Избранное

Присяга первой свободе

И — свершилось: среди бела дняРассечена железная граница…Шалом, Свобода! Узнаешь меня?Иду к тебе, желанная Царица,К твоим дарам счастливо причаститься.Готов влюбиться я в твою красуИ поклоняться, как Прекрасной Даме.Но та, Другая, что в себе несу,Та, Первая, которую годамиРастил в душе, как сказочную быль,С которой и в тюрьме свободен был,С которою, сладчайшею из женщин,Сошелся тайно, преданно любилИ гордо жил, не будучи повенчан,Она — со мной.И нынче ей, Другой,Испытанной и самой дорогой,Перед тобой, свободная Европа,Я присягаю в верности до гроба:Всегда и всюду быть самим собой!

27 ноября 1971, Вена

x x x

К библейским буквам сердцем я приник,Душа ивритом жаждет окропиться,Но в ней царящий русский мой языкСвоею властью не готов делиться.Который год, живя в родной стране,Я речь ее позорно не осилю,Пока гудит он, русский стих, во мне,Как самолет, несущийся в Россию.И вновь, отравлен и заворожен,Целую музу русского барака,Склонясь над нею с поднятым ножом,Как Авраам — над телом Исаака.

27 ноября 1971, Вена

Русская сосна

Россия-мать, Россия-сука!

А. Синявский.

И вновь — Синай. Синай, крутой страницейВ мою судьбу, наверно, ты войдешь…Мы в декабре стояли на границе;Густела ночь, и лил холодный дождь.И ветер дул, холодный и свистящий,А ты не спи — границу карауль…Но как-то вдруг в песке нашли мы ящик,Сосновый ящик от советских пуль.Как знак войны и горького приветаОт дальней-дальней северной земли.Еще не близко было до рассвета,И мы костер — согреться — разожгли.Мы упоенно грелись под навесом,А ветер дул, и ночь была темна;Мы вспоминали с другом об Одессе —В костре горела русская сосна.Ах, мать-Россия, пулями своимиЗальешь ты мир, терзая и губя.Россия-сука, проклятое имя,Я все равно еще люблю тебя.И до сих пор тебе спасенья жаждуИ вслед тебе с надеждою смотрю.Хоть ты меня еще убьешь однажды,Я все равно тебя благодарю.Благодарю, что годы без ответаК тебе взывал я в муке и тоске,Благодарю за то, что в жизни этойЯ говорю на русском языке.Благодарю еще за то, что знаю:Мне от тебя погибель сужденаЗа то, что здесь, в глухой ночи Синая,Меня согрела русская сосна.

31 декабря 1977

В иудейской пустыне

В пустыне Иудейской,На базе, где служу,Звучит язык еврейский,Куда ни погляжу.И носятся завзято,Как будто во хмелю,Еврейские ребята,А я их так люблю.Рассар[1] их чуть с приветом,И что ни час — миздар[2],А я у них при этомЕврейский санитар:Заботу и сердечностьЯви и будь им друг.А по пустыне вечностьРаскинулась вокруг.Еврейская природа,Еврейская еда.Хоть не дана свободаСолдату — не беда.Над головой повислиГустые звезды. Ночь.Безрадостные мыслиЯ прогоняю прочь.Свободы, верно, нету,Но, плакать не спеша,Еврейские сонетыТворит моя душа.Пронзительно мечтаетИ весело поет,А по небу летаетЕврейский самолет.И гордо сердце бьется:Моя, моя страна!..Но в небесах смеетсяСкептически луна.Смеется с укоризнойИ словно бы в укор.Безумной жаждой жизниЯ полон до сих пор.Забывши, что однажды,Как все вокруг, умру,Я полон этой жажды,Особо поутру.Мне дух дороже хлеба,Я холоден к вещам,Но что-то колет слева,Особо по ночам.Не век, не без пределаНам по земле скакать —Мне часто стало телоНа это намекать.Однажды, мол, устанетРезвиться, горячась,И неизбежно грянетЕго последний час.И сгину в бездорожьеИ невозвратной мгле.Но мне при этом все жеЛежать в Святой земле.Здесь, где цветет весноюЛюбимая страна.Не смейся надо мноюСкептически, луна!

1990

Монолог Галутского еврея

Кто поймет меня? Кто посочувствует мне?Я чужой, я чужой в этой жесткой стране,Я трагически чувствую день ото дня,Как вокруг не хотят и не любят меня.Я подавлен, разбит и почти позабыл,Что когда-то страну эту очень любил,Видел в ней и судьбу, и надежду свою,И готов за нее был погибнуть в бою,И мечтал послужить ей с открытой душой.Как же вышло, что здесь я настолько чужой?..И каким отвратительным смрадом разит,Когда только и слышу, что я паразит:Все они за меня погибали в бою,А вот я лишь беру — ничего не даю,И поэтому беды их — все от меня,Так порою тебе и заявят, кляня.Этой лжи не придумать подлее и злей,И безумней. Но спорить не вздумай ты с ней —Лишь впустую потратишь бессчетные дни,Потому что и сами не верят ониВ свои дикие речи, а просто, губя,Объясняют тебе, что не любят тебя.И еще расскажу в глубочайшей тоске:У себя на работе я на волоске,А дурак, что почти на меня не глядит,Правит мною и важно в начальстве сидит.Ясно даже ему, что талантливей я.Ну и что? Ведь страна-то — его, не моя!Но я тоже считаю ее ведь своей!Ах, наивный и глупый галутский еврей,До сих пор ты у этих иллюзий в плену.Он — не ты воевал ведь за эту страну!И не вспомнят — здесь в памяти словно провал, —Что и я, что и я за нее воевал.Но довольно мне ныть над судьбою своей;Я обычный галутский советский еврей.Не впервые с евреями в жизни земнойПриключается то, что случилось со мной.И во все времена, не любя и браня,Никакая страна не приемлет меня.Ах, Израиль, ты — светоч в галутской судьбе,Но граница — стеною. Пробьюсь ли к тебе?

1978

Осень

Рассвет. Над Израилем — осень.Идут проливные дожди,И гром устрашающе грозен,А я улыбаюсь: «Гряди!»И вот вспоминаю, как небыль,Тех дней неуютную даль,Когда посеревшее небоВо мне разливало печаль.А нынче мне дождь — как награда.Не зря я сегодня зовусьНотеа — работником садаИ в сердце, признаться, горжусь,Что вышел на эту дорогу.А что там еще впереди? —Как будто взывают к итогуИ осень, и эти дожди.Немного счастливых улыбокЯ вызвал на этой землеИ столько грехов и ошибокНаделал, блуждая во мгле.И буду наказан, быть может,Прощения не заслужив.Но все же не попусту прожитТот путь, где поныне я жив.Где в рое пустых и ненужныхСтрастей, отравляющих кровь,Бывала и верная дружба,И подлинный труд, и любовь.Где все же прибился к причалу,Лишенный ветрил и руля,И выстоял — и обласкалаМне душу Святая земля.Где принял судьбою не ветхий,А вещий и вечный Завет,И в сердце сияет нередкоЕго исцеляющий свет.И все-таки сущая правда,Что, веря, молясь и любя,Уже ничего мне не надоНа этой земле для себя.Слетают незрячие страстиС души усмиренной моей:Ни славы не жажду, ни власти,Ни денег, ни новых друзей.А только стоял бы Израиль,Да если б Россия спаслась,И мир, что расколом изранен,Обрел бы согласье и связь.Не вылечит гневная битваНаш мир, погруженный во тьму, —Быть может, простая молитваВсего-то нужнее ему.И с этим, единственно с этимВстаю каждый день поутруИ счастлив, что жив я на светеИ так же счастливо умру.И крикну в безбрежную просинь:«Теперь меня, Боже, суди!»Рассвет. Над Израилем — осень.Земля принимает дожди.

1986

Молитва у стены плача

Стою с тобой наединеПеред твоей святыней, Боже,Здесь, у Стены, и здесь, в странеУже не гость и не прохожий.Здесь я судьбу свою и домИзбрал не просто наудачу.Зачем же в Городе святомЯ по ночам, как грешник, плачу?Нема, почти без языка,Не одолев его стихии,Как отсеченная рука,Душа тоскует по России.О эта мука-немота,Обрывки фраз и мыслей крохи —И жизнь покажется пуста,А дни бессмысленны и плохи.О Господи, к душе больнойПолзут отчаянье и ересь,Но в том, что есть Ты надо мной,Я никогда не разуверюсь.И как была б ни нелегкаМне безъязыкая свобода, —Твоя, конечно же, рукаНам указала путь Исхода.И если даже, мой Творец,Я встречу здесь, скорбя и воя,Почти вначале свой конец —На то Твоя святая воля.И пусть во мне тоска и мутьС их отупляющею болью —Не дай мне только обмануть,Лишь дай мне, Боже, быть собою.Лишь дай мне ясности умаИ чистоты души и небаЗдесь, где не ждет меня тюрьма,Ни горький вкус чужого хлеба.

1972