Стать каплей воды, стать куском камня… Мир утонул в холодном октябрьском дожде, сумерки давно уже стали ночью, тьму то и дело рассекал желтый огонь фар, а он стоял, вцепившись заледенелыми руками в чугунную ограду. Камень и вода. Его нет, его уже нет. Год, два… Три года.

— Акка Кнебекайзе, Акка Кнебекайзе! В нашей стае завелся мальчишка!..^[4]

Так? Нет, у Сельмы Лагерлёф немного иначе. Можно бы в книгу заглянуть, но она осталась в Стокгольме, не забыл, просто в чемодан не влезла. Надо написать квартирному хозяину, чтобы переслал по почте. Но это потом, а сейчас…

Листок белой бумаги, густо исписанный с двух сторон. Улика! Во-первых, почерк, во-вторых, отпечатки пальцев. И бумага редкая, очень дорогая, такую не в каждом кабинете найдешь. Все нужное уже скопировано, значит, бумагу-предательницу самое время… Сжечь? Был бы здесь шотландский замок с ненасытным зевом камина, да еще тяжелая кочерга — пепел разворошить. Тот, кто прислал бумагу, как-то рассказал, что в Британии авторитет начальника выражается, в том числе, и в размере каминной кочерги. Зигмунд Фрейд! Прав был покойник, прав!

Но если не шотландский замок, а маленькая квартирка в ровном, словно спичечный коробок, пятиэтажном доме в стиле Баухауз? Сам Людвиг Мис ван дер Роэ строил, ученик Бруно Таута. С точки зрения нынешних нравов не здания, а срамота — в цвет яичного желтка, и ни одной колонны. Геббельс, прежний гауляйтер Берлина, собирался снести все это неподобство, только не успел. Если бы центр, а то, считай, окраина, район Альт-Хоэншёнхаузен. Так и остался дом — до грядущей реконструкции столицы согласно плана, составленного лично фюрером. Выглядит пятиэтажка не по-имперски, зато квартиры удобные и сдаются за приличную цену. Среди удобств — газовые печки на три конфорки каждая. Бумагу жечь можно, но не слишком удобно.

Не беда! Нет большого камина, обойдемся маленьким. Тяжелая бронзовая пепельница из комиссионного магазина для кремации вполне подходит. Жечь приходится без торопливости, разрывая каждую страницу на три части. Не беда, ночь длинная. Первый лист бумаги, второй… Вот и все, ни почерка, ни отпечатков пальцев.

Шпионской науке его никогда не учили, однако и дилетанту понятно: легче всего погореть на связи. Опасность номер два — бдительные соседи, особенно здесь, в столице Рейха. Однако доносов много, целый водопад, поэтому читают все подряд, но проверяют далеко не каждый. Много писем из-за границы — повод, а вот свет, горящий в квартире почти целую ночь, пожалуй, и нет. Это в России при царе Петре запрещалось что-либо писать, запершись. А если в квартире на третьем этаже живет научный работник, консультант Бранденбургского музея, то включенный свет никого особо не удивит. Ученые — они такие, им положено.

…Радиоприемник приходится слушать с немалой осторожностью. Стены в доме-желтке не слишком толстые.

Чужой рукописи нет, осталась копия, что не так опасно. Случись беда, погорит он один.

— В мирное время продержаться можно долго, — объяснил ему человек, назвавшийся Мельником. — У контрразведки нет лишних сотрудников. Энтузиазма тоже нет, работы и так слишком много.

Встретились словно истинные шпионы. Акер Брюге, район верфей, свежий ветер с моря, неяркое северное солнце. У него в левой руке — купленный в соседнем киоске журнал, у Мельника — трубка в зубах. Ее он так и не закурил, спрятал и достал сигареты.

— Здравствуйте, доктор Фест!

Сама эта встреча, случившаяся позапрошлым летом — из области невероятного. Эмигранту, живущему на птичьих правах в Швеции, захотелось поговорить с кем-то из руководства Германского сопротивления. Ему ли одному! В каждом кабинете большого дома на Принц-Альбрехт-штрассе от желающих не продышаться. Однако им не удалось, а ему — вполне, пусть и не сразу. Родственник, знакомые, родственники знакомых… Кто-то дернул за ниточку, где-то зазвенел колокольчик… Ехать пришлось не слишком далеко, из Швеции в соседнюю Норвегию.

Подпольщик Мельник так и просился на страницы книги о шпионах — годами чуть за тридцать, крепок, улыбчив, седина на висках. Ни одного имени не назвал, включая собственное. «Мельник! Не господин, не товарищ, просто». Выслушал, почти не перебивая, ненадолго задумался.

— Хотите стать нашим князем Руффо?

Доктор Фест не удивился вопросу. Юркие журналисты давно уже во всех подробностях описали свержение Бенито Муссолини. Князь Руффо ди Скалетта, когда-то бесправный ссыльный, а ныне премьер-министр, был у заговорщиков начальником штаба. Сам князь ни о чем подобном не говорил, но и не пытался спорить. Фашисты из числа непримиримых стреляли в него дважды, но каждый раз судьба отводила пулю.

— У Германского сопротивления уже есть начальник штаба, — ответил он Мельнику. — Считайте меня просто корреспондентом.

О том, что в Рейх можно возвращаться, друзья уже предупредили. Ни Рёма, ни Геббельса нет в живых, у всех прочих никаких претензий к доктору Иоганну Фесту нет. Эмигрантом больше, эмигрантом меньше… Особенно если он не коммунист, не сторонник Штрассера, не еврей и даже не социал-демократ. Листовок не клеил, песок в подшипники не сыпал. Просто — уехал.

«Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом, — сказал как-то пастор Мартин Нимёллер. — Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я не был социал-демократом. Когда они хватали членов профсоюза, я молчал: я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной — заступиться за меня было уже некому».

Пастор Нимёллер сейчас в Заксенхаузене. Мельник предупредил: в его случае кацетом не отделаться. И помочь некому, он, доктор Иоганн Фест, специалист по немецкому средневековью, один в Берлине^[5].

Соль проснулась от резкого толчка. Привстала, протерла глаза. Станция? Да, очередная и судя по одноэтажному зданию под черепицей не слишком заметная, странно, что вообще остановились. Она хотела нырнуть обратно в близкое и уютное сонное королевство, но в тишине купе внезапно послышалось:

Когда-то очень давно, в прежней жизни, Анри Леконт заказал бронзовую табличку, дабы украсить дверь их семейной квартиры. Имя, фамилия, гордое «филолог» и приемные часы — с шести до восьми вечера. Не любил, когда отрывают от работы, кроме того смотреть на табличку было очень приятно. С тех пор изменилось все, но на двери его нынешнего жилища надпись все же имелась. Не табличка, листок бумаги на клею. Все то же, и приемные часы те же. Стучались, правда, очень и очень редко. Потому и не стал вешать колокольчик, как у соседей. Ни к чему.

— Ты дикарь и невежда! — уверенно заявил Пьер Вальян, отхлебывая из глиняного стаканчика. — Никакой богемы на Монмартре давно нет, сейчас сюда туристов возят. Веком не ошибся? Или ты экспонатом решил поработать?

Однокурсник постучал в дверь в три минуты седьмого. Если же учесть, что в портфеле он принес бутылку очень неплохого «Vigné-Lourac Duras-Cabernet», то можно и призадуматься. Со временем бывший приятель мог просто угадать, но красное вино? В дни их знакомства Анри Леконт предпочитал белое и то не всякое, считая себя знатоком. Красное пусть пьют плебеи! Тем не менее, Вальян принес именно красное…

Впрочем, пришел — ладно, принес — хорошо. В жизни и не такие совпадения случаются.

— Ты чем хоть занимаешься?

Анри Леконт очень удивился.

— Я?! Ничем серьезным. Как и ты.

Гость шевельнул усиками.

— Я, между прочим, вице-директор у Гастона Галлимара. Уже третий месяц.

Кажется, слегка обиделся. А чего обижаться? Дорогой костюм, модное пальто, запонки с камнями, вид сытый, ухоженный. Когда-то он сам, Анри Леконт, был таким…

— А я переводчик в издательстве «Файар». Это что, занятие? Ты, помнится, мечтал издать собрание сочинений Оноре Ракана с собственными комментариями? Еще говорил, что маркиз Ракан куда интереснее маркиза де Сада.

Гость неуверенно дернул острым носом.

— Ракан? Издам Ракана, обязательно издам. Сначала следует на ноги встать. От кого я это слышу, Анри? Ты же сам когда-то говорил…

Он кивнул в ответ. И говорил, и думал. Для карьеры нужен хороший фундамент. Например, несколько лет работы в престижном частном лицее, где каждая ученица — клад, если подойти с умом и должной осторожностью.

Думал. Теперь уже нет. Интересно, что принесло сюда Вальяна? Они, конечно, приятели, но… Тоже — были, прошедшее время.

— Кстати, тебя тут тряхнуло? Прошлой ночью?

Анри Леконт лишь удивленно моргнул. Приятель (в прошедшем времени) подался вперед, понизил голос:

— Что-то рвануло, очень мощное, вроде склада боеприпасов. В центре города почти незаметно, а в северных пригородах стекла повылетали. С войны такого не было. И…

Обернулся, взглянул на дверь.

— И в Лондоне тоже. И в Берлине. Правительство с утра заседает.

Бывший учитель в ответ пожал плечами.

— И ладно! Объявят мобилизацию — узнаем.

Взял со стола опустевшую бутылку, поставил на край, затем, подумав, подошел к подоконнику. Еще одна, пусть и не «Duras-Cabernet». Сойдет!

— Тебе что, и вправду все равно? — осведомился Вальян, когда хозяин наполнил стаканчики. Леконт согласно кивнул.

— Абсолютно. В армии кормят, а вино я и там достану.

Гость помотал головой.

— Анри, так нельзя! Я понимаю, что Инесса…

Леконт выставил ладонь, словно отгораживаясь от Прошлого.

— Ни слова больше!.. Пьер! Я не тигр, меня не надо обкладывать со всех сторон. Почему-то кажется, ты пришел не для того, чтобы пригласить меня на работу к Галлимару. Кайся!

Тот вздохнул в ответ.

— Ты… Ты мою сестру помнишь? Мари-Жаклин?

— К-кого?

— Начинайте! — вздохнул директор герр Краузе и без особой нужды протер платком лоб. В музейном хранилище топили экономно, только бы прогнать сырость.

Один рабочий, ростом повыше и с усами, слева, второй, широкоплечий лысый коротышка, справа. Вид флегматичный, равнодушный. Их дело маленькое, скажут — развернут, скажут — совсем наоборот.

Дело оказалось непростым. Еще бы! Семь метров в длину, три с половиной в высоту. Хорошо еще пыли нет — полотно хранилось в надежном футляре с намертво приклеенным матерчатым номерком. Когда процесс был завершен, герр Краузе тигром прошелся вдоль полотна, глубоко вздохнул.

Выдохнул…

— Что… Что это?! Я спрашиваю…

— Картина, — честно отрапортовал доктор Иоганн Фест. — Ян Матейко «Прусская дань», она же «Присяга Пруссии на верность Польше». 1885 год, авторская копия. Состояние приличное, реставрация не требуется.

— Откуда вы взяли эту гадость?

Консультант Фест невольно огорчился. Почему гадость? Аляповато, конечно, зато во всех подробностях. Как раз для музея.

— С исторической точки зрения все достаточно точно. Обратите внимание, герр Краузе: в центре — Великий Магистр, который, стоя на коленях, присягает на верность польскому королю Сигизмунду и передает ему штандарт с гербом Пруссии…

— Хватит! — директор скривился, словно хинина лизнул, — Сам вижу! 10 апреля 1525 года, самая позорная страница нашей истории!

Безнадежно махнув рукой, вновь потянулся к платку.

— Сворачивайте!

Когда полотно вернулось в футляр, а рабочие были отправлены восвояси, герр Краузе, лично закрыв за ними дверь, повернулся, обжег взглядом.

— В концлагерь захотели? Откуда вообще взялось такое в нашем музее? Какой предатель заказал копию?

Удержаться было практически невозможно, но доктор Фест все-таки сумел не улыбнуться.

— Лично его императорское величество кайзер Вильгельм Фридрих Людвиг. Письмо по его повелению написал гофмаршал двора. Кайзеру, кстати тоже напомнили про национальный позор, на что его величество изволил ответить: «Это наша история!»

— О мой бог!

— Не горбитесь, юная мадемуазель! — наставительно молвила, теперь уже по-французски, слегка грассируя, tovarisсh Дора Богарне. — Плечи шире, спинку — ровнее!

Соль сглотнула и повиновалась. В это хмурое октябрьское утро ее спутница смотрелась под стать осенней погоде. Лучше не спорить.

— Всегда держите себя так, будто за вами наблюдает сразу сотня не слишком доброжелательных к вам особ. Вы бывали на скачках в Аскоте? Ах, да!.. Ну, тогда представьте, что вы в Большом театре на премьере нового балета Глиэра… И, между нами говоря, не следует так сжимать вилку. Держите ее, будто она — всего лишь перышко.

Соль чуть не зарычала в ответ, но все же в последний миг сдержалась. Tovarisсh Дора Богарне в чем-то права. За ними, действительно, наблюдали, причем сразу трое: двое в форме при погонах, один в штатском с военной выправкой. Подошли, стали в пяти шагах от столика — и ни с места. Официанты опасливо обходили их стороной.

Охрана — двое парней в штатском рядом, за соседним столом. Заказали только кофе, сидят и наблюдают вполглаза.

Венгрия — непростая страна. «Колыбель фашизма», как объясняли на политинформациях. Адмирал Хорти с помощью иностранных интервентов сверг советскую власть еще в 1919-м, утопив здешних коммунистов в Дунае.

На рассвете поезд прибыл в Будапешт, на вокзал Ньюгати. Соль была настолько сонной, что не запомнила ничего, кроме огромной стеклянной крыши. Такси — и вскоре еще один вокзал — Келети, этот вообще огромный, словно египетская пирамида. Ресторан, куда неутомимая tovarisсh Дора Богарне повела всю их компанию, едва сдав вещи в багаж, оказался ему под стать — мрачный, темный с огромными колоннами и утонувшим в полумраке расписным потолком. Зато играл оркестр, вначале нечто истинно венгерское, хоть в пляс пускайся, затем более привычные танго и фокстроты.

Соль помнила, что венгерская кухня славится обилием жгучего перца, но к счастью, блюда им подали самые обычные, среднеевропейские.

— Вы что-то хотели сказать, мадемуазель? — поинтересовалась зоркая спутница. — Не стесняйтесь! За столом принято вести непринужденную беседу. Только не о политике и не о войне.

Соль взглянула исподлобья.

— Kogda ja em, ja gluh i nem.

Tovarisсh Дора Богарне негромко рассмеялась.

— Вы же видите, мадемуазель, за нами следят. Если бы не дипломатические паспорта, нас, скорее всего, задержали бы. Нарушу запрет и напомню: война закончилась совсем недавно. Итак, предмет беседы должен быть прост и невинен…

Прост и невинен? Соль обернулась в сторону оркестра. Теперь к музыкантам присоединилась певица, длинноволосая и в широкой юбке. Наверняка цыганка.

— Песня знакомая. Я ее, кажется, по радио слыхала.

Спутница невозмутимо кивнула.

— Я тоже. Очень популярная новинка под названием «Brazil»^[10]. О чем конкретно поет эта безвкусная девица, не знаю, но в оригинале ничего особенного. Мулаты, кокосы на пальмах и самба в свете луны. Наверняка заказало агентство Кука, чтобы продать лишнюю сотню путевок. Может быть, вы помните, три года назад нечто подобное пели про Аргентину.

Соль только вздохнула в ответ. «В знойном небе пылает солнце, в бурном море гуляют волны…» Фиолетовая Аргентина, красное вино! Интересно, знает ли tovarisсh Богарне кто на самом деле Зофи Ган, школьница из подмосковного интерната?

Иногда ночью, получив личное разрешение директора, она выходила из монастырского корпуса и рассматривала звездное небо. Когда удавалось найти синий Регул, очень радовалась.

— А про географию можно? В смысле за столом?

Брови суровой спутницы поползли вверх, и Соль воспользовалась моментом.

— Почему мы так странно едем?

Показалось ей или нет, но наблюдавший за ними тип в штатском при этих словах пододвинулся ближе.

— Потому что сейчас на море — время штормов. Неудобно и даже опасно, поэтому руководство запретило. А что касаемо географии прикладной… Польскую границу по понятным причинам нам с вами лучше не пересекать, а в Рейхе до сих пор разыскивают графиню Соланж де Керси.

Соль поняла, что больше ей ничего не скажут, и взяла с блюдечка принесенную официантом чашку кофе. Зловредная tovarisсh Богарне заказала ей кофе с молоком.

Оркестр заиграл чардаш.

Серж Бродски, бессменный редактор отдела молодежной литературы издательства «Файар», радостно улыбнувшись, достал из ящика стола пухлый томик в бумажной обложке. Серж всегда улыбался пока дело не доходило до выплаты гонорара. Тогда его взгляд наполнялся вековой печалью предков, когда-то бежавших из Российской империи, спасаясь от погромов. Деньги? Какие деньги? Вы же знаете наши сложные обстоятельства! Или вы не патриот «Файара»?

Анри Леконт взвесил книжку на ладони, оценив яркую, выполненную в три краски обложку. Капитан Астероид получился на славу, красотка Кейт — вообще вне конкуренции, титановая маска Злодея наводила ужас. «Ловушка для Капитана Астероида» часть вторая, как и было обещано.

— Договор, если ты не против, подпишем через пару дней, — редактор почесал ногтем мизинца левое ухо. — Сегодня, знаешь, секретарша с работы отпросилась, у нее матушка прихворнула.

Бывший учитель охотно кивнул.

— Конечно! Хоть через неделю. Только имей в виду — работать начну лишь после того, как подпись поставлю и получу аванс. А перед этим прочитаю договор, причем очень и очень внимательно.

Редактор несколько сник, но быстро воспрянул.

— Представляешь, Анри, как раз перед тобой приходила одна дама, между прочим, приятельница самого Хемингуэя. Сидит на мели, работу просит…

Настал черед улыбаться Анри Леконту.

— Она тебе переведет — стилем старины Хэма. Фразы. Короткие фразы. Очень. Глагол «сказал». Пятьдесят раз. Подряд.

Бродски задумался, зачем-то оглянулся на дверь.

— С глаголами как-нибудь разберемся… А может, пусть себе переводит? Сегодня с директором говорил, и обозначилась, представь себе, некая перспектива. Как раз для тебя.

Вновь заглянув в ящик стола, извлек на свет божий старый мятый журнал.

— 1916 год. «Необычайные похождения Жюдекса». Помнишь такого?

Анри Леконт дернул плечами.

— Тоже мне, герой! Фантомас, подогретый к ужину. Кому он сейчас нужен?

— Ты что, Анри, газет не читаешь?

Рядом с журналом легла «Фигаро», на этот раз вчерашняя. Бывший учитель гордо расправил плечи.

— Нет!

Большие черные буквы поперек страницы:

«ЖЮДЕКС! НОВАЯ КРОВЬ!»

Слышимость в доме, особенно в ночное время, отменная, поэтому с радиоприемником приходилось соблюдать крайнюю осторожность. Доктор Фест даже подумывал приобрести наушники, но в последний момент не решился. Коллега Краузе прав, доносят все на всех. Того и гляди в магазине проявят бдительность: зачем законопослушному немцу наушники? Как гласит шутка с длинной факирской бородой: если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят. Поэтому звук убирал, особенно если включал приемник после заката.

«Говорит радиостанция «Свободная Германия». Вы слушали обзор нашего постоянного корреспондента из Стокгольма доктора Левеншельда. Номер регистрации — 4».

Можно выключать, сеанс связи окончен. Нелепое и непонятное слушателям сообщение о номере регистрации сделано исключительно для него, для доктора Левеншельда. «4» — значит все четыре отчета дошли до адресата.

Первые полгода обходились сигнальными открытками. Обратный адрес: «Берлин, Главный почтамт, до востребования», картинка какая угодно, как и текст, главное — цифра в тексте. «Буду после 3-го» значит, Мельник получил все три его отчета. Потом неведомые друзья договорились с руководством «Свободной Германии». Пока система связи не давала сбоев.

Обзор же, переданный этой ночью, по-своему уникален. Месяц назад в ведомстве Геринга, уполномоченного по четырехлетнему плану, была составлена подробная справка по добыче и переработке топлива в Рейхе. Ключевой раздел — выпуск искусственного бензина, которым предполагалось снабжать страну в случае войны. Вывод же очевиден: для танков, пожалуй, хватит (но от дизелей придется отказаться), для автотранспорта — нет. Об авиации и флоте и говорить не приходится, для них требуется нефть, которая в Рейхе добывается чисто символически.

Сложно? И пусть, «Свободная Германия» работает не только для столь любимых фюрером домохозяек.

В рассекречивании подобной информации есть еще один смысл. В руководстве Германии хватает умных людей. Узнают об утечке секретов — станут осторожнее. Этой весной решалась судьба Европы, Рейх был на шаг от нападения на Польшу. Однако Вермахт так и не перешел границу. Причин тому наверняка много, но такие отчеты — одна из гирек на весах.

Среди прочего Мельник поведал, что уже не первый год военные тайны Рейха то и дело появляются на страницах различного бульварного чтива про пришельцев и космические войны. Как попадают туда, иной вопрос, но фюрер по самым достоверным данным весьма недоволен и даже запретил в его присутствии произносить название «Аргентина».

Доктор Фест очень удивился (чем Аргентина провинилась?), но переспрашивать не стал. Может, книжки печатают именно там?

— Папа-а-а! Мы тебя жде-е-ем!..

Девочка лет двенадцати помахала маленькой смешной шляпкой с лентами. Отбежав за угол ближайшего дома, выглянула. Исчезла. Мельник помахал ей вслед.

— Прощай, конспирация! И не упрекнешь, больше года не виделись.

Иоганн Фест улыбнулся.

— Вам можно только позавидовать… Итак, договорились. То, что пойдет в открытую прессу и на радио, пусть будет подписано именем доктора Левеншельда. А что? Почтенный германист, преподает где-нибудь в Стокгольме.

— Левеншельд, — Мельник на миг задумался. — Сельма Лагерлёф, насколько я помню?^[11] Не возражаю, но стапо этим не обманешь. Зато когда их агенты попытаются сорвать маску… Да! Если удастся, то это будет самой удачной моей операцией!

Посмотрел на парящих в небе чаек, улыбнулся, смешно, совершенно по-детски, наморщив нос.

— Начнут искать Левеншельда, конечно же, в Швеции. А вдруг? В Стокгольме никого не найдут, но где-нибудь в Гетеборге или Мальме… Выяснится, что оттуда только что уехал страшный и ужасный Рудольф Рёсслер^[12]. Не слыхали о таком, доктор? Зато Гиммлер и Мюллер прекрасно его знают. Чуть ли ни самый опасный враг Рейха! Скорее всего, настоящий Рёсслер погиб по время вторжения в Швейцарию, но даже его тень сумеет вас защитить. Однако это моя забота, а вы… Нужен еще один псевдоним — для совсем-совсем своих. Скажем, мне придется докладывать камраду Вальтеру Эйгеру.

Доктор Фест невольно подобрался. Неуловимый Вальтер Эйгер, руководитель Германского сопротивления! Что бы такого придумать? Впрочем, зачем придумывать?

Он тоже поглядел на парящих над морем чаек. А если представить, что это дикие гуси? Лагерлёф писала не только о Левеншельдах.

— Помните мальчика, который не захотел, чтобы его друга подали на блюде — жаренного и с яблоками?

Мельник не думал и секунды.

— Конечно, помню, камрад Нильс!

— Tovarisсh Дора Богарне! В шторм на корабле и в самом деле, не слишком уютно. Но почему бы не полететь самолетом? Летом наш класс возили в Тушино на авиационный парад, я видела самого Михаила Громова!

— Юная мадемуазель! Если бы вы лично договорились с товарищем Громовым, мое руководство не стало бы возражать, особенно если вы бы выбрали тяжелый бомбардировщик. Тогда о вашей поездке узнал бы весь мир, чего вы, вероятно, и добиваетесь. Неужели неясно? Регулярное авиационное сообщение СССР установил далеко не со всеми европейскими столицами. Открою маленькую тайну: перед нашей поездкой границу пересекли еще две группы дипломатических работников. Такая тактика у военных именуется «россыпью».

Соль лишь вздохнула и вновь повернулась к залитому дождем вагонному окну. Что за ним, понять мудрено, вроде бы горы, но очень далеко, у самого горизонта. Оставалось пожалеть, что у землян нет самого обычного рейсового ракетоплана. От Москвы до Парижа — всего час, а то и меньше. Впрочем, путь они держат никак не в Париж.

Из Будапешта выехали где-то через час, но добрались только до венгерской границы, где и надолго застряли в маленьком городке с длинным непроизносимым названием. Пришлось скучать в зале ожидания, охранники же, меняясь, дежурили на вокзальном почтамте, ожидая какую-то важную телеграмму. Ее суровая спутница явно начала нервничать и даже достала свою серебряную фляжку. Толком ничего не объяснила, но помянула Белград. Кажется, в югославскую столицу ехать ей никак не хотелось. Наконец, телеграмма пришла, но еще час ушел на покупку билетов. Наконец, тронулись. Куда? Как выяснилось, в Любляну. Вначале Соль растерялась — ни о какой Любляне ей в школе не рассказывали! Пришлось взглянуть на купленную в киоске карту. Объяснилось все просто, в немецких учебниках город именовался по-довоенному — Лайбах. У истинных арийцев славянские названия не в чести.

Привычный стук колес, дождь за окном. Газету Соль уже изучила, новых на понятных языках купить не удалось, оставалось в подражание великому сыщику Шерлоку Холмсу заниматься дедукцией. Tovarisсh Богарне почему-то не желает ехать в Белград. А куда можно еще попасть из Будапешта? Рейх, включая проглоченную им Австрию, отпадает, остается… Италия? Почему бы и нет, если верить газете «Известия» отношения с ней у СССР сейчас неплохие. В целом же складывается впечатление, что в Москве до последнего момента не знали, каков будет их маршрут — до Белграда или, допустим, до Рима. Почему так? Что общего между Италией и Югославией?

Она покосилась на спутницу. Tovarisсh Дора Богарне определенно клевала носом. Пустая рюмочка сползла к самому краю стола…

А общего немало. Обе страны находятся на юге Европы, обе очень бедные, у обеих проблемы с Германией. Все? Нет, не все!

…Tovarisсh Богарне откинулась назад и негромко захрапела, вероятно, последняя рюмка оказалась лишней. А еще из рода Бонапартов… Точно! Италия и Югославия — монархии! Она, дева Соланж, графиня, пусть это лишь титул вежливости, сопровождает же ее сама Богарне! Совпадение? Шерлок Холмс в такую случайность бы точно не поверил!

Монархия же — это не просто король на троне. Отец рассказывал, что Орден Возвращения имеет право на установление отношений де-факто с государствами Европы, но только с монархиями! Почему? Все просто, республики с точки зрения традиционного права не имеют суверенитета. Складываем два и два, что в результате? Tovarisсh Дора Богарне везет ее к тем, кто имеет возможность установить контакт с Клеменцией? Да!..

Вначале Соль обрадовалось, потом почему-то испугалась. Вскочила, шагнула к двери. Пусть ее спутница видит сладкие сны, она же закажет у проводника чай и… Нет, она закажет кофе, причем самый крепкий, такой как она пила в мансарде у Герды. Да, закажет кофе — и…

Взялась за ручку, но повернуть ее не успела, дверь отъехала сама.

— Девочка, отойди в сторону!

Черный пистолетный ствол — прямо в лицо.

…Луч бластера с шипением рассек мрак. Сталь, наконец-то, поддалась, и Капитан Астероид проник в самое сердце Черной Звезды. Из глубины донесся приглушенный стон, полный неизреченной муки…

Анри Леконт перелистал несколько страниц. Зря, зря вы, мсье Капитан! Красотка Кейт, между прочим, предупреждала… И что там дальше?

…вскричала Фиолетовая Принцесса. — Я столько лет ждала! Ждала только вас! О-о-о!..

Руки протянулись, губы прильнули… И что теперь? Пол провалится или на губах окажется сонное зелье?

…Выросли длинные черные когти…

Тоже вариант! Бывший учитель закрыл томик в бумажной обложке. Ничего неожиданного, отважный Капитан прет, словно бульдозер, не глядя по сторонам, прямиком в ловушку, устроенную злодеем в титановой маске. Сюжет прямой как стрела, но при этом целых три страницы посвящены испытаниям реактивного двигателя, причем цифр там не меньше, чем в реальном отчете. А чтобы читатель не заскучал, все это перемежается сценами пыток с использованием трехголовой крысы. Язык простой, переводить легко, понадобится всего одна редактура…

За окном — снова дождь. Никто не мешает, можно прямо сейчас садиться за работу. Здравствуй, Аргентина, фиолетовая планета!

Или все-таки Жюдекс?

В предложении Сержа Бродски имелся всего один, но очень весомый резон. Деньги! Малый остаток сбережений позволит протянуть только до конца года, переводы — ненадежное подспорье. Бродски может и обидеться, а очередь у кормушки длинная. Есть, правда, еще один вариант — тексты для кабаре, уже предлагали.

Он ждал чего угодно, но только не скуки. Когда вваливаются средь ночи и увозят на черном авто (Mercedes 260D с дизельным двигателем, кто ездит на таких, знал весь Берлин), что-то должно измениться в жизни, причем решительно и безвозвратно. Страшно, но и интересно тоже. Любопытство не умирает даже в Аду. Только перешагни невидимую черту…

Перешагнул — и ничего особенного не случилось. Если это черта, то он застрял прямо на ней между двумя мирами. Назад уже нельзя, вперед не пускают.

Ехали недолго, до ближайшего полицейского участка, мимо которого он каждое утро шел к автобусной остановке. Два этажа, красный кирпич, табличка с орлом, скучающий дежурный за столом.

— Стоять здесь!

Доктор Иоганн Фест почему-то обиделся. Полицейский участок? Здесь место пьяницам, дебоширам и еще карманникам, всех кто посерьезнее увозят в Главное управление, что на Унтер-ден-Линден. Он что, недостоин? Выходит, нет. После получаса ожидания такой же сонный «бык», но явно офицер, отвел на второй этаж, причем даже не в камеру, а в пустой кабинет, где явно намечался ремонт. Стол уже вынесли, стулья пока оставили, два целых, один трехногий. На стенах пусто, если гвоздей не считать. И шторы сняли.

— Стучите, если что, — зевнул на прощание «бык».

Хлопнула дверь.

Доктор Иоганн Фест садиться не стал. На подоконнике обнаружилась пепельница, полная пыльных окурков. Он посмотрел в черное стекло и достал пачку «Юно». Хорошо, догадался сунуть в карман!

После первой затяжки стало немного легче. Если подумать, все логично. Куда стапо увозило арестованных? Это знал весь Берлин — на улицу Принц-Альбрехт-штрассе. А что там теперь? То-то! Его просто некуда девать!

Доктор Левеншельд, германист из Швеции, злорадно рассмеялся. Да у вас и камер уже нет, погорельцы! Жаль, гараж не сгорел, ходили бы пешком — или на такси тратились!

Когда окурок присоединился ко всем прочим, Иоганн Фест выбрал стул поприличнее и устроился у стены, чтобы окно оставалось перед глазами. Не смотреть же на дверь!

…Почему он не в камере? Криминальная полиция так-сяк, но законы соблюдает. Его никто не арестовывал, для этого нужны бланк, печать — и начальственная подпись. А где это все? В иной канцелярии — адской!

Настроение сразу улучшилось. Ничего, поскучаем! Одно непонятно, что за чушь нес господин Никак? Сатанизм? «Бык» что, вообразил себя Крамером — и заодно Шпренгером^[14]? «Компендиум магического искусства» могли посчитать шифровальной книгой. Бред, но вполне в нынешнем духе. Но тетрадь Рауха?

Доктор Иоганн Фест поглядел сквозь стекло, но там ничего не было, кроме густой вязкой тьмы.

Нацисты все-таки идиоты!

Вагон тряхнуло, но tovarisсh Дора Богарне и ухом не повела. Поклон, еще поклон… Реверанс…

— Спину держите ровно, маленькая мадемуазель. Пусть изгибаются танцовщицы кабаре. Придворный поклон — знак не унижения, а уважения к своему визави.

Соль сглотнула. Всякого ожидала, но придворные поклоны? Может быть, эта Богарне белогвардейская лазутчица? Как там пишет лучший советский поэт Сергей Михалков?

Перчаток майор Грандидье не носил, и сбитые костяшки были заметны сразу, причем на обеих руках. Анри Леконт невольно поежился. Такой может! Плечи под пальто ткань рвут, подбородком кокосовые орехи колоть можно.

Майор заметил его взгляд и многообещающе улыбнулся. Бывший учитель на всякий случай постарался отодвинуться подальше.

В дверцу постучали. Девочка с чердака прижалась носом к мокрому стеклу. Грандидье успокаивающе махнул рукой. Нос исчез.

— Переживает. В прошлый раз мы с одним парнем не договорились. Он, тоже, кстати, стихи писал.

Анри Леконт сглотнул.

— Разыгрываете?

Майор пожал тяжелыми плечами.

— Если верить одному австрийскому физику, ныне работающему на англичан, кошка в коробке может быть одновременно и живой и мертвой. Вы сейчас именно в таком положении, мсье Леконт. И не думайте, что я вас пугаю. Ну, разве что чуть-чуть.

Повернулся, надвинулся, дохнув табачным духом.

— А насколько «чуть» мы сейчас вместе с вами определим. Мсье Леконт! Не происходит ли с вами в последние дни чего-нибудь странного? Допустим, объявились давние знакомые, которые много лет знать вас не хотели. Или кто-то стал предлагать новую работу, причем очень настойчиво.

На этот раз он совершенно не удивился.

— Было. Вашу племянницу почему-то заинтересовали мои стихи, а вы, господин майор, очень настойчиво пытаетесь мне что-то предложить.

Грандидье беззвучно рассмеялся.

— Я мог бы показать свое удостоверение, чтобы вы отнеслись к нашей беседе серьезно, но вы, мсье Леконт, уверен, даже не знаете о существовании моей службы. Поступим иначе. Вы же не были в армии?

Бывший учитель невольно дернулся.

— Нет, но…. Я в университете учился! Отсрочка!..

— А после? Тогда как раз вышел новый закон, отменяющий льготы…

Анри отвернулся и стал смотреть в окно. Закон вышел, и отцу Инессы пришлось очень постараться.

— …Но это еще не поздно исправить. Точнее, я уже исправил, в портфеле распоряжение военного министра о призыве вас на действительную службу. Печать, подпись, номер — все на месте. Показать?

Бывший учитель заставил себя повернуть голову и взглянуть майору в глаза.

— Не надо, верю. Если бы у меня был сын, вы бы его похитили и стали пытать. Чего хотите?

Грандидье вновь безмятежно усмехнулся.

— Вы несколько преувеличиваете. Была бы сейчас война… Хочу же я следующего. Распоряжение министра так и останется у меня в портфеле, а вы совершенно добровольно и даже с энтузиазмом возьметесь за одну работу. Оплата вас устроит, кроме того возможны премиальные. Питание и жилье за наш счет, интересное общество обеспечим.

На миг подумалось о том, что о Жюдексе писать не придется, и то благо. Но все остальное…

— Господин майор! Откуда мне знать, что вы работаете на Францию? А вдруг вы гестаповец?

Сказал — и невольно поежился, заметив, как дрогнули сбитые в кровь костяшки. Впрочем, ответил Грандидье очень спокойно.

— Мог бы отвести вас к премьер-министру, но его нет в списке допуска к операции. А с моим непосредственным начальством познакомиться нельзя, государственная тайна… Впрочем, есть вариант. Вы родному дяде поверите?

— Дяде? — изумился Леконт. — А-а-а… А которому из них?

С родственниками он почти не виделся, тем не менее они имелись — два отцовых брата, старший и младший, и еще мамин. Раньше Леконт отправлял им всем открытки на дни рождения и к Рождеству, но в последние годы перестал.

Ответом майор его не удостоил. Хмыкнул, положил ладони на рулевое колесо.

— Поехали!

— Стойте, стойте! — возопил Анри. — У меня в квартире… Там женщина! Сейчас она спит, но когда проснется, ей наверняка будет нужна помощь.

Теперь удивился Грандидье, впервые за весь разговор.

— Помощь? А что вы с ней сделали?

Много позже доктор Фест понял, что Рудольф Брандт, заместитель президента института Аненербе, сцепился с ним отнюдь не случайно. Началось все много раньше, в Стокгольме, тоже на научной конференции, но куда более скромной. Очередной некруглый юбилей Андерса Фрюкселля стал поводом для дежурного университетского мероприятия. Иоганн Фест решил и сам выступить с докладом о найденных им бумагах Фридриха Рауха. Декан, один из организаторов, поинтересовался, чем конкретно был занят всеми забытый профессор. Узнав, восхитился и утвердил Феста руководителем секции «Народные верования и официальная церковь». А как еще назвать, если все доклады о ведьмах и колдунах? Все шло по плану, но на второй день слово предоставили никому не ведомому парню с военной выправкой, записанному как аспирант-вольнослушатель Мюнхенского университета. Что это может значить, не слишком задумывались — все-таки гость! А зря, парень оказался прямиком из Аненербе, причем из тех, кому что Гегель, что Шлегель, лишь бы строем ходили. Доклад писал явно не он, парень сбивался, начинал читать заново, но был неудержим, словно атакующий танк. Идея же была проста, как осиновый кол: ведьмовские процессы лишь отражение борьбы древней языческой — истинно арийской! — религии с еврейским христианством. На такое реагировать не положено, и ученые мужи весь доклад демонстративно отворачивались. Доктор Фест и сам бы смолчал, но ближе к концу парень заявил, что вызывание Дьявола, ни что иное как вызывание Вотана, о чем наглядно свидетельствуют особенности обряда. Руководитель секции, услыхав подобное, сглотнул, и решил выступить в обсуждении, тем более «его» Раух писал именно об этом.

Выступил и даже продемонстрировал заметно оживившимся коллегам некоторые реальные особенности обряда эвокации, о которых не прочитаешь даже в «Молоте ведьм». Ничего трудного, мел в аудитории имелся, а вместо свечей использовались кнопки.

Парень из Аненербе смотрел во все глаза и старательно записывал, не пропуская ни единого слова. На этом все и кончилось, то есть, это доктор Фест решил, что кончилось. Инцидент же с Брандтом отнес за счет вожжи, попавшей тому под арийский хвост. Но…

«Давай сюда весь свой сатанизм, как, значит, дьявола призывать и жертвы ему, поганцу, приносить».

Выходит, это им и вправду нужно?

Возле подножия огромной мраморной лестницы, устланной красным с золотом ковром, Соль невольно замедлила шаг. Почему-то подумалось, что сейчас ей предложат надеть поверх туфелек мягкие музейные тапочки с тесемками. Такую лестницу лучше показывать издалека, желательно в подзорную трубу.

— Не вздумайте, бежать! — тревожно, по-суфлерски шепнула в левое ухо tovarisсh Дора Богарне. — Не пропускайте ступеней, смотрите строго перед собой…

Со стороны они наверняка смотрелись небольшой, но дружной семьей — дева Соланж, ее строгая спутница и господин Потемкин. Бабушка и дедушка отвели любимую внучку в музей. И не в какой-нибудь, а в самый настоящий дворец. Почему настоящий? Потому что так и называется — Палаццо Реале, даже перевод не требуется.

Соль итальянский язык очень понравился, и она твердо решила его изучить. Казалось бы, обычный, пусть и очень большой вокзал, но именуется красиво — Милано Централе. И синьориной быть куда приятнее, чем фройляйн. Так что язык синьорина Ган (или она уже Керси?) оценила, саму же Италию — нет. Отец пару раз водил ее в оперу, и виденное сразу же напомнило театральные декорации, что вокзал, что дворец. Большое, помпезное, тяжелое — и в пыли. Давно не пылесосили! Особенно рассмешили полицейские в нелепых шапках. Таким только беднягу Каварадосси расстреливать из деревянных ружей.

— Клошмерль^[21]? Он, в самом деле, так называется? — поразился Анри Леконт, откладывая в сторону очередную бумагу.

— Городишко? — охотно откликнулся шофер. — Так и называется, шеф. Дыра, я вам доложу.

Бывший учитель словесности покатал название на языке. Клош-мерль. Кош-мар!

— Был там позавчера, так чуть с местными не подрался. У них там строго — чужака увидят, сразу бьют. Ну, наши парни их живо отучат. Армия — это сила!

Анри Леконт невольно почесал затылок. Армия — конечно, сила…

— А чего им не драться, если почти вся молодежь без работы? На заработки ездят, а вернутся, сразу в тамошний ресторан — отмечать. Только какой, извиняюсь, ресторан? Кабак — он кабак и есть.

При этом парень зачем-то погладил левую скулу.

Бывший учитель бегло перелистал оставшиеся бумаги. Сказали бы ему еще вчера!.. Но с другой стороны, почему бы и нет?

— Сапер ошибается один раз, — наставляла его мадам Жубер. — Учитель вообще не имеет права на ошибку. В классе может произойти что угодно, включая массовое помешательство и нашествие бежавших из зоопарка тигров. Вы должны быть готовы! Ровная спина, осанка, уверенный взгляд. Нечего сказать — сами задавайте вопросы, чем увереннее, тем лучше. Ученики, как и влюбленные женщины, ценят силу. Пока идет урок, вы и король, и фельдмаршал, и отец с матерью…

Помогало! Особенно в первые год-два, когда его обступали стеной юные, трепетные создания и с каждым шагом подходили все ближе и ближе…

— Вот он! — шофер ткнул рукой куда-то вперед. — Клошмерль, шеф!

Красные черепичные крыши, глухие каменные заборы, дымок из труб… Приют драчунов выглядел весьма обыденно.

— Замок, который Этлан, чуть дальше, — продолжал шофер. — Сразу за рекой, только мост проехать.

Анри Леконт попробовал название на вкус. Этлан… Вполне! Романтично — и даже немного загадочно.

В углу стола обнаружилась пепельница, и доктор Фест полез в карман пиджака за сигаретами. Заодно решил слегка потянуть время. Про Отто Олендорфа, доктора права и доктора экономики, слыхать приходилось. Может, хоть он не сумасшедший?

— Вам одной фразой, генерал, или подробно?

Олендорф, явно некурящий, взглянул на пачку «Юно» с явным неодобрением, но запрещать не стал. Щелчок зажигалки и первая, самая сладкая затяжка слегка приободрили. В конце концов, попытка не пытка.

— Одной фразой: воспроизвел опыт согласно записям профессора Фридриха Рауха. Подробный же рассказ займет где-то полчаса.

— Десять минут, — генерал еле заметно поморщился. — И учтите, доктор, за каждое слово вам придется отвечать перед рейхсфюрером.

Иоганн Фест невольно представил себе обряд вызывания Генриха Гиммлера. Пентаграмма в зигель-рунах, золотое пенсне посередине — и свечи черного воска. Негромко играет «Хорст Вессель»… Б-р-р!..

— Постараюсь… Профессор Фридрих Раух эмигрировал в Швецию в 1785 году из-за того, что попытался привлечь к ответственности власти двух прусских городов за бессудные расправы над мужчинами и женщинами, обвиненными в колдовстве. Правительство предпочло замять дело, профессора же обвинили в растлении собственной падчерицы. В Стокгольме он бедствовал, пробавлялся случайной работой, но ученые занятия не бросил…

Посол, tovarisсh Горелкин, нерешительно потянулся к лежащей на столе пачке папирос с грозным черным всадником на коробке. Соль невольно вспомнила встречу с камрадом Лонжей и заставила себя улыбнуться.

— Курите, пожалуйста. Я уже поняла: мужчинам, чтобы принять решение требуется порция никотина.

Посол, тяжело вздохнув (то ли понял, то ли нет, говорила она по-немецки), отодвинул пачку на самый угол от соблазна подальше. Tovarisсh Горелкин ничем не напоминал вальяжного и уверенного в себе господина Потемкина.

…Покойного господина Потемкина.

Невысок, суетлив, слова то и дело зачем-то повторяет, как будто не уверен, что его расслышали. Такое впечатление, что посол совершенно ни в чем не уверен, даже в том, что через секунду в кабинет не пожалует нарком Берия с кнутом наперевес.

— Вы все-таки зря встали, встали, товарищ Ган. Врач сказал, что необходим, необходим покой…

Говорит, а сам явно об ином думает. И есть о чем! Она-то синяками отделалась и, если верить тому же врачу, легкой контузией. Спас ландскнехт-охранник, закрывший ее от пуль. Парень погиб, и бывший посол Потемкин убит, и tovarisсh Дора Богарне. Даже не верится, были — и нет. Двое итальянцев ранены, один очень тяжело.

— Но если вы, товарищ Ган, настаиваете…

Соль решительно кивнула. Да, этим и занимается — сразу после того, как врачи из примчавшихся машин с красным крестом на борту смазали царапины йодом и что-то больно укололи. Сначала отказалась от постельного режима, потом добилась встречи с советским послом, который, оказывается, заранее приехал в Милан, но почему-то держался в стороне. Не вышло, именно ему пришлось все расхлебывать. К радиоприемнику Соль не пустили, но рассказанного хватило с лихвой. Шум стоял страшный, из Москвы уже пришла грозная нота, в Милан спешит премьер-министр, чтобы лично выразить соболезнования, король наградил покойного господина Потемкина чуть ли не высшим орденом страны. А вот принцу Умберто с визитом являться запретили. Безопасность! Соль, узнав об этом, лишь плечами пожала. Трудно сказочному персонажу в реальном мире!

Убийц поймали и дело, считай, раскрыли. Двое безработных из Больцано, немцы, активисты подпольного нацистского движения. Оба недавно побывали в Германии. Вроде бы все понятно, даже слишком понятно, не хватает лишь визитной карточки Адольфа Гитлера.

Соль слушала, не возражая. Думала.

Советское консульство в Милане закрыли при Дуче, поэтому устроились в одной из центральных гостиниц. За дверью охрана, но послу Горелкину явно не по себе. Зачем-то оглянулся, ослабил узел впившегося в шею галстука.

— Это вам, товарищ Ган. Точнее, точнее о вас… От Инстанции.

Бланк телеграммы, чуть примятый, с чернильными пометками. Кусочки белой ленты на клею, черные буквы. По-русски, но латиницей, хорошо еще слов не слишком много.

«Na usmotrenie tov. Gan. I.Stalin».

Соль подумала, что все это как-то неправильно. Ей бы поплакать, потом, сил набравшись, съездить в городской морг — попрощаться с Дарьей Евгеньевной Богарне, прежде чем тело отправят в Москву. Потом снова поплакать, попросить у врача таблетку, чтобы никакие сны не снились. А ей приходится что-то усматривать…

— Tovarisсh Горелкин! Вы на каком-нибудь языке говорите кроме русского?

Посол виновато моргнул. Кажется, понял.

— Я всего год на дипломатической работе, до этого пушниной занимался…

Она на всякий случай запомнила загадочное слово. «Pushnina» — звучит страшновато.

— …Немецкий учил. Шпрехаю немного, со словарем, конечно… Товарищ Ган! Я не могу позвать переводчика, права не имею. А из наших, кто в Милане, никто в языках не силен.

Соль встала, потерла налитый болью висок. Еще и это… Государство рабочих и крестьян, что с них взять?

— По-русски. Очень медленно. Простыми словами. Ferstein?

Зачем «ferstein» и сама не поняла. Но — подействовало.

— Ja! Ja!

Голова зашлась болью, Соль закусила губу. Ничего, сейчас пройдет…

— Зачем. Меня. Прислали. В Италию. Это вопрос, tovarisсh Горелкин.

К чаю полагались гренки, румяные и хрустящие. Против них Анри Леконт ничуть не возражал, иное дело сам чай. Кофе по утрам — многолетняя, въевшаяся в кровь привычка. Но — дипломатия. Даже кровожадные дикари щадят тех, с тем преломили хлеб.

— Племянница готовила, — сообщила Жанна Делис, придвигая тарелку с гренками поближе. — Она у меня молодец! Школу закончила с отличием, прекрасно готовит. Только личная жизнь… Кого можно встретить в нашем Клошмерле?

Бывший учитель, сочувственно покивав, продолжил знакомство с гренками. В маленькой квартирке, где обитала мадам директор, было тепло и уютно. Полки с книгами, акварельные пейзажи на стенах и, конечно, радиоприемник. Его бы Леконт непременно выключил или хотя бы убрал звук, но он гость, поэтому приходилось терпеть и слушать.

— Доктор Брандт! Сейчас 1939 год от Рождества Христова. Верить в рогатое чудище, пахнущее серой, по меньшей мере, несерьезно.

— Доктор Фест! Я атеист, не верю ни в Дьявола, ни в Бога, но мои личные убеждения к делу не относятся. Перед вами поставлена задача, и вам лучше ее выполнить, причем в самые сжатые сроки. Очень глупо в 1939-м году от Рождества Христова умереть из нежелания загубить свою бессмертную душу. Думаете, в святые зачислят?

Иоганн Фест поглядел на плотно закрытую дверь. Все-таки сумасшедший! И не убежать, считай, за горло взяли.

Не выдержав, достал из кармана пачку «Юно». Гори он огнем, прусский порядок! Стряхивать пепел можно и на пол.

Штандартенфюрер не торопил, смотрел как будто насквозь. Лицо по-прежнему в тени, зато кисти рук в желтом электрическом огне. На безымянном пальце — серебряное кольцо с черепом и костями. «Йо-хо-хо! И бутылка рома!..»

От сигареты осталась половина, когда доктор Фест сумел успокоиться. Не о том нужно волноваться. Чем больше внимания к тетрадям профессора Рауха, тем позднее вспомнят о мальчике Нильсе с его гусями.

Значит, гамбит! Подыграем, но, само собой, не сразу.

— Доктор Брандт! Если это так нужно, почему бы вам самому не провести обряд эвокации? У Рауха он описан очень подробно.

Эсэсовец беззвучно рассмеялся.

— Берегу свою бессмертную душу. Нет, доктор, дело надо поручать специалисту. Вы знакомы с наследием профессора Рауха лучше всех в мире. Я, конечно, прочитал, и мне показалось, что в ваших записях далеко не все. Раух думал, кстати, о том же — средневековые некроманты и колдуны нарочно оставляли в рукописях пробелы, пряча знание от профанов.

Иоганн Фест понял, что ни в чем не убедит атеиста из Аненербе. Переписывал он и в самом деле не все по простейшей причине — записи Рауха то и дело повторялись. Почему, уже и не спросишь. Возможно, попадались копии одной и той же рукописи.

— Давайте будем делать все по подразделениям, доктор. Вы можете нарисовать то, что Раух именовал «Pentagram perfectus», и знаки. Как они, кстати, называются?

— Створные, — Иоганн Фест вздохнул. — На реках такие встречаются. «Ducens signa», если следовать рукописи. Рисунка Совершенной Пентаграммы там нет, но есть два, которые требуется совместить…

Кольцо негромко ударило в стол.

— Приступайте! А поскольку времени действительно мало, начнете тотчас. Мел это несерьезно, вам принесут краску. Свечи годятся любые?

Бывший унтер-офицер заставил себя улыбнуться.

— Если верить профессору Рауху, в самых ранних рукописях указывалось, что свечи или факелы нужны лишь для того, что оценить результат. Тому, кого вызывают, эти жалкие огоньки словно понюшка табака. Он сам — Пламя.

Эсэсовец молча встал, шагнул к двери. Уже на пороге обернулся.

— Закончите к десяти вечера. Все необходимое сейчас же доставят, так что поторопитесь. Отдыхать можете прямо здесь, вам принесут матрац. Имейте в виду, буду проверять каждую черточку. Что такое Сила Букв мне тоже известно.

Доктор Фест смолчал, про себя отметив, что атеизм штандартенфюрера Брандта весьма избирателен. Впрочем, откуда логика у истинных арийцев?

Инопланетянка Соль очень гордилась, что побывала в космосе. Или почти в космосе, во всяком случае очень и очень высоко. Жаль рассказать нечего, как и вспомнить, поскольку было ей тогда два годика от роду. Отец уехал по делам, а маму срочно вызвали на операцию. Оставить дочь не с кем, взяла с собой. Лететь пришлось на высотную стратосферную платформу, так что — отметилась. Небо там, если маме верить, почти черное с еле заметным фиолетовым отливом. И звезды такие яркие, что свет глаза колет.

Агфред Руэрг — мамин папа. Про него в семье говорили мало, и фотографий почти не было. Не зря! Дед не дал согласия на брак дочери с «самозванцем» Керси. Почему так, Соль даже не пыталась понять (самозванец?!), но догадывалась, что отец неспроста увез семью на Землю.

И вот теперь она вновь увидела космос, на этот раз самый-самый настоящий, и опять почти ничего не запомнила — проплакала весь полет, уткнувшись деду в плечо. После старта вроде бы должна быть перегрузка, а затем невесомость, но Соль не почувствовала ничего. Показалась даже, что она не летит, а падает прямиком в бездну, откуда уже не выбраться.

Ей сделали укол, и слегка полегчало, Соль смогла, наконец, смотреть и понимать, но виденное не цепляло душу. Круглое окно-иллюминатор, за ним яркие острые звезды среди черной тьмы. Все как на картинках, взглянешь и отвернешься.

— Приближавам се! — сообщил, наконец, дед.

Она поняла.

Корабль, небольшой и почему-то круглый, как-то внезапно оказался возле другого, огромного, во весь иллюминатор. Потом был толчок, внезапная легкость, заставившая всплыть над креслом, но вес быстро вернулся, и открылась большая дверь, прорезанная в борту. Дед положил на ее плечо тяжелую крепкую ладонь.

— Нашият дом.

Пока вставала с кресла, пыталась понять. Дом? Прямо здесь, в космосе? Но ее дом — Земля!

Вовремя прикусила язык. Никто ее не спрашивает. Шарик от пинг-понга закинули прямиком на орбиту.

— Это новый Транспорт? — спросила она наконец, вспомнив, как называются такие станции.

Дед покачал головой.

— Не, това е Крепост-2.

В интернате, готовясь к урокам, гуляя в монастырском садике, и ночью, когда не спалось, Соль пыталась понять: знают ли русские, кто она такая. Сталин грубый материалист, для него инопланетяне — буржуазная ересь. Харальд Пейпер, Сталина не любивший, как-то заметил, что у священника-недоучки просто не хватит воображения, чтобы взглянуть в небо. Соланж де Керси — всего лишь сомнительная эмигрантка из непролетарской семьи. И если бы не заступничество господина Рихтера (вот из него получился бы правильный принц!), ее могли бы отправить куда-нибудь за Урал на ударную уборку снега.

Вероятно, поначалу так и было, но потом случился вызов в Москву для встречи с представительницей загадочного Красного Креста. Tovarisсh Андреева говорила много, но фактически ни о чем, зато в кабинет время от времени заходили незнакомые люди. Ничего не говорили, но поглядывали. Именно тогда что-то изменилось. Узнали! Потому и забрали с вещами, tovarisсh Инстанция еще не решил, что с нею, такой непонятной, делать, вернуть в интернат или запереть, где понадежнее.

Если верить покойному господину Потемкину, она по-прежнему под защитой СССР. Более того, туда ее обязаны отпустить по первому ее требованию. Правда, здесь, в металлическом чреве Крепости-2, возможности Инстанции виделись куда более скромными. Не дотянется!

В черном космосе совсем иной расклад. Отец не встретил, дед молчит, просить о помощи некого. Не слишком удачная диспозиция, маленький солдат! Легко рисковать собой, слыша барабанный бой. Пропадать в одиночку труднее стократ. Но пропадать нельзя.

Дождь лил до самого вечера, и Анри Леконт, вернувшись из своей весьма странной экспедиции, предпочел не покидать выделенной ему комнаты, слушая, как бьют капли по оконному стеклу. Затихло лишь ненадолго между ужином и отбоем, но лучше бы лило дальше. Едва капли стали падать реже, появился бравый комендант с сообщением, что завтра с утра непременно покажет шефу все, ну, абсолютно все, документы по объекту. С тем и ушел, почему-то очень довольный. На смену ему появился бригадир, не в спецовке, в достаточно приличном костюме, сообщив то же самое почти слово в слово. Мадам директор не пришла по уважительной причине — документы она пообещала принести еще днем, и тоже завтра с утра.

Бывший учитель невольно задумался. Перспектива весь день изучать непонятные бумаги совершенно не вдохновляла, но беда в том, что его наверняка заставят что-нибудь подписать! Взгляд мадам Делис был истов, коменданта — лукав, а бригадира — честен, словно стеклышко, но Анри Леконт не верил уже никому. Чутье криком кричало, что обмануть попытаются все, причем виноватым останется именно он.

Привидений в замке замечено не было, но бывший учитель предпочел в темноте из комнаты не выходить и никому не открывать. К счастью, никто больше не побеспокоил, ни живые, ни мертвые.

Утро началась с отчаянного крика солдатского горна — играли побудку. Анри Леконт, предвидя неизбежное, вспомнил советы мадам Жубер и тщательно побрился, после чего выбрал лучший галстук из двух имевшихся. Дверь комнаты выходила на галерею второго этажа. Он выглянул наружу, ожидая увидеть очередь из визитеров, но возле дверей было пусто. Обрадовавшись, шеф объекта накинул пальто и поспешил к воротам. Убежать не надеялся, но вот спрятаться… И зря.

— Шеф, доброе утро! У нас гости, господину капитану мы уже сообщили.

Караульные возле ворот выглядели почему-то донельзя довольными, словно в замок привезли рождественские подарки. Анри Леконт понял: не спрячется.

Неподалеку от шлагбаума, отделявшего замок от внешнего мира, стоял внушительного вида лиловый «ситроен». Шофер постарался, найдя место прямо посреди грандиозной лужи. Чуть дальше, на месте более сухом, приткнулся к обочине автобус.

Гостей в замке ждали, но дня через два, потому и спешили закончить ремонт. Сейчас селить приезжих некуда, о чем не далее как вчера вечером ему специально напомнил капитан Гарнье. С потолка в казарме по-прежнему лило, и солдатам приходилось тесниться в двух маленьких комнатушках.

Шофер «ситроена», которому явно надоело ждать, посигналил. Анри Леконт улыбнулся и помахал ему шляпой. Все та же мадам Жубер требовала в любой ситуации сохранять невозмутимый вид. Голодные волки, равно как и юные девицы, ощущают чужую слабость верхним чутьем.

Между тем из дверей автобуса уже прыгали в грязь гости. Кто-то уронил чемодан… Бывший учитель вытер пот со лба. Шофер «ситроена» вышел таки наружу и теперь подбирался к задней дверце. Главный гость наверняка там.

Чемодан подняли, но крышка не выдержала, и вещи вывалились прямиком в грязь. Анри Леконт отвернулся. Хоть бы комендант пришел! Однако капитан Гарнье, проявив стратегическую мудрость, остался на основной линии обороны.

Шофер, наконец-то перейдя лужу, открыл дверцу «ситроена». Бывшему учителю внезапно почудилось, будто он слышит чей-то приглушенный голос: «Не смотри!». Он отвел было взгляд, но потом все-таки не выдержал.

Взглянул.

Посреди лужи стояла Мари-Жаклин. Нет, уже не стояла — обернулась, помахав ему ладошкой в серой перчатке. А потом шагнула — раз, другой. Ближе, еще ближе…

— Откуда у него граната? Откуда, спрашиваю? И нож, кто принес нож?

Слова доносились, словно сквозь вату, гасли, теряясь в пространстве. Тела он не чувствовал, даже боль существовала отдельно, лишь иногда напоминая о себе. Доктор Иоганн Фест не слишком волновался. Такое с ним уже бывало — под Амьеном, после очередной атаки на упрямых «лайми». И ничего, обошлось, это не Дахау и не обещанный ему Бухенвальд.

— Часового у входа! Никого не пускать, никого!

Голос стал громче, его уже можно было узнать. Штандартенфюрер Брандт, кажется, весьма недоволен. Граната? Не воевал очкарик из Аненербе, нет, не воевал. Граната бы все тут разворотила, превратив его в фарш. А нож из столовой, им никого не убьешь, зато чтобы резать свечи пополам пригодился.

— Бригадефюрер! Здесь самая настоящая диверсия!..

Доктор Фест настолько удивился, что открыл глаза. Мир вернулся не сразу, потолок в черной копоти неспешно вращался, стены то надвигались, то уходили вдаль, люди же (и люди ли это?) казались размытым тенями.

— Поднимите его! Поднимите, говорю!..

Резкий запах нашатыря помог, мир вновь обрел материальность. Тело захлестнуло запоздалой волной боли. Соленый привкус крови во рту, обгорелый рукав пиджака, разбросанные повсюду свечи, брошенный на пол матрац… Сам он лежит… Нет, сидит, кто-то поддерживает сзади за плечи.

Лица. Брандт слева, Олендорф справа. Доктор Иоганн Фест улыбнулся окровавленными губами.

Понравилось?

Соль прокашлялась, пробуя голос.

— Salve!

Напрасно! Мужчина, шедший навстречу, даже не взглянул. Так и разминулись, едва не задев друг друга. Не первый уже и не второй. Ее, дочери приора Жеана, здесь нет.

От родителей она много узнала о Транспорте-2. Пусть и не космический город, но поселок точно. Четыре сотни пассажиров и еще экипаж. Крепость-2 явно больше, причем намного. Бесконечные коридоры и этажа, этажи, этажи. Не на все попасть можно, кое-где требуется специальный ключ, некоторые уровни перекрыты, там еще и пропуск нужен. Город и немалый! Земляки вернулись в утроенной силе. Только вот для нее, рыцарственной дамы запрещенного ордена, места тут нет.

Первый раз заподозрила неладное, забежав в находившуюся на этаже столовую с хорошо знакомой табличкой «Caupona». Такое она уже видела на подземных базах — легкие подносы, кнопки возле меню, пластиковые столики. Время ужина, народу в одинаковых синих комбинезонах полно, однако место все же нашлось. Соль поставила поднос на угол стола и, прежде чем сесть, вежливо поздоровалась.

— Salve!

А как иначе? Сначала здоровья пожелать, потом приятного аппетита. Так все поступают.

Все да не все. Не ответили! Она растерялась, потом, решив, что не услышали, повторила…

С этого и началось. Не отвечали, сторонились, а то и обходили стороной. Значит, узнавали? Значит… С ней запретили общаться?

К следующему полудню убедилась — так и есть. Когда в очередной раз не ответили и отвернулись, по коже побежали предательские мурашки. Быстро ее взяли в оборот! Не пожалуешься, даже не спросишь…

Или все-таки можно попытаться?

Помог случай. Соль брела бесконечным коридором без всякой цели, куда глаза глядят. Слева запертые боксы, справа очередной лифт. Двери открыты, рядом двое в комбинезонах, но не синих, а черных. На стене табличка с очень понятной надписью «Non opus».

Остановилась, оглянулась. Пусто в коридоре, рабочее время, все при деле.

— Salve!

Получилось! Парни в комбинезонах переглянулись удивленно.

— Здравей, доче!

Ответил тот, что постарше, плечистый, с большими усами. Второй, лет восемнадцати, почему-то очень смутился.

— Salve, puella pulchra!^[30]

В иное время дева Соланж на подобную куртуазность могла бы и обидеться. Они же незнакомы, нельзя чтобы такое и первой встречной. Где вежество? Но сейчас даже внимания не обратила. Главное, что ответили!

На родном не поговоришь, выручила латынь. Не зря Цицерона зубрила! «Quotiens tibi iam extorta est ista sica de manibus…»^[31]

— Прошу прощения, господа, за странный вопрос. Меня зовут Соланж де Керси, я тут недавно. Со мною почему-то не хотят общаться. Вы не знаете причину?

Кажется, поняли. Усатый взглянул исподлобья.

— Господарите не са тук. Върви си по пътя!…

И отвернулся. Непонятно и… Обидно? Кажется, да. К счастью, тот, что моложе, реагировал совсем иначе. Шагнул вперед, оглянулся для верности.

— Вы графиня де Керси? Да, вчера служба оповещения всех предупредила. Показали вашу… портретную копию… светопись, но вы там, прекрасная девица, иная совсем. Мы подумали, что вы ребенок малый…

В латыни парень спотыкался, но говорил бегло и в целом понятно. Это хорошо, а вот все прочее…

— Просто Соланж, а лучше — Соль. И вовсе не прекрасная. А вот вы, молодой сквайр, поистине храбры.

Английское «esquire» вместо правильного «scutarius». Кажется, перечитала Вальтера Скотта. Парень, впрочем, понял. Покраснел, взглянул растеряно.

— Я не сквайр, прекрасная…. Соль. И сквайром не быть мне. Мы вилланы, работающее сословие…

Рыцарственная дама Соланж, кровь от кровей графов Тулузских, почувствовала, как холодеют кончики пальцев. На Клеменции до сих пор есть вилланы? Может, там и серваж не отменили? Почему отец ничего ей не сказал? Почему?

Заставила себя улыбнуться, протянула руку.

— Соль, и не иначе. А вас как зовут?

— Понс.

Перед тем как пожать ее ладонь, парень тщательно протер свою чистой тряпицей.

Стул очень неудобный, с громким скрипом, стол — слишком маленький, сам же кабинет же несколько напоминал монастырскую келью. Окно узкое, дверь с тяжелым засовом и еще вытертый почти добела коврик на полу. Над столом висела гравюра, но ее сняли. Музейный экспонат!

Тем не менее, кабинет, даже с табличкой. Мадам директор расщедрилась, выделив самый настоящий несгораемый шкаф, очень тяжелый и пока без ключа. Его сгрузили в дальний угол.

— Если почерк плохой, могу вслух прочитать, — предложила Жаклин, устраиваясь по другую сторону стола, правда не на стуле, а на табурете.

Анри Леконт покачал головой. Почерк вполне терпимый, разобрать можно. Иное заботит.

— Итак, четверо специалистов: биолог, эксперт по пришельцам, математик и писательница. Вас ничего не смущает?

Помощница дернула носиком.

— Все смущает, шеф. Но прежде всего пометка «52» в сопроводительном документе. Она есть у двоих из четырех.

Бывший учитель прикинул, что если бы он писал, к примеру, фантастический роман…

— «52» — особая отметка. Может, эти двое сумасшедшие?

Жаклин быстро перебрала лежавшие в ее папке документы.

— Судя по их резюме, все наоборот. «52» — биолог и писательница, с виду самые приличные. Вот математик — это да. Но отметка — только начало, когда я наорала на этого майора…. То есть, очень вежливо попросилась к вам, мне заявили, что вас, шеф, направили на совершенно секретный объект. Так и сказали — мне, человеку совершенно постороннему. Мсье Леконт! Вам не кажется это несколько странным?

Бывший учитель усмехнулся.

— Если мы хотим сохранить тайну, прежде всего надо отрицать само ее существование. Но мы живем во Франции, Жаклин! Майор Грандидье мог просто похвастаться перед вами. Могу пополнить ваш список. Объект размещен так, что его трудно не заметить, охрана явно недостаточна, специалистов к нам прислали очень необычных, даже не пояснив, как их использовать. Тем не менее, объект «Этлан» уже существует. Может, секретные объекты все такие?

— И линия Мажино? — поразилась Жаклин, а потом вздохнула. — Папа как-то сказал, что на все укрепления не хватило пушек, и сейчас там выращивают шампиньоны^[33]… Кстати, математик в резюме написал, что составляет модели оптимальной обороны против агрессии из космоса. Математические модели, шеф!

Анри Леконт кивнул.

— И к нему в пару — специалист по пришельцам. Примем все как есть, Жаклин.

Вспомнился разговор с комендантом. Возможно, инопланетяне и в самом деле лишь дымовая завеса. Ничего, историки разберутся! Может быть.

Он поглядел на перебиравшую бумаги бывшую ученицу и невольно поразился нелепости всего происходящего. Мари-Жаклин и военная тайна! С другой стороны, на то и война, чтобы брать в армию всех подряд. А что не объявили, так сейчас вроде и не принято.

— Это еще не все, — на стол лег документ с большой синей печатью. — Кажется, вечером у нас начнутся проблемы.

Олендорф, пройдясь по подвалу, поддел носком ботинка одну из растоптанных свечей, брезгливо скривился.

— Schweinfest!^[35]

Затем шагнул ближе, поглядел в глаза.

— Обещания я обычно выполняю, если это не в ущерб Рейху. Доктор Фест, вы свободны, естественно, в пределах расположения Лейбштандарта. Вы же у нас теперь…

Пожевал губами и выговорил, словно сплюнул:

— Кебаль.

— Бриганденфюрер! — Брандт, стоявший возле дверей, резко обернулся. — Позвольте поговорить с вами наедине. Я должен объяснить…

— Нет, я уже все решил. Копия тетради профессора Рауха останется у меня, книги вернем в библиотеку музея. Все, идите! Я тут еще раз осмотрюсь, если вы, конечно, не против.

Последние слова звучали издевкой, но бессильной, не способной уязвить. Доктор Иоганн Фест взял со стула шляпу, надел, сдвинув по давней привычке на левый висок, и вышел в темный подвальный коридор. Часовой сделал вид, что это его никак не касается.

До лестницы, ведущей наружу, оставалось шагов десять, когда его резко дернули за локоть. Бывший унтер-офицер обернулся, зная, кого увидит.

— Доктор Брандт! Оставьте меня в покое, я очень устал.

Тот локоть отпустил, но шага не сбавил.

— Доктор Фест! Вы не ученый, вы обманщик и шарлатан! Фокусник, фигляр!..

Вот и лестница, прямой путь на вольный воздух. Только сейчас Фест понял, как надоел ему тесный подвал.

— Фауста тоже в этом обвиняли. Есть на кого равняться!

Брандт, заступив дорогу, попытался взять за плечо, однако не решился, руку отдернул.

— Вы солгали Олендорфу, но это не беда, сам виноват. Однако вы обманули и…

Вместо имени — короткий взгляд в утонувший в сумраке потолок. Иоганн Фест пожал плечами.

— Если бы вас пообещали пристрелить без суда и следствия, вы бы отказались спастись ценой невинного фокуса?

Как ни странно, подействовало. Брандт отступил на шаг, и только когда лестница осталась позади, крикнул вслед:

— Я не верю в эти поповские байки!

Оборачиваться доктор Фест не стал.

— И я не верю.

Его встретил серый октябрьский день, поредевшие желтые кроны, привычный мелкий дождь. Ничего не изменилось, ведь пробыл он в подвале от силы сутки. Жаль, не отпустили домой, но и в этом есть резон. Когда в город входят танки, самое безопасное место — за броней.

На этот раз все вышло еще хуже. Когда в столовой она подошла к столику, за которым уже сидели двое, поставила поднос на угол и хотела попросить разрешения присоединиться, люди встали и молча отошли, даже не взглянув на недоеденный завтрак. Соль оставила поднос и направилась к выходу. Ничего, в боксе можно выпить кофе, а потом… У нее будет время подумать о «потом».

Вот, значит, какая она, судьба нечистых! Если верить учебникам, преступности на Клеменции нет. Почему так, объяснялось весьма туманно, отец же сказал странную фразу: «На Земле это называют евгеникой». «Эксцессы», как пояснял учебник, немедленно пресекались всемогущей социальной службой. Однако имелись те, кому ничего не запрещалось, однако общение с ними было строго ограничено. Прежде это были религиозные диссиденты, те же томисты, сторонники Кампанеллы. Теперь же в эпоху полной свободы совести нечистыми объявляли тех, кто потенциально опасен для общества. Кто производит отбор? Все та же социальная служба, всемогущая и всезнающая.

Вчера за кофе сквайр Понс поведал много интересного. Кафе (именно «café», а не «casu»), оказалось маленьким и очень уютным. И вовсе не подпольным, просто бывали там большей частью… Нет, не вилланы, а технический персонал. Соланж де Керси наверняка стала первой графиней, выпившей там чашку латте. Никто ничего не запрещал и не предписывал, но так сложилось, причем сразу, с первого же дня.

Понс немного рассказал о своей работе. Механик-ремонтник, но недавно окончил специальные курсы и теперь ждет перевода в отдел телескринов. Ничего особенного, маленькие оптические камеры для передачи изображения, на Земле, говорят, они тоже есть. Дело нужное, однако, не так давно на Клеменции чуть не отправили в отставку Высший Распорядительный совет, причем именно из-за телескринов. Кто-то распространил по информационной сети текст законопроекта, согласно которому камеры наблюдения будут устанавливать всюду, начиная с улиц и площадей, где они и так уже есть, кончая жилыми помещениями с функцией круглосуточной записи — исключительно ради безопасности самих же клементийцев. Вместо подписи под документом — многозначительное «Frater Antenatus»^[36].

Документ объявили недоработанным черновиком, двое членов совета ушли в отставку. Социальная служба намекнула, что все это провокация, устроенная теми же нечистыми, предавшими и погубившими миссию на Земле.

Соль невольно вспомнила, как в Мюнхене вскоре после прихода нацистов к власти, началась шумная кампания по организации помощи обездоленным. Бездомным бродягам было решено предоставить бесплатное жилье и обеспечить их работой. Так возник Дахау.

Понс же повторил чьи-то слова: телескрины — пробный шар. Если не выйдет, Frater Antenatus попробует что-нибудь иное.

Гуси очень старались, иногда принося в клювах такое, что Нильс лишь головой качал, не зная, куда девать добычу. Вроде бы интересно, а послать некуда. Неведомый ему врач составил психологический портрет Адольфа Гитлера. Подобное уже неоднократно издавалось за кордонами Рейха, но это была откровенная пропаганда, пусть порой и остроумная. Гитлер — клинический некрофил! Хорошо, но мало? Тогда еще и зоофил в придачу, недаром собачек любит.

На этот раз делом занялись серьезно, и под пером специалиста возник совсем иной портрет. Фюрер нормален, очень амбициозен и невероятно хитер. Инстинкт выживания — главная доминанта, причем на всех уровнях, как сознательном, так и бессознательном. Гитлер не любит физические нагрузки, никогда не делает зарядку, зато на фронте очень быстро бегал. Не из трусости, за один такой забег с донесением за воротом шинели он получил Железный Крест, но способ выжить выбрал оптимальный, причем сам, без всяких подсказок. Опасность же чуял издалека, словно Смерть предупреждала его тихим шепотом на ушко.

И что с этими откровениями делать? Отправить Невиллу Чемберлену?

Тьма неспешно уходила, уступая мир серому рассвету, желтый свет фонарей падал на влажную кору деревьев. Уцелевшие офицеры Лейбштандарта уже успели сорвать горло, разыскивая подчиненных.

— Строиться! Строиться! По подразделениям! Никому не уходить, строиться! Командирам подразделений немедленно подойти ко мне с рапортом…

Выживших собирали на улице за сквером, которую прибывшая полиция уже успела перекрыть с двух сторон. Сзади, там, где еще совсем недавно стояли казармы, все еще бушевало пламя. Пожарные расчеты подъезжали и уезжали, одна за другой сменялись машины с красными крестами, но было уже ясно, что спаслись немногие. Редкий строй, если и больше роты, то ненамного. Ни одного из соседей по казарме нет, даже ветерана Лиске. Был — и сгинул.

Бывший унтер-офицер Иоганн Фест проявил фронтовую смекалку, устроившись на лавочке подальше от прочих, но так, чтобы не терять никого из виду. Курил, смотрел в небо, прикидывая, не стоит ли последовав примеру гефрайтера Гитлера и удариться в бега. Несколько марок на такси есть, а там…

Не убежал, вспомнив, что полиция Рейха все еще подчиняется Генриху Гиммлеру. Из Берлина не выпустят, а в городе найдут максимум за сутки. Нет, вино налито, надо его пить.

Его нашли, когда серое небо побелело, а уцелевших «асфальтовых солдат» усадили в грузовики и увезли. Кто-то грузно опустился рядом, достал пачку папирос, щелкнул зажигалкой.

Олендорф? Да, он.

Так и сидели, не глядя друг на друга. Наконец, бригадефюрер проговорил сквозь зубы, словно нехотя.

— Рейхсфюрер уцелел, и почти весь его штаб тоже. Как думаете, доктор, это случайность? Никто не предупреждал, но наши почему-то побежали не на плац, а к воротам.

Иоганн Фест в ответ лишь пожал плечами и закрыл глаза. Сейчас бы поспать минут шестьсот…

— …Вернулись времена бессмертных защитников Монсегюра. Несколько месяцев герой в одиночку держал оборону в подземной крепости. Максимилиан Виммер — это имя отныне навсегда вписано в историю Клеменции…

Ни экрана, ни рамки. Цветное объемное изображение, словно прорывая пространство, возникло прямо посреди комнаты. Непривычно и… Страшновато? Пожалуй, да.

— …Май, июнь, июль, август, сентябрь… Максимилиан Виммер защищал объект «Плутон-1». И враг не прошел…

Лицо диктора, суровое и строгое исчезло, сменившись иным, смутно знакомым. Этот Виммер бывал у них дома, но отец, кажется, называл его не Максимилианом, а Максом. Только теперь он весь седой и старше лет на двадцать.

Вместо голоса — хрип. Слова разобрать можно, но с трудом.

— Я их убил. Я их убил. Убил их всех… Всех!..

Запись оборвалась. Оператор наверняка ждал, что герой расскажет о своих подвигах подробнее. Не дождался. Оно и ни к чему. Убил. Убил их всех. Что еще надо?

Соль потянулась к парящей прямо в воздухе картинке-пульту, но вспомнила, что можно иначе, еще проще.

— Выключить!

Крикнула — и зря, система чуткая, на шепот реагирует. На пульте горит зеленое пятнышко, значит, телескрин адаптирован к пользователю. А пользователь — это она.

Чудеса? Никаких чудес, просто передовая технология. На Клеменции пока у немногих, но здесь, в Крепости-2, у всех.

— Не быть мне майором, — констатировал капитан Гарнье, — Лучше бы в Африку послали, там выслуга по льготе.

Арно Робер, сгинувший солдатик, так и не нашелся. Хуже того, на него, пропавшего, пришла многословная жалоба от обитателей славного города Клошмерля. Копия — оригинал отправлен в Париж.

В это утро ничто не напоминало о выпавшем накануне снеге. Все та же грязь, сырость и надоевшие тяжелые тучи. Но и дождь перестал, чем сразу же воспользовались ремонтники, спешившие залатать казарменную крышу. На вершине Речной Анны тоже шла работа, странная решетчатая конструкция росла на глазах.

— Ее сестра, — комендант кивнул в сторону мадемуазель экскурсовод, что-то обсуждавшей с мадам Делис возле входа в здание музея. — Вся семейка — оторвы, включая мамашу и бабку.

Исчезнувший рядовой Робер, как выяснилось, не только испортил девице репутацию, но и умудрился поколотить всю мужскую часть семьи и даже соседа, поспешившего им на подмогу. Этого он от души искупал в грязи, после чего, поцеловав обесчещенную деву, сгинул во тьме.

Легионеры этой ночью тоже отличились, пусть и без таких последствий. Два здоровяка, белый и черный, сцепились прямо перед башней, не поделив симпатии мадемуазель экскурсовод. Теперь оба деловито бегали по кругу с ранцами, загруженными кирпичами. Капитан Пастер считал круги, похлопывая стеком по носку ботинка.

— Что творится! — только и вздохнула директор мадам Делис. — Во что превратился наш замок?

— В объект исторического значения, — подбодрил ее Анри Леконт. — Здесь будет самый посещаемый музей во всей Северной Франции. Все музейщики, даже из Версаля, позеленеют от зависти.

Сам он все утро изображал активность, обходя огромный замковый двор, однако чувствовал, что события уже вырвались из-под контроля. От него, бывшего учителя, мало что зависит, как и от всех остальных. Объект «Этлан» зажил своей собственной жизнью и даже обрел характер, достаточно непредсказуемый и даже вредный.

— Вам надо такой же стек, как у Пастера, — сообщила Мари-Жаклин, догнавшая его как раз возле легионерского поста.

Анри Леконт поглядел вначале на капитана, затем на бывшую ученицу. Представил, что в руке стек, взглянул еще раз.

Мари-Жаклин слегка смутилась.

— Я не это имела в виду, шеф. Но… Я подумаю.

И тут послышался шум мотора, причем не от ворот, как обычно, а прямиком с серых небес. Над замком кружил самолет, маленький, но все же настоящий. Леконт решил было, что летчик заблудился, но самолет не только не думал улетать, но даже снизился.

— Potez 25/4 Farman, разведчик, — сообщил капитан Пастер, покинувший грешников, все еще бегающих по кругу. — Старье, но как ни странно еще летает.

Щелкнул стеком по ботинку (Анри Леконт вновь поглядел на свою ученицу), отошел на несколько шагов и достал свисток. Переливчатая трель сорвала легионеров с места, теперь побежали все.

Летающее старье (одномоторный биплан в защитной расцветке) между тем заходило на посадку. Вираж, еще… С капитана Гарнье сорвало фуражку, один из рабочих уронил себе на ногу ведро. Самолет ушел за стены, но, быстро вернувшись, уже через минуту коснулся колесами земли. Остановился не сразу, но летчик все-таки сумел увернуться от преградившего путь фундамента разрушенной в войну башни.

— А я-то была уверена, что альбом с фотографиями Парижа — это интересно, — задумчиво молвила Мари-Жаклин, — Как вы думаете, учитель, что мы увидим завтра?

К самолету уже спешили легионеры. Капитан Пастер, сохраняя полное достоинство, шел за ними следом и подбадривал трелями свистка. Анри Леконт прикинул что ни он, ни Мари-Жаклин здесь не нужны, однако выводы из этого факта сделать не успел.

— Шеф! Разрешите обратиться!..

К счастью, подобравшийся сзади легионер говорил не в полный голос, и бывший учитель отделался лишь мурашками, пробежавшими по коже.

— Капитан Пастер просил узнать, имеется ли на объекте бензина для двигателя Farman 12We?

— Понятия не имею, — честно признался шеф.

Ехали, ехали, да так никуда и не приехали. Неудивительно! Час в пути, час на месте. Грузовик тентованный, не выглянуть, останавливались же исключительно на природе, то в небольшом леске, то вообще в чистом поле. Ясно лишь, что общее направление — юго-запад, Бад-Тёльц вроде как в Баварии.

Бывший унтер-офицер Иоганн Фест трудности переносил стойко, как и велит устав. Скучно, нудно, трясет, покормили всего раз, сигареты на исходе. Невелика беда, тем, кто остался в сгоревших казармах, много хуже. Зато никто не мешает думать и выводы делать. Первый и очевидный: Гиммлера из Берлина попросили, а если без экивоков, выгнали пинком. Но он все-таки уцелел, вроде как заплатив сотнями погибших за свою шкуру.

Читая принесенную гусями справку по рейхсфюреру, любопытный Нильс обратил внимание на то, что в отличие, допустим, от Рёма, Гиммлер сам ничего не придумал, всегда приходя уже на готовое. Для настоящего вождя он удивительно пассивен, словно его двигала вперед чья-то сильная рука. Кто же стоит за ним? Фюрер? Нет, Адди всегда предпочитает естественный отбор, а потом разбирается с победителем. Гиммлер слишком мелок, несерьезен, все, чем он силен, это аккуратность и хорошая память.

Когда стемнело, небольшая колонна остановилась вновь, как выяснилось, надолго. Перед этим дорога резко пошла вверх, стало заметно суше, даже привычные тучи отступили, и над шоссе загорелись первые неяркие звезды. Некоторое время все просто стояли возле машин, ожидая приказа, потом кто-то махнул рукой и шагнул прямиком в лес. Подскочивший толстяк-штандартенфюрер грозным шепотом запретил жечь костры. Не послушали бы, но сосновый лес, посреди которого остановились, после многодневных дождей пропитался водой, а в карманах не было даже растопки. Доктор Фест вспомнил пахнущие горячей смолой сосны Луизенлунда и вздохнул. Докурив, втоптал окурок в мокрый песок и направился в лес. Убегать не думал, просто хотелось побыть одному. Когда еще доведется?

— Доктор! Доктор, вы куда? Лондон в другой стороне!

Одному? Позволят, как же!

Олендорф…

— Давайте к нам, веселее будет.

Доктор Фест подошел ближе и восхитился. Костер все-таки разожгли, пусть маленький, на три щепки. От дороги укрыт упавшей сосной, на ней оба и сидят — Олендорф и, естественно, Брандт.

— Коньяк кончился, уж извините, — бригадефюрер взвесил на ладони пустую флягу. — И оставалось-то всего по глотку.

Штандартенфюрер Брандт гостя проигнорировал, даже не взглянув в его сторону.

Иоганн Фест, выбрав место посуше, устроился рядом с Олендорфом. Костер горел в полушаге, маленький живой огонек. Не захочешь, а взглянешь.

— Привыкайте, привыкайте! — простуженным голосом проскрипел Брандт. — Адское пламя, доктор Фест, ваше близкое и очень конкретное будущее.

Задираться не хотелось, но и молчать нет смысла.

— Любой пастор или священник объяснит вам, штандартенфюрер, что шансов попасть в Рай у обычного человека практически нет. Рассчитываете на миллион лет в Чистилище? После службы в СС? Так что все мы там будем!

— Однако имеется разница, — усмехнувшись, подхватил Олендорф, подкладывая в огонь очередную щепку. — Насколько я помню первоисточник, Мефистофель обещал Фаусту, что тот после смерти будет состоять при нем в той же роли. Никаких костров и котлов! И в самом деле, зачем разбрасываться кадрами? А вот все прочие на общих основаниях отправляются к Миносу. Грешник Брандт! Скольких священников вы лично отправили в Бухенвальд?

— Ну вас!

Доктор Фест прикинул, где бригадефюрер берет сухие щепки. Кажется, тут, где по коре прошелся топор. Если постараться, то… Не щепка, какой-то огрызок. Но горит!

Огонь благодарно подмигнул.

— «Равенство и братство»? — Дуодецим поморщился. — Разборки внутри феодального класса, борьба за власть между фракциями. Из тактических соображений мы поддерживаем некоторые их акции. Врозь идти — вместе бить!

Не хотела встречаться с чернявым, а пришлось. Попросила Понса-сквайра, когда зашли с ним в кафе не для всех, тот отлучился на минуту. А Дуодецим словно за дверью караулил.

«Мне-то что делать?» — чуть было не крикнула Соль, но вовремя прикусила язык. У такого только спроси!

— Есть также мнение, что господствующий класс Клеменции готовит постепенный переход к двухпартийной системе. Качели, как в Северо-Американских Штатах. Старший Брат и его крикуны, так сказать, пробная модель.

Все это казалось слишком сложным, и Соль попыталась ухватититься за что-то конкретное.

— Старший Брат — кто он?

Дуодецим взглянул удивленно.

— Вам не объяснили? Должность! Сегодня один Брат, завтра другой. Выборов у них нет, кто и кого там должен загрызть, никому не ведомо. Кстати, увидите его портрет, не обращайте внимания, это обобщенный образ. Конспирация!

Соль помотала головой. Нет, на Земле как-то проще.

Дуодецим, чуткость проявив, попрощался и пропал, зато вернулся Понс.

— Новый амет показывать будут, — сообщил он. — Это по-вашему…

— Кинофильм, — вспомнила Соль. — Про любовь?

Парень почему-то смутился, и Соль впервые подумала о том, сколько сквайру лет. По виду старшеклассник или выпускник и держится так же. Будь это на Земле, ничего особенного, но в космосе, на орбитальной станции? Неужели никого постарше не нашлось?

— Н-не совсем, — наконец сообщил Понс. — Исторический, про Старую Землю.

Соль прониклась. Такое пропускать грех! Между тем, сквайр, явно на что-то решившись, оглянулся по сторонам.

— Демуазель Соланж! Могу ли у вас спросить? Конечно, вы имеете полное право не отвечать…

Соль тоже на всякий случай обернулась. Да что происходит?

— «Демуазель» не надо, недавно называли, мне не понравилось. Соль — и не иначе. Спрашивайте!

— У вас… У вас уже есть жених?

Вначале решила, что послышалось, затем потом повторила фразу про себя. Разозлилась. Подобрела. Чуть не рассмеялась.

— Я учусь в восьмом классе, Понс. Мне четырнадцать.

Чистая правда! Про Андреаса Хинтерштойсера вспоминать не будем. И про доктора Гана. И даже про красавчика Клауса.

— Но… Я читал, что у аристократов о свадьбе договариваются заранее, за много лет.

Соль чуть не фыркнула. Нашел аристократку! Спорить, однако, не стала.

— Может быть, но жениха у меня нет. Понс, это совершенно неинтересно, давайте лучше о кино. Это сегодня?

Понаблюдать за взлетом крылатой машины собрались все обитателя Этлана. Не только они, за воротами столпились в немалом числе и жители близкого Клошмерля. Неудивительно, именно через город проехал бензовоз, наконец-то добравшийся до цели. Биплан не подвел, бодро пробежавшись по слегка подсохшей грязи, оторвался от нее за полсотни метров от противоположной стены.

Анри Леконт, проводив взглядом, уходящий в небо самолет, повернулся к помощнице.

— Что еще у нас нового?

Та, заглянув в блокнот, перелистала пару страниц.

— Мсье комендант и офицер, что приехал утром, после обеда побывали в Клошмерле. Вернулись явно не в духе, спорили. Офицера зовут Эмиль Ромм, он лейтенант, военный дознаватель.

Бывший учитель кивнул. Наверняка искали сгинувшего без вести Арно Робера. С каким результатом, тоже ясно.

— Эмиль Ромм вытребовал себе кабинет и там заперся, пообещав вызывать всех по очереди. Наш комендант, воспользовавшись тем, что дождя пока нет, выгнал личный состав на строевую подготовку…

Дальше можно не слушать. Этлан продолжал жить своей странной жизнью, мало зависящей как от его усилий, так и от всех иных. Анри Леконт прикинул, что ему, шефу объекта, неплохо бы завести собственный блокнот хотя бы ради солидности. Но — лень. В конце концов, для чего нужна помощница?

— Что намечено на вечер?

Карандаш коснулся бумаги.

— Беседа с писательницей, но это под вопросом. И предупредить мсье Биго, здесь вы велели поставить восклицательный знак.

Анри Леконт вновь согласно кивнул. Писательница может подождать, а вот с мсье Биго переговорить требуется. И не просто так, а стребовать подписку по всей форме. Мадам Делис уже успела шепнуть, что пошли разговоры о каких-то запечатанных пробирках, замеченных в комнате эксперта. Кто именно их видел (не мадемуазель экскурсовод ли?), не уточнялось, но подобные сплетни совершенно ни к чему.

Сам биолог клялся и божился, что занят исключительно теорией вопроса, и ни одного лишнего микроба с собой не захватил. Однако предупредить его следует непременно.

— Что еще?

Мари-Жаклин захлопнула блокнот.

— Еще привезли для вас три бутылки здешнего красного… Шеф, я знаю, что очень вредная, но не надо на меня обижаться. Я понятливая и очень полезная.

Анри Леконт сделал вид, будто не слышит.

Последней жертвой Жюдекса стал маркиз де Пуньян. Маркизом он был, правда, сомнительным, по материнской линии, вдобавок гол как сокол, но в парижском свете его ценили. Де Пуньян добился всего сам, объявив себя арбитром изящного по примеру древнеримского патриция Петрония. «Светскость, светскость и еще раз светскость!» — не уставал повторять арбитр, при этом градус помянутой светскости определял исключительно он сам. Его одобрения ждали, а порой и жаждали. Маркиз появлялся на приемах с неизменным моноклем, чуть прищурившись, глядел на окружающих и под свое любимое шампанское «Дом Периньон» выносил суждение. Жил широко, хоть и был весь в долгах. Дамы ему благоволили, мужчины завидовали. «Светскость, мадам и месье, светскость!»

Все прочие свои жертвы Жюдекс оставлял на поверхности земли, но для маркиза сделал исключение, сбросив в канализационный люк. Обрывок афиши прилагался. Перстень с голубым бриллиантом так и остался на пальце мертвеца. Камень, впрочем, оказался фальшивым, как и родословная де Пуньяна. Изрядно шокированный парижский свет рассудил, что подлинным арбитром элегантности стал именно злодей Жюдекс. Истинную светскость не подделать.

Сапоги шлепали по мокрому плацу, гремел оркестр, осеннее солнце отражалась в меди труб. Ровные «коробки» одна за другой проходили мимо стоявшего на невысокой деревянной трибуне рейхсфюрера. Рядом никого, Гиммлер принимал парад в одиночестве.

Дождь перестал как раз перед самым началом, и доктор Иоганн Фест решил присоединиться к небольшой толпе зрителей, в основном штатских, если не считать нескольких шуцманов. Делать больше нечего, за территорию без пропуска не выпускают, ни кафе, ни ресторана, смотреть же совершенно не на что. Такие же казармы, как и недавно виденные, только вокруг не забор, а крепостная стена. В целом же и труба пониже, и дым пожиже.

В канцелярии молоденький юнкер все не мог поверить, что герр Фест именно унтер-офицер, а не какой-то там «фюрер». В Бад-Тёльце чужих не привечали, тоже своего рода цитадель, самое первое училище СС. Мемориальную доску, и ту успели возле ворот повесить.

Зарегистрировали, выдали ордер на поселение и пропуск, но только внутренний. Жить предстояло в обычной казарме, даже не офицерской, но доктор Фест не сетовал. И это не впервой. К месту определяться не спешил, успеет. Можно пока и на «коробки» поглядеть. Раз-два! Раз-два!..

До конца полюбоваться не дали. Подошли двое в шинелях, приложили ладони к козырьку.

— Доктор Иоганн Фест?

Звезды всюду, над головой, вокруг, даже под ногами, огромные, тяжелые, острые. Страшно? Нет, скорее, неуютно. Летней ночью в горах, когда смотришь на Млечный путь, совсем иное дело, звезды кажутся теплыми и добрыми. Здесь же, в черной пустоте, яркий звездный огонь отдавал ледяной изморозью. Космос совсем рядом, за прозрачной сферой.

Соль почувствовала, как по коже ползут непрошеные мурашки. А вдруг метеорит? Нет, метеорит это если на Земле, но все равно, обломок, камешек, да хоть дробинка…

— Красиво, правда? — негромко проговорил Понс, сидевший рядом, щека к щеке. — Если бы не работа, тут и жил, никакого телескрина не надо.

А началось все с того, что верный сквайр наконец-то рассказал о себе. Не очень хотел, потому что в короткой его жизни ничего героического и даже особенного нет, по крайней мере, по его мнению. А вот Соль так не считала. Парень родом действительно из вилланов, когда-то переселившихся на Клеменцию вместе со своим сеньором, вассалом графа Тулузского. С одной стороны, почет — потомок самых первых эмигрантов. С другой… Соль даже не поверила. До сих пор платят оброк? Феодалу? Они что там на Клеменции, спятили?

Оказалась, да, платят, правда, это давно уже стало красивым обычаем, Каждую осень потомки вилланов приезжают в гости к пра- пра- и так далее внуку своего бывшего сеньора. Подарки, общая молитва, и, конечно, веселое застолье. Ничего обидного в этом нет, более того, давняя традиция велит сеньору всячески помогать вилланам, но… Виллан никогда не обойдет сеньора по службе, не станет его начальником и даже не решится критиковать. Не по обычаю! И дочь сеньора трижды подумает, прежде чем за виллана выйти. Не запрещено, но жить им лучше на острове в Южном океане, на какой-нибудь исследовательской станции.

Образование на Клеменции обязательное, тривиум и квадривиум, как говорят в СССР, semiletka. Дальше университет, но зачисление происходит не только по результатам экзаменов, не менее важно, учились ли на факультете отец и дед. И прадед, и далекий пращур пять веков назад. Виллан, конечно, поступить может, но только если очень повезет.

Понс, понимая, что дальше ближайшей factory, где работали его предки, пути нет, подал заявление в новую земную миссию. Конкуренция была серьезной, но помогли. Кто? Естественно, сеньор, с сыном которого в одном классе учились. Тот тоже очень хотел на Землю, но отец не пустил.

— Я эту площадку еще в первые дни нашел. Никто тут обычно не бывает, она нужна для наблюдения в случае сложных маневров со стыковкой. Прихожу, звездами любуюсь. Жаль, Землю редко видно, всего лишь два часа в сутки.

Площадка оказалась очень маленькой, с трудом вдвоем уместились. Понс чуть ли не в ухо дышал, и Соль даже подумала, нет ли в тут коварного умысла. Рассудила: едва ли, просто парню очень нравятся звезды. Наверняка на Клеменции смотрел в ночное небо, мечтал…

Она покосилась на соседа. Вроде бы и рядом, а смотрит куда-то в сторону созвездия Волопаса. Впрочем, оно и к лучшему. Вот был бы здесь задавака Дуодецим, не любящий аристократов, тогда бы и вправду поволноваться пришлось.

Ой!..

Оставалось порадоваться, что на Клеменции мысли читать еще не научились. Ерунда все это, ничего особенного в Дуодециме нет. И псевдоним у него глупый!

На звезды смотреть надоело, но не обижать же парня. Сквайр он правильный, ее платок пришил прямо на комбинезон к сердцу поближе.

— Мне отец говорил, что на Клеменции уже к звездам летают.

Паренек встрепенулся. Еще бы, любимая тема.

— Летают! Первая межзвездная, пилот-испытатель Вероника Оршич. Ее целых полвека не было, думали, что уже не вернется. А она прилетела не к нам, а на Землю.

Повернулся, едва не задев носом.

— Но это в старом учебнике, я его у старшего брата видел. А в моем очень коротко, мол, была экспедиция и чего-то там доказала. И никакой Вероники Оршич.

Почему так, уточнять не стал.

— А как мы… В смысле, наши предки на Клеменцию попали, нигде точно не сказано. В детских книжках пишут про какую-то Дорогу Ангелов, в учебниках вообще ничего, мол, попали и все. В университете на лекциях про природную аномалию толкуют, то ли разрыв пространства, то ли опять же схождение.

Увлекся — и случайно, совершенно случайно коснулся ее щеки губами. Соль к этому так и отнеслась. Очень тесно на смотровой площадке.

Зато — звезды!

Выйдя из душа, Анри Леконт, накинул на голое тело простыню, упал в кресло и закрыл глаза. Душ тоже проблема, то работает, то нет, вода не горячая, а «комнатная». На этот раз повезло, все работало, можно выпить глоток «виши», смочив пересохшее горло, и спать, спать, спать…

На старом будильнике, взятом в запасниках музея, начало шестого. За окном все еще темень, дождь, кажется, перестал. Нет, спать уже не стоит, развезет на целый день, лучше просто полежать, глядя в белый потолок. Узкая нестойкая граница между сном и явью, того и гляди, соскользнешь. Надо удержаться, ни о чем не думать, слушая, как движется стрелка по циферблату, потом заставить себя встать, выпить кофе…

Отец Инессы натравил на бывшего зятя лучших адвокатов, и Анри Леконт быстро понял, что спорить себе дороже. Квартира формально в совместной собственности, а то, что деньги дал именно он, продав отцовскую, нигде не зафиксировано. Можно, конечно, забрать вещи, за эти годы их накопилось немало, но все его костюмы они покупали вместе с Инессой, даже бритву с помазком подарила она. Книги? Их все можно найти в библиотеке. Бывший учитель (из лицея уже ушел) взял старый чемоданчик, надел костюм, в котором когда-то явился устраиваться на работу, достал из шкафа семейный альбом и позвонил адвокату. Отдав ключи консьержу, сел в такси. Куда? В никуда, но Монмартр оказался по дороге.

Первую ночь в новой квартире, снятой буквально наобум, во дворе, куда случайно забрел, выйдя из такси, Леконт запомнил навсегда. Недопитая бутылка посреди стола, пиджак на спинке стула, острые тени на полу. Часов в комнате не было, но показалось, что он слышит негромкое настойчивое «тик-так, тик-так». Простыней тоже не нашлось, он лежал на матраце и смотрел в темный потолок. Тик-так, тик-так…

Весь следующий день Анри Леконт пытался найти себе дело, даже зашел в «Файар», где познакомился с Бродски. Не помогло. Вечером выпил рюмку скверного коньяка в ближайшем бистро и пошел навстречу надвигающейся ночи к мосту Мирабо.

— Так точно, герр унтер-офицер. Газеты можно посмотреть в комнате националистического воспитания. По коридору прямо и налево.

Мальчишка-дежурный рапортовал, словно на параде. Стойка, правда, непривычная, руки на бедрах, ноги на ширине плеч. Главное же, знает в лицо, то ли предупредили, то ли не поленился в списки заглянуть. Интересно, в каком он звании, петлицы не пустые. Но и не унтер, иначе бы не тянулся.

— Благодарю, штурмманн!

Вроде бы угадал, если же нет, дежурный не подал и виду. Щелкнул каблуками и был таков.

После завтрака, перекурив и как следует осмотревшись, бывший унтер-офицер рассудил, что Бад-Тёльц самая настоящая дыра. За территорию не выйдешь, по двору вечно кто-нибудь марширует, полицейских и тех куда-то забрали. Библиотека есть, но уже неделю как закрыта. Идти некуда, поговорить не с кем.

Комната национал-социалистического воспитания названию вполне соответствовала. От «фюреров» рябило в глазах, целую стену занимали фотографии отличников учебы, в углу же располагалась выставка, посвященная близкой годовщине Пивного путча. Название, естественно, иное: «Революция 9 ноября».

Радиоприемник отсутствовал, но подшивки газет, берлинских и местных, обнаружились на столе в центре комнаты. К сожалению, старые, самая свежая недельной давности. Странное у них воспитание! Хотя… Может, это не случайно? Слишком уж неприятные новости для СС в последние дни. Вот и библиотеку закрыли.

Иоганн Фест поглядел на увешанную фотографиями и портретами стену. Пивной путч здесь, в Баварии, празднуют особо, все-таки цитадель национал-социализма. И Гиммлер родился где-то совсем рядом, пешком дойти можно. Все так, но в последнее время о горном крае рассказывают всякое. Неведомый гусь, определенно из птичника рейхсминистра пропаганды Рудольфа Гесса, прислал секретную инструкцию по борьбе с монархической пропагандой именно в Баварии. Рекомендовалось все отрицать и не вступать в обсуждение. Никакого короля Августа I не существует. И коронации не было, и присяги ему в Верхней Баварии. Монархистов же отправляют в кацеты не за то, что монархисты, а за бродяжничество и торговлю наркотиками. И вообще, все это ложь и еврейская пропаганда. Мальчик Нильс, читая инструкцию, искренне посмеялся. Еврейская пропаганда королевского дома Виттельсбахов. Еще бы написали, что Августа помазал на царствие мюнхенский раввин!

Газеты, бегло просмотрев, уложил на место, шагнул к выходу. И тут не повезло. Чем бы заняться?

— Вижу, вы все еще трезвый, доктор Фест!

Темный силуэт в дверях, словно Мефистофель-искуситель.

— Carpe diem^[42], доктор, carpe diem!

Не Мефистофель, всего лишь штандартенфюрер Брандт.

— Итак, демуазель де Керси, имеете ли вы возможность подтвердить все написанное в данном документе?

Голос бажюля звучит холодно и невозмутимо, но самым краешком в нем сквозит ирония. Думали уйти от расспросов, демуазель? Убежать и спрятаться? Ну-ну!

Однако на этот раз Соль чувствовала себя уверенно.

— Таковой возможности не имею.

Рядом дед, Агфред Руэрг, спокойный и невозмутимый. Теперь он ее официальный защитник и представитель, пока отца рядом нет. Соль, немного подумав, согласилась. Пусть лучше так.

— Отчет я писала на объекте «Фокус» полгода назад. С тех пор многое изменилось.

Бажюль еле заметно усмехнулся точно кот, играющий с мышью.

— Можете привести пример, демуазель?

— Конечно! Тогда я не знала, что Клеменция может установить отношения с режимом Сталина. Такое и в голову прийти не могло.

Усмешка исчезла, кот втянул когти. Зашелестела бумага.

— В своем отчете, демуазель де Керси, вы особо обращаете внимание на переданные вам слова Гюнтера Нойманна, которые вы трактуете весьма своеобразно. Но прежде чем касаться их сути, поговорим об ином. Насколько вы уверены в их подлинности?

Сначала в замковый двор въехала машина с песком, старенький грузовик, помнивший еще Великую войну. Второй, поновее, оказался нагружен гравием. За ними проследовал автобус, видавший виды Renault PN. Комендант уже распоряжался в полный голос, солдаты с лопатами наперевес выстраивались возле казармы.

— Шпионам в наши дни легко, — рассудила Мари-Жаклин. — Сразу видно, большое начальство едет.

Шеф объекта вместе с помощницей наблюдали за суетой издалека. Все равно ничем помочь не могут, да и не очень-то хотелось.

Из автобуса тем временем вразвалочку выбирались местные, в рабочих фермерских робах и тоже с лопатами. Носилки, еще одни…

Все обитатели замка уже во дворе, молчала лишь Речная Анна. Однако решетчатая конструкция на ее верхней площадке внезапно сдвинулась с места, совершив полуоборот. Леконт наконец-то понял, что она ему напоминает — огромное уродливое ухо.

Гравий стали выгружать в носилки. Этим занялись местные, солдатики же бодро вываливали щебенку прямо на сырую землю и тут же принимались ровнять.

Сюрпризом происходящее не стало. На рассвете сонный мальчишка-велосипедист привез из Клошмерля срочную телеграмму. Разбудили капитана Гарнье, тот, поминая кровь христову и господни ребра, развернул бланк, прочитал, подскочил на месте…

Песком тоже занялись, раскидывая прямо по земле возле корпусов.

— Хорошо, что травы нет, — рассудил бывший учитель. — Иначе бы они ее стали красить.

Со своей задачей он справился. Ремонтники, напутствуемые добрым словом, к ночи закончили ремонт квартиры для высокого начальства. Сыро, известкой разит, стекла в белых разводах, но жить в принципе можно. Даже пол успели вымыть.

— Думаете, шеф, работы прибавится? — поинтересовалась помощница и тут же ответила сама: — Насчет работы не знаю, но беспорядка будет больше.

Гравиевые дорожки змеились по начинавшему желтеть двору, солдатики с уханьем и криками бегали по ним, пытаясь утрамбовать. Анри Леконт, бывший преподаватель словесности, покачал головой.

— Жаклин, помните программу выпускного класса? Доде «Тартарен из Тараскона»?

Помощница улыбнулась:

— Там, где славные обитатели Тараскона защищали монастырь в Памперигусте?

Леконт согласно кивнул.

— Именно. Не каждая бы вспомнила. Вы всегда были хорошей ученицей, Жаклин.

— Лучшей, — уже без улыбки поправила она.

— Подсаживайтесь! — пригласил Дуодецим. — Я сам только что пришел.

Соль хотела гордо отвернуться (красивый он, и что?), но в маленьком кафе свободных мест не осталось, а верный сквайр…

Понс, да же где же ты?

К хорошему привыкаешь быстро. В столовой случалось по-всякому, когда находилась компания, когда нет, зато после завтрака они с Понсом вместе пили кофе. Как узнала Соль, ремонтники оборудовали свое кафе в пустующем отсеке. Никто не возразил, их право. Пускают только своих? Значит, становись своим. Дева Соланж могла гордиться, специальную карточку для входа ей вручили уже на второй день. Сквайр расстарался, дал рекомендацию и все оформил. Мелочь, но приятно, хотя если подумать, не такая уж мелочь.

Дуодецим, как она уже успела заметить, всегда брал эспрессо, Соль же смело экспериментировала, заказав на этот раз глясе. Отхлебнула… Ничего, но в Берлине вкуснее.

— Понса не ищите, — негромко проговорил Дуодецим. — Парень от вас прячется.

Кофе сразу потерял вкус. Соль вытерла губы салфеткой, вздохнула поглубже.

— Почему?

— Скажем так, с ним очень убедительно поговорили. Не осуждайте, парень очень дорожит своей работой, на Клеменции у него родители. Если уволят, другой подобный контракт он до конца дней не получит.

Черное небо, острые холодные звезды, тепло его губ… Сквайр прячется от рыцарственной дамы. Облить водой и усадить верхом на забор.

— Не осуждайте, — повторил Дуодецим. — Ребят из «Равенства и братства» никто даже не ругал, просто перевели на Крепость-1. Почему подчинились, не спорили? На Земле много государств, на Клеменции одно. Бежать некуда, прятаться негде. Можно уехать на самый далекий остров в Южном океане. Умереть не дадут, станут присылать провизию, но жить придется одному. Поэтому с властями предпочитают не спорить даже по мелочам.

— Я нечистая, так? — вспомнила Соль. — Еретичка? И даже не сказали, за что!

Дуодецим пожал плечами.

— Вообще-то обязаны. У вас должен быть защитник, кроме того существует юридическая служба, она все такие дела контролирует.

Мороженое уже растаяло, и она допила кофе залпом. Дед опять исчез, но можно спросить у… У Камеи, конечно! Ликтор все-таки.

— Благодарю вас, господин Дуодецим…

— Погодите, — чернявый внезапно улыбнулся. — Должность у меня небольшая, всего лишь бригадир, но кое-какие возможности иногда выпадают. Нам выделили на сегодня приглашение, только вот беда, все парни заняты до ночи, а мне сейчас уже надо бежать. Запишу-ка я вас, Соланж.

— Приглашение? — удивилась она. — Куда?

Дуодецим вновь усмехнулся. Да, красив, куда там Клаусу!..

— Паломничество.

— Пало… Что-о?

Дядя, взяв с края стола одну из папок, достал несколько фотографий.

— Гляди!

Вначале показалось, что снято в метро: тоннели, переходы, врезанные в стены двери, даже поезд имелся, правда, очень странный. Удивил только большой зал странной формы с чем-то похожим на раздвижные ворота в стене.

— Вот здесь я был, Анри, видел все своими глазами. Именуется это, если на современный французский перевести, «Хранилище-2». Склад, только очень большой. Оружия нет, зато техники хватает. Топливо, продовольствие…

На одном из снимков огромный жук, но явно из металла, еще на одном грузовик с огромными, метра в два диаметром, колесами.

— Это они и взорвали? — понял бывший учитель, — Чтобы нам не досталось? Но… Неужели все-таки инопланетяне? Может, какой-нибудь сумасшедший миллионер, как у Жюля Верна?

Дядя, пожав плечами, потянулся к стоящей возле пресс-папье бутылке коньяка.

Родственник удивил. Встав пораньше, он, дыша спиртными ароматами, обошел замок, переговорив со всеми, кого встретил, включая тоскующую по общению мадемуазель экскурсовод, а после завтрака заглянул к экспертам. В Речную Анну его не пустили, но дядя все равно простоял возле башни минут двадцать. Не помешал и дождь, дядя взял с собой зонтик.

— Очень, очень интересно, — резюмировал он. — Знаешь, Анри, чем мсье Ардан занимается? Математик?

Бывший учитель невольно вздрогнул, вспомнив недолгий опыт их общения.

— Какими-то моделями. Математическими, естественно.

Дядя энергично кивнул.

— А еще ищет формулу победы. Да-да! О ней думал в свое время сам великий Лазарь Карно, создатель армии Французской революции и, кстати, тоже математик. Представь: две армии на поле боя. Кто победит? Если знать формулу, можно посчитать заранее…

— И если что, убежать подальше, — согласился племянник. — Почти преферанс. Дядя Жорж! Я сам об этом читал, но трудность в том, что не все составляющие будущей победы можно перевести в цифры. К тому же мсье Ардан…

— А что с ним не так? Милейший человек. Ладно, Анри, беги, тут много бумаг, надо с ними разобраться.

Белый летний костюм он купил перед отъездом в Луизенлунд, самый модный, даже не с витрины, с показа мод. Потратил, считай, все что было, зато оценили. Вечерами, когда они с Габи прогуливались по аллеям маленького парка, был повод задирать нос повыше.

Иоганн Фест шел зыбкой тропою сна, жалея, что давнее жаркое лето он даже в Гипносфере видит очень редко. И Габи почему-то нет рядом. Тени идут навстречу, на краткий миг обретая нестойкую плоть, чужие давно забытые лица, чужие голоса. Габи нет, и это очень огорчает, потому что в левом кармане — небольшая бархатная коробочка. Когда он успел купить кольцо? И где, еще в Берлине? Но об этом он подумает после, когда проснется, а сейчас надо обязательно найти Габи…

— Она откажется, — прошелестело за левым ухом. — Вспомни, какие у нее глаза, когда она говорит о своем моряке.

Иоганн Фест стиснув зубы, ускорил шаг. Тени, теряя очертания, распадались туманом. Над парком понесся ледяной вихрь, пахнуло морозом…

— А ты этого хочешь? В самом деле хочешь? Тогда почему не вспомнил, когда мы заключали договор?

Над парком неслышно кружились колкие снежинки. Он вдруг понял, что вместо костюма на нем старая шинель.

К концу их разговора Серж Бродски наверняка понял, что Жюдексом он своего автора не соблазнит. Чуть подумав, без особой охоты признал: герой, несмотря на всю его авантажность, не слишком интересен. Мотивация? А нет ее, разве что лютая ненависть к особам высшего общества. Неактуально, сейчас не времена Парижской Коммуны. Но что если взять совсем иного героя?

Лишний раз оглянувшись, Бродски полез в ящик стола, откуда была извлечена простая картонная папка с завязками. Открыл, перебрал газетные вырезки.

— Пока никому, понял? У меня, ты знаешь, кузен в префектуре служит. Так вот, один очень толковый комиссар, его фамилия, кажется, Мегре…

Светских людей убивают, но не слишком часто, каждый труп сенсация. Об исчезнувшем в апреле богатом американце газеты писали чуть ли не два месяца. А вот мелкий криминал гибнет постоянно, причем, строго по закону Дарвина. Полиция эти дела, конечно, расследует, но без особой охоты и с заранее известным результатом. Поножовщина между апашей — самое привычное дело. И только зоркий взгляд опытного флика различил в унылом перечне ничем не примечательных злодеяний чей-то уверенный почерк.

— Здесь этого нет, — Бродски кивнул на вырезки. — Закрытая информация. Все трупы с окраин, из самых криминальных районов. Убиты ночью, гибли по одному и по два, им стреляли в голову, с близкого расстояния. Оружие одно и то же, пистолет Bergmann Simplex довоенного выпуска.

— И что такого? — удивился бывший учитель. — С войны и привезли. Разве что, насколько я понимаю, для маньяка оружие не слишком удобное.

— Вот! — удовлетворенно кивнул редактор. — Именно, именно! Полиция считает, что убийца — бывший фронтовик, скорее всего, офицер. Живет бедно, оружие привез с фронта. Вероятно, кто-то из его близких пострадал от бандитов, и парень решил мстить на всю катушку. В полиции ему уже дали прозвище Симплекс. Как видишь, полный антипод Жюдексу. Не уверен, что читатель клюнет, но попробовать можно. Трагедия маленького человека, униженные и…

— …Оскопленные, — Анри Леконт не любил Достоевского. — Русский офицер Раскольников эмигрировал в Париж, его жену Агафирью и ребенка Попова зверски зарезали апаши^[49].

— Почему Попова? — изумленно моргнул редактор, но Леконт только махнул рукой и попрощался.

За покрывалом сна, таким же тонким, как серое казенное одеяло, казарма, очередная, им уже потерян счет. Жаловаться грех, скучные кирпичные стены в старой побелке все-таки лучше сырого блиндажа или загаженного окопа. Война, вроде кончилась…

Гефрайтер, нет, уже унтер-офицер Иоганн Фест, нагрудный знак «Ударная пехота», глубоко вздохнул во сне. Для кого кончилась, для кого нет. Сейчас разбудят и пошлют штурмовать Мюнхен, хоть он не баварец, и полк не баварский. Выступавший вчера депутат клялся, что никакого штурма не будет, комиссары вот-вот сдадутся, но это вряд ли. Говорят, в городе массовые расстрелы. И не откажешься, трибуналы работают не только у красных.

…Вот-вот разбудят. Сейчас! Кто-то уже вошел, стоит у дверей возле дневального.

Доктор Иоганн Фест посочувствовал парню на железной койке. А все принципиальность, заплатил бы батальонному врачу и был бы уже дома. Нельзя! Верные камрады, полк, с которым уже успел сродниться, долг, честь. Эх, молодость, молодость! Парень волнуется зря, никто до рассвета не потревожит, а завтра сообщат, что Мюнхен пал. И будет новая казарма, но уже в баварской столице возле Пинакотеки, там он познакомится с Шейхом…

Доктор Фест хотел уже попрощаться и уйти дорогами сна дальше, когда внезапно услыхал шаги. Нет, не от дверей, где дремлет дневальный, не от окна…

Ближе, ближе, ближе…

Кто-то стоит у койки. Жаль, не увидеть, черная пелена закрыла нестойкий мир…

— Подъем, унтер-офицер! Уходи отсюда немедленно! Немедленно, слышишь?

Знакомый голос ударил, словно гром. На миг показалось, что это Лиске, ветеран-гауптштурмфюрер, когда-то указавший путь к воротам бывших кадетских казарм. Но уже выныривая из зыбкого сонного омута (сорок секунд, время пошло!), Иоганн Фест увидел Его. Недвижный холодный лик, словно выкованный из стали, зеленые глаза, узкие тонкие губы…

— Камрады, камрады, вставайте!..

Это уже эхо. Выходит, будили не только его.

— Подъе-е-ем!

Темно, горит только лампочка у входа, но многие уже проснулись. Бывший унтер-офицер невольно усмехнулся. Сразу понятно, кто служил, кто нет. Удивляться, расспрашивать соседа, умываться, все это потом. Сейчас одеться, рассовать по карманам вещи (сигареты!), обуться, не забыв завязать шнурки на ботинках. Вдруг бежать придется?

Мир неслышно дрогнул. Мигнула лампочка, с потолка посыпалась штукатурка. Фест понял, что первый толчок он просто проспал.

— Бежим, камрады, бежим!

Еще раз тряхнуло, когда в коридоре уже шумела толпа. Выход рядом, но путь преграждали несколько курсантов с повязками, с ними офицер в фуражке, сбитой на затылок.

— Назад! Назад!.. Стрелять буду, стрелять!..

Но тут мир вновь содрогнулся, и офицер куда-то исчез. Загрохотали сапоги. Уже у самого выхода, возле которого застыл белый от ужаса дежурный, Иоганн Фест услыхал, как где-то за спиной прогрохотал выстрел. Еще один, еще!

Дверь! Плечи не развернуть, работаем локтями.

— Бежим, бежим!..

Только во дворе, ощутив под подошвами покрытую асфальтом твердь, он на минуту остановился. Ничего страшного, все живы, в окнах уже горят огни, выходит, сообразили и там. Землетрясение в Баварии не новость, значит, следует действовать по обстановке.

— Ста-а-ановись! В шеренгу по двое, быстро, быстро…

Юнкера выбегали из казарм, но к воротам их не пускали. Вспыхнул прожектор, еще один, надрывно завыла сирена. Теперь толчки следовали непрерывно, не думая стихать. Такое уже было, только в казармах Лейбштандарта им грозило небо, а не земля.

— Первая рота! Равня-я-яйсь! Смир-р-рно-о-о!

Доктор Иоганн Фест покачал головой. Безумцы! Но где Гиммлер? Неужели малахольному очкарику все равно? Сколько ему еще нужно трупов?

Уже рядом с воротами, где скопилась толпа, ударило уже по-настоящему. Земля мелко задрожала, асфальт треснул, расползаясь по сторонам. Где-то совсем рядом стреляли, но бывший унтер-офицер смотрел только вперед. Дальше, дальше, дальше!..

За воротами улица, прямо через дорогу забор. Чуть в стороне двухэтажные дома под черепицей, оттуда тоже выбегают люди. Между домами небольшой проход, кажется, там калитка.

Вперед!

Он бежал что есть сил, боясь лишний раз ступить на неверную твердь, но все-таки не успел. Сзади послышался низкий утробный гул, черное ночное небо стало еще чернее, резко запахло потревоженной землей, а потом асфальт ушел из-под ног.

— Да-да, спасибо, — не думая, проговорил он, жадно глотая воду. Под головой что-то твердое, правая рука ноет, шея почему-то мокрая…

Жив!

Доктор Иоганн Фест открыл глаза. Флягу держала девушка в сером пальто с бело-голубой повязкой на правом рукаве. Взгляд испуганный, немного растерянный.

Руки слушались, и он приподнялся на локтях. Какой-то двор, деревенский ли, городской сразу не понять. Люди на матрацах, матрацы прямо на сырой земле. На краснокирпичной стене двухэтажного дома белое полотнище с красным крестом. Стекла в окнах… Нет стекол!

Небо светлое, уже рассвело.

— Спасибо! — вновь поблагодарил он. Девушка молча кивнула. Оглянувшись, увидел старый котелок, служивший ему подушкой. Вот почему так жестко.

Попытался встать — получилось. Где-то пряталась боль, но двигаться можно. Правая рука… Ничего, сойдет.

Доктор Фест поднял лежавшую рядом с матрацем шляпу, застегнул пальто. У калитки, ведущей на улицу, караул — два парня с армейскими карабинами. В штатском, но тоже с повязками на рукавах. Белый и голубой, цвета Баварии.

Иоганн Фест махнул правой рукой.

— Сервус, камрады!

Переглянулись, кивнули.

Настроение сразу улучшилось. Как ни крути, жив и, кажется, цел. Сейчас бы сесть в такси… Ладно, сойдет и автобус. В Берлин, в Альт-Хоэншёнхаузен, в спичечный коробок цвета желтка, построенный совершенно не арийским архитектором Людвигом Мис ван дер Роэ. Закрыть за собой дверь, скинуть пальто прямо на пол…

Он вышел на улицу и увидел трупы. Лежали в ряд, некоторые под брезентом, некоторые так. Присматриваться не стал, взглянул вперед, где совсем недавно стояла крепость. Стены хоть уцелели?

Стены? Бад-Тёльц сгинул. Там, где был въезд, начинался край неровной воронки с отвесными краями. Земля исчезла, превратившись в спекшийся камень.

Дантов Ад.

Смотреть было больно, и доктор Фест поспешил отвернуться. Странно, что кто-то вообще уцелел. Не попавшие в адскую воронку отделались лишь синяками. Он был возле самых ворот!

Черные птицы уже вернулись. Стены исчезли, и стая собралась возле самого края разверзшейся земли. На людей смотрели косо, но не улетали.

Бывший унтер-офицер взглянул налево. Горы… Подняться на ту, что повыше, прикинуться валуном, затаиться…

— Фест, вот вы где!

Не было печали! Штандартенфюрер Брандт и, к сожалению, не один.

— Обыскался я вас, доктор, совсем уж отчаялся.

Двое в черной форме с карабинами. Не убежать, а жаль!

Брандт шагнул ближе, поглядел в глаза.

— Ничего у вас не вышло. Ни-че-го! Рейхсфюрер жив! Так и передайте своим полякам!..

Иоганн Фест решил, что ослышался. У Брандта в голове тараканов хватает, но поляки… Почему?

Штандартенфюрер, оглянувшись, взял под локоть, наклонился к самому уху.

— Именно так поляки в мае становили русское наступление на Варшаву. Тектоническая бомба! Не сами, понятно, наверняка французы помогли. Но сейчас не вышло, промахнулись.

Бывший унтер-офицер хотел спросить о мальчишках-юнкерах. Их-то сколько уцелело? Поглядел на эсэсовца… Без толку, для такого сгинувшие — просто живой щит.

…Или хуже — искупительная жертва. Всесожжение, если по-гречески — холокост.

Соль просыпалась без будильника. Привыкла и даже в самых глубинах сна помнила, что вот сейчас… Три, два, один!..

Белый потолок, неяркий свет синей лампочки-ночника. Подъем, маленький солдатик!

Вставать не хотелось. Впереди — еще один день без особого смысла и без всякой радости. Иногда, когда к горлу подступало, она начинала вспоминать все хорошее, что случилось в последние месяцы. Первым делом почему-то на ум приходили вечера в квартире доктора Гана. Сколько всего их было? Три или четыре, едва ли больше. Но как хорошо! Доктор вернулся домой, его не арестовали, он варит кофе, начинает о чем-то рассказывать.

«Знаете, фройляйн Соль, я начал к вам привыкать. Не знаю, хорошо это или плохо».

Ну, почему он такой взрослый, совсем-совсем взрослый! Почему?

А все остальное по мелочам, обрывками. Миг, когда она сквозь снежную пелену увидела глаза Андреаса, свою ладонь на плече отважного рыцаря Александра и еще строгую девочку по имени Гертруда. Пожалуй, и все.

Соль тряхнула головой, сбрасывая внезапную слабость. Все еще будет! Заглянет на огонек дед, она увидится с Камеей. И встретится с отцом, обязательно, непременно!

Вскочила, резко выдохнула. Умываться!

Жозеф Каррель достал из кармана трубку, покрутил в пальцах.

— Помилуйте, коллега! — воззвал дядя. — И так дышать нечем, задохнемся.

Этнограф внял и трубку спрятал.

В маленьком кабинете генерального консультанта Жоржа Леконта собрались эксперты, шеф объекта Анри Леконт и его помощница с блокнотом наготове. Ночью спали урывками, поздно легли, наговорившись и все обсудив, а потом среди ночи проснулись после того как в замок с ревом и гудками ворвались несколько военных авто. Тело павшего Люцифера, лежавшее под брезентом и охраняемое суровыми легионерами капитана Пастера, уложили в грузовик и увезли.

На совещание к генеральному консультанту очень хотели попасть и работники музея, однако шеф объекта Леконт это пресек. Военным же не до разговоров, офицеры получили из Парижа строгий приказ об укреплении обороны объекта. Только как укреплять? Окопы рыть?

— Убедившись, что все разместились, дядя кивнул этнографу. Жозеф Каррель встал.

— Мадам и мсье! Несмотря на очевидность того, что мы вчера с вами видели, рискну заметить: это не инопланетяне. Мы все стояли возле тела, пока нас самым бесцеремонным образом не отогнали. Мы видели человека. Мсье Биго, вы биолог, подтвердите.

Бывший преподаватель гимназии, зачем-то оглянувшись на дверь, поправил тяжелые очки.

— Коллега! Наблюдения in visu в данном случае недостаточно. Анатомически — да, типичный европеоид правильного телосложения, возраст не старше двадцати пяти…

— Кровь красная, — вставила писательница и потерла ладони.

— И это верно. Но рискну заметить, что мы не знаем, как выглядят инопланетяне. Есть теория, что человеческий облик оптимален, эволюция биологических существ неизбежно приведет именно к нему…

Этнограф, не удержавшись, хмыкнул.

— Вы еще скажите, что Землю колонизовали пришельцы с Бетельгейзе, такое я тоже читал.

Анри Леконт покосился на бывшую ученицу. Та старательно записывала все слышанное в блокнот. Совещание — его идея, людям требовалось выговориться, и лучше если это произойдет в своем кругу. Может, и что полезного скажут, все-таки эксперты.

Дядя идею полностью одобрил и сам взялся за воплощение.

— Принцип Оккама, — сурово заметила Арманда Кадуль, дохнув хорошим коньяком. — Если тот, кого мы видели, выглядит как человек и, кстати, погиб как человек — это человек.

— Летающий человек, — уточнил Филипп Биго.

Бывший учитель внезапно вспомнил, что последний раз пробовал красное вино позавчера, и то всего пару глотков после ужина. Не до того!

— К порядку! К порядку, мадам и мсье! — мягко проговорил дядя. — Послушаем все же специалиста.

— Благодарю! — Жозеф Каррель кивнул. — Я тоже стоял рядом с погибшим и заметил не только красную кровь, но и ранец у него на спине. Точнее, два ранца, побольше сзади и совсем небольшой на груди. Думаю, никто спорить не станет.

Помолчав и не дождавшись возражений, поднял палец вверх.

— Вот и ответ. Мы видели пилота с так называемым «марсианским» ранцем. Это секретная разработка ученых Северо-Американских Штатов, впрочем, не такая уже секретная, ранцы есть на вооружении многих стран, даже СССР. Правда, модель новая, если сравнивать с фотографиями, что я видел. Более компактная и наверняка не такая тяжелая.

На этот раз никто, даже биолог, не пытался возразить. Анри Леконт решил, что самое время вмешаться.

— Мадам и мсье! Павшим Люцифером сейчас занимаются в Париже, у нас иные, более насущные заботы. Кем бы ни был летающий шпион, он нам никак не друг. Пропадают люди. Военные, конечно, усилят оборону, но вдруг враги пожалуют…

— Из-под земли, к примеру, — предположила Мари-Жаклин, не отрываясь от блокнота.

— Что бы нам придумать?

В кабинете стало тихо. Дядя встал, поправил галстук.

— На этом, пожалуй, закончим. С конкретными предложениями прошу ко мне, причем по одному. Мало ли? А вдруг кто-то из нас с Бетельгейзе?

— Я-а-а, — низким грудным голосом проговорила писательница.

На нее посмотрели странно.

…Холодно, гадко, мерзко, есть охота, шнапсу бы глоток, еще и этот снег!

Бывший унтер-офицер Иоганн Фест, смахнув с лица ледяную крупу, отряхнул шляпу. Стареешь, ветеран? Подумаешь, снег! Да, мокрый, да, за ворот падает. Солдат должен что? Правильно, стойко переносить лишения и трудности. Обстрела нет? Англичане газ не пустили? В окоп не гонят, где вода по колено? Так радуйся жизни!

— По глотку, камрады, по глотку. Надо, чтобы всем хватило.

Кто жаловался, что шнапса нет? Бравые шуцманы уже что-то раздобыли.

Снег зарядил почти с самого утра, только-только развиднелось. Слезы-льдинки падали на холодную землю, одевая ее в белый саван. Авто с красными крестами увезли трупы, на краю провала, в котором исчезла крепость, кто-то уже поставил наскоро сбитый деревянный крест.

— По глотку, камрад!

Вот и очередь дошла. Иоганн Фест, отхлебнув, подождал, пока жидкий огонь разойдется по жилам, резко выдохнул.

— Спасибо!

Сигареты в кармане почти не промокли, нашлась и зажигалка.

Щелк!

— О! Камрад, угости!..

Бывший унтер-офицер протянул пачку. Жадничать грех!

— Камрады, так что делать будем?

Вопрос повис в холодном сыром воздухе. И действительно, что?

— …Виновный будет наказан по всей строгости закона, демуазель де Керси. Может, вам станет легче, если вы узнаете, что все его сослуживцы решительно осудили случившееся. И сам повод совершенно нелеп. Подозревать вас во вредительстве? Система управления объектом «Фокус» имеет надежную защиту, вы бы, извините, просто не справились.

Выглядел принцепс импозантно. высокий, широкоплечий, с благородной сединой. И голос под стать, глубокий, искренний, в нужных местах рокочущий, словно прибойная волна. Вот только не верила она говорливому. А если бы «Фокус» имел защиту похуже, ее можно на дыбу подвешивать?

— Поэтому позволю считать инцидент исчерпанным, демуазель де Керси. Медицинская и вся прочая помощь вам будет оказана, ваши права надежно и всесторонне защищены.

Тем не менее, слушала. Куда деваться, именно ради нее высокое начальство прибыть изволило. И не ответишь даже, потому что этим утром два бывших зуба у нее удалили. Как и обещали без боли, только во рту что-то страшно трещало. Зато потом пришлось лежать пластом больше двух часов, пока наркоз не вышел.

— Итак, если у вас нет вопросов, демуазель де Керси…

Таковых явно не ожидалось, но она все-таки решилась открыть рот. Больно!

— Мессир! Этот… Этот больной ударил меня не просто так. Она знал, что я нечистая.

Каждое слово — острым камнем по разрезанной десне. Тем не менее, молчать нельзя.

— За что? Я соблюдала все обряды, надо мной совершен consolamentum, я рыцарственная дама…

— Уже нет, — лицо принцепса словно оделось камнем. — Орден Возвращения официально ликвидирован, таково решение всех приоратов Клеменции. Не хотелось говорить об этом, демуазель, но вы сами выбрали тему. Гибель первой миссии вызвала страшный шок, сразу пошли разговоры об измене. Кто первый под подозрением? Естественно, тот, кто руководит. Следствие только начато, но общественное мнение однозначно. Все, кто выжил, пойдут под суд, ваш отец, бывший приор Жеан де Керси одна из ключевых фигур будущего процесса. Вы, его родственница, поражены в правах согласно давнему обычаю. Печально, но глас народа — глас Божий.

Соль поняла: говорить больше не о чем. Еретиков сжигать — тоже по обычаю. А бывших рыцарей и негодных сквайров положено обливать водой и сажать верхом на забор. Значит, слева сидеть Понсу, справа ей самой.

Анри Леконт невольно вздрогнул. Он даже не предполагал, что безобидный с виду капитан Гарнье умеет так рычать.

— В Кайену! Кандалами звенеть! Засужу! Спрашиваю последний раз; как посторонние могли проникнуть в расположение части?

— Через ворота, мой капитан!

Гарнизон поднят по тревоге, все фонари горят, на Речной Анне включили прожектор, солдатики бегают, словно им казенного скипидара плеснули.

— А вы чем в это время занимались, капрал? Причиндалы чесали? Посажу! Прямо отсюда отправлю в военную тюрьму, в камеру с тремя неграми из Сенегала!..

— Мой капитан, караул по уставу действовал. Окликнули, потом предупредительный в воздух…

Вдобавок вновь заморосил дождь, пришлось поднимать воротник пальто и сдвигать на нос шляпу. Мари-Жаклин оказалась более сообразительной, сразу накинув плащ с капюшоном.

— Лужу видите, капрал? Два шага вперед! К отжиманиям приступить! И-раз! И-два!..

Капитана Гарнье можно понять. Третий человек пропал! Но если предыдущие тихо сгинули, то эксперта-биолога похитили у всех на глазах. Не глухой ночью, вечером, после ужина. Детское время, можно сказать.

Правда, как именно похитили, ясности не имелось. Из невнятного рапорта караульных вырисовывалась странная картина. Прямо за шлагбаумом, загораживающим въезд в замок, словно ниоткуда возникла тень. Не было, и вот она, размером с автомобиль, но заметно длиннее, почти круглая в сечении, словно к замку подкатили здоровенный невидимый цилиндр. Но как подкатил неясно, потому что следы совсем другие, словно по мокрой от дождя земле не ехали, а тащили.

Мотор не гудел и не ревел, но слегка посвистывал.

— Не так важно, что это было, шеф, — задумчиво молвила Жаклин, глядя на барахтающегося в грязи капрала. — Главное, они знали, куда именно ехать, комнату, где живет мсье Биго, нашли сразу.

Бывший учитель кивнул. Если не углубляться в сложный вопрос по поводу скользящей над землей тени, остальное просто и понятно. Неплохо защищенный от пуль скоростной автомобиль снес шлагбаум, лихо подкатил к корпусу, где жили эксперты…

Стреляли и караульные, и выбежавшие на шум солдаты.

…Из авто-призрака выскочили две фигуры, тоже почти неразличимые в сумерках, взбежав вверх по лестнице, безошибочно нашли нужную дверь, вышибли ее молодецким ударом, накинули на голову эксперту мешок. Утащили не только его самого, но и кучу бумаг.

Гарнизон не прятался. Когда похитители ехали назад, по ним тоже стреляли, причем почти в упор. Наверняка попали, только это ничему не помешало.

— Отставка! Отставка! — негромко причитал комендант, держась за голову. — Какая теперь отставка, меня самого сгноят. Почему я не попросился в Кохинхин?

Солдаты под предводительством усатого сержанта широкой цепью рассыпались по полю перед замком, надеясь отыскать хоть что-нибудь. След и вправду нашелся, авто-призрак проскользило прямо к реке, где и сгинуло.

Выбежавшие во двор обитатели замка начали постепенно расходиться, негромко обсуждая случившееся. Бывший учитель прикидывал, где может быть дядя, когда внезапно сзади послышалось.

— Мсье Леконт! Анри! Удели старику пару минут.

Дядя вынырнул из сумрака, словно настоящий призрак. Не ногами пришел, прибыл на летающей доске. Высота небольшая, до полуметра, и Леконт внезапно сообразил, как двигался странный автомобиль. Интересно, дядина доска оставляет след?

Выслушав шефа объекта, Жорж Леконт невозмутимо кивнул.

— Так я и думал. Тот, которого мы сбили, был разведчиком, значит следовало ждать чего-то подобного. Анри, будь добр, разберись, разгони всех, чтобы не шумели, а потом загляни ко мне. Опрокинем по рюмочке.

Обернулся к Мари-Жаклин, вежливо приподнял шляпу.

— Мадам!..

И улетел, растворившись во тьме.

Шнапс кончился теперь уже окончательно. Новость встретили мрачным молчанием, последнюю заветную флягу передали по рукам, каждый встряхивал, опрокидывал, подставляя то пустой стаканчик, то язык. Увы…

— До завтра, камрады, потерпите, до завтра! — уговаривал толстяк-штандартенфюрер. На него смотрели хмуро. Уже ни во что не верилось, особенно здесь, посреди холодного осеннего леса. Сырость вокруг, небо в тяжелых тучах, хорошо еще дождь перестал.

В Баварию ехали по шоссе, с ветерком, обратно проселками, объезжая города. Дорогу местами развезло, к тому же в грузовике хоть и не возили свиней, но дух под брезентом заставлял зажимать нос. Болела ушибленная рука, к тому же постоянно хотелось пить. Старая машина подпрыгивала на ухабах, тормоза визжали, сердито рычал перегретый мотор.

Остановились среди ночи прямо на лесной поляне, куда свернули с проселка. И дальше бы ехали, но водители взбунтовались. Парни не из СС, обычные работяги, им что рейхсфюрера возить, что картошку.

Ни ужина, ни чая, костры разводить запретили. Команда «Отбой!», но выполнять ее никто не спешил. В кузове особо не поспишь, тем более без шнапса. Нашли пару сваленных деревьев, уселись плечом к плечу, курящие достали сигареты.

Детина, приставленный Олендорфом, исчез, его сменил другой, очень похожий. Ни слова не сказав, пристроился рядом и сделал вид, будто дремлет.

Штабные авто стояли в стороне, а вот вездеход Гиммлера куда-то пропал. Рейхсфюрер явно предпочитал не рисковать.

Руки в карманах, шляпа на носу. Еще бы кепи с шинелью, и точно, как на Западном фронте. Так же они ночевали в начале ноября 1918-го, отступая к немецкой границе. Жуткие дни, когда даже проблеск надежды исчез. Проиграли. Даже если уцелеют, что скажут дома? На них, солдат последнего призыва, была вся надежда! Эх… «Если солдаты по городу шагают, девушки окна и двери открывают…»

Холод куда-то ушел, дышать стало легче, даже рука перестала болеть. Гефрайтер Иоганн Фест, встав с поваленного дерева, шагнул к костру, успев немало удивиться. Откуда, им же запретили? Тем не менее, огонь горел, только очень странный. Пламя белое с оттенком синевы и очень холодное. Дров нет, языки пламени вырываются прямо из истоптанной земли.

Он протянули руки к пламени, отдернул. Больно! И тут же успокоился. Сон, всего лишь сон!..

— У вас осталось еще желание доктор, — негромко проговорили из-за левого плеча.

Гефрайтер (унтер-офицером станет через месяц) встал, поглядел на фальшивое пламя.

— Если думаете, что попрошу чечевичную похлебку, то ошибаетесь. Чем больше думаю, тем более убеждаюсь, что все это шуточки Олендорфа. Он умный, не желает пропадать, вот и начал свою игру с рейхсфюрером. Зачем понадобился я, пока не пойму, но прислать в подвал толкового гипнотизера не так и сложно.

За левым плечом послышался легкий смешок.

— Даже не надейтесь, доктор Фест. Вот вам знак! Когда придет время расчета, вы его снова увидите.

Пламя плеснуло в глаза. Защищаясь, он закрылся рукой, и все исчезло. Иоганн Фест облегченно выдохнул, но тут же почувствовал странное жжение на левой ладони. Вокруг стояла густая тьма, но рассмотреть он все-таки сумел. Пентаграмма в круге. Кожа вокруг рисунка, припухла, покраснела…

Шлагбаум у въезда восстановить еще не успели, и любопытные солдаты, не обращая внимания на протесты караульных, пытались выглянуть наружу. Усатый сержант находился тут же, но даже не пытался пресечь. Наверняка ему тоже интересно. Пока Анри Леконт подходил к воротам, из услышанного от встречных он уяснил, что к ним пожаловала чуть ли не целая дивизия. Кто уже переправился, кто нет, танк во всяком случае пока за мостом. А что ревет громко, так мотор мощный, в 150 «лошадей», издалека слышно.

Еще несколько дней назад комендант Гарнье отдал строгий и однозначный приказ: никого из гражданских без его личного разрешения из замка не выпускать. Поэтому бывший учитель подходил к караульным не без некоторой опаски. Пропустили, однако, без слов. Он шагнул за ворота… Да-а!

Прямо перед замком разгружались грузовики. Сколько их, сразу не понять, но уж точно больше двух десятков. Все крытые, под зеленым брезентом. Из машин на мокрую землю бодро выпрыгивали солдаты с винтовками MAS-36 и полной выкладкой. В других авто привезли какой-то груз, возле них уже стояли часовые. Среди грузовиков пряталась легковушка, тоже зеленая с военными номерами.

— Рота, — пояснил незаметно подошедший капитан Гарнье. — Пока еще авангард, остальные позже прибудут. Вроде как строить собираются. Только что именно?

Танк обнаружился прямо за мостом. Смотрелся грозно, если не обращать внимания на куцую пушку-окурок. Мотор ревел уже тише, экипаж стоял возле машины, один из танкистов, явно командир, мерил шагами деревянные доски настила.

— Боятся, что мост не выдержит, — предположил капитан. — Двадцать тонн все-таки. Инструкция велит преодолевать препятствия на скорости, но на Д-2 не разгонишься, тяжелый.

Между тем, моторы вновь загудели. Со стороны Клошмерля к мосту приблизилась еще одна колонна, тоже грузовики, причем в немалом числе. Танк перегородил путь, и машины стали тормозить. Из первой выскочил офицер, побежал к мосту, танкист неспешно двинулся навстречу. Анри Леконт стал прикидывать, подерутся вояки или нет, но тут вновь подал голос мотор, на этот раз прямо над головой.

— К нам пришли на помощь все рода войск! — не без гордости заявил Гарнье. — Артиллерии пока нет, но… Будет!

Бывший учитель взглянул в небо. Над замком кружил старый знакомый — разведчик Potez 25/4 Farman.

— Великий фюрер германской нации Адольф Гитлер накануне очередной славной годовщины нашей революции принял мудрое решение — возложить не себя обязанности рейхсфюрера СС…

Старые ветхие сараи, крытые давно уже сгнившим тесом, за ними мрачный силуэт мельницы, потерявшей крылья. Заброшенный хутор, в котором найдешь разве что заблудившуюся ворону, а вокруг все те же черные поля, среди комьев земли желтая старая солома.

Штабные чуть в стороне, в центре двора Отто Олендорф в расстегнутой шинели. Мятая фуражка сбита на затылок, ботинки в грязи. И Гиммлер здесь, возле ворот, у своего вездехода.

— …Наша преданность фюреру безгранична! Зиг хайль! Зиг…

— Хайль… Зиг… Зиг хайль…

Строй, неровный, не по росту, отвечал вразнобой, без малейшей охоты. Новость уже все знали.

Доктор Иоганн Фест даже не попытался сделать вид, что кричит вместе со всеми. Гори оно все синим пламенем вместе с рейхсфюрером!

— …Тем не менее, верный соратник фюрера Генрих Луитпольд Гиммлер остается высшим офицером СС, а также рейхсляйтером НСДАП. Его защита — наш священный долг…

Бывший унтер-офицер понял, что пост заместителя министра внутренних дел Гиммлер тоже потерял, иначе бы Олендорф непременно упомянул об этом. Кому теперь станут подчиняться мобилизованные шуцманы?

— Трудности, которые мы переживаем, временные. Очень скоро мы доставим рейхсфю… рейхсляйтера Генриха Гиммлера в его новую резиденцию. Всех вас наградят, наиболее отличившихся повысят в должности и звании. Соблюдайте дисциплину, выполняйте приказы вышестоящих офицеров, проявляйте бдительность. Победа близка! Зиг…

— Хайль… хайль… хайль…

На этот раз никто не стал стараться. Над брошенным хутором словно пронесся лай голодной собачьей стаи. Полицейские, как и все прочие, явно надеялись, что уж теперь их точно отпустят по домам.

Доктор Иоганн Фест так не думал. Гиммлеру по-прежнему нужен живой щит.

— По машинам!

Команду встретили недовольным гулом. Не только не покормили, но даже перекурить не позволили! Штабные забегали, толстяк-штандартенфюрер принялся уверять, что уже через час они подъедут к воинской части, где ждет обед. И сигареты будут, и шнапс. Слова пропадали впустую, никто не верил, на грузовики оглядывались с явным отвращением. В кузов никто не полез, курили, негромко переговаривались.

Бывший унтер-офицер и сам отошел в сторону, чтобы спокойно подымить. Запас, сделанный в казармах Лейбштандарта, подходил к концу. Последняя пачка и та на половине. Щелкнул зажигалкой, затянулся горьким дымом… Здесь и нашел его Олендорф.

— Радуетесь, доктор?

Тот пожал плечами.

— С чего? Вот когда вашего бывшего шефа под суд отдадут… Кстати, бригадефюрер, вы голос сорвали. Я не из злорадства, просто напоминаю, что завтра этих людей вы и пулями не удержите.

Отто Олендорф окинул взглядом невольно шумящую толпу.

— Пулями? Пожалуй, вы правы, доктор. Ничего, найдем способ получше. А вы бы лучше подумали о себе. Нет-нет, я не угрожаю, напротив. Жизнь не кончается, Рейху стоять еще тысячу лет. Чем заниматься думаете? Бранденбургский музей это просто смешно.

— Аненербе штандартенфюрера Брандта еще смешнее, — не удержался он.

— Не спорю, — Олендорф по-волчьи оскалился. — Тем более теперь, без рейхсфюрера… Этим шарлатанам придется закупить шарманки, а заодно и попугаев с обезьянками. Но вы-то, доктор знаете, что новая власть это новые вакансии.

Фест внезапно понял, что Олендорф ничуть не расстроен, слегка озабочен, не более. Для себя дважды доктор уже все решил.

— И кто теперь станет заместителем Гитлера по делам СС?

— Фюрера, — мягко поправил Олендорф. — Заместителем назначен партайгеноссе Артур Зейсс-Инкварт. Истинный ариец, умен, храбр, имеет огромный опыт работы.

Нильс, друг диких гусей, едва не хмыкнул. Австрийский узел! Партайгеноссе выдрали, словно брюкву из привычной почвы. Интересно, куда Кальтенбруннера направят?

— Новый министр внутренних дел пока не назначен, — негромко, почти шепотом добавил бриганденфюрер. — Скорее всего, им некоторое время будет Вильгельм Фрик, но там тоже грядут перемены. Доктор Фест, бросайте свою нелепую фронду! Лично я пропадать не собираюсь, и вы мне можете очень понадобиться.

— Я? — очень удивился бывший унтер-офицер. — А как как же доктор Брандт? Столько лет землю носом рыл!

Олендорф скривился.

— Как вы сказали, доктор? Брандт? А-а… А кто это такой?

Иоганн Фест вздохнул. Вот ведь притча! Старался человек, себя не жалел, других не щадил. Кажется, в адской канцелярии и вправду переворот.

Агфред Руэрг взглянул строго:

— Какой у тебя родной язык, внуче? Немецкий?

— Да, — кивнула Соль. — Ой…

Дед горько вздохнул.

— Дожил! Для моей внучки язык наших предков — иностранный. Это не «ой», внуче, это позор. Держи, тут на немецком, как чувствовал, попросил перевести.

Прежде чем открыть черную кожаную папку, Соль мысленно попросила прощения у всех своих предков и по материнской линии (Руэрги тоже Монсегюр защищали!), и по отцовской. Но что она может сделать? Уже во Франции, среди парижского блеска, поняла, как скучает по всему немецкому. Включала радио, слушала привычную музыку, знакомую с детства речь. Новые одноклассники фыркали за спиной: «Она из них, из поганых бошей!» А Соль гордилась. «Rotfront» — это по-немецки, и всем, между прочим, понятно. Марш левой, два-три, толстенькие белокожие буржуа!

Ладно, ничего уже не поделать. Среди катаров тоже не все были окситанцы, и Монсегюр защищали не только они.

Дед, убедившись, что озадачил, отправился по своим делам. Оставшись одна, дева Соланж, открыла папку и не без страха взглянула на пачку исписанных крупным почерком страниц. Взяла не первую, а из самой середины.

«Вопрос: Проявлял ли ваш отец, бывший приор Жеан де Керси, недостаточную осторожность, неоднократно приглашая помянутого профессора Бертье, равно как иных граждан Франции, к вам на квартиру?

Ответ: Я не имею возможности дать оценку поведению моего отца. Касательно профессора Бертье могу сообщить, что пока мы жили в Германии, он бывал у нас дома всего два или три раза. Во Франции чаще, но ненамного. О чем они вели беседы с отцом, сообщить не имею возможности. Касательно посещения нашей квартиры иными гражданами Франции, ничего сообщить не могу, не помню».

Эт-то что такое?!

Перечитала еще раз, провела рукой по коротко стриженным еще в интернате (надо же, уже отросли!) волосам, тщетно пытаясь понять. Она такое говорила? Писала? Нет, нет, нет! Это правда? Пожалуй, да, так все и было. Иных посетителей их парижской квартиры она, конечно, помнит, если не по фамилиям, то в лицо. Но если все сложить, что выходит? Выходит, французы в их квартире чуть ли не постоянно ночевали, она же отца пытается выгородить, причем очень неумело.

Что за чушь?

А как надо правильно ответить? Очень просто! Показаний против отца давать не буду. Есть, кажется, такая статья, в Основном законе. Но дед! Он-то чего от нее хочет?

— И что на этот раз? — вздохнул Анри Леконт, глядя на исполненный грусти лик коменданта.

— Полиция, шеф.

Бывший учитель привычно взглянул на небо. Дождь в это утро не спешил, но тучи смотрели хмуро. Холодный ветер подгонял черные птичьи стаи, кружившие над замком.

— И откуда полиция?

— Из Клошмерля, шеф.

Вид капитан Гарнье имел самый простодушный, но в его честном взгляде без труда читалось: «Разбирайтесь, штафирки, сами». Вот если бы в атаку, в штыки, прямо по минному полю…

В замке Этлан очередное штатное утро. Солдатиков развели на работы, мадам директор затеяла большую уборку в фондах, в Речной Анне происходит непонятно что, и за всем этим с галереи второго этажа наблюдает дядя. Чем занимаются эксперты, неясно, и Анри Леконт собирался заглянуть именно к ним, но не судьба.

— И где ваш полицейский?

Ажан, пожилой и пышноусый, поджидал у въездного шлагбаума, на объект служивого не пустили. Он, времени даром не теряя, обозревая двор и делал заметки в блокноте. Представился небрежно, так что Леконт не разобрал Гриссо его фамилия или Бриссо. Зато звание указал вполне отчетливо — сержант.

— Стало быть, по делу похищения мадемуазель Катрин Делис, — сообщил служивый, делая очередную пометку. — Требуется провести следственные мероприятия в полном объеме.

Шеф объекта невольно вздохнул. Еще и это! События последних суток (танк!) заслонили собой пленительную мадемуазель экскурсовод. И чем служивому помочь? Пускать его на объект чревато да и всеми инструкциями запрещено, солдатиков и тем более офицеров должен опрашивать не он, а военный следователь.

— Сержант, а какие меры вы приняли по розыску мадемуазель Делис?

Гриссо-Бриссо огладил усы.

— Предусмотренные инструкцией, мсье. Дома она уже, мадемуазель Делис. Точнее, была дома, нынче утром в больницу увезли.

Анри Леконт невольно почесал затылок. Что-то новое!

Ажан, взглянув снисходительно, сподобился пояснить. Весть об исчезновении мадемуазель Катрин просочилась за стены Этлана как-то сама собой и очень быстро. К тому же в замке стреляли, да еще снесенный шлагбаум. Добрые граждане Клошмерля, и без того подогретые последними событиями, привычно взялись за вилы и дробовики, но пока шумели и трясли кулаками, внезапно обнаружилось, что Катрин дома, в собственной комнате. Как туда попала, никто не заметил, сама же мадемуазель ничего объяснить не смогла и только весело смеялась. Она и сейчас смеется, вторые сутки подряд.

Шеф объекта задумался.

— Печально, но… Мы-то здесь причем, сержант? Мадемуазель покинула замок по собственной воле, ее никто не удерживал. Нападение на объект действительно имело место, но злодеи ворвались в квартиру нашего сотрудника и забрали документы. Мадемуазель Делис жила в совсем другом корпусе, в музейном!

Полицейский, растерявшись от такой наглости, открыл было рот… Закрыл. Леконт нахмурился:

— А не страдала ли мадемуазель психическими расстройствами? Мы, знаете, замечали за ней некоторую излишнюю активность…

— Вертихвостка она! — сердито буркнул сержант. — Пороли в детстве мало! Но, мсье Леконт, нападение на мадемуазель все-таки имело место. След от укола имеется опять же, я в протоколе зафиксировал. Чего ей колоться-то было?

— А шприц в комнате искали? — вкрадчиво поинтересовался бывший учитель.

По тому, как скривился мсье Гриссо-Бриссо, стало ясно: искали и нашли, оттого и не спешил сержант в замок. Те, что похитили легкомысленную мадемуазель, почему-то решили сильно облегчить жизнь его обитателями. Или совсем наоборот? Теперь полиция отстанет, и нападение вполне можно повторить или придумать что-нибудь иное.

А может, просто пожалели девицу? Подумав, бывший учитель такую возможность отверг. Времена Круглого стола давно прошли.

— К машине! Быстрее, быстрее!..

Ругаться ни у кого уже нет сил, молчат, зато глядят волками. Более суток без еды. Вода была, принесли пару канистр, но такая, что и скотине не нальешь. Ехали весь вечер, всю ночь, за брезентом развиднелось, но колонна по-прежнему упрямо двигалась куда-то на юг. На шоссе не выезжали, предпочитая грунтовки, дорога шла то вверх, то вниз. Кто-то предположил, что они в Богемии, в Рудных горах. Спорить не стали, но усомнились. На коротких привалах, когда была возможность осмотреться, гор никто не заметил. Холмы, покрытые лесом, пустоши, снова холмы.

— Быстрее, быстрее! Ста-а-ановись!

На этот раз возроптали всерьез. Последняя остановка случилась более трех часов назад, ни размяться, ни перекурить, ни вообще. С трудом, но компромисс отыскали. Подскочивший толстяк-штандартенфюрер ткнул пальцем в циферблат наручных часов.

— Десять минут, господа! Десять минут!..

И на том спасибо! Курящие достали остатки былой роскоши. Доктор Иоганн Фест заглянул в пачку. Три сигареты…

— Камрад, угости!

Две!

Попутно осмотрелись. Сосновый лес, поляна, машины на ней, впереди широкая просека. Вездеход Гиммлера как раз посредине, но самого его не видать. А вот Олендорф на месте, и доктор Брандт никуда не делся.

На небе привычные тучи. Дождя, правда, нет, и земля кажется сухой.

— Я понял, где мы, — заметил один из курильщиков. — Вюртемберг! А ехали так долго, потому что Баварию объезжали. Туда нам лучше не соваться.

— Не нам, — возразили ему. — Гиммлеру.

Бывший унтер-офицер мысленно представил себе карту Рейха. Где их только не носило! С севера на юг, с юга на север, потом обратно. Стая бешеных волков…

— Кончай перекур! В колонны по двое! Повторяю: в колонну по двое!..

Впервые Анри Леконт позвал Смерть вскоре после странного разговора с мадам Жубер. Несколько минут он ни о чем не мог думать, смешалось все, запах выдержанного коньяка, растерянность от того, что остался без работы, главное же полное непонимание, кто мог оклеветать его жену. Что за невероятная чушь! Зачем придумывать какого-то виконта? Инесса просто не может его бросить, она неспособна подумать об этом. Да, в последние недели они стали меньше общаться, но причиной тому загруженность в лицее. Он специально попросил дополнительную нагрузку, чтобы на Рождество съездить с Инессой в Альпы…

Забрав в раздевалке пальто, Анри накинул его на плечи, привычно сдвинул шляпу на левое ухо. Зеркало… Вполне, можно бежать домой, Инесса должна быть уже там, они переговорят, и все разъяснится.

Он вышел на крыльцо, взглянул налево, где только что с шумом припарковался роскошный красный Renault Reinastella.

…Дверца открыта, он и она, Инесса, его жена, и невысокий толстячок с усиками в пальто нараспашку. Его чуть старше, трость в руке, в петлице светлого пиджака орхидея. Улыбка глупая и слащавая, словно наклеенная на скорую руку…

Анри Леконт пытался удержать рушащийся вокруг него мир, но уже через миг понял: ничего не спасти. И тогда он воззвал к Смерти, которая все решит и все исправит. Как именно, еще не понимал, но потянулся к Ней со всей силой отчаяния.

Никто не откликнулся, со Смертью они встретились позже, на мосту Мирабо. А тогда он бросился бежать по улице, не оглядываясь и даже не глядя вперед. Шляпа сползла на нос, он стал придерживать ее рукой. На бегу торопливо, словно мелочь в кармане, перебирал варианты. Убить! Убить этого с орхидеей, застрелить из отцовского пистолета. Нет, слишком просто. Зарезать! Достать настоящий нож апашей, пахнущий кровью зарин, подстеречь в переулке…

Порыв ветра все-таки сдул с головы шляпу, учитель, уже фактически бывший, с трудом ее поймав, долго пытался счистить грязь. А когда вновь нахлобучил на голову, вдруг понял, насколько смешон и жалок. Готовый персонаж! Родная литература (профессионал!) подсказывала множество примеров, но он почему-то вспомнил Достоевского. «Белые ночи», «Униженные и оскорбленные»…

Достоевский? А если бы жену посмели увести у Родиона Раскольникова? Не у твари дрожащей, а у того, кто право имеет?

Филолог-словесник Леконт горько усмехнулся. Раскольникова ненадолго хватило, спекся сверхчеловек. А он даже не Раскольников, выстрелить в живого человека не сможет, а уж чтобы ножом, как Жюдекс из фильма!..

Вздохнул поглубже, пытаясь убедить себя, что жизнь все-таки не кончилась, и стал ловить такси.

Олендорф легкомысленно махнул рукой.

— Ледника здесь нет, так что остаток смело можете выбросить. Запасов нам за год не съесть.

Доктор Фест на миг растерялся. Выбросить? Еду?

— Это вы, бригадефюрер, в окопах не сидели. Там бы вам за подобное предложение живо котелок с кашей до самых ушей на голову натянули.

И в самом деле! В банке гречневая каша с мясом. Банка, конечно, большая, так и аппетит впору, последний раз ели еще в Бад-Тёльце. А еще маринованные огурчики, тоже в банке. Сюда бы сливочного масла, пусть даже крохотный кусочек, но такого на фронте точно не выдавали и в тылу не везде. В Мюнхене, допустим, масло было, в Касселе — нет.

Устроились по-спартански. Двое крепких парней из охраны приволокли консервы и спиртовку. Дважды доктор Олендорф с подобной техникой дела явно не имел, поэтому бывший унтер-офицер подогрел консервы сам. Пристыженный бригадефюрер сходил за чайником и заваркой.

Белым огнем горел поставленный на ящики фонарь, негромко шипел закипающий чайник. Для тех, кто понимает, верх уюта, даже лучше, чем в тыловом блиндаже.

— На складе, кажется, консервированные ананасы есть, — задумчиво молвил Олендорф. — Было бы еще шампанское… Знаете, как у русского поэта… Маяковский? Нет, у того рябчики.

— Как говорили у нас в полку, жрать — дело скотское, — заметил доктор Фест, окончательно входя в роль старого фронтовика.

Олендорф негромко рассмеялся.

— Не скотское, а вкусное… Та-ак, кого это еще несет?

Пистолет на поясе, кобура расстегнута, бдительности бригадефюрер не терял. Теперь уже и бывший унтер-офицер отчетливо слышал шаги, торопливые, не очень уверенные. В дверном проеме мелькнул узкий луч фонарика.

— Ага, значит, не ошибся! Приятного всем аппетита! Не нальете бездомному страннику?

Доктор Брандт выглядел бодро и стоял на двух ногах, пусть и придерживаясь рукой за дверной проем. Дышал же такими ароматами, что Олендорф, не выдержав, наморщил нос.

— А не хватит ли вам, штандартенфюрер?

— Не хватит!

Брандт бухнулся на ближайший ящик, чуть его не развалив. Спрятал фонарик в карман, снял с носа окуляры, затем, достав носовой платок, принялся их тщательно протирать.

— Вы тут, камрады, языками треплете, а я, между прочим, усмирял личный состав. Подушек им, видите ли, не выдали.

— Никому не выдали, — наставительно заметил Олендорф. — У рейхсфю… У рейхсляйтера есть надувная, но он отказался, сказал, что будет как все.

— Вот я им и объяснил. Пришлось на склад за шнапсом посылать. Нет-нет, без всяких излишеств, бутылка на четверых. Склад запер лично и караульного приставил. Еще на воду жалуются, с привкусом она.

— То есть? — на этот раз Олендорф действительно удивился. — Резервуары пополняются из естественного источника, его открыли еще два века назад.

Подошел к стоящему в углу бидону, налил в кружку.

— Какой привкус?

Отхлебнул, покачал головой.

— Я им все это рассказал, — согласился Брандт. — И воду попробовал. Честно говоря, что-то такое в ней есть. Может, минеральная? А, ладно! Бригаденфюрер, не мучьте меня, достаньте свою волшебную флягу.

Не дождавшись ответа, вернул очки на нос, встал, пусть и с немалым трудом, грузно шагнул к выходу. Уже в дверном проеме обернулся:

— Итак, демуазель де Керси, чем было вызвано ваше стремление искать убежище именно в СССР?

Бажюль все тот же, и голос прежний, скрипучий, невыразительный, словно у старой пилы. А вот взгляд изменился, став совсем иным. Словно наградили представителя Высшего Распорядительного совета чем-то очень серьезным или пуще того, разрешили запретное, чуть ли не срамное.

За всеми делами Соль о нем забыла. Выходит, зря, ой, зря!

— Не было выбора, мессир бажюль. В Германии и во Франции меня искали…

Рядом дед Агфред Руэрг. Это немного, но успокаивает.

— Франция и Германия, говорите?

На стол с шелестом легла цветная карта Европы.

— В момент принятия решения вы, если верить вашим же словам, находились в Берлине. Ближайшее к вам европейское государство — Дания. Чуть дальше Швеция, там, кстати, и укрылись уцелевшие работники германской миссии. Оба государства близки нам по духу, древние уважаемые монархии, вы же предпочли безбожный коммунистический СССР. Почему?

Взгляд бажюля блеснул, и Соль начала понимать. До этого ее спрашивали если не о мелочах, то и не о слишком серьезном. Теперь же ей sh'jut самую настоящую политику. «58 через 10 и 11», как говорила ее соседка Хильда.

Она покосилась не невозмутимого деда. Солгать? Но тогда придется лгать и дальше. Нет нельзя.

— В СССР мне предложили уехать руководители Германского сопротивления Харальд Пейпер и Пауль Рихтер.

Во взгляде бажюля вспыхнуло яркое пламя. Он подался вперед, выдавил постную улыбку.

— Напоминаю, демуазель. Каждое ваше слово фиксируется, в том числе и на записывающие устройства. Надеюсь, вы очень серьезно относитесь к своим ответам… Следующий вопрос! Каким образом вы оказались замешаны во внутриполитическую жизнь Рейха? Имелось ли на это разрешение руководства германской миссии, равно как и французской, на территории которой вы перед этим имели местопребывание?

Ладонь деда коснулась локтя, еле заметно сжала. Соль глубоко вздохнула. Нелегко, маленький солдатик? Бой есть бой. Вперед!

— Мессир бажюль! У меня имелся четкий и ясный приказ руководства французской миссии, выполнить который я была обязана любой ценой. Любой! Германское сопротивление обещало помощь и свое обещание выполнило…

— Француз храбр, но излишне нежен, — дядя наставительно поднял палец. — Так говорили наши противники в годы революционных войн. В рукопашную — всегда, но как только зарядят дожди, все сразу начнут кричать об измене.

Початая бутылка коньяка на столе, рюмки, легкий спиртовый дух. Дядя при новом галстуке и, естественно, чистой рубашке.

Свою рюмку Анри Леконт брать не спешил. Беседа явно затягивалась, значит, после первой пойдет вторая… Нет, ни к чему!

— Больше всего наши власти боятся паники, поэтому полковник был не в себе. У них там на юге что-то происходит, а тут еще и мы. Я, как мог, успокоил, но он все равно пообещал пойти к премьер-министру…

Полковник Луи Риве отбыл тихо, без новых скандалов. День закончился мирно, ночь же обошлась без тревоги, хотя комендант приказал гарнизону спать, не раздеваясь. Наутро пошли разговоры, что над замком что-то летало, причем снижаясь чуть не к самым крышам. У соседей же в самую глухую полночь внезапно засветился ангар. Так ли это, не так, но с утра над Речной Анной вновь появился знакомый луч, а капитан Гарнье с личным составом принялся отрабатывать штыковую атаку.

— Я чего зашел, дядя Жорж, — заспешил бывший учитель, вклиниваясь в поток его красноречия. — Мы тоже учения затеяли.

Дядины брови поползли вверх, и Анри Леконт пояснил:

— А вдруг нас бомбить начнут?

Генеральный консультант поморщился.

— Если нас действительно начнут бомбить, Анри, всему личному составу надлежит завернуться в простыни и организованно, не создавая паники, ползти на ближайшее кладбище. Меня, во всяком случае, от твоих учений уволь… Почему не пьешь?

Стола не нашлось, и Олендорф поставил маленькие металлические рюмки прямо на ящик. Достав из портфеля флягу, поколдовал, разливая вровень.

— Присоединяйтесь, доктор. Не ради пьянства, но исключительно для поднятия настроения. Как там ваши средневековые монахи пели?

Дуодецим, отпив глоток, поставил невесомую чашечку на блюдце.

— Неужели на Земле все пьют кофе? Просто заказывают и пьют? Когда мы здесь на станции оборудовали наш закуток, кто-то назвал это кофейной революцией. На Клеменции не все сеньоры могут столько заплатить.

— Заказывают и пьют, — подтвердила Соль, свою чашку только что допившая. — Или сами варят. Не все, конечно, кофе на юге растет, его еще привезти надо. Дороговато выходит. Но это в Европе, а в Москве на улице Горького я ни одного кафе не заметила. Говорят, товарищ Сталин приказал вырастить советский кофе, самый кофейный кофе в мире, где-то на Кавказе. Пока только прорастает, вероятно.

Дуодецим улыбнулся, и дева Соланж в который раз с трудом сдержала вздох. Красив, красив! Обидно, что ее саму он всерьез не воспринимает. Не ради же разговора о кофе пригласил.

Или напротив, принимает очень всерьез, потому и слова ищет?

— Вам говорили, Соланж, что вы представляете опасность для наших планов возвращения на Землю?

Она совсем не удивилась.

— По-моему, да. А еще, что я плохая патриотка, не целую руку у епископов и не понимаю, зачем захватывать Монсегюр, если можно попасть туда без всякой войны.

Внимательный и очень цепкий взгляд выдержала, не моргнув. Не прост, очень непрост рабочий-ремонтник Двенадцатый.

— Интересно выходит, Соланж. На Клеменции два полюса: сеньоры, сцепившиеся между собой, словно ядовитые пауки, и вилланы, которые только ищут свою дорогу. Но оказывается, полюса три, третий — это вы.

Заметив ее растерянность, вновь улыбнулся.

— Вы, клементийка, выросшая на Земле. Вам не нужно ничего завоевывать, вы и так дома. Теперь понимаете, почему мешаете остальным? Не нужно высаживать десанты, и воевать не нужно. Надо просто отпустить на Землю тех, кто хочет. Не нужно думать, что их так уж много. Скажу по секрету, набор во вторую земную миссию шел со скрипом. Многие земляне хотят переселиться, допустим, на Марс?

— Воевать не нужно, — повторила она. — Как просто звучит! Просто объявить всему миру, что кроме стран, нарисованных на глобусе, есть еще одна, тоже на глобусе, только на другом. Рейх и Франция заключили договор о ненападении и держатся как-то. Чем мы хуже? Люди, не ракоскорпионы!

Дуодецим покачал головой.

— Даже не знаю, что посоветовать, Соланж. Молчать вы не станете, лгать тоже. У нас не судят детей, но необходимость порой сильнее закона. Могу лишь предупредить…

Оглянувшись по сторонам, наклонился, взглянул в глаза.

— Предательство страшнее всего. К вам, Соланж, приставили человека, которого на Клеменции считают провокатором. Случилась год назад одна неприятная история, в документах ее именуют инцидентом 7-12. Наши обходят стороной, но вы-то не знаете…

Помолчав, еле заметно шевельнул губами.

— Ликтор Камий Ортана.

Хотела крикнуть, возразить запротестовать. Не смогла, боль помешала.

— И сильно подрались? — уточнил Анри Леконт.

Мадам Делис снисходительно улыбнулась.

— О-о, большие мальчики с их большими игрушками! Комендант, мсье Гарнье, отправил грузовик, те два грузовика и тягач. Наши успели первыми, но тех оказалось больше.

«Те» — хозяева лагеря с ангаром. Как выяснилось, вчера ночью, пока обитатели замка Этлан приходили в себя после воздушной дуэли, в его окрестностях состоялась новая битва, на этот раз за обломки упавшего корабля. Победила грубая сила.

— Жаль, — резюмировала мадам директор. — Какой был бы экспонат!

Последствия прошлой ночи ясно обозначились на физиономии капитана Гарнье. Губа, левый глаз, пластырь на ухе.

— Мы сражались храбрее львов, шеф! — сообщил он не без запоздалой гордости. — Самое настоящее Ватерлоо. Груши опять опоздал.

Бывший учитель хотел поинтересоваться, нельзя ли было разойтись миром, просто поделив трофеи, когда внезапно со стороны шлагбаума донесся долгий требовательный гудок автомобиля.

— Кровь христова! — вздохнул капитан. — С утра пораньше! Едут и едут!..

Всмотревшись, неодобрительно покачал головой.

— Этих еще не хватало. Полиция!..

Как он смог определить на немалом расстоянии принадлежность самого обычного «Рено» без особых примет осталось тайной, однако шеф объекта предпочел поверить.

— Тогда вы сами, господин капитан. Этлан все-таки военный объект.

Гарнье, не став спорить, грустно вздохнул и поплелся к шлагбауму. Анри Леконт и сам туда собирался, но попозже, когда гости уедут. Посмотреть есть на что. Если верить мадам Делис, обломки небесной лодки уже доставили прямиком к ангару. От летающего треугольника осталась груда черного обгорелого металла, но все равно интересно.

Пока же он предпочел наблюдать издалека. Через некоторое время со стороны въезда показался резво бегущий солдатик. Шеф объекта решил, что по его душу, однако ошибся. Гонец направился прямиком на второй этаж корпуса, где квартировал дядя. Тот не заставил себя ждать, появившись на галерее с летающей доской под мышкой. Совершив полет над лестницей и ступив на твердую землю, зашагал к приехавшему «Рено», возле которого о чем-то спорили комендант и некто в штатском. Дядя с ходу вступил в дискуссию, после чего гость достал из портфеля папку, и все занялись бумагами. Анри Леконт, решив, что это надолго, отвернулся, дабы полюбоваться очередной вороньей стаей, кружившей над полуразрушенными стенами. Уже не в первый раз отметил, что птицы здесь очень редко подают голос, словно боясь кого-то спугнуть.

— О-о-о! — внезапно послышалось за спиной. — А-а-а!..

Громкий топот. Мимо с хеканьем пробежал некто бородатый в расстегнутом пальто.

— О-о-а-а!..

Только когда громко хлопнула дверь в галерее первого этажа, Анри Леконт сообразил, что это не мираж, а Мишель Ардан, математик, 45 лет, особая отметка отсутствует.

Неужели выпустили?

Мальчик Нильс смотрел в низкое, затянутое тучами небо, тщетно ожидая, что в просветах мелькнут знакомые серые крылья. Гусей нет, друзья в счастливой Лапландии, где не нужно бояться, где не арестовывают ночами, не бросают в кацеты, не запрещают книги и фильмы. Улетели, оставив его здесь. Сам виноват, вернулся туда, где друзей подают на обеденный стол с капустой и яблоками. Но ему надоело прятаться.

— Внимание! Ста-а-ановись!..

Вечер близко, дождь перестал, возле шахты они уже больше двух часов. Вначале ждали, что кто-нибудь еще выберется, держа оружие наготове. Вырвались двое, рассказав, что остальные либо мертвы, либо бессмысленно бродят по пустым коридорам.

Тогда, возле клети, нападавших просто отпугнули, от волнения никто не попал цель с десятка шагов. А потом Олендорф лично отобрал у него карабин и подтолкнул к спустившейся клети.

— Становись! Становись!..

Строились без малейшей охоты. Надоело пуще смерти, и народу осталось кроха. Шестеро в строю, Олендорф перед строем.

— Р-равняйсь! Смир-рно!..

Толстяка-штандартенфюрера нет, и Брандта нет. Зато Гиммлер в наличии, только без очков и в полицейской форме с чужого плеча. Доктор Фест его сразу и не узнал. Бывший рейхсфюрер и раньше без пышной свиты смотрелся серой тенью, теперь же, на себя не похожий, казался каким-то бесформенным пятном.

— Камрады! Осталось немного, совсем немного…

Олендорф закашлялся, промокнул губы платком.

— Помощь близка, надо пройти всего несколько километров. Нас ждут друзья и безопасное убежище. Главное, не терять духа, не поддаваться панике…

Слова падали пустыми бесполезными гильзами. Никто уже ничему не верил. Бригадефюрер и сам это знал, но отступать не собирался.

— Идем колонной по двое, рейхсфюрер впереди, штурмбанфюрер Клинкер — замыкающий. Штурмбанфюрер, шаг вперед!..

— Я!

Из строя выступил правофланговый, высокий детина в серой полевой шинели.

— Приказываю! Беглецов убивать на месте, безжалостно и без предупреждения. Все слышали? Все?

Бывший унтер-офицер покосился на Гиммлера. Тот зевал, глядя куда-то в пространство.

— Нале-е-е-во! В колонну по двое разобраться. Быстро, быстро, быстро!..

Разбирались долго и без малейшей охоты. Доктор Фест прикинул, как они смотрятся со стороны. Почти всем под сорок, в армии мало кто служил, спортом занимались разве что по воскресеньям. Истинные арийцы, бывшие в употреблении.

— Шаго-о-ом марш!

Не в ногу, но все-таки двинулись. Гиммлер зашагал первым, не оглядываясь, быстро, остальные потянулись следом. Олендорф поспешил в строй. Пропустив мимо себя первых, занял место рядом с Фестом, отодвинув соседа.

— Не возражаете?

Бывший унтер-офицер, не сдержавшись, хмыкнул:

— Гориллы закончились? Сами решили за мной присмотреть?

Тот невозмутимо кивнул.

— Именно. Обещание в силе, доктор.

И как бы случайно прикоснулся к поясной кобуре.

Во Внутренней тюрьме НКВД было лучше. Соль, констатировав эту максиму, принялась вспоминать. Камера там значительно больше, grazhdanka starshij nadziratel плохо ли, хорошо, но понимает немецкий, в остальном же невесело. И карболкой пахнет, и решетки на окне. Здесь же обычная каюта, почти точно такая же, как у нее, только немного меньше. Радио, правда, нет, как и ручки у входной двери, точнее, есть, но только снаружи. Кормят? И там, и здесь как-то внимания не обращала, глотать можно и ладно. В ином разница. Попав во Внутреннюю тюрьму, она ничуть не удивилась, напротив, успокоилась. Приехать в СССР, к безбожникам-коммунистам, и не очутиться за решеткой? Нелогично и даже обидно, или она, графиня в бог весть каком поколении (простите, Дуодецим!), верующая и защитница неотъемлемых прав человека, не заслужила!

Тут она дома, ни убавить, ни прибавить. И никто не выручит, даже всемогущая Инстанция. Слишком далеко!

От двери до торцевой стены четыре ее шага. Можно пройти, можно пробежать и на одной ноге попрыгать можно. И головой в стену, со всей силы, чтобы сразу.

Закусила губу, заставила себя лечь на койку. Есть еще одно отличие, пожалуй, самое главное. В Москве она понимала: будут ломать, без жалости и снисхождения. Здесь же все время казалось — и сейчас кажется! — что все происходящее всего лишь нелепая ошибка, чей-то произвол, неправильно понятый приказ. Вот-вот разберутся, отпустят, извинятся. И конечно, позволят поговорить с отцом, пусть даже по телескрину, который она уже успела возненавидеть.

Тихо-тихо в каюте-камере, даже часы не тикают, нет здесь часов. И время словно замерло, застыв ранним осенним льдом. Не убежать, не вырваться…

Соланж, рыцарственная дама Сломанной Шпоры, глубоко вздохнула. Раз, еще раз, еще! Потому и заперли, что не смогли ни уговорить, ни напугать. Хуже того, здесь ее, кажется, боятся, как боялись ее предков, запертых в обреченном Монсегюре. Значит, именно здесь ее Монсегюр.

Бойтесь!

Приезд майора Грандидье бывший учитель как-то пропустил и очень удивился, столкнувшись с тем нос к носу прямо у корпуса, где квартировали эксперты. Дядя девочки, живущей на чердаке, как раз выходил от математика.

— Мсье Леконт? Вчера по вашей милости я потерял впустую десять минут. Ждите здесь, вернусь и поговорим!

Кивнув небрежно, направился к соседней двери, за которой обитал этнограф. Анри Леконт невольно почесал затылок. Да-а… День вроде бы неплохо начинался. Тихо, спокойно, солнышко выглянуло.

Чуть ли не до двух ночи они с Жаклин ждали, что загудит сирена, но так и не дождались. Уснули далеко не сразу, посему глаза удалось открыть уже белым днем. От встреченного возле корпуса сержанта удалось узнать, что ночью и в самом деле ничего особенного не случилось, хотя прожектор светил, а луч с верхней площадки башни регулярно ощупывал небо. Шеф объекта вздохнул с облегчением. Пронесло! И вот…

Теперь он уже заметил, что в замковом дворе стало весьма оживленно. Возле шлагбаума стоял крытый военный грузовик, рядом суетились солдатики капитана Гарнье, то ли разгружая его, то ли совсем наоборот. Рядом пристроился серый Voisin C27 майора и два мотоцикла с колясками. А за воротами ревел танковый мотор, экипажу «Рено» Д-2 явно захотелось размяться.

— Не убежали? Правильно, все равно бы поймал. Пойдемте поговорим.

Появление майора он вновь не заметил. Тот вырос, словно из-под земли, мрачный, со свежей царапиной на левой щеке, шляпа сдвинута на нос, пальто на одной пуговице.

— Где вы квартируете? По данным разведки у вас всегда полно красного вина. Одобряю и не откажусь, с утра в горле пересохло.

Последняя бутылка… Но пересохло в горле… Как не уважить?

Мир никак не хотел становиться прежним. Для начала доктор Иоганн Фест попытался встать с кровати. Удалось без труда, но дальше пошли странности. Почему костюм на спинке стула, а не в шкафу? Еще родители приучили, порядок есть порядок. На столе книги и папки, совсем не годится. Снял с полки, поставь обратно!

Сигареты исчезли, вообще, ни единой пачки. Это ладно, но… Почему на лице недельная щетина? Ему снился сон, очень странный, яркий. даже страшноватый. Брандт, Олендорф, Гиммлер… Доктор Брандт, кажется, сошел с ума, в смысле, окончательно сошел, он и раньше был не очень.

Доктор Фест подошел к столу, мельком отметив, что папки с копией тетради профессора Фридриха Рауха завязаны каким-то странным узлом, а из «Молота ведьм» куда-то исчезли закладки. Сон… Нет, не сон, он… Он что-то забыл, что-то очень важное!

И только поставив книги в шкаф и привычно выровняв корешки, дабы стояли ровно, словно прусские гренадеры на параде, вспомнил.

Все вспомнил.

Шатнуло, но на ногах сумел устоять. Ничего, цел, вернулся, значит, продолжаем жить дальше. Но сначала вдохнем поглубже раз, другой… Третий… Будем считать, ничего особенного не случилось, съездил и вернулся.

— Противиться неразумно, демуазель де Керси, — бажюль скривил губы в улыбке. — Более того, бессмысленно. Все делается исключительно в ваших интересах.

Чужие руки на плечах. Не вырваться, даже не пошевелиться. Можно лишь молчать.

— Поистине, демуазель де Керси, вы пытаетесь навредить сами себе. Прискорбно, очень прискорбно.

Повернулся к стоящему рядом врачу.

— Делайте укол!

Тот шевельнул белыми губами.

— Нет, мессир. Не хочу идти под суд, пусть сначала подпишет.

Соль почувствовала, как на лбу выступает холодный пот. Бажюль надвинулся, прикоснулся острым ногтем к щеке.

— Неразумных должно вразумить, демуазель!

Все началось с утра. Завтрака не принесли, вместо этого в каюту вбежал уже знакомый врач. Едва поздоровавшись, велел ей лечь на койку и принялся опутывать проводками с липкими присосками. Соль почудилось, что на нее выпустили целый выводок пиявок. Присоски впились в голову, в шею, в ребра, врач же, достав приборчик с экраном, нажал на кнопку и принялся наблюдать, время от времени качая головой. Затем отцепил пиявок и был таков, ничего не объяснив. Соль вздохнула с облегчением, но уже через час дверь отворилась, и в каюту ввалились охранники, тоже знакомые. Не говоря ни слова, стащили с койки, вздернули на ноги, натянув на глаза повязку, и куда-то потащили.

Маленькая каюта, поперек нее стол. Два стула. Бажюль, доктор, охранники за спиной.

— Поясните ей, — поморщился блюститель закона, покосившись в сторону врача. — Демуазель де Керси не ведает, что творит.

— Вы больны, — зачастил тот, — Серьезно больны, демуазель, обследование показало это со всей очевидностью. Необходимо срочное лечение и, возможно, операция, требуется ваше согласие…

«Лекарства пить — нет. Операция соглашаться — нет», — вспомнила она.

— …И подпись на документах, — подхватил бажюль. — В ваших интересах, демуазель де Керси, исключительно в ваших интересах. Законы Клеменции строго охраняют права и здоровье несовершеннолетних, поэтому я и здесь.

Соль горько усмехнулась. Кто бы сомневался. Эх, растянуть бы время!

— Требую позвать моего деда!

Бажюль покачал головой.

— Увы! Агфред Руэрг отправился на Клеменцию, чтобы лично доложить Высшему Распорядительному совету об успешном завершении первого этапа миссии. Свершилось великое дело, вашему же деду оказана часть. Не беспокойтесь, интересы его внучки буду защищать я. Лично!

— Не согласна! — отрезала она.

Бажюль поморщился, вновь повернулся к врачу.

— Ну?

— Н-нет! Пусть сначала подпишет! Пусть подпишет!..