«Ни один человек тебе не друг, ни один не враг –

все твои учителя»

Восточная мудрость.

Моряк Мартин Иден сначала о писательстве и не думал. Как я уже сказал, все началось с того, как он побывал гостем в одной «аристократической» семье и увидел молодую девушку Руфь. В которую влюбился. И ему ужасно захотелось войти в круг высокообразованных людей, к которому принадлежала та, что стала предметом его мечты.

Она любила литературу и с восторгом делилась с ним своими впечатлениями от прочитанного. Он же вдруг понял, что его жизненный опыт ничуть не менее богат, чем у тех, кто написал любимые ею книги. И ему тоже есть, что сказать! И он начал учиться и писать, осваивать эту нелегкую профессию… И в конце концов стал знаменитым писателем.

А я ведь тоже сначала влюбился в первую красавицу «женской» школы (сам учился в «мужской»)! Потому и начал вести дневник, в котором описывал вспыхнувшее во мне чувство…

Я не был моряком, однако жизнь с самого детства была у меня отнюдь не простая. Когда мне было шесть лет, началась Великая Отечественная война, а жили мы в Москве, к которой быстро приближались гитлеровские орды…

В июле 1941-го умерла от туберкулеза моя мать, а отец, похоронив ее, ушел на фронт. Вернулся инвалидом и вскоре погиб в автокатастрофе – мне тогда исполнилось одиннадцать. А в мои пятнадцать умерла и горячо любимая бабушка, которая была моим опекуном и которую я любил больше всех на свете. Я остался на иждивении двоюродной сестры, пенсию за меня платили грошовую. Жили в коммунальной квартире, с едой и одеждой, естественно, было очень и очень туго. В мою комнату сестра пускала жильцов – то одного, то двух, а то и троих, – и мне приходилось жить вместе с ними…

Но я читал книги, учился в школе, а в восьмом классе влюбился. Поговорить по душам было не с кем, и я сообразил, что можно ведь записывать в тетрадь то, что мучает или, наоборот, радует. Особенно же то, что я чувствовал к той девочке, которую звали Алла. Признаться ей в любви и как-то «действовать» я стеснялся…

Записывая то, что чувствовал, я вошел во вкус, мне все больше нравилось писать и читать потом то, что написал. Получалось, как будто я с кем-то беседую, открываю душу. А когда перечитываю, то снова переживаю – радуюсь или грущу – и к тому же могу увидеть, в чем прав, в чем неправ, чтобы поступать в будущем как можно лучше.

И постепенно я стал все больше склоняться к мысли, что стану писателем. Главным пожалуй, было и то еще, что с самого детства я стал замечать: окружающие взрослые люди какие-то странные. Хотят одного, а делают другое. Думают так, а говорят иначе. Стыдятся хорошего, а хвастаются дурным. Говорят, что любят, а сами ненавидят. Или наоборот. Знают, что нужно делать то-то и то-то, а делают наоборот. То есть все время врут. Почему? И, начав писать, а потом и читать дневник, я подумал: может быть, смогу во всем разобраться?

Конечно, уже в последних классах школы я понимал: над всеми этими вопросами ломали голову многие ученые и мыслители. Я знал, что кое-кто в древние времена уже не раз пытался хоть как-то образумить тупых, бестолковых – и несчастных… – лгунов. Успехи, однако, невелики. Одного из тех, кто пытался (его имя Сократ), отравили, дав выпить яд – что он и сделал, спокойно приняв свою участь. Другого (Джордано Бруно) сожгли… Женщин побивали камнями (именно так, если не ошибаюсь, поступили с Гипатией из Александрии) или тоже сжигали (Жанна дАрк и не только она…). А Христа распяли.

Вообще самых честных людей почему-то всегда уничтожали в первую очередь, а самых красивых и умных женщин считали ведьмами и если не забивали камнями и не сжигали на кострах, то просто душили или топили в воде. Поклонялись же, наоборот, наглым и лживым мужикам, то есть жестоким, властолюбивым, возомнившим себя избранными, «вождям». Или «священнослужителям», которые уверяли, что они «избраны Богом».

Мудрейшего и добрейшего из людей, со дня рождения которого идет современное летоисчисление, в свое время распяли на кресте, предварительно измучив до полусмерти и предпочтя ему обыкновенного разбойника, вора. А потом подробное описание этого безобразия превратили в «святые книги», и вот уже 2000 лет якобы каются, хотя на самом деле по-прежнему продолжают делать все то же самое – распяли бы и сейчас за милую душу! А так называемые молитвы и церковные службы используют почти исключительно для того, чтобы, продолжая безобразничать, считать, что Господь их прощает. Истинно верующие люди есть, конечно, но их, увы, на самом деле немного…

Думаю даже, что мы вряд ли имели бы Евангелия, если бы Христос тогда не воскрес. На иудеев подействовал вовсе не великий и полезный смысл Его заповедей, а – ЧУДО, факт воскресения! И – страх перед Его могуществом: вот ведь, убить не смогли, хотя и распяли!

Молясь и повторяя строчки из Библии, почти каждый не столько думает о «не убий, не кради, возлюби ближнего своего…», сколько мечтает о каких-то реальных ВЫГОДАХ ДЛЯ СЕБЯ. После смерти само собой, а неплохо бы и здесь, при жизни! Конечно, легче постоять в церкви со свечкой, якобы каясь, или пробормотать между делом вызубренные слова молитвы, чем на самом деле осознать свое несовершенство и делать что-то действительно праведное, требующее постоянного напряжения и усилий!

Получается, что за две тысячи лет так ничего и не поняли? Поразительно, сколь фантастическое упорство, изобретательность, изворотливость проявляет большинство людей не для того, чтобы сделать себя лучше, а – чтобы оправдать себя и скрыть от чужих глаз свою низость, свое несовершенство и свою лень!

Уже в юности меня начал занимать и такой вопрос: зачем мы живем? Для чего? Что главное в жизни? Образование, карьера, семья, дети? Именно это и считается главным, об этом даже и не задумываются. Но… Почему же тогда происходит то, что происходит? Почему столько лжи, насилия, зла вокруг?

Мартин Иден покончил с собой потому, что убедился: даже карьера свободного и честного писателя, о которой он так мечтал, не дала ему радости жизни. В Руфи, своей первой любви, он полностью разочаровался. Другая его подруга, простая девушка Лиззи Конноли, которая полюбила его, была безусловно выше в духовном плане, чем «буржуазная» Руфь Морз, однако заключать семейный союз с ней он не хотел, ибо его разочарование в буржуазных ценностях, в том числе и семейных, было полным. К тому же он очень устал от своей борьбы. Он утратил ощущение смысла жизни в окружающем мире! Когда он был свободным моряком, то был фактически счастлив и наслаждался жизнью. Но когда он приобщился к ценностям современного буржуазного общества, то понял, что там царит сплошная ложь.

Именно этот вопрос и волновал меня как увлеченного читателя романа Джека Лондона больше всего. Так в чем же истинный смысл жизни? – думал я.

И я пытался понять это, размышляя и честно описывая свои впечатления от происходящего со мной и вокруг.

Прочитав в первый раз «Мартин Иден» Джека Лондона еще в школьные годы, я почувствовал, что то, о чем написал американский писатель, касается меня лично. Герой книги, Март Иден, как и я, любил жизнь – природу, путешествия, женщин, дружбу…

Но, став знаменитым писателем, Мартин страдает и даже кончает с собой от того, что ему становится ясно: большинство людей только делают вид, что живут! А сами бездумно, убого, безрадостно существуют. И постоянно врут! В конце концов он понял, что помогать трусливым тупым существам, просвещая их, бесполезно, и в конце концов ему все надоело. Он сел на пароход под названием «Марипоза», чтобы плыть на остров Таити и жить там среди тропической природы. Но вдруг, под влиянием стихотворения Суинберна которое он читал в своей каюте, ему в голову пришла мысль, подсказавшая простейший выход из всех переживаний и разочарований последнего времени – некий «спасительный ключ». Иллюминатор его каюты был недалеко от поверхности моря. Он открыл иллюминатор, протиснулся в него и… нырнул в море. И изо всех сил постарался уйти в глубину так, чтобы потом не вынырнуть…

«Неужели все бесполезно? – думал я, от всей души сочувствуя Мартину Идену. – Неужели мир наш и правда так плох?».

И все же все во мне было против его поступка. Я чувствовал, что Мартин Иден не прав! Мир наш все-таки не настолько плох, а люди лучше, чем он о них думал, считал тогда я. А о природе, о красоте, о чистых взаимоотношениях между мужчинами и женщинами и говорить нечего – они же прекрасны! Просто Мартин, да и сам Джек Лондон, оба надорвались в своих напряженных писательских трудах, к тому же чего-то ни тот, ни другой так и не поняли в жизни. А в Америке тогда был расцвет капитализма, царство Желтого Дьявола, как окрестил его наш Маяковский! И очевидно, что Мартин Иден, так же, как и сам Джек Лондон, были в какой-то мере во власти его…

Учиться в школе было интересно, а потому и предметы легко давались. И учителя относились ко мне в основном хорошо. Зубрилой я не был никогда, но уроки все же аккуратно готовил. Не хотелось быть отстающим, это ведь унизительно! И получал в основном пятерки. Отличники и «хорошисты» в нашем классе были скучные и занудные, а потому в друзьях-товарищах у меня были, как правило, троечники. Мы ездили на рыбную ловлю, даже на охоту, а то и просто так – за город. Праздники обязательно отмечали в компаниях… Выбирали меня и «старостой класса», и комсоргом… Закончил школу с Золотой медалью.

По окончании школы я решил поступать не в Литературный институт и не в какой-нибудь филологический. И даже не в биологический, хотя биологию обожал: выращивал по советам бабушки комнатные растения в горшках и консервных банках, разводил рыбок в аквариуме, постоянно держал каких-нибудь птичек в клетках, а еще морских свинок, белых мышей, однажды завел террариум с лягушками и тритонами. И читал обо всех них в разных книгах…

И решил я еще, что, кроме писательства и биологии, займусь тем, что было в такой моде в то время – физикой! Как раз прочитал тогда великолепную книгу американского писателя Митчелла Уилсона «Живи с молнией!» и – заразился любовью к физике. Меня очаровывал, гипнотизировал мир «микрочастиц» – путешествие в глубины материи…

Чехов был врачом и писателем, Бородин химиком и композитором. А я буду физиком и писателем!

С Золотой медалью поступать можно было куда угодно и даже без экзаменов, пройдя только лишь собеседование. И я выбрал Физический факультет Московского университета имени Ломоносова – это было тем более привлекательно, что как раз только что было выстроено высотное здание МГУ на Ленинских горах! С успехом прошел собеседование и стал студентом.

Дневниковых записей к тому времени накопилось много, а вот законченного рассказа не получалось никак! Жизнь вокруг меня (и во мне) была разнообразной, многозначной и интересной, выделить что-то «законченное» и ясное по мысли никак не получалось…

Дошло до того, что я пытался превратить в рассказ какой-нибудь известный анекдот. Но это было не интересно, тем более, что это ведь не со мной происходило, а выдумывать что-то по-прежнему не хотелось. Я должен писать что-то свое, и правду, обязательно правду! Все как есть на самом деле! Я ведь даже в разговорах с ребятами терпеть не мог пустой болтовни и лжи. Зачем терять драгоценное время жизни на какие-то глупости и пустой выпендреж?

Дневник я вести продолжал, а вот более-менее настоящего рассказа не получалось никак.

Учиться в Университете мне не понравилось сразу. Нужно было заучивать множество того, что вряд ли понадобится в жизни. До свободных путешествий в глубины материи дело никак не доходило. К тому же атмосфера казалась мне весьма неприятной – слишком связывающей, несвободной. Бесконечные зачеты, экзамены, отметки о посещении лекций и семинаров. Большинство преподавателей вели свои предметы иногда с каким-то высокомерным агрессивным напором, а порой наоборот – тоскливо и скучно. На девушек, на природу вокруг вообще никто, казалось, не обращал никакого внимания. Что-нибудь еще, кроме сидения на лекциях, существует в жизни или нет? Или все только в этих каменных стенах теперь?

От студенческих лет я ожидал совсем-совсем другого! Одно спасение – поездки за город просто так или на рыбную ловлю…

Побывав после ухода из университета и рыбаком (ловил на удочку и продавал на рынке), и грузчиком (работал на складе мебельной фабрики, а также на разгрузке вагонов), и рабочим сцены в оперном театре (перевозили со склада в театр и обратно театральные декорации), и фотографом (игнорируя советское законодательство, запрещающее «частнопредпринимательскую деятельность», фотографировал детей в детских садах), и станочником, подсобным рабочим, слесарем-сборщиком на автомобильном заводе, и лаборантом-химиком на «закрытом» «оборонном» предприятии под вывеской «Почтовый ящик такой-то», я решил все же заочно закончить какой-нибудь институт, чтобы иметь диплом о высшем образовании (он назывался тогда у нас – «поплавок»).

Естественным было бы поступить в Литературный институт имени Горького при Союзе Писателей СССР, но я, во-первых, неуверен был, что пройду Творческий конкурс (40 человек на одно место!) – ведь у меня пока НИЧЕГО не было опубликовано! А во-вторых боялся, что даже если пройду, то и там меня будут учить любить не то, что люблю я, и не свою профессию, а «свою социалистическую Родину, идущую к светлому Завтра под руководством Коммунистической Партии Советского Союза!» И писать я должен – ОБ ЭТОМ!

И все-таки послал я несколько своих первых рассказов (в том числе «Зимнюю сказку», «Запах берез» и «Сверкающую гору окуней»…) на объявленный весной Творческий конкурс. Все они побывали в редакциях разных журналов и были дружно отвергнуты. Но я все же тщательно перепечатал их на машинке и послал. Всего что-то около 35 страниц получилось, как и было предложено в Правилах конкурса. Послал и забыл.

А в июле вдруг получил уведомление, что Творческий конкурс мои рассказы прошли! Вот уж не ожидал…

Но сдавать экзамены в институт я все же не стал. Не чувствовал еще себя достаточно уверенно для того, чтобы выдержать несомненный будущий напор советских преподавателей. Правда, какой-то комплекс знаний получить хотелось. То есть даже не столько самих знаний – их я мог бы получить и из вполне доступных учебников, книг, – а именно комплекс. Чтобы иметь представление о том, чему сейчас учат студентов в нашей стране. Но по-прежнему больше всего на свете я боялся, что меня изуродуют, то есть кастрируют. Потому и не стал сдавать вступительные экзамены в этом году.

На следующий год я все-таки снова послал рассказы на творческий конкурс и – снова получил уведомление о том, что прошел! И теперь решил поступать. Была ни была! Сдав на отлично все экзамены, за исключением одного (который на «хорошо»), и пройдя обязательное «собеседование», поступил.

Но вскоре началась цепь так трудно объяснимых недоумений, которая тянется много лет – до сих пор! – и которая в конечном счете послужила причиной написания этой книги…

Учеба на заочном отделении Литературного института им. А.М.Горького заключалась в том, что студенты (которые в обязательном порядке числились где-нибудь на штатной работе) получали учебные программы с указанием необходимой литературы и раз в год собирались на экзаменационную сессию. Количество студентов было невелико, но они приезжали со всех концов Союза. Сессия длилась около месяца, зарплата сохранялась. Во время сессии каждый день нам читали лекции по каждому из предметов, а потом мы сдавали либо зачеты, либо экзамены. Заочники-москвичи, к тому же, собирались на «творческие семинары» каждую неделю по вторникам, и на семинаре кто-то из студентов читал свои сочинения, а все остальные высказывали свои суждения, мнения. Ведущий «творческий семинар» преподаватель подводил итог «обсуждению», а студент, чьи произведения обсуждались, делал соответствующий вывод и таким образом должен был повышать свое писательское мастерство.

Задумано было совсем неплохо. Короткие, лаконичные чтения лекций на сессиях предоставляли именно тот комплекс знаний, который, конечно, необходим каждому культурному человеку, и, тем более, будущему «властителю дум». «Творческие семинары» могли дать то необходимое общение и «обратную связь», которую мы, «начинающие писатели», очень жаждали, так как пробиться на страницы журналов и в издательства сквозь сомкнутые ряды маститых литературных начальников было очень и очень непросто. Задумано было хорошо. Но…

На первый творческий семинар я шел как на праздник. Наконец-то! Ведь несколько лет уже сидел один в своей келье! А тут – единомышленники! Такие же, как я! Конкурс в институте, как мне сказали, был 40 человек на одно место. Сорок! Преодолели его, очевидно, сплошные гении! Я-то, конечно, случайно проскочил со своими рассказиками о рыбной ловле, о природе и о девушках… Честно говоря, я искренне не понимал, как это мне удалось дважды преодолеть творческий конкурс – при том, что ведь ни строчки не опубликовано! Загадкой было и то, что на собеседовании заведующий кафедрой творчества как-то особенно, доброжелательно улыбаясь, смотрел на меня… Но, может быть, он на всех так смотрел?

Читать свой рассказ начал симпатичный мужественный молодой человек с бородой. Он слегка шепелявил, к тому же явно злоупотреблял псевдонародными словечками. И вообще трудно было врубиться в смысл. Просто описание убогого деревенского быта старика и старухи, причем с загибом в мистику. Да еще и с какой-то натужной значительностью.

Деревенская тема» была тогда очень в моде, но ощущалось, что в рассказе все выдумано и не относится к самому автору. Правда, не видно было и явной «соцреалистической» заданности, а был этакий «поток жизни», что отчасти порадовало. Но суть рассказа что-то никак не прослеживалась. Не ощущалось ни напряжения, ни подтекста – вообще непонятно было, что хотел сказать автор. Этакая словесная вязь, причем какая-то вычурная…

Рассказ внезапно закончился. У меня лично прочитанное вызвало недоумение. Судя по лицам других семинаристов – их было что-то около десяти, все мужчины, – они тоже не поняли сути, хотя некоторые явно делали понимающий, многозначительный вид.

Молодой человек тоже многозначительно обвел всех нас взглядом и начал читать второй рассказ. По сути этот, второй, ничем не отличался от первого, к счастью, правда, он не был длинным. Молодой человек без перерыва начал читать третий. Такой же. Ощущение скуки возникло просто невыносимое. Причем, по-моему, у всех.

– Ну, кто хочет выступить? – вздохнув, спросила руководительница семинара, вдова очень известного советского писателя, не так давно умершего.

Все молчали, и тогда она начала вызывать каждого поочереди – как в школе. Постепенно стало ясно, что никто, как и я, ничего не понял, хотя каждый старался обязательно что-то сказать – либо о языке, либо о какой-нибудь незначащей детали или о непонятном слове. То есть это до смешного напоминало школу, хотя некоторым из семинаристов было не меньше сорока. Мне повезло, что меня спросили не первым, но когда все же очередь подошла, я коротко промямлил, что мало что понял, мне показалось, что рассказы скучны, и не понятно, о чем хотел сказать автор.

– Может быть, автор как-то объяснит? – спросил я.

Автор, естественно, ничего объяснять не стал, со значительным и суровым видом он заявил, что он «все сказал», а «если кто чего не понял, то это его проблемы». Его заявление, по-моему, не понравилось никому, тем не менее обострять дискуссию не стали.

– Кто может почитать в следующий вторник? – вздохнув, спросила преподавательница.

– Я могу, – сказал я.

Мои рассказики представлялись мне прямой альтернативой тому, что я слышал только что. В них не было никакой натужности, никакого выпендривания, скорее – наоборот. В них была простота и правда. И радость жизни. Это не может не быть близким каждому, думал я.

Поступление на заочное отделение института в те времена могло быть только при условии, что ты принесешь справку с места работы – в разгаре была хрущевская «борьба с тунеядством». А я и на самом деле тогда работал – на автомобильном заводе станочником. Не помню уже каким образом познакомился с сотрудником заводской многотиражной газеты. Звали его Миша Румер. Узнав, что я студент первого курса Литературного института, он восхитился (это ведь была и его мечта) и попросил какой-нибудь из моих небольших рассказов, «прошедших творческий конкурс в Литинституте», для опубликования в своей заводской газете. Я дал на выбор несколько, и он выбрал «Зимнюю сказку».

Тираж газетки был маленький, гонорара, естественно, не платили, но я ждал с замиранием сердца: напечатают или нет?

Напечатали! Впервые в жизни я держал в руках отпечатанный в типографии свой текст, в котором была тщательно выверена мною каждая фраза, каждое слово. Его, слава Богу, не редактировали, и я видел: в рассказе моем сохранилась музыка – музыка слов, передающих музыку жизни – морозное утро, восход солнца, свежий пьянящий воздух, лунка – волшебное окно в подводный мир, торжество природы! В типографском тексте эта музыка не исчезла!

Мои родственники и знакомые, наконец-то, тоже отчасти зауважали меня – и за поступление в Литинститут, и за публикацию в многотиражке. Типографски напечатанный текст магически действует на людей… А Миша Румер надолго стал одним из моих близких друзей.

Но на центральные газеты и журналы мое поступление в институт не подействовало ничуть. Мне по-прежнему все возвращали. Конечно, я не прочь был написать что-то такое, что пробило бы стену непонимания, заставило бы их понять меня – увидеть, услышать! Но как? Изменять своим принципам мне, естественно, даже не приходило в голову – как ни мучился я постоянным непониманием окружающих, но все же по-прежнему считал свои рассказы хорошими, а себя правым. Однако выбрать другую, более «серьезную», что ли, с их точки зрения тему никак не получалось. По-настоящему писать можно только о том, что любишь (или наоборот ненавидишь), что волнует и что хорошо знаешь. А я пока любил по-настоящему только природу – рыбную ловлю, охоту – и красоту (в частности, женскую), а знал все-таки еще очень мало. И никого пока что не ненавидел. Что ж, вся жизнь впереди. Будем учиться. И – жить.

В одном из молодежных журналов одобрили мой рассказ-очерк о рыбаке с Центрального рынка («Алексей»), но опубликовать его не удавалось никак. Заведующий отделом публицистики и очерка, Артем Захарович Анфиногенов, которому «Алексей» понравился, сказал, что дважды предлагал на редколлегии его опубликовать, но каждый раз отклоняли. Потому якобы, что Алексей крепко «закладывал» – о чем я честно написал, – а его доброта и любовь к жизни никак не могли реабилитировать «антисоциальное поведение».

Артем Захарович человек добрый, честный и совестливый, поэтому он, как бы пытаясь компенсировать неудачу, сделал мне предложение, от которого я был прямо-таки в восторге. Он предложил написать большой проблемный очерк «о преступности несовершеннолетних», которая в последнее время в нашей стране очень выросла. Причем главным образом речь должна была идти о преступлениях на половой почве – изнасилования и убийства. И от имени журнала мне была дана «зеленая улица» в комсомольские органы (вплоть до высшего молодежного органа – Центрального Комитета ВЛКСМ!), отделения милиции, прокуратуры, следственные изоляторы и даже тюрьмы. Вот это настоящая жизнь! Вот это ее глубины!

И я – ринулся. К этому времени я как раз ушел с завода и занялся запрещенной «предпринимательской деятельностью» – фотографировал детей в детских садах. И свободное время у меня было. Я составил список и чуть ли не каждый день, как на работу, ходил по перечисленным инстанциям и заведениям, собирая богатейший материал для своего очерка. Это было нелегко, но это было захватывающе интересно! О каких только уголовных делах я ни наслушался, с какими людьми ни встречался, в каких только местах ни побывал! Дважды посетил тюрьму, СИЗО, несколько раз заходил в камеры для «несовершеннолетних преступников», ребят, и дважды побывал в камерах, где в ожидании суда сидели даже не парни, а – несовершеннолетние девочки…

Но самое поразительное – и мистическое! – что в то же самое время в моей жизни начался очередной любовный роман, причем с девушкой (вернее – молодой женщиной), которая по сути могла быть кандидаткой в героини моего будущего очерка, хотя ей было уже 26. Но изнасиловали ее, когда ей было 15. Причем с подачи ее собственной матери. И последствия той трагедии были соответствующими…

Рассчитывать на скорую публикацию романа было бы, конечно, полным безумием. Все-таки не настолько я был наивным и сумасшедшим. Но… «Пепел Клааса стучал в мое сердце», и я начал с того, что стал давать читать рукопись всем своим родственникам и знакомым подряд…

Да, это не выстроенный по литературоведческим канонам роман и, может быть, даже не повесть в обычном понимании. Но это – правда жизни! Какая разница, как назвать! Это – искреннее и документальное нечто, просто вопящее о том, что происходит вокруг, взывающее к совести и человечности, взаимопомощи, взаимоподдержке, честности, искренности, мужеству! Не в этом ли была истинная суть советской идеологии?

Но, увы, «линия Лоры» в моем сочинении оказалась самой вопиющей красной тряпкой не только для редакторов, но и для кое-каких моих знакомых и приятелей, которым я давал читать рукопись. Они с таким искренним как будто бы возмущением осуждали Лору за ее «пустоту, развращенность, продажность», а меня за «искажение позиции морального плана», за «нестойкость и аморальность»!

Я опять в буквальном смысле слова обалдевал…

Эти «читатели», что, такие все безгрешные, «стойкие и моральные»? Ведь Лора не только не принесла мне никакого зла, а – наоборот! Она бескорыстно подарила мне такую близость, какой у меня не было никогда! Хотя прекрасно понимала, что взять с меня нечего. Она изо всех сил пыталась устроить свою судьбу – «Мне 26, пойми, я не девчонка!» – а потому в этом плане встречи со мной были ей не нужны и даже рискованны – я был неопытный, и она могла «залететь». И в мужья ей я, разумеется, не годился, да и не хотел. Но она подарила мне свою искреннюю – в этом я не сомневался ничуть! – БЛИЗОСТЬ…

И я не обхаживал, не задабривал ее, не упрашивал. «Какой ты хороший!» – сказала она мне в ту ночь, когда я повел себя так, что задуманное Антоном не произошло. Ее слова были искренни! А то, что начиналось по-другому – так не она же спровоцировала это, а Костя с Антоном! Но они же ее потом и обвиняли в том, что она с нами осталась. Ее, а не себя!

И те редакторы, что отвергали мою рукопись за «искажение позиции морального плана», были на самом деле гораздо хуже ее! Они-то как раз по-настоящему продавали себя, не имея своего мнения – они подчинялись Системе, которую многие из них ненавидели. Ненавидели откровенно и порой даже не скрывали этого! Но – подчинялись, служили! Продавали себя за деньги и «положение в обществе». Вот они, редакторы, и есть настоящие проститутки! Они даже не пытались противостоять Системе, ненавидя ее, они не делали ничего бескорыстно! Они – в отличие от Лоры – даже не попытались понять и меня, и ее, не потрудились вдуматься в суть моего романа. И Лору высокомерно судили за то, что она осталась с нами двоими, а потом отдалась мне бескорыстно! «Какой ты хороший» было выше их понимания… Так кто же на самом деле «искажал позицию морального плана»?

То, что редакторы отклоняли мою рукопись, я как-нибудь стерпел бы. Сказали бы честно: мы боимся печатать это, потому что нас могут за это уволить. Это бы я стерпел, это я мог бы понять. Но нет! По всему было видно, что они искренне не понимали суть моего романа и не хотели ее понимать! – вот что удручало крайне! Система развратила, подчинила их полностью, переродила! Они предали свое божеское, человеческое начало и судили других совсем по иным меркам, чем обожаемых себя – вот что самое мерзкое! Лора, по их мнению, – «падшая», а они, наоборот, очень честные и хорошие! Интересно, как повели бы они себя, если бы их жизнь с самого детства сложилась так, как она сложилась у Лоры?

И они ничего не хотели понять даже тогда, когда я пытался им объяснить, всячески аргументируя то, что написал и почему именно так! Я же не о себе писал – я писал обо всех нас! А некоторые считали, что я хочу опубликовать роман исключительно из своих личных соображений, чтобы получить гонорар… Это же дурь несусветная – разве так трудно было понять, что для опубликования, для получения гонорара нужно написать нечто совсем другое, а я могу! Ведь все, как один, соглашались, что роман хорошо написан!

Они не хотели слушать! И не хотели думать! Они не сочувствовали ни Лоре, ни сбившимся с пути, преданным, обманутым всеми – и родителями, и обществом – «несовершеннолетним преступникам», которые стали ими по вине обстоятельств. И это при том, повторяю, что они считали себя хорошими, добрыми людьми, гражданами страны, строящей Светлое Будущее для всего человечества!

Правда, некоторые – их было немного, и это были, конечно же, не редакторы, а «простые читатели», но они были! – эти некоторые, ровно наоборот, читали мою рукопись со слезами и говорили, что это великолепная вещь и если бы она была опубликована, то я бы стал знаменитым писателем… Она непривычна – так у нас не пишут, – потому-то и необходимо, чтобы она была именно опубликована – только тогда ее смогут понять! Но тут же они добавляли, что ее, разумеется, никто не опубликует…

Очевидно, что это-то и были настоящие люди. Они не считали себя особенными, но они видели правду! Они видели, что все вокруг утонуло во лжи. В жестокости, высокомерии, лицемерной гордыне. И они понимали, что мой роман заставляет думать. Но они просто не имели возможности мне помочь…

После каждого прочтения кем-то, особенно если прочтение было доброжелательным, я что-то переделывал в рукописи, уточнял детали, прописывал неясные места, заменял слова на более точные – вовсе не поддаваясь, а именно вслушиваясь в замечания и советы, отвергая, разумеется, то, что противоречило моим мыслям и чувствам, но с благодарностью – со стороны ведь действительно иной раз виднее (если человек действительно смотрит и смотрит не мимо)! Раза два я чуть ли не переписывал всю рукопись, не меняя, разумеется, ничего по существу, но добиваясь четкости – и тогда, чтобы не тратить время на механическую работу, отдавал текст со вставками и исправлениями машинисткам (компьютеров тогда не было).

Одна из машинисток с раздражением сказала:

– Я взяла эту работу и выполню ее. Но хочу вас предупредить: никто не напечатает это в нашей стране. А если вы будете распространять подпольно или передадите за границу, то вас посадят.

Честно говоря, я почувствовал себя весьма неуютно: она ведь могла настучать «куда следует». Но в то же время был абсолютно убежден: ничего «антисоветского» в рукописи не было! Если, конечно, считать советским то, что считается таковым официально. То есть если на самом деле: «Мир, труд, свобода, равенство, братство и счастье для всех людей». Но откуда же такое раздражение у машинистки? Она же говорила с явной неприязнью ко мне. Почему?!

Ну разве же все это не колдовство?

Все же я старался не унывать. Как-то смирился с тем, что роман мой действительно в ближайшее время не опубликуют. А вот рассказы хотелось бы! Их у меня было уже не меньше десятка. Хотя «социальных», правда, пока что ни одного. Что бы такое придумать все-таки?

После ухода с завода и существования в роли «фотографа-тунеядца» некоторое время, я опять устроился на завод, сначала по специальности слесаря-сборщика, а потом подсобного рабочего, то есть грузчика.

А когда был слесарем-сборщиком, то мы сначала собирали автомобильные моторы, а потом меня в числе других сборщиков направили на участок, где собранные моторы слегка переделывали для нужд каких-то военных. А рядом с нашим участком была ЛИДа – Лаборатория Испытания Двигателей, – где собранные моторы ставили на стенды и запускали, отлаживая до нужной кондиции. Несколько раз я туда заходил, наблюдал, как это делается, и было это весьма-весьма интересно.

Но и публикация большого рассказа в лучшем «толстом» журнале страны не изменила моего положения. Другие рассказы все равно возвращали отовсюду, как и раньше. А те знакомые, что знали меня, удивлялись: почему это я, автор ставшего известным «Подкидыша», продолжаю писать о такой ерунде – рыбная ловля, девушки, красота природы, мимолетные эротические переживания молодого человека… «Писал бы на производственную тему о рабочих – получается ведь! И – печатали бы!»

Наконец, я решил-таки снова дать в какие-нибудь журналы, и в издательства свой роман. Реакция везде была почти одинаковая, разница только в степени осуждения меня, автора, за аморальность, «неразборчивость», «безыдейность». А то и за «антисоветчину»…

Муж моей двоюродной сестры, Валентин, работал главным инженером в одном из строительных управлений (СУ). Он рассказал о том, как однажды в отраслевой обком партии пришла анонимка о том, как в одном из самых передовых управлений города («краснознаменном»!) творятся беззакония, но все сходит с рук руководству. Вообще на анонимки реагировать не положено, но в этой были очень уж убедительные цифры и факты, а потому решено было все же организовать ревизионную комиссию. Причем по-серьезному – не для «галочки», а без предупреждения, внезапно. Тем более, что у того, кто организовал (первый секретарь отраслевого обкома партии), были в связи с этим свои шкурные интересы… Естественно, что комиссия тут же и вскрыла возмутительные факты, однако… Однако они были настолько ошеломляющи, что их решили замять. Ведь – ко всему прочему – начальник СУ был двоюродным братом одного из заместителей министра…

История, в общем, рядовая (если не считать честно организованную ревизию). Но – весьма показательная. И мы с Валентином решили, что она очень даже годится для написания мною «производственного детектива». Тем более, что как раз в это время мы с ним прочитали отличную книгу американцев Ч.Нибела и У.Бейли «Семь дней в мае», и нам обоим очень понравилась форма изложения. Каковой решил воспользоваться и я. То есть я решил написать свой «социалистический детектив».

Загвоздка была в моем незнании «производственной фактуры» – я ведь сам никогда не работал в строительном управлении. Но зато Валентин хорошо все знал, к тому же у него была цепкая память, и он умел объяснять. Три вечера я приезжал к сестре, и мы с Валентином беседовали – я устраивал «допрос» на производственные темы, он обстоятельно отвечал, а я записывал.

Так как история была действительно типична для того времени, к тому же в ней содержалась главная проблема и причина бед советского периода нашей жизни – вранье, показуха, лицемерие и т.д. – а также страх, боязнь говорить правду, – я понял, что повесть может получиться действительно стоящей. И моей, а никакой не дежурно-производственной. С энтузиазмом я за нее взялся. Понимая, что главное, за чем нужно следить – не увлекаться, не лезть слишком уж в глубину, не давать себе полную волю…

Писать ее – так же, как и «Подкидыша», – было очень легко. От третьего лица, причем «полифонично», когда одно и то же событие описывается с позиции то одного участника, то другого. Копаться в себе, пытаясь оценить свои собственные поступки, вскрывать их причины, рефлектировать и сомневаться вовсе не нужно – конструкция ясна и понятна, причины известны заранее, ибо с самого начала существует тема, идея, замысел. Так что написал я быстро, за два-три месяца. Получилось что-то около 120 страниц на машинке.

Основная суть моего «детектива» в том, что самое главное для человека – говорить правду и поступать по совести, то есть, как выразился потом Солженицын, «жить не по лжи». Сюжет заключался не столько в организации внезапной комиссии и ее работе, сколько в том, как поступал каждый из ее участников, когда вышестоящим начальством был дан ход назад. Как перед каждым участником (знавшим, естественно, правду) встал вопрос: говорить правду или не говорить? Как обычно: говорить правду невыгодно и даже опасно, однако лгать противно. Каждый сам решает этот вопрос для себя.

Лично я считал, что в самих идеях социализма и коммунизма нет ничего плохого. «От каждого по способностям, каждому по труду» или «От каждого по способностям, каждому по потребностям» – разве это не достойные лозунги? Беда же в том, что их самым бессовестным образом искажают те, для кого основное и главное в жизни – СВОЯ выгода, независимо от того, вредит это обществу в целом или не вредит. Главное для них – власть, собственное благополучие, а других хоть на свалку, хоть на бойню. И беда в том, что именно эти люди захватили власть в Стране Советов, отчего и возникло то, что возникло. А поддерживается власть системой бесконечного вранья. Все очень просто.

Так вот, когда сначала участников ревизионной комиссии настроили на честную проверку, а потом наглым образом потребовали лгать, то тут-то и встал перед каждым из них вопрос: подчиниться или не подчиниться приказу? Я и попытался от лица каждого из героев этот вопрос решить – так, как решалось обычно в те времена. То есть подавляющее большинство, конечно, подчинялось, врало. Кто от страха за себя или своих близких, кто из шкурных, карьерных соображений, кто по привычке. Врали, хотя и мучались порой от собственного ничтожества…

И только один человек из комиссии, самый слабый на первый взгляд, в последний момент нашел в себе силы сказать правду… Он – головой в воду! – встал на заседании партбюро и… сказал. Сказал немного, но – правду. Тут и поднялся среди начальства этакий переполох… Конец был неясен, я оставил его открытым, чтобы каждый читатель, значит, попытался поставить этот самый вопрос перед самим собой. И попытался пофантазировать, что ему за это будет…

Назвал я свою повесть так: «Почем синь неба». Выспренно, пожалуй, но по сути верно: если хочешь наслаждаться синью неба и радостью жизни, то не ври. Хотя это порой весьма и весьма чревато… Написав, я стал по обычаю давать повесть читать в первую очередь своим знакомым.

Это было совсем не то, что с рассказами или романом. Почти все отзывались прекрасно! Правда, они теперь знали, что я автор «Подкидыша», опубликованного в «Новом мире». Но самое главное было, пожалуй, в том, что, во-первых, детектив, а во-вторых, привычная фактура: производство, комиссия, партбюро… Всем знакомо! Не то, что красота, любовь, сочувствие, девушки…

Единственный из моих друзей и близких знакомых, чье мнение меня очень удивило, был журналист Миша Румер – тот самый, благодаря которому была когда-то опубликована в заводской многотиражке «Зимняя сказка». В Мише в последнее время стали проявляться странные тенденции: после публикации моего «Подкидыша» не где-нибудь, а в «Новом мире», он стал относиться ко мне не лучше, а хуже… Он ведь тоже хотел быть писателем, мечтал напечататься в «Новом мире», писательское «звание» вообще было для него, как я ощущал, весьма престижным. Но с рассказами у него никак не клеилось… Он работал теперь в одной из центральных газет, писал очерки и статьи исключительно на производственные темы, ездил в командировки. Отношения между нами становились почему-то все более и более отстраненными… Мой многострадальный роман ему тоже совсем не нравился. «Старик, – говорил он, – у тебя это не проза, не публицистика. Ни то, ни се. Тебе надо бы остановиться на чем-то одном. Публицистика – это не шутка, это очень серьезно. Тебе этот роман не удался, поверь, зря ты его без конца переделываешь».

Я, разумеется, с ним не соглашался, но было все-таки грустно.

Расхождения возникли также между мной и моим приятелем, Володей Маканиным. Раньше он писал рассказы, а теперь сотворил роман. И то, и другое мне нравилось, я считал своего друга настоящим писателем, очень талантливым. Но его роман в «Новом мире» не приняли, что настроило его резко против этого журнала (он, кстати, вовсе не считал талантливыми и солженицынские рассказы). Однако роман был-таки опубликован в другом вполне толстом и многотиражном журнале «Москва» (его тираж был даже больше, чем новомировский). Но прежде, чем опубликовать, его долго редактировали, редактор совершенно бессовестным образом его «причесывала». Мой друг, хотя и с трудом – постоянно делясь со мной и страдая, – все же с этими уродствами соглашался. Я не мог понять его уступчивости, мы спорили на эту тему, но он кричал, что для него самое главное, чтобы роман все-таки вышел. Роман вышел, дал моему приятелю множество разного рода дивидендов, но боюсь, что история с его публикацией сильно и навсегда надломила моего друга. Впрочем, это особая тема.

Конечно, я отнес свою рукопись «Почем синь неба» в «Новый мир». Отзыв рецензента был в принципе хорошим. Редактор Инна Борисова пообещала, что будет читать сама. И вот тут начался опять дико странный период в моей жизни.

Сначала Инна просила позвонить через месяц (хотя прочитать 120 страниц машинописного текста можно было часа за 3-4, а просмотреть и того быстрее – ведь рецензия уважаемого ими рецензента уже была). Но так, очевидно, было принято: если ты пока еще «не раскрученный», сиди и жди. И не такие, как ты, ждут. Все ж таки лучший журнал страны…

Меня особенно удивляло другое: тема-то очень злободневная и выигрышная для них! Ничего особенно сногсшибательного журнал не печатал, так что дело не в конкуренции. Твардовский отзывался о моем рассказе «Подкидыш» очень хорошо – я, следовательно, «перспективный». В рецензии тоже было по сути сказано: тема нужная! Так в чем же дело? Разве можно так тянуть?

Но самое печальное: уже что-то начиналось в Чехословакии… Момент некоторого цензурного послабления, в результате которого была напечатана повесть А.И.Солженицына «Один день Ивана Денисовича», а потом и рассказы, можно ведь было и упустить: похолодание наступало… Где-где, а уж в самом «левом» журнале страны не понимать этого не могли.

Однако через месяц Инна не прочитала.

– Сдаем номер, у нас самая запарка, позвоните через недельку…

Через недельку я никак не мог ее застать – то ли она болела, то ли уезжала куда-то. Когда же дозвонился, наконец, она сказала, что идет в отпуск, и вот когда вернется, тогда и…

Сейчас тяжело вспоминать: история «прочтения» длилась… больше года. Чего я только ни передумал за это время и даже попытался дать повесть еще в два «толстых» журнала. Самое нелепое во всей истории, что никаких объективных причин для такой тягомотины не было! Не было никакого особого неприятия по отношению ко мне в журнале, не было у Инны Борисовой каких-нибудь чрезвычайных происшествий! А просто – в порядке вещей… У других «молодых писателей», моих знакомых, читали тоже невообразимо долго – так у нас повелось. Меня-то хоть грело, что первая рецензия довольно-таки положительная. Это давало надежду…

Знакомства с двумя другими «толстыми» журналами получились забавными. Официальную рецензию из журнала «Москва» мне вручили месяца через два, она была положительная, хотя выглядела странно: целые абзацы машинописного текста замазаны черной тушью. Что ж там было написано? Разобрать сквозь тушь было невозможно, а хотелось. Простая мысль пришла мне в голову: я намочил в воде ватку и осторожно смыл тушь… Замазаны были самые лестные для меня высказывания рецензента, его заявление о том, что повесть должна заинтересовать журнал. А замазала их, очевидно, редактор отдела Диана Варткесовна Тевекелян, возвратившая мне рукопись с отказом. Дело в том, что замазаны абзацы были той же тушью, какой написано отрицательное редакторское заключение…

Из другого «толстого» журнала – «Октябрь» – рукопись мне вернули даже и без рецензии, причем с негодованием, сказав, что заместитель главного редактора, прочитав, заболел от расстройства и даже попал в больницу: я, мол, очернил дорогие всем идеалы…

Конечно, сейчас вспоминать это не только грустно, но и смешно. Но тогда было совсем не до смеха. Ведь я уже был автором неопубликованного романа, двух неопубликованных повестей, полутора десятков рассказов, один из которых был все же опубликован, причем в самом престижном журнале страны и получил самые хорошие отзывы, но… Росло ощущение глухой стены. У Мартина Идена – как и у самого Джека Лондона – публикации в журналах как бы пробивали дыры в плотине равнодушия рецензентов. Они работали на плюс. В нашей же стране хорошие публикации, наоборот, настораживали начальство – работали на минус… Мне, например, прямо сказали, что публикация «Подкидыша» в «Новом мире» не положительно, а отрицательно повлияла на мое реноме у руководства Литинститута…

Я все ясней понимал, что вариант Мартина Идена – в том смысле, что, пробив брешь публикацией «Позора солнца», он быстро стал знаменитым, и прочие его вещи пошли одна за другой – этот вариант в нашей стране невозможен. Халтурить, подстраиваться под вкусы властей, сочинять вещи «советские», «проходные» я, естественно, не собирался. Но хорошо понимал, что каждая НАСТОЯЩАЯ вещь будет идти с трудом. И, возможно, чем дальше, тем будет труднее…

Вспоминая обо всем этом теперь, я сам удивляюсь: как выжил? И хорошо понимаю: если бы не природа – с рыбной ловлей, выездами просто так, с любовью к «букашкам», растениям, – если бы не путешествия на велосипеде, и если бы не искренняя любовь и уважение к очаровательным существам противоположного пола, то… Ау, Март Иден, я все чаще думаю: именно «букашек», путешествий и трепетного отношения к девушкам тебе не хватало…

Тягомотина с «прочтением» Инной Борисовой моей повести удручала крайне. Я просто не знал, что делать. Пытаться пробиться к самому Твардовскому мне даже и не приходило в голову – это не принято, да он бы, я думаю, и не принял меня. К тому же Инна ведь постоянно кормила «завтраками». А в других журналах все равно глухо. И рассказы, которые я везде рассылал, возвращались по-прежнему неизменно.

К этому времени я уже закончил Литинститут и одним из двоих со всего курса (как, согласно экзаменационным оценкам, один из лучших студентов) был принят на Центральное Телевидение на должность редактора-методиста. Долго думал прежде, чем решиться ринуться в эти явные джунгли – наслушался от знакомых, какие там нравы, – но все же решил рискнуть, назначив себе приблизительно год для изучения этих «джунглей».

После институтских экзаменов и защиты диплома – перед тем, как приступить к работе на телевидении – мне удалось осуществить авантюрную идею: проехал от Москвы до Винницы на дорожном велосипеде. Один, с минимальным багажом, без палатки, по проселочным дорогам, ночуя у местных жителей по пути. Это путешествие длилось две недели, и это были одни из счастливейших дней моего тогдашнего существования! Настоящая жизнь! Один на один с людьми и природой, когда ни от кого не зависишь и не на кого рассчитывать, кроме себя самого, в постоянном движении – калейдоскоп происшествий и встреч! Каждый день был полон событий, открытий – в обычной размеренной жизни такое вряд ли испытаешь за целый год! Вот она, относительность времени, проверка ценностей, трезвый взгляд на земное существование! Вернувшись, я все пытался кому-нибудь рассказать о переполнявших меня впечатлениях. И… с растущим недоумением и тоской убеждался: они не очень-то слушают, им не интересно! Они не воспринимают того, о чем я говорю! Это слишком далеко от их повседневной жизни… Чтобы понять, надо подобное испытать, а они, видимо, не испытывали…

И тогда я решил написать о своем путешествии повесть. И почти тотчас же после приезда (натолкнувшись несколько раз на слепоту-глухоту) старательно принялся сочинять. Так и назвать ее решил: «Путешествие».

Но тут началась служба на телевидении, и заиграли телевизионные страсти…

Да, тут тоже можно написать целую повесть (а то и не одну) о том, с чем там столкнулся.

Вообще-то работа на телевидении была, конечно же, интересной. Создание новых передач, общение со множеством людей, постоянные поездки, звонки, разговоры. Достаточно сказать, что героями моих передач были первые космонавты Юрий Гагарин и Герман Титов, поэт Булат Окуджава, актер Олег Анофриев, а ведущими были Анна Шатилова и Александр Масляков. Но это отнимало все время жизни. К тому же, раздражала необходимость безоговорочного подчинения начальству и, конечно же, вездесущей цензуре. Как и с университетом в свое время, так и теперь, нужно было выбирать: либо телевидение, либо писательство. Ведь честная, добросовестная творческая работа требует безусловной свободы.

Проработал я на телевидении всего полгода и ушел по собственному желанию, хотя был на хорошем счету и отпускать меня не хотели. Некоторое время я еще оставался внештатным сценаристом.

И вскоре с радостью окунулся в сочинение своего «Путешествия».

Преклонения перед кумирами у меня не было никогда. Уважение – да, безусловно. Что же касается преклонения, то ровно наоборот: я почему-то с детства был подсознательно убежден, что люди по-настоящему значительные – это самые нормальные, простые в обхождении люди, с которыми найти общий язык как раз очень легко. Да ведь и в книжках об этом писали. И я всегда удивлялся: почему это принято перед кумирами «писать кипятком»? Что это за странная тенденция у нас такая? И я наоборот: встречаясь со знаменитым человеком, как-то автоматически старался быть даже слегка грубоватым, чтобы он, не дай Бог, не подумал, что собираюсь перед ним лебезить. То же, кстати, испытывал всегда и по отношению к самым красивым женщинам. Не в смысле грубости, конечно, а в смысле раскованности: чем красивее, чем прекраснее женщина, тем, мне казалось, легче найти с ней общий язык. Что, кстати, всегда и оправдывалось. Не везло же мне постоянно с надутыми, напыщенными идиотами обоих полов.

О Твардовском ходили легенды. Пожалуй, в то время не было более уважаемого человека в среде интеллигенции. Он и поэт был на самом деле хороший (один «Василий Теркин» чего стоит, а тут еще и «Василий Теркин на том свете» появился), но его деятельность на посту главного редактора «Нового мира» вызывала уважение, может быть, даже большее. Многие из хороших писателей получили путевку в жизнь именно в ТОМ «Новом мире». Если бы таких людей было побольше в нашей стране! Увы, их в ХХ веке было буквально наперечет.

(«Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» – эти слова Некрасова сейчас измызгали, сегодняшние крошечные «кумиры» даже издевались над ними, но для России они всегда имели огромный смысл, а сейчас вспомнить их самое время. «Поэтов» в России сегодняшней хоть пруд пруди, а вот граждан почти не осталось. Вот и воспевают ничтожество и ничтожеств. Вот и гибнет, почти погибла страна).

Идя на редколлегию, я не знал, какого мнения Твардовский о моей повести, да и в редакции никто не знал – ему дали верстку буквально дня два назад, он читал ее на даче… А чтобы поменьше нервничать и отвлечься, перед редколлегией я печатал фотографии, завесив окна дома, – снимки новогоднего праздника в одном из детских садов. Нервничал не от встречи – нервничал потому, что решалась судьба повести, прочтения которой ждал так долго. Публикация уже не рассказа, а целой повести, да еще столь «острой» по тем временам, автоматически сделала бы меня уже писателем признанным, известным: естественно, прием в Союз Писателей (а это по тем временам многое значило); естественно, гонорар и возможность заниматься своим делом спокойно какое-то время («Путешествие» я написал, но задуман и уже начат был роман «Пациенты»). К тому же публикация еще чего-нибудь из уже написанного…

Что мне сразу не понравилось, когда еще только вошел в редакцию, – обстановка явного ажиотажа, вздрюченности сотрудников. Не понравилось не из-за себя, не понравилось вообще. Терпеть не могу такой истеричности – это же признак ничтожества, рабства. Что он, Твардовский, не человек, что ли? И еще. Ведь вся редколлегия, собственно, была посвящена, как мне сказали, исключительно судьбе моей повести. Но на меня никто и внимания не обратил. Ждали самого Твардовского, а я кто такой? Вот скажет Твардовский, что хорошо – тогда внимание и обратят, а пока что я ничего еще не заслужил.

Совсем отвратительной показалась мне реакция на меня секретарши Твардовского – не помню, как ее звали. Средних лет, довольно импозантная женщина, культурная на вид (да ведь какую попало он бы в секретарши не взял, я думаю), она этак свысока глянула и изрекла:

– Что, поджилки трясутся? Молодой автор, понятно, естественно…

То есть, мол, пришла мошка этакая на встречу с гигантом, поджилки должны трястись, а то как же! Так во всяком случае это звучало, хотя поджилки у меня вовсе и не тряслись. И такая значимость была в ее взгляде, словах, я чуть не выругался. А хотелось. Причем обязательно матом.

Тучи над Твардовским в то время сгущались – цензура ЦК все чаще снимала уже набранные и поставленные в номера журнала вещи, кремлевским старцам надоело терпеть этот очаг вольномыслия, да и Солженицына трудно им было простить – его имя ведь все громче звучало за рубежом. А тут еще и Чехословакия… Ходили слухи, что Твардовский пьет, хотя пока что с цензурой упорно воюет. Каким он выглядит? Разумеется, было весьма интересно… Но – тем более! – ажиотаж в редакции мне не нравился: как же любят у нас все навешивать на одного человека! Ну, Твардовский и Твардовский. А вы что? Твардовский один не может, его поддерживать надо, но если вы такие ничтожества, то какая от вас поддержка? Отвратительно!

И вот словно ветром подуло, слух прошел: приехал! Все направились в его кабинет. Все – это человек 6-7, включая Инну Борисову, Анну Самойловну Берзер, заведующего отделом прозы, двух заместителей Главного и меня. Только-только вошли, и тут в дверях появился Твардовский.

Крупный, энергичный, он быстро вошел, тотчас обвел всех своими ярко-голубыми, показавшимися мне очень чистыми – отнюдь не затуманенными алкоголем, чего можно было все-таки ожидать, – глазами. Пожал руки мужчинам – ладонь его была энергичная крепкая, что мне сразу очень понравилось.

– Это автор? – обращаясь ко всем, глядя на меня.

– Да-да, – подтвердил кто-то.

– Что ж, не сказать, чтобы в серьезном возрасте… – произнес с улыбкой, и – ко всем:

– Садитесь, пожалуйста.

Все осторожно расселись.

– Ну, что ж, товарищи, – сказал, стоя, оглядывая всех, задержав внимательный взгляд на мне, – я прочитал повесть. И должен сказать, что она мне очень понравилась.

Тут все тотчас же и расслабились, а Инна и Анна Самойловна, посмотрев на меня, заулыбались.

Конечно, это был мой звездный час, хотя я натерпелся столько уже, что радости по-настоящему совсем не испытал. Удивительно может быть, но я только мысленно перевел дух, совершенно четко осознавая, что хотя и здорово то, что сказал Твардовский, однако это еще не победа. Вот выйдет из печати номер журнала, тогда и порадуемся. А пока…

Александр Трифонович начал говорить о повести – главным образом хвалил (сравнил меня аж с Салтыковым-Щедриным), пристально глянув мне в глаза, сказал еще, что не боится говорить так, потому что видит: я этим не избалован. Такая проницательность меня мельком приятно поразила. Замечания о недостатках у него тоже были – я тотчас напрягся, когда он заговорил о них, – он и это заметил, тотчас сказал что-то шутливое по этому поводу, добавив, что, мол, «нечего ощетиниваться, здесь вам никто не враг». Еще он удивился, что сам я не работал в строительной организации, потому что очень уж точно описаны все производственные детали и отношения, мне показалось даже, что он то ли разочарован, то ли мне не поверил.

Ну, в общем решено было давать повесть в ближайшем – майском – номере. Был что-то конец января, но номера «толстых» журналов всегда формировались за три-четыре месяца до выхода из печати. Пока же обещано было выплатить мне аванс, как это и положено в том случае, если рукопись пошла в набор. Правда, об авансе твердо сказал Твардовский, а Инна с Анной Самойловной чуть позже намекнули, что, мол, хорошо было бы, если я от аванса благородно откажусь. Меня это, честно говоря, слегка возмутило – я как-то очень явственно почувствовал в их словах то же самое подобострастие перед начальством, которое ощущал все время, и неприятное пренебрежение к моей судьбе. Ведь по разговорам в редакции они знали, что я вынужден зарабатывать нелегальной фотографией, скрываясь от милиционеров и фининспектора, чтобы иметь возможность заниматься своим делом. И я сделал вид, что их намека не понял. Тем более, что шестым чувством ощущал: еще ничего не известно, гарантии публикации вовсе нет, так пусть хотя бы… Гарантии не ощущал и сам Твардовский, о чем честно сказал, и его слова о «выплате аванса автору» звучали полной противоположностью тому пренебрежению к «молодому и неизвестному», что я чувствовал в редакции постоянно. Ведь даже сам факт аванса от журнала, не говоря даже о деньгах, был бы защитой от милиции, если что.

И почти тотчас после «редколлегии» моя жизнь изменилась. Правда, изменения были очень поверхностные и какие-то зыбкие – так в феврале начинает вдруг отчаянно светить солнце («весна света», по Пришвину), но понимаешь, что еще все-таки зима, впереди март и апрель, месяцы сомнительные, не всегда погожие, порой холодные и гнилые. Но в природе все равно торжествует извечное – за весной неизменно приходит лето, – а вот в жизни страны приход лета может затянуться так надолго, что никакой человеческой жизни не хватит.

Очевидно, из редакции «Нового мира» пошли слухи о набранной и одобренной самим Твардовским повести – в мою убогую коммунальную квартиру стали приходить письма и телеграммы, и чаще стал звонить общественный телефон в коридоре. Письма и телеграммы приходили от знаменитых людей – режиссеров столичных театров и киностудий. От самого Олега Ефремова была телеграмма из самого популярного, самого передового в те времена театра «Современник»; из театра Сатиры; от главного режиссера театра им. Маяковского А.Гончарова. Приехала ассистент режиссера с киностудии «Ленфильм»; интересовались с «Мосфильма»; со студии им. Горького… Дело в том, что «Переполох» был ведь написан живо, в форме детектива – для того, чтобы снимать кино или ставить пьесу, много делать не надо: почти готовый сценарий! Видимо, стала гулять по столице верстка повести, осененная благословением самого А.Т.Твардовского, вот «творческая интеллигенция» и зашевелилась.

Телеграммы, письма и звонки были, но ни одной встречи с кем-то из режиссеров не было. Дело в том, что «материал острый» и давать ему ход могли решиться только после того, как журнал с повестью выйдет. Так мне и говорили. Поэтому встречаться светилам со мной пока что не было смысла. Это меня удивляло, и, честно говоря, было обидно.

Тогда я четко не осознавал, что происходит, я только чувствовал какую-то болезненную неестественность происходящего. Меня – как человека, гражданина, писателя – словно бы и не существовало для этих людей. Была верстка повести, и был отзыв «великого А.Т.Твардовского». Но и то, и другое было пока что для них, очевидно, лишь неким фантомом. Ведь повесть еще не вышла, не опубликована, а значит, ее для них как бы и нет в природе. Она появится только в том случае, если ее пропустит цензура ЦК… Но ведь на самом-то деле повесть есть! Вот же, вот она, верстка! И я, ее автор, есть! Вот он я, вот он… Я, который ее написал, – не случайно же написал, ведь я автор и «Подкидыша» тоже (который уже был в «Новом мире» опубликован), да ведь и много чего еще напишу, вот же он я, «перспективный», вот он!

Но получалось, что для них для всех ни повести, ни, тем более, меня пока что как бы и не было. Я, так сказать, существовал лишь в возможном проекте. Оживить, а фактически родить меня и повесть (стать акушером, что ли) мог – с их точки зрения – только цензор ЦК, какой-то мало кому известный человек (сейчас, когда я пишу это, его почти наверняка нет в живых, а если есть, его никто и не знает…). И вот получалось что же? Получалось, что он, этот маленький человечек, «вахтер», облеченный, тем не менее, огромной (прямо-таки божественной!) властью «пропустить или не пропустить» – он и есть для всех людей страны даже и не царь, а – истинный Бог? Который может дать, а может и не дать права существования и моей повести, и мне, ее автору?

Это я сейчас четко и ясно понимаю. А тогда только чувствовал. Не повесть ценили те, кто ко мне обращался с лестными письмами и телеграммами – не повесть (которая, конечно же, им понравилась, иначе не суетились бы с телеграммами-письмами-звонками) и не меня, ее автора. Не свое собственное отношение к тому и другому было для них важным, определяющим… Самым главным для них было: а) мнение А.Т.Твардовского; б) разрешение или неразрешение чиновника от цензуры. Причем второе – б) – гораздо, несравнимо важнее первого, ибо первое ведь уже было, и все зависело теперь только лишь от Бога-чиновника… И это – все! Свое личное отношение, свое собственное гражданское чувство для них для всех было, выходит, как бы так, между прочим, мало что значащим! То есть почти ничего (со мной ведь никто из «светил» не удосужился даже по телефону поговорить). «Властители дум», «творцы великого искусства», «поводыри народа» застыли в трепетном ожидании: что скажет «верховная власть»?… Что ни говорите, а получается именно так.

И ведь речь шла о власти, которую, кстати, все они тайно как будто бы ненавидели и, как будто бы, с ней слегка боролись… Но я-то написал повесть и отдал ее в печать, не побоявшись подставить себя. И А.Т.Твардовский одобрил ее и – дал официальное «добро» на публикацию, тоже не побоявшись! А они что? У них-то было свое мнение, своя воля, свое представление о том, что хорошо, что плохо?… Где оно? Интеллигенция…

Майский номер журнала («Новый мир» № 5, 1968 г.) вышел только в августе, он был урезанным на одну треть, тонким. В редакции мне сказали, что цензура ЦК повесть мою не пропустила.

Но когда этот номер вышел, редакция как будто бы не сдалась. Как мне сказала Анна Самойловна Берзер, надо кое-что в повести «смягчить» – особенно «ранг чиновников», чтобы происшедшее выглядело менее типичным, более частным случаем (как пелось тогда в песне: «…если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…»). Я решил на это пойти – тем более, что видел: редакция на моей стороне, «смягчать» мы будем очень немного, а повесть и в «смягченном» виде может хорошо прозвучать…

Чуть-чуть я «смягчил» – понизил ранг. И мне пообещали поставить повесть в один из ближайших номеров. Но тут уже советские танки вошли в Прагу… Август оказался тем самым, «историческим» – Черным.

Приговор нам с повестью был подписан. Обвинительный приговор: не пройдет! И уже ни в одном театре никто не хотел со мной всерьез разговаривать… Роды, таким образом, не состоялись.

Эх, с горечью думал я, если бы редактор Инна Борисова читала хотя бы разика в два быстрее! Ну по страничке в день хотя бы… Пусть даже и с перерывами-выходными… Глядишь, и успели бы.

Да, Март, вот так. Ты при капитализме жил, а я при социализме. Ты быстро добился успеха, несмотря ни на что, а я вот ползу еле-еле. Но ты все равно не был счастлив, увы. Я же пока еще на что-то надеялся.

Стояли теплые дни конца августа. Приговор моей повести был вынесен, я прекрасно понимал, что все у меня в смысле напечатания застопорилось надолго. Хорошо еще, если случайно не заметут… Да только ли у меня такое! Несколько отчаянных молодых людей вышло на Красную площадь и к памятнику Пушкину, демонстрируя свое отношение к «братской помощи народу Чехословакии», их быстренько замели в кутузку; кое-кто из интеллигенции написал письма протеста – их, естественно, проигнорировали. Народ у себя на кухнях (иногда на улице, в очередях) тоже порой выражал свое недвусмысленное отношение к происходящему, но дело было сделано: Людвига Свободу интернировали, Александра Дубчека арестовали, страну, пытавшуюся подняться с колен, оккупировали танками и войсками. Конец вашим надеждам, кролики!

Что поделаешь, се-ля-ви. В такой стране живем, граждане, в таком мире, в такое время…

И все же при всем при том свою личную судьбу я и тогда (и теперь тоже – тем более!) вовсе не считал особенно трагичной, уникальной и неудачливой. Ну, никто не помогает, ну, вот не печатают ни черта – повесть только что зарубили. Ну и что? У многих моих соотечественников и того хуже… А то, что не печатают – так ведь не одного же меня! Напечатают еще, придет время… Кстати, я сам никогда не считал «Переполох» особенно хорошей вещью. Вот роман и рассказы – другое дело.

Один из рассказов назывался так: «Непонятное». В нем было всего что-то около пяти страниц на машинке, но по истинной значимости я считал его ничуть не менее важным, чем повесть «Переполох». А может быть и более важным. Был он о том, как молодой человек, студент Университета, отличник, мучимый смутными чувствами, связанными, в общем-то, с его никак не могущим состояться первым в жизни «сексуальным контактом» (что как-то непонятно портит ему существование), знакомится однажды на улице с девушкой, приводит к себе в комнату общежития (он «иногородний»), она у него остается на ночь (после неумелых, неуклюжих уговоров), и сначала ничего не получается у них (она «не готова», а он – тем более…), они засыпают, наконец, а ночью вдруг – то ли во сне, то ли наяву, непонятно – все происходит… Происходит нежно, естественно (как в реальной, сознательной жизни произойти, увы, не могло из-за дикой нашей дури, закомплексованности, трусости, задвинутости, животной ослепляющей похоти), происходит так, как должно происходить на самом деле всегда – с нежностью, любовью, уважением и без страха… Но они вновь засыпают оба после финала (по-настоящему, собственно, и не просыпались), а утром, не разбудив его, она уходит (ей на работу рано). Он же пробуждается в состоянии неизъяснимого счастья. И видит на столе записку с оставленным ею номером телефона. И постепенно осознает, что – да! да! да!! – на самом деле БЫЛО! И просто обалдевает от вскипающей радости жизни, от самого существования в этом солнечном мире, от ощущения потрясающего открытия…

Непонятное, действительно непонятное, и – чудесное!

Вот этот небольшой рассказ я как раз и считал своим НАСТОЯЩИМ достижением – наряду, конечно, с романом, «Зимней сказкой», «Листьями», «Запахом берез», «Путешествием». В конце концов, я назвал его по-другому: «Яркие пятна солнца». Ведь истинные ценности жизни в этом – в простых и естественных человеческих радостях! Которые, как солнечные блики, расцвечивают нашу далеко не всегда яркую жизнь. А вот в «Переполохе», «Подкидыше», вообще в любых «производственных», «криминальных» – «социальных»! – сочинениях речь идет, как правило, не о счастливой человеческой жизни, а о том, что ей мешает, или о том, чего хотят от писателей, художников, вообще от всех людей разнообразные «властьимущие». То есть в них все же – не полная правда о жизни. На самом деле люди живут не этим! Я думаю даже, что те, кто мечтает о власти и о деньгах, мечтают на самом деле не о них! Они мечтают о своей значимости, благополучии, о том, чтобы их уважали, и чтобы они сами себя уважали. А главное – чтобы их любили! Для чего и нужны, думают они, власть и деньги. Глупцы! Ведь это – самообман.

И все ясней и ясней понимал я, в частности, великую роль именно того, что большинство окружающих упорно не хотело считать важным и ценным. То есть эротических, половых взаимоотношений между людьми, наполненных радостью, взаимным уважением, красотой. Непонимание важности нормального отношения к «этому» запутывает, заставляет заниматься сплошь да рядом вовсе не тем, к чему лежит душа, и – обманывает, закрепощает, уводит от жизни. Начав лгать здесь, люди лгут и во всем остальном…

Правда, аргументировать четко и уверенно все это я пока еще не мог. Слишком противоречили мои убеждения тому, что меня окружало. Неужели чуть ли не все вокруг сбрендили, а я и немногие те, кто думает и чувствует так же, правы? Это было бы слишком…

Но по крайней мере, я старался не врать. То есть верил прежде всего не тому, что мне со всех сторон пытались внушить, а – самому себе, собственной своей природе, своему чувству, совести. Жизни! И – кантовскому «нравственному закону» во мне. Думаю, это и помогало не просто выживать в тех условиях, а – жить. И жить, в общем-то, сравнительно полной жизнью. Я ведь не только обожал природу, путешествия, фотографию, девушек… Но и – действовал! И даже имел наглость «осваивать» Науку Любви во всех ее аспектах, в том числе – обязательно! – и сексуальном. Я – учился! «Этому» тоже. И хотя секса, как известно, у нас, в Советском Союзе «не было», у меня он был. И порой очень и очень «качественный».

К тому времени мой «послужной список» худо-бедно достиг двадцати… Да, я даже вел свой «послужной список»! Но вовсе не потому, что собирался хвастаться им, а – из уважения к тем, кто в этот список входил. Близость с каждой из них была для меня подарком, потому что каждую я уважал и в какой-то мере любил. Каждый раз это был праздник, заслуживающий «зарисовки», рассказа, а то и романа. Я ничего не обещал, никого не обманывал, был благодарен и восхищен. Они чувствовали это, и все происходило с радостью обоюдной. Позднее я многое описал в романе «Поиски Афродиты»…

Итак, стоял Черный август. Впрочем, август не виноват в нашей дури – в том, что потом мы обозвали его Черным. Дни у природы оказались, наоборот, на редкость теплые, ясные, вовсе не черные.

Хотя настроение у меня было паршивое. Причем несмотря на то, что совсем недавно я вернулся из великолепного очередного велосипедного путешествия по стране… С давним приятелем, другом детства Славой мы пересекли на своих дорожных велосипедах за два месяца пол-России (от Владивостока до Новосибирска), видели много природных красот (хотя и кое-что из человеческих гадостей тоже), встречались со многими хорошими людьми (по отдельности люди действительно в большинстве все хорошие…), и это, конечно, помогло перенести окончательную неудачу с «Переполохом».

Я ходил по солнечной Москве, и казалось мне, что она – настоящий Некрополь, город мертвых. Оккупацию Чехословакии я переживал как беду личную. Ведь это знак: надежда на весну в жизни страны не оправдалась, надвигается, судя по всему, резкое похолодание… Но люди на улицах в большинстве выглядели, как ни в чем не бывало, ощущение было такое, что им все до лампочки – особенно острым это ощущение было именно после нашего путешествия, когда мы с приятелем пребывали в спортивной форме и жили на полную катушку. Большое Путешествие это было у меня уже Третье (Второе – в прошлом году по Карпатам и Закарпатью, в одиночестве), и в третий раз я убеждался в том, какой прекрасной и полной могла бы быть жизнь и какая она на самом деле у большинства другая…

Спустился в метро. Привычно засек взглядом очаровательную стройную девушку на платформе… Что бы мы делали без красот природы, женщин? Как переживали бы творящиеся безобразия и тоску?… Девушка была в темных очках, но все же отреагировала на мой взгляд, это было видно. Мы вошли в одни и те же двери вагона. Сердце мое вдруг словно сорвалось с привязи и затрепыхалось, а девушка взяла да и сняла свои очки – глаза у нее оказались большие, красивые, ошеломляющие.

Преодолев привычное, все никак не проходящее с возрастом смущение, я вышел с ней вместе, пошел следом, и уже выходя из вестибюля на улицу, совершив немалое волевое усилие, заговорил. Сумел познакомиться!

И как-то сразу началось совершенно волшебное ослепление – точнее, наоборот, прозрение, – нас потянуло друг к другу неудержимо! Хотя проблема была в том, что она слишком молода, видимо, вдвое моложе меня, да еще и несовершеннолетняя – лет 16…

Но ведь пока и речи не было о чем-то «этаком»! И у нас каким-то волшебным образом тотчас же все получалось просто чудесно в эти первые же часы знакомства! Катались на лодке, гуляли, зашли ко мне…

Оказалось, она из другого города, приехала в Москву поступать в институт, не прошла по конкурсу, а была здесь не одна, с родственниками. И ей нужно было вечером ехать к ним. Но на следующий день мы вновь встретились. На третий – опять… А потом она уехала совсем…

Ничего «этакого» у нас не было, даже не целовались ни разу, однако все казалось каким-то чудом – и в такой непростой момент моей жизни! Она была словно посланница, вестница Афродиты, Богини Красоты и Любви – чтобы не переживал очень-то из-за «Переполоха» и Чехословакии. И – чтобы не забывал о том, ЧТО на самом деле есть суть жизни, ее истина, ее Золотой Фонд…

Потом я написал об этой встрече большой рассказ, который так и назвал: «Вестница». Но тогда его тоже никто не хотел печатать.

Я давно уже разработал «систему очков» по трем направлениям своей жизни. На первом месте, разумеется, основная работа, писательская: одно очко за вновь сочиненные 10 страниц машинописного текста или за редакторскую работу над 20-30 страницами прежними. Средняя норма за месяц – 5 очков, иногда больше (особенно в начале года и весной), иногда меньше – летом, например, в период фотографирования в детских садах перед «родительскими днями», или когда выезжал «на природу». Вторым важным направлением я считал спорт – чтобы непременно поддерживать себя в форме. Тут была разработана целая система упражнений – с элементами йоги, гантелями, отжимами и растяжками, – а также лыжи зимой, велосипед летом, бег. Система очков тут особенно помогала: посмотришь на календарь с отметками и тотчас видишь, почему настроение вялое – очков мало, спорт запустил…

На третьем (но далеко не последнем) месте я считал то, что называется «сексом». Однажды поняв, а потом, с каждым годом убеждаясь все больше, я даже подстегивал себя в этом: писателю очень легко уйти в иллюзию «нормальной» жизни, сублимируясь в творчестве, сексуальных фантазиях, которые – если они не реализуются хотя бы иногда в действительности – уводят далеко-далеко от полноценного существования и нередко ведут к импотенции, причем не только телесной, но и духовной. Наш «социум» лжив, агрессивен, аскетичен, бездушен. Стоит хотя бы ненадолго ему поддаться – и ты потерял нить, свою «линию», ты стал игрушкой в чужих страстях, интересах, то есть ты стал рабом, хотя можешь этого и не осознавать. Но ты уже не принадлежишь себе, и вернуться к себе порой почти невозможно.

Если хочешь оставаться самим собой, необходимо постоянно сопротивляться. Необходимо все время напоминать самому себе, что ты – мужчина. Во всех отношениях и в сексуальном – тоже! Это важно не только для мужчин, но и для женщин – ведь уважение к своему, а следовательно и к противоположному полу дает человеку достоинство, устойчивость и свободу. Свободу потому, что ты веришь не кому-нибудь, а СВОЕЙ природе и остаешься самим собой. Это – голос ПРИРОДЫ.

Знакомства с девушками – естественно, с такими, которые действительно нравятся, – фотографирование и, тем более, близкие отношения с ними весьма приветствовались в «моем государстве». А поскольку чуть ли не о каждой из них у меня потом был-таки написан рассказ, а то и повесть (а о Лоре – так целый роман!), то и тут я должен был постоянно держать себя в форме, а иногда и подстегивать к активным, решительным действиям. Человеку развитому все надо уметь – и «это» тоже! Так что безусловно прав «наш дорогой Ильич»: учиться, учиться и учиться!

Итак, будучи совершенно непризнанным «молодым писателем» (один рассказ опубликован всего), я жил вполне нормальной жизнью. Лучше, чем очень, очень многие…

А весной следующего года меня ждало открытие, которое сделало мою жизнь еще более яркой и насыщенной – несмотря на не очень-то удачливую пока что писательскую судьбу…

Побывало в «Новом мире» и «Путешествие» – получилась повесть больше 200 страниц машинописных. Я надеялся, что в ней мне удалось передать «музыку жизни», ощущение глубины и прелести бытия, относительность времени, попытку возвращения человека к истинным ценностям и – ощущение исторических, российских корней… Приносил я им и роман «Обязательно завтра».

«Путешествие» Инна Борисова посчитала слишком «легковесным», недостойным такого «социального» писателя, как автор «Подкидыша» и «Переполоха». Она не допустила его даже, по-моему, до заведующего отделом. И я вообще не уверен, что она его прочитала.

«Обязательно завтра», правда, отрецензировал хороший, уважаемый писатель Юрий Домбровский. Рецензия была сочувственная, но, увы, в целом отрицательная. У меня опять было четкое ощущение, что меня не поняли, согласиться с Юрием Осиповичем я не мог при всем к нему уважении.

Но меня не переставало удивлять: почему они – даже в этом «передовом» журнале! – воспринимают любое мое произведение так, словно оно обязательно должно что-то четко утверждать, декларировать, и что «позиция автора» должна быть жесткой, недвусмысленной, «правильной» – то есть такой, какая им привычна и понятна? Почему мне заранее ставят рамки? Почему не вникнуть в мою «позицию»? Может быть, потому, что я пишу от первого лица и тем самым как будто бы безапелляционно утверждаю что-то? Но ведь это вовсе не так! Пожалуйста, не разделяйте мою, авторскую, позицию, не соглашайтесь со мной – имеете право! Но почему вы убеждены, что я на нее не имею права? Почему я должен думать так же, как вы? Почему вы уверены, что не ошибаетесь? А разве, «авторская позиция» у Достоевского, например, полностью соответствует «ленинским нормам»? От того, что не соответствует, он, что же, плохой писатель?

Любая настоящая вещь всегда чему-то привычному не соответствует! Это же аксиома! Мой роман – вещь в себе. Он четко выстроен, он эмоционально, интересно написан (этого никто не отрицал, вот ведь что показательно!). Он дает ОБРАЗ. Пусть даже не героя, пусть «образ автора», этакого «князя Мышкина» советских времен. Почему он не имеет права на существование? «Кто не с нами, тот против нас» – так, что ли? А вы не думаете, что сами можете ошибаться в своих «позициях»? Откуда у вас такая безоговорочная уверенность в своей правоте (и в своем соответствии «ленинским нормам», кстати)?

Ведь я сам вовсе не считаю, что мои мысли и чувства должны быть для всех обязательны (разве Достоевский считал?). Я написал свой роман честно, искренне. О том, что на самом деле БЫЛО. Я поставил вопросы и по-своему попытался ответить на них. Вопросы достойные внимания, животрепещущие, больные. Роман написан с литературной точки зрения хорошо, этого никто не отрицает, он читается «без отрыва». Он заставляет думать! Но почему же вы так категоричны в своей оценке, да еще с точки зрения «морали», которая, как известно, всегда относительна? Почему вы так уверены в своем суде? И уж если на то пошло: в ЧЕМ ЖЕ роман мой не соответствует?

Увы, уже тогда – при всем уважении к человеку, который старше меня и жестоко пострадал в советском концлагере, – я подозревал, что тут что-то не то. Не прав Юрий Осипович! Чего-то не я, а он не понимает! Разумеется, я от его рецензии, от его взгляда не отмахнулся. Разумеется, очень внимательно перечитывал. В чем-то был даже согласен с ним (в оттенках, в мелочах)! Не согласен же категорически в одном: любая «вещь в себе» – если она, конечно, не агрессивная, не призывающая к насилию, не бездарная – имеет право на существование! И он, Юрий Осипович, как раз и пострадал жестоко от того, что те, кто руководил страной, так не считали. Они были слишком категоричны…

(Теперь, в «постсоветское» время, мы и расплачиваемся за ту категоричность, которая торжествовала в умах во времена советские. Теперь у нас: «сколько людей – столько мнений»! И если раньше рамки были слишком узки, то теперь их не стало совсем. Из крайности – в крайность!).

Вновь и вновь я размышлял… Вот в «Новом мире» оценили моего «Подкидыша», мой «Переполох». Достаточно высоко оценили – настолько, что за «Переполох» как будто бы даже воевали с цензурой. Однако и «Путешествие», и роман написал ведь тоже я, автор и «Подкидыша», и «Переполоха»! Почему же им, в журнале, не пришло в голову хотя бы задуматься: ведь это я написал и то, и то! А они даже и не задумывались, не попытались со мной поговорить, они в своих выводах не сомневались! Инна Борисова вернула мне «Путешествие» совершенно безоговорочно, она, похоже, ни на миг не усомнилась в своем приговоре! То же и с «Обязательно завтра». Обе рукописи даже и не подумали допустить до Твардовского, хотя Александр Трифонович так высоко обо мне отзывался, даже в глаза. Что же давало нашим редакторам такую безоговорочную уверенность в своей правоте? Неужели Инне Борисовой не пришло в голову, что вот эта тематическая широта признанного ими «автора» пошла бы на пользу не только мне, но и журналу?

Делать однако же было нечего. Носить куда-то еще «Обязательно завтра», «Путешествие», «Непонятное», «Листья» и прочее, прочее, да и «Переполох», честно говоря, надоело.

Самое печальное и удручающее: все больше я убеждался, что не только кондовые советские журналы, но и «диссидентские» ведут себя как-то странно. Складывалось впечатление, что и те, и другие увлеклись не столько литературой, сколько ненавистью, неприятием и борьбой друг с другом… Неужели и на самом деле для них «бабочки-цветочки-девушки» – несерьезная, детская чепуха, не более того? Любви к женскому для них – то есть эротики, то есть красоты, уважения к нашей, человеческой, природе – не существует вообще, так что ли? «Секс» как совокупление – эту «свободу» многие из них как раз приветствовали, особенно если исподтишка, тайно, при погашенном свете, чтобы никто не знал и – «для здоровья». Но, похоже, они действительно не признавали (не чувствовали?) того, что понимаю под «этим» я.

Вполне приемлемо и иметь тайком молодых и красивых любовниц. Но вот писать обо всем этом либо «не принято», либо просто ни в коем случае нельзя. «Социальность», протест, неприятие «всего советского», или, наоборот, «всего капиталистического» – это да, за это некоторые из них готовы были идти даже в тюрьму. Но… Только не «либидо», только не внимание к «половым вопросам», только не «сомнительная» «аморальная» красота! И в самом передовом, самом «вольномыслящем» нашем журнале – то же самое…

Да, я мучительно размышлял о том, что происходит в редакции «Нового мира». Как-то все яснее и яснее становилось, что они, редакторы казалось бы лучшего журнала страны, в сущности точно так же, как и редакторы в других журналах, не видят и не слышат того, чего не хотят видеть и слышать. Неужели в моих «Подкидыше» и «Переполохе» они увидели не столько мое, сколько своё – не столько то, что я написал, сколько то, что им было почему-то нужно? Что вошло в спектр их восприятия – в тот спектр, где главное было – борьба. Ведь и в «Обязательно завтра», и в «Путешествии», точно так же, как в «Подкидыше» и «Переполохе», я писал прежде всего о главном – о человечности, сочувствии, уважении, понимании гармонии мира. Неужели они не ощутили?

Неужели смысл их деятельности и на самом деле – только борьба? Борьба не «за», а борьба «против»? Как у прежних революционеров? Там, у них, была борьба против самодержавия царского, которая закончилась, как оказалось, самодержавием не менее суровым – партийно-советским. У теперешних «диссидентов-шестидесятников», – борьба против советского, но за что? Ради чего? Что изменится, если придут к власти вместо тех эти? Не наступит ли опять самодержавие еще более суровое? Чем сегодняшние «борцы» отличаются от большевиков, если так же, как те, они не признают любви, искренности, уважения, многообразия жизни? И другой, нежели у них, и вовсе не агрессивной позиции?

Так я размышлял и, естественно, не находил удовлетворительного ответа. Неужели ТЕПЕРЕШНИЕ «диссиденты» точно такие же по существу, как ПРЕЖНИЕ?

Конечно, такой вывод казался мне чудовищным. Ведь получалось, что редакция самого передового, самого «свободолюбивого», как будто бы, журнала страны – тоже вполне советская, большевистская, агрессивная, то есть признающая только одно – свое! – мнение! Не терпящая другого. «Кто не с нами, тот против нас»! «И ясно, как смешны те, кто думает иначе» – как выразился в свое время Генералиссимус, Великий Вождь Всех Времен и Народов? Неужели действительно ТАК? Но тогда какой же смысл в их «вольномыслии»?

Вопрос ведь на самом деле простой: чего мы хотим? Фантастически бурного развития промышленности, сопровождаемого уничтожением природы, сумасшедшего роста народонаселения, производства бесконечного количества «предметов потребления», сплошь да рядом не нужных для жизни? Нескончаемой «гонки вооружений»? Или развития разума, чувств каждого человека, всеобщего сочувствия, понимания, уважения, дружбы? Да ведь об этом, втором, как раз и говорится в учении марксизма-ленинизма! «Всестороннее развитие человеческой личности»! А вовсе не заасфальтированная земля, вездесущая пластмасса, горы ненужных вещей оружия и – неотвратимое РАЗДЕЛЕНИЕ людей на рабов и господ! И ради этого бесконечная война друг с другом, постоянная нацеленность на «развитие производства»?

Да, трудно было разобраться во всем этом, тем более, что и самых обыкновенных, привычных глупостей творилось вокруг множество. Даже четкого разделения на «советское» и «несоветское» не было! И в том, и в другом стане я видел и то, и другое… Неразбериха полная.

Среди многих принято было обвинять в наших бедах не только советский строй, но – евреев! Некоторые, вполне разумные, казалось бы, люди считали именно еврейскую нацию источником всех бед славян. Глупо, конечно, но я внимательно рассматривал и эту точку зрения. И – не видел четкого подтверждения ей! Да, еврейская приземленность, расчетливость, мелочность и хитрость мне не нравились. Но я вспоминал свой достаточно богатый опыт общения и с русскими тоже. У русских были свои заморочки – лень, бестолковость, стремление к выпивке, биение себя в грудь: «Я такой, я крутой, я русский!»… Но принципиальной разницы не было! И среди тех, и среди других были как плохие люди, так и хорошие! Разве что среди евреев было больше трезвых, практичных, хотя и приземленных, меркантильных, хитрых… Среди русских же, при всей их действительно впечатляющей порой «широте», много лентяев, прожектеров, холопов, рабски и искренне послушных властям…

Не хотелось бы обижать ни тех, ни других, тем более, что вопрос о национальностях действительно очень непрост, хотя и о нем сказано в Евангелиях Иисусом Христом понятно и четко: «нет ни эллина, ни иудея». То есть все равны перед Богом. А Иисус Христос, в которого верят, между прочим, и евреи, и русские родился в Иудее…

Но главное сейчас даже не это. А вот что: если мы, русские, допустим, такие хорошие, честные, умные, а евреи такие плохие и хитрые, то как же мы могли допустить, чтобы малочисленная народность взяла верх над нами, такими многочисленными, сильными, благородными?! Ну стыдно же! Надо бы не бить себя в грудь и кричать, что во всем виноваты евреи, а – делом доказывать свою «русскость»! Где логика, братья? Причем вообще национальность?

Я же чувствовал себя чужим среди своих – и среди евреев, и среди русских. Не было истинного понимания ни там, ни там вот в чем дело! А вот где я был своим – так это уж точно среди природы. И… среди девушек, представьте себе! Признаюсь вам: это многого стоит!

Тогда, однако, я еще не знал многого… Но вот в 1989 году – через 20 лет! – вышел в нашей, уже другой (хотя и не совсем такой, как сейчас) стране очередной номер журнала «Вопросы литературы» (№ 9, 1989). И там, в рубрике «Очерки былого» опубликованы страницы из «Новомировского дневника» А.И.Кондратовича, который в то самое, знаменательное для меня время (1968-й год, когда окончательно зарубили «Переполох»!) был заместителем главного редактора «Нового мира», то есть А.Т.Твардовского. И опубликованные страницы как раз касаются того, майского номера журнала (№5), полученного подписчиками лишь в августе и заметно более тонкого, чем обычно. Подробно описывает автор долгую и трудную борьбу за этот номер – с цензурой ЦК. Речь там, в частности, и о моем «Переполохе», и даже обо мне. Что же я там прочитал?

А вот что.

«…Аракчеев – молодой автор. В «Новом мире» был напечатан один его рассказ. На этот раз он написал повесть на довольно оригинальную тему – о комиссии, принимающей новый дом (это не точно, речь шла не о доме – Ю.А.). Существует много газетных статей и фельетонов о таких комиссиях, а тут повесть о ней. И повесть психологическая: о том, как один порядочный, честный член комиссии решил пойти против всех: не подпишу акт о приемке, есть недоделки. Акт – липа. Но за этим домом стояли вещи посложнее – план. А за планом – люди, заинтересованные в том, чтобы этот план значился как выполненный, а за теми людьми – другие и т.п. Система приписок, вселенской липы нашей. И в повести описывалось, как прижали этого честного мужичка и принудили его пойти против своей совести.

Любопытно, что повесть была написана суховато, деловито – документально. Но эта документальность не помешала автору написать психологическую повесть. Психологическую повесть на фельетонно-статейном материале»…

Я читал и поражался. Он что, не читал мою повесть? «акт о приемке… есть недоделки…» Неужели он путает мою повесть с рассказом Владимира Войновича «Хочу быть честным»? Причем тут «новый дом», «план», «фельетонно-статейный материал»? Фельетонно-статейного там не было вообще ничего! Ирония – да, сарказм – конечно! Не случайно же Твардовский сравнил меня с Салтыковым-Щедриным… И потом – Нефедова не «принудили» вовсе, он – наоборот! – сказал правду на ответственном собрании, отчего и начался переполох, а конец остался открытым! Посерьезней было дело, чем «неподписание акта приемки дома», почему и называлась в первом варианте повесть «Почем синь неба»! Что же это такое?…

Но дальше было и вовсе странное. Дальше шли квадратные скобки – то есть комментарии самого Кондратовича, сделанные им – слушайте! слушайте! – в 1973-м году! А в квадратных скобках вот что:

«Повесть так и не пошла. Еще одно загубленное произведение. И что совсем плохо – кажется, загубленный талантливый автор. С тех пор я ничего о нем не слышу. Кончил писать? Спился? Спрашиваю некоторых – не знают. Типичная русская история».

(Внимание! Внимание! Прошу запомнить: это, последнее, написано в 1973-м году…)

Но дальше, на следующей странице журнала, запись от 12.6.68 г.:

«Миша (ответственный секретарь журнала М.Хитров – Ю.А.) дозвонился до Галанова (А.М.Галанов – инструктор отдела культуры ЦК КПСС – Ю.А.). Аракчеева он прочитал: «Нет, это совершенно невозможно. Еще Быкова с некоторыми замечаниями можно пропустить (повесть Василя Быкова «Атака сходу» – Ю.А.), а этого никак»…»

Еще одно подтверждение: если бы речь шла лишь об «акте приемки дома», то чего бы так испугался Галанов?…

Я читал все это, перечитывал, и опять великое недоумение вползало мне в сердце. Что происходит? Он, заместитель главного редактора журнала, НЕ ЧИТАЛ мою повесть? И еще… Уже и не говорю о путанице с «Переполохом»… Но – с тех пор ничего обо мне не слышал? И ни в 1973-м году, ни до этого? Как и те, у кого он якобы «спрашивал»? «Кончил писать? Спился?» Интересно.

Уже говорил, что еще ДВАЖДЫ приносил в редакцию рукописи -роман «Обязательно завтра» и «Путешествие». Роман даже рецензировали… Да у меня и рассказов было полно, Инна Борисова об этом знала… А в самом начале 1971-го я был участником «Совещания молодых писателей», на которое попал по рекомендации того же «Нового мира»… И – «ничего не слышал»? «Кончил писать»? «Спился»?… А еще ведь, ко всему прочему, в редакции мой домашний телефон был и моя «авторская карточка»… Как же так? Допустим, Инна Борисова не сочла нужным передать «на редколлегию» мои рукописи (хотя, думаю, неразумно было бы не сказать о них тому же А.И.Кондратовичу…). Но если сам Алексей Иванович так загрустил о «загубленном талантливом авторе», то неужели не мог просто спросить не у «некоторых», а у той же Инны Борисовой? Или взять, например, телефон, позвонить… Или хотя бы поручить кому-то… Раз сокрушался-то… Читаю в журнальном примечании: А.И.Кондратович был на посту заместителя главного редактора по 1970 год. Годы жизни 1920-1984…

И все это время я не только не спивался, не кончал писать, а – толкался и толкался в закрытые двери, в частности, того же «Нового мира»… Об А.И.Кондратовиче после той знаменательной редколлегии с А.Т.Твардовским даже и не слышал (хотя и видел, естественно, его фамилию в списке редколлегии журнала «Новый мир», который продолжал выписывать каждый год)! И, разумеется, понятия не имел о его, Кондратовича, ко мне отношении.

А до 1984-го года было еще много написано «загубленным талантливым автором», в том числе повесть «Карлики» (о ней еще будет речь впереди) и совсем уж большой и, считаю, весьма «новомировский» труд – этакое детективно-социологическое эссе «Постижение», уж точно талантливое, за которое тогда меня если бы не арестовали, то посадили бы в «психушку» немедленно – именно потому, что там все ПО СУТИ, то есть без вранья – я искренне, приводя документальные данные и делясь своим жизненным опытом, размышляю о философии Маркса-Энгельса и о том, как следовали ей наши революционеры, и как следуют ей сегодня.

Но ни то, ни другое (как ни третье, ни четвертое…) так и не опубликовано до сих пор – хотя на дворе уже Третье тысячелетие… Не потому ли не опубликовано, что ДО СИХ ПОР у нас или «читают» рукописи годами, как Инна Борисова, или горюют втихомолку о «наверное спившихся талантливых авторах», как А.И.Кондратович – вместо того, чтобы если не помочь, то хотя бы позвонить, поддержать, поинтересоваться?…

«Загубленные»… Загубленные только ли в литературе? А в других искусствах, в науке, в разных областях? Тысячи, тысячи на самом деле ЗАГУБЛЕННЫХ… Но вот вопрос: кем? Кем загублены они? Только ли теми, кто на «самом верху»?…

Ведь пример с Кондратовичем показателен в высшей степени! Он – зам главного, основной связной с цензурой ЦК. Кто, как ни он, должен был знать материалы, которые идут в журнале, тем более в этом самом – особом, многострадальном номере? Так неужели он и действительно НЕ ПРОЧИТАЛ толком повесть «Переполох», которая «очень понравилась» А.Т.Твардовскому и была одним из основных материалов номера – 5 авторских листов? Или, читая «по диагонали», не понял, о чем речь? Как же он мог не понять такие простые вещи да еще и в повести, которую так решительно похвалил Твардовский? «Комиссия принимала новый дом»… Кто-то один «не подписывал акт», «честного мужичка прижали» и «уломали»… Все не так! До смешного не так… Неужели и правда не прочитал?!

Трудно в такое поверить… И все же. То, что повесть вовсе не о том, как «уломали», а о том, как человек, наоборот, ВОССТАЛ, наверняка понял еще один служитель Системы в реальном ЦК КПСС – А.М.Галанов, – который, прочитав, честно сказал Кондратовичу: «Еще Быкова с некоторыми замечаниями можно пропустить, а этого НИКАК».

Так неужели заместитель главного редактора журнала, этот «борец за правду», даже тут не задумался – почему? Почему «никак» не может пропустить мою повесть цензор ЦК?… Неужели и после слов Галанова ему не интересно было прочитать? Но об этом нет ни слова в опубликованных записях Кондратовича! Там – лишь совершенно искаженная фабула «Переполоха»… Трудно, трудно в это поверить, но деваться-то некуда…

Внимательно прочитал я все страницы «Новомировского дневника», опубликованные в журнале: подробное описание «борьбы» за тот самый «майский» номер, вышедший в августе урезанным. И чувства у меня были отнюдь не радужные… Мышиная возня, хотя сами они этого явно не понимали. Все, все было у них, у «новомировцев», мелко. Страх пронизывал… Страх перед чем? Не сталинские же времена! Самое большее, что грозило, – потеря работы именно в этом журнале, не более (что все равно через полтора года и случилось!). Выйти бы им хотя бы временно из «сектора жесткой борьбы» друг с другом – мелкой по сути, ничтожной «борьбы», – войти в «сектор радости жизни» – с тем, чтобы потом по-настоящему врезать Системе! Тактика ведь может быть разной…

Об этом, кстати, им же и намекал даже один из влиятельных деятелей Системы завсектором ЦК КПСС Альберт Беляев: «Хороший журнал, единственный, где делают литературу, но ребята зарываются…» (Это ведь тоже написано в воспоминаниях А.И.Кондратовича!). Вот и опубликовали бы мое «Путешествие», например, мои «Листья», «Запах берез», рассказ «Непонятное» (не говоря уже о романе «Обязательно завтра») – вот и офонарела бы от неожиданности Система! Не понимали… Не ценили жизнь – ценили свою «борьбу»…

Или, уж раз на то пошло – действовали бы еще резче, героически, как, например, главный герой моего «Переполоха» – пошли бы ва-банк! Опубликовали бы то, что «резала» цензура, на свой страх и риск! Увы… Ни то и ни сё… Читать не читают, бороться по-настоящему с тем, с чем надо, не борются, жить по-человечески не живут! Страх один гложет всю жизнь. Страх и неведение, нежелание жить. А чего бояться-то, если по сути и терять нечего? Если все равно не живут, если уже потеряли…

Но вот и еще в том же номере журнала «Вопросы литературы» – потрясающий (грустный…) материал: глава из книги К.Д.Померанцева «Сквозь смерть» – «Встречи с А.Твардовским и А.Сурковым». В сущности – о том же.

В предисловии сказано:

«К.Д.Померанцев – журналист, критик, поэт, «один из последних могикан», как называют его в Париже, первой волны русской эмиграции; с 1946 года работает в газете «Русская мысль».

Далее привожу выдержки из главы его книги, где он описывает встречи с Твардовским и Сурковым во время их приезда в Париж в составе «группы поэтов из Советского Союза» в ноябре 1965 года.

«…О Суркове главным образом известно, что он преследовал Пастернака и многих других «инакопишущих» литераторов. Добрым словом (насколько мне известно) помянула его лишь Н.Я.Мандельштам. Мне бы хотелось написать о нем предельно объективно.

Мне всегда казалось, что плохих людей много меньше, чем обычно считают. Конечно, существуют закоренелые преступники, садисты, природные интриганы, но их, право, не так уж много. Вот почему я думаю, что человек, каждый человек, в первую очередь считающийся «плохим», прежде всего нуждается в жалости, вызывает жалость. Таким был для меня Сурков…

…Твардовский был среди них (приехавших в Париж русских поэтов – Ю.А.), безусловно, «звездой первой величины».

Далее К.Д.Померанцев описывает, как пытался «подъехать» к Твардовскому, чтобы побеседовать с ним, и, в частности, признается:

«…в то время я еще плохо разбирался в «системе» и мне не могло прийти в голову, что Твардовский (которого я считал – и сказал ему об этом – если не самым лучшим, то, во всяком случае, самым знаменитым в мире редактором) тоже «нуждался» в «няньке» и такой «нянькой» был Сурков».

«Нянька» – это, очевидно, тот человек, который должен был «присматривать» за «вольномыслящим» Твардовским, чтобы тот вел себя за границей «хорошо», согласно правилам Советской Системы.

И вот, наконец, журналисту Померанцеву удалось встретиться с Александром Трифоновичем…

«…На лестнице я шел около Твардовского, и он, наклонившись ко мне, тихо (чтобы не слышал Сурков) попросил достать ему «Новый класс» Джиласа и «Встречи с Лениным» Валентинова, сказав, что ни в одном русском книжном магазине купить их не смог. Это было, конечно, не так. «Новый класс» можно было купить где угодно. Валентинова в продаже действительно уже не было. Александру Трифоновичу, в его «чине», было просто неудобно спрашивать «крамольные книги» в русских эмигрантских магазинах… Я обещал принести обе.

…Я передал ему обещанные книги. Он подошел к столу, взял с него кипу книг (издания всех его произведений) и торжественно вручил их мне. Потом уложил Джиласа в чемодан и перед окном стал просматривать «Встречи». В это время в комнату без стука вошел Сурков, Твардовский буквально спал с лица: сделал что-то вроде пируэта, очертил в воздухе раскрытой книгой круг и, деланно улыбнувшись, – Суркову:

– А знаешь, Алеша, вот прочту Валентинова и еще больше полюблю Владимира Ильича!

Я не знал куда деваться».

С той же горечью далее К.Д.Померанцев описывает встречу с еще одним известным советским поэтом:

«…В холле я встретил Б.Слуцкого. Он пригласил меня в бар. Мы выпили по чашечке кофе и минут пятнадцать поговорили. Я сказал, что особенно люблю его «Лошадей в океане». Он пожал печами и признался: «У нас хорошие стихи не печатают и на открытых вечерах их не читают. Хорошие стихи лежат в ящиках столов…»… Вскоре он заболел какой-то психической болезнью…

Горек жребий русского поэта».

И вот еще одно любопытнейшее свидетельство К.Д.Померанцева:

«Месяца через два я дал одной моей французской приятельнице книгу стихов Суркова с его дарственной надписью. Она работала на заводе «Рено», где в отделе приема кадров по почеркам определяла характеры, а дирекция решала, кого принимать на работу, а кого – нет. Она только взглянула на надпись и ахнула (почерк действительно был странный: буквы поломанные, неуверенные, словно больные): «Первый раз вижу такой страшный почерк. Этот человек вывернул себя наизнанку и служит делу, в которое не верит. Он наверняка не спит по ночам». Замечу, что она не только не знала Суркова, но никогда о нем не слышала, как, наверное, и о Твардовском. Да и по-русски не говорила».

Комментарии, я думаю, излишни. Но вот конец публикации в «Вопросах литературы»:

«…Все это было более двадцати лет назад. Нет уже ни Твардовского, ни Суркова. От встреч и разговоров с ними осталось лишь несколько ярких деталей. Но внутренний духовно-душевный облик каждого из них стал для меня более ощутимым, образовалась как бы связь «через смерть». И я еще раз вспомнил французского философа (христианского экзистенциалиста) Габриэля Марселя, утверждавшего, что «настоящее присутствие человека начинается после смерти». Телесная оболочка спадает, и контакт с душой усопшего становится более тесным, более ощутимым.

И Твардовского, и Суркова я ощущаю как двух глубоко несчастных людей. За все наши встречи я не помню ни у одного из них хоть минутной откровенно радостной улыбки или искреннего смеха. И вот как теперь они мне видятся: Твардовский был убежденным коммунистом, но видел все уродливые формы, в которые коммунизм «выродился» в СССР, и по-настоящему от этого страдал. Сурков (моя французская приятельница была совершенно права) верой и правдой служил делу (коммунизму), в которое не верил, и, вероятно, и вправду не спал по ночам. Но ни первого, ни второго судить не могу, да и не хочу.

«Не судите да не судимы будете».

Умозаключение К.Д.Померанцева понятно… Но как же нам-то теперь не судить? Осуждать мы, может быть, и не имеем права, это верно, но вот попытаться понять… Может быть, что-то исправить…

Ведь такие они, «борцы» наши, даже лучшие из них, и были тогда! И кто же, как ни они, активно поддерживали (как Сурков) или своей слишком все же слабой сопротивляемостью подпитывали (даже такие, как Твардовский…) противоестественную, гибельную Систему? Хотя Твардовский сравнительно с другими безусловно все же борец и герой…

Но ладно бы, если только тогда! Ведь все – продолжается! Опять все кивают друг на друга, показывают пальцем вверх – «Они! Подличают, воруют, пример нам всем подают! И нас, и друг друга обманывают! Вот и мы… тоже… Потому что демократия у нас теперь, ей мы служим. Рынок, понимаете ли! Бизнес! Так принято, такая теперь игра. Социализм, видите ли, не оправдал себя. Вот потому и мы… тоже…» И по-прежнему выворачивают себя наизнанку, служа непонятно чему, трепещут не за свое дело, не за человеческое достоинство, не за благо страны, а – за «положение в обществе», «материальное благополучие», «личную безопасность», «верность вождям». И – «грустят». Красиво, благостно «грустят» о «беспределе», о «загубленных талантах», о «падении рождаемости», о «бедной России», о «миллионах беспризорных детей» и о своей горькой жизни, конечно… Грустят и считают себя порядочными, кем-то обиженными, подневольными… Где же настоящие люди, ау?!

И кто же, кто на самом деле враги нашей жизни? – хочется спросить опять и опять. КТО?

И теперь – теперь! в самом конце Второго и в начале Третьего тысячелетия! – Система и не думала умирать! Что-то в конце 90-х позвонила мне Инна Борисова, «крестная мать» «Подкидыша» и долгочитательница «Переполоха», бывшая редакторша того самого легендарного «Нового мира». Позвонила с самыми благими намерениями:

– Нет ли у вас чего-нибудь для нашего журнала?

Она работала теперь в другом журнале, который назывался, если не ошибаюсь, «Новая Россия».

Естественно, есть! Еще бы! У меня всегда есть, что вам напечатать, было бы желание у вас! И так как я в это самое время заканчивал «Поиски Афродиты», хотелось дать именно что-то из этой рукописи – самое свежее! Я и подобрал несколько кусков оттуда, стараясь, чтобы каждый из них выглядел более-менее законченным. Разумеется, я был уверен, что любой кусок сделал бы честь любому современному – тем более российскому! – журналу. Хороший язык, музыка жизни, чистая, поэтическая эротика, внимательность и любовь к жизни – именно то, чего так не хватает нашим людям сейчас…

Поехал в редакцию по названному Инной адресу. Это оказалось огромное здание Агентства Печати Новости со строгой системой пропусков (которую, кстати, обещали вообще отменить в конце 91-го, а на деле она только еще более укрепилась в период «демократии»).

Инна Борисова сильно постарела по сравнению с незабвенными годами времен «Подкидыша» и «Переполоха»: полноватая, седая, почти бабушка (закутанная в какой-то платок), правда, все с теми же светло-голубыми, как и тогда, глазами… В помещении редакции – средних размеров комната с несколькими рабочими столами (то ли за одним, то ли за двумя из них кто-то еще сидел) – Инна предложила мне стул рядом с ее столом, а сама вышла в какой-то закуток и вернулась с двумя чашками чая…

Убогость помещения, какой-то опущенный облик постаревшей женщины, которая была свидетельницей довольно бурных лет моего Начала, этот чересчур «домашний» чай в редакции «нового» журнала периода «наступившей демократии» вызвали во мне ощущение дикой, вопиющей тоски. За такое ли боролись?…

– Ну, что вы нам принесли? – спросила пожилая дама и посмотрела на меня так, словно делает мне огромное одолжение – словно не она мне звонила с просьбой, а я ей, словно мы опять в редакции престижнейшего журнала времен Твардовского, словно я «молодой автор», опять целиком зависящий от нее, обладающей высоким правом пропустить или не пропустить мою выстраданную, мою выпестованную в трудах рукопись «выше» – сначала старшему редактору Анне Самойловне Берзер, потом – может быть… – заведующему отделом, а там, глядишь, и на Редколлегию, и… неужели?! – свят-свят-свят! – к Самому А.Т.Твардовскому…

Боже мой, Боже мой… Да, она тогда «дала ход» моему «Подкидышу», но ведь это же должно было быть естественно, само собой – это же ее работа! – а за «Подкидыш» ее хвалила редколлегия и сам Твардовский! – а потом… А потом она БОЛЬШЕ ГОДА читала мой «Переполох», из-за чего он так и не был тогда опубликован – мы опоздали, ибо дождались событий в Чехословакии… А еще потом она легко, почти и не глядя, отбивалась от моих рассказов, «Путешествия», «Обязательно завтра»… «Вот же они, истинные губители наши, – промелькнуло у меня мгновенно. – Они, бывшие «диссиденты»! Упорно считающие что это их заслуга – наша теперешняя «демократия», – а то, что она на самом деле не «демо…», а «дерьмо…» – вина вовсе не их – в этом они уверены… И Ваксберг наверняка так считает (хотя ведь именно он поставил потом, позже, заслон моей «Высшей мере» в «Литературной Газете»!), и Кондратович покойный считал, что он «все сделал», и Первый зам Главного редактора популярнейшего журнала времен «перестройки» (бывший член редколлегии того же «Нового мира»), лихо уродовавший впоследствии мою «Пирамиду» – этот-то уж тем более был уверен в своей полнейшей непогрешимости…

Ну, те, что теперь в «мире ином», ладно, Бог им судья. Но те, что живы, где? Ответили они за свое предательство или – хотя бы! – осознали ли? Вот и сидящая передо мной седая старая женщина неужели действительно так ничего и не поняла? Все это промелькнуло как-то само собой…

Но, может быть, я ошибаюсь?

Я отдал ей то, что принес. Сказал, что написано у меня очень много. Однако по-прежнему не опубликовано. Теперь по другим причинам, нежели раньше, как это ни странно.

– Постараемся, – сказала Инна. – Оставьте. Я посмотрю.

Как же не ошибся я в своих ощущениях, Господи!

– Нет, это все не пройдет у нас… – сказала Инна, когда я пришел в редакцию через неделю. – У нас серьезный журнал, это все не пройдет. И Анатолий Борисович не пропустит.

У них, видите ли, СЕРЬЕЗНЫЙ ЖУРНАЛ! И его, как оказалось, курирует сам, видите ли, Анатолий Борисович Чубайс!

И ведь даже термин ТОТ ЖЕ: «Не пройдет»! И тон ТОТ ЖЕ. Точно так же она возвращала мне и «Путешествие», и «Обязательно завтра», и рассказы ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД. Точно так же… И она, видите ли, не виновата. «ТАМ» не пройдет, «наверху». Она не виновата. Виноваты, как всегда, ОНИ – те, которые где-то «там»… Но только не она. Она – никогда…

Да, я не думаю, что эти люди лучше, чем идеологи времен сталинизма. У тех были идеи настоящей, хорошей жизни – со всесторонним развитием человеческой личности, с равенством и братством людей, с уважением к природе и человечности, а не к золоту и деньгам. Да, руководители не всегда соответствовали этим идеям и много лгали. Но ложь их была ВИДНА. И некоторых даже за нее наказывали. А какие идеи у этих? И я даже думаю, что эти – хуже. Их нелегко разглядеть! Но они потихоньку запрещают и… безнаказанно губят.

Да, Джек, многоуважаемый американский писатель, честный парень, повеса, ковбой, тебе вряд ли понятны эти мельтешения, так непохожие на то, что было в твоей Америке! Твой Мартин однажды пришел в редакцию обманщиков с «кольтом», и это – сработало! В нашей, рабской стране такое немыслимо! Но ведь то, о чем я пишу, было – и есть! – в стране, которая, понимаешь ли, во всеуслышание взяла на себя миссию вести все человечество к Светлому Будущему. Но я-то, что ни говори, писатель русский, то есть – так уж в России у нас повелось, – «властитель дум» (а в советское время еще и, понимаешь ли, «инженер человеческих душ»)! Куда же тут денешься? Вот и приходится всю жизнь разбираться в этом… Сам понимаешь, в чем. А «кольты» у нас только на самом «верху».

Уверяю тебя, Джек, о славе я не мечтал никогда! Даже о славе писателя. Зачем? Чтобы узнавали на улицах? Чтобы досаждали фанаты? Чтобы охотились журналисты и фотокорреспонденты? Ужасная глупость. Симпатии, любви окружающих – это да, это конечно. Этого мне хотелось. Но это может быть и без славы. И писать о радости и красоте можно даже в том случае, если это не хотят печатать в издательствах и журналах.

Но все же я очень хотел понять, что нужно сделать для того, чтобы люди вокруг были лучше, чтобы их жизнь была полнее, счастливее! Мои произведения не печатают, в моей жизни хватает сложностей, это верно. Но я-то ведь все равно живу хорошо! Можно даже сказать, что счастливо! Как же другим-то в этом помочь? Как подсказать, что ли, чтобы перестали глупости творить, чтобы не мучались, не подчинялись кому попало, а – ЖИЛИ?

И во всей окружающей круговерти меня спасали, как я уже говорил, встречи с природой и… с лучшими ее представительницами.

«…В тот знаменательный слякотный день должен был встретиться с помощницей режиссера, чтобы передать сценарий, переработанный с учетом режиссерских поправок. Накануне режиссер сказал мне, между прочим:

– Девушка, моя помощница, которой будешь сценарий передавать, одна из самых красивых на всем телевидении, учти. На персиянку из гарема похожа. И имя красивое: Виктория! Смотри, не влюбись, это все равно бесполезно.

…Открыл дверь в одну из многочисленных студийных небольших комнат. В ней оказалось два стола, несколько стульев, два, кажется, полукресла и человек семь народу. Я осмотрелся и увидел, что в одном из полукресел не сидит, нет – восседает! – небрежно положив ногу на ногу, в коротенькой мини-юбке и модных сапожках длинноволосое существо с большими серо-голубыми глазами и черными, сильно накрашенными ресницами. «Черт побери, он прав», – подумал я, вспомнив слова режиссера.

Одна рука ее была небрежно откинута, в ней дымилась сигарета, над ней, щурясь от дыма и улыбаясь, стоял высокий, стройный и смуглый красавец. Слегка наклоняясь, он почтительно говорил что-то девушке. А с другой стороны полукресла, в ногах у персиянки, стоял на одном колене второй молодой человек и осторожно, едва касаясь, целовал ее другую руку, которую она небрежно положила на подлокотник.

А я вдруг вспомнил, что на моих ногах совершенно немыслимые тряпичные ботинки модели «прощай, молодость» и пальто тоже, как говорится, оставляет желать.

– Кто здесь Виктория? – бодро спросил я, тем не менее.

– Это я, – сказала принцесса, глядя на меня с улыбкой и любопытством.

Тут я подумал, что ей лет двадцать самое большее. Голос довольно низкий, грудной.

– Вам я должен передать сценарий для режиссера? – спросил я.

– Да, мне. Спасибо, – сказала она, взяв протянутую мною папку и, по-прежнему улыбаясь, добавила: – Вы торопитесь?

– Не очень.

– Ну, тогда я с вами.

Она встала с кресла, легко, не глядя, стряхнула с себя обоих парней, небрежно кивнув им на прощанье. Накинула серую меховую шубку, что висела тут же, и мы вышли из комнаты. Проследовали длинным студийным коридором и, наконец, оказались на воздухе. Стоял ноябрь, снег выпал, но медленно таял, небо висело тяжелое, мутное.

– Режиссер сказал, что вы закончили Литинститут, это правда? – с интересом спросила она, когда мы шли по территории студии.

– Да, – ответил я, стараясь, чтобы голос мой звучал естественно и легко.

– Знаете, у меня к вам вот какая просьба. Моя подруга пишет стихи, не могли бы вы их посмотреть?

– Конечно, когда угодно.

– Вы еще приедете на студию?

– Да теперь уж и не знаю, когда. Но мы могли бы созвониться и встретиться.

– Да, правда? Можно вам позвонить? Когда?

Она весело смотрела на меня, а я все еще не мог поверить.

Мы обменялись телефонами.

– Ах, сейчас нужно ехать в одну организацию. Так не хочется. Но что поделаешь… – посетовала она как-то свойски, по-дружески.

И мы расстались…

Позвонила она в тот же вечер, и буквально на следующий же день мы встретились. У метро. Я предложил, и она спокойно согласилась зайти ко мне.

– Может быть сразу и посмотрим стихи, – сказал я.

Она вошла… Нет, не вошла – влетела! – в убогую, мрачную нашу квартиру, словно яркая, роскошная райская птица, осветив своим сиянием и узкий общественный коридор с тусклыми стенами, и мою комнату с растресканным старым паркетом, обоями многолетней давности и с древней тахтой, которую я старательно драпировал большим куском гардинного полотна в немыслимую черно-зеленую клетку. Меня лично все описанное, конечно, не угнетало, но глянув ее глазами…

Я включил музыку – как хорошо, что есть хоть магнитофон! – мы, забыв о стихах подруги, которые я должен читать, выпили немного вина, я начал рассказывать о своих путешествиях – велосипед, все еще не разобранный, стоял тут же, у стены… Конечно, я был под гипнозом, под обычным своим гипнозом: она ведь ошеломляюще прекрасна, у меня, пожалуй, никогда еще не было столь эффектной, столь красивой молодой девушки… – но самое интересное и удивительное, что и она, по-моему… тоже… Она вдруг встала, подошла к окну, я тоже встал, подошел сзади, обнял. Ни тени протеста – она повернулась ко мне… Наши губы… Не прошло и пяти минут, как…»

(Из книги «Поиски Афродиты», 1999 г.)

«…Итак. К кому же идти, кого навестить? Ну, человек десять, наверное, уж надо бы, чтобы картинку составить. Нарезал-насшивал на своем веку достаточно, небось посчитать, так, глядишь, целый район городской в крестниках Николая Васильевича, хирурга, ходит, это не считая детей, которых пациенты его бывшие потом народили. И фамилий-то разных, и профессий… – разве что в историях болезней покопаться да в памяти… И стоило только Николаю Васильевичу дать себе волю… И без ноги, и без руки, с половиной желудка, с порочным надрезанным сердцем, с легкими, изъеденными саркомой, с укороченным кишечником, с капроновым пищеводом, с зашитыми телесными ранами… Сколько криков, стонов наслышался, сколько мучений видел… А лица… Искаженные, искривленные, страдальческие, несчастные, с жизнью прощавшиеся, а то и о смерти, как об избавлении от мук мечтающие – то злые, разгоряченные, а то, наоборот, кроткие уже, спокойные, просветленные… Или вдруг – хуже некуда… – сереющие уже, равнодушные… Зачем ты вообще создала нас, мать-природа? Да и насоздавала столько! Где уж всем счастья добиться. А хочется…

Разумеется, не до высших соображений духовных Николаю Васильевичу, хирургу, дело было тогда – не до розмыслов! – режь, лови пальцами ускользающую кишку или не задень трепещущее сердце, вонзай иглу, направляй скальпель и быстрей, быстрей, пока не погасло еще все, не затих навсегда пульсирующий комок, пока живой еще этот розово-красный, противоестественно расцветший на теле – а то и в самом теле – цветок, эта пурпуровая, живая горячая бездна… И лежат потом спасенные – теплые тела на простынях, открывают глаза, снова смотрят – возвращаются… А в приемную, уже и других привезли. Инструменты в воде кипят – иди, работай! Карие, серые, голубые и какие-то белесые, вопрошающие, страдающие, взывающие глаза… – за каждой парой кроется что-то, страждет, каждый чего-то хочет, планы ведь строит, надеется, мечтает, ненавидит и – мучается, переживает, любит… Опоздал, не сделал вовремя надрез Николай Васильевич Глазов, или, наоборот, сделал не вовремя и не там, не добрался своим скальпелем куда нужно, или, наоборот, куда не нужно влез, не сделал укол, какой надо – сдали нервы уставшего, не спавшего ночь хирурга… – и готово. Перерезана артерия, мышца, нерв, не сшито, как надо, не тем и не там посыпано, помазано, полито… И все. Так просто, легко. Вот и конец настроениям, планам, любвям. Быстренько в морг!

Но – ЗАЧЕМ? Во имя чего все? Какой во всем СМЫСЛ?»

Тем не менее, прежние рукописи я продолжал разносить и рассылать, хотя мне их по-прежнему аккуратно (иногда с рецензиями, иногда без) возвращали. Я даже привык к этому, хотя и понимал: ни прекращать попытки, ни окончательно смиряться нельзя. Я ведь не сомневался, что по большому счету прав! И, несмотря ни на что, все же надеялся…

В финансовом отношении меня, «загубленного», пока что по-прежнему исправно спасали дети – то есть «подпольная» фотография в детских садах…

А в конце лета 1969-го я решил отправиться опять в велопутешествие – Четвертое, – на этот раз по Крыму. Продлилось путешествие две недели, я ездил один, все было великолепно, интересно и познавательно – об этом тоже можно написать повесть.

Количество цветных слайдов тем временем росло. Гости приходили смотреть слайдфильмы десятками. Однажды Миша Румер, который видел мои слайды, сказал о них своему приятелю, художнику-оформителю, который сотрудничал с издательством «Малыш», выпускающим книжки «для самых маленьких». По счастливой для меня случайности – план в «Малыше» горел: год кончался, кто-то из авторов вовремя не сдал рукопись. Художник с легендарным именем Икар пришел, посмотрел слайды и сказал, чтобы я подобрал штук 20 лучших на свой взгляд – цветы, жуки, бабочки. И на другой день мы с ним вместе поехали в издательство. Редакторша одобрила нашу идею – тем более, что я ведь окончил Литературный институт… – и предложила мне написать текст маленькой книжки, страницы четыре на машинке. Я написал, она одобрила, мы с Икаром подобрали слайды, он их смонтировал для макета и сказал, чтобы я сделал с них черно-белые фотографии соответствующего макету размера.

Все было принято, со мной заключили издательский договор, редакторша сказала, что будет «работать» над моим текстом и чтобы я приехал дня через два.

Я приехал, и… В очередной раз просто-напросто обалдел. Кое-что она в страничках моих оставила, однако исчеркала больше половины. Почему?! Ведь никакой политики, никакого предмета для цензуры… Ее «правка» была не принципиальной, в сущности ничего не меняющей, однако текст утратил индивидуальность, стал менее живым. Я выразил свое удивление, попробовал возражать, но даже на малейшие мои возражения она начинала краснеть, злиться, и я понял, что другого выхода, нежели с ней согласиться, нет. Ну, ладно, успокаивал я сам себя – все-таки книжка для самых маленьких, я могу чего-то не понимать, а она ведь тут работает, профессионал. Мало ли… Звали ее Наина Львовна (опять имя какое-то сказочное и запомнилось, вот, на всю жизнь)…

Текст, макет вместе со слайдами сдали в производство в самом конце 1970 года. Наступил новый. Прошли январь, февраль… Несколько месяцев прошло, и я уже стал беспокоиться. Опять? У нас все бывает. Да и слайды у меня «узкие», то есть снятые обыкновенным «Зенитом». Мне уже не раз говорили, что нужны вообще-то «широкие» слайды, снятые «широкоформатным» или «среднеформатным» аппаратом и на дорогой пленке «Кодак» (что, правда, никак не влияло на качество иллюстраций в наших журналах и книгах – они были, как правило, тусклые, блеклые, словно линялые). Не важно, что слайды мои все хвалили, но вот «узкие» они и «не на той пленке» – а значит: «не пойдет!» И все же в конце концов (не прошло и года после сдачи «в производство»…) книжка под названием «Рассказ о Зеленой Стране» вышла! Тиражом в 200 тысяч экземпляров! С моими фотографиями! Цветных разворотов, правда, была всего половина, остальные – черно-белые, по соображениям финансовой экономии издательства, как мне сказали. Но они – были! Правда, книжечка тоненькая, всего 16 страниц, но моя же! Первая! И – на мою любимую тему.

Да, так что не только «Подкидыш» в «Новом мире» (1965-й год), но и вот, книжечка (1971-й) – четыре машинописных странички текста, «исправленных» редакторшей, десятка полтора слайдов, половина из них – без цвета, увы…

И что интересно. Рассказ «Подкидыш» в «Новом мире» – производственный, о рабочем. Для взрослых людей. Книжечка в «Малыше» «Рассказ о Зеленой стране» – для самых маленьких. Но и то и другое об одном и том же. О любви и об уважении.

С тех пор, как начал носить свои сочинения в редакции журналов, газет, издательств, прошло уже около 12 лет. Опубликован едва ли один процент из написанного. Ау, Мартин Иден!… Ау, Алексей Иванович Кондратович, Инна Борисова, редакторы, рецензенты, коллеги! Ау, господин Галанов, Беляев и прочие чиновники разных ведомств, так трогательно заботящиеся о нас, гражданах Страны Советов!

Сдаваться я не собирался. Устраиваться на какую-нибудь работу, делать карьеру, найти жену, заводить детей, смириться с положением «непризнанного писателя» – это не для меня.

Ко всему прочему, в это время у нас в моду стали входить «психушки» – психиатрические лечебницы для мыслящих, куда с помощью обычных врачей-психиатров сажали тех, кто в атмосфере всеобщего согласного вранья пытался говорить и делать что-то более-менее нормальное. Система защищала себя, это понятно. Кого-то выгоняли с работы, кого-то высылали из страны, а кого-то просто «лечили»…

Больше всего я не понимал вот чего: люди в массе спокойно смирялись с существующим порядком вещей! Они принимали все, что творили «хозяева», и – соглашались, не поддерживая друг друга! Вся страна продолжала играть в странную игру: на работе и на официальных собраниях говорили одно, в «неофициальной обстановке» другое, с самыми близкими людьми третье. Думали иногда четвертое…

Это была даже не двойная жизнь, а тройная, четверная… И это относилось не только к политическим воззрениям граждан, но – к жизни вообще. Например, опять же, к сексу. Совершенно нормальным считалось жить с женой и изменять ей с любовницей, которую, в свою очередь, можно любить, а можно при всем при том ненавидеть (кажется, именно в это время вошло в обиход слово «мочалка», относящееся к нелюбимой любовнице). Можно было создавать видимость счастливой семьи, смертельно ненавидя супруга или супругу; потеряв всякое чувство меры, льстить начальнику в глаза, на самом деле мечтая его задушить; рожать детей, вовсе не думая об их будущем. А так же элементарно предать друга или подругу, если за это светили деньги или повышение по службе. Становилось привычным делать отвратительнейшие, подлые вещи, искренне считая, что тебе это позволено, потому что… Потому что все так делают! Или потому, что другим нельзя – они плохие, – а вот тебе можно, потому что ты хороший, и у тебя нет другого выхода.

Нравственные критерии почти исчезли. Более-менее материальное благополучие и, конечно, животное – еда, выпивка, секс (чисто животный, «железный» – от слова «железы», «для здоровья»), – стали критерием абсолютным для «нормальной жизни». Хотя официально кое-какие лозунги («Мир, труд, свобода, равенство, братство и счастье…», «Развивать чувство хозяина своей страны», «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», «Наша цель – коммунизм, Светлое Будущее всего человечества»…) оставались. И, как это ни странно, оставались некоторые люди, которые в них искренне верили.

Если вспомнить все, что со мной происходило и как на все реагировал, то в принципе ни я, ни другие такие, как я, не должны были выжить в этой стране (что, очевидно, и имел в виду А.И.Кондратович, когда писал о «загубленном»). Как и не выжили очень многие из тех, кто с такими же чувствами читал тогда сочинения Аксакова, Паустовского, Бунина, Пришвина, стихотворения Пушкина, Лермонтова, трепетно относился к букашкам и листикам, уважал, любил и не боялся женщин, воспринимая себя как часть Великого Целого – природы и всего человечества, то есть ансамбля жизни. Той самой Песни ее, в которой «голос желудка» едва слышен, как и звон денег, как и гогот тех, кто сумел подмять под себя соперника не в честной борьбе, а пользуясь самыми низкими средствами, которые для нормального, то есть живого человека просто не существуют.

Да, при всем происходящем, кое во что из «советского» я – как и довольно многие другие – все-таки тогда верил. Ведь на самом деле противны западное засилье денег и западная бездуховность! Действительно образование у нас бесплатное – и ведь хорошее образование, этого не отрицали даже наши соперники и враги. Действительно плата за жилье почти символическая, пусть жилье это и не самое комфортное! Действительно бесплатная медицина – хотя, как говорят, не такая, как на Западе, – но бесплатная и вполне приличная ведь! Действительно страна наша – самая читающая в мире, и хотя некоторые хорошие книги достать трудно, но по крайней мере нет того разливанного моря дешевки, насилия и порнухи, как на Западе, о чем без устали (и, кажется, справедливо) вещают наши СМИ. Мы ненавидели наше «правительство стариков», смеялись между собой над Генсеком Брежневым, но вера в то, что в самих идеях Ленина и других революционеров есть очень много хорошего, и, несмотря ни на что, страна наша действительно одна из величайших в мире, а литература тем более – особенно, разумеется, классическая, но отчасти и советская тоже: «Тихий Дон» Шолохова, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Тимур и его команда» Гайдара, «Земля Санникова» академика Обручева, «Молодая гвардия» Фадеева, «Аэлита», «Хождение по мукам», «Петр Первый» Алексея Толстого, «Два капитана» Каверина, романы Ивана Ефремова, Чингиза Айтматова, рассказы, романы и повести М.Горького, а также Пришвин, Паустовский, Маяковский, Есенин, Бабель (о Булгакове, Платонове, Пастернаке, Мандельштаме, Ахматовой, Цветаевой и других тогда мало кто знал)… – вера эта все-таки оставалась.

К тому же музыка, балет, фигурное катание, гимнастика, вообще спорт – у нас явно на высоте. А народ наш вообще, может быть, самый лучший – при всех его недостатках. Конечно, что-то в наших идеях, а главное в их воплощении, было не то. Конечно, партийные боссы врали бессовестно и воровали – что говорить о «санаториях ЦК», «кремлевской больнице», «синих конвертах», пайках, «госдачах»… Что говорить о сомнительной «помощи народно-освободительным движениям» в разных странах, о бесконечной гонке вооружений, тупой, кондовой «плановости», когда на самом верху планировалось все, вплоть до выпуска унитазов и гвоздей, о «дефиците», то есть нехватках того, другого, третьего, о «железном занавесе», тупости партийных начальников, всесилии и всеприсутствии КГБ…

И все-таки. Отвергать вообще все в нашей тогдашней жизни было просто глупо. Катастрофических проблем с жильем действительно не было – хрущевское время помогло очень и очень многим получить хоть и не шикарное, но вполне сносное и бесплатное жилье, а строительство продолжалось. Не было практически никаких проблем с квартплатой – даже у пенсионеров. Проезд в трамвае, автобусе, метро стоил столько, что не приходило в голову отказываться поехать, например, в гости… А на самом высоком уровне поговаривали даже о том, чтобы плату за проезд на общественном транспорте в городах отменить вообще. Проезд на пригородной электричке стоил копейки. Даже поехать в дальний путь, чуть ли не на другой конец огромной нашей страны, было для подавляющего большинства населения без проблем – не приходило в голову отказываться от поездки из-за дороговизны билетов, единственное, над чем думали: на чем? На поезде или на самолете? Билеты по стоимости были почти одинаковы. На предприятиях распространялось множество почти бесплатных («профсоюзных») путевок во вполне приличные санатории – на юг, на Балтийское побережье… Не было проблем с выпиской газет, журналов, многие из которых были очень даже читаемы, потому и тиражи у них были гигантские. Нельзя сказать, чтобы почта работала идеально, однако письма почти всегда доходили, а стоило это – копейки. В кино? В театр? Пожалуйста! Доступно практически всем. В бассейн? В спортивную секцию? Детей в кружок какой-нибудь при школе или Дворце пионеров? Ради бога! При всем при этом устроиться на какую-нибудь работу – чтобы иметь прожиточно-проездно-жилищный минимум – не было проблем. Везде висели объявления: «Требуются…».

Конечно, недостатков было полно. И мерзостей тоже. Но… Разве можно это сравнить с тем абсолютным, фантастическим безобразием, которое творится ТЕПЕРЬ – в начале Третьего Тысячелетия, в разорванной на куски стране, влачащей жалкое существование просителя и прихлебателя у прежнего «соперника и врага»? В стране, где окончательно забыли, что такое достоинство, и где нет фактически ничего своего, даже того, что теперь считается абсолютным кумиром – денег! Доллар – безусловный кумир!

Да, Третье тысячелетие на дворе… О таком ли мечтали те, кто с таким глубокомысленным и многозначительным видом «боролся» за демократию, воюя с «проклятым коммунизмом-социализмом» («Кто не с нами, тот против нас!»)? А теперь ведь даже и бороться, как будто, не с кем… А развенчивать теперь кого же? Тех, за кого так рьяно боролись, кого «выдвигали» в правители с риском для жизни? Свободы прессы как будто бы добились, верно. А толку? Пиши в газете-журнале, теперь даже и в интернете, что хочешь – всем все равно все до лампочки…

Да, граждане, перечисленные преимущества советского строя как раз и помогли выжить мне и таким, как я. Для меня принцип «джунглей во дворе» был в духовном отношении действительно НАСТОЯЩИМ ОТКРЫТИЕМ. Зачем мне шикарные на вид, но ей-богу же пустые западные «ценности»? Зачем теперешнее множество магазинов с товарами, которые ни я, ни другие честные, порядочные люди не можем купить потому, что у нас нет денег? (Кстати, зачем вам, господа «олигархи» и просто «состоятельные», такое гигантское количество квартир, домов, предметов роскоши? Сомневаюсь, что оно делает вас счастливыми…) Секс? Он у меня и тогда был, и еще какой! И ведь я не только «имел близкие отношения» в приличном количестве, но даже фотографировал обнаженных девушек и не скрывал этого! Многих не только фотографировал… И никто меня за это не привлекал!

Потом, позже, за такие фотографии меня назвали аж «флагманом советской эротики»! И ведь заслуженно! Даже если это «звание» и было присуждено мне с оттенком шутки. Показывал слайды гостям (с разрешения самих девушек, разумеется), – и гости ходили ко мне чуть ли не сотнями, приглашая своих знакомых! Путешествия? Сколько угодно! За границу я – как очень и очень многие – поехать не мог, но страна-то у нас огромная, целый мир! Зачем мне хваленая «заграница», если вокруг – непочатый край! И не обязательно на автомобиле – на велосипеде путешествовать даже лучше!

Вот я и путешествовал в наших богатейших краях. Нет, не хочу хорохориться и утверждать, что не мечтал побывать на Амазонке, к примеру, в Индии или на островах Южных морей. Мечтал! Но разве путешествия по Южному Приморью (озеро Ханка, река Уссури, Владивосток, Находка, Амур и прочее, прочее…), по хребту Хамар-Дабан, вокруг Байкала, по Сибири, Алтаю, Карпатам и Закарпатью, по Крыму, Средней полосе России, «Золотому кольцу», украинским лесам и степям, по Кавказу, Карелии, Средней Азии – разве это слабее?

Кстати, никто тогда не мешал ни мне, ни любому другому гражданину Союза повидать все это – тем более, что и дорожный велосипед стоил очень и очень недорого. А уж совсем простое – путешествие с фотоаппаратом в «джунглях» какой-нибудь лесной или даже парковой поляны – это и вовсе было доступно: вполне добротный отечественный фотоаппарат «Зенит» и немецкая обратимая пленка «Орвоколор» (или «Орвохром») тоже были недороги, а я научился проявлять слайды сам (химикаты были доступны и стоили очень дешево!) так, что слайды мои частенько принимали за снятые на дорогущей и почти недоступной пленке «Кодак»…

Да, недостатков в нашей жизни было немало. Но жить все-таки было можно. И я – жил! Фактически полной жизнью – настолько, насколько она могла быть полной в тех условиях. И насколько, увы, не может быть в такой же мере полной теперь, если ты не хочешь воровать и безропотно служить сегодняшним «хозяевам». И это несмотря на то даже, что вещи мои лучшие никак не хотели печатать. Ну, что ж… Я все равно писал их, то есть создавал, то есть ЗАНИМАЛСЯ ЛЮБИМЫМ ДЕЛОМ, то есть растил «свое дерево»… А зарабатывать деньги все-таки ухитрялся.

И еще. Я, как и некоторые другие из моих знакомых, – верил. Верил, что все идет к лучшему, и в конце концов все наладится, а рассказы, повести, роман мой. а также фотографии будут опубликованы! Ведь как только некоторые из них выходили, как тотчас же и признавалось их высокое качество! Главное – пробить железобетон редакторских, «цензурных» и всяких других запретов. Многие из которых были не от правительства вовсе, а, увы, от коллег…

Но сейчас, когда мы с моей молодой женой перечитываем это мое честное описание писательской судьбы в форме «послания Джеку Лондону», написанное 18 лет назад, я думаю, что в судьбу России постоянно вмешивается нечто, что действительно можно определить как дьявольщину. И жена моя, которая вдвое моложе меня, согласна с этим. Именно дьявол всегда ненавидел лучшее, что есть в человеческой душе и в человеческой жизни, а именно – красоту, уважение друг к другу, честность, благородство, эротику, любовь к великолепному Божьему миру. И очень четко видно, как это проявлялось в моей судьбе и в судьбе моих рукописей. Так же, как в судьбах многих, очень многих наших хороших людей.

Увы, главная наша беда в том, что дьявол побеждает постоянно! Об этом, кстати, сказано даже в Библии, хотя это надо уметь прочитать. А люди, в своем подавляющем большинстве, не только не видят этого, но даже и не задумываются! Потому и происходит сегодня чертовщина не только в нашей стране, но и во всем мире. Именно лучшее уничтожается всевозможными средствами! И печальный парадокс в том, как я думаю, что даже те, кто самым активным образом уничтожают лучшее, не осознают того, что происходит. Они НЕ ВЕДАЮТ ЧТО ТВОРЯТ.

В самом начале 1971 года состоялось «Совещание молодых советских писателей», этакое любопытное действо, лепта партийных органов в сокровищницу культуры Страны Советов! Организовано оно было, насколько помню, Центральным Комитетом ВЛКСМ, при участии, поддержке и, кажется, даже по инициативе незабвенного КГБ. Дело в том, что литература Страны победившего социализма неудержимо увядала, признанные писатели старели, а новых имен почти не появлялось. Вот и решили хозяева страны чуть-чуть приоткрыть щелку. А то неудобно ведь перед иностранцами…

«Молодые» съехались со всех концов страны, всего собралось что-то порядка сотни. «Рекомендовали» их для участия в основном журналы и издательства. Журналом «Новый мир» были рекомендованы двое – Владимир Богатырев, автор опубликованных в журнале деревенских очерков, и я, автор опубликованного 6 лет назад «Подкидыша» и так и не опубликованного два с половиной года назад «Переполоха». Еще раз: «Ау, Алексей Иванович Кондратович! Не спился я, оказывается – вот же, послали…».

Занятия, которые были организованы по принципу «мастер-классов», шли несколько дней, нас разбили на несколько «семинаров» (в каждом – по три руководителя, известные писатели), на Совещание заранее были отданы нами наши неопубликованные рукописи, с которыми руководители обязаны были ознакомиться. Суть «занятий» была в «обсуждении» этих рукописей. Мы, «молодые участники», должны были знакомиться с произведениями друг друга накануне или по мере самого «обсуждения». В сущности так же, как в Литинституте.

В общем-то, обыкновенная советская показуха, которая демонстрировала «заботу Партии о подрастающем поколении». «Подрастающее поколение» было в возрасте от 30 до 40 лет… Джек Лондон, кстати, начал печататься в 20 с небольшим (страшно переживая «задержку»…), «Мартина Идена» написал в 30 с небольшим (уже вконец разочаровавшись в окружающем), а ушел из жизни, едва прожив 40…

Я отдал на Совещание три рукописи: «Путешествие», «Переполох» и большой рассказ «Праздник» (Первое его название было «Светлые часы 14-ти» – речь шла о том, как молодые люди собрались на праздник, к которому готовились, которого очень ждали, и что из этого вышло. «Светлые» – разумеется, в кавычках…).

Несмотря на то, что все мы догадывались: Совещание – чистая формальность, мы все-таки ждали чего-то хорошего. Ну не зря же нас собрали со всех концов страны (были ребята аж из Хабаровска, Владивостока…), не зря вручали талончики на обеды в соседнем большом ресторане!

Увы, первое же занятие показало: это хуже, чем в Литинституте. И потому что народу больше (порядка 20 на каждом «семинаре»), и, как сразу же выяснилось, «известные писатели» не успели толком ознакомиться с посланными произведениями, а если и ознакомились, то поверхностно и частично (что и естественно – ведь нас много…).

Руководили нашим «семинаром» трое. Один из троих «руководителей», главный, недавно опубликовал неплохой роман, но на волне успеха тут же ринулся в литературную власть и стал заместителем нового главного редактора журнала «Новый мир», пришедшего на замену А.Т.Твардовскому. И тут же он почему-то решил, что имеет право судить любое «литературное явление», с высоты своего положения в редакции журнала. На первом же семинаре он вчистую и с плохо скрываемым удовольствием раздолбал произведения одного из наших семинаристов, приехавшего из какого-то дальнего города. На втором повторилось то же самое, причем он явно вошел во вкус – его выдавали руки, длинные тонкие белые кисти, которыми он сладострастно потирал, не оставляя камня на камне от рукописи очередного бедного «таланта», приехавшего чуть ли не с Камчатки.

На третьем он принялся за меня: быстренько разделался с «Праздником» – осудив его за «мрачность», «приземленность» и еще за что-то, не найдя ни одного доброго слова для вещи, в художественности, правдивости, точности которой я был уверен (что впоследствии и подтвердилось даже в высказываниях «советских» критиков), – заодно походя отверг и «Переполох», который, как честно признался, не читал, но «помнил», что он когда-то был набран в «Новом мире», однако же так и не опубликован. «Путешествие» он тоже не читал.

Поражали не столько его лихие суждения, сколько абсолютная уверенность в них, переходящая, как мне прямо-таки виделось, в сладострастие маньяка-убийцы. Он – заместитель главного редактора «Нового мира»! И у него только-только вышел большой роман! Трепещите, соперники!

В сочетании с совершенно невыразительным лепетом второго «руководителя» (кто это был, что он говорил, я сегодня даже не могу вспомнить, настолько он был безлик) это переполнило чашу моего терпения и негодования. Я решил ринуться в бой. Хотя бы просто отвести душу. Поскольку сегодняшнее «занятие» заканчивалось, я решил сделать это на следующем, с самого утра.

Конечно, я понимал, что выступление выйдет мне боком, но ей же богу надоело чувствовать себя безгласной скотиной. Вечером даже зашел в церковь – единственный раз в своей жизни с такой именно целью: за поддержкой. Постоял под высокими сводами Богоявленского Собора на Елоховской и на самом деле почувствовал себя просветленным… А на другое утро, отправляясь на Совещание, надел чистую белую рубашку – вспомнив, что именно так принято, когда идут на подвиг. И, едва все собрались, попросил слова. Слава Богу, мне его дали. И я сказал все, что думал о Семинаре, который выглядел, как обычная советская показуха. И в котором не было никакого уважения к «молодым талантам», приехавшим со всех концов нашей огромной страны – «руководители» даже не удосужились чтением рукописей семинаристов. И ясно, что нечего ждать от этого очередного «мероприятия».

Главное, что запомнилось: пока говорил (никто не перебивал меня, настолько «руководители» офонарели…), краем глаза видел: «семинаристы» наши словно бы распрямляются… А Богатырев, который сидел за школьным столом впереди меня и чьи рукописи должны были обсуждать как раз на этом занятии, из-под руки настойчиво показывал мне заголовок газетной статьи: «Желаю успеха!». Правда, потом ни один из «семинаристов» не сказал ни слова в мою поддержку – жали мне руку и хвалили за смелость лишь в коридоре, на перерыве…

Но зато меня слышал и видел Юрий Трифонов, который, как оказалось, был одним из «руководителей» нашего семинара и впервые на нем появился. И именно в этот день, как потом стало известно, он рекомендовал мое «Путешествие» в издательство «Советская Россия». А потом и представил меня лично редактору – Валентине Михайловне Кургановой…

В определенной мере мое выступление действительно вышло мне боком. Инна Борисова сказала потом, что, рекомендуя нас с Богатыревым, они в журнале рассчитывали, что именно меня примут в Союз Писателей – а это, якобы, чуть ли не автоматически даст право на издание книги. Вот так оно и было у нас: прием в Союз не за выход книги (как записано в Уставе), а «в качестве участника Совещания»… То есть сначала, мол, назовем «своим», а потом уж и издавать будем… Рассказать бы и это Джеку Лондону, интересно, как бы он к такому отнесся?

В общем, рассказ «Праздник», представленный на «семинар» оказался как раз в тему – «хотели как лучше, а получилось как всегда»…

Сыграло-таки свою роль мое выступление на «Семинаре молодых»! По приглашению редакторши, которой рекомендовал меня Юрий Трифонов, направился я в издательство «Советская Россия».

Самый центр Москвы, совсем рядом с Красной площадью, неподалеку от ГУМа. Узкая улица, громоздкие старые здания… Гулкое парадное, завывающий, громыхающий лифт. 5-й этаж… Старый обшарпанный коридор, крошечная редакторская комната.

– Где же чемодан? – спрашивает симпатичная редакторша лет сорока, сидя за небольшим столом и проникновенно глядя большими зеленовато-серыми…

На чемодан не набралось, но сумка у меня внушительная. Выкладываю папки с рукописями на стол.

– Это не все, – говорю. – Надо же и совесть иметь…

– Ну, давайте знакомиться. Вы вообще какого мнения о сегодняшней литературе?

Ничего себе вопросик. Я решаю сразу поставить точки над «i»:

– Ну, я никогда бы не бросил камень в Солженицына и в других, которых…

Дело в том, что травля уже началась. И не только их, но и так называемых «подписантов» – тех, кто подписывал письма в защиту его, а также Сахарова, Синявского и Даниэля, против оккупации Чехословакии…

– Вы сами к «подписантам» не относитесь? Писем никаких не подписывали?

– Нет. Но не потому что… Просто ко мне никто не обращался…

Она улыбается. Сомнений в том, что относимся мы к сегодняшней литературе одинаково, нет.

– И все же хорошо, что не подписывали. А то нам с вами было бы совсем трудно…

Ее восхищает одна из моих папок – мощный картонный остов старой немецкой книги с фамильным экслибрисом моего деда. Он был англичанин, но экслибрис – на немецком языке…

– Оставляйте все. Я посмотрю. Больше десяти печатных листов нам вряд ли удастся. Но и то хорошо для начала. Что-нибудь у вас уже было опубликовано?

Я говорю о «Подкидыше», коротко рассказываю историю с «Переполохом»…

Ухожу, чувствуя себя словно мальчишка в предвосхищении первой любви. Первая книга! Неужели теперь, наконец…

Конечно, об одной этой истории можно написать отдельный роман. Как, ознакомившись с рукописями, редакторша Валентина Михайловна сразу поняла: «Обязательно завтра» ни при каких обстоятельствах не пройдет – как и рассказ «Непонятное», естественно; «Праздник» («Светлые часы 14-ти») если и проскочит, то с огромным трудом; «Вестница» еще может, хотя неизвестно тоже; а вот что касается «Переполоха», то тут можно и побороться. Все-таки несколько лет прошло после истории с «Новым миром», а цензура в издательстве все же не такая жесткая, как в журнале, да еще в том, опальном. «Подкидыш» хотя тоже не сахар для цензуры, но он как-никак опубликован. «Путешествие» – хорошо, безопасно, однако эта повесть все же – и с ее точки зрения! – довольно-таки «легковесна» (хотя именно ее и рекомендовал в первую очередь Ю.В.Трифонов). Ну, и рассказик «Листья» – поэтичный, безобидный, к тому же подходящий для общего заглавия сборника. Не хочу утверждать, что все было в ее отношении к рукописям именно так, но что приблизительно так – ручаюсь.

Когда названное было отобрано, нужно было получить хотя бы две «внутренние рецензии». Так положено. Основным и самым авторитетным рецензентом в издательстве был литературовед, имя которого я не хочу называть. «Окрещу» его, пожалуй, так: Рецензент. Еще при А.Т.Твардовском он был членом редколлегии «Нового мира». Редакторша не сомневалась, что рецензия будет положительной, ибо, как она сказала: «Он очень хорошо к Вам относится, он еще помнит «Подкидыш».

Рецензент и написал положительную, отвергнув только рассказ «Вестница», посчитав его «недостойным» для такого «серьезного, социального писателя». «Листья», вероятно, тоже не вызвали особого восторга, но он этот рассказик все же принял.

А предисловие к сборнику написал сам Юрий Валентинович Трифонов. И там, в частности, были такие строки: «Но ведь какие вершины стремится покорять Аракчеев! Высшей категории трудности!»

И все же, эта – такая простейшая, казалось бы, процедура публикации рукописей, одобренных, поддержанных крупнейшими культурными авторитетами того времени – А.Т.Твардовским, Ю.Трифоновым… – шла так, словно какой-то доблестный партизанский отряд пробивался на территорию, занятую врагом. Сравнение недалеко от истины: моя редакторша, придя с одного из редакционных собраний, сказала, что выступал высокопоставленный цензор и, обращаясь к редакторам, сказал буквально следующее:

– Вы должны зорко следить за всевозможными идеологическими происками. Как часовые с ружьем…

Конечно, это было не сталинское время, когда за одно «крамольное» слово могли снять с работы, а то и отправить на Колыму, но виза Главлита (то есть подпись цензора) требовалась не только при литературных публикациях. Цензурировалась вся печатная продукция, вплоть до пригласительных билетов…

Так что самым главным было – обойти цензора, добившись его подписи, желательно без прочтения им рукописи, особенно «Переполоха».

«Когда я ночью жду ее прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что почести, что юность, что свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке…» – писала Анна Андреевна Ахматова, имея в виду Музу.

Да, конечно. Все верно, но только для меня, например, не «ночью». Я жаворонок и никогда не променяю на ночь раннее утро, когда все вокруг только-только еще пробуждается, когда впереди – новый день. Новый День Жизни…

И вот ты – перед чистым листом бумаги. То ли это тетрадь-дневник, и тогда, словно самому близкому существу, ты доверяешь самое сокровенное: бегут, ложатся на бумагу значки-буквы, а в воображении вновь встает пережитое, и ты радуешься или, наоборот, страдаешь, пытаешься разобраться, понять, почему так, а не иначе, жалуешься или, наоборот, восторгаешься, над тобой никто не стоит, тебя никто не учит, ты – Бог и судья, ты учишься сам, ты разбираешь ошибки и предвкушаешь новые события своей жизни, в которых ты постараешься быть лучше, лучше, и войти в гармонию с окружающим Божьим миром, чтобы в еще более полной мере вкушать сладчайшее из всех вин на свете – Вино Самой Жизни…

Или это рассказ, повесть, роман, может быть только еще замысел, наброски, общие мысли… Конечно, тут-то и подстерегает опасность увлечься так, что совсем отойти от реальной жизни, уйти в фантазию – как, у многих писателей, – в создание параллельной действительности, сотворенной тобой, где ты – вершитель судеб, Бог, Творец и высший судья… Понимаю, что сейчас пишу то, что возможно удивит многих – из тех, разумеется, кто УМЕЕТ ЧИТАТЬ и не пропустил главную мысль. «А разве на самом деле не так? – спросит такой внимательный и пытливый читатель. – Разве не все писатели пишут именно таким образом, создавая свою действительность, уходя от посконной «прозы быта» в чистую фантазию, хотя бы на это время – святое время литературного творчества? Разве Бальзак, Жюль Верн, Достоевский, Гоголь, Толстой, Чехов не так создавали свои бессмертные произведения?»

Бальзак и Жюль Верн, пожалуй, соглашусь я, а вот Достоевский, Гоголь, Толстой, Чехов – я уверен! – не совсем так! Достаточно внимательно ознакомиться с их творчеством… И тот, и другой, третий, четвертый – а так же и другие, многие, особенно – повторюсь! – русские, российские писатели весьма мучились вопросами реального бытия. Литературное произведение для таких – это модель и проверка, поиск ПРАВДЫ ЖИЗНИ, ибо никакое произведение смертного человека не сравнится с произведением куда более великого автора – самого Творца.

Да, конечно, жизнь меня подчас весьма и весьма не радовала. Благополучия в моем детстве и в моей последующей самостоятельной жизни, к примеру, конечно же не было и в помине. Однако…

Никогда не забуду одно из ярчайших воспоминаний детства:

«Счастливая, невозвратимая пора – детство!» Почему так быстро проходит оно? Почему сами мы так легко и как будто даже охотно расстаемся с ним? Зачем? Разве детская восторженность, внимательность, живость помешали бы нам заниматься «взрослыми» своими делами? Да и что такое в сущности «взрослые» дела? Чем таким особенным отличаются они от детских? Останься в нас детское воображение, детская чувствительность, детская самоотверженность и чистота, разве мы были бы хуже? Не детской ли восторженностью, внимательностью, умением видеть и удивляться отличались многие величайшие ученые, писатели, художники, путешественники? Они были выше удручающей, однообразной рутины так называемой взрослой жизни – это и помогло им совершать открытия, создавать художественные произведения, отправляться на исследования новых земель. Наша унылая «взрослая» привычка не удивляться ничему, беспрестанное сдерживание эмоций, постная убежденность, что важно лишь то, что полезно (хотя, что на самом деле полезно, мы так в общем-то и не знаем; представления о пользе и вреде того или иного меняются с течением времени полярно), – есть ли это признак истинной мудрости? Стремление к сугубой материальности, беспрестанная оценка всего на свете с точки зрения утилитарной, сиюминутной, сплошь да рядом лишь экономической пользы не привели ли иных из нас к самой, может быть, страшной болезни двадцатого века – вещизму? Вещизму со всеми вытекающими из этого печального явления последствиями: холодностью в отношениях друг с другом, неискренностью, бесчувствием, эгоизмом, забвением той необходимой истины, что люди все-таки братья, что человек – часть природы и что обращаться нам друг с другом, да и с природой, необходимо по-человечески…»

(Из книги «Джунгли во дворе»)

И вот – параллельно с «подготовкой» книги «Листья» – закончил я наконец огромную рукопись «Джунглей», она получилась раза в полтора больше, чем мой роман «Обязательно завтра». Тщательнейшим образом я отредактировал ее, некоторые места, как обычно, перепечатывал по нескольку раз.

Куда же ее отнести? Решил – в одно из крупнейших наших издательств «Детская литература», где печатают книги и для детей старшего возраста, и для взрослых (что не одно ли и то же?). А параллельно целиком или кусками в разные журналы.

Отзывы в журналах были положительные, однако… Однако нигде почему-то не собирались печатать. «Куски мы не берем. А целиком слишком много. И потом это ведь не художественный текст, а научно-популярный…» Или: «Извините, у нас слишком забит портфель». Или, совсем честно: «У нас, понимаете ли, свои авторы…»

Злило это, конечно, крайне. Пофигу была им литература, то святое дело, которому они обязаны были служить, поскольку сами выбрали себе место работы. Они публиковали не литературные произведения, они публиковали людей. Которые по тем или иным причинам заслуживали это – с их точки зрения… Но мне в конце концов это все надоело. Решил ждать отзыва из издательства. Звонил периодически. Наконец (через несколько месяцев), сказали, что рецензии есть, можно прийти.

Средних лет женщина, редактор, вяло глянула, а когда я сказал свою фамилию и название рукописи, она встала из-за стола, подошла к большому шкафу, набитому толстыми папками, порылась там, достала мою, знакомую, открыла ее, заглянула внутрь, закрыла и протянула мне.

– Рецензии там, – сказала.

Я ничего не понимал.

А она уже опять склонилась над столом, продолжая что-то читать.

– Что, можно идти? – спросил я.

– Да, конечно, – сказала она, не поднимая головы. – Почитайте рецензии.

Каково же было мое изумление, когда, внимательно прочитав обе рецензии дома, я осознал, что обе они вполне положительные. А одна так просто восторженная! То есть оба рецензента хвалили рукопись и рекомендовали ее для печати! Почему же мне ее вернули?

Я позвонил в редакцию и спросил об этом редакторшу.

– У нас план полностью забит на несколько лет вперед, – спокойно ответила она. – Если захотите, принесите ее как-нибудь потом. Годика через два-три.

И это было все. Что делать?

Однако к этому времени уже все-таки подписан был договор на «Листья», и я решил пока не дергаться. Ведь и с «Листьями» в последнее время было весьма нелегко – наши отношения с редакторшей становились все хуже… И еще неизвестно, не зарубит ли в последний момент мою книгу цензура…

А в стране тем временем началась активная травля Солженицына и академика Сахарова.

Да, дружище Март, тебе такое, я думаю, и не снилось. «Годика через два-три… План забит полностью…» Так запросто, так легко. А больше-то нам идти некуда. Детское издательство у нас одно…

Пытаюсь представить себе Америку того времени… Конец XIX-го века – начало XX-го, разгул «капитализма», экономический подъем, торжество рационального. Заслуженное, честно завоеванное материальное благополучие «динамичного» общества. Страна прошла свои испытания и быстрыми темпами выбивалась в самые-самые. Конечно, приходилось платить за радость материального расцвета, но конкуренция все же была в основном здоровой. Американцы, думаю, даже не в состоянии представить себе, что такое лагеря, чистки, страх перед КГБ, привычный, вбитый в гены «пациентизм», «партсобрания», постоянное ожидание очередной «подлянки» от правительства, тупое голосование «все, как один!», согласный хор миллионов: «Расстрелять, как бешеных псов!». Зачем «джунгли во дворе», если американцам можно элементарно побывать в настоящих джунглях? Зачем путешествовать на велосипеде, если можно запросто на своем личном автомобиле? Зачем мечтать об Индии, островах Южных морей, если достаточно приложить усилия, не лениться – и мечта в кармане! А внешняя канва моего «Обязательно завтра» или «Переполоха» для американца – наивная и порой просто смешная экзотика. Так думали многие из нас…

Что ж говорить, каким взрывом, каким будоражащим открытием был для них наш Солженицын, а особенно, конечно, его «Архипелаг ГУЛАГ». Другая планета! Для нас он тоже, конечно, был явлением громоподобным, но только не «другая планета», а как раз наоборот – наша кровная, наша безнадежно родная, наша безнадежно убогая… Несомненно, он – одно из значительных явлений ХХ века. Как, разумеется, и Ленин. И Сталин. «Иван Денисович» был трещиной в глухой плотине лжи, за ним последовали «Матренин двор», «Случай на станции Кречетовка». И это казалось тогда щелью в железобетонной ограде.

Да, дорогой Март, да, многоуважаемый Джек! Вам, разумеется, пофигу были даже президентские выборы, а уж думать о таких проблемах, как сказать или не сказать правду о каком-нибудь политическом деятеле или о вашем политическом строе, «пройдет» в печать повесть, минуя Главлит и цензуру ЦК, или «не пройдет», можно писать о том, что было на самом деле или нельзя – вам и в голову не приходило такое. А у нас именно это – главное! Мы все в своей стране в ногу должны идти. С ней, со страной. Только вот представление о том, что такое страна – ее правительство во главе с партией и Генсеком или ее народ – вот эти представления были у нас разные. Служи беззаветно вождям и начальству – все будет хорошо, но не вздумай по-своему, не вздумай сомневаться в том, что вожди лучше тебя все на свете знают.

Для меня интересно, что и знаменитая работа академика Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании…» написана как раз в том же – ставшем для меня лично «экстраординарным» (в связи с «Переполохом») – году, 1968-м… А в 73-м о нем уже очень активно (и с ненавистью) писали наши газеты.

Возможно, так же и у многих других – ведь явления «носятся в воздухе», – но важнейшие события моей жизни странным образом совпадали (и совпадают) с важнейшими событиями в жизни страны. Я перенес первую в жизни операцию и поступил в МГУ в год смерти Сталина, ушел из МГУ, когда Хрущев прочитал свой знаменитый доклад на ХХ съезде «О преодолении культа личности и его последствий». Я поступил в Литинститут, когда был опубликован «Один день Ивана Денисовича», а мой «Переполох» был зарублен аккурат синхронно с Пражской весной и Черным Августом.

Но любопытно и более мелкое: чтобы был опубликован в «Новом мире» мой первый рассказ «Подкидыш», мне, оказывается, необходимо было физически пострадать. В день, когда рукопись рассказа легла на стол редактору Анне Самойловне Берзер, чтобы она окончательно «подготовила» его к печати, – я лег на стол хирурга, чтобы мне вырезали гнойный аппендикс. А чтобы вышла моя первая книга «Листья», мне пришлось и вовсе…

«В мою комнату вошли сразу трое в белых халатах. Женщина-врач лет сорока с небольшим, худощавый парень практикант и девушка, сестра. Я не мог даже перевернуться на спину.

– Что это? – спросила врач, указав на молочную бутылку с красноватой жидкостью, напоминающей морковный сок с волокнами. Бутылка стояла рядом с кроватью.

Я сказал.

– Вам придется поехать с нами, – тотчас же заявила врач.

– Не возражаю, – ответил я, испытав момент торжества: моча их убедила!

– Попробуйте встать…»

Книга «Листья» вышла в конце 1974-го года, когда я вышел из больницы и, окончательно восстановившись благодаря специальным упражнениям и тренировкам, побывал даже в археологической экспедиции на Северном Кавказе, в Чечне. Книга вышла тиражом небольшим по тем временам, но все-таки не самым малым – 50 тысяч. Самому «молодому» произведению, вошедшему в нее – «Путешествию» – исполнилось со дня рождения 7 лет, самому «пожилому» – рассказу «Листья» – 14. «Переполоху» – 8, «Подкидышу» – 11… Но все-таки она вышла. Эпопея ее издания длилась больше трех лет.

Но было бы глубокой ошибкой считать, что в моей «писательской» жизни что-нибудь резко изменилось тогда. Да, я получил гонорар, да, появилось несколько добрых рецензий в прессе, но в литературных журналах и издательствах мои рукописи не принимали по-прежнему. Солженицына выслали и всячески поносили в прессе. В стране стоял холод. Заняться всерьез «Пациентами» я все равно не мог, тем более, что было совершенно ясно: даже малой надежды на публикацию нет.

Конечно, путей, как всегда, несколько. Один, чисто «жертвенный» – отдать себя всего именно этой книге, посчитав возможным положить крест на своей дальнейшей нормальной жизни, оставив уже написанные вещи на произвол судьбы. Этого я не хотел. Второй путь – рассчитывать на публикацию мучительно выстраданного за границей. Этого я не хотел тоже. Я ведь все равно продолжал считать, что главное – это все-таки жизнь. И жизнь – на родине. Где гарантия, что «Пациенты» – моя лучшая вещь, ради которой можно пожертвовать всем? Такая СЛЕПАЯ жертвенность – ошибка. Правильнее, казалось мне, не бросаться на амбразуру. Правильнее – победить. Полностью победить. Не ставя на кон подаренную мне Природой (Богом?…) жизнь.

Вскоре – по настоянию, между прочим, редакторши Валентины Михайловны Кургановой, которая, при всем, при всем, конечно же, сыграла великую историческую роль в судьбе автора этих строк, я подал заявление о приеме в Союз Писателей – хотя Союз этот уже порядком дискредитировал себя «в глазах мировой общественности» (и нашей общественности тоже) тем, что вывел из своих рядов не только Солженицына, но и некоторых других хороших писателей, чьи произведения печатались за границей. Тем не менее, редакторша настойчиво убеждала меня, резонно аргументируя тем, что главное для меня все же не игра в достоинство, о которой ведь даже никто не узнает, а – публикация того, что мною написано. Вступление же в Союз этому несомненно поможет. Не говоря уже о том, что это все же защита – и от милиции, и от ОБХСС. Она же и помогла собрать необходимые рекомендации известных членов Союза. Мне написали свои рекомендации известные писатели, члены Союза – Фазиль Искандер, Владимир Гусев и – тот самый Рецензент, который когда-то был членом редколлегии «Нового мира» и который писал «внутреннюю рецензию» на сборник «Листья».

Еще в августе 73-го, несмотря на легкую боль в спине, я все же попытался совершить Велопутешествие № 5 – по Золотому кольцу России, то есть круговой маршрут по старейшим и красивейшим городам Средней полосы. Но доехал только до Ростова Великого. Потому что именно там произошло романтическое событие, которое я и описал потом – уже после выхода «Листьев» – в небольшой повести, названной так: «Ростовская элегия».

В том же издательстве, где была опубликована книга «Листья», была еще одна редакция – «публицистическая», – и мне предложили сочинить что-либо «воспитательное», чтобы издать небольшую книжку в серии «Человек среди людей». Сочинять специально я терпеть не могу – вдохновение ведь не рабочая лошадь, да к тому же у меня была уже готова «Ростовская элегия». И я предложил ее: она, как я считал, отлично подходила и по теме, и по объему. К тому же – от первого лица, что и нужно. Я даже согласился изменить название по просьбе редакторши (уже другой). И мы остановились на таком: «Мы одной крови…».

Со мной даже заключили договор, правда, без предоплаты (потому что повесть моя считалась «острой»), и оставалось только получить две «внутренние» рецензии, разумеется, положительные.

Чтобы получить одну, редакторша организовала «обсуждение» повести в Центральном Доме литераторов под председательством известного и порядочного писателя Георгия Семенова. Обсуждение состоялось, я в очередной раз с удивлением убедился, что опять никто почти ничего не понял в моей повести (разве что «публицистический накал»…), но общее мнение было положительным. Это приравнивалось, правда, лишь к одной «внутренней» рецензии. Чтобы получить вторую, повесть дали тому самому Рецензенту, бывшему «новомировцу».

Рецензент довольно долго тянул – по причине, как говорил редакторше, «жутких домашних хлопот», – время сдачи книги в производство поджимало, но, тем не менее, заверил, что «вот-вот», что он «посмотрел» повесть, и «все будет в порядке». Я уже внутренне торжествовал: пусть маленькая, но – вторая книжка! Неужели наконец будет опубликовано мною написанное не через много лет, а всего лишь через полтора года (как и «Подкидыш»)…

И вот тут произошло то, что и теперь, по прошествии стольких лет, я не могу вспомнить без чувства не столько недоумения, сколько омерзения.

Мне позвонила помощница редактора, знакомая милая девушка, с которой у меня, кстати, уже возник роман:

– Приезжай скорее в редакцию. Рецензент принес рецензию. Она отрицательная. Резко. Мы не знаем, что делать…

– Не может быть, он же…

– Может. Приезжай. Нам вообще-то запрещено давать «внутренние» рецензии авторам, но я тебе покажу.

Я приехал. В редакции царила растерянность. Помимо всего прочего, у них ведь горел план – рукопись моей книжки надо было сдать уже чуть ли не месяц назад, они были уверены, что рецензия будет положительной – ведь Рецензент их обнадежил, – а потому не обеспечили замену… И отдавать мою рукопись на рецензию кому-то другому было во-первых, поздно, а во-вторых, рискованно: Рецензент считался в этой редакции самым авторитетным, его ведь как бы поддерживал авторитет великого Твардовского – он же работал когда-то с ним… Рецензия была довольно большая, и мне дали ее на дом.

«Я люблю прозу Ю.Аракчеева, мне нравится та серьезность, с которой неизменно относится к своему делу молодой писатель, и та писательская и человеческая отвага, с какой берется он за решение самых сложных «человековедческих» проблем в своих повестях и рассказах. Вещи его всегда неожиданны, всегда неординарны по взгляду на жизнь, всегда отличаются редкостной, почти исповедальной честностью и прямотой в изображении самых непростых и сокровенных движений человеческой души, открываемых автором – это всегда чувствуется – не только через наблюдение над другими, но и через углубленный и бескомпромиссный самоанализ…»

Так начиналась рецензия, и теперь я не могу читать без содрогания эти строки потому особенно, что они не просто комплиментарны, а точно выражают суть моего отношения к литературному труду. И потому заранее настраивают читателя рецензии на то, что дальнейшее будет не только вполне объективным и компетентным, но и, конечно, доброжелательным по отношению к автору рецензируемой повести. Но что же дальше?

«Все эти качества присутствуют и в новой повести Ю.Аракчеева «Мы одной крови…», – повести уже открыто исповедальной, автобиографической, написанной от собственного лица и в большой степени посвященной именно самонаблюдению и самоанализу. И все же, как ни грустно мне это констатировать, я должен сказать, что новая повесть Ю.Аракчеева не показалась мне удачной. И особенно трудно мне ее представить в той серии «Человек среди людей», для которой она предложена».

И далее постепенно, как бы крадучись, Рецензент в сущности не оставляет камня на камне от повести, приняв ее вовсе не за какую-то «элегию» о Родине, России, людях ее, о безжалостности и бездуховности «советской» власти и о всем том, что, как я думал, явно же видно сразу… А – за пошленькую исповедь, недостойную «серьезного писателя», который постыдно пытается искать «укромные уголки» в здании Ростовского Кремля, чтобы уединиться с Ниной – «как понимал он, что Нина малоразвита, примитивна, вообще ему «не пара», но желание остаться с ней где-нибудь «в укромном уголке» было сильнее, и как, оказавшись в очередной раз в «укромном уголке» или наедине, чувствовал он слишком мало общности с этой девицей и вожделенная «свежесть желаний» покидала его, и как в конце концов ретировался из Ростова, даже, кажется, не простившись с Ниной»…

Совершенно неожиданная чудовищность того, что я читал, потрясала меня – совершая свои удушающие круги хорошим, напевным языком, Рецензент словно испытывал наслаждение от собственного сочинительства, явно грассировал, причем в полнейшей убежденности своей правоты. Ему определенно не приходило в голову, что он может ошибаться – ведь автор-то «молодой», а он, Рецензент, его «любит» и вообще он, Рецензент, ведь такой умный, такой честный, опытный, так хочет автору этой «неудавшейся повести» добра… Но чего стоит хотя бы одно это слово «кажется» (…не простившись с Ниной)! Во-первых, конечно «простившись», но он, что, не мог глянуть в текст, если ему кажется?… Но – так ведь его собственный текст как-то красивей… Заканчивая свою рецензию (5 страниц убористого машинописного текста), не оставив камня на камне, уличив героя и автора повести в аморальности, «инфантильности», позорном легкомыслии, он, явно кокетничая, пишет: «…впечатления мои могут оказаться, конечно же, очень субъективными и, может быть, совсем неверными. Но мне хотелось высказать все, чем задела меня эта повесть с полной искренностью и прямотой прежде всего самому автору, писательская судьба которого мне глубоко небезразлична. Если хоть чем-то я ему этим помогу, я буду вполне удовлетворен, а что касается практической стороны дела, то это, по-видимому, будет следовать именно из того, как отнесется автор к высказанному и насколько согласится с этим редакция».

Я был потрясен не столько этим странным прочтением моей повести, имеющим очень мало общего с ее смыслом, сколько удивительной безответственностью Рецензента. Тут надо пояснить многое. Во-первых, если он действительно сомневался в объективности своих впечатлений, то почему не позвонил предварительно «любимому автору» – ведь он знал мой номер телефона, связь между нами была налажена, раньше он по какому-то предмету мне уже звонил. Давая эту официальную рецензию в редакцию, он тем самым делал ее безусловно объективной и – решающей для судьбы повести и автора, ибо не мог не знать, что он самый авторитетный рецензент этого Издательства (и – особенно – этой рубрики), а, следовательно, в редакции никто не будет сомневаться в «объективности». Во-вторых, это «если хоть чем-то я ему этим помогу» не может не звучать издевательски, ибо он, опять же, не мог не знать, что ставит заслон, тем более, что время давно истекло и давать повесть на рецензию другому рецензенту поздно. В-третьих, он явно «подставил» редакцию, ибо сказал же некоторое время назад, что «все в порядке» в контексте именно положительной рецензии.

Что это? – мучительно размышлял я. Трусость – боязнь взять на себя ответственность за выход «острой» повести? Тупость, не позволившая ему элементарно понять, о чем повесть – точно как у литинститутских «семинаристов»? Или фантастическое лицемерие, болезненная реакция на малейший оттенок эротики? Он ведь осудил мою «Вестницу», когда я хотел включить ее в сборник «Листья»… Вновь и вновь перечитывал я его сочинение, мне действительно хотелось понять…

Вдруг я обнаружил, что в рецензии нет ни слова об одном персонаже, роль которого как раз важна – о Николае Алексеевиче… Почему? Растерянно я перелистывал свою возвращенную вместе с рецензией рукопись. И… О, Боже, в ней не хватало страниц! Да, целого куска не хватало – и как раз того, где фигурирует Николай Алексеевич! Может быть, страницы перепутались? Нет… Их просто нету! Целых 17 страниц! Почему? Он, что, нарочно вытащил их? Или потерял по небрежности?…

Тотчас я позвонил в редакцию – может быть, они затерялись там? Меня заверили, что такого просто не могло быть – перед тем, как дать ему рукопись, они ее проверяли.

Так что же – он либо нарочно вытащил их, либо просто потерял и не заметил? 17 страниц из 80-ти… И – как ни в чем не бывало?

Я не знал, что и думать.

Ну, в общем два дня я сидел за машинкой, сочиняя ему письмо. Где разобрал каждый довод его, иллюстрируя цитатами из своей повести. Но главным в моем письме было даже не это. В конце концов каждый имеет право на свое мнение, и если бы даже такая рецензия появилась, например, в печати тогда, когда повесть опубликована и каждый может составить о ней свое мнение и сверить с мнением рецензента, – совсем другое дело. Но, ко всему прочему, «внутренняя» рецензия пишется не для автора, а – для редакции, мне могли ее просто не показать. В чем же «помощь»? И это «кажется», и отсутствие даже упоминания об одном из существенных персонажей, и 17 потерянных страниц… Все складывалось не во «внутреннюю» рецензию, а – в поступок. Подлый, мелкий, грязный. Непонятный…

Мое «открытое» письмо получилось на 18 страницах машинописного текста – чуть ли не новая повесть… Я отнес его в редакцию, просил ознакомиться с ним и передать ему.

Он ответил невразумительно… Растерянно… Промелькнуло его искреннее негодование от того, что мне его рецензию показали. Неужели не ожидал? В чем же заявленное им «помочь автору»?… Уверял, что читал повесть очень внимательно, что дважды переписывал свою рецензию… Явная ложь! Оправдывался, как ни в чем не бывало, тем что 17 страниц «при переезде с дачи, очевидно, куда-то затерялись»… Не ответил ни на одно мое возражение… И совсем уж дикое: удивлен, якобы, моим «недоверием» ему, ибо рассчитывал на мою «презумпцию» ему, как «моему критику»… То есть я должен бы немедленно и с благодарностью согласиться с тем, что он пишет, несмотря даже на то, что он кокетливо допустил, свою «возможную необъективность»… Ну, конечно: он ведь «любит прозу Аракчеева» и так хочет «помочь»…

Как бы то ни было, но заслон моей повести был поставлен.

Забегая вперед, скажу: она в конце концов все-таки вышла. В уважаемом «толстом» журнале «Знамя», тиражом гораздо большим, чем было бы в серии «Человек среди людей» – 280 тысяч. Фактически даже не изуродованная редактурой. Правда, через 11 лет – то есть почти через 13 лет после того, как была написана… (Ау, Март Иден, привет, Америка!…)

И повести этой суждено было сыграть немалую – положительную! – роль в моей судьбе…

Что же касается Рецензента, то он, разумеется, благополучно пребывал в «специалистах», стал даже главным редактором одного из диссидентских журналов. Правда, журнал «широко известен» лишь в «узких кругах», тираж его мизерный – как тиражи всех теперешних журналов, захваченных прежними «специалистами». Об этом, впрочем, речь впереди.

А вот и еще один удивительный парадокс. Много позже описываемых событий мне довелось случайно встретиться с бывшей женой Рецензента. Я был не один, и я ни слова не сказал про историю с «Ростовской элегией», вообще ничего не говорил о наших с ним отношениях. Но она сама вдруг ни с того ни с сего стала нам исповедоваться. И, в частности, посетовала, что он, бывший муж ее, был настоящим «юбочником», то есть бабником, отчего они как будто бы и развелись. Так это или нет, не мое дело, но я тотчас вспомнил, что ведь он так высокопарно упрекал меня, автора повести, в безнравственности и легкомыслии…

Вспомнилась и еще одна маленькая, но смешная деталь. Я спросил тогда – в 75-м, – у девушки, помощницы редактора:

– Скажи, а мог он отказаться от рецензии, если повесть ему не понравилась и он не хотел брать на себя ответственность?

– Ну, что ты! – засмеялась она. – Он не из таких, кто отказывается. Рецензии ведь оплачиваются.

– А сколько он получил за эту?

Она специально заглянула в ведомость.

– Тридцать рублей.

Вот как. Даже цифра символическая.

Но не в этих же «тридцати серебрениках» был тогда смысл происшедшего! И у меня в очередной раз вспыхнул мучительный вопрос: ПОЧЕМУ? И ведают ли они, что творят?

Она называлась «В тайге».

Речь в ней шла о том, как жители одного из сибирских поселков – три молодых паренька – в течение нескольких дней плыли на лодке по таежной реке. И в продолжение этого путешествия два парня постепенно, не спеша, со странным упорством убивали третьего: били, кололи ножом, выкручивали руки, морили голодом. Этот третий был, естественно, лучше их – отличник в школе, интересовался искусством, музыкой, – он был и слабее их. Он почти и не сопротивлялся.

Убили.

Но самое мучительное для меня – и для любого нормального читателя, думаю, – было даже не это. Таких случаев у нас всегда хватало. Самое удручающее было то, что на протяжении этих нескольких дней участников коллективной казни встречали люди. Разные. Они не могли не видеть и не понимать, что происходит. Но никто не вмешался. Ни один! А ведь могли предотвратить – времени было много. Видели умирающего, измученного паренька, не могли не понять, что двое – его мучители. Но – не спасли. Даже не попытались. Либо испугались двоих, хотя и несовершеннолетних, но здоровых амбалов, либо посчитали ненужным вмешиваться. «Подумаешь, убивают! Ну и что? Не нас же. Это их дело…». Этот номер газеты я взял с собой в археологическую экспедицию, в которой мне предложили принять участие в августе 74-го года…

А в октябре свершилось великое событие: вышла моя первая книга…

В самом начале следующего года опять в «Литературной газете» появилась статья – продолжение той, «В тайге». Собственно, это была не статья, а письмо отца убитого мальчика. Мужественный человек сумел подняться над своим личным горем и написал о том, что происшедшее не так уж и случайно, как может показаться на первый взгляд. Оно, скорее, типично, ибо наглядно характеризует жизнь в нашей сибирской глубинке: пьянство, бескультурье, какая-то глубинная, генетическая, животная ненависть к тем, кто думает и поступает не так, как ты. Короче – беспросветность и мрак, которые, увы, большинством вовсе не воспринимаются как что-то из ряда вон выходящее. Разумеется, убийство его сына могли запросто предотвратить те, кто встречался на пути несовершеннолетних подонков. Но им это было ни к чему: не их ведь сын.

Эта статья особенно волновала тем, что акцент в ней был именно общественный, а не личный. Отец воспринял нелепую гибель сына не как чисто личное горе, а как свидетельство общественного явления – жестокость, бездуховность, бесчеловечность, – от которого не застрахован никто.

Но другое еще больше взволновало меня.

Дело в том, что следом за письмом были напечатаны в газете «комментарии специалистов» – психолога и криминалиста. И тут уж, читая их, я и вовсе взорвался. В них было столько ханжества, желания «сохранить лицо» нашего «самого гуманного строя», столько истинно проститутского «партийного» пафоса, который выглядел как откровенный фиговый листок на сытых рожах лицемерных «официальных» подонков, которые по сути были не лучше, а гораздо хуже тех свидетелей, что встречались парням на реке. Уж они-то точно не вмешались бы, если бы им грозила хоть малейшая опасность! Да они ведь и не вмешались, пытаясь неуклюже замазать эффект от искреннего, благородного, кричащего – гражданственного! – письма отца.

Тут уж сдержаться я не мог. Тотчас сел за машинку и отстучал возмущенное письмо в «Литгазету» – возмущенное «комментариями» и благодарственное за мужественную публикацию статьи прежней и теперешнего письма. Запечатал в конверт, послал. Разумеется, вполне сознавая, что поступок мой бесполезен – никто и не подумает напечатать мое послание в газете. Но хоть так! Сколько можно молчать? Хоть так.

И каково же было мое удивление… Нет, письмо не было опубликовано в газете, но я получил ответ из редакции от самого заведующего отделом писем. По мистической случайности (я ведь о том понятия не имел), заведующим был отец давнего моего приятеля Миши Румера – Залман Афроймович Румер, – и к тому времени он уже успел прочитать мою книгу «Листья».

Помню текст его короткого письма наизусть:

«Получил Ваше письмо. Согласен с Вами. Не хотите ли поработать для «Литературки»? Есть хорошие темы, командировки и т.д. Позвоните в редакцию по телефону… Буду рад встрече с Вами».

Я позвонил. И пришел. Это был новый поворот в моей личной судьбе.

Румер предложил заняться судебным делом, от которого уже отказались несколько самых знаменитых наших публицистов, считая его, очевидно, слишком «острым» и для публикации безнадежным. Речь шла о парне, которого приговорили к смертной казни за убийство, которого он, по всей видимости, не совершал. Его бы и расстреляли, но нашелся порядочный человек – следователь милиции, который поверил в невиновность парня и из туркменского далекого города Мары (дело происходило именно там несколько лет назад) за свой счет, на свой страх и риск, предварительно поссорившись со своим милицейским начальством, полетел в Москву и, пробившись в самые высокие судебные инстанции Союза, добился сначала приостановки исполнения приговора, а потом и вовсе его отмены – с передачей дела на дополнительное расследование. Нашелся и адвокат в Москве, который взвалил на себя тяжелую ношу защиты парня, и журналисты «Литературной газеты», которые отправились на следующий процесс. А потом на защиту справедливости встал еще и в самой высшей инстанции Заместитель Председателя Верховного Суда СССР, который внес протест аж на Пленум… В общей сложности история длилась четыре с половиной года, все это время парень сидел в тюрьме (около месяца – в камере смертников в ожидании расстрела), состоялось в общей сложности четыре судебных процесса, а на последнем парня оправдали «за недоказанностью» и выпустили на свободу.

История весьма выразительная, но самым интересным для меня (и, очевидно, для Румера) было то, что в ней – в полную противоположность «таёжной» истории – свидетели не молчали. Наоборот! Рискуя многим, они совершенно бескорыстно защищали парня, который, кстати, был не такой уж подарок. Точнее – они защищали справедливость, закон. И – победили. Хотя и с большими потерями. Но – победили!

Как же было от такого «материала» мне отказаться?

Тотчас Румер дал те документы, что у него были, а также телефоны и адреса участников. Мне предстояли встречи в Москве и командировка в Туркмению.

Пришлось опять отставить на время работу над «Пациентами»… Я начал звонить и встречаться с участниками «Дела Клименкина», досконально изучать материалы, которые дал Румер и – вновь Уголовный Кодекс. Командировку в Туркмению наметили на ноябрь.

А перед ней я решил съездить дней на десять в Крым вместе с сестрой Ритой, за компанию – ее сослуживцы отдыхали там в ведомственном пансионате. Чувствовал, какая работа предстояла над повестью, надо было перед ней зарядиться. Там, в Крыму, состоялась еще одна счастливая встреча с посланницей Афродиты – да, да, все в жизни моей шло параллельно… – а в результате родился еще один из любимых моих рассказов: «Отзвук песни».

С Румером договорились, что буду писать документальную повесть, рассчитанную на публикацию в «ЛГ» с продолжениями. Номера на три. Это было время расцвета «Литературной газеты», когда статьи и очерки на криминальные темы опубликованные в ней, становились сенсациями и бестселлерами.

Повесть я начал перед Новым годом – на католическое Рождество, 25-го декабря, а закончил, представьте себе, на Пасху, в апреле… Назвал ее так: «Высшая мера». Дело в том, что приговорили парня на первом процессе именно к «высшей мере», а те, кто защищал его, добиваясь справедливости, проявили лучшие человеческие качества, поистине в высшей мере…

Румер одобрил повесть, сказал, что гордится мною, сравнил меня с В.Г.Короленко… Но добавил, что высокое качество моей работы в контексте жизни нашей – скорее не хорошо, а плохо. Почему? А потому, во-первых, что неистребимая язвочка у публицистов наших – зависть, а во-вторых, материал этот все-таки «острый», то есть, прямо скажем, честный…

И он, увы, не ошибся. Первым, кто поставил заслон на пути «Высшей меры» к читателям, оказался не кто иной, как именно «диссидент» – знаменитый публицист-очеркист того времени Аркадий Ваксберг. Его очерками зачитывались тогда читатели «Литературной газеты» – они были смелы, отлично написаны и как бы даже бескомпромиссны. По логике вещей было бы мне ожидать от него поддержку. Вышло – наоборот.

– Ты понимаешь, он ведь сам пробивался с огромным трудом на страницы газеты, и, узнав о твоей повести, прочитав ее и, разумеется, оценив, возмутился, – так сказал мне Румер. – «Я бился-бился, завоевывая свое место, а тут пришел какой-то Аракчеев – и нате вам, повесть с продолжением аж номера на три-четыре!» – кричал Аркашка здесь, у меня в комнате. Боюсь, он сделает все, чтобы повесть твою зарубил Чаковский (главный редактор «Л.Г.» ).

Так и вышло. Когда мы встретились с Ваксбергом, первыми его словами о повести были:

– На сравнительно малом пространстве Вы затронули все больные вопросы нашей юрисдикции. Но…

Дальше он указал мне на несколько несущественных юридических ошибок (которые на самом деле таковыми не оказались) и заявил, что ее может напечатать любой журнал, но в «Литературной газете» она выйти не может.

– Почему? – спросил я.

– Слишком большой тираж. Это может вызвать очень нежелательный резонанс. Я убежден, что Александр Борисович просто-напросто ее не пропустит…

Александр Борисович Чаковский, по словам Румера, в юридических вопросах целиком полагался на мнение Аркадия Иосифовича Ваксберга…

Какое-то время Румер все же пытался, давал повесть разным членам редколлегии. Увы. Все, как один, ее одобряли, хвалили меня, ее автора. Но о публикации не могло быть и речи.

Помимо всяких морально-нравственных соображений, получилось так, что работал я по заданию редакции больше полугода, работал добросовестно, материал выдал качественный, однако… Ни публикация не состоялась, и к тому же ни копейки за свою работу не получил. (Ау, мой давний американский коллега!… Это вам не Америка. Живем мы, граждане, в Стране Чудес).

В Союз Писателей, как уже сказано, меня приняли («единогласно»!), и как раз в период чтений «Высшей меры» в Литгазете, в коридоре моей коммуналки раздался телефонный звонок. С крайним удивлением я услышал:

– С вами говорит Виталий Степанов, сотрудник газеты «Правда»…

Как-то непроизвольно я даже напрягся: мало ли какого подвоха можно ждать от самой главной советской газеты – «Органа ЦК КПСС»! Не случайно же «Голос Америки», который я регулярно слушал по утрам – если удавалось как-то пробиться сквозь глушилки, – заявлял, что «в Советском Союзе приезд корреспондента «Правды» приравнивается к вызову в суд».

– Да, я слушаю вас…

Ну, в общем выяснилось, что ничего страшного. Наоборот. Меня как писателя приглашают поехать в командировку и написать очерк в рубрику «Дневник писателя». Ну и ну. Вот уж не ожидал никак.

– Но вы же все равно не напечатаете то, что я напишу, – задиристо возразил я, чтобы сразу «поставить точки над i».

– А вы приходите в редакцию, поговорим. В крайнем случае вы хотя бы расскажете о том, что в командировке увидите.

Голос по телефону был вполне доброжелательным и спокойным, я подумал: а что, если на самом деле? Почему бы и нет? Я ведь все равно никогда на поводу у них не пойду… А Виталий Степанов добавил:

– Мне сказал о вас писатель Владимир Гусев. И я читал вашу книгу «Листья». Она мне понравилась.

Ну, тут уж деваться было некуда. Мы договорились о времени встречи, и я поехал.

Виталий Андреевич оказался очень симпатичным, доброжелательным человеком. Он еще раз похвалил мою книгу «Листья» и предложил поехать, например, в Липецкую область и написать очерк о комбайнерах. Я поехал, встретился там с хорошими (на самом деле) людьми, передовиками-комбайнерами, написал очерк под названием «Своя песня».

И он был опубликован! В «Правде»! Очень мало изуродованным, кстати. Хотя я, разумеется, не лез на рожон, да это и не было нужно – я честно написал о людях на самом деле хороших, тружениках (а не «специалистах»), на которых, собственно, наша жизнь и держится. И потом тема-то моя: своя песня. Своя, а не та, что тебе пытаются внушить. Они, мои два героя, потому и работали хорошо, что каждый из них действительно был мастером своего дела (а не «специалистом»), и действительно пел свою песню.

Но это было не все, потому что, естественно, я, как всегда, был свободен и… Уже в поезде в Липецк встретил девушку, которая мне весьма и весьма понравилась. Начался – параллельно с «общественной деятельностью» и моей работой, естественно, – роман, а результат – новая повесть, написанная некоторое время спустя, и названная так: «Зажечь свечу». Эти два слова названия – часть весьма уважаемой мною оккультной истины: «Лучше зажечь одну свечу, чем обличить гигантские пространства мрака». Свечу мне хотелось зажечь в связи с тем, что я увидел в Липецке, в Липецкой области и в душе милой девушки…

Надо сказать, что очерк в «Правде» – великое событие для советского писателя, тем более «молодого» (а меня все еще считали таким). Он понравился в газете, и мне тотчас предложили поехать в командировку опять – «в любое место Союза». Единственное условие, чтобы темой прямо или косвенно было сельское хозяйство, так как Виталий Степанов был сотрудником Сельхозотдела.

Я выбрал целину.

Опять забегая вперед, скажу: командировки от «Правды» (всего их было четыре) были ну просто чрезвычайно полезны. Хотя очерков опубликовано в самой «Правде» только три (последний, четвертый, материал – о Латвии – «не прошел»), а один – на материале от «правдинской» командировки – в «Литературной газете». Но и этого хватило на то, чтобы весьма поднять мой «рейтинг» (главным образом, естественно, у властей). В результате и Литгазета посылала меня в командировки (но не от отдела писем теперь), и в ней тоже было напечатано несколько моих очерков (увы, не повесть «Высшая мера»)… Но главное, опять же не это. Главное: именно на основе впечатлений от «правдинских» поездок я вскоре начал писать и вовсе глобальное свое сочинение – большое социально-художественное эссе «Постижение». Оно, как я уже говорил, не опубликовано до сих пор, хотя одна очень неглупая женщина, прочитавшая его, сказала: «В России начнутся настоящие перемены только тогда, когда такие вещи, как твое «Постижение» будут, наконец, опубликованы». Может быть, она права?

Чего добивался Мартин Иден? Чтобы выразить свое отношение к жизни. Чтобы его книгами зачитывались, чтобы их издавали и покупали. Того же, думаю, добивались и все настоящие писатели русские.

Для большинства же советских писателей главным, как я понял, было не это. Для любого писателя важно, конечно, чтобы книги его издавали и покупали. Но чтобы ими зачитывались? Для советского писателя это вовсе не обязательно. Главное для него: книги, должны быть «проходными»! То есть угодны властям, не раздражающие их. Даже не столько книги, сколько сам писатель должен быть угоден властям. Тогда книги его будут издаваться часто и большими тиражами – независимо от того, зачитываются ими читатели или не зачитываются, покупают их или не покупают. А раз большие тиражи, значит и гонорары… И далеко не только гонорары – а и постоянные поездки за рубеж, выгодные творческие командировки, всевозможные привилегии и прочая, прочая.

А быть угодным властям, согласитесь, несравнимо легче, чем писать действительно достойные книги. Так что советским писателям, было, конечно же, намного легче, чем писателям русским или когда-то Мартину Идену в пресловутой Америке. Но это – советским писателям. А не российским, украинским, латышским и так далее. То есть не тем, кто осознавал себя как-никак наследником, а, следовательно, и продолжателем традиций литературы правдивой, честной – классической! – а потому не считал для себя возможным врать, подличать, лебезить, становиться «преторианцем», то есть литературным холопом.

Почему я принял приглашение Виталия Степанова и поехал в командировку от «Правды», я объяснил. Чем это было полезно в творческом отношении, сказал тоже. И в своем очерке я ни в одной фразе не изменил себе. Но самое любопытное – непривычное! – для меня было в другом.

После выхода первого же правдинского очерка я вдруг почувствовал, что отношение ко мне изменилось резко. Словно насупленное, сердитое лицо Системы вдруг изменило свое выражение. У меня возникло даже такое ощущение, что Система мне… чуть ли не улыбнулась! Нет, «Высшую меру» в Литгазете не печатали все равно, однако…

Уже говорил, что в Союз Писателей меня приняли «вне очереди» и даже «единогласно» – за единственную книжечку «Листья». Правда, наверняка сыграл немалую роль тот существенный факт, что предисловие к «первой книжке молодого автора» написал не кто-нибудь, а Юрий Валентинович Трифонов, который в то время был весьма уважаем в среде советской интеллигенции. А тут еще у меня и очерк в «Правде», причем не проститутский вовсе, вполне нормальный… А тут еще – ко всему прочему – сменилась власть в Московской писательской организации… Первым секретарем ее стал Александр Рекемчук, человек, очевидно, порядочный и, к тому же, хороший знакомый, как я думаю, Юрия Валентиновича Трифонова. И вот первый – и пока единственный! – раз в жизни я вдруг ощутил себя под отеческим крылом Советской Системы…

А было так. И Валентина Михайловна Курганова, и Юрий Валентинович Трифонов знали, что живу я в коммуналке, в старом доме. Об этом же узнал и Виталий Андреевич Степанов из «Правды». Знали они также, что с соседями у меня проблемы (о чем я честно написал потом в своей «Пирамиде»). И когда вышел очерк в «Правде», а я уже был членом Союза Писателей, раздался вдруг у меня в коридоре телефонный звонок. И не откуда-нибудь, а из Секретариата Московской писательской организации. Меня приглашали на заседание Жилищной комиссии! Совершенно обалдевший, ни на что, естественно, не рассчитывающий, я туда отправился…

Того, что произошло в дальнейшем, я видимо, никогда не забуду, потому что это было ну точно как счастливый сон, который хотя и ничем не разрешился, но был так приятен…

Как только пришел, меня тотчас пригласили в кабинет Первого секретаря. В большом этом, залитом солнцем, помещении было двое – недавно избранный (точнее, очевидно, назначенный) Первый секретарь Александр Евсеевич Рекемчук и какая-то незнакомая мне женщина за столом (очевидно, председатель Жилищной комиссии). Мне предложили сесть в кресло, и Рекемчук, который, не садясь, расхаживал по кабинету с каким-то победным видом, выпятив грудь и держась молодцом, словно удачливый полководец, сразу обратился ко мне:

– Юрий Валентинович Трифонов сказал, что вы живете в коммунальной квартире, и у вас там много жильцов, это так?

– Так, – промямлил я, все еще не приходя в себя, чувствуя, словно во сне.

– Мы даем вам отдельную однокомнатную квартиру. За выездом, правда. Но хорошую.

Мне? Квартиру?! Я продолжал фонареть. Так, сразу? Я ведь даже заявление «на улучшение жилищных условий» стеснялся написать, хотя Валентина Михайловна Курганова несколько раз уже советовала мне сделать это. Я ведь даже не член партии – и не собирался им быть, хотя меня не раз приглашали… Так, сразу, квартиру?

Я, естественно, ничего не мог сказать, а Рекемчук, победно улыбаясь, спросил:

– Вы согласны?

Что можно было ответить? Я только растерянно кивнул.

А Рекемчук уже обращался к сидящей за столом женщине:

– Пишите. Квартиру Юнны Мориц…

Женщина вскинулась, протестуя:

– Но ведь мы хотели ее дать…

Тут она назвала какую-то фамилию, которую я не запомнил.

Рекемчук возразил тотчас решительно:

– Ей другую дадим, подождет. Она всего лишь работник Литфонда, у нее и так неплохие условия, а это писатель. Талантливый писатель, живет в негодных условиях! – И уже обращаясь ко мне: – Поезжайте смотреть. Узнайте точный адрес и телефон у секретаря, там и заявление напишете. Это центр, Калининский проспект…

И заговорщицки мне подмигнул.

Окончательно офонаревший, я вышел из кабинета в предбанник. Секретарша усадила меня за стол, и я написал заявление с просьбой «улучшить жилищные условия»…

Потом я ездил смотреть квартиру – действительно на Калининском проспекте, в одном из самых престижных мест Москвы, в одном из недавно построенных небоскребов… Хозяйка, известная поэтесса Юнна Мориц (ей вместо этой квартиры давали трехкомнатную в новом писательском доме) сказала, что здесь шумновато для работы, но эту квартиру запросто можно обменять на двухкомнатную где-нибудь в более тихом районе – ей уже предлагали. Так что мне крупно повезло, и нужно немедленно соглашаться.

Естественно, я согласился.

Но квартиру эту мне так и не дали. Дали, как мне сказали потом, «кому-то из Литфонда». Рекемчук не удержался на посту Первого секретаря, и «преторианцы», то есть обыкновенная мафия «советских писателей» вкупе с «работниками Литфонда», быстро ликвидировали случайный прорыв…

Квартиру мне от Союза Писателей через год все-таки дали и отдельную – потому, очевидно, что еще два моих очерка вышли в «Правде». К тому же я уже прочно входил в «обойму» «молодых и перспективных», а по давнему Постановлению (кажется, еще Совнаркома) член Союза Писателей имеет право аж на 20 квадратных метров дополнительных – для творческой работы…

Эта квартира была не такой престижной, тоже «за выездом прежних жильцов», однокомнатная, естественно, но все же – отдельная! В каменном доме, с центральным отоплением, с ванной! С маленьким балконом! Со своим собственным телефоном! Со стареньким, рассохшимся, но – паркетом!

Нет, это же подумать только… Столько лет жить в коммуналке с телефоном одним на всех в коридоре, с двумя туалетами на 20 с лишним человек (один из туалетов очень часто засаривался и не работал – это мне до сих пор снится в кошмарных снах…), с темной кухней и старой раковиной с холодной водой, где я ухитрялся сам проявлять не только черно-белые, но и цветные слайдовые пленки и ухитрялся даже девчонок фотографировать… И вдруг получить отдельную! Ну, чудо же, согласитесь!

И все же тот первый поход и встречу с Рекемчуком запомнил, вот, на всю жизнь. Единственный раз в жизни Система мне улыбнулась. Как, очевидно, она всегда улыбалась «преторианцам». Единственный раз так сложились обстоятельства, очевидно, что НАШИ пришли к власти на миг! И – ушли…

С тех пор никого из НАШИХ я что-то нигде «наверху» не видел… Но зато могу теперь хотя бы отчасти «изнутри» представить, КАК живут те, кто власти нашей угоден. Как поживают «преторианцы». И как немного в сущности нужно, чтобы «преторианцем» стать… «Немного» с точки зрения властей, конечно.

Но вот какой ЕЩЕ вывод я делаю из всего происшедшего. Получил я квартиру вовсе не за первую книгу, пробитую с таким трудом. Не за повесть «Переполох», которую дважды набирали в самом солидном нашем «толстом» журнале, но так и не напечатали, хотя меня закидали телеграммами из театров. И не за документальную «Высшую меру», над которой столько времени бесплатно работал (а во время командировки в Туркмению мог запросто нарваться на серьезную провокацию со стороны местных властей, очень не заинтересованных в моем приезде…). Не за роман «Обязательно завтра», естественно, хотя он вовсе не был антисоветским и даже в хорошем свете представлял некоторых комсомольских работников. И не потому, что я все никак не мог заняться всерьез романом «Пациенты», который вполне мог бы стать достойной для российской литературы вещью… То есть не за то, что я к тому времени уже 18 лет честно занимался своим писательским трудом, растил «свое дерево» и как «перспективный» писатель все это время нуждался в более-менее приличном жилье, то есть рабочей мастерской, где за тонкой стенкой в соседней комнате не бушевал бы пьяный сосед, а по коридору не бегал бы соседский мальчик, изображая то «паровоз», то «сумасшедшую обезьянку», то «бибикающую автомашину», а из кухни не доносились бы отзвуки соседских разборок, и не нужно было бы порой бегать в общественный туалет к метро, ибо в нашем «мужском» – очередной «засор»… А звонки из газеты «Правда» и высоких судебных инстанций, фигурирующих в моей документальной повести, не приходилось бы слушать в том же общественном коридоре, а звонить туда же – из телефонного автомата на улице… Нет, не за это и не поэтому.

А – за три небольших очерка в «Правде» я фактически получил квартиру! За два десятка машинописных страничек, написать которые мне ничего не стоило: на все пошло меньше труда, чем на один какой-нибудь маленький рассказ, например, «Листья». Ну, правда, за то еще, что меня приняли перед тем в Союз Писателей – то есть в Приемной комиссии несколько мужиков за меня проголосовали. Вот за это мне дали этакие, прямо-таки «царские» хоромы…

То есть не за то я получил приличное жилье, что упорно, честно работал и ждал выхода своих сочинений годами и даже десятилетиями. А за то, видите ли, что я вдруг стал как бы отчасти «свой» для властей предержащих. Не настолько, правда, чтобы дать мне ту, на Калининском, но достаточно все же, чтобы дать эту, что дали. То есть они думали, рассчитывали, что я стал наконец-то хоть в какой-то степени «свой»…

И после «Правды» мне не только дали квартиру «за выездом». А и в журналах стали смотреть на мои рукописи как бы немножечко по-другому! «А, это тот писатель, у которого недавно очерки были в «Правде»?…»

Вот так и случилось, что один из толстых журналов – «Октябрь», с тиражом в 220 тысяч экземпляров, – опубликовал два моих САМЫХ ПЕРВЫХ рассказа – «Зимняя сказка» (я, правда, переименовал ее в «Зимнюю фантазию», чтобы не путали, значит, со стихотворением Гейне) и «Запах берез» (№ 5, 1978 год).

Для меня это, конечно, была большая радость. Ведь 19 лет назад написаны они! ДЕВЯТНАДЦАТЬ! И вот, пожалуйста. Это ведь еще те рассказики, по которым я проходил творческий конкурс в Литинституте и которые так странно «обсуждали» семинаристы – так странно, что я чуть из Литинститута не ушел навсегда. А тут – популярный «толстый» журнал! Честно скажу: приятно было смотреть на эти журнальные страницы. И ведь не уродовали ничего в рассказиках, не редактировали. «Раз его «Правда» печатает, значит, все у него написано правильно…».

Но если бы только это…

На одном из писательских собраний – я теперь имел честь на них присутствовать, – выступал главный редактор журнала «Октябрь» Ананьев Анатолий Андреевич. Он говорил о последних, наиболее заметных публикациях вверенного ему журнала и… я не поверил своим ушам… Он вдруг произнес буквально следующее:

– Журнал в этом году открыл еще одного очень хорошего писателя-прозаика. Это Юрий Аракчеев. Мы опубликовали два его великолепных рассказа…

Вот это да! Я себя, кажется, даже слегка ущипнул: не сплю ли? Да, нет вроде бы: сидящий рядом со мной знакомый писатель с улыбкой посмотрел на меня… Неужели я не ослышался? Где же они, издатели, главные редактора, были все эти 19 лет? Ведь в этих крошечных рассказиках нет никакого криминала, никакого даже намека на «антисоветчину», но зато в них было то, что как воздух необходимо нашей большевистской России – уважение к природе, любви, красоте! Так что же мешало им открыть меня раньше? Рукописи этих, как и многих других, моих рассказов и повестей где только ни побывали – в журналах, газетах… – никому и в голову не приходило меня открывать… Правда, эти два рассказа были опубликованы в книге «Листья», но их никто не заметил, а в рецензиях писали о «Переполохе» и «Подкидыше». Ну и ну.

Хотя о настоящей моей радости говорить, конечно, не приходится. Мне было, скорей, смешно. И, если честно, печально тоже. Я же прекрасно понимал, что как открыли, так и закроют. Ведь ничего в нашей жизни не изменилось по существу.

Однако я, естественно, тут же принес в «Октябрь» еще кое-какие рукописи – рассказы, роман… Но их мне через некоторое время благополучно вернули. Ведь в «Правде», кроме трех очерков, больше ничего не появлялось. Так что можно было теперь благополучно меня закрыть.

«Умом Россию не понять…». Вот и еще одна история с рукописью, которая написана грамотно, хорошо читается, основательна с точки зрения науки и – весьма злободневна уже не с политической точки зрения (что, допустим, чревато…), но – с экологической… Ведь всего этого не отрицал никто!

«Джунгли» так и лежали у меня без движения после того, как их легко отвергли в издательстве «Детская литература» – при том, что обе «внутренние» рецензии были весьма положительны. И несколько научно-художественных, литературно-художественных и научно-популярных журналов отвергли тоже, хотя и там никто не отрицал художественных, научных и даже социально-воспитательных достоинств рукописи. Наконец, однажды я вспомнил об этом, взорвался и, кажется, рассказал об очередной этой дури Редакторше своей первой книги. Она посоветовала рассказать Юрию Трифонову.

Я рассказал, он посмотрел рукопись, полистал, прочитал обе рецензии, возмутился и… позвонил заведующей того самого отдела издательства, с которой был, оказывается, знаком. Она предложила мне прийти, принести и рукопись, и рецензии. И то, и другое она отдала другой редакторше того самого отдела – прежняя, вернувшая рукопись, там уже не работала. Эту звали Инна Борисовна – да-да, не Инна Борисова, а Инна Борисовна, по фамилии – Шустова, дай ей Бог здоровья.

Она быстро прочитала, похвалила рукопись, но сказала, что вся она слишком велика для их издательства, и предложила разделить ее на две части: одна – собственно «Джунгли во дворе» с рассказом о моем открытии «великолепного пестрого мира», а другая – рассказ об экспедиции на Тянь-Шань и на Сырдарью. Именно вторая часть, как она сказала, больше подходит их издательству, а первую посоветовала предложить в какое-нибудь другое. Например, в «Мысль».

Что я и сделал.

Вторую назвал так: «Луна над пустыней». Ее поставили в план, и над ней началась работа.

О первой в «Мысли» написали две положительные рецензии, автором одной из них оказался начинающий становиться известным телеведущим Николай Дроздов – он очень высоко отозвался о рукописи, а меня сравнил аж с Жаном-Анри Фабром… Если вспомнить еще, что один из консультантов в Литинституте однажды сравнил меня с Кнутом Гамсуном, то на моем счету получается уже четыре сравнения (Салтыков-Щедрин и Короленко, помните?)…

И вот как-то так получилось, что лежала-лежала везде и всеми отвергнутая рукопись, а тут вдруг стало получаться из нее сразу две книжки в разных издательствах. Обе, кстати, исключительно по протекции – одна благодаря звонку Юрия Трифонова, другая потому, что рукопись случайно попала на рецензию тоже к нормальному человеку, Николаю Дроздову. И обе книги, естественно предполагалось иллюстрировать моими цветными слайдами, которые в обоих издательствах очень понравились…

Но это, оказывается, было только началом новой истории.

Редактура «Луны» Инной Борисовной прошла на редкость гладко. Практически все ее замечания и советы я принял, некоторые с благодарностью, а если согласиться не мог, то она спокойно мне уступала. Я уже и не надеялся, что так может быть… Рукопись сдали в конце концов в производство вместе со слайдами, которые подобрали мы с Инной Борисовной и художественным редактором. Неужели выйдет моя вторая книга?

Да нет, конечно. Нормальным путем у нас ничего нормального не выходит. На этот раз заслон был поставлен не тексту, а – слайдам. Дело в том, как уже говорил, что они у меня «узкие» и не на пленке «Кодак», а на пленке «Орвоколор». Типография просто-напросто их вернула: «Узкие слайды, да еще и на «Орво» мы не берем».

Думали-думали мы с Инной Борисовной… И с ней и заместителем главного редактора издательства сочинили этакую челобитную – письмо в типографию с уверениями в том, что слайды уникальны с научной точки зрения, а потому убедительнейшая просьба все-таки их принять, а Издательство со своей стороны обещает не придираться к техническому качеству иллюстраций. Я-то отлично знал, что в принципе слайды элементарно подходят: весь Запад давно уже работает именно с «узкими» слайдами, что же касается пленки, то мои слайды, хотя и на «Орво», однако проявлены качественно и получить с них приличные оттиски вполне можно.

Заместитель главного редактора с этим письмом и со слайдами, которые типография вернула, мужественно поехал в город Калинин, на Полиграфкомбинат, где должна была печататься книга, и – уговорил…

Вот теперь и на самом деле: уфф! Мы с Инной Борисовной с нетерпением ждали…

А вот с «Джунглями» получилось сложнее.

После впечатляющей весьма положительной рецензии Николая Дроздова книгу поставили в план и назначили мне редактора – женщину приблизительно в том же возрасте, что и Редакторша книги «Листья». Назовем ее здесь Редакторша-2. Рукопись, как она сказала, ей очень понравилась, предстояло ей написать «Редакторское заключение» и «готовить» рукопись к печати. Я пригласил милую женщину в гости, чтобы показать слайды – те самые, о которых речь в книге. Слайды ей тоже очень понравились… Мы разговорились, и постепенно выяснилось, что наши взгляды сходятся не только в отношении экологии и эстетики, но и – в отношении к нашему правительству и к той дури, что царит в стране. Неужели и она «наша»? Неужели кончаются мои мытарства – вот выйдут у меня две книжки (будет всего три…), – это и финансовую проблему решит, не надо будет бегать по детским садам и сидеть за увеличителем часами, это и морально как-то поддержит меня – ведь столько написано уже, а опубликовано всего ничего… Глядишь – и «Пациентами» можно будет заняться. Да и с редакторами вот, похоже, налаживается: с Инной Борисовной просто рай был, теперь, очевидно, и с Редакторшей-2… Благодать Божья!

Прошло какое-то время, Редакторша-2 позвонила и сказала, что «работа над рукописью в основном закончена», готово и «Редакторское заключение». Так что я могу приезжать.

Я приехал.

– Вы можете взять рукопись с собой, посмотрите, что я сделала, пора нам уже давать ее в корректорскую, а потом и в набор…

Я взял.

Дома открыл. Начал смотреть.

Граждане вы мои, что же это такое делается, а? Знал же, глупый, наивный, тупой, забывчивый, стреляный-недостреляный, что расслабляться нельзя ДО САМОГО КОНЦА! А – рассупонился, как князь Мышкин. «Единомышленники… Одно отношение к правительству, к дури?…» Расслюнился, как малый ребенок! Она же – Редактор. Советский Редактор! Времен Победившего Социализма! Мало ли о чем мы в неофициальной обстановке беседовали… Тут – РАБОТА ее. Тут, милый, официальная служба, а не квартирная кухня. Тут, дорогой, не Бог царствует, а – кесарь! Так что…

Почти все лучшие места в рукописи – самые, с моей точки зрения, «убойные», самые образные, самые живые – были ею подчеркнуты с целью непременного «смягчения», изменения, исключения. Я так гордился образностью изложения, юмором, смешными (а иногда и язвительными) аналогиями мира насекомых с нашим, человеческим, миром – «алкоголизм» муравьев, забавный и коварный «секс» пауков, «сообразительность» паучьих «донжуанов», «любовные игры» древесных клопов, чрезмерная «рациональность», «бездуховность» муравьиной цивилизации (о чем писал еще сам Жан-Анри Фабр), обманчивость «легкомыслия» бабочек и так далее. Известнейший и популярнейший уже в те времена Джеральд Даррелл потому и снискал, кстати, такую любовь читателей, что к животным относился так же, как к людям – никому и в голову не приходило усматривать в этом грех «антропоморфизма» (то есть как бы научного наделения животных «человеческими свойствами»). Я тоже вовсе не собирался «наделять», я просто размышлял, в частности, исходя из уже упомянутой сентенции: «Какую бы форму жизни мы ни изучали, от вируса до мамонтового дерева, – мы изучаем самих себя».

Все это было, очевидно, не понято. Если бы я пошел на поводу у Редакторши-2, книга моя превратилась бы в сухое, обезвоженное, обесчувственное изложение, скучное перечисление «научных фактов»…

Битый-перебитый, я все равно и предположить не мог, что с этой рукописью произойдет нечто похожее на то, что было когда-то – лет 7 назад – в журнале «Знание-сила». Ведь мы же беседовали у меня на кухне! Нашли общий язык! Ей же «очень нравилась» моя рукопись! И главное: ЗАЧЕМ? Она, что, «антисоветчину», что ли, увидела в том, что я выражал свою неприязнь к «муравьиной» цивилизации? Или «сексуальную распущенность» в моих описаниях «любовных игр» пауков или в сравнении капли березового сока с женской грудью? Ну ведь кретинизм какой-то!

И опять – как семь лет назад Марине – я начал письменно отвечать по пунктам на ее «Редакторское заключение» и на предлагаемые ею изменения и купюры. Я очень тщательно отнесся к этому своему Посланию и напечатал его в нескольких экземплярах, предполагая один непременно показать Главному редактору Издательства, который, как мне сказали, очень благожелательно отнесся к моей рукописи и даже собирался «сделать из меня советского Гржимека» (заметьте: уже ПЯТОЕ сравнение!)…

Зайдя сначала к Редакторше-2, я вручил ей свою рукопись в сопровождении своего Послания, а потом тотчас направился к Главному редактору Географической редакции, по линии которой шла моя книга. Главный, прочитав Послание, стал полностью на мою сторону.

Но и это, оказывается, было не все.

Приняв несколько предложений и замечаний Редакторши-2, а остальные аккуратно стерев (хорошо еще, что она делала свои пометки карандашом), мы отдали рукопись в корректорскую. Для тех, кто не знает, скажу: корректор обязан высмотреть и исправить всего лишь грамматические ошибки и опечатки перед тем, как рукопись отдать в набор. Прошло несколько дней. Редакторша-2 мне позвонила:

– Пожалуйста, приезжайте немедленно! Я получила рукопись из корректорской. То, что корректор натворила, это ужасно…

Да, все-таки здорово, что я с юности тренировал свое сердце и нервы физическими упражнениями и поездками на природу. Хорошо, что и сексуальную программу выполнял-таки худо-бедно – нормальный секс способствует устойчивости нервной системы…

В рукописи, которая пришла из корректорской, было еще больше правки, чем у редактора. Какие там «опечатки-ошибки»! Корректор (я тотчас выяснил, что это – «женщина довольно молодая, с высшим гуманитарным образованием») отнеслась к моему тексту как к своему: разбивала и объединяла фразы, переставляла слова, меняла знаки препинания – восклицательные знаки на вопросительные, точки на запятые. Или наоборот. И она редактировала по-своему даже цитаты!

Это был уже настоящий дурдом. Для интереса я посчитал, сколько было «поправок» именно стилистических. Больше двухсот!

– Где она? – спросил я Редакторшу-2.

– В комнате на втором этаже, – робко ответила та, видя, очевидно, что со мной происходит.

– Как зовут?

Она сказала.

Я тотчас пошел, захватив с собой рукопись.

Когда вошел в небольшую комнату корректорской, миловидная разбойница была в одиночестве.

Я только сказал:

– Я Аракчеев. Это моя рукопись…

Видимо, вид у меня был такой, что она как-то съежилась, протянула руку, взяла рукопись и… тотчас начала стирать ластиком всю свою «правку».

– Я хотела как лучше, – сказала только, не поднимая головы. – У вас же много неграмотных оборотов…

Я молчал, но, взглянув на меня, она осеклась. И лихорадочно продолжала стирать…

Рукопись, наконец, сдали в набор, слайды для иллюстраций (естественно, тоже «узкие» и на пленке «Орвохром» и «Орвоколор») в типографии (московской) все-таки приняли, но прежде, чем книга вышла, пришлось испытать еще несколько стрессов. Во-первых, бумагу для «будущего советского Гржимека» определили очень плохую, газетную. Меловую же, да и то не финскую или немецкую, а нашу и не самую качественную дали только для цветных вкладок. Когда я удивленно спросил, почему так, мне сказали: «Вашу книгу купят и так. А на хорошей бумаге мы печатаем исключительно политические, социальные книги…». Во-вторых, переплет решили делать не картонный, а тонкий, брошюровку страниц на клею, без сшивки (так что книга потом очень быстро начала рассыпаться). В-третьих, напечатали слайды некоторые неплохо, а некоторые плохо совсем. Но тут пошли мне навстречу: пустили на два часа в типографию, чтобы я вместе с ретушером-печатником кое-где откорректировал цвет: несколько изображений удалось спасти.

А предисловие написал Николай Николаевич Дроздов, причем очень хорошее.

И вот обе книги вышли. Сначала «Луна над пустыней» – в 1980-м, а потом и «Джунгли во дворе» – в 1981-м. Первая через 7 лет после написания, вторая через 8. Обе имели успех, о них неоднократно писали в прессе. Главный редактор рассказал однажды, что видел, как «Джунгли» продавали с лотка в курортном городе Ялте:

– Как горячие пирожки покупали! Приятно смотреть… Будем, будем делать из Вас советского Гржимека!

Приблизительно в это же время вышло еще несколько рассказов в разных журналах – нашла свое пристанище «Вестница» (тиражом около трех миллионов экземпляров в журнале «Юность»), «Сверкающая гора окуней» (там же), «Норок – по-молдавски везение» (под названием «Бабочка») и «Бегство» – в «Дружбе народов», «Фантазер» (тоже в «Юности»)… Выходили статьи в журналах «Знание-сила», «Турист», «Наука и религия», «Наука и жизнь», «Юный натуралист», а также еще несколько маленьких книжечек в издательстве «Малыш». Я вошел уже фактически официально в обойму «молодых и перспективных», «сорокалетних», в журналах и газетах появлялись рецензии. Все – положительные…

Но, конечно, до настоящего успеха было далеко очень. Суть, как оказалось, не в том, что именно публикуется, а в том – когда, где и как. «Бронетранспортер Судьбы» останавливался у моих дверей к этому времени уже трижды – когда чуть-чуть не вышел «Переполох» в «Новом мире» Твардовского, когда могла, но так и не появилась «Высшая мера» в 3-х-4-х номерах «Литгазеты» и – когда после трех опубликованных очерков меня пригласили постоянно сотрудничать в «Правде» (пригласил, кстати, заведующий Сельхозотделом Валерий Иванович Болдин – тот самый, который 15 лет спустя, в августе 91-го, стал одним из лидеров ГКЧП). В первых двух случаях бронетранспортер так и укатил, не взяв меня на борт, в третьем я не захотел взбираться на него сам.

Ощущения успеха не было даже близко. Во-первых, рассказы все равно безжалостно редактировались. Во-вторых, самые лучшие – «Непонятное», «Дебют», «Ему было доступно все» и другие – из журналов и газет возвращали, как и прежде. Никто не собирался печатать роман «Обязательно завтра», повести «Высшая мера», «Зажечь свечу», «Путешествие» (целиком). Постоянно ощущался жесткий непроходимый барьер. Меня по-прежнему принимали не за того, кем я на самом деле был. Литературные начальники и «раскрученные» снисходительно похлопывали по плечу и сочувственно улыбались, радуясь, что я как будто бы все больше переключаюсь на «бабочек и букашек» и, слава Богу, не лезу больше со своими «Переполохами» и «документальными повестями».

Это удивительно, однако в 77-м, через 9 лет после того, как был зарублен «Переполох» в «Новом мире» (хотя и через 3 после выхода сборника «Листья»), ко мне прибыл с визитом молодой режиссер с Киевской киностудии им. Довженко. Он прочитал мой «Переполох» в «Листьях» и убедительно просил, чтобы я написал киносценарий, фильм по которому он будет снимать. Почему же не написать? Я согласился, и был приглашен в Киев, где со мной заключили договор и даже выплатили аванс. Сценарий я написал. Но вскоре выяснилось, что взрослые дяди и тети из сценарной коллегии – точно так же, как А.И.Кондратович когда-то, – прочитали мою повесть вовсе не так, как она написана. В очередной раз в своей жизни я был потрясен, когда прочитал в отрицательном заключении на свой сценарий следующее:

«В декабре 1977 года писатель Ю.С.Аракчеев обратился на студию с заявкой на сценарий художественного фильма по мотивам своей повести «Переполох». Повесть рассказывала о судьбе инструктора райкома партии Нефедова – человека скромного, честного и принципиального. Войдя в состав комиссии, проверявшей работу треста по озеленению, столкнувшись с очковтирательством, приписками и показухой, в атмосфере протекционизма и попустительства проявил высокие моральные качества партийного работника и коммуниста, опираясь на поддержку и помощь других членов комиссии, сумел вскрыть недостатки в хозяйственных делах треста, установить их причины…

Ныне рассмотренный вариант сценария по содержанию резко отличается от своего первоисточника – повести «Переполох»… Изменилась художественная трактовка образа Нефедова, он пассивен, нечеток в своих поступках и действиях…

…Предлагаем Вам доработать сценарий, приблизив его к повести «Переполох», художественно ярче и полнее показав образ партийного работника Нефедова, чей ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР, ВЫСОКИЕ КАЧЕСТВА ЧЕЛОВЕКА И КОММУНИСТА ПРОЯВЛЯЮТСЯ В СЛОЖНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ БОРЬБЫ ЗА УСТРАНЕНИЕ СЕРЬЕЗНЫХ НЕДОСТАТКОВ, КОТОРЫЕ ВСЕ ЕЩЕ ИМЕЮТСЯ В РАБОТЕ ОТДЕЛЬНЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ И ТОРМОЗЯТ НАШЕ РАЗВИТИЕ» (Выделено мною).

Ну что с ними делать, со взрослыми людьми, которые НЕ УМЕЮТ ЧИТАТЬ (или упорно ДЕЛАЮТ ВИД, что не умеют)? И, изображая хорошую мину при плохой игре, пытаются убедить меня в том, что я написал не то, что написал, а совсем другое… Никак, ну никак не могли понять взрослые дяди и тети, что главная мысль моей повести не в том, что все мы должны беззаветно следовать установкам больших и малых партийных начальников и вождей. А в том – наоборот! – что людям следует все же говорить правду прежде всего, а в поступках своих соответствовать своей собственной совести. То есть быть не механизмами с заложенной в них «Программой КПСС», а – живыми людьми. Ну никак не могли они такую простейшую мысль осознать, никак… Система наша стала лживой сверху донизу, в том-то и дело. И в моей повести показано, как все к этому привыкли. И только самый как будто бы слабый из них, находит в себе силы сказать правду. Отчего и начался переполох, главным образом среди начальства. Поняв, что убеждать «членов сценарной коллегии» бесполезно, я ответил письмом, где заявил, что они совершенно исказили смысл моей повести, а потому честнее будет расторгнуть наш договор…

Похожая история произошла и на киностудии «Мосфильм», где, правда, честно сказали, что «Переполох» мой им очень нравится, но сценарий надо бы написать «не так остро»… С чем я тоже не согласился.

Я продолжал сочинять «Пациенты», а параллельно и «Постижение», считая, что все еще, конечно же, у меня впереди. «Постижение» я опасался показывать даже родственникам – только двоим-троим из самых близких друзей, – эта вещь, как я был уверен, настолько «подрывала основы», что санкции могли быть самыми крутыми. Конечно, «основы» она подрывала не настоящие, а – ложные, на которых, тем не менее, полностью зиждилось благополучие «специалистов» и лукавых властей.

В житейском же плане дела мои, как это ни странно, были совсем не плохи. Уже и не говорю о том, что, пройдя непростую «сексуальную школу», я не ощущал недостатка в молодых и красивых «фотомоделях». Ясно же, что начав фотографировать красоту Природы, явленную в растениях, насекомых, пейзажах и прочее, я не мог не остановить свое активное внимание на высшем проявлении красоты Природы, то есть на красоте молодых очаровательных девушек. Я восхищался не только их лицами и телами, но и тем, что это не только их не смущало, а вызывало полное доверие к моему искусству фотохудожника. Фактически все, как одна, они соглашались мне позировать в обнаженном виде и в «студийных» условиях моей квартиры, и, тем более, в окружении природных пейзажей! Причем совершенно бесплатно с обеих сторон. Так что в истинных – светлых и чистых праздниках – недостатка в общем-то у меня не было. За что я искренне и трепетно был благодарен Златокудрой и Вечно Юной богине Красоты и Любви – Афродите и, разумеется, очаровательным ее посланницам…

Кроме того, «за отчетный период» удалось побывать в нескольких экспедициях, не говоря о десятке командировок по стране – на целину, в Латвию, в Карелию, в Казахстан (Щучинские озера), во Львов, в Якутию (Якутск, Лена, Нерюнгри), на Кавказ (Грузия, Азербайджан), в Туву и даже на Дальний Восток. А рассказы об экспедициях на Памиро-Алай, на Тянь-Шань, в Таджикистан и в Южное Приморье (Дальний Восток) потом вошли в новые книги… Главным образом, все это были «творческие командировки» с оплатой или Союзом Писателей (дай Бог здоровья Валентине Михайловне, уговорившей меня подать в Союз…), или журналами и газетами, которые меня посылали и которым я потом честно «предоставлял материал» (очерки, статьи). То есть «мое дерево» росло, ветвилось и почти процветало, игнорируя жесткое излучение Советского баобаба.

Хотя я постоянно ощущал, конечно, свою отдельность – прелести «преторианской» благополучной жизни меня не касались: каждая публикация была как прорыв, гонорары платили по низшей ставке, ни в какие престижные «тусовки» и загранпоездки (весьма распространенные среди «коллег») меня не приглашали, да я в них и не рвался, главные рукописи из журналов и издательств по-прежнему возвращали. Я не участвовал в писательских тусовках – вот в чем одна из причин! А это у нас наказуемо… Я был «не свой». Меня интересовали не взаимовыгодные отношения типа «баш – на баш», меня интересовало главное: КТО мы? ЗАЧЕМ мы? И ПОЧЕМУ происходит то, что происходит?

И все же в «Детской литературе», и в «Мысли» заключили со мной договоры и «поставили в план» книги, которые я должен был только еще написать. Для «Мысли» – книгу «В поисках Аполлона» (Аполлон – бог Искусства и Света в древнегреческой мифологии, а также исчезающая, занесенная в Красную Книгу бабочка, которую я мечтал сфотографировать в естественных условиях, искал, и об этом нужно теперь сочинить книгу, чтобы она отражала тему «охраны окружающей среды»…). Для «Детской литературы» – книгу «В Стране Синих Махаонов» (об экспедиции на Дальний Восток).

А еще меня начали довольно часто приглашать на выступления по линии «Бюро пропаганды» Союза Советских писателей – со слайдами и рассказом о чудесном мире природы. За это, хотя и немного, но – платили, что и поддерживало меня в финансовом отношении.

Но, черт побери, я же не только о фотографии природы и бабочках пишу! Я же «социальный» писатель! Самое главное из того, что написано, не опубликовано до сих пор! Джека Лондона в моем возрасте уже не было в живых! Да, понимаю, что у нас не Америка, пусть даже начала века. Но мы же все-таки считаем себя цивилизованной страной! Короче говоря, я в очередной раз собрал свои рукописи, сформировал два сборника и отнес один в главное наше издательство – «Советский писатель» (в третий раз за последние несколько лет), а другой – в издательство «Молодая гвардия».

И, несмотря на то, что мое имя было теперь в «обойме», несмотря на достаточное количество положительных рецензий в прессе (одна из них, как уже сказано, называлась даже так: «Изготовление душ хорошего качества»), несмотря на то, что я уже несколько лет был как-никак полноправным членом Союза Писателей – оба сборника из обоих издательств мне спокойно вернули…

И этот последний возврат сразу из двух издательств и, в частности, из нашего «законного» для меня как для члена СП (с 1976-го года!) «Совписа», причем с дикими рецензиями и «Редакторским заключением», подписанным фамилией «редактора Издательства» Скандовой, можно сказать, переполнил чашу. Я читал, и все во мне клокотало… До каких же пор?… Ну, ладно раньше, когда я был наивный, «фиалковый» мальчик и представления не имел об этом свинарнике. Так до каких же…

Дорогой читатель! Дорогой, многоуважаемый Джек! Соотечественники и соотечественницы! Дойдя до этого места в своем сочинении, я захотел все вспомнить точно и стал искать те рецензии и Редакторское заключение из «СовПиса». А также именно то, что и решил назвать так: «Ход конем». То есть Письмо. Да, именно Открытое письмо, которое я, потеряв терпение, сочинял два месяца с лишним, словно какой-нибудь большой рассказ или повесть, переделывал несколько раз, перепечатывал заново, добиваясь, чтобы ИМ – тем, кому я собирался письмо направить, – БЫЛО ПОНЯТНО. ИМ! То есть я решил направить свое Письмо сразу в несколько высших инстанций, как писательских, так даже и в ЦК КПСС! Да-да, в ИХ главный Орган. Сколько же можно терпеть?

В этой книге я собирался лишь привести отдельные места из того Письма, чтобы не удлинять теперешнее свое повествование…

И вот, найдя его, начал читать, чтобы выбрать места…

Господи! Я же забыл его! Оказывается, я гораздо больше ходил по издательствам и журналам, пытаясь «пробить» свои сочинения, «пристроить своих детей», гораздо больше действовал, чем помнил теперь… При всем при всем я, оказывается, был тогда совсем не «фиалковый» – хотя они так все равно считали. Так считать позволяло им то, что я действительно не лез на рожон – не из трусости вовсе, а из УВАЖЕНИЯ к ним, людям же все-таки… Неустанно и терпеливо надеялся, что вот-вот они все же ПОЙМУТ… И потом я ведь РАБОТАЛ. Считая, что в конечном счете именно произведениями своими я должен делать дело свое, исполнять высший долг. Растить свое дерево… Не дело писателя ввязываться в сиюминутные свары! Не дело писателя искать револьвер и призывать к революции (хотя очень и очень хотелось)…

Читая же теперь свое Открытое Письмо, я был потрясен. Если бы его тогда опубликовали!…

Теперь-то я понимаю, что тогда это было нереально абсолютно. Им действительно было НА ВСЕ НАПЛЕВАТЬ. Кроме своего тухлого благополучия, разумеется. Они только и могли, что производить всяческие «постановления» и «решения», которые и не думали выполнять. Это – «высшие власти». А «низшие», то есть «специалисты» – тем более. Как рвались к «материальной обеспеченности» члены Союза Писателей, как хватались они за малейшую возможность «улучшить свое материальное положение» – бесконечные оплачиваемые бюллетени, дачные участки, квартиры, «секретарские» оклады, заграничные командировки и прочая, прочая!… Какая литература? Какая «совесть нации»? О чем вы?

Это потом, позже, ТЕПЕРЬ, я прочитал изданный «Дневник» одного из уважаемых мною «советских» писателей Юрия Нагибина, жившего и творившего в то же время. Это потом – теперь! – я увидел в этой посмертной Книге его такие строки:

«…Мне даже известности перестает хотеться. Зачем надо, чтобы меня знало большее число тупых изолгавшихся сволочей? (1968 г.)

…Преторианцы (здесь он имеет в виду руководство Союза Писателей и их любимцев – Ю.А.) обнаглели и охамели до последней степени. Они забрали себе всю бумагу, весь шрифт, всю типографскую краску и весь ледерин, забрали все зарубежные поездки, все санаторные путевки, все автомобили, все похвалы, все премии и все должности. Литературные Безбородки грозно резвятся на фоне всеобщей подавленности и оскудения. Мотаются с блядями по Европе, к перу прикасаются только для того, чтобы подписать чужие рукописи, на работу (руководящую) не являются, переложив все свои обязанности на крепкие плечи наглых помощников и консультантов, устраивают какие-то сокрушительные пикники, называя их выездными пленумами Секретариата СП, где вино льется рекой и режут на шашлыки последних баранов; путешествуют на самолетах, машинах, пароходах, поездах, аэросанях, вертолетах, лошадях, ослах, мулах, верблюдах и слонах. Объедаются и опиваются, а после отлеживаются в привилегированных госпиталях и отрезвителях. И снова пиры, юбилеи, тосты, все новые и новые наспех придуманные должности, награды. Вакханалия, Валтасаров пир, и никто не боится, что запылают пророческие огненные письмена, предвещающие конец этому распаду. Нет, они уверены, что это навсегда… Отчетливо формируется новый класс… (1973 г.)

…На этом паршивом приеме стало до конца видно: наше общество четко поделилось на две части – начальство и все остальные. Последним отказано даже в той видимости уважения, какое в послесталинские времена – по первому испугу – считалось обязательной принадлежностью восстановленной демократии… (1975 г.)

…Официальное непризнание усугубляется завистью частных лиц, считающих, что краду из их кармана. Любопытно, что тем, кто признан властью, не завидуют. Ими восхищаются, рассказывают восторженные анекдоты об их богатстве и всех видах преуспевания… Но в отношении меня иное – а кто, собственно, позволил?… А никто не позволял. Все добыто не «в силу», а «вопреки». Это непорядок. Куда смотрят власти?… Мол, дурной пример: не доносит, не подлит, не горлопанит с трибун, не распинается в любви и преданности, а живет так, что самому дипломированному стукачу завидно. Кто же тогда стучать захочет, подличать, жопу лизать?… (1975 г.)

…Господи, что же Ты так извел русских людей, ведь они были ближе всего к Твоему замыслу? Неужели Ты американцев любишь?… (1979 г.)

…До чего же испорченный, безнадежно испорченный народ!…»

Последние слова написаны в 1986-м году. Ими заканчивается «Дневник» Юрия Нагибина, изданный в 1996-м.

А ведь Юрий Нагибин, в отличие от меня, был раскручен, он был одним из столпов тогдашней литературы! Но он был – не ИХ!… И этим все сказано. Я вспомнил и то, что говорил мне как-то Юрий Трифонов, когда я однажды пришел к нему домой, чтобы подарить свою книгу. Он тогда был уже Лауреатом Государственной премии, одним из известнейших и самых уважаемых писателей, но он поделился со мной, «начинающим», что, мол, редактор и цензура безжалостно уродуют его очередную книгу, причем редакторша, недоучившаяся молодая женщина, позволяет себе вести себя с ним по-хамски…

Да, все дело в том, что ни Юрий Нагибин, ни Юрий Трифонов (как, разумеется, и ни я, ни другие, кто думал не о банкетах и премиях, а «всего лишь» о литературе…) не были ИХ людьми, не были «преторианцами»… Так все просто оказывается. Но спрашиваю я теперь:

– ДО КАКИХ ЖЕ ПОР, ГРАЖДАНЕ?

Или мы не граждане вовсе?… Впрочем, об этом потом, потом…

Уважаемые читатели, уважаемые соотечественники! Понимаю, что мое Письмо длинное. Но тем, кто действительно хочет понять, что делалось в нашей стране тогда – и по сути, увы, продолжает делаться и теперь, а может быть даже и хуже, чем тогда, – прочитать, ей-богу, стоит. Ведь надо же научиться анализировать то, что происходит (и происходило) со всеми нами, надо же, наконец, стряхнуть многолетнюю лапшу с ушей, надо попытаться лишить ИХ – властителей, «преторианцев» и прочую братию, которая, пользуясь нашим доверием, сосет наши соки, не дает нам нормально, по-человечески жить – надо лишить их главного их оружия – ЛЖИ! «Не надо вспоминать прошлого, надо вперед смотреть! – кричат они нам, делая невинный, «раскаявшийся» вид. – Время революций и переворотов кончилось! Давайте не будем ворошить прошлого, давайте не выносить сора из избы, лучше – вперед смотреть, а не назад!» А мы и верим. Забывая о том, что если сора не выносить, то мы в нем утонем. И если не извлекать опыта из прежних ошибок, они будут повторяться, причем в самом худшем виде – что и глотаем теперь. Надо анализировать прошлое! Надо определять виновных! Надо судить и наказывать – вор должен сидеть в тюрьме, а не продолжать воровать, как ни в чем не бывало! Либо он должен раскаяться. Но раскаяться не на словах – на деле. «Угрызения совести начинаются там, где кончается безнаказанность» – Гельвеций.

Привожу свое Письмо почти полностью и без всякой редактуры – перескажу коротко только самую последнюю часть, где «конструктивные предложения». Естественно, что написано письмо в определенном стиле – не «диссиденствующем», а именно КОНСТРУКТИВНОМ – и на том языке, который понятен тем, кому я это письмо направляю. Мне не нужен был эффектный конфликт с властями. Мне важно было ДЕЛО. Я ведь, несмотря ни на что, надеялся… Возможно, это письмо даже сохранилось где-то в анналах Союза Писателей, хотя не уверен: плевать им было на «крики души» тех, кто пытался хотя бы чуть-чуть посягнуть на их благополучное существование. Итак…

«Солнце удачи взошло для Мартина» – так начинается одна из глав моего любимого романа. Разумеется, я не сравниваю себя с героем романа Джека Лондона, но сколько же удивительных аналогий! Солнце удачи взошло тогда для Мартина, но он и не предполагал, чем все закончится. Так же и я…

В 1985-м, после моего «хода конем», у меня вышло сразу три книги: «В Стране Синих Махаонов», «В поисках Аполлона» и сборник «Зажечь свечу», в который вошла давшая заглавие повесть, а также почти весь сборник «Листья» (без «Праздника», но с «Путешествием» целиком) и несколько рассказов. А также «Высшая мера». И в издательстве «Малыш» вышла еще одна книжка «для самых маленьких»

Разумеется, это была победа. «Переполох» удалось опубликовать во второй раз, «Подкидыш» в третий. Но главное, главное – «Высшая мера»! Пусть в сборнике, с огромным опозданием – что почти убийственно для повести документальной: 9 лет! – но удалось! И это доставило мне все же некую радость. Правда, не очень большую.

В связи с «Высшей мерой», кстати, были ведь и еще события – раньше – и в частности первый (и последний) в жизни вызов в КГБ. Вернее, не в само здание на Лубянке, но – по соседству, на улице, мне назначил встречу по телефону некий товарищ «из Комитета Государственной безопасности». Эта встреча уже описана в одной из моих книг (повесть «Пирамида»), не буду повторяться. Скажу только, что для того, чтобы реабилитировать главного героя «Высшей меры», я дал лейтенанту экземпляр тогда еще неопубликованной рукописи. И он, прочитав, сказал по телефону (больше мы с ним лично не встречались), что повесть ему понравилась, но что «такие вещи будут у нас печатать через пятьдесят лет, не раньше». А ее вот напечатали всего-навсего через 7 лет после нашего с ним разговора! Тем не менее, подлянку издательство «Советский писатель» мне все же кинуло: тираж сборника дали по тем временам минимальный – 30 тысяч. Но хоть обложка твердая, и то ладно.

Итак, три книги, не считая маленькой «малышовой» («По Уссурийской тайге») и статей в двух журналах. А еще меня пригласили на радио, и выступал я то ли два, то ли три раза. Правда, лишь на «экологическую» тему…

Разумеется, две из трех книг вышли вовсе не «как по маслу» – «Зажечь свечу» без «хода конем» вообще бы не вышла, а «В поисках Аполлона» была напечатана на жуткой бумаге: получив авторские экземпляры, я несколько дней приходил в себя. Потом дошли сведения, что печатники очень старались, но – плохая бумага (издательство опять пожалело – вот тебе и «советский Гржимек»…) и плохая краска… В издательство потом приходили возмущенные письма с упреками в том, что, мол, «изуродовали плохой печатью отличную книгу, угробили прекрасные фотографии»…

Единственное, с чем повезло почти полностью – «В Стране Синих…». Редактором опять была Инна Борисовна Шустова, дай ей Бог здоровья. Книга была хорошо напечатана на меловой бумаге и продавалась, как мне сказали, почти исключительно в валютных магазинах «Березка» и за рубежом. Правда, в процессе печати, когда дело дошло до слайдов, возник конфликт с главным художником. Я ведь сам монтировал цветные вкладки в книгу, но главный художник, назначенный совсем недавно и получивший какую-то премию во Франции, выразил свое несогласие с тем, что монтировал вкладки я сам, а не художественная редакция издательства. Я к этому очередному выпаду отнесся спокойно и сказал, что не возражаю, если за это дело возьмутся они. Они поручили это дело молодому парню, почти мальчишке, но он, в сущности, почти ничего не изменил в моем монтаже.

А с редакторшей книги «В поисках Аполлона» произошел эпизод, который в очередной раз доставил мне грустные переживания. В период нашей работы над рукописью она так ею восхищалась (как, впрочем, и предыдущей моей книгой, «Джунгли во дворе», которую я ей, естественно, подарил)! Но тут в московских магазинах появилась переводная книга английского фотографа, отпечатанная очень качественно, на отличной меловой бумаге. Она, как и три моих первых книжки о путешествиях в «джунглях» трав, была посвящена фотографированию главным образом мелких существ живой природы. Но упор в ней был главным образом на технические особенности «макросъемки», причем с фотовспышкой, то есть с нарушением естественности путешествий, как я считаю. Неплохая книга, с фотографиями вполне профессиональными, но… Не было в ней и попытки действительно познать, ощутить «великолепный пестрый мир», окружающий нас, маловато уважения к «мелким тварям», все как-то слишком технично, внешне, чисто западный, довольно-таки бездушный подход.

Однако, именно эта английская книжка подвигла мужа редакторши, по ее словам, на занятия макросъемкой. Не моя, а эта. Западная, чужая. Во-первых, заграница (не нам, россиянам, чета!), во-вторых, отпечатана ведь так четко, бумага такая качественная… Не то, что, к примеру, мои рассыпающиеся, в тонкой обложке и на газетной бумаге «Джунгли» или с мутными фотками «Поиски…»! Грустно было не от того, что муж редакторши «запал» на чисто внешнюю привлекательность английской книжки, а то, что сама редакторша, так восхищавшаяся и текстами моими, и слайдами, восприняла порыв своего мужа как нечто естественное. А ведь она работала в том самом издательстве, где хотели «делать из меня» «советского Гржимека». Увлечение ее мужа макросъемкой, к слову, продлилось совсем недолго…

И опять совпали события моей жизни с событиями в стране! Знаменитый Апрельский Пленум ЦК КПСС и приход к власти М.С.Горбачева совпали с моим «удачным годом». Официально была объявлена «гласность» и «перестройка». Это вселяло надежды…

А в следующем году была опубликована «Ростовская элегия», зарубленная 11 лет назад Рецензентом. Мне повезло: старая моя знакомая, Эля Мороз, пришла на работу в журнал «Знамя» редактором в отдел прозы. Она позвонила мне и спросила, нет ли чего для их журнала. Я и дал «Элегию». Ей понравилось. Вот и все дела: так, оказывается, просто… Тираж, как уже говорил, – 280 тысяч экземпляров.

В конце года в журнал пришел главным редактором Григорий Бакланов, хороший писатель, фронтовик, автор «Горячего снега». Он собрал, как выразился, «лучших молодых писателей» в редакции «на чай». Я был приглашен на «чаепитие» именно благодаря «Ростовской элегии». Когда Бакланов задал вопрос на тему «у кого что есть для журнала», я сказал, что у меня есть – только что закончена – повесть «Пирамида». Острая, документально-художественная…

Идея, возникшая вообще-то давно, однако начавшая конкретно формироваться в период Открытого письма («ход конем»), сначала приобрела вот какую форму: написать обо всех тех мытарствах и приключениях, что пришлось перенести мне в связи с повестью «Высшая мера». «Эксклюзивный» заказ редакции Литгазеты, посыл в командировку, написание мною солидной документальной повести (для чего, естественно, пришлось встретиться со множеством людей, пересмотреть кучу документов, самостоятельно, как бы экстерном, приобрести юридические знания – так, что в повести не было допущено юридических ошибок, что подтвердили специалисты высокого уровня: Н.Банников, В.Треплин да и сам А.Ваксберг, между прочим…), полное одобрение этой повести «заказчиком» З.Румером и членами редколлегии «Литературной газеты»… И – отказ от публикации по весьма сомнительным причинам. Разве все это не есть по сути то же самое, о чем рассказано в «Высшей мере»?

Но ведь и это не все. В связи с тем, что повесть так и не опубликовали, а судебные власти в Туркмении были крайне восстановлены против главных (положительных!) героев истории, одного из них (самого храброго) они таки подловили на какой-то ерунде и… «пришили» ему ВОСЕМЬ лет тюрьмы якобы за взятку размером 200 рублей… До ареста он, понимая, с кем имеет дело, пытался скрыться, приезжал за помощью в Москву, был у меня – в связи с чем меня в КГБ и вызывали На него был, оказывается, объявлен всесоюзный розыск! Благодаря порядочному «кагебисту», с которым я встречался и, думаю, моей повести, которую я ему дал почитать, героя удалось освободить… А потом вот «Высшая мера» все же вышла. С опозданием в 9 лет, не в газете, а в сборнике, тиражом всего-навсего 30 тысяч…

Ведь получалось что? Клименкина походя, без убедительных доказательств, обвинили в убийстве и приговорили к «высшей мере». Так и расстреляли бы, если бы не вмешался тот, кто видел: совершается беззаконие. Причем не помогли письма граждан в защиту осужденного – помогла лишь самоотверженная позиция ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА, который на свой страх и риск аж поехал в Москву и добился приема в Верховном Суде СССР! Только тогда и начался «обратный ход».

А что получилось с повестью об этом? То же самое! Без достаточных на то оснований ее приговорили к «гражданской казни», то есть: не печатать! Пострадал главный герой, а также и я, автор повести. Меня ведь тоже как бы приговорили, отвергнув мою добросовестную многомесячную работу. Да и в сборнике «Высшая мера» не вышла бы, если бы не мой «ход конем».

К тому же, в «Высшей мере» не было описано, как я ездил в командировку в Туркмению, встречался с участниками всех четырех судебных процессов, знакомился с «Делом»… Не было истории с «Литгазетой», Ваксбергом, потом с Багдасаровым, на которого объявили «всесоюзный розыск», моей встречи с сотрудником КГБ, мытарства со сборником и так далее…

То есть получалось, что происшедшее когда-то в Туркмении (в то время она была Республикой Советского Союза) выявило ОБЩИЕ для всех нас пороки жизни в Советской стране! То есть показало СИСТЕМУ ВЛАСТИ – остроконечное построение: наверху Властитель или кучка властителей, а ниже и ниже по ступеням все более подчиненные люди… В основании же – народ. Фактически совершенно бесправный, потому что Пирамида обладает свойством «анизотропии»: вниз сигналы-приказы проходят, а вверх возражения или сомнения – нет. То есть почти полная бесконтрольность властей. То есть «с начальством спорить – все равно, что против ветра…» Сами понимаете, что. То есть «я начальник – ты дурак». Будь ты хоть семи пядей, не важно… То есть настоящее самодержавие – остроконечная «вертикаль» – ПИРАМИДА ВЛАСТИ!

И тогда же, после «хода конем» – я и взялся за «Пирамиду».

Для меня важно было написать так, как было на самом деле – с моей точки зрения, разумеется. Уже говорил не раз, а сейчас повторю опять: жизнь – прежде литературы! Тем более в нашей стране. Литература у нас всегда была СВЯТЫМ ДЕЛОМ. Потому что иначе как получить ЯСНОСТЬ КАРТИНЫ? Как справиться с этими монстрами из правительства, с лукавыми «специалистами», думающими не о деле, а о себе и лебезящими перед начальством, как ПОНЯТЬ, ЧТО ПРОИСХОДИТ и перестать быть РАБАМИ? Мне уже не интересны «беллетристические» сочинения наркотического характера, хотя я уверен, что в своих фантазиях почище многих мог бы оторваться! Мне интересна ЖИЗНЬ! Как было и что есть НА САМОМ ДЕЛЕ! Пусть лишь с моей точки зрения, но – честно! Зарабатывать деньги литературой в принципе можно, но при одном жестком условии: нельзя лицемерно врать, нельзя из холуйства потакать литературному начальству и властям, ибо это – подлая проституция.

Конечно, наши «хозяева жизни» заинтересованы совершенно в другом – они, их подручные и пристроившиеся к кормушке «специалисты» любят с умным видом рассуждать о всяких «художественных принципах», о том, что «художественно», а что «слишком публицистично», а с некоторых пор – теперь! – с умным видом вещают, что, мол, «литература не должна заниматься несвойственным ей делом – философией, просветительством, воспитанием, пророчеством… – она должна развлекать и только». Еще хозяева, разумеется, уверены, что писатели должны писать не о том, что есть, а что считает правильным начальство. Главное же – что в основе наших бед, лжи, затопившей все вокруг, несправедливых судов, в основе всего этого – остроконечная, самодержавная Пирамида власти. И ей необходимо противостоять. То есть добиваться справедливости во всем.

Ну, в общем, с таким вот настроением я и писал свою повесть.

А ко времени зимнего чаепития в редакции журнала «Знамя» как раз ее закончил. Получилась рукопись довольно солидная – приблизительно 15 авторских листов, около 350 страниц на машинке. Первую часть составила целиком «Высшая мера», а следующие части – как ездил в командировку, изучал документы, встречался с людьми, писал, как написанное не публиковали, как с товарищем из КГБ встречался, как сделал, наконец, «ход конем», и она вышла-таки в сборнике…

Граждане, дорогие мои соотечественники! Самое интересное, знаете, что? С повестью «Пирамида» – не с «Высшей мерой» уже – заметьте! – а с «Пирамидой», этой «повестью о повести» (такой я дал «Пирамиде» подзаголовок) – в конце концов стало происходить ТО ЖЕ САМОЕ! То же, что сначала с осужденным несправедливо Клименкиным, потом с документальной повестью об этих безобразиях, «Высшей мерой», потом с героями повести, а в какой-то мере и с ее автором. А теперь – с самой «Пирамидой»! То есть с «повестью о повести»! «Принцип домино» или «матрешки», как это назвать?!

Удивляться, конечно, нечему, я понимаю. Ведь «все – во всем», тут Анаксагора уместно вспомнить опять. Но…

Короче, история выхода уже не «Высшей меры», а «Пирамиды» настолько интересна и символична, а читательский отклик, который она получила, был настолько внушителен – сотни писем и каких! – на адрес журнала и на мой домашний адрес! – что я понял: нужно писать «Пирамиду-2»! Где рассказать об истории публикации «Пирамиды», и ее последствиях. И привести хотя бы некоторые из писем читателей. Их было так много, что ответить на все я, разумеется, не имел возможности, но именно написанием «Пирамиды-2» и включением в нее наиболее интересных писем я и смогу ответить читателям.

Увы, и в нашей теперешней жизни, на тонущем корабле «Россия»… – в полной – ВЫСШЕЙ! – мере присутствует ТО ЖЕ САМОЕ, что проявилось когда-то в тех событиях, что описаны в первоначальной повести «Высшая мера»! Почему и старались так замотать ее «специалисты». Дьяволы… Дьяволы – на Фуатино! Так же в сущности, как в твоем рассказе, Джек! И они, дьяволы, прекрасно понимают, кто они есть! Потому и запрещают то одно, то другое, то третье…

И ведь пользуются, мерзавцы, тем, что большинство – нормальные люди, – никак понять не могут, В ЧЕМ ДЕЛО и разобраться в том, КТО ЕСТЬ КТО! Мы ведь меряем по себе, нам и в голову не может прийти та мерзость, что живет в головах у дьяволов! Хотя нам давно уже невмоготу – отчего и пьют некоторые вусмерть, и наркотики разного рода употребляют, и с собой кончают или просто перестают реагировать и живут, как зомби… «Ну не может же быть, чтобы люди, на вид такие же как мы, оказывались такими сволочами!» – думаем мы. Но тут-то нас и ловят…

Вот и повторяю опять и опять: выход один – вместе! Давайте попробуем разобраться, кто есть кто и что есть что! А уж потом… Прогоним же дьяволов, наконец!

Повесть «Пирамида – 2» уже написана. Она называется «Пирамида жива». Естественно, она до сих пор не опубликована. Но сама история публикации «Пирамиды», описанная в ней, настолько интересна и показательна, что для полноты картины рассказать о ней хотя бы коротко мне кажется необходимым.

Итак, я принес рукопись «Пирамиды» в редакцию самого передового в то время, «перестроечного» журнала «Знамя», в котором была опубликована моя «Ростовская элегия»..

Постепенно «Пирамиду» прочитали в отделе, а также члены редколлегии. И все так или иначе одобрили. Было назначено ее обсуждение, на которое пригласили меня.

Высказывались поочереди, в основном положительно, хотя у каждого кое-какие замечания были. Последним выступал Первый зам Главного редактора. Когда-то он был членом редколлегии «Нового мира» и одобрительно отзывался о моем «Переполохе». Естественно, что именно от него я ждал самого положительного отзыва. И тут…

Сразу скажу: в очередной раз я был потрясен. Хотя он и сказал, что весь прошлый день, отключив телефон, с утра и до вечера, читал мою «Пирамиду» и считает, что публикации она достойна. Но он сделал такие предложения, которые меня поразили.

Они касались главного – моей авторской позиции в столь непростом деле. Он не предложил, он решительно потребовал сократить именно самую главную, с моей точки зрения, вторую часть повести, где действие общественной Пирамиды проявлялось уже не в Деле Клименкина, а в судьбе повести о нем, а также и в моей, авторской, судьбе. То есть, чтобы вся суть происходящего была бы не в нашем общественном устройстве, а именно в случайном уголовном деле. И тогда название «Пирамида» лишалось всякого смысла.

«Он, что, не понял главного? – вспыхнуло во мне. – А почему же тогда Пирамида?»

Надо сказать, что я не сразу все это понял, но четко почувствовал: происходит ОПЯТЬ ТО ЖЕ САМОЕ. Я попытался это выразить в своем ответном слове, но меня то ли искренне не понимали, то ли не хотели понять, Все, только что в принципе хвалившие «Пирамиду», теперь соглашались именно с Первым замом, а мои аргументы как бы вообще не воспринимали. Это было настолько странно, что я был недалек от мысли тут же отказаться от публикации.

Отчасти успокоил меня Главный редактор, Григорий Бакланов:

– Не надо так кипятиться, Юрий Сергеевич! Нам нравится ваша повесть, и мы хотим ее опубликовать. В ближайших же номерах. Но кое-какие наши замечания вам придется учесть. На работу с редактором вам отводится месяц. Подумайте, и завтра же мы ждем вашего ответа.

На этом процедура закончилась. Все разошлись.

Честно говоря, я не знал, что делать. Однако редактор, Эля Мороз, сказала, что поговорит лично с Первым замом, и чтобы я ее подождал в холле.

– Он сказал, что твоя повесть журналу очень нужна, – сказала Эля, выйдя из кабинета Первого зама. – Соглашайся! Мы с тобой постараемся сохранить как можно больше. Не отказывайся. Предложение очень серьезное.

На следующий день я позвонил и сказал, что согласен. Началась работа с редактором.

Все это и многое другое подробно описано в моей «Пирамиде-2». Здесь скажу только, что это была настоящая битва. Редактор Эля во многом шла мне навстречу и во многом – но не во всем! – я с ней соглашался.

Вскоре первая часть пошла в набор, но мы продолжали работать над второй, именно той, которой в наибольшей степени касались замечания Первого зама. Именно в ней я говорил о главном – о порочном пирамидальном устройстве нашего общества и о священном долге честного гражданина, а тем более писателя быть верным своей «личной линии». То есть мужественному отношению к правде жизни и к своей роли «инженера человеческих душ». Кстати, именно тогда Эля сказала мне, что Первый зам очень хотел изменить название моей повести, превратив «Пирамиду» в «Оценочное дело». И если я не согласен, то она посоветовала поехать в редакцию и встретиться с ним, пока не поздно.

– Он вообще любит менять названия. Это его хобби, – сказала Эля.

Я был возмущен и поехал в редакцию немедленно. Встретился с Первым замом и сказал, что категорически не согласен с заменой названия.

– Это меняет всю суть, – сказал я.

– Жаль, – сказал он. – Оценочное дело! Это точно выражает главную мысль вашей повести.

– Нет, – возразил я. – Ее суть гораздо шире и глубже. Я прошу вас оставить мое название.

Опять опускаю подробности, скажу только, что дело дошло до того, что когда Первый зам, уже после выхода первой части, после тщательного редактирования и сдачи второй, внезапно потребовал сократить вторую часть еще на десять журнальных полос, о чем мне сообщила по телефону секретарь редакции, добавив, что это «не для обсуждения, а для исполнения», я решительно сказал: «Тогда я требую снять повесть с публикации».

Никогда не забуду этот день. Сказав это по телефону секретарю редакции, я собрался ехать на дачу к родственникам, чтобы прийти в себя, а к телефону не подходить. Но на пороге меня остановил телефонный звонок. Звонил Первый зам.

– Юрий Сергеевич, вы ставите нас в неловкое положение. Ведь это ультиматум! Как мы можем снять повесть с публикации, если первая часть уже вышла?

– Ультиматум ставите мне вы, – сказал я. – Ни о каком уважении ко мне, как к автору, нет и речи, мы и так сократили все, что можно, и даже больше.

– Хорошо, – примирительно сказал он. – Я вас очень прошу подумать. И внимательно перечитать верстку. Уверен, что вы со мной, в конце концов, согласитесь. А в отдельном издании вы сможете все восстановить. Прошу вас позвонить мне в понедельник.

А была пятница. Я положил трубку и поехал на дачу.

– Что с тобой, – сказал муж моей сестры, мой друг, Валентин. – Ты выглядишь как мертвец, краше в гроб кладут. Что случилось?

Я коротко все рассказал.

Подробности опять опускаю, скажу только, что решил все же не отказываться, а – победить. И сумел сократить повесть на шесть полос, сохранив главную суть.

Забегая вперед, скажу: когда вторая часть вышла, то именно она вызвала самое серьезное читательское одобрение. Письма пошли бурным потоком. Звонили с почты и говорили, чтобы я пришел за очередной порцией сам, потому что почтальон не справляется. Что меня особенно поразило: ни одного письма не было отрицательного. Вопрос был только в степени читательского понимания. Да, именно: хвалили читатели больше всего именно ВТОРУЮ ЧАСТЬ. То есть мою «личную линию».

Трудно было поверить, но «Пирамида» вышла! В одном из самых популярных журналов того времени. Тиражом в 280 тысяч экземпляров! Через девятнадцать лет после того, как другая моя повесть – «Переполох» – не вышла в журнале «Новый мир» Твардовского. Это была первая в моей жизни большая журнальная публикация (как оказалось – и последняя). В разгар «перестройки», можно сказать «на пике» ее. Сокращенная, урезанная, но она – ВЫШЛА.

Один из недодавленных «шестидесятников» заговорил с журнальных страниц…

Вот письмо самое первое…

«…Прочитал первую часть Вашей повести и, подобно Вашим героям, не мог заснуть. Спасибо вам за честную, мужественную и правдивую книгу! Она очень нужна сейчас, просто необходима!…

Я не литературовед, но мне представляется, что Вы достигли главного – единства документального и художественности. Ваша повесть читается так, что оторваться невозможно. Она заставляет читателя размышлять. Вероятно, к этому Вы и стремились!

Буду и устно и печатно самым активным образом ее пропагандировать.

Мне скоро 65 лет. Я счастлив, что дожил до того времени, когда такие произведения могли появиться на страницах журналов. Они дают 100 очков вперед нам, философам. И работая над новыми статьями и книгой, я думал только о том, чтобы в какой-то мере не отстать от них. Это наш общий долг перед Историей.

Еще раз спасибо за то волнение и муки, которые я пережил, читая первую часть (точнее то, что опубликовано в № 8) Вашей книги. Желаю Вам новых успехов, здоровья и счастья – трудного счастья исполненного долга.

Профессор кафедры научного коммунизма Уральского университета Коган Л.Н. г. Свердловск.»

(Письмо № 1, приведенное, как и большинство последующих, с сокращениями).

После выхода первой половины повести мне позвонили домой прямо-таки… трудно поверить, но факт: из Парижа! Из каких-то неизвестных мне каналов переводчица с русского на французский Елена Жюли, бывшая советская подданная, вышедшая замуж за француза, узнала о предстоящей публикации повести и постаралась заручиться моим разрешением на перевод и издание в одном из парижских издательств. Мой телефон ей дал в журнале, как выяснилось, Первый зам.

Чтобы ускорить дело, Елена попросила передать верстку повести ее матери, которая живет в Москве, с тем, чтобы та через «оказию» передала ее в Париж. Еще требовалась моя автобиография для одного из французских журналов и фотография. Естественно мое отношение ко всему этому было вполне положительным.

А уже после выхода второй половины и колонки в «Известиях» мне звонили корреспонденты: сначала японской газеты «Иомиури», а потом американской «Крисчен сайенс монитор» – оба с просьбой дать интервью.

С первым мы встретились в Центральном Доме Литераторов, он записал интервью для своей газеты – в присутствии одной из наших известных переводчиц с русского на японский – и обещал известить, как только интервью выйдет в Японии. Произвел он на меня впечатление очень симпатичного и обязательного человека, свободно и живо изъясняющегося по-русски.

Со вторым тоже встречались, однако эта встреча оказалась довольно странной. Он очень вежливо и настойчиво говорил по телефону оба раза (после первого звонка мы не смогли встретиться, и он позвонил опять), но потом опоздал на двадцать минут (так что я даже собирался уйти), и разговор наш был почему-то натянутым, не с моей стороны, а с его. Почему? Это остается загадкой для меня до сих пор. Правда, особый интерес он почему-то проявил к моей встрече с лейтенантом из КГБ, которая описана в «Пирамиде». Ведь встреча эта в контексте повести не имеет особенного значения… Так почему же?…

Впрочем ни первой (Франция), ни второй (Япония), ни третьей (Америка) встречам я особенного значения не придал в густом потоке звонков и писем. Главным для меня все же было то, как откликнется Родина, какой резонанс и какую трибуну я получу у себя. Насколько активно смогу участвовать в тех процессах, которые, несмотря на скепсис большинства авторов писем, в моей стране начались.

Но Родина в лице официальных ее представителей и – главное! – прессы пока упорно молчала.

Однако телефонные звонки продолжались.

– Здравствуйте, говорит заместитель главного редактора Полного собрания сочинений Достоевского… (Звонок был междугородний, из Ленинграда). Я узнал Ваш телефон по справочнику СП… Поздравляю с прекрасной повестью. Получилось так, что мы с женой отдыхали у вас, под Москвой, там прочитали только первую половину, она тоже понравилась, но все же не настолько, чтобы Вам позвонить. Здесь, в Ленинграде, прочитали вторую, и я решил, что позвонить надо. Это прекрасная вещь, и она очень сейчас нужна. Мы с женой от души Вас поздравляем. Я собираюсь звонить главному редактору журнала, скажу и ему. Успехов Вам, так держать!

– Юра, привет. Прочитал. Отлично. Зацепила твоя «Пирамида». Молодец, очень рад за тебя…

Это звонил один из молодых, но уже известных, входящих в моду критиков. Он часто печатался в разных газетах и журналах.

– Ну, что ж, Юра, от души поздравляю. Нас тут завалили письмами. И звонят много. Причем все хорошие люди. Это настоящий успех, настоящий. Рада за тебя…

Это звонок редактора, с которой мы совершали «экзекуцию» над рукописью, но которой я, тем не менее, был искренне благодарен. Я чувствовал: Эля действительно рада.

Звонков были десятки, сотни. А прорвались ведь не все – я же говорил, что начал отключать телефон.

Многие просили встречи или конкретной помощи. Они по характеру напоминали письма. Пострадавшие, просящие за других, просто благодарные… Писатели, юристы, друзья, родственники, знакомые давние и недавние…

Вот еще четыре звонка, которые запомнились особенно.

Первый:

– Здравствуйте. Говорит секретарь Союза Писателей РСФСР. От души поздравляю Вас. Ваша повесть – лучшее, что появилось у нас в последнее время, она лучше всех тех «бестселлеров», о которых раззвонили критики. Серьезно, умно, доказательно, эмоционально, добротно. И – о настоящем, а не о прошлом, как все пишут, вот что важно! Я предрекаю Вам большой успех… Странно, в секретариате совсем не знали Вашей фамилии – первый секретарь, Сергей Владимирович Михалков ничего Вашего не читал и не слышал о Вас. Вот нонсенс! Но я сказал ему, чтобы обязательно прочел «Пирамиду». Кстати, Вы не хотели бы поехать в Чехословакию в декабре? Вместе с еще одним молодым талантливым писателем, секретарем Союза?

Второй: позвонил сам первый секретарь СП РСФСР С.В.Михалков. Минут двадцать мы разговаривали, он хвалил «Пирамиду», рассказывал о том, как однажды сам заступался за несправедливо осужденного человека. Предложил обращаться лично к нему, если нужна какая-то помощь.

Третий: звонил один из героев «Пирамиды» полковник В.Г.Сорокин. Он сказал, что в Верховном Суде «сложилось благоприятное мнение о повести», и Председатель Верховного Суда, якобы, рекомендовал ее для прочтения аппарату. То же, будто бы, и в Министерстве юстиции. Оттуда чуть ли не собираются пригласить меня на выступление.

Четвертый: по какому-то поводу я понадобился Первому заму…

– У Вас настоящая слава, – сказал мне Первый зам. – Смотрите, не загордитесь. Темечко выдержит?

И тон, и странные слова резанули меня.

– С Вашей помощью, думаю, выдержит, – машинально ответил я.

От этого короткого разговора остался неприятный осадок. Не только темечком, всем своим существом я ощущал странную антипатию от Первого зама.

Что особенно удивляло: никакого одобрения я ведь от него не слышал и ни на одну из встреч с читателями он меня не приглашал! Он чем-то недоволен? Что происходит опять? Я ничего не понимал.

Ведь повесть действительно имела большой читательский успех, который распространялся и на журнал. Этому же надо радоваться! Но было такое ощущение, что Первый зам мне за что-то мстит. Но за что? Ведь если за мою упорную позицию с редактурой, то все позади: повесть вышла и имеет успех. Значит, все правильно? В чем же дело?

А письма все шли. Поток пока что не иссякал. Никогда ничего подобного не было в моей жизни.

Да, дорогой Джек, я думаю, ты понял уже, почему так много в этой моей книге так называемой «публицистики». И почему для меня важнее всего не литература, а жизнь. Думаю, и ты, живя в нашей стране, ощущал бы то же!

…Люди обращались ко мне со своей болью, проблемами, обидами и благодарностью. Но их комплименты повести и мне, ее автору, вызывали теперь главным образом вовсе не удовлетворение тем, что я выполнил свою писательскую миссию. Странное чувство было у меня: словно письма эти посланы вовсе не мне. Меня ведь как будто бы не было: пресса молчала, о «Пирамиде» официально не говорили нигде – как будто ее не было, – и обо мне официально тоже не говорили, словно я исчез. Чем я мог помочь авторам писем?

Да и письма, казалось, приходят непонятно откуда, словно бы из другой галактики. Они были написаны разными почерками – очевидно, подлинными… – на конвертах обратные адреса были из моей страны. Но ведь это не люди, это всего лишь письма. А люди ходили по улицам мимо меня, люди взахлеб читали новые журналы и газеты, слушали радио, смотрели телепередачи. Жизнь шла своим чередом.

Произведения, опубликованные в одно время с «Пирамидой», расхваливались в газетах и по телевидению на все лады. О «Пирамиде» – ни слова. А я ведь уже успел привыкнуть, что каждая из моих книг и почти каждая из публикаций журнальных имела резонанс в прессе, причем, как правило, положительный. Я ведь раньше и по телевизору выступал несколько раз, и по радио неоднократно. А уж перед читателями, по линии Бюро пропаганды художественной литературы и со слайдами – и вовсе не одну сотню раз. Однажды я даже принялся считать количество своих выступлений, насчитал 300, а они еще продолжались. Но не теперь.

Теперь творилось что-то совершенно противоестественное: количество писем, звонков, даже визитов на дом несравнимо большее, чем в связи с любой другой моей вещью. А официальный резонанс – ноль.

А я-то думал, что благодаря успеху «Пирамиды» и другие мои неопубликованные рукописи быстро пойдут – произошло наконец то, что было у Мартина Идена с «Позором солнца»! Я уже был готов нести все подряд по журналам!

Не тут-то было. Вскоре после выхода второй части «Пирамиды», я принес Главному редактору «Знамени» повесть «Карлики». Многие из моих друзей и знакомых именно ее считали моей лучшей вещью.

Главный редактор, Григорий Бакланов, передал ее в отдел прозы журнала.

– Звоните в отдел, – сказал он.

Когда я позвонил что-то недели через две, завотделом сказал:

– Приходите.

Надо же, как быстро успели прочитать, подумал я. Не то, что раньше.

– Эта вещь вам совсем не удалась, – сказал завотделом с каким-то непонятным раздражением даже. И добавил:

– Совсем.

В очередной раз я был ошарашен.

– Как это? Почему? – спросил я.

– Эта вещь вам не удалась, – с нажимом повторил завотделом. – Извините, это нам не подходит.

Я взял рукопись и ушел. Что происходит с ними со всеми, опять и опять думал я. Ведь эта повесть не менее важна сегодня, чем «Пирамида», в ней ответы на многие наши вопросы. Но завотделом отверг «Карликов» категорически, ничего не объяснив, не приводя никаких аргументов. Прочитал ли он ее вообще?.

Удивительно, что и в стране происходило нечто такое, что представлялось весьма странным. О необходимости НЕМЕДЛЕННЫХ ПЕРЕМЕН говорилось на все лады и достаточно громко и выразительно. Но конкретных действий не было НИКАКИХ. Хотя заканчивался уже четвертый год «перестройки». Ни одного толкового, действенного закона не было принято. То же, что с помпой публиковалось, несло лишь пародию на перемены. Было столько трусливых оговорок, противоречий, что возникал вопрос: неужели принимали постановления нормальные, взрослые люди? На кого рассчитаны детски наивные формулировки, противоречащие одна другой, выдаваемые за серьезные государственные законы?

Что же касается литературы, то литературоведы и критики расхваливали и всячески превозносили и, анализировали те вещи, которые повествовали о ПРОШЛОМ. То есть о том, что «проверено и утверждено». А в «Пирамиде» говорилось о настоящем. На эту тему, как мне казалось, нужно бы не говорить – кричать! Ведь все – продолжается! Не случайно же этот густой поток читательских писем в связи с «Пирамидой»! Однако…

Из достаточного все же жизненного опыта я хорошо знал: официальное замалчивание срабатывает. Оно всегда срабатывало в нашей стране…

Что толку, к примеру, что теперь вовсю трубили о Булгакове, называя его «непревзойденным мастером», крупнейшим, талантливейшим! Его-то самого уже давно нет. Трубят не о Булгакове – трубят о тех вещах, которые ему все же, несмотря ни на что, удалось создать и – выплеснуть в молчащую тогда, скованную животным страхом страну. Самого-то Булгакова «граждане» затравили при жизни так, что страшно теперь читать его письма, посмертно опубликованные. Живой Булгаков, оказывается, не представлял особой ценности для живших одновременно с ним соотечественников. Кроме, может быть, его самых близких родственников и друзей. Его задушили, извели, уморили предки тех, кто теперь так восторгается его произведениями. Да еще как бы и выпячиваются они теперь со своим «смелым» восторгом. С ним обошлись фактически так же, как когда-то с Христом, как привычно обходились и с другими достойными людьми – теми, что восставал против творящихся безобразий. И Булгаков, кстати, очень прозрачно намекнул об этом в своем романе.

«Рукописи не горят!» – произносит Воланд в «Мастере и Маргарите». Это как сказать… О тех, что сгорели, мы ведь не знаем… Кстати, статью под таким названием: «Рукописи не горят!» написал еще до своего назначения в журнал не кто иной, как Первый зам Главного редактора журнала, который пытался как-то усечь «Пирамиду». Кстати, Первый зам вообще очень любил писать (и выступать) о классиках нашей литературы. Интересно, живи он тогда – во времена Достоевского, Блока, Булгакова, Бунина и других, о которых выступал и писал, – интересно, как отнесся бы он к разным ИХ «личным линиям»? И если бы от него зависела публикация их рукописей, тоже спрашивал бы, выдержит ли их темечко бремя славы в том случае, если бы они имели нахальство спорить с ним? Насколько я знаю, он тоже считал себя не только литературоведом, но и писателем. Но о его литературных произведениях я что-то не слышал.

Теперь в стране кликушествовали, воздевая руки и бия себя в грудь, не только о Булгакове. А и о Платонове, Цветаевой, Ахматовой, Гумилеве, Бабеле, Зощенко, Мандельштаме, Гроссмане, Пастернаке, Высоцком, Галиче,… – всех и не перечислить. Все, как оказалось, были великими при жизни, но никто их не поддерживал! Кликушествовать и ругать «совок» стало престижно и модно, уверенно считая, что теперь, в «перестройку», время у нас «совсем другое», СВОБОДНОЕ!

И как-то не замечали в апофеозе повального «милосердия» к мертвым, что еще жив, но уже на подходе молодой сравнительно Марис Лиепа, один из лучших балетных артистов мира, гордость того самого балета, который был одним из козырей наших в культуре перед «империалистическим Западом»; что умирает затравленный и по-настоящему так и не реабилитированный кинорежиссер Андрей Тарковский. И только что покончил с собой блестящий, но непризнанный ученый, создатель спасительной «голубой крови» (перфторана) Белоярцев. И прозябает у нас много, много малоизвестных, задавленных молчанием СМИ и «коллег-специалистов», талантливых изобретателей, ученых, конструкторов. Только что вернулся из позорной ссылки (надолго ли?) академик Сахаров. По-прежнему все еще лишен гражданства на родине Солженицын – да и он ли один?… И в стрессе, забвении, непризнании гаснет множество достойных и пока что живых НАСТОЯЩИХ людей…

И упорно не замечали – не придавали значения! – что под самозабвенные, прямо-таки садо-мазохистские причитания о мертвых, убитых, уморенных раньше, в стране во время «совка», неудержимо растет количество убийств и самоубийств ТЕПЕРЬ… Ау, граждане, где вы?

Мои неопубликованные рукописи продолжали лежать либо в редакциях, либо «в столе», а письма, которые я в таком множестве получал, были, как соль на рану. То же и телефонные звонки. Разве они от ГРАЖДАН страны? ГРАЖДАНЕ о вещах гражданских говорят не только в частных письмах и разговорах приватно или по телефону. О том, что их по-настоящему взволновало, они говорят всем и везде. И они не только говорят, но и хоть как-то действуют. Они понимают и сознают, что страна, в которой они живут, – ИХ страна, а не тех, кто захватил власть и превращает граждан в бессловесных рабов…

Мы пьем чай с женой Ирой и моим приятелем. Прошло несколько месяцев после выхода «Пирамиды».

– Ты знаешь, что сегодня по телевизору читательская конференция твоего журнала? – говорит вдруг мой приятель. – Обсуждение материалов за прошлый год…

– Как?! Нет, не знаю.

Телевизора я тогда у себя не держал, смотрел его обычно у своих родственников или у Иры (мы с женой жили в разных квартирах…). Смотрел главным образом художественную гимнастику, фигурное катание, иногда хоккей – наши с чехами. О предстоящей передаче не знал, никто мне о ней не говорил и никто, тем более, не приглашал… Странно. Ведь столько писем…

Мы с Ирой немедленно поехали к ней. Успели…

Да, передача была. Разумеется, записанная на пленку, а не прямой эфир. Ее вел Первый зам. Хотя Главный редактор тоже присутствовал, но он все больше молчал… Говорилось о многих публикациях журнала за прошлый год. Даже о статьях, рассказах… Первый зам держался хозяином – он ведь авторитетный литературовед… О «Пирамиде» ни слова. Как будто журнал ее вовсе и не печатал.

Только потом, позже, один из участников той встречи сказал мне, что выступавшие из зала, конечно же, говорили о «Пирамиде», благодарили за нее журнал. Из телепередачи это вырезали…

В начале года состоялось Собрание писателей Москвы. Мероприятие беспрецедентное, детище «перестройки» – не «отчетно-выборное» и не посвященное «красной дате». Не Конференция, не Пленум Правления, куда приглашались обычно исключительно члены. Демократическое собрание, без пропусков и без регистрации присутствующих. Просто собрание.

Уже прошел знаменитый Пленум Союза кинематографистов, на котором впервые демократическим путем сменились вожди Союза – забаллотированы были почти все прежние бессменные «зубры», и к рулю пришла «молодежь». В Союзе Писателей перестройка пока не проявлялась никак – все до мелочей оставалось по-прежнему, разве что первый секретарь Московской организации сменился, но и то лишь потому, что прежний сам оставил свой пост и «перешел на другую работу». Нового выбирали из нескольких «альтернативных» (модное стало слово) кандидатур, однако голоса, естественно, имели лишь прежние члены Правления…

Но заканчивался очередной год «перестройки», и перемен ждали все.

Большой зал Центрального Дома литераторов – на шестьсот с лишним мест – был заполнен до отказа, люди сидели и стояли в проходах, в фойе, микрофоны были выведены и в Малый зал, который тоже был полон. Собралось что-нибудь около полутора тысяч столичных писателей – почти весь наличный состав… К трибуне, естественно, было не протолкнуться, но я, тем не менее, послал записку с просьбой, чтобы дали слово.

Начинали, как всегда, «генералы» – не по мастерству, конечно же, а по должности. С особым вниманием ждали выступления нового первого секретаря: может быть он скажет что-нибудь этакое? Ведь перемены давно назрели! Союз Писателей у нас – не союз творческих работников вовсе, а – истинное министерство, где заправляют чиновники, причем преданные до последнего вздоха вовсе не народу, а – родному правительству. То есть те самые «преторианцы»… Но… В стране ведь глубочайший духовный и нравственный кризис, и кто же, как ни писатели, должен… Ну, давайте же, секретарь, начните!

Он начал свою речь. Но… Вокруг все стали переглядываться: о чем он? Как ни в чем не бывало, как на каком-нибудь литературоведческом семинаре, он говорил… о языке и поэтике Маяковского, над книгой о котором он в настоящее время работал. О переменах, о времени, о «перестройке» – ничего. Как ни в чем не бывало…

За ним выступали другие. Некоторые говорили и о наиболее заметных публикациях последнего времени, называя привычную, многократно закрепленную в прессе «обойму».

Но вот получил слово заведующий отелом прозы журнала «Знамя».

Я ходил по фойе – мест в зале не хватило. Ко мне уже многократно подходили коллеги-писатели, жали руку, благодарили за «Пирамиду», называя ее «отличной, современной, смелой вещью». Удивительно! О ней, оказывается, многие знали. Особенно тепло высказался довольно известный литературовед, исследователь творчества Достоевского и, в общем-то, диссидент Юрий Карякин, чья нашумевшая статья была опубликована как раз в 9-ом номере журнала, вместе со второй частью моей «Пирамиды» – видимо, это из-за нее так старался сокращать мою повесть Первый зам. Статья была на мой взгляд очень уж «лобовая», кликушеская, прокурорская, она сужала проблему несвободы до обвинения конкретных людей: автор обращался напрямую к «инкогнито» (легко вычисляемому конкретному человеку), не очень-то и значительному, обыкновеннейшему винтику Системы, одному из тех, кто, якобы, и был во всем виноват.

– У вас прекрасная повесть, прекрасная! Это наша «Брестская крепость»! Я вам обязательно позвоню, – сказал Карякин, мимоходом пожимая мне руку и направляясь в зал.

Итак, на трибуну поднялся заведующий отделом прозы Валентин Оскоцкий. тот самый, который безоговорочно вернул мне «Карликов». Интересно было все-таки, что он скажет, – ведь еще на редколлегии он заявлял, что «если «Пирамида» будет опубликована, она станет заметным явлением в нашей литературе». Правда, на телевизионной встрече с читателями он не сказал о ней ничего, но там ведь заправлял Первый зам. А тут заведующий ведь выступает свободно! Он считается одним из популярных литературных критиков, и тут уж ему от моей «Пирамиды» деться некуда.

Он стал говорить о «благотворном времени перестройки», разобрал более-менее подробно несколько «обоймных» вещей, перечислил и добрым словом упомянул некоторые другие. Особенно отметил те, что опубликованы в прошлом году в том журнале, где он заведует прозой. О «Пирамиде» ни слова. Как будто ее просто не было. Я опять не верил своим ушам…

После него выступали другие, тоже хвалили «обоймные» вещи. Никто ни разу не упомянул ни моей фамилии, ни «Пирамиды». Интересно, что ДО публикации этой повести моя фамилия мелькала часто и прочно входила в «обойму» «молодых, перспективных, сорокалетних», а мои «Подкидыш», «Переполох», «Праздник», другие рассказы и «природоведческие» книги постоянно упоминались в литературных обзорах.

Собрание становилось скучным, вполне обычным, рутинным. Люди стали уходить. Слова мне не давали, и, не дождавшись конца собрания, я ушел тоже.

Что же все-таки происходит? И что делать?

Еще в начале прошлого года при Центральном Доме литераторов был создан клуб под названием «Судьба человека».

Когда организатор клуба писательница Лилия Беляева узнала о моей богатейшей читательской почте и о странном молчании прессы, она пригласила меня на одно из заседаний Клуба и предложила выступить.

В пятнадцать минут уложиться было нелегко, но я все же сумел сказать о главном и процитировать несколько писем о вопиющем положении в наших тюрьмах и лагерях. Выразил и свое отношение к холопскому и вполне безопасному теперь пинанию Сталина, на которого когда-то с такой же эйфорией молились, и к сомнительным слезам раскаяния по поводу безвременной смерти Высоцкого.

Человек семьсот, собравшихся в зале, слушали очень внимательно, несколько раз прерывали аплодисментами. В конце аплодисменты тоже были вполне впечатляющими. Можно было считать, что мое выступление прозвучало.

Судя по телефонным звонкам, которые на другой день последовали, оно и действительно прозвучало.

– Это безобразие! – говорила, например, одна из звонивших, бывшая на встрече в Клубе. – Почему это молчание? Я читала Вашу повесть, она мне очень понравилась, я тоже думала: почему молчит критика? Вы сами должны позвонить первому секретарю писательской организации и прямо его спросить: в чем дело?

Другая сказала так:

– Вы должны поберечь себя. Не надо выступать так остро. Вы разозлите тигра. Ничего удивительного, что молчит критика – они боятся. Время смутное, никто не знает, что будет дальше, вот и молчат. Такие люди, как Вы, еще пригодятся. Я не одна, нас целая группа, мы все уважаем Вас и считаем, что Вам просто необходимо пока уйти в тень.

– Но ведь ничего такого особенного я не говорил, – возразил я. – Разве никто не знает об этих проблемах? Ведь их надо решать!

– Будьте осторожней, я вас очень прошу! Вы не знаете, видно, этих людей. А я знаю. Будьте осторожней, пожалуйста.

Встречу в клубе снимало Центральное телевидение. По словам председательницы, мое выступление тоже было снято от начала и до конца, получилось хорошо, редакторам понравилось. Именно его предложили в передачу «Человек и закон». Однако пленку с видеозаписью, как ей стало известно, не только не включили в передачу, а даже арестовали…

А от редакции журнала меня по-прежнему не приглашали ни на одну встречу с читателями.

А в конце марта 88-го мне позвонила одна знакомая и радостно сообщила, что газета «Книжное обозрение» опубликовала «индекс популярности» журнальных публикаций последнего времени. И «Пирамида» там расположена весьма высоко.

Я достал эту газету – от 26-го марта 1988 года. Действительно. Всего 31 позиция. Последнюю, 31-ю строчку занимал не кто-нибудь, а сам В.Набоков. Первую – «Жизнь и судьба» покойного В.Гроссмана. Из ныне живущих «Пирамида» стояла на 4-м месте – после только что вышедшей пьесы Шатрова о Ленине и Сталине, «Детей Арбата» Рыбакова и «Ста дней до приказа» Юрия Полякова, намного опередив «обоймные» вещи последнего времени, всячески разрекламированные литературоведами и критиками, а потом и награжденные разными премиями. Интересно, что она была единственной из списка, не получившей широкого резонанса в прессе. К тому же при опросе (а он проводился «среди читателей и работников массовых библиотек») наверняка не были учтены мнения одного из самых больших отрядов моих читателей – заключенных. (Много позже, уже в самом конце ХХ века, из достаточно авторитетного источника я узнал: по закрытым данным Госкомстата моя «Пирамида» по популярности среди читателей занимала тогда ПЕРВОЕ место…).

Но и опубликование «индекса популярности» ничего не изменило в моей судьбе. Как, увы, и в судьбе тех, кто писал мне кричащие письма и просил о помощи, которую я не мог оказать.

Правда, еще когда вышла только первая половина повести, ко мне обратились из издательства «Молодая гвардия» с предложением издать «Пирамиду» отдельным изданием. Естественно, что я согласился. Оказалось, что это – исключительно личная инициатива директора издательства Валентина Юркина (дай ему Бог здоровья!). Тогда же я принес в издательство № 8 журнала и верстку второй половины… Тогда же заключили и договор. И – слава Богу. Боюсь, что позже история с отдельным изданием могла и не состояться.

В отдельном издании удалось восстановить многое из того, что было выброшено при редактуре в журнале (спасибо редакторше Татьяне Костиной). Однако, подтвердилось еще раз: люди в большинстве своем воспринимают по-настоящему лишь то, что либо разрекламировано в СМИ, либо размещено в самих СМИ…

Как уже сказано, вся история публикации «Пирамиды» и ее последствий, в которую также вошли многочисленные письма читателей, подробно описана в рукописи «Пирамида жива», которая выставлена в интернете. Такое название эта повесть получила потому, что по всем показателям видно, что даже сегодня, в 2019-м году, Пирамида по-прежнему существует. И торжествует.

«Угрызения совести начинаются там,

где кончается безнаказанность»

Гельвеций.

То, что не печатали и не воспринимали мои первые рассказы – понять можно. И в редакциях, и на семинаре в Литинституте искренне считали, что рассказы мои «ни о чем». Вот когда их все же опубликовали – другое дело! Оказывается, можно и об этом…

Когда цензура ЦК зарубила в «Новом мире» мой «Переполох» – объяснить можно тоже. Ведь если отчеты руководителей о своих достижениях – показуха, и даже маленький человек, герой моей повести, вдруг не выдержал этого и прямо высказал свое мнение, отчего начался переполох среди руководства, то куда ж дальше ехать? И я ведь как автор поддерживаю этого маленького смельчака, а тем самым провоцирую и других! Если каждый у нас начнет говорить правду своему начальству, что ж получится?! И очевидно, что по-своему прав был цензор ЦК, сказавший: «Этого никак!». Хотя когда «Переполох» был в верстке в редакции «Нового мира», и его опубликование ожидалось, меня задергали телеграммами и звонками. Но как только цензор зарубил мою повесть – все тотчас и отпали. Естественно!

И то, что не печатали «Обязательно завтра» – вполне логично с ИХ точки зрения тоже. В этом романе я пытаюсь защитить «малолетних преступников», обвиняя власти за то, что те не заботятся об их воспитании, жалею проститутку, чуть ли не влюбляюсь в нее, и – свят! свят! – об эротике пишу этак вполне положительно, развратник! Как же можно у нас такое печатать?! Тут редакторы все, как один, были единодушны! Вполне естественно тоже.

Но ведь теперь-то я уже вполне известный писатель, член СП, автор нескольких книг, многих статей в журналах и газетах! Моя книга «Листья», книги «о бабочках» имели большой успех, о них много писали! Статьи мои печатались даже в газете «Правда»! Мое имя постоянно мелькало в СМИ, меня сравнивали с известнейшим Гржимеком. Я несколько раз выступал и по радио, и по телевидению! А просто перед читателями – в библиотеках, клубах, домах культуры – сотни раз!

Ко всему сказанному, я ведь входил в «обойму» молодых и перспективных, и неслучайно же в апреле 88-го меня послали с группой писателей во Францию на симпозиум «Литература XXI-го века»! Правда, как выяснилось позднее, это никак не было связано с выходом «Пирамиды», скорее, ее выход мог помешать. Очевидно, те, кто посылал, просто упустили это из виду, тем более, что СМИ о «Пирамиде» глухо молчали. А вот о моих статьях в «Правде», очевидно, помнили!

И даже то, что Первый зам не хотел приглашать меня на встречи с читателями журнала, тоже можно понять: мало ли что я там еще ляпну, неблагодарный! Понятно, что публикация моей повести вообще была делом рискованным! И слишком много осталось в ней «личной линии». Да и название я упрямо оставил свое! И правда ведь могут понять читатели, что у нас – остроконечная пирамида власти. А что скажет высшее начальство? Очень может быть, что уже и сказало…

Что касается названия, то я уже тогда начал понимать, что это – самая большая моя победа в конфликте с Первым замом. Именно заголовок подчеркивал главную мысль: вся беда наша в том, что у нас – остроконечная, самодержавная пирамида власти, и пока она остается, ни о какой демократии, ни о какой справедливости не может быть и речи. «Я начальник – ты дурак; ты начальник – я дурак». Чем выше этаж, который ты занимаешь – тем больше ты прав, НЕЗАВИСИМО от твоей истинной правоты. А герои моей повести потому и победили, что они восстали против «пирамидальной» системы и руководствовались СПРАВЕДЛИВОСТЬЮ. Именно это и вызвало такой огромный читательский резонанс, как я понял, но именно это, скорее всего, дико испугало некоторых наших начальников, основа власти которых не справедливость, а «пирамидальная» система. Именно поэтому Первый зам хотел изменить название повести, и просто чудо, что мне удалось настоять на своем!

Так что понять позицию Первого зама и вообще редакции журнала можно. Если бы не их журнал, кто бы знал о «Пирамиде»? Неблагодарный!

Мало того: я ведь еще и «Карлики» нагло приносил в редакцию – опять странный намек: карлики – это кто?

Но ведь моя повесть вышла! И такой успех! «Темечко выдержит?» – сочувствовал мне Первый зам. А СМИ молчат не только о повести, они глухо замолчали и обо мне, ее вполне известном и признанном авторе! Что же это такое?

Ко всему прочему, повесть заняла высокую позицию в «рейтинге читательского интереса», опубликованном в журнале «Книжное обозрение»! И нельзя считать «Пирамиду» антисоветской! В чем же дело?

«Ведь перестройка на дворе! – недоумевал я. – Я же не против нее, и никакой я не диссидент! Вы, рецензенты, что же? Нравится – поддержите! Не нравится – пишите разгромные статьи, ради бога! Но пишите!»

Нет, увы. Пресса молчала глухо, как будто никакой повести не было. И я, ее автор, как будто бы куда-то исчез.

А была ли повесть, с искренним недоумением думал я порой. Может быть, схожу с ума, и никакой публикации повести не было? Но вот же письма, и вот номера журналов с ней…

В издательстве «Мысль» редакцией еще раньше была задумана книга, в которую вошли бы сразу несколько уже изданных моих рукописей – о путешествиях и фотографировании чудес природы. Готовые тексты уже были в редакции. В «Детской литературе» собирались переиздать «Путешествие в удивительный мир». Еще в одном издательстве хотели выпустить мою новую книгу о насекомых – готовая рукопись лежала в редакции. Но теперь… Все почему-то затягивалось.

Поток писем читателей постепенно иссякал, хотя «Пирамида» вышла в начале следующего года еще и отдельным изданием, тиражом в 250 тысяч. Но одно дело – в престижном журнале, а другое – просто так, книгой. Да еще и без «пиара»… Огромная разница для наших граждан!

В конце 87-го и в начале 88-го года я испытывал стресс, равного которому не было, пожалуй, никогда в моей жизни. И даже весьма лестная для меня поездка во Францию – очень интересная: я и выступал там, за что удостоился похвалы руководителя делегации, а также самого Булата Окуджавы, и много фотографировал! – ничего не изменила в моей «послепирамидной» судьбе. СМИ молчат, меня как писателя как будто и не было никогда, поток писем читателей иссякает, звонки прекратились… Что происходит? Где мои сограждане, ау?

Итак, дорогой Джек, с публикацией «Пирамиды» произошло у меня ровно обратное тому, что произошло у твоего Мартина после выхода его «Позора солнца».

Особо обращаю твое внимание, Джек, как и внимание тех своих соотечественников, которые моложе меня и не пережили того, что пришлось пережить мне, вот на что. Я помню свое детство в военные годы в Москве – воздушные тревоги, затемнение, бомбежки, когда трясло весь дом, и мы ждали, что вот-вот бомба упадет на нас, а немцы займут Москву… Есть было почти нечего, не было электричества, на окнах – светозащитные шторы, и мы жгли свечи, коптилки… Коммунальная квартира из семи комнат: семь семей, два десятка жильцов, два туалета на всех, которые постоянно засаривались – приходилось бежать к метро, в общественный… Горячей воды, естественно, нет, но периодически отсутствовала и холодная … Зимой топили печи, дрова были не всегда, жгли старые книги… Клопы, мыши, тараканы… Гибель самых близких мне людей – мать, отец, братья… Потом послевоенное сиротство, бесконечные болезни, и – никакой поддержки со стороны. Бабушка, ставшая моим опекуном, умерла, и мы – вдвоем с двоюродной сестрой…

Правда, я все же окончил школу – аж с Золотой медалью – и поступил в престижнейший МГУ. Но – уход в связи с полным разочарованием в карьере «советского физика»… Работа на разных работах, безуспешные попытки опубликовать хоть что-то, поступление в Литинститут, но… Разочарование на первых же семинарах! И опять безуспешные попытки «штурма» журналов и издательств… Я помню все это!

Помню и то, что в стране после смерти Сталина происходило черт знает что. Доклад Хрущева «О культе личности», некая «оттепель», но все равно – цензура, психушки, гонения на Солженицына, Сахарова, других «диссидентов», события в ГДР, в Венгрии, в Чехословакии… Мой «Подкидыш» напечатали в «Новом мире», но потом Инна Борисова больше года читала мой «Переполох», и цензура его запретила… И вновь бесконечные ожидания прочтения рукописей, возврат их, тупые отзывы рецензентов, разбой редакторов даже над статьями и «малышовыми» книжками. Чуть ли не трехлетнее ожидание «Листьев», больница, «Карлики», Рецензент… А потом «Высшая мера», которую нигде не хотели публиковать… Мой вынужденный «Ход конем»…

Все это я хорошо помню.

Но помню и то, что во все те годы я ни разу не терял бодрости духа и надежды на победу! Потому что верил: пусть медленно, но все идет к лучшему, несмотря ни на что! Я – выдержу!

Однако теперь… После, казалось бы, самой большой победы в писательской моей карьере и такого, казалось бы, читательского признания…

Молчат СМИ, молчит журнал. Чего же стоит успех среди читателей, если… Если отношение к писателю так зависит от СМИ, от властей…

Кто же хозяева в стране? – мучительно размышлял я. – На что надеяться? Ради чего все?

Да, такого стресса, такого разочарования не было у меня никогда. Как я теперь понимал твоего Мартина, Джек!

Свое дерево мне вырастить все-таки удалось. Оно дало неплохие плоды. Однако… Они никому не нужны?

Есть ли смысл жить в ТАКОЙ стране, с таким правительством, среди таких «граждан»? Куда идет наша страна, во что превращаются люди? Ради чего все? Почему нет препятствий растущей и все более торжествующей лжи?

И все больше возникало у меня даже не подозрение, а – уверенность, что появилось в нашей стране тщательно замаскированное, но убийственное, мрачное нечто. А, может быть, оно всегда было, но не действовало в полную силу? А граждане то ли не понимали этого, то ли не в состоянии были противостоять. Но ЧТО это? ОТКУДА?

В тот день проснулся довольно рано и, как обычно, включил, лежа в кровати, приемник: «Радио Свобода», которое в последние годы перестали глушить…

– В связи с болезнью и невозможностью исполнять обязанности Президента Михаилом Горбачевым…

Сначала я ничего не понял и только постепенно начал соображать…

Это был понедельник, 19-е августа 1991-го года.

Телевизора у меня не было, «Лебединое озеро» я не видел. Слушал то «Свободу», то «Эхо Москвы»…

А накануне, в воскресенье, ездил с милой девушкой (в субботу меня познакомил с ней один из друзей) в хорошее место на окраине Москвы, где фотографировал ее по своему обычаю обнаженной среди еще зеленых деревьев, ржавых кустов рябины, усыпанных огненно-рыжими ягодами, в чаще начавшей желтеть травы… Вот же она – ЖИЗНЬ!

Да, по-прежнему спасался я все тем же: продолжал сочинять (теперь – «Пирамиду-2», по письмам читателей, а так же «Постижение» и продолжение «Карликов»…). И фотографировал чудеса природы, главным образом бабочек и девушек. Гости, хотя и реже, но все же приходили ко мне на слайд-концерты, и это тоже была «отдушина»…

После «Пирамиды» из печати не выходило ничего, если не считать нескольких небольших газетных статей. Но ведь перестройка шла, как будто бы, полным ходом! Как будто бы… Становилось все яснее, что пыл Горбачева уходит главным образом в слова, все более длинные его выступления – «расширить… углубить…», – а в стране все только разрушается….

Но почему-то многие из наших бывших скрытых и явных диссидентов получали все больше постов «при дворе»…

И все же при всем при том, меня как будто бы что-то постоянно поддерживало… Аполлон и Афродита! – все больше понимал я. Бог искусства и света, и, конечно, Богиня красоты и любви! Да, самым «стрессовым» временем для меня оказалось начало 1988-го, но в августе того же года удалось побывать в Казахстане с одной из своих девушек (с женой Ирой мы фактически уже расстались). И там я фотографировал в обнаженном виде среди природы не только эту девушку, но и… пятнадцатилетнюю дочь приятеля, который меня пригласил. И с этой девчушкой возникла у нас этакая «бунинско-тургеневская» целомудренно трогательная любовь. Мне и в голову не могло прийти, во что это в конце концов выльется. Но – много позже. А пока только романтическая встреча и фотографии, а потом трогательная переписка, которая, правда, скоро закончилась…

Повторю еще раз: если бы не встречи с природой и – да-да! – с «посланницами Афродиты», то происшедшее и с Мартином Иденом, и с самим Джеком Лондоном казалось бы единственным выходом, то есть «ключом», которым стал для Мартина иллюминатор «Марипозы», а для Джека Лондона – шприц. Как оно и стало тогда для многих жителей моей Родины.

Правда, в те годы удалось мне еще опубликовать кое-какие слайды в нескольких новых журналах и газетах, которые возникали и лопались, как мыльные пузыри. А в августе 91-го, накануне грандиозных событий, ко мне обратились с киностудии «Мосфильм». Им нужны были фотографии и слайды бабочек для художественного фильма, в котором главный герой занимался тем, что, спасаясь от наступившей «чернухи», фотографировал эти хрупкие создания природы. Ну прямо как я! Правда, сценарий был не совсем таким, как я думал, но все же я дал приехавшей ко мне ассистентке режиссера и слайды, и фотографии.

А в пятницу, 16-го, ассистентка позвонила мне и сказала, что они оформили съемочный павильон моими «бабочками» для одной из сцен фильма, напечатав, ко всему прочему, большие фотографии со слайдов. «Получилось очень красиво, если хотите, то приезжайте посмотреть в понедельник, я вам выпишу пропуск».

Понедельник и был 19-е августа 1991-го года.

С утра, слушая «Свободу», окончательно понять, что произошло, было трудно, хотя первое Постановление так называемого ГКЧП навевало весьма грустные размышления в том смысле, что с какими-то цензурными послаблениями в литературе и искусстве будет совсем покончено…

Предстояла поездка на «Мосфильм».

Танков на пути своего следования я не застал – ехал сначала в метро, потом на троллейбусе, как ни в чем не бывало. Ассистентка меня встретила и на студию благополучно провела…

И вот, граждане мои дорогие… Я же говорил, что «в ногу со страной»! Что происходит в стране, сразу понять в тот роковой понедельник еще было трудно, однако верили в лучшее. Но то, что я увидел в павильоне «Мосфильма», стало лично для меня действительно «звездным часом»!

Бабочки… Огромные… Размер фотографий был 40х60 и 50х60. Великолепно напечатанные… На отличной бумаге «Кодак». Резкие, качественные – с моих «узких» слайдов! Ведь столько лет я пытался каким-либо образом получить такие вот «выставочные» фотографии, уверен был, что это возможно! Со мной спорили, и либо никто за это не брался, либо – несколько раз… – мне пытались их сделать хотя бы 30х40 и за немалые деньги. Но получалась – халтура. Я уверен, уверен был, но… И вот все подтвердилось! Эти ФОТОКАРТИНЫ – иначе не назовешь! – были напечатаны с моих «узких» слайдов! Победа!

И со слов ассистентки я узнал, где можно такие фотографии печатать со слайдов. И цена, надо сказать, вполне приемлемая!

Да, друзья, в этом был для меня некий символ. Танки на улицах Москвы, о которых знал теперь весь мир, и – бабочки, огромные, прекрасные бабочки в павильоне «Мосфильма», напечатанные с моих слайдов! Танки по большому счету никогда не спасут, я всегда был в этом уверен. «Мир спасет красота» – в этих словах Достоевского – истина! И теперь я ощутил намек для себя в павильоне «Мосфильма». Намек и – поддержку!

19-го, вернувшись с «Мосфильма», я не отходил от приемника, а 20-го поехали с женой Ирой к Белому дому и там я фотографировал то, что происходило. Мы вместе с сотнями соотечественников, собравшихся на площади у Белого дома, ждали штурма, один раз лично к нам с женой обратился человек с мегафоном, сказав, что мы слишком близко подошли к краю площадки на крыше дома, а потому представляем собой слишком хорошую цель для тех, кто будет вот-вот штурмовать и стрелять. Не дождавшись штурма, мы к вечеру все же поехали домой. Весь день 21-го я опять не отлипал от приемника, а 22-го, когда все почти кончилось, я опять поехал, и опять фотографировал…

О тех днях очень много написано, много сказано… Но в моей памяти осталось то, что я никогда не видел в одном месте так много хороших, человеческих лиц. И я думал тогда, что нас у Белого дома объединяет одно – избавление от многолетней лжи. Наконец-то!

Но как же мы ошибались! – с горечью думаю я теперь…

Да, в августе 1991-го МОГЛО начаться по-настоящему! ПО-ХОРОШЕМУ! Чтобы я – и не только я! – мог жить, фотографировать и писать то, что хочу. Чтобы это публиковали, и я – и не только я! – тем самым мог бы поделиться радостью своей с другими. Чтобы – главное! – если не разрушить, то хотя бы почистить как следует Пирамиду и задуматься: нельзя ли что-то все-таки изменить? И чтобы не нужно было вымучивать снова и снова – «Пирамиду-3», «Пирамиду-4», «Пирамиду-5» и так далее… Чтобы воров, бандитов, паразитов, лгунов повыгонять из «верхов» и из «специалистов». Чтобы биться в конкурентной борьбе, но – по-честному. Чтобы не лгать по поводу и без повода! И чтобы жили мы, наконец-то, в нормальной стране, а не в том безобразии, когда у власти вновь и вновь – дураки, лгуны и бандиты. Разные у нас в стране люди, но во власть почему-то, как правило, пробиваются именно они, эти самые…

И я начал делать то, что мог – писал статьи для газет. Ты, Джек, наверняка согласился бы с этим – твой Мартин тоже писал статьи. Первая моя статья так и называлась: «Чего же вы медлите?» Ведь надо было немедленно что-то менять в стране в лучшую сторону! Я еще надеялся, верил… Но ни в первой, ни во второй, ни в третьей газете ее не согласились печатать. Хотя и говорили, что помнят мою «Пирамиду», меня лично вполне уважают, и статья нравится, но вот насчет публикации ни-ни.

А потом состоялась «Беловежская пуща»…

И то, чего веками не могли сделать враги внешние – сделано было легко тремя мужиками, собравшимися «на охоту» и «принявшими на грудь» в Охотничьем домике. Великая, огромная наша страна – Советский Союз! – была разорвана на 15 частей. И ни не так уж и давний мартовский референдум, на котором подавляющее большинство граждан проголосовали за сохранение Союза, ни Первый президент СССР, который мог бы – и должен был! – арестовать заговорщиков, ни всемогущее КГБ – ничто не воспрепятствовало развалу великой страны!

Президент, сидевший пока в Московском Кремле, оказался вовсе не мужиком и с тремя «охотниками» согласился. Впрочем, он уже года четыре как мужиком перестал быть – вся сила, все благие, казалось бы, начинания ушли в досужие, бестолковые разговоры и обещания…

(Так я думал тогда. На самом же деле, как выяснилось позднее, он мужиком вообще никогда и не был. В августе 91-го, вернувшись из Фороса, он, как ни в чем не бывало, заверил всех, что «верен социалистическому выбору»! А много позже, в одном из выступлений признался, что на самом деле его целью всегда было «уничтожить коммунизм». То есть и становясь Генсеком, и потом он постоянно лгал…).

И вот немалый по численности, считавшийся великим народ огромной страны, подтверждавший вообще-то свое величие во множестве войн, подвигов, в создании великой культуры, науки, теперь молчаливо, как ни в чем не бывало, с тремя «охотниками» и болтливым «генсеком» согласился… «Беловежскую пущу» принял, можно сказать, вполне спокойно, хотя всего за несколько месяцев до этого дружно против такого безобразия на «референдуме» возражал! И не было ни многолюдных демонстраций протестующих, ни серьезных протестов…

И не стало великой страны. На карте превратилась она в лоскутное одеяло. По инерции назвали ее все же одним словом – на три буквы – СНГ. А на деле стала она растерянным сборищем миллионов людей, одураченных, сбитых с толку, забывших тут же и историю свою, и единение, и дружбу. И многие из них в родных домах оказались вдруг – «иностранцами»…

Что было делать, дорогой Джек? Я писал и писал одну за другой свои статьи, и сначала их нигде не печатали. «Хам пришел», «Страна бананов», «Яд власти», «К вопросу о дальтонизме», «Верю в свободную Россию!», «Гибель любви» – вот как статьи назывались… Как тошно было мне и таким, как я, ты, Джек, наверное, можешь себе представить. Ведь окончательно рушилась вера в лучшее, на наших глазах творилось нечто чудовищное, а предотвратить это не получалось никак.

Но я писал и писал статьи…

Наконец, одну статью (из двух десятков написанных) опубликовали. В апреле 1992-го. Уже после «новогоднего подарка» Гайдара с «освобождением цен» – без освобождения от дури, наглости и пустой болтовни Ельцина, Гайдара, Чубайса и других «реформаторов».

В январе все мои гонорары за предыдущие книги превратились в ничто – как и деньги миллионов людей, всю жизнь работавших и копивших кто на квартиру, кто на машину, кто на приданое дочери или сыну. Теперь же накоплений большинства не хватило бы и на похороны.

Конечно, «специалисты» придумали оправдания. «У вас тогда не деньги, не накопления были, а – бумажки, на которые нельзя было ничего купить» – так говорили они, оправдывая то, что делали. «Денежный навес» – так назвали «специалисты-экономисты» трудовые накопления наши. И вместо того, чтобы придумать что-то путное – для чего ведь их экономике и учили! – они решили поступить просто: уничтожить наши деньги вообще, а на самом деле – лукаво украсть.

Хотя и тогда были другие специалисты, которые предлагали совсем другой путь – среди оппонентов рьяным нашим «младореформаторам» были даже лауреаты Нобелевской премии по экономике… Но у тех, кто занимал тогда верхние этажи, были совсем другие методы, другие планы, другие цели. Руби с плеча – и все тут!

Интересно, что очень многие из тех, кто рьяно поддерживал молодых «демократов» именно в то самое время как раз и стали «генеральными директорами», «президентами», владельцами всяких СП, ООО, АООО, ЗАО и так далее, и обладателями непонятно откуда появившихся капиталов. У них-то и начал появляться именно тогда победный, торжествующий блеск в глазах…

Моя статья, которую все же опубликовали, называлась «К вопросу о дальтонизме». Речь в ней о том, что странное «видение» вдруг появилось у многих наших газетчиков и особенно у политиков. «Красными», «коричневыми», а еще чаще «красно-коричневыми» они стали называть тех, кто был по всем показателям вовсе не такими, а вот то, что делали они – те, кто так выражался, – было, наоборот, именно кроваво-красным (вульгарно «советским») и коричневым (откровенно фашистским). Что за дальтонизм на самом деле?

Сначала я понес свою статью в «Московские новости» – газету, которая оставалась одной из самых популярных и сравнительно честных – теперь уже не «перестроечных», а «демократических». Новый главный редактор, Лен Карпинский (тоже из диссидентов), удостоил личного приема и честно и откровенно сказал:

– Нам Ваша статья очень нравится. Но печатать ее мы боимся. Может быть, Вы что-то другое принесете?

И вернул.

Я отнес статью в «Независимую газету», которая только недавно начала выходить и главным редактором которой был бывший сотрудник «Московских новостей» Виталий Третьяков.

И в «Независимой» мою статью напечатали! И потом ее почти целиком даже читали по радио «Свобода». Потом в «Независимой» было опубликовано еще несколько моих статей, одна из них называлась так: «Что такое дурак?». Речь в ней шла о дискуссии между одним из умнейших людей того времени, академиком Святославом Федоровым и одним из «младореформаторов», которого звали Анатолий Чубайс. Как ни старался академик аргументированно и логично убедить «реформатора» в его явной глупости, тот агрессивно и тупо, до смешного просто, стоял на своем. Статья всем нравилась, со мной соглашались, но…

Но удовлетворения от газетных публикаций у меня все же не было. Целью моей по-прежнему была публикация не статей, а книг. Ведь правильно сказано: «Лучше зажечь одну свечу, чем обличить гигантские пространства мрака»! А я уверен был, что неопубликованные книги мои – именно «свечи».

Но ни в «Мысли», ни в «Детской литературе», ни в других издательствах книги мои так и не вышли. Да и сами издательства фактически перестали существовать…

И получалось, ко всему прочему, что я опять иду в ногу со страной: надежды вспыхнули, однако гасли одна за другой.

А в октябре 1993-го состоялось и вовсе чудовищное – обстрел Белого дома из танковых пушек по приказу Ельцина – за то, что Верховный Совет не подчинялся тупому, бестолковому президенту, и собирались даже объявить ему импичмент. И были сотни погибших – тех, которые два года назад защищали Белый дом и того же Ельцина, который теперь их безобразно, нагло предал.

За одно это его и его команду нужно было бы теперь судить самым строгим образом как путчистов, нарушителей Конституции и убийц. Но о суде не было речи. Наоборот – некоторые интеллигенты и «диссиденты» считали, что Ельцин и его команда все делали правильно. И они даже писали петиции в его поддержку.

Да, вот такая история, Джек. И мне, и, как я постепенно понял, кое-кому из соотечественников моих становилось ясно, что на землю нашу русскую окончательно пришло что-то мрачное и убийственное. Главная же беда была в том, что граждане и не думали сопротивляться всерьез. А может быть просто не могли? Теперь уверен: тогда мы все просто запутались и, как принято теперь говорить, офонарели. Нормальным людям не могло прийти в голову, что не кто-нибудь, а – соотечественники! – могли вести себя так беспардонно и нагло.

Не раз я вспоминал один из снов в больнице и свою повесть «Карлики». Неужели это и правда – они? Ведь они так дружно летели откуда-то и – вселялись в людей…

Да, много врагов посягало на нашу землю! И татаро-монголы, и шведы, поляки, турки, французы, немцы, японцы… Но то были враги хотя и злобные, однако открытые, явные. Ясно было, кто наши, а кто враги. И явных врагов в конце концов всегда побеждал русский народ! Но теперь… Кто ТЕПЕРЬ наши враги? Похоже, что мы уже… В оккупации! Но все же – КЕМ? И даже если это те «карлики», которых я видел во сне, то – ОТКУДА они? ПОЧЕМУ?

И в кратчайшее время я написал новую повесть, которая называлась так: «Презентация».

Да, кое-какое сопротивление в народе было. Многие письма, пришедшие мне в связи с «Пирамидой», свидетельствовали об этом. Были кое-какие демонстрации, негодующие статьи пробивались в газеты. И до какого-то времени сопротивление даже росло. При Горбачеве многие все же надеялись на «перестройку»…

И в Ельцина сначала поверили тоже за его якобы смелость и прямоту. Признаюсь, я тоже поверил сначала в Горбачева, а потом – в самом начале! – и в Ельцина. Но теперь я, как и большинство, был просто-напросто ошарашен тем, что происходит в стране и куда все идет…

Ясно, что в каждом трудном деле, тем более новом, ошибок бывает множество. Наша страна после Революции действительно шла совершенно новым путем, и трудности были огромные. А в конце концов и вовсе – верхушка пирамиды власти у нас одряхлела. Она неминуемо должна была обновиться. Старые растресканные меха уже не выдерживали напора вина новой жизни. Эти меха, естественно, нужно было омолодить, обновить. И «перестройка», то есть обновление, очищение были необходимы даже в том случае, если бы «верхи» думали о народе, а не исключительно о себе.

Но при дьявольском строе капитализма стремление к творчеству все больше отмирает, и в человеке, растет пылкая жажда обладания. Обогнать конкурентов любыми средствами, взять, съесть и переварить – основное желание очень многих людей. Причем взять как можно больше, желательно вообще все! И – переварить. То есть уничтожить. Знаменателен известный призыв Ельцина: «Обогащайтесь! Берите суверенитета столько, сколько сможете переварить!»

«Обогащайтесь!» – вот же главное теперь, оказывается. Теперь – можно! И многие одурели от такой «свободы». И – ринулись в «приватизацию, «залоговые аукционы», «ваучеризацию» и – коррупцию! – с оголтелым восторгом. Ложь, насилие, убийства, так называемый «рэкет» – однова живем! Ради обогащения, прибыли – все, что угодно! Массовый, непреодолимый гипноз…

Да, при Ленине, после Революции, тоже был лозунг: «Грабь награбленное!» И многое из того, что было у «аристократов» и помещиков действительно было награбленным. Но то, что существовало в стране теперь, в 1991-м, вовсе не было награбленным, оно, наоборот, было создано трудом миллионов людей. Трудом очень нелегким, сопряженным с огромными жертвами, подчас истинно героическим.

А пришедшие к власти в 91-м грабили рьяно и беззаветно. Они мечтали только о том, чтобы ИМЕТЬ. Иметь исключительно для себя, и чем больше, тем лучше.

К власти пришли те, кто всегда был против России, против людей, против нормальной, совместной человеческой жизни. И вовсе не за то, чтобы людям жить вместе в дружбе, а не в ненависти друг к другу. Не нужно им «развитие каждой личности»! Нужны деньги, золото, предметы вычурной роскоши, изысканная еда, питье, развлекуха и все такое. И не дружеские чувства, симпатия, понимание красоты, стремление к совершенству, любовь мерило человеческого счастья для новых хозяев, а – материальное богатство и, разумеется, власть. Власть над другими, свобода грабить!

Да, первая серьезная попытка достичь справедливости в России не удалась – Советский Союз прекратил свое существование. Но зато появился опыт. Неудача на пути к цели вовсе не доказывает, что цель недостижима! Разумный человек на пути к цели извлекает опыт из своих ошибок, а вовсе не поворачивает вспять! Ведь отрицательным результат оказался во многом по нашей же общей вине – по неготовности нашей! – надо это, в конце концов, честно признать! Но ведь были и немалые достижения – этого нельзя отрицать!

Но, увы. Я хорошо запомнил, что на площади, несправедливо названной впоследствии «Площадью Свободной России», большинство, увы, не кричало «Свобода!». Большинство кричало: «Ельцин! Ельцин!». Они и получили не свободу, а Ельцина. Таким, каким он и был.

Да, не таким жестоким, как, например, Сталин (хотя октябрь 93-го свидетельствует о другом). Да, не таким активным и не терпящим возражений, как Ленин (хотя это тоже большой вопрос). Но – самовлюбленным, самозабвенно любящим власть, не считающим нужным держать свое слово – это вне всяких сомнений. И, мягко говоря, не очень умным. К тому же он стал игрушкой в руках тех, кто мечтал уничтожить Россию как таковую – с ее русским духом общинности, духовности, стремлением к справедливости для всех.

Начал сочинять я свою повесть «Презентация» в начале 93-го. Форму изложения выбрал – от разных лиц, включая и самого Президента, – свободную, раскованную, легкую, иногда с юмором «на краю могилы». И по мере изложения получается как бы «срез общества» сегодняшней России. Фрагменты этой повести я и цитирую здесь.

Однажды – то ли в конце 92-го, то ли в начале 93-го – мне позвонил отец главного редактора вновь образованной газеты «Новый взгляд» Юрий Додолев, который был неплохим поэтом.

– Послушай, я читал твои статьи в «Независимой», отлично ты пишешь, почему бы тебе не дать что-то Женьке, в его газету?

«Женька» – его сын, главный редактор «Нового взгляда».

Я дал. В отдел, естественно, а не главному редактору лично. Они напечатали. Потом печатали еще, хотя постепенно начали редактировать, против чего я категорически возражал, что им явно не нравилось. «Женька» не удостоил меня «приема» ни разу, все отношения велись через сотрудника, который как раз и начал мои статьи редактировать. А когда я перестал приносить статьи, они с этим беззвучно и спокойно смирились. А сам Юрий Додолев, собственно, к газете отношения не имел, к тому же часто болел… Так что и с этой газетой мои отношения прекратились..

Тем не менее, именно в «Новом взгляде» я однажды прочитал в разделе «Читательская почта», что мои статьи – «из самых лучших», и что «если бы Аракчеев баллотировался в депутаты, мы бы за него дружно голосовали».

А статей неопубликованных все еще было много. Однажды мне позвонил заместитель главного редактора газеты «Завтра», самой «крайней» из больших газет, Владимир Бондаренко, который раньше что-то хорошее писал обо мне. Он предложил написать что-нибудь для них. Я посомневался, но потом поставил жесткое условие: никакой редактуры! Главным редактором «Завтра» был Александр Проханов, с которым мы были когда-то знакомы и даже почти дружны. Он на мое требование согласился, и я написал большую статью для них под названием «Да поможет нам Бог!», где выразил и свои мысли о происходящем в стране, и свое несогласие с позицией «Завтра» по некоторым вопросам. Опубликовали все слово в слово. Тогда я стал писать еще…

«Что мешает президенту?», «Будем ли мы голосовать за большевиков?», «Во власти страха», «Скромное обаяние демократов», «Проигрыш проигравших», «Стыдно!», «Народ вправе…», «Глухота», «Гонорея» (от слова «гонор»), «Четыре лжи о происшедшем в октябре», «Трусость и лень», «Жмурики», «Трусливые мальчики», «Страсти по фашизму», «Рабство в крови»… Все эти статьи в разных газетах были опубликованы. Даже в респектабельной и весьма многотиражной газете «Труд» опубликовали большую мою статью – «Бесовщина»! Ее, как я случайно узнал, повесили на стенд «Лучших материалов», однако ни один человек мне после ее выхода не позвонил. Хотя тираж «Труда» был – около двух миллионов…

А в стране полным ходом шла «приватизация», то есть бесстыдный, лихорадочный грабеж «отдельными гражданами» того, что создано многолетним трудом всех остальных. В конце концов этот процесс так и окрестили – прихватизация. Началась и «ваучеризация» – лукавое изобретение «некоторых» во главе с тем самым господином с нерусской фамилией Чубайс, до недавнего времени бывшим младшим научным сотрудником в каком-то НИИ, потом, кажется продававшим цветы, а теперь – ого-го! – ставшим ближайшим соратником Ельцина.

Происходило нечто чудовищное, невозможное, казалось бы, в развитой современной стране, освобождающейся – как уверенно утверждалось правителями – от «многолетних пут лживой идеологии». С телеэкрана президент Ельцин с обычной самодовольной ухмылкой резким неприятным голосом заявил, что, мол, теперь «каждый россиянин – каждый, даже грудной ребенок – получит по своему «ваучеру»… ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ рублей». Приблизительно столько стоил тогда ОДИН КИЛОГРАММ копченой колбасы… А это ведь не что-нибудь, не какая-то подачка правительства – это ДОЛЯ КАЖДОГО ГРАЖДАНИНА ОТ БОГАТСТВА СТРАНЫ, созданного за десятилетия трудом миллионов! Ну, разве не справедливым был заголовок моей статьи «Что такое дурак?» в «Независимой»? Что же касается ее героя, то и потом, после Ельцина, тотчас же разваливалось все, за что бы этот автор «ваучеров» и бывший близкий соратник Ельцина ни брался.

Гитлер, а точнее, кажется, Геббельс считал: чем чудовищнее ложь, тем легче в нее поверят. Прав был немецкий идеолог! Знал человеческую натуру… Президент наш то ли воспринял его урок, то ли для него все такое было естественным. Он все больше и больше становился пародией на самого себя: пьяным давал интервью за рубежом, дирижировал оркестром, пел «Калинку», плясал неуклюже, как паяц, перед всем миром, спал, когда его ждал у самолетного трапа премьер скандинавской страны, и, не стесняясь, мочился на колесо самолета, из которого только что вышел… «Во, мужик! – радовались некоторые. – Настоящий наш! Сибирский медведь! С таким не пропадем!» Некоторые, правда, осуждали «за чудачества». Но – не более…

Да, «диссиденты», доблестные наши «протестанты», борцы за свободу и демократию, дружно продолжали, несмотря ни на что, поддерживать и президента, и его верных адептов, окончательно разрушающих «вверенную им», а точнее захваченную ими страну.

Удивительно, но мою статью «Жмурики» опубликовали! Несмотря на то, что в ней было вот что написано:

В конце того самого, 1994-го (уже после бандитского расстрела Президентом здания Верховного Совета), наши войска вошли в Чечню. Во имя «восстановления конституционного порядка» и «сохранения целостности России», наши кадровые войска разрушали города и селения СВОЕЙ СТРАНЫ, мирные жители гибли тысячами, в числе их женщины, старики и дети… Увы, это было закономерно. Не остановленный бандитизм развивается и растет, «угрызения совести начинаются там, где кончается безнаказанность». А безнаказанность не кончалась. Казалось, весь народ России должен выйти на улицы, сказать решительное «Нет!» Президенту, который своей бездарностью, тупостью, жестокостью (а я думаю, что и трусостью перед Америкой…) довел страну до разнузданного братоубийства. Увы, где там! Его опять ПОДДЕРЖИВАЛИ! Все еще! А уж большинство «демократов-шестидесятников» в первую очередь… Ну, как же: «Альтернативы – нет!».

Не могу забыть эпизод, услышанный по радио «Свобода» из первых уст. Когда матери наших ребят, посылаемых в Чечню и гибнущих сотнями (посылали, ко всему прочему, необстрелянных, молоденьких, неопытных!), все же, наконец, собрались и ПОЕХАЛИ туда (несмотря на дикую дороговизну авиа– и железнодорожных билетов), чтобы перед тупыми генералами продемонстрировать свое отношение к бессмысленной бойне, приехали и оказались лицом к лицу перед одним из представителей этих самых генералов, и тот грубо и хамски НАОРАЛ на них, взывая, естественно, к их «гражданской совести», они… смешались. И… отправились назад, восвояси… оставив своих деток спокойненько умирать. Это рассказала по радио сама их представительница, чуть ли не председательница Совета солдатских матерей… Рассказала с тем же чувством, с каким я теперь это передаю… Во мне же тогда похолодело все. Если МАТЕРИ стали ТАКИМИ, на что же рассчитывать нам в нашей стране?…

Что стало с людьми? Где великая русская культура, наука? Ломоносов, Радищев, Мечников, Павлов, Чайковский, Римский-Корсаков, Бородин, Рахманинов, Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Чехов, Гоголь, Тургенев, Бунин, Булгаков, оба Островских, Гончаров, Репин, Суриков, Васнецов, Крамской, Аксаков, Тютчев, Шаляпин, Анна Павлова, Качалов, Щепкин, Станиславский, Калинников, Глинка, Иван Ефремов, Дмитрий Шостакович, Сергей Есенин, Владимир Маяковский… Стыдно стало и произносить эти имена… Какая там «слезинка ребенка»! Тут реки ДЕТСКОЙ КРОВИ потекли, а не слезы… Тут МИЛЛИОНЫ беспризорных детей заполонили вокзалы и улицы городов. И это в великой стране, которая совсем недавно была одной из двух самых могущественных и культурных, и за которой шла половина мира! И ради чего это все? Ради «реформ» Ельцина-Гайдара-Чубайса! Ради чудовищного УБИЙСТВА великой страны.

Что я мог сделать, дорогой Джек, что я ОБЯЗАН БЫЛ ДЕЛАТЬ? Я написал еще одну статью, которую назвал так: «Рабство в крови». Не буду перепечатывать здесь ее всю, но частично просто обязан. Ведь и она – слушайте! слушайте! – была, как ни странно, ОПУБЛИКОВАНА!

Я действительно, на самом деле, терялся в недоумении: где же русские?! Где те, кто действительно любит Россию, не на словах, а на деле? То есть не слово «Россия», а – природное географическое пространство, населенное соотечественниками, объединенными общей историей, культурой… Кто готов РАБОТАТЬ ради действительно пристойного будущего жителей своей родной страны? Где те, кто делает ради ее – и своего – будущего хоть что-то?

Мой «афганец» представлялся мне истинным героем времени – того времени, которое, очевидно, будет названо то ли «разложением», то ли «гниением», то ли «тяжелой болезнью» – только бы не гибелью! – великой страны. Он честен, бескорыстен. Он готов на все ради достойной жизни в своей стране. Конечно, я понимал, что «камикадзе» – не выход. Но что же тогда? Ведь что-то необходимо делать! Ведь – оккупация! И сказать что-то людям так, чтобы они УСЛЫШАЛИ, невозможно! И хоть как-то изменить Систему, при которой любое ничтожество, случайно оказавшееся на острие Пирамиды, ведет себя так, как придет ему в голову, а миллионы жителей должны почему-то ему подчиняться. И никакого контроля за ничтожеством НЕТ.

Начиная повесть, я не знал, чем все закончится. Но сжился со своими героями, представлял себя на месте каждого…

В финансовом отношении меня выручала опять фотография. Теперь не дети в детских садах, а – журналы: «Знание-сила», «Природа и человек», «Крестьянка», «Юный натуралист»… А появились и новые – «Твои возможности, человек!», «Душа и тело», «Андрей», «Кавалер», «Дар», «Мастера»… Как только основывался новый журнал – природоведческий, эротический или с оттенком эротики, – так и приходили ко мне за слайдами. Вот когда начал я общаться с молодыми «главными редакторами»!

Некоторые журналы – такие, как, например, «Андрей», «Душа и тело», ничего не платили, некоторые («Мастера», например), наоборот, помогли выжить. Однажды купил мои пейзажные слайды даже церковный журнал!

Побывал у меня американский журналист, профессор Роберт Шиэр, сотрудничавший со знаменитым «Плейбоем», – его привела на слайд-фильмы бывшая сотрудница «Московских новостей» Лиля Панюшкина, с которой мы подружились. «Грэнд! Грэнд!» – восклицал он, глядя на мой самодельный экран, где наряду с русскими пейзажами, бабочками, пауками, появлялись обнаженные русские девушки – «на фоне природного пейзажа».

Потом Роберт Шиэр об этом написал в «Плейбое», назвав меня «одним из самых отважных людей», с которыми ему «доводилось когда-нибудь встречаться», потому что «в суровые годы застоя» «ничто не могло победить его упрямого желания жертвовать свободой – а может и жизнью – ради эротического искусства… Возможно, этот человек – Д.Г.Лоуренс своего поколения». Правда, о переданных ему 40 слайдах, которые он повез с собой в Америку, я потом так и не слышал…

А супер-эротический журнал «Пентхауз» (русское издание, № 1, 1992 год) написал обо мне так: «Маститый прозаик Юрий Аракчеев, член Союза писателей, автор десятков книг для детей и юношества, вышел, наконец, из эротического подполья, где провел годы застоя. Благообразный советский писатель был на самом деле тайным «порнографом» (с точки зрения тогдашней юриспруденции, разумеется) и снимал десятки обнаженных хорошеньких девушек на своем старом диване… И сегодня мы смело можем назвать Юрия флагманом советской эротики».

Вот так, даже во «флагманы» произвели! Правда, никаким «порнографом», а тем более тайным, я не был – ко мне приходили десятки и даже сотни людей и приводили своих знакомых на мои слайд-концерты. Причем никаких инцидентов с «обнаженностью» не было. К тому же я писал не только для детей и юношества, а гораздо больше для взрослых – примером тому «Пирамида» и другие мои книги, уж не говоря о газетных статьях…

Впрочем, вот уже несколько лет (параллельно со всем другим) я писал книгу «Поиски Афродиты». Великая эта богиня – «Вечно юная, Златокудрая…» – воистину всегда спасала меня! Не представляю, как бы я жил, если бы не ощущал постоянную ее поддержку! И я старался не оставаться в долгу…

Да ведь это – взаимоотношения мужчин и женщин, особенно эротические, – одно из самых важных – и прекрасных! – проявлений жизни! Я всегда так считал и уже в юности недоумевал: почему столь важная сторона жизни человеческой странным образом затушевывается – как будто эротика вообще противоестественное что-то, о ней не стоит и говорить, а дети рождаются как бы сами собой, если люди в браке. Любовные письма, подарки, прогулки и поцелуи при луне – пожалуйста, сколько угодно. А вот о САМОМ ГЛАВНОМ – почему-то ни-ни. «Свет гасите немедленно!»

Да, бывают преступления «на половой почве», но и тут – никаких подробностей, никакого серьезного анализа: это противоестественно, противозаконно и отвратительно! Такое отношение к эротике как раз и проявилось у «официальных» читателей моего «Обязательно завтра». Грабеж, членовредительства, убийства – об этом вполне принято говорить в подробностях, в деталях, о каком-то смущении тут нет и речи. А вот если дело касается эротики… Ни в книгах, ни в фильмах подробностей лучше не надо!

Я же совершенно уверен, что большинство бед современного человечества как раз и происходят от того, что люди недооценивают и недопонимают – стесняются и боятся! – Начало Начал, Причину Причин, по которой все мы появились на свет! Именно тут сплели свой самый ядовитый клубок змеи ЛЖИ! Именно в этой «запретной» области лихо орудуют самые наглые, самые коварные, самые злобные враги человечества – я теперь в этом убежден абсолютно! Либо лицемерное «целомудрие», либо лихой, продажный разврат – только бы не истинное, святое, по моему глубокому убеждению, УВАЖЕНИЕ к важнейшей из сфер человеческой жизни! Именно здесь начинаются все наши беды, в том-то и дело…

Теперь книга «Поиски Афродиты» написана – хотя опубликована лишь в интернете. Но тогда весьма популярный еженедельник «Совершенно секретно» опубликовал даже целый разворот – фрагменты моей рукописи. И это – тоже была поддержка от тех живых людей, которые в редакции «Совершенно секретно» еще оставались. И от текстов моих, и от фотографий они были в восторге!

Главная же суть моей книги не в том вовсе, чтобы похвастаться своими «победами на женском фронте» и расцвечивать текст «соблазнительными» описаниями. А в том, что «этому», как и всему другому в жизни, надо УЧИТЬСЯ! Учиться, а не выпендриваться, не падать духом и не покупать женщин за бабло, бирюльки, тряпки или какие-то привилегии. Не путать, не мешать одно с другим, а – просто-напросто становиться мужчиной! В книге я и делюсь опытом своей жизни – о том, как жутко стеснительный мальчик не мучался от своих «комплексов неполноценности», а – преодолевал их, становясь человеком свободным. К собственной радости и к радости тех, кого он любил и не обманывал!

Гости все еще приходили ко мне на слайдфильмы, и однажды одна из них, молодая женщина, пригласила выступить со своим «слайд-концертом» в только что организованном «Бизнес-клубе». Естественно, он был создан для «нуворишей», но с вполне достойными людьми во главе. Я выступил несколько раз, плата была ничтожная, но благом было уже то, что встречи происходили в загородном пансионате, и там хорошо кормили…

Самым же большим благом оказалось знакомство с дочерью одной из участниц так называемого Оргкомитета этого самого «Бизнес-клуба». Очаровательная девятнадцатилетняя рыжеволосая красавица Анастасия стала для меня великолепной «фотомоделью»…

Но, кроме того, другом их семьи был президент этого самого «Бизнес-клуба». Его мы с Настей и пригласили однажды ко мне на слайд-концерт. Показали и лучшие слайды Анастасии. Ему все понравилось, и через некоторое время он свел меня с двумя симпатичными молодыми людьми, бизнесменами, благодаря которым удалось в конце концов издать даже весьма солидный «альбом фотоживописи», который я назвал так: «Прикосновение». Слово «прикосновение» означало для меня «прикосновение к Замыслу Творца», то есть преклонение перед красотой живой природы во всех ее проявлениях – пейзажи, цветы, бабочки и, конечно же, девушки. Ко всему прочему, это уже была и солидная финансовая поддержка, хотя издатели по неопытности не сумели как следует «раскрутить» альбом, отчего он не имел настоящего финансового успеха, хотя широко и весьма комплиментарно рецензировался в прессе.

Вот только некоторые выдержки из статей в газетах и журналах после выхода моего альбома.

Журнал «Новое книжное обозрение», №2, 16-31 июля 1995, статья В. Бессонова:

«ПРИКОСНУВШИЕСЯ К КРАСОТЕ

Вышел в свет дивной красоты альбом фотохудожника Ю. Аракчеева – «флагмана советской эротики», как некогда писал «Пентхауз»… Российские леса и перелески, бабочки в свободном полете, морозный рисунок на стекле… За частоколом белых берез – белое, нежное, свободное женское тело – словно часть этой умопомрачительной красоты…»

Газета «Вечерний клуб», №141, 5 августа 1995, статья Леонида Жуховицкого:

«ЕСЛИ ПОДНЯТЬ ГОЛОВУ ОТ ПОХЛЁБКИ

…Вот он в руках, великолепный альбом в двести пятьдесят страниц, лучшая бумага, тексты по-русски и по-английски, подарочное издание, которое будет замечено на любой выставке… Каждая ветка в инее, каждый золотой лист на тропинке, каждая гусеница на стебельке, каждая женщина, выходящая из природы и уходящая в нее, словно бы кричат нам с любой из страниц альбома: «Люди, милые, оглянитесь, порадуйтесь жизни, порадуйтесь стране, в которой мы живем!…»

Газета «Вечерняя Москва», 16 сентября 1995:

«ПРИКОСНОВЕНИЕ

…Только высокого класса фотохудожник, каким является московский писатель и натуралист Юрий Аракчеев, мог показать красоту в соединении с духовностью. Это ощущается в каждом снимке Юрия. Пожалуй, это самое трудное. Кто из фотографов сегодня не снимает «обнаженку»? Но лишь единицы работают творчески, по-своему… Рыцарство и мужество присущи Юрию. Они и в словах о вас, женщины: «Те, кого я фотографирую, совсем не обязательно должны быть общепризнанными красавицами. Для меня главное – раскрыть красоту каждой женщины, не только телесную, но и духовную».

Еще об альбоме писали также газеты: «Голос», «Деловой мир», «Культура», «Крутой мен», «Завтра», «Книжное обозрение», «Крестьянские ведомости», «Московский железнодорожник», «Труд», «Криминал-инфо» и другие. Все – положительно.

Альбом был представлен в телепередачах «Моя премьера», «В мире животных» и некоторых других, а я в них участвовал.

Презентация альбома продолжилась в двух крупнейших книжных магазинах Москвы. Я поочереди сидел в каждом, по внутреннему радио шел текст об альбоме и обо мне, его авторе, «одном из лучших фотохудожников России», а я ставил автографы на купленных экземплярах.

В течение этих двух недель альбом вышел на одно из первых мест по продаваемости, вошел в список «чемпионов продаж», опубликованных журналом «Новое книжное обозрение».

Тем не менее, как только я перестал присутствовать на презентации альбома в магазинах, продажа его резко сократилась. Почему?

Один мой друг рассказал, что когда он захотел купить себе второй экземпляр альбома и зашел в один из упомянутых магазинов, «Прикосновения» ни на прилавке, ни на полках он не увидел. И только по его убедительной просьбе продавщица достала экземпляр альбома откуда-то из под прилавка. Приятель мой недоумевал и попросил продавщицу выставить альбом на видное место. Но она почему-то отказалась.

Я недолго думал над тем, почему. Давно, к великому сожалению, понял: в альбоме присутствуют обнаженные девушки, а к красоте обнаженного тела у нас никак не могут привыкнуть. Не могут отделить граждане истинную, божественную, красоту от «дьявольской» порнографии. Их к этому приучили те, для кого женская красота и эротика – нож острый, потому что отвлекают от слепого подчинения им, делают людей свободными! Обнаженную женщину они всегда старались превратить либо в товар, который можно продать, либо в пугало. Однако природа берет свое, и даже то, что пугает, все равно тянет. Но в этом случае уже не до любования, главное – разрядиться… Порно-сайты в интернете бьют рекорды по посещениям! Такой уж у нас «менталитет», увы. Хозяева своего добиваются и здесь.

Но какие же красивые идеи были у меня тогда! Создать Эко-эстетический центр с постоянной выставкой фотографий, с периодическими показами слайд и видеофильмов и с обсуждением их, как бывало у меня на квартире! А также с хорошей фотостудией и кабинетами психологической разгрузки! Ведь я показывал свои слайдфильмы психологам, и они поддерживали мою идею! Ну, и, естественно, с продажей моих альбомов и книг… А самая соблазнительная идея была у меня – поехать на какой-нибудь экзотический остров с компанией девчонок-фотомоделей и съемками «земного рая»… У меня уже и сценарий был почти готов! «Смотрите люди, все есть на нашей планете для счастливой жизни нормальных людей!»

Тут уместно вспомнить еще, что ведь после выхода моего альбома некоторые богатее люди обращались ко мне с просьбами посодействовать в знакомство с молодыми красивыми девушками – такими, как у меня в альбоме… Они даже готовы были профинансировать поездку на остров или создать студию, но… Но было ясно какую цель они имели в виду, да они этого и не скрывали. Для меня же такое естественно было неприемлемо ни в какой форме. Но это еще раз показало уровень восприятия красоты у наших богатых, а также возможности получения радостей жизни вне зависимости от денежных капиталов. Ведь получалось так, что ко мне, безденежному, обращались богачи с просьбой найти им девчонок за хорошие деньги! Смешно и грустно, ей богу…

Интересно, что хотя альбом хвалили, но о выставке моих фотографий на презентации альбома отзывы были разные, и в одной из телепередач прозвучал комментарий некоего «руководителя еврейского хора», который выразился о выставке с явным пренебрежением, заявив, что там – «странная смесь обнаженки с природой». А он предпочитает, чтобы «суп был отдельно, а мухи отдельно». За «мух» он принял, очевидно, бабочек, а за «суп» ясно что, вернее кого. Именно так эти люди к красоте и эротике и относятся.

На презентации альбома я познакомился с редактором одного из новых книжных издательств «Вече». Мы разговорились, и я дал ему на прочтение рукопись «Презентации». Она понравилась ему, он предложил издать ее под одной обложкой с моей «Пирамидой», о которой он помнил. И… Трудно было в это поверить, но книга вышла!

Это было сделано молниеносно! Был уже 1995-й год, больше года прошло после дикого расстрела Верховного Совета, и я был убежден, что все описанное в моей повести – верно. И перед тем, как отдать рукопись в печать, я написал такой эпилог:

«…Описанные события имели место за год до расстрела Верховного Совета страны.

Видеозапись, сделанная американским тележурналистом Гарри Симпсоном, по невыясненным причинам в эфир не попала. Так же, как и съемки российских телеоператоров.

За два последующих года в стране, возглавляемой той же властью, погибли сотни тысяч невинных людей».

И «Презентация» вышла!

Правда, и тут получился прокол. Несмотря на то, что теперь отменили цензуру, и новые книжные издательства стали возникать во множестве, «менталитет» остался прежним. «Автор» по-прежнему считался далеко не «первым лицом». Рукопись может быть подходящей издательству, а вот автора лучше бы и вообще не было на свете! Издателям нужна была прибыль, к тому же они считали себя специалистами во всем.

Не считая обязательным даже показать мне эскиз обложки для моей книги, они выдали такую обложку, что она скорее отпугивала покупателей, чем привлекала. Общий тон цвета «детской неожиданности», фамилии автора не видно, рисунок на обложке не имеет никакого отношения к содержанию – парень с девушкой у стойки бара…

И это в то время, когда с прилавков кричали на все лады яркие, броские обложки, когда главное было не опубликовать книгу, а добиться того, чтобы ее купили! У моей же книги обложка была никакая, к тому же оформители вынесли на обложку слова, которые будучи вырванными из контекста, скорее не привлекали, а дезинформировали потенциального читателя. Меня же просто поставили перед фактом. А то, что в связи с бездарностью оформления книгу могут не купить, естественно, будет считаться не их виной, а моей. Все как всегда. «Специалисты» у нас никогда не виноваты.

И с «Презентацией» произошло то же, что и с «Пирамидой» в конце концов. СМИ глухо молчали, я не получил ни одного письма, «бронетранспортера» не было ни видно, ни слышно. Потом до меня дошли слухи, что часть тиража моей книги была просто-напросто уничтожена.

Что же это за страна, в которой мы теперь все живем? Изменится ли в ней что-нибудь когда-нибудь? Неужели Фуатино так и будет во власти дьяволов? – хочется не говорить, а кричать.

Да ведь если бы то, что я описываю было только со мной! Я всегда считал – и сейчас считаю! – что люди должны быть ВМЕСТЕ. «Человек один не может» – сказал, кажется Эрнест Хемингуэй в одном из своих романов. А для русских людей, мне кажется, этот принцип должен быть особенно важным! То есть не обязательно даже для русских, а – для «российских». Россия потому и побеждала своих врагов, что люди наши объединялись в тяжелые годы.

Разумеется, люди разны – по характерам, вкусам, способностям, по национальностям своим (в России их больше сотни!) и по судьбам. Но мы – «веточки одного ствола, одного океана рыбы», и по сути своей, по природе и даже по физиологии мы фактически одинаковы. Самое же главное, что объединяет нас в смысле духовном – отношение к жизни и – к ДЕЛУ. И к Родине, разумеется. Но не к «вождям», а именно – к Родине!

Знакомых у меня было много – и женщин, и мужчин, – но среди тех, кто, как мне казалось, понимал меня и к жизни и к делу относился так же, как я, было, в частности, трое ребят приблизительно одного со мной возраста. И -несомненно талантливых, потенциально весьма перспективных. Но судьба каждого из них – смертельный удар по общественной нашей системе, по России и – по достоинству наших уважаемых «соотечественников».

Я мог бы здесь назвать имена и фамилии каждого, но не вижу смысла, потому что ни одного из них сейчас (в 2019-м) не осталось в живых. Как не осталось в живых очень и очень многих, потенциально весьма перспективных, талантливых, пытавшихся создать что-то не только для себя, горячо любимых, а и для других людей, с которыми вместе – однако павших в неравной борьбе с врагами, которые всегда объединяются в хищные стаи.

Мне каким-то чудом удавалось преодолевать и непонимание «семинаристов» в Литинституте, а также родственников, знакомых, и бесконечные возвраты моих рукописей из редакций, и лихую «правку» редакторов, и предательское молчание отечественных СМИ после выхода «Пирамиды», и многое, многое другое. Однако ни одному из упомянутых троих моих друзей, как и многим другим достойным людям, это не удалось.

Один из троих – великолепный, талантливейший художник, работы которого наверняка вошли бы в Золотой фонд российского изобразительного искусства, я совершенно в этом уверен. Здесь не место подробно описывать его «творческую судьбу» (коротко о ней рассказано в повести «Карлики»), как и судьбу другого – талантливейшего кинорежиссера, чью дипломную работу высоко оценил Григорий Чухрай, но что, однако же, никак не подействовало на «запретителей», так и не позволивших ему поставить хоть один фильм по сценариям, которые он предлагал (в частности, по моему рассказу «Праздник» и по «Обязательно завтра»). То же самое – с третьим, талантливым прозаиком и поэтом, ни один рассказ, ни одно стихотворение которого так и не были опубликованы.

Если бы проблема была в здоровой конкуренции, и эти трое ее просто-напросто не смогли преодолеть! Если бы не было у нас отбою от талантливых художников, кинематографистов, писателей! Да нет же – ровно наоборот! Бездарщина тех, других и третьих заполнила нашу жизнь – сынки и дочки, родственники, любовницы и любовники, «хорошие знакомые», СВОИ – вот для кого все дороги открыты! Серая муть, за редкими, редкими исключениями, заполонила всю нашу культуру…

Став членом Союза писателей и получив возможность выступать не только перед читателями, но и на писательских собраниях и в СМИ, я чуть ли не каждый раз говорил об этих троих, писал о них и в статьях, однако авторитета моего не хватило на то, чтобы им реально помочь.

Их судьбы – типичные смертельные удары и по общественной нашей системе с «запретителями от государства», а также «специалистами», и по «менталитету граждан». Суть которого теперь в том, чтобы заботиться О СЕБЕ, горячо любимом, который не должен служить делу, а которому, наоборот, должно служить дело. И удары эти оказались смертельными не для Системы, которую я назвал Пирамидой, а – для них. Для талантливых моих знакомых. И – для России.

А сколько же таких ударов было тогда и продолжается сейчас! Нерушимы бастионы Пирамиды нашей! И только стаи хищников прекрасно орудуют в «пирамидальных» условиях, а люди довольствуются тем, что им кидают хозяева сверху…

Особый же парадокс, как я понял теперь, в том еще, что события конца 80-х, всех 90-х, а также, увы, двухтысячных, Пирамиду не ослабили, а – УКРЕПИЛИ!

Сад цветов или поле полезных растений можно уничтожить двумя путями: либо вырубкой и выдергиванием, либо мощным сеянием сорняков. Второй способ даже надежней и проще: сорняки все сделают сами – задавят «культурных». Что и происходит сегодня – достаточно вспомнить о том, КАКИЕ «книги», спектакли, фильмы, картины господствуют сегодня у нас «на рынке». И я совершенно уверен, что ни тот, ни другой, ни третий из моих друзей тем более не получили бы выхода к людям сегодня. Как не имею его сегодня я.

По мнению хозяев Пирамиды, людям сегодня нужно «совсем другое» – то, что приносит хозяевам прибыль, и – главное! – сохраняет их власть. Говорил же в свое время «великий» Егор Гайдар, что «рынок сам все расставит, как надо». Вот он и расставил.

Заканчивались «девяностые», но перспектив не просматривалось. Богатые безудержно, непомерно богатели, жирели; бедные становились беднее, худели. Или, наоборот, пухли от нервных расстройств. И молчали – жмурились, принимая все это как неизбежное. Люди портились на глазах.

Неужели мой сон о «карликах» когда-то в больнице был «в руку», и эти паразиты заполонили нашу страну?

Лучшие специалисты покидали Россию и ехали за рубеж. Тысячами. Многие спивались, злоупотребляли наркотиками или просто кончали с собой. Население страны уменьшалось по миллиону в год – не меньше, пожалуй, чем во время войны.

Я перестал писать статьи, осознав их полнейшую бесполезность. Теперь только «Поиски Афродиты» стали отдушиной.

Эту книгу я писал медленно, переживая снова и снова и пытаясь понять, почему же все-таки большинство людей не пользуются теми огромными возможностями, которые предоставляет сама природа. Ведь чудеса – рядом. Только не ленись учиться, трудиться. Любовью за любовь – это же и есть главный секрет. Это и в Евангелиях сказано, в которые люди якобы верят. Но вовсе не следуют тому, что проповедовал Христос. Говорят – да. Крестятся-молятся… Но поступают по-прежнему…

Однако именно правоту Учения Христа подтверждала вся моя жизнь! Я не молился, не крестился, но, прочитав Евангелие от Матфея, сразу понял, что там – истина. Правда, понял и то, что это еще надо уметь прочитать, а с этим у нас напряженка. Вот пример: «не прелюбодействуй». Ведь тут Христос говорит не о том, что половые взаимоотношения мужчин и женщин греховны и безобразны в принципе, а о том, что плохи они без любви. И тогда, когда ты жаждешь жену ближнего своего. К тому же, ясно, что если бы половое общение было греховно – как утверждается в разных «скрижалях», – то зачем бы Творец дал нам такие великолепные ощущения во время этого акта? А также и тягу к нему фактически в течение почти всей жизни… Как и везде, наворочали тут импотенты, авторы всяких «скрижалей», жаждущие власти над нами!

Да, поддерживали меня по-прежнему съемки. Не только девушек, но и все тех же бабочек, жуков, пауков, стрекоз. На какой-нибудь лесной или лесопарковой поляне я чувствовал себя, как дома. И к тому же упорно составлял макеты все новых и новых фотоальбомов. Все еще верил: ведь не может же быть, чтобы… Ведь так нравятся всем мои слайды! И книги так понравились… Все – впереди!

Что же касается повести «Презентация», то один из моих приятелей, прочитав ее, сначала восхитился, а потом сказал:

– Хорошая повесть, но и плохая.

– Почему? – искренне удивился я.

– Конец плохой. Надо было «афганцу» взорвать гранату!

Однако жизнь продолжалась… Моя знакомая писательница Лилия Беляева сочинила книгу о легенде нашей, советской литературы, авторе слов для Гимна Советского Союза, «дяде Степе», авторе многочисленных книг и стихов для детей, Сергее Владимировиче Михалкове. Понадобились его фотографии помимо тех, что были. Современные. Она предложила мне сделать их. Я согласился. Сергей Владимирович, между прочим, – при всем том ДРУГОМ, что о нем говорили, писали – был ведь одним из тех, кто не посчитал для себя унизительным или опасным позвонить мне и поздравить с выходом «Пирамиды». Он даже тогда предложил мне «обращаться к нему, если что», но я постеснялся. Да и что, собственно, обращаться-то? Ведь он не издатель.

Теперь, когда писательница предложила ему меня в качестве фотографа, он вспомнил о «Пирамиде» и – согласился. Хотя вообще-то, как сказала Лиля, он терпеть не может фотографов и к себе не пускает. Я позвонил, получил приглашение, приехал, побывал у него в гостях. Сфотографировал.

Когда привез ему фотографии, он, естественно, спросил о плате, я отказался, сказав, что «счел за честь». Подарил ему свою «Презентацию», хотел подарить альбом, но он отказался от «такого дорогого подарка», хотя, может быть, постеснялся просто – ведь там обнаженные женщины, а у него сравнительно молодая жена…

И вот прошло буквально дня два – он мне звонит.

– Юра, я прочитал твою «Презентацию», полночи читал, не мог оторваться. Ты молодец! Но как это напечатали? Я потрясен.

И он рекомендовал меня вместе с моей «Презентацией» в некое издательство «Олимп» – там как раз выходила книга о нем.

– Принеси к ним «Презентацию» свою, я сказал им, что это отличная вещь, пусть издадут ее как следует и большим тиражом. Миллион – и то мало!

Я позвонил в «Олимп», меня пригласили, я пришел и принес. Меня удостоил беседы аж сам директор Издательства. Он тоже помнил успех моей «Пирамиды» и встретил чуть ли не как дорогого друга…

– Хотите, сразу заключим два договора на две книги, которые вы нам напишете? У нас как раз серия новая организуется – «Адвокат».

– Давайте пока на одну. А уж потом… Я подумаю. И «Презентацию» почитайте, пожалуйста.

– Прочитаем, прочитаем… Вы подумайте хорошенько над новой книгой, набросайте аннотацию, заявку, тогда договор и заключим. И аванс получите. Эту напишете, а потом я хочу, чтобы вы как-то углубили, расширили свою «Пирамиду», мы переиздадим. Хорошо?

Разговор мне очень понравился, дома мне пришла в голову идея – дать им «Пирамиду-2». Зачем новое сочинять, если готовая рукопись уже есть? Я принес рукопись, рассказал, о чем она, директор сказал, что придется сократить – до их «серийного размера» – и сделать какое-то предисловие, что ли, чтобы она отвечала общей теме серии. Я, подумав немного, согласился.

– А вообще, когда я сказал в редакции, что мы с вами будем работать, все это очень одобрили. Вашу «Пирамиду» помнят… – сказал на прощанье он.

Тут же заключили договор, я получил вполне приличный аванс. Ориентировочное договорное название: «Тяжкий груз судебных ошибок». Нормально! Ну вот, ведь может быть все по-человечески!

Обдумывая все дома, я решил слегка сократить «Пирамиду-2» и сделать кое-какие поправки, отвечающие теме. Это никак не ущемляет мой прежний авторский замысел. Решил включить частично и саму «Пирамиду»: ведь много времени прошло после ее выхода – 10 лет! – читатели, естественно, ее не помнят. Ссылки же на нее необходимы – письма ведь связаны с ней! И она отвечает теме: «Тяжкий груз судебных ошибок». Да и сам директор ведь говорил о том, чтобы ее «расширить и углубить». Вот и…

В течение месяца я сделал то, что хотел, и новую рукопись назвал так: «Паутина». Точный образ! Не только пирамида, но – паутина! Ведь то, что происходит, спеленывает всех нас. Паутина рабства… Бесчувствие, слепота, глухота.

Я закончил рукопись и отнес ее в Издательство. Я гордился ею. Образ! Самый точный образ состояния общества. Пирамида, которая рождает всеобщую паутину! В которой мы теперь все сидим.

И тут как раз представилась возможность поехать в Турцию «на халяву». Я уже ездил туда в качестве фотохудожника в группе «представителей творческой интеллигенции» – сразу после выхода «альбома фотоживописи «Прикосновение» (по рекомендации писателя и журналиста Леонида Жуховицкого, которому очень понравился мой альбом). А теперь Общество «Мостюрк» решило послать меня одного: чтобы я поездил, пофотографировал, а потом они сделали бы фотовыставку: Турция глазами российского фотохудожника и писателя. И все это для меня бесплатно. Мечта!

Я поехал, в полной уверенности, что по приезде рукопись моя будет не только прочитана, но и сдана в производство. Опять «бронетранспортер Судьбы»? Ура! Неужели, наконец-то, начинается моя нормальная жизнь?

Поездка была организована за счет одной из турецких туристических фирм, чьи пансионаты-отели располагались на юго-западном берегу – Кемер, Анталия… Меня поселили в отдельном двухместном номере в шикарном пансионате под названием «Клуб Фазелис», определили для меня автомобиль с шофером, который был азербайджанцем и хорошо знал русский язык, – мы ездили вдоль побережья, я фотографировал…

С собой привез экземпляр своего альбома и подарил его директору пансионата. Он ему понравился, и в конце своего недельного пребывания я сделал предложение директору: не хочет ли он финансировать мой приезд на будущий год с четырьмя-пятью девушками – чтобы я фотографировал их среди прекрасной здешней природы? За это я, во-первых, сделаю бесплатно рекламный буклет для пансионата, а во-вторых, подарю кое-какие снимки для выставки… Он – согласился!

Долго я ждал, но теперь наконец-то! Дорогой Джек, в нашей стране действительно нужно жить очень-очень долго, если хочешь дождаться… Неужели я, наконец, дождался?!

Вернувшись в Москву, я вытащил из почтового ящика телеграмму: «Не могу вам дозвониться, вероятно вы куда-то уехали. Ваша рукопись отвергнута, но еще есть шанс поправить положение. Срочно, как только приедете, звоните в издательство». Вот тебе и раз! Телеграмма подписана женской фамилией – главный редактор Издательства…

– Вот ваша рукопись, а это рецензия, – сказала главный редактор, приветливая милая женщина восточной наружности. – Почитайте внимательно, я с рецензентом согласна. Еще есть шанс все исправить. Почитайте внимательно, подумайте, потом позвоните. Мы с вами решим, что делать.

Дома я начал читать «внутреннюю» рецензию.

Эта рецензия оказалась для меня весьма ценным документом. Писал профессионал, писал грамотно и логично, достаточно доказательно и по существу вполне уважительно. Но писал он НЕ О МОЕЙ РУКОПИСИ. Как и Рецензент, преградивший путь «Ростовской элегии» когда-то, он наглядно показал мне, КАК читают рукописи (и, очевидно, книги) мои соотечественники-профессионалы, «специалисты» и теперь, в наше «демократическое», «бесцензурное» время, в какой безнадежной зависимости они находятся вовсе не от официальных цензоров, не от ЦК или КГБ, даже, видимо, не от своего непосредственного начальства. А – от привычных установок и правил. Как никогда четко и ясно я понял: ОНИ НЕ УМЕЮТ ЧИТАТЬ. Они разучились читать? Их отучили читать? А может быть они никогда и не умели? Эта рецензия была гораздо лучше, профессиональнее, чем та, написанная когда-то Рецензентом о «Ростовской элегии». В ней не ощущалось лукавства, равнодушия и явного лицемерия. Она не вызвала у меня отвращения. В отличие от того, прежнего, этот рецензент действительно прочитал мою рукопись. То есть прочитал по-своему, увидев ее через свою призму. И честно написал о том, как воспринял, без лицемерных признаний в «любви к творчеству» рецензируемого автора. Эта рецензия вызвала у меня даже нечто похожее на уважение к ее автору. И – благодарность за отличный наглядный урок. Он наверняка не представлял себе, насколько это ценный материал для меня. Он закрыл путь моей «Паутине» в этом издательстве, но дал гораздо больше. Автор рецензии был уверен, что все у нас изменилось, Пирамиды не стало, да он и вообще не понял главную мысль моей «Пирамиды». Да, судебные ошибки бывают у нас и теперь, но это именно ошибки, а система у нас, якобы изменилась. Но это в корне противоречило моей «Паутине».

Да, тут-то я и вспомнил опять и Кондратовича, и Инну Борисову, и Рецензента моей «Ростовской элегии», и Первого зама (как ни странно, все бывшие «новомировцы», между прочим…) И даже первых, самых первых моих «официальных» читателей – «семинаристов» в Литинституте… Чувства мои тогда были ТЕ ЖЕ САМЫЕ! Недоумение, сомнение в своих собственных способностях – ведь не может же быть, чтобы они… Не могут же они быть такими бесчувственными и глупыми! Это, наверное, я… Я терялся в постоянном, мучительном НЕДОУМЕНИИ… И только с годами – обдумывая, сомневаясь, анализируя, рассматривая бесконечные варианты, все четче и четче осознавал: дело проще. МОГУТ! Могут быть бесчувственными и глупыми, очень даже могут…

Они НЕ УМЕЮТ ЧИТАТЬ! А если и умеют, то не соглашаются с тем, что для них непривычно. А аргументов просто-напросто не воспринимают. Ведь их приучали всегда – родители, школа, да и потом… – приучали воспринимать не так, как подсказывает им собственное чувство, совесть, разум, а – как НАДО! Всегда, постоянно над каждым из них был какой-нибудь «начальник», с которым они, увы, должны были соглашаться, даже если все у них внутри было против (ты начальник – я дурак). Вот и привыкли… Всю жизнь, постоянно, изо дня в день они наступали на горло собственной песне, отучались верить самим себе, делали то, что «нужно», говорили, что «нужно», а потом и думать научились «как нужно». Не им нужно, увы… Как нужно начальству, хозяину. Как «принято в обществе»… И – окончательно разучились видеть, слышать, понимать… Им – про одно, они – про другое… Рабство – в крови…

«Они не ведают, что творят» – все больше понимал я. И опять вспоминал «Дневник» Юрия Нагибина, высказывания Юрия Трифонова… Они ведь не чета мне, они в свое время были «раскручены», признаны и «специалистами», и правительством, а вот, поди ж ты. У них – то же самое.

Хорошенько подумав, я понял: объяснять что-либо рецензенту вполне бесполезно. Его не убедила ни «Пирамида», ни «Паутина», ни письма читателей «Пирамиды», которые я процитировал, тем более не убедят мои устные доводы – он все равно будет считать по-своему, убежденный в том, что я лишь упорно и эгоистично буду упираться в своей «обиде» и защищать свою «личную линию». Альтернатива такая: либо отказаться совсем от общения с этим Издательством, либо, поняв, чего они хотят, все-таки попытаться сделать то, что возможно.

И опять, как тогда, с Первым замом, я относительно успокоился и решил на этот раз попытаться не просто гордо остаться «при своих интересах», а добиться максимально возможного, пусть с потерями, но победить.

Подробно рассказывать о дальнейшем, думаю, здесь не обязательно.

Я понял, что действительно от меня вовсе не требуется «продавать душу дьяволу», а потому работа не вызвала отвращения. Но, к сожалению, времени было действительно мало, халтура же, естественно, исключалась.

Работу по сокращению я сделал, рукопись сдал, ее приняли. Сначала рецензент, а потом и редакторша прочитали очень быстро. У них обоих был ряд замечаний, я практически все их учел, потому что теперь – в преломлении НОВОЙ темы – они были вполне справедливы.

Рукопись моя теперешняя называлась «Предательство – в законе». Смысл в ней был тот же самый, просто более глубоко запрятанный. А именно: предательство «специалистами» и правительством своего народа, который… Который по сути предал сам себя. Потому что – позволил. Потому что «наступал на горло собственной песне» и не признавал у себя и друг у друга «личную линию». Целиком отдавая себя во власть «начальства» и лживого «социума».

Рукопись была сдана в производство. Я совершенно искренне остался благодарным и рецензенту (который в период работы продемонстрировал истинный профессионализм), и редакторше, проявившей и вкус, и такт, и деловую хватку. Получилась другая книга, не та, что я хотел, не «Паутина». Но все же моя. С меньшими обобщениями, более примитивная, но моя.

…О выходе книги из печати я узнал вовсе не от Издательства. А от своей знакомой, которая случайно увидела книгу на прилавке магазина… Из Издательства не удосужились даже мне позвонить.

Когда же я увидел ОБЛОЖКУ своей книги, то ужаснулся. Она опять (как и в случае с «Презентацией») не имела никакого отношения к содержанию книги, да и серия на обложке была указана совсем другая: не «Адвокат», а «Русская бойня»! А ведь я убедительнейшим образом просил редакторшу показать мне эскиз обложки прежде, чем подписывать ее в печать. Ссылался на происшедшее с «Презентацией»… Увы.

Обложку сделали такую, что мне стыдно дарить свою книгу друзьям. Дикое лицо с вытаращенными глазами, занесенный над ним огромный нож… Художник, что ли, считал, что чем «ужаснее», тем скорее книгу купят? Но ведь те, кто будет искать «ужасти» под обложкой, вовсе не найдут их, а те, кому эта книга адресована – люди, всерьез думающие о нашей жизни, – ее просто не возьмут в руки. Что же выиграло Издательство, продемонстрировав еще раз НЕУВАЖЕНИЕ как ко мне, автору книги, так и к ее читателям?

И как и в случае с «Презентацией» об этой книге тоже не было ни строчки в СМИ. И меня как писателя так и не появилось в своей стране.

Вспоминая долгий свой путь, тернистую дорогу, которая пока еще так и не привела меня к публикации большей части того, что написал – с желанием не прославиться вовсе и не разбогатеть, а – поделиться с людьми своим опытом, размышлениями, и, может быть, кому-то помочь, – вспоминая и осмысливая свою писательскую судьбу, думаю:

– Кому было бы плохо, если бы в 1968-м году вышла в журнале «Новый мир», руководимом А.Твардовским, моя повесть «Переполох»? Ведь речь там шла о достоинстве человеческом, о справедливости, об унизительности и нерациональности лжи, о ценности человеческой личности, а не о чем-то плохом и вредном. И ведь повесть была одобрена самим Твардовским, всей редколлегией «Нового мира», творческой элитой Москвы – режиссерами театров, кино… Повесть моя была ПОНЯТА. И все-таки ее не пустили. Кому же она была НЕ на пользу?

Ну, хорошо, мой так и не опубликованный роман «Обязательно завтра» остался рецензентами журналов и издательств непонятым, ладно. У них было другое мнение о наших проблемах, а особенно об эротике.

Но кого не устраивал выход «Высшей меры» в «Литературной газете» в 1976-м году? Ведь она была фактически ОДОБРЕНА всеми, кто ее читал. Речь в ней шла о необходимости соблюдать закон, о мерзости лжи и насилия, об ответственности людей за свое дело, о внимательности к судьбам других… О верности советским идеалам, а вовсе не против них! И все-таки Ваксберг и Чаковский поставили ей заслон. Кому это было выгодно?

Я уж не говорю о «Ростовской элегии», которая не вышла из печати в 1975-м году по вине лишь одного человека, который фактически ее не прочитал, потерял 17 страниц, а перед тем всех обнадежил.

– Кто организовал явное, подлое, трусливое замалчивание «Пирамиды» в 1987-1988 годах? Ведь теперь-то ни для кого не секрет, что это было несправедливо, что широкое обсуждение ее могло бы помочь улучшению состояния правоохранительной системы в нашей стране, а замалчивание – только ухудшило ее! Ведь даже в Верховном Суде СССР «Пирамида» была рекомендована для чтения работникам советской юстиции! Мне ведь даже была вручена «премия МВД» за эту повесть… И меня во столько мест приглашали на выступления в связи с «Пирамидой»! Хотя, как уже сказано, не от редакции журнала… Но КТО же все-таки был заинтересован в ЗАМАЛЧИВАНИИ ее в органах массовой информации? Первый зам? Думаю, что все же не он…

– КТО отгонял упорнейшим образом тот самый «бронетранспортер Судьбы», который подкатывал к дверям сначала моей комнаты в коммуналке, а потом и квартиры? Кто запрещал, запрещал, не пускал?

КТО? И ЗАЧЕМ? КОМУ это было выгодно?

Понимаю, какой шум поднимется и по выходе этой книги, если мне удастся ее, несмотря ни на что, опубликовать, а ИМ не удастся ее наглухо замолчать! Так и слышу:

– Неблагодарный! Злопамятный! Его печатали, а он! Ему все же предоставляли страницы для сомнительных опусов, а он! Авторское самолюбие болезненное! Ущемленность! Личные обиды! Неблагодарный, склочный, злопамятный! Правильно было сказано, что его – никак!

И все же хотелось бы мне знать: КОМУ выгодно было – и сейчас КОМУ выгодно? – НЕ ПУСКАТЬ, ЗАМАЛЧИВАТЬ, УНИЧТОЖАТЬ?

КОМУ на пользу? QUI BONO?…

Сейчас почти все мои «запретители», о которых была речь выше, покинули мир земной. Насколько я знаю, никто из них так и не увидел ничего хорошего в жизни. И, по-моему, так и не состоялись они в том качестве, в каком хотели… Так зачем же было упорно мешать другим? Зачем запрещать, переиначивать, переделывать обязательно по-своему то, что сделано не ими? Не уважать… Страх перед «высшими»? Или непреодолимое желание как-то проявиться – пусть на чужом материале, но – заявить о себе? Но что же хорошего дала им либо трусость, либо истерическое какое-то желание проявить свое? Разве не лучше было бы поработать над собой, чем выпендриваться впустую! Ведь не уважая других, ты не уважаешь и самого себя…

Не о деле общем думали «специалисты» и «запретители», не о литературе, не о справедливости. И не о радости жизни своей и других! Они, во-первых, очень хотели считаться специалистами в том, в чем на самом деле специалистами не были, а во-вторых, послушно следовали чему-то, что в них кто-то вложил. Кто-то! И они не ведали, что творили. И не пытались ведать. Хотя наверняка думали, что очень даже ведают. Интересно, как они на Том Свете – опомнились? Осознали, кем были на самом деле?

Достаточно хоть чуть-чуть поразмыслить, и начинаешь думать, что животные в сущности гораздо разумнее многих людей, и некоторые люди сегодня вовсе не «венцы природы», а частенько ровно наоборот – тупые, бездумные существа, готовые этот прекрасный, разумный мир природы земной – УНИЧТОЖИТЬ.

А ведь наверняка слышал каждый, что колокол чужой беды всегда звонит и ПО ТЕБЕ. А хорошая, достойная жизнь людей может быть ТОЛЬКО ВМЕСТЕ. С УВАЖЕНИЕМ друг друга! «Возлюби ближнего, как самого себя» – не даром же сказано! Только в общей гармонии может быть достойная жизнь – точно так, как это происходит в природе!

Да, в природе есть не только труженики, но и хищники, и паразиты. Но там все – в меру! «На то и щука, чтобы карась не дремал!» Но щуки не уничтожают всех карасей, не обжираются сверх меры! Нет в природе ни обжирающихся до безобразия травоядных, ни ненасытных хищников или паразитов. Нет в природе изощренных «собственников», хватающих себе столько, что хватило бы на тысячи таких же существ, как он – этакий супер-волк, супер-тигр, супер-слон, то есть ОЛИГАРХ этакий, как у нас, людей! Да еще и превращающий свою добычу во что-то несъедобное и абсолютно бессмысленное для жизни – желтый тяжелый металл, побрякушки, десятки домов или квартир, в которых никто не живет, в мертво лежащее «на счету» бабло, в «оффшоры»…

ОТКУДА они взялись, такие? И ПОЧЕМУ себя так ведут?

Да, «диссиденты» наши, – «боролись». Они мечтали о переменах и старались всячески приблизить их. «Игорь Баулин купил себе торшер…»

Как они боролись, за что? Что они ненавидели? Каких перемен хотели? Понимали ли они это сами?

Была ли Великая Октябрьская Революция огромной бедой для России, как многие из них уверенно считали? Да ясно же, что нет. Это была попытка. Великая и смелая попытка установления нового, справедливого общества людей. В советском государстве в конце концов было многое из того, о чем мечтали люди многих стран мира, не только России. Во всяком случае человеческого в нем было несравнимо больше, чем теперь, в «постсоветское» время. При всех огромных жертвах, понесенных страной, СССР стал одной из двух самых могущественных – и культурных! – держав мира, а о немалых других достоинствах советского времени известно всем, кто смотрит честно и не жмурит глаза. Социалистические, коммунистические идеалы были вовсе не так абсурдны и плохи, как теперь на все лады принято говорить многими, особенно среди «интеллигентов» и «истеблишмента».

Другое дело, что в послесталинское время советские идеи, дающие приоритет духовному, а не материальному, постепенно становились только декорацией. И социалистические, коммунистические лозунги стали в конце концов лишь фасадом, лишь косметикой на гигантской Пирамиде всевластия и террора. Которая для своего сохранения и укрепления вынуждена была постоянно и во все большем объеме использовать ЛОЖЬ.

Верхние этажи этого «социального механизма» постепенно становились окончательно занятыми все той же чернью, либо бывшей ею от природы, либо превратившейся в нее постепенно под влиянием карлических воздействий и «установок». И только вынужденная необходимость следовать хотя бы в какой-то степени провозглашенным лозунгам сдерживала дьяволов и преторианцев от того, чтобы совсем уж отдаться во власть своих пещерных инстинктов – тех самых, олицетворения которых я и называю «карликами с Темной звезды».

Сама по себе Октябрьская Революция в России была оправдана. Потому и поддержали ее «народные массы». «Массы» мечтали о справедливости, о лучшей жизни, люди ощущали, чувствовали, подозревали, что жизнь на этой планете может быть вполне благополучной, нужно только как-то по-умному ее организовать. И не должно быть беспричинно «высших» и «низших».

Но, увы, в массе люди все-таки были темны, а разбираться, где правда, где ложь, на самом деле весьма нелегко. Но для того, чтобы разбираться в таких вопросах и существовали всегда в обществе ученые, философы, писатели, деятели искусства. Однако именно их и начали преследовать новые власти «карликов», ибо чувствовали, что они могут уничтожить главный фундамент дьявольской пирамиды – ЛОЖЬ. А затем и саму Пирамиду.

Н.С.Хрущев, якобы развенчивая культ личности Сталина, создавал собственный культ, в котором главную роль играли не прежние революционные ценности, а ценности материальные, капиталистические. Именно те, дорогой Джек, которые губили и твою великую страну мира.

В хрущевский период чернь взбодрилась. Уцелевших истинных интеллигентов стали пытаться выловить или заставить замолчать всеми средствами – вплоть до тюрьмы и «психушки»… Это понятно: ведь если люди ПОЙМУТ… И вполне естественным был брежневский осторожный отход на более мягкие позиции.

Но и в то время пробуждение все-таки продолжалось. Террор был не таким сильным, как раньше. Было бы только желание и стремление именно жить – жить человеческой, полной жизнью, а не безудержно и бездумно стремиться к тем «ценностям», которые оглушительно проповедовал Запад, сам постепенно отдающийся во власть «карликов»…

Что уж и говорить о временах Горбачева! Вначале как будто бы создалась вполне благоприятная среда для роста настоящей интеллигенции – «античерни». НАСТОЯЩЕЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ, для которой слепая «избранность», бездуховность, стремление к «торшерам» как символам «высших ценностей», принцип «Ад – это другие» и вся подобная шелуха противны и неприемлемы. ПРОСВЕЩЕННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ, которая в состоянии различать, кто есть кто и что есть что.

Как же использовала это благоприятное время наша интеллигенция? Кто, как ни ее представители, должны были осознать свою на самом деле святую миссию – по выведению народа страны из-под власти черни? Кто, как ни эти самые «шестидесятники», так кичившиеся потом своим «диссидентством», просто обязаны были ОСОЗНАТЬ, в какой стране живут, наследниками какой культуры являются, какие ценности следует им исповедовать? Все наследие великой России было распаковано фактически, все! Достоевский, Бунин, Куприн, Леонид Андреев, Флоренский, Бердяев, Федоров, Соловьев, Розанов, Белый, весь Пушкин, весь Лев Толстой, Гумилев, Цветаева, Ахматова, весь Есенин, весь Зощенко, а также Булгаков, Платонов, Ключевский, Чаадаев, мемуары Витте, Столыпина, не говоря уже о Солженицыне, Пастернаке, Мандельштаме, не говоря о Шаламове, Тарковском, Разгоне, Владимове, Войновиче… Да всех разве перечислишь! Все, ранее запрещаемое, фактически стало доступно! Не официально, так в «самиздате» и «тамиздате»! И разрешено было даже уважительно относиться к природе, а не бездумно и слепо «брать у нее» все подряд, «не ожидая милостей», как в свое время упорно проповедовали «большевики». Вполне можно было уже соблюдать «личную линию» и не «наступать на горло собственной песне». Ведь и у меня не было проблем с властью, хотя я и фотографировал «обнаженку», которая безоговорочно считалась «порнографией» совсем недавно. Ни одного конфликта не было с властью, хотя гостей у меня перебывали сотни!

Но как же использовали это благоприятное время «диссиденты» наши, многие из которых заняли весьма престижные, весьма влиятельные посты – почти на верху Пирамиды, а также в книгопечатании и в СМИ? Какая же была у них песня?

«Игорь Баулин купил себе торшер» было написано раньше. Но изменилось ли что-нибудь в сознании «шестидесятников», даже тех, кто благополучно оказался на так чаемом Западе – без «присмотра КГБ»? Многие ли из них могут хотя бы отчасти, хотя бы чуть-чуть сравнить себя, например, с Герценом – тем Герценом, над которым теперь «в культурных кругах» принято подшучивать, имя которого даже убрали с одной из московских улиц (на которой, кстати, располагается не что-нибудь, а Клуб Литераторов!)? Достаточно хотя бы только заглянуть в «Былое и думы», чтобы увидеть все убожество ТЕПЕРЕШНИХ «наследников» издателя «Колокола»! Достаточно хотя бы отчасти ознакомиться с биографией этого российского «диссидента», чтобы осознать все ничтожество большинства из тех, кто теперь величает себя этим званием!

Казалось, что Ельцин пришел на гребне очистительной волны, и понятно, почему столь многие голосовали в 91-м именно за него. Да ведь и книгу его «Исповедь на заданную тему» многие из нас читали. Поверили… Интеллигенция (без кавычек) сначала вовсю поддерживала его, что тоже вполне понятно. Но потом…

Кто, как ни интеллигенты, кто, как ни «шестидесятники», «диссиденты», просто ОБЯЗАНЫ были понять, ЧТО он, Ельцин, и его окружение из себя представляют?! Кто, как ни они, должны были БИТЬ В КОЛОКОЛ против тупого, предательского лозунга «Обогащайтесь!» и поддерживать тех, кто был против тупого «обогащения»? Кто должен был в первую очередь вспомнить, ради чего и за что гибли всегда русские люди?

А ЗАЧЕМ им помнить? «Обогащайтесь!» – это и была ИХ песня!

Что же требовать от «простого народа»? Он всегда – особенно в России – верил своим «инженерам человеческих душ», своим «духовным вождям», искренне считая их НАСЛЕДНИКАМИ великой русской литературы, великих русских философов, великих русских «страдальцев за народ»…

Но чем же занялись наши теперешние «страдальцы»? Увы, большинство их, отталкивая друг друга, ринулись прежде всего к кормушке. Редакторы газет, журналов, издательств, авторы книг и статей, руководители всевозможных АО, АОО, АОЗТ, ЗАО и так далее, и тому подобное изо всех сил принялись обогащаться, разрывая в клочья страну и ее богатства.

И уж совсем подло – фантастически подло! – повели себя «диссиденты» во главе с павловскими-буниными в 96-м, когда ВСЕМ стало уже все ясно… «Выборы» 96-го – это же вечный позор России… Многие уверены: именно в 96-м началась ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ гибель нашей страны.

И что же удивляться, что подавляющее большинство «интеллигентов» если не пристроилось у властной кормушки, то тотчас же и слиняло на вожделенный Запад, как только представилась такая возможность! Вот же о чем они мечтали всегда! Вот она, их песня! А вы думали – они мечтали о Свободной России? Как бы не так! Там, на Западе, для них «небо», а свобода для них – это вовсе не свобода человеческая, как они утверждали со значительным видом. Их «свобода» – есть «от пуза», покупать «торшеры», сникерсы, «мерсы», «бентли», жить, «как там», иметь все, «как у них», смотреть и слушать «то же, что они»… И покупать, покупать, покупать…

«КАК У НИХ…». Какунисты они, а никакие не диссиденты. Холуи и ничтожества.

По-хрену им Россия, по-хрену им свобода личности, мысли! Вот поэтому и старались всегда, постоянно задушить, запретить, замолчать таких, как, в частности, я. Меня поначалу по-настоящему не понимали – терпели моих «букашек-бабочек», рыбную ловлю, девушек. А как раскусили, так даже это стало для них не только ненужным – опасным! Мне понятно теперь, почему так испуганно отмахнулся от моих «Карликов» когда-то заведующий отделом прозы журнала «Знамя» Валентин Оскоцкий – он почувствовал… Понятно, почему, «открыв» меня в своем журнале «Октябрь», поспешили меня тут же и «закрыть», посчитав не открытием, а ошибкой публикацию моей «Зимней сказки» и «Запаха берез». Кому нужны эти зарисовочки ни о чем?! Они – вредны! Если люди будут на природу, да еще и на – свят-свят-свят… – женскую красоту любоваться, то кто же будет РАБОТАТЬ?! Кто будет подчиняться ХОЗЯЕВАМ, которые владеют самым-пресамым – ДЕНЬГАМИ и ЗОЛОТОМ?!

Понятно, почему подло, предательски, трусливо «замолчали» мою «Пирамиду» – либо провозглашая ее «чисто публицистической», «чисто документальной», либо просто делая вид, что ее не было. До смешного: я понял, что и обложка «ужасная» для моей последней книги в издательстве «Олимп» как бы и сама собой получилась! Интуитивно! Чтобы не подумали люди, что я – всерьез, что на самом деле не «ужастики» это привычные, а – по делу. Грязь, чернуха, порнуха, мерзость каннибализма, фекалоедение (книги Сорокина, Ерофеева и другие) – это им вполне годится, этим они с удовольствием будут народ кормить! Чтобы не опомнился часом, не осознал, не РАСПОЗНАЛ, КТО ЕСТЬ КТО, и не дал под зад коленом «специалистам», «правителям-реформаторам», имя которым – ЧЕРНЬ.

Вот они в первую очередь Россию и предали. «Бывшие», а с ними и, увы, «диссиденты-шестидесятники». Не все, конечно, а те, кому удалось занять верхние этажи: «Из грязи – в князи». Они ведь и настоящих специалистов и настоящих диссидентов, что в стране все-таки оставались, – они и тех бесстыдно «замолчали», выперли, запретили! Потому что ненавидели и боялись. Потому что они «не свои».

Перечитываю еще одну свою статью. ОПУБЛИКОВАННУЮ! Забыл уже, как чужую читаю – много лет прошло! Горжусь ею теперь. «Мне есть, о чем сказать перед Всевышним, мне есть, чем оправдаться перед ним…» – как пел Высоцкий. Прочтите и вы, любезный читатель. Она опубликована в 94-м! Когда Президент, его присные и его «сторонники-диссиденты» были в полной силе…

«ТРУСЛИВЫЕ МАЛЬЧИКИ

В газете «Известия» (от 30 августа 1994, № 165) появилось Открытое письмо, подписанное 13-ю «творческими интеллигентами», многих из которых лично я уважаю за творчество. Только! За «гражданскую позицию», якобы выраженную в Открытом письме, уважать не вижу причины, хотя кое-что из того, о чем они пишут, заслуживает сочувствия. Два вопроса, однако, вызывают недоумение и досаду. Первый: почему раньше молчали? Второй: они что, до сих пор так ничего и не поняли?

Почему молчали, когда Ельцин, Кравчук и Шушкевич разваливали Союз, когда Гайдар объявлял «либерализацию цен», забыв обо всем остальном, что должно было ей сопутствовать, когда Чубайс встал во главе позорной «ваучеризации», когда Верховный Совет, а за ним по инерции и Госдума сначала устанавливали, а потом и не думали пересматривать драконовские, удушающие всех, кроме жиреющих чиновников и воров, налоги, когда расстреливали из танковых пушек, какой никакой, а все же ИЗБРАННЫЙ Верховный Совет?

«Да-да-нет-да!» – вот был лозунг подавляющего большинства интеллигентов-«шестидесятников» и идущих рука об руку с ними. За Ельциным! Безоговорочно! «Если не Ельцин, то кто?!» Уже и народ – да-да, наш несчастный, вечно обманутый и властями, и интеллигентами народ стал прозревать тогда, а они все призывали: «Ельцин – надежда демократии, единственный ее гарант, незаменимый!» Приезжал Владимир Буковский, предупреждал: «Опомнитесь! Не прозреете сейчас, будет поздно. Не бойтесь танков! Все равно придут они. Не за ними – за вами должен быть первый шаг!» Не слушали, не соглашались. Даже негодовали: как можно призывать к такому?… Владимир Максимов в своих жестких статьях называл вещи своими именами – возражали тоже. «Подумаешь, эмигрант!» Юрий Власов, мучаясь, писал статьи одну за другой – не печатали. Случайно прорвалась одна, да и ту немедленно раздолбали в той же самой газете, что оскоромилась. Извините за нескромность, но и сам я, видя, что происходит, забросил все свои сочинения и принялся за статьи, ибо нельзя молчать, когда молчать преступно! Из почти трех десятков статей не напечатала ни одной «демократическая» пресса, возглавляемая «шестидесятниками»: да-да, мол, мы вас знаем, но, видите ли… Один «прогрессивный» главный редактор, «шестидесятник», честно сказал: «Нам нравится ваша статья, но… мы боимся».

Они – боялись! Чего? Кого?! Красно-коричневых? Ложь! К «красно-коричневым» относили всех, кто возражал президенту Ельцину… Властей они боялись, как всегда, это же ясно! От страха – застарелого, «генетического», совкового страха онемели они и оглохли, заболели позорным нравственным дальтонизмом. Всех валили в одну кучу – и правых, и левых, и трезвых, и пьяных – всех, кто не согласен с правительством. «Если не Ельцин, то кто?!»

Где была ваша демократическая принципиальность раньше, господа? Где она пряталась, когда одно за другим Ельцин нарушал все свои обещания? Когда беззаконие творилось за беззаконием, номенклатура во главе с правительством беззастенчиво грабила народ, повергая великую вашу родину в нищету и позор – а в советниках президента тем временем преспокойно числились самые передовые из «шестидесятников», и фактически все органы массовой информации принадлежали им же, «шестидесятникам»? Где были ваши суровые, трезвые протесты? Что мы слышали от вас, кроме «да-да-нет-да»? Смельчаки…

…Чем же недовольны тринадцать «творческих интеллигентов»? Жестокостью Ельцина? Бездарностью правительства? Невыполнением обещаний? Да нет же. Договором об общественном согласии, амнистией, оправданием «путчиста» В.И.Варенникова… Мягкостью. Милостью. И вот же до чего осмелели вдруг – кое-какие упреки позволили себе аж в адрес горячо любимого президента, за три года не принявшего, между прочим, ни одного плодотворного, истинно демократического решения! Увидели, разглядели, наконец, РЕЗУЛЬТАТЫ? А раньше что, недосуг было, распределяли «Букера» между «своими», позорно беря подачки, позорно выискивая ничего из ничего? Катались по Америкам-Европам на всевозможные симпозиумы-конференции, иногда лишь заглядывая на постылую родину для передышки? Так ведь тем же занимались и «демократы», плоть от плоти вашей, шестидесятнической. Чему ж удивляться, В ЧЕМ их упрекать?

…Вот такие люди и «строят» у нас демократию. И, в сущности, вовсе не удивительно, что демократией пока и не пахнет…»

И так далее.

Перечитываю это теперь и думаю: ведь тогда опубликовали, тиражом 100 тысяч экземпляров (Газета «День» № 1 (119), Подп. в печ. 20.09.94 г.)! И – представьте себе! – меня никто не расстрелял и не посадил в «психушку». Значит, МОЖНО было? Чего ж боялись те, кто тогда тоже так думал? Или не думали? Все еще верили? Или их все устраивало?

Но ведь ВСЕ ОСТАЛОСЬ ПО-ПРЕЖНЕМУ! – пишу я это теперь, в 2019-м. – Ничего не изменилось в нашей жизни, разве что вместо Ельцина теперь его Преемник. И фактически все в нашей стране ТАК ЖЕ, хотя время идет, и страна продолжает гибнуть. Пусть все же медленнее, чем в 90-х, и как-то завуалировано – с аккуратной выплатой пусть небольших, но все же – зарплат и пенсий, но – с неуклонным падением численности населения.. Уже некоторые «политологи» с телевизионных экранов уверенно вещают, что удел России – быть где-то «в общем строю», под водительством Соединенных Штатов Америки… А «интеллигенты», то есть «истеблишмент», ведет себя, увы, ничуть не лучше, чем раньше. Все опять легли скопом «под президента». Протесты если и есть, то главным образом – в интернете.

Правда, в знаменитой «мюнхенской» речи, Преемник провозгласил необходимость «многополярности» мира, а, следовательно, и самостийность России. Но, если судить по его поступкам, о народе ли России заботился он все прошедшее время, о стране ли? А не о пожизненном ли сохранении СВОЕЙ власти на теперешней Одной Восьмой? Так ли уж много сделано за двадцать с лишним лет? А природные богатства наши – газ, нефть, уголь, лес… – «потоками» неизменно текут за рубеж, точно так же, как и деньги богачей наших, большинство которых посылают туда же и своих детей, и семьи, а сами приобретают тамошнее гражданство. Готовятся? А их же Родина неудержимо гибнет…

Где же наши глаза, соотечественники? Где наши чувства? Где достоинство? ДО КАКИХ ЖЕ ПОР?

Но… может быть… Может быть, я лишь один из очень-очень немногих, кто думает так? Может быть, я все же «по большому счету» не прав, а мои размышления и мой гражданский пафос «необъективны» и объясняются в значительной мере тем, что до сих пор мои лучшие вещи не опубликованы (обида!), фотографии не изданы (досада!), полноценной выставки так и не состоялось (злоба!), Эко-Эстетический Центр, о котором я уже столько лет мечтаю, так и не создан («вот сволочи!»), и микрозаповедников по всей стране, к организации которых я призывал в своих книгах, что-то не видно (возмущение!), а соотечественники увлеклись черт знает чем – ресторанами, казино, барами, дурацкими ансамблями, тряпками, пустыми тусовками, вместо того, чтобы… (зависть!)?… Может быть, как раз правы те, кого я неуважительно обзываю «чернью» и «карликами»?

Может быть, то, что в нашей стране происходит, и на самом деле (как принято говорить ими) – разумно, «исторически оправдано», неизбежно и в конечном счете благоприятно?

Не буду перечислять тех людей, которые в интернете, а то и с телеэкрана на всю страну говорят теперь, в 2019-м, фактически то же, что я. Может быть, только не всегда так прямо и резко. Хотя бывает и резче. Но вот когда эта рукопись была уже закончена в первом приближении, попала мне в руки любопытная книга с весьма знаменательным – хотя и очень печальным – названием: «Прощай, Россия!». Автор – итальянский журналист Джульетто Кьеза.

Эта книга – размышления иностранного журналиста, много лет пишущего о стране, гражданином которой он не является, но которую, тем не менее хорошо знает и несомненно любит. Вот как представлен он Издательством на обложке:

«Джульетто Кьеза – журналист, который всегда и везде отстаивал свою собственную точку зрения, свое собственное видение мира. Он родился в Акуи Терме (Италия) в 1940 году. В журналистике с 1979 года. С 1980 по 1989 годы – корреспондент итальянской газеты «Унита» в Москве. В 1989-90 годах работал в США в Вильсоновском центре Института Кеннана по российским исследованиям. С сентября 1990 года – специальный корреспондент и политический обозреватель итальянской газеты «Ла Стампа». Автор семи книг, шесть из которых о России». Издательство ТОО «Гея», Москва, 1997. Перевод с итальянского».

С огромным интересом прочитал я эту книгу. И – поразился… Это же надо, как совпали мысли и выводы гражданина Италии, активного публициста, весьма информированного, видящего художества нашей власти, ничтожество «интеллигенции» и реакцию на все это нашего народа как бы со стороны (хотя он и ссылается достаточно часто на подобные же мнения и нашего соотечественника Александра Зиновьева, и на размышления и выводы американского философа Ричарда Пайпса, и на многих других, достаточно уважаемых и вполне информированных людей) с мыслями и выводами человека, живущего постоянно в России, писателя, журналиста, фотохудожника… Ну просто, как говорится, «один в один».

Очень хочется процитировать здесь многие места из книги Джульетто Кьезы, но я ограничусь лишь некоторыми.

Рассказывая о трагическом самоубийстве российского ученого Владимира Нечая, директора ядерного центра в Челябинске-70, не выдержавшего, когда он «понял, что у протектората, в который превратилась Россия, больше не было будущего» и что «более того, она сама становилась угрозой для будущего всех остальных, в том числе и тех хитрецов, которые считают, что навсегда обезвредили и унизили страну, пугавшую их на протяжении пятидесяти лет», он пишет:

«У гроба Владимира Нечая мысленно собрались все лучшие представители российской интеллигенции. Которые имеют мало общего с так называемыми «творческими» интеллигентами – в основном с московской пропиской. Те продались, не моргнув глазом, тому, кто больше дал, довольствуясь подбиранием крох, падающих со стола новых русских богачей. Кое-кто даже разбогател, остальные ограничились подачками. И все подтвердили горький диагноз Варлама Шаламова, согласно которому «когда писатели и интеллигенты попадают в кандалы, то готовы ползать перед любым полуграмотным идиотом». Остается только напомнить, что российские интеллигенты только-только освободились от цепей. На первый взгляд, они были свободны в своем выборе. Они должны были помнить прошлое. И все же они немедленно решили заковать себя обратно, собственными руками.

У всех на совести – даже у тех, кто не подписал, но промолчал, – письмо к Ельцину, опубликованное в «Известиях» 5 октября 1993 года, спустя два дня после бойни в Останкино и в Белом доме. Это письмо, как писал Зиновьев, «не имело прецедентов по подлости, жестокости и цинизму», к тому же «не было продиктовано насильно, оно являлось выражением доброй воли его авторов, то есть их подлинной природы. Подписавшие письмо называют восставших убийцами (хотя именно они и были убиты!), фашистами (хотя настоящими фашистами были как раз их убийцы!) и так далее. Они благодарят Бога за то, что армия и органы правопорядка покарали повстанцев (и здесь я хочу добавить, что не столько армия, сколько группы наемников в форме и в гражданском, нанятые в последний момент. – Дж.К.). Они призывали президента запретить все коммунистические и националистические партии, закрыть все оппозиционные газеты и признать нелигитимными Съезд народных депутатов и Верховный Совет…»

В Примечании («Библиографии») Кьеза приводит фамилии этих «подписантов», среди которых, увы, «знакомые все лица», в том числе и те, с которыми мне приходилось встречаться и которые, конечно же, рядились в одежды «диссидентов-шестидесятников», «борцов за свободу России»…

Владимир Нечай не дожил до этого всеобщего позора, но он как ученый хорошо понял, к чему идет. И «покончил с собой пулей в висок в своем кабинете в Челябинске-70 в одно серое ноябрьское утро шестого года эры Ельцина» (стр.41).

Далее Джульетто Кьеза продолжает:

«С этой точки зрения перед теми, кто на самом деле пытается понять, что же происходит в России, предстает неутешительное, поистине леденящее зрелище…

Я вспоминаю, как зимой 1992 года в Тольятти состоялось совещание, в котором участвовали так называемые «красные директора» и тогдашнее российское правительство в почти полном составе. Присутствовали и.о. премьера Егор Гайдар, министры Шохин, Нечаев, Авен и куча другого народа. С либерализации цен не прошло и года, и правительство искало поддержки среди вчерашних советских промышленников, опасно склонявшихся к «центристским» обещаниям «Гражданского союза» Аркадия Вольского.

Там были все «красные директора», по крайней мере наиболее крупных все еще государственных предприятий. Я отправился туда послушать дискуссию, понимая, что она могла стать важным моментом для решения судеб страны. Так и было. Я помню эти «кадры», этих зубров номенклатуры среднего звена, олицетворяющие монополизм коммунистического государства. Они сменяли друг друга у микрофона, а в президиуме сидели молодые, почти юные люди, только что покинувшие стены американских университетов, пропитанные рейгановско-тетчеровским кредо, убежденные сторонники deregulation. И все зубры-директора говорили приблизительно одно и то же: мы поняли, что социализм умер. Мы знаем, что придется пожертвовать доброй частью наших производственных мощностей на алтарь конкуренции, эффективности и рынка. Но мы просим, мы умоляем вас учитывать два ключевых вопроса. Первое: что за нами стоят миллионы семей, которые мы не можем бросить на произвол судьбы. Второе: многие из представленных здесь предприятий могут достаточно быстро стать конкурентоспособными на мировом рынке, лишь бы государство выработало инвестиционную политику, направленную на их возрождение. Мы готовы закрыть то, что надо закрыть, но скажите нам, пожалуйста, что нам сохранить, на что вы хотите нацелиться, чтобы способствовать росту производства в будущем.

Я помню, какая скука была написана на лицах молодых людей, сидевших в президиуме. Они и не задумывались о программе государственных инвестиций. Еще меньше они заботились о семьях увольняемых. Не от жестокосердия. Просто им не пришло в голову, что реформа таких ужасающих размеров, беспрецедентная, сложнейшая, могла быть реализована только при условии поддержки если не большинства (что было бы практически невозможно), то хотя бы значительной части населения. Они ответили, что да, они что-нибудь предпримут. Помнится, они даже взяли какие-то конкретные обязательства. Но я был поражен невразумительностью их ответов. Только что созданное Борисом Ельциным правительство не имело ни малейшего понятия о том, что такое промышленная конверсия страны. Оно ее просто не предусматривало. Посткоммунистические же промышленники, напротив, выдвигали конкретные, не лишенные смысла предложения. Естественно, они пытались спасти прежде всего самих себя, то, что еще можно было уберечь в их ветхих производствах, но несомненно они ставили конкретные, реальные проблемы.

Я вспомнил об этом через несколько месяцев, читая потоки ругани, обрушивавшиеся ежедневно свободной российской печатью на «красных директоров». Их обвиняли в «бойкотировании реформы», в том, что они были «гнездом консерваторов» и «поддерживали коммунистов». Лозунг дня, не терпевший возражений, был – «макроэкономическая стабилизация», которая непременно и неизбежно привела бы с собой все сразу – экономический рост, иностранные инвестиции, демократию, правовое государство, плюрализм, эффективное чиновничество, переполненные магазины, стабильный рубль и так далее, от триумфа к триумфу. Уже наняты были в качестве советников российского правительства Андерс Ослунд и Джеффри Сакс, и горе тому, кто осмеливался им возражать. Печать была почти уже вся свободна. Свободна клеить ярлыки «коммунистов» и «консерваторов» на всех, кто пытался предложить хотя бы небольшое отклонение от заданной линии…» (стр.49-51).

И совершенно так же, как я (и, конечно, не только я), итальянский журналист относится, в частности, к бессмысленной и преступной бойне в Чечне и к психологии тех, кто приветствует то, что происходит в России.

Хочется цитировать его без конца, но, как говорится, надо и честь знать – каждый, кому интересно, может найти эту книгу хотя бы в интернете, который, слава Богу, пока еще относительно свободен. Приведу еще лишь несколько цитат.

«…Они добились своей цели и успели разбогатеть, сплотиться, стать частью прочной паутины, окутавшей мир в конце века. Наступает время подлинных интернационалистов, пришедших в эпоху глобализации на смену пролетарскому интернационализму, скончавшемуся по меньшей мере пятьдесят лет назад…

Да, они всего лишь немногочисленная и жадная олигархия, невежественная и подлая, неумелая и преступная. В любых других условиях их бы смели после нескольких лет их грабительской деятельности. Но в России это вряд ли случится. По двум причинам внутреннего исторического характера и одной – внешней и сиюминутной. Последнюю просто объяснить и понять – сам Запад, целиком, вел их за руку, помогал, кормил и защищал.

Две исторические причины заключаются в том, что россияне не успели освоиться в демократии, обещанной перестройкой. Им просто не дали на это времени. Россия просто оказалась не в состоянии обеспечить себе это время. И народ снова стал тем «ослом» (выражение Александра Лебедя), который терпит все, что преподносит ему его горькая судьба. Но я не верю в его кажущееся безграничное терпение. Это не терпение. Нужно знать и уметь жить в гражданском обществе, чтобы проявлять нетерпение, которое есть не что иное, как осознание собственных прав. И нужно быть организованными, чтобы нетерпение принесло свои плоды, привело бы к какой-нибудь цели. У россиян всего этого никогда не было, они просто ничего об этом не знают. Им надо было все изобрести заново, но времени не хватило. А его требовалось немало. И даже если бы оно у России было, его всегда оказалось бы недостаточно.

Только в России власть всегда была настолько далека и невидима, недоступна и враждебна, что ее можно сравнивать лишь с царством египетских фараонов. Только в России народ настолько распылен и разбросан на невообразимо огромном пространстве, что этому невозможно найти сравнение на всей нашей планете. Витфогель называл это «гидравлическим» обществом, другие предпочитали говорить об «азиатском» способе производства. Мне кажется очевидным, что только такая свыше всякой меры деспотичная, обожествленная Власть, только самодержец мог удержать вместе этот «мир миров» на таких пространствах. И только так мог родиться народ, настолько чуждый Власти, настолько беззащитный, настолько склонный оправдывать несправедливость, что она уже кажется частью его собственной природы. Народ, настолько «анархичный», чтобы время от времени взрываться в никуда, и настолько «коммунистический», чтобы довольствоваться мизерной долей самоуправления в «общине», которую Власть не столько позволяла, сколько терпела из-за невозможности проникнуть во все уголки этого огромного пространства.

Потребовалось бы намного больше времени, несколько поколений, чтобы в самом деле вступить в новый этап культурного демократического развития. Вместо этого посткоммунизм, не без активной помощи демократической интеллигенции, немедленно породил новую олигархию. Которая – вот вам и вторая историческая причина – сосредоточила в своих руках настолько огромное богатство, что может теперь надолго удержаться у власти, выделяя малую его толику для тех, кто будет защищать ее внутри страны. Никто не знает, сколько это может продлиться. Но все идет к тому, что эта саранча сожрет страну задолго до окончания ее жизненного цикла.

Прощай, Россия!… То, каким образом умирает эта империя, является отражением победившей цивилизации, нашей цивилизации, в свою очередь не отдающей себе отчета в том, что она вступила в свой заключительный кризис. После которого не наступит конец мира, а просто придет что-то другое. Вся нечистоплотность, все ужасы и ошибки, поведанные мной, – наше отражение, знак наших страхов, наших слабостей, нашей наглости и цинизма. Все главные плоды нашей цивилизации – либеральная демократия, правовое государство, плюрализм, современные технологии, коммуникации, информация – были изнасилованы нами же на глазах россиян. А потом мы преподнесли им эти плоды, изуродованные до неузнаваемости. Если они отвергнут их, уже отвергают, в этом будет и наша вина.

К сожалению, более или менее тоже самое происходит и у нас, но, чтобы понять это, нам приходится всмотреться в кривое российское зеркало…» (стр.258-261)

Ограничусь, наконец, еще одной небольшой цитатой, в которой заключено очень многое:

«Остается только кое-что добавить для тех, кто прочтут эти строки через несколько лет. Сейчас – начало 1997 года. Ельцин по-прежнему президентствует. В августе 1996 года Сеульский суд приговорил к смертной казни бывшего президента Южной Кореи Чон Ду Хвана и к двадцати двум с половиной годам тюрьмы его преемника Ро Де У. Первого обвиняли в том, что он приказал расправиться с представителями оппозиции в городе Кванчжу 17 лет назад, в 1980 году. По официальным данным тогда погибло 193 человека. Второй обвиняемый тогда защищал первого и сменил его на посту президента. В то время Чон Ду Хван, хороший друг США, был объявлен национальным героем, а демонстрантов Кванчжу в репортажах свободной американской печати называли не иначе, как «коммунистическими повстанцами». Сегодня жертвы стали мучениками демократии, и законный суд Кореи решил, что Чон Ду Хван заслуживает повешения.

У меня есть предчувствие, что понадобится меньше 17 лет, чтобы, несмотря ни на что, законный российский суд определил, кто виноват в расстреле Белого дома в октябре 1993 года и страшном истреблении российских граждан в Чечне. Точнее, я надеюсь, что будет так. Это означало бы, что от России еще что-то сохранилось. В противном случае не останется ничего иного, как в самом деле сказать «Прощай, Россия!» А у Запада тогда будет над чем поломать голову. Его проблемы будут столь же колоссальными, как и огромное пространство, лишенное идей и планов и полное несметных богатств, оставленных на разграбление всех». (стр.82).

Это было процитировано мною в 2002-м году. Со времени выхода книги Кьезы прошло тогда 7 лет. К тому времени главного виновника расстрела Белого дома и авантюры в Чечне только награждали, он хотя и был на пенсии, однако по-прежнему в чести и, по слухам, очень сильно влиял на политику нового президента, своего «достойного преемника». О суде не было речи.

Сегодня 2019-й год. Недавно открыт огромный, роскошный Ельцин-центр, на открытии которого торжественно выступил сегодняшний президент, все тот же «преемник», который у власти уже ДВАДЦАТЬ ЛЕТ. О суде над Ельциным не только нет речи, но скорее ровно наоборот: В.В.Путин продолжает прилежно, хотя и достаточно осторожно, все ту же политику своего предшественника. Кстати, периодически награждается почетными орденами и бывший ближайший соратник Ельцина, Анатолий Чубайс… Увы, Джульетто Кьеза сильно ошибся в расчетах…

И еще одна печальная информация: я ведь тогда, в 1997-м, о книге Кьезы даже и не слышал… Наши СМИ, наши доблестные «специалисты»-журналюги, наши «интеллигенты», продавшиеся «демократической» власти, вовсю «раскручивали» не книги Кьезы и подобных ему трезвых людей – они честно служили «реформаторам», усердно вешая лапшу на уши своим одуревшим, ограбленным соотечественникам…

Сейчас и подавно об этой книге фактически прочно забыто. Разве что в интернете ее пока еще можно найти.

Да, битвы не было. Было уничтожение, коварное предательство и грабеж под эгидой «реформ». И – оккупация. Наглая, предательская оккупация истинными адептами дьявола, которым нужно было что? Деньги и власть! Все лучшее, что было создано и в предшествующей истории России, и в СССР – при постоянном поиске справедливости и добра – да, с ошибками, да, с огромными жертвами, но все-таки создано! – все это тщательно, лихо уничтожалось или присваивалось «новой властью». Так называемыми «либералами», «реформаторами», не имеющими представления об истинной свободе – свободе для всех, – проповедующими свое низменное, чисто животное представление о человеческом существовании. И не только либералами, но и простыми, недоразвитыми бандитами. То есть нелюдью. То есть хищниками, лжецами, ворами.

Конечно, поначалу мы не поняли этого. После воистину всенародных похорон Вождя Всех Народов и искренней горечи миллионов людей – даже в Израиле, оказывается, был объявлен траур, несмотря на проклятия многих евреев, считавших (и считающих все еще!), что Сталин был злейшим врагом еврейского народа! В СССР состоялась большая амнистия и выпуск на свободу большого количества заключенных – «Холодное лето 1953-го года». Это посчиталось знаком освобождения страны от «сталинского террора». А в марте 1956-го на 20-м Съезде КПСС Хрущев сделал свой знаменитый доклад «О культе личности Сталина и его последствиях».

Для многих это прозвучало как гром среди ясного неба и как окончательный приговор «сталинщине». А так же как начало «возвращения к Ленинским нормам». Но как-то не придавали значения тому, что сам Никита Сергеевич, будучи Первым секретарем Компартии Украины в период «чисток» составлял такие «расстрельные списки», что сам Сталин урезонивал его, упрекая в излишнем рвении по поиску врагов Советской власти…

Хрущев врал безбожно и нагло, представляясь революционером-ленинцем, хотя во многом использовал именно сталинские социальные и промышленные проекты, чего мы тогда не знали. Большинство ему поверило. В том числе и я, только что покинувший Университет и – ринувшийся в «свободную жизнь»…

И только много позже стали мы понимать, что приход к власти Хрущева и его буйные действия были, оказывается, как выразился однажды Сергей Кургинян, «бомбой замедленного действия». Потому что вся суть советских идей была в их ДУХОВНОСТИ, развитии каждой человеческой личности вопреки дьявольской, волчьей сущности капитализма, когда человек человеку – волк. «От каждого по способностям каждому по труду», «мир, труд, свобода, равенство, братство и счастье для ВСЕХ людей» – вот же за что боролись революционеры, а хрущевская политика сразу проявила свою материальную направленность и, мягко говоря, ограниченность. Хотя «наш Никита Сергеевич» уверенно кричал, что к 1980-му году коммунизм в СССР будет, и тогда никого «за уши не оттащишь от коммунизма!».

Но тут же начали поднимать голову те, кто люто ненавидел всякое равенство, непонятную «духовность», боготворил «священное право собственности» и всегда считал, что имеет право брать, брать, брать, себе, себе, себе, потому что он – «избранный», не такой, как все, и ему должно принадлежать ВСЕ. Воспрянули нелюди, начавшие понимать, что происходит на самом деле.

И началось уничтожение того, что хотели создать в результате Великой Октябрьской, чуть было не потеряли в послереволюционные годы стараниями Бронштейна-Троцкого и его сторонников, но – начали восстанавливать с приходом к власти Сталина. Именно благодаря политике Сталина СССР и достиг таких огромных успехов в кратчайшее время перед войной, потом победил фашизм и все быстро восстановил! Но…

Не успел Иосиф Виссарионович достигнуть намеченного! То ли подвело здоровье в тяжелейшей борьбе, когда вокруг действительно было полно врагов, то ли его убили, как считают теперь многие…

И как принято издавна на нашей планете, увы.

Хрущев начал отход, Брежнев постепенно продолжил его. Андропов попытался вернуть страну на прежние, советские, рельсы: активно начал, быстро и четко стал разделываться с нелюдью в «верхах», но… Тут как будто бы и на самом деле сыграла болезнь – не успел… Горбачев же, как выяснилось потом, и в чем он признался сам, делал все, чтобы окончательно «сгубить коммнизм», да еще и привел к власти и вовсе откровенного посланца Антихриста – Ельцина. Который, как известно, после Беловежского позора тотчас же холопски доложил американскому президенту, что «Советского Союза больше не существует».

И сегодня, в конце второго десятилетия 21-го века уничтожение страны нашей медленно, хотя и под эгидой «развития», продолжается.

Оно продолжается под декоративным прикрытием – шикарная Олимпиада в Сочи, футбольный «мундиаль» с бесплатным приглашением иностранных туристов, праздники, праздники, многоцветные лучи, бесконечные «шоу», кричащая со всех сторон наглая реклама. Растут шикарные небоскребы, виллы, имения «успешных», хотя по-прежнему разрушаются дома «простых», дороги, сохнут реки… Растет неуемно число «олигархов», хотя крайне бедных по-прежнему миллионы!

Да, состоялось присоединение Крыма, отданного когда-то Украине Хрущевым. И красивый Крымский мост построен в кратчайшие сроки – это заслуга новой власти, казалось бы. Но ведь Крым пришлось присоединять, а мост пришлось строить потому, что стала врагом наша родная сестра, Украина! Програчили ее новые власти во главе с преемником Ельцина!

А прошло уже 20 лет, как у власти новые… ДВАДЦАТЬ! Известно много примеров, когда гораздо менее развитые и богатые страны достигли колоссальных успехов за двадцать лет! И не мешает снова вспомнить, что было сделано в Советском Союзе при Сталине за двадцать лет после разрухи от Гражданской войны!

Но к сегодняшней России такое не относится ни в какой степени. Разве что захлебывается в роскоши Один процент «своих» – тех, кому принадлежит больше половины материальных богатств страны! Материальных богатств! Ни в коем случае не духовных и не культурных. Хищникам духовность и культура не очень-то и нужны.

А грабеж и расслоение людей продолжаются без помех.

«Джунглей» в бывшем дворе, где было совершено «мое великое открытие их», уже нет – наш дом и двор умерли. Один флигель дома превратили в вычурный «охотничий клуб», а двор зачем-то перегородили металлическими высокими заборами. Оказывается, это теперь «частная собственность». «А кто хозяин?» – спросил я у охранника однажды, по случаю навестив мой бывший двор. «Хозяина два, оба в Израиле» – ответил охранник.

Подмосковье – как и окрестности всех больших городов страны – застроено безвкусными и частенько безлюдными особняками «новых», которые, «вложив средства в недвижимость», разъезжают по заграничным имениям и курортам, используя Родину лишь для того, чтобы выкачивать деньги из ее природных – пока еще остающихся – и людских богатств. А довольно многих владельцев пустующих особняков уже нет в живых – пали жертвами в борьбе за «обогащение».

Многие из роскошных гор, степей, пустынь, рек великой нашей страны теперь находятся «за границей», попасть туда не так просто, тем более, что транспорт у нас стал неоправданно дорог для нормальных людей – не «бизнесменов», не чиновников, не воров. А те леса, что у нас остались, нещадно вырубаются и вывозятся за рубеж – за деньги, которые получают те же бандиты. А то, что остается, они поджигают, чтобы скрыть свой бандитизм. И правительство смотрит на происходящее сквозь пальцы. Всерьез пока что никто не наказан…

«Россияне» в массе становятся все бесчувственнее, все более оторванными друг от друга, и численность их уменьшается с каждым годом, словно во время чумы или войны.

Впрочем, не словно. Эпидемия бездумья, дебилизации распространяется неудержимо. Она наступает с экранов телевизоров, из интернета, со страниц многих газет, журналов, книг… Война «хозяев» и «специалистов» со своим народом идет нарастающим темпом. Нормальных, здоровых людей остается все меньше и меньше, многие просто-напросто не устаивают, поддаются, перерождаются. Тот, кто не выдерживает, либо становится слепым и безгласным потребителем-зомби, либо молчаливым страдальцем. Многие же, как сказано, собрав последние силы и средства, бегут из страны. Из одной из самых больших, самых прекрасных когда-то, самых богатых людьми и природой страны мира.

РФ – не Россия вовсе. Это другая страна, не имеющая, кроме территории, почти ничего общего со страной Достоевского и Толстого, Чехова и Тургенева, Пушкина и Лермонтова, Чайковского и Рахманинова, Бунина и Куприна, Шолохова и Булгакова, Ефремова и Нагибина, Айтматова и Ильясова, Римского-Корсакова и Бородина, Федора Шаляпина, Лидии Руслановой, Леонида Утесова, Клавдии Шульженко, Дмитрия Шостаковича, Тихона Хренникова, Соловьева-Седова и многих, многих других – перечислять можно очень и очень долго… У нас теперь люди другие, у нас ДРУГАЯ страна. У нас – РФ!

Это – страна, исповедующая идеологию ДЕНЕГ, дьявольской конкуренции, звериного соперничества друг с другом, алчности, зависти, разобщения людей. И, конечно же, ЛЖИ, которая мутит головы гражданам воспитывает неуважение к прошлому, да и к настоящему тоже. Льстивые обещания властей, как правило, не выполняемые, постоянная, настойчивая инъекция дебилизма со всех сторон… И – бесконечные фестивали, концерты, фейерверки, празднества, конкурсы… Ну, и конечно, конечно – продолжение строительства небоскребов, особняков, имений, шикарных апартаментов – для кого? Да ясно же. СВОИ.

Страна с тающим населением и гигантской, непомерной и все растущей разницей в уровне жизни новых хозяев – правительственных чиновников, олигархов, топ-менеджеров, воров-миллиардеров с одной стороны, а с другой – «простых тружеников», которые послушно работают, помогая «хозяевам» обогащаться, присваивать и отправлять за границу природные богатства Одной Восьмой, бывшей Одной Шестой.

И совершенно серьезно, многозначительно наш президент вещает о необходимой работе над «повышением производительности труда», «оцифровкой» всего, искусственным интеллектом… И уверяет, что все, конечно же, идет к лучшему. А вооружение у нас – ой-ой-ой! «Шесть махов, девять махов…» А будет еще больше!

Пирамида и Система Господства нерушимы! А количество самых современных ракет все увеличивается. Наша страна вовсю торгует не культурой вовсе, не технологиями, а – вооружением!

Да, Джек, в твоей стране, при всех ее недостатках, энергичные и вполне здоровые люди когда-то навели свой порядок, не давая ходу дьяволам.

Пусть многие из них не были достаточно развиты в культурном отношении, но благородство и честь были им все-таки не чужды. Капитану Грифу и тебе, дорогой Джек, было легче бороться с «дьяволами на Фуатино» – тех «дьяволов» хорошо было видно. Нам сложнее. Слишком уж все запутано. Как, впрочем, сейчас и у вас (об этом тоже пишет Джульетто Кьеза и не только он).

Сегодня дьяволы везде очень старательно маскируются. То под «слуг народа», то под «реформаторов-либералов», то под «атлантов, расправивших плечи», как окрестила их некая ваша-наша Айн Рэнд. Эта знаменитая женщина, Алиса Розенбаум, взявшая псевдоним «Айн Рэнд», родилась, между прочим, в Советском Союзе, но эмигрировала в Америку и стала там прославленным адептом капитализма, наглядно продемонстрировав между тем его звериную сущность, лишившую ее, живую женщину, настоящей, человеческой радости жизни и любви – достаточно ознакомиться с ее биографией!

Я догадываюсь, что стали бы говорить (и всегда говорят) наши «адепты дьявола» любому, кто спросил бы их, почему они творят то, что творят. Почему они разрушили великую страну, в которой родились, а некоторые пока еще и живут? Почему уничтожают природу, разваливают науку, культуру, производство, медицину, губят и разделяют людей на сверх-богатых и крайне бедных? Почему, на каком таком основании они считают себя «избранными», не такими, как все.

Они, разумеется, сразу пошлют интересующихся подальше. Если же их удастся прижать, то они станут говорить о том, что «вы о жизни понятия не имеете», станут ссылаться на «объективные трудности», на СССР, в котором «все было разрушено», на то, что они, вот, изо всех сил стараются – «как рабы на галерах»… Разумеется, у всех, к тому же, «семья, дети, которых нужно кормить и обеспечивать им будущее». Некоторые станут рассуждать о «менталитете народа», о татаро-монгольском иге, о «советском жутком времени», «враждебном окружении», «лихих 90-х» и прочее, прочее. И они опять будут обещать, обещать, обещать, стараясь оставаться на своих «теплых» местах и уверяя, что они «рано встают» и работают изо всех сил, не то, что другие. А потому и считают себя «избранными», которым позволено все…

А ведь умные люди давным-давно поняли звериную сущность капитализма, почему в России и состоялась Великая Октябрьская революция, за идеи которой многие шли на смерть, не жалея себя. Суть идей и заключалась в том, что люди должны жить ВМЕСТЕ, уважая друг друга, помогая друг другу, и не должно быть никаких «избранных», особенных, и – «от каждого по способностям, каждому – по труду». Да ведь и Сам Христос говорил, что «нет ни эллина, ни иудея», то есть все равны перед Богом, а судить человека надо ПО ПЛОДАМ его деятельности.

Потому и изобрели умные люди ЗАКОНЫ, которые ВСЕ обязаны выполнять. И существуют обязанности, для выполнения которых общество воспитывает специалистов, а граждане выбирают руководителей. А если случайно выбрали тех, кто не справляется, их надо ГНАТЬ. Все очень просто на самом деле.

А если же законы не соответствуют жизни, их надо ИЗМЕНИТЬ. Вот и все. Вот и ключик, казалось бы.

Но…

Вполне уместно все же задать прямой вопрос: как же так получилось, что именно чернь, именно «карлики», нелюди руководят у нас, как правило, всем? Почему мы от них зависим? Почему мы так и не научились распознавать, кто есть кто, и постоянно отдаем власть тем, кто думает прежде всего о своей личной выгоде, о своей личной значимости, а вовсе не о деле общем? Почему НЕЛЮДИ неизменно всплывают «наверх»?

Да, уважаемый Мартин Иден, да, многоуважаемый Джек Лондон, да, дорогие мои соотечественники, раньше я, а теперь мы с любимой моей считаем себя счастливыми, несмотря ни на что! Нам кое-что удалось все-таки. У многих наших соотечественников – хуже. У некоторых – совсем беда.

Но как же можно помочь им, если они НЕ ХОТЯТ? Если они ПОДДАЮТСЯ. Нелюдям поддаются! СВЫКЛИСЬ.

Бизнес, бизнес, бизнес… Ипотеки, кредиты, проценты, скидки… Демография, производительность труда, материнский капитал, «борьба с бедностью» при колоссальных состояниях «олигархов»… Ракеты, ракеты, ракеты… И вышки, вышки, вышки… «Пять-ДЖИ»! «Шесть махов, девять махов…» Гаджеты, гаджеты, роботы, роботы, а в перспективе – искусственный интеллект! Уж его-то запрограммируют, как надо хозяевам!

А где жизнь человеческая? В ЧЕМ?! РАДИ ЧЕГО?

И еще простейший вопрос: неужели те, кто все строит, мастерит, изобретает, кто упорно работает – неужели не понимают они, НА КОГО сплошь да рядом работают и К ЧЕМУ это ведет? Или зарплата высокая, милость начальства?

А если задуматься? ЗАЧЕМ зарплата, если человеческая душа потеряна? Продана… О детях забота, понятно. А ГДЕ будут жить дети, в КАКОЙ стране – об этом подумали? Начальство, хозяева не думают, им – клево! Они – в тренде! Ну, а беззаветные труженики? В КАКОЙ стране будете жить вы и дети ваши, и внуки? Ради ЧЕГО?

И, кстати… Почему многие дома, замки, имения наших «хозяев» в других странах находятся? Почему их дети учатся там, а у многих и жены там обитают? Почему многие, многие из них гражданство европейское да американское, да израильское получили, а? Зачем? Где Родина ваша, хозяева долбанные?!

Ведь по плодам судить можно и нужно. А каковы плоды? ДЛЯ КОГО они? КТО живет в шикарных особняках, у КОГО роскошные имения за высокими заборами, КТО летает на самолетах туда-сюда и блаженствует на Канарах-Сейшелах? КТО считает нас за скотину рабочую, которой платить надо как можно меньше – только чтобы она не подохла и не опомнилась? Осознаем же, наконец, как живем мы, как живут хорошие, честные люди у нас и КАК живет нелюдь!

Оглянемся…

Ведь теперь даже «Архипелаг ГУЛАГ» хозяевам не очень-то нужен. Теперь народ наш в «Архипелаге – по месту жительства». А они, нелюди, защищаются от нас в своих виллах, имениях, замках за колючей проволокой и под надежной охраной. И, конечно же, за границей. В домах, имениях, замках, приобретенных на те деньги, которые они украли здесь. У нас.

А ведь ничего не смогли бы сделать нелюди, если бы люди на них не работали. Если бы осознали, наконец, кто есть кто. И поставили бы нелюдей на то место, какого они заслуживают. А пока…

Пока чем дальше, тем увереннее побеждать будут не те, кто умнее и талантливее, а те, кто хитрее и бессовестнее. То есть кто успешнее всех может достичь МАТЕРИАЛЬНОГО, а, следовательно, и власти.. А духовное… «Что это такое? Вы о чем?»

Не это ли хотят заложить в ИСКУССТВЕННЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ наши власти? «Работайте, очкарики! Мы ждем. Пора освободить планету от «духовного» мусора. И от лишних двуногих, естественно. Золотой Миллиард! ЗОЛОТОЙ! Не нужно нам вашей вонючей живности – пластмасса, газ, нефть и уголь, металл! Вода и огонь – вот и все. Вечно жить будем, МИЛЛИАРДЕРЫ! Атлант – расправил плечи!»

(фрагмент романа «Пациенты»)

«…Лето торжествовало и разгоралось. Солнце сияло на небосклоне с раннего утра и до позднего вечера. И лишь редкие облачка, словно пушистые белые котята, млели в небесной голубизне, медленно плывя и блаженно потягиваясь. Андрей Кормилицын обожал начало лета…

А я, вернувшийся с Того Света хирург, опять виртуально был вместе с ним.

В понедельник Андрей с самого утра отправился в одно из своих любимых мест под Москвой, куда пока еще не добрались щупальцы «новой» цивилизации, хотя со всех сторон к этому остатку леса уже подбирались домики дачников, не говоря о настойчивом и неотвратимом наступлении воистину «инопланетных», вражеских особняков «богатых», то есть «избранных» – с высокими оградами, колючей проволокой, камерами наружного наблюдения и охраной. Просто по какой-то счастливой случайности островок этот оказался между владениями районных царьков, и, очевидно, никому из них пока не пришло в голову его освоить или выгодно сбыть.

Андрею нравилось это место – хвойный и смешанный лес, несколько небольших полян и тонкий извилистый ручеек с небольшой заводью, которая в разгар лета полностью покрывалась зеленым ковром ряски. А неподалеку от ручейка и заводи еще в прежнее время он нашел Поляну. Нашел ее совершенно случайно, вместе с одной из своих любимых девушек, и с тех пор навещал часто. Она была всего метров пятьдесят в поперечнике, спрятанная в объятиях леса и заросшая разнообразными буйными травами. Это была Его Поляна, уже лет двадцать он считал ее «своей». Какое счастье, что до сих пор до нее не добрались хозяева-оккупанты! Нетронутый островок Родины… Здесь он и фотографировал частенько своих девчонок, здесь бывал и с Мариной. Счастливые дни…

Теперь он прошел сквозь чащу кустарника и деревьев по едва заметной тропинке и оказался на Поляне. Один. И я, невидимый спутник, вместе с ним.

Он совершенно серьезно считал Свою Поляну этаким живым существом и уверен был, что Поляна знает, помнит, любит его и всегда ему рада. Сколько раз он приезжал сюда – весной, летом, осенью… – разводил небольшой костер, заваривал чай в старом, бывалом походном чайнике и – наслаждался. Фотографировал мощные липы и клены, окружающие этот оазис, большой куст черемухи на краю поляны, опьяняющий своим ароматом весной, разнообразные цветы, травы, бабочек и многочисленных совсем крошечных обитателей – паучков, гусениц, жуков, муравьев. Это был богатый, самодостаточный, многоцветный и многозвучный участок прекрасной, роскошной планеты Земля… Что уж говорить о том, какую радость испытывал он, когда приезжал с одной или двумя девчонками – и восторженно фотографировал их обнаженными среди деревьев и трав! Но теперь… Теперь это все было под угрозой…

И если поляны уничтожаются просто так, если награбившие денег присваивают или просто уничтожают поляны – то есть РОДИНУ! – отхватывая ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ СЕБЯ ее куски, то захватчиков необходимо гнать немедленно! Всех! Но вечный все тот же и тот же вопрос – КАК? КАК спасти Поляны и все остальное? Как изгнать «оккупантов» с родной земли?

Сидя на старом полуистлевшем стволе давно упавшего дерева на краю Поляны, Андрей размышлял о том, каким прекрасным создала природа – или Бог? – все живое: травы, деревья, цветы, бабочек, птиц… И конечно, конечно магические, фантастически прекрасные тела и лица девчонок…

Светильник Духа и Красоты – Поляна!

Бедные, бедные «богачи», при все при том – не понимающие, не ощущающие истинной радости бытия, погруженные в циферки и расчеты, порабощенные ими! Откуда они? Почему становятся такими? Или такими и были?…

Но самым неприятным, самым непонятным казалось Андрею то, что и нормальные, здоровые люди поддаются: верят в навязываемую им дурь! Ленятся, а то и боятся размышлять! И – подчиняются.

Подчиняются не только сегодняшним хозяевам-богачам, но и тому, что написано когда-то «мудрыми старцами»! Которые лишали самих себя радостей жизни и пытались лишить радости жизни других! Полуистлевшие развалины, а не люди! Ведь их некоторые Скрижали противоречат всем человеческим чувствам, разуму – всему! Красоту – не ценят, природу не уважают, святую эротику, которая ДВИЖЕТ ЖИЗНЬЮ – осуждают, презирают, опускают до «греха и мерзости». Хотя сами сплошь да рядом не могут без нее обойтись! Известно, что был в истории даже некий мудрец Ориген, который сам оскопил себя, чтобы не поддаваться «дьявольскому соблазну»! И «святые мужи» считают его героем…

В Евангелиях и проповедях Христа нет этой ненависти к природе и жизни, наоборот! А вот в некоторых Скрижалях явно заложен лукавый, катастрофический замысел! Не могли живые люди сочинить это! Но… КТО же тогда?

Да, все больше Андрей приходил к мысли о том, что не только дряхлые старики-импотенты стоят за Скрижалями, вешая людям на уши лапшу о том, что все эти «мудрости» надиктовал Моисею сам Бог. Что-то в высшей степени опасное для живого Земли стоит за всем этим! «Карлики», прилетающие с какой-то планеты? Дьявол, который руководит некоторыми людьми?

Но сейчас вокруг Андрея был Рай. Разве что гурий в этот раз не было…

…Сияло солнце, пьянил и радовал аромат зонтичных на поляне, деловито порхали шмели, пчелы, осы, мухи-сирфиды, и совсем уж мелкая летучая живность. Бабочки пока редки – их время наступит чуть позже. А вон зато ярчайшая, сверкающая на солнце, хотя и крошечная – божья коровка! Прямо-таки ювелирное создание природы!

Он сфотографировал ее крупным планом в разных ракурсах, общаясь с нею через объектив фотоаппарата, и ему казалось, что и она чуть-чуть понимает его – ведь она живое существо, как и он. Пусть маленькое и другое по внешнему виду, по образу жизни, по сути своей, но – живое. Когда он медленно приближал к ней объектив, она поворачивалась к нему «лицом», смотрела на него, застывала неподвижно, а он думал: что она чувствует, интересно? Как она видит его – ведь перед ней огромное для нее стекло объектива и – гигантское существо над ним. Маленькая такая, а ведь реагирует, чувствует что-то! ЖИВЕТ! Самцы встречаются с самками, самки рождают детей… Божьи коровки поедают вредителей-тлей, помогая растениям, защищая их. А в Англии, между прочим, их называют «леди битл», то есть – «леди-жучок». А у нас – «божья коровка». Почему коровка и почему «божья»?

…И вдруг… И вдруг я – на этот раз я! – услышал могучий – веселый, радостный и одновременно торжественный – хор приятных мелодий, оркестр! Флейты белоствольных берез, звонкие трубы оранжево-бурых прямых сосновых стволов, негромкие, задумчивые фаготы мрачноватых елей, торжественные гобои кленов, мощные контрабасы дубов… И, конечно, конечно же, хоры цветов – скрипичные ансамбли ярко-желтых одуванчиков, виолончели сиреневого Иван-чая, клавишные аккорды голубого цикория, кипение зонтичных, слабенькие точечные удары звездчатки, интимные вздохи фиалок, негромкий шорох и шепот простой травы… Удивительно, но эти звуки действительно были похожи на те, которые мы, люди, научились извлекать из созданных инструментов! А значит… Значит музыка наша действительно выражает что-то изначальное, природное, присущее живым существам?

Не все еще цветы расцвели – ведь только конец июня, – а некоторые, наоборот, увяли, но я слышал их всех… Вот же она, Жизнь Земли!

Андрей не слышал звуков, которые слышал я, но он явно ощущал что-то похожее на то, что чувствовал я. Он ощущал себя в объятиях Поляны…

И вдруг ветви стоящей на краю поляны березы словно бы потянулись ко мне. И несколько молодых и душистых листиков погладили меня, виртуального, по лицу, которого у меня ведь нет! Но я ощутил это! Совсем еще небольшие, растущие на краю Поляны ростки иван-чая стали вдруг вытягиваться султанами, расцветать… Сиреневое чудо вспыхнуло на краю поляны! А вон и душистая «любка» – орхидея Средних широт… И тут же – купальницы, очаровательные «цветы троллей» (троллиус, по-латыни), – тотчас приоткрыли свои роскошные золотые шары и – слегка зазвенели… Ну и ну!

И забылся у костра мой брат по духу, мой истинный соотечественник. Думаю, что шептала теперь и ему трава, и звуки цветов и деревьев сливались и для него в божественную мелодию…

Но что-то произошло вдруг. Серый густой туман накрыл внезапно и поляну, и окрестности. Словно липкая паутина. Андрей не видел этого, но я-то видел!

И – шипение вместо музыки, гул… И циферки, циферки… Но вот сквозь шипение и гул, стали пробиваться раздельные звуки, частицы слов… Центы… центы… проценты… банки… анки… бизнес… Курс! Котировки! Инвестиции… дол… дол… доллары!… евро!… кратия… демо… Обама… Маккейн… Керри… Рокфеллер! Ротшильды… шильды… шильды… триста, триста семейств… Бнай Брит! Бомбить… бомбить… Пентагон… Золотой миллиард! Ард… ад… Интересы Америки! Бен-Бернанке… Фээрэсс… Эрес… Эсэс…Эсэс…

Но вот сквозь все пробилось знакомое мне:

– По… по… помо…

Женские тихие голоса, дружный хор… Хотя и мужские, мужские тоже…

– Помо… Помо… Помогите!! – четко услышал я.

Но все стихло внезапно. На миг не цветущую поляну увидел я, а пустое, выжженное пространство. Цветов и трав не было, деревьев не было, не было и Андрея. Ничего не было. Пустота и запах гари.

– Так будет! – услышал я знакомый голос, но тут же вспыхнуло и еще слово: – Если…

И – словно эхо:

– если… если… если…

– Что?! Что «если»?! – в ужасе закричал я виртуально.

Вздрогнуло пространство. И услышал я теперь не слова – визги! Да, визги – обиженные, но и злые! Визги и вой… Они менялись, они заглушали друг друга сначала, но вот слились воедино… Слаженный обиженный вой… Этакий мрачный, словно похоронный хор… И слова прорезались, и целые фразы:

– И-и-и… У-у-у… Ну как же, ну как же! И-и-и… Уууу… Нас не любят. А мы столько делаем, мы такие хорошие! Мы… Мы! А они… Быдло темное, дряни, гои! И-и-и! Только и мечтают, что отнять. Отнять и поделить… Тридцать седьмой хотят, Сталина, бандита этого… И-и-и… Опять погромы… Ы-ы-ы… У-у-у! Мы жить хотим… Мы везде уже… Ы-ы-ы… У-у-у… Наш Господь… Господь в Сионе… Мы избранные… ые… ые… ые… Яхве! Иегова наш! Только мы будем… мы… мы…

Все вместе дружно кричали они – жалкие, но и злые, обиженные голоса, – шум стоял, угнетающий шум.

И зазвучал вдруг, перекрывая все, еще один голос – громкий, грубый, настойчивый, и мне показалось даже, что обращается он ко мне:

– Что делаете здесь, гои недобитые?! Уничтожать вас надо! Работать должны! Работать! А не на букашек и траву смотреть и о мерзости греховной мечтать!

Затряслось пространство, и другой грохочущий голос продолжил:

– Созданы из праха земного! Созданы Мною! Служить должны! А не то… В прах земной обратитесь опять!

– Мы-ы-ы – согласно, дружно подпевал хор ноющий, мрачный и жалобный. – Коль славен наш Господь в Сионе! О-о-не… О-о-не-е-е-е… Мы-ы-ы рабы-ы-ы Избранные мы, избранные рабы твои-и-и… Веди нас… Веди…

Что это?! Кто это? Откуда… – замелькало в моем виртуальном сознании.

И – тотчас исчезло все. Как не было. Вновь – Поляна. Что это было? Исчезло! Цветет Поляна!»

(Из романа «Пациенты», 2017)

Жизнь на нашей планете устроена так, что у всех живых существ, кроме самых простейших, существует два пола. Даже у крошечных букашек и у растений. И – тем более – у нас, людей.

Стремление противоположных полов друг к другу – самое первое, самое ИЗНАЧАЛЬНОЕ и, наверное, САМОЕ ГЛАВНОЕ чувство, которое соединяет нас, в результате чего и рождаются новые существа. Каждый человек пришел на этот свет в результате соединения двух клеток, мужской и женской.

Это ни для кого не секрет, все знают это. Как не могут не понимать – и не знать! – того, что именно акт соединения мужского и женского, то есть сексуальный контакт наших родителей, есть причина того, что мы здесь.

Природа щедра к своим детям, и по ее замыслу каждый здоровый, вменяемый, чувствующий человек – мужчина ли, женщина ли – вступающий в половой контакт с существом противоположного пола, должен испытывать при этом ощущения магические, высшего порядка, порой просто волшебные, несравнимые ни с какими другими ощущениями жизни. Ведь это – НАЧАЛО НАЧАЛ! Ясно, что так задумано самой природой – во имя ПРОДОЛЖЕНИЯ жизни на Земле! То есть природа-мать или Бог Творец, если хотите, дарит нам волшебные ощущения эти для того, чтобы мы охотно вступали в контакт, радуясь жизни и зачиная новых существ. Чувства половой любви и сексуальные чувства – ПОБЕДНЫЙ ГОЛОС ПРИРОДЫ!

И не может быть ничего стыдного, ничего плохого в том, что мы стремимся друг к другу! Конечно, при одном непременном условии, которое мы, по малому счету, можем назвать взаимным желанием, а по большому – ЛЮБОВЬЮ. Ну, и еще совершенно необходимо, конечно же, УВАЖЕНИЕ, то есть понимание важности, даже святости того, что мы делаем. Любви без уважения быть не может, и если нет уважения, то нет и настоящей любви.

Стремление к половым контактам присуще всем живым существам на Земле, и избирательность – главное условие ЭВОЛЮЦИИ, то есть совершенствования живых существ.

Даже у насекомых самки не вступают в половой контакт с каким угодно самцом. Они ВЫБИРАЮТ. Им, а тем более существам более развитым – рыбам, птицам, млекопитающим – помимо всего прочего, присущ ПОЛОВОЙ ДИМОРФИЗМ, то есть внешнее половое различие между самками и самцами, которое в «брачный период» сопровождается брачными нарядами либо самцов, либо самок, а также брачными танцами или даже испытаниями – то есть этакими соревнованиями претендентов на предстоящий вслед за этим половой акт. Акт не с кем попало – заметьте! – а с ИЗБРАННЫМ партнером. То есть продолжать род должен не кто-нибудь, а – ЛУЧШИЙ, сильнейший в чем-то. И это – мудрейшее правило великой природы.

То же самое, очевидно, должно происходить и у нас, людей. Побеждать и получать возможность продолжения рода должен лучший, сильнейший. Но тут и возникает еще один вопрос: сильнейший В ЧЕМ?

Человек – существо не только живое, но МЫСЛЯЩЕЕ. Огромную роль в жизни людей играет не только физиология, но и психология, а также интеллект. И в этом наше принципиальное отличие от животных.

Итак, свобода эротического выбора – это основное условие эволюции. К сожалению, во многом она зависит от того, КАКИЕ ценности котируются в обществе. И сильнейшим считается тот, кто в наибольшей степени обладает именно главными ценностями. Но вот тут-то и возникает проблема…

Что считать главным? Силу характера? Честность и благородство? Способности и талантливость человека? Физическую силу? Внешнюю красоту? Материальную обеспеченность? Какие ценности должны считаться главными в развитом человеческом обществе?

Нетрудно понять, что свобода эротического выбора и есть красная тряпка для властителей, то есть для тех, кто мечтает быть хозяином, а других превратить в своих рабов. Главная ценность для них – власть. Их власть над другими. Какая еще свобода эротического выбора? Все должны безоговорочно подчиняться ИМ! Главной ценностью для всех должна быть именно эта – подчинение хозяину своему. Другие «ценности» просто не имеют значения.

Но именно об этом и сказано в Бытии Моисея. Адам был создан «Господом» «из праха земного», а Ева – «из ребра его». И власть Господа над ними обоими была абсолютной. Они даже не имели права вкушать плоды Дерева добра и зла, то есть отличать одно от другого. И были обязаны «подпоясаться», чтобы «скрыть стыд». Какой же тут, к чертям, эротический выбор? И задача потомков Адама, Евы и Господа, выпущенных для «завоевания» Божьего мира и божьих людей, созданных Богом-Творцом в Пятый день Творения, как раз и заключалась в том, чтобы всех сделать рабами Господа, чтобы они и понятия не имели об «эротическом» или каком-то еще «выборе». Так и повелось. Все, что отвлекает от служения Господу – грех!

А человек, несвободный в эротическом выборе, предает собственную природу. И становится рабом тех, кто лишил его этой свободы. А потому рабы Господа чего только ни придумывают, чтобы люди не опомнились и не слышали голос природы своей! Эти «избранные Господом» и изобретают разные религии, правила, установки, «скрижали»… Согласно которым ОСНОВА жизни, фундамент ее, а именно эротические стремления людей разного пола друг к другу, свобода их выбора, уважение к природной магии и красоте, считаются не только лишними, стыдными, но даже греховными. А то и преступными. А Христовы заповеди о «прелюбодеянии», то есть о необходимости уважения, к тому, что должно сопровождаться любовью, а не слепой похотью и не «желанием жены ближнего своего», они сводят к простому запрету радости человеческого соития.

Именно запретить радость полового общения, оставив лишь «радость» подчинения Господину-властителю и старался внушить людям когда-то, давным-давно Некто, названный Господом. Который появился «на востоке в Едеме», «насадил рай», и только потом «создал из праха земного» Адама, а из ребра его Еву. Об этом как раз и рассказано не где-нибудь, а – в Библии, Книге Книг. Четко – черным по белому!

Вспомним, как это написано в БЫТИИ Моисея, с которого и начинается Книга Книг:

«…И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его: мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычействуйте над рыбами морскими (и над зверями,) и над птицами небесными (и над всяким скотом, и над всею землею,) и над всяким животным, пресмыкающимся по земле…

И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой».

(БЫТИЕ, 1,28-29, 30)

А дальше написано, что только ПОСЛЕ ЭТОГО «на востоке в Едеме» появился некий Господь, «насадивший рай» и создавший «из праха земного» Адама, а из ребра его Еву. А потом за то, что Ева отведала плоды с «Дерева добра и зла» и дала попробовать Адаму, Господь проклял обоих и – выгнал их из «рая». И велел им, рабам своим, завоевывать землю, превращая в рабов Господа людей Божьих, созданных по образу и подобию Бога-Творца в Пятый день Творения. А если они не подчиняются, то – убивать всех, и женщин, стариков и детей в том числе. А прежде, чем выгнать из «рая», Господь дал рабам своим, Адаму и Еве, «одежды кожаные» и велел «подпоясаться», чтобы «скрыть стыд». Все так и написано в Библии, черным по белому.

И еще есть один очень любопытный и – символический! – нюанс, описанный в Библии. Когда Господь появился «на востоке в Едеме», то сказано еще: «…золото той земли хорошее, там бдолах и камень оникс». «Бдолах» – это окаменевшая смола деревьев, нечто наподобие янтаря. Но причем тут все это? У Творца – свет и тьма, земля и вода, растения, животные, люди. А у Господа – «золото той земли хорошее, там бдолах и камень оникс». Еще он «рай» не насадил, Адама и Еву не сотворил, а уже радуется тому, что «золото хорошее»… Не правда ли, странно?

Долго думал я над всем этим, читая и перечитывая, размышляя об истории человечества. И понял в конце концов: не Божьи люди, а они, рабы Господа, потомки Адама, Евы и Его Самого, как раз и создали все эти религии, «правила», установки, «скрижали». Создали для того, чтобы лишить Божьих – то есть живых, нормальных, людей – ОСНОВЫ, фундамента жизни, сделать их беспомощными, предавшими природу свою рабами, верящими не Богу-Творцу, создавшему их «по образу и подобию Своему», не природе своей, а – Господу, заставляющему их отказываться от природы своей! Им-то, потомкам Господа, рабам его, и нужно «золото хорошее»…

Дальше в Библии и описан процесс завоевания земли рабами Господа, которые Божьих людей старались превратить в рабов своих, а, следовательно, и в рабов Господа. Сплошь да рядом при помощи золота, которое и есть их главная ценность.

И вот к какому выводу я пришел: НЕЛЮДЬ – это и есть рабы Господа. НЕЛЮДЬ и ценит больше всего на свете именно «золото, бдолах и камень оникс», а вовсе не жизнь человеческую и то, что делает ее радостной и счастливой..

Из Библии же следует, что рабы Господа, нелюдь – духовные импотенты. Они могут лгать, воровать, убивать запросто. Но никто из них не в состоянии творить, то есть вырастить свое дерево. Они, потомки Каина, Евы и Господа, – паразиты. Они понятия не имеют о том, что такое Свое Дерево. Жрать от пуза, лгать, воровать – да! Бабло и имущество, созданное не ими, нахватывать любыми способами – разумеется! Яхты, замки и имения покупать за «бабки» и золото наворованное – перво-наперво! Развлекаться дурью разной, как обезьяны, побрякушки и всякие украшения на себя надевать – с удовольствием! Входить в половые контакты грязно, ни в какой мере не ощущая, что это такое на самом деле – легко! («Суп отдельно, мухи отдельно», помните?). Но о том, что такое ДЕРЕВО – в том смысле, какой я имею в виду, – они просто понятия не имеют. Хотя и подозревают, что бывает у людей что-то ЭТАКОЕ и для них, нелюдей, очень опасное. Потому что – дороже золота! Вот тогда-то они и твердят уверенно: этого никак!

А еще нелюди – агрессивны. Они лгут, предают, не останавливаются перед тем, чтобы убить того, кто «мешает», и считают, что имеют на это право. Потому что они «избранные», не такие, как все, им можно. Они – рабы самого ГОСПОДА!

А если не могут они уничтожить, убить, запретить, то в беспомощности своей всеми средствами напускают дым лжи, надеясь на то, что этакое совсем исчезнет из мира вообще! Что, между прочим, и делается сейчас не только в нашей стране, а в еще большей степени – в Европе, в Америке! Эти «гендерные» эксперименты, «гей-парады», эта «оцифровка» всего, эта «гаджетомания», искусственный интеллект, роботы, в том числе и «эротические»…

Несчастные они, импотенты, не могут по-настоящему жить. Но все равно изо всех сил цепляются за существование свое ЗДЕСЬ! Потому что подозревают: ТАМ у них либо вообще не будет ничего, либо ждет их ТАМ такое, что придется ответить ЗА ВСЕ, что они натворили здесь!

Вот и понял я: эти нелюди и составляют ту мерзкую силу, которая замаскирована (они ведь выглядят внешне как люди!), но которая, как раковая опухоль, уничтожает все живое на Земле, а в первую очередь пытается превратить божьих людей – в рабов Господа. Для которых самое ценное – «золото, бдолах и камень оникс». А вовсе не сама жизнь.

Мне – повезло…

Еще я понял: именно то, что меня никто не уродовал в детстве, не заставлял думать и поступать «как принято», а я как-то инстинктивно ощущал важность того, что приносит радость существования – любование красотой природы окружающей, а также человеческой – сначала девичьей, а потом женской, – радость от приятных ощущений в своем теле (что подсказывало следить за здоровьем, заниматься гимнастикой, кататься на лыжах, на велосипеде), свободное чтение книг, общение с друзьями… – именно это меня и спасало. Несмотря ни на что!

А самое главное, думаю, что я не верил тем, кто считал «все этакое», а именно – сексуально-эротическое – ненужным, развратным, греховным… Как не верил и откровенным развратникам, теряющим уважение к высшему, святому, с моей точки зрения, явлению жизни.

И ни разу – несмотря ни на что! – в течение своей жизни я не усомнился в этом!

И как раз об этом я так или иначе писал честно, сначала в рассказах (которые «ни о чем»), а потом в повестях и романах.

И сейчас могу лишь повторить, что несмотря на то, что в своих многочисленных путешествиях, экспедициях, командировках, просто поездках видел множество красивейших мест, испытывал массу прекрасных ощущений от общения с великой Природой, от встреч с людьми, посещения музеев, памятников архитектуры – и фотографирования всего этого! – читал много книг, видел сотни фильмов, наслаждался музыкой и прочее, прочее… Несмотря на все это – и вместе со всем этим! – самые острые, самые глубокие, самые магические ощущения я испытывал при встречах с представительницами «прекрасного пола» и в общении с ними!

У меня никогда не было много денег. Никогда я не жил в особо комфортных условиях. От рождения не отличался ни хорошим здоровьем, ни какой-то выдающейся внешностью. Очень долго не решался преодолеть свое «целомудрие», а первый сексуальный опыт и вовсе был неудачным. Но я рано понял, что сдаваться нельзя, надо быть верным себе, несмотря ни на что, не падать духом ни при каких обстоятельствах. И надо – учиться. Учиться всему в жизни, и «этому» тоже.

Девчонок я никогда не обманывал, искренне любовался ими, уважал, фотографировал обнаженными даже в советское время, когда в связи с этим могли возникнуть серьезнейшие проблемы. Я им никогда не платил деньгами или дорогими подарками, даже не водил в рестораны – не из жадности, а именно потому, что денег для этого у меня никогда не было. И девчонки понимали это и – позволяли мне все! Хотя каждая из них прекрасно знала, что она у меня не одна… Я даже искренне удивлялся этому, пока не понял: плата с моей стороны была всегда. Искреннее любование, искреннее уважение, искренняя взаимная радость – вот она, плата! Разве она не ценнее, чем мертвый желтый металл?

И главными памятниками в личном моем государстве были бы три – Богу Творцу, Богу Искусства и Света Аполлону, а самый красивый – Златокудрой Богине Любви Афродите!

Вот, думаю, и разгадка того, что произошло с Мартином Иденом, а потом и с самим автором великолепного романа. Ценности и Мартина, и Джека НЕ СОВПАДАЛИ с ценностями, принятыми в Америке того времени! Общество погрязло во лжи. В дьявольской лжи капиталистической системы. Не человеческая жизнь со всеми радостями ее ценилась в этом обществе, а – деньги, «золото». Денег Мартин Иден, как и Джек Лондон, добились. А толку?

То же самое в принципе происходило – и происходит! – в жизнях тех, для кого ценности жизни те же. И теперь, через сто лет после того, что было в Америке во времена Джека Лондона, мы в России пришли к тому же. Именно поэтому так и подействовало на меня то, что описано в романе «Мартин Иден».

Правда, я, в отличие от Джека и Мартина, родился и жил сначала в Советском Союзе, где главные ценности – пусть не у всех, но у многих! – были не такие, как в той Америке. Жизнь, радость жизни, «всестороннее развитие личности», равенство достоинств, уважение к природе и людям – вот какие ценности были главными тогда у нас!

Были. Пока не началась постепенная оккупация. Начиналась она давно, была довольно скрытой сначала, а потом, после 91-го, развивалась бурно.

Но все же и в Советском Союзе недооценивали красоту Природы, и таинственную прелесть и святость эротики. Именно поэтому и мои произведения на эту тему считались «ни о чем». Хотя я уверен был, что они о самом главном – об уважении к истинным ценностям жизни.

А кстати… О чем написаны величайшие произведения мировой литературы? «Ромео и Джульетта» Шекспира, «Анна Каренина» Льва Толстого, «Братья Карамазовы» и «Идиот» Достоевского, «Мадам Бовари» Флобера, «Суламифь» Куприна, рассказы и повести Тургенева, Чехова, Бунина… Да чуть ли не все самые лучшие! Не О ТОМ же разве? Не о том же ли «ни о чем»? То есть – О САМОМ ГЛАВНОМ!

И в течение всей своей жизни я убеждался: это – истина. А беда многих людей в том, что они, поддаваясь «карликам» и рабам Господа, не верят самим себе. Они предают божеское, природное начало в себе! И начинают ценить не Божеское, а – Господское…

И теперь, размышляя, я все больше понимал, что именно этого не хватало и Мартину, и самому Джеку – как очень, очень многим! – для того, чтобы устоять в борьбе против многовековой лжи, которую старательно сеяли всегда те, кто хотел владеть миром.

Для того, чтобы превратить людей в рабов, считали они, их необходимо лишить главной радости жизни, которая дает им уверенность в себе! А именно – свободного и радостного чувства пола.

С этим и борются сегодня рабы Господа в так называемых «цивилизованных» странах. Стараясь окончательно сделать самой главной ценностью не жизнь со всеми прелестями ее, в том числе «гендерными», а – золото, бдолах и камень оникс. Ну, и конечно, власть господ безграничную.

То был у нас царь, который якобы владел всеми и всем. Потом император. Потом генсек компартии. А теперь президент, который в нашей стране фактически стал царем. Бессменным к тому же.

Но ведь все это, как я уже говорил, были и есть вполне обычные люди, по сути ничем особенным не отличающиеся от других своих соотечественников! Они родились тем же путем, как все, они так же вынуждены следить за своим здоровьем, так же иной раз болеют, а в конце концов и умирают. Как все!

И только в силу тех или иных – случайных! – обстоятельств они оказываются на самом верху пресловутой общественной Пирамиды! А, оказавшись, считаются и считают себя чуть ли не богами… Но ведь это – чушь! Скинь их с этого места – они, сплошь да рядом окажутся совершенно обычными, ничем не выдающимися людьми, а порой абсолютно беспомощными, ибо никто теперь не «играет» их «в королей», а от нормальной человеческой жизни они отвыкли.

Все дело – в лживой, противоестественной остроконечной Пирамиде власти! Которую создал, очевидно, тот, кто в Книге Книг назван Господом Богом. И любое ничтожество, оказавшееся на острие Пирамиды, руководит миллионами, среди которых сотни тысяч тех, кто талантливее, разумнее и честнее его.

Да ведь один – пусть даже очень умный и честный, – живой человек просто не может и не имеет права думать за всех и приказывать всем, как поступать в том или другом случае! Потому-то и придумали люди ЗАКОНЫ, над которыми трудились веками самые мудрые. Поэтому и принимается в каждом государстве Конституция, а так же и разные постановления, которым обязаны следовать все граждане страны! Естественно, что и Конституция, и законы должны быть справедливыми для ВСЕХ! А президент – это всего-навсего ГАРАНТ исполнения Конституции и законов ВСЕМИ.

Увы, в нашей сегодняшней Конституции РФ, принятой при Ельцине и, разумеется, под его присмотром, справедливость некоторых статей вызывает очень большие сомнения. В частности, под власть президента отдано столько, что никакой живой человек просто не может справиться с этим. В нашей, ельцинской, Конституции Президент – фактически царь.

Что говорить, к примеру, о прямо-таки фантастической статье 91-й, которая гласит: «Президент Российской Федерации обладает неприкосновенностью». Что это значит? Он, президент, Господь Бог, что ли? Те законы, которым обязаны следовать ВСЕ граждане страны, для него лично значения не имеют, да?

И весь раздел о президенте в нашем Основном Законе в сущности соответствует статье 91-й, которая делает его сегодня, в 21-м веке, истинным самодержцем.

А что говорить о статье 9-й, которая делает Конституцию нашу не только самодержавной, но и феодальной! Ведь по этой статье олигархам ничто не препятствует скупать земли, которые должны принадлежать ВСЕМ, и образовывать огромные ЛИЧНЫЕ латифундии! А 13-я статья, отменяющая всякую идеологию, дает «зеленый свет» идеологии ДЕНЕГ, ибо «свято место пусто не бывает»! То есть она «законно» провозглашает у нас махровый капитализм. При котором наиглавнейшая ценность – деньги, золото! То же самое можно сказать о некоторых других статьях. Самое же главное: в Конституции нашей отсутствуют статьи, реально обязывающие и президента, и чиновников вовремя и реально отвечать перед народом за ПЛОДЫ своей деятельности! А мы ведь знаем, что «угрызения совести» начинаются когда? «Когда кончается безнаказанность»! А она в нашей Конституции НЕ КОНЧАЕТСЯ.

БЕЗНАКАЗАННОСТЬ «верхов» – вот дьявольская суть остроконечной Пирамиды власти! Почему никак и не можем мы в великой и прекрасной стране своей достичь нормальной, радостной, человеческой жизни! Именно против безнаказанности боролись честные революционеры, думающие обо всех людях страны, а не только о горячо любимых самих себе! А к чему мы сегодня пришли?

К сожалению, несмотря на лозунг «народ – хозяин своей страны», народ у нас никогда не был полным хозяином! Всегда приходилось ему подчиняться «верхам». Подчиняться безоговорочно! Остроконечная Пирамида бессменно торжествовала – и торжествует! – в нашей стране! «Так – значит так, и ничего не поделаешь. Те, что наверху, знают, что делают. А возражать им – себе дороже. А президент у нас – Господь Бог. Надо приспосабливаться…» – вот что остается людям. Потому и зависит все именно от того, КТО «наверху».

Этим и привыкли пользоваться – и пользуются! – нелюди, потомки Каина, агенты Господа, которые, как правило, и лезут наверх. Уж они-то «ведают, что творят»! Думают, что ведают. На самом же деле они запросто могут быть лгунами и паразитами, агентами дьявола. И могут вести к гибели не только нормальных людей, но и себя самих. Точно так же, как паразитические раковые клетки могут вести к гибели весь организм и себя самих вместе с ним.

Но ведь об этом и говорил Христос, это и написано в Евангелиях! Вспомним:

«Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их… Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узнаете их. Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (От Матфея 7,15-16, 18-23).

Так что большое «Фуатино» у нас, Джек! И сегодня дьяволы, то есть нелюди фактически все захватили. Нормальные, живые люди у нас – в стойлах. Да, им позволено покупать то, что хотят, ездить куда хотят, даже заниматься любимым делом – свобода! Но… На все нужно что? ДЕНЬГИ. А владеют деньгами кто? ХОЗЯЕВА. И платят они работникам своим столько, чтобы те из стойл своих надолго не выходили. Чтобы делали то, что им велят. И безусловно подчинялись своим хозяевам, и жили по тем правилам, которые есть! А правила у нас такие, что даже сам уважаемый председатель Госбанка Герман Греф в телевизионной беседе с Познером сказал однажды, что честным путем заработать большие деньги у нас невозможно.

То же самое, я думаю, и в твоей Америке сегодня, Джек. А капитана Грифа что-то не видно. Ни у нас, ни у вас.

Хотя единомышленники Грифа и там, и там бывали. И не раз! Но никому из них выгнать дьяволов окончательно пока что не удалось…

Но не должно так быть! Просто маскируются агенты дьявола так, что и правда трудно понять, где люди, а где нелюди. Все смешалось и в Америке, и, тем более, в разорванной, ограбленной нашей стране! И даже те, кто мог бы стать истинными героями, не могут никак разобраться, где кто. А то бы…

Как же не вспомнить тут поэта нашего Николая Некрасова:

Дорогой Мартин! Дорогой, многоуважаемый Джек! Дорогие мои соплеменники соотечественники! Да, «трудно жить на этом свете, господа!» Но ведь и радостно временами! За свою долгую жизнь я понял, в чем радость существования и в чем главная беда очень многих. Этим и делюсь с вами.

В незнании беда очень многих! В непонимании естественнейших вещей. А главное – в ПОДЧИНЕНИИ и – СМИРЕНИИ. Подчинении тем, кто не ведает, что творит и в смирении перед ними. Нормальному человеку трудно себе представить, что кто-то может вести себя так, как ведет нелюдь. Внешне они ведь такие же люди как будто…

И вот, вспоминая постоянную свою веру в людей, осмысливая события своей жизни, осмысливая и Книгу Книг, я вдруг окончательно понял простейшую истину. Которая и дает возможность определить: кто есть кто.

ЛЮДИ делают добрые дела бескорыстно. ЧЕЛОВЕК испытывает естественную для себя радость, когда делает доброе дело – потому что он от природы ощущает свою родственную связь с другими, такими же в сущности, как он! И делая хорошее для другого, он делает это как бы и для себя самого. ЧЕЛОВЕКУ приятно, если другим, которые вокруг него, становится хорошо. И он, делая доброе дело, не ждет никакой платы, кроме именно этого: другим стало лучше!

НЕЛЮДЬ же никогда не делает добрых дел просто так, для всех, испытывая от этого удовлетворение, радость. НЕЛЮДЬ, делая что-то для других, – ВКЛАДЫВАЕТ. Вкладывает деньги или усилия, рассчитывая получить дивиденды, то есть прибыль. Не обязательно даже в деньгах прибыль, можно и в «долговых обязательствах»: «сейчас я тебе, а потом ты мне, баш на баш»!. Прибыль ее может быть и в поднятии в глазах других своего имиджа, который для нелюди, во-первых, тоже может дать денежную прибыль, а во-вторых становится оправданием ее, нелюди, наворованного богатства.

Вот в этом и разница между людьми и нелюдью. Люди, делая что-то хорошее, делают это бескорыстно, для всех. Нелюдь заботится всегда исключительно о себе. Люди делают общее дело, нелюдь добивается прибыли для себя. Люди считают себя частью единого целого. Нелюди уверены, что они «избранные», особенные, а люди – быдло, скотина, гои, которые просто обязаны быть рабами у нелюди.

Проще простого!

Но почему же нелюдь делает то, что противоестественно для людей? Они же, ее представители, родились тем же путем, что и люди, так же дышат, пьют, едят, так же встречаются с половыми партнерами, так же умирают в такие же сроки… В чем же ее особенность?

Да ведь и это – проще простого! Существа эти – ОБМАНУТЫ. Обмануты тем, что они якобы «избранные», особенные. И что другие люди должны быть рабами у них. И чувствуют где-то в глубине сознания своего обманутые существа эти, что их «избранность» – ложь. Вот и пытаются изо всех сил доказать и другим, и себе, что нет, не ложь это, что на самом деле «избранные» они! Потому и пытаются набрать больше, больше, больше всего! И группируются в стаи. То есть в мафии, где главное – быть «своим». Но ложь-то ведь остается ложью… И нет выхода у несчастных, как только брать, брать, брать… Но ведь это не выход. А другое большинству из них, увы, и в голову не приходит…

Эх, если бы мы приняли справедливую Конституцию, по которой президент не был бы Его Высокопревосходительством и почти Господом Богом, не имел бы возможности править безоговорочно и пожизненно, и отвечал бы перед нами за то, что он делает! Если бы не было в Основном Законе сегодняшнем статьи 9, по которой олигархи-феодалы могут создавать свои латифундии, выгоняя граждан с земли, которая должна принадлежать всем! Если бы четко было в Конституции сказано, что идеология наша – не безграничное личное обогащение любыми путями, а – стремление к благополучию всех! То есть чтобы разница в доходах была, разумеется, но не в сотни и тысячи раз! И чтобы получали свои доходы граждане не за наглость, алчность и ложь, а – по плодам своей деятельности! И чтобы судьи судили не «по звонку», не по «положению» подсудимых, не по принципу «баш на баш», а – по закону!

И чтобы они, судьи, тоже подчинялись закону, а нарушивших закон судей, судили бы как и всех! И если бы тот, на кого нападают, кого насилуют, грабят, мог без всякой опаски уничтожить нападающих, зная, что его не будут судить «за превышение необходимой обороны», а, может быть, даже наградят ЗА ОТВАГУ! Вот тогда люди и опомнились бы, а Россия наша ВСТАЛА С КОЛЕН! И – ВОСКРЕСЛА!

Вот тогда бы и нелюдь оказалась бы на своем, заслуженном ею, месте, а люди бы оставались людьми, и зажили бы так, как наверняка и задумано Творцом, создававшим людей «по образу и подобию Своему», а не так, как хотел Господь, желающий видеть всех рабами своими! Эх, если бы…

Но вспоминается мне и еще кое-что. За свою жизнь я не только читал много журналов и книг, но перевидел много совершенно великолепных кинофильмов. И не раз даже составлял СВОЙ список самых выдающихся, с моей точки зрения. Это, конечно, «Андрей Рублев» Андрея Тарковского, это «Фараон» Ежи Кавалеровича, это «Калигула» Тинто Брасса, это «Рокко и его братья» Лукино Висконти и некоторые другие. Это фильмы, скажем так: о проблемах общих нашего мира.

А вот о том, как быть и что делать, вот какие у меня любимые фильмы – «Догвиль» Ларса фон Триера, «Непрощенный» Клинта Иствуда, «Рожденные неприкаянными» Тома Лофлина, «Ханжество» Уве Болла и кое-какие другие. В частности, российский наш сериал «Меч» (режиссеры – Рустам Уразаев и Виктор Конисевич). Что-то делать ведь надо, хватит уже подчиняться власти нелюдей! О попытках и сказано в этих фильмах. Думаю, меня поняли те, кто перечисленные фильмы видел.

А еще в последнее время вспоминается мне фильм 60-х годов (1967), который называется – «Комедианты». Причем вспоминается даже не весь фильм – я не помню подробности, – а самая яркая, с моей точки зрения, сцена. Действие фильма происходит на острове Гаити, где в те времена царствовал какой-то диктатор, при помощи своего тупо преданного дебильного войска неких «тонтон-макутов». А главного героя фильма нагло преследовал и издевался над ним один из начальников этих безмозглых нелюдей, некий Капитан. И когда издевательства стали окончательно невыносимыми, герой просто-напросто взял пистолет да и пристрелил Капитана.

Разумеется, это был поступок, за которым могло последовать все, что угодно, вплоть до немедленной казни «преступника». Но я помню, что в момент выстрела в Капитана я, глядя на экран, испытал чувство прямо-таки психологического оргазма. И четко ощутил: убив мерзкую сволочь, герой фильма испытал такое чувство свободы и – радости жизни! – какого не испытывал никогда! Да, именно – СВОБОДЫ и РАДОСТИ ЖИЗНИ! И своей истинной ПРАВОТЫ, ко всему прочему. Убив нелюдь, герой сделал мир чище!

Похожее в принципе происходит в фильме «Догвиль». Там, по приказу отца многократно насилуемой дочери, его подчиненные расстреливают жителей целого поселка, ибо они – настоящие нелюди. Они все знали, многие принимали участие в изнасиловании, но – считали, что это в порядке вещей. И чуть ли не до смерти изнасилованная дочь, которая сначала «по-христиански» возражала против такой расправы, в конце концов соглашается с отцом. И даже сама пристреливает парня-«писателя», который якобы любил ее, но и не пытался ее защитить. Подчиненные отца девушки расстреливают ВСЕХ жителей этой «Собачьей деревни», без всякой жалости. Я считаю этот фильм гениальным.

А как же «не убий»? – скажут некоторые. А я отвечу: это «не убий» относится к ЛЮДЯМ. Капитан же в «Комедиантах» не был человеком, он был, а может быть и стал – НЕЛЮДЬЮ в человеческом образе. То же и жители поселка «Догвиль». Поступок героя, как и приказ отца девушки, не были убийством. И то, и другое было – ПОДВИГОМ. Защитой от нелюди. Точно так же, как на войне, когда убивают врагов, которые нападают, хотят убить вас, грабят, насилуют, убивают родных и соплеменников ваших. Какая может быть жалость по отношению к ним? Причем тут «не убий»?

Человека нельзя убивать, это верно. Это заложено в людях самой Природой, и человек просто не может убить человека. А нелюдь может. Бессмысленно уговаривать раковую опухоль не губить живой организм – ее нужно вырезать. Определить же, раковая это опухоль или «доброкачественная», с которой можно «договориться», как раз и можно ПО ПЛОДАМ ее деятельности. О чем, в частности, и поведал людям Иисус Христос.

Непонимание правды людьми, «христианское» оправдание нелюди – одна причина торжества дьявола, а другая – страх. Но герой фильма «Комедианты» преодолел страх, и – словно расцвело тотчас все вокруг! Всего-то и было причиной бед многих людей то, что после выстрела превратилось в небольшую кучу мертвой плоти, а по сути – дерьма. И не то же ли самое произошло в конце концов с Гитлером, Пол Потом, да с каждым из тех, кто воображал себя чуть ли не Хозяином Мира, которому якобы позволено все?

А поселок Догвиль весь был как раковая опухоль, и слава Богу, что по приказу отца девушки ее вырезали, сделав мир здоровее, чище.

И, между прочим, ведь Сам Иисус Христос, Сын Божий, как раз об этом и говорил. Еще и еще напомню:

«…всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь». (Евангелие от Матфея, 7.15-17,7).

Да, убить конкретную нелюдь – подвиг. Но не выход, увы. Ведь дело в Системе! СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ. Если Система прежняя, то на место убитой нелюди придет другая. А героя, убившего нелюдь, прикончат другие нелюди.

Надо убить Систему, осознав, что есть истинные ценности человеческие, защищающие людей от нелюдей. Это не желтый мертвый металл, не умопомрачительные, воистину дикарские украшения в виде бирюлек, надетых на шею, на пальцы, воткнутых в уши. И не имения и дома, в которых никто не живет, не яхты и самолеты, которые тоже – лишь «украшения», льстящие самолюбие черни в то время, когда честные, работящие – живые! – люди едва сводят концы с концами. И это не сотни дорогущих часов, мешки золотых монет, кипы денег, лежащих, как бумага, на складах и в квартирах, не картины художников, на которых обладатели их видят лишь уплаченные за них гигантские суммы. Ну, и конечно это отнюдь не умопомрачительные счета в разных банках! Да все это еще и при постоянном страхе потерять «драгоценную» дребедень…

Здоровое, свободное ощущение ЖИЗНИ, со всеми естественными прелестями ее – вот же Система ценностей настоящая, которая, между прочим, и существует в ПРИРОДЕ!

И, конечно, необходимо сломать остроконечную, противоестественную Пирамиду власти, которая обеспечивает господство одних людей над другими! Причем господство, сплошь да рядом ничем не оправданное.

А убить, сломать и Систему, и Пирамиду можно только если люди ПОЙМУТ их порочность, лживость, их смертоносную суть! И заменят другой общественной Системой, где нет «богоизбранных», где люди по сути своей равны, где закон – один для всех! И где главные ценности – ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ, духовные, нравственные. А не желтый металл, бумажки с циферками, бирюльки, тачки-дачки-собачки, выпендреж и власть над другими.

Тут-то и могут помочь и фильмы, и – литература. Если, конечно она настоящая и честная. А не холопская, лживая наркота. Естественно, что честные НАСТОЯЩИЕ книги – смертельный яд для нелюдей. Поэтому они их и боятся. Отсюда и «запретители». Потому и «этого никак».

Самое смертельное для дьявола оружие – сочувствие людей друг другу, понимание и взаимная поддержка, ощущение красоты, уважение к матери нашей, Природе и, в частности, уважение и любовь к Женскому и Мужскому началу. То есть к тому, с чего НАЧИНАЕТСЯ ЖИЗНЬ каждого человека.

Вот поэтому я был и остаюсь уверен, что листья моего дерева, то есть рассказы, повести и романы мои – о САМОМ ГЛАВНОМ.

Нырять с «Марипозы» – не «ключ». О настоящем ключе как раз и повествуют такие фильмы, как перечисленные, любимые мною. И такие же книги. В них люди если и стараются с кем-то покончить, то не с собой. Это и есть КЛЮЧ! Не к смерти, а к ЖИЗНИ. Пусть порой и недолгой, но – ИСТИННОЙ.

Главное же, конечно, «зажигать свечи». Чтобы озарять добрым светом «пространство мрака». Поэтому и назвал я одну из своих книг так: «Зажечь свечу».

И мы ведь еще и не знаем, заканчивается ли наша жизнь, когда гибнет тело, и будет ли Страшный Суд. Есть много свидетельств, что ТАМ все не заканчивается. И разум подсказывает: в природе все логично, и, скорее всего, какое-то ПРОДОЛЖЕНИЕ существует. Но мне почему-то кажется, что существует оно только для ЛЮДЕЙ. А не для нелюди. Вот и думаю: есть за что бороться, друзья!

«Бросать в огонь», может быть, и не всегда обязательно. Ведь те, которые ведут себя как нелюдь, не всегда безнадежны. Бывает, что тот, кто кажется нелюдью, все-таки человек, но вот «карлики» вселились в него, а он их не видит. И сначала ему надо попытаться помочь их увидеть – глядишь, он и разделается с ними сам, вновь став человеком.

Но ни в коем случае нельзя поддаваться нелюдям и давать им власть! Они тотчас же попытаются всех сожрать, и вас в том числе! Судить же их – по законам, обязательным ДЛЯ ВСЕХ, независимо от того «положения в обществе», которое они занимают. Даже наоборот: чем выше «положение», тем строже суд, потому что от «высокопоставленных» зависит судьба многих людей. К власти же должны, наконец, приходить НАСТОЯЩИЕ люди. А о «безнаказанности» кого бы то ни было пора забыть.

Другого выхода нет, лично я в этом уверен. А мир гибнет – это видно всем.

Что же касается моих неопубликованных рукописей, то они – СУЩЕСТВУЮТ! Не срубили нелюди мое дерево! И теперь оно не только мое, но и НАШЕ – с моей любимой. И оно продолжает расти. А порой даже цвести. И давать, что ни говорите, плоды. Глядишь, и увидят их люди…

Мы же с моей любимой, дорогой Джек, повторяю, на свою жизнь вовсе не жалуемся – у нас она настоящая!. «Бабла» у нас маловато, но мы ухитряемся жить счастливо, несмотря ни на что. И даже ухитряемся ездить и фотографировать. А она, «моя лучшая половина», стала отличной художницей: цветущая, талантливая – ее радует то, что она делает, как радует и тех живых людей, которые ее рисунки видят!

Кстати, о бабле. Мы с любимой моей посчитали однажды, сколько этих бумажек с циферками тратим в год и сколько истратили за 21 год своей счастливой совместной жизни. Хотите верьте, хотите нет, но получилось у нас, знаете, сколько? Меньше СТА ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ по сегодняшнему курсу за все наши годы! И это при нашей активной жизни – в любви, в поездках, с активным фотографированием природы и девчонок, с постоянным занятием своим любимым делом – увеличивается число рукописей, рисунков, фотографий, фильмов… Да, около ста тысяч долларов – за 21 год счастливой совместной жизни двоих. Это – правда. Даже на Высшем суде могли бы представить эти расчеты. (Ку-ку, топ-менеджеры, ку-ку, олигархи и «высшие» чиновники, тратящие миллионы и миллиарды – на что?)

Деньги ведь тоже – как и все! – требуют УВАЖЕНИЯ. Мы уважаем их, они уважают нас. И дают нам то, что МОГУТ дать. По полной.

И мы очень сочувствуем хорошим людям, у которых не получается как у нас, то есть «над». И жалеем тех, которые умерли, так и не пожив по-человечески. Как искренне жалеем и тех, кто живы, но не испытывают настоящей РАДОСТИ ЖИЗНИ, даже имея гораздо больше денег, чем мы, – от незнания и слепого подчинения нелюдям-импотентам.

Но как же хочется им, живым людям, помочь!

И живущим, и ушедшим я и посвящаю стихотворение, приснившееся мне и записанное еще в конце 70-х: