреческие статуи и диваны, обитые золотым атласом. Чего не сделаешь, когда у человека есть деньги? Золотые унитазы и те, у некоторых, были в ходу.

Наш собственный дом был, к слову, обставлен проще. Металл, стекло и бетон. Белое и черное. И я не поняла, с чего Ирка взъелась. Возможно, дело было не в мебели, а в том, что я обошла ее в иерархии. Выиграла свой личный забег. Мой «Кубок», облаченный в черное, стоял, прислонившись плечом к украшенной позолоченной лепниной стене. Я посмотрела на пухлых младенцев из гипса, которые резвились у потолка над его головой и спросила:

– У вас уже зубки режутся?.. Мои меня скоро с ума сведут.

Ирка смягчилась было, поддавшись на кодовое: «Я мать – ты мать!», но в этот миг их горничная открыла дверь.

– Он что, издевается?! – вопросила она, задохнувшись. И неосознанно, до боли сжала мое запястье. То самое, на котором остался широкий, прикрытый браслетами, шрам.

Я напряглась и принялась нервно отковыривать ее пальцы. Оскорбившись еще сильнее, Ирка метнула на меня взгляд, подобный отравленному кинжалу и отошла. Я видела, как она оторвала Бонечку от буфета с деликатесами, уволокла вглубь дома.

Дима, явно успевший это заметить, широко ухмыльнулся и кивнул мне на дверь. Там, приветствуя Макса и, – куда более радостно, – Сонечку, стоял Саня. Его лицо сияло от неподдельного удовольствия. Сонечке он едва достал бы до уха, даже если бы она сняла каблуки. Но она их никогда не снимала и Санин нос был направлен в ложбинку между ее грудей, слегка «припорошенных» россыпью бриллиантов на тонком, в виде паутины, колье.

Макс, все еще с животиком, но уже с одним подбородком, ехидно улыбался, глядя поверх моей головы. В том направлении, куда удалилась Ирка. Оставив Сонечку чирикать с хозяином дома, который тут же вызвался показать ей свои владения, Макс отдал горничной свою куртку и шубку спутницы, и широким шагом подошел к Диме. Хлопнув по плечу, что-то коротко сказал и тут же принялся пожимать протянутые руки.

В гостиной шушукались: это женщины хором напряглись при появлении Сони. В узком алом платье, – черные длинные волосы приподняты над ушами двумя широкими заколками в виде лаврового венца, – она была ослепительна. При мысли о том, что эта девушка была в меня влюблена, меня посетила гордость. Я даже не подумала, не испытывает ли этого чувства и Дима. Или, что при виде Сони испытывает Макс. Даже зависти не осталось. Под взглядом Димы я постаралась слегка пригасить улыбку, но, кажется, он понял, что я улыбаюсь отнюдь не от вожделения.

Понял и не сердился.

Я глубоко вздохнула, все еще восхищенная. Но теперь в душе оживала давняя зависть. Как мне хотелось бы, чтобы так шушукались при виде меня. Чтобы мужчины бросали жен и детей и, позабыв про опасность быть убитыми подругой во сне, пищали, как резиновые поросята. Но у меня не было ни ее красоты, ни ее магнетизма. Зато было время, когда я не раздумывая, будь у меня такая возможность, плеснула бы ей кислоты в лицо.

И я опять задумалась о всем том, что сказал мне Макс. Про Иру. Про то, что она не планировала делать меня такой. Даже мысли не допускала. Такой меня сделал Андрей. Случайно встреченный однажды в гейбаре.

Одна деталь, которая изменяет все.

Она с Бонечкой вернулись с экстренно устроенного совещания. Как «разобранный на шарики снеговик», выражаясь языком Димы. Огляделись в поисках соратников. Большинство экс-братков встречалось с моделями и те, в классовой вражде, никогда бы не взяли сторону не-моделей. Но Сонечка относилась к той категории женщин, против которых, неосознанно, сплачиваются сразу все.

Общество разделилось. Как-то незаметно, но стоило Сонечке сесть в углу, как к ней со всех сторон гостиной, стали как змеи сползаться ее поклонники. Оставленные ими девушки, оглядевшись, перебирались в тот круг, где центром были Ирка и полная решимости вторить ей, Богданова. Судя по черной сумочке, которую она держала в руках, женская дружба опять восторжествовала. Видимо, Бонечка боялась, что стоит выпустить сумочку из рук, как коварная горничная унесет ее обратно в хозяйский шкаф.

Сонечке было плевать: она всегда считала, что общество требуется лишь курицам, пантера всегда гуляет сама по себе. Димины собеседники, под разными предлогами, отдалялись, завороженные сверканием бриллиантов, черных волос и алого шелка. Сонечка смеялась, поощряя мужчин, Ирка пузырилась от ярости, поощряя женщин.

Пользуясь тем, что Дима и Макс остались одни, я подошла к ним. Видимо, все мои чувства были написаны на моем лице.

– Жаль, Скотта нет, – сразу же кинул перчатку Кроткий. – Мы бы организовали свою собственную маленькую партию, чтобы ты не завидовала. Только для тебя!

Дима остался спокоен.

– Ты сам завидуешь, – ответила я. – Тебя, как Скотта ни одна женщина не любила.

Макс рассмеялся.

Скотт очень хорошо устроился, проживая на деньги своих любовниц. Я в их число не входила, так как мы были знакомы всего три дня, поэтому я очень часто пускала эту информацию в ход. Чтобы ткнуть Макса носом в то, что есть мужики еще более успешные в плане женщин.

– И заметь, не уебищные девки, как у тебя, – я мило улыбнулась и обняла Диму за талию. – Он только красоток драл и все они за ним бегали. Я это знаю, потому что он то и дело распускал руки, и Димины дорогие девочки переходили в категорию уцененных девочек Агазара.

Макс сморщил нос, словно говоря: какая же ты сука. Но вслух ничего не сказал. Расплылся в белоснежной улыбке.

– Говорят, вы между собой еще дрались… Вместо того, чтоб любиться, как Димины двое.

– А ты опять же, завидуешь, потому что тебе мы секс втроем ни разу не предлагали.

– Все, хватит, – Дима тоже обнял меня за талию и прижал к своему бедру. Спросил у обозленного Макса. – Скажи, о, человек, воспитанный на классической литературе, как рано можно свалить со скучного раута, чтобы не обидеть хозяев?

– До первой звезды нельзя, – отшутился Макс словами из популярной телерекламы и мы, не сговариваясь, посмотрели на Соню.

За столом мы с нею сидели рядом.

Сначала, правда, между нами сидел Максим, но поскольку он горячо обсуждал с Димой какой-то неинтересный мне гранд от администрации города, вскоре мы поменялись местами.

– Это же та баба, с которой ты обнималась в «ДВ»? – одними губами спросила Сонечка, бессознательно гоняя вилкой маленький помидорчик-черри.

– Мы раньше с ней вместе жили.

– Да нет, я не про Богданову, а про хозяйку дома.

– Я знаю.

У Сони широко раскрылись глаза. Она сделала над собой усилие, но в итоге с собой не справилась.

– Что она жрет? Скажите мне – я не буду!

– Ты и так ни фига не жрешь, – ответила я.

Сонечка улыбнулась:

– Сигареты, секс и шампанское. Так питаются модели в Париже.

– Все-таки, уедешь с концами?

– А почему – нет? Кто знает, как долго я еще буду хорошо выглядеть? Мне ведь уже, – она прищурилась, подсчитывая в уме, – до фига… Надо немного заработать на старость. Вдруг, Кана убьют и тебе с малышами будет совершенно некуда пойти.

– Не будь сукой, – сказала я, теряя хорошее настроение. – Или, тебе надо, чтобы тебя все девушки за этим столом ненавидели? Включая меня?

Она пожала плечами, глядя прямо перед собой.

– Знаешь, Макс мне очень многое объяснил. Насчет вас с Димой. Когда понимаешь, что тебя не любят, когда утрачиваешь иллюзии, становится все равно. Если ты не любишь меня, так какая мне разница, как ты ко мне относишься?

Большие часы над камином пробили восемь.

Гости начали расходиться. Дима встал, прервав обсуждение на тему: «Вот раньше…» и тронул меня за плечо. Я с облегчением встала. Последние три часа, что я провела между Соней, трепавшейся с соседями по столу и Димой, что занимался тем же, выдались очень долгими.

Коротко моргнув, когда его рука легла на мое плечо, я с облегчением встала. Поблагодарила хозяев, попрощалась взглядом с кем-то из знакомых гостей. Макс тоже поднялся.

– Я сваливаю. Ты хочешь еще посидеть, или со мной? – спросил он мою соседку.

Сонечка неохотно прервала разговор.

– Не знаю даже. Только если хозяева станут уговаривать, – розовым карамельным тоном произнесла она.

Саня, красный и пьяный, очень искренне попросил прелестную гостью остаться. Так и сказал «прелестную гостью». Чертов маленький камикадзе! Иркино лицо тоже напоминало розовую карамель; кипящую. Сонечка, смеясь поднялась и чмокнула Саню в темечко, словно невзначай прижав его голову к своему декольте.

– Я тебя пригласил, чтобы ты ее держала на расстоянии, – напомнил Макс, когда мы вчетвером спустились с уставленного пепельницами крыльца и с наслаждением, втянули в себя свежий морозный воздух. – Не для того, чтобы ты ее довела до сердечного приступа.

– Пусть вспомнит, что ее муж – хоть и страшный, но человек и может нравиться другим женщинам. И еще кое-кто, что я сама, могу нравиться очень многим мужчинам…

Макс недоверчиво прищурился, но ничего не сказал. Только на меня взглянул подозрительно. Рассказала ли ему Соня о том, как мы с Ирен обнимались в «Дальнем Востоке»? Или, они поссорились?.. Из-за его полигамности, например.

Дима подал мне руку.

– Зайдете? – предложил он из вежливости двум остальным.

– С радостью! – улыбнулась Соня и так спокойно, так уверенно улыбнулась Диме, что я перестала чувствовать боль в ногах. – Чем дольше я на тебя смотрю, тем сильнее хочется.

Ревность корявым когтем провела по душе, и эфемерная плоть разошлась, как края раны. Кровь пульсировала в ушах, в глазах потемнело. Боль стала невыносимой и я, с трудом устояв на ногах, навалилась на мгновенье Димин локоть. Мне захотелось ударить ее. Намотать на руку ее длинные волосы и бить, бить, бить головой о землю, пока это красивое лицо не превратится в кровавую кашу.

– Хочешь, – спросил Дима, тихо, но так, чтобы и Соня слышала, – хочешь я пристрелю эту оборзевшую блядь?

И неожиданно для себя, слишком ослепленная болью, чтобы быть благородной, я дернулась. Я не сказала: «Да!» вслух, но, когда я просто вскинула на него дикий взгляд страдающего животного, все стало ясно без слов.

Мы только что пришли из театра.

Я сидела у зеркала перед туалетным столиком, а Дима стоял за моей спиной и разбирал прическу. Пальцы тренировал, чтобы не дрожали. Шпильки с негромким стуком падали в специальное металлическое блюдечко. Поставив локти на стол, я задумчиво рассматривала свое отражение в зеркале.

И Димино задумчивое лицо.

– Понравился спектакль?

– Нет. Особенно, Безруков.

Дима скорчил гримасу, но ничего не сказал. Он, как и Макс, терпеть не мог сериал «Бригада». Он и на спектакль-то не хотел идти, я его умолила. В итоге ему понравилось, а мне нет. Безруков был совсем не похож на брутального Сашу Белого и играл какого-то слабака с чувствительным сердцем.

Катя, которая всеми правдами и неправдами пробилась за кулисы на интервью, поведала, что актера больше всего пугает, что в каждом городе к нему врываются в гримерку братки и зовут на сходняк. И он всеми силами пытается откреститься от своего имиджа.

У него получилось, – я ей так и сказала.

А Дима почему-то принял всю историю близко к сердцу и минут десять мне объяснял, как это ненормально: воспринимать других людей лишь в той форме, которой мне хотелось бы их воспринимать.

– Маленькая, отгадай загадку, – предложил Дима, продолжая разбирать мои волосы. – У девушки умерла мать…

– Везучая!

Он дернул меня за волосы:

– Не перебивай! Так вот, на поминках она встретила потрясающего мужчину и сразу в него влюбилась. На следующий день, она убила свою сестру. Вопрос: почему?

Я удивленно посмотрела на него в зеркало. Разумеется, я была моложе, чем Дима. Но не настолько, чтобы играть со мной в развивающие игры.

– Ты издеваешься?

– Нет.

– Естественно для того, чтобы снова встретиться с этим парнем! – сказала я. – Это же логично. Что дальше? От чего утка плавает, или за чем вода в стакане?..

Я улыбнулась, но Дима вдруг поджал губы и помрачнел.

– На самом деле, – ответил он, – это не логично. Во-всяком случае, для нормальных людей. Это тест на выявление психопатов.

Решив, что он продолжает шутить, я выжидающе посмотрела в зеркало. Дима обошел меня, сел на туалетный столик и заговорил; спокойно и абсолютно серьезно.

– Знаешь, меня еще тогда чуть-чуть напрягло… Еще в 2003-м, когда Женя сказал тебе, что твой драгоценный Скотт сел, а ты рыдала… Не потому, что спала с убийцей не потому, что Скотт человека убил, а от облегчения: что он тебя не бросал, оказывается… Я решил: хорошо. Она имеет право: негр ей руку освежевал и явно бы на этом не успокоился. Потом, в «Великано», когда я узнал, что ты девчонку чуть не убила в драке и прибежала, готовая добивать… Нет, – он остановил меня жестом, – вот только не говори мне сейчас, что ты один раз ударила. Я сам видел ее голову, видел шрамы. Ты разбила ей бутылку об голову и продолжала бить, пока Скотт тебя не оттащил. А когда оттащил, ты, будучи, якобы, в состоянии аффекта, не забыла избавиться от улик.

Вдох-выдох, я приоткрыла рот, но Дима и не думал заканчивать.

– Я подумал: ладно, меня там не было. Возможно, один из них врет… Зачем ему врать?.. Но мало ли? Может быть, ему тоже нравится, что бабы так за него дерутся… Но, когда ты пришла домой, увидела труп в ванне, слегка посидела на полу, а потом принялась обнюхивать наволочки, на предмет чужих духов!.. Я понял, что Скотт не соврал.

Он сглотнул, а я подумала: когда и где они разговаривали? Спросить не успела.

– То, что ты решила, будто бы я на самом деле предлагаю тебе прикончить Попову, это уже чересчур. Вы с нею дружили. Вы с нею спали! Для тебя человеческая жизнь ни гроша не стоит. И то, что для тебя логично убить сестру, чтобы встретиться еще разок с мужиком, это ненормально. Как и твое желание пристрелить Попову.

Я нахмурилась и повернулась к нему лицом.

– Дим, ты понимаешь, что убийца – это, не я, а ты?

– А я не говорю, что ты убийца. Я говорю, что ты прошла тест на психопатию. Логически догадавшись. Ты понимаешь, насколько такая логика – нездорова?!

– Знаешь что? Если ты меня не ревнуешь к Максу, я рада. Ты экономишь себе кучу нервов. Но я, вот, ревную. Сонька гораздо красивее. Ее все хотят!

Он ухмыльнулся.

– Да, я так хотел ее, что, будучи с ней, женился на тебе, чтобы продолжать хотеть ее… Твоя логика по-прежнему безупречна.

– Ты женился только потому, что я залетела. Не залетела бы, ты бы ее не бросил.

– Это повод ее убить?

– ДА! Но не потому, что ты хочешь ее, а потому что она знает, насколько мне больно и бьет именно туда. А ты ей позволяешь. У тебя есть тесты на эту тему? Или ты сейчас диссертацию пишешь?

Он не ответил, и я снова яростно взялась за расческу.

– Когда я прошу тебя прекратить приглашать к нам Кроткого, ты говоришь, чтобы я терпела. Когда ты велишь помириться с Иркой и продолжать терпеть, я делаю это тоже. И единственный раз, – я остановилась, чтобы вытереть слезы, тушь потекла и теперь щипала глаза, – единственный раз, когда я решила, что ты на самом деле заметил, что мне причинили боль, все оказалось шуткой.

– Хватит, слышишь? Ты можешь говорить со мной, не пытаясь при этом мною манипулировать? Ты угрожала Поповой? Да или нет?

– Я ей не угрожала!

– Да? А что тогда ты хотела сказать словами, – он сверился с телефоном, – «Еще раз приблизишься к нему, я тебя изуродую».

– Предупредить.

Дима посмотрел на меня почти восхищенно. Как на необычную пациентку.

– Ли-на-а! – он прокатил мое имя по небу. – Ты окончательно ебнулась?

– Нет, это ты ебнулся! – я скинула его руку. – Я тебе клянусь: если она еще раз тебя обнимет при мне, и ты ей это позволишь… Я не знаю, что я с ней сделаю!..

Он молчал, глядя на меня так серьезно, что я поняла: верит. Видит, что я дошла до края и не шучу. И в то же время, ему плевать. Улыбка то и дело зажигала лучики в глубине зрачков. Устало, не в силах выпрямить спину, я вновь отвернулась к зеркалу, достала косметическую салфетку.

На коже осталось белое, чистое от потеков туши и крема, пятно.

Бал кончился. Золушкин макияж опять превратился в сажу. Сказка тоже кончилась. Неслышно ступая босыми ногами по толстому ковру, Кан задернул шторы и вновь подошел; встал у меня за спиной, положив ладони на плечи. Наклонился, глядя в упор в глаза моему отражению. И так же упрямо, в упор, в глаза его отражению, посмотрела я.

– Меня так заводит, когда и ты ревнуешь меня, – сказал он хрипло и поцеловал меня за ухом.

Я скинула его руку и встала.

– Отвали.

Он с размаху шлепнул меня по заднице. Слишком сильно, чтобы сошло за шутку и меня перекрыло. Я бросилась на него. Так стремительно, что в первый миг, Дима растерялся и навзничь опрокинулся на кровать.

Падая, он ухватил меня за запястья; я рухнула на него. Упершись коленями в матрас, дернулась, словно встающая на дыбы кобыла. Он мигом это пресек, подмял меня под себя, как на ринге. Я попыталась достать его, ударив лбом в нос, Кан рассмеялся.

Тогда я изо всех сил вскинула бедра, пытаясь достать его. Смех стих. Он вряд ли пострадал, но на этот раз разозлился.

Мы покатились по кровати, притормозив почти на краю. Я оказалась сверху и попыталась освободиться, но не сумела. Он держал грамотно, наверное, научился в мединституте, и смеялся, словно был пьян.

– Не дергайся, я все равно сильнее.

Он притянул меня к себе, разведя мои руки в стороны. Я вырывалась, как бешеная. Сначала из злости, затем из принципа. Даже укусила его сквозь рубашку. Но Дима действительно был намного сильнее и победил. Подмяв меня под себя, прижал всем весом к матрасу.

Я укусила его за губу, когда он попытался перейти к поцелуям. Но сильно захватить не успела: он, видимо, ожидал, что я его укушу и потому со смехом отдернул голову.

– Если бы ты знала, как нравишься мне такой. С когтями наружу.

– Ты совсем спятил?! – прошипела я, тяжело дыша.

– Это я тест на психопата прошел с отличием, или ты? – вопросил Кан так, что у меня мгновенно прибавилось сил и желания расцарапать ему лицо. Он подавил порыв, прижав мои руки к матрасу. – Скажи, у тебя бывают моменты, когда ты хочешь убить меня?

Прекратив вырываться, я глубоко моргнула.

– Ты-ты-ты… ты что, издеваешься?

– Интересуюсь. Чисто теоретически.

– Нет!

Воспользовавшись моим замешательством, он снова поцеловал меня. На этот раз так, что и в голову не пришло кусаться… Когда чуть позже, мы оба лежали рядом, рассеянно улыбались, то друг другу, то в потолок, я спросила:

– Что на тебя нашло?

– Ты знаешь, где я храню оружие, – ответил он.

Я не нашлась с ответом.

– Скажи мне ты, – совершенно серьезно добавил Дима. – Насчет тебя и Скотта… Ты сильно его любила?

Я промолчала, не зная, что на это сказать. Дима перестал мрачно щуриться в пустоту посмотрел на меня.

– Я задал тебе вопрос!

Кан пристально посмотрел на меня, словно пытался сканировать мои мысли. Я угрюмо молчала, глядя в упор. Интересно: сам он про этот тест откуда узнал? От своего лечащего врача? Что за игры дурацкие? Потом ответила:

– Ну, на тот момент, да… Любила.

– Ты рвалась тогда в Корею… К нему?

Я рассмеялась:

– Он был в тюрьме.

Дима вздохнул и сел, обняв руками колени.

– Нет. К тому времени, уже не был. Его выпустили в тот день, когда мы были в «Шоколаде». Помнишь, когда я осторожно намекнул тебе, что хотел бы создать семью…

Я рассмеялась. Его намек был настолько тонким, что лично я решила: парень укушался алкоголем. Если дословно, речь шла о том, что его устраивают мои генетические маркеры и том, что я предпочла бы: родить ему от него, или умереть.

– Еще бы не помнить.

– Когда я пообещал тебе, что найду его, я не врал. Я в тот же вечер велел своим корейским адвокатам найти Скотта и вытащить из тюрьмы. И они его вытащили.

Димин поступок меня растрогал.

– Ты сделал это из-за меня?..

– Нет, блядь, просто он всегда мне нравился!.. – огрызнулся Кан.

Он нахмурился, явно чувствуя себя не в своей тарелке:

– Он теперь на меня работает… В основном, в Корее, но в Хабаровске тоже пару раз был. Две недели после Нового года. Абсолютно беспринципная тварь, если хочешь знать мое мнение. Но что-то в нем есть. Если за что-то зацепится, костьми ляжет, но доберется.

Усилием воли, я расслабила челюсть. Вопросительно посмотрела на Диму.

– Ты думаешь, это он подослал к тебе того хера с гвоздичками?..

Он раздраженно дернул плечом, и я поняла вдруг, что нет. Он думает еще хуже. Он думает, что хера с гвоздичками подослала… я!

– Вот к чему ты мне угрожал, что убьешь, если я изменю тебе! Вот к чему ты спрашивал, можешь ли ты доверять мне… Ну и скотина же ты! Параноик, чертов!

– Другие не выживали.

Я нервно поджала губы. Не потому, что на самом деле боялась. Просто все еще не до конца понимала. Что он за человек?

– Ну, в таком случае либо смени шифр на сейфе с оружием, либо пристрели меня, как и собирался. Если, по-твоему, я тебя не люблю, зачем ты живешь со мной?! Что с тобой самим не так, чтобы так унижаться? Что, Дим?!

– Лин…

Скинув его руку, я встала.

– Кроткий об этом знает? О том, что Скотт был в Хабаровске.

– Да.

– А я-то думала, чего он вдруг на каждом шагу вспоминает Скотта.

– Я, – ответил он, глядя в сторону, – хотел посмотреть на твою реакцию.

– У меня слов нет…

– Ты очень искренне была верна ему почти что два года… Мне – нет. Максу тоже.

– Я была жирная! – заорала я, выходя из себя. – Помнишь, как девок спрашивал, что я жру, чтобы самому не жрать?! Как мне было, скажи, быть неверной, если меня никто не хотел?! Что мне еще оставалось делать? Учти, что ты тогда был с Поповой!.. Я просто пыталась сохранить лицо.

Моргнув, Дима замер. Его глаза распахнулись… Он вдруг улыбнулся мне. Тепло, как тогда улыбался маме. Словно открыл глаза и прозрел.

– Прости меня, – сказал он чуть слышно. – Я кретин.

Саша, которого все, включая няню Анастасию Филипповну, которая лютой ненавистью ненавидела «иностранщину» теперь звали только Алексом, крутился у меня на руках и хотел на руки к Максиму. А тот крутил на вытянутых руках визжащего Влада и хотел, чтобы я прекратила его, самоотверженного беднягу, в чем-либо подозревать.

– Такое чувство, что в твоем доме я – нежеланный гость, – вздохнул он, ловко обменивая близнецов и теперь уже Алекс радостно завизжал, простирая к нему ручонки. – Невзирая на твои улыбки и ласковые слова.

Я выругалась, не справившись с нагрузкой на психику.

У близнецов резались зубки и весь дом уже неделю стоял на ушах, Макс выбрал неудачное время для шуток.

– Будь это мой дом, я на порог бы тебя не впустила.

Дима, чуть поодаль, расхаживал вдоль садовой дорожки, натянув на голову капюшон. Внеплановый визит Макса, который решил разделить мою прогулку с детьми, вытащил его из кабинета, где он занимался какими-то своими бумагами. Он уже почти к нам присоединился, но ему позвонили.

Приближалось время кормления, и я надеялась, что вот-вот выйдет няня, чтобы забрать малышей и неприятный мне тет-а-тет закончится. Но няня не шла, а Дима все говорил.

– Ты снова по мне тащишься, или думаешь, что это я пытаюсь завалить Кана? – спросил Макс прямо.

Я как раз смеялась над первым, поэтому не сразу смогла по достоинству оценить второе. Потом до меня дошло. Смех замер. Застыла улыбка. Медленно я заставила себя разжать пальцы, лишь чудом не раздавив недовольно кряхтевшего Влада.

Макс посмотрел в упор, тяжелым «братковским» взглядом из-под бровей. Дима в мои страхи по поводу того, что что-то грядет, не верил. Совсем, как Цезарь перед походом в сенат. Но то, что Макс так легко сообразил, кого я подозреваю, мне не понравилось. Словно костлявый холодный палец чиркнул по позвоночнику.

– С чего ты взял, что я вообще кого-то подозреваю?

Макс снисходительно посмотрел на меня, поверх головки младенца и поднял его на вытянутых руках, словно запускал в космос. Алекс размахивал ручонками, скованный толстым синтепоновым комбинезоном и визжал от восторга. Макс прижал его лоб к губам и вновь поднял мальчика на вытянутых руках.

– Дима сказал.

Я покраснела, не выдержав его взгляда.

– Ты его не так понял. Я не подозреваю тебя. Я просто не хочу тебя видеть.

Макс закатил глаза.

– Могу я вежливо спросить: почему?

– Ты мне изменял, ты выгнал меня из дома, ты…

– Ты, – перебил Макс, сверкнув на меня глазами, – использовала меня, ты мне врала, ты мной манипулировала! Если бы не Кан, я пристрелил бы тебя, а не выгнал, ясно? Так что закрой свой рот!

Я вытаращила глаза. Спросила, еле сдерживая улыбку:

– Правда?..

Макс хмыкнул и снова поменял малышей.

– Правда! По пуле в грудь и контрольный в голову.

Пока я хихикала, подобрев, Дима, закончил беседу по телефону. Сунув трубку в карман, он вернулся к нам и взял у меня Алекса.

– Что обсуждаете, детки?

– Как я выгнал ее из дома. С двумя новорожденными сиськами. Прямо к Соньке в постель.

Дима покачал головой.

– Хуже дикого зверя!..

Макс рассмеялся.

– Кстати, о зверях: как долго вы оба будете ревновать к ней друг к друга?

– А что?

– Я чувствую себя лишним. Почему никто из вас ко мне не ревнует? Я тоже красивый! – он надул губы, копируя Сонечку и ослепительно сверкнул челюстями.

– Ну, не все так плохо: Ирка тебя ревнует, – пошутил Кан.

Макс изменился в лице. Сам вид Ирки вызывал у него уважение… к Сане, который ее хотел. И черт бы с ним, с лишним весом, но запахи, идущие от нее сквозь парфюм, тоже были чертовски лишними.

– Я ей не доверяю. И ее мужу – тоже. Она сто лет жила у меня под боком. С чего ей взбрендило влюбиться в меня, когда я стал похожим на борова?

– Может, она таких любит? – предположила я. – Толстеньких?

– В этом что-то очень сильно не то… Не знаю, что именно. Но я чувствую крысу.

– О, господи… Это что, заразно? – спросил Дима скучающим тоном и подкинув Алекса на вытянутых руках, скорчил малышу рожицу. – Дядя Максим – параноик, да? У дяди Максима кризис среднего возраста, да? Все его соседки замужем, а он – нет. Давай ему скажем: «Молодец, что похудел!.. Похудей-ка ты еще!»

Ребенок агукал и радостно махал ручонками, словно аплодировал. Дима посадил его на руку и потерся носом о крошечный, покрасневший носишко.

– Кончай ты, – сказал Макс, задумчиво почесывая подбородок. Один подбородок. Одинарный. – Да, по сути, мне не в чем их подозревать. Все выглядит, как старая дружба на новый лад… И это не дает мне покоя. Сонька тоже думает, что Ирка темнит.

Кан рассмеялся и губами поймав руку Алекса, в закрытом синтепоновом рукаве, слегка ее прикусил.

– Кто научил Соньку думать?.. – спросил он, не прекращая играть с ребенком.

– Что ты имеешь против нее?

– Ты знаешь – что, я повторять не буду. Ты Линку пустил бы в дом к своим с Сонькой детям?.. Пустил бы? Вот и мне это на хер не надо. Они больные обе, ты знаешь сам, – он не закончил, позвав: – Мы здесь, Анастасия Филипповна!

Из дома вышла няня с помощницей, собираясь забрать близнецов, чтобы покормить их и уложить в постельки. Обернувшись на зов, она не спеша пошла к нам, кутаясь в куртку.

– Ах, вот вы где, Дмитрий Сергеевич, – почтительно сказала она. – А я сказала, что в кабинете… Там вам какие-то часики прислали, я сказала, чтоб в кабинет несли. Пойду, скорее, чтобы…

– Какие часики? – спросил Дима.

– Вот, только что принесли с курьером… Вон машина сто…

Ее слова утонули в реве автомобильного мотора; от дома, визжа колесами рванула машина с эмблемой службы доставки. Я тупо посмотрела ей вслед. Макс явно соображал быстрее. Сунув мне в руки ребенка, столкнул с края насыпи.

– Прыгай!.. Кан, быстро! Вниз! Пацаны, все из дома!!!

Рассудок утонул в разлившемся по телу адреналине. Я неудачно упала на снег, не чувствуя боли, съехала на спине по насыпи, затормозила ногами и перевернулась на живот; припала к земле, закрыв собой истошно верещавшего Влада.

Словно война началась.

Крики детей смешались с криками взрослых. С насыпи прыгали и прыгали люди. Я слышала, как Дима что-то кричит. Вот с насыпи, голося, в задравшейся на голову юбке слетела Анастасия Филипповна. Ее помощница покатилась кубарем и сильно ударилась бедром о забор.

Ребенок подо мною вопил, как резанный. Испугавшись, что его покалечила, я быстро осмотрела его, пытаясь прощупать сквозь толстый комбинезон. Крошечные ручки и ножки были целы. Тогда я подхватила его на руки и вскинула голову, пытаясь в Хаосе отыскать его брата. Я слышала, что он где-то кричит, но не могла понять, где именно.

Он был на руках у Димы. Дима был еще наверху.

– Прыгай! – не своим голосом взревел Макс, и я увидела, как он прыгнул. Скатился на спине, прижимая к груди ребенка. Перевернулся и отыскал меня среди кричащих тел. Наши взгляды встретились.

Я подскочила на ноги.

– Лежи не вставай! – рявкнул он и я, впервые в жизни увидела на его лице страх. Не в силах выбрать между мной и ребенком, Дима тоже начал вставать.

Чья-то рука, выхватив Влада, швырнула меня на снег.

– Кан, ляг, я держу ее! – рявкнул Макс, закрывая собой ребенка, и частично – меня. – Голову!

Мы все замерли, прижимаясь к мерзлой земле… И ничего не произошло. Если не считать воплей близнецов, все было тихо.

– В чем дело? – крикнул кто-то.

– Никому не вставать! – крикнул Макс.

Мы замерли. Ничего.

– Ты чокнутый, – сказал, приподнимаясь на локте Дима. – Ты…

Больше он ничего сказать не успел: раздался взрыв и наш дом, – наш прекрасный дом, – с грохотом разлетелся на части.

Когда автоматчики, держа наперевес оружие, разбежались по периметру, усыпанному черепицей и битыми стеклами, Дима отдал ребенка мне и встал на ноги.

– Вот это было слегка чересчур, – сказал он, рассматривая порванный рукав.

Макс сплюнул. Тоже посмотрел на его рукав.

– Пиздец, Кан, – почтительно ахнул он. – Поймаем, суку, он все до шовчика зашивать будет.

Мужчины… расхохотались. Я посмотрела на них, как на сумасшедших.

Дети орали, орали сигнализации сразу всех поселковых машин. Со всех сторон к нашему участку спешили соседи; мирные и честные «бизнесмены», вооруженные пистолетами. Охранники, матерясь и охая, докладывали, что все вокруг чисто.

А они смеялись, словно это касалось кого угодно, только не их.

– Матрица?! – крикнул кто-то, возникая над насыпью. – Ты живой?

– Да! Все целы?

– Да. Курьер шлагбаум снес. Ушел. Мы дали ориентировку по городу.

– Хорошо, – Дима перестал пытаться прирастить обратно рукав и посмотрел на меня. – Ангела?

Оглушенная взрывом и воплями близнецов, я все еще лихорадочно ощупывая маленькие ножки и ручки. Их одинаковые голубые комбинезончики все были в пятнах. Личики – красными от натуги. Они орали так, что из ушей вот-вот могла пойти кровь. Но я даже не пыталась их успокоить. Просто стояла, прижав их к груди и тупо рассматривала руины своего мира.

– Дай мне, – сказал Дима и я тупо позволила ему забрать мальчиков. – Макс…

В воздухе стоял запах гари и пыли.

Участок был усеян обломками стен и мебели; валялись детские вещи: рядом с кабинетом была и детская. Я увидела кроватку, почерневшую от огня и крепче прижала к себе голосящих мальчиков.

Мне не хотелось думать о том, что, если бы не приехал Макс, мы все сейчас были бы в доме. Ужас ледяными руками копался во внутренностях. И чувство вины: каким бы мудаком он ни был, не он ли помешал мне подняться на ноги и побежать к Диме? Не он ли прикрыл нас собой?..

Представив себе свое тело, свисающее с кольев забора, я испытала нечто, вроде приступа благодарности.

– Дилетанты, – проронил Макс и указал подбородком на лесополосу, что начиналась сразу же под нашим забором. – Надо было тут стрелков рассадить… Пошли, надо соображать по-быстрому. Кто и зачем. Где Толстый?

Дима, все еще не сводя с меня ястребиного взгляда, ничего не ответил. Я вдруг поняла, что он сам – в шоке. Не столько за себя, сколько за нас.

– Зачем тебе опять Толстый?.. – опомнился он.

– Его рук дело!

У соседского дома вдруг хором, в голос завыли дети Прохановых.

– Что там? – вскинулась я.

Макс хмуро дернул плечом.

– Кажется, у них собаку убило…

И это известие отчего-то меня добило. Вспомнился вечно улыбающийся золотистый ретривер Прохановых, его пушистый, песочного цвета хвост, и я зарыдала в голос.

Взрыв повредил крышу и вышиб стекла в передней части дома. Но кухня уцелела и прижимая к груди детей, – мне казалось, что стоит хоть на миг перестать прижимать их к себе, как они обратятся в дым, – я вспомнила, что им пора есть. Няня уехала в больницу с помощницей, как и один из охранников, который не успел отбежать и остаток пути к забору преодолел на лету.

Мальчики полностью остались на мне, и я понятия не имела, что должна делать.

Дети то замолкали, то начинали орать с новой силой, но я лишь прижимала их к себе, не пытаясь успокоить. Где их еда, я отчего-то никак не могла припомнить.

Дима и Макс о чем-то совещались за столом с Прохановым-старшим, чьи дети у себя во дворе орали громче моих. Остальные соседи, образовав полукруг, сосредоточенно чесали затылки. Женщин среди них, естественно, не было.

– Надо взять курьера, – сказал Дима. – Это первое. Дальше – по ситуации…

– Может, отвести к нам твою с малышами? – предложил кто-то.

Все взгляды обратились ко мне.

– Нет, – прошептала я, умоляюще посмотрев на Диму.

Сама мысль оставить его сейчас, была для меня неподъемной. Не потому, что я боялась; нет страха не было. Во-всяком случае, за себя. Был страх, что стоит мне отлучиться, его убьют. И моя жизнь… Что за смысл в жизни, в которой больше не будет Димы? Я предпочла бы сама умереть, чем потерять его… Он посмотрел в мою сторону. Долгим, выразительным взглядом. И словно прочел мои мысли.

– Успокой детей. Неважно как. Только успокой, хорошо, малыш? Ты останешься. Обещаю. Просто успокой пацанов.

Моя голова кивнула. Сначала, на автомате, затем, в сознании. Словно часть его собранности передалась и мне. Может быть, потом, этой ночью… Когда Дима, «поговорив» с курьером, вернется к нам с малышами, он снова станет пить водку и упадет в постель, словно дерево, он будет расстроен и пьян. Но сейчас он был холоден и предельно сосредоточен. Я знала, что ему тоже было страшно, как мне. И за себя, и за нас. Что ему и сейчас еще страшно; потому он позволил мне быть здесь. Рядом. Чтобы видеть: с нами все хорошо. Чтобы думать, он сможет защитить нас от повторной атаки.

Да, ему было страшно. Но он не имел права сейчас сидеть, прижав к себе близнецов и дрожать от страха. Он действовал. Собрал всю волю в кулак и решал задачку на логику. Вычислял кто именно пытался его убрать. Вычислить до того, как они попытаются снова.

И мне, сквозь ступор, отчаяние и полную потерю ориентации, вдруг захотелось, чтобы потом, когда все закончится, Дима мог бы гордиться мною. Как я сейчас, до боли гордилась им.

Достав бутылку, проклиная себя за то, что другого выхода нет, я разбавила коньяк водой и дала детям, под взглядами ошарашенных такой методикой, мужиков.

Менты, разъехались, не горя особым желанием вмешиваться. «Взрыв газа» – такова была официальная версия. Невзирая на то, что во всем доме только кухня и уцелела. Я не могла их винить: у них самих были семьи и дети. С чего им рисковать своими жизнями, вмешиваясь в бандитские разборки? С чего им мешать браткам убивать друг друга?

Семьи и дети, – слова вращались у меня в голове, словно шарики в барабане. Пытались убить не просто одного Диму, пытались убить нас всех. После того, как он смирился с потерей пуховика, это, похоже, злило его сильнее всего. Я ждала, пока до него дойдет, что мы остались без дома. Ночь предстояла нелегкая. По городу искали курьера.

– Прощупай Толстого, – меланхолично повторил Макс.

Сидя на подоконнике кухни, упершись ногой в стену, он раздавил сигарету в пепельнице и посмотрел на спящих в коляске детей.

Дима, сунув руки в карманы, стоял над коляской и вглядывался в заплаканные, опухшие личики словно ястреб. Мальчики беспокойно спали, прижавшись друг к другу и вхлипывали во сне. На Диминых щеках то и дело вздувались желваки.

– Не беси меня… Сам ведь понимаешь, что я сейчас всех подряд готов мочить. Без разбора… Прошу тебя, Макс. Кончай! Он слишком туп для чего-то подобного.

Макс обвел рукой уцелевшие стены.

– А это устроил кто-то особо умный? Поверь мне: если баба завидует другой бабе, ее не остановит ничто. Ирка за этим стоит, я задницей чувствую. Она науськала этого идиота.

– Какая ей выгода?

– Ты думаешь, как мужик. Попробуй думать, как баба.

– И как же думают бабы? – спросил Кан жестко.

– Что будь ее чмошник кем-то, вроде тебя, она сумела бы полюбить его. Невзирая на то, как Природа поиздевалась… Против такого, ни один мужчина не устоит. Ирка умеет будить амбиции. Поверь мне, она совсем не тупа. Ей муж-бухгалтер, не нужен. Ей нужен муж-босс.

Я дрогнула, подняв голову.

То, что Ирка – амбициозна и в самом деле цинична, я признавала. На собственном опыте прочувствовала, как она может. Будить амбиции там, где ими даже не пахло. Не Ирка ли заставила меня, которую никто и ничто на свете не волновало, отвлечься от Диминых окон и рекламу писать? А я ведь даже близкой подругой ее не считала.

Что она способна внушить мужчине, который боготворит ее?

На миг я поверила, потом опять усомнилась. Макс сам – Птица-Говорун. А Ирке он то, что она про него сказала, никогда не простит. И ее мужу, тоже. Я сама там была и все видела. Как он готов был убить Самсонова. Макс был злопамятным. Особенно в том, что казалось его наружности, унаследованной от кого-то из трех солдатиков, изнасиловавших его мать.

– Вчера вечером они всей семьей куда-то уехали, – сказал он.

– Может, что-то с ребенком! – вставила я.

Макс снисходительно показал мне зубы в гримасе, которая, вероятно, должна была сойти за улыбку. Но Дима разделял мое недоверие.

– Что толку в том, если мы погибнем? Толстый все равно никогда не встанет на мое место. Меня заменил бы ты. Если это кому и выгодно, то только тебе, никому больше… Если бы ты встал на мое место, Толстый бы кончился. Он не настолько тупой, чтобы не понимать, что вы с ним уже не поладите после того, что там между вами произошло.

– Я положил бы Толстого, – подтвердил Макс мрачно. – Потому что я подозреваю его. И тут, следи за руками: Ирка! Влюбленная, преданная, лишь обо мне мечтавшая. Как тебе?..

Дима выпрямился. Медленно, словно был под гипнозом.

– Макс, это все смешно.

– Ты плохо знаешь Самсонову.

– Она сама – мать.

– Они матери только своим собственным детям, – Макс подошел к коляске с другой стороны и посмотрел на Диму. – Она его науськивает. Это может быть лишь она.

– Исключено. Я сказал: хватит!

Макс замолчал, ковыряя носком ботинка стену.

Я чуть было не сделала ему замечание, чисто по инерции, но вспомнила, что дом все равно разрушен.

Дима все еще смотрел на Кроткого, когда за окном заворчал мотор. Я знала эту машину, она принадлежала Смотрящему за городом. Я силилась вспомнить, как его зовут, но никак не могла. Раздались шаги, и он вошел в сопровождении и двух бритых охранников. Ничем не примечательный, с редкими жидкими волосами и цепким взглядом маленьких серых глаз.

– Такое дело, Димарик, – сказал он, окинув ими коляску и заплаканные чумазые личики, – курьера взяли. Толстый только что отзвонился: взяли. Пойдем-ка выйдем, чтобы твоих пацанчиков не будить.

Дима кивнул, и, сузив глаза, поднялся. Коротко прижав меня к себе, поцеловал и вышел. Макс набычился, бесшумно соскользнув с подоконника и вышел следом.

В ту ночь я впервые, наверное, познала все побочные «радости» материнства. Дети капризничали, не спали и верещали так, словно это их пытались расколоть по поводу «доставки».

Не было ни кроватки, ни запасной одежды, ни даже подгузников – пришлось среди ночи ехать в аптеку. Когда они, наконец, уснули, ненадолго забывшись чутким, неровным сном, Дима обнял меня за плечи и притянул к себе.

Я молча ответила на его поцелуй. Слов не было. Не хотелось ничего говорить. Только чувствовать его. Живого. Мы занялись любовью. Механически. Прямо на полу. На коврике. У кровати, на которой насмерть измотанные, но живые, спали наши маленькие дети. Владевшее мною нервическое возбуждение спало. Растворилось в ощущении его рук и губ, в тяжести его тела.

А потом мы лежали, прислонившись друг к другу, слушали, как перестукиваются в тишине сердца.

– По поводу того, что произошло сегодня на кухне…

Я дрогнула, мучительно покраснев в темноте. Какой-то кретин не справился с нервами и пальнул в белку из автомата. Не в добрый час она решила ветку сменить.

– …это было неправильно, – его голос был спокойным, словно Дима читал инструкцию новобранцам, – когда ты встаешь на линии огня, ты не даешь мне достать оружие. Первая пуля твоя, вторая моя. Когда стреляют, безоружные ложатся на пол.

– Ты и был безоружен, – угрюмо сказала я. – Если бы я легла, то ты не успел бы. Чисто теоретически, я завалилась бы на тебя, и ты имел бы пару лишних секунд на то, чтобы сесть и…

Он замолчал, всей грудью втягивая воздух. Выдохнул. Его дыхание обожгло мне шею. Я чувствовала, как что-то капнуло, скатилось по коже. Кан поднял голову, его щеки были мокрыми. Ресницы слиплись. Густые и длинные, как у его сыновей.

– Ты все для меня, понимаешь? Даже не дети. Ты! Если тебя не станет, зачем тогда вообще мне жить?..

Медленно, я протянула руку, провела большим пальцем по мокрой щеке. Дима быстро прижался ею к моей ладони.

На кровати заворочался и заплакал Влад. За ним проснулся и Алекс. Комната вновь наполнилась кряхтением и плачем детей.

– А ты – для меня.

Он не ответил. Он задыхался. Я тотчас встала, отвернулась и занялась детьми. Сделала вид, что не слышу. Дима этого не сказал, но приличная жена, знает когда закрыть мужа грудью, а когда повернуться к нему спиной.

– Кажется, – сказал Дима, вскакивая и неся перед собою испачканную руку, словно гранату, – я начинаю понимать тех женщин, что убивают своих детей…

– О-о, – сказала я. – Что ты! А я весь день наслаждаюсь памперсами и запахом, который они издают.

Он посмотрел на меня убийственным взглядом.

«Не хер было увольнять няню!» – журчала вода по его руке.

Дима закрутил кран. Так крепко, словно голову мою проворачивал. Вытер руки и бросил полотенце на мойку. С тех пор, как мы переехали в городскую квартиру, я получила то, что хотела – возможность вести хозяйство.

Все было замечательно. По ночам я видела сны, как пуля, пущенная в белочку, попадает мне в грудь. Распахнув руки, словно ди Каприо в последней сцене «Титаника», я падала на руки Диме. Он кричал мое имя, рыдая. А я, – у меня всегда хватало сил на кроткую улыбку и легкое прикосновение пальцев к его щеке, – роняла голову, широко распахнув стекленеющие глаза. И дети оставались только его заботой…

А потом я просыпалась и все начиналось вновь.

– Ангела! – Дима и впрямь меня звал, но не безутешно, а яростно. – Докорми его! Мне надо выйти…

– Да, как же! – окрысилась я. – Выйди, конечно!

– Я не вернусь, я буду жить с Соней. Я больше так не могу!..

Он хлопнул дверью. Я расплакалась. Дети орали в голос, изо рта у них лилось пюре… Над нашими головами висели пеленки. Мой заблеванный, залитый мочой домашний халат вонял. Вся моя реальность воняла. Я сбросила тапочки и распахнула окно…

…Резкий визг чего-то ужасного, разорвал тишину. Я с трудом открыла глаза: сигнализация?.. Нет. Будильник. Очередной кошмар.

– Дима?

Он что-то промычал себе под нос и еще крепче уткнулся лицом в подушку.

– Дима, шесть утра, – пробормотала я, зажигая лампу. – Ты просил разбудить тебя в шесть.

Он поднял голову, мутным взглядом обвел комнату. Этой ночью нам едва ли удалось поспать больше двух часов.

– Сделай мне кофе, радость, – пробормотал он, снова зарываясь лицом в подушку.

Я разом проснулась.

Когда Дима так, спросонья, о чем-то просил, назвав меня своей радостью, я просыпалась мгновенно. Он никогда не называл меня так, так он обращался к незнакомым девушкам, или к девушкам, имени которых не мог припомнить. И вопросы роились в мозгу, как рой диких пчел.

Подозрительно взглянув на распростертое на кровати тело, я усомнилась в своих подозрениях. Дима был явно не в состоянии изменять. Даже пальцем. И вообще, сейчас для разборок было не время. Но я ревновала и ничего не могла с собою поделать.

Страх потерять его мутировал, менял очертания, притворялся страхом измены, но… оставался. Ни на секунду не проходил.

– …я знаю, что все так живут и кланяюсь в пол всем российским мамочкам, но я так больше не выдержу! – закончила я. – Мне хочется убить кого-то с фамилией Кан. И мне уже неважно – кого.

Андрюша сочувственно вздыхал.

– А Дима как? – он почему-то считал, что жертва – именно Дима.

– Он разбирает на ночь оружие, – пошутила я мрачно.

Ирка, ставшая очень толерантной к гомосексуалистам после того, как Андрюша разок поколдовал над ее волосами, осторожно поставила на стол чашки. Она все еще была толстой, но аккуратно причесанной и это придало ей сил явиться ко мне без кулечка с выпечкой.

После того, как Толстый привел курьера, все подозрения были сняты. Даже Максим молчал.

– Мой тоже грозится, что скоро меня убьет, – пожаловалась она.

Они с Саней уже неделю стоически завтракали овсянкой с яйцами, обедали – гречкой, салатом и куриными грудками, а ужинали омлетом. Саня впервые на ее памяти не хотел заниматься сексом (потому что все время хотел только жрать и ничего больше), что придавало Ирке сил жить дальше.

И дальше худеть.

– На месте Кана, я бы держала пушку в готовности, – сказала она. – Мы до сих пор не знаем, кто это был! – выразительная пауза. – Хотя, я лично, догадываюсь.

Макс, которого с трудом удалось отвлечь от идеи их «потрясти», был ее первым подозреваемым.

– Он с нами был! – я не сказала, что Макс, как и она, полон решимости доказать, что виновата она. – Спас нам жизнь. Всем нам! Еще одно только слово против него и мне плевать, насколько плотно дружат Саня и Дима.

Ирка сменила тему.

– Почему вам с детьми не пожить у меня? Дима же свалится. Нельзя спать два часа в день и что-то соображать.

Эти приступы душевности с ее стороны, нервировали. Как и попытки «открыть мне глаза на Макса». Но еще больше меня бесили ее попытки подмять меня под себя. Лучше своим ребенком бы занималась! Вместо того, чтобы учить меня заботиться о моих!

– Мы справимся, – в сотый раз ответила я. – Тысячи людей живет с детьми в еще худших условиях и ничего!

– Дорогая моя, ты хоть представляешь, сколько российских мамочек, которым ты собралась поклониться в пол, теряют мужиков в первый же год? Я тебе скажу: до хера! Но ты будешь первой, кто потерял мужика не по недосмотру, а по недосыпу.

Я промолчала. Снова она попала не в бровь, а в глаз.

Мы перепробовали все! Не давать детям спать днем. Давать днем спать Диме. Таблетки, беруши, закрытую дверь…

Ничего не работало.

Ночами дети орали, как резанные. Я пыталась затащить их в нашу постель. Это их успокаивало, но тогда орать принимался Дима. Его успокоить было труднее. Няня плакала, когда перепадало и ей, и грозилась уволиться, отчего мне ночами снились эти кошмары.

А днем хотелось покончить с собой.

Поддавшись моде, Дима превратил городскую квартиру в студию, вроде западных пентхаузов. В ней было всего две комнаты – спальня и зал. Зал занимал столько места, что хватило бы для парковки трех джипов. С учетом того, что пацаны поссорятся и захотят пострелять.

Гулкое эхо гуляло между белоснежных диванов и пары медвежьих шкур, брошенных на отделанном мраморной плиткой полу.

Даже мне, когда я жила здесь одна, было жутко идти в ночи в туалет через белоснежную, как чистилище комнату. Мне все время казалось, будто Эхо крадется за мной, провожаемое стеклянными взглядами шкур двух белых медведей. Эхо словно ждало в засаде: один лишь неверный шаг и оно обрушивало размноженный звук мне на голову.

Дети испытывали те же муки. Стоило кому-то из мальчиков пошевелиться, или тряхнуть погремушкой, эхо превращало шорохи в камнепад. И, испуганные, близнецы просыпались, начинали кричать, словно резаные. Эхо издевательски усиливало звук, пугая их до икоты.

Макс предлагал нам поселить мальчишек отдельно, с няней, но Дима не согласился. Сказал, что лучше сам их перестреляет, когда они опять начнут истерить, чем допустит хотя бы малейший шанс, что его дети попадут в руки тем, кто взорвал наш дом, пока он сам будет дрыхнуть.

В результате, сам его вид, с синими кругами на побледневшем лице, внушал серьезные опасения за его здоровье.

– Ну, теперь ты хотя бы знаешь, что он – человек, – ухмыльнулась Ирка. – И все же, давай вернемся к нашим подозреваемым…

– Девочки, – вмешался Андрюша, болтая в чашечке ложечкой. – Не надо играть в детективов. Это не английское расследование мисс Марпл, а чисто русские разборки. Все, что тебе, Ирен, надо сделать – это перестать коробками пожирать печенье и травить своего мужика на Кроткого, а тебе, – тут он легонько постучал ложечкой по краю чашки и указал ею на меня, – придумать, как успокоить своих детей.

– Как? Хлороформом?

Андрюша пожал плечами. В отличие от Макса, он моих детей любил издали. И понимал в них примерно столько же, сколько в гетеросексуальной любви. И я удивилась, узнав, что у него есть идеи.

– Почему, – спросил Андрюша и, по привычке, взяв прядь моих волос в руку, принялся вытягивать ее, словно хотел подровнять, – ради всего святого, вы не разберете этот траходром, что стоит в спальне и не поставите туда детскую кроватку и койку для няни? А себе, блин, купите маску для сна и спите в своей гостиной!

Эта простая, по сути, мысль, не приходила мне в голову. Мы с Димой были так заняты, размышляя, кто именно пытался убить его, что думать о том, как жить, казалось нам преступлением. А ведь Андрюша был прав!

Я дернулась, желая обнять его. Вскрикнула от боли: ударилась о ножку стола. Снова села. Боль отрезвила.

– Как? Дима просил не беспокоить его…

– А зачем тебе его беспокоить? Ты что содержанка, блин? Ты его жена, это ваш дом. Ты имеешь право делать, что сочтешь нужным… – Андрюша умолк и посомневался. – Думаешь, его сейчас будет волновать его крокодильское ложе, когда его дом на воздух взлетел? – он повел плечами и тяжело вздохнул. – Всему вас учить надо! Его счастье, что он красавчик и платит мне!..

– Хотел бы я иметь такую жену, – сказал депутат Колкин, он же, хозяин мебельного салона, наблюдая за тем, как уличные дети, которых он обучал борьбе, споро таскают и собирают мебель.

Мы оба прекрасно знали, что он хотел когда-то просто меня иметь. Совсем не в качестве законной супруги. Что я, положа руку на сердце, не возражала бы… Тогда. Но, между нами, ничего не было и ненависть, что отравляла мои отношения с Максом, не коснулась тех, что мы поддерживали с Александром Геннадьевичем. С ним мы очень мило и на расстоянии могли быть друзьями.

– Вы мне льстите, – ответила я.

Он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.

Депутат, прибыл лично, в знак особого расположения к нашей семье, но с вооруженной охраной. Выставив двух хмурых парней за дверь, общаться с Димиными хмурыми ребятами, он щурился, попивая чай. И пока его другие ребята – борцы, собирали-разбирали нашу кровать и заменяли ее на кровать поменьше и обивали специальными войлочными матами стены, мы пили чай и беседовали о жизни.

– Как Дима?

– Ужасно, – сказала я хмуро.

– У меня тут есть кое-какие мыслишки, – произнес Колкин. – Насчет заказчика…

С тех пор, как взяли курьера, который совсем ничего не знал, – я упорно гнала прочь мысль, как именно они это установили, – ничего нового не выяснилось. Курьеру заплатили, он знал, что везет. Но кто ему заплатил, он не имел понятия. Какой-то наркоман, клюнувший на легкие деньги.

Вряд ли они были для него легкими: с ним разговаривал лично Дима. С тех пор его пацаны так четко и по-военному выкрикивали имя-отчество, что я леденела, когда Кан возвращался домой.

Что бы он ни делал с посыльным, выяснить ничего не сумел. На курьере цепочка начиналась и на нем же заканчивалась.

– Так вот… Что меня беспокоит, Леночка, – он все еще звал меня Леной, как большинство знакомых по журналистской жизни, – так это то, что с Диминой стороны все чисто. Ну, незачем его убирать. Он все по-умному разложил: одним он должен, другим он нужен. Если его убрать, все только потеряют. А как с твоей? Нет ли кого-нибудь, кому было бы выгодно, чтобы ты овдовела?

Он ласково посмотрел на меня. Я фыркнула, не сдержавшись. Мысль о том, что кто-то может быть тайно в меня влюблен, да так, чтобы пытаться убить моего мужа…

– Хотите сказать, какой-то незнакомый фанат влюбился в меня, словно Призрак оперы?

Колкин недоуменно моргнул: я совсем забыла, что не все бывшие бандиты так образованы, как Максим и Дима.

– Как в этой песне, что ли? – сделал над собой усилие депутат.

Я кивнула головой. Мне не хотелось пересказывать ему историю Эрика, виконта де Шавиньи и Кристин Доэ.

– Александр Геннадьевич, вы мне снова льстите. Это же Хабаровск. Количество предложений во много раз превосходит спрос. Нет такой женщины, ради которой стоило бы пытаться убивать Диму. Кроме того, все мое окружение знает: он моя первая детская любовь. И неважно, по сути, жив он или мертв, другого мужчины рядом со мной не будет.

– Это очень красивая мысль, Леночка. Но единственных, не бывает. У тебя дети. Тебе понадобится мужчина, способный вас защитить.

– От кого?

Колкин моргнул три раза. Видимо, мысль, что в Хабаровске живут люди, которые не нуждаются в защите и покровительстве, никогда не стучалась ему в висок.

– Эммм… – сказал он, меняя тему. – Кхм… Может быть, кто-то к тебе приставал? Кто-то имел на тебя какие-то виды?

Я поморщилась, перебирая кандидатуры. Долотов? Катя? Жора? Переводчик Аркадий? Водитель Дениска? Не знаю, что было смешнее? Думать, будто они были мной одержимы, или то, что они могли попытаться убить кого-либо чем-нибудь, тяжелее взгляда.

– Александр Геннадьевич, – я никак не могла называть его просто «Сашей», как он просил. – Вы мне льстите и оскорбляете одновременно. Меня ни один мужчина не любил настолько, чтобы ради меня убить, это, во-первых. Будь у меня такой на примете, я сама бы, первая, назвала его имя, это, во-вторых.

Колкин посмотрел на меня.

Скотта проверил, скорее всего, еще сам Дима. В первую очередь. Но Скотт, как и Макс, никак не подходил на роль человека, который планирует чье-либо убийство. Он вышиб бы дверь и ворвался в дом с пистолетом. Скотт был порывист и безрассудно смел.

Нас же пытался прикончить кто-то более расчетливый и по-настоящему терпеливый.

– И никто никогда не пытался? Ты понимаешь?..

– Кроме вас, никто, – кротко и тихо ответила я. – Но это было задолго до Димы, я была вообще свободна на тот момент…

Колкин успокоился и я поднялась – налить ему еще чаю. Дима о его поползновениях, конечно же, знал. Аккурат в тот день, когда прислал мне диски с корейской музыкой. Потому и наорал, на первый взгляд, ни за что, когда я ему позвонила. А мне и в голову не пришло связать эти ниточки, сообразить, что мой бог – ревнует.

Сколько времени мы потеряли из-за непонимания. Из-за желания, чтобы шаг навстречу сделал другой? Сколько времени нам осталось?

Вспомнив, как Дима, пошатываясь, как зомби добрел до машины (слава богу, его возил Толя), я вдруг поняла к чему депутат завел эту речь. Дима был на грани и это все видели. А его кипящая азиатская кровь, уже не в первый раз подбивала немецкую половину надеть сапоги и маршировать по трупам.

– Побойся бога, Леночка, – сказал Колкин. – Я никогда не убивал детей.

– Я же говорю: что вы не тот человек! – горячо поддакнула я. – И еще, я тоже ведь была бы дома. Ну, если бы кто-то хотел меня, было бы глупо меня убивать вместе с Димой.

– Нет, не была бы. Я проверил твое расписание. Если бы не приехал Кроткий, ты должна была ходить по магазинам с этим твоим, – он покрутил над головой. – Парикмахером. Почему ты отменила встречу?

– Я не отменяла, – сказала я. – Просто он прислал СМС и сказал, что клиентка попалась капризная; он освободится чуть позже…

– И снова все упирается в пустоту, – Колкин допил чай и поднялся. – Береги себя, дорогая.

При виде перестановки Дима не проявил ни удовольствия, ни неудовольствия.

Он тупо огляделся вокруг, как гризли, которого посреди зимы перенесли в другую берлогу и вырубился. Просто сел и свалился набок, словно его Морфей подстрелил. Я вздохнула, проникаясь к нему материнскими чувствами.

Все было тихо. Дети, которых поместили в привычное ватное «гнездышко», спали без задних ног. Я умолила няню остаться на ночь. Поклялась, что лично встану между Димой и ней. Загорожу ее, так сказать, собой, от его сарказма.

Если у него еще будут силы на этот сарказм. Я с трудом перевернула бесчувственное тело на спину, сняла с него ботинки, часы, галстук, брючный ремень. Расстегнула у горла рубашку, вытащила из карманов брюк телефон и бумажник. Он даже не шелохнулся. Я могла, наверное, пломбы у него выковыривать из зубов.

Презирая себя за слабость, я проверила воротничок рубашки на отпечатки помады, саму рубашку – на запах чужих духов и, не удержавшись, его телефон. Результат не заставил ждать. В графе «Входящие» значилась куча пропущенных вызовов от абонента «Попова».

Прокляв Сонечку, на чем свет стоит, я задернула шторы и юркнув под одеяло, облегченно закрыла сухие, от недосыпа, глаза.

Поскольку Дима ничего не сказал по поводу своих планов, я не стала его будить. «Моторолла» временами подмигивала, стоя на зарядке. Это в беззвучном режиме Диму набирали незнакомые мне люди. Телефон звонил. Я просматривала номера входящих. Дима спал.

Потом позвонил Макс и подумав, я нажала на зеленую трубку.

– Здорова! – жизнерадостно гаркнул он. – Где твой?

– Спит.

– А-а, загоняла?.. Да, нет. Пусть спит. Ничего нового. Просто пожрать хотел съездить. У тебя, случайно, нет ничего пожрать?

– Детское пюре, – ответила я. – Яблочное.

Макс рассмеялся. После того, как он прикрыл меня и Влада собой, я была должна ему по гроб жизни. Но это не отменяло того, что он сделал в прошлом.

– А тебе пусть Сонечка картошки пожарит.

– От твоей еды я худею, – двусмысленно фыркнул он.

Пожалев, что взяла чужой телефон, я выключила его и аккуратно положила на тумбочку.

Владелец вскинулся.

Так просыпается собака за миг до того, как ее бока коснется чей-то сапог. Рука машинально нырнула под кровать: пистолет он там давно не хранил. Сколько их, тех, что хранило, просыпалось в морге, со сквозной дырой в черепе? Но рефлективно помнил, что когда-то там было оружие.

Я положила ладонь на его лопатку.

– Это я, не стреляй!..

Дима повернулся на бок и сумрачно посмотрел на меня.

– А ты еще кто такая?

Я невольно надулась, поверив. Его шутки были слишком «тонкими», чтобы быть смешными. Кан закатил глаза. Показал указательным пальцем на телефон.

– Макс звонил, – ответила я. – Просто хотел поесть.

Дима сделал знак, что понял и ладонями крепко потер глаза.

– А где дети? Ты отравила их?

– В окно выбросила. Выспишься – новых сделаем.

Дима слабо улыбнулся и поймав мою руку поцеловал запястье.

– Сколько времени?

– Полдень. Поспишь еще?

– Нет, – он привстал на локте и огляделся. Веки были слегка запухшими после долгого сна. На щеке отпечаталась наволочка. Дима чуть улыбнулся и лишь тогда понял, что мы не в спальне. – Серьезно, где маленькие люди?

– Спят.

– Спят?

Он посмотрел на меня.

– Я слегка переставила мебель и устроила в спальне детскую. «Уличные дети» все сделали… И стены обили войлоком… Классно, да? Мальчики проспали всю ночь, как убитые!

– Ты такая возбужденная… Колкин вновь к тебе приставал? – спросил Дима и смешно подвигал бровями.

– Нет, он же знает, что у тебя две руки – в одной пистолет, в другой скальпель… Но он подкинул интересную мысль.

– Да?..

Я ненавидела эту Димину привычку – дать говорить, не выдав никаких дополнительных сведений о том, что он готов услышать.

– Если говорить кратко, то он намекает на бывшего мужика.

– И?..

– У меня нет бывшего мужика. Зато есть бывшая баба…

– Продолжай, – сказал Кан, игнорируя возможность сказать мне, что сам меня к ней ревнует.

– Я знаю, что это смешно и у нее бы не хватило воображения… Но что если? – я замолчала, нервно теребя простыню. – Она тебе названивает без перерыва! Какого хера, а, Дима?!!

Откинув одеяло, он молча поднялся, с удивлением осмотрев рубашку и брюки, в которых спал. Тело плохо повиновалось ему спросонья, мускулы задеревенели и прежде, чем ответить, он смачно, с хрустом, потянул спину. Залюбовавшись им, я умолкла. Дима начал снимать рубашку, словно забыв о моем присутствии.

– Пойду, приму душ. Сделай мне овсянку, ладно? И два яйца всмятку.

Кивнув, я подняла голову, чтобы видеть Димины глаза.

– Ты не ответил…

– Ангела, я тебя умоляю! Будь у меня время трахаться, я бы лучше лег и поспал, – сказал Дима, собравшись с мыслями. – По поводу первого… У меня были мысли на ее счет, но Попова даже косметичку не в силах собрать без руководства свыше. Мозгов бы не хватило. Я больше тебя бы подозревал… Ты с ней говорила? С Сонькой.

– Нет. Просто периодически поглядываю, кто звонит. Я не знала, будить тебя или нет.

Дима рассмеялся.

– Нет, ну когда Сонька звонит, не надо, конечно же. Смешно…

– Если ты приглядишься, то заметишь: я даже не улыбаюсь!

Дима покачал головой.

– Серьезно? Ты можешь себе представить, чтобы Сонька была способна собрать что-то сложнее «киндер-сюрприза»? Бомба – не ее уровень.

– Я не про бомбу, – буркнула я. – Чего она названивает тебе?

Дима уже расстегивал брюки, но в последний миг вспомнил, что в доме няня и опять застегнул ширинку. Хотя, на мой взгляд, стыдиться ему совершенно нечего.

– Убедилась, что без моей протекции, ее невзъебенные природные данные никому не нужны. Слезно просит дать ей работу… Не выдумывай, – уронил он мрачно и, шагнув к кровати, прижал меня щекой к сухому горячему животу. – Тебе что, заняться больше нечем, кроме как ревновать меня?

– Мультитаскинг, – еще мрачнее, ответила я. – Я могу сидеть на стуле, ходить по комнате, заниматься детьми и при этом всем – ревновать тебя.

Димина рука задумчиво гладила мои волосы. Я обняла его руками за бедра. Я тоже хотела вернуться к работе. Заточение в четырех стенах сводило меня с ума.

– Тебе нельзя сидеть дома, – грустно отметил Кан и тут же взбесился. – Когда я найду того, кто стоит за этим, я сниму с него шкуру, сука, живьем! – пальцы сжались в кулак. – Слой за слоем!..

Я промолчала. Меня интересовало только одно: не ревнует ли он Попову? Мне он тоже не позволил уехать в Корею, не объясняя причин. И лишь потом, под нажимом, признался, что ревновал к Скотту.

Это все пролетело у меня в голове, и я тут же сделала выводы.

– Почему ты не даешь ей работу? – вышло куда враждебнее, чем хотела.

Дима посмотрел на меня, как на идиотку:

– А с какой стати?.. Она мне, вообще, кто?.. Кстати, ты просто умничка, что сама все устроила. В обычное время я бы тебя, конечно, выпорол за такие дизайнерские решения, – тут Дима заставил меня поднять голову и улыбнулся, глядя на меня сверху вниз. – Но сейчас не могу: нет времени на удовольствия…

Рассмеявшись, я встала и обеими руками обхватила его за шею. Тесно прижалась к нему.

– Тогда, хотя бы отшлепай!..

Прошло еще четыре, пустых, ничем не заполненных дня.

Ничего. Все тихо.

Дима стоял у окна, задумчиво рассматривая окрестности.

Белая рубашка была отутюжена так, что стояла колом. Это я старалась найти себя в домашнем хозяйстве. Согнув руку в локте, он застегивал запонку и обручальное кольцо сверкало в солнечном свете.

Кольцо он носил не снимая. Везде и всегда. Даже на тренировке вешал на тонкую цепочку на шее.

«Мой!» – подумала я, млея и выдохнула.

Всякий раз, когда я видела Диму таким, меня обуревала какая-то детская гордость. Словно я лично вывела его в пробирке, таким, как он есть сейчас: в черных костюмных брюках и белоснежной рубашке с широкими манжетами.

Он обернулся, словно прочитав мои мысли. Улыбнулся мне одними глазами. Слов не требовалось, я прижалась к обнаженной груди, просунув руки под незастегнутые полы рубашки, вдавила ладони в твердую спину и выдохнула, зажмурившись, словно кошка.

– Все еще находишь меня красивым?

– Угу… Очень.

Он хмыкнул мне в волосы.

Сам себя Дима красивым не находил; просто элегантно одетым, просто с правильными чертами. Но сегодня вопрос звучал как-то по-другому. Не как обычно – шутки ради, или из желания получить комплимент. Взяв меня за плечи, он заставил взглянуть на себя в упор.

– Давно ты Олега видела?

В первый миг я даже не поняла, о ком он. Но по заострившемуся кончику носа, – когда Дима нервничал, он неосознанно, слишком сильно втягивал в рот верхнюю губу, – догадалась. Пожав плечом, я убрала руки и почесала голову. Олег был на несколько лет младше. Наши матери принципиально друг с другом не разговаривали.

– Лет так, – я задумалась, – да лет пятнадцать, не меньше. А что?

Дима все еще жевал губами, глядя мимо меня.

– То есть, вы не общаетесь?

– С чего вдруг?.. – вопрос вылетел раньше, чем отыскался ответ. – А-а… Думаешь, он знает, что я ему сестра?

– Я знаю, что он знает.

Он еще раз посмотрел на меня, опустил руки, не отводя глаз. Словно искал в моем лице чьи-то черты. Я покачала головой и развела руками.

– Мы были лучшими друзьями, – сказал Дима, задумчиво поглаживая манжет. – Мы с Витькой. Вот он был красавец. По-настоящему… Все девки с ума сходили. Балбес страшный. Зато в хоккей играл.

У него на щеках вздулись желваки.

– Когда Олег вошел, меня на миг переклинило. Такой он стал… Красивый. Вылитый ваш отец. И я на какой-то миг вдруг подумал: что это Витька пришел… За мной.

Дима был суеверен до крайности. В бога не верил, зато в приметы – сколько угодно. Вот, значит, почему вчера пришел домой такой странный. Молчаливый и погруженный в себя. И всю ночь напролет мы молча, словно в последний раз занимались любовью…

У меня заныло в груди.

Если Дима заговорил вдруг со мной о смерти, значит, дело серьезное. Даже говорить о таких вещах просто так, он считал дурным знаком. Я медленно подняла ладонь ко рту и закрыла его. Только не завыть сейчас. Только бы не завыть…

Мы уже говорили о том, что я должна буду сделать, если с ним что-то случиться. Дима не смотрел мне в глаза.

– Ты помнишь, что и как делать?

Тяжело сглотнув, я кивнула. Если потребуется, отдать все, что есть: его движимое и недвижимое имущество в городе. Дать знать его матери. Как можно скорее уехать в Германию. Все основные свои активы Дима держал в Европе.

– Я умру без тебя.

Я всхлипнула, он это пресек. На истерику у нас не осталось времени. Дима умел быть жестким и когда требовалось, становился таким.

– Еще раз ты такое скажешь и пойдешь на хер отсюда, – тихо рявкнул он, – поняла? Детей я отправлю к матери. Сегодня же.

– Нет! – возмутилась я, леденея от мысли, что моих мальчиков заберут из дома чужие люди. Что их повезут куда-то, повезут через всю страну. Мне стало плохо. – Нет! Я не отдам их!

И до меня, пожалуй, впервые дошло, что, если я умру, другого выбора не останется. Их заберут чужие люди. И дай то бог, чтобы не враги. Моих маленьких, моих сыновей… Я всхлипнула, зажав ладонями рот, но слезы текли в три ручья. Было неважно: реву я в голос, или же молча.

Дима смягчился, обнял меня за плечи, прижал к себе.

– Я знаю, родная, знаю. И я клянусь тебе, я все делаю, чтобы этого избежать. Но поклянись мне, что и ты все сделаешь, чтобы выжить. Что позаботишься о них, если меня не станет. Дай мне хотя бы видимость того, что я могу на тебя рассчитывать.

Какое-то время я всхлипывала, а он что-то говорил. Что-то об Олеге. Словно Олег имел для меня какое-то там значение. Для Димы, вероятно, имел. Но для меня?..

– …какую-нибудь работу, – продолжал тем временем Дима, не заметив, что я его не слушаю, погрузившись в воспоминания. – В охране, или…

Он коротко метнул на меня взгляд, но я была все еще поглощена своими страданиями, и Дима прищелкнул пальцами у меня перед носом.

– Ты слышишь меня?

Я кивнула. Димина привычка судорожно творить добро на пороге смерти, меня слегка напрягала. Почти так же сильно, как тяга Иркиного Сани жертвовать детским домам, депутата Колкина – строить церкви. Словно с богом можно было сторговаться, договориться о бартере.

– Работу? Но он ведь совсем еще мальчик…

– Нет, он давно не мальчик… Как думаешь? Стоит дать ему шанс?

– Сам решай. Почему ты меня вдруг об этом спрашиваешь?

– Он твой брат.

Как-то, размякнув, я рассказала Диме о том, как мечтала, что мне позволят заботиться о младшем братишке. И тот, не особенно вникнув, покрутил пальцем у виска. Сказал, «ты о своих бы детях, лучше, заботилась!..»

Больше мы об Олеге не говорили.

– О чем задумалась? Ну-ка, расскажи своему пожилому мужу.

– Я ненавижу, когда ты так о себе говоришь, – проворчала я, упираясь ладонями в его грудь, но Димины объятия не были тем местом, где легко быть суровой. Я ответила на его поцелуй, позволила ему себя успокоить, сбить с толку.

– Как он тебе? – спросил Дима, когда я уже забыла, о чем шла речь.

– Олег?.. – я уставилась на него и не держи он сейчас меня за руку, я пальцем бы у виска покрутила. – Дим, ты что-то новое куришь?.. Я его с детства не видела!

– Ты издеваешься? – он недоверчиво рассмеялся. – Он же с твоей подружкой Андрюшей, открытым браком живет…

Я ощутила, как медленно-медленно открывается в безмолвном вопле мой рот. О, господи. Тот самый браток-красавчик, что строит из себя гетеросексуала, а напиваясь, приходит к Андрею. Ведь Соня мне как-то говорила, кто он… А я забыла. Просто из головы вылетело. Я справилась с эмоциями. Не хотелось их проявлять при Диме. Судорожно наскребла по памяти все наши редкие встречи.

Значит, этот отмороженный брутальный блондинчик, вернувшийся из «горячей точки» – и есть мой маленький брат Олег? Я высокая, но он на голову меня выше. И он красивый. В самом деле красивый… не то, что я.

– Хм… Я и не знала, – в душе проснулась обида. – Мы с ним только пару раз, мельком виделись. Я его даже толком не рассмотрела… Слегка пристукнутый, кажется. Ну, ты знаешь… Оттуда нормальными уже не приходят.

– Я тоже в Афгане был. Дважды.

– А что, ты – нормальный?

– Сучка! – притворно нахмурился Дима и шлепнул меня по заднице. Звонкий хлопок разбился о стены гостиной. Я захихикала.

– Совсем офигел? Мой муж – самый авторитетный пацан на районе, после меня.

Кан рассмеялся.

Легко подхватил меня и опрокинул на жалобно застонавший матрас. Стены многократно отбросили этот скрип туда и обратно.

– Дим, я красивая? – я смутилась. – В смысле… Намного хуже него?

Он приподнялся и посмотрел мне в лицо.

– Ты о чем-нибудь можешь думать, кроме того, как сравнивать себя со всеми подряд? Ты – красивая. Самая красивая для МЕНЯ, понятно? Точка.

Мы больше не говорили ни об Олеге, ни о моем отце. Лишь старались сделать все как можно быстрее и тише.

Чтобы няня могла потом сделать вид, что ничего не слышала.

За завтраком мы оба молчали.

Солнце сияло в окна, словно начищенное вчерашней снежной грозой. Белое, ослепительное. Я мешала овсянку, не в силах прогнать из мыслей вчерашний сон.

Дима всегда был кандидатом в самоубийцы. Когда его черный джип срывался с места, загребая асфальт колесами, как рвущийся с поводка ротвейлер, казалось, он через пару метров взлетит, чертя в чистом небе белые линии.

Он водил хорошо, почти гениально. Но хорошие пловцы тонули чаще плохих. Хорошие водители чаще, чем плохие водители, совершали ошибки. Машины переворачивались, у машин взрывались колеса, машины, не вписавшись в резкий вираж, вылетали на встречную полосу… Ремни безопасности же, в теперешнем понимании существовали для трусов. И для самоубийц… Попробуй, будучи пристегнутым поперек груди, пригнуться быстрее пули.

Я смотрела на Димин профиль, сосредоточенный и ужасно мрачный, и думала: как мне рассказать ему? Хотя бы для того, чтобы сон не сбылся. Мы уже имели сегодня пренеприятный разговор, когда, проснувшись в холодном поту, я достала коробку с картами и полетела на кухню, свалив по дороге стул.

Он мне уже намекнул, куда засунет мне мои предсказания. Жутко прозвучало в ночной тиши.

При свете дня я храбрее не стала.

Все еще жил в памяти жуткий, до яви холодный сон. Была зима. Ослепительно-белая и холодная. Типичная хабаровская зима. Такая же, как там, за окном. Голубое небо, солнце и белый-белый, только что выпавший снег. На пустой парковке стояла машина. Неправильно, полубоком, занимая сразу три парковочных места, чего Дима раньше не делал.

Я шла туда, влекомая непонятной необходимостью, что кажется такой логичной во сне. И видела, что машина искорежена, словно трижды кувыркнулась по дороге прежде, чем встать на колеса. Окно водителя было покрыто инеем. Но не со стороны улицы, как это обычно бывает. Снаружи.

Он скрипнул, почти как снег под ногами и стекло, рывками, начало опускаться вниз. Из салона дохнуло холодом и железом. Дима повернул ко мне бледное, как иней лицо и открыл глаза. Черные и страшные от запекшейся мертвой крови.

Проснувшись, я выглянула в окно и первое, что увидела, это ослепительно-белый, сверкающий под солнцем, снег… И вспомнила, как однажды, еще в Корее, смеха ради гадала: будет ли свадьба с ним? Да? А роман с Максимом? Тоже – да? А с Диминой любовницей?.. Тоже?! Боже-боже! Да так мне времени не останется…

Все сбылось.

– Ты в Комсомольск по трассе поедешь? – спросила я.

Дима поднял голову и открыл глаза, словно там, во сне. Это был его привычный, «вампирский» образ. Когда Дима сдерживался, чтобы не заорать. Мысль о том, что я смысл его жизни, никогда не мешала ему спускать на меня собак. Особенно, когда я лезла не в свое дело.

И все-таки…

Трасса Хабаровск – Комсомольск имела на совести больше жизней, чем Дима. Даже с учетом тех, что он убил на войне. Ровная, прямая, она заставляла забыть о скорости. Достаточно было легкого прокола и шины взрывались, заставляя автомобили взлетать.

Весной все становилось еще печальнее. Днем все таяло, в ночи замерзало. А сегодня еще и снегом сверху припорошило.

Будь моя воля, я расставила бы вдоль трассы столбы с плакатами: «Ты пережил девяностые, чтобы сдохнуть здесь?!» Но шутки шутками, а Дима совсем недавно рассказывал мне о том, как разбился целый кортеж, когда на дорогу, в недобрый час выбежала косуля.

– Да.

Я закусила губу, стараясь не завизжать, как делали героини в дешевых ужастиках. Белок был ослепительно красным.

– Что у тебя с глазом? – охрипнув, спросила я.

– Сосуды полопались. Все на самом деле не так уж страшно, как выглядит.

– Как в моем сне, – прошептала я. – Мертвая кровь чернеет…

– Твою мать! – рявкнул Кан.

Раздражение в его голосе стало почти осязаемым. Словно пощечина.

– Дима, мне снилось, что ты погиб в аварии, – сказала я прежде, чем он разорется и не захочет слушать. – И то же самое выпало на картах. Я бы не стала говорить, если бы не сходились все знаки.

За это ночью он уже на меня рычал. Мол, он сам чувствует, не дурак и не хер, мол, тыкать ему под нос свои дурацкие карты. И без того, хреново.

– Ну, тогда обнимемся, блядь! – он поднял чашку кофе, словно бокал. – Будь! Вырасти детей мужиками. Сама не справишься, позвони Олегу.

– Дима, – сказала я умоляюще.

Кан презрительно закатил глаза.

Погибнуть в аварии, – это казалось ему слишком мелким и нереальным. Такой человек, как Дима-Матрица, должен умереть не иначе, как в перестрелке, самым последним из всех. После того, как плюнув в рязанскую рожу убийцы, он бросит наземь пустой пистолет и красиво распахнет на груди пальто.

– Стреляй, жирдяй, – скажет он и улыбнется красивыми белыми зубами.

Чтобы даже мертвым смеяться в лицо обрюзгшему, растолстевшему конкуренту. И напряжет, напоследок, пресс.

Так мне, по крайней мере, казалось.

…Однажды, в ранние девяностые, еще зеленым, Дима стоял глухой ночью в глухом лесу и копал сам себе могилу.

Посылая его туда с нарядом из двух автоматчиков, конкурент строго настрого приказал им прикончить Диму, а тело где-нибудь закопать. Именно в этой последовательности. Но те, посмотрев на Димино интеллигентное лицо, решили не напрягаться.

Естественный отбор – теория эволюции Дарвина. Если тебе говорят, что узкоглазый – опасен, выдай ему саперную лопатку, а сам пей коньяк из горла, да прикалывайся над ним, пока он копает. Автомат поставь на предохранитель, чтобы никого ненароком не подстрелить.

Дима, дважды побывавший в Афгане, где воевал с непьющими, медленно выкопал ямку. «Базовые знания о влиянии алкоголя на организм, плюс, немножечко математики». Когда он решил, что в ямке можно будет укрыться, если второй автоматчик успеет открыть огонь раньше, он под каким-то предлогом подозвал первого и лопатой раскроил парню череп.

Того, по мнению Димы, сгубило две вещи: уверенность в огнестрельном оружии и презрение к тем, кто выходит на люди без «голды». Блондин умер быстро, так и не узнав, что еще пара шуточек про "узкий взгляд на мир" и Кан бы с ним пластмассовым совочком разделался.

– Дима, – сказала я, понимая, что запросто могу умереть сейчас с чайной ложкой в глазу. Просто за цвет волос и недоверие к его способности разобраться. – Я не прошу тебя мне верить. Я просто тебя прошу: пристегни ремень. Просто пристегни ремень и едь медленнее! Я тебя умоляю! Я тебя в жизни никогда и ни о чем не просила! Пожалуйста! Неужели, твои понты дороже, чем твоя жизнь? Чем твои дети?! Чем я?..

Дима вздохнул.

Он любил меня. Теперь я точно знала, что он любил. И к моим словам относился куда серьезнее, чем делал вид. Но верить в то, что ему предначертан такой никчемный конец, пока что мешало Эго.

– Ты понимаешь, если в меня будут стрелять, то я просто не пригнусь? – попытался он. – Ты смерти моей хочешь?

– Я не хочу твоей смерти. Это ты вбил себе в голову, что умрешь, как герой. В чистых трусах и со сверкающими запонками. В смерти ничего прекрасного нет! Ты сам это знаешь! Есть силы, которыми ты управлять не властен. Ты тоже можешь погибнуть в аварии.

– Чему быть, того не миновать.

Кан поднялся, я вцепилась в его предплечье и только тогда почувствовала, как напряжен бицепс.

– Дима, карты не говорят о том, чего нельзя избежать. Когда взорвался наш дом, я ничего не увидела…

– Я надеюсь, ты не вещаешь такое при посторонних, Кассандра?

Я отпустила руку. Отодвинулась, оскорбленная.

– Кассандре тоже никто не верил, – сказала я. – Ни ее папаша, велевший втащить Коня в Трою, ни Агамемнон. Троя пала, а Агамемнона убила его жена. Именно так, как предсказывала Кассандра. И Кассандру, к слову, убили тоже. И прижитых ею детей…

Дима сжал губы, глядя на меня сверху вниз. Его ладонь легла мне на щеку, и я умоляюще подняла глаза. Нелегкая это роль. Роль истеричной городской сумасшедшей, чьи пророчества вызывают смех. Я и сама до конца в них не верила. Просто любила его сильней, чем саму себя. Что стоила моя гордость, в сравнении с тем, что я могла потерять?

– Пожалуйста, любимый, – сказала я. – Тебе ведь необязательно говорить им всем – почему. Я тоже никому и никогда ничего не скажу. Ты ведь знаешь… Это будем знать только мы.

Дима наклонился и коснулся губами моих приоткрытых губ.

– Береги детей, хорошо? И себя. Сядь…

Я села. Он подхватил у порога сумку, снял с вешалки пуховик. Я осталась сидеть: прощаться перед дорогой, Дима считал ужасно плохой приметой.

Мы обменялись взглядами.

– Я люблю тебя! – сказал он. – Помни об этом, если… Ладно?

– Я не хочу просто помнить. Я хочу это слышать от тебя самого, – я всхлипнула. – До самой старости. Хочу прожить с тобой долго-долго и умереть в один день…

Я слышала, как грохнула, открываясь, тяжелая железная дверь и голоса парней, ожидавших Диму снаружи.

– Всем пристегнуться, – долетел до окна приказ.

Затем ропот возмущения и Димин, не терпящий возражений, голос:

– Потому что, млять, Я. ТАК. СКАЗАЛ!..

– Можно? – Соня стояла на пороге, с опухшим от слез лицом и тупо смотрела мимо меня.

Я кивнула, посторонилась, пропуская ее в квартиру.

Мы обнялись, не сговариваясь. Припали друг к другу на плечо, словно если обняться как можно крепче, все развеется, словно страшный сон.

– Я не верю, – шепнула Соня охрипшим голосом. Ее дыхание обжигало мне шею. – Они не могли погибнуть вот так…

Я не ответила. Четыре часа… С тех пор, как по радио сообщили о том, что на трассе «…разбилась машина, принадлежавшая известному криминальному авторитету Дмитрию Кану, по кличке Матрица», прошло четыре часа.

А ведь еще с утра он был бизнесменом.

– Я тут же позвонила в милицию, но… Мне никто ничего не говорит, – она отстранилась и, зябко кутаясь в шубу, прошла в гостиную, – я же не член семьи!..

У меня вырвался горловой всхлип.

Мне тоже никто ничего не хотел говорить. Всеми правдами и неправдами, по журналистским каналам, я выяснила, что в машине были обнаружены только три тела, хотя они уехали впятером.

По всей вероятности, они принадлежат Диме, Максу и Толе. Так, по крайней мере, мне рассказали ребята с «Губернии», что были на съемках. Пока я ездила на компанию, посмотреть пленку, на которую они сняли личные вещи покойников, моя няня прихватила кое-что из моих.

Соня стиснула зубы, пытаясь не зарыдать. Она не хуже меня знала, что происходит с вдовами. После того, как их статус становится очевидным, с них обдирают последнее.

– Где твоя охрана?

– Ушла.

– Значит, точно, – прошептала она, стискивая ладони на животе. – Господи…

Утерла слезы, сжав коленями стиснутые руки, тупо уставилась в пустоту.

– Если придут за деньгами или за домом, отдай им все. Не пытайся даже что-то там прятать… Ладно? Плевать на деньги. Главное, самой уцелеть… И дети. Да, дети главное…

Она опять разрыдалась. Беззвучно, но страшно. Я тупо уставилась на ее ладони, когда Соня опять, бессознательно закрыла ими живот.

– Да, – всхлипнула она, отвечая на мой испуганный безмолвный вопрос. – Я сама сегодня утром узнала. Думала, как ему скажу… Что он скажет… Боялась, что он разорется… А тут, по радио… Я немедленно помчалась к тебе.

Я обняла ее, прижав голову к своему плечу.

– Экспертиза еще не сделана, слышишь? То, что это их вещи, еще ничего не значит!..

– Какая в задницу экспертиза?! – взвизгнула Соня, оттолкнув меня. – Твоя охрана ушла! Просто встала с мест и ушла!.. Никто не посмел бы, если бы не было уверенности в том, что это они!..

В спальне заплакали разбуженные дети. Я выругалась, не в силах подавить скопившееся внутри раздражение.

– Да плевать мне! – разрыдавшись, я швырнула в нее полотенцем. Ирке я бы слова не проронила, но Сонечке? Моей Соне? – Я видела трупы! – сказала я. – Их опознали, но я считаю, что по заказу. Дима носил кольцо, понимаешь, Сонь? Не снимая. Либо на пальце, либо на цепочке.

– Кольцо могли снять.

– Не с обгорелого трупа. Оно бы расплавилось. Золото мягкий металл. Остались бы следы… Я все осмотрела. Все.

Мальчики голосили так, что хотелось взять их на руки и… выбросить за окно. Соня смотрела в упор:

– Ты что, ковырялась в трупе? – спросила она с невольным уважением в голосе.

– Помоги мне, – сказала я. – Пожалуйста, помоги мне с детьми! Одна я просто свихнусь…

Соня, вытерла слезы и деловито вынула из кроватки Влада. Я взяла Алекса. Из-за их перекрестных воплей мы не сразу услышали, что кто-то ломится в дверь.

Они расселись на кухне, словно у себя дома.

Санину угодливость, как рукой сняло. И я как-то отстраненно, сквозь боль и тоску, припомнила, что всегда его терпеть не могла. Он тоже явно не собирался выражать мне соболезнования.

– Ну, что? Вот мы и встретились, – сообщил Самсонов, набычившись.

Его, похожие на бульдожьи, брыли подрагивали.

Он смотрел на меня, как смотрел всегда. До того, как Дима взял меня в жены, одним щелчком переставив с низов на вершину. Теперь, когда необходимость быть милым со мной отпала, Самсонов смотрел свысока и презрительно, как он делал раньше. Злорадно даже, как мне показалось, смотрел.

– Думаешь, я забыл, что ты там на меня несла, пока на Иришкиной кухне стояла с Кротким на поводке? Ты у меня, сука, за каждое слово ответишь. Ты мне будешь, сука, сосать, пока на хер не захлебнешься!

Стоящий за его спиной тип, нервно переступил с ноги на ногу. Он был толстый и невероятно блестящий, словно пот и жир нанесли на его лицо тонким слоем, как эмаль из баллончика. Незнакомец что-то прошептал Самсонову на ухо, косясь на третьего, молодого блондина в берцах.

Саня отогнулся назад.

– Че, Олега? Братские чувства не проснулись еще?

Я уставилась на него и лишь сейчас опознала. Защемило сердце.

– Олег?

Парень тоже посмотрел на меня. Хмуро и скорее презрительно, нежели сочувствуя. Скривил красивые полные губы:

– С хуя ли? Она мне – брат?

Сунув пистолет за поясной ремень, по-хозяйски начал шариться в кухонных шкафчиках. Соня, сидевшая за моей спиной, держа на руках хнычущего Влада, вдруг выдохнула, обернувшись на чьи-то шаги. Она не сказала ни слова, но ее молчание было громким, как крик.

– Здравствуйте, девушки! – показался в кухонных дверях человек, которого я не ожидала здесь видеть. – Как говорится, позвольте выразить мои соболезнования… Тебе Леночка и тебе, Сонечка.

– От имени лично вас и уличных детей, которых вы в данный момент представляете? – спросила я ядовито.

Олег хохотнул и обернулся через плечо.

– Не дерзи, суко! Саранки, блядь!

Я яростно обернулась; вспомнила его мальчиком. Голубоглазым и белокурым. Потерянным и напуганным, как и я сама. Наши матери друг с другом не разговаривали. Наши бабки плевали друг другу вслед. Соседи шептались. Мы провожали друг друга взглядами, украдкой маша рукой.

– Братик.

– Сестренка.

Как мне хотелось, чтоб мне позволили с ним играть. Водить за руку, ворча, как делала Танька Усанова со своим братишкой. Садить к себе на колени, расчесывать его густые белокурые волосы. Тогда я была еще маленькой. Не понимала, каким образом Димин сынишка оказался вдруг моим братиком. Меня волновало только, что у меня братик есть.

Я отвела глаза, не выдержав пустого взгляда Олега. Маленькая девочка, мечтавшая как они с братиком убегут далеко-далеко, давно умерла. Маленький братик, с измазанным шоколадом ртом, тоже.

Депутат осел и сузил глаза. Мне показалось, Олег сказал какое-то кодовое слово.

– Какие саранки? – непонимающе спросил Толстый.

Олег не ответил.

Он вел себя так, словно трое старших работали на него. Вызывающе и откровенно презрительно. А они терпели. И Колкин, и Самсонов, и этот, незнакомый мне тип с тонкими пегими волосами. Потому что что-то такое было в его глазах. Что-то похожее на глаза бешенной лисицы, которую обходят и заяц, и волк.

Дима ошибся, решив, что Олег ни на что не годен. Я прижала к груди Алекса, пытаясь успокоить его. Как Дима мог так ошибиться в пасынке? Как не рассмотрел за ангельской внешностью оскал молодого зверя?.. И при чем тут саранки? Откуда у нас цветы? Что именно он имел в виду? Похороны?

– Заткни своих уебков, – так и не просветив никого по этому поводу, парень вытащил армейский нож и указав им на детей, на самом деле оскалился, – иначе я заткну.

– Олег, – укоризненно сказал депутат. – Нельзя так с девушкой.

Олег, в ледяном молчании достал из холодильника колбасу и рассек ее надвое. Откусил и принялся жевать, не сводя с меня холодного психопатского взгляда.

– Пусть в суд на меня подаст.

– Утихомирься, – велел ему депутат.

Олег посмотрел на него, как на кусок дерьма под ногтями и откусил еще колбасы. Он пожевал, затем вдруг повернулся лицом к депутату и так откровенно послал ему по воздуху поцелуй, что я едва не выронила ребенка. Саня и его напарник, несколько удивились, а Колкин едва не взорвался от отвращения.

– Ты долетаешься, Малой. Доиграешься.

Едва за ним внизу захлопнулась дверь подъезда, из гостиной один за другим, молчаливые и отмороженные, как зомби, подтянулись, закончив обыск, три парня, едва ли старше двадцати лет.

Все трое были обуты в берцы и коротко пострижены, но цепей не носили. Были больше похожи на солдат, нежели на братков.

– К делу, – сказал Самсонов. – Мне нужен дом. Из принципа. Я обещал Ирише. Ты можешь забрать квартиру. Больше у нее ничего здесь нет, я сам оформлял документы…

Олег, кромсавший колбасу, лениво поднял голову и слегка кивнул.

Соня зло выдохнула мне на ухо.

– Говорила тебе! Эта сука всегда тебе завидовала!..

– Рот закрой! – рявкнул Саня, вставая. – Не смей вообще о моей женщине своим поганым языком говорить.

– Твоей женщине, – я рассмеялась; страх стирался, уступая место безумству ярости. – Как же она наслаждается каждым мигом, что проводит в твоей постели. Ты никогда не думал, как ей противен?

– Ты, кажется, не врубаешься, правда? Кроткого нет. И Кана больше нет тоже. Есть только ты и я. Еще одно только слово и один из твоих узкоглазых выродков полетит в окно.

– Сама выберешь, какой первый, – развеселившись, добавил его приятель.

Самсонов тоже заржал.

Я стиснула зубы; ярость и боль, желание умереть и ненависть к этому человеку, были плохие советчики. Мне хотелось высказать ему все. Но голос Димы звучал в сознании, приказывая молчать. «Поклянись, что сделаешь все, чтобы выжить самой и спасти детей!»

– Ты, – обратился Иркин муж к застывшему у двери молодому крепкому парню с такими же настороженными, как у Олега глазами, – свободен. Мы сами тут закончим.

«Уличный парень» не шелохнулся. И те, пришедшие, тоже. Олег спокойно проглотил колбасу.

– Ты глухой? Малой!.. Они у тебя тут тоже контуженные?

Не утруждаясь ответом, Олег опять залез в холодильник. Его поведение пугало меня сильнее всего. Он был какой-то холодный, как отмороженный. С безуминкой, застывшей в глубине глаз. Он был, как Голем, который ждет лишь короткой записки, сунутой в рот, чтобы стряхнуть оцепенение и броситься убивать.

– Хватит жрать! – отчего-то взъярился Саня.

– Ебальник закрой, – меланхолично ответил Олег и ударом ножа «прикончив» куриную ножку, вытащил ее на лезвии из недр холодильника. – Бери ключи, документы на дом и сваливай. Квартира моя и девчонки – тоже.

Пегий исподлобья, холодно, смотрел на меня.

– Самсон обещал мне телку, Малой. Я первый ее забил. Еще до твоего отчима. Тогда у меня ее Кроткий из-под носа увел. Второй раз я так с собой не позволю. Я тоже, как бы, не лох. Захочешь по-плохому, мы пободаемся!

И я поняла, вдруг, кто это. Сережа. Бикин. Тот самый страшный, как ядерная зима чувак, который хотел иметь со мной «отношения». Я снова вспомнила Кассандру и Агамемнона. Бикин уж точно не тянул на царя царей. И тем не менее, прав у меня осталось не больше, чем у Кассандры. Мой мир пал.

Олег взглянул на меня.

– Только телку? Ну, ладушки. Хорошо. Бери.

Человек слаб.

Все в мире отступает на второй план, стоит возникнуть опасности. Страх за собственную шкуру перевешивает все остальное. И боль потери, и страх за своих детей.

Мы с Соней обменялись короткими взглядами.

– Вставай, Ленок! – Бикин протянул свою татуированную лапищу.

– Прям здесь, что ли? Че потерпеть не можешь? – спросил Самсонов.

Олег смачно жрал куриную ножку. Его зубы скользили по кости, издавая отвратительный вурдалачий звук. Глаза, суженные и злые, бегали по кухне, словно два пса.

– Братан, – Самсонов что-то зашептал своему напарнику.

– И че теперь? Может, она его еще до смерти вспоминать будет! – Бикин внезапно шагнул вперед, схватил меня за шиворот и рывком поднял на ноги. Едва не вывихнув плечо, я удержала Алекса, прижала его к коленям. Подтянула к себе. Вспомнилось вдруг, как пять лет назад в Сеуле, меня схватил за руку огромный негр. Выволок из такси, не обращая внимания на льющуюся по запястью кровь.

Судьба настигла меня. Она всегда настигает.

– Ты, как там тебя, шалава, – Бикина потряхивало, – возьми у нее ребенка. А ты не ссы, не обижу, если сама тупить не начнешь. Колкин, вон, как пришел, так и вышел. Черномазый американец давно про тебя забыл. Так что не будь резкой, Ленок.

Мы с Соней обменялись пронзительными взглядами.

Она взяла Алекса, так крепко стиснула зубы, что они скрипнули еще громче, чем зубы Олега. Она ничем не могла мне помочь. И я сама ничего не могла поделать. На миг пришла в голову безумная мысль: прикончить его, когда Бикин на меня залезет. Сломать нос, ударив ладонью, как показывал Скотт. Заставить этого мудака захлебнуться собственной кровью.

Я отбросила эту идею. То, чему учат морских пехотинцев, не стоит пытаться повторять дома. За моей спиной были мои дети, моя беременная подруга, которая оказалась здесь лишь из-за меня.

Мое унижение было меньшей из всех потерь.

– Мы быстро, – Бикин толкнул меня в спину. – Где у тебя кровать?..

Я инстинктивно отшатнулась от протянутой в мою сторону лапы; обернулась, краем глаза заметив движение и… бросилась на пол, закрывая спиной Сонечку, державшую моих орущих детей: Олег швырнул куриную кость в раковину и левой рукой, не глядя, метнул вперед нож.

Время замедлилось.

Нож кувыркнулся в воздухе и зависнув, вонзился в потертую на груди кожанку. Бикин охнул, выгнувшись назад. Его глаза стали удивленными и… еще обиженными, что ли? Он склонил голову, пытаясь разглядеть нож. Его руки беспомощно дрогнули, как крылья пингвина. Пошатнувшись, Бикин качнулся и, громко упав на пол, остался лежать, уставившись стекленеющими глазами в Вечность.

Я едва успела подхватить Алекса, когда чья-то рука ухватила меня за шиворот, с силой потащив на себя и я на заднице поехала по паркету. Соня с орущим Владом, бросилась вслед за мной. «Уличные дети» загородили нас от Самсонова.

Тот даже не пытался что-либо предпринять.

Иркин муж беспомощно глядел то на них, то на моего брата. В его глазах все отчетливей проявлялся страх. Ирка как-то сказала мне, что Сережа, якобы, очень крут. В той же мере, что Кроткий. А Саня?.. Саня никогда не был крут. Он был бухгалтер, который неплохо понимал в цифрах. Видимо, в этой группе, он полагался только на уголовника-Бикина. Тот лежал молча. Под ним растекалась темная лужа. В груди торчала рукоять охотничьего ножа. Толстый все еще косился на нож, явно не в силах проверить произошедшему, когда его с двух сторон, скрутили молчаливые парни.

– Что? Что ты делаешь?! Ты же сам говорил, что тебе насрать на нее!..

Соскочив со стола, Олег коротко ударил берцем в живот бывшего подельника.

– Спиздел!

Санины глаза выкатились и закатились. Повиснув в чужих руках, он отрыгнул воняющую кислятиной лужу.

– Урод, бля, – прошелестел Олег, но его глаза оставались такими же безумными и пустыми. – Каким отмороженным надо быть, чтоб кого-то при мен насиловать?..

Он подошел к убитому, уперся ботинком в его живот и медленно, чтобы не брызнула кровь, вытащил нож. Вытерев лезвие о пуловер мертвеца, Олег швырнул нож в раковину и открыл воду. Прижавшись друг к другу, слишком напуганные, чтобы что-либо уточнять, мы с Соней тупо следили за его действиями.

Олег спокойно вынул из шкафа скотч и с резким звуком оторвал зубами кусок клейкой ленты.

– Да я не знал, что он сразу так! – голосил Самсонов. – Я же пытался ему сказать!

– Сука, как же меня твой голос бесит, – сказал Олег и сунул ему кухонную тряпку в рот, после чего аккуратно заклеил скотчем.

Теперь Саня мог лишь мычать и пучить глаза, что принялся с тройным усердием демонстрировать. И лишь удар ботинком в висок, который отправил его в нокаут, заставил его умолкнуть.

Я рассмеялась вдруг. Истерически. Очень громко и смеялась, пока не начала плакать.

– Ты, ебанутая? – спросил Олег.

Все мужчины, которых я так или иначе любила, считали своим долгом выяснить именно это. Ебанутая ли я?

– Почему ты до сих пор здесь?! – прошипел Олег. – Ты что не врубалась, что за тобой придут? Ты должна была уехать из города, как только узнала!

– Я ездила в морг… Я должна была видеть тело.

Пнув безвольно лежащего Бикина, Олег прорычал какое-то ругательство, заходил по кухне, сжимая ладонями стриженные виски.

– ВСЕ должны были сначала увидеть тело, Ангела! Это была твоя фора. Неужто, так сложно взять и сложить в уме два и два?! Господи! Дал же бог родственничков… Учти, я делаю это только в долг того, что вы тут обе делали для моей девчонки. Кан мертв. Я выяснял по своим каналам. Теперь я главный. И это вот, – он указал на тело, – было чертовски лишним. Попробуем повесить на Толстого… Господи, какая же ты сентиментальная дура!

Я тупо кивнула. Я не собиралась его переубеждать. Сам Дима много раз повторял, что я должна буду сделать. А я, кретинка, осталась и запорола тут все.

– Собери вещи, – велел Олег, глядя мимо меня. – Самое необходимое. Из города ты не выберешься. Когда узнают про Бикина, у нас стопудово появятся новые маленькие друзяки.

– И что нам делать? – тупо спросила я, не в силах отвести взгляда от трупа.

– Я думаю! – сказал Олег и повернул голову. – Господи, батя, что ты на меня возложил?..

И он, картинно встав посреди кухни, поднял лицо к потолку. «Уличные» дети рассаживались вокруг стола.

– Идите и соберите вещи.

– Я не доверяю ему, – прошептала Соня. – Этот чувак – стряхнутый… Знаешь, как он Андрея мучает?.. То не любит, то любит, то люблю, то убью! Он завтра же передумает и убьет тебя!

Я грустно посмотрела в упор. Она, всерьез считала, будто у нас есть выбор?

– Есть деньги? – крикнул Олег.

Он вошел в спальню и расхаживал взад-вперед, пока я судорожно собирала необходимое.

Детские вещи, молочную смесь, какие-то баночки с пюре, памперсы.

– Нет. Нянька все вынесла, пока я… Нет.

– Кр-рыса! – Олег сделал знак и повелел одному из парней. – Возьми-ка Славяна и навести нянечку… Тачку водишь?.. А ты? Что вы за бесполезные бабы, а? Димон!

Я дрогнула от родного имени и с трудом удержалась, чтобы не зарыдать.

– Ты с ней поедешь? – спросил Олег Соню.

– Да, – она держала обмякшего от истерик Влада, как автомат. Решительно и довольно крепко.

– Не надо! – шепнула я.

– С ума сошла? Я в жизни тебя одну не оставлю! Ты просто физически не справишься с двумя сразу.

Олег рассмеялся, не меняясь в лице.

– Какая высокая поэтика и накал. Отец еще не остыл, а вы уже слились в этой вашей, – он повертел рукой воздухе, – любви.

Я подумала, что молчаливым и отмороженным, Олег мне нравился больше. На кухне снова мычал Самсонов и металлически позвякивало что-то. Я слышала, как щелкают конфорки плиты. Сквозь страх, боль и неизвестность, пролетела глупая мысль: они там что, фондю затевают?

Я хихикнула.

– Слышь… это… Ангела, – Олег провел пальцем под носом, смущенно глядя мимо меня.

Я думала, он хочет меня обнять, или что-нибудь в таком духе, как в индийском кино поступают обретенные после долгой разлуки младшие братья, но Олег лишь кивнул на ребенка в моих руках.

– Ты пацана вверх ногами держишь.

Проходя мимо, я невольно остановилась.

Багровый от усилий порвать скотч, которым его опутали, Самсонов что-то промычал в мою сторону. На плите, на раскаленной до розоватого оттенка поверхности, лежали острия нескольких отверток и нож.

– Валите, – сказал Олег, подталкивая нас к двери. – Мне нужны дополнительные сведения. Я расследую убийство.

Я испуганно зыркнула на него.

– Ты что, его пытать будешь?..

– О! – сказал он тоном, в котором смешались лед и яд. – Слыхали, пацаны? Жена Димы-Матрицы против пыток.

– Дима никогда не пытал людей!

– Ну, да! – ответил Олег и «уличные дети» по-гиеньи заулыбались. – Батя был большой души человек.

В последний раз я была здесь почти два года назад.

С Димой.

Мы стояли в спальне, на новеньком, остро пахшем линолеуме и Дима пытался мне объяснить, что не стоит любить того, кто тебя не любит. Как глупо было решить, что он говорил о себе. Он был уверен, что я люблю Макса. Как давно это было.

Еще в другой жизни.

Теперь на этом месте стояла кровать, на которой явно спали. В другое время я близко бы не приблизилась к чужим засаленным простыням, но сейчас мне было плевать. Кусая губы и давясь слезами, я раздела близнецов, кое-как накормила их и успокоила.

Я ощущала себя ничтожеством. Одно дело, мечтать содрать шкуру с виновного, совсем другое – присутствовать. Стоило мне только взглянуть на инструменты, подготовленные для Толстого, как руки затряслись и я сама чуть не наблевала.

– С-с-скальпели?! Я не дам!

Олег вытолкал меня прочь из кухни.

– Этот мудак послал тебе бомбу и, если бы не Максим, ты бы сейчас лежала по всему лесу! Вперемешку с мужем и вашими детьми! И Бикину, не забывай, обещал тебя тоже он. Помнишь, еще Бикина? Попросить ребят, чтобы на тебя его положили?

Я посмотрела на обложенный окровавленными газетами труп и указала на кладовую.

– В белом ящике.

– А теперь уезжайте. Я разберусь.

Уже выходя, я на миг обернулась и провела рукой по его густым, грязным волосам.

– Пожалуйста, будьте осторожны! Вы все!

– Иди!

Так мы и сделали.

Время словно застыло. В полночь пришел Олег. Принял душ, не сказав ни слова, достал одеяла и залег на диван. Этого было достаточно, чтобы понять: сейчас не время расспрашивать. Если бы он что-то узнал, то сказал бы.

– И все равно, я ему не верю, – сказала Соня, когда, поворочавшись, тело в зале застыло, задышало ровно и глубоко. – Ты его взгляд видела? У него «кукушка» стряхнута набекрень. Ты знаешь, что он был в «горячей точке»?..

– Он мой брат!

– Ты его не знаешь!

– Но я хотела бы его знать!

– Пфф!.. Да твой Андрей, мудачилка пакостный, с самого начала сказал мне: эта девочка – вылитый Олег и побежал тебе нализывать! В смысле танцевать сальсу.

– Видишь?! Значит, Олег ему стопроцентно обо мне говорил.

Мы лежали на кровати, положив между собой спящих близнецов. Я водила кончиком пальца по крошечному ушку Влада. Точной копии Диминого. Жалела, что карт с собой не взяла. С каждым новым часом, что я продолжала жить, все меньше верилось, что мой Дима умер.

– Бедные крошечки, – беременность и у Сони сбила настройки мозга, – сколько им пришлось пережить… И смотри-ка, спят, как младенцы. Нам тоже надо поспать.

– Я не засну.

– И я тоже.

Кажется, мы обе заснули, едва это объяснив.

Утро было хмурым и совершенно безрадостным.

Сидя на стуле, поджав под себя одну ногу, Олег с буддийским спокойствием пожирал колбасу. Держа в руке половину батона, он широко раскрывал рот, вонзал зубы в розовую гладкую мякоть и по собачьи, рывком, отрывал кусок. Где бы он ни набрался этих чудесных привычек, он явно не собирался им изменять ради нас двоих.

Соня посматривала на него, как на бешеного пса и старалась привлекать к себе как можно меньше внимания. Мне тоже не хотелось лишний раз встречаться с Олегом взглядами. Как он сказал нам, ночью по городу поползли слухи, что Дима все-таки жив. Что слухи о его смерти были сильно преувеличены. Но точно никто ничего не знал.

– Сильно не радуйтесь, – предостерег Олег. – Пацаны и спиздят не за дорого… будем пока сидеть. Если живой, он поймет, где ты.

– Что с Самсоновым?

Меня знобило.

– Пожалела? Хомяка лишаистого?.. Все сказал, что мне надо было и скончался. Я записал. Колкин сперва, понятно, хотел меня пристрелить, но послушал запись и узбагоился. Правда, я там творчески доработал труп, и он решил, будто бы твой любимый муж постарался. Думаю, от него все эти слухи и поползли. Жену Самсонова пока что пасу. Это она все придумала. Не сам Толстый. Отец приедет… если приедет… – Олег потер лоб ладонью. – Или, я сам решу. Расскажи мне все, что ты знаешь. Ты говорила с ментами?

– Я сама была в морге, – сказала я. – Там есть несколько вопросов. Во-первых, трупы сгорели явно трупами, не живьем. Живые всегда сгорают в такой, ну, как бы боксерской стойке. И ни один из них не носил кольца. Дима носил свое, не снимая… И цепей тоже, их ни у кого не было.

– Это ничего не доказывает. Их могли уже мертвыми сунуть в джип, поснимав голду.

Я пожала плечами.

– Могли, но… Я просто чувствую, что это не они. Я бы их узнала.

Олег поджал губы.

– Не понимаю, как ты умудрилась в подробностях рассмотреть горельцев.

– Я знала работников морга. Связи, Олег!

– Я имею в виду, что ты их подробно рассмотрела, не блеванула. Я бы сам блеванул!

– Да, уж, конечно! Маргаритка, блин, нежная! Как отвертки докрасна раскалять, так не блеванул, – я оборвала себя.

Мы оба звучали, как психопаты.

– Я ничего не понимаю! – вмешалась Сонечка. – Их же всех опознали!

– Дима мог это подстроить. У него на прицепе все городские врачи. Понимаешь, хирурги – это почти что клан. А некоторые патологоанатомы – это те же хирурги, только сильно употребляющие… Сама знаешь, что он мутил по больницам и моргам. Он очень много финансово помогал. И он один из них, понимаешь. Они бы просто так его прикрыли, если бы он сказал. Опознание так просто не делается. Нужны специальные тесты, нужны образцы зубов или крови. Сравнение с картами родственников, тесты на ДНК. Он даже зубы делал только в Корее. Его не могли так просто, в один момент, опознать.

Алекс дергал меня за волосы. Я раздраженно выдрала прядь, и он расплакался. Испытав чудовищный укол совести, я тоже расплакалась и принялась целовать его пухленькую с ямочками ручонку.

– Прости меня, маленький мой. Ну, не плачь! Ну, не плачь, пожалуйста!

Олег молчал, не сводя с меня глаз.

– А можно мне подержать?

– Ну, попробуй.

Олег протянул руки и сказал:

– Алекс! Иди ко мне?

К моему удивлению, Алекс тут же пошел на руки к чужому дяде, даже не оглянувшись на собственную мать! Влад тоже вдруг захотел к нему, и Олег неловко усадил обоих детей к себе на колени.

– Прикольно! – сообщил он. – Дети, я ваш отЭц!

– Не говори так! – я постучала по дереву, старательно, трижды, сплюнув через плечо.

– Ну, вообще-то, технически, ты их дядя, – сказала Соня.

– Блин! Я обоих не удержу!

И мы опять замолчали.

За последние сутки я успела обзавестись паранойей и теперь страдала по полной. Разумеется, что Диме с его связями, ничего не стоило подыскать три подходящих трупа. Как и подделать протоколы о вскрытии. Но вот стоило ли рассказывать об этом Олегу?

Что я знала о нем?

Откуда он вывалился?

Все то, что мне говорил Олег, на сто процентов отличалось от того, что говорил Дима. Хотя, Малой действительно походил на психа и был красив, словно черт.

Я рассматривала его почти что завистливо.

Если так выглядел наш отец, то неудивительно, что моя маман задавалась вопросом, как у них получилась такая дочь. Во мне не было и сотой части того, что было в Олеге.

– И член у него больше и грудак помощней! – словно прочитав мои мысли, буркнула Сонечка. – Сил уже нет на твои дурацкие комплексы!.. Если я такая прекрасная, как ты говоришь, почему я велась на тебя, уродину?

– Чтобы сиять еще ярче на моем фоне?

– Балбеска!

На миг мне стало ужасно совестно, что я думаю в такой миг о каких-то глупостях. О том, что не так красива, как мне хотелось бы быть.

За окном остановилась машина и Олег, словно призрак слетев со стула, осторожно приблизился к окну, выглянул сквозь щель в задернутых занавесках. Дал знать, что тревога ложная.

– И все-таки, давайте в спальню. Там балкон заставленный. Безопаснее, если что…

Уставшие всего на свете бояться, мы просто встали и молча прошли за ним.

– Почему вы перестали общаться? Дима и ты?

Олег презрительно посмотрел на меня.

– Я хотел на него работать, а он сказал, что я – психопат.

Я сглотнула. Меня уже не раз за то короткое время, что мы познакомились, посещала такая же неуютная мысль. Но я не решилась озвучить ее Олегу.

– Если тебя утешит, меня он тоже пытался тестировать.

– Нет, – буркнул он. – Андрей мне рассказывал про твои гадания на картах Таро. Так что не утешает.

Я обиделась, но решила на этом не заострять и вернулась к теме.

– Вы перестали общаться раньше.

– Я понял, что гомосек, – сказал Олег и вдруг улыбнулся, показав оба ряда белых зубов. Своих собственных, насколько я могла в тот момент судить. – Он не хотел, чтоб я это демонстрировал. Дискриминировал, кароч. А там уж собственные дети пошли. На кой ему я? Ну, я и не лез. А меня, там, как бы и не особенно приглашали.

– Я пригласила бы, если бы я знала, что ты мой брат. И я бы с радостью общалась с тобой, если бы ты хоть как-нибудь проявился! И Дима – тоже! Если бы ты хоть раз, хоть как-нибудь проявился! Да даже до Димы! Ты знал ведь, что я с Андреем живу и что меня его ориентация не смущает! Почему ты сам ко мне не пришел? Мы ведь с тобой так ладили в детстве… Почему ты просто не сказал мне, что ты мой брат? Почему я узнала о вас двоих лишь от Димы?!

Он замер, глаза стали дикими.

– Что?

Я не ответила, его вид реально пугал. Особенно, когда Олег смотрел вот так вот, в упор, а его глаза как будто бы разбирали меня на части.

– Что он сказал?!

Соня кашлянула, глазами умоляя заговорить.

– Да ничего особенного. Спросил, что я о тебе думаю, а когда я сказала, что с детства не знаю ничего о тебе, он сказал мне, что ты с Андреем открытым браком живешь.

– НЕТ! – яростно оборвал Олег и я отпрянула, прижав к себе Алекса, который не заплакал на этот раз.

Олег тряхнул головой.

– Я имею в виду, по поводу, чтобы я проявился?

– Ну, естественно, он бы хотел!

– Ублюдок и гомик, – криво ухмыльнулся Олег. – Как не хотеть?

– Дима рассказывал: он бы хотел, чтоб ты был его сыном. Он даже как-то сказал, что когда ему принесли тебя, он проклинал не Оксанку за то, что она ему изменила… А себя. За то, что кореец и не может сделать вид, будто ты его сын. Он бы тебя любым принял, будь дело лишь в ориентации. Дело было в твоем поведении. В том, как ты выставлял себя напоказ! Ты сам знаешь, что в вашем мире значит авторитет. И как легко он теряется… Ты не должен был подставлять его так. Не должен был заставлять его верить, что тебе наплевать на него и его привязанность. Ты вылитый наш отец, он сказал. Представь, насколько ему было больно: снова быть преданным?

Олег стиснул зубы и как-то судорожно вздохнул. Но не сказал ни слова. Молча отвернулся к окну и замер так. Не дыша. Соня, вырвавшись на миг из омута своей скорби, сделала страшные глаза. Отчаянно указывая ими на его спину, что-то безмолвно прокричала одними губами.

Побелев от страха, она смотрела на что-то, что Олег сжимал в кулаке.

Уже потом, когда все было кончено, я не раз задавала себе вопрос: как сама не заметила. Взрыватель у него был в руке. Вот что. Но я не заметила. Не поняла… Соня лучше знала толк в бандитских разборках.

Я больше испугалась, услышав со двора голос Димы.

– Олег!

– Да? – ответил Олег.

– Давай поговорим.

– Ты теперь психотерапевт? Поднимайся в хату, че ты как не родной? Ключики есть?..

Олег повернулся и крепче прижал пальцем кнопку.

– Не бойтесь, – сказал он нам. – Умирать не больно!

Из коридора раздались осторожные, еле слышные, легкие шаги и Дима, державший перед собой пистолет, осторожно заглянул в комнату. Его лицо было украшено парой ссадин и синяком.

– Димочка!

– Не так быстро, детка! – Олег рывком усадил меня на кровать и показал Диме свой взрыватель.

– Зачем? Ведь это же Дима…

Я удивленно посмотрела на брата, на Соню, затем на Диму. Тот просто побелел. Я всхлипнула. Я ничего уже больше не понимала. Кто друг, а кто враг.

– Отпусти ее, кусок идиота!

– Не делай глупостей, бать, – Олег еще раз показал зажатую кнопку.

Дима медленно, дав понять, что стрелять не станет, поднял в раскрытой ладони свой пистолет. Дулом вверх. Олег лишь пожал плечами.

– У тебя красивые дети. И комплексующая жена.

Я дрогнула: вот же гад! Я чувствовала себя ужасно: преданной и обиженной.

– Я тебе голову прострелю, не задев Ангелу, – обронил Дима.

– Да стреляй, – Олег улыбнулся и склонил голову к моему плечу, словно кокетливая девчушка. – Стреляй, батя, стреляй в упор… Полетим прямо к звездам. Чтобы ты не думал, что я лох, который бомбу толком собрать не может.

– О, в этом я ни секунды не сомневался, пока смотрел на свой дом!

Димин взгляд скользнул по сидевшей на полу Соне с мальчиками на руках.

– Сорри, Сонь! – сказал он, отыскав для этого время. – Я живой! Вернулся.

Стиснув зубы, я заглушила рвущиеся из горла рыдания.

– Как ты можешь так говорить?!

– О, да он еще не так может, – Олег положил мне на плечо подбородок, почти интимно прижавшись носом к моей щеке. – Дай ему две минуты: вообразить, как вы тут резвились и он перестреляет нас всех.

– Не трогай меня! – я оттолкнула его и уткнулась лицом в ладони. – Вы больные оба! Что ты, что он!

– Что здесь происходит?! – холодно спросил Дима.

– Я расскажу тебе, – вызвался Олег. – С утра в Хабаровск привезли три горелых трупа. И все, конечно, решили, что это ты. Кроме твоей жены. Пока она ковырялась в горелом мясе, пытаясь всем доказать, что оно – не твое, твоя охрана решила: пора валить. За ними свалила нянька, вся обвешанная шубами. Соня это видела из окна и помчалась, узнать, жива ли, вообще, Ангела. И тут пришли мы. Как раз в тот миг, когда они обе пытались как-то справиться с тем, что вы сдохли и успокоить твоих детей. Я им говорю: раз такая пьянка, поехали в Южный, отметим чисто семьей. Ну, они сразу такие: говно вопрос, только малышей упакуем. А я остался. Я последний мужик в семье, который способен завалить мамонта.

– Почему ты не покинула город, как я велел?!

Я не ответила; у меня началась истерика, и я рыдала, не в силах заговорить.

– Макс жив? – дрожащим голосом уточнила Соня.

Кан посмотрел на нее, но все же выдавил: жив. И Соня тоже, вдруг, разрыдалась от облегчения. Дети, к нам присоединились.

Дима коротко осмотрел сыновей, покосился на меня, почти с отвращением, без всякого выражения посмотрел на Соню и опять на Олега.

– Чего ты хочешь? – спросил он спокойно.

– Большую пиццу и молочный коктейль! – сообщил Олег, обозлившись. – Прекрати выть! Он щас подумает, будто ты от горя ревешь. Только потому, что он возвратился. Ты же дочь Витьки. Как ты можешь его любить?.. Знаешь, в чем прикол, батя? Мы тут масик пообщались с моей сестрой… Я ведь тоже не виноват, что я не узкоглазым родился. Кто знает, если б ты меня признать мог, ты бы не считал меня психопатом. И ты бы дал мне сразу все объяснить. И я бы, может, рассказал тебе, для кого я собирал бомбочку. И мы бы обошлись без мясобойни на твоей хате?

– Олег…

– Я всю свою гребанную жизнь пытался тебе доказать, что я твой сын! Я так старался походить на тебя, а ты назвал меня психопатом!

– Ты и есть психопат, Олег, – сказал Дима тихо.

Тот шмыгнул носом, как мальчик, которого не взяли в игру и вдруг рывком поднялся, заорал:

– Да и пошел ты на хуй! Слышишь, ты? Хер собачий! Я тебя любил, я тобой восхищался! Я бы за тебя сдох. Я за тебя только подставлялся, когда считал, что тебя не стало!..

Дима тоже вдруг перешел на крик.

– Ты моих парней покрошил, ублюдок проклятый! Чтобы прикрыть себя! Думаешь, я поверю, будто Толстый способен был порезать хоть что-то, кроме еды? Что он справился бы так с Бикином?! Ты его убил! Причем, с одного удара! А другие ты нанес позже, имитируя, будто первый последним был! Хоть бы сестру спросил! Она б тебе рассказала, чем посмертные раны отличаются от прижизненных!

– Она была слегка занята, – оборвал Олег. – Рыдала с горя, что я не дал Бикину с нею порезвиться!

Дима опешил.

– Я не планировал никого валить. Я думал, что Ангела уже уехала и мы спокойно поделим все. Я до последнего думал, что Толстый только заберет дом, как он обещал своей жирнявой Ирише. Но тут Бикин заявил, что у него планы на твою девушку. И что ему это обещали.

Дима на миг застыл, потом качнул головой и презрительно взглянул на меня.

– Пардон, но ты повторяешься… И, к слову, знаешь, Олеж, что самое шикарное в психопатах? То, как вы все умеете врать.

– Если я психопат, то ты сам не лучше! Все сразу же поверили, будто ты вернулся, просто глянув на Толстого. Он во всем признался!

– Ты прислал мне бомбу! Не Толстый! Ты!

– Я ее сделал, но не прислал! Меня подставили! А ты меня и слушать не захотел! Ты веришь всем, кроме тех, кто тебя хоть капельку любит! – рявкнул Олег, ударив кулаком по кровати.

Мы все, по инерции, дернулись, но… ничего не произошло.

Олег уперся локтями в колени и по-мальчишески, горько, расплакавшись, отбросил взрыватель. Тот упал к Диминым ногам, и он подхватил его, едва не выронив пистолет. Я медленно выпрямилась: тут хватило бы познаний, почерпнутых из кино. Дима выругался и отбросил бесполезный пугач. Будь он настоящий, рвануло бы, как только Олег отпустил кнопку.

– Я привез их сюда, потому что думал, будто ты мертв, – парень уже овладел собой и медленно, словно не до конца уверенный в том, что делает, вытирал слезы.

Дима перевел дух, держа пистолет направленным на Олега.

– И ты убил моего бухгалтера, чтобы он помогал мне в загробном царстве?! А потом притворился, что взял в заложники собственную сестру.

– Иди ты в жопу! Нет у меня сестры. Ты даже не посчитал, что мог бы нас познакомить!

– Кроткий! – крикнул Кан, держа приемного сына под прицелом. – Иди сюда и забери девок.

– Я никуда не пойду, пока он не выслушает Олега! Не трожь меня! – прорыдала я.

Макс даже не пытался: он замер, увидев Соню.

– Ты что здесь делаешь, мать твою?!

– А я вот не удивлен. Даже не спрашивай: меня тут не было, я ничего не видел.

– Знаешь, что я видела, Дим? Как уходила твоя охрана. Ты думаешь, что ты самый умный, так ведь? Особенный?.. Но когда ты сдохнешь, тебя закопают, как всех. И ничего не останется. Всех, кто тебя любил, ты отбросил. Этот мальчик – единственный, кто тебя не предал! И черт, я не знаю, что именно в тебе так любит твоя жена: Макс много лучше тебя в постели!

Кан дернулся, Максим покраснел.

– Замолчи, Соня!

– Нет, Макс, я не замолчу! Что я тут делаю? Я тебе скажу. С утра я узнала, что я беременна, а в обед, что ты мертв! Куда мне было идти, если не к жене твоего дурацкого друга?! Кто еще мог что-то о тебе знать?!

У Макса отвисла челюсть.

– О! Замечательно! – прошипела Соня. – Я все поняла! И раз ты так ко мне относишься, никуда я за тобой не пойду! Пусть Кан убьет меня вместе с твоим ребенком!

– Прекрати этот «Ералаш!», – резко оборвал ее Дима.

– Нет, я не прекращу! Мы тут все трое были словно солдаты. И если бы ты хоть на минуточку доверял родным тебе людям, мы бы сейчас все просто обнимались и плакали. Но не-е-ет! Мы с Линой посмели собраться и горевать о вас за твоей спиной!

На Димином лице проступали красные пятна. Ошарашенный, преданный, не знающий, кому доверять и доверять ли, он рассмеялся, но от этого смеха у меня по спине пробежал холодок. Это был смех человека, который принял решение.

Я так много плакала последние сутки, что слез уже не осталось. Горло сдавило стальным жестким обручем, но слезы не шли. Голос дрожал и ломался. Скакал по регистрам, словно раненный олененок.

– Ты ведь попал в аварию, правда, Дим? Ты попал в аварию на дороге?.. – спросила я, чтобы воскресить в нем хоть каплю веры в мои слова. – Это Ирка все начала. Это она накрутила Толстого! Мы все тебе говорили. И Макс, и я! Даже Андрей это видел и рассказал Олегу.

– Сон приснился? – слова падали из его горла, как льдинки и разбивались у ног. – Или, карты опять?

В голосе была боль, словно Дима снова стоял у края. И я поняла вдруг, что он ничего не знает. Что стоило ему появиться, как все опять стали врать, тасовать события и делать вид, что не было ничего. И я – последняя из всех, кому он мог бы поверить. Потому что его предавали только любимые.

Меня же он любил сильнее всех остальных. И потому – меньше всех мне верил.

– Толстый вытащил Олега из жопы, в которую он по собственной тупости вляпался на войне, – сказал Дима так, словно у него на части сердце рвалось. – Толстый же его познакомил с Колкиным. И он убил его, как свинью, зарезал! Ты там тоже была, а? Скажи, была? Он никогда бы не нашел мои скальпели!

– Дима…

Он оттолкнул меня от себя.

Олег тут же вскинулся, выхватив откуда-то нож и сжал в пальцах, словно хотел метнуть его Диме в горло. Кан тут же вновь вскинул пистолет.

– Не рыпайся, – рявкнул он. – Если бы ты закончил школу, кусок психопата, то знал бы, что пуля летит быстрее, чем нож.

– Ты просто не видел, как я бросаю, – огрызнулся Олег, – ботан.

Он встал перед ним и раскинул руки. Рукоять ножа крутилась в правой так быстро, словно кончик лезвия упирался в невидимую нам точку. Быстро-быстро. Словно «волчок». Дима удобнее перехватил пистолет, держа его на линии глаз.

Я слышала, как выдохнула Соня, закрывая обеими ладонями рот. Слышала, как Макс пророкотал что-то, но не разобрала что именно.

Воздух между Димой и Олегом сгустился. Они оба шли к этому всю жизнь. С того дня, как развернув одеяльце, Дима увидел в чертах своего сынишки черты другого мужчины, но не нашел своих.

– Я любил тебя, как родного! – сказал Дима, держа палец на спусковом крючке. – И я все сделал, чтоб уберечь тебя от такой судьбы.

Нож словно по волшебству изменил положение и теперь Олег держал его за лезвие двумя пальцами.

– Помнишь «Горца», пап? В финале останется только один из нас.

– Я не твой папа! – сквозь зубы напомнил Дима.

Олег вдруг дрогнул и уронил нож.

Тот с грохотом упал на пол, кувыркнулся по нему, как спецназовец и затих, отражая свет люстры.

– Если так, стреляй.

Нервное напряжение последних суток вырвалось громким воплем. Соня мертвой хваткой вцепилась мне в руку, чтоб не позволить встать; она сама плакала.

– Вы знали, что недоверие – это степень, в которой он проявляет свою любовь?

Олег рассмеялся и распахнул руки.

– Давай, стреляй, папа! Я тоже тебя люблю!

Рука, державшая пистолет, упала вдоль тела. Оружие выскользнуло, Дима яростно стиснул зубы, зажмурив на миг глаза.

– Да что ты за уебан такой, а? – пробормотал он сдавленным голосом.

Затем схватил пасынка за футболку и рывком притянув к себе. Олег содрогнулся, пряча от нас лицо.

– Пойдемте, – Кроткий наклонился, подхватил пистолет и кивком велел нам с Сонечкой разобрать детей.

Олег сидел на кухне и без всякого выражения на лице, жадно ел суп.

Если он и волновался, когда Кан всех нас чуть не перестрелял, то уже сумел с собой справиться. Нашу квартиру пока что чистили, и мы решили заночевать здесь. Полный треш и хаос, как в коммуналке.

Макс, Соня, Дима, Олег, дети. И я…

Почему, я всегда единственная, кто умеет готовить?!

Макс мылся с дороги. Соня что-то чирикала. Наверное, спинку помогала тереть…

Дети спали.

Мы трое были на кухне.

Олег ел шумно, жадно, как большинство изголодавшихся молодых парней, которые в любой жизненной ситуации умеют сохранять аппетит. Вот только лицо у него ничего на свете не выражало.

– Контузия, – объяснил мне Макс. – У него плохо со зрительным распознаванием эмоций.

И кратко поведал, что Олег был в плену. Глядя на него, я задыхалась от бессильной злобы и нежности.

Напротив, наклонившись над собственной тарелкой, сидел Дима и медленно, напряженно жевал. Словно надеялся золотой слиток зубами нащупать. Я стояла у плиты и переворачивала котлеты, вполуха прислушиваясь к беседе.

– …то есть, ты просто попросил Колкина и он тебе всей душой распахнулся навстречу, – уточнил Кан.

Олег поднял глаза. По эмоциональности парень мог соревноваться с золотой рыбкой.

– Мы были уверены, что ты мертв… Колкин поначалу подозревал, что за этим стоит мужик, но не ожидал, что это Бикин и прочее. Я попросил его дать мне шанс разобраться. Он мне позволил. Александр Геннадьевич очень хорошо относится к тебе и твоей семье, и… очень хорошо к некоторым друзьям моего Андрея.

– Чего? – возмутилась я. – Он не гомик. Он ко мне самой клинья бил!

– У тебя тогда груди не было, – ласково объяснил Олег.

В свои двадцать лет он был старее, чем Дима в сорок один. Он не любил, – по словам Андрюши, – говорить о том, через что прошел на войне. Но я уже сама догадалась по поседевшим вискам. И было больно, до тошноты, до боли в сердце, до вывернутых кишок. Я думала о собственных сыновьях. О том, что им еще, быть может, предстоит. О том, от чего ни я, ни Дима не сумеем их защитить.

– Окей, ну а ты чего во все это дерьмо полез? – отвлек его Дима. – Тебе заняться нечем? В войнушку не наигрался? Почему ты сразу же не пришел ко мне?!

– Чтоб ты меня пристрелил?

– Я бы никогда этого не сделал. Я бы выслушал.

– Допустим, но что с того? Тогда я не знал, кто и что за этим стоит. И я по-прежнему хотел на тебя работать, – упрямо сказал Олег. – Я думал: щас, соберу доказательств, пойду к тебе. Авария все планы смешала.

– Да, ну?..

– Нет, правда. Когда его жена опять без мыла полезла к Ангеле в жопу, я сразу с Кротким поговорил. Ангела тоже не понимала, что на Ирку нашло, но ты был так занят: ревновал к Соне. Хотя там секса было на пять минут и остальное – лишь обнимашки. Андрей ведь жил с ними. И он всю эту их «любовь» наблюдал. А что до Ирки, Андрей сам лично слышал и много раз, как она твою жену пыталась против Макса настроить. Ангела тебе говорила, Кроткий тебе говорил, что на него бочку катят, я говорил… А ты что всем отвечал? «Ребята, живите дружно!» Ты меня, вообще, всерьез не воспринимаешь!

– Ты в зеркало себя давно видел? – поинтересовался Дима. – Ты свои глаза стеклянные малолетнего торчка, видел? Как тебя вообще воспринимать всерьез?

– Я под тебя кошу, – совершенно серьезно ответил Олег, но Дима решил, что это – прикол такой и весело рассмеялся. Мы только переглянулись и быстро опустили глаза: по мне, так у Олега здорово выходило. Очень даже похоже.

– Смешно! – сообщил Кан, когда насмеялся и мы как-то не решились сказать ему, что пасынок отнюдь не шутил.

– Ты сам говорил: чем ты кажешься отмороженнее, тем больше тебя боятся.

– А еще я тебе говорил: иди в институт, Олега. Учись, человеком станешь. Почему ты этого не услышал?

Он презрительно скривил красивые губы.

– Да че ты начинаешь? – гундящий голос звучал почти по-мальчишески. – Какой институт? Я хочу на тебя работать.

– Кем? Няней?

Кажется, то, каким образом ребята пасынка вернули мне шубы и драгоценности, Дима тоже не одобрял. Мол, не обязательно было бить старушку ногами. Он вообще так себя вел, словно прокурором заделался. Видимо, успел поклясться в чем-то, пока кувыркался с машиной по трассе.

И теперь выполнял.

– Главным по безопасности, – сообщил Олег. – У меня задумка по своей базе охранную конторку открыть. Слежение, все дела. И охрана… Нормальная.

– Я хочу отойти от этого дерьма, – в сотый раз сказал Дима. – Ты слышишь меня?

– Да, слышу. Вот и отходи, я тебя прикрою. Или тебе западло из-за того, что я гомик?

Теперь, когда его могли слышать только свои, Дима дал волю чувствам:

– Ты задолбал уже! Тебе обязательно на всех углах об этом орать?! Спи ты, блядь, с кем хочешь, но молча! Как все нормальные люди!

Олег отодвинул тарелку и, навалившись локтями на стол, в упор посмотрел на Диму.

– Как ты, да?

Тот прокашлялся.

– Ты мог в любое время приехать к нам, я бы вас познакомил. Даже не позвонил ни разу, не поздравил, хотя стопроцентно раньше меня про детей узнал. От своего наблюдательного. У него бы смелости не хватило позвонить мне, не посоветовавшись с тобой.

– А тебе не приходило в голову, что я решил: «У него теперь своя семья. Его настоящие дети! Если я ему нужен, он сам позвонит мне и скажет: «Олега, заедь до нас! Мы теперь, риал родственники. По крови!» Я ведь с радостью бы заехал, в любое время! И сколько раз ты мне позвонил?

– Ты прекрасно знал, что Ангела болела.

– Тем более! Может, я б хотел тебя поддержать? Может, мне тоже было бы не насрать?

– О, господи, – сказал Дима. – У вас это что, семейное? Считать, что вы не нужны, если вас об этом официально не известили? В следующий раз, блядь, телеграмму тебе пришлю! Заверенную нотариусом.

– Да что ты к нам пристал? Какое, к черту «семейное»? Я даже не знаю это хрена! И она тоже не знает. А ты так предъявляешь, будто мы и с ним были заодно! Ты, в натуре, к своим пацанчика присмотрись: у них ебальнички подозрительные, пиздец.

Я покраснела, оскорбленная тем, как он назвал маленькие личики моих сыновей, но Дима взглядом велел не вмешиваться.

– Я присмотрюсь. Как только у них появится страсть к вырезанию кубиков из живых людей.

Олег вздохнул, словно столетний старик, которого уговаривают отказаться от привычки выкурить трубочку.

– Ну, да. Хорошо. Я запаниковал. Я понятия не имел, как все повернется. Пошел такой треш, что я просто не знал, что я должен делать. Дети орут, девки от страха седеют, Бикин объясняет, чтобы она не рыпалась, иначе выбросит одного ребенка в окно. Блин, пап. Ну, что бы ты сделал на моем месте? В рукопашную я бы Бикина не скрутил! У меня выбора не было. и времени всего на один удар. Если б узнали, могли меня подтянуть. Мы трое как бы заявились на территорию. Пришлось Толстого валить. А за кубики… Я хотел дать понять, что я не шучу. Ты сам все девяностые кружил под кличкой Гестапо. За то, что блондин, что ли?

Дима злобно смотрел на него.

– Я немец наполовину. Кому-то показалось прикольным.

– Ну, это была моя первая мысль, – равнодушно сказал Олег. – Только знаю, что когда пошли слухи, что ты не мертв, твоя бывшая охрана стала ссаться снегом со льдом. Видимо, не в курсе, что это шутка… Про какие-то там пытки пиздят и вырезанные органы. Ну, дебилы, че с них возьмешь? Понабрали по объявлению, пока ты был на хирургическом семинаре.

Дима махнул рукой и посмотрел на меня.

– Почему тебя все хотят именно изнасиловать, в итоге, а?.. Не избить, не пристрелить? Почему не Соню?

Я почувствовала, что краска заливает лицо и отвела глаза.

– Может быть, я – прирожденная жертва, а, Дим?

Он не повелся.

– К счастью, за твоей спиной всегда стоит какой-то, героически настроенный маньяк.

– Ну, тебе-то виднее… Трупы, режем, да? В морге, мать твою?! Поверить не могу, что я была такой дурой! Видела я тебя сегодня с утра!.. Айболит, блин!

– Это просто игра на публику!

Я открыла рот, чтоб сказать ему, что игра на публику, это то, что происходит сейчас. Что не вчера родилась и больше ему не верю. Но тут вмешался Олег.

– Я не дебил, – сообщил он вдруг, ни к селу, ни к городу. – У меня замедленная реакция после плена. Я из реальности выпадаю время от времени.

– И как ты собрался за безопасностью наблюдать?

– Я лечусь, – возразил Олег. – И я тренируюсь «просыпаться». Как ниндзя!

– Он все равно будет этим заниматься, – сказала я, потому что рот уже все равно раскрыла. – С тобой или без тебя. Ты меня спросил, так вот: да. Я хочу, чтобы ты его на работу взял. И рассказал про микробов. Он одним ножом режет колбасу и людей. Траванется же, жаль будет… Такой хорошенький, прям затискала бы.

Олег тупо хлопнул глазами, когда я сжала его в объятиях, обхватив за шею. Беспомощно открыл и вновь закрыл рот. Посмотрел на Диму, не решаясь разбить объятия и явно ощущая себя неловко. Тот вздохнул и покрутил пальцем у виска.

– Вы оба – ебанутые, – сказал он. – Я не садист и не пытаю живых людей, говорю же вам, идиоты! У меня просто… такая репутация!

– Да-да, – согласился Олег. Потом улыбнулся вдруг, ему очень шла улыбка. – Я сказал, что я – от тебя и Толстый от уважения сам собой распался на части. Пап, там квартира в доме. Думаешь, этот слизень выдержал бы такое еще живьем? На его визг сбежались бы с Комсомольска.

– Спальня обита войлоком.

– В спальню я не ходил. Мне стыдно от одной мысли, что мой отец – гетеросексуал.

Дима рассмеялся, не выдержав.

– Так я скажу пацанам, что мы под тебя переходим?.. Типа, твоя бригада «скорой помощи», или патологоанатомическая служба или как ты там, захочешь нас называть?

Дима раздраженно покачал головой.

– Я девок вожу и контрабанду, дебил! Контрабанду!

– Тогда я сам буду оперировать, – парировал Олег.

Я проснулась в ночи, судорожно вытянув руку, нащупала Димино плечо и облегченно выдохнула. Он, что-то проворчав, перевернулся на бок и притянув меня к себе, крепко обнял поперек тела.

– Я здесь, здесь.

Выдохнув, я накрыла его руку своей. Закрыла глаза.

В ту ночь, когда, возвращаясь из Комсомольска, он не справился с управлением. Его спас ремень безопасности. И то, что Дима не летел, как обычно, выжимая из джипа все, на что тот способен, а ехал. На демократичных ста километрах в час. Это не спасло его от двойного сальто вместе с машиной. Но сберегло от смерти, когда джип приземлился на крышу.

Какое-то время Дима провел, вися башкой вниз, как летучая мышь. Матерясь и вознося молитвы, черному небу, он выбрался из машины и попытался отыскать телефон. Он как раз продолжал пытаться, когда летевший за ним, как условились, Толя, на полном ходу протаранил перевернутый джип.

Там, без Димы, невзирая на приказ и обещание отстрелить всем яйца, никто не счел нужным пристегнуться. Толя и сидевший за ним Макс, отделались легким испугом, а вот задремавшему Пашке не повезло. Тот вылетел из кабины, пробив головой ветровое стекло.

Пока Дима, продолжая грозить всем кастрацией, накладывал потерявшему сознание охраннику шины на шею; пока сломавший обе ноги Витек рыдал и проклинал свою бандитскую долю, на дороге появился груженный бревнами грузовик.

Шофер спешил…

Потом они, все шестеро, включая Пашку, который от грохота взрыва очнулся, сидели на обочине и хмуро смотрели на то, как красиво горят три автомобиля.

Телефоны догорали в их недрах.

Шофер грузовика, выскочивший из кабины, сжимая в руке две бутылки деревенского самогона, горевал больше всех. Это не помешало ему поделиться спасенным спиртным с товарищами по несчастью. Пока они добрались до ближайшего населенного пункта, согреваясь по очереди, Дима, который обычно не пил, ужрался в хлам.

И пока он торчал в деревенской больничке, беседуя с главврачом, что медицина нынче не та, в морг доставили три обгоревших тела.

– Ёма-ё! – расстроился врач. – Да что за житиё?!

И Дима отчего-то решил, что обязан помочь этому приятному со всех сторон человеку и организовал транспортировку тел к джипу. Самогон в крови подсказал ему, что из хабаровских тачек, трупы прямиком повезут в Хабаровск.

Наутро, когда он проснулся, жалея о том, что не умер еще вчера, Макс хмуро спросил:

– Что дальше?

– В смысле? – не понял Дима.

– В прямом. Нам уже на поминки скидываются. Я не могу дозвониться ни до Соньки, ни до Ангелы. Малой вообще с радаров исчез. Какой план?

– План?

– Да, план. Ты же неспроста тех херов разложил по нашим машинам?

– Штозанах…? – неразборчиво огорчился Дима и первым же поездом рванул обратно в Хабаровск, где обнаружил пустую, пропахшую хлоркой и горелым мясом квартиру…

Я прижалась спиной к его груди, слушая, как ровно бьется в ней сердце.

– Я думал, я спячу, когда мне сказали, что этот придурок вас в заложники взял…

– Почему – придурок?..

– Ты видела, что он с Самсоновым сделал?

То, что Иркин муж со своим приятелем собирались сделать со мной, напрочь убило во мне способность сочувствовать. Как и то, что Ирка-сука, их на это сподвигла. Шептались, что она уехала с ребенком домой, во Владивосток, но подробности я узнавать не решалась. Если ее Саня собирался поступить так со мной, лучше не думать о том, как поступил мой Дима.

Как Маугли с дикими собаками?.. Или, как дикие собаки с семьей волка-одиночки?

Я отбросила гнетущую мысль. Я вообще старалась не думать. Так было легче жить. Все они стоили друг друга. Слабонервным не место там, где люди играют на жизнь и бабки.

– Мало ему! – огрызнулась я.

– Да уж немало, поверь! – отозвался Кан.

– Он угрожал, что выбросит одного из моих сыновей в окно. Что я сама могу выбрать – какого. Мне всего будет мало! Тебя там не было, так что!..

Я подавила в груди «заткнись». Его кулак сжался, Дима усилием воли расслабил пальцы.

– Дело не только в Толстом. Дело в Олеге. Такие как он… Никогда не знаешь, в какую сторону повернется флюгер. Ему нравится убивать.

– Про тебя твердят то же самое.

– Мне приходилось… Это разные вещи.

– Вот и ему пришлось. Тебя там не было, Дима. Ты не видел этих двоих… Знаю, он меня тогда не считал даже человеком. Но есть вещи важнее, чем я. Мои дети. Он считает их братьями, он ради них подставился. Он ведь правда думал, будто ты – мертв! Я хочу… Если с тобой, не дай бог, что-нибудь случится, я хочу, чтобы он был рядом. Он нас не бросил, понимаешь? Он был с нами, когда все остальные ушли. Только он и Соня. И с ней я тоже буду общаться! Всегда.

– У меня такое чувство, что мы теперь – шведская семья…

– Да, – сказал голос с пола и, вжикнув молнией спальника, Олег проворчал. – Причем, очень бедная. Дайте поспать уже!..

Мы стояли бок о бок, в одинаковых белых платьях и улыбались в камеру, дрожа от холода. День выдался промозглый и я не видела никакого смысла делать тысячу снимков с красными носами.

– Еще разо-ок, – призывал фотограф. – У-лыб-нулись! Отлично!..

– Максимочка, застрели его, – прошептала Соня.

– Потом, когда снимки сделает, – ответил ее новообретенный муж.

– И обработает, – добавил мой собственный.

– Па, – вылез Олег. – Там в ресторане ждут уже. Третий раз звонили.

На нем был черный костюм, на шее – галстук-бабочка, за локоть держалась девушка из модельного агентства. Дура-дурой, модель-моделью, как уже успел заметить мой Шеф. Это не мешало ему пытаться строить ей глазки.

Андрюша тоже был с девушкой. С подружкой из парикмахерской, которая согласилась сыграть подружку на свадьбе. Ради такого случая, он был не накрашен и не ломался, как делал, стоило нам оказаться наедине.

– Я скажу водителю, – вызвался он таким нормальным, гетеросексуальным тоном, что я чуть не задохнулась от смеха.

Мы сели в лимузин. Соня и Макс уселись напротив.

– Поверить не могу, что ты не сбежал из ЗАГСа, – сказала она, крепко-крепко сжав его руку.

– Сам не могу, – откликнулся Макс. – Я до последнего надеялся, что Кан и твоего ребенка усыновит.

– Ты же просил, чтобы я тебе ребенка подарил, – Дима улыбался. – Вот, радуйся. Будет вылитый я.

– И немного от Ленки.

– Какие вы придурки, невзирая на возраст, – снисходительно заметила Соня и ущипнула Максима за ухо. – Поверить не могу, что я вообще решилась рожать от тебя!

– Это все твой собственный возраст, – парировал он. – Ты можешь, конечно, говорить, что ты любишь девушек, но пойди-ка, попробуй родить от девушки. И тут, как Супермен из-за тучи, в твоих объятиях появляюсь я! В трусах поверх легинсов. Надежный, как «Мистер Мускул».

Мы рассмеялись, и я вдруг вспомнила, как мы сидели на нашей кухне, уверенные, что их уже нет в живых. И Соня бессознательно сжимала ладонями свой живот. Меня передернуло. Я неосознанно сжала Димину руку, Соня, так же инстинктивно сжала руку Максима. Мы улыбнулись друг другу, обменявшись понимающими взглядами. Просто подруги, – хоть она и клялась, что никогда не станет унижать свою любовь дружбой.

Те сутки, что мы провели считая наших любимых мертвыми, изменили все. Она сказала Максу, что беременна и будет рожать. С ним, или без него. А он ответил: «Рожать ты всяко будешь одна, я на такое смотреть не буду. Но в ЗАГС пойдем вместе!»

И Соня, конечно же, согласилась. Когда перестала плакать от счастья, прыгать и верещать.

– Что, если мы поженимся в один день? – спросила я, не в силах справиться с мыслью, что мне придется присутствовать не только на своем, но еще и на их свадебном банкете.

– Да! – с готовностью согласилась она. – С радостью!

И Дима, в кои-то веки, не возражал.

– Мы с Кротким будем кричать вам «Горько!» – сообщил он.