Разговоры с живым мертвецом
Летним вечером в московскую больницу, где работают доктор Емельянов, фельдшер Владислав, медсестра Марина, а также проходит практику Максим, доставили таинственного пациента. Неизвестный, волей случая занявший пустовавшую палату, приковал к себе внимание медиков мрачными высказываниями и жуткими историями об отчаянии, насилии и смерти, в которых правда соседствует с вымыслом… Или не соседствует?
Что же на самом деле угрожает медикам: больные фантазии пациента или собственные старые травмы?
Содержит нецензурную брань.
Пролог. Смерть улыбается
– Я всегда хотел помогать людям.
– Сочувствую.
Максим в сопровождении Дмитрия Емельянова, прозванного персоналом больницы им. Буянова Доком, толкал тележку от лифта до самого конца коридора. Рядом с ними, тяжело дыша, шагал фельдшер Вячеслав и легко трусила медсестра Марина.
Участь медика незавидна, особенно если он пришёл в медицину по зову сердца, а не по зову желудка. К тому времени, как диплом займёт почётное место в рамочке на стене или в прикроватной тумбочке, студент успеет поседеть, заработать невроз (а то и не один) и расстаться со всеми своими иллюзиями. А дальше… как жить дальше?
Проблема даже не в напряженности работы, так можно сказать абсолютно о любой добросовестной деятельности. Да, статус и достаток большинства врачей оставляют желать лучшего, но самое неприятное заключается в том, что ангелы-хранители рода человеческого вынуждены постоянно копаться в слизи, крови и прочих нелицеприятных вещах, наблюдать увядание тела и распад сознания – и осознавать, что их борьба лишь отдаляет неизбежное.
Врач ведёт переговоры со смертью, а улыбка у сей особы отнюдь не из приятных.
– Док, как думаешь, этот выживет? – Вячеслав кивнул на тело на тележке. То был мужчина лет двадцати – двадцати пяти, можно сказать, парень. Он лежал без сознания, но Док был уверен: жизни пациента едва ли что-то угрожает. С другой стороны, интуиция и опыт – это, конечно, замечательно, но карта, лежащая на покрывале поверх тела, сама собой не заполнится. Как любил говорить Маркус, патологоанатом и старый друг Емельянова, «чуять нутром – это что-то из области боди-хоррора».
«Будь у него уже бирка на пальце, жилось бы мне на свете чуточку легче…» – подумал Емельянов, но вслух отозвался:
– Как знать, – и весело подмигнул коллегам, – пока «утконос» толкает телегу, может случиться всё что угодно.
Максим сопел, пыхтел и заливался краской от натуги и обиды, но колёса конструкции всё ещё катились с крайней неохотой, будто увязшие в сыре.
– Тебя только за смертью посылать, – пробурчала Марина и потеснила интерна; две человеческие силы позволили развить большую скорость, чем одна. Док велел поместить пациента в самой дальней из палат, хотя Максим точно знал, что в других тоже были свободные койки. Пот обильно стекал со лба, и от напряжения мерцало в глазах. Медсестра же, казалось, была к таким нагрузкам совершенно привычна.
Вячеслав выбежал вперёд медицинского конвоя и распахнул дверь в палату.
Стандартное помещение для складирования шести тел, которые, может быть, покинут его своим ходом, а может, и нет. Возможно, чуть более обшарпанное и блеклое, чем Максим мог ожидать, но и только. Две колонны по три койки, дальние из которых расположены в полуметре от широкого окна, прикрываемого грубой болотной занавеской; тумбочки между кроватями, а перед ними – металлические табуреты; пара заброшенных капельниц в углу. Собственно, это всё, чем богата последняя палата.
– Давай туда, ближе к окну!
Док вышел вперёд и потянул тележку в дальнюю часть помещения. Скорее всего, в случае с ним было больше места для манёвра… А может, это лишь маленький приём для упрощения жизни в экстренной ситуации: чем стабильнее состояние пациента, тем дальше его надо засунуть, чтобы не мешал завозить тяжело пострадавших – с ними дорога каждая секунда.
Ещё один удар, ещё один вздох, ещё один миг…
Часть 1. Глазами свидетеля
Можно ли работать медсестрой, не испытывая к людям сочувствия хоть на грамм? Вопрос риторический, но тлевшие угольки человеколюбия отнюдь не мешали Марине злорадно скалиться, глядя на переводящего дух интерна. Док с Вячеславом тем временем перекладывали пациента на койку – в джинсах, кедах и футболке.
– Бух! – воскликнул Дмитрий, не очень аккуратно опуская ноги спящего. Фельдшер жиденько посмеялся и чуть более аккуратно пристроил голову, венчавшую длинную шею парня, на подушку.
«Этот едва помещающийся на койке акселерат больше юнец, чем мужчина», – отметила про себя медсестра.
– Ладно, Славик, что это за фрукт и с чем его едят?
Вячеслав окинул лежащего без сознания пациента беглым взглядом и ответил:
– Там лежал, у пруда, – кивнул в окно: предзакатное солнце мягко очерчивало сосны Аршиновского парка. – Возможно, сотрясение. Документов нет, денег нет. Наверное, жертва местных ремесленников.
– Радость-то какая! – прошипела Марина, с прищуром поглядывая на окно. – И так житья нет, а теперь ещё и парк обнесут.
– Зачастили что-то, – согласился Док, – хоть легализуй разбой на территории парка. Свободная экономическая зона, блин!
– Зато ходить далеко не надо! – выпалил фельдшер, и вся троица рассмеялась.
Интерн не смеялся. Он даже не понял и не услышал шутки, всё ещё приходя в себя после забега (или заезда?) по коридору. Уставший Максим смотрел перед собой и ничего не видел.
– Ну ладно, – протянул Вячеслав, – пойду я.
– Да, давай… Что? – Док положил ладонь на плечо Максима, тем самым выведя его из полубессознательного состояния. – Нравится? Да, хорошего клиента Славик подогнал. Постереги его, а то убежит! – и направился к двери. Медсестра бросила студенту едкое «Служить!» и, улыбаясь собственной остроте, последовала за доктором.
Дверь захлопнулась, и интерн остался наедине с единственным «клиентом» в палате.
Максим не имел сил для возмущения, их хватало лишь на то, чтобы доковылять до табуретки и усесться на неё. Потребовалось ещё около минуты, чтобы парень окончательно пришёл в себя и смог рассмотреть того, с кем на тот момент дышал одним воздухом.
На койке лежал тощий и долговязый парень с нездоровым цветом кожи и губ
(«Авитаминоз, почти наверняка»)
и неопрятными чёрными волосами. Чёлка свисала на лоб и лезла в глаза, делая чуть ли не ровесника Максима похожим на великовозрастного эмо-кида.
Как-то сам собой вспомнился эпизод «Интернов» с то ли готом, то ли недосатанистом на приёме; Максим усмехнулся забавному совпадению.
«Больше, чем врачи, странностей и чудачеств наблюдают только таксисты, – Максим сложил руки на коленях. – И патологоанатомы, если не считать их за врачей».
Тишина в комнате не была абсолютной. Отвлёкшись от безмятежного соседа, будущий врач удивился обилию звуков в комнате, в которой ничего не происходит. Из коридора доносился стук каблуков. В соседней палате – звукоизоляция не есть сильная черта этих стен – общались пожилые пациенты. За окном тоже бурлила жизнь: птицы, автомобили, прохожие…
– Так и вся жизнь пролетит, – прошептал Максим. Ему вдруг стало жарко, а комната, рассчитанная на стационарное пребывание шести человек, показалось тесной и для одного.
Максим упёр локти в колени и уткнулся лбом в ладони.
– Жизнь полна разочарований.
Интерн встрепенулся и огляделся. Дверь по-прежнему закрыта, значит…
«Очнулся».
Из-под чёлки на Максима смотрела пара мутноватых карих глаз. Поймав взгляд будущего врача, пациент вяло передвинул подушку, чтобы было удобнее лежать.
– Не двигайтесь! – интерн вскочил с табурета. Не то чтобы он точно знал, чего ещё не обследованному больному можно делать, а чего нельзя, но рисковать не хотелось.
Больной (раз он здесь, значит, больной, верно?) простонал.
– Как ваше самочувствие? – пробормотал студент, жалея, что под рукой нет конспектов.
Больной скорбно засмеялся. Словно он задыхался, и смех вышел непроизвольно, сам собой.
– Тяжёлая же работа тебе досталась. Династия?
– Нет, сам захотел.
Пациент насмешливо улыбнулся, но внезапно охнул и потянулся к затылку.
– Говорю же вам, не двигайтесь! – Максим подскочил к койке и вернул руку пациента в исходное положение.
– «Сам захотел» значит «не заставили, но внушили», – неторопливо продолжал собеседник
(пора бы уже и спросить об имени, паспорта-то нет),
смотря не столько на студента, сколько в стену за ним. – Я прав, не так ли?
Максим задумался, но не ответил.
– Ладно, будем считать, что это осознанный выбор, – примирительно поднял ладони незнакомец. – Призвание, любовь к ближнему, все дела.
– Вас нашли в парке без сознания, – начал интерн. – В карманах ничего не обнаружили, – кивнул он на джинсы, – мы даже не знаем, кто вы. Как вас зовут?
– Симеон.
(«Армянское, вроде, имя, но что-то не похож он на армянина».)
– Симеон, на вас напали? Били по голове?
Симеон отвёл взгляд. Судя по выражению лица, он обдумывал, что ответить.
– Не только по голове…
– Вы пили?
– Нет. Не пью, смысла нет.
– А раньше пили? – Максиму вдруг пришло в голову, что Симеон не жертва нападения, а просто напился с друзьями и попал в какое-то пьяное приключение, о чём не горит желанием рассказывать.
– Нет, не пил.
– Даже по праздникам? – не унимался интерн. – Я врач, мне можете рассказать.
– Мы, русские, можем и без повода, – пациент разразился каркающим смехом. – Шучу-шучу.… Не пью.
Максим вздохнул. Разговор только-только начался, а он уже устал.
– Ну а так, чем занимаетесь?
– Даже не знаю, – пациент пожал плечами, – работаю. Или думаю, что работаю. Сейчас много за что платят деньги, да пользы от всей этой «работы» как будто и нет.
– Понимаю. В офисе сидите?
– Ах да, эта тесная, как гроб, коробка, в которой торчишь до пенсии либо до нервного срыва, после чего тебя вежливо попросят уйти…
Максим закатил глаза, едва сдержавшись, чтобы не зевнуть.
– Ты тратишь лучшие годы жизни на непонятно что, а затем наступают эти пресловутые «сроки дожития», и даже близкие отворачиваются от тебя, денег-то в дом уже особо не приносишь. Разве что за наследство какое-нибудь могут пободаться.
– Скучная у вас жизнь, раз вы так быстро в ней разочаровались, – студент прервал этот поток сознания. – Может, я чего-то не понимаю, но мы с вами вроде как ровесники. И я не считаю свою работу бессмысленной и бесполезной. Помощь людям всегда была в цене.
– Посмертные почести и статья в газете – такая себе награда за жизнь, потраченную на других.
– Лучше такая жизнь, чем потраченная в никуда, – студент повысил голос, не сдержавшись.
Симеон расплылся в улыбке и затрясся в беззвучном смехе. Отсмеявшись, он вновь обратился к интерну.
– В чём-то ты, наверное, прав. Извини, – в его голосе звучала нотка издёвки. – Каждый выбирает свой путь, исходя из жизненного опыта. Видимо, наш опыт не совпадает.
– Выбор зависит не от опыта, а от принципов и характера, – парировал Максим с самодовольной ухмылкой. – Если ты разочаровался в людях из-за горстки дегенератов, то это больше говорит не о них, а о тебе самом.
Симеон комично выпятил нижнюю губу и одобрительно потряс головой.
– Сильно! Правда, хороший панч! – и снова мерзко засмеялся. – Ну, раз уж ты тоже перешёл на «ты», пока врач не вернулся – ты ведь ещё учишься, да? – можешь рассказать что-нибудь интересное?
– На самом деле, ничего особенного, – смущённо начал студент после паузы. – Латынь на первом курсе учил, – демона в шутку призывали, как видишь, безуспешно…
– Безуспешно? – протянул Симеон, разглядывая ногти на своих пальцах, но, встретившись с интерном взглядом, улыбнулся и махнул рукой. – Шучу-шучу! Продолжай.
– М-да…Пару раз, значит, подрался с хулиганами… не знаю даже. На самом деле, скучная у меня жизнь. Может, даже скучнее, чем у тебя, – Максим подмигнул пациенту.
– Трупы уже доводилось видеть?
– Да. В «анатомичке».
– В психушку на экскурсию водили?
– Да-а…
Симеон широко улыбнулся, демонстрируя нескладно расположенные желтоватые зубы.
«Твою же за ногу! Не мог ли он видеть меня в «Столичной»?». Максим лихорадочно перебирал лица, отпечатавшиеся в памяти за время практики в психиатрической клинике.
Видимо, все мысли и переживания отразились на лице.
– Ой, не могу! Да расслабься ты! – Симеон трясся, словно в эпилептическом припадке. – Я не из этих! Просто… хочу понять, что ты видел, а чего ещё нет.
– Откуда мне знать, чего я не видел?
– Вот я и спрашиваю. Видел, как человек умирает?
– Нет, – признался Максим, не жалея, впрочем, об отсутствии такого опыта. – А ты?
Пациент прищурился и заговорщически оглядел комнату, насколько это вообще было возможно, не поворачивая головы. То ли убедившись, что в палате нет камер, то ли не найдя их, то ли совершив этот ритуал, что называется, для порядку, Симеон снова улыбнулся студенту.
– Рассказать, как это было?
Хотя Максим и не был в восторге от перспективы услышать очередную байку или лагерную страшилку, это всё-таки лучше, чем разговаривать ни о чём с каким-то чудаком. Поэтому интерн пододвинул табурет поближе к койке Симеона и устроился поудобнее.
– Валяй!
Просьба
1
– Молодой человек! Молодой человек!
Понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать, что звали меня. Одиночество притупляет восприятие, и голос должен был пробиться через пелену рефлексии и музыки в голове (я и без наушников могу оградиться от этого мира). Плюс ко всему, я шёл с работы и сильно устал. Даже не от самой работы, а от дороги туда-обратно. Толпа в метро высасывает жизнь, аж в сон клонит.
На другой стороне дороги стояла пожилая пара, довольно симпатичная, если не обращать внимания на морщины: высокий старик в строгом костюме, блестящий сединой на висках, и миниатюрная, улыбчивая, с блестящими глазами бабулька-живчик в бежевых свитере, брюках и туфлях-лодочках. Она махала рукой до тех пор, пока я не пошёл в их сторону.
– Вы не торопитесь?.. Простите, пожалуйста. Видите ли, – начала старушка, – мы приехали за внучкой, забрать её за город. Поле, лес, речка… Она не в курсе, это сюрприз. Все говорят ей, что мы не сможем приехать… Мы хотим забрать её, но так, чтобы ни с кем не видеться; моего сына удар хватит, если он нас увидит – так давно мы не общались… Молодой человек, можно, мы вас попросим кое о чём?
У меня нет привычки отказывать пожилым людям. То ли они так убедительно просят, то ли мне попросту жалко их из-за присущей их возрасту немощи. Я молча кивнул, давая понять, что выслушаю просьбу, хотя, признаюсь, высказанное желание забрать ребёнка незаметно от родителей должно было насторожить.
– Динка сейчас во-он в том доме, – заговорил старик, указывая на четырёхэтажное здание в конце улицы, –
– Квартира номер 27. Не могли бы вы подняться и позвать её выйти к нам?
Тут уж я не смог промолчать.
– Лол! То есть, вы считаете, что незнакомец, заходящий в чужой дом и зовущий ребёнка выйти с ним – это нормально?
Старики переглянулись. Я, конечно, выразился жёстко и даже грубо, но – вот реально! Не хотят, чтобы их заметили, втихую вывести ребёнка уговаривают… Больше похоже на похищение, а не на сюрприз.
– Это не похищение, юноша, – произнёс старик, пристально глядя мне в глаза, – это освобождение.
– Пап, а мама приедет меня навестить?
– Боюсь, что нет.
– Мама всё ещё в
– Да, Динозаврик, ей пришлось там задержаться.
– А когда она вернётся?
«Как сказать ребёнку, что мама больше не приедет?» Мужчина понуро опустил голову, словно искал ответ где-то на полу. «Сказать, что она очень-очень далеко? Что надо терпеливо ждать её возвращения?» Он не знал, что ответить. К счастью, в этот момент его позвали снаружи:
– Андрей Иванович, можно вас на минутку? Надо кое-что обсудить.
Андрей Иванович вышел за дверь.
Дина неважно себя чувствовала. Голова болела, подташнивало, сил бегать-прыгать не было. Да и не дали бы ей играть сейчас. Все говорили, – папа говорил, – что нужно пару недель поменьше шевелиться, лежать в кровати, да в целом «поберечь себя» Тогда ей станет лучше. Но шла уже третья неделя, а лучше почему-то не становилось.
«Пара недель – сколько это на самом деле?»
Девочке стало плохо, когда они всей семьёй поехали в парк аттракционов. День прошёл чудесно. Маме нанесли на лицо боевой раскрас индейца. Папа чуть не подавился попкорном. В целом, было весело. Вечером же, когда они возвращались, она уснула в машине, а когда проснулась, то уже лежала в этой самой кровати, а папа сидел на стуле, с поцарапанным лицом, грустный и какой-то «помятый». Мамы рядом не было. Папа тогда сказал, что мама уехала куда-то по делам, в
«Командир-коровка? Как же она носит фуражку, с рогами-то? Ах, у коровок нет рогов, они только у бычков и барашков. И у невезучих пап, как говорила воспитательница».
2
Я вошёл в комнату. Девочка лежала в кровати со страдальческим лицом и забинтованной головой; правая рука бессильно свисала с края, левая покоилась поверх одеяла.
Часы на стене как будто не шли – я не слышал тиканья. И не слышал собственных шагов. Слышала ли она их? Неясно, но, по крайней мере, она почувствовала, что больше не одна в комнате. Засопев и скривившись как от неприятного запаха, когда я приблизился в кровати, она открыла глаза.
– Ты не папа.
– Да, я не папа. А тебе пора.
–
– Тебя. Ждут. На улице.
Ребёнок недоверчиво вскинул бровь, но приподнялся – проверить, не маячит ли кто-то в окне, однако всё, что можно было увидеть из кровати, – это окна соседнего дома.
– О, не-ет, тебе придётся встать!
Изображая на лице страдания Прометея, девочка сползла с кровати и доковыляла до окна.
– Мама!!! – взвизгнула она и, не обращая на меня никакого внимания, с улыбкой до ушей и выпученными глазами рванула в открытый дверной проём. Мне оставалось лишь последовать за ней.
Спустившись и выйдя из дома, я увидел, что все: старики, девочка и некая женщина, которая, надо полагать, и есть «мама», – в сборе.
– Я тоже рада тебя видеть, Диночка, золотко моё! – женщина заключила свою «золотку» в капкан объятий и подняла глаза на меня: «Спасибо!»
– Спасибо, молодой человек, – старушка будто бы озвучила её мысли. После этих слов все четверо собрались в кучку, словно собираясь сделать семейное фото.
Я всё ещё не понимал, что тут происходит. Почему нельзя было войти в дом самим? Что это вообще такое? Какого чёрта?!
Видимо, все эти мысли нашли своё отражение на моём лице
(«Смотри и учись, Динозаврик, смотри и учись – перед тобой настоящая
и все они дружно и беззлобно рассмеялись, глядя на меня. Внутри уже забурлило нечто вроде обиды, но что-то в их поведении казалось неправильным. А может, слишком правильным, картинным.
– Цените свою жизнь, мальчик мой, – всё ещё смеясь, выдала бабушка, – и близких своих тоже цените, любите и берегите.
Туман. Раньше я не замечал его, но теперь он стремительно наползал на семейство, а через мгновение и окутал вовсе. Я посмотрел на старика. Он стал ещё бледнее, чем был, ещё тоньше. Перевёл глаза на старушенцию. Её улыбка, словно натянутая на лицо, скорее устрашала, чем вызывала желание улыбнуться в ответ; казалось, на месте глаз зияли чёрные дыры, настолько они утонули в глазницах.
Туман становился всё плотнее и непрогляднее. Когда их черты стёрлись окончательно, а силуэты стали почти неразличимы, яркая вспышка (словно это не туман, а грозовое облако) осветила их
…закутанные в погребальные костюмы скелеты.
Всё закончилось так же стремительно, как и началось. Туман рассеялся, семейство исчезло. Вернулись звуки. Я обернулся, но на месте «хрущёвки», из которой я вышел две минуты назад, стояла больница.
(Две минуты назад? И уже стемнело? Так быстро?)
Из больницы вышел мужчина со шрамами на лице; он шатался, словно пьяный, и глядел в никуда. Шёл он тоже в никуда. Проходя мимо меня, он, впрочем, остановился и принюхался.
– Пахнет дымом и смертью… – задумчиво пробормотал он, поворачивая голову в мою сторону. В его глазах на мгновение вспыхнуло… что-то. Рот дрогнул. Я видел, он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.
– Скажи мне, они теперь в лучшем мире? – спросил он у меня с дрожью в голосе.
– Скажу лишь, что они вместе. Все вместе.
– Меня нет с ними! – почти заплакал мужчина.
Что я могу на это ответить? Его родные уже пересекли черту, он – ещё нет. Иногда обстоятельства непреодолимой силы рушат все планы и сокрушают надежды. Как торнадо проносятся по воздушным замкам, оставляя за собой бесплотные руины. Можно принять это и пытаться жить дальше, можно не принимать. Каждый сам делает выбор. И всё-таки…
Я не ангел.
–
3
В переполненном автобусе стояла почти невыносимая духота, как это обычно и бывает летними вечерами. В унисон с июньским солнцем тепло источали и разгорячённые людские тела, пытавшиеся спастись от перегрева обильным потом.
– Как в сауне, блин, – простонал менеджер низшего звена, скованно снимая пиджак; лавандовая рубашка местами превратилась в фиолетовую. Вслух мыслят только ради сочувствия слушателей, но Андрей не обратил внимания на возмущение незнакомца. Его глаза скользили по дворам и тротуарам. Кое-где уже стояли будки торговцев квасом, отчаянно нуждавшиеся в продавцах, ибо покупателей с избытком хватило бы для достижения самых смелых плановых показателей. Чуть поодаль, в глубине, иногда мелькали детские площадки. Когда за окном осень, они выглядят заброшенными и жуткими, и неважно, есть ли там дети или нет; летом все эти незамысловатые качели, карусели и горки притягивали улыбки вне зависимости от численности малышей-оккупантов.
– А где-то сейчас ветерок, прохлада… – не унимался офисный планктон. К счастью, автобус затормозил, и Андрей смог сойти до того, как возмущённый жарой пассажир попытался бы расширить свой монолог до диалога. Видит Бог, он и так сказал всё, что нужно.
На лавочке у подъезда дома, в котором жил Андрей с семьёй, шла партия в шахматы, но она не была удостоена вниманием. Пока мальчик делал ход конём в атаке на пешку ухмыляющегося старика, Андрей успел миновать дверь с магнитным замком и вызвать лифт. Как долго пришлось ждать, сказать сложно, ведь время, проведённое в пустом мире, не имеет веса, оно как дым: такое же серое и такое же бесплотное.
Лифт поднялся на самый верх, и когда Андрей дёрнул за ручку, оказалось, что…
Тяжёлая металлическая дверь выдержала несколько сильных толчков плечом, и он перестал упорствовать. Как это ни странно, боль всё ещё имела на него влияние.
Нужен был другой выход.
Ещё одна минута в лифте, и Андрей очутился на лестничной клетке девятого этажа. В одной из здешних квартир он и жил со своими девочками: с Диной и Машей. Жил до этого самого вечера. Смерть шла без спешки, но каждый её шаг был подобен подземному толчку. Бух – из тьмы вынырнула фура, бух – в лицо Андрею глядят остекленевшие глаза Маши, бух – маленькая Дина уснула вечным сном, и поцелуй даже самого благородного диснеевского принца её не пробудит.
(Лучше без всяких там принцев: оригинальная версия сказки куда жёстче и правдоподобнее.)
Теперь смерть стучится в дверь.
На полу уже собрались клочья пыли, она же успела тонкой серой плёнкой осесть на чашках и тарелках, оставленных на кухонном столе. Закатное солнце сквозь окно высвечивало витавшие в воздухе частицы и придавало пространству красноватый оттенок, словно в фантастическом фильме о мире будущего. О неоновом мире победившего киберпанка.
Андрей прошёл в спальню и остановился у окна. Закрытого, но без труда отпираемого изнутри. За двойным слоем стекла в раме сновали люди, ездили автомобили и летали голуби. Снаружи жизнь, а что внутри? Обернувшись, он увидел лишь следы своего пребывания в комнате: в спешке недозаправленная кровать, торчащий из выдвижной полки носок…
– Я иду к вам, – прошептал Андрей и распахнул окно.
– Бэтмен! – восторженно прошептал маленький мальчик, задравший голову вверх, вместо того чтобы копаться в песочнице как все нормальные дети…
Дверь неожиданно распахнулась, и в палату, чуть ли не пританцовывая, вошёл довольный доктор Емельянов с планшетом и ручкой.
– О, очнулся, жертва социал-дарвинизма! Как у вас дела, Максим? – обратился врач к интерну, от чего последний на секунду растерялся.
– Да ничего так. Общаемся вот, разговариваем…
Док перевёл взгляд на пациента. По лицу бывалого врача и не скажешь, но вид пострадавшего всё-таки вызывал у него беспокойство: чёрные круги под глазами на фоне нездорово бледной кожи делали парня похожим на Чезаре из одного старого фильма.
«А ещё эта чёлка! Знаем, плавали. Отвернёшься на секунду, и этот сыч вскроет себе вены канцелярской скрепкой».
– Да так, – пожал плечами «сыч», – кул-стори1 делимся.
– Кул-стори – это хорошо, – усмехнулся Док, сурово глядя на интерна.
«Не тем ты занят, салага, ох не тем!»
Тот спешно освободил табуретку и отошёл к стене.
– Я бы тоже послушал, но давай сначала соблюдём формальности, – Емельянов приготовился записывать. – ФИО?
– Симеон Константинович Тёмный.
– Семён? – уточнил доктор.
– Эх, – театрально вздохнул пациент, – пускай будет Семён. Мне Симеон как-то больше нравится.
– Симеон…. Это что-то из «Истории государства Российского» Карамзина, нет? – пробормотал Док. – Кажется, был какой-то Симеон Гордый.
– Да, был.
– А ещё что-нибудь из истории помнишь? – ухмыльнулся доктор, попутно занося информацию в форму. – Или ты у нас по пейрингам2 «Сумерек» да «Гарри Поттера»?
– Владимир, который изнасиловал Рагнеду, но стал святым; Василий Тёмный, которого ослепили просто «потому что»; Грозный, об которого в детстве бояре ноги вытирали, а ему – внезапно! – не понравилось; Сталин, у которого было своё видение благодарности, но у которого цель оправдала средства; «Атака мертвецов»…
– Всё-всё, хватит, – поспешил прервать Док, – всё с тобой ясно. Номер телефона, паспортные данные помнишь?
Симеон пожал плечами.
– Ну, ты, конечно, и хоббит. Адрес-то свой помнишь?
Адрес пациент помнил и озвучил, Док записал.
– Родные и близкие есть? Родители там, бабушка, девочка? Может, спиногрызы?
Симеон скривился.
– На что жалуешься, Константиныч?
– Голова болит, а так всё нормально.
– Поня-я-ятно… Ладно! – Емельянов всучил планшет студенту и развалился на табурете. – Давай, Кот Баюн, рассказывай!
– И что же мне рассказывать? – рассказчик попытался приподняться на локте, но вскрикнул от внезапной боли.
– Тих-тих-тих-тихо! – Док и Максим разом подскочили к страдальцу и помогли ему принять желаемое полувертикальное положение. – Не знаю даже, – Док развёл руками и уселся обратно на табурет, – что-нибудь из жизни своей, что ли. Интересно мне, какого цвета у тебя в голове тараканы.
– Ха! Ну смотрите, сами попросили…
Дитя похорон
1
«Я проснулась.
Я лежала на спине, и течение медленно несло меня головой вперёд. Мой взгляд упирался в своды тоннеля. Плеск тёплой воды звучал как голос. Голос успокаивающий и родной. Небольшие волны иногда накатывали на тело; казалось, что это поглаживания.
В конце тоннеля был яркий, очень яркий свет, но мне и так было хорошо. Я чувствовала, что пока не готова, что ещё рано… Мне так хорошо… Я повернула голову набок и слегка выпятила губы вперёд, словно целуя кого-то, кто мог бы плыть рядом со мной. Забавно, в ту же секунду крохотная волна накрыла мою щеку, словно целуя в ответ. Я провела пальцами по животу и груди – волны тут же стали биться о моё тело
Вдруг волны участились, а течение ускорилось; я проснулась окончательно. Разнервничавшись, уже не могла спокойно лежать на спине, поэтому пришлось активно бороться со стихией, дабы удержаться на плаву. Вода больше не казалась такой уж тёплой и приятной.
Из глубин тоннеля несся поток высотой до самого свода, грозясь утопить меня. Но Смерть – это та мать, к которой всегда можно прийти погостить и нельзя опоздать, ибо она вечно ждёт с распростёртыми объятиями. Поэтому за секунду до того, как вода должна была врезаться в меня, я задержала дыхание и нырнула.
На свет!»
2
В моей руке две розы,
Я иду на могилу.
Небеса плачут, они грустны,
И я пускаю слезу с ними.
Вокруг меня только кресты;
Никого, кроме ветра.
Всё будто во сне… –
напевал подросток, сидя в плохо освещённой и почти не проветриваемой комнате перед экраном компьютера. Впрочем, будь освещённость и циркуляция воздуха лучше, ничего бы в корне и не изменилось.
Который раз
он развлекает себя созданием одних и тех же персонажей в редакторе какой-нибудь игрушки. Вернее, одного и того же, лишь изредка экспериментируя. Игры тоже не отличаются разнообразием. Десятки раз – одно и то же…
Сколько бы минут ни уходило на детали, всё всегда сводилось к женщине с бледной кожей, длинными чёрными распущенными волосами и светло-серой радужкой глаз; иногда глаза были голубые, а на одной из щёк появлялся шрам, но первое «не канон», а второе – необязательное, почти случайное нововведение. Чем мрачнее, тем лучше.
Есть ли у этой дамы прототип? Пожалуй, есть. В детстве гик3 обожал персонажа Кристины Риччи в кинодилогии про семейку Аддамс (позднее он примет и других актрис в сём амплуа, но это позднее). При просмотре второй части она для него раскрылась во всей красе.
Впрочем, к чему ограничиваться вымышленным персонажем? Жизнь тоже знает толк в извращениях.
Она никогда не истязала и не мучила его. Нет, как такое можно было подумать! Она же милая и беззащитная девочка (так мама, папа и тренер говорили – может быть, даже сами верили в это). Скорее так: он был единственным мальчиком в лагере, которого она не попыталась побить или как-то иначе обидеть, остальные так или иначе получали, младше ли они её или такие же (тем, что постарше, она просто выносила мозг, формально не вступая в конфронтацию). Почему? Может, потому что он сам никогда не обижал её? Звучит логично. Мама с папой ещё в детсадовском возрасте научили, что слабых обижать нельзя.
Но разве кто-то кроме двух-трёх парней-одногодков к ней приставал? Он такого не видел, значит, такого не было. Логично. Может, потому что они виделись несколько лет кряду, и она успела к нему привыкнуть? Но тогда почему страдают те, кто видится с ней не только в лагере, но и 2-3 раза в неделю на занятиях? Нелогично.
Он видел, как она с удовольствием пинала одного из десятилетних (ей на тот момент было лет 15-16) братьев-новичков, поглядывая на второго. Тот стоял и ничего не делал.
«Запинываемый» вёл себя странно. Вроде бы и «ай-больно, ай-ай-ай», всё как положено, а вроде и улыбался, зажмурив глаза.… Это что, игра такая?
А было ли что-нибудь из этого на самом деле, или всё это – плод излишней впечатлительности? Спустя несколько лет, думая о том случае, уже двадцатилетний, но едва ли повзрослевший «подросток» мог лишь представить себя, застывшего с выпученными глазами и пялящегося на… что-то. Что-то, что отбрасывает на стену пляшущие тени.
И звуки… Глухие звуки ударов и какие-то вялые наигранные вопли:
– Ай…а-ай…
Персонаж готов. Осталось вписать в строку имя. И снова, в который раз – Тёмная Анна. Почему такое имя? По той же причине, по которой сам он – Символист. Просто нравится. Захотелось.
В какой момент жизни «нравится» и «захотелось» перестают быть весомым аргументом?
3
«Не знаю точно, сколько я пролежала без сознания, но если яркий свет в конце тоннеля, по которому я плыла, был от солнца, то в момент моего пробуждения небо уже алело в закате.
Первые минуты после «рождения» были поистине ужасными. Стоило мне прийти в сознание и открыть глаза, как отвратительные ощущения от воды в желудке, лёгких и носоглотке едва не отправили меня обратно в небытие, на этот раз – навсегда. Наверное, нечто подобное чувствовали жертвы пыток, жертвы того проклятого «позорного стула». Я перевернулась на бок, скрючилась и, приподнявшись на одной руке, с широко раскрытыми от тихого ужаса глазами попыталась исторгнуть из себя воду. «Пожалуйста… хватит… я больше не могу», – билось в моём мозгу; я почти слышала собственный голос, измученный, плачущий, словно молящий о пощаде. В какие-то мгновения хотелось умереть, лишь бы это закончилось. Только бы умереть…
В конце концов, полегчало. Дышать стало проще, давящая изнутри тяжесть сошла на нет; я могла видеть и осознавать происходящее. Голова ещё была налита свинцом, но я всё-таки поднялась. Надо осмотреться и понять, что произошло, а главное, что делать дальше.
Я в овраге; то, что раньше было тоннелем с высокими сводами и с чистейшей тёплой водой, оказалось смрадной канализацией. Выбравшись из оврага, я обнаружила простирающийся до самого горизонта осенний лес. В свете умирающего солнца корявые ветви без листьев уже напоминали костлявые лапы неких фантастических тварей
а потрескавшаяся кора и дупла в стволах вызывали ассоциации с посмертными гримасами ужаса и боли на лицах людей, столкнувшихся с чем-то по-настоящему жутким.
По уму, чтобы выйти из леса, следовало идти вдоль трубы, ибо я и представить себе не могу, как бы провела ночь тут. С заходом Солнца придёт холод, исторжение канализационной воды из тела уже привело к голоду и жажде. В лесу вполне могли водиться опасные дикие звери. Мне всё ещё было плохо, но уже не хотелось умирать. И всё же я пошла вглубь леса. Не знаю почему. Я ощутила, что там что-то есть. Даже не знаю.… Иногда люди идут на поводу каких-то внутренних, не понятных никому импульсов, рискуя свести на нет миллионы лет эволюции и ставя под сомнение собственную разумность. Такие люди зачастую погибают в страшных мучениях.
Либо остаются единственными выжившими».
4
Нет лица у моего отражения
По ту сторону сна…
Кроме Тёмной Анны, Символист создавал и других персонажей. Редко, но всё же. Чаще всего женских
(
но пару раз он пытался создать
В конце концов, ему это надоело, и он придумал ещё пару концептов, образов. Оригинальностью они не блистали, но он мог ассоциировать себя с ними. Нелюдимый и обросший тёмный эльф-некромант
повелевающий сильнейшей нежитью. Или волк-одиночка, справляющийся со всеми и вся своими силами
Это стало происходить всё реже, так как никаких положительных эмоций в этих персонажей никогда не вкладывалось. Они лишь констатация факта
что Символист не может принять себя.
5
«Волки. Сама не заметила, как оказалась в месте расположения стаи. Я попятилась назад, но слишком поздно: меня заметили. Десять зверей спешно поднялись на лапы и двинулись ко мне. Те, что поближе, были готовы совершить рывок, стоило мне отвлечься хоть на секунду; остальные подбирались сбоку, намереваясь окружить меня. Я понимала это, но что можно предпринять? Под ногами были лишь опавшие листья, прикрывавшие корни, и холодная земля.
Солнце окончательно скрылось за горизонтом. Теперь глаза волков горели жёлтым пламенем. Отступая, я не следила за тем, куда ставила ноги, и в любой момент могла споткнуться о корни и рухнуть на спину на потеху этим собакам. «Всё. Эта девочка кончилась. Было вкусно. Несите новую».
«Хоть бы глаз выцарапать какой-нибудь из этих мразей», – подумала я и уже приготовилась принять последний бой. Страха больше не было, ему на смену пришла решимость. Тот, кто не волен делать выбор между жизнью и смертью, всё ещё может уменьшить свою боль, продав жизнь подороже.
Во тьме вспыхнула ещё одна пара глаз. Вспыхнула и тут же погасла. Мгновение спустя рядом с почти обошедшим меня с левого бока волком возник силуэт какого-то животного. Прежде чем волк успел среагировать, существо резко дёрнуло передней левой лапой. Волк, не издав ни звука, завалился на бок. Силуэт убийцы растаял и тут же появился возле следующей жертвы. Всё повторилось. Затем ещё раз…
Третий успел взвизгнуть перед смертью, тем самым привлёк внимание оставшихся. На две или три секунды обо мне забыли, и этого было достаточно, чтобы замахнуться и изо всех своих сил нанести ближайшему ко мне волку удар локтем по макушке. Кости черепа хрустнули и поддались, я даже, казалось, ощутила локтем склизкое месиво мозгов, расползающееся под нажимом. Старая школа психиатрии всё ещё актуальна, ведь её целью никогда и не являлось исцеление, лишь извращённое удовольствие для господ, которых по привычке называли врачами. Кстати о господа́х…
Четыре волка бросились туда, где стоял мой спаситель. Судя по очертаниям, это была кошка. Очень большая чёрная кошка (мне показалось, что она мерцает в темноте). Оставшиеся два волка, находившиеся от неё дальше всех, рванули ко мне. Успешно проведённая лоботомия пробудила во мне уверенность в собственных силах. Я даже не стала искать на земле какого-нибудь подручного средства, просто уверенно пошла навстречу пуделям-переросткам.
Когда один из них подбежал достаточно близко и собрался прыгнуть на меня, я ударила наотмашь. Удар пришёлся животному в морду справа, костяшкой пальца я ощутила желеобразную субстанцию глаза. Видимо, на меня прыгнул совсем уж молодой волчонок, не весивший и трёх десятков килограмм, так как от удара он отлетел метров на пять. Но было не до того, чтобы думать об этом. Второй волк приближался.
Он уже прыгнул, на замах времени не было. Всё, что пришло в голову – это ткнуть в разинутую пасть собаки руку и затолкать как можно глубже.
Клыки посекли кожу на предплечье в процессе погружения руки и вонзились в плечо, но из-за бушевавшего в крови адреналина боль казалась несущественной. Скорее, она меня даже возбудила. Псина сучила передними лапами по воздуху, не способная достать до меня когтями, и вращала глазами в бессильной злобе.
О, да…
Я начала раздирать пищевод ногтями. Тело пса забилось в конвульсиях, из глубин заткнутой пасти послышался скулёж. Я смотрела в звериные глаза и видела в них слёзы. Он молил о пощаде, даже будучи неспособным подумать об этом.
Оглядевшись, я уверилась, что сражение подходит к концу: кошка, целая и невредимая, уклонялась от выпадов остатков стаи с такой грацией и изяществом, что можно только позавидовать. Её редкие, но точные удары приходились в шею или глаза. Мой малой лежал в отключке неподалёку. Один из четырёх бросившихся к кошке зверей лежал мёртвый, ещё один скулил и тёр лапами морду где-то в сторонке. На меня он даже не смотрел. Смотреть было уже нечем.
Скулёж ослеплённого пробудил было во мне жалость, но перед внутренним взором тотчас возникла картина: моё истерзанное тело потрошат и пожирают эти величественные и благородные создания; на то, что когда-то было моими волосами, стекают слюни; по тому, что когда-то было моей кожей, ползают щенки. Этот образ пробудил совсем другие чувства. Я сама стала чем-то первобытно-жестоким, не обременённым узами морали и сострадания.
С волками жить – по-волчьи выть, не так ли?
Я вонзила пальцы в стенки кишечника и прорвала его. Волна отвращения подкатила к горлу, но я подавила её. Закусив губу и взглянув на обречённого зверя с непроизвольной издёвкой, я ухватилась свободной рукой за его верхнюю челюсть и попыталась рывком развести руки. Собачий визг звучал вперемешку с барабанной дробью моего собственного сердца.
Зрачки животного смотрели в разные стороны; передние лапы больше не дёргались, а задние не держали тело, оно осело. Волк, вероятно, уже умер от ран или болевого шока. Я быстро, но аккуратно вытащила руку из его пасти, однако необходимо удостовериться, что мне ничто не угрожает. Не только люди учатся у зверей простоте, верности или копируют их повадки в моменты отключения сознания, но и звери учатся у людей. Поэтому я нанесла проникающий удар на случай, если он очнётся и решит напасть снова, не понимая, что эта овечка ему не по зубам. Шкура порвалась, нижние рёбра хрустнули, кишки вот-вот начнут выползать из раны. Будь он жив, была бы какая-то реакция, но её не было.
Хорошо.
Невредимая кошка перегрызала горло слепцу, который даже не сопротивлялся, остальные волки лежали, бездыханные; волчонок дышал, хоть и был в отключке. Боль в правом плече стала ощутимей, но не настолько сильной, чтобы заполонить все мои мысли. С момента захода солнца едва ли прошла минута, а уже похолодало.
Теперь я не могла оторвать глаз от оглушённого волка-подростка. Воображение рисовало его щупленьким мальчиком лет шестнадцати от роду, с короткими светлыми волосами и еле пробившимся пушком на смазливой мордашке. Казалось, всё тепло, вся горячая кровь моего тела сосредоточилось в промежности; дыхание стало неровным, ладони будто сами собой заскользили по бёдрам, животу и грудям, размазывая кровь и соки искорёженной волчицы по телу. Да, оказалось, это была волчица, может, даже мать мальчика… то есть, волчонка.
Ему всё равно не выжить без стаи. Будь на его месте обыкновенные щенки, я бы их просто раздавила, чтобы не мучились. А так…»
Кошка-тотем наблюдала, как её подопечная подняла с земли камень и направилась в сторону побитой собаки.
6
То ли он, то ли она –
В этом нет значения.
Важно то, что есть лицо,
И оно разбито.
Персонаж нарисован. Он красивый, у него есть имя, но это лишь оболочка, практически не влияющая на процесс. Даже пол персонажа никак не сказывается на игре. Что Тёмная Анна, что Акакий Акакиевич, что кошко-мальчик Кеша – всё едино, если не считать расистских реплик стражников в Скайриме. Хотя казалось бы… А что остаётся? Предыстория, которую знает лишь игрок, прокачка, стиль ведения боя и отыгрыш там, где это возможно.
Предыстория…. Родители и близкие где-то далеко или уже покинули мир живых, но они частенько вспоминаются, когда нет требующих немедленного решения проблем.
В такие моменты на героиню накатывает беспросветная тоска и ощущение собственного одиночества, заглушить которые в силах лишь очередная волна всепоглощающей жестокости и насилия. Да, такой вот у Анечки мотив для спасения мира, зачистки заброшенных бункеров и сбора ядовитых паучьих желез: двигаться, чтобы не останавливаться.
Порой приходится быть мразью, чтобы не стать трупом.
Высокая цена за право быть собой.
Прокачка и ведение боя. Боевой маг с мечом в одной руке и заклинанием в другой. Первое время так, потом чисто маг с прокаченной некромантией и призывом всяких магических кошечек, собачек и прочих адских созданий. Когда всё это надоест, играем как получится.
(«Великолепный план, Символист, просто офигенный, если я правильно поняла; надёжный как двемерские часы4».)
В каком-нибудь Fallout, где нет магии, можно вкачивать энергетическое оружие и взрывчатку.
Отыгрыш… Социальные навыки не развиваем, кроме тех, что завязаны на умственных способностях, умственные же способности развиваем до предела, остальное в физические возможности.
Напарники не нужны. Зомби, роботы и призванные существа вполне справятся с ролью живых щитов и сумконосцев. Или сумконосиков, как угодно. Угрюмо и сухо отвечаем на вопросы, задаём вопросы исключительно по делу и не слушаем, когда собеседник начинает рассказывать о любимом цвете носков его бабушки (у-ух, больная на голову психопатка!); если есть возможность «поиграть» с противниками без вреда для любимицы – «играем». Смерть – это лучшее, на что могут рассчитывать враги сильной и независимой Тёмной Анны.
Стоп! Разве «сильная и независимая Тёмная Анна» и «садистка-психопатка» – это не одно и то же? Хмм.… Как неожиданно…
7
«Время не имело значения, как и риск подхватить вшей или болезнь. Или то, что чувствует существо, имевшее неосторожность напасть на меня, даже в составе стаи. А оно, судя по издаваемым звукам, могло чувствовать, по крайней мере, боль, отчаяние, беспомощность; если оно способно мыслить, то мысли в духе: «Пожалуйста! Прекрати это! Убей меня, я больше не вынесу!» – определённо имели место.
Для собственной безопасности, я перебила волку (да, милый, ты больше не мальчик, ты теперь совсем взрослый) все лапы и
Я очень признательна своей спасительнице (у сияющей пантеры не было гениталий, к моему удивлению, так что мне проще думать, что это
Пантера зашла ко мне за спину. Я приняла это за намерение присоединиться к моему маленькому увеселению (в самом деле, почему бы и нет?) и прильнула к волку, сердце которого уже едва-едва билось, чтобы кошечке было удобней «пристроиться», ведь таз существ, ходящих на четырёх лапах, устроен иначе…
Тёплый и влажный язык заскользил по спине. Щипало. Оказалось, что вся спина и бока были усыпаны неглубокими порезами и царапинами. Наверное, волна в «тоннеле» протащила меня по острым камням. Странно, что я раньше не обратила на это внимания. Намерения моего ангела-хранителя в данной ситуации ограничивались лишь дезинфекцией ран.
К тому времени волчонок перестал как-то реагировать на порывы моей сексуальности и, кажется, впал в кому. Его ресурс вышел. Пора заканчивать.
Я бы сказала, что быстрая смерть – это лучшее, что может случиться с тем, что от него осталось: вся его стая погибла, ноги перебиты, челюсть сломана – ни охотиться, ни передвигаться, ни даже самостоятельно есть он не сможет.
(
Я наступила ему на горло и раздавила трахею.
Пантера отбежала вглубь леса и посмотрела на меня, словно ожидая, что я последую за ней. Что же, выбор невелик.
Веди!»
8
Надоело. Символист перерос то, чем занимался уже три с половиной года.
8 августа 2017 года он написал текст «Тени будущего», в котором в привычной ему манере изложил свои ощущения от ЕГЭ и от поступления в университет, а уже 13 августа решил прекратить писать вовсе. На это не будет времени, ведь теперь он, что называется, «взрослый», а всё его творчество – это ребячество, детская графомания, которая так и будет пылиться в столе; её можно бы и сжечь или порвать и выкинуть, как и всё то, что было до подростковых прыщей: исписанный фанфиками ежедневник, 200 страниц так и не законченного романа (тоже в ежедневнике, ведь ими в семье никто больше не пользовался), срисованное из энциклопедий оружие.
И всё-таки…
Наступает ночь, город засыпает
(
тишина становится абсолютной и всеобъемлющей. И это странно. Неестественно. Комната словно оказалась в некой «зоне вакуума», в которой нет и не может быть звуков. Человек с нормальным слухом не готов к такому, его всегда окружают звуки, абсолютной тишине просто нет места в его жизни. Тикают часы, жужжит лампа, воет соседская собака – что-то есть всегда. Что же происходит, если всё замолкает?
Тишина предшествует рывку подкравшегося хищника. Тишина означает: что-то, обязанное работать, не работает – двигатель, система вентиляции, сеть электропитания. Может, из-за этого возникает ощущение тревоги, надвигающейся катастрофы. А может, в тишине мы начинаем слышать нечто нежелательное и стремимся заглушить посторонними звуками. Тело начинает говорить с нами: мы ощущаем биение сердца, кости скрипят громче обычного, желудок напоминает о себе всеми доступными способами. Из тишины выплывают и мысли с воспоминаниями. Те воспоминания, что смешивают нас с грязью, мешают уснуть. Те мысли, после которых хочется не просыпаться завтра. Не просыпаться вообще никогда.
Возможно, гнетущая тишина развивает паранойю и другие психозы, возможно, даже приводит к галлюцинациям. Хотя, оптические обманы и искажения света тоже многое объясняют…
(
В любом случае, у того, что ночью в зеркале Символист иногда видит не совсем себя,
«
(В соседней комнате во сне заёрзал ребёнок – младший брат.)
(Дыхание ребёнка стало более шумным, это вызывало опасения.)
– Я хочу… Я хочу самостоятельно привести тебя в этот мир.
Девушка по ту сторону зеркала опустила голову, обдумывая услышанное. Молчание длилось не дольше пятнадцати секунд. Пятнадцати бесконечно долгих секунд. Когда она подняла голову, выражение лица с гневного сменилось на привычное нейтральное с ноткой безразличия и психопатии.
(«Я изображаю маньяка-убийцу, они ничем не отличаются от обычных людей».)
«
(ребёнок заплакал; родители вот-вот проснутся)
…
Страх – это очень сильный мотиватор.
– Брат! Брат, что это за девочка?
– Какая девочка?
– Вон та, в углу.
Младший брат Символиста указал пальцем на угол комнаты. Обычно там стоит гитара, на которой никто никогда не играл. Сейчас её там не было. Там вообще ничего не было.
– Серенькая девочка… Брат, почему она плачет? – продолжал мальчик
Символист не знал, что ответить. В углу было пусто. Но некие смутные сомнения на этот счёт всё же прокрались. Разыгравшемуся воображению ничего не стоило нарисовать
– Не вижу никакой девочки, но допускаю, что она там есть. Может, она чего-то боится…
Символист снова сел за компьютер.
Есть ли у этой рыжей вампирши, улыбающейся с экрана, прототип?
(«А может, она на кого-то обижена?» – думал маленький мальчик, переводя взгляд со спины старшего брата на угол комнаты и обратно.)
Пожалуй, есть…
– Да, приятель, – протянул Док, – ты, как бы помягче выразиться, человек завершённый. Психиатр немного в другом здании…. Ну, ладно! – Емельянов хлопнул ладонями по коленям и решительно встал. За окном алел закат. – Пока здесь полежишь. Марина, наша mistress, переоденет тебя во что-нибудь попросторнее.
«В саван, например».
– Слушайся её и не обижай.
Док забрал у Максима планшет и, еле слышно произнеся: «Слушать на практике байки без куратора – себя не уважать», вышел из палаты. Уже из коридора до ушей интерна донесся крикливый голос медсестры.
– Ну? Чего замер истуканом? Марш разносить «утки» по палатам!
Часть 2. Что снаружи, что внутри…
Красное небо сменилось розовым, розовое – фиолетовым. А затем на улице окончательно стемнело. Какое-то время в больнице горело дневное рабочее освещение, но вот всё больше кабинетов запирались, гомон работников и пациентов становился всё тише, а коридоры пустели. Все разъезжались по домам.
Впрочем, не все. Пациенты на стационарном лечении никуда уходить не собирались – кроме, может быть, самых отчаянных. В палатах свет уже погасили, но в коридоре непременно горит ночное освещение. И где-то обязательно ходят, сидят или лежат дежурные врачи и санитары.
Марине было не впервой оставаться в больнице на ночь. Делала она это нечасто, ибо себя жалко, но даже на подгоревшую лепёшку с маргарином нужны деньги, а за ночные смены неплохо платят. К тому же днём всё вокруг гудит и мельтешит перед глазами, а ночь может пройти совершенно спокойно. С другой стороны, ночью даже редкие шорохи звучат громче, а очертания предметов искажаются. Вот ты меришь шагами расстояние от окна до окна, а вот стены начинают казаться неестественно зелёными – и всё, ты в камерном ужастике.
Кстати, о камерах. Пришло время для ночного обхода.
Узкий луч фонарика проникал туда, куда не доставал тусклый свет из-под плафонов. Марина не злоупотребляла силой старшего брата джедайского меча, дабы никого не разбудить. Кто бы что ни говорил, а саркастичность – это ещё не повод считать человека чудовищем. Это лишь клапан, предохраняющий собственную психику и здоровье окружающих от чего-нибудь похуже.
Медсестра вслушалась в ночную тишину. В ближайшей к лифту палате шла какая-то возня. Шуршание фольги.
«Ночной дожор».
Подавляя желание присоединиться к невинно чавкающей шоколадом пациентке «немного за тридцать», Марина лишь попросила её вести себя тише и, прикрыв дверь в палату, пошла дальше.
«Ночной дожор – это святое».
Казалось, любительница шоколада (да кто же его не любит?) была единственной, кто нарушил тишину на этаже. Даже Марина своим перемещением практически не производила шума, предусмотрительно сменив туфли на балетки. Так, беззвучно и безмятежно, она дошла до конца коридора, как вдруг боковое зрение зацепилось за что-то.
Марине показалось, будто койку Семёна-Симеона обступило несколько фигур.
Сердце пропустило удар, но крика или обморока не последовало – работа с Вячеславом и другими медиками «в поле» давно открыла Марине ответ на вопрос любимого литературного героя детства: «Тварь ли я дрожащая?..» Убедившись, что рукоять ножниц для резки бинтов всё ещё торчала из кармана, медсестра, держа в левой руке фонарик, осторожно протиснулась внутрь помещения и сухим щелчком послала поток бледно-жёлтого света туда, где предположительно находился парень и ночные визитёры.
Предположение было верным, но лишь отчасти. Симеон, широко раскинув руки, лежал на своём месте под одеялом. И только. Больше никого не было.
Марина вздохнула и опустила фонарик. Чувство облегчения соседствовало с разочарованием.
– Не спится?
Хриплый спросонья голос не подходил двадцатипятилетнему, но неожиданно хорошо сочетался с внешностью Симеона, а выглядел он в темноте не лучшим образом. Ещё хуже, чем днём.
– Извини. Работа такая.
Марина заметила зеркало на стене прямо напротив постели пациента.
– Не по фэншую, однако, – девушка кивнула на зеркало. – Не удивлюсь, если эта штука реально выпивает из тебя жизнь. Или ещё что-нибудь.
Скрестив руки на груди, Марина прошла к окну. Остановившись, она достала из нагрудного кармана блузки пачку сигарет.
– Ты не против?
Симеон хмыкнул и пожал плечами. Медсестра вытянула из пачки тоненький цилиндр, после чего сунула руку под подоконник. Через несколько секунд спрятанная там зажигалка уже лежала в ладони.
– Вы ведь в курсе, что фэншуй – это больше о мёртвых, чем о живых?
Марина приоткрыла окно и молча закурила. После нескольких ядовитых затяжек бычок был вдавлен в многострадальный подоконник, словно поле боя, покрытый серо-бурыми пятнами.
– О живых заботиться надо, не о мёртвых, – промолвила девушка, возвращая зажигалку в тайник. – Куда ни кинь, чтут лишь мертвецов. А тем временем кругом творится такое, что мама не горюй.
– Страшно выходить на улицу по ночам, да? – голос пациента снова соответствовал возрасту. По крайней мере, внешнему возрасту.
– Может, поэтому я и торчу сейчас здесь… – медсестра теребила упаковку «Кента», не торопясь убирать её в карман. Одной сигареты всегда мало.
– Эта хрень выпивает больше жизни, чем все здешние вампиры, – взгляд Симеона был устремлён на полупустую пачку. Марина обернулась к «проповеднику».
– Я могу умереть в любой момент. Ты тоже не походишь на любимца удачи, – девушка многозначительно постучала пальцами по макушке. – Тебя избили и ограбили. Со мной бы сделали кое-что похуже, а после – придушили или прирезали.
Симеон мрачно кивнул.
– Мне жаль, что так происходит. Это неправильно, но это правда.
Фразы кончились, и в воздухе повисло то самое минутное молчание, способное заменить часы дебатов. И, в отличие от дебатов, молчание к чему-нибудь да приводит.
– Док сказал, что ты сказки умеешь рассказывать, – проронила Марина, глядя в пол.
– «Док»? – бровь парня поползла вверх.
– Врач, который тебя обследовал.
– Это было типа обследование? – улыбнулся Симеон и засмеялся сквозь зубы. – Что до сказок, доктор воспринял мою историю как бред сумасшедшего.
– Иногда безумие – это очень хорошее обезболивающее. Можешь порадовать меня чем-нибудь? Чем-нибудь со счастливым концом.
– Попробую, чего уж…
Марина села на табурет и приготовилась слушать.
Шевеление
1
Чем ближе зима, тем меньше остаётся света. На дворе октябрь, а уже в пять часов дня темно как ночью. Кажется, сама природа в связке с серостью ландшафта угнетает человека. Апатия становится ведущим состоянием. Впрочем, не единственным. Некоторые вещи не привязаны ко времени года.
Рабочий день закончился, и на строительной площадке развернулось выступление одного из рабочих – он читал стихи. Половина строителей разошлась по домам, не обратив внимания на декламацию, остальные слушали без особого энтузиазма, но шедшая мимо площадки женщина в положении обратила внимание, подошла к краю толпы и стала слушать. Что-то про цветы, любовь, родителей, детей; что-то казалось знакомым – некоторые произведения и авторы годами вбиваются в голову школьной программой. Чтец декламировал с чувством, но об обратной связи – как и о «безмолвном восхищении» – говорить не приходилось, что явно удручало и отбивало желание стараться.
Минутка поэзии подходила к концу, однако, заметив нового заинтересованного слушателя, чтец решил закончить красиво и выдать что-нибудь необычное. Меньше пафоса, больше смысла.
«Может, тогда хоть в одном человеке что-нибудь шевельнётся»
«Шевельнулось». Реакция разнилась от строителя к строителю: один презрительно хмыкнул и сплюнул, другой одобрительно закивал головой с гримасой в духе «достойно уважения», третий потупил взгляд и поспешил уйти домой. Прораб похлопал чтеца по плечу и вынес вердикт: «Нормально-нормально». Отзвучали скупые аплодисменты (местами искренние), и женщина незаметно покинула площадку. Она и так задержалась.
Промзона мало подходит для прогулок и может отрицательно сказаться на состоянии плода, но выбора не было. Бетонные стены, разделённые узкими проходами, создавали угрюмый лабиринт, а пройти предстояло в самые его глубины, к заброшенным складским и цеховым помещениям. Туда не забредёт случайный прохожий, и должно произойти что-то совсем из ряда вон выходящее, чтобы в эти дебри отправили полицейский наряд. И то – не факт…
– О-о, вот и вы! – мужчина в сером трикотажном костюме привстал с обшарпанного табурета. – Надеюсь, без слежки. Это в ваших же интересах, Диана.
За спиной женщины завыли ржавые петли – ещё один мужчина закрыл дверь и запер её изнутри. Этот, в чёрном спортивном костюме с белыми полосами, не был знаком Диане, но это неважно. Виктора Эдипова, сменившего дорогой итальянский костюм на максимально неприметный трикотаж, она знала. Как и муж Дианы.
После заключения особо удачного контракта Евгений и Виктор, по обыкновению, приняли участие в дружеской попойке – отметить дело, что называется, с размахом официально было невозможно. О подробностях самой вечеринки она мало что знает, но Евгений крупно подставился, и теперь его судьба висит на волоске. Виктор вызнал нечто, что должно остаться в тайне, исчезнуть из этого мира, иначе карьера несчастного будет разрушена, а вместе с ней погибнут и все надежды на счастливую семейную жизнь. Сама Диана узнала об этой тайне от Виктора. И он сам предложил ей «спасти мужа, спасти брак и защитить светлое будущее ребёнка».
Евгению она ничего не сказала: ни о том, что узнала, ни о шантаже, ни о жертве, которую ей предстоит принести. Если всё тайное станет явным, как смотреть друг другу в глаза? Она проглотила позор любимого, переживёт и свой ради него. А Евгений…Он бы не вынес.
(
Да. Не вынес бы.
Диана молча встала перед Виктором и опустила взгляд. К горлу подкатила волна – то ли от нервов, то ли вследствие беременности.
«Нужно сдержаться», – сказала она себе и, глубоко вздохнув, взглянула на Эдипова. Тот не заставил себя ждать и жестом приказал Диане встать на колени. Она подчинилась, и Виктор подошёл к ней сбоку.
– Возможно, вам это даже понравится, – и запустил пальцы в её волосы.
Диана зажмурилась, Эдипов уткнул её лицо себе в пах, а его колено упёрлось в живот. Сообщник, ухмыляясь, сложил руки на груди и приготовился смотреть представление.
– Ну же, Дианочка, не стесняйтесь.
Глаза стали влажными, спазмы возобновились, но выхода нет. Женщина на ощупь нашла край штанов и приспустила.
Последующие минуты показались Диане вечностью. Поначалу «мужчина» предоставил ей самой «управлять процессом» и решать, с какой интенсивностью будет проходить пытка («Я добр к вам, – не умолчал Виктор, пальцами отворяя влажные веки и вынуждая глядеть на него, – будьте же и вы любезны со мной»); Диана ушла в себя, впала в своеобразную кому. Представила, как лицо Евгения пожирала гримаса презрения и брезгливости; представила маленького мальчика, растерянно глядящего вслед избегающим его родственникам.
Представила и себя, с дрожью в руках затягивающую на шее петлю.
– Экая вы безынициативная! – притворно возмутился Эдипов. – Как вы с Евгением вообще проводите вечера? Ладно, так и быть, помогу…
Сообщник рассмеялся. Диана чуть не задохнулась.
2
Изо всех сил стараясь не рухнуть на живот, Диана на четвереньках ползла в сторону выхода. Её тошнило, она кашляла и плевалась, почти ревела. Сообщник Эдипова с глупой ухмылкой снимал происходящее на смартфон. Виктор неодобрительно зацокал языком и зарядил беременной ремнём по лопаткам. Та завыла и рухнула на бок.
– Мы ещё не закончили! Я ещё не закончил! – стянувший штаны Виктор развалился на бетонном блоке с предусмотрительно подстеленным пенопластом и поманил измученную женщину пальцем. Та попыталась встать, но ноги не слушались.
– Коля, будь добр, помоги ей.
Сообщник прервал запись и дотащил Диану до блока. Оглядев находящуюся в полубессознательном состоянии беременную, Виктор поморщился и подал знак. Женщину водрузили на шантажиста, и запись была возобновлена.
– Я жду.
Виктор с досады шлёпнул женщину по животу (не отреагировала) и решил закончить всё сам. Диана захрипела и закатила глаза; Эдипов упёрся ей в живот и со смаком наблюдал за выражением её лица: глаза закатились, язык свисал…
– Кажется, теперь у вас будет девочка или «голубок»! – осклабился Виктор и засмеялся собственной шутке. Сообщник одобрительно хмыкнул. Будущая мать, практически выпавшая из реальности, шутку не оценила. Во чреве, словно оскорбившись, задёргался младенец. Ноги маленького человека упёрлись в живот, кожа женщины натянулась, казалось, она вот-вот порвётся. Диана замычала, но Виктора это почему-то не раззадорило: ему становилось неуютно как под осиным гнездом. В детстве он кидал камни в такие гнёзда. Они висели на чужих участках, а он прятался и ждал криков ужаса и растерянности дачников, подвергающихся внезапному нападению. Тогда Эдипов мерзко хихикал в кулачок, но сейчас выражение его лица демонстрировало брезгливость и нарастающее недоумение. Неужели начались роды? Крайнюю плоть словно обвило кольцами мышц.
«Нет, это ненормально!»
Вдруг Эдипов вскрикнул, а уже через секунду – истошно завопил. Сообщник Николай вздрогнул от неожиданности и выронил телефон. Тот рухнул на бетон экраном вниз.
(Грубая китайская подделка? Эх, если бы…)
– Коля, сделай что-нибудь! – Виктор визжал и силился спихнуть с себя судорожно дёргающееся тело, но ничего не получалось. Диана на крики не реагировала; в отключке она больше походила на трясущийся сгусток киселя, нежели на живого человека. Сообщник спешно извлёк из кармана маленький пистолет
(магазин на четыре патрона; если не промахиваться, то хватит на всех),
но не понимал, куда – в кого следует стрелять. Голова женщины тем временем повернулась в его сторону, и на Николая уставились грязно-белые глаза без зрачков. Живот разросся до размеров фитбола, под кожей активно шевелилось нечто (ребёнок так себя не ведёт, это ненормально!), и после очередного мощного толчка из горла Дианы вырвалась бесцветная струя. Незадачливый стрелок попытался увернуться, но безуспешно. Кислота задела лицо, шею и кисти рук. Ствол пистолета оплавился, а вопили теперь двое.
Из влагалища высунулись многочисленные инсектоидные конечности и резво вонзились Виктору в ноги и живот. Крики Эдипова даже безучастную Диану заставили поморщиться во сне. Шипы прошили тело Виктора насквозь и упёрлись в тыльную сторону словно крючья, словно наконечники стрел.
«Теперь он точно не соскочит, мамочка!»
Превозмогая боль и желание сжаться где-нибудь в углу и затихнуть, Николай практически наощупь добрался до ворот и отпер их. Теперь ему предстояло отыскать путь из лабиринта железобетонных конструкций и побитых асфальтовых дорог. Но, прежде чем сбежать, горе-телохранитель оглянулся на своего «босса».
Зря.
Виктора затягивало в Диану. Тело мужчины обхватили жгуты кроваво-красных щупалец, имевших то же начало, что и пронзившие его «крючья». Рывок – бёдра орущего во всё горло Эдипова исчезают в недрах будущей матери; рывок – отвратительный хруст ломающихся костей и позвонков перекрывает крики, и умолкший навеки Виктор складывается пополам; ещё один рывок – шантажист почти полностью исчезает в цепких объятиях нерождённого…
Николай в ужасе попятился назад и едва не рухнул вниз, запнувшись о порог, но успел ухватиться за дверной косяк. Бежать! Бежать без оглядки и забыть обо всём увиденном! Что бы и кому бы он ни рассказал о случившемся, его ждёт, в лучшем случае, осмеяние
(«Два здоровых мужика с волыной не смогли справиться с бабой и её пузожителем? Лол!»),
в худшем – больница для душевнобольных или тюрьма.
Лучше же молчать, правда?
Десять часов вечера. В любой другой день Диана бы боялась, что из-за угла на неё выскочит грабитель или любая другая разновидность отморозка. Но сегодня она чувствовала – всё, с неё хватит! В синяках, с потёкшим макияжем, перепачканная пылью и грязью, она не реагировала на неодобрительные взгляды восседающих на обшарпанных скамейках бабулек, на склизкие подмигивания парней, а также на понурые взгляды женщин; матери старались прикрыть глаза своим чадам, особенно рьяно – матери дочерей.
«Ой, да пошли вы!»
Вот, наконец, и дом. Лифт приехал быстро. Диана делила кабину с долговязым подслеповатым парнем, уткнувшимся в телефон. Нервы как будто успокоились (ну, или почти успокоились), и женщина из любопытства заглянула из-за плеча попутчика в экран. Судя по всему, он собрался публиковать в соцсети то ли криво написанный белый стих, то ещё какое-нибудь «современное искусство». Будущая мать смогла прочесть лишь отрывок:
– Что бы я ещё хоть раз… – тихо прошипела Диана. Парень улыбнулся. Только непонятно, чему.
Лифт достиг этажа, на котором жила молодая семья, и Диана покинула кабину. Она решила ничего не рассказывать мужу, но и сгорать от чувства стыда в случае чего не станет. Она сделала более чем достаточно. И лучше бы Евгению не пенять ей, когда она потребует распределить обязанности по дому или захочет выйти «развеяться» с подругами…
«Покушать бы… Может, по ананасику?»
Пол под табуретом покрылся тонким слоем табачной пыли, ещё немного осталось на Марининых губах и лице. Пальцы и вовсе почернели. У ног валялись пожёванные кусочки фильтра.
Сквозняк аккуратно прикрыл дверь в палату, и теперь свет от автомобилей, зданий и фонарей парка (Москва никогда не спит) в одиночку нёс бремя борьбы с ночной мглой.
Марина чувствовала, что заболевает. Перед эпизодом в заброшке она захотела закурить ещё одну сигарету, но по ходу истории внутри всё сжималось и холодело. Когда рассказ подошёл к концу, трясущиеся пальцы сжимали выпотрошенную сигарету, и ещё одна лежала в складках юбки, словно в гамаке. Там же покоилась и влажная измятая пачка.
– Твою мать… – шумно выдохнула Марина и жадно втянула воздух. Частицы табака не нуждались в особом приглашении и устремились в путь вместе с воздухом. От неожиданности она закашлялась как после первой в жизни затяжки.
– Неприятно, да? – без тени сочувствия произнёс Симеон, когда Марина вернула контроль над своим телом.
Хотя бы относительный.
– Хреново, – честно призналась девушка и с сопением вытерла рот, испачкав лицо в процессе.
– Я ведь не обещал, что будет легко, – мрачно заметил Симеон.
– Конец мог бы быть и лучше, – медсестра попыталась взять себя в руки и звучать строго, но её ещё потряхивало.
– Нужно больше смертей?
– Нужна уверенность, что с женщиной всё будет в порядке.
– Я не уверен, что у кого-то из выживших в принципе может быть всё в порядке. Поглядел бы я на Колю.
– В психушке таких хоть с лопаты ешь. – Медсестра оглядела осунувшееся лицо и длинные худые руки. – Блин, ты же взрослый человек, а тощий, как шкет. Голодаешь? Или на диете?
– Даже не знаю… Назовём это вынужденно-добровольным воздержанием.
– Это такая особо изощрённая форма садомазохизма? Или селфхарма?
– Хотел бы я знать, – улыбнувшись, пациент поёрзал в кровати. Случайно бросив взгляд на следы от сигарет на подоконнике, он задумался, словно что-то вспоминал.
Марина хотела было покинуть тощего рассказчика с задатками шизофреника и пожелать ему счастливого пути в страну По, Лавкрафта и прочих сумеречных эльфов, как вдруг…
– Хочешь ещё одну историю?
«Я после первой ещё не проблевалась, визионер ты хренов!» – подумала девушка, но вслух произнесла другое.
– Только чтобы финал был хорошим. И чтобы с песнями! Как в Диснее!
– «Алых песнопений» не обещаю, – сказочник прищурился и бросил быстрый взгляд на окно, словно школьник, стоявший перед доской и искавший ободрения в лицах друзей. – Но что-то наподобие диснеевского «хэппи-энда» будет. И песня тоже. – Симеон игриво вскинул бровь.
Марина сглотнула и заёрзала на стуле.
–
Алиса
0. Из глубин мёртвой земли
Портрет теперь спрятан, и твоя судьба
Перестала ужасать…
И не ужасала, возможно.
Скорбит ли мать хотя бы?
Слышишь ли её всхлипы во мраке?
Они нашли… они зачали замену,
Пока ты гниёшь здесь!
Ты должна вернуться к ней, воскреснуть.
Покажи свою боль!
Я хотел бы быть рядом с тобою…
Быть может, моих слов и не хватало…
Что если я мог облегчить твой рок?!
Что если это всё я виноват?!
Разрушены тюрьмы стены.
Я слышу треск костей.
Твой гроб был тебе слишком тесен!
Пусть в теле твоём бьётся сердце!
Пока колдует Королева,
Я отопру врата Кладбища ключом.
Мы дарим тебе время вернуться домой;
Вам надо столько всего обсудить. Голод будет утолён!
Лунный свет просвечивает твою кожу
Тонкую, мертвенно-бледную.
Пусть в венах и течёт кровь гнилая,
Ты сможешь дальше жить за счёт крови живых.
Теперь слышишь ли Чёрный Зов?
Так крылья Смерти шелестят.
Ты любила – ты изменилась.
Я и другие понимаем: это то, из-за чего мы стали семьёй.
1
Солнце село. Уличные фонари зажглись в попытке скомпенсировать прохожим черноту неба. Звёзды редко можно увидеть в городских условиях: смог и дым разъедают глаза.
Ксения с кружкой зелёного чая в руке выглядывала из окна. Пузожитель, достаточно взрослый, чтобы быть заметным, был тихим и спокойным. «Ты там вообще как, живой?» – грубо шутили близкие и не очень люди, тыча в живот пальцами или мягкими игрушками, которыми впоследствии и снабжали Ксению. Это раздражало: такие шутки в принципе не всем приятны (это как слушать анекдоты о мёртвых младенцах, будучи родителем грудничка), плюс это ещё и тревожило воспоминания о неких трагических событиях…
Это ведь было трагедией, не так ли? Грустно, когда родной человек погибает, да ещё и при очень странных обстоятельствах. Насилия как такового не было, скорее, это был несчастный случай…
(
Ладно, лёд на катке и правда был довольно тонок. Небрежность людей, что измеряли его толщину, или непрошибаемое безразличие властей, давших разрешение на обустройство катка или ещё что-то…
«Меньше жрать надо было!»
Вообще, как-то странно вышло: девочка весила меньше всех (не просто тощая – буквально «кожа да кости»); замерзала быстрее всех, минимум шансов спастись; окружающим, мягко говоря, плевать. Как детям, которых ещё можно как-то оправдать неопытностью и незрелостью
(
так и взрослым, у которых и своих проблем полно.
(«Пивко по акции»… «Классная задница, я бы вдул»… «Как бы урезать моим стахановцам зарплату и увеличить нагрузку»… «С Сашкой было зашибись, скажу мужу, что голова болит»… «Ля, на часы для коллекции не хватает, надо новый торговый сбор протолкнуть»… «Где бы найти богатого, щедрого и тупого папика?»…)
Мистика какая-то.
Муж Ксении предупредил, что сегодня какой-то важный дедлайн и домой он вернётся поздно. Она уже привыкла. Мысли, что это лишь ложь и отговорки, конечно, посещали её, но она усиленно противилась им.
Звёзды. Возможно, если жить на верхних этажах новостроек или выбираться на их крыши, всё-таки можно увидеть необъятное полотно ночного неба. Миллионы звёзд. Родившиеся миллиарды лет назад и мерцающие до сих пор; невероятно старые, которым осталось не так уж много времени.… А ведь есть ещё и такие, которым лишь предстоит вспыхнуть на небосводе. Говорят, когда человек умирает, на небе загорается новая звезда.
«А когда звезда угасает?»
Конечно, это просто красивая сказка. Романтичная лапша, которую парни и девушки вешают друг другу на уши, чтобы настроить на нужный лад. Наверное, астрономам забавно слушать такое, зная правду лучше остальных. Или это, наоборот, раздражает…
Пока женщина пила чай и смотрела на едва освещаемую фонарями улицу, некий астроном, живущий в соседнем доме, пребывал в недоумении. Звезда, загоревшаяся совсем недавно (по астрономическим меркам, год-два – это мгновение) и была им открыта… исчезла с небосвода.
Мистика, да и только.
2
Смотреть в ночь, прорезаемую светом фонарей, фар и ламп в окнах соседних домов, конечно, можно бесконечно, но не хотелось. Ксения убедилась, что положила остатки ужина в холодильник, и стала готовиться ко сну. Проблем с бессонницей обычно не было, ребёнок лежал тихо и смирно
(«Ты там вообще живой?»),
что даже беспокоило. Врачи, впрочем, уверяли, что всё в порядке.
Ксения дошла до кровати и собралась было снять халат, но её отвлекла причудливая игра теней на стене напротив окна. На подоконнике в банке с водой стояли ветки вербы (кто и зачем это туда поставил, уже и не вспомнить), а где-то рядом проезжала машина, попадая светом фар в окно. Тень от почек оказалась между тенью от веток, торчащих в разные стороны. Создалось некое подобие то ли сети, то ли паучьих лап, то ли просто корявых пальцев на стене. Чем-то это всё напоминало мультфильмы Тима Бёртона с его худыми
(кожа да кости)
кукольными персонажами.
Фыркнув
(«Хорошая попытка, Мефистофель»),
Ксения легла, не сняв халата. В мозгу беременной женщины, тем не менее, зароились мысли, вызванные ассоциацией. И воспоминания. Не самые приятные, надо сказать. Борясь с ними, она повернулась на другой бок, лицом к окну, чтобы не видеть игры света и мрака. Помогло. Длинные щупальца сна уже обвивали будущую мать, и она не обращала внимания на последующие метаморфозы. А жаль. Не каждую ночь увидишь театр теней, в котором паук-инвалид
(
появляется будто из ниоткуда, ползёт к краю подоконника и исчезает.
Уже в полусне, расфокусированным взглядом Ксения смотрела на угол. Вместо того чтобы просто закрыть глаза и заснуть, она неторопливо опускала и поднимала веки. В какой-то момент она решила сфокусировать взгляд.
Сон как рукой сняло.
В углу комнаты, упершись спиной в стену и скрестив руки на груди, стояла девушка. Несуразный, подростковый прикид: мешковатая синяя толстовка, в которой можно утонуть, даже будучи полным, серые мини-шорты, обнажавшие бесплодную кожу тощих ног, воткнутых в короткие носки и кроссовки грязно-белого цвета, – не давал усомниться. Из-под наброшенного на голову капюшона виднелись русые волосы.
Она часто одевалась так на выход, словно прячась, но, в то же время, желая показать себя.
– Алиса? – прошептала Ксения.
Глядевшая до того в пол Алиса подняла глаза на мать. Во взгляде, в самом выражении лица читалась подростковая резкость. Этим взглядом можно прошивать листы металла и рвать сердца на части. Ксения, не до конца понимая, что и зачем делает, начала подниматься с кровати; девочка же, с трудом переставляя ноги, направилась к столь близкому, но столь далёкому человеку.
Сползшее одеяло обнажило выпуклый живот беременной. Алиса бросила на него беглый взгляд
(«Они нашли… они зачали замену!»)
и оскалилась.
В тот момент, когда Алиса дошла до окна, совсем недавно пугавшего и завораживавшего игрой теней и света, внезапный порыв ветра со свистом всколыхнул занавески, скрыв анорексичку от глаз. Буквально на пару секунд.
По истечении этих секунд в сторону Ксении приближалась уже не та, кого она когда-то знала.
Неторопливо, но отнюдь не «из последних сил» на Ксению со скрипом надвигалось существо, лишь отдалённо напоминавшее человека. Грязно-жёлтые, похожие на изодранную мочалку волосы; изорванный саван, из дыр которого глядит белая как мел кожа, иссечённая венами и трупными пятнами; кое-где кожа была и вовсе порвана, обнажая потемневшие от времени кости и гнилую плоть…
Если бы этим всё и ограничилось, но нет! На глазах у Ксении существо стало расти, и уже через несколько мгновений выросло настолько, что практически уперлось головой в потолок; руки и ноги стали невероятно длинными, а пальцы свисали до колен. Очерченное лицо всё ещё скалилось, но теперь это был оскал не-жизни: губы и дёсны истлели, обнажив кривые зубы, на месте щёк зияли дыры, создавая жуткое подобие улыбки. Глаза, похожие на угли, на фоне натянутой, словно резиновой, кожи казались средоточием жизни и разума.
Гротескная пародия на человека с интересом разглядывала живую женщину, продолжая тем не менее наступать. Ксения, не в силах отвести глаз от окаймлённых тёмно-серой радужкой зрачков Алисы и её жуткой улыбки, попятилась. Но очень скоро уперлась в стену.
Лишь теперь замешательство и растерянность переросли в страх. Вжавшись в стену и неосознанно подняв руки вверх, Ксения попыталась закричать, но высушенное горло смогло выдать лишь хрип. Лицо покойницы расплывалось в глазах, ноги подкашивались, но оседания или даже падения не последовало. Длинные костлявые руки обхватили тело и голову женщины, поддерживая её; пальцы сновали угрожающе близко к глазным яблокам. В один момент они уперлись в ямочки по бокам носа. Ксения не выдержала и заплакала.
Неживая с интересом разглядывала лицо с разных ракурсов, поворачивая попавшую в руки голову и наклоняясь. Плачущая постоянно всхлипывала от ощущения собственной беспомощности; потоки слёз мешали открыть глаза, ведь в таком случае пришлось бы лицезреть неизменно оскаленную маску с невесть как сохранившимися веками, с треском закрывающимися лишь на короткие мгновения, спасая от взгляда мертвеца.
Алиса подошла вплотную и практически навалилась на несчастную. Живот последней упёрся в ствол позвоночника неупокоенной. Это заставило Ксению, прийти в чувство, хотя бы и относительно.
– Что ты?!.. – выдавила она из себя, стараясь не смотреть на дочь. Та замерла на мгновение, словно размышляя над ответом
(«Действительно, чего я хочу?»),
затем перевела взгляд на живот своей жертвы. На своего не в меру смирного брата.
«А ты не слишком разговорчив. Может быть, именно мне удастся тебя растормошить? Растормошить вас всех!»
– Господи, чего ты хочешь?! – дрожа от страха, прошептала Ксения. Она, наконец, осмелилась глядеть в лицо своему кошмару, чувствуя, что пострадать от бездействия может не только она сама, но и её дитя…
«Если ты жаждешь раскаяния, мольбы о пощаде и всего в таком духе, то ты добилась своего» – мысли, которые бы посетили наблюдателя со стороны, если бы таковые имелись. Ксения ощущала на себе насмешливые взгляды тысячи несуществующих глаз, когда оседала на колени, едва дыша и смотря на неживую с выражением мольбы обречённого о снисхождении. Молчание. На смену чувству стыда и горечи пришла мрачная решимость: не та, с которой идут вершить подвиги, а та, с которой идут на эшафот.
Готовность принять свою участь.
3
На кону стояло больше, чем собственная жизнь, и женщина, сжавшись в комок, чтобы закрыть локтями, спиной и головой живот, громко (насколько вообще могла в своём текущем состоянии) начала:
– Алиса, я… Мне очень жаль, что так вышло. Это всё м-моя вина… (вздох)… я должна была… должна была уберечь тебя от… от всего, что случилось. Я не смею просить… – Ксения начала терять контроль над своими эмоциями, – но, пожалуйста, не трогай моего мальчика.… Дай мне время.
Тело Алисы всё ещё подходило под описание «кожа да кости», но она уже не походила на измождённый труп, покрытый отметинами смерти и разложения. Ксения не видела, но Алиса улыбнулась; её лицо перетекало из трупной маски в самодовольную физиономию подростка, перед которым унижаются и ползают на коленях недавние обидчики, напуганные и беззащитные.
По волосам сжавшейся в комок жертвы заскользила ступня, а затем она начала нажимать на затылок, вдавливая лицо в пол. Сопровождавшие действо всхлипы подпитывали ощущение победы
но останавливаться было нельзя.
Нельзя просто взять и уйти.
Гадкие хлюпающие звуки, способные вызвать омерзение у всякого, кто их услышит, сопровождали последующие метаморфозы. Топливом процесса стало отчаяние, а сырьём – тело самой Алисы. Казалось, её кишечник шевелился в животе, изворачиваясь и стремясь выбраться наружу. Отчасти это и произошло: из влагалища вылезла трубка, отдалённо напоминающая хобот.
В процессе трансформации Алиса убрала ногу с головы Ксении; та не удержалась и подняла голову. Увидев ещё не окончившуюся трансформацию, она пришла в ужас; новый всплеск адреналина дал ей сил вскочить на ноги и попытаться убежать, но монстр, которым стала её дочь, оказался проворнее. Женщина вновь оказалась в ловушке.
Зажатая в углу. Лицом к стене.
– Не надо!
Ксения сопротивлялась. Она выпячивала навстречу чудовищу локти, пыталась вывернуться или хотя бы развернуться боком, но трансформация не ограничилась хоботом. Рёбра Алисы с хрустом и скрежетом перестроились; кожа на боках разошлась, обнажая пару костяных конечностей, больше похожих на лапы гигантского паука. Они уперлись в кисти женщины и развели их; давление было не сильным, но «руки» монстра
(это всё ещё Алиса?)
оканчивались острым навершием. Стоило лишь попытаться вырваться из тисков, как кисти пронзала острая боль.
«Хобот» медленно поднимался.
–
Была жертвой.
4
«Хватит! Пожалуйста, прекратите!»
Иголки ударялись о кости, царапая их; обида сдавливала горло, и каждое слово было отмечено печатью подступавшей истерики. Сколько Алиса ни просила оставить её в покое, повышенная чувствительность к каким бы то ни было раздражителям: иголкам, камням, холоду, словам – привлекала к ней даже больше внимания, чем внешность. Реакция была чрезвычайно смешная (с точки зрения рыхлых, мускулистых и даже просто тощих мудаков и сук, разумеется), а сил дать сдачи не было как физически, так и морально.
«Я уродина, и ничего уже не изменить».
Помнишь, как ты стала такой? Помнишь, как истязала себя из-за капризов какого-то придурка? И что это дало? Оценил ли он твои старания? Твою самоотверженность? А кто подвёл тебя к этому шагу? Они же и были первыми в очереди на аттракцион «Алиса-анорексичка: оскорбляй, бей, унижай!»
Да, ты помнишь, кем была.… А кем ты стала?
– Алиса… Алиса… пожалуйста, не надо…
Ксения уже пребывала в полубессознательном состоянии, не способная хоть как-то бороться. Она дрожала всем телом; сердце стучало так, что было слышно со стороны; прерывистое дыхание наводило на мысли о лихорадке и помешательстве.
Алиса вертела головой, смотря то на стену, то на мать, то на свои руки и другие части тела. Содрогаясь от увиденного, она словно впервые осознала, как изменилась, физически и ментально, и главное – что она сейчас собиралась сделать.
– Нет… – вывалилось из её рта. В горле застрял ком.
«Хобот» и дополнительные конечности не подчинялись ей; как Алиса ни напрягалась, а мысленно «приказать» им оставить мать в покое не выходило. «Хобот» скользил по бёдрам и ягодицам и, кажется, искал свою цель на ощупь, самостоятельно. В один момент распятая на стене женщина вскрикнула и с силой вжалась в стену. Ребёнок внутри неё зашевелился.
Алиса в ужасе отпрянула назад, руками одёргивая склизкую извивающуюся дрянь от матери. Ничем более не удерживаемая, Ксения осела на пол и потеряла сознание.
Отступая, Алиса задела костяной конечностью и опрокинула стоявшую на подоконнике банку с ветками вербы, рефлекторно наблюдая за её падением. Небольшой участок пола моментально покрылся тонким слоем воды, отражающим потолок, кусочек ночного неба в окне… и саму Алису.
Некий астроном, лихорадочно искавший на ночном небе потерянную звезду, вздрогнул от истошного женского вопля. Второго за ночь, между прочим.
На удивление беспокойная ночь.
5
– Добро пожаловать домой, сынок! – торжественно произнёс мужчина, открывая дверь жене с завёрнутым в покрывало младенцем в руках. Тот ответил нечленораздельным выражением радости, и семья вошла в квартиру.
Не теряя ни минуты, Ксения поместила ребёнка в манеж и направилась к спальне. Уже подойдя к двери, она остановилась в нерешительности.
Наконец, набрав воздуха в грудь, она вошла в комнату.
Кровать была заправлена, пол – вымыт, подоконник – свободен. Ксения дошла до вещевого шкафа и открыла самый верхний ящик, которым обычно никто не пользовался. Там лежал свёрток – фотография в рамке. Портрет с чёрной лентой.
Донеся свёрток до прикроватной тумбочки, Ксения медленно, с дрожью в руках принялась разворачивать его. Обёртка поддавалась очень легко.
«Хоть бы что-то замедлило меня, что угодно…»
С портрета на Ксению смотрела девочка-подросток, ни больше ни меньше. Теперь портрет будет на видном месте.
День был очень ветреный, и никто бы не отреагировал на резкий порыв, всколыхнувший занавески, испугом. Ксения же, услышав характерное шуршание, чуть не вскрикнула. Обернувшись, она обнаружила на полу обломок веточки вербы. Это хоть и принесло некоторое облегчение, но оставалось смутное ощущение ещё не миновавшей опасности. Некоторые усопшие не терпят неуважения, и игнорировать знак не стоит. Ксения взяла в руки обломок и выглянула в окно.
Вместо привычных улиц с дорогами, соседними домами и фонарями она увидела скованное льдом озеро и идущую по нему в светлую даль Алису. Такую же, как на фотографии, только взрослую, будто не было ни анорексии, ни гибели, ни той страшной ночи…
Алиса оглянулась. В её глазах блестела печаль. Мать и дочь встретились взглядами. Ксения улыбнулась и прослезилась. Алиса улыбнулась в ответ, слегка наклонив голову и опустив взгляд вниз, словно извиняясь.
«Ты не виновата», – хотела выкрикнуть Ксения, но не смогла. Алиса едва сдерживала слёзы, поднимая сжатую в кулак левую ладонь с оттопыренным мизинцем:
«Прости меня. Мир?»
Ксения разревелась и прикрыла лицо руками. Окно постепенно возвращалось к своему привычному амплуа: дороги – дома – фонари, –навсегда отрезая её от дочери. В первый раз это случилось, когда дыра, в которой исчезло тело Алисы, заплыла льдинами, а Ксения сделала всё, чтобы забыть о случившемся. Теперь она не забудет. Не сможет забыть.
Алиса продолжила свой путь по замёрзшему озеру, которое поглотило огромное количество душ, превратив их в голодных призраков, искажённые силуэты самих себя. Лишь немногие смогли обрести покой, попав в эти холодные воды.
Воды мертвецов, именуемые Жизнью.
Марина не подумала прикрыть за собой дверь в уборную. Шум воды в трубах и в раковине вполне способен перебудить половину обитателей этажа, но медсестру это не слишком волновало. Главное, ей нужно – нет, ей просто необходимо! – избавиться от этой серо-бурой гадости (в темноте она казалась чёрной), образовавшейся из холодного пота и табачной пыли на коже. Из зеркала на медсестру глядело её же отражение, страшное как смертный грех. К счастью, недостатка в горячей воде и мыле не наблюдалось. В идеале бы ещё и пятна с юбки как-то вывести, но это уже мелочи. Даже если спросят, можно будет сослаться на самую обыкновенную пыль и безалаберность уборщицы.
В слив потекли чёрные ручейки. Когда пальцы наконец стали больше ассоциироваться с живым человеком, нежели с мертвецом, медсестра принялась за лицо. На затопленной пластиковой мыльнице и на салатовом прямоугольнике мыла остались тёмно-серые разводы, но вряд ли на них обратят внимание. Марина спешно натерла лоб и щёки скользкой субстанцией, набрала в ладони очищающую влагу и наклонилась над раковиной.
«Зажмурься!»
Хотя с каждой пригоршней лицо в отражении становилось всё менее и менее жутким, Марина каждый раз со страхом поднимала глаза на зеркало. Нервы шалили как в детстве после просмотра фильма ужасов.
«Вдруг буду
Пока капли стекали по шее и подбородку, Марина вдруг осознала простую, но от того не менее тревожную истину: она прячется от тьмы, кишащей грабителями, насильниками и бомжами, за стенами клиники, запертая на одном этаже с грёбаным психом!
Воистину, внутри не лучше чем снаружи.
Часть 3. Я знаю, что ты смотришь
– …Нет, я не считаю, что у нас нездоровые отношения!..
Только створки лифта разъехались, как до ушей Маркуса тут же донёсся голос Дока. На ловца и зверь бежит.
– …Я помню, мы это уже обсуждали…
Патологоанатом вышел в коридор и попытался сориентироваться, найти свою цель по звуку. Звонок «Сименса» на стойке администратора раздражал отвыкшего от шума тихоню вплоть до желания разбить телефонный аппарат о стену.
«И как только эта курица умудряется не психовать от постоянного «пе-ле-ле-ле-ле»?!»
Найти Дока в итоге не составило труда: Емельянов стоял в тёмной подсобке с поднесённым к уху мобильником и был явно поглощён разговором, не заметив приближения друга. Впрочем, дружба – понятие субъективное: можно рисковать жизнью и карьерой, выручая в трудную минуту, а можно и просто вместе пить пиво по выходным. Для кого-то и последнее – предел мечтаний, а то и способностей.
Маркус остановился напротив входа в подсобку и прислонился к стене. Док расхаживал из угла в угол, выкрикивая мало связанные между собой фразы в мобильник и, вероятно, получал точно такие же в ответ. За то время, что медик стоял в коридоре и не то что бы слушал, но слышал, тема разговора сменилась раза четыре, если не больше.
«И когда Димон успел обзавестись бабой?»
Заметив Маркуса, Док без каких-либо церемоний убрал телефон в карман и вышел в коридор.
– Привет, Дима.
– Здорово, Марк. Чего пришёл?
– Хотел, вот, с тобой несколько вопросиков обмозговать…
Выпускники университета имени Евдокимова неспешно шли по коридору, обсуждая предстоящие выходные. Лето, солнышко, зелень… Грех не задуматься о каком-нибудь мероприятии. Друзья планировали организовать пикник на берегу Москвы-реки. Небольшой, что называется, чисто для своих. А просто «разложиться, уничтожить заготовленные продукты, собраться и уйти» не слишком походило на культурный отдых, нужно взять с собой какой-нибудь мяч, радио, салфетки… В общем, следовало скидываться и распределять зоны ответственности.
Пока шёл разговор, врачи (относятся ли люди, препарирующие трупы, к врачам – вопрос открытый) миновали большинство палат на этаже и почти упёрлись в тупичок с окном.
Смотреть на собеседника в упор без передышки невозможно, и, когда Емельянов отвлёкся на сверкающую поверхность своих туфель, Марк-Маркус тоже метнул взгляд в сторону, внутрь палаты.
И оторопел.
– …Я видел у Славика магнитофон… Что не так? – Док обошёл Маркуса и проследил за направлением его взгляда. – А-а, да. Этот парень чем-то похож на твоих «клиентов», а? – и жестом предложил Маркусу зайти внутрь. Тот с некоторым беспокойством последовал за другом.
Пациент полулежал-полусидел, упираясь спиной в подушку. Голова была наклонена набок. Глаза глядели в пустоту. При появлении врачей Симеон несколько оживился, хотя шевелился всё ещё довольно вяло.
– Давай, бро, – Емельянов обернулся к Маркусу. – У тебя, небось, с пациентами разговоры обычно не клеятся?
– Было бы странно, если бы они клеились, – улыбнулся Симеон и засмеялся сквозь зубы. Док прыснул. Патологоанатом же молча разглядывал пациента и никак не мог понять, что ему в нём казалось странным, помимо осведомлённости о роде занятий Маркуса.
«Разве мы знакомы?»
– Эй, сказочник! Как голова? Не болит?
– Да не то что бы, – протянул Симеон, – живот как-то сильнее.
– Живот?.. А-ах, так тебя же вообще не кормили! – осенило Емельянова.
– Не кормили, – кивнул Симеон. – А должны были?
– Ну, как бы… Сюда просто пациентов обычно не кладут, – взгляд врача скользнул на подоконник, – вот про тебя и забыли.
«Произошёл конфуз».
– Тогда почему меня сюда положили?
Вместо того чтобы придумывать объяснение своему действительно странному решению, Док выскочил в коридор.
– Сейчас, погоди! Что-нибудь найдём!
Уже из коридора вместе с удаляющимся топотом лакированных туфель донеслось: «Да по-любому же что-нибудь есть!»
Без Дока в комнате стало тихо и неуютно.
Симеон прикрыл глаза и повернул голову к окну. Солнце ещё сияло где-то на востоке, и светло было в меру, можно не щуриться. Но Маркус всё равно щурился, разглядывая незнакомца почти не таясь.
– Я знаю, что вы смотрите, – пациент открыл глаза.
– Да, мне кажется, мы с вами уже где-то встречались, – смутился медик, избегая зрительного контакта. – И вы меня, кажется, знаете.
– Почему вы так решили?
– В шутке вы сослались на мою профессию.
– А, это, – Симеон выпятил нижнюю губу и пожал плечами. – Дмитрий говорил о вас. Вот я и подумал…
«В самом деле?»
– Кстати, а как вы думаете, – продолжал пациент, – почему я здесь? Почему меня не положили в ближайшую палату, а заставили практиканта толкать каталку до самого конца?
– Щепотка дедовщины, не иначе, – хмыкнул Маркус. – И половина всех этих салаг не пойдёт работать по специальности и не столкнётся со всей той мерзостью, что мы видим и слышим здесь каждый день. Однако время наше они забирают. Навсегда и безвозвратно.
– Не сомневаюсь. Стало быть, я здесь, потому что Док вымещал злость на студентике? – Симеон вскинул бровь.
– Это лишь моё предположение. Может, было что-то ещё.
– Например?
– Я не знаю! Я во всякие закулисья стараюсь не вмешиваться. Мне там нечего делать и не на что смотреть.
Патологоанатом не планировал разговаривать с очередным недобитком вместо Емельянова. «И зачем только таких лечить?»
–
От колючего взгляда мутных глаз и от неожиданно сухо, даже жёстко произнесённых слов Маркусу стало не по себе. Он почувствовал, словно что-то пролезло ему под кожу, нашло лазейку внутрь черепа и, ворочаясь внутри, тянуло из него воспоминания. Образы, соблазнительные для одних и отвратительные для других. Маркус был бледен, но чувствовал себя так, словно сейчас сгорит от стыда. Ему хотелось возразить и что-то сказать в своё оправдание, в свою защиту, но внезапно пересохшее горло подвело и выдало лишь хрип.
– Каждый видит и слышит только то, что способен воспринять, – Симеон прикрыл глаза. Затылок Марка-Маркуса перестал пульсировать, словно изношенный насос.
– И толкуют всё по-разному, каждый по-своему, – продолжал пациент, хрустя костяшками пальцев. – Мёртвые потерпят полчасика ради живых. Сядьте и послушайте.
Дороже денег
1
За окном кабинета бушевал ливень, что вкупе с непроглядной чернотой ночи полностью отрезало органы чувств Крипса от происходящего снаружи. Впрочем, чего волноваться? По периметру особняка расставлены камеры видеонаблюдения, а многочисленная охрана постоянно совершает обход. Если кто-то придёт к нему в такое время, об этом непременно узнают.
На самом деле, причины ждать кого-то были. Это, слава богу, не уличная шпана, нанятая кем-то из конкурентов (да, порой приходится быть весьма напористым, даже агрессивным – для пользы дела); это не полицейские, опрашивающие родных и деловых партнёров пропавшего на днях Уильяма Пимена – они уже приходили вечером. Этой ночью должен прибыть курьер.… Да, необычно, но и доставляет он отнюдь не газеты (и даже не свежий выпуск Playboy).
«Богатство пресыщает и развращает». На самом деле, пресытиться может и бедняк, но тогда он будет вынужден либо смириться, либо выбраться из своего болота, добиться успеха, славы (если приспичит), богатства – и пожалуйста! Перед тобой целый мир с распростёртыми объятиями и улыбкой во все зубы. Всемирно известные рестораны, со вселенскими ценниками и красивыми названиями, заменяющими еде и напиткам вкус. Пятизвёздочные отели, казино, горнолыжные курорты – не раз в несколько лет, а когда захочешь (или когда сможешь, ведь многие дела требуют постоянного внимания и личного присутствия). Яхты, дворцы и дорогие машины, которые не будешь использовать по назначению, но на фоне которых можно сделать фото для журнала с твоим лицом на обложке. Ну и женщины, куда же без них. Модели, актрисы, девушки с низкой социальной ответственностью (как официально, так и по факту), а потом – визиты к венерологу, судебные процессы или – не дай бог – свадьба с последующим разводом и разделом имущества.
Неплохо, но и от этого устаёшь. Рестораны меняются на домашнюю еду, яхты и остальная мишура замещаются домиком в лесу и ЗОЖ, а на смену чехарде «любовей всей жизни» приходит одиночество. Потом и это надоедает.
Вот тут и начинается самое интересное.
Крипс устал ждать и пошёл к мини-бару за виски. Сегодня, если посылку всё-таки доставят в срок, он, может быть, выпьет больше обычного. Не чтобы, так сказать, отметить событие (это всего лишь посылка, одна из десятков, а то и сотен в жизни богача), но чтобы смягчить возможное потрясение.
(Да что вообще в этой посылке?)
Крипсу успели наскучить развлечения людей его круга: вечеринки на яхте, гольф, публичные дома (Амстердамские ли, подвалы ли обшарпанных стриптиз-клубов) и прочий экстрим. Он чувствовал, что искать надо в другой стороне. БДСМ-клубы поначалу стоили своих денег и требуемой секретности, но и там были жёсткие рамки. Тем не менее это был путь в верном направлении – так решил для себя Крипс и стал копать глубже.
Очень глубоко. И нашёл. Снафф – это совсем не то же самое, что голливудская бутафория; даже самое изощрённое эксплуатационное кино не несло в себе такого заряда, как записи настоящих пыток и убийств. Наблюдая за этим и проникаясь, щекоча нервы и сдавливая последние крупицы сочувствия, можно ощутить радость от того, что всё происходящее – не про тебя. Впрочем, никто не застрахован.
Кто-то вычислил Крипса и предложил ему «нечто особенное», но на определённых условиях: видео принесут на компакт-диске, причём не оставят в некоем условленном месте, а передадут лично в руки. Похоже на уловку убийцы, причём самую банальную. Однако Крипс почему-то не опасался: то ли он слишком уж полагался на свою охрану и «кольт», который всегда был при нём, то ли жизнь наскучила настолько, что глупости стали лишь очередной формой экстремального развлечения. Когда Крипс согласился, аноним дополнил условия доступа к контенту непременным присутствием курьера при просмотре, а также следующим положением: «клиент не должен копировать, передавать или показывать видео кому-то ещё; в противном случае он будет обязан обеспечить дополнительное содействие работе творческого коллектива сверх уплачиваемой суммы».
Прямо договор с дьяволом какой-то. Впрочем, ничего нового.
Что бы ни было на диске, бизнесмен не планировал нарушать условия этого неписаного контракта: если «товар» «качественный», то и портить отношения с поставщиком незачем, если же всё плохо, то какой смысл красть контент?
Крипс успел выпить две стопки виски, когда почувствовал, что больше не один в комнате. Сохраняя самообладание и видимое спокойствие
(«Хотели бы убить – уже бы убили, не так ли?»),
он поставил початую бутылку со стаканом на свои места.
– Должен признать, вы умеете оставаться незамеченным, – произнёс он и обернулся. Перед ним стоял незнакомец в пальто и кожаных перчатках. На его гладко выбритом лице читалось удовольствие от реакции «клиента».
«Стало быть, ничто человеческое им не чуждо».
– Итак… – Крипс многозначительно посмотрел в глаза незнакомцу. Тот без лишних слов потянул руку во внутренний карман пальто (Крипс одновременно с этим положил руку в карман халата, где лежали конверт с деньгами и пистолет). Курьер улыбнулся, разгадав меру предосторожности, и с приподнятой бровью вытащил из кармана коробочку с CD-диском.
«Хоть бы в пакет завернули, “профессионалы”».
Крипс усмехнулся и вытащил конверт.
– Можете начинать, – кивнул курьер, пересчитав содержимое конверта.
Перспектива смотреть снафф в присутствии постороннего (а может и наоборот – причастного к его созданию) человека не вызывала энтузиазма, но уговор есть уговор. Поскольку в кабинете не было проектора (досадно, надо будет установить), смотреть приходилось на компьютере.
«Почему бы не пройти в комнату с телевизором с ЖК-экраном?».
–Не надо никуда идти, – неожиданно подал голос курьер, – смотрите здесь.
Крипс подчинился, хотя и неохотно. Конечно, чем дольше запись у клиента, тем выше риск, что он совершит какую-нибудь глупость – ведь того, что на диске, должно быть вполне достаточно, чтобы все причастные, в том числе и сам Крипс, отправились за решётку.
– Можете воспользоваться мини-баром, – бросил через плечо гостеприимный хозяин, вставляя фильм в дисковод.
Пришло время для зрелищ. Да будет свет!
2
Декорации на сцене изображали пустыню, но если присмотреться, то видны следы пребывания человека, оставленные художником: черепки, остов колесницы
(«Доводилось видеть такие на картинах, – отметил про себя зритель, – кажется, древнеримские…»),
тропы и следы на них. Простовато, но вполне достаточно. Экспозицию снимали с разных ракурсов, причём грамотно подобранных. Качество изображения, освещение – всё это уже выделяло этот «фильм» среди просмотренного бизнесменом кровавого мусора, снятого на телефон или, на худой конец, на легендарные камеры, известные по криминальным сводкам, где изображение нечёткое и размытое (и как только по этим кучкам пикселей можно найти грабителей и угонщиков?). Фоном звучал мрачный эмбиент вперемежку с ритуальными барабанами. Вообще, создавалось впечатление, что это не снафф, а артхаус.
«Хорошая картинка, – подумал Крипс, – ребята подошли к работе с фантазией, это заметно».
В центре сцены стояли три деревянных креста, а перед ними – ложе, развёрнутое к крестам фронтом.
Наконец из-за кулис на сцену вышли первые «актёры». Вернее, вышел один, одетый в доспехи и закрытый шлем римского легионера; в руках у него поводок, обвязанный вокруг шеи второго актёра. Тот полз на четвереньках чуть впереди, в рубище и с по-собачьи высунутым языком. «Пёс» с легионером прошлись вдоль сцены и снова исчезли за кулисами. Через несколько секунд оттуда донёсся возмущённый крик:
– Эй! Ты что, гомик?!..
За криком последовали звуки драки, во время которой на сцену выскочил «пёс», но уже как человек – на двух ногах; в руках он держал небольшой мешочек, позвякивавший при движении. По звуку Крипс догадался, что в мешке монеты, и у него возникли предположения касательно сюжета всего этого спектакля, а на лице появилась улыбка.
Когда счастливчик ретировался со сцены, легионер выволок из-за кулис вырывающегося худосочного мужчину с длинными коричневыми волосами и хипстерской бородкой. В это же время с другой стороны появилась целая группа персонажей: мужчина в пурпурной тоге и бронзовой маске (раскрашенной под бронзу, само собой), выполненной в виде лица с гримасой гнева, полуобнажённая женщина с морщинистой кожей и мешком на голове, ещё два легионера и два темнокожих раба с опахалами. У одного из легионеров был кнут.
– Ну наконец-то! – зевнул Крипс.
Патриций устроился на ложе, рабы встали по бокам и принялись за работу. Женщина чуть погодя забралась на мужчину, грудью упёршись в его маску, и, судя по движениям и стонам обоих, имитировала половой акт. Или не имитировала. Легионеры тем временем занялись хипстером, который, судя по всему, и был главным номером программы. На кричащего от боли и страха парня обрушились удары кнута; в отчаянии жертва пыталась удрать со сцены, но палачи проявляли необычайное проворство и выталкивали пленника обратно под пронзительно свистящее орудие прогресса. Сцена избиения, снятая с различных ракурсов и различными планами, сочеталась с происходившим на первом плане незатейливым половым актом (да, это была не имитация), также снятым с разных ракурсов.
«Приятное сочетание, – похвалил про себя Крипс, – но, надеюсь, это ещё не всё».
Примерно через минуту наблюдавший за всем римлянин (насколько ему позволяла маска и вздымающееся и опускающееся женское тело) поднял руку, и легионеры остановились. Далее последовал сигнал одному из рабов; тот убежал за кулисы и вернулся с мешком, который тут же забрал один из легионеров; из-за кулис показался ещё один, с поводком в руке, на конце которого, тяжело дыша, плёлся…
(«Неужели Иуда? Было бы символично»)
…Уильям Пимен.
Крипс вздрогнул от удивления, но тут же взял себя в руки, вспомнив, что не один в комнате. На курьера он не стал оглядываться, но словно почувствовал, как тот ухмылялся, переводя глаз с экрана на Крипса и обратно. Впрочем, он тут же отошёл к мини-бару, чтобы воспользоваться щедростью покупателя и его запасом спиртного.
Судя по всему, Пимен не осознавал, где и почему находится и что вообще происходит; возможно, его накачали наркотиками и похитили, что объяснило бы его внезапное исчезновение. А спектакль тем временем продолжался. Пока один из легионеров копался в мешке, ещё двое подтащили хипстера к центральному кресту. Сомнений не оставалось: это инсценировка казни Иисуса Христа (хипстер и правда внешне похож на популярный образ этого то ли мифического персонажа, то ли исторической личности), но… остаются ещё два креста. Крипс не силён в религии (да, он бывал на службах до того, как пресытился – сейчас это казалось ему обыкновенным лицемерием), но припоминал, что с Христом распяли ещё двух разбойников.
«Стоп. Пимен будет одним из них? А кто тогда второй?»
Экзекуция «Христа» началась. Один из легионеров чуть ли не поднял жертву над собой и прислонил к перекрещенным доскам, второй придерживал руки, пока третий, до того копавшийся в мешке и вытащивший оттуда молоток и гвозди, начал прибивать правую руку к перекладине. С первым же ударом лицо мужчины превратилось в жуткую гримасу, а изо рта вырвался оглушающий вопль. Каждый удар сопровождался новым воплем и звуками плача, а фрикции на ложе становились всё интенсивнее, стоны – громче; уже можно было услышать сопение патриция между криками мученика и увидеть, как его руки, до того шевелившиеся лишь для подачи сигналов солдатам и слугам, заскользили по бёдрам и торсу женщины. Сам он уже словно и не глядел на экзекуцию, полностью поглощённый процессом. «Иисус» дёргался из последних сил и с криками пытался вырваться из захвата, но уступал палачам физически, а его действия были непоследовательными и хаотичными: он совершенно не пытался отодрать уже прибитую руку от доски, предпочтя лишь отбиваться от садистов свободной.
Когда гвоздь вгоняли в левую руку, жертва кричала уже не так долго. Закончив, легионер, прибивавший «Христа», вытащил из мешка терновый венец, и медленно, под безумно бегающий взгляд замученного хипстера и аккомпанементы музыки и стонов парочки на ложе, возложил его на голову страдальца. Ещё одна серия криков и гримас. Теперь кровь ручьями стекала и из дыр в ладонях, которые уже начали темнеть, и из свежих ран на лбу.
Это была первая жертва. Теперь же очередь Уильяма Пимена.
Положа руку на сердце, следует признать, что Пимен не был чист душой. Он занимался шантажом, а однажды довёл сотрудницу своей фирмы до самоубийства, запугав её с целью сохранить некую тайну. Был ли он сволочью? Да, и ещё какой. Заслужил ли он такую участь? Кто бы ответил на этот вопрос… Если похищение Уильяма было связано именно с этим и стало своего рода возмездием, то что насчёт остального? Несчастный хипстер, «сыгравший» Иисуса в этом театре абсурда, – он то в чём виноват? Совершил ли он нечто столь же мерзкое или просто подходил на роль внешне? Разве это оправдывает происходящее на экране?
Вряд ли Крипс забеспокоился бы об этом
(он уже посмотрел достаточное количество записей, позиционируемых как настоящий снафф, и ни одна не вызвала у него беспокойства от слова совсем),
если бы речь не шла о человеке, которого он знал, с которым лично здоровался и разговаривал. В конце концов, Пимен по многим признакам приходился ему ровней: тяжёлым трудом (пусть и не всегда честным) он достиг высокого положения в обществе, пресытился доступными вещами и развлечениями, в поисках покоя метался из крайности в крайность…
И жил в хорошо охраняемом особняке.
3
Фильм продолжался, но Крипса теперь занимали совершенно другие вещи.
За занавесом проглядывались очертания фигуры ещё одного легионера. Вероятно, он тоже держал в руках поводок – со вторым разбойником на конце, но Крипс не обращал внимания на детали, да и на происходящее на экране в целом. Он скрытно, но часто оборачивался на ловкача с бутылкой. Тот уже успел выпить несколько стаканов (удача улыбается щедрым, ага), а его веки то и дело тяжело опускались, на мгновения скрывая спину клиента и незакрытую ею часть экрана. Призвав на помощь всю оставшуюся со времён лихой молодости сноровку, Крипс попытался скопировать видео с диска на компьютер.
Зачем? Передать в полицию, тем самым подставив себя? Попытаться самостоятельно выяснить, где записывали представление? Спасти Пимена? Может, Христа? А может, безнаказанно нарушить условия сделки просто потому, что можешь? Сложно сказать наверняка.
Крипс уже не так осторожен и ловок, как раньше, а немезида не так уж пьяна. Один прыжок – и удар бутылкой мгновенно отправил богача в забытье.
Боль пульсировала и становилась всё сильнее, шум в ушах – всё громче; налитые свинцом веки было почти невозможно открыть. Но даже когда старику, мучимому болью и шумом, удалось разомкнуть их, темнота не сменилась светом. О нет. Его взгляд уткнулся в слабопроницаемую стену грубой ткани мешка. Осознание сего привело к приступу клаустрофобии и попытке стянуть мешок руками. Но стоило лишь дернуться, как чьи-то крепкие руки резко рванули Крипса вверх и поставили на ноги. Уже через считанные секунды, которых было явно недостаточно, чтобы прийти в себя, его дёрнуло, а затем – затянуло в сторону света, пусть и почти скрытого тканью мешка. Рывок был такой сильный и резкий, что заболела шея.
Несколько шагов спустя движение прекратилось. Из общего гудения в ушах стали выделяться несколько доминирующих звуков. Ритмичные удары в барабаны. Оргазмические вопли. Крики боли. Удары молотка.
Обломки мыслей, словно распавшихся после сильного удара (бутылкой?), пытались выстроиться в более-менее связную структуру. Итак, Крипс попытался скопировать снафф-фильм, где в роли жертвы среди прочих фигурировал Уильям Пимен, похищенный не далее чем за день-два до получения диска с фильмом. Нарушив условия договора, запрещавшего копирование «эксклюзивных материалов», Крипс получил по голове, был похищен и теперь должен «обеспечить дополнительное содействие работе творческого коллектива», что бы это ни означало.
Мешок снят. Перед Крипсом стоял крепкий мужчина в костюме и закрытом шлеме римского легионера, в его руках лежали концы верёвок, а вторые концы были обвязаны вокруг шеи и запястий богача.
(Хотя, какая теперь разница, да?)
Но это не всё. За легионером виднелось ложе, на котором совокуплялись двое немолодых людей; рядом стоял негр с опахалом, а ещё – несколько человек, прибивающие к деревянному кресту справа от центрального…
– Что?.. – прохрипел Крипс.
…Уильяма Пимена. «Опять?!». Присмотревшись, бизнесмен увидел и «Иисуса» тоже – на центральном кресте, его раны были совсем свежими и кровоточили.
– Я не понимаю… – просипел Крипс, разглядывая «артистов»: они были один в один жертвы из записи. Или просто людей загримировали под тех, что уже были? Зачем? Для него, что ли? Вряд ли.
– Идём, – прозвучал знакомый голос, – твой черёд.
Крипс повиновался. Его словно не заботила собственная участь; зачарованный странностью происходящего, он осматривался, как если бы всё происходило во сне. Он ещё раз оглядел Пимена и удостоверился в его подлинности, убедился, что раны «Христа» появились буквально минуту-две назад (легионер как раз надевал венец ему на голову) и что они настоящие. По пути (вели без спешки, со смаком) он наблюдал за тем, как прибивали Уильяма. Он отбивался не так рьяно, как игравший роль мученика случайный (?) прохожий, полагая, что это только провокация или ещё что-то подобное с целью заставить богатея пойти на сделку. Крипс тоже предположил это, да и не понаслышке знал о таких практиках.
(Те, кто романтизирует криминал или мир больших денег в целом, часто забывают о беспринципности и чрезвычайной жестокости как профессионалов, так и дилетантов.)
Да и кто сказал, что это не так?
Крипса подвели к крайнему левому кресту и развернули лицом к залу. Действие происходило в театре, который, судя по исправному состоянию внутренней отделки, отнюдь не заброшен и не забыт. И зрительный зал не пуст, даже наоборот – большая часть передних рядов заполнена вяло шевелящимися зрителями, за исключением нескольких именных кресел, которые пустовали. Публика была разнородной, но некоторых людей Крипс узнал, что и стало причиной первых трещин в некоем ментальном барьере, из-за которого происходившее воспринималось как сон или галлюцинация. Зрение обострилось, и старик смог прочесть имена на некоторых пустых креслах; среди прочих были имена Пимена… и его собственное.
Ощущение нереальности происходящего рассеялось, появился страх. Тянувший Крипса легионер, оказавшийся тем же человеком, что доставил ему диск, молча подошёл, разрезал путы на руках и снял с шеи петлю; охваченный ужасом старик рванул и попытался прорваться в зрительный зал, но не успел сделать и нескольких шагов, как его схватили и подтащили обратно к кресту.
…Дискомфорт от захвата сменился дикой болью от гвоздя, с ударами молотка пробившего кожу, сокрушившего кости кисти и расшевелившего их обломки при дальнейшем смещении к тыльной стороне запястья и вхождении в доску перекладины. Это продолжалось до тех пор, пока шляпка гвоздя не упёрлась в кожу поверх переломанных костей и разорванных мягких тканей. Затем история повторилась и со второй рукой. Всё это время Крипс кричал как никогда до того (может быть, лишь в момент своего рождения…), его выпученные глаза грозили выпрыгнуть из глазниц, а голосовые связки – порваться от напряжения. Где-то на фоне кричали «жертвенный агнец» с Пименом, но собственный крик всегда чётче. Боль от тернового венца терялась, почти не ощущаясь поначалу, хотя кровь из ран лилась ручьями, заливая лицо и попадая в рот. Что может быть хуже чем то, что уже случилось?
Оказывается, может. Легионеры разом отпустили тело и руки своей жертвы. Сердце старика едва выдержало эту боль (возможно, было бы даже лучше, если бы оно разорвалось, и на этой высокой ноте страдания закончились), а вопль заставил некоторых зрителей заёрзать в креслах. Девушка на заднем ряду нюхнула кокаин из косметички.
(Совсем чуть-чуть, ведь ради него пришлось совершить немало «подвигов».)
Мужчина в строгом костюме поморщился – большая часть криков обычно не достигала его ушей
(зато они то и дело звучат в квартирах людей, которым предстоит съехать из-за долгов перед его банком),
но сегодня кричали особенно громко.
– Зачем?.. – прохрипел Крипс в лицо одному из палачей. Тот беззлобно рассмеялся и кивнул в сторону зрителей.
Впрочем, ничего нового.
А может, кое-что новое всё-таки есть?
Из зрительного зала на сцену поднялся человек (ни Крипс, ни Пимен его не знали) и подошёл к центральной жертве. Та подняла голову; остальные жертвы не видели выражения лица «Иисуса», но по шумному дыханию можно было предположить смесь страдальческой надежды и искрящейся где-то в глубине зрачков злобы.
– Рядом с тобой – воры, убийцы и обманщики, – начал незнакомец (агнец огляделся, насколько позволяло положение), – но у каждого должен быть шанс на прощение. Поэтому я спрашиваю: прощаешь ли ты их?
– Да! – воскликнул «Иисус».
– Хорошо, – ответил незнакомец, после чего один из легионеров обнажил клинок, стилизованный под гладиус, и освободил страдальца от мучений.
– Он попадёт в рай, а вы здесь сдохнете!
Легионер, выполнявший роль курьера, надел на голову самой отдалённо и одиноко сидящей в зале особы мешок и поволок жертву за кулисы…
– Нормального хавчика нет, придётся довольствоваться этим! – Док ввалился в палату, нагруженный снеками и с пластиковыми бутылочками под мышками. – Та-ак, а где Марик?
– Марик? – Симеон недоверчиво прищурился, но уже через секунду понимающе зацокал языком. – А-ах, этот! Он убежал.
– В смысле?! – раздосадованный Емельянов бросил свой груз на ближайшую койку.
– Он вдруг вспомнил о чём-то важном и прямо выбежал!
– Ох, ну что за детский сад! А я вот думал… Стоп! Ты, часом, не кормил его своими упоротыми страшилками?
Симеон загадочно улыбнулся.
– Можешь обрисовать, ушат какого говна ты на него вылил? Хотя бы примерно?
–
Дока согнуло пополам. Он трясся от смеха – не столько над ответом, сколько над интонацией и выражением лица отвечавшего.
– Ля, ты хорёк! – выдавил из себя врач, всё ещё держась за живот. И вдруг сделался серьёзным.
– Подожди. Ты вчера Маринке тоже по ушам ездил?
– Немного актуалочки отвесил, – пожал плечами пациент. – Или повесточки, кто их разберёт. А что случилось?
– Не знаю. Охранник сказал, что выглядела она под утро ужасно. Сейчас до неё не дозвониться. В выходные до неё вообще не дозвониться, но что-то тяжко на душе.
Внезапный порыв ветра распахнул приоткрытое окно, и на пол с подоконника слетели остатки пепла.
– Да ну вас всех в баню! – Док с отчаянием наблюдал, как его чёрные лакированные туфли покрывались серыми пятнами, словно лицо подростка прыщами. Брюкам тоже досталось. – Короче, для тебя две новости. Хорошая: ты выходишь отсюда сегодня же после обеда. Плохая: ты выходишь отсюда вне зависимости от самочувствия.
– И почему это? К слову, вы так и не сказали, почему меня закатили сюда, в самую… филейную часть мироздания.
Неожиданно Док выхватил телефон и, сделав вид, что ему позвонили, вышел в коридор. Не особо прислушиваясь к шёпоту, чередующемуся с воплям чудаковатого врача, Симеон понял, что речь шла о нём.
Впрочем, не так интересно, о чём шла речь, как то, с кем Док разговаривал.
Через минуту он вернулся.
– В общем, – опасливо озираясь, Емельянов приблизился к изголовью койки, – все пустые палаты, как бы… – перешёл на шёпот, – застолблены. И лучше тебе не знать для кого.
– Ой, не могу-у! – теперь уже пациент затрясся от смеха. – Куда ни кинь…. А эти ребята случайно в «золотой миллиард» не входят? Не знаешь, нет?
– А в этой комнате нет системы пожарной безопасности, – продолжал Док, – её повредили при ремонте. Класть сюда формально никого нельзя.
– Но-о-о?..
– Но не оставлять же тебя или кого-то ещё валяться под звёздами с разбитой головой! Это неэтично, как минимум.
Док перебросил сэндвичи, воду и пачку чипсов Симеону, после чего сам улёгся на свободную койку (а их было пять – ложись не хочу) и вскрыл «Читос» со вкусом хот-догов. Пахучий ароматизатор тут же распространился по палате и просочился в коридор.
– Бардак полный, – подытожил Док, забрасывая в рот горсть сырных палочек, – как в какой-нибудь комедии. Да ещё и чёрной. Но ты не дрейфь, даже в такой мясорубке нужно оставаться человеком. Где-то через час «утконос» принесёт твои вещи, а потом Славик из «скорой помощи» отвезёт куда скажешь. Годится?
– М-да, – Симеон в задумчивости вскрыл упаковку с сэндвичем.
Последующие несколько минут врач и пациент молча ели. Каждый был поглощён своими переживаниями и размышлениями.
Естественно, молчание должно было прерваться.
– М-да, бардак… – проговорил Симеон и обратился к Доку. – Что же, за человеческое отношение – человеческое спасибо. И раз есть время, я могу рассказать кое-что более-менее весёлое. Если хочется послушать, конечно же.
– Ладно уж, давай, – лениво ответил Емельянов, после чего вытянул бутылку с минералкой перед собой и с пафосно-торжественным видом произнёс: «По последней!»
– Для тебя, так и быть, последняя…
Бессонница
1
«Я не мог уснуть. Холодный осенний ветер нёс запах свежеразрытой земли; он словно заползал в ноздри, прорываясь через небогатую палитру слабых, едва различаемых мною запахов. Какое-то время я старался притерпеться, но прошло, по моим ощущениям, около часа, а дышать стало только тяжелее. Не выдержав, я сорвался с места, практически побежал к тяжёлой двери.
Днём она обычно была заперта, ибо моё появление на публике могло создать дополнительное беспокойство владельцу сего не особо уютного, но, тем не менее, наиболее симпатичного из доступных мне приютов. Днём то и дело проходили соответствующие церемонии, но ночью здесь обычно тихо. Да, порой забредали пары и небольшие группы молодых людей, создающие разной степени дискомфорт. Одни устраивали фотосессии
(я и сам, будучи верноподданным Её Величества, фотографировался со своей почившей супругой – мода есть мода),
пикники, ночные свидания и даже …хм… Я, конечно, понимаю, что место по-своему романтичное и даже интимное, но так можно и простыть! Бывали и группки детей, проводивших нечто вроде призывных ритуалов
(демон по имени Слендермен мне неизвестен, и я не уверен, что его вообще есть смысл призывать; молодые соседи поведали, что область его обитания – лес, тогда, тем более, зачем проводить ритуалы
бывали и более зрелые люди, приносившие жертвы забытым божествам.
(Опять же, большинство капищ стояли там, где сейчас стоят церкви и часовни – до кого они, простите, хотят достучаться своими кошками, козлами, да даже младенцами?)
Шумные и неопрятные, молчаливые и прекрасные – многие забредали сюда, но чаще всего их не трогали, лишь наблюдали за ними. Лично мне это даже доставляло удовольствие. Иные гостьи в элегантных нарядах и с напудренными лицами были столь прелестны, что я еле удерживался от попыток заговорить с ними. Они бы испугались, да и я, признаюсь, уже не в том состоянии, чтобы на что-то рассчитывать. Любить-то нечем…
Сторож давно должен был отпереть замок, но моя дверь оказалась заперта. Странно. Что же, надеюсь, хозяин примет мои извинения касательно замка, который пришлось одолеть путём применения грубой силы…
Покинув склеп, я лицезрел крайне занятную картину: четверо молодых людей, разодетые, как клоуны, – у одного даже зелёный хохолок на голове имелся! – и увешанные обрывками цепей, заклёпками и кожаными ремнями (выходцы из рабочих районов, надо полагать) раскапывали – вернее, один копал, а остальные подгоняли, – могилу мисс Кримсон; сторож лежал связанный неподалёку.
Я не знаком с Элизабет лично, но наслышан о ней. То, что мне говорили, указывает на весьма обширный список причин и целей, движущих грубыми действиями юношей. Пришли ли они сюда по её желанию или ведомые собственными тёмными страстями, знать я не мог, ибо даром читать чужие мысли не обладаю. Я решил посмотреть, как будут развиваться события, чтобы не причинять даме лишнего беспокойства.
– Лиза сегодня дома не ночует, – услышал я у самого уха, – она оправилась от ран и ушла на охоту.
Голос принадлежал хозяину кладбища, которое я уже несколько лет считаю своим домом.
– Следовательно, нет никакой нужды терпеть этих гробокопателей?
– Оставьте одного в живых, – после небольшой паузы отозвался хозяин, – остальные же полностью в вашем распоряжении. – И голос умолк, словно его и не было».
2
По освещённой красноватым светом дорожке стучали каблуки. Две женщины, шатаясь, шли в сторону спального района. Точнее так: одна, подвыпившая, еле перебирала ногами и больше висела на второй, трезвой, вынужденной тащить подругу, что и делала на удивление бодро.
Впрочем, подругу ли? Познакомились они буквально полчаса-час назад, когда Ольга – а именно так зовут нетрезвую – барабанила пальцами по барной стойке с опустевшей рюмкой перед собой. Наблюдавший за ней (за женщиной, не за рюмкой) молодой парень хотел было присесть на соседний стул и предложить продолжение банкета, но некая девушка заняла место первая. Парень, впрочем, тут же переключил внимание на неё. Хоть она и сидела к нему спиной, ряд признаков: беленькие ножки в красивых туфлях на невысоких каблуках (хотя откуда ему знать, когда начинается «высокий» каблук), растущие из-под короткого чёрного платьица, алые волосы, прямая осанка и ухоженные руки – внушали, что и лицом она тоже красавица и куда лучше подходила на роль, отведённую было для грустной женщины средних лет, заливавшей горе водкой. Гадать не хотелось, а место справа от Ольги пустовало, чем требовалось как можно скорее воспользоваться.
Воспользоваться – и, встретившись с красавицей взглядом, вскочить со стула и спешно покинуть бар. Неясно, что он такого увидел – Ольга увидела лишь обращённое к ней приятное лицо с хитро прищуренными карими глазами и лёгкой романтичной улыбкой. Женщина ощутила раздражение от непрошеного внимания, но желание выдать что-нибудь едкое и саркастичное как будто подавлялось извне, словно мысль, до того упиравшуюся в череп и требовавшую выхода, старательно обкладывали пенопластом.
– Совсем необязательно травиться, чтобы забыть прошлое и двигаться вперёд, – незнакомка медленно отодвинула рюмку на край стойки, пристально глядя женщине в глаза; бармен тут же отреагировал, чем заслужил короткий кивок и улыбку рыжеволосой красавицы.
– Я и не хочу забыться, я хочу отвлечься, – пробурчала Ольга и икнула. Незнакомка беззлобно рассмеялась, а икуша угрюмо уставилась на своё отражение в отполированной барной стойке. Да, толерантности к спиртному она не развила, ибо на работе, где до недавнего времени приходилось чуть ли не ночевать, нужны трезвый взгляд и твёрдая память. Одна крошечная рюмка – и всё, её развезло. До дома бы дойти…
– Давай я тебя провожу, – девушка взяла ладони Ольги в свои, отчего та чуть не вскрикнула: руки незнакомки были холодны как лёд.
– Ой! – по выражению лица и направлению взгляда красавица всё поняла. – Теперь лучше?
Поразительно, но Ольга могла поклясться, что холодные пальцы тут же налились теплом, словно коммунальщики, наконец, вспомнили о начале отопительного сезона. Ольга не была уверена, что идти с незнакомкой до дома – это хорошая идея; с другой стороны, какая-то часть разума, не тронутая алкоголем, била тревогу, что уже вечерело, шагать до дома предстояло порядочно, а из своих нор вот-вот повылазит разносортное отребье. Идти одной, да ещё пьяной, всё-таки не стоит. А сама незнакомка…
«Странная какая-то девчуля, – подумала женщина, – откуда мне знать, что она меня не обворует, не заведёт в тёмный переулок, где меня убьют, ограбят и изнасилуют?»
Видя сомнение в глазах собеседницы, незнакомка нежно погладила её запястье. Подозрение сменилось замешательством, и где-то в недрах измученной души возникло стойкое желание согласиться. Голова наливалась свинцом, и Ольга из последних сил кивнула.
– Ладно, – чуть ли не выдавила она из себя. Стоило сделать это, как волна тяжести отступила. Не полностью, но всё же. Незнакомка встала сама и стащила со стула Ольгу; аккуратный носик искусительницы был в считанных миллиметрах от щеки.
– Всё будет хорошо, Олечка, – прошептала незнакомка
«Разве я называла своё имя?»,
после чего повела «Олечку» в сторону выхода, – можешь звать меня Лизой, если хочешь. О, не забудь сумочку…
Первое время Ольга шла сама, из соображений безопасности не назвав Лизе своего адреса, но та, кажется, и так знала, куда идти.
(Ольга дважды перепутала право и лево на развилках, но спутница лишь мягко брала её под руку и вела в нужном направлении.)
Потом ноги начали заплетаться, и у ворот парка она едва не рухнула на асфальт, благо Лиза вовремя подхватила. Ворота были открыты с обеих сторон, а обходить было бы долго…
В ноющем мозгу Ольги всплыло воспоминание о том, что в тёмных аллеях этого парка то и дело случаются крайне неприятные вещи, однако вместо предостережения она выдала какой-то нечленораздельный мямлящий звук, на который спутница лишь фыркнула.
Ольга боялась. Казалось, что за корявыми деревьями и испускающими красный свет фонарями притаились чудовища. Чудовища с человеческими лицами, человеческими телами и, что хуже всего, отвратительными человеческими намерениями. Лиза продолжала уверенно тянуть лямку персонального буксира, не останавливаясь ни на секунду; она методично вращала головой, словно выискивая опасность и ни капли не страшась её. Она как будто взглядом выжигала им коридор, проход в стене кошмара. Вдруг позади парочки зашевелились кусты. Лиза резко обернулась на шум; Ольга случайно посмотрела на неё и чуть не вскрикнула. В свете фонарей хорошенькое личико девушки стало похоже на жуткую резиновую маску с кроваво-красными глазами и пастью, полной острых зубов. Когда их взгляды пересеклись, Ольга едва не потеряла контроль над мочевым пузырём, но обошлось. Впрочем, не совсем – она потеряла сознание.
Когда они миновали парк, на тропу неуверенно вышел мужчина и с недоумением посмотрел им вслед.
3
«Сторож открыл глаза и, судя по всему, сильно удивился тому, что я занят освобождением его от пут. Это заняло несколько больше времени, чем предполагалось изначально, ибо пальцы ощущались плохо, и распутывать ими узлы оказалось крайне затруднительно. Я оставил это дело и попытался порвать верёвки силой, но они врезались в запястья и лодыжки мистера Грэйвса, отчего тот застонал. Мой отец – Царствие ему Небесное – будучи военным хирургом, всегда учил проявлять сострадание и сочувствие к пациенту. Обычно это выражалось в ударе кувалдой по голове оперируемого. В данной ситуации подобный шаг казался мне неприемлемым, поэтому пришлось прибегнуть к не совсем традиционному способу освобождения, а именно – перекусить путы.
Идея, конечно, весьма неоднозначная, но оказалось, что со времён луисвилльского инцидента 1984 года я отнюдь не утратил навыка разгрызать плотные материи. Мистер Грэйвс не вырывался, но по лёгкой дрожи можно было догадаться о его ощущениях. Что поделать, жизнь в склепах, гробах и братских могилах придаёт телу определённую затхлость; проблему, право, можно решить духами, но добыть их не всегда удаётся. Когда с путами было покончено, сторож поднялся, огляделся: на меня, на ворота, на хулиганов – пробубнил: «Запру ворота» – и убежал. Не поблагодарил, даже банальное «спасибо» не сказал. Впрочем, я тоже хорош – не удосужился осведомиться о его самочувствии. Эх-х…
Скрытно подбираясь к налётчикам, я заметил, что не одинок в своём намерении. Из-под земли вокруг ивы, стоящей в 30-ти футах от раскапываемой могилы, показались длинные тощие руки – мисс Алиса (фамилия мне, увы, неизвестна) тоже пробудилась от шума. Либо просто проголодалась.
Понимаю, это очень некрасиво с моей стороны, но по секрету.… Говорят, она всё время голодна, может есть за четверых (когда не спит) – и совершенно не полнеть! Можете себе такое представить?
Я отвёл взгляд от юной особы и сконцентрировался на ночных визитёрах. Измученный юнец прекратил копать, вытер пот со лба и что-то выкрикнул. Похоже, он добрался до гроба. Наверное, так оно и было, ибо в могилу спрыгнул ещё один, с хохолком; остальные остались наверху, чтобы помочь вытащить нелёгкий груз. Даже пустой гроб весит весьма прилично.
Пора было определяться с тем, кого оставлять в живых. На самом деле, я плохо представлял себе, что ждёт выжившего. Что на самом деле гуманнее: убить или оставить на откуп Хозяину? Мисс Алиса тем временем выбралась из-под земли и побрела в сторону раскопок.
Так и быть, определим «счастливчика» методом исключения».
Гробокопатели, надувая от натуги щёки, выволокли гроб на поверхность. Всё-таки неплохо было бы подкачаться для дела. Хотя какое это «дело»? Перелезли через забор, связали старика
(действительно, зачем ставить на охрану надгробий, покосившихся крестов и пары склепов кого-то более толкового?),
нашли могилу… Непонятно, правда, чья это могила и зачем её нужно было раскапывать. А ещё Денису (для друзей просто Денчик) непонятно, почему копал только он. Рафик что, бережёт ирокез? Ему теперь физические нагрузки противопоказаны? Ирокез теперь типа вакцины или что? А Димон и Толик?
«О, эти вообще укурки, – вздохнул Денис, ничего не сказав вслух, – пропили (пардоньте, проспиртовали) все мозги! Вот зачем было так орать? Запугать старух? Сомневаюсь, что ожившие трупы выкрикивают «O-o-o, dig up her bones8!», а не, например, «Мозги-и-и!».
Множество вопросов, которые он бы не задал себе, если бы не протрезвел от тяжёлой работы. А ведь всего два часа назад они всей компанией трясли головами на фесте. Гомон был ужасный, ничего не слышно, но Рафик всё же умудрился найти приключение на свою пятую точку. Какого-то ноунейма похоронили на кладбище с худшей репутацией в городе (это притом, что чем более жуткие слухи о нём распускали, тем популярнее оно становилось!), но гроб с покойником привезли откуда-то из Америки. Тайно! Да так тайно, что об этом узнаёт даже пьяный Рафик посреди лайва, на котором и вокалистов не особо-то слышно.
Ай да молодцы, ай да конспираторы! Но кого это волнует? Никого, кроме пьяных в хлам панков, запрыгнувших в маршрутку и помчавшихся здороваться с новоприбывшим «амером». Или «амеркой». Только поздороваться.
– Пацаны, а на фига мы тут всё раскопали? – наконец спросил Денис.
– А-а-аа…. А хрен его знает! – Димон и сам впервые задумался об этом. Рафик почесал в затылке. Лишь Толика ещё не отпустило.
– Эй, чего разлёгся, бутерброд?! – и пнул гроб. Тот не ответил. Толик выругался и продолжил:
– Вставай уже, грёбаный шашлык! Ну как можно в такое время спать! Смотри, какое небо! Не то что у тебя в Америке, а?
– Братишка, я тебе покушать принёс! – выпалил Рафик и толкнул только вылезшего из ямы Дениса. Тот едва успел подставить руки, иначе бы со всего маху влетел носом в крышку.
– Если там не мужик, а баба, то Денчик её, считай, уже застолбил, – пошутил Рафик.
– Кстати о бабах, – Димон указал куда-то в сторону, – ля, какая.
Со стороны ивы к ребятам ковыляла фигура в сером рванье. Компания оживилась и со свистом и гиканьем подманила её к себе; Рафик поправил несуществующий галстук и вразвалочку двинулся навстречу. Димон и Толик подбадривали друга, но ему это было и не нужно. А вот протрезвевший Денис при виде силуэта с непропорционально длинными конечностями резко захотел убраться подальше.
– Пацаны, давайте валить отсюда.… Вы что, кино не видели?! – Толик рассмеялся, а Димон и вовсе не услышал предупреждения, так как пытался жестами показать девушке в обносках, что он лучше Рафика во всех отношениях.
«Фу-ух, и с чего вдруг вонять-то стало? Только что же всё нормально было…»
4
Ольгу разбудили уже у двери квартиры. Голова трещала, но способность соображать не заглохла полностью; покопавшись в сумке, Ольга вытащила связку ключей и попыталась отпереть дверь, но никак не могла попасть в замочную скважину. Пришлось доверить сокровенное незнакомке. Та быстро открыла дверь, перетащила страдающую от похмелья «Олечку» через порог и, оглядев квартиру (крохотная «однушка» с зашторенными окнами, большой двуспальной кроватью и страшным беспорядком), поволокла её сразу в ванную.
– Тебе нужно освежиться!
Ольга не сопротивлялась, когда Лиза стянула с неё кофту и подставила лицо под струю холодной воды, придерживая волосы, чтобы не сильно намокли. Полегчало. Ольга блаженно выдохнула; когда она стала более-менее уверенно ориентироваться в пространстве, девушка оставила её наедине с зеркалом.
Какое-то время женщина приходила в себя, слушая журчание воды и размышляя о том, как она – умная, целеустремлённая, окончившая МГУ с красным дипломом журналиста, окрылённая успехами и полная надежд – докатилась до такой жизни. Путь до должности заместителя главного редактора был тяжёлым сам по себе, а дальше больше. Переработки и фактическое отсутствие выходных – могли вызвонить в любой день и чуть ли не в любое время суток – как стиль жизни, личной же жизни как таковой нет
(с коллегами строить отношения – себе дороже, змей больше чем в серпентарии, хотя с виду все такие улыбчивые, милые…. Да будь они хоть наполовину такими честными, какими себя считают и позиционируют, карьерный рост Ольги шёл бы раза в два быстрее!),
квартира из дешёвых (если сейчас вообще можно назвать что-то из недвижимости дешёвым), да и нужна она была разве что для сна и складирования обуви. Да и сама Оленька уже не яркое и жизнерадостное «мамино солнышко», а какое-то вялое, мутное, скукожившееся и скурвившееся в свои сорок два… в свои тридцать пять лет создание.
«Удивительно, что я до сих пор не научилась пить…. Чёрт, как же спать хочется. Только хрен я теперь усну. Скоты проклятые! Да и я хороша, надралась и едва не отбросила копыта где-нибудь в подворотне с перерезанным горлом и разорванной юбкой из-за этого дерьма! Подумаешь!»
Пришло время закрыть кран и покинуть ванную, тем более что дома гостья. Лиза сидела на краю кровати (стул был завален мятой одеждой), не испытывая видимого дискомфорта от недостатка света в помещении. Когда хозяйка квартиры показалась в дверном проёме, девушка вскочила и участливо справилась о её самочувствии.
– Мне лучше, Лиз, спасибо.… О-ох! – Свинцовые тучи над мозгом ещё не рассеялись, и Ольга добавила: – Не могла бы ты передать аспирин? Под кроватью с твоей стороны аптечка… в коробке из-под обуви, – и, не снимая туфель, улеглась на кровать. Сил стоять на ногах, разгребать завал на стуле или хотя бы разуться не было.
– Прости за беспорядок, – с виноватой улыбкой добавило «мамино солнышко», – и за то, что не умею принимать гостей. Пожалуйста, чувствуй себя как дома.
Пока Ольга, закатив глаза, изображала (но не имитировала) страдания, гостья нащупала под кроватью коробку
(одну из коробок),
отряхнула её от пыли и положила на колени.
– Сейчас-сейчас, – отозвалась Лиза, разворачивая слои полиэстера…
(Стоп, что?)
«Не та коробка». Ольга попыталась донести мысль до почти добравшейся до содержимого девушки, но получилось лишь вытянуть в её сторону дрожащую руку и простонать что-то нечленораздельное. Поздно. Лиза подняла глаза на лежащую.
– Аспирин, говоришь…. Ух, хитрюга! – лицо озарила хитро-игривая усмешка, и Лиза в шутку пригрозила «хитрюге» пальчиком.
– Эта не та коробка! Аспирин лежит в другой! Честно! – Ольге хотелось провалиться сквозь землю или хотя бы съежиться до размера Дюймовочки, пока Лиза доставала из коробки вибратор. – М-мне его подарили! Я им даже не пользовалась!
– О-ох, – Лиза сочувственно сложила руки на груди, – ты совсем себя загнала, бедняжка! – и подползла к «бедняжке». Затем положила ладонь ей на лоб.
– Так лучше?
Удивительно, но остатки головной боли рассосались. Девушка поцеловала хозяйку квартиры в щёку и погладила по волосам.
– Всё образуется, – сказала она, перенося театр ласковых действий с шевелюры на плечи, а затем и на бёдра, – незачем убиваться из-за потери нелюбимой работы. И из-за возраста – тоже. Ты прекрасна.
Последовавший за словами поцелуй в губы всколыхнул что-то в душе Ольги. Она уже и забыла, когда её в последний раз целовали, когда её ласкали, ведь в жёсткой гонке, из которой она временно выбыла, эмоциональной открытости – родной сестре беззащитности – места нет. Кажется, ей теперь вообще нигде места нет. Может быть, здесь и сейчас? Тем более что не погонит же приличная женщина ту, что тащила её на себе через полгорода, из дома в ночь!
Ольга не хотела, чтобы ангел, посланный ей небом в утешение за годы тяжёлого труда, улетевшие в трубу, так скоро упорхнул обратно.
Ей не хотелось, чтобы всё ограничилось одним поцелуем.
– Пожалуйста! – красноречивый взгляд, полный мольбы, бегал от благодетельницы к обнаруженной ею машинке и обратно. – Я прошу тебя…
Рыжеволосый «ангел» одарил просящую пикантной улыбкой.
5
Когда Ольгина одежда и бельё увенчали гору на стуле, а туфли упёрлись в коробку с пресловутым аспирином, Лиза принялась раздеваться. Хотя Ольга считала себя гетеросексуалкой, она не могла оторвать от неё глаз и как зачарованная следила за каждым движением. Вот она сбросила с себя туфли, вот элегантно и раскованно сняла платье, картинно встряхнула волосы, а вот – неторопливо, подразнивая сглатывающую слюну наблюдательницу надутыми губками, чувственными вздохами и многозначительными взглядами – полностью оголилась.
В груди Ольги бешено колотилось, а в момент, когда её глазам открылось
Эту машинку продали с батарейками в комплекте. Надо лишь нажать на маленькую кнопочку.
– Как же мало нужно, чтобы заменить мужчину – лишь котик и этот малыш. Обожаю XXI век… Мур-мур, солнышко!
За время, что маленький помощник был включён, Лиза на словах побывала богиней и последней потаскухой, госпожой и рабыней, ангелом небес и дьяволом во плоти, объектом обожания и преклонения и куском мяса для использования. «Мамино солнышко» крыло всё и вся трёхэтажным матом
(соседский ребёнок заплакал во сне, испугавшись, что это его мама-алкоголичка вернулась с родительского собрания),
закатывало глаза и высовывало язык, надрывно признавалось в любви и заставляло стёкла дребезжать от крика.
– Ну как, разогрелась? – Лиза отложила машинку в сторону. Розовощёкая Ольга блаженно улыбалась. Сейчас её не волновала ни потеря работы, ни беспорядок, ни тем более оптический обман или галлюцинация в парке. Но до́лжно не только принимать заботу и ласку, но и уметь дарить их, отвечать добром на добро. Ольга всем своим существом желала отплатить благодетельнице.
Кровать, на коей прежде лишь спали мёртвым сном, превратилась в поле боя и экспериментов. Во всяком случае, для Ольги. Поначалу она чувствовала себя неуверенно, но очень скоро, ободряемая партнёршей, стала действовать всё более и более решительно. Они сплетались и расплетались снова и снова; не было такого места на теле, где не побывали губы, язык или пальцы. Не существовало запретных мыслей и табуированных желаний, лишь двое в объятиях друг друга (больше всего удовольствия Ольга получала, тиская ягодицы своего ангела и зарываясь лицом промеж её грудей). Перехватывая инициативу, Ольга изо всех сил старалась добиться открытого восхищения со стороны своей богини. Она видела блеск в её глазах, ощущала вздымающуюся грудь под ладонями и обжигающее дыхание, но этого казалось недостаточно. В то время как хозяйка кровати лезла из кожи вон, Лиза принимала её дары с неизменным изяществом королевы, получающей подношения от верных подданных: с тёплой улыбкой и без лишних эмоций. Казалось, что чего-то не хватает, и отчасти так оно и было. Королева ещё не получила то, чего желала и заслуживала.
Обессилевшая женщина рухнула на подушку, но Лиза не собиралась останавливаться и, кажется, пошла на второй круг. Она непобедима. Начиная со ступней, с кончиков пальцев и пяток, она поднималась всё выше, и выше, и выше… Ольга стонала и выла, приближаясь к своему пределу, но ни на что не могла повлиять. Когда искусительница принялась ласкать ртом груди, не переставая томно глядеть в глаза и не убирая пальцев с низа живота, Ольга достигла предела. Её тело обмякло, а руки, до того нежно гладившие волосы и плечи едва знакомой любовницы, стекли на измятые простыни. Всё, что она теперь могла, – лежать в полубессознательном состоянии, ничего не видя, и шумно дышать, пока ненасытное божество развлекается с неподвижным телом.
Нет сил даже на то, чтобы выразить восхищение или произнести много раз вырывавшееся сегодня: «Я люблю тебя».
6
Совсем рядом с Денисом раздался смачный хруст, а затем и вопль. Обернувшись, Денис и Толик (Рафик был слишком далеко) увидели трясущегося, но по-прежнему стоящего на ногах Димона. Оба вскрикнули от неожиданности и испуга, но не поверили своим глазам, а как поверили, так и вовсе заорали от ужаса. За спиной Димона, обхватив его голову руками, стоял полуистлевший мертвец во фраке и вгрызался парню в затылок.
– Что за чёрт? – Рафик обернулся на крик, но не мог понять, что не так. Вот Денчик с Толяном стоят, орут, вот Димон трясётся, над чем-то угорает, наверное. Всё время так. Махнув на них рукой, предводитель неофициального бенда собрался продолжить путь к неизвестной
(«Вроде симпотная. И вроде
но в этом не было нужды. Когда Рафик отвлёкся на друзей, та сама миновала оставшиеся пятнадцать – двадцать метров и уже стояла перед ним. Рафик вздрогнул от неожиданности. Ему показалось, что незнакомка выглядит странно
(очень худые руки и ноги; груди как будто и нет, рёбра выпирают; будто изрезанная в порыве саморазрушения кожа; дыра в боку и осунувшееся лицо в трупных пятнах),
но и только. Во взгляде худышки не было злости, даже наоборот, она разглядывала визитёра с неподдельным интересом. Похоже, он ей понравился. Рафик растерялся (кажется, алкоголь начинал выветриваться), но напускная весёлость не раз выручала в таких ситуациях.
– Привет, красивая. Да ты вылитая… эм-м, как её там… короче, вылитая невеста из «Трупа невесты», вот!.. (Оглядывает «новобрачную» с ног до головы.) Блин, тебя что, совсем не кормят, да?
При слове «кормят» неизвестная улыбнулась, демонстрируя местами почерневшие зубы, что выглядело даже мило. Будто забитая девочка-ботаник с косичками, в очках и в брекетах пытается показать мальчику, что он ей симпатичен. С Рафиком такое бывало. Бывало и похуже.
Девушка в рубище робко положила костлявую ладошку на правое плечо панка и пальцами коснулась его щеки, продолжая невинно улыбаться. Рафик не мог не улыбнуться и не рассмеяться. Со стороны это выглядело настолько нелепо, насколько вообще возможно, но какая разница?
Вдруг смех Рафика прервался. Теперь он, раскрыв рот, глядел на собеседницу с испугом. Её правая рука пронзила его куртку и футболку, как арбалетный болт – доспехи, и вошла ему промеж рёбер. Панк почувствовал, как длинные тонкие пальцы обхватили сердце, а уже через секунду увидел его воочию – перед собой. Издавши предсмертный хрип и рухнув на землю, он уже не смог увидеть, с каким аппетитом анорексичка уплетала свежее мясо.
Денис с Толиком тем временем сломя голову неслись к воротам (почему-то им не пришло в голову уйти тем же путём, что и пришли – просто перелезть через забор), но те были заперты. Причём заперты основательно – обмотаны цепью и зафиксированы замком. Разорвать цепи парни не могли физически, пролезть в узкий проём между створками тоже не представлялось возможным.
– Замок! Замок! Нужно сломать замок! – Толик вращал головой в поисках чего-нибудь тяжёлого, и хотя ничего такого не увидел, он заметил сторожку. – Я сейчас, бро, я сейчас!
Денис пошёл по другому пути – он вцепился в ворота и во всё горло звал на помощь. Но мир снаружи уже опустел – даже автодорога, а кто захочет выйти из дома на холод? Неважно, кричат ли на кладбище, в тёмном переулке ли или у входа на станцию метро. Никто не придёт, потому что всякий боится столкнуться с тем, что будет угрожать собственной жизни; потому что слишком многие злоупотребляют чужим доверием и считают это естественным, даже правильным; потому что лень. Впрочем, ничего нового.
Может, Денис успел помолиться про себя, может, мир всё-таки не без добрых людей, а может, просто повезло, но вдалеке показался свет фар, принадлежавших, как выяснилось уже через несколько секунд, фургону. Неясно, причина тому крик Дениса или нет, но, к великому облегчению для последнего, автомобиль остановился в пяти метрах от ворот. Дверь со стороны водителя отворилась, и из машины вышла женщина в полупальто, после чего неспешно направилась к воротам. Чёрные волосы и бледная кожа в свете фар делали её похожей на привидение, а светло-серые глаза, излучавшие флегматичное спокойствие, но в то же время и безразличие, внушали опасение. Вернее, внушили бы при других обстоятельствах. Так что Денис лишь поморщился с мыслью: «Час от часу не легче, блин!», но не более. Сейчас главное выбраться из этого проклятого могильника.
– Пожалуйста, помогите! Нас заперли! За нами гонятся…
Незнакомка отрешённо смотрела мимо Дениса и явно не торопилась что-то предпринимать, чем выводила панка из себя. Тот нетерпеливо топтался на месте, пока темноволосая переводила ничего не выражающий взгляд на него, на ворота, на цепи с замком, на сторожку, затем обратно на дёргающегося парня, который, видимо, пытался поторопить её невербально. Но женщина (а может, и девушка, разберёшь тут) лишь наклонила голову и поглядела на «собеседника» чуть более осмысленно.
– Ты меня вообще слышишь, дура?! – сорвался тот на крик, не выдержав. Не очень красивый ход, но он дал результат. На безразличном лице теперь ясно читалось раздражение. Со стороны сторожки прогремел выстрел, а уже через секунду обернувшийся на внезапный шум Денис ощутил сильный толчок в области солнечного сплетения. Парень согнулся и завалился было на колени, но удар чем-то тяжёлым по голове форсировал события, и он без сознания рухнул на холодную землю.
Рафик тем временем мирно лежал с обглоданным до черепа лицом, а его новая подружка уже принялась за его мясистые ноги.
7
Боль всколыхнула оплетённый грёзами мозг, и аромат чувственности развеялся. Ольге показалось, что что-то пронзило её грудь и почти достало до сердца. Опустив глаза, все ещё не способная пошевелиться женщина увидела лишь рыжую макушку Лизы, припавшей к источнику боли.
По телу прокатилась волна озноба. Звуки наслаждения, а также другие, похожие на прихлёбывание или даже потягивание сока из пакета через трубочку, вытеснялись из сознания гулом сердцебиения, который становился всё отчетливее, а сами удары – всё реже. Ольга чувствовала, что задыхается; во рту ощущался горьковатый привкус. Она попыталась закричать, но получился лишь хрипяще-булькающий звук, после чего изо рта по щекам побежали алые ручьи. Королева подняла голову на захлебнувшийся крик и придвинулась повыше. Её лицо было нездорово бледным, даже серым, почерневшие губы растянулись в жуткой ухмылке, а взгляд налившихся кровью глаз казался поистине устрашающим, словно это не прелестная девушка, а жуткий хищник, взирающий на жертву из ночной мглы.
Ольга глядела на чудовище с мольбой, и ответ не заставил себя ждать – лицо Червонной Королевы снова приняло человеческий вид: свежее румяное личико, чувственный рот и карие глаза. В воздухе вновь повисла приятная эссенция, а метафорический паук в голове вернулся к пряже. Ольга чувствовала, что скоро умрёт, но в мозгу всплыла мысль, что это, в общем-то, не самая плохая смерть. Она провела чудесную ночь с партнёршей, угадывавшей все её потаённые желания и реализовывавшей их в лучшем виде; она потратила лучшие годы жизни на работу и людей, от которых чуть ли не выворачивало, а начинать всё заново просто не было сил. Зачем просыпаться по утрам? Ради кого и ради чего жить?
Лиза неторопливо слизывала кровь со щёк и подбородка еле дышавшей женщины, приправляя действо поцелуями. Когда поток практически иссяк, она придвинулась ещё раз; теперь вампирша сидела поверх Ольги, упираясь коленями в подушки. Удостоверившись, что голова полумёртвой женщины находится прямо под ней, Лиза нанесла себе порез ногтем в области сердца.
«Это же кощунство – наносить
Из крошечной ранки, которая тут же затянулась, выступила буквально капелька крови и медленно потекла вниз по телу. Лиза следила за Ольгой, а Ольга из последних сил напрягала слабевшее от близости смерти зрение и наблюдала, как капля сползала от груди к животу, от живота к бёдрам…
«Хотела бы я быть этой кровинкой», – подумала Олечка и открыла рот. Больше ей ничего не оставалось.
Погасший было мир зажёгся вновь, а сердцебиение больше не отдавалось в висках. Кажется, смерть отступила. По крайней мере, на время.
Одетая Лиза
(«Когда она успела? Сколько же я была в отключке? Опять…»)
сидела на краю кровати и обувалась. Почувствовав на себе взгляд, она обернулась и с улыбкой кивнула.
(«Какая она всё-таки красивая!»)
Когда девушка встала и направилась к двери, Ольга в ужасе вскочила, поборов слабость.
– Не уходи!
Ответом стала снисходительная улыбка, и она продолжила: «Я не хочу! Не хочу, чтобы это заканчивалось…. Пожалуйста, скажи, что мы ещё встретимся! Ради бога, скажи!»
Королева обхватила Ольгино лицо ладонями и произнесла: «Когда ты понадобишься мне, я позову тебя. Или приду к тебе» – и снова направилась к выходу.
– А-а ты придёшь сюда? – затараторила Ольга вслед. – Или мне ждать тебя в баре?
Лиза ничего не ответила, лишь прикрыла за собой дверь.
8
«Сказать по правде, возможность снова отведать свежей плоти дорогого стоит. На голове расположено множество кровеносных сосудов, но давление невысокое, посему мой костюм не пострадал от брызг во время первого укуса. Я не чувствовал вкуса, вернее, чувствовал очень смутно, но главное не это. Главное, в моём теле – пусть и частично, пусть и на время – возобновилась жизнь. Кончики пальцев покалывало от притока крови, и это восхитительно! В слоях кожи оживали волосяные луковицы! Изумительно! Даже возобновившееся слюноотделение на фоне таких ощущений причиняло лишь незначительный дискомфорт. Мягкие ткани рта истлели, и слюна вот-вот просочится прямо на воротник, но эту цену я готов заплатить!
Мисс Анна миновала запертые ворота
(она вполне могла перелезть через них, ибо принадлежит к той категории женщин, что не боятся «замарать руки» во всех смыслах этих слов)
и доставила одного из молодых людей к разрытой могиле. Мисс Алиса, заметив движение, недоверчиво покосилась в сторону посетительницы, сгребла части тела обладателя хохолка в кучу и попыталась скрыть их от её взгляда, заслонив собой. Затея, на мой взгляд, изначально обречённая на неудачу даже с учётом того, что рана на теле мисс Алисы затянулась и более не позволяет видеть сквозь неё.
Мне не хотелось питаться при Анне, хотя она, скорее всего, даже не смутится нетривиальному виду сего тривиального действия. Её присутствие всегда вызывает смятение в моём сердце, даже если оно не бьётся. От взгляда бросает в дрожь. Она бледна как Смерть, её волосы темны как ночи Самайна, что она проводит на Кладбище. В одну из таких ночей я её впервые и увидел. Она представляла собой нечто большее, чем юные создания, устраивающие фотосессии на могилах в элегантных или, наоборот, непристойных нарядах, с напудренными лицами, вычурным макияжем и дешёвой атрибутикой. Анна не из тех, кто верит или не верит в магию, стремится к мечте или причитает о её несбыточности, о нет! Она из тех, кто знает или намерен узнать, владеет или стремится овладеть.
А ещё она – старшая дочь Хозяина и единственная, кого можно отнести к живым. Данная деталь повергает меня в уныние, но это правда: существование в виде нежити – это совсем не то, чего следует желать, даже с учётом возможности на время реанимировать тело (далеко не у всех), некоторых сверхчеловеческих способностей (аналогично) и задела на бессмертие (с большими оговорками). И вот плоть и кровь несчастного мальчика заставили моё сердце биться, воскресили мои чресла и всколыхнули дремавшее чувство одиночества и желание любить и быть любимым!
Что это? НЕТ!!! Неужели Грэйвс не справился с молокососом?! НЕ-Е-ЕТ! Не смей направлять на неё ружьё, негодяй! Ни за что на свете не позволю…»
Оживший труп бросился на линию огня, в результате чего принял основной заряд дроби. Остальные дробинки чудом не задели Дениса, очнувшегося от выстрела. Мертвецу оторвало левую руку, и он с воем пал на землю. Тёмная обернулась: в дверях домика смотрителя стоял перепачканный кровью неформал и спешно перезаряжал двустволку. Анна направилась к нему. Когда ружьё было заряжено, а Толик приготовился стрелять, она остановилась и впилась в него взглядом. Руки парня задрожали, а палец слез со спусковых крючков. Ведьма продолжила движение к горе-стрелку, неотрывно глядя ему в глаза. Приклад ружья упёрся в землю, а дула стволов теперь смотрели в нижнюю челюсть. Подойдя к Толику вплотную, Анна просунула носок сапога в защитную раму поверх одного из спусковых крючков, прикрыла ладонями уши и позволила себе моргнуть.
Бедный мальчик опустил глаза и осознал, что его ждёт. Ухмыльнувшись в ответ на испуганный скулёж, Тёмная надавила на спуск.
Вернувшись к запуганному Денису, которого Алиса щупала и разглядывала с явным гастрономическим интересом, Анна склонилась над искалеченным, но всё ещё «живым» мистером Купером. Тот страдальчески улыбался, глядя на девушку, если выражение полусгнившего лица вообще можно идентифицировать как улыбку. Тёмная вздохнула.
– Я дарую тебе…
«О Боже, неужели взаимность! Дорогая моя, вы…»
…покой.
И ударом сапога размозжила Куперу голову.
– Эй, – Лиза без особых проблем перенеслась с внешней стороны ворот на территорию Кладбища, – что ты здесь забыла? Кто тебя звал?
Лиза смолкла. Будучи сытой и румяной, она обычно походила на жизнерадостную любительницу «потусить», а не на обольстительницу. Но сейчас она поджала губки и больше напоминала обиженного ребёнка.
– Ты, – Анна обернулась к Лизе, – ты переселяешься в обычную человеческую квартиру, – и бросила ей брелок с ключами.
– Там есть турецкая софа? – поинтересовалась вампирша.
– Там есть ставни на окнах.
– Твой? – печально подала голос Алиса, тыча пальцем в Дениса.
Парень боялся пошевелиться или даже посмотреть на девушек.
(Сколько же им на самом деле лет?)
Лиза бросила на него презрительный взгляд, Алиса отодвинулась, подпуская сводную сестру к жертве. Анна же без лишних слов принялась за осмотр. Глаза, состояние зубов, цвет языка, цвет кожи…
– Разберёшь его на органы? – пробурчала Алиса, всё ещё надеясь урвать лишнюю тушку.
– Будешь добывать из него свои «секретные ингредиенты»? – съязвила Лиза. – Или, может, у тебя потерялись
– Ты не лучше тех, кого ненавидишь, – отозвалась Тёмная, проверяя состояние кожи на голове жертвы, – боготворящие тебя становятся высушенной оболочкой или прислугой. Ты ведь всё ещё играешься с едой, не так ли?
Алиса расхохоталась, а Лиза скорчила гримасу и отвернулась.
Закончив осмотр, Анна разочарованно вздохнула…
– Извини, милый, –
…и свернула Денису голову.
«
– Я уберу! – радостно завопила Алиса и потащила лежащие рядом трупы в сторону своей ивы.
– Собирай вещи, мы уезжаем сейчас же, – бросила Лизе Тёмная и направилась к сторожке. Первый выстрел громыхнул там, значит, тело сторожа с ключами должно быть неподалёку.
Червонная Королева молча открыла гроб и собрала вещи. Их было немного: несколько колец, ожерелье, серьги, парадный наряд, пачка банкнот и обгоревший дневник. Она непобедима. Как и её девичья сентиментальность, пережившая не одну смерть.
9
Рассвет не принёс радости, лишь осветил руины жизни. В воздухе витали тучи пыли, что хорошо заметно в свете солнца. Измученная Ольга ворочалась на кровати посреди комнаты, заваленной мятой одеждой и хламом. Стол ломился от кип бумаг, годных разве что на растопку. Ещё восемнадцать часов назад можно было сказать обратное, но сейчас-то что толку в интервью, квитанциях и черновиках статей, если на них не написано ручкой, карандашом или даже губной помадой самое главное? На них не было никакой информации о Лизе.
Ольга осмотрела всё. Она перерыла свою сумочку, перелопатила эти пресловутые обувные коробки и проверила карманы одежды в надежде, что ангел оставил хоть какую-нибудь информацию о себе: номер телефона, домашний адрес, ФИО, послание – что угодно, что позволит увидеть её снова. Но ничего не было.
Когда чувство эйфории спадает, серая действительность ощущается ещё более ужасной, чем прежде. Подобно наркоману, лишённому своевременной дозы зелья, Ольга ощутила на себе всю тяжесть мира и горечь существования в нём. Хуже всего то, что ей самой больше нет места в этом мире. Лиза стала её путеводной звездой, и теперь она скрыта непроглядным туманом. Может, она больше и не вернётся, не призовёт к себе. Зачем, когда мир полон молодых и перспективных?
Бросив холодный взгляд на своё отражение
(«Старуха!»),
«мамино солнышко» отыскало на кухне нож, вернулось в ванную и застыло над раковиной.
«Эта кожа больше не обжигается
Кровь. Во время ночных игрищ капелька драгоценной крови Королевы попала в тело Ольги. Это чего-нибудь да стоит, правда? Это ведь куда больше похоже на истинную близость, чем штамп в паспорте или глупый обряд с хрупкими клятвами. Они обменялись кровью, хотя одна капля божественного экстракта и сколько-то стаканов мерзкой гадости из дрянного Ольгиного сердца – это крайне неравноценный обмен. Но они связаны! Ольга воззвала к частичке Лизы в своих венах, и по ним, словно горячая вода по трубам, разлилось тепло. Разыгравшееся воображение нарисовало в зеркале над раковиной их обеих; Лиза обнимала женщину со спины, держа руку на бедре и покусывая мочку уха женщины. Ощущения были до невозможности реальными.
– Ты почувствуешь, что нужна мне, – промолвила она, подкрепляя слова поцелуями. – Я буду навещать тебя. Не страдай, ласковая моя. Закрой глаза, шагни в огонь.
Проекция расплылась и исчезла, но мир более не казался выжженной пустыней. Ольга положила нож на место. Госпожа может нуждаться в ней, и она должна быть готова ко всему: заслонить её от пуль, предоставить средства, кров и постель, накормить своей плотью, дать взятку полиции, выследить и убить врага. Умереть за неё, если потребуется. И для всего этого нужна хорошая физическая форма, трезвый ум и твёрдая память. Ничего не поделать, надо жить дальше.
«В следующий раз я не приведу тебя в свинарник. Мы будем проводить ночи во дворце, я обещаю!»
Долгая бессонная ночь закончилась. Наступил рассвет.
Не обращая внимания на выпученные от удивления глаза охранников, уборщиц и медсестёр, Маркус выбежал из больницы и бросился к припаркованному неподалёку автомобилю. Старенькая «Лада» брыкалась, отказываясь заводиться с первого поворота, чем едва не ввергла патологоанатома в отчаяние. С третьей попытки двигатель неохотно, но всё-таки запустился.
Ехать было недалеко, но Маркус выжимал максимальную скорость, которую можно было позволить в городе со всеми этими пешеходами, постами ДПС и светофорами. И всё же, терзаемый подозрениями и страхами, он не уследил за дорогой и едва не врезался в проезжавший мимо универсал. Из окна переднего пассажирского места высунулась женщины и разразилась бранью вслед стремительно удалявшейся «Ладе». Маркус оглянулся в сторону, откуда донёсся крик. Лысеющий водитель, ещё не пришедший в себя после случившегося, сама кричавшая женщина рядом и дети-дошколята на задних сидениях, мальчик и девочка.
При виде последних брюки стали патологоанатому тесны, а металлическая ширинка стала причинять нешуточную боль.
Через пару минут перед глазами возникла родная хрущёвка, но успокаиваться было ещё рано. Затормозив перед подъездом, Маркус выскочил из машины и вбежал в подъезд. Дверь открыта настежь, хотя обычно её закрывают.
«Господи, только не это! Неужели всё кончено?!»
Остановившись в нерешительности перед панелью с кнопкой вызова лифта, Маркус, подавляя желание бежать сломя голову, прокрался к лестнице. Ступая как можно тише, он начал медленно подниматься на свой двенадцатый этаж. Ему пришлось разрываться между необходимостью смотреть под ноги, следить за дверями на минуемых лестничных площадках, задирать голову в поисках засады на верхних этажах и прислушиваться. Липкий пот бежал по спине, одежда становилась тяжёлой и мокрой до отвращения. Ладонь скользила по перилам. В глазах щипало. Кажется, ещё немного, и сердце не выдержит.
«Боже, помоги мне!»
Никто не поджидал медика на лестничной клетке, но опасность всё ещё могла таиться внутри. Продолжая красться, Маркус внимательно рассматривал дверь своей квартиры на предмет чего-то необычного. И прислушивался, нет ли кого внутри. Изо всех сил напрягая память, зрение и слух, Маркус так и не смог обнаружить никаких следов взлома или иных признаков проникновения.
«Мне нечего противопоставить профессионалам. Выхода нет!»
Трясущиеся руки вставили ключ в замочную скважину. Поворот. Щелчок. Ещё поворот. Ещё щелчок. Ключ покидает скважину. Теперь – надавить на ручку.
«Господи, спаси-помилуй!»
Мир будто замер в тишине.
Часть 4. Многоликость свободы
Вчерашний день не принёс Максиму ничего хорошего. Весь остаток вечера, оставшийся после больницы, прошёл в размышлениях о давно минувшем детстве.
Хотя в наше время детство длится достаточно долго. Почти как у хоббитов.
Утром больница встретила Максима фальшивой улыбкой доктора Емельянова.
– Марины сегодня не будет, поэтому ты…
(«Идёшь домой»?)
… идёшь со мной, – Док повёл студента в подсобку и указал на шкаф. – Значит, здесь лежат шмотки… этого, как его… ну, которого мы вчера подобрали… Симеона, вот! Часа через два выгреби всё оттуда и отнеси ему в палату.
– А он что, уже, того… всё?
«А как же история болезни? А как же лечение? Мы ведь даже не знаем, кто он такой!»
– Выпускаем его, – поймав на себе полный недоумения взгляд, Емельянов добавил: – Не бери в голову, это та ещё история. Я бы не…
Внезапный приступ головной боли прервал врача. Держась за голову и скрипя зубами, Док начал нетерпеливо отмахиваться от Максима. Растерявшийся интерн замер, но скоро понял, чего от него хотят, и оставил куратора в одиночестве. Уже в коридоре студент краем глаза заметил, что Емельянов прижимает к уху телефон и кричит мимо микрофона.
Следующие час-полтора прошли спокойно. Максим сидел в кабинете гастроэнтеролога
(«Спасибо, что не проктолога!»),
смотрел, как проходит приём и осмотр, слушал и записывал жалобы пациентов, тихонечко высказывал свою версию диагноза врачу. Иногда на него накатывало чувство отвращения ко всему и разочарования в будущей профессии, но, по большому счёту, все эти несварения, язвы и отравления воспринимались как обычные вводные к задаче. Что-то вроде школьных «у Вовы было пятьдесят яблок, он съел тридцать шесть…», над абсурдностью которых никто и не задумывается, пока не повзрослеет.
Когда Максим пришёл в палату Симеона, тот уже не лежал, а сидел. Однако выглядел пациент отнюдь не лучше, чем когда его перетаскивали с каталки на койку, а то и хуже. Из-под кожи, ставшей из просто бледной – пепельно-серой; просвечивались вены – такие же чёрные, как и глаза больного.
«Жуть! Тебе бы анализы сдать, братюнь!»
То тут, то там в помещении валялись упаковки из-под чипсов и пластиковые кейсы, в углу у окна стояла пустая бутылка из-под минералки, на койке у двери явно кто-то лежал.
– Похоже, что моё время пришло. Так ведь, Максим?
– Да, – поборов нерешительность, сухо ответил интерн, после чего положил стопку одежды на койку и поставил кеды на пол. – Одевайся.
Симеон не торопился. Хоть он и не проявлял никаких признаков агрессии, но выражение лица вызывало у Максима беспокойство. Мрачная улыбка, переходящая в оскал.
«Что-то не хочется поворачиваться к нему спиной – того и гляди нож воткнёт. Или ещё чего похуже…»
– Ты меня боишься? – спросил Симеон, закончив одеваться.
Максим нервно сглотнул.
– Вот и напрасно. Разве я тебе что-то сделал?
– Да даже не знаю… Стоило тебе появиться, как все словно с ума посходили.
– «Все» – это кто? – Симеон приблизился к студенту.
– Все, кто слушал твои идиотские бредни.
– И ты тоже? – И рассмеялся. Максиму этот смех показался не предвещающим ничего хорошего.
– Нет, но было о чём подумать. Полночи не спал.… Всё! Выходи! – Максим указал на дверь.
– Как жаль… – с сожалением заметил парень. – А у меня тут ещё одна история заготовлена. Специально для тебя.
– Давай топай, – со злостью ответил студент. Симеон недобро прищурился.
Вдруг подул ветер. Мусор на кроватях зашелестел и даже взлетел. Не успел студент опомниться, как дверь захлопнулась от страшного сквозняка. Максим надавил на ручку и навалился плечом на ДСП, но свистящий ветер проявлял неожиданное упорство.
«Я в ловушке!»
– Это не займёт много времени, – прошипел нелеченый пациент и рывком развернул к себе слушателя. – Даже если ты не хочешь, я всё равно расскажу то, что тебе нужно услышать. Мне даже не нужно произносить это вслух…
Студент попытался вырваться из серых, даже синих рук Симеона, но тот вцепился в него намертво. Максим попытался отвернуться от жуткого лица, но шея будто затекла.
– Ты и сам увидишь.
Голос рассказчика превратился в эхо. Мир перед глазами Максима перетекал в два ежесекундно разраставшихся чёрных пятна. Когда они заполнили собой всё пространство, в недрах этой беспросветной тьмы стали вспыхивать – сначала робко и редко, а затем ярко и часто – кольца и спирали зловещих цветов.
Тошнотворно приторных цветов распада и разложения.
Безмолвие
1
Если смотреть снаружи, то кажется, что внутри пусто и темно. Однако неоновая вывеска «Пурпурной перчатки», отзвуки битов и молчаливый секьюрити у входа прямо указывали, что рабочий вечер уже начался. Тонированные окна – куда более элегантное решение, чем ставни, шторы или, боже упаси, приколоченная к рамам фанера. Есть в этом свой символизм: посетители видят то, чего не увидеть посторонним. Избранные наслаждаются запретным плодом, остальные же проходят мимо и тяжко вздыхают. Желание оказаться внутри становится запретной мечтой, которой предстоит созреть и превратиться в намерение. И вот, месяц назад ты молча проходил мимо, а теперь стоишь перед секьюрити, вздрагивая под его оценивающим взглядом и опасаясь дышать. Но не бойся. Ты здесь, потому что этого требует твоя природа. И ты, внявший ей, уже выше остальных. Добро пожаловать!
Основной свет приглушён, из динамиков льётся дарк-поп с синтвейвом, а прожектора вырисовывают на подиумах соблазнительные изгибы.
Выход Кристины через минуту, и надо морально подготовиться к скользким взглядам с ближних столиков. Там, как правило, сидят озабоченные мальчишки, оказавшиеся в заведении подобного рода в первый или во второй раз в жизни. Завсегдатаи чаще садятся поодаль и ненавязчиво наблюдают, для них это как разминка. Кристина знала, что в недрах клуба дают приватные представления и что зарплата исполнительниц там существенно выше, но не стремилась оказаться в их числе. На самом деле, за месяц работы в «Пурпурной перчатке» девушка так и не привыкла к липким взглядам, к холодному шесту и необходимости улыбаться всем и каждому, пока представление не завершится.
(Шепчутся, что в подвале происходит нечто ещё более тайное, ещё более увлекательное, чем приватные шоу…)
Трек закончился, танцовщица с изяществом прошла за кулисы и выдохнула, ссутулившись. Остались считанные секунды. Из динамиков донёсся низкий гул – начало следующей композиции. Набрав в грудь воздуха и заставив себя изобразить таинственную улыбку, Кристина вышла на подиум. Надо было уважить всех, и её взгляд заскользил вокруг, ни на долю секунды не задерживаясь на каком-то отдельном зрителе. Как у классиков: она одаривает цветком каждого встречного, и каждый ощущает, что ему принадлежит весь букет. Обычно игра остаётся игрой, но некоторые заходят слишком далеко. По этой причине в различных точках клуба дежурят охранники.
(Но достаточно ли этого?)
Кристина, впрочем, невольно задержалась на ВИП-зоне. Оттуда на неё глядела лишь одна пара карих глаз, исполненных немого восхищения. Над столиком высилась голова обладательницы
(что странно, ведь женщины среди посетителей редкое явление, тем более в VIP-зоне),
увенчанная длинными, пышными волосами. Пальцы сплетены в замок, руки прижаты к груди. Черты лица скрывали тени, но слабый свет высвечивал губы и жемчужно-белые зубы. Она улыбалась. Так женщины улыбаются мужчинам, но не друг другу.
Танцевать, сохраняя самообладание и плавность движений, и так не просто, но особенно тяжело – под непрерывным вниманием десятков глаз. Словно чьи-то мерзкие пальцы снуют по коже. Как будто этого мало, надо ещё и следить за выражением собственного лица, имитируя чувственное удовольствие. За месяц практики Кристина наловчилась выдерживать несколько минут подряд десять–двадцать раз за смену, но приятного по-прежнему мало. А тут ещё захотелось покрасоваться перед ВИПом, продемонстрировать «профессионализм».
При очередном развороте у шеста Кристина бросила взгляд на зрительницу: она встала из-за стола, а её лицо приняло восторженно-детское выражение, что не могло не развеселить. Кристина улыбнулась и остаток выступления будто бы не играла роль соблазнительницы, а была ею. Это заметили; теперь все взгляды были прикованы к ней одной. Разговоры стихли. Даже другие танцовщицы невольно отвлеклись, проследив за взглядами
Музыка становилась всё тише. Пора уходить за кулисы. Так почему бы не уйти эффектно? Дойдя до занавеса, Кристина обернулась и послала залу воздушный поцелуй. Она заметила, как вздрогнул парень в первых рядах, совсем мальчишка; как пожилой мужчина на последнем ряду почти простонал; заметила, что на столике в центре, занятом целой компанией, стояли непочатые бокалы пива, которое того и гляди согреется – и она была тому причиной. А что же таинственная незнакомка? Её улыбка стала куда сдержаннее, а глаза холодно блестели.
«А теперь – вишенка на торте!». Кристина подмигнула зрительнице и скрылась за кулисами.
Владимир прижался к стене и наблюдал. Ждал, когда дверь чёрного хода распахнётся. И пусть они будут прикрыты дешёвыми дрянными пальтишками, он знает, что под неприметными коконами бабочки скрывают пёстрые крылья.
Он хорошо подготовился. Выбрал лучших девушек, изучил их расписание и расписание работы клуба в целом. В пятницу и субботу длинные смены, а в остальные дни – короткие. Сегодня среда, значит, уже скоро поток засидевшихся посетителей хлынет из главного выхода (он же вход), а чуть позднее бабочки, грациозно порхавшие на подиумах, спрячут свою красоту и по-заговорщически покинут «Пурпурную перчатку» с другой стороны. И Владимир увидит их. Он не пойдёт за теми, что ходят группами: женщины в группе уже не такие нежные и кроткие. Когда Владимир ещё маленьким мальчиком пытался поиграть с ровесницами, они издевались над ним: разбегались в разные стороны, заливая площадку звонким смехом, корчили гримасы, бросали в него мусор, камни. Дальше становилось только хуже…. Нет, он не пойдёт за группой. Но вот за той, что всегда идёт одна, той, чей танец сегодня затмил все прочие – да. Героиня одной ночи, звезда-однодневка станцует ещё один раз. Для него. А потом погаснет.
(
«Они знали, на что подписались. Никто не просил их идти сюда, раздеваться и крутить сиськами мне в лицо. Нет, они сами хотят, чтобы их поимели, но кривляются, играют в принцесс и требуют, чтобы их уламывали! Тупые подстилки»
Шум нарастал. Похоже, мимо проходила какая-то компания, накачавшись пивом и выбросив содержимое бумажников на ветер.
«Оставили свои кровью и потом заработанные рубли в трусах какой-нибудь шмары», – сокрушался Владимир, сам доблестно трудившийся в армии, на мощи которой держится экономика всякой страны.
(
С другой стороны, это хороший признак: посетители уже начинают расходиться. Сверился с часами на телефоне. Скоро, уже совсем скоро…
За спиной послышалось шарканье. Вздрогнувший от неожиданности Владимир обернулся. Перед ним стоял незнакомец.
– Чего подкрадываешься? Иди куда шёл!..
2
– Уступил бы! Молодой чай не загнёшься.
Вздохнув, Арсений Кожухов освободил старушке место и уткнулся спиной в угол, который по счастливой случайности не был занят каким-нибудь задохликом-задротом с телефоном или книжкой. Нет, ничего против книжек, телефонов или задохликов-задротов парень не имел, просто в такие вечера он злится по любому поводу, ведь уже скоро он лишится права на собственное мнение. Временно, но всё же.
Жизнь полна разочарований и прозрений, и за последние четыре месяца Кожухов крепко это уяснил. Сначала его сократили. Непонятно, за что – скорее всего, очередная оптимизация в духе «эффективного менеджмента».
(И зачем нужен этот отдел закупок? Неужели работники не могут самостоятельно и
Ну что же, найти новую работу не составит труда, верно?
Как ни печально, а сделать это оказалось сложно. Первые два месяца Арсений жил на накопления да перебивался «шабашками», а вот найти работу – вот прямо чтобы стабильно, с соцпакетом, больничными, пенсией и, главное, с нормальной зарплатой – не получалось. Так бывает; ещё немного, и, возможно, он бы и нашёл что-то более-менее приличное или остановился на работе грузчика или охранника, но пришла новая беда: родители заболели. Деньги стали не просто нужны, а необходимы. Не до брезгливости. Буквально.
Так вышло, что на юношу, не обделённого внешними данными, положили глаз некоторые одинокие женщины
(слава богу, не мужчины!),
которым недостаёт – если не вдаваться в подробности – мужского внимания. Естественно, ни родителям, ни друзьям, ни девушке Арсений ничего не рассказал – не потому, что они могут всё неправильно понять, а потому, что они могут понять всё как раз-таки
Кожухов много узнал за все эти бесконечно долгие часы. Например, что Алёна, девушка Арсения, только делает вид, что получает с ним удовольствие; что его самого хватает на минуту-полторы, а это далеко не предел женских мечтаний; что поддерживать себя в «конкурентоспособном» состоянии довольно тяжело и требует затрат времени и денег; что, если делать как в порно, женщинам почему-то больно! Гордиться тут нечем, но вечерние визиты к дамам не первой свежести позволили удержаться на плаву; параллельно вёлся поиск нормальной работы.
Так прошёл месяц. Родители «героя труда» шли на поправку, но ситуация оставалась напряжённой: проблема трудоустройства так и не была решена, отношения с девушкой подпортились, а мать сгоряча одолжила денег подруге, попавшей под сокращение. Из накоплений сына, как выяснилось. А ещё у Кожухова появилась необычная и по-своему сложная клиентка (назовём вещи своими именами). Именно к ней Арсений и держал путь.
Всё началось, когда она написала ему в соцсетях и без предисловий предложила приехать по адресу. Это был «кот в мешке»: профиль абсолютно пустой, ни одной фотографии, имя – Валерия Зимина – почти наверняка вымышленное, никаких публикаций – ничего. Соглашаться было рискованно и даже опасно (а вдруг это не клиентка, а какой-нибудь псих?), но к сообщению Валерия прикрепила весьма завлекающий снимок: белый конверт и парочка подмигивающих из него ярко-красных бумажек. «За час ваших стараний». Весьма щедро. Слишком щедро.
(Но деньги всё равно нужны.)
Прибыв впервые, он ожидал увидеть нечто безобразное, ветхое и противное, но дверь ему открыла отнюдь не Баба-Яга. Валерия (если это её настоящее имя) оказалась бледной брюнеткой лет тридцати пяти – сорока. «Гостя» она встретила в белом банном халате, с распущенными, покоящимися на плечах волосами и без макияжа. Каких-то значительных изъянов во внешности клиентки Арсений не заметил. Неужели так сложно найти постоянного партнёра или выцепить кого-нибудь в клубе? Как-то подпортить впечатление могли разве что безразлично-мрачное выражение лица и тяжёлый взгляд светло-серых глаз. Может, в эпоху «Инстаграма»9 люди и стали слишком привередливыми, но Арсений повидал всякое. Квартира Зиминой – небольшая однушка с довольно аскетичным интерьером: сплошной монохром, ни картин, ни безделушек, ни каких-либо изысков. Кровать, прикроватная тумба, шкаф, рабочий стол и стул – вот и вся мебель в комнате.
«Как-то странно, – подумал тогда Кожухов. – Либо она оголтелая трудоголичка, либо это подставная квартира».
Всего было два визита, не считая предстоящего. Уже в процессе первого Арсений ощутил на себе возможные причины одиночества Валерии.
Она контролировала всё: куда, в какой позе, с какой интенсивностью, как долго, за что держать – всё. Если Арсений делал что-то не так или от него требовалось другое, она давала понять командой, жестом, взглядом – тяжёлым, а порой и просто испепеляющим. Один раз Кожухов увлёкся и не проявил должной чуткости – тут же получил ощутимый толчок пяткой в бедро, почти удар.
(В этот же момент рука Валерии поползла вверх и остановилась под подушкой.)
Вишенкой на торте стало отсутствие позитивной обратной связи. Другие клиентки, даже если Арсений не слишком хорошо справлялся, не позволяли его самооценке опуститься ниже плинтуса, и у парня включалось второе дыхание. А вот с Зиминой вышло совсем наоборот; он боялся её, боялся её гнева – и выходило только хуже.
(Когда он преждевременно кончил, она заставила слизывать. Степень омерзения и тошноты не передать словами. Достаточно сказать, что с тех пор Арсений взял за правило выпивать пакетик ананасового сока перед
По истечении часа Валерия осталась неудовлетворённой, но вожделенный конверт лежал на столике, и клиентка позволила его забрать и уйти. По пути домой Арсений поддался было порыву напиться до беспамятства, но в кармане куртки завибрировал мобильник: Алёна звала к себе – попить чаю и посмотреть фильм. «Сгорел сарай, гори и хата». Кожухов отправился к ней.
То ли судьба смиловалась над ним, то ли, наоборот, он был слишком холоден с возлюбленной, но ничего не произошло, они просто смотрели «Свекровь-монстр» и пили чай. По крайней мере, Алёна не выбросила его из своего мирка и стремилась преодолеть отчуждение.
(Поезд постепенно снижал скорость, а женский голос объявил название станции. Пора выходить.)
Через неделю Арсений снова поехал к Зиминой…
3
Улица – это не просто фасады домов, мостовые и снующие туда-сюда автомобили. Это целый мир. У всего, что лежит по ту сторону окна, есть своя особенная прелесть, некая тайна…. Ну, по крайней мере, так считал Боря, маленький мальчик. Ему 6 лет, и скоро он пойдёт в школу.
«Он похож на меня в детстве. Беззаботный и щекастый бурундук, не способный даже представить, что его может ждать что-то плохое. Может, не завтра, может, не в этом году, но тем не менее. Сколько слёз он выплакал из-за того, что мама с папой не давали поесть песка или поиграть со спичками? Неважно. Пройдёт ещё десять – пятнадцать лет, и он будет думать об этом с улыбкой. Но не обо мне…»
А ещё Боря очень любит рисовать. Не мазюкать мелками, карандашами и красками по бумаге, а именно рисовать. Контуры пока получались не очень хорошо, но было очень интересно исследовать пропорции и сочетания красок для получения новых цветов и оттенков. Мальчик даже завёл себе маленькую тетрадку, куда записывал пропорции и где оставлял «образцы» – капельки полученной краски. Названия подсказывали мама с папой, но часто они и сами не знали. Даже тут оставался простор для творчества!
«Он никогда не видел меня. Быть может, они даже не рассказывали ему обо мне. Впрочем, что они могли ему сказать? «Была у тебя, Боречка, старшая сестра. Её все обижали. Даже лёд на катке под ней треснул, и она утонула. А когда ты барахтался у мамы в животике (вернее, не барахтался, ты уже тогда был очень чутким и воспитанным мальчиком), она взяла и пришла!» И едва не свела мать в могилу, да. Знаю, я поступила плохо. Это была не самая приятная ночь в моей жизни… и не-жизни тоже».
Мальчик был занят написанием новой картины. Сочинять собственные сюжеты пока не получалось, поэтому изображал мир как он есть. Тот, увы, постоянно менялся; вечер сменялся ночью, ночью надо спать. Но, к счастью, всё идёт по кругу: снова наступает вечер, а вечером можно и порисовать. Пейзаж за окном в целом не меняется неделями, а мелкие детали можно и дорисовать. Или не дорисовывать? Вдруг завтра этих деталей уже не будет, а на картине они есть. Должны ли они там быть, раз за окном их больше нет? Как лучше?
«Проснувшись впервые, я была сама не своя. Мне будто внушили эту ненависть.
(
Казалось, кто-то влез мне в голову и, отведя роль зрителя, заставил смотреть на всё глазами чудовища, как в каком-нибудь фильме ужасов. Братик! Братик, прости меня. Мама! Я не хотела этого!»
Боря старался подобрать правильный оттенок, чтобы свет фонарей получился максимально похожим на настоящий (вдруг кто-то захочет свериться – ага, свет фонарей другого оттенка, не старался!), но это было не так-то просто. Экспериментировать можно было часами, а другие дети за это время нарисовали бы дюжину пейзажей и десяток портретов. Мальчик не знал, что такое талант и зачем его зарывают
(может, это такое растение?),
но маме с папой понравилось, что он рисует. Сейчас его хвалили, хотя раньше Борины рисунки пугали. В основном маму. Папа списывал всё на детскую необузданную фантазию или вовсе не видел ничего плохого, но мама, кажется, была очень чувствительна. Да, тогда Боря рисовал сны по памяти, да ещё в простецкой манере «палка, палка, огуречик – получился человечек», но неужели всё было настолько плохо?
Родители, впрочем, не выкинули все старые работы, некоторые листы из того альбома по-прежнему хранились на дне ящика с игрушками. Большое семейство
(Последнюю картину мама почему-то особенно не любила…)
«Я не могу выйти к ним. У меня теперь совсем другая семья. И я никогда не остаюсь одна. Не знаю, как это объяснить… Обычно я
А-ах… как же хочется спать…»
– Мама, там кто-то сидит! – испуганный Боря ткнул пальчиком в стекло.
– Ой, ну что ты! – Ксения приобняла сына и присмотрелась. Сын указывал на ближайшее дерево. – Нет, зайка, это просто веточки дёргаются.
«Ну да, веточки дёргаются. Прощайте, сладкие щёчки. Мне надо спешить на свидание».
Ветки дёрнулись особенно сильно, после чего стали практически неподвижными. Наверное, порыв ветра. Наверное…
Вокруг детского дома имени Никулина стоял частокол берёз. Деревья чуть скрывали автодорогу от взглядов воспитанников и воспитанниц, но из окон по-прежнему просматривались многочисленные фуры, автобусы и легковушки. Да и сами они, казалось, молчаливо наблюдали за местными, снующими внутри и снаружи. Вот и сейчас по тротуару шла группа ребят 14–16 лет – обитатели приюта возвращались после вечерней прогулки. Ветви деревьев нависали над крайними из них и норовили зацепиться за одежду, но вряд ли могли причинить вред тем, кого защищали от посторонних глаз наравне с металлическим ограждением.
Да и группа сумрачных подростков способна дать сдачи, никаких веток не напасёшься. То ли дело одинокая девочка, идущая поодаль от компании. Ну, не то чтобы прямо девочка, фигура выдавала уже созревающую девушку того же возраста, что и компания впереди. Руки заняты пакетами со сменной обувью и спортивной формой, на плечах висит тяжёлый рюкзак, а на носу – очки, что вечно норовят сползти и перекрыть обзор оправой. Тут уж не до ходьбы с той же скоростью, что у остальных! Впрочем, Свете оно и не нужно, она ведь не одна из них. У неё есть родители, и она идёт домой после дополнительных занятий с репетитором. Что поделать, мама сказала, что к ОГЭ надо подтянуть математику, если Света не хочет после школы подметать тротуары или ещё что-нибудь в этом духе. Про красный диплом инженера за плечами у Марьи Олеговны, школьной уборщицы, она, правда, предпочитает не вспоминать, а вот о Серёже, старшем сыне своей подруги, ставшем главным редактором местной газеты
(казалось бы, причём здесь математика),
не умолкает. Вот и приходится после занятий заниматься с репетиторшей и возвращаться домой затемно.
Жёлто-бурые листья шуршали под ботинками, ветер гнал тёмно-серые облака по чёрному небу и не отвлекался на такие мелочи, как ветки берёз и их отжившее свой краткий век убранство. Фонари освещали тротуар, и было что-то волшебное в этом контрасте тёмного неба и почти золотой земли, из которой торчали чёрно-белые стволы с корявыми ветками. Света невольно залюбовалась этим великолепием и замедлила шаг. Компания детдомовцев ушла далеко вперёд, ветра по-прежнему не было, но над головой сухо щёлкали ветки. Впрочем, Света не обращала на них внимания, вдыхая вечерний воздух и слушая дорожные шумы. Лишь в какой-то момент её посетило то странное чувство, что случается в метро, когда кто-то пристально смотрит на тебя. Девочка ощутила нечто подобное макушкой и затылком и спешно обернулась…
4
Перед порогом чёрного хода застыл седан. Дверца распахнулась, словно приглашая внутрь – в залитое тьмой ничто. Кристина занервничала; жизнь слишком многих её ровесниц (и не только) оборвалась после подобного рокового шага. «Вернуться в клуб, там охранник», – первое, что пришло в голову, но, прежде чем она смогла совершить задуманное, фары проезжающей мимо фуры высветили силуэт на пассажирском сидении. Женский силуэт.
«Эй, это же та женщина из ВИП-зоны!».
В салоне вспыхнул свет, и сомнений не осталось. За рулём сидел седой мужчина в вечернем костюме
(из-за бледности и неподвижности его можно было принять за манекен или ростовую куклу),
а за ним действительно расположилась та, что совсем недавно с восторгом следила за каждым движением танцовщицы. С виду она не старше самой Крис, но нечто во взгляде – романтичном и проникновенном одновременно – подсказывало, что увидеть и пережить пришлось немало. Слегка наклонив голову, покрытую шикарными рыжими волосами, незнакомка улыбнулась Кристине светлой, чуть виноватой улыбкой. В ней читалось: «Прости, если напугала тебя». Взгляд заскользил по танцовщице: по лицу, по телу, по бёдрам (сердце ёкнуло и заколотилось как после пробежки), по лодыжкам – и переметнулся к сидению седана.
«Прошу тебя, садись».
Кристина наклонилась к салону, но не спешила забираться внутрь. Вместо этого она скорчила гримасу и глядела влево и вверх, словно обдумывая предложение рыжеволосой, но украдкой поглядывая за ее реакцией. Та не заставила себя ждать. Женщина снова показала себя отзывчивой зрительницей: поджала губы, округлила глаза, чуть трясла подбородком. Будто ребёнок выпрашивает конфету у строгой мамы! Кристина смущённо рассмеялась и, будто бы превозмогая сомнения, села в машину. Незнакомка вздохнула с облегчением, помогла закрыть дверцу и постучала ножкой в водительское сидение. Уже через пару секунд зарычал двигатель (даже не зарычал, а замурчал), и автомобиль тронулся.
Первое время пассажиры молчали. Рыжая красавица влюблённо глядела на танцовщицу, та же оставалась зажатой и смотрела куда угодно: в ноги, в спинку переднего сидения, в боковое окно – но только не на соседку. Они отъехали от «Пурпурной перчатки» на существенное расстояние, шофёр явно не собирался останавливаться, но о пункте назначения, куда подвезти Кристину, ни сама Кристина, ни водитель или его хозяйка – никто даже не заикнулся. Становилось жутковато.
– Тебе, наверное, многие это говорили, – наконец, начала незнакомка, кладя ладонь поверх пальцев собеседницы, – не словами, так жестами и взглядами, но твой сегодняшний танец – это что-то невероятное. По правде говоря, в те минуты я дико завидовала твоему шесту.
– Спасибо, – Кристина пыталась понять, как её вообще угораздило запрыгнуть в машину к незнакомцам. Да, главная здесь молодая и красивая женщина, но разве это гарантия безопасности? Может, лучше как-нибудь убедить её остановить машину и улизнуть, пока не поздно?
– Ты потрясла всех, кто был рядом и у кого были глаза, – хозяйка авто многозначительно улыбнулась, – не только мужчин…. Ой! – она заметила нервный взгляд попутчицы и словно почувствовала ход её мыслей. – Ты меня боишься? – Обхватив кисти девушки обеими ладонями, незнакомка развернула Кристину к себе и сама придвинулась к ней.
– Да я даже имени вашего не знаю, – пробубнила Кристина, невольно отодвигаясь к краю салона и высвобождаясь из рук «поклонницы».
– Ой, где же мои манеры! Зови меня Лизой, – и протянула танцовщице руку. Та пожала её, но забыла назвать своё имя.
– Я совсем не умею переходить сразу к сути, – продолжила Лиза, глядя собеседнице в глаза и почти касаясь её лица носом, – мне очень нужна натурщица для скульптуры. Ты прекрасно подходишь. На самом деле, я была бы очень рада, если бы моя Дафна была бы хоть немного похожа на тебя. В твоём профиле столько чистоты…
«Ну да, ну да… «Чистота» – это прямо про меня, ага. Ау, женщина! Я при тебе же на шесте задницей вертела. Не для искусства, а ради денег! Или у тебя с головой совсем всё плохо?»
– Так, послушай меня, Крис, – Лиза вдруг сделалась серьёзной
(«Разве я называла своё имя?»), –
все, кого ты знаешь и не знаешь, скоро умрут. Захлебнутся собственной блевотиной и будут кормить червей. Как и ты.
(«Мама!»)
Но ты,
– Я… я-я устала! – растерянно промямлила Кристина, повышая голос. – Я после смены спать хочу! Я есть хочу! – в последней фразе прозвучала жалобная нотка.
Лиза театрально прижала руки к груди и выразила величайшее сочувствие.
– Я всё понимаю, я всё исправлю. У меня дома в холодильнике осталась нежнейшая фета, – заговорщически подмигнула девушке Лиза, – и ещё кое-что, что зарядит тебя бодростью на остаток ночи…
Желудок Кристины предательски заурчал. Девушка в смущении опустила глаза, рыжеволосая красавица улыбнулась.
– Мур-мур, солнышко! – ласково ответила она, судя по всему, животу и рассмеялась.
«Ну, блин…Жизнь, за что ты так со мной? Я же ничего плохого не сделала!»
Кристина задумчиво молчала, но Лиза терпеливо ждала ответа, с изяществом откинувшись на спинку сидения и неотрывно глядя на собеседницу блестящими глазами.
– Ладно! – пискнула танцовщица и моментально очутилась в объятиях гостеприимной хозяйки.
– Обещаю, ты не пожалеешь.
Машина остановилась напротив новостройки. Большая часть квартир глядела на улицу чёрными незрячими окнами, и лишь в некоторых из них горел свет. Мучившиеся от бессонницы трудяги высовывались наружу, дабы выкурить сигарету-другую. Те из них, кому надоел вид тёмно-синего неба с сероватыми то ли облаками, то ли скоплениями смога, могли уделить внимание редким проезжавшим легковушкам и заметить, как из тёмно-коричневой «ауди» вышли две девушки, после чего машина уехала.
– Себастьян вернётся через пару часов, – бросила Лиза в ответ на удивлённый взгляд гостьи и повела её в подъезд. – Пойдём, нам надо многое успеть.
– Он иностранец?
Ответ последовал не сразу. Девушки молча миновали дверь внутрь дома и вызвали лифт. Лишь там, пока кабина медленно, но верно поднималась на стальных тросах, Елизавета сказала несколько слов о своём шофёре:
– Встретила его в Штатах в своё время. Довелось оказать ему услугу.
– Предложение, от которого невозможно отказаться? – подмигнула Кристина. Фантомная угроза становилась всё более осязаемой, но настроение улучшилось.
«Умирать – так с улыбкой!»
Лиза рассмеялась.
– Можно ли считать выбор между жизнью и смертью выбором? А,
– Смотря какая жизнь. И я не
Девушка театрально вздохнула, но тут же насмешливо улыбнулась. Лифт остановился, и двери разъехались в стороны.
– Тебе нечего бояться.
(
подмигнув, Лиза повела Кристину вглубь коридора.
Когда они остановились напротив нужной двери, Лиза принюхалась. Кристина чувствовала запах свежего лака, но не более того. После небольшой паузы хозяйка отперла замок.
В достаточно просторной студии царил творческий беспорядок. На крохотном обеденном столике у закрытого ставнями окна валялись журналы о моде за прошедшую пару-тройку лет, на двух стульях в разных углах помещения висели полупальто, шарф и чехол с фотоаппаратом. Видавшая виды софа была завалена подушками с брошенным небрежно одеялом. Кроме этого и открытого нараспашку шкафа в помещении было не так уж много мебели: в уголке, отведённом под кухню, расположилась столешница с мойкой, тут же стояла микроволновая печь и тарахтел старенький холодильник. Всё. Даже плиты не было. В центре студии возвышался станок с куском мрамора.
– Обычная человеческая квартира… – прошептала Лиза, со скрываемым недовольством оглядывая свои владения. – Пожалуйста, будь как дома, я принесу сыр и винишко.
Вешалок или чего-то подобного в помещении не было видно, поэтому Кристина не придумала ничего лучше, чем скинуть куртку на софу поверх одеяла. Тут же она, правда, увидела шкаф, но использовать его показалось гостье верхом невоспитанности. Единственное, внутренний перфекционист требовал, чтобы дверцы шкафа были закрыты, и ради этого пришлось пересечь комнату. Внутри девушка заметила закрытое чёрно-красное платье со шлейфом, которое выглядело весьма старомодно, даже архаично, но в то же время очень красиво. Неподалёку также были и сапожки с заклёпками цвета бронзы, и перчатки, и чемоданчик, и чехольчики, и какой-то ящик с человека в высоту…
Пока Кристина фантазировала о том, как бы выглядела в сём одеянии, больше напоминавшем маскарадный костюм, хозяйка или даже она сама, Лиза достала из холодильника пачку феты, извлекла из выдвижных ящиков банку оливок и бутылку вина, а затем очень быстро стала орудовать ножом, открывалкой, штопором…
К тому моменту, как Кристина, наконец, закрыла дверцы шкафа и огляделась в поисках хозяйки, последняя сидела за столом, на котором вместо журналов Vogue и Elle стояли блюдце с оливками и нарезанным сыром и наполненные бокалы. Танцовщица встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение, но никакого наваждения не было. Лиза беззаботно разглядывала ногти на руках, пока Кристина пыталась понять, сколько времени было потрачено на обзор содержимого шкафов. Интуиция подсказывала, что десять секунд максимум.
«Непонятно, но ладно».
При виде еды голод вновь дал о себе знать, и на неуверенность с опасениями уже просто не оставалось сил. Кристина села за стол и принялась уплетать всё, что лежало на блюдце. Хозяйка, впрочем, не пыталась как-то умерить гостью; казалось, она сама закинула в рот пару кусочков сыра сугубо для вида.
Забросив в топку всё, что было перед глазами съедобного, Кристина успокоилась и, принимаясь за вино, поняла, что Лизе почти ничего не перепало.
«По квартире не скажешь, что она процветает, да и шеф мог чисто по-братски подвезти, раз они знакомы, – Кристина скривилась от странного привкуса вроде не самого дешёвого вина, пока Лиза задумчиво глядела на глыбу в центре комнаты. – Может, я съела последнюю еду в доме? Хотя, в ВИП-зону кого попало не пускают…»
– Мне много еды не нужно, – отозвалась та, прихлебывая из своего бокала, – и вино у меня больше для гостей, чем для себя.
– Оно какое-то странное. Ты в него что-то добавила? – Кристина с наигранной грозностью посмотрела хозяйке в глаза.
– В этом нектаре частичка меня самой, – таинственно отметила Лиза. – Можешь попробовать из моего бокала, если хочешь, там то же самое.
– «Частичка» тебя – это, типа, «кровь, пот и слёзы»? – Кристина действительно пригубила вина из бокала собеседницы. Та же кислятина.
«Хорошо для скрытия вкуса какой-нибудь гадости».
– Что-то в этом роде. – Лиза пожала плечами и кивнула сначала на чехол с эмблемой Canon, потом на кусок мрамора. – Я много чего попробовала. А то скучно.
Кристина не доверяла фотографам, про них тоже много нехорошего говорили, и на то есть причины. Даже то, что перед ней девушка с придурью (богеме это вообще свойственно), не могло полностью успокоить и подавить страх, что нужна ей отнюдь не модель-натурщица, и что у Кристины вот-вот закружится голова от дозы клонидина или ещё какой-нибудь дури в вине.
– Итак, приступим! – Лиза вскочила со стула и двумя прыжками перенеслась к шкафу. – Сядь лицом к холсту… то есть, к камню…
Осколки летели по всему помещению. Кристине казалось, что мир вокруг ускорился в два, а то и во все четыре раза. Долото стучало и врезалось в камень с невероятной частотой, словно у скульпторши в руках не стандартные инструменты, а отбойный молоток. Лиза двигалась очень быстро, а фигура её выглядела смазано, точно на испорченном фото. Даже когда она останавливалась, чтобы разглядеть черты своей музы или оценить проделанную работу, её тело как будто подёргивалось, билось в еле заметных конвульсиях. И звук. Ваятельница молчала, лишь лёгкий, но быстрый топот: топ-топ-топ – и стук ударов молотка и врезавшегося в мрамор долота достигали ушей натурщицы. Сама Кристина не проронила ни звука и почти не шевелилась, лишь округлившиеся глаза следили за Лизой и за особо резвыми осколками, периодически моргая.
Контролировать время было просто невозможно, да и сама Лиза, похоже, считала, что на такое не стоит отвлекаться. «Есть лишь здесь и сейчас», все дела.
– Фу-ух, – выдохнула скульпторша, перестав наконец вращать рабочую поверхность как сумасшедшая, и без сил рухнула на пол. – Как-то так. Вроде.
Со станка на Кристину незрячими глазами смотрел её близнец. Хотя «близнец» – это сильно сказано. В высеченном из камня портрете угадывался человек с отдельными чертами натурщицы, но даже разобрать, женщина это или мужчина, увидев скульптуру впервые, наверное, не смогла бы и сама Лиза.
Скульпторша поднялась, опираясь на подлокотник софы, и с блаженной улыбкой поплелась к музе.
– Ну, как? Здорово же получилось?
«Не Рафаэль».
Кристина натянуто улыбнулась и обняла хозяйку. Та должна бы быть разгорячённой и мокрой от пота, но неожиданно оказалась совершенно сухой и бледной. Хотелось выдать какой-нибудь комплимент или сказать, что творец слишком уж поспешила, но та, похоже, и сама всё поняла.
– Боже, да кого я обманываю! Всё ужасно.
Лиза уткнулась лицом в плечо танцовщицы и замерла в её осторожных объятиях.
«Да ты сама как чёртова статуя. Я не чувствую ни сердцебиения, ни дыхания, ни запаха грёбаного пота!»
Лиза подняла лицо, и Кристина неожиданно почувствовала горячее прерывистое дыхание скульпторши, а также биение словно бы молчавшего до сего момента сердца.
– Я никогда не стану
«Чёрт, чёрт! Срочно убрать руки! Отскочить! Сказать, что это просто случайность!»
Лиза осторожно обхватила Кристину и прижалась к ней всем телом. От её пристального взгляда у танцовщицы спутались мысли, и сама она почувствовала, что невероятно устала. На самом деле, Кристине уже даже не хотелось идти домой. Там нет ничего, кроме пустых сожалений и беспокойных снов.
Лиза тоже это понимала, и закон всемирного тяготения начал проявлять себя.
«Ты пахнешь барбарисом».
Когда между губами зажмурившихся в предвкушении девушек оставалось лишь несколько жалких миллиметров, что-то стукнулось об окно. Потом снова. В третий раз… в четвертый…
– Я сейчас вернусь, – прошептала Лиза, обжигая лицо натурщицы ароматным дыханием, и упорхнула к окну. Кристина ощутила адски сильный зуд внизу живота.
«Прошу, поторопись. Я не смогу долго терпеть».
Лиза приоткрыла ставни и принялась за поиски. Судя по звуку, в стекло ударялись маленькие камни. Значит, кто-то их метал…
Вдруг девушка остолбенела. Кристина, почувствовав неладное, рванула к ней и развернула к себе. Лиза стояла с разинутым от удивления ртом и выпученными глазами.
– Господи, боже мой! Лиза! Что случилось?! – не на шутку перепугавшись, Кристина бросилась к окну. Она должна всё увидеть сама, чтобы помочь…
– Нет. Нет! – взвизгнув, хозяйка тут же ухватила гостью за руку и оттянула вглубь комнаты. – Ты должна уйти! Сейчас же!
Негромко матерясь, Лиза схватила куртку с софы и швырнула во владелицу. Шокированная Кристина попыталась что-то сказать, пока нервничающая непонятно из-за чего девушка буквально выталкивала её из студии, но не могла. Поравнявшись с порогом, Лиза остановилась и почти плача выпалила:
– Умоляю, прости, что так вышло! Ты прекрасная девушка, но сейчас тебе ради твоего же блага лучше уйти! Ах, – Лиза похлопала себя по карманам и выудила из брюк бумажник, – возьми, пожалуйста! – вырвав заклёпку с мясом, артистка извлекла несколько синих банкнот и вложила Кристине в руку.
–
Запнувшись, хозяйка вздрогнула и захлопнула дверь прямо перед носом Кристины. Та не знала, что думать о случившемся. Она и не могла ни о чём думать в тот момент, лишь прошла к лифту и с третьей попытки попала в кнопку вызова. Произошло что-то ужасное, но у танцовщицы в голове была лишь одна мысль:
Убрать деньги в карман Кристина додумалась лишь уже в подъезде.
5
Арсений не ожидал, что Зимина позовёт его снова, слишком уж раздражённой она выглядела в конце предыдущего «сеанса». Но тем не менее. Этот вечер Кожухов запомнил как самый странный за свою, следовало надеяться, недолгую «карьеру».
Арсений постучался и ждал, когда Валерия подойдёт к двери и откроет. Но шагов не послышалось, лишь с характерным скрипом опустилась ручка, и дверь открылась. Сама. Арсений замер в нерешительности. Внутри не горел свет, а освещение с лестничной клетки выхватывало у тьмы лишь небольшое пространство в прихожей и пол перед кроватью, да кафель в ванной переливался кривыми светлыми полосами. В глубине спальни шла какая-то возня, оттуда же донесся голос Валерии.
– Заходи и закрой дверь.
–Я включу свет? – переступив порог и заперев дверь, Арсений принялся на ощупь искать выключатель.
– Нет.
«Опять эти игры».
– Раздевайся, мой руки и член. – После короткой паузы Зимина добавила: – Свет в ванной можешь включить.
Арсений на ощупь добрался до ванной и нашёл выключатель. Прежде чем войти внутрь, он бросил взгляд в тёмную комнату. Он увидел лишь край кровати с измятыми простынями… и три силуэта. Парень обеспокоился, но решил не нервировать хозяйку и нырнул в дверной проём. В процессе подготовки он пытался рассмотреть посетителей клиентки в отражении зеркала, но спешил, так как боялся быть замеченным, и в спешке не смог подобрать нужный угол обзора. Да и вообще, медлить не было смысла – за
Закончив, Арсений выключил свет и, мысленно проклиная клиентку на чём свет стоит, медленно и осторожно побрёл по коридору. Из комнаты всё яснее слышался шелест простыней и нечто, похожее на чувственные стоны. Глаза начинали привыкать к слабому свету, струившемуся из крохотного пространства между оконной рамой и ставнями. Наконец потоки уличного света очертили на кровати обнажённые тела Валерии и двух мужчин. Оба были заняты хозяйкой квартиры. Та молча принимала ласки, лишь иногда вырывались тихие стоны. Глаза были прикрыты, а грудь умиротворённо вздымалась под ладонями и губами любовников.
Растерявшись, Арсений замер в шаге от кровати и молча наблюдал за действом. Зимина не контролировала двоих так, как в прошлый раз контролировала его, но те словно сами угадывали её желания. Стоило ей чуть-чуть нахмуриться или открыть глаза, они тут же почти одновременно меняли положение. Кожухов невольно разглядывал мужчин; что-то в них вызывало беспокойство. Рослые и мускулистые, они не имели растительности на теле и лице, даже волосы на голове, казалось, нужны им лишь для того, чтобы Валерия в порыве нежности и сладострастия запускала в них свои холодные пальцы. В тусклом свете кожа мужчин казалась пепельно-серой. Когда они в процессе исполнения поворачивались лицом к наблюдателю, нельзя было различить белки глаз, они казались тёмно-серыми либо чёрными. Они совсем не отвлекались на парня, даже когда он только появился, словно для них его и не существовало. Арсений весь превратился в слух, но не мог расслышать, чтобы кто-то из них издал хоть какой-нибудь шум или даже дышал. Тишину нарушали лишь пикантные звуки соития и дыхание Валерии.
Из груди женщины вырвался стон. Спустя ещё несколько поцелуев и ласк мужчины практически синхронно остановились. Валерия тяжело открыла глаза и утомлённо взглянула на Арсения.
– На столе. Выпей всё, без остатка.
Кожухов подошёл к столу, на нём стояла миска, полная маслянистой жидкости. Арсений не имел никакого желания пробовать её на вкус, но, почувствовав на спине уже знакомый тяжёлый взгляд клиентки, счёл за благо подчиниться. Его мнение сейчас никого не интересовало. В это время неизвестные всё так же синхронно сползли с Зиминой и её кровати и замерли у стены.
«Хм, ну и где одежка истуканов?» – Кожухов заметил уже хозяйский халат на стуле поверх аккуратно сложенного комплекта одежды. Одного комплекта.
(
Напиток оказался противным травяным настоем, так и норовящим попасть не в то горло, поскольку Арсений отвлёкся на расплывчатые отражения в поверхности отполированной посуды и зелья: своё и клиентки.
(
Покончив с мерзкой микстурой, Кожухов вернулся на то же место, с которого наблюдал за «раундом». Зимина, к тому моменту переползшая к краю постели, подманила его жестом. Арсений приблизился. После короткой паузы хозяйка обхватила его ягодицы и приблизила вплотную к себе, а затем занялась его гениталиями.
«Снежная Королева оттаяла».
Привыкнув к неожиданной от Зиминой нежности и аккуратности, Кожухов закрыл глаза и представил, что его ласкает Алёна, то и дело поднимая глаза в поисках одобрения за свою прилежность и страстность. Руки сами легли на голову Валерии, но возмездия за такую вопиющую фамильярность не последовало. Шумное дыхание и вырывавшиеся слова восхищения не задевали ту, что была сегодня вместо возлюбленной. Так прошла минута, и Арсений, сдерживавшийся изо всех сил, почувствовал, что достиг своего предела. Валерия тоже это почувствовала. Она резко прервала акт, вскочила на ноги и, крепко обхватив лицо парня руками, пронзила его взглядом. Голова Кожухова заболела, словно потоки холодного воздуха проникли через его зрачки внутрь и теперь обстоятельно копошились в мозгу. В глазах зарябило, мир стал зыбким и расплывчатым. Он потерял сознание.
Но не совсем.
В своём сне Кожухов интенсивно – куда бодрее, чем обычно – занимался сексом с Алёной, слегка надавливая пальцами на её шею.
«Я люблю тебя, – громко шептал Арсений, усиленно работая тазом сквозь лёгкую боль, – люблю, люблю, люблю…» Лицо возлюбленной приобрело недвусмысленное выражение: глаза закатились вверх, губы расплылись в глуповатой улыбке, язык свисал, как у собаки. Задыхающийся смех с нотками безумия перемешивался с собственными воплями Арсения и звуками фрикций. Вдруг сквозь эту какофонию до сознания донёсся неожиданно низкий стон, и безумное лицо Алёны перетекло в сдержанное лицо Валерии.
Вспышка света. Темнота. Когда она рассеялась, Арсений осознал себя вдавливаемым лицом в подушку. Челюсть болела; ударь Валерия чуть сильнее – сломала бы ему сустав или выбила несколько зубов. Руки и ноги развели в стороны и зафиксировали – не иначе как «истуканы» всей своей массой навалились на его голени и запястья. Но и это, и ушиб, и давление на носовой хрящ показались лёгким дискомфортом, когда нечто проникло в него сзади. Это была пародия на половой акт, сопровождавшаяся хрипом и сдавленными криками Арсения. Вскоре он смог ощутить оставшиеся элементы картины: в плечи вцепились тонкие пальцы, по лопаткам скользили пряди длинных волос, в спину то и дело упиралась женская грудь, а о ягодицы бился пластмассовый щиток.
Теперь Кожухов всё понимал. Из глаз хлынули слёзы. Сдерживать всхлипы было невозможно.
Валерия остановилась и прильнула к Арсению всем телом. Он ощутил её дыхание кожей.
«Ты будешь моим», – шёпот, казалось, не слетал с её губ, а звучал прямо в голове. Язык фурии тем временем скользил по уху и щеке парня, а руки – по бедру и ягодицам.
Ещё одна вспышка, и Кожухов очутился в сухой ванне, а над его головой нависла Валерия. Женщина наконец была возбуждена, её шумное сопение и участившееся дыхание выдавали это.
«Зажмурься!» – прохрипела она и вцепилась любовнику в волосы. Интуиция мигом подсказала, что будет дальше. Едва парень успел зажмуриться и задержать дыхание, как на его лицо обрушился поток мочи. Струя смещалась, так как Валерию слегка потряхивало – то ли от холода, то ли от удовольствия. Закончив, она пригнулась к нему. Он трясся от холода и обиды, глядя в по-прежнему бледное и безэмоциональное лицо, лишь в зеркале души теплилась жизнь, теплились какие-то эмоции. Две пары глаз смотрели друг на друга; взгляд, исполненный укора: «За что ты так со мной?» – едва ли задел волчье сердце. Валерия бросила брезгливый взгляд на тело Арсения, с которого в ванну стекали жёлтые ручейки, лишь на мгновение.
Мир в очередной раз поплыл перед глазами страдальца. С новой вспышкой он обнаружил себя, безучастного, на том же месте, где и начались его мытарства: перед кроватью клиентки-извращенки, которая сидела тут же, перед ним и сцеживала его сперму в невесть откуда взятую стеклянную колбу…
Арсений не помнил, как оделся, добрался до метро и доехал до Алёны, но зато хорошо помнил их встречу. Она открыла дверь и вскрикнула. Её возлюбленный не выглядел так подавленно со дня сокращения. Что случилось, он, само собой, не рассказал. Девушка видела, что он хотел быть рядом с ней, хотел, чтобы она его утешила, успокоила, сказала, что всё будет хорошо, но стоило лишь открыть рот, как Арсений шарахался от неё. А ещё она постоянно принюхивалась, ловя себя на мысли, что его запах изменился; он больше не пах так, как пахла пижама, которую она когда-то присвоила. Это был запах другого человека. В сердце девушки закрались подозрения.
В ночь перед третьим визитом Арсению приснился сон. Он прогуливался с Алёной по весеннему парку. Они были не одни. Двое ребятишек – мальчик и девочка – возводили песочный замок под ветвями яблони; ещё одна девочка – рыжеволосая младшеклассница – кружилась в некоем подобии танца вокруг другой, постарше, а та со смехом наблюдала за плясуньей. За всем этим выводком со скамейки приглядывали взрослые: женщина, переводящая взгляд с одной парочки на другую, и мужчина, держащий на коленях, словно ещё одного ребёнка, тряпичную куклу. Та уставилась немигающим взглядом чёрных пуговиц на попрыгунью и смеющуюся акселератку.
Алёна, в просторном платье в горошек, радостно улыбнулась Арсению, и он, обуреваемый счастьем, которое не требовало слов, но было очевидным для них обоих, рухнул на колени и обнял выпирающий живот возлюбленной. Алёна положила ладони ему на затылок. Тихо смеясь, Кожухов притянул одну из них к лицу, чтобы прильнуть к тёплым и заботливым пальцам.
Он почувствовал, что с пальцами что-то не так: они холодные и неприятные на ощупь. Смутившись, Арсений попытался подняться, цепляясь за платье в горошек, но его место занял белый банный халат. Чувствуя подступающий ужас, он поднял глаза. Вместо чудесной коричневой косы на плечах Алёны покоились распущенные волосы цвета вороньего крыла, а вместо добродушных карих глаз на Кожухова смотрели светло-серые зеркала чёрной души, единственные очаги эмоций на мрачном и бледном лице.
6
Не прошло и пяти секунд с момента, как Лиза захлопнула дверь, в оконное стекло постучали вновь. Но уже не камушками, а костяшками пальцев. После едва закончившегося «спектакля» и усиленной работы с мрамором, крови в теле осталось совсем мало. Перестав поддерживать румянец щёк и влажный блеск губ, Червонная Королева пулей бросилась освобождать стол от посуды, а саму её – перемывать и прятать в выдвижные ящички.
– Иду, иду!
Когда ручка была повёрнута, окно медленно открылось. Из-за ставней показалась костлявая ладонь, такая же ступня осторожно опустилась на пол. Каждое движение визитёра сопровождалось хрустом и щелчками, напоминающими кваканье жаб на болоте. Перед приоткрытым окном возникла высокая костлявая фигура, одетая то ли в саван, то ли в заношенную до дыр ночную рубашку. За спиной у неё висел увесистый свёрток.
– Я не ждала тебя, но… – Лиза жестом пригласила неживую располагаться. Алиса хотела буркнуть что-нибудь в благодарность, но тронутые увяданием связки могли лишь хрипеть.
Одна из покрытых трупными пятнами рук потянулась к Лизе и коснулась её лица. Сгнившие губы растянулись в улыбке, а глаза засверкали как два чёрных бриллианта.
– Я тоже рада тебя видеть, зайка, – Лиза понежилась под серыми пальцами и послала воздушный поцелуй. Алиса прохрипела что-то, но вампирша, само собой, ничего не разобрала и с сожалением взглянула в глубоко запавшие глаза анорексички. Издав свистящий хрип досады, нежить сняла со спины свёрток и развернула его на столе. Это была спящая девочка лет четырнадцати, перепачканная в земле и в местами порванной школьной форме.
Алиса ждала реакции рыжей красавицы. Сама неживая не любила подростков из-за их жёсткого мяса, но их кровь ощутимо вкуснее, чем у взрослых, и её больше, чем у младенцев, значит, вампирша должна оценить угощение.
Лиза прекрасно понимала, что молодая кровь вкуснее и лучше старой, но для неё питание – это целый ритуал с множеством условностей. Один партнёр отдаёт себя, свою жизненную силу другому; инстинкт берёт верх над осторожностью и деликатностью, лишь опытный хищник может и сам насытиться, и доставить удовольствие жертве. Червонная Королева – опытный хищник и отнюдь не чудовище; она всегда выбирает тех, в кого могла бы влюбиться, и может быть, полюбить. Некоторые привычки не умирают, и питьё крови предсказуемо переходит в имитацию близости, отнюдь не ограничиваясь внешней атрибутикой и физическим контактом. Любовь есть самопожертвование, и добродушная Лиза справедливо даёт что-то взамен, пуская в ход всё своё очарование. А капля крови из не бьющегося без необходимости сердца становится компенсацией за боль и лёгкое касание смерти – партнёрши быстро приходят в себя и с готовностью идут на новые жертвы. На какое-то время Червонная Королева становится их божеством.
А тут ребёнок.
Но огорчать милую сестру тоже не хотелось.
– Она прелесть! – Лиза продемонстрировала навык строить хорошую мину при плохой игре. Это сработало. Алиса уперла ладони в лицо и расплылась в улыбке, с любовью взирая на красавицу-вампиршу. – Спасибо!
Покоясь под осиной на Кладбище, Вишенка, в отличие от утопленницы-анорексички, с которой пришлось делить тело, часто видела сны. Сны о прошлом, в котором она, живая и не такая костлявая, играла со своей маленькой Принцессой в куклы и чаепитие; о счастливых днях, когда маленькая неугомонная Лиза с криками нарезала вокруг «сестрёнки» круги. Снились и другие сны. В иных Лиза была такой, как сейчас. Только без одежды. При жизни ни Алиса, ни Вишенка никогда не рассматривала ни её, ни других девушек в таком свете
(«Мы сёстры, хоть и сводные… да и до «удочерения» я никогда не воспринимала подруг как-то иначе…»),
но существо всё равно жалело, что сны имеют свойство обрываться на самом интересном моменте.
Девочка-подросток заворочалась на столе. Она вот-вот проснётся и откроет глаза. Дав Вишенке знак закрыть окно, Лиза повернула к себе девочку и приготовилась применить своё обаяние, чтобы хоть немного скрасить ситуацию для неё.
Света очнулась, и первым, что предстало её взору, оказалась улыбка незнакомки. Незнакомка была прекрасна, и Света улыбнулась в ответ. Но с каждой секундой росло беспокойство, в улыбке и плавных движениях проклёвывалось что-то чужеродное, ощущалась какая-то гниль. Девочка подумала, что улыбка матери, когда она улыбается соседям, которых терпеть не может, похожа на эту.
И лицо у прекрасной незнакомки неестественно бледное. И глаза посверкивают жутковатым огоньком. Словно Света не девочка, а пирожное на тарелке перед женщиной, севшей минувшим утром на диету. Однако от бледного лица вдруг стали исходить такие волны тепла, заструился такой поток любви, что беспокойство испарилось, так и не успев перерасти в страх. Света почувствовала, что лежит на пуховой перине в своей комнате, сверху светит люстра в форме шести рогоз, растущих в разные стороны, а рядом дремлет Булочка, самая ласковая кошка в мире.
– Мамочка, – сонно прошептала Света, – мамочка, я люблю тебя.
Рыжеволосая красавица нежно целовала девочку в щёки, чуть-чуть не касаясь бледно-розовых губ. Руки тем временем поднимались и опускались вдоль подросткового тела, скользя по нему и задерживаясь на особо чувствительных местах.
Раздался смачный хруст.
Света потянулась к милой девушке. Ей хотелось поцеловать добрую волшебницу тоже. Рука поднялась на удивление легко, но ей не хватило длины, чтобы коснуться чудесного лица.
Ей не хватило предплечья и кисти.
Из культи толчками хлестала кровь.
Глаза Светы расширились от ужаса. Перина, люстра и Булочка исчезли. Девочка лежала на кухонном столе, и над ней нависла бледная как смерть женщина с красными глазами.
В горле застрял крик.
– Мне очень жаль, – вздохнула Червонная Королева и в ту же секунду вонзила клыки в подростковую шею.
Тёмно-серые тучи сделались совсем чёрными, а с небес уже падали редкие капли будущего ливня. Пройдёт совсем немного времени, и земля превратится в грязь, твердь станет болотом. Молнии будут рассекать небо, а гром сотрясать камни. Земля станет такой вязкой, что каждый раз, когда сапог или заступ будут застревать, покажется, что это руки голодных мертвецов, потревоженных грозой, цепко держат и настойчиво тянут вниз, к себе. При богатом воображении, которое невольно проявляется в таких условиях, ничего не стоит принять корни и булыжники за кости и черепа.
Идеальное время для рытья могил. И их заполнения.
Себастьян безразлично обыскивал мужчину, оказавшегося не в том месте не в то время. С каждой извлечённой вещью складывалась всё более мрачная, но по-своему забавная картина. Кроме бумажника, на свет фонаря показались какие-то тряпки, складной нож, пара гвоздей и зажигалка.
(Хотя никаких сигарет при мужчине не было.)
– Видимо, я сорвал тебе вечеринку, – процедил слуга, убирая бумажник себе в карман. – Уж извини, но госпожа не любит толпы. Разве только это не толпа девчонок со смазливыми мордашками или молодых и энергичных артистов. А лучше – и то, и другое одновременно, ха-ха!
Мужчина ничего не мог ответить, но этого и не требовалось. На самом деле, было бы даже неловко, случись такое. За речь, обращённую в никуда и ни к кому, никто и не выразит недовольства. А поговорить хотелось. Хозяйка обычно не разговаривала с Себастьяном, лишь давала ему поручения. В основном, грязные и тривиальные: кого-то выследить, кого-то убить, избавиться от тел и т.п. Не то чтобы это было в радость, но всё равно лучше, чем быть шофёром или посыльным. К тому же, появлялась возможность применить некоторые фокусы, которым он научился у Червонной Королевы. Не бог весть что, но отправить в нокаут с одного удара или пробить деревянную дверь без особых усилий всё-таки приятно. Вот только чем чаще приходилось так поступать, тем раньше Себастьян слабел. Тогда мир становился ещё более пустым и унылым.
Лекарство от смерти вызывает привыкание, и его надо отрабатывать.
Себастьян быстро вырыл могилу. Пришлось сжечь ещё немного драгоценного «топлива», но дело есть дело. Может быть, мисс Кримсон будет в хорошем настроении и сцедит ему несколько капель своей крови? Разве это сложно? Тем более что сейчас она должна быть сыта и относительно довольна. Даже если всё, что было сказано стриптизёрше в машине, правда, слуга достаточно хорошо знал повадки своей госпожи – позированием для скульптуры дело, скорее всего, не ограничится. А значит, ему придётся отвезти эту Кристину снова. Живую или мёртвую, тут как повезёт.
«Как кость срастётся», – подумал слуга, откладывая заступ. Тело отправилось на дно ямы.
Мертво ли оно? Хороший вопрос.
Прежде чем забросать яму землёй, Себастьян с размаху всадил лопату в шею погребаемому. Раздался щелчок, из раны хлынула кровь.
«Теперь точно мёртв».
Голод не позволяет вдоволь насладиться пищей. Нельзя прочувствовать ни вкус, ни запах, ни консистенцию, если всё сводится лишь к наполнению желудка, чтобы выделившийся сок не разъел его изнутри. Деликатесы следует есть (или пить) по чуть-чуть, смакуя. Заодно неплохо бы развлечь себя приятной беседой. Люди – существа биосоциальные, а значит, им необходимо и питаться, и общаться. Так почему бы не делать это с удовольствием?
По мере того как плоть Светы исчезала в недрах полусгнившей Алисы, тело последней преображалось. С кожи пропали трупные пятна, сама она стала бледно-розового цвета. С шелестом и бульканьем скелет обрастал плотью; со стороны было видно, как волокна ползли под кожей, формируя мышцы, кровеносную систему и сухожилия.
Параллельно с трапезой сестры́-подруги Червонная Королева сначала пила кровь из шеи девочки, затем слизывала её с культей.
(Зачем оставлять рожки да ножки, когда можно не оставлять?)
Когда жажда, вызванная активной социальной и художественной деятельностью накануне, была утолена, вампирша позволила себе предаться неторопливым изыскам, а именно: подставила под струйку, стекавшую из одной из многочисленных ран на теле девочки, хрустальный бокал. Кровь хоть и была неплохой, но у спортсменок куда лучше.
«Чем больше кормят их капустой, тем больше тратят на фастфуд!»
Насытившись, Алиса-Вишенка оторвалась от остатков подкожного сала и обглоданных костей. Теперь она действительно, хоть и ненадолго, выглядела как живой человек. Как модель, завёрнутая в выцветшую простыню, которую какой-то дизайнер пытается пропихнуть как ультрамодный лук10 на один сезон. Или как жительница голодного африканского региона с нетипично белой кожей. Тут уж как посмотреть.
– Не надо было так рисковать, – вздохнула Лиза, с грустью наблюдая за неторопливо наполняющимся бокалом. – Тебя могли заметить, и школьницу будут искать.
– Кто поверит в…
Низкий грубый голос удивил саму Алису. Девушка, конечно, и при жизни была не из писклявых, но сейчас звучала почти как мужчина. Недоумение людоедки заметила Лиза.
– Ты то, что ты ешь, а у девочки явно шалили гормоны, – и рассмеялась звонким смехом. Вишенка не поняла шутку, но решила: раз Лиза веселилась, значит, всё хорошо. Ощущая каждую мимическую мышцу, Алиса улыбнулась. Выглядело это крайне… натянуто.
От такого зрелища Лиза развеселилась ещё сильнее, её смех перешёл в визг. Алиса-Вишенка же, наоборот, обеспокоилась, решив, что такая реакция совсем не похожа на радость. И не придумала ничего лучше, чем лизнуть Лизин нос. Под кожей снова что-то шевелилось; не слишком большой, но, тем не менее, живот Алисы
(свершилось!)
стал плоским, а мышцы рук истончились. Неживая открыла рот, и к рыжей вампирше через весь стол протянулся длинный мускулистый язык. Остановившись вплотную к лицу, он расщепился на несколько лент, которые тут же принялись елозить по щекам, носу, губам и острому подбородку.
– Щекотно! – хихикнула Лиза и, сощурившись, тоже высунула язык.
Вдоволь выразив поддержку и симпатию, Вишенка втянула ворох языков обратно в Алису и расплылась в улыбке. Теперь это выглядело хоть и жутковато, но искренне, а в глазах сияло: «Ну как можно быть такой сладочкой!». Лиза прижала руки к груди и состроила жалобную гримаску:
– Не ешь меня! – и рассмеялась. Алиса-Вишенка тоже рассмеялась и встала из-за стола.
И тут вампирша вскрикнула.
Алиса с угасавшей улыбкой шла к ней и не понимала, почему Лиза вскочила с места и в ужасе попятилась. Костлявая силилась спросить, но поняла, что не может: голосовые связки «перетекли» во что-то иное. Прислушавшись к своему телу, Алиса почувствовала короткие порывы ветра в областях бёдер и коленей, услышала тихие, тошнотворно склизкие звуки и медленно опустила глаза.
Из промежности росла склизкая кожаная трубка длиной с конечность. Она дёргалась из стороны в сторону и будто бы, обладая зачатками разума или собственными инстинктами, тянулась в сторону вжавшейся в угол рыжей девушки. Лиза выставила руки вперёд и изо всех сил старалась не смотреть на извивающийся результат метаморфозы.
«Нет! Господи, нет!»
Алиса схватилась за отросток, стараясь утихомирить его.
«Только тронь её! Вырву с корнем!»
– Мамочки…
– Тише, принцесса моя. Всё хорошо. Ты в безопасности.
– Мама…Я хочу к маме…
7
Не всегда свет приносит облегчение. При высокой чувствительности любое сильное воздействие причиняет боль. Зимина неплохо ориентировалась в темноте, поэтому лишний раз включать светильник не имело смысла. До прихода Кожухова оставалось ещё два часа, а она уже прибыла на место и произвела почти все необходимые приготовления.
Ритуал не проводился достаточно давно, как минимум, не проводился ни разу в этой жизни. Даже безупречная память может изменить хозяину, если нет практики. С другой стороны, менять естественный ход вещей слишком часто тоже не стоит, ибо чревато. Поэтому большую часть времени та, которую весь непосвящённый мир знал как Валерию, ограничивается малозаметными для непосвящённых манипуляциями, которые легко объяснить за счёт науки или личностных качеств. Да даже они, по большому счёту, применяются куда реже, чем те инструменты, что природа даровала каждому человеку: интеллект, развитые органы чувств и многофункциональное тело. Чаще всего этого достаточно. Но не сегодня.
Валерия легла на кровать поверх покрывала. Темно и тепло. То и дело доносящийся с улицы визг шин мешал погрузиться в забытье. Запах, напоминающий дезинфектор, бил в ноздри. К сожалению, сделать всё по-старому и окурить дымом комнату в доме с системой противопожарной безопасности проблематично, да и не нужно; дело не в запахе, а в веществах-проводниках, образовывающихся при сгорании смеси. Пришлось выкручиваться. В конце концов, в прямых и растущих из правильного места руках естественные науки способны заменить привычные методы, даже творить чудеса.
Магия не умерла, она лишь переродилась.
Кроме обычных шумов улицы, Валерия услышала и новые звуки. Будто что-то карабкалось по стене снаружи. В голову лезли ассоциации с гигантскими членистоногими из Австралии.
«Последнее место, в которое хотелось бы сунуться. Уж лучше на Южный полюс или прямиком в ад. Да, танцы на поверхности Коцита как отдельный вид прекрасного».
Зимина подложила правую руку под подушку.
Звук дошёл до уровня её этажа и прекратился. Но что-то всё равно шевелилось. Даже через сомкнутые веки Валерия видела, ощущала пляски света на стене, словно напротив окна развернулся театр теней. В то же время запах в комнате изменился: едкое амбре разбавилось парфюмом. С каждой секундой его концентрация увеличивалась.
На лицо Зиминой упала тень.
«Сейчас!»
Резко выставив над собой руку с зажатым кинжалом, Валерия открыла глаза.
– Ну, привет.
Над Зиминой нависла девушка; лезвие застыло в считанных миллиметрах от горла лазутчицы.
– Ха-ах!.. Разве ты не хочешь меня обнять? – в глазах лазутчицы вспыхнул огонёк страха, но тут же потух. – Может, быть с Вишенкой тоже поздороваешься? – кивнула на окно. С той стороны застывших в двусмысленной позе девушек с интересом разглядывала анорексичка с лицом, похожим на голый череп в резиновой маске. Она держалась за уступы непропорционально длинными и тощими конечностями.
– Вот только группового некро-лесби-инцеста мне ещё не хватало.
– Ах-ха-ха, судя по тому,
– Пройтись бы по твоему лицу паяльной лампой, от избытка-то страсти, – кинжал вернулся под подушку, а визитёрша провела ладонью по горлу – ни царапины. – Какого чёрта тебе от меня понадобилось?
Лиза переползла на край кровати и покривлялась в окно, мол, «сестрица опять злая злюка». Монстр снаружи с понимающей миной отбарабанил пальцами в окно.
– Ну впусти ты её, – попросила вампирша, – её могут заметить, и возмущённо добавила: – Она же мёрзнет!
– Холод ей только на пользу, медленнее гниёт, – отрезала Тёмная Анна
(сейчас уместно пользоваться истинными именами)
и повторила: «Какого чёрта тебе от меня понадобилось?»
Состроив столь жалобную гримасу, что и котёнок бы, увидев, расплакался, Червонная Королева прошептала:
– Я хочу увидеть маму.
– Оставь я тогда тебя в эпицентре пожара, у тебя и то было бы больше шансов её увидеть.
Извращённое чувство справедливости требовало глумления над младшей сестрой, ибо постоянная необходимость что-то для неё делать нуждалась в компенсации. То из огня спасай, то квартиру для проживания отгрохай
(«А почему не сразу дворец на Рублёвке?»),
то брось все дела и выдерни давно почившую от не совместимой с жизнью концентрации свинца в организме мать с того света. Разве можно объяснить человеку, который привык всё получать за красивые глаза, что мир не вертится вокруг него? И всё же, это была не совсем правда. Лизе тоже досталось, у неё были свои трагедии, она сама часто снисходит до слабых с позиции сильного, поэтому очень уж сердиться на неё нецелесообразно. В конце концов, они сёстры, и, по сути, во всём мире у Анны больше никого нет.
Пока.
– Ты ведь понимаешь, что это ни к чему не приведёт, – вздохнув, Анна поднялась с кровати, – нельзя совершать одни и те же действия и ожидать другого результата.
Алиса молча наблюдала через щели между ставнями и оконной рамой. Тёмная спешно обувалась, а Лиза… Лиза выглядела подавленной. Даже согласие колдуньи на просьбу не прибавило ей оптимизма. Вишенке в теле Алисы захотелось с чувством облизать лицо своей принцессы, но сейчас она могла лишь испачкать окно снаружи.
Пришлось воздержаться. Всё-таки терять язык из-за вспышки гнева демонстративно холодной Анны не хотелось. Его, конечно, можно и отрастить, но мало ли что выкинет эта психопатка.
– Не отвечает?
– Нет.
Некромантия – дело тонкое. Если остальные ответвления магической науки предполагают взаимодействие лишь с неразумной, предсказуемой и управляемой энергией, то некромантия есть взаимодействие двух разумных сторон. И далеко не всегда контакт желателен для них обеих. Вот как сейчас.
Это не первая попытка Тёмной призвать мать с того света, и все предыдущие также закончились ничем. Отец и сёстры никогда не вмешивались в процесс и не ставили действия колдуньи под сомнение, так как не понимали в этом ровным счётом ничего. Поднять труп, то есть взять под неполный контроль пустую оболочку, относительно легко
(«Даже Лиза способна на это», – любила говорить Анна, но, увидев автономную Алису-Вишенку, признала, что «принцесса» худо-бедно, но доросла до «королевы». Вот только побочные эффекты: раскол и деградация личности, слабо контролируемые метаморфозы и перманентная энтропия тканей – следствие неопытности и неразборчивости вампирши постоянно напоминали о себе.
«В самом деле, кто в здравом уме вселит душу в мёртвое и изначально нездоровое тело с искалеченной душой?»),
а вот установить связь с призраком сможет не каждый. Однако, когда дело касалось других покойников, у Тёмной всё получалось как надо.
– Но почему? – Лиза, казалось, впала в детство и не понимала очевидных вещей. – Что с ней не так?
– Может, она обрела покой, – Тёмная старалась говорить спокойно, но в голосе явно прослеживались нотки раздражения
(ещё бы: отвлекли от подготовки к важнейшему ритуалу ради очередной бессмысленной попытки, а теперь ещё и заваливают глупыми вопросами), –
или не желает иметь с нами ничего общего. Я бы её поняла.
«
– За прошедшие годы – вполне возможно, – согласилась ведьма, – при условии, что её душа всё ещё существует.
– Смерть полна разочарований, – философски заметила Алиса. – Может, по ту её сторону и нет ничего?
Лиза горестно вздохнула и уронила голову на колени. Алиса тут же пожалела, что позволила себе подобное высказывание – родня не родня, а идти-то больше не к кому. Отец попытался успокоить дочь так же, как успокаивал её в детстве. В Лизины щёки уткнулись два кусочка ткани. Приподнявшись, девушка упёрлась мутным взглядом в немигающие глаза-пуговицы старой тряпичной куклы. Вампирша выдавила из себя улыбку и взяла куклу на руки. «Мамы больше нет, но всё равно она всегда рядом». Дрожа, Лиза гладила волосы куклы. По щекам текла кровь, больше плакать нечем.
Не получилось.
– Сам факт вашего существования свидетельствует об обратном, – обнадёжила Тёмная, оглядывая всех, кто находился рядом. Она была единственным живым человеком в склепе.
«Зануда».
Когда вся или почти вся семья в сборе, Червонная Королева перестаёт быть знатоком человеческой души (с этим у старшей сестры как раз были проблемы), а вновь становится маленькой непоседливой девочкой, просто Лизой. Да, с симпатичным лицом и телом обольстительницы (или покрытого струпьями красноглазого монстра), но тем не менее. Однако даже в таком настроении вампирша чувствовала, когда кто-то копошился в её мыслях, и этот кто-то почти всегда оказывался Анной. Неприятное ощущение. Отец предложил одно средство: проецировать фоновый слой мыслей, портя настроение телепатам, сканирующим тебя в метро или в лифте.
Вместо ожидаемого от сестры «белого шума» или потока мыслей, Тёмная услышала многоголосье женских криков и стонов. Анна поморщилась. Окровавленная красноглазая Лиза посмотрела на неё с вызовом.
«Я умнее, чем ты думаешь, – до колдуньи сквозь крики донёсся хриплый от слёз (она не скрывала свой стресс даже в мыслях, но уже была готова к разборкам) голос Червонной Королевы, – и тоже могу играть в эту чёртову игру».
– А фулл можно? – вдруг открыто подал голос Отец. – Не для друга, для себя интересуюсь.
Алиса растеряно завертела головой, явно не понимая, о чём речь; Лиза, округлив глаза, впала в ступор. Тёмная прыснула.
– Есть куда расти, – усмехнулась ведьма. Алиса осторожно опустила ладонь на Лизино плечо. Та медленно перевела на неё взгляд и вяло улыбнулась.
– Я не знаю, что здесь сейчас происходит, – Алиса изо всех сил старалась глядеть на Лизу как должно, но к такому зрелищу жизнь её не готовила, – но мне больно, когда ты плачешь.
Лиза понимала, что с ней говорит не Вишенка, а именно Алиса. Чужой человек, который стал платформой из костей для подруги детства в обмен на возмездие и жалкое подобие новой жизни. Есть в этом нечто трогательное.
– Спасибо,
Тёмная больше не могла тратить время на впавшую в детство Лизу и её игры и покинула склеп.
– У вас больше общего, чем кажется на первый взгляд, – продолжала вещать Алиса. – Вы носите разные маски, но безмолвие тяготит вас одинаково сильно.
Мысленно сетуя на дождь и на раздражающую склонность Отца сводить всё к пошлой комедии, Анна пересекла ряды могил на пути к вратам.
Лишь бы машина завелась. На эту ночь возложены большие надежды, а времени осталось совсем мало.
8
Дверь, за которой ждала Зимина, казалась вратами в ад. Мысленно Арсений дал себе слово покончить с этим. С другими женщинами было не так уж и плохо, но после визитов к Валерии он ощущал себя даже не мясом, а куском дерьма. Он стыдился смотреть Алёне в глаза (кажется, она что-то заподозрила) и в принципе стал бояться женщин. Таким одиноким Арсений ещё ни разу в жизни не был. Кто его поймёт, кто его поддержит?
(«Это же работа мечты!», «Сам виноват, никто тебя не заставлял», «Оп-оп, пусть этим ваше «Мужское государство» занимается, не мы!», «Мальчик, ты побывал в шкуре каждой первой женщины»…)
Кожухов собрался с духом и занёс руку, чтобы постучаться, но обернулся, ощутив на себе взгляд. Со стороны лестничной клетки шла… Зимина. Кивнув Арсению, она быстро отперла дверь и нырнула внутрь. Арсений вошёл и, не дожидаясь очевидного указания, запер за собой. В квартире, с учётом по-прежнему закрытых ставней и выключенного света, было довольно светло.
– Мой руки, – бросила Валерия, не упомянув, впрочем, об остальных деталях, фигурировавших на прошлом сеансе. Следовало ли действительно ограничиться лишь руками или
–У нас мало времени, – голос Валерии прозвучал у самого уха. Женщина перекрыла воду и потащила Арсения в комнату. На полу за ними выстраивалась дорожка из капавшей с пальцев воды. Оказавшись в комнате, Валерия отпустила посетителя и, повернувшись к нему спиной, поспешила к письменному столу.
Арсений занял себя осмотром комнаты. Он по-прежнему не верил, что в таком безрадостном и неуютном месте на самом деле живут, слишком уж пусто и монохромно вокруг: ни приятных мелочей и бессмысленных побрякушек, ни следов жизнедеятельности вроде немытых кофейных чашек и журналов с закладками, ни мелкого мусора. Если какой-то запах жизни и присутствовал, то едкая химия дезинфицирующего средства перебивала его полностью. Квартира больше походила на полигон, а не на обжитое убежище.
Даже если предположить, что Валерия действительно тут живёт или хотя бы ночует, то она чрезвычайно аскетична и помешана на чистоте. Или готовится к чему-то важному.
–Ты ведь не живёшь здесь, верно?
Валерия проигнорировала вопрос, и Кожухову ничего не оставалось, кроме как ждать и наблюдать. За те секунды, что он был предоставлен самому себе, она водрузила на стол маленький сейф. После непродолжительных манипуляций клиентки с кодовым замком створка отворилась, и Валерия выложила на стол содержимое.
– Что там у тебя? – Арсения обеспокоили щелчки и прочие звуки, и он обошёл кровать сбоку. Зимина либо, будучи всецело поглощённой делом, не заметила его передвижений, либо не придала им значения. На столе лежал чёрный кристалл размером с кулак; свет переливался на его поверхности. Казалось, что-то пульсировало внутри.
– Морион, – ответила Валерия и повернулась к Арсению. Странно, но Арсений был готов поклясться, что с их последней встречи она помолодела. Ничего в корне не изменилось, но лицо казалось свежее: «снежной королеве» нельзя было дать больше двадцати пяти лет.
– Косметика творит чудеса, да? – весьма обидное замечание, о чём Кожухов подумал постфактум и прикусил язык, но Валерия улыбнулась. Хоть улыбка и продержалась всего секунду, искорки в глазах выдали искренность.
«Какой же всё-таки женщины странный народ, – подумал парень, – всё время мрачнее ночи, а сейчас прямо оттаяла».
– Это точно, – отозвалась женщина.
«Или девушка? Теперь совсем непонятно».
– Мне раздеться? – Арсений старался говорить спокойно, но в голову так и лезли неприятные воспоминания.
«А затем выпить виагру, или что у тебя там, и встать в позу?»
– Снимай рубашку, проглоти это, – Валерия вложила ему в ладонь капсулу,– и ложись. Остальное необязательно.
«Мысли читаешь, да? – Арсений прокусил капсулу с горьковатой жидкостью и принялся неловко расстёгивать пуговицы. – Не запуталась ещё в хитросплетениях моих извилин?»
– Не так уж их и много.
– Что?!
– Ничего! – Валерия сама освободила обомлевшего парня от рубахи, после чего опрокинула на кровать. Оглядев Арсения с высоты, Валерия водрузила ему на живот морион и сама, не раздеваясь, пристроилась чуть ниже.
Область под камнем зачесалась. Арсений хотел избавить себя от дискомфорта, но руки словно налились свинцом. Ноги тоже.
– Что ты делаешь? – говорить становилось тяжело, слова застревали в горле. Попытавшись коснуться своего горла, Арсений осознал, что не может этого сделать. Он не чувствовал рук и ног, не мог ими пошевелить. Паника нарастала, на лбу выступила испарина.
– Совмещаю приятное с полезным, – Валерия вскинула бровь и переложила руки Кожухова с кровати на живот. Теперь они лежали на кристалле.
Язык распух, и Арсений уже не мог озвучить глупый, но такой естественный вопрос, терзавший его с тех самых пор, как она впервые написала ему в соцсетях. Впрочем, он подозревал, что вслух произносить и не обязательно, достаточно чётко сформулировать вопрос в голове, глядя Зиминой в глаза.
«Ты собираешься убить меня?»
Он оказался прав.
«Не совсем, – её голос прозвучал будто из недр Арсеньева мозга и отдался в затылке. – Твоё тело нужно мне целым и невредимым».
Валерия закрыла глаза, и в комнате потемнело. Даже уличный свет, ранее струившийся через крошечный интервал между оконной рамой и ставнями, казалось, погас. Мир перестал существовать, лишь парализованный Арсений, усевшаяся на его бёдра Валерия и светящийся чёрным светом кусок кварца парили над бескрайним хаосом. Внутри кристалла что-то происходило, и это «что-то» приковало внимание Арсения к камню…
Детские руки, возводящие замок из песка.
Выстрелы. Крики боли и ужаса. Детский плач. Деревья горят в огне пепельного цвета. Солнечный свет тускнеет и превращается в свет скорбной луны. На месте двух девочек – одинокая осина, на месте скамейки со взрослыми – склеп. Кругом кресты. Детские руки превращаются во взрослые, сжимающие ружьё. Песочного замка больше нет, но та, что помогала его строить, здесь, повзрослевшая. Она смотрит на Арсения из недр кристалла светло-серыми глазами. В её зрачках он видит обладателя рук с ружьём. Себя? Нет, но кого-то похожего на него…
Вдруг по просторам тёмной бездны стал расходиться гул с одинаковыми интервалами, отвлекая от образов в кристалле. Зимина, не открывая глаз, ощупала карманы брюк Арсения и извлекла на свет кристалла мобильник, принимающий вызов. Не медля ни секунды, Валерия отшвырнула телефон в сторону. Он исчез во мраке, и гул постепенно стих.
– Алёна больше не хочет тебя видеть, – слова звучали в недрах сознания, а не слетали с губ, – можешь расслабиться и дать мне закончить, бороться нет смысла.
Ладони Зиминой опустились на морион. Кожухов ощутил покалывание по всему телу. Теперь он сам светился тем же светом, что и кристалл. Покалывание усилилось, тело будто растаскивали на кусочки. Горький привкус во рту. Адская боль, к которой Арсений моментально привык и в которой растворился. Остатки реальности постепенно исчезли: свет мориона тускнел, пока не погас окончательно. Кожухов ослеп, хотя точно знал, что его тело светится фиолетовым светом. Просто знал. Затем стало исчезать и всё остальное: привкус крови во рту, едкий запах дезинфицирующего средства, тяжесть камня и женского тела.
Он умер? Не совсем. Тело осталось целым и невредимым. Но его душа была здесь лишней.
Прежде чем отойти в небытие, Арсений услышал возбуждённый шёпот той, что назвалась Валерией Зиминой. Теперь он точно знал, что это не настоящее имя; знал, что эта тошнотворно чистая квартира была нужна исключительно ради их ночных игрищ (что служили лишь тестом на «физиологическую совместимость») и конкретно этой ночи; знал, что редкие улыбки и порывы нежности «снежной королевы» были не более чем репетицией. Знал, что последние в его жизни слова обращены не к нему:
«Всё было ошибкой. Я не виню тебя за то, что случилось. Ты был напуган и защищался. И мне пришлось защитить себя. Прости. Но мы можем построить новый мир на руинах старого. Я хочу этого. Я хочу, чтобы ты был рядом. Ты солнце, что восходит над горизонтом, твои лучи заставляют меня сиять по ночам.
Облачись в своё новое тело! Взгляни мне в глаза!
Amen!»
Последнее слово сокрушило тьму, словно луч прожектора, и тело, когда-то принадлежавшее Арсению Кожухову, ответило. Морион раскололся на множество осколков, но он больше и не нужен. Как и сам Арсений. Безмолвие прервано.
Вячеслав не был в восторге от просьбы Дока подвезти едва знакомого человека, ещё вчера стоявшего одной ногой в могиле. Казалось бы, мог уже и привыкнуть, что на хороших воду возят, а на добряках с машиной – людей. Мог бы научиться уклоняться от лишней ответственности, облегчить себе жизнь. Но нет!
«А если он живёт на другом конце города? И вообще, какого рожна его уже выписывают?! Он живым до дома со своим сотрясением может и не доехать!»
Тем не менее вчерашняя жертва нападения уверенно шла к нему без сопровождения. Вид у человека был на удивление здоровый.
– Знакомые все лица, да? – Вячеслав сделал несколько шагов навстречу и протянул руку для рукопожатия. – Вячеслав.
Симеон пожал руку и последовал за фельдшером к машине.
Воздух был по-летнему тёплым, но крепчавший ветер гнал облака к солнцу, угрожая сделать апельсиновый мир тусклым и серым, как пепел после пожарища. Метеорологи обещали безоблачную погоду, но доверия к ним, по очевидным причинам, зачастую было меньше, чем к астрологам и хиромантам.
– Пристегнись, – по голосу Вячеслав понял, что слова эти не совет и не просьба, а что-то сродни обязательному условию. Не скрывая насмешливую улыбку, водитель пристегнулся.
– Обжёгся на молоке, теперь дуешь на воду? Понимаю, – фельдшер пронаблюдал за тем, как пассажир тоже приковывал себя к сидению ремнём безопасности. – Так жизнь будет по чуть-чуть становиться безопаснее. Но и скучнее. Разве не так?
В салоне повисла напряжённая пауза. Вячеслав успел пожалеть о сухости пассажира и своей разговорчивости, как тот устало отозвался:
– Да, так.
– Ну, куда едем?
Симеон назвал адрес. Вячеслав повернул ключ зажигания, заводя двигатель.
По мере того, как «киа» фельдшера приближалась к пункту назначения, тучи всё сильнее сгущались. Казалось, между небом и землёй шла гонка, и Вячеслав с Симеоном были экипажем гоночного болида от подлунного мира. А на кого в таком случае ставила небесная твердь, лучше даже и не думать.
– В последнее время природа вытворяет совсем уж странные кульбиты, – пассажир откинулся на спинку кресла и, кажется, расслабился.
– Да уж, это точно, – Вячеслав обрадовался, что его опасения о длительной поездке в угрюмом молчании не оправдались. – Боюсь представить, как пройдёт мой поход, если погода не устаканится.
– Что?
– Хобби у меня такое, – уточнил фельдшер, – выбираться в необжитые места на день-два. Рекомендую! Здорово прочищает разум, и лёгкие тоже.
– И как близкие относятся к твоему увлечению?
– Близкие? Ну, они не в восторге от того, что я исчезаю из их поля зрения, – Вячеслав многозначительно кивнул, – и выхожу из-под их влияния. Человеку нужна какая-то отдушина в жизни, нужна крупица свободы. А то он загнётся. Или сломается.
– Некоторые бы тебе, правда, много чего другого рассказали о Свободе, – Симеон потянулся и заёрзал на сидении. – И о том, что у Свободы есть сёстры-близняшки, и о других именах Свободы бы напели.
– Загадками говорить изволите, месье! Я ничего не понял. Какие ещё «имена Свободы»?
Симеон звонко цокнул языком.
– Ха, ты прав. Я и сам себя не всегда понимаю…. Хм, а ехать ещё далеко! – заметил пассажир. – Давай-ка лучше я расскажу тебе одну историю, а ты сам решишь, какие формы может принимать свобода. Хорошо?
– Давай-давай, – Вячеславу было куда проще слушать за рулём, чем разговаривать. К тому же, теперь ему не придётся включать радио.
«Пускай этот чудик трещит! Всё равно, я его вряд ли ещё когда-нибудь увижу»
– Ты, главное, за дорогой следи…
Чёрные дыры
1
«На улице –5 °C, ощущается как –10 °C».
Михаил очень жалел, что не захватил с собой варежки или хотя бы перчатки. Руки мёрзли – хоть под мышками прячь, а неудобно – не в зубах же пакеты нести. Даже если забыть, что выглядеть это будет по меньшей мере нелепо, куплено было немало – как по цене, так и по весу. Зубы того и гляди выскочат из насиженных мест в отместку за жестокое обращение.
Стандартный маршрут от магазина до дома преодолевался в режиме «бег по пересечённой местности». Тут тебе и замаскированные снегом выбоины, и гололёд, и лёгкий (пробирающий до костей) ветерок, и детвора с собаками, и даже автомобили, будто нарочно снующие вдоль подъездов в середине дня!
«Прямо как на учениях, блин, – подумал Михаил, шарахаясь от подслеповатой пенсионерки, выгуливающей добермана. – И на том спасибо, что ползти с противогазом на морде не нужно».
В последнее время лифт частенько отключали на ремонт, но не сегодня. Повезло.
– А вот и Джонни!
(Нет, не повезло.)
Утром Татьяна говорила, что вернётся с работы только вечером, но в этот раз вечер наступил как-то уж слишком рано – в половине четвёртого. И это, на самом деле, печально – для Михаила, не для Татьяны. История зашла в тупик, и выводить её оттуда проще, когда никто не шуршит по дому, не окрикивает, не отвлекает на себя внимание – в общем, когда ты один. Тогда всё идёт как по маслу, как по хорошо уложенному асфальту.
Но делать нечего, придётся гнать по бездорожью.
– Пальцы отморозил твой Джонни! – отозвался Михаил, стаскивая ботинки окоченевшими руками. – Чай поставишь?
Прежде чем распределить содержимое пакетов по полкам шкафчиков и холодильника, Михаил побежал в ванную. Дёрнув ручку смесителя, он погрузил ладони под горячий поток.
– Ну что ты делаешь? – Вечно недовольная жена подвинула «Джонни» и повернула ручку смесителя. Вода стала тёплой, но продрогшему мужчине казалось, что кисти облепил снег, а кожа вот-вот потрескается. – Надо постепенно повышать температуру, а то ожоги получишь.
Михаилу не хотелось устраивать перепалку на пустом месте – скорее бы сесть за компьютер. Но сначала чай.
Отвар отдавал горечью – точь-в-точь как чай из армейских сухих пайков. Где-то лучше, где-то хуже. Иные марки пить просто невозможно, а если всё-таки пересилить себя, то изжога обеспечена. Впрочем, не Танина это вина. Старая коробка нормального рассыпного чая уже месяц как закончилась, а озаботиться этим никто и не подумал. Миша раньше был как-то больше по пиву, а чай и кофе незаметно исчезли из повсеместного употребления и превратились в атрибут роскоши.
Но к не самым дурным привычкам не грех и вернуться, тем более что они чуть ли не по статусу положены. Покончив с чаем и прочими формальностями, Михаил прошёл на остеклённый балкон. Там к его услугам стул и крошечный раскладной столик с ноутбуком, а большего и не требуется.
Итак, история зашла в тупик. Алёша Мягколапкин, воронежский сисадмин в прошлом, а ныне – Избранный, последняя надежда Ортириума на спасение от короля-лича Некроанфиликса и его кровожадных полчищ, попал в плен к асомбистским работорговцам, использующим нилинузских красавиц-рабынь в качестве приманки…. Работа над книгой «Клеймор Ортириума» шла второй год, и за это время жизнь Михаила изменилась: его перестали привлекать пятничные застолья с друзьями, которые лишь покрутили пальцем у виска, услышав об увлечении собутыльника; он стал больше читать (нельзя же идти к успеху вслепую), стал интересоваться средневековым сеттингом и человеческой анатомией. Жить стало чуточку интереснее.
Но всему есть цена. В неделе по-прежнему семь дней, а в сутках – двадцать четыре часа, так что заниматься творчеством и сопряжёнными с ним вещами приходилось в ущерб чему-то другому. Сначала это не казалось проблемой. Замещение часика игры в какой-нибудь шутер (и большего количества времени, ведь одним часиком дело, как правило, не ограничивалось) на заполнение листов в «ворде» в корне ничего не меняло, режим оставался неизменным, даже слегка улучшался в дни бездействия музы, когда Михаил ложился спать раньше обычного. На пике же энтузиазма голова была занята проектом и тогда, когда она требовалась для решения более насущных задач на работе и в быту
(то есть, всегда),
что плохо сказывалось на… всём. Сильно изменился также и круг общения; Михаил всё больше времени проводил в соцсетях
(а где ещё учиться писательству? Не книги же читать!),
стал более раздражительным, более апатичным. Вишенкой на торте оказалось полное отсутствие понимания и поддержки со стороны окружающих. Собственно, это основная причина сожаления о раннем возвращении Татьяны.
Ну да ладно.
«Асомбисты, плен, Алёша.… Так-с, хм-хм…
По-моему, вышло очень даже неплохо!»
– Опять фигнёй страдаешь, писака. – Татьяна встала в дверном проёме, скрестив руки на груди. – Только зря тратишь время. Спускаешь свою жизнь, как в унитаз, в эту чёрную дыру. А мог бы чем-нибудь полезным заняться. На вторую работу устроился бы…
(«Мне бы серьги купили, – подумала женщина, – шубу ещё неплохо бы. А то у Людки, у Светки – у всех “норки”, а я одна как дура в пуховике хожу».)
–…холодильник бы большой купили, телик как у Генки, – продолжала Татьяна, стараясь говорить тихо, но уверенно. Так советовала Алина Муромцева (не ей конкретно, а своим подписчицам вообще): если говорить тихо, то собеседник вынужден будет прислушиваться, а значит, с большей готовностью воспримет то, что ему скажут.
В теории.
– Ну и на кой ляд мне этот холодильник и телик во всю стену, если я дома только спать буду? – огрызнулся Михаил и повернулся к жене. – И вообще, ты сама весь день чем занимаешься? Приходишь со своей работы – бумажки перебирать, тоже мне работа – и пялишься в телефон, читаешь, блин, посты каких-то куриц, а затем, отупевшая, клюёшь мозг уже мне. Может, сама на вторую работу устроишься? Что? «Иу, я убираю, стираю, готовлю», – Михаил карикатурно выпятил губы и выпучил глаза.
– Скажи спасибо, что у нас детей нет! – не выдержала Татьяна, едва подавляя желание сплюнуть.
– Готовит она! Да ты же всё и жрёшь! Вот чего у нас такой свинарник-то? – Михаил театрально ткнул пальцем в кучу сваленных в углу тряпок. – Я, по-твоему, насвинячил? Вот что это?
– Это твой старый халат. Ты сам сказал не выкидывать: «Хорошая же ткань. В хозяйстве пригодится». Так она у нас два года тут и лежит.
Михаил презрительно хмыкнул.
– Ей-богу, лучше бы ты пил, – Татьяна закатила глаза. В этот раз она быстро устала от этого разговора.
– Если бы я пил, ты бы не только серёг, ты бы этого кольца никогда не увидела! – закричал Михаил и продемонстрировал свой символ супружеского единства. – Ящик водки – вот и вся цена любви!
Татьяна горестно вздохнула и вышла в гостиную. Может, тихонько поплакать, может, посмотреть «Не родись красивой». Может, проверить, не опубликовала ли Алинка новую статью или видео.
Этот раунд был за Михаилом. Мысленно поздравив себя с победой, он вернулся к работе. Последующие минут двадцать – тридцать прошли без происшествий: из гостиной единым гомоном лились музыка из телесериала и «лайфхаки» блогерши, а с балкона щелчками клавиатуры – поток фантазии молодого и талантливого автора.
Впрочем, ничего нового.
– Ты не забыл?
Татьяна снова стояла в дверях и взглядом сверлила ему висок. Михаил простонал.
– Ну что ещё?!
– Нет, ну нормальный! Вот даёт! – Татьяна ахнула от удивления. – В аэропорт гнать надо, а он тут со своим
Действительно. Сегодня вечером в аэропорт прибывает самолёт с Юлией, сестрой жены, и именно Михаилу надо обеспечить транспортировку чемоданов и пятой точки почти незнакомого ему человека в гостиницу или, того хуже, к себе домой.
(Второй вариант Татьяной, на самом деле, не рассматривался – она, так же, как и муж, не была в восторге от присутствия в доме постороннего, в общем-то, человека.)
– Я не забыл. Всё под контролем, – Михаил посмотрел на часы в правом нижнем углу монитора
(по расчётам, выйти из дома следует в… пять минут назад?), –
всё под контролем…
2
В недрах национальной культуры, передающейся посредством воспитания, советского кинематографа и новогодних обращений Президента к гражданам, заложено стремление к стабильности. Нет, это не про «сидеть сиднем и ничего не делать». Это про осторожность. Но в то же время культ стабильности – это и культ страха. Почему славянские язычники выступали (а может, и выступают до сих пор) за строгое соблюдение обрядов и традиций? Потому что боялись, как бы чего не случилось. Отсюда и общий знаменатель многих детских сказок: кто-то нарушил какое-то табу, и ситуация резко ухудшилась. Цель нарушителя – вернуть всё как было. Прошлое стало эквивалентом блага, а «было» теперь негласно означает «было хорошо».
Михаил всегда настраивал приёмник на «Радио Монте-Карло». На его памяти плохих песен там не крутили. Новых, правда, тоже. Бывало, что в течение одного дня песни повторялись. Иногда Михаил оправдывал выбор диджеев: «Зато не фуфло голимое, а нормальный музон», а иной раз и раздражался: «В вашем распоряжении вся музыка мира за хренову тучу лет, а вы «Песню Земли» Джексона по третьему кругу пускаете, разгильдяи!». В такие проблески пресыщения Михаил переключал приёмник на другие каналы, но редко оставался доволен. Нашёл «Рок FM», пару песен прослушал, и вдруг – «Enter Sandman»!
«Шо, опять?!»
За столь громким фиаско следовало возвращение обратно, случайное попадание на какую-нибудь уже забытую или не настолько приевшуюся песню – и временное удовлетворение. И так по кругу, снова и снова.
Михаилу хотелось не добираться до терминала как можно дольше, но дорога, как назло, была свободна. Казалось бы, мечта автомобилиста, но нет: пока ты в пути, возникает ощущение, что ты «в домике». Ничто, кроме непосредственно дороги, тебя не касается. Что-то похожее бывает во время пробежки. Одни считают это прочисткой мозгов и отдыхом, но, на самом деле, это бегство. От жизни и её проблем.
Вот и въезд на территорию аэропорта показался. Михаил сверился с часами – семь сорок пять, практически вовремя. Он нашёл в телефонных контактах номер Юлии и ткнул пальцем в кнопку вызова.
– Ты как, уже? – послышалось из телефона; голос Юлии не был ни злым, ни дружелюбным, он был будничным.
– Да, я сейчас припаркуюсь и войду. Встань где-нибудь поближе к выходу, что ли.
– А-а, хорошо. Я в малиновой толстовке, если что…
Фонари вдоль всё так же пустынной дороги светили мертвенно-бледным светом с каким-то зеленоватым отливом, навевая мысли о фильмах ужасов и крипоте, которая всплывала в Сети с завидной регулярностью. Однако мысли о том, что фары вот-вот высветят в темноте фигуру в изорванной и перепачканной землёй пижаме, клевали мозг не так сильно, как болтовня пассажирки на соседнем сидении, у самого уха.
– Никогда не думала, что скажу это, – тараторила Юлия, – но лечебный массаж – это что-то с чем-то. Вот знаешь, ложусь на кушетку, всё болит – хоть помирай; массажист такой, или массажистка, – подмигнула она Михаилу, – обмазывает тебя маслом – и всё! Лежишь, кайфуешь, стонешь… – женщина зажмурилась и попыталась своим видом и поведением передать ощущения если не целиком (прилечь не было никакой возможности), то хотя бы частично.
Михаил вспомнил один из старых фильмов с Арнольдом Шварценеггером, где секретный агент под прикрытием ехал в машине с болтливым любовником своей жены, который притворялся секретным агентом, и слушал его откровения. Слушал-слушал – да как прописал казанове в челюсть, что тот то ли потерял сознание, то ли умер на месте. Жаль, это было лишь в фантазиях.
«Хороший фильм».
– …когда он закончил, я едва сдержалась, чтобы не пригласить его к себе, чтобы… ну, ты понимаешь… – И подмигнула Михаилу снова.
Михаил усмехнулся и слегка кивнул. Он представил себя на месте героя Арни в том фильме, а Юлию – на месте самозванца.
«Как же я хочу тебе вломить, болтливая ты курица!»
– Что-что?
– Что? Кхе-кхе. – Михаил и сам не заметил, как стал мыслить вслух. –Я сказал, что очень хотел бы выпить, но кругом одна полиция.
– А-а, ну вот да, кстати, – понимающе затрещала свояченица. – У них у всех сейчас планы, KPI и прочая фигня. Вот они и маются ерундой вместо того, чтобы просто делать свою работу.
– И не говори.
– Вот раньше всё было по-другому, – продолжала Юлия, – всё было не так. Вот как с людьми вообще, словно они все в какой-то момент рехнулись и резко стали двуногими свиньями, я не знаю. Читала в ВК, что, мол, ребёнок тонет, а все с телефонами стоят снимают, блин. Ну как так-то?!
– Да вообще капец, – устало согласился мужчина, стряхивая подступающую дремоту. Пустая дорога убаюкивает, так как не за чем следить. Ни едущих впереди новичков, которые всегда резко тормозят, словно у них под ухом внезапно завизжала девочка
(«Ты чуть не задавил синего жучка! Синий – мой любимый цвет! Уа-а-а!»);
ни альтернативно одарённых живчиков, пытающихся вклиниться в ряд; ни женщин за рулём, одной рукой красящих ногти на ногах, а второй набирающих сообщение подруге, обсуждая петицию американских спортсменок на замену излишне откровенной женской формы на более закрытую, как у мужчин. «Ещё бы в стринги их нарядили – и пусть бегают по полю! Какие же мужики повёрнутые на сексе…»
А так – ничего. Даже в сон клонит. Кроме того, поездка как-то затянулась. Михаил взглянул на приборную панель: нет, прошло не так уж много времени. Но с Юлей каждую минуту следует считать за две, а то и за три.
– Кстати, как у вас с Таней… с
Искренне удивившись, Михаил повернулся к пассажирке. Та сидела нарочито расслабленно и с улыбкой смотрела на водителя, слегка наклонив голову. Юлины веки неторопливо смыкались и размыкались, а зрачки расширились, из-за чего могло показаться, что она под кайфом.
Михаил мешкал с ответом. Не то чтобы он не смог охарактеризовать свои отношения с женой в этом плане, но его коробило от того, что интимную жизнь так легко и непринуждённо пытаются выставить на обозрение – пусть даже на обозрение одного единственного человека.
(Чем, надо полагать, не ограничится: если этот разговор не станет достоянием общественности, то о нём узнает как минимум Таня.)
«Лучше бы ты и дальше языком чесала».
Михаил решил отделаться от навязчивых вопросов малой кровью…
– Бытовуха, бытовуха…
…но что-то пошло не по плану.
– Тоскуешь по свободе? – голос Юлии был весь пронизан напускным сочувствием. – Я понимаю, каково это. Сама только недавно «откинулась»! – и показала полоску, оставшуюся после обручального кольца.
– Ты так и не сказала, где остановилась. – Михаилу не очень нравилось русло, в которое перешёл их разговор, а пустая дорога, казалось, и не думала заканчиваться. – Куда тебя отвезти?
Юлия положила голову ему на плечо.
– В «Диану». Не хочешь чуть-чуть задержаться? – промурлыкала пассажирка и положила ладонь мужчине на колено.
– Нет, не хочу.
«Вот ведь собака похотливая!»
– Да брось ты! – не унималась женщина. – Уверена, твой
–
Иногда водители или пассажиры выбрасывают мусор из авто прямо на ходу. Иногда мусор приносит на трассу ветром. Иногда это выглядит странно и даже с нотками мистики, всё-таки ночные и вечерние трассы – те ещё лиминальные пространства, и любая мелочь может вызвать у
– Осторожно, смотри! – завопила Юлия (то ли в ужасе, то ли чтобы отвлечь Михаила), впиваясь в убранную с руля руку водителя.
…или даже пролетевший мимо пакет с ворохом гнилых листьев.
3
«Доехали?»
Прошло уже пятнадцать минут, а на сообщение не только не ответили – его даже не прочитали. Татьяна не удивилась. Последние годы Михаил делал всё, чтобы отгородиться от того, что мешало ему «творить миры», в том числе и от неё. Обидно, конечно.
«Может, это лишь предлог? Может, он мне изменяет и просто прячется за своей писаниной?». Мысль не нова, но Татьяна каждый раз отгоняла её. В самом деле, кому сдался этот сорокалетний мечтатель?
«А может, что-нибудь случилось? Может, у него сел телефон, и он не может ответить?»
– Звоню Юле, – решила женщина и зашла в список контактов. Сестра была подписана как «Альфа-сука».
– Давай, чтоб тебя! – Татьяна нервничала, ибо сразу вспомнила, почему дала сестре столь неприглядное прозвище. – Возьми трубку, псина ты сутулая!
– Алло…
– Юлька, привет! Как долетела? Как доехала?
Татьяна старалась звучать именно так, как звучат во время разговора с сестрой или лучшей подругой: до тошноты приветливо.
– О, Танюш, привет! – Сестра не отставала и тоже скрывала гниль за благоухающим мёдом. – Нормально долетела, нормально. Миша твой встретил, доехали…
«Тупая курица!»
– Доехали? Он сейчас с тобой?
– Нет, Танюш. Мы быстро доехали, я вот сейчас в номере сижу. Миша помог занести чемоданы и уехал.
– Давно он уехал?
– Да, думаю, час назад… Дороги свободные, он уже должен быть дома.
«Ничего не понимаю… Что-то не сходится… Чувствую, что меня разводят, но зачем?»
Татьяна отложила телефон. Удивительно, как тихо может быть в квартире, когда молчит телевизор и никто не клацает по клавишам. Даже технические шумы вроде тарахтения холодильника и завывания ветра на улице не раздражали, а наоборот, казались чем-то приятным и естественным. Нормальным.
Чтобы снять напряжение, она включила телевизор. Как обычно поздно вечером, крутили какой-то ужастик эпохи VHS-фильмов, да ещё и с одноголосым дубляжом. Всё выглядело и звучало таким грязным и неестественным, что Татьяну хватило минуты на две, после чего она переключила канал.
Вдруг из спальни послышалось размеренное клацанье…
Запах запылившейся резины чем-то похож на запах свежего молотого кофе – так же раздражает и пробуждает безотчётную ненависть к источнику. Не у всех, конечно, но в данном случае существовал вполне реальный шанс задохнуться в складках подушки безопасности.
Юлия осторожно пошевелила пальцами
(«Вроде живая»),
после чего, упёршись руками в спасательное средство, привела себя в вертикальное положение. С куртки посыпались крошечные осколки стекла; неприятный холодок вперемешку с болью – из порезанного предплечья текла кровь. Крови могло бы быть куда больше, но бог миловал – женщина ехала в отель не на такси, и некому было засорять мозг профессиональными приметами. Никто не любит правила, но стоит признать: пристёгнутый ремень и исправная подушка безопасности сохранили пассажирке жизнь. Что до водителя…
– Миш? Миш, ты как?
Подушка безопасности сработала, но что-то всё равно пошло не так. Лобовое стекло автомобиля походило на паутину, покрытую росой, но её центр – окровавленная вмятина диаметром с волейбольный мяч – был расположен не посередине, а чуть левее середины (или правее, если смотреть снаружи).
Напротив водительского сидения.
– Миша! О господи, Миша…
– Я не слышала, как ты вернулся.
Возвращение мужа принесло Татьяне облегчение, хотя она всё ещё не понимала, из-за чего, собственно, волновалась. Михаил снова сидел перед монитором и корпел над рукописью, всё как всегда. Хотя нет, кое-что изменилось. Раньше он сидел на балконе и как бы полубоком к входу и периодически появляющейся жене; теперь компьютерный столик стоял в плохо освещённом углу спальни, и муж, не оборачиваясь, мог видеть либо экран ноутбука, либо старые облезшие обои. И то не факт – свет выключен.
– А ещё темнее сделать не мог? – Татьяне было неудобно демонстрировать своё ещё не сошедшее с лица беспокойство, и она вновь спряталась за маской недовольства. – Глаза последние посадишь, никакие очки не помогут.
В ответ – молчание. Татьяна, впрочем, сама не торопилась включить свет в комнате.
– У тебя мобильник в дороге сел? – не унималась жена. – Или ты меня в черный список кинул?
Михаил отвлёкся. После скорости, с которой его пальцы только что настукивали текст, поворот головы в сторону жены казался ей невероятно долгим – словно Железный Дровосек, проржавевший под дождём, собрал остатки воли в кулак и попытался сдвинуться с места. И то безуспешно: почти обозначившийся в свете экрана профиль вернулся в исходное положение. Незначительное движение, но Татьяна будто бы уловила звук трения шейных позвонков, а то и хруста в пояснице мужа, когда он разогнулся.
Молчание выводит из себя и в то же время высасывает силы; Татьяне хотелось разорвать порочный круг тишины, но на закатывание скандала воли уже не хватало. Поэтому ей оставалось лишь вздохнуть и уйти на кухню или в большую комнату – слушать вечерние новости или смотреть романтические комедии про очередную «золушку».
Как вдруг…
– Знаешь, в чём наша беда?
«Давно Миша не звучал так спокойно».
Татьяна успела забыть, что его голос может звучать так отрешённо и мрачно.
(В последний раз это случилось во время их медового месяца…)
– В жизни нет смысла…
(…тогда Татьяна просто загляделась на спасателя на пляже, любовалась им чисто с эстетической точки зрения),
…и каждый сам придумывает его, ставит перед собой цель, – продолжал Михаил, не оборачиваясь на побледневшую жену. – Только кому-то когда-то загадили мозги, и он продолжил гадить этим же дерьмом в головы уже другим, убеждая и убеждаясь сам, что его идеалы – самые идеальные, а кто не согласен, тот идиот и кретин.
Муж медленно встал из-за стола. Татьяну передёрнуло от целого каскада хрустов и скрипов. Хотя точно неизвестно, сколько уже длился этот вечерний творческий процесс, но, судя по звуку, не менее двух лет.
– Я не против того, что тебе нравится, – пробормотала Татьяна, опустив взгляд, – просто это всё бесполезно. Твоя книга никак не улучшит наше положение. Она не сделает нас богатыми, она не сделает счастливыми, не сделает счастливым тебя. Ты сливаешь своё время в эту бездонную чёрную дыру.
– То же можно сказать и о тебе, – Михаил обернулся. Он всё ещё был скрыт в сумраке, но в пробивавшемся с улицы свете черты лица казались какими-то неправильными. Как будто изрезанное морщинами лицо старика с ввалившимися глазами. Торчащие во все стороны волосы тоже не добавляли шарма.
– Я так отдыхаю, а ты как будто работаешь, но забесплатно. Были бы польза или удовольствие, я бы поняла, но…
– Пройденные курсы манипуляции не принесут тебе денег, если это и есть «польза». – Михаил качнулся вперёд, на свет; его свитер оказался чем-то испачкан.
«Даже свободные дороги небезопасны, – донеслось из гостиной; диктор не был встревожен, для него не существовало трагедий, только текст для чтения. – Буквально полчаса назад на трассе А-105 произошло ДТП…»
– Юля к тебе приставала, да? – Татьяна, наконец, набралась храбрости спросить открыто. – Что случилось после того, как вы приехали в гостиницу?
«…по неустановленной причине потерял управление, и автомобиль врезался в ограждение, – вещали тем временем с экрана. – Пассажирка отделалась ушибами и царапинами – пристёгнутый ремень безопасности спас ей жизнь…»
– Что бы я ни делал, – Михаил, похоже, не обратил внимания на вопрос жены, – всегда найдутся недовольные моим выбором. Но знаешь что? – и выступил вперёд, на слабый свет.
Татьяна вскрикнула и попятилась. Лицо мужа было похоже на физиономию детского пупса со стёршейся краской, разбитый лоб казался чёрным, а из сочащихся тёмной кровью глазниц торчали длинные осколки стекла.
– «Клеймор Ортириума» дал мне больше причин для жизни, чем вы и все ваши проклятые «чёрные дыры» вместе взятые, – Михаил или то, что от него осталось, говорил, не раскрывая рта
«…тело водителя всё ещё не найдено…». –
но ты бы предпочла, чтобы я бухал и был похож на всех, кого ты знаешь… Помнишь, ты хотела, чтобы я занялся спортом?
Михаил надвигался на пятившуюся к двери женщину, попутно вынимая из глазницы осколок стекла. Из месива, которое ещё час назад было карим глазом, потекла тоненькая чёрная струйка; кровь струилась по лицу и подбородку, пока не дошла до свитера и не перестала быть видимой на его фоне. Татьяна всхлипнула и прикрыла рот ладонями, но всё ещё продолжала отступать.
– Мы займёмся им вместе, – стекло рассекло уцелевшую на ладони кожу, но Михаил держал его уверенно, будто рукоять ножа. – Беги!..
Квартира встретила Маркуса бесчувственным холодным свистом: он оставил окно открытым, когда уходил. Он действительно жалел о своей легкомысленности и халатности, но эти сожаления никак не были связаны со сквозняком. Проверив все помещения
(«Никого!»),
Маркус поспешил к кухонному столу, где со вчерашнего вечера стоял старенький закрытый ноутбук.
«Я ведь здесь его оставлял? Или под столом? Или всё-таки под кроватью? В шкафу?!»
Приветственный экран сводил с ума своей медлительностью; старая техника раздражает так же сильно, как и пожилые люди подчас. Наконец, появилась строка ввода пароля. Благополучно сняв эту печать, Маркус нашёл архив (даже не архив, а папку с файлами), виновный в поглотившем немолодого патологоанатома страхе. Посмотреть эти записи ещё раз? Увы, хранение этих милых маленьких существ на своём устройстве может стоить свободы лет этак на восемь, если верить Уголовному кодексу, и прикрыться какими-то медицинскими целями вряд ли получится. Выбора нет, придётся стирать.
«
«Вы уверены, что хотите удалить эту папку?». Горестный стон вырвался из груди Маркуса, когда он кликнул мышью. Он представил, как его милая сердцу коллекция с лучезарно улыбающимися мальчиками и девочками в крохотных платьицах превращалась в ничто под беспощадным ножом неумолимого алгоритма, как блестящие на свету спинки и ягодицы обращаются в жалкую горсть нулей и единиц, а затем исчезают.
Увы, но даже этого недостаточно, чтобы отвертеться от возможных обвинений.
«От ноутбука тоже надо избавиться. Концы в воду!»
Вдруг в дверь постучали.
– О, нет…
Эпилог. Всё, что подавлено, должно проявиться
– Остановись!
Автомобиль затормозил с оглушительным визгом. Уже через мгновение громовые раскаты, словно удары молотка судьи, готового огласить приговор, заглушили все возможные слова и звуки. Конец пути.
На асфальт и обшивку автомобиля обрушились мутные капли дождя.
– Приехали, – без особой радости констатировал Симеон. Вячеслав встряхнул головой, словно сгоняя с себя покрывало дремоты. Он не помнил ничего, кроме своей миссии и мрачной истории, поведанной пассажиром – да и та уже начала превращаться в месиво из странных и пугающих образов. Фельдшер вращал головой в попытке понять, куда они приехали, но место казалось ему совершенно незнакомым. Монитор мобильника блестел своим чёрным экраном, так как аккумулятор ужасно держал заряд, а мысль поставить телефон на зарядку как-то вылетела из головы.
– Где мы? – фельдшер, наконец, сдался и повернулся к пассажиру. Тот прищурился и ответил:
– Марьина Роща. Этого достаточно, – и отстегнул ремень безопасности. – Спасибо.
– Не за что, – пробормотал Вячеслав, а Симеон тем временем успел покинуть салон и подойти к водительскому окну.
– Совет, если позволишь.
«Что-то не так…» Горло медика пересохло, и он, сглатывая вязкую слюну, кивнул. Получившийся кивок больше напоминал случайный рывок, как при вздрагивании или спазме.
– Не ходи за мной. – Симеон отвернулся от Вячеслава и, не глядя по сторонам, пересёк дорогу. По мере того, как этот странный человек удалялся, в голове водителя из личинок намёков, примет и деталей вырастали огромные и чёрные догадки, которые язык не поворачивался произнести вслух.
Фельдшер отвёз таинственного пациента домой, но тот шёл отнюдь не во двор какого-нибудь дома.
Он шёл к вратам кладбища.
Вячеслав почувствовал, что незыблемые законы, на которые опирался его разум с тех самых пор, как сказки и волшебство заменили уроки истории и естественные науки, трещали по швам и грозили осыпаться, похоронив под своими обломками уязвлённый разум. Вячеслав поддался внутреннему порыву и отворил дверцу своего авто…
«Я бы его послушалась».
От неожиданности фельдшер завалился обратно в салон. Мрачный голос, казалось, раздался отовсюду. Вячеслав в панике завертел головой, но безрезультатно – рядом никого не было.
Вдруг машину тряхнуло. Что-то свалилось на кузов. Нечто тяжёлое, судя по звуку, но затравленно вглядывающегося в потолок водителя
(как будто он мог что-то увидеть!)
беспокоили отнюдь не вмятины.
Это «нечто» шевелилось. И шевелилось резво.
«Лучше уезжай».
Трясущийся от бушующего в крови адреналина Вячеслав повернулся к рулю и успел перевести рычаг на коробке передач в режим «драйв», когда топот раздался прямо над его головой. Порыв действовать погас так же внезапно, как и вспыхнул. Чувствуя себя загнанным зверем, мужчина замер в нерешительности: что теперь делать?
Движение прекратилось. В салоне повисла нервная тишина, даже дыхание водителя было негромким словно далёкие завывания ветра.
Вдох-выдох, вдох-выдох…
На лобовое стекло свесилась полуистлевшая рука!
«Живо!»
Вопя от ужаса, Вячеслав с силой вдавил педаль газа в пол, и машина с пронзительным визгом сорвалась с места.
– Э-эй, здесь кто-нибудь есть? – из-за двери донёсся девичий голосок. Стараясь вернуть контроль над дыханием, Маркус прислонился к глазку. На лестничной клетке прямо перед его дверью жалась девочка лет шестнадцати. Заплетённые в две милые косички тёмные волосы украшали светло-голубые банты. На самой девчушке было скромное тёмное платьице и белый фартук, какие выпускницы надевают на последний звонок. Из-под платья торчали облачённые в белые гетры ножки. Встань незнакомка чуть дальше от двери, и можно было бы увидеть чёрные туфли на низком каблуке.
Маркус невольно облизнулся и попытался рассмотреть стыдливо опущенное лицо. Подчёркнутые тушью глаза, розовые пухлые губы и загорелое личико с выдающимися щёчками.
Возможно, Маркусу следует носить более просторные брюки.
– Прошу вас, помогите мне! – жалобно пропищала школьница, заломив руки в умоляющем жесте. – Я потерялась, мне нужна помощь! Пожалуйста!
Всё естество мужчины требовало открыть дверь и впустить несчастную. Выслушать всё, что она скажет. Предложить ей чаю и конфет. Помочь ей, позаботиться о ней. Приласкать её. А когда бы девочка доверила старому добряку свои печали и успокоилась, Маркус показал бы ей другую сторону жизни, провёл бы её через остаток коридора детства навстречу яркому, всепроникающему свету взросления. Это станет для неё настоящим откровением, её мысли очистятся, а душа переродится как феникс из собственного пепла.
«Главное – зажимать рот, ведь с непривычки ей будет больно. Да и вообще.… Ох, зато потом ног не сомкнёт! И неделю сидеть не сможет…»
Школьница резко дёрнулась и посмотрела прямо в глазок. Губы, из-за которых показались жёлтые острые зубы, разошлись в злобной, исполненной глумления улыбке, а загорелое лицо посерело. До этой секунды Маркус не разглядел, какого цвета у незнакомки глаза, но сейчас они вызывали ассоциации с раскалёнными углями. Трясшаяся было в предвкушении рука, готовая открыть дверь, дрогнула, и мужчина отпрянул в немом испуге.
«Так не бывает…. Так не бывает!»
В глазах зарябило до слепоты, а немолодое сердце яростно застучало невпопад, словно неопытный барабанщик.
«Дыши… Дыши, чтоб тебя!»
Когда мерцающие разноцветные круги стали исчезать, Маркус, сопя и в который раз за день заливаясь потом, вернулся к глазку.
Кошмарной девочки на лестничной клетке уже не было. Вместо неё там стоял бледный седовласый мужчина. К удивлению и ужасу патологоанатома, незнакомец занёс кулак для удара.
Маркус успел зажмуриться и, сделав короткий вдох, отвернуться.
Снаружи словно взорвалась бомба; казалось, даже стены тряхнуло от удара. Треск то ли дерева, то ли фанеры и летящие во все стороны щепки. Маркус прижал руку к левому боку и со стоном отшатнулся к стене. Там же он и осел на пол.
В двери недалеко от ручки зияла дыра размером с небольшое пушечное ядро.
Мир в глазах Маркуса стал зыбким и плохо прорисованным, но он всё равно увидел, как в дыре возникла чья-то рука и, нащупав замок, отперла дверь… то, что от неё осталось.
Мгновение спустя в прихожей возникли двое: уже проявивший себя седовласый незнакомец и школьница. То есть, не совсем школьница. От девочки, готовящейся сказать школе своё последнее «Гори синим пламенем!», осталась только одежда и причёска. Шумно дыша, Маркус попытался сфокусировать вышедший из-под контроля взгляд, чтобы убедиться, что это не та, кого он желал бы видеть распростёртой на кровати и на столе. У этой «девочки» было острое лицо интриганки, волнистые рыжие волосы и налитые кровью, словно горящие адским огнём, глаза.
Седой, ответственный за уничтоженную дверь, приблизился к Маркусу и застыл сбоку; его ботинки были испачканы бурой грязью. «Школьница» вальяжно прошла следом за телохранителем.
– Я тоже люблю детей, – её приятный высокий голос резко контрастировал с пискляво кричащим нарядом. Неизвестная явно наслаждалась производимым впечатлением. При ходьбе она кокетливо, на грани с вульгарностью качала бёдрами; её руки плетями скользили по животу (от самого низа до скрытого под плотной тканью пупка), груди и шее, пальцы подносились к губам и сладострастно утопали между ними. Увы, Маркус был не в состоянии насладиться зрелищем: боль в боку очень отвлекала.
Нет зрителя – нет представления.
– Мама с папой тоже любили детей, – великовозрастная школьница нависла над раненым так, что её затянутые в гетры ноги ограничили картину мира для Маркуса пейзажем сломанной двери, ибо просто повернуть или поднять голову стоило немалых усилий, – но не так, как ты…
Её пальцы вцепились Маркусу в волосы. Незнакомка заставила мужчину задрать голову и взглянуть на неё. Теперь красные глаза были абсолютно точно карими, а исполненное надменности и самодовольства лицо вызывало лишь раздражение.
«Чтоб тебя, маленькая сука!»
Маркус промолчал, но рыжая, казалось, всё равно услышала. Её лицо скривилось в гримасе брезгливости, после чего посерело. Издав звук, похожий на собачий рык, существо, теперь уже отдалённо напоминающее девушку, замахнулось свободной, оканчивавшейся длинными когтями, рукой и ударило.
В глазах вспыхнул свет, после чего Маркус потонул во тьме.
– Свинья…
На электронном циферблате уже высвечивалось 14:26, когда неизвестно откуда возникшие тучи затянули небо. Вид за окном теперь напоминал кадр из фильма-катастрофы, однако обыденные вопли автомобильной сигнализации неподалёку привносили в атмосферу собиравшейся бури нотку абсурда.
Но ничего из того, что творилось за окном, не имело для Марины никакого значения. Она проспала всё утро после дежурства, и сейчас ей хотелось лишь покурить – и в то же время ей не хотелось ничего. На обочине сознания тускло, но болезненно вспыхивали искры воспоминаний. Тех самых, что долго и упорно погребались под толстый слой повседневных забот. Погребались и утрамбовывались, пока из конкретных мыслей и осознанных чувств не переродились в однородную массу ноющей боли и беспричинной тоски, что изредка поднимались на поверхность, как магма из жерла вулкана. Но и только. Сейчас же девушка чувствовала себя так, словно последних нескольких лет просто не было, словно всё произошло только вчера.
По сути, так оно и было.
Индикатор на мобильном телефоне беззвучно мигал. Не требовалось раздражать глаза экранным светом, чтобы понять, кто звонил или писал: наверняка это был Дима Емельянов. До сегодняшнего дня Марина была уверена, что эти звонки с целью узнать, всё ли в порядке, были своеобразным ухаживанием.
«Он милый и довольно забавный. Почему бы и нет?»
Однако сейчас кусочки мозаики: обрывочные фразы, странные жесты и неадекватное поведение, в частности, ни с того ни с сего возникшая тяга говорить с самим собой, – складывались в жуткую, больную, но от того не менее трагичную картину.
«Дима в детстве ждал сестрёнку, но родители передумали. Мальчик заочно полюбил так и не родившуюся девочку. Бедняга, похоже, так до конца и не оправился… А теперь что-то пробудило в нём тяжёлые воспоминания и заставило вновь прочувствовать эту боль».
На экране мобильного телефона высветилось СМС-сообщение от Емельянова. Помимо самой Марины, Док хлопотал и об интерне, Максиме.
«Мало нам наших изломанных жизней, – девушка нащупала в сумке пачку сигарет и зажигалку и наконец закурила, – а тут ещё этот отказник-детдомовец.… Но всё же… непросто пережить ад и остаться собой, остаться человеком»
Марина села за кухонный стол и уронила голову на руки, пытаясь побороть накатившие слёзы; пытаясь удержать воспоминания в состоянии смутных ощущений и не дать им принять конкретные очертания. Не получалось; размытые пятна перед влажными глазами начинали превращаться в лица, а неразборчивый шум вот-вот перерастёт в ворох голосов…
Между пальцами тлела сигарета. Отчаявшись справиться с наваждением своими силами, девушка приложила тлеющий край к ладони. Вскрикнув, Марина подпрыгнула на стуле и подняла глаза. Бегающий взгляд медсестры зацепился за окно – за хмурый, пасмурный пейзаж за стеклом. Хотя дождь и шёл где-то далеко, на севере, но громовые раскаты были слышны и здесь. Они были слышны по всему городу.
То ли боль действительно привела девушку в чувство, то ли величественная картина зачинавшейся бури так повлияла, но бурлившая внутри горечь спала. Марина встала и, по-прежнему сжимая между средним и указательным пальцами тлеющую сигарету, приблизилась к окну. Сейчас её вниманием владела чёрная туча, нависшая над севером Москвы.
– Теперь слышишь ли Чёрный Зов?.. – прошептала медсестра, отворяя окно. Несколько встревоженных ворон с резким криком вспорхнули в небо, скрыв на мгновенье грозовую тучу от глаз. На доли секунды.
Каждый видит и слышит то, что способен воспринять. Медсестре показалась, что туча над Марьиной Рощей имела форму черепа, и что сама она слышит сдавленный каркающий смех.
Марина потушила сигарету о руку.