Историку очень соблазнительно и увлекательно описать, как происходили события, особенно если речь идет о событиях, современных ему. Рассказ историка в таком случае особенно близок и понятен читателям, в конечном счете все они живут в одну эпоху. Профессиональное исследование современности, однако, ко многому обязывает – историк не конкурирует с публицистом, зачастую воздействующим главным образом на эмоции, а применяет известные научные методы, делает акцент на попытке показать, почему происходили события. Это различие обычно и отличает историческое исследование от публицистического очерка, пусть самого» блестящего, а по размерам иной раз достигающего книги средней величины.

Советская американистика достаточно ярко осветила Соединенные Штаты 60-х годов. Особое внимание уделялось трагической судьбе братьев Кеннеди: старший, Джон, погиб, пробыв в Белом доме тысячу с небольшим дней, а следующий по возрасту, Роберт, пал на относительно короткой дистанции на пути к возможному занятию президентского кресла – до выборов оставалось около 150 дней. Что это – случайность или заговор? Трудно сказать, получит ли современное поколение исчерпывающий ответ на этот интригующий вопрос.

Отсутствие ответа или спекулятивные предположения, однако, никогда не останавливали работы профессиональной исторической мысли. Можно с порога утверждать, что рок, преследовавший братьев Кеннеди, не причина, а следствие коренных процессов, происходящих в США. Если так, они вполне доступны нынешним методам исторического исследования. Профессиональный историк имеет в своем распоряжении отработанную и проверенную жизнью методологию, массу материалов, поток которых не иссякает, и, наконец, не последнее по важности, он опирается на здравый смысл. Короче говоря, анатомия американского общества не представляет загадки, окутанной тайной. Его можно и нужно изучать. Во всяком случае, возможна удовлетворительная интерпретация событий, потрясших США в 60-х годах.

Когда в январе 1969 года на пост президента вступил Ричард Никсон, в США не было недостатка в различного рода рекомендациях, как надлежит действовать новому правительству в лабиринте политических развалин, оставленных администрацией Л. Джонсона. Один из самых уважаемых тогда в США публицистов – У. Липпман откликнулся на приход Р. Никсона и республиканцев к власти статьей в «Нью-Йорк пост». Он заявил: «Дефляция, которую должен проводить Никсон, должна начаться с нашей внешней политики, ибо инфляция в этой политике качалась еще с тех пор, как президент Вильсон объявил, чаю наше вмешательство в первую мировую войну преследует цель не только защитить себя и атлантическое сообщество от агрессии, но и, кроме всего этого, сделать весь мир безопасным для демократии, которой в Азии, Африке, основной части Европы и Америки еще никогда не было. Эту вильсоновскую инфляцию продолжал Франклин Рузвельт, обещавший не только разгромить нацистов и японцев, но и освободить весь мир от «страха». Гарри Трумэн еще более раздул эту инфляцию, посвятив американские ресурсы и жизни защите антикоммунистов везде и всюду. Президент Кеннеди в своей речи при вступлении на пост президента превзошел все это. Линдон Джонсон поставил на карту все, что он имел, взявшись выполнить эти глупые обещания».

Но в годы первой мировой войны не кто иной, как У. Липпман, будучи доверенным .советником президента, стоял у истоков «вильсоновской инфляции». Теперь, на склоне лет, публицист звал к другому: пусть Америка живет по средствам. Разумеется, трансформировалось не мировоззрение американской буржуазии, к которой принадлежала душа и перо Липпмана, а мир. Соединенные Штаты не всемогущи, как представлялось В. Вильсону, а мир преследует идеалы, отнюдь не совпадающие с американскими. Впрочем, все это общеизвестно, для целей данной работы представляет интерес другое – указание на роль идей Вильсона в формировании политического курса Соединенных Штатов, точнее методов руководства Вильсона.

Он был президентом в то время, когда Великий Октябрь открыл новую эру в истории человечества. Перед лицом сил новых и морально подавляющих Вильсон воззвал к миру капитала – объединяйтесь, проводите коренные изменения, иначе революция настигнет и вас. Набатный бой вильсонизма услышали, но он не пробудил самодовольное буржуазное общество, надеявшееся справиться с революцией традиционным средством – насилием, но не хлопотливой трансформацией своих основ, какова бы ни была практическая конечная ценность рекомендаций В. Вильсона, он оказался непонятым пророком. Он надорвался, спасая в доступной ему сфере капитализм, был отвергнут власть имущими в США, разбит параличом и вскоре умер. Здание традиционалистского американского общества оставалось и после него в своей основе неприкосновенным, хотя Ф. Рузвельт основательно перестроил его надземные этажи.

4 октября 1957 года запуск первого в мире искусственного спутника Земли Советским Союзом и последующие наши успехи в освоении космоса вызвали повальный шок и панику в капиталистическом мире. Советский Союз в тот эпохальный ход предстал лидером мирового научно-технического прогресса, что, заключили мыслящие на Западе, отражало социальную систему пашей страны. В обстановке всеобщего замешательства раздался голос нового пророка – Джона Ф. Кеннеди. В иных исторических условиях оп повторил призывы Вильсона, с трудом добился избрания президентом и стал действовать, спасая на свой лад обветшалые ценности капитализма. В интересах победы над социалистическим миром Д. Кеннеди попытался влить новую кровь в склерозированные артерии капиталистического порядка. Он предложил перестроить Америку сверху донизу, применив крутые методы руководства. Плечом к плечу с президентом Дж. Кеннеди за его идеалы дрался министр юстиции Р. Кеннеди, убежденный сторонник еще более решительного образа действия. Итог их деятельности – лишь острие клинка, который они пытались вбить, чтобы расколоть тяжелое на подъем американское буржуазное общество.

Теоретические воззрения В. Вильсона и Дж. Кеннеди не были результатом произвольных построений, а явились попыткой внести данные, добытые буржуазными общественными науками, в хаос капиталистической действительности. Оба они видели успехи новых сил – революции в 1917 году и социализма на рубеже 50-х и 60-х годов, справедливо считая, что переделка старого мира, начатая Великим Октябрем, идет по строго научному плану, выработанному революционной марксистско-ленинской теорией. Американские президенты, разумеется, отвергали марксизм, но поняли значение науки. Они стремились поставить свою американскую науку на службу капиталистическому государству, добиться синтеза научной теории и политической практики, мобилизовав лучшие умы на службу Вашингтону.

Еще до прихода в Белый дом сенатор Дж. Кеннеди сокрушался: «Сегодняшний американский писатель и ученый не только не знают, но и презирают работу в политике с энтузиазмом Вудро Вильсона». Далеко не случайно президент Дж. Кеннеди избрал местом произнесения своей известнейшей речи 10 июня 1063 года Американский университет в Вашингтоне. Напомнив о том, что президент В. Вильсон открыл этот университет в 1914 году, Дж. Кеннеди сказал: «Профессор Вудро Вильсон как-то заметил, что каждый выпускник университета должен принадлежать как своей стране, так и своему времени, и я убежден, что мужчины и женщины, удостоившиеся высокой чести быть выпущенными из этого университета, будут продолжать отдавать значительную часть своей жизни и талантов служению государству».

Служение государству – в этом суть вопроса, ключ к мировоззрению и политике, основанной В. Вильсоном и развитой братьями Кеннеди. Безукоризненное выполнение своих обязанностей перед государством на практике означало подчинение все и вся воде правящей верхушки, введение высокой дисциплины и принесение жертв, иной раз ощутимых, ради высших интересов класса капиталистов в целом. Только на этих путях Вильсон и братья Кеннеди усматривали возможность устоять перед лицом нового мира. Им, однако, не удалось совладать с людьми, с молоком матери всосавшими приверженность к капиталистическому строю в традиционном понимании – с его анархией производства и стремлением к наживе. Отсюда личная трагедия этих людей, до конца преданных делу капитала, – паралич В. Вильсона, убийство президента Дж. Кеннеди и гибель Р. Кеннеди, очень может быть, на пороге Белого дома.

Бесславный уход Вильсона в политическое небытие навсегда глубоко травмировал лично знавшего его Франклина Д. Рузвельта. Большой знаток его жизни профессор У. Лехтенбург напомнил в 1983 году слова биографа Рузвельта Р. Шервуда: «Тень Вудро Вильсона… стояла за его плечами», а от себя добавил: «После просмотра президентом фильма «Вильсон» в 1944 году его кровяное давление подскочило с 130 до катастрофических 240». Оно и понятно, Ф. Рузвельт за год до смерти, видимо, осознал: как была неподъемна Америка для Вильсона, такой она осталась спустя четверть столетия. Отсюда, от бессилия страшный подъем давления.

Примерно через другие двадцать пять лет, после убийства Дж. Кеннеди, его соратник, историк, профессор А. Шлезингер, сетовал в 1986 году: «Как решить генеральную проблему современного капитализма, обеспечить полную занятость без инфляции – по-прежнему загадка из загадок. Наши последние президенты – Форд, Картер, Рейган не смогли выдумать ничего другого для снижения инфляции, кроме введения массовой безработицы, а затем не нашли иных методов для стимулирования экономики, кроме инфляции. Администрация Рейгана снизила инфляцию ценой миллионов безработных. Восстановление при нынешней структуре экономики приведет в конечном счете к новой инфляции. Мы в недавние времена уселись в чудовищный вагон на аттракционе американской горки – прибегаем к спаду для борьбы с инфляцией, а затем к инфляции для борьбы со спадом. Так ездить нельзя, не провалившись в ад. Единственный путь – сочетать высокую занятость со стабильными ценами – обратиться к мерам в области доходов, координируя зарплату, цены и прибыли с производительностью. Кеннеди понял это двадцать лет назад. Нам придется вернуться к его пониманию, если нам суждено покинуть этот вагон и вернуть стабильность в экономическую жизнь…

А между тем курс президента Кеннеди кажется экзотическим в самодовольной Америке Рональда Рейгана. Мы ненавидим стоны об униженных и бедняках. Мы ненавидим напоминания о временах, исполненных благородства и требовательных. Мы ненавидим самую идею, что мы не должны спрашивать, что наша страна может сделать для нас, а что мы можем сделать для нее. Коль скоро мы не можем вынести вызова, который олицетворял Кеннеди, мы укрылись в цинизме и унизительных сплетнях».

По всей вероятности, эта эпоха все же уходит в прошлое, хотя остается открытым вопрос, не идет ли речь об очередном «цикле» в истории США. Еще один американский профессор истории, Р. Макелвен, по осени 1987 года анализируя «комплекс Кеннеди» на страницах «Нью-Йорк таймс», обнародовал свои выводы: «Большинство американцев обеспокоено и разочаровано панацеями правых, которые в последние 10 лет выдаются под обманчивыми ярлыками «консерватизма»… Совершенно очевидно требование выдвинуть вдохновляющего лидера, который сможет восстановить доверие к нашей политической системе… Опросы общественного мнения последних лет указывают: среди прошлых президентов громадное большинство американцев хотело бы видеть снова в Белом доме Джона Ф. Кеннеди». Но, предупреждает историк, нужен не какой-нибудь нынешний деятель, «читающий инаугурационную речь ДФК», ибо «коль скоро американцы хотят, и я верю в это, чтобы их еще позвали на «новую границу», то речь идет о проблемах, вызовах и возможностях девяностых, а не шестидесятых годов… Нужен президент, способный восстановить веру в наши институты и вдохновить нацию перспективами XXI века».

Хотя как суждения Ф. Рузвельта, так и профессоров А. Шлезингера и Р. Макелвена окрашены в первом случае воспоминаниями о В. Вильсоне, а во втором – о Дж. Кеннеди, они подводят к идее, которую автор попытался воплотить в этой книге, а именно – тот строй нередко круто обходится с теми, кто, стремясь оставить в неприкосновенности здание капиталистического общества, пытается перестроить его фундамент. На первый взгляд парадоксальная постановка вопроса, но книга, надеется автор, убедит в ее правомерности.

В 1917 году в России свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция. Президентом Соединенных Штатов тогда был Вудро Вильсон (1913—1921 гг.). Подвиг российского пролетариата потряс до основания весь мир, а В. Вильсон был потрясен вдвойне. Если для большинства государственных деятелей Запада раскаты грома Великого Октября раздались неожиданно, то он давно пытался оценить густоту туч, собиравшихся над капитализмом. Вильсон не сомневался, что гром грянет, оставалось определить срок и место. Теперь дело прояснилось. Социальная революция вырвала из системы капитализма великую страну. Случившееся в далекой России породили общие условия, созданные в мире капитализмом. И в государстве, где правил В. Вильсон, – Соединенных Штатах в начале XX века назревало громадное недовольство существовавшими порядками. Был ли путь Октября заказан для США?

Еще до того как в Петрограде взвилось победоносное знамя российского пролетариата, В. Вильсон давал положительный ответ на этот вопрос. На близких подступах к своей политической карьере В. Вильсон в январе 1910 года выступил на банкете банкиров в Нью-Йорке. Обращаясь к ним и сидевшему рядом в президиуме Джону П. Моргану, В. Вильсон наставительно произнес: «Беда в том, что вы, банкиры, узколобы. Вы не знаете страны, что происходит в ней, а страна не доверяет вам… Вы, банкиры, не видите дальше своих непосредственных интересов… Вам следует шире взглянуть на вещи и усмотреть, что лучше для страны в конечном счете».

Выдвинутый в 1912 году кандидатом в президенты от демократической партии, В. Вильсон по долгу и внутреннему убеждению бил тревогу: «Может ли кто-нибудь сомневаться в том, что страна охвачена серьезнейшим недовольством? Можно ли сомневаться, что есть все основания для этого недовольства? И вот какие: сложилось нетерпимое положение… в последние годы наше правительство контролируется главами крупнейших корпораций». Положение масс ухудшается – «средний класс выжимается все больше и больше в результате процессов, которые мы называем процветанием… Мы все в лапах безжалостной громадной экономической системы… Законы страны не защищают слабых от сокрушения сильными».

Буржуазная демократия, рассуждал В. Вильсон, исчерпывает свои возможности в обстановке открытой и наглой политической коррупции. «Люди говорят: «Мы голосуем, нам предлагают нужную платформу, мы выбираем человека, стоящего на этой платформе, и ничего не получаем». Поэтому они начинают спрашивать: «Какой смысл в голосовании? Мы знаем, что машины обеих партий субсидируют один и те же люди и поэтому бесполезно обращаться к любой из них». Пролив безжалостный свет на политические порядки в США, В. Вильсон делал выводы на будущее, с его точки зрения, убедительные.

«Разве вы не знаете, – гремел он на предвыборных митингах, – что иные красноречивые, но бессовестные люди, которым безразлична судьба нации, могут ввергнуть страну в огонь. Разве вы не знаете, что весь народ считает: что-то делается неверно. И это дает возможность бессовестному человеку встать и сказать: «Вот – дорога. За мной!» – и повести по пути разрушения. Если так случится, тогда мы окажемся на пороге революции, да мы и стоим перед лицом революции».

Кандидату в президенты в узкопрактических целях подобает быть бесстрашным, и уже по этой причине В. Вильсон, мужественно напрягая голос (микрофонов не было), возглашал: «Я не боюсь революции!» Так кем же был Вудро Вильсон? Мессией, провидцем? Вовсе нет. По основному роду занятий он был профессором истории и права. Но, усевшись в президентское кресло в Белом доме, В. Вильсон стал надзирать за постройкой по собственным чертежам поразительного сооружения, названного впоследствии им самим «Дорога от революции».

По всей вероятности, он был единственным американским президентом XX века, пришедшим к власти с твердо очерченными взглядами на роль государства в жизни современного буржуазного общества. Вильсон верил и убежденно учил других, что только сильная государственная власть дает достаточный и разнообразный набор инструментов для претворения в жизнь политических программ. То было не внезапное озарение, а результат глубокого изучения и развития буржуазной политической науки. Человек, разделяющий ее постулаты, неизбежно становится интеллектуально свирепым и морально безразличным. Так случилось и с Вильсоном.

Происхождения В. Вильсон по американским меркам был самого благонадежного. Сын священника и дочери священника, он родился в штате Вирджиния 28 декабря 1856 года. В семье не угасал трепетный огонь кальвинизма, и отец, несший Слово прихожанам, в глазах маленькою Томми Вильсона был образцом. Детство и юность В. Вильсона прошли на Юге во время гражданской войны и последующей Реконструкции. Его не слишком трогала сущность дела – впечатляла эффектность голой силы и возможность быть безжалостным. Тайфун «марша к морю» прошел чуть ли не на глазах мальчика. Он видел, как соотечественники передрались насмерть, северяне вели войну против мирного населения Юга. В одной из ранних статей молодой Вильсон заметил: «Терпимость – неоценимый интеллектуальный дар, который, однако, почти бесполезен в политике. Политика – война убеждений, схватка принципов. Правление – слишком серьезное дело, чтобы допускать обмен бессодержательными любезностями». Таковы истоки его кредо.

Л рано проснувшееся честолюбие терзало. «У меня неприятное ощущение, – признавался молодой человек, – внутри меня бушует вулкан. Единственное спасение – пусть меня полюбят… Никогда и нигде не было человека, для которого любовь была бы столь важна, как для меня». Вулканические страсти скромно материализовались в визитные карточки, на которых значилось: «Вудро Вильсон, сенатор от штата Вирджиния». Крылья фантазии подняли его не выше Капитолия. На деле Вильсон занимал куда более скромное положение: неудачно попытав свои силы в юридической практике, он избрал путь преподавателя в колледже. В 34 года он – профессор истории и права Принстонского университета.

Здесь, пусть в привилегированном учебном заведении, он нянчился со студентами, тщетно пытаясь пробудить интерес к науке у юношей, увлеченных спортом. А страной, по мнению профессора, правили ничтожные люди. «В восьми словах можно подвести итог деградации наших политических партий, – с отвращением писал он, – нет руководителей, нет принципов, нет партий, нет политики». Посещавшие его лекции в 1887—1897 годах подметили некую страсть, придававшую необычный накал академическому материалу. Он начинал оттачивать мастерство оратора, разъезжая с лекциями по стране и добиваясь искомой «любви».

Уже в начале 80-х годов он торжествующе заметил: «У меня появляется ощущение силы, когда я имею дело с массой людей». Однако при том уровне развития средств массовой коммуникации единственную возможность собрать вокруг себя громадную аудиторию давало печатное слово. В центре изысканий автора с самого начала – возможности государственной власти в организации общества.

Острое недовольство вызывала у Вильсона американская демократия и как она функционировала после гражданской войны. Конгресс и особенно его комитеты оттеснили исполнительную власть – кабинет и президента. Мучительные словопрения по необходимости подменяли быстрое принятие решений. В результате силы правящего класса были распылены, а в стране поднималось мощное движение, пестрое по окраске, но, несомненно, склонявшееся к социальному перевороту. Анархию в ведении государственных дел необходимо преодолеть, размышлял он, обратившись к опыту английского господствующего класса, возложившего всю полноту исполнительной власти на кабинет, члены которого – депутаты парламента. Какая жалость, что отцы-пилигримы, отправившиеся за океан из Англии еще в начале XVII века, не захватили с собой парламентской мудрости родины.

Эти положения и составили суть книги В. Вильсона «Правление конгресса», вышедшей в 1885 году. Книга прославила автора и, по существу, стала самым известным из его трудов. Хотя предложенной автором конституционной реформы не последовало, книга к началу века выдержала пятнадцать изданий. К этому времени изменилось многое. США вступили на путь империализма, классовые конфликты в стране обострились. Соответственно автор корректировал взгляды на предмет своего исследования.

В XX век В. Вильсон принес свою книгу с существенными оговорками. В предисловии к 15-му изданию, вышедшему в 1900 году, он писал под свежим впечатлением первой войны за передел мира – американо-испанской войны: «Самые важные изменения, которые можно усмотреть, это – значение войны с Испанией для осуществления власти внутри нашей федеральной системы. Значительно увеличились власть и возможности для конструктивного руководства президента в результате нашего выхода на международную арену и необходимости управления отдаленными владениями».

Вильсон имел все основания торжествовать: захватническая война против Испании создала больше возможностей для осуществления его предложений, чем надеялся профессор. Еще недавно он рассуждал всего-навсего о важности кабинета, теперь же выдвинул на авансцену президента. Обнаружилось, что незачем менять обветшалые рамки конституции, она написана так общо, что без особых хлопот предоставляла президенту громадную свободу действий. «Президент США ныне, конечно, вершит все дела», – с удовлетворением заключил В. Вильсон предисловие.

Приверженность принстонского профессора к доктрине сильной власти не укрылась от внимания тех, кто подбирает кандидатов на высшие политические посты в Америке, – незримого, по всесильного «истеблишмента». Вне всяких сомнений, именно там решили испытать деловые качества теоретика, громогласно твердившего о приятных во всех отношениях истинах.

В 1902 году его избрали президентом Принстонского университета. Он преуспел на первом в жизни административном посту, сумев поднять скромные распоряжения по внутреннему распорядку университета до уровня волнующего крестового похода. Вильсон распорядился расселить студентов по менее привилегированным общежитиям, за что получил славу демократа. Спор о местонахождении колледжа для аспирантов ввел его в конфликт с опекунами университета (лицами состоятельными), отчего родилась популярность человека без страха и упрека. В эту борьбу он внес моральную страстность и вышел из нее поборником прав «простого человека».

Вероятно, В. Вильсон понимал, что пока его главное оружие – перо. Он написал около десятка книг, в том числе шеститомную «Историю американского народа», а в 1907 году выступил с последним курсом лекций, которые были опубликованы в 1908 году под заголовком «Конституционное правление в Соединенных Штатах». Оно заключается в том, открыл Вильсон, что президент – потенциально неоспоримый лидер правящей партии и выразитель национальных интересов. Президент, утверждал он, «является политическим вождем народа или имеет возможность стать таковым. Его избрала нация в целом, и совершенно очевидно, что страна не имеет иного политического руководителя. Только он может говорить языком всей нации. Стоит ему завоевать восхищение и доверие страны, и тогда никакая сила не сможет остановить его, ни одна коалиция в США не сумеет легко одолеть его… Если он правильно интерпретирует воззрения нации и смело настаивает на этой интерпретации, он непобедим».

Партийные боссы не могли не оценить завидного постоянства профессорских взглядов и их рассудительного развития. Чтобы разобраться в хаосе, нагроможденном свободным предпринимательством, нужна была сильная рука, наводящая порядок в интересах класса капиталистов в целом. В этих условиях выбор В. Вильсона и переход его в сферу политики был логичен. В 1910 году его выбирают губернатором штата Нью-Джерси. На этом посту можно было продемонстрировать, какую участь речистый профессор готовил для всей страны. Вильсон оказался на высоте положения, пресек кое-какие лиходейства капитала в штате, которые вызывали недовольство всей капиталистической системой. Принятое по его инициативе легислатурой штата законодательство широко рекламировалось как забота о благополучии абстрактной социальной категории, названной «народом».

Политик буквально вырастал на глазах, облекая довольно крутые методы руководства изысканными рассуждениями о демократии и бессодержательными проклятиями в адрес крупного капитала. Если принять во внимание, что Вильсон еще вызвал из небытия милые сердцу американского либерала тени джефферсоновской демократии, тогда понятно, почему и необразованные боссы бездушной партийной машины не могли не отдать должного важности образования для государственного деятеля. Наверное, так и нужно, рассуждали они, в просвещенном XX веке. Инстинктивно и не разбираясь в хитросплетениях учености, они понимали то, что не всегда видели прекраснодушные либералы, ослепленные словесной мозаикой В. Вильсона, – он все же был ближе к консерватору Э. Бёрке, чем к апостолу аграрной демократии Т. Джефферсону. Э. Бёрке, одобрительно заметил В. Вильсон по поводу его книги «Размышления о французской революции», показал, что «ненавидит французскую революционную философию и считает ее непригодной для свободных людей. Действительно, эта философия в корне порочна и развращенна. Ни одно государство не может строиться на ее принципах».

Вудро Вильсон говорил тогда о том, что государственную власть надо употребить для восстановления древних идеалов американского буржуазного общества. Иногда оп выражался достаточно прозрачно: «Если бы я не считал, что задача прогрессиста состоит в сохранении наших коренных институтов, то я бы никогда не был прогрессистом». Попутно он изложил свои взгляды на способы обращения с крупным капиталом. Вильсон уподоблял гигантскую корпорацию автомобилю.

Если она злоупотребляет своим положением, то нужно наказывать не автомобиль (тысячи мелких акционеров), а безответственного водителя. «Чтобы реформы были настоящими и глубокими, – заверял Вильсон, – лучше законно посадить в тюрьму одного действительно ответственного человека, одного истинного организатора махинаций, противоречащих общественным интересам, чем обложить штрафами тысячу корпораций». Нет ничего удивительного, что к знамени, поднятому В. Вильсоном, монополисты сбегались толпами. У его древка они чувствовали себя в безопасности. Среди них были влиятельнейшие финансисты востока и запада страны, организованные полковником Д. Харви – издателем «Харперз уикли» и младшим партнером дома Моргана.

На выборах 1912 года усилиями крупного капитала и партийной машины демократической партии В. Вильсон был выдвинут в президенты Соединенных Штатов. Воспользовавшись расколом среди республиканцев, В. Вильсон уверенно провел кампанию под сверкающим лозунгом «Новой Свободы», специально отчеканенным интеллектуальными подмастерьями партии. Мастером был В. Вильсон, и публично он относительно точно взвесил содержание «Новой Свободы». «Что такое свобода?» – спрашивал В. Вильсон и тут же отвечал: «Вы говорите о паровозе, что он свободно движется. Что вы разумеете? Вы имеете в виду, что все части паровоза так собраны и приспособлены, что трение сведено до минимума, создана самая совершенная конструкция. Вы говорите о лодке, скользящей по воде: «Как свободно она идет!» – имея в виду, что лодка великолепно приспособлена к воде, прекрасно повинуется силе ветра…

Свобода в делах человеческих состоит в совершенном приспособлении друг к другу человеческих интересов, деятельности и энергии». В этом и состояла «Новая Свобода», по Вильсону, разумеется, расточительно украшенная и ссылками на «маленького человека», «демократию» и т. д. Бутафория увлекла избирателей. У. Липпман, кокетничавший тогда с социалистическими идеями, обнаружил, что «Новая Свобода» означала «усилия мелких бизнесменов и фермеров использовать правительство против крупной коллективной организации промышленности». Вильсонисты принимали и такую интерпретацию – куда важнее было практически отвести недовольство в каналы, открытые «Новой Свободой». Придя в Белый дом, В. Вильсон решил сам изложить свою программу в конгрессе. В духе христианских миссионеров он явился в Капитолий, неся Слово американцам, которых предстояло обратить в свою веру.

Неслыханное нарушение традиции, продержавшейся свыше 100 лет! В начале XIX века Т. Джефферсон установил прецедент – он считал, что личное обращение к конгрессу напоминает тронную речь монарха. Для Вильсона не прецедент, а собственные взгляды были много важнее. Разве не он утверждал в книге «Конституционное правление в Соединенных Штатах»: «Президент свободен по закону и по совести быть столь великим человеком, каким он только может. Президент выше конгресса, ибо за ним, а не конгрессом, стоит нация». Когда в назначенный день – 8 апреля 1913 года – Вильсон предстал перед объединенным заседанием американского конгресса, то в тоне его речи можно было безошибочно уловить мессианские нотки: «Я хочу своим появлением подтвердить, что президент Соединенных Штатов является живым человеком, а не просто неким правительственным ведомством, приветствующим конгресс с изолированного островка соперничающей власти».

В первое президентство В. Вильсон без больших хлопот провел в жизнь различные меры, именовавшиеся «Новой Свободой». В совокупности они были приступом к реорганизации законодательства и государственного управления в интересах крупного капитала. Речь шла главным образом о хозяйственной сфере, социальная область затрагивалась относительно мало. Вильсону США обязаны современной финансовой системой. Создание в 1913 году федеральной системы дало возможность мобилизовать финансовые ресурсы страны, более гибко приспосабливать денежный рынок к нуждам экономики. Тариф Унтервуда, введенный в 1913 году, уменьшил абсурдные ввозные пошлины. В 1914 году с большой помпой был принят антитрестовский закон Клейтона и учреждена межштатная торговая комиссия, что в какой-то мере обуздывало эксцессы в конкурентной борьбе монополий. Фермеры из рук президента получили закон, установивший скромную систему кредитования в сельском хозяйстве.

Чаяния просвещенной части крупного капитала были удовлетворены, а Вильсон тем временем бдительно следил за тем, чтобы злоумышленники большого бизнеса не ускользнули от пропагандистского позорного столба. Что до социального законодательства, то был введен восьмичасовой рабочий день на железных дорогах национального значения {перед лицом угрозы всеобщей забастовки железнодорожников), установлена компенсация гражданским служащим и проведены некоторые другие меры. Пределы социального законодательства президента очень скоро определил Верховный суд, отменивший как неконституционный проведенный Вильсоном закон, запрещавший детский труд в промышленности. Бросая ретроспективный взгляд на деяния В. Вильсона и «сравнивая их с его пламенными призывами, нетрудно заключить: «Дорога от революции» получалась не бог весть какая прочная.

Но суматоха вокруг «Новой Свободы»», исполинское облако словесной пыли скрыли довольно скромные размеры сооружения, над которым усиленно трудился президентствовавший профессор. Проницательный современник заметил в статье в только-только входившем в моду у интеллигенции журнале «Нью рипаблик»: ««Мистер Вильсоп, по-видимому, принадлежит к тем людям, которые стряхивают с себя земную суету, стоит им взяться за перо. Они становятся ужасно благородными. Они пишут так, как могли бы писать монументы великих деятелей. Они пишут только на бронзе и, по крайней мере, на тысячелетия. Они не произносят ничего, что могло бы быть сочтено тривиальным в Судный День… Отличительное качество мышления мистера Вильсона – заставлять даже самые обычные вещи выглядеть абстракциями. Практически он понимает, что стоят идеи в реальном мире живых людей, в действительности оп передает лишь весьма отдаленную картину этого мира. Его ум подобен огню, уничтожающему контуры предметов, на которые падает отблеск, – много света и различить можно очень немного».

Когда были написаны эти строки – в марте 1915 года, Европу уже сжигала война и ее дыхание, хотя значительно ослабленное Атлантикой, начало ощущаться в Соединенных Штатах. Грандиозный вооруженный конфликт за океаном поглощал внимание Вильсона. В том, что произошло в Старом Свете, он видел подтверждение своих соображений относительно развития человечества. «Новая Свобода» была, вне всяких его сомнений, нужна не одним Соединенным Штатам. Своему ближайшему другу и советнику, полковнику Хаузу, Вильсон открыл, что война «отбросит мир на три-четыре столетия назад», а американскому народу торжественно рекомендовал быть примером мира, «ибо мир оказывает целительное и возвышенное влияние, смута же – нет».

Если для современного человека катаклизм, потрясший Европу в 1914 году, укладывается в схему, знакомую по учебникам, то для людей, живших тогда, вооруженный конфликт великих держав значил неизмеримо больше. Впервые со времен наполеоновских: войн так называемая цивилизованная часть человечества слепо схватилась за оружие. На глазах рассыпался призрачный прогресс буржуазного общества. Марксисты, опиравшиеся на научный анализ, общих тенденций развития капитализма, давно предсказывали такой исход. Вильсон, разумеется, не имевший ничего общего с марксизмом, был, однако, ученым. Как таковой, он не мог не видеть совершенно очевидных фактов, о которых заявил не в то время, а спустя несколько лет, уже по завершении первой мировой войны.

Выступая на митинге в Сент-Луисе 5 сентября 1919 года, президент говорил: «Сограждане! Найдется ли среди вас здесь хоть один мужчина, хоть одна женщина или даже ребенок, кто бы не знал, что семена войны в современном мире порождены промышленным и коммерческим соперничеством? Истинная причина закончившейся войны заключалась в том, что Германия опасалась, что ее коммерческие соперники возьмут верх над ней, а причина, почему некоторые державы пошли войной на Германию, сводилась к тому, что они опасались торгового преобладания Германии над ними… Эта война началась как торговая и промышленная, а не политическая война». Иными словами, когда державы Антанты и США победили своих противников, В. Вильсон признал, что война зародилась в недрах капиталистической системы, среди государств с однотипным социально-экономическим устройством.

Понимая все это в 1914 году не хуже, чем в 1919 году, Вильсон тогда по понятным причинам не довел до сведения страны открытие, сделанное по завершении конфликта. В мире, отравленном шовинизмом, он предпочел говорить о другом. Хотя он частным образом отозвался о попытках великих держав решить свои споры силой как о «пьяной драке в публичном доме» п, гласно он выразил надежду, что Старый Свет обратится к Соединенным Штатам «за тем моральным вдохновением, которое лежит в основе свободы». Державы Антанты, однако, нуждались не в постных проповедях, а в материальных средствах для ведения боевых действий. Они и обратились за ними к США. Американский капитал, почувствовав возможность неслыханной наживы, с готовностью откликнулся на просьбы противников Германии. Соединенные Штаты и пошли с Антантой, не говоря уже о том, что американские монополии имели давние счеты с немецкими.

Разве мог Вильсон выступить против этого? В 1914 году, обозревая успехи «Новой Свободы», оп торжественно провозгласил: «С антагонизмом бизнеса и правительства по– кончено». Американские промышленники тем временем стремительно превращались в фабрикантов смерти. Прискорбно с моральной точки зрения, но полезно для развития США. Расширение операций американских бизнесменов было постоянной заботой президента. С юности горячий приверженец теории «границы» американского историка Ф. Тернера, объяснявшего развитие США благотворными последствиями экспансии, Вильсон неустанно твердил о необходимости все дальше и дальше продвигать американскую «границу». Термин этот понимался и применялся им не в буквальном смысле, а означал расширение сферы финансово-экономического господства США, нашедшего воплощение в доктрине «открытых дверей». Коль скоро американская «граница» достигла естественных пределов – побережий Атлантического и Тихого океанов, нужно распахнуть настежь двери заморских рынков.

Еще в период президентской кампании 1912 года В. Вильсон, оплакивая американский «провинциализм», учил своих горячих приверженцев – прогрессистов: «По почти неизбежным причинам благосостояние является результатом роста промышленности и торговли… Внутренний рынок ограничен… Короче говоря, мы достигли критической стадии в процессе создания нашего благосостояния… Если США не получат больших иностранных рынков, все рухнет. Тогда в стране начнется столпотворение, а это будет иметь фатальные экономические последствия». Собрав как-то в восточном зале Белого дома членов национальной ассоциации внешней торговли, он заверил избранную аудиторию, что «одна из дражайших забот сердца нашего – справедливое завоевание внешних рынков». В этом, подчеркнул президент, правительство «будет сотрудничать теснейшим образом в достижении нашей общей цели».

Война невиданными темпами двинула дело, «дражайшее» сердцу президента. Неслыханное кровопролитие в Европе резко повысило деловую активность в стране, поток военных заказов увеличил занятость и заработки. «Новая Свобода» получила мощное подкрепление. Но державы Антанты не могли оплатить свои закупки звонкой монетой, война требовала громадного количества вооружения, товаров и сырья. Они обратились к США с просьбой о займах. Тогдашний государственный секретарь У. Брайен, серьезно относившийся к доктринам Вильсона, выступил против предоставления займов, ибо «деньги – худший вид контрабанды, они господствуют над всем». Но он, не сумев убедить правительство, «ушел» в отставку. Другие советы имели больший вес в глазах президента.

В августе 1915 года министр финансов Мак Аду писал ему: «Грядет великое процветание, которое невероятно возрастет, если мы предоставим разумные кредиты нашим покупателям… Чтобы поддержать наше процветание, мы должны финансировать его. В противном случае ему придет конец и нас постигнет катастрофа». Лансинг, вскоре вознагражденный портфелем государственного секретаря за уместные советы, указывал: «Если европейские державы не изыщут средств для платежей… они будут вынуждены прекратить закупки, пропорционально сократится и наша внешняя торговля. В результате уменьшится промышленное производство, возникнет депрессия, появится излишний капитал и излишний труд, последуют многочисленные банкротства, воцарится финансовая деморализация, всеобщее беспокойство и страдания среди трудящихся классов». Вильсон согласился с доводами советников, вполне отвечавшими его личным убеждениям. Он произнес несколько речей о важности «нейтралитета» США и разрешил открыть кредиты державам Антанты.

Тем временем Вильсон обдумывал, как использовать кафедру президента, чтобы просветить мир относительно истинных интересов человечества. Взаимное, страшное избиение в Европе вдохнуло в пего уверенность, что мессианский призыв будет принят с должным вниманием. Заверив американцев, что США «слишком горды, чтобы воевать», и добившись в 1916 году переизбрания президентом под лозунгом «Он удержал нас от войны», Вильсон в идентичных нотах, обращенных 18 декабря 1916 года к обеим воюющим сторонам, потребовал сообщить их цели войны. Государственные деятели и дипломаты держав Антанты были потрясены до глубины души – президент хладнокровно констатировал в документе: «Цели, которые имеют в виду политики обеих сторон в этой войне, практически не отливаются друг от друга…» Неслыханно! Ведь солдаты Антанты умирают, чтобы защитить цивилизацию от гуннов!.. Как «защитники» цивилизации, так и германские «варвары» ограничились бессодержательными ответами.

22 января 1917 года Вильсон прочитал речь, обращенную к сенату, а точнее к миру. Он заявил, что необходимо создать Лигу Наций с обязательным участием «народов Нового Света». Он предложил: «Все нации должны единогласно принять доктрину президента Монро как доктрину всего мира», а пока «заключить мир без победы». Внушительная формулировка, означавшая только одно: не сделав ни одного выстрела, США хотели победить. Не преувеличение ли, не произвольная ли интерпретация речи Вильсона? Вовсе пет. Он твердо закончил свое выступление: «Это американские принципы, американская политика. Мы не можем поддерживать никаких других. Это также является принципами и политикой передовых людей везде, любой передовой нации, любой просвещенной общины. Это принципы всего человечества, и они должны возобладать».

Хотя сикофанты объявили проповедь Вильсона самым благородным выступлением со времени Декларации независимости, правительства европейских держав, которые вели гигантскую войну, серьезно не отнеслись к экстравагантному заявлению заокеанского оракула. Хорошо обученные и обучавшиеся ежедневно в школе войны, они были политическими реалистами, не считавшимися с претензиями, не подкрепленными силой. Империалисты сцепились в смертельной схватке за осязаемые интересы, а не за торжество «американских принципов», которые нужно было не провозглашать, а отвоевывать с оружием в руках.

Тем временем положение на фронтах становилось для Антанты тревожным. В случае ее поражения США ожидала ненависть победителей и побежденных. Удручающая перспектива. В Вашингтоне понимали, что придется выступить, пусть под флагом неких принципов, но в действительности руководствуясь весьма прозаическими соображениями. Вильсон сильно возмущался неограниченной подводной войной, начатой Германией. «Страшное варварство», – говорил он американцам. Посол США в Лондоне Пейдж в телеграмме 5 марта 1917 года, получившей впоследствии большую известность, представил события в должной перспективе: «Вероятно, – сообщал он, – вступление в войну – единственный способ сохранения нашего преобладающего положения в торговле и предотвращения паники. Подводные лодки добавили последнюю каплю к опасности международного финансового краха».

6 апреля 1917 года Вильсон потребовал от конгресса признать состояние войны, «навязанной» Соединенным Штатам Германией. Много внимания президент уделил предотвращению угрозы подводных лодок американскому судоходству. Но Соединенные Штаты шли на войну не под узким лозунгом «сделать моря безопасными от подводных лодок» (собственно, только этим кайзер и досадил США), а под внушительным штандартом – «сделать мир безопасным для демократии», подразумевая под этим торжество прокламированных принципов.

Америка выступила в «Великий крестовый поход». О добровольном наборе рати крестоносцев и думать не приходилось, в те времена в США с отвращением и ужасом относились к воинской повинности. Вильсон потребовал ввести ее. Спикер палаты представителей Ч. Кларк чистосердечно признался: «У нас в Миссури мы не видим большой разницы между военнообязанным и осужденным». Закон прошел. Управление военного производства, возглавленное мультимиллионером Б. Барухом, установило почти диктаторский контроль над промышленностью. Там выполняли патриотический долг с оплатой доллар в год крупнейшие монополисты. Вильсон обрушил словесные молнии на тех, кто жаждал военной наживы. Люди «по доллару в год» помалкивали, приумножая свои прибыли; в США за годы войны появилось свыше двух тысяч новых миллионеров.

Но накапливать приходилось все же осмотрительно, обращаясь на каждом шагу к корпоративным юристам. Еще по 13-й поправке к конституции, вступившей в силу в 1913 году, Вильсон добился введения в США наконец подоходного налога, теперь, в войну, оп куда утяжелил руку фискального сыска. Были введены прогрессивное налогообложение, налог на наследство и налог на сверхприбыль. Индивидуального капиталиста, попавшего в сети налоговой инспекции, не слишком утешало, что Вильсон действовал в интересах эксплуататорского класса в целом.

В войне, надеялся В. Вильсон, родится новая страна. Хотя действительный фронт лежал по ту сторону Атлантики, интеллигентный президент с откуда только взявшейся солдатской прямотой стал насаждать в стране казарменные нравы худшего образца. Одному видному публицисту Вильсон очень спокойно растолковал: «Стоит повести наш народ на войну, как он забудет, что терпимость вообще существует на этом свете. Чтобы воевать, нужно быть зверски грубым и беспощадным, дух зверской беспощадности повсеместно проникает в жизнь нации, заразит конгресс, суды, полицию, рядового человека». Президент, ужаснулся публицист, считал, что конституция, свобода слова и собраний не выживут в этой войне. По чрезвычайному закону о шпионаже 1917 года федеральные суды осудили свыше тысячи человек. Федеральные законы и законы штатов, принятые в войну, создали такую атмосферу, когда любая критика администрации Вильсона могла повлечь за собой судебное преследование и неизбежный приговор. На предприятия и в организации засылались шпики, провоцировавшие выступления, за которые арестовывали и избивали. Органы правопорядка первыми нарушали закон.

Вакханалия судебного и полицейского произвола увенчалась созданием министерством юстиции Лиги защиты Америки, насчитывавшей к концу войны 250 тысяч членов. Лига, по словам исследователя вопроса, «представляла собой всего-навсего организованную правительством толпу линчевателей, которая гордо, собственноручно, скоро и зверски отправляла закон. Лига специализировалась не на преследовании лиц в установленном законом порядке, а на прямой профилактике, используя для этого деготь и перья, избивая людей и заставляя их целовать государственный флаг». Вопли инакомыслящих и невинных жертв карающего патриотизма заглушал рев невероятной пропагандистской машины: с пулеметной быстротой и методичностью Комитет общественной информации Д. Крила затоплял США и мир потоком ура-шовинистической литературы.

Профессор-президент бесстрастно председательствовал на оргии произвола, увядали традиционно перехваленные буржуазно-демократические свободы и угасали надежды. Гордый и суровый человек, каким он был, президент меланхолически заметил в тесном кругу: «Нельзя одновременно воевать с Германией и сохранять идеи, которые разделяют все мыслящие люди… Для нас это было бы слишком». Трескучую лекцию английскому послу президент заключил: основная задача правительства – предотвратить «разногласия» в стране, «вопрос заключается не в том, что правильно с абстрактной точки зрения, сколько в том, что возможно с точки зрения народа». «Какой народ? Что за чепуха!» – возмутился молодой Г. Икес, с религиозным трепетом поклонявшийся президенту. Он пробился к занятому по горло Вильсону н спросил: «Вы разве не видите, что возникает ненависть, глупость, реакция, все, что противно вашим целям?» Вильсон спокойно ответил: «Ты молод, Икес. Когда тебе будет столько лет, сколько мне, и ты познакомишься с жизнью страны, го поймешь – народ терпит, терпит долго, но не бесконечно».

По свершавшемуся тогда в Соединенных Штатах было видно, в какое будущее президент возжелал повести американцев, а заодно все человечество. Он стремился внести дисциплину, как она ему представлялась, в дела человеческие. Тяжкий и непосильный труд для смертного. Вильсон же, по всей вероятности, полагал, что ноша окажется по плечу; если умело распределить ее среди тех, кто материально воплотит его идеалы. Носильщики были под рукой: в бесчисленных лагерях в США месили грязь или задыхались в пыли новобранцы разворачивавшейся американской экспедиционной армии, в Европе в кровавых траншеях воевали союзники – английские, французские, итальянские и русские солдаты. Мысль, как таковая, не обладает энергией, но воплощенная в десятках миллионов штыков – неотразимый по убедительности аргумент. Дело известное. «Последний довод короля» – когда-то чеканили на бронзовых пушках оружейники феодальных владык.

Оставалось немногое – воплотить возвышенно-земной замысел в жизнь, подыскав средства, соответствовавшие духовной цели. Таковые были разработаны и проверены за время существования Нового Света на старой планете. Американская буржуазия оказалась первой среди равных собратьев по классу не из-за своей пресловутой мудрости (страсть к наживе не бог весть какое сложное чувство), а потому, что умело использовала противоречия среди других держав. Политика «баланса сил» (двое дерутся, третий радуется), или «разделяй и властвуй», была всегда альфой и омегой Вашингтона. Благочестивые американские буржуа с ужасом отзывались о кровавых схватках в Европе и Азии, не забывая набивать карманы деньгами, торгуя с обеими враждовавшими сторонами. Привлекали их и не менее важные выгоды – противники истощали друг друга. Великая война, как она тогда называлась, открыла в этом отношении головокружительные перспективы. В Вашингтоне, связавшем свою судьбу с Антантой, не сомневались как в конечной ее победе, так и в том, что союзники придут к победе обескровленными до синевы. Тогда удастся продиктовать свои условия, воплотить в жизнь американские принципы во всем объеме и во всем мире.

Собственно, к тому дело и шло, если бы империалисты были властны над судьбами пародов. Враждующие коалиции захлебывались в крови, дрались за место под солнцем. Но среди трудящихся масс шла подспудная работа, они отвергали капиталистические порядки, навлекшие на человечество неслыханные страдания. Заурядный американский профессор, давно заметивший это, взялся строить «Дорогу от революции», незаурядный русский народ, имевший за плечами многие десятилетия революционной борьбы, задумал стереть с лица земли капиталистические порядки. Партия большевиков указала путь и возглавила это массовое движение. Великий Октябрь испепелил двухмерный мир капитализма, человечество получило возможность жить в подлинном, трехмерном мире. Впервые на одной шестой части земли человек, согнутый эксплуататором, поднялся во весь рост и бросил вызов силам старого порядка.

Победа Великого Октября открыла новые перспективы перед человечеством и спасла мировую цивилизацию. Русский народ стал выполнять свою великую историческую миссию. Вступление передовой части человечества на путь коренного преобразования общества никак не устраивало мировую буржуазию. Эксплуататорские классы не могли испытывать к русскому Октябрю и его последствиям ничего, кроме лютой ненависти. Мировоззрение В. Вильсона не ограничивалось узкими рамками плоского буржуазного мышления, поэтому в отличие от капиталистических дубогрызов в его реакции на совершившееся в России было много больше, чем одна ненависть. По должности он мог не только выражать эмоции, но и предпринимать разнообразные действия.

Первая мировая война в корне подорвала доверие к историческому прогрессу, ставшее общим достоянием либеральной мысли на рассвете XX века. В том, что история выполняет некий скрытый гуманистический план, в те далекие годы сомнений не возникало. В жуткой трясине кровавой бойни, учиненной империализмом, исчезли без следа иллюзии, бессмысленное избиение миллионов людей никак не укладывалось ни в одну схему прогресса. С отталкивающей очевидностью выяснилось, что все без исключения модели исторического прогресса, разработанные и тщательно отделанные как позитивистами, так и философами идеалистического толка, были лишь ярко окрашенными игрушками, далеко не отображавшими зверской жестокости реального мира. Образовался глубокий духовный вакуум. Природа не терпит пустоты, и с годами адепты западного мировоззрения попытались заполнить зияющую пустоту. Пришли Шпенглер и Ясперс в философию, в области изящной словесности прозвучали имена Ремарка и Хемингуэя. При всем различии исходных посылок и выводов всех их роднило одно – стремление понять смысл громадной катастрофы, разразившейся над головой цивилизованного человека.

До появления этих и иных объяснений должна было пройти время, а оно неизбежно работало в пользу новых сил, пробужденных Октябрем, в России осенью 1917 года. Идеи марксизма-ленинизма а действии дали немедленный ответ на вопросы, поставленные мировым кризисом. Вильсон оказался среди немногих мыслителей Запада и еще меньшего числа западных государственных деятелей, сообразивших, что в самых насущных интересах капитализма также нужен немедленный собственный ответ. Ему было много легче так считать, чем другим лидерам мира капитала, исходная точка вильсоновского отсчета была давно вынесена вперед – еще в бытность профессором он мысленно рвался встретить революцию на дальних подступах, а, прорвавшись в Белый дом, получил материальную, возможность выступить в поход против нее. Ненавистная ему революция воплотилась в России. Без малейшего промедления нужно, ударить по революционному плацдарму! Но как?

Для закоренелых милитаристов проблема была ясна – двинуть превосходящую военную мощь. Хотя Вильсон никогда не отвергал этого пути и далеко прошел по нему, он понял, разумеется, до конца не сразу, что военные средства не решают даже значительной части проблемы, порожденной социальной лавиной, получившей первоначальный толчок в России. Полное понимание этого пришло не сразу. Иначе и быть не могло – президент оставался всего-навсего профессором, познания которого не были неограниченными. Более того, занятый практической политикой, он подотстал в теории. В канун Октября, в 1916 году, Вильсон откровенно признался: «За последние четырнадцать лет я не прочел до конца ни одной серьезной книги». Здесь пет необходимости прослеживать мучительный процесс обучения ученого, достаточно сообщить конечный результат.

На пороге могилы, в августе 1923 года, В. Вильсон напечатал в «Атлантик мансли» статью «Как избежать революции». Автор все еще решал нерешенный вопрос: «Всеобщее беспокойство и смута должны иметь реальные причины. Они не сводятся к политической жизни или простым экономическим промахам. Причины, вероятно, коренятся глубоко – в истоках духовной жизни нашего времени… Почему случилась революция в России? Единственный ответ: она была продуктом всей социальной системы… Революция была результатом систематического лишения громадного большинства русских прав п привилегий, которых жаждут все нормальные люди». Сказано ясно. Беда в том, что признание очевидного оказалось возможным лишь тогда, когда против народов России безуспешно испробовали все средства борьбы, в том числе военные, принесшие неисчислимые жертвы и лишения стране, и без того измученной империалистической войной.

Ленинская партия выдвинула программу демократического мира, получившую могучий отклик во всех уголках мира. Откликнулся и В. Вильсон, огласивший в послании конгрессу 8 января 1918 года свои 14 основных принципов мирного урегулирования. Президент императивно заявил, что это «единственно возможная программа». Очевидно, направленная на ловлю душ, она была попыткой дать немедленный ответ на усилия большевиков в пользу мира. Риторика послания была необычной. Было даже заявлено: «Мы почитаем себя близкими друзьями всех народов и правительств, объединившихся против империализма». Оп призвал к отмене тайной дипломатии, свободе морей, снятию таможенных барьеров, изменению границ по этническому принципу, созданию Лиги Наций и высказал много других прекрасных пожеланий.

Народам России обещалась полная свобода в определении своей судьбы, а пункт 6 послания, посвященный «русской проблеме», заканчивался поистине в лирических тонах: «Отношение сестер-наций к России в грядущие месяцы будет пробным камнем их доброй воли, их понимания ее нужд в отличие от их собственных интересов, их просвещенной и бескорыстной симпатии». Оставались сущие пустяки – подкрепить слова делами. Они последовали: Соединенные Штаты вступили в ряды участников антисоветской интервенции. Именно Вильсон послал американские войска сражаться против народов России, свергнувших старый строй. Он, наконец, схватился с ненавистной революцией, однако, сохраняя лицо, попытался изобразить дело так, будто борется всего лишь за восстановление восточного фронта. В результате возникла коллизия между декларированными целями и практической политикой Вашингтона.

Вооруженное вмешательство во внутренние дела России державы Антанты и США объясняли тем, что они стремятся побудить страну к продолжению войны, а также не допустить захвата немцами военных запасов, завезенных царским и Временным правительствами и сосредоточенных в районах Мурманска и Архангельска. Россия вышла из войны как раз в то время, когда Соединенные Штаты готовились впервые принять участие в широких боевых действиях.

По чисто стратегическим соображениям, в первую очередь ради сохранения жизней американских солдат, восстановление восточного фронта представлялось неотложным. Тот факт, что это неизбежно повлекло бы за собой новые жертвы для народов России, американские штабисты, естественно, во внимание не принимали. Они были озабочены обеспечением прежде всего и исключительно интересов США.

Считая вовлечение России в боевые действия, безусловно, необходимым, высшее командование американских вооруженных сил, однако, не входило в рассмотрение, по существу, путей достижения этого, оставив изыскание методов и средств на долю политиков. Иначе и быть не могло – американские штабы, имея на руках глобальную, коалиционную войну, не были властны определять не только политику партнеров США – Англии, Франции, Италии и Японии, но и действия собственного правительства. Военное мышление, не отличаясь широтой, достаточно конкретно. По этой причине американские военные руководители были крайне изумлены, когда им свыше сообщили, что посылка войск на север и восток России облегчит победу над державами германского блока. Они инстинктивно почувствовали, что произошло чрезвычайно редкое событие – военные вплотную соприкоснулись с высокой политикой. Поскольку в дело был прямо замешан президент, оставалось только судачить относительно истинных целей Белого дома.

Примерно в таком духе и жаловался военный министр Н. Бейкер в доверительном письме 8 июля 1918 года начальнику штаба американской армии генералу Т. Блиссу. Говорят, писал он, что «нужно что-то сделать, чтобы сломать тупик, образовавшийся на западном фронте, и если этого невозможно добиться, то следует что-то предпринять в Сибири или другом месте. Я считаю, что это очень опасная доктрина и в корне неверная позиция. Я не вижу, как можно завершить войну, досаждая Германии в других странах, а не нанеся удара прямо по ней… Я не усматриваю никаких надежд на спасение в экспедиции любого состава и любого размера, которая не будет иметь никаких шансов пройти дальше Иркутска. Я заметил лорду Ридингу, что Иркутск отделяют от русского фронта многие тысячи миль и поэтому экспедиция будет совершенно бесплодна. На это он ответил: «Иркутск ближе, чем Владивосток». Я же возразил, что это звучит примерно так, когда говорят: человек, забравшийся на крышу своего дома, ближе к Луне, хотя на деле он столь же далек от нее и у него нет никаких шансов попасть туда… Каждый солдат, каждый корабль, которые будут отвлечены с западного фронта, уменьшат совокупную союзную мощь, как и любая экспедиция в другую часть мира усилит предрасположение союзников ограничиваться только удержанием западного фронта в ожидании развития событий в других местах».

9 июля Н. Бейкер в телеграмме Т. Блиссу обескуражено сообщает: «Генерал Марч и я совещались с президентом относительно экспедиции в Мурманск. Как мы поняли, постоянные военные представители (держав Антанты. – Н. Я.) единодушно рекомендуют, чтобы экспедиция состоялась, как было намечено. Никто из нас не может усмотреть военной ценности в этих действиях, и мы полагаем, что это решение продиктовано иными соображениями». Военный министр был совершенно прав: В. Вильсоном двигали «иные соображения», носившие столь неприглядный характер, что апостол «демократии» не мог объявить о них не только миру, но и собственным генералам. Он, пресвитерианин, любивший толковать о материях духовных, вознамерился силой оружия подавить мощь освободительных идей.

Все же было необходимо как-то растолковать, к чему, собственно, стремились Соединенные Штаты. 17 мая 1918 года государственный секретарь Р. Лансинг разослал послам держав Антанты меморандум, дававший «объяснение» американской политике. В меморандуме заявлялось: «Правительство Соединенных Штатов после длительного и тщательного рассмотрения всей обстановки в России пришло к ясному и твердому убеждению, что военная интервенция усилит, а не исцелит нынешнее прискорбное смятение в России, нанесет ей ущерб, а не излечит ее, не принесет никакой пользы в достижении нашей главной цели – победы над Германией. Поэтому правительство США не может ни принять участия в интервенции, ни санкционировать ее в принципе». Великолепная декларация! Только к этому времени американские интервенты уже высадились в Мурманске и Архангельске, завершались последние приготовления к отправке экспедиционного корпуса генерала Л. Грэвса на советский Дальний Восток, а представители США в России по уши погрязли в подрывной работе, делая все, чтобы организовать контрреволюцию.

Меморандум, однако, примечателен не только лицемерием, он проливает свет и на комплексный подход В. Вильсона к борьбе против молодой Республики Советов. Президент отвел первое место силе, однако одновременно заявил: США «при первой же возможности отправят в Сибирь комиссию в составе торговцев, экспертов по сельскому хозяйству, советников по труду, представителей Красного Креста, агентов Молодежной христианской ассоциации, искусных в распространении полезной информации, оказании содействия в деле просвещения, чтобы в скромных масштабах какими-то систематическими методами облегчить неотложные экономические нужды народа. Выполнение этого плана последует за военной помощью, с тем чтобы никоим образом не воспрепятствовать ведению военных операций».

Иностранные интервенты сделали все, чтобы раздуть в России гражданскую войну, фронт которой прошел через всю территорию Республики. Советский парод с оружием в руках отстаивал свою свободу и независимость, великие завоевания Октября. Дипломаты революции прекрасно понимали, что речистый президент США находится в числе самых лютых врагов Советской власти. 24 октября 1918 года НКИД РСФСР направил ноту, персонально адресованную президенту США Вильсону. В стиле тех огненных лет в документе изобличалось фарисейство президента. Перечислив заявления Вильсона о «дружбе» к русскому пароду, составители документа, подписанного Г. В. Чичериным, указывали: «Оживление русской контрреволюции, которая сама уже превратилась в труп, попытки восстановить путем насилия ее кровавое господство над русским народом – вот что последний испытал вместо содействия беспрепятственному выражению ого воли, которое было обещано ему, господин президент, в Ваших заявлениях».

Советское правительство многократно предлагало США, как и другим державам Антанты, заключить мир. Но они упорствовали, оказывая все возрастающую помощь российской контрреволюции. После победы над Германией и установления 11 ноября 1918 года перемирия отпал первоначальный повод для интервенции против Советской России. Отныне стало очевидным, что главная причина участия США в вооруженной борьбе с советским народом – ненависть к революции, желание восстановить старый порядок. Очень скоро обнаружилось крайне прискорбное для Вашингтона обстоятельство – солдаты Антанты п США, посланные в Советскую Россию, не желали сражаться. Идеи большевизма, овладевшие массами в России, заражали интервенционистские войска, перешагнули через границы страны и усилили революционный подъем в мире, которым ознаменовалось окончание первой мировой войны. Народы не хотели больше войны, жаждали крутых перемен.

Проблемы, как виделось Вильсону, стремительно нагромождались: победоносное развитие революции, необходимость мирного урегулирования с вчерашним противником и достижение победы над недавними союзниками, социальные беспорядки и политическое разномыслие в США. Старый мир крутился в бешеном водовороте. Вильсон, по всей вероятности, считал себя умелым лоцманом, способным выправить курс. Когда в январе 1919 года в Париже собралась мирная конференция, Вильсон, нарушив все традиции (до тех пор ни один американский президент не выезжал из страны), явился в Париж, чтобы возглавить мир. Серьезность президента, с какой он приступил к делу, возмутила и насмешила даже его партнеров за столом мирной конференции, практических политиков. Французский премьер «тигр» Клемансо с издевкой заметил: «Бог даровал нам десять заповедей, а мы нарушили их. Вильсон дарует нам свои 14 основных принципов – посмотрим!»

Только взяв в соображение давний обычай ведущих американских государственных людей ассоциировать себя с высшими силами (не укрывшийся от внимания язвительного Клемансо!), можно уверовать в искренность президента. Он был убежден, что претворение в жизнь его 14 основных принципов исправит грешный мир, а главное – откроет дорогу для торжества целомудренной Америки. Он на свежем опыте смог убедиться, что возможности голой силы ограничены, и мучительно бился над проблемой, как же изыскать средства для нанесения поражения революции. Все, решительно все он подчинил этой цели. Накануне отъезда в Европу Вильсон доверился представителю английского правительства: «Призрак большевизма таится везде… Во всем мире серьезнейшее беспокойство. В США также появились симптомы этого, которые очевидны, хотя пока не опасны». В Париже в штаб-квартире антисоветской интервенции перед президентом разложили планы, сводившиеся к одному – вооруженной рукой раздавить Советскую Республику.

27 марта 1919 года совету четырех Парижской мирной конференции был представлен шедевр штабной мысли – маршал Фош огласил очередной план: войска Антанты и США должны остановить революционную волну, исходившую из России. Вильсон скрупулезно изучил план, карты, где жирные стрелы поражали большевизм в самое сердце, а затем произнес сентенцию, отдававшую отнюдь не военной мудростью: «Слово «большевизм» означает множество различных вещей. По моему мнению, попытка остановить революционное движение, выдвинув армии, равносильна попытке остановить метлой половодье. Более того, армии, получившие приказ сражаться с большевизмом, могут заразиться им. Между силами, которые мы намереваемся использовать друг против друга, существует сочувствие. Единственный способ действия против большевизма – заставить уничтожить его причины… Это, однако, невероятно трудно, мы даже не знаем точно его причин». Хотя план был отвергнут, Вильсон по собирался бездействовать, напротив, он трудился с бешеной энергией на всех фронтах борьбы против освободительного движения.

По мере успехов Красной Армии и усиления Советской России возможности военного вмешательства резко сужались. Летом 1919 года США были вынуждены вывести свои войска с севера Советской Республики. На Востоке армии Колчака не оправдывали надежд штаба контрреволюции – лидеров Запада, препиравшихся на Парижской мирной конференции. В июле 1919 года Вашингтон приказал генералу Л. Грэвсу, послу США в Японии Р. Моррису и ряду лиц объехать «Колчакию», побывав в Омске, и выяснить, что происходит и каковы перспективы белых в Сибири. К миссии примкнул по своей инициативе, но с разрешения госдепартамента полковник У. Донован. На деле он был личным представителем президента В. Вильсона, о чем ему было категорически запрещено сообщать своим высокопоставленным коллегам.

Только в начале восьмидесятых в больших книгах, вышедших в США, – жизнеописаниях генерала У. Донована, заложившего при Ф. Рузвельте современную американскую разведку, сообщалось: «Корни Управления стратегических служб и Центрального разведывательного управления, сменившего его, уходят далеко в бурную историю XX века. Можно сказать, что истоки в этом поезде, идущем по берегу залива Петра Великого у Владивостока, в котором в жаркий летний день ехал человек. В предстоявшие недели Донован узнал многое, имевшее непреходящее значение не только о происходящем в Сибири… Эта миссия создала ему должную репутацию, когда спустя два десятилетия он стал главой первой системы стратегической разведки США». Суть ее – изучать прежде всего политические проблемы противника.

Летом 1919 года Донован собрал множество свидетельств краха белых, повсеместной поддержки народом большевиков. Он выслушал леденившие кровь свидетельства американских офицеров о зверствах колчаковцев, массовых расстрелах. Далее в книге о Доноване эпически повествовалось: «Когда американские солдаты впервые появились в Сибири, они занимались разве тем, что ловили лосося в реках. Теперь их части подвергались нападениям партизан, которые с одинаковой яростью обрушивались на белых и иностранцев. Американцы убивали, и их убивали». Донован приехал в Сибирь после траншей западного фронта, где командовал полком. Естественно, он рекомендовал дать Колчаку вооружения и снаряжения на армию в 600 тысяч человек. Такие рекомендации после красноречивых описаний тем же Донованом краха колчаковщины в Вашингтоне «встретили молчанием».

В Белом доме Вильсон заключил: американским войскам нужно уносить ноги из Сибири. К весне 1920 года они были выведены. Интервенты, получив памятный урок, убрались восвояси. Советская Республика выходила победительницей из неслыханно тяжелой войны. Советское правительство, обоснованно полагая, что исторический опыт у людей разумных открывает глаза, вновь вернулось к вопросу о восстановлении отношений с США.

В ноте правительства РСФСР правительству США от 24 февраля 1920 года подчеркивалось: «Победоносное движение доблестных советских войск в Сибири и распространившееся с непреодолимой силой всеобщее народное движение против контрреволюции и против иностранного нашествия непосредственно приблизили перспективу восстановления сношений между Советской Россией и Североамериканскими Соединенными Штатами». Ответа, как обычно, не последовало, и не только потому, что в Вашингтоне по-прежнему игнорировали РСФСР, а потому, что там уже развернулась ожесточенная борьба вокруг уместности идей Вильсона для Америки 1920 года. Что же случилось?

Почти всю первую половину 1919 года Вильсон провел в Париже, руководя, как ему казалось, мирной конференцией. В ряде вопросов он действительно оказался конечным арбитром, но в целом мирное урегулирование не только не воплотило грандиозных замыслов президента, но пошло вопреки империалистическим интересам США. Сверхидея Вильсона заключалась в том, чтобы организовать по всем линиям капиталистический мир против революции. Он полагал, что в Лиге Наций капитализм обретет новый Священный союз, охраняющий, разумеется, реформированную систему частной собственности. Теоретически по этим вопросам у него была определенная ясность.

Еще в 1918 году, беседуя с равным по интеллекту профессором и родственником С. Эксоном, президент сообщил свои взгляды на будущее. Лига Наций нужна не «для уничтожения, а для упорядочения политики силы», с тем чтобы сократить коллизии на международной арене, которые ведут к социальным беспорядкам. «Следующий президент, – наставительно произнес Вильсон, – должен быть способен мыслить в масштабах всего мира. Он должен думать обо всем мире. Ныне таким мышлением обладают только рабочие лидеры, которые связаны с международными движениями. Мир радикально изменится, и я убежден, что правительства должны будут осуществить многое, что ныне выпадает на долю отдельных лиц и корпораций. Я убежден, например, что многие правительства должны будут взять себе все основные естественные ресурсы… водную энергию, угольные шахты, все залежи нефти и т. д. …Я говорю об этом именно потому, что не являюсь социалистом. Я думаю, что единственный путь предотвратить коммунизм – провести меры в таком духе».

В абстрактном мышлении В. Вильсон провел синтез внутренней и внешней политики капиталистических стран. Но то, что представлялось возможным в застольной беседе двух профессоров, встретило яростные возражения и сопротивление не только политиков, но и класса капиталистов, в первую очередь американского крупного капитала. Они, разумеется, все были против коммунизма, но Вильсон хватал слишком далеко и был определенно непрактичен. Он предлагал такие нововведения, которые противоречили господствовавшей тогда философии буржуазии. Стремясь предотвратить эвентуальную угрозу (а далеко не все буржуа были дальнозоркими), он предлагал поступиться реальными интересами – свободой наживы, сковать свою деятельность некими рамками. Ярким доказательством того, что идеи Вильсона были преждевременными, явилась скорость, с которой в США отменялись военные статуты, связывавшие руки предпринимателям в интересах упорядоченного веденпя военного хозяйства.

Вильсон смог претворить в жизнь только одну свою идею – Лигу Наций, которая далеко не удовлетворила американский правящий класс. Президент объявил своим партнерам на мирной конференции, что согласие их с Лигой Наций – краеугольный камень мирного урегулирования. Они с легким сердцем пошли на это, ибо в обмен за поддержку создания Лиги Вильсон санкционировал империалистические захваты держав Аптанты, о которых они в основном договорились еще до вступления в войну. Результат пеожпдапный. В 1917 году Вильсон писал Хаузу: «Англия и Франция придерживаются совершенно иных взглядов на мирное урегулирование, чем мы. Когда война закончится, мы сумеем заставить их принять нашу точку зрения, ибо к тому времени, помимо всего, в финансовом отношении они будут в наших руках». На деле получилось так, как отмечал В. И. Ленин: «Вильсон… оказался совершенным дурачком, которым Клемансо и Ллойд Джордж вертели как пешкой». Почему?

Руководители держав Антанты внутренне без особого трагизма относились к проблеме задолженности Америке. Они, вероятно, полагали, что давно расплатились с американскими шейлоками кровью своих солдат, защищая в Старом Свете и Новый Свет. Победители в Париже обещали, конечно, расплатиться. Но расплата по долгам, да еще с процентами,– процесс длительный, а мирное урегулирование не терпело оттяжки. Так, уже одна логика переговоров разорвала незыблемую в глазах Вильсона связь между долгами и политикой. Рычаг, на который тогда собирался опереться президент, оказался иллюзорным. Президент не заметил этого, а также и того, что значительная часть займов державам Антанты была оформлена уже после завершения военных действий.

Международная организация – Лига Наций, устав которой открывал все мирные договоры, сочиненные в Париже, по замыслу Вудро Вильсона и должна была внести организующее начало в мир, потрясенный войной и революцией. Она должна была сцементировать рассыпавшийся на глазах старый порядок. Президент был убежден, что успех Лиги Наций возможен при главенстве в ней США и участии с самого начала поверженной Германии. Святая простота! Правительства Антанты собирались продиктовать немцам Карфагенский мир, а в США не могли взять в толк, каким же образом устав Лиги (где, например, Англия с доминионами имела 6 голосов, а США – 1) обеспечит главенство Соединенных Штатов в мире. Председатель сенатского комитета по иностранным отношениям сенатор Г. Лодж, чья приверженность к Гарварду и ненависть к президенту были общеизвестны, с отвращением отозвался об уставе: «Как сочинение по английскому языку устав не заслуживает положительной оценки. Возможно, такое сочинение пройдет в Принстоне, но никак не в Гарварде».

Подход Вильсона к Лиге Наций пронизывало убеждение, восходившее к Руссо и Канту, о том, что универсальность демократических или республиканских правительств обеспечит в мире желанный порядок. Нелепая посылка, с точки зрения здравого смысла буржуа! Вильсон подспудно хотел, чтобы капиталистические страны через Лигу отныне полюбовно решали свои споры, не ослабляли себя рознями перед лицом назревавшей революции. Наивная идея! Капитализм не может существовать без войн, и господа капиталисты глухи к миротворческим призывам даже в их конечных интересах. Иные в США, приняв на веру вильсонизм, горячо советовали президенту пойти много дальше.

Старый друг Вильсона Д. Рекорд в марте 1919 года прислал ему письмо, объясняя, в чем недостатки Лиги Наций в плане чистого прогрессивизма. Оп писал: «Идея Лиги Наций не укрепит ваших позиций пи теперь, ни в истории, ибо она, как и вся ваша политика, не затрагивает корней проблемы. Войны вызываются существованием привилегий. В любом современном государстве управляют привилегированные, то есть те, кто контролирует экономику, владея железными дорогами, землями, банками. Таким путем эти люди приобретают громадные и незаработанные капиталы, для которых нет применения в собственных странах, ибо нищета рабочих ограничивает внутренний рынок. Люди, контролирующие эти избыточные капиталы, должны искать для эксплуатации новые страны и народы, а возникающие столкновения эгоистических интересов и приводят к войнам. Войны можно ликвидировать, установив царство справедливости, то есть уничтожить привилегии во всех великих державах. Я не верю, что вам удастся создать механизм для поддержания справедливости, то есть уничтожить привилегии во всех великих державах. Я не верю, что вам удастся создать механизм для поддержания справедливости в международных отношениях среди правительств, которые отказывают в справедливости собственным народам… Более того, возможно, если не вполне вероятно, что Лига Наций, учрежденная нынешними союзными правительствами, будет использована как международный бастион для привилегированных».

Автор письма заклинал президента дополнить его программу в международных делах «социал-демократической программой» внутри страны, включая национализацию основных отраслей промышленности и ограничение крупных состояний. Он понимал, что эту программу едва ли удастся претворить в жизнь, но неудача Вильсона будет носить только временный характер, а потомки признают в президенте «действительно великого человека».

Все это, как мы видели, Вудро Вильсон прекрасно понимал. Но практически, помимо абстрактных рассуждений с близкими, он ничего не сделал, и по основательной причине: он не хотел и не мог бороться против революции революционными методами. Пока задачей президента было объединить вокруг США и под их главенством капиталистический мир. Короче говоря, он пытался распространить через Лигу Наций новую «доктрину Монро» на весь мир. В период подготовки мирного договора президент учил экспертов американской делегации: «То же самое, что эта доктрина дала Западному полушарию, Лига Наций сможет дать остальному миру, и подобно тому, как «доктрина Монро» возникла как раз вовремя, чтобы оформить изменившиеся условия, таким же образом возникнет и разовьется Лига Наций».

На мирной конференции, когда разгорелись споры о целесообразности включения ссылки на «доктрину Монро» в устав Лиги Наций, президент произнес страстную речь. До историков дошло только краткое ее изложение, ибо, заметил американский эксперт Миллер, она была «наполнена очаровывающим красноречием, эту речь, произнесенную после полуночи, секретари слушали с захватывающим дух восхищением, застыв с карандашами в руках, забыв о своих обязанностях, они почти ничего не записывали». Как видно из все же сделанной сжатой записи, президент, настаивая на универсальности «доктрины Монро», восклицал и спрашивал: «Теперь, когда составляется документ, являющийся логическим распространением «доктрины Монро» на весь мир, должны ли Соединенные Штаты быть наказаны за то, что они давно уже усвоили эту политику?.. Стоит ли нам спорить по этому вопросу, стоит ли комиссии взвешивать каждое слово, когда Соединенные Штаты готовы подписать устав Лиги, который навсегда превращает их в составную часть движения за свободу? Неужели таким путем Америка должна быть вознаграждена за своп давние труды на службе свободы».

Вильсон выпросил вознаграждение и торжественно вернулся в США с уставом Лиги Наций, где его ждал восторженный прием в стране и далеко не дружественный в сенате, а последнему и предстояло ратифицировать Версальский мирный договор. Политические противники президента были крайне обозлены итогами его личной дипломатии. Они считали, что в Париже Вильсон не добился ничего для США, импортировав оттуда только устав Лиги Наций. А президент до глубины души верил, что, вооружившись статьями устава, Вашингтон поведет мир. Рассудочные политиканы едва не смеялись ему в лицо. Они никак не могли оценить силу реализма идеализма, им нужны были осязаемые выгоды, а не убаюкивающие теории. Они не желали видеть, что в Париже, говоря словами журналиста У. Стида, с которыми был согласен президент, «посадили в землю желудь, а не пытались сразу вырастить развесистый дуб». Миссия Америки в интерпретации Вильсона и зафиксированная в уставе представлялась им неопределенной, если не смехотворной.

Мышление Вильсона развивалось на ином уровне, чем расчеты дельцов и банкиров. На эту сторону дела давно обратил внимание патриарх американской историографии профессор Ч. Бирд. Анализируя запутанный комплекс проблем, связанных с ратификацией Версальского мирного договора, он заметил: «Поскольку меры и политика Вильсона нарушали ход коммерческой и территориальной экспансии, проводимой под эгидой федералистов – вигов-республиканцев, было естественно, что руководство в нанесении поражения программе президента Вильсона выпало на долю сенатора Лоджа. Именно он стоял у истоков имперской программы, в конечном итоге принятой президентом Мак-Кинли, был противником предоставления независимости Филиппинам, сторонником высоких тарифов, доверенным другом адмирала Мэхана, разработавшего теорию морской мощи. Не было также Случайным и то, что большая часть средств, собранных для кампании, чтобы нанести поражение Лиге Наций, была предоставлена двумя крупными промышленниками-республиканцами – Генри С. Фриком и Эндрю Д. Меллоном. Последний по наущению сенатора Нокса стал проводником дипломатии доллара. В формулах устава Лиги Наций таким образом было поставлено на карту нечто большее, чем абстрактные формулы мира».

Под знаменем антивильсонизма собрались могущественные группировки правящего класса, не видевшие дальше своего носа, привыкшие считать звонкую монету, но не подсчитывать эвентуальную выгоду. Они не понимали, что ради объединения против революции нужно чем-то поступиться. Они обладали конкретным мышлением, оценивали мощь того нового, что родилось в Советской России, критериями разоренной страны, соразмеряли наличные вооружения, но не задумывались над тем, какой исполин вырастет там. Поэтому противники Вильсона рассудили, что президент бьет в набат, когда пожара, в сущности, нет. И тут же повели разъяснительную кампанию в духе, понятном для полузнайки обывателя. Типичное объявление одной из «антилиг», возникших на средства консервативных буржуа, гласило:

Вильсон был готов связать руки американской буржуазии, чтобы обеспечить большую свободу для международного капитала, возглавляемого теми же Соединенными Штатами. Непосильная логика для людей, не видящих дальше актива и пассива в рамках текущего финансового года…

А пока нужно подождать, чтобы стихли овации, В. Вильсон все же имел громадную популярность. Сенатор Лодж использовал процедуру конгресса: он затеял чтение вслух в помещении сенатского комитета по иностранным отношениям текста Версальского мирного договора. 264 страницы большого формата. Чтение продолжалось две недели. Иногда Лодж оставался в комнате один, обращался к степам, но за ним набирала силы кампания против Лиги. Затем шесть недель «слушаний» в комитете – 60 свидетелей, 1200 страниц показаний. Сенаторы слушали иногда совершенно абсурдные речи. 19 августа 1919 года они вызвали свидетелем В. Вильсона, продержав отнюдь не крепкого здоровьем старика три часа под градом вежливо-оскорбительных вопросов. Они выжали из него поразительное признание (никак не подкреплявшееся фактами). Сенатор Джонсон, перечитав тайные, по ставшие уже гласными договоры держав Антанты, спросил: «Знали ли вы о них что-либо до мирной конференции?»

«Нет, сэр, – ответил президент, – поскольку это касается меня, я могу уверенно ответить вам: нет!».

Так и осрамили Вильсона: он предстал политическим простаком. Президент же жаловался на непонимание. Надо думать, так оно и было. Вильсон по долгу службы получал разнообразную, поистине необъятную информацию, в которой доминировали разведывательные данные. Но по велению той же службы – с высоты своего поста он с немыслимым высокомерием относился к мышиной возне – договорам европейцев и не пожелал всерьез вдуматься в то, что ему докладывалось.

Теперь Вильсон просто не мог взять в толк, почему от пего ожидали разбора этих тайных дрязг. В адрес одного из членов комитета, сенатора, ставшего в 1921—1923 годах президентом США – У. Гардинга, он бросил такие слова: «Гардинг удивительно скудоумен, ему ничего нельзя вдолбить».

Издерганный, задыхавшийся под лавиной вздорных обвинений, 63-летиий президент решился вырваться из душной атмосферы Вашингтона и апеллировать прямо к массам. Он надеялся, что получит мандат парода на осуществление в корне антинародных планов. Впрочем, последнее обстоятельство его мало беспокоило: важнее претворить драгоценный замысел в жизнь. Друзья были в ужасе, а Вильсон готовился к поездке по стране с решимостью христианского мученика времен Древнего Рима, выходящего на арену к ревущему голодному зверью. Один из знавших президента записывал: «Я был на завтраке в Белом доме за несколько дней до отъезда Вильсона в его злополучное турне. Президент, как всегда, был очень сердечен. Но меня поразил его вид. Это был явно больной человек. Его лицо осунулось и посерело, судорога часто сводила его черты, когда он с жалким видом пытался овладеть своими нервами».

В таком состоянии 1 сентября 1919 года Вильсон отправился в поездку. Он убеждал, умолял, грозил. Толпы бывали тронуты искренним тоном и болезненным видом президента. Суть внушений Вильсона слушавшим: «Америка – единственная нация идеалистов на земле. Сердце нашего народа чисто. Сердце нашего народа правдиво… Мы – великая сила идеализма в истории… Я, по крайней мере, если и верю во что-нибудь земное, то в предначертание Соединенных Штатов. Я верю, что США имеют духовную энергию, которую не имеют другие народы для освобождения человечества… (В великой войне) Америка имела невиданную привилегию выполнить свое предназначение и спасти мир». Звучало очень лестно.

Оратору шумно аплодировали, по все же не совсем понимали, к чему он клонил. И совсем непонятна была самоотреченность. Как сказал Вильсон в речи в Спокане: «Я готов сражаться до тех пор, пока смерть не настигнет меня, дабы оправдать веру и надежду Соединенных Штатов». Много понятнее были речи противников Вильсона, следовавших по пятам за ним и выступавших в тех же городах, где побывал президент. Они яснейшим образом разъясняли зевакам вред вильсонизма, который-де решил продать драгоценные и морально безупречные Соединенные Штаты презренным иностранцам. Во всяком случае, было зафиксировано, что в одном месте толпа, выслушав доступное ее пониманию объяснение загадочной деятельности профессора-президента, злобно заревела: «Предать импичменту!»

25 сентября, после очередной речи в Пуэбло, Вильсон перенес удар, через несколько дней у него была парализована половина тела. Носилки с президентом доставили в Белый дом, где он провел оставшиеся полтора года пребывания в должности в постели. Инвалид пытался руководить, взывая к своим сторонникам. Все тщетно – в сенате 19 ноября 1919 года было проведено голосование по Версальскому договору с приобщенными 14 поправками Лоджа. 39 человек голосовали за, 55 – против. Голосование без поправок, проведенное, вероятно, из чистого любопытства, дало такие результаты: 38 – за, 55 – против. А поправки Лоджа, в сущности, не были столь серьезны, они лишь подтверждали известные положения о «свободе рук» Соединенных Штатов. В сенате не терпелось узнать, как воспримет Вильсон эти известия, а попутно выяснить, в здравом ли он уме, и если нет, то отстранить от власти. Группа сенаторов вошла в Белый дом. Могильная тишина. Их пустили в спальню президента. Некий сенатор с постной миной благочестиво начал: «Мы все молимся за вас, г-н президент!» «За здравие или упокой?» – бодро и насмешливо отозвался инвалид. Разговора не получилось.

Вильсон не складывал оружия. Он трепетно надеялся на восстановление сил и возможность выставить свою кандидатуру на выборах в 1920 году в третий раз. Суровый приговор врачей рассеял надежды. Весной 1920 года он настоял на повторном голосовании Версальского мирного договора, а следовательно, решил все же добиться вступления США в Лигу Наций. Была проведена внушительная подготовка. 26 национальных организаций, насчитывавших 20 миллионов членов, высказались за ратификацию. Накануне голосования Вудро Вильсон обратился с суровым посланием к фракции демократической партии в сенате. «Мы должны бесстрашно вступить в Лигу, принять ответственность и не бояться руководящей роли», – писал он. В итоге 49 человек голосовали за, 35 – против. Но поскольку для ратификации международных договоров в сенате требуется большинство в две трети, не хватило семи голосов. Ратификация, таким образом, отклонялась, Лодж и К° торжествовали победу. «Мы вырвали вильсонизм с корнем», – похвалялся Лодж.

В чем же все-таки дело? Почему Вудро Вильсон оказался парализованным пророком? Коль скоро он споткнулся в делах международных, объяснение причин его падения попало главным образом в руки американских историков-международников, людей лукавых и конфликтующих друг с другом. Они ведут вечную войну за вечную истину, разумеется, в ограниченном понимании, на которое только и способна буржуазная историография, пораженная вместе с капитализмом всеобщим кризисом. Достаточно известный в США специалист в области внешней политики профессор Т. Бейли лаконично объяснял: «Вильсон ошибочно полагал, что американский народ отбросит традиции поколений и радостно взвалит себе на плечи тяжкое новое бремя руководства миром».

Если отвлечься от общих рассуждений и обратиться к современной американской школе «реалистов», то их общий упрек ясен: Вильсон попытался заставить США жить не по средствам. Дж. Кеннан заметил о Версале, Лиге и всем том, что относилось к тому времени: «Да, то был мир, в который будущие трагедии были вписаны рукой самого дьявола… То был именно такой мир, который вы получаете, если допускаете, чтобы в вашем уме военная истерия и непрактичный идеализм лежали бок о бок, как лев и ягненок, когда вы впадаете в колоссальное заблуждение, полагая, что можете немедленно переделать международную жизнь по желательному для вас представлению». У. Липпман, в свое время приложивший руку к разработке вильсонизма, спустя несколько десятилетий отметил: идеология Вильсона «была невозможна как основание для внешней политики нашей страны».

Р. Осгуд написал специальное исследование «Идеалы и эгоизм в американской внешней политике: великая трансформация в двадцатом столетии». Вердикт Р. Осгуда: «О руководстве президента Вильсона в ходе войны и мирного урегулирования должно быть сказано: хотя он был бесконечно прав в своих моральных целях, нельзя было даже умышленно более верно сорвать его замыслы… Вильсон требовал невозможного… смазал единственный базис, на котором можно построить более реальную концепцию национальной политики – просвещенный эгоизм.... Именно здесь и существует громадное совпадение американских идеалов и американских интересов». А А. Шлезингер дошел до абсурда, объявив: «Вильсон моралист в международных делах, отвергал национальный интерес как объяснение вступления США в первую мировую войну».

Генеральное направление политического мышления в США относительно Вильсона, таким образом, проясняется. Лучше всего о Вильсоне судить но его собственным словам. Начиная курс лекций в университете Теннесси в 1890 году, он с похвалой отозвался об Э. Бёрке, который был мудр, ибо «шел от сегодняшней мудрости к завтрашней, к мудрости для всех времен». За Бёрке не последовали, сказал лектор, ведь «людям нужна мудрость, которую они хотят применить к очевидному и которая, следовательно, ограничена до удобных размеров». Это и многие другие суждения в том же духе опирались на гранитную скалу религиозных убеждений профессора.

Пресвитерианец, президент Вильсон считал, что в конечном счете бог и дела человеческие неразделимы. Он обычно не открывал своей приверженности к религии, но на исходе первой мировой войны доверился группе священнослужителей из Англии: «Вы совершенно правы… указывая, что я признаю – в эти сложные времена только религия способна разрешать эпохальные дела, которые человеческий разум не может даже объять. Я думаю, что без веры в бога человек сошел бы с ума. Он бы бродил в лабиринте без ключа. Если бы не было руководства свыше, мы бы пришли в отчаяние от результатов мудрости людской». Появившись в последний раз на людях в 1923 году, в годовщину заключения перемирия, экс-президент озлобленно заметил: «Я не из тех, кто испытывает хоть малейшее беспокойство за судьбу своих принципов. Я видел, как в прошлом дураки сопротивлялись воле Провидения, и видел их гибель… Мы возобладаем, и это столь же очевидно, как существование бога».

Урок Вудро Вильсона ясен. Он попытался перед лицом революции заняться перестройкой капитализма. Он полагал, что смотрит на вещи реалистически, но могущественные силы в США усмотрели в том абстракцию. Они не смогли исправить видение мира президента, но выправили его политику, вернувшись к «нормальным временам». Мессия пришел слишком рано, его методы пугали. Что до самого Вильсона, то он не смог превратить массу политического опыта и знаний в энергию действий, хотя обладал самым могущественным рычагом в первой капиталистической державе – Белым домом.

Ниобой наций (по античной мифологии, Ниоба – мать, растерявшая своих детей) называют «Зеленый остров» – Ирландию. Более ста лет с его берегов стекали потоки эмигрантов. Голод и нищета гнали ирландскую бедноту искать лучшей доли за морями. Ныне вне пределов Ирландии живут десятки миллионов ирландцев и их потомков, во много раз больше, чем в самой стране. Ирландцы, рассеянные по всем континентам, помнят свою родину, а иные из них иногда и навещают ее.

10 августа 1947 года по проселочной дороге ирландского графства Уэксфорд пробирался автомобиль. Молодой американский конгрессмен Джон Ф. Кеннеди в запыленной машине времени совершал путешествие в прошлое – ровно сто лет назад его прадед эмигрировал отсюда в Америку. В местечке Нью-Росс конгрессмен разыскал родовое гнездо семьи Кеннеди – типичный ирландский дом под остроконечной соломенной крышей, с тщательно выбеленными каменными стенами.

Семья бедного фермера – муж, жена и полдюжины ребятишек сердечно встретили неожиданного посетителя. Старшие вспомнили, что еще до первой мировой войны дед конгрессмена побывал в Нью-Россе. «Из разговора с ними, – с щемящим чувством сообразил Кеннеди, – я понял, что все Кеннеди в округе эмигрировали. Я провел около часа в домишке, окруженном цыплятами и поросятами, и уехал вконец расстроенный, под бременем тоски по родине».

Откуда, откуда пошла Американская земля? Существует ли история иммиграции в США или иммиграция и есть история заокеанской республики? Для Джона Кеннеди то были не праздные вопросы – он собирался написать обо всем этом книгу, подыскал название «Нация иммигрантов», подобрал материалы и закончил ряд глав. В судьбе прадеда как в фокусе сосредоточилась для него история ирландской иммиграции в США, куда въехало свыше четырех миллионов человек. «Ирландцы, – рассказывал Кеннеди, – были авангардом великих волн иммиграции девятнадцатого столетия». Пионерам всегда приходится трудно, и ирландцы в США не избежали этой участи. Они, вероятно, были единственной национальностью в истории США, против которой коренные американцы образовали в 50-х годах минувшего столетия политическую партию – «ничего не знающие» (так члены партии были обязаны отвечать на вопросы об их целях).

Размышляя о значении иммиграции для страны, Дж. Кеннеди склонен считать, что приток новых людей был чуть ли не основной движущей силой прогресса в Америке. В подтверждение он сослался на слова Ф. Рузвельта, сообщившего съезду «Дочерей Американской революции»: «Помните всегда и везде, что все мы, вы и я в особенности, происходим от иммигрантов и революционеров». К заключению Рузвельта Кеннеди добавил собственное соображение: «Каждый раз, когда какая-нибудь революция терпела поражение в Европе, каждый раз, когда какая-нибудь страна подпадала под власть тирании, мужчины и женщины, любившие свободу, собирали свои семьи и пожитки и ехали за море».

Исторический анализ, отнюдь не безупречный, верный для XIX века, оказался абсолютно неверным для XX века – теперь в США уезжают не революционеры, а бегут контрреволюционеры…

В конце августа 1963 года президент США Джон Ф. Кеннеди еще раз посетил Ирландию. Два университета присвоили ему почетные степени, ирландский парламент выслушал речь американского президента, обнаружившиеся теперь отдаленные родственники подарили ему ковер грубой домашней выделки: «Пусть лежит у кровати миссис Кеннеди, когда она разрешится близнецами». Детский хор исполнил в честь высокого гостя народные песни, а он подпевал.

Кеннеди ответил на радушный прием. Оп говорил о боге и своих предках: «Я рад побывать здесь. Потребовалось 115 лет, 6 тысяч миль и три поколения, чтобы совершить это путешествие. Когда мой прадед уехал отсюда, чтобы стать бочаром в восточном Бостоне, он не имел за душой ничего, только глубокое религиозное чувство и страстное желание свободы. Если бы он не уехал тогда, сейчас бы я работал на предприятии «Альбатрос компани», вон там, через дорогу…».

Так президент США говорил, подогреваемый вниманием громадной толпы, на том самом месте, где его прадед вступил на борт судна. В книгах приводятся суждения обычно более трезвые, и автор «Нации иммигрантов» усомнился: мог бы человек, подобный его прадеду, быть допущенным в США в середине XX века. «Прославленные слова Эммы Лазарус на пьедестале статуи Свободы, – писал он, – гласят: «Дайте мне ваших измученных, ваших бедных, ваших униженных, жаждущих стать свободными». До 1921 года то была точная картина нашего общества. При существующем (иммиграционном) законодательстве к этим словам следовало бы добавить: «Только в том случае, если они происходят из Северной Европы, не слишком устали, не слишком бедны, в отличном здоровье, не украли ни ломтя хлеба, не были членами сомнительной организации и если могут документировать свою жизнь за последние два года».

Свято веря в прогресс и памятуя о предках-ирландцах, президент Дж. Кеннеди хотел, чтобы американцы стали нацией наций, вбирающей в себя самое лучшее у человечества. Ради этого он писал книгу «Нация иммигрантов» и разрабатывал реформу иммиграционного законодательства, требуя установить основной критерий при въезде в США – нужда в квалификации данного человека. «Я не знаю другого вопроса, которому президент Кеннеди придавал бы большее значение, чем улучшение нашей иммиграционной политики», – свидетельствовал Р. Кеннеди. Пуля убийцы сразила Дж. Кеннеди, и книга «Нация иммигрантов», хотя и изданная, осталась незаконченной. Процесс, который Кеннеди хотел ускорить, – «утечка мозгов» в США, продолжается. Но в наши дни едут не бочары, а всасываются люди, обремененные учеными степенями.

Сто с небольшим лет до появления Джона Кеннеди на земле отцов ирландцы были привязаны к родине, но богопослушные католики твердо уяснили: господь оставил попечением «Зеленый остров». В середине 40-х годов разразился «картофельный голод». Недород, непонятная болезнь, поражавшая клубни картофеля, обрекали бедняков на мучительную голодную смерть. В стране, где тогда жило около 6,5 миллиона человек, за два года от голода умерло свыше миллиона. Слабые духом встречали смерть в родных домах, надеявшиеся на что-то бродяжничали, бросая ослабевших в дорожной пыли, и лишь самые энергичные, распродав все, устремлялись к портам, чтобы уехать в Америку, страну забытой сытости и сказочного счастья.

Поток эмигрантов унес молодого Патрика Кеннеди. По всей вероятности, в 1848 году. В числе 150 тысяч ирландцев, покинувших в том году родину. Заплатив (по нынешним ценам) около 20 долларов, Патрик вступил на борт старого парусника. Шесть недель переполненное эмигрантами судно плыло к обетованной земле за океаном. Современники утверждали, что на кораблях работорговцев неграм было куда лучше: они считались ценным живым товаром, ирландцев не ждали покупатели. Ждали разочарования – люди без гроша в кармане не могли двинуться на пресловутый Дикий Запад, возделывать тучные земли, строить бревенчатую хижину и американскую демократию. Они остались там, где ступили на землю США, – в городах на берегу океана.

Но и в Бостоне, где обосновался Патрик, не было ни сытости, ни спокойствия. Он нашел работу, стал бочаром, рабочий день – 14—15 часов, без воскресений. Его уделом стал сокрушающей силы труд, жизнь в сырых подвалах, забитых до отказа нищими иммигрантами. О жизни Патрика почти ничего не известно, он умер 35 лет от холеры, оставив четверых детей, последний сын Патрик Кеннеди-младший родился в 1862 году.

Мальчишке пришлось туго, а когда он подрос, то отчетливо понял: хваленая каторжная работа приведет его к скорой встрече с отцом. Патрик окончил только начальную школу и завершил образование в гуще жизни среди портовых грузчиков, чернорабочих. Как выбиться в люди? Случайность помогла: на Хаймаркет-сквер в восточном Бостоне продавался грязный кабак. Патрик сумел купить его в рассрочку и занял приличное по американским стандартам место – за стойкой. Разливая там дрянное пиво и дравшее горло виски, он на голову возвысился над своими соотечественниками, бившимися в тисках безысходной нищеты.

Как подобает доброму христианину, Патрик помогал обездоленным – окрестные ирландцы зачастили в кабак, где могли за плату получить стакан сивухи и бесплатно побеседовать с рассудительным и, как считалось, начитанным молодым владельцем. Их беды были известны: в Америке плохо относились к ирландцам, да еще католикам. Национальные предрассудки оборачивались худшими условиями труда для тех, кто был в меньшинстве, как ирландцы. А иногда объявления о работе заканчивались словами: «Ирландцы не нужны!» Они отвечали сплочением по религиозному – католики – и национальному признаку, яростным презрением к тем, кто уже считался коренным американцем. Господствовавшие тогда в США вероисповедания протестантского толка учили: верующий добьется лучшего в земной жизни, поощряли индивидуализм. За два с половиной столетия умеренное благополучие растворило пуританскую суровость и кальвинизм, протестанты теперь знали – прогресс угоден богу, а человек должен совершенствоваться.

Католическое вероисповедание, импортированное в США в те времена, в основном с ирландцами, окрашивало в мрачные тона без того безотрадную жизнь. Священники, впрочем, всегда были с паствой, указывая путь к спасению – через церковь, в семье. Уже в духовной области католики-ирландцы знали: нужно держаться вместе.

Кабатчик Патрик, или Пат, как его называли завсегдатаи заведения, стал своего рода политическим организатором, а под закопченными сводами душного зала родились честолюбивые замыслы – ирландцы покажут этому Бостону! В Америке, чтобы достигнуть успеха в политике, нужны верные соратники. Пат стремительно обрастал ими, он оказался отзывчивым – давал деньги в рост. Спокойный, черноусый кабатчик и ростовщик с головой окунулся в политическую деятельность. К 30 годам он был избран сначала в палату представителей, а затем в сенат легислатуры штата Массачусетс. Деньги двигали его личную политику, политика ускоряла обогащение.

Пат не любил произносить речей, доверив ведение своих кампаний верным соратникам. Он вообще не терпел быть на виду, ценя в политике сущность – власть. Инвестиции в политику приносили недурные дивиденды. Патрик Кеннеди стал «боссом» восточного Бостона. Одновременно он разумно распорядился доходами от торговли виски – приобрел акции угольной компании и помог основать два небольших банка. Брак оборотистого дельца с женщиной, семья которой стояла выше на социальной лестнице, упрочил его положение.

В 1888 году у них родился сын Джозеф. Отец позаботился всесторонне подготовить его к встрече с жизнью. Он расплывался в улыбке, когда девятилетний отпрыск приносил домой деньги, заработанные продажей сладостей, газет, выполнением поручений в банке и т. д. Впрочем, Пат не готовил Джозефа к карьере уличного торговца. Мальчик понял, что деньги значат все, и достаточно. Джозефа определили в привилегированную бостонскую латинскую школу, в которой с 1635 года обучались дети лучших семей города.

Из привычного католического ирландского окружения Джозеф попал в общество рафинированной молодежи протестантов. Ему трудно было тягаться с ними в учебе, оп остался на второй год. Отец оплатил продолжение учебы в Гарвардском университете. И здесь Джозеф не блистал академическими успехами, хотя неплохо зарекомендовал себя как «полковник» студенческого полка. Основные усилия он употребил на то, чтобы обзавестись друзьями. И, кажется, преуспел.

В 1912 году он окончил университет. После года службы банковским контролером в Бостоне в 1913 году он обзаводится собственным делом. Заняв с помощью отца и друзей 45 тысяч долларов, Джозеф П. Кеннеди избирает себя президентом крошечного банка «Коламбия траст». Размеры банка, на его взгляд, не имели значения, в 25 лет он – самый молодой банкир страны.

Завершается другая чрезвычайно важная деловая операция: в 1914 году Джозеф добивается руки Розы Фитцджеральд, первой красавицы-ирландки Бостона. Она получила по тем временам отличное образование для девушки в монастырях, бегло говорила по-французски и по-немецки. Отец Розы, «милашка Фиц», как звали его близкие друзья, к этому времени стал мэром Бостона. Он упорно сопротивлялся браку с Джозефом, Роза могла составить партию получше. Дж. Кеннеди оказался настойчивым претендентом, он вновь и вновь повторял, что дал клятву к 35 годам быть миллионером, а следовательно, хорошим добытчиком для семьи.

Звучало заманчиво. Сыграли свадьбу, венчал архиепископ Бостона кардинал О’Коннел. Молодые переехали в новый дом, купленный в долг. Семья быстро выросла: в 1915 году родился Джо, в 1917 году – Джон, в 20-х годах пять дочерей, в 1925 году – Роберт и, наконец, в 1932 году – четвертый сын, Эдвард. Еще быстрее росло состояние Кеннеди.

Джозеф начинал свое дело скромно: земельными спекуляциями. Подлинное обогащение открыла первая мировая война – в 1917 году он стал заместителем управляющего верфями «Беттлхэм стил» в Квинси. 22 тысячи рабочих, оклад 20 тысяч долларов в год плюс значительные бонусы. «Милашка Фиц» добился выгодного поста для зятя. Джозеф и заместитель военно-морского министра Ф. Рузвельт хорошо узнали друг друга. Как-то Рузвельт прислал буксиры военного флота, чтобы забрать с верфей два линкора, которые не выпускал Джозеф до полной оплаты. После одного из посещений кабинета Рузвельта, Дж. Кеннеди, по собственным словам, «сломался и расплакался».

Перемирие положило конец буму в судостроении. Джозеф немедленно бросается в знакомую сферу – биржевую игру. Ирландцу трудно пробиться в замкнутое общество финансистов-янки. Но он человек негордый, готовый оказать любые услуги. Вознаграждение – управляющий финансовой фирмой «Хайден, Стоун энд К°», которая не поглотила энергию Джозефа. С группой предприимчивых бостонцев он устанавливает финансовый контроль над 31 кинотеатром в Новой Англии.

Кеннеди еще не минуло 35 лет, а клятва перевыполнена– у него несколько миллионов долларов. Действовать в Бостоне становилось все труднее, здесь хорошо знали подноготную семьи, и местные тузы полагали, что Кеннеди хватает не по положению. Отсюда препятствия. В 1922 году Кеннеди расстается с «Хайден, Стоун энд К⁰» и «одиноким волком» охотится на нью-йоркской бирже. В 1926 году он перевозит в Нью-Йорк семью. Некий бостонский банкир с отвращением заметил: «Наш город небольшой, чистый пруд, а Нью-Йорк – громадное грязное болото. Оно-то и нужно Джо».

Преуспевающий делец приобрел громадный дом в Бронксвилле, к которому примыкал солидный земельный участок – пять акров. Цена – 250 тысяч долларов – не смутила главу семьи, детям нужен простор. Вскоре был приобретен для зимнего отдыха дом в Палм Бич, штат Флорида, а затем куплен порядочный участок земли в Хайниспорте в окрестностях Бостона, где постепенно вырос семейный поселок клана Кеннеди. Три резиденции – пристойно для человека его состояния.

Финансовые операции Кеннеди по сей день интригуют американских исследователей и журналистов. О них мало знают. Дж. Кеннеди действовал скрытно, делал деньги в одиночку. Лишь немногие эпизоды стали достоянием гласности. Так, он оглушительной рекламой взвинчивал стоимость акций какой-либо компании, продавал их и выходил из игры. Держатели акций вскоре обнаруживали, что их обманули, а Джозеф подытоживал барыши. Подобные операции (о них Джозеф скромно говорил: «Я только рекламировал») теперь запрещены.

В 1926—1929 годах Джозеф объявляется в Голливуде. Его деятельность продолжалась в городе кино, падая на время расцвета киноиндустрии, триумфального шествия «Великого Немого», творца неиссякаемых иллюзий и сказочных грез. Кеннеди сумел пробиться в руководство трех крупнейших кинофирм, в 1928 году организовал громадную «Радио-Кейс-Орфеум».

Тогдашняя кинозвезда Глория Свенсон, женщина дорогая и разборчивая, оценила Джозефа. Он финансировал два фильма с ее участием, чтобы еще более прославить актрису. Глория стала близким другом Кеннеди, финансировавшего немало ее фильмов. Газеты судачили об их отношениях, еще бы: Дж. Кеннеди подарил актрисе «роллс-ройс». Увы, обнаружила она, деньги на покупку роскошной машины он снял с их общего счета в банке. В конце двадцатых Кеннеди с выгодой продал свои интересы в кинопромышленности и вернулся в Нью-Йорк. В напряженных трудах в Голливуде он потерял 15 килограммов в весе и приобрел 5 миллионов долларов, компенсация более чем достаточная.

При первых ударах кризиса 1929—1933 годов Кеннеди обратил акции в деньги. Он сумел не только переждать финансово-экономическую бурю, но и умножить свое состояние. Кризисные годы, потрясшие устои капитализма, напомнили мультимиллионеру о политике. Деньги, оказывается, не все.

В 1932 году Гарвардский университет опубликовал анкету о роде занятий выпускников 1912 года. Против имени Кеннеди красовался его гордый ответ: «Капиталист» – не очень популярный титул в тогдашних Соединенных Штатах, где было 17 миллионов безработных. Но кому, как не капиталистам, спасать капитализм, рассудил Кеннеди. И когда спаситель Франклин Д. Рузвельт появился на президентских выборах 1932 года, Д. Кеннеди душой и деньгами был с ним. «Я единственный человек, стоящий больше 12 долларов, кто за Рузвельта», – смеясь, говорил он.

Он дал на избирательную кампанию 25 тысяч долларов, тут же одолжил демократической партии еще 50 тысяч и помог собрать среди друзей 100 тысяч. Кеннеди крепко помог Рузвельту, добившись поддержки его кандидатуры газетным концерном Хэрста. После избрания президентом Ф. Рузвельт назначил Кеннеди главой вновь созданной Комиссии по регулированию денежных сделок и биржи. Либералы, шедшие за президентом, ужаснулись: акулам капитализма Белый дом пожаловал лоцмана той же нечистой породы, к тому же водившего дружбу с фашиствовавшим демагогом, отцом Коф– лином. Президент отмалчивался. На Уолл-стрите ликовали. Капитализм отлично вписывался в программу реформ «нового курса».

Кеннеди знал о намерении Рузвельта отменить «сухой закон» и основал компанию по импорту спиртных напитков – «Сомерсете импорерс, лтд.». Со старшим сыном Рузвельта Джозеф отправился в Англию, где, имея за спиной сына президента, легко получил монопольное право на ввоз в США популярнейших джина «Гордон», нескольких сортов виски, рома «Рон Рико». Вырвав у правительства разрешение на ввоз в страну крепких спиртных напитков для «медицинских целей», Джозеф отлично подготовился к тому времени, когда жаждущие американцы вновь бросились в бары.

Когда Джозеф сел в кресло председателя комиссии, в месяц выпускалось на рынок около 1 миллиона долларов ценных бумаг, через год – 235 миллионов долларов. Доверие к крупному капиталу было восстановлено. По иронии судьбы председатель данной ему властью запретил множество приемов деловых сделок, которые принесли ему обогащение в 20-х годах. Пробыв 431 день на государственной службе, Джозеф подал в отставку. Он очень неплохо заработал на отмене «сухого закона». Пьяные миллионы не опьянили Джозефа, он сохранил трезвую голову и помнил о благодетеле.

Они крепко подружились – президент и мультимиллионер. В доме частного лица Дж. Кеннеди он был нередким гостем, хозяин велел соорудить специальный лифт для президента-инвалида, который еще наплавался всласть в домашнем бассейне. Места хватало, Дж. Кеннеди прозвал свой дом «Дворец Гинденбурга». Телефонные разговоры Кеннеди с Рузвельтом нередко начинались с официального «да, г-н президент, нет, г-н президент», а постепенно переходили в обращение «слушай, ты, парень». Когда Рузвельт как патриций посоветовал другу умерить публичные появления с Глорией Свенсон, последовал ответ – пусть президент сначала подаст пример, прекратив шашни с секретаршей Мисси Лихэнд.

В 1936 году, когда слепые реакционеры попытались было по допустить переизбрания ФДР, из-под пера, как было объявлено Кеннеди, выходит написанная кровью сердца книга «Я – за Рузвельта!». Автор напомнил мрачные времена – кризис 1929—1933 годов и признался: «Я не боюсь зафиксировать, что тогда был готов расстаться с половиной своих богатств, если мог быть уверен, что в условиях закона и порядка сохраню вторую половину». Он не щадил слов в адрес «современных бурбонов», осуждал «неразумные, фанатические, иррациональные предубеждения» против Рузвельта. Идеи Кеннеди клонились к тому, что, если не улучшить положения трудящихся, тогда неизбежна революция: ибо зачем голодному избирателю право?

«Чудесная книга!» – восклицал Рузвельт, она важна не только для избирательной кампании, но и «для здравого просвещения народа». Прослышав о лестном мнении президента, автор потребовал от него письменного отзыва. После повторных напоминаний Рузвельт прислал собственноручную записку: «Я – за Кеннеди! Великолепная книга. Я в восторге от нее…» Джозеф вставил записку в рамку и вывесил в гостиной своего дома. Пусть все знают – он состоит в переписке с президентом. Правда, он не афишировал, что книгу в основном написал публицист А. Крок.

Авторитет финансиста-политика круто шел в гору. Крупнейшие корпорации США наперебой приглашают его как эксперта дать рекомендации о лучшем ведении дел. Гонорары огромные. «Радио корпорейшн оф Америка» заплатила ему 150 тысяч долларов за обследование ее состояния, киносиндикат «Парамаунт Пикчерз» – 50 тысяч долларов. Концерн Хэрста пригласил его на работу с окладом в 10 тысяч долларов в неделю.

Но государственная служба превыше всего. В 1937 году Рузвельт назначает Кеннеди главой Комиссии по делам торгового флота. Нужно было разобраться, почему торговое судоходство в упадке. Кеннеди запротестовал: «Г-н Президент! – взывал оп, – я только что закончил дела на посту председателя Комиссии по регулированию денежных сделок и биржи. Работа там мне обходилась в 100 тысяч долларов ежегодно, ибо я не мог одновременно заниматься сделками на бирже. Если Вам все равно, пригласите другого патриота, а я же сыт по горло. Мне бы хотелось изменить обстановку, насладиться обществом жены и девяти детей. Кроме того, на денежном рынке сейчас можно хорошо подработать, и я бы не хотел упустить своей доли прибылей».

Доводы звучали убедительно, но разве не Джозеф Кеннеди совсем недавно писал в книге «Я – за Рузвельта!»: нужна «плановая экономика», чтобы спасти капитализм, «чем более сложным становится общество, тем сильнее требования в пользу планирования… Когда нет планирования, воцаряется закон джунглей». Кеннеди, вероятно, напомнили, что теория без практики мертва. Он покорился, отправился работать в комиссию, выполнил поручение президента, заслужив очередную благодарность.

Впрочем, сколько раз еще придется ждать похвалы президента, не лучше ли стать им самому? Говорят, что в конце 30-х годов такие мысли все чаще навещали голову Джозефа. О них стало известно в Белом доме. Чтобы избавить честолюбца от мучений, Рузвельт назначает его послом в Лондон. Очень своевременно. В 1938 году в Европе поднимаются грозные тучи войны. Кеннеди отправился на самый ответственный, как считалось тогда, дипломатический пост за рубежом. Обладатель более чем 200 миллионов долларов, чрезвычайный и полномочный посол США при правительстве его величества в Лондоне. Говорят, что Рузвельт радовался – «опаснейший человек» выслан из США, а припоминая происхождение Дж. Кеннеди – ирландец, ведущий род от бедняков восточного Бостона, смеялся – «величайшая шутка во всем мире».

В день прибытия Кеннеди в столицу Великобритании толпы журналистов набежали в просторный особняк (подарок американца Дж. П. Моргана своему правительству) на Гросвенор-сквер, где помещалось посольство США. В кабинете их встретил дипломат необычайной формации.

Положив ноги на полированный стол, развалившись в кресле, Джозеф Кеннеди доверительно сообщил: «Ведь не могу же я мгновенно превратиться в государственного деятеля, верно?». Английские газеты умилились, мудрый президент оказал честь, аккредитовав у короля послом неподдельного американца.

Обычно осведомленная «Чикаго трибюн» вскоре комментировала: «Кеннеди надеется использовать пребывание у двора английского короля как трамплин, для того чтобы попасть в Белый дом».

Отблеск миллионов Кеннеди ложился на страницы газет, ослепляя обывателя с глянцевых обложек еженедельников, а в доме их владельца на разговоры о деньгах было наложено строжайшее табу. На девять детей были заведены счета, и по достижении совершеннолетия они в конечном счете получали более чем 10 миллионов долларов каждый. Упоминать об этом в семье было категорически запрещено. Родители имели свои собственные педагогические идеи. Мать придавала большое воспитательное значение частому употреблению палки и ежедневному посещению церкви.

Отца просто распирали радужные надежды по поводу будущего детей. «Критерием успеха мужчины в жизни, – заметил Джозеф, – является не количество сделанных им денег; важнее, какую семью он создал. В этом отношении я бесконечно удачлив». Пока дети были маленькими, они всецело находились на попечении матери, подрастая – попадали под интеллектуальное влияние отца. Прежде всего спорт: бесконечные спортивные игры, атлетика. Специально нанятые тренеры следили за тем, чтобы дети находились всегда в отличной форме. Наказ отца – не пить и не курить до 21 года. Выдержавшему в день совершеннолетия выдаются 2 тысячи долларов в дополнение к первому миллиону долларов, доходами от которого отныне он или она могли распоряжаться.

Почему уже в 21 год миллион долларов? Джозеф объяснял: «Я хочу, чтобы любой из моих детей в финансовом отношении был совершенно самостоятелен и мог послать меня ко всем чертям». При запрещении пить и курить отцом двигали не высокоморальные, а весьма прозаические соображения: «Не могу понять, зачем тратить деньги на то, что приносит вред здоровью». Джон не взял чека на 2 тысячи долларов, когда ему минул 21 год, – он признался, что пил пиво со студентами.

Джозеф Кеннеди прочил сыновьям большое будущее, которое видел в политике. Он помнил свое детство, когда беседы в доме вращались исключительно вокруг политических дел Бостона. Одна из первых сцен, врезавшаяся ему в память: двое мужчин пришли к отцу и обычным тоном, как будто дело шло о пустяке, заявили: «Пат, сегодня мы проголосовали 128 раз» п. Со своей стороны, дед по материнской линии «милашка Фиц» был рад разбудить в мальчишках интерес к политике. Собственная политическая карьера была позади – в 1918 году ему удалось добиться избрания в палату представителей американского конгресса, но тут же были вскрыты злоупотребления при подсчете голосов, и «милашка Фиц», просидев с полгода в Капитолии, был с позором изгнан. Но рассказы о политике! Мальчишки заслушивались. Дед дожил до 1950 года, был свидетелем избрания Джона Кеннеди в палату представителей в 1946 году, а президент Дж. Кеннеди назвал президентскую яхту «Милашка Фиц».

В доме видного деятеля администрации Ф. Рузвельта Джозефа П. Кеннеди обсуждение политических дел никогда не прекращалось. «Я, пожалуй, не припомню ни одного обеда, – рассказывал впоследствии Роберт Кеннеди, – когда беседа не была бы посвящена тому, что делает Франклин Рузвельт или что происходит в мире… Поскольку общественные дела доминировали над всем нашим домом, казалось, что они простое продолжение быта семьи». Как водится, отец и мать любовались прежде всего старшим сыном. Еще подростком Джо гордо объявил, что будет первым президентом-католиком в США. Отец поддержал полет мысли сына, да и трудно сказать, не он ли подсказал идею.

Джону, на два года с небольшим моложе Джо, в детские годы пришлось трудновато. Джо ревниво оберегал свои прерогативы первенца, вживался в роль будущего президента, великодушно опекая малышей, но не давал спуску ближайшему по возрасту брату, возможному сопернику. Схватки между мальчишками всегда давали победу Джо. Джону часто приходилось ходить в синяках, между ними происходили нешуточные драки. Отец философски относился к распрям братьев. «Пусть дерутся между собой, я вступлюсь только тогда, если они не будут драться вместе против посторонних». Финансисту, жившему в долларовых джунглях, был мил дух борьбы, который он вколачивал в сознание детей.

Всегда будь первым! «Мне безразлично, кем ты будешь в жизни, – с наигранным равнодушием начал он, – но кем бы ты ни был, будь лучшим в мире в своей профессии. Пусть ты будешь землекопом, но будь самым лучшим землекопом». Энис, одна из дочерей, рассказывала: «Даже когда нам было по шесть-семь лет, папа заставлял принимать участие в состязаниях по плаванию… Он постоянно повторял – быть вторым скверно. Самое главное – победить, не прийти вторым или третьим, а победить, победить, победить!» Почему всегда побеждал адмирал Нельсон? – спрашивал отец и сам давал назидательный ответ: «Оттого, что всегда приходил на 15 минут раньше!» Джон был послушным сыном, и, когда ему подарили парусную лодку, он назвал ее «Виктура». Кто-то спросил: почему? Мальчик ответил: «Это латинское слово, означающее что-то вроде победы».

Родители поощряли только сильнейшего. Том Шрибер, приятель Джо, так описывает обстановку в доме Кеннеди в Бронксвилле. Было лето 1933 года. Отец собрал старших сыновей в библиотеке. Обстоятельно обсудил с ними и Томом последнюю реформу – создание в США корпуса сохранения ресурсов. Юноши дали разумные ответы. Затем он приказал играть в американский футбол, изобилующий силовыми приемами.

Высыпали все, вплоть до девочек. Том и Джо – одна команда, Джон возглавляет другую. «На нас повисали дети со всех сторон. Мы были старше и сильнее их и, конечно, выигрывали. Но их было больше, и нельзя было предугадать, что произойдет. Вокруг лужайки перед домом в Бронксвилле множество деревьев. Я бегал за мячом, помня об этом, но Джо, Джон и Бобби летели стремглав, и – р-раз! – они бились о деревья. Я помню множество случаев, когда того или другого из ребят поднимали без сознания и уносили. Они всегда были забинтованы и в синяках». А из окон дома сияли родители, подзадоривая отстающих.

Хотя на площадке для игр Джон старался не ударить лицом в грязь, он был самым тихим ребенком в семье. Это не очень помогало. Журналисты, спросившие Розу Кеннеди, как ей удалось воспитать сына-президента, получили точный и свирепый ответ: «Я довольно старомодная женщина и верю в телесные наказания. В детстве я нещадно лупила Джона». Красноречивой сентенции Розы американские педагоги придают столь большое значение, что неизменно помещают эти слова в назидательной литературе для юношества. На удивление отцу, матери, братьям и сестрам он с детства приобрел черты книжного пьяницы. Быть может, помогли болезни: мальчик рос довольно слабым, перенес дифтерит, скарлатину, тяжелый аппендицит, имел хронически больной желудок.

В месяцы и месяцы вынужденного безделья в постели оп пристрастился к чтению. Рано определились и вкусы: только исторические сочинения. Джон крайне неохотно читал романы, повести и т. д. Громадное впечатление на юного читателя произвели книги У. Черчилля, к пятнадцати годам он прочитал все его произведения. Оп зачитывался его многотомным трудом о герцоге Мальборо. Обнаружилась поразительная память, Джон запоминал на всю жизнь множество цитат и мог безошибочно воспроизвести их. В детстве его редко видели без книги. СИ лет у Джона были очки – близорукость. Но он почти никогда не носил их на людях.

Болезни затянули обучение. Только четырнадцати лет Джон попал в одну из лучших частных школ в Чоате, штат Коннектикут, где уже учился Джо. Здесь юношей побуждали, и беспощадно, заниматься спортом: тренер футбольной команды развивал резвость, бегая по полю с веслом. Тот, кого он настигал, получал увесистый удар. Джон оказался скор на ногу: президент Кеннеди, встретив постаревшего тренера, радостно закричал: «Вам так и не удалось заехать мне как следует веслом!»

Что до успехов в науках, то по-латыни Джон не успевал, по-французски шел немного лучше и имел крепкие тройки по английскому и истории. Учителя находили, что юноша способен учиться лучше, и ставили в пример брата-отличника. Джон кипятился по поводу формальностей в распорядке школы и вошел в конфликт с директором. Для разбора взаимных претензий в школу вызвали отца, который пригрозил, что лишит сына обещанной поездки в Англию. Джон раскаялся. Он пишет домой, что, обсудив с приятелем Биллингсом свои успехи, они «наконец решили перестать валять дурака».

Отец поддержал сына в похвальном намерении примечательным письмом. «Послушай, Джон, – пишет он, – я не хочу, чтобы ты считал меня занудой, ибо, да знают небеса, такой отец – худший отец. Я знаю людей и знаю, что у тебя хватит способностей пойти далеко. Разве ты не болван, отказываясь использовать дарованное тебе богом?.. В конце концов, я даже не был бы твоим другом, если бы не требовал, чтобы ты до конца использовал свои способности. Трудно нагнать знания, упущенные в молодости, и поэтому я всегда требую: учись! Я не жду от тебя слишком многого и не буду разочарован, если ты не окажешься гением. Но я думаю, что ты способен быть достойным гражданином, со здравыми суждениями, понимающим жизнь…».

Джон внял голосу отца, подтянулся и кончил школу 65-м из 110 выпускников. Он пламенно возненавидел Чоат, и это чувство с годами не притупилось. Когда президент Кеннеди узнал, что в школе вывешен его портрет, он недовольно заметил: «Самая двусмысленная и смешная церемония, о какой мне когда-либо довелось слышать».

Джо был уже в Англии, отец послал его в Лондонскую экономическую школу к апостолу лейборизма профессору Гарольду Ласки. Туда же, в Мекку социалистических идей, по понятиям американской денежной элиты, предстояло отправиться и Джону. Почему к Ласки? Джозеф Кеннеди объяснил: «Ласки – умница и чудак. Я не согласен с тем, что он пишет. Мы – антиподы. Но я никогда не учил сыновей относиться плохо к кому-то только потому, что он мне не нравится. Они достаточно наслышались от меня, и теперь для них настало время послушать умного и убежденного человека противоположных взглядов».

Теоретически возможно говорить о «противоположных» взглядах, но лукавый Ласки отлично знал, как надлежит вести себя буржуазному профессору среди моголов финансового капитала. В своем капитальном труде «Американская демократия» Г. Ласки сначала отозвался о Джозефе Кеннеди как об «удачливом спекулянте на бирже», а затем разъяснил: «Франклин Рузвельт избрал бедного ирландского юношу, который собрал громадное богатство и женился на дочери политического босса – ирландца, послом в Великобританию. В конце концов, каких-нибудь 70 лет назад то был высочайший пост». Суждения путаные, но очень лестные по тону. Джозеф мог быть твердо уверен, что дети его найдут самый внимательный прием в Лондоне.

У Ласки Джо провел год. По мнению маститого профессора, разум молодого американца в конце обучения «только-только начал открывать радость мышления». В таком состоянии Джо уехал из Лондона, не преминув заверить Ласки, что он преисполнен решимости стать президентом США. Его место летом 1935 года занял Джон. Учиться долго не пришлось. Жестокая желтуха прервала занятия. Он вернулся в США осенью, полежал в больнице, с большим трудом глубокой осенью отец устроил сына в Принстонский университет, но к исходу года приступы астмы заставили прервать учебу. Семья отправила Джона на ранчо друга в штат Аризону, набираться сил под южным солнцем. В сентябре 1936 года он поступил в Гарвардский университет, где уже учился Джо.

Отец все хлопотал, чтобы сыновья набирались политического опыта. Он послал Джо в Советский Союз. Сын, вернувшись на родину, объяснил отцу, что в «коммунистической идеологии есть кое-какие преимущества». Джозеф, разумеется, горячо оспаривал незрелые суждения. Юный Джон внимательно слушал, а через несколько дней доверился матери: «Брат понимает обстановку лучше, чем папа».

Старший брат, пробездельничав семестр, сдавал экзамены на «отлично». Он блистал в спортивной жизни университета. Джон безуспешно пытался угнаться за ним: он был слаб. В довершение всего, упав во время футбольного состязания, Джон серьезно повредил позвоночник. Последствия удара сказывались всю жизнь. В науках – почти сквозные тройки, хотя он специализировался по излюбленной истории. И самое поразительное: ничто не отвлекало его от занятий. Университет в те годы жил очень бурной жизнью. Студенты горячо обсуждали коммунизм и фашизм, спорили до хрипоты, устраивали демонстрации и выходили в пикеты. Самые отчаянные попадали в тюрьму за нарушение спокойствия. Сжигали, например, чучело Гитлера.

Напряженная жизнь сокурсников проходила мимо Джона. Оп читал. Был избран в редакцию влиятельной студенческой газеты «Кримсон». Стал членом нескольких привилегированных клубов. Друзья поражались, что его не захватывала какая-нибудь одна идея. Сдержанный, вежливый, он одинаково хорошо ладил с разными людьми. Производил впечатление философа, мыслителя-идеалиста.

Летом 1937 года со своим другом Биллингсом Кеннеди объехал Францию, Испанию и Италию. Они передвигались в «форде», который привезли с собой. Мимолетные романы с певицами различных национальностей и темперамента. Джон не транжирил деньги, снимая, например, комнаты, оп предусмотрительно оставлял машину за квартал, чтобы хозяин не взвинчивал плату. Поездка на многое открыла глаза. Он писал из Европы: «95 процентов американского народа почти ничего не знают об обстановке здесь. Например, большинство в США стоит за Франко, и я считаю, что для Испании победа Франко была бы лучше, ибо он укрепит и объединит страну, хотя (законное) правительство в самом начале было право, приняв программу, сходную с новым курсом… Его политика по отношению к церкви была просто реакцией на засилье иезуитов, ибо связь между церковью и государством стала слишком тесной». В Италии он восторгался фашистской корпоративной системой, которая, сообщал он отцу, «наверное, нравится всем в Италии». В Риме Джон удостоился аудиенции у папы.

Из поездки он вынес твердое убеждение: нужно учиться. На следующий год профессора удивленно пожимали плечами: троечник стал показывать хорошие успехи. Он штудировал книги о диктатурах, фашизме с особенным упором на биографии. Изучил «Манифест Коммунистической партии», работу В. И. Ленина «Государство и революция». Вместе с профессорами-наставниками Джон погрузился в античную политическую мысль, пытаясь, отправляясь от нее, решить вопрос – «если наверху так мало людей, почему массы повинуются им». Посол Дж. Кеннеди в Лондоне выяснил, что на американской дипломатической службе давным-давно установлен прецедент – дети работают в штате посольства. Джо и Джон зачастили в Лондон.

Сам посол стремительно набирался политической мудрости и охотно делился ею с желавшими слушать и учиться. 13 июня 1938 года немецкий посол Герберт фон Дирксен докладывал в Берлине, что во время беседы с ним: Кеннеди заявил: «Хотя я не был в Германии, из многих совершенно различных источников я узнал, что нынешнее правительство сделало для Германии очень много, немцы довольны и наслаждаются высоким уровнем жизни». В ноябре 1938 года Джозеф Кеннеди выдвинул план – переселить 600 тысяч немецких евреев, подвергавшихся фашистским преследованиям, в отдаленные районы мира. Журнал «Лайф» превознес предложение посла до небес и добавил: «Если «план Кеннеди» удастся, он добавит большой блеск репутации, которая может привести Джозефа Патрика Кеннеди в Белый дом».

Из плана ничего не вышло, но Кеннеди в чисто американской манере отеческого обращения с европейскими туземцами советовал Дирксену, о чем тот так докладывал в Берлин: по словам Кеннеди, «не столько само наше стремление избавиться от евреев причиняет нам вред, сколько шумиха, поднятая нами в связи с этим делом… В США очень часто придерживаются такой же позиции, но люди избегают поднимать по поводу нее шум». В другом донесении Дирксен уточнял: «Сегодня, как и во время прежних бесед, Кеннеди указал, что в США существуют сильные антисемитские тенденции и большая часть населения страны понимает немецкую политику в отношении евреев… Учитывая всю его (Кеннеди) личность, я полагаю, что он хорошо поладил бы с фюрером».

Когда эти документы были опубликованы в 1949 году, бывший посол сообщил печати, что не может припомнить таких бесед с Дирксеном…

В 1938 году Джозеф Кеннеди едва ли мог предположить, что сказанное в личных беседах с немецким послом станет достоянием гласности. Он приобрел вкус к политике и считал, что пора вводить в нее сыновей, предупредив «никогда не иметь дела с евреями». Он пристроил Джо на временную работу в американское посольство в Париже и посоветовал Джону взять отпуск на полгода, чтобы поездить по Европе. Джон ухватился за предложение, обусловленное требованием – из всех стран посылать подробные отчеты отцу в Лондон. В самый канун войны, с марта 1939 года, он колесит по Европе. Париж, Варшава, Данциг, Ленинград, Москва, Крым, Стамбул, Балканы, Ближний Восток, снова Париж и, наконец, Лондон. Советский Союз очень не понравился студенту. Оп называл его «грубой, отсталой, безнадежно обюрократившейся страной».

Из Берлина в самом конце августа Джон выехал в Лондон, где его застала война. Провожая сына на родину, посол порекомендовал взять темой дипломной работы Мюнхен, самый дискуссионный вопрос в то время. Нападение Германии на Польшу, начало мировой войны с ужасающей ясностью обнажили гибельность курса на сговор с агрессорами. Вместо того чтобы пойти на Советский Союз, Гитлер ввязался в войну с западными державами. Хотя Н. Чемберлен остался премьером Англии, в стране все больше и больше говорили о том, что именно он своей близорукой сделкой с фашистскими главарями в Мюнхене навлек беду на Запад. Провал расчетов Н. Чемберлена был провалом и Джозефа Кеннеди – американский посол в канун войны всецело разделял внешнеполитическую доктрину английского правительства.

Незадолго до Мюнхена Кеннеди собрался произнести в Лондоне речь, в которой были такие слова: «Я никак не могу взять в толк, почему кому-то хочется воевать ради спасения чехов». По прямому указанию Рузвельта посол был вынужден исключить из речи это место. Очевидные симпатии посла к Берлину тревожили президента. Между ними возникли натянутые отношения. «Молодцу нужно дать крепко по рукам», – как-то признался Рузвельт министру финансов Моргентау.

Вскоре после Мюнхена Джозеф Кеннеди публично заявил: «Я давным-давно считал, что демократическим и тоталитарным государствам невыгодно усиливать то, что их разделяет, подчеркивая разногласия между ними… Они должны с пользой сосредоточить свою энергию на разрешении общих проблем, пытаясь установить добрые отношения».

Джон одобрил речь отца. Он написал о реакции на нее в США: «Хотя она непопулярна среди евреев и т. д., ее считают очень хорошей все, кто не озлоблен против фашистов».

Начало войны не поколебало убеждения посла, напротив, формальное объявление военных действий между Англией, Францией и Германией побудило его с еще большей энергией выступать за примирение с агрессорами. Глубокой осенью 1939 года во время пребывания в США он объяснил группе высших офицеров американских вооруженных сил, почему продолжение войны гибельно: «Еще один год ее, и вся Европа будет подготовлена для коммунизма».

По этой причине и родовой склонности к операциям со спиртными напитками он приступил к заблаговременной «эвакуации» Европы. Злопамятные конкуренты зафиксировали для истории: Джозеф в канун войны вложил новое содержание в старинные обязанности посла, скупив почти весь наличный запас шотландского виски (около полумиллиона ящиков). В предвидении военных трудностей он ввез товар в США, придержал его на складах, а затем продал с неслыханной прибылью.

Джозеф П. Кеннеди всеми силами стремился к тому, чтобы сыновья походили на него. В 1940 году, когда двадцатипятилетний Джо и двадцатитрехлетний Джон впервые сделали самостоятельные шаги на политической арене, он мог быть удовлетворен. Усилия не пропали даром, оба с молодым пылом отстаивали одряхлевшие убеждения отца. Из Лондона ои непрестанно требовал от своего правительства: коль скоро не удалось примирить воюющих, конфликт в Европе – не американская война, США следует остаться в стороне, но вооруженными до зубов. То была пламенная проповедь известных истин «изоляционизма»: хотя Джозефа заботило прежде всего благополучие Соединенных Штатов, объективно такая позиция играла на руку фашистским диктаторам.

Джо оказался среди самых оголтелых «изоляционистов», нападавших на правительство Рузвельта за помощь Англии. Летом 1940 года на конвенте демократической партии он был в крошечной группе, выступившей против переизбрания Рузвельта президентом на третий срок. В январе 1941 года Джо открыто заявил, что США лучше вести торговлю с завоеванной Германией Европой, чем быть союзником Англии. В Вашингтоне отлично знали, чей сын эксцентричный молодой оратор.

Тем временем Джон трудился над своим дипломом о Мюнхене, просиживая днями в библиотеке. Из американского посольства в Лондоне ему прислали множество материалов. Было что анализировать и над чем думать. Два профессора консультировали молодого исследователя. Весной 1940 года Джон завершил свои труды, получилось 150 страниц (вместо обычных 70). «Диплом Кеннеди, – заметил его биограф А. Варне, – был типичным студенческим произведением: возвышенный и педантичный стиль, изобилие статистических материалов и сносок, встречались орфографические ошибки и неуклюже построенные фразы». Не в этом суть, в меру своих сил и таланта сын пытался воспроизвести политические взгляды отца.

Автор настаивал, что за Мюнхен следует винить не Н. Чемберлена, О. Болдуина и других английских руководителей, а всю страну в целом и господствующую в ней систему – капитализм и демократию. Капитуляция в Мюнхене была подготовлена тем, что капитализм «миролюбив», особенно по сравнению с тоталитаризмом. Демократия не может быть воинственной, не став тоталитаризмом, ибо она «вынуждена расплачиваться за все из своего бюджета, который ограничен законами капитализма – спроса и предложения». В результате в тоталитарном государстве можно достичь высшей степени мобилизации ресурсов, а Англия с ее порядками – погоней за прибылями и мирной жизнью подрезала крылья своим лидерам, которым и пришлось уступить в Мюнхене фашистским главарям. Они – всего лишь инструмент народа, выступавшего против вооружения страны.

В заключение автор выражал надежду, что демократия «окажется сильнее», положительно оценил Мюнхен как выигрыш времени в подготовке к войне. Особых выводов в работе не делалось. Сын писал отцу: «Конечно, мне не хочется ясно становиться на чью-либо сторону».

Летом 1940 года Джон с отличием защитил диплом и, следовательно, с отличием окончил Гарвардский университет. Из Лондона отец отметил успех сына теплой телеграммой и чеком на изрядную сумму. «Приятно, что ты подумал об этом, теперь я платежеспособен», – ответил сын. Ему пришло в голову попытаться опубликовать работу. Отец немедленно связался с А. Кроком, который в 1936 году обслужил его пером, теперь пришло время сына. Что он звезда «Нью-Йорк таймс» ясно. Тем лучше!

Крок помог Джону переработать диплом, предложив интригующее название «Почему Англия спала?» (перефразировав название нашумевшей книги У. Черчилля «Пока Англия спала», вышедшей незадолго перед этим). Отец потребовал, чтобы сын все же указал, что и лидеры виноваты, и добавил выводы. Пламенная концовка книги – США необходимо вооружаться, сделать демократию «работоспособной», и люди должны думать, что «дать правительству, а не получать от него», – была списана Джоном из большого письма отца.

Предисловие к книге дал Г. Люс, миллионер, глава могущественного газетного концерна. «Если Джон Кеннеди, – писал Люс, – типичен для подрастающего поколения, а я думаю, что это именно так, тогда многие из нас были бы счастливы немедленно вручить судьбы нашей республики в руки его поколения». Так аттестовал молодого автора старый газетный волк, тот самый Г. Люс, который в собственной книге «Век Америки», вышедшей почти одновременно с книжкой Дж. Кеннеди, требовал установления американского господства над миром.

Книга Джона, увидевшая свет в дни «битвы за Англию», получила значительную известность. Было продано 40 тысяч экземпляров в США и столько же в Англии. Торжествующий отец послал по экземпляру Ласки, Черчиллю и королеве. В США «Почему Англия спала?» зачислили в разряд бестселлеров. Джон получил 40 тысяч долларов гонорара. Это были деньги. Он обзавелся «бьюиком», приобретенным на собственные средства. Публицистика оказалась прибыльным занятием. Двадцатитрехлетний автор с улыбкой сравнил доходность писательского ремесла с биржевой игрой – весной 1940 года он с великим трудом, хитроумными спекуляциями акциями авиационных компаний заработал 200 долларов.

О книге «прекрасные рецензии», сообщил Джозеф Кеннеди Ласки, прося отзыва. Профессор прислал обескураживающий ответ: «Хотя книга написана парнем с головой, она очень незрела, в сущности, бесплановая, и автор почти всегда скользит по поверхности явлений. Честно говоря, я не думаю, чтобы какой-нибудь издатель взял бы книгу Джона, если бы он не был вашим сыном, а вы не были) бы послом». В 1948 году Джон встретился с Ласки и сказал: «Как вы были правы относительно той книги. Я бы хотел, чтобы она никогда не была написана». О литературных дерзаниях достаточно, вернемся к политике.

Посол Кеннеди по-прежнему убеждал правительство, что Германия победит. Он всячески ободрял тех в высшем свете Англии, кто стоял за капитуляцию и сговор с гитлеровской Германией. Английский Форин Оффис завел досье на посла США, убедительно названное «Кеннедиана». С приходом к власти Черчилля 10 мая 1940 года негласное наблюдение за послом резко усиливается, к нему подключаются американские спецслужбы. Важнейшие проблемы в американо-английских отношениях Рузвельт и Черчилль решают в обход Дж. Кеннеди.

Когда англичане оказались в очень тяжелом положении у Дюнкерка, Кеннеди сообщил в Вашингтон: «Только чудо может спасти британский экспедиционный корпус от уничтожения». Чудо произошло, англичане эвакуировались. Будучи свидетелем «блица» люфтваффе против Лондона, он сделал вывод, что с Англией покончено. Посол не скрывал и публично, что сделает все, чтобы удержать США от вступления в войну, обещая сговориться с Хэрстом о проведении нужной кампании в Америке. Министр внутренних дел в кабинете Рузвельта Г. Икес помечал в дневнике: «Кеннеди все твердит, что Германия победит, Англия и Франция провалятся ко всем чертям, и его единственная забота, как сохранить свои капиталы для собственных детей».

Иные внушения Дж. Кеннеди в Вашингтоне носили параноидный характер. Во время краткой командировки в США он выступил на закрытом заседании комитетов конгресса по военным делам и объяснил: Черчилль «неразборчив» в средствах, «хочет взорвать американское посольство, свалить это на немцев, сделать все, чтобы вовлечь американцев в войну». Что до помощи Англии, то Кеннеди не скрывал – США должны заставить ее оплатить все до последнего цента. Мнение Кеннеди не было секретом в дипломатических кругах Лондона. Советский полпред в Англии И. М. Майский в это время холодно отметил личную заинтересованность американского посла: «Усилия капиталиста Кеннеди добиться новых уступок для себя в импорте виски «Хейг» и джипа «Гордон», на продажу которых он имеет монопольное право в США, в обмен на содействие в получении американской помощи – грубый шантаж». Стоит ли удивляться тому, что постоянный заместитель министра иностранных дел Р. Ванситтарт записал в «Кеннедиане»: «Мистер Кеннеди – грязный представитель мошенника и пораженца. Он заботится только о своем кармане. Будем надеяться, что эта война по крайней мере приведет к ликвидации таких типов». Досье «Кеннедиана» рассекретили через 35 лет, в 1976 году.

Л в 1941 году для англичан Кеннеди стал символом пораженчества, для Вашингтона – крайне неудобной фигурой. Посла вызвали в Вашингтон. Ожидали, что последует его увольнение. Вместо этого, выйдя из Белого дома после продолжительной беседы с Ф. Рузвельтом, Дж. Кеннеди заявил, что он горячо поддерживает его кандидатуру на выборах: Рузвельт, нарушив все традиции, в третий раз баллотировался на пост президента. Много лет спустя осведомленный С. Олсон рассказывал, что президент и посол во время памятной беседы заключили сделку – в обмен на поддержку Кеннеди в 1940 году Рузвельт обещал поддержать кандидатуру Кеннеди на президентских выборах в 1944 году. Этого не случилось. Но что мог знать Джозеф осенью 1940 года? Другая версия беседы проще – президент пригрозил предать гласности дела и высказывания посла.

Как бы то пи было, он горячо агитировал за Рузвельта, а после его успешного переизбрания счел возможным вновь напомнить прессе о личных взглядах. В пространном интервью посол рассказал о лондонских впечатлениях: Черчилль – выпивоха, английский король – заика, королева похожа на домохозяйку, и совершенно пет в ней величия. Посол-миллиардер пообещал «истратить все, что у него есть, дабы удержать нас от вступления в войну». Читатели «Бостон глоб» радостно приветствовали интервью земляка, в госдепартаменте разразилась буря. В декабре 1940 года Джозефа Кеннеди «ушли» в отставку.

Тут нахлынули семейные дела, поглотившие внимание главы клана. Джон объявил, что не пойдет в юридическую школу Гарвардского университета – там был Джо. Оп решил, как и отец, стать бизнесменом, а навыки в почтенной профессии получить в Стэпфордеком университете, в Калифорнии. Когда осенью 1940 года он уехал туда, братьев разделил Американский континент. Он оставил о себе память в Стэнфорде как думающий молодой человек, очень начитанный и крайне болезненный. Впрочем, знавшие Джона всегда помнили, из какой он семьи. Пусть черный, открытый «бьюик» куплей на гонорар от книги, но тощий молодой человек – миллионер. В Стэнфорде Джон прочно заложил основание своей репутации женолюба, каскад романов, он положительно гордился своими победами на этом фронте. Но рассеянное времяпрепровождение и учеба в Стэнфорде скоро наскучили. Джон бросил ее и отправился путешествовать по Латинской Америке.

Весной 1941 года он вернулся домой и узнал, что Джо пошел добровольцем в летное училище морской авиации. Джон поспешил на ближайший вербовочный пункт, разумеется, не авиации, а армии. Из-за поврежденного позвоночника его не взяли. Тогда он стал упорно тренироваться. Через пять месяцев Джон предстал перед комиссией, набиравшей добровольцев во флот. Прошел. Отец рассудил, что он принесет наибольшую пользу в военно-морской разведке. Несколько звонков высоким чинам, и Джона засадили за канцелярскую работу.

В столице репортером в газете «Вашингтон Таймс-Геральд» трудилась Катлин, сестра Джона. Газета занимала тогда резко антирузвельтовскую и «изоляционистскую» позицию. Приятельницей Катлин была 28-летняя Инга Арвад, дама с большим прошлым. И она работала в газете. Датчанка по происхождению, Арвад в свое время завоевала почетное звание «мисс Дания», с 1930 года она журналистка в Германии. Калейдоскоп знакомств – Геринг, Геббельс, Риббентроп. На Олимпийских играх 1936 года Гитлер пригласил Ингу сопровождать его, представляя ее как «подлинную нордическую красавицу». С конца тридцатых она в Вашингтоне, свободная от матримониальных уз. Два брака, последний еще не расторгнутый, забыты.

А. Крок привел в «Вашингтон Таймс-Геральд» обеих – Катлин и Ингу – и патронировал их. Естественно, ФБР с большой настороженностью следило за бойкой датчанкой, и люди Э. Гувера были положительно вне себя, когда узнали, что Катлин познакомила ее с братом. Сотрудник военно-морской разведки и женщина, знавшая нацистских главарей! Тревога в ФБР перешла в панику, когда обнаружили – Джон поселился с Ингой-Бингой, как он прозвал ее, в уютной квартирке. Там их забавы разнообразили нередкие визиты Катлин с приятелем журналистом.

По нарастающей – ФБР, Джозеф Кеннеди, президент Рузвельт сочли ситуацию невозможной. Джон не видел ничего особенного и доверился отцу – он, пожалуй, женится на Инге-Бинге. Он ввел даму в родительский дом, стоило ей выйти, как отец жарко отговаривал, а стоило Джону выйти – Джозеф с юношеским пылом соблазнял гостью. «Сложилась совершенно аморальная ситуация, – припоминала Арвад спустя десятилетия, – вся семейка невероятно грязная». Говорила, конечно, не жрица нравственности, а дама, вызывающе коллекционировавшая любовников.

В январе 1942 года Джона внезапно перевели в Чарлстон, в штате Южная Каролина. Инга бросилась навещать любимого, агенты ФБР с ухмылкой прослушивали записи пылких любовных встреч – по приказу президента Ф. Рузвельта за Ингой была установлена «самая строгая слежка». Джозеф, обеспечивший перевод сына в Чарлстон, увидел, что этого недостаточно. Он обратился к приятелю с Уоллстрита – заместителю военно-морского министра Дж. Форрестолу – услать Джона воевать на Тихий океан. Проездом в офицерскую школу Джон повидался с Ингой в Вашингтоне и мрачно заметил: «Какой-то сукин сын направляет меня в действующий флот, я выясню, кто этот сукин сын».

Перед самим Джозефом война не открыла никаких перспектив на службе государству. После 7 декабря 1941 года он послал президенту телеграмму: «Прошусь на фронт, готов служить под вашим командованием». Правительство не отозвалось, ему не дали никакого поста. Разъяренный экс-посол засел за книгу. Он наконец собрался изобличить «глупость» Рузвельта, в результате которой США оказались в войне. Книга была почти закончена, когда Рузвельт позвал автора побеседовать и в интересах единства нации убедил не печатать ее. Президент прозрачно намекнул, что Дж. Кеннеди может вполне ожидать назначения на высокий пост – нужда в опытных администраторах была действительно велика.

Кеннеди отложил рукопись и стал ждать. В конечном итоге напрасно, но пассивное ожидание было не в его натуре. Если нет непривычного литературного труда, то есть привычный: он занялся спекуляциями недвижимой собственностью. Некоторые сделки имели скандальный характер. В 1944 году на Шестой авеню в Нью-Йорке он приобрел жилой дом, вложив в него 200 тысяч долларов. Новый владелец немедленно удвоил квартплату. Посыпались жалобы в легислатуру штата. Когда открылось, кто владелец, разыгрался скандал. Легислатура, воспользовавшись этим случаем, «заморозила» квартплату. Но пока законодатели штата потрясали кулаками и сыпали угрозы, Дж. Кеннеди продал дом. Чистый доход – миллион долларов. По самым осторожным оценкам, на операциях подобного рода в годы войны Дж. Кеннеди только в Нью-Йорке заработал 100 миллионов долларов.

Деньги деньгами, а семья требовала внимания и внимания. Старшая дочь Роза с годами обнаружила буйные признаки душевной болезни. Джозеф не колеблясь разрешил в 1941 году провести лоботомию, после операции жалкое существо пожизненно заперли в надлежащее учреждение. Завершилась и затянувшаяся история с Джоном – он окончил ускоренные курсы командиров торпедных катеров и был выпущен младшим лейтенантом. Офицеры-катерники в то время слыли флотской аристократией. Среди них было немало опытных яхтсменов, получивших навыки вождения легких суденышек в привилегированных яхт-клубах. На войне Джону предстояло служить вместе с командирами торпедных катеров П. Пенойером, внуком Дж. П. Моргана, А. Арнесом, отпрыском семьи нью-йоркских богачей, П. Фаем, сыном владельца громадной строительной корпорации в Сан-Франциско.

Весной 1943 года Джона откомандировали на театр военных действий в юго-восточную часть Тихого океана. Там, после овладения островом Гуадалканал, началось крупное наступление. Для американцев сражения, происходившие в районе Новой Гвинеи, представлялись необычайно важными, затмевавшими вялые боевые действия войск США и Англии в Африке.

6 марта 1943 года свинцово-серый военный транспорт «Рошамбо» вышел из Золотых ворот, покинув Сан-Франциско. Среди полутора тысяч пополнения Джон Кеннеди. Он оставил позади США и Ингу. Отец добился своего.

12 апреля 1943 года «Рошамбо» вошел в воды Гуадалканала. Позади – месяц пути из Сан-Франциско. Опершись на поручни, младший лейтенант Кеннеди жадно вглядывался в берег – корабль прибыл к Соломоновым островам, где недавно происходили ожесточенные схватки. Место назначения Кеннеди – недавно отбитый остров Тулаги, теперь база легких сил. То самое место… До боли знакомые по газетным отчетам – «щель», «железное дно» – на военном жаргоне узкий пролив и район, где покоятся американские корабли. Как-то в одной короткой ночной схватке японцы потопили здесь четыре американских тяжелых крейсера, с ними ушли на дно тысячи моряков.

Тулаги при беглом взгляде – невзрачный тропический островок, ничто не говорит, что здесь было сломлено острие японского продвижения на юг. Но вот зримое напоминание о жестокой войне: на холме, возвышающемся над гаванью острова, исполинский плакат, далеко видный с моря: «Убивай япошек! Убивай япошек! Убивай побольше япошек! Ты можешь желтых ублюдков истребить, если будешь дело бдить!»

Призыв сочинил сам американский командующий в этом районе престарелый адмирал У. Хэлси. Флотоводец водрузил его повыше и на этом счел политическую работу во вверенных ему частях и подразделениях оконченной. Остальное зависело от капелланов и изобретательности младших командиров. На арке, сооруженной над узким каналом, надпись: «Под этим порталом проходит лучшая флотилия торпедных катеров в мире». Кеннеди пожал плечами – несколько грязных хижин, поржавевшие рельсы старой узкоколейки, грузовой транспорт, к берегу приткнулись ободранные торпедные катера, едва видные под ветвями пышных тропических кустов. База! Здесь ему предстояло служить.

23 апреля Джон Кеннеди вступил в командование торпедным катером ПТ-109 «лучшей в мире» флотилии. 25-метровое деревянное суденышко имело четыре торпедных аппарата, пулеметы. ПТ-109 уже девять месяцев нес службу в тропиках в руках безалаберного экипажа. Грязный до изумления, кишащий крысами и тараканами, запущенный катер встретил юного командира устрашающим зловонием. Пришлось загнать ПТ-109 в импровизированный сухой док и основательно отремонтировать руками экипажа, включая командира.

Пробный выход в море сошел благополучно, но при возвращении на базу грохот спаренных пулеметов с носа ПТ-109 вызвал повальную панику. Моряки поспешно укрывались – внезапный налет японцев. Стрельба тут же прекратилась, и тогда на базе услышали срывающийся от бешенства голос Кеннеди: он осыпал бранью пулеметчика, случайно приведшего оружие в действие и не сумевшего прекратить огонь, пока не иссякли патроны в магазинах.

Начались боевые будни. ПТ-109 нес патрульную службу. В мае – пять выходов в море. Полный перечень происшествий, занесенных в судовой журнал рукой Кеннеди: «8 мая, 18.20. Вышли в море из Сесапи вместе с ПТ-59 для патрулирования района от островов Саво до мыса Эсперанс. Видимость равна нулю. 13 мая 0.45. Повторные вспышки, вероятно, перестрелка в районе островов Рассел. 17 мая, 0.40. Видели белый свет в центре островов Саво. 21 мая. Выпустили десять очередей из пулемета по плавающим бочкам из-под горючего. 23 мая, 5.30. Вышли из района патрулирования, направляясь к Сесапи; 5.40. Видны вспышки от стрельбы зениток, по-видимому, наши; 21.30. Увидели красный огонь на поверхности воды, 30° по курсу, расстояние четыре мили. Обследовали место. Ничего не обнаружили».

Моряки с торпедных катеров расквартировались кто как мог, Кеннеди с двумя приятелями приспособили под жилье хижину. Для обслуживания наняли местного парня, темнокожего Лами. Обычно он спал на полу между кроватями американцев. Киплинговская идиллия отношений белого и черного человека была нарушена, когда Лами как-то с большой похвалой отозвался о вкусе человеческого мяса. Американцы припомнили дурную славу Соломоновых островов – в свое время здесь было раздолье для каннибалов. Присмотрелись поближе к Лами, стали спрашивать. Он выдавил из себя загадочные слова: «Моя съела падре». Компания молодых моряков облегченно вздохнула, когда внезапно лишилась слуги – новозеландская полиция за что-то бросила в узилище Лами.

Загорелый до черноты, с подвешенным к поясу кинжалом устрашающих размеров, Джон быстро приобрел вид ветерана. Он обычно ходил голый по пояс, и только лихо заломленная фуражка напоминала об офицерском звании. Экипаж полюбил его. Он смотрел сквозь пальцы на проделки подчиненных, «организовывавших» спиртные напитки. Иногда им удавалось украсть ящик-другой пива, как-то они утащили содержавшую большой процент этилового спирта канистру с жидкостью для торпед. Поскольку моряки с ПТ-109 были не одни – экипажи других катеров также приняли участие в расхищении канистр с вожделенной влагой, на базе провели повальный обыск. Разумеется, ничего не нашли, а когда опасность миновала, в трюме ПТ-109 заработал примитивный самогонный аппарат. Прохаживаясь по палубе катера, пропитанного отвратительным едким запахом сивухи, Кеннеди делал вид, что всецело поглощен высокой стратегией.

Среди командного состава Кеннеди прослыл образованнейшим человеком. В хижине на видном месте красовалась единственная книга – «Война и мир» Л. Н. Толстого, с которой хозяин не расставался. В спорах младший лейтенант высказывал весьма взвешенные суждения. Как-то среди офицеров разнесся слух, что Соединенные Штаты оплатят Австралии стоимость плантаций, уничтоженных американцами на Соломоновых островах. Офицеры нашли самую мысль чудовищной. Кеннеди, однако, обратил их внимание на то, что плантации – частная собственность и, следовательно, стремление владельцев получить компенсацию за ущерб совершенно законно. Боевые друзья не углубились в спор. Они уже знали, кто отец командира ПТ-109, по достоинству оценив значение семейных связей. В конечном счете Джон оказался на театре военных действий по личному распоряжению Дж. Форрестола, давнего друга посла Джозефа Кеннеди, хотя о подоплеке наверняка не знал сам бравый младший лейтенант.

Так и воевали тринадцать моряков на торпедном катере. Больших стычек с врагом не случалось, но мелких происшествий на борту катера – хоть отбавляй. Однажды в боевом походе ночью Кеннеди передал приказ в моторное отделение. Никакого результата. Бросив штурвал и громадную тарелку с мороженым – обычное лакомство командира на вахте, Кеннеди ринулся вниз. Три механика мирно спали, убаюканные мерным рокотом моторов. В другой раз оглушительный в крошечной каюте катера выстрел поставил на ноги команду: моряк, чистивший оружие, едва не убил своего товарища.

Летом 1943 года соединения адмирала Хэлси начали наступление, отвоевывая у японцев все новые острова. За продвигавшимися частями на передовые базы перебазировались торпедные катера, пока не оказались на острове Рендова, увенчанном высокой горой. Ночная патрульная служба на передовых рубежах становилась все опаснее. Как-то перед рассветом над катером вспыхнула осветительная бомба. В ответ бешено заработал 20-миллиметровый зенитный автомат, наводчик старательно пытался поразить самолет. Озлобленный американский пилот по радио пригрозил расправиться с катером. Кеннеди остановил огонь. Такие случаи повторялись еще и еще: либо катер бомбили свои самолеты, либо с него обстреливали их.

19 июля ПТ-109 получил боевое крещение: японский самолет подкрался незамеченным и сбросил поблизости пару бомб. «Осколки бомб, сделанных из ручек автомашин «Форда», лезвий бритв, водопроводных кранов и других железных изделий, которые Япония импортировала из США в течение многих лет перед войной, пронизали катер и его оснастку от носа до кормы», – замечает Д. Донован, биограф ратных подвигов Кеннеди. Трое моряков были ранены, командира спасло бронированное ограждение мостика.

Молодой командир стремительно набирал боевой опыт. ПТ-109 прославился лихими возвращениями на базу. Как громадная торпеда, катер врывался в небольшую гавань и давал обратный ход чуть не у самого причала. Эффектное зрелище. Однажды капитан не рассчитал и врезался в док. Невообразимая суматоха, резким ударом ремонтники были сбиты с ног, погребены под ящиками, мусором, инструментами. Когда они в панике выбрались, то увидели не японские пикирующие бомбардировщики, а скорбную фигуру капитана ПТ-109. Обнаженный по пояс, как он ходил в боевые походы, Дж. Кеннеди с невыразимой тоской озирал с мостика дело своего катера. Только новое ЧП – волна, сорвавшая несколько катеров с якорей, что привлекло всеобщее внимания, – спасло командира ПТ-109 от дисциплинарной расправы.

День первого августа на базе начался хлопотливо. Экипаж ПТ-109 повышал боевую мощь корабля. Кеннеди раздобыл 37-миллиметровое противотанковое орудие и вместе с командой ломал голову, как получше укрепить ее на палубе. Сложная задача. Решили снять колеса и прибить орудие гвоздями. Послали за плотником. Пока присели отдохнуть, прислушиваясь к патефону на соседнем катере, там прокручивали пластинки с модными мелодиями «Серенады солнечной долины». В этот момент около двадцати пяти японских пикирующих бомбардировщиков внезапно обрушились на базу. Их приняли за своих, и они сначала не встретили сопротивления. Японские летчики шли в атаку с обычным мужеством, подбитые самолеты врезались в скопления катеров и прибрежные сооружения. База понесла существенный ущерб. Кеннеди успел вывести ПТ-109 из-под огня. Искусно маневрируя, катер вырвался из гавани.

Пришедшая по пятам за дерзким налетом шифровка открыла глаза командиру соединения. Его извещали, что предстоящей ночью через пролив Блекетта, что в сорока милях от базы, пройдет японский «экспресс» – несколько вражеских эсминцев из Рабаула с подкреплением для гарнизонов на соседних островах. Легким силам американцев надлежало не допустить прорыва противника. Оставшиеся пятнадцать исправных катеров базы, включая ПТ-109, получили задание перехватить «экспресс». Они были разделены на четыре дивизиона по числу катеров, имевших радарные установки.

В быстро сгущавшихся тропических сумерках соединение покидало базу. В трубах аппаратов светились торпеды, грозно сверкали стволы зенитных автоматов, покачивались антенны. Молчаливые, горбатые фигуры моряков в спасательных жилетах и касках. ПТ-109 вооружен до зубов, противотанковое орудие наскоро прикручено веревками. То был тридцать первый боевой выход Кеннеди в море. Набирая ход, торпедные катера быстро исчезли.

В 21.30 катера заняли боевые позиции и на приглушенных моторах попарно патрулировали пролив. Вскоре один из катеров, имевший радар, обнаружил противника. Полагая, что это самоходные баржи, катер ринулся в атаку и оказался под огнем четырех эсминцев, составлявших «экспресс». Командир выпустил все четыре торпеды, промахнулся и отошел. Хуже всего – он ни о чем не известил своих товарищей. Японские эсминцы черными призраками скользили по проливу. Обнаружив их, очередной торпедный катер выходил в очередную безрезультатную атаку и, выполнив боевой долг, ложился на обратный курс. Так развернулась, по словам автора трехтомной истории действий торпедных катеров флота США в минувшую войну, «самая малоэффективная операция торпедных катеров… Их основная ошибка заключается в том, что они ни о чем не информировали друг друга. Каждый атаковал в одиночку, оставляя на долю остальных самим находить врага». Катера соединения израсходовали тридцать торпед, «экспресс» не потерпел никакого ущерба, успешно достиг места назначения, выгрузил войска и повернул назад.

ПТ-109 пока не посчастливилось встретить врага. В кромешной темноте Кеннеди со своим напарником ПТ-162 продолжал патрулирование. Они видели вспышки выстрелов, огрызавшихся огнем японских эсминцев, но приняли их за стрельбу береговых батарей. Глубокой ночью к ним присоединился еще один катер – ПТ-169, потерявший свой дивизион. Втроем стало веселее. Запросили базу, оттуда последовал категорический приказ – продолжать боевую работу! Катера в строю клина, имея во главе ПТ-109, бороздили пролив. Не было слышно обычного рева моторов, шли на малых оборотах, выхлоп – в воду! Командиры на мостиках не подозревали, что с каждой секундой они приближаются к «экспрессу». Японские эсминцы, выполнив задание, торопились покинуть опасные воды. Они неслись почти встречным курсом со скоростью 30 узлов.

Внезапно на ПТ-109 раздался испуганный возглас матроса у носового пулемета: «Корабль на двух часах!»

Почти сразу примерно в 800 м правее по курсу Кеннеди и командиры двух других катеров увидели темный силуэт. Несколько мгновений они вглядывались во мрак, полагая, что навстречу им идет свой катер. Корабль угрожающе рос в темноте. На мостике эсминца японского императорского флота «Амагири» капитан Ханами оценил обстановку быстрее. Расстояние до катера сокращалось так быстро, что его нельзя было обстрелять, суденышко попало в мертвую зону. Ханами приказал идти на таран.

Дальнейшее отняло не больше 40 секунд. Кеннеди одновременно скомандовал полный ход, попытался занять позицию для торпедного залпа (хотя на таком небольшом расстоянии торпеды не взорвались бы) и объявил боевую тревогу. «Она давно объявлена», – проворчал торпедист с правого борта. Пока Кеннеди вращал штурвал, а эсминец неумолимо нависал над катером, на палубе ПТ-109 суматоха нарастала. Слышался лязг металла, матрос заряжал 37-миллиметровое орудие. Не в состоянии оторвать глаз от эсминца, он не видел, что бьет снарядом в закрытый затвор. Радист на мостике рядом с Кеннеди схватился руками за амулет, который он носил на груди в боевых походах, и громко запричитал: «Дева Мария, зачавшая без греха, молись за нас…».

Оглушительный треск покрыл слова молитвы. «Амигири» протаранил катер почти в центре. Страшный удар вырвал штурвал из рук Кеннеди и отбросил его назад. Он ударился спиной об ограждение мостика. Слепящая боль, а перед глазами всего в нескольких метрах прошел и исчез чудовищно высокий борт эсминца. Мелькнула мысль: «Так вот как погибают!» Деревянный катер был разрезан почти точно посередине.

Ослепительно вспыхнул бензин, разлившийся по поверхности воды из разбитых баков. С «Амагири» пустили два-три снаряда в направлении громадного костра, полыхавшего на месте катера, но промахнулись. В критический для ПТ-109 момент ПТ-162 попытался атаковать эсминец еще до тарана; по торпеды не вышли из аппаратов, и катер отошел. ПТ-169 выпустил две торпеды по «Амагири», не попал и также ретировался. Командиры катеров решили, что экипаж ПТ-109 погиб в пламени, а поскольку, как выяснилось, в проливе Блекетта кишат японские эсминцы, сочли за благо вернуться на базу. Катера набрали полный ход, и исполинский факел, освещавший могилу моряков ПТ-109, скоро исчез за кормой.

Из тринадцати человек экипажа погибли двое. Одиннадцать человек сгрудились на части катера, оставшейся на плаву. Моряки ожидали помощи от боевых друзей с соседних катеров. Ожидали как военнослужащие, понаслывшавшиеся о флотском товариществе, и просто как люди, попавшие в беду. В ближайшие часы помощь не пришла, а озлобление на «товарищей» осталось на многие годы. Отчаявшись, они стали держать совет. Скоро рассвет, потерпевших бедствие заметят японцы с соседних островов. Что тогда? Дискуссию открыл Кеннеди: «В уставах наше положение не предусмотрено. Похоже, мы больше не воинское подразделение. У многих из вас семьи, а у некоторых дети. Что вы хотите делать? Мне же терять нечего». Поспорили и сошлись на том, что смерть не принесет пользы никому. Решили, если японцы обнаружат их, сдаться в плен.

Настал день. Поблизости никого. Моряки проклинали войну и исчезнувшие торпедные катера, предали проклятию и свою авиацию – ни одного самолета. А обломки катера все глубже погружались в воду. Тогда Кеннеди предложили плыть к острову, видневшемуся в пяти с небольшим километрах. Сильно обожженного механика (при катастрофе он всплыл в пылающем бензине) Кеннеди тащил за собой, держа в зубах тесемки от его спасательного жилета. Остальные девять человек плыли за ними, вцепившись в бревно. К вечеру, пробыв в воде 15 часов, достигли необитаемого острова. Тут же мудрость командира подтвердилась – раздался стук мотора, и спрятавшиеся в кустах моряки увидели японский катер, прошедший вплотную к острову. Появись он на несколько часов раньше! Судьбу попавших в руки японцев знали хорошо и, хотя договорились сдаться, содрогались при мысли о плене.

Наступила ночь. Кеннеди, вооружившись сигнальным фонарем и повесив на шею пистолет, вновь бросился в воду. Он выплыл в середину пролива, надеясь привлечь внимание торпедных катеров, обычно проходивших здесь на патрулирование. Он смертельно устал, даже отбросил мысль об акулах и барракудах, кишащих в этих водах. 12-часовое дежурство оказалось напрасным, катера не появились. Утром с воспаленными глазами, изрезанными рифами ногами и руками Кеннеди предстал перед товарищами и без сил рухнул на песок. Отлежался, а на следующий день заставил товарищей переплыть на соседний островок, где виднелись кокосовые пальмы. Их орехами и стали питаться, а кокосовым маслом смазали пистолеты, однако напрасно – оружие отказало.

Прошло несколько дней. Они ежечасно вглядывались в сторону Рендова. Гора, хотя до нее было несколько более 50 километров, казалась обманчиво близкой. Перед рядовыми Кеннеди бодрился, но, когда оставался с двумя офицерами из команды, отчаянно ругался – ротозеи, не могут спасти их! Многие утратили всякую надежду. Один матрос печально заметил, что все умрут. Другой сказал, что только хорошим дано уйти в лучший мир молодыми. Попросили радиста пустить в ход свой спасительный амулет, тот предложил помолиться вместе – говорят, коллективная молитва легче доходит до бога. На это резонно возразили, что зрелище будет лицемерным, обычно только немногие ходили в церковь, и бог прекрасно поймет это, да к тому же в жизни все сквернословили и вообще были великими грешниками и т. д. Кеннеди молча серьезно слушал, не вмешиваясь в споры. Он не хотел портить отношений со всевышним.

5 августа оборванных и оголодавших американцев заметили двое туземцев, проплывавших в пироге. Кеннеди знаками объяснился с ними. Насколько он понял, местные жители служили разведчиками союзников. Кое-как им растолковали – нужно добраться до Рендовы и передать послание. На кокосовом орехе он вырезал ножом: «Туземцы знают место. В живых. Кеннеди». (Орех в изящной оправе впоследствии красовался на столе президента Дж. Кеннеди.) Еще два дня треволнений, и наконец 8 августа торпедный катер привез спасенных на Рендову.

Кеннеди получил сразу две награды: орден «Пурпурное Сердце», медаль флота и морской пехоты, и был произведен в лейтенанты. В письме матери он скромно объяснил: это звание на флоте равно армейскому капитану. Джон никогда не считал себя героем. Разумеется, история с ПТ-109 в последующие годы умело использовалась для создания ему популярности. Хотя недоброжелатели всегда жалели, почему не было проведения следствия по поводу потери капитаном корабля, много чаще его спрашивали, как стать героем. Джон отвечал коротко и точно: «Произошло это не по моему желанию. Взяли и потопили мой корабль».

За годы второй мировой войны только один торпедный катер – ПТ-109 отправился на дно, протараненный вражеским кораблем. В 1960 году Д. Пирсон разузнал и оповестил о пикантных подробностях. Генерал Макартур в 1943 году, узнав о прискорбном инциденте, будто бы распорядился «предать суду военного трибунала» командира катера-ротозея, позволившего «японскому эсминцу протаранить его». В 1960 году со времен войны истекло много лет, и Д. Макартур немедленно опроверг сообщение Пирсона. Честь лейтенанта времен второй мировой войны, а ныне кандидата в президенты США была сохранена.

Хотя травма в позвоночнике и малярия мучили его, Кеннеди решил продолжать службу. Прозвище Спичка как нельзя лучше характеризовало лейтенанта, вступившего 7 октября 1943 года в командование торпедным катером ПТ-59. На суденышке были сняты торпедные аппараты и установлены орудия. Задача ПТ-59 – уничтожать японские самоходные баржи, снабжавшие гарнизоны на островах. Немало боевых выходов в море, повезло в одном – на рассвете 6 ноября огнем катера ПТ-59 были потоплены три вражеские баржи.

Конечно, достижение молодого лейтенанта. Тощий, с ввалившимися глазами, он очень изменился, приобрел осмотрительность и навыки командира. Но здоровье резко ухудшилось, и дни службы на флоте были сочтены.

18 ноября 1943 года лейтенант Кеннеди по болезни был списан с действующего флота. Он вернулся в США. Ветеран с Соломоновых островов – завидная находка для тыловиков. Боевому офицеру поручили организовать совместные учения торпедных катеров. Отличная погода, прелестное место – курорт Майами в штате Флорида. Толпы гуляющих. Вдруг с моря надвигается зловещая стена смрадного дыма, а за ней ревут моторы. Паника: газовая атака! Гуляющие разбегаются – приближается немецкий десант! Дело много проще: бравый лейтенант Джон Кеннеди, прикрывшись дымовой завесой, ведет торпедные катера в учебную атаку.

В январе 1944 года Джон возвращался в США, разумеется, через Калифорнию. Первый визит к Инге Арвад, которая теперь прижилась в Голливуде. Хотя в письмах с фронта Джон заверял ее – «ты самая яркая страница в 26 годах моей яркой жизни», встреча получилась холодной. Она не забыла, как ощетинился Джозеф Кеннеди против ее брака с сыном, критически осмотрела Джона – он производил впечатление смертельно больного и безвольного парня. Где ему драться с семьей за ее счастье. А Голливуд так манил. Любви пришел конец.

Годы войны преисполнили Дж. Кеннеди отвращением к военной службе. В 1944 году он пишет одному из друзей о флотских порядках: «Здесь обладают сверхчеловеческой способностью испачкать все, к чему только прикасаются… Даже простая доставка письма сверхобременяет нашу пыхтящую военную машину. Боже, спаси нашу страну от этих патриотов, чей военный клич: «США нужно, чтобы ими руководили с военной эффективностью». Падение Кеннеди на палубу катера положило конец военной службе: дали знать себя старые травмы.

Поздней весной 1944 года Джон лег в госпиталь и перенес мучительную операцию на позвоночнике – врачи прикрепили к спинному хребту стальную пластину. Он пробыл в постели большую часть 1944 года.

В госпитале его настигла тяжкая весть: 12 августа 1944 года погиб Джо. Еще осенью 1943 года Джо начал боевую службу в американской авиации в Англии. Он был пилотом тяжелого бомбардировщика в составе берегового командования. Задача – патрулирование Бискайского залива, Северного моря и Ла-Манша для предотвращения прорыва германских подводных лодок в Атлантику. Работа нервная и опасная. По всей вероятности, в этих экстремальных условиях он очень сблизился с сестрой Катлин, работавшей в организации Красного Креста в Лондоне. Катлин весной 1944 года доплетала свою сеть, с 1938 года она вела дело к браку с Хартингтоном, наследником герцогского титула. Это льстило семье Кеннеди, но брак католички с протестантом ни Джозеф, ни Роза не могли допустить.

Тут и протянул Катлин братскую руку помощи Джо, поддерживая ее вызов религии и родителям. Еще Катлин обратилась за поддержкой к прослывшему экспертом в делах сердечных Джону. Она откровенно писала ему: «Я не понимаю, почему мне так нравятся англичане, хотя они относятся к людям безразлично и не так обходительны с женщинами, как американцы, но, наверное, женщинам нужно именно английское обращение. Ведь это твоя техника, когда ты подгребаешь к нам?» Неизвестно, что ответил Джон сестре, отцу, однако он посоветовал – пусть Хартингтон уступит в вопросе вероисповедания.

Из этого ничего не вышло, как и из обращений семьи Кеннеди к знакомым кардиналам и даже к Папе Пию XII. Тогда 6 мая 1944 года Катлин разрубила гордиев узел: в гражданской церемонии бракосочеталась с будущим герцогом, а пока маркизом Хартингтоном. Она входила в одну из богатейших семей Англии, имеющей только земельные владения до 100 тысяч гектаров. Присутствовали несколько представителей высшей английской знати, от семьи Кеннеди Джо, как и жених, в военной форме.

Выдав сестру замуж, Джо не видел больше особых причин задерживаться в Англии. Он отслужил вместо одного срока два и уже собирался вернуться в США, как прослышал о намечавшейся весьма секретной операции. Вскоре после высадки в Нормандии гитлеровцы начали обстрел Англии управляемыми снарядами, за ними последовали ракетные удары неуязвимыми ФАУ-2. Хотя последствия всего этого оказались в конечном итоге не столь значительными, летом 1944 года Лондон был очень встревожен. Считалось необходимым любой ценой предотвратить смерть и разрушения, которые несло новое немецкое оружие.

Выход был один – попытаться подавить стартовые площадки управляемых снарядов и ракет. Мощная система противовоздушной обороны, созданная для их прикрытия гитлеровцами, почти начисто ликвидировала возможность успешной бомбардировки с воздуха. Тогда и родился план этой операции – использовать против стартовых площадок самолеты, начиненные взрывчаткой. Замысел был прост. Бомбардировщик стартует с английского аэродрома, ложится на курс, затем пилоты-добровольцы покидают машину на парашютах, а управляемый по радио с другого самолета бомбардировщик обрушивается на избранный объект.

Джо и вызвался быть пилотом обреченной машины. Его вещи уже были отправлены на родину, участием в операции он хотел подвести черту под боевой карьерой. Сначала все пошло по плану. 12 августа 1944 года, натужно ревя, перегруженный четырехмоторный бомбардировщик взлетел, набрал высоту и лег на курс. Но с земли и сопровождавшего самолета увидели вместо двух фигурок – Джо и второго пилота, которые должны были отделиться от самолета, – ослепительный взрыв. Бомбардировщик, имевший на борту несколько тонн бомб, на глазах ужаснувшихся свидетелей катастрофы буквально обратился в пыль. Хоронить было некого, осталась только память.

По стечению обстоятельств взрыв бомбардировщика Джо на время ослепил в экипаже самолета сопровождения капитана Эллиота, сына президента Ф. Рузвельта. Джозеф Кеннеди был ослеплен ненавистью к президенту и вскоре осведомился у Г. Трумэна, баллотировавшегося на пост вице-президента вместе с Рузвельтом: «На кой черт ты помогаешь этому сукиному сыну, этому уроду, погубившему моего сына?!» Рузвельт все же пригласил в Белый дом Дж. Кеннеди поговорить на политические темы. В предпоследний раз в 1942 году они обменялись репликами:

«Кеннеди: Ты умрешь либо великим президентом, либо величайшей ж…

Рузвельт: Есть третья возможность – я помру президентом захудалой страны».

Теперь в их последнюю встречу Кеннеди изрек – если президент потерпит поражение на выборах, будут виновны «евреи и коммунисты», которыми он окружил себя.

Джон собрал воспоминания о старшем брате и принял участие в написании небольшой книжки «Джо, каким мы помним его», изданной ограниченным тиражом. В ней было много теплых слов родных и друзей, воспоминания 12-летнего Эдварда. Ему запомнилось, как он и старший брат попытались взять приз на парусных гонках. Эдвард зазевался, не успел выполнить команду. Джо в мгновение ока схватил невнимательного мальчишку за шиворот и с головой окунул в ледяную воду. «У Джо был один недостаток: он легко, как видите, приходил в ярость во время спортивных состязаний», – закончил панегирик брату 12-летний автор.

Профессор Г. Ласки в своем очерке припомнил другое: «Он интересовался всем, обладал удивительным энтузиазмом, если любил что-нибудь, то любил всем сердцем. Он глубоко интересовался политикой и решил посвятить себя до конца политической карьере. Частенько он сидел у меня в кабинете и с обворожительной улыбкой бесконечно дразнился, говоря, что решил стать ни больше, ни меньше, как президентом Соединенных Штатов». Джон призвал в книжке быть верным памяти брата.

В составе флота США появился новый эсминец «Джозеф П. Кеннеди-младший». 19-летний Роберт бросил офицерское училище, пошел матросом первой статьи на корабль. Эсминец охранял покой в водах Карибского моря. За шесть месяцев службы молодой моряк не видел врагов, но научился сражаться за чистоту на корабле: в тропиках приходилось постоянно возобновлять краску на коррозирующем металле. Роберт демобилизовался с внушительным шрамом на лбу – результат потасовки с пуэрториканцем. Шрам остался на всю жизнь.

Семья Кеннеди понесла еще одну утрату: 10 сентября в Бельгии был убит в бою доставшийся с таким трудом Катлин супруг, 26-летний капитан гвардии маркиз Хартингтон.

Еще Ремарк тонко очертил психологию молодого человека, обожженного войной. Переход к мирной жизни мучительно труден. Тени ушедших окружают выжившего.

Инга Арвад по старой дружбе добилась у Джона интервью. Она попыталась заверить Джона, что он герой. «Во мне нет ничего героического, – отпарировал он, – настоящие герои не те, кто вернулся, а те, кто там остался, а таких много, включая двоих из экипажа моего катера».

Записные книжки Джона за 1945 год пестрели заметками о смерти. О гибели Раймонда Асквита в 1915 году (цитата из книги У. Черчилля «Великие современники»): «Война, сломившая множество людей, не могла ничего поделать с ним. И когда в реве и грохоте битвы на Сомме он пошел навстречу своей судьбе, то был он спокоен, горд, решителен и, в сущности, весел». Вырезки из газет о смерти Джо, письмо-рассказ Катлин о гибели мужа. Выписка из другой любимой книги – Джона Бьюкенена «Путь пилигрима»: «Он любил свою юность и остался юн навсегда. Любящий жизнь, блестящий и смелый, теперь он часть бессмертной Англии, не знающей ни старости, ни усталости, ни поражений». Шли годы, жена утверждала: горечь смерти молодым всю жизнь преследовала его.

В канун нового, 1945 года, Джон был демобилизован по инвалидности. Он отказался от пенсии, но взял 10 тысяч долларов, полагавшиеся ему как фронтовику по закону конгресса, именовавшемуся тогда «Солдатским биллем оправах». В начале года он несколько месяцев отдыхал. По наущению отца написал очерк «Попытаемся провести эксперимент – установить Мир», который не был опубликован. Мысли автора не были зрелыми, стиль далек от совершенства, но сердце было поставлено правильно: он обратился к самой волнующей проблеме – сотрудничеству с СССР. «Нам нужно самим продемонстрировать Советам свою готовность справедливо разрешать европейские проблемы, – писал Джон, – перед тем, как русские по-настоящему поверят нашим декларациям о дружбе. У русских память долгая, и многие лидеры нынешнего правительства помнят годы после первой мировой войны, когда в рядах Красной Армии они сражались против вторгнувшихся войск многих стран, включая английские и американские». Статья не пошла, хотя Джозеф приложил немалые усилия, чтобы протолкнуть ее.

В апреле 1945 года «герой с торпедного катера» Дж. Кеннеди «с точки зрения солдата» стал освещать конференцию в Сан-Франциско для газетного концерна, возглавлявшегося закадычным приятелем отца – У. Хэрстом. Уже 30 апреля 1945 года в его корреспонденции встречается суждение: «Самое главное здесь – наследие 25 лет недоверия между Россией и остальным миром, которое нельзя будет преодолеть ряд лет». Размышляя по поводу первой недели жарких споров на конференции, он заметил: «Русские, быть может, простили, но не забыли. Они хорошо помнят предвоенные годы, когда Россию пускали только на задний двор. Поэтому любая организация, основанная здесь, будет лишь скелетом. Ее возможности будут ограниченными. Она будет отражать глубокие разногласия между своими членами».

К концу конференции молодой журналист впал в глубокий пессимизм. Он объявил, что ООН – «продукт тех же страстей и эгоизма, которые породили Версальский договор», и зафиксировал: «Идут разговоры, что с русскими будут воевать через 10—15 лет. Но человечество не может позволить себе еще одну войну».

В 1945 году Гарвардский университет разослал бывшим выпускникам анкету, прося ответить на ряд вопросов. В конце анкеты Джон написал: «Я смотрю пессимистически на будущее нашей страны». Наверное, атомное сожжение Хиросимы и Нагасаки через несколько месяцев не прибавили ему оптимизма.

Джозеф П. Кеннеди так и не оправился от гибели Джо. В 1957 году его посетил обозреватель хэрстовских газет, взявшийся написать серию статей о семье Кеннеди. Состояние Джозефа Кеннеди достигло 500 миллионов долларов. Оп считался двенадцатым по счету богачом в США. Глава семьи гордо, загибая пальцы, перечислял достижения детей, упомянул о старшей дочери Розмари, о Катлин, погибшей при авиационной катастрофе в 1948 году. Журналист заметил, что отец старательно умалчивает о Джо. Он задал вопрос в лоб. Старик разрыдался и сквозь слезы кивнул в сторону жены: «Спросите о нем ее, она может говорить о нем. Я не могу».

Эмоции эмоциями, а жизнь продолжалась. После смерти Джо отец, не входя в тонкости переживаний Джона, приказал ему заняться политикой. Сын пробормотал что-то насчет журналистики. Ведь он уже с полгода работал у Хэрста, побывал на конференции в Сан-Франциско, съездил в Лондон, где наблюдал, как избиратели вышвырнули его кумира – У. Черчилля. Джон пожаловался другу-журналисту: «Все это выглядело, как будто меня призвали. Мой отец хотел, чтобы старший сын был политиком. «Призвали», пожалуй, не то слово. Он потребовал. Ты же знаешь отца». Позднее политик по принуждению объяснял: «Я вступил в политику только потому, что умер Джо, и, если со мной что-нибудь произойдет, брат Бобби займет мое место в сенате. А если и Бобби умрет, Тедди встанет на пост»

Отец никогда не скрывал своей роли. В 1957 году он хвастливо заявил в печати: «Я ввел Джона в политику. Только я один. Я сказал, что Джо умер и теперь на нем лежит ответственность быть избранным в конгресс. Оп не хотел. Он считал, что не способен к политике, и все еще так думает. Л я сказал – ты должен». Деваться было некуда. Отец решил, и где выставить кандидатуру – оказался вакантным 11-й избирательный округ в штате Массачусетс, включавший восточный Бостон. Там в свое время начинал политическую карьеру дед – Пат Кеннеди, умерший в 1929 году. 89-летний Фитцджеральд еще был жив, практически единственный местный житель, которого знал Джон.

Джозеф Кеннеди послал сына в Бостон. И по его пятам явился сам, сняв роскошный многокомнатный номер в отеле «Ритц-Карлтон». Он взял в руки негласное руководство избирательной кампанией Джона в палату представителей конгресса США. Пронесся слух, что Джозеф выругался: «С теми деньгами, которые я трачу, можно избрать в конгресс собственного шофера». Политическим наставником к сыну Джозеф приставил родственника, опытного политикана Д. Кейна. «В политике, – поучал Кейн, – нет друзей, есть только сообщники… Политика подобна войне. Нужны три вещи, чтобы победить: деньги, деньги и еще раз деньги». Джон покорно слушал, предстояли предварительные выборы с участием 10 кандидатов.

Как водится в США, никто не собирался просвещать избирателей, какую политику будет проводить их избранник. Просто старались внушить, что молодой герой, вернувшийся с войны, просит разрешить ему послужить стране. Задача – создать чарующий образ молодого политика. 28-летний Джон был просто трогателен. Тощая мальчишеская шея, непокорные волосы. Очень худой, истощенный, желтый от лекарств, застенчивый, непрерывно улыбающийся. Очень интеллигентный, окруженный друзьями, милыми молодыми людьми. Они учились с ним или служили во флоте, вот теперь приехали все вместе «помочь Джону». Говорят, что миллионеры люди высокомерные, судачили бостонцы, так нет же: эти «прелестные девочки Кеннеди» – три сестры Джона – ходят по квартирам и, приветливо улыбаясь, раздают агитационные брошюрки. Основной лозунг кампании «Новое поколение предлагает лидера».

Наконец, сам кандидат. По 14 часов в день на ногах, из конца в конец обходит округ, населенный преимущественно беднотой. Он карабкается по крутым лестницам, заглядывает в мрачные трущобы, даря их обитателям солнечные улыбки. Своим спутникам кандидат доверительно говорит: «Я никогда не думал, что в одной грязной комнате могут стоять рядом газовая плита и туалет». Он часто горестно вздыхал: «Пришлось надеть сапоги Джо. Если бы только он был жив, мне никогда бы не пришлось заниматься этим». Вечеринки в домах избирателей, приятные молодые люди доставляли еду, кофе, цветы. Тщательно составленное расписание позволяло Джону побывать за вечер на десятке таких собраний. Все было очень и очень мило. На первый взгляд трудились любители. Только почему-то чуть ли не все автобусы в Бостоне облеплены плакатами, призывающими отдать голос за Джона Кеннеди. Радио надрывалось, превознося его достоинства, а на улицах было полно агитационных машин. В общем, заметил очевидец, «видели Кеннеди, слышали Кеннеди, ели с Кеннеди, пили с Кеннеди, засыпали с Кеннеди, Кеннеди говорил, и мы говорили весь день о Кеннеди». Иначе и быть не могло. Сын с толпой политиков-любителей нарушал покой и искушал сердца избирателей, а номер отца в отеле заполняли другие люди. Положив ноги на стол, не снимая шляп и дымя отвратительными сигарами, профессиональные политики разрабатывали избирательную стратегию. Они нашли, что парень толковый. Смущается, но говорить может, только несносный интеллигентский акцент. Ничего, обомнется.

Кандидат не уставал напоминать, что он почти умер за родину. Декламируя наизусть сагу южных морей о подвигах ПТ-109, кандидат говорил о себе в третьем лице: «Командир ПТ-109, узрев в корабле японский эсминец, развертывал свой корабль, чтобы…», и т. д. Правда, внуку Дж. П. Моргану Пенойеру, воевавшему с ним, Джон в сердцах доверился: «История с этим столкновением все улучшается. Смотри, теперь мне, католику, набрали в экипаж и еврея, и черномазых. Ну, знаешь…» Конечно, доверился втайне. Кандидат наставлял: «Наше время налагает на каждого мыслящего человека обязательство прилежно работать в мире, как мы неутомимо служили на войне». Кандидат требовал: «Мы в нашей стране должны быть готовы сражаться за старые идеи, доказавшие свою ценность, с тем же энтузиазмом и порывом, с каким люди сражаются за новые идеи».

Противники не могли выдержать могучего натиска денег, энергии кандидата и его друзей. В «Истории президентства Кеннеди», выпущенной «Нью-Йорк тайме», сказано: «Сколько стоила эта кампания, сказать нельзя, как и в отношении всех других избирательных кампаний Кеннеди. При честолюбии и возможностях его отца деньги можно было беззаботно бросать на ветер». Печать сообщала, что, по самым скромным подсчетам, истрачено 250 тысяч долларов. Противникам оставалось только отругиваться, обзывать Джона «маленьким бедным богачом», «проходимцем» и другими малолестными эпитетами. Джон страдал. Все время на ногах, а корсет, оберегающий позвоночник, больно врезается в тело. Единственное утешение – ожидание горячей ванны вечером, но утром опять всходит солнце и снова работа. Он победил. Собрал на предварительных летних выборах 42 процента голосов. Выборы в конгресс в ноябре 1946 года ознаменовались куда большим успехом: 69 тысяч против 26 тысяч голосов.

Сразу после выборов Дж. Кеннеди разъяснил причины своей победы: «В политике своевременность почти все. На выборах я был единственным кандидатом, участвовавшим в войне, и если бы мой брат Джо не был убит, то конгрессменом оказался бы он».

Отныне Джон Кеннеди сидел на надежном месте в конгрессе – он опирался на округ, где победа на очередных выборах была обеспечена. Здесь Кеннеди переизбирался еще два раза – в 1948 и 1950 годах. Популярность конгрессмена подкреплялась широким патронажем – содействием в получении выгодных мест. Он уяснил и другую истину – партия значила мало, нужна личная организация. «Я и есть вся демократическая партия в моем избирательном округе», – говорил Джон Ф. Кеннеди.

«Как вам понравится, – полушутливо-полусерьезно возмущался конгрессмен Дж. Кеннеди, открывая дверь своей канцелярии, – в лифте мне только что приказали: «Парень, четвертый этаж!» 29-летний Джон мало походил на избранников нации, свивших гнездо в Капитолии. Небрежно одетый, иной раз с дурно повязанным галстуком, в мятых брюках хаки. Он нашел, что удобнее всего протирать очки рубашкой, вытащив ее из брюк. Так однажды и произнес речь в палате представителей – белый хвост рубашки колыхался в такт жестикуляции оратора. Он выглядел мальчишкой, много моложе своих немногих лет. Зеленый студент, из чистого любопытства бродивший в лабиринте величественного здания высшего законодательного органа республики.

Джон не стремился исправить впечатление. Его случайно выбрали в комитет палаты представителей по вопросам труда и просвещения. Некий поседевший под сводами Капитолия лоббист на заседаниях комитета неизменно обращался к конгрессмену: «Барышня!» Кеннеди не обращал внимания. Ему ничего не стоило сбежать с серьезного обсуждения на ближайшую футбольную площадку гонять мяч с кучей белых и черных подростков. Много позднее крупный политик Дж. Кеннеди признавался: «Там, в палате представителей, все мы были червями, в масштабах страны на нас почти не обращали внимания», а затеряться среди 435 депутатов было немудрено.

Оценка эта точно измеряет размах усилий представителя от 11-го округа штата Массачусетс. Как-то, зайдя на заседание, Кеннеди высказался против антирабочего билля Тафта – Хартли. Введение закона, предупредил оп, «вызовет реакцию слева», что может уничтожить систему свободного предпринимательства. Закон прошел. Кеннеди получил признательность лидеров организованного рабочего движения. В острых дебатах по жилищному строительству Кеннеди крепко выругал Американский легион, требовавший исключительных льгот для ветеранов. «Руководство Американского легиона, – говорил он, – не выдало для блага страны ни одной конструктивной идеи с 1918 года». Вместе со своим другом, малоизвестным тогда сенатором Дж. Маккарти, он донес святую истину до сознания миллионов через национальную радиосеть.

Во второй половине 40-х годов прозвучали последние речи Джозефа П. Кеннеди. Видя «справедливый курс» Гарри Трумэна, он ощутил острую потребность высказаться. Старик поносил «безусловное сползание к государственному контролю», что «убьет всю инициативу». В Англии лейбористское правительство на практике претворяло в жизнь идеи фабианского социализма. Г. Ласки звал США последовать примеру своих друзей. «Я знал Ласки, этого высокомерного апостола анархии», – гремел в ответ Джозеф.

Обращаясь к своим друзьям – светилам делового мира Америки, Джозеф Кеннеди учил: «Дело бизнесменов объяснить нашу экономическую систему народу. Они обязаны так же хорошо справиться с этим, как с выпуском собственных товаров. Если преимущества нашей системы над другими не будут поняты всеми, тогда нет оснований ожидать, что тенденция к усилению вмешательства государства будет пресечена… У верящих в наше конституционное правление – последний шанс. Ныне мы должны победить или проиграть». С этих позиций Кеннеди звал заняться внутренними делами, одновременно сократив внешние обязательства Америки. А говорилось это как раз тогда, когда провозглашалась «доктрина Трумэна».

Что мог возразить Г. Трумэн эксцентричному старику. Повторять совет, который он неизменно давал друзьям с 1944 года: «Не пей шотландское виски, пей виски других сортов. Ибо каждый раз, как ты глотаешь шотландское виски, ты кладешь деньги в карман Джо Кеннеди»4. Тогдашний президент рассуждал по-простому, а для молодого гарвардского историка профессора А. Шлезингера представился удобный повод внести классовое сознание в умы миллионеров и тем самым широко продемонстрировать свой интеллект. В мае – июне 1947 года в журнале «Партизан ревю» А. Шлезингер с высот теории нетерпеливо объяснял Кеннеди и К°, что Джозеф являет собой «трусость, рационализированную в терминах высшей морали». Шлезингер писал: «Даже в Америке, на родине капитализма, инстинкт смерти деловой общины заходит дальше обычных границ политической некомпетентности… Внешняя политика деловой общины трусость… Чрезвычайно типично в этом отношении величайшее нежелание взяться как следует за русских. Не кто другой, как дуайен американских капиталистов Джозеф П. Кеннеди, недавно доказывал, что США не следует сопротивляться распространению коммунизма. Больше того, по его словам, США должны «разрешить коммунизму пройти проверку вне пределов СССР, если в том состоит судьба и воля некоторых народов».

Шлезингер негодовал – идти по пути, рекомендованному Джозефом Кеннеди, означало бы «снять все нынешние препятствия завоеванию Советами Европы». Профессор требовал обратного – немедленного приступа к «громадным программам экономического восстановления» за рубежом, активной поддержке в других странах «некоммунистических левых партий». Все это, конечно, рискованно, признавал он, но в любом случае «нужно бороться против инстинкта смерти капиталистов, пример чему дает г-н Кеннеди». В ходе борьбы против коммунизма парламентский социализм, по мнению Шлезингера, мог бы быть очень полезен: «По-видимому, нет непреодолимых препятствий постепенному распространению социализма в США через серию новых курсов».

Молодой конгрессмен мудро избежал спора по поводу внешних дел, но, не приняв прямо вызова Шлезингера, в последующие годы все же посильно защитил экономические теории отца. В речи в 1950 году Джон с большим неодобрением отозвался о том, что «ныне красной нитью через помыслы и дела народов всего мира проходит стремление делегировать важнейшие проблемы Левиафану – государству». В конгрессе Дж. Кеннеди тогда встал на сторону тех, кто был против увеличения государственных расходов на экономику. В таких случаях приходилось голосовать вместе с республиканцами. Но конгрессмен нашел пристойное объяснение: 15 мая 1951 года, требуя снизить с 8 миллионов до 2,5 миллиона долларов ассигнования министерству сельского хозяйства на защитные работы против наводнений, он восклицал: «Сегодня доллар стал стратегическим материалом, и тратить его на нестратегические цели нельзя!» Палата отвергла предложение Кеннеди, он не сберег Пентагону «стратегических материалов», но сохранил свою репутацию.

Кеннеди до 1949 года до точки поддерживал внешнеполитический курс администрации Трумэна – Ачесона. Когда обнаружился провал американской политики в Китае, он потребовал решительных мер. «То, что наша молодежь спасла на полях сражений, наши дипломаты и президент расточили», – причитал Кеннеди. Оп предложил: «Теперь конгресс должен взять на себя ответственность, с тем чтобы нарастающая волна коммунизма не поглотила всю Азию». И без советов молодого человека Вашингтон развязал агрессию в Корее. Туда были направлены крупные контингенты американских войск. «Я думаю, что теперь нас ждет громадная катастрофа в Европе», – настаивал Кеннеди в августе 1950 года. Он потребовал усилить американские войска в Европе, однако соблюдая паритет: одна дивизия из США – шесть дивизий союзников. В принципе он был против увеличения расходов на американскую «помощь» за рубежом.

Молодой конгрессмен был склонен именовать всю концепцию целей американской «помощи» другим странам «утопией». В начале 50-х годов он неоднократно возвращался к этому вопросу. Объездив Азию, Дж. Кеннеди в ноябре 1951 года объяснил бостонской торговой палате: «Мы не можем исправить весь мир… Роль дядюшки Сахарок столь же опасна для США, как роль дядюшки Шейлока… Наши ресурсы не неограниченны… перспектива дать по бутылке молока в день каждому готтентоту прекрасна, однако осуществление ее нам не по плечу». В другой раз Дж. Кеннеди подчеркнул: «Несмотря на то что мы истратили миллиарды долларов на экономическую помощь странам Западной Европы, мы не укрепили их, как и не повысили жизненного уровня рядовых граждан и рабочих в этих странах».

Дж. Кеннеди с тоской смотрел, как уплывают из страны доллары, ибо полагал, что тем самым подрывается стабильность США. Как и надлежит сыну финансиста, он поклонялся сбалансированному бюджету. Экстравагантные траты повергли его в ужас. Просмотрев бюджет на 1950/51 финансовый год, Джон объявил в палате представителей: нужно что– то сделать, дефицит запланирован в 6 миллиардов долларов, пусть хоть расходы госдепартамента будут урезаны на 10 процентов. «Как мы можем свести дефицит в миллиарды долларов к разумной сумме, если не проведем некоторые из этих сокращений?» Обращаясь к коллеге, стороннику дефицитного бюджета, Джон спрашивал: «Разве джентльмен не верит в то, что важным аспектом в ведении холодной войны является экономическая стабильность, с тем, чтобы мы располагали ресурсами на случай войны?». То был очевидный пересказ воззрений отца.

В декабре 1950 года Джозеф П. Кеннеди разразился громовой речью, по существу, то было последнее публичное выступление старика. Называя политику Трумэна «самоубийственной», он считал, что США понапрасну расточают средства, помогая своим союзникам. «Что мы выиграли, оставаясь в Берлине? Все знают, что русские могут вышвырнуть нас, когда захотят. Не лучше ли убраться сейчас?» Или: «Глупо говорить об удержании линии на Эльбе или Рейне. Не лучше ли уйти оттуда сейчас? Дело в том, что, если Россия сочтет нужным начать наступление, мы можем удержать ее только на нашей стороне Атлантики. Быть может, Европе на десять лет, на поколение или больше суждено стать коммунистической». Потрясенный конгресс (речь Кеннеди была напечатана в переводе и в «Правде») захотел узнать отношение сына к речи отца.

Через два месяца Джона вызвали в сенатский комитет по иностранным отношениям. Старик сенатор У. Джордж со старомодной учтивостью воздал должное «выдающейся семье» и спросил, не совпадают ли взгляды конгрессмена с мнением отца. В зале замерли от любопытства. Джон ответил очень туманно, но все же высказался за то, что американские войска должны находиться за морями. «Так считаю я, – закончил он, – что до мнения отца, то обратитесь прямо к нему». Отец облегчил положение сына, сообщив прессе, что «он ни с кем так не ругается по делам внешней политики, как с сыном».

По всей вероятности, к началу 50-х годов отец и сын стали по-разному смотреть на ряд вопросов. Джозеф не видел в том ничего предосудительного – сыну на месте виднее. Джон, по собственному признанию, становился более либеральным по сравнению с тем временем, когда он «только что вышел из отцовского дома». Но в одном отношении железное единство никогда не нарушалось – только вверх по политической лестнице, если нужно, перепрыгивая через ступеньки. Главной отличительной чертой Дж. Кеннеди как конгрессмена было все же отсутствие на заседаниях.

Как так? А так, рассказывается об этом периоде в самой обстоятельной на сегодняшний день двухтомной биографии Дж. Кеннеди Г. Пармета, вышедшей в 1980—1983 годах: «Джону было просто неинтересно и скучно в Вашингтоне. Так считал старый друг старшего Кеннеди с тридцатых годов судья У. Дуглас, ибо «Джон, по-видимому, не увлекался какой-нибудь всепоглощающей великой политической мыслью, тем или иным делом. Оп был человеком, склонным плыть по течению. А когда он плыл, тогда он больше походил на плейбоя».

Джону Кеннеди всегда было легко отыскивать женщин и весело проводить с ними время. Конечно, он был очарователен, умен, но куда важнее его деньги и положение». Перечислив толпу приятельниц Джона тех лет, Пармет продолжает: «Сын, по-видимому, в этом отношении не только шел по стопам посла (Дж. Кеннеди), но даже эта сторона его жизни не обходилась без отцовского покровительства. Как и в случае с Ингой Арвад, Джозеф Кеннеди пристально следил за личной жизнью Джона. «Мистер Кеннеди всегда приглашал женщин, с которыми встречался Джон, к обеду», – рассказывала подружка Энис и ее брата (Джона). Она запомнила тот вечер в доме в Хайниспорте, когда посол проскользнул в спальню для гостей и расцеловал ее, в одной ночной рубашке, на ночь. «Так и поступал со всеми», – слышала она».

В похождениях с женщинами Джон не был индивидуалистом. Он развлекался нередко в компании с тогдашней молодежью конгресса, например, с сенатором Дж. Маккарти. Джозеф Кеннеди был без ума от сенатора, которого представлял знакомым «моим драгоценным другом». Не только это сближало Джона Кеннеди и Дж. Маккарти. Пармет заканчивает эту главу в жизни Дж. Кеннеди, конгрессмена, коротким рассказом о склонности обоих, скажем мягко, к непристойным развлечениям. «В молодости между ними было много сходства… (Джон) не утратил своего юношеского увлечения пакостями и не стыдился нецензурной брани. В гостиных приличных домов он чаровал элиту отточенным интеллектом, но с такой же легкостью в других обстоятельствах он смачно ругался, талант, развитый флотской службой. В матерщине он легко тягался с Маккарти…

Он бегал за юбками и бросался в такие сексуальные приключения, которые опозорили бы казарму. Как-то Кеннеди купил для красотки с западного побережья билет на самолет. Она провела с Джоном несколько ночей в злачных местах Калифорнии. Красотка долетела до Вашингтона и исчезла. Оказалось, ею воспользовался для себя приятель Джэка. «Слушай ты, сукин сын, – вспоминал потом он что сказал ему Джэк, – не возражаю, что ты развлекаешься с моей девкой. Но, по крайней мере, оплати половину билета». Вспоминают подобный случай у Джона с Маккарти. Хотя Кеннеди и Маккарти так по-мужски развлекались, дерзкий, опрометчивый политический стиль Маккарти был чужд Кеннеди как политическому деятелю».

Но все же кем быть? Губернатором штата? Джон скорчил гримасу, проходя мимо дворца губернатора штата Массачусетс: «Я не могу представить себя в этой дыре выносящим решения по делам золотарей». Не быть вторым – в этом он проявлял похвальное постоянство. В 1958 году известного сенатора Дж. Кеннеди спросили, не пожелает ли он выдвинуть свою кандидатуру на пост вице-президента в 1960 году. Молниеносный ответ: «Хватит болтать о пороках. Я против любых пороков». (Игра слов: по-английски vice-president, vice – порок).

Наиболее перспективный путь, рассудили отец с сыном в конце 40-х годов, стать сенатором. Помыслы о том, как достичь желанного кресла, поглощали силы и время. И не мудрено: в сенат посылают избиратели всего штата. Как завоевать их доверие? Кеннеди соглашался с мнением известного американского публициста Ф. Кейта: «Бизнес получения голосов – практическое дело, вопросы морали, правоты или неправоты не имеют к нему никакого отношения». Можно манкировать обязанности в конгрессе, но недопустимо портить отношения с избирателями. Если для лидеров конгресса депутат Дж. Кеннеди был почти неуловим, то для избирателей 11-го округа штата Массачусетс легко доступен. Джон с готовностью откликался на их просьбы.

С начала 1949 года конгрессмен зачастил в штат Массачусетс. На протяжении трех лет почти каждый четверг вечером Джон вылетал из Вашингтона в Бостон и возвращался в столицу к вечеру в понедельник. В Бостоне он садился в машину и колесил по штату, выступая везде, где удавалось вырвать приглашение или в крайнем случае без него. Школы, заводы, рыбачьи поселки, женские клубы, собрания ветеранов. Кеннеди говорил, говорил, говорил. По минимальным подсчетам, за три года он пожал 750 тысяч рук и перебросился несколькими фразами с миллионом людей. Он побывал почти во всех городах и поселках Массачусетса.

Кеннеди не открывал Америк перед потомками тех, кто открыл Америку. На этот счет у Джона было четко сформулированное кредо. В декабре 1951 года он откровенно заявил группе журналистов: «Знаете, политика трудна тем, что стоит вам занять определенную позицию по какому-нибудь вопросу, как вы начинаете терять сторонников». Разъезжая по штату, оратор доходчиво беседовал о местных делах, необходимости экономии в федеральном правительстве, социальном обеспечении. Он добивался, в сущности, немногого. Зеваки, а они по большей части составляли аудиторию, должны хотя бы запомнить фамилию Кеннеди. Слушатели, принимавшие его всерьез и пытавшиеся рассудительными беседами задержать летучего конгрессмена, приводили собеседника в бешенство. Кое-как освободив пуговицу или лацкан пиджака, ослепительно улыбавшийся Кеннеди спасался в машине. Брань в адрес очередного благонамеренного простака слышали только шофер и сопровождавшие. Затейливые словосочетания – нетленная память о военных месяцах – скрашивали в высшей степени стандартные поездки.

Напряженный режим (Кеннеди, отнюдь не гурман, отводил на еду десять минут) сделал свое дело. Спина болела все больше, но всегда помогали горячие ванны. Пришлось вновь прибегнуть к костылям. В 1951 году он познакомился с Жаклин Бювье. В редкие встречи, выпадавшие между поездками по штату, она видела Джона по большей части на костылях. «Но он терпеть не мог появляться на людях на костылях, – вспоминал друг. – Когда мы подходили к дверям зала, где ему предстояло выступать, он вручал костыли одному из нас и, развернув плечи, шел к трибуне, как кадет Вест-Пойнта на строевых занятиях. Как ему удавалось это, я не знаю».

Действительно, было чему удивляться. Один из сопровождавших Дж. Кеннеди в поездках по штату припоминал: «Вы едете с Джоном в машине со скоростью 130 километров в час, а он требует ехать еще быстрее, ибо уже опаздывает на 10 минут в следующий город. За машиной увязывается полицейский на мотоцикле, приходится остановиться и, о чудо, удается быстро заговорить зубы полицейскому, и он разрешает следовать дальше. Естественно, испытываешь гордость за это достижение. Через несколько километров железнодорожный переезд. Мигает красный сигнал, звенит звонок. Джэк говорит: «Давай, давай, обгоним поезд». Жмем вовсю к переезду, но локомотив оказывается там на два дюйма раньше, едва-едва избежали столкновения. Джэк злобно шипит сквозь зубы: «Если бы мы не потеряли столько времени на разговор с полицейским, мы были бы первыми» Скоростная гонка за кресло и трибуну сенатора!

Сенатор Генри Кабот Лодж происходил из семьи коренных бостонцев. Он представлял штат с 1936 года, за исключением двух лет, отданных фронту. В 1952 году Лодж принадлежал к ближайшему окружению Д. Эйзенхауэра, уверенно шедшего к победе на президентских выборах. Маститый сенатор, по горло занятый в Вашингтоне, – именно он окончательно уговорил Эйзенхауэра баллотироваться в президенты, не подозревая о планах Кеннеди.

В начале апреля 1952 года Лодж с удивлением прочитал в газетах заявление Дж. Кеннеди: «Кризис существует не только за рубежом, но и здесь, в штате Массачусетс… Представители штата в сенате США уж слишком долго не ударяют палец о палец, в то время как промышленность штата приходит в упадок, растет безработица». Поэтому, смело заключал Джон, «я выступаю против Генри Кабота Лоджа-младшего, за место в сенате Соединенных Штатов от Массачусетса». От заявления тридцатичетырехлетнего конгрессмена отдавало наглецой и даже дурным тоном.

Лодж поморщился, поразмыслил и решил поставить на место бойкого конгрессмена, обратившись к его отцу. «Только послушайте, что он пишет, – потрясал телеграммой Джозеф, – он поручил Артуру Кроку передать мне – «пусть Джон не бросает денег на ветер, ибо он не сможет победить. Я же одержу победу большинством в 300 тысяч голосов». И такое он сказал Кроку – предостерег меня сберечь деньги, потому что Джон не может победить!». Лодж действительно совершенно напрасно потратился на телеграмму, дружная семейка уже принялась за работу.

Они все слетелись на будущую добычу – Бостон. Семеро Кеннеди вручили по тысяче долларов каждому из пяти комитетов, преследовавших прекрасные цели: «Улучшим рыболовство Массачусетса», «Улучшим обувную промышленность Массачусетса», «Улучшим текстильные фабрики Массачусетса», «Комитет перестройки Массачусетса», «Граждане за Кеннеди и процветающий Массачусетс». Почему только по тысяче долларов? Закон штата запрещал одному лицу передавать одной организации больше указанной суммы. Сумма 1000, вероятно, имела магическое значение в глазах семьи. Несколько публицистов были наняты именно за эту оплату в неделю, чтобы писать речи Джону. Вновь доллары на марше.

Спустя несколько лет Дж. Кеннеди возмущался: «Все еще говорят: «Кеннеди купил выборы. Кеннеди никогда бы не избрали, если бы его отец не был миллионером». Но не деньги Кеннеди и его имя помогли победить на выборах. Я работал три года и заработал успех». Посмотрим! Официально на выборы Кеннеди было истрачено 349 646 долларов. Лоджу кампания обошлась в 58 266 долларов. В неофициальных подсчетах приводились куда большие суммы, обеспечившие Джону пост сенатора, – полмиллиона долларов. Фокс, редактор бостонской газеты «Пост», находившейся в тяжелом финансовом положении, сразу после выборов получил заем от Джозефа П. Кеннеди 500 тысяч долларов. «Обычная коммерческая сделка», – невинно объяснял кредитор. Газета в разгар избирательной кампании обнаружила: Лодж «нетверд в своих убеждениях», и рекомендовал добрым гражданам Массачусетса подарить голоса Кеннеди.

Когда официально объявился руководитель кампании – двадцатисемилетний Роберт, замечает компетентный наблюдатель, «мы все знали, старик берет в руки нити. Что Бобби сделал до тех пор в политике? Ничего. Ни черта, и вот внезапно он стал руководителем, размахивающим знаменем» 14. Роберт развил невероятную деятельность, указывая всем и вся. Однажды он ворвался в кабинет губернатора Девера и с порога стал заносчиво поучать седого отца штата, как вести себя. Губернатор показал наглецу на дверь, схватил телефонную трубку и, соединившись с Джозефом, заорал: «Я знаю, ты большая шишка здесь, и все же потрудись выслушать. С этой минуты пусть ни один твой сопляк не попадается мне на глаза!» Девер швырнул трубку и вытер со лба пот, полегчало.

Роберт умел схватывать все на лету. Некий видный бостонский политик ввалился в штаб-квартиру по выборам Джона в сенат. В грязной прокуренной комнате его не узнали. Оп возмутился: «Вы еще спрашиваете, кто я? Вы хотите сказать, что никто здесь меня не знает? И вы называете это политическим штабом?» Роберт, не вдаваясь в объяснения, схватил именитого визитера за шиворот и пинком выставил на лестницу. В другой раз группа политических деятелей заполнила помещение и затеяла беседу об избирательной стратегии. Но «Бобби работал в бешеном темпе… – рассказывал президент Дж. Кеннеди, – он сказал им: «Вот конверты. Хотите писать на них адреса, прекрасно. Если нет, то убирайтесь прочь». Они засели писать адреса».

Срывы типа описанных все же случались редко, семейная машина Кеннеди работала четко, а это решало все – различий между кандидатами почти не было. Проверка их голосования в конгрессе как будто в насмешку показала – они стояли за и против по одним и тем же вопросам. Оба – выпускники Гарварда, оба в войну служили в вооруженных силах, оба слыли «либералами», наконец, оба не отличались прилежанием в Капитолии. Лодж был таким же редким гостем на заседаниях, как и Кеннеди. Их, наконец, роднило и то, против чего они не выступали, – маккартизм.

В то знойное лето 1952 года зловещая звезда сенатора Маккарти почти достигла зенита, испепеляя своими лучами репутации множества людей, вселяя страх в сердца и смятение в умы. Исследователь, строящий модель американского общества в соответствии со своими убеждениями, волен рассуждать о том, что здоровые силы негодовали, давая отпор проискам маккартистов. В политике приходилось считаться с реальными фактами – в 1952 году Маккарти имел массовую поддержку. Выступить против него означало навлечь на себя осуждение внушительной части избирателей Массачусетса, рукоплескавших антикоммунистическому походу.

У Джона в запасе были такие заслуги в борьбе с «коммунизмом», упоминание о которых легко срывало аплодисменты, а следовательно, голоса на выборах в его пользу. Еще в 1947 году, за три года до появления Дж. Маккарти на политической арене, Джон внес свой вклад в антикоммунистический поход. Во время слушаний в комитете палаты представителей по вопросам труда и просвещения Джон добился осуждения за «лжесвидетельство» руководителя местного профсоюза – коммуниста Г. Кристоффеля. Добился на основании показаний провокатора JI. Буденца. В результате Кристоффель получил четыре года тюрьмы, а 29-летний Дж. Кеннеди не придал особого значения своему «подвигу». Так, рядовая скучная работа.

Теперь выяснилось, по льстивым словам конгрессмена Ч. Керстена: предложение Дж. Кеннеди привлечь к суду Г. Кристоффеля «прозвучало как один из выстрелов на мосту в Конкорде. То была первая схватка между конгрессом и коммунистическим заговором». Когда в Массачусетс приехал кандидат в президенты от демократической партии Э. Стивенсон, к нему явился один из организаторов избирательной кампании Джон С. Шривер, напомнил о деле Кристоффеля, заявив: «У нас подчеркивать антикоммунизм дело выигрышное».

На восьмитысячном митинге Э. Стивенсон послушно грохнул: «Джон Кеннеди парень моего типа. Сколько из вас знают, что конгрессмен Кеннеди, а не сенатор Никсон был первым, добившимся осуждения коммуниста за лжесвидетельство… Больше того, этого коммуниста упекли в тюрьму». Никсон поминался по той причине, что тогда он баллотировался в вице-президенты. Так что демагогу Маккарти было трудно тягаться в избранной им профессии – преследовании «коммунистов» с интеллигентнейшим Дж. Кеннеди.

Уже после выборов, когда либералы стонали по поводу грязных инсинуаций и инквизиторских замашек Маккарти, Джон объяснил: «Я знаю Джо (Маккарти) очень хорошо, в нем что-то есть». Дело не в личных симпатиях. В конце 1952 года Джон Кеннеди в интервью журналу «Сатердей ивнинг пост» заявил, что ему надоели упреки в том, что он «не истинный либерал». Он так сформулировал свое кредо: «Я очень рад сказать таким людям, что я вовсе не либерал. Я никогда не участвовал в работе организации «Американцы за демократическое действие» и в комитетах Американских ветеранов; я не в ладах с ними».

Это можно было понять уже на выборах. Один из советников Дж. Кеннеди принес проект заявления кандидата с резким осуждением маккартизма. Он не застал Джона, на месте оказался старший Кеннеди, проявлявший величайшую обязательность во всем, касавшемся кампании. Джозеф схватил заявление и, едва прочитав пару фраз, вскочил, опрокинул столик и чуть не с кулаками набросился на непрошеного гостя. «Вы и ваши друзья, – ревел старик, – стремитесь изгадить карьеру моему сыну. Я не против Маккарти, я субсидировал его кампанию». Разгневанный мультимиллионер обвинял либералов, профсоюзных деятелей и евреев в том, что они наносят ущерб сыну. В разгар бурной сцены в комнату вошел Джон. Он никак не выразил отношения к происходившему. Джозеф раз и навсегда решил дело. А когда пронесся слух, что республиканцы могут прислать в Массачусетс для поддержки Лоджа Маккарти, Джозеф прореагировал оперативно – перевел в фонд самого Маккарти, переизбиравшегося в штате Висконсин, 3 тысячи долларов. Пусть только держится подальше от Массачусетса.

Политические будды еще не могли поручиться за исход кампании. Лодж сиял отраженным светом Эйзенхауэра. Тогда семья Кеннеди двинула в бой последний резерв – мать. Даже видавший виды Джозеф смутился, когда тертые политиканы предложили ему бросить в водоворот избирательной кампании немолодую жену. «Помилуйте, она уже бабушка!» изумился Джозеф. В ответ ему объяснили, что золотая звезда миссис Кеннеди (право носить ее имеют матери, потерявшие сына на войне) очень впечатляет. Джозеф скосил глаза на свой новый синий галстук с надписью: «Кеннеди в президенты!», который он завел с недавних пор, и согласился.

Избирательницы Массачусетса стали пачками получать приглашения на «семейные чаепития» (по самым скромным подсчетам, таковых состоялось свыше тысячи, с числом участниц более 70 тысяч человек). В зависимости от социального состава присутствующих Роза Кеннеди представала в скромном платье – ирландка, выбившаяся из низов и вырастившая девятерых детей. По пути на другой «чай» она в машине переодевалась и появлялась перед избранной аудиторией в норковой накидке, усыпанная драгоценностями. Несколько слов о сыне, «а теперь я расскажу вам о последних модах, которые я видела в Париже месяц назад».

Джон в меру своих сил поддерживал усилия матери. На «чаях» он выступал со стандартной речью, звучавшей примерно так: «Во-первых, по странной причине в Массачусетсе больше женщин, чем мужчин. Во-вторых, мой дед покойный Джон Ф. Фитцджеральд боролся за место в сенате 36 лет назад с дедом моего нынешнего противника – Генри Каботом Лоджем-старшим. Мой дед проиграл, его оппонент получил на 30 тысяч голосов больше. Это случилось тогда, когда женщины на выборах не имели права голоса. Я надеюсь, что, апеллируя к вам, избирательницы, сумею с лихвой наверстать упущенное тогда». Женские сердца таяли. Роберт Кеннеди выразился очень точно: «Мы сосредоточили внимание на женщинах, ибо они работают в избирательной кампании. Мужчины же болтают».

Некий республиканец, свидетель поразительной тактики семьи Кеннеди, вопрошал: «Что в этом Джоне Кеннеди? Что заставляет всех девиц католического вероисповедания Бостона в возрасте от 18 до 28 лет считать, что избрание его – крестовый поход?» Поседевший журналист с оттенком профессионального цинизма заметил: «У избирательниц наблюдалась тенденция падать на колени». Особенности женской психики были точно учтены, в том числе сострадание. В разгар кампании Бостон украсили плакаты – снимок погибшего на войне старшего брата Джона. Под ним размашистая надпись: «Джон выполняет мечту брата Джо, встретившего смерть в небе над Ла-Маншем».

Вероятно, в самой короткой политической речи, зафиксированной в американской истории, Роберт Кеннеди точно схватил как суть, так и методы кампании: «Мой брат Джон не смог прийти сюда, моя мать не смогла прийти сюда, моя сестра Энис не смогла прийти сюда, моя сестра Пат не смогла прийти сюда, моя сестра Джэйн не смогла прийти сюда, но если бы Джон был здесь, он сказал бы вам, что Лодж всегда очень плохо голосовал в сенате. Благодарю вас».

Кеннеди победил Лоджа, получив 1211 984 голоса против 1 141 247, большинством примерно в 70 тысяч. «Виноваты эти проклятые чаепития!» – ругался поверженный противник. Он не был не прав. Когда голоса были подсчитаны, один из организаторов «чаепитий» сопоставил большинство с количеством женщин, пивших чай, и торжествующе заключил: «Именно 70 тысяч человек были у нас в гостях, значит, мы и обеспечили победу Джону». Д. Эйзенхауэр выразился много точнее: «Кабота просто побили деньгами. Было истрачено чрезмерно много денег».

Сенатору от штата Массачусетс полагалось тогда жалованье 22 500 долларов в год и отпускалось на секретарей 36 тысяч долларов. Сумма изрядная, целиком шедшая на благотворительные цели. Джон Кеннеди жил, но не существовал политикой. Отец сумел обеспечить ему куда более изысканный жизненный уровень, чем дают средства государственного казначейства. Сенатор тратил из собственного кармана только на содержание своего аппарата в Вашингтоне 70 тысяч долларов в год. Канцелярия в Капитолии и канцелярия в Бостоне квалифицированно обслуживали просителей из Массачусетса. Делалось все возможное, чтобы удовлетворить каждого. Об отзывчивости Кеннеди громко заговорили. Постоянно открытая по приказу Кеннеди дверь в вашингтонскую канцелярию служила символом. Для полной респектабельности надлежало обзавестись семьей. Разве мыслим сенатор без супруги!

12 сентября 1953 года многотысячная толпа собралась у дверей церкви, где происходило бракосочетание 36-летпего сенатора и 24-летней Жаклин Бювье. Джон взял в жены дочь биржевого дельца, который в середине тридцатых годов разорился. Практичная мать развелась с ним и в 1942 году вышла замуж за богатого биржевика X. Окиншлоса, для которого то был третий брак. Отец Жаклин немного поправил свои дела и многие годы делал дорогие подарки дочерям – ей и сестре, оплачивал их обучение, верховых лошадей и пр. Окиншлос находил это в порядке вещей, а дед Жаклин сочинил лестные легенды об аристократическом происхождении семьи.

Элегантная, по критериям косметики, Жаклин училась в лучшей самой дорогой, американской школе для девушек Вассаре, продолжала образование в Сорбонне и к моменту выхода замуж делала первые шаги в журналистике: не умея снимать, работала фоторепортером «Вашингтон Таймс». Ее семья всегда поддерживала республиканскую партию, Жаклин призналась, что в детстве путала Ф. Рузвельта с дьяволом. Теперь она бракосочеталась с сенатором-демократом, не дьявол, конечно, но все же.

Папа Пий XII в специальном послании благословил молодых, толпа любопытных чуть не сбила у церкви невесту с ног, на свадьбе присутствовало 1200 гостей. Разместились. Дом-дворец Окиншлоса, где происходила церемония, стоит на участке площадью свыше 100 га. Невесту сопровождал, разумеется, хозяин. Отца не пригласили. Он отчаянно напился в отеле, утром получил телеграмму от дочери – «извини». Семья Кеннеди приняла Жаклин в свое лоно, тут же обучила регби, и она немедленно сломала щиколотку в дружеской свалке милых родственников.

Жизнь молодой четы оказалась на первых страницах светской хроники. Они купили за 125 тысяч долларов дом в Вирджинии и стали планировать большую семью. Кеннеди предупредил жену – не менее пяти детей. В августе 1956 года Жаклин разрешилась мертворожденной девочкой. Дом, где подготовили детскую, продали. Купили другой, в Джорджтауне. В ноябре 1957 года родилась дочь Каролина, в ноябре 1960 года – сын Джон, в августе 1963 года родился второй сын, умерший через два дня.

Жаклин внесла в дом оттенок тщательно отрепетированного аристократизма в американском понимании. Немного живописи, немного музыки, непринужденные беседы. Она сумела осадить грубияна, главу клана Джозефа, воспротивилась его отцовской тирании, сократила посещения дома отца до приличного минимума и подарила старику массу написанных ею картин. Отметив необычайное разнообразие лексикона престарелого сквернослова, Жаклин тепло порекомендовала Джозефу писать «Рассказы деда для внуков». Присмотрелась к мужу и сокрушенно призналась: «Он куда более серьезен, чем мне казалось до замужества».

Жаклин часто позировала фотографам рядом с мужем-сенатором. Она интересовалась и политикой. Пример ее суждений мыслимое и немыслимое в одном абзаце: «Я наполнила наш дом мебелью восемнадцатого столетия, которую я люблю, моими картинами, ну теми, которые собираю. Джэк был очень мил, он разрешил мне устроить все, как я хотела, однако не все было по-моему, мне никогда не хотелось жить в доме, где нужно говорить детям – не трогай, а мужу – неуютно. Хотя везде в доме масса мелких вещей, есть также большие, удобные кресла, а рядом с ними столики, необходимые каждому политику, на них он может класть газеты, ставить кофейные чашки, пепельницы». В одном Жаклин не преуспела: не смогла приучить мужа к изысканной роскоши. Она купила пару ковров за бешеные деньги, скрыв цену. Джон не заметил этого, но подаренный ею на новый 1957 год роскошный белый «ягуар» он вернул дилеру. Сенатор прекрасно знал стоимость автомобиля.

Клан Кеннеди разросся. Они породнились с известными богачами. Жена Роберта Этель Скакель представляла в семье «Грейт Лейке карбон корпорейшн», одну из крупнейших монополий страны. Муж Джейн Стефан Смит – из семьи нью-йоркских судовладельцев, охотно принялся работать в финансовой империи Джозефа Кеннеди. Серджент Шривер, уже трудившийся в одной из компаний Дж. Кеннеди, вошел в семью, женившись на Энис.

Помимо обеспечения деловых интересов, многие Кеннеди занялись политической деятельностью. В Нью-Йорке Джейн стала помощницей преподобного Д. Келлера, основавшего организацию для борьбы с коммунизмом «путем поощрения христиан работать в областях, излюбленных коммунистами, – государственном управлении, просвещении, трудовых отношениях, литературе и искусстве». Патриция, единственная дочь, осквернившая семейные традиции (она вышла замуж за актера), в Калифорнии участвовала в движении – побудить семьи собираться раз в день за молитвой.

Патриарх клана Джозеф П. Кеннеди по-прежнему внимательно следил за делами своих детей. В 1951 году Эдвард навлек позор на семью – его с треском исключили из Гарвардского университета. По словам автора его биографии, беда началась с изучения испанского, который считается самым простым иностранным языком. Тед успевал на тройку и понимал, что в Хайниспорте ее сочтут плохой отметкой. Привыкнув к легкой жизни, он нанял приятеля сдать контрольную за себя. Обоих поймали и выгнали. Реакция старика Кеннеди была неоднозначной. Он обозлился на Гарвард за суровое наказание, публично пообещав оплатить обучение 31 молодого человека, выгнанного (за аналогичные проступки) из Вест-Пойнта. Он прочел суровую лекцию Эдварду, который «в такой спешке добровольцем вступил в армию, что не обратил внимания, – он обязался прослужить четыре года. Несколько телефонных звонков Джозефа Кеннеди – и срок был сокращен вдвое.

Молодой Тед прослужил в Европе, не побывав на войне в Корее. В 1953 году демобилизовался солдатом».

Наверное, он подучил испанский и во время поездки в 1961 году по Бразилии чувствовал себя прекрасно, рекламируя «новые рубежи» по-испански, пока кто-то не сказал ему, что в Бразилии говорят по-португальски.

Когда в январе 1953 года сенатор Дж. Кеннеди приступил к работе, его ожидало предложение стать членом подкомитета по расследованиям сенатского комитета по деятельности правительства. Коротко говоря, его звал к себе сенатор Дж. Маккарти. Предложение было не случайным. Связи семьи Кеннеди с рьяным борцом против коммунизма были общеизвестны, а после напоминаний в кампании 1952 года о роли Дж. Кеннеди в «расследованиях», видимо, вернулись к его свершениям 1947 года. Наверное, восхитились тем, что теперешний сенатор на диво подкован в теоретических вопросах. В самом деле, в 1947 году среди прочих перед свирепым молодым конгрессменом предстал юридический консультант объединенного профсоюза рабочих электротехнической промышленности Рас Никсон. По курьезному совпадению Никсон в свое время учил Джона в Гарварде, где он преподавал экономику. Теперь ученик допрашивал учителя.

Кеннеди сразу же взял быка за рога, определив новое положение сторон:

Кеннеди: Как бывший ваш ученик, я поражен вашей изворотливостью при ответах на сегодняшние вопросы.

Никсон: Понимаете, мистер Кеннеди, я должен был дать пример ученику.

Кеннеди: …Как вы считаете, коммунизм является угрозой экономической и политической системе США?

Никсон: Не думаю, чтобы он был угрозой. Я думаю, угрозой является наша неспособность демократически разрешить некоторые основные экономические проблемы собственного народа, постоянная неспособность расширить его гражданские права…

Кеннеди: На мой вопрос все еще нет ответа. Руководство вашего профсоюза в каком-либо заявлении где-нибудь когда-либо обрушивалось на агрессию Советской России? Отвечайте: да или нет?

Никсон: Ответ прост – нет.

Кеннеди: Благодарю вас.

Если маккартисты с удовлетворением перечитывали этот и аналогичные диалоги, то не только президент, но и сенатор Джон Ф. Кеннеди, вероятно, предпочел бы забыть о проделках политической юности. Но о них помнили. Когда впоследствии появлялись не только статьи, но и книги типа разгромной работы В. Ласки «ДФК: человек и миф», Джон философски заметил: «Мы все учимся, с момента рождения до самой смерти… Меняются события… изменяются условия, и… было бы чрезвычайно неразумно… следовать политике, которая не принесет удачи». Предложение Маккарти в 4953 году в глазах Кеннеди и было приглашением принять участие в проведении политики, утрачивавшей шансы на успех. Репутация Маккарти к этому времени была основательно подмочена. Джон не связал себя с проигрышным делом, отклонил предложение, но не воспрепятствовал Роберту в том же январе 1953 года стать юрисконсультом пресловутого подкомитета по расследованиям.

Столичные журналисты гадали, пытаясь уточнить политические воззрения Дж. Кеннеди. Король тогдашней американской журналистики Дрю Пирсон записал в дневнике в начале 1953 года: «Завтракал с Джэком Кеннеди, новым сенатором от Массачусетса. У него данные быть первоклассным сенатором или отъявленным фашистом, все зависит от того, какие люди возьмут на себя труд окружить его. Брат Джэка – советник в подкомитете Маккарти. Было время, когда я не понимал, почему ФДР порвал с Джо Кеннеди. Чем больше я вижу Джэка, тем лучше теперь я могу понять почему».

Роберт давно водил дружбу с Маккарти, в традициях семьи почитал его человеком почтенным. Этель и Роберт Кеннеди избрали Маккарти крестным отцом своего первого ребенка, дочери, родившейся летом 1951 года. Старый Джозеф Кеннеди горячо одобрил выбор Роберта. Он говорил: «Мне нравится, как Маккарти борется против коммунистов в нашем правительстве. Я полагаю, что он сделает сенсацию, он ловкий парень». Маккарти приставил Роберта к делу – искать гомосексуалистов в государственном департаменте и изучать, не попадают ли американские товары в социалистические страны. Об успехах Роберта в ловле гомосексуалистов ничего не известно, что до торговли со странами социализма, то Роберт подготовил доклад, получивший значительную известность в прессе. Он выяснил, надо полагать, заглянув в справочники, что суда стран—членов НАТО заходят в порты социалистических государств. Однако 31 июля 1953 года Роберт объявил, что хочет заняться «частной юридической практикой», и ушел в отставку. Маккарти в прощальном письме отметил, что Роберт «оказал честь комитету и выполнил великое дело».

Р. Кеннеди вовремя унес ноги. Маккартисты вызывали растущее омерзение и даже озлобление в широких кругах. С окончанием войны в Корее массовый антикоммунистический психоз стал спадать. Против Маккарти все настойчивее выступали многие. Три сенатора, демократическое меньшинство в подкомитете Маккарти, пригласили Роберта в свои советники. В этом качестве Роберт в январе 1954 года вернулся, встав на сторону тех, кто не одобрил действия Маккарти. Пути сенатора и молодого представителя клана Кеннеди – Роберта – расходились, по крайней мере, по поводу методов «расследований».

Самому Дж. Кеннеди, не рискуя политической репутацией, больше нельзя было молчать. Он избрал средний путь – не осуждать, но и не поддерживать. На вопрос корреспондента «Нью-Йорк пост», что сенатор думает о Маккарти, Кеннеди ответил: «Не слишком много. Я лажу с ним. Пока мне не мешают, я не хочу лишних ссор».

Своим друзьям Кеннеди объяснял: «Черт возьми, ведь половина избирателей Массачусетса считают Маккарти героем!» В сенате также считались с Маккарти, никому не хотелось прослыть коммунистом. Г. Хэмфри выдвинул гениально простой план: «Я устал читать заголовки о том, что мягок к коммунизму, – говорил он, – я устал читать в газетах о том, что я левый. Пришло время разрешить вопрос о коммунизме, запретив коммунистическую партию». 75 сенаторов проголосовали за, среди них Кеннеди.

Маккарти торжествовал. Через несколько дней он взял слово и поделился с сенаторами детскими воспоминаниями. Мальчишкой он с приятелями истреблял скунсов, пожиравших кур. «Очень неприятная работа, – сетовал Маккарти. – Резолюции не помогали против скунсов. Милые маленькие мальчики могли принять резолюции против скунсов, но они не помогали нам выкапывать зверюшек из нор. А то был тяжкий труд. Иногда после этой работы наши друзья в церкви не хотели сидеть рядом с нами». Бессовестный демагог оконфузил сенат и вместе с другими Кеннеди.

Все приходит своим чередом, и сенат наконец взялся за Маккарти. Его сторонники оттягивали решение. Сенатор Кеннеди голосовал за предложение Истленда отложить рассмотрение дела Маккарти по веской причине: откладывалась и его речь.

2 декабря 1954 года сенат осудил Маккарти 67 голосами против 22. Кеннеди не присутствовал на заседании, лежал в больнице. Однако все остальные отсутствовавшие сенаторы дали знать, как они проголосовали бы. Только от Кеннеди – ни звука.

Вместо Маккарти председателем подкомитета по расследованиям стал сенатор Дж. Маклеллан, а Роберт возвысился до поста главного советника. Он напыщенно объявил, что подкомитет вернется к расследованию бесхозяйственности, мошенничества, коррупции, по «это не означает, что подкомитет хоть на волос будет меньше заинтересован в выкорчевывании коммунизма в государственных органах, чем когда это дело возглавлял сенатор Маккарти».

Много спустя Дж. Кеннеди дал развернутое объяснение: «Мы все голосовали за то, чтобы пустить Маккарти в сенат. Мы ассигновали на его деятельность средства. Следовало высказаться по любому вопросу до января 1953 года. По праву справедливости тот, кто не говорит, когда нужно говорить, теряет право говорить. В конце концов Маккарти осенью 1952 года был избран жителями штата Висконсин, которые послали его в сенат представлять их интересы. Сенат принял его, сделал председателем комитета, ассигновав ему деньги. Если были возражения против его деятельности до 1953 года, тогда следовало бороться в январе 1953 года, когда он занял свое место… И черт возьми, если начать осуждать сенаторов, можно зайти далеко… Мы никогда очень строго не судили о наших пэрах и, вероятно, поступали правильно.

Поведение Кеннеди запомнили. Во всяком случае, когда в 1959 году, преодолевая предполье на пути к Белому дому, он посетил штат Висконсин, его радушно встретили. В местном пресс-клубе группа журналистов пропела на мотив «Клементины»:

Пропели в лицо высокому гостю. Среди скорых на слово журналистов пришлось отмолчаться. Но в другой раз в ответ на невинное замечание об отношении к маккартизму Джон всплыл: «Вы что от меня хотите, чтобы я совершил харакири?».

В 1954 году Джон Кеннеди гласно не занял определенной позиции в деле Маккарти. Либералы совершенно основательно указывали, что возраст сенатора – 37 лет – начисто исключает стариковскую осмотрительность. Тогда каковы его мотивы? Кеннеди не по своей воле получил достаточно времени, чтобы обдумать политические последствия своего каменного молчания. Осенью 1954 года боли в спине резко усилились, и он был помещен в Манхэттенскую больницу специальной хирургии.

21 октября Кеннеди перенес первую операцию – врачи попытались выправить больные позвонки. Вместо выздоровления мучительные недели иа больничной койке, состояние здоровья ухудшилось. Пациента отпустили провести невеселый Новый год с семьей, а в феврале 1955 года – новая операция. Врачи решили вынуть стальную пластину, приделанную к спинному хребту Кеннеди военными хирургами в 1944 году. С тех пор она виднелась в отверстии на спине. Кеннеди причастился, а родные, собравшиеся у дверей операционной, поддерживали хирургов молитвами. На этот раз исход оказался удачным, больной набирал силы. В конце февраля Кеннеди покинул стены больницы и отправился в Палм Бич, штат Флорида, чтобы встать на ноги.

Попался наконец толковый врач, разобравшийся в сущности заболевания, – дело было в нервных связках спинных мускулов. Он подобрал эффективную терапию, попутно выяснил то, чего не замечали раньше, – одна нога была почти на два сантиметра короче другой, отсюда постоянная нагрузка на позвоночник. Заказали ортопедическую обувь. Стало много легче. Джон стоически выносил лечение. Он часто повторял слова Сомерсета Моэма: «Страдание не облагораживает, а озлобляет человека». Наверное, он соглашался с писателем.

Во время выздоровления чаще, чем раньше, он просил Жаклин прочитать давно полюбившееся ему стихотворение Алана Сигора «Встреча со смертью». (Сигор в 1917 году вступил в американскую армию, убит на западном фронте.) Там были такие строки:

Джон, полузакрыв глаза, согласно качал головой, покачиваясь в кресле-качалке – он полюбил и это кресло, удобное для больной спины. «По крайней мере, половину дней, проведенных им на земле, – писал о брате Роберт, он страдал от страшной физической боли» 30. Упорно подозревали туберкулез адреналиновых желез.

Тяжкие испытания или мучительная необходимость объяснить свой подход к маккартизму, а скорее и то и другое, побудили сенатора задуматься над политическим мужеством. Если болезнь не дала ему возможности явиться в Капитолий 2 декабря 1954 года, когда сенат осудил Маккарти, то выздоравливающий мог свободно владеть пером. Кеннеди решил на бумаге разрешить щекотливый вопрос о политическом мужестве. «Из-за боли иной раз он мог спать не больше часа, – вспоминал Джозеф, – и, чтобы приглушить ее, стал заниматься. Так готовилась книга». На свет появился символ веры Джона Фитцджеральда Кеннеди – «Очерки политического мужества».

О творческих свершениях Кеннеди друзья говорили много лестного. Они представлялись особенно внушительными на фоне того, что в 1954—1955 годах сенатор пунктуально исполнял часть, и обременительную, своих обязанностей – переписка с избирателями, совершил несколько поездок по стране, а с августа по октябрь 1955 года путешествовал по Европе.

Журналисты, просмотрев творение сенатора, пустили в обиход едкую остроту – Кеннеди следовало бы поменьше показывать профиль и быть более мужественным, а «многие, – отмечал Соренсен, – полагали, что книга всего-навсего «помет души», рвотное, оправдание или эрзац его позиции при осуждении Маккарти». Но книга была неплохо написана по профессиональным критериям. Сочинитель получил премию Пулитцера, в стране поставили под сомнение авторство, заявляя, что «писатели-тени» написали ее за Кеннеди. Это порядком раздосадовало самолюбивого автора.

Когда Джо Пирсон прокомментировал в массовой телевизионной программе получение премии Пулитцера указанием на то, что книга сделана руками других, Кеннеди сначала серьезно решил пойти в суд и привлечь Пирсона за клевету. Договорились с адвокатом К. Клиффордом, собрали черновики, показания стенографисток, лиц, видевших, как Дж. Кеннеди работал над книгой. Но руководство телевизионной компании АБС все не верило, Пирсон назвал автора – Т. Соренсена. Его подвергли перекрестному допросу. Соренсен писал:

«Быть может, – заявил вице-президент АБС сенатору, пока я ожидал в соседней комнате, – Соренсен сказал об этом, будучи пьяным.

– Он не пьет, – отрезал сенатор.

– Быть может, он сделал это, рассердившись на вас.

– Он никогда не сердится на меня!»

Из всех почестей, которые он получил за всю жизнь, ни одна не радовала его больше, чем премия Пулитцера в 1957 году. И из всей клеветы, распространявшейся в отношении него в течение всей жизни, его больше разозлило утверждение, что не он написал собственную книгу». Настолько разгневался, что просил Э. Гувера установить слежку ФБР за группой лиц в Нью-Йорке, пытавшихся установить поименно «писателей-теней».

В конечном итоге АБС сдалась и принесла извинение. Чтобы окончательно рассеять подозрения, Кеннеди распорядился снять фотокопии со страниц рукописи и пустил их в дело в кампании 1958 года по перевыборам в сенат. Фотокопии украсили окна штаб-квартиры сенатора в Бостоне.

Неверующие могли убедиться в том, что во время выздоровления весной 1955 года во Флориде Кеннеди не бездельничал. Перед их глазами были плоды титанического труда: автор боролся с непокорными словами, часто перечеркивал написанное, делал вставки и с черновика диктовал второй вариант стенографистке. Не было только одного – окончательного варианта рукописи, писанного рукой или продиктованного автором! Но тогда на это не обратили внимания, умилялись массе бумаги, отрывочных заметок, испещренных неразборчивыми выписками Джона из второстепенных книг.

Так что же сочинил Джон Кеннеди, сидя, как говорили, на своем рабочем месте в кресле перед плавательным бассейном у громадного дома в Палм Бич? Он трактовал о мужестве на примерах жизни десяти американских сенаторов с начала XIX века до 50-х годов XX века.

Список американских витязей составили коллективными усилиями автор и несколько профессоров истории, возглавлявшихся А. Невинсом. Уже тогда не отрицали, что оп еще написал предисловие к книге и отредактировал ее. Первым героем повествования был сенатор Джон Квинси Адамс, служивший в первом десятилетии XIX века, а в 1824—1828 годах президентом США. Заключал работу рассказ о сенаторе Роберте Тафте (сыне президента США в 1908—1912 гг.), достигшем своего политического потолка на рубеже 40-х и 50-х годов XX века.

Исторически как-то сложилось мнение, что величайшее мужество проявляют люди, презирающие смерть ради идеи. Автор внес поправку в устоявшееся понятие – все десять упомянутых им лиц пе шли на смерть, они выступали в сенате вразрез с мнением большинства. И все. Иногда им удавалось убедить политических противников, иногда нет, отсюда разные судьбы каждого из сенаторов в дальнейшем. Не политическая принадлежность, предупреждал автор, определяла выбор героев книги. «Мы в США, – настаивал Кеннеди, – где брат когда-то сражался с братом, не судим о мужестве человека под огнем, исходя из цвета знамен, под которыми оп служил».

Автор сумел обнаружить мужественных сенаторов в XIX веке только среди тех, кто в Капитолии отстаивал дело Юга до или после гражданской войны в США. Пламенный, поэтически взволнованный очерк посвящен сенатору Э. Россу, тому самому, который в 1868 году сорвал осуждение сенатом президента-реакционера Эндрю Джонсона. Когда состоялся единственный в истории США суд сената над президентом, голоса Росса не хватило для вынесения обвинительного вердикта – по конституции требуется большинство в две трети.

В мертвой тишине зала, вспоминал Росс впоследствии, я подал свой голос против и «буквально заглянул в свежевырытую собственную могилу». Ужасных последствий не наступило, Росс прожил остаток жизни парией, отвергнутый своими согражданами в штате Канзас. Он сам избрал свой жребий, не приняв совет канзасцев, шедший от души: «Веревка Иуды Искариота потеряна, но пистолет у тебя под рукой». На взгляд Кеннеди, подвиг Росса в том, что он «сохранил для нас и для потомства конституционное правление в США», ибо сорвал появление прецедента – суд над президентом.

Допустим, тем более что Кеннеди рассуждает: «После длительного изучения документов я убежден, что национальный интерес, а не личные или политические выгоды двигали поступками тех, кого я описал». Не будем углубляться в дебри американской истории, на месте виднее. Однако как быть с героем-сенатором Робертом Тафтом, который попал на страницы книги за подвиг, далеко выходящий за пределы США? Накануне исполнения приговора, вынесенного международным трибуналом, судившим главных немецких военных преступников в Нюрнберге, Р. Тафт 6 октября 1946 года заявил: «Суд победителей над побежденными не может быть беспристрастным, как бы его не обставляла формальностями юриспруденция… В этом процессе мы восприняли русскую идею целей процессов – правительственная политика, а не справедливость, что имеет крайне отдаленное отношение к англосаксонскому наследию. Скрыв политику в форме судебной процедуры, мы можем дискредитировать всю идею правосудия в Европе в грядущие годы… Процесс нарушает основополагающий принцип американского права – человека нельзя судить по закону, принятому после совершения преступления». В целом, заключил сенатор Тафт, процесс в Нюрнберге – «пятно» на американской конституционной истории. Он предложил избавить осужденных от петли и выслать их на отдаленные острова, как в свое время поступили с Наполеоном.

Защита Тафтом нацистских убийц вызвала громадный взрыв негодования в самих Соединенных Штатах и, признает Кеннеди, навсегда исключила для Тафта возможность выдвижения кандидатом на пост президента, хотя многие считали, что он будет таковым на выборах 1948 года. Сочиняя свою книгу в 1955 году, Кеннеди утверждал, что «ныне (взгляды Тафта) разделяются большей частью американцев. И их, по крайней мере негласно, разделяло значительное количество в 1946 году». Добавим: в 1946 году Маккарти также выступил против осуждения нацистских военных преступников. Если так, тогда рассуждения Кеннеди о том, что Тафтом и иными двигали «национальные интересы», приобретают любопытное звучание.

И все же, чего добивался автор своей книгой? Он пытался выступить апостолом американской демократии, подкрепить ее престиж необычными концепциями. В США обычно считают, что представители, посланные в Капитолий, отражают волю избирателей. По изощренной логике Кеннеди выходит совершенно противоположное. «Трудно согласиться с таким узким взглядом на роль сенатора Соединенных Штатов, – писал он, – когда утверждают, что избиратели штата Массачусетс направили меня в Вашингтон просто в качестве сейсмографа, чтобы отражать сдвиги в настроении парода. Я отвергаю этот взгляд… Коротко говоря, избиратели выбрали пас, потому что доверяют нашему суждению и нашей способности претворять его в жизнь с позиции, когда мы можем оценить, в чем заключаются их истинные интересы, как часть национальных интересов. Отсюда следует, что мы должны руководить, информировать, исправлять и даже игнорировать мнение избирателей, если мы хотим полностью осуществить наше понимание, за которое нас избрали».

Поразительную доктрину отношений между избирателями и их избранниками автор развил отнюдь не ради академического исследования механизма американской демократии. Его основной вывод гласил: «Поскольку паша общественная жизнь во все возрастающей степени сосредоточивается на, вероятно, бесконечной войне, названной нами странным эпитетом «холодная», возникает тенденция поощрять строго идеологическое единство и ортодоксальный образ мысли. Поэтому в грядущие годы только самые мужественные политики смогут принимать тяжелые и непопулярные решения, необходимые для того, чтобы выжить в битве с могучим противником».

Это заключение стирает грани между голой тиранией и так называемым представительным правлением. Сенатор Кеннеди взялся теоретически обосновать ничем не ограниченное правление ссылками на американскую историю. Игнорирование воли народа в прошлом оп поставил в заслугу избранным им лицам и возвел в принцип желательного правления в нынешних США. В этом и состояло «мужество» по Кеннеди…

Книга Дж. Кеннеди вызвала острый интерес и напряженное внимание тех, кто истосковался под скипетром считавшегося пассивным Д. Эйзенхауэра. Сенатор рассказал о себе как о человеке дела. Хорошо организованная кампания повышения его популярности набрала силу.

Дж. Варне замечает, что в январе 1957 года «при опросе общественного мнения (кого хотят видеть кандидатом от демократической партии) 38 процентов высказались за Кефавера и 41 процент – за Кеннеди. Четыре месяца спустя в ответ на этот вопрос результаты выглядели так: 33 и 45 процентов. Поскольку единственным событием за эти месяцы было присуждение ему премии Пулитцера, представляется вероятным, что литературные почести означают больше для общественного мнения, чем обычно думают».

Автор отлично понял это. В апреле 1961 года президент Дж. Кеннеди наставлял Р. Никсона, только что потерпевшего поражение на президентских выборах 1960 года: «Каждый государственный деятель должен написать книгу в интересах умственной дисциплины, а также потому, что это в глазах общественного мнения возвысит его до уважаемого статуса интеллигента». Добавим – только нужно избрать уместную тему и подобрать полезных для создания книги людей, во всяком случае, хоть один из них должен быть наделен даром литератора.

С годами, точнее десятилетиями, прояснилось – хотя автор собирал материалы и почитывал разные книги, «Очерки политического мужества» «на рабочем уровне – исследования, наброски и планирование выпали на долю целого комитета, талантливые ученые, такие как профессор Дэвиде, сделали ключевой вклад. Однако очевидно, что Соренсен потратил время, проявил свой литературный талант, и он придал книге как динамику, так и изящество, которые сделали ее читабельной». К апрелю 1958 года было продано примерно 124 тысячи экземпляров, прилично по американским масштабам.

Лица, хорошо знавшие Дж. Кеннеди, согласны, что именно во время болезни, на рубеже 1954—1955 годов, он стал серьезно размышлять о том, как стать президентом. Если так, тогда книга «Очерки политического мужества», дав ему популярность, послужила серьезным камнем преткновения. Памятуя о маккартизме, Элеонора Рузвельт сказала: «Я дважды подумаю, прежде чем дать совет относительно принятия трудных решений, которые предстоит вынести следующему президенту, который знает, что такое мужество, восхищается им, но не обладает достаточно независимым характером, чтобы проявить его».

Видимо, сам Дж. Кеннеди понял это. Во всяком случае, когда А. Шлезингер заметил, что за название книги пришлось тяжко поплатиться, автор сухо ответил: «Несомненно, однако в ней нет главы обо мне».

23 мая 1955 года под гром аплодисментов исцеленный Дж. Кеннеди занял место в зале заседаний Капитолия. Физические страдания вызывают уважение. В кабинете сенатора в Капитолии его ожидала громадная корзина фруктов с лаконичной запиской: «С возвращением домой. Дик Никсон».

Дж. Кеннеди погрузился в рутинную законодательную работу, стремясь укрепить свою репутацию сенатора не от одного штата Массачусетс, а от всей Новой Англии. Еще с 1950 года Кеннеди добивался проведения законов в интересах хозяйства этого района. Промышленники и лидеры организованного рабочего движения Новой Англии благословляли рачительного сенатора, а он вместе с Т. Соренсеном вне всяких пропорций распропагандировал достижения на страницах респектабельных «Нью-Йорк таймс», «Атлантик», «Нью рипаблик». Кеннеди по достоинству оцепил публицистический дар своего помощника. 24-летний Соренсен начал работать с Кеннеди в 1953 году, к этому времени сенатор серьезно отзывался о нем: «Мой интеллектуальный банк».

Чем глубже уходил Кеннеди в повседневную работу, тем отчетливее оп видел – стены Капитолия тесны. Сенатор рвался в политическую стратосферу – в Белый дом. В 1956 году о президентском кресле думать было рановато, поэтому – хотя бы в вице-президенты. Значит ли это, что он вдруг отступил от собственного принципа – никогда не добиваться второго места, а быть первым? Вовсе нет. Джозефу Кеннеди, указавшему на бессмысленность всей затеи («Эйзенхауэра все равно переизберут», – говорил он), Джон и его советники ответили: поражение создаст национальную известность.

Но как добиться выдвижения на конвенте демократической партии? Наилучший путь – оказать серьезные услуги Э. Стивенсону, несомненному кандидату на пост президента от демократов. Случай отличиться представился, пожалуй, неожиданно.

Организация демократической партии штата Массачусетс взбунтовалась – ее лидеры заявили, что не поддержат Стивенсона. Кеннеди явился в Бостон наводить порядок. Ему были брошены привычные обвинения – он «покупает» голоса. На заседании комитета демократической партии в прокуренной комнате дело чуть не дошло до кулачной драки. Споривших с трудом удалось развести. Кеннеди сумел переизбрать руководство организации, вырвав у новых лидеров согласие поддержать Стивенсона. Берке, смещенный председатель комитета, честил Кеннеди перед репортерами: «Пусть в будущем он еще раз попытается купить голоса, как сделал на этих выборах. Он и его миллионы не знают, что такое приличие и честь».

С января по август 1956 года – начало конвента демократической партии – Кеннеди истратил на политические цели более 72 тысяч долларов. Банкеты стоили дорого. На конвенте в Чикаго Кеннеди и его помощники обхаживали делегатов и влиятельных деятелей, особо выделив 50 человек, близких к Стивенсону. На долю Кеннеди выпала честь – выдвинуть Стивенсона кандидатом в президенты, за что тот Сердечно поблагодарил сенатора. На первый взгляд все великолепно.

Но политические боссы вынашивали собственные планы, а либералы с большим подозрением отнеслись к Кеннеди. Он попытался лично убедить Э. Рузвельт. «Она куда-то торопилась, – саркастически вспоминал Кеннеди, – в комнате было полно Рузвельтов и иных – представьте телефонную будку, куда набьется восемнадцать человек. Из-за суматохи она почти не слушала меня. Она высказывалась по поводу Маккарти, пропуская мимо ушей, что я говорил. Я пытался убедить ее, поскольку я никогда не выступал против Маккарти в разгар его деятельности, что если я сейчас переменю фронт и начну поносить политического мертвеца, то стану обычной политической проституткой». Дело было не совсем так. Э. Рузвельт требовала, чтобы Кеннеди публично признал вред, нанесенный маккартизмом не только сенату, по и всей стране. Он отказался.

Разумеется, не принципиальные вопросы, а закулисные махинации в конечном счете сорвали выдвижение Дж. Кеннеди кандидатом в вице-президенты. Парализовать их семья Кеннеди не смогла. Член делегации штата Северная Дакота рассказывал о конвенте: «Я никогда не забуду Бобби Кеннеди во время голосования. Стоя перед нашей делегацией, он со слезами на глазах домогался наших голосов». Когда же при окончательном подсчете голосов прошел другой кандидат в вице-президенты, Дж. Кеннеди появился на трибуне конвента и с изяществом необыкновенным признал поражение. Лучезарно улыбаясь, он поблагодарил делегатов, «оказавшихся столь добрыми ко мне сегодня. Я думаю, что это вне всяких сомнений доказывает силу и величайшее единство демократической партии».

Роберт Кеннеди уезжал из Чикаго в мрачном настроении. «Мы им покажем», – цедил он сквозь зубы, не называя никого конкретно по имени. Джон подошел к делу куда более реалистически – прямо с конвента он отправился в поездку по стране агитировать за Стивенсона. Он выступил со 140 речами в 26 штатах. А Джозеф Кеннеди в эти недели отдыхал на Французской Ривьере. Джон сообщил отцу по телефону: «Мы сделали все, что могли, папочка. Повеселились, и я не валял дурака». Джозефа навестила на Ривьере К. Люс, тогда американский посол в Италии.

– Вы, наверное, горды тем, что Джэк был так близок к посту вице-президента, – польстила она отцу.

– Да, – невозмутимо отозвался Джозеф, – но мне было бы куда более приятно, если бы он проходил от республиканцев.

Кеннеди вернулся в сенат с национальной славой неудачливого кандидата в кандидаты на пост вице-президента. Это значило немало и, во всяком случае, утяжелило его суждения в сенате. При прохождении законов он настаивал на скрупулезном соблюдении конституционных норм, даже рискуя заработать репутацию ретрограда, как случилось при принятии закона о гражданских правах в 1957 году. Пристрастие Кеннеди к юридическим нормам сыграло на руку крайним реакционерам, всячески затягивавшим обсуждение законопроекта. К концу года оп получил сомнительную славу «любимого янки диксикратов». У Р. Кеннеди вошло в обычай припоминать о конвенте в Чикаго как о времени, когда его брат «был спасен от вице-президентства».

Постепенно Дж. Кеннеди прослыл, и вполне обоснованно, сторонником компромиссов, а сам подчеркивал важность интеллектуального подхода к политическим проблемам. Политиков, сообщил он в речи в Гарвардском университете, следует для отрезвления «окунать в студеные воды научных учреждений… чтобы они не стали пленниками собственных лозунгов». Роль политиков и ученых в области общественных наук аналогична: «Если первый удар свободе в любой стране с репрессивным режимом наносит политик, то второй – книга, газета, брошюра». Такие ученые даже более опасны, они «могут легко менять свои позиции, ибо им не нужно тащить за собой якорь общественного мнения». Поэтому необходимо содружество политиков и ученых – «компромиссы и завоевание большинства, процедурные установления и права оказывают воздействие на принятие конечного решения о том, что правильно, или справедливо, или хорошо».

Молодой, но маститый сенатор не упускал из виду постоянно напоминать, что его призвание – политика и только политика. В интервью журналу для женщин «Лейдис хоум джорнал» он сообщил: «У меня нет цельной философии жизни. У меня есть семья и работа. Я согласен с мнением греков времен античности – нужно полностью использовать свои возможности и добиться совершенства. Я люблю политику. Иная жизнь для меня немыслима. Жить – значит действовать. Политика дает мне все, что может обеспечить другая работа, и кое-что сверх этого: она интересна, достойна, полезна и является средством вершить великие дела». Очень целеустремленная сентенция – по статистике, тогда в США насчитывалось избирательниц-женщин на два миллиона больше, чем мужчин.

Философия философией, а тем временем пришел 1958 год – год перевыборов в сенат. То, что победа на выборах была обеспечена, сомнений не было. Задача заключалась в другом – сделать ее по возможности внушительной. Газеты предсказывали, что он победит большинством в 200– 250 тысяч голосов. Республиканцы выставили против Кеннеди малоизвестного юриста В. Целеста, уже раз побежденного Кеннеди в 1950 году на выборах в палату представителей. «Я сражаюсь против этого миллионера Джона Кеннеди», – внушал Целест. Он говорил еще: «Какое право имеют Кеннеди и его брат Бобби судить о делах рабочих, не проработав ни дня за всю свою жизнь».

Учитывая направления обвинений, Дж. Кеннеди относительно без больших затрат провел кампанию (он вежливо отозвался частным образом о политиках Массачусетса как о «банде воров»), положившись на добровольцев. Он сам потрудился достаточно, по проторенным дорогам вновь объездил штат, произносил речи, принимал различных лиц, улыбался, а как-то раз, выхватив палочку у дирижера, прошел во главе оркестра. Накануне выборов усталый Джон возвращался в Бостон. Автомобиль притормозил – через дорогу ковыляла дряхлая старушка. «Останови машину», – приказал Кеннеди. Он вышел, поздоровался и попросил бабушку отдать ему голос на выборах на следующий день.

Победа оказалась головокружительной – большинство в 874608 голосов. Такой победы никто и никогда не одерживал в штате Массачусетс. С точки зрения дальнейших перспектив, удача в 1958 году с лихвой перекрыла позитивные последствия неудачи в 1956 году.

Многие неудобства – повседневная работа, неизбежные схватки и вырастающие из них симпатии и антипатии, – сенат компенсирует одним – возможностью ораторствовать на национальном форуме. Крупный сенатор заметен на Капитолийском холме, видном даже из отдаленных уголков страны. Значит, нужно являть собой зрелище, приятное для глаз. Еще в 1952 году 300 вашингтонских корреспондентов сошлись на том, что Джон Кеннеди – «самый красивый» депутат в Капитолии. Парикмахер сената Давид Хайли, колдуя над прической Джона, всецело сознавал важность своих обязанностей. «Подрежем спереди, но не слишком много», – бормотал он, а любопытствующим газетчикам скромно объяснил: «Мы должны показать лицом торговую марку сенатора!»

Во второй половине 50-х годов Кеннеди до конца использовал завидное положение. Еженедельно в канцелярию сенатора в среднем поступало до 100 приглашений выступить. Он не мог удовлетворить всех, в 1957 году произнес лишь 150 речей, в 1958 году – только 200. Коль скоро выяснилось, что Кеннеди обладает неплохим слогом, интересно и внятно пишет, журналы засыпали его заказами. Писал он обильно: о политическом мужестве для женщин в «Маккол», страницы «Американ уикли» украсила его статья «Чему научила меня болезнь», о братьях рассказал в «Парейд». О великом множестве других вопросов он трактовал во многих журналах. Среди сенаторов, пользовавшихся библиотекой конгресса, Кеннеди стоял на первом месте. По самым скромным подсчетам, его производительность составляла в среднем 12 крупных речей и статей в месяц.

Труд, неподъемный даже для человека, живущего пером. Технология творчества выглядела примерно так: когда Соренсен, например, вручил Кеннеди проект статьи, которая в конечном итоге появилась в октябрьском номере за 1957 год «Форин Оффис» под заголовком «Демократ смотрит на внешнюю политику», нет сомнений, как именно ее составили. За месяц до вручения проекта профессор Латам писал Соренсену: «Надеюсь, что не слишком запоздал с обещанным материалом для статьи о внешней политике, которую вы, сенатор, и бог знает кто еще, пишете для «Форин Оффис». Посылая окончательный вариант статьи Кеннеди, Соренсен выразил надежду: «Она в целом удовлетворительна и не слишком помешает Вам наслаждаться поездкой по Калифорнии». Редактору журнала Г. Армстронгу статья поступила с запиской Кеннеди, в которой говорилось: «Мне было приятно как написать эту статью, так и поразмышлять по поводу некоторых поднятых в ней вопросов». Иные работы с именем Дж. Кеннеди издавались заинтересованными организациями. Кингу «Нация иммигрантов», написанную в основном Соренсеном в 1958 году, издала Лига против диффамации евреев Бнай Брита.

Кеннеди, добиваясь популярности, еще законодательствовал в сенате. Вместе с Р. Кеннеди он принял активнейшее участие в подготовке антирабочего закона Ландрама – Гриффина, вступившего в силу в 1959 году. Сенатор был среди тех, кто настоял на крупных ограничениях прав профсоюзов. Даже прожженный профбюрократ Дж. Мини бросил в лицо Кеннеди: «Я могу только сказать: спаси бог нас от наших друзей». «То же могу сказать и я», – невозмутимо отозвался сенатор.

Главное было сделано – закон прошел. Что касается публичного отношения к организованному рабочему движению, то в октябре 1959 года сенатор выступил на съезде объединенного профсоюза рабочих автомобильной промышленности и горячо заявил: «Я понимаю, что закон о трудовых отношениях 1959 года – не тот закон, которого хотели вы и я. В нем содержится много статей, вписанных врагами рабочих». Тут же Кеннеди подкрепил симпатии к «рабочему движению» делами: различного рода маневрами он сумел погасить обвинения в коррупции руководства этого профсоюза. За это он удостоился признательности со стороны У. Рейтера и части профбюрократов, избавленных от публичного позора.

Популярность Кеннеди кругами шла по стране. Летом 1959 года отъявленный расист, губернатор штата Алабама Д. Паттерсон объявил, что поддержит кандидатуру Кеннеди в президенты. Он оказал поистине медвежью услугу – лидеры движения афроамериканцев пришли в ужас. В связи с поддержкой Паттерсона они призвали черных и их друзей исключить Кеннеди из числа кандидатов. Заявление Паттерсона – «жернов на моей шее», жаловался Дж. Кеннеди. Он пригласил видных негритянских деятелей, поддерживавших демократов, и еще раз объяснил, что заявление Паттерсона – «самый тяжкий крест, который мне приходилось нести». Не очень помогло, редактор негритянской газеты «Нью-Йорк ситизэн колл» Ч. Стоун писал в передовице: «Есть одна вещь, которую нельзя купить за деньги, – либеральную и честную позицию в отношении негров и их борьбы за равноправие. Кеннеди – тот человек, который завтракает с одним из величайших ненавистников негров – Паттерсоном. Кеннеди – тот человек, который ездил в штат Миссисипи, произнес там речь, покрытую горячей овацией. Разве можно назвать человека другом негров, если его встречают овацией в Миссисипи?»

Реноме политического деятеля, озабоченного судьбами страны, подрывали, однако, финансовые проделки отца. Старик не бросал своего основного занятия – спекуляции. В конце 50-х годов он продал в Нью-Йорке за 2,4 миллиона долларов старое здание, предназначенное к сносу, которое стоило, как он сам показал под присягой, 1,1 миллиона долларов. Площадку приобретали городские власти, здесь сооружался Линкольновский центр искусств. Дело дошло до суда, председательствующий мудро заключил: пусть город заплатит 2,4 миллиона долларов, хотя владелец старого здания и проявил «жадность». Налогоплательщики переплатили 1,3 миллиона долларов. Эти досадные «мелочи» порядком досаждали Дж. Кеннеди и удваивали его рвение в поисках дела, которое обеспечило бы верное движение к заветной цели – Белому дому. Он старался говорить и писать побольше.

Интеллектуальный уровень устной и печатной продукции Кеннеди на исходе 50-х годов резко выделялся в политической общине. Он не скрывал, что стремился достичь синтеза политики и науки. «Среди первых великих политических деятелей нашей страны, – писал сенатор или писали от его имени – тех, кто дал ей рождение в 1776 году, а в 1787 году дал ей крещение, находилось большинство крупнейших писателей и ученых нации». Однако ныне «разрыв между умственным работником и политиком, по-видимому, растет… ныне эта связь почти утрачена. Где они, ученые – государственные мужи? Нынешний американский политик опасается, если не брезгует, вступить в ученый мир с мужеством Бевериджа». Словечко «мужество» неизменно украшало речи сенатора: «Авраам Линкольн имел мужество, и будущему президенту США потребуется мужество», и т. д. Главное, Кеннеди пытался дать пример научного подхода к важнейшим проблемам, вставшим перед Соединенными Штатами. Внезапно ему представился случай проявить пресловутое мужество, положенное на музыку ярких и впечатляющих слов.

4 октября 1957 года – революционная дата в истории человечества. То был день, когда первый в мире советский спутник донес до сознания человечества исполинские успехи социализма. Тогда сомнений в научно-технических свершениях СССР, а следовательно, в том, что они достояние передовой социально-экономической системы, больше быть не могло, достаточно бросить взгляд в небо. Узколобые американские политики усмотрели в спутнике лишь военный вызов. В Вашингтоне царило невероятное замешательство: злобная брань и сбивчивые объяснения, разговоры о «массированном возмездии» и «порабощенных странах». Администрация Эйзенхауэра – Даллеса в эти месяцы нагляднейшим образом продемонстрировала скудоумие, с большим запозданием оценив значение успеха Советской страны.

В водовороте обвинений и контробвинений в США, когда пытались найти козла отпущения за промахи в военно-технической области, а к этому и сводили в США значение эпохального события, прозвучал голос Кеннеди. Он не произнес Нагорной проповеди. Оп не взял на себя роль Кассандры. Он не проповедовал и не пророчествовал. Джон Ф. Кеннеди говорил как потрясенный член правящей элиты, предупреждая, что необходимо навести порядок в собственном доме, чтобы выдержать соревнование с Советским Союзом. Встав на эту стезю, Кеннеди не сошел с нее вплоть до президентских выборов 1960 года. Этот путь прямо вывел его к Белому дому и не потому, что традиционно дипломатия вызывает интерес, а потому, что он сумел показать и обосновать неразрывную связь внешней и внутренней политики.

Точнее, Кеннеди доказал с достаточной для американцев степенью убедительности, что на нашей планете во второй половине XX века внутренняя политика в значительной степени является производной от политики внешней. «В XVIII и XIX столетиях, – указывал он, – мы могли сосредоточивать внимание то на внешних, то на внутренних проблемах. Если мы ошибались в одной области, то это не затрагивало наших возможностей в другой. Однако линия, разделявшая внутренние и внешние дела, теперь стала столь же неразличима, как линия, проведенная по воде. То, что происходит внутри нашей страны, непосредственно связано с тем, что мы можем или должны сделать за рубежом. Если мы ошибаемся в одной области, ошибка затрагивает обе».

Вероятно, град критических камней, обрушенных Кеннеди на правительство Эйзенхауэра – Даллеса, в какой-то степени был вызван соображениями межпартийной борьбы и мостил дорогу в Белый дом. Продуманность стройной системы обвинений в адрес республиканской администрации наводит, однако, на мысль, что Кеннеди смотрел дальше. В сущности, в 1957—1960 годах он теоретически развил всю программу своей будущей деятельности на посту президента. Разумеется, он был не одинок – другие теоретики также разбирали внешнюю политику США, разница между ними и сенатором заключалась не в глубине анализа, а в том, что Кеннеди, добывавший критические глыбы в той же каменоломне, что и теоретики, предназначал их не для чистой игры разума, а для практической работы. Своей, ибо был еще и практиком, уже тогда причастным к ведению государственных дел.

Словом, он закладывал фундамент будущей политики США.

Он начал с анализа соотношения военных сил, указав, что успехи СССР в ракетостроении опрокинули посылки, на которых строилась стратегия «массированного возмездия». В течение 1960—1964 годов, по мнению Кеннеди, СССР будет значительно превосходить США в средствах доставки ядерного оружия к целям. Громадный флот пилотируемых бомбардировщиков, созданный в США, оказался устаревшим. Принцип «массированного возмездия» привел к деформации в строительстве вооруженных сил – страна готова к ведению всеобщей ядерной войны, но не готова к ограниченным войнам, ибо не располагает достаточными обычными вооруженными силами. Первопричина всего этого – экономия в военных расходах при правительстве Эйзенхауэра.

В речи в сенате 14 августа 1958 года Кеннеди говорил: «В недавние годы нам бесконечно приводили цитату, будто бы взятую из работ Ленина, который якобы говорил, что гибель капитализма наступит в результате чрезмерных расходов на вооружения. На мой взгляд, то, вероятно, самая цен– пая цитата, имеющаяся у коммунистов, помимо лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Дело, однако, в том, что Ленин никогда не произносил этих слов. Но десять лет нам напоминали их, дабы оправдать важность экономических соображений по сравнению с соображениями военными, и эти слова использовались как авторитетное суждение для подкрепления этой политики. Хотя Ленин никогда не сказал их, я убежден, что приведенное положение в будущем будет фигурировать среди лозунгов, оказавшихся наиболее полезными в попытках уничтожить капиталистическую систему… В этот период делается акцент на экономическую, а не на военную мощь, и мы растратили решающие годы, когда бы мы могли сохранить преимущество в ракетах по сравнению с СССР». Ценитель фразы, Дж. Кеннеди закончил: «Мы вступили в период, который Стенли Болдуин… удачно назвал годами, съеденными саранчой».

Поднялся сенатор Саймингтон: «Не согласен ли, мой просвещенный друг из Массачусетса, что обстановка, в которой находится Америка в конце 50-х годов, в значительной степени напоминает положение Англии в конце 30-х годов?»

«Сенатор совершенно прав», – ответил Кеннеди.

Выражение «годы, съеденные саранчой» плотно легло в предвыборные документы демократов.

19 февраля 1959 года Кеннеди произнес новую программную речь, посвященную экономическим проблемам. Он нашел, что разрыв между жизненным уровнем развитых стран и азиатскими, африканскими, латиноамериканскими странами громаден. «Этот разрыв изменяет лицо мира, нашу стратегию, нашу безопасность больше, чем любой военный вызов… Соединенные Штаты, самая богатая страна в мире, не вдохнули новых надежд бедным странам. К сожалению, СССР…привлек внимание слаборазвитых стран к другому, по-видимому, более быстрому способу уничтожения разрыва».

Кеннеди призвал расширить американскую помощь развивающимся странам, чтобы не допустить в них роста симпатий к социализму.

Выступая в штате Висконсин 13 ноября 1959 года, Кеннеди особо выделил успехи советского сельского хозяйства. Опираясь на наши данные и прогнозы, сенатор объяснял: «Оно уже растет быстрее, чем увеличивается население. Производство зерна возросло почти на 30 процентов. Производство удобрений увеличивается с 1951 года на 11 процентов ежегодно. Если наша сельскохозяйственная экономика рухнет, если наши так называемые излишки останутся бременем для налогоплательщика, а не явятся благословением для голодного мира, тогда они, а не мы, могут стать величайшим в мире арсеналом продовольствия».

Корень бед, по словам Дж. Кеннеди, обрушившихся на Соединенные Штаты, он усмотрел в состоянии американского просвещения и образования. «Мы в кризисе, – говорил Кеннеди 24 февраля 1958 года перед университетской аудиторией, – не русские спутники положили ему начало. Американский «Эксплорер» не положил ему конца. Кризис носит не только военный характер. Величайшая опасность, угрожающая нам, не ядерное нападение. Голая правда такова: мы подвергаемся величайшей опасности проиграть титаническое соревнование с Россией, причем при этом не будет запущена ни одна ракета. Год назад при обсуждении внешних дел, вероятно, не упомянули бы просвещения. Сегодня мы не можем избежать этого. Я не знаю, верно ли, что битва при Ватерлоо была выиграна на площадках для игр в Итоне. Однако не будет преувеличением сказать, что битва, которую ведем мы сейчас, может быть выиграна или проиграна в школьных классах Америки».

Кеннеди подсчитал: «Русские тратят в два с половиной раза больше от своего национального дохода на образование, чем мы… У них учитель приходится на семнадцать учеников, у нас – на двадцать семь… В их школах в прошлом году было выпущено 1,5 миллиона учеников с основательным знанием арифметики, алгебры, геометрии, астрономии, тригонометрии. Мы выпустили менее 100 тысяч учеников с некоторой подготовкой в высшей математике!.. Русские выпускают в 10 раз больше инженеров, чем поколение назад, и в 2,5 раза больше, чем США».

Что делать? «Мы должны положить конец такому положению, когда только четверо из пяти наших лучших школьников оканчивают школу и только двое из пяти идут в колледж. Мы не можем позволить себе платить преподавателям в колледжах и школах, развивающим умы наших детей, меньше, чем мы платим слесарям и водопроводчикам, обслуживающим паши дома… Если согласиться с нашим бывшим министром обороны в том, что в теоретических исследованиях «нельзя заранее знать, куда идешь», тогда наши ученые будут заниматься только прикладными вопросами. Если вы презираете интеллигенцию, мешаете ученым и вознаграждаете только спортивные достижения, тогда будущее действительно мрачно».

В 1958 году конгресс США принял «Закон об образовании в целях обороны», впервые в истории страны вводивший ограниченные стипендии студентам. Условие получения ее – дача подписки стипендиатом в том, что он не разделяет целей «подрывных» организаций. Попытка поставить финансовую помощь студентам в зависимость от их лояльности правительству вызвала негодование в академических кругах. Кеннеди присоединился к ним по чисто практическим соображениям. «Совершенно очевидно, – говорил он в сенате 30 января 1959 года, – что большинство лиц, исключенных этим условием из числа получающих стипендии, можно назвать неконформистами и еретиками, однако когда мы стремимся вовлечь в науку самых одаренных, самые любознательные умы наши, мы не должны исключать неконформистов и еретиков. Лица, желающие дать подписку, не обязательно самим фактом согласия с ней доказывают, что они более лояльны или более талантливы, чем те, кто отказывается дать ее». Конгресс отменил подписку.

Кеннеди нарисовал безотрадные Соединенные Штаты перед лицом Советского Союза. Это послужило отправным пунктом, чтобы начертать программу на будущее. Нужна ли всеобщая термоядерная война? «Ни одно разумное общество не намерено совершать национальное самоубийство. Однако только эту судьбу уготовила нам гонка вооружений… Ресурсы США и СССР позволяют уничтожить всю жизнь на земле семь раз», – говорил он в выступлении 11 декабря 1959 года.

Успехи СССР в военно-технической области начисто ликвидировали прежнюю неуязвимость США от ответного удара, США – не всемогущи. «Отсутствие мощи, – заключил Кеннеди, – не в большей степени диктует отсутствие политики, чем наличие мощи. Напротив, первобытный человек поборол более сильных животных, окружавших его, своей мудростью – стратегией и политикой преодолел отсутствие силы. Мы можем поступить таким же образом». Следовательно, необходимо применять гибкие политические методы. Сенатор в отношении их был похвально откровенен.

Нужно пестовать науку и образование. В этом отношении он шел в едином строю с такими людьми, как Э. Теллер. «Отец» американской ядерной бомбы в то время заявил: «В Советском Союзе наука почти религия, самых способных людей выделяют и к ним относятся как к привилегированным, в то время как их недооплачиваемые американские коллеги не имеют должного статуса в обществе и не могут ничего предложить своим блестящим протеже».

Что до внешней политики, то, настаивал Кеннеди, нужно «вбивать новые клинья в каждую трещину в железном занавесе. Нет необходимости сплачивать красный блок разговорами о массированном возмездии – теперь мы должны искать пути разъединения его», а тем временем решительным образом наращивать военную мощь. В беседе с редактором «Харперс мэгэзин» Д. Фишером 9 декабря 1959 года, который поинтересовался, как именно следует сделать это, Кеннеди сказал: «Нужно решить, что важно для безопасности нашей страны, а затем уже думать, откуда получить средства. Эти решения потребуют от нас жертв. Не стройте иллюзий на этот счет. При обеспечении безопасности нельзя торговаться». Он перечислил первоочередные потребности: «неуязвимые силы возмездия плюс достаточные обычные вооруженные силы».

Резко подчеркивая тезисы взмахами руки, Кеннеди отчеканил: «Во-первых, в области финансов мы можем сделать значительно больше, чем предполагается. Я помню, как в конце 40-х годов Луи Джонсон (министр обороны) утверждал, что страна может выдержать военный бюджет максимально в 15 миллиардов долларов, а теперь у нас бюджет 41—42 миллиарда долларов. Совершенно очевидно, что мы можем позволить себе это. Вы не посмеете утверждать, что капиталистическая система не может позволить себе этого… Если у нас будут достаточные темпы роста, мы получим дополнительные доходы от налогов нормальным путем – без их повышения. Мы должны, применив более эффективную фискальную политику, попытаться избежать спада, который некоторые экономисты предсказывают на 1961 год (припомните, что спад 1958 года обошелся нам в 12 миллиардов долларов, не поступивших в виде налогов)».

Твердо глядя собеседнику в глаза, зная, что его слова немедленно станут достоянием страны, Кеннеди заявил: «То, что следует сделать в 60-е годы, должно быть сделано. Ни одна из двух американских партий не должна уверять американский народ, что для достижения успеха в 60-е годы нужно сделать жизнь легче и мягче… Я убежден, что, если Советский Союз способен делать то, что он делает при их системе, с нашей системой мы можем сделать больше».

2 января 1960 года Джон Ф. Кеннеди объявил, что предлагает себя демократической партии кандидатом на пост президента. Это было очень серьезно. Настало время выполнить заветы отца, прямые и недвусмысленные. Именно он настаивал на занятии высших постов в стране. «Наш отец, – вспоминал Р. Кеннеди, – постоянно говорил, что он не мог бы добиться всего того, что сделал, а мы не могли бы жить так, как жили, если бы находились в другой стране. Он говорил, что мы задолжали правительству и поэтому должны на него работать. Иными словами – отработать те блага, которыми капитализм осыпал семью. Прямолинейная и жутковатая философия…

14 января 1960 года Дж. Кеннеди выступил с речью, пронизанной именно этой философией, в национальном клубе печати. «В грядущие годы нам нужно действительно боевое настроение в Белом доме… – с металлом в голосе говорил он. – В ближайшее десятилетие президент должен погрузиться в гущу борьбы, он должен страстно заботиться о судьбе руководимого им народа, он должен руководить им, не боясь вызвать временного неудовольствия… Он должен быть готов полностью использовать прерогативы своей должности, предусмотренные и непредусмотренные законами… Президент, и только он один, должен принимать важнейшие решения по внешней политике».

Разбитные журналисты притихли. Высказался сильный человек.

Решение Кеннеди не удивило сведущих людей. Он и его сторонники уже около двух лет почти в открытую вели подготовительную работу. Когда доброжелатели указали, что, начав слишком рано, можно утратить инерцию к моменту выборов, Джозеф Кеннеди ответил: «Мы можем добиться успеха, только погрузившись в дела очень и очень рано. В нашем положении мы готовы идти на этот риск, и он меньше всего нас беспокоит. Когда начинаешь, не имея ничего за душой, нужно нестись всю дорогу, как черт». Хотя старик говорил о выборах как о «нашем» деле, он старался не попадаться на глаза. На авансцене выступал только Джон Кеннеди.

Осмотрительность Джозефа была обоснованной, слишком тесная связь между отцом и сыном могла только навредить. Г. Трумэн, а он был не одинок, высказался недвусмысленно: «Мне нравится Джон. Он хороший парень. Но я не люблю и никогда не любил его папочку». Джозеф во многом преуспел. Т. Уайт в книге «Как сделали президента в 1960 году» напомнил, что Джозеф Кеннеди склонил к поддержке сына на конвенте демократической партии делегатов Нью-Йорка, Чикаго и штата Нью-Джерси. С хорошо знавшими его финансистами не считал нужным маскироваться. Когда он явился к председателю организации демократической партии в Олбани Д. О’Коннелу переговорить о мобилизации ньюйоркцев, О’Коннел задумчиво произнес: «А не молод ли он?» «Да, ему сорок два, – отпарировал отец, – мне семьдесят два, и я хочу насладиться всем, будучи рядом».

Чтобы выйти на национальную арену, официальным претендентам на президентскую должность от демократической партии предстояло преодолеть политический звуковой барьер – добиться одобрения своей кандидатуры на конвенте партии. Задача не из простых. Вероятные соперники – сенаторы JI. Джонсон, Г. Хэмфри и С. Саймингтоп – люди известные, имеющие поддержку определенных групп. Они могли, и так почти случилось, организовать традиционную коалицию – движение типа «Остановить Кеннеди!». Коалиции такого рода нередки в американской предвыборной борьбе, их участники в высшей степени бескорыстны. Они блокируют дорогу самому сильному кандидату, а сами в конечном счете остаются с носом: конвент мирится с «серенькой лошадкой» – непосредственным человеком, устраивающим всех.

Кеннеди понимал, что впереди серьезные трудности, мысли об этом не оставляли его ни на минуту, ни наяву и ни во сне. Еще в декабре 1958 года он полушутливо-полусерьезно говорил на банкете, устроенном журналистами. «Позавчера мне приснился сон о 1960 годе, и вчера я рассказал о нем в раздевалке Стюарту Саймингтону и Линдону Джонсону. Я поведал, как господь бог явился в мою спальню, помазал мне голову и сказал: «Джон Кеннеди, настоящим назначаю тебя президентом Соединенных Штатов». Стюарт Саймингтон заметил: «Странно, Джон, у меня был такой же сон прошлой ночыо, во время которого бог помазал меня и объявил президентом США и космоса». А Линдон Джонсон заключил: «Очень интересно, господа, потому что и мне снилось то же самое прошлой ночью, но я не помню, чтобы я назначил кого-либо из вас».

28 октября 1959 года в Хайниспорте состоялось ключевое совещание. В доме Роберта, недавно построенном рядом с домами отца и Джона, собрались 16 человек – разумеется, глава клана Кеннеди Джозеф с сыновьями Джоном и Робертом, зять С. Смит, неизменный Т. Соренсен. Были здесь и старые друзья Джона – 35-летний К. О’Доннел и 42-летний Л. О’Брайн (последнего друзья прозвали специалистом по проблеме «Как избрать Кеннеди куда угодно»), эксперт по делам печати 34-летний П. Сэлинджер, председатель Организации демократической партии штата Коннектикут Д. Бейли и некоторые другие.

Джозеф открыл совещание категорическим заявлением: все финансовые ресурсы семьи бросаются на предвыборную кампанию. «Не надо все, – закричал в притворном ужасе Роберт, – не забудь нас с Тедди!».

Собравшиеся исходили из того, что Кеннеди победит. Оставалось определить, как именно. Сам Кеннеди, опершись спиной о камин, произнес трехчасовую речь. «Все трудности, – записывал П. Сэлинджер, – сводились к следующему: страна никогда не выбирала католика президентом, страна никогда не избирала 43-летнего президента, и только один сенатор в текущем столетии попал в президенты». Поразительно! Нет лучшей возможности оценить специфику американской политики, как призадуматься над этим. Ни программа, ни стратегия не имеют значения – время тратится на обсуждение тактических вопросов, которые поднимаются участниками совещания до уровня решающих. Впрочем, им лучше знать, как проводить в президенты человека в Америке. Руководителем кампании стал Роберт Кеннеди.

Сошлись на том, что первоочередная задача – победить на предварительных выборах, итоги которых в избранных штатах (таких наметили семь) убедят страну, что Белый дом никак не может обойтись без Джона. Главное, победить на этих выборах соперников-демократов, в первую очередь подвижного и эмоционального Г. Хэмфри. О расходах не думали, хотя кампания в каждом штате, по минимальной оценке, обойдется в 200 тысяч долларов. Порешив с делами, проследовали в дом Джозефа Кеннеди, где закусили индейкой в честь грядущей победы.

Итак, основное внимание – организационной работе по принципам, проверенным сначала в 11-м избирательном округе штата Массачусетс, затем во всем штате, а теперь примененным к стране в целом. Штаб-квартиру, возглавленную С. Смитом, развернули в Вашингтоне. Сняли помещение, наняли девушек-секретарей, завели досье, карты и стали налаживать связи с самыми отдаленными уголками США. Были использованы всевозможные каналы: обработка руководителей партийных организаций штатов и на местах, ухаживание за национальными лидерами и колоссальная переписка с рядовыми избирателями.

Пришло наконец время снять дивиденды с давней дружбы Джозефа Кеннеди с директором ФБР Э. Гувером. В досье ФБР старик Кеннеди значился как «специальный контакт ФБР по району Бостона», что означает по официальной полицейской терминологии «человек, считающийся в ФБР полезным для проведения расследований». Специальный агент ФБР Дж. Келли после приема в Хайниспорте докладывал Э. Гуверу, что Джон Кеннеди заверил: «ФБР единственный орган правительства, оправдывающий себя, меня восхищают его достижения». Биограф Дж. Кеннеди Г. Пармет к этому добавляет: «Лесть и помощь директору ФБР были важны для обеспечения карьеры Джэка, особенно памятуя о том, что в досье ФБР хранились потенциально убийственные материалы на него. Отнюдь не лишним было иметь друзей в ФБР, когда ставилось под сомнение авторство «Очерков политического мужества».

Еще Г. Пармет конкретизировал: «Если бы, например, история длительной интимной связи с Ингой Арвад была бы предана гласности, вновь тут же вспыхнули бы сомнения в отношении посла и нацистов, а отсюда всего шаг до отношений Джэка и Джо Маккарти. В момент, когда Джону предстояло вести борьбу за выдвижение кандидатом, преодолев вопрос о вероисповедании, скандальные разоблачения ему были совершенно не нужны. Хотя пе было добыто сведений о шпионаже Арвад, ее тесные связи с лидерами «третьего рейха» дали бы первоклассное оружие противникам Джэка, подтвердив давние сомнения либералов в его отношении. Все необходимые данные на этот счет были в досье ФБР, весьма опытный в таких делах Э. Гувер мог легко организовать их «утечку». Но Джэк был в безопасности. Семья Кеннеди никогда не игнорировала этот центр силы – ФБР».

Имея на своей стороне и за спиной могущественное ведомство политического и уголовного сыска, можно было без опаски ринуться в избирательную борьбу. Летели бешеные деньги, расходы на аренду 40-местного самолета и оплату постоянного экипажа заняли очень скромное место. Джон окрестил самолет «Виктура» и принялся облетать на нем страну. Сенатор получил возможность как гром с ясного неба (машина, оборудованная новейшим навигационным оборудованием, летала в любую погоду) обрушиваться на избирателей, применяя против них первоклассное идейное оружие, откованное опытными умельцами.

В январе 1960 года Дж. Кеннеди собрал в клубе Гарвардского университета группу профессоров, с некоторыми сенатор работал с 1952 года. Он без обиняков объявил, что мобилизует их под свои знамена (сторонники Стивенсона могут уйти!), и засадил за работу. Так возник его «политический мозговой трест» – профессора Шлезингер, Гелбрейт, Кокс, Банди и Ростоу. Параллельно наращивал темпы работы «личный мозговой трест» – Соренсен, Гудвини Фелдман.

Профессора рекрутировались за их идеи. Наблюдая массовую мобилизацию профессорского личного состава, «Уолл-стрит джорнэл» 4 августа 1960 года заметил: «Ни один политик в американской истории, даже Франклин Д. Рузвельт, не может потягаться с Кеннеди с точки зрения размеров его «мозгового треста». Для целей избирательной кампании профессора помогут подготовить документы по 120 вопросам. Количество профессоров, прямо или косвенно вовлеченных в это дело, далеко перевалило за 100. Представлены университеты, начиная от Гарварда до Рутггерса, от Мичигана до Калифорнии», практически всей страны.

Одним из первых под знамя будущего президента встал профессор экономики Дж. Гелбрейт, в свое время учивший обоих старших братьев Кеннеди в Гарварде. Едва ли тогда они произвели впечатление на язвительного и острого на язык преподавателя, но Джон крепко запомнил его. В конце 50-х годов Гелбрейт утвердил себя чуть ли не экономическим буддой в США, хотя завистники профессора в академических кругах были склонны больше признавать ценность его отчеканенных фраз, чем теорий. Но теория все же была, объясненная в книге Гелбрейта «Общество изобилия», увидевшей свет в 1958 году. К тому же Гелбрейт давно почувствовал вкус к политике и состоял среди интеллектуальных адъютантов Э. Стивенсона. В книге и в кружке стивенсоновцев он убедительно отстаивал перефраз джефферсоновской формулы, которая в устах ученого теперь звучала так: «Лучше то правительство, которое больше правит». Дело оставалось за малым – поставить такое правительство у власти. Э. Стивенсон, потерпевший поражения на выборах в 1952 и 1956 годах, превращался в профессионального неудачника. Сильный Дж. Кеннеди, несомненно, привлекал Гелбрейта, под рукой был человек, вероятно, способный претворять его идеи в жизнь.

Исходным пунктом рассуждений Гелбрейта, развитых в книге, было утверждение о том, что в США существует громадный разрыв между «частным изобилием и общественной скудостью». Обладая неслыханными ресурсами, страна скаредничает в отношении государственного сектора, то есть средства в основном идут на потребление, а не на выполнение задач, которые повсеместно считаются достойными развитой цивилизации. Виновата в этом перехваленная система частного предпринимательства, рождающая ненужные потребности и объявляющая безусловной необходимостью их удовлетворение. Как настаивал Гелбрейт: «Частное предпринимательство не дало нам атомной энергии. Эта система проявила относительно небольшой интерес в получении ее, ибо трудно было решить, как можно совместить атомную энергию с коммерческими традициями цепы и прибыли. Хотя никто не ставит под сомнение энергию, с которой «Дженерал моторс» развивает транспорт в США, корпорация мало заинтересована в космических путешествиях». Чтобы добиться достижений в этой области, оказалось необходимым вмешательство государства.

При существующей структуре экономики, соотношении производства и спроса громадные возможности США с точки зрения, скажем, военных нужд, а это, собственно, и интересовало Гелбрейта, – оптический обман. Не щадя слов, профессор крепко раскритиковал магнатов монополистического капитала, которые в погоне за прибылью при производстве привычных потребительских товаров постоянно запускают отрасли экономики, являющиеся становым хребтом военно-промышленной мощи. Он сослался на то, что в период второй мировой войны в постоянных ценах 1947 года поставки потребительских товаров с 1940 по 1945 год увеличились на 23 миллиарда долларов. В первые послевоенные пять лет это увеличение было немного больше – на 38 миллиардов долларов. Обрушиваясь на «обыденную мудрость», автор отмечает, что с тех пор с позиций такой мудрости мы «испытывали суетную гордость. Побеждая в величайшей войне в истории, мы смогли в то же время увеличить наше гражданское потребление на 20 процентов.

Но если бы мы проиграли войну, тогда возник бы другой взгляд, более ясный, хотя менее утешительный». Гелбрейт суммировал: «Во второй мировой войне мы не использовали мало-мальски разумным образом наши производительные ресурсы для военных целей».

Обратившись к недавней истории, автор продолжал: «Стоило разразиться войне в Корее, как гражданская экономика и стремление сохранить привычный уровень жизни стали непосредственной и ясной угрозой эффективному ведению войны. Потребители, предвидя возможные нехватки, немедленно стали защищаться от лишений, каковые в их понятиях, воспитанных в мирное время, неизбежно должны быть страшными и даже невыносимыми. В беспрецедентных размерах они стали скупать автомобили, радиотовары, кухонные принадлежности, стиральные машины, утюги, мебель, консервы и т. д. Со второго квартала 1950 года, последних трех мирных месяцев, до третьего квартала, первых трех военных месяцев, расходы на национальную оборону увеличились на 1,8 миллиарда долларов, а потребительские расходы – на 13,1 миллиарда долларов. К первому кварталу 1951 года военные расходы возросли на 12,9 миллиарда долларов по сравнению с последним кварталом мирного времени, но расходы на гражданские нужды повысились на 19 миллиардов долларов. В этих условиях общие размеры экономики не имели никакого значения. Военное производство возрастало мучительно медленно перед лицом конкуренции производства гражданских товаров».

Наконец, Гелбрейт нашел, что министр обороны Ч. Вильсон и министр финансов Г. Хэмфри в президентство Эйзенхауэра по-прежнему стояли за то, чтобы «не брать больше, чем мы можем». В результате «тот же процесс, который увеличивает экономику, повышает частный спрос к пей и уменьшает то, что, вероятно, можно было бы использовать для государственных целей». Гелбрейт подчеркнул, что привел все эти сравнения, чтобы развеять «миф о том, что военная мощь производна от общего уровня промышленного производства». Когда он сочинял книжку в середине 50-х годов, то, вероятно, слабо верил в то, что быстро увидит свои идеи материализованными в государственной практике США.

Однако ему суждено было дописать ее в самом конце 1957 года, внезапно получив весомое доказательство справедливости своих слов – советский спутник. «Советский Союз, – заканчивал исследование Гелбрейт, – продемонстрировал серию захватывающих дух достижений в области науки и техники. Никто не утверждает (а если это и делают, то очень немногие), что относительно небольшой валовой национальный продукт был ему в этом помехой. Те, кто еще недавно столь разумно рассуждал о важности производства, теперь помалкивают, по крайней мере по этому вопросу. Стало очевидно, что наша неспособность потягаться в этих достижениях – результат того, что мы не смогли сосредоточить потребные ресурсы для достижения желательных целей. Некоторые даже указали, что в ту самую неделю, когда русские вывели на орбиту первый спутник Земли, мы представили на выставке великолепную гамму автомобилей, включая новейшую элегантную модель «Эдзела». Урок полностью не усвоен. Слишком многое относят за счет случайных факторов – неразумных бюджетных сокращений, личных странностей министра обороны, конфликтов между видами вооруженных сил и вообще плохого правления. Мы все еще не видим, что причины лежат много глубже – наша экономика и экономическая теория, объясняющая и рационализирующая ее ведение, сковывают, за небольшим исключением, все производство в частном, а с точки зрения национальной безопасности не имеющем никакого значения секторе».

Гелбрейт требовал покончить с таким ведением дел, резко усилив государственный сектор, а следовательно, повысить военно-промышленный потенциал Америки. Джон Кеннеди безоговорочно согласился со сказанным и написанным Гелбрейтом, приблизил его и, в сущности, в меру сил стал популяризировать идеи профессора. Это было совсем нетрудно, ибо речи Кеннеди по экономическим проблемам писал собственноручно автор разрушительных доктрин. Труднее было Гелбрейту. «Знаете, – признался он в 1960 году, – писать за кого-то – самый трудный литературный жанр. Необходимо всеми силами отрицать собственное авторство». Так зачем же брать на себя сокрушительное бремя? «Ни один экономист не имеет и тени влияния, если оп пишет только для других экономистов», – добавил профессор.

А. Шлезингер отлично дополнил Дж. Гелбрейта. Профессиональный историк, гарвардский профессор Шлезингер также рвался оказать влияние на политику. Он явно прославился высокомерием, холодно-оскорбительными сентенциями в адрес коллег и желанием занять исключительное положение не только в академической общине. Автор биографии президента Э. Джэксона, способный биограф Ф. Рузвельта, теперь он горел желанием быть среди творцов нового президента. Сверх своих воззрений он развивал и теории Гелбрейта, полируя и без того блестящую аргументацию экономиста. Со слезами на глазах Шлезингер простился с Э. Стивенсоном и отдал свое перо Кеннеди. Уже в 1959 году в брошюре «Контуры грядущей политики» он разъяснил, что «период эйзенхауэровского застоя» пришел к концу, американцам нужно «смелое, новое наступление». В начале 1960 года Шлезингер сочиняет брошюру «Великое решение: частное расточительство или национальная мощь». Уже из заголовка видно, что автор шел по стопам Гелбрейта. Позднее Кеннеди объявил эти изыскания Шлезингера «библией» своей избирательной кампании на пост президента.

Когда стало ясно, что противником на выборах выступит республиканец Ричард Никсон, Шлезингер напечатал новую брошюру «Кеннеди или Никсон: есть ли разница?». Автор чернил Никсона и превозносил Кеннеди, в пух и прах разнес весь подход республиканцев к внутренним делам. «Одна из проблем темпов экономического роста в том, – изрекал Шлезингер, – что валовой национальный продукт – экономическая абстракция, при которой миллионы долларов косметических средств равноценны миллионам долларов, истраченных на больницы или ракеты. Предложения Никсона могут, конечно, увеличить валовой национальный продукт, стимулировав расширение производства помады и краски для ресниц. Но у нас в США пет нехватки потребительских товаров. У нас не хватает того, что частная экономика не производит и в основном не может произвести – всего, начиная от школ и кончая атомными подводными лодками. Перед нами стоит ясная задача направить наше фантастическое богатство на такие цели, когда оно, вместо того чтобы служить национальной распущенности, создаст национальную мощь».

Соображения Шлезингера разделяли и другие члены интеллектуальной элиты США, хотя и не входившие в «мозговой трест» Дж. Кеннеди. Едва ли он не заметил тогдашних усилий виднейшего в США эксперта по СССР, профессора Принстонского университета, в прошлом дипломата, Дж. Кеннана. В статьях и выступлениях Дж. Кеннан бил тревогу по поводу неблагополучного состояния дел в США. В мае 1959 года он объяснял сенатскому комитету по иностранным отношениям: «В основе основ – внутреннее положение в США, на которое опирается любая наша внешняя политика. Если вы спросите меня, можно ли ожидать, что наше распущенное, недисциплинированное, пессимистическое общество в конечном счете будет способно соперничать с целенаправленностью, дисциплиной и сосредоточением человеческой энергии, что так характерно для Советского Союза, то я отвечаю – это едва ли вероятно. Нам следует значительно изменить положение вещей в собственной стране, прежде чем мы сможем надеяться долго выстоять в этой борьбе… Мы стали распущенны и мягки, а это с некоторых точек зрения ужасающе».

Председатель комитета сенатор Дж. Фулбрайт поинтересовался у Дж. Кеннана, какие пути он усматривает для улучшения положения, Кеннан ответил: «Я всегда инстинктивно чувствовал, что претворение в жизнь рекомендуемого мной возможно только таким правительством, которое горячо в этом заинтересовано и готово приступить к работе».

Фулбрайт: Итак, нужно сильное правительство?

Кеннан: Да, сэр.

Описанные идеи легли в основу подхода Дж. Кеннеди к решающим, по мнению Вашингтона, проблемам, стоявшим перед Соединенными Штатами. Трудно сказать, были ли удовлетворены их авторы. Гелбрейт в своей обычной манере как-то съязвил: «Иногда я с благоговением и удивлением читаю о том, насколько влиятельным меня считают». Профессора были очень довольны – с ними советовались, а президент Дж. Кеннеди вознаградил самых отличившихся: Шлезингер стал его помощником: Гелбрейта и Кениана отправил подальше, услав послами соответственно в Индию и Югославию. Быть может, чтобы не докучали новыми рекомендациями?

Шлезингер оставался при Кеннеди до конца и вовсю развернул государственную деятельность. Внешние атрибуты налицо. Консервативный издатель У. Бакли пригласил Шлезингера вскоре после восшествия Дж. Кеннеди в Белый дом на дискуссию в Бостоне. Бакли так описывал приезд оппонента: «Оп великолепно прибыл в зал, с запозданием на 20 минут, подъехав к зданию с эскортом полицейских машин с включенными сиренами. Очевидно, мистеру Шлезингеру не потребовалось много времени на приобретение королевских привычек».

Но вот с реальным влиянием на политику дело обстояло сложнее. Президент Кеннеди как-то показал посетителю документ, составленный Шлезингером: «Взгляните! Семь страниц через один интервал. И сколько воды. Я бесконечно привязан к этому человеку. У него великолепный интеллект, но в этом случае… – Кеннеди сделал паузу и продолжил: – Он предлагает, чтобы я вел себя как Франклин Рузвельт в 1933 году, но ему никак не приходит в голову, что я не ФДР и сейчас 1963, а не 1933 год, а что подходило для Рузвельта, сейчас не подходит по простой причине – в 1933 году у Рузвельта основной проблемой была депрессия и он мог свободнее вести себя в отношении внутренних проблем, чем я. Кроме того, в 1933 году не было ядерных бомб, ракет, реактивных самолетов и холодной войны».

Публицисту У. Уайту Кеннеди категорически заметил: «Артур Шлезингер не имеет никакого отношения к выработке политики. Он работает там, – президент кивнул в сторону восточного крыла Белого дома, – где нет оперативных ведомств, а вообще он хороший писатель».

Все это обнаружилось со временем. А в 1960 году профессора ожидали великого будущего. Но, уходя с государственной службы в 1963 году, Гелбрейт заявил на одном собрании национального значения: «Тем, кто считает, что они могут наилучшим образом послужить, облагодетельствовав политическую арену своим присутствием, а не осуществлением в жизни своих убеждений, я говорю просто – да, такая жизнь прекрасна, но она похожа на положение статуй воинов в вашингтонских парках – поза полна героики, меч вынут из ножен, но, увы, никакого движения». Опыт, как известно, приходит с годами.

Начало было достаточно трудным. Самые различные люди с тревогой смотрели, как Джона Ф. Кеннеди выдвигают на исходные позиции. Выступая по телевидению, пожилая почтенная дама Элеонора Рузвельт изрекла: «Мне кажется, что вам хотелось бы видеть следующим президентом человека, мужество которого при принятии решений бесспорно». Кроме того, вздохнула она, отец Кеннеди «тратит пачками деньги по всей стране и сейчас, вероятно, имеет по оплачиваемому представителю в каждом штате». Сенатор от Орегона У. Морзе, прославившийся прямолинейными суждениями, бросил: «Американский народ должен показать сенатору Кеннеди, что Белый дом никогда не поступит в продажу». Сенатор Б. Голдуотер возвел глаза к небу: «Я искренне боюсь за мою страну в случае избрания Джэка Кеннеди президентом. У парня абсолютно нет принципов, семья Кеннеди имеет только деньги и нахальство». Говорили люди, хорошо известные в Соединенных Штатах.

Ранней весной 1960 года сенаторы Кеннеди и Хэмфри скрестили мечи в штате Висконсин. Первый прилетел с многочисленной родней, его уже ждал на месте легион сотрудников, второй приехал в дешевом автобусе с кучкой сторонников. Кеннеди неутомимо обследовал штат, заверяя всех, что от исхода первичных выборов зависит судьба президентских. Избирателей штата оглушила и ослепила пропагандистская машина Кеннеди. Хэмфри сокрушался: вести кампанию против Кеннеди все равно, что «мелкому торговцу сражаться с универсальным магазином». Намек был прозрачным. На одном из банкетов Кеннеди огласил телеграмму, будто бы полученную от отца: «Дорогой Джон! Не покупай ни одним голосом больше, чем необходимо. Я разорюсь, если придется оплатить стопроцентную победу». Дружный смех.

Кеннеди получил 56 процентов голосов демократов Висконсина. Результат не блестящий.

– Что это означает? – спросила одна из его сестер.

– Это означает, – ответил спокойно и печально Джон, – что нам предстоит проделать все сначала. Мы должны победить во всех этих штатах – Западная Вирджиния и Мэриленд, Индиана и Орегон – на пути на конвент.

Следующая схватка – в штате Западная Вирджиния. Хэмфри шутил, покидая Висконсин: «Я попытался пристроиться на самолет Джона, но он постановил, что мне ехать на автобусе». За кампанию в Висконсине над Хэмфри повис долг в 75 тысяч долларов, для борьбы в Западной Вирджинии он смог наскрести только 30 тысяч долларов. Больше денег взять было неоткуда, лейтенанты Кеннеди резко одергивали тех, кто пытался финансировать противника. Т. Бейли, узнав, что издатель «Британской энциклопедии» Бентон, живущий в штате Коннектикут, дал Хэмфри в начале года 5 тысяч долларов, предупредил: если это повторится, Бентон не может рассчитывать на какой-нибудь пост в штате. Угроза политического остракизма подействовала.

Одни расходы Кеннеди на телевидение во время кампании в Западной Вирджинии достигли 34 тысяч долларов, а общие затраты составили 250 тысяч долларов. Хэмфри восклицал: «Есть три вида политики – большого бизнеса, больших боссов, больших денег. Я – против их всех, я – за народную политику». Никакого результата. Оп развивал тезис: «У меня нет папочки, платящего по моим счетам. Я не могу позволить себе летать по штату с маленьким черным саквояжем и чековой книжкой». Никакого резонанса. Тогда, поздней весной 1960 года, Хэмфри пожаловался избирателям, что Роберт Кеннеди борется против него за брата методами, которым он научился, «работая в комиссии Маккарти в период ее расцвета». Никакого внимания.

Что случилось, жители штата оглохли? Вовсе нет. Организация Кеннеди точно рассчитывала, куда направить средства, – в первую очередь местным политикам. Они знали, как употребить их. В связи с упадком угольной промышленности штат превратился в один из «бедствующих», даже по официальным критериям, районов страны. Хэмфри насмешливо отзывался о тратах Кеннеди как «о краткосрочной программе развития Западной Вирджинии». Но семья Кеннеди была куда более практичной, голоса бедняков просто скупались, что стало известно, например, в округе Логан. Редактор местной газеты «Знамя Логана» писал: предварительные выборы в округе «самые коррумпированные за всю его историю… за голос платят от 2 долларов и стакана виски до 6 долларов и двух пинт виски».

Конечно, на место действия пожаловали агенты ФБР расследовать обвинение, но они ничего не добились; оказалось невозможным выяснить, где граница между прерогативами полиции штата и федеральных властей. Джон Кеннеди наигранно возмущался: «С каких пор ФБР используется как политическое оружие?» На вопрос ответило большое жюри округа Логан, обвинившее 11 человек в нарушении избирательных законов. Случилось это уже после избрания Дж. Кеннеди президентом. Никто из 11 не подвергся дальнейшему судебному преследованию. Доклад ФБР, занявший 200 страниц, Э. Гувер списал в архив.

Пропагандистская машина Кеннеди бесперебойно оповещала: перед вами герой («Послушать их чепуху, – негодовал сторонник Хэмфри, – можно вообразить, что Джон в одиночку выиграл войну») отличный человек. Приглашенный Кеннеди Франклин Рузвельт-младший даже нашел, что Хэмфри в годы войны умышленно избегал военной службы. Это было слишком. Кеннеди дезавуировал утверждения ревностного сторонника. В Западной Вирджинии клан Кеннеди одолел противника при соотношении голосов 3 и 2. Раздосадованный Хэмфри заявил, что он снимает свою кандидатуру в президенты. Наутро после поражения он вышел из отеля к потрепанному автобусу: на ветровом стекле белел листок – полиция оштрафовала владельца за стоянку в запрещенном месте.

Хэмфри пал жертвой рассчитанной тактики семьи Кеннеди – на предварительных выборах было необходимо победить соперника во плоти, а не собирать голоса только в пользу лозунгов. Один из помощников Кеннеди выразился коротко и точно: «Если бы Губерт Хэмфри не существовал, нужно было бы изобрести его». Исследователи политической карьеры Г. Хэмфри отмечают: «Травмы, полученные Хэмфри от рук Кеннеди, никогда не зажили. Острая ненависть к этому клану была одной из причин, по которой он крепко привязался к другому их ненавистнику – Линдону Б. Джонсону».

Победа над Хэмфри в двух штатах, успех на предварительных выборах еще в пяти выдвинули Кеннеди на первое место. Он на глазах уверенно набирал темпы. Плеяда старых политиков с сокрушенными сердцами следила за возвышением молодого, верные соратники которого уже занялись массовой обработкой будущих делегатов конвента. Г. Трумэн слабым старческим голосом воззвал к Кеннеди: «Выйдите из игры, уступите место кому-нибудь более зрелому политически и более опытному». Экс-президент отказался поехать делегатом на конвент, где «все предрешено». В ответ Кеннеди на пресс-конференции в Нью-Йорке заявил, что Белый дом нуждается «в силе, здоровье и энергии», и начисто отверг возводимый на семью поклеп, будто бы она «оказывает несносное давление» на делегатов конвента.

В ходе предварительных выборов в основном упало препятствие, считавшееся серьезным, – принадлежность кандидата к католической церкви. Он высмеивал как чепуху, что лояльность к Риму может стоять выше приверженности к США. Это поняли, хотя случались и курьезные эпизоды. В штате Индиана религиозные ханжи, называвшие себя объединением индианских баптистов, проведя ночь в молитвах, утром явились к Дж. Кеннеди и предложили ему резолюцию: «Решено, что президент-католик не может беспристрастно защищать конституцию и способствовать благу США, оставаясь верным своей религии». Кеннеди невозмутимо принял резолюцию, а на пресс-конференции в который раз повторил: «Лица, вручившие мне документ, могут придерживаться своих взглядов, но я также верю в первую поправку к конституции, предусматривающую отделение церкви от государства», а «также в статью шестую, предусматривающую, что при избрании на государственные посты не должно быть никаких ограничений по религиозным основаниям». В общем, утверждал американский знаток вопроса, подтвердилось, что «Кеннеди никогда не проявлял особого интереса к католической вере».

Тут нахлынули международные события: 1 мая 1960 года над Советским Союзом был сбит самолет-шпион У-2, правительство Эйзенхауэра сорвало совещание в верхах в Париже. Наглая ложь американских руководителей о полете У-2 выставила США к позорному столбу. Реакция в стране была очень острой, и Кеннеди не мог оставаться в стороне от возникших споров, на время смешавших рассчитанный ход избирательной кампании. Кеннеди довольно сбивчиво заметил, что президент «допустил, что риск войны зависит от отказа двигателя» (тогда в США никак не могли поверить, что высотный У-2 был сбит советской зенитной ракетой), а Эйзенхауэр мог бы «выразить сожаление» по поводу полетов У-2, если от этого зависело проведение совещания в верхах. Следовательно, принести извинения, что и требовало Советское правительство. Это навлекло на него свирепый гнев не только республиканцев, но и партийных собратьев.

Лидер демократического большинства в сенате Л. Джонсон уже продвигал свою кандидатуру на пост президента от демократической партии. Поскольку главным противником в период до конвента был Джон Ф. Кеннеди, кампания Джонсона сосредоточилась на Кеннеди, а, сделав это, Джонсон любопытным образом предвосхитил позднейшую кампанию Никсона. Кеннеди, вновь и вновь повторял Джонсон, слишком молод, неопытен, в то время как страна нуждается в человеке, «голову которого тронула седина». Кеннеди, говорил Джонсон, не прав в деле с У-2, нужно не уступать русским ни дюйма. «Извиниться за У-2, как предлагал Кеннеди – значит пойти на умиротворение».

В разгар замешательства Кеннеди 14 июня выступил в сенате с тщательно подготовленной программной речью. «Я не собираюсь возвращаться к печальной истории с У-2», – начал он. Провал совещания в верхах был подготовлен не полетом Пауэрса, а тем, что «мы не сумели в последние восемь лет создать позиции силы, необходимые для успешного ведения переговоров». Если кампания 1960 года выродится в состязание, «какая партия является партией войны, а какая – партией умиротворения, или какой кандидат может сказать американским избирателям то, что им угодно слышать, а не то, что им нужно услышать, или кто мягок к коммунизму, или кто наиболее непримирим к иностранной помощи, тогда, на мой взгляд, нет большой разницы, кто победит в июле и ноябре».

Он привел обычный тезис: у республиканцев нет политики. «В качестве замены ее Эйзенхауэр попытался улыбаться русским, госдепартамент хмурился им, а Никсон делал то и другое. Ничто не помогло… Задача заключается в восстановлении нашей мощи и мощи свободного мира, с тем чтобы доказать Советам – время и ход истории не на их стороне, баланс сил в мире меняется не в их пользу». Затем Кеннеди начертал программу из двенадцати пунктов, на которой, в сущности, базировалась стратегия «гибкого реагирования», положенная в основу внешнеполитического курса администрации демократической партии с 1961 года.

Необходимо иметь превосходящие ракетно-ядерные силы; решительным образом расширить обычные вооруженные силы; укрепить НАТО; увеличить помощь развивающимся странам; по-новому вести дела со странами Латинской Америки и Африки; решительнее проводить политику в германском вопросе, включая Берлин; вносить раскол в социалистический лагерь; пересмотреть политику в отношении Китая; заняться проблемами разоружения, а главное – строить «более сильную Америку».

Заключая речь, Кеннеди сказал: «Америка сегодня, заявил вице-президент в субботу национальному комитету своей партии, является самой сильной военной державой, самой сильной экономической державой с самыми лучшими системой образования и учеными на нашей земле». Кормить американский народ в предстоящие месяцы такими утверждениями, сводить положение нашей страны к все более и более громким речам, держа все меньшую и меньшую дубину, – значит пожертвовать долговременными нуждами нации в пользу краткосрочных иллюзий безопасности». Речь задала тон предвыборной кампании демократов.

11 июля открылся конвент демократической партии в Лос-Анджелесе. 4509 делегатов, 4750 журналистов. С ними родственники, знакомые. Всего в город съехалось 45 тысяч человек. Радостная толпа встретила Кеннеди на аэродроме. Едва он сошел с самолета, как громадный человек в коричневом костюме схватил Джона за лацканы пиджака и привлек к себе. Толпа восторженно заревела – дружеские объятия! Полиция определила точнее: душевнобольной! И с трудом вырвала помятого, побледневшего кандидата из медвежьих объятий.

Кеннеди все до единого явились в Лос-Анджелес. Но на банкете, данном семьей делегатам конвента, председательствовала мать, отец не появлялся. Он прятался на вилле, тайком снятой для него. На улицах гремели оркестры, проходили шумные демонстрации. Лос-анджелесцы несли и такие лозунги: «Молитесь, христиане! Мы хотим богобоязненного человека, а не человека, управляемого из Рима или Москвы». Опять прямой намек на Кеннеди. Он огрызнулся: «Что, я потерял право быть президентом 42 года назад в церковной купели?»

Когорты партийных активистов тепло рекомендовали делегатам избрать кандидатом в президенты либо Э. Стивенсона, либо Л. Джонсона. Последним очень хотелось в Белый дом, только никак не могли договориться, кто же из них будет вице-президентом. Л. Джонсон, официально выдвинувший свою кандидатуру 5 июля, великодушно сообщил, что «не может допустить, чтобы рядом со мной вертелся 42-летний парень, пусть вице-президентом будет Эдлай (Стивенсон)». Он задавал риторический вопрос: «Не решен ли исход в какой-то задней комнате, и остается только объявить об этом делегатам?».

Руководитель кампании по выборам Джона Роберт Кеннеди не прятался, он был на виду. Приказывал, кричал, что капрал на плацу, уговаривал, запугивал. Люди Роберта надзирали за картотекой, в которой значилось 3200 человек из участвовавших в конвенте. С ними поддерживался прочный контакт. Английский журналист, увидев Роберта, исступленно бранившего какого-то политика, обратился к жене Роберта Этель: не будет ли она возражать, если мужа сравнят с «индейцем, собирающимся снять скальп?». «Нисколько, – отозвалась Этель, – именно это он обычно и делает!». Другие наблюдатели смотрели на Роберта куда менее вежливыми глазами, заключив, что он человек резкий, нетактичный, беспощадный. Но никто не отрицал энергию, с которой он пробивал дорогу старшему брату.

Л. Джонсон внушительно заговорил о международных делах. Суровый реалист Джон Кеннеди, памятуя о проделанной им организационной работе, усмехнулся: «Линдону нужна помощь, но не из Парижа или Москвы, а из крупных городов Севера и с Запада». А в них машина Кеннеди утвердилась. Пока сторонники Стивенсона ревели и свистели на конвенте, Л. Джонсон вызвал Кеннеди на словесный поединок перед телевизионными камерами. 12 июля они встретились, передача транслировалась по всей стране, в зале сидели делегации от Техаса и Массачусетса на конвенте. Перед ними – прижавшиеся друг к другу, настороженные Джон и Роберт Кеннеди.

Лидер демократического большинства припомнил известные грехи сенатора, так и не научившегося высиживать на заседаниях. Джонсон говорил о круглосуточных бдениях в сенате: противники закона о гражданских правах тянули заседание, ища момента, когда в зале не окажется кворума. Им это было нужно, чтобы внезапно поставить вопрос на голосование и сорвать принятие закона по процедурным мотивам. «В течение шести дней и ночей, – раздельно говорил Джонсон, обращаясь к телевизионным камерам, – я должен был представить по первому требованию кворум – 61 сенатора, чтобы заседание продолжалось и сенат мог принять закон. Я горд сообщить вам, что за это время проводилось 50 перекличек и каждый раз слышался голос – Линдон Джонсон здесь! В то же время некоторые вознамерившиеся пройти в президенты на платформе гражданских прав ни разу не ответили на перекличках».

Пошептавшись с Робертом, Джон со светлой улыбкой насмешливо ответил: «Он сослался на недостатки других кандидатов в президенты. Поскольку никто не назван по имени, я полагаю, что речь идет не обо мне. Сенатор Джонсон в самом деле вел себя чудесно, отвечая на всех перекличках, и я хвалю его за это. На них я действительно не присутствовал – я не лидер большинства… Поэтому сегодня я полой восхищения сенатором Джонсоном, преисполнен любви к нему, всецело поддерживаю его как лидера большинства и убежден, что сработаюсь с ним как с лидером большинства». Гомерический хохот потряс зал, сотрясались от смеха миллионы американцев перед телевизорами.

На следующий день «Нью-Йорк таймс» сообщила: «Лос-Анджелес. 13 июля. Сенатор Линдон Б. Джонсон завершил свою кампанию за выдвижение в президенты от демократической партии серией личных нападок на сенатора Джона Ф. Кеннеди и его семью.

Техасец, уверенный в себе и своей победе, косвенно обрушился на богатство семьи Кеннеди, на его отношение к маккартизму и довоенную позицию отца Кеннеди относительно Гитлера.

В цветистой речи он объявил, что звезда Кеннеди остановлена, и предсказал «мятеж» делегатов, которые, по его выражению, как «овцы за бараном», шли за кандидатом от штата Массачусетс…

Некоторых уверенный вид мистера Джонсона убедил. Другим его тактика казалась тактикой человека, делающего последнюю попытку предотвратить поражение».

Джонсон понимал, что клан Кеннеди времени не теряет. Накануне конвента распространились слухи, что у Джонсона инфаркт, а иногда сплетничали, что он уже умер. Поймав в кулуарах конвента Роберта, секретарь Джонсона Б. Бейкер сказал: «Знаешь, Бобби, Линдону наплевать на все, что вы тут ему делаете, за исключением одного. Он не может простить слухов, распространившихся одновременно в Далласе, Хьюстоне и Остине накануне конвента демократической партии в штате Техас о том, что Линдон Джонсон умер от сердечного приступа. В редакцию хьюстонской «Пост» за день позвонили три тысячи человек. Линдон не любит таких шуток». Роберт горячо отверг инсинуации. Но Джонсон стоял на своем: «Это проделки маленького мерзавца Бобби!»

А на конвенте сторонники Э. Стивенсона организованно завывали, требуя выдвинуть его в президенты. Они сумели провести почти 4 тысячи своих людей на галереи, откуда раздавались непрерывные крики: «Хотим Эдлая!» Оглушительное единодушие оказалось блефом, когда вечером 13 июля начался подсчет. Клан Кеннеди точно знал обстановку: была установлена специальная телефонная связь с делегациями, в зале конвента восемь групп (каждая с переносным радиопередатчиком) немедленно реагировали на малейшие изменения настроений. За всем надзирал Роберт Кеннеди. Делегация за делегацией отдавали свои голоса Кеннеди. Ему нужно было набрать 763 голоса, он получил 806, Джонсон собрал 409, Стивенсон – 79, остальные разделили второстепенные кандидаты.

Политические боссы, обеспечившие победу, поспешили в маленький коттедж, где размещался узел связи кандидата. Они собрались там – А. Гарриман, Д. Бейли, мэр Чикаго Д. Дейли, Д. Маккормик из Бостона и другие. «Вот он идет», – сказал кто-то. Разговоры смолкли. Легкой, танцующей походкой вошел Кеннеди, выглядевший необычно молодым по сравнению с собравшимися. Оп подошел к Роберту и Шриверу, стоявшим отдельно, пожилые почтительно ждали в десятке шагов. Роли переменились: перед ними был вероятный будущий президент, и подойти к нему можно было только по приглашению. Оно последовало; кандидат, его родственники, губернаторы, мэры и боссы в оживленной беседе наспех вновь пережили перипетии борьбы, от которой еще не улеглась пыль.

Осталось выдвинуть кандидатуру в вице-президенты. Ожидали, что Кеннеди изберет человека либеральных взглядов. Однако, посоветовавшись с отцом, он предложил взять Линдона Б. Джонсона. Всеобщее недоумение в окружении Кеннеди, и не только из-за выбора – политики не верили, что Л. Джонсон предпочтет должность вице-президента посту лидера большинства в сенате. Джонсон уже высказался, имея в виду, что единственная прерогатива вице-президента председательствовать в сенате: «Я не обменяю право голосовать на молоточек». Кеннеди понимал, что выдвижение Джонсона несомненно вызовет недовольство лидеров организованного рабочего движения и либерального крыла партии. Он, по-видимому, полагал, что неудобства с лихвой компенсирует твердая поддержка партийных руководителей южных штатов. Им техасец Джонсон был по сердцу.

Утром 14 июля по поручению Кеннеди редактор «Вашингтон пост» Ф. Грэхам явился в номер отеля к Л. Джонсону и повел с ним переговоры. Джонсон с трудом понимал, почему вдруг именно ему надлежит баллотироваться в вице-президенты. Уселись в спальне на кровати – Грэхам, Джонсон, жена Джонсона. Они никак не могли прийти к определенным выводам. «Тогда, – писал Ф. Грэхам, – около 2 часов 30 минут я соединился с Джоном по телефону (прямо из спальни)… Он сказал, что все перепуталось – ряд либералов против ЛБД. Сейчас он как раз совещается с некоторыми из них, и они настаивают на Саймингтоне… Он попросил позвонить через три минуты и сообщить окончательное мнение… Я снял часы и положил у телефона. Мы оба решили, что при этих обстоятельствах три минуты означают десять, и в 2 часа 40 минут вновь позвонил Джону… Он совершенно спокойно ответил: «Все улажено. Скажи Линдону, что я хочу его, Лоуренс выдвинет его кандидатуру на конвенте».

Едва успел положить трубку, ворвался Роберт Кеннеди и с порога зачастил – против Джонсона оппозиция, ради единства партии пусть снимет свою кандидатуру. Джонсон был вне себя от бешенства. Никто ничего не понимал. С трудом дозвонились до Джона. Тот выругался, подтвердил свое предложение. Позвали к телефону Роберта. Переговорив с братом, Роберт швырнул трубку и вылетел из комнаты. А в холле отеля уже стоял Джонсон с супругой. Они выглядели, по словам Ф. Грэхама, как «люди, пережившие авиационную катастрофу». Джонсон вертел в руках листок с текстом заявления о том, что он согласен быть кандидатом в вице-президенты.

Он обратился к Грэхаму: «Я было собрался прочитать заявление по телевидению, а теперь не знаю, что делать!»

Грэхама прорвало: «Конечно, вы знаете, что делать. Расправьте плечи, выпятите подбородок и читайте заявление. А затем вперед к победе! Все чудесно!».

Джонсон поступил соответственно. На конвенте выкликнули кандидата: «Джонсон!» Кто-то предложил: «Не голосовать, а принять кандидатуру на основании единодушного одобрения». Хотя присутствовавшим показалось, что возгласов «да» и «нет» раздалось поровну, председательствующий торопливо объявил, что кандидатура Джонсона в вице-президенты принята.

Очевидец Т. Уайт писал в 1961 году: «Разобраться в действительной истории избрания Линдона Б. Джонсона кандидатом в вице-президенты США должны завтрашние историки, а не сегодняшние журналисты. Время и годы в конце концов сольют воедино противоречивые воспоминания участников в истину, с которой согласятся все, а она, в свою очередь, станет конечной истиной». Надежды журналиста сразу не оправдались. А. Шлезингер в 1965 году выпустил книгу «1000 дней Кеннеди», имеющую более тысячи страниц, напечатанных мелким шрифтом. Он сообщал: «Путаница в тот день не поддается исторической реконструкции, включая мое повествование». А. Шлезингер не из тех историков, кто сидит в кабинете. Он находился в самой гуще событий.

Верный соратник президента Кеннеди П. Сэлинджер в конце 1966 года написал о нем книгу. Он утверждал, что вскоре после конвента Кеннеди рассказывал о выдвижении Джонсона в вице-президенты: «Внезапно он сделал паузу и сказал: «Все обстоятельства никогда не будут известны. И очень хорошо, что это так». Я не могу объяснить эту загадочную реплику. Просто сообщаю, что ДФК сделал ее».

Биограф Дж. Кеннеди Г. Пармет во втором томе своей книги, увидевшем свет в 1983 году, согласился, что неразбериха в тот день в отеле не поддается описанию. «Тем не менее, – замечает он, – к настоящему времени доступно достаточно информации, чтобы сделать выводы о случившемся в действительности». Перебрав, и последовательно, ряд версий, Пармет указывает: «Есть разумные основания предположить, что вопрос был окончательно разрешен вмешательством Джо Кеннеди. Очень вероятно, что в тот момент, когда Бобби был внизу у Джонсона, отец и Джон еще раз обменялись мнениями. То, что Джо Кеннеди был в курсе происходившего и поддерживал Джонсона, вполне установлено. Еще более очевидно, что вмешательство отца в политическую судьбу сына не прекратилось внезапно в момент принятия Джэком важнейшего решения. Посол, не менее кого-либо другого, находившегося тогда в отеле «Балтимор», действовал».

15 июля 1960 года 80 тысяч человек заполнили колизей в Лос-Анджелесе. Перед ними выступил Дж. Кеннеди с первой речью как кандидат в президенты. Усталый, серый от бессонницы, он говорил, стоя лицом к заходящему солнцу. Багровые лучи беспощадно выделяли обычно мало заметные морщины на его лице.

«Я сегодня смотрю на Запад, где некогда проходила паша последняя граница. На землях, простиравшихся на 3 тысячи миль за моей спиной, пионеры прошлого отказывались от уюта, бросали все и иногда жертвовали своими жизнями, чтобы построить новый мир здесь, на Западе… Сегодня кое-кто заявляет, что все битвы позади, что все горизонты познаны, что американской границы больше не существует… Но не все проблемы решены, и не все битвы выиграны. Сегодня мы стоим у новой границы – границы 60-х годов, границы непознанных возможностей и дорог, границы неизведанных надежд и опасностей… Граница, о которой я говорю, не ряд обещаний, а ряд вызовов. Речь идет не о том, что я могу предложить американскому народу, а о том, что я намереваюсь попросить у него… Речь идет о больших жертвах, отнюдь не о благах… Суровая действительность такова, что мы стоим на этой границе, стоим у поворотного пункта в истории».

Речь блистала и искрилась, как прекрасное ожерелье – оратор чувствовал родной язык, его помощники были недурно образованны. От работавших бок о бок с Кеннеди профессоров всегда можно было получить компетентные советы и хорошо написанные проекты речей. Термин «новая граница» предложил У. Ростоу. Отсюда – порядочный интеллектуальный накал кампании кандидата в президенты от демократической партии, что стали называть «стилем Кеннеди». Даже Г. Трумэн поддался обаянию Дж. Кеннеди и в своей манере брюзги заявил, что, пожалуй, примирился с молодым человеком. Слова экс-президента ободрили кандидата в будущее.

Кеннеди решил встретиться с ним и перед фотоаппаратами сцементировать единство старости и молодости демократической партии. Накануне встречи, состоявшейся 20 августа 1960 года, Джон предвкушал: «Надеюсь, что он извинится за то, что именовал меня сукиным сыном, а я принесу извинения за то, что являюсь таковым». Они обнялись в библиотеке Трумэна в Индепенденсе, штат Миссури. Кеннеди напомнил Трумэну о кампании 1948 года.

Тогда Трумэн сравнивал своего противника – республиканца Т. Дьюи со злом сразу в трех лицах – Гитлера, Муссолини и Тодзио. Трумэн говорил: «Если республиканцы победят, они разорвут вас в клочья… Республиканцы не осмеливаются открыть свои цели, ибо в таком случае народ вытащит их и повесит… Дьюи – беспощадный человек, считающий, что расстрел на рассвете – лучший способ излечить неэффективность…». На радостях примирения с Трумэном Джон в экстазе восклицал: «Я займусь плагиатом с вашей кампании 1948 года. Я внимательно изучил ее и задам республиканцам, особенно Никсону, перцу».

Зигзаги политики столкнули Джона в 1960 году с человеком, с которым он поддерживал 13 лет добрые отношения, – Ричардом Никсоном, теперь выступившим кандидатом в президенты от республиканцев. Никсон был избран в палату представителей вместе с Кеннеди в 1946 году. Он произвел большое впечатление на Джона. Много спустя припомнили, что, когда они оба выступали по радио вместе с другими молодыми конгрессменами, Джон, указав на Никсона, вполголоса заметил соседям: «Вы пока не слышали об этом парне, но он станет здесь большим человеком». В 1950 году, когда Никсона выбрали в сенат, Джон поддержал его кампанию, дав чек на одну тысячу долларов. Поразительный поступок для демократа – помогать республиканцу.

Во всяком случае, до 1960 года Кеннеди публично не спорил с Никсоном. В 1956 году энергичный журналист JI. Спивак попытался выяснить отношение сенатора Кеннеди к вице-президенту Никсону. Журналист процитировал место из одной речи Кеннеди, в которой было сказано: «Когда мистер Эйзенхауэр говорит о партии будущего, он говорит о партии Ричарда Никсона».

– Предположим, так оно и есть. Что в этом плохого? – осведомился Спивак.

– Я, мистер Спивак, указывал, – заявил Кеннеди, – что у демократов дюжина молодых сенаторов и конгрессменов, которые, на мой взгляд, подают большие надежды на будущее. У республиканцев в руководстве нет молодых людей, за исключением Ричарда Никсона… и поэтому истинной партией будущего является демократическая партия, ибо у республиканцев только один молодой руководитель – Никсон.

– Вы были вместе с ним в палате представителей в 1946—1950 годах?

– Верно.

– Как вы думаете, крайние суждения относительно Никсона, высказанные ораторами-демократами, оправданны?

– Ну, знаете, – заметил Кеннеди, – я ничего не говорил о нем крайнего, за исключением того, что он ведущий молодой человек в республиканской партии.

Теперь, в 1960 году, вступив в схватку с Никсоном, Кеннеди обязался найти в нем качества, которые не устраивали его. Где искать? Помощники вручили кандидату в президенты «Никсопедию» – чудовищный том в тысячу страниц, куда были занесены все деяния и речи противника. Наведение справок в «Никсопедии» также определило «стиль Кеннеди».

Республиканцы повели борьбу в ином плане, апеллируя к «простому американскому человеку». Разумеется, не было оставлено в покое богатство семьи Кеннеди. Республиканские острословы изобрели и пустили по стране множество ядовитых анекдотов, например такой. Джозеф говорит сыночку: «Не волнуйся, проиграешь выборы, куплю тебе другую страну». Клан Кеннеди всегда бросался в глаза, поэтому отсутствие отца, прятавшегося от репортеров, удивляло. Сочинили стишок:

Республиканцы отдавали изрядную дань шуточкам, фактический руководитель кампании демократов – Роберт Кеннеди насаждал железную дисциплину во вверенных ему политических легионах. Роберта впервые увидели в большом деле, куда он внес немыслимо сочетавшиеся черты сухого бостонского пуританина и католика по вероисповеданию – морализирующего ригориста, практичного дельца и образованного человека. Тогда припомнили отзывы отца о Роберте. Джозеф, сравнивая Джона и Роберта, говаривал: «Бобби куда более прям, чем Джон, Джон только уговаривает… Бобби напоминает меня больше всех из моих детей». Резкость он возвел в систему работы. Группе демократов в штате Ныо-Йорк, затеявших распри с местной организацией партии, он коротко и внятно разъяснил: «Господа! Я не поручусь и полушкой за то, что организация города и штата выживет после ноября. Я не поручусь и полушкой за то, что выживите вы. Я хочу избрать Джона Ф. Кеннеди». Поколебленное единство мгновенно восстановилось.

После выборов стало известно, что на службу Кеннеди была поставлена специально сконструированная для выборов электронно-счетная машина. Она обошлась в 65 тысяч долларов (Роберт дал 20 тысяч долларов) и именовалась посвященными народной машиной. Электронный мозг рассчитывал сравнительные параметры кандидатов, давал ответы на вопросы о возможной реакции избирателей и вообще освещал множество вопросов. Для оценки настроений избирателей в машину были введены результаты опросов 100 тысяч человек в связи с выборами, 66 общих национальных опросов общественного мнения. Программирование было внушительным – опрошенные лица разбиты на 480 категорий! Много позднее стратеги из окружения Кеннеди хвастались, например, что народная машина помогла определить направление кампании с целью завоевать голоса избирателей негров.

С сумасшедшей скоростью Дж. Кеннеди вел свою кампанию, облетая 50 штатов страны. Не менее энергично трудился 47-летиий Р. Никсон. Журналисты сбились с ног. Типичное описание глазами газетчика повседневных плоскостей избирательной кампании дал Т. Уайт: «В 96-й раз слышим от мистера Никсона: «Пусть никогда не настанет время, когда любому президенту США, демократу или республиканцу, придется извиняться за то, что он пытается защитить США от внезапного нападения» (по поводу инцидента с У-2), и в 96-й раз – от мистера Кеннеди: «Мы живем в великой стране. Но я думаю, что она может быть еще более великой. Мы можем заставить страну двинуться вперед».

Затем спешат на утренний митинг, сражаясь с полицией («Я думаю, здесь собралось десять тысяч», «Десять тысяч! Ты сошел с ума! Если здесь десять тысяч, тогда в Нэшвилле было сорок тысяч». «Я слышал, пять тысяч», – сказал начальник полиции. «Этот сукин сын, демократ. Явился бы сюда Кеннеди, он насчитал бы все двадцать». «Ну, ладно – восемь, пойдет?..»)

Усталые корреспонденты не слышат ответа кандидата («Что он сказал?», «Ты слышал?», «Кто спросил?»), а местный фотограф пригвождает к месту кандидата – еще один снимок со старым другом из экипажа торпедного катера во время войны. («Еще один? Боже всевышний, у этого Кеннеди на катере хватило бы парней на экипаж линкора! Как его зовут?») Или он уже снимается с индейцем в орлиных перьях («Это индеец из племени сиу», – сказали местные журналисты. «Нет, из племени виннебаго, разве не видишь?» «Да, кто-то говорил, что Никсон наполовину индеец». «Да нет же, дурак», а кандидат поднимает ногу на ступеньки, но ему суют в нос микрофон («Еще одна запись, не больше минуты»), и кандидат говорит: «Подумайте об основной проблеме – мир без капитуляции. Пусть никогда не настанет время, когда любому президенту…», или: «Это очень важный штат! Это очень важные выборы! Я думаю, что наша страна велика. Но я думаю, что она может быть еще более великой…».

В крупных городах кандидатов встречали необозримые толпы, океан голов. В Нью-Йорке Кеннеди приветствовало свыше миллиона человек. Так, во всяком случае, сообщили журналисты на основании уже известных нам методов подсчета.

JI. Джонсон больше не называл Джона Кеннеди Джэком, а уважительно ссылался на него как на Джона. На митинге в штате Техас он степенно разъяснял землякам: «Избираться с Джоном Кеннеди – честь. Я могу узнать человека, взглянув ему в глаза. Я взглянул в глаза Джону Кеннеди, и мне понравилось, что я увидел там». Сенатор Б. Голдуотер улыбался: «Линдон был всегда склонен к акробатике». Впрочем, друзья Джонсона по Капитолию вошли в его положение: «Джон после конвента превратился в лидера – лидера большинства».

Кеннеди бросил в бой наличные и будущие ресурсы семьи. Как-то на митинге в штате Орегон он извинился, что не присутствует Жаклин. По неписаным законам кандидату приличествует быть с женой. «Она занята другим», – неловко отшутился Джон. Дружеский смех. На следующее утро на митинге в Калифорнии: «У нее есть еще обязанности». А хохот пуще. В середине дня: «У моей жены будет ребенок». Днем спустя: «Она родит мальчика в ноябре». Шутка отработалась и отныне применялась везде. «Откуда вы знаете, что будет мальчик?» – спрашивали кандидата. «Жена сказала». Улыбки от уха до уха.

Сестры Джона трудились неутомимо. Известный писатель Дж. Митченер, собиравшийся поработать в пользу Кеннеди, описал в книжке «Рассказ председателя округа» перипетии кампании у себя в штате – на Гавайских островах. Он был весьма дружески настроен к Кеннеди, но по поводу методов кампании семьи писал: «Мы, бывало, выходим на сцену, и вдруг таинственным образом появляется одна из сестер Кеннеди, откуда-то прилетевшая и улетающая сразу же по окончании митинга. Они всегда находили возможность пожать руки всем в зале… и запомнились как прелестные дамы, которые не ели, не спали и ничего не делали, только торопились из города в город».

Хотя второстепенные республиканские ораторы не оставляли в покое всю семью Кеннеди, Никсон строго воздерживался от личных нападок. Позднее он объясняя: «Я несу единоличную ответственность за решение не втягивать отца Кеннеди и других членов его семьи в кампанию и не сожалею об этом. На протяжении всей моей политической деятельности я всегда считал, что нужно разоблачать и наносить сильнейшие удары по политическим поступкам кандидата. Однако его личная жизнь и жизнь его семьи не являются достойными поводами для обсуждения, если только все это в какой-то мере не затрагивает его пригодности к избранию на должность». Решение Никсона быть сдержанным развязало руки Джону. Он мог не опасаться последствий любых эскапад.

Республиканцы непрестанно и довольно чопорно поучали «простого американского человека», настаивая на том, что пристойно и что непристойно. На большом обеде в Нью-Йорке Джон сообщил: «Вице-президент очень трогательно предостерегает детей, президентов и экс-президентов против употребления скверных слов. Пробыв 14 лет в конгрессе, я знаю, что вице-президент искренен. Мне, однако, сообщили, что некий видный республиканец заявил вчера вице-президенту в Джэксонвилле, штат Флорида: «Послушай, ты произнес чертовски хорошую речь». Вице-президент ответил: «Ценю комплимент, но не выражение». Республиканец продолжил: «Да, сэр, но она мне так понравилась, что я внес тысячу долларов на твою кампанию». На что Никсон ответил: «Черт возьми, это дело». Успех неимоверный. Помощники Кеннеди, сочинившие речь, довольно ухмылялись: недаром они битых два дня осаждали журналистов, слывших остроумными: «Вы не знаете какой-нибудь шутки?» Проиллюстрировать широко известное – Р. Никсон уже приобрел славу великого сквернослова. Пока в тесном кругу, разумеется.

Шутки шутками, а в кампании нет-нет да и поднимались серьезные вопросы. Суть возражений Никсона против Кеннеди сводилась к трем положениям: 1) объявив о том, что дела Америки плохи, Кеннеди «чернит страну и прививает нам комплекс неполноценности»; 2) если предложения Кеннеди будут претворены в жизнь, жизнь в США вздорожает на 25 процентов; 3) в столь серьезный период нельзя вверять бразды правления неопытному сенатору.

Тогда Кеннеди избрал мишенью конкретный вопрос: как могло случиться, что администрация Эйзенхауэра допустила победу революции на Кубе или, как он выразился, «возникновение коммунистического сателлита в 90 милях от наших берегов»? Сотрудники кандидата развили его тезис и передали в печать заявление Кеннеди: «Мы должны попытаться укрепить антикастровские демократические силы, но не поддерживающие Батисту, как в изгнании, так и на самой Кубе, которые подают надежду на конечное свержение Кастро. Эти борцы за свободу практически не получали никакой помощи от нашего правительства».

Ни Кеннеди, ни его штат по позднейшей официальной версии не знали, что еще 17 марта 1960 года правительство Эйзенхауэра одобрило рекомендации ЦРУ использовать против Кубы контрреволюционеров. На предприятие ассигновали 13 миллионов долларов, и подготовка к вторжению в секретном лагере в Гватемале уже шла полным ходом. Республиканцы, частично опасаясь, что Кеннеди стремится заранее приписать себе «светлую» идею, обозвали заявление Кеннеди «самым постыдным, самым безответственным когда-либо сделанным кандидатом в президенты». «Если бы мы последовали этой рекомендации, – причитали они, – …мы бы растеряли всех друзей в Латинской Америке, нас, возможно, осудила бы Организация Объединенных Наций, и мы бы не достигли наших целей».

Кеннеди забил отбой. Он больше не заикался о «борцах за свободу», настаивал только на экономических санкциях. Соренсену и Гудвину, состряпавшим заявление, он сухо сказал: «Ладно. Если я одержу победу на выборах, то добьюсь ее сам. Если проиграю, тогда вы, ребята, будете виноваты». Он распорядился не давать в печать никаких заявлений, не показав их предварительно ему. Еще подумав, Кеннеди счел за благо больше не упоминать о Кубе.

Решающий обмен любезностями между Кеннеди и Никсоном произошел на экранах телевидения – впервые в телестудиях устроили дискуссии кандидатов под руководством ведущего программу. Политики правильно оценили значение телевидения в жизни США. В 1960 году 40 миллионов семей, или 88 процентов всех семей, имели телевизоры. В среднем каждый телевизор работал 4—5 часов в день. Три основные телевизионные компании продали кандидатам за 2 миллиона долларов 19 часов национального вещания. Компании рассматривали дебаты как дело коммерческое, оговорив, чтобы они протекали интересно и в приличных рамках, а спорящие не имели перед собой записок.

В 20 часов 30 минут по чикагскому времени на экранах телевизоров погасли последние кадры музыкальной комедии. Через несколько секунд раздался голос диктора, восхвалявшего сигареты «Лиггет и Мейерс». Показали марку «Л. М.». Затем 15 секунд рекламировался крем, «особо оттеняющий глаза и придающий бархатистость коже». Покончили с кремом. Другой диктор с сожалением сообщил, что зрители, включившие этот канал, не увидят представление с участием Энди Гриффита. На экране появились ведущий и оба кандидата в президенты.

Они любезно обсудили спорные вопросы. Кеннеди потом признался: на него было направлено четыре прожектора, на Никсона – один, значит, освещением ведали республиканцы, старавшиеся ослепить его. Никсона же скверно загримировали. Его сотрудники заподозрили, что гример – демократ, и собственноручно подводили глаза и пудрили своего кандидата для последующих передач. Перед телекамерами состоялось четыре встречи. Кеннеди начисто выиграл их, проявив лучшие артистические данные. В общей сложности дебаты по телевидению смотрело 120 миллионов человек. Последующий опрос показал, что 75 процентов предпочло Кеннеди.

Мастерским ударом Кеннеди оказалось выражение сочувствия по поводу ареста в Атланте во время избирательной кампании известного борца за гражданские права Мартина Лютера Кинга. Узнав об этом, Кеннеди связался по междугородному телефону с его женой и утешил женщину. Накануне выборов демократы роздали среди афроамериканцев 2 миллиона экземпляров брошюр с описанием трогательного инцидента. Отец Мартина, престарелый священник, возгласил: «Поскольку Кеннеди пожелал утереть слезы моей невестке, я наберу чемодан голосов и положу ему на колени». Кеннеди шел на все. 26 сентября 1960 года журнал «Ньюсуик» сообщил, что в ответ на очередной вопрос о позиции в деле Маккарти он покаялся: «Если бы тогда я знал, что буду баллотироваться в президенты, то приполз бы на костылях и проголосовал бы за осуждение».

К концу кампании республиканцы подтянули тяжелую артиллерию – за Никсона принялся агитировать президент Эйзенхауэр. Кеннеди ухватился за новую тему. Оп напомнил, что эмблема республиканской партии – слон. «Видели слонов в цирке? – говорил он 5 ноября в Нью-Йорке. – У них головы из слоновой кости, толстая кожа, видят плохо, помнят долго, а когда они гуськом обходят арену, то каждый держится хоботом за хвост идущего впереди… Так Дик Никсон держался за хвост в 1952 и 1956 годах, но в этом году добивается избрания не президент, а он сам» и т. д.

Постепенно самые различные силы заявляли о поддержке Джона Кеннеди. На Юге Л. Джонсон заверял обеспокоенных расистов, что Кеннеди в душе «консерватор», на Севере А. Шлезингер жизнью клялся обеспокоенным либералам, что кандидат в президенты «с ними». В Алабаме имя Дж. Кеннеди ассоциировалось с «господством белого человека», за него агитировал в Миссисипи сверхрасист сенатор Дж. Истленд. Тем временем У. Липпман разъяснял: «Кеннеди перерос многие свои прошлые ошибки и колебания юности» и теперь «в основном стоит на тех же позициях, что и Стивенсон». Конечно, не по внушению Липпмана, а по собственным основаниям за него высказались председатель комитета по расследованию антиамериканской деятельности палаты представителей конгрессмен Ф. Уолтер и нефтяной магнат Г. Хант.

Поддержка приходила от самых различных деятелей. Кеннеди утверждал, что «17 миллионов американцев ложатся спать голодными», и, по скромным подсчетам, дал на будущее 220 обещаний: 54 – по внешней политике, 21 – по сельскому хозяйству, 15 – по национальной безопасности, 41 – по труду и социальному обеспечению, 24 – по естественным ресурсам, 14 – по торговле, 16 – по экономической политике, 35 – по управлению и судебной системе. Личная радиостанция диктатора Доминиканской Республики генералиссимуса Трухильо вышла в эфир с сенсационной находкой: Кеннеди – «динамичный молодой человек, называющий вещи своими именами, слова и дела которого могут оказаться очень полезными для исправления ошибок и слабостей, вследствие которых США и утратили руководство в мире, вложенное в их богатые руки минувшей мировой войной». В общем, сложился могучий фронт – от Липпмана до Трухильо, не говоря уже о матери кандидата, трогательно объяснившей, что политические интересы у сына пробудились, когда он «ходил пешком под стол».

Утром 8 ноября Кеннеди проголосовал на своем участке в Бостоне и отправился в Хайниспорт. Оставалось только ждать. В семейное гнездо слетелись родственники. День прошел в страшном напряжении. Новости не всегда утешали. Из Техаса по телефону Л. Джонсон сообщил: «Я слышал, вы теряете Огайо, но мы побеждаем в Пенсильвании!» Вечером разошлись. На командном пункте в своем доме у 14 телефонов просидел на вахте всю ночь неугомонный Роберт. Счет за его междугородные разговоры в памятную ночь превысил 10 тысяч долларов.

По некоторым подсчетам, избрание Джона президентом обошлось семье Кеннеди в 7 миллионов долларов. Около 6 часов утра 9 ноября зловещие фигуры окружили дом Кеннеди. 16 агентов секретной службы заняли свои места – первое подтверждение победы на выборах. Они явились охранять президента. Через 6 часов Никсон признал поражение.

В день выборов 68 836 389 американцев (из 107 000 000 имеющих право голоса), или 64,5 процента, сочли необходимым явиться на избирательные участки – самый высокий процент участия в выборах за всю историю США. Кеннеди получил 34 227 096 голосов, Никсон 34 107 646, или на 119 450 голосов меньше, 1/10 процента склонила чашу весов. «Телевидение больше, чем что-нибудь другое, повернуло течение», – комментировал Дж. Кеннеди.

Побитые политические противники придерживались иного мнения. В газетах и журналах прошли десятки статей с утверждениями о том, что демократы на выборах изрядно жульничали, особенно отличившись в штатах Иллинойс и Техас. В округе Кук (Чикаго) было зарегистрировано 100 голосов еще до начала голосования, в другом районе Чикаго выяснилось, что 71 человек проголосовал под вымышленным именем, 34 человека проголосовали дважды, а один трижды. Когда журналисты спросили Р. Кеннеди, не давал ли национальный комитет его партии советов ловкачам из округа Кук, он отмахнулся: «Там на месте знают, как работать».

В штате Техас в одном из округов было выдано 86 бюллетеней, при подсчете оказалось: 147 голосов отдано Кеннеди, 24 – Никсону. По сообщениям из разных округов Техаса следовало, что таинственно исчезли десятки тысяч бюллетеней. Иной раз в штате объявлялись недействительными голоса, отданные Никсону. Так, в одном округе Никсон получил 458 голосов, Кеннеди – 350. 182 бюллетеня, отданные первому, были признаны недействительными. Естественно, что рьяные республиканцы-активисты озлобленно требовали расследования. Р. Кеннеди презрительно отозвался: «Буря в стакане воды». Суды медлили, оценивая конъюнктуру.

Дело решил Р. Никсон. Он высказался против пересчета голосов в Иллинойсе и Техасе. Как объяснял Никсон в своей книге, если бы он пошел на это, «то создание новой администрации и упорядоченная передача власти от старого правительства к новому могли бы затянуться на месяцы. Кроме того, озлобление, вызванное таким поступком с моей стороны, причинило бы неисчислимый и длительный ущерб всей стране».

В ноябре 1968 года английская газета «Обсервер» опубликовала интервью своего корреспондента К. Харриса с Р. Никсоном, теперь избранным президентом США. Корреспондент напомнил, что многие до сих пор придерживаются мнения – махинации в штатах Иллинойс и Техас в 1960 году стоили Никсону президентства. Почему же оп не потребовал пересчета голосов? Президент Р. Никсон ответил: «Независимо от того, были или не были нарушения в ряде округов некоторых штатов, я был убежден, что США не могли позволить мук конституционного кризиса в такой момент своей истории. Дело нельзя было разрешить в педелю, потребовалось бы много месяцев. Было важно, чтобы новый президент в рамках демократической партийной системы имел за собой сплоченную страну. Поэтому я ие поощрял настроений в пользу того, что какой-то пересчет голосов желателен».

Корреспондент «Обсервер» попросил Никсона ответить, почему все же он проиграл выборы 1960 года. Ричард Никсон сказал: «Определить трудно… Я не знаю, имело ли это действительно значение, но говорили, что я выглядел немного усталым и истощенным во время передач по телевидению. Если дело обстояло так, то я осмелюсь заметить, что действительно устал и был истощен. Говорили, и я не знаю, так ли это, что мы придерживались различных стилей поведения перед камерами и стиль Кеннеди оказался удачнее. Я относился к этим передачам как к дебатам, поэтому, выслушав каждый его аргумент, старался опровергнуть его, сделав собственное позитивное заявление, глядя на него и обращаясь к нему. Мистер Кеннеди, однако, обращался к аудитории… Что касается содержания, то мистер Кеннеди больше выступал с речами, а не дискутировал в моей, можно сказать, академической манере… Главное, о чем говорили многие знатоки политики уже тогда, – после восьми лет правления республиканцев американский народ был готов к переменам и любой достойный кандидат-демократ победил бы на выборах. Мистер Кеннеди был более чем достойным кандидатом».

Так выглядело дело при ретроспективном взгляде спустя восемь лет, а в 1960 году в Хайниспорте, куда слетелись все Кеннеди, безмерно ликовали. В 13 часов 45 минут президент Джон Ф. Кеннеди торжественно заверил: «Моя жена и я готовимся к новой администрации и к новому ребенку». Рядом с сыном в вспышках магния сиял отец – впервые за многие месяцы их видели вместе. После церемонии вернулись домой, агенты секретной службы в ужасе протирали глаза, вверенный их попечению президент затеял с родственниками игру в регби. Они носились как бешеные, сбивая с ног друг друга, не щадя самого президента.

Обитатели Хайниспорта, давнишние соседи Кеннеди, не одобряли как итоги выборов, так и нравы семьи. Они хорошо знали этих ирландцев, и поэтому 4515 жителей местечка отдали голоса Никсону и только 2783 – Кеннеди. Немного поразмыслив, Джон признался: избрание президентом произошло все-таки «чудом».

«Почему ты захотел взять на себя ужасающее бремя президентских обязанностей?» – спросил отец. «Их всегда несли люди, – ответил Джон, – и они могут нести их ныне». В своей нью-йоркской конторе довольный отец просветил журналистов: «В нашей истории еще не было президента, который так хорошо был бы подготовлен к своей должности». Сын разделял чувства отца. В середине декабря 1960 года он рассуждал перед пылающим камином в громадной гостиной своего дома: «Конечно, должность высокая. Но я не знаю никого, кто мог бы лучше справиться с обязанностями президента, чем я… Будет неплохо. Будет время подумать, и не будет всех этих деятелей, которые дергали меня в сенате. Потом – довольно приличная зарплата». В предвидении переезда в Белый дом, дом сенатора в Джорджтауне был продан за 102 тысячи долларов.

Кеннеди отметал узкую интерпретацию функций президента. Президент, учил он, «решающий центр действия во всей нашей системе правления, президент должен быть в гуще борьбы, страстно заботиться о судьбах руководимого им народа, стремиться служить ему даже с риском вызвать его недовольство, выполнять до конца возложенные на него функции, определенные и не определенные законами». И в другой речи: «Пост президента требует творческого и динамического человека. Выносить решения должен только сам президент. Он не может делить власть с кем-либо, не может делегировать ее. Только он глава государства».

Ранней весной 1960 года крупный американский ученый профессор Р. Нейштадт выпустил книгу «Власть президента», в которой он обосновал необходимость тщательного подбора президентом сотрудников, рационального и гибкого правления. Кеннеди пригласил его и еще до выборов получил от профессора пространный меморандум по всем этим вопросам. Нейштадт накануне избрания Кеннеди уточнил свои взгляды, напомнив о том, как подбирал кадры Ф. Рузвельт. «Ваш доклад о Рузвельте великолепен», – заключил Кеннеди.

В конце 1961 года Кеннеди прочитал книгу Т. Уайта «Как сделали президента в 1960 году». Он сказал А. Шлезингеру: единственный недостаток книги в том, что автор делает героев большими, чем самую жизнь, впрочем, то – профессиональный недостаток историков. «Когда я читал ваши книги, – поведал Кеннеди, – я размышлял, какие исполины окружали Рузвельта – Моли, Тагвелл, Берли и др. Лишь прочитав книгу Тедди, я понял, что они такие же, как Соренсен, Гудвин и вы».

До 20 января 1961 года – даты вступления в должность – оставалось 72 дня, а предстояло заполнить массу высших государственных постов. Очень просто было подтвердить пребывание в должностях А. Даллеса – главы ЦРУ и Э. Гувера – главы ФБР, что Кеннеди и сделал. Нужно было наладить контакты с уходящей администрацией. Они были крайне важны по многим соображениям, хотя бы для своевременной проверки ФБР прошлого лиц, назначаемых на государственные должности. 14 ноября Кеннеди встретился с Никсоном и выразил убеждение, «что в грядущие годы вы и я сможем сохранить наши давние сердечные отношения». В начале декабря состоялась первая личная встреча с Эйзенхауэром. После нее старый президент изменил мнение о преемнике. Раньше он лаконично именовал его: «Юное, самонадеянное ничтожество». Теперь обнаружил, что «сенатор Кеннеди понимает международные дела, ставит глубокие вопросы, схватывает суть проблемы, обладает острым умом»

Около двух месяцев Кеннеди был поглощен кадровыми делами. «Люди, люди, люди! – как-то закричал он. – Я никого не знаю. Я знаю только избирателей. Где мне найти 1200 человек на открывшиеся вакансии… Ну, я слышал – Джим Перкинс. Что за черт, кто он?» Его озарила спасительная мысль – создать личный отдел кадров, вверив учреждение С. Шриверу. Несколько срывов, и дело пошло. Критерии подбора: рассудительность, честность, способность работать в коллективе, преданность идеям президента и твердость. Последнее качество послужило поводом для бесконечных звонков Шриверу по телефону и лестных предложений: «Возьмите меня, я тверд».

Назначения на ключевые посты решал сам Кеннеди. По совету отца он избрал министром обороны профессионального бизнесмена 44-летнего Р. Макнамару. Он служил в армии в годы войны, демобилизовался подполковником ВВС. 9 ноября 1960 года стал президентом концерна Форда. «Очерки политического мужества» произвели на удачливого дельца сильное впечатление, а особенно заявление автора, что он действительно написал эту книгу. Республиканец по партийной принадлежности, Макнамара тем не менее сделал во время кампании 1960 года значительный взнос в фонд Кеннеди и голосовал за него. Первоочередное поручение новому министру обороны – добраться до Пентагона и аннексировать наконец зазнавшуюся вольницу в пользу правительства США.

Отец подсказал и государственного секретаря – Д. Раска, только что отпраздновавшего 50-летие. Весьма сдержанный человек, в прошлом специалист в области политических наук, Раек служил в Пентагоне, госдепартаменте, а с 1952 года возглавлял «Фонд Рокфеллера». Более половины своей служебной карьеры, включая войну, он провел бок о бок с военными и крайне не любил, когда в адрес генералов отпускались остроты. Кеннеди назначил его и за все годы президентства, по собственным словам, «не получил от него никаких предложений… Его мнение узнать совершенно невозможно». По этим или иным причинам он вызывал уважение – единственный член кабинета, которого президент не называл по имени.

Министерство финансов Кеннеди поручил Д. Диллону, довольно известному деятелю предшествующей администрации. Когда президенту напомнили, что Диллон – заклятый республиканец, внесший в избирательный фонд Никсона 26 тысяч долларов, он ответил: «Мне это безразлично. Меня интересует только следующее: способен ли он? Будет ли он выполнять нашу программу?». Трое видных ученых были завербованы членами совета экономических советников при президенте. Один из них – Д. Тобин запротестовал: «Я всего-навсего экономист в башне из слоновой кости». Кеннеди ответил: «Самый лучший тип экономиста. Я сам президент в башне из слоновой кости». Вероятно, он не считал, что указанная башня должна быть одноместной.

Из первых 200 человек, назначенных Кеннеди на высшие посты, почти половина пришла из государственного аппарата, 18 процентов профессора из университетов и лишь 6 – из делового мира. В администрации Д. Эйзенхауэра картина была иная: 42 процента – бизнесмены и только 6 – из университетов. Примерно аналогичное нашествие интеллигенции на Вашингтон произошло в 30-х годах при Ф. Рузвельте. Тогда они явились в столицу по зову президента, чтобы вытащить нацию из трясины кризиса, в которую завела ее деловая община.

Теперь второе нашествие, в сущности, диктовалось аналогичными причинами. По твердому убеждению Кеннеди, дельцы, окружившие Эйзенхауэра, внесли в государственные дела много местничества, что привело к решительному ослаблению государства. Поскольку они были тесно связаны с администрацией, постольку из деловых кругов не раздавалось серьезной критики в адрес Белого дома. Внешне все обстояло благополучно. Самое острое замечание Кеннеди в адрес своего предшественника касалось именно этой стороны дела: «Я мог бы понять Эйзенхауэра, если бы оп играл в гольф со старыми друзьями по армии, однако нет человека, менее верного своим старым друзьям, чем Эйзенхауэр. Он ужасающе холодный человек. Все его приятели по гольфу – богачи, с которыми он познакомился после 1945 года».

«Ньюдилеры» 30-х годов имели в своем активе только интеллектуальные достижения, сторонники «новых рубежей» в 60-х годах могли ссылаться и на практический опыт. Среди них был поразительно высок процент не только написавших книги, но и участвовавших в войне. Что до книг, то досужие статистики подсчитали: ставленники Кеннеди на высшие посты государственного аппарата написали столько книг, что президент не смог бы одолеть их и за четыре года, даже читая по 1200 слов в минуту.

Теперь относительно военного опыта. Лейтенант О. Фри– мен (министр сельского хозяйства) сражался в джунглях Бугенвиля и получил тяжелое ранение в челюсть. Лейтенант К. О’Доннел (специальный помощник президента) сделал 30 боевых вылетов бомбардиром в 8-й воздушной армии. Дважды его самолет сбивали. Лейтенант М. Банди (специальный помощник по вопросам национальной безопасности) был в первых частях американских войск, высадившихся в Нормандии в июне 1944 года. Лейтенант Н. Катценбах (заместитель министра юстиции) был сбит в боевом полете и провел два года в гитлеровских концлагерях, дважды неудачно бежал. Лейтенант морской авиации Д. Диллон пережил атаки камикадзе, совершил дюжину боевых вылетов. Моряк П. Сэлинджер награжден за службу в районе Окинавы. Майор А. Гольдберг (министр труда) работал в разведке. Список можно было бы продолжить. С Кеннеди в Вашингтон пришли тертые люди. По возрасту – самый молодой кабинет в XX столетии.

Президент достойным образом представил в администрации родную семью. Еще в период избирательной кампании поползли слухи, что Р. Кеннеди станет министром юстиции, хотя кандидат в президенты сурово осуждал опасный «для нашей национальной морали» непотизм. Корреспонденты все же допросили Роберта – верно ли, что он метит на министерский пост. Он холодно ответил: «В слухах нет ни крупицы правды. Такое назначение было бы отвратительным непотизмом». Стоило Джону стать президентом, как Роберт был назначен министром юстиции. Объявить об этом представлялось несколько затруднительным. Перед выходом к толпе репортеров старший брат сказал младшему: «Наплюй на все, пригладь волосы и не улыбайся во весь рот, иначе решат, что мы радуемся твоему назначению».

Вышел небольшой скандал. Послышались обвинения, что назначение беспрецедентно. Президент отшутился: «Что же, мы устанавливаем прецедент». 35-летний Роберт не имел сколько-нибудь основательной подготовки в юриспруденции. Дж. Кеннеди знал лучше: министр юстиции, одновременно являющийся генеральным прокурором, может очень много. Он властитель над судами – назначение новых судей зависит от него. Федеральное бюро расследований подчинено ему. Он назначает расследования в любых сферах. Короче говоря, в его власти – действие или бездействие могучего судебно-полицейского аппарата республики. И вообще, рассмеялся в лицо журналистам вновь избранный президент, «не вижу, почему бы ему (Роберту) не получить небольшую юридическую подготовку перед тем, как стать юристом-практиком!».

Старому Джозефу Кеннеди пожаловались, что, как ни крути, нехорошо назначать Роберта министром. Он взревел: «Тысяча чертей, опять болтают о непотизме! Что, Бобби безработный? Он воевал за президентство (Джона) так, что чуть не свел с ума Джона и меня! Множество людей в нашем лагере также свирепо воевали за это в полном согласии с ним. Они хотели, чтобы он вернулся в Бостон и стал сенатором. Этого не захотел я!»

Вакантное место сенатора, освободившееся после Джона, патриарх клана облюбовал для Эдварда. Старшим мальчикам отец кротко сказал: «Вы, ребята, получили, что хотели, и вам все помогли. Теперь очередь Тедди. Я постараюсь, чтобы и он остался доволен». Джон и Роберт тактично указали папе, что семья ведет себя не слишком прилично. Джозеф разъяснил: Эдварду 28 лет, по закону сенатором можно стать в 30. На пару лет обязанности сенатора нужно поручить другу семьи. «И вообще, – заявил Джозеф, – я заплатил очень много за это место в сенате. Оно принадлежит семье». На последнее возражение Джона, что Эдвард мог бы подождать, старик отрезал: «Но я не могу ждать».

По этой веской причине президент США Дж. Кеннеди назначил на свое место в сенате Б. Смита. Не ожидавшие такого оборота потенциальные претенденты на лакомое кресло сенатора поинтересовались – кто такой Б. Смит? Ответ получился исчерпывающим, сосед по комнате Дж. Кеннеди в студенческие годы. Ныне мэр захолустного городишки в Массачусетсе, человек, четко представлявший свое место в обществе.

Все проходит своей чередой. В 1962 году 30-летний Эдвард объявил о своем желании представлять штат Массачусетс в сенате и провел кампанию по выборам в несколько модернизированном стиле Кеннеди. Он промаршировал по штату за взводом выступавших гусиным шагом прелестных девушек в коротких юбках. Медь оркестров. В Уорчестере из толпы выскочила старуха и почтительно поцеловала руку Эдварда. Журналист С. Олсон отчеканил фразу, имея в виду богачей, вступавших церемониальным маршем в политику: «народные герцоги». Эдвард оттеснил соперника в демократической партии прокурора штата Э. Маккормика. Под прессом семьи Кеннеди познания в американской юриспруденции оказались бесполезными, как и то, что Э. Маккормик приходился племянником спикера палаты представителей конгресса США. В естественном озлоблении неудачливый кандидат причитал: «Если это политика, если это им сходит с рук, тогда я не хочу иметь к ней никакого касательства». Тридцати девяти лет он ушел в отставку с государственной службы. Другой недоброжелатель бросил: «Тед хочет кресло в сенате так же, как другие молодые люди жаждут получить спортивную машину «ягуар».

Но магическое имя Кеннеди в золотом ореоле миллионов Джозефа сделало свое дело: Эдвард побил республиканцев Дж. Лоджа. Газеты нашли забавной «битву династий» – в 1916 году «милашка Фитц» потерпел здесь поражение от прадеда Дж. Лоджа, а в 1952 году Дж. Кеннеди победил его внука. Эдвард в 1962 году получил 1 миллион 143 тысячи против 863 тысяч голосов3. Представителям прессы из-за частокола микрофонов сияющий Тедди сообщил, что он не успел еще поделиться радостью с братом-президентом и братом-министром. А с отцом? «Да, – расплылся в улыбке Тедди, – я поговорил с ним. Он очень взволнован». Как именно поговорил, неясно. Примерно за год перед этим, 19 декабря 1961 года, Джозеф П. Кеннеди перенес удар. Отныне он был парализован, прикован к креслу и с трудом произносил невнятные слова.

Не остались не у дел и зятья. С. Шривер занял пост руководителя «Корпуса мира» с символическим окладом – доллар в год. С. Смит работал в различных правительственных ведомствах, а в 1964 году должен был руководить кампанией по переизбранию Дж. Кеннеди президентом. Жена и сестры Кеннеди постоянно не сходили с первых страниц газет, они много путешествовали, выполняя государственно-семейные «миссии доброй воли» за рубежом.

Проницательный Дж. Рестон писал в «Нью-Йорк таймс» по горячим следам после победы Эдварда: «Если бы сам президент вступил в должность, отстаивая старые знакомые правила политического патронажа и влияния, Вашингтон встретил бы Тедди циничной усмешкой. Но президент не сделал этого. Он взошел на пост, провозглашая новый прагматизм в новые времена. Критерий всего и вся – способности… Кеннеди применяли этот критерий при подборе лучших людей ко всем, за исключением самих себя. Известия о победе Тедди вызывают здесь недобрые чувства частично потому, что оп требует слишком много, имея ничтожно мало… О семье Кеннеди в столице говорят так много, что у людей, по-видимому, не остается времени для его программы. Что особенно удивительно: семья просто не понимает этой критики, больше того, глубоко обижена ею. Они вызвали к жизни новый прагматизм, но не видят, что в том, что касается самой семьи, они верны древнему непотизму».

Став президентом, Джон наконец освободился от отцовской опеки в домашнем быту. Друзья семьи зафиксировали, что совсем недавно Джон и Роберт замолкали, стоило отцу, пожелавшему вздремнуть, закричать: «Заткнуться!» Теперь, когда семья собралась за столом и Джозеф величественно предложил пойти кататься на лодках, Джон спокойно возразил – у него есть дела дома. Все притихли, ожидая привычных проклятий отца. Их не последовало. Джозеф, помолчав, сказал непривычно кротким тоном: «Не думаю, чтобы президенту следовало ехать, если он не хочет».

В политическом фольклоре страны господство семьи Кеннеди заняло видное место. Шуткам, добродушным и злым, не было конца, языки работали без устали. Например, вопрос: «Если Джон, Бобби и Тедди окажутся на тонущем корабле, кто будет спасен?», ответ: «Страна». Или: «Трумэн показал, что каждый может быть президентом, Айк доказал, что можно прожить без президента, а Кеннеди – опасно иметь президента».

Некоторые шли дальше слов. Добрый гражданин Ричард П. Павлик в декабре 1960 года набил свою машину динамитом и разработал план – протаранить автомобиль Дж. Кеннеди. Павлик заготовил письмо, изъятое потом полицией: «Я считаю, что семья Кеннеди скупила на корню пост президента и Белый дом. Еще до того, как он станет президентом, я решил разделаться с ним единственным доступным мне способом». Оп приехал в Палм Бич и в автомобиле поджидал Кеннеди у его дома. Кеннеди вышел, попрощался на пороге с Жаклин и Каролиной и сел в машину. Павлик счел непристойным убивать мужа на глазах семьи. Он отложил возмездие, а на следующий день был схвачен агентами секретной службы.

Последние приготовления. 10 января Дж. Кеннеди свернул дела в Нью-Йорке и вылетел в Вашингтон. Спутник в самолете – Дж. Кеннан. Биограф президента Г. Пармет коротко сообщает: «Кеннан охарактеризовал положение Хрущева и, в особенности, предложения, сделанные Кеннеди (через Р. Кеннеди) советским послом Михаилом Меньшиковым». Видимо, речь шла о предложениях Советского Союза улучшить отношения с США.

Так что мог насоветовать Дж. Кеннан? Только в середине восьмидесятых выяснились некоторые поразительные стороны его мировидения. В биографическом очерке о Кеннане, опубликованном в августе 1987 года, приведены выдержки из его неоконченной книги, которую автор никогда не предлагал для публикации. Оказалось, что Дж. Кеннан стоял за превращение США в авторитарное государство, управляемое элитой. Нужно ограничить избирательные права для неимущих и некоренных американцев, вернуть женщин «на кухню», а черным много лучше, если они «открыто зависят» от милости общества. Эта рукопись, заметили авторы очерка, «несомненно открывает темную сторону человека обычно воспитанного, указывает на его глубокую нетерпимость, которая иногда была заметна в его позднейших работах и интервью»

Видимо, в этом плане и давал советы Кеннан Дж. Кеннеди, наверняка усматривая в нем предтечу прихода к власти долгожданной элиты. Еще в августе 1960 года Кеннан поучал тогда будущего президента: «Возможно, к январю мы окажемся в чрезвычайно тревожном, если не катастрофическом положении. В любом случае оно будет неблагоприятным и властно потребует улучшения… нужно крепить пашу оборону, усилив обычные вооруженные силы». Кеннеди согласился, что касается отношений с СССР, то Кеннан объяснил: «Трудно понять, как американский президент может встречаться с людьми, подписывающими антиамериканские заявления, которые недавно слышали из Москвы». Дж. Кеннеди выслушал и это. В Вашингтоне он расстался с ученым профессором, провел молниеносные встречи с политиками и в Палм Бич, отдохнул неделю перед инаугурацией.

12 января 1961 года «Ныо-Йорк таймс» сообщила: «Джон Ф. Кеннеди, избранный президентом, реализовал в последние 60 дней все свои акции. Он сделал это, чтобы не случилось каких-либо финансовых конфликтов после 20 января с вступлением в должность президента. Он вложил средства, полученные от продажи акций, в правительственные займы – федеральные, штатов и муниципалитетов. Мистер Кеннеди, чье состояние оценивается в миллионы долларов, решил, что дополнительные средства, которые будут поступать к нему во время пребывания в Белом доме, также пойдут в правительственные займы, а не на покупку акций». В семье Кеннеди не было принято брать жалованье на государственной службе. Ни Джон с братьями, ни отец не получили ни доллара из казначейства.

17 января 1960 года на пути в Вашингтон в самолете Дж. Кеннеди продиктовал последние абзацы вступительной речи. Отложил заметки, кивнул в их сторону, улыбнулся: «Позавчера нашли черновик вступительной речи Рузвельта. Продан за 200 тысяч долларов на аукционе».

Он не мог предвидеть того, что случилось спустя почти тридцать лет. В мае 1987 года были предложены за 150 тысяч долларов записки Дж. Кеннеди во время избирательной кампании 1960 года. Тогда эти измятые клочки (81 страница) извлекла из корзины для бумаг стюардесса на самолете Кеннеди. Прозванная Джоном «моя девица Пятница» оказалась на диво проворной, предложив среди записок «первое признание, писанное рукой будущего президента, о его легендарном сексуальном аппетите» – констатировал еженедельник «Ньюсуик», а «Вашингтон пост» напечатала текст одной из записок: «Если я одержу победу, моим дням… придет конец», употребив солдатское выражение о сексуальных подвигах».

Снегопад в ночь на 20 января 1961 года парализовал уличное движение в столице. Солдаты пустили в ход огнеметы, чтобы очистить от смерзшихся сугробов площадь, на которой предстояло проводить церемонию вступления в должность нового президента. Хотя днем ярко светило солнце, леденящий, как сообщали газеты, «сибирский ветер» пронизывал до костей. Более пяти тысяч агентов секретной службы обеспечивали теплую встречу президента с народом.

По традиции уходивший президент утром провел преемника по Белому дому. Айк разъяснил: «Я показал моему ДРУГУ? как можно быстро выбраться отсюда». Присутствовавшие натянуто улыбнулись, а лично Кеннеди Эйзенхауэру сообщил: «Я как-то нутром чувствую, что, если мы будем достаточно тверды, русские не начнут войны». Вспомнили воину минувшую, похвалили книгу Корпелиуса Райана «Самый длинный день» о высадке в Нормандии в июне 1944 года.

В полдень у Капитолия католический кардинал Канинг вступительной молитвой открыл церемонию. 80 миллионов телезрителей и присутствовавшие на площади не слушали кардинала, их внимание приковал деревянный аналой – из него валил дым. Сотрудники секретной службы засуетились, принесли огнетушитель и под размеренную молитву кардинала вскрыли аналой – оказалось короткое замыкание, горели провода. Погасили.

Среди приглашенных выделялась группа лиц, которых раньше не видели на подобных церемониях, – деятели культуры, искусства и пауки. Было приглашено 155 человек, откликнулись почти все. Как могло быть иначе, в тексте приглашения черным по белому значилось: «Во время нашего предстоящего президентства мы надеемся наладить плодотворное сотрудничество с нашими писателями, артистами, композиторами, философами, учеными и главами культурных учреждений. Для начала, в качестве признания их значимости, разрешите сердечно пригласить Вас на церемонию вступления в должность…» Теперь они ежились на морозе – Игорь Стравинский и Артур Миллер, Лайнус Полинг и Пауль Тиллих, Рейнгольд Нибур и Джон Стейнбек. Некоторые приняли участие в торжествах. Мариан Андерсон спела «Звездное знамя». По движению губ Кеннеди журналисты заключили, что «он был единственным человеком, который знал слова дальше первого куплета».

Архиепископ православной церкви Иаковос привел к присяге вице-президента Л. Джонсона. Вслед за этим – молитва преподобного Баклая, протестантского священника из штата Техас. Появился 86-летний поэт Роберт Фрост. Его пригласили, чтобы придать «оттенок культуры» церемонии. Кеннеди горячо поддержал идею, правда, оговорил, что «при умении Фроста обращаться со словами запомнят его речь, а не мою. Пусть он лучше прочтет стих». Фрост и сочинил стихи на восшествие президента Кеннеди, слепящее солнце не дало ему возможности разобрать строки на листке бумаги. Вместо свежей оды поэт порадовал замерзших людей старой поэмой ура-патриотического содержания. Он помнил ее наизусть.

Вперед выступил новый президент. Верховный судья привел его к присяге, и Кеннеди стал держать речь, не длинную и не короткую. Пристойную. Он был без пальто и шляпы. Поэтому американцы, сидевшие в теплых квартирах перед телевизорами и наблюдавшие продрогнувшее сборище у дверей Капитолия, легко поверили словам Кеннеди: «Мы не осмеливаемся забывать сегодня, что мы наследники той первой американской революции (в XVIII в.). Пусть отныне и навсегда друзья и супостаты знают – факел переходит в руки нового поколения американцев, рожденных в нашем столетии, закаленных войной, дисциплинированных холодным и горьким миром, гордых нашим древним наследием…»

Речь была почти целиком посвящена внешним делам. Кеннеди очень напыщенно объявил: пришел «час максимальной опасности… Пусть каждая страна знает, независимо от того, желает ли она нам добра или зла, что мы заплатим любую цену, вынесем любое бремя, пойдем на любые тяготы, поддержим любого друга, выступим против любого врага, дабы обеспечить выживание и успех свободы». Он призвал к единству среди американских союзников, посоветовал народам развивающихся стран «помнить, что в прошлом те, кто по недомыслию пытался достичь власти, оседлав тигра, в конце концов неизбежно оказывались внутри его». Сказал, что США будут помогать бедным странам «не потому, что это делают коммунисты… а потому, что, если свободное общество не может помочь многим бедным, оно никогда не спасет немногих богатых».

Хотя Кеннеди бросал вызов Советскому Союзу, о социалистических странах в отличие от предшествующих послевоенных президентов он отозвался не как о «врагах», а использовал уклончивое выражение «те страны, которые сделались бы нашими противниками». Необычная неуклюжесть златоуста Кеннеди, свидетельствует М. Банди, говорила о том, что пришлось просеять тонны словесной руды в поисках нужного определения. У. Липпман был автором, и это выражение неизменно использовал Кеннеди все годы своего президентства. Кеннеди предложил: «Давайте никогда не будем вести переговоры из страха, но давайте никогда не бояться переговоров».

Он заверил, что будет искать сотрудничества, укреплять вооруженную мощь США, и «таким образом, мои друзья-американцы, не спрашивайте, что ваша страна сделает для вас, спрашивайте, что вы можете сделать для нее… Поведем вперед нашу возлюбленную страну, прося благословения бога и его помощи, памятуя, однако, что истинная работа бога здесь, на земле, в наших руках». При подготовке речи Кеннеди попросил дать ему подходящие цитаты из Библии – ему представили 25 страниц извлечений из библейских текстов. Он не использовал их, но очень умело перефразировал военные речи А. Линкольна.

Затем раввин Глюк благословил Джона Ф. Кеннеди на президентство. Оркестр сыграл еще раз гимн и встречный марш «Салют вождю!». 35-й президент США вступил в должность.

Избранные отправились на банкет в Белый дом. Отец и мать, шествовавшие рядом, гордились сыном и своей бережливостью. Джозеф был в пальто, которое носил 21 год назад, послом в Англии («оно даже не потребовало переделки»), а мать надела на вечерний бал то же платье, в котором в свое время представлялась королеве в качестве супруги американского посла.

В 3 часа дня открылся парад в честь нового президента. Перед трибуной прошло 32 тысячи человек, играло 40 оркестров, в шествии участвовало 275 лошадей, 22 мула, ковбой, проехало 40 платформ с различными аллегорическими сценами. Провезли на грузовике торпедный катер под номером ПТ-109, с палубы президента приветствовали посиневшие от холода боевые соратники.

Итак, президент. Надлежит обжить Белый дом. На второй день Дж. Кеннеди позвал в овальный кабинет, еще не обставленный по вкусу нового владельца, брата Эдварда и старого приятеля Поля Фая. Президент оглядел пустые стены и обратился к Полю: «Ну как, места хватит?» Фай высказал мнение, видимо, разделявшееся ими всеми: «Знаешь, у меня впечатление, что в любой момент может кто-то войти и приказать – ну-ка, вы, трое типов, убирайтесь отсюда!» Посмеялись, а Дж. Кеннеди стал осваивать новое жилище: полежал на кровати президента Линкольна, пощупал обивку мебели, выспросил у сына Рузвельта, что и где стояло при великом президенте, сокрушался по поводу паркета, исковерканного Эйзенхауэром ботинками для гольфа.

Начались деловые будни. В овальный кабинет поставили кресло-качалку. Политические противники тотчас объявили – вот символ «новых рубежей»: сидя в качалке создается впечатление движения, но движения пет. Неверно. Кеннеди коренным образом изменил распорядок работы президента. Он отменил регулярные длительные заседания кабинета и совета национальной безопасности. Заседания правительства обычно созывались по такой причине: «Наверное, нам нужно собраться, – спохватывался президент, – прошло уже несколько педель с последнего заседания». По мнению президента, министру сельского хозяйства, например, незачем терять время на выслушивание длинных рассуждений государственного секретаря о положении в Лаосе. Кеннеди предпочитал работать с небольшими группами лиц, заинтересованных в решении конкретных проблем, не очень считаясь с чинопочитанием. «Мне нужно министерство талантов», – твердил он. Это так, но не оставил и тени сомнений, что будет править сам. «Президент не заключает договоров с членами кабинета», – говорил он.

Дж. Кеннеди постановил: максимальное количество государственных деятелей получают прямой доступ к нему, и ликвидировал пост своего рода начальника штаба при президенте, кем был у Эйзенхауэра Ш. Адамс. По вопросам внешней политики и национальной безопасности связующим звеном между президентом и госдепартаментом стал М. Банди. Т. Соренсен – «перо президента», поставлял идеи и работал над речами, профессор А. Шлезингер занимался научной разработкой проблем, а «ирландская мафия» – О’Донелл, О’Брайен и Риардон выполняли различные поручения. Президент непрерывно дергал бюрократов, заполнивших вашингтонские ведомства, – работа телефонного узла Белого дома при Кеннеди возросла на 60 процентов по сравнению с периодом Эйзенхауэра. В среднем рабочий день штата Белого дома достигал 12 часов.

От ближайших советников Кеннеди требовал безусловного послушания и публичной анонимности! Он настаивал, чтобы они всегда пребывали в тени. Еще до вступления в должность Кеннеди, узнав, что Соренсена засыпали просьбами писать статьи и выступать с речами, приказал ему: «Откажите всем. Любой, занимающий пост, подобный вашему, – Шерман Адамс, Гарри Гопкинс, Хауз и все остальные – кончал в дерьме. Либо на них обрушивался конгресс, либо они обижали президента. Лучший способ избежать беды – не быть на виду». Только президент должен быть владельцем совокупного интеллектуального капитала, уникальным генератором, в сущности, коллективных идей. Вообще, философствовал журналист Р. Спивак, «президент Кеннеди прочно верит в право на несогласие. Только он приказывает вам, с чем не соглашаться».

В месяцы, предшествовавшие вступлению Кеннеди в должность, он поручил подготовить серию докладов с рекомендациями к действию по важнейшим проблемам внешней и внутренней политики. За дело посадили 29 групп ведущих ученых в области общественных наук, военных специалистов, экономистов. К 20 января 24 группы представили доклады, некоторые из них – небольшие книги. Эксперты предлагали соблазнительные пути, следуя которым Америка непременно одержит верх на всех фронтах. Для осуществления рекомендаций ученых мужей требовалось время, пока пришлось ограничиться наличными возможностями. Кеннеди не терпелось начать действовать.

Выступая на объединенном заседании конгресса 30 января 1961 года с первым ежегодным посланием о положении страны, Кеннеди выдержал его в духе сопоставления США и СССР. «Одна из ироний нашего времени в том, что методы жесткой и репрессивной системы способны создать дисциплину и возбудить рвение у служащих ей, в то время как благословения свободы очень часто обеспечивают привилегии, материализм и легкую жизнь». Он поторопился сообщить, что уже попытался посильно исправить дело, ускорив программу строительства подводных лодок, вооруженных ракетами «Поларис», расширил ракетостроение и обеспечение транспортными самолетами вооруженных сил. «Жизнь в 1961 году не будет легкой, – напыщенно заявил президент. – Желать лучшей доли, предсказывать ее и даже просить ее – бесполезно. Нас постигнут новые неудачи, прежде чем течение будет повернуто вспять. Но мы должны повернуть его вспять. Все человечество возлагает свои надежды на нас».

Президент не уточнил, что в начале 1961 года те, кого правительство США именовало «человечеством», указанные надежды возлагали на некоего агента ЦРУ.

Он откликался на фамилию Бендер, тот самый сотрудник Центрального разведывательного управления США. Принадлежность к надежной фирме у вашингтонских бюрократов рождало уверенность в его сверхъестественные способности. Беда заключалась разве в том, что книги советских сатириков Ильи Ильфа и Евгения Петрова слабо известны в просвещенной республике; Если бы было по-другому, тогда принятие неким Роллером фамилии Бендер по крайней мере вызвало бы веселые ассоциации. Во всяком случае, мистер Фрэнк Бендер явился олицетворением известного литературного героя Остапа Бендера, а последовавшая история напомнила Кеннеди то, во что оп сам верил, – книги нужно читать.

Главной отличительной чертой американского Бендера было нахальство и умение ласково втирать очки. Он не знал испанского языка, не представлял положения в Латинской Америке и являлся руководителем готовившегося вторжения на Кубу. Мистер Бендер полагал, что все пойдет как по маслу. «Я ношу контрреволюцию в кармане, в моей чековой книжке», – говаривал Бендер. Фонды ЦРУ, как известно, весьма значительны. Бюрократический склероз побуждает высокопоставленных чиновников свято полагаться на бумаги. Бендер ловко погрузил самодовольное руководство ЦРУ в бумажную трясину. А. Даллес смотрел из его рук. А от руководителя ЦРУ до президента – рукой подать.

Разумеется, и ФБР не осталось в стороне. Историографы внутреннего сыска, конечно, на этот счет сочиняют буколические версии. В отеле, где свил свое гнездо Бендер, в соседнем номере оказалась-де некая женщина, брат которой работал в ФБР. Она услышала горячие дискуссии у соседа, записала их и передала запись брату, а тот начальству – Э. Гуверу п. Надо думать, слежка ФБР за соперниками – деятелями ЦРУ, была рутинной процедурой в великой «демократии».

18 ноября 1960 года А. Даллес впервые информировал Кеннеди о предстоявшем набеге. ЦРУ планировало вторжение на Кубу довольно крупными силами, в тайных лагерях Гватемалы американские инструкторы обучали бригаду из 1500 человек, оснащенную тяжелым оружием, включая танки. В отряд вошли отъявленные негодяи, бежавшие с Кубы после победы революции. Пока они готовились восстановить «демократию» в вышвырнувшей их стране, обучались владеть оружием, пьянствовали и склочничали, в Белом доме 22 января открылась серия совещаний.

Кеннеди, руководители ЦРУ, командование вооруженных сил США не задумывались над тем, боеспособна ли таинственная «бригада 2506». Они обсуждали детали операции, исходя из того, что вооруженная банда будет действовать успешно. А. Даллес и его заместитель Р. Биссел (автор программы шпионских полетов самолетов У-2 над СССР) отстаивали сумасбродный план. Они внушали, что стоит «бригаде» высадиться и вступить в боевое соприкосновение с кубинской армией, как там начнется организованный вооруженный мятеж, что откроет путь на Гавану. Местом высадки наметили Залив Свиней. Предполагалось, что, как только разбойники утвердятся на кубинской земле, США признают их «правительство» со всеми вытекающими последствиями. Одним из последних актов правительства Эйзенхауэра был разрыв дипломатических отношений с Кубой. В США заготовили «кубинский революционный совет».

Президент, озадаченный сложностью операции, рекомендовал представить дело так, будто вторжение – дело рук кубинских эмигрантов. Открытая американская поддержка исключается. И тут же с чарующей последовательностью предложил: не лучше ли провести налет с Гуантанамо, с тем чтобы в случае неудачи борцы за «демократию» могли укрыться за колючей проволокой американской военной базы. Начальники штабов пришли в ужас. «Интересно наблюдать поведение этих самых пентагоновцев, – комментировал Кеннеди. – Они рвутся положить голову президента на плаху, но отшатываются от любой идеи, которая могла бы поставить под риск Гуантанамо».

Чтобы рассеять последние сомнения, А. Даллес разъяснил: подготовка зашла далеко. «Не забудьте, что теперь перед нами стоит проблема, как распорядиться этими людьми. Если мы вызовем их из Гватемалы и ввезем в США, то они будут шляться по стране, рассказывая каждому встречному и поперечному, к чему готовились». Да, согласился Кеннеди, «нужно сбыть с рук эти 800 человек. Лучше свалить их мусором на Кубу, чем на США, тем более что они хотят попасть туда». Когда президент согласился, тогда практически все имевшие отношение к плану одобрили его: министр обороны, государственный секретарь. Единственный голос протеста раздался со стороны оробевшего сенатора Фулбрайта. На него не обратили внимания.

Постепенно президент забрал в свои руки непосредственную подготовку всей операции. Он рвался действовать, положив конец разговорам о том, что Вашингтон проводит-де «умиротворение» коммунизма на международной арене. Командир корпуса морской пехоты генерал Д. Шун на одном из воинственных сборищ в Белом доме спросил: «Господа, а вы представляете размеры Кубы?». Кеннеди с советниками молча переглянулись. Генерал положил на карту вырезанный из бумаги силуэт острова, покрывший 800 миль от Вашингтона до Чикаго. Удивились. Тогда генерал положил еще маленькую бумажку, объяснив, «таковы, господа, размеры острова Таравы, нам потребовалось три дня и 18 тысяч морской пехоты, чтобы взять остров». Ссылка на кровавую операцию 1943 года не произвела никакого впечатления. Кеннеди закусил удила.

Старому коллеге по сенату Б. Голдуотеру, забредшему в Белый дом поболтать, президент признался: «Должность– то оказалась гнусной, вшивой». Анализируя впоследствии цепь событий, приведших к провалу честолюбивое предприятие, Кеннеди сокрушался: «Если бы кто-нибудь пришел ко мне с теми или иными соображениями по поводу закона о минимальной заработной плате, я в случае необходимости без колебаний не согласился бы с ним. Но всегда как-то так получается, что начинаешь думать – военные и разведчики обладают некими скрытыми качествами, недоступными для обычных смертных». Уточняя проблему, Кеннеди подчеркивал: «Я, вероятно, ошибся, оставив Аллена Даллеса на его посту. Дело не в том, что Даллес неспособен. Напротив. Но мне не приходилось работать с ним, и я не могу понять, что он имеет в виду… Даллес – человек, овеянный легендой, а с такими чрезвычайно трудно иметь дело».

Раскаяние пришло своим чередом, а тогда, 15 апреля, восемь самолетов Б-26, вылетевших с баз в Никарагуа, нанесли удар по кубинским аэродромам. Один поврежденный бомбардировщик пошел на вынужденную посадку во Флориде. Почти одновременно в Майами приземлился еще один Б-26. Великие умы в ЦРУ возложили на его экипаж важную миссию – прокричать на весь мир, что самолет принадлежал ВВС Республики Куба. Экипажу надлежало рассказать впечатляющую историю, как ему удалось бежать, разбомбив по дороге все кубинские аэродромы. Прилет первого самолета спутал карты.

В те дни Совет Безопасности обсуждал жалобу кубинского правительства на агрессивные действия США. Кеннеди особо предупредил: тщательно проинструктировать американского представителя в Совете Безопасности. «Честность и вера в правдивость Эдлая Стивенсона, – поучал он, – являются одним из наших величайших национальных достояний. Я не хочу, чтобы это было каким-либо образом поставлено под сомнение». Э. Стивенсон по шпаргалке ЦРУ уведомил ООН, что «пилоты и другие члены экипажей, очевидно, бежали от тирании Кастро». Лживость заявления выяснилась в ближайшие часы.

На рассвете 17 апреля банды кубинских контрреволюционеров вторглись на Плайя-Хирон в Заливе Свиней. Высадка производилась от имени «кубинского революционного совета», члены которого во Флориде узнали из передачи по радио, что они руководят вторжением. Бригада вступила в боевое соприкосновение с кубинской армией и через 72 часа боя, потеряв несколько десятков убитыми, дружно подняла руки. Кубинский народ в напряженных боях одержал историческую победу!

Кеннеди ежечасно докладывали о прискорбном развитии операции. ЦРУ требовало поднять на помощь десанту самолеты с авианосца «Эссекс», подведенного на расстояние удара к Кубе. Кеннеди отдал осторожный приказ: послать с авианосца самолеты без опознавательных знаков для прикрытия налета Б-26 из Никарагуа. В спешке в Вашингтоне забыли о разнице во времени между Никарагуа и Кубой – ровно час. Бомбардировщики Б-26 появились точно на час раньше эскорта и понесли потери. Четверо американцев, входивших в их экипажи, погибли.

В Белом доме воцарился траур, а «кубинский революционный совет», запертый в заброшенной сторожке старого аэродрома в Опа-Лока, штат Флорида, неистовствовал. Вечером 18 апреля Кеннеди распорядился привезти членов «совета» в Вашингтон. А. Шлезингер, участвовавший в деликатной миссии, рассказывал: по прилете в Майами «знаменитый Бендер встретил нас и с бросавшейся в глаза скрытностью усадил в автомобиль. Мы немного проехали, затем пересели в другой автомобиль. Мы начали чувствовать себя героями детективного фильма». Наконец посланцы президента достигли сторожки в Опа-Лока, где под охраной военной полиции бесновались кубинские контрреволюционеры. Наскоро успокоив членов несостоявшегося правительства, Шлезингер привез их в Белый дом.

В похоронной атмосфере президент выразил глубокое соболезнование по поводу неудачи. Он сказал, что «борьба против коммунизма идет на многих фронтах». США должны считаться с положением дел во всем мире. «Однако, – подчеркнул Кеннеди, – как ни трагично случившееся, никто не может поставить под сомнение наше обязательство видеть Кубу свободной!» Он также заверил, что американские эсминцы с приказом открывать ответный огонь патрулируют в Заливе Свиней и готовы поднять на борт спасающихся вплавь. Аудиенция окончилась. Контрреволюционеры отправились переживать случившееся, президент с супругой отбыли на обед в греческое посольство. Банкротство не изменило привычек Кеннеди – после обеда он выкурил свои обычные две сигары, не больше.

Оставалось немногое, что можно было сделать. Информационное агентство США начало круглосуточные передачи на Латинскую Америку, выступив с «объяснениями». Но дело заключалось в том, как писал официальный историограф ЮСИА, что поражение в Заливе Свиней «случилось всего через пять дней после того, как СССР послал первого человека в космос… Требовалось больше, чем слова, но и слова могли помочь». По крайней мере, президент утешился: что– то делалось…

Почему Кеннеди не отдал приказа о прямой поддержке бригады? Он соразмерил цели с наличными силами США – наследие Эйзенхауэра, – доктрина «массированного возмездия» завела далеко. В тот момент, пишет А. Шлезингер, «американская армия имела 14 дивизий, из которых только 11 боеспособных. Из этих 11 лишь 3 дислоцировались в США. Через несколько недель после вступления в должность Кеннеди ужаснулся, узнав, что отправка 10 тысяч солдат в Азию истощит стратегические резервы, и практически он останется ни с чем, если возникнут чрезвычайные обстоятельства в других районах. Более того, США даже не могли провести вторжение на Кубу после Залива Свиней, не взяв войска из различных районов земного шара, тем самым пригласив коммунистов к наступлению на других фронтах». В дни американской авантюры на Плайя-Хирон Советский Союз сурово предостерег Соединенные Штаты.

Фиаско привело Кеннеди в крайнее бешенство, объясняясь на жаргоне лейтенанта флота, он не сдерживал языка. Кто-то в его окружении заикнулся, что, не поддержав бандитов, США теряют престиж. «Какой престиж? – почти истерически закричал Джон. – Что, речь идет о тени силы или о сущности силы? Мы будем укреплять сущность силы. Разумеется, пару недель нам будут давать пинки в зад, но это не должно повлиять на выполнение главной задачи». Он напомнил: во время событий в районе Суэцкого канала осенью 1956 года Англия потерпела поражение, неудачи преследуют Францию в Алжире. Но мощь Англии или Франции – 6—7 процентов мощи Запада, тогда как США составляют 70 процентов его мощи. «Мы не можем позволить ни болезни Суэца, ни болезни Алжира. Если мы допустим, что Куба овладеет нашей политикой, отравит ее, понесет ущерб весь Запад».

Престарелый Джозеф твердил сыну: «Куба – самый лучший урок для начала правления», но Кеннеди остро переживал позорные последствия. Он сгоряча заявил: «Передам-ка проклятую должность Линдону». Поразмыслив, понаблюдав за политическими истеричками, взывавшими о мщении, президент более спокойно произнес: «Меня поражает, почему эти люди хотят моего провала. Они не понимают, что, если я не преуспею, другого президента вообще не будет». Роберт как мог утешал старшего брата: «Как они могли поступить так с тобой, эти чернобородые коммунисты?» Не совсем понятно, чего хотел министр юстиции – чтобы защитники острова братались с интервентами?

Личный урок, извлеченный Кеннеди из авантюры, – не полагаться на советников. «Всемогущий боже, – твердил он, – какой букет советников мы унаследовали! Возможно ли, чтобы человек, исполнив обязанности президента, оставил после себя таких людей?». 22 апреля президент поручил Р. Кеннеди и отставному генералу М. Тейлору изучить постановку дела в американской разведке и возможности США вести противопартизанские боевые действия. Вскоре М. Тейлор был возвращен на действительную службу и назначен председателем комитета начальников штабов. А. Даллеса через несколько месяцев уволили в отставку. Вместе с ним из ЦРУ ушли ряд лиц, включая великолепного Бендера.

В мае 1961 года Ф. Кастро заявил, что обменяет примерно 1200 пленных на 500 бульдозеров стоимостью в 28 миллионов долларов. Кеннеди организовал комитет «Тракторы для свободы», возглавленный Э. Рузвельт, М. Эйзенхауэром и У. Рейтером. Республиканские лидеры расценили затею как «еще один удар по нашему руководству миром». В декабре 1962 года кубинские контрреволюционеры были освобождены в обмен на продовольствие и медикаменты общей стоимостью в 53 миллиона долларов.

29 декабря 1962 года Кеннеди в присутствии 40 тысяч кубинских эмигрантов устроил в Майами смотр «бригаде». Ему вручили знамя, осенявшее воинов в Заливе Свиней. Глубоко взволнованный президент схватил древко и сквозь слезы выдавил из себя достойные слова: «Заверяю вас, что знамя будет возвращено бригаде в свободной Гаване». Жаклин, прибывшая на торжество с крошечным сыном, на приличном испанском языке продолжила речь мужа: «Мальчик еще мал, чтобы понять происходящее здесь. Я почитаю своим долгом рассказать ему, когда он подрастет, о вашем мужестве. Хочу надеяться, что когда-нибудь он станет мужчиной хотя бы наполовину столь мужественным, как члены бригады 2506».

В конце 1962 года известный публицист обратился к Кеннеди с просьбой открыть ему архивы, чтобы написать книгу о случившемся в апреле 1961 года. Президент отказал, объяснив: «Сейчас не время, кроме того, мы собираемся сами рассказать об этом».

Людям, бравшимся за этот сюжет, угодить президенту было трудно. Его не устроила статья даже в журнале «Тайм», отнюдь не светоче либерализма. Узнав, что автор должен пройти кратковременную подготовку в ВВС и направлен служить в Пентагон, президент мстительно изменил назначение. «Пусть отслужит в какой-нибудь пустыне», – распорядился он.

Кеннеди громко признал ответственность за кубинскую эскападу. Есть старая поговорка: «Победа имеет сотню отцов, а поражение – сирота», – сказал он на пресс-конференции. Белый дом официально указал: «С самого начала президент Кеннеди заявил, что он несет за все единоличную ответственность». Опрос общественного мнения в стране дал беспрецедентную цифру – 82 процента одобрили правительство. Кеннеди высказал вслух обуревавшие его мысли: «Если бы я был британским премьером, меня бы с треском выгнали, а в Америке – по-другому. Ну, совсем как с Эйзенхауэром. Чем хуже мои дела, тем более я популярен».

Невзирая на установление любопытной закономерности, Кеннеди стал много осторожнее – проучили. В другом районе земного шара – Лаосе другие мятежники при американской поддержке с конца 1960 года вели борьбу одновременно против нейтралистского правительства и патриотических сил страны. США к началу 1961 года дали Лаосу займов на 300 миллионов долларов. На душу населения приходилось 150 долларов американской помощи – самая высокая цифра в мире. Оборотная сторона статистики заключалась в том, что 85 процентов средств пошли на содержание армии, поднявшей мятеж.

Дела мятежников шли плохо, и вашингтонская бюрократия высказалась за американскую интервенцию. Президент предложил военным высказать соображения. Оп получил семь меморандумов с совершенно различными точками зрения (три от военных министров и четыре от членов комитета начальников штабов). Собрался совет национальной безопасности. Председатель комитета начальников штабов генерал Лемнитцер сообщил, что в Лаос следует направить 140-тысячное войско с тактическим атомным оружием. «Если нам дадут право использовать атомное оружие, мы гарантируем победу», – заявил генерал. Кеннеди мрачно молчал, потирая щеку, как при зубной боли. «Г-н президент, – раздался голос, – пусть генерал разъяснит, что значит победа».

Кеннеди не ответил и распустил совещание. Когда спины военных исчезли, он выругался: «Поскольку генерал не мог придумать более высокой степени эскалации, он пообещал нам победу!».

Президент тем не менее осведомился у Пентагона, как планируется доставка войск в Лаос. Генералы охотно разъяснили, что можно высаживать по тысяче человек в день, правда, только при дневном свете, ибо рядом с аэродромами джунгли кишат партизанами. Хорошо, прервал президент, а если партизаны пару дней полюбуются на высадку войск, а потом нападут? Военные признались, что как раз об этом не подумали. «Не вижу, как мы можем что-либо сделать в Лаосе в пяти тысячах миль, если мы ничего не делаем в отношении Кубы – в 90 милях отсюда», – сокрушался Кеннеди. «Если бы не Куба, мы, пожалуй, подошли бы вплотную к интервенции в Лаосе».

В тот же день Кеннеди учил редакторов американских газет: «Значение Кубы, Лаоса, растущие силы коммунистов в Азии и Латинской Америке означают одно и то же. Благодушные, сытые и мягкие страны стоят на пороге того, что их сметут в навоз истории. Выживают лишь сильные и трудолюбивые, решительные и мужественные государства, способные различать смысл борьбы». Сердитое бессилие. Шесть тысяч американских солдат, переброшенных в Таиланд, потоптались у границ Лаоса. США были вынуждены согласиться на созыв международного совещания по Лаосу, которое 23 июля 1962 года приняло «Декларацию о нейтралитете Лаоса».

Покончив с неотложными делами, Кеннеди собрался в Европу. 29 мая, накануне отъезда, в Бостоне он сказал: «Я искренен. Я не прибегну к экивокам. Я не буду извиняться. Я не уступлю ни дюйма. Меня услышат». Прекрасные слова принадлежали американскому аболиционисту XIX века У. Гаррисону. Кеннеди, проезжая по улице города, заметил памятник и приказал сопровождавшему мотоциклисту остановиться и списать надпись на цоколе. В Париже президент сказал журналистам: «Полагаю, что все же нужно представиться. Я – тот самый человек, который сопровождает Жаклин Кеннеди в Европу, чем я очень доволен». Влиятельный журналист Сульцбергер писал в «Нью-Йорк таймс», что цель европейской поездки – рассеять впечатление, «будто из-за недавних дипломатических поражений США менее склонны защищать свои широкие интересы. В последние месяцы Советскому Союзу поразительно везло. Гагарин совершил полет вокруг Земли, вторжение на Кубу разгромлено, наши клиенты в Лаосе потерпели поражение…». В столице Франции Кеннеди объявил: «Американские войска останутся в Европе столько, сколько потребуется, готовые встретить необходимыми средствами любой вызов».

Переговоры с де Голлем. Рестон сообщил 1 июня из Парижа: «Каждая трехдневная встреча руководителей союзных держав имеет тенденцию проходить по одному образцу. В первый же день великие люди клянутся в вечной любви и дружбе. На второй день они пытаются доказать их и терпят неудачу. На третий день они пишут коммюнике, заявляя, что все равно любят друг друга… Тысяча журналистов, считающих, что встречи проводятся только для них, взбешены, однако молчание двух президентов показывает, что, хотя они не разрешили своих противоречий, они столкнулись лицом к лицу с ними». После встречи Кеннеди получил конфиденциально обнадеживающие сведения. Он понравился старому французу. Де Голль отозвался о нем – дитя Жак».

3—4 июня в Beнe Кеннеди встретился с Н. С. Хрущевым. Состоялся откровенный обмен мнениями об отношениях между СССР и США. Американский президент признал, что между обеими державами существует равенство в силах. Трезвое умозаключение не подвинуло решение вопросов, поставленных советской стороной: о разоружении, прекращении ядерных испытаний, германской проблеме. СССР предложил заключить мирный договор с Германией и на этой основе урегулировать вопрос о Западном Берлине. Положительной реакции американской стороны не последовало. Во время венской встречи представители обоих правительств лишь подтвердили заинтересованность в сохранении Лаоса нейтральным и независимым.

По пути на родину Кеннеди провел еще одно совещание на высшем уровне – в Лондоне с Макмилланом. Европа повидала американского президента, особое впечатление произвели изысканные туалеты Жаклин. В Лондоне тысячные толпы скандировали: «Джеки, Джеки!»

Инициатива советской дипломатии по урегулированию германской проблемы и нормализации положения в Западном Берлине послужила дополнительным поводом для Кеннеди усилить военные приготовления. Изучить положение НАТО и германский вопрос Кеннеди поручил Д. Ачесону, известному стороннику «твердой линии». Он предложил президенту ввести чрезвычайное положение в США, немедленно расширить вооруженные силы, что повлечет увеличение военных расходов на пять миллиардов долларов в год. Макнамара доложил о планах, имевшихся в Пентагоне; в случае стычек в Западном Берлине – почти немедленное обращение к всеобщей термоядерной войне. Только идиоты, реагировал Кеннеди, могут надеяться на победу в такой войне.

Он избрал средний курс. Запросил и получил у конгресса дополнительные военные ассигнования на 3250 миллионов долларов, призвал резервистов, направил в Западную Германию 45 тысяч американских военнослужащих, увеличил авиацию США, дислоцировавшуюся в ФРГ. Усилили военные приготовления американские союзники, в первую очередь боннское правительство. В Европе запахло порохом, центром провокаций стал Западный Берлин. Кеннеди подлил масла в огонь. В большой речи он заявил: «Говорят, что в военном отношении Западный Берлин удержать нельзя. Да, так считали со Сталинградом. Но любое уязвимое место удержать можно, были бы смелые люди».

Социалистические государства приняли меры по обеспечению своих интересов. С 13 августа 1961 года в Берлине была установлена система ограждений, прикрывавшая границу и исключавшая возможность проведения подрывной деятельности. В Белом доме заседали круглосуточно. Кеннеди считал, что на начало термоядерной войны один шанс из пяти. После длительных обсуждений американские руководители пришли к выводу: единственный открытый путь – крутое увеличение военной мощи США, включая возобновление испытаний ядерного оружия. Любые конкретные акции при существовавшем соотношении сил приведут к большой войне. «По моему мнению, – заключил Макнамара, – мы не можем выиграть термоядерную войну, стратегическую термоядерную войну, в принятом смысле слова «выиграть».

В Бонне не хотели понять большой стратегии Кеннеди. Оттуда поступали бесконечные жалобы, требования от США заверений в поддержке, просачивавшиеся в печать. Кеннеди утомила назойливость союзника на Рейне. Он сухо сказал своим советникам: «Бонн напоминает жену, каждый вечер спрашивающую мужа: «Ты меня любишь?» Тот говорит «люблю», а она повторяет: «Действительно ли любишь?», а затем приставляет к нему детективов из сыскного агентства». В целях «улучшения связи» между Вашингтоном и Бонном Кеннеди попросил ФРГ убрать посла В. Греве, надоедавшего педантичными меморандумами.

Кеннеди отправил в ФРГ своего особо уполномоченного генерала Клея. В конце сентября 1961 года генерал заявил в Западном Берлине, что политический реализм требует «примириться» с существованием двух германских государств. На этой базе возможно вести переговоры с социалистическими странами. Горестные протесты Бонна Кеннеди оставил без внимания.

Публично президент встал в позу. 25 сентября 1961 года Дж. Кеннеди явился в ООН и произнес трескучую речь. Аргументации по поводу защитных мер, принятых ГДР, явно недоставало, президент попытался компенсировать нехватку, продемонстрировав эрудицию. В этой связи, заявил он, «нельзя не вспомнить приказа царя в «Борисе Годунове» Пушкина:

…Взять меры сей же час, Чтоб… Россия оградилась заставами; чтоб ни одна душа не перешла за эту грань: чтоб заяц не прибежал… к нам, чтоб ворон не прилетел…».

Декламацией стихов А. С. Пушкина в приличном переводе дело и кончилось – в 1961 году Кеннеди действовал, осознав ограниченные возможности США. Хотя их арсеналы ломились от ядерных бомб, а бомбардировщики с термоядерным оружием на борту круглосуточно висели над всеми континентами, способность начать всеобщую войну не предотвратила цепи поражений Вашингтона.

Не удалось провести контрнаступления в духовной области. В 1961 году в СССР был опубликован проект, а затем принята Программа КПСС. А. Гарриман с обостренным интересом к идеологии предложил выступить с «демократическим контрзаявлением». Кеннеди подхватил идею. Специально отобранной штурмовой идеологической группе он заявил, что не заинтересован в еще одном повторении банальностей «холодной войны», а нужно показать – будущее за капитализмом. «Одна из целей документа, – записывал Шлезингер слова Кеннеди, – уничтожить концепцию неизбежности прихода коммунизма. Главная задача – дать положительное описание мира, который мы стремимся построить».

Отдать ценные указания убежденным в тишине президентского кабинета труда не составило. Документ, однако, так и не был написан. Шлезингер отговаривался недостатком времени: «Текучка заела». Поскольку не представилось возможным дать убедительный ответ, президент в тесном кругу отчаянно ругался. Вердикт о колорите его выражений могут вынести разве специалисты политической порнографии и сквернословия.

Президент, хотя и распускался, понимал, что ругань никогда дел не делала. На международной арене в 1961 году США терпели поражение за поражением, а в вашингтонских ведомствах кипела работа. Президент двигал разработку общего правительственного курса, который, как он надеялся, даст возможность Америке в конечном счете возобладать. Теоретическая доктрина «гибкого реагирования» обрастала плотью. Американские руководители, претворявшие ее в жизнь с безумным рвением алхимиков, памятовали напутствие президента: «Внутренняя политика может привести нас к поражению, внешняя – к смерти».

Очередному журналисту, который осенью 1961 года признался, что хочет написать книгу о первом годе президентства, Кеннеди озлобленно ответил: «Кто захочет читать книгу о катастрофах?».

Собственно, почему США тогда потерпели цепь поражений? Не потому, что кто-то взял их за глотку, а потому, что Вашингтон попытался хватить через край, недостаточными средствами достичь крупных целей. Иными словами, была предана забвению старая аксиома: политика – искусство возможного. То был личный кризис честолюбивого руководства, а руководство объявило его национальным кризисом. Чтобы обратить в свою веру инакомыслящих, представлялось необходимым изменить психологический климат страны. К тому клонились усилия Дж. Кеннеди уже с конца 50-х годов.

Американский государствовед Р. Ровери с обычным блеском констатировал: «Ныне президент Кеннеди пытается встретить вызов, который видят, пожалуй, только он и его ближайшие соратники». Непросвещенная страна такового не усматривала. Если так, заключил молодой президент, просветим ее и поднимем на ноги.

Теоретические экскурсы слабо зажигали американцев, ничтожное большинство на выборах, которое никак нельзя было истолковать «как мандат народа», скорее вызвало к жизни использование до отказа традиционных политических инструментов. Нужно было донести до сознания каждого и всякого опасности, преследовавшие президента.

В мае и июле 1961 года Кеннеди сумрачно предложил американцам готовиться к худшему. «Следует, – гремел президент с экранов телевизоров, – наметить и подобрать места в существующих зданиях – государственных и частных, где устроить на случай нападения убежища, снабдить их запасами продовольствия, воды, медикаментов и всем потребным, чтобы выжить…» Эффект получился потрясающий и даже страшный. Строительные фирмы, почувствовавшие приближение волнующего момента – ободрать как липку своих ближних, искренне разделили тревогу президента. Они организовали широкий показ фильмов ужасов об атомном нападении на Соединенные Штаты, смертельно запугав зрителей.

Состоятельные люди бросились закапываться в землю. Один из руководителей местной обороны в штате Калифорния призвал сограждан вооружиться, чтобы отразить натиск пришельцев из других штатов, которые попытаются укрыться в Калифорнии. В Лас-Вегасе, штат Невада, руководители местной обороны предложили ополчению штата быть начеку – отбить вторжение из штата Калифорния. Сохранивший здравый смысл юморист комментировал: «В гражданской обороне наш президент тверд: не можешь добраться до русского, довольствуйся американцем».

Паника нарастала. Министерство обороны, исходя из того, что спасение в ядерной войне – дело рук спасающихся, и следуя прославленным принципам американского индивидуализма, заключило: пусть каждая семья сама позаботится о семейном убежище. Министерство подготовило вдохновенную брошюру с этим и подобными спасительными советами, намереваясь разослать ее всем без исключения американцам. Текст предварительно представили на одобрение Белого дома. Его обитателей глубоко потряс откровенный подход к делу пентагоновских литераторов: «Открытие рынка семейных убежищ, – сообщалось в брошюре, – очень полезно и соответствует принципам, придерживаясь которых система свободного предпринимательства справляется с изменяющимися условиями нашей жизни». Гелбрейт, просмотревший по поручению президента брошюру, доложил: «Сочинение, в котором ставится цель спасти лучших, списав со счетов избравших вас, меня не привлекает. Оскорбительно, больше того – неслыханно, пропагандировать: некая семья, купившая кабину на крейсере, отправляется спасаться в море. Считанные трудящиеся могут отплыть на крейсере».

Кеннеди приуныл, президенту всего народа поступать так не к лицу. Первосвященники Белого дома стали держать совет. Нашли, что население деморализовано. Припомнили призыв священника Л. Макюза, прогремевший на всю Америку: владелец убежища имеет моральное право отражать натиск своих соседей «любыми средствами, необходимыми для эффективного предотвращения проникновения в убежище». Коль церковь так смотрит на дело, мрачно заключил Р. Кеннеди, «тогда проблемы нет – поставим по преподобному отцу Макюзу с автоматом у входа в каждое убежище».

Президент распорядился: переписать брошюру, подчеркнув, что программа обеспечения убежищами будет государственной, не рассылать ее по домам, а держать в почтовых отделениях достаточное количество экземпляров для желающих. В соответствующие законы были включены ассигнования на постройку убежищ.

Паника дала козыри в руки правых организаций – разве не мы всегда говорили: война у порога? А осмотрительные уже задумывались: уж не готовится ли Вашингтон к превентивной войне, прячет народ под землю, чтобы развязать руки. Неожиданно раздался голос прошлого. Объявился священник, отец Кофлин, тот самый радиопоп, который в 30-х годах доставил столько хлопот Ф. Рузвельту. В то время фашистские симпатии Кофлина были общеизвестны. Со времен второй мировой войны он помалкивал. Теперь оп нашел, что администрация Кеннеди «работает лучше, чем можно было ожидать. Возможно, президент Кеннеди, его советники наделали ошибок, но от них никто не избавлен. Они великолепно работают в труднейших условиях». Опозорил! Поцелуй Иуды!

Кеннеди принялся очищать затуманившийся либеральный лик администрации. Осенью 1961 года, объезжая отдаленные места западного побережья страны, он разъяснял: «В США есть две группы экстремистов – правые и левые. Любопытно, что они очень напоминают друг друга. Каждая группа верит, что есть лишь две альтернативы: умиротворение или война, самоубийство или капитуляция, унижение или гибель, красный или мертвый». Главная опасность справа, и поэтому «в век, когда стычка может мгновенно вызвать ужасающие грибовидные облака, великая держава не доказывает своей твердости, вверяя часовым задачу выявления намерений другой стороны» (речь перед университетской аудиторией в городе Сиэтле).

Есть люди, развивал тезис Кеннеди в Лос-Анджелесе, которые «с подозрением относятся к своим соседям и к своим руководителям. Они жаждут склониться перед «человеком на коне», ибо не доверяют народу. Они находят измену в наших церквах, в наших высших судах, в наших программах очищения воды. Они ассоциируют демократическую партию с государством всеобщего благосостояния, это государство – с социализмом, а социализм – с коммунизмом. Пусть наш патриотизм проявляется в доверии друг к другу, а не в крестовых походах подозрений… Ибо такие люди, не желая усмотреть опасности извне, ищут опасность внутри».

Эквилибристика поступков и слов президента вызвала основательное недоумение, по крайней мере, у части американской интеллигенции. Не совсем было ясно, к чему клонил Дж. Кеннеди. Как, например, понять: «Либерализм и консерватизм, – поучал он, – являются категориями 30-х годов, и они больше неприменимы… Беда консерваторов в том, что они в подавляющей части мыслят наивно. Что до либералов, то их мышление посложнее, однако их функция должна заключаться в выдвижении новых идей, а таковых нет». Или: «Мы должны просто примириться с тем фактом, что в ядерный век абсолютные решения невозможны».

Эрнест Хемингуэй приветствовал приход Джона Кеннеди в Белый дом. Церемония вступления президента в должность побудила его написать: «Я убежден, что наш президент выдержит любой зной, как он выдержал холод в этот день. Ежедневно я возобновляю свою веру в него и пытаюсь понять практические трудности правления, встающие перед ним. Я видел, какое мужество он вносит в дела. Чудесно, что в дни тяжкие для мира и нашей страны у нас смелый президент».

Надежды интеллигенции, выраженные в незаурядных строках Э. Хемингуэя, постепенно таяли, по мере прояснения разворота деятельности просвещенного президента. Постепенно, справедливо заключил американский историк Р. Хофстадтер, «большинству интеллигентов… мышление нового президента представлялось хотя и неглубоким, но, по крайней мере, живым и сложным». Белый дом чутко реагировал на смятение мыслящих умов.

Прослышав, что влиятельный литературный критик А. Казин засел за статью о нем, Кеннеди пригласил литератора отобедать. Побеседовали. Критик написал, напечатал и послал президенту статью. «Ну вот, – сокрушался Кеннеди, – кормили его, поили вином, говорили с ним о Хемингуэе и Драйзере, потом я сказал Джеки, что напрасно она не пришла на обед. Он ушел, и на тебе, эта статья!» Обижаться, в сущности, было не на что. За обедом толковали о возвышенных материях, но разве не сам президент сказал: «Какое отношение все это имеет к бумагам, ожидающим меня на столе?» Казин заключил: «Кеннеди ясно понимает, как много могут сделать интеллигенты, и внутренне даже уважает некоторых писателей, ученых и мыслителей, однако это абсолютно не связано с трагически громадными государственными проблемами и не способствует их разрешению».

Казин прозрел спустя некоторое время после въезда Кеннеди в Белый дом. Другие были проницательнее. У. Фолкнер не оценил высокой чести и не откликнулся на приглашение украсить своим пребыванием церемонию 20 января 1961 года. Незадолго до смерти прославленного литератора еще раз позвали на прием в Белый дом… «Зачем мне идти туда, – заметил Фолкнер, – я ведь ни с кем из них не знаком». Некоторые интеллигенты выражались еще резче.

Американский социолог Райт Миллс, давший внушительные исследования о правящей элите США, а также незадолго до смерти говорил: «Стыжусь, что я американец, стыжусь, что Джон Ф. Кеннеди наш президент». Экзистенциалисты давно объяснили, что в пограничном состоянии между жизнью и смертью люди способны на очень откровенные суждения…

Перегнать Советский Союз! Немедленно! Нигде это не представлялось Кеннеди более настоятельным, чем в области космических исследований. «Самые большие достижения советской системы, – говорил он, – в космосе». Советские спутники зримо утверждали в небе над всеми континентами великие свершения социализма. На пресс-конференции в середине февраля 1961 года Кеннеди упавшим голосом докладывал: «У нас есть достаточно мощные ракеты-носители, чтобы защищаться в военном отношении. Однако для больших, глубоких исследований космоса нужны ракеты-носители посильнее. В этом отношении СССР впереди нас. (Президент, вероятно, не видел иронии в сопоставлении.) Наша главная задача – перегнать их».

Научные советники правительства, закостенелые в утверждениях об «отсталости» Советского Союза, бесхитростно рекомендовали: в сообщениях печати подчеркивать превосходство американской аппаратуры; тогда авось перестанут обращать внимание на советские успехи. Кеннеди, однако, рассматривал проблемы исследования космического пространства прежде всего под углом зрения политики. Если советская программа освоения космоса имела в виду научные интересы и проводилась спокойно, шаг за шагом, то в Соединенных Штатах вокруг решения соответствующих проблем была поднята невероятная пропагандистская шумиха.

В газетах и журналах печатались бесчисленные сенсационные статьи, тема космоса занимала громадное место в передачах по телевидению и радио. В соответствии с принципами американской рекламы говорилось обо всем, причем особый акцент делался на национальном приоритете. Поразительная картина! Ведь речь шла о выходе в космос в интересах всего человечества, а американские пропагандисты вносили в благородное дело нездоровый элемент спекулятивных предположений.

В 5 часов 30 минут утра 12 апреля 1961 года Сэлинджеру сообщили: Москва объявила о космическом полете Ю. Гагарина. Около 8 часов утра Сэлинджер позвонил президенту, удрученно выслушавшему сообщение. Кеннеди дал согласие на передачу в печать специально подготовленного заявления: «Достижения СССР, пославшего человека на космическую орбиту и благополучно возвратившего его на землю, – великий технический успех. Мы поздравляем советских ученых и инженеров, которые сделали возможным этот подвиг…».

В 4 часа дня расстроенный президент предстал перед журналистами на пресс-конференции. Недобрая встреча, колючие вопросы:

– Г-н президент! Сегодня один из конгрессменов заявил, что он устал видеть США второй державой после России в космических исследованиях. Вы уже просили конгресс отпустить дополнительные средства, чтобы ускорить наши космические программы. Каковы перспективы того, что мы догоним и, возможно, перегоним Россию в этой области?

– Да, – ответил Кеннеди, – Советский Союз получил важные преимущества, создав мощные ракеты-носители, способные вывести большой вес на орбиту, и в течение некоторого времени это преимущество будет принадлежать СССР. Из всех уставших больше всех устал я, однако потребуется время, чтобы догнать русских. В послании конгрессу о положении страны я уже указывал, что нас ждут скорее плохие, чем хорошие новости… Надеюсь, что в других областях, могущих в конечном итоге облагодетельствовать человечество, мы окажемся первыми. Но мы позади.

Президент наглядно подтвердил умение говорить, не сказав ничего. Он не рассеял всеобщего чувства унижения в Вашингтоне, удвоенного кубинским фиаско, случившимся на той же неделе.

– Сидите и ждите до тех пор, – язвил публично один из руководителей американской космической программы, – пока русские не пошлют в космос троих, затем шестерых, потом лабораторию, соберут ее на орбите, снимут из космоса Нью-Йорк и пришлют нам карточки полюбоваться.

– Ничего, – успокаивал высокопоставленный сотрудник Белого дома, – Рузвельта сочли сумасшедшим, когда он сказал, что мы можем выпускать 50 тысяч самолетов в год. Мы сделали это. Только представьте, как он чувствовал себя, приказав приступить к манхэттенскому проекту, не имея никакой гарантии на успех.

– Кеннеди может потерпеть поражение на выборах 1964 года из-за этого, – предрекал другой вашингтонский авгур.

Президент не нуждался в напоминаниях. Он пытался сам разобраться в лабиринте проблем, нагроможденных предшествовавшими администрациями в ракетостроении. Читал, собирал совещания. Консультировался с Джонсоном, отвечавшим за космические программы по линии конгресса.

В конце апреля поздно вечером он провел совещание с руководителями национального управления аэронавтики и исследований космического пространства. Они доложили о весьма плачевном состоянии дел.

– Пожалуй, мы никогда не догоним русских, – задумчиво произнес Кеннеди и тут же оживился. – И все же, как догнать их? Сможем ли мы первыми облететь вокруг Луны? Сможем ли мы первыми высадить человека на Луне?

Ему объяснили, что такая программа обойдется в 20—40 миллиардов долларов, причем без гарантии на успех быть первыми.

– Мы делаем все, г-н президент, – заявил глава управления Д. Уэбб. – А теперь благодаря вашему руководству и проницательности двигаемся быстрее, чем когда бы то ни было…

Кеннеди прервал говорившего на полуслове. Не время для лести. Стоимость программы, вот что беспокоит его.

– Когда мы будем знать больше, – закончил он, – мы сможем решить, стоит ли приступать к программе или нет. Хоть кто-нибудь объяснил бы мне, как обогнать! Пусть это сделает любой, хоть дворник там у вас, если он знает, как! Для нас нет ничего более важного!

5 мая 1961 года американский космонавт А. Шеппард пробыл в космосе 15 минут, ракета подняла его на высоту 115 миль. То были мучительные минуты для Кеннеди, наблюдавшего с правительством по телевизору за подготовкой и полетом. Вдруг неудача? Страхи оказались напрасными. В честь Шеппарда устроили невероятный по пышности прием в Вашингтоне, полчаса он ехал по центральной улице столицы в открытом автомобиле, приветствуемый сотнями тысяч людей.

К концу мая 1961 года Кеннеди во второй уже раз в должности президента появился в конгрессе: «Пришло время сделать большие усилия, пришло время для нового, великого американского предприятия – время для нации взять на себя ведущую роль в овладении космосом, что во многих отношениях определит наше будущее… Пусть поймут, что я прошу конгресс и страну твердо связать себя с новым образом действия, – мы надолго вступили на этот путь, и он нам обойдется очень дорого: 571 миллион долларов в 1962 финансовом году, – 7—9 миллиардов долларов дополнительных расходов в ближайшие пять лет. Если мы пройдем только до половины пути или спасуем перед трудностями, тогда лучше вообще не выступать… Мы должны достичь Луны». Кеннеди назвал срок прилунения американцев – 1970 год.

В 1970 году в США отметили первую годовщину прилунения человека, «величайшая неделя в истории человечества со времен Сотворения мира», – сказал президент Р. Никсон о полете «Аполлона-11». То дела космические, а на Земле, в США можно подвести итоги выполнения того, что в Вашингтоне наметили на 1970 год. И сравнить с эрой до Спутника.

В 1956 году в США было 2918 тысяч, в 1970 году – 7920 тысяч студентов. Расходы на высшее образование увеличились с 3,5 миллиарда до 21 миллиарда долларов, на среднее с 10,9 миллиарда до 40,7 миллиарда долларов. В возрастной группе с 18 – 24 года в 1956 году училось 19,5 процента, в 1970 году – 31,1 процента. Для мужчин в возрасте свыше 25 лет каждый лишний год учебы в школе или колледже оборачивался прибавкой к годовой заработной плате в среднем в тысячу долларов – средняя ежегодная заработная плата такого мужчины с восьмилетним образованием 9 тысяч долларов, окончившего высшее учебное заведение —16 тысяч долларов.

Советский Спутник стремительно поднял американскую науку и интеллигенцию на невиданную в той стране высоту, в считанные годы правящая элита Соединенных Штатов выучилась – в эпоху научно-технической революции первейшая задача правления – развитие интеллектуальных ресурсов общества.

За три тысячи дней администрации Эйзенхауэра Соединенные Штаты израсходовали на военные цели 315 миллиардов долларов, за тысячу дней правления Кеннеди – 167 миллиардов долларов. В годы президентства Кеннеди, сообщил Р. Макнамара:

– увеличилось на 150 процентов количество ядерных боевых головок, повысился на 200 процентов общий мегатоннаж стратегической авиации, находящейся в состоянии боевой готовности;

– на 60 процентов увеличена мощь тактических ядерных сил в Западной Европе;

– стало на 45 процентов больше дивизий в армии;

– на 44 процента увеличилось количество эскадрилий тактической авиации;

– на 75 процентов возросло количество транспортных самолетов и вертолетов;

– произошло 100-процентное увеличение постройки кораблей;

– на 800 процентов расширились части, предназначенные для ведения специальных операций и противопартизанской борьбы.

Администрация Дж. Кеннеди пошла на дальнейшее расширение ракетно-ядерного арсенала США. Теперь, спустя более чем четверть века доступны абсолютные цифры – администрация Д. Эйзенхауэра, которую Дж. Кеннеди поносил как «отставшую» в военной подготовке, увеличила количество ядерных боевых головок в американских арсеналах с 6 тысяч в 1958 году до 18 тысяч в 1960 году. При Кеннеди к 1962 году их накопили 26 500! Дело было не только в количественном увеличении, претерпела резкие изменения качественная сторона: межконтинентальные баллистические ракеты «Минитмэн» на американской территории укрывались в стартовых шахтах под землей. Подводные лодки с атомными двигателями несли ракеты «Поларис». Эти меры имели в виду обеспечить неуязвимость и рассредоточить ракетно-ядерный потенциал США.

Весной 1962 года журнал «Сатердей ивнинг пост» опубликовал чрезвычайно важное интервью президента С. Олсону: «Основная задача большой стратегии Кеннеди, которая сейчас начинает явственно вырисовываться, может быть сформулирована в нескольких словах: цель, которую ставит перед собой Кеннеди, заключается в том, чтобы обеспечить себе «выбор» при том изменившемся положении, с которым столкнулись США. «Выбор» – вот решающее слово. Президент… терпеть не может, когда ему связывают руки. Основная цель большой стратегии Кеннеди состоит в том, что США сами должны выбирать способ ответа, не допуская, чтобы нам навязывали такой выбор. Все вытекающие отсюда принципы стратегии и предназначены для достижения этой цели».

В беседе с Олсоном Кеннеди подчеркнул, что правительство отнюдь не рассматривает эти «силы сдерживания» как пассивный груз арсеналов. Разумеется, говорил президент, «при определенных обстоятельствах мы должны быть готовы к применению ядерного оружия с самого начала, каковы бы ни были последствия, например, в случае великого конфликта в Западной Европе. Однако если придется применить это оружие, важно сохранить контроль над его использованием и гибкость в этом деле, надо иметь выбор». И с замечательной последовательностью президент продолжал: «При известных обстоятельствах мы, возможно, проявим инициативу». Итак, превентивная война?! Разумеется, сразу же за опубликованием интервью П. Сэлинджер от имени Белого дома сделал соответствующие оговорки.

Разбухание ракетно-ядерного потенциала США не вносило качественных изменений в предшествующие военные программы Вашингтона, нашедшие наиболее яркое выражение в доктрине «массированного возмездия». Кеннеди, как и его послевоенные предшественники в должности, вооружался для Армагеддона – уже к исходу президентства в результате полетов У-2 количество целей на территории Советского Союза, подлежавших ядерному уничтожению, повысилось с 3 до 20 тысяч. Но новые ядерные боеголовки, ракеты и прочее ни в малейшей степени не способствовали «повороту течения» – попыткам добиться, не переводя дыхания, изменения хода международных событий в пользу США, о чем неустанно хлопотал президент.

Как писал профессор У. Ростоу: «В начале президентства Кеннеди обстановка, в особенности во внешних делах, мне представлялась следующим образом: наша задача – вкатить автомобиль с плохими тормозами на гору. Машина медленно скользит вниз. Если приложить большую силу, удастся постепенно замедлить сползание и остановить машину. Не ослабляя прилагаемую силу, можно заставить автомобиль двинуться вперед и в конце концов втащить его на гору». Иными словами, ни минуты пассивности – действовать и действовать. Отсюда другая сторона доктрины «гибкого реагирования» – расширение обычных вооруженных сил, в первую очередь специальных контингентов, предназначенных для борьбы с национально-освободительным движением. Введение их в действие, когда и где найдет нужным правительство.

Когда Кеннеди принял бразды правления, американская армия насчитывала11 дивизий и 2 бригады, к 1965 году в результате реализации его указаний Соединенные Штаты располагали 16 дивизиями и 10 бригадами. Резко возросла мобильность частей и соединений, которые за относительно небольшой срок могли быть переброшены в отдаленные районы земного шара.

Разница в подходе к военным делам между администрациями Эйзенхауэра и Кеннеди в этом отношении была разительной. Министр обороны США в середине 50-х годов Ч. Вильсон настаивал: «Мы не можем позволить себе вести ограниченные войны. Мы должны вести только большую войну, и, если вспыхнет вооруженный конфликт, он превратится именно в такую войну». На что Кеннеди возразил: «Мы загнали себя в угол; перед нами выбор – все или ничего, уничтожение мира или капитуляция». На взгляд Кеннеди, решимость и способность США вести ограниченные войны обычными вооруженными силами начисто ликвидируют стратегический тупик.

Мысли эти не принадлежали исключительно президенту, он взял на вооружение идеи, высказанные в конце 50-х годов критиками правительства Эйзенхауэра, а также мобилизовал под знамена своей администрации самих носителей этих идей. Толпы обычно неряшливо одетых профессоров наводнили святая святых – военное ведомство, вызывая отвращение профессиональных военных. «Вместе с другими военными на активной службе или в отставке, – писал в 1963 году бывший начальник штаба ВВС США генерал Т. Уайт, – я глубоко не доверяю этим покуривающим, мудрствующим интеллигентам, наводнившим столицу. Я не верю многим из этих сверхсамоуверенных молодых профессоров, математиков и других теоретиков». Конгрессмен Э. Хеберт, как эхо, отозвался: «Военные имеют годы опыта, видели врага на поле брани… а эти новички из интеллигентских кругов никогда не слышали выстрела». Критика не произвела ни малейшего впечатления ни на Кеннеди, ни на Макнамару, уверовавших в доктрину «гибкого реагирования», созданную теоретиками. Потом станет известным – ревностными служителями ЦРУ.

Личным проектом президента, подсказанным мыслителями описанной разновидности, было чудовищное расширение войск особого назначения, предназначенных для противопартизанских действий. Кеннеди старательно изучал соответствующую литературу. Центр подготовки этих частей – Форт-Брагг, штат Северная Каролина, при Кеннеди достиг внушительных размеров. Аналогичные центры были развернуты в Панаме, на Окинаве, в Южном Вьетнаме и ФРГ. Там обучались не только американцы, но и солдаты союзных США армий.

Президент, дабы поднять боевой дух войск особого назначения, вернул им право носить зеленые береты, отмененные было Пентагоном. «Мне они нравятся, – заявил он. – Мы чем-то должны отличать эти войска. Мой отец носит берет по сей день». Сделав смотр подтянутым головорезам в Форт-Брагге, президент восхитился их выправкой и бравым видом. Немедленно строгий приказ по вооруженным силам: штабным офицерам заняться физподготовкой. Штату Белого дома предписано – каждому спустить по пять фунтов веса.

Кеннеди настаивал, что борьба против национально-освободительного движения должна носить комплексный характер: без учета политической обстановки военные средства окажутся бессильными. Основной путь предотвращения партизанской войны, по его мнению, заключался в «контролировании температуры воды», с тем чтобы рыбы-партизаны не размножались. Для эффективной работы против партизан необходимо укрепить политические, экономические и социальные основы режимов, которые лизали языки пламени партизанской борьбы. Пробным камнем ученой стратегии Кеннеди был избран Южный Вьетнам, на который градом обрушились теоретически безупречные меры. Разработанные теми, кого Д. Халберштам уместно обозвал уже в названии своей книги о войне США против народа Вьетнама «Самые лучшие и умные».

Еще в 1951 году конгрессмен Дж. Кеннеди побывал в этой стране. Вернувшись в США, он в пух и прах раскритиковал французов и высказал здравые мысли. «В Индокитае, – говорил он, – мы связали себя с отчаянными попытками Франции сохранить остатки империи». Он засадил Жаклин за дело – переводить для него с французского книги о Вьетнаме. Разумеется, он почитывал не только переводы супруги, а проглотил массу литературы и подковался теоретически. В речи 9 марта 1954 года он даже высказался за «продолжение войны и доведение ее до победного конца». Но обстановка стремительно менялась – французские колонизаторы оказались на грани банкротства. В 1954 году, когда силы освобождения добивали колонизаторов, в США раздались голоса – необходимо послать в Южный Вьетнам американские войска. Кеннеди стремительно исправил свои взгляды.

Он разгневанно говорил 6 апреля 1954 года: «Я убежден до глубины души, что американская военная помощь в Индокитае, вне зависимости от ее размеров, не может победить…«врага народа», имеющего симпатии и тайную поддержку этого самого народа… Если США односторонне вмешаются и пошлют войска на самый трудный по природным условиям театр в мире, мы окажемся в куда более трудном положении, чем в Корее». Противоречивые убеждения Дж. Кеннеди о Вьетнаме до прихода в Белый дом привели в отчаяние американских исследователей. Как заметил знаток вопроса Т. Дрейпер: «Легкость, с которой можно цитировать Кеннеди против Кеннеди, указывает на опасность и трудность судить о политике того, чей стиль считается важнее его существа» 28. Как бы там ни было, в 50-х годах американские войска не были отправлены в Южный Вьетнам, но поставленная там у власти клика Нго Динь Дьема пользовалась практически неограниченной поддержкой США. Однако антинародный режим, получивший сотни миллионов долларов из-за океана, не смог остановить освободительную борьбу.

Научно-исследовательская группа по Вьетнаму, одна из многих учрежденных Кеннеди, предложила провести в стране широкую программу военных и социальных реформ, гарантируя по завершении их победу через полтора года. В начале 1961 года Кеннеди утвердил ее рекомендации, а в мае в Южный Вьетнам отправился вице-президент Л. Джонсон в сопровождении С. Смита с супругой, сестрой президента Джейн. Вице-президент публично уподобил жалкую марионетку Нго Динь Дьема Уинстону Черчиллю Азии, по государственному обсудил с ним дела, а в Вашингтоне в полном соответствии с мнением начитанного президента доложил: опасность в Южном Вьетнаме исходит не от коммунизма, «а от голода, невежества, бедности и болезней. Мы должны, вне зависимости от применяемой стратегии, вести главное наступление против этих врагов, творчески использовав наши научные и технические возможности».

По наущению американцев Нго Динь Дьем занялся реформами – сотни тысяч крестьян сгонялись за колючую проволоку, создавался пояс «укрепленных деревень». Очередная миссия из США. Глава ее – генерал М. Тейлор, уже на действительной службе, и профессор У. Ростоу явились в Сайгон в конце 1961 года. Выдающиеся деятели не обратили внимания на «реформы», а изучили военное положение. М. Тейлор рекомендовал направить в Южный Вьетнам помогать в войне против патриотов 10 тысяч американских солдат.

Предложение затронуло чувствительные струны в сердце президента: с высот рафинированной доктрины «гибкого реагирования» миссия спустилась на низменную почву – опять солдаты! «Они хотят послать туда американские войска, – заявил он. – Они говорят, что это необходимо для восстановления доверия и поднятия морали… Хорошо! Солдаты промаршируют под барабанный бой, их встретят ликующие толпы, пройдет четыре дня, и все забыто. Тогда нам скажут – давайте еще солдат. Как пьянство. Глоток, опьянел, отрезвел, нужен еще глоток. Война во Вьетнаме может быть выиграна только как их война. Стоит превратить ее в войну белого человека, и мы потерпим поражение, как французы десять лет назад».

Отличные слова! Все понимал президент, по государственному реагировал на события. Только когда он въехал в Белый дом, во Вьетнаме было менее 700 американских военнослужащих, а осенью 1963 года – 16 тысяч. Их именовали «советниками». В 1961 году был убит один «советник», в 1962 году – 32, в 1963 – 71. От «советов» в учебных центрах они очень быстро перешли к участию в боевых действиях.

Практика определенно расходилась с теорией. Если так, рассуждал президент, пусть никто об этом не знает. П. Сэлинджер, которому по долгу службы приходилось иметь дело с прессой, отвел десятки страниц в своей книге рассказу о том, как Дж. Кеннеди затыкал рот журналистам, писавшим с полей боев в Южном Вьетнаме. «Одна история, – отмечал П. Сэлинджер, – особенно взбесила президента. Пришло сообщение, что в бою было сбито восемь американских вертолетов. То было преувеличение, в действительности было сбито пять машин. Но новые сообщения о широком и растущем участии США в войне во Вьетнаме крайне тревожили правительство». Кеннеди поступил просто: инструкцией госдепартамента № 1006 от 21 февраля 1962 года была введена строжайшая цензура на сообщения из Южного Вьетнама.

В январе 1963 года в послании конгрессу Кеннеди выразил надежду на скорый успех в Южном Вьетнаме. Вероятно, его вдохновили результаты новой поездки туда М. Тейлора. Генерал доложил, что обнаружил «подъем громадного национального движения», направленного против патриотов. Весной 1963 года Макнамара подтвердил: «Да, мы миновали критический рубеж во Вьетнаме». А положение в стране складывалось не так, как вещали оптимисты в Вашингтоне. В 1963 году недовольство марионеточным режимом прорвалось в связи с зверскими расправами нгодиньдьемовцев над буддистами. Пришлось срочно менять фронт и американскому правительству.

3 сентября 1963 года Кеннеди заявил: «Я не думаю, что войну возможно выиграть без поддержки народа, и, по моему мнению, правительство в последние два месяца утратило связь с народом». В Южный Вьетнам отправилась новая миссия – генерал морской пехоты Крулак в сопровождении чиновника госдепартамента. По возвращении генерал доложил президенту: все идет отлично, а чиновник сообщил – режим накануне краха. Кеннеди вежливо выслушал обоих и в заключение только осведомился: «Господа, вы побывали в одной и той же стране?» Неразбериха в Вашингтоне нарастала. США истратили к концу 1963 года 3 миллиарда долларов на войну в Южном Вьетнаме, а большая часть страны – в руках партизан.

В Белом доме и правительственных ведомствах размышляли без конца. В Южный Вьетнам съездили Макнамара, группа Гарримана и многие другие. Генерал Ландсдейл дал разумный совет: «Должно быть найдено дело, близкое сердцу народа, поддерживаемое законным правительством, дело, которое притягивает народ больше, чем дело коммунизма… Когда праведное дело найдено и использовано правильно, тогда антикоммунистическая борьба становится народной борьбой». Совершенно правильно, только защита эксплуататоров против народа – никак не «праведное дело». Простая истина так и не проложила дорогу к умам Вашингтона.

На очередном совещании Гарриман пожаловался: «Беда нашего государственного департамента в том, что он всегда недооценивает динамизм революции». «Наша беда, – согласился Гелбрейт, – в том, что мы плохо делаем революции». Маховик американской государственной машины все же раскручивался, в Вашингтоне зрело убеждение, что все беды – от сайгонского режима. Д. Меклин, чья обязанность заключалась в поддержании контактов с высшими южновьетнамскими деятелями, в мемуарах припомнил: однажды ему «приснился сон об американской дипломатической миссии, постепенно осознающей, что она имела дело с правительством рехнувшихся людей». Он проснулся и спросил себя: был ли то сон?

Наяву Дж. Кеннеди, разумеется, в глубокой тайне одобрил рекомендации как госдепартамента, так и ЦРУ убрать, то есть убить Нго Динь Дьема. Американскому послу (при сайгонском режиме Т. Лоджу, телеграммой – А. Гарримана, заместителя государственного секретаря Р. Хилсмена и М. Форрестола (сотрудника штата Белого дома) было поручено сообщить группе южновьетнамских генералов – если они возьмут власть, США признают их правительство.

1 ноября 1963 года в Сайгоне произошел переворот. Нго Динь Дьема с братом убили, власть захватила военная хунта Ван Миня. Конечно, в Вашингтоне встретили известия из Сайгона с постно-благочестивыми физиономиями. Съязвил Д. Меклин: «Утверждать, что США не участвовали в заговоре, равносильно попытке доказать невинность ночного сторожа в банке, который сообщает прославленному взломщику – я отлучусь выпить пивка». Генерал Тейлор был свидетелем, как Кеннеди, узнав об убийствах в Сайгоне, «вскочил на ноги и выбежал из комнаты с выражением потрясения и ужаса, которого я у него никогда не видел». Кеннеди среди своих обвинял во всем ЦРУ, заявив, что «нужно что-то сделать с этими мерзавцами», у них нужно отнять «чрезмерную» власть. Он попытался, наверное неловко, объясниться с кардиналом Спеллменом. В самом деле, было нелегко объяснить, как президент-католик подтолкнул прикончить единоверца.

Выступая в ноябре 1961 года в Вашингтонском университете, Дж. Кеннеди предложил студентам «взглянуть в лицо фактам. США не всемогущи, не всеведущи. В нашей стране всего 6 процентов населения мира, и мы не можем навязать свою волю остальным 94 процентам человечества, мы не можем исправить все несправедливости и одолеть всех противников, и поэтому не существует американского решения всех международных проблем». Президент полагал, что, поскольку США физически не могут побудить мир принять нужные им решения, «политика социального идеализма – единственно возможная дорога истинного реализма для Соединенных Штатов». Разумеется, последнее соображение доверялось узкому кругу лиц, американская пропаганда под бдительным присмотром Кеннеди сочными мазками рисовала идеализированную Америку.

Идеализация носила курьезный характер: Кеннеди строго-настрого запретил изображать США страной, где пышно расцвел капитализм. Помогала статистика. В Индии, считавшей себя «социалистической» страной, на исходе 50-х годов правительство через бюджет распоряжалось 13 процентами национального дохода, в США – 19. Когда информационное агентство США разослало брошюру, где страна уподоблялась гигантской корпорации, народ – держателями акций, правительство – совету директоров, а президент – председателю совета, Кеннеди призвал агентство к строгому ответу. Он всецело разделил мнение Гелбрейта, забившего из Индии тревогу по поводу брошюры: в таком случае нация ошиблась – президентом следовало избрать отца, а не сына из семьи Кеннеди.

Для Латинской Америки Кеннеди 13 марта 1961 года провозгласил программу «Союз ради прогресса». «Давайте вновь превратим Американский континент в громадный источник революционных идей и действий, – с пафосом восклицал президент, – чем воздадим должное творческой энергии свободных мужчин и женщин, показав всему миру пример того, что свобода и прогресс могут идти плечом к плечу». Очень возвышенный призыв, рожденный следующими рекомендациями научно-исследовательских групп:

«Проблема заключается в том, как разъединить неизбежную и необходимую трансформацию в Латинской Америке с политикой силы заморских коммунистических держав» (январь 1961 г.).

«Разработать политику и программу, которые канализируют происходящую ныне в Латинской Америке революцию в надлежащем направлении» (февраль 1961 г.).

Коротко говоря, по мысли Кеннеди, США предстояло откупиться от революции относительно дешево – на десятилетие действия программы «Союз ради прогресса» намечалось истратить 20 миллиардов долларов, что, однако, почти в десять раз превышало всю сумму американской «помощи» Латинской Америке с 1945 года. Официальными целями программы провозглашалось: добиться в этих странах ежегодного прироста промышленной продукции не менее 2,5 процента в год, ликвидировать неграмотность на континенте, провести аграрные реформы и т. д.

В первую годовщину существования «Союза ради прогресса», 12 марта 1962 года, Кеннеди обратился к «людям, имеющим богатство и власть» в развивающихся странах. «Вы,– настаивал президент, – должны возглавить борьбу за коренные реформы, проведение которых только и способно сохранить в неприкосновенности структуру вашего общества. Те, кто делает невозможной мирную революцию, создают неизбежность насильственной революции. Социальные реформы – сердце «Союза ради прогресса».

Другая широко распространенная идея Кеннеди – «корпус мира». Он часто в кругу друзей с откровенной завистью говорил о том, как при социализме концентрируется энергия людей. Взять, например, Кубу, заметил Кеннеди: «В конце каждой недели 10 тысяч учителей отправляются в деревню вести борьбу с неграмотностью. Столь крупные усилия в социальной области привлекательны для желающих служить своей стране». В марте 1961 года был учрежден небезызвестный «корпус мира» – число добровольцев, первоначально определенное в 500 человек, к марту 1963 года удесятерилось.

В конгрессе при утверждении очередного федерального бюджета обычно вспыхивает непристойный спор как относительно общих размеров иностранной помощи, так и о ее целевых назначениях. К концу 50-х годов в американской иностранной помощи подавляющую часть составляла военная или предназначенная на выполнение краткосрочных политических программ. Научно-исследовательская группа, назначенная президентом, доложила ему, обследовав состояние программ при Эйзенхауэре: «Они разрабатывались главным образом как инструмент против коммунизма, а не для конструктивного экономического и социального развития».

Эту узколобую концепцию антикоммунизма никак не разделяло политическое племя Кеннеди. С. Шривер уже продемонстрировал более широкий взгляд на вещи: опираясь на поддержку президента, он провел название «корпус мира», невзирая на возражения ретроградов: «мир» – слово-де, экспроприированное коммунистами. Кеннеди поручил Соренсену и Шлезингеру подготовить программную речь. «Мир, – напутствовал писак президент, – здорово изменился в последние десять лет. Большинство изменений в нашу пользу – национальная независимость и т. д. Представьте мне ваши соображения».

Соренсен и Шлезингер написали проект речи и отправились к президенту. В дверях они столкнулись с гостем Кеннеди – Э. Гувером. Президент не стал представлять их главе ФБР. Когда за главным американским полицейским закрылась дверь, он объяснил: «Не хочу расстраивать мистера Гувера». Вполне понятно. В глазах идейно устойчивого и по причине возраста морально выдержанного руководителя ФБР Соренсен и Шлезингер очень смахивали на смутьянов. Кеннеди просмотрел проект и предложил переписать. Как? Президент встал и направился к выходу.

У дверей Кеннеди остановился: «Напишите новый проект к 5 часам. Мой отец поступал так. Когда ему подавали идею или меморандум, то он бывало скажет – дрянь, ничего не стоит! Его спросят, что ему надо. А он ответит – подумайте сами! И уйдет из комнаты». Зазвонил телефон. Шлезингер снял трубку. Президент из воды, он купался в бассейне Белого дома, отдал ценнейшие указания.

С совместным творением Кеннеди ознакомил мир в речи в Беркли, штат Калифорния. «Глубочайшие тенденции истории, а не яркие события-однодневки, формируют паше будущее. При пристальном рассмотрении оказывается, что решающим фактором нашей эпохи является революция национальной независимости. Эта революция не остановится». Следовательно, складывается мир «разнообразных и независимых государств», который «не только не противоречит американской концепции международного порядка, а… составляет самую суть нашего представления о будущем». Отсюда задача США: «Претворяя в жизнь наши программы помощи, помочь максимально быстрому движению государств вперед на пути истинной национальной независимости».

Речь в Беркли была не только и не столько упражнением в области политической пропаганды. Концепция Кеннеди была громадным шагом от даллесовской доктрины – «нейтралитет аморален». Суть вновь объявленной философии международных отношений сводилась к тому, что, если в мире возникло необоримое стремление к обеспечению истинной независимости, то попытки противодействовать ему гибельны. Коль скоро нельзя совладать с волной национальных чаяний, то нельзя ли оседлать ее гребень? Кеннеди положительно ответил на этот вопрос.

Для теоретиков, выросших в условиях биполярного мира, рассуждения Кеннеди звучали опасным новшеством. Для знавших основные принципы внешней политики заокеанской республики, речь в Беркли вызывала хорошо знакомые ассоциации: собственно, в таком мире жили и действовали США до второй мировой войны. Только в таком мире были пригодны традиционные орудия американской дипломатии – искать выгоду для США в рознях других государств: а если возможно, раздувать конфликты за океанами, добиваясь новой прибыли для Вашингтона. Кеннеди не изобрел пороха, всего-навсего подтвердил правильность испытанных в прошлом и проверенных на прочность методов американской внешней политики. Вероятно, сказалась его начитанность в истории.

Адепт плюрализма в мире, Кеннеди внимательно следил за противоречиями в социалистической системе. То, что противоречия эти подлежали использованию к вящим интересам США, у него сомнений не вызывало, однако выступить с открытым восхвалением политики «баланса сил» политически представлялось затруднительным. Отсюда публично экивоки, стремление уйти от ясных ответов. Вероятно, самые большие откровения были сделаны в интервью 17 декабря 1962 года – президента попросили подвести итог двухлетнего пребывания у власти.

Вопрос: Можем ли мы сделать что-нибудь для оказания влияния на растущий раскол в коммунистическом блоке или мы должны заботиться о нашей части мира, не допускать, чтобы она созрела для коммунистического проникновения?

Президент: Я полагаю, что эти распри, которые усиливаются, являются таким делом, что если мы, следуя вашему предложению, уделим внимание значительной части мира, живущей в ужасающих условиях, некоторым странам Латинской Америки, Африки и Азии, нуждающимся в нашей помощи и поддержке, если мы выполним свою задачу укрепления свободного мира, тогда мы создадим давление, контрдавление наступлению коммунизму, и внутренне под таким давлением судьба коммунизма окажется хуже. Дипломатический язык, однако суть куда как понятна.

В сентябре 1959 года сенатор Дж. Кеннеди произнес примечательную речь в университете Рочестера. В свои президентские годы он как-то застенчиво возвращался к ней по причинам, видным из приводимых ниже извлечений. Сенатор сообщил, что капиталистическая система «со своей уникальной комбинацией государственных усилий и частной конкурентной экономикой является динамичной, прогрессивной и все еще эволюционирующей… Конечно, время от времени она может приостанавливаться или проявлять слабости. Но она способна дать нам необходимую оборону, а также все потребные школы, дома и заводы и в то же время помочь создать обстановку силы и стабильности во всем некоммунистическом мире.

…Речь идет не об атрофирующейся, приходящей в упадок распадающейся капиталистической системе, которой не существует. Мы живем не в умирающей системе, уходящей со сцены, как феодализм несколько столетий назад». Торжествующие нотки в голосе сенатора президент Кеннеди попытался претворить в возрождение капитализма практическими делами и по многим линиям.

Президент Кеннеди любил повторять, что нет ничего страшнее ядерной войны и дефицита платежного баланса. Он даже высмеивал, разумеется не слишком серьезно, утверждения о том, что ядерное оружие необходимо для поддержания государственного престижа. «В сущности, важна лишь стабильность валюты, – говорил он советникам. – Валюта, а не ударная мощь, превратила Францию в фактор на международной арене. Англия имеет ядерные бомбы, однако фунт стерлингов слаб, и поэтому никто не считается с ней. Почему ныне так обходительны с Испанией? У Испании нет термоядерной бомбы, а есть большой золотой запас».

Благополучие платежного баланса определяется состоянием здоровья национальной экономики, которое внушало серьезное беспокойство Кеннеди. Здесь он считал себя компетентным поставить диагноз. В сущности, Кеннеди действительно лучше знал внутриполитические проблемы, хотя силы и время президента отнимала внешняя политика. Обратившись как-то за консультацией к Гелбрейту просветить его по техническим вопросам платежного баланса, президент просил не бояться сложности изложения, ибо «я чертовски много узнал об экономике, занимаясь под руководством Раса Никсона в Гарварде». (Как мы видели, в 1947 году ученик сполна воздал учителю за науку.)

В 50-х годах ежегодный прирост валового национального продукта Соединенных Штатов составлял 2,5 процента. В 1954 и 1958 годах страна пережила серьезные спады производства. В начале 1960 года – вновь застой, к президентским выборам количество безработных увеличилось на 1,2 миллиона человек. На 1961 год экономисты предсказывали экономические затруднения. Время не ждало, если политика «новых рубежей» вообще имела смысл. В феврале 1961 года 8,1 процента занятых оказались без работы.

Кеннеди, проводивший свою избирательную кампанию под лозунгом жертв и дисциплины, дабы возобладать над Советским Союзом, выдвинул цель – добиться ежегодного увеличения национального продукта не менее чем на 5 процентов. «Темпы экономического роста, – настаивал он, – задача помер один в области внутренней политики». Как достичь желанных 5 процентов? В министерстве торговли на всех столах установили таблички: «Что ты сделал сегодня для роста». Вопросы, обращенные к профессорам, не оставались без ответа, но ответы получались самые различные. Утешало, по крайней мере, то, что было из чего выбирать. Кеннеди не был крупным теоретиком и даже не претендовал на ученое звание. С хваткой разумного человека он попытался совместить на практике пестрые теории. Что, объяснял он группе бизнесменов, очень трудно: «Экономический рост начинает напоминать погоду в Вашингтоне – каждый говорит о ней, никто не знает точно, что делать, и единственное утешение – погода не станет хуже».

Как-то президент пригласил на обед видного французского деятеля. Разговор коснулся живучести старых мифов в обновленном мире. «В XIX веке, – заметил француз, – внешним конфликтом в Европе было: республика против монархии. Однако в действительности конфликт сводился к следующему: пролетариат против буржуазии. В XX столетии внешне конфликт предстает так: капитализм против пролетариата. Но мир идет вперед, и в чем же ныне основной спорный вопрос?» Подумав и, вероятно, припомнив внушения Гелбрейта, Кеннеди ответил: «Речь идет о руководстве промышленным обществом. Это проблема не идеологии, а администрации».

Об этом президент говорил и в массовой аудитории. Выступая в мае 1962 года, он подчеркнул, что главная спорная проблема современности «сводится не к глубоким столкновениям в философии или идеологии, а к путям и средствам достижения общих целей… Сейчас речь идет не о великой войне соперничающих идеологий, потрясающей страну страстями, а о практическом управлении современной экономикой. Нам нужны не ярлыки и клише, а серьезное обсуждение сложных и технических вопросов, связанных с тем, как двигать вперед громадную экономическую машину».

Кеннеди и его советники в то время, видимо, верили – за океаном Н. С. Хрущев знает точно, как это сделать. На рубеже пятидесятых и шестидесятых годов он выдвинул «задачу в течение ближайшего десятилетия превратить нашу страну в первую индустриальную державу мира, добиться преобладания над США как по абсолютному объему промышленного производства, так и по объему производства промышленной продукции на душу населения… Я помню, в молодости мы пели: «Наш паровоз вперед лети! В Коммуне – остановка». Теперь же мы и вся социалистическая система двигаемся вперед не на паровозе, а на могучем электровозе. Нет никакого сомнения в том, что наш социалистический экспресс перегонит и оставит капитализм позади. Не те силы у капитализма, не та тяга!»

Эти расчеты основывались на том, что в 1960—1980 годы среднегодовой прирост промышленной продукции в СССР должен был составить 9—10 процентов, а в США не более 2 процентов. Н. С. Хрущев сообщал: «Многие западные политические деятели иной раз говорят:

– В достижения вашей промышленности мы верим, но не понимаем, как вы выправите положение с сельским хозяйством.

Беседуя с ними, я говорил:

– Обождите, мы вам еще покажем кузькину мать в производстве сельскохозяйственной продукции».

Когда ураган речей Н. С. Хрущева подкреплялся успехами советской науки и техники, в первую очередь Спутником, тогда администрация Дж. Кеннеди очень серьезно взялась за дело – не допустить победы социализма в экономическом соревновании с капитализмом. Вашингтон ввел в дело многие и разнообразные меры. В первую голову двинуть американскую экономику.

Теоретики-экономисты в США в то время, грубо говоря, разделились на две школы. Первая из них утверждала, что автоматизация, структурные изменения в экономике приводит к тому, что, как ни парадоксально, возникает нехватка квалифицированной рабочей силы. Новые виды производства требуют постоянного притока обученных рабочих. Достаточное количество таких рабочих не приходит на предприятия, хотя существует «технологическая безработица». Отсюда – замедление темпов экономического роста. Выход – лучшая подготовка рабочих при помощи государства, забота правительства о «районах упадка» и т. д.

Другая школа усматривала беду в недостаточном платежеспособном спросе. Экономисты этого направления настаивали на том, что высокие налоги на предпринимателей замедляют темпы экономического роста, что, в свою очередь, умножает ряды безработных. В результате происходит дальнейшее сужение платежеспособного спроса. Выход – более гибкая фискальная политика: снижение налогов главным образом на предпринимательскую деятельность, не останавливаясь перед ростом государственного долга. За каждым из двух описанных подходов стояли живые люди, убежденно отстаивавшие соответствующие доктрины.

Кеннеди попытался синтезировать оба подхода, назначив министром финансов, председателем совета экономических советников при президенте и директором бюро бюджета людей, придерживающихся различных точек зрения в рамках двух указанных направлений. Он именовал их русским словом «тройка». В первые месяцы его администрации «тройка» выдвинула предложение снизить налоги на предпринимателей. Кеннеди ответил: «Я понимаю необходимость снижения налогов, однако это не очень совпадает с моими призывами к жертвам». Он предвидел политические затруднения – нельзя в самом начале президентской карьеры открыто связать себя с крупным бизнесом.

Пока он пошел по пути, рекомендованному сторонниками структурных изменений. Первая сессия 87-го конгресса приняла законы о развитии отдельных районов, о жилищном строительстве, об увеличении пособий безработным, помощи детям безработных, о повышении минимальной почасовой заработной платы и ряд других. То были структурные реформы, приведшие к дальнейшему укреплению государственно-монополистического капитализма. Организующая роль правительства в экономических делах повысилась. Президент в интересах страны, как он понимал их, требовал от бизнеса дисциплины, дисциплины и дисциплины. Это подготовило серию серьезных конфликтов президента с деловыми кругами.

Еще президент Рузвельт создал совещательный комитет бизнеса, организацию, связывающую министерство торговли с крупнейшими монополиями. К приходу Кеннеди в Белый дом комитет занял особое положение при правительстве, его члены обсуждали втайне с официальными лицами важнейшие экономические проблемы, имея доступ к конфиденциальной информации, отсюда – понятные злоупотребления. Кеннеди приказал положить конец скверной практике. Соответственно его министр торговли Ходжес информировал бизнесменов: «Вы никогда не услышите от меня, что наша страна должна поступить так или иначе, ибо этого желает бизнес. То, что хорошо для «Дженерал моторс», для страны может быть хорошо, а может быть и плохо».

Негодованию некоронованных королей Америки не было предела, они не привыкли подчиняться. Кеннеди счел необходимым отмежеваться от Ходжеса. В августе 1961 года он встретился с руководителями торговой палаты, национальной ассоциации промышленников и комитета экономического развития. Президент в лоб спросил их: «Господа! Правительство считают настроенным против бизнеса. Почему?» Внятного ответа президент не получил. В кругу единомышленников он сокрушался: данный бизнесмен может быть умнейшим человеком, но деловая община в целом не понимает государственных интересов. «Дело в том, что бизнес больше не уверен в себе. Стоит мне сказать что-либо, что расстраивает бизнесменов, они просто увядают. Мне приходится тратить время и энергию, чтобы вдохнуть в них бодрость, иной раз крутыми мерами».

По словам Гелбрейта, «самым важным нововведением в экономической политике администрации Джона Ф. Кеннеди» было давление правительства в пользу стабильности цен и зарплаты. Тем самым Кеннеди надеялся избежать инфляции и достигнуть внушительных темпов роста. Ему в общем удалось договориться с руководителями профсоюзов и заручиться согласием монополистов. Президент предвкушал гармоническое развитие экономики в соответствии с «направляющими» – зафиксированным уровнем цен и заработной платы.

Но оказалось, что он все же плохо знал нравы среды, в которой сам вырос. 10 апреля 1962 года председатель правления «Юнайтед стейтс стил» Р. Блау без предварительной договоренности явился в Белый дом и сообщил о решении повысить цены на сталь на 6 долларов за тонну. Еще не окончилась беседа с президентом, как сталелитейные кампании передали сообщение об этом в прессу. Кеннеди был потрясен. Повышение цен на сталь неизбежно повлекло бы за собой лавину отрицательных последствий – автоматически возросли бы цены на важнейшие промышленные товары, профсоюзы выдвинули бы требования о повышении заработной платы и т. д. Упорядоченный курс, имевший в виду развитие экономики, которая налаживалась с таким трудом, был бы сорван. Вместе с «Юнайтед стейтс стил» выступили еще пять крупных монополий. В холодном бешенстве Кеннеди поклялся проучить зазнавшихся стальных баронов-разбойников – 6 концернов давали 85 процентов продукции сталелитейной промышленности.

Президент, нисколько не заботясь о том, что его слова станут достоянием страны, бросил: «Мой отец всегда говорил мне, что все бизнесмены – сукины сыны. Я не верил этому до сегодняшнего дня». Реплика президента попала в печать. Впервые за 111 лет существования «Нью-Йорк таймс» такие бранные слова появились на ее страницах. На пресс-конференции он уточнил: «Отец имел в виду именно сталелитейные компании и сообщил мне в 1937 году свое мнение, которое я счел необходимым напомнить сейчас… Я процитировал сказанное им и указал, что в этом случае, как и во многих других, он не был полностью не прав». Восторг публики неописуем: выпускник Гарварда отлично владеет лексиконом человека улицы. Через несколько дней в беседе с Соренсеном и Шлезингером президент добавил: «Они действительно банда сволочей. Теперь я говорю это от себя, а не потому, что мне сказал отец».

В считанные часы после опрометчивого визита в Белый дом Блау и К° ощутили тяжесть руки федерального правительства. Министерство юстиции занялось выяснением вопроса, в какой мере решение сталелитейных компаний нарушает антитрестовское законодательство. Агенты ФБР рьяно взялись за дело, поднимая далеко за полночь с постелей интересовавших их лиц. «Методы гестапо», – восклицал председатель национального комитета республиканской партии. Министерство обороны объявило о передаче заказов концернам, не повысившим цены на сталь. Заказ на стальной лист для подводных лодок на 5,5 миллиона долларов, половина которого была намечена для «Юнайтед стейтс стил», целиком пошел компании, сохранившей старые цены. Экономисты быстро подсчитали, что передача правительственных заказов таким компаниям сразу поднимет их долю в национальном производстве стали с 15 до 25 процентов.

На специальной пресс-конференции Кеннеди жестко заявил, что повышение цен на сталь «совершенно неоправданный и безответственный вызов государственным интересам», брошенный горсткой руководителей сталелитейной промышленности, чья жажда личного обогащения превышает чувство ответственности перед обществом. Тем временем юристы по поручению президента засели составлять чрезвычайное законодательство с целью обуздать монополистов. В Нью-Йорке министр труда Гольдберг и доверенный юрист президента К. Клиффорд тайком встретились с руководителями сталелитейных компаний. Клиффорд без лишних слов описал «ужасающее» будущее, уготованное для них. Во время встречи пришло сообщение о том, что одна из компаний, «Бетлехем стил», поднявшая цены, уже капитулировала. Правительство выиграло. Через 72 часа после памятного визита председателя «Юнайтед стейтс стил» в Белый дом сталелитейные компании вернулись к прежним ценам.

Торжествующий Кеннеди повесил в своей приемной карикатуру, появившуюся в газетах в дни схватки с монополистами: бизнесмен сообщает другому: «Мой отец всегда говорил мне, что все президенты – сукины сыны». Последствия конфликта оказались более серьезными, чем предполагал президент. Монополии не простили молниеносной расправы. Опрос летом 1962 года шести тысяч руководителей компаний показал: 52 процента из них считали правительство «резко настроенным против бизнеса», 36 процентов – «умеренно настроенным против бизнеса» и только 9 – «нейтральным». Президент произнес примирительную речь в торговой палате. Ее председатель взял слово после Кеннеди и туманно заметил: «Мы должны помнить, что в других странах диктаторы приходили к власти, используя конституционные методы…» Но, как подчеркивали опросы общественного мнения, в национальном масштабе президент, ограничив монополистов, нисколько не утратил популярности. Эксперт по этому вопросу высказывает предположение, что, выступив против сталелитейных компаний, Кеннеди, собственно, «с ехидцей хотел проверить свою популярность».

Президент никак не мог понять, почему монополии так ополчились против него. Он размышлял вслух: «Нет, мы не воюем с ними. Я не против бизнеса, я готов оказать ему посильную помощь. Посмотрите – целый год я пытался поощрять бизнес, и вот что получил взамен!» В другой раз Кеннеди заметил: «Быть может, следует быть потверже с бизнесом. Я думаю, что так вернее. Когда с бизнесменами обращаешься мягко, они отвечают пинками. Возможно, я буду потверже с ними, и это принесет только пользу». Благим намерениям не суждено было осуществиться. События в деловой жизни выставили борца с монополиями положительно в смешном свете.

28 мая 1962 года произошел резкий спад на нью-йоркской бирже. Перепуганные сторонники ортодоксальных экономических доктрин возвестили – 1929 год грядет! Кеннеди промолчал, а конъюнктура сама собой восстановилась. 29 мая Кеннеди исполнилось 45 лет, в соответствии с волей отца по достижении этого возраста он получил еще 5 миллионов долларов, теперь он «стоил» 15 миллионов долларов. Злополучное совпадение живо напомнило о подлинном месте Кеннеди в американском обществе. Что миллионеру до забот труженика! В анекдоте, со скоростью звука облетевшем страну, было много соли и правды. Джозеф читает заголовок газеты, сообщающей о панике на бирже, и произносит: «Напрасно я голосовал за этого сукина сына».

Вторая сессия 87-го конгресса приняла ряд важных законов, рекомендованных Кеннеди. Среди них был закон с расширении внешней торговли, закон о подготовке людских ресурсов, ограниченный закон о реформе налогообложения. Подготовленный по его указанию обширный закон о снижении налогов вступил в действие уже в президентство Джонсона. Чистая прибыль монополий увеличилась на 15—20 процентов в год, или на 4—5 миллиардов долларов. Президентство Кеннеди ознаменовалось дальнейшим ростом государственного долга. Кеннеди не видел в этом ничего страшного. Он начисто отказался от старой концепции сбалансированного бюджета, рассматривая бюджетный дефицит просто как показатель разрыва между действительными и возможными достижениями американской экономики. Если дефицит есть, то в интересах экономического роста правительство покрывает его увеличением государственного долга, что не препятствует снижению налогов.

Механизм действия этой политики сводился к следующему. Во-первых, дополнительные средства, остающиеся у монополий в результате снижения ставок налогов, шли в производство. Во-вторых, выпуск очередной партии облигаций государственного долга позволял немедленно мобилизовать средства, хранящиеся «в кубышках», и направить их в сферу производства. Поскольку темпы экономического роста резко увеличивались и масса прибыли росла, постольку через определенное, относительно небольшое время даже при сниженных ставках государство получало от налогов сумму большую, чем раньше. Это, в свою очередь, создавало дополнительный стимул для экономического роста. Что до государственного долга, то оп рос абсолютно, однако по сравнению с увеличивавшимся национальным доходом его доля падала.

При вступлении Кеннеди в должность валовой национальный продукт составлял 500 миллиардов долларов, неустойчивый ежегодный рост национального продукта – 2,5 процента. В 1964 году валовой национальный продукт достиг 622 миллиардов долларов, то есть увеличился за его президентство на 25 процентов. Ежегодный прирост составил 5,6 процента.

Администрация Кеннеди была убеждена, что военная и экономическая мощь страны тесно связана с уровнем народного просвещения и высшего образования. С 60-х годов, собственно впервые за всю историю США, федеральное правительство стало оказывать серьезнейшее давление в пользу расширения и улучшения среднего и высшего образования. По самым консервативным оценкам, в трети всех программ Кеннеди по проблемам внутренней политики образование занимало центральное место. Он помнил наизусть и постоянно приводил позорную статистику: только 6 из 10 школьников 5-го класса оканчивают среднюю школу, только 9 из 16 выпускников школы идут в колледжи. По опросам института общественного мнения, 71 процент американцев хотел, чтобы их дети получили высшее образование, но только 51 процент смог материально позволить себе это.

Ежегодно Кеннеди направлял конгрессу послания с предложениями улучшить постановку образования. «Наш прогресс как нации, – подчеркивал он, – не может обогнать прогресса образования. Наши важнейшие ресурсы – человеческий интеллект». Предложения президента представлялись чрезмерно новыми, отпугивали законодателей. С большим трудом в 1963 году удалось провести закон о высшем образовании, по которому в 5-летний период предусматривались ассигнования на большую сумму, чем за предшествовавшие сто лет, строительство 25—30 новых колледжей ежегодно, обеспечение учебными помещениями нескольких сот тысяч студентов, улучшение библиотек и т. д. Но в конгрессе неизменно вычеркивались предложения о государственном обеспечении стипендиями.

Коль скоро не удавалось провести в жизнь широкую федеральную систему материальной помощи студентам, президент шел на различного рода уловки и все же добивался своего. Средства начали притекать через специализированные программы, включенные в законодательство по разным экономическим вопросам. Кеннеди постоянно напоминал, что образование – не самоцель, а средство усиления Соединенных Штатов. Как он заявил в одной из речей перед студентами: «Я не стал бы заимствовать положение из конституции Бельгии 1893 года – человек с высшим образованием имеет три голоса, а не один, по крайней мере, пока в колледжах не будет обучаться побольше демократов… Но я настоятельно требую, чтобы вы применили свои таланты к решению великих проблем нашего времени». При этом он подчеркивал, что улучшение образования, – дело прежде всего федерального правительства, ибо масштабы затеянных реформ громадны. «Мы собираемся с 1960 по 1970 год удвоить количество студентов, поступающих в колледжи. Это значит, что нам нужно построить за 10 лет столько же зданий для колледжей, сколько мы соорудили за предшествующие 160 лет… Мы не можем поддержать нашу промышленную, военную, научную и социальную мощь, не имея хорошо образованных граждан. В этом отношении должно сыграть свою роль федеральное правительство». Расширять образование нужно, ибо «Советский Союз сосредоточил свои усилия на этом».

В начале 60-х годов борьба афроамериканцев за гражданские права достигла новых высот. «Сидячие» демонстрации, походы стали легальными средствами их протеста. Расисты, в первую очередь в южных штатах, ответили террором. Вполне правомерно сравнение массового движения черных, развернувшегося к 1963 году, с другой массовой компанией – движением американских рабочих в 1937 году за создание производственных профсоюзов. Тогда Рузвельт бросил шекспировскую фразу: «Чума на ваши оба дома» (труда и капитала). В 1963 году президент Кеннеди счел необходимым поддержать ряд требований афроамериканцев. Возможно, поэтому негры понесли меньше потерь, чем в наступлении 1937 года американские рабочие.

В речи 12 июня 1963 года Кеннеди, пламенно призывая обеспечить равноправие негров во всех сферах жизни, объяснил, почему это необходимо: «Мы говорим миру и друг ДРУГУ» что живем в свободной стране. Разве это означает, что страна свободна для всех, кроме негров? Что у нас нет второсортных граждан, кроме негров, что у нас нет классовой или кастовой системы, нет гетто, нет расы господ для всех, кроме негров?» Иными словами, президент также видел в обеспечении прав негров не самоцель, а рассматривал это как средство укрепления Соединенных Штатов. Не будет ли такая интерпретация искажением гуманных действий Дж. Кеннеди?

При его жизни в 1962 году увидела свет книга профессора-католика Ф. Ферниса «Коммунизм сегодня: теория и практика». Сама по себе ничем не примечательная, если не считать предисловия кардинала Спеллмена и четких формулировок: книга-пособие для студентов. В разделе «Позитивный антикоммунизм» сказано: «Здоровая экономика внутри страны важна для обеспечения военного и экономического ответа коммунистическому вызову, равно как для поддержания нашего морального духа и морального духа наших союзников. Расовая несправедливость является серьезным препятствием для наших успехов в холодной войне, ибо как в стране, так и за ее пределами она омрачает представление о нас как о стране, обеспечивающей индивидуальные свободы. Мы должны бдительно охранять наши гражданские права…». Здесь и лежат истоки заботы правительства США о неграх, здесь – первопричина усилий Вашингтона, направленных на ускорение темпов экономического роста, улучшение образования!

Однако не сразу и не вдруг Дж. Кеннеди выступил в поход за гражданские права негров, он сделал это только тогда, когда дальнейшее промедление стало невозможным. В предвыборную кампанию Дж. Кеннеди поносил администрацию Эйзенхауэра за то, что она не положила конец расовой дискриминации в строительстве на федеральные средства, для чего «достаточно росчерка пера президента». Очутившись в Белом доме, Кеннеди также не пошел на это. Участники движения за гражданские права пачками слали президенту ручки. Они напоминали. Президент медлил.

Черные, коллективно и индивидуально, стали брать судьбу движения в свои руки. В 1962 году негр Д. Мередит подал заявление о приеме в университет штата Миссисипи, в стенах которого с момента основания в 1848 году учились только белые студенты. Он получил решение федерального суда, признававшего законным его просьбу, и 20 сентября 1962 года в сопровождении судебных исполнителей явился к зданию университета в Оксфорде. У входа толпы студентов скандировали: «Славься, славься, сегрегация!» Губернатор штата Барнетт встретил Мередита у входа и не пустил его в здание. Расисты бросили вызов федеральным властям.

Р. Кеннеди, рубя с плеча, возбудил дело против Барнетта. Губернатору угрожал арест и штраф в 10 тысяч долларов. Президент созвал узкое совещание. Решили связаться по телефону с Барнеттом. Дж. Кеннеди шутливо возгласил, положив руку на трубку: «А теперь, господа, представляю вам губернатора Росса Барнетта». Роберт подхватил шутку: «Валяй, задай ему, Джонни-молодец!» Кеннеди рассмеялся, как бы репетируя предстоящий разговор: «Губернатор! Говорит президент США, не Бобби и не Тедди». Он взял трубку и серьезно попытался побудить Барнетта прекратить обструкцию. Губернатор увильнул от ответа.

Пока в Белом доме забавлялись, обстановка в Оксфорде накалилась. Громадная толпа расистов окружила университет. 500 судебных исполнителей попытались сдержать ее, пустив в дело слезоточивый газ, раздались выстрелы. Сотни людей были ранены, двое убиты. Кеннеди приказал ввести в действие федеральные войска, разогнавшие озверевших расистов. Мередит получил возможность год посещать занятия в сопровождении судебных исполнителей, и год около 500 солдат были расквартированы в университете. Федеральное правительство штыками открыло двери университета для студента-негра, губернатор не пострадал.

Последовали новые вспышки. В начале июня 1963 года в штате Миссисипи был убит негр М. Эверс, близкий друг Мередита. Президент пригласил семью покойного навестить ого в Белом доме. 19 июня Кеннеди направил в конгресс законопроект о гражданских правах. Обычное промедление с принятием. В это время стремительно нарастала популярность лидера борьбы за гражданские права афроамериканцев Мартина Лютера Кинга. Директор ФБР Э. Гувер уже давно ввел в действие против Кинга программу «Коинтелпро», предназначенную для борьбы с иностранной «агентурой».

Воффорд, в то время помощник президента по гражданским нравам, спустя примерно два десятилетия скорбно писал: «под сокращением «коинтелпро», по словам Гувера, крылись усилия «разоблачить, разрушить, направить в другие каналы, дискредитировать или иными методами нейтрализовать» Кинга и его организацию. «Нейтрализовать» – термин, который может означать в тайных операциях убийство». В середине семидесятых расследованием комитетом сената под руководством Ф. Черча были показаны методы «коинтелпро», но, замечает Воффорд, «коль скоро возможности комитета были ограничены сведениями, представлявшимися самим ФБР, очевидно – была освещена лишь вершина айсберга «коинтелпро» против Кинга и едва ли когда-нибудь о ней будет полностью рассказано».

Тогда что спрашивать с президента в 1963 году! Он видел набухавший гнев черных, требовавших положить конец сегрегации в области гражданских прав. Дж. Кеннеди понимал, что иного не дано. А ФБР докладывало президенту: Кинг и его движение связаны с «коммунистами». Разумеется, президент мог бы призвать Э. Гувера к порядку, но вступить в конфликт с ФБР? Немыслимо! Дж. Кеннеди ограничился приглашением Кинга в Белый дом. Побеседовали о пустяках, а затем вывел гостя в сад и там быстро сказал: «Вы под очень тщательным наблюдением ФБР». Помолчал и добавил загадочно: «Если они пристрелят вас, то пристрелят и нас. Поэтому мы просим – будьте осторожны». По утверждению А. Шлезингера, Кинг придал должное значение тому, что президент объяснялся с ним в саду. «Полагаю, что Гувер подслушивал и его», – закончил Кинг.

Черный проповедник внял внушениям президента, потребовав от своих сторонников строжайшего соблюдения порядка. 28 августа 250 тысяч белых и черных приняли участие в походе на Вашингтон, требуя обеспечения гражданских прав. Во главе – М. Кинг. Президент принял руководителей похода и поздравил их. «Страна может гордиться», – заявил он. Законопроект начал трудное восхождение на Капитолийском холме. Он был одобрен в 1964 году.

Лидеры движения за гражданские права упрекали Кеннеди в том, что он не проявлял должной энергии. Он собрал их в Белом доме и объяснил: «Борьба очень серьезна. Вице– президент и я знаем, что будет означать наше поражение. Я видел результаты последнего опроса общественного мнения – процент одобряющих администрацию упал с 60 до 47». Другие подсчеты показали, что законопроект о гражданских правах восстановил против президента 4,5 миллиона белых избирателей, которые отдали ему голоса на выборах 1960 года. Социолог С. Любелл провел выборочное обследование в одном избирательном округе Бирмингема, где в 1960 году Кеннеди имел подавляющее большинство. С тех пор Бирмингем был ареной яростных расовых беспорядков, подавленных с участием федеральных войск. С. Любелл обнаружил, что в округе остался лишь один сторонник Кеннеди. Типичные отзывы о президенте, записанные им: «Он пропихивает негров нам в глотку», «Если его переизберут, Америке конец!».

Летом 1962 года малоизвестный автор Барбара Такман опубликовала книгу «Августовские пушки» об августе 1914 года, когда мир был ввергнут в первую мировую войну. Полное трагизма и безысходности, профессионально написанное исследование завораживало читателей, и среди других президента США. Кеннеди прочел книгу и стал горячо рекламировать ее не только среди своих сотрудников, американских послов и генералов, но вручил экземпляр премьеру Англии Гарольду Макмиллану. Его поразил мастерский рассказ Б. Такман о том, как «затаившиеся «если», ошибки и обязательства первого месяца» повлекли за собой четырехлетнюю драму, потрясшую основы цивилизации.

Заканчивая книгу, Такман писала: «Люди не могли бы выдержать сокрушительной и мучительной войны без надежды, что сама ее чудовищность явится гарантией того, что такая война больше не повторится, надежды, что, когда ее как-то довоюют, будут заложены основы лучшего мира. Как мираж Парижа поддерживал солдат Клюка на марше, так и мираж лучшего мира мерцал за опустошенными снарядами полями и обрубками деревьев, когда-то бывших лесами. Ничто другое не могло придать достоинства или смысла чудовищным наступлениям, когда ради занятия десятка метров или обмена одной залитой водой траншеи на другую гибли тысячи и сотни тысяч людей… Когда наконец война закончилась, то основным из ее многих последствий было разочарование. «Все великие слова отныне ничего не значили для нашего поколения», – написал простую эпитафию Д. X. Лоуренс, подводя итог для своих современников».

Когда Джон Кеннеди читал, перечитывал и рекомендовал другим книгу, давно истлели павшие на полях первой мировой войны, ушло из жизни большинство женщин, оплакивавших их, по и новые поколения жили под дамокловым мечом повой войны. Обращаясь к событиям августа 1914 года, Кеннеди часто пересказывал диалог ушедшего тогда в отставку канцлера кайзеровской Германии фон Бюллова со своим преемником. «Как же все это случилось?» – допытывался первый, а второй отвечал: «Ах, если бы знать!» «Если эта планета, – продолжал Кеннеди, – будет когда– либо опустошена ядерной войной, если останутся выжившие в огне, радиоактивном отравлении, хаосе и катастрофе, то мне не хотелось бы, чтобы один из выживших спрашивал другого: «Как же все это случилось?» – и получал невероятный ответ: «Ах, если бы знать!».

Теоретически Дж. Кеннеди таким образом отлично представлял проблему. А как с практикой, готов ли был он дойти до роковой, безвозвратной черты? Или, другими словами, усвоил ли он мораль любимой книги Барбары Такман «Августовские пушки»? Случай представился вскоре после того как высокопоставленный читатель прочитал и оценил книгу. Осложнилась обстановка в бассейне Карибского моря.

Вашингтонские бешеные по мере роста военной мощи США рвались провести пробу сил. Им не давала покоя Республика Куба. ЦРУ готовило убийство Ф. Кастро, и президент не был в неведении о бесчисленных планах, составленных для этого. Этого мало. Еще в конце сентября 1962 года президент подписал совместную резолюцию конгресса: правительство США преисполнено решимости «воспрепятствовать любыми необходимыми средствами, включая применение оружия, марксистско-ленинскому режиму на Кубе распространять силой или угрозой силы свою агрессивную или подрывную деятельность на любую часть этого полушария». Остров жил в длинной тени угрозы американской вооруженной интервенции.

Во второй половине 1962 года Советский Союз и Куба пришли к соглашению разместить на острове средства обороны (в том числе ракетное оружие и бомбардировщики среднего радиуса действия). 14 октября американские самолеты У-2, совершавшие систематические облеты Кубы, сфотографировали строившиеся позиции для ракет. Около девяти часов утра 15 октября Банди отправился к президенту с увеличенными фотографиями позиций и докладом ЦРУ. Президент в халате, не прерывая завтрака, рассмотрел материалы.

Не отходя от стола, оба государственных мужа согласились, что ВВС США должны немедленно разбомбить позиции. Тут же ЦРУ подлило масла в огонь. «Мои эксперты по ракетам, – писал Р. Клин, тогда заместитель директора ЦРУ по разведке, – заверили меня, что мы видим громадное скопление ядерных ракет, удваивающее количество ядерных головок, которые СССР может обрушить на США». Перед Вашингтоном, заявил Клин, – «кризис». Запросили военных. В Пентагоне после фиаско в Заливе Свиней план вторжения на Кубу постоянно обновлялся. Генералы доложили, что обнаруженные объекты разбить можно, необходимо 500 боевых самолето-вылетов. Кеннеди осведомился: а могут ли быть использованы в ответ ракеты? Военные хладнокровно ответили: через несколько минут после налета еще до подавления объектов ракеты, разумеется, могут стартовать. Сообщение как-то погасило воинственный пыл президента.

В 11 часов утра в кабинете президента собрались высшие руководители нации. Открылось совещание, с небольшими перерывами шедшее до конца недели. Дж. Кеннеди настоял, чтобы обсуждение пошло без него. Группу, занявшуюся вплотную проблемой, назвали исполнительным комитетом совета национальной безопасности. «То было мудрое решение, – заметил Р. Кеннеди. – Люди меняются в присутствии президента, и даже обладающие сильным характером делают рекомендации на основе того, что, как они предполагают, хочет услышать президент». Коль скоро Р. Кеннеди был родным братом президента и, следовательно, опасность деформации его взглядов была минимальной, он возглавил исполнительный комитет.

Обсуждались и взвешивались преимущества различных вариантов эскалации того, что сочли кризисом, – вторгнуться на Кубу; разбомбить ракетные позиции с воздуха; объявить блокаду острова; предъявить ультиматум СССР; никакие реагировать. Хотя президент с самого начала высказался против вторжения или бомбардировки с воздуха, начальники штабов получили указание собрать во Флориде силы, достаточные для проведения крупной десантной операции. В неделю там были сосредоточены 5 дивизий (включая 2 авиадесантные), части морской пехоты. На юго-восточных аэродромах США готовились к действию более 2 тысяч самолетов тактической авиации, почти 200 боевых кораблей крейсировали в Карибском море. Для вторжения подготавливались соединения, насчитывавшие в общей сложности 250 тысяч человек личного состава. Все в обстановке глубочайшей секретности.

Лиц, занимавшихся планированием, строжайше предупредили: создавать видимость того, что в столице не происходит ничего чрезвычайного. Они по-прежнему появлялись на людях, по возможности придерживались расписания деловых встреч и заседаний. В Белый дом проникали с заднего хода, а чтобы служебные автомашины не скоплялись у резиденции президента, высокопоставленные чиновники группами приезжали в одной машине. Как-то из среднего по размерам автомобиля высыпал десяток сотрудников государственного департамента. Кеннеди подал пример, отправившись в политическое турне по стране – в ноябре предстояли очередные выборы в конгресс. Он выступал, как обычно, только в речи в Индианаполисе прорвалась непривычная нотка. Президент осудил «людей, назначающих себя генералами и адмиралами и желающих послать чужих сыновей воевать».

Жили как в тумане, в созданном собственными руками безумии. Вокруг Белого дома «скрытно» патрулировали полицейские машины. Сэлинджер ободрил избранных журналистов – в случае атомного удара они последуют за президентом в укрытие. Куда? Поползли тревожные слухи, что оперативные работники правительственных ведомств будут руководить страной из подземных убежищ. Откуда? Никто не имел представления. Как-то в Белом доме из-за неплотно прикрытой двери журналист подслушал обрывок зловещей фразы: «Убежище под землей, сверху несколько сот футов скалы, там места достаточно, есть кафетерий…».

Тем временем прозаседавшийся исполнительный комитет совета национальной безопасности погряз в спорах. Некоторые, в первую очередь Д. Ачесон, по-прежнему стояли за вторжение и за пять дней заседаний комитета больше всего времени потратили, обсуждая этот вопрос. Р. Кеннеди и Р. Макнамара высказались за средний курс – ввести блокаду. Они предлагали попробовать, не исключая в последующем интервенции. Интеллигентный Э. Стивенсон представил обширнейший политический план: нейтрализация Кубы под наблюдением ООН, включая американскую базу в Гуантанамо, вывод американских ракет «Юпитер» из Турции и Греции, США дают гарантию, что они не будут проводить вторжения на Кубу. Противоречия резко обострились. «Я сам видел, – писал Т. Соренсен, – во время длинных дней и ночей кубинского кризиса, как сокрушающая физическая и умственная усталость могут извратить здравый смысл и реакцию обычно разумных людей». Кеннеди, внимательно следивший за ходом совещаний, наконец решился прекратить словопрения. Сославшись на сильную простуду, он прервал турне и 20 октября вернулся в столицу.

Последнее заседание. Председательствует президент. Военные за удар с воздуха и вторжение. Р. Кеннеди посылает брату записку: «Теперь я знаю, что чувствовал Тодзио, планируя Пёрл-Харбор». Через несколько дней он добавил – США не должны «создавать Пёрл-Харбор наоборот», Д. Ачесон надулся – «совершенно ложная и возмутительная аналогия». А на том заседании Дж. Кеннеди согласился в принципе с программой Стивенсона. Поставили вопрос на голосование: 11 – за блокаду, 6 – за удар с воздуха и вторжение. Президент скорбно заметил, что ясного решения не видно. Кто-то предложил, чтобы все участники совещания написали по меморандуму со своими рекомендациями. Кеннеди поморщился – не надо, если дело провалится, тогда некоторые задним числом будут утверждать, что вот их не послушали. Разошлись в глубоком унынии. Завтрашний день страшил.

Штабные планировщики определенно запугивали правительство. Комитет начальников штабов представил подсчет: залп ракет с Кубы приведет к гибели в несколько мгновений 20 миллионов американцев. Директор ЦРУ Дж. Макоун трагично нашептывал: боевые действия на Кубе окажутся делом очень трудным. «У них там чертовски много вооружения и снаряжения. А выкурить их с гор, как мы выяснили в Корее, будет дьявольски сложно». А на гражданских аэродромах в США смятение нарастало – соединения бомбардировочной стратегической авиации рассредоточивались. Гигантские машины Б-52 с полным грузом ядерных бомб на борту садились на взлетно-посадочные полосы для заправки и краткого отдыха экипажа и вновь поднимались в воздух.

На пять часов вечера 22 октября Кеннеди назначил встречу с лидерами конгресса. Их собирали в страшной спешке. Некоторые прилетали из отдаленных районов страны в военных самолетах, одного конгрессмена буквально выудили из воды – он с лодки ловил рыбу в Мексиканском заливе, когда над ним загрохотал вертолет, сбросивший веревочную лестницу. Правительство стремилось произвести сильное впечатление решительно на всех. Но, напутствуя Шлезингера, отправлявшегося в Нью-Йорк в ООН, Р. Кеннеди от имени президента предупредил: «Мы пойдем на сделку в конце концов, однако теперь мы должны быть абсолютно тверды. Уступки последуют не в начале, а в конце переговоров». И тут же отдал распоряжение госдепартаменту: подготовить срочную программу введения «гражданской администрации» на Кубе после ее оккупации.

Лидерам конгресса он сообщил о намерении ввести блокаду. Последовало шумное несогласие. Сенатор Рассел пронзительно требовал вторжения. Его неожиданно поддержал сенатор Фулбрайт, который в апреле 1961 года был против авантюры в Заливе Свиней. Президент молча слушал. Когда за воинственными законодателями закрылась дверь, он саркастически заметил: «Беда в том, что стоит собрать группу сенаторов, как среди них доминирует предлагающий самую смелую твердую линию. Так и случилось сейчас. Стоит поговорить с ними порознь, как выяснится, что они разумны». Он тут же разрядил атмосферу, обратившись к группе оставшихся доверенных советников: мир следует сохранить, ибо, «надеюсь, вы понимаете, что для всех не хватит места в убежище Белого дома».

В 7 вечера 22 октября Кеннеди выступил по телевидению. Резкая речь изобиловала нападками на Советский Союз. Он заявил, что США введут блокаду Кубы, созывают консультативный совет ОАГ для обсуждения вопроса об «угрозе» Западному полушарию. На следующий день ОАГ вынесла резолюцию: поддержать индивидуально или коллективно блокаду.

23 октября Кеннеди с большой помпой подписал прокламацию о введении с 10 часов утра 24 октября военно-морской блокады Кубы. Он был бледен, серьезен, сдержан, внешне владел собой. Только президент почему-то трижды переспросил стоявшего поблизости техника-осветителя, какое число. Нервы, вероятно, отказывали. От Черного до Карибского моря американские разведывательные самолеты стали следить за курсом советских судов, направлявшихся к Кубе.

Военщина сделала поспешные выводы, решив, что правительство готово на все. Из штаба ВВС США курьер привез разведывательные снимки кубинских аэродромов: самолеты стояли крыло к крылу. Генералы соблазняли президента – считанные бомбы выведут из строя кубинскую авиацию. Президент распорядился провести аэрофотосъемку американских аэродромов. Аналогичная картина. Кеннеди отправил фото в Пентагон, мстительно приписав приказ рассредоточить самолеты. В ООН Э. Стивенсон закатывал глаза в благочестивом негодовании. В Англии Бертран Рассел, уже давно обнаруживший, что Кеннеди «куда хуже Гитлера», телеграфировал президенту: «Ваши действия отчаянны, им нет никакого оправдания, мы не должны впасть в массовое убийство. Прекратите безумие!» В Париже де Голль заявил посланцу президента Д. Ачесону: «В случае войны я – с вами. Но войны не будет».

Но далеко не все в тот момент разделяли оптимизм де Голля. Здравый смысл восторжествовал только в конечном счете, когда в Вашингтоне окончательно убедились, что перед лицом спокойной и твердой позиции СССР обращение к вооруженной мощи – самоубийство. Кеннеди заявил, что, если с Кубы будет вывезено «наступательное оружие» (ракеты и бомбардировщики), США не пойдут сами и не допустят совершения страной, входящей в ОАГ, вооруженной интервенции против Кубы. СССР в ответ заявил о готовности вывезти эти виды вооружения с Кубы. В результате советско-американских переговоров во второй половине октября были достигнуты соответствующие соглашения. США получили возможность визуально наблюдать за вывозом с Кубы ракет и бомбардировщиков. С острова была снята блокада. Человечество, вплотную подведенное Соединенными Штатами к грани термоядерной войны, вздохнуло с облегчением.

Кеннеди заметил: «На этой неделе я, кажется, отработал свою заработную плату». Вашингтонские экстремисты, однако, остались крайне недовольными. Президенту, разумеется не публично, пришлось мучительно долго объясняться. Он открылся Шлезингеру: «Республиканцы будут нападать на нас за то, что мы, имея возможность разделаться с Кастро, вместо этого дали ему гарантию против вторжения. Я попросил Макнамару дать мне примерный подсчет потерь в случае вторжения (оказалось 40—50 тысяч человек)… Происшедший эпизод показал ценность морской и воздушной мощи, вторжение было бы ошибкой, неверным использованием нашей мощи. Однако военные рассвирепели. Им так хотелось вторжения».

Брату пришлось хуже – Р. Кеннеди непосредственно объяснялся с военными. «Один из членов комитета начальников штабов, – вспоминал он, – как-то заметил мне, что он считает необходимым пойти на превентивную войну против Советского Союза. В то памятное воскресное утро, когда русские сообщили, что они вывезут свои ракеты, некий высокопоставленный военный советник заявил мне, что нам нужно в любом случае напасть (на Кубу) в понедельник. Другой считал, что нас каким-то образом предали. Президент Кеннеди был крайне озабочен обнаружившейся неспособностью выйти из ограниченных рамок военной сферы».

Заканчивая в 1967 году книгу о карибском кризисе, Роберт Кеннеди вспомнил, что говорил Джон Кеннеди: «Я не собираюсь следовать курсу, который позволит написать книгу, подобную Б. Такман, на этот раз под названием «Октябрьские ракеты». Это он сказал мне в ту субботнюю ночь 26 октября…».

В начале декабря Дж. Кеннеди указал своим советникам: «Если бы мы вторглись на Кубу… я убежден, что Советский Союз так же стал бы действовать. Он должен был бы сделать это, как поступили бы и мы на его месте. На мой взгляд, у любой великой державы побудительные поводы к действию аналогичны». Официальным лицам Кеннеди запретил проявлять любое ликование по поводу исхода кризиса. В канун Нового, 1963 года он делился мыслями с газетчиками в Палм Бич: «Если мы или они потерпим серьезное поражение, есть вероятность изменения баланса сил… что, возможно, увеличит шансы на возникновение войны». Несколько позднее Кеннеди уточнил: «Каждое поражение несет в себе семена возмездия, если речь идет о достаточно сильном государстве».

Спустя четверть столетия, в марте 1987 года в отеле во Флориде собрались постаревшие деятели администрации Дж. Кеннеди обсудить с современной перспективы кризис в бассейне Карибского моря в октябре 1962 года. Они провели четырехчасовое совещание с историками – 70-летний Р. Макнамара, 77-летний Д. Диллон, 58-летний Т. Соренсен, 69-летний А. Шлезингер, 77-летний Дж. Болл. Участники порассуждали о том, что тогда проблему малообоснованно свели к военной, что чуть не бросило мир в пропасть ядерного всесожжения.

В самом деле, объявил Р. Макнамара, «моя память, может быть, и плоха, но у нас в то время было 5 тысяч ядерных боеголовок… могло ли изменить военное соотношение сил размещение 40 пусковых установок на Кубе? Я не верил в это тогда и не верю ныне… Проблема заключалась не в изменении стратегического баланса». Выяснилось, по словам политолога Р. Гартлоффа, ЦРУ «никогда не подтверждало наличие на Кубе ядерных боеголовок». Да, согласился Макнамара, «Белый дом не имел бесспорных доказательств, что они там были, но нам нужно было быть осмотрительными и действовать так, как будто они были размещены».

На совещании огласили письмо Д. Раска, который спустя двадцать пять лет открыл тайну – оказалось, что президент Дж. Кеннеди в случае отказа СССР вывезти ракеты с Кубы был готов еще на один шаг – предложить через генерального секретаря ООН У. Тана сделать это в обмен на вывоз американских ракет «Юпитер» из Турции. Практическая ценность предложения была ничтожна, в любом случае устаревшие ракеты должны были быть сняты с позиций в Турции. «Но эту уступку не пришлось сделать, к удивлению президента Дж. Кеннеди, Н. С. Хрущев согласился с американскими предложениями».

На совещании всплыли некоторые детали, подтвердившие подстрекательскую роль военщины. Командование стратегической авиации США отдало приказ о приведении всех частей в боевую готовность по радио открытым текстом. Участники просмотрели видеозапись выступления М. Тейлора (сделанную четыре года назад, когда ему был 81 год). Генерал подтвердил, что стоял за военное решение и т. д. Все это детали, принципиальное значение имело напоминание Т. Соренсена: Дж. Кеннеди опасался, как бы не сделали неверных выводов из уроков кризиса и не пришли бы к заключению – «нужно быть твердыми с русскими, и они отступят».

Тогда понятно, почему в дискуссии стариков, описанной с пониманием дела политологом А. Лукасом, «что-то происходило, был подтекст, какой-то танец под самой поверхностью. Частично обсуждение, эхо тайных дебатов во время самого ракетного кризиса – является ли советский вызов преимущественно военным или политическим». В этом же ключе прошло обсуждение теми же людьми в октябре 1987 года кризиса в бассейне Карибского моря в Гарвардском университете. Спустя четверть века пробивается наконец реалистическое понимание мотивов политики Дж. Кеннеди после фиаско военщины в октябре 1962 года.

Летом 1963 года президент Дж Кеннеди посетил Ирландию – продолжение сентиментального путешествия конгрессмена Кеннеди в 1947 году по «Зеленому острову». Он много говорил с ирландцами о пустяках. Но должность обязывает, важна и официальная сторона поездки. Речь шла не об американо-ирландских отношениях, а о проблеме – США и остальной мир. Президент был первым иностранцем, выступившим перед ирландским парламентом, и сказал он о делах, далеко выходивших за пределы острова. Памятуя о недавнем прошлом, Кеннеди попытался бросить взор в будущее. «Хотя пропасти и препятствия разделят нас, – внушал президент, имея в виду большой мир, – мы должны помнить, что нет вечных врагов. Да, враждебность существует, но она не незыблемый закон. Высшая истина наших дней – наша неразделимость как детей бога и наша общая уязвимость на нашей планете».

Возвышенная риторика, продемонстрированная в ирландском парламенте, выросла из очень земной реальности. В 1963 году Кеннеди получил новые доказательства справедливости уже сложившегося у него убеждения – биполярному миру пришел конец. Американская политика должна учитывать множество независимых государств. Это привело бы в отчаяние ригориста Джона Ф. Даллеса, но ободряло реалиста Кеннеди: неизмеримо выросли возможности выбора для Соединенных Штатов, дипломатия возвращалась на принадлежавшее ей по праву достойное место, хотя основополагающий контекст международных отношений – «равновесие страха» – не изменился.

Летом 1963 года Кеннеди предпринял большую поездку по странам Западной Европы. Президент инструктировал помощников, готовивших для него речи: «Следует должным образом признавать тот факт, что Европа считает себя «большим парнем» – европейцы сыты по горло тем, что они рассматривают как американскую привычку выносить односторонние решения о направлении европейской политики и навязывать их, не считаясь с мнением Европы». Так он и выступал в европейских городах.

Разумеется, президент подтвердил верность старым догмам. Во Франкфурте он возвестил: «Соединенные Штаты готовы рискнуть своими городами, чтобы защитить ваши, ибо ваша свобода нужна для защиты нашей». В подобных ремарках было мало смысла, оратор нисколько не верил в мифическую советскую угрозу. В узком кругу перед поездкой за океан он заметил: вся громадная военная подготовка в Западной Европе, включая американскую, ведется в предвидении нападения СССР, что «совершенно невероятно». В мае 1963 года Кеннеди говорил: «Все дискуссии об атомных силах в Европе, в сущности, абсолютно бессмысленны, потому что положение Берлина прочно и Европа в целом хорошо защищена».

Убеждение в этом, а не подновление истершихся клише, отражает суть политики Кеннеди в последние месяцы его президентства. Да, во время поездки по Европе Кеннеди сполна и даже с процентами отдал дань «холодной войне». В Западном Берлине он довел реваншистскую аудиторию до исступления, яростно браня коммунизм, и, даже забыв, что он сын Массачусетса, воскликнул: «Я – берлинец!». Оратор почувствовал неловкость, увидев бурную реакцию слушателей. Но эти выступления необходимо рассматривать в общем контексте политики Кеннеди. И не были ли они искусным маневром, чтобы скрыть направление пробного шара, запущенного президентом накануне выезда в Европу?

Экстремистская западноевропейская голытьба отбила ладони, аплодируя Кеннеди. Просвещенная часть публики проектировала услышанное на его речь, произнесенную незадолго до поездки в Американском университете 10 июня 1963 года. Чрезмерно искушенные усматривали в различии содержания речей в Америке и Европе некий творческий замысел – оратор стремился дать сбалансированное изображение мира, как он виделся ему. Политически грамотные шли дальше: через завесу словесного заградительного огня, поставленную президентом в Европе, они пытались разглядеть – происходившее на его командном пункте, расценивая речь 10 июня как сознательное открытие карт.

«Речь мира», как ее именовали в окружении президента, готовилась долго – с весны 1963 года. Собирались идеи, писался и переписывался текст. Потом, много спустя, выяснилось – написание ее поручили тем, кто был связан с ЦРУ, расправившим крылья после кризиса в Карибском море.

6 июня Кеннеди посетил учения флота, он был на борту чудовищно громадного авианосца «Киттихаук». Днем двухчасовые стрельбы ракет. Спустилась ночь, учения продолжались – президенту демонстрировали ночной взлет и посадку палубных реактивных истребителей. Фантастическая картина открывалась с затемненного мостика, где в кресле сидел президент. Оглушающий рев двигателей, мерцание приборов на мостике, малопонятные команды. Адмиралы показывали президенту товар лицом – слаженный военный механизм. Съежившийся в кресле-качалке президент – во мраке с трудом можно было различить, что он в штатском, – казался совсем лишним на празднике техники войны. Над Кеннеди навис взволнованно-торжественный адмирал, дававший бесконечные пояснения.

Случайно пробравшийся на мостик корреспондент ВВС Алистер Кук, видевший много раз президента, запомнил его лучше всего именно в эту зловещую ночь: «Он мало говорил, просто смотрел на взлетающие самолеты. Он не расспрашивал о происходившем, что так не походило на него, обычно пытливого человека. Адмирал, нагнувшись над креслом, все объяснял и объяснял. Неожиданно президент тихо, с бесконечной усталостью сказал: «Адмирал, извините, больше не могу». Он схватился за ручки кресла и, корчась, неловкими движениями начал подниматься. Это продолжалось не менее минуты, а затем двое офицеров провели его в каюту. Снова спина. Всегда было трудно определить выражение его глаз – юмор или страдание».

С учений флота президент вылетел на Гавайские острова. В дороге туда и обратно доработал «речь мира». Только за день до ее произнесения он разрешил показать текст руководству государственного департамента и министерства обороны.

Собравшиеся 10 июня 1963 года в Американском университете были поражены с первых слов президента. В своей речи он предложил «рассмотреть паше отношение к миру. Слишком многие среди нас считают, что мир невозможен. Очень многие думают, что он недостижим. Однако это опасное, пораженческое убеждение… Я говорю о мире потому, что у войны новое лицо. Тотальная война не имеет никакого смысла в век, когда великие державы могут держать большие и сравнительно неуязвимые ядерные силы и отказываться сдаваться без применения их. Она не имеет никакого смысла в век, когда одна ядерная бомба имеет взрывную силу почти в десять раз больше той, которая была использована всеми союзническими военно-воздушными силами во второй мировой войне. Она не имеет смысла в век, когда смертельные яды, выделенные в результате взаимного применения ядерного оружия, с помощью ветра, воды, почвы и семян перенесутся в самые отдаленные уголки земного шара и к еще не родившимся поколениям».

Нарисовав устрашающую и точную картину последствий всеобщей термоядерной войны, Кеннеди призвал «обеспечить мир не только в наше время, но навсегда». Говоря о том, что сохранение мира зависит от обеих сторон, он указал: «Я считаю, что мы также должны пересмотреть нашу позицию, каждый человек и нация в целом, ибо наша позиция столь же существенна для достижения этой цели, как и их позиция».

Второй тезис, выдвинутый в речи: «Давайте пересмотрим нашу позицию в отношении Советского Союза… Нам, американцам, глубоко отвратителен коммунизм… Но тем не менее мы приветствуем многие достижения русского народа – в пауке и космосе, в экономическом и промышленном развитии, в культуре и отдаем должное его мужеству. Среди многих общих черт народов наших двух стран самая выдающаяся – взаимное отвращение к войне! Среди великих держав наши страны занимают уникальное положение: мы никогда не воевали друг с другом. И ни одно государство в истории битв никогда не пострадало больше от войны, чем Советский Союз во вторую мировую войну. Погибло по крайней мере 20 миллионов человек. Достояние многих миллионов семей сожжено или разграблено. Треть территории страны, включая две трети ее промышленной базы, была превращена в пустыню, то есть, если сравнить с США, это эквивалентно тому, как если бы разрушить часть нашей страны к востоку от Чикаго».

Будущая война, независимо от того, как она разразится, «будет направлена прежде всего против США и СССР. По иронии судьбы, но совершенно бесспорно, две сильнейшие державы мира подвергаются самой большой опасности. Все, что мы построили, все, над чем мы работали, будет разрушено в первые 24 часа». Пока, настаивал Кеннеди, отношения между двумя величайшими державами современности развиваются «по зловещему и опасному циклу, подозрения одной стороны питают подозрения другой стороны, а новые виды вооружения вызывают к жизни контрвооружения»…

Печальный рассказ президента студентам Американского университета и остальному человечеству считают его политическим завещанием. Р. Кеннеди, например, в предисловии к мемориальному сборнику, посвященному речи 10 июня 1963 года, добавляет «личное» замечание: «В течение первых двух с половиной лет своего президентства президент Кеннеди считал величайшей неудачей, что мы не достигли никакого конкретного соглашения с Советским Союзом в сторону уменьшения международной напряженности». По мнению Р. Кеннеди, выступление в Американском университете и последовавшее заключение договора о запрещении испытаний атомного оружия в трех средах были «первым шагом» к смягчению напряженности. Из речи можно сделать и другие далеко идущие выводы, особенно если иметь в виду последовавшую вскоре за ней трагическую смерть оратора. А если представить вещи в должной перспективе, не внося привходящие моменты? К чему звал и чего ожидал президент?

Оп подчеркнул: «Следует помнить, что мы не занимаемся спором, пытаясь нагромоздить спорные истины. Мы не должны распределять бремя ответственности, тыкая указующим перстом». Цель должна состоять «прежде всего в том, чтобы, защищая собственные важнейшие интересы, ядерные державы избегали таких столкновений, когда противник стоит перед выбором: унизительное отступление и ядерная война». Для этого нужно «расширение взаимопонимания между СССР и нами… не рассматривать другую сторону в извращенном и безнадежном виде, не считать конфликт неизбежным, а каналы связи только средством обмена угрозами». Короче говоря: «Вовсе не требуется, чтобы соседи любили друг друга, требуется только, чтобы они были взаимно терпимы». История учит, что вражда между государствами не вечна, «с течением времени и событий часто происходят удивительные изменения в отношениях между ними».

В очень уместной аудитории – перед учащейся молодежью президент подтвердил, что Соединенные Штаты свободны в проведении своей политики. Они готовы, следовательно, составить такие политические комбинации, которые будут соответствовать видам Вашингтона, и не рассматривают узкие рамки «холодной войны» как канал с односторонним движением. Эта философия с трудом доходила до общественности. За неделю после речи в Американском университете Белый дом получил 50 тысяч писем, почти до 30 тысяч были посвящены новым тарифам, вводимым в США. О речи упоминалось примерно в 900 письмах, почти без исключения хвалебных. Президент был раздосадован политической пассивностью.

Летом 1963 года завершились переговоры представителей СССР, США и Англии о запрещении испытаний ядерного оружия в трех сферах – в воздухе, на земле и под водой. Договор был подписан в Москве 5 августа 1963 года. Кеннеди считал его многообещающим началом и выразил готовность ради ратификации договора пожертвовать шансами на избрание президентом в 1964 году. Тяжкой борьбы не потребовалось: 24 сентября сенат 80 голосами против 19 ратифицировал договор. Страна согласилась с оценкой президента: договор – «шаг в сторону разума». К моменту вступления его в силу – 10 октября 1963 года под ним поставили подписи более 100 государств. 17 октября представители СССР и США голосовали за единодушно принятое Генеральной Ассамблеей ООН решение о запрещении вывода на орбиту объектов с ядерным оружием на борту.

В октябре 1963 года Дж. Кеннеди санкционировал продажу крупной партии зерна Советскому Союзу, Л. Джонсон объявил, что продажа пшеницы Советскому Союзу – «самая крупная ошибка во внешней политике за все время пребывания нынешнего правительства у власти». Кеннеди сказал другое: «Это новый обнадеживающий признак, что более мирный мир не только возможен, но и выгоден всем нам».

Любил он, Джон Ф. Кеннеди, рассудительно поговорить о мире на трибуне и в доверительных беседах. Как-то в 1963 году президент США в ходе тридцатиминутной аудиенции таинственному визитеру, помимо прочего, сказал: «Хочу заверить вас, из того, что мне известно об обстановке в Советском Союзе, я более чем знаю о сделанном вами для дела мира во всем мире не только ради Запада, но и ради вашего народа. Если бы было возможно рассказать каждому о ваших усилиях, ваше имя прозвучало бы на весь мир. Вы прекрасно знаете, что мы не желаем зла русскому народу, мы печемся только о мире на земле». Посему человек, к которому прочувственно обращался президент, получил чин полковника сразу двух армий – американской и английской, поочередно облачился в оба мундира, сфотографировался в них и увез фотографии с собой в Москву, где хранил в тайнике.

Очень скоро мир узнал имя собеседника Дж. Кеннеди – в Москве был расстрелян по приговору суда шпион спецслужб США и Англии Пеньковский. Он передавал им секретные сведения, а во время пребывания в командировке в Англии был представлен американскому президенту в Белом доме. Операция заняла 18 часов – тайный перелет из Лондона в Вашингтон и обратно.

То не было проявлением внимания Дж. Кеннеди исключительно к этому шпиону. Сразу после вступления в должность он поразил руководство ЦРУ просьбой показать ему американского «Джеймса Бонда», умеющего убивать. Любопытство президента удовлетворили с лихвой, он уважительно побеседовал с головорезом, поразившим его «мягкими и уважительными манерами» и массивной золотой цепью на жилете.

Руководители ЦРУ вызывали давно глубочайшее почтение Дж. Кеннеди, особенно глава тайных операций ведомства, кем в начале его президентства был Р. Биссел. Мультимиллионер, дерзкий и нередко безответственный деятель, Биссел бесспорно принадлежал к американской элите. Пожалуй, даже входил в ее узкую правящую группу. Прекрасно знавший Дж. Кеннеди Г. Воффорд заметил:

«ЦРУ по просьбе Кеннеди как-то прислало ему на показ в Белый дом агента типа 007, носящего оружие и пьющего мартини авантюриста. Биссел не носил оружия, однако смело применял куда более изощренные средства уничтожения, находился в центре самых опасных авантюр правительства. Биссел больше походил на литературного героя, воображаемого, а не живого, погрязшего в заговорах куда более важных, чем рожденные фантазией любого Джеймса Бонда.

В свой лучший час глава тайных операций ЦРУ походил на Великого инквизитора, созданного воображением Ивана Карамазова. Он стоял во главе тайного ордена, готового заплатить любую цену, вынести любое бремя, преодолеть любые трудности, использовать любую силу, совершить любое преступление ради обеспечения интересов Соединенных Штатов или спасения человечества от коммунизма. Его разведывательные спутники вертелись вокруг земного шара, фиксируя все, что движется, его агенты работали на всех континентах, поддерживая друзей Америки и выступая против ее врагов. Как Испанский инквизитор он вооружился мечом Цезаря, прибегал к лжи и обману, сеял смерть и разрушения, чтобы достичь целей, которые он считал законными. И он бросал вызов моралистам судить его, ибо сам примкнул к тем, кого Достоевский именовал «умными людьми».

Воффорд который раз продемонстрировал, что гуманитарное образование в США скользит по поверхности. Ф. М. Достоевский вложил в уста Смердякова слова об «умной нации» совершенно в ином смысле, чем написано у Воффорда. Но пусть так, пусть по крайней мере в заокеанской республике узнают и таким путем о Ф. М. Достоевском. Главное оп передал – провел аналогию между руководителем американских тайных операций и деяниями Великого инквизитора.

Когда честолюбивые замыслы ЦРУ пошли ко дну в Заливе Свиней, Дж. Кеннеди без труда сообразил, что на замечательном посту не тот человек. «После этого разгрома, – сообщает Воффорд, – президент решил, что Биссел должен уйти, но провел акцию вежливо и уважительно. Он объяснил Бисселу: «Если бы речь шла о британском правительстве, в отставку шел бы я, а вы, высокий государственный служащий, остались бы. У нас не так. В нашей системе правления уйти должны вы с Алленом (Даллесом), а должен остаться я». На публичной церемонии Кеннеди вручил Бисселу высшую гражданскую награду страны – медаль свободы». И так реорганизовал ЦРУ, что практически зарезервировал за собой прерогативы описанного Великого инквизитора.

Английский историограф ЦРУ Дж. Ранели благодушно отозвался в 1986 году о Дж. Кеннеди: «Императив президентства Кеннеди – энергичные, решительные действия… в большей степени объяснялись тем, что он оказался в положении маленького мальчика в кондитерском магазине, не знающего, что делать, когда ему сказали, что он владелец магазина. Раньше отец или богатство и связи семьи давали возможность Кеннеди выпутаться из трудностей». Теперь Дж. Кеннеди, президент, положился на себя, опираясь на дарованные ему расплывчатой американской конституцией права, далеко уйдя за их границы. Д. Халберштам, признанный в США одним из самых авторитетных знатоков президентства Дж. Кеннеди, уместно заметил: «Он был, несмотря на все свои преимущества, все равно очень голоден, хотя располагал всеми дарами богача… Отсутствие голода, возможно, было той трудностью, с которой сталкивались члены семьи Кеннеди позднее, но в начале 60-х голод терзал его» 69. Голод по власти, ее самым темным проявлениям, что олицетворяет ЦРУ.

Директор ЦРУ, назначенный Дж. Кеннеди, Дж. Макоун, миллионер, сколотивший состояние в годы второй мировой войны в судостроительной и авиастроительной промышленности, 16 января 1962 года получил директиву президента, уравнявшую его в правительственной иерархии с государственным секретарем и министром обороны, определив место Макоуна «как главного деятеля правительства, отвечающего за разведку». Дж. Кеннеди очень скоро признал заслуги ЦРУ именно в этой области. «Главный фактор восстановления престижа ЦРУ и активного участия ведомства в политике, – заметил один из его руководителей, Р. Клин, – были заслуги, которые оно оказало во время кубинского кризиса 1962 года».

А оперативную сторону руководства подрывными акциями взял на себя Джон Ф. Кеннеди, действуя в основном через брата. Как заметил Дж. Ранели: «Президент Кеннеди перенес планирование и контроль над тайными операциями в Белый дом, Макоуну оставалось надзирать за сбором информации и анализом… Это изменение (по сравнению с временами А. Даллеса) явилось также результатом растущего признания того, что тайные операции больше не являются чем-то необыкновенным или исключительным, они обычны во внешней политике США и требуют контроля на самом высшем уровне». А получилось из всего этого то, что в рамках операции «Мангуст» – убийства Ф. Кастро – было рассмотрено «тридцать три различных плана сделать «что– то» в отношении Кастро, включая шпионаж, использование вооруженной силы, сгубить с помощью биологических и химических средств посевы сахарного тростника на Кубе».

Операция «Мангуст» была детищем Дж. Кеннеди, а оперативное планирование в ее рамках крепко держал Р. Кеннеди. Разумеется, с годами и десятилетиями участники диких затей постарались подзабыть о том, что они делали в то время. Очень сведущий автор Т. Пауэрс в хвалебной биографии одного из директоров ЦРУ Р. Хелмса с большей долей иронии отозвался о распропагандированных потугах на Капитолийском холме раскопать истину в середине семидесятых: «Можно ли сомневаться в реакции людей Кеннеди и, вероятно, самого сенатского комитета по разведке, если бы какой-нибудь чиновник ЦРУ рискнул без ссылок на документы заявить – кто, по вашему мнению, отдал приказ об убийстве Кастро, рассыльный? Приказ отдали Джон Ф. Кеннеди и его брат Бобби. Если бы впоследствии об этом заявил Хелмс (на мой взгляд, у него были все основания для этого), он бы оказался мишенью не только для самых ядовитых комментариев, но с этого дня был бы навсегда осужден съедать свой ленч в одиночестве».

Да, следы, запутанные уже «людьми Кеннеди», со временем присыпал песок времени. Но если оказалось в конечном счете невозможным навсегда скрыть душевную склонность братьев Кеннеди к организации политических убийств (то, что они не преуспели в описанном случае, вопрос другой), то никакой слой песка забвения не в состоянии сгладить жесткие контуры их грандиозного замысла – мобилизовав все ресурсы США, раздавить Советский Союз под бременем гонки вооружений, тем самым сорвать наши планы экономического и социального строительства, обнародование которых на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов повергло в смятение и панику Вашингтон. Два профессора университета штата Миссури Дж. Кларфилд и У. Вицек, вернувшись в середине восьмидесятых к свершениям администрации Дж. Кеннеди, рассудили: «Кеннеди унаследовал 5 тысяч самолетов, способных нести ядерные бомбы, и приблизительно 1100 ракет, либо уже размещенных, либо находившихся в процессе строительства. Несмотря на то, что президент Эйзенхауэр оставил США достаточно обеспеченными стратегическими вооружениями, администрация Кеннеди – Макнамары более чем удвоила количество ракет «Минитмэн» и увеличило число подводных лодок, несших ракеты «Поларис» с 19 до 41. Основной результат этого – драматическая эскалация гонки ядерных вооружений.

Кажущееся бесцельным наращивание сил объясняют, указывая на важность риторики избирательных кампаний для принятия решений. Согласно этой точке зрения, молодого президента привели к власти его утверждения, что политика Эйзенхауэра поставила под угрозу национальную безопасность. Он особо подчеркивал необходимость ликвидировать ракетное отставание. Он не мог дезавуировать эти заявления сразу после выборов». Профессора пространно и со знанием дела показали, что риторика избирательных кампаний в США не имеет решительно никакого отношения к последующей практической политике, а посему «коль скоро политическая риторика не объясняет решение Кеннеди расширить ракетные силы США, тогда, по-видимому, большую роль сыграли экономические соображения… Белый дом увидел в увеличении расходов на ракеты часть своего замысла увеличить федеральный бюджет и тем самым оживить экономику. Это, однако, никак не доказывает, что Кеннеди, приказав провести это расширение, руководствовался экономическими соображениями. Значительно вероятнее, что играли решающую роль сначала стратегические, а затем политические причины: руководители правительства считали экономическое воздействие программы желанным тонусом, важным и нужным побочным эффектом».

Вот и профессора затрудняются, никак не могут схватить и точно определить цели администрации Дж. Кеннеди. В любом случае никак не сообразят, как «вписать» бешеную гонку вооружений в рациональную политику. Это, разумеется, невозможно. Один из заместителей министра обороны США заметил главному советнику по науке аналогичного министерства в Англии. Цукерману об усилиях администрации Дж. Кеннеди в области ядерных вооружений: «Разве вы не понимаете, что мы собираемся сделать? Сначала нам нужно достаточно «минитмэнов» для уничтожения всех городов России. Потом нам потребны ракеты «Поларис», чтобы взорвать все фундаменты в них на глубину до 10 футов. Затем, когда во всей России воцарится молчание и не останется противовоздушной обороны, нам нужны тучи самолетов, которые сбросят достаточно бомб, которые перевернут всю территорию России на глубину до 40 футов с тем, чтобы предотвратить колонизацию страны марсианами. А на радиацию наплевать».

Американец, разумеется, сардонически объяснил английскому лорду цели строительства, ракетно-ядерных сил при Дж. Кеннеди. Заложенная в них идея – «сверхубийства», причем остаточная радиация погубила бы и США, начисто подрывала самую мысль о войне. Тогда в чем резон безумной гонки вооружений, затеянной Дж. Кеннеди? Принудить нашу страну дать симметричный ответ и в этой области, пустив по ветру планы созидательного строительства. Больше того, разорив нас дотла.

Тем решался и щекотливый вопрос о том, какая система способна на самые высокие темпы экономического роста. При ретроспективном взгляде выглядит все это очень неважно уже по моральным соображениям, но, объясняет американский биограф того президентства Г. Пармет, в том, «что не удалось заставить Кеннеди сделать Гелбрейту, совету экономических советников при президенте и другим либеральным экономистам, с блеском преуспел Хрущев. Советское поведение явилось катализатором громадных военных расходов, ежегодного увеличения их, что в конечном итоге поставило рекорды экономического роста в мирное время». Так Дж. Кеннеди и К° решили проблему экономического соревнования двух систем На свой лад и своими методами они тогда сочли себя в выигрыше.

Джон Ф. Кеннеди к исходу тысячи дней, отведенных ему судьбой на занятие президентского кресла и трибуны, стал популярен в Америке. Появились сильные признаки почитания и всей семьи «замечательных Кеннеди». Ядовитый английский журналист М. Магеридж в либеральствующем лондонском еженедельнике «Нью стейтсмен» с большой долей иронии сравнил американского президента с британским королем. Он писал о возникновении понятия «кеннедизм», которое, «вероятно, станет еще сильнее. Возникает что-то похожее на народную монархию… Читаешь: вся Америка жаждет услышать, что Джеки снова забеременела. Дни рождения и пикники их детей – материал для первых страниц газет. Люди роятся вокруг президента, сжигаемые желанием прикоснуться к нему так, как об этом писал в своих мемуарах герцог Виндзорский… Видимо, такое руководство и нужно в наши дни. Народ хочет восхищаться тем, что презирает, и презирать то, чем восхищается. Когда администрация Кеннеди приобретет наследственный характер, титул наследника, эквивалентный нашему принцу Уэльскому, будет звучать – сенатор от штата Массачусетс».

В августе 1962 года газеты опубликовали срочное сообщение – президент Кеннеди демократически погрузился в море на общем пляже в Санта Моника, штат Калифорния. Несколько дам, не сняв платьев, бросились в море, чтобы приблизиться к кумиру! На следующий день газеты напечатали фотографию президента в плавках, окруженного несметной толпой женщин. Побывавший на месте исторического заплыва фельетонист газеты «Сан-Франциско кроникл» комментировал: «Теперь нам нужно всем вырезать снимок и приклеить на стену. Коль скоро распространилось убеждение, что все мы обязаны слепо верить президенту, давайте глазеть на него. Ибо ничто так не освежает веру в политическое равенство и погрешность нового руководства, как созерцание пупа президента. В конечном счете и у меня есть пупок».

Если отвлечься от газетных гипербол, все же, несомненно, культ личности Джона Ф. Кеннеди возник и укреплялся. Именно культ, который не следует путать с популярностью. Опрос общественного мнения летом 1963 года дал поразительный результат – 59 процентов заявили, что в 1960 году они голосовали за него (такой же опрос летом 1964 года после убийства Кеннеди повысил эту цифру до 65 процентов). Между тем известно, что Кеннеди был «президентом меньшинства»: в 1960 году за него отдали голоса менее 50 процентов избирателей. Люди «подправляли» память.

Большой знаток института президентства проф. Дж. Варне усматривал во всем этом объективные причины. Социологические обследования, проведенные в США сразу после смерти Дж. Кеннеди, показали, что школьники, например, путали должность с человеком, идентифицировали широкие прерогативы президента с возможностями личности. Выяснилось, что для подавляющего большинства американских школьников президент – «лучший человек в мире». По понятной причине, американские книги для детей и юношества «имеют цель увеличить гордость за президента и нашу историю». Это общее замечание, применимое к президентству вообще, в случае с Дж. Кеннеди вдвойне верно, ибо его личные качества получали самое благоприятное освещение средствами массовой информации.

Соратники любовно прозвали его «тигром». Не из страха, а за энергию, независимость суждений, стремительность решений и иногда резкость манер. Он мчался через годы, не останавливаясь и не оглядываясь, весь в работе, в движении. Казалось, что Кеннеди неотделим от политики. А он именовал политическую жизнь «каторгой». Как он отбывал ее, в сущности, не очень здоровый человек, не растратив жизненных сил, оставаясь бодрым и собранным?

Ищут разгадку в продуманном чередовании труда и отдыха президента. Он вставал в 7 часов 15 минут. Завтрак в спальне, ознакомление здесь же со срочными телеграммами, просмотр газет. В спальню вбегали дети, около часа он играл с ними, смотрели телевизор. После 9 часов президент, обычно ведя за руку либо Каролину, либо Джона, отправлялся в кабинет. После полудня – полчаса в бассейне Белого дома. Ленч с Жаклин, затем час дневного сна по примеру Черчилля – в пижаме, в постели. Вторая половина дня в работе, вечером иногда гости, иногда кино, где Кеннеди редко просиживал больше 20 минут. Конец недели – с семьей без посторонних в Хайниспорте, Палм Бич или в загородной резиденции президента, названной при Рузвельте Шангра-Ла и переименованной Эйзенхауэром в Кэмп-Дэвид. Упорядоченный, спокойный режим.

Журналист Хью Сиди, летописец Кеннеди с 1958 года для журнала «Тайм», хорошо знавший его, предлагает несколько иную интерпретацию: «Отделить от деловой личную жизнь Кеннеди журналистам было столь же трудно, как физикам расщепить атом. Во всяком случае, в заурядный день. Правильно утверждение, что он играет в гольф (или играл, пока боли в спине не заставили отказаться от этого) во время работы и работает, играя в гольф. Плавая, он может дать интервью, таких бесед на залитом солнцем дворе или на борту яхт великое множество. Однако эти пресс-конференции столь же важны, как и другие. Он заряжается энергией одновременно с разрядкой. В последние годы у него не было ни минуты отдыха, как понимают отдых большинство американцев. Кажется, что он был вечным двигателем из плоти и крови.

Многие восхищались его энергией. Ответ несложен: поскольку он был очень богат, все заботы, все материальные хлопоты, поглощающие половину или больше времени у менее состоятельных граждан, даже не приходили на ум Кеннеди. Его одежда, его автомобили, его самолеты – все это появлялось как по мановению волшебного жезла. Потребности жены и детей его не заботят. Он хочет поплавать, покататься на яхте, оказаться на юге – все исполняется в мгновение ока. Его сотрудники, журналисты, удивленная публика с трудом представляют, как можно поспеть за ним. Измотанные, они распространяют миф о Кеннеди-сверхчеловеке. Ответ таится в мистике долларов. Когда долларов предостаточно, они окружают человека совершенным обслуживанием, полностью высвобождая ум для работы».

Обладание крупным состоянием сформировало психологию, малодоступную рядовому человеку. Как-то Джон Кеннеди обратился к своему садовнику:

– Передвиньте, пожалуйста, это цветущее дерево, мне хотелось бы видеть его из окна за завтраком.

– Но это обойдется очень дорого!

– Я не спрашиваю – сколько, я прошу передвинуть дерево!

Отношение Дж. Кеннеди к деньгам поражало знакомых. «Они – само собой разумеются, и оп забывает быть при деньгах», – заметил один из них. Обедавшие или ездившие с пим в такси зачастую расплачивались из собственного кармана. Как правило, Джон забывал возвращать эти «мелкие долги», это изумляло и раздражало плативших по счетам.

Жена спросила, какое его лучшее качество. Президент ответил: «Любознательность!» Вероятно, политика интересовала Кеннеди как самое острое проявление духовной жизни человечества. В предисловии к книге Т. Соренсена «Как принимаются решения в Белом доме» Кеннеди писал: «Каждый президент должен смириться с разрывом между желаемым и возможным». Он любил цитировать слова Ф. Рузвельта: Линкольн «был несчастен, ибо не мог получить всего сразу. И никто не может».

Впрочем, одно стремление Кеннеди пытался сполна удовлетворить: страсть к чтению. Видевшие улыбавшегося президента на приемах или трибунах плохо представляли то, что знали семья и близкие друзья. Его самые счастливые часы: удобно устроившись в постели, водрузив на нос роговые очки (он никогда не носил их на людях – мужественный профиль!), президент поглощал книги. Круг читательских интересов Кеннеди был ограничен исторической и политической литературой. Исключение делалось лишь для детективов Яна Флеминга, повествующих о дивных приключениях британского агента Джеймса Бонда. Но и эту «литературу» президент использовал утилитарно. После Залива Свиней он задумчиво спрашивал: «Почему такого не могло бы случиться с Джеймсом Бондом?» Он читал каждую свободную минуту: одеваясь, за едой, в ванне, иногда на прогулке. Читал и запоминал. Кеннеди верил, что возвышение У. Черчилля в значительной степени подготовило овладение литературным языком. Отсюда постоянная забота о собственном стиле, повторные попытки, перечитывая книги Черчилля, доискаться, в чем магия слов. «Рузвельт черпал большинство своих идей из бесед с людьми, – говорил он, – а я – из книг».

Поразительная быстрота чтения – до двух тысяч слов в минуту – приводила к неприятным последствиям работавших с ним. Рано поутру он успевал проглотить множество статей в газетах (владелец газетного киоска, где покупались газеты для Белого дома, с приходом Кеннеди к власти увеличил свой оборот в четыре раза) и имел обыкновение тут же обсуждать их с посетителями. Горе тому, кто несколько раз неловко бормотал, что пропустил ту или иную статью. Проклиная ненасытного чтеца, сотрудники Белого дома стали посещать курсы ускоренного чтения – они прослышали, что сенатор Кеннеди окончил их. Президент послал учиться и Жаклин. Чтобы далеко не ходить, открыли класс в Белом доме.

Семья Кеннеди внесла свой стиль в столичное общество, им старались подражать. Больше не устраивалось роскошных банкетов, на приемах у президента почти не подавалось крепких напитков. Интеллектуальное общение, простота манер и одежды. Все очень скромно. Личный самолет семьи, стоящий несколько миллионов долларов, – не в счет. В Белый дом зачастили художники, писатели, музыканты, а Жаклин потратила немало времени и сил, воссоздавая исторический облик резиденции правителя республики. Первый этаж Белого дома, открытый для посетителей, Жаклин постепенно превратила в неплохой музей, разыскав в подвалах старую мебель, книги, картины. Она издала впервые в США «Путеводитель по Белому дому», за год разошлось свыше 600 тысяч экземпляров.

Президент охотно взял на себя роль покровителя искусств. Он учредил совещательный комитет по делам искусств и вынашивал обширные проекты развития архитектуры, литературы, театра и музыки в США. Американский социолог Л. Мэмфорд нашел, что Кеннеди «первый американский президент, предоставивший искусству, литературе и музыке достойное и почетное место в жизни нации». Разве не сказал сам президент: «Качество американской жизни должно последовать за количеством американских товаров. Страна не может позволить себе быть материально богатой и духовно бедной». В Белом доме устраивались камерные концерты выдающихся музыкантов. Столица загудела – Кеннеди без ума от музыки! Жаклин с готовностью подтвердила: «Единственная мелодия, которую он действительно любит, – «Салют Вождю!», лучше в исполнении духового оркестра.

Интеллигент-президент? Вероятно, да. Ему была свойственна анекдотическая профессорская рассеянность: забывчивость в мелочах, постоянно что-то терялось, вещи оставлялись в отелях. Он прерывал разговор на полуслове и невидящими глазами смотрел на собеседника, мысли витали где-то далеко. Его видели щеголявшим в носках разных цветов, в немыслимых галстуках. Отец, пока был здоров, наслаждался частыми набегами сына-президента на родной дом. Парень не изменился, размышлял старик, «он все еще пишет письма матери, как будто учится в Чоате. А у меня в доме, если ему подвернутся под руку мои новые носки, он стащит их».

Болезнь позвоночника преследовала Кеннеди до конца жизни. Часто он носил корсет, делавший грудь необычайно выпуклой и придававшей мужественность фигуре. Временами он передвигался в Белом доме на костылях. Каждый день приходилось неукоснительно проделывать специальные физические упражнения. Чувство юмора, однако, никогда не оставляло его. С друзьями он по-мальчишески посмеивался над собой в роли президента. По-видимому, больше всего его забавляло, почему великие люди зачастую напыщенны и чопорны, принимают себя всерьез. Ему ничего не стоило во время деловой беседы вскочить, схватить трость и начать размахивать ею как будто он играет в гольф. Изумленным коллегам Кеннеди серьезно объяснил: «С каждым днем я все больше похожу на Эйзенхауэра!» У него была постоянная привычка раскачиваться на стульях, как-то стул сломался, и президент с треском полетел на пол. Новый удар по позвоночнику. Он прочитал первый том мемуаров Эйзенхауэра, немало позабавился. «Выходит, что Айк никогда не ошибался, – заметил Кеннеди. – Когда мы напишем мемуары о пашей администрации, дело будет изложено совершенно по-другому».

Оп чрезвычайно серьезно относился к истории с одной оговоркой: «Во время пребывания президентом он не раз и не два заметил, что история зависит от того, кто ее пишет. Кеннеди, безусловно, разделял мнение Т. Соренсена, отметившего в книжке «Принятие решений в Белом доме»: «Выдумки в большинстве дневников и автобиографий вашингтонских деятелей превосходят только бесстыдство их авторов». В предисловии к этому сочинению Дж. Кеннеди горячо рекомендовал написанное вниманию читателей, представляя Т. Соренсена как своего друга. Только подход к «дружбе» у президента носил узкоутилитарный характер. Как писал с оттенком неудовольствия Л. Шлезингер: «Следует помнить, что он был человеком, наделенным большим даром дружбы, и имел самых различных друзей. Частью этого дара была способность придавать созвездию друзей чувство, что именно данный человек держит волшебный ключик к тайне Джона Ф. Кеннеди, в то время как ни один из них таким ключом не обладал».

Президент иной раз размышлял, чем заняться, когда истекут его полномочия. «Прослужу я один или два срока президентом, – говорил он, – все равно мой возраст будет, так сказать, неудобным, – слишком стар для новой карьеры и слишком молод, чтобы взяться за мемуары». То он намеревался стать редактором, купив газету, например «Вашингтон пост», то вернуться в сенат, а еще лучше основать свою библиотеку при Гарвардском университете. Там он будет жить часть года, учить студентов, организовывать встречи ученых, политиков и государственных служащих для обмена идеями.

В начале октября 1963 года Кеннеди повел переговоры с Гарвардским университетом о передаче под его библиотеку участка земли. Заготовили проект письма, начинавшегося словами: «Когда президент попросит…» Кеннеди потребовал изменить текст: «Разве можно знать, кто будет президентом через год?» Пессимизм, слабо заметный с первого взгляда, не оставлял его. Рестон попытался выпытать, чего он надеялся достичь к концу своей администрации. «Он посмотрел на меня, – записал публицист, – как будто я был ребенком в стране грез. Я попытался еще раз, по-другому: не чувствует ли он необходимости при принятии повседневных решений руководствоваться какой-то определенной целью? Опять неловкая пауза. Только когда я обратился к непосредственным, конкретным вопросам, он оживился, и полилась речь, посыпались цифры».

Личные качества Кеннеди накладывали отпечаток на методы его руководства, но не меняли основного – он отдавал себя до конца служению государству. Президент Кеннеди оставался Джоном Кеннеди в партийной политике, но с почти религиозным трепетом исполнял административные обязанности. Здесь шутки кончались, здесь он не щадил живота своего. Физическая опасность для президента? «Если меня захотят убить, то убьют», – констатировал он. Перед отъездом в Мексику летом 1962 года ЦРУ сообщило президенту, что на него готовится покушение. Кеннеди как раз испытывал серьезные трудности в конгрессе. «Если мне суждено умереть, эта неделя очень подходит», – философски отозвался он.

Прочитав книгу Д. Бишопа «День, когда был застрелен Линкольн», Кеннеди встретился с автором и заметил: «К убийству я отношусь так же, как Линкольн. Любой может обменять свою жизнь на мою».

Нужно служить. Эта мысль постоянно, хотя и в различных вариантах, проходила почти через все его публичные выступления. Незадолго до гибели, принимая почетную степень доктора права от колледжа Амхерст, Кеннеди говорил на торжественной церемонии: «Много лет назад Вудро Вильсон сказал: что хорошего в политической партии, если она не служит великой национальной цели? Что хорошего в частном колледже или университете, если он не служит великой национальной цели? Библиотека, которую сооружают здесь сегодня, сам колледж – все это не просто предназначено дать выпускникам экономическое преимущество в жизненной борьбе. Они это получают. Но в обмен за большие преимущества, дарованные обществом выпускникам этого и других колледжей, они должны признать свою ответственность за государственные интересы… (Они) должны отслужить Великой Республике». Так в 60-х годах Кеннеди развивал идеи Вильсона.

В государственных делах рассеянности как не бывало. Оп запоминал мельчайшие детали и часто ставил соратников в тупик, напоминая о вопросах, о которых, как они полагали, президент начисто забыл. Кеннеди был превосходным слушателем. «Он, бывало, слегка нагнется вперед, – писал Шлезингер, – немного расширив глаза, используя возможность не для того, чтобы высказать собственные мысли, а чтобы вытащить из говорящего все, что может оказаться полезным». Приведя несколько примеров напряженного внимания Дж. Кеннеди к говорившему, Шлезингер заключил: «Таким путем он подробнейшим образом знакомился с проблемами, не раскрывая собственных карт и не давая понять посетителям, о чем он сам думал». Барнс обратил внимание на крайнюю сухость Дж. Кеннеди: «Он никогда не отдается целиком смеху. Он терпеть не может чувствительных сцен дома или на работе… Он, по-видимому, никогда страстно не влюблялся».

Философия государственного правления Джона Ф. Кеннеди наиболее точно может быть определена так: верность конституции, не букве, а существу ее. Он высоко ценил пост президента, как предусмотренный конституцией верховный орган власти. Править должно правительство, никто иной. Входившие в правительство в широком смысле составляли привилегированную касту, могли рассчитывать на твердое заступничество президента. Один из помощников президента оказался замешанным в скандальной истории, попавшей в печать, и пришел каяться в грехах. Кеннеди успокоил его: «Пустяки, я просмотрел досье ФБР, и из них следует, что мы поголовно что-нибудь да натворили». Никто из подчиненных организаций не должен и не может посягать на правящее правительство. Увеличение заработной платы государственному аппарату при Кеннеди явилось материальным осуществлением его взглядов.

Его усилия были направлены на то, чтобы очистить Вашингтон от бюрократического нароста, возникшего в годы «холодной войны». Идеи Кеннеди очевидны: Америка имеет достаточный государственный аппарат, а если возникает некое «невидимое правительство», то это результат неспособности или нерадивости работающих в нормальных конституционных учреждениях. Еще хуже, когда они вместе с невыполненной работой делегируют власть учреждениям, созданным для выполнения специфических, подчиненных функций. Президентство Кеннеди – упорная, не всегда заметная, но неослабевающая война против «невидимого правительства», за утверждение конституционного правления.

Президент должен править, ни с кем не делить власть. Хотя Пентагон вырос в исполинскую империю, Кеннеди подчеркивал, что генералов нужно держать в узде. На этот счет не должно быть никакой неясности. «Наше оружие, – напомнил Кеннеди конгрессу, – должно находиться в конечном счете и во все времена, как в войну, так и в мире, под гражданским контролем». Он ни на минуту не забывал: по конституции президент – главнокомандующий вооруженными силами. Ограничив генералов даже в словах, Белый дом резко сузил возможности военных без предварительной цензуры выступать с политическими заявлениями.

Исполнение обязанностей главнокомандующего доставляло Кеннеди чуть ли не наслаждение. Начальники штабов с первых месяцев пребывания Кеннеди у власти получили директиву: при разработке стратегии и новых систем вооружения не думать о бюджетных ограничениях, тратить, сколько они считают нужным. Кеннеди лично отдал указания о разработке новых видов оружия для частей, предназначенных вести «противопартизанские» операции. В этом отношении он оказался педантичным даже в мелочах: решал выбор нового образца винтовки, примерял специальную обувь для джунглей, постоянно подталкивал министерство обороны, чтобы было закуплено достаточное количество вертолетов для войны во Вьетнаме, и т. д.

Президент прочитал имевшиеся уставы и наставления по ведению «противопартизанской» войны, счел, что они не разрешают всех проблем, и приказал комитету начальников штабов подготовить новые. Было сделано. Не очень доверяя конечным результатам исполнения своих приказаний, Кеннеди хотел видеть все собственными глазами. Он устраивал смотры создаваемым «боевым группам», парады. Перед одним из парадов он распорядился: «Выведите мне дивизию целиком, я должен представлять, что это такое». Комитет начальников штабов отлично знал, что над ним стоит главнокомандующий.

Хотя вице-президент Л. Джонсон был много старше и опытнее президента, его не допустили в кружок доверенных советников Кеннеди. Президент отвел ему главным образом функции представительства – пока Кеннеди был у власти, Джонсон посетил 33 страны, произнес 150 речей. Он практически не имел голоса в государственных делах. Кеннеди даже не использовал Джонсона, что представлялось разумным, для связи с конгрессом. «Меня ни разу не спросили по делам законодательства», – негодовал вице-президент.

Т. Уайт точно описал место Джонсона в системе правительства при Кеннеди: «Джонсон пришел на выборы 1960 года с уже уязвленной гордостью, которая подверглась новым испытаниям за три года его вице-президентства. Отношения вице-президента и штата Кеннеди были холодными, полными подозрительности. Джонсон остался на подступах к власти, преждевременно состарившийся государственный деятель, а в ее твердыне – группа молодых людей, столь же молодых, как он в годы «нового курса», перескочивших через его поколение, экспериментировала с государственной властью, как хотелось экспериментировать ему самому… Удары по самолюбию начинались с самых простых вещей – может ли он ехать во втором автомобиле после машины президента? Может ли он прилететь в Белый дом на вертолете? – и кончались серьезными делами. Один из постоянно сидевших с ним на заседаниях совета национальной безопасности с восхищением вспоминает о дисциплине Джонсона: «Молчалив, внимательно слушает, говорит редко и лишь тогда, когда попросят, только сплетенные пальцы рук в постоянном движении, иногда он сжимает их так, что белеют суставы».

Кеннеди не видел необходимости ломать традицию, вице– президент в США – фигура малозначительная. Единственное изменение: президент приказал, чтобы вице-президент был должным образом подготовлен занять место президента, если оп погибнет в термоядерной войне. Однако Л. Джонсона не слишком информировали по всем текущим государственным делам. Кроме того, Кеннеди, вероятно, считал, что за Джонсоном нужен глаз да глаз. В результате, писал один журналист в 1965 году, «во время пребывания в должности лояльность Джонсона подверглась суровому испытанию. У него было неприятное ощущение, что за ним негласно следят, а его телефонные разговоры подслушивают. Посторонние могли только догадываться, как тяжела была его жизнь и какие мрачные мысли обуревали его по поводу собственного политического будущего».

Кеннедизм как система правления складывался в довольно стройную систему, корни которой питали американские спецслужбы и карательные органы. Слов нет, Дж. Кеннеди поголовно завидовали в политическом мире Соединенных Штатов, завидовали, конечно, по-разному – по доброму и с различными степенями злости. Единодушны были в одном – ЦРУ и ФБР возвели Дж. Кеннеди в Белый дом. «Ни одно правительственное ведомство не вызывало более мрачных подозрений (у Р. Никсона), чем ЦРУ… По словам Эрлихмана (помощник Никсона), он злобствовал как собака по поводу того, что в разведывательном сообществе кадры раздуты, контроль над ним был слишком слаб, и обходилось оно чрезмерно дорого. Однако истинная причина недовольства Никсона носила личный характер – он винил ЦРУ за то, что на президентских выборах 1960 года Джон Ф. Кеннеди нанес ему поражение».

Вознаграждение ЦРУ от президента Дж. Кеннеди последовало. К началу 60-х годов ЦРУ превратилось в гигантского кальмара, придушившего в своих интересах внешнеполитические учреждения США. Бюджет ЦРУ на 50 процентов превышал бюджет госдепартамента (составляя, однако, менее половины расходов на разведку министерства обороны). В ЦРУ работали люди, лучше подготовленные, чем на дипломатической службе. В разведке получали больше, а поскольку А. Даллес отбил попытки маккартистов освободить от «неблагонадежных» его подразделения, аппарат ЦРУ, в отличие от дипломатического, не был деморализован, оставался сплоченным и высоко ценил честь мундира. Работа ЦРУ проходила вне контроля американских послов. Не говоря уже о праве шифропереписки, разведка постепенно создала свою систему авиационной связи и даже собственные боевые части, Во многих американских посольствах было больше работников ЦРУ, чем дипломатов.

Кеннеди, разумеется, не поставил под сомнение проведение подрывной и разветвленной разведывательной деятельности, он просто напомнил, и недвусмысленно, что ЦРУ – только исполнительный орган конституционного правительства. Президент циркулярным письмом американским послам приказал: «Контролировать всю внешнеполитическую деятельность правительства США». То был удар по самодовольной разведке. Выполнение указания президента зависело в значительной степени от личности данного посла. Это очевидно, как очевидно и то, что впервые после второй мировой войны разведчики попали под прямой политический контроль.

Изменения эти были невозможны без участия министра юстиции Р. Кеннеди, которому президент поручил наблюдение за ЦРУ. Р. Кеннеди всецело разделял взгляды президента и внес со своей стороны большую лепту в упорядочение правления и ограничение функций «невидимого правительства». К тому времени более четверти века глава ФБР Э. Гувер взял за правило прямо обращаться к президенту. Хотя Дж. Кеннеди охотно принимал Гувера и взахлеб сплетничал с ним, братья Кеннеди указали Федеральному бюро расследований его место: орган в системе министерства юстиции. Негодующему Э. Гуверу пришлось признать непосредственного начальника – Р. Кеннеди. Гувер в бессильной ярости все возвращался к своей ошибке 1960 года, «по словам Салливана (У. Салливан до 1971 года третий по положению человек в ФБР), Гувер винил себя за то, что Кеннеди стал президентом». Не ослабив ни на йоту систем разведки, контрразведки и политического сыска в выполнении их прямых функций, а напротив, усилив их, президент основательно развенчал героев плаща и кинжала, самозваных сверхпроницательных гениев шпионажа, возомнивших себя выше и способнее всех. Он сбил позолоту, многими слоями облепившую ЦРУ и ФБР, а обе достойные организации с незапамятных времен широко рекламировали себя, и представил их в первозданной наготе исполнительных органов правительства. Не больше.

Интеллигентный Дж. Кеннеди был глубоко убежден, что сумеет куда лучше справиться с руководством шпионско-полицейской работой. Р. Кеннеди по указанию брата четко определил позицию в отношении коммунистического движения в США. Он заявил: «Я думаю, что коммунистическая партия как политическая организация не представляет никакой опасности для Соединенных Штатов. Она не имеет последователей и в течение многих лет игнорируется» в стране. Коснувшись антикоммунистических кампаний сверхбдительности защитников Америки, он сказал, что «они оказывают дурную услугу Соединенным Штатам», крепко высказался против тех, кто «во имя борьбы с коммунизмом сеет семена раздора и недоверия, делает ложные и безответственные заявления не только против своих соседей, но и против мужественных учителей и государственных служащих». Заявления министра юстиции никоим образом не остановили упорядоченной работы ФБР и судебной системы против американских коммунистов.

Рецидивы маккартизма неизменно получали резкий отпор президента. Он очень редко терял контроль над собой на людях, и один такой случай произошел на пресс-конференции, когда репортер осведомился, почему двое «сомнительных» взяты на работу в госдепартамент. Кеннеди потребовал от журналиста «быть готовым подтвердить фактами» свое заявление и безоговорочно взял под защиту обоих. Он реабилитировал ряд лиц, облитых грязью маккартистами, и вернул их на государственную службу. Кеннеди нашел возможность пригласить в Белый дом и обласкать Р. Оппенгеймера.

В президентство Дж. Кеннеди многие высокопоставленные лица в Вашингтоне подозревали, что за ними установлено негласное наблюдение. Сенатор К. Китинг предпочитал весьма серьезные беседы не в служебном кабинете в Капитолии. Э. Стивенсон поверял своей сестре: «Ну прямо как в романе Оруэлла «1984». Большой Брат следит за тобой! Везде кишат шпионы». Психологически и попятно – президент страстно хотел, чтобы «новая граница» была на замке. Сыск – монополия семьи, находящейся у власти, не терпящей постороннего вмешательства, а особенно импровизации дилетантов.

Администрация, вставшая на защиту конституционных форм правления, отнюдь не поощряла критики в адрес президента и его семьи. Сатирик Морт Сал, тогдашний Марк Твен американской эстрады, прославился шаржами на президентов. Эйзенхауэр от всего сердца хохотал, прослышав об очередной шутке в свой адрес. Во время кампании 1960 года Сал сочинял остроты для речей Дж. Кеннеди, а затем переключился на победоносного президента. Очень скоро он получил сверху суровое предостережение. Сал не унялся. Тогда его внесли в «черный список». За год заработок сатирика упал с 400 тысяч до 19 тысяч долларов.

Только в самом близком кругу тогда знали, что и в Белом доме Дж. Кеннеди не оставил привычек женолюба, оставшись в этом отношении имитатором отца. «Джэк научился ряду вещей у отца, – суммирует Г. Пармет, – в том числе, как по-умному вести дела. Продукты своего времени, ни отец, ни сын не относились к женщинам с той серьезностью, которая у них была для мужчин. Барбара У орд (способная публицистка) приблизилась к истине, заметив: Дж. Кеннеди «не нравились образованные интеллигентные женщины. В этом отношении холодность была взаимной». Отец подавал пример как «образовывать» женщин, по сей день в архиве семьи сохранился список книг, которые в 1928 году он приобрел для своей голливудской любовницы Глории Свенсон: «Секс и свет любви», «Психоанализ и любовь», «Искусство любви». Надо думать, Джон горячо соглашался с отцовским вкусом.

Женщин-артисток и секретарш, дам общества и дорогих проституток, близость с которыми Дж. Кеннеди занес в свой актив, вероятно, насчитывались сотни и сотни, хотя «близость» чаще, чем реже занимала несколько минут. При таком размахе, естественно, могли вспыхнуть, но не вспыхнули скандалы – Р. Кеннеди в зародыше умел ликвидировать сенсации, опасные для репутации брата. Но, во всяком случае, потом стало известно, что одной из любовниц президента была Юдифь Кэмбелл (в браке Экснер), которая одновременно обслуживала гангстеров С. Джинкано и Дж. Розелли. Оба, помимо ласк Юдифь, разделяли с Дж. Кеннеди государственную тайну – они обязались по поручению ЦРУ убить Ф. Кастро. За это должны были получить от ЦРУ 150 тысяч долларов.

Конгрессмены Ф. Томпсон и Т. Макдональд также разделяли его политические взгляды и одних и тех же женщин. «Любовь втроем» освежала и интриговала президента. И, конечно, на протяжении двух последних лет жизни Кеннеди в Белый дом в отсутствие Жаклин проскальзывала Мэри Мейер, которая развелась с мужем, тузом в ЦРУ. Через год после убийства президента пристрелили и ее. Разумеется, обо всем этом не писалось при жизни Дж. Кеннеди.

Да, немало запретных тем как при жизни, так и после смерти президента Дж. Кеннеди. «Вот встает проблема личной жизни Кеннеди, – писал А. Шлезингер в 1986 году. – Мы живем в век одержимости сексом… (публицисты) собирают пустые, ничем не подкрепленные слухи, относятся к ним как к установленным фактам и кладут в основу в высшей степени спекулятивного анализа личности. Каждое утверждение любой переспавшей с Джоном Кеннеди принимается как евангельская истина, хотя, если бы хотя бы половина этих утверждений была правдой, у него почти не осталось бы времени на что-либо другое. Некий ученый тактично предложил мне написать продолжение к «Тысячи дней», назвав его «Тысяча ночей»… Эти утверждения, безусловно, содействовали подрыву мифа о Камелоте, не в том смысле, что Камелот прославлен супружеской верностью. Пересмотр Кеннеди зажег в некоторых негодование, граничащее с гневом. Вспоминая о своей наивной и незамысловатой надежде, люди чувствуют, что ими манипулировали, их совратили, предали и бросили. Что, оп одурачил нас? Или мы сами обманулись».

Колоритные похождения Дж. Кеннеди стали широко известны только к середине семидесятых, но эти сведения всегда таили потенциальную угрозу для него, как президента. Стоило, например, распространиться слухам о том, что он числился в «тайном браке» с 1939 по 1953 год, как были сняты фотокопии с «документов». «Расистские организации на Юге и ханжи по всей стране распространяли их тысячами, в одном Массачусетсе по почте разослали по крайней мере 100 ООО экземпляров». Тут выразили «озабоченность» Дочери Американской революции, Католические дочери Америки и даже Бнай Брит. Р. Кеннеди в своем качестве министра юстиции пришлось трудиться в поте лица, чтобы притушить следовавшие одна за другой кампании по поводу «аморальности» президента.

Дальше больше. От морали быстро переходили к политическим делам. Правые организации, как грибы возникавшие в США на рубеже 50-х и 60-х годов, шумно провозглашали, что Кеннеди безнадежен, его невозможно наставить на путь истинный. Зловещие намерения президента, по их мнению, выяснились до конца, когда в 1961 году оп уволил в отставку генерала Э. Уокера, командира американской дивизии, расквартированной в ФРГ. Президент нашел, что проповедь во вверенных генералу войсках крайне правых взглядов несовместима с занятием командной должности. «Общество Джона Бэрча», «Христианский антикоммунистический поход» и иные реакционнейшие организации объявили президента своим противником. По самой консервативной оценке, бюджет экстремистских групп, составлявший в 1958 году 5 миллионов долларов, подскочил до 12,1 миллиона и 14,3 миллиона долларов в 1962 и 1963 годах соответственно.

По адресу президента распространялись сплетни. Многие тысячи американских семей получили размноженное на ротаторе письмо с просьбой прислать деньги на сооружение статуи Кеннеди в Вашингтоне. «Не нужно ставить ее рядом с памятником Джорджа Вашингтона, кто никогда не говорил неправды, и рядом с памятником Франклина Рузвельта, который никогда не говорил правды, ибо Кеннеди не отличает правды от лжи», – говорилось в письме. «Пять тысяч лет назад Моисей сказал евреям: «Возьмите мотыги, садитесь на ослов и верблюдов, и я приведу вас в Обетованную Землю». Почти спустя пять тысяч лет Рузвельт сказал: «Положите мотыги, садитесь на зад, закуривайте «Кемел» – вот ваша Обетованная Земля». Теперь Кеннеди крадет ваши мотыги, бьет вас в зад, поднимает цены на «Кемел» и отбирает Обетованную Землю».

В штате Джорджия в кинотеатре на афише, рекламировавшей фильм по сценарию Донована «ПТ-109», красовалась огромная надпись: «Заходите посмотреть, как япошки чуть-чуть не прикончили Кеннеди». На Юге был необычайно популярен анекдот: Кеннеди вызывает призрак А. Линкольна, чтобы спросить, как быть с гражданскими правами. Призрак отвечает: «Рекомендую отправиться в театр Форда» (где был убит Линкольн). За два года с ноября 1961 года было расследовано тридцать четыре случая угроз убить президента, исходивших только из штата Техас.

Разгул экстремизма в стране побудил публициста Флетчера Нибела и Чарльза Бейли написать политический памфлет «Семь дней в мае» – фантастический роман о попытке военщины произвести фашистский переворот в Соединенных Штатах. Книга нашумела. Кеннеди, прочитав ее заметил: «Я знаю парочку генералов, которые не прочь поступить так», во обеспокоился не на шутку. Позвал своего адъютанта генерал-майора Ч. Клифтона и стал допытываться, где же пребывает таинственный человек с «черным портфелем», в котором находится электронное оборудование. Набрав условный код, президент в мгновение ока может начать ядерную войну. В книге сказано, что он всегда под рукой президента.

– Тут написано, что один из этих людей сидит каждую ночь у дверей моей спальни. Верно?

– Нет, не совсем так, ведь это роман, – слабо оправдывался Клифтон.

– Это меня и беспокоит. Я не встречал у себя дома людей, бродящих по комнатам без моего разрешения. Так где же он?

– Он в служебных помещениях, но поддерживает постоянный контакт с узлом связи Белого дома. Он всегда следует за вами. Он прибежит к вам в жилые комнаты в случае нужды через полторы минуты, даже если не будет работать лифт. Проверено много раз. Конечно, в одну прекрасную ночь он может постучать в дверь вашей спальни, войти и открыть портфель. Тогда вы и обратите на него внимание, ну а мы тут как тут.

Кеннеди поежился – приятная перспектива. Ведь он твердо стоял на своем: президент – единоличный даже не правитель, а хозяин страны. Что бы ни писали о советниках, Кеннеди придерживался мнения: решает в конечном итоге президент. Он отозвался о комитете начальников штабов: «Они советуют, как один мужчина советует другому, стоит ли ему жениться на данной девушке. Не ему жить с ней». В последние месяцы жизни Кеннеди «все чаще говорил об ограниченности власти президента», а он хотел действовать решительно. Сохранилась резолюция Кеннеди относительно одного активного агитатора-республиканца, которая в допустимом перефразе звучит так: «Как бы нам кастрировать его?». Подчиненные, естественно, сочли указание президента за шутку. На практике не все делалось по первому зову и слову.

Осенью 1963 года Кеннеди стал готовиться к избирательной кампании 1964 года. Руководство республиканской партии также было озабочено предстоявшими выборами. В высших советах партии опасались, что осенью 1964 года Кеннеди устроит новый кризис типа кубинского, чтобы гарантировать переизбрание. У страха глаза велики… 12 ноября Кеннеди провел первое совещание, в общих контурах обсудил избирательную стратегию, конечно, не носившую характера дьявольского плана. Много проще. Выяснилось, что неладно в демократической организации штата Техас, ее глубоко разъединила склока. Президент решил сочетать приятное с полезным – объехать Техас, произнести политические речи, а одновременно навести порядок в пришедших в расстройство рядах демократов штата. Он пригласил с собой Л. Джонсона, тамошний уроженец, несомненно, будет полезен в переговорах с местными партийными боссами.

Президент знал, что на Юге к нему не испытывали горячей любви. Правые давно вели злобную кампанию. Еще во второй половине 1961 года внимание Кеннеди обратили на свирепую передовицу в газете Далласа «Морнинг ньюс», в которой утверждалось, что президент – слабый человек, и делался вывод: «Нам нужен для руководства страной человек на коне, а многие в Техасе и на юго-западе считают, что вы оседлали велосипед Каролины». В Далласе поселился ненавистник президента – отставной генерал Э. Уокер, посвятивший свой досуг делу «Общества Джона Бэрча». В конце 1961 года в городе собрался съезд «Национального негодования» – 1800 делегатов драли глотки, понося Вашингтон. Некоему делегату показалось мало, он влез на трибуну и, обращаясь к председателю, провозгласил: «Вы стоите лишь за предание суду Уоррена (председатель Верховного суда США), а я предлагаю – повесить его!»

В конце октября 1963 года Э. Стивенсон приехал в Даллас провести День Объединенных Наций. Бэрчисты устроили контрсобрание. Э. Уокер во все легкие клеймил ООН. Стивенсона освистали и ошикали, при выходе из зала толпа набросилась на него: женщина крепко ударила посла по голове древком плаката, двое смачно плюнули в лицо. Полиция с трудом оттеснила патриотов Уокера. Вытирая лицо носовым платком, Стивенсон вопросил: «Кто они, люди или звери?» Стивенсон и др. по-доброму советовали Кеннеди объехать Даллас стороной. Президент счел, что изменение намеченного и объявленного маршрута сочтут трусостью.

Этот город, стремительно выросший на прибылях от недавно открытых нефтяных месторождений, – деловой центр Восточного Техаса. Население его перевалило за 600 тысяч жителей, преимущественно это были конторские служащие. Город без значительного рабочего класса, без старой интеллигенции. Финансовая олигархия, верховодящая делами в Далласе, культивировала идейные ценности Техаса середины XIX века – оголтелых всадников в сомбреро, пьющих, стреляющих с маху и спешивающихся, чтобы отравить правосудие собственными руками. Их энергию поглощали бескрайние прерии, искусственно возрожденный культ старины создал истерическую обстановку в каменных джунглях современного города. Свобода нравов вылилась в разнузданную преступность, в Далласе на тысячу жителей случалось в два раза больше убийств, чем в среднем по стране. За 1963 год к 7 ноября в городе уже произошло 98 убийств.

Правые готовили президенту «радушный» прием. Единомышленники генерала Уокера тайком отпечатали 5 тысяч листовок, составленных по образцу полицейского объявления о розыске преступника. На них было фото Кеннеди в профиль и анфас. Подпись гласила: «Разыскивается изменник. Нужно поймать этого человека за изменническую деятельность против США». За день до приезда Кеннеди листовки разбросали по городу. Трое известных богачей города пожертвовали 1500 долларов и откупили страницу в даллаской «Морнинг ньюс» для помещения беспримерного объявления.

Утром 22 ноября на пути в Даллас Кеннеди доставили пахнущий типографской краской номер «Морнинг ньюс». Целую страницу занимало объявление в траурной рамке от имени «граждан Далласа, мыслящих по-американски». Заголовок гласил: «Добро пожаловать, мистер Кеннеди, в Даллас». И далее следовал ряд вопросов: почему Кеннеди «отказался от доктрины Монро в пользу духа Москвы?» Почему внешняя политика США «деградировала до того, что ЦРУ составляет заговоры в целях кровавого избиения верных антикоммунистических союзников Америки?» Почему Кеннеди «приказал или разрешил своему брату Роберту… быть мягким в отношении коммунистов, их попутчиков и ультралевых в Америке и разрешил ему преследовать лояльных американцев, критикующих его»? Почему глава американской компартии Гэс Холл «хвалит почти все ваши политические меры и заявил, что партия одобряет и поддерживает ваше переизбрание»? И так далее, все в том же духе. Кеннеди с глубоким отвращением отбросил газету. «Как могут печатать такие вещи?» – спросил он.

С точки зрения блюстителей порядка Далласа, все это не выходило за рамки законности. В 7 часов с небольшим утра на экране местного телевидения появился благообразный пожилой начальник полиции города Керри. Он сообщил согражданам, что к ним прибывает президент, и просил их «любезно» информировать полицию о лицах, которые в связи с визитом высказывают резкие суждения о Кеннеди или готовятся организовать бурные демонстрации. Керри подчеркнул, что городские власти в этот день стоят за соблюдение порядка.

Последняя остановка перед Далласом, самолет президента приземлился в Форт-Уорс. Тысячная толпа перед отелем. Президент вышел, дружные аплодисменты. Улыбающийся Кеннеди извинился, что он один: «Миссис Кеннеди организуется, – дружески сказал он, – а это требует времени. Но она выглядит лучше после этого, чем мы». Смех. Президент коротко рассказал о самом интересном: неделю назад он видел ракету «Сатурн». В декабре США «запустят самую мощную ракету в истории, что впервые обеспечит нам первое место по сравнению с Советским Союзом».

Теперь в Даллас. По пути Кеннеди затеял разговор с Жаклин и К. О’Доннелом о значении охраны президента. Агенты могут лишь прикрыть его от буйной толпы, сказал Кеннеди, «но если кто-нибудь в самом деле серьезно захочет убить меня, сделать это нетрудно: достаточно забраться с винтовкой с оптическим прицелом на высокое здание, и никто не сможет защитить жизнь президента». В самолете он пытался выяснить мнение спутников о генезисе скверных настроений в Далласе. Сошлись на том, что виновата постоянная обработка жителей правыми.

Сели на аэродроме у города. На летном поле – Л. Джонсон, приземлившийся несколькими минутами раньше. Конгрессмен Г. Гонсалес, продолжая разговор в самолете, пошутил: «Ребята, рискую. Я не надел стальной жилет». Разместились по автомобилям, и к городу. Впереди множество мотоциклистов и две полицейские машины. В открытом автомобиле на заднем сиденье – Кеннеди с Жаклин, на откидных – губернатор штата Коннэли с супругой. За рулем агент секретной службы, рядом еще один, поддерживающий связь по радио. Автомобиль президента сопровождают четыре мотоциклиста. Вплотную за ним машина с охраной – восемь человек. Затем машины вице-президента и его охраны, спецмашина с мощной радиоустановкой, автомобили с журналистами и местными деятелями. Кавалькаду, растянувшуюся на километр, замыкали полицейская машина и мотоциклисты.

Въехали в город, группы людей на улицах довольно сдержанны, президент улыбался, помахивал рукой. Заметив, что какой-то парень высоко поднял плакат с громадной надписью «Кеннеди, убирайся вон!», он обратился к губернатору: «Видишь, Джон, я встречаю такие плакаты везде». Тут он обратил внимание: Жаклин надела темные очки, президент всегда полагал, что они портят внешний вид. Не переставая улыбаться, он процедил: «Сними очки!» Жаклин поспешно повиновалась…

Ближе к центру, народу побольше, мелькают приветливые лица. Жена губернатора повернулась: «Г-н президент, вы не можете сказать, что Даллас не любит вас». Он ответил: «Это совершенно очевидно». Выехали на площадь, справа – громада книжного склада. Кортеж замедлил ход, машина президента ползла со скоростью 15 километров в час – приближался поворот. Было 12 часов 30 минут.

В этот момент раздался звук откуда-то справа и сзади, который в автомобиле президента и вокруг него приняли за выхлоп мотоцикла. Кеннеди схватился руками за шею и простонал: «Боже мой, я ранен». Еще выстрел, захрипел, заваливаясь набок, губернатор, сидевший впереди президента; третий выстрел, пуля снесла часть черепа президента. Жаклин попыталась было выскочить из машины, встала на заднее сиденье. Подоспевший агент прижал ее к сиденью и прикрыл своим телом, раздробленная голова опустилась ей на колени, кровь залила платье и чулки женщины, пропитала букет роз. Водитель с бешеной скоростью – до 130 км – погнал машину в госпиталь.

В машине вице-президента охранник, едва прозвучал первый выстрел, с быстротой молнии перескочил на второе сиденье, прижал вице-президента и уселся на него. Автомобиль Джонсона стремительно последовал за машиной президента. С места действия исчезли все сотрудники секретной службы. Остались галдящие, перепуганные зрители – часть из них лежала ничком – и бестолково метавшиеся полицейские. Сумятица нарастала – какой-то водитель включил сирену.

На пятом этаже здания книжного склада в окне как раз под тем, из которого раздались выстрелы, торчали головы троих рабочих-негров. Винтовочные выстрелы протрещали прямо над ними, зеваки слышали даже звон гильз, падавших на пол. Они переглянулись, один неуверенно начал: «Кто-то стрелял в президента»… Другой оборвал его нецензурной бранью, и все трое разбежались – не ловить убийцу, а спасаться куда глаза глядят.

Кеннеди, доставленный в госпиталь через 5 минут после ранения, скончался, не приходя в сознание. Смерть президента зафиксирована в 13 часов. Жаклин выкурила сигарету, другую. Ей предложили сменить окровавленную одежду, она отказалась: «Пусть они видят, что натворили!» Она повторяла эту фразу 22 ноября еще и еще.

В небольшой палате, поблизости от операционной, где умирал Кеннеди, ожидал Л. Джонсон. В палату тенью проскользнул офицер, обязанность которого быть постоянно под рукой у президента. В руках офицера пресловутый «черный портфель». В 13 часов 20 минут Л. Джонсону доложили – президент скончался. Он задержал сообщение об этом. «Нужно подождать, – сказал Джонсон. – Давайте выберемся отсюда».

Вскоре после 13 часов министр обороны Р. Макнамара приказал американским войскам в стране и за рубежом поддерживать высшую боеготовность.

В полицейской машине, пригнувшись ниже окон, Джонсон приехал на аэродром. Вслед за ним на санитарной машине доставили гроб с телом Кеннеди и погрузили в президентский самолет. Жаклин, забрызганная кровью, ни на секунду не отходила от гроба. Из Вашингтона тут же посоветовали JI. Джонсону, не вылетая из Далласа, принять присягу президента. Местный федеральный судья Сара Юз в 14 часов 38 минут в самолете президента, всхлипывая, привела Джонсона к присяге. Две женщины стояли рядом с ним – Жаклин, по-прежнему в пропитанной кровью одежде, и его жена. Л. Джонсон стал 36-м президентом США. Спустя несколько минут самолет взлетел, увозя нового президента и тело прежнего. Джон Ф. Кеннеди, живой и мертвый, пробыл в Далласе менее трех часов.

Жаклин, хватив две стопки виски, сказала: «Похороны по образцу погребения А. Линкольна». Она вспомнила, что в Белом доме есть книжка с гравюрами, по ним можно скопировать ритуал. Уже в 15 часов 20 минут радиостанции НБС сообщили: «После первого шока секретариат Кеннеди начал методически очищать его кабинет – убраны семейные фото, сувенир ПТ-109. Готовятся к прибытию нового президента».

Своей чередой прошли расследования, ожесточенные споры по поводу обстоятельств убийства Дж. Кеннеди, а в ноябре 1963 года многие страны выразили соболезнование американскому народу, потерявшему президента. На похороны Кеннеди 24 ноября в Вашингтон прибыли официальные лица из различных стран, среди них была советская делегация.

Похороны были проведены четко, по-военному. Сказалась выучка специальной части. Вот уже неделю в Форт-Майерс, штат Вирджиния, капитан Р. Клой муштровал своих солдат. В середине ноября ожидали, что вот-вот скончается бывший президент Г. Гувер, и ему готовили похороны. Пригодилось для Кеннеди.

Страна оделась в траур. А в Далласе школьники бурно аплодировали, узнав, что президент мертв. В США было сделано немало, чтобы увековечить память Дж. Кеннеди, за исключением штата Техас. Там провалили предложение назвать школу для умственно отсталых людей именем погибшего президента. Владелец похоронного бюро в Далласе, предоставивший гроб для покойного президента стоимостью в 3900 долларов, больше года безуспешно пытался побудить семью Кеннеди оплатить счет. Тогда он предъявил счет правительству. Получил 3400 долларов.

Достаточно левый публицист И. Стоун уже 9 декабря 1963 года проанализировал случившееся в статье под названием «Мы все держали палец на спусковом крючке».

Напомнив о позиции Дж. Кеннеди во время кризиса в бассейне Карибского моря в октябре 1962 года, И. Стоун закончил статью, посвященную памяти павшего президента, так: «Если целый народ готов пойти на собственную гибель и гибель других, лишь бы добиться своего в международных делах, тогда готовность к убийству превращается в образ жизни и становится угрозой миру. Поскольку блефом такого рода нетрудно заняться и его преемники могут попытаться повторить пример, следует дважды подумать перед тем, как канонизировать Кеннеди апостолом мира».

С обычной для семьи пламенной заботой Кеннеди попытались оградить парализованного, потерявшего речь старика Джозефа от страшного удара. Убрали газеты, сказали, что испортился телевизор. Старик помрачнел. 23 ноября Эдварду ничего не оставалось делать, как сказать. Джозеф не изменился в лице. Врачи разрешили ему вылететь в Вашингтон на похороны сына. Он отказался, остался в доме один. В день похорон он знаком попросил провезти его по Хайниспорту. Холодные улицы пусты. Джозеф приказал шоферу ехать медленно. Машина ползла мимо витрин магазинов, старик пристально вглядывался – за стеклами в каждой витрине портрет сына. Рамки повязаны траурным крепом.

В суматохе на месте покушения на Джона Ф. Кеннеди нашелся сверхзоркий молодец – кочегар Г. Бреннан. Он сообщил полиции, что видел худощавого молодого человека, ростом в 5 футов 10 дюймов, весом в 160—170 фунтов, стрелявшего из винтовки из окна шестого этажа здания книжного склада, который только что миновала машина президента. В 12 часов 34 минуты полиция по радио сообщила, что убийца, вероятно, укрывался в этом здании. В 12 часов 45 минут радио передало со слов Бреннана примерное описание примет убийцы. Полицейский М. Бейкер уже был в здании. Вместе со служащим он вбежал по лестнице на второй этаж и задержался – в вестибюле столовой он увидел человека с бутылкой кока-колы в руке. Удостоверившись, что встреченный 24-летпий Л. Освальд – работник склада, полицейский помчался наверх.

Освальд вышел тем временем из здания, поехал домой, переоделся и опять на улицу. В 13 часов 15 минут полицейский Д. Типпит в патрульной машине увидел человека, приметы которого сходились с сообщенными по радио. Он остановил машину, человек подошел, перебросился несколькими словами с ним, а затем застрелил Типпита. Убийца побежал по улице, на ходу вытряхивая гильзы из барабана револьвера. Он сбросил куртку, и, не купив билета, в 13 часов 40 минут скрылся в кинотеатре. Полиция ринулась в другом направлении, задержав в городской библиотеке человека, похожего на убийцу. Но тут пришло сообщение из кинотеатра, который немедленно окружили. Зажгли свет, опознали среди зрителей убийцу. Когда ему приказали встать, он ударил полицейского и выхватил револьвер, но тут же был схвачен, помят в свалке. Когда задержанного вытаскивали из кинотеатра, он кричал: «Вот оно, зверство полиции!» Его бросили в машину и доставили в участок. Навели справки, оказался Освальд.

К этому времени в здании книжного склада разыскивали винтовку, выяснили, что из служащих на месте нет только Освальда, принялись разыскивать его. Началось расследование. Тут пришло сообщение, что Освальд задержан. Установили, что именно он владелец старой винтовки итальянского производства с дешевым японским телескопическим прицелом. За двое суток, которые Освальд провел в руках полиции, его допрашивали около 12 часов, протоколы и записи на магнитофонную ленту не велись. Участвовали в допросах и присутствовали на них 25 человек.

Различные следственные действия – опознание личности, предъявление фотоснимков, изъятых при обыске квартиры Освальда, и т. д. В 19 часов следователь капитан Фриц составил постановление о привлечении его к ответственности за убийство Типпита, в 23 часа 26 минут – за убийство президента. Задержанный очень спокоен и начисто отрицает все. Освальд объяснил, что в момент покушения на президента находился в столовой склада, где, кстати, его видел полицейский. Почему ушел из здания? Потому что решил: в этот день больше не будет работы. Переоделся дома и пошел в кино.

Оп заявил, что никогда не имел винтовки. Когда ему показали увеличенную фотографию, найденную на квартире, – Освальд спят с винтовкой в руке, задержанный мягко указал, что ее сфальсифицировали в полиции – подклеили лицо. Попутно Освальд весьма нелестно отозвался о методах работы ФБР. Не коммунист ли он? Освальд разгневанно ответил: «Нет!»

«Дело в том, – сказал Освальд, – что коммунист – марксист-ленинец, а я марксист». В дальнейшие объяснения Освальд не стал входить, высокомерно заявив, что, учитывая состав аудитории, это потребует слишком много времени. И вообще, закончил Освальд, он не будет давать никаких показаний, пока не заручится помощью опытного адвоката.

В промежутках между допросами Освальда содержали во внутренней тюрьме полицейского управления, на пятом этаже. Когда оп заявил о том, что желает получить адвоката, следователь капитан Фриц вручил ему монету и посоветовал связаться с любым адвокатом. В коридоре тюрьмы Освальд вскоре после 16 часов позвонил в Нью-Йорк, попросив соединить его с известным своими левыми убеждениями адвокатом Д. Абтом. Ничего из этого не вышло – телефонистка в Нью-Йорке не соединила в кредит. После неудачной попытки Освальд попросил следователя дать ему возможность переговорить с Абтом, оплатив разговор. При аресте у него изъяли 13 долларов. Фриц замял просьбу задержанного.

В 15 часов 26 минут полиция Далласа объявила, что убийца схвачен и допрашивается в городском управлении. Сыщики делали достоянием гласности данные о задержанном по мере их сбора, некоторые, разумеется, неточные. Представители прессы, радио и телевидения штурмом взяли здание управления. Им никто не препятствовал: местным полицейским страсть как хотелось показать товар лицом. Вместе с журналистами в здание имел свободный доступ любой, кто только хотел взглянуть на задержанного. На третьем этаже, где допрашивали Освальда, в коридорах скопилось более 300 корреспондентов. Давка была, как у стадиона на матче популярных команд. Вокруг здания машины телевидения, кабели от них тянулись прямо в окна третьего этажа.

Через густую толпу журналистов детективы водили Освальда на допросы и с допросов. Они с трудом проталкивались через людскую стену. Журналисты коршунами набрасывались на арестованного, одновременно требуя ответа на сотни вопросов, тыкая ему в лицо десятки микрофонов. С кривой ухмылкой, не сходившей с лица, Освальд с трудом отстранялся от журналистов и, спотыкаясь о телевизионные кабели, кое-как проделывал свой скорбный путь в лапах дюжих полицейских.

В местном отделении Американского союза демократических свобод (АСДС) вскоре после задержания Освальда узнали, что он просит адвоката. Узнали просто – по телевидению передавали происходившее в здании полицейского управления: на экране Освальд, подняв над головой скованные руки, кричал, что ему нужна юридическая помощь, а вокруг теснились полицейские с искаженными злобой лицами. Председатель местного отделения АСДС Г. Олдс с трудом дозвонился до капитана Фрица и вежливо осведомился, разъяснены ли арестованному его права, и сказал, что АСДС готов немедленно оказать содействие Освальду. Фриц коротко ответил: задержанный отклонил сделанные ему предложения о юридической помощи.

Олдс был терпеливым человеком и счел необходимым вместе со своими сотрудниками явиться в полицейское управление. Он хорошо знал нравы полиции. В управлении после препирательства с полицейскими чинами Олдса направили к судье второго участка Далласа Д. Джонстону, который наблюдал за ведением следствия. Судья оценил благородство намерений Олдса и его коллег. Он заверил их, что Освальд отказался от услуг защитника. Он солгал. Освальд, потерпев неудачу связаться с Абтом, заявил, что является членом АСДС, платит членские взносы и просит прислать адвоката от этой организации.

С судьей Олдс встретился около полуночи, как раз в тот момент, когда в здании все пришли в сильнейшее волнение – окружной прокурор Вейд объявил, что, уступая настояниям прессы, полиция выведет Освальда на пресс-конференцию. Ее проведут в подвале, единственном помещении, способном вместить сотни людей. Пусть полюбуются, в Далласе не бьют арестованных. Наконец, Освальд в наручниках, с подбитым глазом – перед толпой журналистов. Ничего путного не вышло. В подвале галдели, требуя друг от друга замолчать, фоторепортеры лезли по головам. Освальда забросали беспорядочными вопросами, допытываясь, он ли убил президента. Он спокойно ответил, что «совершенно не понимает происходящего», он-де не убивал ни президента, ни Типпита. «Я настоятельно прошу, чтобы мне оказали юридическую помощь». Вопросы, вопросы. Арестованный сказал, что глаз ему подбил полицейский. Вейд сделал знак – убрать арестованного, толпа охотников за сенсацией пришла в ажиотаж. Детективы уволокли Освальда, пробывшего перед журналистами несколько минут. Пресс-конференцию продолжил Вейд.

Прокурор внушительно рассказал, что Освальду предъявлено обвинение в убийстве президента, что действовал он один, а следствие уже собрало о нем достаточно изобличающих материалов. Вейд заверил, что прокуратура имеет возможность поддержать обвинение в суде. Он определенно хвастался оперативностью вверенного ему полицейско-следственного аппарата.

После часа ночи Освальда разбудили в тюрьме и повели на четвертый этаж. Открылась тяжелая дверь, и он оказался в другой камере среди группы людей. Судья Джонстон глубокой ночью решил формально предъявить ему обвинение в убийстве президента. Пометив время 1 час 35 минут 23 ноября, Джонстон зачитал постановление. Освальд все это уже слышал. Он запротестовал, требуя адвоката. Судья ответил, что он получит любого адвоката. Арестованный слышал и это.

Необычная процедура предъявления обвинения. Д. Бишоп, автор книги «День, когда был убит Кеннеди» (около 700 страниц, и все только о дне 22 ноября 1967 г.), не сомневается в виновности Освальда. Но и он замечает: «Арестованный мог кричать, как только мог, требуя адвоката, или вопить о своей невинности, и никто не услышал бы, кроме полицейских, считавших его виновным. Исход слушания был бы одинаковым в любом случае (при открытых или закрытых дверях), но представители закона хотели повторить оба обвинения – в убийстве Типпита и Кеннеди – негласным образом. По единственной причине – заткнуть рот Освальду… Некоторые полицейские, молча стоявшие за его спиной, знали, что Американский союз демократических свобод связался с полицией, предлагая защитить права Освальда. Представители закона лгали, утверждая, что он отклонил услуги адвоката. Он содержался в инквизиторской тайне людьми, заявлявшими, что стоят на страже закона». Так обстояло дело по существу. Что касается американской «паблисити», то из Далласа шло сообщение за сообщением – вина Освальда очевидна.

Провинциальные сыщики Далласа настолько увлеклись происходящим – в их руках был человек, объявленный убийцей популярного президента, – что игнорировали повторные обращения из Вашингтона: прекратить рекламу, которая неизбежно повредит дальнейшему расследованию. Впоследствии начальник полиции города Керри чистосердечно признался: «Мы нарушили все принципы допросов… вели дело с начала до конца вопреки принятой практике дознания». В декабре 1963 года американская ассоциация юристов заключила: «Широкая гласность предъявления обвинения Освальду, заявления полицейских чинов и оповещение о деталях «доказательств» сделали чрезвычайно трудным подобрать для обвиняемого беспристрастный состав жюри присяжных и обеспечить ему справедливый суд». С этим мнением полностью солидаризировалась ассоциация юристов штата Техас. Но тогда, 22—24 ноября, полиция Далласа до конца и с лихвой использовала свои прерогативы: судопроизводство по преступлениям, не являющимся федеральными, отнесено по конституции США к сфере компетенции штатов.

Президент Джонсон отдал категорическое указание Э. Гуверу: расследование поручается ФБР. Президент не понимал, что юридически ФБР не могло подменить органы юстиции штата. Вейд и Керри отвергли поползновения из Вашингтона изъять дело в компетенцию федеральных властей. Они великодушно допустили сотрудников ФБР на допросы и позволили с разрешения следователя задавать вопросы арестованному. С самого начала между прокуратурой Далласа и ФБР сложились крайне напряженные отношения – Керри уже в середине дня 22 ноября дознался, что ФБР давно вело досье на Освальда, но перед приездом президента не поставило в известность полицию города о «потенциальной опасности» подозрительного человека. При желании полицейские власти города могли свалить ответственность за убийство президента на ФБР.

По существующей в Далласе практике после полицейского дознания арестованный передается на время ведения следствия шерифу, который помещает его в окружную тюрьму. Вечером 23 ноября Керри оповестил журналистов, что утром на следующий день Освальда перевезут из полицейского управления в окружную тюрьму. Около 3 часов ночи неизвестный сообщил по телефону в местный отдел ФБР, что таинственный комитет «решил убрать человека, убившего президента». Вслед за этим аналогичное предупреждение было передано по телефону в канцелярию шерифа. Керри информировали об обоих предупреждениях.

К 11 часам утра 24 ноября в подвале управления, где Освальда должны были посадить в автомобиль, скопилось около 75 полицейских и более 50 журналистов, операторов телевидения и кинохроники. Ярко сияли прожекторы – прямо из подвала национальные телевизионные компании вели передачу. В 11 часов 21 минуту Освальд появился из двери, его правая рука была прикована к руке сопровождавшего детектива. Другой держал его за левую руку, еще трое агентов сопровождали арестованного. Но вопреки общепринятой практике никто не шел впереди, Освальд был открыт. Едва он шагнул вперед, как из толпы выскочил человек и на глазах десятков миллионов телезрителей выстрелил в упор в живот арестованному. Рана оказалась смертельной: не приходя в сознание, Освальд умер.

На стрелявшего набросились, сбили с ног, повалили и вырвали пистолет. Из-под навалившихся полицейских он прохрипел: «Вы все знаете меня. Я – Джек Руби». Его действительно хорошо знали – владелец двух ночных клубов, сомнительный субъект, хулиган и драчун. По оценке Керри, не менее 50 полицейских из 1175 личного состава полиции города поддерживали с ним знакомство. Руби имел обыкновение бесплатно кормить и поить полицейских в своих заведениях, где демонстрировали прелести голые девицы. Руби арестовали, втолкнули в лифт и повезли на допрос. Сопровождавший полицейский сочувственно заметил: «Джек, ты наверняка убил его». «Я хотел выстрелить трижды», – ответил Руби.

Почему он стрелял? Через 15 минут после задержания Руби объявил полицейским: «Я хотел показать миру, что евреи также мужественны». Во время суда над Руби полицейский, слышавший эти слова, показывал: «У меня было ощущение, что он говорил не то, что думал. Звучало так двусмысленно, так не к месту».

Руби закусил удила. Он разглагольствовал: «Кто-то должен был сделать это. Вы, ребята, не могли… Самодовольный, высокомерный коммунист… хитрый и злобный… Мне казалось, что я смотрю на крысу». В машине по дороге в тюрьму Руби дружески беседовал с тем же агентом, который был прикован к Освальду в момент убийства: «Хотелось быть героем, черт возьми! Вообще я отвратительно поступил!».

Повели следствие. Руби уперся, выдвинув трогательную версию: убил, чтобы избавить горячо любимую им семью Кеннеди, в первую очередь Жаклин, от тяжких переживаний во время процесса над Освальдом. Сколько ни бились, стоял на своем. Зародились подозрения в его умственных способностях, вокруг подследственного захлопотали психиатры. Нашли, что он человек неустойчивый, склонный к буйству. За последние 14 лет 8 раз арестовывался полицией за незаконное ношение оружия, за драки. В своих ночных клубах Руби охотно брал роль вышибалы, правда, тщательно выбирая жертвы – бил пьяных и кто послабее, иногда женщин. Финансовые дела Руби оказались очень запутанными: в 1962 году ночные клубы принесли ему 41,5 тысячи долларов дохода, но за ним числилось недоимок по налогам свыше 40 тысяч долларов.

В начале марта 1964 года Руби предстал перед судом в Далласе по обвинению в умышленном убийстве Освальда. Случайно выяснилось, что судья Д. Браун в 1959 году рекомендовал Руби в торговую палату Далласа. Вообще-то нужно было бы в таком случае отстраниться от ведения дела. Браун отказался сделать это, объяснив, что тогда не знал по-настоящему Руби. Патриархально-провинциальная американская обстановка в зале суда – дважды пришлось разоружать зрителей. О XX веке напоминали только два громадных вентилятора под потолком, мерное вращение лопастей нагоняло сон в переполненном суде.

Добряк судья Браун, не способный поддержать не только порядок в зале, по и уважение к отправлению правосудия (защитнику: «Сделай одолжение, говори проще, оставь эту свинскую латынь!»), суровый прокурор Вейд (в 1963 году поставил национальный рекорд – по 93,5 процента его дел вынесен обвинительный приговор), щеголь-адвокат Белли из Сан-Франциско (взялся защищать бесплатно, домогаясь национальной известности). Самая малозначительная фигура – подсудимый. За семь дней процесса ему дали произнести четыре слова: в ответ на вопрос судьи, признает ли себя виновным, – «не признаю, ваша честь». Они утонули в потоке слов, низвергавшихся обвинением и защитой.

В судебном заседании исследовался лишь один вопрос – о вменяемости Руби в момент совершения преступления. Защита не вскрыла, как работал мозг подсудимого, не предъявила записи его мозговых волн (200 м лент). Размахивая папкой с ними, защитник доказывал, что его клиент невменяем: болен психомоторной эпилепсией. В суд вызвали крупнейших специалистов США по эпилепсии. Они с готовностью защищали теоретические основы своих собственных научных воззрений, забыв о подсудимом. Диспут получился весьма ученый. Звезда защиты доктор М. Гуттмахер сообщил, что отец Руби – еврей, выходец из России, «неграмотный иммигрант-пьяница», с 12 лет Руби не имел семьи, рос у чужих людей. Мать – шизофреничка, брат страдал депрессивным психозом, сестра также. Кеннеди для Руби – идеал, глава благополучной семьи, и его трагическая смерть разрушила внутреннее «я» подсудимого, для его восстановления Руби убивает. «Быть может, в этой любви к президенту таились скрытые тенденции гомосексуалиста?» – осведомился Белли. «Полагаю, что есть показания в пользу этого», – заверил Гуттмахер. И дальше в том же духе, непристойности на высокоученом жаргоне. У жюри присяжных – постных баптистов, судящих еврея, владельца вертепов разврата, впечатление, будто разверзся ад. Обвинение, помимо своих психиатров, провело через суд вереницу полицейских, показывающих, что Руби был вменяем. Белли неистовствовал. Еще в начале процесса он заявил Руби: «Дело трудное. Жюри – сучий выводок. Мы все равно будем апеллировать. Ты сиди смирно, а я поведу все». Вот как он вел. Идет судебное следствие. Дает показания полицейский чиновник Дин.

Дин: Руби сказал мне, что, когда он увидел саркастическую улыбку на лице Освальда (вечером 22 ноября по телевидению), он решил, что, если сможет, убьет его. А также хочет показать миру, что и евреи мужественны.

Вейд: Что он сказал?

Белли: (кричит). Евреи! Е-в-р-е-и! Я хочу, чтобы слышал весь мир, чтобы все гремело. Евреи!

В заключительной речи Вейд потребовал смертной казни для подсудимого. Он напомнил жюри, что перед началом процесса присяжные поклялись – они сторонники смертной казни. «Мы поверили вам тогда, – наставлял Вейд, – мы верим вам сейчас… Если вы освободите этого человека, вы отбросите цивилизацию на сто лет назад. Вы вернете мир к суду Линча».

Выслушав заклинания прокурора, присяжные заседатели удалились на совещание, которое продолжалось более 25 часов. 14 марта жюри вынесло вердикт: «Руби виновен в умышленном убийстве». Суд приговорил его к смертной казни. Когда осужденного уводили, Белли возгласил на весь зал: «Поздравляю присяжных с победой фанатизма… Не беспокойся, Джек. Мы апеллируем. Мы будем апеллировать в самый высокий суд на земле». Колесо судебной машины завертелось.

В первые часы после убийства президента губернатор Коннэли, морщась от боли, сумрачно заметил на госпитальной койке: «Мы допустили возникновение такой обстановки, когда фашизм и экстремизм вошли в моду… Мы все вынуждены страдать от ненависти и нетерпимости, пронизывающих общество сверху донизу… что проявилось здесь в пятницу. Ведь это не только один эпизод». Коннэли пока не имел никаких сведений об обстоятельствах преступления, кроме непосредственных крайне болезненных ощущений. В обыденной жизни первые впечатления – самые верные, иное дело у жрецов высокой политики.

Со временем выяснилось – в тот самый драматический день 22 ноября 1963 года уполномоченный ЦРУ во исполнение уже согласованного плана попытался вручить для убийства Ф. Кастро кубинскому контрреволюционеру Р. Кубело (проходивший в ЦРУ под кличкой ЭМ/ЛАШ) «ручку», которая могла выбросить смертоносный яд. Кубело, приискивавший вместе с работниками ЦРУ уже несколько месяцев орудие убийства Кастро, отверг «ручку» как «игрушку», потребовав «более изощренное» оружие». То, что стало достоянием гласности в середине 70-х годов, по всей вероятности, было известно уже в первые недели после смерти Дж. Кеннеди в избранном кружке правителей США.

Л. Джонсон, захлебнувшийся полнотой власти, в мгновение поднявшийся от вице-президента в президенты, строил далеко идущие предположения. До ушей работника ФБР дошло: Джонсон «уверен, что убийство – результат заговора, в котором замешано ЦРУ». Крупному журналисту президент открылся: Дж. Кеннеди «руководил распроклятой корпорацией Убийство Инк. в бассейне Карибского моря». А Р. Кеннеди Джонсон наверняка не без задней мысли благочестиво объяснил: «В молодости в Техасе я знал косого парня. У него был такой же косой характер, как и глаза».

Так Господь помечает плохих людей, и вы должны опасаться косых, ибо на них отметка Бога. Иногда, когда я вспоминаю об убийстве Трухильо (диктатор в Доминиканской республике, убит 30 мая 1961 года при участии ЦРУ) и убийстве Нго Динь Дьема, мне представляется, что случившееся с Кеннеди – возмездие свыше».

Ссылки на высшие силы президент JI. Джонсон зарезервировал для частных, не подлежащих огласке, бесед, а для расследования убийства Дж. Кеннеди учредил 29 поября 1963 года комиссию, возглавленную председателем Верховного суда США Э. Уорреном. В нее вошли семь человек, в том числе два сенатора, два конгрессмена (включая будущего президента Дж. Форда), А. Даллес и Дж. Макклой. Работа была закончена 24 сентября 1964 года. Доклад комиссии занял 469 страниц плюс 408 страниц приложений. В дополнение к нему опубликовано 15 томов свидетельских показаний (552 человека) и 11 томов документов.

Комиссия единодушно нашла: «Выстрелы, которыми был убит президент Кеннеди и ранен губернатор Коннэли, были произведены Ли Харви Освальдом… На основании данных, имеющихся в ее распоряжении, комиссия считает, что Освальд действовал в одиночку». Почему он пошел на убийство? Комиссия не дала на это четкого ответа, ограничившись указанием: у Освальда не было рациональных мотивов «по критериям разумных людей» ,0.

Личность Освальда была изучена очень подробно. Прослежена его служба в морской пехоте, почти трехлетнее пребывание в СССР, где он в основном жил и работал в Минске, женился и откуда вывез жену в США, и, наконец, последний период перед убийством президента. В выводах комиссии сказано: «Его никогда ничто не удовлетворяло. Когда он был в США, то возмущался капиталистической системой. Когда он был в СССР, то, очевидно, возмущался членами Коммунистической партии… У него была глубокая ненависть к любой власти, выражавшаяся во враждебности к любому обществу, где он жил… а он страстно хотел занять место в истории». В 16 лет он хотел прикончить президента Д. Эйзенхауэра.

Было собрано множество доказательств того, что Освальд считал себя незаурядным человеком, только никак не мог применить свои способности. В апреле 1963 года он безуспешно пытался убить генерала Э. Уокера, выстрелив в окно его дома. Он начитался биографий исторических деятелей (в том числе Гитлера) и основал осенью 1963 года фиктивный комитет «За справедливую политику к Кубе!». Он занимался сомнительными делами, а в сентябре 1963 года пытался посетить Кубу. Кубинский консул в Мехико, отказавший в визе, объяснил, что «такие люди, как он, вредят кубинской революции». Освальд вернулся в США, где жена не хотела иметь с ним ничего общего (побои, нет заботы о двух маленьких детях). Засунув за пояс револьвер, Освальд как-то рванулся из дома – убивать вице-президента. Жена заперла кровожадного супруга в ванной и не выпускала, пока он не остыл. Серьезное объяснение между ними произошло вечером 21 ноября, но, заключила комиссия, нельзя считать, что «отношения между Освальдом и женой заставили его убить президента».

В целом, указывалось в выводах комиссии Уоррена, «Освальд имел преувеличенное представление о своих достоинствах, однако терпел неудачу во всех делах, за которые брался». (Если не считать убийства Кеннеди…) Что до роли Руби, то в докладе сказано: «Расследование дела Джека Руби не дает никаких оснований предполагать, что убийство им Освальда было частью заговора». Комиссия разобрала различные версии о «заговоре» с целью убийства президента, указав на их необоснованность. Были начисто отвергнуты утверждения, что к убийству Кеннеди причастны некие иностранные державы или политические организации в США. Особо подчеркивалась необоснованность слухов о том, что Освальд был агентом ФБР или ЦРУ. Было указано также, что к выводам, аналогичным выводам комиссии, независимо пришли: Д. Раек, Р. Макнамара, Д. Диллон, руководитель ЦРУ Дж. Маккоун, Э. Гувер и Р. Кеннеди.

Автор первой большой книги о далласовской трагедии У. Манчестер с большой долей сарказма заметил: «Доклад комиссии Уоррена можно было бы снабдить подзаголовком «Жизнь Ли Харви Освальда». В основном это его биография, и он бы с радостью прочитал ее, в индексе Освальд упоминается в четыре раза чаще, чем Кеннеди и Джонсон, вместе взятые… В документе постоянно повторяется, что Ли Освальд был убийцей президента». При всем этом, подчеркивал У. Манчестер, «обвинительные материалы, собранные в пользу того, что преступление совершил он, значительно более убедительны, чем обвинение против Брута, не говоря уже об Иуде Искариоте. Он и был убийцей».

Жизнеописание Освальда, начатое в докладе комиссии Уоррена, с годами углубилось экскурсами в сферу его психологии и семейной жизни. Куда как неглупая и прекрасно владеющая русским языком филолог Присцилла Макмиллан в 1977 году выпустила огромную книгу «Марина и Ли». Она знала нашу страну – получила степень магистра по истории Советской Средней Азии и как «советолог» обслуживала сенатора Дж. Кеннеди в середине пятидесятых. Особой близости не было, «я была в числе сотен друзей в его жизни, он был уникальным явлением в моей». Случилось так, что профессиональные интересы занесли ее в Москву, где она познакомилась с Освальдом и даже написала статью о нем.

П. Макмиллан годами беседовала с вдовой Освальда, опрашивала знавших его, читала, размышляла и нашла, как ей представилось, ключ и побудительные мотивы убийцы, каким, не сомневается она, и был Ли. Марина заверила, что «цифра «три» производила на ее мужа магическое воздействие с первых дней их брака. Ли часто бегал смотреть фильм, поставленный по опере «Пиковая дама» на основе рассказа Пушкина. В Минске он каждый день ставил пластинки с музыкой из этой оперы и впадал в транс, слушая любимую арию, когда герой клянется свершить невиданные подвиги. В эти моменты он воображал себя Германном. Молодой гвардейский офицер Германн, живший в двадцатые годы XIX столетия, уверовал, что судьба определяет его жизнь, и был обуреваем магией цифры «три»… Марина была убеждена, что в тот вечер, 21 ноября, Ли вновь оказался во власти фантазии – он Германн».

Макмиллан добавила собственные разыскания: «Возможно, еще один голос нашептывал Ли перед убийством, говоря, что ему делать, – голос Джона Ф. Кеннеди. За несколько месяцев до этого Ли прочитал книгу Кеннеди «Очерки политического мужества»… Писал Кеннеди: «Нужно сделать что должно, независимо от последствий для себя, несмотря на препятствия и опасности». Эти или подобные слова могли быть в голове Ли Освальда, когда он прицелился и выстрелил после полудня 22 ноября». Еще Макмиллан просмотрела семейную жизнь супругов Освальда через призму «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского, учла пьесы А. П. Чехова, а также нашла «при взгляде со стороны – Марина очень напоминает княжну Мэри… а Печорин очень походит на человека, за которого она вышла замуж, – Ли Освальда».

Американских читателей, чтобы они убедились в этом, она отослала к «Герою нашего времени» М. Ю. Лермонтова в переводе Владимира и Дмитрия Набоковых. Макмиллан высмеяла представление о левых политических взглядах Освальда, приведя поразительный обмен мнениями в начале ноября 1963 года между агентом ФБР Хости и Р. Пейн, у которой снимала комнату Марина. Она доложила Хости, что Освальд признался ей – он «троцкист». Может быть, Ли «душевно неуравновешенный», обеспокоился посланец ФБР. Пейн разъяснила: «Я не понимаю хода мысли любого заявляющего, что он марксист».

Официальная версия убийства Кеннеди подверглась, подвергается и будет подвергаться атакам. Американские ультра но уставали сокрушаться, почему убийство не было объявлено «коммунистическим заговором». Они исходили из своей логики, по которой тогдашний председатель Верховного суда США Э. Уоррен был якобы коммунистом. В то же время создано множество теорий, объясняющих убийство президента происками правых сил. Теории эти обосновываются фактами, не получившими, по мнению авторов этих теорий, должной оценки или вообще не рассмотренными комиссией Уоррена.

Комиссия очень торопилась, имея в виду завершить работу к выборам 1964 года. Как заметил Дж. Рестон в «Нью-Йорк таймс» в связи с выходом ее доклада: «Президент Джонсон приказал верховному судье Уоррену и его комиссии «обеспечить раскрытие истины, насколько это возможно». Президент Джонсон не размышлял об отдаленном будущем. Его тревожили слухи, распространившиеся в Европе, о том, что убийство – дело рук заговорщиков. Он просто пытался собрать факты. Он не думал об увековечении легенды о Кеннеди, больше того, по иронии судьбы, ему было бы трудно эффективно править, пока страна занималась историей Кеннеди. Однако, потребовав «факты», он сам создал драму, которая будет волновать нацию еще много лет после того, как историки определят место президента Кеннеди в истории».

Стиль работы комиссии Уоррена в США часто квалифицировали как «придворный». У мыслящих людей вызвало раздражение ее стремление успеть поставить все точки над «и» до президентских выборов 1964 года, с тем, чтобы снять с повестки дня избирательной кампании прискорбный эпизод. Президенту JI. Джонсону не пришлось отвечать на вопросы комиссии, хотя список их был подготовлен и представлен близкому ему юристу Э. Фортасу, позже назначенному членом Верховного суда США. Уоррен, к удивлению многих, послушно согласился с мнением Э. Фортаса о том, что президент не должен отвечать на вопросы.

Написали без большого промедления множество книг и статей, в которых поставили под сомнение центральный тезис комиссии – Освальд действовал в одиночку. Т. Бьюкенен в Англии в своей книге разработал версию о том, что за убийством Кеннеди стоит американский нефтяной магнат X. Вслед за ним выступил Й. Йостен с книгой «Освальд: убийца или козел отпущения?». Эти две первые книги об убийстве Кеннеди, вышедшие в 1964 году, отличались большими преувеличениями и не нашли серьезного читателя. Известные английские деятели Б. Рассел, лорд Бойд Орр, Дж. Пристли, проф. X. Трейвор-Ропер, М. Фут, К. Мартин и другие учредили комитет «Кто убил Кеннеди?» Комитет, сказал Б. Рассел, «считает, что никогда не было более подрывного, непатриотического и опасного курса для безопасности США и всего мира, чем попытка правительства США укрыть убийцу их недавнего президента».

Первая реакция на первые сомнения – книга члена комиссии Уоррена конгрессмена Дж. Форда «Портрет убийцы». Автор расхвалил себя и своих коллег, прибегнув к крайним гиперболам. «Монументальные достижения комиссии президента будут возвышаться как Гибралтар в документальной литературе грядущих веков», свидетельствовал он. Допустим. А как с таким обстоятельством: прокуратура штата Техас доложила комиссии, что Освальд с 1962 года состоял на службе ФБР под № 179, получая 200 долларов ежемесячно. В момент ареста он все еще был агентом ФБР. Поразительное сообщение! Комиссия палец о палец не ударила, чтобы выяснить, так ли дело обстояло в действительности. Сообщение прокуратуры списали как «грязные слухи».

В своих мемуарах в 1980 году экс-президент Дж. Форд вернулся к месяцам, когда он заседал в комиссии Уоррена. Он доразъяснил свою прежнюю книгу: «По поводу заговора мы погрузились в споры, что едва не привело к появлению не единогласного доклада. Штат комиссии хотел, чтобы мы указали – не может быть и речи о заговоре иностранном или внутри страны. Рассел, Боггс и я сочли такое заявление слишком сильным, уговорив других членов комиссии внести небольшое, по очень значимое изменение в формулировку. В докладе указали: «Комиссия не обнаружила никаких данных, свидетельствующих о заговоре». Это, но моему мнению, куда точнее. Когда доклад был опубликован, критики заявили – мы оправдываем органы правительства, скрывая их соучастие в смерти президента.

Чепуха. Не было никакого соучастия ЦРУ, ФБР, секретной службы, полиции Далласа, любых других органов – штата или федеральных. Что до иностранного заговора, то ничто из ставшего мне известным в последующие годы, не заставит изменить хоть один из важнейших выводов, сделанных нами тогда». Чтобы ни у кого не возникло и тени сомнений в его правдивости, Дж. Форд открыл свои мемуары цитатой из книги Экклезиаста Ветхого завета, назвав сами мемуары словами из этой цитаты – «Время врачевать».

В октябре 1965 года известный американский журналист, лауреат премии Пулитцера С. Фокс попробовал свои силы, выпустив книгу «Оставшиеся без ответа вопросы по поводу убийства президента Кеннеди». К сомневающимся прибавился молодой американский ученый Э. Эпштейн, развернувший свою диссертацию в книгу, названную «Расследование». Он утверждает, что работа комиссии Уоррена была «предельно поверхностной». Автор обратил внимание на скверную организацию дела – члены комиссии, занятые своими прямыми обязанностями, могли уделить расследованию только часть времени. Между тем материалы поставляли 28 правительственных ведомств, снабдивших комиссию документами, занявшими 300 кубических футов. Рассмотрение и оценка всех их легли на плечи юристов, привлеченных к работе.

Они избегали заниматься сложными вопросами, сосредоточив усилия на одном доказательстве вины Освальда. Но даже в этой ограниченной сфере, замечает Эпштейн, было сделано далеко не все: «Так, например, было свидетельство очевидца о возможном втором убийце, которое никогда не дошло до сведения комиссии, хотя материал представило ФБР». В то же время Уоррен отказался ознакомиться с досье ФБР об Освальде. Сославшись на «национальные интересы», он отослал досье назад в ФБР, удовлетворившись заявлением Э. Гувера о том, что Освальд никогда не работал в этой организации. В сущности, такой подход означал, подчеркивает Эпштейн, что «ФБР поверили иа слово». Был или не был Освальд агентом ФБР, так и не проверили. Назвав еще множество странностей в работе комиссии и изучив обстоятельства убийства, автор заявляет: «Существуют веские доказательства того, что Освальд не мог действовать в одиночку… Отстаивая свою версию истины, комиссия Уоррена стремилась разубедить народ и охранить национальные интересы».

Известный американский журналист Ф. Кук в обстоятельной статье в журнале «Нэйшн» в июле 1966 года вернулся к тому, что вызывало сомнение с самого начала. Он указал, что Освальд не мог за 5,6 секунды произвести приписанные ему три прицельных выстрела, а комиссия Уоррена наделила его качествами сверхстрелка. Кук настаивал на основании игнорированных показаний свидетелей, что 22 ноября 1963 года в Даллласе раздалось больше трех выстрелов. Он не снимал вины с Освальда, высказав, однако, остроумное предположение: Освальд стрелял не в президента, а в губернатора Коннэли. Последнего он мог считать повинным в том, что в бытность Коннэли морским министром обычная формулировка о демобилизации Освальда из морской пехоты была изменена на позорящую его. Одновременно с Освальдом стрелял кто-то другой, метивший в президента.

«Освальд, безусловно, являющийся преступником, – писал Кук, – был использован как удобное прикрытие теми силами, которые имели больше оснований, чем он, стремиться к расправе с президентом. Кто они, эти люди?

Улик для вынесения определенного решения не осталось, поскольку сама эта возможность была отброшена в сторону сначала властями Далласа, затем комиссией Уоррена. Никакого глубокого расследования, которое могло бы дать ответ на этот вопрос, проведено не было, а это означает, что человек, чья пуля оборвала жизнь президента Кеннеди, находится на свободе».

Декан философского факультета Калифорнийского университета профессор Р. Попкин начал с написания рецензии на книгу Эпштейна, а закончил выпуском собственной книги, в которой потребовал расследования, «независимого от правительства США, очевидно, являющегося заинтересованной стороной». Раскритиковав доклад комиссии Уоррена, профессор нашел, что в Далласе должен быть двойник Освальда. Он предупреждал, что «каменное молчание» в деле убийства президента к добру не приведет.

Громадный толчок кампании против доклада комиссии Уоррена дал нью-йоркский юрист Марк Лейн. Правдолюбец в стиле американских «разгребателей грязи» начала XX века давно подыскивал дело, которое с такой же силой прозвучало бы в наше время. Заступник бедняков, юрист, защищавший клиентов против полиции, лихоимства властей, жадных домовладельцев, Лейн получил известность в части Гарлема, граничащей с кварталами белого населения. В 1960 году его избрали в легислатуру штата Нью-Йорк от этого района, заселенного городской голытьбой. Он боролся за гражданские права угнетенного негритянского народа, идя на личный риск. На политическом собрании в Восточном Гарлеме ему запустили в голову жестянкой из-под пива, а в заповеднике расизма – штате Миссисипи Лейна вместе с местным негритянским лидером арестовали за совместное пользование сегрегированным туалетом в аэропорту. Летом 1962 года Лейн объявил, что не будет переизбираться в легислатуру, а посвятит себя написанию книги, дабы сделать «вклад в борьбу за мир».

Наблюдая по телевизору за происходившим в Далласе после гибели Кеннеди, Лейн был потрясен нарушением прав арестованного, который был убит, когда находился под стражей. Лейн немедленно встал на защиту правосудия, попранного местной полицией и Руби. Он энергично высказал свое мнение в печати, мать Освальда назначила Лейна защищать интересы убитого сына. Комиссия Уоррена отказалась признать его официальным адвокатом, но разрешила выступить перед ней со своими показаниями. Лейн использовал предоставленное ему право, сообщив личное мнение, и начал собственное расследование. 15 августа 1966 года появилась его книга «Торопливое суждение» – фронтальный удар по всей работе и выводам комиссии Уоррена.

В книге поставлен ряд интригующих вопросов. Автор отмечает, что 58 из 90 свидетелей убийства слышали выстрелы не из книжного склада, а с поросшей травой насыпи, находящейся по правой стороне улицы. Бреннан, давший полиции поразительно точное описание Освальда, которого он видел с расстояния в 40 метров от здания и в полумраке комнаты на шестом этаже, не мог опознать его в полицейском управлении вечером в тот же день! Разумеется, побеседовав с сотрудниками ФБР, он «освежил» свою память, уже после убийства Освальда положительно указал, что видел в окне именно его.

Почему же он лгал при опознании? Бреннан ответил: «Тогда и сейчас я считаю, что все это была коммунистическая деятельность, и, поскольку, по-видимому, я был единственным свидетелем и об этом знали, моя семья и я не были бы в безопасности». В этой связи Лейн нашелся: «Если Бреннан действительно верил, что «коммунистическая деятельность» стоила президенту Кеннеди жизни, и искренно опасался в этой связи, у него были бы основания опасаться и ныне, ибо заговорщиков не обнаружили». Шаг за шагом Лейн опровергал официальную версию убийства Кеннеди. Как и Эпштейн, Лейн полагал, что в президента стреляли и спереди, следовательно, было, по крайней мере, двое убийц. Комиссия заслушала 552 свидетеля, писал Лейн, «свидетельства, совместимые с презумпцией о том, что Освальд был единственным убийцей, принимались, даже когда они были неправдоподобны, свидетельства, противоречившие этой точке зрения, пусть самые убедительные, отвергались».

Лейн заклеймил работу комиссии Уоррена: «Если комиссия покрыла себя позором, то так же опозорено и федеральное правительство». Автор хватал широко, грозно закончив книгу: «Прецедент доклада комиссии Уоррена будет подрывать закон и бесчестить тех, кто написал его, не намного больше, чем тех, кто хвалит доклад». Солидная книга – около четырехсот страниц – производила впечатление уже своим внешним видом, не говоря о том, что предисловие к ней написал X. Трейвор-Ропер, а во введении автор выразил благодарность Б. Расселу и А. Тойнби, «прочитавшим рукопись и сделавшим замечания».

Книга Марка Лейна послужила поводом для нового обсуждения доклада Уоррена. В США раздались настойчивые голоса о необходимости провести новое расследование трагедии в Далласе. Указывалось, например, что выяснить, откуда стреляли, невозможно: посмертные рентгеновские снимки и материалы вскрытия куда-то исчезли, а многие важные документы засекречены комиссией Уоррена на семьдесят пять лет. «Нью-Йорк таймс» в передовой комментировала: «Споры по поводу точности и полноты доклада Уоррена теперь достигли размеров небольшой, но процветающей отрасли промышленности в США». Вскоре газета сообщила: «Группа общественных деятелей в Нью-Йорке попыталась провести конференцию «круглого стола» по поводу доклада Уоррена… Главная трудность, с которой встретилась группа, – невозможность найти достаточно авторитетного человека для защиты доклада Уоррена и его выводов». Сомнения множились.

Тогда близкий к правительственным кругам «Юнайтед стейтс ньюс энд уорлд рипорт» выступил с серией материалов в поддержку официальной версии. В числе их журнал напечатал громадное интервью с советником комиссии Уоррена А. Спектром, который повторил известные доводы в пользу того, что Освальд – единственный убийца. Рентгеновские снимки действительно не были представлены комиссии Уоррена, ибо Р. Кеннеди «отказался показать их кому-либо». Что до комиссии, то «из уважения к памяти покойного президента было решено не требовать их; комиссия заключила, что фотографии и рентгеновские снимки не были, безусловно, необходимыми». Отвечая на вопрос, следует ли открыть новое расследование, А. Спектор заявил: «Я не выскажусь против него, равным образом я против ограничения работы любого ученого, занимающегося рассмотрением и анализом работы комиссии, и его права не соглашаться с ее выводами». 29 октября 1966 года семья Кеннеди передала в национальный архив материалы вскрытия и посмертные рентгеновские снимки, оговорив, что доступ к ним возможен только с ее разрешения. Материалы, которые не были представлены комиссии Уоррена, так никто и не видел.

Тем временем приговоренный к смерти Дж. Руби взывал к правосудию. Он повторно обращался к комиссии Уоррена выслушать его. 7 июня 1964 года Уоррен в сопровождении члена комиссии Дж. Форда встретился с Руби в тюрьме Далласа. При беседе присутствовали полицейские чины Далласа. Осужденный очень просил перевезти его в Вашингтон, где он скажет «правду», ибо «моя жизнь здесь в опасности». Руби страстно повторял, что он хочет сказать правду, «почему я совершил это, но здесь об этом нельзя говорить». Уоррен ответил: «Если бы я был в вашем положении, то, конечно, испытывал бы нежелание говорить. Я бы, конечно, тщательно взвесил, поставит ли это меня под угрозу или нет». Верховный судья отказался перевезти Руби в Вашингтон, ибо это привлекло бы «всеобщее внимание» и потребовало дополнительной охраны в самолете. Руби крикнул вслед уходившему Уоррену: «Теперь вы больше меня никогда не увидите. Я уверен». В своих мемуарах Дж. Форд вернулся к визиту в тюрьму в Далласе к Руби, который-де «оказался неуравновешенным субъектом, и хотя хотел рассказывать, на деле изъяснялся непонятно и почти ничего не прояснил».

В октябре 1966 года апелляционный суд по уголовным делам штата Техас отменил приговор Руби, по формальным основаниям вернув дело на пересмотр. Осужденный не дождался нового слушания – 3 января 1967 года он умер в тюремной больнице. Официальный диагноз – рак. Руби написал несколько писем, они были изъяты охраной, а после его смерти проданы с аукциона. В одном из них, проданном за 950 долларов, Руби клялся в своей невиновности, жаловался и яростно бранился по адресу «нациста худшего сорта Джонсона».

Пространно рассуждая об обстоятельствах убийства Кеннеди (письмо заняло 33 страницы), Руби писал: «Разве не удивительно, что Освальду, почти не работавшему всю жизнь, посчастливилось получить должность в здании книжного склада за две недели до приезда президента в Даллас, хотя об этой поездке пе знал сам президент? Как же эта мелкая сошка Освальд узнал о приезде президента в Даллас? Только один человек мог знать об этом за несколько педель, ибо оп и организовывал поездку президента… Единственный, кто выиграл от убийства президента, – Джонсон… Если Джонсон был так расстроен по поводу Кеннеди, то почему оп не сделал чего-либо для Роберта Кеннеди? Он, однако, только обижал его». Следуя личной логике и в предвидении неизбежной «страшной смерти» (как он сам выразился), Руби писал: «Джонсон попытается начать большую войну с Россией, когда она разразится, Джонсон со своими лизоблюдами спрячется, а американцы могут быть сметены с лица земли».

Смерть Руби придала новые силы М. Лейну. Он умножил выступления по радио, телевидению, на митингах, в газетах, в США и за рубежом. (Лейн объездил с лекциями 15 стран.) Через месяц после кончины Руби «Плейбой» опубликовал «Откровенный разговор с неистовым юристом, автором «Торопливого суждения», документального, лучше всех распродающего обвинения доклада Уоррена». В сжатом виде Лейн повторил основные тезисы книги, указав, что нет «убедительных доказательств, что Освальд был более чем зрителем на месте убийства президента». Он обратил внимание: Освальда допрашивали 12 часов, но не сохранилось протоколов допроса. Начальник отдела по расследованию убийств полиции Далласа капитан Фриц «признал, что сделал запись (допроса), но разорвал ее после убийства Освальда!». Хирург Хьюмз, вскрывавший тело президента, также показывал: «Я, Джеймс Д. Хьюмз, удостоверяю, что сжег предварительные заметки» вскрытия. В упомянутом интервью Спектор объяснил действия Хьюмза тем, что «он никогда не проводил вскрытия тела президента». Лейн насмешливо заметил: «Несомненно, Хьюмз навещал пациента на дому во время смерти президента Рузвельта, и потому у него не было опыта, который научил бы его не уничтожать ценные правительственные документы». На письмо Лейна объяснить свои действия Хьюмз не ответил.

В национальном архиве собрали 1555 досье по делу об убийство Кеннеди. 508 из них засекретили, некоторые на 75 лет. Сотрудники журнала особенно интересовались мнением Лейна об отношении семьи Кеннеди к докладу комиссии Уоррена. «После того как X. Трейвор-Ропер выступил с критикой доклада в «Санди таймс», сказал Лейн, оп сообщил мне, что косвенно получил весточку от сенатора Роберта Кеннеди: «Продолжайте хорошее дело…» Примечательно, что когда бы кого-либо из Кеннеди ни спрашивали о докладе Уоррена, то ответ гласил: «Я не читал его, но согласен с ним». Они не читали его! Для меня эти заявления значат: Кеннеди держат руки развязанными и выигрывают время в ожидании, когда смогут сказать: «Теперь мы прочли доклад и нашли, что он лжив».

Касаясь утверждений Руби о причастности Л. Джонсона к убийству Кеннеди, Лейн заявил: «Я не думаю, что президент Джонсон как-то замешан в убийстве, однако, пока не станут известны все факты, я не могу подкрепить мое неверие доказательствами». Лейн выразил убеждение, что доклад Уоррена полностью дискредитирован, сославшись на опрос Харриса в октябре 1966 года – только один из трех американцев тогда все еще верил в него. Высказав убеждение, что доклад Уоррена «не переживет следующие шесть месяцев», Лейн заключил: «В истории доклад может получить известность как «обеление Уоррена», его можно будет поставить в ряд с процессом о поджоге рейхстага как синоним политических уверток и циничного извращения истины». Сверх того, Лейн пожаловался высокоморальной редакции «Плейбоя», что ФБР незаметно притесняет его: в национальном архиве он обнаружил 35 досье ФБР с записями его выступлений, а квартирный телефон подслушивается.

Накал страстей вокруг доклада комиссии Уоррена привел к тому, что поиски истины в деле убийства президента превратились в прибыльный бизнес. В самом конце 1967 года журналисты Р. Льюис и Л. Шиллер выпустили книгу с характерным названием: «Стервятники и критики доклада Уоррена». Они полностью поддерживают все выводы официального расследования и в меру своего таланта опровергают концепции М. Лейна, Э. Эпштейна и К°. Авторы настаивают, что все критические замечания – плод воображения и спекулятивных догадок.

Р. Льюис и Л. Шиллер обратили внимание на удивительное совпадение: в США книгу М. Лейна опубликовало издательство «Холт, Рейнхарт энд Уистон», печатающее труды его архиврага Э. Гувера. Книга, разошедшаяся в твердом переплете тиражом 225 тысяч экземпляров, не поддающиеся учету издания в мягком переплете и переводы, демонстрация фильма по книге (фильм шел два с половиной часа, Лейн играл в нем роль защитника Освальда), наконец многочисленные платные лекции дали автору изрядный доход. Аналогична история Эпштейна. «Финансовые выгоды, – напомнили Р. Льюис и Л. Шиллер, – совпавшие с известностью автора хорошо продаваемой книги, более чем компенсировали Эпштейна за нападки на его самые прочные теории».

Критики критиков доклада Уоррена, разумеется, не унялись. Соавтор политического детектива «Семь дней в мае» – Ф. Нибел, хорошо знающий особенности жанра, обрушился на новичка Эпштейна: «Я скоро пришел к выводу, что Эпштейн повинен в тех же грехах, в каких он обвинял комиссию Уоррена, – извращениях, игнорировании документов, тенденциозном отборе фактов, дабы они соответствовали его теориям. В худшем случае Эпштейн написал опасно лживую книгу. В лучшем – он повинен в том, в чем обвиняет комиссию Уоррена: «поверхностном» расследовании».

К тому же соперники в вскрытии истины М. Лейн и Э. Эпштейн не могли поладить друг с другом. Их сенсационные изыскания вышли почти одновременно, и они схватились при дележе добычи – популярности авторов хорошо продающихся книг. Лейн сказал: «Книга Эпштейна имеет один недостаток. Заявления, которые исходят от членов комиссии, нельзя проверить, – Эпштейн не использовал записывающую аппаратуру. Я предлагал ему скрытый магнитофон, он отказался, заявив, что это будет неэтично. Поскольку нет доказательств, возникают серьезные проблемы». Эпштейн отрицал, что Лейн обращался к нему с таким предложением. «Я могу только предположить, что Лейн лжец», – вздохнул он.

Десятилетнюю годовщину со дня гибели Дж. Кеннеди ознаменовал выход книги юриста, работавшего в комиссии Уоррена, Д. Белина «22 ноября 1963: Вы и есть жюри присяжных заседателей». В пятидесяти главах капитального труда Белин проаннотировал двадцать шесть томов материалов комиссии со своими комментариями. Он скромно определил свою задачу – «предоставить в распоряжение жюри присяжных заседателей мира суть показаний основных свидетелей… разоблачив методы творцов сенсаций – извращения, жульнические умолчания, клевета». В качестве выводов он перепечатал в конце своей книги подробное «заключение» комиссии Уоррена, начинавшееся словами: «убийство Джона Фицджеральда Кеннеди 22 ноября 1963 года было жестоким и постыдным актом в отношении человека, семьи, страны и всего человечества». Меньшими категориями ни комиссия Уоррена, ни Белин, всецело согласившийся с ней, не мыслили.

Горячо одобривший труд Белина Г. Солсбери от просвещенной «Нью-Йорк таймс» объяснил, откуда разные версии об обстоятельствах смерти Дж. Кеннеди: «В нашем горе мы инстинктивно схватывались за сверхъестественное. Казалось слишком банальным поверить, что Джон Ф. Кеннеди мог умереть в обстоятельствах менее королевских, чем Цезарь. Ли Харви Освальд представлялся слишком ничтожным человеком, чтобы повергнуть Камелот».

Г. Солсбери выразил уверенность, что книга Д. Белина, подтверждавшая до последней запятой доклад Уоррена, поставила официальную точку в спорах по поводу убийства Дж. Кеннеди. Ошиблись все – «Нью-Йорк таймс», Г. Солсбери и Д. Белин.

Профессиональный публицист Уильям Манчестер принадлежал к ближайшему окружению Дж. Кеннеди. До того как автор интеллектуально сошел на «новые рубежи», он написал семь книг, сотрудничал практически во всех ведущих американских общественно-политических журналах. Манчестер не стал придворным хроникером семьи Кеннеди, хотя хорошо примелькался около нее. В сентябре 1962 года увидел свет его лирический рассказ-книга «Портрет президента: Джон Ф. Кеннеди в профиль».

Автор так любовно выписал портрет своего героя, что журналист Т. Уикер, выступивший критиком на страницах «Нью-Йорк тайме Бук Ревью» не сдержался: «Встает вопрос: на пользу ли любому президенту восторг, в какой впал г-н Манчестер и какой печать слишком часто проявляла в отношении г-на Кеннеди? Не приведет ли это к тому, что, как у Кеннеди, так и у народа возникнет эйфория? И когда придет беда, что неизбежно, не окажется ли падение с пьедестала чрезмерно болезненным. Президент Кеннеди заслуживает лучшего отношения со стороны своих биографов».

Смерть президента от руки убийцы и убийство убийцы глубоко потрясли Манчестера. Он, зрелый мужчина 41 года, овладевший тайнами древнейшей профессии – журналистики, часами плакал навзрыд и слез не скрывал, сообщив об этом в статьях, написанных для массовых журналов, например «Лук» с тиражом в 8 миллионов экземпляров. «Припоминаю, – скорбно писал Манчестер после похорон Дж. Кеннеди, – как я поторопился в родной город, являвший собой, как и вся Америка, исполинский храм. В недели, последовавшие за трагедией, я просыпался ночами, все еще слыша страшный, заглушенный рокот барабанов на Пенсильвания-авеню, пришедший из моих снов. Мне казалось, что там, на склоне холма в Арлингтоне, погребены надежды целого поколения. Я дважды побывал на кладбище после похоронной мессы – каждый раз я вспоминал высказывание Нью Латимора, записанной мной в то светлое утро вступления в должность президента в 1961 году: «В день этот мы милостью божьей вздуем такую свечу… которая никогда не погаснет». Свет померк в наших жизнях, и я остался бродить во мраке мертвого прошлого».

В начале 1964 года безысходный мрак прорезал слепящий луч надежды – Жаклин Кеннеди от имени семьи предложила Манчестеру написать книгу о смерти супруга. Предложение было принято с благоговением. Манчестер прервал работу над историей германских монополий, которую вел на Рейне, и поспешил в США. Министр юстиции США Роберт Кеннеди подписал договор, автор обязался к 1968 году закончить работу. Гонорар от книги – Библиотеке Кеннеди, от публикации отрывков в журналах – автору, что впоследствии составило соответственно 5 миллионов и 665 тысяч долларов.

Итак, дело сделано. Автор найден и засажен за дело. В договоре оговаривалось, что «члены семьи Кеннеди не будут сотрудничать с любым другим автором, который возьмется за эту тему». Мудрая осмотрительность! Многие публицисты рвались отстукать на пишущих машинках манускрипты любого размера. Роберт сказал: «Уже пишут множество книг, идет масса информации, в большинстве неверной. Множество людей пытаются подзаработать на этом. Поэтому мы решили – пусть все материалы будут доступны только одному человеку». Р. Кеннеди был не совсем прав – не все измеряется деньгами, еще до избрания Манчестера два искушенных публициста Т. Уайт и У. Лорд отклонили предложение семьи взяться за книгу.

Позиция семьи в отношении будущей книги была недвусмысленно изложена Ж. Кеннеди. 1 октября она писала: «Я избрала мистера Манчестера, ибо уважаю его способности, полагаю, что он объективен и точен… Я не надзираю за его работой и не намерена делать этого. Он закончит рукопись, и она будет опубликована без моей или еще чьей-либо цензуры. Я не желаю определять, кому писать историю. Многие будут писать о прошлом ноябре, однако серьезным историкам следует подождать выхода книги мистера Манчестера. Эту книгу историки будут уважать». Автор был бесконечно благодарен Ж. Кеннеди за дарованную свободу творчества – она переслала ему копию письма, процитированного выше, а также Э. Уоррену. Манчестеру выделили стол в здании, где работала комиссия, и открыли неограниченный доступ ко всем ее документам и материалам.

Тут объявился конкурент – писатель Д. Бишоп, набивший руку в жанре описания убийств президентов. Он только что выпустил и прекрасно распродал книжку «День, когда был застрелен Линкольн». Бишоп обратился к Жаклин с просьбой дать материалы о покойном президенте. Вдова написала самозванцу: «Я наняла Уильяма Манчестера, чтобы он защитил президента Кеннеди и истину… Если я решу, что книга никогда не будет опубликована, тогда мистер Манчестер будет материально компенсирован за свои труды». Она, заключил Бишоп, «пытается получить исключительное право на публикацию рассказа об убийстве». Перед Бишопом захлопнулись все двери. Оп не отчаялся и стал писать книгу без сотрудничества с семьей Кеннеди. Но никто не мог угнаться за Манчестером, труд которого приобрел самоотверженный характер.

Два с половиной года бешеной работы по двенадцать, пятнадцать, иногда двадцать часов в сутки. Находки и разочарования, успехи и неудачи. Манчестер изучает документы, опрашивает сотни и сотни людей, рассказы которых ложатся на многие километры магнитофонных лент. Работа в Вашингтоне, поездка в Техас, снова столица. Роберт Кеннеди официально объявил в прессе, что Уильям Манчестер – историограф убийства в Далласе. Небольшие накопления Манчестера быстро тают, он экономит на всем – на такси, машинистках, обедает в дешевых ресторанах. Знакомые удивленно поднимают брови: костюм на Манчестере висит мешком. Будущее неопределенно; за исключением группы друзей, никто не верит, что книга будет иметь успех, а это финансовая катастрофа для автора.

Душевные страдания: «Наконец пришел день, когда мое сердце остановилось. Я точно помню когда. Я пытался сказать: Освальд, окруженный более чем семьюдесятью полицейскими, был убит в подвале тюрьмы в Далласе. Но перо не двигалось. Это слишком. Мой разум возмутился. Как мог взрослый человек поверить, не говоря уже о том, чтобы написать такую глупость? Слова «Освальд, окруженный…» назойливо звучали в ушах». Манчестер не мог ничего с собой поделать и был госпитализирован. Диагноз – истощение нервной системы. «Двенадцать дней я лежал пластом, мучаясь над проблемой, как Джек Руби проскользнул мимо часового у входа…».

По мере того как авторский замысел обретал плоть и кровь, стали нагромождаться трудности. Манчестер предполагал, что они будут. Память услужливо подсказала – американский публицист Ред Смит как-то заметил: «Писать легко. Смотришь себе на каретку машинки, пока на лбу не выступят крошечные капельки крови». Людям пишущим известно – материал властно ведет за собой исследователя. Нескончаемый диалог рукописи и автора. Под пером Манчестера вставал жизнелюбивый, не хрестоматийный Джон Ф. Кеннеди. В абсолютно «свободной» Америке автор волей осуществить свой творческий замысел только в соответствии с договором.

Тем временем, заметил Манчестер, Жаклин Кеннеди, «изолированная громадным богатством, боготворимая сторонниками новых рубежей, перенесшими почитание с президента-мученика на его молодую вдову, а также теми, кто связывал свои надежды на будущее с услугами, оказываемыми ей и могущественному новому главе семейного клана, председательствовала над окружившим ее элегантным миром как прекрасная, грациозная, бесконечно трагичная королева-регентша. Оглядываясь назад, я понимаю, почему она стала считать избранного ею автора членом своего двора. Она даже убедила себя, как заметила в письме одному корреспонденту, что «наняла» меня, обмолвка, по моему мнению, забавная. В этих условиях Жаклин Кеннеди представлялось невероятным, чтобы я отказал ей в чем-то. Когда я пытался объяснить ей, что объективность моей работы не может быть предметом сделки, она не понимала. Она просто не верила. Обворожительно улыбаясь, Жаклин прошептала: «Вся ваша жизнь доказывает, что вы человек чести». На карту действительно была поставлена честь. Трудность заключалась в том, что ее понятие о чести резко расходилось с моим. Я – писатель, а не придворный».

Конфликт был неизбежен. Манчестер с глубокой тревогой и сокрушенным сердцем следил за тем, как легко идут на уступки авторы других книг, близкие к покойному президенту. Объемистые труды Т. Соренсена «Кеннеди» и А. Шлезингера «Тысяча дней» по настоянию семьи Кеннеди пестрят купюрами. Семейную цензуру прошли мемуары душевного друга убитого президента П. Фая «Счастье знать его». Страницы испещрены пометками Р. Кеннеди: «Мистера Кеннеди нельзя именовать Джо, Большим Джо, следует называть его послом или мистером Джозефом Кеннеди»; «Хотел бы я знать, – мог ли Пол Фай написать это, если бы был здоров мой отец. Наглость!», и т. д. В общей сложности из книги Фая по настоянию семьи была исключена половина содержания. Но и этого оказалось недостаточным. Когда по выходе книги автор передал 3 тысячи долларов Библиотеке Кеннеди, Жаклин отвергла дар, объявив его «лицемерным».

Учитывая накопившийся опыт, Манчестер попытался убедить Селенджера, сочинившего воспоминания «С Кеннеди», не идти на обширные изъятия из текста. «Я два часа умолял его не сдаваться. Он отказался. Он – государственный деятель, не писатель. Он не мог понять, какие принципы были поставлены на карту».

Манчестер закончил работу над книгой значительно раньше обусловленного срока – к середине 1966 года. 28 июля 1966 года сенатор Роберт Кеннеди официально сообщил, что семья не возражает против опубликования книги, добавив: «Хотя я не читал рассказа Уильяма Манчестера о смерти Кеннеди, я знаю об уважении президента к мистеру Манчестеру как историку и журналисту». Редакторы занялись «доводкой» текста рукописи в издательстве, журнал «Лук», приобретший право первой публикации, готовил серию статей, материалы переводились более чем в десяти странах, а близкие к семье Кеннеди уже зачитывались написанным. К удивлению Манчестера, воспринявшего заявление Р. Кеннеди как окончательное одобрение рукописи, от имени Ж. Кеннеди посыпались требования исключить весьма существенные места.

Ни жизненный путь Манчестера, процветающего в США публициста, ни текст книги даже отдаленно не дают оснований представить его Дон Кихотом. Он прекрасно понимает границы «объективности» в условиях американской цивилизации. Собирая материалы к книге (включая беседы с Ж. Кеннеди), оп отказался ознакомить с ними даже комиссию Уоррена. Автор сам изъял двести страниц из первоначального варианта рукописи, заключив, что они носят «слишком личный характер или необоснованно критичны в отношении людей, все еще занятых государственной деятельностью». Теперь, когда от клана Кеннеди волнами пошли требования сделать купюры в тексте, Манчестер стал в тупик. Он подсчитал: Ж. Кеннеди требовала исключить 6472 слова из текста серии статей, подготовленных для журнала «Лук». Поведение «этих крыс из «Лук» совершенно нетерпимо, истерически внушала Жаклин. «В целом, – заметил Манчестер, – 75 процентов изъятий не касались ее лично. То была попытка исключить чрезвычайно важные факты». Манчестер отказался.

Тогда Ж. Кеннеди подала в суд, чтобы воспрепятствовать выходу книги, а автор предстал перед разъяренным Р. Кеннеди. Манчестер попытался отшутиться: «Ну, Боб, нам нужно встать друг против друга с дуэльными пистолетами и шпагами!» В ответ он услышал поток брани и угроз. Трехчасовая беседа окончилась безрезультатно. Манчестер оказался в центре внимания печати, радио и телевидения. Предстоявший суд разбередил страсти. За Манчестером по пятам ходили и ездили в машинах с радиоустановками частные детективы.

Дальше – больше. «Мой редактор и я, – вспоминал Манчестер, – притаились в мрачном молчании в номере гостиницы в Манхэттене, а сенатор, требовавший изменить текст книги, ломился в дверь, выкликая мое имя!.. Встретив друга-врача на улице, я спросил: «Не болен ли я манией преследования?» Он слабо улыбнулся: «Только не манией». Он был нрав. Попытки принудить меня были абсолютно реальными, и, поскольку я изучал в свое время Германию при фашистах, я усмотрел в происходившем американский вариант гитлеровского приказа «Мрак и Туман».

До суда все же дело не дошло. Семья Кеннеди умерила страсти, а Манчестер кое-что выбросил из книги. За несколько часов до начала слушания дела в суде Жаклин Кеннеди отозвала иск. В середине 1967 года «Смерть президента» увидела свет. Советский читатель знает книгу У. Манчестера в русском переводе под заголовком «Убийство президента Кеннеди».

Манчестер поместил материалы, собранные во время работы над книгой, в Библиотеку Кеннеди – 18 томов с записями интервью и 27 досье с документами с условием: «Доступ к этим материалам будет открыт опытным ученым после смерти всех прямых потомков Джона Ф. Кеннеди, при жизни которых он был убит». Распри Манчестера с семьей Кеннеди ушли в прошлое, хотя шрамы остались. «Тайм», оценивая шансы Роберта Кеннеди на избрание президентом, восхитился: «Он способен изломать и избить Уильяма Манчестера, а затем убедить писателя стать почетным председателем клуба «Кеннеди в президенты!». Жизнь брала свое, перед живыми встали новые задачи.

Люди, уходящие из жизни молодыми, навсегда остаются в памяти молодыми. Особенно, когда такой человек, а им был Роберт Кеннеди, не уставал до последних дней подчеркивать свою молодость. В пьянящие дни конвента демократической партии летом 1960 года оп восклицал: «Мы – молодая группа – будем править Америкой».

В последней предсмертной книге «Обрести новый мир», посвященной «моим и вашим детям», Р. Кеннеди в 1968 году добавил важность индивидуальных условий молодости: «Многие величайшие движения в мире, мысли и действия проистекали от одного человека. Молодой монах начал протестантскую реформацию, молодой полководец расширил границы Македонской империи до пределов тогдашней земли, молодая женщина отвоевала Францию, молодой итальянский путешественник открыл Новый Свет, а тридцатидвухлетний Томас Джефферсон провозгласил, что все люди созданы равными. «Дайте мне точку опоры, – сказал Архимед, – и я переверну землю». Эти люди двигали мир, и мы можем сделать то же самое».

Высоко метил Роберт; хотел оставить после себя «перевернутую землю». В личной жизни он преуспел – продлил молодость спортом, стал альпинистом и отцом 11 детей. Сложнее было в сфере политической и государственной, хотя и здесь Роберт очень старался. Голос его оставался молодым. Министр юстиции США Р. Кеннеди рекомендовал американской молодежи помнить, что «за исключением войны, ничто в Америке не готовит юношу лучше к жизни, чем футбол». Война и молодость в его представлении были неразрывно связаны. В 1948 году 23-летний Роберт выехал в многомесячную командировку в Европу и на Ближний Восток, в том числе корреспондентом на театр военных действий – возникал Израиль, и израильтяне схватились с арабами. Как обычно, обо всем позаботился отец – аккредитовал сына в газете «Бостон глоб». Роберт давал телеграммы из лагеря израильтян: «Вот молодая, твердая, решительная нация. Они сражаются с неслыханным мужеством. У них величайший и последний шанс, пути назад нет».

Впечатления, полученные тогда, Роберт спроектировал на некоторые прошлые события. В 1964 году он со специфической точки зрения припомнил свое детство: «Мой отец провел в 30-х годах много времени в Голливуде и познакомился с массой еврейских семей. Он поддерживал дружеские отношения с братьями Варне, Сэмом Голдвином и восхищался их умением учить детей уважать родителей и любить друг друга. Моему отцу все это так понравилось, что он решил воспитать своих детей аналогичным образом. Именно так и было поставлено воспитание в семье Кеннеди». Известно, однако, что Джозеф Кеннеди был заклятым антисемитом. Но в 1964 году, когда Роберт своеобразно истолковывал свое детство, он добивался избрания в сенат от штата Нью-Йорк, где жили 2,5 миллиона избирателей-евреев.

Смолоду Роберт любил простые решения сложных проблем, что отчетливо обнаружилось еще в Гарвардском университете и школе права в Вирджинском университете. Зимой 1950/51 года он трудился над дипломной работой, избрав ожесточенно дискутировавшуюся тогда тему – Ялтинская конференция глав правительств СССР, США и Англии в феврале 1945 года. Вопрос в общем был уже решен профессиональными историками – ялтинские соглашения отражали соотношение сил, сложившееся в антигитлеровской коалиции. Роберт энергично перевоевал минувшую войну. Он утверждал: «Принимая во внимание, что японцы не собирались продолжать войну, я не могу усмотреть, как военная мощь России в Маньчжурии могла бы спасти жизни американских солдат при вторжении на Японские острова… Совершенно очевидно, что при торге надо выяснить ценность приобретаемой вещи».

Упрощение, простительное для человека из семьи дельца с подобающим менталитетом и специально не занимавшегося международными отношениями, не простительно для студента-дипломника. Накануне Ялты американский комитет начальников штабов в Вашингтоне и генерал Макартур на Дальнем Востоке считали, что без вступления Советского Союза в войну с Японией ее удастся победить не раньше 1948 года, а потери при вторжении превысят миллион человек. Роберт все это знал, но его интересовала не история, а политика. «Политический просчет, – горячо доказывал молодой человек, – очевидный сейчас, следовало усмотреть тогда – не в наших интересах, не в интересах Китая или мира было превращать Россию в тихоокеанскую державу, не в наших интересах было просить Россию вступить в войну на Тихом океане. За эту ошибку мы платим кровью».

Начинающий юрист указал виновников: «Президент Рузвельт считал, что путь разбить общего врага и обеспечить будущий мир – жить в дружбе с Россией… Эта философия достигла зенита в Ялте, и она означала смерть и катастрофу для мира… И февраля 1945 года мы сделали последний шаг, после которого спасения не было».

Дипломник поставил все с ног на голову, очевидно бесцеремонное извращение фактов и желание высказать самые крайние суждения. Какова же была мораль всего этого, по Роберту? «Отсюда урок: библейский принцип «лучше давать, чем брать» не всегда применим». Профессора, читавшие сердитый диплом, поставили автору четверку за вторжение новичка в историческую науку. Они, вероятно, соглашались, что студент проявил больше характера, чем знаний. Впрочем, учитывая время и социальный статус студента, об этом благоразумно промолчали и оказали честь напористому студенту, отметив его работу среди достойных в библиотеке школы права. В 1968 году «Юнайтед стейтс ньюс энд уорлд рипорт» выразил установившуюся точку зрения на успехи Роберта в науках: «Как ученый, он по проявил себя, получив в 1948 году степень бакалавра в Гарварде, где играл в футбол. Среди 125 выпускников Вирджинского университета в 1951 году он занял 56-е место».

Впрочем, Роберт и не готовил себя для науки – общению с учеными он предпочитал общество кинозвезд, к которым неудержимо тяготел. Кандис Берген и Мэрилии Монро прекрасно знали Роберта, не говоря о множестве других, с которыми он был просто знаком. Все это он не считал нужным скрывать. Тем и отличался он от старшего брата, любившего показать, что его сердцу дороже интеллектуальные беседы с учеными.

Прямо со студенческой скамьи Роберт перешел в сферу государственной деятельности. В 1951 году он работает в отделе министерства юстиции, ведавшем надзором за уголовным судопроизводством, затем в подкомитете у Маккарти. Когда в 1954 году Р. Кеннеди в роли советника сенатского подкомитета по расследованиям вновь встретился с Маккарти не в роли подчиненного, тупость и глупость маккартистов глубоко опротивели ему. Во время позорнейшего расследования, затеянного Маккарти в армии, Роберт посильно высмеял инквизиторов.

На заседании 11 июля 1954 года сенатор Дж. Маккарти огласил очередной обширный план борьбы «с коммунизмом», предусматривавший создание международного альянса «демократических» партий – «Деминформа». Ухмылявшийся Роберт уселся рядом с сенатором-демократом Дирксеном и сформулировал ряд издевательских вопросов. Дирксен задал их, поставив Маккарти в тупик. Напыщенный трибунал превратился в бурлеск, смеялся зал, покатывались со смеху Дирксен с Робертом. Исполинско-идиотский план основания «Деминформа» рухнул.

По окончании заседания подручный Маккарти, отъявленный негодяй Р. Кон, подбежал к Роберту и, задыхаясь от злобы, стал бранить его. Словесная перепалка чуть-чуть не превратилась в драку. Их разняли. «Поскольку регби и альпинизм не были моими хобби, я, вероятно, выиграл от того, что до драки не дошло», – признался с облегчением Кон.

С 1955 года, когда из подкомитета ушел Маккарти с его великолепными помощниками, Р. Кеннеди – главный советник реорганизованного подкомитета. В силу политической принадлежности к демократам и по личным склонностям Роберт охотно занялся расследованием деяний правящей республиканской администрации. Возможности проявить себя оказались неограниченными. В поле зрения подкомитета попали дельцы, мошенничавшие на поставках обмундирования для армии. В ходе дознания всплыло имя некой Харт, правительственного чиновника, закупавшего обмундирование у нью-йоркских фирм. Роберт куда как круто обошелся с нечистой на руку дамой.

Он, жаловалась Харт журналистам, заперся с ней и своим подручным «в страшно душной комнате», где занялся «издевательством, запугиванием, рукоприкладством». В этих условиях она созналась во всем. Изобличенная взяточница добавила: «Я была бы готова сознаться в чем угодно, я бы под присягой подтвердила, что именно по моей вине треснул Колокол Свободы». Едва ли стоит сокрушаться. Незавидная участь в конечном счете постигла женщину, по уши погрязшую в лихоимстве. На скамью подсудимых сели шесть человек. Роберт мог быть доволен – в общем, по малозначительному и банальному поводу у позорного столба выставлялась администрация Эйзенхауэра.

Вероятно, самым крупным делом, которое провел Р. Кеннеди через подкомитет, было изобличение в мошенничестве министра авиации США Г. Тэлботта. По существующей в США практике при вступлении на государственный пост необходимо прервать на время работы в правительственном аппарате все деловые отношения с миром бизнеса. В марте 1955 года Роберт и его шустрые помощники получили донос, что Тэлботт содействует нью-йоркской фирме «Маллиган», связанной с военными поставками. Пикантность положения была в том, что до занятия должности министра Тэлботт был партнером владельца фирмы, а негласная проверка показала, что с воцарением Тэлботта в Вашингтоне «Маллиган» стала необычайно процветать, и доходы министра круто пошли вверх.

Р. Кеннеди доложил результаты изысканий председателю подкомитета Макеллану, однако дело не было предано огласке. Тогда случилось невероятное. «Нью-Йорк таймс» опубликовала письма Тэлботта, компрометировавшие его. Как они попали в печать? Разнесся слух, что письма передал редакции Р. Кеннеди. Он отрицал. Тэлботт, пылая негодованием, потребовал публичного расследования и явился в подкомитет, где попал в руки Роберта. Высокомерный министр, вероятно, полагал, что легко справится с малоизвестным юристом, каким был тогда Р. Кеннеди. Но Роберт вцепился в него мертвой хваткой. В конце июля 1955 года он подверг Тэлботта допросу с пристрастием, под присягой.

Понятно, что вести допрос таким образом можно было, только имея все козыри в руках. Тэлботт оценил серьезность положения и на следующий день послал председателю подкомитета записку: «Сегодня утром я разговаривал с Джоном Джонсоном. Он напомнил мне о моем разговоре с Эвингом. Заявление Кеннеди о том, что я разговаривал с Эвингом, правильно. Мне изменила память». Точнее, министр сообразил, что ищейки Роберта собрали компрометирующие его факты. В последующие дни Роберт допросил в подкомитете Джонсона, Эвинга и др., которые потопили министра.

Тэлботт рванулся исправлять дело. Отказавшись от всех своих показаний, он объявил, что порывает с фирмой «Маллиган». Но было поздно. Эйзенхауэр затребовал протоколы допросов в подкомитете. Тэлботту предложили подать в отставку, что он и сделал 1 августа 1955 года. В какую-нибудь неделю Роберт свалил министра авиации США, главу исполинского ведомства, поглощавшего значительно более половины чудовищных военных расходов США.

Пытаясь как-то уладить скандал, Д. Эйзенхауэр наградил Тэлботта при уходе из министерства медалью «За выдающуюся общественную деятельность» и высшей наградой министерства обороны для гражданских служащих – «Медалью свободы». Это только подчеркнуло серьезность достижений Р. Кеннеди, положительно становившегося грозой для мошенников. Подкомитет в официальном докладе одобрил отставку Тэлботта, указав, что он «действовал нечестно, находясь на посту министра ВВС». Спустя два года Тэлботт умер от кровоизлияния в мозг. Вдова публично заявила, что ее бесподобный супруг пал жертвой «травли» Роберта.

В 1957—1959 годах Р. Кеннеди – главный советник сенатского комитета по расследованию недопустимых методов деятельности профсоюзов и предпринимателей. Очень ответственный пост – группа по расследованиям насчитывала 65 человек, фактический руководитель – Р. Кеннеди. Тяжелая, грязная работа – приходилось отстаивать интересы крупного капитала и иметь дело с уголовниками, засевшими в руководстве ряда профсоюзов.

Роберт быстро навел порядок в комитете. Сенаторы только дивились проворству молодого юриста. Оп повел заседания так, что они иной раз оказывались простыми зрителями. Республиканец Б. Голдуотер, входивший в подкомитет вместе с Дж. Кеннеди, как-то резко выразил несогласие с методами Роберта. «Вы не верите в мою честность?» – заревел Роберт и, сжав кулаки, бросился к сенатору от штата Аризона.

«К счастью, – сухо комментировал Голдуотер, – Джек Кеннеди вскочил со стула, схватил Бобби за шиворот и не дал побить сенатора США».

Такие сцены объяснить можно – изнурительная работа.

Во второй половине 50-х годов Р. Кеннеди ввязался в тяжбу с руководством профсоюза водителей грузовых машин и грузчиков, насчитывавшего 1,7 миллиона членов. Президента профсоюза, гангстера Д. Бека, нагло грабившего профсоюзную кассу, удалось быстро упрятать за решетку. Сложнее пришлось с его преемником, ловко оборонявшимся жуликом крупного масштаба Дж. Хоффа. Иной раз Хоффа выходил победителем из словесных поединков с Робертом, которого именовал «маленьким садистским чудовищем».

Понять озлобление гангстера можно – Роберт с железной настойчивостью загонял его в угол. В конце 50-х годов ему удалось направить материал на Хоффа в суд. На радостях Роберт публично поклялся, что бросится головой вниз с купола Капитолия, если Хоффа оправдают. Настал день суда. В составе жюри – восемь негров. Хоффа учел это обстоятельство, в зале суда появился его давний друг негр Джо Луис, в прошлом кумир всех мальчишек Америки – чемпион мира по боксу в тяжелом весе. Луис объявил, что пришел посмотреть, «что хотят сделать с моим другом Хоффа». Негры в жюри не упустили этого обстоятельства, они сообразили, что подкомитет, в котором работает Р. Кеннеди, равнодушен к обеспечению гражданских прав цветного населения. Жюри оправдало Хоффа. Адвокат гангстера послал Роберту парашют для обещанного прыжка с Капитолия.

Роберт на все корки ругал министерство юстиции – завалили дело! Но не отступился, продолжая изнурительное расследование. Сыщики Роберта быстро установили кое-какие сомнительные связи Луиса и Хоффа. Но Роберт не стал трогать бывшего чемпиона, разумно рассудив, что тот не понимал размеров вреда, причиненного появлением в зале суда. Роберт прижимал более одиозных людей. Перед сенатским комитетом предстал подручный Хоффа некий Бейкер, звероподобный мужчина, весящий 150 килограммов.

Р. К е н н е д и: Знаете ли вы Хама Данна?

Б е й к е р: Я не знаю его как Хама Данна. Я знаю его как Джона Данна.

Р. Кеннеди: Где он теперь?

Б е й к е р: Встретился с богом.

Р. Кеннеди: Как это случилось?

Б е й к е р: Полагаю, на электрическом стуле в Нью-Йорке.

Р. К е н н е д и: А как насчет ловкача Шеридана? Вы его знаете?

Б е й к е р: Эндрю Шеридана?

Р. К е н н е д и: Да.

Б е й к е р: Он также встретился с богом.

Р. К е н н е д и: Как он умер?

Б е й к е р: Вместе с мистером Джоном Данном.

Р. Кеннеди обращается к Хоффа и спрашивает, не тревожат ли его тесные связи близкого сотрудника с уголовным миром. «Нисколько», – хохотнул тот.

Развязка наступила позднее, когда Р. Кеннеди стал министром юстиции и получил в свое распоряжение прокуратуру и полицейско-сыскной аппарат. Хоффа понимал, что его ждет – он публично отозвался о Роберте как «мерзавце», пообещав «вырвать ему обе руки». Одна из первых мер нового министра – создание специальной оперативной группы, неофициально названной «Изловить Хоффа!». Кольцо сжималось, преследуемый гангстер взывал к справедливости: «Наши телефоны, номера в отелях, которые мы занимаем, подслушиваются. Мы специально скажем что-нибудь, и на следующий день правительственные прокуроры уже знают. Профсоюз строит новое служебное здание в Детройте стоимостью в 800 тысяч долларов. Ко мне приходят и сообщают – оно уже все оборудовано аппаратурой для подслушивания… Они являются в школу и изучают моего сына. Они пристают к его друзьям, спрашивают, сколько костюмов у Хоффа, сколько денег у него в кармане. Всем аэропортам в стране дана команда – стоит Хоффа купить билет, они тут же сообщают ближайшему отделению ФБР точное время, когда он улетает и когда он прилетает». Джозеф Кеннеди мог только радоваться: подслушивание – вещь дорогостоящая. Если во время работы в сенатских комитетах Роберт оплачивал установку нужной аппаратуры на отцовские деньги, то теперь он располагал государственными фондами.

В середине 60-х годов Р. Кеннеди наконец довел до конца сражение с Хоффа. В январе 1963 года Р. Кеннеди отозвался о своем противнике как о человеке, «запугавшем лидеров рабочего движения сильнее, чем эсэсовцы Гитлера». Хоффа не остался в долгу. Он настаивал, что министр юстиции «составил заговор… создал гестапо из 72 полицейских агентов, 23 прокуроров и 32 членов большого жюри, чтобы сокрушить крупнейший профсоюз в Соединенных Штатах». В марте 1964 года Хоффа был присужден к восьми годам тюремного заключения и штрафу в 10 тысяч долларов. Р. Кеннеди одержал трудную победу. О следственной работе Роберта сложилось вполне определенное впечатление. Дружественный публицист писал: «Рвение Кеннеди в разгроме преступных синдикатов напоминает иезуита XVI столетия в погоне за еретиками».

В 1960 году Роберт Кеннеди обобщил впечатление о борьбе с гангстерами в профсоюзном движении в книге «Внутренний враг». Он красочно описал этих людей: «Они выглядят как бандиты Капоне. Они ловкие, иногда толстые, иногда худые, но твердые и холодные. У них невозмутимые лица и жестокие глаза гангстеров, они дорого одеты, носят кольца с брильянтами, часы, украшенные драгоценными камнями, и сильно надушены». Поймать их трудно. Кеннеди предложил в книге создать национальную комиссию по борьбе с преступностью, которая являлась бы «Центральным разведывательным управлением» в уголовном мире, обслуживающим 70 федеральных ведомств и более 10 тысяч местных органов по борьбе с преступностью по всей стране. Руководитель ФБР Э. Гувер, усмотрев в предложениях Р. Кеннеди угрозу возникновения конкурирующего ведомства, лицемерно воззвал к «демократизму» и осудил инициативу как попытку создать «национальную полицию», что-де подорвет права граждан.

Книга произвела впечатление на Голливуд. В начале 60-х годов там решили экранизировать произведение, фирма «20 век фокс» заготовила контракт с Р. Кеннеди. Неожиданно возникли трудности с его подписанием – вмешался Джозеф Кеннеди. Представитель фирмы запротестовал и заявил отцу: «Ваш сын, министр юстиции, говорит, что согласен с формулировками контракта!» «Он ни черта в этом не понимает», – невозмутимо ответил старый делец. Контракт был изменен в соответствии с требованиями отца.

Помимо занятий высокой политикой, министр юстиции Р. Кеннеди неизменно весьма напористо действовал в сфере своих прямых обязанностей. Он пытался применять антитрестовское законодательство, вмешивался в расовые конфликты, решительно требовал расследования нарушений избирательных прав, особенно на Юге. Министерство возбудило судебное преследование должностных лиц, включая двух конгрессменов, трех членов верховных судов штатов, пяти мэров, нескольких местных начальников полиции и т. д. Роберт приобрел хобби – вести личный учет арестам и осуждениям важнейших преступников.

Подслушивание телефонов при Р. Кеннеди получило громадный размах. Он был недоволен, как ему казалось, ограниченными усилиями и возможностями ФБР в этой области и требовал расширить масштабы подслушивания. Министерство юстиции внесло в конгресс соответствующий законопроект. Туманные ссылки на «национальную безопасность» плохо маскировали спланированный Р. Кеннеди полицейский произвол. Несмотря на то что изобретательный министр несколько раз видоизменял проект, билль не прошел. Другое предложение Р. Кеннеди дать право «брать под арест» свидетеля, не сотрудничавшего с органами следствия, также застряло в комитетах конгресса. Как заметил конгрессмен, изучивший хитроумный законопроект: реализация предложения Роберта «превратит в преступника человека, свистнувшего в направлении агента ФБР».

Административные восторги Р. Кеннеди в стенах министерства юстиции порядком озадачили конгресс. Позднее он попытался исправить сложившееся впечатление. В конце 1966 года разразился небольшой скандал – Э. Гувер напомнил, что именно в эру Кеннеди подслушивание телефонных разговоров стало обычной практикой. Роберт решил отрицать все. Но даже в высшей степени дружественный к нему биограф Маргарита Лэнг заметила: «В декабре (1966 г.) Р. Кеннеди заявил: «Хотя мистер Гувер утверждает, что эта деятельность усилилась во время моего пребывания министром юстиции, и подразумевает, что мы обсуждали ее, в действительности он никогда не обсуждал этот чрезвычайно важный вопрос со мной. Из сказанного им также следует, что руководство ФБР лгало мне в лицо, отрицая подслушивание телефонов, когда я официально запрашивал об этом».

Эти заявления клонятся к тому, что в области, к которой Роберт Кеннеди проявлял столь сильный личный интерес и которая действительно была необычайно важна, он будто бы был небрежен и не проявлял рвения. Но каков бы Роберт ни был в других отношениях, его никак нельзя упрекнуть в недостатке рвения. Работник министерства юстиции по этому поводу сказал просто: «Любой утверждающий, что Гувер действовал, не имея санкций на то, что он делал, говорит неправду. А любой утверждающий, что Билл Роджерс, Бобби Кеннеди и Ник Катценбах не знали, что делает Гувер, не знаком с фактами».

Несмотря на запирательство бывшего министра юстиции, Э. Гувер стоял на своем. В письме любопытному конгрессмену шеф ФБР уточнил: «Мистер Кеннеди во время пребывания на посту проявил громадный интерес к делам такого рода и, объезжая различные города, не только лично прослушивал записи телефонных разговоров, но и ставил вопросы, как обзавестись лучшим оборудованием». Выяснилось также, что подслушивание проводилось отнюдь не только для изобличения преступных элементов, – государственный департамент, например, оказался опутанным сетью соответствующей аппаратуры.

Опровержения Р. Кеннеди не очень убеждали. Он усмотрел причину в другом, горестно заметив: «Воевать с Э. Гувером все равно, что сражаться со святым Георгием». Не только с ним одним – газеты рассказали, что схватка Гувера с Р. Кеннеди была делом рук Л. Джонсона, который подстрекал к ней руководителя ФБР. В разгар Уотергейта президент Р. Никсон оправдывал подслушивание телефонов ссылками на свершения Р. Кеннеди на этом поприще. «Подслушивание телефонов, – разъяснил он на пресс-конференции 22 августа 1973 года, – достигло зенита, когда Роберт Кеннеди был министром юстиции в 1963 году. Подслушивалось более 250 номеров, по сравнению со 110 в среднем в администрации Эйзенхауэра и Никсона».

Можно, конечно, без труда разглядеть в усилиях Гувеpa мстительное желание если не прямо очернить Роберта, то поставить его, по крайней мере, на одну доску со штатными сыщиками. Классификация для человека первого положения, каким был Р. Кеннеди в США, нетерпимая. Однако не вызывает больших сомнений очевидное обстоятельство, что почти за пятнадцать лет работы в органах юстиции Роберт приобрел профессиональные навыки в уголовном розыске. Человек, избравший целью жизни эти занятия, мог бы только гордиться полезными качествами. Но Роберт собирался стать ведущим политическим деятелем, поэтому он доказывал, что сыск – отнюдь не единственное его занятие. Оп внушал, что занимался обеспечением гражданских прав, которые, однако, тесно связаны с гражданскими свободами. Вот о судьбе последних оп, вероятно, не всегда задумывался.

Еще при жизни Джона Кеннеди поползли слухи, что Роберт в 1968 году обязательно будет баллотироваться в президенты. Весной 1963 года драматург Гор Видал представил на суд читающей публики свою оценку Роберта: «Нет никакого сомнения, что, когда в 1968 году Бобби предстанет перед конвентом, он прекрасно подойдет». Но, предупреждал Видал, «потребуется гений пропаганды, чтобы представить кандидата приятным человеком. Он не таков. Его самые примечательные качества – энергия, мстительность, прямолинейность в оценке мотивов людей – могут привести к падению. Бобби видит мир только в белых и черных красках. Они и Мы. Он совершенно не обладает качествами брата – легкостью в обращении с людьми и умением очаровывать». По словам Видала, Р. Кеннеди «окажется опасно-авторитарно настроенным президентом». В заключение он процитировал соратника Р. Кеннеди по государственной службе, который отчеканил: «Дело не в том, что Бобби против гражданских свобод. Он просто не знает, что это такое».

Впрочем, на впечатления Г. Видала о Р. Кеннеди несомненно наложила отпечаток болезненная, чисто физически, стычка с министром юстиции. Как-то еще в 1961 году на танцах, устроенных в Белом доме в честь сестры Жаклин, Видал по-родственному обошелся с Жаклин. Р. Кеннеди на правах члена семьи президента призвал его к порядку. «Ты наглый сукин сын», – бросил драматург в лицо министру. Гора выдворили из Белого дома, а Жаклин повелела не пускать его больше.

В поведении министра юстиции были и другие странности. Оп очень любил войска специального назначения – «зеленые береты», созданные Дж. Кеннеди. Министр юстиции нередко приглашал группы «зеленых беретов» в семейный дом, «там они демонстрировали свою ловкость, прыгая с дерева на дерево, перелезали через сооруженные препятствия. Шривер выражал протест против этих военизированных представлений, игнорируя их. Как-то на предложение жены Энис посмотреть на упражнения «зеленых беретов» он ответил, что не хочет, чтобы и дети видели это. «Зеленые береты» оказывают скверное влияние». Надо думать, Р. Кеннеди резко расходился во мнениях на этот счет со своим родственником.

В свою очередь, сверхподготовленные специалисты противопартизанских операций, получившие исключительный статус в вооруженных силах, платили горячей привязанностью Р. Кеннеди. В знак признательности они стали именовать себя «стрелки Кеннеди». Министр юстиции добился, чтобы в похоронах президента приняли участие солдаты частей специального назначения. Командир отряда майор Ф. Радди демонстративно возложил на могилу президента рядом с вечным огнем зеленый берет. Роберт подружился с преданным майором, «а среди самых дорогих для Бобби Кеннеди вещей – запонки с эмблемой войск специального назначения и зеленый берет, подаренный Радди и всегда лежащий на его столе». Вероятно, диверсанты в глазах Р. Кеннеди олицетворяли боготворимую им молодость и дисциплину.

В книге «Внутренний враг» он писал: «Великие свершения в истории нашей страны были достигнуты твердыми людьми, рисковавшими своей безопасностью и будущим ради свободы и идеалов: солдаты у Вэли Фордж, солдаты, штурмовавшие Семетри Хилл и стоявшие у орудий на вершине его, люди, покорившие Запад, морская пехота, сражавшаяся в Белью Вуд и на Тараве, не измеряли свои жертвы валютой личного вознаграждения. Но именно в результате достигнутого ими и бесчисленным множеством других ныне мы – могучая и процветающая держава». Суждения эти носили ура-патриотический характер, но все же наводили на печальные размышления: куда может направить свою энергию пылкий государственный деятель, если ему доверить высокий пост. Многим, несомненно, прочно запала в память сентенция Р. Кеннеди, высказанная весной 1963 года. В мантии власти министр юстиции наставительно произнес: «Нам очень нужен своего рода диктатор, который выслушивает всех, имеющих отношение к делу, взвешивает все факторы, затем выносит решение и говорит – это нужно сделать сейчас, а это вы сделаете потом». Общую установку он конкретизировал в надлежащих случаях.

В июне 1966 года сенатор Р. Кеннеди посетил Африку и побывал в Танзании. Он много говорил, и то, что дошло до США, вызвало, мягко говоря, недоумение. В Танзании Р. Кеннеди заявил группе лидеров правящей партии: «Я знаю, у вас однопартийная система. Именно такую систему я хотел бы ввести на родине». Шутка? Возможно. Но президенту Танзании американский сенатор повторил: «У вас только одна партия. Мы можем использовать такую же систему в Соединенных Штатах». Что, на Р. Кеннеди подействовал африканский климат или он высказал свои сокровенные мечты? Вопрос остался открытым.

Во всяком случае, Роберт постоянно находился под огнем критики. В статье журнала «Тайм», подводившей итоги жизненного пути Р. Кеннеди, говорилось: «Многие политики и бизнесмены не только не любили, но искренне боялись его за то, кем он был и кем мог стать. Немало людей усматривали беспринципное честолюбие в любом его жесте и поступке». Все это прояснилось в 1968 году. Сторонники Р. Кеннеди, разумеется, были не согласны. Они были склонны списывать все за счет вечной молодости Р. Кеннеди.

А. Шлезингер, призывая к большей терпимости к нему, в 1968 году написал по поводу одного из самых деликатных вопросов: «В возрасте 27 лет Роберт Кеннеди короткое время прослужил младшим советником в комитете Маккарти. Но Губерт Хэмфри в то же время и в куда более зрелом возрасте (43 года) вместе с Мартином Дайсом внесли закон о контроле над коммунизмом 1954 года. Юджин Маккарти голосовал в палате представителей за все осуждения комиссии по расследованию антиамериканской деятельности… Хэмфри и Маккарти простили за дела, совершенные отнюдь не в молодости, в то время как проступки молодого Кеннеди не забыты. Я думаю, что это следствие того, что Хэмфри и Маккарти не вписываются в стереотипы обвинителей».

Сам Р. Кеннеди, когда ему исполнилось сорок лет, говорил: «Я прекрасно знаю, многие меня не любят, но теперь меня это больше не удивляет и не тревожит. Напротив, я великолепно понимаю причины. Я был замешан в стольких схватках, в стольких стычках».

Все же дело не только в этом. По словам Т. Уайта, «в самом облике Р. Кеннеди было что-то, что отталкивало от него миллионы… Миллионам американцев его стремление к власти представлялось зловещим». Отпугивала прежде всего «беспощадность». Они хорошо запомнили по телевизионным передачам Роберта во время частых приступов гнева – указующий перст, громоподобные удары кулаком по столу, холодный взгляд. Живое воплощение ярости.

«Я не боюсь бояться». Эти слова Р. Кеннеди произнес незадолго до гибели. После смерти Джона оп, вероятно, решил на каждом шагу бросать вызов судьбе. Новое несчастье в семье только добавило отчаянности – через восемь месяцев после трагедии в Далласе Эдвард Кеннеди попал в авиационную катастрофу, двое пассажиров погибли, Эдвард получил серьезную травму спинного хребта. Только через несколько месяцев он смог снова стать на ноги, но отныне вынужден носить специальный корсет. Журналист У. Шаннон Осведомился у Роберта, не поколебалась ли его вера в бога после гибели двух старших братьев и увечья младшего. «Не поколебалась, – ответил Роберт. – Конечно, нам иногда думается, что кто-то на небесах иной раз дремлет в то время, когда надо было бы заниматься делом».

Полеты, казалось, должны были ассоциироваться с семейными трагедиями. Родители жены разбились в самолете, при авиационной катастрофе погиб ее брат вместе с близким другом Роберта Дином Марком. В самолете погибла Катлин, пострадал Эдвард. Роберт был далек от суеверий и предпочитал самолет всем видам транспорта. Осенью 1967 года самолет Р. Кеннеди попал в бурю, машину страшно болтало. Он успокоил попутчиков: «Не волнуйтесь! Пока я с вами, опасности нет», а соседу по креслу шепнул: «Кроме того, все знают, как нашей семье везет с самолетами».

Авиация ладно, но в последние годы жизни Роберт шел на эскапады, чрезвычайно трудные и опасные для 40-летнего мужчины. В нем обнаружилось какое-то болезненное чувство неотложности, торопливости. Как заметил X. Сиди: «Казалось, что он скользит в ужасную пропасть, к неминуемой катастрофе. Он стремился сделать и перепробовать все. Тогда-то он и начал на лодке форсировать пороги и карабкаться по горам». Все-таки не первоклассный альпинист, он совершил восхождение на самую высокую среди непокоренных вершин в Северной Америке – Маунт-Кеннеди (4000 м), названную так в память Джона. Опаснейшее предприятие – обрывистая гора находится почти в арктическом районе Канады. «Я сделал это, потому что боюсь высоты», – объяснил Роберт. Другое испытание в тропиках: в 1965 году он прыгнул с лодки в воды Амазонки, кишащие пираньями. Индейцы в ужасе закричали, что он рискует своей жизнью. «Слышали ли вы хоть об одном американском сенаторе, сожранном пираньями?» – отозвался из воды Роберт, продолжая плыть. Подвиги самоутверждения. Роберт прекрасно понимал, что одного физического мужества мало для продвижения в жизни, где существенную роль играют и привходящие факторы.

В бытность министром юстиции он любил произносить перед подчиненными назидательную речь примерно такого содержания: «Не забывайте, что я пришел сюда, в министерство, десять лет назад на должность помощника прокурора с окладом в 4200 долларов в год. Но я способен. Я честен. Я интересовался делом. Я задерживался по вечерам. Мой брат стал президентом, и теперь я министр». Помедлив и улыбнувшись, Бобби заканчивал: «Конечно, эти обстоятельства перечисляются не в порядке их значимости». Так описывали довольно регулярную процедуру журналисты Н. Тимеш и У. Джонсон.

Смерть Дж. Кеннеди лишила министра юстиции привычной поддержки (да и Гувер немедленно возобновил старую практику непосредственного доклада президенту, минуя министра), но не могла отнять у него духовного наследия покойного брата. Известность Роберта в стране круто возросла, и пришел 1964 год – время очередной кампании по выборам президента. У тех, кто работал с Кеннеди, сомнений не было: Роберта – в вице-президенты! Жаклин, собиравшаяся приветствовать конвент демократической партии, уже объявила, что она-то в любом случае за Бобби. Сам Роберт 22 июня 1964 года официально заявил, что не будет выставлять свою кандидатуру в сенат от штата Нью-Йорк. Он, несомненно, считал, что заслужил пост вице-президента.

Джонсон придерживался противоположного мнения. Буквально с 22 ноября он подыскивал повод, чтобы избавиться от Роберта, живого напоминания об унизительных годах вице-президента в захолустье «новых рубежей». Только-только усевшись в президентское кресло, Джонсон поставил министра на место. Когда на совещании Роберт заикнулся было, что президент Кеннеди поступил бы не так, Джонсон ледяным тоном возразил: «Президент Кеннеди – больше не президент». Придворным он говорил о Роберте: «Этот выскочка вылез слишком быстро и забрался слишком высоко. Он перепрыгивал ступени, когда другие учились жить. Я никогда ему не нравился, но его отношение ко мне ничто по сравнению с тем, как я отношусь к нему». На подступах к избирательной кампании 1964 года представилась долгожданная возможность свести счеты.

29 июня президент вызвал Роберта и, не отрывая глаз от бумаги, зачитал: «Я думаю о вице-президентстве. У вас блестящее будущее, хорошее имя и мужество, но вы находились на правительственной службе слишком долго. Я серьезно рассмотрел вашу кандидатуру и счел нецелесообразным выступать на выборах с вами». Президент осведомился, не откажется ли Роберт сам от выдвижения. Тот отклонил предложение. Выходя из кабинета, потрясенный министр просительно произнес: «Я был бы вам очень полезен». Джонсон отечески заверил, что в ближайшие месяцы Р. Кеннеди сумеет оказать неоценимые услуги любимой партии.

Выбросив за борт Роберта, президент был вне себя от радости. «И надерусь же я теперь, ребята!» – сообщил Джонсон в лучшем стиле техасца. «Наконец смахнул треклятую птицу с моей шеи!» – торжествующе кричал он. Нисколько не заботясь о последствиях, президент на следующий день позвал в Белый дом троих журналистов. За затянувшимся ленчем он со смаком, издевательски рассказал о том, как проходила беседа с честолюбивым министром, разумеется, в собственной интерпретации. Президент забавно передразнивал Роберта и даже настаивал, что услышал, как тот «поперхнулся», узнав вердикт. Услужливые сплетники тут же донесли все дословно и с прибавлениями до сведения клана Кеннеди…

Джонсон официально объявил, что для поста вице-президента не подходит ни один член кабинета или любой человек, часто поддерживающий контакт с правительством. Роберт, встретившись вскоре с кандидатами в конгресс от демократической партии, со злобно-невинной улыбкой заявил: «Просто трепещу перед вами. Вы – не члены кабинета, не поддерживаете часто контакта с правительством и потому можете быть кандидатами в вице-президенты!» В окружении Р. Кеннеди чувств не скрывали, один из его соратников отозвался о Джонсоне: «Этот сукин сын сбил нас!». Президент отказал Роберту еще в одной просьбе – отправиться американским послом во Вьетнам.

25 августа, в день открытия конвента демократической партии в Атлантик-Сити, Р. Кеннеди объявил, что будет баллотироваться в сенат от штата Нью-Йорк. На конвенте почти 15 минут 5 тысяч делегатов и гостей, собравшихся в огромном зале, кричали: «Мы хотим Кеннеди!» Он раскланялся на трибуне, поблагодарил за доверие и напомнил о брате. «Когда я думаю о президенте Кеннеди, то припоминаю слова Шекспира в «Ромео и Джульетте»:

Слова Шекспира, вложенные в уста пламенно влюбленной Джульетты… Вслед за этим был показан документальный фильм о покойном президенте, с большим вниманием просмотренный присутствовавшими. Л. Джонсон на семейную церемонию, в которую превратился конвент, счел целесообразным не являться.

Затем Р. Кеннеди отправился в штат Нью-Йорк отнимать место у 64-летнего, благообразного сенатора-республиканца К. Китинга, отслужившего в Капитолии восемнадцать лет. Республиканцы попытались объяснить ньюйоркцам, что у них уже есть свой сенатор, Китинг, делавший добро. Рассудительного Китинга действительно неплохо знали. Роберту было необходимо срочно предстать не холодным государственным деятелем, а добродушным кандидатом. 3 сентября он ушел в отставку с поста министра юстиции.

С государственной службой покончено. Это просто, а как приобрести образ добряка? Роберт не недооценивал сложности задачи. Когда организатор пропагандистских телевизионных передач в штате Нью-Йорк заявил ему: «Основная цель нашей пропаганды, Боб, – изобразить вас мягким, искренним человеком», Роберт с редким юмором отозвался: «Вы собираетесь использовать двойника?».

Но до этого дело не дошло, поступили много проще и привычнее. За 10 тысяч долларов наняли сатирика Г. Гарднера, сочинявшего шутки для развлекательных программ. О том, что он оплачивался, стало известно позднее, а тогда Гарднер объявил, что добровольно вышел сражаться за Р. Кеннеди.

Первая шутка, добросовестно повторенная кандидатом на массовых митингах: «Я привез в Нью-Йорк девять с половиной Кеннеди. Пусть любой другой кандидат попытается превзойти меня». Э. Кеннеди, уже имевшая девять детей, собиралась родить еще одного. Престарелая мать кандидата Роза Кеннеди постаралась стереть грань, отделявшую сурового политика от сына. Она разъезжала по митингам, рассказывала о детстве Роберта: «Я обычно лупила его линейкой» – вздыхала мама.

Арендованный сине-белый вертолет, вмещавший двадцать пять человек, задал темп кампании. Роберт облетал на нем штат, выступая в скверах, на площадях, на улицах. Оплата проката вертолета – 525 долларов в час.

Прием был не везде дружественным. Он не обращал внимания, а делал свое дело в воздухе и на земле. Китинг, удобно устроившись в кресле в телестудии, агитирует за себя. Вдруг суматоха, перебранка в дверях, в студию врывается Роберт – приглашение сенатору превратить монолог в диалог. Парад на улицах города по случаю польско-американского дня. Роберта не пригласили, но он явился и пошел во главе колонны, игнорируя недружественные возгласы.

Перед еврейскими аудиториями он появлялся в ермолке. Сразу после выборов еврейский университет Есива в Нью-Йорке получил дар от фонда Джозефа Кеннеди 1450 тысяч долларов. В Гарлеме Роберт сообщил: «Ассигнования на войну с бедностью в Гарлеме сокращены до 30 миллионов долларов, это даже не капля в бочке для города, тратящего на общественное благосостояние ежегодно 600 миллионов долларов. Ребята здесь не глухие. Они знают, что наше общество расходует для отправки человека на Луну 7 миллиардов долларов в год. Они видят новые здания на Пятой авеню и Медисон-авеню. Но они лишены всего этого». Наконец, вспомнив об острой проблеме загрязнения воды, Роберт доверительно сообщил на митинге: «Вы знаете? Поговаривают: Китинг сбрасывает мусор в Гудзон».

Влиятельные демократы в Нью-Йорке, а их собралось 120 человек, образовали комитет «Демократы за Китинга». Среди них были журналисты, писатели (в том числе Б. Такман), актеры. В заявлении комитет указал: «Мы не можем поддержать Роберта Кеннеди на выборах в сенат от штата Нью-Йорк. Мы считаем, что один из величайших мифов современной американской политики – широко распространенное мнение, что Роберт Кеннеди либерал. Мы считаем, что он противник либералов и человек с весьма опасными авторитарными тенденциями». Одни руководствовались чистыми помыслами. Другие стремились нанести поражение Р. Кеннеди чем попало. В разгар кампании была опубликована брошюра Ф. Копелла «Странная смерть Мэрилин Монро». На 70 с небольшим страницах доказывалось, что актрису убил Р. Кеннеди в сговоре с «коммунистами», ибо он потерпел неудачу в любовных домогательствах к «королеве секса».

Борьба поэтому не была легкой, и кампания обошлась дорого. 18 сентября «Нью-Йорк тайме» сообщила: «Стратеги Кеннеди собираются истратить на нее 1—1,5 миллиона долларов… Мистер Кеннеди должен собрать или оплатить сам почти весь избирательный фонд». Точных подсчетов по завершении выборов не оглашалось, известно только, что на оплату выступлений по телевидению Р. Кеннеди ушло около миллиона долларов. И. Ф. Стоун саркастически заметил накануне выборов: «Голосовать за Кеннеди не означает просто голосовать за сенатора. Он ведет себя так, будто страна задолжала ему Белый дом». С легкой руки публициста «Нью-Йорк таймс» борьбу за место в сенате обозвали «блиц-криг Кеннеди», увенчавшуюся победой. В ноябре 1964 года Р. Кеннеди был избран в сенат от штата Нью-Йорк большинством в 719 693 голоса. Л. Джонсон прошел в президенты в штате большинством в 2 666 597 голосов.

Выступая после выборов, Роберт сообщил, что их итоги «являют собой убедительный мандат в пользу политики Джона Кеннеди». 4 января 1965 года в сенате были приведены к присяге впервые с 1803 года одновременно два брата: Роберт и Эдвард Кеннеди. Президент ответил тем, что ему было доступно, – он вскоре пригласил бывшего сенатора Китинга в Белый дом и демонстративно обласкал его. Расторопный старик, выходя из резиденции президента, возгласил: «Когда Белый дом занимали республиканцы, меня там даже толком не кормили».

С 1965 года Роберт Кеннеди заседал в сенате США. Он оборудовал канцелярию, доставшуюся по праву добычи от Китинга, поставил там чучело громадного бенгальского тигра. Тут же провели параллель между зверем и новым сенатором. «Убрать тигру!» – распорядился расстроенный Роберт и обратился к делам. Он всецело поддерживал программу «Великого общества» Л. Джонсона, исправно голосуя за все социально-экономические меры, клонившиеся к улучшению материального положения тех групп населения, которые становились объектами законодательных мер.

Если сенатор Р. Кеннеди не соглашался с администрацией, то главным образом относительно размеров ассигнований, потребных на социальное обеспечение, помощь беднякам, расчистку трущоб и т. д. Оп требовал их увеличения. Мультимиллионеру было нетрудно показать и личный пример – из собственного кармана он доплачивал к зарплате своего штата сенатора 100 тысяч долларов в год. Учел трудности работы, Р. Кеннеди получал 1200 писем ежедневно.

Конечно, ему хотелось бы войти в престижный комитет по иностранным отношениям, но, увы, пока он оставался среди «младших» сенаторов, и пришлось довольствоваться членством в комитетах, имевших отношение к административным и социальным вопросам. Что же, можно отличиться и здесь. В 1966 году оп предложил, чтобы автомобильная промышленность тратила пять процентов своих прибылей на обеспечение безопасности машин. В августе 1967 года Р. Кеннеди обвинил ряд банков и универсальных магазинов в том, что они рекламируют потребительский кредит, «прибегая к обману». Постоянно нападал на табачную промышленность за то, что ради прибылей фабриканты «проталкивают смерть», и внес три билля об ограничении продажи табачных изделий. К 1968 году организация «Американцы за демократические действия» нашла, что Кеннеди – один из двух сенаторов в текущем составе конгресса, «полностью набравших очки как либералы».

В связи с волнениями черных летом 1965 года Р. Кеннеди категорически указал: «Нет смысла говорить неграм – повинуйтесь закону… ибо для многих негров закон – враг». Он выдвинул программу: на федеральные средства расселить афроамериканцев из гетто крупных городов. В области трудового законодательства сенатор высказывался за отмену ненавистного раздела 14 б закона Тафта – Хартли, разрешающего штатам отменять «закрытый цех». Не случайно поэтому комитет политического просвещения АФТ – КПП нашел, что Р. Кеннеди всегда «на сто процентов голосовал за профсоюзы». Эти и многие другие деяния Роберта Кеннеди на трибуне и составили ему репутацию либерала.

Он очень торопился – говорил, говорил, говорил. Старался прослыть образованным, ссылаясь на авторитеты. Группе сенаторов Роберт заметил: «Описывая войны древнего мира, один из их генералов Тацит сказал…». Сенаторы подняли брови – до сих пор они считали Тацита историком. Политика меняла Роберта на глазах. Он показал руку журналисту и объяснил, что из-за рукопожатий правая ладонь у него стала шире левой. «Но, – добавил Роберт быстро, – у моего брата она была еще шире».

Внешне первые политические разногласия с администрацией Джонсона у сенатора Р. Кеннеди возникли по проведению внешней политики. Сенатор Р. Кеннеди остался верен своей прежней привычке – при оценке внешнеполитических проблем исходить из личных впечатлений. Еще в 1955 году вместе с членом Верховного суда У. Дугласом он посетил Советский Союз. «Поездка в Россию, – рассказывал Дуглас, – была идеей его отца, и он попросил меня взять Роберта. Поездка заняла семь недель. Бобби много не говорил, но был очень наблюдателен и вообще составил приятную компанию. Поездка по России потрясла его. Мы воспитаны в замкнутом обществе, где все коммунистическое считается злом. Однако в Сибири Роберт заболел, температура подскочила выше 40 градусов. Русская женщина – врач просидела безотлучно у его постели 36 часов и спасла ему жизнь». По возвращении из СССР Роберт в беседах с близкими друзьями стал высказываться в том смысле, что Соединенные Штаты не заключают в себе всего мира. Вероятно, путешествия за рубежом расширили его кругозор. В этом отношении Роберт был верен семейным традициям, члены клана Кеннеди много разъезжали по разным странам.

За годы пребывания в сенате Р. Кеннеди предпринял три больших зарубежных турне – в Европу, Южную Африку и Латинскую Америку. В Латиноамериканских странах, где он был в конце 1965 года, сенатор собственными глазами увидел ужасающие условия жизни. Он побеседовал с рабочими на одной плантации, а затем встретился с плантатором. «Я вам хочу сказать, – заявил сенатор, – вы собственными руками готовите себе погибель. Если вы не платите приличной заработной платы, вы подрываете собственное общество». Им двигали отнюдь не сентиментальные порывы филантропа, а трезвый расчет. Посетив угольные шахты в Чили, где добыча угля велась под дном океана, он в лоб спросил управляющего: «Если бы вы работали там простым шахтером, то стали бы коммунистом?» Немного поколебавшись, тот ответил утвердительно. Кеннеди резюмировал: «Если бы я работал на этой шахте, то также был бы коммунистом».

Вернувшись в США, Р. Кеннеди похвалился, как именно он донес истину до туземцев, живущих южнее Рио-Гранде. Разумеется, Роберт не припомнил, как в одном из чилийских университетов сдержанные студенты объяснили ему, что он «представляет правительство, руки которого запятнаны кровью», менее сдержанные на встрече с ним скандировали: «Кеннеди к стенке!», а самые экспансивные бросали в сенатора тухлые яйца и всякую дрянь. Оп пробормотал спутнику: «Если эти юнцы хотят стать революционерами, им бы нужно лучше научиться целиться». Плевок, однако, точно угодил в физиономию сенатора.

Выступая в Нью-Йорке на конференции, посвященной развивающимся странам, он, опустив драматические обстоятельства своего появления среди студентов, сказал, что описывал американскую экономику во время поездки как «электрический социализм» «не потому, что она является таковой, а потому, что для них такой термин будет звучать точнее, чем система свободного предпринимательства». Термин в аудитории прошел как-то незамеченным, только потом выяснилось, что машинистка при перепечатке речи по ошибке написала «электрический» вместо «эклектический». Оратор, не задумываясь, прочитал текст, но, в конце концов, он никогда не был ученым.

Что до сути речей, то философия была знакомой – сформулированная уже Дж. Кеннеди и слегка отредактированная советниками Роберта. Сумма взглядов сенатора на внешнюю политику США сводилась к трем положениям: обеспечение мощи, достаточной для достижения американских интересов, причем «необходимо иметь мудрость не использовать эту мощь непосредственно и без разбора»; распространение в мире «понимания того, за что стоят Соединенные Штаты»; борьбу против коммунизма надлежит вести через «прогрессивные практические программы, ликвидирующие нищету, бедность и недовольство, на которых он процветает». Не слишком сложные теоретические выкладки, тем не менее он считал их достойными книг, хотя и умеренных размеров.

В труде «Достижение справедливости» Р. Кеннеди изрек: «Москва остается энергичной и бдительной, и ее постоянный вызов нашей свободе опасен. Календарь коммунистических замыслов рассчитан на десятилетия, а не на недели». Как же оборониться от того, что именовал автор «агрессией, принимающей множество форм»? Требуются «различные реакции». Р. Кеннеди убежденно считал: «Хотя мы достигли некоторых успехов, мы не овладели искусством противопартизанских действий. Еще более важно с точки зрения практических соображений: мы не отточили технику подготовки подданных других государств для борьбы против коммунистического терроризма и партизанских действий. Этот вид войны может необычайно затянуться, оказаться дорогостоящим, но он необходим, если коммунизм должен быть оставлен. Мы обязаны выполнить это дело до конца. Журналист, взявший в начале 1967 года интервью у Р. Кеннеди, заключил: «Кеннеди не за окончание холодной войны, а за то, чтобы вести ее новыми, изощренными методами». Новизна сомнительная.

Во второй половине XX века Р. Кеннеди реформулировал традиционные принципы внешней политики американской буржуазии – воевать чужими руками, придерживаясь известных принципов «баланса сил». С этих позиций он и подошел к войне во Вьетнаме, оказавшейся необычайно удобным поводом для флангового маневра против администрации Джонсона – обхода слева. То, что война была непопулярной в стране, сомнений не вызывало, как был очевиден и факт, что сенатор Кеннеди послушно вотировал все правительственные ассигнования на ее ведение. Пути Р. Кеннеди и администрации начали расходиться где-то на рубеже 1965 и 1966 годов, когда Вашингтон отправил во Вьетнам крупные контингенты американских войск. Сенатор Кеннеди усмотрел в этом нарушение вековечных принципов внешней политики США, взваливших на себя бремя военных операций. Прогрессивные силы страны, протестовавшие против вьетнамской авантюры по совершенно иным основаниям, объективно оказывались на его стороне.

Хотя в начале 60-х годов Р. Кеннеди стоял у истоков агрессии во Вьетнаме, ее размах оказался, во всяком случае для него, непредвиденным. В 1962 году министр юстиции убежденно писал: «Мы победим во Вьетнаме. Мы останемся там до победы… Я думаю, что американский народ понимает и полностью поддерживает эту борьбу». Теперь он заговорил по-другому. В речи 19 февраля 1966 года Р. Кеннеди высказался за прекращение войны путем переговоров, предусмотрев для Национального фронта освобождения Южного Вьетнама «долю власти и ответственности» в новом правительстве.

Джонсон впал в ярость. Он вызвал сенатора в Белый дом. Президент изъяснился на знакомом ему жаргоне техасских скототорговцев: «Если ты еще посмеешь так говорить, то потеряешь политическое будущее в стране… В ближайшие шесть месяцев все вы «голуби» будете уничтожены… Не желаю больше слышать о твоих взглядах на Вьетнам и не желаю больше тебя видеть». Роберт, в свою очередь, обозвал президента «мерзавцем» и так закончил разговор: «Не хочу сидеть здесь и жрать это…».

С тех пор они практически не виделись, но с острым любопытством допрашивали: Роберт – вернувшихся из Белого дома: «Что он сказал обо мне?», а Джонсон осведомлялся: «Как там младенец Кеннеди?». Президент сполна отплатил бывшему министру юстиции. «Этот трус» Джонсон, говаривал Роберт друзьям, отдал приказ подслушивать телефонные разговоры сенатора. Впрочем, по принципу – око за око. «Люди Кеннеди» поносили президента, сторонники последнего не оставались в долгу. Они упоминали о Роберте с малолестными эпитетами, например: «Этот – следствие отказа противозачаточных средств», «либерал-фашист», а среди сикофантов, толпившихся в Белом доме, был популярен призыв: «За бога и родину вперед на Кеннеди!».

Роберт, открыв золотую жилу политического роста – войну во Вьетнаме, без устали эксплуатировал ее. В Нью-Йорке 23 августа 1967 года он нашел, что выборы в Южном Вьетнаме – «надувательство», в Чикаго 9 февраля 1968 года доказывал, что США не могут выиграть войну там. Другу он сказал: «Я попытался всем, чем мог, остановить войну, по Джонсона остановить нельзя». А жизнь шла своим чередом, ему все больше надоедал сенат, раздражала парламентская процедура. Летом 1966 года на заседании комитета, членом которого он был, Роберт некоторое время следил за спором почтенных сенаторов по поводу формулировки резолюции. Наконец, вскочил и завопил: «О, дьявол, да бросьте же монету: орел или решка!» – и выскочил из зала. Вспомнили: еще будучи министром юстиции, он терпеть не мог сенатских словопрений. Тогда, в августе 1961 года, его выставили с галереи сената: он жевал резинку.

Прежний оптимизм уступал место трагическому фатализму. Он зачитывался Камю, находил, что Эсхил, введший трагедийного героя в литературу, – «любимый поэт». Если раньше, в разгар кампании 1964 года, фразы типа: «А, впрочем, не все ли равно, что я решу предпринять? Быть может, все мы уже обречены» – были редкостью, то к концу 1967 года набили оскомину, перемежаясь приступами молчаливого, болезненного уныния. «Каждый из нас имеет только одну жизнь, – говорил он. – Я думаю, что мы появились в этом мире, чтобы внести в общую сокровищницу свой вклад, каков бы он ни был… Для этого не следует ждать целое десятилетие». В другой раз: «Я не могу сидеть сложа руки и гадать, не повредит ли мне в политической обстановке 1972 года то, что я собираюсь сделать сейчас. Кто знает, буду ли я жив в 1972 году?». А заканчивал свои размышления стереотипной сентенцией: «Я не знаю, что делать, если не изберусь президентом».

Мысль о президентстве как рок неотступно преследовала его. Отвоевать семье и себе Белый дом, вернуть американцам президента Кеннеди. Они поймут. «Послушание легче при понимании, – писал он еще в книге «Достижение справедливости». – Американцы замечательный народ, когда дело доходит до выполнения того, что от них требуется. Я надеюсь, что следующая за этим лекция (не проповедь!) поможет разъяснить, что от них ожидается». И это писалось для сведения демократической американской нации, каковой она себя почитает! Роберт был уверен, что встреча народа с ним, сидящим в кресле президента, неизбежна.

Его спросили, стал бы он баллотироваться в президенты, если был бы жив Джон. Роберт ответил: «Полагаю, что в конечном счете да. В противном случае мне пришлось бы ждать какого-нибудь правительственного поста… Мне нужно что-то делать и занять свой мозг. Я бы баллотировался, даже если бы Джон был жив. В сущности, я не хотел быть сенатором». Роберт бережно хранил портсигар, подаренный ему Джоном после конвента 1960 года, с надписью: «Когда я отбуду свою повинность, как насчет тебя?»

Вокруг него стало собираться «правительство в изгнании» – лица, поставившие все на возвращение к власти администрации Кеннеди. «Мозговой трест» грядущей администрации заработал с осени 1966 года, когда в Гарварде произошли события, беспрецедентные в истории университета. Корпорация Библиотеки Кеннеди предоставила в дар аспирантуре по общественной администрации 3,5 миллиона долларов, с тем чтобы отныне это учреждение носило имя Джона Ф. Кеннеди. Никогда в истории университета до тех пор пи одно из его учреждений не переименовывалось по имени мецената.

Главное – корпорация Библиотеки Кеннеди пожертвовала еще 10 миллионов долларов на учреждение в рамках этой аспирантуры Института политики. В совещательном комитете, создаваемом для руководства институтом, одно место навсегда резервировалось за семьей Кеннеди. С финансовой точки зрения безупречная операция – средства на основание этих организаций не принадлежали семье, а составились из пожертвований тысяч американцев, радевших об увековечении памяти погибшего президента.

Однако, стоило институту открыть свои двери, как стало очевидным: под маркой академического учреждения вырос «мозговой трест», обслуживающий нужды Р. Кеннеди. Средства массовой информации указали: попраны каноны – политика властно вторгалась в сферу науки. Руководители новых учреждений Д. Прайс – директор аспирантуры, Р. Нейштадт – директор института и А. Гарриман – председатель совещательного комитета института энергично опровергли инсинуации.

Д. Прайс возмущенно написал в газеты: «Я допускаю, что для Гарварда необычно присваивать чье-либо имя учреждению, однако также необычно, когда выпускника Гарварда убивают в должности президента США». Семья Кеннеди сохранила приличествующее молчание, предоставив отругиваться профессуре, собравшейся в институте. Профессора неплохо справились с задачей, доказав респектабельность новейших изменений в заповеднике академических свобод, каким по традиции почитается Гарвард. Некий анонимный поэт-сатирик откликнулся:

Как бы то ни было, «культ личности» получил солидную базу. 2 апреля 1966 года журнал «Нью рипаблик» писал: «Кеннеди не сколачивает блока или коалиции и не отрабатывает программы. Происходящее менее драматично, вокруг него собираются люди на правительственных постах и не имеющие таковых, которые, грубо говоря, и составляют партию Кеннеди… Партия Кеннеди может быть антивоенным правительством в изгнании. Она уже стала прибежищем для многих государственных деятелей эры новых рубежей, преждевременно лишившихся своих постов. Возник своего рода «теневой кабинет», который Кеннеди использует как источник идей и в меньшей степени для политической деятельности». Короче говоря, он мостил путь к высшей власти.

Действительно, с 1966 года Роберт повел себя как кандидат в президенты, разумеется, не объявляя об этом официально. Он ввязался в избирательную кампанию по выборам в конгресс, агитируя за двух приятелей. Влиятельный журнал заключил: сенатор «вел себя так, как будто стремился всеми силами быть избранным в президенты, хотя сейчас не год президентских выборов, а Бобби Кеннеди не кандидат на какой-нибудь пост». Он исподволь разворачивал организацию, необходимую для национальной кампании. В основном это были те же люди, которые в свое время работали на Джона Кеннеди. В Капитолии из ста сенаторов у Р. Кеннеди был самый большой штат секретариата и канцелярии – около пятидесяти человек.

Тем временем сенатор объяснил, каким путем надлежит пойти Соединенным Штатам. Его речи по калибру были крупнее поста оратора. Он говорил как уже наслаждающийся властью президент. Будущие Соединенные Штаты виделись Р. Кеннеди крепко сплоченной нацией, объединенной единой целью. Он понимал, что становой хребет государства – экономика. Как ее двигать дальше?

«Мы должны развивать просвещение и образование, основной капитал технологического общества. Министр обороны как-то сказал: «Контракты заключаются с теми, кто имеет мозги», – и по основательной причине, 80 процентов нашего промышленного роста в XX столетии было результатом ни капиталовложений, ни роста населения, но последствием изобретений и рационализации. А изобретения и рационализация – прямое следствие состояния просвещения и образования, что достигается в великих университетах людьми, которые там обучаются» (речь 21 апреля 1965 года в Сиракузской торговой палате).

Выступая за отмену раздела 14 б закона Тафта – Хартли, по которому во многих штатах введен «открытый цех», то есть возможность коллективного договора сведена к нулю, Р. Кеннеди говорил на съезде профсоюза дамских портных в Майами 18 мая 1965 года: «В штате Луизиана, единственном штате края, в котором нет закона «о праве на труд», средняя заработная плата в обрабатывающей промышленности составляла 100 долларов 62 цента в неделю, на 23 доллара больше, чем средняя зарплата в регионе… Я говорю вам, что еженедельная заработная плата 77 долларов, или 4 тысячи долларов в год, совершенно недостаточна в нашей стране в 1965 году… Эта цифра демонстрирует вам то, что вы и без того знаете, – где профсоюзы сильны, там расцветает прогресс и социальная справедливость, где они слабы, страдает все общество».

Зачем хлопотать о приличной заработной плате дамским портным и иным трудящимся? Р. Кеннеди полагал, что это не только американская программа: «Как мы выполняем свою ответственность, чтобы накормить голодных, исцелить страждущих и помочь жертвам угнетения у пас и за рубежом? На какой мы стороне? Ответ прискорбен… За одно поколение наш валовой национальный продукт утроился. Но, по мере того как мы становимся богаче, мы делаем все меньше усилий в этом направлении. Пятнадцать лет назад, приняв вызов – Европа была разорена войной, мы отдавали 10 процентов федерального бюджета, 2 процента валового национального продукта на иностранную помощь. В текущем году мы уделяем менее 2 процентов федерального бюджета, менее одного процента валового национального продукта на нужды голодающих, а их полмира. Даже у себя, где строительство справедливого общества важно не только само по себе, но для обеспечения эффективности нашей внешней политики, мы тратим на собак 3 миллиарда долларов в год, а на бедняков – 2 миллиарда долларов в год. Чтобы было спокойно у нас и за рубежом, все это надлежит изменить» (речь 10 июня 1967 года в университете Фордхэм, Нью-Йорк).

Он был великим филантропом? Нет! Иного пути нет, предупреждал Р. Кеннеди, ибо «ответственность в наше время состоит ни больше, ни меньше, как в том, чтобы возглавить революцию. Революцию, которая будет мирной, если мы окажемся мудрыми, человечной, если мы позаботимся о ней, успешной, если мы будем удачливы, но революция придет, хотим мы этого или нет» («Ньюсуик», 22 ноября 1965 года).

«От нас требуется больше, чем повторение достижений и воплощенных чаяний. Ибо ныне мы должны быть готовы немедленно провести революцию, но менее глубокую и серьезную, чем борьба минувших тридцати лет. Вопрос в том, подняли ли мы паши взоры к новым горизонтам и неизведанным далям, лежащим за ними. Вопрос в том, готовы ли мы дерзнуть, готовы ли мы поставить на карту наше положение и популярность, рискнуть нашими интеллектуальными и материальными удобствами» (речь в Майами 27 мая 1966 года). «Революция грядет, независимо от нашего желания… Вопрос в том, как делают революции и как руководят ими» («Коммонвелс», 3 июня 1966 года).

Р. Кеннеди собирался оседлать революцию и в определенных целях, о чем было известно еще до того, как он стал сенатором: «Коммунизму в конечном итоге должно быть нанесено поражение прогрессивными политическими программами, которые устранят бедность, нищету и недовольство» (речь в Калифорнийском технологическом институте 8 июня 1964 года). Этот тезис Р. Кеннеди постоянно развивал, и для него он был не нов. Еще в 1962 году он писал: «Исторический парадокс в том, что свободное (капиталистическое) общество, а не коммунизм осуществит старую мечту Маркса об освобождении человека и создании эры всеобщего изобилия». Вот так «марксист»!

Необходимо выработать собственную философию, ибо «в прошлом мы слишком часто опирались на негативный ответ коммунизму, оставив миру иллюзию, что только Карл Маркс имел философию. Мы слишком часто давали людям повод думать, что существуют только две философии – коммунизм и антикоммунизм. А этого теперь недостаточно» (речь в Торонто, Канада, 14 апреля 1964 года). Иначе получается, что за рубежом «большинство людей с глубочайшим подозрением относятся к «капитализму», который они ассоциируют только с алчными колониальными империями собственной истории. Они почитают себя «социалистами», хотя их «социализм» на деле менее дерзок, чем платформа демократической партии США. Поэтому, что такое США и что они делают, неизвестно, наше же описание капитализма звучит для них примерно так, как для нас фашизм» (речь в Колумбийском университете, 12 марта 1966 года).

Настоятельная задача – покончить с разномыслием в США: «Мы теряем молодежь в пользу экономических движений или общественного безразличия, ибо она не находит ответа на свои опасения и ожидания в прошлой политике. Мы теряем старшее поколение, которое утрачивает веру в возможность защитить будущее и примыкает к консервативным движениям, надеясь, по крайней мере, сберечь то, что имеет. Радикализм и реакция, новые правые и новые левые отражают одно – желание найти индивидуальное значение, приняв участие в достижении широкой общей цели» (выступление в Детройте 5 мая 1967 года).

Завершая странствие в лабиринте речей Р. Кеннеди, позволительно спросить, какова же позитивная цель? Выступая 11 октября 1966 года по случаю Дня Колумба в Нью-Йорке, сенатор Роберт Кеннеди открыл: «Наш истинный интерес – помочь создать мировой порядок, который заменит и улучшит порядок, потрясенный первой мировой войной, открывшей двери XX столетия». Здесь и прорвалась щемящая тоска – до той войны в мире не было социалистических государств. Вернуть человечество назад, на основе новой технологии перевести часы истории до 1917 года. Вперед на гребне научно-технической революции, но вспять в области социальных отношений! Разумеется, не только с приличествующими словесными украшениями.

Под этим углом зрения Роберт рассматривал правление погибшего брата. Когда его спросили, в чем высшее достижение тысячи дней администрации Джона Ф. Кеннеди, он объяснил: «Главное – восстановление в американском народе уверенности в себе, веры в наши идеалы и уверенности, что мы сможем выполнить требующееся от нас. В течение многих лет, в особенности в результате советских успехов в космосе, распространялось убеждение, что коммунизм – волна будущего. Я думаю, что он (Дж. Кеннеди) повернул течение вспять, и теперь мы осознали, что мы – волна будущего. То, во что мы верим, правильно. У нас есть смелость и упорство, а они в конечном счете победят.

Я думаю, что он восстановил необычайно важное – веру других стран в США, и мы заслуживаем быть лидером свободного (капиталистического) мира и им останемся, потому что у нас есть мужество, и в конечном счете победят те, кто верит в наши исконные принципы».

Так развивалось политическое мышление Роберта Ф. Кеннеди, и «жесткость его суждений, – отмечает Т. Уайт, – была такова, что внешнему миру он представлялся человеком с диктаторскими замашками». Тем не менее многие склоняли головы, ибо в стране широко распространилось убеждение: что ни делай, а Кеннеди придет в Белый дом.

Когда 16 марта 1968 года во главе отряда – жена, девять детей и сотрудники – Роберт Кеннеди появился в парадном зале Капитолия и объявил о выдвижении своей кандидатуры на пост президента, то это не было неожиданностью. Легенда Кеннеди вновь обрела плоть и кровь – в 1960 году в этом же зале Дж. Кеннеди сделал такое же заявление, теперь здесь стоял брат президента-мученика. Обосновывая свое решение, Р. Кеннеди сказал: «На карту поставлено не просто руководство нашей партией и даже нашей страной, а наше право на моральное руководство этой планетой». Говоря о возможностях американского президента, он сообщил: «Ни один человек, знающий, как я, о неслыханных требованиях, предъявляемых к президентству, не может быть уверенным, что сил смертного достаточно для выполнения их». Тем не менее «я добиваюсь поста президента… чтобы повести новую политику… Я делаю это, чтобы уничтожить разрыв между белыми и черными, богатыми и бедными, молодыми и старыми в нашей стране и во всем мире».

Прослышав о выступлении Роберта, к нему слетелись почти все те, кто в 1960 году дрался вместе с Джоном. Опи постарели на восемь лет, обзавелись выгодными должностями. Но из небытия вставали незабываемые тысяча дней, изнурительная и увлекательная работа бок о бок с президентом. Из Нью-Йорка приехал Т. Соренсен, бросив доходную юридическую практику, из Бостона – К. О’Доннел, с западного побережья, из Лос-Анджелеса, поспешил П. Сэлинджер, только недавно познавший спокойную жизнь, Л. О’Брайен оставил правительственную службу. Их рвение не вызывало сомнений. Все они материально были бескорыстны.

20 марта 1968 года вниманию американцев было предложено исправленное и дополненное издание книги Р. Кеннеди «Обрести новый мир», первоначально увидевшей свет в конце 1967 года. То было его кредо для избирательной кампании. Скучноватая книжка, занявшая 235 страниц, не слишком блистала стилем, но изобиловала цитатами философов и общественных деятелей античной Греции. Язвительные либеральные критики, осилив труд сенатора, нашли, что гонорар – 150 тысяч долларов – великоват. За что заплачено? Они утверждали, что перефраз речей из «Конгрешил рекорд» никак не подпадает под понятие изящной словесности.

Книга открылась главой, обращенной к молодежи. Автор развивал тезис, что общество, живущее ради прибылей, не может зажечь молодежь, отсюда растущий разрыв между поколениями и студенческие волнения. Только 12 процентов студентов колледжей видят свое будущее в бизнесе. Это понятно: «В глазах молодежи мы слишком часто измеряем ценность человека размерами его жалованья или состояния… Еще более ненавистна молодежи, как была ненавистна моралистам на протяжении тысяч лет, мораль, определяющая ценность все и вся прибылью. Они знают, что руководители крупнейших корпораций вступают в сговоры, чтобы фиксировать цены, собираются на тайные совещания, чтобы красть по грошу в месяц у миллионов американцев».

Мир наживы не имеет высоких идеалов, убеждал Р. Кеннеди. Между тем человечество живет под угрозой термоядерной войны. Для иных бесконечное ожидание ее мучительно и тягостно, психологически они ждут развязки Атомного Дня. «Только возможности техники ограничили масштабы разрушений в двух мировых войнах. Теперь ядерное оружие ликвидировало эти ограничения. Кто может заранее сказать, что оно не будет использовано и рациональный баланс страха сдержит эмоции, которых мы не понимаем?» Что делать? Ответ автора носил весьма расплывчатый характер: «Как сказал папа Павел: «Истинная опасность исходит от человека». Это самая трудная опасность, которую нужно отвратить. Но мы должны лицом к лицу встретить ее».

Необходимость борьбы против коммунизма для Кеннеди была самоочевидной, и вся книга, собственно, посвящена этой проблеме. Роберт Кеннеди, не ставя под сомнение основной внешнеполитический курс США, популяризировал наиболее рациональные, с его точки зрения, методы. «Мы не построили Соединенные Штаты на антикоммунизме, – заявлял он. – Наша мощь проистекает из позитивной веры, нам не нужно ни бояться, пи ненавидеть наших противников… Если мы хотим свести до минимума ущерб и опасность революции, мы должны сосредоточить основное внимание на программах социальных улучшений».

Во внешних делах необходима гибкость, гибкость и гибкость; отказ от жестких позиций, особенно в отношении Китая. «Мы должны понять, что не все расширения китайского влияния угрожают нам». Вновь в осторожной форме автор предлагает следовать политике «баланса сил».

Наибольшего труда, вероятно, от автора потребовали главы о войне во Вьетнаме, занявшие треть книги. «Я был связан, – бил себя в грудь Р. Кеннеди, – с многими из ранних решений по поводу Вьетнама, которые помогли поставить нас на дорогу нынешней политики. Возможно, что наши усилия были обречены с самого начала. В таком случае, а это весьма вероятно, я хочу понести свою долю ответственности перед историей и согражданами. Однако прошлые ошибки не оправдывают их повторения. Трагедия – средство для живых извлечь мудрость, а не истина, которой следует руководствоваться в жизни». Анализируя причины неудач США во Вьетнаме, Кеннеди настаивал, что американцы совершили колоссальный промах, превратив политическую проблему в военную. Никаких социальных реформ в Южном Вьетнаме не было проведено, а поэтому народ неизбежно против сайгонского режима. «Орудия и бомбы не могут наполнить пустых желудков, дать образование детям, построить жилища, исцелить больных».

Война во Вьетнаме превратилась в американскую войну, основные потери и издержки несут США. Коррумпированные южновьетнамские власти не ведут ее должным образом, и с этим ничего не поделаешь. Где выход? Уход США из Вьетнама «теперь совершенно невозможен» по многим причинам, хотя бы потому, что сайгонский режим в этом случае «не продержится и месяца». В то же время достижение полной победы невозможно, и она не нужна в национальных интересах Соединенных Штатов. «Единственная дорога к миру – политический компромисс». Для начала следует прекратить эскалацию войны, перестать наращивать военные силы США в Южном Вьетнаме и соответственно пожинать растущие потери. Конечная цель – заключение мира при участии Национального фронта освобождения в новом правительстве.

Заканчивая книгу, Р. Кеннеди повторил привычные для него слова: «Наш ответ на надежду мира – полагаться на молодость, выраженную не возрастом, а складом ума, волей, способностью к воображению, преобладанием мужества над робостью, желанием пойти на приключения, а не расслабляться». Американцам автор напомнил: «Если Афины кажутся вам великими, сказал Перикл, учтите, что их слава была добыта выдающимися людьми, знавшими, в чем состоит их долг». Автор сказал не слишком много в своей книжке, да и большего, собственно, по его мнению, не требовалось, разве что еще раз подтвердить приверженность к молодости и заявить о необходимости покончить в принципе с войной во Вьетнаме. Что касается избирательной кампании, то основная его забота – убедить проголосовать за себя. Книжка со считанными идеями в конечном счете имела ограниченное значение для достижения практической задачи сбора голосов.

Итак, Роберт снова воззвал к молодежи, утверждая, что она, независимо от ее возраста, должна сыграть решающую роль. В чем? Вопрос оставался открытым. Иначе как объяснить поразительную тактику его предвыборных выступлений. Роберт выходил на трибуну и обращался к толпе:

– Будете голосовать за меня?

– Да! – кричат в толпе.

– Скажете вашим друзьям, чтобы голосовали за меня?

– Да!

– Когда услышите что-нибудь плохое обо мне, будете опровергать?

– Да!

– Вы читали мою книгу?

– Да!

– Врете!

Со второй половины марта 1968 года Р. Кеннеди погрузился в водоворот предварительных выборов, исход которых решал многое на конвенте демократической партии. Кампания в стране, раздираемой страстями.

Очень привычные обвинения во время любых вылазок семьи Кеннеди на политическом поприще – они «скупают» выборы. Мать дает ответ за Роберта. Роза Кеннеди с обескураживающей откровенностью оповещает народ: «Это наши деньги, и мы тратим их, как хотим. Все это часть бизнеса проведения кампаний. Если у вас есть деньги, вы тратите их и побеждаете. И чем больше вы можете позволить себе, том больше вы тратите. Рокфеллеры похожи на нас. Наши семьи имеют много денег для кампаний. Это не регулируется. Поэтому в таких тратах нет ничего неэтичного». Уже 25 марта 1968 года «Вашннгтон пост» отметила: Сотрудники (Р. Кеннеди) объезжают страну, используя кредитные карточки Джозефа П. Кеннеди и различных семейных предприятий». Итак, не только наличные, но и кредит. Последствия не замедлили сказаться.

Кампания, начавшаяся относительно вяло, быстро изменилась – триумф за триумфом. Обнаруживается явный перевес Р. Кеннеди над соперниками – вице-президентом Г. Хэмфри и сенатором Ю. Маккарти.

Президент Джонсон с возрастающим смятением, постепенно переходящим в панику, следит за гигантскими шагами Р. Кеннеди. Его глубоко потрясла и шокировала тактика молодого претендента на Белый дом – решать исход предвыборной борьбы на улицах. 28 марта «Вашингтон пост» приводит к единому знаменателю деяния Р. Кеннеди – «это революция, народное восстание такого накала и размаха», что конвент не сможет отклонить его кандидатуру в президенты. Пусть, конечно, преувеличение, но все равно Л. Джонсон не видел для себя никаких шансов – за соперником в собственной партии еще маячил Р. Никсон, лидировавший у республиканцев.

Джонсон, делившийся сокровенным с дамой сердца Д. Керне, поведал ей о кошмаре, преследовавшем его по ночам. Он сидит в кресле на равнине Техаса, а со всех сторон накатываются волны «бунтующие черные, студенты-демонстранты, матери, живущие на пособия, квакающие профессора, истерики-журналисты. И последняя соломинка – обертывается былью то, чего я опасался с первого дня президентства. Роберт Кеннеди открыто заявил о своем намерении отвоевать трон в память своего брата. А американский народ, завороженный магией его имени, танцует на улице». Джонсон, помимо других причин, преследуемый Р. Кеннеди во сне и наяву, не выдержал. 31 марта 1968 года он заявил, что не будет баллотироваться в президенты, а также заверил, что положит конец эскалации войны во Вьетнаме и будет искать путь к примирению.

Выход из игры непопулярного президента лишил Р. Кеннеди и других мишени для нападок. Он, впрочем, быстро перестроился. «Другие кандидаты, – говорит Роберт, например фермерам, – явятся сюда и расскажут вам, как много они делают для фермеров. Но я уже делаю для фермеров больше, чем любой из них. Если не верите – обследуйте мой стол за обедом или завтраком в любой день недели. Мы потребляем больше молока, больше хлеба и больше яиц, тем самым способствуя сбыту продуктов сельского хозяйства, чем семья любого другого кандидата. Вызываю двух других кандидатов-демократов попытаться сравняться со мной ко дню предварительных выборов!»

Кеннеди убеждает, что он большой друг маленького человека. В негритянском гетто в Вашингтоне его приветствуют: «Наш голубоглазый духовный брат». В Коламбусе, штат Огайо, обезумевшие обожатели вытаскивают Роберта из машины, его силой пришлось вырывать из рук дружественной толпы, без запонок, в порванной рубашке. В Уоттсе, месте недавних кровавых расовых столкновений, его встречает плакат: «Дорогу президенту США». Р. Кеннеди торжественно возвещает: «Я единственный кандидат, против которого ополчились Крупный Капитал и Крупный Труд (руководство профсоюзов). «Видите, на какие жертвы я пошел, чтобы стать президентом? – кричит он в микрофоны, показывая на лоб. – Я срезал чуб». Везде радость встреч. Они, разумеется, не готовились. Раз во Фриско, штат Калифорния, засекли: работники Кеннеди, приехавшие раньше кандидата, предлагали по 25 долларов за штуку «самодельного» приветственного плаката. 4 апреля убит Мартин Лютер Кинг. Р. Кеннеди на стороне павшего– он оплачивает реактивный самолет для доставки тела борца за права негров из Мемфиса в родной город Атланту. Безутешный сенатор в трауре появляется на похоронах. Впечатляющие поступки, трогательно-волнующее зрелище. Слезы на глазах у возвышенно мыслящих людей.

Тут объявился с очередной статьей неугомонный старик Д. Пирсон. Он раскопал, что в 1963 году министр юстиции Р. Кеннеди распорядился установить негласное наблюдение за Мартином Лютером Кингом, телефонные разговоры которого подслушивались. Пирсон привел в статье соответствующие документы и указал: министр юстиции полагал, что Кинг «связан с различными коммунистами». Р. Кеннеди не отрицает факты, добытые Пирсоном, но всячески пытается ускользнуть от прямого ответа. Во время дебатов, передававшихся по телевидению, сенатор Маккарти задал вопрос в лоб и попросил рассказать, как обстояло дело. Роберт объяснил, что, будучи генеральным прокурором, оп отдавал распоряжения об установлении наблюдения в случаях, когда речь шла о «национальной безопасности». И добавил, что закон запрещает ему детально обсуждать дело. Дальнейших объяснений не потребовалось, и так все ясно.

Накал кампании нарастает, в обиходе все более и более резкие эпитеты. Не прекращаются споры по поводу 22 ноября 1963 года. Заместитель окружного прокурора города Далласа У. Александер кричит в массовой телевизионной программе: «Эрла Уоррена нужно предать не суду, а повесить!» Хиппи, собравшиеся в Сан-Франциско, от души квалифицируют Р. Кеннеди «фашистской свиньей». Доброжелатели говорят о его охране, он отвечает: «Решительно невозможно защитить кандидата во время избирательной кампании. Приходится отдаваться на милость толпы и полагаться на свое счастье». Он отклоняет предложение прикомандировать к нему полицейскую охрану, а личным телохранителям приказывает не носить оружия.

Кеннеди побеждает в штатах Индиана, Небраска, округе Колумбия. Он проповедует смелость и реализм. Спросившим, кто будет оплачивать программу помощи беднякам, Кеннеди отвечает: «Вы!» Рабочим на предприятиях аэрокосмической промышленности кандидат говорит: «Мы можем снизить темпы гонки к Луне», студенту, предложившему «вырвать» шпионский корабль «Пуэбло» из рук корейских властей, Роберт отвечает: «Еще не поздно вступить в армию». Еще одна победа в штате Южная Дакота. Единственное поражение в штате Орегон. Как объяснил помощник Кеннеди: в этом зажиточном штате с белым населением «мы перепугали всех». В начале июня Р. Кеннеди в крупнейшем штате страны – Калифорния. Он собирает здесь 46 процентов голосов, 42 процента отданы за Маккарти. Победа в Калифорнии почти наверняка делает его кандидатом в президенты от демократической партии.

Проанализировав тактику незавершенной избирательной кампании Р. Кеннеди, Т. Уайт констатировал: «С точки зрения программы то, за что он выступал, немногим отличалось от программы Ричарда Никсона». Уайт усматривает различие в поведении кандидатов. Р. Кеннеди представлялся «нарушителем спокойствия. Он собирался выполнить то, что говорил. Если его изберут, он будет верен обещаниям и страна претерпит изменения». Он обращался к тем, кому жилось плохо, «когда он появлялся перед неграми, или мексиканцами, или индейцами, или любыми бедствующими группами, то не был холодным Бобби – нет, появлялся Избавитель на коне, все существо его кричало: цель власти и правительства – позаботиться о них и безразлично, какая политическая или физическая опасность стоит на его пути».

Вечером 5 июня 1968 года Р. Кеннеди в отеле «Амбассадор» в Лос-Анджелесе принимал поздравления. Он не выглядел ни молодым, ни красивым, мешки под глазами, резкие морщины, седина. Роберт рассеянно пожимал руки, собирался с мыслями – предстояла очередная пресс-конференция. Он знал, что неизбежна новая встреча с Г. Хэмфри и новая борьба с ним. Теперь не за брата, а за себя. Друзьям он только что сказал: «Я буду преследовать толстомясого Губерта Хэмфри по всей Америке. Я пойду за пим во все избирательные округа. Где бы он ни появился, я буду тут как тут».

Поздравлявшим Роберт выразил ту же мысль: «Надеюсь, что предварительные выборы в штате Калифорния позади. Теперь откроется диалог или дискуссия между вице-президентом и мной относительно дальнейшего пути страны». «Всыпь ему!» – завопили хором почитатели.

Он устало улыбался. Нужно еще и еще говорить все о том же и тут же – журналистам, ожидавшим в другом зале отеля. Толпа наводнила здание, и родилась мысль пойти через служебный ход, мимо кухни. Сразу после 12 часов ночи Р. Кеннеди в сопровождении жены, невооруженных телохранителей, друзей и журналистов вступил в мрачное помещение – комнату, похожую на коридор, мокрый цементный пол, слева – длинный оцинкованный прилавок, заставленный тарелками и бутылками, справа – ряд холодильников.

Шум аплодисментов, радостные возгласы. Кеннеди приостановился, ритуальное пожатие руки с мойщиком посуды. Он не успел отнять руки, как раздались выстрелы. Опершись локтем на прилавок, молодой человек стрелял в упор. Расстояние – немногим больше метра. Роберт упал, на стрелявшего набросились, но никак не могли выхватить пистолет, а он все нажимал курок – пули ранили еще пять человек. Наконец, восемь мужчин, навалившись на покушавшегося, буквально распяли его на прилавке, сломали ему указательный палец и выхватили пистолет.

Задыхаясь под тяжестью державших его, а среди них были двое атлетов-негров, охранявших Роберта, парень завопил: «Почему я сделал это? Я объясню! Дайте сказать!» Никто не слушал, толпа сгустилась, набегали люди из коридоров. С трудом удалось оттеснить их от покушавшегося, кто-то воззвал к рассудку: «Нам не нужно еще одного Освальда!» Вокруг распростертого на мокром грязном полу сенатора тесно столпились друзья, Этель с трудом пробралась к мужу, наклонилась, что-то шептала. В ответ ни слова.

В 12 час 30 минут истекавшего кровью сенатора увезли в госпиталь. Обнаружили, что он ранен двумя пулями – одна прошла через мягкие ткани предплечья и застряла под кожей на шее, другая поразила голову сразу за правым ухом. Сделали рентгеновские снимки и приступили к операции. Трепанация черепа, тщетные попытки удалить мельчайшие осколки пули и кости, проникшие в мозг. Операция продолжалась 3 часа 40 минут.

В полиции допрашивали задержанного. Он невозмутимо болтал о пустяках, но отказывался назвать себя и рассказать о случившемся в отеле «Амбассадор». После проверки отпечатков пальцев выяснилось, что задержанный не значился в картотеке. При личном обыске было изъято 400 с небольшим долларов, ключ от машины, вырезки из газеты со статьей Д. Лоуренса «Кеннеди выступает за Израиль». Арестованному в 7 часов 30 минут утра, не допуская посторонних, предъявили обвинение в убийстве и отправили в тюрьму, поместив в строжайше изолированную камеру. Для охраны выделили сто человек, двое тюремщиков неотлучно состояли при нем. Личность арестованного наконец установили по номеру пистолета – Сол Сирхан, 24-летний подданный Иордании. С 1965 года с матерью, четырьмя братьями и сестрой он жил в Лос-Анджелесе. Мэр города Уорти тут же огласил содержание записной книжки, найденной в доме Сирхана. Тот будто бы писал, что Р. Кеннеди следует убить до 5 июня, первой годовщины начала семидневной войны на Ближнем Востоке, он якобы называл себя в этой книжке «прокоммунистом и антиамериканцем».

Органы юстиции воздержались от официальных комментариев – нужно провести расследование. Министр юстиции 6 июня ограничился заявлением: «Нет никаких данных о наличии заговора, все свидетельствует о том, что это акт одиночки». Полиция же начисто сняла с себя ответственность за случившуюся трагедию. Один из крупных полицейских чинов заявил прессе: «Нас не было на месте не потому, что мы не были нужны. Сенатор Кеннеди неоднократно заявлял нам, что не желает видеть поблизости от себя полицейских».

Роберт Кеннеди прожил весь день 6 июня, но с каждым часом его состояние ухудшалось. В 1 час. 44 минуты утра через 25 часов после покушения он умер, не приходя в сознание. Труп самолетом доставили в Нью-Йорк, отслужили мессу, затем погрузили в траурный поезд, перевезли в Вашингтон и вечером 8 июля похоронили на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне поблизости от могилы Джона Кеннеди. Политическая карьера Роберта Кеннеди оборвалась. Он не успел произнести любимые им слова Эсхила: «Когда поднимешься на высоту, станет легко».

Новая трагедия – в центре внимания американской печати, сначала изложение фактов, потом поток комментариев. На обложке популярнейшего журнала «Лайф» снимок: умирающий Кеннеди, на последней странице на фоне стакана с бурой жидкостью реклама – «Жизнь лучше с кока-колой. Всегда бодрит. Вкус никогда не надоест. Пейте кока-колу».

Статья о смерти Р. Кеннеди под заголовком: «Семья Кеннеди – те, которых уничтожают боги». Другая статья, в которой описана его смерть, заканчивается разговором двух американцев:

– Почему убили Роберта Кеннеди?

– Они стреляют по звездам!

«Да, той ночью действительно упала звезда», – меланхолически заключает журнал.

Вскоре стали поступать известия из тюремной камеры, где томился Сирхан. С ним доверительно толковал достаточно популярный в США публицист Р. Кайзер, обобщивший свои наблюдения в книге «РФК должен умереть!». Когда узник узнал, что написано в книге, он поручил своим адвокатам добиться через суд запрещения ее публикации. Последовали схватки в судах. В Калифорнии судья Р. Шауэр отверг иск адвокатов Сирхана, мудро заметив: «Кот-то выпущен из мешка!» В 1970 году книга увидела свет.

Сирхан, по-видимому, возражал против рассуждений Кайзера: «Кто же использовал Сирхана? Не знаю. Но у полиции и ФБР теперь есть данные, что Сирхан был связан как с правыми, так и левыми экстремистами, а также с миром подполья. Полиция и ФБР уполномочены законом и имеют возможности для проведения расследований, если, конечно, захотят сделать это. Могу только надеяться, что они негласно сделают это, употребив все свои интеллектуальные ресурсы и воображение».

Не дожидаясь, пока эти органы проявят похвальные качества, журналисты копали на свой страх и риск. Постепенно распространилось представление, что в Роберта Кеннеди стреляли по крайней мере двое. Фильм «Второй пистолет» прошел по экранам Нью-Йорка в 1972—1973 годах. Во время выборов губернатора в штате Калифорния в 1974 году провели публичное расследование убийства Р. Кеннеди. Пригласили Т. Ногучи и ряд судебно-медицинских экспертов. Один из них, знаток баллистики Г. Макдонелл, на основе экспертизы пуль, изъятых из тела Р. Кеннеди и раненых в тот роковой день, свидетельствовал – пуля, поразившая Р. Кеннеди в шею, выпущена не из пистолета Сирхана. Если так, тогда группа журналистов потребовала от верховного суда штата Калифорнии проверить материалы дела. Суд назначил комиссию в составе семи экспертов.

Комиссия трудилась с августа по октябрь 1975 года, указав в своих выводах: «Нет данных о том, что пули были выпущены более чем из одного пистолета». Однако, не переводя дыхания, она записала: нет также данных, доказывающих, что пуля, поразившая Р. Кеннеди, и пули, ранившие еще троих, выстрелены из пистолета Сирхана! Эксперты по баллистике определенно зашли в тупик или не стремились преодолеть его. А тем временем в тюрьме над Сирханом трудились судебно-медицинские эксперты. Они все домогались диагностировать душевное состояние заключенного, дабы экстраполировать диагностированное в прошлое – до и во время убийства сенатора. Времени хватало, смертная казнь была практически заменена пожизненным заключением.

Исследовался, собственно, один вопрос – был ли Сирхан загипнотизирован и в этом состоянии сделал роковые выстрелы. На процессе эксперт обвинения психиатр Б. Даймонд показывал, что Сирхан – рядовой шизофреник. Он установил это, проведя обстоятельные исследования обвиняемого. Когда осужденный оказался в Сан-Кентин, за него взялся главный психиатр тюрьмы Э. Саймон-Каллас. Он более двадцати раз встречался с Сирханом. «Я не знаю, что произошло, – объяснил осужденный, когда психиатр вошел к нему в доверие, – я знаю, что был там. Мне говорят, что я убил Кеннеди. Я не помню точно, что сделал, но я знаю – я не был сам собой. Помню девушку, которая хотела выпить кофе… Я отдал ей свою чашку и налил еще одну для себя. Последнее, что я помню, – я задыхаюсь, меня избивает толпа».

Сирхан попросил Саймона-Калласа помочь загипнотизировать его. Администрация тюрьмы отказала. Тогда Саймон-Каллас ушел в отставку со своего поста тюремного психиатра. Он рассказал журналистам, что Сирхан был «запрограммирован». Ход рассуждений Саймона-Калласа выглядел примерно так: «Даймонд, которого я не уважаю, должен был отвести себя как эксперт, ибо он еврей, а его дети живут в Израиле. Диагноз Даймоида – Сирхан шизофреник – насторожил меня. Шизофреников нельзя загипнотизировать, тем не менее Сирхан мог гипнотизировать себя! Что-то неладно с диагнозом».

В 1973 году он обратился с иском в суды Калифорнии провести новый суд над Сирханом. В исковом заявлении он указывал: судебные психиатры во время процесса Сирхана «не оценили факты объективно и не исследовали альтернативу, ясно указанную баллистической экспертизой и собственными показаниями Сирхана – вероятно, не он убил Роберта Ф. Кеннеди… Процесс Сирхана был и войдет в историю как самый крупный промах психиатров в нашем столетии». Истец еще добавил: «Из восьми допросов Сирхана Даймонд на шести прибегал к гипнозу. В чем была его цель? Внушить ему идеи, которых у него не было? Заставить его смириться с мыслью, что он убил Роберта Ф. Кеннеди».

Суд так и не состоялся. В 1975 году бывший высокопоставленный офицер американских спецслужб У. Манкинстоун прокрутил магнитофонные записи допросов Сирхана психиатрами через «Измеритель психологического стресса» (ИПС). В отличие от известного «детектора лжи» этот прибор не нужно подсоединять к испытуемому, а анализируются микроколебания звука голоса. Макинстоун, один из изобретателей ИПС, заключил: «Анализ записей убедил меня, что Сирхан не осознавал свои поступки. Он был в гипнотическом трансе, когда нажал курок и убил сенатора Кеннеди… Все данные ИПС указывают – Сирхан был запрограммирован на убийство РФК».

Хотя эти догадки и гипотезы остались без последствий для судебных и следственных инстанций, в США все чаще и настойчивей требовали снова вернуться к исходной точке всего – обстоятельствам убийства Джона Ф. Кеннеди. Иные ожидали, что в этой связи разъяснится и причина покушения на Р. Кеннеди. Именно в середине 70-х в Вашингтоне прошли расследования американских спецслужб, в том числе сенатской комиссией Ф. Черча. О братьях Кеннеди – Джоне и Роберте – было сказано и написано во время этих расследований немало. Но все, конечно, предано гласности.

В сильно нашумевшей в 1987 году в США книге о тайных операциях ЦРУ в эпоху Рейгана автор Б. Вудворд напомнил: «Комиссии Черча …был представлен отчет о заговорах ЦРУ с целью убийств в 50-х и 60-х годах, особенно против Кастро. Доклад занял 8000 страниц. То была мрачная история: Джон и Роберт Кеннеди запутались в постыдных тенетах «правдоподобных отрицаний». Описывался мир, где не оставлялись документы в архивах о планировании, утверждении и выполнении операций или их полном провале. Но даже сообщавшееся в докладе потрясало и буквально вызывало тошноту». Выяснялось и другое, что испытал на собственной шкуре Р. Хелмс (одно время директор ЦРУ): «Братья Кеннеди требовали результатов. Они хотели расправиться с Кастро – он должен был умереть, хотя не распространялись об этом многословно. Если бы Хелмс, руководивший тогда тайными операциями, ответил, что этого нельзя сделать, его бы выставили вон».

Рассуждавшие о таинственных аспектах гибели братьев, не могли не припомнить простую истину – занимающиеся такого рода делами (хотя бы судьбы Нго Динь Дьема в Южном Вьетнаме и Трухильо в Центральной Америке) обязаны ожидать аналогичных ответных мер. Припомнили в свете постепенно становившихся достоянием фактов «крестовый поход» Р. Кеннеди, опиравшегося на Дж. Кеннеди, против мафии. В год кануна президентства ДФК было осуждено 35 членов мафии, в 1963 году – 288, а в последующий год вдвое больше. Отсюда испепеляющая ненависть мафии к братьям Кеннеди. Преступные синдикаты следили за ними. Президент, как выяснилось, поддерживал с начала 1961 года по март 1962 года, скажем, сердечные отношения с Юдифь Экснер, одновременно одаривавшей своими ласками главаря чикагской мафии С. Джинкано. Хоффа и другие ненавистники братьев Кеннеди в своем кругу похвалялись, что сумели заслать «шпионку» в самый Белый дом. Не из пустой прихоти – преступная империя Джинкано, приносившая мафии ежегодно два миллиарда долларов, была на прицеле у Р. Кеннеди, который в бытность министром юстиции готовил ее разгром. И еще основание для ненависти мафии к Роберту, он раскрыл глаза Джона на то, кем была Юдифь, «теперь младший брат выполнил роль, когда-то сыгранную отцом (имеется в виду история 1941 года с Ингой Арвад), добившись разрыва с женщиной, являвшейся любовницей гангстера».

В начале 1988 года 54-летняя Юдифь вдруг заговорила о своих отношениях с ДФК. Женщина пожаловалась в интервью журналу «Пипл» на свою судьбу – она больна раком в последней стадии, конец предрешен, «посему я привожу свои дела в порядок с тем, чтобы спокойно умереть». По словам Юдифь, она солгала в 1975 году комитету конгресса, заявив, что Дж. Кеннеди-де не знал о ее связях с гангстерами Джинкано и Розелли. В действительности Кеннеди сделал ее связной с ними, она присутствовала на одной из по крайней мере десяти его встреч с Джинкано. Этот гангстер похвалялся, что без помощи мафии Кеннеди «никогда бы не был избран президентом». Экснер получила за интервью 50 тысяч долларов, а газеты попытались доискаться до истины.

Юдифь бесхитростно объяснила свою ложь 1975 года комитету конгресса: «Если бы я тогда сказала правду, меня бы прикончили». Как известно, 19 июня 1975 года, накануне вызова в этот комитет для показаний, Джинкано был застрелен в собственном доме, а Розелли, начавший было давать показания, тут же исчез. Его тело нашли в воде у берегов Флориды в бочке из-под бензина, набитой для веса тяжелыми цепями. Профессор Р. Блэкли, руководивший расследованием убийства Дж. Кеннеди комитетом палаты представителей в 1978 году, не исключал, что президент пал жертвой мафии. Откровениям Экснер, однако, он не поверил. Отставной агент ФБР Б. Ромер припомнил, что Джинкано действительно хвастался вкладом мафии в победу Кеннеди на выборах 1960 года, но не допускал возможности их встречи и т. д. Но вернемся в шестидесятые годы.

По-видимому, и даже наверняка комплекс причин, приведших к убийству президента Дж. Кеннеди, вызывал у Р. Кеннеди, мягко говоря, смятение. По должности он знал о С. Джинкано, докопался, что Юдифь поддерживала дивные отношения, помимо президента и Джинкано, еще с одним гангстером – Дж. Розелли. Плюс ЦРУ договорилось с ними, что они организуют убийство Ф. Кастро. По должности Р. Кеннеди докладывали о ненависти главарей мафии к нему и Джону. Близкий соратник братьев Кеннеди X. Воффорд, рассмотрев на многих десятках страниц разные версии, замечает: «Учитывая факты, которые Роберт Кеннеди узнал до и после (убийства президента Дж. Кеннеди), он не хотел, чтобы комиссия Уоррена или любая другая официальная организация расследовала все вопросы, возникшие в связи с убийством. Это была одна из причин, если не главная, по которой он не принимал участия в новых расследованиях».

Когда Р. Кеннеди стало известно об усилиях Гаррисона в Нью-Орлеане, он попросил сообщить – что там есть у Гаррисона. Ему начали докладывать, тот прервал говорившего. Больше «не надо, я не хочу знать». В пьянящем угаре избирательной кампании в Калифорнии в июне 1968 года Р. Кеннеди переменил фронт и проговорился группе студентов: «Только теперь я осознал – лишь обладая полномочиями президента, можно раскрыть тайну смерти моего брата». Признание в эйфории успеха и пули Сирхана через два дня…

Во второй половине 70-х годов к обстоятельствам убийства президента Дж. Кеннеди обратилась специально созданная комиссия палаты представителей под председательством конгрессмена JI. Стокса, расследовавшая одновременно и убийство Мартина JI. Кинга. Акустическая экспертиза доказала – 22 ноября 1963 года в Далласе раздалось не три, а четыре выстрела. Материалы, собранные в 12 томах, дали возможность комиссии в своих выводах в 1979 году указать – если раньше вероятность заговора была «50 на 50», то теперь соотношение 95 к 5. Заключение комиссии: «Научные данные, имеющиеся в нашем распоряжении, указывают, что в убийстве президента принимал участие не один человек. Этот факт требуется принять во внимание. Следовательно, нужно пересмотреть все, что считалось правильным в прошлом. Более того, изучение комиссией личностей Освальда и Руби вскрыло их различные связи, из которых мог вырасти заговор с целью убийства. Оказалось, что ни Освальд, ни Руби не являются «одиночками», как их изображали в расследованиях в 1964 году. Тем не менее, комиссия откровенно признает, что она не смогла ни обнаружить другого человека, который стрелял, ни вскрыть суть и размах заговора».

ФБР энергично указало в ответ, что акустические эксперты комиссии JI. Стокса никуда не годятся и т. д. В октябре 1981 года лопнула еще одна версия: многие годы в США муссировались слухи, что в могиле захоронен не Освальд, а «советский агент-двойник». На кладбище в Далласе под наблюдением судебных властей и в присутствии родственников провели эксгумацию трупа Освальда. Как и следовало ожидать, экспертиза показала: в могиле захоронен не кто другой, как Освальд. Историки подсчитали – к моменту работы комиссии JI. Стокса библиография книг и статей об убийстве Дж. Кеннеди насчитывала около тысячи названий. Библиография вопроса, увидевшая свет в США в 1980 году заняла 442 страницы.

Надо думать, издание работ о смерти Дж. Кеннеди будет продолжаться. Не иссякает и не может иссякнуть спрос на новые объяснения и интерпретации, ибо прошлые, по большому счету, неудовлетворительны. Одна из причин – немало известного об обстоятельствах убийства обоих братьев Кеннеди остается засекреченным: 5 процентов материалов комиссии Уоррена, как и многие документы комиссии Стокса. Просьба Стокса к министерству юстиции, ЦРУ, другим правительственным ведомствам считать эти материалы «закрытыми» удовлетворена.

Рецензент «Вашингтон пост», оценивая самую обстоятельную на сегодняшний день биографию Дж. Кеннеди Г. Пармета, точно указал: «Книга по необходимости не завершена. Перед нами серьезная попытка рассказать объективно о президентстве Кеннеди. Однако работу нельзя считать завершенной, ибо далеко не все архивы открыты. Любой работающий над историей президентства Кеннеди должен временами полагаться на второстепенные источники». Рецензент, тем не менее, ставит в заслугу Пармету то, что он «уделил значительное внимание» погоне ДФК за женщинами. Если бы, например, во время его президентства стало известно, что он разделяет любовницу с двумя гангстерами, «это могло бы привести к требованию импичмента». И тем не менее: «Писал ли Джон Кеннеди письма? Или он решал все дела по телефону? Раньше биографы президентов широко использовали их письма. Увы, историки в случае с Кеннеди пока не имеют доступа к этим досье».

Эти споры происходят на фоне постепенно тускнеющего в целом ореола президентства Дж. Кеннеди. С десятилетиями в США находят все меньше выдающегося как в нем, так и во всей семье. Конечно, не бог весть какое значение имеют периодические напоминания, например, на исходе 1985 года – Джон и Роберт делили ласки Мэрилин Монро. Несколько серьезнее – свидетельства, что Роберт Кеннеди был у Мэрилин 4 августа 1962 года, на следующий день она покончила с собой. Куда значительнее признание, скажем, Т. Соренсена в середине 80-х: «Кеннеди никогда не считал себя либералом, только после его смерти либералы признали его своим». Или мнение вдумчивого публициста Р. Уолтона также в это время: «Кеннеди был опаснейшим президентом во внешних делах, посредственным и неинтересным во внутренней политике».

В связи с выходом в 1987 году монументальной книги Д. Гудвин «Фицджеральды и Кеннеди: Американская Сага», еженедельник «Ю. С. Ньюс энд уорлд рипорт» описал танталовы муки исследователей: «Они встречают громадные трудности, пытаясь проникнуть в мистику Кеннеди». Автор двухтомной биографии ДФК Г. Пармет говорит: «Я беседовал с Тедом Кеннеди только раз и по телефону, он не захотел сказать что-либо о Джэке». Дэвид Горовиц, соавтор книги «Кеннеди: Американская Драма», которую осудила семья из-за внимания, уделенного им наркомании некоторых молодых отпрысков Кеннеди (имеется в виду прежде всего смерть 25 апреля 1984 года 28-летнего сына Роберта Дэвида от сверхдозы героина) – указывает, что члены семьи Кеннеди, согласившиеся беседовать с ним, изменили свое намерение в последнюю минуту. Горовиц, только что закончивший книгу о династии Генри Форда, указывает: «Доступ к архиву Форда невероятно легок по сравнению с тоталитарным контролем Кеннеди над своими архивами». С течением времени и по мере того как династия Кеннеди будет уменьшаться, семья Кеннеди будет иметь все меньше возможностей отзываться о том, как ее описывают. Ученые согласны: по мере появления новых исследований они будут во все возрастающей степени нелестными к Кеннеди».

По всей вероятности; за точку отсчета будет приниматься все же Джозеф Кеннеди, от которого нетрудно перебросить мостик к сыну – президенту США Дж. Кеннеди. Да и феномен этот, видимо, общий для Запада. Что дело обстоит именно так, убеждает выпущенный в 1987 году первый том биографии У. Черчилля, принадлежащий перу чрезвычайно плодовитого и в высшей степени влиятельного английского историка Д. Ирвинга. По понятным причинам в фокусе его внимания в основном лондонский период Джозефа Кеннеди (1938—1940 годы) в бытность послом в Англии. Поразительно, но факт – осенью 1939 года Кеннеди все пытался доискаться до причин, «почему Англия не объявила войны России», даже в мае 1940 года в выступлении перед студентами университета Нотр Дам в штате Индиана настаивал, что «Гитлер величайший гений столетия»! Коллекцию подобного рода колоритных фактов венчает замечание Д. Ирвинга – «дневник» Джозефа Кеннеди за те эпохальные годы «закрыт». Так что можно разумно ожидать появления новых фактов в том же ключе. Во всяком случае в серьезных исторических сочинениях и основательной публицистике, в которых наверняка в конце концов будет исследована идеологическая преемственность взглядов отца и сыновей Кеннеди.

Наука, публицистика да, но эволюция в этой области едва ли поколеблет то, что считают вечным и полезным в наследии Дж. Кеннеди власть имущие в США. В 1986 году была отчеканена памятная медаль в честь 25-летней годовщины его инаугурации. В серебре и бронзе, диаметром 7 сантиметров. На лицевой стороне выгравировано изображение Дж. Кеннеди в профиль, на обороте цитата из инаугурационного послания: «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спросите себя, что вы можете сделать для нее». Служите, сограждане, как велено свыше!

На президентских выборах 1988 года кандидат демократической партии М. Дукакис пообещал отслужить в духе ДФК. Губернатор штата Массачусетс, он «месяцами опутывал себя мистикой Джона Кеннеди, взывал к его памяти… использовал наследие Кеннеди как боевой клич, источник ораторских метафор» и проиграл выборы, ибо, по сути, связал себя с «либерализмом», ныне в США «почтенной, но двусмысленной традицией». Итак, кеннедизм не сработал, хотя на 1988 год пала еще и печальная годовщина– 25 лет со дня убийства президента Кеннеди. Почему?

Влиятельный и красноречивый историк Д. Бурстин все же скользнул по поверхности, заключив в связи с этой датой: «Тем, кому довелось умереть молодыми, история предопределила роль вдохновителей. Их магия – красноречие». Американцы в день президентских выборов 7 ноября 1988 года, по словам «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт», все еще не решили: кто «ДФК – икона или поддельный идол». Так чем же был кеннедизм для Америки и будет в обозримом будущем? Серьезность вопроса требует отдельного, итогового рассмотрения.

Случилось это еще в начале 1967 года. На великосветском рауте в Вашингтоне А. Гарриман высмотрел в толпе гостей английского журналиста, представлявшего в США респектабельную лондонскую газету. Убеленный сединами беспощадный политический гладиатор подошел к англичанину и изрек: «Сэр Уинстон Черчилль сказал: «Лишь немногие понимают политику своей страны, но никто не может понять политику другой страны». Я считаю, что это наименьший из ваших пороков. Вы – журналист, неспособный на правдивое признание фактов и не испытывающий пи малейшей симпатии ни к народу, ни к институтам, которые дороги нашей стране. Отныне я вас не приму ни дома, ни на работе». «Премного благодарен, сэр», – нашелся невозмутимый англичанин.

Что, собственно, натворил этот журналист Генри Ферли из лондонской «Санди телеграф»? Он только проехал в Гарвард, прошелся по аспирантуре имени Джона Ф. Кеннеди и заглянул в Институт политики. Журналист подивился метаморфозе денег в орудие политической власти и рассказал об этом в статьях, появившихся 15 января 1967 года в английской «Санди телеграф» и американской «Вашингтон пост». Первая из этих газет не преминула злорадно прокомментировать в редакционной статье:

«Тревожный рассказ Генри Ферли о том, как семья Кеннеди использует громадное богатство, находящееся под ее контролем, чтобы добиться политического влияния и в конечном итоге вновь захватить Белый дом, напоминает больше нравы Англии XVIII столетия, чем Америку XX столетия. В прошлом у нас ведущие аристократические семьи монополизировали таланты, образовывали личные фракции и клики, надеясь захватить власть, пока развитие демократии не положило конец этой практике.

Поразительно, как аристократическое зло, выкорчеванное в Англии более ста лет назад, растет в демократической Америке при горячей поддержке цвета американского либерализма. Что давно запретили делать Сесилям и Кавендишам у нас, то семейство Кеннеди начинает безнаказанно проделывать в Америке».

Лондонская газета, в общем, подтвердила правильность приведенного суждения Черчилля, хотя политическая действительность Америки в передовице предстала в карикатурном виде. Ее авторы или автор упустили из виду существенное обстоятельство – связь между деньгами и властью носит куда более сложный характер. Кеннеди сказочно богаты. Трумэн и Эйзенхауэр были людьми с более чем скромными средствами. Но никто не бросил им упрека в том, что они не выполняли воли поставившего их у власти класса. Что до братьев Кеннеди, то за привилегию заниматься политикой по своему усмотрению они отдали не только жизни, по и значительные финансовые средства, почерпнутые из фондов семьи. Конгрессмен, сенатор и президент Джон Ф. Кеннеди не стоил американскому налогоплательщику и полушки. Как уже говорилось, все свое жалованье он отдал на благотворительные цели, а жил на средства, собранные отцом.

Дело идет о другом – о власти, ее границах и способах ее применения. Здесь деньги играют очень вспомогательную роль. Водораздел в США в отношении Джона Кеннеди проходил не из-за богатства семьи (в глазах среднего американца это скорее достоинство, отнюдь не недостаток), а был создан методами осуществления им президентской власти. Короче говоря, вопрос при оценке как братьев Кеннеди, так и Вильсона упирается в концепцию своевременности и целесообразности «сильного президента». Нужен ли он тем, кто считает себя американским обществом и берет смелость говорить от лица всего народа. Избрание Вильсона и Кеннеди президентами, казалось, дает положительный ответ, их конец – антиклимакс.

Что касается Р. Кеннеди, то, хотя он не достиг вожделенной цели – Белого дома – и на день гибели всего сенатор, по честолюбивым помыслам он никак не уступал высшим должностным лицам республики. Причем Р. Кеннеди и не скрывал их. Запомнили – во время одной из своих поездок, выскочив как-то из душа в многолюдной гостинице, он пробежал через холл мокрый, только с полотенцем на бедрах, возглашая серьезно-шутливо: «Дорогу, дорогу будущему президенту Соединенных Штатов!» Пришедшаяся на лето 1988 года 20-летняя годовщина смерти Р. Кеннеди послужила поводом для ретроспективного взгляда на возможное будущее Р. Кеннеди.

Еженедельник «Ньюсуик» в майском номере предварил очерк «Помня о Бобби» сентенцией: «В мемуарах, исторических сочинениях, на горячих обсуждениях РФК превратился в легенду, человек с таким количеством лиц, голосов, обликов, что никто не может представить себе их в совокупности». Но все же журнал счел, что, «если бы Бобби пошел бы через другую дверь в отеле «Амбассадор», у него состоялась бы жаркая схватка с Хэмфри» и Р. Кеннеди скорее всего стал бы президентом США. «Демократическая партия была бы непобедимой. Никсон не был бы президентом, ибо на ноябрьских выборах он победил всего 500 000 голосов. Не было бы ни Уотергейта, ни реформации Джимми Картера, ни контрреволюции Рональда Рейгана» Экскурс в футурологию, обращенную в прошлое.

Юбилейный том «Роберт Кеннеди о себе. Неопубликованные воспоминания о годах Кеннеди», выпущенный к печальной дате, собственно, закрепил то, что уже знали о нем. «Оп умеет ненавидеть так, как ненавижу я», напомнили слова отца Дж. Кеннеди, а У. Манчестер, примиренный смертью с Робертом, восхищенно написал: «Хотя ему никогда не удалось достичь такого накала ненависти, которая, как радиоактивность, исходила от его отца, ненависть Роберта хотя бы к Линдону (Джонсону) была вещь!» Обозревая содержание этого тома, У. Манчестер подтвердил: «Боб нанес бы (в 1968 году) поражение Никсону. Тогда война во Вьетнаме была бы закончена в кратчайший срок, а помощь Латинской Америке шла бы не на пушки, а на земельную реформу». Все это мог бы сделать только «сильный президент», которым был бы Р. Кеннеди. Наверное, у него нашлись бы сторонники.

У. Манчестер заключил свой разбор юбилейного издания очень личным воспоминанием. В один из погожих июньских дней 1988 года стояла «кеннедевская погода», вдова Роберта Этель пригласила друзей покойного на мессу на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне. Собрались избранные, небольшой кружок, многие из которых не виделись двадцать лет. Они углубились в воспоминания и молитву, а когда «мы подняли головы,– написал Манчестер,– у нас перехватило дыхание. Насколько хватал глаз, склоны окружающих холмов были черны от парода, которого не остановила длинная дорога к кладбищу. Их собралось свыше десяти тысяч. Журналисты зовут это молчаливым свидетельством. Они знали, что Бобби значил для них. Он лежал в могиле двадцать лет, а они пришли продемонстрировать – помним».

Динамизм Роберта, за которым стояла тень Джона, а для знающих и помнящих историю фигура В. Вильсона. Значит, хотя бы для этих десяти тысяч кеннедизм отвечал сокровенным мечтам. Однако, то было «молчаливое свидетельство», по словам У. Манчестера.

Так, как и что думать людям, для которых Соединенные Штаты – «другая страна»? Придется выслушать мнение американца, причисляющего себя к немногим, кто понимает политику отчизны. В который раз обратимся к проф. А. Шлезингеру.

В 50-х годах беспокойный историк установил: США прозябают в эре беспечности, пассивности и фатализма. На исходе десятилетия он диагностировал причину – американцы забыли, что историю двигают вперед сильные, талантливые личности. Артур Шлезингер обобщил свои наблюдения в исследовательских статьях: «Упадок величия» («Сатердей ивнинг пост», 1 ноября 1958 г.) и «О героическом руководстве» («Энкаунтер», декабрь 1960 г.). Он попытался доказать – а именно тогда Джон Ф. Кеннеди вырастал в национальную фигуру, – что стране нужен Цезарь, как хлеб и даже воздух, ибо сам Шлезингер задыхался в атмосфере самодовольства администрации Д. Эйзенхауэра.

Шлезингер открыл: «Демократия как форма правления принимала, более того, регулярно требовала и выдвигала героическое руководство». В подтверждение своей точки зрения Шлезингер вызвал тени «отцов-основателей» республики, которые, заверял профессор, всегда стояли за сильное руководство. Им было предоставлено соответствующее слово – Л. Гамильтону и Т. Джефферсону. Он вдребезги разбил по своему усмотрению концепцию, в которую имели несчастье верить законопослушные американцы – они-де живут в условиях демократии.

Профессор, развивая мысль весьма замысловато, делал попытку синтезировать совершенно разнородные элементы. Шлезингер благочестиво настаивал, что верно следующее положение В. Вильсона: «Просвещенные немногие могут быть хорошими лидерами только в том случае, если они донесли свое кредо до многих, только если они сумели превратить свое мышление в массовое, популярное мышление». Просто классика, а спустя две страницы Шлезингер заявил: «Настоятельно необходимо реконструировать демократическую теорию. Классическая теория демократии служит питательной почвой для всех нас, однако в своей строгой чистоте она была источником бесконечных бед. Отказывая позитивному руководству в надлежащей роли, эта теория связала руки демократических обществ. Классическая идеология ввела в заблуждение народ не только относительно своих лидеров, но и относительно его самого. Гражданин в демократическом обществе просто не может играть роль, предусмотренную для него классической философией. Теоретически он наделен властью и инициативой, которыми не располагает на практике»

Шлезингер единым махом перечеркнул все, чему на людях поклоняется американская политическая наука. Вероятно, он полагал, что его предложения – ужасное новаторство. На деле он перелицевал дряхлую теорию героя и толпы, достаточно реалистически показав, что в хваленой «демократии» в США права гражданина – пустой звук. Рассуждения А. Шлезингера поразительно напоминают парадоксы Великого инквизитора Ф. М. Достоевского. В собирательном образе мрачного старца, вызванного к жизни гением великого русского писателя, можно легко рассмотреть мелкотравчатого заокеанского профессора. Великий инквизитор задолго до Шлезингера разрешил проблему вождя и народа, презрительно именуя последний стадом.

В его уста и в куда более совершенной художественной форме Ф. М. Достоевский вложил изуверское поучение, что люди счастливы лишь тогда, когда передоверяют свою судьбу вождям. «О, мы убедим их, что они только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас… Стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз и навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы… и все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будут тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла». Но вернемся к несчастному Шлезингеру, по роду занятий погруженному в поиски истины.

Он с глубокой печалью озирался вокруг – в мире не осталось великих людей, вершивших судьбы человечества совсем недавно, в 40-х годах. «Нигде нет колоссов, нигде нет гигантов». Мелки в наш век пошли людишки, «наш век не имеет героев; хорошо это или плохо для нас и для цивилизации, заслуживает тщательного рассмотрения». Изучив под разными углами зрения поставленную проблему, Шлезингер пришел к выводу – очень плохо вообще и особенно скверно для Америки. Пришло время торжества посредственности. В результате общество обкрадывает себя, девальвирует таланты, что необычайно пагубно для политической сферы. Стране, требовал Шлезингер, нужны Прометеи в политике.

Профессор закончил свои рассуждения в героическом духе: «Век без великих людей тащится в хвосте истории… Мы не должны самодовольно относиться к нашей кажущейся способности обходиться без великих людей. Если наше общество утратило желание иметь героев и способность выдвигать их, вероятно, мы утратим все». Итак, скорее на колени, дайте только вождя!

Шлезингер ради доказательства тезиса пустил в ход все, мобилизовал до конца теоретические ресурсы американской политической науки. Он усиленно вербовал себе сторонников, записав в число их другого профессора – С. Хука, еще в 1943 году выпустившего исследование «Герой в истории». Он приписал своему коллеге мнение, что «великие люди могут оказать решающее воздействие. Только в упомянутой книге С. Хук применительно к политической системе США, напомнив старую китайскую пословицу – «великий человек – несчастье для страны», заявил: «Великие люди могут быть хорошими людьми. Но демократия должна относиться к ним с подозрением!». Более того, от них нужно защищаться, а место великим только в «Пантеоне мысли, идей, социальной деятельности, научных достижений и изобразительного искусства».

Вероятно, все же не А. Шлезингер, а С. Хук выразил превалирующий в США взгляд на значение великих людей для заокеанской республики. Собрать доказательства в пользу этого большого труда не составляет. В июне 1969 года сенатор Дж. Фулбрайт собрал свой комитет для очередного обсуждения «психологических аспектов внешней политики». Фулбрайт, по-видимому, верил, что общение с учеными повысит интеллектуальный уровень законодателей, и время от времени практиковал такие заседания-семинары. Говорили о всякой всячине и, наконец, вышли на интересующую нас тему. Фулбрайт затеял поучительный разговор с профессором К. Меннингером и д-ром Л. Уилоком:

Фулбрайт: Но, д-р Меннингер, разве не является фактом, что наша система правления задумана так, что в случае необходимости может функционировать без великого лидера? …Разве основатели нашего государства не задумали ее так – не в том смысле, что они не хотели иметь наверху мудрых людей, а в том, чтобы система функционировала в соответствии с принципом разделения трех властей, равно как разделения функций между федеральным правительством и властями штатов? В этой чрезвычайно сложной системе главным и хорошим элементом, на мой взгляд, является взаимодействие многих умов, ни один из которых не является великим.

Уилок: Я думаю, что великого лидера могут создать в своей совокупности руководители различных министерств и ведомств. Ваша точка зрения отвечает великой американской концепции – страха перед господствующим лидером, который может стать слишком господствующим, подавить все другие отрасли правления и нарушить баланс в правительстве. Этот страх перед тем, что мы называем ныне диктаторским правлением, возник в первые дни существования республики.

Фулбрайт: Могу ли я прервать вас, указав, что этот страх в значительной степени был связан с личностью человека, о котором говорил д-р Меннингер, – Георгом III, оказавшимся психопатом?

Meннингер: Не говорите «оказавшимся».

Фулбрайт: Но он был таковым.

Меннингер: К концу жизни, конечно, но до этого оп успел натворить массу вещей.

Фулбрайт: Ладно, я просто сказал это, я хотел заметить, что все это относительно. Продолжайте.

Уилок: Наша надежда на то, что руководство существует во всех отраслях правления. Ваше руководство, сенатор, было чрезвычайно важно для страны, исполнительной и юридической власти и т. д. Вы же имеете в виду культ личности, который иногда, по-видимому, уничтожает другие виды руководства. Благо страны в том, что вы, ваши коллеги и ваши предшественники сделали много, чтобы не допустить полного господства культа личности над правительством.

На заседании комитета по иностранным отношениям в 1969 году при благосклонном внимании снова прозвучали еретические речи, ненавистные Вудро Вильсону еще в конце XIX столетия. Против этих идей он боролся всю жизнь, против них ополчились братья Кеннеди, и они, несомненно, идут вразрез с описанными взглядами их подголоска А. Шлезингера. Но они существуют и, вероятно, не теряют жизнеспособности.

Они наложили отпечаток на Уотергейт, хотя Р. Никсона никоим образом нельзя поднять до уровня В. Вильсона и Дж. Кеннеди. Спустя и двадцать лет бывший губернатор штата Техас Дж. Коннэли припоминал боль 22 ноября 1963 года именно в связи с этими идеями. «Кеннеди был пригожим, молодым, несметно богатым человеком… В наше время он больше, чем кто-либо другой, олицетворял короля в пашей стране. С самого возникновения США мы так и не можем решить – хотим ли мы иметь короля или президента. В конце концов мы решили, что у нас не будет править король, но немало людей все же жаждут короля. На мой взгляд, Дж. Кеннеди вырос в глазах народа как некий символ, вероятно, далеко превосходящий его вклад в политику. Теперь осадок всего этого – что могло бы быть. Народ и создал в своем воображении – что бы могло быть». Для Коннэли идейная борьба, чуть не стоившая ему жизни, конечно, не была абстракцией.

В 1966—1987 годах – на праздновании 200-летнего юбилея США и американской конституции, община историков заокеанской демократии сокрушалась – почему до сих пор не оценено сверхочевидное: «отцы-основатели» в конце XVIII века попытались построить эту страну по модели античного Рима. На берегах Потомака возвести величественное здание республики, существовавшей до нашей эры на берегах Тибра. Наверное, со временем пробел этот будет заполнен. Но, очевидно, уже в наше время без научных разработок – правящая элита США твердо усвоила: падение Рима началось тогда, когда Республика превратилась в Империю, то есть правление цезарей.

В год каждых президентских выборов американские политологи и публицисты, склонные к философским обобщениям, нет-нет да и обращаются к теме республиканизма и цезаризма. Разумеется, за материалами для очередного исследования не ныряют в глубину веков, а черпают их в повседневной политической жизни нынешних Соединенных Штатов. Механизм прост – современных деятелей и новейшие факты вписывают в жесткие рамки концепций, восходящий к буйной весне человечества – античным цивилизациям прекрасного Средиземноморья, вновь вызванной-де к жизни волей «отцов основателей» США на Американском континенте. Год 1988-й в этом отношении не явился исключением.

На исходе лета в августовское воскресенье 1988 года Дж. Уилл предложил на страницах «Вашингтон пост» столичному читателю поразмышлять на досуге о политической динамике своей страны. Как подобает в таких случаях, он помянул классиков – Т. Джефферсона и А. Гамильтона и объявил (экспроприировав термин у В. Вильсона), ныне и в будущем США живут и будут жить пока при «правлении конгресса». В первой главе этой книги показано: как и почему В. Вильсон ненавидел пресловутое «правление конгресса». Теперь, по словам Уилла, то, что Вильсон осуждал почти ровно сто лет назад в 1885 (год выхода книги В. Вильсона «Правление конгресса») вновь расцвело пышным цветом на вершине государственной власти в США, а именно – «правление фракционным комитетом в составе 535 членов (численность конгресса США)…

Само президентство занимает такую видную роль в национальной жизни, что существует сильнейшая тенденция путать внешнюю сторону с властью. Американцы забывают, что институт президентства имманентно (имеется в виду конституционность) слаб. Сам по себе президент может сделать мало. Он может поднять страну силой Слова или воздействием своей личности и тем самым двинуть или по крайней мере подтолкнуть конгресс. Сила института президентства крайне изменчива (куда больше, чем, например, возможности премьера в Англии). А власть конгресса быть инициатором действий или блокировать их, власть, воплощенная в последних законах, все расширяется. Причем расширяется тем быстрее, чем сильнее чахнет влияние президента». Вот так, замечает Уилл, и приходит «правление конгресса». Те, кто, по его словам, «опечалены» этим, могут найти утешение, конечно, в классике, на этот раз у Чарльза Диккенса.

«Быть может, они могут рассудить, – насмешничает Уилл,– вместе со слугой мистера Пиквика Сэмом Уилером – «теперь говорить об этом бесполезно. Все в прошлом и не поддается изменению. Так и говорят в Турции отрубив голову не тому человеку». В Соединенных Штатах голов рубить не принято, обходятся более цивилизованными средствами и лишь в крайних случаях прибегают к пулям…

В целом, резюмирует Уилл, для США «типично» именно «правление конгресса», а не «эра Кеннеди». Власть имущие в США с большим подозрением относятся к тем, кто потенциально может ограничить их власть в свою пользу. Не туманные идеи, а простой расчет – 24 года правления (Джон, Роберт, Эдвард по два срока), – видимо, сыграл немалую роль в антипатии к занятию кем-то из Кеннеди Белого дома. Не будет преувеличением поэтому заметить, что из ныне взрослых 29 внуков, внучек Джозефа и Розы Кеннеди (дети Джона, Роберта, Эдварда, Патриции, Энис и Джоан), по словам журнала «Парейд», в январе 1986 года «только немногие избрали политическую карьеру. Но все они филантропы, а ряд из них заняты деятельностью в конечном счете для облегчения положения бедных в США». Корреспондент журнала прямо спросил Тедди, сына Э. Кеннеди, не собирается ли он заняться политикой. «Печать всегда ищет политические мотивы, когда кто-либо из нашей семьи что-нибудь делает», – рассмеялся Тедди. Но он сам именно в 1986 году собрался было баллотироваться в том же округе в штате Массачусетс, в котором в 1946 году начал восхождение в политике Дж. Кеннеди. Вместо Тедди в 1986 году в округе избрался двоюродный брат Джозеф, сын Р. Кеннеди.

Нынешний глава клана Эдвард Кеннеди, по всей вероятности, запомнил страшные уроки шестидесятых. К президентской кампании 1988 года угасли, наконец, разговоры о том, что Э. Кеннеди все же претендует на Белый дом. В апреле 1988 года «Ю. С. Ньюс энд уорлд рипорт» назвал очерк о нем «Король на Капитолийском холме», повествуя о спокойном, стареющем политике. Большой вес в сенате, выполнение кой-каких поручений правительства за рубежом. В публикации Американского Института Предпринимательства об Эдварде сказано: «он станет одним из величайших сенаторов нашего столетия». Журнал добавил, «по словам друга, Эдвард в жизни и работе сибарит, как подобает любому холостяку с состоянием в 400 миллионов долларов».

Однако Эдвард, как и подрастающие в династии Кеннеди, не устает подчеркивать, что они живут в самой толще американского народа. Когда сенат проголосовал за то, чтобы объявить розу «национальным цветком» США, Э. Кеннеди, выступая в Капитолии 17 сентября 1985 года, напомнил: «Розой зовут прекрасный цветок и также зовут прекрасную мать. Вчера я позвонил матушке, сообщив эту весть. В июле ей исполнилось 95 лет, и вчерашнее решение сената обрадовало ее». Розой звали прабабушку Э. Кеннеди, ту, которая в сороковые годы XIX века переплыла «чашу слез» – Атлантику, эмигрировав из Ирландии в США. «Мы все – нация иммигрантов, – закончил Э. Кеннеди… и будем помнить об этом великом наследии». Значит, хотя бы в этом отношении семья ничем не отличается от миллионов.

Скромность? Все же, наверное, торжество или падение концепции Вильсона – Кеннеди зависит не столько от возможностей политических лидеров в самих США, сколько от тенденций в окружающем мире. Ответ даст не американская, а всемирная история.