Николай Воронцов, сержант Российской армии, да-да, спецназовец, вернувшись из очередной командировки, получил сильный удар электрическим током и оказался в теле рядового Русской Императорской армии. Посреди боя, в грязном окопе, наш современник быстро пришел в себя, ибо служить Родине его учили всю его жизнь. «Железная бригада» Деникина – испытание серьезное. Как долго сможет протянуть Николай, не сбегая, не вылезая «наверх» к царю, в этом страшном времени? А ведь впереди еще более страшное событие – революция!
© Виктор Мишин, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
«Хрена как здесь все интересно…» – в голове мелькнула мысль и унеслась прочь. Еще вчера я вешал форму в шкаф и оружие сдавал, а сегодня…
– Взво-о-од, в атаку-у! – Раздалась трель свистка, разрывающая мозг, и со всех сторон от меня (стоявшего, блин, в окопе) начали подниматься солдаты. Странные какие-то, но явно солдаты, а не мирные граждане. Поднимались как один и лезли на бруствер, а там, между прочим, пули свистят, это я всегда распознать смогу. Окоп глубокий, стенки местами уже серьезно так повреждены, но сооружение впечатляло. Земля влажная, осыпается комками, падая и создавая под ногами месиво. Гул боя, рев сотен голосов, все это влетело в мою голову слишком быстро. Ни на секунду не задумываюсь и вылезаю следом за всеми. Лежать бы надо, но ни хрена не понимая, лезу, а куда деваться, привычка выполнять приказ вбита с рождения, да и как тут стоять, когда все бегут?
«Что это? Кто это? Зачем это?» – вопросы мелькали в голове со скоростью тех же самых пуль, что сейчас летели в меня, ну, или в мою сторону.
Передо мной и вокруг унылый пейзаж, деревьев кот наплакал, местность достаточно ровная, складки незначительны, укрыться практически негде. Лишь вдалеке линия горизонта сильно искривлена. Солдаты в серых, смутно узнаваемых шинелях, чуть не рядами неслись вперед, туда, откуда и летят эти самые пули. Бой. Страшный, как в кино, но бой реальный, разница ощутима буквально каждым волоском. Повсюду, куда ни посмотри, грохот, летящие клочья земли, свистящие осколки и десятки мертвых солдат. Я, довольно опытный сержант контрактной службы, повидавший многое в своей жизни, к такому был не готов. Тут и там вокруг меня падали солдаты, ЛЮДИ. Одни ранеными, они громко и протяжно кричали, призывая и маму, и Бога, и всех сразу. Другие – мертвыми, наглухо, эти смолкали уже навсегда. А я? А я в какой-то момент просто упал и лежу. Как подняться, если вообще не понимаешь, что и как? Грохот, грязь, вонь, суета как на базаре в выходной, народу тьма, в голове вообще бардак, ничего не соображаю. Немыслимая по весу и удобству длиннющая шинель, надетая на меня, казалось, спутывает ноги и не дает пошевелиться, винтовка, напротив, хоть и увесиста, но как-то знакома, что ли. Просто привычка к оружию, запаху пороха и портянок у меня из тех же времен, из детства.
Имя мое Николай, Воронцов моя фамилия. Мне тридцать лет… Было тридцать лет, когда жил в две тысячи восемнадцатом году. Сейчас я даже и не знаю где. Вчера я вернулся из очередной командировки на Кавказ, полгода там кантовался. Вернулся с нашей командой в часть, предстоял месяц отдыха, а то и больше. Наша команда, приписанная к разведроте, имела весьма нестабильный «график работы». То сидим где-нибудь в Чечне или Дагестане, а в последнее время добавили еще и Сирию, месяц, второй, третий, а то и как прошлый раз, аж полгода. А то и дома, то есть в части под Москвой, отдыхаем. Отдых, конечно, это я пошутил так, командир у нас хороший, а значит, хочет, чтобы мы все всегда возвращались домой, а следовательно, тренирует как надо. Гоняет с утра до ночи, как собак, разве что без упряжек, сбрую не считаю, она давно как вторая кожа.
Так вот и говорю. Вернулись, значит, разделся, пошел в душ, с дороги, с поезда, хотелось отмыться скорее, прежде чем в отпуск ехать, а тут… Не знаю, то ли коротнуло что-то в душевой, то ли еще что, но сыпануло вдруг искрами вокруг меня, а я стоял под струями воды и… В общем, очнулся вот тут, в окопе, с винтовкой Мосина в руках и шальными глазами. …Да, пробовал я себя щипать, пробовал, даже кончик штыка на винтаре потрогал, острый, зараза, ни фига не сон. Сначала думал, как в книжках о попаданцах, сейчас фрицев урою и поеду к Сталину. Каюсь, почитывал я такую литературку. А вот хрен тебе по всей роже, тут, похоже, что-то другое. Оружие-то подходящее, а вот форма…
Форма странная, на фуражке кокарда с российским триколором, да и сама фуражка немного странная, в общем, на Первую мировую похоже, очень похоже. Почему подумал сначала, что Отечественная война? Так в книгах все время туда попадают, часто туда хотят, вот и я не раз представлял, а что бы сам сделал в сорок первом? Честно? Да ни хрена. Почему в книгах и делают героев удачливыми и неуязвимыми, ибо все прекрасно понимают, что шанс у простого солдата выжить на такой войне ниже нуля, а уж у обывателя двадцать первого века и того меньше. Максимум, кто имеет шанс, – служивый, как я, и это не выпендреж, знаний и умений под фуражкой немало. Хотя на войне выживает тот, кто имеет хоть немного свободы. Тупо исполняя приказ, ты просто сдохнешь. Как может выкрутиться простой человек, не представляю.
На войне живет только военный, другим, к сожалению, тут не место. Тут ведь нет Гугла, кого в помощь-то звать? И о чем тогда писать книгу, если главного героя сразу убьют? Затык выходит. Поэтому и начинают авторы придумывать, как у героя все получается, он всех учит жизни и очень крутой. Ну, а как иначе, это ж книга! Да и как без обучения местных, если ты из будущего? Вы ведь учите не знающего что-либо человека, когда сами хоть что-то понимаете? Так же и в книгах. Как не поделиться с предками тем, чего они пока не знают?
Много раз ловил себя на мысли: хотел бы в прошлое попасть? Конечно, да. Но вот, блин, мечтал посмотреть, как жилось предкам, посмотреть мир, а тут опять война. Из одной да в другую, как-то нечестно получается. Судьба у меня, что ли, такая.
Прадед воевал, где-то, кстати, недалеко. В Первой мировой участвовал точно, но не знаю, где именно, как-то не застал я его при жизни. Дед воевал в Отечественную, там более или менее известно. Сталинград, Киев и до Германии. Батя, тот не участвовал, но тоже военный, ушел, правда, капитаном в девяносто втором, когда страны не стало. Дядя мой, батин родной брат, командир части, артиллерист, полковником в отставку вышел. Брат Чечню повидал, ну и я, как поскребыш, туда же. Разница в том, что брату и срочки хватило, а мне вот контракт предложили, уж больно служба интересной показалась. Да и не только показалась, она такой и была. Как бухгалтерия, минус один, минус два…
Где-то за спиной раздался взрыв, и меня осыпало землей, воспоминания тут же прекратились, реальность вновь влетела в голову со скоростью пули. Так-так, надо что-то предпринять, что ли, а то так и останусь тут валяться. Потом будем обдумывать, как и что произошло, пока же… Эх, хорошо героям в книжках, попал в прошлое, осмотрелся, продумал все, что надо сделать, и пошел себе к руководству страны, уму-разуму учить предков. А когда вот так, посреди боя, когда неизвестно вообще ничего, что будет с человеком, не знающим, что такое война.
Винтовка в порядке, штык зачем-то примкнут, неудобно же! Осматриваюсь по сторонам. Вокруг все лежат и ведут огонь в сторону… ну, надо думать, врага. Смотрю и я вперед, через прицел вижу немного, какое-то шевеление метрах в двухстах. Ага, так там тоже окопы, стало быть, там и сидят враги? Сначала и не понял, как будто просто пригорки и холмики, а это бруствер траншеи. Удивительно, но на поле боя совсем нет кустов и почти нет высоких деревьев. Последние все чаще обломанные, покореженные разрывами снарядов и шрапнели, а вот кусты… Кусты есть, но они все так аккуратно подстрижены, что диву даешься. Скорее всего, это пулеметами так причесывают, как зеленщик ножницами, даже красиво.
Зачем же нас заставили штыки примкнуть? Или винтовка так и пристреляна? Надо проверять, а то случись стрелять, а я и с пяти шагов не попаду, хотя вообще-то снайпером был на службе. Пристрелка незнакомого оружия на уровне рефлекса вбита, ведь она может спасти жизнь. Чуть повозился, снимая штык, ну мешает он мне, вот хоть тресни.
Винтовка на вид ухоженная, малость потертая в районе хвата, но в целом в порядке. Пошукав по подсумкам, вытащил один патрон, странно, что россыпью лежат. Вставляю пулей в ствол и удивляюсь: с трудом вошла, проворачиваю с усилием, отлично, почти новая винтовка. А то приходилось в свое время видеть, как пуля аж проваливается в расстрелянный ствол.
Открыл затвор, детали механизма подачи тускло блестят, руки действовали сами, патрон в патроннике, вновь смотрю через прицел. О, дерево мне подойдет. Прямо за вражескими окопами стоит большое дерево, береза вроде, так, сколько тут? Глазомер развит хорошо, слава богу, два года только с СВД бегал, а уж сколько стрелял… Хоть она и не «мосинка» ни разу. Так, двести пятьдесят, думаю. Ветер… Да какой к хренам ветер, я не на снайперской позиции, угрохают сейчас артиллерией, будет тебе и ветер, и влажность, и перепад высот. Для такой пули двести-триста метров вообще не расстояние. Ловлю себя на мысли, что тело-то не мое, но вроде как не сопротивляется моим действиям, и то хлеб. Но в то же время привычные движения выходят как-то… с задержкой, что ли? Каждое действие как будто делаешь впервые. Небольшое неудобство, но наверное, привыкну.
Вокруг все стреляют, так что внимания я не привлекаю вроде. Грохает выстрел и тонет в десятках таких же. Ого! Вот это пинок, надо держать крепче, расслабился с «плеткой», а как деды воевали с «трехлинейкой»? Куда попала первая пуля, от неожиданности не заметил. Да и попала ли вообще куда… Вновь целюсь в дерево. Выстрел. О, теперь лучше. Как прижал приклад нормально, так и винтовочка как продолжение руки. Кажется, теперь видел попадание, сильно выше того, куда целил. Делаю поправку на прицеле, тащу ползунок, блин, как туго идет! Так, еще деление, выстрел. Вот теперь порядок. Надо запомнить, пристреляна была со штыком, кажется, так и должно быть, я наставление по стрельбе из винтовки образца 1891/1930 годов видел разок, но не помню точно. Подумав, не стал возвращать прицел в прежнее положение, на дистанции даже в сотню шагов слишком большая разница. Да и зачем? Мне тут не в мишень стрелять на точность. Я теперь знаю, как стреляет моя винтовка, хоть и примерно, так что справлюсь, сейчас еще закреплю чуток, стреляют много и со всех сторон, никто на меня не обратит внимание.
Внезапно справа близким разрывом меня вновь закидало землей и, похоже, чем-то человеческим, в смысле что-то тяжелое упало на спину. Поворачиваю голову…
– Колька, Семену Кривому, похоже, хана!
Натыкаюсь взглядом на человека, солдата, глядевшего прямо на меня. Мужик в возрасте, лет под сорок где-то, лицо в глубоких морщинах и грязи, смотрит на меня ошалело.
– Разорвало, прости господи, как газету.
Точно, смотрю, а рядом со мной рука лежит, показалось сначала, что даже пальцы шевелятся. Но нет, лишь кажется. Белые обломки костей торчат наружу, бывшие связки болтаются кровавыми ошметками. По рукаву шинели, обрывку, разумеется, ползет огромная вошь, вот же сука живучая! Да, а кровушки тут хватает. Даже для меня многовато, тем более спецура, в силу своей специфики, столько крови и растерзанных тел редко когда видит. Мы ж в основном по-тихому: пришли, нагадили, ушли. А уж снайпер и вовсе редко видит лужи крови. А тут… Похоже, надо привыкать, а не то… Черт, все же не сдержался, рвало недолго, нечем, видимо. Во рту помойка, шинель немного забрызгал. А, плевать, все равно весь в грязи. Весна на дворе, поля развезло так, что удивляюсь, как мы сюда вообще дошли. Кстати, сразу не обратил внимание, но кажется, меня и тут зовут моим же именем, интересные дела. Глянуть бы в документы, должна быть какая-нибудь учетная карточка, фамилия та же или нет.
– Давай вперед, хлопцы, всех сейчас немец накроет шрапнелью, если дальше будем лежать! Хотите кишки на кулак наматывать? – доносится приказ.
Хм, командир, что ли, кричит? А говорит-то по делу. Раз вылезли, надо вперед, иначе жопа. Мы тут как на столе лежим, даже без артиллерии могут легко всех угрохать. Это ж только в будущем любили Жукова и прочих костерить почем зря, дескать, минные поля разминировал пехотой. А сами-то пробовали? У командира приказ, он его выполняет. А если солдаты лежать будут, им всем хана. А уж о том, чтобы провести разминирование местности… Эту чушь даже комментировать впадлу. Враги-то чего, ждать будут, когда вы тут ползать будете и мины снимать? Это, простите, совсем уж дилетантский взгляд. Нет, конечно, есть саперы и все такое, но тут вам не там. Разминированием не занимаются во время боя. Это в будущем, «Горыныча» запустил прямо во время атаки, он тебе такую дорогу пропашет, что хоть на автобусе езжай. Но тут-то начало двадцатого века. Из инструмента лишь лопата, штык, ну, может, еще щуп есть, и все нафиг. С лопатой и штыком не больно тут насаперишь.
На войне все просто, но и одновременно сложно. Вон враг, иди и убей, иначе он убьет тебя. Идешь, куда деваться. Убьют тебя – другие пройдут. Останешься жив – молодец, почести тебе и признание. Кстати, помнится, в императорской армии посмертно не очень-то награждали.
Встаю и я, машинально отмечая, что в винтовке всего три патрона осталось. Я дважды новую обойму пихал, но третью отстрелять не успел. Хлопаю по подсумкам, но блин, некогда уже перезарядкой заниматься. Минус мне.
Вновь трель свистка, поднимается вокруг меня нестройная цепочка солдат. Да, все устали, мужики, но что делать? Никто не озирается, не смотрит друг на друга, только вперед, туда, откуда на нас льется убийственный ливень металла. А мне очень хочется все видеть, осмотреть каждого бойца и местность, привычка, информация дает возможность выжить.
– Бегом! В штыки! – слышу команду и вновь отмечаю правильность и своевременность, только мне вот не влетело бы, за штык.
Поскакали. А пули-то летят, еще как, только начинаю замечать, что под ногами не вгрызаются в землю. Чуть левее со стороны вражеских позиций заработал пулемет, а это хреново. Покрошат нас сейчас в капусту, икнуть не успеем. Вдруг слышу какой-то шум рядом и чуть скашиваю глаза…
Улюлюканье, ржание и хрип, вот это да! Первый раз в жизни вижу, как наступает конница! Твою мать, реально сила, а страшно, наверное, врагу сейчас. Кони летят, как таран, широкие грудные клетки готовы снести врага одним махом. Топот стоит, аж земля вибрирует, страшно, наверное, и своим, и чужим.
Мимо нас, бегущих, как черепахи, к вражеским окопам устремляются кавалеристы. Шашки наголо, бравада… Им, конечно, тоже достается, даже и побольше, чем нам сейчас. Атака кавалерии хороша лишь по противнику, не успевшему развернуться, или в преследовании, но не так, когда десятки пулеметов устремлены на атакующих. Весь огонь враг переносит на них, и бойцы начинают падать, кони, жалко-то их как, ржут, как будто плачут, спотыкаясь и переворачиваясь через головы. Пули выдирают из тел целые куски плоти, забрызгивая все вокруг кровью. Верховым плохо, кто не успел ноги из стремян выдернуть, кувыркаются вместе с лошадками, ломая себе кости. Не жильцы. Страшно. Мясорубка – вполне, думаю, подходящее слово. Да уж, страшны были войны в прежние времена… А как еще раньше? Когда в шеренги строились и стреляли по очереди? Или когда с пиками и мечами ходили? Ой не, не хочется даже думать о таком. Все-таки человек – тварь, дорожащая жизнью, иначе бы не придумали столько средств для убийства себе подобных.
Измельчали мы, как ни крути. Наверное, от того и прогресс во всем мире ускорился, надоело людям умирать бессмысленно. Черт возьми, да мне бы хороший «инструмент», да несколько минут спокойствия, чтобы никто не приставал, хрен бы тут так пулеметчики развлекались. Хоть и укрыты они в основном, да только для хорошей винтовки с оптикой эти укрытия не помеха.
Вот и окопы врага. Прямо на ходу исправляю ситуацию со штыком, сейчас он, скорее всего, и пригодится, едва успеваю. Вижу шлемы с шишаками, точно немцы, хотя вполне могут оказаться и австрияками. Ну, дайте только в окоп попасть, а там я вам всю вашу толерантность припомню. Нас немного, человек сто – сто пятьдесят примерно, это кого вижу, скатываемся в траншею к немцам. Кто прыгает и вступает в бой, а кто и ныряет, отвоевав свое. Едва смог увернуться от штыка, хрена себе у немца тесак на стволе, взгляд буквально залипает на нем, весь в крови, так и течет, видимо, уже нашел себе цель! Падаю на бок, но вставать не пытаюсь, вытягиваю руки и четко попадаю своим штыком в бок врага. Как же я вовремя его вернул на место! Штык буквально скользит сквозь врага, не встречая сопротивления, пока ствол винтовки не упирается в тело. Орет гад, а я ведь еще не озверел, не осознал всего того, что происходит. Да уж, как в книгах пишут о том, как простой человек, попадая на войну, сразу воюет? Я вот, если б опыта своего не имел, сдох бы уже, наверное, от паники или поноса. А еще вернее, спрятался бы куда-нибудь – и будь, что будет. Мля, ведь реально жопа тут, осознание вещь вредная, когда приходит в бою. Страшно ли мне? А я что, мля, железный, что ли? Да пипец как страшно! Аж поджилки трясутся, да только деваться-то некуда. Колбасит не по-детски, трясусь, мыслей ворох, а как поступить, не знаю. Местные-то привыкли к такому, их ведь так и учат, а мне каково? Все внутри просто орет благим матом: укрыться, залечь, найти щель и забиться в нее, но нельзя. Вот, я уже успел кого-то убить, а ведь только очнулся в этом теле, ой, Батя, выживу, свечку тебе поставлю, хоть ты еще и не родился. Что бы я делал, если бы не забота моего командира?!
Больше одного выпада сделать не успеваю, как и встать. На меня что-то падает и придавливает к земле. Черт, тяжело-то как, да еще чем-то по башке ударило… Пока ворочаюсь, пытаясь подняться, на меня падает что-то еще, становится совсем плохо, дышать все труднее, руки зажаты вытянутыми, винтовку давно отпустил, выбраться бы, но не выходит, похоже, полы шинели зажало, и я теперь, как младенец в пеленке. Блин, только бы лошадь какая на меня не упала, точно не встану. Как-то на учениях, рядом со мной заряд взорвали, имитируя разрыв артиллерийского снаряда. Меня тогда так присыпало, что вздохнуть мог с трудом, чуть не сорвался, было очень страшно, от невозможности двигаться. Паника заставляет сердце биться со скоростью летящей пули, это плохо, паника до добра не доводит. Но как же хреново это, ощущать, что тебя завалило, а что-либо сделать никак. С детства не любил такого, клаустрофобия это или нет, но, терпеть не могу, когда меня сковывают вот так. А сколько, наверное, что на этой, что на Отечественной в окопах солдат погибло? Не убило пулей или миной, а именно вот так, когда тебя заваливает на глубине и выбраться возможности нет. Ой, мама, роди меня назад, как же хреново-то…
Над головой, где-то рядом, но глухо, из-за наваленных на мне тел, плохо слышу, раздается выстрел, второй, третий. Немцы добивают прорвавшихся? Или это наши?
– Баста, – различаю отчетливо. Вот блин, у предков словечки почти как родные для меня.
– Солдатам осмотреться в окопах, проверить оружие и боеприпасы, приготовиться к возможной контратаке противника!
Значит, наши все же. Пытаюсь крикнуть, но рот, оказывается, забит грязью. Отплеваться не получается, фыркаю, аж до рвоты. В глазах уже слезы стоят, кажется, залепило землей все, что только можно.
– Есть живые, ваше благородие!
Конечно есть, откопайте же меня скорее, братцы, сил нет. Я уже даже перестал трепыхаться, все одно не получается вылезти. Может, товарищи откопают?
Вытащили меня нескоро. Оказывается, это не обо мне говорили, тут много таких. Много раненых, много заваленных телами и своих, и врагов. Самое смешное, что на мне лежало аж два раненых немца, а уже на них один наш и три вражеских трупа. Когда представил, что раненых немцев могут добить штыками, стало не по себе, там ведь может и мне прилететь, под замес. Представляете себе глубину этой могилы, в которой я оказался? Давление обездвиженных тел было таким, что казалось, меня в банку вместо шпрот закатали. Ненавижу, когда меня держат, а уж такое, что не пошевелить буквально ничем, вообще грустно. Но все же я увидел белый свет. Правда, не сразу, земля была просто везде, даже в глазах, поэтому видеть начал только в лазарете. На удивление, у меня не было ни контузии, ни ранений, при том, что на шинели места живого не было. Сестры милосердия прозвали счастливчиком, с ложечки кормили, аж два дня, на третий я убежал, просто не знал, что там делать, вдруг симулянтом назовут, вот еще.
Заодно в лазарете наконец смог разглядеть самого себя, а то до этого кроме рук и ног ничего и не видел. Рост и тот прикидывал по винтовке со штыком. А ничего тело досталось, предок или просто тезка был хорош. Росту во мне теперь чуток даже больше, чем было в другом мире, метр семьдесят семь я теперь, раньше на три сантиметра ниже был. Поразил размер ноги, аж сорок четвертый, раньше сорок два был, прибавил чего-то многовато. Волосы темные, усы… Сбрил на хрен сразу. Пушок таскать не хочу, не понравился он мне. Про тело не зря сказал, что хорошее. Ни шрамов, ни следов ожогов, ничего. А вот силушкой не обидели, руки-ноги крепкие, ярко выраженных мышц нет, но крепость чувствуется. На лицо не красавец, конечно, но и не урод вроде, кожа не смуглая, но и раньше такая была. В общем и целом результатом был доволен.
Явившись в батальон, был уже немного подкован насчет реалий и происходящего. Узнал свою фамилию. Представьте, такая же как у меня, то есть я полный тезка себя из будущего, за исключением отчества. Тут да, я-то Сергеевичем был, а у этого тела батю звали Василием. Кстати, полностью совпадает с данными прадеда. Уж не в него ли я вселился? И ведь не узнать никак, я про него и не знал ничего, как тут проверить. Единственно, вроде как прадед служил в Лейб-гвардии Финляндском полку, скорее всего, все же тут не его тело. Гвардейцы вроде как в столице сейчас, так что просто тезка.
В лазарете были газеты, правда все с ятями и ерами, но вполне себе читабельны, если соображаешь. Шел тысяча девятьсот пятнадцатый. Хреново. Апрель месяц, снарядный и патронный голод уже начал сказываться, а что будет дальше… Наступление в прошлом году похерено, мы отступаем, пытаемся держаться, но командование выравнивает линии обороны, приходится отходить, а это больно. А еще больнее, когда после тяжелейших атак, захватов плацдармов и позиций врага с огромными потерями поступает приказ вернуться на прежние позиции. От этого злость растет так, что зубы крошатся в бессильной злобе. Как помню из истории, сейчас именно тот момент, когда нужен был один хороший удар – и все, австрияки бы точно спеклись. Но нет, нечем.
Вернулся я в батальон, а народа в нем максимум рота. Повезло, выдали винтовку, вновь потертую, не лучше моей бывшей, опять неизвестно, как она стреляет. С патронами беда, четыре обоймы на все про все, не густо. На сборы дали час, привести себя в порядок и быть готовым убыть в расположение, в траншею то есть. Наконец, узнал, куда именно я попал, и обалдел еще больше. Знаменитая «Железная бригада» Деникина, тринадцатый полк Маркова, не хухры-мухры. Мало о каких частях, воевавших на Первой мировой, будут помнить через сто лет, а вот эту помнят. Сейчас бригаду уже переформировали и обозвали четвертой дивизией, но мне ближе к сердцу старое название – бригада. Да и не одному мне, на самом деле, все солдаты так зовут.
Из событий, что мне предстоит пережить, не помню ничего хорошего до лета следующего года. Скоро начнется Великое Отступление, мы оставим Польшу и откатимся далеко на восток. Царь возглавит армию, начнется бойня в обороне. Но там, к осени, с патронами станет чуть легче, как помнится. Дожить бы до осени. О, в мае будет первая немецкая атака с хлоркой, ну, газом нас травить будут, хлором, как бы не на моем участке, чего-то не хочется на себе испробовать этакую хрень. Надо бы уточнить, где хоть я точно нахожусь, вдруг недалеко от крепости Осовец… Ну и скоро начнется партизанщина, а у фрицев появятся первые винтовки с оптикой. Надо бы дождаться, тогда я попаду в свою струю.
А ждать выходит с трудом. Артиллерия германцев долбит часто и подолгу, часами головы не поднять. Скорострельность нынешних орудий такова, что промежуток между выстрелами долгий, и иногда кажется: вот все, наконец, а через минуту хренак, вы слушали «Маяк», вновь чемоданы летят. А уж когда шрапнелью бьют, кажется, даже воздух трещит, разрываясь в клочья. Страшно.
Снова в окопе. Недавно выводили в тыл, размещали в деревне, в пяти верстах от передовой. Это отдых такой. Лучше уж на передке в окопе ховаться. Выходить никуда нельзя, почти не кормят. На передовой хоть хлеб дают, а в тылу почти нет. Он сыроватый, с подгорелой коркой, но это хлеб, а на отдыхе и такого нет. На передке от щей уже воротит, но в них хлеба покидаешь и вроде есть можно, но тяжко. Рацион, конечно, бедовый. Постоянная резь в брюхе, сил нет, еще бы солдатам хотелось воевать.
Расположились в своих же окопах, сменили солдат, что ушли отдыхать. Месим грязь, мерзнем и голодаем, хреново как-то кормят. Два дня уже сидим, патроны экономим. Враги охренели, иногда даже вылезают из своих окопов и стоят в полный рост, при этом еще и кричат, призывая сдаваться, а нам не дают стрелять, патроны экономим. Странная какая-то война идет. Действий почти никаких, зато командиры цепляются постоянно. Все больше и больше задумываюсь, а так ли неправы были предки, ополчившись на офицеров и позже устроив им резню?
Артиллерия почти не стреляет, зато немцы долбят только дай. Раз в час примерно встаем, постреляем и опять сидим. Это грубо, конечно. Просто периодически враг начинает атаки, мы отвечаем, больше для вида, показываем, что мы еще здесь и живы. Да и атаки противника не такие уж и активные. Говорю же, странная какая-то война. Может, это тут, на этом конкретном участке фронта так, не знаю. Винтовку пристрелял, удачно, кстати, правда, после этого и начались серьезные проблемы с непосредственным командиром. В одной из атак выбрал себе немца по душе, ну, того кто-то свалил чуть раньше, пулей в ногу, скорее всего. Тот лежал метрах в ста пятидесяти от нашей траншеи и орал. Удивительно, как его свои не пристрелили. Зато я показал коллегам по окопу, как надо бить врага. Здесь так не воевали, те, кто понимал, что я делаю, переставали смотреть в мою сторону. А мне было пофиг. А я просто сделал то, что с нашими советскими солдатами активно станут делать душманы в Афгане, да и во время Отечественной такое будет. Только тут получилось само, немца-то не я ранил. Зато его собратьев по рейху я удивил. Посмертно.
В этом месте, где мы сейчас занимали оборону, местность была уже более подходящая для скрытной войны. Деревья, кустарник, овраги и холмики, все это давало возможность маневрировать и укрываться, когда необходимо. Но это же помогало и врагу.
Первый, кто приполз к раненому немцу, прожил дольше всех. Я потратил три пули, чтобы понять, куда они вообще летят, и выставить нужный прицел. А вот четвертым свалил пришедшего на подмогу к раненому. Тот именно пришел, представляете наглость? Ни красного креста тебе, ни полумесяца. Подошел, наклонился, осмотрел и начал бинтовать. Первое мое попадание вышло не совсем точным, я лишь свалил немца, попав тому куда-то в ногу, а уже вторым добил лежавшего. Зарядив вновь винтовку, стал ждать прихода следующего, разве что позицию сменил, перейдя на несколько метров в сторону. Солдаты почти не обращали на меня внимания, шипели только, что своей стрельбой я только разозлю врага. Интересно, а мы, значит, злиться не можем? Я вот и так злой сейчас, как собака Баскервилей, не смотри, что худой и кашляю, уж если хапну за задницу, мало не покажется. А все же странная логика у бойцов. Хотя, может, и правы мужики, покажу вот фрицам, как можно делать, и начнут они нас так же ловить. С другой стороны, надо же как-то убивать противника, ведь иначе он убьет нас, а жить-то хочется. А так, глядишь, я и в ряды противника вношу элемент паники. В следующий раз они будут бояться вылезать, начнут использовать прикрытие, а это расход и боеприпасов, и людей, так как наши тоже просто смотреть не станут. Да и просто страх у врага появится, это тоже вклад в будущую победу.
Спустя всего двадцать минут мои пострелушки закончились. Убил я еще троих, больше не смог, так как немцы тоже не дураки были. Когда я подстрелил второго пришедшего, возле раненого было уже два трупа, и он сам, и новые враги уже не приходили, они приползали. Мне закрывала обзор лежавшая троица, поэтому я только мазал. Но итог все же впечатлил. Вместе с раненым, его тоже пришлось добить, а то махал руками, предупреждая своих, я оставил на поле пятерых солдат рейха, истратив все патроны. Осталось только застрелиться, патрон в стволе один. Попросил у бойцов в траншее, не дали. Ни патронов, ни люлей. Попросил унтер-офицера выдать патроны, тот отказал, ссылаясь на свои наблюдения.
– Ты зря транжиришь боеприпасы, их и так мало, а ты выпустил столько пуль зря… – Блин, а я на него рассчитывал, выглядит мужик деловито, вояка знатный, один чуб, выбивающийся из-под фуражки, чего стоит.
– Зря? – я аж поперхнулся. – А кто тут сделал хотя бы половину моего? Все тупо стреляют в белый свет, а у меня – результат.
– В раненых стрелять – подло! – было мне ответом. Появился офицер, блин, лучше бы так и сидел себе где-нибудь подальше от меня, так нет, принесла нелегкая. До этого дня он уже пару раз себя обозначал, придираясь к внешнему виду, но пока удавалось отмахиваться.
– А мы на войне, – серьезно ответил я, не собираясь лебезить перед очередным «благородием», он и правда был не первым, что ходят тут, жить учат, – нас сюда призвали для того, чтобы бить врага, вот я и бью. А если мы тут будем любезничать с врагом, то скоро до Урала откатимся. Вы победить хотите или предпочитаете сдать страну только для того, чтобы боеприпасы сэкономить? Большего бреда не слыхал…
– Ты как разговариваешь со старшим…
– Да вот так и разговариваю, – фыркнул я, – перестаньте чушь нести, тогда и обращаться стану, как положено.
Офицер схватил меня за плечо, сгреб в кулак пустой погон. Я смотрел ему в глаза спокойно, даже глазом не моргнул. Занеся вторую руку, желая, скорее всего, ударить меня в лицо, офицер внезапно замер и отпустил меня. Да уж, слыхал в своем времени не раз, да и тут уже приходилось видеть, как «их благородия» обращаются с подчиненными, воспитывая. Эх, ребятки, а вы потом жаловались, что вас «драконами» называли и убивали в семнадцатом, как тараканов? Поделом, как мне кажется. Если не умеешь разговаривать с подчиненными, то ты не командир, место тебе в обозе. Проще всего сунуть в морду солдату, а что изменится? Считаешь, что не прав? Объясни, выслушай доводы со стороны подчиненного, они ж тут поголовно неграмотные, но бить… Толк в битье, может, и есть, когда по делу, а просто так, тем более навязывая солдату свою, совсем не обязательно правильную точку зрения, это перебор. Грамотный командир тем и отличается, что может объяснить свою позицию солдату, чтобы тот понял.
Оправив форму, я вернулся на свое место в окопе и принялся наблюдать, ожидая темноты, есть на нее планы. Правда, наши наблюдения пришлось быстро свернуть, немцы начали артиллерийский обстрел наших позиций, и пришлось укрыться. Окопы были очень большими, рассчитывались так, чтобы могли пройти два солдата с носилками и не мешать другим солдатам, находящимся в траншее. Для себя солдаты рыли небольшие норки-щели, чтобы была возможность спрятаться. Размеры окопов это и плюс, и минус. Плюс в том, что много места и не чувствуешь себя килькой, а вот минус… В такие окопы залетали снаряды, и это было больно. Конечно, я сейчас рассуждаю с высоты своих познаний и общего развития, как ни крути, но я гораздо грамотнее того же прапорщика, тут и образование, и общий опыт жизни. Но вообще, следует немного умерить пыл, а то прикажет что-нибудь этакое, а приказы я приучен исполнять. Да, стоит быть менее заметным, зря выступаю. Или все же не зря? Вот же дилемма?
До темноты все же дожили, повезло. Осмотрелся, никто меня не видит, да и не смотрит за мной, пора было вылезать на охоту. Как бы ни придиралось начальство, но поступать так, как велит мой собственный разум, я не перестану. Выбравшись наружу, даже удивился, такая тишина стоит… Огляделся еще раз, на меня никто так и не посмотрел, а наблюдатели, сидевшие в своих узких ячейках, выдвинутых немного вперед общей траншеи, сюда не глядят. Да, я решил сползать на нейтралку, раздобыть оружие и боеприпасы. Если немцы своих еще не унесли, то я обзаведусь несколькими винтовками и запасом патронов. Будем бить врага из его же оружия, раз патронов к своему нет. Немного стремно, но не зря же я наблюдал столько времени, как здесь все обстоит. Думаю, все получится.
Полз недолго, расстояния тут были небольшими, немного пришлось повозиться с проволочным заграждением, но это была не известная мне «егоза», а примитивная «колючка». Между шипами-колючками такое расстояние, что можно без затруднений перелезть. Это в бою, под пулями сложно, тебе же никто не даст времени спокойно тут возиться, а ночью, да в полной темноте, запросто.
В таких условиях я чуть мимо не прополз, остановил меня какой-то отблеск, и я замер. Буквально в десятке метров от меня, причем в стороне, кто-то закурил.
«Ни хрена себе вояки!» – пронеслось в голове.
Фрицы (блин, я тут законодателем моды на название врагов стану) сидели возле трупов убитых мной днем солдат и курили. Два мужика в шлемах с шишаками о чем-то тихо переговаривались. Как быть, даже не думал, учили меня неплохо, немного пугало только осознание того, что тело не мое, не знал, как оно себя поведет. Вытянул немецкий штык-нож, что прибрал себе по случаю недавно, и ползком, забирая правее, чтобы оказаться у немцев в тылу, медленно направился к врагам. Пока полз, крутил рукой, привыкая к весу тесака. При приближении понял, что они тут делали. Пытались вытащить своих, похоронить, наверное, должны, а тут я… Огляделся уже в который раз, убедился, что меня никто не видит, по крайней мере, я больше никого не видел, а до немецких окопов не близко, метров сто тут, кусты немного скрывают, да и темно. Резко поднявшись, буквально побежал к солдатам противника. Те успели разве что разглядеть, как я подбегаю. А дальше последовали удар ногой и несколько колющих ударов штыком с констатацией смерти врага. Думал, снова буду блевать, но к моему удивлению, ничего такого не произошло, тогда, в первый раз, я был не в себе, а сейчас привык. Оглядел творение рук своих, сплюнул, вытер нож и руки о форму врага, да и начал собирать барахло. Немцев разглядывать не стал, да и темно, повторюсь, может поэтому и не блевал. Получилось взять на испуг, неожиданно. Если бы враги ждали нападения, вряд ли бы справился так легко, немцы хорошие вояки, всегда такими были. Но тут расчет был именно на внезапность, что и помогло. Да и не принято тут так поступать. Скорее всего, на Отечественной один немец обязательно сидел бы в засаде, страхуя своих, а тут непаханый край работы для такой подленькой войны.
Парень я был не хилый, но еле допер весь скарб до нашей траншеи. Тащил всё. Семь винтовок противника, к ним у меня были привязаны ранцы и ремни с подсумками. Патронов много, не ошибусь, если тысяча есть. Немцы запасливые. Ранцы также были не пустыми, может, пожрать чего найду. В окопе меня встречали…
– Ты что, рядовой, мародерил? – давешний офицерик, с которым я поспорил, в сопровождении пары солдат, стоял передо мной и отчитывал меня. Разве что не матом. Вот этот был полной моей противоположностью. Худой, низкого роста, но офицер, белая кость, слушайся его давай. Глазки как у крысеныша бегают, орет, но видимо, все же опасается немного, вон как нервно ручонками дергает.
Да, это было больше всего похоже именно на мародерство, но сами посудите, а как мне быть? Патронов нет, жратвы толком тоже нет, сидеть и ждать смерти? Меня так не учили. Голодный солдат, да еще и без оружия много не навоюет. Нет, все правильно я сделал.
– У вас ко мне какие-то претензии? – спокойно, не отводя глаз, спросил я. Офицер даже споткнулся на полуслове. Ей-богу, задрал уже. Сколько я тут, без году неделя, а чего-то меня уже колбасить от руководства начинает. Они на войне или как? В Отечественную, слышал, политработники так же оговаривали солдат, да только позже один черт закрывали на это глаза. Если бы снабжали свою армию, как положено, то и солдатам не пришлось бы собирать трофеи, пытаясь хоть как-то вооружиться. Поэтому я продолжил, несмотря на то, что мне скорее всего, сейчас влетит: – Это не мародерство, я взял свои трофеи. Тем более в условиях нехватки патронов это даже не желание, нужда. Будет свое, перестану собирать трофеи, а так нам нужнее, чем врагу. Чем больше мы у них заберем, тем меньше пуль завтра полетит в нас. Кошельки и зубы не выдирал, взял только то, в чем нуждается солдат на войне. Так в чем проблема, ваше благородие?
– Утром разберемся. Быть к восьми нульнуль в штабе полка. Ясно?
– Точно так, ваше благородие. Буду. Винтовки вражеские возьмите, вдруг у кого оружие из строя выйдет, замена будет.
Офицер, не отвечая, убежал, что-то зло бормоча, ну и я не стал повторять.
– А чем стрелять-то из нее? – спросил внезапно унтер-офицер. Когда и подошел, даже не заметил его. Правильно я решил, что этот как раз вояка опытный, и с ним я, скорее всего, полажу. С патронами он меня оговорил, но больше не лез, понимает, что я прав.
– В ранцах пошукайте, должны быть патроны, немцы запасливые, – улыбнулся я. Кто-кто, а унтер, походу, меня поддерживал, жаль, что его авторитета и звания не хватит, чтобы повлиять на командира взвода. Прапорщик, кстати, совсем какой-то малахольный. Только из училища, что ли? Весь такой правильный: устав, устав, ни шагу от устава. Честь, достоинство? Вы серьезно? На войне? Не, не слышал как-то. Вообще, считал себя всегда человеком чести, но это понятие в двадцать первом веке трактуется несколько по-другому. Да и здешний устав еще то чтиво. Пока изучал, и плакал, и смеялся одновременно. Написано смешно, но это понятно, для неграмотных людей разжевали так, что даже ребенок поймет, но тот, кто его составлял, был или юмористом, или ни хрена о войне не слышал. Я бы скорее этот устав сборником анекдотов назвал.
Когда меня оставили в покое, я решил заняться снарягой. Да, винтовки все, кроме одной, сдал, как и ранцы, но вот ремни с подсумками и патронами в них – нет. «Маузер» на вид выглядел лучше моей «мосинки», новее. Сначала выпотрошил тот ранец, что оставил себе, нашел немного колбасы, хлеба и флягу со спиртным. Какие-то бумаги, письма, даже газета, ишь фриц какой, газетки читает! Далее нашел две гранаты, и на этом как бы и все. А вот с подсумков я поимел более сотни патронов к винтовке и семь штыков, я их также снимал. Когда закончил со снарягой и сел перекусить, подошли один за другим шесть парней. Новенькие, что ли, раньше их не видел.
– Привет, – поздоровался один, – это ты к немцам ползал? – Парень невысокий, ниже на голову меня, но тут много таких.
– И? – выжидающе посмотрев в глаза солдату, спросил я.
– Расскажешь, как вышло? Интересно же. Нас тут к тебе отправили. Вчера, по прибытии, нам не хватило оружия, а сейчас вдруг выдали вражеские. Сказали, ты можешь показать, как пользоваться немецкой винтовкой, – у говорившего была очень правильная речь, прям такая, к какой я привык в будущем. Из образованных, что ли?
«Как будто я сам умею?» – удивился я, но думаю, ничего тут заумного нет, тот же «болт», что и «мосинка», только, думаю, поудобнее чуток. А отправил их, скорее всего, унтер, сразу смекнул, что так будет проще.
Начали разбираться с солдатами, осваивая вражескую технику, винтовки то есть. Как и думал, ничего сложного не было в них, а рукоять затвора так и поудобнее была. На пристрелку пришлось испросить «высочайшее разрешение». И, получив дозволение, оставили окопы, уйдя недалеко в тыл. Там и смогли выпустить пяток пуль каждый, ни о чем вообще-то, но зато теперь все понимали, как пользоваться немецкой винтовкой. А стреляет она ой как хорошо…
Оставив солдат чистить стволы, занялся ремнями. У меня их много было теперь, решил подвесную соорудить. А что, мне так удобнее. Подвесив подсумки, удостоверился, что все сидит более или менее удобно. Зато боезапаса теперь куда как больше. Правда, это мое изобретение вконец выбесило офицера, и меня прямо-таки заставили снять мое изобретение. Что ж, сделал все то же самое, но надел под шинель. Конечно, теперь не так удобно, но лучше, чем было раньше, правда, шинель топорщится, но лишь бы не мешала, в бою-то я ее расстегну.
Опять сидим в траншее. Погода мерзкая, мелкий дождичек сыпал с утра, прохладно. Немец с утра здорово долбил артиллерией, командиры думали, что будет атака, но немцы не полезли. Где-то в стороне, правее нашего участка, слышалась ожесточенная стрельба, наверное, соседний батальон бьется. Но раз приказа о готовности нет, значит, не наступали, а отбивались. Да и вряд ли будет атака, сил для нее нет, как и боеприпасов.
С моим поступком решилось просто. Вызвали-таки в штаб, пришел, расспросили, все рассказал, и отправили обратно. Начальник штаба, кстати, как-то косо смотрел на нашего взводного, наверное, недолюбливает, или просто бесит он его, как и меня. А кому он может понравиться? Это ему не так, то не эдак. Тут ведь как, окромя устава, который несомненно нужно блюсти, есть еще куча всяких условностей и «законов» ведения войны. Вот и в штабе, пока взводный на меня выливал помои, старшие офицеры только морщились. Я дождался, когда тот закончит, и, получив разрешение говорить, высказал свою точку зрения. Бил, бью и буду бить. Если считаете это преступлением – накажите. А вообще, по раненым не стреляют, когда они сдаются, это да, есть тут такое. Но эти-то не сдавались, так я и сказал. Ни за что не стану переделывать себя. Захотят осудить, пускай судят, но меня так учили, да и просто внутри все горит. Как это, видеть врага, что топчет твою землю, но не стрелять? Вот эти благородия и довели страну своей куртуазией.
Наказывать не стали, напротив, начштаба даже на выходе руку пожал, что было удивительно, старшие офицеры не подают обычно руки рядовым. Блин, как тут все сложно, с этими этикетами, правилами и прочим. Заметил уже, простых солдат, как и народ, тут и за людей не считают. Но все же попадаются и нормальные командиры, офицеры то есть, понимают, что и как.
– Воронцов, сегодня заступаешь в дозор. Спать запрещено, есть на позиции запрещено, открывать огонь без команды запрещено… – наставлял прапорщик. Эх, не зря, наверное, в Красной армии прапорщики перестанут считаться офицерами. Прапор, он и в Африке прапор.
– А кто мне отдаст команду на открытие огня, если я и должен первым засекать врага? – решил все же открыть рот я.
– Сообщишь в траншею, унтер-офицер передаст данные дальше, а там будет видно.
– Господин прапорщик, а вам не кажется, что в условиях фронта это непозволительно долгая и вредная процедура?
Хо-хо, опять у него рожу скривило.
– Рядовой, ты долго еще намерен пререкаться со старшим по званию? Ты мне уже надоел, я написал один рапорт на тебя, напишу и второй.
– Ваше право, господин прапорщик, ваше право, – ответил я и вытянулся.
– Свободен пока. На позицию к двадцати нуль-нуль. Ясно?
– Так точно!
Дозор, это интересно, но после приказа прапора скучно. Вперед смотрящий находится чуть впереди основной траншеи, у нас даже ход сообщения прорыт, не нужно вылезать из окопа, чтобы туда попасть. Ячейка небольшая, но места хватало. Придя к восьми часам вечера на пост и сменив бойца, что стоял ранее, осмотрелся. Слева и справа, метрах в ста, сидят такие же, как я, наблюдатели. Впереди нейтралка, колючка в несколько рядов, за ней позиции врага. Блин, мне бы оптику, с одной позиции можно у немцев взвод положить, прежде чем они пристреляются к моей позиции. Если приглядеться, их даже сейчас видно, то и дело показываются, выглядывая над бруствером. Даже не так, немцы просто ходят у себя в окопах как по проспекту, нисколько не пригибаясь.
Стемнело. Хотелось есть, да и пил я давно, а с собой нет. Фляга пуста, забыл набрать, вылетело из головы совсем. Сухарный мешочек остался в блиндаже, ну забыл я его, когда ел, забыл. Видимость становилась все хуже, еще и туман какой-то полез… Не, точно туман, не газы вроде. Стою, смотрю, не то чтобы до рези в глазах, но внимательность не притупляю. Вдруг (во сколько не знаю, часов у меня нет, с фрицев снимать не стал, а то бы точно обвинили в мародерстве) появился какой-то звук. Что это было, непонятно, но исходил он со стороны врага. То прекращаясь, то вновь появляясь, звук становился громче. Что-то шуршит, блин, там не фрицы ли ползут? Напрягаю зрение из всех сил, и тут прямо напротив ячейки выползает лиса. Твою мать, из-за тумана, вышло неожиданно, и я даже вздрогнул. Метров десять до нее, может меньше, крадется такая, по сторонам не смотрит. Когда зверек еще чуть приблизился, стало понятно, почему он еле тащится. Лиса зацепилась за порванное заграждение, на ее задних лапах была «колючка». Видимо, уже устав с ней бороться, лиса просто ползла прочь от этой напасти, да вот никак не получалось уйти.
Жалко стало дурочку, видно, что еще маленькая, я подтянулся и вылез из окопа. Винтовку оставил и тихо пополз к зверю, постоянно прислушиваясь и оглядывая округу. Вроде никого, это хорошо, только вот даст ли лиса себя трогать? Та, увидев меня, пригнула спину, но не побежала. Да и не уйти ей, запуталась.
– Тихо ты, еще поранишься, – прошептал я, – дай помогу, дуреха.
Протянув руку, но не касаясь, проверил, кинется ли она на меня. Лиса, чуть рыкнув, вышло у нее это как-то даже смешно, бросаться все же не стала, хоть и показала острые зубы. Взявшись за проволоку, я попробовал отцепить.
– Я возьму твою лапку, хорошо? Не бойся, только сниму эту железку, и ты побежишь домой, – вновь тихо-тихо прошептал я.
Лиса уже лежала и, как мне показалось, даже ждала моих действий. Решив не тянуть, осторожно прикоснулся к лапам лисицы, кусаться она не стала, одной рукой, а второй вновь стал снимать проволоку. В этот раз вышло, пара «колючек» серьезно так зацепились за шубку, но я осторожно отцепил их, и лиса никуда не побежала.
– Чего сидишь, беги давай, да подальше, а то еще убьют тут! – шикнул я на нее. Так как руки уже убрал, то не боялся. Но поворачиваться спиной к такому, хоть и небольшому зверю, я не стал. Попятился так, как лежал, задом. Лиса провожала меня взглядом до тех пор, пока я не скрылся в ячейке. Далековато уже, может, уже и не видит меня, все же темень стоит знатная. Ее-то я разглядел только из-за окраса, да и то плохо. Хотя у зверя скорее всего зрение-то получше будет, чем у человека.
– Где был? – почти в тот момент, как я оказался в ямке, раздался голос за спиной.
– Тьфу на вас, господин унтер-офицер! – выругался я. – Напугали-то!
– Я тебе дам сейчас, плеваться он тут будет! – начал ругаться уже унтер. – Где был?
– Да вон, лиса сидит, видите? – я указал в то место, откуда приполз только что.
– Где? – пытаясь рассмотреть хоть что-то, спросил унтер.
– Да почти прямо, метров восемь. Запуталась в проволоке, скулила так, что кошки в душе заскребли.
– Вытащил? – уже спокойно спросил командир.
– Ага, – кивнул я.
– Ну, ладно. Только больше из ячейки никуда, понял? И никому не говори об этом.
– Так точно, господин унтер-офицер.
– Тихо тут?
– Пока да, – подтвердил я. – Можно вопрос, господин унтер-офицер?
– Что?
– Мне сколько стоять-то? А то уже и есть, и пить хочется…
– Чего, сухаря с собой не взял?
– Никак нет, забыл сумку в блиндаже. Да и вода кончилась…
– Такой справный вояка и забыл? – недоуменно спросил унтер.
– Ну, да, – пожал я плечами, – и на старуху бывает проруха.
– На, держи! – с этими словами унтер протянул мне горсть сухарей, выудив их из кармана, и отцепил от пояса свою флягу.
– Премного благодарен, – я закинул сухари уже в свой карман и принял флягу. Закинув в рот один сухарик, чуть не переплевался. Унтер, видимо, вместе с табаком их таскает, горечь во рту появилась такая, что, прильнув к фляге, сразу выхлебал половину.
– Через пару часов смена будет, отдохнешь.
Унтер ушел, тихо, как мышь. Он и пришел так же, только в этот раз я его уже видел. Пожевав чуток сухариков, пришлось как следует почистить от табака, да водичкой сдобрив, продолжал вести наблюдение. Темно как в заднице, тишина стоит, лишь где-то в отдалении что-то грохочет, но даже сторону не могу определить, далеко. У немцев тоже тихо, иногда лишь доносятся обычные для войны звуки.
Два часа пролетели на удивление быстро, даже глаза не устали, как ко мне пришли. Тот же унтер привел солдата и разрешил покинуть пост. Побрел к блиндажу, был у нас свой, с перекрытием всего в один накат, укрытие от непогоды. Осмотревшись и найдя незанятое место среди солдат, просто приткнулся рядом. Мыслей в голове столько, что аж думать устал, пытался переключиться, выходило с трудом. Но усталость все же взяла свое и я отключился. Сколько спал, не имею представления, проснулся от тычка в плечо.
– Подъем, вояки, – все тот же унтер-офицер стоял рядом и скалился. – Поработать треба, айда.
Началось в колхозе утро с хреновой работенки. В полосе своего взвода мы собирали трупы, видели немцев, буквально в сотне метров от нас, занимались враги тем же самым. Похоронные команды работали вовсю, мы-то только собрали убитых, а уж другие бойцы их увозили на подводах в тыл, хоронить, наверное.
К обеду приперся довольный прапорщик, с надменным видом походил по траншее, а после выдал:
– Ну, что, рядовой, скоро получишь свое за самоуправство!
– Вы о чем, ваше благородие? – сделал вид, что не помню зла.
– Немцы утром парламентера прислали, требуют выдать преступника, подло убившего нескольких солдат и укравшего их оружие.
– О, так мне на войне еще и разрешение спрашивать нужно, чтобы врага убивать? – вновь начал заводиться я.
– А ты как думал? – даже удивился прапорщик.
– Ну, если свои сдадут, значит, отвечу.
– Что значит сдадут? Ты совершил преступление!
– У нас с вами разные взгляды на ведение войны, так что спорить бесполезно, ваше благородие. Но то, о чем говорите вы – просто вредительство и подлость.
– Спорить ты вообще не можешь, не положено!
– Так точно, – ответил я спокойно.
Прапор ушел, я начал лихорадочно обдумывать, что делать. Что же такое получается, меня что, фрицам выдадут? Свои? Млять, какие они тогда свои? Вопросов тьма, у меня и так еще культурный шок, а тут новое приключение. За что такое счастье? Почему-то отчаянно захотелось свалить. Не из окопа, а вообще. Тут, кстати, совсем не сложно оказаться за границей, близко все. Правда, денег совсем нет, копейки какие-то, но думаю, с моими знаниями и опытом не пропаду.
Только во второй половине дня за мной прибежал порученец из штаба, требовали явиться. Винтовку не оставил, нехай разоружают. В штабе было полно народа, увидел и врагов. Немцы, в прикольных своих касках с шишаками, стояли с гордо поднятыми головами и презрительно смотрели на меня. Винтовку-то сразу опознали. Я и не думал стесняться, встав по стойке смирно.
– Рядовой Воронцов, это вы уничтожили вражеских солдат и забрали их оружие вчера вечером? – тут же последовал вопрос.
– Так точно, ваше высокоблагородие! – отрапортовал я полковнику, командиру нашего полка. Мужик солидный, стройный, подтянутый, добавляли солидности шикарные усы и бородка, да и ордена на мундире не просто так, боевые. Да и узнал я его, фотографии в будущем видел, так как этот самый полковник через пару лет станет генералом Белой армии Марковым. Да-да, будет воевать против своего же народа, названного «красными».
– Они стреляли в вашем направлении? – Оп-па, а вопросец-то со смыслом! Все понял, вашсокбродь, не дурак…
– Именно из-за стрельбы я и открыл огонь. Стрелял я не один, просто патроны кончились, решил взять у них.
– И правильно сделал, топай отсюда! – кивнул мне полковник и повернулся к фрицам. – Как видите, господа, мой солдат стрелял лишь в ответ, поэтому ни в какое мародерство я не верю. Взял оружие убитых? Ну, так мы на войне, господа. Того требовала обстановка, вот он так и поступил, при угрозе жизни все средства хороши, вам ли этого не знать. При отступлении все наше вооружение остается у вас, вы же нам его не возвращаете? Я не вижу в этом преступления, поэтому вам пора. Честь имею! – это я уже услышал, практически выйдя из палатки командира.
Не сдал меня комполка, не сдал. Вот сейчас вернусь, прапор-то весь на говно изойдет.
– Ты не ушел еще, – меня вдруг окликнули, и пришлось остановиться и обернуться. – Отлично. Сейчас немцы уйдут, зайди вновь! – это кто-то из штаба.
– Есть! – козырнул я.
Постояв невдалеке и понаблюдав, как делегация врага ушла к месту перехода нейтральной полосы, я направился к командирской палатке. Внутрь, конечно, не пошел, встал в нескольких шагах и замер. Спустя несколько минут тот же военный, что окликнул меня недавно, вышел от командира и, найдя меня глазами, подозвал к себе.
– Заходи, – в палатке уже успели накурить так, что хоть топор вешай.
– Рядовой…
– По делу ты поступил правильно, а вот по совести… – начал командир полка, был он зол, переговоры, видимо, были тяжелыми, – так поступать нельзя. Понимаешь, теперь и враг сможет так же к нам приходить и убивать наших солдат во сне.
– Я же не во сне убивал? Да и для того, чтобы не приходили, мы и ставим часовых, – возмутился, не повышая голоса я.
– Да я-то все понимаю. С оружием и боеприпасами плохо, то, что ты сделал, необычно, но правильно. Но когда дойдет до штаба армии, нам может не поздоровиться. Сейчас иди во взвод. Немцы наверняка захотят отомстить и начнут атаку, готовьтесь. Отбиваться-то есть чем?
– Теперь есть, – кивнул я, – разрешите выполнять?
– Иди, Воронцов, иди, – кивнул благожелательно полковник и махнул рукой.
Вернувшись во взвод, застал прапора за сочинением. Ну, писал чего-то. Пройдя мимо и козырнув, даже не стал что-либо говорить ему. Нашел унтера и передал слова командира полка о возможной атаке. Тот чуток поворчал, но побежал проверять всех солдат взвода.
Минут через тридцать начался ад. Враг ударил тяжелой артиллерией, казалось, обстрелу не будет конца, такой интенсивности обстрелов я еще не видывал. Это было страшно и непривычно для меня, поэтому пришлось всерьез сдерживаться, чтобы не облажаться. В траншее были вырыты небольшие норы, чтобы можно было укрыться от вражеского обстрела, так задолбался туда залезать! Только заберешься, подожмешь коленки к груди, как от близкого разрыва тебя выкидывает нафиг оттуда да землей заваливает. Земля ходуном ходит, осколки с визгом пролетают где-то над головой, а ты вновь и вновь пытаешься залезть в спасительную щель. Везло не всем. Бывалые, их сразу видно, спокойно лежат, скрючившись и не шевелясь, а кто-то не выдерживал и, вскакивая во весь рост, куда-то бежал. Солдаты получали увечья, а из кого-то и жизнь уходила, и во всем этом говне виноват я. Останусь в живых, пойду к командиру и предложу свои услуги. Именно те, что умею хорошо делать. Пусть тут так не принято, но я решил.
После трехчасового, безостановочного артобстрела немец в атаку не пошел. Это было словно наказанием за мои действия. Вообще, конечно, был удивлен, что немцы вот так приперлись в штаб полка и стали права качать. Удивило меня это и озадачило. Как так? Война тут или так, прогулка? Ведь они могли позиции «срисовать» или штаб накрыть. Хрень какая-то тут творится, с этими правилами ведения войны. К вечеру, когда все было тихо, я подошел к прапору и попросил разрешения сходить в штаб полка. Дескать, забыл кое-что доложить, а сейчас вспомнил. Прапорщик ругался, как всегда, но отпустил. После обстрела, кстати, он был слегка пришибленным, проняло, что ли? Может, поймет, наконец, что врага нужно уничтожать, как только увидишь. Помните знаменитое стихотворение времен Отечественной?
«Сколько раз увидишь его – столько раз и убей!»
– Браток, доложи командиру, рядовой Воронцов просит принять, – подойдя к часовому возле штаба, обратился к нему я.
– Тебя звали? – Какой тут строгий, а главное, наглый ефрейтор. Конечно, я совсем не по уставу явился, но дело важное.
– Не груби, просил же по-хорошему, доложи, а уж там видно будет. Не тебе решать, принимать меня его высокоблагородию или нет.
– Чего? – часовой хотел вскинуть свой карамультук, да только я устал уже терпеть это дерьмо. Накипело.
БУХ! Часовой полетел в сторону, винтовка в другую. Я, машинально тряхнув рукой, которая только что впечатала кулак в челюсть бойцу, сплюнул в сторону.
– Ну, тебе же говорили, чего ерепенишься? Важность свою хотел показать? А показал глупость.
– Что тут происходит? – из штаба вышел какой-то поручик, молоденький, с чубом, выбивающимся из-под фуражки, и оглядел нас с часовым.
– Ты что себе позволяешь, солдат?
– Виноват, господин поручик! Рядовой Воронцов, разрешите обратиться?
Получив в ответ кивок, повторил просьбу на аудиенцию с комполка. Поручик не стал строить из себя генерала и ушел в штаб. Через несколько минут он вернулся и застал уже другую картину. Я усаживал часового на бревно возле входа, приложив тому к скуле серебряный рубль. Нашел во внутреннем кармане еще вчера. Часовой не злился, все понял и поведал, что давно не меняли, вот и сорвался на меня. Вообще-то, это преступление, и мне за это шею должны намылить, но вроде мы все уладили. Я им тут все их дурацкие порядки так встряхну, что или от меня избавятся, или порядки изменят.
– Проходи, Воронцов. Господин полковник выделил тебе пять минут, не задерживай его!
Войдя, отдал честь и снял фуражку. Хотел уже открыть рот, но был остановлен полковником.
– Видишь, к чему привела твоя вылазка? – говорил не грубо, не ругал, лишь сетовал полковник.
– Видел и почувствовал на себе.
– Тринадцать человек в первой линии убитыми, около сорока раненых. Это очень много. Очень. Немцы и так нас своей артиллерией в землю вбивают, так еще и ты своими действиями их провоцируешь. Так что у тебя?
– Хотел кое-что предложить…
– Вообще-то, не принято прыгать через голову непосредственного начальства. Доложил бы взводному, а тот выше…
– Виноват, ваше высокоблагородие, только это было бы бессмысленно. Да и когда до тех, кто выше, дойдет, уже поздно станет. А по делу… Пока немец снаряды кидал, идейка пришла. Разрешите вопрос? – видя легкий кивок командира, продолжил: – Как у нас с артиллерией?
– В каком смысле? – даже не понял меня командир полка.
– Да, – пожал я плечами в смущении, – в прямом. Можем ли мы ударить в ответ, чтобы немцы тоже немного штаны испачкали? – Вообще вся моя выходка отдавала наглостью и, возможно, идиотизмом, если смотреть со стороны начальства. Кто я такой, чтобы такие вопросы задавать, да еще и к комполка обращаться? Но не умею я пока говорить и думать, как местные, вот и шпарю, как в своем времени.
– Разведка нужна, куда стрелять. – Вот! Именно для этого я и вылез сюда, в штаб. А командир-то вменяемый, не послал, разъясняет обстановку. – Да и со снарядами плохо, очень мало. Мы не можем, к сожалению, позволить себе такой огонь, как немцы.
– А много и не надо. Если огонь будет точным, зачем впустую снаряды тратить? – продолжал я наглеть. Выглядело это смешно для меня, а командир, наверное, охреневает от моей наглости.
– Что, сам хочешь в разведку? – ехидно спросил вдруг начштаба полка, сидевший рядом с командиром.
– А почему бы и нет? Не тупее других, справлюсь, – вновь пожал я плечами. – Когда я там ползал, ну, оружие изымал, видел, места для прохода там есть, можно пройти.
– А как ты хочешь добыть точные сведения о расположении противника? – Все, я их зацепил. Сразу видно, что офицерам нравится моя идея, но вот позволят ли…
– У меня глазомер хороший, я запишу все, что увижу, и проставлю расстояния, дело будет за артиллеристами. Смогут точно ударить, все получится. В любом случае я пойду туда снова перед артобстрелом и прослежу, куда попадают снаряды.
– Ничего себе, удумал! – фыркнул начштаба.
– Да ничего сложного, на самом деле. Во время обстрела я обратил внимание на попадания по нашим позициям. Слишком уж настильная траектория у снарядов…
– Ты грамотный? – спокойно спросил полковник.
– Так точно, образование получил хоть и домашнее, но полное. Хоть сейчас экзамены в университет сдам.
– Бастард, что ли? – чуть прищурив глаз, вновь спросил комполка.
– Есть такое, – опустил я голову.
– Я сразу отметил тебя, уж больно говоришь правильно. Только много. Сколько людей хочешь?
– Нисколько, – пожал я плечами, – лишние люди, лишний шум.
– Не пройдешь один… – уверенно заявил командир.
– Пройду, – упрямо ответил я, – присмотрел уже пути, все получится.
– Хорошо, – вдруг твердо заявил комполка, соглашаясь. Неизвестно, то ли просто плюнул и решил, что если пропаду, то туда мне и дорога, то ли и правда верит в то, что я придумал. – Когда?
– Ночью. Разрешите выполнять? – вытянулся я.
– Давай попробуем, если получится…
– Обязательно! – козырнул я, перебивая командира. Тот только ус дернул, ухмыльнувшись.
Надо же, выходит, поверили мне «драконы»? Вообще, у меня случилось какое-то раздвоение. На позициях мой командир, поручик Шлеменко, редкостная гнида, ну или просто трус и идеалист одновременно. А вот в штабе полка… Не знаю, как там выше по чинам, но на уровне полкового командования вроде вменяемые люди. Что командир полка, что начштаба, понравились мне однозначно. Передергиваю, конечно, но они реально мне понравились. Марков не зря потом такой авторитет будет иметь в войсках, умный и храбрый офицер.
Дождавшись ночи, еле вытерпел, вылез из траншеи. Пришлось забрать немного в сторону, мало ли что. Приглядел уже местечко в заграждении, туда и пополз. Страшно ли было? Не-а, интересно – да, но не страшно. По себе знаю, страх придет чуть позже, но там и будем думать. Я в свое время столько под стволами ползал, что эта ситуация меня не напрягает.
Ночевки у врага очень тихие, даже с пяти шагов не услышишь, что у них в траншеях происходит. Выбрал я место, где было множество воронок, стояли колья с натянутой проволокой, но пролезть возможность была, ибо повреждений тут хватало. Посты дозоров расположены примерно как и у нас, впереди основной траншеи, метрах в пятидесяти. Времени прошло много, просто я ползу так, как учили в будущем, сто метров преодолевал почти час. Зато не привлек внимания, а значит, живу пока. Да и нельзя себя обнаруживать, иначе можно вообще забить на вылазку, точно будут ждать. Чем скрытнее пройдет мой рейд, по крайней мере в ту сторону, тем выше вероятность того, что все будет сделано, как надо. Ползать я умею, так уж научили в свое время.
Обогнув ближайший пост, нашел дырочку между траншеями, тут болотина была, вот солдат тут и не было. Вновь осмотрелся, запоминая, что и как, и стал искать тихое местечко. Нужно торопиться, а то так и ночь кончится. Почему поперся прямо из расположения, а не вокруг? Так быстрее, банальщина. Да и позиции-то у немцев не только тут, их везде хватает. Эх, хреново без рации…
Сразу за болотом, подступая вплотную, начинался лес, хороший такой, но без чащобы, пошел по окраине, немного зайдя под прикрытие деревьев, чтобы не попадаться на глаза солдатам противника, вдруг какой глазастый разглядит, хоть и в темноте. По расчетам, что провел возле леса, я преодолел уже с километр, войск тут было много, две траншеи полного профиля, разве что в лесу никого, о, нет, все же и у леса находились патрули. Знают немцы службу, знают.
Уселся под елочкой, темно, хоть глаз выколи, но надеюсь, хоть что-то рассмотрю. Достал клочок бумаги, жаль, маленький совсем, и, облизнув кончик карандаша, начал рисовать. Глазомер у меня хороший, поэтому рисунок будет очень детальный, нанесу сейчас все, что видел, позже еще дополню. Сложность была только в одном, что вокруг, что у себя под носом, видно очень плохо. Конечно, глаза привыкают к темноте, да и не бывает на воздухе абсолютной тьмы, но все же темно, зараза.
Слева от леса, за болотом начиналась деревня, скорее всего, в ней квартирует штаб местной воинской части противника. Что тут, полк или дивизия, пока не знаю, в местных реалиях еще не силен, но пехтуры много. Эх, как бы мне к этой деревеньке пробраться… Чую, что там я многое узнаю.
На окраине леса, как и заметил ранее, был пост. Два пехотинца сидели на бревне и грелись возле костерка. Никакой маскировки, мечта диверсанта. Вспоминая рассказы о Великой Отечественной, даже улыбнулся, тут все гораздо проще, не воюют здесь так, а когда начнут? А вот я сейчас и начну. Интересно, как часовые меняются? Вот бы умыкнуть одного да переодеться, тогда я смог бы выполнить то, что задумал, с еще большим размахом. Правда, если возьмут за жопу, то сразу расстрел. Здесь и сейчас такое правило, надел форму чужой армии – расстрел.
Решил все же чуток подождать, авось наше всё, если в ближайшее время не поменяются, поползу так, хоть и стремновато это.
Не повезло, солдат не сменили, а рисковать и вязать этих я не стал. Ведь как назло, захвачу их сейчас, а им смену через пару минут пришлют – и баста. Забрал глубже в лес, тут топко было, сапоги уже целые, да и ноги мерзнут, я пробирался через подлесок, стараясь ступать тише. В темноте делать это выходило с огромным трудом, если бы не моя подготовка в прошлом, или будущем, то не знаю, как смог бы пройти. И так приходилось шипеть от недовольства самим собой, тело-то не мое, еще не слушается, как надо, нужны тренировки. Главное, не пытаться вступать пока в единоборства с врагом, а то попытаюсь что-нибудь учудить, а тело откажется выполнять, вот будет смеху-то… На том свете. Будем использовать простые удары и технику, если вообще придется.
До деревни я добрался все же, но времени было уже в обрез. Просто чувствую, без часов ведь, что скоро рассвет, а мне еще эти долбаные пушки найти надо.
Как и предполагал, артиллеристы расположились прямо за деревней. Причем тут даже смешно было смотреть. Никаких укрытий, низин или оврагов. В чистом поле стоят, ни хрена не боятся, да еще и ящики со снарядами буквально в нескольких метрах за позициями. Ну, утром ждите подарок, если командование не будет жадничать, получите от всей души. Интересно они тут воюют, каждый день узнаю что-то новое, и оно меня смешит. Да, правду говорил в будущем мой первый командир, заставляя копать окоп так, как нужно. История пишется кровью, и то, что я умею, то, чему научен в будущем, сложилось именно из таких вот ситуаций. На первый взгляд вроде ничего особенного, до передовой порядочное расстояние, зачем укрытия или что-то еще в этом роде? Отработали, поменяли позиции, лепота. Разведка тут, конечно, есть, куда ж без нее, да только, видимо, хреново как-то работает. Мне унтер вообще-то намекал перед выходом, дескать, пластуны ходят, но таскают в основном рядовых и унтеров. Ну а как еще? Конечно, в ближнем тылу или вообще в окопе на передовой что, генералы сидеть будут? Так что для меня тут непаханое поле, для моих навыков точнее.
Так, а это что такое? К деревне приближалась небольшая колонна из нескольких подвод и одиночных конников. Спереди и сзади колонну также сопровождали всадники, да еще и с факелами, дорогу, значит, освещают. Конница, что ли, в подкрепление прибыла? Что-то непохоже. Уж больно красиво идут, несмотря на ночь. Лежу себе в канаве, промок как последний карась, но смотрю внимательно, тем более деревня как на ладони. Въехав в деревню, процессия остановилась, и несколько военных устремились к одному из домов. От меня уже далековато было, метров двести, в темноте вообще ничего уже не вижу. А вот сарай на окраине, где прогуливается одинокий вояка, разглядеть я смог, тем более что над входом в сарай фонарь масляный висит. Я за этим хмырем уже с полчаса наблюдаю, ходит как неприкаянный, даже по сторонам особо не глядит. Ну что ж, видимо, судьба у тебя такая.
Часовой разве что не спотыкался, давно не меняли, что ли? Подход к нему есть, не вплотную, конечно, но работаем.
Подползти близко настолько, чтобы умудриться выпрыгнуть на него внезапно, нечего было и думать, поэтому, подобравшись ближе, просто встал да и пошел к нему. Часовой как раз отвернулся, поэтому не мог видеть, откуда я появился, и был не готов. Мне оставалось до него меньше пяти шагов, когда он внезапно развернулся и попытался с ходу сорвать винтовку с плеча. На лице этого возрастного вояки было такое удивление, что я даже ухмыльнулся, но главное, он испугался. Ведь реально, такого тут почти никогда не случается, чтобы солдат противника зашел так глубоко в тыл… Немец судорожно ковырялся с винтовкой, пытаясь вспомнить, что с ней вообще нужно делать, а я просто прыгнул к нему и, закрывая одной рукой рот, второй, с ножом, бью ему в грудь. Это, кстати, очень сложно, прижимать ладонь ко рту противника, ведь он не стоит столбом, а дать ему возможность орать я не могу, вот и старался как мог. Поддерживая часового, довольно мягко опустил его на землю, продолжая закрывать рот, одновременно ворочая ножом в ране. Казалось, треск разрываемой материи был слышен на всю округу. Солдат смотрит на меня, выпучив глаза, и не понимает, от чего ему так больно. Вижу это по его глазам. Старый, кстати, дядька, лет сорок пять на вид, для армии уже старик. У меня даже на секунду комок к горлу подступил, но наверное, это с непривычки нового тела.
Возле сарая шла небольшая канава, в нее и сложил убитого, предварительно избавив от винтовки и шинели. Пропиталась кровушкой та прилично, но мне она нужна ненадолго, потерплю. Каску еще надеть, что ли?
Нахлобучив смешной вражеский шлем на голову, я смело повесил винтовку на плечо и вышел из-за сарая, где тут же столкнулся с еще одним солдатом. Эк тебя пробрало! Немец, наткнувшись на меня, застыл, а я, даже не глядя по сторонам, вновь машу ножом. Еще один готов. Тащу новенького вновь за сарай и укладываю рядом с часовым. Нормально так, пять минут, два трупа. Тьфу ты, чего-то комок к горлу все же серьезно так подошел, не проблеваться бы. Отцепил фляжку у второго убиенного и сделал пару глотков. Водичка, холодненькая, подействовала как надо. Все же из-за сарая я вышел, а то уж думал, что фрицы так и будут до утра на меня переть по одному. Понятно, что сейчас ночь, и те, кто не на посту, отдыхают, но все же я был здорово удивлен, что вокруг так тихо. Идя по деревенской улочке, старался держаться близ домов, выходило хреново, препятствий много. Тут плетень упавший, тут яма, а тут лежит кто-то. Тьфу ты, нечистая сила! То есть как лежит кто-то? Чуть не подпрыгиваю я, уставившись аж на троих солдат, устроивших себе ночлег прямо на земле под забором возле потухшего костерка. Едва не наступив кому-то из них на ноги, обхожу и оказываюсь у того дома, где стоят телеги. Возницы на местах, ухаживают за лошадками, а я устремляюсь чуть дальше, ибо у крыльца стоит пост из двух солдат. Окинули меня взглядом, но ничего не сказали, да и я старательно делал вид, что просто прохожу мимо. Зачем я так рискую? Ведь уже все выполнил, нарисовал схему расположений, да такую, что полковник может свою карту штабную выкинуть. Да вот хочу выкрасть кого-нибудь из немецких штабных работников. Авось удастся? Ну правда, ситуация такова, что вряд ли еще представится такой случай, а может, и вовсе не представится, так что действую, а думать будем потом. Самое сложное в моей затее не как выкрасть, а как довести. Бог с ними, на крайний случай хотя бы документы какие-нибудь выкрасть и то хлеб. Если без пленного, то точно смогу удрать, но все-таки хотелось бы притащить «языка».
Маячил я не просто так, сдуру. Нужно было, чтобы меня видели и отметили про себя, что я свой. Когда придет время действовать, это даст возможность сблизиться, от меня не будут чувствовать угрозу.
Завернув за угол, под огромной ивой в десяти метрах от дома, обнаружил колодец, к нему и направился. Здесь, между домами никого не было, но я, продолжая играть роль немецкого вояки, подхватил ведро и стал набирать воду. А хорошо тут, в деревне, тишина, красота, летом, наверное, вообще обалденно.
Умывшись, да и напившись вдоволь, уже придумал план похищения офицера штаба, ибо что это, как не штаб, как все вновь изменилось и пришлось действовать нагло и быстро. Из-за угла интересующего меня дома вдруг появился военный, вроде ефрейтор, с ведрами в руках он подошел прямо к колодцу.
– Вода чистая? Господин полковник не любит тухлую воду! – произнес ефрейтор, беря в руки ведро.
– Отличная, – прошепелявил я приглушенно.
Я все еще вытирал лицо, делая вид, что очень стараюсь привести себя в порядок, дождался, когда фриц наклонится над колодцем, да и ударил его ножом в печень, надеясь только на темноту вокруг. Даже писка не было, солдат дернулся несколько раз, но быстро обмяк. Девать труп было некуда, поэтому просто скинул его в колодец с водой, стащив с головы фуражку. Неправильно это, но делать было нечего, пришлось поступить так скверно. Это я о колодце, а не об убийстве врага. Быстро оглядевшись, хоть и начинало светлеть, но все же еще темно, быстро набрал оба ведра, пришлось, кстати, потрудиться, немец в колодце мешал. Скорее всего, колодец неглубокий, раз я с таким трудом нацедил воды.
Фриц был без винтовки, поэтому и свою я бросил тут же, за колодцем. Заткнув за пояс штык-нож, хороший такой тесачина, я поднял ведра и направился к дому. Эх, если часовые сразу поймут, что я не тот, кто пошел за водой, мне амба. Но на первый взгляд, ростом мы с ним схожи, усов у меня, как и водовоза, не было, авось… Ну, я уже говорил. Мне главное подойти ближе, а там уже плевать на узнавание. Каску я поменял на фуражку ефрейтора, это должно помочь.
Перед домом, помнится, еще и возницы в телегах, народу много, да и конные спешились и сейчас обихаживали лошадок, но три раза тьфу…
Выглянув, осторожно осмотрелся и воспрял духом, все в масть сегодня, все в масть. Оба часовых отошли к телегам и о чем-то трепались с возницами. Те же, как и самые обычные вояки, укладывались спать, а зачем еще они там ложатся? Часовые смеялись и вполне правдоподобно завидовали, в общем, были заняты. Собравшись с духом, я взял ведра и, обходя плетень, вышел из-за угла.
Когда оказался возле крыльца, лишь один из них обернулся в мою сторону, но тут же его кто-то о чем-то спросил, и, отвечая, немец потерял ко мне интерес. Я наблюдал, не сбавляя шага, боковым зрением, выдохнул, только когда дверь, противно скрипнув, впустила меня в сени.
«Черт, куда я лезу, а? Поздно думать, пришел уже».
Открывая двери в хату и готовясь к тому, что сейчас мне свет в лицо ударит, я зацепился фуражкой за притолоку. Головной убор съехал набекрень, и это вызвало смех у тех, кто находился внутри. А было там два немца. Два матерых, в расшитых серебром кителях с орденами, офицера кайзеровской армии. Один, в солидном возрасте, с усищами как у таракана, лысой головой и небольшим животом. Второй – полная противоположность. Молодой, невысокого роста, худощавый, весь такой поджарый, что ли, и я сразу почувствовал, что он опасен. Я как последний мудак даже не подумал, что их может быть больше одного. Подумал, что офицер отправил своего денщика за водой, чтобы привести себя в порядок, значит, он один. Тут же передо мной появились сразу два офицера, а может, есть и кто-то еще…
Что они говорят, я почему-то понимал с трудом, уж больно быстро тараторят, да и смеются при этом, да и немецкий я знаю немного хуже английского. В армии было принято зубрить английский, они ж у нас всю жизнь как главный враг, да для себя еще французский изучал, нравилось читать на нем. Вот и вышло так, что английский знаю хорошо, для военного, конечно, а немецкий нужно бы подтянуть, тем более я изучал язык не столетней давности, да и разговорной практики почти не было, а изучение по учебнику это не живое общение, две большие разницы. С пятого на десятое понимаю то, о чем смеются фрицы. Глядя на меня ржут, конечно, что-то о нерасторопности и неуклюжести говорят. Подметив между делом лавку, где были еще ведра, стояла она возле печи, делаю несколько шагов и ставлю свои туда же. Когда руки оказались пусты, разворачиваясь и понимая, что офицеры сейчас во мне не узнают своего ординарца, выхватываю нож. Как молодой офицер успел выхватить пистолет, даже не понял, но пришлось его убивать быстро, ибо ждал такого именно от него. Нанеся несколько ударов в грудь врага, всаживая нож по самую рукоять со всей силы, я наотмашь ударил в лицо второго, стоявшего как памятник Ильичу. Так же незыблемо и с вытянутой рукой. Удары ножом с такой силой дали возможность быстро убить опасного противника, потому как, даже натыкаясь на ребра, нож все равно входил внутрь.
– Хенде хох! – бросаю я тихо и прикладываю палец к губам.
Немец на секунду замирает, но тут же повинуется и задирает лапки. Хватаю со стола тонкое полотенце, салфетку и запихиваю врагу в рот, успел. Освободив его от кобуры с пистолетом, о, «браунинг» попался, приказываю сесть на пол. Снимал сразу весь ремень, быстро цепляя на себя. Офицер весь дрожит, еще бы, солдат в шинели его же армии, убивает офицера прямо у него на глазах. Да еще я в кровище весь, не грех и испугаться. Когда толстячок оказывается на полу, начинаю искать хоть что-то, чем можно его связать, заодно заглянув в соседнюю комнату, никого больше нет. Вижу на столе в углу телефон и, быстро кинувшись туда, обрываю провод. Связав руки за спиной врага, тот почти не сопротивлялся, только сейчас начинаю размышлять, а как мне с ним выйти? Бывает у меня такое, зарываюсь иногда. Ведь я в тылу врага, причем далековато от своих. Как вывести пленника, да еще и доставить к своим, не подумал. Как буду двигаться мимо позиций, я понимал, а вот как уйти из деревни… Так, спокойно, домик-то очень похож на наши, старые деревенские домишки, несмотря на то что польские, а это значит…
И точно. Из сеней был проход к уборной, а оттуда на двор. А со двора, как известно, всегда можно выйти в огород. Этим путем я и двинул отсюда. Предварительно прихватив толстый портфель, больше похожий на чемодан, лежащий на табурете у стола, и снял с вешалки шинель убитого офицера. Документы в портфеле, скорее всего, пригодятся, как мне кажется, а шинель свою окровавленную сменю на офицерскую. И тут я остановился.
– Это чье? – вслух спросил я, забыв, что фриц не ответит, рот-то заткнут. А увидел я винтовку. Хрен бы с ней, видел такие уже, даже трофеил. Но эта была особенной. На лавке, возле окна, лежал деревянный, аж из какой-то ценной породы дерева, ящик, а в нем винтовка. Крышка была откинута, поэтому и заметил содержимое. Сама винтовка, как и сказал, на первый взгляд обычная, ложе только явно сделано на заказ, слишком красивое. А вот выше, в специальном углублении лежал прицел. Да-да, именно так, ПРИЦЕЛ! Я знал, что фрицы уже начали использовать оптику, но увидеть не ожидал. Интересно, что для меня важнее, пленный или винтовка? Это как посмотреть… Отнять у меня ее вряд ли смогут, вроде уже успокоились насчет трофеев, а вот пленный мне очков добавит. Эх, как бы ни душила меня жаба, но если припрет, выброшу по дороге, но сейчас возьму. Как специалист может пройти мимо хорошего инструмента? Понятно, что тело пока еще не столь привычно мне, как бывшее, там тренировки длились годами, но это дело наживное. Да и стреляя даже из обычной, я заметил, что делаю это вполне уверенно и точно, а значит, я «научу» свое новое тело всему, что помню.
Одной винтовкой не обошлось, ведь увидев ее, стал шуршать дальше и нашел рядом кожаную сумку с патронами. Верняк, что под такую винтовку и патроны ручной сборки, отполированные, наверное, хозяином. Интересно только, а где владелец этого богатства? Думать было некогда, схватил немца в охапку и засобирался сваливать. Ящик-кофр повесил на пленного, тут удобная лямка была, нормально, не развалится фриц.
Пройдя огородом, небо на востоке начинает сереть, я крутил головой на все триста шестьдесят градусов, успокаиваясь. Никакой погони, да и тревоги пока никто не поднимал, а время тает. Огород уходил в низину, деревня вообще стояла на небольшом пригорке, так что от взгляда со стороны поселения я защищен. Мы прошли стороной два бивака с солдатами возле костров, все спят, одиночные часовые тоже больше похожи на спящих, чем на людей, находящихся на посту. Да еще и сидят возле костров, они же не видят ничего. Черт, как выходить с этим вражиной, коли у леса еще как минимум два солдата в секрете сидят? Эти беспокоили меня больше, там очень близко к расположению бивака с солдатами, малейший шум и амба. А другого пути нет, справа траншеи скоро начнутся, значит, прямо к лесу и болоту. Вот, думал из деревни будет тяжело свалить, а оказалось, что сложности-то еще впереди. Может, и правы были командиры, говоря о том, что одному будет тяжело. Ведь если бы сейчас меня здесь ждал кто-то из своих, страхуя и блокируя местных часовых, все прошло бы проще. Но тут другая проблема: найти людей, что так же скрытно, как и я, смогут пробираться по вражеской территории.
Иду, подталкивая пленного перед собой, и внимательно вглядываюсь в темноту, в надежде различить солдат противника. Все же они меня срисовали раньше. Что-то крикнув, они обозначили себя, опять надо торопиться, но наглость наше всё. Давлю на плечи офицеру, заставляя сесть, а сам направляюсь к солдатам. Те уже вышли из-под деревьев, осталось только сократить дистанцию. У меня так-то пистолет в кармане, но стрелять вообще не вариант. Немцы в темноте, видимо, не узнали на мне офицерскую форму, иначе, думаю, вытянулись бы во фрунт.
Что-то бурчу себе под нос, стараясь, чтобы моя речь хоть немного походила на немецкую, а солдаты взяли и поступили неправильно. Один поднял винтовку, а второй вышел ко мне навстречу. Как быть? Спалиться, когда уже все сделал? Вытягиваю руку вперед и показываю за спину идущему ко мне, делая вид, что там что-то интересное. Тот машинально оборачивается, и я сближаюсь. Теперь второй не станет стрелять, а до него пять метров, нормально, лишь бы рука не подвела, а то я еще не бросал этот нож, но в руках крутил не раз, баланс знаю. Взмах кисти, штык летит в того, что с винтовкой, в темноте, надеюсь, он сразу не понял, что я сделал, а в следующий момент мне уже было без разницы. Первый уже стоит ко мне лицом, просто пинаю его прямым в живот, и тот от неожиданности складывается. Беру его шею в захват и начинаю сжимать. Черт, второй шевелится! Давлю со всей силы, пытаясь сломать или задушить, что произойдет первым. Сила есть, опыта пока немного у меня нынешнего, да и фриц здоровый попался, сопротивляется. Крутится, как уж на сковородке, но из захвата вылезти не может. Однако ему удалось опрокинуться и утащить меня за собой. Больно прикладываюсь боком обо что-то твердое на поясе немца, аж зубами скрипнул. Через минуту немец все же обмяк и прекратил сопротивляться. Почему я не паниковал, да просто вижу второго. Вместо того, чтобы помочь своему товарищу или на худой конец поднять винтовку и пальнуть, он тупо ползет в лес. Сбежать захотел. Человек боится боли, забывает все, что знал, и то, что должен делать. Рефлекс один, видишь угрозу, да еще и получил повреждение – беги. Нож мой оказался у него в пузе, причем и вошел-то неглубоко, вполне мог бы и сопротивляться, да не смог. Пятился он, не переворачиваясь, как был на спине, так и ползет, сучит ногами, а сам за мой штык держится. Поднимаю его винтарь и подхожу ближе, взмах… Череп, наверное, пробил, хруст такой по лесу прокатился, как лось пробежал. Смотрю под ноги, затем вокруг, тихо вроде… Сплюнул я, и тут меня и накрыло. Рвало минут пять, забыл обо всем на свете, стараясь делать это тише. Надо же, а ведь могло и раньше скрутить, в деревне, например. Шутка ли, убил столько солдат ножом, а это ведь непросто, это не кино. Да и для нового тела это все в новинку, не справился организм, тем более легко-то только в кино. Я вот вроде и знаю, куда и как бить, но тело-то не совсем точно выполняет мои хотелки. В той жизни, хоть и было всего пару раз, но я работал ножом в реальных условиях, опыт был. Да еще и на тренировках с чучелом репетировал, нанося удары и ставя руку. Надеюсь, скоро и здесь так смогу.
Бой боем, но надо валить отсюда, и так задержался. Отплевавшись наконец, пошел искать офицера и нашел того гораздо дальше от леса, чем оставлял. И этот сбежать пытался, хотя ему сложнее, связанному-то. Ноги у него свободны, почти, между ними шнур, давая возможность идти, но вот без помощи встать, да еще и бежать, это вряд ли.
– Ну, куда ты собрался? Нам в другую сторону! – зло фыркаю я, наклонившись к вражине.
– Что вы делаете? – вдруг доносится до меня через кляп. Как он мог это сказать, да еще и на русском? Я, конечно, в горло ему кляп не забивал, но один хрен, попробуй чего-то сказать с тряпкой во рту. Понял я его потому, что как раз наклонился, вот и расслышал.
– Русский, стало быть, понимаешь, – кивнул я своим мыслям, – тогда вставай и пошли, нам еще с пару километров топать, а солнце вот-вот взойдет. Считай, тебя пригласили в гости. – Почему-то к этому фрицу, а он вроде как целый полковник, я не испытывал уважения и желания обращаться на вы.
– Помогите мне встать, очень тяжело… – попросил фриц. Конечно, тяжело, на нем ящик висит, да и связан он. – И вытащите, наконец, эту тряпку, я не стану кричать.
– Рисковать я не могу, здесь слишком много ваших солдат, – я чуть ослабил кляп, потянув немного полотенце на себя. – Чья это винтовка? Где ее владелец? – вдруг спросил я. Правда, хотелось узнать.
– Вы его зарезали у меня на глазах, – произнес немец уже четче, языком, стало быть, шевелить может.
– А, так это твой дружок, что решил геройствовать? Ну-ну.
– Он только прибыл на фронт, специалист, лучший стрелок на этом участке фронта! – вздохнул офицер.
– Был, – сплюнул я. – С таким «веслом» я его превзойду, – я ухмыльнулся, и мы продолжили путь. На удивление, немец больше ничего не говорил, а самое главное, не пытался кричать.
От леса, точнее от болота, пробираться пришлось еще сложнее и медленнее. Во-первых, уже начался рассвет, солнце поднимается, но пока его деревья скрывают. А во-вторых, тут траншеи совсем близко, я тут и ночью полз, а уж сейчас, когда почти светло вокруг… Как буду преодолевать нейтралку, ума не приложу. Ползу сам, подтаскиваю немца и все время жду, что сзади в меня начнут стрелять или просто орать. До колючей проволоки оставалось совсем чуть-чуть, когда позади раздались крики и трель свистка. Ага, нашли трупы, скорее всего, или обнаружили нехватку офицеров. Крики становились все громче и отчетливее, а я рвал последние силы, чтобы успеть. Вот уже мотки оборванной проволоки, где-то тут я и шел ночью. Поворачиваю голову, в который раз взглянув на позиции врага, и замираю. Метрах в ста, может чуток дальше, ко мне направляется отделение солдат. Охренели они, что ли, тут же до наших рукой подать!
– Мужики, стреляйте, немцы догоняют! – от безнадеги заорал я. Видно же, вон наши сидят, давно меня срисовали, но молчат, гады, не стреляют. – У меня вражеский «язык», прикройте, гады! – от отчаяния я аж задыхался. Жалко было трудов, глупо вот так сдохнуть на нейтралке, прямо перед своими же окопами из-за тупости своих сослуживцев.
Плюнув на все, поднимаюсь во весь рост и тяну немецкого офицера, заставляя делать то же самое. Нехотя тот подчиняется. Толкаю его перед собой, ограждения пройдены, осталось метров двадцать и будет наша траншея. Раздается выстрел, за ним второй, третий и… Сильная боль в районе правой лопатки, лечу кубарем вперед, подминая немца.
– Не успел! – шепчу я и теряю сознание.
«Где я?» – открыв глаза, мелькнула первая мысль. Темно вокруг, лежу на животе. Тут же накрыла боль. Черт, как же мне больно-то! Раз уж закинули меня в прошлое, кто бы это ни сделал, могли бы и неуязвимостью наградить, жалко, что ли, раз такие фокусники? Блин, перспективы звездец какие. Даже если не сдохну прямо сейчас, то тут такая медицина, что не знаешь, умереть лучше или выжить.
Вокруг свистят пули, вроде как артиллерия начала долбить, но что удивляло, не по мне. Так-так, глаза, наконец, начали видеть, точно вижу, вон окопы наши, значит, я все еще на поле… Что ж за сослуживцы у меня такие, не могли помочь, что ли? Главное, вижу же, вон смотрят, но не лезут. А кстати, как там фриц, живой? Может, зря уже все…
Немец оказался прямо подо мной и, блин, живой, зараза, весь в моей кровище только. А мне, блин, неслабо так досталось, боль вырубала, держался на одной силе воли.
– Эй, млять, вы так и будете там прятаться? Помогите уже, сдохну сейчас! – выкрикнул я, скрючившись от боли. На секунду прикрыв глаза, с удивлением услышал рядом голоса.
– Живой или нет?
– Да нет, мертвый я, а ору, потому как из могилы встал! – выругался я. – Чего глазами хлопаете, ребята, вытащите скорее отсюда!
Двое солдат, переглянувшись, нехотя взяли меня под мышки и хотели было тащить, как я вновь подал голос.
– Пленный со мной, офицер немецкий, его не забудьте.
Кто-то что-то и кому-то кричал. Вокруг началась суета, а меня, наконец, дотащили до окопа. Когда оказался на дне, увидел унтера и, насколько мог радостно, заявил ему:
– Господин унтер-офицер, пленного срочно в штаб полка, там ждут! Погодите! – это я увидел, как унтер отдает команды двум бойцам. – В кармане, в шинели, бумажка, да, в этом.
– Что это? – унтер наклонился, пытаясь разобрать то, что я там начертил.
– Схема позиций врага, ее лично в руки его высокоблагородию, господину полковнику. И на словах передайте, срочно открыть огонь, пока позиции не поменяли! И еще, господин унтер-офицер, у немца ящик висит на спине, это мое оружие, передайте в штаб, скажите, что я просил сохранить, это отличное оружие против немцев, сделанное ими самими.
– Во наговорил! – хмыкнул унтер, но сказал, что все сделают и все будет в порядке. Успокоил, блин.
Фу-у-у. Едва высказал все, что было важно, мгновенно вырубился, а очнулся только в лазарете. Было больно, но и одновременно приятно. Строгого вида мадам мило протирала мне лицо чистой тряпочкой, что-то бормотала, что именно, было не разобрать. Лежал я на боку, голова повернута в сторону мадам в белом чепце.
– Очнулся, голубчик? – чуть сменила строгий изгиб губ мадам.
– Есть немного…
– Кушать пока нельзя, доктор запретил.
А мне смешно. Черт, надо за языком следить, тут говорят совсем не так, как я привык, брякнул хрень, а человек понял не так, как надо. Большевики, с их революцией, сделали довольно важное дело, упростили язык. Но вместе с этим, думаю, в него пришло и много лишних слов, к сожалению.
– Я хотел сказать, что да, я очнулся. Вы мне скажете, что со мной? – я хотел говорить правильно, но думаю, выходило хреново.
– У вас ранение в спину, пуля застряла внутри. Михаил Тимофеевич сделал все, что было нужно. Вы были без сознания почти два дня. Я сейчас сообщу о вас, доктор придет и все расскажет.
– Спасибо, буду благодарен, сударыня. – Блин, а как к ней обращаться? Мадам? Слишком по-французски. Хотя они тут вроде через одного на нем говорят, может, и сошло бы? Эх, надо держать язык за зубами и больше слушать.
Мадам не успела доложить доктору, тот явился сам, буквально через несколько секунд.
– Что у нас тут? О, очнулся, голубчик? Варвара Степановна, голубушка, можете оставить нас? – О, теперь знаю, как ее зовут, можно смелее общаться.
– Конечно, Михаил Тимофеевич, буду в третьей.
– Хорошо, голубушка, хорошо.
Блин, одни голубушки и голубчики, какие тут все утонченные и вежливые, просто жуть! Мне тут, с моим армейско-бытовым, тяжко будет, надо привыкать. А точнее, как и говорил, следить надо за тем, что и кому говорю. Но как же приятно слышать такую речь! Это не в окопах, член через плетень загибают, иной раз с пятого на десятое понимаешь, вроде порусски говорят, а понять почти невозможно.
– Так-с, как вы себя чувствуете, рядовой? – нахмурив слегка брови, спросил доктор.
– Да… – хотел сказать «хрен его знает», но вовремя прикусил язык, – вроде лучше, чем когда ранили. Что там, господин доктор?
– Все лучше, чем могло быть, – поцокал языком врач, – задето одно ребро, но думаю, страшного ничего нет. В любом случае свое отвоевали. У вас ранение одно на миллион, чуть в сторону, и уже беседовали бы с апостолами. Ранец немецкий вас спас. Он и скорость пули погасил, и отвел ее в сторону. Шла бы прямо, точно смерть.
– Как это? Война же идет? Заживет, вернусь…
– Это когда еще будет! – махнул рукой доктор. – Давайте перевернем вас, нужно осмотреть рану.
Осмотр принес мне усталость и немного ухудшил состояние. Рану потревожили, да и свежая она еще, плюс ворочался и напрягался, но швы не расползлись. Конечно, меня волновало состояние раны, ведь тут не двадцать первый век, чем тут лечат огнестрельные раны, ума не приложу. Да и болело все тело так, как будто у меня рана от РПГ, а не винтовки. Или так пулю тащили, что распахали всю спину? Скорее всего, так и было, станет тут кто-то миндальничать, да и инструментов таких нет, как в двадцать первом веке.
Все же там, на небе, явно кто-то есть, и он за мной приглядывает. Увезли меня аж в Казань. Ехать было тошно, состояние оставляло желать лучшего, и я как мог старался больше спать. Эшелон мало того, что еле плелся, так еще и часто и подолгу стоял на всевозможных полустанках.
Не зря я надеялся на помощь свыше. Уже через месяц я смог самостоятельно вставать с койки, а еще через два начинал бегать. Не спринт, конечно, но и не шаг уже. Надо стараться, приходить в себя, набирать форму. Дышать еще было сложно, легкое-то у меня было повреждено, но доктора успокаивали, хотя и сами ранее были настроены скептически. Тут и туберкулез, и прочая гангрена в порядке вещей, а мне вроде как и ничего.
Приближалась осень, я все больше и больше занимался восстановлением себя родимого, хотелось поскорее выйти из госпиталя. Ну и, конечно, привести это тело к тому состоянию, что было мне привычным. Растянуть как следует связки, наработать моторику движений, да и силушки добавить в мышцы, лишним не будет. Выходило, прямо скажу, замечательно. Я даже рад был этому ранению, хоть и пришлось изрядно потерпеть, пока рана заживала. В окопе я скорее всего не имел бы возможности заниматься, а то и вовсе бы уже помер. Тут я восстановил в памяти весь комплекс, с которого когда-то начинал. Тело-то новое, мышцы забиты совсем, связки как железные, пришлось начинать с банальных наклонов и приседаний. Зато чуть позже я уже форсировал вовсю. Было тяжко, особенно после первых растяжек, на утро еле вставал, но выдержал. Просто не знал, сколько у меня времени, вот и торопил события. Теперь я уже не тот только что вселившийся в это тело неповоротливый пацан, не знающий, куда шагнет левая нога. Обязательный шпагат, он здорово облегчает жизнь, когда лежишь часами на позиции, можно тянуться и ничего не болит и не хрустит. Жаль только, что рукопашку было не отработать, не с кем. Бойцы тут, в госпитале, только у виска крутили, когда видели меня, не занимался таким тут никто. Зачем? У кого ранение серьезное, тому тяжко, и он отсюда уже домой поедет, а у кого легче, тем было просто лень. Думал, возникнет какой-нибудь конфликт, я и покажу им разницу, но как назло, никто не приставал, только у виска крутили да хмыкали. Разговоры в курилке… Отдельная тема. Слышал даже, вполголоса обсуждали царя и войну, ну и умных людей, что просвещают народ, поминали. Фамилий не слыхал, не употребляли тех, но тот факт, что в это время немцы уже работали с Парвусом, помню. Значит, начала уже гнида революции расползаться, хреново, не успел я что-либо сделать.
На фронтах – полная задница. Пока лежал, все размышлял, стоит ли мне попробовать выйти на контакт с властями или нет. Понимаю, что революцию уже не сдержать и не отменить, но как-то не хочется участвовать в гражданской войне. Вообще не хочется. Как бы в мирное время мы русские друг на друга ни злились, но стрелять, убивать своих же, это для меня непостижимо. Неужели у всего простого народа такая злость к дворянам и офицерам? Почему? Почему сразу у всех и на всех. Так же не бывает.
В госпитале, да и везде на гражданке, где есть военные, слышал робкие разговоры о ненужности войны, в основном, конечно, среди рядовых. Я-то понимаю, откуда это, работа по продвижению идей желающих сменить власть людей, но блин, мне вроде и так все нравится. Но я-то в армии, хоть и в госпитале, здесь жизнь другая. Представляю, что происходит на гражданке. Ведь просто так революции не делаются, хрен бы у кого что-то получилось, если бы народ жил нормально. А уж наш многострадальный русский народ нормально не жил никогда, может, поэтому всегда и ругали власть. Только вот на дыбы встали всерьез лишь в девятьсот семнадцатом. Загадка, конечно, почему именно в семнадцатом, почему так, разом? Как большевикам удалось так запудрить мозги людям? Ведь простые-то крестьяне думают больше о своем, что лично им близко. Земля, урожай, скот. Ладно бы, если б революцию сразу устроили большевики, с их лозунгами, это было бы понятно, но ведь я-то знаю,
– Ну что, боец, готов к возвращению? – поприветствовал меня доктор, который ухаживал за мной весь срок восстановления.
– Конечно, намного лучше, чем был раньше!
– Ну-ну, хвастун. Смотри, не давай в себя стрелять попусту. Хотя ты как раз и не впустую шкуру-то попортил, – доктор указал мне на грудь, где висел «Егорий». Да, наградили меня прямо в госпитале. После моего фортеля с разведкой, да еще и пленным немцем, оказавшимся ни много ни мало аж цельным оберстом, командиром полка, наши всерьез дали немцам прикурить. Хоть и ненадолго, но это улучшило обстановку на том участке фронта, где я воевал.
Отступление, как и в известной мне истории, состоялось. Оставили Польшу, часть Украины и Белой Руси, но вроде встали все же. Возвращался я через Москву, там проводился сбор таких, как я, бывших болезных. Но не зря я все же поминал того, кто выше всех нас. Едва обратившись к учетчику, подав документы, получил приказ ждать и никуда не уходить. Ожидание было долгим, но принесло свои плоды.
– Направляетесь в свою прежнюю часть, на вас, ефрейтор, выписан приказ и требование о содействии.
О как! Видимо, полковник Марков, а был я именно в его полку, не забыл меня? Нормально так выходит, неужели их благородия имеют память и чувство благодарности? Озвучивать мысли, конечно, не стал. Козырнул и спросил, куда и как добираться. Получив предельно четкие указания, двинул на выход. Через два дня сбор прямо на вокзале. Построение, погрузка в вагоны – и здравствуй, фронт.
Два дня в будущей столице будущего СССР я почти не гулял. Москва была почти неузнаваемой, да и современную мне я видел не так уж часто. Специфика моей службы была такова, что чаще бываешь в немного других местах, все чаще на природе. Прошелся до Кремля, поглазел, красиво, но суетно больно, всегда любил тишину и покой, мне любая деревня ближе, чем все эти шалманы для дармоедов. Ночевать пришлось в снятом номере гостиницы, денег, кстати, по выписке из госпиталя получил немало, вот и шиканул. А что, копить их, что ли? Я тут один, в госпитале пытались разузнать у меня о родных и близких, сказал, что ничего не помню. Удивился, что не стали делать запрос в часть, с просьбой сообщить о моих родных. Память даже проверять не стали, врачи как-то быстро сошлись на контузии и отстали, ну и я не напоминал. Зачем ворошить? Вдруг найдется кто-то из близких этого тела, что тогда? Ведь наверняка любой, кто знал здешнего Николая Воронцова, не узнают его в новом исполнении. Да, внешне я почти такой же, только стал стройнее и крепче, а вот внутри… В местных реалиях я еще поднабрался немного, лежа в госпитале наматывал на ус все, что вижу и слышу, но о семье-то ничего не знаю. Вот и тратил деньги так, как будто завтра меня не станет или появятся другие деньги. Да и что там за траты-то вышли! И гостиница, и походы в ресторан стоили совсем недорого, даже в условиях войны. В ресторациях понравилось, даже слишком. Благодаря кресту на груди, ни у кого не возникло желания не пустить меня в ресторан. Одежка была не тряпьем, а вычищенной формой, награда на груди, все это открывало двери, и я пользовался этим.
Понравились в ресторане именно еда и то, как проходит этот процесс. Слава богу, владение этикетом у меня было в крови, даже не напрягался. До армии, пока жил с родителями, был обучен всему, что нужно. Не смотрите, что семья военных, по крови предков я был не из крепостных. Хоть и не прямой потомок, но все же в роду кто-то с голубой кровушкой явно водился, наверное, какая-нибудь прапрапрабабушка согрешила. В семье было не принято об этом говорить, дед-то у меня из советских служак, скрывал происхождение, конечно. Правда, отец в это не верил, так и говорил мне, дескать, в тридцатые бы раскопали всю подноготную. Но и сам одновременно признавал, что могло быть всякое. А уж лично я всегда верил. Сначала мальчишкой был, и очень нравилась мысль, что кто-то из предков был дворянином. Позже, конечно, юношеский максимализм притупился, но мыслишки-то оставались. Просто у нас в роду все военные, причем прадед в гвардии служил и не рядовым, вот и думай, дворянин или нет? Да, знаю, что в двадцать первом веке многие заявляли о том, что у них предки дворяне, будучи самыми настоящими крестьянами, но я вот почему-то был практически уверен в этом.
До расположения части добирался очень долго. Выгрузив меня на какой-то замызганной станции, указали дальнейшее направление и все, добирайся как хочешь. Хорошо, что полк, да и вся дивизия вообще, стояли сейчас в обороне, и найти его будет несколько проще, чем если бы шло наступление или отход. Потопал пешком в указанном направлении, по словам сопровождающего в эшелоне, верст двадцать топать. Хорошо, что кроме еды у меня почти ничего и не было, легче идти.
Не пройдя и пары верст, услышал позади топот и, оглянувшись, увидел лошадь. Лошадка тащила небольшую телегу, кроме возницы, в ней никого не было.
– Здоров будь, служивый! Докуда топаешь? – еще не старый дедок снял шапку и поприветствовал меня.
– И тебе не хворать, диду, – отдал я честь, – до Бредневки иду, далече ли мне?
– Путь не близкий, но с полдороги тебе подсоблю. Сидай ко мне, – махнул дед рукой, указывая на место рядом с собой, а позже добавил: – Голодный?
– Немного, – осторожно сказал я. Такие разговоры для меня складывались сложнее всего. Это в городе да в госпитале как-то легко выходило, а с селянами сложнее. У них даже русский каким-то суржиком казался, так что приходилось напрягаться. Да и как, откуда тут взяться современному мне русскому языку? Он ведь почти сто лет изменялся, до того, как я сюда попал. Здесь многое по-другому, в том числе и язык. Когда говорят на казенном, ну, строго, официально, то вообще бывает, что теряюсь в терминах. А так различия есть даже между губерниями, например, в Москве мне было проще, чем в госпитале, где лежали солдаты со всей страны. А уж тут, в Малороссии, выговор такой, что половину слов додумывать нужно, чтобы понять.
– Держи вот, поснедай, чем Бог послал, – дед развернул большую, чистую тряпицу, в которую аккуратно были завязаны хлеб, сало, лук и чеснок. Нехитрый запасец еды пришелся как никогда кстати. Если честно, то есть хотелось сильно. Мой запас подошел к концу еще в эшелоне. Закупился я в первопрестольной пирогами и салом, но эшелон так долго тащился, что пришлось все съесть, чтобы не выбрасывать потом испортившуюся пищу.
– Благодарствую, диду. Как тебя величать? Меня Колькой родные прозвали.
– Какой я тебе дед? Степан я. – А я только сейчас присмотрелся и устыдился даже. Да никакой он и не старик, так, около пятидесяти, наверное. Видимо, совсем тяжело в деревне жить. Работа с утра и до ночи приносит мало радости, а тем более здоровья, вот и выглядел этот Степан явно старше, чем было на самом деле. – Подожди зелень трепать, тут жинка еще картохи подкинула, все посытнее будет.
– А ты что же, Степан, не составишь компанию? – не хотелось есть одному, да еще и чужую пищу.
– Так я только из дому выехал, наша деревня в пяти верстах на восходе.
– Спасибо, – коротко поблагодарил я и взял картошину в руки. Чистить не стал, она же вареная, чего со мной будет? – Чем занимаешься в миру?
– Мы с семьей из-под Бреста, что на Буге шли, когда немец повалил. Сам-то видишь, калечный я, списали меня, еще в прошлом годе. – Только сейчас я обратил внимание на ногу Степана, которую он до этого держал накрытой соломой. Точно, нет ноги, не повезло мужику.
– В бою?
– Да, – кивнул Степан. – В прошлом годе, война еще только началась, попали мы под пушечный обстрел, много полегло тогда, а я вот, видишь – живой. Хорошо еще наши коновалы мне ногу рубанули не по самое хозяйство, было бы совсем тяжко. А так ничего. Ты сам-то откель будешь?
– Так возвращаюсь я, из госпиталя иду. Тут недалеко станция, меня там ссадили. В свой полк иду, вроде как где-то рядом должен быть.
– Пехота?
– Она, родная, а ты?
– Оттуда же. Как ранили-то? Тоже пушки?
– Да не, пулю поймал, вот заштопали, отлежался, да и в путь-дорожку.
– Серьезно, – вздохнул Семен. – Ладно хоть целый.
– Твоя правда, – вздохнул теперь и я, – иначе бы и не встретились с тобой, – и мы вместе рассмеялись.
– Я тебя подброшу, на телеге-то мне крюк сделать ничего не стоит, успею.
– Вот за это тебе спасибо наше, солдатское, Семен. Триста лет живи, жену и детей радуй. Есть свои-то?
– А то как же! – важно ответил Семен. – Двое пацанов. Сорванцы, спасу нет. Но помогают уже, хоть и молодняк еще совсем.
– Это хорошо, – киваю. Везде жизнь есть, даже в годы войны. Деревня сейчас не та, что будет в конце века. Тут все сейчас свое, и молоко, и мясо, и овощи. Только работай, не ленись, все будет. А калечному, конечно, тяжело. Здоровому-то тяжко, ежели один, без помощников, а уж в таком виде… Труд на земле никогда не был легким, но трудились для себя. Понятно, что оброки, налоги и прочее, но все же именно для себя. Никто бы не стал корячиться и рвать жилы на барина так, как трудится для себя и семьи. Дворяне, конечно, охреневали, вытягивая из крестьян все до последней нитки, им-то гулять нужно, деньги нужны, а мужикам работать приходилось за троих. Б…ство, если честно. Да и в будущем будет все именно так же, только называться будет по-другому.
Так, под непринужденную болтовню мы и ехали. Лошадка ковыляла себе неспешно, да и не гнал ее Семен. Видно было, что повидала работяга немало, бережет он ее. Да и как не беречь, скотина для селян всегда была членом семьи, кормилицей, не важно, корова, курица или лошадь. Знаете, как на фронте мужики из деревень переживают за кавалеристов? Им лошадей жаль, за что четвероногим такое наказание?
Когда выехали из-за деревьев на большое поле, возница указал куда-то в сторону.
– Вон туды тебе. – По лицу этого настоящего человека было видно, что он очень сильно переживает, наверное, и сам бы пошел в армию, если б взяли.
– Спасибо тебе еще раз, друже. Береги семью, ну и сам, конечно, по возможности.
– Дайте им там жизни, проклятым. Свечку за тебя поставлю.
Вот так. А как же чуть позже большевики будут учить, что Бога нет? Кто им поверит? Здесь люди, на земле живущие, испокон веку в него верят. Как же все-таки умудрились заставить людей церкви громить и попов резать? Или такие сейчас попы, что народ только команду «фас» ждал? Вспоминая будущее, поморщился, там такие же попадались, хотелось раскулачить их по полной программе. Самые настоящие хапуги, а не служители церкви. Служили они только одному, себе. Дорогие машины, коттеджи в элитных поселках, ничего гады не стеснялись. Людей в церкви зазывали, как в цирк, мля, а сами наверняка и «Первую книгу» не читали ни разу. Сколько раз видел, какие служки в церква. Сплошь молодые мальчики, тьфу ты, противно даже.
Намучился штаб искать. Один в одну сторону отсылает, другой в другую. Это я у всяких вестовых-часовых спрашивал. Бардак. Кругом суета, все перерыто-перекопано, грязи по уши, солдаты мечутся туда-сюда без какой-либо видимой цели. Реально – бардак.
Спустя полчаса мотаний по деревне, хотя я бы это селом хорошим назвал, домов под пятьдесят тут, остановил офицера и, козырнув, испросил разрешения на вопрос.
– Спрашивайте, ефрейтор! – средних лет штабс-капитан смотрел на меня спокойно, гонора не выказывал, ну и я со всем почтением к нему обратился. Да и крест на моей груди в эти времена что-то значит. Офицер окидывал меня взором с ног до головы, но было видно, что придираться не собирается.
– Виноват, ваше благородие. Прибыл из госпиталя, после излечения, а куда идти не знаю. Где располагается полк, мне указали, а вот как быть дальше?
– Ясно. Пойдем со мной, я в штаб направляюсь. Тебя нужно внести в списки, поставить на довольствие. Давно с эшелона, есть хочешь? – Вот это офицер, приятно, черт возьми. Мужчина средних лет, наверняка ротный какой-нибудь, заботиться о нижних чинах те умеют.
– Потерплю, ничего страшного, ваше благородие.
– Постой, как ты сказал твоя фамилия? – внезапно остановился штабс-капитан.
– Воронцов, вашбродь, – назвался я и насторожился.
– Точно! Ефрейтор Воронцов! Герой!
– Виноват…
– Да не бери в голову. Вспоминали тут тебя, вот я и удивился, что встретил.
– Незлобивым, тихим словом… – пробубнил я.
– Это ты брось. Командир у нас отличный!
Еще бы, я ж помню, как он немцев раком поставил, когда те меня выдать требовали. Да и в будущем читал, повторюсь, что Марков был очень хорошим офицером.
– Согласен, вашбродь. Я в Москве на сборном удивился, когда мне объявили, что еду в свою часть, дескать, у них приказ такой.
– Конечно. Его высокоблагородие прямо указал, что Воронцова вернуть в часть.
– Неужели меня еще помнят, уж столько времени прошло? – удивился я. Да и кто я такой, чтобы обо мне помнить?
– Это ж ты командира артполка немцев на себе притащил, хотя ранен был?
– Ну… – я застеснялся. Честно.
– Ну-ну, не тушуйся. Таких случаев один на армию происходит, как же такое забыть. Меня Романом Валентиновичем зовут, штабс-капитан, четвертая артиллерийская бригада, это ты для нас тогда данные принес, за что спасибо тебе. Тогда только благодаря твоей выходке дивизион жив остался. Немцы так разошлись из-за потери командира, устроили обстрел. Но у нас-то были все их позиции, ты ж их и предоставил. Да еще карты штабные, вместе с их хозяином. Господин полковник срочно объявил всем укрыться и приказ по артиллерии ударить по выявленным координатам. Приказал выпустить весь боезапас, а его ведь почти не было. Пушки у немцев заткнулись просто мгновенно. А когда через полчаса кавалерия в атаку пошла, там и не было никого. Одни воронки и трупы. Полностью уничтожена артиллерийская дивизия врага, нас ведь тоже наградами не обошли, тебе за них спасибо. Ладно, пришли уже, тебе еще расскажут. От меня – спасибо.
Офицер протянул руку, и я робко ее пожал. На что получил упрек:
– Георгиевский кавалер, и робеет перед офицером? Отставить, боец! – и сам пожал мою лапу крепким, честным рукопожатием.
А дальше было еще смешнее и от того приятнее. Весь! Весь штаб полка, все до единого офицеры пожали мне руку. Честно сказать, я был в легком офигении. Это ж по местным меркам неслыханно. Говорили все то же самое, что я уже услышал от штабс-капитана, но черт возьми, как же они тут воюют, если такое действие, как доставка «языка» и разведданных, так воспринимается? По моим-то меркам, ничего сверхтяжелого я не исполнил, понятно, что в основном повезло, но это как смотреть. Если бы не было разведывательно-диверсионной подготовки и опыта, спекся бы на раз, так что еще раз благодарен своему отцу командиру. Да просто не пошел бы без опыта в такой рейд, откуда человеку знать, что нужно делать и как, если он не воевал? Ну и манеры ведения войны в этом времени также помогли. Ну не были готовы сейчас так воевать, а я лишь применил то, что умел, удачно, надо сказать, применил.
– У нас организован взвод партизан, пойдешь к ним? – спросил напоследок комполка. Классный мужик, все бы офицеры такими были! Одного никак не могу понять. Да, воюет он сейчас против Германии и Австро-Венгрии, но блин, как чуть позже он станет отдавать приказы убивать тех, кто сейчас в окопах под его командованием? Не могу понять, сколько ни пытаюсь. Это как надо изменить свое мировоззрение? Или такое поведение – это так, для порядка, а на самом деле он сатрап и тиран? Я могу понять, почему козлами стали Шкуро или Краснов, они и до революции были такими, но Марков, Деникин и многие другие… Антон Иванович так вообще отдельная песня. Ведь он проиграет все именно потому, что он гораздо ближе к народу, чем ко всем этим дворянам. Как он решится вообще встать на сторону белых? Ведь пойди он или Колчак к красным, может, и не было бы той бойни, под названием Гражданская война? Ах, сколько всяких если да кабы…
– А что надо делать? – поинтересовался я спустя несколько секунд, пока думал о другом. – Просто боюсь оплошать, – пояснил на всякий случай.
– Да вот таким же и заниматься. Партизаны работают по коммуникациям противника. Устраивают налеты на конвои снабжения, когда получается, берут «языков». Да много всего. Сил у немца много, надо их трепать постоянно. Одними контратаками этого не добиться, никаких солдат не хватит. Но ничего, у нас тоже все начинает выправляться. С оружием, боеприпасами, все лучше становится. Пополнения идут, так что скоро, надеюсь, пойдем и мы назад, свое отбивать. Признаюсь, не все офицеры армии поддерживают организацию таких летучих отрядов, есть, знаешь ли, небольшие проблемы с управлением и порядком, но я всецело за.
Да, читал, кстати, попадалась информация о том, как такие партизанские отряды занимались откровенным грабежом, а потом отходили и скрывались в тылу. Было, было, вот и Марков о проблемах заметил. Там вроде как приснопамятный Шкуро и отметится.
– Конечно согласен, чего говорить, ваше высокоблагородие. Разрешите вопрос?
– Говори! – весело кивнул полковник.
– Тогда, с пленным немцем, винтовку не передавали? Она в чемоданчике специальном была. Я там раненого в штабе тогда допросил, сколько успел, пока тот не помер, он мне и рассказал о ней.
– Винтовка хороша. Если честно, – даже дернул себя за ус полковник, – думал, это ты мне подарок прислал, посчитал даже льстецом, а ты, оказывается, все по делу, – и подмигнул мне комполка, – себе то есть прибрал.
– Уж больно мне она приглянулась, да еще с таким прицелом… Уж я бы из нее немцев поболее покрошил… – сделал я вид, что не заметил подначки.
– Отдам я ее тебе, отдам. Лежит у меня, даже не стрелял ни разу. Это ж не ружье, а специальная винтовка, я все понимаю, не хуже тебя. Да, мы знаем, что у немцев целые отряды этих стрелков есть, как их… а, снайперов, кажется. Мы пока используем трофеи, да у союзников винтовки заказываем, но толком не применяли, как-то не видим большого смысла в этом. Меткий выстрел нужен, бывает и часто нужен, но внедрять новый вид войск для этого кажется лишним.
– Так партизаны – это тоже отряд стрелков? – перебил я от радости командира.
– Нет, братец. У нас пока таких отрядов нет. Пытаемся выявлять хороших стрелков, ищем им оружие и направляем по ротам. В генеральном штабе считают, что отдельный род войск не требуется, поэтому и придаем частям таких стрелков для индивидуальных случаев. Что? – это командир увидел, как я покачал головой.
– Я, ваше высокоблагородие, пока дырка зарастала, все думал. Какой смысл от таких стрелков. Если позволите, я вам пару листочков оставлю, не сочтите за труд или наглость, ознакомьтесь, пожалуйста. Я там набросал, каким вижу применение стрелков-снайперов. – Еще бы, я ему наставление из советской школы снайперов почти целиком набросал. Понятно, что многого сейчас не применить, но общее, думаю, возможно. Там и по так называемым «Марксманам» подробно изложил, и конкретно по снайперам.
– Интересный ты человек, бастард, – усмехнулся полковник, – если бы сам не знал, кто передо мной, подумал бы, что ты офицер переодетый. Молодцы твои родные, что образование дали хорошее. Бумаги твои посмотрю обязательно, что в них, если кратко?
– Ну, если кратко… – чуть задумался я, – снайперы, или хотя бы просто очень хорошие стрелки, должны быть в каждом взводе. При умелом обращении с оружием, знанием тактики, но для этого нужна подготовка, пять-шесть снайперов могут остановить наступление полка.
– Ну, это ты загнул, конечно, – заулыбались все присутствующие.
– Это вполне достижимый результат, – упрямо и твердо продолжал я. – Эти солдаты не должны находиться в общем строю или окопе. Хорошо замаскированные, с расстояния триста-четыреста, а то и больше шагов, могут таких дел наделать, что только дай. Сами посчитайте скорострельность. Атакующие ведь почти весь путь по нейтралке двигаются в полный рост, их отлично видно, а укрывшийся стрелок, о котором никто не знает, их расстреливает как в тире. В общей какофонии грохота и стрельбы отдельные выстрелы будут незаметны, что и даст преимущество. Тактику нужно наработать, конечно, много будет проб и ошибок, но толк обязательно будет, вот увидите.
– И ты сможешь на четыре сотни попасть? – скептически бросил мне начштаба.
– Если мне дадут возможность заранее пристрелять оружие, нужно же знать, как оно себя ведет, то да, попаду. Причем туда, куда укажете.
– Наглец! – вновь засиял начштаба. – Помнится, ты и тогда, перед своей вылазкой так же упрямо заявил, что все получится, а я не верил. Ладно, в этот раз поверю.
– Так вы проверьте, вашсокбродь, – ухмыльнулся уже я.
– Ладно. Сейчас иди в отряд, тебя проводят. Винтовку чуть позже с посыльным пришлю. Свободен, братец, служи, как и ранее!
– Рад стараться, ваше высокоблагородие! – четко рявкнул я и, развернувшись, покинул дом.
Чуть замешкавшись на выходе, хоть дверь за мной и прикрыли, все же услышал:
– А был бы законным сыном, получил образование и наверняка бы уже ротой командовал… – Кто это сказал, сам Марков или его начштаба, не понял, но суть уловил. Естественно, будь я голубых кровей, отучился бы в училище и сейчас был бы офицером, но уж куда попал, туда и попал. К сожалению, тут вам не Отечественная война, из рядовых в генералы тут не пролезешь, это большая редкость. Хотя вон, Антон Иванович, тот, что Деникин, как раз из простых крестьян. Да, батя у него был военным, вроде до капитана дослужился, но это звание не давало дворянства, особенно потомственного.
В отряде приняли хорошо. Командовал партизанским отрядом поручик Артемьев, молодой, лет около тридцати на вид, черноволосый мужчина. Худощавый, хотя толстых тут как-то и не попадалось совсем. Вон полковники в штабе все как один стройняшки, это вам не Российская армия образца девяностых-двухтысячных. Кстати, с первого же дня, как очутился здесь, был удивлен ростом нынешнего поколения. Тут очень высокими считаются люди за метр восемьдесят. Средний же рост у солдат метр шестьдесят. Причем не только у наших, немцев много видел уже, такие же. Я со своим метром семьдесят семь, измерял в госпитале, выглядел довольно высоким и выделялся в строю.
Нынешние партизаны, как оказалось, только так назывались. Мне-то известно было только о партизанах Второй мировой, а тут… Эх, как бы объяснить? Это было больше похоже именно на то, к чему я привык там, в своем времени. Здесь партизаны не сидят постоянно в лесах, прячась ото всех и периодически совершая налеты. Тут немного по-другому это выглядит. Отряд получает приказ и выдвигается в тыл врага. Да-да, более всего это походило на работу диверсантов, чем партизан. На худой конец отряд спецназа. Почему спецов ставлю ниже диверсов? А вы изучите вопрос, если найдете информацию, может, поймете. Не ставлю ниже, просто спектр задач немного разный. Так вот, уклад был простым. Никакой подготовки, тренировок и прочего рукомашества с дрыгоножеством. Отряд находится в таком же окопе, как и все, только в третьей линии. До передка – полкилометра навскидку. Да, не самый передок, но и тут накрыть может легко. Хоть артиллерией, хоть во время атаки противника. Да, а я-то, было дело, уже губу раскатал. Думал, сейчас приду, начну тренировки вместе со всеми. Ага, три раза – отвали.
Через пару часов, за это время познакомился со всеми бойцами, мне принесли винтовку. Что удивило, комполка прислал ее в том же виде, в каком я спер ее у немцев. Тот же ящик, красивый и удобный, тот же ствол и тот же прицел с патронами в отдельной сумке. Попросился у Артемьева пристрелять винтовку, тот аж крякнул от удивления, когда ее увидел. Причем он обалдел еще от того, когда увидел посыльного от комполка, а уж ящик этот…
– Это ж за какие заслуги такой почет?
Да, командир был не в курсе и меня не знал.
Пришлось вкратце рассказать о себе. Заставили распахнуть шинель и показать крест, продемонстрировал. Позже вместе с командиром и еще парой бойцов, что были в отряде за метких стрелков, направились в тыл. Пристрелять оружие нам разрешили на том самом поле, через которое я попал сюда, в деревню. Где-то тут, недалеко меня Степан и ссадил. Поле было открытым с двух сторон, навскидку длиной километра два, точнее не сказать, так как имелись перепады высот. Для стрельбища, как мне казалось, просто идеально, несмотря на порывы ветра, что налетали регулярно.
– Вот это ни хрена себе… – заломил фуражку на затылок один из стрелков отряда. А командир покивал. – Ты где так стрелять навострился, браток? – Эк их разобрало, стоят с открытыми ртами.
– Было дело, с детства стреляю, – сказал я скромно, представив, сколько еще придется всего объяснять, когда возникнут вопросы по тому или иному делу.
– Из немецкой винтовки? – с прищуром спросил поручик. Господи, ну чему учат в этом времени в учебных заведениях.
– А какая разница? – сделал вид, что не понял вопроса. – Если ж пристрелять, то почему нет? Да хоть из африканской, если она хорошо стреляет, то почему не попадать? – Я не понимал, почему мои, впрочем, довольно скромные по моим же меркам результаты так впечатлили окружающих. Подумаешь, с третьего магазина начал на березе ветки сбивать. Я же не с первого патрона так сделал, и не с холодного ствола. Как она бьет, я понял, отстреляв всего пять патронов. Затем была пристрелка оптики. Что могу сказать… СВД отдыхает. Да, чутка сильнее пинок, но черт, какая же она точная! На пробу чуть позже взял обычных патронов, даже ими вполне себе можно хорошо стрелять, правда, настильность чуть хуже, зато отдача чуть слабее. Весов у меня пока нет, надо будет заиметь обязательно, но в том, что навеска у спецпатронов немного больше, я уверен. Другое дело, нужна ли такая. Ведь эти патроны делал под себя бывший хозяин этого ствола. Черт его знает, какие у него были предпочтения. Я вот уверен, что после небольшой практики смогу на большом расстоянии попасть в движущегося человека. Просто потому, что пуля летит настолько настильно, что кажется, что у тебя в руках лазер. А вот в останавливающем действии я немного сомневаюсь. Прошьет такая малышка врага, он в горячке боя и не поймет сразу. Но это вполне поправимо, на крайний случай можно концы спиливать, да насечку сделать, рвать будет на загляденье. Но и тут подвох, точность немного упадет. Насечка вообще дело деликатное. Чуть глубже сделаешь, пуля кувыркаться начнет сразу по выходе из ствола. Так что во всем нужен баланс. Эксперименты с патронами вообще дело небыстрое и нудное, но необходимое. В идеале нужно иметь под рукой патроны под разные случаи и ко всему этому помнить, как «Отче наш» настройки прицела. Не всегда, точнее даже, редко, когда в бою есть время настраивать прицел. Чаще ведь как, выведешь ноль на одну дистанцию, а дальше по сетке. Тут, кстати, сетка вообще условная, обычный Т-образный маркер, главное, что видно его хорошо. Так что привыкнуть бы надо, но как думаю, вряд ли у меня будет время и возможность сделать это.
– Скорость высоковата. Для прямого выстрела это хорошо, но вот останавливающее действие, думаю, под вопросом, – задумчиво высказал я свои мысли, отвечая на вопрос командира, как вообще эта винтовка стреляет.
– Поясни, – попросил поручик.
– Да просто все. Калибр небольшой, пуля летит с очень высокой скоростью, она, как мне кажется, прошибет насквозь и двоих за раз, да вот остановит ли? Нет, понятно, что рана будет серьезная, но в атаке человек, который в горячке получил такое ранение, сразу может и не понять этого, глядишь, учудит еще чего, успеет рубануть, или скажем, выстрелить в кого-то. Пуля должна валить с ног. Но ничего, думаю, в бою проверю, если что, навеску можно чуть изменить, только весы бы аптекарские где добыть… а пока нужно на мишенях по возможности потренироваться, да с пулей поэкспериментировать, может, что-то и удастся изменить.
– Найдем тебе весы, но позже, – уверенно ответил поручик. – Нам сегодня на выход ночью. Я бы тебя, конечно, не стал брать в первый день, не знаем еще друг друга, но думаю, ты не подведешь.
– Постараюсь оправдать ваше доверие, вашбродь, не пожалеете. Идем далеко?
– Пока не доводили до нас. Ближе к вечеру, скорее всего. Если дела есть, делай и отдыхать, ночка будет тяжелой. Вон, дождь собирается, а значит, будет грязно.
– Я тогда винтовкой займусь, если не возражаете? – спросил я.
– А что с ней еще надо делать? – даже удивился поручик.
– Да надо бы прикрыть эту красоту, больно уж блестит, – показал я на ложе. Оно было так покрыта лаком, что блестеть будет сильно, за версту увидишь.
– Ну вот, такую красоту и закрывать?
– Это ж боевая винтовка, а не для украшения стены, поэтому да, прикрою.
Попросился на склад, отпустили, заодно подсказав, где он находится. Не близко оказалось. Там у серьезного вида унтер-офицера я полчаса выпрашивал старых и рваных мешков. Вот же собака уставная, не положено, говорит, и баста.
– Я вам в сотый раз объясняю, мне не домой их нести, а для службы…
– А я тебе в сотый раз повторяю, не положено!
– Я вижу, что не положено, а вы положите, – не прекращаю давить я.
– Это ты чего сейчас, пошутил так, да?
– Господин унтер-офицер, ну что вам, жалко драной мешковины? В самом-то деле? – все же я устал.
– Мне все сдавать нужно.
– Да ладно, кому она нафиг нужна?
– Нафиг, как ты говоришь, может, и не нужны, а сдать я обязан.
– Черт с вами, а если требование от командира принесу?
– Попробуй.
– Так по требованию вы мне хорошие должны будете дать, а я прошу старье, рваные и грязные.
– Ладно, черт с тобой, но дам только пару штук, – сдался каптенармус. Черт его подери, они во все времена и во всех армиях одинаковы.
Все же убедил я его. А может, напугал. Опытный кладовщик сразу смекнул, что если ему прикажут, то он вынужден будет выдать мешки, причем хорошие, а тут старье просят, вот и согласился.
Получив наконец то, что просил, я вернулся в расположение и занялся кройкой и шитьем. Да, все по старой памяти, чего велосипед-то изобретать? Резал на ленты и сшивал по месту, обматывая винтарь так, чтобы нигде не соскальзывала моя эрзац-лента, да и в руках чтобы сидела четко.
– Эк у тебя справно получается! – восхитился моей работой один из новых сослуживцев. – Прям как швея иглой машешь. А у меня шинель все не получается зашить. Рукав отваливается, я его вроде пришиваю, а он все одно отваливается…
– Нитки дерьмо, – прокомментировал я, – давай сюда, своими зашью.
Мужик так на меня уставился, что пришлось повторить. А было все просто. Тут реально нить какая-то дерьмовая, старая и тухлая, что ли? Я сплел в косичку сразу три, по толщине нормально получилось, не слишком толстая, зато стала реально крепкая. Сослуживец, Никанор Ветлюжный, во имечко предки ему придумали, робко снял шинель, а я понял, чего он стеснялся. Вшей на ней было… У меня тоже были, до госпиталя, наверное, скоро тоже обрасту ими по новой. Встряхнул шинельку пару раз, уселся, а через пять минут позвал бойца принимать.
– Держи, думаю, послужит еще, – передав вещь Никанору, глядел на его реакцию. – Ты бы прожарил ее, хоть над костром, все меньше живности будет.
– Да собирался как раз, перед выходом, а то совсем зажрут. Одно в нашем деле точно лучше, пока по лесам да полям шатаемся, букашки не пристают, не успевают. – И все, кто слышал, заржали. – Спасибо тебе, браток, я отдарюсь…
– Не бери в голову, мне было несложно, – успокоил я сослуживца. – Если найдешь где кусок кожи хорошей, мало ли у немцев попадется, прихвати пожалуйста.
– Чего-то сшить хочешь? Нужное? – заинтересовался Никанор.
– Да, для меня точно нужное. Видишь это? – я достал аккуратно из-под шинели прицел. – Вещь хрупкая, но для меня очень нужная и ценная. Из кожи я смогу футляр сшить, тогда проще хранить будет.
– Это дело, если что попадется, сразу скажу, – кивнул Никанор.
Остаток дня и вечер прошли в подготовительных хлопотах, но они скорее были приятными, ибо в это время ты готовишь то, что потребуется в походе. Интересно было наблюдать за коллегами. Парни деловито вытаскивали вещи из своих вещмешков, а затем складывали назад. Те, кто постарше, провели короткую молитву, я даже подсматривал немного. Затем был короткий сон, а около двенадцати ночи нас построили и отдали приказ.
– Выдвигаемся. Воронцов!
– Тут, вашбродь.
– Подойди.
Поручик показал карту, ему уже доложили, что я грамотный, поэтому он тут же поставил меня своим замом, заодно рассказав, куда и зачем идем. Приятно, конечно, хотя и вызвало недоумение.
– То… Господин поручик, разрешите высказать свое мнение? – чуть не ляпнул лишнего я.
– Да, конечно, – спокойно так, с интересом в голосе ответил командир.
– Я бы не шел всей группой сразу в село. Вот здесь вроде место должно быть хорошим, укрыть часть группы так, чтобы она смогла прикрыть тех, кто непосредственно пойдет в село за «языком».
– А почему мы должны разделяться? Всей группой же спокойнее, больше народа, легче отбиться?
– Отбиться все равно не получится, сами видите, тут расположен гренадерский батальон, раскатают как щебенку. Да и задача у нас стоит не отбиваться, а дело сделать. Если поляжем там все, кто задание выполнит? Кажется, задача стоит совершенно понятная.
– Ты трусишь? – без подозрения в голосе, так же спокойно спросил поручик.
– Почему трушу? Просто задание какое? Привести «языка»? Добыть информацию? А какой смысл в наших смертях? Задание-то останется не выполненным. Какой прок полку от невыполненного задания?
– Короче!
– Только не нужно снова обвинять меня в трусости, просто выслушайте. Если прикажете, пойду хоть один, мне не страшно, но задача снайпера – прикрытие. Если мы займем заранее эту высоту, – я вновь указал точку на карте, – я в одиночку смогу прикрыть всю группу. У меня село – как на ладони будет, ежели, конечно, карта не врет. В цепь враги один черт не развернутся, да и ночь на дворе, большинство будет просто спать. Меня они не увидят никогда, а вот на фоне огней в селе я их буду видеть очень хорошо.
– Каких огней, сам же говоришь, спать будут?
– Видел уже, как немцы службу несут. У них огней в местах дислокации, как в городе во время праздника. Не знаю, темноты боятся, что ли, или просто для того, чтобы самим все вокруг себя видеть, но только это так и есть.
– Хорошо. Я подумаю. Будем на месте, сообщу решение.
– Как прикажете.
Нет, ну а что такого? Я ведь все по делу говорю. На фига снайпер нужен, тем более ночью, если сходится столько удачных факторов. Да, конечно, если на месте мы увидим темные дома, вместо того, что я говорил, сам попрошусь в передовую группу. Но вариант с прикрытием предпочтительнее. А вообще, я привык, что у нас Батя всегда выслушивал младших по званию и иногда вносил коррективы.
Дальше было еще смешнее. Рейд чуть было не закончился, не начавшись. Оказалось, что идти приказано пешком, а то ребята рассчитывали на лошадках добираться, но их обломали. Путь не то чтобы длинный, всего-то десяток километров, на мой взгляд пустяк, но люди тут привыкли к четвероногим помощникам. Сам я тот еще наездник. Ну не было практики у меня в моем времени. А тут вообще почти не ездил, не было возможности. В госпитале, ссылаясь на боль в спине, попросил у конюха лошадку, дескать, надо начинать привыкать. Тот, видя, как мне еще якобы больно, подогнал справную, тихую и спокойную клячу, такую старую, что она при всем желании скакать бы не смогла. Ну я и начал учиться. Тихим шагом вполне получалось, причем сразу, но что будет при галопе или рыси, понятия не имею. Ноги болели, точнее даже пах, после первого раза, наверное, неделю. Позже, когда стал ездить почти каждый день, мышцы привыкли, а кожа на ляжках стала грубеть, мозоли там, что ли…
Выдвинулись в путь. Отряд насчитывал двенадцать человек, жаль, но ни одного пулемета у нас не было, только винтари. Гранат и патронов хватало, я еще надыбал лески, так, вдруг надо будет, а у меня есть.
Шел вторым, позади командира. Полем было легко, дождь все же не пошел, было сухо и от того даже хорошо как-то. Через пару километров начнется лес и обойти его нельзя, слишком далеко, так что придется пробираться сквозь приличную чащу, леса тут хорошие. Ночью, в лесу, двигаться довольно тяжело. Тут и вес сбруи сказывается, и то, что нужно идти осторожно, чтобы не нарушать скрытность. Хотя половине бойцов на это было плевать. Ну, точнее, не заморачивались ребята с этим, их же никто не учил. Может, пластуны какие и умеют ходить, как надо, но тут-то обычная махра. Переваливались с ноги на ногу, попался сучок, давят как каток.
К нужной высоте мы подошли только к пяти утра, устали как собаки, в лесу еще и болотце оказалось, пришлось обходить, а это крюк. В общем, упали в кустах в укромном месте, даже не выставив дозор. Но я недооценил поручика.
– Так, ребятки, – обращался командир с нами запросто, да и молодые все в отряде, так что ему было в этом плане легче, он самый старший из нас, – двое наверх, смотреть во все глаза. Полчаса на отдых и выдвигаемся. Воронцов, село-то темное, как будешь стрелять?
– Да и не буду вовсе. Вместе пойдем, кто ж знал, что так будет? Я лишь высказал предположение. Но думаю, кого-то оставить на всякий случай все же требуется, мало ли как пойдет. Было бы хорошо, если б у нас пулемет был, вот тогда было бы полноценное прикрытие, но что есть. Хотя б с винтарями, но все же будет кому прикрыть отход, ежели случится так, что отходить нужно будет с боем. Отсюда хорошая возможность ударить во фланг.
Командир оставил на высоте двоих бойцов, которые только что стояли в дозоре. В какой-то мере им повезло, дали отдохнуть, но приказ глядеть во все глаза никто не отменял.
Если честно, пока так и не понял, как хочет осуществить захват «языка» командир. Просто войти в село и захватить первого попавшегося вражеского солдата? Как-то смешно звучит. Идем, крадемся, а понимание не приходит.
– Вашбродь, давайте я немного вперед зайду, пошукаю вокруг, а там решим, как быть?
– Нам нужен «язык», нужно умыкнуть по возможности вражеского офицера…
– Так мы же не знаем, где они квартируют, надо доразведать.
– Хорошо, кого возьмешь?
– Один схожу, шуметь не надо. Только это, вашбродь, вы уж тут тоже, посидите тихо, пока не вернусь, хорошо?
– Давай, у тебя пятнадцать минут.
– Мне их в голове, что ли, отсчитывать? – удивился я. Часов-то, кроме как у командира, ни у кого нет, надо озаботиться.
Все сразу как-то пошло не так. Когда я был где-то в центре села, а оно было огромным, сзади, в районе той высоты, где мы оставили прикрытие, раздалась стрельба. С окраины ее поддержали. Становилось ясно, что кто-то наткнулся на наших, они начали стрелять, отряд решительно поддержал бойцов прикрытия, и что теперь? Бросать все и бежать к ним, а чем я помогу? Просто умереть за компанию? А смысл? Нет, надо остаться на месте и пробовать выполнить задание, а там видно будет. Я и так, пока пробирался сюда, чуть не спалился, а уж бегом мне точно не выйти. Дела-а…
В селе между тем начался переполох. Солдаты сновали везде и всюду, мне чудом удалось залезть в какой-то овин и схорониться. Сколько мне тут сидеть, ума не приложу, но сижу. Солнце уже вставало, когда суета прекратилась полностью, и солдаты вражеского лагеря рассосались по хатам и палаткам. Осторожно спустившись из своего укрытия, взял да и умыкнул одного горе-солдата. Тот сидел на завалинке и курил какую-то дрянь, больше похожую по запаху на жженую тряпку. Вроде «травы» тут еще нет, в городах все больше кокаином увлекаются, но запах стоял такой противный, что даже мне, стоявшему в стороне, горло жгло.
Затащив в сарай пленника, достал нож и, приставив к его глазу, на немецком потребовал рассказать о том, что произошло. Немец был так напуган, мальчишка еще совсем, лет восемнадцати, думал, что обделается, но вроде удержал все в себе. Мальчишкой я его назвал просто потому, что мне прежнему-то тридцатник был, это здесь всего двадцать, на десятку помолодел я, за счет переноса, вот и отношусь к таким мальчишкам несколько свысока. Парнишка и правда был очень молод, рыжие волосы, тонкие и редкие усики под узким и коротким носом. Глаза чистые, как небо, ариец, мля, даже злости нет, глядя на него.
Карл, ну, хоть не Фриц, упираться и не думал. Подрожал чуток, заикаясь, но играть в героя не стал. Вывалил все и быстро, поэтому даже убивать его пока не стал. Скорее всего, придется, но позже решу с этим, не хочется, откровенно говоря. Так вот. У немцев вокруг села курсировал дозор, они и наткнулись на наше прикрытие. Зачем наши открыли огонь, не понимаю. Ведь явно фрицы не могли подкрасться незаметно, ночью каждый шорох слышен, так и укрылись бы, там кустов и ямок всяких полно. Нет, эти два ухаря начали пальбу. Убили одного, да вот еще двое убегли в село, а там понеслось. Поручик тоже, блин, тот еще Рэмбо, вместо того чтобы тихо отойти или залечь под камень, вдруг начал стрелять. Короче, немцам удалось убить троих наших, а еще четверых серьезно подранить. Остальные убегли. Раненых добили, даже не допросив, жестко тут у них. По словам немца, русский офицер был убит почти сразу, поэтому солдаты и приняли бой, а не побежали. О тех, кто был в нашем прикрытии, немец вообще ничего не слышал, скорее всего, ушли.
И что теперь? Что мне, блин, с такими исполнителями делать? Понятно, что я и сам вроде как простой исполнитель, звание-то ефрейтор, блин, даже обидно как-то. Попытаться повторить свою весеннюю выходку? Да как-то не думаю я, что у меня получится, после такой шумихи-то. Разворошили только, но просто уйти я не смогу.
Решение пришло внезапно. А что, нам на выполнение отвели три дня. Это более чем достаточно, хотя и путь назад не близкий. Буду ждать удобного случая, а там… Ну, по обстоятельствам.
Настораживало одно, если немцы начнут поиски пропавшего солдата, который у меня тут связанным лежит, будет грустно. Ибо, проверяя каждый дом и сарай, они меня найдут. Что тогда делать? Даже в самом удачном раскладе я убью пятерых, это если все пули из винтовки лягут в цель. А что потом? Перезарядиться и отстреливаться? Вы о чем? Я же не в крепости сижу. Тупо подожгут сарай, и как свечка сгорю, ну, или выйду и буду убит. Голова шла кругом, первый раз такое у меня. Как же все через жопу вышло, ой-ой-ой…
– Когда тебя хватятся? – решил поговорить с немцем, когда поутру началась чехарда на улице. У врага явно началась подготовка либо к бою, либо к смене позиций. Понятно, что ждать от немца искренней помощи не стоит, но получить информацию надо. Я не угрожал ему, да и нет ему смысла врать.
– Я рядовой, но на построение не явился, значит, будут искать, – ответил немец. – Были случаи, когда кто-то уходил в самоволку, – это я так перевел, – их потом искали.
– Находили?
– Да они все по бабам были, там их и находили. Ну, или просто пьяные, засыпали под кустом и не являлись на построение.
И тут на меня вновь снизошло откровение. А что если и впрямь рискнуть, как тогда, вот просто так, внаглую уйти?
– Что за часть в селе, батальон? – реально народа много, видел в щели между досок.
– Батальон гренадеров и рота пехоты.
– Много народа, да? – скорее всего для себя проговорил я вполголоса.
– Если вы, господин ефрейтор, возьмете мою одежду, то скорее всего сможете уйти. – Ух ты, какой нынче умный рядовой попался, прямо мысли читает.
– Ну, тогда раздевайся, Карл.
Полностью переодевшись, я решил сыграть под спецсолдата, так сказать. А что, винтовка у меня специальная, причем именно немецкая, одет я теперь в форму противника, да и языком владею неплохо. У немцев южане говорят с таким акцентом, да, буду дополнительно имитировать простуженное горло, для этого плотно обмотал шею шарфом. Правда, я понятия не имел, отличаются ли как-то немецкие снайпера от простых пехотинцев, но об этом как-то не хотелось думать. Тот фриц, чья винтовка у меня в руках, вроде был тогда в повседневной форме, каких-либо отличий, бросающихся в глаза, я не приметил, почему и удивился, когда полковник мне рассказал, кто был тот офицер, винтовку которого я реквизировал. Сейчас собираюсь сыграть на том, что был на задании, и вот, возвращаюсь к себе в часть, авось сразу не просекут, и получится сбежать отсюда.
Пройти свободно я успел буквально несколько метров, когда меня окликнули. Почему я решился так легко? А все дело было в документах. Ну нет на них сейчас фотографий. Рискую я только одним, если меня встретит человек, в смысле солдат немецкой армии, который знает настоящего владельца документов. Вот тогда придет пушной зверек песец.
– В чем дело? – спокойно спросил я. Окликнули меня два немца, что проходили мимо одного из домов, когда я вынырнул из этого же дома.
– Где вы были, рядовой? – довольно нагло спросил один из солдат, кажется, фельдфебель. Лет под тридцать, черные вьющиеся волосы вылезают из-под шлема, даже удивительно, почему такие длинные? Лицо жесткое, властное, явно он может задавать вопросы, хоть и не офицер.
– Давайте я вам на ухо скажу, господин фельдфебель, – усмехнулся я. Представляете мою реакцию, когда фриц просто подошел и подставил ухо? Да я охренел от такой доверчивости. Чуть не прыснул от смеха, представляя, как это выглядит со стороны.
– В этом доме, если вести себя правильно, живет очень горячая женщина, господин фельдфебель. Всю ночь не спал, еле иду.
Реакция немца и удивила, и успокоила одновременно. Он так заржал, что я вздрогнул.
– Смотрите, рядовой, не проспите войну! – И эта пара хмырей пошла по своим делам. Мой выдох был таким шумным, что, если бы немцы не отвернулись, наверняка бы задали новые вопросы.
Так, надо делать ноги, да поскорее. Только не в одиночку. Моего пленника найдут не скоро, связав его, я затолкал его под крышу на сеновал, предварительно заткнув рот кляпом. Сам развязаться он не сможет, как и позвать на помощь. Я обещал ему жизнь и сдержал слово, я ж его не убил, а то, что оставил в таком виде… Да по хрену мне на него, вот и все. Говоря о том, что не хочу уходить в одиночку, я имел в виду не этого мальчишку, а кого-то посерьезнее.
Путь мой лежал в центр села, где, кстати, стояла нездоровая суета. Близко я пока не собирался подходить, завидев толпу возле одного из домов, пленный мне описал, что здесь и как, поэтому я знал, где тут магазин и где кабак. Ну, а что, думаете, не бывает их? Еще как бывает. Естественно, вывесок и столиков с сидящими за ними посетителями тут не было, но люди активно общались, принимая на грудь горячительные напитки. Попросту одну из хат оборудовали под столовую, ну а в ней и шли попойки. Даже патрули не заглядывали туда, так как в патрулях находятся тоже люди, и они так же, как и все, желают выпить после службы.
Причина того, что батальон стоит в этом селе, проста, их вывели с передовой на пополнение. Оно уже заканчивается, скоро снова в бой, а пока солдаты расслабляются, но естественно, не все подряд, повзводно солдат выводят на соседнее поле для занятий стрельбой, молодцы у них командиры, заботятся об этом. А село, кстати, при дневном свете выглядит очень большим. Думаю, когда наши на штурм пойдут, народу тут поляжет много. Перепады высот, село как бы на холмах стоит и очень широко. Тут даже что-то вроде улиц есть, и церквей аж две вижу.
– Я тебе говорю, Отто, наш Тигр-Малковски погонит нас уже сегодня вечером! – я прислушался к разговору двух солдат, с унылым видом поглощавших нечто темное из жестяных кружек.
– Да, он может. Жаль, я на вечер договорился с одной фрау, эх, сорвался праздник души…
– Скорее, это праздник для друга у тебя в штанах. – Немцы ржали, как кони, а я мысленно с ними соглашался. Ну какие могут быть разговоры у простых парней? Конечно, о бабах. Тоскливо на войне, если не при деле. Почему солдат в армии, даже в мирное время, всегда работой грузят? Нельзя солдату давать свободное время, он начнет делать хрень, а делающий хрень солдат уже не солдат.
Так, прислушиваясь и поглядывая по сторонам, я все же нарвался.
– Рядовой! – Я вначале даже не понял, что обращаются ко мне, слишком много тут было народа. – Да ты, ты, что головой вертишь?
Черт, эти какие-то наглые, вон, на ты сразу обращаются, до этого вроде все были вежливыми.
– В чем дело? – я ограничивался дежурной фразой, просто она у меня получалась идеально.
– Ты из команды стрелков Флизе?
Я кивнул. Черт его знает, что за Флизе.
Полковник Малковски приказал передать всем вашим, кого найдем, что им срочно нужно прибыть в штаб! – О как, а на хрена?
– Хорошо, я вас понял.
– Так выполняй, бегом! Расслабились…
– Разумеется! – козырнул я и направился в сторону штаба.
Направление я знал, так же, как и внешний вид дома, занятого под штаб батальона, но только со слов пленного. Это был самый большой дом, практически усадьба, кто бы сомневался, что военачальник местного гарнизона займет именно этот дом.
Грубость этих хмырей мне не понравилась, да еще и идут за мной. Я ровным, но быстрым шагом топал по улице, наблюдая за тем, что происходит вокруг. А вокруг было даже скучно. Никто не обращал на меня внимания, все кто встречался, занимались своими делами, ну и я расслабился. Возле штаба было людно, еще бы, час-то ранний, был бы вечер…
– Рядовой Хлопстер… Мне передали приказ явиться.
– Господин полковник принимает ванну. Приказ всем стрелкам на сбор – в десять часов, – на входе стояла горилла, под два метра ростом, она мне и ответила. Никто не оборачивался на мой голос, а я старался вести себя непринужденно.
– Хорошо. – Я развернулся и направился в сторону.
Черт, как же осуществить то, что я задумал? Нет, выкрасть командира у меня точно не выйдет, а вот если убрать его… Точно! Надо только попасть в штаб, а там я им покажу подготовку сержанта войск специального назначения Российской Федерации.
Как быть, за меня решило время. Я просто остановился невдалеке от штаба, присел на огромный камень и принялся поправлять обувь. Рядом со входом в нужный мне дом была коновязь, стояли лошадки, а вот чуть дальше более интересный вариант транспорта. Там стояли сразу два автомобиля, а это уже хорошо. Водила, кстати, в каждой машине присутствовал, один протирал стекла, а второй на своей тачанке качал спустившее, видимо, колесо. Радовало одно, видимо, в любой армии мира рядовые стараются не попадаться лишний раз на глаза командирам, поэтому усадьбу-штаб старались обходить стороной. Кроме этой гориллы на входе да шоферов, в непосредственной близости, во дворе этой самой усадьбы, никого и не было.
Спустя какое-то время, когда я уже изнывал от скуки и, что уж говорить, от страха, к штабу подошло несколько военных. Все были при оружии, причем таком же, как у меня, только на вид попроще. Конечно, вид моей шикарной винтовки мог выдать меня с головой, но если помните, я обмотал ее лентой, поэтому она не привлекала внимания. Правда, у остальных солдат таких лент на оружии не было. У них за спинами висели обычные карабины, разве что с оптическими прицелами. Черт возьми, а ведь они в этой команде снайперов явно знают друг друга, как быть? Эх, ладно. Главное, скорость. Мне нужно оказаться с ними в помещении, а дальше за меня все скажет товарищ нож. Точнее, два. А уж как с ними обращаться, поверьте, я знаю хорошо, тем более я уже завел себя и настроился. Боялся я не просто так, все же нахожусь в расположении войск противника, где этого самого противника просто охренеть как много, а это, знаете ли, заставит побаиваться кого угодно. Оставалось надеяться на винтовку, именно благодаря ей я вообще до сих пор не попался. Во мне сразу признают стрелка-снайпера, а это все же не простой пехотинец. А еще в мою пользу играет тот факт, что я открыто сижу прямо возле штаба батальона, вряд ли немцы могут предположить такую наглость со стороны русских разведчиков. Вот и сидел до подхода этой команды, как бельмо на глазу, но никто более не пытался со мной заговорить.
Увидев, как буквально через пятнадцать минут ожидания под дверями штаба команду вдруг пропустили внутрь, я насторожился. Встав, одернул шинель и поймал взгляд часового на входе, того самого здоровяка. Он приглашающим жестом подзывал к себе.
– Что сразу не подошел, твой командир и сослуживцы уже у господина полковника. Дуй за ними, да побыстрее! Расслабился?
Отвечать я не стал.
И вот я вхожу внутрь дома. Что же, если погибну прямо сейчас, значит, моя самоуверенность сыграла со мной злую шутку. Понятно, что как ни планируй, все может пойти прахом, но все же я надеялся. Надеялся именно на свою подготовку, рассчитывая, что у врага таковой не имеется.
– Вы кто? – тут же встретили меня вопросом.
Это была большая комната, в которой находились четыре человека. Трое стрелков, которых я видел на улице, и, видимо, командир батальона, тот самый «Тигр-Малковски». Странно, я думал, их тут полно, всякие адъютанты, помощники, начальники штаба. А он, можно сказать, тут один был! Хотя оно и понятно, он же только что ванну принимал, зачем ему в этом деле свидетели. Подчиненные, скорее всего, так же заняты чем-то похожим, просто пока не подошли, утро же еще. Вон у него полотенце на шее висит и голова еще мокрая, видать, только вылез из той самой ванны. Чего в нем такого от тигра, я так и не понял. Обычный на вид мужик, немолод, волосы все на месте, но седые, лицо… Лицо как у многих немцев, тем более офицеров в высоких званиях, надменно-каменное. Толстая шея, непривычно узкие плечи и небольшой живот дополняли картину. И это – ТИГР?
– Рядовой Хлопстер. Направлен в ваш батальон в отряд стрелков, – нисколько не смущаясь, выпалил я.
– Что-то выговор у тебя какой-то странный? – полковник, на самом деле подполковник, мгновенно прицепился к моему акценту.
– Виноват, простудил горло. В последнем выходе против русских двое суток провел на земле в лесу, простудился немного.
– Это не помешает выполнению задачи? – тут же сменил гнев на милость «Тигр». В голосе даже послышались интонации сочувствия, или мне показалось?
– Ни в коем случае, господин полковник, – твердо заявил я, стараясь, чтобы слова звучали правдоподобно.
– Хорошо. Познакомьтесь со своим непосредственным командиром, гауптманом Флизе!
Так это он и есть? Смешной какой-то, мелкий, ниже меня, но подбородок держит задранным вверх. Явно белая кость, взгляд надменный, жесткий, впрочем, других я тут, в тылу, пока не видел, большой шрам на левой щеке явно от сабли, повезло ему когда-то, еще чуток и башку бы срезали. Остальные солдаты выглядели вроде попроще, по крайней мере, выражения лиц были одинаковыми, смотрели на меня с явным интересом. Я старался не показать свою заинтересованность в их внешнем виде, делая вид, что абсолютно расслаблен.
– Разрешите представиться, господин гауптман?
– Я слышал ваше имя. Вы откуда прибыли, рядовой? – Черт, как сверлит глазами, словно в прицел смотрит. Волчара тот еще, когда дойдет до дела, как бы проблем с ним не огрести. – Я ничего не знаю о пополнении моей команды.
– Последнее время находился в районе Луцка, господин гауптман, к сожалению, не имею права разглашать информацию о месте нахождения бывшей части, ввиду приказа командира этой части. Наша команда не имела конечной привязки.
– Что еще за приказ? – недовольно повел бровью полковник.
– Могу лишь сообщить, что находился в тылу противника, поэтому наши действия были сугубо секретными.
– Ясно, это после весенних выходок русских под Осовцом, – кивнул подполковник Малковски. Для не успевшего задать вопрос Флизе полковник пояснил: – Тогда русские выкрали командира артиллерийской части, и теперь наше командование развязало нам руки и разрешило действовать на свое усмотрение. Русские сами нарушили договоренности о честном ведении войны, теперь пусть расхлебывают. Многих офицеров успели застрелить, рядовой?
– Пока только троих, господин полковник, я находился в прикрытии, поэтому долго и лежал на земле.
– Хорошо. Поступаете в распоряжение гауптмана, он поставит вам задачу на сегодняшнюю ночь, она у вас будет длинной. Свободны, господа!
Все засобирались на выход, а я решился, видя, как удачно расположены враги. Нападения они не ждут, не готовят сейчас к такому, надежда есть, надо пользоваться.
– Господин полковник, разрешите вопрос? – Просто все так удачно стояли, в рядок и без винтовок, последние находились у входа, прислоненными к стене, что более терять время я не хотел. Мне еще умудриться уйти отсюда нужно, а это будет архисложно. Но наметки отхода есть, иначе бы я и не решился на такое. Вот же залез, мать их немецкую, через семь коромысел, никогда бы
– Вы что-то хотели добавить, рядов… – договорить полковник не успел.
Когда я входил, чуть расстегнул шинель, ровно настолько, сколько нужно для того, чтобы выхватить клинки. Два тесака от немецких же карабинов, оказавшись у меня в руках, отточенные до состояния бритвы, ввели в ступор всю четверку присутствующих. Первым от режущего удара по горлу начал падать, захлебываясь кровью, «полковник-Тигр». Левой рукой бью наотмашь ближайшего солдата, рассекая тому лицо. Этот уже меня не видит, а лишь скулит. Левой делаю ложный взмах, а правой вгоняю нож в грудь третьего. Места было мало и возможности отступить даже на шаг у противника просто не было. Только один из всех, именно командир снайперов, попытался хоть как-то мне помешать. Но это понятно, времени у него было больше всех. Идиоты, им нужно было просто закричать, это в моем плане было самым сложным, сложнее, чем само убийство четырех солдат. Двигался я очень быстро, тренировки не прошли зря, тело у меня теперь огонь, да еще и моложе на десять лет, чем было. Получив удар по лицу вскользь, даже не почувствовал его, а ударив ногой между ног гауптмана, добил сложившегося пополам ударом ножа в спину, зашел как по маслу. Еще несколько секунд потратил на то, чтобы добить всех, контроль никто не отменял. Если честно, ждал от гауптмана большего, даже немного опасался, теперь можно выдохнуть, но только для того, чтобы вновь сжаться как пружина.
– Фу-у-у! – выдохнул я, осмотрев комнату. – Звездец какой-то, – сказал я сам себе по-русски, обалдев от картины, что была передо мной. Я был весь в кровище, а время шло. Побежал к выходу, там, где стояли винтовки, я видел вешалку с вещами. Точняк! Есть шинели, аж две штуки. Правда, одна со знаками различия подполковника, она мне точно не подойдет, а вторая была гауптмана Флизе, он был единственным, кто снимал верхнюю одежду. Скинув свою, красную от крови шинель и быстро умывшись из рукомойника, я накинул на себя офицерскую. Плевать, что его наверняка так же многие знают в лицо, мало ли какой гауптман находился у подпола в штабе. Главное, убрать еще одного солдата, того самого, гориллоподобного возле входа, остальное ерунда.
Собрав все карты, планы и тетради, что лежали на огромном столе, окинул взглядом сейф. Видимо, полкан ставил Флизе задачу и открывал его, чтобы достать бумаги. Внутри было буквально пара папок и, блин, пять бутылок шампанского. «Клико», кстати. Собрав все документы, со скоростью пули запихивал их в чемодан, стоявший возле стола. Баул был большой, наверняка полковника. Тьфу ты, подполковника, но без разницы для меня. Уже заканчивая, лишь отвлекся на то, чтобы забрать пистолеты у самого полкана и Флизе, а также прицелы с винтовок снайперов, я услышал негромкий стук в дверь. Нож всегда был под рукой, поэтому, когда в распахнувшуюся дверь втиснулся тот громадный часовой, я лишь выпрямился.
– Э-э-э!
Хрен ли э-э? Он бы еще на русском заговорил, усмехнулся я, видя, как немец на некоторое время впал в ступор. Очнувшись, часовой попытался стащить с плеча винтовку, да только места в дверях для такого маневра не было. Я подлетел к нему так быстро, что удивился сам. Ногой вышибая оружие, точнее отбивая в сторону, ибо из таких лапищ мне его так просто не выбить, я сделал выпад с ножом. Еперный театр, у него там что, железо? Нож, до этого исправно входя по рукоять в тела врагов, погрузился в живот здоровяка лишь на треть. На винтовку и руки противника я уже не смотрел, важнее было не дать ему заорать, поэтому впечатал свой левый кулак в открытый рот часового. Что-то хрустнуло, мне стало больно, но я уже на автомате двигал рукой с ножом, раз за разом вгоняя его в живот врага. Удалось. Грохнулся тот, конечно, как шкаф, но было уже плевать. Я тряс рукой, охреневая от того, что произошло. Я пальцы сломал о его зубы, это в планы не входило. Закусив от боли губу и подхватив чемодан, перекинул винтовку за спину, не бросать же свою красотулю, и поспешил на выход. Перед дверью на улицу опомнился, вернулся в комнату и нахлобучил на голову поднятую с пола фуражку гауптмана.
– Так, а тут что? – тихо спросил я сам у себя. Мой взгляд упал на ранцы снайперов. Решив все же задержаться, я быстро осмотрел первый же попавшийся под руку. Патроны, смена белья, что-то из еды, о, а вот это то, что нужно! В маленькой холщовой сумочке лежали две гранаты, почти один в один известные мне Ф-1.
– Откуда они у немцев? – смутился я, но быстро опомнился. Думать некогда, уходить нужно. Быстро выдернул по очереди кольца из гранат и подложил их под трупы подполковника и гауптмана, нехай немчики полетают. А вот теперь точно ходу отсюда, да побыстрее.
«Все хорошо, на тебя никто не смотрит, ты просто выполняешь приказ!» – говорил я про себя, быстро оглядывая округу. Народа хватало, но на меня и правда никто не смотрел. Так, мазнули взглядом пара солдат, да и только. Стояли близко, возле коновязи, наверняка громила зашел, чтобы доложить о них. Не задерживая взгляд на ком-либо, целенаправленно двигаюсь к одной из машин, натянув на лицо маску твердости и отрешенности.
– Господин гауптман, извините, это машина господина подполковника! – негромко, но все же с вызовом заявил шоферюга, когда я взялся за ручку двери.
– Заткнись и слушай сюда! – рявкнул я. – Господин подполковник послал меня в штаб полка, приказал тебе выполнять мои приказы, ясно? Видишь, у меня документы для штаба!
– А как же приказ? Мне он ничего не говорил, куда вы? – это шофер увидел, что я уже сел в машину рядом с ним.
– Трогай, гад! – вновь повысил я голос, рука просто сильно болит, теряю терпение. Нож, упершись в шею шофера, вдохновил того на ускоренное шевеление мозгами. Мотор заурчал, с хрустом включилась передача, и машина с чуть заметным рывком начала движение. Да, пепелацы в этом времени еще те скакуны! По селу, вроде бы по свободной дороге, мы ехали километров десять в час. На мой приказ ехать быстрее водила не реагировал, в смысле почему-то не мог быстрее, постоянно причитая, что мы разобьемся или кого-нибудь задавим.
– Ты идиот? Нас пешком можно обогнать, даже специально не убиться! – закричал я, выходя из себя. Оказавшись поблизости от двора, на котором находился сарай, в котором я недавно прятался, приказал шоферу тормозить. Он не понял, пришлось пристукнуть слегка.
– Вылезай! – поблизости никого не было, поэтому я спокойно направился к сараю. Дело в том, что хотелось забрать форму, пришло вдруг в голову, а вдруг попадет за утерю. Пленник находился все там же, на сеновале. С помощью шофера спустили его на землю, немчику с виду было плоховато.
– Карл, я тебя развяжу, но ты поклянешься пока не выходить, согласен? – Ну вот почему мне не хотелось его просто убить? – Тем более что так будет хуже тебе самому.
– Д-да, – заикаясь ответил пленник.
– Вы понимаете, что вам за это будет? Вы издевались над солдатом Великой германской армии! – завопил шофер. Как же он меня бесит…
– Ага, а еще я зарезал на хрен твоего командира! – сказал я на русском, а затем повторил на немецком. Шофер аж в лице поменялся.
– Карл, ты все понял?
– Да, господин офицер!
– Все, прощай, хочешь совет? – видя, как закивал Карл, продолжил: – Поезжай домой, уходи с войны, тогда останешься в живых. Скоро вам всем придет конец, запомни это. Не завтра, но обязательно придет. Германия не выдержит войны на два фронта, умные люди, причем в вашей стране, уже осознали это.
Мы с водителем вернулись к машине и вновь тронулись. Тот, гад такой, или правда испугался, или придуривался, но к машине шел на негнущихся ногах. Не переставая причитать, шофер сводил меня с ума. Едва оставив за спиной село и посты, солдаты на которых лишь мазнули по нам взглядом, отъехали максимум на километр, как мои нервы сдали окончательно.
– Что вы делаете? – завопил тщедушный немчик-шофер, когда я толкнул его в плечо.
– Вылезай на хрен отсюда. – Пока ехали, я посмотрел внимательно, как он управлял машиной, думаю, справлюсь.
– Я сообщу, куда вы направляетесь!
Он такой тупой или реально смелый и отмороженный? Стоит, смотрит на меня и не понимает, что все, конец фильма.
– Не скажешь, – сплюнул я, нанося удар. Вот этого мне было совершенно не жаль, дурачок какой-то попался, а того бедолагу Карла пожалел. Стащив убитого в канаву возле дороги и убедившись, что он не бросается в глаза, я вернулся в машину. Двигатель продолжал тихо тарахтеть, я осмотрелся, пора и покататься. Проведя необходимые манипуляции с коробкой передач, я, дергая машину с места, начал ускоряться. Трясло изрядно, но внимание мое было сейчас отвлечено на управление.
«Вот же хмырь этот водила, ведь прекрасно едет эта машина, вон, уже километров сорок в час иду!» – пронеслась мысль.
Ехал я по дороге, вдоль которой мы ночью шли по лесу. Неправильно я, конечно, поступаю, надо было бы проверить, не остался ли кто из наших в живых, но где я их буду искать? Тем более документы из штаба гренадерского батальона жгли руки. Местность я тут знал плохо, двигался больше интуитивно. Прикинув, что проехал километров пятнадцать, да и канонада уже слышна, даже сквозь рев двигателя, я начал заезжать в лес.
От машины забрав в сторону, забрался поглубже в лес и, найдя укромное место в ельнике, забрался в него. Так, днем мне по-любому через траншеи не выйти, надо ждать темноты, а это, если верить часам, снятым с водителя, достаточно долго. Да и пальба сейчас стоит на передке, я это слышу так хорошо, как будто сам нахожусь возле линии окопов.
Вместе со своей формой я забрал и вещмешок, в котором было немного сухарей и кусочек вяленого мяса. Сожрал так быстро, что даже вкуса не ощутил. Очень болела рука, пальцы опухли и не двигались. Перелом, к гадалке не ходи, да и костяшки сбил, не окрепли еще как надо кулаки, мало тренировался. Нужно вправлять кости, но блин, страшно. Шуметь страшно. Усевшись поудобнее, это на случай, если сознание потеряю, взял в зубы ремень вещмешка и сильно сжал. Начал с мизинца, а вообще двигались только большой и указательный пальцы, сломаны были три остальных. Странно, вскользь как-то попал, вон на указательном только костяшка чуток рассечена. Потянул и, чуть глаза не вылезли, но ждать, пока вновь настроюсь, не стал и проделал с остальными то же самое. После того, как дернул средний, на некоторое время отключился. В глазах резко потемнело, и я сомлел. Но опять же судя по часам, провел в отключке буквально минут пять.
– Да какого хрена, все равно командиры заберут! – прошептал я и достал бутылку «невеселой Клико». Да-да, от жадности хапнул сразу две бутылки. Понимаю, что мне бы сейчас спирту, но что есть, то есть.
Глотки благородного напитка упали как бальзам. Да, понимаю наших аристократов, действительно, хорошая вещь. Пузырьки шибанули в нос, а в животе прокатилась волна, главное, чтоб желудок отреагировал правильно.
Чтобы зафиксировать пальцы, оторвал подол нательной рубахи и туго забинтовал руку, стараясь делать так, чтобы ей все же можно было пользоваться, хоть и ограниченно. Заодно пристроил пистолет так, чтобы быстрее выдернуть, если что, из винтовки мне пока не стрелять.
Сидеть было скучно, время тянулось просто песец как медленно. Достал и разложил перед собой бумаги из чемодана. Больше всего тут было карт местности. Жаль, не всего фронта, даже не какой-либо части, а лишь полосы в двадцать километров по фронту. Зато были указаны все подразделения, стоявшие как на передке, так и в тылу, причем на большую глубину. Пехота, артиллерия, даже кавалерия, много тут фрицев, да и австрияков хватает. Указаны как численность пехоты и артиллерийских стволов, так и боезапас ко всем орудиям, очень нужные сведения. Более того, есть данные даже по поставкам, когда будут, сколько и периодичность их подвоза. В общем, не зря руку сломал, да и парни погибли не зря.
Всякие отчеты, записки и рапорты я отложил в сторону, позже посмотрю, сейчас хотелось выяснить, где я, хотя бы примерно. Потратил минут пять, но вроде как сориентировался, да, далековато мне еще. Если все правильно посчитал, то на машине забрал лишку вправо, дорога так шла, а значит, мне надо идти севернее, а лишь затем поворачивать на восток. Около десяти километров, может чуть меньше, за ночь пройду, конечно, если рука не разболится сильнее. Пока вроде дергать стала меньше, может, и успокоится.
– Вот же суки, как устроились! – я шептал, разговаривая с умным человеком, с собой, конечно, лежа в ложбинке прямо на поле. Передо мной нейтралка, но какая-то не такая. Где мы переходили прошлой ночью, не понимаю, явно не здесь, ничего знакомого не узнаю. Да и слишком мало я после госпиталя был на фронте, чтобы изучить местность. Какие-то сгоревшие домишки, одни печки точнее стоят, когда шли сюда, их не было. Плюс местность впереди повышается, а значит, это высота. На ней могут быть наблюдатели, причем как наши, так и немцы. Вечером я слышал звуки боя где-то правее, возможно, тут и нет никого, но позади я оставил небольшое подразделение врага, обойдя по кругу. Признаков того, что за высотой ведется наблюдение, я не заметил. А вот в тылу у немцев начался пожар. Пока добирался до передовой, дважды чуть не влип. Усилили все посты, немцы носятся как наскипидаренные, наверное, по шее получили за мою выходку. Интересно, сколько пострадало при подрыве на гранатах?
Ползти дальше мешала «колючка», как-то ее придется преодолевать, а у меня кроме винтовки, ничего нет. Стоп, есть еще шинель, только нужно ее снять, а сделать это и остаться не замеченным, будет сложновато. Окопы врага, метрах в ста пятидесяти позади, вокруг темно, ночь, но сука, всегда, когда расслабишься, появится какое-нибудь дерьмо.
Ждать дальше я не стал, ибо через пару часов рассвет, а мне нужно успеть дойти. Раздевшись, вновь изготовился ползти. Сначала пропихнул все вещи под колючкой, только чемодан пришлось с помощью винтовки перекинуть на ту сторону. Затем, сложив шинель вдвое, накинул ее на проволоку и начал осторожно перелезать. Сломанная рука доставляла огромное неудобство, был бы еще гипс на ней, полбеды, а так, чуть заденешь, да даже просто напряжешь пальцы – и искры из глаз. Хорошо хоть банки еще не научились подвешивать на колючку, или просто тут их не было, но все прошло тихо. Только штаниной все же зацепился и чуток порвал, да шинель замучился с колючек отцеплять, а так все получилось. Впереди пустая полоска земли, за ней уже наша колючка, ну, это я так думаю, а затем уже и высота. Сколько ни вглядывался, никого и ничего на ней не обнаружил.
Как я смог все это провернуть и вернуться назад? Наверное, ответ в моей прежней подготовке, знаниях и опыте, а может, в простом везении и помощи свыше. Я долго служил, оставался в живых в очень серьезных передрягах, порой было очень страшно. Но я жил, выживал, познавал себя и мир. Обычно в книгах упоминаются сверхвозможности людей, полученные ими во время каких-то катаклизмов или испытаний. У меня ничего такого нет, никаким гипнозом я не обладаю, не умею усыплять людей прикосновением к нужным точкам, хотя некоторые точки и знаю. Все, что я умею, это тихо и незаметно передвигаться, даже по городу, поверьте, это возможно. Умею хорошо стрелять, правда, немного надо приобрести опыта для этого тела, тогда будет все еще лучше. Глазомер отличный, руки, как продолжение винтовки, что еще надо? Знания языков? Получал их всю свою тридцатилетнюю жизнь. На самом деле выучить сложно только один язык, например, французский. Затем все идет как по маслу. Для русского человека в языках всегда была только одна проблема. Если торопиться, то начинаешь перескакивать с одного на другой. Но это проблема решается в голове. Просто, находясь в определенной среде, нужно стараться переключать восприятие и начинать думать именно на том языке, на каком говорят окружающие. А этому нужно много учиться и работать со своей головой. Тяжело дается язык тому, кто строит фразы в голове на русском, а затем их переводит, так нельзя. Такая форма общения подойдет для туриста, но не для разведчика. Нас учили думать так, как думает потенциальный противник. Работа с психологами была неотъемлемой частью подготовки. Это, кстати, отличные ребята, кто бы что ни думал. Больше всего нравится в них то, что они могут объяснить буквально все, простыми словами и так, что поймешь сто процентов. Более того, ты начинаешь думать подругому, и это помогает в твоем деле. Помню, многие у нас в армии очень не любили встречи с мозгоправами, а мне даже нравилось, посидишь, поговоришь. Ясно, что приходилось следить за речью, а то непременно к чему-нибудь прицепятся, но их труд также нужен в армии, как и на гражданке.
Да, я выполз из той задницы, в которую угодил в первом же рейде с группой так называемых партизан. Вышел с приварком. Когда я ввалился посреди ночи в окоп с нашими солдатами, был тут же обласкан ими до глубины души. Ухо болело неделю, губа, разбитая о чей-то кулак, чуть дольше. Ну, а те, кто меня встретил, болели чуток дольше, переломы, знаете ли, долго заживают. Махал руками и ногами я так, как будто в последний раз. Чуть до оружия не дошло, слава богу, командиры вовремя подоспели.
Когда во всем разобрались, меня мгновенно переправили в штаб. Да не полка, а сразу дивизии. Принимал меня лично Антон Иванович. Вот кто бы сказал мне там, что повстречаюсь с будущим белым генералом… Дядька серьезный, понравился мне сразу. Было в нем что-то такое, что выделяло его из когорты штабных офицеров. Может, это его происхождение сказывается? Предки-то у него далеко не дворянами были. Лицо спокойное, чуть полноватое, как, впрочем, и тело. Но эта полнота только добавляла ему очков, он как бы солиднее выглядел от этого. Говорил спокойно, без заносчивости и торопливости, характерной нынешним офицерам, которые часто выслушивают доклад, а сами зевают. Деникин вывалился из моего представления о высших чинах в армии. Хотя, быть может, все дело в добытых мной трофеях.
Гуляя по парку, наслаждался видами конца золотой осени девятьсот пятнадцатого года. Одернув мундир, на котором сверкали два креста, я машинально улыбался в душе. Да, награды были щедрыми. Отправив меня на излечение, слава богу, что в этот раз были только ушибы и сломанные пальцы, дали месяц отпуска. Даже чуть стыдно было, когда отпуск обозвали – по ранению. Предлагали съездить домой, отказался, настаивать не стали. Антон Иванович представил меня к повышению в чине, если выгорит, стану младшим унтером, уже что-то. Непривычно как-то в рядовых ходить, хоть и ефрейтор сейчас, не рядовой, но один черт. Если не отправят в партизаны, то скорее всего, буду командовать отделением стрелков-снайперов. Я наглядно доказал их важность на поле боя. Нет, не стрельбой. В документах фрицев были прошения на имя аж самого Гинденбурга. Просил подполковник Малковски именно снайперов, ибо они наносят существенный урон противнику, уничтожая русских офицеров и тем самым дезорганизуя наши войска. Когда документы были изучены, штабные признали, есть такой факт на поле боя. В первую очередь, это подтверждалось большими потерями в офицерском корпусе. Офицеров явно стало не хватать, убыль огромна. Сообразив, наконец, что протестами к врагу они ничего не добьются, наши чиновники и армейцы согласились, что такой вид пехотинца, как стрелок-снайпер, необходим.
Меня вызывали на совещание, Марков донес до Деникина мои мысли по созданию отряда снайперов. Я поправил полковника, что нужен не один отряд, а чем больше, тем лучше. В каждой роте должно быть отделение стрелков-снайперов, тогда эффективность как в наступлении, так и обороне увеличится на порядок. Делал зарисовки, объясняя свои мысли. Слушали меня внимательно, даже не перебивали. Понравилось. Ни разу ни один из офицеров не назвал «сукиным сыном», как это любили показывать в советском кино. Дескать, это так «ласково» офицеры благодарили солдат за хорошую службу.
Из того отряда, в составе которого я уходил на задание, не вернулся никто. Зато и наши через пару дней накрыли группу немецких разведчиков. Это я посоветовал лучше охранять штабы и усилить передовые и тыловые дозоры. Разведчики ведь не только через передок ползают, могут и с тыла зайти, тем более что войска у нас не сплошной цепью стоят. Жалко было парней, хоть и не знал я никого из них достаточно хорошо, но все же. Даже легкий укор себе сделал за то, что сам предложил устроить дозор на том месте, где парней и обнаружили. Как бы прошло, если бы так не поступили? А черт его знает, может, и вовсе бы сразу всех положили, поди теперь угадай.
Время шло, нашей «железной дивизией» было проведено отличное наступление, окончившееся захватом города Луцка, да только все было зря. Приказ оставить позиции и вернуться на прежние просто взбесил штаб и офицеров. Хоть и понимали они, что все равно не удержали бы город, но возмущались знатно.
– Вернулся? Как рука? – встретили меня в штабе полка.
Марков красовался новыми погонами генерал-майора и новеньким орденом на груди. Я тоже получил обещанное. Мои плечи отныне украшали унтер-офицерские погоны. Ужасно льстило такое отношение командира полка, тем более в этом времени, когда вроде как считалось, что солдат и за людей не держат. Читал помню, что у англов, по крайней мере у них, вообще существовал такой термин, как «допустимый размен». Дескать, нас, то есть солдат Антанты, все равно больше, чем германцев, значит, один черт задавим, а пока пусть умирают русские. Уж насколько правда, не знаю, но судя потому, как в Европе ведут войну, похоже на правду весьма изрядно.
– Да в порядке, ваше превосходительство, готов выслушать приказ! – бодро отрапортовал я.
– Тогда так, – чуть задумавшись, ответил комполка. – Мы тут долго размышляли, я отправлял в ставку твои предложения по использованию метких стрелков. К сожалению, у нас пока не налажено производство своих прицелов и качественных винтовок, ведь там нужна лучшая обработка и сборка, так?
– Так точно.
– Вот я и говорю, – продолжал генерал. – Союзники обещали поделиться с нами своей продукцией, а также предоставить наставления, для ускоренного обучения методам ведения такой войны. Первую партию английских винтовок мы получили буквально на днях, осмотришь их?
– Как прикажете, ваше превосходительство.
– Опыта и вправду у союзников больше, так что нам нужно быстрее вводить эти нововведения и использовать их. Как, возьмешься за организацию и командование первым отделением стрелков-снайперов в нашем тринадцатом полку?
– С удовольствием, ваше превосходительство. А опыт дело наживное, осилим.
– Ну и хорошо. А мы посмотрим, что ты сможешь нам показать на выходе. Даю неделю, справишься? Скрывать не стану, действий пока никаких не предвидится, армия пополняется, но именно в обороне снайперы признаны весьма нужным звеном. Да ты и сам об этом мне говорил. Так что неделя, чтобы обтереться и наметить работу, затем посмотрим, ясно?
– Постараюсь, ваше превосходительство, – ответил я, не понимая пока вообще, что нужно делать. Общий смысл ясен, собирай отряд и положи тут кучу фрицев, но с чего начать и как это будет выглядеть, пока не понимаю. Тактику из будущего им, что ли, внедрить? Так я все больше со спецкомандами работал, а это несколько другой уклон, но в принципе, справлюсь. Правда, оснащение будущего чем заменить здесь и сейчас?
– Свободен пока, если будет, что доложить, сразу в штаб.
– Так точно, разрешите идти?
– Иди, Воронцов, иди. Мой адъютант даст тебе все бумаги и покажет, к кому обращаться при надобности.
Началась моя новая служба. Для начала съездил на склады и осмотрел партию новых винтовок. Конечно, для меня, как для ценителя немецкого оружия, английские винтовки были непривычны, и чего от них ждать, я не знал. Однако как-то же бритты с ними воюют? Значит, и мы будем.
Оценил винтовки, постреляв из одной. Вроде ничего так, непривычно, но вполне удобно. Достал прицел, каждый был упакован в отдельный ящичек, набитый ватой. Без посторонней помощи установил оптику и закрепил. Вроде хорошо, люфтов нет, сидит плотно. Поглядел, да, цейсовская посветлее, но и эта хороша для этого времени. Вернулся на стрельбище и начал пристрелку. Патронов, естественно валовых, прислали много, несколько ящиков, так что никто не ограничивал, да и некому было. Я тут совсем один, чуть позже прислали рядового, уже по моей просьбе. Надоело самому бегать к мишеням. С ним вообще анекдот. Мужичок, лет сорока, когда услышал, что нужно будет приносить мне мишень, то есть находиться на линии огня, охренел и начал причитать.
– Да не боись, боец, – утешал я его, – никто в тебя стрелять не станет, ты ж не немец. Нужно отрыть небольшую ямку, в ней и будешь хорониться. Как закончу стрельбу, крикну тебе, только тогда и вылезай. Берешь мишень и несешь мне. Все просто, понял?
– Да, вашбродь, – неуверенно ответил возрастной фронтовик.
Вот так и стреляли. Рядовой, опасаясь получить от меня пулю, выкопал чуть не траншею, в которой мог принять позу для стрельбы стоя, причем с лошади. Я его не ругал за это, ибо мне это никак не мешало, а раз ему так спокойнее, то дело его.
Два дня из положенных семи занимался пристрелкой. А что делать, если отбор кандидатов затянулся. Так уж тут все устроено, что приказ на отбор метких стрелков разослали по всему полку и ждали, когда командиры подразделений выберут таковых стрелков. Через два дня мне это надоело, в смысле ждать, поперся в штаб полка. Начштаба выслушал меня, но развел руками, объясняя, что никак повлиять на это не может. Но обещал все же поторопить ротных и взводных. Видимо, все же что-то сошлось на небе, так как на третий день на стрельбище начали прибывать люди. Как и просил, набирали всех, не только молодых, но и мужичков в возрасте. А что, многие имеют такой опыт, что дадут фору любому новику. Исключение одно – казаки. Это были храбрые и умные воины, но абсолютно не терпящие над собой командиров. Имею в виду командиров не из казаков. Зачем нам эти дрязги? Да и еще казаки воюют за то, что видят. За свободу, за трофеи. Тут у нас с этим будет нежирно. Так же пришлось поспорить насчет вооружения. Я приверженец короткоствола. То есть считаю, что пистолет или револьвер должен быть у каждого бойца снайпера. А если честно, я бы и простым пехотинцам раздал, все лучше будет. Личное оружие сейчас какое? Винтовка со штыком. Куда с ней в окопе или в доме каком-нибудь? Я свой первый бой здесь помню, как меня трупами завалило и еле откопали именно из-за винтовки, которой я зацепился за тела, а мог еще и ноги переломать. При штурме окопов врага так же важно иметь возможность быстро уничтожить противника. Кто тебе даст время перезаряжать винтовку, да еще и махать ей? А пистолет выхватил и стреляй. Вот и спорили с Марковым, могу гордиться, переубедил. Были, правда, еще кинжалы и сабли, но почему-то не у всех, пока не разобрался в этом, но как мне думается, оснащают здесь так, как могут. Иного понимания нет, ибо различия видны, но никто не объясняет, почему эти самые различия вообще есть.
– Я из такой фузеи не стрелял, – на мою просьбу показать, что умеешь, ответил один из солдат.
Прибыло ко мне всего шесть человек, но и то хлеб, хотя я просил минимум в два раза больше. Четверо были пацанами примерно моего возраста, один лет под тридцать, а последний, ха, думал, вообще старик. Мужику сорок пять, это я выяснил при знакомстве, у него уже вторая война и опыта не занимать. Вот ему и предложил воспользоваться винтовкой.
– Да тут все точно так же, как и на «мосинке», просто привыкнуть нужно. Пробуй!
Первые стрельбы производили без прицелов, нужно же посмотреть, кто на что способен. Хороший стрелок, понимает оружие выстрелов через двадцать, это примерно, конечно, кто-то может и с трех понять. Еще после пары сотен начинает стрелять уверенно. Так вот, одного молодого отсеял сразу, как его выбрали-то? Сразу смутила его нерешительность и нерасторопность. Ведь служивому человеку всегда сразу видно, знаком ли человек с оружием или нет. Этот настолько неумело держал в руках хоть и неизвестную ему ранее, но все же простую винтовку, что я даже морщиться начал. А уж как стрелять стал…
– Парень, может, ты и хорошо стрелял в своем подразделении, но почему ты боишься винтовку? – спросил не просто так. Он стреляет с закрытыми глазами. Перезаряжает оружие и роняет его, патроны постоянно падают из рук, только успевай кричать, чтобы собирал.
– Я боюсь… – похоже, честно признался парень.
– Чтобы не бояться своего оружия, его нужно любить. Ты же видел, остальные, приняв винтовку, сразу сделали разборку и осмотрели детали, каждую для порядка почистив. Оружие, как и женщина, любит ласку и смазку!
Ржач стоял такой, что я вначале даже не понял, на что смеются. Лишь через минуту до меня дошло, что так здесь не говорят, слишком похабно, по нынешним меркам. Но народу шутка зашла, не раз позже буду ее слышать.
Ломать людей я не собирался, поэтому отправил парня назад, в полк. С остальными, думаю, будем работать. Пока ни о какой тактике речи не было. Мне дали время только на то, чтобы я собрал людей, научил их стрелять из неизвестного им пока оружия, ну и был готов сесть в траншею. А вы как думали, меня отпустят на вольные хлеба, свободным охотником? Фиг там, командование придерживалось английской тактики, дескать, она отработана и зачем что-то менять, если оно работает. Свое несогласие высказал обтекаемо, заявив, что таким образом снайперы используются не совсем по назначению, я вижу наши действия несколько шире. Плюс то, что во время артобстрела их могут накрыть, а снайпер это уже не простой пехотинец, все же его обучать нужно и просто так транжирить хоть и «липовых» пока, но все же хороших стрелков? Пока приказали ничего не менять. Инициатива, думаю, будет наказуема, поэтому торопиться не стану. Делают из нас так называемых «Марксманов», вот и будем со всеми вместе в окопах сидеть, только стрелять точнее.
– Вашбродь, а зачем нам эти халаты? – солдаты с удивлением восприняли идею нарядиться в белые маскхалаты. Нам их поставляли централизованно, ничего колхозить не пришлось.
– Вы разве не видите, что вокруг снег? – спокойно спросил я. Вообще, за время, что я провожу в тесном общении с бойцами, учил их многому, но и сам учился. Господи, сколько элементарных, казалось бы, вещей не знают местные люди! А сколько не знаю я, об их жизненном укладе, порядках и привычках? Оказалось, я вообще ничего не знал. Вот и удивляли друг друга, порой переходя на крик.
В ноябре мы доложились о том, что готовы. Да-да, после той недели, что дал мне комполка для набора людей, нам утвердили порядок занятий, освободив теперь уже моих подчиненных от прежних обязанностей. Вот тут я развернулся. Сутками напролет, я заставлял людей ползать по грязи, причем делать это как можно незаметнее. Специально просили людей из различных подразделений, для чистоты эксперимента, чтобы пытались нас разглядеть при выходе на позицию и уходе с нее. Тяжело было мужикам, но я «пахал» вместе с ними, поэтому ворчали не так чтобы очень. Зато уже через две недели начало что-то получаться. С маскировкой пока туго. Дело осложнялось еще и тем, что местность перед нашим полком была разная. Где-то был лесок, а где-то и возвышенности, что здорово усложняло обзор и наблюдение. Зато начала развиваться здоровая инициатива. Кто-то предлагал занять позицию на дереве, ну, а что, ведь с него реально видно лучше, только использовать такого верхолаза лучше как простого наблюдателя, а то быстро заметят и снимут. Кто-то указывал на пригорок, с которого будет легче вести огонь во фланг, если начнется наступление. А атаки противника нет-нет да и происходили. Отбиваться в траншеях легче, конечно, чем самим идти вперед, но немцы ведь не просто идут на наши позиции, теряя своих солдат. Регулярно вся ширина обороны нашего полка подвергается серьезному артиллерийскому обстрелу. Тяжело, очень тяжело в таких условиях. Ведь все позиции давно пристреляны, немцы знают каждый метр нашей обороны, вот и прячутся солдаты в окопах так, чтобы и не пострадать при обстреле, и одновременно быстро занять позиции при его окончании.
– Сегодня будем работать чуть подругому, – сообщил я вечером, когда мы вернулись с позиций. – Вызывали в штаб, их сегодня очень точно накрыли, а ведь штаб недавно сменил место. Значит?.. – я предлагал людям думать и высказывать соображения.
– Разведчики?
– Наблюдатели, – поправляю я. – Где-то сидят наблюдатели, причем со связью. Я два дня наблюдаю за полем боя, вижу, как немец реагирует на обстановку. Тем более сейчас снег лежит и видимость прекрасная. Как только у нас начинается смена позиций или вообще какое-то движение, мгновенно, в течение нескольких минут начинается обстрел. Так что, ребятки, задача такова…
Предложил я вот что. В течение длинной, темной, да еще и с метелью, ноябрьской ночи провести крайне осторожную разведку. Инициатива была полностью моя, ну надоели мне эти обстрелы. Вообще хотелось сходить в рейд и расхреначить этих немецких пушкарей. А что, в шесть стволов, да в условиях приемлемой видимости мы могли нормально так потрепать врага, но в штабе отказали. Я не был каким-то важным чином, чтобы упираться, молчаливо козырял и отбывал восвояси.
Выползли со стороны леса, там до наших окопов метров сто, но все пространство затянуто в «колючку». С немецкой стороны еще и мины есть. Ползли издалека, сразу на пузе, чтобы исключить даже случайное обнаружение нас противником. По снегу, кое-где испачканному рыхлой черной землей после разрыва снарядов, это было сложно. Маскхалаты помогали, но нужно еще и двигаться соответствующе, медленно то есть. С собой у каждого был только нож, так как ни шуметь, ни тем более стрелять издалека тут не придется. Мы буквально будем ползать, обшаривая каждый клочок земли в попытках найти наблюдателей врага. Спросите, где снайперы, а где разведка? Никакой разницы. Хороший снайпер сам разведчик. Но дело еще и в том, что для нашей работы любые лишние люди – помеха, а наблюдатели врага тем более.
Потратив полночи, я начал задумываться. Ничего из задуманного не выходило, черт их задери, никого вокруг. Неужели я ошибся и никого тут нет? А как же обстрелы? Я в такие совпадения не верил, отучили давно. Стоп, а зачем немцам тут сидеть постоянно? Это ж очень сложно, людей нужно кормить, они устают и мерзнут, да и вообще, у них более выгодные позиции для подхода к нейтралке, а могли и ход прокопать.
– Так, ребятки, меняем план. Скорее всего, они приходят сюда под утро, каждый день и вечером затемно сваливают, как максимум оставляют одного часового, и то вряд ли. Выход такой…
Мои парни, как и я сам, занимают позиции прямо сейчас, а одного солдата отправляю за винтовками. Теперь у нас будет инициатива и «бесплатный» первый выстрел. Ждем немцев, у меня сейчас по одному стрелку на каждые пятьдесят метров, таким образом мы охватили почти триста метров фронта, уже немало. Все находятся в укрытиях и лежат, как мыши под веником. Видя атаку, игнорируем ее, продолжая наблюдать. Лишь при угрозе противника подойти к проволочным заграждениям открываем огонь. Хорошо бы еще и трофейную связь захватить, я бы там дал тогда
День начался привычно. Около девяти у немчуры началась небольшая суета, видно было, как пехота занимает окопы. Конечно, они там и ночью были, но половина спала, и это как минимум. Так, вроде как офицеры появляются, бинокли бликуют, это они еще тут не привыкли, что снайперы охотятся за каждым бликом стекла или огоньком. И да, курят немцы много, и для меня с моей командой это просто подарок.
Выбрал я себе место, на мой взгляд, самое перспективное. Не совсем по центру, но близко. Напротив, далековато, конечно, немецкий блиндаж. Конечно, он укрыт, да только мы сейчас ближе, чем думают враги. Ведь чтобы увидеть немецкие позиции, солдатам во время боя нужно подойти вплотную к заграждениям, а кто им даст?
– Оп-па-па, это чего у меня Старый замутил? – вслух прошептал я и начал пристально разглядывать действо, происходящее сейчас левее меня.
Старый – это наш самый возрастной стрелок в отряде. Не долго думали, как прозвать. Вообще, с позывными вышел косяк с моей стороны. Когда я предложил короткие имена для быстрого общения и доклада, меня не поняли. Пояснил. Услышал в ответ, что мужики у меня не собаки, на клички откликаться. Предложили звать по именам. А как? У нас на шесть человек два Ивана, два Алексея, Петр да я, Коля. И как мне с ними общаться по именам? Разрулил. Объяснил просто, что в специальных войсках короткое имя, то есть позывной, еще заслужить нужно. Ну и главное, обещал, что так общаться будем только между собой. Себя я в первую очередь запретил звать благородием, ведь таковым не являлся. Просто тут так принято, солдаты, чтобы лишний раз не вызвать гнев какого-нибудь отмороженного командира, всех зовут благородиями, даже унтеров. Так вот Старый, Иван Копейкин, сорока четырех лет от роду, сейчас выполз из своего укрытия и ползет прямо к немецким заграждениям. Этот старикан у меня вообще кладезь жизненного опыта. Много в чем просветил меня, как о войне, так и о жизни. Рисковать им я не хотел, но тот сам в первых рядах рвался в бой каждый раз.
– Твою мать, чего он там придумал? – уже громче начал возмущаться я. Ведь сто раз оговаривали действия. Лишнее движение на позиции – и здравствуй, могила. Мы не для того сюда ползли несколько часов, чтобы вот так сдохнуть. Заметь его сейчас немцы, сразу ударят по переднему краю и нейтралке. А против снарядов у нас укрытий нет. А главное, будут знать о наших шевелениях, хрен больше проберешься, ждать будут.
Местность там, впереди слева, немного понижается, поэтому мне не было видно, к чему он там ползет и что задумал. Начав беспокоиться, вдруг вижу, как в мою сторону ползет еще один чудак на букву М. Этот ползет, как учил, медленно, осторожно, практически прилипая к земле. Левее меня находились трое, этот, как мне кажется, Лешка-Метла, Метелкин то есть. Парень он ловкий и шустрый, ростом с меня, а телом даже и пошире будет. Находился он ко мне ближе всех, видимо, Старый его и послал ко мне. Иначе на фига все ломать в первом же выходе?
– Какого… – начал я, но тут же осекся.
Молодой соскользнул ко мне в ямку и, вытерев рукавом лицо, начал говорить.
– Там это, командир, немцы выползли. Старый просил передать, что сам справится, но тебя велел предупредить.
– Какие немцы? – не понял я.
– Так эти самые, глазастые. Ползут себе, через свою колючку прошли, как будто ее и нет, и, значится, к нам. Мы-то думали, они как пластуны, к нам за «языком», а они вдруг раз, и пропали.
– Куда пропали? – начал терять терпение я.
– Так у них там тоже окопчик есть. Мне Старый жестами показал. – (Да, мы взяли себе в оборот несколько самых простых жестов, чтобы общаться на поле боя.) – Я к тебе. Хорошо суки устроились, там деревья сгоревшие навалены, вот там и сидят. Ящик с собой тащили, немаленький.
– Тьфу ты, выбрал себе место, – выругался я. Если бы лег чуть левее, сам бы все видел, а тут гадай теперь, справится Старый или нет. Ведь понятно, что этот старый рубака полез к ним и сейчас, возможно, рубится там сразу с двоими, и ведь не помочь никак.
– Так чего делать-то, командир? – Я предлагал звать по фамилии, Вороном то есть, но эти гаврики один черт зовут командиром.
– А чего тут сделаешь? Посылать к ним кого-то еще нет смысла. Или заметят с позиций, или… В общем так, если Старый не справится, то нам сейчас прилетит, ладно если его просто положат, а то возьмут в плен и… – Что и, я уточнять не стал. А вот если бог даст и Иван скрутит там двух гансиков, будет очень хорошо. – Дуй к себе, только так же, как ко мне полз, ясно?
– Ясно.
Парнишка устремился назад со скоростью рака. Аккуратно вползая и выползая из воронок, он то и дело пропадал из виду, но дополз тихо, я видел. Эх, как же хреново без раций…
«Так ведь это он мне чего-то семафорит!» – увидел я через несколько минут.
Парнишка сообщал, что все в порядке, значит, Старому удалось. Хотел попросить принести немецкий ящик, наверняка там рация или телефон, но передумал. Был бы пленный, другое дело, а так сразу раскусят, так что без самодеятельности. Рано пока таким заниматься, немец не дурак, да и я еще тот связист, это не «Северок».
Около десяти тридцати начался обстрел. Видимо, не дождавшись указаний от наблюдателей, фрицы открыли огонь по площадям. Лупили долго, час точно. Рядом со мной упали сразу два снаряда. Один левее и дальше за спину, а второй ближе к немецким позициям. У парней тоже земля на дыбы вставала, не знаю, живые ли хоть… Если честно, я уж и себя почти похоронил, все-таки снаряды – это не семечки.
Не успел отгреметь последний разрыв снаряда, как немцы начали выдвигаться от своих траншей к колючке. Минута, и в ограждении уже проделано отверстие, точнее снята какая-то его часть, а солдаты противника вовсю растекаются по нейтралке.
– Это чего же вы в атаку пошли? А хи-хи не хо-хо? – усмехнулся я.
Солдат было много, минимум рота идет, позади виднеются пулеметчики, с трудом тянущие свой MG.
Кто выстрелил первым, я узнаю позже, а пока началась наконец-то та работа, которой я с таким нетерпением дожидался. Это, кстати, весьма нехарактерно для работы снайпера, нетерпение то есть. Что ж, пора и мне начинать. Приоритеты парням давно установлены. Сначала пулеметчики, затем рядовой состав. Увидят кого, кто близко подошел, работают сами. Я же буду следить за офицерами. В бой сейчас без офицера не идут. Обнаружил последних я почти возле их же колючки. Почти не скрываясь, лишь встав на одно колено, отдавали приказы аж семеро таких. Скорее всего, комроты, возможно, его зам и командиры взводов. Друг от друга их отделяло всего несколько десятков метров, идеальный случай. Патроны готовы, расстояние плевое, эх, давно не брал я саблю в руки…
Пятью выстрелами я положил четверых. Одного не снял, так как опоздал. Пока целился, кто-то из моих снял того немца, что был в моем секторе. Нарушают, засранцы, но одобряю. Правильно говорил один из наших писателей, Михал Михалыч Зощенко. Действовать нужно по правилам, но ум не отключать. Верно.
Вообще, с окопов, что находились у нас за спиной, давно срисовали немецкую атаку и начали стрелять. Под эту общую какофонию сотен выстрелов одну, да даже целых шесть винтовок, никогда не вычленят. Нас могут обнаружить только визуально, вспышки-то никто не отменял. Но для этого немцам нужно было посадить специальных солдат-наблюдателей, вряд ли они это сделали.
Немцы умирали. Немцы умирали прямо передо мной, густо удобряя землю своей кровушкой, а мы все стреляли и стреляли. Считать я не стал, точнее, сбился нафиг. От четырех десятков патронов, кои брал с собой и я, и каждый мой снайпер, не осталось почти ничего. Мазать я, конечно, мазал, но если хотя бы половина пуль легла в цель… Да еще и из шести винтовок… Думаю, раз стрелки, как и я сам, не останавливались, значит, цели были. Сколько там немцев шло в атаку, не известно пока, но то, что как минимум роты у немцев не стало, факт. Это ж даже не тир, а истребление какое-то, промахивался я только при внезапных падениях врагов, а так цели просто детские. Тут и не только мы, вполне возможно, кто-то из окопов так же попадал, но редко. Тут и дальность, и видимость вообще, мы-то вон, рядом совсем. Причем я еще и не дал шанса раненым, пока шла пальба, утихомирил и тех, кто шевелился.
Не знаю, как мои парни, а я не испытывал угрызений совести. Врач сказал в морг, значит, в морг, нечего тут лечить.
Окончив стрельбу, достал планшет и быстро зарисовал схему вражеских позиций, тех, которые видел, конечно. Проставив примерные расстояния, убрал бумагу и карандаш обратно. Да, где там в будущем такой объем для снайпера найдешь? А тут он вот, перед нами. Как и результат. По наступающему во весь рост противнику даже один снайпер – сила, а тут… Как и говорил, это тир, вот что это такое. Угрызения совести? Вы о чем? Они далеко не первые, да и не последние. В такой ситуации, как эта, волнует только одно, перезарядка. Противник близко, едва не бежит в твою сторону, а ты патроны пихаешь в свою «плетку». В этом плане СВД была бы более предпочтительна, там и патронов в магазине больше, да и менять его куда как быстрее.
Каково же было мое удивление, когда, дождавшись сумерек и начав отход, увидел Старого и связанного немца. Даже застыл от удивления. Мало того что повязал, так еще и сохранил пленного. Старый вояка еще нам всем фору даст.
– Ну ты и выдал! – только и смог, что развести руками я, когда все собрались в безопасном месте.
– Ой, командир, не мельтеши, – попростому буркнул Старый. Наверное, с точки зрения здешних командиров, это слишком фамильярно, но такова ситуация. Ничего подобного в расположении, вне боя, никто из ребят себе не позволял. Обращаются исключительно на вы. – Приползли они, значит, аппарат свой крутят, этот вот, с биноклем пристроился под деревом, и ни черта не видят и не слышат. Я кружным зашел, боялся только, чтобы не увидели из окопов. Первым попался тот, с аппаратом, положил я его, рисковать не хотелось. А уж этот, как услышал возню… В общем, штаны у него мокрые.
Все рассмеялись. Мы победили в первом же бою. Да еще как! Если от командира полка был выставлен наблюдатель, то нас просто обязаны ждать плюшки. Сколько там немцев убили солдаты из окопов, находясь чуть не в полукилометре? Да если хоть десяток зацепили – и то хлеб. А вот мои парни и я с ними дали джазу. Интересно, немчура поняла вообще, что сейчас было? Да, первенство в применении снайперов принадлежит не нам, а вот так? Массовый отстрел несколькими стрелками наступающего врага? Ха! Либо немцы быстро нас раскусят (могут, сопоставив расстояние и точность огня), либо решат, что нас тут так много, и что лучше атаки здесь больше не проводить, чревато. Риск и для нас, конечно, существовал. Нажми немцы чуть сильнее, вернее чуть большим числом, либо активизировав всю артиллерию, нам вряд ли удалось бы остаться целыми. Но противник решил лишь огрызнуться напоследок, ударив пушками по нашим траншеям. Мы в это время были в пути, снаряды вновь нас миновали. В следующий раз так близко не пойдем, повторяться не стоит. Это сейчас нам повезло убрать наблюдателей, а враг не удосужился выслать новых, начав атаку, вот и нарвался. В следующий раз наблюдателей может быть больше, и мы не сможем нейтрализовать их всех. Да и прикрытие враг своим наблюдателям не обеспечил. Если бы наш огонь был замечен, артиллерия просто смешала бы нас с землей. И в то же время именно близкое расстояние до атакующих солдат противника, возможно, и сыграло нам на руку. Умирающие немцы тупо закрывали вспышки от наших выстрелов собой от своих наблюдательных постов, повторюсь, слишком близко мы были.
– Ваше превосходительство, разрешите доложить? – козырнул я и вытянулся. Доклад непосредственно командиру полка вещь серьезная.
– Докладывай, Воронцов, докладывай! – подзадоривал меня Марков.
– На участке фронта, где предположительно работали вражеские наблюдатели, противник, после артподготовки, предпринял атаку. Численность пехоты атакующих – до роты. Снайперским огнем отделения стрелков уничтожено две трети атакующих. Так же одним из стрелков захвачен наблюдатель и телефонный аппарат. Потерь нет, раненых нет. В строю шесть бойцов. Если позволите – вот раппорт, – с этими словами я подал бумаги командиру полка. Там было описание боя, представления к наградам, а также описание и чертеж немецких позиций.
– Вот это загнул ваш унтер, ваше превосходительство, – вдруг рассмеялся незнакомый мне офицер. Вроде капитан.
– В чем именно загнул? – без эмоций произнес генерал.
– Роту они вшестером положили, ха, смех, да и только. Сидели там, в ямы спрятавшись, а докладывают…
– Извините, ваше благородие, вы понимаете, что говорите? – вскипел мгновенно я.
– Чего? – Этот хрен нам кровушки еще попьет.
– Тихо! – прервал нашу размолвку генерал. – Капитан Катков, у меня нет оснований не доверять унтер-офицеру Воронцову, но все же, Николай, откуда такая уверенность, что именно вы и ваши люди положили роту солдат противника? А как же солдаты, стрелявшие со своих позиций?
– А вы, ваше превосходительство, постройте ту роту, что участвовала в отражении атаки, да прикажите выстрелить на полверсты, а мы посмотрим, сколько из них и куда попадут, – просто съязвил я. – Можете даже его благородие господина капитана попросить, вдруг он им поможет.
– Вы хотите сказать, что наши солдаты не умеют стрелять? – жестко, но без вызова в голосе произнес генерал.
– Нет, конечно. Но уметь стрелять не значит попадать, по крайней мере, каждым выстрелом. Я говорю, что мои стрелки были в двухстах метрах от врага, а в некоторые моменты и ближе, как вы думаете, кто лучше будет стрелять, они или пехотинцы? Не забудьте о расстоянии. В окопе пехота дает результат только вблизи, в этом вся суть. Я же вам объяснял, что даже один снайпер, в подходящих условиях, способен очень на многое, а нас, как видите – шестеро.
– Ты еще скажи, что сам десяток солдат убил! – опять вставил свои дурные «пять копеек» неизвестный мне капитан Катков.
– Думаю, – даже чуть задумался я, – даже поболее. – Видя, как капитан вновь собирается что-то ляпнуть, я продолжил: – У меня от боезапаса из сорока патронов осталось четыре штуки. Промахиваюсь я крайне редко, тем более с такого расстояния. Если просто предположить, что я промазал половиной… Нет, извините, мне такое не представить. – Про себя я дико ржал, видя вытянувшееся от моей наглости лицо капитана, но держал на лице маску хладнокровия.
– Нахал, – протяжно произнес капитан.
– А я предлагаю вам пари, – вдруг влез в разговор начштаба полка. – Унтер-офицер покажет всем нам, как он стреляет, а после мы сделаем выводы. Как, согласны?
– Сделайте милость, унтер-офицер, – хитро посмотрел на меня комполка.
– Да не вопрос, легко! Только как-то странно это, война идет, люди выполняют задание, а им не верят.
– Ну, ты сам посуди, унтер. Приходит боец и говорит, что он роту солдат противника уничтожил, ты бы сам поверил? – вновь капитан.
– Если бы знал, как стреляет унтер-офицер и его солдаты? Да.
На стрельбище прибыли с рассветом. После боя, даже несмотря на такие споры с командованием, способные вывести из равновесия любого человека, все спали как убитые. Последние мысли перед тем, как отключиться: «Интересно, удастся заткнуть этих “драконов” или нет? За ребят-то я не боялся, отстреляемся как надо, а вот признают ли результат?»
– Так, ребятки, только без суеты, идет? – Все кивнули. – Нам вообще насрать на их доверие, дело свое мы знаем, так что просто заткните им рты и все.
– Да все будет, как надо, командир! – Старый редко меня так зовет.
Служащие стрельбища приготовили нам мишени, мы об этом не знали. Мишени в половину роста человека. То есть палка, а на ней каска и китель, нарисованный на куске какой-то фанеры.
– Ну, как вам? – спросил меня один из офицеров штаба, когда я прибыл доложить.
– Честно? – Мне кивнули. – Смешно.
– Как это понимать? – Недовольство нарастало.
– Разрешите изменить мишени?
– А чем эти не нравятся?
– А где вы видели противника, стоящего во весь рост и ожидающего, что его убьют? – Видя, что вчерашний скандал грозит вылиться во что-то большее, я поспешил продолжить: – Предлагаю так. Сначала мы покажем, что могут подготовленные стрелки, если враг находится в окопах. Затем… А затем, господа, мы вам сделаем сюрприз. Думаю, его сложность вы оцените.
Я вернулся к своим бойцам и приказал:
– Шесты в локоть, поставить на максимальную дистанцию с разным возвышением, кочек тут хватает. Исполнять!
Бойцы побежали выполнять приказ, а я ожидал, давая одновременно задание обслуге стрельбища. Сначала они испугались, конечно, я предлагал им залечь возле мишеней. А потом сам передумал. Сделаю по-другому и сам. Пускай охренеет начальство.
Когда были закончены все работы, мы пригласили господ офицеров посмотреть. Они тем временем зря не прохлаждались, поставили палатку и банально бухали в ней, назвав сие действо завтраком.
– Так низко? – озадаченно ухмыльнулся капитан, мой вчерашний оппонент.
– Эти макеты имитируют солдат в окопе, отражающих атаку противника, поэтому и видны только головы.
– Ну, давайте, покажите, как у вас это получится.
Мои бойцы, заняв позиции, улеглись на землю. Сейчас устроим небольшое представление, а потом будем ждать реакции.
– Бойцы. Три выстрела. Смена позиции после каждого. Приступить к выполнению.
Спустя всего несколько секунд началось действие. Думаю, не уступающее хорошему театральному. Бойцы снаряжают винтовки тремя патронами каждый, закрывают затворы и замирают. Первый залп раздался так слаженно, что показалось, пять выстрелов слились в один. Затем пошли перекаты, смена позиций ползком и вновь стрельба. Второй раз не так слитно, но это и понятно. За вторым последовал третий, и бойцы встали, объявив об окончании стрельбы.
– Давайте посмотрим результаты, унтер-офицер, – предложили мне господа офицеры.
Вновь обратившись к обслуге, я попросил принести каски, что мы использовали в качестве мишеней.
По виду спорщиков было видно, что они удивлены, но всячески стараются не показывать эмоции. В каждой каске были три дыры. Проводя это представление, я немного лукавил, таких тепличных условий, как на полигоне, в бою не бывает, но офицерам-то об этом знать не надо, правда? С касками тоже интересно. Вообще-то, обычную каску скорее всего снесет при попадании пули, но тут они немного модернизированы. Сверху, в центре вместо шишака, пробита дыра, отверстием это не назовешь, и кол, на который вешается каска, воткнут в эту дыру, удерживая при попадании. Так и добились того, чтобы солдаты могли стрелять дольше, не поднимая мишени, мы и раньше тренировались именно так.
– А теперь, господа офицеры, мы покажем, как стреляют наши снайперы в противника, появляющегося неожиданно и на короткое время.
– Командир, а кто мишени поднимать будет? – спросили ребята, когда я подошел к ним.
– Я и буду, – просто сказал я. Удивление и обеспокоенность парней можно понять. Я буду лежать на земле и поднимать на вытянутой руке палку с каской. Их задача «убить» каску и не убить меня.
– Господин…
– Отставить! – фыркнул я. – Ну боятся местные, я чем могу помочь? – понизив голос, добавил я.
– Так давайте кто-то из нас и ляжет? – робко предложил один из Алексеев.
– Не надо, я сам.
Пройти триста метров дело нехитрое, а вот лежать под огнем, пусть и зная, как стреляют мои люди, это вам не фунт изюма. Взяв в руки по палке, я начал медленно отползать в сторону. У парней приказ, как я лягу, занять позиции и ждать. Как-только я поднимаю мишень, открыть огонь. Стрелять будут по очереди, иначе пять пуль в каску одновременно не попадут. Ползу же я для того, чтобы появиться в неожиданном месте для стрелков. Тут небольшая низина, специально когда-то копали, делая искусственный бруствер, поэтому меня не видно. Движение, и первая каска вскидывается над землей. Только собираюсь ее опустить, как чувствую удар, передавшийся мне по палке, а спустя секунду доносится грохот выстрела. Черт, надо было хоть тряпку какую взять. Про попадание пули в палку я и не подумал, а ударчик-то нехилый выходит. Пуля, пробив каску, пробила и палку. Рисковал ли я словить рикошет? А то как же! Но в этом и заключается чистота эксперимента.
Работал «мишенью» я всего несколько минут, а устал как собака. Всего-то пять выстрелов, да и не подряд, мне же нужно было время на то, чтобы сменить позицию, а руки аж зудят. Возвращаясь на позицию для стрельбы, я издалека видел, как с бойцами о чем-то разговаривают наши отцы-командиры. Надо спешить, а то еще наговорят чего лишнего. Не мои бойцы, офицеры бы чего не учудили. Мои ребятки разговаривать научены. Точнее – молчать.
– Браво, унтер-офицер, вы действительно нас удивили, – первым ко мне подошел капитан, как оказалось, командир роты. – Особенно с этим вашим безрассудным поступком со стрельбой практически по вам. – Надо же, на вы перешел. Что же, проняло тебя наконец, Фома-неверующий.
– Ваш рапорт будет рассмотрен в ближайшее время, унтер-офицер, – заявил начштаба, – а ваше предложение на введение в войсках специальных стрелков будет повторно направлено в штаб армии и, думаю, даже выше. Мы все, – он обвел взглядом всех офицеров, – подпишемся за внедрение новшества в войсках. Необходимо ускорить внедрение таких отрядов, как ваш, сегодня вы наглядно продемонстрировали важность и необходимость такого рода бойцов. Есть, к сожалению, некоторое препоны, но сделаем все возможное, чтобы их обойти.
– А что же сам унтер-офицер Воронцов не пострелял сегодня? – сделал мне подляну сам Марков, до этого только кивавший словам начштаба полка. Вот же засранец, у меня руки трясутся после таких приключений, шутка ли, пять пуль чуть не в меня попали, да еще и отдача при попадании в каску уходила в них же.
– Если прикажете, всегда готов. Просто я понял так, что усомнились в подготовке моих солдат, вот они и показали то, что умеют.
– Ну как же (млять, опять этот капитан), разговор в рапорте шел об уничтожении лично вами более чем десятка солдат противника. Для чистоты эксперимента уважьте, покажите ваши способности.
Суки, ухмыляются они. Это вам что, развлечение такое? Закисли тут, в обороне сидя, скучают… Ну тогда держите меня семеро.
– Так, может, хотите подержать мишень? – нагло спросил я, предполагая, что на меня сейчас заорут.
– Да всегда пожалуйста! – отчеканил капитан и, взяв из рук одного бойца мишень, то есть каску на палке, пошел в конец стрельбища.
– Капитан Катков рубака отчаянный и смелый, ты уж, Воронцов, не лишай нас таких офицеров! – практически мне в ухо шепнул начштаба. Как и подкрался-то так близко?
«Ну ладно, вы хотите песен? Их есть у меня!»
Один из моих бойцов подал мне чехол с моей винтовкой, мне сшили недавно из брезента, спасает от грязи. Проверив оружие и зарядив, вставил всего два патрона, думаю, хватит. То, что я приготовил для капитана, как раз и рассчитано на два выстрела, тем более специально собранными лично мной патронами. Дождавшись, когда офицер встанет в конце поля, да-да, этот засранец не стал ложиться, еще бы, там грязно, да он еще и такой ухарь, что решил повыделываться. Думал, я струшу, что ли? Ага, жди больше!
Как только капитан отвел руку в сторону и поднял кол с каской вверх, я, вскинув винтовку, прямо стоя, лишь намотав предварительно ремень на руку, быстро сделал сразу два выстрела. Конечно, «болт» не СВД, но затвор я двигаю очень быстро, выпуская на тренировках пять пуль за десять секунд. Постоянными тренировками добиться такого не сложно, повторюсь, это же полигон, а не поле боя. Палец начинает двигать затвор после выстрела, когда винтовка еще возвращается в прежнее положение. Если все делать правильно, то момент, когда винтовка вновь наведена на мишень, патрон уже в патроннике и следует новый выстрел. Я такое практиковал и в будущем, с СВД вбивал весь магазин в мишень двадцать сантиметров на трех сотнях, так что тут просто переучился на «болт». Но вот так, по живому человеку, как по мишени, я еще не стрелял. Риск был огромный. Офицер мог просто испугаться и от неожиданности наделать глупостей, но моя скорость была таковой, что даже если бы он хотел, то не успел бы опередить пулю.
Как несся обратно капитан по полю, надо было видеть! Как он орал от радости, эк его впечатлило-то…
– Это… это просто фантастика какая-то! – кричал он, оказавшись ближе. – Ваше превосходительство, это уму непостижимо! Какая скорость. Какая точность! Как такое возможно? В столице, на всевозможных стрельбищах и показных выступлениях я видел метких стрелков, но чтобы так…
– Что, попал? – лукаво подмигнув мне, спросил у капитана Марков.
– Лучше посмотрите,
Ой, ну сейчас он тут всех удивит. А всего-то выстрелил в каску, а затем… А затем в палку, на которой держали каску. Да-да, с трехсот метров, из этой прекрасной винтовки я попадаю в палку толщиной миллиметров сорок, около двух дюймов, как заметил ранее Старый. То есть сначала звенит каска от попадания, а затем вторая пуля срезает палку. Сложность не в том, чтобы попасть в палку, а в том, чтобы не попасть в руку. Раньше, на тренировках мы так стреляли. Но не двойным выстрелом и не в живую подставку для мишени. Там все дело в навыке. Просто я знал, куда смещается палка после первого попадания. Это я, конечно, почудил немного. Шесть-семь сантиметров ниже – и капитан бы сейчас был без кисти. Но мне хотелось их заткнуть, чтобы они поверили наконец в наши силы.
– Это бесподобно, унтер-офицер! Скажите, а как долго такому учат? – начштаба задал насущный вопрос.
– Именно так, как стреляю я – долго. Я с детства стреляю. Но если у человека есть подготовка, плюс чуйка, то за пару лет можно.
– Что значит чуйка? Не совсем понятно, – сдвинул брови начштаба.
– Он имеет в виду, что если вам дано, уважаемый Дмитрий Степанович, то сможете, – усмехнулся Марков. – Я правильно интерпретировал ваш жаргон, унтер-офицер?
– Ну, примерно так, – кивнул я.
Все разъехались, мы с ребятами были оставлены отдыхать, ждать дальнейших приказаний, ну мы и отдохнули. Упились сегодня просто все, один Старый весь день нас поучал, но его никто не слушал. На следующий день всем было плохо, лично я валялся с головной болью весь день, и, если бы не данный нам командиром полка двухсуточный отпуск, реально бы умер.
– Мы чего вчера пили? – грустно спросил я у Старого.
– Я говорил, но вы же, вашу мать, самые умные! Нельзя пить местный самогон, это ж сивуха настоящая! От одного запаха воротит. Но вам же после коньяка захотелось добавить…
– Не бурчи, Старый, – я поморщился, – и так башка трещит, еще и ты зудишь тут, как муха.
– Ох, если бы ты не был унтером, я бы тебе головенку-то поправил!
– А ты забудь, что я унтер, поправь! – подначил я. – Только словами бросаться, а еще пожилой человек! – я конкретно издевался над нашим возрастным бойцом, зная его любовь к порядку.
– Да на! – Мне в ухо прилетела такая плюха, что я аж на задницу сел.
– Э-э, Старый, ты чего командира бьешь? – раздались возгласы.
– Все нормально, это он мне головную боль лечил, а заодно и от похмелья избавил. Спасибо тебе, родной, уважил, – искренне поблагодарил я, а сам растирал отбитое ухо.
– А ты проси чаще, если что, не стесняйся, у меня этого средства завсегда навалом, – теперь уже усмехнулся Старый.
– Где унтер-офицер Воронцов? – раздался голос снаружи палатки. Мы-то в шатре отдыхали, что там снаружи, понятия не имели. Голос какой-то взволнованный и требовательный.
– Здесь, – отозвался я.
– В штаб полка, срочно! – отчеканили снаружи, а мы переглянулись.
– Сейчас буду.
Остатки похмелья вылетели со скоростью пули.
Быстро собравшись, не брал только винтовку, я поспешил в штаб. Оказалось, посыльный меня ждал и проводил, а то они опять поменяли место. Это, кстати, я еще месяц назад предложил Маркову, мотивируя тем, что немцы не дураки и могут начать охоту за нашими офицерами. С тех пор переезжают просто с завидным постоянством. Выход-то один, или смена места, или поглубже в тыл. В тыл господа офицеры не хотели, вот и мечутся.
Представ пред светлы очи господ офицеров, отрапортовал, хотя и видел, что генерал в нетерпении. Неужели из-за наших показушных стрельб?
– Унтер-офицер, вы ведь у нас грамотный? Посмотрите сюда, – мне указали на карту. – Видите вот этот хутор?
– Так точно, ваше превосходительство. – Интересно, а чего их заинтересовал хутор, в двадцати километрах от линии фронта? Причем в нашем тылу.
– Только что сообщили, что похищен генерал-лейтенант Деникин! Немецкие разведчики-шпионы, пробравшись в наш тыл, смогли разгромить охрану начальника бригады и захватить его вместе с двумя офицерами штаба. Так как есть телефонная связь, сообщили быстро, прошло всего полчаса, повезло, что остались выжившие. Как вы думаете, есть шанс их перехватить?
– Судя по карте, кратчайший путь к линии фронта в десяти километрах от нас на юг, они на транспорте?
– Захватили штабной автомобиль, но думаю, там не дураки и понимают, что по дорогам не уйти.
– Ну да, по таким дорогам им быстро не проехать, это не как я осенью возвращался. Вы правы, на дорогах их поймают быстро, а раз они смогли добраться до штаба бригады и выполнить задание, значит, люди умные. Мне нужны шесть лошадей…
– Вы хотите, чтобы отправили вас? – Марков смотрел на меня, но в глазах чертики, не получается у него показать удивление.
– Ваше превосходительство, а для чего тогда меня сюда вызвали, какого-то унтер-офицера? – Да уж, актер из генерала так себе.
– Вы правы. Выдвигайтесь, и да поможет вам Бог. Следом за вами пойдет отряд, на всякий случай, вдруг у врага на переходе линии фронта будет поддержка. Вот вам бумага. – Тут же ко мне подскочил кто-то из штабных писарей и всучил исписанный лист бумаги. – Здесь требование о содействии всем войскам на передовой! – Ого, вот это дело так дело, круче, чем Миледи от Ришелье получила.
– Отправьте их сразу на предполагаемое место, а также поднимайте войска, чтобы были готовы ко всему. Да, известно, сколько солдат у противника?
– Сообщили о шестерых, это те, кто выжил в схватке. Было больше, докладывали чуть ли не о взводе.
– Ясно, разрешите выполнять?! – я вытянулся.
– Идите, Воронцов, идите! – кажется, даже выдохнул Марков.
На выходе меня ловит адъютант с вопросами о лошадях. Это не просто так, своих у нас не было. На ходу требую предоставить нам транспорт прямо к нашей палатке, а сам устремляюсь бегом назад, к своим людям. Хоть у немцев и преимущество, но они в нашем тылу, дорог нет, вчера вон с вечера снегу навалило, а сейчас еще и похолодало, градусов пятнадцать уже ниже нуля. На современных машинах им не пролезть к себе, наверняка скоро бросят машину и потопают пешком. Тем более, как и сказал Маркову, думаю, там далеко не дураки идут. По лесу у них есть возможность уйти, на транспорте однозначно нет. На лошадках мы вмиг успеем на перехват, главное, чтобы меня выучка не подвела, а то я еще не совсем хорошо освоился с этим новым для меня видом транспорта. Ездить-то ездил, научили, но без фанатизма. Побаиваюсь я, ведь транспорт-то – живой, он дышит, двигается под тобой, и у меня постоянно возникает чувство, что я его не контролирую, это не велосипед или мотоцикл.
– Бойцы, слушай приказ! – заорал я, как только оказался возле палатки. Мужики сидели возле нее на воздухе и ждали меня. – На сборы пять минут, полная выкладка. Бегом!
Все бросились в шатер, думал, разорвут на клочки. А хорошо я их воспитал, только что шутили, дурили, а собрались за три минуты. Куда и похмелье пропало? Нам даже пришлось идти навстречу солдатам, ведущим лошадей.
– Унтер, вот карта, – адъютант генерала был здесь же и передал мне бумаги.
Машинально сунув все за отворот рукава шинели, полы заткнул за ремень и поспешил на лошадь. Выбирать было некогда, как и «договариваться», поэтому просто погладил рукой по морде коняжку и взлетел в седло. Вот чего-чего, а залезать научился быстро.
– За мной! – крикнул я бойцам и не очень сильно дал шпоры.
Карту посмотрю позже, я и в штабе видел, куда нам надо. Когда осматриваем позиции, а это бывает каждый день, я видел то место, в которое нам нужно. Там болото, сейчас оно замерзло, а вот войск туда не добавили. Днем еще трудновато, а вот ночью пройти там достаточно легко. Благо что сейчас еще практически утро, видимость будет хорошей.
Почему я решил, что знаю, где именно вражеские диверсанты решатся на переход линии фронта? Опять же из наблюдений. Если фрицы шли специально, а поймать комбрига могли, только тщательно разработав операцию, то и выходить они будут крайне осторожно. По приказу Маркова, мы постоянно объезжаем передок, осматривая места, где можно применить снайперов, поэтому и говорю, что
Скакали быстро, правда, парни один черт сдерживали своих коняг, ну не мог я еще ездить на таких скоростях, как привыкли местные. Чтобы меньше было болтовни, мотивирую тем, что после ранения мне больно спине при быстрой езде на лошади, вроде верили. Меня никто ни о чем не пытался расспросить, а я, кивнув головой Старому, он у меня как заместитель, подозвал его к себе.
– Да, вашбродь! – Блин, ну никак из него не выбьешь эти обращения.
– Идем на перехват немцев, идут из нашего тыла с пленными. У них генерал Деникин и еще пара офицеров, – громко начал я, – если застрянут и бросят машину, должны успеть. Помнишь хутор с буграми? – почему я и запомнил то место, рельеф там интересный.
– Так точно!
– Думаю, идут туда. Прискачем, Малого отправь на обход солдат в округе, нужно опросить, видели что-то или нет. Сам с ребятами занимайте позиции так, чтобы был обзор и к нам в тыл, и на нейтралку. Я немного прокачусь дальше, проверю кое-что.
– Все понял, вашбродь. О, подъезжаем вроде? А чего это там такое?
Впереди показался хутор и… блин, там шел бой. Ну, или где-то рядом. Пришлось отменять приказ и делить отряд на две части. Старого и двух бойцов заслал в охват слева, через наш тыл, а сам с оставшимися рванул ближе к нейтралке. Там небольшая роща, надеюсь, немцы с той стороны фронта нас не заметят, а то тут недалеко совсем. Уже объехав хутор, заметил Старого. Он указывал рукой в сторону передовой, а сам направился в сторону, откуда стреляли. К слову, стреляли чуть в стороне от хутора.
Выехав из рощи практически на открытую местность, заметил впереди, метрах в трехстах, фигуры людей. Не слезая с лошади, вскидываю винтовку и, откинув колпачки с прицела, пытаюсь разглядеть. Поземка началась, видимость ухудшается, хорошо хоть светло еще.
– Парни, вперед, во весь опор за ними! – приказываю двум своим солдатам. – Начнут стрелять, спешивайтесь, я отсюда их сниму. Забираете наших и ложитесь. Все ясно?
– Так точно, Ворон! – О, а молодые у меня все же заразились идеей позывных.
Тем временем я, спрыгнув с лошадки, устремляюсь к ближайшему бугру, оттуда должен открыться очень хороший обзор. Тут и войск всегда было меньше именно из-за болота, видимость просто чудесная, немцы тут никогда не лезли, ибо очень тяжело пройти. Но сейчас, как и говорил, стоят морозы и болотце прихватило, скорее всего, немцы здесь и перешли к нам. Ночью, в маскхалатах вполне себе можно, дозорные ведь тоже люди, могут и пропустить, не заметить, тем более во время вчерашнего снегопада.
Ноги тонули в снегу, хоть и неглубоко пока, но идти уже гораздо тяжелее, чем по земле. Именно поэтому пленников до сих пор не довели до вражеских позиций, хотя и осталось там совсем чуть-чуть. Вижу, как мои ребятки несутся прямо к немцам, те, роняя в снег пленников, садятся на одно колено, готовясь к стрельбе. Ну уж хрен вам по жирным «колбасным» мордам.
Винтовка в руках, ремень как всегда накручен на левую и оружие зафиксировано намертво. Трое… Да успею! Выстрелы прозвучали как из автомата, промахнулся лишь один раз, когда противник вдруг бросился на снег и лег, но достал и его. Вижу, как ребятки у меня, спрыгнув с лошадей, укладывают их благородий с превосходительством в снег, причем чуть ли не пинками.
К этому времени стрельба позади меня стихла, и я надеялся, что скоро нас станет больше. Так и есть, ко мне прискакали Старый и один из солдат.
– Командир, оставил Ваньку в дозоре на месте боя, там всех накрыли, что делать?
– Отбить успели, но ребята с офицерами лежат на нейтралке, немцы из первой линии готовятся к чему-то, как бы не накрыли их артиллерией. Занимайте позиции и ждем, если полезут, отстреливаем на хрен всех подряд. Петя наверняка будет смотреть в нашу сторону, надо будет дать знак, чтобы начинали движение.
– Да уж, боюсь, что немцы сейчас из всего, что есть, начнут пальбу. Просто от отчаяния, – бросил Старый.
А бой начался очень серьезный. Немцы, видимо понимая, кто перед ними, наверняка ведь видели, что мы убивали их товарищей, поднялись в атаку. Взвод, может, чуть больше, устремился к колючке, периодически постреливая в нашу сторону. Я открыл огонь одновременно со Старым. Едва успевая совать патроны в обойму, мы укладывали немцев одного за другим в снег. Противник, хоть и двигающийся, все же был виден во весь рост, а с позиции лежа, да с оптикой, промахиваться как-то даже стыдно, это тир. Тем более когда враг еще не привык падать при первом выстреле. У них приказ атаковать, вот и лезут, а мы их успешно давим. Заметил такую еще особенность в нынешней войне, реагируют тут на залпы и артиллерию, а вот единичные, редкие выстрелы пока никого особо не впечатляют.
С той стороны застучал пулемет, спустя несколько секунд к нему присоединился второй. Да, а вот с пулеметами у врага все в порядке, они лупят из них так, как будто патронов вагон. А два «максима» на такой дистанции – это ливень огня, хрен голову поднимешь, если нет укрытия.
«О господи, как же вас вытащить-то?» – подумал я. Нет, взвода-то больше нет, но через нейтралку долбят два пулемета, и моим парням сейчас голову не поднять. Эх, надо вспоминать устройство и состав реактива для дымовых гранат, без них такие дела делать очень трудно. Не помню точно, когда появятся первые дымовые шашки, но вот то, что в гражданскую они уже будут использоваться, это точно, читал об этом.
– Командир, Лешка засек пулеметы. Один на двенадцать, прямо перед нами, второй правее, метров двести.
– Работаем с тобой. Пошли Леху с лошадями на нейтралку, только по следам наших парней. Уберем пулеметы, смогут отойти.
Алексей, еще один наш стрелок, вскакивает на своего коня и направляется туда, где лежат наши с «пленниками». А через несколько минут, мы едва успели заткнуть пулеметы, Лешка на лошади верхом мчался назад к нам, а за ним и остальные наши стрелки.
– Не понял! – в голос говорю я, как-то вообще растерявшись.
– Чего-то не то, командир, – поддакивает Старый.
– Командир, там фрицы, раненые. Ты убил тех, кто их тащил, наших благородий там нет! – выпалил Лешка, едва доскакав до нас.
– То есть как это нет? – я охренел от услышанного и хлопал глазами. В такую задницу меня еще никто не сажал.
– Говорю же, раненые там, немцы! Наших увели чуть раньше. Этих недобитков тащили солдаты из пехотного батальона, что стоит напротив нас. Группа ушла буквально недавно, если бы с этими не воевали, может, и догнали бы…
– Ребятки, нам этого не простят, слушай приказ! Всем возвращаться, я иду к немцам.
– Да, конечно, все послушались… – тут же перебил меня Старый.
– Отставить разговорчики, забылись, что ли, ефрейтор?
– Задача была какая? Догнать и отбить наших генералов, вот и выполняй. Но вместе с нами.
– Точно, Ворон. Все идем! – поддакнули все оставшиеся.
– Спасибо, – коротко ответил я на этот спич. – Проверить оружие, надеваем халаты и в галоп.
Нет, это не прикол. Мы показали немцам, из чего мы сделаны. В том месте, где был проход через заграждение, сделанный немцами, мы пролетели как вихрь. Даже я делал все, что только мог, чтобы не уступать ребятам в передвижении на лошади. Немцы, конечно, пытались стрелять, мы же, не отвечая, прижавшись к шеям лошадей, сливаясь с ними в одно целое, просто неслись мимо.
Миновав траншеи и кусок небольшого поля, выскочили в какую-то деревню… и охренели от увиденного. Войск тут было… Наверняка целый полк. Показал солдатам, что едем насквозь, устремился напрямик. Враги были явно не готовы к такой наглости. Это как я в прошлый раз, прикинувшись немцем, бродил у них по лагерю, так и сейчас. Все были заняты своими делами, даже оружия не видно у многих, а увидев нас, еще и застывали в ступоре. Миновав деревню, даже не понял, стрелял ли по нам хоть кто-нибудь, и, проехав несколько километров, заехали в рощу и встали. Коняги уже с пеной у ртов, надо дать им отдохнуть.
– Все целы? – первым делом спросил я.
– У меня лошадь зацепили, суки, – отозвался один из Алексеев. Значит, все-таки стреляли.
– А меня того, командир, пометили чуток, – тихо сказал Петр.
– Сильно? – увидев, что Петро отрицательно качает головой, продолжил, обращаясь к ефрейтору: – Старый, давай, помоги Петру, нужно торопиться.
– А у самого-то на халате чего, кровь? – спросил вдруг Старый. Я не понял сначала, но он указал рукой на мой правый бок. Я оглядел себя и, заметив красное пятно, дотронулся рукой, чуть надавив в этом месте. Черт!
– Зацепили все же, мать их за ногу, – выматерился я. – Даже не понял, когда и попали-то.
– Немудрено, в такой-то скачке, – повел плечом Старый.
– Занимайся Петром, мне вон Лешка поможет.
Рана была несерьезной, скорее всего, поэтому и не почувствовал момент попадания в меня пули. Кто-то все же в меня шмальнул, но попали интересно. Пуля, как описал Алексей, проделала на коже борозду длиной в ладонь. Это явно за счет того, что скакали мы пригнувшись. Сидел бы чуть прямее и, возможно, попали бы куда-нибудь в почку. Бинт был, поэтому, быстренько сходив по-маленькому на кусок в виде подушки, приложил к ране, а Лешка все замотал потуже, чтобы не свалилась. Один черт свалится, конечно, но не быстро. Боли я пока не ощущал, так, небольшой зуд, вполне себе терпимо. Чего-то много мне в этом времени достается… Сам виноват, суюсь всюду, чего ж плакать теперь? Хорошо хоть так, а могло и хуже получиться.
– Что делать-то, командир? – Старый как всегда за старшего среди бойцов, подошел, закончив перевязку. – Залезли, а толку?
– Нужно укрыться, и будем следить, повезут ли наших генералов дальше, – сказал я, одеваясь и крутясь на месте, проверяя, не сковывает ли движений мой нынешний корсет.
– А ты думаешь, что они все еще в деревне? – скептически изогнув бровь, Старый посмотрел на меня.
– Скорее всего, так и есть. Сам подумай, времени у них не было, плюс немцы должны были доложить местному офицеру, кого они тащат. Представь, что это мы вышли из рейда и тащим «языков». Приходим в чужое подразделение, и что, прячем добычу?
– А с чего взял, что они не отсюда?
– Слишком куш большой, не местного розлива эти ухари. Тут что, полк? Или усиленный батальон? Да у них группа была численностью во взвод, нет, это не местные. Уровень армии, а то и фронта. Шутка ли, залезть так глубоко на территорию врага, да еще и охотиться на таких шишек, как наши штабные? Напомню, взяли штаб бригады, значит, повезут дальше как пить дать. Даже если они и местные, один черт, пленных генералов вражеской армии необходимо доставить куда-то повыше местного командования. Даже зная, что русские проникли в их тыл, отправку они не отменят, наверняка доложили в штаб, а оттуда будут подгонять.
И в этот раз я уже не ошибся. Наблюдатель, а им сейчас был молодой Иван, примчался в рощу и сообщил, что из деревни выдвигается конный отряд, с ними открытая коляска, наши точно там, он в прицел даже форму разглядел.
– Много охраны?
– Взвод! – Ванька выдохнул.
Да, охрана так охрана, не пожадничали немцы.
– Идем вперед, вдоль дороги и ищем место, Вань, ты назад, наблюдаешь, если изменят направление, догонишь. Смотри сюда! – я быстро развернул карту и указал на дорогу. – Она тут одна, но через пяток километров утыкается…
– В болото? – воскликнул Старый.
– Ну, Старый, ты же видел, во что сейчас это болото превратилось. А там, если заметил, низина.
– По коням! – выкрикнул Старый, первый забираясь на коня.
Да, отдохнули немного, всего около двух часов, но и это хлеб, надеюсь, лошадки выдержат. Хреново то, что для благородий у нас лошадей нет, придется кому-то идти пешком. Я даже знаю кому.
На выходе из рощи увидели чудную полянку, а на противоположном ее конце небольшую горку. Черт ее знает, как она тут образовалась, вроде вокруг вся местность ровная, а тут холмик какой-то, да еще весь обильно поросший мелкими елками. Спрятаться, как два пальца… Рассредоточились на этой горке и стали ждать Ивана. Вокруг – красота. Зеленые елки, припорошенные снегом, почти не выделялись среди полностью белого пейзажа.
– Братцы, внимательно, наших не заденьте, а то все будет зря.
Ванька примчался через двадцать минут, сообщив, что отряд движется медленно и впереди у них четверка всадников дозором.
– Расстояние между дозором и основным отрядом?
– Немного, думаю, даже видят друг друга.
– На полянке все не поместятся, – размышлял я. – Ванька и Петро, занимайте обратный склон, на вас дозор. Как мы начнем, убирайте этих конников.
– Есть! – Ребята помчались занимать позиции, а мы приготовились встречать охранный отряд вчетвером.
Взвода не было, загнул Ванька, подстраховался. Было двадцать человек. Полянка хоть и была небольшой, но все же спешить не пришлось. Ощущений от первого выстрела нет давно, слишком часто и много стреляю, поэтому воспоминаний никаких. Ветка ели, чуть сдвигаясь в сторону под действием ствола винтовки в моих руках, открывает отличный вид на поляну. Ствол чуть покрыт инеем, ничего, сейчас «потечет». На такой короткой дистанции небольшое увеличение прицела даже плюс, обзору не мешает. Я не разглядываю лица тех, кому «вынес» приговор. В прицеле появляется силуэт, я выбираю лишь конкретное место, куда попадет моя тяжелая остроносая пуля. Последний взгляд на приближающийся отряд, с единственной целью – распределить очередность. Выстрел. Снег, слетевший с ветвей елок, едва не падает за шиворот, осыпаясь на меня. Перевод прицела чуть влево. Выстрел…
Стреляли четко и наверняка, тем более что успели унять дрожь в руках после скачки. Двое моих ребят, которых посадил на обратной стороне, справились очень быстро, поэтому, когда мы успели проредить отряд наполовину, они уже вернулись к нам и помогли.
Все было… как в кино. Напрячься пришлось, несомненно, тут не было той дистанции, к которой мы уже невольно привыкли, сидя в обороне. Там есть время на обдумывание, тут не было. И расстояние всего ничего, и пленные несколько сковывали, да еще и осознание того, что где-то рядом, за спиной находятся враги, также не давало расслабиться, мы ж во вражеском тылу. По конным ранее мы уже стреляли всей командой, но не в таких условиях. Немного помогла скорость противника, все же они двигались в сопровождении коляски, а не скачут галопом, как мы до этого, но мазали все же много. А еще были попадания в лошадей, мне почему-то их было очень жалко, они так жалобно ржали, падая и переворачиваясь вместе с всадниками. Зато удивился, что почти не требовался контроль. Если всадник падал на всем ходу вместе с лошадью, однозначно не жилец. Меня тоже вон учили мои мучители быстро вынимать ноги из стремени, да только в такой ситуации это не реально. Местным легче, они на лошадках с детства, мне такое не дано, надеюсь, что временно.
Крови было очень много. Тут, как я и говорил, и человеческая, и лошадиная, все смешалось. В коляске наши благородия тоже не остались чистыми, всех забрызгало. Зато мы в своих балахонах белых почти чисты, так, грязи немного, да у некоторых царапины, как у меня например. Конвойные успели сделать по одному, может, по два выстрела, а затем полегли. Позиция, хоть и выбранная наспех, но была идеальна. Лежа на пригорке, среди низких елочек, рассмотреть нас было крайне трудно, а при таком темпе стрельбы это дополнительно пугает противника, он не может понять, сколько нас.
– Собрать лошадей, всех целых берем с собой, а то вдруг какие не выдержат. Темп самый быстрый, что сможем выдать, – распоряжался я, когда последний немец был упокоен на полянке.
– Солдат, представьтесь! – последовал приказ Деникина, когда мы сблизились.
Мы все в белых хламидах, поэтому он не видит наших регалий. Его я легко узнал и ждал только приказа.
– Унтер-офицер тринадцатого полка «Железной дивизии», Воронцов, ваше превосходительство, – лихо сбив шапку на затылок, отрапортовал я. Все давно уже зовут нашу бригаду именно «Железной», даже немцы.
– Ну и молодцы же вы, хлопцы! – пожал мне руку вместо приветствия Антон Иванович. – Какие же вы молодцы!
Остальные офицеры так же жали руки моим бойцам, которые в свою очередь охренели от такой щедрости.
– Ваше превосходительство, надо уходить. Немцев тут… – я показал, сколько, проведя рукой над головой. – У нас патронов столько нет.
– Вот же наглецы, а?! – усмехнулся генерал и первым взлетел на лошадку, которую ему подвели мои ухарцы.
Думать пока не было времени, все на ходу, экспромтом, так сказать, но то, что мы сотворили, похоже на подвиг. Немцы точно озвереют, нашим командирам придется отныне с ротой охраны передвигаться у себя же в тылу, ибо прецедент мы создали весомый. Сейчас бы еще кого-то из штаба противника утащить, и тогда немцы вконец охренеют.
По болоту мы ушли легко. Правда, на подходе к передовой вновь пришлось пострелять, оставив в отдалении наших спасенных штабных. Патронов реально было кот наплакал, выпустили их сегодня просто море. И ведь не просто так, а по цели. Не считал даже примерно, но сотню мы точно положили, если считать всех, даже тех, кого убрали еще по ту сторону фронта. Да больше, какая сотня, но заявлять не стану, один черт никто не поверит. Так вот, постреляв немного, тупо отогнав и заставив залечь противника, мы вновь преодолели колючку, только теперь уже в обратном направлении. Едва проскакав нейтралку, если честно, переживал, как бы на мину не налететь, попали в руки наших доблестных пехотинцев. Кто тут такие стояли, непонятно. Окопы в полный профиль, пара пушечек виднелись вдалеке, а солдат было откровенно маловато. Хотя о чем я говорю, именно из-за того, что так мало солдат на этом конкретном участке фронта, и мы, и немцы ходим туда-сюда. Ведь как, до самой передовой из тыла мы прошли без единого выстрела, но как и немцы, когда захватили наших генералов, схлестнулись снова только при переходе к своим.
Слава богу, нашелся офицер и, как оказалось, вполне себе знавший Деникина. Надо отдать должное Антону Ивановичу. Поскорее удрать отсюда подальше в его планы не входило. Он устроил быстрое знакомство с подчиненными, в том числе и с моими, а затем попросил! Именно так, попросил сопроводить его в штаб нашего полка. Вот Марков порадуется, наверняка плюшек получит. Главное, чтобы моих не обделил, но и тут ребята молодцы, дали немцам жару.
– Унтер-офицер, а это не вы предложили создавать команды стрелков чуть не в каждой роте? – по дороге спросил меня Антон Иванович.
– Почему чуть не в каждой роте, ваше превосходительство? Именно в каждой! На каждую роту по отделению снайперов, думаю, будет в самый раз. Десять-двенадцать стрелков, особенно при обороне, могут очень многое, а главное, не стрелять в белый свет, а именно уничтожать врагов. А вот по результатам их стрельбы уже и предпринимать дальнейшие действия. Представьте атаку роты… Да хоть батальона, – разошелся я, – десять стволов с точной стрельбой, это минус тридцать, а то и все пять десятков солдат противника, прошу заметить, за минуту. Такое воздействие на атакующего врага смешает все его планы, ибо огромные потери в первую же минуту боя ничего хорошего не предвещают.
– Ну, не преувеличивайте, унтер-офицер! – кажется, даже изумился моей наглости Деникин.
– Ни капельки, даже занижаю. Вы же видели, как работает моя команда? А уж если она укрыта на позициях, где о ней не знает противник, где их просто не видно, а атака идет в полный рост…
– Так противник же может залечь после первых же выстрелов? – вставил внезапно слово один из офицеров штаба Деникина.
– Может, – согласился я, – только вы учитывайте, что солдаты, поднявшись в атаку, во-первых, залягут уже не в окопе, а на открытой местности, а во-вторых, при атаке путь у пехоты только один, и это все умные командиры знают. Только вперед, чуть остановишься – сожрут сразу. Сколько они смогут так пролежать? Поэтому и заявляю так смело.
– Ну, хорошо, это тут, в полях. В лесу, думаю, эффективность будет другой, так же, как и в городских боях, и в наступлении?
– Конечно, такого результата не будет, но снайперы все равно очень эффективны. Укрывается противник, в зданиях или за деревьями, кто, если не снайпер сможет его оттуда выковырять? Лесной бой очень страшен и опасен не менее городского, прострела нет. А в населенных пунктах как дома зачищать, гнать в каждый дом сотню солдат, надеясь, что хотя бы десяток из них сможет выйти? Не смешно как-то. В наступлении точный огонь стрелков-снайперов поможет в первые же минуты выбить командиров и пулеметчиков, сами, наверное, видели, как немцы и австрияки выбивают наших офицеров? Вот. Мы-то в окопах видим, как быстро гибнут наши офицеры, скоро их и вовсе не останется такими темпами. Тут тоже надо думать. Я бы предложил переодеть офицеров, но скорее всего, они на такое не пойдут, а зря. Тактику всегда можно обсудить и отработать, да и не мое это дело, высчитывать эффективность. Я лишь предложил делать то, что считаю полезным. Увидел, как обстоит дело, ну и предложил. Да и не придумывал же я это, и англичане, и немцы с французами такой вид боя поддерживают. Другое дело, что пока не используют в тех пропорциях, о которых я вам говорю.
– На самом деле, я лишь хотел услышать ваши доводы, – продолжил Деникин. – Мы уже обсуждали это и в штабе дивизии, и выше. К сожалению, не все зависит лишь от меня…
– Да, знаю, слышал, ваше превосходительство, есть у нас такие личности, что до сих пор думают, что врага можно с пикой времен Ивана Четвертого бить. Думаю, что все это ненадолго, настанет день, когда и до них дойдет, война пошла совсем другая. А скоро изменится вовсе. Слышали о танках?
– Удивлен, что вы слышали об этих гробах, – удивился Антон Иванович.
– Эти, с вашего позволения, гробы, если их оснастить хорошей защитой, орудием и пулеметом, а то и двумя, будут выигрывать битвы в одну калитку.
– Знаете, унтер-офицер, вы интересный человек, мне хотелось бы поговорить с вами чуть позже, в другой обстановке. Надеюсь, мы обсудим многое, как я погляжу, вы отлично информированы.
Вот так своей болтовней я привлек внимание офицера Генерального штаба, а это значит многое. Может, хоть что-то удастся сдвинуть с места, а то не мычат, не телятся. Когда я подавал рапорты о снайперах? Доказывал уже не раз эффективность, а все без толку, свои хуже врагов. Что говорить, если у нас до сих пор приказывают патроны экономить, причем по одной причине, дорогие они, а солдатня их выпускает в белый свет как в копеечку. Это дословное утверждение одного из генералов.
Мы вернулись в расположение нашего полка – и стали героями. Кто уж придумал, командиры ли, сами ли солдаты, но только дошло даже до качания на руках. Честно? Очень приятно было. А уж как через неделю нас отблагодарили… Слов не было. После недавней нашей битвы с немчурой нас не награждали, просто, я думаю, не успели тогда. Сначала были те показушные стрельбы, а потом произошло это похищение генералов. И вот неожиданная милость просто посыпалась, как из рога изобилия. Оказалось, наши действия подходили под столько статей статута, что награды полагались очень жирные. А ведь сейчас все награды – это еще и деньги. У меня и так прибавочное жалованье было приличным, а уж каким станет теперь! По сравнению с той суммой, с которой я начинал совсем недавно рядовым, раза в три вырастет, это точно, причем это пожизненные выплаты, жаль, что революция все отменит. У меня уже были два Георгиевских креста, третьей и четвертой степени соответственно. В этот раз мне вручили вторую, пообещали и первую, но не здесь. Получив первую, стану полным кавалером. Оказалось, это было не все. Как полный кавалер, я получу чин подпрапорщика, а это уже серьезно, я стану хоть и не полноценным офицером, но уже и не низшим чином, ко мне уже нельзя будет обращаться на ты. Деникин, лично вручая награды, заметил весьма веско, что
Ребят тоже не обделили. Старому сняли погоны ефрейтора и дали новые, младшего унтера, в придачу к Георгиевскому кресту. Всех остальных так же одарили крестами. В роте, да что в роте, в полку на нас смотрели как на былинных героев. Ребята стеснялись и постоянно пытались скрыться от навязчивых поздравлений, как и подобает настоящему снайперу. Это сейчас люди пока мало сталкиваются с нашей работой, а позже появится даже злоба к представителям нашей нелегкой профессии. Ведь снайперы будут, точнее уже есть, не только в нашей армии. И у нас солдаты скоро начнут все чаще и чаще ловить невидимую смерть и станут бояться. Вот немцы уже начали, причем активно, мы их уже убирали в бою. Да и как не бояться, если тебе может прилететь свинцовый гостинец в любой момент, даже когда ты по нужде отошел? Вот и станут скоро солдаты из других родов войск тихо ненавидеть нашего брата, снайпера.
Отпусков или отгулов на фронте пока не предвиделось, так что как бы ни радостно все это было, но пришли и суровые будни. А это холод, иногда голод, крысы и вши. Нам все же чуточку везло. Являясь как бы отдельным подразделением, мы были более свободны, а точнее, имели возможность заниматься оттачиванием мастерства на стрельбище. Задачи нам ставили прямо в штабе полка, куда вызывали меня, как командира команды снайперов. В основном, так как войска в обороне, мы были задействованы на отражении редких атак противника или просто работали во время артналетов, раз за разом доказывая свою эффективность. Конечно, результат снайпера сейчас зависит именно от происходящего на поле боя. Даже, думаю, не на поле, а вообще в мире. Сейчас немцы перекинули большие силы в Европу и долбают союзничков, а у нас позиционная война. Только, если честно, просто замучила артиллерия. У немцев, такое впечатление, заводы по выделке снарядов стоят прямо рядом с орудиями. Такое количество боеприпасов летит к нам, что поневоле подумаешь, что мы обречены. Предлагал командованию провести диверсионный рейд по тылам противника с целью поиска его артиллерии. Даже предположил, что мы сами могли бы серьезно потрепать врага, но пока командование не мычит, не телится. Точнее, они даже, не дослушав, завернули. Может, знают что-то такое, чего не знаю я, или просто не хотят лезть. Позиционка во всей красе. Но как же задолбала арта! Ладно снайпер может убить в любой момент, но вот так, когда в нашу сторону просто кидают снаряды на авось, обидно.
Под Новый год мне внезапно дали отпуск. Сначала даже не понял, для чего? Оказалось, для награждения. Крест первой степени, как и звание, я все еще не получил, вот и направляли в Петроград для вручения мне знаков отличия. А чуть позже я сообразил, что мог бы еще и грамотно воспользоваться этим отпуском. Дело в том, что я с самого начала хотел немного подкорректировать историю. Знаю, что ничего глобально не изменить, но попробовать, думаю, можно? Вот и поехал в столицу, заодно посмотрю, как там жизнь, ведь интересно же, а заодно и делишки проверну. Поминая изречение, которое приписывают одному, пока еще неизвестному революционеру грузинской национальности: нет человека… Вот и решил, а что, если вмешаться в ход истории именно так? Да, возможно, я несколько импульсивен и настроен радикально, но в мое оправдание говорит время, точнее, его отсутствие. Попади я сюда лет на десять раньше, да хоть пяток лет назад, с моими знаниями и умениями можно было бы перевернуть многое, а теперь… Теперь я хочу убрать тех, кого считаю самыми одиозными фигурами. Надвигающуюся революцию не остановить, но что если ее устроят другие люди? Моя цель проста – недопущение гражданской войны хотя бы в том виде, в каком она случилась в моей истории. Если удастся добиться хоть какого-нибудь результата, отличающегося от известного мне в лучшую сторону, буду считать свою миссию выполненной.
Да, тяжкое бремя я взваливаю на себя, но кому легко? Я не вижу другого пути, зная, как рьяно сейчас действуют все эти Керенские, Гучковы, Милюковы и прочие, не могу поступить иначе. Ведь все эти гребаные либералы, рвущиеся к власти, как и в мое время, совершенно не думают о людях. Все их чаяния о народе – болтовня и популизм. Доказательством моих слов может служить тот факт, что абсолютно все эти деятели развалят страну и просто свалят из нее. Все, кого не раздавит их же детище, убегут сначала к белым, а затем и из страны вообще, ибо, устраивая революцию, они не понимали, что и
Найти нужных мне людей в столице проблемы не составило. Мне помогло то, что знал я, как они выглядят, все ж это исторические личности, хоть и уроды. Да, адресов, явок и паролей не знал, но прекрасно зная, где находилась Государственная Дума, а также, как выглядят те, кто мне нужен, я легко их нашел и устроил слежку. Первыми меня интересовали две «проститутки», получавшие денежки из английского посольства. Господа Милюков и Гучков, хоть и вышли из Думы в разное время, но вскоре оказались вместе, в подвале одного из домов на окраине Петрограда. Раздобыв уже на второй день крытую повозку, почти карету, я выслеживал этих гнид всего два дня. Повозку тупо угнал, хотел авто взять, да мало их пока тут катается, привлекают внимание. Переодевшись в купленный накануне темный, большого размера плащ, под видом извозчика я катался по центральной части Питера, практически не привлекая внимания, даже подработал немного, пришлось.
Возле Думы действовать пришлось очень осторожно, а главное изобретательно.
– Эй, ты чего тут встал, тут личные коляски господ стоят! – меня окликнул возница, сидевший на козлах красивой кареты. Экие консерваторы, наши либеральные депутаты, не ездят на автомобилях, а до сих пор предпочитают конные повозки. Остановился я на Шпалерной не абы где, а прямо возле ворот парка, на выходе с территории Таврического дворца. Подглядел за эти дни, как тут все происходит, и придумал план действий. Естественно, тут же нарвался на грубость извозчика. Этот хрен сидел тут, как таксисты в моем времени, и, видимо, отшивал конкурентов.
– А тебе чего, я у тебя хлеб не отнимаю, за тобой же встал! – огрызнулся я наигранно-грубо, покинув свою угнанную коляску и подойдя вплотную к вознице.
– Получишь сейчас…
Я перехватил удар кнута одной рукой и мгновенно оказался на козлах рядом с несостоявшимся «учителем» правил дорожного движения. Удар в нос, прямой, сильный, извозчики парни большие и крепкие, пришлось рубить жестко. Мужик осел, вскинув руки к разбитому лицу, а я добавил по затылку, отправляя его в нокаут. Готов. Какие они тут злобные, боятся денежку потерять, аж кнутами машут.
Темнело, вечер на дворе, прохожих почти нет, снежок мягко укрывает землю, уличные фонари дают совсем немного света, красота. Сняв с извозчика теплую накидку, что была на плечах, а также зимнюю шапку, хлестнув лошадку по заднице, отправил неуправляемую повозку по улице, прямая тут длинная, далеко уедет. Едва успел облачиться в барахло, как со стороны парка, точнее парадного крыльца Думы, засвистели. Взглянув туда, увидел призывающий жест и, усевшись поудобнее, направил коляску к въезду. Хорошо хоть охраны тут никакой не было, а ворота открыты постоянно, скорее всего, их закроют только на ночь.
За пару дней я немного приспособился к управлению повозкой, так что и на новой ехал вполне уверенно. Проехав полукругом вдоль здания Думы, остановился возле человека в пальто. Он был высоким и плотным, меховая шапка закрывала лицо до глаз, но я его сразу узнал, уж больно личность известная.
Ожидавший коляску господин в дорогом пальто был Александром Гучковым. Уже запрыгивая ко мне в коляску, депутат был остановлен окриком и притормозил. На пороге, возле высоких дверей Таврического дворца, стоял седой джентльмен, ага, именно джентльмен, а не господин. Гучков махнул ему рукой, и тот, нахлобучив на голову шапку, запрыгнул к нам. Хрен этот был не кто иной, как посол великой Империи, в которой никогда не заходит солнце. Он, как мне помнится из истории, всегда был настолько дерзок и самоуверен, что даже для приличия не скрывал своих намерений. Пришел этот седой нагличанин сюда пешком, благо от посольства не так уж и далеко, ну и уехал вместе со мной и теми, кого я ждал.
Удар по голове, это, я вам скажу, удар по голове. К сожалению, именно эта английская крыса была самой дохлой в троице пленников. Когда я отоварил их с Гучковым прямо на улице, он еще дышал, а вот позже…
Конечно, риск был огромным. Я бы, наверное, не решился так наглеть, если бы не темное время суток. Дума работала допоздна, поэтому брал пленных я, когда совсем стемнело. Сначала хотел просто ездить по улице туда-сюда, тут было так заведено в это время, что свободные экипажи часто двигались с пешеходной скоростью рядом с идущими по улице господами. Вдруг им приспичит поехать, так вот он я, извозчик. Но отказался от этой мысли, городовые тут все же есть, мало ли чего. А тут они оба у меня в коляске и ничего не подозревают, как не воспользоваться? Разговор двух господ был довольно увлекательным и живым, вот и увлеклись они. Первым получил удар именно наш продажный депутат, ибо был моложе и представлял большую опасность, тем более я читал о его нраве, тот еще отморозок, всегда лез в пекло. Короткая деревянная дубинка, которую я приготовил для этих целей, показала себя хорошо. Удар вышел четким и его хватило. Он даже не пискнул и, отключившись, упал на землю. Англичанин, решив, что это простой налет, стоял на месте и, вытаскивая кошелек, открыл рот.
– Забирайте, не трогайте нас! – произнес он надменно, абсолютно не показывая страха, так как даже не подозревал, что мне нужно на самом деле.
– Ты думал, что твой поганый язык знаете лишь вы двое? – усмехнулся я.
Размах короткий, удар хлесткий – и наглый дипломат валится с ног. То, что переборщил, я сначала и не понял. Кто же знал, что он такой хлюпик на самом деле. Да, дядька в возрасте, но один удар – и все? Правда, каюсь, зло у меня к представителям этой нации, не смог я силушку попридержать, да и не пытался.
Погрузить обоих в повозку было самой сложной задачей. Обмякшие, здоровые мужики в толстых пальто весят немало. Спасло то, что прохожие, хоть таковые и появлялись иногда поблизости, не решились подойти. Может, кто-то из них и хотел помочь, но, едва увидев меня с замотанным шарфом лицом, спешили прочь.
Отъехал я недалеко, скрывшись в ближайшей подворотне, начал вязать пленных. Тогда и понял, что пленный-то у меня один. Англичанин не перенес удара, либо я перестарался, либо сердечко прихватило, но дипломат крякнул. Сплюнув, туда ему и дорога, я скрутил начавшего подавать признаки жизни депутата.
– Адрес господина Милюкова! – просто произнес я, когда Гучков очухался.
– Ты что, сука, себе позволяешь?! – воскликнул было депутат, но вынужден был тут же закрыть рот, ибо в челюсть прилетел кулак. Этот урод был нужен мне говорящим, поэтому пришлось все же сдержать удар, а то бы челюсть вынес, сто процентов.
– Повторить? – Видя, как пленник замотал головой, я легонько подтолкнул его. Узнав адрес, удостоверившись, что депутат у меня не выскочит по дороге, я тронул повозку по только что узнанному адресу Милюкова.
Здесь уже было сложнее, мне придется светить лицо, ибо этот хрен дома и мне придется постучать в дверь. Как же хорошо вышло, что в это время еще существовали слуги. Открыла мне дверь невысокого роста женщина в переднике. Явно это была прислуга, а не кто-то из домочадцев, поэтому я просто спросил:
– Добрый вечер, господин Милюков дома? – я даже голос не менял, вряд ли женщина меня запомнит. На мне шапка и длинное пальто, в таких половина города ходит.
– Он задерживается на службе, телефонировал, что будет поздно. Что ему передать?
– Я зайду утром, – коротко бросил я и, развернувшись, исчез в темноте.
Как же хорошо выходит, даже страшно, не спугнуть бы удачу, но мне в этом времени постоянно везет, так что, надеюсь, фортуна и сегодня будет при мне. Просчитывая свой план, я невольно морщился, потому что придется вламываться в дом и, кто знает, убивать кого-то из семьи депутата. Ну не могу я убивать гражданских, виноватых только тем, что связаны родственными узами с этими козлами.
Сидя в повозке, буквально на углу улицы, я поджидал задержавшегося Милюкова. Появился он (черт, надо было ближе засесть) на такой же повозке, что и у меня. Рванув так, что чуть не потерял шапку, я настиг его уже возле парадной двери его дома. Окликать не пришлось, тот прекрасно услышал мой топот и обернулся. Удар – ну, не вести же мне его к повозке, времени нет – вышел смачным. Прямо в лоб, слегка зацепив нос, дубинка вышибла дух из жертвы, а я, подставив плечо, не дал ему упасть. Главное, не перепачкаться в его крови, а то носик-то потек немного.
«Этот тоже тяжелый», – промелькнуло в голове, когда я тащил его к повозке. Время было совсем позднее, прохожие уже отсутствовали как класс, но все же я торопился. Как оказалось, совсем не зря.
– Стоять! – окрик городового остудил мой пыл, заставив остановиться. До повозки было всего несколько шагов, но я не успел их пройти.
– Что тут происходит? – задал закономерный вопрос страж порядка, уставившись на меня. Он разглядывал тело, висящее у меня на плече, мазнув по мне лишь взглядом.
– Да вот, ваше благородие, нажрался барин, домой везу. Друзья вызвали ему повозку, а грузить заставили меня.
– Документы имеются? – теперь уже уставившись на меня, потребовал городовой.
– Конечно, разрешите, я усажу барина в повозку и предъявлю?
– Давай! – кивнул страж.
Идя за мной, он ничего более не требовал, а я размышлял, успеет он срисовать тела в повозке или нет. Оказавшись возле транспорта, городовой опередил меня и… (млять, я даже выдохнул) распахнул мне дверцу, не заглядывая внутрь. Опустив Милюкова внутрь темной кабины, развернулся и вынужден был действовать очень быстро.
– Что-то у тебя там много пьяных, по всему Петрограду, что ли, собирал?
Когда он разглядел? Темно как в заднице, так нет же, черт глазастый.
– И не говорите, ваше благородие! – выдохнул я, резко выхватив дубинку и посылая ее в голову стража порядка. Подготовка у того оказалась неплохой, закрывшись машинально одной рукой, второй он потянулся к сабле. Да вот только удар был сильным, не сдерживался я. Мне тут высшая мера социальной защиты корячится, миндальничать не стану. Да, жаль мужика, но что мне делать, на виселицу идти? А за кого, за уродов, что продают страну? Хрен им всем по самые не балуйся.
Итог моей вылазки (черт, как будто в тыл врага сходил) – два трупа и два пленника, что не отличаются от трупов. Посреди огромного города, в своей же стране я творю полный беспредел… Куда еще меня заведет тяга к справедливости и правде? Сам преступник? Согласен, не спорю. Да и если начать рассуждать о том, что такое правда и справедливость, с ума сойдешь.
Начав допрос, довольно быстро его сворачиваю. Что-то не так я себе представлял кару для этих господ. Привезя их связанными в подвал одного заброшенного дома, я уже остыл и резать их по кускам мне не хотелось. Или просто пачкаться не хотелось? В итоге, просто решив снять с них показания, благо в портфеле Гучкова была куча разных бумаг, решил заканчивать с этим.
Полные признания, с именами, суммами и сроками, имели такую цену, что я теперь не знаю, кому и как представить эти бумаги, но думаю, что решу. Каялись двое из дворца долго, почти всю ночь шла писанина, от обилия данных я охреневал. И это я думал, что знаю всех или хотя бы большинство предателей? Да блин, даже трети от их числа не знал. Тут бы динамиту, килограммов пятьсот, так и то не хватит, даже если всех разом взорвать.
Ушли они легко, не резал, не забивал до смерти. Задушил, одновременно ломая шею, каждого и пешком ушел прочь. В голове каша и сумбур, надо все обдумать, а на утро у меня еще дело запланировано.
Нет, и все же я не смог заставить себя переступить через совесть. Стыдно признаться, но ведь я хотел совершить очень ужасный поступок, даже начал его претворять в жизнь, но остановился. Столько раз повторял, что ничего все равно не изменить, а один хрен собирался. Рука с пистолетом в ней, направленная в лицо высокому и упитанному человеку, медленно опускалась. Нет, не могу, не имею права!
– Вы не станете стрелять мне в спину? – спрашивал у меня этот статный мужчина в самом расцвете лет.
– Беги отсюда, – грубо рявкнул я, будучи злым сам на себя, – помни, что я тебе рассказал!
Мужчина, кивая, словно болванчик, на трясущихся ногах направился в сторону дома, а я смотрел ему вслед и размышлял о том, что все, больше ничего такого сделать уже не получится, они все будут начеку, да и понял он, куда делись двое из Думы плюс английский посол. Ну и нехай боятся, может, поумнеют. А ошеломленным он уходил скорее не от угрозы, а именно от того, что услышал сегодня. Кстати, шумиха в городе по факту пропажи посла стоит такая, что обалдеть можно. Жандармы, солдаты, все чего-то вынюхивают, а поздно, ребятки, поздно. После убийства мною депутатов Гучкова и Милюкова я сжег дом вместе со всеми трупами, что в нем были.
Отпустил я только что господина Родзянко, депутата и, по совместительству, одного из тех, кто устроит Февральскую революцию. Напуган он был всерьез, их ведь здесь только что было двое, один-то вон, лежит, остывает. Я только перегородил им дорогу в этой подворотне, спросил у Родзянко, он ли это, как второй вынул револьвер. Стоял я на расстоянии вытянутой руки, да еще и темно было, поэтому даже не думая, просто пробил оруженосцу между ног. Выстрелить он не успел, да и не смог бы. Револьвер был не заряжен, представьте! Уж если взял ствол, будь готов его применить, иначе тебе его в жопу засунут, не спиливая мушку. Я так и сказал этому хмырю. Он что-то вякнул, Родзянко еще замахнулся тростью, ну и… Депутат получил удар в нос, а этому хмырю, что грозил мне только что пустым револьвером, я без раздумий свернул шею. Хрустнуло так, что депутат подскочил как ошпаренный и забыл на секунду о своей травме, тупо начав блевать. Достав свой ствол, «браунинг» у меня шикарный, трофейный, я молча дернул затвор и направил его в лицо Родзянко. А после этого случилось нечто неприятное для меня. Это как идешь, поднимаешь ногу, а внезапно вынужден ее задержать, чтобы не упасть или не вступить в дерьмо, неприятно это. На меня вдруг нахлынуло понимание того, что я делаю что-то не то. Кто я такой, чтобы судить этих людей? Совершат революцию? А я каким боком к этому? Может, благодаря революции я вообще смогу на свет появиться! Как влезать в эту кашу? Че-е-ерт! Столько вопросов пролетело в голове, что я охренел.
И я пустился в рассказ. В таких красках описал депутату, к чему приведет их новый порядок, что Миша Родзянко только глаза пучил. Уже через минуту, забыв о том, что между нами лежит труп, депутат вовсю задавал вопросы, а получая ответы, задавал новые и новые. А ведь он очень умный человек, только, как и все идеалисты, не предусмотрел всего. Это просто невозможно, ведь устроители Февральской даже не подозревали, какую силу представляют большевики. По их мнению, они вообще никто, их мало, да еще и лидеры все в бегах, за границей. Эти буржуи даже подумать не могли, что Россия никогда не поддержит торгашей и богачей. Россией можно управлять только твердой рукой. Ибо только это может удержать нас в рамках и порядке. Спорьте, спорьте, а ведь и сами так же думаете. У нас народ всегда был привыкшим, что о нем где-то думают. Плохо ли, мало ли, неважно, всегда! Будь то при царе или при коммунистах. А вот пришли дерьмократы, провозгласили свободу, и что? Да, все на машинах, свободны, а то, что работаем за копье, все в кредитах и жратву скоро не купить станет, это фигня. Зато Ютюб есть, и блогеры хреновы, пипл хавает и ладно. А на деле все только и делают, что жалуются на жизнь. Хлеб дорогой, дорожает каждый день, машинка в кредит куплена, а заправить ее, ой-ой-ой, дорого, козлы в правительстве!
Мы привыкли, что квартиру нам дадут, врачи есть, школы, детсады, молодые не знают, а люди от сорока и старше еще помнят. Работай, и все у тебя будет, девиз в СССР, так ведь и было. Детей в школах учили, причем хорошо, они были под присмотром, получали знания, не занимались по дворам всякой фигней! Нет, утырки-то всегда были, куда без них, но нормальных-то детей было точно больше. Кучи всевозможных секций и кружков, бесплатных! Летом детские лагеря, по вполне божеским ценам. У кого родители были чиновниками, военными или инженерами, ездили летом на юг, на море. Да, почти не было личных машин, зато и злости среди людей столько не было. Ведь как, может, правы большевики были, запрещая частную собственность? Ведь разрешив однажды, точнее, сделав послабление, получили полный развал страны, вот и все. Человек такая тварь, которой всегда мало. Не зря говорят: дашь палец, отнимут руку. Посмотрите сейчас, какая злоба у людей, а ведь они даже не знают друг друга. Из-за места на парковке идут войны. Дай всем оружие, и все, не то что гражданская война, а полный апокалипсис будет, мы тупо перестреляем друг друга. И те, кто сейчас злится на эти слова, называя меня дураком, просто врет себе и не хочет задуматься.
Все наши беды не от плохой власти или врагов каких-то, а от нас самих. Мы сами уничтожаем себя хлеще всяких врагов. Ну не может быть никакой демократии, особенно в нашей стране. Не такой у нас народ. Да и где по большому счету она есть? В любимой многими Америке? Я вас умоляю. Даже те наши, кто свалил туда и попердывает из-за океана, делают это от злости. Ведь счастливый человек не будет злиться на других людей, а захочет, чтобы все стали счастливыми. А таковых-то и нет. Вот и идет кругом срач, благо наличие интернета позволяет многое. Глядишь, без связи-то и затухло бы когда-нибудь, но теперь это невозможно. Одному Богу известно, чем все это кончится.
А насчет власти, думаю, Сократ был прав. Какой народ, такой и правитель. Часто слышу от коллег по работе, что власть говно, что дороги не делают, потому что власть говно, дорого все – опять власть. А сам этот коллега на своем рабочем месте ни хрена толком не делает. Вот и выходит, что друг друга ругаем, а сами за собой не видим. Пока каждый сам себя не одернет, ничего в нашей стране не изменится, аксиома. Ну или тупо ждать пару поколений, когда молодняк вырастет, тот, что рос в интернете, а не в реальности, и тупо продадут за пару сникерсов всю страну с потрохами. Попомните, так и будет. И к сожалению, я скорее поверю во второй вариант, ибо никто не хочет признавать свои ошибки.
Депутат слушал меня, перебивал, ага, осмелел чуток, задавал неудобные вопросы. Всю информацию я вывалил на него напрямую. Так и сказал, что я – видел это самое будущее! Даже жил в нем. Рассказал, как кончат самые активные сторонники свержения власти. Родзянко очень впечатлился вестью о том, что, благодаря в том числе и его стараниям, будет зверски убита вся царская семья. Ну ладно царь, хрен с ним, можете и немку туда же, хотя и это не по-людски. Но детей-то за что? За то, что в будущем власть захотят получить? Смешно. Миша охреневал, он ведь сразу понял, что я не буду его убивать, хоть и стою с пистолетом. А я просто немного страховался, а то мало ли, он все же бывший офицер, да и здоров как бык, так что я опустил ствол только тогда, когда закончил.
Наклонившись над трупом со свернутой шеей, охренел еще больше, чем до этого. То-то мне лицо показалось знакомым. Смутно, как и все ныне здравствующие исторические личности, словно видел его на фотографиях. Приглядевшись, не удержался и полез в карман искать документы. Точно. Александр, свет Федорович. Господин Керенский, бывший адвокат, ныне депутат, в будущем уже точно не станет главой Временного правительства. Ибо нет его больше в этом мире. Вот уж о ком плакать не стану, это верняк. Только труп бросать как-то не с руки. Хоть и знает обо мне минимум один человек, но и я о нем много чего знаю, причем это даже записано на бумаге. Подстраховался я или нет, пофиг, увидев меня с открытым лицом и в форме, думаю, Родзянко меня не узнает, лишь голос может выдать. Писать он согласился сам, я лишь намекнул. Прямо тут, в подворотне, на своем портфеле из красивой кожи, депутат Родзянко выводил сагу о своих прегрешениях, связях и задумках. Я сразу предупредил его, что это не страховка и что бумаги обязательно попадут в руки того, кого я посчитаю честным человеком. Михаил повздыхал, предчувствуя беду, но написал о себе и друзьях очень много. Эти люди любят жизнь, как бы ни бросались словами. Они могут жертвовать чужими жизнями, но не своими.
Подворотня была темной, не проезжей, разглядев поблизости нишу подвала, тупо скинул труп туда, пускай ищут убийцу. Мне тут, я думаю, недолго осталось кантоваться, после награждения отчалю, и поминай как звали.
В гостиницу я вернулся спустя два часа, на всякий случай ходил кругами, заодно проследив, куда направится депутат. Поскакал он сразу домой, в свой огромный особняк. Задерживаться и я не стал, собрал вещи, получив от портье сдачу за ранний отъезд, и ушел. Направлялся я ведомственную гостиницу, куда и должен был явиться по прибытии. Мне указали еще в части, куда и когда я должен прибыть, но вот задержался, решив устроить заварушку, да и одумался по итогу.
Знаете, как вышел на улицу, вдохнув свежий, морозный питерский воздух, еще не отравленный бензином, так и улыбнулся мыслям. Все я сделал верно, просто чувствую это. И то, что все же не удержался и совершил преступление, и то, что отказался продолжать. Хотя лукавлю, конечно, если только подвернется случай, как минимум пару человек я бы еще прибрал…
Решив, что дожидаться каких-либо указаний о награждении это не по мне, захотят, оставят распоряжение портье, сам я просто начал гулять. Мне было так интересно, ведь это же моя страна столетней давности. Еще не уничтоженная революцией и Отечественной войной. Довольно чистая, а центральные улицы так и вовсе, красивая, столько дворцов я и не видел никогда, столица меня вдохновляла. Конечно, отъедешь на пару километров от города и окунешься в совсем другую страну, но что-то мне говорит, что это ненадолго. Война войной, а строительство новой страны будет все равно, история неизменяема. Убирая одиозных личностей этого времени, я скорее действую из интереса. А кто придет вместо них? Такое действие, как революция, не может зависеть от пары человек. Вот было бы интересно убрать лысого! Реально, а кто тогда возьмет власть, да и успеет ли, как Ильич, вот вопрос из вопросов. И я ведь абсолютно серьезен. Если убрать тех, кто толкал процесс в нужную им сторону, что будет? Англичанам придется прикармливать новых? Пусть попробуют, именно поэтому я и убрал Бьюкенена, может, задумаются?
А свершения и изменения будут, я абсолютно в этом уверен. Сейчас мне двадцать лет, если не буду делать резких движений и правильно выберу сторону, то целая жизнь еще впереди. Хотя, конечно, просто жить и наслаждаться жизнью не выйдет. Даже если вообще ничего не произойдет, то я все-таки военнослужащий, а случиться на фронте может все что угодно. А уж если все пойдет, как и было в известной мне истории, то впереди революция, гражданская война и великая стройка. Строительство новой страны. Возможности, конечно, огромные. Сколько людей поднялось буквально за пару лет из ниоткуда до самых вершин, обалдеть. С моими знаниями и умениями, думаю, пропасть я не должен. К началу Отечественной мне будет чутка за сорок, где я ее встречу? Конечно, вопрос из вопросов, тем более за почти двадцать пять лет многое может измениться, нужно еще репрессии пережить, это похлеще боев на передовой, грохнуть могут просто так, по доносу. Мне-то, если честно, ничего особого и не нужно в жизни. Управлять ни страной, ни армией, ни даже каким-то подразделением я и вовсе не хочу. Ведь служу-то давно, думаете, мне нравится убивать? Просто я очень хорошо умею это делать, но отнюдь не только это. Но сейчас война, у меня уже свой отряд, и я поведу его туда, куда направят, но вот дальше… Что ж, поживем – увидим.
На пятый день пребывания в столице за мной пришли. Мне был забронирован номер в простенькой, но не самой дешевой гостинице. Здесь я должен был ожидать высочайшего приглашения ко двору. Как уже говорил, я не сидел тупо в гостинице, а активно обходил Питер, очень, знаете ли, люблю это дело, просто гулять. Тем более, что
Мама моя, я как узнал, что за вызволение русского генерала меня хочет лично наградить император, даже икнул от удивления. Еще в полку меня тщательно проинструктировали, как себя вести при дворе. Что можно говорить, а что нельзя категорически. Тяжкое это дело, этикет. Конечно, кто-то сейчас подумает, что вот он, шанс рассказать все царю! Да хрень это все. Во-первых, он меня и слушать не станет, а во-вторых, никогда не поверит. Конечно, я лично не знаю Николая Второго, но судя по поступкам его, которые описывались в истории, слабоват царек-то. Да и повторюсь,
Пришли за мной, точнее, принесли приглашение, два гвардейских поручика. Все расшитые серебром, красивые, статные, одним словом – петухи придворные. Надлежало мне сегодня вечером, в восемнадцать нуль-нуль, прибыть в здание Главного штаба. Именно там, как ни странно, состоится вручение наград отличившимся на фронтах солдатам. Ожидание в несколько дней, что я провел в столице, обуславловалось тем, что Верховный главнокомандующий находился в Ставке, в Могилеве. А вот сегодня прибыл с утра и к вечеру решил награждать. Похвально, я бы, наверное, отоспался сначала. Но я слышал, царь очень любит семью и, скорее всего, день провел с ней, для этого и вырвался с фронта.
– Благодарю за верную службу, – скупо произнес Николай, вручая мне Георгиевский крест первой степени и пожав руку.
– Рад стараться, ваше императорское величество, – спокойно произнес я, изучая настоящего русского императора. Почему-то хотелось угадать, о чем он думает сейчас, да и вообще. Что в голове у человека, которому уготовано судьбой слететь с олимпа по щелчку пальцев? Жалко ли мне этого усталого человека? Пожалуй, скорее да, чем нет. А еще, повторюсь, очень жаль детей.
– Начальник вашей бригады отлично о вас отзывается, служите верно! – закончил Николай Второй.
А я лишь про себя горько ухмыльнулся. Верно служить? Как раз с моей стороны подляны не будет, государь, ты бы на своих дружков, армейских генералов, да на родню лучше внимание обратил, вот где мина замедленного действия. А самому мне стало не по себе. До этого еще было как-то плевать, все же царь для меня был кем-то далеким, человеком с картинки, скорее всего, а тут… Да, смотришь на него, весь в орденах, подтянутый такой, но это же обычный человек, как я сам. Этому человеку по воле судьбы довелось родиться в царской семье и взойти на трон. За подтянутой, а точнее, затянутой в форму стройной фигурой просматривалась простая человеческая усталость. Он, наверное, посидел бы лучше сейчас со своей любимой женой и детьми, чем благодарить тут своих вояк. Причем половину вояк на виселицу бы отправить, а не беседовать с ними. У, суки, чего вам, гадам, не хватало? Царь слабоват? А вы сами-то чем отличились? Что такого вы сделали, что ставите себя умнее царя? А дворяне всякие? Нет, я все понимаю, за какие-то подвиги, за заслуги на любом поприще для родной страны награждать нужно. Но вот всегда меня смущало одна хрень. Называется она потомственное дворянство. Заслужил какой-нибудь из предков признание, так при чем тут дети? Так ведь и появлялись всякие дармоеды, прожигающие деньги предков, а сами палец о палец не ударили. А ведь многие из тех, кто хотел свергнуть власть, как раз из таких. Поколение за поколением только и придумывали, суки, как из людей побольше денег выбить, не самим же работать. По мне, так надо было давно отменить вообще эту хрень. Родился ты в семье дворянина, князя, барона, графа – хорошо. Но сам стать дворянином сможешь, только когда заслужишь. Привилегией для таких людей могла быть возможность поступить в университет, на службу в гвардию или еще куда-либо. Но иметь высокое положение просто потому, что кто-то из твоих предков сто, а то и триста лет назад заслужил титул или орден? А может, и вовсе не заслуживал, а удачно купил или оказался в нужном месте, так за это все его последующие поколения должны почивать на лаврах? Бред. Так и появляются, повторюсь, мажоры, ни хрена не умеющие, так еще и с гонором.
Никакой аудиенции не было и в помине. Награжденных было много, я получал практически последним, двое всего за мной были, оба унтер-офицеры. Пока шла церемония, двигаться я не мог, но перед уходом из зала все же смог немного замешкаться и подбросить бумаги с признаниями мертвых депутатов. Там были и пару листов, написанные лично мной, так, черкнул немного, руководствуясь муками совести. Поверят, не поверят, да и вообще, дойдут ли бумаги до царя, дело десятое, но положил я их прямо к нему на стол, поверх других бумаг, которых было тут в избытке. Царь как раз находился ко мне спиной, обходя этот стол, видимо, собираясь присесть за него, вот я и подкинул. Надеюсь, вышколенная охрана все же не заметила, ибо за мной никто не побежал, да и позже не задержали. А уж как пришлось утянуть мундир, чтобы не заметили спрятанное под формой, не передать словами. Вытащить оказалось проще, чем пронести, народу много, вытянул так, что никто и не заметил.
В канцелярии мне выдали все полагающиеся документы и подсказали, где справить новую форму. Кстати, а ведь мне повезло получить настоящие награды, а не те висюльки, что начнут выдавать уже в следующем году. Пока еще, хоть уже и наполовину разбавленные, но первые две степени Креста за храбрость были из золота, а остальные из серебра. Пояснили мне, как согласно статуту знаков отличия их правильно носить, там столько нюансов было, заманаешься все помнить. При полном банте, как у меня, носить только первую и третью почему-то. Если произведут в офицеры и наградят офицерским орденом Георгиевского креста, эти уже не носить. Ну и так далее. Был порадован тем, что мне всерьез увеличили жалованье, вроде как раза в полтора. Приятно. А вот то, что форму нужно было шить самому, удивило. Я ж не офицер или придворный, думал, что низшим чинам выдают. Ан нет, заказывайте сами, господин подпрапорщик, повседневную, на фронте выдадут, а парадку будьте любезны построить лично.
Эх, вот теперь бы я поговорил с тем моим первым командиром, прапорщиком Шлеменко. Попробовал бы он на меня замахнуться или на ты что-то вякнуть. Все, ко мне нельзя теперь с кулаками, заслужил, так сказать. И как тут не любить этикет и правила? Ха, вот если бы избранно их употреблять…
Отпуск окончился быстро, я едва успел сделать пару насущных дел, это мне на войне пригодится, да отдохнул чуток. По бабам не ходил, хватило и одного взгляда на местных работниц старейшей профессии, чтобы, нервно сглотнув, уйти прочь. Блестящие от кокаина глаза, марафет такой, что актрисы из немецкой порнухи девяностых, причем из самой «грязной», выглядят милыми домохозяйками, по сравнению с внешним видом местных жриц любви. Как-нибудь обойдусь, тем более на фронте о них и вовсе не вспоминаешь. Нет, вру. Последний раз в лазарете, это когда царапину от пули обрабатывал, мое мужское естество встрепенулось было, понравилась мне одна сестра милосердия, чего скрывать. Но блин, тут сейчас не знаешь, как и подкатить-то. Все как-то сложно, нет, не люблю правила!
За время отпуска и прогулок сделал я еще одно нужное и важное дело. Нашел артель, где возятся с какими-то котлами и другими железками, и заказал одну вещь. Точнее, несколько экземпляров одной. Я с самого начала, как отправился в первый раз на вылазку в тыл врага, пожалел об отсутствии тихого оружия. С ножом я на ты, но метров с десяти, это уже для кино. Вот и заказал наконец себе глушитель, так как что-то сложное и технологичное сделать мне тут не могли, на это надо время и материалы, заказал обычные, с прокладками из толстой резины. Да, они не так долговечны и эффективны, но зато более или менее просты в изготовлении. По приезде в часть переделаем несколько наганов для моих парней, у меня-то сделан под мой «браунинг», правда, возни с ним было много. Я уже опробовал его, конечно, не совсем то, что хотелось бы, да и длина приличная, но это было уже лучше, чем ничего. Главное, надо пристрелять как следует, привыкнуть. Я еще с патронами поколдую, может, удастся еще снизить шум, путем уменьшения навески пороха. Мне из пистолета на двести метров не стрелять, особенно в тылу врага, а уж стабильности на полусотне я вполне себе добьюсь. Главное, чтобы вместе со звуком выстрела не потерять эффективность, а то будет тихим, а вместо выстрела плевок, вот будет потеха. Когда обдумывал все это, в голову пришла замечательная идея. Как раньше-то не вспомнил об этом? В полку, у одного из офицеров, командира роты, если точнее, я видел неуставной пистолет. Сначала не придал этому значения, ну висит у того большая кобура, и пускай висит. А позже, во время подготовки к бою и разглядел сей инструмент. «Кольт»!
Как я мог забыть о том, что он уже выпускается и вовсю используется. Это я о модели «1911», разумеется. И вот, вспомнив об этом, пошел искать магазин оружия, где с удовольствием и прикупил себе данный агрегат. Патронов только в наличии оказалось маловато, всего триста штук, а мне ведь и пристрелять его надо, да и просто поиграть, мы ж солдаты те же дети. Пришлось тут же и его переделывать, точнее отдавать в переделку. Как уж я объяснялся с мастеровыми, пропущу, но вопросов была тьма. И вот когда, вернув назад «кольт» вместе с глушителем, я и получил наконец то, что хотел. Выстрел очень тихий, патрон-то дозвуковой, и при этом за счет того же патрона убойная сила на месте. Эх, вот уж постреляю теперь, бойтесь, враги.
– Чего тебе, служивый?
Да, правы были историки, для этого человека не существовало авторитетов и званий, он и с царем запросто общается.
– Скорее уж, – я поправил папаху на голове, – это тебе нужно.
Сколько ни думал, но все же какая-то мистика в истории Распутина есть. Я четко помнил его изречение о том, что царской чете придет конец, когда умрет Распутин. Если, конечно, это все не выдумки. Вот и захотелось мне попробовать задействовать еще и этот рычажок.
Узнать адрес столичной квартиры старца вышло легко. В кабаке вечерок провел, заодно винца опробовал местного, поговорил с людьми, и вот я перед Григорием Ефимовичем.
– Мне, говоришь? – старец прищурился. А взгляд у него тяжелый, но я смотрел прямо и не думая отводить глаза, хоть и чувствовал себя не очень комфортно. Гипноз не гипноз, но чем-то он явно обладает, смотрит, как будто внутрь тебя. – Дай мне руку!
Размышлял всего секунду. Старец взял мою ладонь в свою правую и накрыл левой. Глаза его прикрылись, а у меня по телу прокатилась дрожь, сменившаяся жаром.
– Первый раз такое вижу, – открыл глаза Григорий Ефимович и отпустил мою руку. – Ну-ка, пойдем поговорим! – жестом приглашая меня проследовать в дом, а встретил я его на улице. Я двинулся за Распутиным.
Квартира была небольшой, что удивило, с его-то влиянием и связями! Выходит, не особо он печется о своем комфорте, а мог бы жить, как царь. Мы прошли в небольшую комнатку, похожую на кабинет какого-нибудь руководителя среднего звена. По моим меркам. Стол, красивый, массивный посреди комнаты, несколько стульев расставлены вдоль стен. Старец предложил мне взять любой и садиться, а сам взял из темного, как будто битумом облитого буфета бутылку.
– Пригубишь? – вопросительно посмотрел на меня старец и тут же добавил, увидев мой взгляд: – Вижу, что не любитель, хорошее дело.
– Если хорошее, зачем сам злоупотребляешь? – я говорил с ним на ты, показывая всем видом, что не заинтересован в его услугах.
– Я не напиваюсь, просто вкус нравится, – словно оправдываясь, проговорил Распутин.
Я разглядывал его, а он меня. Каким я его себе представлял? Да вот, наверное, именно таким. Волосы чистые и убраны в пучок, хиппи, мля. Глаза большие, но в постоянном прищуре кажутся уже, чем есть, очень внимательные, а сам взгляд пронзителен.
– Странный ты, служивый…
– Есть такое, – согласно кивнул я.
– Смотрю на тебя и не пойму, по виду – годков двадцать тебе, а… – он замялся на секунду и продолжил: – А душа как будто старше.
– Знаешь, зачем я пришел до тебя, Григорий Ефимович? – серьезно спросил я.
– Ты не здешний, не отсюда, – внезапно продолжил Распутин, – не спорь, я вижу это. Твоя душа заняла новое тело, так? Не ври.
– Не знаю точно, – спокойно вздохнул я. – А разве душа может вселиться в тело уже умершего?
– Может, неисповедимы пути… Думаешь, откуда я многое знаю?
– Что, ты тоже откуда-то переселился? – охренел я от ответа.
– Да, но в прошлой жизни прожил недолго, до восемнадцатого года, вот и вижу только те события, что уже видел.
– А изменить не пробовал? – серьезно спросил я и сам уставился на Распутина.
– А что я сейчас делаю? – усмехнулся старец и сделал глоток своей любимой мадеры.
– Так значит, свою судьбу видишь?
– Ты о смерти, что ли? – как-то даже расслабленно произнес Григорий.
– О ней, – кивнул я.
– Не изменить это, никому не под силу!
– А ты пробовал?
– Я не могу бросить маленького царевича…
– Уговори немку отпустить его с тобой, а лучше и ее забери. Нужно уехать далеко, чтобы не достали.
– Думал я над этим, не оставит она Кольку, любят они друг друга, сильно любят. Врозь им не жить.
– А убедить Николая оставить трон и уехать? Ведь ты же можешь!
– Он не хочет бросать Россию в такой момент. Братик навязал ему войну только для того, чтобы прибрать Россию-матушку, Колька это понимает.
– Его сметут. Если ты жил до восемнадцатого, должен знать,
– Мое прошлое тело было священником и умерло в мае восемнадцатого. Но я понимаю, что если Кольку взяли большевики, то убьют.
– В июле того же года. Всех расстреляют, затем обольют серной кислотой, чтобы уничтожить тела. Всех, даже цесаревича…
– Твари! – взревел старец. – Твари безбожные!
А ведь он действительно переживает, так не сыграть. Как же мне уговорить его начать обрабатывать царя…
– Как этого избежать? Можно же что-то сделать?
– Ты сам как долго в этом теле?
– Недавно, – поморщился старец.
– Я тут на награждении был, подкинул царю на стол бумаги. Там признания нескольких уродов, что будут участвовать в развале страны, а заодно мои предложения. Нужно проследить, чтобы бумаги не попали к кому-то, кроме царя. Но это полдела, нужно заставить его прочесть их, а самое главное, поверить тому, что там указано. Для того, чтобы он мог поверить, я написал о нескольких событиях, которые должны случиться. Если он не поверит даже после того, как мои «предсказания» сбудутся, тогда и все остальное бессмысленно.
– Я поеду к нему, сейчас же. Где тебя искать?
– А вот этого не нужно, – отрезал я. – Все, что мог, я написал царю, сейчас тебе еще вкратце расскажу и уйду.
– Вот ты какой, хочешь, чтобы за тебя другие разгребали?
– Это их жизнь и судьба, – покачал я головой, – у каждого человека есть выбор. Если царь не захочет делать то, что я написал, его ждет конец. Я не собираюсь из кожи вон лезть, отстаивая свое мнение. Может, оно неправильное? Вдруг все пойдет еще хуже? Этого никак не предскажешь.
Разговор с Григорием Ефимовичем продолжался несколько часов. Я вымотался, как будто кросс пробежал. Он оказался настолько умным, что не ограничился получением знаний о событиях, а постоянно задавал вопросы. Как я понял, он выстраивал для себя картину происходящего в будущем, для того, чтобы преподнести царю так, как ему нужно. Что ж, это не мое дело, лишь бы уберег детей, а там, глядишь, и все остальное по-другому пойдет. Лучше или хуже, не знаю, но точно по-другому.
В часть я вернулся героем. Ну, то есть приняли меня шикарно, ребята расстарались. Хотели было вечером посидеть, я им подарки небольшие из столицы привез, но начальники все дело спутали. Едва доложился командиру роты и ушел к парням, как прибежал посыльный из штаба полка с требованием явиться пред светлы очи его превосходительства, господина Маркова, комполка то есть. Явился, куда деваться.
– Экий ты справный воин-то у нас! – встретил меня командир, а я только сейчас ведь разглядел, что он еще совсем молодой. Ему ж вроде и сорока нет, а выглядит старше. Здесь, блин, почему-то все так выглядят. А может, эта дурацкая борода с усами его старят? Я, хоть и смотрят на меня криво, особенно командиры почему-то, растительность на лице вообще не терплю. Таких, как я, называют людьми с лысым актерским лицом. Ну вот не могу я вообще ходить небритым даже с двухдневной щетиной. Вот и смотрю сейчас на новоиспеченного генерал-майора и поражаюсь. Говорит чудно, словно хочет казаться старше, а глаза блестят, как у пацана.
– Рад стараться, ваше превосходительство.
– Награды – это хорошо, но Антон Иванович просил поблагодарить тебя лично, его в столицу вызвали, когда будет – неизвестно, как бы на другой фронт не перевели. Его давно сватают на дивизию, а он отказывается, оставаясь со своей родной «Железной бригадой». Так вот, держи, хлопец, заслужил честно. Не знаю, чего там тебе император говорил, но я скажу просто: ты отличный воин, и я думаю, это не последнее твое награждение!
С этими словами мне был вручен охрененный кинжал. Ножны и рукоять богато украшены серебром, прямо сверкают, клинок обоюдоострый, длиной около тридцати сантиметров, вещь! На рукояти гравировка, мелкая, но видна невооруженный взглядом. «
– Огромное спасибо, – абсолютно искренне сказал я.
– Отдыхай, к службе приступишь завтра. У нас ничего нового, да тебя и не было-то неделю. Сидим, кормим вшей. Сил накопили прилично, но отмашку не дают. Немцы тоже попритихли, думаем, в связи с активными действиями во Франции, здесь они перешли к глубокой обороне. Наблюдатели часто видят, как противник минирует подходы, так что, если нам прикажут наступать, потери будут большие. – Я молча слушал, но, видимо, на лице у меня было недоумение, поэтому Марков остановился. – Что, думаешь, зачем говорю об этом тебе? – Я кивнул. – Да вот, думаю, не послать ли тебя за линию? Помолчи, – это он увидел, как я рот раскрыл, – знаю, что не совсем то, что у тебя получается лучше всего, но позже объясню. Разведка есть, но есть мыслишка именно по твоей тематике.
– Слушаюсь!
– Да подожди ты, – усмехнулся комполка, вновь обрывая меня, – говорю же, мы еще думаем. Говорю я тебе не просто так. Хоть ты и не офицер штаба, но ты командуешь отдельным подразделением, поэтому твое мнение, да и просто держать тебя в курсе – важно. Хоть тут некоторые личности и против такой вольности и нововведений, мы твою идею с отдельным отрядом поддержали. Антон Иванович сейчас в столице будет добиваться изменения штатного состава частей и ввода новых подразделений стрелков. Отдельные стрелки уже давно используются, но вот так, как это придумал и осуществил ты, пока внедрить не можем. Эффективность-то ты доказал, так что остается лишь убедить некоторых твердолобых статских.
– А при чем тут статские? – не понял я.
– А ты как думал? – махнул рукой Марков. – На царя имеют влияние слишком много людей, причем большая часть из них именно статские. Одного так и вовсе вспоминать нельзя, а то еще приснится. – Это он наверняка о Распутине. Ух как корежит всех армейцев от этой личности, аж зубы сводит. Поголовно все офицеры считают старца исчадием зла, дурно влияющим на государя, а тем самым и на всю страну. По этому поводу вообще нет идей, правы они или нет, но в том, что Распутин как-то влияет на царскую семью, я соглашусь. – Антон Иванович специально поехал в столицу вместе со своим штабом, чтобы не оказаться в меньшинстве. Если пробьет этих выскочек, то может, и выгорит твоя идея с командой в каждой роте. Я так всецело за. Да, что у вас с его превосходительством за разговор вышел? О танках, – слово «танк» комполка произнес с каким-то пренебрежением.
– Да ничего особенного. Я лишь предположил, что если найдется у кого хороший двигатель, способный тянуть тонн десять-двенадцать на приемлемой скорости, то обладатель такой машины сможет диктовать на поле боя свои условия.
Говорили мы с командиром полка долго, часа полтора, наверное. За это время я успел многое донести до него, из тактики военных действий будущего. Конечно, не из своей эпохи, многое, что начнут активно применять во время Отечественной войны, доступно и здесь, правда, пока не получило серьезного развития. Например, сказал, что, глядя на современные бомбометы, придумал устройство, способное закидывать немалые снаряды прямо в траншеи врага. Объяснял недолго, Марков быстро уловил идею миномета. Признал, что устройство выглядит простым, хоть и на бумаге, но естественно, нужна постройка пары экземпляров и демонстрация эффективности. Сейчас уже есть нечто подобное, надо просто пойти по пути известного мне, чтобы избежать ненужных тупиковых идей.
Марков, вызвав воен-инженера, предложил мне вместе с ним подумать и сделать чертежи. Что ж, подумали. Дядька оказался хваткий, а главное, сам артиллерист, что такое укрытые позиции, знает не понаслышке. Нарисовали дружно два ствола, я сразу предложил два варианта по калибру. Восемьдесят и сто двадцать миллиметров, меньше, думаю, пока и смысла нет, как и больше. Все плюсы, а это переносимость руками, без конной тяги да скорострельность, то бишь плотность огня, вызвали восторг у командиров.
– И откуда ты у нас такой взялся? – чуть не каждую минуту вторили друг за другом офицеры.
– Да я из будущего, – отмахивался я, переводя все в шутку, и ведь никто даже не задумался всерьез над моими словами.
Через неделю работы с артмастерами, точнее, с инженерами, наши бумажки ушли в столицу. Да, я как-то по-другому себе это представлял. Ведь в Главном артиллерийском управлении сто процентов похерят идею. Даже тут я неоднократно доказывал преимущества минометов перед ствольной артиллерией, а сколько еще придется? А может, и не придется. Похерят идею, даже слушать не станут. Там ведь кто на приемке сидит? Правильно, старшие офицеры, превосходительства разные, они вон, перед войной и пулеметы хотели завернуть, патронов много уходит. Тут вообще все как-то однобоко воспринималось. Заикнулся о преимуществах миномета, начали орать, что пушки лучше. Я не спорю, орудия нужны, но минометы это не замена, а новый вид оружия. И тактику под него нужно разрабатывать свою. Слушают, ругаются, но все же слушают.
Отсталость в мышлении сказывается во всем. Попробовал предложить идею с новой одежкой, вообще выпучили глаза, сказав заткнуться. А все и предложил-то, что укоротить шинель, сделав бушлаты, да штаны шить потеплее. Когда еще до ватников дойдет, а холодно уже сейчас. Меня заткнули, указав, что не хрен сидеть без дела. Только мертвые ничего не делают, я что, хочу стать мертвым? Задача у нас стояла одна, находиться на передовой, наблюдая, засекая вылазки противника, и, пресекая эти самые вылазки, приносить пользу. Так как винтовки у нас с оптикой, то и работа была. Правда, командование быстро пересмотрело нашу активность и изменило правила игры. Вышло все как обычно через одно место. Ведь немцы, точнее, там у нас сейчас австрияки сидят, хотя без разницы, тоже не дураки. Если видят, что их нагло отстреливают, тут же начинают артобстрел. А нашим в окопах это надо? По одному, по два, но каждый день убыль в войсках имеется, а солдаты все на счету. Поэтому нам для начала приказали уйти из окопов, чтобы не навлекать на других солдат беду, думаете, помогло? Смешно. Мы и с флангов работали, и на нейтралку выползали, врагу-то все одно. Убили у них кого-то, сразу обстрел.
– Надо что-то делать с этими обстрелами, – рассуждали мы, сидя вечерком у костра. Холод собачий, январь на дворе. Последние пару дней мы не охотились, слишком холодно, вон, враги вообще носа не показывают из своих блиндажей.
– Так ведь предлагали уже командиру, сам же говорил, что не пускают! – Старый сплюнул себе под ноги и закинул в рот сухарь.
– Опять пойду просить. Ну, в самом деле, мы же спокойно можем к ним пройти, особенно сейчас, они все замерзли там, самое время. Иначе для нас все это рано или поздно закончится одним, прямым попаданием. У врагов очень много боеприпасов, а солдат сейчас мало, вот они и держат нас на расстоянии, давя артиллерией. Если не сейчас, то позже может быть уже поздно.
– Попробуй, – кивнул Старый.
И я побрел к штабу полка, благо располагались мы рядом, буквально в километре. В темноте идти даже по своим позициям страшновато. У нас лес за спиной, а в нем всякое может быть, правда, последнего зверя, кабана, видели месяц назад, уходят звери, война она кого хочешь заставит покинуть родной дом.
Да уж, примерзли не только враги, а и наши бойцы. Пока шел в штаб, два поста обошел, меня даже не окрикнули. Я уж испугался, думал, вдруг австрияки шалят, ан нет, просто холодно, часовых хоть и меняют каждый час, а все одно, замерзают люди, вот и прячутся. Обморозиться сейчас много ума не надо, бойцов беречь нужно, им еще воевать.
– Здорово, Масленников, господин генерал у себя? – У входа в командный блиндаж часовой был. Я его уже хорошо знал, как и он меня. Их тут всего пятеро и все меня прекрасно знают, ибо бываю тут частенько. Сейчас вот ефрейтор Масленников стоит, Семеном звать.
– После бани, чаевничают превосходительства, – улыбнулся ефрейтор. – Тебя ждут?
– Не, доложи, пожалуйста, разговор есть.
– Они там вдвоем с начштаба, вроде как выпили чуток, после баньки-то.
– Ну, это их дело, – пробормотал я, ежась от холода. Черт, действительно дубак стоит такой, что ежели не двигаться, замерзнуть можно враз. Форма идиотская, летом жарко, зимой холодно.
– Давай, проходи, снег стряхни только! – вернулся с доклада ефрейтор и подал мне веник.
Я обмахнул валенки, да уж, в сапожках я бы тут вообще охренел, и вошел внутрь. С валенками был прикол. Носили их в это время офицеры и очень редко кто-либо еще. Мне мои достались случайно, подарок от начштаба полка, во как. А солдатам в любое время года мучайся в сапогах, беда зимой в них, с обморожениями проблема стоит очень остро, и решать ее никто не думает.
«Эх! Нам бы в землянке так!» – Натоплено внутри блиндажа было так, что хоть в майке ходи. Начальники, кстати, сидят в одних кителях.
– Заходи, Воронцов, заходи. Чего опять удумал? – Вот, всегда так встречают, привыкли, что каждый раз чего-то предлагаю.
– Ваше превосходительство…
– Да брось, я ж тебе говорил уже! – Точно, говорил. Марков приказал наедине обращаться по имени-отчеству. Вообще, он удивительно простой с виду человек, не выделывается, но в основном это просто со мной так, все-таки он тоже плюшек через меня от руководства хорошо получил. На самом деле, он довольно жесткий командир, а вот Антон Иванович, напротив, гораздо мягче к людям. Но это, конечно, лично мое восприятие.
– Так точно, Сергей Леонидович. Разрешите предложить?
– Ха, ты опять угадал, Сергей! – воскликнул начштаба, они друзья с Марковым и наедине так же свободно общаются. Да-да, наедине это не только с глазу на глаз, меня они считают кем-то вроде стены, никому и ничего не передам, и не расскажу, вот и ведут себя вольготно. Да и прав был Масленников, пьяненькие они, видать, хорошо попарились.
– Противник замерз, я думаю… – начал я, но меня вновь прервали.
– Не один он, наши солдаты тоже чуть живые, – вновь подал голос начштаба.
– Вот и говорю, самое время сходить к ним в гости. Надо решать с этой чертовой артиллерией, жить совсем не дает.
– И что ты хочешь? Перестрелять всех? А толку? Новых привезут и начнут еще сильнее бить.
– В том-то и дело. Вы же видели, как им в атаки ходить удобно, местность позволяет. А у них за спиной, всего в двух километрах село.
– Так разведка доносит, что там полк квартирует. Я тебя понял, ты тут наступление решил устроить?
– Справа у нас позиции хорошие, там хрен пройдешь, слева вообще соседи чуть выдвинуты вперед, за что им и прилетает регулярно, а мы что же?
– Так проходы нужны, как пехоту вести?
– Мы на себя возьмем артиллерию. А нейтралку, думаю, протралить надо.
– Мы ж не на море. Чем ты мины тралить будешь, они под снегом, где их там найдешь!
– А мы гирлянду сделаем, из зарядов, а потом рванем. Будет проход, причем хороший.
– Да думали уже, но нельзя. Захватив их позиции, ничего не добьемся, а если брать село… Подставим фланги, и нас зажмут. Ты Воронцов парень умный, вот и подумай, нужно ли это делать?
– Да нечем австрикам нам охват делать, нечем. Немцы ушли во Францию, последний «язык» же вам все на блюдечке принес…
– Это верно, но там и австрийцев немало, артиллерия опять же.
– Я ж говорю, пушки мы на себя возьмем. Да и замерзли они, ваше превосходительство, сидят себе возле печек сейчас, плевать им на пушки, что они, не люди, что ли?
– Ты же понимаешь, Воронцов, что без приказа начальника бригады я этого сделать не смогу. Нужно прикрытие, готовность соседей выдвинуться, чтобы предотвратить прорыв.
– Я тут вот чего подумал, Сергей Леонидович, а ведь проходы на нейтралке нам и делать не придется.
– Почему?
– У командиров противника наверняка должны быть карты с обозначениями, так ведь? Они же вылазки совершали, мины перед этим не снимали, должны быть проходы.
– Это так, а как ты эти карты найдешь? – у Маркова появилась заинтересованность в глазах.
– Так найдем офицерский блиндаж, узнаем и где карты, – пожал я плечами. – Я этого и прошу, отпустите в разведку?
– Ты днем, что ли, хочешь идти? – еще больше удивился Марков.
– Нет, конечно. Сейчас мороз, небо ясное, луна светит, зачем мне дневное время? Так пройдем.
– Тогда слушай, что нужно сделать. Если не узнать проходы в минных полях, то все остальное незачем и начинать. Дальше. Мне все равно требуется доклад в штаб бригады, значит, выход уже не сегодня. Давай завтра занимайся наблюдением, составь план, как хочешь идти и куда, а я свяжусь с Антоном Ивановичем, и будем ждать его решения.
На этом и сошлись. Главное, теперь, чтобы автрияки не надумали что-то изменить и не поперли бы в атаку, нарушая все наши планы. Задумка-то хороша, в расчете на мою наглость строится. А как без этого? Ежели отпустят, расшибусь, но выполню. Тут крепость какая-то недалеко, если рвануть сейчас, всей бригадой, можно и до нее дойти, думаю, а уж там… Да, захват крепостей та еще морока, но если окружить, можно взять измором, а войск у противника сейчас мало. Да и, повторюсь, замерзли они.
Добро получили только к вечеру. Инструкциями просто задушили, но я один черт их похерю, но для видимости делал вид, что все запоминаю. Поступать буду, как сам вижу, всегда так делал, нечего велосипед изобретать. Если послушать командиров, то мы вообще чуть не в открытую должны пройти и каким-то макаром выполнить задание. Ага, как в прошлом году, с партизанами ходил, когда они все полегли в первой же стычке. Нет, как говорил один картавый вождь, мы пойдем другим путем.
По времени нас не ограничивали, морозы стоят, враг не мычит, не телится, это нам на руку. Тут и правда на днях был пленный, утверждал, причем после жесткого допроса, что войск мало, все во Франции. Выходили всем составом и даже чуть больше. Я предложил провернуть отвлекающий маневр, и комполка на удивление согласился. Пойдем мы замерзшим болотом, что простирается справа от позиций полка. Дозоры и охранение у австрийцев есть и там, но не ждут они нас оттуда, просто потому, что местность там очень открытая. Днем и шагу не ступишь, а вот ночью… Маскхалаты и наше фирменное передвижение в час по чайной ложке позволят нам осуществить переход.
Почти сразу все пошло не так. Через пару часов даже мелькнула мысль, что тот, кто сверху меня прикрывал все время, взял отпуск. Началось с меня, а продолжилось…
– Я нож потерял… – растерянно обмолвился я, обшаривая карманы и не находя свой любимый тесак. Не то чтобы он какой-то эксклюзив, но сам факт потери выбивал из колеи. Никогда ничего не терял, тем более из снаряжения в походе. Это был именно боевой нож, отобрал у пленного немца, очень уж удобный он был. Хорошо еще я не стал таскать с собой подарок Деникина, вот было бы обидно его потерять, но и эта потеря выбивала из колеи.
– А я патроны оставил, – вдруг подал голос Петр, один из моих бойцов, – те, которые ты сделал для нагана…
– Вечер перестает быть томным, – задумчиво произнес я.
Осмотрели каждый себя, остальное все было в порядке. Сам достал запасной нож, это был переделанный австрийский штык, укороченный. Тут вообще, кстати, интересно, нет какого-то одного принятого стандарта. У тех же австрияков на одном виде винтовок встречаются три или четыре вида штыков. Один такой и был у меня. Был бой, отбивали атаку противника. Вдруг вижу, на одного из солдат пехоты несется здоровенный мужик в форме австрийского вояки, а в руках винтарь со штыком. Вроде привычная картина, если бы не размеры штыка. Позже снял размеры и обалдел, для какого хрена нужен в бою клинок длиной восемьдесят сантиметров? Это ж сабля целая, а не штык. Взял его тогда, когда ранил пехотинца, да-да, отобрал, хотел мужикам показать, а позже взял и переделал его, укоротил. Понравилась рукоять, красивая, с орлами и серебром, вот и запал на него. Он был похуже, чем немецкий, пропажу которого я только обнаружил, но рабочий. Немецкий же был настоящим охотничьим клинком, старой работы. Лезвие не очень длинное, двадцать сантиметров, но сталь такая, что, наверное, рельс перерубит. По крайней мере, кости в теле рубил, как надо. Трижды уже пускал в ход и, упираясь в ребра, тот просто проходил их не замечая.
Ползти далеко, холод собачий, но на небе как назло ни облачка, лучше бы снег валил, а так укрыться вообще негде. Двигаемся друг за другом, чтобы не делать лишние колеи, на снегу и так все видно, надо быть очень осторожным. Позиции противника слева от нас, если встать во весь рост, возможно даже разглядишь окопы. Но мы ползем по болоту. Низина, ветер воет, редкие кусты и остовы засохших деревьев ничуть не помогают. Остается совсем немного, впереди ждет лесок и отдых, но все сваливается в пике.
– Встать, бросить оружие, вы обнаружены и окружены! – резкая команда звучит как выстрел. Нет, как пуля, попадающая прямо тебе в мозг. Первое впечатление – ступор. Причем не только у меня. Говорившего не видно, ползу я первым и теперь боюсь даже повернуться. Наконец, после повторного выкрика голова начинает соображать.
– Ворон, как же так? – слышу тихий шепот сзади, но обернуться не решаюсь.
– Пока не знаю, – так же тихо отвечаю я, а сам выпускаю из рук винтовку и тяну руку к поясу, за пистолетом. Когда «браунинг» оказывается в руке, чувствую его холод, и появляется какая-то уверенность. – Низина сыграла с нами в обратную сторону. Если и правда окружили, тогда не уйти, но думаю брешут. Справа болото не замерзает, сами видели, туда они не сунутся. Нужно хотя бы увидеть врага, чтобы понять.
– Может, врассыпную и отстреляемся? – спрашивает Старый.
– А если низину держит под прицелом целая рота? – хмыкаю я.
– Русские, последнее предупреждение, – донесся новый призыв от врага, и кажется, я даже слышу, как клацают затворы.
– Я один, не стреляйте, выхожу! – крикнул я в ответ, но естественно, это не прокатило.
– Не держите нас за дураков, мы видели сколько вас. Даем три минуты!
– Командир! – я оглянулся. – Как?! – Это и меня интересовало. Мля, мы так хорошо научились ползать, да еще в маскхалатах, как нас разглядели, не понимаю.
– Готовьте гранаты! – шепчу я. – Если нас вели от нейтралки, взяли бы давно, были и более удобные места. Значит, сзади пройти можно. Швыряем по кругу, назад хватит и по одной. Помните, объяснял про сектора? – Слышу ответы и продолжаю: – Четыре гранаты у каждого, хватит заставить их залечь и укрыться. Сразу за последней рвете отсюда назад, забирайте левее, в глубь болота, туда не сунутся.
– Ты что, не с нами? – робко спрашивает Старый.
– А куда я денусь? С вами, ребятки, с вами! Готовы? Вперед!
Сначала кидаем гранаты из положения лежа, вторую и третью уже присев на колено, последние – стоим во весь рост. Разрывы начались, когда летели третьи, а как услыхали грохот последних, рванули бегом. Снег сковывал движения и мешал так, как только мог. Это не бег, ковыляние. Одна надежда, что бежать недалеко, и враги побоятся соваться глубже в болото. Там и незамерзшие места есть, и растительность, укрытия то есть. Стрельба началась, когда мы удалились от злополучной низины метров на сто, может чуть больше. Пригибаясь, глядя на спины товарищей, пытался считать, но ничего не выходило. Все же на стрельбу роты не похоже, но взвод точно есть. Радовал один факт, пулеметов нет, стреляют из винтарей, а то бы уже всех покосило.
Вижу, как мужики достигают первых деревьев и, не удержавшись, все же оборачиваюсь. Темные низкие тени, стелющиеся по снегу, приковывают взгляд, и в эту же секунду что-то с огромной силой бьет меня в левое плечо. Оборачиваясь, смотрел именно через него, вот и получил. Удар сносит меня с ног, и падая, кричу:
– Собаки, осторожно! – В ногу впиваются острые зубы, и я во весь голос ору. Сука, как больно! Пытаюсь поймать на мушку фигуру собаки, треплющую мою конечность в попытке откусить, и почти успеваю, когда еще одна тварь хватает за руку. Пистолет тут же летит на землю, а я, пытаясь стряхнуть псов с себя, кручусь как уж на сковородке.
– Командир! – слышу откуда-то издалека, но кричу в ответ:
– Не-е-е-т! – и вновь пытаюсь совладать с собаками. Если бы не висящая плетью левая рука, я смог бы добраться до ножа, а так шансов не было. Внезапно нахлынуло чувство страха и безнадеги. Сдохнуть на Первой мировой от зубов собаки, это какой-то сюр. Силы уходят, и на краю сознания чувствую, как что-то или кто-то оттаскивает от меня собак. Дальнейшего не вижу, болевой шок опрокидывает меня в забытье.
«Странно, я что, все еще живой?» – очухиваюсь от того, что меня кто-то и куда-то тащит. Причем не волоком, а то ли на руках, то ли на носилках.
Пытаюсь разлепить глаза, и приходит боль. Крик срывается с губ, и одновременно чувствую, как движение остановилось. Слышу голоса, но разобрать то, что говорят, пока не получается. Начинаю вспоминать. Мля, меня собаки порвали, да еще и пулю получил… Теперь точно хана. Даже если австрияки меня не хлопнут на допросе, а ведь скорее всего в плен взяли, раз живой пока, сдохну от ран. Болело все тело и шевелиться не мог вообще.
– Франц, ну очнулся он, что дальше? – все же начинаю разбирать голоса.
– Приказали отнести в лазарет, значит, неси! – отвечает кто-то другой. Значит, их по меньшей мере двое, и эти двое солдаты противника. Негусто.
– Он же почти труп, зачем он понадобился капитану?
– Тебе какое дело? Приказ есть приказ!
Блин, ну чего ему трудно, что ли, сказать? Я бы хоть узнал, зачем я какому-то капитану. Ощущение движения вернулось, но от этого стало больнее. Эх, вырубиться бы снова, чтобы не чувствовать всего этого…
Пахнет… Не, воняет, ибо дерьмо не пахнет, а именно воняет. Скорее всего, я вновь «выключался», так как не помню ничего и не могу понять, где я. Попробовал открыть глаза, и это получилось. Находился я в каком-то хлеву, ну или сарае, не знаю, что правильнее. Было очень холодно и больно. Я лежал не на земле, кто-то довольно заботливо уложил меня на кучку сена, и это хорошо, наверняка бы больше замерз на земельке-то.
Глаза немного привыкли к полумраку, и я попытался оглядеть помещение. Темно. Холодно. Справа виднеется полоска света, тусклого, явно не день сейчас. Вокруг никого, тишина и темнота, ну еще холод и боль. Пытаюсь поднять голову, опираясь на правую руку, и тут же вскрикиваю от новой вспышки боли. Падаю без сил, и на краю сознания слышу какой-то шум.
– Доложите господину капитану, что русский пришел в себя.
Ага, давайте уже закончим этот фарс, ребятки. Вы меня допросите, я вас пошлю в пещеру «Нахер», и вы меня спокойно добьете. Один черт терпеть эту боль нет сил, хочется выть… Да что там хочется, вою, как пес шелудивый. Эх, не так я себе все представлял. Это мне расплата за убийства в столице, не иначе. Все имеет свою цену. Приговорил людей, а какое право имел? Вот и расхлебывай до усрачки!
Но вместо быстрой смерти все продолжало идти как-то неправильно. Я вновь терял сознание, и того, кому там передали, что я очнулся, так и не увидел. Зато очнувшись в очередной раз, обалдело уставился сам на себя. Ну, насколько можно было осмотреть самому себя лежа. Был я в белых бинтах, весь. Руки, ноги, все было замотано, а главное, боль была уже не такой сильной. Да что там, я теперь мог спокойно лежать, а не вопить как резаный. Ощущения были… Да знакомыми они были, как в госпитале, после серьезного ранения.
Спустя какое-то время мои думки и созерцания бинтов нарушил приход какого-то мужика, с огромными усищами и в халате врача. Я что, во вражеском госпитале?
– Как вы себя чувствуете? – задал вопрос усатый, готовя шприц. Черт, если бы не форма под белым халатом, подумал бы, что я в свое время вернулся и меня в госпитале пользуют. Вопрос был на немецком языке, но я прекрасно понял его.
– Лучше, – честно ответил я.
– Вас, конечно, потрепали изрядно, но думаю, поправитесь, – сухо заметил врач и, сделав вполне понятный жест, указывающий на то, чтобы я перевернулся, сделал болючий укол. Боль обусловливалась не столько лекарством, а толщиной иглы. Мать моя, там такая дура на шприце была, что показалось, что пуля тоньше.
Почти сразу после процедуры я уснул, а проснулся от тряски. Открыв глаза и осознав, что трясут несильно, просто пытаясь разбудить, начал соображать. Передо мной стояли два военных австрийской армии, причем не рядовые. Один, в звании капитана гвардии, да, у врага тоже есть отличительные элементы на форме, спокойно спросил:
– Господин подпрапорщик, можете назвать свое имя? – и не дав мне спросить о цели вопроса, уточнил, удивив меня до охренения: – Признаюсь сразу, простых солдат в таких случаях, как ваш, обычно казнят. Но ввиду того, что вы Георгиевский кавалер… – Мать моя, а я грешил на их законы войны и уважение к противнику. Такие законы мне нравятся, пускай я их и не понимаю. – Так вот, принимая во внимание ваши награды, мы сообщим о пленении вашему командованию. Для вас ничего не поменяется, вы имеете статус военнопленного, но содержание будет отличным от рядового состава.
– Мое имя, – чуть замешкался я, – Николай Воронцов. Тринадцатый пехотный полк…
– «Железная дивизия» Деникина? – уважительно и торжественно, что ли, прервал меня капитан.
– Так точно, – сухо ответил я.
– Вам серьезно досталось. Ранение в руку неопасное, но наши собачки здорово вас потрепали. Как только позволит ваше здоровье, вы будете переведены в подобающее место.
– Мне приятно ваше участие и отношение. Тем более что я не офицер. Будьте уверены в том, что ваши солдаты, попадая в плен, не подвергаются пыткам и плохому обращению. Могу со всей ответственностью заявить, так как видел не раз своими глазами.
– Спасибо и вам, мы не сомневались в порядочности русских солдат и офицеров. У вас, конечно, имеются специальные войска, что воюют очень грязно и нагло, но в большинстве своем русские придерживаются традиций и правил ведения войны. – Да уж, знал бы ты, дядя, каким воякой являюсь я на самом деле, по-другому бы заговорил. А еще вернее, что сам бы меня сейчас и порвал. – Впрочем, буду честен, такие подразделения есть и в нашей армии, и в немецкой. К сожалению, иногда без них не обходится, но это не мое дело, повлиять на них я никак не могу. – О, оправдался, а то подлые русские, а как сами выкрали Деникина?
– Мы должны как-то отличаться от зверей, ведь так, господин капитан?
– Это верно. Честь имею, господин подпрапорщик, и всего хорошего!
После этих слов присутствующие офицеры ушли, а доктор, ждавший своего часа, всадил мне новый укол. Оставшись один на один со своими мыслями, упрекнул себя в том, что не спросил у капитана о судьбе моих парней. Я с ними всерьез сдружился, и было бы жаль, если они погибли. Было очень стыдно. Стыдно не за то, что, прикинувшись агнцем, декларирую тут о честном ведении войны, после всего того, что я творил в тылах врага. Стыдно стало, ведь затеяв такое дело, убедив командиров, я не просто облажался, а конкретно обделался. Очень хотелось узнать, как и где я прокололся. Погибли ли мои товарищи, или смогли уйти. Как это узнать? Я теперь военнопленный. Если все, что сказал этот капитан, правда, то жить в плену мне не так уж и долго. Всего-то через годик с небольшим в России произойдет революция, а там мирный договор и прочий позор. Может, меня даже переправят на родину.
Примерно через месяц, раны к тому времени немного затянулись, принимая во внимание улучшение моего состояния, меня переправили в другое место. Если быть точным, то это была какая-то крепость. Небольшая, я имел возможность разглядеть немного, когда меня везли сюда. Каменная стена, высотой метра четыре, видел пару башен с той стороны, с которой меня везли. В центре возвышалось небольшое здание, два этажа и пристроенный к нему флигель, все выполнено из камня. Сразу бросилось в глаза то, что на окнах нет решеток, а уровень земли внутри крепости выше, чем снаружи. Хм, не знаю, что тут в округе, но о возможности побега нужно обязательно подумать. Сбежал же как-то целый генерал? Это я о Корнилове.
Потекли однообразные скучные дни. Уже через пару недель безделья я попросил у тюремщиков встречи с комендантом. Удовлетворили уже на следующий день. Мне было скучно и просто тянуло к тому, чтобы делать хоть что-то, что позволит времени идти чуть быстрее. Ну вот такая у меня натура, не могу тупо сидеть, дурею я. Вот когда занят делом, даже просто лежа на позиции часами, это другое, там я –
– Извините, господин Воронцов, но вам не положено выходить из помещений, а внутри работы для вас нет, – развел руками комендант на мою просьбу дать мне работу. Мужик был немолод, но с весьма изысканными манерами. Все в нем говорило о том, что либо он дворянин, либо раньше имел высокие заслуги перед своей страной.
– Ну, что-то же ваши пленники делают?
– Сидят, – усмехнулся комендант.
– Понятно. – Плечи у меня повисли от такого юмора.
– Вам должно льстить, что рядом с вами находятся офицеры в весьма высоких чинах и званиях.
– Мне от этого какой толк? – меня это вдруг обозлило.
– Займитесь тем же, чем и господа офицеры. Пишите.
– Что? – даже не понял я.
– Мемуары. После войны у вас будет возможность их издать.
– Да уж, – кивнул я и хмыкнул, – писать о том, как я в плен попал?
– Почему бы и нет. Это будет правдой, потомки, изучая историю войны, в будущем будут с интересом читать откровения участников.
– Если бы я еще что-то знал! – покачал я головой. – Я не помню, как попал в плен. Не понимаю, как нам устроили засаду и что было дальше.
– О, тут я могу помочь. Капитан Красовиц весьма подробно описал пленение русского Георгиевского кавалера, весьма интересное событие.
– Даже так?
– Еще бы. Вы шли в наш тыл группой, выбрали хорошее место, но недооценили наших геройских солдат на передовой. Вас увидели, для этого специально были устроены секреты и посты, а дальше офицер, командующий взводом егерей, провел отличную операцию и поймал вас в расставленные сети. Заслуга тут больше именно на наблюдателях, люди на таком морозе часами не отрывали глаз от ваших позиций.
– Да уж, думаю, их как следует наградили! – вновь кивнул я, признавая превосходство неизвестного мне офицера, да и солдат вообще.
– Он получил тяжелые ранения в том бою, но остался жив, – продолжил комендант. – Бойцы вашего отряда отбивались жестоко, пытаясь вас спасти, но вынуждены были отойти, потеряв двоих. Вы ведь командовали этой группой, так? Рвение ваших подчиненных достойно награды. Когда за своего командира умирают подчиненные, дорогого стоит. Поверьте, мне.
– Наградой в таком провале может быть только смерть, – заключил я.
– Ну-ну, не вините себя. Всегда находится человек, чей ум может возобладать даже над самым умным на определенный момент. Даже тот геройский офицер, командовавший егерями, хоть и перехитрил вас, но и сам не уберегся, а значит, чего-то не предусмотрел. Ведь так? Ну и элемент удачи тоже важен, без нее на войне не бывает, господин подпрапорщик.
– Возможно, вы и правы. Спасибо за откровения и за разговор. Не сочтите за нескромность, но если бы не собаки… Да, думаю, мы или отбились бы, или умерли достойно. Меня просто обездвижили собаки, если бы не они…
– Я в том бою не был, спорить не стану, но точно знаю одно… Наших солдат там погибло больше, чем ваших.
Ну, значит, и та хитрая жопа, что меня переиграла, нашла свой болт. Точно, на каждую хитрую…
Жаль ребят, двое, как сказал комендант погибли. Интересно, кто выжил? В любом случае я-то в плену, хорошо, что хоть кто-то сумел выбраться. Ой, чую, Марков там рвал и метал. А что я мог поделать? В прошлые свои вылазки я, бывало, сутками наблюдал за позициями, а тут поторопился. Я виноват в просчете, никак не ожидал, что наблюдатели врага могут находиться настолько близко к нашим позициям, что срисуют даже наш выход. Ведь заметили нас прямо на наших позициях, это дальше мы уже ползли. Об этом говорит и тот факт, что дали зайти так далеко. Пока добрались до своих, пока доложили, вот и прошло время. А австрийский офицер молодец, как ни крути. Представляю, что обо мне там говорят, узнав, что я в плену… Черт, угораздило же выслужиться так, что стал таким заметным! Хотя иначе как? Если бы я попал в плен, будучи простым солдатом, сразу расстрел. Вообще, крайне удивил факт особого обращения к моей скромной персоне. Ну, награжден, что с того? Но вот у командования австрийской армии свое мнение.
На удивление, мне и правда принесли бумагу и карандаши. Писать я стал, но только не мемуары, а воспоминания о той жизни. Стало даже интересно, что я могу вспомнить из того, что можно применить здесь, в этом времени. Выходило не так уж и мало. Появилась новая проблема, пришлось искать место, где можно хранить эти рукописи, а то еще доберутся до них тюремщики, будет нехорошо.
Целыми днями я бродил по камере, лежал, сидел, отжимался и, найдя небольшой уступ на дверном проеме, умудрялся даже подтягиваться. Вначале было очень больно, все же увечья, которые нанесли мне собаки, сказывались очень даже серьезно. Но спустя какое-то время связки начинали приходить в прежнее состояние, все же возраст сказывается. Было бы мне лет сорок или около того, наверное, было бы уже практически невозможно их восстановить. Это без травм человек и до пенсии может и на шпагат садиться, и отжиматься сколько хочет, но после тяжелых травм… Тратя на тренировки все свое время, невольно ловил себя на мысли, что у меня никогда в жизни не было столько свободного времени, чтобы тратить его на себя так легко. Это даже несколько пугало, казалось, вся жизнь пройдет бессмысленно и бесполезно. Только физкультура и отвлекала, занимаясь, нагружаешь тело, и тогда мозг начинает работать еще быстрее и практичнее. Столько всего всплывало в памяти, обалдеть можно, пугало другое: смогу ли применить свои знания?
Кстати о камере. Это было больше похоже на какое-то подсобное помещение, в прошлом, когда замок использовался по назначению, тут скорее всего находился какой-нибудь склад или кладовка. Тут и вентиляция была в порядке, не было ни сырости, ни особого холода. Окно хоть и присутствовало, но сделано оно скорее всего для галочки, а не как источник света, ибо нет этого самого света от него. Проветрить помещение с его помощью также нереально, оно глухое, не открыть совсем.
Стены были обшиты деревом, причем хорошо оструганным, и пораниться о них было сложно. Может, именно за счет дерева в помещении и было тепло и сухо. Кровать да, бедовая. Грубо сколоченные нары, с уложенным на них матрасом, набитым сеном. Что поразило в первое же время, набивку меняли чуть не каждую неделю, благодаря чему мне не пришлось мучиться с клопами, не было их.
Писать приходилось, устраиваясь за крохотным столом, едва ли в полметра шириной и таким узким, что даже писчие принадлежности разместить выходило с трудом. Ну а сидеть приходилось на деревянном табурете.
Хуже всего было с отходами жизнедеятельности. Выгородки не было, поэтому как ни укрывали бадью-парашу, один черт, воняла, хоть тюремщик и кидал рядом каждый раз какую-то пахучую траву, чтобы отбивать запах. Когда разрешили прогулки, кончилась халява по вытаскиванию параши тюремщиками. Теперь я делал это сам. Зато узнал немного о расположении строений и общем устройстве крепости. Правда, совсем немного. Меня тупо сопровождали до ближайшей стены, в которой было отверстие наружу, расположенное под углом. Выливая туда парашу, я морщился, но что делать. Попробовал выпросить новую бадью, не дали. Попросил дать побольше воды, дескать, хоть эту промою немного, принесли всего ведро, заявив, что не станут таскать для меня воду, тем более в колодцах ее не так много. Вот блин, задумался о насущном, и вышло на целый рассказ.
Да, еще было хреново со светом. Как и говорил, в окно его поступало очень мало, а свечей давали совсем немного, приходилось здорово экономить. Но темное время перед сном я старался забивать тренировками, а там свет не особо и нужен.
Кормили также очень скромно, но судя по запахам, разносящимся во время обеда и ужина, кто-то в крепости питался вполне себе хорошо. Мне же в основном доставались простые крупы, почти всегда недоваренные и, что всегда раздражало, почти без соли. Хлеб с отрубями, вместо чая или кофе – вода, но кстати, очень хорошая, чистая и без какого-либо запаха, свежая всегда. Немного потеряв в весе, пока восстанавливался после ранений, я так и остался худым, но теперь, благодаря тренировкам, на мне не было и капли жира. Если бы не уродливые шрамы, тело было бы похоже на тело хорошего атлета.
Бумаги удалось пристроить за одну из досок, покрывавших стены. Нашел немного отходившую в одном из углов и, чуть оттягивая ее, складывал листы за нее. И все-таки пришлось писать и о нынешней войне. Ибо, регулярно спрашивая о новых листах бумаги, я однажды услышал вопрос:
– Господин подпрапорщик, а куда вы используете бумагу?
А ответить-то мне и нечего. Чтобы не дать возможности тюремщикам провести обыск, пришлось придумать версию о том, что я стесняюсь написанного. Комендант все же настоял, чтобы я предоставил рукопись, пришлось начинать выдумывать. Ладно хоть не потребовали отчитаться за количество листов, ведь хозяева этих апартаментов прекрасно знали, сколько они мне дают бумаги. А я просто делал вид, что сжигаю то, что мне не понравилось. Короче, тот еще геморрой вышел. Никогда не сидел взаперти и не хочу когда-нибудь повторить.
Время шло, мне до чертиков надоело сидеть взаперти. Правда, вместе с весной пришло некоторое послабление, как уже говорил, вытаскивая парашу, нам разрешили гулять во внутреннем дворе. Дворик маленький, как и вся крепость, от основного здания тюрьмы до крепостных стен всего метров десять, как-то это не укладывалось у меня в голове с картинками, виденными в будущем. Говоря «нам» о прогулках, это я о себе и других офицерах, что являлись узниками этой крепости. Конечно, ни с кем я не пересекался, австрийцы не дураки, выделяли каждому полчаса в день, чередуя нас. Но в окно я видел других пленников, как и они меня, разумеется. Только вот они-то, скорее всего, друг друга знали, а я был темной лошадкой. Для них. Представляю, как они удивились, что вместе с ними держат какого-то подпрапорщика, пусть и заслуженного. Постоянно терзали мысли о ненормальности происходящего, аж голову сломал, думая. Ну не бывает такого! Или все же бывает? Помнится, в далекой прошлой жизни одна из моих бабушек, не по воронцовской линии, рассказывала о своем отце. Тот также участвовал в Первой мировой и попал в плен. Был он вроде как простым рядовым, точнее бабушка не знала. Так вот, рассказывала, что тот на мельнице в Германии работал, а потом сбежал. Но главное важен факт, что он вообще остался жив и вернулся домой. Кстати, судя по тем же рассказам, был крайне жестоким человеком. Уж не плен или война в целом так повлияли на него? И то, и другое вполне понятно, что хорошего в войне? А уж когда тебя так унизили, взяв в плен, то вдвойне хреново. В армии постоянно проводится разъяснительная работа с солдатами на тему сдачи врагу. Объясняют одно: сдаться в плен – это очень плохо, как самому будет, так и родным, им ведь сообщат. Как жить, например, в деревне женщине, которую постоянно упрекают за мужа, сдавшегося в плен? Поэтому в армии учат отстреливаться да тех пор, пока можешь. К тем же, кто попадает по ранению, вроде как относились нормально, бывает всякое.
– Вам записка, ваше благородие! – на корявом русском, но на удивление вполне понятном, в один из долгих вечеров обратился ко мне тюремщик. Этот мужичок был приметен, ходил, сильно подволакивая ногу, срослась, наверное, неправильно, после ранения. Относился он ко мне всегда хорошо и вежливо, но был немногословен.
– От кого? – удивился я, подходя к окну в двери, кормушке то есть.
– Тс-с. Тихо, берите, там все сказано! – Записка оказалась у меня в руке, а тюремщик скрылся, закрыв окошко.
«Интересно, кто это мне эту эсэмэску прислал?» – разворачивая бумагу, подумал я.
«
Зашибись, и кто это писал? Почесав голову, задумался. Ранее провокаций со стороны тюремщиков не было, да и я был вполне покладистым. Куда тут сбежишь? Стены такой толщины, думаю, даже из орудий не пробить, камни уж больно здоровые в кладке. Даже если выйду из комнаты и каким-то чудом из здания тюрьмы, то за стену как попасть? На стенах тоже охрана и вряд ли будет просто наблюдать, как я побегу. Да и куда бежать-то? Я столько времени был в отключке, пока находился в неподвижном состоянии, что даже не представляю, где я. Может, эта крепость где-нибудь на западном краю империи, или в центре, причем не нашей империи, а Австрийской, вряд ли пленных держат возле границы. Хрен их знает, конечно, вон, помнится из истории, Корнилов тоже из плена сбежал, видимо, было не так уж и далеко. Однако, пока нас тут держат, попыток вроде как и не было.
Кто бы это ни написал, мне, скорее всего, предложат написать ответ. Как быть? А если это комендант развлекается? Сейчас напишу, а они посмеются и усилят охрану. И в то же время, а что я теряю? Я и так сижу, никуда не лезу, если подстава, то так и останусь сидеть. Или что, убьют при попытке к бегству? А на хрена им надо было меня лечить? Вопросов много, ответов не было совсем.
Утром был другой тюремщик, но к обеду, сразу после прогулки, вернувшись в камеру, обнаружил на кровати записку и карандаш. А рискует тюремщик. Что, если бы кто-то сюда вошел передо мной? Развернув новое послание, уставился в текст.
«
Вот как, значит, точно наблюдают. Интересно, они что, все побегут, или меня как-то выбрали? Интересно, по какому принципу?
Коротко написав ответ, там было всего одно слово – «согласен», я сделал все, как предложили. Следующее письмо пришлось ждать сутки. Зато было оно куда как более информативным.
«
Еперный театр, какие тут средневековые тайны! Екатерина Медичи просто отдыхает! Мля, никакой информации о том, кто идет со мной, сколько их. Откуда информация, что я пластун? Ведь я же немного другой специализации, вдруг не выйдет ничего? Снять охранника, а чем, как? Где он находится точно? Выйду и буду искать до утра этого сторожа. Нельзя было проще объяснить, если уж так уверены в том, кто таскает записки? Значит, для остальных я важен, точнее, им нужно, чтобы я убрал охранника. Раз без меня не выходит, что странно, значит, сразу не предадут. Свечку запалил и поставил, надеюсь, тот, кто просил это сделать, заметит сигнал. Полностью сжигать ее не стал, убрал спустя какое-то время, незачем привлекать ненужное внимание.
Весь день провел в думках и наблюдениях. Не подходя вплотную к окну, смотрел на тех, кто гуляет по двору. Всего гуляющих было четверо, но никто, казалось, никак себя не выдавал. Значит ли это, что бегут не все? Впрочем, один невысокий, лет сорока мужчина в статском костюме бросил ненавязчивый взгляд на мое окно. Странно, он один был не в форме. Все остальные, как и я, хоть и в потрепанной, но все же форме. Более того, с нас даже ордена не сняли. У одного из благородий, кажется капитана, вроде как офицерского Георгия видел, причем золотого. Неужели у врагов такой пиетет перед вражескими орденами? Почему? Ведь эти ордена дают за то, что мы уничтожали противника, то есть непосредственно граждан империи, в которой сейчас находимся. У меня это в голове не укладывается. Хоть тресни, а не пойму, зачем?
Остаток дня я посвятил тому, чтобы немного выспаться впрок. Уснуть удалось, хотя мысли в голове насчет ночного предприятия выносили мозг. Не люблю влезать в то, что планировал не сам, а уж в такой ситуации… Около десяти вечера я начал готовиться. Размялся как следует, проверил одежду, чтобы нигде ничего не болталось. Китель я весь зашил, выдавали нитки с иголкой, так что, если не смотреть на штопаные участки, то вполне себе норма. Разминался не просто так. Раны, что тут врать, болели еще прилично. Собаки хорошо мною поужинали, сволочи. Наверное, никогда не заведу себе собаку. Хорошо еще, что я знаю гимнастику, обучили хорошо в свое время. Она позволяла разминаться на позиции, когда двигаться вообще нельзя. Иначе пролежать в ожидании цели даже несколько часов нереально. А у меня бывали очень длинные лежки. Однажды так и вовсе сутки провел не вставая. После «работы» даже встать сразу не мог, качало. А если бы не разминался, прогревая и держа мышцы и связки в готовности, то и вовсе бы не встал. Мышцы и связки – это такой механизм, что ему все время подпитка нужна, в виде разогрева и тонуса.
Часов не было, узнать точное время не представлялось возможным, поэтому тупо ждал, когда откроют засов на двери. Извелся весь. Черт, это еще хлеще, чем на поле боя лежать, там хоть все понятно, а тут…
Как открыли дверь, я так и не услыхал, но вот осторожный, одиночный стук в дверь различил четко. Подумав, что этот человек не захочет, чтобы его видели, немного подождал и, подойдя к двери, начал открывать. Тихо. Первое впечатление было именно таким. Тихо.
– Пойдете прямо, справа будет лестница наверх. Если откроете ее тихо, охранник будет в двух метрах спиной к вам, – услышал я шепот, но оборачиваться не стал.
– Один вопрос можно? – так же тихо спросил я. – Сколько тут всего охраны? – Ну, а правда, чего как мышь гаситься, если можно узнать наперед весь расклад. Меня тут втемную используют, я так не согласен. Мандраж такой, что вообще не хочется в это влезать.
– Ночью восемь человек, вместе со мной, – ответ все же последовал. Я хотел было спросить еще, но решил, что сам просил лишь один вопрос.
Восемь человек, вряд ли все вместе, так может?.. Да, вы правильно подумали. Не люблю оставлять врагов за спиной. Если их тут так мало, то может стоит просто их всех перебить и захватить крепость? Тут тебе и оружие будет, и лошади, уйдем, когда захотим. В то же время это точно приговор. Я не знаю самого главного,
Двигаясь по ужасно узкому коридору, он был явно создан очень давно, я постоянно прислушивался. Крепость старая, лет двести ей, скорее всего, а может и больше. Найдя лестницу и дверь наверху, приготовился ко всему. И к тому, что придется убить охранника, и к тому, что там я встречу смерть.
Руки чуть подрагивали, не зная, будет ли скрипеть дверь, тяжело ли она открывается, я не мог присесть и открыть ее сидя. Взявшись за большую ручку, потянул дверь вверх и одновременно толкая от себя. Дверь тяжелая, обитая железом, с огромными петлями-стрелами, пошла очень тихо. Открыв едва ли на двадцать сантиметров, попытался разглядеть, что за ней. Открывшаяся картина чуть не заставила меня отпрянуть. Метрах в двух, в крохотной каморке, лицом ко мне сидел мужик. Что удержало меня от прыжка назад, так и не понял. Замешкался всего на секунду, но этого хватило понять, что мужик нагло спит. Вот это охрана, люблю такую!
Открыв дверь так, чтобы пройти в нее и ничего не задеть, я, стараясь дышать через раз, оказался рядом с тюремщиком. Мужику явно больше пятидесяти, залысины, остатки волос седые как мел. Тучная фигура говорит о том, что поесть мужик не дурак. Да и выпить тоже. Рядом, на столе стоял пустой кувшин, из которого пахло какой-то брагой. Уже протянув к нему руки, вновь задумался. Стоит ли убивать этого мужика? Первый раз со мной такое, сомнение – враг. Но все же это не военный, что он мне сделал? Скорее всего, он и на фронте-то никогда не был, старый уже. Тряхнув головой, сцепив ладони в один кулак, обрушил его на шею незадачливому тюремщику, такой удар, если нанести не умеючи, запросто ломает шею, мне это было сейчас не нужно. Тихо ойкнув и моргнув, мужик погрузился в еще более глубокий сон. Проверив пульс, выдохнул, нормально все, принялся осматривать. Из оружия был только старый, под огромный патрон револьвер, заткнутый за пояс, и небольшой нож. Этот пояс, оказавшийся узким кожаным ремнем, я и использовал для того, чтобы связать горемыку. Хватило только на руки, но зато связал качественно, без посторонней помощи точно не сможет освободиться. Также на столе лежала тонкая вязаная шапочка, ее я затолкал стражнику в рот. Уложив мужика на пол, я вдруг подумал: «И что дальше?» – инструкций об этом не было, и как мне быть, я не знал.
– Готово? – услышал я от двери, ведущей на лестницу. Черт, чуть револьвер не вскинул. Напугал, гад.
– Да, что дальше? – быстро ответил я.
– Там дальше дверь. Направляйтесь налево, под стеной ждите. На свет не выходить, стойте спокойно, там вас не увидят.
Не добавив ничего более, голос утих, а я направился к двери. Открыв ее так же тихо, как и предыдущую, выглянул во двор. Впереди, на стене висел одинокий факел, тускло освещая округу, но буквально на пару метров вокруг себя, что делало мой путь скрытным. Направляясь в указанную сторону, я оглядывался по сторонам, надеясь увидеть кого-либо из охраны раньше, чем тот увидит меня. Но никого вокруг не было, более того, еще и тишина стояла, как в морге.
– Вы здесь, подпрапорщик? – услышал я, наконец, спустя несколько минут шепот. Говоривший шел явно смелее, чем я, или он точно знал, что рядом никого. Скрипнул дверью на выходе, да и говорил вслух.
– Я-то подпрапорщик, а вы, сударь, позвольте узнать, кто? – сразу попытался узнать я.
– Подполковник Малышев, начальник восемнадцатой. Его императорского величества, стрелковой дивизии. Давайте знакомство оставим на будущее, вы не против? – Да, мужчина был в форме, но тут темно, да и не приглядывался я, по сторонам больше смотрю. Рост примерно как у меня, возраст… Тут сложнее, так быстро и не определить. Лицо тоже в темноте не очень видно.
– Как скажете. Подпрапорщик Воронцов, тринадцатый стрелковый полк, четвертая стрелковая дивизия.
– Как там Сергей Леонидович, господин полковник Марков? Все так же, у Антона Ивановича в начальниках штаба?
– Был в порядке. Только уже генерал. Командует тринадцатым полком.
– Ого, давно я тут, эвон как все меняется-то… Ждем еще двоих, остальные отказались бежать.
– А они нас не сдадут?
– Не успеют. Да и все же офицерская честь обязывает не помогать врагу. Вы как, готовы к дальней дороге? Мне говорили о вашем самочувствии и том состоянии, в каком вас сюда привезли.
– Я в норме. Раны были не так страшны, как казались. Но лучше получить пулю, чем еще раз дать собакам драть на себе кожу и мясо, – храбрюсь, конечно, болят раны, болят.
– Соглашусь, хоть и не пробовал на себе, – хмыкнул офицер.
Нехило так, целый подполковник, как он сюда попал? Но спросил я другое:
– Скажите, ваше высокоблагородие…
– Ой, давай хоть здесь без этого. Михаил Августович я, так и обращайся.
– Как прикажете, Михаил Августович. А где мы? Я уже замучился думать о том, как далеко меня утащили.
– Смотря откуда считать, – вновь усмехнулся Малышев. – Меня вон, на самой границе взяли, так вроде и недалеко. А вас где?
– Под Луцком.
– Ого, так далеко откатились?
– Что делать, так получилось.
– Бригадой кто сейчас командует, как и прежде Антон Иванович?
– Так точно. В дивизию переформировали недавно.
– Думал, может, повысили давно, а тут вон как, – немного призадумался подполковник и начал рассказ: – Я был начальником штаба, когда погиб начальник нашей дивизии. Только в должность вступил, а тут разгром, и я тут. Попал, как и вы, раненым.
– Почему меня взяли в плен, а не расстреляли?
– Беря старших офицеров в плен, австрийцы надеются на дальнейший обмен. Правда, нас почему-то так и не поменяли. Может, наши не соглашаются, а может, еще что, но сижу я давно.
– Ясно. А почему только сейчас решили уйти?
– Да пробовал уже, два раза, ловили. Надеюсь, что с вами повезет больше. Бежал я не отсюда, сами видели, здесь не больно побегаешь. Но наш добрый тюремщик оказался здесь как знак свыше. Пройти можно только этой галереей, а наверху охранник, без оружия, шансов почти не было, вот и стопорилось дело. А вы молодец, быстро все устроили, правду, значит, о вас говорили.
– Кто он такой и почему помогает? – отвел я разговор о себе на тему охранника.
– Старый вояка, словак. Как он оказался в тюремщиках, не имею представления, но факт его помощи налицо, да и еще есть люди, заинтересованные в нашем побеге.
– Точно не устроит засаду? – все еще сомневаясь, задал я насущный вопрос.
– Ничто нельзя предсказать с точностью, это не исключение. Когда он сообщил мне о побеге, я сам удивился. Оказалось, все дело в том охраннике наверху. Наш словак инвалид и не сдюжил бы с ним, а выход с этой стороны, повторюсь, единственный. Да и я, признаюсь, не уверен, справился бы или нет. У меня почти не гнется рука, шрапнелью порвало сильно, заживала долго. С саблей точно не справлюсь, не знаю, как с пистолетом, но стрелять я могу и с левой, правда, немного хуже.
– Надеюсь, что стрелять вообще будет не нужно, иначе точно поймают.
– Вы кем служили, пехота?
– Так точно. Правда, в спецкоманде стрелков-снайперов, но придана команда именно пехоте.
– Снайперы это меткие стрелки, так? Как у германцев?
– Да, недавно начали создавать команды, по образцу лимонников и тех же немцев. Меня и взяли-то в тылу врага. Дали перейти нейтралку и поймали, собачками и целым взводом.
– Вон оно как, – коротко и задумчиво бросил подполковник и тут же обернулся, услышал шорохи. – А вот и остальные.
Появившиеся офицеры не успели представиться, как нас заторопил тюремщик:
– Скорее, господа офицеры, идемте скорее!
– Тебя точно не нужно связывать? – уточнил у тюремщика Малышев.
– У меня удавка готова, закину на руки и затяну, справлюсь, – деловито и быстро ответил тот.
Ночь была темной и холодной, но мы не мерзли, так как верхнюю одежду нам сохранили. Только у меня шинель была вся штопанная, как одеяло из лоскутков, все же собачки ее изрядно покромсали. Тюремщик провожал нас недалеко. Буквально вывел из крепости и указал сторону, в которую нужно идти. Пошли быстро. Всех договоренностей я не знал, поэтому сразу пристал к подполковнику, с просьбой прояснить действия. Крепость была уже в полукилометре за спиной, поэтому тот возражать не стал.
– Вы только сейчас это поняли? – первый мой вопрос был о том, что это за крепость такая, больно уж маленькая.
– Ну да, – пожал я плечами, хотя подполковник этого и не видел. – Точнее, я и сейчас не понимаю. Все как-то легко вышло, почему же в таком случае штурм крепостей очень сложный вид боя?
– Да потому, что это лишь один из фортов крепости, – усмехнулся, как мне показалось, Малышев. – Эта крепость разрушена еще в прошлую войну, остались пара фортов, вот и используют их как тюрьмы. Целиком та была с маленький городок, с гарнизоном в пять тысяч солдат. А идем мы сейчас, – перешел ко второму вопросу, – к местной деревеньке, там нас ждут.
– Не предадут? – с сомнением вновь уточнил я.
– Стопроцентной гарантии не даст даже Господь Бог, но думаю, все будет хорошо. Там нас ждет одежда и немного еды в дорогу, переоденемся и в путь.
– Вы так и не ответили мне, где мы вообще, далеко ли идти и не поймают ли нас уже завтра?
– Сколько вопросов, юноша. – Ха, сам-то тоже не сильно старый. – Мы находимся возле небольшого городка Мишкольц, это на юго-востоке Австро-Венгрии. Если пойти прямо на восток, выйдем на границу с Россией. Повторюсь по поводу нашего побега. Никто нас специально ловить не станет. Как у вас с немецким языком?
– Порядок, – ответил я. Ни хрена себе, если граница с Россией, скорее всего это Западная Украина, значит, мы в будущей Венгрии. Да, вроде как слыхал когда-то о Мишкольце, точно, Венгрия это. Сомневался только из-за того, что сейчас это одна страна, объединенная Австро-Венгрия, но все же вспомнил вот. Это ж черт знает сколько километров от моей последней дислокации. Мы были где-то в районе Луцка, а теперь… Ох и долог же будет путь…
– Вот и ладно. Мы все так или иначе на нем говорим, а значит, никто из местных не услышит русскую речь. Повторю, специально никто нас ловить не станет. Да и как? Будут подходить к каждому прохожему и спрашивать, не беглый ли он?
– А как же документы?
– Сейчас война, на многое закрывают глаза, не волнуйтесь, все будет хорошо. У меня в Вене есть хорошие знакомые, нас ссудят деньгами и помогут добраться до границы. Самое сложное будет именно там, в переходе.
– Ну, тут я смогу помочь, главное, это добраться до нее и дать мне немного времени осмотреться и подумать.
– Вот как, каким же способом?
– Тем же, каким вы договорились с нашим тюремщиком. – И все заржали.
– А вы серьезный молодой человек, странно, что не офицер. Скажите, может, это нескромный вопрос, но все же, – подполковник чуть задумался, но я продолжил за него:
– Да, я незаконнорожденный и получил хорошее образование.
– Так и думал, – кажется, даже выдохнул Малышев.
– Не вы один, – усмехнулся теперь уже я.
Пока топали до деревни, представились и двое других офицеров. Один был подпоручиком, невысокого роста, но крепкий и стройный молодой человек. На вид ему было около тридцати, странно, что всего лишь подпоручик. Как рассказал он сам, в плен попал во время атаки, командовал взводом, когда рядом рванул снаряд, знакомое дело. Подпоручик Тупицын был молчалив, о себе рассказывал крайне неохотно, единственно, твердо надеялся вновь оказаться на родине и вернуться в армию.
Оставшийся член нашей компании штабс-капитан Мироненко. Этому было чуть за тридцать, высокий, на голову выше всех, при этом имел довольно заметный животик. Странно, как не похудел в плену. Оказалось, попал он сюда совсем недавно, уже после меня. А вот как, не уточнял. Сказал только, что вышло недоразумение, в котором его вина ничтожна. Темнил чего-то, да и вообще какой-то неприятный тип, если честно, больше на чиновника похож, чем на офицера.
В деревню ходил один Малышев, но чуть позже вернулся и позвал меня, видимо, как самого молодого. Нам дали два тюка с одеждой, кто, за что и почему, не объяснял. Переодевались недолго, хотя и пришлось повозиться. Но дольше прятали свои цацки, у меня ведь тоже все были при мне. Теперь наша бравая компания больше походила на каких-то крестьян. Вот будет интересно, если кто-то спросит, а что мы тут делаем и в таком составе?
– Это временно, господа, – словно почуяв общее настроение, пояснил Малышев. – Вы все в недоумении. Но все проще, чем кажется. Я попросил нашего тюремщика, когда достаточно с ним познакомился, и тот передал письмо. Просто отнес его на почту, вот и все. Ему хорошо заплатили, как и тем крестьянам, что приготовили нам одежду. Дальше мне остается только спросить у вас: вы идете со мной или предпочтете выбираться сами? Скажу сразу, это будет нелегко. – Ну, хоть немного прояснил. Темнила этот подпол еще тот. Значит, тюремщика купили, вот и ответ, а я уже мозг сломал, почему тот вообще нам помогал.
– Куда уж нам без вас, господин подполковник.
– Ваше высокоблагородие, а куда? – попросил пояснить я.
– Нам нужно добраться до ближайшего города, это Мишкольц. Там я просто позвоню своим друзьям и все. Останется только подождать, когда за нами приедут.
– Хорошо, – кивнул я. – А что там насчет трудностей при переходе границы?
– Выдача паспортов сейчас затруднена, если не отменена вовсе. Соответственно, мы все без документов. Как свободно перейти границу с Российской империей во время войны?
– Ясно. Пойдем через другие страны? – спросил неразговорчивый штабс-капитан.
– Так точно, но и это будет нелегко, так как Австро-Венгрия почти окружена странами, с которыми находится в состоянии войны. Когда будем в Вене, в относительной безопасности, будем решать, как поступить дальше. У меня есть и другие друзья, просто надо сообразить, как с ними связаться. Как бы ни звучали мои слова, но из столицы враждебного государства выбраться в другую страну проще, чем с окраины. Документы можно сделать именно там, а еще в Вене много людей, которые поддерживают в войне Антанту.
– Откуда у вас, ваше высокоблагородие столько друзей за границей? – удивился я, нагло задавая ему вопросы.
– Долго живу, – усмехнулся подполковник. – Просто моя супруга бывшая подданная Австро-Венгрии. – Все округлили глаза. – А что? Мы же не всегда были в состоянии войны с двуединой империей?
В общем-то, он прав, что тут удивительного? Дворяне и военные в высоких чинах часто путешествуют по миру, и то, что он женился на поданной Австро-Венгрии, не удивительно. Наверняка еще и какая-нибудь дворянка, а брак родители устроили. Вон у него отчество какое, наверняка папаша немец.
Ночь была длинной, идти в деревенском рубище было довольно легко, главное, держаться от дорог подальше. Вот и шли полями. По пути практически не встречали местных жителей, что удивляло. Это я, наверное, к нашей стране привык, где народа много. Ведь у нас какие бы густые леса ни были, но деревень-то везде хватает, а тут, видимо, сказывается малочисленность населения.
Под утро показался городок, на вид маленький совсем, но монументальные здания в виде все тех же старых крепостей виднелись издалека. Малышев оставил нас в небольшой рощице, а сам отправился в город, связываться со своими не то родственниками, не то друзьями. Все нервничали. Вслух, конечно, никто не высказывал опасений, но все же мыслишки были нехорошие. А что ему помешает просто свалить? Ну подбил нас на побег, ему, кстати, было выгодно уходить именно с моей помощью, как он и пояснил. Именно в той галерее, где я томился, находился выход, да и охрана была не слишком значительной. Шуметь-то не хотелось, вот так и сделали. Зачем ему были нужны два оставшихся офицера, понял позже. Выяснилось, что он предлагал уйти всем, но некоторые заключенные крепости отказались. Там, кстати, даже генерал остался, старенький уже, под семьдесят. Так и объяснил свое нежелание выбираться из плена. Дескать, не дойдет он, старый уже.
Вот и думаю, свалит подполковник сейчас, ладно, если не натравит на нас полицейских. А что, вдруг мы выберемся и на родину вернемся? Тогда все узнают, как подло поступил подполковник Малышев. А так, нас хватают, либо расстрел, либо назад в тюрьму, а он тем временем убежит домой или вообще тут останется. Дело я для него проделал, он на свободе, кто мешает ему теперь просто нас кинуть? Блин, мыслишки в голову лезут одна другой хуже. Просто не привык, что меня ведут, а я ничего не понимаю.
Кто бы мне раньше сказал, что я практически угадаю исход. Нет, проблемы начались не сразу. В тот день Малышев вернулся к нам часа через четыре, один. Сразу пояснил, что есть проблемы, но они решаемы. Нам предлагалось пока прятаться тут, день или два, пока не приедут его друзья. Еда из деревни у нас была, немного, но этого вполне хватило, вот холод ночью донимал всерьез. Все же ранняя весна в Европе, почти такая же, как у нас. Земля холодная, как ни заворачивайся в одежку, а все одно замерзаешь. Радовало отсутствие дождей, а то было бы реально плохо. Разводили костер, правда, для этого приходилось уходить глубже в рощу, а она почти прозрачная, это не наши леса, где уже с десяти метров друг друга не увидишь.
Кое-как, но мы все же перекантовались это время. Малышев каждый день уходил в город, ждать своих людей, мы занимались кто чем мог. Я, как выразились господа офицеры, занимался сущей ерундой, гулял. Но смысл в этом был простой. Не люблю находиться в незнакомой местности и не знать того, что происходит вокруг. Вот и гулял, наблюдая и все тщательно запоминая. Даже немного обнаглел и обращался в ближайшую деревню в поисках еды. Не отказывали, заодно узнавал и обстановку как на фронте, так и по империи в целом. А выходило, что люди уже чувствовали конец войны. Всем она мешала и была не нужна. Нет, на сербов тут злились, реально считая, что они виноваты. Ну, так это я из будущего и много знаю, им-то, простым сельским жителям откуда это знать? Как рассказывали местные, потери на войне очень большие, даже в их маленькой деревушке, на тридцать дворов, шестеро солдат не вернулись. Что ни говори, а простым людям война не нужна, им нужны здоровые люди в семьях. Видел я тут и фронтовиков. Калеки. Двое, с сабельными ранами, вызывали жалость. Так и подмывало сказать, что уж лучше бы убили, чем калекой жить, но я молчал.
Так или иначе, но когда возвращался с одной из моих прогулок, кстати, продукты нес, на подходе к нашей рощице увидел какую-то возню. На дороге стоял грузовик, а опушку перед рощей занимали солдаты. Да-да, не полицейские, а именно солдаты Австро-Венгерской армии. Так как те явно не ожидали, что кто-то из беглых может гулять по округе, то мне удалось остаться незамеченным. Увидев, как ведут наших офицеров, только зубами скрипнул, а сделать уже ничего не мог. Малышева рядом не было, поэтому я и подумал на него. На самом деле, может, нас просто кто-то заметил и сообщил в полицию, но я в это не верил. Уверенности в вине подполковника у меня тоже не было, и что теперь делать, я не знал вовсе. Досмотрев, как офицеров погрузят в кузов грузовика, я развернулся и зашагал прочь. Раз я один, то и действовать стану так, как привык. А привык я брать то, что мне нужно, но не наглеть. В первую очередь мне нужна одежда и либо карта, либо хорошая подсказка, куда идти. Для того чтобы понять, куда именно мне держать путь, необходимо знать обстановку. Значит, топаем по окраинам полей и лесов, а ночами, ну или вечерами, можно и в села заходить.
Почти в каждом населенном пункте я выдавал местным один и тот же вариант моих странствий. Дескать, совсем плохо жить стало, иду на войну, подскажите дорогу к границе. Риск? Да какой тут к хренам риск? Деревни, села выглядели немногим лучше, чем на родине, народ темный, но вполне мирный. Удавалось и еду добывать, и дорогу узнавать. Вот так и шел аж пять дней, а на шестой – пришел.
Что было передо мной, я сначала даже и не понял. Едва приметив, хоть и шел в стороне от дороги, пост из солдат, залег и включил мозги. Наблюдал почти целый день, пока не выяснил, что тут происходит. Оказалось, все просто. Передо мной находилась воинская часть на формировании. Сюда регулярно прибывали солдаты со стороны ближайшего городка, а также были и те, кто, напротив, убывал. Одного такого, пешего, идущего без оружия, я и «прибрал». Это было ранним утром, проснулся я от того, что кто-то совсем недалеко свистит. Охренев от услышанного, я привстал из низкой, едва начинавшей подниматься травы и увидел его. Солдат шел неспешно, насвистывая какую-то веселенькую мелодию и не крутя головой вокруг. Пропустив того чуть вперед, дождавшись, когда он скроется за поворотом, просто нагнал и… Удар обеими руками по шее, я уже говорил, что такой удар очень опасен. Рядовой обмяк, а я, схватив за шиворот, потащил его к ближайшим кустам. Обыскав и забрав все, что только могло быть хоть сколько-нибудь полезным, уже хотел уходить, когда вдруг понял, что в очередной раз переборщил. Солдат не реагировал на тряску за плечо и даже на пощечины.
– Вот же твою венгро-австрийскую мать! – выругался я грязно и сплюнул под ноги. – Покойник.
Делать было нечего, необходимо срочно найти место, где солдата не найдут хотя бы в ближайшее время. Место такое нашлось не сразу, а уж когда я его тащил… В общем, я принял решение, вполне в своем духе. Скинув всю одежку с трупа, благо тот еще не окоченел, я облачился в форму.
«Если поймают – хана!» – подумал я, открывая документы солдата. Книжка рядового была на вид как из туалетной бумаги. Изменить местами имя и фамилию ничего не стоило. Я же понимал, что явись я в австрийскую воинскую часть под именем убитого, меня тут же кто-нибудь расколет, а так есть шанс проскочить. Подумав еще чуток, плюнул на место в книжке, где был указан город призыва, испортил и эту надпись.
Легенда была идиотская, как и весь мой экспромт, но я реально не знал, как еще мне попасть на передок и затем уйти к своим. Дождавшись очередных пеших вояк, что направлялись в расположение, я подал голос из кустов возле дороги, привлекая их внимание.
– Эй, камрады, подождите меня! – и, сделав вид, что ходил по большой нужде, вылез из кустов.
– Что, не доехав до фронта уже ослабел? – беззлобно гаркнул один из тройки солдат, которых я остановил.
– Лучше обделаться до, чем во время атаки! – так же с ухмылкой ответил я.
– Это да. Ты на сбор? Я Пауль, – протянул руку один из солдат, низкорослый и тощий.
– Да, – пожав протянутую руку, коротко ответил я.
Остальные так же представились, я тоже назвался. В документах было имя Максимилиан Крайнл, а я изменил фамилию, растерев буквы «А» и «И», сделав чем-то вроде «О». Получилось как бы Кронл. С именем такое не выйдет, слишком длинное и узнаваемое, а с фамилией, думаю, прокатит.
Говорить было легко, так же, как до этого общался с крестьянами в деревнях. Мой немецкий, конечно, вызвал бы вопросы, если бы я сразу не указал на то, что я родился в Германии, язык-то у меня несколько другой. Это я ответил на вопрос, откуда родом. Тут, видимо, так принято было, они мне сами назвали себя, а также то, откуда они сами, вот и я ляпнул. Странно, что не спросили, почему я не в немецкой армии, а у них, но думаю им вообще пофиг, разговор после знакомства сразу свернул на военную тему, и все принялись активно обсуждать то, что нас ждет. Парни были молодыми, видно было, что они еще не бывали на фронте, а я взял, да и сказал, что возвращаюсь после ранения.
С языками, кстати, тут вообще все сложно. Мы столько раз брали пленных, с которыми я позже еле-еле находил общий язык. Стран, входящих в Австро-Венгрию, было много, отсюда и количество языков. А уж сколько разных диалектов! Короче, нужно некоторое терпение, когда к тебе обращаются, чтобы понять, и доходчиво объяснить то, что спрашивают.
Все, чего я опасался и, что скрывать, боялся, оказалось ничтожным. На пункте приема новобранцев, куда мы приперлись вчетвером, я, естественно, держался за моих новых «товарищей», все было просто до смешного.
– Рядовой, что вы сделали с вашей солдатской книжкой? – Это я вольный перевод пишу. – Вы ее выстирали вместе с портянками?
– Так точно, господин гауптман! Совершенно случайно, господин гауптман.
– Сейчас же в канцелярию и сделать новую! Что вы за солдат такой, никакого порядка, кто вас только воспитывал!
На всех парах бегу туда, куда послали, хорошо хоть дорогу подсказали. Там без всяких проволочек мне пишут то имя и фамилию, какие я произношу. Имя оставил прежнее, а фамилию, как и хотел, немного изменил. Охренеть, мечта шпиона! Получив на руки новый аусвайс, теперь абсолютно настоящий, бегу назад и вновь встаю в очередь. Гауптман, заметив меня в нестройной шеренге новобранцев, машет рукой, и я вновь предстаю перед ним с новой книжкой рядового.
– Другое дело! Испортите еще раз, получите взыскание! Марш в роту, вам выдвигаться через несколько часов. – О как! Интересно, а куда в таком случае двигался настоящий Макс Крайнл? Ведь он шел из части. Может, в самоволку дернул?
Рота была расположена в небольшом бараке или сарае, кому как. Деревянное здание, низкое, но с крепкими стенами и крышей над головой.
– Эй, Макс, иди сюда, нам уже паек выдали, давай покажу, куда идти, – зовет меня один из моих новых «товарищей», и я следую за ним. У одной из стен барака находится небольшое огороженное пространство, в нем двое со знаками различия унтер-офицеров, выдают пайки и что-то еще.
– Аусвайс! – требуют от меня, когда подходит моя очередь. Предъявляю то, что спросили, один из унтеров даже не глядит в документы, а начинает перечислять содержимое моего снаряжения, положенного при отправке на фронт. Кроме пищевого пайка, выдают лопатку, противогаз и патроны. Сразу поясняют, что оружие получим по прибытию на место, как и гранаты. Чуть не столбенею от всего происходящего, помогает новый «друг», увлекая за собой.
Дальнейшее удивляло все меньше, так как самое сложное, как мне казалось, я преодолел. Мы вчетвером перекусили, были консервы, довольно хорошие, хлеб и вода. Паек он и в Африке паек, решил я, уплетая за обе щеки. Поспать не успели, хотя разморило тут всех. Барак не был забит полностью, но людей тут хватало. Навскидку, свежего мяса для фронта тут человек двести. А ведь по пути к бараку я видел и другие такие же строения. М-да, много солдатни нагнали, у нас пополнение выглядело куда малочисленнее.
Только, кажется, задремали, как протрубили сбор. При построении мысленно пытался сосчитать общее количество отправляемых на фронт мужчин.
«Батальон скорее всего», – подумал я, пытаясь расслышать то, что вещал новый командир. Им оказался молодой, дай бог лет двадцати пяти черноволосый парень в звании лейтенанта. То, что он говорил перед строем, больше всего было похоже на наставление политработника в нашей «могучей и непобедимой». Кратко описали события на фронтах, угу, а на хрена гнать туда столько солдат, если, судя по словам лейтенанта, русских почти нет, все кончились. Да, иностранные армии ничем не отличались в накачке солдат пропагандой. Все зашибись, армия постоянно наступает, каждый день захватывая все новые и новые города в России. Его послушать, так наши уже до Урала откатились, а точнее, всех убили, и сопротивляются грозным представителям Австро-Венгерской армии какие-то разрозненные крестьяне с дубинами в руках. Ну-ну, давайте, врите, увидите чуть позже, как вам ответят ваши же солдаты, когда развернут против вас самих свои винтовки. Это случится уже скоро, меньше чем через год. Но я, конечно, не собираюсь этого заставать здесь.
Хреновая новость состояла в том, что до железнодорожной станции, откуда нас будут отправлять в Россию, нам пришлось топать сорок километров. Пешком, мля. Сорок километров по каменистой местности, праздник еще тот. Ноги сбивались быстро, уже через полчаса пути я сбил свои в кровь, несмотря на отлично завязанные портянки. Да и у всех было не лучше. То тут, то там люди садились на землю, приваливались к тонким деревцам и поправляли одежду и обувь. В одну из остановок я тоже сменил портянки, нашел таковые в вещмешке, который прибрал с тела настоящего Максимилиана.
– Да, Макс, это будет сложнее, чем мы думали, – глухо ворчали мои сослуживцы. Я что-то бурчал им в ответ.
К нужной станции мы прибыли уже ночью. Здесь царил аврал и никакого намека на орднунг. Толпы людей, точнее военных, сновали туда-сюда с какими-то одним им известными целями. Тут же стоял на путях санитарный эшелон, раненых из него грузили в подводы и грузовики, отправляя в тыл. Кровушки много наши пустили, аж засмотрелся. Оторвали меня от созерцания этой картины мои новые «друзья».
– Макс, чего ты все смотришь на них?
– Эх, Пауль, вспоминаю, что и меня недавно так же привезли, – выдохнул я. На самом деле я понятия не имел, как меня везли, был в отключке.
– Тяжело там, да? – с нескрываемой тревогой в голосе продолжал Пауль.
– Да, – просто качнул головой я.
В такой суете на свой поезд мы попали лишь под утро. Очень порадовали вагоны. Это хоть и были не пассажирские купе, но и не скотовозы, как у нас. Каждый вагон был обустроен нарами до потолка в три яруса, причем оставалось место и для того, чтобы можно было свободно перемещаться, и для небольшой загородки с парашей. Но главное, посередине имелась большая железная печь, от которой так здорово прогревался вагон, что все буквально сразу раздевались. Появилась другая проблема. Вонять стало так, что резало глаза. Интересно, сколько не мылись некоторые из солдат, месяц?
Перед самой отправкой нам предложили набрать с собой воды, а я, узнав, где ближайший ее источник, сунул голые ноги в сапоги и пошел стираться. Выстирал нательное и портянки, обе пары. Было немного прохладно, но я еще и подмылся частично, а добравшись до вагона, быстро согрелся. На нарах развесил белье, тут все так делали, правда, постирались лишь немногие, но и это хлеб. К вони все же привыкаешь, как бы тяжко ни было. От тех нар, которые занял я, до окна было далековато, жаль, но хорошо хоть место занял внизу. Была мысль залезть повыше, но те, кто находился под крышей, кашляли от вони сильнее нижних.
Когда поезд тронулся, кто-то из солдат решил проверить сдвижную створку ворот и обнаружил, что она не заперта. Распахнув на ходу тяжелую створку чуть не полностью, в вагоне стало просто отлично. Солдаты были далеко не дураками и, проветрив немного, вновь закрыли двери, оставив, правда, небольшую щель. Такими умными были не одни мы в нашем желании проветриться. Выглядывая наружу, солдаты сообщали, что из других вагонов так же торчат головы.
Несмотря на проветривание, печь вполне справлялась с нагревом вагона, знай дрова кидай в топку. Останавливались часто, за время стоянок набирали дров на станциях, хорошо, что с этим не было проблем, все ж это не наша страна, где много леса. Ехать было даже весело, ко мне особо никто не приставал, я еще раньше, на погрузке попросил парней не афишировать то, что я уже воевал. Знаю, что, если бы этот факт был обнародован, меня бы задолбали с просьбами о рассказах. Ведь все солдаты одинаковы, неважно, на каком языке они говорят. Тут едут одни новобранцы, молодые, по сути еще мальчишки, а я-то волк тертый. Так что за все время в пути я всего лишь пару раз участвовал в беседах, причем только со знакомыми мне солдатами.
Да, повторюсь, это вам не Россия. Тогда, после освобождения, узнав, насколько далеко мне до родины, я немного охренел, но сейчас уже успокоился. Мы дольше стояли на различных станциях и полустанках, чем двигались в нужном направлении. Однако уже к обеду мы были на границе с Российской империей. Во мне все клокотало. Так хочется домой, хотя я и дома-то не знал. Но хотелось вернуться как можно скорее к людям. К нашим, русским людям. К тем, кто говорит на родном мне языке, пусть даже это вновь будет грязный окоп.
Граница под полным контролем австрийцев, поэтому она была лишь условной. Везли нас не так и далеко, на Украине ведутся тяжелые бои, поэтому, чтобы не нарваться на армию Николая Второго, нас высаживали далеко от линии фронта. Очень далеко. Нам вновь предстояло топать пешком, как бы не сто верст.
Прямо на станции, куда прибыл наш эшелон, нам выдали оружие и еще один небольшой паек. С едой был порядок, я еще не успел все прожрать, хотя у меня и просили поделиться. Это солдаты в вагоне бухали всю дорогу, вот и тянуло их с похмелья на жор.
Здесь, на родине было немного холоднее, но мысль о скором возвращении все же грела душу. Приводя в порядок мысли, решил, что на ближайшем привале надо валить. Решение созрело не просто так. Этот батальон уже скоро должен влиться в ожидающий пополнения полк и двинуть на юг, в Крым. А мне нужно куда-то в район Луцка, ну или просто поближе к нему, надеюсь, я смогу отыскать свою часть и не быть пристреленным по пути.
Привал случился спустя половину следующего дня. Около часу дня по рядам бойцов пронеслась команда, и все разом остановились. Небольшой лесок, рядом с ним пруд, ну, или маленькое озеро, кому как. Солдаты, получив новую команду «вольно», разбрелись кто куда. В основном все были озабочены именно отдыхом, банально хотелось упасть и вытянуть ноги. Признаться, я устал, наверняка побольше, чем кто-либо в батальоне. После всех моих ранений тело просто сковывало и болело буквально целиком. Мне бы в ванну сейчас, да часок попарить кости…
«Ага, сейчас, мля, еще и массаж пожелай, по всему телу».
Командиры, как оказалось, были далеко не дураками и объявили, что выход будет с утра. Я аж выдохнул от счастья. Конечно, за пятнадцать-шестнадцать часов я один хрен не восстановлюсь полностью, но идти буду уже в силах.
Час я просто лежал. Кто-то проходил мимо, что-то спрашивал, я не подавал признаков жизни. Когда сильная боль и усталость отступили настолько, что я смог открыть глаза и обвести глазами округу, понял, что могу двигаться. И двинулся. Мне нужна была вода, а видел я ее только в этом самом пруду, возле леса. То, что пруд имел воду, было заметно издали. Растительность еще не набрала силу, апрель вроде как на дворе, рановато еще, и вода в пруду казалась черной кляксой на фоне первой травы вокруг. Наклонившись, разглядывая отражение лица в водной глади, в момент отметил про себя, что вода-то кристально чистая. Как снял с себя форму, даже не заметил, очнулся только вынырнув из воды на середине пруда.
«Черт возьми, какой же это кайф!» – я чуть не заорал вслух от удовольствия. Холод резал кожу и сводил ноги, но это были сущие мелочи. Казалось, в меня просто входит новая жизнь.
– Эй, рядовой, ты совсем сдурел? Вода ледяная, простудишься и помрешь от туберкулеза через неделю, – окликнули меня с берега. Оглянувшись, увидел кого-то из офицеров, но кто это, я не знал.
– Все нормально, господин офицер, вода не такая уж и холодная.
– Вылезай говорю, немедленно! – выкрикнул ответом на мою реплику офицер, но ждать не стал и, развернувшись, ушел.
Все мои вещи были на берегу. Нырнув еще раз, точнее просто окунувшись с головой, я начал вылезать. Ноги прилично так свело, по мышцам уже носились волны новой боли, но после такой дороги на новый вид недомогания я просто старался не обращать внимания.
– Смотри, Альфред, этот парень точно останется неженатым, – вдруг услышал я смех рядом и обернулся.
Я уже вылез и пытался встать на носочки, чтобы спазм отпустил мышцы, когда ко мне подошли. Солдат было двое, оба какие-то смешные, неряшливо одетые и без оружия. Видимо, увидев такую картину, как купание в апреле, решили подойти и посмеяться. А предметом их смеха было мое «хозяйство». Если вы мужчина, должны понимать, о чем речь. После ледяной воды у меня между ног все скукожилось так, что выглядело это, как будто мне лет пять и я ребенок. Добавляли антуража волосы ниже пупка, дополнительно скрывавшие и так небольшое «хозяйство».
– А ты сам залезь в воду, потом покажешь, какой жених из тебя получится, – в ответ заржал я, переводя все в шутку.
– Ну уж нет, что я, дурень, что ли? – скорчил недовольную мину шутник. Парень он веселый, сразу видно, но осторожный. Оба солдата на привале сняли с себя только шинели и головные уборы, да оружия видно не было, а так стояли полностью одетыми.
– Ну и зря, вода – это жизнь, – заключил я и, повернувшись спиной, дал понять воякам, что разговор окончен. Я даже не сразу понял, что вокруг как-то резко вдруг стало тихо. Только спустя несколько секунд я осознал, что слышу только отдаленную речь на полянке, где расположился основной контингент батальона. Реплик или даже просто смешков, что только сыпались из солдат, не было и в помине. Обернувшись, даже вздрогнул, увидев только что шутивших солдат буквально в двух метрах от себя. Они стояли молча, но молчание было столько громким, что я невольно засмотрелся на них, больно уж лица были смешными.
– Так ты уже бывал на фронте? – задал вопрос тот же самый юморист.
«Ах, вон он что!» – даже мысленно кивнул я сам себе. Так они просто увидели мою спину, там отметочки у меня стоят, хоть сам и не видел, но думаю, впечатляющие. Вообще-то, они по всему телу есть, но на спине их просто больше и лучше видны.
– И что? – стараясь не раздражаться, ответил я, продолжив одеваться.
– Где тебя, – говоривший даже споткнулся, от волнения видно, – так?
– В рукопашной, – не стал уточнять я, в какой рукопашной и с кем.
– Даже да этого доходит? – Я вдруг понял, что эти парни банально боятся. Война виделась им чем-то далеким, их не особо и касающимся, а тут такое воплощение их детских страхов.
– А вы, ребята, думали, что постреляете из окопа с километра и домой? – без злобы в голосе, но жестко спросил я в ответ.
Парни молчали, а я, закончив одеваться, пошел к костру. Быстро обсохнув и прогревшись, поел. Краем глаза постоянно отслеживал этих обалдевших вояк. Шутки у них как-то кончились, сидели себе тихо, переговариваясь друг с другом. Знаете, что произошло чуть позже, когда только стемнело? Я спокойно ждал, когда все угомонятся и уснут, ну, кроме часовых, конечно, когда увидел шевеление под деревьями, где многие выбрали себе место для отдыха. Не всем хватило мест у костров, а разводить дополнительные было лениво, это ж за ними нужно следить и дрова таскать. Движение было почти незаметным, но все же я разглядел, так как продолжал отслеживать, что вокруг происходит каждую минуту. Давешние бойцы армии великой Двуединой империи, что днем смеялись над размерами моих органов, сваливали по-тихому из лагеря. Разглядел даже, что оружия у них не было, налегке уходят. Пронаблюдав за ними, пока не потерял из виду из-за того, что было все же темно, да и местность хорошая, лес рядом, овраги, я успокоился. Ну испугались ребятки, чего теперь, мне будить всю роту? Да на хрена? Я наблюдал лишь с одной целью: узнать, куда они направятся, чтобы не столкнуться с ними в лесу, когда сам уйду. Себе я отвел три часа на сон, внутренние часы меня никогда не подводили, поэтому спокойно уснул.
Все же усталость взяла свое, и я едва не лопухнулся. Проснулся около трех ночи, вместо желаемого часа. Сначала расстроился, рассвет уже близко, но вскоре понял, что так даже лучше, я отлично выспался за шесть часов и теперь готов идти долго.
В отличие от двух недавних дезертиров, я оружие бросать не собирался. Когда еще с вечера солдаты составляли в пирамиды винтовки, свою я ставил последней, специально, чтобы после извлечения ее оттуда, пирамида осталась стоять. Так и произошло. Тихо встав, часовые находятся в стороне, куда идти я наметил еще вечером, взяв все свои пожитки, винтовку, я спокойно удалился из лагеря. По кромке пруда, где никого не было, я отошел метров на триста и, посмотрев назад и успокоившись, побежал.
По окраине леса бежать было легко. Почва здесь была сухой, песчаной, ноги не вязли, трава еще совсем скудная, ничего не мешало. Остановку сделал лишь с рассветом, чуть меняя направление, сориентировавшись по солнцу. Через пару часов уже не бега, но быстрой ходьбы разглядел населенный пункт. На удивление, это был какой-то городок. Видно большую церковь с краю, а в глубине еще, да и не одну. Подойдя ближе, разглядел и население, точнее то, что его почти нет, а городок занимают какие-то войска. Понимание того, что передо мной враги, было, но все же хотелось узнать, кто тут квартирует. Оставаться на окраине и наблюдать не было времени, вдруг мое подразделение подойдет, кто его знает, куда их поведет командир, поэтому, пробравшись, скрываясь за редкими кустами, к первым дворам, точнее сараям, стал высматривать жертву.
Обнаружилась она довольно неожиданно. Я тупо наступил на какого-то хмыря, едва успев заткнуть ему рот. Мужик, на вид лет тридцати, мирно спал, упившись, видимо, еще с вечера. Разило от него так, что мне даже поплохело, но воротя нос, я прямо тут приступил к допросу.
Результат был, хоть и пришлось постараться, чтобы припрятать труп солдата. В городке были австрийцы, причем выведенные на пополнение. Госпиталь у них тут, для легкораненых, вот и отдыхают. Подразделений много, разных, даже немцы есть, но все в остатках, боеготовых частей ни одной. Очень порадовала новость о том, что наши на фронте вроде как начинают наступать. Узнал о последних новостях с передовой, да и придушил мужичка по-тихому. Забросив труп в ближайшую канаву, вновь удалился от околиц крайних дворов в сторону леса и начал огибать поселение, продолжив свой путь.
Если верить австрийцу, то до передовой километров сорок, уже хорошо, что не сто. Немного расстраивало то, что находился я намного южнее тех мест, куда держал путь. Прямо на восток, если верить тому же австрийцу, будут Черновцы, фронт там. А мне надо к Луцку. Если я хоть немного помню карты, то это больше чем на триста километров севернее моего местонахождения. Понятно, что мне хотя бы просто попасть к своим, там что-нибудь придумаю, формы у меня, конечно, русской нет, но вот награды все при мне, должны они проложить мне дорогу в родную часть, но хотелось бы оказаться там поскорее. Мне ведь еще предстоит оправдаться за плен и гибель отряда, не говоря о невыполнении задания, но время все обдумать было, так что я готов.
Сорок километров до Черновцов преодолел за два дня. Мог бы и быстрее, да войск тут столько было, что приходилось всерьез стараться, чтобы не попасть в руки кому-нибудь из вражеских подразделений. Шел практически весь путь по темноте, а днем отсыпался, предварительно спрятавшись так, чтобы ни одна падла не заметила, даже случайно. Кстати, был удивлен количеством на этом участке фронта авиации. Жужжали современные этажерки, как мухи, мешая мне спать днем, но на второй день их не стало, зато появились тучи и полил дождь. Пережидая холодный апрельский дождик под деревянным мостом через небольшую речку, придумал, как мне вернуться в родные пенаты, причем сразу в свою часть. Да-да, именно самолеты навеяли мне такое решение, и как только кончился дождь, я принялся за воплощение своего наглого плана. Вполне в моем духе, авось… Ну, вы знаете.
Аэродром в это время представлял собой площадку, больше похожую на футбольное поле. Местным самолетам не требовался разбег в несколько километров, поэтому ровное открытое поле, длиной метров в триста, я мог осмотреть с одного места целиком. Самолетов, периодически совершающих взлеты и посадки, было пять штук. Все одинаковые на вид, картонные и какие-то невзрачные. Лишь один из них стоял особняком, и именно он был с двухместной кабиной, значит, проблема только в том, чтобы сблизиться. Полдня я ждал, пока обслуживающий персонал, или это были сами летчики, получит разрешение на взлет. Люди ходили по аэродрому, притопывая ножками, скорее всего, дожидались, когда просохнет полоса. А после обеда (у меня к этому времени еды не осталось) наконец-то начали по одному заводиться моторы. Сначала улетел один, вернувшись буквально через полчаса. Это заставило меня задуматься о реальности выполнения моего плана. Я как-то не подумал, что дальность современной авиации может быть совсем небольшой, и теперь находился в размышлениях. Может, дождаться ночи, приготовить, ну или украсть дополнительного топлива, чтобы заправляться по мере необходимости? Так я не знаю, можно ли заправить современный самолет прямо в воздухе. А вдруг топливо кончится где-то над лесом? Посадить эту этажерку в экстренном случае можно, я думаю, да вот выбираться потом из чащобы как-то не хотелось.
Решил я, как бы ни опасно это было, вновь пойти на оправданный риск. Вечером, когда пилоты, отлетав свое, отдыхали, я прокрался к жилым домикам, а ночью выкрал одного из летчиков. Сделав ставку на то, что туалета в этих времянках нет, я выиграл приз. Около трех часов ночи один из летунов вышел до ветра и был прибран мной в ближайшие кусты. Охраны возле мест отдыха персонала аэродрома не было совсем, только на краю взлетной полосы, это и дало мне возможность все провернуть.
Пленный, спросонья не понимавший вообще, что с ним происходит, сначала молчал, уставившись на меня сонными буркалами. После пары оплеух летчик все же пришел в себя и едва не закатил истерику на весь лагерь. Пригрозив летуну, что вырежу ему сердце и заставлю сожрать, провел допрос. Оказалось, что хоть это и не станет легким делом, но дозаправка в воздухе возможна, причем на такой путь и горючки-то потребуется немного. Трудность была в самом угоне самолета. Стояли-то они открыто, да вот для приведения к готовности нужны техники. И как мне такую ораву контролировать? Да еще и летал на двухместном не мой пленник. Самолет был причислен к штабу, трофей, и пилот на нем был свой. После нужного вопроса летчик все же утвердительно кивнул, подтверждая, что он способен управлять и этим судном.
– Думаю, что, если ты сейчас не приведешь в нужное состояние аэроплан, я просто тебя зарежу, разговор окончен! – я устал. Плевать, не самолетом, так как-нибудь выберусь, один черт, дорога одна. – Выбор есть всегда, дело за тобой. Если думаешь привлечь внимание охраны, знай, это будет последним, что ты сделаешь в этой жизни, поверь, шутить я не намерен.
И ведь последнее мое заявление, уж не знаю, тон был подходящим или слова, но все же возымели действие. Летун попросил у меня помощи, для раскрутки винта, я охотно согласился. Топливо притащили на пару с летуном, тут и тащить-то было метров триста, и охраны на складе не было совсем. В кабине как-нибудь размещусь, канистра не большая, главное взлететь.
Летун проделывал одному ему известные манипуляции в кабине, я просто ждал сигнала для раскрутки винта. Если честно, немного боязно было, как бы руки не оторвало. Но все прошло отлично. Двигатель чихнул и мгновенно заорал как резаный, я аж присел и начал осматриваться по сторонам. Предупрежденный летчик махнул мне рукой, это я потребовал от него доклад о готовности. Аэроплан уже начинал движение, а я пытался разместиться в кабине, не ударившись при этом о поперечину сверху, когда на поле начали вылезать техники, солдаты охраны и другие летчики. Пихнув в плечо летуна, приказывая взлетать, я обернулся к пулемету, установленному сзади. Воевать не собирался, но, если побегут к нам, отгоню.
Тяжело и натужно рыча слабым двигателем, аэроплан начал разбег и, удивив меня в который раз своим состоянием, рванул в небо. Сердце пропустило пару ударов, но радость от осознания того, что лечу домой, заставила его биться в два раза быстрее прежнего. Да уж, здесь я еще не летал, осталось море испытать.
На аэродроме царила… нет, не паника, а какая-то нелепая пауза. Все, кто выбежал на поле, тупо стояли с открытыми ртами и, задрав головы вверх, наблюдали, как мы улетаем. Никто не сделал и попытки как-то помешать, а тем более выстрелить, да и оружия в руках я не видел.
Поднимаясь по спирали, аэроплан, казалось, ползет, как муха по стеклу. Да, скорости нынче просто атас, но чего тут мечтать, авиация сейчас лишь зарождается, но уже скоро самолеты начнут носиться в воздухе быстрее пули.
Летун держал высоту всего метров триста. Оказалось, что выше они и не забираются почти, ПВО еще нет, а так, если что-то откажет, то хоть падать невысоко. За такую инициативу я, смеясь, похвалил летуна, проорав ему поощрение, хотя вряд ли он меня слышал. Через какое-то время в полете уже сам летчик в переговорную трубу попросил меня о посадке. Я, думая, что возникли неполадки, дал добро, а летун начал снижаться. Было уже достаточно светло, мы и вылетали в сумерках, поэтому я внимательно смотрел вниз.
Найдя подходящее место, им оказалась полевая дорога, аэроплан был успешно посажен, и летун заглушил двигатель. Оказалось, тот хотел заправиться, а то он боялся заправляться в воздухе. Если честно, я и сам этого боялся.
– Мы где сейчас, хотя бы примерно? – спросил я, помогая летчику справиться с топливом.
– Прошли примерно сто пятьдесят километров.
– А ты линию фронта пересек? – вдруг спросил я.
– Нет, мы на территории под контролем нашей армии…
– А какого черта ты летишь тут? Надеешься, что при посадках тебя спасут? Ты или идиот, или очень умный. Если я только пойму, что мне грозит плен или пуля, я просто тебя убью. Так и знай, ты меня не переживешь. А вот если доберемся благополучно, я гарантирую тебе нормальную жизнь. Больше того, если все сделаешь, как я требую, я просто отпущу тебя, а не сдам в плен нашей армии. Перелетишь линию фронта и все, ты дома. Даже самолет как трофей мне не важен.
– Вы правда отпустите меня? – Кажется, до него дошло, что я вовсе не желаю ему зла, а хочу просто добраться домой.
– Слово офицера! – Плевать, что я не офицер, пусть видит, что я серьезен.
После такой беседы наши дела наладились. Мы дружно дозаправили самолет, надеюсь, что горючки все же хватит, и, вновь поднявшись в небо, пошли на восток.
Слава богу, что в эти времена еще не слыхали о ПВО. Более того, видя нас в небе, войска, что находились на земле, даже не пытались стрелять. Если честно, удивило это и расстроило. Ведь такие аэропланы летают, причем достаточно часто, с них и бомбы небольшие бросают, и постреливают, не говоря о разведке. Эту картонную этажерку сбить можно, наверное, даже из нагана, если попадешь. Странно это, надо будет у кого-нибудь из офицеров обязательно спросить об этом, а точнее, порекомендовать действовать решительнее.
Бензин кончился. Летун предупредил об этом за пару минут до остановки двигателя, и мы быстренько так сели. Повезло, что вокруг были весенние поля, хоть и раскисшие немного, видимо, вчера был дождь, но все же поля подходили для посадки лучше, чем леса. Аэропланам этого времени для посадки, как и для взлета, требовалась совсем маленькая площадка, скорости-то нет совсем. Этот вид транспорта имел только одно преимущество перед наземным: двигаться можно по прямой.
Никаких воинских частей тут не было, и вопрос, как быть дальше, завис в воздухе. Я поинтересовался у пилота, осталось ли у него топливо для перелета через линию фронта? Все же мы не углублялись в наш тыл, а летели в основном вдоль передовой, отойдя от нее на всякий случай буквально на пару километров. Тот, смущаясь и что-то мыча под нос, развел руками.
– Да вот не верю я, что ты израсходовал все до капли. Спрашиваю не потому, что хочу заставить тебя вновь взлететь и продолжить путь, а именно потому, что хотел отпустить.
И он оправдал мои догадки, топливо еще оставалось, но совсем мало. Вот же чертов ас, не побоялся заглушить мотор и садиться планируя, я только затылок почесал. Слово свое я сдержал и, заставив отдать мне свои карты, оказалось, они были у него в кабине, приказал ему исчезнуть.
Перед отлетом летчик достаточно точно объяснил мне, где мы находимся. Как он это определил, не знаю, думаю, высчитал по скорости, на глазок скорее всего, ну или ориентиры знакомые узнал. Проводив взглядом аэроплан, я двинул на северо-запад, именно там, если не соврал летун, буквально совсем рядом, располагались позиции русских войск. Карту я у него отобрал еще и по причине того, что на ней было множество пометок как о наших частях, так и о частях врага. Думаю, командование оценит такой подарок.
Прошел я около километра, когда из-за пригорка практически на меня выскочил небольшой отряд конных. То, что мне сейчас прилетит, я понял поздно, когда по моей спине ударила нагайка. Скрючившись от боли, я заорал таким матом, что следующего удара не последовало. Меня быстро спеленали и, уложив поперек седла, повезли куда-то в сторону от передовой. Что делать, если я попался как последний лох. Ведь на мне вражеская форма, награды свои я повесить не удосужился, а всадников встретил с винтовкой в руках, хоть и в поднятых.
Спина сильно чесалась и болела, да еще и от дикой скачки я отбил себе внутренности о седло. Когда этот наглый наездник наконец остановился, я просто свалился на землю и зашипел.
– Что, гад, больно тебе? – ехидно, подначивая, усмехнулся кто-то из всадников.
– Сказал бы я тебе, дай только отлежаться чуток, – фыркнул я.
– У, гаденыш, повадились тут летать, бонбы свои кидают, головы не поднять. Эх, пришибить бы тебя, да уж поздно.
Почему поздно, я понял быстро. Рядом загомонили, и, подняв голову, я увидел в двух шагах подходящего к нам офицера. Разглядеть точнее не получается, но вроде сотник.
– Что, Гаврила, опять лазутчика доставил? – спросил он, улыбаясь.
– Так точ, вашбродь! Только странный он какой-то, по матушке кроет так, что заслушаешься, – рапортовал этот самый Гаврила быстро и четко, сокращения грели душу, наконец-то родная речь.
– По матушке, говоришь? – сотник взглянул наконец на меня. Почему-то, но меня начало отпускать то напряжение, в котором я пребывал последние дни и даже месяцы. Сколько я ждал такой встречи… Нет, приема такого не ожидал, конечно, но вот увидеть своих рассчитывал.
– По матушке, говоришь? – повторил и усмехнулся офицер.
– Так точно, ваше благородие, по матушке! – я смотрел на них и не знал, смеяться или плакать.
– Чего ухмыляешься?
О, обратили, наконец, их благородие и на меня грешного немного своего внимания.
– Виноват, ваше благородие, ну, не плакать же, когда наконец к своим вышел! – выдохнул я.
– И кто тебе свои?
– Ну, уж никак не немцы, – вновь усмехнулся я и поспешил добавить: – И не австрийцы со всей остальной европейской шушерой.
– Отставить шуточки, кто таков? – посерьезнел офицер.
– Подпрапорщик Воронцов, стрелок-снайпер отдельной штурмовой роты тринадцатого полка…
– Нехило! – заломил фуражку на затылок офицер, выставляя напоказ приличный такой чуб. – Где мы и где твой полк, хоть представляешь? Если не ошибаюсь, то тринадцатый полк в подчинении генерала Маркова?
– Так точно, ваше благородие, именно так.
– Так четвертая дивизия где-то же севернее? Документы есть?
– Документы были конфискованы во время излечения, пока в плену находился, – чуть стушевался я, – но награды мне оставили, и я их сохранил.
– Награды говоришь? Ну, предъяви тогда награды. Сделаем запрос в штаб фронта, может, кто-то подтвердит твои показания.
Я снял сапог и скрутил с голени кусок тряпки, в которую были завернуты мои награды. Оба креста сияли, как новенькие.
– Ого, нехило вас балуют, – воскликнул офицер, не удержав в себе удивления. – Как же в плен попал, кавалер?
– Попал в засаду. Выдвинулся с отрядом в тыл врага, но что-то не додумал, и нас прилично так макнули в дерьмо. Своей вины не отрицаю, прошу судить по всей строгости…
– Если личность подтвердят, то какой тебе суд? Сбежал – молодец. А что за аэроплан тут был, хлопцы говорят, тебя высадили, и он улетел.
– Захватил на вражеском аэродроме аэроплан вместе с пилотом. Дал слово, что, если доставит на нашу сторону, отпущу живым. Виноват, но отпустил, как и обещал. Вот карта летчика, на ней много пометок о местах дислокации вражеских подразделений, – с этими словами я предъявил и карту.
– Вот за карту уже от меня огромное спасибо. Но пока тебя не признали, к сожалению, вынужден считать карту дезинформацией. – Было видно, как у офицера глаза загорелись при виде карты, но службу он знал отлично и только что мне это продемонстрировал. – Пошли за мной. Жаль все же, что отпустил аэроплан, но раз такое дело… Слово есть слово, но может и влететь за такое самоуправство.
Устроили меня неплохо, землянка, похожая на карцер, но черт меня подери, я у своих, можно и потерпеть. Стены не земляные, обшиты бревнышками, я такие блиндажи у немцев видел, уютно. Сколько займет времени мое «узнавание», не представляю, но я дождусь, я же терпеливый.
Через пару часов, это так, по ощущениям, принесли немного консервов, хлеба и даже воды целый котелок поставили. Набив брюхо кашей с мясом, обильно запив водой, я прилег на топчан, что стоял вдоль стенки, и, завернувшись в свою вражескую шинель, спокойно уснул.
Никто меня не трогал, не будил. Сколько проспал, не знаю, но выспался отлично, правда, снилась перед пробуждением какая-то хрень. Очнувшись, разлепив глаза и хлебнув воды, кто-то заботливо оставил, пока я спал, достал из закромов памяти мысль и начал ее думать. Вспомнилось, что я хоть и сбежал, но кто-то из моих парней погиб, и ответить придется мне. Еще когда был в плену, столько времени убил на то, чтобы понять – как? И вот что пришло в голову. Накануне выхода мы засветились, сто процентов. У нас по форме можно было понять, если кто-то нас заметил, что мы не обычные пехотинцы. И если так, то все просто. Видимо, этот офицер, что нас взял, и вправду был умен, смог просчитать и поставить точку. Следили постоянно, скорее всего, как только заметили и до самого захвата. Черт, если вновь попаду на фронт, ну, если в прежней должности, то хрен я покажусь кому. Да, наука мне на всю жизнь теперь. Думал, самый умный, спецназ будущего, так все, предки дебилы? Вот и получил по полной, чтоб нос не задирал. Но если честно, то и правда до этого момента не считал врагов умными. Точнее, думал, что люди этого времени просто не доросли до всего того, что я тут сочиняю и придумываю. Сколько я провернул наглых операций и хоть бы хны, а тут…
– Господин подпрапорщик! – окликнули меня от входа в землянку, и я очнулся от раздумий.
– Да? – в полутьме видно было неважно, солдат какой-то, а кто, не пойму.
– Помыться не желаете да одежку сменить? – кажется, даже усмехнулся вошедший.
– На что я ее сменю, на костюм Адама? – фыркнул я, но без злобы.
– Обижаете, вашбродь, во, казачки вам достали, – солдат вытянул руку, держа за горловину армейский сидор. Положив его на топчан, развернулся и вышел.
Я подошел, глянул в мешок и хмыкнул. Ну казачье, ну деловые люди! Внутри лежал комплект формы пехотинца и офицерская шинель. Знаков различия на форме не было, но я и не мечтал о них. Прихватив сидор, пошел на выход. У входа меня встретили, теперь разглядел солдата, что принес мне вещи. Высокий, чуть не на голову выше меня молодой парень. Чуб, выбиваясь из-под лихо заломленной фуражки, отливал золотом в лучах солнышка. Лицо все в веснушках, жидкие усики под носом были тонкими нитками закручены вверх. Красавец, чего сказать. Уж чего-чего, а лихости и бравады казакам не занимать.
– Ну, пойдете в баню? – спросил нетерпеливо казак.
– Веди, – только и смог, что выдохнуть я.
Ну, казачье, ну ухарцы! Два добрых молодца отхреначили меня вениками так, что я чуть не кончился. Правда, когда вышли на воздух и сполоснулись из ведра холодной водицей, случилась новая оказия. Оба ухарца казачьих кровей впали в ступор при виде моего многострадального тела. Не, не мышцы их впечатлили, а шрамы. Посмотреть там было на что. Даже если исключить огнестрельные и просто всякие застарелые порезы, там хватало того, от чего передернешься. Если видели когда-нибудь шрамы от зубов собаки, должны знать, как они выглядят. И это не где-нибудь на руке или ляжке, а по всему, мать его за ногу, телу.
– Господи, – начал один из казаков, рослый, сильный как древний богатырь, парень, лет двадцати пяти на вид, – эка вас помотало, господин подпрапорщик! – и парень аж присвистнул, а после перекрестился.
– Бывает, – дернул я щекой, начав вытирать тело.
– Собачки в плену? – поинтересовался второй. Этот был пониже ростом, да и в плечах уже.
– Они самые, только
– Странно, что вас просто не добили, – вновь заметил первый.
– Повезло, попал на достойного человека, – ответил я и уточнил: – Как мне позже рассказали, командир подразделения, которое нас расхреначило, дворянин в довольно серьезном чине и титуле. Рыцарем оказался, а мои награды сыграли на руку, и он не позволил своим солдатам меня добить. Дальше еще смешнее. Меня даже в лагерь не увезли, а поместили в какую-то крепость, где сидели наши пленные в высоких званиях, даже генерал был.
– Вот это история! Подпрапорщика к генералам!
– Ну, он там один вроде был, остальные от штабс-капитана до полковника. Да и не вместе сидели-то, даже не виделись. Австрияки всех по отдельным каморкам держали.
– А как убечь удалось? – спрашивает второй.
– Офицеры как-то подкупили тюремщика, а меня пригласили участвовать, потому как только у меня был опыт в рукопашной. Нужно было через тюремщиков пройти, а без оружия, сами понимаете, это несколько трудновато.
– А что, правда опыт имеете, господин подпрапорщик? – хитро так, прищурив один глаз, спрашивает здоровяк.
– Ну, есть немного, – скромно отвечаю я.
– Может, поборемся?
Так и знал, что предложит.
– Да куда мне против такого молодца, – смеюсь я, – еще поломаешь.
– Я не буду в полную силу, – на полном серьезе ответил казак.
– А какой в этом смысл? В поддавки не честно. Ладно, ведь все равно продолжишь уговаривать, но ставлю условие.
– Какое? – живо встрепенулись уже оба.
– Только борьба, бить ничем и никуда не будем, а то наломаем дров. – Если честно, предлагал такое скорее из опаски, что не справлюсь. Во-первых, уж больно здоровый этот казачина, а во-вторых, я ж давно без тренировок, да и ослаб, как ни крути, за месяцы плена. Да, оправдываюсь, но это правда.
– Согласен! Пойдемте к пруду, там хорошая полянка есть, будет где поваляться, – и опять гад усмехнулся.
Пока двигались к неизвестному мне пруду, на нас смотрели обитатели лагеря казаков. Чего во взглядах было больше, интереса или бахвальства, не знаю, но спустя пять минут за нами уже шла толпа. Эх, как же мне не уронить достоинство-то? А, была не была, самбо в меня вбито на уровне стрельбы из винтовки, так же четко и навсегда. Преподаватель был одним из мастеров старой школы, а значит, я не был знатоком или суперсамбистом, но толк знал. Знал, как именно провести поединок, чтобы качественно и быстро нейтрализовать противника, хоть с травмами, хоть без. Тренер был настойчив в отстаивании своих принципов, и первым из них было, что солдату не требуется знать все приемы самбо наизусть и применять во время спарринга их все. Зачем? Мы ж не на соревнованиях выступали, а учились обороняться и выполнять задание без потерь. Так что оставим «ножницы» или «огнетушитель» для мирного времени, ну или для врагов, а проведем спокойный бой.
Казак был очень силен. Когда в первый раз сцепились, сразу понял, что швырнуть мне его так просто не получится. Если бы сам не предложил без ударов, то можно было бы всерьез облегчить задачу, банально проведя пару отвлекающих ударов и закончить броском через бедро с выходом на болевой. Тут же пришлось потрудиться. Парень брал силой, осознал я это, попытавшись его подсечь, благо он не стоял на месте, поэтому я и решился. Не вышло. Хорошо, что успел понять ошибку до того, как махнул ногой, иначе он бы меня смял.
Ища возможность для удобного захвата, а были мы в нательном белье, пропустил момент захвата со стороны противника и оказался в клещах.
– Гришка, не сломай господина подпрапорщика, ишь вцепился! – услышал я уже знакомый голос сотника. Блин, да тут чего, весь их эскадрон, что ли, собрался? Но смотреть по сторонам времени не было, поэтому начал действовать. Чувствуя, что, находясь в захвате таких клешней, меня надолго не хватит, решил проверить ноги. И оказался прав. Казак стоял так, чтобы иметь максимальную устойчивость, а для этого ноги его были чуть расставлены. Сунув свою ногу меж его, попытался заплести правую, опорную, и почувствовал неладное, казак чуть ослабил хватку, отвлекшись на угрозу. Этим я и воспользовался, буквально извернувшись как уж, даже в плече что-то хрустнуло, и выскочил из объятий.
– О, Гришаня, нашелся хоть кто-то, кому удалось вырваться из твоих клещей! – закричали в толпе.
Попеременно хватая друг друга за руки, пытаясь нащупать слабину или просто возможность провести хороший прием, мы двигались по полянке словно в танце. Наконец, спустя, наверное, минуты две таких па мне удалось ловко поднырнуть под его огромной лапой и, проведя захват этой самой лапы, потянуть ее дальше, выводя соперника из равновесия. Когда эта машина по инерции подалась вперед, я быстро провел переднюю подножку, вкладывая максимум из того мастерства, что привил нам тренер. Гриша, скорее всего, даже не заметил, как я ловко это провел, и начал делать ошибки, скорее всего, паникует. Казак начал вставать еще до того, как я сообразил о бесперспективности своих потуг и, поймав соперника в неудачной для обороны позе, все же решился и подсел под него. Бросок вышел не для красоты, они хороши лишь на соревнованиях, а для дела. Корявый, без изящности и легкости, он все же сработал как надо. Гриша растянулся на земле и подставился. Рука на изломе, но этот, наделенный огромной природной силой парень словно не чувствовал захвата. Мне казалось, что я вот-вот сломаю ему руку, поэтому перестал давить, и тут же попал на болевой. Выкрутиться в такой позе, лежа, из цепких лап казака возможности не было.
– Хорош! – крикнул я и расслабился.
Гриша нехотя слез с меня и приятно удивил.
– Ничья!
Все оравшие вокруг затихли. Григорий потирал шею и выглядел довольным.
– Как это, Гриш? – кто-то тихо проблеял.
– Если бы мы боролись всерьез, господин подпрапорщик сломал бы мне руку. Ведь так?
Я развел руки в стороны, всем видом показывая почтение.
– Не знаю, смог бы сломать твои клещи, но то, что ослабил хватку – факт.
– Поэтому я и говорю. Мне не нужна победа такой ценой, господин подпрапорщик. Вы ловко меня подловили. Но мы не бились, а боролись, поэтому все честно.
Мы пожали руки, я еще раз убедился в мощи этого человека, и разошлись по своим делам. Точнее, я вернулся в землянку, где уже был приготовлен обед, а Гриша ушел по своим делам.
– Недурно, подпрапорщик, очень недурно, – вошел ко мне сотник.
– Да, – махнул я рукой, – всякое бывает.
– Если честно, не ожидал, думал, Гриша вас сломает. Ростом вас господь не обидел, да вот плечи-то у Григория пошире будут раза в два. Такое поведение я вижу у него в первый раз, сам признал, что был на волосок от проигрыша.
– Ну, не ломать же мне ему руку было, в самом деле? – пожал я плечами. – Да и не воспринимаю я этот результат как поражение.
– Замечу, не обижайтесь, но если бы вы бились, он свалил бы вас одним ударом. Он взбесившуюся лошадь с удара убивал, силы в нем – на троих.
– Спорить не стану, господин сотник, вам виднее, но удар поставлен и у меня, – с этими словами я поднял лежавший на столе коробок спичек и поставил его стоя. Присев на табурет, поднял руку, выдохнул и пробил коробок насквозь, надев его на палец. Сотник, видимо, был отличным рукопашником, потому как понял все верно. Пробить коробок, а не отшвырнуть его от себя, может не каждый. Эх, видел бы он, как я сапожную иглу на пять метров швыряю, вообще бы скис. С коробком у меня получается, если честно, благодаря тому, из чего он сделан. Это не современные мне бумажные коробочки, а выделанные из шпона, а он, при умении, пробивается хорошо.
– Однако! – только и выдохнул он.
– Извините, господин сотник, нет известий обо мне?
– Пока нет, да и рано еще. Гонец в город отправлен, у нас нет прямой связи со всеми штабами наших армий. Я велел ему дожидаться ответа, так что, как только вернется, все станет ясно. Пока что, извините, но выходить на улицу без сопровождающего вам запрещено.
– Ясно, – кивнул я.
Сотник вышел, а лег на топчан. После бани, да еще и возни с Гришей, я немного устал, надо отдохнуть. Хорошо хоть дождей не было в последние дни, и, повалявшись, я не испачкался, а то пришлось бы вновь проситься в баню.
Сидеть было еще скучнее, чем в австрийском плену. Там и писал, и гулять немного давали, а тут… Блин, я реально у своих, или как?
Только на третий день меня наконец вызвали к командиру казаков. Уже на пороге его палатки я понял, что все будет хорошо.
– Ну, господин подпрапорщик, вот и закончилось ваше заключение в темнице сырой, – усмехнулся сотник.
– Скажете тоже, темница, заключение. Неприятно – да, но не смертельно. Есть давали, в баню сводили, нормально все. Не томите, вашбродь! – по-простому брякнул я.
– Вас подробно описали, все ваши особые приметы, и все сошлось сразу. Я выделю вам двух казаков, для сопровождения в город, там явитесь в штаб нашего полка. Вам выдадут проездные документы и посадят на поезд. Надеюсь, претензий к обращению с вами нет?
– О чем вы? – серьезно спросил я.
– Мало ли, – многозначительно ответил сотник и протянул руку. – Был рад с вами познакомиться, господин подпрапорщик, желаю всего наилучшего.
Казачий сотник простился со мной, а я пошел собираться. Карту, что я отобрал у летуна, мне вернули, попросили предъявить ее в штабе полка, я обещал. Проводить пришли многие из казаков, а Гриша так и вовсе был назначен в мое сопровождение.
– Вашбродь, – нарушая устав, впрочем, несерьезно, начал разговор Гриша.
– Да? – я взглянул на него, повернувшись вполоборота. Ехали мы верхом и через лес, так что пришлось смотреть, как хамелеон, вперед и вбок, а то еще хлестнет ветка и смахнет меня на землю, вот будет смеху…
– Это правда, ну, про коробок со спичками? – И как он смог ждать столько времени. Я думал, что, когда ему расскажут, сразу прибежит, ан нет. Я тогда уж решил, что ему наплевать, да вот он все же спросил.
– Правда, – просто ответил я.
– Этому можно научиться? – как-то даже робко, на первый взгляд, спросил казак.
– Чему именно, спички портить?
– Ну, командир сказал, что такое очень сложно сделать.
– Коробок, – начал я объяснять, – это просто побочное явление, развлечение, если хочешь. Удар ставится не для этого. Научиться можно всему, главное желание, даже медведей в цирке учат ездить на велосипеде. Именно я ставил такой удар несколько лет, – не говорить же ему, что это было в другой жизни. Здесь заставить новое тело быть таким же, как мое прежнее, пришлось постараться, полгода примерно я потратил на отработку, память-то о том, как это делать, была при мне. – Удар пальцем сложен, неподготовленный человек рискует его попросту сломать, а нужен он для выведения какого-либо органа у человека, не повреждая шкурку. Так можно сердце остановить, не оставив следов, правда, не пальцем, а ладонью.
– А в бою можно применить такой прием?
Как же ему интересно-то!
– Палец, как и говорил ранее, это просто производная от основного удара. В бою, в рукопашном, разумеется, удар кулаком или открытой ладонью в область сердца, повторюсь, позволяет его остановить. Пробитие груди не требуется, да и невыполнимо это практически, а вот повлиять на работу органов внутри тела вполне возможно. Пальцем же можно вывести из строя руку, ногу, да мало ли чего. Например, несильным ударом, а иногда и просто касанием, можно парализовать шею, голову не повернешь.
– Ничего себе! Как же научиться?
– На самом деле, я изучал это искусство очень давно, нужно ли это вам, Григорий, большой вопрос. Если позволите, могу дать совет.
– От вас приму с удовольствием, – с улыбкой, в которой было только уважение, произнес казак и чуть склонил голову.
– Развивайте гибкость. Силы у вас на троих хватит, техника борьбы очень хороша. Нужно быть немного гибче, а это тренировки и еще раз тренировки. Как говорили предки: нет предела совершенству.
– Постараюсь, вашбродь, спасибо за науку.
Мы болтали весь путь. Я был очень удивлен, когда в штабе сообщили, что отправляют меня на поезде. До последнего был уверен, что поеду в лучшем случае на лошади, а то и вовсе пешком. Пока находился у казаков, узнал о происходящем на фронтах. Несмотря на мое долгое отсутствие, ничего глобального на фронтах не происходило. Германцы, да и все остальные, также в основном работали артиллерией, пытаясь держать нашу армию на расстоянии. Пушек у врага уж больно много, вот и пользуются. Наши экономили силы и средства и практически не давили. Ехал я в родную Железную бригаду, точнее давно уже ставшую дивизией, почти туда же, откуда несколько месяцев назад пропал, то есть в район Луцка. К сожалению, точного местонахождения тринадцатого полка мне не сообщили, но сам район обозначили.
В поезде сопровождения уже не было, это был санитарный эшелон, идущий на Киев. По пути мне предстоит пересадка, а после уже пеший поход. Ничего, доберусь. Главное, выдали документы, временные, но по ним меня хотя бы не примут за дезертира.
Дорога вышла трудной и долгой. Снабжение армий находилось в таком плачевном состоянии, что я только хмыкал. Дорог почти нет, железные перегружены, хаос в натуральном виде. Почти неделю преодолевая всего сто километров, пока топал, добираясь в часть, охренел от увиденного. Пустые в большинстве своем села и деревни, почему и шел пешком, некого было попросить подвезти, выглядели настолько мертвыми, что казалось, они такими были всегда. Колонны снабжения двигались еще медленнее меня, поэтому не стал следовать с ними, а двигал в одиночку. Уже на второй день начал искать еду, ибо все запасы кончились, а, как и говорил ранее, в деревнях никого нет.
В одной такой, богом забытой на краю леса деревушке я остановился, услыхав кудахтанье. Живот уже к спине прилипал, поэтому я мгновенно остановился и направился на поиски того, кто издает знакомые звуки. Оказалось, в одном из хозяйств, что, кстати, выделялось среди других размерами, в курятнике нашел двух несушек. Аж обалдел от того, что увидел. Во-первых, под ними лежали несколько яиц, которые я мгновенно выпил, благо были свежими на запах. А во-вторых, обойдя дом, стоявший на этом же участке, где и курятник, решил не церемониться и с курами. По всему виду было понятно, что хозяева бросили свое «имение» и ушли. Пыль кругом в доме, беспорядок, даже грязь. Одно непонятно, как курей оставили? Вижу, разумеется, что их тут было гораздо больше, места, что ли, не хватило? Почему просто не сварили их, была бы еда в дорогу? Плюнув на все вопросы, проверив и затопив печь, принялся за готовку. Сначала нашел и вымыл небольшой чугунок, он был с отколотым краем, скорее всего, им давно не пользовались. Отмыл его возле колодца, да и отнес в дом. Потом долго возился с одной из куриц, сначала еле поймал, а затем ощипывал целый час, если не больше. Ну не было у меня опыта в таком деле, разделать тушку, купленную в магазине, совсем не то же самое, что приготовить только что удавленную. Когда, наконец, мясо было в чугунке, а он сам в печи, решил пройтись по домам и найти что-то похожее на чайник или котелок какой, воды вскипятить. И ведь нашел, причем именно чайник. Такой же старый, как и чугунок, в котором у меня варится курица, помятый и кривой, но главное без дыр, которых прежде было немало, лудили его часто. В том же домишке, где я обосновался, нашел какую-то духовитую травку, она лежала в мешочке на полке. Покопавшись, определил однозначно как травяной сбор для заварки. Тут и ромашка, и мята, и чабрец. Хороший будет отвар, даже и без чая. На все эти поиски и приготовления ушла уйма времени и сил, поэтому, когда сварилась курица и был готов «чай», я чуть не уснул за столом. Поев бульона с куриным, резиновым мясом, запив все это дело эрзац-чаем, я уснул там же, где сидел, на лавке возле окна. Ночью проснулся от того, что свалился на пол, и пришлось перебраться на кровать. Белья не было, да и не нужно оно мне было, улегшись и укрывшись шинелькой, я спокойно уснул.
Все оставшиеся дни пути я ел вареную курицу, пил бульон и «чай». На хуторе тогда я задержался на день, приготовив и вторую забытую хозяевами курочку, чтобы забрать с собой. Так и добирался, аж сапоги прохудились, пришлось подвязывать, нечем было подошву прибить. К моему приходу в часть я был в ужасно непотребном виде. По мере приближения к фронту начали наконец попадаться воинские части, в которых я узнавал направление пути и топал дальше. А когда, наконец, приперся, найдя свой тринадцатый полк в одной небольшой деревушке, едва не попал под суд. Первый офицер, которого я увидел в деревне, был тем самым прапорщиком, что когда-то стал моим первым командиром, это было год назад, сейчас этот хмырь щеголял погонами подпоручика и от наглости едва не трещал по швам. Он быстро шел куда-то наперерез мне, явно не видя никого на своем пути. Когда я, не разглядев вначале, кто это был, обратился к нему с вопросом о расположении штаба полка, тот повернул голову и ощерился.
– А, дезертир наш явился! Что же, у австрияков плохо стало, обратно прибежал?
Я вначале даже не понял, о чем он, а когда узнал наконец, рука сжалась в кулак.
– Вы, господин подпоручик, ответите за свои слова? Перед вами подпрапорщик одной с вами армии, а не враг. Поэтому потрудитесь извиниться!
Подпоручик аж задохнулся от моей наглости и мгновенно вскипел.
– Чего? Да я тебя… – Его кулак пролетел мимо, ибо я спокойно ушел из-под удара, а вот мой, прилетев в тощую тушку подпоручика в районе груди, сбил его с ног.
Происходящее между нами не могло не остаться без внимания, и спустя несколько минут мы оба стояли перед командиром полка, с виноватыми лицами. Эх, не так я хотел появиться в родной части, да чего уж теперь.
Отчитав нас для порядка, Марков и другие офицеры предложили единственный выход. Либо мы забываем наши обиды, либо… Уходим в лес и стреляемся, иначе он обоих отдаст под суд. Подпоручик что-то блеял, я же твердо сказал, что у меня нет проблем с этим говнюком, если он извинится за свои слова, я легко все забуду. Говнюк-подпоручик взвился и завизжал. Он требовал трибунала для меня от руководства полка, орал и брызгал слюной. Минуты две, наверное. Офицеры почему-то молчали, не затыкая эту мразь, ну а я рявкнул:
– Пошли за околицу, трепло, я даже дам тебе право первого выстрела.
И ведь мы пошли. Всем штабом, аж в восемь человек, мы вышли из деревни и остановились на небольшой полянке возле леса. Дуэли вообще-то запрещены, но нас сейчас это не волновало. Подпоручик отошел на противоположный от меня край поляны и достал свой наган. Хреново, машинка точная. Разведя руками, обернувшись к офицерам штаба, я спокойно сказал:
– Извините, господа офицеры, но у меня нет оружия.
К моей радости, ко мне шагнули сразу двое и предложили свои револьверы. Но выбрал я знакомый «браунинг». Взглянув на командира полка, увидел, как тот расстегнул свою кобуру и достал пистолет, я решительно направился к нему, извинившись перед остальными. Эта машинка мне была знакома, сам с таким ходил, да и то, что это пистолет командира полка, делало мне честь.
– Спасибо, – коротко ответил я и снял шинель. Оставшись лишь в рубахе, на которой сверкали кресты, я обернулся к моему обидчику. – Вы готовы?
– Только тебя и ждал! – вновь нагло, неуважительно бросил тот, поднимая руку с наганом. Пусть постоит, рука-то устанет быстро, сил у этого говнюка нет, тощий как велосипед.
– Как я и говорил, даю вам право первого выстрела.
И эта сука, не дав мне договорить, тут же пальнула в меня. Как я не упал, не понимаю. Пуля попала мне в левую руку чуть выше локтя, черт возьми, она только-только зажила… Этот гад явно хотел попасть в грудь, туда, где блестели мои награды, но чуток промахнулся, крючок скорее всего слишком резко дернул. Стояли мы вполоборота друг к другу, правым плечом вперед, вот пуля, чиркнув по груди, и вошла в левый бицепс. Вообще-то, это вновь чудо, надо срочно в церковь сходить, хотя, как только в лазарет попаду, батюшка сам нарисуется, как пить дать, имел я уже с ними беседы.
Боль была… Сильная в общем, но я устоял. Когда пистолет в моей руке начал подниматься, я увидел глаза подпоручика. В них было столько ужаса, что я удивился, как он еще стоит, а не убегает, хотя очень хочет, поза такая, что вот-вот упадет или побежит. Я очень хотел послать пулю в лоб, но все же не стал портить ему лицо, все же он наш, русский, хоть и козел редкостный. «Браунинг» хлопнул, подпоручик дернулся и упал. Кончено, я не промахиваюсь.
– Проверьте его, – бросил Марков офицерам, что выступали в роли секундантов. – А вы, господин подпрапорщик, пока под арест.
– Есть! – отчеканил я и плавно опустился на землю. Что-то посидеть захотелось, резко так, до темноты в глазах.
Подозвали кого-то из солдат, меня осторожно подняли и довольно быстро доставили в лазарет. Сознания я не терял, хоть боль была сильной. Оказалось, этот хрен мне кость зацепил, серьезное ранение, в эти времена от такого легко можно без руки остаться. Слава богу, что к доктору на стол я попал сразу после ранения, едва ли десять минут прошло. А хреново это, когда тебя режут, а ты как назло не отрубаешься, ну вот не получалось, хоть тресни. Даже попросил, не треснули. Но когда сил терпеть больше не было, доктор, видимо, что-то увидел такое на моем лице, поэтому на лице оказалась марля – и наконец-то долгожданная темнота.
В себя пришел как-то рывком. Очнулся именно от боли в руке. Машинально хотел схватиться за руку, но санитары, видимо, предусмотрительно привязали мне здоровую руку к кушетке, поэтому ничего не получилось. Эх, как же хотелось заорать. Черт возьми, опять ранение, да сколько можно? Я так от этих самых ран сдохну скоро, ведь они обязательно скажутся на здоровье. Любой порез с годами дает о себе знать, чего уж о пулевых говорить.
Лежу. Опять лежу без движения, изображая овощ. Как появился здесь, в этом времени год назад, почти сразу попав в лазарет, так и второй год встречаю. Неужели так и буду постоянно получать? И ведь где получил?! От своего же офицера! Блин, надо было тихо извиниться, уйти от скандала, а ночью его тихо зарезать. Блин, тогда точно бы под суд отдали, как пить дать.
– Таким образом, за вами, подпрапорщик, признано право на сатисфакцию, вашей вины в этом нет, – закончил офицер в звании штабс-капитана читать мой приговор.
Я лежу в полевом госпитале, ко мне сюда, через неделю после дурацкой дуэли, заявилась толпа офицеров полка, во главе с командиром. Еще бы Деникина притащили, ухарцы. Как мне сказали только что, в полку состоялось расследование причин дуэли, и вердикт оказался в мою пользу. Более того, а может, это и сыграло мне на руку, меня еще и наградили. Да, скорее всего, именно из-за награждения меня и оправдали. А все дело было именно в моем пленении. Оказалось, попав в плен, потеряв двух парней из команды, мы накрошили там столько врагов, что пошедшие нас отбивать бойцы пехотной роты не встретили сопротивления и добрались-таки до вражеской артиллерии. Порубив там в капусту расчеты, испоганив орудия, солдаты отошли назад, так как думали, что нас отбили, никто же не знал, что меня вынесли сами враги, буквально за полчаса до атаки пехоты. Сам же я и мои ребята уничтожили взвод австрийских штурмовиков, потеряв только двоих и меня, как попавшего в плен. О том, что я был в плену, все знали, австрийцы и сообщили, не обманули они тогда. Я ожидал чего угодно, но только не наград. После прочтения мне результатов расследования из палатки вышли все, кроме комполка.
– Вот угораздило же тебя нарваться на этого идиота, ни дна ему… Знал бы ты, как мы ждали твоего возвращения! Когда пришел запрос от казаков, все обалдели. Я сообщил твоим бойцам, они на седьмом небе от счастья.
– Ваше превосходительство, а кто из ребят погиб тогда, мне до сих пор так и не сказали? – неучтиво перебил я Маркова.
– Погибли два бойца, Корчагин и Васильченко, их буквально изрешетили, когда они рванули за тобой, это свидетельствовали оставшиеся.
Значит, Петька и Лешка-два погибли, а я гадал, эх, жалко-то как… Значит, не угадал я, предполагая, что погибли Старый и Лешка Метелкин. Метла был слишком шустрым, а Старый… Если честно, я постоянно его недооцениваю. Может, он и старый, но даст фору молодым. Он и в рейдах не пасовал, не уставал и был наравне со всеми нами, молодыми, так что рано я его списал. А Лешку-два и Петруху жалко, черт, даже слезы потекли.
– Ну-ну, боец, не стоит слезы лить, твои друзья погибли как герои. Обоих наградили посмертно, семьи пенсию получили, государство им поможет, не забудет.
Ага, того государства осталось на год, а что потом? Хотя, если честно, не факт, что ребята пережили бы гражданскую войну, там очень многие погибнут, получив пулю или удар саблей от своих же. Так ли плоха смерть в бою, от руки врага?
– Виноват, ваше превосходительство, а как же мой плен?
– А что плен? Ты же не дезертир, в плен попал без сознания, чудо, что тебя не расстреляли, а решили обменять. Да и то состояние, в котором ты находился, никаким образом не позволяло тебе оказывать сопротивление. Чудо то, что ты вообще выжил.
– Что же, подходящей кандидатуры из австрияков не нашли, раз так и не обменяли? – чуть нахмурился я.
– Австрийские власти требовали очень много за тебя, главное, что тормозило процесс, это желание австрийцев видеть освобожденным полковника Штрауфенберга, захваченного еще осенью. Но там настоящий военный преступник, жестоко уничтожавший мирное население в захваченных деревнях и селах, командование не согласилось его отпускать.
– И правильно, таких козлов мочить в сортире надо, а не отпускать, – кивнул я и поменял тему: – Так что же теперь со мной будет?
– Восстанавливаетесь, прапорщик Воронцов, жду возвращения в строй такого отличного солдата. Пардон, – Марков улыбнулся, – офицера!
– В смысле? – аж охренел я.
– В прямом, – твердо кивнул головой комполка, – за храбрость в бою, за добытые сведения о противнике вы награждены повышением в звании и шейной золотой медалью «За храбрость», на Анненской ленте. Так что вы заслужили первое офицерское звание, господин прапорщик. Надеюсь, что не последнее в вашей жизни!
Сказать, что я обалдел, не сказать вообще ничего. Я тут который месяц уже думки гоняю, что меня ждет, а меня наградами обсыпали, да еще и в офицеры произвели, охренеть, дорогая редакция. Это что же, я тоже теперь – «дракон» и сатрап? За мной через год вся солдатня гоняться начнет? Солдатней я называю то отребье, что будет убивать всех налево и направо, а не всех солдат. Дела-а…
А через пару дней ко мне пришли ребята: Старый – Иван Копейкин, Ванька-Малой и Лешка-Метла. Обрадовался я всерьез, ибо здорово переживал за ребят. Рассказали, что так и воюют снайперами, Марков не стал их расформировывать или вообще упразднять, лишь добавил двух солдат, что так же хороши в стрельбе, произвел Старого в старшие унтер-офицеры и дал добро на их деятельность. Правда, на ту сторону больше снайперов не отправляли, ибо не их профиль, для этого пластуны есть. Ну и хорошо, что все оставили как есть, это мое детище, приятно осознавать, что смог что-то продавить в нынешнем времени. Старый шутливо упрекнул, что своим возвращением я у него командирскую должность отожму, на что я ответил просто:
– Знаешь, Иван, меня еще могут к вам и не поставить. – На возгласы парней пояснил: – У вас слаженная команда, зачем что-то менять? Прикажут, скорее всего, набрать новую, или вообще поставят руководить несколькими командами стрелков, видите, меня ж в офицеры произвели.
Говорил я не просто так, думаю, заставят набирать команды стрелков и обучать, а в дело могут и вовсе не выпустить. Марков дал понять, что из меня хороший наставник бы получился, я сделал вид, что не понял его.
В конце мая девятьсот шестнадцатого года я еще только начинал разрабатывать руку, ко мне пришли новые гости. Мир для меня в который раз перевернулся, причем до неприличия не в мою пользу.
– Вот так, прапорщик.
Я выслушал вердикт лично от командира полка и находился в глубокой прострации. Что делать? Что будет?
А случилось следующее. Командование прознало о нашей дуэли с поручиком, и кому-то очень, млять, умному пришло в дурную голову меня наказать. Дескать, не по чину мне дуэли, да и вообще я бывший военнопленный, веры мне нет и прочее, прочее, прочее. Несмотря на то, что офицерский суд признал мое право, где-то наверху меня не любят. Сейчас, Сергей Леонидович, проявляющий ко мне огромное внимание, сообщил мне эту неприятную новость. Не успел я подумать толком, а зачем он это делает, как он прервал мои мысли:
– Тебе нужно уехать. – На ты он обращался ко мне только наедине. – Есть вариант с демобилизацией, но это не гарантия того, что тебя не тронут. Наоборот, как не военнослужащего быстро примут в оборот.
– А что вы посоветуете, ваше превосходительство? – растерянно спросил я.
– Сейчас комплектуется полк для отправки в Европу, если ты согласишься, я могу содействовать в получении тобой взвода. Вот только смущает то, что у тебя нет военного образования, потянешь ли? К сожалению, в тех частях, что мы отправляем за границу, по штату нет таких стрелковых команд, как здесь, следовательно, решать тебе. Обычная пехота и на чужбине, или…
– Виселица? – мрачно спросил я, не поднимая головы.
– Возможно, ограничатся каторгой, но поручиться не могу. – Было видно, что сам Марков совсем не рад такому положению дел, но сделать большего он не может.
– А отъезд за границу будет побегом?
– Нет, оформим все задним числом, и поедешь спокойно. А там…
– Да задница там, – махнул я рукой, – виноват.
– На рожон не лезь, эх, жаль, ты совсем без опыта, да еще и горячий, как котелок на огне. Мне бы тебя на месяц, постажировался бы, хотя бы на взводе бывшего подпоручика Шлеменко, стало бы проще. Но времени нет совсем, Николай.
– Я согласен, когда отъезд?
– Тебе сообщат, я пришлю человека, он проводит тебя. Да, у меня ведь твоя винтовка, да и подарок есть.
– Какая винтовка? – удивился я, моя-то, надо думать, сгинула тогда, при захвате.
– Когда ребята вернулись на то место, где вы попались, подобрали убитых и оружие, среди всего вашего шмурдяка была и твоя красотуля. Там приклад немного повредили, но мой денщик поправил, все в порядке.
– А прицел уцелел?
– Вот прицела не было, и парни, как ты сам понимаешь, не обманули, незачем им это. Но у нас была партия английских, установили его, думаю, должен быть не хуже.
– Жаль, конечно, привык я к нему, но ничего, привыкну заново. Спасибо, ваше превосходительство.
– Выживи главное, надеюсь, вернешься, а я пристрою тебя к себе, уж больно ты нравишься мне, и как человек, и как воин. – Ничего себе признание!
– Ваше превосходительство, – я чуть замешкался, говорить или нет. – Скажите, в армии есть недовольства? Роптание, может, пораженчество? Еще перед той нашей вылазкой я что-то слышал о большевиках, существует ли проблема? – Видя, как напрягся генерал, поспешил добавить: – Я не большевик, меня волнует судьба армии и страны.
– Вот ты о чем, – задумавшись, сняв фуражку, потер виски генерал. – «Шорох» есть всегда, насколько серьезно, не знаю, но стараюсь держать нос по ветру. Как ты и говоришь, в прошлом году что-то назревало, причем в столице. Дума шумела, и недовольства, о которых ты говоришь, больше шли именно оттуда, чем из окопов. Но что-то произошло, Антон Иванович вскользь упомянул, что были массовые аресты в тылу, да и в действующей армии. Ты в курсе, что генерал Алексеев был отстранен и помещен под домашний арест как предатель?
– Откуда? – я ошалел от новостей, а главное, от того,
– В Думе прокатилась волна убийств и, что интересно,
– Я покажусь грубым, ваше превосходительство, но я имел кое-какую информацию по этому поводу, вот и спросил. Точнее, чтобы не сотрясать зря воздух, я знаю точно, что германский генштаб поддерживает большевиков. Через господина Парвуса, есть такой, живет в Европе…
– Я слышал о нем, – кивнул генерал и принял такую позу, которая явно говорила о том, что он очень сильно удивлен и жаждет продолжения.
– Через него они пытаются разжечь революцию в России, чтобы вывести нас из войны, ибо не дураки и видят, что им скоро конец.
– Ты говорил об этом кому-либо?
– Помните мою командировку в столицу? – я не видел больше смысла скрывать эту информацию, но подам ее так, как захочу.
– Награждение?
– Именно. Так уж получилось, что я очень много знаю, ваше превосходительство…
– Каждый раз, как ты это произносишь, у меня что-то внутри свербит, – вдруг перебил меня Марков, – как будто тебе противно, ну, или очень непривычно такое обращение. Не понимаю.
– Вы угадали, именно непривычно. У меня есть тайна, если вы поклянетесь, что не станете мне мешать уехать в Европу, я расскажу ее вам. Поверьте, это того стоит.
– Слово офицера! – тут же воскликнул Марков.
Удивительно, но сейчас я чувствовал, что напротив меня сидит не генерал, не его превосходительство, а обычный человек, примерно моего возраста, ведь он еще молод, это не тот седовласый генерал из советских фильмов о революции и Белом движении.
– Год назад в рукопашной схватке в траншеях противника меня здорово завалило, и я чуть не умер, дышать было нечем. Сколько я там пролежал, пока меня откапали, не знаю, но очнулся я другим человеком. Когда задыхался, я очень отчетливо увидел…
– Бога?
Блин, ну я загнул, он ведь сейчас подумает, что я на небесах побывал.
– К моему сожалению, нет, – покачал я головой. – Я увидел будущее. Не смейтесь, господин генерал. Я тоже вначале не понял ничего, но вот позже, анализируя то, что я видел, стало понятно – это правда. Чем я могу это подтвердить? Ваше слово офицера распространяется на конфиденциальность?
– Все, что вы скажете мне, господин прапорщик, останется при мне, если это не касается моей чести.
– В таком случае я не могу подтвердить свои слова, ибо вы отдадите меня под стражу.
– Даже так? Хорошо, – чуть подумав, решился генерал, – рассказывайте, я никому ничего не расскажу до вашего отъезда, так вас устроит?
– Это лучше, – кивнул я. – Я остановился на поездке в столицу. Так вот. Я преступил закон и взял в плен, ну, не знаю, как еще назвать мой поступок, двух человек. В своих видениях я четко их видел и знал, кто они. Взяв их, так сказать, в плен, я допросил этих господ. И надо же так случиться, узнал от них о готовящемся перевороте. Это должно было произойти в будущем феврале, меньше года осталось.
– Должно было, следует ли из этого, что уже не произойдет?
– Как бы объяснить вам… О, придумал. Представьте, что убийца эрцгерцога вскидывает пистолет, а выстрел не происходит. Ну, патроны у него кто-то вынул, результат?
– Думаете, не началась бы война? – усмехается генерал.
– Началась бы, только уже не так, как случилось здесь, а может, началась бы чуть позже, например, когда наша армия была бы более готова к этому.
– Ну, в чем-то соглашусь, мнение офицеров Генерального штаба было именно таким, если бы нам еще год, ну или хотя бы месяцев восемь, война была бы другой.
– Вот видите! – покивал я головой. – Так и здесь. Все, что я узнал от этих господ, было записано на бумагу ими собственноручно. А дальше, во время награждения у императора, я подкинул эти признания на стол царю. Раз результаты начинают появляться, думаю, бумаги царь просмотрел, а возможно, и изучил. Дополнительно я описал царю все то, что я видел в бреду или в видении. Хорошего там не было почти ничего. Смута, революция, более того, разрушительная гражданская война, где брат идет на брата. И все это в нашей многострадальной стране. Другого способа легализовать такую информацию просто не видел, поэтому и поступил так, как велело мне сердце.
– А что-нибудь конкретное из ваших видений можете рассказать? Что-то такое…
– Что можно проверить? – закончил я за него.
– Ну да. Например, о ком-то из тех личностей, кто находится наверху армии или власти вообще.
– Да я даже о вас могу рассказать, ибо хорошо это видел.
– Что вы говорите! Я что же, стану кем-то, кто решает проблемы страны?
Улыбаешься? Зря.
– Не уверен, что вы хотите знать это, – покачал я головой. – Может, рассказать вам об Антоне Ивановиче?
– Его высокопревосходительстве?
– Именно.
– Что же, раз обо мне вы не хотите говорить, давайте о господине Деникине.
– Во время революции страна расколется на два лагеря. Белые – дворяне, офицеры и те солдаты, для которых присяга не пустой звук. И красные – все, кто будет разрушать нашу страну, надеясь построить новую. В своей основе красные это большевики, хотя поначалу там кого только не будет. Бойня будет жестокая. Господин Деникин возглавит одну из армий, сражающихся с большевиками, вы будете с ним, могу сказать о вас только это. Войну вы проиграете, погибнет очень много солдат, офицеров, а уж простых людей… Все подряд, женщины, дети, старики, жертв будет сотни тысяч. Русские будут рубить русских, а весь Запад при этом потирать руки. Только вот добраться до богатств нашей страны иностранцам не грозит, как бы ни хотелось. Урвут немного, но это пшик. Большевикам, наиболее умным из них, все же удастся прекратить бойню и спустя совсем короткое время построить новую страну. Это все очень кратко, чтобы описать на бумаге для царя мои видения, у меня ушло сто листов бумаги, еле-еле умудрился пронести их в зал для награждений, хорошо, не обыскивали на входе.
– Все это, – Марков был в шоке. Он реально поверил мне, я вижу по его реакции, – кошмар какой-то. Прошу, Николай, что бы плохого там ни было, связанного со мной, расскажи! – он даже на ты перешел, а ведь почти всегда был учтив и придерживался вежливого обращения.
– Вы будете хорошим командиром, люди вас любят, но вы выберете сторону, которая должна будет проиграть. Да и воевать вы будете, как ни крути, с собственным народом. Погибнете очень скоро, то ли в первый же год, то ли на второй.
– Значит, уже через год-полтора я преставлюсь? – практически шепотом произнес Сергей Леонидович. – Так, может, пустить себе в лоб пулю, и тогда я никого уже не убью? Раз вы говорите, что извлечь патроны из пистолета, это изменить историю, значит, моя смерть даст возможность кому-то жить?
– Эх, если бы все было так просто, ваше превосходительство, – вздохнул я. – Вы же не единственный генерал в армии. Не вы, так придет кто-то другой и наворотит еще больше.
– А от чего, как вы сказали в самом начале, произойдет такой разрыв между солдатами и офицерами, что они окажутся по разные стороны?
– О, тут все просто. Можете просто вспомнить Шлеменко.
– Подпоручика? – не понял и сильно удивился генерал.
– Именно его. Если попытаетесь вспомнить, то наша с ним взаимная нелюбовь началась год назад. Тогда я был рядовым, а он прапорщиком, командиром взвода. Он начал придираться ко мне с самого начала, как я оказался в его взводе. Постоянные придирки, доносы, кляузы в штаб полка, то есть вам. Один раз почти дошло до рукоприкладства, но он струсил тогда, не решился. Именно отношение офицеров, глупых офицеров к обычным солдатам и заставит последних резать своих командиров хлеще врагов.
– Что-то такое я припоминаю… – Было видно, что генерал усиленно пытался вспомнить. – О, точно! – радостно воскликнул он. – Это ведь на вас тогда пришел доклад об убийстве раненых немецких солдат? После еще немцы к нам парламентеров присылали. Точно, вспомнил!
– Именно тогда я имел честь в первый раз вас увидеть. И тогда же сложил о вас свое мнение, оно не изменилось до сих пор.
– Какое мнение? – удивился Марков.
– То, что вы – человек. Настоящий командир, не бросающий своих подчиненных на произвол, а отстаивающий интересы своей страны. А раненых немцев там не было. Это я их ранил, а потом добивал. Можете сказать, что это было неправильно? Я так делал и буду продолжать, потому как лучший враг – мертвый враг.
– К сожалению, иной раз приходится и голос повысить, а возможно, и приложить руку, встречаются такие солдаты, что вынуждают так поступать.
– Вынуждают чем? Глупостью? Непониманием того, что от них требуется? Господин генерал, а вы не забыли, кто у нас в армии в солдатах состоит? Это же простые люди, крестьяне, в основе своей необразованные темные люди. Чтобы что-то требовать от человека, нужно быть уверенным, что вас понимают. А кто им объяснял? Их посылают на смерть, а за что? Это вы понимаете, а они – нет. Солдаты просто хотят жить, работать на своей земле, любить своих родных, а их заставляют умирать. Людям надо дать смысл жизни, объяснить, что происходит в мире, к чему приведет поражение, а не тупо посылать их на убой… Согласитесь, вся эта политика, все причины войн – это развлечение знати, властителей. Простые люди от этого настолько далеки, что не представить…
Сколько еще продолжалась бы наша беседа, неизвестно, только генерал вдруг вспомнил, что нужно торопиться, необходимо сделать для меня все бумаги. Он практически заставил себя попрощаться со мной, а уходил сильно задумавшись, будучи в очень подавленном настроении. А я сел писать. Эх, хорошо хоть уже что-то было готово, пока лежал тут, как знал, что отдам новую копию именно Маркову, уже кое-что сделал. Я-то собирался передать ее Антону Ивановичу, если случай будет, или просто пополнять помаленьку, а потом как получится. Но вышло все вот так. Я чувствовал какую-то симпатию к генералу Маркову, понимая, что он станет убийцей и, как бы смешно ни звучало, врагом народа, но он честный человек. Вся беда большинства честных людей в том, что они не могут подстраиваться под обстоятельства, а действуют так, как велит им сердце. Понятно, что правда каждого отдельного человека это всего лишь правда его самого, если хотите, придуманная этим самым человеком. Ведь как, почему между людьми существует вражда? Как в будущем будут ругаться, драться и попросту ненавидеть друг друга даже незнакомые люди. А все просто. Ты едешь на машине, кто-то в соседнем авто делает что-то неприятное тебе, просто меняет ряд, тормозит или, наоборот, быстро мчится, и нам уже не нравится, мы ругаем такого человека последними словами. А ведь в большинстве случаев эта неприязнь, ненависть лишь от того, что это именно ты так воспринимаешь ситуацию, а с другой стороны она может выглядеть совершенно иначе. Мы привыкли ругать людей за то, что они не такие, как ты сам, но ведь все люди разные, не бывает одинаковых людей и, соответственно, одинаковых мыслей. Вся твоя правда это лишь твоя правда и ничья больше, но человек так устроен, что любит навязывать другому свою волю и понимание ситуации, а не слушать здравый смысл или какие-то доводы. Раз кто-то поступил не как я, значит, он идиот, дурак и прочее, прочее, прочее. Можете плеваться, но это так и есть. Скажете, что я навязываю сейчас свое мнение? А то я не понимаю этого. Но в глубине души, если подумать, то это так и есть. Мы все хотим, чтобы другие люди были как мы, но это невозможно.
К вечеру я исписал всю бумагу, что была приготовлена заранее, а это немалые двадцать листов. С бумагой был напряг, дефицит. Мне удавалось ее покупать только благодаря помощи старшего медика. Тот поверил в мою болтовню о написании книги о войне и таскал мне драгоценную бумагу, беря какие-то смешные деньги. Конечно, на то, чтобы описать все, что было у меня в голове, мне бы неделю, без сна и отдыха, да вот незадача, нет у меня недели.
Спал ночью плохо и всего три часа. Уже в шесть утра ко мне явился порученец Маркова с документами и вещами. Мне предлагалось выезжать немедленно, о чем я сильно жалел. Хотел с ребятами проститься, а не вышло. Собрал то немногое, что было при себе в лазарете, и сообщил порученцу, что готов выдвигаться. Рука очень болела, но времени лечиться дальше не было. Впрочем, если поездка будет длинной, а она должна быть таковой, ибо враги стоят по всей границе и так просто сейчас в Европу не попадешь, то подлечусь в дороге.
Доставили меня на вокзал города Луцка, да, забыл сообщить, город-то оказался в руках наших войск. Я передал пакет с моим «сочинением» для Маркова, получил в ответ на руки немалую сумму денег и личный подарок Сергея Леонидовича. «Кольт 1911». Я их уже видел за то время, что нахожусь здесь, но себе не заводил такового по банальной причине. Не хотелось постоянно клянчить патроны для амеровской пушки. Эти пистолеты в основном использовали наши офицеры, наряду с «браунингом», в трофеях такого боеприпаса не было, а значит, я был бы сильно ограничен в этом плане. Пистолет выглядел совершенно новым, это было заметно. Вытащив его из кобуры, я покивал своим мыслям и убрал ствол обратно. Надеюсь, в Европе в ходу такой боеприпас, а то сотни патронов, которые мне передали с пистолетом, надолго не хватит.
До отправления поезда оставалось двадцать минут. Решив перекусить, да и не известно, когда и где я смогу найти пищу, направился к зданию вокзала, в нем располагался ресторан. Сейчас, без музыки и танцев, он казался покинутым, но еда там была. И уж совсем не ожидал, что чудеса продолжат меня настигать. В ресторан вошли три солдата, и я их мгновенно опознал. Это были мои друзья: Старый, Малой и Метла, в быту Иван Копейкин, Иван Терещенко и Алексей Метелкин.
– О, точно тут сидит! – воскликнул Метла.
– Здорово, братцы, – кивнул я. – Простите, что не удалось попрощаться, так вышло, – извинился я сразу.
– Хорош трепаться, – прервал Старый и меня, и парней. – Мы твои вещи принесли, винтовка, новый прицел на ней стоит, я пристрелял на триста, норма. Кинжал твой, от генерала, и остальное.
– Спасибо, ребят, – поблагодарил я, – жаль, что все так вышло. Вы в курсе?
– О чем жалеешь, что не позвал нас с собой? – вдруг спросил все тот же Старый.
– В смысле? – не понял я и удивленно уставился на него.
– А какой тебе смысл нужен, ваше благородие? Сам, значит, в Европу собрался, а мы тут расхлебывай? Не пойдет. Едем вместе!
Я охренел от услышанного.
– Не понял…
– Ворон, нам как рассказали в штабе, сам генерал к себе вызывал, мы сразу все трое прошение написали, и нас отпустили, – чуть не закричал в ответ Малой.
Охренеть, они что, с ума сошли, всем скопом? Так и спросил.
– Да привыкли мы к тебе, хоть и не было тебя долго. Всем в душу запала служба с тобой, – начал пояснять Старый, – да и когда еще енту Европу увидим? – И все заржали, вместе со мной.
Поел я быстро, точнее, парни набрали продуктов в ресторане, потребовав все упаковать, и толпой побежали на поезд. Ехать нам в столицу, там собирают полк для отправки в Европу. Как мне чуть ранее пояснил порученец генерала Маркова, путь длинный, на север и потом морем. Так мы только в середине лета, скорее всего, прибудем на фронт. Ну и черт с ним, не так уж и торопимся. Тем более мне нужно руку вылечить.
Вспоминая историю, пытался определить, куда нас зашлют, но не вспоминалось что-то. Как-то не сильно я интересовался теми войсками, что на чужбине воевали. Слышал только, что были войска во Франции и в Греции вроде, скорее всего, куда-то туда и пошлют. А ничего так, правда, интернируют потом, но это будет после подписания большевиками мира. Но вот когда это случится, теперь непонятно, изменения-то видны уже. В армии, как парни рассказывают, брожения были, но жестко давились контрразведкой и жандармами. Многих офицеров и солдат повыдергивали из окопов, и больше их никто не видел. Из газет узнал о реорганизации правительства и роспуске Думы. Царь точно получил мои «писульки» и действует, причем жестко, как я и советовал. Смущает только вопрос, есть ли у него люди, на которых можно положиться, но тут увидел заметку в газете о назначении Деникина на место Алексеева. А уж заметка о попытке ареста и убийстве при оказании сопротивления генерала Рузского пролилась, как бальзам на душу. Все же хоть что-то, но я сделать смог, уже хорошо. А что из этого получится, будем посмотреть!