В Ливане на войне

fb2
Авербух Исай

Исай Авербух родился в 1943 г. в Киргизии, где семья была в эвакуации. Вырос в Одессе. Жил также в Караганде, Москве, Риге. По образованию — историк и филолог. Начинал публиковаться в газетах Одессы, Караганды, Алма-Аты в 1960–1962 гг. Далее стал приемлем лишь для Самиздата.

В 1971 г. репатриировался в Израиль. Занимался исследованиями по истории российского еврейства в Иерусалимском университете, публиковал свои работы на иврите и по-английски. Пять лет вёл по «Голосу Израиля» передачу на СССР «Недельная глава Торы». В 1979–1980 гг. преподавал еврейскую историю в Италии.

Был членом кибуца, учился на агрономических курсах, девять лет работал в сельском хозяйстве (1980–1989): выращивал фруктовые сады в Иудее и Самарии.

Летом 1990 г. основал в Одессе первое отделение Сохнута на Украине, преподавал иврит. В качестве экскурсовода за последние десять лет провёз по Израилю около шести тысяч гостей из бывшего СССР.

Служил в израильской армии, был участником Войны Йом-Кипур в 1973 г. и Ливанской войны в 1982 г.

Стихи И.Авербух продолжал писать все годы, публиковался редко, но его поэма «Прощание с Россией» (1969) вошла в изданную Нью-Йоркским университетом антологию «ЕВРЕЙСКИЕ СЮЖЕТЫ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ» (1973).

Живет в Иерусалиме, в Старом городе.

Эта книжка И.Авербуха — первая, но как бы внеочередная, неожиданно вызванная «злобой дня». За нею автор намерен осуществить и другие публикации — итоги многолетней работы.

Isaiy Averbuch, Beit El str. 2, apt. 4, 97500, Old City, Jerusalem, Israel tel. 02-6283224. Иерусалим, 5760\2000. Бейрут, август — сентябрь, 1982, Иерусалим, 2000

От автора

Стихи этой книжки не предназначались для печати. Написанная в 1982 году, главным образом в виде писем домой из Ливана, где автор находился в качестве одного из «израильских оккупантов», она носила сугубо интимный характер и обращалась только к адресату, которому посвящена: «Моей маленькой жене Илане и большой уже семимесячной дочери Рахели-Рае». Но, отпечатанная поначалу лишь в двух экземплярах, книжка всё же была прочитана некоторыми её героями и друзьями автора. По их совету и настоянию спустя восемнадцать лет решаюсь её издать: сегодня она, говорят, обрела неожиданную актуальность.

Отступление нашей армии из Ливана в той форме, в какой это на днях произошло, вызывает во мне, как и во многих моих согражданах, чувство неизбывной горечи и боли. Политиканская поспешность и явная неподготовленность, оставленные на добычу врагу орудия, боеприпасы, обмундирование, даже флаги Израиля, осквернённые вскоре. И главное: брошенная на произвол судьбы армия наших многолетних союзников и та уродливая неуклюжесть, с которой мы пытаемся оправдать и даже восславить эти свои деяния…

Каждая зрячая душа Израиля не может не испытывать глубокий стыд и мучительную тревогу за будущее, за исторические и нравственные последствия того, что творим. Расплата — придёт, и упаси нас от неё Господь! — перед лицом этого тягостного опасения испытанные восемнадцать лет назад и выраженные в моих давних, порой иронических стихах из Ливана чувства приобретают для меня сегодня особое преломленье и новый смысл.

Вместе с тем я хочу напомнить читателю, что поэзия — это прежде всего стремление к объёмному видению мира, которое не идентично видению политическому и обычно даже противоположно ему.

Исай Авербух, 2 июня 2000, Иерусалим

Я еду на войну

В обычной жизни, в буднях и бегах,Такое может только лишь присниться:Я на посту, а в десяти шагах —Ну, просто смех! — ливанская граница.Из стихотворения 1978 г.Прошла пора игривых репетиций,Тревожный тик стучится в мой висок:Я только что ливанскую границу,Дрожа от страха, в танке пересёк.О, други, пожелайте мне успеха, —Не пасть под пулей, не пропасть в плену;Сегодня мне уж больше не до смехаИ не до снов: я еду на войну.9 августа 1982

Первая открытка домой

Шалом, жена моя и дочка!Целую вас от всей души.Я жив, здоров… На этом — точка.Где пребываешь — не пиши.Чтоб не разведал враг секрета,Болтливость нам запрещена.Не по душе мне, право, это,Но что поделаешь: война…Здесь дни идут довольно круто;Мы приближаемся, грозя,Ко чреву города…О чем рассказывать нельзя.Но нет, жена моя не дура,Ее смекалке жить в веках,Тебе ж, военная цензура,Ходить отныне в дураках.

Вторая открытка

В печали Рая: папы рядомНет с нею нынче; это — странно…Но, Рая, долго злым снарядомНам угрожали из Ливана.И вот израильские папыПошли в Ливан без проволочекУкоротить злодеям лапы,Чья цель — обидеть наших дочек.Теперь немало нежных писемИдет в Израиль из Ливана.До встречи, Рая! Кушай сисюИ каждый день по два банана.Чтобы участвовать в прогрессеИ помогать отцу-солдату,И увеличиваться в весе,Назло Ясиру Арафату!

Павшим впереди

Я память о вас храню,И вы мне, ребята, верьте:Мне память эта — как клятва…Вступая за вами в бой,Вовеки не изменюЯ вашей судьбе и смерти;Живите во мне, ребята,Если вернусь живой!

Гневное

Сказал на днях премьер Менахем:— Израиль Богу лишь подвластен,А всех других пошлем мы нá хер!..Сказал неплохо; я — согласен.Под мировые вопли-свисты,Что нам на головы свалились,Воюем гордо мы и чисто.Но почему не научилисьМы гордо жить?Зачем, кретины,Придя к потомкам Авиценны,Глазища пялим на витриныИ жадно сравниваем цены?В герои выйдя, мы, засранцы,И здесь остались говнюками…Но нас приветствуют ливанцыИ машут радостно руками.

Давиду Áлушу, который на второй день пребывания в Ливане умудрился посетить бейрутскую проститутку

В глаза, забывшие о Боге,Нацелил я свой гневный взор:— В тебе, о выродок убогий,Всему Израилю позор!Поступок твой постыдно-жуток,Немыслим, непереносим…Еврейских наших проститутокТебе уж мало, сукин сын!Тебе, преступному еврею,Да ниспошлет Святой ТворецЧуму, холеру, гонореюИ импотенцию, подлец!В аду тебе казниться в корчах, —На весь народ зовешь беду!..Но Áлуш весело хохочет:— А проститутки есть в аду?

Баталá[1] шел ховéш — брахá

Наверно, вовсе не праваМолва армейская; однакоЕе оценки и слова —Штыки: твердит любой вояка,Что повара и шофера,Кладовщики, да и связисты —Все поголовно фраера,Бездельники и пустовисты.Но даже в мирные года,Когда лишь спим да загораем,Мы, санитары, никогдаУпрека этого не знаем.А нынче здесь, вступая в бой,Каким бы ты ни звался смелым,Смиренно молится любойЗа жизнь свою на свете белом,За душу грешную и плоть,Прося Всевышнего не даром:«О, подари, Святой Господь,Безделье нашим санитарам!»

Обнажённые мишени

Сей парадокс давно замечен:В Ливане мы не иностранцы.Ливан выходит к нам навстречуТак, словно мы — его ливанцы.Дивишься этому, как чуду:Не сон ли тут, не миф, не сцена?Но так повсюду, так повсюду,И — привыкаешь постепенно.Ливан с улыбкою весёлойНам руки жмет, зовет под крышиИ угощает пепси-колой,А норовит ещё — гашишем.Солдату нашему, как брату, —Гостеприимство в высшем стиле,А суку Áлуша по блатуЛиванкой даже угостили.А вот с приветствием речистым/Без всяких кукишей в кармане/Нас навещают фалангисты[2],Которым в будущем ЛиванеЦвести и здравствовать. РадушноБлагодарят за благородство,Дают смотреть свое оружье…Израильского производства:Мол, террористам, гадам этим,Мы, как и вы, ломаем кости.И адреса берут: приедемМы, дескать, к вам в Израиль в гости.И задают вопросов много:Как, мол, в Израиле житуха,И говорят, что верят в Бога,И впрямь, похоже, люди духа…Но вскоре нам уже обыденСей пир, как яблоки и вишни.Приходит мысль: «А любопытенВот этот юркий не излишне?»Он чем-то словно озабочен.Всё норовит узнать, к примеру,Что за шмиру[3] мы ставим ночью,И льстит нам явно уж не в меру.Его лихое поведеньеНам странным кажется, пожалуй,И зарождается сомненье:«А не шпион ли этот малый?»Полны мы самых человечьихПорывов — прочь, зубовный скрежет,Но, если он и впрямь разведчик,Нас этой ночью перережут.И надо нам решить скорее,Как быть с угрозой этой кары…Пятнадцать ровно нас, евреев —Врач, шофера и санитары.И вот, не ведая сомнений,Мы в спор бросаемся в азарте,И сразу есть пятнадцать мнений,И сразу есть пятнадцать партий:— Чем зря ему в обиду фразуСкажу, я сам погибну лучше!— Под стражу взять его! И сразу!И застрелить на всякий случай!..Наш спор отчаянно-неистов,Но опыт трех тысячелетийВ нас усмиряет экстремистовИ выбирает нечто третье:«Шмиру усилим! — вот решенье:Мы — не они, мы — человеки…»Мы — обнажённые мишени,Неистребимые вовеки!

Третья открытка

Хоть здесь порою убиваетИ это все-таки война,Моя душа не унывает —Поверь мне, милая жена.К нетленной истине причастен,Давно забыв пустую грусть,Я так на свете этом счастлив,Что даже смерти не боюсь.Я здесь живу, с судьбой не споря,Перед Создателем в долгу,На удивительного моряПрекрасно-чистом берегу.Над головою небо в звездахПьянит, волнуя, мысль мою.А воздух… Боже, что за воздух! —Такой, наверно, лишь в раю.Однако есть закон дистанций.Нужны, как Рае молоко,Нам голоса родимых станций,Но здесь от них мы далеко.Транзистор, словно огорошен,Несёт один сирийский бред,И нету музыки хорошей,И даже шахмат тоже нет.А это нам необходимо!И — не шучу я, видит Бог —Сюда бы Зверева Вадима[4] —Он нам бы здорово помог!

На подступах к западному Бейруту

Решась губителей разбить,Мы больше им не уступаем.Вступаем или не вступаем? —Звучит, как «Быть или не быть?»До дна хотелось бы испитьНам эту чашу, не иначе.Хотя «Вступаем!» — это значитДля многих, может быть, не быть.

Меир Мостриаль

Рассвет встречает Меир Мостриаль.Он восхищен, но взгляд его печален.Всегда, всегда в глазах его печаль,Поскольку мир, увы, не идеален.Но в этот мир, не видя в нем вины,Влюблен он, как в жену свою Девору.На наши склоки лишь со стороныОн смотрит с добрым ласковым укором.А иногда в свободный час, в досуг,Когда по службе нет у нас нагрузки,Я Меира — он мой ближайший друг —Учу читать и говорить по-русски…Вот, наклонившись, для чего-то он,На землю дуя, шепчет потрясённо:«Уйди! Уйди! Беги отсюда вон!» —Так Меир наш спасает скорпиона.Он, бедный, выбивается из сил,Чтоб скорпион в красе своей и силеВдруг никого из нас не укусил,Но чтоб и мы его не укусили……Задумчив Меир в отблесках зариИ говорит, вздыхая: «Нет, ребята,Как ни верти и как тут ни мудри,Пора прибить Ясира Арафата».

Йоси Зильберман

Штаны стирает Йоси Зильберман,Потом на солнце на веревке сушит.Он говорит, что мир — сплошной обман,Как ни взывай: «Спасите наши души!»А сионизм, вождизм, мессионизм —Убогие младенческие соски.Однако без особых укоризнОн склонен рассуждать по-философски:«Растет щетина, как ее ни брей —Так на земле растет число злодеев».Он, Йоси, знает то, что он еврей,Но наплевать ему на всех евреев.Он любит джаз и, кажется, любовьБез преданности джазу и любови,А если даже где-то льется кровь,То что ему до этой самой крови.Он пессимист. Он этот белый светСвоей особой личной мерой мерит.Он говорит, что правды в мире нет,И ни во что решительно не верит.Но вот снимает Йоси ЗильберманШтаны с веревки, смотрит кисловатоИ говорит: «Хоть мир — сплошной обман,Пора прибить Ясира Арафата.»

Йешаягу Авербух

Кусает Йешаягу АвербухЗачем-то ручку. Нá землю роняетТо хлеб, то вилку. Шепчет что-то вслухПо-русски: очевидно, сочиняет…Давно расстался с отдыхом и сном.— Что пишешь? — любопытствуют ребята.— Пишу, ребята, только об одном:Пора прибить Ясира Арафата!

Авраам Леви

Он не бывает весел иль понур,Он никогда ни в радости, ни в гневе —Лишь цифр ряды да отблески купюрБлестят в глазах у Авраама Леви.Так он живет и коротает век.Взгляд неподвижен. Твердая осанка.Он человек, но он не человек —Он есть компьютер и работник банка.Любое чувство и любой порывОбиды, веры, чести или лестиЕму чужды. Читает «Маарив»[5]Он лишь во имя биржевых известий.Он ни о чём не знает ничего,Но знает всё про суть валютных судебИ сколько денег будет у негоИ в те года, когда его не будет.При этом он довольно мил и прост.С ним говорить всегда легко и просто:До дна познав единственный вопрос,Он никогда не задает вопросов.Но вот сегодня он меня с утраСпросил нежданно:— Нынче что за дата?И вдруг сказал:— Я думаю, пораПрикончить нам Ясира Арафата.

Рав Ривкин

Чтобы Господь одобрил нашу цель,Что б мы в пути целёхоньки остались,Рав Ривкин, раввинатский офицер,Вершит молитву, завернувшись в талес[6].В чем роль его? Зачем сюда он зван?Следить, чтоб кoшер был всегда на кухне,Чтоб обеспечить в «Шахарит»[7] миньян[8]И чтобы души наши не протухли.Он к вере, к покаянию зоветНас, грешников, и, видимо, недаромВ одной палатке с доктором живет,Причисленный по роли к санитарам.Он страстно жаждет мир предостеречьВ его пути, безмозглом и безбожном,Когда вершит пророческую речьО двух Шаломах — подлинном и ложном.Видна и вправду Божья благодатьВ его сужденьях о любом предмете,Особенно мастак порассуждатьО двух Мессиях — сам, наверно, третий.В нем нет вопроса — быть или не быть?— Быть! И — навек: доказано веками…Но Арафата надобно добить —Иначе будем просто дураками!

Доктор Гендлер

Наш добрый доктор ласков, прям и прост,Всем доверяет и не смотрит косо.Всю жизнь он лечит ухо, горло, нос,В чужую жизнь совать не любит носа.Он друг людей с утра и до утра.В больном арабе тоже видит брата.Но, сняв очки, сказал он нам вчера:— Пора!А мы спросили:— Что пора?— Пора его прикончить, Арафата!

Кацин Бриют Нофши[9]

Не всюду есть наличие души,Где явно есть наличье полнокровья.Знакомьтесь: наш каци΄н брию΄т нофши΄ —Начальник по душевному здоровью.Таков пока пути его итог.А был сей путь значителен и долог:Он был медбрат, политик, педагог —Теперь он социолог и психолог.Он полон знаний, опыта, идейИ никому ни нá фиг здесь не нужен,Поскольку понимает нас, людей,Как мой ботинок или даже хуже.Мы все, конечно, для него больныДушой, но, веря в нашу излечимость,Взирает он на нас со стороны,Подчеркивая личную значимость.Интеллигент! Гигант, едрёна мать!— Послушайте, нельзя же так, ребята,Рубить с плеча. Должны мы пониматьПозицию Ясира Арафата!

Вадим Рувиныч

«И΄д блайбд аи΄д!»[10] —у нас, евреев, естьЗабавная такая поговорка.Вадим Рувиныч, мой нью-йоркский тесть,На днях письмо прислал мне из Нью-Йорка.В нью-йоркских джунглях у него своиЗаботы, переполненные мукой,Свои кровопролитные боиС судьбой-злодейкой и «Наяной»[11] — сукой.Плачь или смейся, смейся или плачь,Пей с горя водку или же касторку, —Рувиныч, первокласснейший скрипач,Почти без дела ходит по Нью-Йорку.Но где б он ни был в каждый данный час:В бегах, во сне, в «Наяне» или в ванне —Его куда волнительней, чем нас,Волнует положение в Ливане.Он в телевизор сутками глядел,Он все газеты с возгласом победнымПрочел, и про извивы наших делОн знает столько, что куда нам, бедным.Политик страстный, он в своем умеВсё взвесил: благородство и злодействоИ пишет мне решительно в письмеОт имени всемирного еврейства:«Всё ясно! Хватит в небесах витать!Пора итог последний подытожить:Нам с Арафатом не о чём болтать —Его возможно только уничтожить!»

Мой ответ на письмо Вадима Рувиныча

Вадим Рувиныч, тронуло меняПослание Ваше, мне оно — как ласка,Когда вокруг такая чертовня,Такая брань, такая свистопляска.Когда нежданно спелись против насВосток и Запад в свой дуэт бездарный,Как праведен Ваш вопиющий глас,И как мы Вам за это благодарны!Ах, нам бы эти Ваши словесаОт Вашего услышать президента…Но нет, скорее рухнут небеса,Чем мы дождемся этого момента.Когда весь мир спешит на нас нажать,Как нам одним возможно с ним бороться? —И Арафата нам уничтожать,Вадим Рувиныч, все же не придётся.Поскольку, видно, Бегин и ШаронРешили твердо, хоть, увы, невольно:Пусть уберутся из Ливана вонЯсир и шайка — этого довольно.Уйдет от нас убийца и палач —Возрадуйтесь, сиятельные лица!Вадим Рувиныч, смейся или плачь,Плачь или смейся — надобно смириться.Вы скажете, нахмурясь: «Ну и ну!»,Всплакнете, верно… Но по зову честиВозьмите скрипку, шахматы, женуИ приезжайте: будем плакать вместе.

Весёлое

Снаряды рядом разрываются,И ощущаю не впервой,Как панибратски улыбаетсяСмерть над моею головой.Но вот забавная история:Давно поняв, что смерти нет,Не вижу в ней беды и горя яИ улыбаюсь ей в ответ.И вы, пожалуйста, поверьте мне,Друзья, родители, жена:Тому, кто верует в бессмертие,Смерть совершенно не страшна!

Четвертая открытка

Всегда такой оперативный,Магад[12] наш нынче поражённоСмущен: в посланьи коллективномЕму пожаловались жёныНа то, что шлют домой открыткиЕго солдаты слишком мало,А женам это хуже пытки —Они ему грозят скандалом.И вот дословно текст приказа:«Солдат! Хоть ты здесь не бездельник,Но ты жене писать обязанОткрытку каждый понедельник!»……………………………………………Жена! Нет дня, чтобы охотноТебе письма я не отправил,За исключением СубботыВо исполненье древних правил.Но завтра я, прости, ни фразыНе напишу тебе, родная:Я идиотские приказыПо мере сил не выполняю.15 августа 1982, воскресенье

О войне и о жене

Еще появятся поэмы,Полотна, музыка, киноО том, какие были все мыГерои-праведники, ноСлучалось, скажем без бравады,И нам напуганно дрожать,А были те, что были радыХоть на войну от жён сбежать…А я тоскую, я тоскуюПо молодой моей жене.Ну, где еще найдешь такую,В какой стране и стороне?Хоть по всему ищите свету,Хоть с фонарем средь бела дня —Ни у кого на свете нетуТакой жены, как у меня!

Ливанские сны — 1

Давно политику по снамЯ изучаю — не по книгам.Недавно мне приснился самХозяин полумира Риган.Он, плача, нефть из кружки пилИ запивал моею кровью,И знал, что бешено глупил,И на меня смотрел с любовью.Я тоже плакал в унисонЕму на этой дикой тризне,И это был почти не сон,А просто правда нашей жизни.

Ливанские сны — 2

Летает «Кфир»[13], но это крупныйШарообразный сар[14] Шарон.А опереточные куклы —Солдаты армии ООНВ него стреляют из рогаток,Его стараясь сокрушить…Сей сон — одна из тех загадок,Которых мне не разрешить.

Ливанские сны — 3

Там, в СССР, в годину горя,В стране несчастий и невзгодСосед и друг мой Словин БоряБывал борец и патриот.Вопрос мой несколько условенИ громко он не прогремит,Но как же так, что Боря СловинСегодня — вдруг антисемит?Здесь дать ответ весьма не просто, —Перевернулся белый свет,Но я от трудного вопросаНе ухожу и дам ответ.Любя евреев, паразитовНе любит Боря, крут и строг, —Таких бы нам антисемитов,Как говорится, дай-то Бог!..…Сегодня он далековатоОт нас, но это ничего:Шугнуть Ясира АрафатаСумеем мы и за него.Но здесь, в Бейруте, возле моря,Где грохот небо сотрясал,Мне вдруг вчера приснился Боря —И вот о нем я написал.

Ливанские сны — 4

В безлунном небе звезды тают.Как над Бейрутом ночь темна!В блаженном сне солдат мечтает:«Вот-вот окончится война…Вернусь домой… Начну помногуРаботать, а не воевать…Любить жену… Молиться Богу…Рахельку замуж выдавать».

Письмо Рахели-Рае из города Бейрута

Здравствуй, маленькая Рая!Вновь пишу тебе письмо я.Солнца шарик, догорая,Серебрится в волнах моря.А вчера стреляли пушкиИ отчаянно гремели…Эти взрослые игрушки,Что совсем не для Рахели,Подсказали мне мыслишкуЗдесь, в Бейруте, за границейНаписать такую книжку,Как в «Ливанские страницы»,Где, конечно, и РахелькеПосвящу немало строчек.Но еще к одной идейкеЯ пришел здесь — знай, цветочек.Может, ты ее провалишь,Несогласная, но все же:Не одни тебе права лишь —Есть обязанности тоже.Рая, маленькая детка,Нынче, друг мой самый-самый,Ночью ты встаешь нередко…Но когда с тобой и мамойЗаживем опять с любовьюЗлой разлуки в завершенье,То тогда давай с тобоюМы подпишем соглашеньеНа взаимных и бессрочныхИ приятнейших началах:Наша умненькая дочкаБудет крепко спать ночами —Ночью летней, ночью зимнейИ тревожить нас не слишком,А за это в магазинеКупим мы тебе братишку.

Письмо-ответ от Рахели-Раи

Здравствуй, папа! Почему-тоНынче мне совсем не спится.Как ты там в огне Бейрута,Как «Ливанские страницы»?..Ты уверен, что-то ВсевышнийНе пошлет тебе лишь дочек? —Зря!.. А все-таки братишкуРая очень даже хочет.Но замечу, папа, кстати:Не учел ты бестолково,Что, когда родится братик,Он не даст заснуть вам снова.Но чтоб данные «Страницы»Разрослись в большую книжку,Я готова согласитьсяПовлиять и на братишку,Чтобы спал и он безгласноНочью летней, ночью зимней, —А младенческие басниМы оставим в магазине.

Нервное

«Такое ласковое утро,А у меня трещит башка,И беспричинно и занудноСосёт под ложечкой тоска.И всё в мозгу всплывают смутномОдни ошибки и долги:Как видно, я сегодня утром,Проснувшись, встал не с той ноги…» —На окружающие лицаСмотрю, кривясь, как на говно.Была б вода — не стал бы мыться,Хотя не мыт уже давно.И даже кафель в лучшей банеМне показался б кирпичом,Но ситуация в ЛиванеЗдесь совершенно ни при чем.

Объяснение

Я здесь живу…На удивительного моряПрекрасно-чистом берегу.?? —Была б вода — не стал бы мыться,Хотя не мыт уже давно.Вы смущены, друзья сердечные,Но верьте мне, что вовсе нетВ моих строках противоречия —Сейчас открою вам секрет.Как и себе, желаю мира вам,Мои сердечные друзья,Но берег моря заминирован —Увы, купаться здесь нельзя!

О пафосе

Мне не спалось сегодня ночью:Перебирал свои грехиИ думал: пафос-то воочьюПокинул вдруг мои стихи.А ведь события в Ливане,Их непредвиденный разбег,Как пишут многие заране,Войдут в историю навек.И мне б воспеть десницу БожьюЗдесь, на бейрутском рубеже,Однако это будет ложью:Я так не чувствую уже…В песок прибрежный мрачно вкрапясь,Я без жены в тоске лежал,И весь мой пыл, и весь мой пафосЛишь ей одной принадлежал.

Радужное

Какое ласковое утро!Я встал, восторженно дыша.Опять во мне светло и мудроПоёт воскресшая душа.И говорит, что скепсис — пакость.Я на таком подъеме чувств,Что даже некоторый пафосСегодня мне совсем не чужд.И это не случайный опус.На то есть несколько причин.Во-первых, я сегодня отпускНа двое суток получил.Помчусь домой напропалуюВ родные веси и местаИ обниму и поцелуюЖену и дочку… Красота!А во-вторых, с утра ливанцыВ своих известиях твердят,Что из Бейрута ушиватьсяВот-вот намерен Арафат.Идет к концу война в ЛиванеУже с учетом точных дат,Чего, должно быть, все землянеТак или иначе хотят.И, в-третьих: как он ни изранен,Сей мир, — он дорог мне и мил;Я счастлив тем, что есть ИзраильИ есть он все же, этот мир!Мой добрый Бог, в минуты этиБлагодарю Тебя навекЗа то, что просто я на светеЖиву, счастливый человек!16 августа 1982

Стихи, сочиненные во время таможенного досмотра на Ливано-Израильской границе

Когда приходит день суровый,В бой призывая нашу рать,О, как решительно готовыМы за Израиль умирать!Какой полны любовью все мыК Стране — не сыщешь горячей,Пока не ведаем проблемы,Как обмануть ее ловчей…В Ливане есть довольно многоТовару, что приобрестиНе прочь мы здесь и… — без налогаЕго в Израиль провезти,Надув таможню.Уж не ново:Любой скрываемый предмет/От телевизора цветногоДо коньяков и сигарет/В броневики и танки спрятатьМы так умеем мировó,Что можешь ты, таможня, плакать —Не обнаружишь ничего.Как мы беречь умеем тайну!Как ловко мы отводим взорОт мест опасных, чтоб случайноВдруг не открылся наш позор!Но вот таможенные метрыПрошел ты с дрожью, невредим.Теперь, открывши груди ветру, —Домой!Восторженно глядимНа наши горы, наши нивы:Страна любимая, цвети!..Такой мы противоречивыйНародец, —Господи, прости!

Дóма

Два дня с женой прошли, как в дивной сказке.Мой краткий отпуск подошел к концу…Но вот беда: как будто в некой маскеЯ в эти дни ходил по кибуцу.Хотя я здесь обычный местный житель,Почет и слава вдруг пришли ко мне:Я стал не я, а символ-представительТех, кто теперь в Ливане на войне.Я сразу стал значительным и сильным,Красивым и прославленным навек…Но если вдруг, простите, хочет символПописать, как обычный человек,Как символу, не мудрствуя лукаво,Вдруг в туалет пойти средь бела дня?..Спасибо, жизнь, за то, что лишней славойНе наказала в жизни ты меня.И будет день, и вновь вернусь сюда яК своей жене и дочери, любя,И никого уже не представляя,За исключеньем только лишь себя.18 августа 1982, КФАР-ЭЦИОН

Топографическое эссе

Как в очи Цезаревы Брут,Смотрел на карту я, храбрея,И усмотрел: похож БейрутНа нос галутского еврея.Когда ж, устроив там разнос,Я прошагал на север твердо,То вдруг увидел тот же нос,Но обращенный кверху гордо.Мораль: террору по рогамВзрезая ревностно и круто,Мы бьем не только по врагам,Но и по бремени галута.

Сентиментальное

У моря в голубеющие водыСмотрел я, умиляясь и любя,И о красе и таинстве природыВновь, как обычно, думал про себя.И, помню даже, думал на иврите,Когда он подошел ко мне и вдругЗаговорил по-русски: «Извините,Вы случаем не Саня Авербух?..»И все пошло, как в театральном действе:В ливанской свалке, где идет война,Мы вспомнили про нашу жизнь в ОдессеИ дружбу в те шальные времена,Когда, от нетерпения сгорая,Брели во мгле и верили в рассвет…Но с той поры, как прибыли в Израиль,Не виделись почти двенадцать лет.Мы рады встрече, хоть о сей минутеНи он, ни я не грезили в тоске.Но что-то было в том, что здесь, в Бейруте,Болтали мы на русском языке.

Непроизвольный пропагандисткий выдох

Зеваем, кофе попиваем, —Вокруг почти не слышно пуль.Мы тоже больше не стреляем,А отправляемся в тиюль[15].Теперь встречают нас ливанцыВ кафе, в музеях и в кино,И даже нá море купатьсяОтныне нам разрешено.По городам страны неспешноГуляем; улицы тихи.А пред красой природы здешнейЗамолкнут лучшие стихи.Забудь, солдат, тревоги-страхи,Вкушай земную благодать, —Вовеки нам при Маарахе[16]Такого б кайфа не видать!* * *Не сказать о том нельзя:Глаз и уст очарованье,Что за финики, друзья,Бесподобные в Ливане!Ни в одной из южных странНе растут они такие —Потому не зря ЛиванЗвали греки Финикией.

Ливанский кедр

Праведник возвышается, как кедр в Ливане

Псалом Давида, 92:І3.

И послал Соломон к Хираму сказать: ты знаешь, что Давид, отец мой, не мог построить Храм во имя Господа, Бога своего, из-за войн с окрестными народами…

Ныне же Господь, Бог мой, дал мне покой со всех сторон… И вот я намерен построить Храм во имя Господа, Бога моего… Итак, прикажи наготовить для меня кедров ливанских.

Книга Царей, І, 5:І6-20.С прадавних лет, величествен и щедр,На весь Восток прославлен знаменито,Произрастал в земле ливанской кедр,Воспетый в гимне вещего Давида.Был иудейский праведник не зряСвоею высью кедру уподоблен…О, сколько бурь, терзая и разя,С тех пор пылало пламенем недобрым!Сто поколений, головы сложив,Пришли и пали немо и нелепо,А кедр ливанский и сегодня живИ также рьяно рвется в то же небо.Мне не познать глубинных тайных недр,Из коих в мир пришла твоя порода,Но что-то есть в тебе, ливанский кедр,От сущности еврейского народа.Восторг и трепет, и душевный страхЯ ощущал, встречая постоянноТебя в ливанских грезящих горахИ символом — на знамени Ливана.Здесь, на земле, где всюду грех да ложь,Да лесорубов яростные лики,Всё кажется, что ты, о кедр, живешьДля некой древней миссии великой.И не забыть вовек, конечно, нам,Что на заре пророческих столетийБыл из тебя построен Первый Храм,И день придет: построен будет Третий.

Пятая открытка

Вдруг недоброе приснится,И заплачешь ты во тьму:«Муж мой, бедный, за границей —Тяжко, бедному, ему.Он страдает и тоскует…»Нет, как раз наоборот:Здесь душа моя ликует,И танцует, и поет.И бодрит меня, лаская,Плоть и душу веселя,Эта близкая такая,Бесподобная земля.Хоть ее ни сантиметраМы присвоить не хотим,Эту землю в знак ЗаветаУважаем мы и чтим.Знай, жена моя Илана,Научи и дочь Рахель:Территория Ливана —Тоже Эрец Исраэль![17]

В Джунии

Порой при зрелище чудесВ себе сдержать не в силах смеха я:Армянка села в мерседес,Перекрестилась и поехала.Но где здесь чудо? Что за страсть? —Армян в Ливане видел много я.Однако эта родиласьВ Москве; девчонку филологияВлекла, и некий армянинУчился с ней в аудитории;Он был при этом гражданинЛиванский — вот и вся история.И никаких тут нет чудес.Но удержать не силах смеха я:Москвичка села в мерседес,Перекрестилась и поехала.

Шестая открытка

Я шел по улицам Сидона,А мне навстречу шли ливанцы,Они смотрели умилённо,Чуть не бросаясь целоваться.Но это все давно известно,И вновь пишу я в этом тонеЛишь для того, признаюсь честно,Чтоб сообщить: я был в Сидоне.

В высокогорном городе Алей (седьмая открытка)

В высокогорном городе АлейЯ пиво пью за девять шекелей.А на балконах, как бы невзначай,Сидят ливанцы, попивают чай…Здесь шли бои, дрожала плоть земли,Но эти дни тревожные прошли.И вот теперь здесь мирный быт и труд,Хотя внизу — бушующий Бейрут,Как на ладони… Но покой — в горах.Жена моя, забудь свой глупый страх!Иль хоть немного сделайся смелейОт этих строк о городе Алей.

Библос

Библос — один из древнейших городов мира и священный город финикиян; был знаменит, как главный центр культа Адониса и Ваалтиды… По свидетельству книги Йегошуа бен-Нуна /І3,5/, область Библоса не была покорена израильтянами при занятии ими Земли Обетованной.

Евр. энциклопедия, т. 6, стр. 21Как будто у временинету ни вех, ни границ,Как будто теченье егосовершенно забылось:Евреи,сойдя для чего-то с библейских страниц,Идут, озираясь,по древнему городу Библос.Привычное чудо:Израиль по-прежнему юн,И так же, как встарь,ненасытен души его голод;О Библосе, — было, —вещал Йегошуа бен-НунИ нам, умирая,велел покорить этот город.Здесь грозно блисталикумиры враждебных богов,Царили цари,но рассыпались их обелиски, —И не для отплатыдалеких библейских долговПришли мы к тебе,исторический град финикийский.Ты столько познална своем злополучном веку! —Устал и поник,и взираешь на нас, равнодушен:Не нами построенты был на морском берегу,Не нами прославлен,не нами разбит и разрушен.От стольких народов,культур, философий и вех —Насмешка истории,глупость ее и нелепость —Остался с тобоюодин лишь тринадцатый век —Как вера его и лицо —крестоносская крепость.Старинного недругачую я в этом лице…За честь показать намего лабиринты и сводыОтчаянно споряти жребий бросают в концеЧетыре ливанца,историки — экскурсоводы.И вот узнаем мы,как, смерти прося у судьбы,В безвыходных мукахворочали тонные глыбыНа этой постройке,звеня кандалами,рабы,Которых сюдакрестоносцы сгоняли на гибель.Ведет вдохновенноэкскурсию экскурсовод,В нем виден порыви талант, очевидно, немалый;Он явно взволнован,когда нас зачем-то зовётК фундаменту крепости,ниже и ниже в подвалы.Свечу зажигает,и нам открывается вид,Пронзающий душу,и слушаем мы благодарно:— Смотрите внимательно:это ведь Мaген Давид —Священный ваш знак;мы его раскопали недавно.Его нацарапалкакой-то безвестный еврейВ порыве молитвенномверы своей и надеждыИ тут же, наверно,засыпал землей поскорейОт глаза врагаили просто глупца и невежды.Предчувствуя гибель,он знал, что спасения нет —Была эта крепостьего безнадежною клеткой,Но вот вам, друзья,завещанье его и привет,Примите приветот далекого вашего предка.Его не сломилини цепи мучительных дней,Ни голод, ни холод,ни жажда, ни жар и ни слякоть! —И слезы стекаютиз глаз огрубелых парней,Прошедших войнуи давно разучившихся плакать…Сместились эпохи,и словно не знает границИстория мира;века раскрошились навыброс,Но Новый Израиль пришел,чтобы трепетно ницТебе поклониться,невольник из города Библос.

Прощание с Ливаном

Пришла пора: мы завтра раноВзойдем по трапу корабля.Прощайте, жители Ливана,Прощай, ливанская земля.Нет, это было не ошибкой,А нашей правдою земной!..С печально-дружеской улыбкойБейрут прощается со мной.Дай Бог ему в пути тернистомПреодолеть свою беду,Но ни солдатом, ни туристомСюда я больше не приду.Вернусь домой и очень скороВ иные будни окунусь,Но завтра я на этот город,Наверно, с грустью оглянусь.Не в нарушенье Божьих правилЗемлею этой я прошел.И что-то здесь навек оставил,А что-то, видимо, нашел.Гремели дни, мелькали лица,Итог же явится в тиши,Когда однажды отстоитсяНа глубине моей души.Но и сегодня знаю свято,Что я исполнил до концаПростую миссию солдатаПо долгу мужа и отца.Они врывались в наши жизни,Убить мою мечтали дочь,Болело раной, что не призванЯ эту злобу превозмочь.И вот сегодня эта ранаУже не мучает, боля…Прощайте, жители Ливана,Прощай, ливанская земля.5 сентября 1982

Молитва

Как неожиданно и странноСудьба порою обернётся:Давно расстался я с Ливаном,Ливан со мной — не расстаётся.Всё не сливаюсь с прежним бытом,Всё там души моей забота:Опять и вновь хожу убитым,Когда убит в Ливане кто-то.Война — войной, но все же ясно,Что на войне, по крайней мере,Отчаянье не столь ужасно,Не столь мучительны потери.А здесь взираю сиротливоНа мартиролог на экране,И больше нет во мне порыва,Что окрылял меня в ЛиванеКакой-то силой бесшабашной…А вот сегодня почему-тоМне о Бейруте думать страшноЗдесь, в отдаленьи от Бейрута.Хоть для меня не потускнелиНи то высокое призванье,Ни правота достойной цели,С которой мы еще в Ливане.Там снова кто-то дерзновенно,Забыв про страх, идет на битву,А я шепчу Тебе смиренно,О Господи, свою молитву:«Все под Твоею, Боже, властью,Все по Твоей да будет воле,Но подари нам это счастье:Побед и бед не ведать боле.Направь нас праведной рукоюЗаняться домом, духом, хлебом.О, дай нам, Господи, покояИ мирных дел под мирным небом!»17 апреля 1983, КФАР-ЭЦИОН