Архив «отца русского футуризма» Давида Бурлюка столь же бескраен, сколь неисчислимо количество созданных им художественных произведений. На сегодняшний день большая его часть сосредоточена в рукописном отделе Российской государственной библиотеки, куда сам художник отдельные материалы начал отправлять из Америки ещё в середине 1920-х годов. Ядро московского фонда сформировалось в 1960-е годы благодаря активной деятельности супруги художника Марии Никифоровны Бурлюк. Именно ею в «Ленинку» были переправлены сотни черновиков поэтических произведений Бурлюка, его видовые и портретные зарисовки, обширная переписка, наброски теоретических статей, страницы воспоминаний и очерков на самые различные темы[1].

Среди всего этого лежащего мёртвым грузом богатства особый интерес вызывают несколько путевых дневников конца 1940−1950-х годов. Дело в том, что, оказавшись в 1922 году в Америке, Бурлюки первые двадцать лет жизни были заняты завоеванием своего места в нью-йоркской художественной среде. И лишь в начале 1940-х годов, на пороге своего шестидесятилетия, они смогли совершить давно планируемую поездку на автомобиле в Калифорнию, а затем и в Мексику. В Европу супругам удалось попасть только в 1949 году. Впоследствии они еще несколько раз будут пересекать океан, но это первое путешествие имело совершенно особый характер, оставив весьма заметный след в искусстве «позднего» Бурлюка.

Цель поездки была не туристическая, но «художническая». В течение уже долгого времени американская критика называла Бурлюка «американским Ван Гогом». Подобное определение, несомненно, льстило художнику, тем более что оно отражало его действительное увлечение искусством голландского мастера. Мощный импульс этот интерес получил после триумфального успеха большой персональной выставки Ван Гога, организованной нью-йоркским Музеем современного искусства в 1935 году. С этого времени в и без того пастозной живописи художника всё заметнее стало использование характерного рисующего мазка-обводки — основного и наиболее узнаваемого элемента вангоговского стиля.

Сам художник объяснял свою всегдашнюю тягу к пастозной, фактурной живописи физическим изъяном — в раннем детстве он лишился глаза. Однако выставка Ван Гога заставила Бурлюка вернуться в далекое прошлое, к самому началу его творческого пути, когда в конце 1900-х годов в московских собраниях Сергея Щукина и Ивана Морозова он впервые увидел полотна великого голландца — «Куст сирени», портрет доктора Рея, «Красные виноградники в Арле», знаменитое «Ночное кафе». Художник отчетливо осознал, что выбор, сделанный им тогда, практически определил весь его дальнейший путь, поскольку именно вангоговским импульсам суждено было сыграть решающую роль в формировании его собственного стиля.

В этом смысле для Бурлюка поездка на юг, «к Ван Гогу», стала свое — образным возвращением к своим истокам. Речь шла, прежде всего, об Арле — том самом городе, в котором «лимонно-жёлтое пламя юга» позволило голландскому художнику обрести свою глубоко оригинальную манеру. С собой в путешествие художник взял альбом с репродукциями работ Ван Гога, написанных в самом Арле и его окрестностях. Аккуратно посещая все эти места и непременно делая в каждом из них по нескольку этюдов, Бурлюк стремился запечатлеть их тогдашнее состояние, спустя шестьдесят лет после того, как их видел голландский мастер. Однако этот мемориальный аспект не был единственным. «Тайной» надеждой художника было желание обнаружить те приёмы, благодаря которым Ван Гогу удавалось достичь преображения натуры, и, тем самым, приблизиться к разгадке самого движущего «механизма» вангоговского стиля.

Надо сказать, что идея такого буквального, «натурного» исследования природы стилей мастеров современной живописи в те годы уже практиковалась в работах ряда исследователей. Так Джон Ревалд, знаменитый впоследствии историк импрессионизма, ещё в 1930-е годы занимался фотофиксацией мест, изображенных в картинах Сезанна и Ван Гога. А путешествовавший вместе с ним художник Лео Маршутц создал целую серию работ, в которых запечатлел тогдашнее состояние всех известных сезанновских мотивов! Однако практика создания картин, которую использовал Бурлюк в своей «арльской» серии, имела мало общего с искусствоведческим подходом и для своего времени оказалась в некотором роде революционной.

Бурлюк не просто фиксировал нынешнее состояние вангоговских мотивов. Изображая их, он постоянно помнил об интерпретации этих мотивов самим Ван Гогом. В результате картины художника обретали особую смысловую многослойность. Натурный пласт переплетался в них с культурной памятью, а персонажи голландского мастера странным образом начинали напоминать большеголовых героев бурлюковских полотен. Сознательно стремясь к подобному «наложению», художник на каждой картине проставляет два имени — свое и Ван Гога, а также, подобно средневековому переписчику, указывает две даты — «оригинала» (1888) и дату фактического изготовления «рукописи» (1949). Их включение в живописную ткань произведения, позволяющее художнику символически обозначить само понятие протяженности временного потока, сегодня может быть прочитано в качестве своеобразного концептуального жеста — одного из первых в послевоенном искусстве.

Подобное интуитивное предвосхищение того или иного новаторского приёма было присуще Бурлюку на всем протяжении его творческого пути. Современники не раз с удивлением отмечали эту его способность. Интересно привести в этой связи слова поэта Бориса Поплавского. Осматривая в начале 1920-х годов в Берлине большую выставку русской живописи и дойдя до работ художника, он обескуражено записывает: «У Бурлюка выставлены очень старые вещи, но как они поразительно похожи на то, что сейчас делают экспрессионисты!»[2].

Своим «арльским» циклом Бурлюк также одним из первых опробовал ставший краеугольным для постмодернистской культуры принцип трансформации наследия своих предшественников. Однако титул «отца постмодернизма» достался Пикассо, аналогичные опыты которого датируются лишь серединой 1950-х годов (варианты «Алжирских женщин» Делакруа).

Поразительно, но, судя по всему, когда «обслуживающие» великого испанца критики внятно артикулировали для публики смысл этого приёма, тем самым легализовав его использование и единогласно признав Пикассо его бесспорным автором, Бурлюк даже не вспомнил о своем праве первородства! И до сегодняшнего дня его диалог с искусством Ван Гога продолжает оставаться фактом личной биографии художника, по-прежнему воспринимающимся маргинальным по отношению к истории современного искусства.

Поездку во Францию Бурлюк планировал заранее. Ещё в конце 1946 года он просит Михаила Ларионова узнать об условиях жизни в Арле и сообщает, что собирается в путешествие «по следам Vincent’а»[3]. Но в путь удалось отправиться только через три года, когда художник сумел убедить Генри Барона, своего нью-йоркского галериста, в коммерческой привлекательности задуманного им проекта. Таким образом, фактическая цель поездки заключалась в написании серии полотен для очередной выставки. Мысль о дневнике, а затем и об отдельной книге «по следам Ван Гога» возникла позднее. Принадлежала она Марии Никифоровне, верной Марусе — подруге, музе и сподвижнице всех начинаний художника.

Открытка Д. Д. Бурлюка М. Ф. Ларионову от 8 декабря 1946 года (по почтовому штемпелю)

«Дорогой старый друг! Подтверди, пожалуйста, получение сей писульки! Ответ пиши сегодня же!!! Судейкин умер три месяца назад.

Хочу списаться — узнать об условиях жизни в Arles. Хочу ехать туда писать „по следам Vincent’а“. Привет Нат. Серг. [Гончаровой] Дружески твой D. Burliuk».

Открытка не нашла адресата, поскольку была отправлена по ошибочному адресу (11, rue Sablons). С. Ю. Судейкин умер 12 августа 1946 года

Мария и Давид Бурлюки на яхте. Гудзон, начало 1930-х

Её служение искусству Бурлюка началось давно, ещё в 20-е годы, как только удалось поставить на ноги двух сыновей. Именно по её инициативе в те годы было организовано «издательство М. Н. Бурлюк», выпустившее несколько книг, посвященных поэтическому и живописному творчеству художника. В 30-е годы с этой же целью было основано специальное периодическое издание Color and Rhyme[4], в двух номерах которого в 1951 году (№ 20−21, 22) и был опубликован английский перевод «арльского» дневника.

В качестве его авторов на обложке указаны имена Маруси, Давида и Николая Бурлюков. Младший сын Никиша в данном случае выступал в качестве переводчика. Повествование в тексте ведется от имени Маруси, ей же принадлежит идея разбивки текста на главки-письма. Наконец, именно рукой Маруси переписан чистовой вариант рукописи, по которому мы воспроизводим в настоящем издании текст дневника.

К этому времени за плечами Маруси Бурлюк был уже довольно солидный писательский стаж. Ещё с конца 20-х годов на страницах нью-йоркской газеты «Русский голос» стали появляться её небольшие очерки, посвященные летним поездкам Бурлюков по рыбацким городкам Новой Англии. Уже в них можно заметить характерную особенность Марусиного зрения — его направленность исключительно на близлежащее пространство, на объекты, будь то предметы или люди, расположенные на расстоянии вытянутой руки. Как будто поля шляпки, в которой она неизменно фигурирует на фотографиях, служили естественной преградой её взгляду!

Мария и Давид Бурлюки с сыновьями Давидом (сидит) и Николаем (стоит). Нью-Йорк, студия на Томпсон сквер, 1937

В путевых заметках эта особенность авторского зрения оказалась как нельзя более кстати. Маруся фиксирует любую деталь, на первый взгляд кажущуюся малозначительной, будь то плохие зубы у случайной попутчицы на корабле или расположение окон на фасаде сезанновской студии. Десятки подобных сведений рассыпаны на страницах дневника. Некоторые из них известны и по другим источникам, но о большинстве других не сохранилось никаких иных сведений. Ведь те шестьдесят лет, которые отделяют нас от поездки Бурлюков, не идут ни в какое сравнение с таким же сроком, отделявшим Бурлюков от времени пребывания Ван Гога в Арле! Если не считать нескольких разрушенных в войну зданий, наши герои застали город таким, каким его видел Ван Гог. Ещё живы были свидетели пребывания художника в городе. У местных старожилов — супругов Гараньон хранились страницы воспоминаний их родственника, мальчиком общавшегося с великим живописцем. Давид Бурлюк собственноручно перевел их, поскольку в них содержится единственное упоминание о двух неизвестных полотнах мастера. На вилле Ренуара сегодня уже нельзя поговорить с близкими родственниками художника, а представить, что в Эксе, родном городе Сезанна, можно проходить несколько часов в поисках человека, знающего, где находится его студия, — просто невозможно. С каждого угла на вас смотрят афиши с именем Сезанна и в любой лавке продаются увековеченные им виды горы св. Виктории.

Множество таких деталей, буквально обрушивающихся на читателя со страниц дневника, создает ощущение своеобразного путеводителя «в прошлое». Не случайно несколько лет назад известный арльский краевед Рене Гараньон — сын тех самых супругов, которые принимали у себя Бурлюков, сделал довольно подробный дайджест тех кусков текста, которые запечатлели не попавшие в объектив фотокамер реалии городской жизни, ушедших в небытие людей вроде сестер Ожье, державших гостиницу на площади Форума, а также передававшиеся из уст в уста истории, связанные с лечившим Ван Гога доктором Реем, так неосмотрительно, раньше времени, расставшимся со своим портретом, написанным его подопечным.

Д. Бурлюк. Маруся. 1960-е. Карандаш

Маруся действительно исправно фиксирует все эти услышанные от местных жителей истории. Однако довольно часто ровный ход её повествования неожиданно прерывается. Близкая точка зрения на предметы уступает место размышлениям — о быстротечности времени, об особенностях эмоционально-экспрессивной манеры «арльской» живописи Ван Гога, о слепоте современников, оказывающихся неспособными оценить гения и предпочитающих ему искусных ремесленников.

Смена фокусировки зрения указывает на то, что в данном случае Маруся передаёт слова Папы — так любовно-уважительно именовали Бурлюка близкие. Это подтверждает и сделанная самим Бурлю-ком выразительная надпись на обложке «вангоговского» номера Color and Rhyme, посланного в Ленинку: «Это единственное описание мест, их поиски — в городке на Роне, где поступь времени, как всюду, так безжалостно сминает следы прошлого, не различая ценного и дорогого от преходящего будня»[5]!

Подобная сентенция, в разных формулировках встречающаяся и в тексте, сразу же раскрывает все карты. Ведь если воспринимать её буквально, то получается, что искусство великого голландца во время приезда Бурлюков в Арль все ещё оставалось непризнанным. Понятно, что в данном случае Бурлюк имел в виду свое собственное творчество. Как художника его уязвляло долгое и упорное непризнание, в особенности — у себя на родине, но относиться к этому он предпочитал философски. Маруся, напротив, очень четко ощущала «сверхзадачу» этой поездки и, соответственно, своего повествования. Помимо основного героя в её тексте постоянно фигурирует ещё один гениальный художник. Каждый раз, когда описывается поход на тот или иной вангоговский мотив, она непременно указывает, с какого ракурса его писал Папа. Также скрупулезно фиксируется в тексте, когда, при каких условиях и в какой технике были исполнены Бурлю-ком даже небольшие графические наброски. Упоминаются присутствовавшие при этом зрители, их реакция и, в особенности, оценки, которые всегда кратки, но предельно выразительны: «Это так же хорошо, как Мурильо»!

Стремясь ничего не упустить, Маруся часто не замечает, что путает имена и детали, не всегда точно понимая смысл услышанного или прочитанного в путеводителе. Но, тем не менее, каждый вечер она старательно стремится зафиксировать любое, даже самое незначительное событие. Ведь, возможно, впоследствии именно оно поможет будущим исследователям правильно понять искусство Бурлюка!

В результате под её пером текст приобретает ту же двуплановость, что была присуща «арльским» полотнам Бурлюка. Наложение разных временны́х пластов особенно выпукло должно было смотреться при параллельной публикации текста, фотографий «мотива» и репродукций картин Ван Гога и Бурлюка с его изображением. Однако к декабрю 1950 года, на который была запланирована выставка «вангоговских» картин Бурлюка, книгу издать не получилось, и было решено выпустить специальный «вангоговский» номер Color and Rhyme. Из-за технических трудностей в срок удалось опубликовать только текст, репродукции пришлось перенести в следующий номер журнала. Показательно, что даже в таком обрезанном виде многие из современников, в первую очередь — молодые, смогли ощутить новизну и необычность бурлюковского замысла. Так, художник Игорь Шелковский, в те годы 19-летний юноша, мельком видевший журнал в гостиничном номере во время приезда Бурлюков в Москву в 1956 году, на долгие годы сохранил в памяти то впечатление, которое произвел на него тогда используемый художником приём временно́й и стилистической многоплановости.

Время изменило многие оценки и расставило акценты совсем не так, как того хотели современники. Маруся, со своей не знающей сомнений верой в гениальность Бурлюка, сегодня уже не кажется такой наивной, как прежде. Когда современный автор, точно так же, как ранее Бурлюки, совершает не виртуальное, а вполне реальное путешествие, только теперь по адресам самого Бурлюка[6], невозможно не удивиться дару предвидения, силе чувств этой маленькой женщины, её спокойной убежденности в истинности выбранного пути.

Нынешняя публикация возвращает отечественному читателю оригинальное, не поддающееся четкой жанровой классификации произведение, на страницах которого размышления о творчестве «отцов» современной живописи, путевые заметки и мелкие бытовые подробности жизни послевоенной Европы прихотливо сочетаются с мыслями, чувствами и затаенными надеждами двух немолодых русских людей — знаменитого русского художника и его верной спутницы.

Владимир Поляков

Страницы журнала Color and Rhyme (Нью-Йорк, № 20−21 и № 22, 1950/1951) с картой Арля (см. вкладыш к наст. изд.) и изображениями картин Ван Гога и Бурлюка, написанных в Арле

Текст воспроизводится по беловой рукописи «М. Н. Бурлюк. Наше путешествие в Европу — по следам Ван Гога», хранящейся в НИОР РГБ (Ф. 372. К. 4. Ед. хр. 11. Л. 1−126).

Сохраняется авторское разделение текста на главы, которые обозначены как «письма книги». Они чередуются с письмами, полученными Бурлюками во время путешествия по югу Франции. Поздние приписки Н. Д. Бурлюка опущены.

Текст приведён в соответствие с нормами современного правописания, при этом полностью сохранён авторский стиль, пропущенные слова и части слов восстановлены в квадратных скобках. Использование латиницы в написании имён, мест и названий — авторское (для помощи читателю приводим на с. 238−240 указатель географических названий и основных достопримечательностей Прованса и Лангедока).

Расшифровка содержания писем-глав дана издательством для удобства ориентации в тексте.

В качестве предисловия к рукописи мы сочли уместным дать редакционную статью Давида Бурлюка из журнала Color and Rhyme, объясняющую цель поездки.

Издательство выражает признательность Наталии Сазоновой и Ре — жи су Гейро за консультации по французским георграфическим названиям и достопримечательностям. Мы также благодарим Аньес Дронникову, Ги Жирара и Франсуа Мере за помощь в подборе иллюстра тивного материала.

День 11 июля 1949 года, когда мы сели на поезд из Чикаго в Нью-Йорк, выдался очень жарким. Наш вагон был новехоньким, только что пущенным в эксплуатацию. Бархатные сиденья. Сверкающий металл на окнах и блестящий линолеум на полу. И каково было наше изумление, когда мы увидели на стене напротив изящную фигуру девушки по имени Мусме, так волшебно запечатленную Винсентом Ван Гогом в Арле в 1888 году. А на противоположной стене под толстым стеклом красовалась матовая репродукция: горшок на оранжевом фоне, синие чашки и кувшин в клетку на столе, покрытом синей скатертью.

Это мгновение из американской жизни ярко иллюстрирует популярность шедевров великого мастера. За последние двадцать лет десятки тысяч репродукций Ван Гога распространились по скромным домам американцев в каждом штате. Когда нам гостеприимно дали кров в доме фермера во Флориде в 1946 году, там над нашей кроватью висела репродукция спальни Ван Гога. Его работы прямо-таки «захватили» стены жителей этой страны.

Когда в 1929 году в Нью-Йорке открылся Музей современного искусства, в предисловии к каталогу выставки, посвященной Сезанну, Гогену и Ван Гогу, Альфред Барр-младший упомянул и мое имя в первом десятке художников современного международного искусства, которые с 1904 года следуют традициям этих трех великих живописцев^{2}.

Приблизительно в то же время Дункан Филиппс в сво — ей книге «Искусство и его понимание» разместил ре про — дукцию одной из моих картин рядом с работой Ван Гога и сравнил мои цветовые и тональные решения с теми, что есть у великого мастера^{3}.

В номере нью-йоркского журнала Vanity Fair за сентябрь 1919 года была помещена большая статья с моим портретом и репродукциями двух моих полотен. Автор статьи, Оливер М. Сейлер, американский корреспондент в Москве в 1917–1918 гг., описал мое эстетическое кредо и выразил свое впечатление от моих картин следующим образом:

«Часть одного из залов была полностью отдана под его полотна, хотя хватило бы и одной его картины, поскольку этого было бы достаточно, чтобы вы забыли про все остальные. „Опоздавший ангел мира“ — такое название дал ей Бурлюк. С её непередаваемо трагичным замыслом, блеклой синей и тлеющей красной красками и странными извилистыми деталями, похожими на те, что у Ван Гога, эта картина представляет собой безжалостное и разрывающее душу воплощение…»^{4}.

Но много раньше, еще в 1906 году моя сестра Людмила, мой брат Вольдемар и я видели работы Ван Гога в собрании Сергея Щукина в Москве^{5}. Это послужило стимулом для нашей работы, и с того времени мы стали следовать принципам, намеченным кистью и палитрой Ван Гога. С 1912 по 1914 годы я с успехом читал курс лекций в столичных и многих провинциальных городах России, снова и снова повторяя имя Винсента Ван Гога и демонстрируя при помощи слайдов его работы любознательной публике.

Я упоминаю все это с целью показать, что стиль и история жизни Ван Гога глубоко укоренились во мне, и на протяжении десятилетий моей жизни творения этого мастера являются частью моего существования.

И теперь, я и Маруся оказались на пороге великого дела. Мы едем в Арль, Сен-Реми и Овер во Франции, с целью попытаться отыскать хотя бы некоторые места, где шестьдесят лет назад Ван Гог создавал свои, прославленные ныне, пейзажи и композиции, и зарисовать их такими, какие они сейчас.

Наконец-то мы идем по следам Ван Гога. Друзья спросят: почему не Сезанн? Почему не Ренуар или Боннар? На этот вопрос легко ответить. Мы всегда должны помнить даты нашего рождения и рождения наших родителей. Ван Гог и Гоген родились соответственно в 1853 и 1848 году. Мой отец появился на свет в 1857 году; Сезанн — в 1839. Сезанн всегда был олимпийским небожителем. Его внимание было сконцентрировано исключительно на вопросах профессионального мастерства и искусстве построения формы, тогда как к житейским «анекдотам» он оставался абсолютно безразличен.

Всего несколько раз на полотнах Сезанна появлялись люди, играющие в карты, или акробаты, или изображения его собственной жены. Когда он писал портрет мадам Сезанн, для его кисти она не была важнее, чем очередной фрукт. Это была не Ева с яблоком, но яблоко с Евой.

В последние десять лет своей жизни Сезанн был провозглашен великим проповедником нового искусства, непогрешимым архитектором новых канонов и нового символа веры в современной эстетике. Десятки тысяч его последователей закрывали окна и двери своих студий и принимались яростно атаковать столы, аккуратно задрапированные скатертями (с рисунком и без), заваленные пустыми бутылками и беззащитными яблоками. В мои планы здесь не входит критиковать или развенчивать победителя. Вне всяких сомнений Сезанн является исполином и основателем модернизма.

В октябре 1888 года по приглашению Винсента Ван Гога Поль Гоген (1848–1903) приехал навестить своего друга в Арль. Двумя годами ранее Гоген посещал Мартинику, расположенную неподалеку от берегов Американского континента и чуть позднее описанную на страницах американских журналов пером Лафкадио Хирна (1850–1904). Вест-Индия открылась с красотой своих синих вод юга и островными девушками, грациозными, словно статуи. Не следует забывать, что Сезанн был сыном банкира, а Поль Гоген — типичным парижским буржуа, также работавшим в банке.

Олимпийская непоколебимость, уверенность в себе и в собственном превосходстве — вот качества Сезанна. Гоген, в сравнении со своим старшим братом по искусству, полон эстетизма. Он романтик, впитавший в себя литературные традиции своего времени. Гоген — декоратор, новеллист, для которого волшебство центральных тихоокеанских островов стало неотразимым магнитом. Всю его жизнь красота обнаженного юга, напоенного ароматом тропических орхидей, была для Гогена тем же объектом страсти, как и Моби Дик для героя Германа Мелвилла (1819–1891).

В великом трио: Сезанн, Гоген и Ван Гог — этот последний оставался до сих пор в какой-то мере скрытым и недооцененным сокровищем века, в то время как схемы и пределы первых двух уже активно исследовались и расширялись их последователями. Когда коллекционеры и музеи пресытились работами двух других, Ван Гог все еще оставался среди неосвоенных эстетических ценностей столетия. И только в последние двадцать лет популярность Ван Гога начала расти. Причина этого может быть с легкостью обнаружена при беглом просмотре репродукций его работ. Изучающий обнаружит там разнообразные предметы и темы, широкий набор аспектов жизни, к которому часто прибегал мастер, обращавшийся в своем творчестве не только к природе, но также работавший и с «готовым» материалом, заимствуя его у Гогена, Домье, Милле и Доре (1832–1883). Искусство Винсента победно шагает под знаменем с начертанным девизом: правдивость и страсть к жизни!

Когда Гоген покидал своего одноухого друга в Арле, он отметил, что Винсент все еще продолжает экспериментировать. То, что в то время с точки зрения современников казалось слабостью, ахиллесовой пятой, с годами стало бессмертной твердыней, подобной башне, для всех художников, кто ныне пытается сбежать от эскапизма в реальность. Из этого трио Ван Гог — самый реалистический, самый разнообразный в своих темах и практически универсальный в своей недолгой попытке отразить разнообразие граней жизни.

Вот по этим причинам мы и выбрали Ван Гога и его искусство. Мы последуем по проложенной им тропе и своими глазами увидим Арль и уже упомянутые места, которые были увековечены на картинах и рисунках этого великого реалиста нашего времени. Америка сейчас испытывает глубокий интерес к Ван Гогу, и мы уверены, что друзья Бурлюка будут внимательно следить за нашей работой, нашим эстетическим исследованием славного прошлого.

В. Ван Гог. Цветущие ветки миндаля. Январь 1990

Мои дорогие детки-5[7]. Это я начинаю писать нашу книгу.

22 сентября, 1 час ночи, 1949 года

«До свидания мама, не хочу сказать „прощай“, берегите здоровье и возвращайтесь домой к нам; я должен ложиться спать, завтра решаю проблему нашей компании» — Додик поцеловал меня в обе щёки и также Патриша. Телефон: «Папа забыл на моём столе книжечку с адресами, как быть?» — Ола Юнгбек^{6}.

23 сентября 1949 года

В 10 часов автомобилем Никиши Nash^{7} выезжаем на пристань на 48-й улице, на Гудзоне. Sobieski^{8}. Я сижу около Никиши, папа, Жани, М. К. на «хозяйственных местах». Трафик на Канал. В 11 часов дня серый прекрасный Никишин автомобиль остановился у пристани.

На причалках белый, высокий корабль, вид чистый и обеспеченный. Смотреть нашу каюту никого не допускают. Никиша, Жани — в слезах; они заливают её красивые светло-синие глаза и текут по щёчкам, это печалью наполняет моё сердце, М. К., её золотую пушистую головку целую много, много раз, ребёнок тих и не оставляет мою руку. Никишу целую в обе щеки и смотрю в его тёмно-синие «бабушки Лили» (матери папы)^{9} глаза: «Мама, мама, вы с папой всё уезжаете от нас, и не увидимся так долго. Искусство, искусство, но папа достиг уже всего, он — гений, этого никто не может отрицать, да папа и не нуждается в оценках — он гений». Тихо, тихо ползут мостки в левую сторону, потом их убирают, и дети наши уплывают, нет, это я и папа плывём на буксире, играет молодой итальянский оркестр из 6 человек; плач, машет крохотная ручка М. К., Никиши лицо в очках, Фрэнк Бенкер^{10}, Анна Лебой^{11}. Sobieski тихо ползёт мимо небоскрёбов, Бэттери-парка, Статен-Айленда, Санди-Гука: маяка на нём нет^{12}.

4 часа дня. «Пилот»-буксир отходит от нашего корабля, в капитанской рубке человек в шляпе с толстым лицом с прищуренными глазами сходит с Sobieski на моторную лодку, она быстро делает круг вокруг «Пилота»-буксира… лоцман вывел в океан Sobieski. Качает, ветер, волны в белых гребнях: «будет купать» — сказал бы Додик. Мы с папой сидим на деревянной скамье для 5 человек; в лиловой дымке тонет Джонс-бич^{13}, а дальше линий не видно. Гонг на обед. Мы с папой идём спать в каюту № 329 — на 8 человек, но сейчас занятую только нами. Качает, трудно слушаются замки чемоданов. Маруся надевает ночную рубашку — подарок Рии Риппенбейн^{14}, розовую, мягкую, тёплую и залезает в койку головой к двери. Качает: «крепись, моя дорогая, мы едем для искусства, нам нельзя уже откладывать путешествия; трудно, неудобно, но это необходимо для нашего успеха», — говорит папа, ложась в другую койку ногами к двери. Качает, качает, шумит ветер вентиляторов, горит в каюте электричество, Маруся привыкает к новому жилью.

24 сентября, 8 часов утра, 1949 года

Папа ушёл в умывальню. Стук в дверь, и сыплются заботливые слова: «Леди, леди, как ты себя чувствуешь, ты не обедала вчера, вставай, вставай, завтрак приготовлен, день солнечный, ветер, качает, вставай, вставай», — щебечет лакей итальянец Донато. Синее, синее как океан, небо, облака; итальянцы — крестьяне, старые, отдавшие молодость, счастливые годы, Америке — они одни, без детей, старые женщины крепко зажали изработанными, измочаленными руками (жилы видны) увесистые ридикюли; в них всё, что дали им годы труда — крохи, упавшие от продажи фруктов, мехов (красильщики), мороженого, сигар, вина, хлеба, сыра, платья, газет, мяса. Мы едем туристским классом. Третий класс — ниже, в трюме спальни общие для мужчин. Наш стол обеденный № 7. Сидит за ним 10 человек, из них 5 с Папой и француженка с двумя детьми: Патриком — растрёпанные светлые волосёнки до плеч, глаза чёрные, ему 4 года; Мишель — один год, она начала ходить два месяца назад. Детки упитанные, крепкие, с матерью делят они одну порцию еды: закуски, суп, или кашу из риса, жаркое — мясо с картофелем, бобами, салат, политый крепким уксусом, пирожное, кофе или чашку чая, одно яблоко или апельсин. Их отец остался в Чикаго, они едут к родным во Францию и выходят вместе с нами в Cannes.

Бланк с изображением парохода «Собески». Фрагмент

Маруся с папой — места имеем около стены, когда качает, все стаканы и ложки плывут в нашу сторону. Напротив нас три итальянца из Калифорнии. Владелец сада 60 акров с седыми густыми волосами и красным лицом, чисто говорит по-английски, не возвышая голоса, в саду его растут вишни, абрикосы, сливы, апельсины. Рядом с владельцем сада его рабочий, лысоватый, с большими серыми глазами, утиным носом, весь в поту, капельки покрывают всю его голову с редкими волосами, лоб, щёки, он вытирается синим смятым платком, трёт и глаза, которыми он смотрит на меня, «как дитя», застенчиво, «исподлобья». Маруся даёт ему прозвище «Вишня». Вишне 48 лет, он не женат, его работа в саду — цветущем и зреющем.

Мои дорогие детки, наш привет всем, берегите малютку. Мама, папа Бурлюки

Рукопись М. Бурлюк. Последняя страница первого письма

Д. Бурлюк. Автопортрет с Марией Бурлюк. 1941

— Как вы оберегаете вишни от птиц? — Никак — всем хватит, птицы съедают только с верхних веток, а лучшие внизу, в листьях.

Третий — приятель владельца садов, с громким гаркающим голосом, с лысиной, с длинным носом и толстыми розовыми щеками, с глазами выцветшего осеннего неба.

Гаркало не женат, ему 46 лет; имеет лавку вина и продуктов; даёт деньги всякой церкви, босяков кормит сэндвичами, но за пищу они должны ему отработать, прибрать, подмести двор и постричь траву.

Гаркало любит острить: «В этот кувшин с водой пустим золотую рыбку».

На завтрак и обед на столах стоит по три графина с красным вином. Еды смачные, от свиного сала и мяса, и вкусно пахнут. Но Маруся и папа не едят этой пищи (почти вегетарьянцы). Утром — булку с маслом, чай, папа — кофе; за завтраком — несколько ломтиков томата, огурцов, яблоко или апельсин и чай горячий с лимоном. За 12 суток езды, кроме обилия мяса, рыбу дали 2 раза, раз — курицу и утку; а в именины капитана 1 октября 1949 года был устроен пир «обед индюк», еды было — горы! Бедняки-крестьяне, итальянцы, приехав в Италию домой, никогда уже такого обилия пищи не увидят. Вокруг звучит итальянская, французская речь, Маруся с папой говорят по-русски, после еды идём гулять по палубе, ветер, волны синие, синие.

24 сентября, суббота

Маруся сидит на лавке около четырёх итальянок толстых, старые лица в морщинах; все четыре итальянки быстро, быстро говорят, одна из них горько плачет, повторяя «что я могу сделать, они глупые». Маруся дремлет около расстроенных, опечаленных женщин, дети которых выросли, завели семьи, детей. У плачущей три сына и две дочери.

«Я восемь лет тому назад, — рыдает итальянка, — сыграла три свадьбы за один год, это стоило больших денег — пять тысяч, женила двух сыновей и выдала замуж старшую дочь, ей сейчас 28 лет, у неё родились две девочки 7½ лет и 5». Отец их был убит на европейском фронте. Три месяца тому назад тело его привезли домой в Америку и похоронили с почестями, это хорошо; но на детей Терез получает на старшую 18 долларов в месяц, на маленькую — 15; этого хватает им только на молоко, а где взять башмаки, одёжу и всё необходимое? Терез имеет страховку в 10 тысяч; она с детьми жила с нами в нашей квартире, утром детки бегут на мою кровать и так просят: «Бабушка, дорогая, вставай, приготовь нам тост, дай молока, яичницу, мама спит». «И я должна встать, — продолжая плакать, говорит итальянка, — и опять заботиться, а это значит растить новую мою семью, но мне 59 лет и сил я не имею. Майк болен астмой, нашу торговлю фруктами во Флошинге^{15} забрал старший сын. Мы прожили в Америке 39 лет на одном месте, я с невестками жить не умею, им всё мало, они устроены при моих детях, их мужья зарабатывают только 50 дол. в неделю, а эта телеграмма, зачем они её послали сюда на пароход? — „Дорогие мама и папа, вернитесь обратно, в Америке для вас хватит места, дети-внучки серьёзно заболели, не распаковывайте сундуков, с этим же пароходом обратно“. Терез и Анна, они забоялись быть в жизни без меня и Майка, Анне 21 год, она ещё не вышла замуж, Анна рисует моды для Гимпель^{16}, всегда спешит, 75–100 долларов в неделю, но работает только 5 месяцев в году. Всё лицо Анны в экземе и волдырях, я была с нею у лучших докторов-специалистов по кожным болезням и всегда один ответ: от нервов».

Маруся сидит теперь совсем близко около плачущей, три другие итальянки ушли, и тихо, как усталому ребёнку, говорит:

— Мама, перестань плакать, посмотри, какой голубой океан, солнце, дети, так далеко ты от них, думай теперь только о себе и Майке, я тоже имею двух сыновей, их жён и М. С., а вот еду отдыхать и писать книгу.

— Зубы, Маруся, у тебя натуральные? — спрашивает итальянка, — мои все вырваны, а искусственные не могу носить, точно коробок держу во рту; зубы — вот тут они, в моём ридикюле.

И плачущая вытирает свои красивые, тёмного винограда глаза фуляровым платком.

— Перестань плакать, мама, — говорит опять Маруся ласково, — отдыхай…

— Я, я всю мою жизнь плачу, — закрывая руками лицо, вздыхает итальянка…

— А теперь не плачь, дети наши выросли и сумеют жить без тебя и меня счастливо, — задумчиво произносит Маруся.

Звонит гонг на обед, 6½ вечера, часы опять переведутся на 40 минут назад^{17}. Ветер, качает.

25 сентября 1949 года

Первый рисунок папа сделал пером с женщины, занятой жёлтым саквояжем, с ним она не расстаётся и ночью, он у неё под головой. Что у итальянки в этом саквояже, никто не узнает; её муж Тони — страстный игрок в карты, сейчас за столом его 6 человек, включая одного, щека которого вся занята огромными наростами, напоминающими куски кровавого мяса, его компаньоны не обращают на этот ужас никакого внимания, но наши нервы слабее, и когда этот, одетый в свитер и чёрные штаны итальянец с коротко остриженными волосами появляется где-либо около нас, мы избегаем вида этой ужасной, видимо, неизлечимой болезни.

Женщина с жёлтым саквояжем сидит на красном плюшевом диване в гостиной и точно спит, но на самом деле глаза её прикованы к лицу её Тони в страхе за возможность большого проигрыша.

Д. Бурлюк. Набросок из блокнота. 1950-е. Карандаш

— Что ты не пойдёшь и не остановишь своего Тони? — говорит ей Маруся, — вы работали вместе всю жизнь тяжко, он проигрывает твои деньги…

— А, моя дорогая, скандал, скандал, надоел уже; мне 60 лет, в Чикаго прожили 20 лет, в Нью-Йорке на 10-й авеню и 38-й улице имели лавку сигар и конфет, сыну нашему 18 лет, он рождён кесаревым сечением, в хай-школе проучился две зимы и больше не захотел, это он решил уехать навсегда в Италию, к бабушке, моей матери.

Ей 85 лет, она хорошо видит, слышит, и работает. Едем на юг Италии, в Бодэ [sic!], там жизнь будет легче, одна-две комнаты, не надо убирать, так много стирать. Бодэ на берегу Адриатического моря. Вся компания итальянцев высадится на последней остановке нашего корабля в Неаполе.

28 сентября 1949 года

Мария Forli — портниха модельных платьев, она в Америке была гостем год, ей всё нравится в стране янки, говорит по-английски, умные глаза внимательны: «нет, нет, я не устала, и позировать приятно, зная, что лицо моё останется на бумаге».

Девушка с глазами моря. Она плывёт с матерью в Африку, в Касабланку. Волосы её и на рисунке растрёпаны. Девушка родом из Саскачевана — Канады.

Как-то утром Маруся видела её в умывальной комнате, в нижнем белье, тело её, преждевременно увядшее, лишено привлекательности.

Пишите. Love wishes. Pa, ma Burliuk[8]

Рукопись М. Бурлюк. Первая страница третьего письма

Полет с чёрными глазами — миниатюрное существо с впалой грудью, швейцарка; в Америке пробыла год, английского языка не знает, вечно бегает с детьми чужими по палубе. Можно думать, что Полет теперь, когда с каждым поворотом винтов мы всё дальше уходим от берегов богатой Америки, жалеет, что не вышла там замуж.

Следующими позируют Mr и Mrs Kashen, о рисунке с Mr Kashen священник сказал: «Это так же хорошо, как Мурильо».

«Человек в шляпе» — папа рисовал его в профиль. Модель заснула в начале сеанса и очень удивилась, пробудившись и узнав, что рисунок кончен.

С нами на пароходе возвращался на родину 76-летний итальянец, проживший в Америке 50 лет, он десятки лет прослужил полицейским в штате Монтана. Не только просил, чтобы его нарисовали, но также добивался с настойчивостью капризного ребёнка, чтобы ему отдали его «портрет». Инцидент был улажен лишь после того, как ему показали уже перед самыми Cannes набросок и объяснили, что портрет не окончен.

Пароход — это миниатюрный железный остров, плавучий остров. Здесь на крохотной территории собрались люди разных возрастов и разных наций. Каждый из них имеет свой отличный от других background[9]. Эти люди были воспитаны всяк на свой манер, они выросли в различных условиях. На берегу каждый из них имел собственное дело или служил у кого-нибудь. Некоторые из них жили очень замкнуто и, попав в это, почти семейное месиво человеческое, вначале стесняются, держатся особняком, неохотно знакомятся. Но потом они также уступают, подчиняются примеру общительности и рассказывают о себе. На корабле, как только скрываются берега, как в каждом человеческом коллективе, немедленно обозначаются классы.

Пассажиры расходятся по принадлежащим им каютам, кают-компаниям (обеденные залы) и палубам. Те, которые тратят на путешествие больше денег, получают максимум удобств и внимания при обслуживании.

Пассажиры первого класса лучше одеты, вид у них более чистый и холёный. На корабле имеется класс правящих, прислуга, упитанные весёлые повара, а затем класс рабочих. На кухне много рук занято бешеным мытьём посуды и чисткой котлов, а на палубе с первыми проблесками зари отряд матросов скребёт, моет, красит. Пассажиры чувствуют себя, как на броненосце. Проводя все эти работы, матросы не обращают внимания на пассажиров, и к концу морского путешествия не было ни одного пальто, пиджака, брюк, юбки, кофты, свитера, на которых не было бы пятен белой эмалевой краски и приставших деревянных опилок. Перила на корме испещрены различными надписями, вырезанными в дереве.

В каждом существе живёт инстинкт продолжения рода. Искусство является как бы вторичным половым признаком, в художнике особенно силён этот позыв к саморазмножению себя в будущем. Этот позыв неисчислим в своих калибрах: обитатели пещеры Lascaux in the hills Dordogne, France[10], первые посетители Каса Грандэ в Аризоне покрыли стены графическими следами своего пребывания^{18}. Авторы исчезли — их автографы остались. Осталась память об этих людях, сохранился их почерк. Так как эти рисунки и автографы уникальны, то их тщательно сберегают — ценный многоречивый документ прошлого, но мотыльками современия, летящими через океан на Sobieski, не интересуется никто — матросы безжалостно выскабливают эти творческие моменты малой (заборной) литературы. Опершись о перила, смотрит из-под своей помятой шляпы маленький человек. Пятьдесят лет он подметал в парках Чикаго, даже теперь среди океана он кажется покрытым пылью дорожек, маленький человек поёт однотонные хоралы.

4 октября 1949 года

В пять часов вечера Sobieski приближается к Cannes, мы прошли мыс Saint Raphaёl, откуда начинается Лазурный берег, или же Ривьера. Солнце садится за голубые горы слева, и ослепительный поток расплавленного жёлтого золота треугольником значится на волнующейся голубой эмали Средиземного моря.

Вот оно, лимонно-жёлтое пламя юга, вдохновившее великого Ван Гога создать его бессмертные творения!

Быстро темнеет. Нам дают обед на полчаса раньше, а затем при свете полной луны мы бросили якорь, и к борту Sobieski подошли катера с французскими властями и моторные баржи взять багаж и пассажиров.

Лестница до воды длиной в четыре этажа: высаживаются в Cannes француженки две с тремя детками, имена деток — Анна с глазами светло-зелёного винограда, которые светятся прозрачностью своей (Анне 21 месяц, она одета в бархатное коричневое коротенькое пальтецо, остроконечную шапочку), Мишель и Патрик. Маруся, Папа, Ленор Gallet и толпа туристов — все они должны вернуться на Sobieski в 11 часов ночи, об этом по радио известили публику на итальянском и польском языках. Туристы в таможне теснятся густой массой около окна, где на их голубой билетик ставят французскую печать. Покидая Sobieski, Маруся и папа пожали руку капитану J. Godecki^{19}. «До свидания — благодарю», — пожимая руку капитану, говорит Маруся, и J. Godecki, учтиво кланяясь, отвечает «счастливо!».

Прощаемся и с T. Stepkowski, chief engineer^{20}. Вся команда от Гибралтара сменила зимнюю одёжу на белую просторную отутюженную. Во втором классе туристки купались в бассейне, ныряя за кводорами[11] и полтинниками, брошенными в воду для лакея, который потом хлопотал всю дорогу об их купании, Маруся и Папа бросили два цента… они светились на белом мраморе, как медные пуговки.

Гостиница «Мажестик» (Majestic) в Cannes^{21} оказалась самой близкой, и мы остановились в ней, в № 428 — «чем выше, тем дороже». Мы на четвёртом этаже, платим за сутки 2 тысячи франков. Комната с гигантским окном на море, двумя кроватями, озером-ванной, кипятком и всеми вековыми французскими удобствами, но бельё постельное и полотенца пережили тоже войну, как и здания, — в дырах. За 4 дня стоянки мы уплатили 11 500 франков, включая сюда услуги прачечной и многочисленных служб: один доллар = 350 франкам.

Б. Григорьев. Вилла «Борисэлла». Рисунок пером из письма Д. Бурлюку от 12 марта 1928 г.

5 октября 1949 года

Посетили дом и студию умершего 10 лет тому назад нашего друга Бориса Григорьева^{22}. В обветшалом, небольшом домике, прилепившемся к обрыву горы, где расположен древний городок Cagnes-sur-Mer, теперь живет его вдова Лиза Григорьева. Увидев Марусю и Папу, воскликнула: «Какая энергия и смелость в эти годы пускаться путешествовать, я теперь верю, что старости нет; если человек здоров и мыслит, он молодой всю жизнь. И есть молодые — совершенные старики, ленивые, безответственные за свои поступки и неблагодарные. — И, кроме всего этого, Лиза добавила: не только поражает ваша смелость, но ещё изумляет ваш неистощимый интерес к жизни, всё новым исследованиям и изучениям её».

Сын художника Григорьева унаследовал от своего отца его худобу, задержку в речи и необычайно высокий рост.

* * *

Мои дорогие детки-5. Четвёртый день в Cagnes s/m горы в снегу, море, солнце и крутые дороги 800 футов высоты. Слезаем в город один раз в день, папа писал этюд со снеговыми горами, завтра опять будем продолжать перед вечером, утром поедем в Ниццу — 5 километров босом [sic!]: вести переговоры о печке для Лизы — у неё трясутся руки от вечной работы швейной. Плохо пишет перо моё. Любовь и привет от мамы-Маруси.

* * *

Мои дорогие детки-5, сейчас с папой поедем обедать в Ниццу — 11 километров, и потом в Монако — (не в казино), в музей, смотреть богатую коллекцию. Океан, серый день хмурит дождём, папа пишет акварель, не — обычайно мягкую по цвету. Здесь жёлтые деревья поздней осени.

Love, Мама Маруся, Burliuk

6 октября 1949 года

Маруся и Папа поехали автобусом до границы Италии, которая отстоит от Cannes в расстоянии трёх часов езды. Часы завтрака во Франции точны, как отходы и приходы поездов, — от 12 часов дня до 2½ ч. дня, после все рестораны запирают свои двери, и повара и поварихи ложатся крепко спать до семи часов обеда.

Реклама ресторана в Ницце под названием «Три утки». Ок. 1950

В Ницце около почтамта Маруся и Папа поели свой скромный завтрак: чёрные ракушки, яичницу, томаты без уксуса, чашку чая, папа — стакан розового вина, счёт хозяйка ресторана написала до подачи пищи на бумажной салфетке, укрывающей стол, во избежание «ошибок». А затем голубыми кругами azur-cote[12] промчались мимо знаменитого игорного дома Монте-Карло в Мен-тону; горы за этим романтическим городом были окутаны волнами тёмно-синих дождевых туч.

Ницца, Монте-Карло, Ментона! Каждый писатель, будь то Достоевский, Тургенев, Толстой, Флобер, Мопассан, Чехов, Генри Джеймс, неизменно упоминают в своих шедеврах эти места в качестве фона, на котором развёртываются восторги чувств, любовный жар и горечь разочарований, обиды от неудач их героев. На обратном пути опять восхищались подоблачными прибрежными горами, скалами, лазурью моря — видами, которые звучат и звучат на холстах Клода Лоррена, Тёрнера и Айвазовского. Во всех прибрежных городах заметны следы недавней войны: руины и кучи камня и мусора, который ещё не успели убрать, а то ещё и не заделанные, не зацементированные отверстия от снарядов и пуль в крышах и стенах зданий.

* * *

Мои дорогие детки, мы с папой каждый день идём на мотив и вечером пишем книгу. Любовь вам от мамы Маруси.

7 октября 1949 года

В 12 часов дня Маруся и Папа отправились автобусом в Cagnes-sur-Mer. Задачей поездки было осмотреть дом Ренуара и Фрагонара, последний превращён в музей и находится в городке Grasse. Осмотр его был отложен на ноябрь. Билет круговой стоит 200 франков.

Поместье Ренуара расположено в сфере досягаемости пешехода на окраине Cagnes. Деревенские дощатые воротца. На каменном столбе их направо надпись: «Здесь жил в течение 20 лет Пьер Огюст Ренуар. Артист-художник, рождённый в 1841 году в Limoges и умерший в 1919 году в Cagnes. Его произведения, рассеянные по всему миру, составляют гордость Cagnes». Поместье называется Les Collettes.

Кань-сюр-Мер. Почтовая карточка

Кань-сюр-Мер. Вилла «Коллет». Почтовая карточка

Мы останавливаемся и ранее, чем переступить порог усадьбы, читаем эти надписи, и душу охватывает чувство некоего волнения, так хорошо известного всем пилигримам.

Ведь мы теперь совершаем наш эстетический pilgrimage[13].

Сколько раз, начиная с 1909 года, когда в Санкт-Петербурге были выставлены лучшие картины Ренуара^{23}, сколько раз на выставках, в музеях, видя репродукции мастера, в сонмах книг мы восторгались его бесподобным мастерством, лёгкостью и чарующей грацией красок и линий, и вот теперь мы входим в сад, запущенный, скорее жиденькую рощицу старых узловатых, седых оливковых деревьев, среди которых вьющаяся по косогору аллейка ведёт нас к большому каменному двухэтажному зданию с плоской крышей, верандой с железным канопи[14]. В верхнем этаже три больших окна. На веранду дверь и два окна, а под балконом верхнего этажа большое четырёхстворчатое окно, выходящее из столовой.

Справа над верхушками персикового садика перед домом фиоль[15] Средиземного моря.

Мы проходим мимо терракотовой скульптуры, исполненной «под диктовку» Ренуара его молодым другом — скульптором (имя надо взять из книги «Ренуар как скульп — тор»)^{24}.

Подымаемся по мраморным ступенькам на веранду, а затем в комнату, разделённую аркой. В первом отделении пол вымощен каменными плитками ярко-жёлтого цвета, такого же цвета плюшевые софа и два кресла. На стене зеркало. На полках с книгами с левой стороны стоят три незаконченных пейзажа оливковой рощицы, один из небольших этих пейзажей заслонён наполовину пустой дешевой золотой рамой. Направо от неё, на оберточной жёлтой бумаге гуашью изображена обычная ренуаровская пышнотелая матрона, в простенке около арки слева бронза — барельеф «Коко».

— Это мой муж, — говорит мадам Полет Ренуар, — он изображён здесь шести лет. Жан, Пьер и младший Клод («Коко»)^{25}. Первый — в Голливуде, а мой муж продолжает работать на терракотовом заводе, который сорок лет тому назад построил метр Ренуар. Мы живём в этом доме, он был сооружён по планам Ренуара, в доме 12 комнат.

В другом отделении дубовый паркет и камин, на котором в один фут высотой бронзовая статуя — «Женщина, кормящая грудью ребёнка». «Женщина в шляпе»^{26}.

Вся комната наполнена голубыми рефлексами осеннего солнца, отражённого далями моря, заполняющего широкие окна, осенний свет всегда сообщает душе какую-то скорбь об ушедшем лете, а тут ещё к нему примешивается чувство горечи от того, что в доме, где теперь скромно живут потомки Ренуара, так мало осталось его великих произведений, всего лишь несколько неподписанных кусков, а неисчислимые по стоимости своей сокровища, плоды его гения, находятся в чужих домах и составляют богатства и гордость чужих семей… Богатства растущие…

Полет Ренуар знакомит нас со своей старшей сестрой Нана Winding. Обе сестры до такой степени выглядят в стиле картин Ренуара, что Маруся предположила, что они служили мастеру моделями для его картин.

— Смотри, ведь это та самая, что целует в носик собачку в «Завтраке лодочников», на холсте из коллекции Дункана Филлипса^{27}.

Но моделями для картин, написанных в последней четверти прошлого столетия, конечно, могли быть только их бабушки.

Простившись с милыми приветливыми дамами, мы выходим снова в осеннюю рощицу, и Папа делает пером рисунок дома Ренуара.

В 5 часов вечера Нана со служанкой, оживлённо разговаривая, проходят по тропинке вниз, у женщин в руках корзинки. Они спешат на базар. Во Франции в 5 часов все начинают готовить обед.

— О, это очень хорошо, — посмотрев рисунок, говорит Нана, — если вы опять приедете в Cagnes, я с удовольствием попозирую вам.

Когда Маруся и папа спускаются вниз, то здесь и там пейзажи будят зрительные воспоминания: кажется, вот этот дом, платан, куст олеандра, свешивающий свои цветы из-за каменной ограды, вечереющая голубизна моря — всё это служило моделью в своё время для кисти великого Ренуара.

* * *

Мои дорогие дети-5, ровно месяц, как мы расстались. Так много прекрасного мы увидели с Папой, и прекрасные вещи пишет Папа, работает каждый день. Будьте здоровы, берегите М. С., привет Ола, [нрзб.] родителям Жани, Маргарит, Алис, Жеральдин Сади^{28}. Как её детки? Сегодня днём ходили в покинутый монастырь^{29}. Мама.

Арль. Станция P. -L. -M. (Compagnie des Chemins de fer Paris-Lyon-Méditerranée). 1920-е. Почтовые карточки

8 октября 1949 года

День начался проливным дождём. Мы верим в приметы: «дождь в день какого-либо начинания означает успех». По счастью, к часу нашего шествия вслед за тележкой с багажом к вокзалу среди туч появились голубые просветы, и мы в сухом виде очутились на платформе. Из 9 мест нашего багажа только пять самых портативных попало с нами в вагон, остальные были сданы в багаж до Арля. После американских вагонов французские поражают своей старомодностью, система коридоров и 8-местных купе оставляют очень мало места для прохода. Пассажиры давят друг друга задами и чемоданами. Каждый француз путешествует с одним чрезвычайно увесистым чемоданом и корзинкой со снедью: хлеб, колбаса и неизменная бутылка красного вина, к ней прикладывается время от времени поочерёдно вся семья, если француз вояжирует не в одиночку.

С левой стороны, глядя на окна, [видим] надписи на трёх языках: немецком, французском и итальянском: «не высовываться из окна» — следы недавнего вторжения врага. До Saint-Raphaël мелькают живописные заливы моря; затем дорога отходит в глубь страны.

В три часа мы выехали из Cannes, в 4 ч. 45 минут были в Тулоне и в 6 ч. 15 минут вечера в Марселе. Вагоны, попадая в длинные туннели, наполняются гарью каменного угля. Из Марселя в наше купе сели 4 солдата-сенегальца и моряк — белый, который 5 сентября выехал из Сингапура, в этот краткий срок через Панаму он достиг родины. Моряк жаловался на дороговизну во французском Индокитае.

Стемнело, опять мы в длиннейшем туннеле, капли дождя ползут по чёрному стеклу окна, мы готовим наш зонтик и плащ.

В 7 часов 20 мин. вечера мы приехали в город, имя которого столько раз было в нашем воображении, которое столько раз мы повторили, строя планы намеченной нами работы.

Люди исчезают, вещи остаются. Великий художник Ван Гог завещал будущему сотни прекрасных картин (767 подписанных холстов)^{30}.

Из этого числа мастером в 1888 году и в 1889-м в Арле было написано 150 или 160 картин маслом[16]. Мы решили из Америки поехать в Арль и попытаться найти «модели», вдохновившие художника на картины, прославившие его, и ныне памятные зрителю, известные каждому культурному человеку. Кто, например, не помнит комнатки художника в Арле на улице Cavalerie[17]? Кто при словах The Night Café (now Café de l’Alcazar)[18] не увидит косень-кого бильярда, запекшейся крови стен кафе и часов, блестящих своим стеклом под четырьмя газовыми лампами, или же «Арлезианки» — M-me Ginoux[19], написанной Ван Гогом в ноябре 1888 года. Люди уходят, вещи остаются. Мы стоим уже на пороге изумительных переживаний. Мы в Арле и с первыми лучами солнца можем ходить по улицам города, всматриваясь в дома, ища знакомые по картинам Van Gogh’а контуры, и из далёкого прошлого вызвать милые, близкие тени.

На платформе станции молодой человек порекомендовал нам отель Nord [Pinus].

Когда мы очутились в этой гостинице на 5-м этаже в комнате № 16, то всё: и обои в розах, и плитка каменного пола, и окна, и умывальник — всё казалось нам точно таким же, как в комнате Ван Гога.

Здесь он жил и здесь писал — говорило нам взволнованное воображение.

Фойе Nord Pinus и бар были наполнены студентами, туристами из Швейцарии, говорящими только по-немецки; их галдёж слышался в здании всю ночь.

9 октября 1949 года

За закрытыми ставнями на Форуме звонят часы ближних средневековых соборов, а с первыми брызгами рассвета воздух оглашается нежным шорохом серебристых птичьих голосов, проснувшихся в столетних клёнах древнего римского форума, ныне окружённого отелями, ресторанчиками и лавками.

Поль Гоген. Мадам Жину.

Рисунок углём. 1888

Поль Гоген. Кафе в Арле. 1888

Два портрета Ван Гога «Арлезианка. Мадам Жину», февраль 1890

На портрете видны названия книг: «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу и «Рождественские рассказы» Диккенса

Утром мы перебрались в соседний, более тихий отель «Форум». В нашей комнате № 3 — инкрустационный дубовый паркет, а коридоры и лестницы выложены кам — нем. Обои на стенах — розы и голубые маки. Арль поражает с первого взгляда обилием кусков прошлого: тут и древнеримские развалины, сооружения римлян, здесь и набожное средневековье, здания, воздвигнутые во времена Людовиков и Наполеона. Арль — это смесь построек разных эпох, и чем эти постройки древнее, тем они грандиознее, солиднее; поколения, приходившие на смену исчезнувшим, без сожаления ломали, уничтожали старину, пользовались зданиями в качестве строительного материала, переделывали, приспосабливали на свой лад, но надо сказать одно — как ни бушевали наследники, они не могли сокрушить, уничтожить римский колизей — цирка, построенного здесь на берегах Роны римлянами в I или II веке. Массивная громада его со своими башнями и упрямыми арками доминирует, упорно высится над всем городом. Эта постройка и развалины античного храма Мельпомены поражают своей классической простотой, лаконичностью и величием^{31}.

Арль. Памятник Фредерику Мистралю на площади Форума. На заднем плане — отель «Норд Пинус» (Hôtel Nord-Pinus). 1940-е. Почтовая карточка

Арль. «Арена» и река Рона. Почтовая карточка

Свидетели былых веков, несокрушимые в мощи своей: они смотрят, кажется, на теперешнюю жизнь со спокойным равнодушием мудрости былого. Былое неизменно соединено с неизбежным законом смерти великого, трагизма смены поколений, и в Арле мысль об этом посещает нас на каждом шагу.

Арль. Остатки сцены римского театра и колонны «Две вдовы». 1940-е

У многих домов внимание остановят то кусок колонны римского храма, вделанный в стену^{32}, целые ворота какого-то древнейшего входа, включённые в современное здание в качестве украшения и уже не ведущие никуда, вот над дверью мраморная голова римской богини, а тут уже пустые ниши каких-то веков, обросшие травой и кустарником; вот двери столь узкие, что без диеты хозяин в них не протиснется. На них медные ручки — зависть антиквара.

Рядом, сквозь раскрытое окно в черноте средневековых камер, при свете лампочки видны работающие швеи, и кажется, что это ожившая картина художника XVII века.

Додик и Никиша Бурлюки с друзьми на яхте «Белая Волна». Гудзон, начало 1930-х. Надписи, вероятно, принадлежат М. Бурлюк

10 октября 1949 года

Первое письмо из Америки

Мы начали наш день покупкой двух холстов 18×24 и 14×24 (для моря)^{35} в лавке за углом, расположенной у стен Musée lapidaire, размещённого в стенах бывшей церкви Святой Анны, где собраны образцы языческого и христианского искусства, саркофаги, вазы, статуи^{36}.

Затем мы вошли через обтянутые тёмной красной кожей бесшумные двойные двери в собор святого Трофима, самой большой церкви в Арле на нынешней площади Республики. Церковь относится к 12 и 15 векам. Высоко на стенах, под стрельчатыми сводами висят ценные гобелены.

Арль. Собор святого Трофима на почтовых карточках: внутренний двор с галереей и портал

16 октября 1949 года

В 9 часов утра пили чай и кофе в отеле «Форум», что делаем ежедневно для сохранения приятных отношений с сестрами Катериной и Марией Oggier^{37} — платим 320 франков за две большие чашки кофе и чая с горячим молоком и за 4 слоёные булки (бриоши) и катушечку масла.

Сёстры Oggier перешагнули за пятьдесят, швейцарки, утонувшие в заработках денег. Под их ферулой, ярмом, три женских прислуги и два худых, более чем тихих, высохших старика — они дежурят у входа, чистят обувь и носят чемоданы приезжих.

С 11 часов до 12½ дня мы были в музее Lapidaire. Остатки архаики не только учат современного художника разнообразию способов выражения, но они также сообщают ему мудрость умения опускать ненужные детали. Знание ударов случайного: ветра, холода, бурь, дождя, невежества и детской злобы варваров, крушащих прекрасную мраморную беззащитную статую античной красавицы и в примитивной похоти отламывающих ей руки, ноги, голову, дырявящих пастушеским посохом промежности…

Арль. Музей Лапидер в стенах церкви св. Анны

Слева — колонна с «Голым человеком»

Папа сделал несколько рисунков: «Голый человек» с растрёпанными волосами, с корзиной винограда на плече, на фоне высеченных из камня листьев. Лицо человека почти стёрлось, но сила крепкого телом этого хозяина древней земли осталась. Затем были нарисованы петушки — их приносили в подарок храму, ища излечения от «дурного глаза» или болезни. А также удачным оказался рисунок, темой для которого послужил античный барельеф, изображающий неведомых мирных супругов.

В воскресенье в Арле все лавки закрыты, нет грузовых автомобилей, не слышно криков детей и не видно жителей, среди такого безлюдья и тишины достигли улицы Mireille, идущей вдоль насыпи железной дороги к юго-востоку от города.

Эта улица во времена Ван Гога была просёлком. Почти все деревенские этюды Ван Гога написаны в садах и на полях за нею. Измученный духотой и скудностью парижских кварталов, где Ван Гог прожил с марта 1886 года по февраль 1888-го, художник искал деревни, в нём горело чувство восторга перед природой, которое так ярко изобразил Эмиль Золя, когда его Нана в деревне под струями дождя восхищается зелёными побегами салатной грядки^{38}.

Мы принесли с собой книгу снимков с картин Ван Гога, и теперь в гостиной с цветным каменным полом директора школы с площади Lamartine Mr Garagnon^{39} просматриваем, один за другим, все этюды, написанные художником в Арле.

Mr Garangnon женат на Елене Serret. Её покойный дядя, Феликс Serret (1867–1937), хорошо знал Ван Гога. Когда Ван Гог был в Арле, Феликсу исполнилось 25 лет. В 1925 году сестра жены Theo Ван Гог ответила на его письмо^{40}. Текст этого письма любезно предоставлен нам, и мы его воспроизводим здесь^{41}.

Vincent Van Gogh

Я встретился с Ван Гогом, с этим великим художником, имя которого, увы, было признано лишь через большое время после его смерти, в середине прекрасного лета 1888 года; наша встреча имела место в поле около Sassy. Он сидел у дорожки, ведущей от фермы, и был занят живописью; большими ударами кисти он изображал [строение], защищенное от северного ветра двумя или тремя горными кипарисами, любимыми деревьями художника.

Так как я хорошо знал его, встречаясь с ним у токаря по имени Maurice Villaret, мастерская которого расположена около площади Lamartine, поблизости от дома, арендуемого Ван Гогом, то я вступил с художником в беседу, расположившись на траве. Во время разговора он продолжал усердно работать над своим холстом.

Я позволил себе спросить, продаёт ли он свои работы, с улыбкой и с оттенком грусти вот что он сказал:

— Нет… кроме того, я ничего не предпринимаю для этого, у меня нет коммерческой жилки. Но случается, что необходимость вынуждает меня делать это — так, например, на последней неделе я расстался с холстами, которые особенно были мне дороги — на одном был изображён точильщик ножей со своим станком под платанами на бульваре des Lices, на другом — старый бродяга, закусывающий своей коркой хлеба на краю канавы у подножья холма Montmajour^{42}. Я продал обе картины всего за 300 франков антиквару на площади Rond-Point des Arènes.

И после короткой паузы художник прибавил, покачав головой:

— Не будем говорить более об этих холстах, в которые я вложил всё моё сердце, всю душу мою!.. Это причиняет мне боль.

После этого, обменявшись несколькими банальными фразами, я оставил Ван Гога в спокойном и диком месте, в котором художник стремился найти уединение и вдохновение…

И по дороге домой я спрашивал себя, как продолжаю спрашивать до сего дня, что случилось с этими неизвестными миру холстами, которые может быть являются выдающимися шедеврами художника-гения, каким был несчастный Van Gogh.

Felix Serret

Брату покойного, отцу Елены, Фредерику Serret теперь 80 лет, он помнит Ван Гога; по его словам, его мать несколько раз давала художнику чашку супа, когда Van Gogh писал поблизости их дома на улице Mireille.

Фредерик Serret рассказал также историю арлезианки и хитрости доктора Рея, воспылавшего страстями коллекционера, после того как и до Арля, через 25 лет после смерти Ван Гога, докатилась молва о баснословных ценах на его произведения.

История арлезианки — достоверна она или нет, безразлично, — живописует провинциальные нравы, так называемую тину провинции, взбудораженную событиями, возникшими на почве роста славы Ван Гога.

В 20-х годах в Арле проживали оба доктора Rey. Старший, лечивший Van Gogh’а, и младший — Louis^{43}. Братья отличались темпераментами. Старший, живого характера, непоседа, был жаден к деньгам. Когда он прочитал в газетах о ценах на картины Ван Гога и вспомнил, что Ван Гог написал его служанку в костюме арлезианки и подарил картину своей модели, то у него возник план по дешёвке отобрать у неграмотной пожилой женщины этот холст, за который в Париже можно выручить аховые деньги. Доктор приехал к арлезианке и, увидев портрет на стене, начал с того, что он и его жена очень любят, помнят свою бывшую служанку и хотели бы, чтобы её портрет висел в их доме, как память о ней. Доктор сказал, что, если она не хочет подарить этого портрета, то он даже согласен заплатить за него некоторую сумму денег, что эта работа не имеет художественной ценности, и если они хотят его иметь, то, конечно, только как память, как сувенир. Бедная женщина, однако, не поддалась хитрым уловкам; тогда уехавший на этот раз ни с чем доктор пустился на новые хитрости, очень уж хотелось ему заполучить ценную картину. Доктор опять через некоторое время приехал в хижину владелицы шедевра великого художника и снова стал упрашивать продать ему картину.

«Продай нам её, — говорил доктор, — и перебирайся жить в наш дом, пока можешь работать — будешь служить, а потом бесплатно жить у нас до конца своих дней», — но и эти уговоры не повлияли на арлезианку.

Женщина всегда помнила художника, который нарисовал её в такой «отдыхающей позе», и смотреть на его работу с годами всё больше и больше доставляло ей удовольствие; «это не важно, что доктор говорит, что я там, на портрете, совсем не похожа, но я горда, что такой особенной увидел меня Van Gogh, и пока я жива, я не расстанусь с этой работой, деньги не могут купить подарка».

Между тем слухи о домогательствах доктора распространились по городу, а тут ещё из Парижа приехал галерейщик разыскивать «Ван Гогов» в Арле. Он заглянул и к арлезианке, застал там и доктора. Восхищаясь картиной, галерейщик в присутствии доктора оценил холст в очень крупную сумму и пристыдил хитреца, желавшего воспользоваться неосведомлённостью владелицы картины.

Вся история арлезианки попала также и на сцену. Доктор Rey не был назван по имени, но актёр копировал его манеры и его грим; также он был схож с оригиналом. Все узнавали популярное в городе лицо и многие побывали в театре, чтобы повидать этот скетч^{44}.

Когда мы слушали рассказы о времени пребывания Ван Гога в Арле, то с полки книжного шкафа на нас глядел маленький терракотовый бюст.

— О, это ведь бюст Ван Гога! — воскликнула Mrs Garagnon, — его сделал старик, учитель рисования в колледже имени Фредерика Мистраля A. Férigoule^{45}, ему принадлежит также памятник героям Первой мировой войны в здании ратуши. Mr A. Férigoule хорошо знал Ван Гога…

В. Ван Гог. Хлебное поле с заходящим солнцем.

Июнь 1888

3 часа дня, мы сидим на камнях около винного завода Vins F. Rayan, и папа делает рисунок большого полукруглого здания, бывшей ветряной мельницы, которая хорошо видна с левой стороны на картине Ван Гога The Sunset, написанной в сентябре 1888 года и находящейся в музее города Zürich[20]. Мельница ныне превращена в склад, носит характер романского средневековья.

Мимо нас проходит человек с двумя козами. Животные следуют за своим хозяином; Марусе эти козы напоминают дрессированных животных цирковой труппы. Старичок ведёт их в ближние поля, где каменистый щебень, цемент и асфальт дают, наконец, место по краям дороги побегам сочной травы.

* * *

Мои дорогие детки-5, мы проживём здесь, в Арле, до 12 ноября и уедем на неделю в Париж, а с 20 ноября будем в Cagnes s/m. Каждый день мы с папой заняты всё новым и новым материалом — и для книги, и для искусства. Папа написал прекрасные картины — они знамениты папиной блестящей манерой и тем, что их, эти мотивы, писал и Ван Гог; уже 10 дней мистраль — ветер с маленьких Альп. Любовь и лучшие пожелания, мои нежные, дорогие детки-5, берегите малюточку Марусеньку-Claire.

Мама Маруся

Д. Бурлюк. Панорама Арля. 1949

Мария Бурлюк на обложке журнала Color and Rhyme (1961/1962, фрагмент)

Карта дорог Франции (Michelin, 1948).

Фрагмент. Архив И. М. Зданевича, Марсель.

На полях карты видны карандашные пометки Ильи Зданевича — расчёт пути в километрах между Каннами и Авиньоном разными дорогами

Внизу фрагмент этой же карты, содержащий основные города путешествия семьи Бурлюков в 1949 г.

Карта Арля, воспроизведённая в журнале Color and Rhyme (Нью-Йорк, № 20–21, 1950/1951; см. с. 27 наст. изд.), на которой отмечены достопримечательности (цифры на светлых кружках) и указаны места, связанные с именем Ван Гога (большие цифры от руки)

Основные достопримечательности города (см. текст в левом верхнем углу карты)

1) Отель-де-Виль

2) Здание супрефектуры

3) Ремесленная школа (на карте не обозн.)

4) Почтамт

5) Жандармерия

6) Здание суда

7) Туристическое бюро

8) Женская гимназия

9) Мужская гимназия

10) Городской театр

11) Пожарное депо (на карте не обозн.)

12) Портал церкви Сен-Трофим

13) Клуатр церкви Сен-Трофим

14) Термы Константина

15) Музей Реатту

16) Музей Лапидер, 1-е отделение (церковь св. Анны)

17) Музей Лапидер, 2-е отделение

18) Музей Арлатен

19) Больница

20) Некрополь, аллея саркофагов — закрыты надписью; см. карту справа, правый нижний угол (Les Alyscaps, allée Tombeaux)

Надпись в правом нижнем углу карты слева:

Следуя за номерами на данной карте, читатель найдет все места и достопримечательности, запечатленные Винсентом Ван Гогом — они до сих пор, 60 лет спустя, существуют в Арле.

(1) Дом В. Ван Гога на площади Ламартин; (2) Место, с которого был нарисован пейзаж с железным мостом через Рону [ «Металлический мост в Тринкетайле»]; (3) Железнодорожный переход; (4) Городской сад; (5) Старая мельница (дом Мусме); (6) Дом Э. Гараньона; (7) «Терраса кафе ночью» [кафе La Terasse на пл. Форума]; (8) Канал Ля Рубин дю Руа; (9) Железный мост Тринкетайль; (10) место, где была написана картина «Звёздная ночь над Роной» [сент. 1888, музей Орсэ, Париж]; (11) Проход на мост Глейза и к полям [указывает стрелка рядом с надписью TO CANAL VIGUERAT]; (12) Кафе «Альказар»; (13) Отсюда был написан «Закат», панорама Арля; (14) Мост Ланглуа; (15) Ресторан «Каррель»; (16) [Пропущен]; (17) Улица Винсента Ван Гога; взглянув направо, вы увидите улицу Ф. Серре.

Понять расстояния в Арле поможет следующий факт — от своего дома (1) до моста Ланглуа (14) В. Ван Гог пешком проходил за полчаса.

Карта Арля из путеводителя по Провансу: Les Guides bleus. Provence. Paris: Librairie Hachette, 1930

GRAND HOTEL DU FORUM

отель первого класса

ХОЗЯИН: А. ОЖЬЕ

ОБЕСПЕЧИВАЕМ ГОСТЯМ

ЛЮБЫЕ ЭКСКУРСИИ ПО АРЛЮ

И ЕГО ОКРЕСТНОСТЯМ

Реклама отеля ≪Форум≫ (конец 1940-х, англ. яз.), в котором семья Бурлюков останавливалась в Арле в октябре — ноябре 1949 г.

Некоторое время мы следуем за ним[21], и нам сопутствует счастливый час: просёлок идёт по правой стороне канала, наполненного мутной, зеленоватой мыльной водой. Пройдя вдоль стены заброшенного завода, зрение подсказывает что-то знакомое: в месте, где мы идём впервые в жизни, как старый полузабытый сон, виденный когда-то ранее; раскрываем альбом репродукций Ван Гога, и нет сомнения — перед нами La Roubine du roi[22]…

На этом самом месте вечером июльским Vinsent в 1888 году впервые стал писать закат, глядя на огненный лик светила невооружённым глазом, позже он повторял этот опаснейший способ восхищённого наблюдения каждодневного астрономического феномена многократно. В разгорячённом вдохновением и уже болезнью сознании гения возникает с этого момента культ стихии урагана солнечного света.

Протуберанцев солнца, взрывов его света, кудреватых завитков ярко-оранжевого, красного пламени.

Глаз художника ранен солнцем.

Решено написать этот мотив на следующей неделе в том виде, как он выглядит ныне: на горизонте отчётливо видна башня покинутого кармелитского монастыря.

Шестьдесят лет изменили «мотив».

Канал. Рыбак, примитивные три удочки.

Интерьеры Музеона Арлатен на почтовых карточках

В предгорьях перед нами в 5-ти километрах в синей дымке башни Montmajour — прославленное бенедиктинское аббатство XI столетия^{46}, где жило от сорока до шестидесяти монахов.

Нагромождение руин, разных зданий, громад, воздвигавшихся там, на холмах, от XI до XVIII-го столетий. Эти здания отчётливо изображены на картине Van Gogh’а Market gardens, написанной в Arles в июне 1888 года[23]. Эта картина с синей тачкой на первом плане и бамбуковым забором, стогом соломы слева и домом с красной крышей направо, и беленькой весёлой лошадкой в упряжке, бегущей в центре пейзажа, известна каждому. Картину эту неизменно воспроизводят в красках. В истории пейзажа мало существует образцов, где бы так была показана даль равнины, ковёр-рисунок её плоскостей, множество деталей простейшим применением средств лаконического выражения.

В 7 часов вечера слушаем лекцию в Museon Arlaten — Unique collection of Provençal interest, installed by the poet Frédéric Mistral in the Laval Palace[24]. Лекцию читал доктор Leroy: «Болезнь Vincent van Gogh»^{47}. Лекцией этой отрылся зимний сезон Арльской академии. На лекции присутствовали мэр города и его жена Mrs Privat^{48}, мэр города Saintes-Maries^{49} и инспектор des colonies[25]. Президентом академии Arles является Mr P. Fassin^{50}.

Фрагмент письма Ван Гога Эмилю Бернару с экизом моста Ланглуа. 15 марта 1888

В. Ван Гог. Мост Ланглуа в Арле и стирающие женщины.

Март 1888

В полмиле расстояния от Arles через канал Vigneyret переброшен каменный мостик в две арки — The Gleize bridge, написанный Van Gogh’ом в марте 1888 года[26]. Ещё остаётся нам найти популярнейший Le Pont de Langlois[27]. О картине, написанной с этого моста, в 1948 году Frank Elgar составил отдельную монографию, с серией репродукций в красках, представляющих эту картину в целом и в деталях, с увеличительной трактовкой отдельных фрагментов. Монография выпущена на французском языке в издательстве Le Musée des Chefs-d’oeuvre^{51}.

Железнодорожный мост в Тринкетайле на почтовых карточках

17 октября 1949 года

В 12 часов дня мы перешли по железному мосту через Рону в пригород Trinquetaille и здесь писали в течение 4 часов The iron bridge of Trinquetaille[28]. Лестницу для пешеходов, ведущую к нему с южной стороны, и арку въезда на мост шоссе, идущего в Nîmes.

В. Ван Гог. Мост в Тринкетайле. Июнь 1888

В. Ван Гог. Мост в Тринкетайле. Октябрь 1888

Получили письмо от Додика и Патриши:

Октября 13. this morning we received your first letter. We are so happy you had a nice crossing and that the water was not chappy enough to make you sick. We enjoyed your long letter. I feel as if we were there with you on your great adventure…

I hope you have a wonderful trip because we miss you too much if you’re not[29].

Патриша

Д. Бурлюк. Мост в Тринкетайле. 1949

Мы все здоровы, не торопитесь домой, делайте свою работу не спеша, хорошо. Чтобы не жалели, что не досидели. Когда будете уверены, что всё посмотрели и записали, то спешите домой.

Ваш сын Давидок

Запись Папы по-английски:

Arles B. de R. Hôtel Forum

We wake up at 8. 8:40 dressed and at 9:20 we had our tea and coffee — with so called good-will purposes. We were busy to write differ [sic!] letters including one to Herman Baron. Weather today cooler windy a little bit. At 12 a.m. till 4. painted the Iron Bridge subject painted in october 1888 by V. Van Gogh.

To us came a woman of 40. She has three children: girl —15, boy — 4 and girl — 2. First husband was an Italian. She was with him for 11 years. Girl looking Italian style очень худа. After woman had a fiancée-american. He was killed there — she shown to us a place, spot near the Rhône-embarkment.

Exactly there by explosion by the bomb, little one baby was born after. 1944.

Indochina man was very, very jealous fellow, but any way we were married, and now I have there little one, she is a metice. Yes, she is a metis, she’s looking like her father very, very stubborn. All nations all races are same. But my husband isn’t a china-man, he is a Hindo-china, he is working on the farm there in the country some 4 kilometers away…

18 октября 1949 год

We had our coffee at 10. After went to Post office on place Repoublic where stays obelisk, monolith of Egyptian granite, which decorated the Spina^{52} of the Roman Circus[30].

Купили фрукты и белила.

Roger Petit — владелец маленькой лавки художественных принадлежностей на площади Plan de la Cour^{53}. Когда разговор коснулся лекции доктора Leroy, рассказал, что Van Gogh в благодарность доктору Rey за его лечение первого нервного припадка подарил ему знаменитый теперь свой портрет с отрезанным ухом.

Доктор Rey, считая, что работа художника «любителя-сумасброда» не представляет никакой ценности, пренебрегал картиной, и холст, в конце концов, нашёл себе практическое применение: им заставляли разбитое стекло окна в чулане, выходившего в проулок. Через некоторое время холст исчез и позже попал к антиквару^{54}.

Так как день был пасмурный и ветреный, Папа работал дома, заканчивал мотив The Old Mill на улице Mireille[31].

19 октября 1949 года

В 11 часов дня позирует Louise Baubet, он родился в 1880 году, в Arles живёт уже 50 лет, имеет жену и восемь детей; квартирует около развалин Римского цирка.

Louis Baubet носит чёрный картуз, на околыше которого прикреплены белые буквы Porteur[32], и показал также билет на право доставки всякой клади ручной в своей двухколёсной тележке. Из десяти людей его семьи работают только он, жена и 20-летняя дочь, остальные сидят дома — «в Arles очень трудно найти работу молодым».

Модель была довольна необычайной работой. С 10 часов утра Louis Baubet умытый, приодетый, обутый в войлочные на резиновой подмётке спальные туфли уже ждал, сидя на скамейке в садике около Forum.

Louise Baubet — ветеран первой мировой войны, имел ранение в бок, был в плену у немцев, горько жаловался, что правительство продолжает выдавать пенсию из расчёта довоенной стоимости франка.

«Они платят нам в су, которые теперь не имеют никакой цены».

После заката солнца на Rhône, где папа сделал рисунок «Две кумушки» c беседовавших на набережной около здания «бани и душа», мы, тёмными переулками мимо развалин «бани императора Константина», вышли на торговую улицу^{55}.

Во Франции мясные лавки в окнах выставляют колбасы, ветчину и другие образцы своего товара. Во Франции также особые мясные предлагают покупателю конское мясо, в таких случаях над входом вместо серебряной головы быка виднеется медная скульптура головы коня.

Остановились перед витриной, сплошь заваленной трупиками маленьких птичек — воробьёв, дроздов, голубей, скворцов и других обитателей садов, огородов, лесов, полей, лугов; глядя на это зверство, стало понятным, куда спешат каждый праздник охотники, то и дело проезжающие на велосипедах по улицам Arles, со своими собаками, послушно сидящими в маленьких корзинках, впереди хозяина.

20 октября 1949 года

Утром отправили два письма и одно Никише с несколькими местами из нашей будущей книги.

Van Gogh приехал в Arles 23 февраля 1888 года, и пока он не обзавелся собственным домом, арендовав его (№ 2, Place Lamartine), что ему удалось только в мае месяце, художник испытывал постоянные затруднения с питанием. Он перепробовал всевозможные кухмистерские и маленькие рестораны, и всюду с него брали деньги, но не давали достаточно пищи. Хотя труд художника не является физическим, но работа с кистью out doors[33], сидение или стояние в течение долгих часов, под лучами солнца, под порывами ветра, пыли проходящих автомобилей, часто надоедающих толп зрителей всех возрастов, ходьба на этюд туда и обратно, комары, осы, мухи, несение мольберта, ящика с красками, холста, способны утомить, и в результате работу художника нельзя сравнить с таковой кабинетного труженика.

В. Ван Гог. Художник, идущий в Тараскон («Художник, идущий на работу»).

Июль 1988

Van Gogh, что видно из его картины to Tarascon[34], носил с собой ко всем упомянутым предметам ещё стул и вероятно зонтик, модный в те времена.

Изучая ежедневно, на месте, один за другим мотивы, которые писал Van Gogh, стало ясно, что все пейзажи, виды с домами, так называемые «городские», написаны им в районе площади Lamartine, у железного моста через Rhône, и непосредственно за ним в пригороде Trinquetaille.

Только два-три раза Van Gogh уходит в город на площадь Forum, где он пишет The Café at night[35] и Les Alyscamps — древнеримское кладбище[36], а также Le Pont de Langlois[37] на западной стороне городка.

Первая картина написана в сентябре 1888 года, вторая — в ноябре того же года.

Всё же пейзажи, многочисленные виды садов, знаменитый Market gardens написаны мастером в непосредственной близости от улицы Mireille, на расстоянии не более мили от неё.

Van Gog не выбирал пейзажа, он писал то, что первым попадалось на глаза.

В. Ван Гог. Терраса кафе ночью.

Сентябрь 1888

В. Ван Гог. Мост Глейза через канал Вигейре.

Март 1888

Давид Бурлюк. Мост Глейза через канал Вигейре в Арле.

1949

Вопрос питания для художника, как для каждого рабочего, связан с характером его работы. Van Gogh постоянно жаловался, что в ресторанах с него брали деньги, но не давали достаточно простой пищи.

Мы, обладая бо́льшими средствами, чем объект нашего изучения, испытываем то же самое затруднение.

Наша основная еда здесь: хлеб и жареная картошка. Сегодня писали The Gleize bridge on the Vigueyret Canal near Arles[38].

Van Gogh написал его в марте 1888 года^{56}.

Мост тогда имел два пролёта, художник сидел к югу от моста. За это время канал углубили и расширили и к мосту добавили ещё один пролёт справа; механические лопаты нагромоздили по берегам канала земляные валы до 12 футов высотой.

Теперь невозможно видеть мост с точки зрения, с которой он был писан Van Gogh’ом. Бурлюк его писал с упомянутого вала, с него виден не только мост, но и перспектива канала до другого моста, виднеющегося вдали, на расстоянии полумили.

За шестьдесят лет жизнь в Arles изменилась. В домах водопроводы: 60 лет назад Vincent отметил это — на его этюдах водопровод проводили. Van Gogh, когда писал набережные Rhône или канала, который мы изображали сегодня, мастерски вводил в свои пейзажи хлопотливые фигурки прачек; мы написали почти все эти мотивы с натуры. Ни во время работы, ни во время прогулок с карандашом и альбомом, в этих местах прачек не видали.

Прачки на лоне природы исчезли.

Когда Бурлюк сегодня писал The Gleize bridge, мы жалели, что с прачками не исчезли беcчисленные москиты, атаковавшие нас в течение 5 часов; Van Gogh писал этот сюжет в марте месяце; были ли тогда комары?

В. Ван Гог. Холмы с руинами Монмажура. Июль 1888. Рисунок

21 октября 1949 года

Кофе и чай пьём в гостиной «Форума». В Париже выставка хризантем, в жюри японка — «девушка Востока», прилетела аэропланом; приз получила хризантема: Ministre Queuille^{57}.

Тучи, ветер и жёлтые листья платанов, в их ветвях уже не слышно такого шума птичьего, как две недели тому назад, птицы или улетели, или были перебиты охотниками.

Мы идём в сторону акведука железной дороги, писанного Van Gogh’ом и David’ом Burliuk’ом по направлению Tarascon. Шоссе из мелкого серого гранита тянется между заборами, стенами домов без окон, дальше — поля, отгородились от северного ветра тростниковыми изгородями.

Наш путь — через мост, перекинутый через канал Vigueyret, в воде болтаются задние ноги и хвост утонувшего козла коричневого цвета.

На горизонте в осенней мгле ветреного дня поднимается прекрасная башня XIV века, построенная хозяевами бенедиктинского аббатства [Монмажур] для защиты от бушевавших тогда сарацинов.

На полях справа молотят маис; красная молотилка приводится в действие мотором трактора. Около молотилки работает пять человек.

Старик с мешком, который привязан у него к животу, собирает колосья, как на картине Millet^{58}.

Мы проходим по мосту другого канала; шоссе круто заворачивает влево, наш путь лежит прямо в гору, карьеры песчаника высятся, отточенные ветром, снегом, дождями, коралловым рифом.

Каждый удобный клочок земли занят древними оливковыми деревьями.

Маруся и Burliuk Family владеют участком земли около десяти лет^{59}; видя, как за шестьдесят лет выросли платаны на мотивах, выбранных в Arles в прошлом столетии Van Gogh’ом, становится ясным, что для того чтобы оливковое дерево образовало у начала своего ствола наросты, напоминающие своей красотой скульптуры Chaim Gross или Цадкина^{60}, потребовалась длинная вереница периодов, не только десятилетий, но вероятно и дюжина их.

Развалины l'Abbaye de Montmajour.

Глазам предстаёт разнообразие архитектурных образцов, остатков их, относящихся к XI–XII–XIV и XVIII столетиям.

Как правило, чем стариннее постройка — тем более в целом виде дошла она до нашей эпохи.

Montmajour, должно признать, как его ни разрушали XI–XII и XIV века, предстает перед зрителем в величии своих каменных громад, напоминающих горы.

Входя в полнящиеся гулким эхом обширнейшие залы, ныне пустые, куда проникает отражённый цементом серебристый свет через амбразуры бойниц, испытываешь доверие к вековечной прочности этих далёких белых туманных сводов.

Когда, в годы революции, с 1786 года на монастырь была наложена контрибуция и мадам Elisabeth Roux-Chatelard, жившая в городе Salon, не смогла уплатить 62 200 livres бумажными деньгами^{61}, земли, принадлежавшие аббатству, были разделены между крестьянами, и вскоре началось окончательное разрушение ценнейших памятников.

Аббатство Монмажур. 1940-е

Прованс. 1940-е

Всё внутреннее убранство церквей, монастырских служб было продано с аукциона, затем были сняты металл с крыш, водосточные трубы, двери, окна.

Всё это ушло в уплату недоимок.

А с 1793 года, бури которого так ярко отражены в бессмертном произведении Виктора Гюго^{62}, огромные карьеры зданий стали служить в качестве каменоломен.

Из этого камня были построены набережные Rohne и les piles du pont de Fourques[39].

Ученик David’a художник Réattu (🕇1833)^{63} купил башню (Donjon) как историческую ценность за 2000 фр. 25 июля 1822 года у «одного рыбака», городом Arles была куплена La chapelle Saint-Croix[40] за 2500 фр. В 1843 го ду Arles при — об рёл башню (Donjon) у дочери художни ка Réattu за 6000 фр., а «Церковь Святого Петра» в 1844 году — у ад во ката Honoré Clair^{64} за 2000 франков.

Реставрационные работы ведутся теперь над редкими памятниками старины с 1872 года.

Мадам Denise Pansin рубила ветки сушняка, когда Маруся и Burliuk увидели её у двери, над которой была надпись concierge del’Abbaye[41].

«О, этот ветер, всех мух пригнал в мою высокую комнату, молоко я покупаю за стеной у пастухов, они не снимают с него сливок, кофе сварю для господина, еды мы имеем много, — и мадам Denise Pansin ударила себя по тому месту, где у неё не было заметно никакого присутствия живота. — Мы, французы, любим есть; зимой здесь не живём — холодно и завалено снегом».

Француженке 65 лет, она страдает диабетом.

Mr Pansin миниатюрен, худ, несмотря на хромоту, быстро перебегает перед толпой туристов, в руинах, от одной капители к другой, от одной гробницы к следующей, и вскрикивает тоном ментора:

«Послушайте, это интересно, — или же — посмотрите, это важно…».

Denise Pansin говорит о муже, что он прекрасно знает свой предмет, он так хорошо и красиво объясняет. За его услуги вы должны заплатить ему по 30 франков — это будет правильно. «Но бывают и такие, которые ничего не платят. У некоторых людей нет совести. Мы не получаем от Arles жалования».

Burliuk делает рисунок развалин аббатства. Далеко в долине раскатилось большое стадо овец, которое в плохую погоду ночует в подвалах XVIII века описанного нами монастыря.

Опять оливковые вековые деревья, шоссе, ветер, облака.

Другой рисунок Burliuk сделал у дороги в Tarascon.

В 5 часов вечера мы ели наш картофель, приготовленный китайцем Wang в Alcazar[42].

* * *

Мои дорогие детки-5. Мама Маруся

22 октября 1949 года

Уплатили за неделю номер в Forum — 6000 франков (7 ночей).

В 2 часа дня на мотиве La Roubine du roi. Мы приехали в Arles, чтобы попытаться найти здесь в натуре мотивы, которые Vinsent писал 60 лет назад. Латинская поговорка, говоря о времени и о нас, включённых в его бег, отмечает, что времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

Древний философ повторяет слово «перемена» дважды^{65}.

Van Gogh был в Arles в 1888 и 1889 годах. Обходя теперь места, где он писал, отмечаешь сдвиги, изменения, новшества, не только введённые тремя поколениями, но также ростом населения, переменой техники и различными усовершенствованиями, которые привнёс с собой ХХ век.

Каналы были расширены и углублены, проведены шоссе. Там, где раньше были поля и огороды, выросли улицы; было насажено много южных клёнов, платанов, которые за полсотни лет достигли громадных размеров, заслонив, закрывши то, что художник раньше мог видеть, а подчас и изменив прежний пейзаж.

На картинах Van Gogh вокруг Arles, на улице Mireille, видны дымящиеся трубы заводов. Сейчас всё это запущено и разрушается. Придя на этюд La Roubine du roi, Burliuk узнаёт знакомый контур горизонта, изображённый на этюде Van Gogh’а.

В. Ван Гог. Канал La Roubine du roi и стирающие женщины.

Июнь 1888

Видна с левой стороны канала та же самая дорога, которая, пройдя вдоль каменной стены забора, выходит потом на улицу Mireille. В центре пейзажа всё так же высится, как и шестьдесят лет тому назад, массивная квадратная фабричная труба, но перед нею теперь устроился ржавый кузов газового бака, меняющий весь вид.

Когда смотришь на месте то, что служило мотивами для великого художника, поражаешься точности его глаза, характерной правильности рисунка и меткости наблюдения.

Вот теперь там, на горизонте, около башни бывшего кармелитского монастыря (теперь школы парикмахеров) высятся два декоративных кипариса. В спешном своём набросанном этюде заката Van Gogh не забыл отметить тогдашнюю молодую парочку деревьев двумя ударами своей чародейной кисти.

На его картине через канал переброшен пешеходный мостик, он вёл к калитке в каменной ограде завода. Эта калитка видна и на этюде Бурлюка, который он сейчас пишет, но мостика нет и в помине.

Подошедшая к нам владелица граничащей с каналом фермы говорит:

— Мостик был на этом месте, я сама по нему ходила, его убрали лет сорок тому назад; вы на картине изобразили пару моих лошадей, на которых пашет работник.

Около нас сейчас лопочут четыре сестры, только одна из них была замужем, её единственный сын женат, и она имеет семилетнюю внучку.

Всем этим женщинам не свыше 65 лет, и пребывание Van Gogh’а в Arles не на их памяти. Старушки живо обсуждают историю Van Gogh’а. Весь Arles теперь осведомлён о ней, говорят об отрезанном ухе, но всё это только газетное знание (лекция доктора Leroy), а нас интересуют истории, легенды, сказания, связанные с Van Gogh’ом и взросшие на местной почве среди очевидцев и современников той эпохи.

Д. Бурлюк. La Roubine du roi. 1949

Арль. Набережная Роны, примыкающая к музею Реатту. Вдалеке виден железнодорожный мост в Тринкетайле. 1940-е

23 октября 1949 года

Jacques Réattu: 1760–1833.

Неделю тому назад купили серию билетов для посещения местных памятников старины и музеев.

Музей Réattu помещается в древнем доме ордена Мальтийских рыцарей — du Grand Prieuré du Malte d'Arles[43].

Дом этот был подарен городу дочерью художника мадам Elizabeth Grange. Барельеф этой дамы в костюме арлезианки работы скульптора Félon^{66} (1873) прикреплён над лестницей, ведущей в верхний этаж.

Joseph Roux^{67} в синеньком берете, миниатюрный подвижный старик, предполагая, что мы швейцарцы, даёт нам объяснения, пуская в ход несколько знакомых ему немецких слов; старик провёл нас на верхний этаж, и мы остались одни.

В первой комнате помещено несколько примитивных портретов рыцарей Мальтийского ордена и виды острова Мальты.

Вторая — обширный зал занят громадными четырьмя гобеленами фламандской работы XVII века. Ковры хорошо сохранились. Сюжеты тканых картин — всевозможные аллегории, излюбленные тем веком. Один посвящён Меркурию — богу торговли и покровителю ремёсел. Дверь из этого пустынного зала с одним окном, где исключительный вид на Rhône, на горы des Alpilles^{68}, ведёт в три соседние небольшие комнаты.

* * *

Мои дорогие детки-5, спокойной ночи

Мама Маруся

Герб на стене Дворца Главного Приората Мальтийского ордера в Арле, в котором находится музей Реатту

В первой развешены работы Jacques Réattu. Он был любимым учеником David'a^{69}. Благодаря протекции и связям и прекрасной выучке — умению рисовать любого бога или богиню с закрытыми глазами, Réattu получал, видимо, много правительственных заказов на росписи. В обозреваемой теперь нами комнате его музея находятся эскизы к росписям им театра в соседнем городке Nîmes. Тут же большой недописанный холст «Смерть Alcibiade». На соседней стене, на этот раз уже законченная — сложная многофигурная композиция: «Смерть Цезаря»^{70}.

В прекрасной расписанной шкатулке со стеклянным верхом на синем бархате лежит палитра художника, его золотой лорнет, кисти стародавней домашней работы (вставочки для щетины сделаны из гусиных перьев или обмотаны льняной ниткой), два железных рейсфедера, а в углу за стеклом лежит диплом, выданный Réattu в признание окончания им курса Академии и дающий ему звание придворного мастера французского короля на право выполнения им всевозможных художественных работ, как то: портреты, роспись плафонов, мебели, сочинения исторических картин, а также разбивка и украшение садов. Поверх всего этого в золотой рамке на голубой эмали поверх слоновой кости карандашный рисунок (миниатюра): портрет академика Jacques Réattu.

Неоконченный портрет «супругов Neuricoff»^{71}. Портрет этот, пожалуй, самое живое, что сохранилось здесь. Лицо молодой женщины не лишено кокетливости, а сам Neuricoff ухарски пританцовывает около наивной молоденькой супруги. Кто эти Neuricoff?

Ж. Реатту. Портрет супругов. 1790-е. Карандаш

Не русский ли офицер, попавший в 1814 году с армией Александра I в Париж?

Две остальные комнаты — это коллекция, собранная Jacques Réattu: здесь много картин A. Raspal — 1738–1811^{72}. Они обращают внимание на себя добросовестным репортажем далёкой эпохи: «швейки» и «в кухне», француженки одеты как на картинках Chardin. Titian — композиция, Gerard Dou — «голова старухи» — честная живопись^{73}.

Находясь в этих залах, смотря картины Réattu, делаешь вывод, чем было его искусство в начале прошлого века, чем оно оставалось и чем остаётся и сейчас для громадного большинства; полнее осязаешь колоссальные сдвиги художественных вкусов благодаря самоотверженной творческой работе таких революционеров живописи, как Van Gogh, Courbet, Monet, Cézanne.

И приезд Van Gogh’а в Arles, в цитадель академического искусства, является глубоко символичным. Его искусство было принято здесь и было понятно только плебеям, неискушённым в стилях и красотах римской архаики, средневековой мистики и ложноклассического ренессанса David, Ingres и армии их последователей — академиков всех рангов и типов.

24 октября 1949 года

Марсель — город лестниц. На улице Рима зашли в «Лионский кредит». В полной неприкосновенности предстала внутренность банка времён Бальзака, Диккенса, Тургенева.

25 октября 1949 года

The Gleize bridge on the Vigueyret Canal^{74} — картина просмотрена, добавлено несколько жанровых моментов, намеченных ещё на мотиве. За 60 лет после Van Gogh’а в каждом сохранившемся пейзаже произошли перемены. Видеть, изучать их — представляет редкий интерес; и не только для нас.

Идя на этюд, мы берём с собой и репродукцию соответствующей картины Van Gogh’а, и подошедшие зрители, рассматривая репродукцию, изумляются, отмечая происшедшие перемены.

О французском пейзаже в Arles надо сказать, что так же, как во времена Van Gogh’а, в него неизменно включены двухколёсные тележки, на которых восседают фермеры в синих блузах, козы, коровы, лошади, пахари.

Глаз видит сельские картины ещё прошлого века, от которых мы так отвыкли в механизированной Америке.

В 4 часа дня пошли в Alkazar есть картошку, приготовленную Mr Wang, и там Burliuk сделал рисунок «Играющие в карты». После смотрели закат над Rhône, около разрушенного моста, где был сделан другой рисунок «Панорама Arles».

26 октября 1949 года

Получили письмо, написанное Jane от лица нашей трёхлетней внучки Mary-Claire.

I received my birthday card, and liked it very much. We put it my book so will always keep it. I can now draw a cat and I keep asking Daddy to draw me pictures… I draw and tell Daddy it is a cat…[44]

Арлезианки глаза и нос были написаны с Маруси. Мы всегда помним, как многие наши друзья (Mathilde Haslauer^{75}), покупая картины, где в сюжет включено какое-либо лицо, советовали, чтобы хотя бы глаза были Mrs Burlik.

Арлезианка с корзиной лимонов, в шляпе, в чёрном платье и их традиционной белой косынке на плечах.

Получаем подбадривающие Burliuk'a в работе над мотивами Van Gogh’а письма: P. Deineka^{76}, Kriemhildenstrasse 32/1 Mn. 32 Bayern.

Письмо от A. Lerner^{77}:

Всё это пишется по вечерам, во втором этаже громадного римской эпохи дома на площади Forum; под звон часов средневековых башен, отмечающих время; в гостинице и в городе Arles после закрытия лавок в восемь часов вечера воцаряется тишина.

Arles — место «туристов медового месяца». Это молчаливые пары, занятые собой. С вечера в гостинице Forum появляются новые приезжие. Сёстры Oggier отводят им желаемые комнаты, чем выше, тем дешевле.

Пятиэтажный дом при необычайной высоте комнат напоминает Монблан — гору на родине швейцарок, владелиц отеля.

Старичок-привратник в красном жилете и белом фартуке тащит чемоданы приезжих, придерживаясь правой рукой за перила лестницы, а левой подпирая увесистую кладь на плече своём.

До 11 часов дня сёстры наливают чай и кофе своим случайным гостям в большой зале, где на двери значится Salon.

Затем автомобили с шумом уходят в неизвестный нам путь.

В коридорах гостиницы слышны в ночи голоса постояльцев-одиночек, возвращающихся из пивной.

Утром у двери, где значится лаконичная надпись Cabinet[47], неизменно наблюдаются сценки очереди, бесподобно зарисованные Daumier в его сериях коридорной жизни гостиниц.

27 октября 1949 года

Утром отправили пригласительные письма на выставку David Burliuk, которая откроется 6 ноября от 3–6 часов дня в галерее ACA в New York.

Ранний обед в отеле Post — за двоих 640 фран. С двух часов дня на улице Mireille у Mrs Garagnon, позирует её отец 80-летний Фредерик Serret — худой; живой ум и детский интерес к жизни.

Mrs Garagnon получила из Америки письмо от своего 20-летнего сына, уехавшего за океан на один год (стипендия) изучать английский язык.

Rene^{78} описывает впечатления от ферм в штате Кентукки. Он удивляется богатству, порядку, чистоте, обилию сытой пищи, но замечает: в Америке не смеются, нет веселья, лица серьёзны.

Mr Serret два дня разыскивал нас в пригородах.

Mr Garagnon тоже, как сообщила нам его милая жена, ходил по ближайшим окрестностям, пытаясь найти то место, с которого Van Gogh написал картину Market gardens.

Он купил пластинки и в воскресенье ждёт нас в 11 часов утра, Burliuk и Маруся пойдут с ним фотографировать вангоговские мотивы.

Д. Бурлюк. Ван Гог рисует портрет мадам Жину. 1950. Акварель

Фредерик Serret позировал 2 часа, портрет его будем продолжать в ближайшую субботу, 29 октября.

Mr Serret принёс бутылку красного вина собственного приготовления 1923 года.

Старик служил на железной дороге, его брат Felix объехал два раза вокруг света, он был журналистом. Фредерик Serret подарил нам книгу своего брата мечтателя — Voyage en Colombie (1911–1912)^{79}.

Когда Burliuk и Marussia находятся в доме Garagnon, то стараются выяснить детали времени пребывания Van Gogh’а в Arles, ведь здесь сидит живой свидетель этой, такой популярной истории. Burliuk’а интересует, где жила M-me Ginoux^{80}, была ли столь популярная ныне La Mousmé[48] её дочерью, а также не являлась ли старая мельница на улице Mirielle обиталищем этой семьи. Надо признать, что эти «маленькие люди», столь незаметные шестьдесят лет тому назад, теперь обладают мировым именем. Их портреты известны всем. Burliuk и Marussia «в последний момент» хотят собрать малейшие крохи о них, об их жизни, сфотографировать, зарисовать, побывать в стенах их былых жилищ.

Frederik Serret оживляется и говорит, что он помнит, где жила M-me Ginoix.

Род их до сих пор обитает на улице Mirielle, поблизости.

Frederik Serret догоняет нас:

«Вот на этом месте Van Gogh написал „Старую мельницу“, тогда не было этих акаций и каменной ограды, смотрите, там, на горизонте, хорошо виден Montmajour и горы; на них выпал снег, потому такой холодный ветер».

С моста, на котором стоят Burliuk и Marussia, видны пути железной дороги, туннель и на скалистом обрыве старинная церковь.

«Вглядитесь пристальней, и вы увидите в стене обрыва гроба́ древнего кладбища, два таких я имею в моём доме, и моя жена стирает в них бельё…».

Художник, работающий в различных местностях на мотиве, всегда окружён любопытными.

Этот контакт с внешним миром подчас является проблемой. Памятно: будучи в 1947 году в феврале и марте в Мексике, Burliuk хотел зарисовать акварелью старинный собор: сооружение Кортеса^{81} в первой половине XVI века, но надежду на длительную работу скоро пришлось оставить.

В. Ван Гог. Алискамп. Ноябрь 1888

Множество подростков, не обращая никакого внимания на работу художника, не проявляя никакого художественного интереса, безостановочно атаковали Burliuk'а и Marussia, желая чистить уже сияющие лаком башмаки.

Подростки стояли перед нами плотной толпой, заслоняя вид собора.

Burliuk писал в Японии, в штатах Америки, в России, Сибири.

О Франции надо сказать, что труд художника здесь обычно привлекает мало внимания. Всегда любезные и деликатные французы относятся предупредительно, предлагают стул, охотно разговаривают, не тяготясь трудностью беседы с иностранцем.

В. Ван Гог. Алискамп, осенний листопад. Ноябрь 1888

Во многих странах дети для художника могут стать препятствием к работе, их глумливость, назойливость действуют на нервы: девочка десяти, одиннадцати лет выдувает китайского змея, норовя попасть в щёку художника, или мальчик в присутствии родителей играет, подбрасывая песок перед мольбертом, на котором стоит сырая картина мастера. В Америке шалости детей останавливать не принято.

Художник нервничает: свет уходит, его работа не ла дится, она требует полного сосредоточения, и горе труженику кисти, если он поддастся чувству раздражи тельности.

В Мексике два подростка лет 15 стоят боком к художнику и с азартом дикарей вертят на верёвках железные гайки… И это только единичные примеры.

За пятьдесят лет работы на воздухе в городах и деревнях трёх континентов было множество «внешних» трудностей.

Арль. Алискамп. Почтовая карточка

Художник должен терпеть, быть безразличным и занятым своим искусством.

Во Франции, как показал первый месяц работы в Arles, дети ведут себя чинно и дисциплинированно.

28 октября 1949 года

Родные голоса наших друзей.

Как чувствовали себя на пароходе?

Последняя страница письма Е. Григорьевой Бурлюкам от 30 ноября 1948 г.

Стоит очень тёплая погода, это нам экономит горючее. Не идёт в трубу. Отдыхайте, мы ждём вас, надеюсь, что книга будет успешна.

Давидок

6 часов вечера. Днём Burliuk писал ночного сторожа нашей гостиницы Forum, Louis Turner’а, 55-летнего человечка. Выпив два стакана красного вина, человечек заснул. Уже три дня дует мистраль, и мы сидим в нашей большой комнате в пальто.

Мистраль, если не остановится через три дня, то будет буйствовать шесть, а если не прекратится, то девять дней. Все, улыбаясь, говорят: «Мистраль всегда так: три, шесть, девять».

Все, писавшие о Van Gogh’е в романах, основанных ли на канве жизни художника, как Just For Life by Irving Stone[50], или же в каталогах бесчисленных выставок его произведений всегда говорят о мистрале, от которого страдают местные жители и который часто мешал художнику писать этюды.

Климат района не узнаешь, пока лично не побываешь в описываемой местности.

Часто случается неувязка с приездом Гогена к своему приятелю Van Gogh’у в Arles.

Charles Terrasse говорит, что Gauguin приехал сюда в октябре^{86}.

Подсолнухи в Arles в октябре уже не цветут.

Упомянутый Charles Terrasse говорит, что Van Gogh по приезде в середине февраля 1888 года поселился в меблированном доме на rue de la Cavalerie. Стоун поселяет художника в Hôtel de la Gare на Place Lamartine^{87}.

В. Ван Гог. Портрет Армана Рулена.

Ноябрь — декабрь 1888

Дом Van Gogh’а Charles Terrasse даётся под адресом № 2 Place Lamartine.

Van Gogh писал в Arles с февраля по конец декабря того же 1888 года.

На несколько недель Van Gogh вернулся в свою студию на Place Lamartine, затем опять больница и снова Arles, и в марте месяце 1889 года по просьбе жителей доктор Rey снова увёз художника в дом сумасшедших.

Из обзора и анализа произведений Arles ясно: задача найти оставшимися в действительности «мотивы» может быть осуществлена.

В этих местах Van Gogh написал известное количество документально точных картин, схожих с натурой, служившей ему «моделью». Говоря это, не умаляем достоинства картин последнего периода жизни живописца.

За тринадцать месяцев лихорадочной работы в Arles Van Gogh было исполнено приблизительно 170 картин маслом. Из этого числа 10 являются композициями, где художник сочинял «натуру» или пользовался ею по памяти.

Сюда относятся такие сцены как: Dance Hall, Brothel или Arena[51].

Van Gogh написаны 33 still life[52], 45 портретных работ, 64 деревенских пейзажа, 3 вида города Arles (со стороны его окрестностей), 13 видов с домами и архитектурными сооружениями постоянного типа, 3 интерьера и большой пейзаж Market gardens, где вдали отчётливо намечен исторический облик аббатства Montmajour с цепью характерных гор на горизонте.

В. Ван Гог. Портрет почтальона Жозефа Рулена. Август 1888

Всё это было написано шестьдесят лет тому назад.

За это время страна пережила две войны. За шестьдесят лет в домах, которые писал Van Gogh, выросло, созрело четвёртое поколение, и пятое поколение качается в люльках или бегает под стол.

Тем людям, которые могут ещё отчётливо помнить художника, сейчас не менее 80 лет.

Читатель, оглянитесь вокруг себя, много ли у вас есть знакомых, с которыми вы встречаетесь и которые способны связно и толково рассказать о днях подобного отдалённого прошлого…

С особым вниманием мы относимся к каждому слову этих редких очевидцев Van Gogh’овской старины в Arles. Перечислим характерные разделы картин Van Gogh’а арльского периода: «модели» 33-х натюрмортов бесследно исчезли; по злому случаю судьбы, все дома уничтожены во время бомбардировок последней войны. Модели 45 портретов перемёрли.

Если бы La Mousmé и сын почтаря Roulen Armand^{88} дожили бы до 80 лет…

Самому Van Gogh’у через три года будет сто лет. Вот они, горы времени, вот он, поток лет…

Прибыв в Arles, так хорошо знакомый по картинам Van Gogh’а, не узнаёшь тех или иных мест, написанных им.

За последние шестьдесят лет посаженные тогда платаны достигли в обхвате пяти ярдов.

Логичным явится и противоположное: если за этот период тонкое деревцо стало гигантом, то деревья, написанные Van Gogh’ом, особенно это касается фруктовых садов, перестали существовать.

Время так же безжалостно к жизни растительного мира.

На пути его существования лежит не только старость, но также и разные случайности, очистка местности для полей, проведение новых дорог.

Всё сказанное касается мотивов только что упомянутых нами 64 деревенских пейзажей.

Van Gogh написал три панорамы Arles из пригородов, Skyline[53]. Городок не изменился, но на окружавших его тогда полях выросли дома и поднялись рощи.

Van Gogh написал 3 интерьера (свою комнату) — домик, который он арендовал, разрушен бомбой в 1944 году (Carrel)^{89}.

Ресторан Carrel постигла та же участь, «Ночное кафе» — Alkazar — нам посчастливилось повидать, и Burliuk зарисовал его внутри и снаружи, не изменившимся со времен Van Gogh’а. При нас Alkazar было отремонтировано заново.

Д. Бурлюк. В кафе «Альказар». 1949. Пастель

Из всего вангоговского наследства остаются 13 городских пейзажей со строениями постоянного типа. Burliuk нашёл их здесь, каждый мотив изучил, зарисовал и написал в красках.

Для исследующего творчество Van Gogh’а, для поклонника его гения, для культурного человека будет поучительно сравнить теперешний вид моделей с произведениями старого мастера.

29 октября 1949 года

Mistral, холодный туман, ползёт с гор от Montmajour. Разменяли 4 травелер-чека, заплатили в Forum за 7 дней за комнату 5.600 франков.

С 3 часов дня у Mrs Garagnon. Burliuk пишет портрет родителей Елены (первое имя Mrs Garagnon — Serret) — Mr и Mrs Serret, ему 80 лет, ей — 75.

У Mrs Serret дрожат руки, [у неё] очень ясные голубые глаза и интерес к жизни.

Старушка позирует 2 часа; темнеет, мы пьём чай с пирожными, принесёнными нами, и простившись с моделями, в холодном тумане идём домой мимо церкви Антонины^{90}. Там вверху в облаках статуя тонет в холоде осени, у статуи в руках младенец.

Гостиница Forum наполнена молодыми людьми, и фотоаппаратами снимается «что-то» компанией из Калифорнии.

На постели наши для тепла положены перины, в 9 ча — сов вечера купаемся в горячей ванне.

Д. Бурлюк. В ночном кафе.

1949

Д. Бурлюк. Чета Серре. 1949. Супруги изображены на фоне «Жёлтого дома»

Ночью — тишина, звон башенных часов, за окном птицы исчезли…

30 октября 1949 года

Три недели как работает Burliuk в Arles. Сегодняшний день является днём интересных открытий: наше знакомство с мотивами Van Gogh’а в Arles оказывается увлекательной историей, которая разматывается как клубок.

В ночь приезда о мотивах Van Gogh’а мы знали только теоретически, и постепенно находим всё больше мест, где стоял мольберт художника, и предметов, служивших моделью.

1) фото Old Mill[54] на улице Mireille;

2) La Roubine du roi[55];

3) La maison de Vincent à Arles[56];

4) «Лестница»[57];

5) Le pont de Langlois[58].

Башня, которая видна на мотиве Van Gogh’а La Roubine du roi, принадлежала кармелитскому монастырю и высилась на углу Rue de Ricolettes, где находился «дом свиданий», так смачно описанный во всех романах о Van Gogh’е (Bordels à Zouaves[59])^{91}, включая творения Irving Stone, Louis Piérard^{92} и других. Домов и улицы этой не существует: она уничтожена бомбардировкой в 1944 году.

В. Ван Гог. Зуав. Поясной портрет.

Июнь 1888

Арль. Площадь Ламартин.

Начало 1940-х. Фотографии

Вверху — кафе Terminus (на месте Hôtel de la Gare) на площади Ламартин

Внизу — здание Жандармерии и стеклянная пристройка к кафе «Альказар» на площади Ламартин

Old Mill на улице Mireille. Этот мотив Van Gogh написал в сентябре 1888 года. За шестьдесят лет вид в общих чертах изменился мало, ранее он был [более] деревенским.

Наружная стена башни и пристройка слева теперь укреплены, исчезла соломенная крыша (на пристройке), ныне [она] крыта черепицей. Главная перемена в том, что с проведением перед этим зданием шоссе обрыв перед входом в башню укреплён стеной, а дали, горы и поля — те же.

31 октября 1949 года

La maison de Vincent à Arle. Louis Piérard в своей книге говорит, что к дому № 2 на Place Lamartine перед последней войной была прикреплена памятная доска с указанием, что здесь в 1888 и 1889 годах жил и писал Van Gogh.

Этот дом художник выкрасил в ярко-жёлтый цвет снаружи, а [стены] внутри он расписал разными узорами и цветами подсолнухов.

Louis Piérard пятнадцать лет тому назад разговаривал с владелицей домика — старой арлезианкой, и она жалела, что фрески Van Gogh’а были закрашены; «если бы, — жаловалась старуха, — их можно было опять открыть, то мы могли бы взымать плату с посетителей, как взымают её в Avignon за вход в Папский дворец».

По злой иронии судьбы упавшей бомбой были уничтожены два первых домика, стоявшие до 1944 года перед гостиницей Hôtel de la Gare, где жили знаменитая ныне M-me Ginoux и её муж; им из Saint-Rémy к Рождеству 1889 года Van Gogh прислал трогательное письмо.

Д. Бурлюк. Кафе «Альказар». 1949. Акварель

В. Ван Гог. Дом Винсента в Арле. Жёлтый дом.

Сентябрь 1888

Как видно на картине Burliuk’а, на месте разрушенных домиков ныне стоит деревянный барак, где помещается бар La Civette Arlésienne.

На картине Van Gogh’а, написанной в сентябре 1888 года, отчётливо виден Hôtel de la Gare, а также четыре дома — далее по улице к железной дороге.

Вместо ресторана в нижнем этаже — гараж. На картине Van Gogh’а нет деревьев, в настоящее время всё загромождено громадными стволами и листвой южных платанов.

Соседний закоулок Lamartine, где жили почтальон Roulin и его семья, пострадал от бомбардировок тоже.

Изучая данные о жизни Van Gogh’а в Arles, наталкиваешься на разногласия относительно местожительства художника в первые дни после приезда.

Louis Piérard в своей книге называет ресторан и гостиницу Carrel на улице Cavalerie. Но здесь также упала бомба, и ныне это место представляет пустырь, очищенный от мусора; лишь на тротуаре видна надпись Restaurant Carrel, сделанная на старых майоликовых плитах.

* * *

Мой дорогие-5, мы два дня живём с отоплением, в окна видно Средиземное море, мы с папой благополучны. Любовь

мама Маруся

Арль. Дом Ван Гога (пл. Ламартин, 2). Справа от дома, через улицу, — здание Жандармерии и кафе «Альказар».

1930-е. Фотография

Д. Бурлюк. Дом Ван Гога в Арле в 1949 году.

1949

В. Ван Гог. Интерьер ресторана Каррель в Арле.

Август 1888

The iron bridge of Trinquetaille. Маленькое деревце, только что посаженное при Van Gogh’е, разрослось до громадных размеров, лестницы — в том же виде, мост, взорванный во время войны, теперь заменён одноколейным, и вход на мост со стороны лестницы закрыт, улица пустынна, много домов разрушено тяжёлыми снарядами; её перегораживает цементная стена в 5 футов высоты, остаток германского прикрытия.

Писсуар перенесён на другую сторону арки[60].

The Langlois Bridge — подъёмный мостик на Английском канале, написанный Van Gogh’ом в марте 1888 года и считающийся некоторыми исследователями его творчества «одним из величайших творений» художника, сохранился в целости, лишь давно уже отсутствуют деревянные части сооружения. Во время Van Gogh’а мостик должен был подыматься для пропуска мачтовых судов, которые теперь исчезли.

Мостик был тогда за городом, теперь рядом высится пятиэтажный дом, а около был воздвигнут модерный мост, заслонявший любимца Van Gogh’а; отступавшие гитлеровцы взорвали его, но в спешке мостик Langlois был оставлен ими не тронутым, и эта крошка ныне несёт на себе все тяготы трафика сегодняшнего дня; проходящие по нему грузовики, легковые машины любовно и предупредительно ползут тихо. Как и во время Van Gogh’а, по нему на фоне арльского неба и шеренги осенних тополей чинно бредут арлезианки под зонтиками или же катится на высоких колёсах своих двуколка, на которой восседает синеблузый фермер, влекомый послушной лошадью.

Хлопотливых прачек около мостика нет — водопроводы в домах.

Но среди камыша всё ещё заметны остатки шести сгнивших свай, на коих помещались прачечные мостки.

1 ноября 1949 года

Купили у торговки на площади Mistral^{93} репы, томатов, яблок, фиг, хлеба и в кондитерской пирожных — гостинцев для Mrs Garagnon, у которой будем в 1 час дня завтракать. Burliuk работал над картиной «Мостик Langlois». Это небольшой холст 16×20 инчей^{94}, но картина вышла очень удачной — в ней лёгкость, много света и передан характер пейзажа.

Валлабрeг (провинция Гар). Остановка почтовых дилижансов, следующих в Тараскон и Бокер. Ок. 1909. Почтовая карточка

В. Ван Гог. Цыганская телега.

Август 1888

У куч строительного гравия цыганская телега с брезентовым верхом, у переднего колеса привязан лошак — мул, перед которым лежит охапка свежей травы, под телегой три небольшие собаки. Когда мы пришли на мотив, в повозке сидела женщина с полуторагодовалым ребёнком, которого она раздела догола, пользуясь «теплом» солнца, чтобы починить его вязаное платье.

Рыжеволосые отец и сын-подросток прошли мимо нас с ивняком, и мул ещё издали, заслышав приближение хозяина, подобострастно «заикал»-заржал.

Вскоре вся семья занялась оплетением большой бутыли для воды.

Уходя с успешной работы, мы вернулись мыслью к известному наброску Van Gogh’а The Gypsies[61], написанному в августе 1888 года; казалось, что телега в картине мастера ожила, и вся былая жизнь сошла с холста и заговорила, благодаря Marussia.

За 100 франков, на которые цыгане могут купить: рыбу-копчёнку — за 22 франка, картошки — за 20 фр., хлеба на 20 фр. и лошадиного мяса, — они изъявляют готовность позировать в любое время в ближайшие дни; думалось, что Van Gogh писал свою картину на этом месте.

В течение 25 дней нашего пребывания в Arles мы уходим мыслью в прошлое, приходя на те места, где когда-то работал Van Gogh, желаем восстановить прошлое, на основании двух известных величин найти третью.

Перед нами картина Van Gogh’а, перед нами хотя и изменившийся, но былой мотив, когда-то заинтересовавший, остановивший внимание Van Gogh’а; как близка недосягаемая возможность хотя бы на один момент дохнуть воздухом былого! Мы своим умом повисаем между прошлым и будущим, и настоящее является мостом между этими двумя мирами.

В. Ван Гог. Железнодорожный мост на Авеню Монмажур в Арле.

Октябрь 1888

Арль. Авеню Монмажур.

Слева — «Жёлтый дом», справа — здание Жандармерии. 1910-е. Почтовая карточка

Историк и фантазёр.

Фантазёр счастливее, если он может дождаться, он проверит себя.

За чаем со стариками Serret выяснилось, где находился Hôtel de la Gare — одноэтажный дом стоял на углу площади Lamartine и проезда на вокзал; теперь на этом месте — временный барак Café Terminus.

Также Frederik Serret рассказал, что Van Gogh снимал только две верхние комнаты в доме № 2 Place Lamartine.

Самое необычное — не только увидеть мотив, который использовал Van Gogh, но войти по ступеням мельницы ветряной [на улице Мирей] внутрь здания, где 10 лет уже живёт рабочий по очистке улиц Mr Bouquet с женой и тремя детьми.

На террасе, которая служит сенцами, имеется каменная ванна, в которой стирают бельё, опрокинуто ведро вверх дном; на остатках еды, брошенных для двух серых кошек, сейчас свернувшихся в слабых лучах солнца в клубок, — тучи мух; по проволоке вьётся виноград, он созрел, и листья его увяли; на верёвке бельё детское; внутри бывшей мельницы чувствуешь себя, как на дне маленькой бутылки, олеографии рыб в лепных рамах, круглый стол, комод и одно окошечко в стене, [выходящее] на юг, бесконечный лаконизм мебели и имущества — как здесь, так и в соседней пристройке, где кровать четы Bouquet и люлька младенца.

Каменная лестница на верхний этаж, балки крыши былой лестницы, всё помещение занято деревянной коричневого цвета кроватью.

«Мой сын, — говорит Mr Bouquet, указывая на стол со стопкой учебников, обёрнутых синей бумагой, — занят изучением английского языка, ему 14 лет».

Помещение, поражающее крепостью стен, в котором [прежде] было так много корма, теперь является пристанищем необеспеченного до крайности, случайного в бытии своём пролетария.

Арль. Здание Старой мельницы на ул. Мирей.

1940-е. Фотография

2 ноября 1949 года

Jacques Latour^{96} — хранитель музеев Arles.

Latour двадцать лет, как живёт в Arles; во время войны в течение 11 месяцев, как все молодые французы, был угнан в концлагеря.

Умеет читать по-английски, учился в Париже, в школе при Лувре, подготовляющей музейных работников. Сейчас Latour занят составлением научной работы по отделу римских древностей.

Лицо его поражает худобой. Jacques Latour одет в лёгонький поношенный летний костюм, брусничный (малиновый) свитер и коричневые на толстой резиновой подмётке башмаки, на голове нет берета; щёки Mr Latour от ветра краснеют, и ещё заметнее становится худоба.

Мы идём с Бурлюком по тем же мотивам, которые шестьдесят лет тому назад писал Van Gogh.

Mr Latour фотографирует их с того места, где работает теперь David Burliuk.

Окна нашей студии выходят на площадь Forum. Здесь каждое утро на краткое время у подножья гигантских платанов располагаются со своими лотками две торговки зеленью.

Спиной к Hôtel Nord Pinus на гранитном постаменте высится ярко-зелёная статуя увенчанного большой шляпой господина тургеневских времён, который на левой руке держит своё пальто.

В течении двух недель нашего пребывания в Arles мы мало интересовались именем «этого генерала».

10 дней дует холодный, немилосердный Mistral; горы Alpilles — в голубой дымке тумана.

Слово Mistral у всех на устах, а у нас оно также ассоциируется с французским Шевченко — великим провансальским поэтом, который подобно Гоголю, привезшему Украину в Петербург, открыл парижанам Прованс^{97}.

Будучи у Mr и Mrs Garagnon^{98}, удивились цвету статуи около нашей гостиницы Forum и узнали: во время захвата Франции немцы приказали памятник снять и в числе другого «лома» погрузить в вагоны для переплава на обоймы для снарядов. Провансальцы отпилили голову памятника и спрятали.

После освобождения памятник восстановили — исчезнувшее туловище Mistral было отлито заново и к нему приставили бережно сохранённую голову любимого поэта.

Фредерик Мистраль. 1909. Почтовая карточка

Пример великого патриотизма незаметных героев духа, рисковавших своей головой из-за преклонения перед народным искусством.

В своих Mémoires et Récits[63], опубликованных 25 июля 1906 года, Mistral рассказывает о своей жизни до 1870 года.

Frédéric Mistral родился 8 сентября 1830 года в деревне Maillane у подножия Alpilles.

Арль. Площадь Республики (здесь располагалось экскурсионное бюро). Почтовая карточка

Его отцом был Francois Mistral, зажиточный помещик района. Овдовев в возрасте 55 лет, он снова женился, на дочери мэра [коммуны] Maillane Adélaïde^{99}.

Помещик увидел молодую девушку большой красоты, работавшую на его поле среди других собиральщиц колосьев.

Заметив её неумелость и узнав, что она дочь мэра, очень удивился.

— Господин, в нашей семье шесть дочерей и два сына, и при всём нашем достатке отец хочет, чтобы мы, дочери, подрабатывали на наряды…

К постели новорожденного и его матери принесли (древний римский обычай): два яйца, хлеб, соль и спичку. Пожелания новорожденному — быть: полным, как яйцо, хорошим, как хлеб, мудрым, как соль, и прямым (честным), как спичка.

Отец Francois Mistral умирает в 1855 году.

4 ноября 1949 года

В час тридцать дня мы пришли на площадь Мэрии, решив сделать экскурсионную поездку в Fontvieille, Les Baux и Saint-Rémy. За три часа мы должны проехать 55 километ ров.

Окрестности Arles, как и самый город, — напоминание исторических событий прошлого.

Не останавливаясь, мы проехали развалины Montmajour, куда мы ходили пешком в оба конца 10 километров, и вскоре очутились в местечке Fontvieille, описанном в воспоминаниях Frédéric Mistral и знаменитом тем, что на холмах за ним высятся три ветряные мельницы.

Alphonse Daudet за год до своей женитьбы в 1866 году, в возрасте 26 лет написавший Les Letters de mon Moulin[64] — книгу, проникнутую тонким юмором, стал виновником того, что ныне тысячи туристов, не читавших этой книжки или читавших её в детстве и успевших забыть, считают долгом, будучи в Provence, обязательно побывать на этой мельнице^{100}.

Ветряная «мельница Доде» в Фонвьейе. Почтовая карточка

Фредерик Мистраль и Альфонс Доде в Провансе. 1890-е. Почтовая карточка

Экскурсионный автомобиль идёт только при наличии четырёх или более пассажиров — пришлось купить билеты за туристов-«призраков».

Абсолютным правилом является, что чем больше вы платите, тем меньше вам показывают. Сезон уже прошёл, туристов нет.

Когда мы подъехали к мельнице, то здание оказалось запертым, и мы, обдуваемые яростным мистралем, кротко удовольствовались обозрением долины Rohne, которая лежала перед нами в тумане.

Так как рядом с шофёром было пустое место, то сторож экскурсионной конторы поехал с нами.

«Я служу в этой конторе 20 лет. Fontvieille был очень бедным городом ранее, но теперь провели канал, поля орошаются и люди богатеют».

Мельница, у которой мы стоим, — круглое каменное здание, к которому приделана рама никогда не работавших крыльев. Как выглядела мельница сто лет тому назад, трудно сказать; ныне она театрально-бутофорское сооружение; склон горы покрыт мелким щебнем, голо и безотрадно.

Чтобы утешить нас, сторож любезно указывает на одну из двух на соседних холмах круглых башен-развалин, бескрылых мельниц: «Настоящая вот та, что поближе к селению, но реставрировали для показа туристам вот эту, потому что с неё открывается лучший вид».

Мы снова в нашем автомобиле Sitroen — двадцатилетнем «старике» с четырьмя дверьми.

Четырёхколёсный «француз» старательно берёт крутые уклоны примитивных просёлков. В ногах у шофёра лежит ключ с длинной ручкой, если мотор нашего «ландо» капризничает, то Mr Fantel — краснолицый в синем берете, энергично крутит этим ключом в «носу» нашего Sitroen.

По краям дороги, как на картинах Van Gogh’а периода Saint-Rémy, у оливковых деревьев стоят высокие лестницы: идёт сбор плодов.

Проезжаем долинами и перевалами Alpilles, где бессмертный Tartarin с другими членами клуба альпинистов Tarascon совершал свои юмористические восхождения^{101}.

Раньше, чем попасть в Les Baux, предметом нашего изумления явились древнейшие каменоломни, carrièrs, — циклопические залы, коридоры, галереи, вырезанные в течение столетий поколениями безымянных пильщиков в белой, пыльной, безжизненной утробе горы^{102}.

Эти пустоты подземных небоскрёбов поражают: обычно всякие здания изнутри целесообразны, здесь же никто об этом не думал; всё это было сделано с целью вырезать гигантское количество каменных кубов, с одной заботой, чтобы стены были вертикальными и потолки держали бы неимоверную тяжесть горы.

И в итоге окружающее напоминает нам бред архитектора-модерниста, ушедшего от реального в мир житейски-бессмысленных абстракций.

Les Baux принадлежит к типу городов-крепостей средневековья, где человек использовал природу, чтобы облегчить разрешение фортификационной проблемы.

Ле-Бо-де-Прованс. 1940-е

Природа здесь создала неприступные обрывы, скалы, сделавшие постройку стен не нужной. Пока не пришли ружья и пушки, Les Baux выдержал успешно много осад, и одна из них в XIV столетии была отбита жителями, скатывавшими на осаждавших со своей скалы груды камней.

Несмотря на богатое прошлое, о Les Baux надо сказать, что этот город поражает обилием исторических фактов, вереницей имён, рыцарей, красавиц, королей, королев, графов, графинь и скудостью от прошлого оставшейся реальности. Здесь оно предстаёт перед зрителем в фантастическом множестве обломков, груд мусора и пыли.

Красотами и диким хаосом скал в окрестностях Les Baux были поражены не только работавшие здесь художники Marquet и Matisse, ранее — Frédéric Mistral; существует предание, что даже «суровый Dante», посетивший Les Baux, был очарован ужасом de cette mer de roches chaotiques[65], и эти впечатления помогли ему создать мрачные пейзажи подземного царства в La Divine Comedie^{103}.

Это древний город, где сохранились куски, уголки, стены, камины, окна, подвалы, башни, павильоны, улички прошлых веков.

Les Baux в XIII столетии насчитывал 3 тысячи жителей и в скотных дворах замка триста коров.

В 1612 году в нижнем и верхнем городе было 1.500 жителей, обитавших в двухстах домах. В 1765 году — 611 человек жило в 158 домах.

В нынешнее время число хозяев города Les Baux — владельцев отелей, ресторанов, торговых заведений и прислуги составляет 220 человек. Обычно в городах приезжих всегда меньше, чем аборигенов.

В Les Baux, наоборот, в путеводителе перечислено около двух десятков аборигенов; между ними, судя по описанию Louis Jou^{104}, самым любопытным является le docteur F. de Herain, peintre, graveur, musician, poete, critique,… etc… le Léonard de Vinci[66].

Этот «Леонардо да Винчи», согласно автору описания, одного не удостоился — быть избранным в число «бессмертных», о чём наивно скорбит его друг Mr Louis Jou.

В XIII веке этот город на скале среди моря Dante-фантастических каменных глыб становится центром литературы и философии.

Местные трубадуры поют красоту принцесс замка.

Согласно сказаниям, поэт Barral des Baux^{105} — влиятельный политик того времени, увлёкся алхимией и тайными науками. Учёный муж не делал ни шага, не посоветовавшись с полётом ворон.

Barral des Baux погиб от любви, внушённой ему пением одной из этих чёрных птиц.

* * *

Мои дорогие любимые-5. Спасибо Патрише за нежное описание малюточки M.-К. и Никише за заботу о книге Van Gogh, мы её с папой пишем неустанно. Из окон виден «океан» — Средиземное море, и вид напоминает Southgempton; горы в снегу. Мы с папой благополучны. От Жеральдин милой^{106} получили душевное письмо — там всё хорошо. Жани, Додик, Никиша, Патриша и M.-К. — любовь от мамы Маруси, папы Burliuk.

В. Ван Гог. Кипарисы. Июнь 1889. Рисунок

Человек, который знал будущее, астролог, маг и пророк Nostradamus^{107} родился в городе Saint-Rémy в четверг 14 декабря 1503 года. В молодости Nostradamus много путешествовал и посетил также страны Востока. Michel Nostradamus любил говорить, что его демоном был дух Baël^{108} — повелитель всего. Свои знания относительно будущего великий астролог изложил в рукописи Centuries^{109}. Каждая из двенадцати частей состоит из ста строф. Им предсказаны все события до «конца света» в 1999 году.

Catherina de Medicis^{110} в 1555 году была поражена его предсказаниями, и он получил звание «придворного доктора и советника короля». Все предсказания Michel Nostradamus выражены туманным языком и требуют толкований.

Последние годы своей жизни прожил в городке Salon (Nostradamus умер в 1566), он избегал людей, бодрствуя по ночам.

В замке L’Empéri^{111} собраны все оставшиеся от него манускрипты и книги.

Интересующиеся жизнью Van Gogh’а не могут не посетить приют для душевнобольных в Saint-Rémy, где художник прожил с мая 1889 года до мая 1890-го и написал там 141 холст^{112}.

Если работы, сделанные в Arles, полны ясного блеска, яркости красок и влюблённости в «малые детали» жизни, то холсты периода Saint-Rémy, написанные в моменты душевного просветления, по краскам своим темнее и часто в них царят черты мистицизма.

В Saint-Rémy им созданы (май 1890 года) «Кипарисы» с планетарным небом[67], «Восход луны»[68], «Сбор оливок»[69], а также шедевры по гравюрам E. Delacroix, Ho no — re Dau mier, Millet и изумительный холст «Прогулка за — клю ченных» по гравюре Gustave Dore[70].

Из the Impressionist antithesis 1886–1888 годов художник взрывается в the Expressionist synthesis 1888– 1890-х, который в работах, созданных в Saint-Rémy и Auvers, находит своё последнее крайнее выражение^{113}. La Maison de Santé de Saint Rémy[71] Van Gogh покинул 18 мая 1890 года, и художника считали выздоровевшим.

4 ноября 1949 года

В 4 часа дня Marussia и Burliuk постучали в коричневую дверь убежища. Привратница, гремя ключами, появилась перед нами.

В. Ван Гог. Дорога с кипарисом и звёздное небо.

Май 1890

— Dr Edgar Leroy?^{114}

— Налево от часовни…

Дорога, огороженная стенами, заросла платанами и пилеями, она привела к старинной террасе и дому-квартире доктора. На пороге перед нами Elizabeth Leroy, одна из трёх дочерей из числа семерых детей доктора.

Милая девушка говорит по-английски, но так как Бур-люк уже свободно изъясняется по-французски, то беседа ведётся на этом музыкальном, жантильном языке.

Кипарисы. Прованс. 1940-е

Claire Edgar Leroy[72] — заботится о кофе. На стенах комнаты, затемнённой густой листвой старых дерев, много рисунков и акварелей в стиле Corot работы художницы Hilda Zänglein, a German artist, who left for the States, some 20 years ago[73].

Налево от двери небольшой рисунок пером, изображающий Van Gogh’a, отрезающего себе левое ухо.

Burliuk спросил:

— Чей это рисунок?

— Работа сына Pissaro^{115}, — ответила Elizabeth.

Lucien Pissaro already had an exhibition as a painter in 1886. If he is still alive he must be in his eighties, Miss Zänglein must be about 50[74].

Мы сидим в тёплой кухне; доктор Leroy пришёл из госпиталя, торопливо моет руки и, здороваясь с Marussia, говорит:

— Да, да, я помню, вы слушали мою лекцию о Van Gogh.

Edgar Leroy — типичный доктор-психиатр, друг страждущих.

Тургенев сказал: «Лучше всего люди рассказывают о себе…»^{116}.

Больные любят говорить о своих болезнях. В докторах они ищут участия и помощи. Наш интерес сосредоточен на Van Gogh, и мы пользуемся пребыванием у гостеприимных Leroy, чтобы расспросить их о потомках тех лиц, которых писал художник.

Мы интересуемся, была ли M-me Ginoux служанкой доктора Rey, остались ли какие-либо её потомки, а также судьбой рода почтальона Roulen^{117}.

Эти фамилии и доктор Rey были моделями художника, они жили здесь, и возможно, что ещё теперь существует их след.

О M-me Ginoux доктор Leroy ответил отрицательно, также он никогда не наводил справок о семье Roulen.

Доктор Leroy рассказал нам, что когда он в 1919 году приехал в Saint-Rémy, где ранее директором был Dr Peyron^{118}, лечивший Van Gogh, то он ничего не знал о художнике; но начиная с 1924 года из различных стран стали поступать запросы с просьбой сообщить данные о пребывании в госпитале «великого художника».

— Писем было так много, что на все и не ответишь, — разводя руками, улыбаясь говорит Dr Leroy.

Первая работа Dr Leroy о Van Gogh: Le sejour de Vincent Van Gogh a l’asile de Saint Rémy de Provence in Aesculape, an illustrated-medico-litterary review (May, June, July 1926)[75].

Dr Leroy и Dr Doiteau явились авторами брошюры Vincent Van Gogh et le drame de l’oreille coupée 1936 года[76]. В ней даётся точная сводка всех эксцессов, допущенных Gauguin и Van Gogh в месяцы, предшествовавшие психическому заболеванию, а также анализ наследственных совпадений в роду Van Gogh, обостривших интенсивность пароксизма.

История картины «Портрет с отрезанным ухом». (Рассказ доктора Leroy^{119}):

Dr Rey из госпиталя в Arles был холостяк, он никогда не считал Van Gogh, своего пациента, художником, относясь к его работам как к чудачествам больного.

Van Gogh, наоборот, чувствовал привязанность к врачу и подарил ему свой автопортрет в шапке и повязке.

Доктор Rey принял подарок, и холст долгое время валялся в чулане, а в 20-х годах холст закрывал дыру разбитого окна в птичнике.

Случилось, что в это время в Arles приехал художник Camoin^{120}, которому доктор Rey оказал медицинскую помощь; в разговорах коснулись Van Gogh. Camoin отозвался о нём как о знаменитости, желая разубедить заблуждающегося, доктор Rey показал ему картину, служившую «затычкой».

Camoin уехал.

Через некоторое время из Марселя появился скупщик картин Mr Coquiot^{121}.

Он спросил о картине, и сконфуженный доктор опять повёл его к курятнику…

Картину принесли в дом.

Mr Coquiot отмыл её и заявил, что он желает купить это произведение Van Gogh.

Доктор Rey, не зная, сколько запросить, отправился посоветоваться со стариками родителями.

Старики были удивлены, что нашёлся покупатель на такую «мазню»:

— Смотри Frederik[77], не обижай месье и назначь ему сто франков, и не знаем, будет ли это честным…

Доктор Rey вышел к покупателю и решил всё же сказать цену выше, чтобы было с чего сбавлять.

— 150 франков, — доктор ожидал услышать протест…

Каково же было его изумление, когда Mr. Coquiot вынул поспешно деньги, распрощался и ушёл с шедевром…

5 часов вечера… прощаясь с Марусей, доктор Leroy учтиво говорит:

— Будь здорова и счастлива, и возвращайся домой…

Мы опять проходим мимо часовни, где возносили свои последние молитвы графиня de Berry^{122} и M-me Lafarge^{123}, заключённые подобно Van Gogh’у за этими крепкими стенами. [M-me Lafarge] посажена сюда в качестве умалишённой отравительницы, дело которой остаётся одной из величайших юридических загадок XIX века.

Привратница ждёт уже нас, выражение её бледного лица не вызывает ассоциации ни с чем весёлым, железный ключ гремит, и по сердцу пробегает тень подсознательных ужасов, отделённых от мира этой беспощадной дверью.

5 ноября 1949 года

В 10 часов утра в авто Mr Fantel из синдиката экскурсионных поездок; с нами Minerva M. Sparrow и Abby W. Christensen — милые приветливые, нашей страны люди.

Маруся была в восторге от возможности беседовать и всё понимать.

Burliuk занял место рядом с Mr Fantel.

Первая остановка — Saint-Gilles. Это старинный город в Languedoc. В центре поражает собор Saint— Gillesdu-Gard — полный простых архитектурных линий romano-byzantin du XII siècle^{124}.

Вид на Сен-Жиль-дю-Гар. Почтовая карточка

Собор Сен-Жиль-дю-Гар. Детали фасада

За собором огороженный железной решёткой дворик, заваленный обломками мрамора от изничтоженных статуй и колонн, пыль и мусор веков, оставленных нам небрежением и яростью варваров. Напротив этого прекрасного собора, всего унизанного редкостной резьбой мраморных фигур, в полной сохранности высится величавое здание — римский дом в три этажа^{125}.

О Saint-Gilles существует много легенд в разных странах^{126}.

В 12 часов дня мы приехали в Aigues-Mortes, покрыв 50 километров от Arles.

Если всё средневековье большею частью изничтожено, изломано, то Aigues-Mortes дошёл до нашего времени «в эпохе XIII века».

Стены и башни высятся в каменной недвижимости своей над иссеченным каналами кантоном Nîmes.

В северо-восточном углу укреплений, окружающих город, стоит 35-метровой высоты башня Constance. Безногий инвалид I мировой войны доводит нас до двери, на которой на белой бумажке лаконичная надпись: «30 франков».

Сен-Жиль-дю-Гар. Романский дом. Почтовая карточка

После выплаты и осмотра нижней камеры, с её бойницами для арбалетных стрелков, большим камином и печкой для дежурившей здесь стражи и колодцем смерти в центре, инвалид оставляет нас.

Чтобы достигнуть вершины башни, надо пройти 188 ступеней по каменной истёртой лестнице.

Во втором этаже камеры — каменные мешки, где держались заключённые, посередине — такой же величины камера, как в нижнем этаже, и камин для накаливания инструментов пыток.

В полу — круглое отверстие, откуда с неимоверной высоты спускали злосчастных узников, чтобы сломить их волю.

В стене узники выцарапывали свои имена, теперь видны только обрывки слов и год: 1607… ja… Rou…

Всё это рождает невесёлые мысли о политических и религиозных преследованиях. Башня Constance всегда была тюрьмой, но с её верхней площадки открывается голубая даль заливов Средиземного моря, а по другую сторону — осенние поля, виноградники и болота.

По дороге в Saintes-Maries в болотах много чёрных диких быков и коров, наш шофёр Mr Fantel, видя животных, приходит в ажиотаж и, указывая на них пухлым пальцем, кричит: «Там дикие быки, о, они неукротимо свирепы!».

Van Gogh, пробывший в Saintes-Maries-de-la-mer неделю[78], в письмах восхищается красотой и цветом моря.

Известны его рисунки, изображающие пафос моря; японского типа цветные лодки, написанные маслом[79], и вид местного собора, с избами, крытыми камышом и огородом на первом плане[80].

Burliuk нашёл место, с которого была написана эта картина.

В. Ван Гог. Рыбацкие лодки на берегу в Сен-Мари.

Июнь 1888

Вместо огорода — теперь маленький пыльный пустырь, избы рыбаков исчезли, много построек городского типа заслонило вид на собор.

Сбоку успели вырасти и засохнуть ряды деревьев.

Van Gogh писал свой этюд от моря.

Позже здесь выросли громадное казино и арена для боя быков.

В казино попало несколько бомб, и оно сейчас в развалинах.

В бывшем маяке помещается музей, здесь — чучела болотных птиц, особи рыб местного берега, несколько голов чёрных «неукротимых» быков, убивших матадоров и… репродукции в красках нескольких картин и рисунков Van Gogh; их прислали из Saintes-Maries, Arles, Saint-Rémy, Амстердама в качестве подарка.

В этом «музее» много фотографий пожелтевших и выцветших гитан — провансальских красавиц, всадников на лошадях и разных сцен дикой кровавой забавы с чёрными быками.

На одной фотографии видно, как бык вонзил свои рога в спину матодора-любителя. Сбоку надпись: «Опасно, когда с быком встречается непрофессионал…».

С Saintes-Maries связано много легенд о просвещении Франции^{127}.

Из соседнего Aigues-Mortes в 1248 году и 1270-м отправились участники 7-го и 8-го Крестового походов.

Камни сохранили память об этих далёких временах.

С недели пребывания Van Gogh’a в Saintes-Maries-de-la-mer прошло всего шесть десятков лет, и мы видим, побывав там, как беспощаден ход времени.

6 ноября 1949 года

Обедали в Hôtel Poste[81]: рыба, яичница с луком, грибы, макароны, чашка молока — горячего, и для Burliuk — кофе-фильтр = 900 франков.

7 ноября 1949 года

Начали расходовать 1200 долларов в американской валюте, равные 413.000 франкам, взятым Burliuk «взаимообразно» от Маруси из Вильямсбургского банка; если бы этих денег нам хватило на три месяца, до 7 февраля 1950 года…

Поль Сезанн в Провансе. Ок. 1905

8 ноября 1949 года

В Марселе Burliuk выяснил в банке — «тревелер-чеки» для Италии можно купить только за доллары.

9 ноября 1949 года

В 6 часов утра ночной сторож стуком в дверь разбудил нас, и в 7 часов завтракали в Bar’e; Mary Oggier хлопотала около кофейного шипящего паровоза; в 7½ часов утра всходило солнце, нежно шелестели птичьи голоса над зелёным бронзовым Mistral.

Билеты на двоих в оба конца — 960 франков. Дорога в Aix тянется на протяжении 2 часов; с левой стороны тесно растущие пилеи — ограда от свирепого северного ветра Mistral, там, на горизонте — освещённые солнцем горы покрыты снегом; в долинах виноградники облетели, и земля между ними старательно пропахана.

Платаны искрами золота играют пожелтевшими листьями среди зелёной хвои, весь пейзаж ещё полон листвой и солнцем.

Aix — 50 тысяч населения, город знаменит тёплыми минеральными источниками, которыми пользовались ещё древние римляне. В здании почты стены украшены фресками Puvis de Chavannes^{128}; на улицах журчит вода, переполняя древние бассейны фонтанов, а бульвары, как du Roi René на южной окраине Aix, или Cours Mirabeu, по которому мы идём, заросли вековыми платанами, затемняющими окна и архитектуру домов.

Мы пытаемся узнать, в каком направлении надо идти, чтобы добраться до дома Cézanne, его студии или музея, если таковой имеется. Лица различных классов, опрошенные нами — ничего не знают.

В кафе, за соседним столиком два интеллигентного вида молодых человека.

Эти уж знают!

Burliuk называет имя Cézanne; недоумение, оно не исчезает и тогда, когда с любопытством неофитов люди рассматривают книжечку Cézanne, с репродукциями картин мастера.

Теперь недоумение с нашей стороны.

— Вы французы, вы здешние?

— Нет, … мы англичане…

Туристы прибегают к помощи лакея; этот, в свою очередь, идёт с книжечкой и совещается со своим начальством за стойкой внутри café.

Через некоторое время деликатный англичанин подходит к нам и сообщает резюме всей этой научно-дипломатической работы — указывая пальцем туда, откуда мы пришли, он говорит: «Лучше всего вам обратиться за необходимой справкой в бюро туризма…»

Не может быть, чтобы в городе Cézanne никто не знал о нём…

Мы упорно продолжаем спрашивать встречных, и результат нескольких опросов — обратитесь к аgent — полицейскому.

Это голос улиц: «их перекрёстками распяты городовые» — Маяковский^{129}.

На Place de Forbin «высшего эксперта» по искусствам не оказалось, и лучшее, [что остается] — зайти в книжную лавочку на углу и купить путеводитель по Эксу, там всё будет сказано: и дом Cézanne обозначен, и студия, и музей…

Экс-ан-Прованс. Бульвар Кур-Мирабо, фонтан Ротонда. 1940-е

Владелец лавки Jean Leca — художник. Он сообщил нам необходимые сведения.

В путеводителе среди 21 места, рекомендованного туристам, имя Cézanne не упоминается, и только на карте города значится: Paul-Cézanne (avenue), D–1.

Jean Leca отметил на плане местоположение дома Cézanne, а также и загородной студии мастера за рамкой карты: «Там вы обратитесь к Marcel Provence^{130}».

На карте выглядело так, что надо пересечь весь город. «Не бойтесь, — конфузливо сказал Jean Leca, — это недалеко…»

По романам Мопассана, Золя, по иллюстрациям французских художников, по бесчисленным открыткам, виденным ранее нами, казалось мы знали детали улиц, закоулков и площадей скромного провинциального городка, каким является Aix.

Здесь время не спешит, и когда пятьдесят лет тому назад Cézanne шёл от своего дома на улице Boulegon № 23 в café на Cours Mirabeu — это занимало 10 минут. Place des Prêcheurs выглядела, наверное, такой же для его глаз, не изменившись за это время.

На углу в каменном бассейне из двух медных трубок — струи воды; улица узкая, и 4-этажные дома стискивают её.

Лавочница парирует наш вопрос как нечто знакомое: «Вот там, слева, рядом с высоким домом…»

Burliuk читает: Dans cette maison est mort le 23 octobrе 1906 Paul-Cézanne[82].

Стена четырёхэтажного дома занята 14 окнами и тяжёлой высокой дверью.

Это основные три этажа.

За два года до смерти художник надстроил ещё один этаж, в котором с левой стороны помещается окно студии.

Налево от двери — звонки семи квартир, у одного из них надпись: Sonnéz[83].

Нам на помощь приходит женщина из дома через улицу, она звонит, и в щели двери тщедушный, обдуваемый ветром, старичок, которого M-me Long немедленно отстраняет, говоря: «Мой дорогой, вы можете простудиться так…»

M-me Long сожалеет: она не может нам показать студии, потому что занимающая её дама уехала в Париж.

Также не можем видеть и комнаты, в которой скончался великий художник.

Мы осматриваем комнату нижнего этажа, выходящую во двор и всю залитую солнечным светом.

Комната такого же типа, как и наверху.

Два громадных провансальских окна, розового мрамора камин, и над ним зеркало, такое же и в простенке между окнами, широкая кровать и два старинных кресла.

Это очень хорошо построенный дом, достаток и обеспеченность.

— Я купила этот дом в 1928 году у сына Paul Cézanne, я знала самого художника, маленький, сгорбленный, очень неряшливый, M-me Cézanne последние годы имела с ним много беспокойства, мастер всегда был занят своими мыслями об искусстве…

* * *

Мои дорогие детки-5, спокойной ночи

Мама Маруся

Поль Сезанн у ворот своей студии на rue Chemin des Lauves. Экс-ан-Прованс, ок. 1902

Через три квартала к северу сходятся бульвары Francois-Zola и Aristide Bruand, руководствуясь нашей картой, минут через 15 мы дошли до avenue Paul Cézanne.

На avenue не выходит ни одного окна; стены сараев или каменные заборы скромных садиков, в одном из них женщина вилами выкапывает морковь, мы не рискуем интервьюировать её по вопросам искусства.

Дорога идёт в гору, по соседней тропинке юноша с пачкой книг.

— О, Cézanne-студия — перейдя мост, налево.

По бокам старых деревянных ворот значится голубыми буквами: Pavillon^{131}, — отчётливо, и почти смытыми: Cézanne…

За воротами нас встречает M-me Manique Magrini, её полугодовалая дочка Michelle наслаждается сном и «простором люльки» — детской тележки.

Загородный дом-студия Cézanne сейчас в тесных объятиях разросшихся вокруг деревьев; на фотографиях, сделанных ранее, её ещё можно видеть, теперь — только ветви сосен, зелёную стену кипариса и мощные стволы и «гривы» шестерых платанов.

Дом этот имеет подвал, две комнаты первого этажа и большую студию, занимающую весь верх узкого дома, 45-футовой высоты.

Дом покрыт черепицей розоватого цвета.

С северной стороны дом прилегает к склону холма и по фотографиям, снятым с него, нельзя судить о размерах здания.

Здесь вделано студийное окно в 10 [вертикальных] звеньев, переделённых двумя горизонтальными скрепами, перед ним железная решетка.

Слева от него в стене след прореза — «кесарево сечение»: картина «Купальщицы» не могла быть вынесена из студии иным путём^{132}.

Дом стоит в центре склона-косогора, и, пройдя шагов тридцать к северу, мы садимся на скамейку на припёке солнечного полудня Прованса.

Перед нами окно студии, пышная хвоя сосны и минарет кипариса, взросшего у калитки, налево от кипариса, в долине, «генеральный вид»: в тумане — контуры горы Sainte-Victoire.

Léo Larguier^{133} в своей книжке о Cézanne говорит: «Cézanne умер в Aix 23 октября 1906 года. Он имел за несколько дней перед этим обморок в своём саду, где работал над этюдом с одного крестьянина…».

Друг Cézanne (академик) противоречит различным версиям о последних днях художника. Тот же автор упоминает также о третьей студии Cézanne Château Noir^{134}…

Возвращаемся в город мимо развалин горячих источников Sextius, 123 до Р. Х.^{135} — давнее римское прошлое, но вот после смерти Cézanne ещё и полсотни лет не прошло, а вымерли все его родственники. В живых лишь осталась дочка «beau-frère» de Cézanne Mr Conil, Paule, Martha Conil[84] — всем, в ком жива ещё память о Cézanne, сейчас уже под семьдесят лет.

Поль Сезанн в своей студии на фоне «Больших купальщиц». 1904. Фотография Эмиля Бернара

Cézanne был богатым человеком, слава пришла к нему в день его смерти, его близкие охотно, «возами» ликвидировали наследство — «идеи художника»…

Dr Крисчен Бринтон^{136} в 1923 году, приехав к Burliuk в Бронкс с Dr Henry Fox^{137} для отбора картин для выставки в Бруклинском музее (43 работы было выставлено), сказал: «Когда покупатель вывозил из одной из студий картины, то вдогонку ему выбросили неоконченный холст; место „очищали“ от картин художника… Торопились. Позже жалели, что продали чохом».

Крисчен Бринтон видел M-me Cézanne^{138} в феврале 1917 года.

Aix — опустевшее гнездо, где вывелись орлята бессмертной славы великого мастера, и загородный обветшалый домик Cézanne, где сейчас живёт Marcel Provence, его владелец, остаётся единственным памятником отцу нового мирового искусства…

* * *

Мои дорогие детки-5. Были счастливы получить хорошие вести от вас и наших друзей о Папиной выставке [в ACA Gallery^{139}]. Сколько прекрасного труда Бурлюк «дарит» людям; искусство, как и хорошая еда, принадлежит всем. Мы ещё пробудем 10 дней в Арле и поедем в Париж, по дороге посмотрим города: древний Каркас-сон, Тулузу — там музей Тулуз-Лотрека. Были в Эксе — городе Сезанна, видели его студию, всё заросло высокими деревьями, кустами, сидели на лавочке (верно любимое место мастера) и смотрели на величественную гору св. Виктории, в голубом тумане. Мои дорогие, нежные детки, берегите малютку М.-К.

13 ноября. Мама Маруся. 1949 год

Мои дорогие детки — Додик, Марусенька-Clair, Патриша, Жани, Никиша. Получили письмо Додика, где он говорит о замке над морем. Сколько их здесь… нет им числа — всё продаётся за «миллионы». Дом для Патриши и Додика из какого материала будут строить? Здесь во Франции все постройки каменные. Это и практично, и крепко, «на века». Солнце средиземное за окном — тихое… тихое, по утрам корабли, всё идут на запад… там, где мои любимые детки и наши дорогие друзья. После праздников переедем в Италию.

Любовь и привет вам от Мамы Маруси

Закончив в общих чертах работу в Arles, решили попутешествовать с 20 по 27 ноября 1949 года.

Henri de Toulouse-Lautrec в числе своих произведений имеет профильный, остро-схожий портрет Van Gogh[85].

Эта работа представляет ценность, она даёт нам возможность лучше разобраться в тех работах Van Gogh, где он пользовался собой в качестве модели.

Портрет написан, вероятно, перед отъездом художника на юг.

Когда Burliuk познакомился около двух недель тому назад с Edouard Bouilliere^{140} — художником из Toulouse, то он посоветовал нам посетить его родной город и посмотреть собрание картин в музее Toulouse-Lautrec.

В 7 часов утра 20 ноября проснулись, в 8 — кофе и чай, и в 9.30 утра мёрзнущий босяк принёс наши два места багажа на вокзал, и мы выехали на Toulouse; через час прошли Tarascon, Nîmes, а в 11 часов были в Montpellier.

Carcassonne промелькнул с левой стороны, на невысоких холмах, подобный оперной декорации со своими нетронутыми временем и людьми средневековыми фортификациями на окраине маленького современного городка. В 3 часа 20 минут прибыли в Toulouse; голодные до 7 часов вечера блуждали по городу красной терракоты на реке Garonne.

В этом городе отдельные здания — церковь Saint-Sernin, Hôtel d’Assezat (XVI в.)^{141} и др. поражают количеством маленьких кирпичиков и [кладкой] высшего мастерства («масонского»).

Река Garonne отражает спокойствие осеннего вечера и мосты, перекинутые через неё: среди них — Le Pont-Neuf.

Листья платанов шумят под ногой на набережных, где внизу, у воды — шеренги терпеливых рыболовов.

Hôtel Regina комната без ванны — 540 фр., обед — 750 франков, завтрак — 240 фр.

Тулуза. Отель д’Ассеза на почтовых карточках

21 ноября 1949 года

Capitole de Toulouse — роскошные залы дворца украшены громадными фресками работы: P. Gervais, Henri Rachou, Debat-Ponsan, J. P. Laurens, Henri Martin и др.[86]

Сколько в работах этих академиков, высших поваров стряпни prix de Rome^{142}, знания, умения, упорства, изобретательности; но из них только Henri Martin отражает своё современие.

Глядя на эти «шедевры» — становится ясно, что Van Gogh, работавший в соседнем Arles, не имел никакого шанса получить поддержку богачей Франции.

Goudouli et Moliere[87] написан Debat-Ponsan. Подпись под фресками: Debat-Ponsan — 1907 год. Jean-Paul Laurens — 1895. (Henri Martin имеет 10 фресок.) Paul Gervais — 1916.

На фрески эти истрачено горы золотых франков.

Ирония судьбы: рост цен произведений Van Gogh’а и популярности его имени — и неизбежное забвение этих «имён», писавших «окорока своих метресс»!

Вызывает улыбку: деловые заседания отцов города — лысых старичков среди этих летающих бело-сахарных голых дам…

Поэт Pèire Goudouli жил в 1580–1649 гг.

Albi — 70 километров.

Обед — 750 франков.

Поезд на Albi уходит в 3 ч. 40 минут, билеты стоят в один конец 460 фр.

Поезд из трёх вагонов.

В 6 часов вечера под дождём прошли к угловому пристанционному отелю Terminus.

Мы впервые во Франции в таком примитиве.

Вопрос о ванне звучит, как конфузящая издёвка.

Наша комната во втором этаже над трактиром.

Обед и комната — 900 франков, деньги взяли вперёд ночёвки.

За окном — дождь, темнота осенней деревенской ночи.

Гомон (шум) в трактире был выдворен лишь приходом полночи.

22 ноября 1949 года

Дождь продолжает идти. Завтрак — кофе, чашка молока и четыре булки — 170 франков. Но прежде чем подать нам этот счёт, служанка долго совещалась с краснолицым хозяином.

Альби. Дворец Берби.1900

Секрет нашего приезда в Albi стал известен…

Музей Toulouse-Lautrec.

В 9 ч. 10 минут утра мы были на улице, обсаженной южными клёнами, прилежно теряющими свои схожие с расплющенной пятернёй листья.

Всё ещё дождит — по счастью taxi за 120 фр. довозит до музея — это оказалось очень близко. Мы перед дворцом de la Berbie, в котором квартировали архиепископы.

Сказочное средневековье, рондизм^{143}, цилиндры, конусы в архитектуре.

Всё в величественной целостности.

До открытия музея — 40 минут.

Шофёр советует переждать проливной дождь в соборе^{144}.

Единственное в своём роде архитектурное сооружение; постройка его с 1277 по 1392 год заняла весь XIV век.

Карта Альби из путеводителя: Les Guides bleus. Centre et sud. Paris: Librairie Hachette, 1929

Альби. Собор святой Цецилии. Почтовая карточка

Собор из красного [кирпича] высится на берегу реки Tarn.

Мы в соборе, его роспись поражает своей пестротой; человек покрывает основания колонн чёрным крепом.

— Они принесут сюда мёртвого, — говорит Маруся.

Мы ходим вокруг, удивляясь гигантской работе поколений кирпичников, столяров, специалистов строительства…

Жалобный звон, мы выходим боковой дверью наружу, дождь прекратился.

Шофёр приедет за нами через час: так мало времени и так много смотреть.

Анри Тулуз-Лотрек, рисующий «Танец в Мулен Руж». 1890. Фотография Мориса Жюбера

Музей Toulouse-Lautrec открыт в 1932 году. […] Шесть залов произведений прекрасного мастера. Maurice Joyant^{145} отвалил капитал и 40 картин, 200 рисунков; его коллекции разместились в первых трёх залах.

Большое произведение «Публичный дом»^{146} с дамами — жрицами любви, сидящими на лиловых диванах.

Toulouse-Lautrec, подобно Van Gogh’у, является не — удач ником в жизни, обречённый своим недугом на краткую жизнь. Его творчество — это спешные лаконические зарисовки жизни, на пиру которой он был лишен возможности занять место. Этим объясняется острота его творчества и сардонический сарказм.

Toulouse-Lautrec творения полны жизненности того дня, через который он прошёл. Бунтовщик бежит из круга своего общества, поселяется среди отверженных, здесь находит темы, сюжеты, бросая вызов своему кругу — художник был выходцем из богатого рода. Коллекция его матери (помещается в трёх соседних залах) ясно говорит об этом. Работы Родена («Бальзак»), Майоля, Corot.

Художник-калека, гений рисунка, бежит из средневековья, рамы своего клана; какая неожиданность, какое несоответствие между окружением, откуда явился Toulouse-Lautrec, и его творчеством и интересами!

Van Gogh — сын пастора, Toulouse-Lautrec — сын баронета.

Мы посетили гнёзда славы этих художников. Положение в обществе, связи богатого рода говорят в Albi сами за себя.

Через шестьдесят лет Henri de Toulouse-Lautrec имеет на родине собственный музей, а рядом высится родовой дворец, часть которого занимает племянница Tapié de Céleyran^{147}.

Несколько ступеней выше, осматриваем коллекцию современного искусства: 3 прекрасных холста Кости Терешковича^{148}, изумительный холст Gauguin — «Купание лошадей» на острове Таити: белая лошадь на синем фоне, и много других прекрасных картин…

За окнами — мутные воды реки Tarn, фонтан на террасе, роняющий свою струю в бассейн, запятнанный желтизной упавших туда осенних листьев…

Элегия прошлого…

Из письма Никиши 19 ноября 1949 г.:

Мы с Жани, M.-К. только что вернулись из ACA [Gallery]. Я сегодня вечером увидел, что такое великое искусство… оно должно останавливать.

Люди входят в галерею, смотрят, а потом садятся в тишине и только вглядываются в какую-нибудь картину и так замирают… Картины имеют свою собственную жизнь, дали, море, горизонт, птиц…

Люди сидят в тишине, и жизнь на момент уходит от них со своими заботами и трудностями, и им кажется, что гудки авто и говор в другой комнате — не настоящая действительность, а она здесь, в красках на холсте…

Всё у нас тихо. Сегодня вечером M.-К. спросила, где дом Маруси…

Слева направо: скульптор Нат Вернер, братья Сойеры (стоит — Мозес, сидит — Рафаэль), Давид Бурлюк, художник Джордж Констант, Николай Циковский (сидит). Нью-Йорк, Лонг-Айленд, 1952. Фотография З. Колтона

22 ноября 1949 года

В 9 часов вечера мы приехали в Bordeaux. Неудача — плохая еда, дождь и холодная комната в старом, старом отеле.

23 ноября 1949 года

В 7½ часов утра экспрессом выехали в Biarritz.

До 10:15 утра наш поезд идёт по местности, именуемой Landes — гладкая низменность, сколько можно окинуть взглядом, болота, поросшие травой, кустарником, а потом сосняк и над этим унылым пейзажем буйные тучи осеннего, обложного дождя, в которых мы тщетно ищем проблеска света…

Мы едем в Biarritz, мы хотим посмотреть наш Атлантический океан, непогодь уже выгнала нас из Bordeaux … В полдень — Biarritz.

Ураганный ветер гонит листья платанов по мокрому асфальту.

Hôtel Cupola. Испанец-повар, сражающийся со своей француженкой.

Два раза меняем комнату, несмотря на закрытые ставни, ветер сдувает спящих с кровати, о купании в горячей ванне из-за опасности получить простуду не может быть и речи.

Biarritz — город отелей и роскошных лавок, украшен оливковыми рощицами, которые сейчас, в бурю, своими тонкими ветками подобно траве никнут к земле, горы воды, водяной пыли и пены могучими лёгкими океана брошены на стены и окна прибрежных домов.

Порывы ветра так сильны, что требуется большое усилие, чтобы не потерять равновесие…

* * *

Мои дорогие детки-5, спокойной ночи

Мама Маруся

24 ноября 1949 года

В час дня выехали из Biarritz.

Burliuk придерживается правила, что «лучше спросить несколько раз, чем сесть не на свой поезд…». Пассажиры в купе на сей раз заслуживают внимания.

Соседи Маруси справа, около окна, — австралийцы, 7 месяцев путешествующие по Европе: Vincent и Peggy Doyle, их адрес: Queens Road, Hamilton (Brisbane)… Australia.

Они говорят по-английски неторопливо, отчётливо, красиво.

Милые глаза Peggy смотрят на Марусю с дружбой и интересом, и точно хотят спросить о чём-то важном.

Между Vincent и Peggy в годах большая разница, и это путешествие — их «7-й медовый месяц».

Тётка с племянницей — едут молиться Богу в Lourdes, около декоративных рослых испанок из Saint-Sébastien сидит молодая пара, приводящая испанскую тётку в смущение: кавалер держит даму за загривок, угощаясь поцелуями…

Проехавши станцию Pau, распределительный пункт между Bordeaux и Toulouse, неожиданно поезд свернул на юг к Lourdes.

Мы мечтали увидеть этот город, описанный Эмилем Золя в его романе, а также мы видели кинофильм, где была показана история религиозных суеверий, на основании которых возникла эта «клерикальная здравница» Франции^{149}.

Вся эта картина имеет своим фоном горный кряж Пиренеев, в эти дни крайнего ноября богато украшенный обилием снега. Падает вечер, и в золоте его лучей до самого Тарба удивляют взор оснеженные Пиренеи.

От Narbonne мы попали в поезд местного следования.

Совсем как на рисунках Daumier. Крестьяне, толстые фермерши, чемоданы, готовые упасть с узких полок на головы пассажиров, корзинки со снедью и живностью — и всё это в густом дыму трубокуров.

И в этой скученности — три девушки с мопассановской живостью в течение целого часа не устают щипать и с визгом атаковать единственного своего кавалера, и все три бросаются целовать свою жертву.

Три красавицы Мадрида.

Одна — розовая, как персик, другая — синеглазая, бела, как снег вершин Пиреней, и третья — с косматыми каштановыми волосами, косыми зубами и глазами…

В 12 часов ночи доехали до Perpegnan.

Мечта о ночлеге. В темноте пересекаем площадь, направо и налево — отели.

Пытаем традиционный Terminus.

Всё занято…

За дюжиной таких же неудачников, как и мы, «стадно», спешим в соседний.

В лобби вокруг конторки ночного клерка — старика, упорно мешающего французский с испанским — «чающие движение воды»^{150}…

Заполнившие паспортные бланки получают от клерка ключ и указание:

— 3 этаж, четвёртая дверь направо…, и — исчезают, топая по лестнице.

Но вот один вернулся и говорит:

— В моей комнате дверь не запирается, а окно выпало…

— Ничем не могу помочь, — отвечает старик.

Доходит очередь и до Burliuk’s.

На ключе — № 13.

— Первый этаж, первая дверь налево…

Комната — 40 франков, две двери и одно окно, выходящее… в коридор, а маленькое окошечко над умывальником, светившееся всю ночь, вело в… клозет. Общий…

Через час, в добавление ко всему, крепкий стук в дверь: педант-испанец, просмотрев наши бланки, интересуется знать день рождения папы и мамы Burliuk…

25 ноября 1949 года

Утром переменили № 13 на № 17: одна дверь, окна, виден вокзал.

С утра перед ним толпились рабочие.

Сегодня день всеобщей забастовки во Франции.

После полудня, осмотрев чистенький городок, автобусом поехали в Le Perthus на испанской границе.

Видели Средиземное море, приграничную крепость на горе и испанских пограничников, загораживающих дорогу в Barselona, до которой отсюда около 150 миль.

Отто Марсеус ван Скрик. Натюрморт с бабочками и чертополохом.

1667

В. Ван Гог. Маки и бабочки.

Апрель — май 1890

26 ноября 1949 года. Суббота

Montpellier. В 1888 году Van Gogh и Paul Gauguin посетили этот музей[88] и, рассматривая картины, впервые резко стали расходиться в своих вкусах.

В одной из зал висят цветы с белыми бабочками, летающими над ними, некоего Marcellis, 1613–1673^{151}.

Позже Van Gogh написал несколько картин, напоминающих этот мотив.

В музее представлен богато G. Courbet. Центральным из его холстов является большой, светящийся светло-сине-зелёными отливами — «Здравствуйте, Mr Courbet!»^{152}.

Тут же рядом висит его портрет Portrait d’Alfred Bruyas^{153}.

Burliuk и Marussia видели ранее эту картину, «в качестве гостя», на выставке французского искусства перед II мировой войной в Метрополитен-музее.

Этот красавец мужчина фигурирует в разных возрастах своих в картинах: Glaize в 1848 году, Delacroix, O. Tassaert, а также профессора Couture^{154}. Эти художники писали или его портреты, или же включали его [изображения] в свои композиции.

Портрет Lord Byron Gericault^{155} рассказывает зрителю о великом бунтаре совсем по-иному, чем обычные приглаженные и прилизанные его изображения, виденные ранее.

Музей Montpellier имеет отдельные залы, посвящённые Felix Fabr^{156} и великому скульптору J. A. Houdon —1741–1828^{157}.

J. A. Houdon умирает в год рождения великого Льва Толстого.

Известная статуя Вольтера (терракота) поражает своей живостью^{158}; удивительные мраморы — фигуры молодых женщин, включая юную «Флору», где мрамор превращён в тонкую ткань, послушно облегающую грациозное тело.

Художник F. Bazille 1841–1870^{159} — рано погибший талант, прекрасный портрет молодой женщины на фоне летнего пейзажа. Матисс, Костя Терешкович, B. Morisot — 1841–95^{160}, Kikoine^{161}, с которым учился наш друг Коля Cikovcky ^{162}, и много картин прекрасной выучки мастеров Голландии.

27 ноября 1949 года

Воскресенье мы опять в Arles. Burliuk сделал рисунок дома, где жил скульптор Ferigoule^{163}, лично знавший Van Gogh и сделавший с него бюст.

Дом римских времён в три этажа с маленькими окнами, зелёными ставнями и древней деревянной дверью, дом типа башни, окна два, и они смотрят на разрушенную сцену античного театра, где в величавой дикости застыли колонны, их сохранилось тоже только две^{164}…

Потом совершили прогулку к каналу Vigueyret.

Осень… в фиолетовой дымке Montmajour: любимое место прогулок Van Gogh, по его словам, он посетил эти развалины 50 раз… и ещё дальше — совсем исчезающие Alpilles….

Burliuk стоит на месте, откуда Van Gogh написал свой холст Market gardens с голубой тележкой.

В. Ван Гог. Сбор урожая (Market gardens).

Июнь 1888

Время уничтожило весь первый план; при расширении канала огород, изображённый художником — исчез. Также запахана и дорога, шедшая через поле к северу.

В пейзаже нет строений, изображённых Van Gogh, вероятно, они были прикомпонованы им позже в студии.

29 ноября 1949 года

Marseille — в античных лавочках его легковерных туристов ожидают Monticelli^{165} — аляповатая живопись на старых досках или же заклеенном холсте.

С обратной стороны выглядят более убедительно.

По дороге к вокзалу Burliuk сделал рисунок Huitres[89] [u] парусник.

В вечерней дымке незабываемый вид — подобие японской гравюры — силуэт линии гор, увенчанный чётким рисунком собора Notre Dame de la Garde, вздымающего редкой величины статую [Богоматери] на своей колокольне.

Ним. Музей изящных искусств. Почтовая карточка

30 ноября 1949 года

В 11:30 дня выехали в Nîmes.

Обед в отеле Hôtel de Milan — 1000 франков за двоих.

В 2 часа дня пришли в музей, здание которого построено в 1907 году[90].

В музее стеклянные потолки центрального двухэтажного зала во время бомбардировки обрушились, и теперь пока для обзора открыты лишь комнаты первого этажа.

В годы оккупации картины были вывезены и спрятаны от немцев в деревенской глуши, мраморные статуи засыпаны песком.

Музей Nîmes богат картинами различных школ живописи.

Коллекционер Gower^{166} передал сюда ценное собрание голландских мастеров.

Carl Van Loo — 1705–1765.

P. Potter — 1625–1654.

Ad. Brouwer — 1608–1640 и несколько Teniers-младшего — 1610–1690, включая знаменитую «Тушу» (мяса)^{167}.

В музее отдельная зала отведена работам художника Xavier Sigalon^{168}, уроженца Нима, умершего от чумы в Риме в 1837 году, в возрасте 49 лет. (1837 — год гибели великого поэта Пушкина.) Из его псевдоклассических работ приятно выделяется задушевный портрет матери художника […].

В ряду замечательных картин, запоминающихся при беглом обзоре: Joseph Vernet — 1714–1789, Fragonard —1732–1806, A. Durer — 1471–1528, Clouet — 1510–1572, и один из трёх братьев французских Soyers — Le Nain —1607–1677^{169}.

С особенным интересом Burliuk зарисовал работы Felix Sharpentier — 1858–1924^{170}: бюсты F. Mistral и натуралиста Henri Fabre^{171}. Burliuk получил возможность в Америке всецело отдаться живописи лишь в преклонных годах; он всегда сближал свою судьбу с [судьбой] Henri Fabre; мы впервые видели живое воспроизведение (увы, в гипсе) этого друга и знатока насекомых.

От 4 до 5 вечера мы находились в грандиозном здании «Колизея» Nîmes^{172}, поражающего крепостью и массивностью постройки, он — в центре города и сжат современными домами.

La Maison Carrée наполнен коллекцией античных скульптур и различных предметов обихода древней жизни.

1 декабря 1949 года

Наш последний день в Arles. На улице, ведущей к Forum от площади Lamartine, на маленьком домике значится: Ici mourut le celebre sculpteur Arlésien Jean Dedieu — 1646–1727[91].

В городском доме, у лестницы, стоит громадная прекрасная мраморная группа «Слепой и паралитик», работа другого арлезианца — Jean Turcan — 1846–1895.

Это символическое изображение юности и старости, полное академических традиций мастерства и знания, закончено в 1888 году, в год пребывания Van Gogh в Arles.

В этом же помещении, у другой лестницы, стоит патриотическая военная группа работы Ferigoule.

Этот скульптор лично знал Van Gogh. Он умер в глубокой старости.

Ferigoule был преподавателем искусств в колледже имени Mistrale, а также хранителем музея Arlaten^{173}.

Ferigoule вылепил с Van Gogh’а маленький, документальный, с большой любовью отмечающий черты модели гипс, который в последний день нашего пребывания в Arles подарили милые, любезные наши друзья Mr и Mrs Garagnon.

Ж. Тюркан. Слепой и паралитик.

1888

Дождливым вечером того же дня в музее Arlaten, в холодной комнатке швейцара Mr M. Fayard — знатока провансальского языка, художника, журналиста и мастера игры на флейте и барабане — при свете тусклой электрической лампочки, Burliuk писал красками очаровательную девушку Anni Laugier^{174}, позировавшую в роскошном костюме арлезианки. Это был чудесный финал!

Мы сказали прости милому Arles, прославленному на весь мир бессмертной кистью Vincent Van Gogh…

КОНЕЦ

Мои дорогие Жани, Патриша, Пампушечек, сыночки! 30 декабря 1949 года — дождь и туман. Сегодня мы отправляем «последнее письмо» книги об Arles. Писем нет. Мы благополучны. С Новым годом 1950 — вот какое большое число! Позвоните Настасье Андреевне^{175} и узнайте, как она поживает, и потом напишите мне. Все кастрюльки, чайники, «покрышки» на матрасы и проводку воды в комнату, где Лиза^{176} будет жить (если её сын женится) — всё уже мы с папой купили, только уплатить осталось половину пломеру[92]…, и я скажу (по секрету) — это нелегко, когда в пути, и за всё дерут в три шкуры.

Love, Мама Marussia

Рукопись М. Бурлюк. Последняя страница

Мария Бурлюк с внучками — Мэри Клэр (4 года, дочь Николая и Жаннет) и Вирджинией (родилась 15 августа, дочь Давида и Патрисии). Нью-Йорк, Лонг-Айленд, сентябрь 1950

Вверху — надпись Д. Бурлюка-старшего

Мария и Давид Бурлюки. Весна 1961.

Фотография сделана в помещении Lyzon Gallery (Нэшвилл), с которой работал Д. Бурлюк, для открытки к выставке «Бурлюк — один из пионеров современного искусства, 1911−1961» (апрель 1961, Центр искусств Нэшвилла, Теннесси)

Авиньон (Avignon)

Альби (Albi)

музей Тулуз-Лотрека

дворец Берби (Musée Toulouse-Lautrec, palais de la Berbie)

отель «Терминус» (Hôtel Terminus)

собор Св. Цeцилии (Cathédrale Sainte-Cécile d’Albi)

Арль (Arles)

аббатство Монмажур (Abbaye de Montmajour)

амфитеатр «Арена» (les Arenes)

бар La Civette Arlésienne

бульвар Лис (boulevard des Lices)

винный завод Ф. Раяна (Vins F. Rayan)

«Жёлтый дом», дом на пл. Ламартин

каналы

кафе «Альказар» («Привокзальное кафе» — Café de l’Alcazar, Café de la Gare)

«Терминюс» (Café Terminus)

мосты

музеи

некрополь Алискамп (les Alyscamps)

отели

памятники

площади

Plan de la Cour

пригород Тринкетайль (Trinquetaille)

театр античный (Théâtre Antique)

соборы и церкви

старая мельница на ул. Мирей

термы императора Константина (Thermes de Constsntin)

улицы

хутор Сасси (le Mas de Sassy)

Айвазовский Иван Константинович (1817−1900)

Александр I (1777−1825)

Алис

Давид Бурлюк. 1959. Фотография. НИОР РГБ, Москва.

Открытка Д. Д. Бурлюка М. Ф. Ларионову от 8 декабря 1946. НИОР РГБ, Москва.

Мария и Давид Бурлюки на яхте. Гудзон, начало 1930-х. Фотография. НИОР РГБ, Москва.

Семья Бурлюков. Нью-Йорк, студия на Томпсон сквер, 1937. Фотография. НИОР РГБ, Москва.

Д. Бурлюк. Маруся. 1960-е. Карандаш. НИОР РГБ, Москва.

Страницы журнала Color and Rhyme (Нью-Йорк, № 20−21 и № 22, 1950/1951). ОРЗ РГБ, Москва.

В. Ван Гог. Мусме. 1888. Национальная галерея искусства, Вашингтон.

В. Ван Гог. Цветущие ветки миндаля. 1900. Музей Ван Гога, Амстердам.

Бланк с изображением парохода «Собески». Фрагмент. НИОР РГБ, Москва.

Рукопись М. Бурлюк. Последняя страница первого письма. НИОР РГБ, Москва.

Д. Бурлюк. Автопортрет с Марией Бурлюк. 1949. Воспр. по каталогу выставки в ACA Gallery. Нью-Йорк, 1941.

Д. Бурлюк. Набросок из блокнота. 1950-е. Карандаш. НИОР РГБ, Москва.

Рукопись М. Бурлюк. Первая страница третьего письма. НИОР РГБ, Москва.

Б. Григорьев. Вилла «Борисэлла». Рисунок пером из письма Д. Бурлюку от 12 марта 1928 г. НИОР РГБ, Москва.

Реклама ресторана в Ницце под названием «Три утки». Ок. 1950.

Городок Кань-сюр-Мер. Почтовая карточка.

Кань-сюр-Мер. Вилла «Коллет». Почтовая карточка.

Арль. Станция P. -L. -M. (Compagnie des Chemins de fer Paris-Lyon-Méditerranée). 1920-е. Почтовые карточки.

П. Гоген. Мадам Жину. Рисунок углём. 1888. Частная коллекция. П. Гоген. Кафе в Арле. 1888. Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва.

В. Ван Гог. Арлезианка. Мадам Жину. 1890. Национальная галерея современного искусства, Рим. В. Ван Гог. Арлезианка. Мадам Жину. 1890. Частное собрание.

Арль. Памятник Фредерику Мистралю на площади Форума. 1940-е. Почтовая карточка.

Арль. «Арена» и река Рона. Почтовая карточка.

Арль. Остатки сцены римского театра и колонны «Две вдовы». 1940-е. Фотография.

Додик и Никиша Бурлюки с друзьми на яхте «Белая волна». Гудзон, начало 1930-х. НИОР РГБ, Москва.

Арль. Собор святого Трофима. Почтовые карточки.

Римская колонна. Сейчас — Археологический музей, Арль.

Арль. Музей Лапидер. Интерьер. 1940-е. Фотография.

В. Ван Гог. Хлебное поле с заходящим солнцем. 1888. Кунстмузеум, Винтертур, Швейцария.

Д. Бурлюк. Панорама Арля. 1949. Воспр. по журналу Color and Rhyme, № 20−21.

Мария Бурлюк на обложке журнала Color and Rhyme (1961/1962).

Арль. Интерьеры Музеона Арлатен. Почтовые карточки.

Фрагмент письма Ван Гога Эмилю Бернару с эскизом моста Ланглуа. 15 марта 1888. Библиотека Пирпонта Моргана, Нью-Йорк.

В. Ван Гог. Мост Ланглуа в Арле и стирающие женщины. 1888. Музей Кроллер-Мюллер, Оттерло, Нидерланды.

Железнодорожный мост в Тринкетайле. Почтовые карточки.

В. Ван Гог. Мост в Тринкетайле. 1888. Коллекция Джозефа Хакми, Израиль; частное собрание.

Д. Бурлюк. Мост в Тринкетайле. 1949. Воспр. по журналу Color and Rhyme, № 20−21.

В. Ван Гог. Художник, идущий в Тараскон.1988. До 1945 — музей Магдебурга, Германия.

В. Ван Гог. Терраса кафе ночью. 1888. Музей Кроллер-Мюллер, Оттерло, Нидерланды.

В. Ван Гог. Мост Глейза через канал Вигейре. 1888. Художественный музея Пола, Канагава (Япония).

Д. Бурлюк. Мост Глейза через канал Вигейре в Арле. 1949. ABA Gallery, Нью-Йорк.

В. Ван Гог. Холмы с руинами Монмажура. Рисунок. 1888. Музей Ван Гога, Амстердам.

Аббатство Монмажур. 1940-е. Фотография.

Прованс. 1940-е. Фотография.

В. Ван Гог. Канал La Roubine du roi и стирающие женщины. 1888. Коллекция Джозефа Олбриттона, Вашингтон.

Д. Бурлюк. La Roubine du Roi. 1949. Воспр. по журналу Color and Rhyme, № 20−21.

Арль. Набережная Роны, примыкающая к музею Реатту. 1940-е. Фотография.

Герб на стене дворца Главного Приората Мальтийского ордера в Арле. Фотография.

Ж. Реатту. Портрет супругов. 1790-е. Карандаш. Музей Реатту, Арль.

Д. Бурлюк. Ван Гог рисует портрет мадам Жину. 1950. Акварель. Ранее — в собрании Харри Абрамса, США.

В. Ван Гог. Алискамп. 1888. Коллекция С. Ниархоса, Чикаго.

В. Ван Гог. Алискамп, осенний листопад. 1888. Музей Кроллер-Мюллер, Оттерло, Нидерланды.

Арль. Алискамп. Почтовая карточка.

Последняя страница письма Е. Григорьевой Бурлюкам от 30 ноября 1948 г. НИОР РГБ, Москва.

В. Ван Гог. Портрет Армана Рулена. 1888. Музей Фолькванга, Эссен.

В. Ван Гог. Портрет почтальона Жозефа Рулена. 1888. Музей изобразительных искусств, Бостон.

Д. Бурлюк. В кафе «Альказар». 1949. Пастель. Воспр. по журналу Color and Rhyme, № 20−21.

Д. Бурлюк. В ночном кафе. 1949. Воспр. по журналу Color and Rhyme, № 20−21.

Д. Бурлюк. Чета Серре. 1949. Воспр. по журналу Color and Rhyme, № 20−21.

В. Ван Гог. Зуав. Поясной портрет. 1888. Музей Ван Гога, Амстердам.

Арль. Площадь Ламартин. 1940-е. Фотографии.

Д. Бурлюк. Кафе «Альказар» («Привокзальное кафе»). 1949. Акварель. Воспр. по журналу Color and Rhyme, № 20−21.

В. Ван Гог. Дом Винсента в Арле. Жёлтый Дом. 1888. Музей Ван Гога, Амстердам.

Арль. Дом Ван Гога, пл. Ламартин, 2. 1930-е. Фотография. Д. Бурлюк. Дом Ван Гога в Арле в 1949 году. 1949. Воспр. по журналу Color and Rhyme, № 20−21.

В. Ван Гог. Интерьер ресторана Каррель в Арле. 1888. Частное собрание.

Валабрег (Лангедок). Остановка почтовых дилижансов. Ок. 1909. Почтовая карточка.

В. Ван Гог. Цыганская телега. 1888. Музей Орсe, Париж.

В. Ван Гог. Железнодорожный мост на Авеню Монмажур в Арле. 1888. Частная коллекция.

Арль. Авеню Монмажур. 1910-е. Почтовая карточка.

Арль. Здание Старой мельницы на ул. Мирей. 1940-е. Фотография.

Фредерик Мистраль. 1909. Почтовая карточка.

Арль. Площадь Республики. Почтовая карточка.

Ветряная «мельница Доде» в Фонвьейе. Почтовая карточка. Фредерик Мистраль и Альфонс Доде в Провансе. Почтовая карточка.

Ле-Бо-де-Прованс. 1940-е. Фотография.

В. Ван Гог. Кипарисы. Июнь 1889. Рисунок. Бруклинский музей, Нью-Йорк.

В. Ван Гог. Дорога с кипарисом и звёздное небо. 1890. Музей Кроллер-Мюллер, Оттерло, Нидерланды.

Кипарисы. Прованс. 1940-е. Фотография

Вид на Сен-Жиле-дю-Гар. Почтовая карточка.

Собор Сен-Жиль-дю-Гар. Детали фасада. Фотографии.

Сен-Жиль-дю-Гар. Романский дом. Почтовая карточка.

В. Ван Гог. Рыбацкие лодки на берегу в Сен-Мари. 1888. Музей Ван Гога. Амстердам.

Поль Сезанн в Провансе. Ок. 1905. Фотография.

Экс-ан-Прованс. Бульвар Кур-Мирабо, фонтан Ротонда. 1940-е. Фотография.

Поль Сезанн у ворот своей студии. Экс-ан-Прованс, ок. 1902. Фотография.

Поль Сезанн в своей студии. 1904. Фотография Эмиля Бернара.

Тулуза. Отель д’Ассеза. Почтовые карточки.

Альби. Дворец Берби.1900. Фотография.

Карта Альби из путеводителя: Les Guides bleus. Centre et sud. Paris: Librairie Hachette, 1929.

Альби. Собор святой Цецилии. Почтовая карточка.

Анри Тулуз-Лотрек, рисующий «Танец в Мулен Руж». 1890. Фотография М. Жюбера.

Нат Вернер, братья Мозес и Рафаэль Сойеры, Давид Бурлюк, Джордж Констант, Николай Циковский. Нью-Йорк, 1952. Фотография З. Колтона

О. Марсеус ван Скрик. Натюрморт с бабочками и чертополохом. 1667. Музей Фабра, Монпелье. В. Ван Гог. Маки и бабочки. 1890. Музей Ван Гога, Амстердам.

В. Ван Гог. Сбор урожая. 1888. Музей Ван Гога, Амстердам.

Ним. Музей изящных искусств. Почтовая карточка.

Ж. Тюркан. Слепой и паралитик. 1888. Арль.

Рукопись М. Бурлюк. Последняя страница. НИОР РГБ, Москва.

Мария Бурлюк с внучками. Нью-Йорк, Лонг-Айленд, сентябрь 1950. НИОР РГБ, Москва.

Мария и Давид Бурлюки. Весна 1961. Почтовая открытка.

Вкладыш с картой Арля и картой дорог Франции.