В один из самых жарких дней необыкновенно жаркого лета Дебора Сент-Джеймс шла к Санкчуэри-билдингс через Парламент-сквер. Ее попросили встретиться с одним из секретарей Министерства образования, а также с главой Государственной службы здравоохранения. «Мы бы хотели обсудить с вами один проект, – сказали ей. – Вы свободны?»

Да. После публикации «Голосов Лондона», проекта, которому Дебора посвятила последние несколько лет жизни, она искала следующую тему. И очень обрадовалась приглашению на встречу, которая может вылиться в новый проект, хотя даже не догадывалась, какого рода фотографии могли заинтересовать Министерство образования вместе с Государственной службой здравоохранения.

Подойдя к охраннику у дверей, она показала удостоверение. Но охранника интересовало не оно, а содержимое вместительной сумки. Он сообщил, что к телефону у него претензий нет, а вот цифровую камеру нужно включить, чтобы доказать, что это на самом деле камера. Дебора подчинилась и сфотографировала охранника. Потом показала ему. Он махнул рукой, пропуская ее. И прибавил, прежде чем она успела войти: «Удалите. Я тут дерьмово выгляжу».

У стойки приема посетителей Дебора спросила Доминик Шоу. Назвала свое имя и сообщила, что пришла по приглашению помощника секретаря по школьной системе. После приглушенного телефонного разговора ей вручили шнурок с карточкой «Гость». Комната для переговоров номер четыре. Третий этаж. Лифт направо, лестница налево. Она повернула к лестнице.

Войдя в комнату для переговоров номер четыре, подумала, что ошиблась дверью. За полированным столом сидели пять человек, а не те двое, которые, как она предполагала, хотели с ней встретиться. Три напольных вентилятора героически пытались уменьшить температуру воздуха в комнате, но лишь создавали что-то похожее на сирокко[1].

Женщина, сидевшая у дальнего конца стола, поднялась и направилась к ней, протягивая руку. Она была элегантно одета в стиле «государственный служащий»; на носу огромные очки без оправы, в ушах золотые серьги размером с бейсбольный мяч.

– Доминик Шоу, – представилась она, – парламентский помощник государственного секретаря по школьному образованию.

Потом представила остальных, но так быстро, что Дебора уловила только должности: глава Государственной службы здравоохранения, представитель благотворительной организации «Барнардос», основатель чего-то под названием «Дом орхидей» и женщина по имени Нарисса, фамилии которой Дебора не запомнила. Пестрая компания: один черный, один похож на корейца, Доминик Шоу белая, а женщина по имени Нарисса – мулатка.

– Прошу вас. – Доминик Шоу указала на пустой стул рядом с представителем «Барнардос».

Дебора села. И с удивлением увидела, что перед каждым из присутствующих лежит экземпляр «Голосов Лондона». Первое, что ей пришло в голову: книга вызвала какие-то проблемы, оказалась некорректной в политическом, социальном или культурном плане, – хотя она не представляла, при чем тут Министерство образования. Книга состояла из портретов жителей Лондона, снятых за три года работы. Каждый снимок сопровождался несколькими фразами персонажа, записанными Деборой во время фотосессии. Среди них было не меньше двух дюжин бездомных, количество которых в городе постоянно росло, – людей всех возрастов, рас и национальностей, которые дошли до того, чтобы ночевать в дверных проемах на Стрэнде, лежать в тоннелях под Парк-лейн, сидеть на корточках у передвижных мусорных контейнеров – а иногда и внутри – и позади таких отелей, как «Савой» и «Дорчестер». В этой части книги Лондон представал совсем не шикарным космополитичным городом, которым хотел казаться.

Отказавшись, после некоторых колебаний, от предложенных чая и кофе, Дебора выбрала теплую воду из стеклянного кувшина, стоявшего на столе. Она ждала, пока кто-нибудь сообщит повестку дня – хотелось бы понять, что она тут, черт возьми, делает. Но лишь после того, когда Дебора получила воду и совершенно не нужный ей экземпляр «Голосов Лондона», переданный Доминик Шоу, помощник государственного секретаря приступила к делу.

– На вашу книгу мне посоветовал обратить внимание мистер Оу. – Чиновница кивком указала на мужчину из «Барнардос». – Впечатляет. Но я все удивлялась… – Она умолкла, словно выбирала варианты, что же ее так удивило, а в это время под окном на улице скрежетала неисправная трансмиссия какого-то грузовика. Шоу посмотрела в окно, нахмурилась и продолжила: – Как вам это удалось?

Дебора не поняла, что имеет в виду Доминик Шоу. Ее взгляд упал на обложку книги. Издатель выбрал вполне невинный снимок: один из тех пожилых людей, которые кормят птиц в парке Сент-Джеймс. На голове у него был картуз, и он стоял на мостике, перекинутом через пруд. Рука протянута, на ладони птица. Внимание Деборы привлекли глубокие морщины на его лице – как они пролегли от глаз к потрескавшимся губам. Сама она не выбрала бы для обложки этот снимок, но понимала логику издателя, который хотел, чтобы потенциальный покупатель взял книгу и открыл ее. Фотография бездомного, спящего под открытым небом на Стрэнде, вряд ли была бы такой же эффективной.

– Вы имеете в виду, как я уговорила людей позировать? Просто спрашивала. Говорила им, что хочу сделать портрет, – и, открою вам секрет, большинство людей соглашаются, если их попросить и объяснить, зачем это нужно. Не все, конечно. Некоторые отказываются, причем категорически. Бывает, приходится выслушивать резкие слова, но это не должно обескураживать. А те, кто любезно согласился, чтобы я их сфотографировала… Если у них был адрес, я отправляла им копию того снимка, который выбрала для книги.

– А то, что они вам говорили? – подал голос мистер Оу. – Их слова, что вы включили в книгу?

– Как вам удалось вызвать их на откровенность? – спросила женщина по имени Нарисса.

– А, вот вы о чем… – Дебора раскрыла книгу и принялась листать страницы. – Штука в том, что, когда кого-то снимаешь, нужно добиться того, чтобы они не думали о съемках. Перед камерой люди становятся скованными. Так уж они устроены. Думают, что должны позировать, и перестают быть собой. Поэтому фотограф должен придумать, как поймать их в тот момент, когда они… Скажем, в тот момент, когда они раскрываются. Каждый фотограф должен это уметь. В принципе, никаких проблем, если застать свой объект врасплох. Но для такой работы – я имею в виду книгу или любой официальный портрет – это не подходит. Поэтому большинство фотографов разговаривают с людьми, когда их снимают.

– То есть просят расслабиться, улыбнуться или еще что-то? – спросила Доминик Шоу.

Добора увидела, что помощник секретаря ничего не поняла из ее объяснений.

– Я ничего им не говорю. Наоборот, прошу что-нибудь мне рассказать. Слушаю их, отвечаю, а они продолжают. Для этого проекта, – она указала на книгу, – я просила поделиться впечатлениями от Лондона, рассказать о том, нравится ли им жить в этом городе, какие чувства у них вызывает Лондон, рассказать о том месте, где я их снимала. Естественно, все ответы были разными. И в процессе разговора я получала те мгновения, которые искала.

– Чем это объяснить? Думаете, у вас особый дар вызывать людей на откровенность? – спросил представитель «Дома орхидей».

Дебора с улыбкой покачала головой.

– Нет, конечно. Я и двух слов связать не могу, если речь не идет о фотографии, кошках или собаках. Думаю, я неплохо справляюсь с работой в саду, но только если она касается прополки и мне не нужно определять, где сорняк, а где нет. Для этого, – она снова указала на книгу, – я заранее придумала вопросы и задавала их, пока снимала. Это была исходная точка. Дальше все зависело от того, что они отвечали. Когда люди говорят о том, что им интересно, их лица меняются.

– И тогда вы их фотографируете?

– Нет-нет. Я ищу такие моменты, но фотографирую все время. Для такой книги… приходится выбраковывать… не знаю… не меньше трех тысяч портретов.

Все сидевшие за столом люди умолкли. Потом переглянулись. Дебора сделала вывод, что причина, по которой ее сюда пригласили, явно не имеет отношения к «Голосам Лондона», но все еще не могла понять, чего они от нее хотят. Наконец тишину нарушила помощник секретаря.

– Да, у вас получилась прекрасная книга, – сказала она. – Поздравляю. У нас есть проект, который мы хотели бы с вами обсудить.

– Что-то связанное с образованием? – спросила Дебора.

– Да. Но осмелюсь предположить, эта связь будет для вас неожиданной.

Танимола Банколе цеплялся за надежду, что изнуряющая летняя жара, не ослабевавшая уже четвертую неделю подряд, изменит ход мыслей отца, которые последние тридцать семь минут неслись, подобно локомотиву по рельсам, не сворачивая с темы безответственности Тани. Для Абео Банколе эта тема не была новой. Отец Тани мог бесконечно твердить одно и то же – как на английском, так и на своем родном языке йоруба – на протяжении сорока пяти минут, и такое случалось уже не раз. Он считал своей родительской обязанностью позаботиться о том, чтобы Тани стал настоящим мужчиной, каким его представлял Абео, и сделать это Тани мог только одним способом – исполнять все мужские обязанности, определял которые также Абео. В то же время он считал главной обязанностью Тани слушать и запоминать все, что говорит отец, а также повиноваться ему во всем. С первым Тани обычно справлялся. А вот со вторым и третьим было сложнее.

В этот день Тани ничего не мог противопоставить ни одному аргументу отца. Ему действительно повезло получить постоянную работу, и досталась она ему только благодаря тому, что он был сыном Абео Банколе, владельца магазина «Товары из Африки», а также мясной лавки и рыбного прилавка на рынке. Ему действительно повезло, что отец разрешил оставлять одну восьмую заработка себе, вместо того чтобы отдавать в семейный котел. Он действительно ел три раза в день – еду, которую готовила ему мать. Одежду действительно приносили ему прямо в комнату, безупречно чистую и идеально отглаженную. И так далее, и так далее – до бесконечности. Не замечая ни поднимавшихся от тротуара волн жара, ни деревьев – очень редких в этой части города, – которые слишком рано сбрасывали листья, ни остатков льда на рыбных прилавках, таявшего так быстро, что в воздухе пахло хеком, окунем и макрелью, ни на мясные ряды с запахом крови от нагретой требухи овец и коров, ни на фрукты и овощи, которые нужно продать со скидкой, пока они не сгнили, Абео шел в направлении Мейвилл-Эстейт, озабоченный только неспособностью Тани вовремя прийти на работу.

Тани был виноват. Все, что говорил отец, – истинная правда. Тани не мог сосредоточиться на своих обязанностях. Тани не ставил семью на первое место. Тани постоянно забывал, кто он. Поэтому он ничего не говорил в свою защиту. Он думал о Софи Франклин.

О, там было о чем подумать: о прекрасной коже Софи, о ее мягких коротких волосах, о гладких как шелк ногах и изящных лодыжках, о соблазнительной груди, о ее губах, языке и всем остальном… Конечно, он был абсолютно безответственным. А как же иначе, если он был с Софи?

Отец мог бы это понять. Теперь ему шестьдесят два, но и он когда-то был молодым. Однако Тани не мог рассказать ему о Софи – это абсолютно исключено. Тот факт, что она не нигерийка, был лишь одной из причин, по которым Абео Банколе хватил бы удар, прямо здесь, на тротуаре. Второй причиной был секс с Софи, сам факт которого отец не мог бы принять спокойно.

В общем, Тани опоздал на работу в «Товары из Африки». Причем опоздал настолько, что к его приходу уже началось ежедневное пополнение товаров на полках. Эта процедура – наряду с повторными заказами и общей уборкой – была ежедневной обязанностью Тани, когда он возвращался из колледжа, а второй работник лавки, Зайд, должен лишь помогать клиентам найти то, что они ищут, и стоять на кассе. Зайду совсем не понравилось, что в этот день ему пришлось заниматься и всем остальным. Свое недовольство он высказал по мобильному Абео, который шел в мясную лавку.

Опоздавший Тани принялся старательно проверять полки с товарами. Но Зайд уже закончил уборку и бросал на него недовольные взгляды. Вошел Абео и приказал Тани идти с ним.

Тани знал, что его ждет. Но также понимал, что это подходящая возможность поговорить с отцом о своем будущем. Ему не нравилось работать в одном из двух отцовских магазинов или за рыбным прилавком, а еще больше не нравилось, что ему придется управлять магазином «Товары из Африки», когда он закончит курс ресторанного менеджмента в предуниверситетском колледже. Это не для него. Сказать правду? Это отстой. Не для того он собирался поступить в университет и получить диплом по бизнесу, чтобы потом тратить свою жизнь на управление магазином. Для этого Абео мог бы нанять кого-нибудь из кузенов Банколе. Конечно, тогда пришлось бы впускать родственника из Пекхэма в ограниченный круг жизни, который Абео создал для своей жены и детей на северо-востоке Лондона, и Абео это не понравится. Но Тани не собирался оставлять ему выбор. Он хотел сам строить свою жизнь.

Путь к Мейвилл-Эстейт по окончании рабочего дня зигзагом проходил по оживленным улицам. Ближе к вечеру их заполнили пешеходы, машины, автобусы и велосипеды – местные жители возвращались домой. Банколе, одни из немногих нигерийцев в этой многонациональной общине, состоящей из выходцев со всего света, от Африки до Вест-Индии, жили в районе Мейвилл-Эстейт, в доме под названием Бронте-хаус, пятиэтажном здании из неоштукатуренного красного кирпича, каких очень много в жилых районах города. Прямо через дорогу от дома располагалась асфальтовая игровая площадка, прикрытая от солнца огромными лондонскими платанами. В торцах площадки были установлены баскетбольные щиты с кольцами и футбольные ворота, а всю ее обнесли забором, чтобы дети в погоне за мячом не выскочили на улицу.

К дверям квартир на первом этаже Бронте-хаус вели бетонные ступеньки, а для того чтобы попасть на верхние четыре этажа, нужно было пройти по внешнему коридору, а затем подняться по лестнице или на лифте. Почти все двери были открыты – в тщетной надежде впустить ветер, которого, по крайней мере в этот момент, совсем не чувствовалось. Из распахнутых окон доносились звуки работающих телевизоров, а также музыки, танцевальной и рэпа; к ним присоединялись запахи самой разной еды.

В квартире Банколе было жарко, как в перегретой сауне. Тани почувствовал, что его обволакивает пелена почти жидкого воздуха, и прищурился от заливающего глаза пота. Вращающиеся лопасти вентиляторов нисколько не охлаждали воздух – просто гоняли его, словно застоявшуюся болотную воду. Дышать было можно, но неприятно.

Тани почти сразу почувствовал запах и посмотрел на отца. Его лицо выражало недовольство.

Монифа Банколе была обязана многое предвидеть. В это время дня она должна была знать, когда муж вернется домой и какую еду предпочтет. Обычно он ей ничего не говорил. Абео считал, что, раз они женаты уже двадцать лет, нет никакой необходимости говорить что-то вслух, словно новобрачные. В первые годы семейной жизни он объяснил ей многие вещи, в том числе требование, что его чай должен быть готов не позже чем через десять минут после того, как он вернется домой после дневных трудов. «Сегодня, – понял Тани, – будет готов не только чай, а что-то посущественнее». Его сестра Симисола накрывала на стол для всех, а это значит, что от семейной трапезы увильнуть не удастся.

Сими молча кивнула ему в знак приветствия, но на его вопрос: «Ты так суетишься, потому что к нам на чай приходит твой парень?» – ответила улыбкой. Потом спохватилась и поспешно прикрыла рот рукой. Ладонь закрыла щель между передними зубами, но нисколько не приглушила смешок. Ей было восемь, на десять лет меньше, чем Тани. Их общение в основном сводилось к тому, что он ее подначивал.

– У меня нет парня, – заявила она.

– Нет? Почему? В Нигерии ты уже была бы замужем.

– А вот и нет!

– Точно. Там так принято – скажи, Па.

Абео проигнорировал его и повернулся к Сими.

– Скажи матери, что мы дома, – как будто в этом была необходимость.

Девочка крутанулась на месте, танцующей походкой обогнула один из почти бесполезных вентиляторов и крикнула:

– Мама! Они здесь! – И обратилась к отцу и брату, копируя мать: – Садитесь, садитесь. Хочешь пива, Па? Тани?

– Ему воду, – сказал Абео.

Сими скосила глаза на брата и снова сделала пируэт. Тани догадался, что так она хочет продемонстрировать свою юбку. Это была старая юбка, похоже из благотворительного магазина «Оксфам», но сестра украсила ее блестками – как и ленту на голове, из-под которой выбивались короткие черные волосы. К многочисленным блескам на ленте она добавила перо. Девочка бросилась на кухню, едва не сбив с ног мать, которая входила в комнату с супом гбегири, запах которого уловил Тани. От пара, поднимавшегося от супа, лоб и щеки Монифы покрылись капельками влаги, а очки запотели. Тани не мог представить, что даже попробует гбегири в такую жару, но промолчал, зная, что за этим последует.

Абео снова пустится в пространные рассуждения о своем детстве. Сорок из своих шестидесяти двух лет он прожил в Англии, но когда начинал говорить о своей родной Нигерии, создавалось впечатление, что он приземлился в Хитроу только на прошлой неделе. Больше всего отец любил вспоминать, какое там все «дома» – школы, условия жизни, погода, обычаи… Но все это, похоже, существовало лишь в его фантазиях об африканской родине, порожденных фильмом «Черная пантера», который он смотрел не меньше пяти раз. Это был любимый фильм Па.

Монифа поставила супницу, и Абео нахмурился.

– Это не эфо риро.

– Я не решилась в такую жару, – объяснила она. – Куры. Мясо. Дома у нас ничего нет, только немного говядины. И я не знала, не испортится ли мясо, если я куплю его на рынке. Подумала, что разумнее приготовить гбегири.

Абео посмотрел на жену.

– Ты не сварила рис, Монифа?

– Вот, папа! – Сими принесла пиво. В одной руке у нее была запотевшая банка, в другой – запотевший стакан. – Такое холодное… Потрогай, какое холодное, папа. Можно мне попробовать? Один глоточек?

– Нет, – сказала мать. – Садись. Я подаю еду. Прости насчет риса, Абео.

– Но я еще не принесла Тани воды, – возразила Сими.

– Делай, что говорит мать, Симисола! – рявкнул Абео.

Сими подчинилась, бросив виноватый взгляд на Тани. Тот пожал плечами.

Она спрятала руки под стол и снова посмотрела на брата, который подмигнул ей. Потом скосила глаза на мать, не отрывавшую взгляда от Абео. Он долго смотрел на жену, потом кивнул, подавая знак, что можно раскладывать еду.

– Твой сын снова не пришел на работу вовремя. Мог бы уделить магазину всего полчаса своего драгоценного времени. Зайду пришлось перед закрытием почти все сделать самому, и тот был недоволен, – сообщил он Монифе. И прибавил, обращаясь к Тани: – Чем ты был так занят, что пренебрег своими обязанностями?

– Абео… – промямлила Монифа. – Может, вы с Тани… потом?

– Не твоего ума дела, – оборвал ее Абео. – Ты испекла эба? Да? Симисола, принеси лепешки из кухни.

Монифа налила большую порцию супа гбегири в тарелку с ободком и передала Абео. Вторая тарелка отправилась к Тани.

Через секунду из кухни вынырнула Сими с большой тарелкой эба. Под мышкой она держала бутылку коричневого соуса – приправа к лепешкам и одновременно дань «английской традиции». Поставив тарелку и бутылку перед Абео, вернулась на свое место. Монифа налила ей суп последней – таков обычай в этом доме.

Все ели молча. Слышны были только звуки с улицы, причмокивание и глотание. Не доев суп, Абео отложил ложку, отодвинул стул и исполнил ежевечерний ритуал, как называл его Тани: оглушительно высморкался в бумажную салфетку, скомкал ее и бросил на пол. Потом приказал Сими принести другую. Монифа встала, собираясь выполнить его просьбу сама, но Абео остановил ее:

– Сядь, Монифа. Ты не Сими.

Девочка выбежала из комнаты и вернулась через несколько секунд со старым кухонным полотенцем, которое полиняло настолько, что было уже невозможно различить, какой годовщине бракосочетания королевы оно посвящено.

– Салфетку я не нашла и взяла вот это. Подойдет, папа?

Абео взял у нее полотенце и вытер лицо. Потом положил полотенце на стол и обвел взглядом семью.

– У меня есть новости.

Все замерли, превратившись в статуи.

– Какие новости? – осторожно поинтересовалась Монифа.

– Все устроилось, – ответил Абео.

Тани заметил взгляд, брошенный на него матерью. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

– Это заняло не один месяц, – продолжил Абео. – И обошлось дороже, чем я предполагал. Мы начали с десяти коров. Десяти. Тогда я спросил, не будет ли она бесплодной, ведь я отдам за нее десять коров. Он сказал, что в семье двенадцать детей и у троих уже есть свои дети. Так что она из плодовитого рода. Это не считается, ответил я ему. Тот факт, что ее мать и сестры плодовиты, не означает, что она тоже такая. Поэтому мне нужна гарантия. Десять коров и никакой гарантии? Так я ему и сказал. Ха, сказал он, кто может требовать гарантии? Тот, ответил я, кто понимает, что важно, а что нет. Так мы торговались, пока он не согласился на шесть коров. Я сказал, что это все равно слишком много. А он сказал: тогда она может остаться здесь, потому что у меня есть другие варианты. Варианты, сказал он. Я сказал, что знаю, что он блефует. Но время подходящее, и возраст у нее подходящий, и она недолго будет свободной, если он объявит об этом. Так что я согласился, и дело улажено.

Пока Абео говорил, Монифа сидела, уткнувшись взглядом в тарелку. Сими перестала жевать, ее лицо выражало растерянность. Тани не понимал, о чем говорит отец. Десять коров? Шесть? Плодовитый род? Но он чувствовал, что назревает что-то неприятное, и к его беспокойству прибавился страх.

Абео повернулся к нему.

– Шесть коров я заплатил за девственницу шестнадцати лет. Это для тебя. Скоро я отвезу тебя в Нигерию, и ты с ней познакомишься.

– Зачем мне знакомиться с какой-то нигерийской девушкой? – спросил Тани.

– Потому что ты на ней женишься, когда ей исполнится семнадцать.

Абео вновь принялся за еду. Он отломил часть лепешки и подцепил им маленький кусочек говядины. Похоже, это напомнило ему, что он еще не сказал все, что хотел.

– Тебе повезло. – Теперь Абео обращался к сыну. – Девушку ее возраста обычно отдают за мужчину лет сорока или больше – из-за цены. А не за такого мальчишку, как ты. Но ты скоро должен остепениться и стать мужчиной. Так что мы поедем, а там она будет готовить для тебя, и ты ее узнаешь. Я обо всем позаботился, чтобы ты не привел негодную. Кстати, ее зовут Оморинсола.

Тани положил руки на стол и сцепил пальцы. Казалось, после их возращения с Ридли-роуд температура в комнате поднялась еще на несколько градусов.

– Я этого не сделаю, Па.

Монифа охнула. Глаза Сими расширились до размеров старого пенни. Абео поднял голову.

– Что ты сказал, Танимола?

– Я сказал, что не сделаю этого. Я не буду знакомиться с какой-то девственницей, которую ты для меня выбрал, и уж точно на ней не женюсь, когда ей исполнится семнадцати. – Услышав, как мать прошептала его имя, Тани повернулся к ней. – Мы не в Средневековье живем, мама.

– В Нигерии, Тани, – сказала Монифа, – эти дела устраиваются именно так, и…

– Мы не в Нигерии. Мы живем в Лондоне, а в Лондоне люди женятся на том, на ком хотят, и тогда, когда хотят. По крайней мере, я. Никто не будет выбирать мне жену. И я вообще не собираюсь жениться. Точно не теперь и не на какой-то африканской девственнице с гарантированной плодовитостью. Это какое-то безумие.

На мгновение в комнате повисла звенящая тишина. Молчание нарушил Абео:

– Ты будешь делать то, что тебе говорят, Тани. Ты познакомишься с Оморинсолой. Ты обещан ей, а она обещана тебе, и обсуждению это не подлежит.

– Я не твой раб.

Монифа снова охнула.

– Нет, мама, – сказал Тани. – Я не поеду в Нигерию или куда-то еще просто потому, что он так решил.

– Я – глава этой семьи, – сказал Абео. – И ты должен меня слушаться.

– Вот уж нет. Если ты так думаешь, то глубоко ошибаешься. Ты не заставишь меня жениться.

– Ты женишься, Тани. Я об этом позабочусь.

– Правда? Ты так думаешь? Собираешься приставить пистолет к моей голове? Шикарные будут свадебные фотографии, ага…

– Следи за языком.

– Зачем? Что ты со мной сделаешь? Побьешь, как…

– Перестань, Тани, – поспешила вмешаться Монифа. – Прояви к отцу хоть немного уважения. – Она повернулась к дочери: – Сими, иди…

– Она останется, – сказал Абео и прибавил, обращаясь к Тани: – Говори, что хотел.

– Я уже все сказал. – Тани резко поднялся, так что ножки его стула со скрежетом проехались по линолеуму. Его отец тоже встал.

Абео сжал кулак, но Тани не отступил. Они смотрели друг на друга через стол.

– Убирайся с глаз моих, – сказал Абео.

Тани был только рад.

Старший суперинтендант полиции Марк Финни не удивился, увидев, что брат его уже ждет. Встречу назначил Поли, и значит, его более или менее волнует, понравится ли Марку, что брат ждет его внутри массажного салона «Парадиз». Кроме того, салон находился недалеко от обоих ломбардов, принадлежащих Поли, а также в пешей доступности от дома их родителей и дома самого Поли. «Слава богу, – подумал Марк, – брат не торчит в крошечном вестибюле, а расположился на Мар-стрит со стороны Нэрроу-уэй, на скамейке в центре пешеходной зоны». Марк сразу его увидел, как только свернул за угол. На лице Поли застыла знакомая ухмылка, которой он всегда приветствовал младшего брата – подростка с прыщавым лицом, – когда Марк возвращался, как полагал Поли, со свидания, хотя на самом деле он просто болтался на улице в компании школьных друзей, среди которых были три девчонки, такие же неприкаянные, как сам Марк. Вернувшегося домой Марка Поли всегда встречал одной и той же фразой: «Успех, приятель?» – на что Марк неизменно отвечал: «В любом случае ты об этом не узнаешь».

Сегодняшняя ухмылка не имела отношения к юным девушкам; скорее она была связана с тем, что происходило в одной из задних комнат спа-салона, который мог быть чем-то большим, чем спа-салон, если у вас есть чем расплатиться, – они не давали сдачу и не принимали кредитные карты, когда мужчина покупал определенные услуги.

– Итак?.. – спросил Поли, а когда Марк сразу не ответил, прибавил: – Что-то ты долго, Бойко. Одним заходом не ограничился?

– Пришлось ждать ее двадцать минут. Пойдем. Наверное, мама уже приготовила ужин.

– И всё? – удивился Поли. – Просто «пришлось ждать ее двадцать минут»? Я из кожи вон лез, чтобы записать тебя на сегодня, приятель. Теперь это такое популярное место… Как тебе? Стоит этих денег? Она была молодой? Красивой? Изможденной? Беззубой? Что она использовала? Руку, рот, язык или другую часть тела? Думаю, между сисек было бы здорово. Нет. Гм… Может, подмышка? Или ты использовал ее на все сто?

Марк его не слушал. Он шел в направлении башни Святого Августина, зубчатая верхушка которой возвышалась над Нэрроу-уэй. У подножия башни появилась стайка детишек, игравшая в какой-то оригинальный вариант игры «пни жестянку» – такого он не видел с тех пор, как мобильные телефоны, текстовые сообщения, компьютерные игры и приставки вытеснили все, чем дети занимали себя на протяжении многих поколений.

Они вошли во двор церкви Святого Иоанна в Хакни, справа от древней башни. Их путь лежал на восток, вдоль мощеной дорожки к Саттон-уэй. Там жил Поли с семьей – в доме, служившем неприятным напоминанием об архитектурном буме 1960-х, с острыми углами и венецианскими окнами, не вызывавшими никакого интереса.

– Думаю, все равно лучше, чем порнушка по интернету. Дороже, конечно, но прикосновение женщины того стоит, правда? Его ничем не заменишь. Другое человеческое существо. Теплая плоть. Черт, Бойко, если б Эйлин не знала, чего я хочу, еще до того, как это пришло мне в голову, я бы составил тебе компанию. – Голос его стал задумчивым. – Эта женщина, наша Эйлин, – настоящая секс-машина. Она почти никогда не носит трусиков, а когда детей нет в комнате, то при каждом удобном случае задирает юбку. Однажды она поимела меня даже в магазине. Я тебе не рассказывал? Прямо за прилавком, три дня назад, при открытом магазине. Я удивлен, что меня еще не обвинили в жестоком обращении с женой. Эта женщина производит столько шума, когда я ее имею…

Марк ничего не ответил. Он уже много раз слышал о сексуальных причудах Эйлин. Честно говоря, уже надоело. Молчание нарушил Поли:

– Пит тоже придет на ужин? Или только ты?

Марк покосился на брата, который смотрел прямо перед собой, словно хотел запомнить какой-то удаленный объект.

– Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что в данный момент это невозможно.

– А как насчет Грир? Кажется, так ее зовут? Грир? Подружку Пит. Ту, с которой она так часто видится. Грир могла бы остаться на час-другой. Она знает, что делать, если что-то случится.

– Пит не любит оставлять Лилибет, – сказал Марк брату.

– Я знаю, что она не любит. Мы все знаем, что она не любит, Бойко.

Марк снова ничего не ответил. Да, он очень страдал, но дело было не в Пит, которая делала все, что могла, учитывая их обстоятельства. Он страдал из-за того, что не мог предвидеть будущего, уготованного для них троих: Пьетры, Лилибет и его самого.

Они пересекли нижнюю часть церковного двора. В это время дня, ближе к ужину, здесь почти никого не было. Несколько скамеек были заняты, но по большей части людьми, уткнувшимися в экраны своих смартфонов. Кто-то выгуливал собак, а одна женщина в алом сарафане тянула за собой на поводке крупного полосатого кота, который жался к земле и, судя по всему, не испытывал никакого удовольствия от прогулки.

Когда они приблизились к дальнему концу двора, в воздухе запахло жареными бургерами. Источником сильного запаха было маленькое кафе, притулившееся к стене, отделявшей церковный двор от района, который начинался прямо за ней. Кафе старалось удовлетворить вкусы пестрого, многонационально населения – в его меню были не только бургеры, но и блинчики, самоса, кебаб, куриная шаурма и разнообразные овощные блюда. Похоже, заведение процветало. Люди за несколькими столами для пикника, расставленными на лужайке, что-то вылавливали из картонной посуды. Одна очередь выстроилась к окошку для заказов, другая ждала, пока еду упакуют, чтобы взять с собой. У всех были покорные лица типичных лондонцев, проводивших большую часть жизни в той или иной очереди: на автобус, в метро, поезд, такси или к кассе.

– Поверить не могу, что оно по-прежнему здесь, – заметил Поли, когда они проходили мимо кафе. – Должно быть, теперь в нем заправляют внуки.

– Наверное, – согласился Марк.

Они миновали кафе, а дальний выход из церковного двора привел их на Саттон-уэй, где Поли поднял валявшуюся на тротуаре пустую сигаретную пачку и сунул в карман. Вдоль ряда строений, похожих на наследие 1960-х, они направились не к дому Поли, а к дому, где выросли. Он находился чуть дальше и на противоположной стороне улицы, рядом с такими же домами из красного кирпича, покрытыми копотью и требующими тщательной чистки. Все они были абсолютно одинаковыми. Три этажа, слегка утопленная арка входной двери, веерообразные окна над дверьми, сами двери выкрашены в черный цвет. Чугунные ограды перед фасадом, по два окна на каждом этаже, дающие представление о размерах жилья. Друг от друга дома отличались только занавесками на окнах и дверными молотками из латуни – жильцы со временем заменили оригинальные соответственно своей фантазии. В доме, где прошло детство Марка и Поли, дверной молоток имел форму фонаря из тыквы, а занавески на окнах были произведением детей Поли, которым помогла бабушка – она обеспечила их красками. Очаровательный примитив, пока не пытаешься понять, каких животных решили изобразить дети.

Поли не воспользовался ключом – в светлое время суток дверь почти никогда не запиралась.

– Эй! Встречайте победителей! – крикнул он, распахнув дверь, а потом опустился на одно колено, чтобы обнять своих отпрысков, которые стремглав бросились к нему. Топот ног сопровождался громкими криками.

– Папа пришел! Мама! Бабушка! Дедушка, папа пришел! С дядей Бойко!

Марк нашел взглядом свою крестницу. Племянница Эсме была его любимицей. И его незаживающей раной. На два месяца младше Лилибет, она являла собой разительный контраст с его дочерью, от которого разрывалось сердце.

Их захлестнула волна хаоса – дети потребовали «что-то особое из магазина, папа!». Как правило, это была какая-нибудь вещь, которую не выкупил клиент ломбарда и которую вряд ли можно было продать. Сегодня такой предмет был один – затупившаяся и потускневшая машинка для обрезки сигар. Поли вручил его старшему мальчику и предложил всем детям отгадать, что это. Пусть напишут свой вариант на листочке бумаги и отдадут папе – таковы правила. Вещь получит тот, кто угадает.

Отец Марка и Поли сидел в гостиной и смотрел телевизор; на голове у него были огромные наушники, спасавшие всех домочадцев от головной боли из-за включенного на полную громкость телика. Он махнул рукой, приветствуя сыновей, и они ответили ему тем же. Мать они нашли на кухне. Эйлин, жена Поли, что-то помешивала в стоящей на плите большой кастрюле, а Флосс Финни рвала листья салата.

Эйлин сразу же подбежала к Поли и обняла его за шею. Тот стиснул ее ягодицы, и они страстно поцеловались, словно не виделись несколько лет, а не десять часов. Марк отвел взгляд. Флосс наблюдала за ним, ласково улыбаясь. Поли с женой разомкнули объятия; Эйлин вернулась к плите, подняла крышку кастрюли и понюхала.

– Боже милосердный, мама… Неужели ты разрешила Эйлин готовить? Пахнет ее стряпней.

Эйлин хлопнула его по руке.

– Не лезь.

Флосс повернулась к Марку:

– Ты без Пьетры, Бойко?

– Может, придет попозже, – ответил Марк.

Поли подошел к холодильнику и сделал то, что делал с самого детства: открыл дверцу и пристально смотрел внутрь, словно пытался предсказать будущее по остаткам вчерашней еды. Марк понизил голос:

– Она на собеседовании.

– Правда? – переспросила Флосс. – Это же хорошо, да? Можно надеяться, что в этот раз все будет по-другому… – Она перевела взгляд на Поли, изучавшего содержимое холодильника. – Поли, мальчик мой, приготовь нам напитки. Эйлин, присмотри, чтобы он в этот раз не экономил лед. Терпеть не могу теплые коктейли.

В глубине дома дети подняли гвалт, и Поли прикрикнул на них, когда возвращался в гостиную с тележкой для напитков, чтобы смешать любимый коктейль матери – джин с тоником, причем тоника совсем чуть-чуть. Детские голоса притихли – ненадолго, можно не сомневаться, – и во время этого относительного затишья в комнату проскользнула Эсме. Она подошла к Марку, сунула ладошку ему в руку и прижалась лбом к его локтю.

– Я сдала экзамен по математике, дядя Марк, – сообщила племянница едва слышным шепотом. Во всей семье только Эсме и жена не называли его Бойко.

– Молодец, Эсме.

– Лилибет тоже сдала бы, если б могла, – ответила девочка. – Может, даже лучше, чем я.

Марк почувствовал, как у него защипало глаза.

– Да… Ну, может, когда-нибудь, а?

Флосс спросила девочку, не поможет ли она накрыть на стол, но Эсме указала бабушке, что ее мама все уже сделала.

– Неужели? – Бабушка ласково улыбнулась Эсме. – Тогда позволь нам, пожалуйста, поговорить с твоим дядей.

Эсме перевела взгляд с Марка на его мать, потом снова посмотрела на Марка.

– Значит, вот зачем ты просила меня накрыть на стол, бабушка… Могла бы прямо сказать.

– Прости, дорогая. Иногда я забываю, что ты уже большая девочка. Теперь буду говорить прямо.

Кивнув, Эсме вышла из комнаты, и Флосс повернулась к Марку.

– Сколько на этот раз?

– Претендентов? – Он пожал плечами. – Я ее не спрашивал. Она старается как может, мама.

– Иногда ей нужно уделять время и себе.

– Она отдыхает, около двух часов в неделю.

– Это вряд ли можно назвать отдыхом. Так продолжаться не может. В противном случае она не доживет и до пятидесяти, и что тогда будет с Лилибет? Что будет с тобой?

– Я знаю.

– Ты должен настоять, Бойко.

«Как будто я этого не делал, – подумал Марк. – Снова и снова, пока слова не распались на части и полностью не утратили смысл».

– Пит не хочет ей навредить.

– Конечно. И ты тоже. Но еще вы должны хоть немного думать о себе, правда? – Она помешала варево Эйлин, потом снова повернулась к нему, не выпуская из руки деревянную ложку. Флосс смотрела на него так, как смотрит мать на сына: молча сравнивала того мальчика, каким он был, с мужчиной, которым стал. И ей явно не нравилось то, что она видела. – Когда у вас в последний раз был секс?

Раньше она никогда с ним об этом не говорила. Марк был шокирован.

– Господи… Мама…

– Скажи мне, Бойко.

Он отвел взгляд и посмотрел на открытое окно с терракотовыми горшками, в которых росли свежие травы – мать любила, чтобы они всегда были под рукой. Он хотел спросить, когда их в последний раз поливали. Базилик выглядел несколько вялым.

– На прошлой неделе, – ответил Марк, приготовившись, что мать поймает его на лжи. Он не помнил, когда последний раз спал с женой. Знал только, что это время измеряется годами, а не неделями. Но Пит ни в чем не виновата. Даже когда она была рядом, то все равно не с ним – какой тогда смысл? Все чувства, которые у нее были, теперь настроены на маленькую спальню дочери и на звуки, которые передает из нее детский монитор: шипение кислорода и пыхтение, когда поднимается и опускается грудь Лилибет. «Невозможно заниматься любовью с женщиной, которая отсутствует», – хотел сказать он матери. Это просто механические движение, когда два тела трутся друг о друга в нарастающей лихорадке удовольствия, ведущей к разрядке. Для этого подойдет кто угодно. Например, безымянная иностранная «массажистка». Даже резиновая кукла, черт бы ее побрал. Но это все не то. По крайней мере, не то, чего он хотел. И это продемонстрировала сегодняшняя интерлюдия в массажном салоне. Оргазм? Да. Взаимоотношения? Нет.

Флосс печально смотрела на него.

– Бедный мой, – сказала она.

– Все нормально, мама, – ответил Марк.

Адаку Обиака оделась так, чтобы затеряться в толпе, и ей это удалось. Она стояла на своем посту, безымянная, незапоминающаяся, почти невидимая. Ее наблюдательный пункт располагался в арке входа кинотеатра «Рио», откуда тянуло запахом попкорна и кофе – «Странное сочетание», – подумала она, – заглушавшим ароматы, которые ветер приносил с противоположной стороны улицы. Там «Вкус Теннесси» изрыгал из себя миазмы вони: масло для жарки, куры, ребрышки и бургеры. Казалось, от этого запаха стал жирным сам воздух.

Она стояла здесь почти три часа, наблюдая за всей улицей и в особенности за отсутствием признаков жизни в нескольких подозрительных квартирах. Эти квартиры находились над бывшим магазином, торговавшим игрушками, играми и книгами, от которого осталась яркая фиолетовая вывеска с такими же яркими буквами двенадцати разных цветов. Магазин закрылся, и на его место никто не пришел, хотя на пустой витрине красовалось внушающее надежду объявление «Скоро открытие».

Закрытый магазин находился прямо между «Вкусом Теннесси» и магазином электронных сигарет «Вейп», и, как у всех торговых заведений на улице, у него было две двери. Через одну в магазин входили покупатели. Вторая, всегда запертая на ключ, предназначалась для жильцов верхних этажей. Интересующие ее квартиры можно было определить по шести окнам с ветхими рамами, по два на каждый этаж. В окнах верхнего этажа за выцветшими занавесками горел яркий свет. Окна третьего этажа, закрытые жалюзи, похоже, были темными. На втором этаже окна бесстрастно глазели на кинотеатр «Рио», отражая навес над входом, обещавший еще один усталый и мрачный мир, который должен возродиться благодаря юной героине, предпочтительно с белой кожей и белокурыми волосами.

За все три часа, проведенные на посту, никто не вошел и не вышел через запертую дверь, которая вела к квартирам наверху. Но Адаку по секрету сообщили, что кто-то здесь обязательно появится, и эта перспектива удерживала ее здесь, несмотря на урчание в животе, настоятельно требовавшее ужина. Она потратила слишком много времени и сил на поиски «Клиники женского здоровья в Хакни». Конечно, можно прийти завтра и снова устроиться у входа в кинотеатр, но свет в окнах верхнего этажа говорил ей, что там кто-то есть. Остается лишь дождаться, когда они выйдут, даже если ждать придется до утра.

За то время, пока Адаку тут торчала, звуки улицы стали другими: болтовня пешеходов, детский плач и крики подростков на скутерах сменились ревом машин, пиликаньем скрипки, доносящимся из какой-то квартиры, мелодией, которую исполнял на аккордеоне уличный музыкант перед фотоателье «Снаппи Снапс», в нескольких шагах от букмекерской конторы «Пэдди Пауэр», – вне всякого сомнения, музыкант надеялся, что какой-нибудь удачливый игрок после выигранной ставки на скачках бросит ему несколько монет.

Адаку жалела, что не взяла с собой сэндвич. Или хотя бы яблоко и бутылку воды. Но она не думала, что нужно запасаться едой. Да и времени не было. Пришедшее на телефон сообщение «Она здесь» направило Адаку от станции метро «Вест-Бромптон» к кинотеатру «Рио», и только еще одна эсэмэска может заставить ее уйти отсюда, пока она не увидит, как кто-то выходит из здания на другой стороне улицы.

Прошло десять минут четвертого часа наблюдений, и долгое ожидание наконец принесло плоды. Свет в окнах верхнего этажа погас, и через минуту открылась дверь, ведущая в квартиры над магазином игрушек. На улицу вышла женщина. В отличие от Адаку, она была одета по-английски, в обтягивающие брюки и тонкий свитер в красную и белую полоску, с вырезом «лодочка». Красная бейсболка, лихо сдвинутая на затылок, и большая хозяйственная сумка через плечо.

По всей видимости, в тот день женщина переодевалась для работы в одной из квартир наверху. Там она должна была выглядеть профессионально, чтобы внушать доверие клиентам. Ее одежда словно посылала безмолвный сигнал: все будет хорошо. «Отчаявшиеся люди, – подумала Адаку, неодобрительно качая головой, – готовы верить во все, что говорят им другие».

Женщина торопливо шла на север, в направлении железнодорожной станции. Значит, она живет не в этом районе. В таком случае Адаку нужно действовать быстро, пока объект не сел на поезд. Она перешла через дорогу и, ступив на тротуар, прибавила шагу. Довольно скоро поравнялась с женщиной, взяла ее под руку и сказала:

– Мне нужно с вами поговорить.

Губы женщины приоткрылись, приняв форму овала. Звуки, которые слетели с этих губ, выдали уроженку Великобритании.

– Кто вы? Что вы хотите? – Она попыталась освободиться.

– Как я уже сказала, мне нужно с вами поговорить. Это не займет много времени, – ответила Адаку. – Мне назвали это место. «Клиника женского здоровья в Хакни», так?

– Как вы смеете приставать ко мне на улице? Что вы от меня хотите?

Адаку оглянулась, чтобы проверить, не слышит ли их кто-нибудь, и понизила голос.

– Мне назвали только место. Мой единственный шанс – подойти к вам. У меня нет номера телефона, по которому можно было бы позвонить. Поэтому или так, или никак. Вы поговорите со мной?

– О чем? Если вы хотите получить медицинскую консультацию прямо здесь, на тротуаре, то это явно плохая идея.

– Мне нужно всего пять минут вашего времени. Дальше по улице есть «Коста Кофе». Можно зайти туда.

– Вы что, плохо слышите? Я же сказала…

– У меня есть деньги.

– На что? Это взятка? Вы хоть отдаленно представляете, что говорите?

– У меня деньги с собой, в сумке, – сказала Адаку. – Я отдам их вам.

Женщина рассмеялась.

– Послушайте, вы и вправду такая тупая? Я же сказала, что не знаю вас и что не собираюсь обсуждать медицинские вопросы на улице.

– У меня с собой пятьдесят фунтов. Потом могу принести больше. Сколько скажете.

– Сколько скажу, да? – Женщина долго разглядывала Адаку, посмотрела налево, потом направо, пытаясь понять, не подстава ли это. Потом вздохнула. – Ладно. Отлично. Покажите мне эти пятьдесят фунтов.

Адаку сунула руку в висевшую у нее на плече сумку, больше подходившую для похода в магазин, чем для надежного хранения личных вещей, и достала конверт, мятый, с пятнами кофе. Открыв конверт, вытащила деньги, и женщина быстро схватила их. Для пятидесяти фунтов не нужно много купюр, но женщина тщательно их пересчитала. Потом подняла голову и отрывисто сказала:

– Пять минут. Если вам понадобится больше пяти минут моего времени, это будет стоить еще двести пятьдесят.

«Интересно, – подумала Адаку, – как ей собрать двести пятьдесят фунтов, сохранив в тайне свои планы? И что она получит взамен?» Ей нужен был только допуск в святилище над бывшим магазином игрушек.

– Что я получу за эти триста фунтов, которые дам вам?

Женщина нахмурилась.

– Получите? – переспросила она. – Я понятия не имею, о чем вы.

– Эти деньги – аванс?

– За что? Это женская консультация. Мы помогаем женщинам заботиться о своем здоровье. Нам за это платят. Когда будут деньги, приходите. И принесите медицинскую карту.

– Зачем она вам?

– Вам же нужны медицинские услуги, да? Разве не об этом речь? Или есть другая причина?

– Дело в таком большом авансе.

– Ну, с этим я не могу вам помочь. Таковы правила.

– Но вы гарантируете…

– Послушайте меня. Вы уже использовали свои пять минут, и здесь, на тротуаре, мы больше ни о чем говорить не будем. Вы дали мне пятьдесят фунтов. Можете дополнить их до трехсот, когда у вас будут деньги.

Адаку почувствовала, как по спине сбегает струйка пота, до самой талии. Она кивнула.

– Я не знаю ваше имя.

– Вам и не нужно. Вы же не выписываете мне чек.

– А как тогда мне вас называть?

Женщина колебалась. Верить или не верить? Наконец она решилась. Достала из сумочки визитную карточку и протянула Адаку.

– Эстер, – наконец сказала она. – Эстер Ланж.

Марка Финни разбудил голос Пьетры. «Милый, милый, милый», – шептала она, и эти слова проникали в его сон: ее тело, наконец ставшее податливым, под ним, а он настолько возбужден, что чувствовал тянущую боль в паху. Но сбросив остатки сна, Марк понял, что причиной боли была всего лишь утренняя эрекция, а слова Пит доносились из детского монитора – она разговаривала с Лилибет в соседней комнате. Он лежал на боку, укрытый одной простыней – тонкое оделяло было сброшено ночью из-за неослабевающей жары, – и слушал тихое пение Пит. У нее был талант превращать все в песню. Мелодия всегда была новой, а рифмы она придумывала на ходу.

По звукам, доносившимся из динамика, он мог определить, чем занята Пит: меняет Лилибет кислородный баллон, после чего проверит подгузник. Марк лежал, пока не началась «песня подгузника», потом отбросил простыню и встал. Пит весело пела: «Ой какие мы грязные, ой как пахнет, да, да, да…»

Марк не мог сдержать улыбку. Он восхищался женой. Ее преданность Лилибет ни на секунду не ослабевала на протяжении всех десяти лет жизни девочки. Она была внимательной, умелой и все время старалась помочь дочери, сделать ее жизнь более разнообразной, чем та, на которую ее обрекли неудачные роды. У него на сердце скребли кошки, когда он думал о том, насколько сам предан девочке.

Звякнул лежавший на прикроватной тумбочке телефон. Сообщение от Поли: «Может, вечером по пивку, Бойко?» Интересно, что брат подразумевал под «пивком»? «Должен быть здесь. Но спасибо», – ответил он. Поли прислал эмодзи – поднятый вверх большой палец.

Марк слишком долго смотрел на экран смартфона. Потом понял: верни он телефон на тумбочку, ничего не случилось бы. Мысли не увели бы его в опасном направлении, и он избежал бы искушения. Но он промедлил. И они не замедлили явиться – мысли и искушение. Марк пролистал список контактов до трех номеров без имени. Потом набрал сообщение: «Думаю о тебе». И стал ждать ответа, хотя, наверное, еще рано. Но через минуту телефон тренькнул снова, и Марк увидел присланную ссылку. Он нажал на ссылку и услышал их песню, прекрасно осознавая безумие даже мысли о том, что у них есть своя «песня». Разве что… этот рефрен попадал в точку – «Нет, я не хочу влюбляться… в тебя». Голос был таким глубоким и нежным, что песня больше походила на медитацию.

Марк понимал, почему она отправила ему эту запись. Душа у нее болела, как и у него, и их страдания отражали абсолютную безнадежность ситуации. Он закрыл глаза и слушал песню, прижав телефон к уху. И размышлял над ответом, когда услышал голос жены.

– Это по работе, Марк? – спросила Пьетра с порога спальни.

Он повернулся к ней и увидел, что она уже давно встала, потому что была полностью одета: синие джинсы, кроссовки без носков, белая футболка. Марк называл это ее униформой, которая менялась только в прохладную погоду – белая футболка сменялась белой рубашкой, обычно с закатанными рукавами. Марк уговаривал ее купить что-нибудь новое, другое, но в ответ всегда слышал одну и ту же фразу: «Ничего другого мне не нужно, милый». Скорее всего, так оно и было, потому что Пит редко покидала квартиру, да и то с Лилибет в тяжелом инвалидном кресле, за спинкой которого был установлен кислородный баллон. Если речь заходила о том, чтобы поужинать в ресторане или сходить в кино – вдвоем, ведь Грир может побыть с Лилибет пару часов, правда? – ответ тоже был всегда одинаковым: «Я не могу ее просить, Марк, она и так очень много делает».

– Марк, это по работе? – повторила Пьетра, и он понял, что в первый раз не ответил.

– Сегодня встреча в Вестминстере. – Это было правдой, но он предпочел объяснить: – Кто-то думает, что я нуждаюсь в напоминаниях.

Пит ласково улыбнулась.

– Будет трудный день, да?

Когда она повернулась, чтобы выйти из комнаты, Марк увидел пятно от подгузников Лилибет на футболке. Окликнув жену, он кивком указал на грязь.

– Боже, какой ужас! – со смехом воскликнула Пит и поспешила в ванную, чтобы застирать пятно.

По детскому монитору он слышал, что происходит в спальне Лилибет. Она нажимала кнопки мобильного телефона, висевшего над ее кроватью. Через секунду включился телевизор. Девочка испуганно вскрикнула.

– Я за ней присмотрю, – крикнул Марк жене, схватил брюки и пошел в спальню дочери.

Комнату следовало проветрить, и он открыл окно. Мазерс-сквер имела овальную, а не прямоугольную форму и напоминала очень дешевую копию улицы под названием Королевский полумесяц в Бате. У одной из машин, припаркованных в центре овала между беседками, затарахтел двигатель, и из дома выскочила миссис Невилл, размахивая коробкой для ланча, забытой мужем. Она подбежала к машине, стекла которой были опущены, потом вернулась в дом, придерживая халат у горла.

Марк отвернулся от окна. Почти все пространство комнаты занимали больничная кровать, громоздкое инвалидное кресло Лилибет, кислородные баллоны, комод и старое кресло-качалка его отца – повернуться тут было практически негде. Свободное место занимали упаковки подгузников, ведро для использованных подгузников и всякие аксессуары для ухода за младенцами. Вот только Лилибет была не младенцем, а ребенком, который все время рос, – единственная постоянная величина в жизни ее родителей. Она не говорила, хотя могла видеть и слышать. Она не ходила, хотя могла двигать ногами. Марк понятия не имел, понимает ли она его, когда он говорит с ней, и поэтому каждый день удовлетворялся тем, что она, похоже, его узнавала.

Когда он подошел к кровати, Лилибет замычала. Он склонился над дочерью и вытер ей лицо чистой салфеткой.

– Поднять? – спросил Марк, и из ее горла вырвались булькающие звуки. Он поднял спинку кровати. – Какие планы на сегодня, малыш? День рождения? Поход в зоопарк? В музей мадам Тюссо, посмотреть восковых людей? В библиотеку? В магазин за нарядным платьем? Девочки в твоем возрасте устраивают вечеринки на день рождения. Тебя уже приглашали? А кого ты хотела бы пригласить на свой? Эсме? Она бы с удовольствием пришла.

Нечленораздельные звуки в ответ. Он заправил ей за уши тонкие волосы и позволил себе помечтать. Это гораздо приятнее, чем думать о будущем. Мечты были грустными – впрочем, как всегда. Мысли о будущем пугали.

– Мне очень жаль. – В дверях стояла Пит, прижимая полотенце для рук к тому месту на футболке, где было пятно.

Марк перевел взгляд на жену и по ее лицу понял, что она слышала его слова, обращенные к дочери.

– В этом никто не виноват, – сказал он.

– Только она – не «это». Во всяком случае, для меня.

Марк выпрямился.

– Ты же знаешь, что я не имел в виду Лилибет.

Пьетра посмотрела на дочь, потом на мужа.

– Знаю, – признала она и опустила руку, плечи ее поникли. – Прости. Иногда мне просто хочется сказать какую-нибудь гадость. Не понимаю, откуда это берется…

– Тебе тяжело. Ты измучилась.

– Это ты измучился. Я утратила то, что ты во мне любил.

– Неправда, – возразил Марк, хотя они оба знали, что она права. – Нам выпал трудный путь, Пит. Вот и всё. Никто не виноват.

– Я бы не винила тебя, даже если бы было за что. – Она вошла в комнату, встала рядом с ним у поднятого поручня больничной кровати, накрыла ладонью его пальцы и посмотрела на дочь. Лилибет как будто изучала их, хотя взгляд у нее был несфокусированным. «Интересно, что она видит?» – подумал Марк. – Мы обе висим на тебе тяжким бременем.

Он слышал эту фразу уже много раз. Ответить на нее можно было сотней разных способов, но Пьетра хотела слышать только один.

– Не знаю, что я делал бы без двух моих девочек, и больше не будем об этом, ладно?.. Ты завтракала?

– Нет еще.

– Может, что-нибудь поедим?

Ее взгляд автоматически переместился на дочь. Марк подавил раздражение и постарался, чтобы голос его звучал как можно мягче.

– Она может побыть одна пятнадцать минут, Пит. Ночью ты оставляешь ее дольше, – сказал он и тут же подумал, что совсем ненамного. Пит вставала к дочери всю ночь, страшась мысли, что Лилибет перестанет дышать, пока ее мать спит, хотя в этом случае включился бы сигнал тревоги и они могли бы дать девочке кислород.

– Я побуду с ней. Иди завтракать. Я скоро приду.

Марк знал, что несколько минут назад, прежде чем выйти из комнаты, она уже проверяла состояние дочери, но ничего не сказал. Пит ничего не могла с собой поделать. Она должна была что-нибудь записать – все равно что – на планшете в изножье кровати. Сам он не взглянул на записи, когда входил в комнату, а направился прямо к окну, но в этом не было необходимости. Планшет – памятник ответственности Пит и ее чувству вины за то, что случилось с их дочерью. Хотя она ни в чем не виновата. Она была виновна лишь в том, что являлась человеком, хотела самого лучшего для Лилибет, для их брака, для него. Тот факт, что все это почти достижимо, – просто гримаса судьбы.

Он послушно пошел на кухню, достал три пакета с кашами и выбрал один наугад. Потом вытащил из холодильника молоко. Аппетита не было, но Марк знал, что должен поесть. В противном случае Пит использует это как предлог, чтобы не есть самой. А ей, бог свидетель, нужно хорошо питаться. Она и так уже похожа на скелет.

Он ел стоя, прислонившись к сушилке, и слушал, как Пит объясняет Лилибет, куда идет мама, как долго будет отсутствовать и чем они займутся потом.

– Мама собирается тебя искупать, милая, устроить настоящую ванну. Я вымыла тебя, но, когда ты так какаешь, этого недостаточно. Ты знаешь, родная, что я имею в виду. – Разумеется, Лилибет не знала и никогда не узнает… и что, черт возьми, они будут делать, когда она войдет в подростковый возраст, потому что…

Звякнул мобильный. Марк взглянул на сообщение. Тяжелое утро?

Немного, ответил он.

Ответ пришел не скоро. Сочувствую. Мое сердце с тобой.

Но ему этого было мало. Он хотел ее всю, хотел жизнь, которую они могли бы с ней иметь, будь это возможно. До скорого, только и смог ответить он.

Скоро – это максимум, что она была готова ему дать.

– Теперь Поли? – спросила появившаяся в дверях Пьетра. «Интересно, – подумал Марк, – что она прочла на лице?» Жена улыбалась. Искренне или притворно? Теперь он уже не понимал. – Наверное, приглашал выпить пиво после работы?

– Ага. Что еще от него ждать?

– Иди. Я тут сама справлюсь. Вечером все равно придет Грир. Попрошу ее принести какой-нибудь китайской еды.

– Я и так почти не бываю дома.

– Вовсе нет. Ты должен заботиться о себе, Марк. Ты не сможешь заботиться о нас, если махнешь рукой на себя.

– Ну да, кто бы говорил…

– Я в полном порядке.

А вот это неправда. Они оба знали, как давно она не в порядке.

– Ладно… может, часик. Всего час, – сказал он.

– Не меньше двух, – возразила Пит.

Дебора Сент-Джеймс подтащила стул к сооружению, совмещавшему функции разделочной доски и стола, в центре кухни в подвале дома и стала медленно просматривать первую порцию портретов, сделанных в «Доме орхидей», чтобы выбрать те, которые лучше всего отображали характеры персонажей. Время от времени она записывала номер в блокнот, а также отмечала на длинной распечатке, над которой работала последние несколько дней. За ее спиной отец гремел посудой, готовя завтрак, а на рабочей поверхности рядом с плитой телевизор передавал утренние новости. «Интересно, – лениво подумала Дебора, – почему слово «новости» в приложении к телевизору обычно означает, что случилось что-то плохое?» На кухне появился ее муж в сопровождении Аляски, их большого серого кота. В углу в своей корзине дремала Пич – готовилась клянчить бекон, – но, почувствовав присутствие кота, подняла голову и прищурилась.

– Даже не думай, – предупредил таксу Саймон, когда Аляска плавно – как умеют только кошки – продефилировал мимо ее корзины, помахивая хвостом, словно это был флаг на параде спортсменов-олимпийцев.

Пич зарычала.

– Он ее провоцирует, Саймон, – сказала Дебора. – Сам посмотри.

– Сиди на месте, – приказал он собаке. Потом поднял кота с пола и переместил к двери в сад. Аляска выскользнул в отверстие с клапаном, запрыгнул на внешний подоконник и с мрачным видом стал смотреть на кухню.

– Эй вы, как готовить яйца? – спросил Джозеф Коттер.

– Мне сварить, – ответила отцу Дебора.

– Боюсь, у меня уже нет времени, – сказал Саймон.

– Что значит «нет времени»? – удивился Коттер. – В такой ранний час? Еще и половины седьмого нет. И мы не занимались твоей ногой.

Дебора посмотрела на отца. С нерегулярным питанием Саймона он еще мог примириться, но не с пропуском сеанса массажа для восстановления атрофированных мышц его поврежденной ноги.

– Сегодня не получится.

– Куда это ты в такую рань?

– В Миддл-Темпл. Встреча. Мне жаль.

Коттер хмыкнул. Саймон подошел к Деборе и посмотрел на фотографию, которую она изучала.

– Прекрасный снимок.

– Ты мой муж и обязан считать его прекрасным, – ответила она.

«…не вернулась домой на северо-востоке Лондона, и есть опасения…»

Дебора и Саймон повернулись. Коттер пультом включил звук телевизора, на экране которого появилась фотография хорошенькой девушки-мулатки – почти ребенка – с золотыми сережками-гвоздиками в ушах и волосами в мелких кудряшках. Школьная форма и проказливая улыбка. Внизу экрана бежала строка: Болуватифе Акин – пропала – Болуватифе Акин – пропала.

– Что это, папа? – спросила Дебора.

Коттер отмахнулся от нее, а диктор тем временем продолжил: «…не вернулась из культурного центра йоруба, где посещала курсы по вязанию. Она – дочь барристера Чарльза Акина и доктора Обри Гамильтон, анестезиолога, тесно сотрудничающего с «Врачами без границ». Их дочь – друзья и родные называют ее Болу – последний раз видели на входе в станцию метро «Гантс-Хилл» в компании двух подростков, мальчика и девочки. Система видеонаблюдения зафиксировала их на станции метро и второй раз, в поезде, направлявшемся на запад. Они не доехали до станции «Илинг-Бродвей», и в данное время полиция просматривает записи с видеокамер всех предыдущих станций. Можно поставить кадры, которая есть в нашем распоряжении?..»

На экране телевизора появилась запись системы видеонаблюдения со станции «Гантс-Хилл». Как всегда, очень зернистая. И, как всегда, узнать людей мог только тот, кто хорошо их знал. За ней последовали еще одни кадры такого же плохого качества, на которых три человека – по всей видимости, те же самые – стояли рядом в вагоне поезда. Девочка между двумя подростками. Не похоже, чтобы ее вели силой, но качество фильма не позволяло сделать однозначный вывод.

Диктор заключил свое сообщение просьбой: «Всех, кто обладает информацией о местонахождении Болу Акин, просим позвонить в полицию Большого Лондона по номеру, который появится на экране. Ее родители – мистер Чарльз Акин и доктор Обри Гамильтон – надеются, что она вернется целой и невредимой».

На экране появилась пара – черный мужчина и белая женщина; они стояли на пороге дома, по всей видимости своего. Женщина держала рамку с фотографией девочки, одетой в красный джемпер и полосатую летнюю юбку. Мужчина одной рукой обнимал жену. На их лицах отражались страх и волнение.

«Пожалуйста, не причиняйте ей вреда, – сказала Обри Гамильтон. – Она наш единственный ребенок. Она молода и невинна. Мы сделаем все, чтобы ее вернуть. Пожалуйста, свяжитесь с полицией. Все, кто хоть что-нибудь знает, пожалуйста, позвоните в полицию».

Затем камера переключилась на двух постоянных комментаторов программы, восседавших на ярко-синем диване. Коттер выключил звук.

– Никогда тебе не говорил, – он обращался к Деборе, – но каждый раз, когда ты уходила в школу… Я волновался, что с тобой может что-то случиться, что-то в этом роде.

– А что со мной вообще могло случиться? – ответила Дебора. – Ты провожал меня в школу, а в конце дня – из школы. Если кто-то хотел добраться до меня, ему пришлось бы стукнуть тебя по голове клюшкой для поло.

– Не вижу ничего смешного, девочка. А потом ты поехала в школу фотографии в Америке, хотя могла остаться здесь, в Лондоне. Знаешь, как я тревожился? Ты поехала в страну, где, чуть что, хватаются за пистолет. Могло случиться все что угодно. Поэтому я волновался – как и девяносто процентов остальных родителей.

Дебора не спросила, что это за оставшиеся десять процентов, и не упомянула о том, что вряд ли ей когда-нибудь придется иметь дело с родительской тревогой, как бы она ни желала такой возможности.

– А теперь появились торговля детьми и извращенцы на улицах, – продолжил Коттер. – Если хочешь знать мое мнение, это уродливый мир, и он становится все уродливее.

– На этой необыкновенно оптимистичной ноте, – вставил Саймон, – я удаляюсь. – Он поцеловал Дебору в лоб и повернулся к двери.

Она схватила его за руку.

– Береги себя, пожалуйста.

Он поцеловал ее в губы.

– У тебя вкус шоколада.

– Папа уже сходил в булочную. Французская булочка с шоколадом. Ты же знаешь, что раз в неделю она мне просто необходима. За нее я могу убить.

– Будем надеяться, что до этого никогда не дойдет. – Саймон снова поцеловал ее и направился к двери в сад.

– Палтус на ужин? – крикнул Коттер ему вслед.

– Можно накрыть стол в саду, под деревом, – прибавила Дебора.

– Пич, вне всякого сомнения, будет очень довольна, – ответил Саймон.

Он вышел, и они слушали его шаги на ступеньках. Пройдя через сад, Саймон выйдет в калитку, чтобы добраться до гаража на Лордшип-плейс. Там стояла любовь его жизни: старинный «Эм-джи Ти-Ди Миджет»[2], переделанный под ручное управление.

– Хорошо бы ему избавиться от этой машины, – сказал Коттер.

– С чего бы это? – удивилась Дебора, снова рассматривавшая портреты.

– Безопасность, – пояснил ее отец. – Еще одна авария ему ни к чему. Хватит и первой. И мне не нравится, когда он пропускает массаж.

– Гм… Знаешь, если это самое серьезное из твоих переживаний, то тебя можно назвать счастливым человеком.

– А как насчет тебя, девочка?

Дебора задумалась, склонив голову набок.

– Полагаю, я сама кузнец своего счастья.

Отец поставил перед ней яйца, бекон и тост. Пич выбралась из своей корзинки и подошла, энергично виляя хвостом.

– Я знаю, что сделает счастливой ее, – сказал Коттер.

– Не вздумай, – предупредила его Дебора.

Когда Монифа свернула на Ридли-роуд, солнце стояло в зените. Тротуар был таким горячим, что она чувствовала жар через подошвы сандалий. По пути от Мейвилл-Эстейт ей попадались ямы, закатанные асфальтом, который стал мягким под палящими лучами солнца. Воздух был неподвижным, на небе ни облачка. На рынке вращалось несколько электрических вентиляторов, и их лопасти проплывали над соседними прилавками. Но облегчение они приносили только тем, кто находился прямо перед ними, в промокшей от пота одежде.

Несмотря на жару, прилавки и тележки сверкали яркими красками: красные перцы, зеленые плантаны[3], желтые бананы. Ряды пирамид из томатов и ямса были похожи на удаленные аппендиксы, сверкающие баклажаны казались искусственными. Клубника, черника, листовые овощи. В воздухе смешивались разнообразные ароматы: куркума и чеснок, гвоздика и петрушка, ладан и потроха. Здесь можно было найти пальмовое масло и пакетики фуфу: мука, плантан, маниока и ямс. Мясо продавалось в мясных лавках, как у Абео, и на открытых прилавках: любое, какое только душа пожелает. Коровьи голяшки? Отлично. Голова козленка? Есть. Рубец, сердце, печень, почки? Пожалуйста. Только покажите пальцем, вам его тут же завернут – и сегодняшний ужин почти готов.

На рынке также располагались прилавки с готовой едой, где предлагали клешни крабов, рис и цыплят. Всё с жареной картошкой и всё по одной цене – пять фунтов.

И еще музыка. Она была такой громкой, что при необходимости поговорить приходилось кричать или нырять в лавку и закрывать за собой дверь. Лавки занимали обе стороны улицы, сразу за прилавками: «Продукты из Ганы», «Бобото из Конго», «Товары из Африки», «Африканские прически от Роуз Эбезенер». Здесь предлагали самые разные товары и услуги: выщипывание бровей, восковую эпиляцию любой части тела, модную одежду. В булочной можно было купить индийскую лепешку наан, а в мясных и рыбных лавках – любое мясо и рыбу.

Семисолу обычно можно было найти в кондитерской «У Маши», занимавшей весь верхний этаж здания, на первом этаже которого располагался мини-маркет. Здесь она зарабатывала деньги, чтобы внести вклад в семейный бюджет: готовила все необходимое для курсов по украшению тортов, а потом все убирала и мыла. Остановившись у кондитерской, Монифа увидела, что занятий сегодня нет, и тогда она направилась к лавке «Головные уборы от Талату», расположенной в самом центре рынка. Тут Сими тоже подрабатывала, снабжая Талату готовыми тюрбанами разных фасонов и стилей. Монифа знала, что повседневные тюрбаны не выходят из моды весь сезон. Несколько клиентов даже сделали особые заказы, сообщила ей Талату: еще два готовых тюрбана с изображениями львов и три из ткани с лилиями.

«Сими была здесь, – подтвердила Талату. – Забрала деньги и пошла в сторону парикмахерских».

– Хочет боб с косичками, так она мне сказала. Копит деньги на наращивание. Загляните в «Кхоса бьюти». Я видела ее там на прошлой неделе.

Именно туда и направилась Монифа, и именно там она нашла Симисолу. И двух парикмахеров. Мулатка с длинными мелкими косичками, собранными в «конский хвост», выдувала пузыри из жвачки. На ней была узкая прямая юбка красного цвета и блузка с очень глубоким вырезом. Другой парикмахер – «Слава богу, тоже женщина», – подумала Монифа – была чистокровной африканкой, в замысловатом ярко-оранжевом тюрбане и широкой тунике дашики из ткани в мелкий рисунок. Под туникой у нее были широкие штаны контрастного цвета, на руках деревянные браслеты, которые гремели при каждом движении, и четыре нитки бус. Монифе она показалась приличнее, чем та, другая, если не обращать внимания на макияж – в том числе накладные ресницы и темно-красную помаду. Не отрываясь от работы, она прихлебывала из стакана какой-то напиток, похожий на шампанское.

Это было царство хаоса и запахов. Источником хаоса служили два рабочих места за стеклянной перегородкой, конторка с кассой, окна, практически полностью заклеенные рекламой, и десятки фотографий с прическами, причем каждая следующая была более замысловатой, чем предыдущая. Запахи исходили не только от используемых косметических средств, но и от рыбы на прилавке, располагавшемся рядом с дверью «Кхоса бьюти». Торговец рыбой все время сыпал лед на свой товар, но, похоже, быстро проигрывал битву с жарой.

Сими не отрывала глаз от женщины в красной юбке и не видела стоявшую в дверях мать, пока та не окликнула ее, прибавив:

– Талату сказала мне, где тебя искать. Что ты тут делаешь?

Сими повернулась к двери и радостно завопила:

– Мама!

– Что ты тут делаешь, Сими? – повторила вопрос Монифа. – Если у Маши для тебя нет работы, ты должна идти прямо домой.

– Мне нравится смотреть. Я коплю на наращивание волос, мама. Тиомбе сделает мне боб… Вот, давай покажу тебе цвета. Они такие красивые!

Похоже, Тиомбе звали мулатку с «конским хвостом». Она кивнула Монифе и обменялась взглядом с другим парикмахером; смысл этого взгляда Монифа не поняла – да и не хотела. Сими схватила образцы для наращивания волос с вплетенными цветными нитями и показала матери розовый.

– Видишь? Правда, красиво?

– Ты должна поговорить об этом с отцом, – сказала Монифа. Увидев изменившееся лицо девочки, она постаралась смягчить тон, в то же время прекрасно понимая, что не стоит и надеяться, что Абео одобрит желание дочери. – Пойдем со мной, Сими. Нам нужно поговорить.

– Но иногда Тиомбе разрешает мне помочь, мама…

– Сегодня не получится. Идем.

Сими бросила взгляд на Тиомбе, которая наклонила голову в сторону двери. Второй парикмахер кивнула Монифе и сказала:

– Приятно было…

Но Монифа уже вышла за порог, и Сими последовала за ней. Они прошли через рынок, миновав магазинчик Талату, потом мясную лавку Абео с рыбным прилавком снаружи, затем кондитерскую Маши и вышли на Хай-стрит. Здесь Монифа остановилась. Она не подумала заранее, куда отвести Сими для разговора, – просто отправилась ее искать.

Монифа посмотрела налево, потом направо, отвергнув торговый центр и остановив свой выбор на «Макдоналдсе». Она редко сюда заглядывала, но день был таким жарким, что любое помещение с кондиционером казалось раем. Женщина повела дочь внутрь, к столику в глубине зала, подальше от разговоров посетителей, заказов, выкрикиваемых номеров и стука касс. Лицо Сими выражало удивление. Она знала, что мать ни за что не привела бы ее сюда без крайней необходимости. В это заведение ее семья никогда не заглядывала – по крайней мере, в те редкие случаи, когда они куда-то выходили все вместе. Естественно, сама Сими съела тут не один кусок яблочного пирога, когда раньше гуляла с Тани.

Монифа спросила дочь, что она хочет. Сими удивленно заморгала. И прикусила губу, показав два передних зуба. Потом спросила, можно ли ей чизбургер. Когда Монифа кивнула, Сими добавила к чизбургеру картофель фри и колу.

Монифа отправилась делать заказ и вернулась к столу со стопкой бумажных салфеток. Достав из сумки баллончик с дезинфицирующим средством, она щедро побрызгала поверхность стола и вытерла салфетками. Потом вскрыла пакет влажных салфеток, одной протерла стулья, второй – руки, а третью протянула Сими. Довольная собой, кивком указала на стулья, и они обе сели.

Монифа скрестила руки на груди и задумалась, с чего начать. Может, лучше дождаться еды? «Нет, – решила она, – разговор предстоит долгий, и нужно приступать». Говорила она очень тихо.

– Тебе скоро исполниться девять. Что ты знаешь о том, как становятся женщиной, Сими?

Девочка нахмурилась. Этого она явно не ожидала. Перевела взгляд на улицу, потом снова посмотрела на Монифу.

– Мама Лим рассказала ей о детях, а Лим – мне.

Монифа почувствовала, как по спине пробежал холодок. Лим, единственная нигерийская подруга Сими в Мейвилл-Эстейт, была на четыре года старше. Они с дочерью не говорили о Лим уже несколько недель.

– Что сказала Лим?

– Что девочка не может иметь детей, пока не станет женщиной и мужчина не вставит ей куда-то свою штуку. Мы с Лим так и не поняли, куда именно, но Лим сказала, что дети выходят из живота женщины, и тогда я сказала, что мужчина, наверное, вставляет свою штуку ей в рот, потому что так в живот попадает еда.

– А Лим говорила, что уже стала женщиной?

Сими покачала головой, но выглядела заинтригованной, и это было очень хорошо.

– Поэтому она едет на летние каникулы к бабушке? – спросила девочка. – Она же вернется домой, правда?

– Я не знаю, а ее мать не говорила. – Ничего другого Монифа сказать не могла. – Но я точно знаю, что у Лим начались крови, и в ближайшем будущем у тебя тоже начнутся. Это значит, что ты стала женщиной.

– Крови? – переспросила Сими. – Значит, у Лими шла кровь? Но как…

Выкрикнули их номер, и Монифа пошла за едой для Сими. Себе она ничего не купила – такая еда ей не нравилась. Опустив поднос на стол, выставила все блюда перед дочерью на три бумажные салфетки, служившие дополнительной защитой от уже протертой поверхности. Потом кивнула Сими, чтобы та приступала. Девочка взяла ломтик картошки и откусила.

Монифа говорила тихо, наклонившись к Сими так, чтобы никто не мог их услышать. Лучше бы поговорить об этом дома, но она не могла рисковать.

– Когда у девочки появляется кровь между ног, – а это происходит каждый месяц, когда она становится женщиной, – ее тело говорит ей, что она готова.

– К детям?

– Да. Но до того, как появятся дети, она готовит себя, чтобы растить их, и готовит себя для мужчины, который засеет их в нее.

Сими взяла чизбургер, но вместо того, чтобы укусить, сказала:

– Мама, я не хочу детей. Не сейчас. Правда, мама. Не хочу.

– Конечно, не сейчас, – согласилась Монифа. – Это происходит гораздо позже, после того, как девушка объявит, что чиста и непорочна. В Нигерии это обычно происходит в ее деревне. Но для нас… для нашей семьи… все гораздо сложнее.

Сими наконец откусила чизбургер, но сначала успела спросить:

– Сложнее? Почему, мама?

– Мы живем вдали от деревни своего племени и поэтому должны заявить о себе как о йоруба. Это делается с помощью обряда инициации. Затем, после церемонии, ты сможешь встретиться со своими тетями, дядями, двоюродными братьями и сестрами.

Сими нахмурила свой маленький лоб, размышляя.

– Ага, – наконец сказала она. – Ты хочешь сказать, что я должна быть настоящей йоруба, чтобы познакомиться с ними.

– Да, именно это я имела в виду.

– Поэтому мы никогда не встречаемся с нашими родственниками из Пекхэма, да, мама? Потому что я еще не член племени? А ты разве нет? А папа? А Тани?

– Все мы – члены племени, потому что родились в нем. Это все меняет. А что касается Пекхэма, то мы поедем туда в гости, когда ты станешь чистой. Хочешь, Сими? Двоюродные сестры будут рады.

– Очень хочу!

– Это произойдет, когда ты будешь готова. – Монифа спрятала выбившуюся прядь волос дочери под шарф, который служил Сими головным убором. – Будет большой праздник. Ты станешь почетной гостьей, и люди придут, чтобы отпраздновать твое превращение в женщину, принесут подарки и деньги. Но только когда ты будешь готова.

– Я готова! – воскликнула Сими. – Мамочка, я готова!

– Тогда мы всё устроим. Но мы с тобой, Сими… Мы должны держать это в тайне, пока все не будет организовано – куплена одежда, заказан торт, выбрана еда. Это сюрприз для твоего отца, для Тани и для всех, кто с тобой еще не знаком. Ты сможешь сохранить этот секрет?

– Смогу! Смогу!

Тани узнал об «инициации» Сими от самой Сими в тот же вечер, когда Монифа сообщила об этом дочери. Он не понял, о чем идет речь, и поэтому особо не прислушивался к ее болтовне, но на следующий день она буквально вывалила на него новую порцию информации. И первым делом заставила его дать клятву, что он будет хранить тайну.

– Потому что я не должна никому рассказывать.

Но все произойдет очень скоро, сказала сестра, потому что теперь она – по ее собственным словам – «почти стала женщиной». Сими точно не знала, когда будет церемония, и не могла вспомнить все, что говорила мама, но инициация точно будет – «Это церемония, Тани», – и на праздник придет много народу. Ей принесут подарки, всем предложат еду и напитки, будет музыка, а может, и танцы. Они с мамой пойдут на рынок на Ридли-роуд, чтобы выбрать подходящую одежду, сообщила она брату. А еще мама обещала, что она – Сими – все будет выбирать сама.

– Она мне сказала, что у тебя не было инициации, – сказала сестра, и именно в этот момент Тани насторожился и стал слушать внимательнее. – Она сказала, что если кто-то рождается здесь, как ты, то автоматически становится йоруба. И это печально, потому что у тебя, наверное, не было праздника, правда?

Тани никогда не слышал, чтобы слово инициация употреблялось в связи с Нигерией. Он спросил, что, черт возьми, она имеет в виду, и Сими изложила подробности своего разговора с матерью. Подробностей было много, и большая их часть выглядела полной чушью: не считаться йоруба, если ты родился не на нигерийской земле, превращение в чистую и непорочную женщину, не видеть родственников из Пекхэма, потому что нужно быть чистым и принятым в племя, чтобы познакомиться с ними… Все эти проблемы разрешит церемония, за которой последуют вечеринка и новая одежда. И, разумеется, не будет никаких детей, пока она не готова… Когда сестра закончила свой рассказ, Тани показалось, что его голова набита ватой.

Как бы то ни было, он решил пока ничего не говорить матери. Нужно подождать и посмотреть, как – и если – будет развиваться эта странная ситуация. Но долго ждать не пришлось.

На следующий день после разговора с Симисолой Тани, работавший в «Товарах из Африки», увидел мать и сестру, бродивших по рынку на Ридли-роуд. Монифа приходила на рынок за африканскими продуктами, которые не могла купить в ближайшем супермаркете, а Сими часто приносила головные повязки и тюрбаны для магазинчика Талату. Но вечером, когда сестра – подпрыгивая от возбуждения на своей кровати – объявила, что они с мамой «начали готовиться», их поход на рынок предстал перед ним в ином свете.

– Давай я тебе покажу, давай я тебе покажу, давай я тебе покажу, – пропела она.

Он лежал на кровати в наушниках и слушал Идриса Эльбу[4], читавшего «Отходную молитву». В конце концов Сими удалось завладеть его вниманием. Это была уже концовка романа, и Тани, недовольный, что ему мешают, раздраженно сказал:

– Эй, Пискля, я слушаю. Разве ты не видишь?

Увидев обиженное лицо сестры, он сразу почувствовал себя виноватым. Так было всегда.

– Ладно, прости, – извинился Тани и снял наушники. – Чего тебе?

– Я хотела кое-что рассказать и показать. Это правда здорово, Тани. Ты не пожалеешь.

Он положил наушники на прикроватную тумбочку рядом с айпадом.

– Давай, рассказывай и показывай. Я в твоем распоряжении.

Сими достала из своей части общего платяного шкафа две хозяйственные сумки и вывалила их содержимое на кровать. Получилась пестрая куча.

– Это большой секрет. Я пообещал маме. А вот это я тебе могу показать, – щебетала она. – Посмотри, Тани. Посмотри, что мама мне купила. Все такое красивое!

Он сел на кровати, спустил ноги на пол и подошел к сестре, перебиравшей лежащие на кровати вещи. Увидел среди них две головные повязки, три широкие цветные юбки, четыре яркие блузки и кучу африканских украшений: ожерелья из дерева и бусин, серьги из семян и стручков, браслеты, две костяные броши. Первой его мыслью было: что за дерьмо? За первой пришла вторая: почему эта хрень предназначена для взрослой женщины?

Недоумение его усилилось, когда Сими вывалила на кровать кучу румян и кистей для их нанесения. Господи, зачем ей накладные ресницы? А помада? Какого черта?

Она что-то говорила, но Тани не мог сосредоточиться. Потом взял себя в руки.

– …с надписью «Поздравляем, Сими!». И еще мы заказали воздушные шары, Тани. С гелием! А самое главное – самое-самое, – что у меня будут деньги, и мама говорит, что я могу потратить их как захочу. Мне нарастят волосы и сделают прическу боб с косичками. Мне нравятся темные с розовой нитью. Тиомбе мне сделает. В «Кхоса бьюти». Придется заплатить, и это дорого, но… боб, Тани. – Она вздохнула. – Ты только представь!

Тани охватило дурное предчувствие. Он окинул взглядом разложенные на кровати вещи, взял ожерелье, потом провел пальцами по дешевой ткани одной из юбок.

– Это все барахло. Почему ты хочешь это носить? Девочки в твоем возрасте не ходят в таком дерьме, Пискля. Это для взрослых женщин, а не для маленьких девочек.

Сими молчала. Он понимал, что обидел сестру, но это не имело значения. Важно другое: украшение, одежда, косметика и то, что, черт возьми, происходит.

– Я больше не буду маленькой девочкой, – наконец заговорщически произнесла Сими. – Я буду женщиной. Так говорит мама.

– Если не считать того, что ты не готова быть женщиной. Восьмилетняя девочка не может быть женщиной. Восемь лет и женщина – это несовместимо, Пискля.

– Я буду женщиной. Мама так говорит. Эстер рассказала мне, как это будет. Она сказала, что сделает мне укол, который превратит меня в женщину, и меня примут в племя йоруба.

– Что происходит? И кто такая Эстер, черт бы ее побрал?

– Это леди, к которой мама меня водила. Сегодня, перед тем как мы пошли на рынок. Я не должна была тебе этого говорить. Но скажу. Она положила меня на стол – Эстер, – послушала мне сердце и все такое, потом пришла мама и взяла меня за руку, а потом Эстер посмотрела мою… ну, в общем, когда все закончилось, она сказала маме, что через три недели, и мама повела меня на рынок выбирать одежду и все остальное. Хочешь, расскажу о торте? Еду мы с мамой еще не выбирали, но поговорили с Машей насчет торта. Хочешь, я тебе расскажу?

Мысли у Тани путались, и он не мог сосредоточиться на ее рассказе, но заставил себя кивать в такт ее словам.

– Он будет лимонным. Мне так захотелось. Лимонный торт с шоколадной посыпкой и желтыми буквами: «Поздравляем, Симисола!» И, наверное, мне хочется, чтобы на нем были маргаритки. Мама сказала, что розы лучше, но я настояла на маргаритках – ведь это мне решать. Поэтому там будет гирлянда из маргариток вокруг всего торта, а на лепестках – блестки. Думаю, лучше всего подойдут золотые. Или розовые? Я еще не решила.

Тани совсем растерялся. Он не мог понять, что все это значит, но получалось, что по какой-то причине Монифа сплела вокруг Сими странную паутину.

Он решил поговорить с матерью. Покупка одежды и рассказ Сими об этой Эстер – более чем серьезная причина разговора о сестре. Следующим утром, когда Сими еще спала в своей кровати, стоявшей в другом конце той же комнаты, что и его, Тани тихо встал, натянул джинсы, футболку и отправился на поиски Монифы.

Она сидела в гостиной, сортируя огромную кучу выстиранного белья. Похоже, почти все вещи были чужими, за исключением нескольких заляпанных кровью рубашек отца. Остальные вещи были детскими или женскими, причем, судя по биркам, Монифа не позволяла себе носить такое. «Значит, она берет на дом стирку, – сделал вывод Тани. – Наверное, – подумал он, – это отцовская идея: дополнительные деньги в семейный бюджет».

В квартире было душно. Монифа надела длинную накидку, завязанную на груди. Руки остались обнаженными – Абео не одобрил бы, – но это нисколько не помогало охладить тело матери. Она обливалась потом и что-то бормотала – что именно, Тани не мог разобрать.

Монифа его не видела, и он довольно долго наблюдал за ней. Потом ему пришло в голову, что он понятия не имеет, сколько лет матери, и для того, чтобы это вычислить, ему пришлось начать с возраста отца. Тани видел, что она выглядит слишком старой для него. Лицо гладкое, без морщин, но все остальное – осанка, движения, посадка головы, руки – свидетельствовало о преклонном возрасте.

– Кто такая Эстер? – спросил он.

Она испуганно ойкнула и выронила маленькие футболки, которые выбрала из общей кучи белья.

– Тани! Я тебя не видела… Что ты спросил?

– Кто такая Эстер, о которой болтает Сими?

Монифа ответила не сразу. Она подняла с пола наволочку и принялась укладывать в нее детскую одежду. Закончив, сложила женскую одежду в другую наволочку. Рубашки Абео остались на месте.

– Что сказала Сими?

– Рассказывала мне о какой-то дурацкой «инициации». Теперь, когда она превращается в женщину, Эстер должна помочь ей стать настоящей йоруба. Это ее слова, а не мои. Кто такая Эстер и как она помогает восьмилетней девочке стать женщиной?

Монифа хихикнула.

– Господи… Сими все не так поняла.

– Что именно? И почему, черт возьми, она думает, что ей нужна «инициация», чтобы стать йоруба?

– Это она сказала?

– Планируется какая-то грандиозная церемония. Ей накупили кучу новой одежды и украшений. Она мне их показала. Потом рассказала об этой Эстер, которая сделает ей укол, чтобы она могла стать женщиной. Она сказала, что будет церемония и праздник. И какого черта говорить ей, что она должна все это сделать, чтобы познакомиться с родственниками из Пекхэма, когда ты прекрасно знаешь, что папа никогда не позволит ей, мне или тебе встречаться с ними, потому что боится потерять власть над нами?

Монифа села на бугристый диван и указала Тани на кресло, предлагая тоже сесть. Меньше всего ему теперь хотелось сидеть, но он послушался. Плюхнулся в отцовское кресло и ждал, не отрывая взгляда от лица матери.

– Есть определенные вещи… – начала Монифа.

– Какие вещи?

– Женские, Тани. Очень личные, и их сложно объяснить ребенку.

– Ты хочешь сказать, что их сложно объяснить Сими? И поэтому…

– Я придумала историю, чтобы ей было легче.

– Легче? Что?

– Перенести первый осмотр. Именно это и делала Эстер. Послушала сердце, легкие, потом осмотрела, чтобы убедиться, что всё в порядке… внутри Сими. Ты понимаешь?

– Женские органы. Ты это имеешь в виду?

– Да. Женские органы.

– Зачем восьмилетней девочке гинекологический осмотр?

– Я же сказала, Тани: важно, чтобы у девочки все было в порядке.

Теперь он понял, к чему клонит мать.

– Тебе нужно убедиться, ага? Ты морочила ей голову инициацией и церемониями, но на самом деле тебя интересовало другое – сможет ли она… Какое там слово использует папа? Ах да. Ахи. Плодовитость. И эта Эстер осмотрела ее, дабы удостовериться, что с ней все в порядке. Ни укола, ни инициации, ни церемонии, ни чего-то еще. Просто тебе нужно было знать, будет ли Сими плодовитой.

Монифа молчала. И Тани понял, что прав.

– И если ответ будет положительный – а именно это тебе нужно было выяснить, – папа выставит ее на аукцион. Отвезет в Нигерию или разместит фотографию на сайте – неважно. Он хочет за нее большой выкуп. Больше, чем заплатил за Оморинти, или как ее там зовут. И ты ему это позволишь.

– Неправда.

– Правда. Разве есть другие варианты? Если ты не возражаешь, чтобы он покупал для меня какую-то девственницу, то почему я должен думать, что ты сделаешь что-нибудь, скажешь что-нибудь или станешь кем-нибудь, чтобы помешать ему найти какого-то парня с большими деньгами, которому понравится идея покупки восьмилетней девочки с гарантией от ее мамы, что она станет добропорядочной нигерийской женой?

– Тани, твой отец никогда…

– Я не желаю знать, что мог бы или не мог бы сделать Па. Он думает, что может получить все, что захочет. Но тебе так не кажется, правда? Надеюсь, мама, ты проснешься раньше, чем он разрушит наши жизни.

Во время первых фотосессий в «Доме орхидей» Дебора обнаружила, что путь к успеху ее проекта преграждают несколько препятствий. Во-первых, она поняла, что ей не разрешат фотографировать девочек до прибытия Нариссы Кэмерон. Девочки ее не знают, у них нет никаких причин доверять ей, и поэтому порядок будет таким. Но в этот день, когда Дебора вошла в комнату, там были только девочки и помощники оператора, которые готовили оборудование для работы. Цифровая камера Нариссы была на месте – в отличие от нее самой.

– Она внизу, – сообщил звукооператор в ответ на невысказанный вопрос Деборы. – Сказала, что ей нужно поговорить с Завади… и это было… кажется… минут десять назад. У нас почасовая оплата, так что нам с Элизой все равно, но я не знаю, сколько еще нам их тут держать. – Она кивнула в сторону девочек.

– Попробую ее найти. – Деборе не хотелось терять рабочий день, а этого не избежать, если девочки не захотят больше ждать и уйдут.

Она вышла из старой часовни, которую занимал «Дом орхидей» в дальнем конце Тринити-Грин, обнесенной стеной группы зданий, построенных в семнадцатом веке на Майл-Энд-роуд как дом призрения. Спустившись по ступенькам часовни, Дебора заметила древнего старика, смотревшего на нее из окна ближайшего коттеджа на другой стороне лужайки. Она энергично помахала ему рукой, и он тут же отпрянул от окна. Потом Дебора подошла к двери под лестницей и открыла ее. Здесь располагалась администрация «Дома орхидей», в том числе кабинет Завади, директора заведения, довольно резкой и неприятной женщины.

Дебора не переживала, что помешает Завади и Нариссе, потому что ее появление на первой фотосессии несколькими днями раньше Завади встретила с неудовольствием, которое даже не потрудилась скрыть.

– Давайте начистоту, а? Я вообще не хотела брать на этот проект какую-то привилегированную белую корову, – заявила она. – Так что знайте: мне нужен черный фотограф, и я его найду, а когда найду, вас тут не будет. Понятно?

– Ладно, – медленно произнесла Дебора и, усмехнувшись, добавила: – Я вас не виню. – Чем, похоже, удивила Завади.

Но удивление продлилось не больше секунды.

– Идите, делайте свои чертовы фотографии, если сможете.

Не очень-то похоже на доброжелательную поддержку и одобрение, которые надеялась встретить Дебора, и поначалу ей казалось, что Завади хочет передать свое неудовольствие девочкам. Как выяснилось, нет. Как только им показали – один из взрослых волонтеров, – чего хочет от них Нарисса Кэмерон перед камерой, проект начал стремительно набирать обороты. Дебора фотографировала одних, а Нарисса снимала на камеру других. За исключением явной неприязни Завади, вплоть до этого утра проект Деборы не встретил никаких препятствий.

– Еще максимум два дня, – услышала Дебора, когда подошла к кабинету Завади. – Мне очень жаль, Завади. У меня договор с родителями. До тех пор, пока в завязке, я могу пользоваться квартирой в подвале. Если я нарушу условия, расстрою их, обижу кого-то из сестер или брата… Всякое может быть. Но если это случится, я окажусь на улице. И тогда мне конец.

– Просто поговори с ними. Будь открытой, будь честной – все что угодно. Ведь они же разумные люди, да?

– Я не хочу еще больше все усложнять.

– Просто никогда не бывает. Разве ты еще этого не поняла?

Дебора покашляла, чтобы обозначить свое присутствие, потом вошла. Завади сидела за письменным столом, далеко отодвинув свое офисное кресло на колесиках. Ее поза выражала бескомпромиссность: руки скрещены под грудью, ладони не видны, лицо бесстрастное.

– Простите. – Дебора обращалась к обеим. – Там, наверху, всё готово, Нарисса. Я немного волнуюсь, что девочки разбегутся. Всё в порядке?

Произнеся последнюю фразу, она сразу же поняла, что не стоило этого делать. Завади закатила глаза и рявкнула:

– В порядке? Правда? Когда это у кого-то из нас было всё в порядке?

Голос Нариссы прозвучал твердо и в то же время ласково, словно она хотела загладить враждебность Завади.

– Все хорошо. И вы правы: мне пора возвращаться к работе. Потом поговорим, ладно? – Последняя фраза предназначалась Завади. – А пока вы можете сделать несколько звонков… Пожалуйста, я делаю все, что могу.

Завади фыркнула и повернула кресло так, чтобы не смотреть на них обеих. Дебора вышла вслед за Нариссой.

– Постарайтесь не обращать на нее внимания, – посоветовала та, когда они вышли наружу и, обогнув закругленный угол здания, направились к лестнице в часовню. – Она занимается этим уже больше десяти лет и выходит из себя, когда дела идут не так, как она хочет.

– Думаю, у нее много забот, – заметила Дебора. – Я могу ее понять.

Нарисса замерла на третьей ступеньке лестницы.

– Никогда ей этого не говорите.

– Чего?

– Что можете понять. Не можете. Не поймете. Никогда. – Нарисса вздохнула и окинула взглядом иссушенную солнцем лужайку, которая в другое время года оправдывала название этого места. – Должно быть, намерения у вас самые лучшие. Но все плохое в жизни Завади… От такого невозможно отвлечься – по крайней мере, как это делаете вы, когда берете отпуск.

Дебора поднялась по ступенькам, догнав Нариссу. Режиссер снова остановилась, на этот раз перед дверью в часовню.

– Тогда что я должна ей говорить? – спросила Дебора.

– Понятия не имею. Я – не вы. Я и сама в половине случаев не знаю, что ей говорить, хотя я смешанной расы и в этом смысле у меня преимущество.

– Единственное, что я точно знаю, – она хочет, чтобы портреты делал кто-то другой.

– Конечно. Но стоит ли ее винить? Я имею в виду, Завади совсем не обрадовалась, что Доминик Шоу выбрала вас. Ей это кажется странным. Как будто в Лондоне нет черных фотографов… Но Доминик – белая, и она думает как белая – то есть по большей части вообще не думает, потому что ей не нужно думать. Ей и в голову не приходит, что мы предпочли бы человека, кожа которого не такая белая, как зефир. Ей понравилась ваша книга, и это значит, что вы подходите для этой работы. Завади пыталась возражать – и еще до того, как вас позвали на встречу, и после встречи, – но Доминик сказала: «Это гораздо важнее, чем политкорректность, культурные войны и привилегии белых». Этим все и кончилось, после ожесточенных споров, во время которых Доминик Шоу, кстати, узнала о привилегиях белых людей больше, чем могла себе представить.

Дебора понимала, что проект в целом – как его представляла помощник секретаря – выиграл бы, участвуй в нем только черные. Но она также понимала, какую битву они начинают с помощью «Дома орхидей» и других подобных организаций, с помощью документальных фильмов Нариссы и ее собственных фотографий.

– Может быть, – сказала она, – Доминик хотела достучаться до как можно большего числа людей, независимо от расы и социального положения?

– Хотите сказать, что черные на это не способны, что для этого годится только белый проект, сделанный белыми людьми?

– Я не это хотела сказать.

– Не это? Тогда думайте, что говорите.

Дебора растерялась.

– Я правда хочу помочь. Она это знает? А вы?

– Ага. Понятно. Вы хотите помочь. Все хотят помочь, пока к ним не обратились за помощью. Люди говорят, что это благое дело. Всегда. А что еще им говорить? Но слова ничего не значат, потому что когда нужно сделать еще один шаг и выписать чек, все меняется.

– Я не такая, – заверила ее Дебора.

– Неужели? – Тон у Нариссы был презрительный, но она тут же немного смягчилась. – Ладно, когда-нибудь у вас будет возможность это доказать.

С этими словами она вошла в часовню и обратилась к девочкам:

– Кто готов поговорить? Пойдемте в студию. Садитесь.

Адаку собрала требуемые двести пятьдесят фунтов. Потом позвонила по номеру телефона с карточки, которую ей дала Эстер Ланж, доехала до Кингсленд-Хай-стрит и нажала кнопку домофона без надписи рядом с дверью. Голос из динамика спросил, кто это.

– Адаку. У меня есть деньги.

– Я не понимаю, о чем вы, – последовал ответ.

– Вы – Эстер?

– Если и так, это не значит, что я знаю, что вам нужно, – ответил голос, и разговор внезапно прервался.

Адаку гадала, что она сделала не так. И пришла к выводу, что Эстер не одна. Непонятно только, что теперь делать: ждать или прийти в другой раз. Но секунд через тридцать из-за двери послышались приближающиеся шаги. Лязгнули два откидываемых засова, дверь со скрипом приоткрылась, затем распахнулась. Перед Адаку стояла Эстер; поверх повседневной одежды у нее был застегнутый на все пуговицы белый халат.

– Покажите, – сказала она, не тратя времени на приветствие.

– Только когда войду. Не раньше.

Эстер недоверчиво прищурилась. Она не отпускала ручку двери, готовая пресечь любую попытку Адаку войти. Медленно и внимательно окинула взглядом улицу: дома на противоположной стороне, двери и окна на этой.

– Зачем вы пришли? Вы мне очень не нравитесь. – Она снова посмотрела за спину Адаку. Из-за угла появился дворник и принялся усердно выгребать мусор из канавы. Взгляд Эстер вернулся к Адаку. – Вы из полиции.

Адаку нетерпеливо переступала с ноги на ногу.

– Вам и правда кажется, что я из полиции? Как вы себе это представляете? Агент под прикрытием, разбрасывающийся деньгами? – Она порылась в сумке и вытащила конверт с купюрами. – Вот деньги, которые вы просили принести. Двести пятьдесят фунтов.

Судя по выражению лица Эстер, она опасалась, что при попытке открыть конверт из него брызнет красная краска.

– Разве вы не этого хотели? – переспросила Адаку. – Двести пятьдесят фунтов? – Эстер все еще не решалась взять конверт, и тогда Адаку достала купюры и развернула веером перед ее лицом.

Эстер оглянулась на лестницу. Адаку снова подумала, что наверху есть еще кто-то, не знающий, что здесь происходит. Похоже на откровенную взятку.

– Я могу принести вам рекомендации. Это будет нелегко, но я их достану. Если денег и рекомендаций недостаточно, тогда мне придется обратиться в другое место.

– Всего это будет стоить пятьсот фунтов. – Эстер схватила конверт и сунула в карман белого халата. – Еще две сотни, если хотите продолжать.

– А если я откажусь?

– Хотите знать, вернут ли вам деньги? Нет. Не вернут. И войти не позволят. Что дальше? Заходите или нет? – Она открыла дверь шире.

Чертыхнувшись при мысли о потерянных деньгах, если все пойдет наперекосяк, Адаку вошла.

Прихожая была немногим больше доски для игры в шашки, и это сходство усиливал линолеум в черно-белую клетку. На полу лежала почта, скопившаяся как минимум за неделю, – в основном рекламный мусор.

Эстер повела Адаку в глубь дома, к лестнице, устланной пыльным старым ковром, местами протертым до дыр. Перила были в липких пятнах и отметинах от прошлых столкновений с мебелью. Адаку лишь один раз слегка коснулась их.

На втором этаже находилась одна дверь – вероятно, в квартиру. На двери были стальная пластина и три засова, хотя с улицы это место выглядело необитаемым. Эстер повела ее наверх, и они преодолели еще один лестничный пролет. Здесь также имелись стальная пластина, два засова и табличка с надписью «Частная собственность». Еще один лестничный пролет – и они подошли к открытой двери, ведущей в помещение, обставленное как приемная: письменный стол со стулом, два шкафа для документов и два пластиковых стула у одной стены с низким столиком между ними. На столике располагались лампа, плетеная корзинка с маленькими плитками шоколада и два потрепанных журнала, посвященных домашнему интерьеру. На письменном столе Адаку увидела компьютерный монитор и два лотка для документов. Они были пустыми – как и комната, где, кроме Эстер, никого не было.

– Я бы хотела поговорить с врачом, – сказала Адаку.

– Вы говорите с врачом, – ответила Эстер.

– В таком случае почему здесь больше никого нет?

– Процедуры проводятся только по назначению. Это для вас так важно?

Адаку нахмурилась. Она ожидала совсем другого.

– Тогда откуда мне знать, что вы врач? Как я могу проверить вашу квалификацию?

– Поверить мне на слово. Или уйти. Мне все равно. За свои три сотни фунтов вы хотите увидеть оборудование или вам достаточно подняться по лестнице?

Адаку прикинула, какие у нее варианты. Похоже, выбор невелик: потерять деньги или хотя бы взглянуть на помещение. Она выбрала второй вариант. Эстер провела ее в комнату, соседствующую с приемной.

На взгляд Адаку, она ничем не отличалась от любого другого медицинского кабинета в стране: смотровая кушетка, весы, маленькая тумбочка, на которой лежали ватные тампоны, термометр, бинты, стетоскоп, сфигмоманометр и расширитель. Все идеально чистое – ни пятнышка, ни отпечатка пальцев. Стены пустые, если не считать таблицы соответствия роста и оптимального веса. В углу стул, на котором, как предположила Адаку, пациентка – или клиентка – оставляет одежду. В другом углу стул на колесиках, на котором врачу удобнее производить осмотр. Идеальный порядок, подумала Адаку. Даже лучше, чем в кабинете ее врача-терапевта. Это о многом говорило.

Эстер открыла вторую дверь, которая вела в маленькую операционную – со светильниками, операционным столом, несколькими большими емкостями – предположительно для анестетика, – двумя мониторами и столиком, на котором лежали стерильные перчатки, инструменты в футлярах и все остальное, свидетельствовавшее о том, что медицинские процедуры проводят именно здесь.

Адаку спросила Эстер, кто дает наркоз. Эстер ответила, что при необходимости приходит медсестра из анестезиологии.

– Хотите посмотреть внизу? – Судя по тону, она не горела желанием показывать Адаку что-то еще.

– А что внизу?

– Послеоперационная палата. Пациентки остаются там на ночь.

– А кто за ними ухаживает?

– Матери или другие родственницы. Я тоже слежу за их состоянием.

Адаку задумалась. Похоже, Эстер – специалист широкого профиля. Почему, в таком случае, она работает не в больнице, а здесь, в этом ветхом здании на севере Лондона? Она так и спросила.

– Потому что я верю в работу в этой клинике.

«Стандартная фраза», – подумала Адаку.

– Вы теряли пациентов?

– Конечно, нет.

– Но вы бы в любом случае так ответили, правда? Вряд ли вы скажете мне что-то другое.

Эстер развела руки и повела плечами, словно говоря: «Хотите верьте, хотите нет».

– И что дальше? После того, как я увижу послеоперационную палату?

– Потом вы примете решение. – Эстер вывела ее из операционной, открыла ящик письменного стола и достала оттуда визитную карточку, похожую на ту, что вручила Адаку раньше. На ней был отпечатан только номер телефона. Ни имени, ни профессии – только цифры номера. Она протянула карточку Адаку. – Если решите продолжать, позвоните по этому номеру и запишитесь на прием.

– А потом?

– Вам назначат день для процедуры. Через две недели – повторный осмотр.

– Похоже, у вас тут все тщательно продумано.

– Да. Мы делаем всё быстро и с соблюдением всех правил гигиены – любая постоперационная инфекция исключена.

– А если осложнения все же будут? Какая-нибудь инфекция?

– Тогда вам лучше сразу идти отсюда. Полагаю, вы ищете не мясника.

Этим вечером она назначила с ним встречу в Рукери. Парк находился в Стритэм-Коммон и представлял собой остатки некогда процветающего поместья: большой дом и сад на склоне, с которого был виден почти весь Лондон. Часть парка была огорожена и окультурена – там проложили дорожки, разбили клумбы, высадили цветы и декоративный кустарник. Другая часть осталась дикой и заросла деревьями.

Она сказала, что будет ждать его в роще молодых каштанов. Их легко найти, объяснила она, – в северной части Рукери, в конце широкой мощеной дорожки, пересекавшей весь парк. Вдоль дорожки тянулся длинный ряд деревянных скамеек, поставленных вплотную друг к другу и обращенных к лужайке на склоне холма, над которой возвышался громадный ливанский кедр. Вниз по склону ведут ступеньки, но они ему не понадобятся. Каштановая роща наверху.

Марк Финни ждал встречи с ней десять часов. А когда нырнул в рощу и не увидел ее, то запаниковал, причем так сильно – и глупо, – что едва не лишился чувств. Потом сделал еще одну глупость – позвонил. Потом отправил сообщение. Потом стал проклинать себя, свою жизнь, свою похоть – все, что только можно было проклинать, за исключением Лилибет. «Лилибет, – говорил он себе, – не заслуживает, чтобы ее отцом был такой человек, в которого я быстро превращаюсь». Нет. Последняя фраза – неправда, ведь так? Она не заслуживает такого отца, каким он уже стал. Ему хотелось забраться себе в голову и выжечь из мозга все мысли, не связанные с дочерью. Это единственный способ остановить то, что с ним происходит.

А потом она пришла. Появилась среди деревьев, неслышно и быстро, словно по волшебству. И он забыл обо всем, потому что она была его якорем, лучшей частью его души. Он принялся ее целовать. Неодолимое желание казалось унизительным.

Но она, похоже, хотела его не меньше. Сняла блузку и бюстгальтер, предлагая ему груди. Марк сжал ее соски, так что она застонала, и тогда он обхватил один сосок губами, а ее руки скользнули ему на талию, нащупали пряжку ремня, молнию – о боже, боже, – и он прижал ее к стволу дерева, освободил свой член, снова схватил ее и потянул юбку вверх, все выше и выше, но она сказала, нет, Марк, не теперь, давай я сама, опустилась на колени и взяла его член в рот, потом провела между грудей, потом снова в рот и между грудей, и ему захотелось заплакать, захотелось ударить ее, заставить хотеть его так же сильно, как он хочет ее, и она не может остановиться, не должна остановиться и не остановится, потому что весь день мог думать только о ней, о том, что его ждет.

Марк задохнулся от накрывшей его волны наслаждения. Он хотел обладать ею так, как в такие моменты мужчина хочет обладать женщиной.

– Тебе было хорошо? – спросила она, не поднимаясь с колен.

Силы покинули его. Внутри была пустота, если не считать того факта, что эта женщина присутствовала в его жизни.

Она встала. Погладила его по щеке. Он поцеловал ее ладонь.

– Позволь мне. Я хочу…

Она прижала тонкий палец к его губам и снова спросила:

– Было хорошо?

Он тихо рассмеялся.

– Сама-то как думаешь?

– Я рада. – Она подняла с земли блузку и бюстгальтер, а на его протесты лишь покачала головой.

– Пожалуйста. Я только… Ладно. Я буду только смотреть. Клянусь. Если ты не позволяешь мне… Я должен, по крайней мере, увидеть тебя.

– Не могу. Парк скоро закрывается. Кто-нибудь сюда придет, чтобы проверить, что никто не остался запертым внутри.

Интересно, подумал Марк, специально ли она все так спланировала? Она жила в этой части города и должна была знать, где и в какое время они могут встретиться, знать место, где в этот час между ними может произойти только то, что только что было.

– Я совсем с ума сошел. Думаю только о тебе. Больше не могу толком работать. И не смогу, если мы будем продолжать в том же духе.

Она застегивала блузку. Стемнело, и он видел ее лицо не так ясно, как ему хотелось.

– Говоришь, что не сможешь работать, пока твой член не окажется у меня внутри? – Ее смех прозвучал резко.

– Это не игра, – сказал он и, не дождавшись ответа, прибавил: – Ты ведь знаешь, что я мог бы взять тебя прямо здесь, если б захотел? Или прийти к тебе домой? Но я этого не делаю, правда? Позволяю тебе устанавливать правила.

– То есть поэтому я тебе что-то должна?

– Ты знаешь, что я так не думаю.

– Тогда что ты думаешь? Что себе воображаешь? Приходишь ко мне, заставляешь впустить, я подчиняюсь, мы трахаемся…

– Перестань…

– …а потом ты идешь домой к жене и ребенку, а я остаюсь. С чем? Поливать свои цветы? Ты так это представляешь?

– А ты представляешь это вот так? – Он взмахнул рукой, указывая на рощу. – Это выглядит… грязно, вот как.

– А в моей квартире, даже в моей кровати, будет не так грязно? Дома у тебя жена и дочь, а мы лежим голые в постели?

– Не просто в постели. В твоей постели.

– И тогда это уже не такая дешевка? В моей постели, по крайней мере, можно следить за чистотой белья?

– Я тебя люблю, – сказал Марк. – Это меня убивает. Дома у меня ничего нет. Мы с Пьетрой… У нас ничего нет. Только Лилибет, и даже она… без тебя… Боже, кажется, я схожу с ума. И ты не позволяешь мне быть с тобой так, как я хочу?.. От этого только хуже. Не лучше. Хуже.

– Тогда мы должны это прекратить.

– Вот чего ты хочешь… – Она шагнула к нему и страстно поцеловала, прижавшись всем телом. – Я не хочу, чтобы кто-то из нас сделал что-то такое, о чем мы оба будем жалеть.

– Я ни о чем не буду жалеть. Я не думаю о сожалениях. Только о нас. Но я больше не могу так продолжать.

Марк отстранился и пошел прочь, нырнув под ветки каштанов, чтобы выйти на тропинку над склоном. «Она была во многом права, – подумал он. – Но во многом и ошибалась». Но они попались, оба. Они попались в ту секунду, когда он обнаружил, что смотрит на ее длинные скрещенные ноги – они были такими гладкими, – а потом позволил себе посмотреть на все остальное. Медленно, восхищаясь и давая волю воображению. Каким нужно было быть дураком… Путь, который рекомендовал Поли, был путем мудрости: массаж с дополнительными услугами от женщины, фамилию которой он никогда не узнает, не говоря уже о том, чтобы правильно произнести. Сделка, в которой не участвует ничего, кроме денег. А то, что происходит с ним теперь, похоже на пожар, который делает то, что обычно делает вышедший из-под контроля огонь: пожирает все, до чего может дотянуться.

Он слышал, как она вынырнула из рощи вслед за ним. Взяла его за руку. Он поднес ее ладонь к лицу и прижал к щеке. Они молча шли из Рукери в сторону Стритэм-Коммон.

– Я не знаю, как мне оставить все как есть, потому что я не вижу жизни без тебя. Даже представить не могу. То, что у меня есть теперь, – это жизнь, разделенная надвое, даже на четыре части.

– Наша общая жизнь – твоя и моя – не может зайди дальше этого, – сказала она. – В противном случае мы останемся у руин, мы оба. В нашей жизни есть люди, которых мы должны защитить. По крайней мере, в твоей. А я должна еще защитить себя.

Разумеется, все это они оба уже знали. Он не мог бросить Пит и Лилибет, как не мог безболезненно отрезать себе правую руку. Ни в чем не виноватые, они нуждались в нем, а он хоть и нуждался в женщине, которая шла рядом, но руки его были связаны, а будущее предопределено.

Примерно посередине Стритэм-Коммон она нарушила молчание.

– Вон туда. – Она указала на огни, от которых их отделяла широкая лужайка. – «Мер Скрибблер». Давай закончим вечер рюмочкой в пабе и попрощаемся. Больше ничего.

Марк кивнул, соглашаясь. Его желания – а их было много – ничего не значили, и выбора у него не было.

– Что происходит, Монифа? Почему ты не делаешь что должна?

Голос в телефоне звучал так отчетливо, словно мать стояла в соседней комнате. И это происходило уже на протяжении нескольких месяцев.

– Как, по-твоему, она выйдет замуж, Нифа? Это должно произойти здесь, и ты пришлешь ее ко мне. Аби?

После разговора с матерью эти слова еще долго звучали в ее ушах. Мать звонила из своего дома в Нигерии, и хотя двадцать лет брака и двое детей должны были гарантировать защиту от деспотизма матери, в последние семь месяцев Монифе приходилось один, а то и два раза в неделю выдерживать подобные атаки по телефону. Причина была все та же: Симисола, хоть ей всего восемь лет, должна быть готовой для брака. И мать Монифы была не единственной женщиной, которая это твердила.

Монифа могла бы успешно отразить регулярные претензии матери, но противостоять свекрови было гораздо труднее. Дело в том, что в свои рассуждения о Симисоле она всегда включала Абео. Каждый разговор между Монифой и Фоладе начинался и заканчивался фразой: «Ты хочешь, чтобы он тебя бросил, Монифа?»

Проблему могла разрешить Эстер Ланж, но она пока не звонила. Монифа надеялась, что кто-то из пациенток отменит назначенный визит и ее место займет Симисола. Она объяснила это сначала своей матери, потом матери Абео, но женщины не успокаивались. Беспокойство Ифеде усиливалось и уже приближалось к истерике. «Симисола станет отверженной. У нее не будет подруг. Ты это знаешь, да? У нее никогда не будет своего дома. У нее не будет мужа, который ее защитит, и детей, которые позаботятся о ней в старости».

Матери вторила Фоладе: «Женщины кровят, служат, рожают детей, а потом умирают. Так повелел Господь, Монифа. Вот почему женщина была создана из Адама, а не Адам из Евы. Первым появился мужчина. И он остается первым. Желания и потребности женщины удовлетворяются через мужа. Твоя мать должна была этому тебя научить. Не будь ты чистой, думаешь, Абео заплатил бы за тебя выкуп, который назначил твой отец?»

Поэтому Монифа звонила Эстер Ланж. «Может, кто-то отменил процедуру? – спросила она. – Если нет, не согласится ли кто-нибудь уступить свою очередь Симисоле?» Не может такого быть, чтобы никто не вошел в положение Монифы Банколе, которая никак не может ждать.

Поговорив с матерью и свекровью, Монифа снова позвонила Эстер Ланж. Она уже потеряла счет попыткам связаться с этой женщиной. В этот раз ей наконец повезло, и когда Эстер ответила на звонок, Монифа предложила ей компромисс. Если Эстер сообщит ей – Монифе – данные о пациентках, которым назначены процедуры в клинике, она сама обзвонит всех и будет умолять их уступить очередь Симисоле.

– Это невозможно, миссис Банколе, – тихим, спокойным голосом ответила Эстер. – Вы просите разгласить конфиденциальную информацию.

– Тогда только их телефоны. Не называйте имен. Только телефоны. Я сама назову себя. Скажу, что не знаю, кто они. Объясню, почему Сими должна попасть к вам на прием. Попрошу позвонить вам, если они готовы уступить мне свою очередь.

Эстер вздохнула.

– Миссис Банколе, я не могу. Это было бы предательством. И по отношению к вам, и по отношению к ним.

– Но вы единственная можете мне помочь. Пожалуйста, выслушайте меня. Позвольте рассказать, почему это так важно.

– Попытайтесь понять… – Голос Эстер Ланж вдруг оборвался. Она помолчала. Потом тяжело вздохнула. – Ладно. Я сделаю пару звонков, миссис Банколе. Но имейте в виду, я ничего не обещаю – просто делаю, что могу. И постарайтесь сегодня держать телефон под рукой.

– О, спасибо, спасибо, – сказала Монифа. – Вы не представляете, как важно…

– Хорошо. Я вам позвоню.

Экземпляр журнала «Сорс» Дебора подобрала на утренней прогулке с Пич. Кто-то бросил таблоид на нижней ступеньке лестницы, ведущей к синим двойным дверям бывшего муниципалитета Челси. Это было величественное здание с коринфскими колоннами, ребристыми карнизами, раздвижными окнами и узким балконом, сослужившим хорошую службу хитрому герцогу Глостерскому, ожидавшему, когда граждане вспомнят о его королевской крови. К сожалению, теперь дом превратился в «место проведения мероприятий», по большей части любительских спектаклей, благотворительных распродаж подержанных вещей или ярмарок винтажной одежды и сомнительного антиквариата. Дома отец занимался ногой Саймона, а Аляска после завтрака принимал солнечную ванну на одном из подоконников в кухне. Ехать в Уайтчепел было еще рано, и Дебора решила, что нужно выгулять собаку.

Пич предпочитала набережную, потому что знала маршрут, а также его длину и время, необходимое для сопровождения Деборы, прежде чем можно будет вернуться к своей уютной корзинке и ожиданию, пока на пол упадет что-то съедобное. Но Дебора предпочитала видеть людей, а не поток машин, и поэтому на перекрестке повела собаку к Олд-Черч-стрит, а потом – дальше, к Кингс-роуд.

Естественно, Пич никуда не торопилась. Выгуливать таксу – это все равно что пытаться тащить за собой пылесос: каждый дюйм маршрута должен быть обнюхан и обследован. Тут спешка неприемлема.

Увидев таблоид, Дебора обрадовалась. Пич двигалась со скоростью черепахи, а если добавить к этому сопротивление любым попыткам ее поторопить, то прогулка с ней требовала такого же терпения, как у Моисея, ждавшего, пока образумится фараон. А еще лучше – иметь что-нибудь пригодное для чтения или наушники, из которых льется успокаивающая музыка. Увы, у Деборы не было ни того ни другого, а в такой ситуации сгодится и «Сорс».

Так она увидела заголовок на обложке и иллюстрирующие его фотографии. Журнал продолжал освещать исчезновение Болуватифе Акин, которое оставалось его главной темой. Но в этом номере читателей знакомили с информацией о родителях девочки: оказалось, что Болуватифе появилась на свет в результате ЭКО и матери девочки, Обри Гамильтон, пришлось пройти четыре таких процедуры, прежде чем она забеременела. Другие подробности сообщали родственники. Ребенок был смыслом жизни родителей, рассказывали они, их сокровищем, и они были готовы на все ради нее.

На третьей странице, где было напечатано продолжение истории, имелась боковая врезка, рассказывающая об отце девочки, Чарльзе. Он родился в Нигерии и учился в Оксфорде, получив диплом с отличием по географии. Это подтверждалось документами, как и годы, проведенные в «Линкольновском инне», где он закончил образование и где в настоящее время работал барристером и специализировался по международному праву. Судя по информации, сообщенной в журнале, Джордж был высококлассным специалистом в области гражданского права. Никаких сомнительных поступков или выдающихся успехов. Он не блистал, а его честолюбивые планы – если таковые были – ограничивались должностью королевского адвоката.

Он говорил с корреспондентом об исчезновении своей дочери, выражая надежду, что Болу просто потерялась в городе. В противном случае ему хотелось верить, что ее удерживают ради выкупа и что хотя его не назовешь богачом, если для возвращения Болу нужны деньги, они с женой их найдут. Другими словами, он хотел верить во что угодно, кроме худшего страха, с которым сталкиваются родители пропавших детей.

Историю иллюстрировали – на обложке и на третьей странице – полдюжины фотографий, которые родители предоставили для публикации: крошечная Болу на руках у матери, Болу делает первые шаги, держась за палец отца, шестилетняя Болу на коленях у Санта-Клауса, Болу на плечах отца, Болу в обнимку с матерью.

Дебора закрыла журнал, но не бросила его в ближайшую урну, а взяла с собой.

Пич, почувствовав, что они повернули к дому, прибавила шагу. Дома ее ждет угощение. Дома ее ждет мягкая подстилка. И дремлет несносный кот, вне досягаемости для острых собачьих зубов.

Задуматься Дебору заставил тот факт, что Чарльз Акин родился в Нигерии. Она поняла, что пытается судить о нем по происхождению, но было еще несколько обстоятельств, которых не касался журнал, и это выглядело необычно для издания, известного своей склонностью вытаскивать на поверхность грязь и размазывать ее по лицу человека, который раньше мог вызывать симпатию у читателей. Английская желтая пресса всегда следовала одному принципу: вознести человека на пьедестал, а потом сбросить. Другими словами, если таблоид доброжелательно описывал человека, чья фотография помещалась на первой странице, то можно было практически гарантировать, что в течение семидесяти двух часов тот же человек будет очернен тем же самым таблоидом.

Когда Пич благополучно прибыла домой и устроилась, чтобы подремать, Дебора собрала свое оборудование и поставила у двери. Потом поднялась на второй этаж в спальню, где муж только что застегнул ослепительно-белую рубашку. Он надел брюки, а на кровати лежал пиджак в тон брюкам и галстук.

– Даешь свидетельские показания?

– Как, черт побери, ты догадалась? – с кривой улыбкой поинтересовался Саймон.

– Никакое другое дело не заслуживает такой рубашки. Мог бы и постричься, – ответила Дебора и прибавила, когда их взгляды встретились в зеркале над комодом: – Честно говоря, я не знаю никого, кто так боялся бы парикмахеров. Впрочем, неважно. Я тоже ухожу. Пич выгуляна и накормлена, так что пусть ее умоляющий взгляд не вводит тебя в заблуждение.

– На меня он не действует.

– Это хорошо. Я серьезно, Саймон. Ей нельзя толстеть. Это для нее вредно.

– Как и для всех нас. – Он отвернулся от зеркала и взял галстук. – Клянусь, что пройду мимо, ничего не уронив. Значит, ты в Уайтчепел?

– Да.

– Опять съемки?

– И кое-что еще. Ну, более или менее.

– Очень расплывчато, милая, – заметил Саймон. – Больше похоже на меня, чем на тебя.

– Снимать я тоже буду. Но… Не бери в голову. Это неважно. – Дебора поцеловала мужа и запустила пальцы в его волосы. Они были мягкими и щекотали ладонь. Она дернула за прядь. – Не вздумай идти к парикмахеру. И так красиво.

– Поскольку ты смотришь на них с семилетнего возраста, я рад, что они не утратили привлекательности. – Он поцеловал ее в ответ.

Дебора вышла из дома, задержавшись лишь затем, чтобы взять свою аппаратуру. Быстро проехав Чейн-роу и Чейн-уок, она оказалась на набережной. Потом в потоке машин двинулась вдоль реки в направлении Вестминстера, размышляя, как спросить то, что она хочет. Более того, кому адресовать свой вопрос в ситуации, которая уж точно никак не касается белой привилегированной леди.

Этим человеком оказалась Нарисса Кэмерон, задумчиво склонившаяся над большой картой Лондона, которая была разложена на столе в приемной «Дома орхидей». Раньше это помещение было вестибюлем часовни – единственное отделенное стеной от остального пространства.

При появлении Деборы Нарисса подняла голову. Она выглядела озабоченной.

– А, это вы. – Не слишком доброжелательное приветствие. Но Дебора не смутилась, поскольку за все время их знакомства враждебное отношение молодой женщины к ней нисколько не изменилось.

– У вас усталый вид, – сказала Дебора. – Хотите кофе?

– Уже выпила четыре чашки. Еще одна, и вам придется соскребать меня с потолка. Вот же дерьмо…

– Проблемы?

– Не то слово.

– Вы что-то ищете. Конечно, это не мое дело…

– Бросьте эти церемонии, Дебора. Я вас не ударю, если вы скажете что-то не то.

– Рада слышать. Что вы хотите там найти? – Дебора кивком указала на карту.

– Пытаюсь определить, где буду снимать нарратив. Хотя для начала, черт возьми, хорошо бы иметь рассказчика. Кто бы мог подумать, что эта часть проекта окажется самой трудной…

– Могу я спросить…

– Перестаньте! Честное слово… – Нарисса вздохнула. – Пожалуйста. Говорите со мной нормально. Вы не нуждаетесь в специальном разрешении просто потому, что вы белая.

– Простите. Просто… Ладно, неважно. Какой вам нужен рассказчик?

– Женщина. Черная. С властным лицом и убедительным голосом. Предпочтительно знаменитость – актриса, поп-певица, спортсменка, – хотя я предпочла бы политика, если такого удастся найти. По правде говоря, нужно было послушать отца. Он говорил, что нарративом надо заняться в первую очередь. У этих людей плотный график. Естественно, я поступила по-своему, черт бы меня побрал. Как всегда. По крайней мере, так было раньше, хотя теперь я стараюсь избавиться от этой привычки.

– Завади, – сказала Дебора. – Властная внешность и убедительный голос…

– Я сама не раз о ней думала. Она не знаменитость, но все остальное на месте.

– И?..

– Я даю ей… назовем это «пространство». Я ей не нравлюсь, а гибкость не относится к числу ее главных достоинств. – Нарисса склонилась над картой и принялась красным фломастером ставить точки в разных местах. – Подойдет Пекхэм-Коммон, Сомалийский общественный клуб, парк Майатс-Филдс в Камберуэлле, больница Святого Фомы, Миддл-Темпл… Нет. Не Миддл-Темпл. Глупая идея. И не Майатс-Филдс. О чем я только думаю? Лучше рынок Брикстон.

– Чем он хорош?

– Создает нужный фон для рассказчика, так что тот не сидит за скучным столом перед таким же скучным книжным шкафом. Кроме того, нужны съемки для голоса за кадром.

– Например, перед школьным двором, где играют дети – все девочки. Может, детская площадка?

– Есть тут одна в Камберуэлл-Грин. Другая – в конце Пекхэм-Коммон.

– Играющие дети, детские голоса, которые стихают, когда вступает рассказчик?

Нарисса посмотрела на нее и улыбнулась – отчасти искренне.

– У вас неплохо получилось бы, – заметила она.

– Спасибо. Приятно знать, что я могу сделать карьеру в другой профессии. Можно у вас кое-что спросить?

Нарисса надела колпачок на фломастер.

– Спрашивайте.

– Давайте… – Дебора махнула в сторону двери. Нарисса вышла вслед за ней на лужайку. Ее обрамляли подстриженные акации, похожие на зонтики. Дебора повела Нариссу к одному из деревьев. – Я тут задумалась об одной из пропавших девочек, той, с длинным именем, которую все зовут Болу. Вы слышали о ней?

– Видела репортаж по телику, – после короткой паузы ответила Нарисса. – А что там с ней?

– Меня удивило… В общем, сегодня утром я увидела экземпляр «Сорс».

– Надеюсь, вы выстилали этими страницами мусорное ведро.

Дебора улыбнулась.

– Выгуливала собаку. И по дороге нашла «Сорс». Там был рассказ – на обложке и внутри – о ее родителях.

– А с ними что?

– Ничего. Просто когда Болу пропала, ее последний раз видели с двумя подростками на Центральной линии метро – они ехали от «Гантс-Хилл».

– И?.. – Нарисса отвлеклась на двух техников, появившихся у часовни. – Я уже все подготовила. Сейчас приду! – крикнула она им и снова повернулась к Деборе. – Что вы хотите сказать?

– Что Центральная линия проходит через станцию «Майл-Энд». Что, если они пересели там на линию Дистрикт? А потом вышли на «Степни-Грин»?

– Девочка в опасности, – сказала Нарисса.

– Значит, Завади…

– Девочка в опасности – это все, что вам нужно знать, Дебора. Девочка что-то сказала. Кто-то услышал. И сложил два плюс два. Вот и всё. Так что если вы хотите быть не просто белой леди, щелкающей своей дорогой камерой, то будете держать при себе все, что знаете, и все, о чем думаете.

С этими словами Нарисса повернулась и пошла к часовне. На ступеньках она остановилась и оглянулась на Дебору.

– Вы понимаете, о чем я?

Дебора кивнула. И тоже вернулась в часовню, к своей фотосессии.

Марк Финни понимал, что так продолжаться не может. У него куча обязанностей, самых разных. На работе он, конечно, исполнял свои обязанности, но без должного рвения. А дома – без сострадания, эмпатии, любви и всего прочего. В Эмпресс-стейт-билдинг[5] Марк быстро овладевал искусством слушать не слушая, а также разговаривать и читать рабочие доклады, не вникая в их смысл. Он пытался скрыть растущее безразличие к работе, а также неприязнь к своим обязанностям по отношению к жене и дочери. Если на службе еще удавалось маскировать отсутствие интереса, то дома, когда дело касалось Пит, скрыть что-либо было практически невозможно.

Марк не хотел, чтобы жена видела его насквозь. Он жаждал свободы. Он отчаянно хотел обо всем рассказать, прекратить эти тайные свидания, после которых он чувствовал себя трижды предателем всего, во что верил, всего, что когда-то ему было дорого. Он мог справиться с чувством вины, с нарушением брачного обета, с тем, что подводил коллег, или с невысказанными фантазиями насчет своего единственного ребенка. Его убивало другое, нечто совершенно неожиданное, – он влюбился и теперь страдал от последствий этой любви в ситуации, когда каждый его шаг разрушает жизнь других.

И все же он хотел сделать этот шаг. По крайней мере, он мог себе в этом признаться. Он хотел уйти от Пит и Лилибет в объятия женщины, которую любил. Они были родственными душами. По сути, они были одним целым, разделенным на две половинки… Чем? Судьбой, безвыходной ситуацией, его неспособностью поступать так, как он считает правильным и честным? Эта нерешительность не должна определять его будущее – или их совместное будущее, – но он не видел способа изменить свою жизнь так, чтобы события неизбежно привели к тому, чего он хочет. Пит этого не позволит, и кто посмеет ее упрекнуть?

Она знала его как облупленного – и поэтому наконец взяла помощника. Это был бывший санитар по фамилии Робертсон, который не желал проводить время на пенсии, постепенно становясь обузой для общества. Ему шел семьдесят второй год, но жил он как сорокалетний. Отпуск проводил на паломнических пешеходных маршрутах Европы – свой любимый, из Рима в Сантьяго, он преодолел целых три раза, – а в Англии все свободное время посвящал тренировкам и подготовке к следующему походу. Рядом с ним Марк чувствовал себя лентяем.

Робертсон приходил в дневное время – чтобы освободить для Пьетры несколько часов, – и Марк увидел его только через несколько дней. В тот вечер, когда Марк вернулся домой, помощник еще не ушел, потому что, как он выразился, «после обеда был небольшой переполох с дыханием девочки».

– Я сразу пошел к ней, как только услышал сигнал тревоги, но не хочу оставлять ее с кем-либо, кроме миссис Финни.

Под «кем-либо» подразумевался Марк, вернувшийся домой позже обычного. Его группа пополнилась новым сотрудником – сержантом Джейд Хопвуд, – и он встречался с ней в конце каждого дня, чтобы ввести в курс дела, познакомить с планами, достижениями, дать более полное представление о том, что они собираются делать. Училась она быстро – слава богу – и была не менее хороша, когда дело доходило до предложений, но все равно оставались еще рапорты, которые требовалось просмотреть и обсудить.

Марк сразу стал расспрашивать Робертсона о дыхании Лилибет. Что случилось? Когда? Как?

– Пусть миссис все объяснит. – Тот бросил взгляд в сторону комнаты Лилибет и понизил голос. – Но все равно девочку лучше показать специалисту. Что произошло? Это случилось неожиданно. Все было в порядке, а потом ей стало плохо. Она дышала – и вдруг перестала. Стоит показать ее врачу.

Робертсон ушел, остановившись у двери, чтобы надеть туристические ботинки и взять палки для ходьбы, которые использовал для тренировки мышц рук.

Марк направился в комнату Лилибет. Пит сидела на кровати, обнимая худые плечи девочки; голова Лилибет покоилась на ее груди. Глаза обеих были закрыты. Когда он вошел, глаза открылись только у Пит.

– Робертсон тебе сказал? – Она умолкла и прочистила горло. – На мгновение мне показалось, что мы ее потеряем.

– Ты позвонила в «скорую»?

– Позвонила, но ты знаешь, как это бывает. Они так долго едут… К их приезду мы с Робертсоном уже справились. Но, Марк, она… Ее губы посинели. – Глаза Пит заблестели от слез.

– Робертсон говорит, что ее нужно показать специалисту.

– А смысл? Она скажет то же, что и всегда: «Ее организм не справляется. В такой серьезной ситуации она нуждается в постоянном уходе». Скажет, что может случиться все что угодно. Удушье, инсульт, аневризма, остановка сердца. Но, прибавит она, худшего можно избежать, если поместить ее в стационар, где за ней будет круглосуточно наблюдать медицинский персонал.

Марк посмотрел на Лилибет, голова которой склонилась к матери. Телевизор на противоположной стене показывал какую-то серию «Холодного сердца». Звук был приглушен, остались только яркие краски. Интересно, подумал Марк, если б ее глаза были открыты, хватило бы только цвета для стимуляции ее мозга? И можно ли вообще стимулировать ее мозг? И не тратит ли Пит свою жизнь – эти драгоценные годы – на попытку покорить гору, подняться на которую невозможно?

– Наверное, – сказал он жене. – Но, так или иначе, мы должны отвезти Лили к ней. Кто-то же должен осмотреть ее после такого инцидента.

– Осмотреть на предмет чего? Повреждения мозга? – насмешливо поинтересовалась Пит.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Я больше не хочу слышать эти слова.

– Какие?

– «Поместить в стационар». И «никто вас не упрекнет, если вы примете такое решение насчет ухода за ней». Как будто меня волнуют упреки. Как будто я горю желанием сбагрить ее кому-нибудь, кто положит ее на койку в палате и будет подходить три раза в день, и тогда я избавлюсь от бремени, стану беззаботной, смогу… не знаю, ходить в спортзал? Брать уроки гольфа? Снова заняться плаванием? Каждый месяц посещать парикмахера? Играть в теннис? Учить французский?.. Это мой ребенок, Марк. Это наша маленькая девочка.

– Никто не собирается никуда отправлять Лилибет, – сказал Марк. – Но нам нужно понять, что произошло сегодня и как это предотвратить в будущем. Позвони завтра специалисту, Пит. Мы ее отвезем, вместе. И Робертсон может поехать.

– Я не хочу… – Она прикусила язык.

– Что?

– Я не могу отдать ее в стационар. Пожалуйста, Марк. Я знаю, это трудно, но ты должен понять… – Пьетра заплакала, разбудив Лилибет, которая подняла голову. Пит вернула ее в прежнее положение. – Нет, – повторила она. – Я не могу.

– Пит, ты совсем без сил. Давай я побуду с ней немного. Полежи в ванне. Выпей бокал вина.

– Я ее мать. – Слезы на щеках казались горячими и жгли кожу, словно это не слезы, а кислота, разъедающая все, к чему прикасается. – Я хочу остаться ее матерью. Она – мой единственный шанс быть матерью. Я этого хочу. Она – моя жизнь, Марк. Разве у тебя не так?

Мир Пит был ограничен Лилибет, но Марк отвергал мысль, что с ним будет так же. Значит, ответ отрицательный. Да, она часть его жизни, и очень важная. Но не вся жизнь. Не так, как для Пит.

– Конечно, она моя жизнь, – ответил Марк, поскольку знал, что именно это нужно услышать Пит и что это единственный способ увести ее от кровати дочери, чтобы она могла уделить себе хотя бы полчаса. Он погладил мягкие как пух волосы Лилибет. Потом коснулся коротких темных локонов на голове Пит. – Как и ты. Так было, и так будет.

Она испытующе посмотрела ему в глаза.

– Ты серьезно?

– Серьезнее не бывает. – Марк сделал глубокий вдох, чтобы вобрать в себя свою ложь, превратить ее в правду, с которой он может жить. Потом повторил: – А теперь прими ванну и выпей вина. Я с радостью с ней посижу.

– Правда с радостью?

– Конечно.

Пит медленно отстранилась от Лилибет и вернула девочку на подушки, которые поддерживали ее тело. Марк занял место жены на кровати. Потом взял одну из детских книг и начал читать вслух:

– «Все-таки родители – странные люди. Даже если их чадо – самое противное в мире существо, они все равно утверждают, что оно лучше всех»[6].

Он чувствовал, что Пит осталась в комнате. Чувствовал на себе ее взгляд. Шли минуты. Марк продолжал читать. Она наблюдала. Наконец он посмотрел в ее сторону.

– Ванна и вино, Пит. Тебе станет лучше.

Она кивнула, но не двинулась с места. Затем произнесла:

– Марк. Я знаю, кто она.

Адаку считала способность ждать одним из своих достоинств: ждать, когда что-то произойдет, ждать, когда что-то поменяется, ждать смены настроения, ждать, что за поворотом ее жизнь пойдет в другом направлении. Поэтому ожидание, пока кто-то войдет в дверь, ведущую в квартиры над магазином игрушек на Кингсленд-Хай-стрит, давалось ей легко. Обстоятельства изменились, и теперь времени у нее сколько угодно.

Она позвонила по номеру на визитной карточке, которую ей дала Эстер Ланж во время предыдущего визита. Сказала Эстер, что тщательно все обдумала и теперь готова. У нее есть дополнительные деньги, которые потребовала Эстер, и она хочет их передать, чтобы записаться на прием. Они договорились обменять деньги Адаку на место в очереди.

Эстер назначила встречу на 10 утра, и вот этот день наступил. Адаку заранее познакомилась с молодым музыкантом, снимавшим студию на противоположной стороне улицы чуть дальше магазина игрушек. Это оказалось просто – достаточно было объяснить свою цель. Он сразу же согласился и представился как Ричард. Все зовут его Дикон, сказал он ей. Она тоже может называть его Диконом, если хочет.

В тот же день он дал ей ключ от своей квартиры, на тот случай, если ей нужно будет войти, а его не окажется дома. По словам Дикона, он сочинял музыкальное сопровождение для фильмов. Работал в основном дома, но ему часто приходилось уезжать в студию. «Чувствуйте себя как дома», – сказал он.

В тот первый визит Адаку поняла, что Дикон хотя и не слишком заморачивается насчет ключей от квартиры, но к своей музыке относится серьезно. Он был владельцем дорогих – судя по виду – клавишного инструмента и синтезатора. «Должно быть, у его соседей богатый слуховой опыт», – подумала Адаку. Но у нее был доступ к окну, выходящему на улицу, и этого достаточно.

Этим утром он еще спал, когда она пришла около семи и открыла дверь своим ключом. Как и во всех квартирах-студиях, спальни здесь не было. В данном случае ее заменяла довольно глубокая стенная ниша, вмещавшая футон, матрас или нечто подобное. Похоже, Дикон пользовался кроватью «ИКЕА» и спальным мешком. Беззвучно шагая к окну, Адаку видела его наголо обритую макушку.

Она повернула подъемные жалюзи, чтобы обеспечить себе хороший обзор улицы. Все тщательно спланировано. Оставалось надеяться, что она была достаточно осторожна.

Около восьми, как и ожидалось, появилась Эстер – она пришла со стороны Ридли-роуд. По дороге к магазину игрушек ее догнала женщина, которая вела с собой девочку. Все трое подошли к двери вместе; женщина что-то говорила, склонив голову к Эстер, девочка глазела по сторонам. Адаку замерла. Поначалу она не придала значения этой сценке, подумав, что женщина – просто знакомая Эстер, но присутствие девочки заставляло предположить, что ее долгосрочный план работает, причем действие разворачивается прямо на ее глазах. Она с трудом верила в такую удачу.

Эстер отперла дверь, ведущую к квартирам на третьем и четвертом этажах здания, и придержала ее, жестом приглашая гостей войти. Когда женщина с девочкой скрылись внутри, Эстер посмотрела направо, потом налево, потом на другую сторону улицы, что заставило Адаку поспешно убрать пальцы с жалюзи на окне Дикона. Но она не отошла от окна и видела, как Эстер вошла в здание и закрыла за собой дверь.

Адаку не шевелилась. Все должно было произойти не так – по крайней мере, если бы все шло по разработанному ею плану. Но если она не начнет действовать немедленно – когда сложились идеальные условия, – дождется ли второго подобного шанса?

Она представила, сколько времени это может потребовать. Вообразила всю подготовительную работу. Затем сунула руку в карман юбки, достала мобильный телефон и набрала номер.

– Кингсленд-Хай-стрит, – сказал Адаку тому, кто ответил на звонок. – Пора. Прямо сейчас.

Убрав телефон, она положила ключ от студии Дикона на клавиатуру электроинструмента. Потом тихо вышла из квартиры и спустилась по лестнице. Оказавшись на тротуаре, направилась к своему наблюдательному пункту на входе в кинотеатр «Рио». Адаку хотела посмотреть, как Эстер и остальных выведут из здания и увезут. Разумеется, женщина будет лгать и отпираться. Но к этому все уже давно готовы.

Той ночью Тани не мог заснуть. Жара в спальне была невыносимой, но это еще полбеды. Хуже, что его мозг никак не мог успокоиться. Перед вечерним чаем Абео и Симисола пришли домой раньше Монифы, и Тани подумал, что, какова бы ни была причина их совместного возвращения, ничего хорошего ждать не приходится. Слова Абео: «Исчезни с глаз моих», – сопровождались затрещиной Монифе, которая шла мимо него на кухню. Что касается Сими, то она ушла в спальню и после чая не произнесла ни слова.

Тани уже несколько часов лежал без сна, прислушиваясь к дыханию Сими, доносившемуся из другого конца комнаты, и поэтому обратил внимание на шепот, прозвучавший в квартире уже далеко за полночь. Родители шептались и раньше – стены в доме были тонкими, как папиросная бумага, – но обычно он не обращал на это внимания. На сей раз шепот был яростным, похожим на ожесточенный спор под одеялом. Потом послышался тихий плач матери, и Тани сел и спустил ноги с кровати.

Подойдя к двери в гостиную, он приоткрыл ее и прислушался. Голос отца. Такого яростного шепота Тани еще никогда не слышал.

– Не перечь мне, Монифа.

– Почему ты никогда не пытаешься понять?

– Что ты мне сказала?

Тон Монифы мгновенно изменился, став просительным и даже плаксивым.

– Абео, я не могу позволить…

– Ты сделаешь то, что я скажу. Это стоит гроши.

– Не все измеряется деньгами.

– Если ты посмеешь ослушаться меня, Монифа, клянусь богом…

– Пожалуйста. Ты должен меня выслушать.

– Мои решения не обсуждаются. Я слышал достаточно.

– Нет. Какой выкуп за невесту ты рассчитываешь получить, если Симисола умрет? Иногда мне кажется, что ты не видишь вещи такими, какие они есть. Ты не можешь… – Звук шагов, потом крик матери: – Нет! Абео! Перестань!

Тани шагнул к двери родительской спальни, распаленный как словами «выкуп невесты», так и криком матери.

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне. – Теперь голос Абео звучал громче. Он уже перестал сдерживаться.

– Я должна говорить, чтобы защитить моих детей.

– Что значит «должна»? Ты ничего не должна. Понимаешь? Я защищаю наших детей.

– Перестань! Мне больно…

– Ах, тебе больно… Больно? А чего ты ждала от меня, а? После того, как вы с отцом мне солгали? Чего ты ждала? Я рассчитывал получить плодовитую, а получил тебя, с твоей болью, с твоими слезами… Хватит. Довольно. Тебя следует проучить… Ты вынуждаешь меня это делать, Монифа… – Послышались звуки борьбы, шаги, потом глухой удар.

– Ты делаешь мне больно. Пожалуйста, Абео.

Тани схватил ручку двери и распахнул ее. Отец столкнул Монифу на край кровати, но она все еще сидела. Одной рукой он обхватил ее затылок, другой сжал подбородок и сдавил с такой силой, что ее лицо покраснело.

– Отпусти ее! – крикнул Тани.

Пальцы Абео продолжали стискивать подбородок жены, но он убрал ладонь с ее затылка. Повернувшись к Тани, сжал свободную руку в кулак и занес его.

– Хочешь кого-то ударить? Бей меня, – сказал Тани. – Давай. Потому что мне очень хочется расквасить тебе нос. Понял, Па? Давай. Или ты способен бить только женщин?

– Тани! Пожалуйста! Не говори так!

Но Монифе не стоило волноваться из-за драки.

– Ты знаешь, что делать! – рявкнул ей Абео и оттолкнул Тани.

«Не дурак», – подумал тот. Отец требовал от домашних уважения, но прекрасно знал, что его ждет, если он ударит Монифу в присутствии сына. Тани вышел вслед за ним из комнаты.

– Дай ему уйти! Тани! Просто дай ему уйти! – крикнула Монифа.

Но Тани не собирался отпускать отца. Спокойствие в семье после его ухода продлится только до утра, а потом все начнется сначала. Этому нужно положить конец, и Тани понимал, что сделать это может только он.

Хлопнула входная дверь. Абео вышел из квартиры.

У него была фора, потому что Тани должен был посмотреть, как там Симисола. Она не спала. Сидела на кровати, прижав подушку к груди; глаза у нее были огромными и черными.

– Иди к маме. Я скоро вернусь, – сказал Тани и вышел из квартиры, пока ее слезы и протесты не задержали его еще больше.

На улице он огляделся. Непонятно, куда мог направиться отец. В такой час все пабы уже закрыты, а в мужской клуб его вряд ли пустят.

Тусклые фонари освещали асфальтовую площадку через дорогу, но она была пуста. Тани еще раз огляделся и увидел, что поблизости ни души. Отец словно растворился в горячем ночном воздухе.

Тани был не в состоянии сосредоточиться на занятиях и поэтому пропустил три лекции и одну контрольную. Он должен с кем-то поговорить, но единственным человеком, с которым ему хотелось поделиться, была Софи. Только вот… есть вещи, которые ей знать не следует, потому что кое-что о своей семье он не решался произнести даже мысленно, не говоря уже о том, чтобы кому-то рассказать. Ему нужен план, но в голову ничего не приходило. Поэтому, решил Тани, нравится это ему или нет, но одна голова – хорошо, а две – лучше.

Софи он нашел в библиотеке; она работала над эссе. В ушах у нее были наушники, и она задумчиво грызла кончик карандаша. Тани смотрел, как она читает текст, делает паузу и пишет несколько строк на листе бумаги. Потом накрыл ладонью раскрытую книгу.

Она подняла голову, улыбнулась и сняла наушники. Тани слышал доносившийся из динамиков белый шум. Похоже на дождь. Он перекинул ногу через стул напротив нее и сел на него верхом.

Софи бросила взгляд на настенные часы над столом библиотекаря.

– Где ты был, Тани? И разве у тебя сейчас нет лекции?

– Лекций я наслушался дома.

– Очень смешно. – Софи наклонилась через стол и поцеловала его. К этому делу она подошла серьезно, чему Тани был очень рад. Когда девушка отстранилась, он снова притянул ее к себе, так что они почти соприкоснулись лбами и он мог смотреть прямо в ее темные глаза.

– Что? – с улыбкой прошептала она.

– Что «что»? – тоже шепотом ответил он.

– Тани, ты пропустил лекцию. Никогда такого не было. С тобой что-то происходит. Я вижу. – Она коснулась его щеки. – И чувствую. У тебя такое напряженное лицо… Опять с папой поругался?

Он отодвинулся, чтобы видеть ее всю, но продолжал говорить шепотом.

– Это все из-за Симисолы. – Отвел взгляд.

Лицо Софи стало серьезным.

– Твоей сестры? Что случилось?

– Может, выйдем на минутку? Время у тебя есть?

Она согласилась, и Тани подхватил ее рюкзак, оставив остальные вещи на столе. Выходя из библиотеки, он пытался придумать, как объяснить Софи, что происходит, не выдав родителей с головой. Не получалось. У него было такое чувство, как будто он оказался в пруду с ледяной водой. Стараясь не смотреть на Софи, Тани сказал:

– Несколько дней назад она, Сими то есть, показала мне весь этот хлам. Дерьмо, которое купила ей мама. На рынке на Ридли-роуд. Одежда, украшения, косметика – вот что это было.

– Правда? Украшения? Косметика? Твоей сестре?.. Странно, правда? Для ее возраста, я имею в виду. И судя по тому, что ты мне рассказывал, на твою мать это не похоже. У меня создалось впечатление, что она вроде как придерживается традиций.

– Да, но это… – Он умолк, задумался, потом решил немного сменить тему: – Послушай, Сими думает, что это для праздника. Большого праздника, как она говорит. После инициации.

Софи нахмурилась.

– Какой еще инициации?

– Принадлежности к йоруба, – объяснил Тани. – Мама сказала ей, что нужна инициация, потому что она родилась тут, а не в Нигерии.

– Как это? То есть разве это не происходит при рождении, если родители ребенка – нигерийцы?

– Конечно. Ерунда какая-то… Я пытался объяснить, но Сими не слушала. Она думает только о том, что там будет торт, что люди будут дарить ей деньги, что она получит все это барахло с рынка, которое не сможет носить, и размалюет себе лицо. Я пробовал говорить об этом с мамой, но та сказала, что Сими все не так поняла и что единственное, что произошло, – это визит к врачу, медсестре и кому-то там еще. Мама сказала, нужно убедиться, что у нее всё в порядке.

Софи отвела взгляд и задумалась. Она смотрела на фонтан в центре внутреннего дворика, где они сидели на подпорной стенке.

– Это обычное дело для нигерийских девочек? – наконец спросила она. – Я имею в виду медицинский осмотр.

– Не имею ни малейшего представления. Предполагается, что у них будет много детей, так что, мне кажется, сначала нужно ответить на вопрос, могут ли они вообще иметь детей.

– Но ведь ей только восемь, да?

– Именно об этом я и подумал… И кое-что еще. Этой ночью я слышал, как мама с папой спорили. Думаю, из-за Сими. Мама говорила, что пытается защитить ее.

Софи прикоснулась пальцами к губам и пристально посмотрела на него, словно хотела что-то прочесть на его лице.

– От чего?

Тани не хотелось признаваться, не хотелось раскрывать тайны своей семьи. Но он чувствовал, что должен поговорить с ней.

– Чтобы папа не брал за нее калым.

– Калым? – изумилась Софи. – Твой папа хочет ее продать? Это абсолютно противозаконно. Ты должен позвонить в полицию, Тани, если он и правда собирается это сделать.

– Бесполезно. Они будут всё отрицать. По крайней мере, Па.

– Тогда ты должен быть готов немедленно забрать ее из дома, как только услышишь или случайно подслушаешь, что кто-то собирается за нее заплатить. Если твоя мама покупала ей одежду и всю остальную ерунду, как будто Сими хотят кому-то отдать, значит, это должно произойти скоро.

– И куда я ее дену? Я же говорил, что звонить в полицию нет смысла. А куда еще, черт возьми, можно обратиться?

Софи посмотрела на дом по другую сторону двора. Тани проследил за ее взглядом. Кто-то открывал окна, надеясь на лучшее – на внезапный порыв ветра, несущего прохладу. Софи молчала, и юноша слышал лишь чириканье птиц, плескавшихся в фонтане, и тихое журчание воды.

– Если звонить в полицию действительно нет смысла, можешь привезти ее ко мне.

– Ни за что.

– Почему? Ты ведь им не говорил, правда? Родителям? Я имею в виду, о нас.

– Нет, но мы вместе ходили на рынок. Кто-нибудь нас видел, можешь не сомневаться. Первым делом они будут искать ее на рынке. А когда Сими там не окажется, мама поймет, что без меня тут не обошлось. Сими так радовалась всему, что ей наговорили об «инициации», что точно не могла бы сбежать сама. Достаточно одному человеку на Ридли-роуд сказать: «А что насчет той девушки, которую видели с Тани?» – и этого будет достаточно. Еще несколько вопросов, и они узнают твое имя и придут к тебе… Нет, нужно найти такое место, где до нее не доберутся.

– Может, социальная служба?

– Я не могу так поступить с Сими.

– А есть другие варианты?

– Не знаю, но я не могу отправить ее в приют… А что дальше? Когда она оттуда выйдет? И выйдет ли вообще?

– Ее отпустят, когда твои родители согласятся не искать ей мужа.

– Ни на что они не согласятся. Никогда. Папа не согласится, а мама в конечном счете сделает все, что он ей скажет. Получается, Сими отправится в приют и будет наказана за то, что хотят сделать они.

– Это не наказание, Тани.

– Да уж, конечно… А как она ко всему этому отнесется? Будет напугана до полусмерти.

– Но ты должен забрать ее от них, от родителей, – по крайней мере, пока кто-то не поговорит с ними насчет планов продать Симисолу.

– Да? И кто же с ними поговорит?

Они умолкли, задумавшись. Софи почесала голову, обнаружила заткнутый за ухо карандаш, извлекла его и принялась вертеть в руках. Потом вздернула подбородок, словно ей в голову внезапно пришла какая-то мысль.

– Тани, а тебе не кажется…

Он ждал, но Софи молчала.

– Что?

– Ну, может, это и глупость… Нет ли чего-то такого, что могло бы их остановить? Одного из них? Или обоих? Чтобы Симисолу не продали за калым?

– Но чем их остановить?

– Чем-то вроде шантажа. Может, они делают что-то такое, что хотели бы скрыть от остальных? И знаешь об этом только ты – но никому не скажешь, пока Симисола будет оставаться в безопасности.

– Что такого они могли бы делать? Продавать наркотики в мясной лавке? Содержать притон? Нет. А мама вообще почти не выходит из дома.

– А может, твой отец занимается этим один? Чем-то таким, о чем матери знать не положено?

Тани задумался. Дело в том, что отец часто отсутствовал ночами, возвращаясь только к утру. Тани всегда думал, что отец идет в паб или мужской клуб, но, возможно, он был замешан в чем-то незаконном? Азартные игры, тотализатор, нелегальный ввоз иммигрантов или контрабанда товаров, облагаемых высокими пошлинами…

– Возможно. Он куда-то ходит по ночам. Часто. А возвращается утром.

– Что, если ты за ним проследишь?

– Могу. А если его занятие вовсе не тайное или незаконное? Что тогда?

– Тогда мы придумаем что-нибудь еще. Пока – на всякий случай – ты должен собрать вещи Сими, чтобы быстро увезти ее, если потребуется.

Так получилось, что Тани представилась возможность все выяснить уже этой ночью. За ужином Абео был задумчив. Даже рис с яйцами не повлиял на его настроение; даже асун, который Монифа поставила на стол в качестве закуски. Кроме того, ей удалось достать баранину, и она приготовила суп эведу. Абео вошел в квартиру в своей пропитанной кровью рубашке после проведенного в мясной лавке дня. Что бы он там ни рубил, вид у него был как у судебно-медицинского эксперта после вскрытия – отбивающий всякий аппетит. Остальным было бы гораздо приятнее, если б он переоделся, но никто не собирался давать ему этот совет. Или просить. Трое остальных членов семьи, похоже, решили – не советуясь друг с другом, – что лучше всего отвести взгляд. Поэтому – если не считать момента, когда Абео отодвинулся от стола и исполнил свой тошнотворный ритуал сморкания и швыряния бумажной салфетки на пол, – за столом были слышны только звуки жевания и глотания, а также голоса, доносившиеся из распахнутых окон и двери квартиры.

Насколько мог судить Тани, с той ночи, когда поругались родители, ничего не изменилось. Абео по-прежнему что-то требовал от Монифы. Та не соглашалась. Никто не хотел уступать.

После еды Абео резко отодвинул стул и вышел. Он скрылся в ванной комнате, и оттуда послышался звук наполняемой ванны. Монифа принялась убирать со стола тарелки и остатки еды.

– Сими, помоги мне, – приказала она.

Девочка вскочила и присоединилась к ней. Прижав к себе стакан локтем, она посмотрела на Тани. Тот видел, что сестра переживает из-за того, как изменилась атмосфера в семье: все избегали разговоров друг с другом, родители из-за чего-то поссорились, и никто больше не говорил о приближающемся «празднике». Тани считал это добрым знаком. И надеялся, что все быстро превратится в туманные воспоминания.

Абео пробыл в ванной около часа. Выйдя оттуда, он направился в их общую с Монифой спальню, и Тани подумал, что этим вечером отец никуда не собирается, а накажет их всех молчанием, за которым клокочет ярость, которую ему все равно не удавалось скрыть.

Тани пошел к себе в комнату и нашел под кроватью рюкзак, с которым ходил в среднюю школу. Опустошив его, подошел к шкафу с одеждой, своей и Сими. Но едва протянул руку, чтобы взять одно из ее летних платьев, как в комнату вошла Сими. Он поспешно опустил руку – нельзя говорить ей, чем он занят.

– Папа сердится, Тани, – сказала она.

– Да, только ты тут ни при чем.

– А что тогда происходит? Он сердится из-за того, что ты сказал ему, что не хочешь жениться на той девушке?

– Оморуки, или как там ее?.. Да, отчасти.

– А остальное? Это… Тани, это из-за меня?

– Знаешь, Пискля, тебе лучше не лезть в то, что происходит между мамой и папой. Чем тише себя ведешь, тем реже о тебе вспоминают. Можешь мне поверить, сейчас так будет лучше всего.

– Я не понимаю…

– И это тоже хорошо.

Услышав, как открылась дверь родительской спальни, он приоткрыл свою дверь и в образовавшуюся щель смотрел, как к отцу входит Монифа. Увидев ее лицо, Тани напрягся. Он не знал, что собирается делать мама, чтобы сохранить мир, – и не хотел знать.

Когда дверь спальни родителей открылась снова, было уже темно. Тани сидел на кровати и ждал, пока заснет Сими, чтобы незаметно взять что-то из ее вещей. До него донеслись слова матери: «Абео, неужели ты не можешь…» – но тут дверь снова закрылась. Приоткрыв свою дверь, он увидел выходящего в коридор отца; тот был полностью одет, и от него пахло лосьоном после бритья – верный признак, кто он уходит на ночь.

Тани повернулся к сестре.

– Я вернусь, – сказал он. – Сиди тихо, поняла? Мама не должна знать.

– Ладно, – ответила Сими. – Но куда…

– Я же сказал – не знаю. Спи. – Он ждал, пока она успокоится – по крайней мере, попробует.

Вслед за отцом Тани вышел в жаркую и влажную ночь. Абео нигде не было видно, и он стал прислушиваться. Услышав собачий лай, пошел на звук.

Когда лай стал громче, Тани увидел знакомую грузную фигуру отца. Тот явно не спешил, словно вышел прогуляться, пытаясь избавиться от духоты в доме. Он шел в направлении Вудвилл-роуд. Там повернул налево, и Тани пришлось перейти не бег, чтобы не упустить его из виду. Стало ясно, что Абео направляется к Кингсленд-Хай-стрит. Но почему-то он выбрал маршрут по пустым улицам, где в особняках и многоэтажных домах спали люди, стараясь приспособиться к жаре, не ослабевшей даже ночью.

Наконец Абео вышел на главную улицу. Здесь тоже никого не было. Воздух казался густым от жары, словно хотел проникнуть за стекла витрин в закрытые на ночь магазины. Тротуар, впитавший выхлопные газы от многочисленных машин, заполнявших улицу днем, как будто освобождался от них; мусорные контейнеры источали неприятный запах гниющих овощей и остатков дешевой еды.

Абео перешел на другую сторону и оглянулся. Тани поспешно спрятался за синей решеткой магазина азиатской мебели, надеясь, что она укроет его от отцовского взгляда. Похоже, уловка сработала, и Абео продолжил путь. Через несколько минут он свернул на Ридли-роуд.

У Тани мелькнула мысль, что отец, мучимый бессонницей, решил поработать в своей бакалейной или мясной лавке. Зачем еще ему сюда идти? В этом районе больше ничего не было. Все закрыто и заперто, а в тусклом свете уличных фонарей на тротуарах виднелся мусор, ждавший, пока кто-нибудь его сметет. Но до этого оставалось еще несколько часов. Уборщики улиц появятся на рассвете – а вместе с ними и рыночные торговцы.

Абео не остановился на Ридли-стрит. Наоборот, он ускорил шаг. Когда сворачивал на Честер-кресент, а оттуда – на Долстон-лейн, в его движениях появилась какая-то вкрадчивость. Вдали Тани разглядел виадук, по которому улицу пересекали железнодорожные пути, и юношу посетила безумная мысль, что отец собирается куда-то ехать на поезде, хотя в такой ранний час поезда в Лондоне не ходили.

Тани напрягся. Да, Софи подала блестящую идею. Отцу действительно есть что скрывать, и если это можно использовать против него, Сими ничего не угрожает – независимо от того, что задумали родители. Раньше Тани особенно не задумывался, почему отец уходит из дома по ночам. Он просто считал, что так поступают все женатые мужчины, когда хотят побыть в обществе других женатых мужчин. Но то, что он видел теперь – ночная прогулка Абео, – не имело ничего общего с желанием пообщаться с другими женатыми мужчинами. Отец что-то замышлял, и Тани, пройдя вслед за ним мимо станции метро «Хакни-Даунс», затем по Амхерст-роуд и свернув на Нэрроу-уэй, начал догадываться, в чем дело.

Здесь были ломбарды, и Тани понял, что должен произойти какой-то обмен, результатом которого станут деньги. Без контрабанды тут не обошлось, и Абео пришел сюда либо получить деньги за продажу незаконного товара в одной из своих лавок, либо поделиться прибылью. Одно несомненно: происходящее в эти ночные часы – любой обмен – это, скорее всего, незаконно. Но пока Тани прокручивал в голове этот сценарий, отец дошел до конца улицы, перешел на другую сторону и остановился на углу, по всей видимости добравшись до цели своей прогулки.

Это был Пембери-Эстейт, огромное скопление многоквартирных кирпичных домов. Квартал находился на пересечении Долстон-лейн и Кларенс-роуд, поблизости от букмекерской конторы «Пэдди Пауэр» – очень удобно для обитателей сотен квартир, тешивших себя надеждой разбогатеть.

Тани остановился на углу, наблюдая, как отец заходит на первый этаж. Этот квартал был даже больше, чем Мейвилл-Эстейт, но поскольку Абео шел уверенно и не посмотрел на план, висевший сразу за входом, Тани понял, что отец уже здесь бывал.

Он сократил расстояние и старался держаться у края дорожек, которыми шел Абео, – на случай, если тот обернется проверить, не следит ли кто за ним. Но Абео не оглядывался. Пройдя по лабиринту проходов между зданиями, он наконец добрался до нужного дома и свернул к панели со звонками у шахты лифта. Но звонить не стал, а извлек что-то из кармана, что позволило ему воспользоваться лифтом. Кабина прибыла, Абео вошел внутрь и поехал наверх.

Тани отошел подальше, чтобы увидеть, где отец выйдет из лифта. Вскоре его старания были вознаграждены. Абео шел по внешнему коридору на третьем этаже. Одна из дверей открылась, и в проеме Тани увидел женщину, а затем услышал ее голос.

– Сегодня ты поздно, – сказала она.

Для Тани этого было вполне достаточно.

Остаток ночи Тани провел прямо здесь, в Пембери-Эстейт, размышляя о том, какие у него есть варианты. Он ждал, устроившись так, чтобы видеть лифт, который отвез отца на третий этаж многоквартирного дома. Всю дорогу от Мейвилл-Эстейт Тани гадал, выйдет ли из этого что-нибудь полезное, но о такой возможности он даже и не мечтал.

В 5:30 из лифта вышли несколько человек. Еще несколько – в 5:45. Абео появился во внешнем коридоре здания только после шести. Он подошел к лифту и спустился на нем. Потом бодрой походкой направился прямо к Тани, словно ожидал увидеть его здесь. В руке у него был большой конверт из коричневой бумаги.

– Я так и думал, что это ты. – Абео взмахнул конвертом. – Ты был осторожен, но все же недостаточно.

От Абео пахло сексом и потом. Запах был так силен, что Тани попятился. Заметив его движение, Абео хитро улыбнулся. Потом повернулся и направился к выходу, тем же путем, что и пришел.

– Если трахаешься на стороне, – сказал Тани в удаляющуюся спину отца, – не помешало бы принимать душ, когда заканчиваешь.

Абео не ответил. Походка его была упругой, как у юноши, – словно он гордился, что его секрет раскрыт.

– Не потрудился вымыться? – спросил Тани. – Нет, погоди. Ты хочешь, чтобы от тебя воняло так, чтобы каждый человек в радиусе двадцати метров знал, чем ты занимался этой ночью? Это для тебя важно, да, Па? Люди должны знать, что у Абео Банколе был секс?

Эти слова заставили Абео остановиться, но на сына он не смотрел. Просто слегка повернул голову, чтобы Тани мог его слышать.

– Ты как разговариваешь с отцом?

Тани подошел к нему.

– Кто она? Как долго это продолжается?

– Это не твое дело, – сказал Абео. – Все, что тебе нужно знать, я сообщу. – Он снова пошел, похлопывая себя конвертом по бедру. Потом начал насвистывать, изрядно фальшивя.

Тани не отставал.

– Третий этаж. Я могу туда пойти. Ты этого хочешь? Чтобы твой сын заявился к любовнице? Кто она? Мало ты обижаешь мать, так еще нашел себе грязную подстилку, которая раздвигает для тебя ноги?

К ним приблизился уличный уборщик, чистивший тротуары и канавы. Окинув их быстрым взглядом, он кивнул в знак приветствия. Абео кивнул ему в ответ. Тани никак не отреагировал.

Они шли дальше. Машин на улицах становилось все больше. Рычали автобусы. Воздух жадно впитывал выхлопные газы, а солнце обещало еще один день изнуряющей жары.

Тани увидел, что отец открыл клапан коричневого конверта и достал оттуда лист плотной бумаги. Потом протянул Тани. На нем детской рукой были нарисованы состоящие из палочек человечки с кудрявыми волосами. Две большие фигурки и две маленькие. Над человечками печатными буквами было написано: «Моя семья». Под двумя маленькими фигурками более уверенная рука вывела, тоже печатными буквами: «Элтон и Даврина». Под двумя большими, тем же почерком: «Мама и папа». К фигурке мамы был пририсован большой живот, на который указывала стрелочка с надписью: «Малыш».

– Ты трахаешь чью-то жену? И она беременна? Ты в своем уме?

Абео ничего не ответил. Просто протянул конверт сыну. Поначалу Тани подумал, что должен положить рисунок в конверт, но Абео сказал ему:

– Переверни.

На обратной стороне Тани увидел надпись: «Папе от Элтона».

Тани переводил взгляд с печатных букв на отца, не веря своим глазам.

– Какого черта? Кто эти люди?

– Мои дети и их мать, – объяснил Абео. – Элтону шесть, Даврине четыре. Третий родится в декабре. У мужчины должна быть семья. Дети и внуки. Твоя мать бесплодна. Ларк – нет.

– Ларк? – переспросил Тани. – Значит, ее зовут Ларк? – И тут до него дошло. – Ты морочишь нам голову всей этой нигерийской чушью, а сам трахаешь англичанку?

– Она черная англичанка, – сказал Абео. – Она рожает мне детей. И еще родит. У настоящего мужчины должно быть много детей.

– Значит, вот как это было, да? Мама родила двоих, но тебе было мало, и ты решил… что… дать объявление? – Отец ничего не ответил, и Тани понял, что угадал. – Точно. Значит, разместил объявление в интернете. И в нем ничего не было о детях. А что она думает о нас? Знает ли она, где ты пропадаешь, когда ты не с ней?

– Она знает, где я. И с кем. Ее это устраивает. Меня тоже.

Тани почувствовал, что у него кружится голова. Ему захотелось сесть и все обдумать, но нужно было идти дальше, чтобы вытянуть из отца все, что потом можно будет использовать против него.

– А что, если кто-то расскажет маме о… как ее там… Ларк… и она бросит… все это – тебя, всю эту поганую жизнь? Что, если мама с тобой разведется?

– Она этого не сделает, – сказал Абео. – У нее нет на это причин. Если они когда-нибудь встретятся, она поблагодарит Ларк за ее… – Абео никак не мог подобрать подходящее слово. – За ее услуги. Ларк отлично справляется.

Отец блефовал. Тани видел это по его бегающим глазам. Отец все время отводил взгляд – то на тротуар, то на проезжающие машины.

– Правда? Ладно, тогда я ей расскажу, и мы посмотрим, как она отреагирует.

– Говори. – Похоже, Абео не испытывал ни смущения, ни стыда, ни вины, вообще ничего. Все в нем как бы говорило Тани: «Да, я такой, и ты можешь относиться к этому как угодно. Меня это не волнует».

Тани подумал, что Абео пытается взять его на пушку.

– Я ей скажу, Па.

– Как хочешь, – ответил Абео.

– Ты потеряешь маму, Сими и меня. Потеряешь половину всего, чем владеешь. Ты этого хочешь? Клянусь, я все ей расскажу. Если только…

Теперь Абео смотрел на него. И слегка наклонил голову, явно заинтересовавшись, что последует дальше.

– Если только ты поклянешься оставить Сими в покое. Поклянешься прямо здесь и сейчас. Ты от нее отвяжешься, она останется в Лондоне, и ты никогда не станешь продавать ее какому-то там парню в Нигерии.

Абео перешел на другую сторону улицы, Тани – за ним. Солнце освещало верхушки многоэтажек в Мейвилл-Эстейт. Народу на улицах все прибавлялось: на велосипедах, машинах, мотоциклах и пешком. Скоро откроются магазины, и торговцы на рынке начнут раскладывать свой товар.

– Значит, это твоя цена? – спросил Абео.

– Да, это моя цена. Сими. Она остается в Лондоне. Ее оставят в покое. Такова моя цена.

Абео задумчиво кивнул. Правая сторона его верхней губы дернулась.

– Я подумаю об этом, а ты пока будешь молчать.

– Даю тебе время до вечера, – сказал Тани.

– До вечера, – согласился Абео.

Когда они добрались до Бронте-хаус, Монифа и Симисола еще спали. Тани думал, что отец сразу пойдет в ванную, чтобы смыть со своего тела запах Ларк, секса и пота. Но тот подошел к двери спальни, которую делил с Монифой.

– Нифа, иди сюда, – сказал он, распахнув дверь.

Тани услышал шелест простыней, потом голос матери.

– Что случилось?

– Я сказал, иди сюда, Монифа. Ты что, не слышишь?

Снова шорох, и через секунду на пороге появилась Монифа. Лицо ее было опухшим после сна – или от бессонницы, – под глазами темные круги. Она увидела Тани, потом перевела взгляд на Абео и поднесла руку к горлу.

– Покажи ей, Тани, – сказал Абео и протянул сыну коричневый конверт. – Тебе очень этого хотелось? Давай, прямо сейчас. – Тани не шевелился. – Ты слышал? Покажи матери; ты же собирался это сделать, если я не исполню твое желание. – Увидев, что Тани по-прежнему не шевелится, Абео выхватил у него конверт и сунул Монифе. – Смотри, – приказал он. – Твой сын хочет, чтобы ты это увидела, так что смотри.

Монифа перевела взгляд с мужа на сына, потом на конверт в своей руке. Ей не нужно было повторять дважды. Она открыла конверт, вытащила лист бумаги и посмотрела на рисунок, который недавно разглядывал Тани. Потом медленно подняла руку, посмотрела на сына и закрыла ладонью половину лица.

– Прости, – сказала она. – Я не хотела, чтобы ты знал.

Абео вскинул голову, вызвав у Тани невольные ассоциации с быком.

– Свари кофе, – бросил он Монифе. – Я буду в ванной.

Усилия Нариссы Кэмерон, похоже, не привели к желаемому результату. Несмотря на то что двумя неделями раньше одна из взрослых волонтеров отлично справилась с задачей и продемонстрировала именно тот стиль изложения, который был нужен Нариссе, – Дебора фотографировала ее и записывала все сказанное, в надежде использовать и то и другое при работе над новой книгой, – ни одной девочке пока не удалось это повторить. И на репетициях, и на съемках все они, как автоматы, произносили перед камерой заученный текст.

Еще больше Нариссу злило то, что с Деборой – этой проклятой белой женщиной, черт бы ее побрал, – девочки держались естественно. Дебора знала, что дело тут не в каком-то волшебстве. Просто у нее больше опыта. Учеба на курсах и годы, посвященные съемкам портретов, научили ее раскрывать своих персонажей. Похоже, Нарисса еще не овладела этим навыком, который приходит с опытом, и ее разочарование вступало в конфликт со страстным желанием углубиться в истории девочек.

Выйдя из «Дома орхидей», Дебора остановилась. На нижней ступеньке лестницы она увидела Нариссу, которая разговаривала по мобильному.

– Плохо. На самом деле плохо. Ужасно. Виктория, ты должна…

Вероятно, Виктория перебила ее, а затем довольно долго что-то говорила, после чего Нарисса взволнованно ответила:

– Я знаю, что мне нужно. Ты не помогаешь. Ты мне кто, спонсор или мать?

Затем она снова слушала и, похоже, ей не понравилось услышанное.

– Я не могу прийти. Это займет слишком много времени. Я не…

Снова Виктория. Потом:

– Ладно. Да. Ладно.

Отключив телефон, Нарисса заметила Дебору.

– Что? Зачем вы тут болтаетесь? Почему не идете домой? Уходите! – Не дожидаясь ответа, Нарисса зашагала по выжженной солнцем лужайке, протянувшейся между двумя рядами коттеджей. На середине она оглянулась и, увидев, что Дебора не сдвинулась с места, крикнула: – Почему вы никого не слушаете? Что с вами такое?

Дебора спустилась по лестнице и подошла к ней.

– Может… Кажется, вы… Я просто… Я могу вам чем-то помочь?

– Я похожа на человека, который нуждается в вашей помощи?

– Честно? В общем… похожи.

– Что вы хотите? Кем вы себя воображаете? Какой-то мадонной-покровительницей… черт. Черт, я даже не могу придумать, чего именно.

Дебора засмеялась и тут же извинилась.

– Ой, простите, – сказала она, прикрывая рот рукой.

Нарисса закатила глаза.

– Вам никогда не давали пинка по вашей привилегированной белой заднице?

Дебора задумалась. Да, такие ситуации бывали. Поэтому она ответила серьезно:

– Не сомневаюсь, что были такие, которым этого хотелось. Но до сих пор им всем удавалось держать себя в руках.

Нарисса направилась к внешней стене и улице за ней. Дебора не отставала.

– Что? – Нарисса снова бросила на нее испытующий взгляд.

– Кажется, съемки… ну… идут не так, как вы надеялись.

– Ага, Шерлок номер два, – Нарисса снова закатила глаза.

– Можно я скажу? Кажется, у вас некоторые трудности.

– Катастрофа – вот что у меня, черт бы его побрал.

– Можно сказать и так, – согласилась Дебора.

– Вы когда-нибудь ругаетесь? – поинтересовалась Нарисса. – Или вы вся такая деликатная-деликатная?.. Ладно, проехали. Не отвечайте. Мне нужно на это проклятое собрание – вот что мне нужно. Или выпить. Или таблетку. Или еще что-то.

– Может, поговорить? – предложила Дебора. – Да, я понимаю, что вам нужна не я. И конечно, я не знаю и не могу делать вид, что знаю, на что это похоже. То есть ваши собрания и все прочее. Но я могу поговорить. А если точнее, я могу слушать. Говорить будете вы. Я могу реагировать, если вам нужна реакция.

Нарисса снова окинула ее испытующим взглядом. Дебора поняла, что ее оценивают. Оставалось только ждать, что решит эта женщина.

– Ладно, черт с ним, – наконец буркнула Нарисса. – Я получаю от них все, кроме ярости. И все время спрашиваю себя, почему они не возмущаются. Мы слышали о предательстве, лжи, потере невинности, о деградации и об угнетении женщин, но почему они не возмущаются? Я возмущаюсь. Я просто вне себя. И именно это – ярость – полностью отсутствует, когда я просматриваю снятый за день материал. А вот когда девочки говорят с вами, я ее вижу. Но почему они так разговаривают именно с вами… я имею в виду, что вы белая, благополучная, милая и все такое. Что я делаю не так?

Они все еще шли к внешней стене, тянувшейся вдоль тротуара. Когда добрались до конца, Дебора остановилась в тени одной из растрепанных акаций.

– Похоже… ну, не знаю… вы очень строги к себе?

Нарисса отрывисто рассмеялась, но смех вышел невеселым.

– Это у меня быстро пройдет. Не сомневайтесь. Это моя сильная сторона.

– Можете шутить сколько хотите. Но у меня вопрос: это ваш первый документальный фильм?

– Я работала с отцом, а тот снимал документалки лет сорок. Так что я знаю, что делаю, – если вы это имеете в виду. Я знаю процедуру. Слышала с самой колыбели.

– Что именно?

– Что самый надежный путь к успеху – способность режиссера оставаться объективным, а сам он во время съемки должен держаться нейтрально и в то же время благожелательно. – Ответ Нариссы был похож на давно заученный текст.

– И все же это ваш первый документальный фильм?

– Какая разница? Я должна уметь…

– Что? И почему? – Нарисса не ответила, и Дебора продолжила: – Почему вы что-то должны?

– Потому что я очень этого хочу, – после паузы ответила Нарисса.

– И что? Послушайте, я ничего не понимаю в кинодокументалистике, но, может, вы подходите не с той стороны? Судя по всему, вам нужно возмущение, исходящее от девочек. А разве негодовать должны не зрители фильма? И не должен ли режиссер верить, что зритель действительно испытает это чувство? Разве возмущение и негодование не возникают в процессе фильма? Ведь дело не в том, как девочки рассказывают свои истории, – их безыскусные слова говорят громче, чем… Не знаю. Что они должны делать? Рвать на себе волосы? Биться головой о стену? Всхлипывать? Рыдать? Знаете, Нарисса, возможно, вы сами всё портите. Как будто все эти голоса в вашей голове убеждают вас не беспокоиться, потому что все равно ничего не выйдет.

– Не люблю доморощенных психоаналитиков. Хотите честно? У вас покровительственный тон. Перестаньте.

– Вовсе нет. Я белая, вы черная, и я понимаю, что мы живем в расистском мире. И все равно я скажу: вы плохо подготовились потому, что у вас нет веры. Ни в девочек, ни в силу их историй, ни в способность зрителей понять ваш замысел – и, главное, в себя.

– Веры в себя хоть отбавляй, а вы как будто обвиняете меня в желании сделать что-то особенное, – с жаром возразила Нарисса. – Эти девочки, которые сюда пришли… Они испытали такое давление, которое вы даже представить не можете. С самого рождения их учили, что женщины должны превратиться в сосуды целомудрия и чистоты, предназначенные для мужчин. А все ради того, чтобы стать достойной парня, который хочет оставить в тебе свое семя. Разве от этого не хочется кричать? И все это продолжается и продолжается, и практически никто ничего не делает, чтобы это остановить.

– Зачем вы так говорите? А Завади? А вы сами?

– Потрясающе. Нас двое.

– Я тоже, – сказала Дебора. – И, думаю, есть много других, кто испытывает ярость, нужную для вашего фильма, в котором им, наверное, тоже найдется место.

– Я уже говорила с несколькими, – признала Нарисса, неохотно и после секундной паузы. – Перед тем, как начала снимать здесь.

– Кто они?

– Несколько копов, пытающихся положить этому конец.

– И?..

Нарисса вышла через калитку на тротуар, за которым по Майл-Энд-роуд с ревом проносились машины.

– Они были нормальными, эти копы. Готовыми говорить, распространять информацию, вместе добираться до мозгов людей – все что угодно. Они познакомили меня с хирургом, которая тоже этим занимается.

– И вы видели ярость? Мне кажется, хирург должен сохранять спокойствие.

– Я надеялась, но интервью не состоялось. Мне с трудом удалось поговорить с ней по телефону. Она здорово смотрелась бы в фильме – но не захотела. Это очень плохо, потому что я могла бы вставить ее в финал. Один из копов сказал, что пытаться остановить то, что происходит с женщинами, – все равно что вычерпывать воду из лодки чайной ложкой, так что было бы неплохо закончить фильм ноткой надежды… – Нарисса посмотрела на проезжавшие мимо машины. Ее лицо стало задумчивым. «Интересно, о чем она размышляет», – гадала Дебора. Ответа долго ждать не пришлось. – На самом деле вы должны поговорить с ней для вашего проекта, с хирургом. Ее зовут Филиппа Уэзеролл. Судя по всему, она жуткий параноик и поэтому не разрешит ее сфотографировать, но интервью с ней в качестве введения или заключения к вашей книге… А может, и во введении, и в заключении. Подходит и для того, и для другого.

Дебора переместила вес с одной ноги на другую и внимательно посмотрела на Нариссу Кэмерон.

– Погодите. Вы только что подсказали мне структуру фотоальбома, который я собираюсь делать? Чтобы он заканчивался интервью с хирургом?

– Господи! Неужели? И что это значит? Мы пытаемся помочь друг другу? Зачем, черт возьми, нам это делать? У нас ничего общего. Мы не можем быть подругами. Вы мне даже не нравитесь.

– Вы мне тоже не нравитесь. Значит, кое-что общее у нас есть, – улыбнулась Дебора.

Нарисса рассмеялась. В этот момент у нее зазвонил мобильный, и она посмотрела на экран.

– Мой спонсор. Хочет встретиться где-то поблизости. «Анонимные алкоголики» или «Анонимные наркоманы». Я должна ответить.

– Конечно. Мне все равно уже пора домой.

– Где вы живете?

– В Челси.

Нарисса хмыкнула и закатила глаза.

– Конечно, а где же еще?

Он рассказал все Софи.

– О боже! Поверить не могу… Твоя мама? Ты знаешь, почему она… – пробормотала Софи.

У него не было ответов, а она даже не могла сформулировать вопросы. Да, в жизни отца Тани действительно была тайна, и ее можно было бы использовать, но оказалось, что он не делал ничего незаконного, а мать все знала.

Софи не могла этого понять. «Просто в голове не укладывается», – сказала она. Тани был с ней согласен. Совершенно очевидно, что нет смысла шантажировать отца его отношениями с Ларк, а значит, нужно придумать что-то другое.

Тани задумался, не привлечь ли на этом этапе саму Сими: рассказать ей о второй семье Абео, о том, что Монифа все знает, и о плане отца отдать Сими какому-нибудь нигерийскому парню, согласному заплатить за нее калым. Но он понимал и риск. Услышав все это, Сими, скорее всего, пойдет прямо к матери и спросит, правду ли рассказал ей брат. Монифа будет все отрицать. На этом дело и закончится. Сими верила матери на сто процентов. Тани должен пошатнуть эту веру, но он понятия не имел, как это сделать.

А вот что он может, так это подготовить сестру к тому, чтобы она исчезла, как только поймет, что должна исчезнуть. Первым делом нужно сложить часть ее вещей в старый рюкзак. Тани открыл половину общего шкафа с одеждой, где лежали вещи Сими, и достал несколько платьев, подходящих для летней жары. Потом передвинулся к комоду, где лежали белье и футболки. Достал из-под ее кровати принадлежности, которые она использовала для изготовления тюрбанов и для украшения одежды из благотворительных магазинов. Каждый раз он брал совсем немного, чтобы у Сими не возникло подозрений до того, как придется увезти ее из Мейвилл-Эстейт. Все вещи сестры Тани сложил в рюкзак, а сам рюкзак спрятал в своей части шкафа, в глубине, откуда его можно быстро достать при необходимости.

Следующий шаг – понять, куда увести сестру, когда придет время. Похоже, вариантов немного. Самый лучший – рынок на Ридли-роуд. Сими там многие знали. Ему просто следует осторожно поговорить с людьми и найти того, кто согласен временно приютить его сестру, пока он не разработает надежный план, как обеспечить ее безопасность.

Тани отправился на рынок. Он понимал, что нужно соблюдать крайнюю осторожность. Разговоры на рынке – словно вода в решете, а слово «конфиденциальность» никому ни о чем не говорило. «Люди, которые лучше всего знают Сими, скорее всего, хорошо знакомы с Монифой и Абео, – подумал Тани. – Вряд ли они помогут забрать девочку из дома, поскольку не захотят пересекать границу, отделяющую бизнес на рынке от семейных дел. Поэтому придется вычеркнуть из списка Талату, Машу, а также всех, кто занимался украшением тортов».

На рынке царила привычная суматоха – музыка, гул голосов, споры, фасовка товара. В этот ранний час тут уже было полно народу. Половина улицы еще скрывалась в тени от соседних зданий, и скоропортящийся товар убрали с солнца, хотя ни ранний час, ни тень не слишком ослабляли жару.

Тани решил начать с парикмахерской. Он знал, что Сими несколько раз ходила в один и тот же салон – посмотреть, как плетут косички, наращивают волосы, делают разные прически. Проблема в том, что на Ридли-роуд было три таких салона и Тани не помнил, который из них выбрала Сими.

Удача улыбнулась ему со второй попытки. Два парикмахера в «Кхоса бьюти» знали его сестру. Одну женщину звали Блисс, другую – Тиомбе. Когда Тани появился на пороге, Блисс одобрительно присвистнула, а Тиомбе окинула его оценивающим взглядом и сказала:

– М-м… Смотри-ка, что у нас на обед.

Все рассмеялись.

Похоже, они не пасовали перед мужчинами. И это хорошо, потому что когда Абео начнет искать Сими, то человек, который ее прячет, не должен пугаться ни его присутствия, ни его гнева.

– Могу я с вами поговорить? – спросил он, переводя взгляд с Блисс на Тиомбе, затем опять на Блисс.

– Сейчас? – в один голос спросили они.

– Думаешь, мы бездельничаем, красавчик? – прибавила Блисс.

– Это важно, – ответил Тани. – Но я могу подождать.

– Гм… Именно этим тебе и предстоит заняться, – сказала Тиомбе.

– Или приходи через час, – прибавила Блисс.

– Тебе решать, – сказала Тиомбе. – Волосы твои, а мы обычно не стрижем парней.

– Дело в моей сестре.

– А кто твоя сестра?

– Симисола Банколе. Сими.

– Сими Банколе? – Блисс вскинула идеально выщипанную бровь. – Мы знаем Сими. Я покупаю у нее тюрбаны. И еще две головные повязки. Она твоя сестра?

Тани кивнул.

– Это важно.

– С ней всё в порядке? – спросила Тиомбе.

– Не особенно.

Тиомбе и Блисс переглянулись. Тиомбе положила руку на плечо клиентки и спросила:

– Вы не возражаете, миссис Окино?

А когда та ответила, что готова подождать, Тиомбе кивком указала Тани на дверь и вместе с ним вышла на улицу. Там она закурила и предложила ему сигарету, от которой он отказался. Тиомбе курила, держа сигарету между пальцами так, как показывают в кино; остатки дыма выходили у нее изо рта во время разговора.

– Что не так с Сими?

– Мне нужно найти место, где она будет жить.

– Почему? – Тиомбе прищурилась. Она была полукровкой, и Тани понял, что кто-то из ее родителей – китаец.

Он оглянулся. Ему не хотелось, чтобы у родителей возникли неприятности с полицией, и он не знал, насколько можно доверять Тиомбе. С другой стороны, нужно защитить Сими. Как совместить и то и другое?

– Мой папа кое-что устраивает для Сими в Нигерии. Она этого не хочет, – наконец решился он.

– Почему?

– Из-за того, что это.

– И что это?

– Калым. Я имею в виду, он обещал ее какому-то парню, который согласен заплатить за нее кучу денег.

Глаза Тиомбе широко раскрылись.

– Ты хочешь сказать, что отец хочет выдать ее замуж? Сколько лет Симисоле?

– Восемь. – Тани не стал говорить, что Сими выйдет замуж прямо сейчас. Он видел, что Тиомбе возмутила сама мысль, что восьмилетнюю девочку можно кому-то обещать, даже если речь не идет о деньгах. И это гораздо важнее.

– Понимаете, отец заплатил калым за девушку в Нигерии, на которой должен был жениться я. Думаю, он хочет компенсировать эти деньги и считает, что самый лучший способ – это калым за Сими.

Тиомбе сделала долгую, глубокую затяжку. Потом покачала головой.

– Это отвратительно. Чем я могу помочь?

Тани оглянулся. Теперь очень важно, чтобы никто их не услышал.

– Спрятать ее, – тихо сказал он. – Только на несколько дней, пока я не найду что-нибудь постоянное.

– Приют, – посоветовала Тиомбе.

– В приюте ей будет плохо. Я этого не хочу.

Тиомбе отвела взгляд. Ее лоб прорезали морщины.

– Может, кто-то поговорит с твоим отцом?.. Нет, это безумие. А твоя мама тоже в этом участвует?

Тани покачал головой.

– Нет, но она не пойдет против него. Он принимает решения за всю семью. Это не обсуждается.

– Ага. Твой отец – Абео Банколе, да? У него маленький магазин африканских товаров и мясная лавка?

– Откуда вы знаете? – удивился Тани.

– У него привычка флиртовать с женщинами. И он не всегда представляется как Банколе.

Тани не мог представить, что отец с кем-то флиртует. Почти все время он был либо злым, либо раздраженным – и всё.

– Пару раз он приглашал меня и Блисс пропустить по стаканчику в пабе. А может, и три раза, – сказала Тиомбе. – Один раз мы согласились. Он приятный человек, твой отец. Только я не люблю приятных женатых мужчин, и Блисс тоже. Я все ему объяснила, и он, похоже, понял. С тех пор мы несколько раз сталкивались, но он всегда проявлял уважение. Так что если ты хочешь, я могу пойти к нему и…

– Нет! Очень важно, чтобы он не знал о нашем разговоре. Он попытается выяснить, что я задумал. И сделает так, чтобы Сими не сбежала. Это всего на несколько дней. Поможете?

Тиомбе кивнула, бросила окурок на тротуар и потушила его носком туфли на высоком каблуке. Потом нырнула в дверь салона, вернулась с листком бумаги и написала на нем номер телефона.

– Мой мобильный. Когда будешь готов, позвони, и я отвезу ее к себе домой. Сими любит животных?

– Животных? Собак, что ли?

– Коз. У меня дома живет козочка.

Детектив-инспектор уголовной полиции Томас Линли сидел в своей машине, смотрел на унылую бетонную стену подземного гаража, протяженное пространство которой тщетно взывало о Бэнкси[7], – и кипел от ярости. Он злился на Дейдру Трейхир, женщину, с которой у него были отношения, если это можно так назвать, в чем Томас глубоко сомневался – гораздо чаще, чем следовало бы, если судить по тому, как далеко зашли их отношения. Или не зашли. Но если честно, то злился он на самого себя. Разговор, который состоялся между ними накануне вечером, был совершенно лишним. Затеял его он. И ссора, которой все закончилось, – похожая на все предыдущие ссоры, тема которых оставалась неизменной, – тоже была совершенно лишней. Но он, похоже, не мог упустить шанс вставить свой комментарий.

Однако в данном случае дело было не в случайном комментарии. Это был серьезный разговор, который завела сама Дейдра. Речь шла о ее младших брате и сестре, близнецах Гороне и Гвиндер, которые, по настоянию Дейдры, поселились в ее летнем домике в Полкер-Коув на западном побережье Корнуолла. До сих пор они жили вместе с родителями; Горон помогал отцу собирать металлолом в реках, а Гвиндер помогала ухаживать за матерью в последние годы ее жизни. Когда мать умерла после долгой и, следует признать, безнадежной борьбы с раком, в которой использовались такие средства, как посещение католических и кельтских святынь, вода из святых источников, восточная медицина и два медиума, единственным желанием Дейдры было забрать брата и сестру из убогого трейлера, который служил им семейным домом. Она знала, что отец никогда не бросит свой трейлер. Возможно, перевезет к другой речке в Корнуолле, но не бросит. А вот насчет близнецов Дейдра сомневалась. Им было уже под тридцать, и они, по всей видимости, накопили некий жизненный опыт. Пора уже поставить перед собой какие-то цели и добиваться их. Им это необходимо. Но изолированная стоянка для трейлеров – не слишком подходящее для этого место. Летний дом Дейдры тоже находился в глуши, но от него рукой подать до деревни Моренстоу, а там недалеко и до города Касвелин.

Поэтому она добилась их согласия на переезд – с Гороном пришлось труднее, потому что он обычно боялся любых перемен, – но у нее не было денег, чтобы содержать их, так что им пришлось искать работу. Несколько раз наведавшись к близнецам, Дейдра нашла им работу на местной ферме, занимавшейся производством сидра: Горон был подсобным рабочим, собирал яблоки и следил за созреванием сидра, а Гвиндер варила яблочный джем.

Но через несколько недель близнецы решили, что хотят вернуться к отцу. Горону не нравилась работа, которую ему поручили, – обслуживать все механизмы на ферме, – а Гвиндер не хотела присматривать за огромными чанами с джемом. Но Дейдра цеплялась за мысль, что близнецам просто нужно время – привыкнуть к новому месту, расширить круг общения, понять и признать серьезные ограничения своей простой жизни.

– Они просто напуганы, – сказала Дейдра вчера вечером, когда Линли пришел в ее квартиру в районе Белсайз-Парк. Она только что приехала из Корнуолла, и он направился прямо к ней, как только ему удалось вырваться из Нового Скотленд-Ярда. По дороге Томас купил карри, но они к нему даже не притронулись – сразу бросились в спальню.

Потом они сидели на кровати, и Дейдра завела разговор о Гороне и Гвиндер и об их намерении вернуться к отцу.

– Они не хотят мне верить, когда я говорю, что они обязательно привыкнут, а если вернутся в тот трейлер, то никогда не узнают другой жизни. Их отец – мой отец, хотя я перестала считать его отцом, когда нас всех забрали у него, – не вечен; что они будут делать, когда он умрет?

– Может, ты слишком торопишься? – предположил Линли. – Я хочу сказать, слишком рано забрала их из трейлера после смерти матери.

– Тут любой момент будет неподходящим, Том. А если они вернутся, это лишь укрепит их стремление бежать от всего, что их пугает. На мой взгляд, если тебя что-то пугает, то единственный способ изменить это, то есть побороть страх – встретить его лицом к лицу.

Именно в этот момент Линли подумал, что у него есть шанс. Ему следовало бежать от этого шанса, как от огромной воронки на ландшафте своей жизни, но он зачем-то ухватился за него.

– Кстати, об этом, Дейдра… – нерешительно начал Томас.

– О чем именно?

– Чтобы не бежать от страхов…

– И?..

Она не собиралась идти у него на поводу. Он видел это по вздернутому подбородку, который был повернут к нему в профиль, по прямой спине, прижатой к горе подушек в изголовье кровати.

– Я очень хочу, чтобы ты была со мной, – сказал Линли.

– Я и так с тобой. Посмотри на нас, Томми.

– Да, конечно. Но я имею в виду… – Интересно, что на самом деле он имеет в виду? Что ему от нее нужно, кроме того, что он уже имеет? Признание в любви? Обещание какого-то общего будущего? Она ни разу не использовала слово «любовь» для описания своих чувств, но разве это так важно? Томас опустил взгляд на простыню, прикрывавшую их обоих, на холмики их тел под тонкой тканью. И понял, что это важно. Но тут же возник вопрос: почему? А вот на него ответа не было. «Потому что я этого хочу» – совершенно недостаточно. В конечном счете он сказал:

– Наверное, я хочу, чтобы были «мы», «нас», «наше». Я люблю тебя и хочу сделать еще один шаг.

Она слегка повернулась и посмотрела прямо ему в лицо.

– Я тут, с тобой. Я твоя. Я хочу, чтобы ты присутствовал в моей жизни. Мне нравится быть с тобой. Разве этого недостаточно?

– Это никуда нас не ведет.

– А почему это должно нас куда-то вести?

– Потому что так устроена любовь. По крайней мере, моя к тебе. Я на это надеюсь. – Он снова подумал, что это возможность. Дейдра либо войдет в открытую дверь, либо захлопнет ее.

Она откинула свои рыжеватые волосы с лица и взяла очки с большой картонной коробки, которая по-прежнему служила ей прикроватной тумбочкой. Потом молча надела очки, и мудрый мужчина не стал бы продолжать разговор. Но… Линли вздохнул. Когда дело касалось Дейдры, ни о какой мудрости не могло быть и речи.

– Чего ты боишься? – спросил он.

– Я не боюсь. – Она встала, подняла с пола футболку и белье, оделась. – Откровенно говоря…

К чести Линли, он сразу понял, что эта откровенность не сулит ничего хорошего.

– …наши теперешние отношения… ты и я, Томми… в данный момент… в общем, на этом я всегда заканчивала с мужчинами. Мужчины всегда чего-то от меня хотят, и я не понимаю чего. И не понимаю, почему недостаточно того, что у нас есть. – Она прижала руку к груди и посмотрела ему в лицо. – Я такая. И всегда буду такой. Я много раз пыталась тебе это объяснить, но ты, кажется, веришь, что если будешь упорно возвращаться к этой теме, лезть мне в голову, чтобы… Даже не знаю, как это назвать. Похоже, ты думаешь, что с помощью этих разговоров получишь от меня что-то еще. Но этого у меня просто нет.

Линли тоже встал и начал одеваться.

– А ты остаешься в убеждении, что внутри тебя ничего нет, кроме желания держаться на расстоянии от остального человечества в целом и от меня в частности. Это не вся жизнь, а лишь ее половина, а я не верю, что тебе достаточно этой половины. Ты боишься идти в будущее вместе со мной, и я не знаю почему. И не узнаю, если ты мне не скажешь.

– Это не страх. Не знаю что, но не страх. То, какая я есть, не имеет отношения к страху.

– Что же это? Как можно от него избавиться, если ты не знаешь, что это, не можешь даже дать ему название?

– Послушай, Томми. – Дейдра надела джинсы и направилась к двери спальни, но не вышла, а снова повернулась к нему. – А кто тогда ты? Мой психоаналитик? Мой психиатр? Мой викарий? Мой… Ради всего святого. Я даже не знаю.

– Я – мужчина, который тебя любит.

Они еще несколько раз возвращались к этой главной теме – и расстались недовольные друг другом. Линли решил – и сказал ей, – что ему не стоит оставаться на ночь.

– Как хочешь, – ответила Дейдра.

Ничего он не добился – как и раньше. Только в этот раз она не проводила его до двери.

Теперь, на подземной парковке в Новом Скотленд-Ярде, Линли смотрел в стену, называя себя последним дураком. Жаль, что он бросил курить. Ему очень хотелось затянуться сигаретой.

Тут, словно джинн, услышавший его желание и выскочивший из медной лампы, у водительской дверцы его «Хили Элиотт» появилась давняя коллега, сержант Барбара Хейверс; она втягивала в себя дым из почти докуренной до конца сигареты «Плейерс». Линли подождал, пока она потушит окурок, и открыл дверцу. Она была одета в обычном для нее стиле: слишком короткие брюки, вероятно найденные в благотворительном магазине «Оксфам», неизменные красные высокие кроссовки и футболка с надписью: «Кремация – моя последняя надежда вдохнуть горячего дыма». Увидев всю эту красоту, Линли не удержался от вздоха. По крайней мере, на шее у нее был повязан какой-то свитер. Его можно будет быстро натянуть при встрече с начальством, не столь терпимым к внешнему виду подчиненных.

Она испытующе посмотрела на него.

– Устали или злитесь?

– Ни то ни другое. – Линли направился к лифту; Барбара – за ним, едва не наступая ему на пятки.

– Правда? А почему у вас такой вид, будто вы только что уронили тушеные бобы с тоста прямо себе на рубашку? – Она обогнала его и внимательно изучила его одежду. – Я угадала, да?

– Разве что в переносном смысле. – Он нажал кнопку, вызывая лифт.

– Ага. Значит, Дейдра, – заключила Хейверс.

– Ей не понравилось бы сравнение с тушеными бобами на тосте.

– Я ей не скажу. А вы?

– Возможно, когда мы снова начнем разговаривать… Но, скорее всего, нет. А кроме того, Барбара, я обычно не ем на завтрак тост с тушеными бобами.

– Провалиться мне на этом месте, – простонала она. – Я приучила вас к «Поп-Тартс».

Томас молча посмотрел на нее. Двери лифта открылись.

Первым человеком, которого они встретили наверху, была Доротея Гарриман, секретарь их отдела, гроза всех сотрудников. В отличие от Хейверс, она была, как всегда, одета с иголочки, хотя Линли всегда удивлялся, как Доротея умудряется ловко перемещаться по зданию на таких высоких каблуках, похожих на какое-то средневековое орудие пыток.

– Ага, – сказала она, увидев Линли и Хейверс. – Исполняющий обязанности старшего суперинтенданта Линли, вас хочет видеть начальство. Джуди звонила… – она посмотрела на запястье, на котором красовались какие-то навороченные часы, умеющие делать все, разве что не готовить еду, – минут двадцать назад. Мне позвонить ей и сказать, что вы уже идете? Она сообщила, что у нее сидит Стивенсон Дикон. Думаю, вы понимаете.

– Лучше вы, чем я, – пробормотала Хейверс. Она ненавидела главу пресс-службы не меньше, чем Линли.

– Мы знаем, о чем пойдет речь? – спросил Томас.

– Все держится в тайне и говорится вполголоса, но ходят слухи о каком-то хитроумном плане, исходящем из Эмпресс-стейт-билдинг.

«Ничего хорошего это не предвещает, – подумал Линли. – Эмпресс-стейт-билдинг – один из трех больших полицейских центров, отвечавших за группы районов города; непрекращающиеся сокращения в полиции приводили к укрупнению и отказу от местных участков. Если на помощь призывают Новый Скотленд-Ярд, значит, дело серьезное. А участие пресс-службы говорит о том, что и неприятное».

– Кто-то сделал то, о чем будет жалеть. Или уже жалеет. – Хейверс словно прочла его мысли.

– Я введу тебя в курс дела, как только все выясню, – пообещал Линли и направился к кабинету помощника комиссара.

Не прошло и десяти секунд после ухода Линли, как Доротея повернулась к Барбаре, критически осмотрела ее футболку, потом брюки и кроссовки.

– Барбара… – Она перенесла вес с одной ноги на другую, и Хейверс поняла, что предстоит долгий разговор об одежде, который ей был вовсе ни к чему.

– Знаю, знаю, – поспешно сказала она. – У меня в машине есть во что переодеться. Просто я утром была на пробежке, и это первое, что подвернулось под руку.

– Пробежки по утрам, – сказала Доротея. – Думаешь, я в это поверю? А почему вчера вечером ты пропустила танцевальный кружок?

– Вросшие ногти? – с надеждой произнесла Барбара.

– Не смешно. На следующей неделе я притащу тебя за волосы, если потребуется. Сколько ты сбросила?

– Не знаю. Мы с весами в ванной давно не встречались. Вероятно, нисколько, Ди. Все, что мне удается сбросить, я набираю за остаток недели с помощью карри. И лепешек с начинкой. Просто горы лепешек.

– Господи, – вздохнула Доротея. – Ты невозможна.

– Звучит как комплимент.

– Не спорь со мной, Барбара. Я запрещаю тебе спорить со мной. Хватит. Пойдем к компьютеру. Я нашла для нас кое-что примечательное.

В лексиконе Доротеи примечательное означало возможность подыскать себе – и, к несчастью, Барбаре – мужчину. В данном случае ее намерение, похоже, не ограничивалось одним мужчиной. Это был сайт под названием «Груп мит», и Доротея открыла его на компьютере Барбары, как только они подошли к ее столу.

– Просто высший сорт, – сказала Доротея.

Высший сорт? Кажется, это из… Барбара не была уверена. Из 1920-х? Ди снова смотрит старые фильмы?

– Что это? – спросила Хейверс, заглядывая через плечо Ди. Яркие краски, фотографии смеющихся, улыбающихся и хихикающих людей от тридцати пяти до семидесяти лет за самыми разными занятиями. Мужчины с женщинами, мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, старые со старыми, молодые с молодыми, пожилые мужчины с женщинами помоложе, молодые мужчины с женщинами старше себя. Они играли в теннис, катались на лодках, работали в саду, катались верхом, слушали оперу или смотрели балет. И все явно получали удовольствие.

– Какого черта, Ди? – повторила Барбара. – Это ведь не сайт знакомств?

– Господи, конечно, нет, – сказала Доротея. – Избави боже. Это сайт, посвященный увлечениям. Нужно лишь просмотреть разные занятия… Смотри! Вот чечетка! Просто кликни то, что тебе нравится, и появится информация о ближайших мероприятиях. Давай я покажу.

Барбара смотрела, как Доротея щелкает мышкой на «Прогулки». На экране появились фотографии гуляющих и список маршрутов. Затем Доротея выбрала «Прогулки по пабам», и они увидели десяток экскурсий, начинающихся или заканчивающихся в пабах, в разных районах Англии. Щелчок по Оксфордширу показал два маршрута, оба на следующей неделе. При выборе одного из них на экране появился список участников.

– Добавляешь свое имя к списку и просто приходишь в условленное место, – объявила она. – Правда, классно? Выбираешь занятие, и тебе сразу находится компания. Смотри. – Вернулась на главную страницу и принялась читать меню: рисунок, пленэр с акварельными красками, скалолазание, гребля, бальные танцы, любительские спектакли, хоровое пение, китайская кулинария, военная история, архитектура, ландшафты Иниго Джонса[8]. – И так далее, и так далее. Мы должны пойти куда-нибудь вместе, Барбара. Этот так здорово!

Барбаре все это напоминало круги ада. Но Ди не унималась.

– Конечно, мы с тобой можем продолжить заниматься чечеткой. Но жизнь гораздо богаче.

– Точно. Кроме того, после чечетки всегда идет карри.

– Не говори глупостей. Я куда-нибудь запишусь. – Доротея снова уставилась на экран. – Рисунок, – решила она. – Записываю нас на рисунок. Всегда хотела рисовать. А ты?.. Впрочем, неважно. Ты скажешь, что никогда об этом не задумывалась. Но я знаю тебя лучше, чем ты сама. Так что – рисунок… Ой! Посмотри на это, Барбара. Тут есть и языковые курсы. Французский, немецкий, китайский, иврит, арабский, итальянский, финский… боже, разве сегодня кто-то еще говорит на финском? Тебе нравится итальянский, Барбара? Знаешь, он может оказаться полезным во время путешествий. Разговоры с местными и все такое…

Барбара прищурилась. Ди была очень умна. Она подводила разговор к теме, которую Хейверс избегала уже несколько недель. Инспектор Сальваторе Ло Бианко из полиции Лукки был в Англии на стажировке с начала июня – и еще не уехал, насколько ей было известно, – и Доротея сразу увидела в нем воплощение мечты молодой девушки, или, по крайней мере, ее мечты относительно Барбары. Только вот та не была мечтательной молодой девушкой и не считала Сальваторе мужчиной, на которого она может иметь виды. Интересно, откуда взялось это выражение – «иметь виды»? Скорее всего, из какого-то любовного романа эпохи Регентства. «Пора менять жанр, – сказала она себе. – Возможно, на романы ужасов. Да. Хоррор – отличная идея».

– Два ужина в винном баре в Холланд-Парк. Европейский поцелуй в щеку в конце вечера.

– Что? – Доротея удивленно заморгала.

– Ди, пожалуйста. Я знаю тебя лучше, чем ты сама, – так мне кто-то говорил. Тебе интересно, виделась ли я с Сальваторе Ло Бианко кроме нашего танцевального выступления, хотя назвать это концертом – значит предположить, что мы действительно умеем танцевать…

– Что абсолютная правда, и ты это знаешь.

– Ладно. Неважно. Я дважды ужинала с ним, один раз вместе с Линли и доктором Трейхир, так что это вряд ли считается. – На этом ее отношения с итальянским полицейским закончились, и у Барбары не было намерения продолжать. Но Доротея была полна решимости сделать этого мужчину частью будущего Барбары, а также своего собственного. – В любом случае я уже знаю итальянский, – прибавила она.

– Боже! Правда?

– Чао, грацие, пицца и прего, только не спрашивай меня, что это значит. За исключением пиццы, конечно. Это я прекрасно знаю.

– Очень смешно, – сказала Доротея. – Весело. Животик надорвешь. В общем, записываю нас на рисунок. Будешь плохо себя вести, запишусь на китайскую кулинарию.

– Отлично. Чудесно. Замечательно – и все такое прочее, – ответила Барбара. – Посмотри насчет рисунка; потом расскажешь, что нашла. Я начну потихоньку воровать бумагу и карандаши.

Вскоре вернулся Линли. Он принес стопку папок из коричневого картона, кивком головы пригласил Барбару в свой временный кабинет и махнул рукой в сторону сержанта Уинстона Нкаты. Тот был полностью погружен в изучение кадров, снятых камерой наблюдения на станции метро «Глостер-роуд». И, похоже, не находил того, что ему было нужно. Барбаре пришлось три раза окликнуть его, прежде чем он поднял голову. Тогда она повторила жест Линли, указав на дверь его кабинета.

Уинстон встал. Он был довольно высоким, метр девяносто пять, и поэтому смена положения требовала определенного времени. Как только он распрямился, Барбара направилась в кабинет Линли. Если начальник хотел видеть их двоих, велика вероятность, что игра уже началась.

Войдя в кабинет, она отметила, что исполняющий обязанности старшего суперинтенданта – Линли – оставил помещение в прежнем виде. Бывшая хозяйка – старший суперинтендант Изабелла Ардери – уже восемь недель была в отпуске, проходя курс лечения на острове Уайт. Состояние кабинета указывало на уверенность Линли в способности Ардери справиться с зависимостью от алкоголя, прежде чем спиртное окончательно разрушит ее жизнь. Личные вещи – например, фотографии ее близнецов – забрала сама хозяйка кабинета. Все остальное осталось на месте. Даже мебель не была сдвинута ни на дюйм.

Линли махнул рукой в сторону круглого стола у одной из стен.

– Доротея была права. Нам кое-что пришло из Эмпресс-стейт-билдинг.

– Что-то запутанное, сэр? – спросила Барбара.

– Убийство, – ответил Линли.

– А при чем тут пресс-служба?

– Обычное дело: не поднимать шума, сохранять спокойствие и, они надеются, как можно дольше не допускать утечек в прессу.

Массивное здание Эмпресс-стейт-билдинг располагалось на Лилли-роуд недалеко от станции метро «Вест-Бромптон», а также от покрытых лишайником викторианских надгробий Бромптонского кладбища. Здание было невероятно высоким, немного похожим на трилистник – скучный серый цвет и стекло, как и многие современные здания в Лондоне. Подобно Новому Скотленд-Ярду, оно было хорошо защищено. Никто не мог просто так войти с улицы, чтобы поболтать с местным «бобби».

Линли ждали. После пятиминутного ожидания напротив кафе «Пилерс» из лифта вышел мужчина среднего возраста с темными с проседью волосами и миновал турникет.

– Старший суперинтендант Линли?

– Томас, – представился Линли. – И всего лишь исполняющий обязанности старшего суперинтенданта. Меня попросили заменить шефа на несколько недель, пока она в отпуске. Вы – старший суперинтендант Финни?

– Марк. – Мужчина протянул руку. Рукопожатие у него крепкое, отметил Томас.

– Вижу, вам выдали бейджик посетителя. Хорошо. Идемте со мной. Мы сидим на семнадцатом, но я отвезу вас в «Орбиту». Оттуда открывается потрясающий вид.

Он провел Линли через турникет к лифтам, которые поднимали пассажиров только на верхние этажи здания. Поездка не заняла много времени: лифт оказался быстрым и беззвучным.

«Орбита» представляла собой нечто среднее между комнатой отдыха и кафе; кухня располагалась посередине, в стебле трилистника. Вид полностью соответствовал описанию Финни – потрясающий. У Линли возникло ощущение, что, куда ни посмотри, он может увидеть окружающие Лондон графства.

Томас принял предложение Финни выпить кофе и нашел свободное место рядом с одним из окон во всю стену. Окна окружали «Орбиту» со всех сторон, и довольно скоро Линли обнаружил, что помещение медленно вращается. Если сидеть тут достаточно долго, можно увидеть весь Большой Лондон.

Финни вернулся с двумя чашками кофе и двумя круассанами, поставил все это на стол и сел напротив Линли.

– Чем я могу вам помочь, Томас?

– Расскажите мне о сержанте Бонтемпи.

– Тео? – переспросил Марк. – Разве она идет на повышение? Я не знал.

«Странная реакция», – подумал Линли.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– В больнице. Три дня назад.

– Вам не звонили из больницы?

– Нет. К чему вы клоните, Томас?

– Увы, она умерла.

Финни изумленно смотрел на него, как будто попытка прочесть по губам то, что произнес Линли, ни к чему не привела.

– Как это? – Он обращался к самому себе. И прежде чем Линли успел ответить, прибавил: – Я ее видел. Она была жива. Это я ее нашел.

– Где? – спросил Линли.

– В ее квартире. Вошел и увидел ее на кровати. Разбудить не смог, но… Господи, она дышала, это точно. Я позвонил в «три девятки». Когда они наконец появились…

– Наконец?

– Прошло не меньше получаса. Они проверили у нее жизненно важные показатели, поставили капельницу, положили на носилки и отвезли в больницу. Я поехал за ними на своей машине.

– Вы смогли с ней поговорить?

Финни покачал головой.

– Когда я в последний раз ее видел, ее везли в отделение неотложной помощи. Я ждал известий. Через два часа мне сообщили, что Тео перевели в реанимацию и что они связались с ближайшими родственниками. Не знаю, кто это был: муж, родители или сестра. Хотя, кажется, муж. Я ушел раньше, чем они появились. – Он встал, подошел к окну и прижал ладонь к стеклу. Потом сказал своему туманному отражению: – Она лежала в постели, когда я ее нашел. В пижаме. Почему она умерла?

– Как вы попали в ее квартиру? – спросил Линли.

Финни отвернулся от окна. Линли заметил, что его румяное лицо побледнело.

– Я показал консьержу свое удостоверение и объяснил ситуацию.

– Какую?

– Что?

– Ситуацию. Что привело вас в ее квартиру?

Финни сжал одну руку в кулак и ударил по раскрытой ладони.

– Она недавно перевелась в отдел убийств на одном из участков на юге Лондона и попросила несколько дней отдыха, прежде чем приступить к работе. Но в назначенный день она там не появилась. Мне позвонили с просьбой подтвердить, что дата перевода верна. Я подтвердил, а поскольку Тео – сержант Бонтемпи – любила свою работу, ее отсутствие выглядело необъяснимым. Моя первая мысль – что-то случилось с ее отцом. В начале года он перенес инсульт. Я позвонил ее родителям, но у них все было в порядке. Тогда я начал названивать ей на мобильный. Она не отвечала. Через несколько часов я поехал к ней.

– Разве вы не могли позвонить кому-то, кто был поблизости?

– Наверное. Конечно. Но я не стал его искать. Просто приехал туда, показал удостоверение консьержу и вошел в квартиру.

– Вы знали, где она живет? Вы уже у нее бывали?

– Однажды подвозил ее домой после вечеринки, которую устроила наша команда в местном пабе. Знаете, для поднятия духа. Машины у нее не было, я выпил всего один бокал вина; было поздно, и я подумал, что общественный транспорт – не самая лучшая идея.

– Она была пьяна?

– Навеселе, но не пьяна… Послушайте, что происходит? При чем тут служба столичной полиции?

Линли не видел причин уклоняться от ответа.

– Боюсь, ее убили.

– Убили… – Финни был явно ошарашен и не мог поверить услышанному. – Убили? В больнице?

– Она умерла в больнице. Но причина ее смерти – в квартире.

– Как это возможно? – Финни нахмурился. – Что случилось?

– Эпидуральная гематома. Ударом по голове ей раскроили череп. Она была в коме, когда вы ее нашли. Поэтому и не смогли разбудить.

– Говорите, убийство… Но она могла упасть и удариться головой. Я хочу сказать, что она была в пижаме. В постели. И никаких признаков – я имею в виду, удара. Так что у меня не было никаких оснований полагать… Кто еще в курсе?

– Что это убийство? Родственники знают только, что она умерла, потому что требовалось их согласие, чтобы отключить ее от аппарата искусственной вентиляции. А о ее смерти знали еще до вскрытия. Я отправил к ее родственникам сотрудников, которые сообщат, что смерть не была естественной.

– Но убийство… Без следов удара на голове?

– Удар пришелся по затылку, так что вы ничего не увидели, а кожа не была повреждена. Кроме того, удар был нанесен каким-то предметом. Об этом свидетельствует характер повреждений черепа.

– Что это было?

– Пока не знаем. Все, что могло послужить орудием убийства, изъято и отправлено на экспертизу. Если среди этих предметов его нет, логично предположить, что преступник принес орудие убийства с собой. А потом забрал.

– Тогда почему вы полагаете, что ее ударили, а не… – начал Финни и сам ответил на неоконченный вопрос: – Да, конечно, вскрытие. Как вы сказали. Господи, я мог бы ей чем-то помочь… Меня учили обращать внимание на мелочи, но я ничего не увидел.

– Вы не могли знать, что произошло, Марк. Как вы сказали, она лежала на кровати в пижаме. Что вы должны были подумать? Возможно, сама сержант не знала, насколько серьезна ее травма. Ее ударили, но потерять сознание она могла не сразу. Возможно, у нее начала кружиться и болеть голова и она приняла парацетамол. А могла не помнить, что произошло. Легла в постель, не понимая, какая ей грозит опасность. Затем ей стало хуже, она потеряла сознание и впала в кому. Спасти ее можно было только в том случае, если б ее вовремя нашли и доставили в больницу, чтобы снизить внутричерепное давление. Но этого не случилось, и никто из знавших ее людей не виноват – кроме убийцы.

– Вы хотите сказать, что она знала убийцу?

– Если б нападение произошло на улице или в другом общественном месте, ее сразу нашли бы. Но факты говорят о том, что она впустила убийцу к себе в квартиру.

– Или у убийцы был ключ.

– Или так. Да.

– Наверное, ключи есть у родственников. Родителей, сестры… Может, даже у ее мужа, Росса Карвера.

– Даже?

– Они расстались. Года два назад?.. Или раньше?.. Но они вместе жили в этой квартире, когда были женаты. Может, у него остался ключ.

Финни вернулся на диван, взял круассан и разломил его пополам; поднял, но, похоже, не смог заставить себя есть. Вернув круассан на тарелку, он взял кофе. Рука у него дрожала, отметил Линли. Не слишком сильно, чтобы это заметил непрофессионал, но этого было не скрыть от человека, который более или менее регулярно допрашивает преступников.

– Расскажите мне о ее переводе, – попросил Линли. – Он был добровольным?

Финни колебался. Линли увидел, как он с усилием сглотнул.

– К сожалению, нет. Инициатором был я. Она предпочла бы остаться здесь.

– Вы упоминали о команде. Полагаю, она была ее частью.

– Да, – подтвердил Финни. – Она была хорошим полицейским и превосходным детективом.

– Тогда почему вы ее перевели?

– Это трудно объяснить, и я предпочел бы этого не делать. Но проблема была в том, как она работала. Наткнувшись на предполагаемую ниточку, предпочитала действовать самостоятельно. И предлагала свои варианты действий – так что она не была тем командным игроком, который мне тут нужен. Если что-то приходило ей в голову – даже если это не входило в круг наших обязанностей, – она этим занималась, а докладывала потом, если вообще докладывала. Мы с ней несколько раз спорили насчет того, что лучше для проекта.

– Над чем вы работали? – спросил Линли. Слово «проект» предполагало текущую задачу, возможно долговременную.

– Насилие в отношении женщин, – ответил Финни. – Но в основном женское обрезание. Она была полна решимости положить конец этой практике, вырвать с корнем. Разумеется, как и все мы. Но проблема в том, что она хотела немедленных действий в любом направлении, куда уводила ее фантазия, а расследование и без того шло трудно.

Линли взял свой круассан и отщипнул кусочек. Круассан оказался очень вкусным. Впрочем, как и кофе.

– Я могу понять ее рвение.

– Да. Конечно. Как женщина, она…

Линли не дал ему договорить:

– Она была не просто женщиной в конкретной ситуации.

– Что вы имеете в виду?

– Ее саму жестоко изуродовали. Это выяснилось при вскрытии. Думаю, она никому об этом не говорила, за исключением мужа.

Марк опустил взгляд. Рот у него приоткрылся. Несколько секунд он молчал, а в это время в «Орбиту» вошла шумная группа – вероятно, на второй завтрак.

– Нет, конечно, она мне не говорила, – наконец выдавил он из себя. Потом кивком указал на папки, которые принес Линли. – Вы сказали, жестоко?

– Инфибуляция[9].

– Господи Иисусе… – В глазах Финни блеснули слезы. Он поднес ладонь к лицу, словно закрываясь от взгляда Линли. Возглавляя этот проект, он явно знал, что такое инфибуляция.

– По свидетельству патологоанатома из Министерства внутренних дел, операция была сделана много лет назад, возможно в младенчестве. Единственное, что мы знаем, – сделана она была варварски. Ее почти полностью зашили.

Марк поднял вторую руку, давая понять, что не желает знать подробности. Томас не мог его винить. Женщина была его коллегой. Удивление, ужас… И именно Марк Финни вынудил ее перевестись.

– Я не должен был ее переводить, – сказал тот, словно прочитав его мысли. – Почему она мне не сказала? Она могла бы сказать мне, почему… – Он растерянно умолк.

– Почему она не играла по вашим правилам?

– Все могло быть иначе, скажи она мне.

– Осмелюсь заметить, для такого признания она должна была вам полностью доверять, – сказал Линли. – А после того, что с ней сделали, ей, наверное, было трудно кому-то довериться. – Он допил кофе и встал. – Нам нужно взглянуть на все, чем она занималась в команде и что делала самостоятельно. Ее папки, записи, компьютер, отчеты о проделанной работе, цифровые фотографии и все остальное, что она могла задокументировать и передать вам – или утаить. И мне потребуется поговорить с ее коллегами.

– В нашей команде, кроме меня, есть еще два детектива и сержант Джейд Хопвуд, которая заменила Тео.

– Всего четыре человека? – удивился Линли. – И как вы собирались бороться с насилием в отношении женщин, имея в своем распоряжении только одного сержанта и двух детективов?

– Это все, что нам выделила служба столичной полиции, – ответил Финни. – Думаю, вы понимаете, с какими трудностями мы сталкиваемся.

Сержант Уинстон Нката знал, что одна из причин, по которым ему поручили сообщить семье Тео Бонтемпи, что ее убили, заключалась в том, что он черный, как и его погибшая коллега – и, вероятно, ее семья. Его это не волновало, хотя он и задавал себе вопрос: неужели шеф – Линли – думает, что если услышать ужасную весть от человека своей расы, это каким-то образом ослабит удар? Он выслушал поручение молча, воздержавшись от вопросов и замечаний, хотя и не обрадовался. Никому не хочется сообщать такого рода новости.

Нкату удивил адрес родственников – Хэмпстед. Хэмпстед – это куча денег, а куча денег означает наследство, которое не все ушло на похороны или хорошо оплачиваемую работу. Выросший в многоквартирном доме на юге Лондона, в районе, который все еще ждет, чтобы стать модным, Уинстон привык к похожим на башни домам, смешению рас, войнам подростковых банд, обычно черных, и родителям – в частности, его собственным, – которые выпускали ребенка из квартиры только при условии, если он мог назвать место, куда направляется, и маршрут, не заводивший на чужую территорию. Но это не особо помогало. Он все равно присоединился к «Воинам Брикстона» – как и его брат Гарольд, который пребывал в тюрьме на содержании королевы и останется там еще как минимум семнадцать лет. Уинстон расстался с «Воинами» благодаря доброте и заинтересованности, проявленной копом – черным, как и семья Нкаты, – и в результате выбрал другой путь. За эти годы его жизнь сильно изменилась, но он давно пришел к выводу, что люди его расы, поселившиеся в Хэмпстеде, могут быть только знаменитостями: кинозвездами, известными спортсменами и тому подобное.

Адрес семьи Бонтемпи привел его на Нью-Энд-сквер, с утопающими в тени тротуарами и украшенными глицинией портиками домов. Жилье Бонтемпи впечатляло: особняк из красного кирпича, самый большой из всех соседних. Он был огорожен черной чугунной оградой. Между оградой и домом – цветущий сад. Дом трехэтажный – по пять больших окон на каждом этаже, – а из крыши торчит куча дымоходов. Имелась даже одноэтажная пристройка, хотя Нката никак не мог понять, зачем такому большому дому еще и пристройка. Перед домом была припаркована одна машина, «Лендровер» последней модели. Свою «Фиесту» сержант поставил прямо за ней.

Выбравшись из машины, он направился к калитке. Высота забора и калитки была чуть больше метра, но калитка тем не менее оказалась запертой. Нката нажал единственную кнопку. Ничего. Пришлось сделать еще несколько попыток. Наконец строгий женский голос ответил:

– Да? В чем дело?

Уинстон назвал себя, и замок на калитке открылся. Он вошел и направился к большой «пещере» из глицинии, видимо накрывавшей крыльцо. Так и оказалось. Глициния разрослась в трех направлениях из одного мощного ствола, который выглядел так, словно его перенесли сюда из райского сада, где Адаму и Еве указали на дверь. Вьющиеся побеги закрывали крыльцо, обрамляли окна первого этажа и тянулись к крыше.

Дверь открылась раньше, чем он успел подняться по ступенькам. На пороге, держась за ручку двери, стояла высокая и чрезвычайно привлекательная женщина. Примерно одного возраста с ним – двадцать семь – и одетая в летнее белое платье с узором из подсолнухов, перехваченное в талии. Ткань контрастировала с цветом ее кожи, но этот контраст был приятным. Ноги босые, заметил Нката, на ногтях красный лак; волосы распрямлены и спускаются по щекам аккуратной стрижкой, которая ей очень идет. Тщательный макияж, украшения. Все элегантное. Судя по ее виду, ею занимался профессиональный стилист.

– Новый Скотленд-Ярд? – неуверенно переспросила она, даже не пытаясь оторвать любопытный взгляд от длинного шрама на его лице. «Возможно, именно шрам вызвал у нее опасения», – подумал сержант.

Он протянул женщине удостоверение. Она прочла его, потом снова посмотрела на сержанта.

– Как, вы сказали, вас зовут? – Это было нечто вроде проверки.

– Произносится: «Н» плюс «ката», – ответил он.

– Значит, африканец.

– Мой отец из Африки. Мама с Ямайки.

– Но у вас нет ни того, ни другого акцента.

– Я родился здесь.

– Вы действительно из службы столичной полиции?

– Совершенно верно. И мне нужно поговорить с вашими родителями.

Женщина довольно резко повернулась, так что платье взметнулось вверх, обнажив нижнюю часть ног, и исчезла в доме. Дверь она оставила открытой, и Нката вошел. Он оказался в прихожей с отполированным до блеска полом из черного дуба. На полу лежал персидский ковер. Антикварные столики, рукоятки из полированной бронзы, пейзажи в золоченых рамах. Как выразилась бы Барбара Хейверс, семья Бонтемпи не прозябала в нужде.

Молодая женщина вернулась. В руках у нее был поднос с большой бутылкой воды «Сан-Пеллегрино» и четырьмя бокалами.

– Они скоро будут. Идите за мной, – сказала она и провела его в гостиную, похожую на картинку из журнала, посвященного дизайну квартир: мягкие диваны, мягкие кресла, обивка с узором из цветов и виноградных лоз, сияющий столик из красного дерева, антикварный шкафчик с необычной коллекцией маленьких фарфоровых фигурок женщин, обрезанных у талии. Об их назначении Нката даже не догадывался.

– Кстати, меня зовут Розальба. То есть Рози, – сказала женщина. – Вы насчет Тео? Я ее сестра.

Уинстон отвернулся от антикварного шкафчика.

– Да. Верно.

– «Сан-Пеллегрино»? – спросила она, поднимая бутылку.

– С удовольствием. Да. – Он не смог сдержать любопытства: – Можно задать вам вопрос: чем занимаются ваши родители?

– Ужасно невежливый вопрос.

– Да. Простите. Мне просто интересно.

Рози нахмурилась, но все же ответила:

– У отца ветеринарная клиника возле Рединга. Вроде обычной клиники. Я хочу сказать, круглосуточная, со специалистами, операционными и всем прочим. Мама – пилот частных самолетов. – Рози закатила глаза. – Доставляет скучающих жен всяких боссов за туфлями во Флоренцию и на обеды в Париж.

– Не будь такой злой, Рози, – донесся голос с той стороны, откуда пришла Рози с водой и бокалами. Эта женщина говорила с акцентом, похожим на французский. Нката повернулся. И был чрезвычайно удивлен. Мать Рози была белой, по-настоящему белой, и ее кожа резко контрастировала с черным костюмом в тонкую полоску. «Ди Гарриман ее оценила бы», – подумал сержант: узкие брюки, накрахмаленная белая блузка с поднятым воротником, обрамляющим лицо, облегающий фигуру пиджак, туфли с золотыми пряжками. Украшения у нее тоже были золотыми – и, похоже, настоящими: кольца, серьги и цепочка с кулоном, который он толком не мог разглядеть.

– Я Соланж Бонтемпи, – представилась женщина. – Рози сказала, вы пришли насчет Тео…

«Она не похожа не скорбящую мать, – подумал Нката. – Интересно почему? – Потом задался вопросом, почему ему это интересно. По опыту работы он знал, что люди по-разному переживают горе. – Чем же вызваны мои сомнения – тем, что она белая? Возможно», – решил он. Но, прежде чем он успел ответить, послышался голос Рози:

– Papá[10] нужна помощь?

– Да, но только не предлагай, милая. Сегодня… как и раньше. – Она повернулась к Нкате, словно прочла его мысли. – Чезаре, мой муж, очень переживает из-за смерти Тео. Мы с Рози стараемся не усугублять его страдания своими. Всё никак не можем привыкнуть, словно это случилось не с нами… И нам не отдают ее тело.

– Это из-за вскрытия. Думаю, придется еще немного подождать.

– Кое-чего я совсем не понимаю, – сказала Соланж. – И никто нам ничего не говорит.

– Именно поэтому он здесь, Maman[11]. Сержант Нката из службы столичной полиции.

– И зачем к нам явился сержант Нката из службы столичной полиции? – В мужском голосе тоже слышался иностранный акцент. Но не французский. Мужчина появился из той же двери, что и его жена и дочь, но двигался медленно, с помощью ходунков. Одна нога его плохо слушалась, заметил Нката.

– Это насчет Тео, Чезаре, – объяснила Соланж Бонтемпи.

– Я не понимаю, почему нам не разрешают забрать ее домой, – Чезаре Бонтемпи обращался к Нкате. – Мы хотим устроить похороны. Собрать друзей. Хотим, чтобы священник… – Он умолк и махнул рукой.

– Papá, сядь, – сказала Рози. – Пожалуйста. Сюда. Давай мы тебе поможем. Maman?

Он вскинул руку, останавливая их, и продолжил мучительный путь в комнату. На лбу и верхней губе у него выступили капельки пота. Все молча ждали, пока он присоединится к ним. Наконец Чезаре рухнул – не сел, а буквально рухнул – на диван, оттолкнул ходунки в сторону и снова повернулся к Нкате.

– Почему нам не возвращают дочь?

Уинстон ждал, пока женщины сядут. Похоже, они не собирались этого делать. У Рози был такой вид, словно ей хотелось сбежать: она все время косилась в сторону входной двери. Жестом сержант указал им на два кресла, а сам сел в другом конце дивана, на котором устроился Чезаре.

– Новости не очень хорошие. Мне жаль, что приходится их вам сообщать.

– Что там еще? – Соланж поднесла руку к горлу – защитный жест, характерный для многих женщин, – но тут же перевела взгляд на мужа. – Чезаре, может…

– Нет! Говорите, мистер сержант, как вас там.

– Нката. Уинстон Нката. Я пришел сообщить вам, что вашу дочь, похоже, убили. Вот почему вам не отдают ее тело.

– Убили? – переспросил Чезаре. – Тео убили? Она же полицейский! Кто убивает полицейских?

Соланж вскочила и подошла к нему. Он снова взмахнул рукой, отказываясь от помощи.

– Чезаре, прошу тебя. Ты должен…

– Что я должен? Сохранять спокойствие? Теодору убили, а я должен оставаться спокойным?

– Ты неважно себя чувствуешь, мой дорогой. Мы с Рози боимся за тебя.

Чезаре покосился на Рози. Она опустила голову и сцепила руки, не отрывая взгляда от своих коленей.

– Я не понимаю, – сказала Соланж. – Кто решил, что ее убили? И почему? И как?

Опираясь на данные отчета судмедэкспертов, которыми Линли поделился с ним и Барбарой Хейверс, Нката рассказал, что могло произойти с Тео. Он не стал вдаваться в подробности того, что им уже было известно: обнаружение Тео Бонтемпи коллегой, госпитализация, обследование, рентген, эпидуральная гематома, тщетные попытки спасти молодую женщину, просверлив отверстие в черепе, чтобы снизить давление, проведенное полицейским патологоанатомом вскрытие, выявившее, что такую травму она не могла нанести себе сама. Нката сообщил только выводы, к которым пришел судмедэксперт. Отчет вскоре будет представлен коронерскому жюри. Но характер травмы, последующая кома и смерть – все свидетельствует об убийстве.

Все трое молчали. Похоже, они были потрясены и не могли понять, как такое могло случиться. Первой нарушила молчание Соланж:

– Кто мог хотеть смерти Тео? И почему?

– Именно это мы и пытаемся выяснить, – ответил Нката. – Отчасти за этим я к вам и пришел. Начнем с вопроса: кто?

– Думаете, это один из нас? – Нката видел, что сцепленные руки Рози по-прежнему лежали у нее на коленях.

– Не думаете же вы… – сказала ее мать.

– Мы должны предъявить алиби? – перебила ее Рози.

– Просто формальность, но такова процедура, – подтвердил Нката.

– И вы захотите знать, были ли у нее враги, – прибавила Соланж.

– У Теодоры не было врагов, – буркнул Чезаре Бонтемпи.

– Нам трудно об этом судить, – возразил Нката. – Поэтому нам понадобятся имена ее друзей, имена всех, с кем она могла встречаться. Мы знаем, кто ее муж. – Он пролистал записи, которые сделал до прихода сюда после разговора по телефону Линли и Хейверс. – Росс Карвер. Пока всё.

Когда прозвучало имя Росса Карвера, трое членов семьи Бонтемпи переглянулись. Нката собирался спросить, какие отношения были у Тео и Росса в последнее время, но не успел.

– Вы захотите знать, когда мы видели ее в последний раз, – предположила Рози.

– Было бы неплохо для начала.

– Она была здесь… думаю, недели три назад, – сказала Соланж. – Приходила проведать papá.

– Мы смотрели кино, тот старый ковбойский фильм, где они прыгают со скалы, – прибавил Чезаре.

– Да-да, «Бутч Кэссиди», я помню. Вы любите этот фильм и много раз смотрели его вместе. – Соланж улыбнулась, вспоминая, что отцу и дочери нравился один и тот же фильм. – Тео не могла приходить сюда так часто, как хотела. Работа в полиции отнимала все ее время.

– Она жила работой, – подтвердила Рози.

– Многие копы такие. Поэтому они часто несчастливы в семейной жизни.

– Как и она, – сказал Чезаре. – Ее брак. Он распался.

– Когда это было?

– Больше двух лет назад, – ответила Рози. – Они тогда расстались, но… до сих пор не развелись. Хотя Тео хотела. Если подумать, какой смысл цепляться за брак, когда отношения между людьми мертвы…

– Они оба…

– Росс…

Соланж и Рози заговорили одновременно, но свою мысль закончила только Рози:

– Они оба хотели. – Она не отрывала взгляда от Нкаты, а родители смотрели на нее.

– Она с кем-то встречалась? – спросил Нката.

– Может быть, но Тео никогда не делилась со мной подробностями личной жизни. Может, из-за разницы в возрасте? Она на семь лет старше.

– А ее муж? У него кто-то есть?

Ответом было молчание.

– Вы говорите о Россе? – переспросила Соланж, словно была сторонницей полиандрии[12], а Росс Карвер был одним из ее многочисленных мужей. Она посмотрела на Чезаре, потом на Рози, потом снова перевела взгляд на Нкату. – Мы время от времени видимся с Россом, но о таком он нам не стал бы рассказывать.

– Потому что…

– Думаю, не хотел, чтобы Тео знала. Официально они были еще женаты.

Нкате это казалось бессмысленным. Они разводились. Они не жили вместе уже два года. Какая разница, если Тео Бонтемпи узнает правду о муже, с которым рассталась? Сержант поерзал на диване, внимательно разглядывая всех троих, и пришел к выводу, что они что-то скрывают. В семье что-то происходит, и дело не только в гибели одной из дочерей.

Уинстон не стал нарушать затянувшуюся паузу – этому приему он научился у Линли. Большинство людей долго не выдерживают. Но эти трое, как выяснилось, не относились к большинству.

– Я устал, – наконец нарушил молчание Чезаре. – Пойду.

Жена тут же вскочила, чтобы помочь ему, потом повернулась к Нкате.

– Вы не возражаете, сержант? Милая, продиктуй ему, пожалуйста, номера наших мобильных телефонов. Вам же они нужны, правда, сержант?

Он кивнул, и Соланж вывела мужа из комнаты. До него доносились их приглушенные голоса. В дальней части дома открылась, потом закрылась дверь, и все стихло.

Как бы то ни было, Рози осталась с ним. У него сложилось впечатление – по ее напряженности, – что она хранит множество секретов: и своих, и чужих. «Она знает гораздо больше, чем говорит, – подумал Нката. – Непонятно только, с кем связаны эти секреты – с родителями, сестрой или мужем сестры».

Работодатель посоветовал ему взять несколько дней отпуска, и поэтому Барбара Хейверс нашла Росса Карвера дома. Ей не составило труда его найти – просто позвонила по номеру телефона напротив его имени в одной из папок, и он взял трубку. Можно поговорить с ним о смерти Тео Бонтемпи? Она готова встретиться в любом месте или прийти к нему – как ему удобно.

– Тео? – после довольно долгой паузы ответил Росс; в его тоне чувствовалось смирение. – Конечно. – Он назвал Барбаре адрес, и она отправилась к нему.

Его квартира находилась в одном из больших кварталов, тянувшихся вдоль Голдсмит-роу, в Хакни. В большинстве своем это были унылые, давно не мытые здания из красного кирпича. Только один дом, похоже, построили относительно недавно, и его бетонный фасад еще не стал жертвой выхлопных газов, пыли и другой грязи.

Разумеется, тут не нашлось места для ее «Мини» – это же Лондон. По какой-то непонятной причине проезжая часть Голдсмит-роу была перегорожена тремя тумбами; дальше только пешком или на велосипеде. Всё. Поэтому она заехала на тротуар рядом с чугунной оградой, почти скрытой кустарником, и выудила из захламленного «бардачка» потрепанную табличку с надписью «Полиция» и прикрепила так, чтобы ее было видно всякому, кто заглянет внутрь через лобовое стекло. Барбара надеялась, что табличка отвлечет внимание от груды картонок из-под еды навынос и от переполненной пепельницы. И никто не заметит оберток от шоколада «Кэдбери», которые она обычно бросала через плечо.

Выйдя из машины, Барбара тут же почувствовала сильный запах навоза. Огромного количества навоза. Это место было настоящим царством навоза, который летняя жара превращала в гигантское вонючее варево. Вместе с огромным петухом, кряканьем множества уток и ревом осла все это свидетельствовало о близости городской фермы в Хакни. И действительно, когда Хейверс заглянула за кусты по другую сторону ограды, то увидела запущенные клумбы с цветами и овощные грядки, а за ними виднелась крыша амбара. Пока она разглядывала огород, из торца амбара вышли две молодые женщины в высоких резиновых сапогах и панамах. В руках у них были садовые инструменты и корзинки. «Время сбора урожая», – подумала Барбара. Вне всякого сомнения, из изобилия навоза ферма извлекала пользу.

Пока она шла по Голдсмит-роу, разглядывая номера домов, запах не ослабевал. Барбара не могла представить, как можно жить через дорогу от фермы. Вероятно, здесь невозможно открыть окно десять месяцев в году.

Дом, где жил Росс Карвер, находился в самом конце улицы, но воздух тут был нисколько не чище. Барбара поймала себя на том, что инстинктивно задерживает дыхание. Вонь была такой сильной, что если дышать через рот, то можно подвергнуться воздействию двух десятков бактерий, не известных науке, подумала Барбара.

Она позвонила, и замок на двери открылся, впуская ее в здание. Лифт привез ее на верхний этаж. Видимо, Росс Карвер ждал – она едва успела поднять руку, чтобы постучать, как дверь открылась. Перед Барбарой стоял красивый загорелый мужчина – вероятно, сам Карвер.

Знала она о нем только то, что он – инженер-строитель. В данный момент Карвер был больше похож на поклонника рок-звезды. Щетина на щеках; шикарные темные кудри убраны с лица и зафиксированы каким-то гелем, а на затылке собраны в пучок; в одном ухе две серьги в виде маленьких колечек и похожий на бриллиант «гвоздик», в другом – такой же гвоздик. Из одежды на нем был жилет, знававший лучшие времена и явно не по размеру, и синие джинсы. Рубашки не было. На Прекрасного Принца он не тянул.

– Росс Карвер? – спросила Барбара.

– Сержант Хейверс? – в свою очередь поинтересовался он.

После такого импровизированного знакомства мужчина шире распахнул дверь в квартиру, мебели в которой было так мало, что Барбара засомневалась, живет ли он тут вообще. Из другой комнаты вышел подросток.

– Мой сын Колтон, – сказал Карвер у нее за спиной.

Она кивком поздоровалась с парнем. Тот кивнул ей в ответ, типично подростковым движением головы отбросил волосы с лица и посмотрел на отца.

– Мне уйти?

– Так будет лучше, – ответил Карвер. – Она пришла поговорить о Тео. Спроси маму насчет поездки в Гибралтар. Скажи, что я позвоню ей вечером.

– Она же отказалась.

– Я попробую ее умаслить.

– Как же, – фыркнул Колтон и побрел к двери.

Когда дверь за ним закрылась, Карвер повернулся к Барбаре.

– Я выпью пива. Хотите?

– Для меня слишком рано. Стакан воды подойдет.

– Минутку, – сказал он и вышел, вероятно на кухню.

Барбара подошла к окну. Ей захотелось открыть его, потому что в комнате было градусов на десять больше, чем можно выдержать, а дезодорант посылал тревожные сигналы из подмышек, – но Хейверс вспомнила о запахе с фермы, который может убить их обоих.

– Вы их никогда не открываете? – спросила она, имея в виду стеклянную дверь слева от себя, ведущую на балкон. Там виднелись несколько картонных коробок, велосипед и комплект гантелей.

Росс вернулся с бутылкой воды в одной руке и пивом «Стелла Артуа» в другой.

– Я арендовал квартиру в разгар зимы. В это время года дожди смывают весь запах, и я ничего не заметил. Кроме того, я немного торопился. А теперь… – Он махнул рукой в сторону южной части города. – Собираюсь вернуться в Стритэм.

– В квартиру Тео?

– Она была нашей общей, когда мы жили вместе.

– Вы пакуете вещи. – Барбара кивком указала на коробки на балконе.

– Я их просто не распаковывал. – Он сделал глоток из бутылки. – Всегда надеялся, что и не придется. Тео хотела развестись. Я – нет. Надеялся, что она примет меня назад. – Он прижал холодную бутылку ко лбу, и Барбара пожалела, что отказалась от пива – хотя бы ради этого. – Вы хотели поговорить со мной о ней.

Барбара сунула руку в сумку, висевшую у нее на плече, выудила оттуда блокнот «на пружинках» и механический карандаш, который стащила со стола Нкаты. Они с Россом Карвером прошли в комнату, напоминавшую гостиную: четыре лежака, расставленные вокруг карточного столика. «Настоящий минималист», – подумала сержант. Был тут еще один предмет мебели – торшер. Никаких мелочей – вероятно, он не доставал их из коробок. Ни журналов, ни газет, ни зонтиков, ни разбросанных туфель или одежды. Зато здесь были фотографии. Огромное количество фотографий. Почти все они стояли вдоль одной стены. Часть из них – свадебные фотографии его самого и его бывшей супруги.

– Присядем? – предложила Барбара.

– Устраивайтесь. Места тут не так много.

– В отличие от фотографий.

Росс окинул взглядом снимки, выстроившиеся как на параде.

– Тео не захотела их взять, когда мы расстались. Но мне нравится на них смотреть. Они служат мне напоминанием.

– О чем?

– О том, какими мы были. О счастливых временах. Выбирайте, что вам больше нравится. – Он снова окинул взглядом фотографии. – Мы росли вместе. Наши родители подружились еще до нашего рождения.

– Как они познакомились?

Карвер задумался.

– Пожалуй, я этого не знаю. Такое впечатление, что они всегда были рядом, семья Тео… Я не помню времени, когда их не было. Вряд ли в церкви. Мои родители, да и, собственно, все мы – за исключением семьи Тео – атеисты. Родители Тео были – и остаются – католиками.

– А сама Тео?

– С родителями и сестрой она праздновала только Рождество и Пасху. В остальном – нет. Тео не… Она не любила внешний блеск.

– А вот блеск свадьбы ее привлекал, – заметила Барбара, имея в виду фотографии.

– Думаю, как и большинство женщин, даже если они начинают думать, что все это ненужная суета и глупости. Кроме того, ее мать настояла. Лично я предпочел бы регистрацию в загсе и обед в шикарном ресторане. Шампанское и клубника в шоколаде. Но Соланж – мама Тео – любит традиции, и доставить ей удовольствие не составляет труда.

– Как она отреагировала, когда вы расстались?

– Так же, как и все остальные. Удивилась. Расстроилась. Мы так долго были вместе, что для наших семей «Тео-и-Росс» превратилось в одно слово.

– Для вас тоже.

Карвер посмотрел на бутылку у себя в руке, потом медленно кивнул.

– Я уже вам говорил, что не хотел расставаться. Но в конечном счете причиной стал я.

– Другая женщина?

Он покачал головой.

– Для меня никого не существовало, кроме Тео.

– Но Колтон?.. Разве он не доказательство присутствия в вашей жизни другой женщины?

– Колтон – результат того, что спортивные бальные танцы превратились в нечто другое. Мне было восемнадцать, моей партнерше тоже, и мы совершенствовали сальсу. Латиноамериканские танцы затуманивают мозги. По крайней мере, мои они затуманили. Она забеременела и думала, что мы поженимся. У меня были другие планы.

– Тео знала о Колтоне?

– Он был в моей жизни с самого рождения. Я отверг его мать – кстати, я этим совсем не горжусь, – но не его. Тео все знала.

– Где теперь его мать?

– В Хаммерсмите. Замужем, двое других детей, и полностью довольна жизнью. – Карвер наклонил бутылку и сделал еще несколько глотков пива. – Последнее я только предполагаю, – признался он. – Но не вижу, почему бы ей не быть счастливой. Колтон ничего плохого не говорил, и они с Кираном – его отчимом – прекрасно ладят. Он очень приличный парень, этот Киран.

– Тео не чувствовала себя преданной?

– Из-за беременности Телин? Нет, конечно. Тео на три года младше. Ей было всего пятнадцать, когда это случилось – то есть между Телин и мной, – и мы с ней даже еще не встречались. А потом я ни разу не посмотрел на другую женщину. Не было никакого желания.

– В таком случае – если вы не изменяли в браке, – почему именно вы стали причиной разрыва?

– Я слишком сильно ее любил.

– Слишком сильно?

– Знаете, так бывает. – Росс посмотрел на балконную дверь, словно то, о чем он хотел сказать, находилось там. – Это как залить водой растение. У тебя благие намерения, а оно не выдерживает и погибает.

«Странная аналогия, – подумала Барбара, – потому что Тео Бонтемпи – бывшая Тео Карвер – в настоящий момент ждет погребения».

– Когда вы видели ее в последний раз?

– За два дня до того, как она попала в больницу.

– Где?

– В Стритэме. В квартире.

– Сами пришли или она пригласила?

– Она пригласила. Сказала, что ей нужно со мной поговорить.

– Нужно?

– Нужно. Хочет. Думаю, это означает одно и то же – разговор. Она пригласила меня поговорить. Я пришел. – Росс умолк и сдвинул брови, словно пытаясь вспомнить произнесенные женой слова. – Она хотела… «кое-что обсудить», так это было сформулировано. Попросила меня приехать в Стритэм. Я был свободен и согласился. Но когда приехал, она не ответила на звонок в дверь.

– И вы ушли?

– У меня был ключ, так что…

– Она дала вам ключ?

– Я не отдавал ей свой. После того как мы расстались, я приезжал четыре раза. Или пять… Забрать свое барахло. Тео не просила отдать ключ, потому что не всегда бывала дома, когда мне было нужно.

– И вы не вернули ключ, когда переехали?

– Нет. Так что в тот вечер я вошел в дом. Подумал, что она выскочила на минутку, например в магазин. Она знала, что я еду, и я решил подождать, потому что не знал, когда еще выпадет такой шанс.

– Шанс?

– Увидеть ее. – Он допил пиво из бутылки. – Возьму еще одну. Не хотите?

Барбара отказалась. Тем не менее Карвер вернулся с двумя бутылками. Одну, уже открытую, поставил перед ней, объяснив:

– На всякий случай.

Он сел, но не произнес не слова. Барбара подумала, что поход за пивом нужен был для того, чтобы выиграть время.

– Вы догадываетесь, о чем она хотела с вами поговорить?

Ответить он не успел – зазвонил его мобильный. Карвер извлек его из заднего кармана джинсов и посмотрел на экран.

– Извините. Я должен ответить.

Она махнула рукой в сторону телефона.

– Да? – сказал Росс, а затем молча слушал. Потом встал, прижимая телефон к уху, подошел к балконной двери, открыл ее, вышел на балкон и закрыл дверь. Он по-прежнему молча слушал. Барбара видела, как изменилось его лицо. Карвер посмотрел на нее, увидел, что она за ним наблюдает, отвернулся, опустил голову и начал что-то говорить. Разговор продолжался недолго, меньше двух минут. Когда Росс вернулся в комнату, лицо его было мрачным.

– Ее убили? Когда, черт возьми, вы намеревались мне об этом сказать?

– Кто сообщил вам эту информацию? – спросила Барбара.

– Не все ли равно?

– Нет, поскольку речь идет об убийстве.

– Почему вы не говорите мне, что происходит, сержант… Простите, как вас зовут?

– Хейверс.

– Сержант Хейверс. Почему вы не говорите мне, что, черт возьми, происходит? Тео была в больнице. Она была…

– …в коме после удара по голове.

Карвер на секунду умолк.

– Удара по голове? Как удара по голове? – Он непроизвольно бросил взгляд на телефон.

– Кто вам звонил?

– Сестра Тео, Розальба. Она сказала, что приходила полиция и сообщила им новости. Почему мне не сказали? Потому что мы расстались? Или вы думаете, что я с ней что-то сделал? Вы к этому ведете? Вы меня слушаете, да? Я вошел в квартиру. Нашел ее на полу в туалете. Ее вырвало в унитаз. Она сказала, что ее тошнит и у нее кружится голова. Я хотел вызвать неотложку, но она отказалась. Сказала, что ей нужно просто прилечь, и я помог ей.

– В документах указано, что она была в пижаме. Вы ее так и нашли на полу в туалете?

Карвер снова глотнул пива.

– Нет. Я… Послушайте, я раздел ее, но это не то, что вы думаете.

– Что я думаю?

– Что это имеет отношение к сексу. Что я ею воспользовался. Нет. С этим было покончено. Так она хотела. Но она мне не безразлична, и я переодел ее в пижаму, достал из аптечки две таблетки парацетамола и уложил ее в постель.

– А потом ушли? Вы так и не узнали, зачем она хотела вас видеть?

– Нет.

– Что именно? Не ушли или не узнали, зачем она хотела вас видеть?

– Она не сказала мне, о чем хотела поговорить.

– Вы уложили ее в постель и ушли?

– Нет. Часть ночи я провел рядом с ней.

– Вы провели часть ночи с бывшей женой?

– Я не хотел оставлять ее одну. Уложил в постель, лег рядом и заснул. Не собирался, но так получилось. Когда я проснулся… не знаю… около половины четвертого… она спала, и я не стал ее будить. Положил ее мобильник рядом с кроватью и ушел.

– Почему вы не попытались ее разбудить?

– Зачем? Я же сказал, что она спала. Не было никаких причин будить ее посреди ночи.

– Даже для того, чтобы поговорить о том, ради чего вы бросились в Стритэм? Разве вам не было любопытно? Сдается мне, что было.

Барбара видела, как у него на лбу, у самой линии волос, выступил пот. В комнате было жарко, так что этому можно было найти объяснение. Хотя дело скорее в волнении, а не в температуре воздуха.

– Если б я не заснул… если б настоял на том, чтобы отвезли ее в больницу, как и собирался… – Росс умолк, а затем продолжил, словно не слышал вопроса об отсутствии любопытства к тому, о чем хотела поговорить с ним жена: – Вы сказали, удар по голове. Какой именно?

– Раздробивший череп. Ее ударили чем-то тяжелым. Вы знаете, что такое эпидуральная гематома? – Увидев, что он кивнул, Барбара продолжила: – Это ее и убило.

Карвер посмотрел ей в глаза.

– Это не я. Я ни за что на свете не ударил бы Тео. Я любил ее. Я хотел ее вернуть.

– Как вы узнали, что она в больнице?

– От ее родителей. Они мне позвонили. Сказали, что она в больнице и что ей делают томографию. Когда я туда приехал, ее уже перевели в реанимацию…

– Они просили вас приехать, ее родители?

– Что? Просили меня? Нет. Но я должен был. Я должен был быть там. Я не понимал, почему при обычном падении нужно делать томографию мозга, почему она в коме и… все остальное.

– Все остальное – это ее смерть.

– И то, что было перед ней: аппарат искусственной вентиляции легких, мониторы, дефибрилляторы, системы жизнеобеспечения…

– И смерть мозга, – бесстрастно прибавила Барбара, пытаясь оценить его реакцию. Она хотела, чтобы ее слова прозвучали как можно резче, хотела понять, что он знает. Карвер выглядел искренним – как и большинство психопатов. Они умеют притворяться нормальными.

– Ничего не хотите добавить? – спросила она. – О своей жене? А о вашем браке?

Карвер покачал головой.

– Честно говоря, мне хочется проснуться и обнаружить, что все это был страшный сон.

– Как и всем нам, – согласилась Барбара.

Тани понимал, что только он один стоит между сестрой и намерением Абео отдать ее какому-то старому нигерийцу, достаточно богатому, чтобы уплатить запрашиваемую цену. Он также знал, что Монифа позволит это сделать, хотя ей нужно всего лишь собрать два чемодана, один для Сими, а второй для себя, и покинуть Мейвилл-Эстейт, пока Абео нет дома.

А дома его не было почти все время. Теперь, когда вторая семья была обнаружена и ее уже не было нужды скрывать – по крайней мере, от Тео, – Абео, по всей видимости, решил проводить с ними больше времени, почему-то уверенный, что ни Монифа, ни Тани ничего не расскажут Сими. Он приходил домой только для того, чтобы снять пропитанные кровью рубашки и фартуки, которые Монифа послушно стирала и гладила. Поразмыслив, Тани понял, что Абео приносил Монифе для стирки вещи своей второй семьи, и мать стирала и гладила их, что объясняло ту гору одежды, над которой она трудилась.

Ему не потребовалось много времени, чтобы придумать еще один способ воздействовать на отца. Поэтому в тот день, ближе к вечеру, Тани ждал появления отца в Пембери-Эстейт, чтобы сделать свой ход. В бакалейном магазине он не появлялся ни сегодня, ни вчера – не хотел встречаться с отцом, пока не поймет, что делать дальше. Теперь он был готов. Теперь он прятался в Пембери-Эстейт – в таком месте, чтобы видеть лифт, на котором Абео поднимался к своей второй семье. Когда это наконец произошло, в конце дня, Абео выглядел усталым, но на нем была свежевыстиранная и отглаженная рубашка, так что Ларк и ее дети были избавлены от неприятного вида крови животных на его одежде, груди и бедрах. Тани ждал. Он хотел, чтобы отец расслабился, прежде чем перейти в наступление.

Через двадцать пять минут после прихода Абео Тани направился к лифту. Было уже поздно, и другие жители дома входили и выходили из него, так что он вошел в кабину вслед за женщиной с многочисленными сумками, кивнул в знак приветствия, нажал кнопку третьего этажа и поехал наверх.

Большая часть дверей внешней галереи были открыты. Как и дверь квартиры второй семьи его отца. Тани слышал щебетание детей, голос Абео, отвечавшего им, потом женский голос:

– Да, вот так. О, любимый мой… – Затем смех. – Щекотно! Нет, нет! Абео, перестань!

– Значит, так? – Голос Абео, снова женский смех.

– Элтон, иди сюда! Скажи папе, чтобы прекратил.

Тани встал в дверном проеме. Любовница отца лежала на диване с куском влажной фланелевой ткани на голове; ее ноги лежали на коленях Абео, который делал вид, что кусает ее ступни, и притворно рычал. Она смеялась, а их дети хихикали, стоя на коленях на стульях у стола, где собирали что-то зеленое из кубиков лего. Абео выпрямился и принялся водить кубиками льда по подошвам ног и между пальцами Ларк. Рядом на полу стояла бутылка с лосьоном и полотенце.

– Полегчало? – спросил он.

– Ты ангел, – вздохнула Ларк.

Именно она заметила Тани. Сняла влажную ткань со лба и сказала дочери:

– Даврина, маме нужен еще лед. Принеси, милая.

Даврина спрыгнула со стула, но потом тоже заметила Тани и спросила:

– Кто он?

Абео повернул голову.

– Для мамы ты тоже это делал, да? Когда она была беременна? – Слова царапали горло Тани.

– Что тебе нужно? – спросил Абео. – Почему ты не был на работе?

Тани переступил порог и подошел к столу, за которым сидели дети.

– Мне сказать им, кто я, или ты хочешь сделать это сам? – спросил он Абео.

– Мне все равно, – ответил тот. Потом повернулся к детям. – Это ваш брат от моей жены Монифы – по крайней мере, он так говорит. Его зовут Тани. Поздоровайтесь и возвращайтесь к игре. – И продолжил массировать ступни Ларк.

Тани увидел, что дети собирают фигуру тираннозавра. Он взял один из кубиков и стал разглядывать. Интересно, как он будет выглядеть, если вогнать его отцу в глаз?

– Любишь играть в лего? – спросила его Даврина.

– У меня его никогда не было, – ответил Тани.

– Вообще?

– Вообще. Кстати, у тебя есть еще и сестра. Ее зовут Симисола. Она тоже никогда не играла в лего. – Потом он повернулся к отцу. – Ее ждет та же судьба, Па? Когда она чуть подрастет? Или у тебя планы только на Сими?

Ларк растерянно посмотрела на Тани, потом на его отца.

– Ларк – англичанка, – сказал Абео. – Наши дети – англичане.

– Да? А что будет значить «Ларк – англичанка», когда дело дойдет до продажи маленьких девочек – маленьких производительниц – тому, кто предложит больше?

Ларк села. Выражение лица у нее изменилось. Это отражалось в основном в глазах, отметил Тани. Она с тревогой смотрела на Абео.

– Она наполовину нигерийка, по отцу, так? – продолжил Тани. – Даврина… Нигерийским девочкам положены мужья, которые согласны уплатить большой калым, да? По крайней мере, ты хвастался этим, когда речь шла о Симисоле. – Потом он обратился к Ларк: – Он вам это говорил?

– Абео, что он…

– Поскольку она наполовину англичанка, полагаю, ты продашь только ее часть, да? Какая половина Даврины будет продана? Верхняя или нижняя? Левая? Правая? Хочешь, угадаю?

– Уходи, – сказал Абео.

– О чем он говорит, Абео? – спросила Ларк.

– Ни о чем. Слушает всякую чушь и верит, что понимает то, что слышал. Потом начинает обвинять. Вот и всё.

– Кого обвинять? И в чем?

– Он собирается продать Симисолу, – сказал ей Тани. – Вы понимаете, что я имею в виду? Она должна будет рожать детей какому-то парню в Нигерии, и как только созреет, отец отдаст ее тому, кто согласен заплатить запрашиваемую цену. Это произойдет только после того, как Сими будет в состоянии забеременеть, но теперь она еще ребенок и не знает, что ей уготовано. – Он посмотрел на Даврину, которая вместе с братом смотрела на него круглыми любопытными глазами.

– Иди к себе в комнату, Даврина, – приказала Ларк дочери. – И ты, Элтон.

– Но тираннозавр…

– Марш!

– Папа!

– Делай, что говорит мама. Нам нужно поговорить с этим человеком.

Дети убежали, бросая испуганные взгляды на Тани. Через секунду из глубины квартиры донесся звук закрывшейся двери. Дождавшись, пока они уйдут, Абео заговорил:

– Ты мне не сын. Я виню твою мать в том, каким ты стал, со своими английскими привычками и со своим английским отношением к нашему народу.

– Совершенно верно, Па. Мы – англичане, разве нет? Если б ты не хотел, чтобы мы стали англичанами, нужно было оставаться в Нигерии. Но ты приехал в Лондон, рассчитывая при этом, что ничего не изменится. И все мы будем делать то, что ты хочешь, чтобы чувствовать себя важным, – определять наше будущее, извлекать выгоду для себя. – Он повернулся к Ларк, которая поднесла руку к груди и теребила серебряное распятие, ярко блестевшее на ее темной коже. – Он делает что хочет, мой отец. Теперь он хочет денег. Ведь он не рассказывал вам о покупке девственницы, на которой я должен жениться? Правда? Да, именно так он и поступил, и единственный способ вернуть часть потраченных денег – взять хороший калым за Симисолу.

Абео медленно покачал головой, демонстрируя печаль и разочарование.

– Монифа говорила, что этот человек – мой сын, Ларк, и восемнадцать лет назад я решил ей поверить. Но мы с ним… – Абео встал и взмахнул рукой, показав сначала на себя, затем на Тани. – Посмотри на нас. Видишь, какие мы разные? Он давно знает, что не мой сын, и винит за это меня. Он всю жизнь пытался разрушить мой брак с его матерью, а теперь хочет уничтожить то, что есть у нас с тобой: нашу семью. История, которую он тебе рассказывает… Подумай сама: стал бы я поступать так со своей дочерью Симисолой? Или с нашей дочерью Давриной? Конечно, нет. Зачем же он это говорит? Вот тебе ответ: он думает, что, если убедит тебя, что я собираюсь разрушить жизнь Симисолы или Даврины, ты меня бросишь. Возьмешь наших детей и этого нового ребенка, который растет у тебя внутри, и исчезнешь. Это, думает он, будет плата за то, что я позволил ему считать себя моим сыном.

Во рту у Тани пересохло, словно он проглотил чашку опилок. Такая наглость отца у него просто в голове не укладывалась. Абео был воплощением лицемерия, и его любовница не могла этого не видеть. Тани посмотрел на Ларк, которая не отрывала взгляда от Абео. Она встала с дивана, поддерживая живот, в котором созревала новая жизнь. Потом подошла к Абео, прижала ладонь к его щеке и повернула его голову к себе.

– Мне очень жаль, что тебе приходится так страдать, Абео, – сказала Ларк, и Тани понял, что она сделала свой выбор.

Он не мог ее винить за то, что она поверила Абео на слово. Двое детей и третий на подходе… Она нуждалась в Абео больше, чем в правде. Тани думал, что сможет перетянуть ее на свою сторону, но ошибся.

Однако у него оставался последний козырь.

– Я женюсь на девушке, – сказал он Абео.

– То есть?

– Если Сими оставят в покое, позволят ей вырасти и быть собой, я поеду в Нигерию и женюсь на Оморинсоле. Кажется, ее так зовут? Оморинсола, девственница с гарантированной плодовитостью? Я на ней женюсь. Сделаю ей детей. Привезу ее в Лондон. Твою невестку и твоих внуков, Па. Сделаю то, что ты хочешь. И буду работать в бакалейной лавке.

Абео усмехнулся.

– Твои слова о продаже Симисолы – злобная ложь, так зачем же ты вообще что-то предлагаешь?

– О, здесь прозвучало очень много лжи, Па. Но то, что я говорил о Симисоле, – правда.

– Убирайся! – рявкнул Абео, но по его глазам Тани видел, что отец намерен обдумать его предложение.

Линли всегда ненавидел политический аспект работы полицейского, а этот первый день расследования убийства сержанта уголовной полиции Тео Бонтемпи имел все шансы стать политическим. В отличие от политики, связанной с управлением страной, когда соперничающие стороны встречаются, спорят, дискутируют, выдвигают аргументы и вырабатывают компромисс в виде закона, полицейская политика по большей части связана с контролем информации, которую предоставляют прессе. На утреннем совещании с помощником комиссара сэром Дэвидом Хиллиером и главой пресс-службы Стивенсоном Диконом политические соображения обоих были такими пространными и туманными, что в них было невозможно разобраться. Судя по тщательно сформулированным объяснениям Хиллиера и Дикона, Тео Бонтемпи была не просто детективом полиции, а черным детективом. И не просто черным детективом, но и женщиной черным детективом. Меньше всего служба столичной полиции нуждалась в обвинениях, что они выделили для расследования недостаточно сил, потому что данный сотрудник был черным или женщиной – или то и другое вместе. Расизм, сексизм, мизогиния… Нельзя позволить даже намека на это во время расследования. Понимает ли это исполняющий обязанности старшего суперинтендента?

Прежде чем Линли успел поделиться своими соображениями, что к этому расследованию он относится точно так же, как к любому другому, Дикон извлек из своего портфеля два таблоида и передал Томасу для изучения. На первой странице каждой газеты была помещена статья о пропавшем ребенке. Девочку похитили у родителей несколько дней назад, был большой переполох; отец – барристер, мать – врач, а дочь в последний раз видели с двумя подростками на станции метро «Гантс-Хилл». Статьи сопровождались фотографиями и ссылками на следующие страницы. Линли знал о пропаже ребенка в первый же день, из публикации – не столь подробной – в утренней газете, которую он имел обыкновение читать. Томас не был уверен, что исчезновение девочки как-то связано со смертью Тео Бонтемпи, и спросил об этом.

Связи никакой, ответили ему, но как только таблоиды решат, что тема исчерпана, они набросятся на убийство Тео Бонтемпи, как крысы на мусорную яму, а когда они это сделают, пресс-служба должна быть уверена, что у старшего суперинтенданта Линли будет для них масса информации, причем такой, которая не оставляет сомнений, что служба столичной полиции использует все имеющиеся у нее ресурсы, чтобы привлечь к ответственности убийцу их коллеги, независимо от ее пола и расы.

– Кстати, о ресурсах… – Томас объяснил, что им, вероятно, потребуется больше сотрудников.

Дикон заверил, что он получит все что нужно. Хиллиер бросил на Дикона взгляд, в котором ярость смешивалась с удивлением. «Не в твоей власти распределять людей». Это причина ярости. «И кто ты, черт возьми такой, чтобы давать такие обещания?» А это удивление.

Линли ушел, оставив их разбираться друг с другом.

Мобильник зазвонил в тот момент, когда он отпирал дверь своего дома на Итон-Террас. Томас надеялся, что это Дейдра – вчера вечером они расстались не лучшим образом. Но это была Барбара Хейверс. Пока он открывал дверь и входил в дом, она скороговоркой выдала ему порцию информации:

– Бывший муж был с ней в ту ночь, когда ее ударили по голове, сэр. Как выяснилось, почти всю ночь. Утверждает, что она попросила его прийти, потому что хотела о чем-то поговорить.

– О чем?

– Неизвестно. По крайней мере, мне и ему. Он сказал, что она попросила его прийти для разговора, он согласился, и на этом все. Проверить несложно. Их мобильники все покажут.

– Гм… – Линли взял дневную почту. Чарли Дентон оставил ее на полукруглом столе из орехового дерева в прихожей, в старом контейнере «Таппервер», стоявшем на месте серебряного подноса. Очевидно, он забыл отнести их – дневную почту и контейнер – на кухню. – Что-то еще?

– Говорит, что развода хотела она, а не он. Говорит, что «любил ее слишком сильно» и она не смогла с этим справиться – что бы это ни значило. У него вся гостиная уставлена ее – и их совместными – фотографиями. Говорит, любит на них смотреть.

– Навязчивая идея?

– Возможно.

– Преследование, за которым следует: «Не доставайся же ты никому».

– Я бы так не сказала. Кстати, он собирается вернуться в их общую квартиру.

– Любопытная деталь.

Барбара рассказала остальное: о том, что у Росса Карвера был ключ от квартиры, как он нашел бывшую жену, что она ему сказала о тошноте, головокружении, потере памяти – а возможно, нежелании говорить, о том, что случилось до его прихода.

– Кстати, он белый парень, если это важно.

«Интересно, – подумал Линли, – этот факт понравится Хиллиеру и Дикону – или взбудоражит их еще больше?

– Может, у нее был другой любовник и мужу это не нравилось?

– Не исключено. Но он об этом не расскажет. Возможно, родственники знают… От Уинстона есть известия?

– Пока нет.

– Что дальше?

– Стритэм. Завтра нам нужно тщательно осмотреть квартиру. Судмедэксперты уже закончили?

– У них было достаточно времени. Я им позвоню. Ты где? В Белзи-парке?

– Сегодня ночую дома. Поставил Белзи-парк на паузу.

– Ага. Думаешь, это разумно?

– Разумно? Барбара, тебе давно пора осознать, что я понятия не имею, что такое разумно в романтических отношениях между мужчиной и женщиной.

Дебора оставила машину на свободном месте парковки на берегу Темзы напротив Ил-Пай-Айленд перед самым рассветом. Она никогда раньше не была в этом месте. Даже не слышала о нем, хотя жила в Лондоне с семнадцати лет. Естественно, никто не пытался скрыть от нее существование этого острова, но, как ей удалось выяснить, его лучшие деньки остались в прошлом. Даже слава маленькой мекки рок-н-ролла в 1960-х не спасла его от сегодняшнего забвения.

Посоветовав Деборе поговорить с доктором Филиппой Уэзеролл, Нарисса порекомендовала повторить утреннее путешествие, которое совершила она сама, когда искала врача в надежде, что личная встреча – в ее доме, прежде чем она отправится на работу – поможет убедить ее, что появление в документальном фильме Нариссы даст надежду девочкам, которым может грозить опасность, и женщинам, уже пострадавшим. Но ее усилия, призналась Нарисса Деборе, ни к чему не привели. Она пожертвовала несколькими часами сна и ехала целый час, потратив бензин и драгоценное время. Доктор Уэзеролл ответила, что не хочет привлекать к себе внимание из страха преследования.

– Попробуйте, – сказала Нарисса Деборе. – У вас же не фильм – может, вам больше повезет. – Она поделилась информацией о хирурге, для сбора которой потребовался целый час блуждания в Сети с помощью разных поисковых систем и банков данных. – Можете сначала позвонить, но я бы не советовала. Именно так я и поступила – и готова поспорить, что она записала свой отказ и выучила его наизусть.

Деборе нужно найти дом доктора Уэзеролл на Ил-Пай-Айленд, сказала ей Нарисса. У коттеджей там нет номеров, так что Деборе придется ориентироваться на «Магонию»[13]: дом кремового цвета с синей черепицей ярдах в двадцати от главной дороги, пересекающей остров. Названия у дома нет, но там есть штакетник, давно нуждающаяся в ремонте беседка, неухоженная лужайка, несколько чахлых кустов и немного декоративной травы.

Дебора спросила, как вообще попасть на остров, который находится посреди Темзы. Ответ Нариссы – «не волнуйтесь, сами увидите» – не вселил уверенности, но Дебора решила довериться ей. Все еще спали, когда она оставила записку на разделочной доске в кухне и поехала в Твикенхэм, а там увидела, что имела в виду Нарисса. На остров вел арочный пешеходный мост, перила которого украшали маленькие цветы петунии, красные и белые.

Оказавшись на мосту, где легкий утренний ветерок обманчиво обещал ослабление жары, Дебора увидела, что остров невелик. Вдоль берега были построены коттеджи с выходом к реке, и в слабом утреннем свете она смогла разглядеть маленькие причалы или просто причальные столбы, а также моторные лодки, байдарки, шлюпки и каноэ. Остров был очень зеленый. У самой воды росли огромные ивы. Тополя, каштаны и липы отбрасывали тень на извилистую мощеную дорожку. Вокруг ни души – только мелькание птиц и воркование голубей. В другое время дня Ил-Пай-Айленд, вне всякого сомнения, был оживленным местом.

Коттедж с синей крышей, как выяснила Дебора, находился рядом с мощеной дорожкой, совсем близко, – Нарисса описала его достаточно точно. Она пропустила пустые оконные ящики для растений и пустую шпалеру, однако все остальное оказалось на месте. Но в доме было темно. Доктор либо уже уехала на работу, либо еще спала, либо находилась в глубине дома, так что свет не был виден с дорожки. Раз уж она забралась так далеко, решила Дебора, нужно испытать удачу. Она миновала покосившуюся калитку, которая держалась на одной из двух петель.

Крыльца в доме не было, только приподнятая площадка перед дверью. Поискав звонок, Дебора поняла, что нужно стучать, и с силой ударила костяшками пальцев по дереву. На стук отреагировал только рыжий полосатый кот, довольно худой. Он вышел из-за угла дома и принялся тереться о ноги Деборы, жалобно мяукая. Затем над дверью зажегся свет, хотя на улице было уже достаточно светло, так что Дебору можно было рассмотреть из дома. Дверь открылась. Кот, воспользовавшись шансом, прошмыгнул в дом.

– Кто вы, черт возьми? И какого дьявола стучите в мой дом в такое время?

Не слишком успешное начало.

– Доктор Уэзеролл? – спросила Дебора.

– Что вы хотите? Кто вы? – Хозяйка дома шагнула вперед. Невысокая, не выше метра пятидесяти пяти, в черном обтягивающем костюме из неопрена. В руке у нее была ветровка из ткани, которая светится в темноте, когда на нее попадает луч света. Ноги босые.

– Погодите. – Это прозвучало резко, как команда. – Вас послал тот чертов режиссер? Марисса… как там ее?

– Нарисса Кэмерон. На самом деле я…

– Ни при каких условиях – можете ей это передать. Это не обсуждается. Мне нечего добавить.

– Речь не о ее фильме, – сказала Дебора. – Я фотограф. Может, вы поговорите со мной? Это займет пять минут. Клянусь, это не имеет отношения к фильму Нариссы.

– В любом случае меня это не касается. И у меня нет пяти минут. Я уже опаздываю к реке.

Она решительно развернулась, и Дебора решила, что дверь сейчас захлопнется перед ее носом. Но доктор Уэзеролл так же быстро вернулась, держа в руке кота. Потом выкинула его на улицу. Он возмущенно мяукнул и стрелой бросился в дом.

– Проклятье! Чертов кот!

В свете лампы Дебора увидела на краю площадки перед дверью две пустые миски в форме кошачьих голов.

– Похоже, для еды и воды?

– Это даже не мой кот! – рявкнула доктор Уэзеролл. Потом прибавила: – Черт возьми. – Откуда-то слева от двери извлекла кувшин с водой и пакет с сухим кормом. – Убирайся оттуда, если хочешь что-то получить, Дариус! – крикнула она и наполнила миски.

Дариус? Дебора с удивлением посмотрела на довольного кота, появившегося на пороге.

– Терпеть не могу кошек, – заявила Филиппа Уэзеролл.

– Тогда возникает вопрос: зачем вы кормите этого?

– Ответ очевиден. Потому что я дура.

Доктор Уэзеролл убрала еду и воду, взяла пару кроссовок, вышла за дверь и закрыла ее за собой. Согнувшись в талии – колени остались прямыми, отметила Дебора, – надела кроссовки. Судя по всему, врач находилась в прекрасной физической форме.

– Если вам нужно пять минут, можете получить их во время прогулки, – сказала она Деборе и направилась к калитке. Выйдя на дорожку, повернула направо, в противоположном направлении от моста.

Дебора последовала за ней. Доктор Уэзеролл, поняла она, была настроена решительно. Женщина шла быстро, и Дебора едва поспевала за ней. Совершенно очевидно, что ни о каких пяти минутах речи быть не могло. Поэтому она начала рассказывать: о проекте, над которым работает для департамента образования, о «Доме орхидей», о книге фотографий, которую собирается делать, об идее закончить книгу интервью с ней.

– Нарисса о вас высокого мнения, – закончила Дебора.

– Очень мило с ее стороны. – фыркнула хирург. – Вряд ли меня это должно волновать. Но я подробно объяснила Нариссе, почему по возможности предпочитаю оставаться в глубокой тени. Меня не назовешь популярной фигурой среди той части нигерийского и сомалийского сообщества, где калечат женщин, не говоря уже о неуверенных в себе мужчинах, которые ищут обрезанных и зашитых женщин, чтобы их сексуальные возможности – вернее, их отсутствие – никогда не могли сравнить с возможностями другого парня. Вы говорили с этими женщинами?

– Говорила. И меня не встречали с распростертыми объятиями – что вряд ли удивительно с учетом природы этой проблемы, не говоря уже о нашем обществе, но я с ними говорила. Можно спросить: почему белая женщина занялась восстановительной хирургией?

– Я училась во Франции. Они – пионеры в этом вопросе, так что я, что называется, припала к источнику.

– Вы всегда занимались восстановительной хирургией?

– Нет. Я, как и большинство людей, ничего не знала о том, как калечат женщин. По специальности я акушер-гинеколог.

– Как случилось, что вы занялись тем, что делаете сейчас?

Они подошли к воротам с кодовым замком. Доктор Уэзеролл набрала шифр, открыла ворота и направилась к воде.

– Однажды меня пригласили проконсультировать особый случай. У ребенка развилась инфекция, не поддававшаяся лечению. Она вроде бы затихала, исчезала, а затем появлялась вновь, еще более сильная. Ей сделали операцию за десять недель до того, как она попала ко мне.

– Что с ней случилось?

– Она умерла. Родители слишком долго тянули, прежде чем обратиться в больницу.

– Ужасно.

– Это еще не всё. Ей было три года.

– О боже. Это… Я даже не знаю, как это назвать.

– Страшно, ужасно, бесчеловечно, гнусно, отвратительно, шокирующе, чудовищно, омерзительно… Словами это не опишешь, правда? После того случая я решила, что должна что-то делать. Но, как вы верно заметили, я белая женщина, и не просто белая женщина, а англичанка. Я понимала, что будет почти невозможно объяснить любой женщине из общин черных иммигрантов, все еще практикующих калечащие операции на женских половых органах, что их культура – или по крайней мере часть тех, кто принадлежит к этой культуре, – придерживается невежественной традиции, угрожающей здоровью девочки, ее будущему, ее способности иметь детей, а возможно, и жизни. Кроме того, у меня нет таланта красиво говорит, убеждать и все такое. Поэтому я предложила свои услуги женщинам, которым уже причинили вред.

Они прошли вдоль здания и вышли на широкий бетонный причал. Здание оказалось лодочным сараем. Внутри горел свет, и кто-то уже выдвинул вперед высокую стойку с лодками. Доктор Уэзеролл ловко подцепила одну из них и спустила на землю.

– Потребовалось много лет, чтобы завоевать доверие, но мне помогла Завади. Она увидела смысл в том, что я делаю и что могу сделать. Начала направлять ко мне молодых женщин. И до сих пор направляет.

– Как вы узнали о «Доме орхидей»?

– Из интернета. Разве не так все делается в наше время? Установила контакт с несколькими группами борющихся с практикой, калечащей женщин. «Дом орхидей» откликнулся одним из первых. Я объяснила, чем занимаюсь: устраняю повреждения, восстанавливаю структуру, а если тот, кто калечил девочку, не затронул нервы клитора, то восстанавливаю и его. То есть восстанавливаю до такой степени, чтобы пациентка могла хотя бы немного получать удовольствие от секса. – Доктор Уэзеролл посмотрела на реку и добавила тоном, указывающим, что разговор окончен: – На этой планете с женщинами могут делать еще более ужасные вещи, но я о них еще не знаю. Однако со временем поняла, что, когда дело касается насилия над женщинами, всегда найдется человек, готовый воплотить любую безумную фантазию. – Она кивнула Деборе и взяла со стеллажа два весла. Отнесла их к кромке воды, потом вернулась. – Я бы хотела вам помочь, но не могу. Ради тех женщин я не могу позволить, чтобы меня вывели из игры человек или группа людей, не одобряющих мою работу.

Но Дебора знала, как важно, чтобы работа доктора Уэзеролл попала в книгу. Это был бы луч надежды для тысяч искалеченных женщин как в Великобритании, так и за ее пределами.

– Я понимаю, но, может, мы придем к компромиссу? – сказала она. – Как насчет интервью и одной или двух фотографий во время работы? Вашего лица там не будет. И имени тоже.

Доктор Уэзеролл снова подняла лодку, подтащила к воде, установила весла.

– А какой в этом смысл?

– Надежда, – сказала Дебора. – Поддержка. Интерес со стороны других хирургов, которые могут пройти такое же обучение, как вы.

Доктор Уэзеролл задумалась, хотя настойчивость Деборы ее явно раздражала. Тем не менее через несколько секунд она спросила:

– Никаких имен? Ни моего, ни анестезиолога, ни медсестры, ни пациентки? И вообще пациентка может отказаться от съемок, так что наш разговор не обязательно к чему-нибудь приведет. На это вы согласны?

Управляла ситуацией не Дебора. Но она явно продвинулась дальше Нариссы.

– Конечно, с радостью.

Здание, в котором находилась квартира Тео Бонтемпи, было расположено на Стритэм-Хай-роуд, в той части, которая могла похвастаться широкими тротуарами и раскидистыми лондонскими платанами с их характерной облезающей корой. Они давали густую тень, хотя без летних дождей их листья запылились и выглядели какими-то усталыми.

Линли припарковал свою «Хили Элиотт» на самом просторном месте, которое только смог найти, прямо напротив похоронного бюро «Максвелл бразерс», чуть дальше магазина напольных покрытий «Карпетрайт», предлагавшего ламинат за полцены. Многоквартирный дом находился на противоположной стороне улицы – ничем не примечательный в архитектурном отношении серый бетон, какой-то кустарник и несколько разбросанных по фасаду балконов. Похожие дома строили в странах бывшего Восточного блока – прямоугольные и непритязательные, с простыми ступеньками и простыми поручнями, ведущими к простым входным дверям.

Томас перешел через дорогу. Хейверс успела приехать в Стритэм раньше него. Ее потрепанный «Мини» был припаркован прямо перед домом с характерным для сержанта пижонством: два колеса на тротуаре и освещенная солнцем выцветшая табличка с надписью «Полиция» на руле.

Рядом с дверью – простые почтовые ящики и вертикальный ряд звонков. Над звонками – камера наружного наблюдения, вездесущий атрибут современного Лондона.

Линли нажал кнопку рядом с фамилией Бонтемпи, и ему ответил бесплотный голос Хейверс:

– Да? Я могу вам помочь?

– Очень на это надеюсь, – ответил он.

– Отлично. Второй этаж, сэр. Лифт не слишком надежен, так что я бы пошла пешком. Лестница в конце коридора.

Она впустила его в дом, и он увидел, что внутри здания, как и снаружи, нет ничего примечательного. На полу в коридоре квадраты простого линолеума, желтого в серую крапинку, на каждой двери черные металлические номера квартир, два замка и глазок. Лестница – отделенная от коридора уродливой пожарной дверью, какую можно увидеть в любом многоквартирном доме в любом уголке страны, – оказалась бетонной, как и ступеньки на входе; металлические перила когда-то были выкрашены блестящей черной краской, но теперь облупились. Линли поднялся на второй этаж и увидел Хейверс, которая ждала его у открытой двери примерно посередине коридора. Бумажные бахилы на ее ногах и обтянутые латексными перчатками руки почему-то вызвали у него ассоциацию с мышкой Минни. Но он не стал об этом говорить.

– Давно ты тут?

– Минут двадцать. Только что обследовала кухню. Ничего интересного, разве что подгнивший салат «Айсберг» нам о чем-то расскажет. Обратите внимание на отпечатки пальцев в пыли, когда войдете, сэр. Парни, осматривавшие место преступления, были, как всегда, не слишком аккуратны.

Она протянула ему вторую пару перчаток и бахилы. Томас натянул все это на себя и прошел вслед за ней в квартиру.

Квартира оказалась довольно просторной. Дверь в центре коридора справа вела в большую спальню с вместительным платяным шкафом и примыкающей к ней ванной комнатой. Слева – два больших комода, а прямо впереди – гостиная с балконом, выходящим на Стритэм-Хай-роуд. Балконная дверь была открыта – в надежде на ветерок, подумал Линли, – и, кроме того, в комнате работал вентилятор. Поток воздуха от него шевелил стопку бумаг на обеденном столе, прижатых кулинарной книгой с африканскими блюдами.

– Давай-ка взглянем на это, – сказал Линли. – Я займусь вентилятором.

Хейверс направилась к книге, а он выключил вентилятор и вышел на балкон. Там обнаружилась коллекция страдающих без воды растений и восемь деревьев бонсай разных видов. Внизу ящик для инструментов. Линли открыл ящик и увидел садовые инструменты, а также проволоку и маленькие, похожие на маникюрные ножницы, которыми подрезают и формуют бонсай.

Вернувшись в комнату, он заметил перед комодом с плоским телевизором незапечатанную картонную коробку, на которой лежали личные вещи – вероятно, из кабинета детектива в Эмпресс-стейт-билдинг. Среди них была чистая кружка для кофе с надписью «Ура Джорджу!» и «Ай да парень!» по окружности, нож для сыра, ножницы, стопка перетянутых резинкой конвертов, две пачки чая с бергамотом и несколько фотографий в рамках. Похоже, это были ее близкие родственники – отец, мать, две маленькие девочки, а также собаки. На одном из снимков семья отмечала Рождество, на другом они отдыхали в каком-то месте с солнечным климатом. Родители белые, сестры черные.

Пока Хейверс изучала бумаги на столе, он направился в спальню. Из мебели там была только широкая кровать, комод с зеркалом, две прикроватные тумбочки и две одинаковые лампы. У боковой стены стоял книжный шкаф, у противоположной – платяной. Среди книг были биографии – в том числе Винни Манделы, Мэри Принс, Эфунрой Тинубу и Гарриет Табмен – и романы писательниц, имена которых ему были не знакомы: Чимаманда Нгози Адичи, Лейла Абулела, Ама Ата Айду. Ящик одной из прикроватных тумбочек был пуст. В другом вещей тоже оказалось немного: пакет с бумажными салфетками, коробочка с силиконовыми затычками для ушей, которые часто используют пловцы, маска на глаза, бальзам для губ и флакон с лосьоном для ног. Рядом с лампой на тумбочке лежала зарядка от мобильного телефона. На крышке комода, на маленьком старинном подносе с изображением тукана компании «Гиннесс», лежало пять золотых браслетов, связка ключей на кольце с сердитой птичкой Твиди и два кольца – вероятно, помолвочное и обручальное. У обручального на внутренней стороне были выгравированы инициалы РК и ТБ, разделенные сердечком. В ящиках комода лежали аккуратно сложенные трикотажные футболки, белье, пижамы и огромное количество бижутерии.

На обратной стороне двери спальни на крючке висела холщовая сумка через плечо, но ее содержимое, вываленное на кровать, не представляло интереса. Сорок пять фунтов разными купюрами, монеты в кожаном кошельке и специальный, с защитой от воров, футляр со скидочной картой, двумя кредитками, проездным, водительскими правами и карточкой, на которой указано, что в случае внезапной смерти владелец согласен стать донором органов.

Когда Томас укладывал все это назад в сумку, в дверях появилась Хейверс.

– Сэр, там что-то странное. – Вид у нее был озадаченный.

– Что? – спросил он.

– Лежала под кулинарной книгой вместе со всем остальным. Как вы думаете, откуда она у Тео Бонтемпи?

Хейверс протянула ему визитную карточку. Линли с удивлением прочел надпись.

– Понятия не имею. – Он сунул карточку в карман. – Я этим займусь. Пусть Нката приезжает сюда как можно быстрее. Нам нужна подробная информация о жизни Тео Бонтемпи, как отсюда, так и с места работы. Это означает всех, кто приходил и уходил, кого засняла камера видеонаблюдения, когда они звонили, чтобы войти в дом. Кроме того, нам нужны записи камер в ближайшем окружении. Всё за тот день и ночь, когда на нее напали. Люди, машины, номерные знаки – и данные с камеры автоматического распознания автомобильных номеров, если такая имеется поблизости. У нас есть ее мобильник?

– Ее бывший – то есть который скоро станет бывшим – муж сказал, что оставил телефон на прикроватной тумбочке, когда уходил из квартиры. Его там не было?

– Не было. А ты веришь мужу?

– Насчет мобильника? – уточнила Барбара и, когда он кивнул, прибавила: – У меня записано. Конечно, он мог и солгать.

– Попробуй выяснить, где телефон. Возможно, его забрали криминалисты. У нас есть список всего, что они изъяли?

– Составляют. Думаю, что они забрали всё, что могли, и отвезли в лабораторию.

– Проследи, чтобы у нас был этот список.

Они вышли из спальни, и Линли вернулся вместе с Хейверс в гостиную.

– Ноутбук? – спросил он.

– Думаю, в этой штуке, похожей на комод, если он у нее вообще есть. У меня, например, нет.

Томас подошел к комоду, который был похож на те, что предпочитают датчане, – три ящика во всю длину и три полки под ними. Средний ящик, выдвигаясь, превращался в стол, на котором лежал компьютер. Аккумулятор был полностью разряжен. Линли убрал ноутбук в пакет вместе с проводом и отложил в сторону – с этим разберется Нката. На той же рабочей поверхности лежал ежедневник, раскрытый на дате за несколько дней до убийства Тео Бонтемпи. Линли окинул его взглядом и тоже отложил в сторону. «Это для Хейверс, – подумал он. – Нужно восстановить последние дни Тео Бонтемпи».

Закончив осмотр, Томас присоединился к Хейверс, которая исследовала кухню. Сообщив о ежедневнике Тео Бонтемпи, он сказал, что теперь нужно допросить всех жильцов дома. Пусть займется этим, когда закончит в квартире. Потом ей поможет Нката. «Тем временем, – сказал Линли, – я сам попытаюсь выяснить, как в квартире убитой оказалась визитная карточка жены его лучшего друга».

«Наверное, отец считал, что меня нет дома, – подумал Тани. – В противном случае он никогда не привел бы женщину в квартиру». Ни Монифы, ни Сими тоже не было, что само по себе беспокоило Тани. Но из-за этого Абео мог предположить, что сын тоже отсутствует – как обычно в это время дня. Собственно, как и отец. В это время Абео должен быть на рынке на Ридли-роуд, либо в мясной лавке, наблюдая за своими помощниками, либо обновляя лед на рыбных прилавках снаружи.

Поначалу, услышав голос отца, Тани подумал, что тот пришел с матерью. Логика была простой: Абео говорил о деньгах. В этом не было ничего необычного. Отец всегда говорил о деньгах. Но в этот раз называлась конкретная сумма: три тысячи фунтов.

– Это были три тысячи чертовых фунтов, – говорил он. – Клянусь тебе, она получит хорошую оплеуху, если не…

Его перебил женский голос, слегка насмешливый:

– Всего лишь оплеуху?.. Ты не понимаешь, Абео. Глупо думать, что на этом все закончится. – От акцента, с которым говорила женщина, у Тани все похолодело внутри. Голос был незнакомый – но акцент нигерийский, как у Абео и Монифы.

– Значит, это будет пряжка от ремня, – сказал Абео. – Не знаю, откуда у моей жены такие мысли.

– Ага. Вот именно. Нас должны держать в повиновении наши мужчины, – сказала женщина. – Так все устроено. Такова наша природа. Ты этого не знал?

Тани встал с кровати и вышел в маленький коридор. В конце коридора у арки, ведущей в гостиную, он остановился, задержал дыхание и выглянул в проем, чтобы увидеть, с кем говорит отец.

– Да-да, – отвечал Абео. – Возможно, я слишком долго не призывал ее к порядку, позволял делать то, что она хочет.

Женщина, с которой говорил его отец, была старше его, как минимум лет семидесяти, с короткими седыми волосами. Одета она была по-европейски, несмотря на явный акцент. Сливового цвета льняные брюки и жакет, кремовая блузка. Туфли черные – как и портфель в ее руке. Ее вид удивил Тани, который отступил на шаг, чтобы его не заметили, и стал слушать.

– Вот, значит, как? – пробормотала она в ответ на признание Абео. – Вам нужно было сразу обратиться ко мне. В этом случае все решилось бы без всяких проблем.

– Я обращаюсь к вам теперь.

– Вы должны были знать, что, если я приду к вам, цена вырастет.

– Что значит «вырастет»?

– Здесь риск выше. Поэтому и цена выше. У вас есть тетушки, которые могут приехать?

– Нет.

– Значит, дополнительные расходы… Девочку нужно удерживать. Обычно это делают тетушки.

– Я буду вместо тетушек. И мы договорились насчет цены.

– Пожалуйста, послушайте меня. Мы договорились. Но это было до того, как я узнала, что Монифа – кажется, ее так зовут, да? – попыталась обратиться в другое место. Даже если она согласится сделать это здесь, мне все равно понадобятся тетушки. Они должны мне помогать.

– Я буду вам помогать.

– Пожалуйста, не злите меня. Я не допускаю никаких мужчин. Другие – да, но не я.

– Но я же рассказал вам о пожеланиях ее матери, так почему вы теперь говорите…

Женщина словно не слышала его.

– Если мы не договоримся о цене, Абео, обращайтесь к кому-то другому. В общине сомалийцев вы найдете…

– Хорошо. Договорились. – От слов Абео веяло презрением, и Тани не удивился продолжению. – Ни один грязный сомалиец не прикоснется к моей дочери.

– Тогда мы поговорим, как вам нужно подготовиться. Я оставляю вам эту информацию. Требуется соблюсти определенные условия.

После этих слов Тани вернулся в свою спальню. Он весь взмок. Ладони покалывало, сердце было готово выскочить из груди. Черт возьми, он совсем не понимал, что происходит между родителями. Но сегодня – из подслушанного разговора в гостиной – выяснилось, что дело не ограничивается мужем, согласным заплатить большой калым за Симисолу. Сегодня выяснилось, что они собираются сделать так, чтобы Симисола оправдала свою высокую цену.

После подслушанного разговора стало ясно, что у Тани не было ни единого шанса договориться с отцом насчет женитьбы на выбранной невесте. Он был дураком, надеясь на это. Он покинул Пембери-Эстейт, думая, что Сими наконец в безопасности. Теперь на это не осталось надежды. Тани молча прошел в глубину комнаты, достал из шкафа рюкзак с вещами сестры, а также ее блестками и клеем, потом перелез через кровать, чтобы открыть окно.

Выбравшись из дома и завернув за угол игровой площадки через дорогу от Бронте-хаус, он позвонил Софи на мобильный. Та была дома – учила свою роль в любительской постановке «Сна в летнюю ночь»: она играла одну из фей, сопровождавших Титанию. Софи хотела – очень хотела – получить роль Елены, но пришлось удовлетвориться Горчичным Зерном. «Делать практически ничего не нужно, – объяснила она. – Главное требование к актерам, играющим фей, – сопровождать королеву и с энтузиазмом выполнять ее поручения».

Они как будто жили в разных мирах – совсем. Тем не менее Тани сочувственно – как он надеялся – хмыкал, прежде чем рассказать, что происходит в его мире.

– Боже! – воскликнула София, выслушав его. – Они собираются ее обрезать? Тани, ты уверен? Ты это слышал?

– Я слышал, как женщина говорит, что ей нужны тетушки, чтобы удерживать Сими.

– Это безумие. Я даже не знала, что такое еще происходит в нашей стране… Когда это должно произойти?

Тани не знал. Если они и назначили дату, то уже после того, как он вылез в окно с вещами Сими. «Но теперь пришла пора прятать сестру, – сказал он Софи, – и я уже обо всем договорился».

– Позвони мне, когда все устроится, ладно? И будь осторожен, Тани. Думаю, твой отец быстро вычислит, кто сумел увести от него Симисолу.

Отключив телефон, Тани ускорил шаг. Он решил идти прямо в «Кхоса бьюти» и отдать Тиомбе рюкзак на хранение, а потом отправиться на поиски сестры. Сими должна быть где-то на рынке, а оставив рюкзак в парикмахерской, он избежит лишних вопросов. Если она поймет, что происходит, то откажется идти с ним – в этом Тани не сомневался.

Он тщательно выбирал маршрут к «Кхоса бьюти». Нельзя, чтобы его увидел кто-то из знакомых. Поэтому Тани перебежками двигался по другой стороне улицы, прячась за каждым прилавком и стараясь скрыть лицо.

Остановившись напротив «Кхоса бьюти», юноша посмотрел направо, потом налево и стремглав бросился через улицу.

– Черт! – пробормотал он, услышав, как кто-то окликнул его по имени. Оглянувшись, увидел, что это Талату – женщина, продававшая головные уборы, сделанные Сими.

– Где твоя сестра? – крикнула она. – Она должна была принести еще тюрбаны.

Он махнул рукой и пожал плечами, что должно было означать: «Понятия не имею».

– Скажи ей, что Талату нужны еще платки, ты меня слышишь, Тани? – крикнула она ему вдогонку, но он уже отвернулся и вошел в парикмахерскую.

Тиомбе там не было. Тани попытался вспомнить имя второй женщины. Кажется, Блисс… Ее зовут Блисс.

– Тиомбе? Она где-то на рынке, Блисс?

Блисс стояла, облокотившись на стеклянную крышку стола, а перед ней лежал раскрытый журнал мод и стоял одноразовый стаканчик с каплями влаги на стенке. Она подняла голову и, похоже, не сразу сообразила, кто он.

– Ее нет на рынке.

– Мне нужно с ней поговорить. Где она?

– В Вулверхэмптоне. Ее мама сломала ногу. Это случилось вчера вечером, и Тиомбе там. Сразу поехала, как узнала. Операция, потом реабилитация – а Тиомбе единственная, кто может за ней ухаживать. У нее есть сестры и брат, но у них свои семьи, а у нее нет, так что ей пришлось уехать.

– Когда она вернется?

Блисс перевернула страницу, и открылся разворот с заголовком «О чем они думали?», под которым были помещены фотографии знаменитостей в самых разных нарядах, один ужаснее другого.

– Откуда мне знать? – сказала Блисс. – Она тоже не знает. По крайней мере, она так сказала.

– Когда?

– Сегодня утром. Звонила.

– Звонила вам? – спросил Тани и, когда Блисс кивнула, продолжил: – А она не упоминала мою сестру, Симисолу?

– Ни намеком.

– Но у нас был договор, у меня и Тиомбе. Она согласилась присмотреть за Сими, пока мои родители не образумятся. Они хотят ее обрезать.

Блисс почти не отреагировала на это заявление – только глаза у нее широко раскрылись.

– Обрезать? Это отвратительно. Ты уверен? – переспросила она, а когда он кивнул, прибавила: – Ты звонил копам?

– Я не хочу этого делать. Просто нужно спрятать ее в безопасном месте, пока не уговорю родителей.

На столешнице лежала пачка сигарет, и Блисс вытряхнула из нее одну и закурила. Потом предложила сигареты Тани, но он отказался.

– Думаешь, ты сможешь их убедить? – спросила она после глубокой затяжки.

– Откуда мне знать? Но первый шаг – спрятать Сими у Тиомбе.

– Тогда мне жаль, что ее нет.

– А как насчет вас? – решился Тани. Он видел, что Блисс задумалась. Потом покачала головой.

– Не подумай, что я не считаю обрезание девочек жестоким и неправильным. При одной мысли об этом мне становится плохо. Но дело в том, что у меня здесь бизнес и я должна поддерживать хорошие отношения со всеми на рынке, включая твоего отца. А еще есть мои клиентки. Они не должны думать, что я незаконно помогаю девочкам сбежать от родителей. Извини. И жаль, что Тиомбе уехала. Но ее нет, и…

В парикмахерскую вошли женщина с девочкой, и Блисс умолкла. Девочке на вид было лет двенадцать. Блисс улыбнулась обеим и спросила:

– Элис тебя достала, Фола?

– Пока только корнроуз, – ответила Фола, взрослая женщина. – Никаких наращиваний, пока не исполнится пятнадцать.

– Это нечестно! – запротестовала Элис.

– Да? Что ж, нечестно так нечестно, – согласилась Фола. – Но если хочешь, я могу показать тебе, что такое нечестность.

Элис уныло поплелась к рабочему месту Блисс и плюхнулась в кресло. Вероятно, она довольно быстро сообразила, что выбора у нее нет.

– Спасибо, что заскочил, Тани, – сказала Блисс и потушила сигарету. – Мне нужно работать, но если Тиомбе позвонит, я скажу, что ты приходил.

Оставив Хейверс заканчивать осмотр квартиры и ждать, пока в Стритэм прибудет Нката, Линли поехал в Челси, где, после того как местные жители начинали возвращаться с работы, найти свободное место на парковке было почти невозможно. Наконец он сумел оставить «Хили Элиотт» на Полтонс-сквер и пешком пошел к Чейн-роу, сняв по пути пиджак и перебросив его через плечо, чтобы легче переносить жару раннего вечера.

На углу Лордшип-плейс Томас поднялся по ступенькам крыльца высокого кирпичного здания и нажал на единственную кнопку звонка. Обычно ответом был радостный лай длинношерстной таксы, но сегодня Пич, вероятно, отсутствовала, и через несколько секунд дверь открыл Саймон Сент-Джеймс. В руке он держал что-то похожее на рукописный доклад; после вопроса Линли тот оказался монографией его коллеги, которую он вычитывал, прежде чем отдать для публикации в журнале.

– Значит, еще работаешь? – сказал Томас. – Я ненадолго.

– Ерунда. Все равно дело не движется. Последние минут тридцать мои мысли крутятся вокруг виски. Что предпочитаешь?

– Односолодовый, как всегда.

– «Лагавулин» или «Макаллан»?

– Я бы не отказался ни от того, ни от другого, но, пожалуй, выберу первый.

– Мудро.

Сент-Джеймс провел его в кабинет слева от входа, где когда-то, в эдвардианские времена, находилась столовая. Открытое окно свидетельствовало о желании Саймона впустить ветер, если тот вдруг поднимется, но надежды на это почти не было – из-за расположения дома и отсутствия сквозной вентиляции. В кабинете было немногим прохладнее, чем на улице. Тем не менее в комнате было комфортнее если не физически, то психологически – черно-белые фотографии Деборы, переполненные книжные шкафы, потертая кожаная мебель и беспорядок на письменном столе. Груду бумаг освещала настольная лампа, отбрасывающая конус света на конверты из коричневой бумаги и почту, которую, похоже, не вскрывали несколько дней.

Сент-Джеймс налил «Лагавулин» на два пальца в каждый из двух стаканов и протянул один Линли.

– Будь здоров, – сказал он, а когда они пригубили виски, прибавил: – Почему мне кажется, что ты зашел не просто поболтать?

– Очевидно, у меня все на лице написано, – согласился Линли. – Мне нужно поговорить с Деборой, если она дома. – Он выудил из кармана визитную карточку, найденную Хейверс, и передал ее Сент-Джеймсу. – Это нашли среди вещей жертвы убийства. Надеюсь, Дебора сможет кое-что прояснить.

Саймон взглянул на карточку, потом вернул ее.

– Она в саду. Пич нужна активность, и она делает все возможное. Я имею в виду Дебору – Пич на такое не способна. И, можно не сомневаться, собака будет рада любому перерыву.

Томас вышел вслед за ним в коридор, в дальнем конце которого ступени вели в помещение, где изначально располагалась кухня. Теперь она была оснащена всем самым современным оборудованием, но в прежние времена несколько слуг проводили здесь полдня – мыли, резали, жарили, подавали, снова мыли… Сегодня на гибриде стола и разделочной доски в центре кухни стоял шоколадный бисквит, а рядом с ним – глубокие тарелки и столовые приборы, ждавшие, когда их отнесут в столовую наверху.

В дальнем конце комнаты открытая дверь вела к ступенькам, спускавшимся в сад. Оттуда до них донесся голос Деборы:

– Она хочет убедить себя, что слишком стара, папа. Честно говоря, на нее нужно повесить рекламный щит: «Буду играть только за угощение». Только посмей ей что-нибудь дать, пока она не принесет мячик.

– Жестокая хозяйка, – сказал Сент-Джеймс жене, шагнув на верхнюю ступеньку. – Я тут привел кое-кого, кто хочет с тобой поговорить.

– Пич будет довольна. Да и я тоже.

Догнав Саймона, Линли увидел, что Дебора идет через лужайку к маленькому тиковому столику. К ней присоединился отец, а затем и очень упрямая длинношерстная такса. На столе стояло ведерко с водой – вероятно, это был растаявший лед, – а в нем две бутылки апельсиновой «Фанты» и несколько маленьких бутылочек «Сан-Пеллегрино». Дебора и ее отец взяли воду, и она предложила бутылочки мужу и Томасу. Мужчины отказались – они всё еще держали стаканы с виски.

– Вы уверены? – уточнила Дебора и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Как дела, Томми? Как Дейдра?

– Ой, – с улыбкой ответил он.

– На этом я возвращаюсь к работе, – со смехом сказал Саймон.

Отец Деборы взял собаку и тоже вернулся в дом.

– Опять плохо себя вел? – спросила Дебора Линли.

– Похоже, это мой стиль, хотя и не преднамеренный. Я нашел одну твою вещь. – Он сунул руку в карман и снова достал визитную каточку.

Дебора взяла ее, внимательно рассмотрела.

– И?.. – спросила она, вскидывая голову.

– Ее нашли среди вещей жертвы убийства. Барбара обнаружила ее при осмотре квартиры.

– Жертвы убийства? Кто она?

– Сержант Тео Бонтемпи из уголовного розыска. Работала в Эмпресс-стейт-билдинг.

– Как странно… – Дебора перевернула карточку – вероятно, хотела посмотреть, нет ли на обратной стороне надписи. Уголки визитной карточки не были потрепанными, а это значит, что сержант получила ее недавно. – Я понятия не имею, зачем она ей, Томми. Или как она к ней попала. Говоришь, Тео Бонтемпи… Никогда не слышала это имя. Вероятно, кто-то передал ей карточку.

– Ты в последнее время раздавала свои визитные карточки?

– Конечно. В прошлом месяце я была на совещании в Министерстве образования. Там были… дай подумать… пять человек. Я всем дала визитки. Но никого из присутствовавших не звали Тео Бонтемпи.

– Где-нибудь еще?

Дебора нахмурилась, постукивая пальцем по подлокотнику тикового кресла.

– В «Доме орхидей» я дала свою визитку женщине, которая там работает, и нескольким волонтерам. Но я всех там знаю, и среди них нет Тео.

– «Дом орхидей»?

– Это организация, защищающая девочек от калечащих операций на половых органах. Я фотографировала их для буклета, который собирается выпустить Департамент образования: фотографии девочек, пытающихся избежать операции, тех, кого уже искалечили, и тех, кому удалось вырваться. Я также записываю все, что они мне рассказывают. Буклет будут раздавать девочкам во всех школах Лондона.

– В таком случае здесь есть связь.

– Какая?

– Тео Бонтемпи состояла в группе по борьбе с насилием над женщинами, в частности с калечащими операциями. Мне говорили, что она приходила в школы и общественные центры нигерийской и сомалийской общин, беседовала с девочками и их родителями. Она могла прийти и в «Дом орхидей».

– В любом случае в мое отсутствие. Полицейского я бы запомнила, Томми. И никто ни разу не упоминал о визите женщины из полиции. Думаю, моя визитка попала к ней другим путем.

– Можешь предположить, каким?

Дебора задумалась.

– Нет, – ответила она, сделала несколько глотков воды и сняла шляпу с широкими полями. Густые волосы цвета темной меди, спрятанные под шляпой, рассыпались по плечам и спине. Потом она вылила немного воды себе на голову; капли потекли по ее щекам. – Извини. Жуткая погода.

– Один из способов ее перенести, – с улыбкой сказал Томас, но отказался от бутылки воды, которую Дебора протянула ему, чтобы он последовал ее примеру. – Нужно кое с чем разобраться.

– С жарой? Полностью согласна. Но ты, наверное, имеешь в виду мою визитную карточку среди вещей Тео Бонтемпи, правда? Дай подумаю… Когда я раздавала визитки в «Доме орхидей», то дала одну Нариссе Кэмерон. Вероятно, это была вторая, потому что первую я дала ей на совещании в Министерстве образования.

– Она?..

– Режиссер-документалист, тоже работает по заказу Министерства образования… Теперь я вспоминаю, что давала визитку и Завади, и у нее это тоже вторая.

– Она присутствовала на совещании?

– Да.

– Как ее фамилия?

– Никто не называет ее по фамилии, насколько мне известно. И… Да, конечно, я давала визитку Адаку. Она волонтер. Помогала снимать документальный фильм – девочкам было очень трудно держаться естественно, когда они рассказывали свои истории на камеру, и чтобы помочь им, Адаку первой рассказала о себе, – задумчиво произнесла Дебора. Потом опустила взгляд. – Это было ужасно, Томми. Ее жестоко изуродовали много лет назад, в Африке.

– Можно спросить, зачем ты дала ей визитку?

– Я решила сделать большой фотоальбом – как тот, о Лондоне, но посвященный операциям, калечащим женщин. Хотела включить в альбом портрет Адаку. Спросила ее, но она наотрез отказалась. Тогда я показала ей несколько фотографий, которые сделала во время ее рассказа, просто чтобы проиллюстрировать свою идею. И дала ей свою визитку, сказав, что пусть позвонит мне, если передумает. Может, я ее этим спугнула.

– Почему ты так думаешь?

– Она не появлялась несколько дней. Мне сказали, что Адаку имела особый подход к девочкам.

Это не выглядело совпадением: африканка, изуродованная, пропала на несколько дней.

– Тео Бонтемпи была африканкой, Деб. И ее тоже жестоко изуродовали.

Дебора опустила взгляд на свои обутые в сандалии ноги.

– Томми, ты сказал, что она работала в группе? – медленно произнесла она. Он кивнул. – Может, они внедрили в африканскую общину агентов под прикрытием? Я имею в виду, женщин?

– Тео Бонтемпи была единственной женщиной в команде, а ее начальник ничего не говорил об агентах под прикрытием.

– Может, Адаку была информатором полиции? Она – уроженка Нигерии. Если она была информатором Тео Бонтемпи и узнала о ее смерти, это объясняет, почему она несколько дней не появлялась в «Доме орхидей».

– Да, вполне возможно. Ты не знаешь, как с ней связаться?

Дебора покачала головой.

– Думаю, у Завади должен быть ее телефон. Я точно знаю, что у нее есть семья, потому что она говорила о родителях и о том, что ее удочерили.

Линли встрепенулся.

– Удочерили?

– Она упомянула об этом, когда рассказывала свою историю для фильма. Ее приемные родители белые, и мне кажется, что у нее… не знаю… у нее с этим некоторые проблемы.

– Тео Бонтемпи была приемным ребенком, Деб. Ее родители белые.

Дебора смотрела на него, но, похоже, видела что-то другое, потому что через секунду тронула его за руку и сказала:

– Томми, пойдем со мной.

Она встала, быстрым шагом пересекла лужайку, затем кухню и поднялась по ступенькам. У входной двери схватила черный металлический чемоданчик и прошла в кабинет Саймона.

– Мы тебе не помешаем?

Тот махнул рукой и сделал несколько пометок в рукописи, которую читал. Дебора положила металлический чемоданчик на кожаное кресло и открыла.

Линли увидел цифровую камеру и комплект дополнительных объективов. Дебора включила экран камеры и стала листать фотографии, так быстро, что он не успевал их разглядеть. Найдя то, что искала, остановилась и повернула экран к нему: изможденная женщина в африканском платье, тюрбане, с массивным ожерельем из дерева и большими золотыми кольцами в ушах.

– Это Адаку, – сказала Дебора.

– Это Тео Бонтемпи, – поправил ее Линли.

Линли предварительно позвонил, чтобы сержант Джейд Хопвуд знала, что он будет в Эмпресс-стейт-билдинг. Томас не хотел терять время, явившись без предупреждения, но главное, ему не хотелось ждать ее – в этом случае у него образуется свободное время и ему придется думать. А мысли приведут его прямо к Дейдре. А если они приведут его к Дейдре, неизбежно возникнет вопрос, почему он до сих пор ей не позвонил.

Линли спрашивал себя, не связано ли это с тем, что он должен извиниться. Возможно, это один из тех моментов в его жизни, которые относятся к категории «джентльмены так не делают», когда совесть сверлит его мозг до тех пор, пока он автоматически не поступит так, как его воспитали; а возможно, пришла пора разобраться во всем, что произошло и что было сказано между ними, разобраться, какая часть ответственности лежит на нем.

Следовало признать, что он всегда влюблялся в самых необычных женщин. Они всегда оказывались гораздо более сложными, чем Томас мог представить. Неизвестно, почему так получалось, – разве что он просто не понимает женщин, причет этот вариант казался наиболее вероятным. Наверное, он ждал, что они будут чем-то вроде Джейн Беннет для мистера Бингли (потому что понимал, что с Элизабет ему не сладить)[14], что указывало на невысказанное и неосознанное желание женщины, которая краснеет, говорит только по необходимости, разбирается во всех светских условностях, мягкая и уступчивая, выражающая свое мнение, не противоречащее его мнению, в приемлемой для него форме, привлекающая его внимание только тогда, когда играет на пианино, но все равно существующая лишь как объект для обладания и восхищения. Нет, этого не может быть. Или может? Нет. Никоим образом. Ему нужен товарищ, женщина с собственным мнением, а не просто предмет интерьера с непонятным талантом составлять букеты и вышивать носовые платки его инициалами. И как, черт возьми, ему с этим быть? Именно с такой головоломкой Томас столкнулся в отношениях с Дейдрой Трейхир, потому что она меньше всего походила на украшение, которое демонстрируют окружающим, а что касается цветов, то она скорее скормила бы их животным в зоопарке, чем расставляла по вазам. А носовые платки… нельзя требовать такого от другого человеческого существа. Оставалась, однако, реальность, с которой ему приходилось иметь дело: он довольно точно мог сказать, кем не является Дейдра, но до сих пор не в состоянии собрать все фрагменты головоломки, чтобы понять, что она такое. А в те редкие моменты, когда он открывал в ней что-то новое, выявлялась его полная неспособность с этим справиться.

Линли направился ко входу в Эмпресс-стейт-билдинг, где его ждала сержант Джейд Хопвуд. В руке у нее был бейдж для посетителя. Он уже кое-что знал о ней: пятьдесят пять лет, два внука. Но выглядела она гораздо моложе – гладкая темная кожа, ни одного седого волоса. Сами волосы заплетены в многочисленные косички, уложенные вокруг головы. В одном ухе три сережки-гвоздика, в другом большое золотое кольцо, очень аккуратная одежда. Неулыбчивая и деловая. Линли назвал себя, она в ответ коротко кивнула и повела его – как и Марк Финни – к лифтам, обслуживавшим верхние этажи здания. Но, в отличие от Финни, она не повела его в «Орбиту». Они доехали до семнадцатого этажа, и, когда двери лифта беззвучно открылись, Хопвуд направилась к своему столу, захватив по дороге пластиковый стул, который поставила сбоку, указала на него Линли и села сама.

Он отметил, что на ее столе не было ни капли свободного места. Куча картонных папок, распечаток из интернета, газеты, журналы, книги, брошюры и компакт-диски. На металлической подставке с выдвигающимися канцелярскими ящиками – две фотографии. На одной – две маленькие девочки по обе стороны от огромного Винни-Пуха, на другой – те же девочки, вероятно с родителями. Красивая компания.

Сержант заметила, что он смотрит на фотографии, и сказала:

– На подходе еще трое. Дочь родит в следующем месяце, а у жены моего сына – не того, что на фотографии, – в декабре будут близнецы. Если она продержится до декабря. Послушать ее, так она уже год вынашивает семерых… Итак, старший суперинтендант Финни хочет, чтобы я ввела вас в курс дела. Только между нами – лучше б он сделал это сам, потому что я не все знаю, хотя он очень помогал, когда мог. Но приходится делать это в основном вот так. – Она ткнула тонким пальцем в заваленный стол. – Читаю все папки и отчеты, которые могу найти. Поэтому не знаю, насколько смогу вам помочь, – но попробую.

– Это всё документы сержанта Бонтемпи?

– Она все оставила. Взяла только личные вещи со своего стола. Финни сказал мне, что она была не в восторге от перевода. Думаю, что в раздражении бросила все как есть – пусть другие разбираются. Я ее не виню. Она работала в этой группе десять лет.

– Вы говорили с ней после того, как пришли на ее место?

– Да, конечно. По телефону. Я спросила, не хочет ли она забрать что-то еще. Она отказалась. Сказала, что я могу все взять и распорядиться по своему усмотрению. Хоть выбросить. Я звонила ей еще пару раз по каким-то вопросам, а потом она один раз звонила мне.

– Она помогла вам войти в курс дела?

– Очень помогла, особенно ответами на мои вопросы. Если хотите знать мое мнение, она все это время отлично справлялась.

– Все, что вы сможете рассказать мне о ней и о ее работе, будет чрезвычайно полезным. Нам нужно как можно больше информации.

Сержант откинулась на спинку стула и сложила руки на коленях.

– Насколько я понимаю, она тесно общалась с разными общинами, в основном в общественных центрах. Также выступала на собраниях в школах, связывалась с разными группами поддержки девочек по всему городу. Ей удалось сблизиться с нигерийской общиной: она знала многих по имени, с кем-то подружилась, и все такое. Она нигерийка – думаю, вы это знаете, – и поэтому ее принимали за свою. Как говорит наш шеф – старший суперинтендант, – она умела общаться с людьми.

– Здесь что-нибудь привлекло ваше внимание? – Линли положил ладонь на стопку картонных папок. – Имена, даты, места, отчеты – все, что могло кого-то неприятно удивить, если выяснится, что сержанту Бонтемпи известна какая-то важная информация или что она коп? Кстати, знали ли об этом те, с кем она контактировала в общинах?

– Не уверена. Но она этого и не скрывала, насколько мне известно. Посещала школы и группы поддержки. Вряд ли ей это позволили бы, если бы директор не знал, что она коп.

Линли кивнул. Логично.

– Что-нибудь еще? – спросил он.

Хопвуд окинула задумчивым взглядом груду материалов на столе.

– Знаете, есть тут одна вещь…

Она выдвинула нижний канцелярский ящик подставки и достала пачку документов, скрепленных большим черным зажимом. Сняв зажим, принялась перебирать листки, пока не нашла то, что искала. Это была карточка размером с визитку, но чистая с обеих сторон, если на считать строки цифр. Карточка была прикреплена степлером к листку белой бумаги. Никаких указаний на то, что могли означать эти цифры, – скорее всего, номер мобильного телефона.

– Вы по нему звонили? – спросил Линли.

– Дважды, – ответила Хопвуд. – Но услышала только сгенерированный компьютером голос, предлагавший оставить сообщение. Что я и сделала. Ответа не получила.

– Вы спрашивали сержанта Бонтемпи, что это за номер?

– Не успела. И теперь не знаю. Нашла его только вчера вечером, когда собирала для вас все ее отчеты и бумаги.

– Вы не пытались его отследить?

– Как я уже сказала, ничего не вышло.

– Это единственное, что бросилось вам в глаза?

– Я бы не сказала, что «бросилось». Скорее выползло. – Она усмехнулась. Затем словно что-то вспомнила. – Ой, погодите. Да. Два ареста незадолго до того, как она от нас ушла. Возможно, это о чем-то говорит.

– Что за аресты?

– Сейчас посмотрю… – Хопвуд встала, чтобы было удобнее найти на столе то, что искала. – Две женщины были доставлены в местный участок для допроса. Сержант составила предварительный рапорт. Он где-то тут… – Она вытащила папку из стопки и раскрыла ее. – Вот. На севере Лондона. Полицейский участок района Сток-Ньюингтон, но бумаги заполняла сержант Бонтемпи. Как я уже говорила, она посещала общественные центры и общины, и, думаю, там у нее были надежные источники. В любом случае, в приложении к рапорту она сообщает, что на севере Лондона существует группа людей, выполняющих женское обрезание; им платят семьи, которые не могут поехать в Африку. Это женщины африканского происхождения, которые занимались этим дома и продолжили свое занятие здесь, зарабатывая себе на жизнь.

– Но они не могут заявить об этом во всеуслышание.

– Им это и не нужно. Работает «сарафанное радио».

– А что с арестами, о которых вы говорили? Двух женщин?

– Поначалу дело казалось перспективным – с одной из женщин была маленькая девочка, – но в конечном итоге закончилось ничем. Одна из арестованных управляет клиникой для женщин, которые не хотят обращаться к врачам-мужчинам для таких процедур, как гинекологический осмотр, мазок, назначение противозачаточных средств, проверка молочных желез и тому подобное. Вторая просто была в клинике, когда появились копы и забрали их. Может, тут что-то есть, а может, это пустышка. Одному богу известно.

– Имена женщин?

– Есть в рапорте. – Джейд передала ему папку и окинула взглядом заваленный документами стол. – Вы знаете, сколько иммигрантов из Африки живут в Лондоне? В частности, сомалийцев и нигерийцев?

– Нет.

– Я тоже. Но именно в этих общинах калечат девочек. Не все, конечно, но, клянусь богом, я понятия не имею, как остановить тех, кто это делает.

Линли похлопал ребром папки по ладони, наблюдая за детективом. Он уловил не только гнев в ее голосе, но обреченное выражение лица.

– Сержант Хопвуд, вы знаете, что Тео Бонтемпи сама была обрезана?

Удивление Хопвуд длилось не больше секунды – она сразу поняла, что он имеет в виду.

– Господи, нет… Я этого не знала. Но откуда? Я имею в виду, что мы разговаривали только по телефону, и у нее не было никаких причин сообщать мне об этом. – Она медленно покачала головой. – Мне больно это слышать, но теперь я кое-что понимаю.

– Что именно?

– Насколько мне известно, она была на сто десять процентов поглощена работой и с энтузиазмом подхватывала любую новую идею. Это было для нее личное, правда?

– Очень личное, – согласился Томас и взмахнул папкой, которую держал в руке. – Можно мне это взять?

– Берите все, что нужно, – ответила Хопвуд. – Позвоните мне, если вопросов у вас будет больше, чем ответов. Я готова помочь всем, чем смогу.

Линли поблагодарил ее, вернулся к лифтам, спустился на первый этажи и зашел в кафе «Пилерс». Здесь за двойным эспрессо он прочел рапорт об арестах, произведенных на севере Лондона. Там почти ничего не было. Телефонный звонок привел местных полицейских в клинику, где они арестовали двух женщин – Эстер Ланж и Монифу Банколе. С ними был ребенок, как и говорила Джейд Хопвуд, дочь Монифы Банколе. Именно присутствие ребенка, по всей видимости, послужило причиной телефонного звонка.

Местную полицию заранее убедили, что в этой клинике под медицинским наблюдением проводили калечащие операции на женских половых органах. Это означало, что врач, уродуя «пациентку», способен поддерживать ее в бессознательном состоянии. Но у полиции Сток-Ньюингтона не было доказательств, а просто так прийти они не могли. Однако в то утро присутствие ребенка вызвало подозрение и стало предлогом для рейда.

В конечном итоге Линли убедился: рапорт подтвердил все, что рассказала ему Джейд Хопвуд. Клиника, в которую пришла полиция, была женской консультацией, и все, обнаруженное внутри, это подтверждало: шкафы с медицинскими карточками пациенток, приходивших в основном на обследование груди, на мазок шейки матки, с послеродовыми проблемами и так далее. Эстер Ланж руководила «Клиникой женского здоровья в Хакни» единолично, и у нее имелась лицензия. Кроме того, она была дипломированной акушеркой.

Что касается Монифы Банколе, то она пришла на прием в связи с, как она выразилась, «проблемами внизу». Ребенок был с ней потому, что она не хотела оставлять дочь одну дома. Все было тщательно проверено, и местная полиция, вероятно, философски отнеслась ко всей этой неразберихе. Они списали всё на информатора, которая хотела быть полезной. Только в этом случае она перестаралась – поторопилась и заставила всех зря потратить время.

Больше в рапорте ничего не имелось. В результате женщинам было нечего предъявить, и полиция, разобравшись во всем, отпустила их. Но Линли это заинтересовало. Кто был этим тайным информатором местной полиции? Более того, как попал этот рапорт к Тео Бонтемпи?

Тани позвонил Софи на следующее утро. Тиомбе уехала, Блисс не выразила желания спрятать сестру, и у него не оставалось другого выбора, хотя он всю ночь пытался что-то придумать. Никакая сделка с отцом невозможна. Нужно по-другому взглянуть на доступные варианты, и одним из таких вариантов была Софи. Поэтому он попросил ее встретиться и поговорить, но не сказал о чем.

Она согласилась и сообщила, что сейчас находится на кладбище Эбни-парк, где должен состоятся ее звездный дебют в роли Горчичного Зерна в спектакле «Сон в летнюю ночь». Это было одно из самых больших викторианских кладбищ Лондона, давно заброшенное и заросшее. Почти идеальное место для представления – лужайки, деревья и все прочее. Она будет ждать его у одного из боковых входов на кладбище, сказала Софи, со стороны Хай-стрит. Это недалеко от дома ее родителей, и здесь гораздо прохладнее. Ночью ее спальня напоминает жаровню.

Тани сразу поехал туда. Путь неблизкий, но Софи терпеливо ждала его у выхода на Хай-стрит, как и обещала. Он пришел со стороны железнодорожного вокзала, расположенного неподалеку, чуть севернее. Увидев его, Софи пошла навстречу и широко улыбнулась, что всегда вызывало у него волну счастья.

– Привет! – крикнул он.

– И тебе привет. Послушай, Тани: меня назначили дублером Титании! Режиссер позвонил сразу после тебя.

– Превосходно, – сказал Тани. – Теперь тебе остается найти способ отравить другую актрису, да?

– Именно об этом я и думала. Ты меня поцелуешь или придется намекнуть?

– Не придется, – ответил он и поцеловал ее так, как она любила, – сначала нежно, а потом раскрыв языком ее губы.

– Я по тебе скучала, Тани, – прошептала Софи.

– Я тоже, – после едва заметной паузы сказа он. Как хорошо знать, что кто-то по-настоящему принадлежит тебе! Нигерийская девушка, как там ее, угрожала его будущему. Но после того, как раскрылся план Абео сделать обрезание дочери, о Нигерии можно забыть. Оставалась только Софи.

Она взяла его за руку.

– Пойдем внутрь. Там можно найти местечко, где присесть, и я покажу тебе старую часовню. Почти все действие пьесы будет рядом с ней.

Тани нужно было говорить, а не смотреть. Но он не хотел обижать Софи. Вслед за ней вошел на кладбище Эбби-парк и двинулся по узкой дорожке среди могил, за которыми давно никто не ухаживал, между кустов, зарослей куманики, лиан и полевых цветов. Огромные деревья не пропускали солнечные лучи, а запах кислорода был почти осязаем, что необычно для Лондона. Пока они шли по дорожке, Софи продолжала болтать о спектакле, о Титании, о режиссере, а Тани что-то мычал, делая вид, что слушает. Когда они наконец добрались до часовни – скорее развалин, чем часовни, и он не понимал, зачем она нужна, но не стал спрашивать, поскольку не собирался обсуждать спектакль, – Софи повернулась к нему.

– Идея странная, правда? Но если все получится, представления будут идти весь сентябрь.

Тани постарался изобразить энтузиазм.

– Круто, – сказал он, но вышло неискренне, и Софи это поняла.

Она подошла к ближайшей каменной скамье и села.

– Рассказывай.

Тани сел рядом – прижавшись плечом к ее плечу, потому что прикосновение к ней его успокаивало – и рассказал о своем договоре с Тиомбе и о том, почему теперь это невозможно. Он не стал упоминать о неудачной попытке сделки с отцом: женитьба в Нигерии на девственнице в обмен на безопасность Сими. Все это забыто и отправлено в мусор – благодаря тому, что Абео нашел нужного человека в Лондоне, – и поэтому нет никакой необходимости рассказывать Софи об Оморинсоле. Он понимал, что рискует, утаивая часть правды, но еще больше он боялся того, что Софи обидится за то, что он не рассказал с самого начала, и бросит его. Теперь он нуждался в ней больше, чем прежде, потому что Сими нужно забирать из Мейвилл-Эстейт как можно скорее.

Глаза Софи округлились, когда она узнала об отсутствии Тиомбе.

– Тогда приводи Сими ко мне, – сразу же сказала она. – Предлог мы придумаем. Это единственный выход. Все равно нам с Сими пора познакомиться. – Тани хотел что-то ответить, но Софи положила ладонь на его плечо. – Скажи ей, что у моей сестры день рождения и что ее приглашают.

– У нее и правда день рождения?

– Конечно, нет.

– Но если я приведу Сими к тебе домой, а там никакого дня рождения и вечеринки, неужели ты думаешь, что она не захочет сразу же вернуться домой? Послушай, она не понимает, что с ней будет. Она даже не знает, что такое обрезание.

– Как она может не знать? Ей должны были рассказывать. В школах теперь это обязательно.

Тани покачал головой.

– Дело в том, Соф, что мама обучает ее дома. То же самое было со мной, но только в младших классах. Я всегда считал, что причина в нежелании Па, чтобы наши мозги «загрязнялись», или что-то в этом роде. Думал, он не хочет, чтобы мы были англичанами.

– Тогда ты должен объяснить Сими, что произойдет, если она не сбежит из дома. Во всех подробностях. – Похоже, она что-то прочла на его лице, потому что прибавила: – Ты должен, Тани. У тебя нет выбора. Ты расскажешь ей о том, что такое обрезание, а вечером приведешь на «день рождения» моей сестры. А я тем временем расскажу маме и папе, что происходит, чтобы они…

– Не говори им, Софи! Ты же не… – Тани не знал, как закончить фразу. Он познакомился с ее родителями, но старался выглядеть англичанином – по крайней мере, таким же англичанином, как Софи. Если они узнают правду о его родителях и о том, что его отец собирается сделать с Симисолой, то, наверное, захотят, чтобы Софи рассталась с ним, посчитав, что он не подходит для их дочери. И кто стал бы их винить? – Пожалуйста, не говори им…

– Но если она останется у нас, они будут спрашивать, что, черт возьми, происходит.

– Значит, она не может остаться. Нельзя, чтобы она оставалась, а они расспрашивали тебя о ней. Нужно найти какой-то другой вариант, другое место.

Софи нахмурилась.

– Ладно. Я подумаю, что им сказать. И поищу в Сети… не знаю, что-нибудь. Должен же быть какой-то способ защитить ее.

– Я не хочу сдавать ее в органы опеки!

– Я не об этом. Сама точно не знаю, о чем. А пока мы должны забрать ее у твоих родителей, Тани. Один из них хочет причинить ей вред.

– Это совсем просто. – Рози Бонтемпи расправила складки на свой узкой льняной юбке. По мнению Уинстона Нкаты, разглаживать там было нечего, но жест привлекал внимание к ее ногам. Особенно к лодыжкам, изящнее которых он никогда не видел, что еще больше подчеркивали туфли на невероятно высоких шпильках. Нката и Рози стояли рядом у подоконника кафе на Оксфорд-стрит недалеко от универмага «Селфриджес», где работала Рози, как она сама призналась – временно, пока не подвернется что-то более подходящее, желательно место художника по гриму в полицейской драме, съемки которой скоро должны начаться в Норвиче.

Рози согласилась на вторую беседу, но только во время своего утреннего перерыва и только если они встретятся за пределами универмага. Она назвала кафе и время. Уинстон пришел сюда заранее.

– Тео превратилась в настоящую африканку, – продолжала Рози. – Хотела, чтобы я была такой же. Я отказалась. И она даже не дала себе труда попытаться понять почему. – Горькая усмешка. – Понимаете, родители вытащили нас из ужасного африканского приюта, и логично было бы предположить, что Тео будет им благодарна за это. По крайней мере, чтобы не обижать их, вычеркивая из своей жизни. Поверьте мне, они так и остались бы вычеркнутыми из ее жизни, если б у papá не случился инсульт.

– Вы из-за этого поссорились? – спросил Нката.

– Не совсем.

Рози смотрела, как такси и автобусы перестраиваются между полосами на улице, стараясь занять выгодную позицию. Было еще не очень жарко, и выхлопные газы не достигли той густоты, какая будет несколько часов спустя. От этой мысли Нкате становилось легче. В другое время дня прогулка по тротуарам Оксфорд-стрит была бы похожа на спуск в ад.

Он пришел на встречу с Рози Бонтемпи прямо из Нового Скотленд-Ярда, где вместе с Барбарой Хейверс посвятил первые два часа рабочего дня выполнению инструкций, полученных по телефону от старшего суперинтенданта Линли. Они составили рапорты об обходе соседей Тео Бонтемпи вчера вечером и передали ее ноутбук в технический отдел. Ни он, ни она не видели записи с камер видеонаблюдения на здании, где была квартира Тео, а ее мобильный телефон так и не нашелся. Линли рассказал им о двойной жизни Тео: как Адаку, волонтера в «Доме орхидей», и сержанта уголовной полиции Тео, до перевода работавшей в группе, занимавшейся насилием над женщинами. В результате Нката получил задание еще раз встретиться с Рози Бонтемпи, а Хейверс направлялась на восток Лондона, чтобы добыть какую-нибудь информацию в «Доме орхидей».

Телефонный звонок Рози привел его сюда. Она попросила взять ей макиато навынос. На ее вопрос, почему он сам не пьет кофе, Уинстон поднял бутылку газированной воды.

– Мне хватило кофеина с маминой кухни. У нее кофе – прямо монстр.

Ему предстояло расспросить ее о ссоре с сестрой, которая случилась за два дня до того, как Тео впала в кому. Вероятно, это был грандиозный скандал, поскольку соседи из всех четырех квартир, имевших общие стены, пол или потолок с квартирой Тео, подробно рассказали ему или Барбаре Хейверс о том, как кричали две женщины. Поскольку двое слышали: «Убирайся отсюда, Рози», а затем – громкий хлопок входной двери, выяснить личность одной из скандалисток не составляло труда.

– Я не удивлена, что кто-то нас слышал, – сказала Рози. – Мы с ней ссоримся уже много лет.

Нката спросил почему. Ответом стало заявление, что ее сестра «превратилась в настоящую африканку».

Знала ли она, что Тео также называла себя Адаку, спросил Нката.

Конечно, знала. Это имя ей дали при рождении. Адаку Обиака.

– Я же сказала, что она превратилась в африканку, – заявила Рози. – Одежда, прическа, украшения… Она как будто исчезла за новой личностью. Нам повезло, что она не заставила называть ее Адаку. Важно не это – после того как Тео стала Адаку, мы почти перестали ее видеть. И именно из-за этого, кстати, мы и поссорились. Я пришла к ней, потому что она уже несколько недель не навещала papá. У него был инсульт – вы сами видели, – и можно было подумать, что ей это безразлично. Совсем безразлично. Я имею в виду, что она даже могла притворяться, правда? Но он не черный – наш папа, – и поэтому он не считается. И maman не считается. Они больше не имеют к ней отношения. Как будто она однажды проснулась, посмотрела в зеркало и решила, что теперь будет так. Это была совершеннейшая глупость. Думаю, она хотела их наказать.

– За что? За то, что они белые?

– Именно так. Невозможно отрицать, что они добились всего, что у них есть сегодня, потому что они белые. Но для нее главной проблемой был тот факт, что их обязали взять ее из приюта, чтобы получить право удочерить меня. Я была младенцем, а они хотели младенца. Она была чем-то вроде приложения, с которым им пришлось смириться.

Нката внимательно наблюдал за ней. Ее губы изогнулись в подобие горькой улыбки.

– Сурово…

– Да. Точно. Факты бывают очень суровыми. – Рози посмотрела на него оценивающим взглядом. – Откуда у вас шрам на лице? На вас напали?

– Поножовщина, – ответил он.

– О боже… Как ужасно!

– Бог тут ни при чем. Я был добровольным участником.

– Арестовывали преступника или что-то в этом роде?

– Я состоял в банде.

Глаза Рози округлились.

– В банде? У вас была… как это называется… война за территорию?

Нката покачал головой.

– Нам просто нравилось драться.

– Вы довольно крупный мужчина. Я удивлена, что кто-то осмелился бросить вам вызов.

– Я тоже был удивлен, – согласился сержант. – А потом удивился еще больше, когда выяснилось, что у парня есть нож и он умеет с ним обращаться. Мне повезло, что я не лишился глаза.

– И после этого вы вышли из банды?

– Это было бы слишком разумно, а разум – не самая моя сильная сторона. Прошло еще три года, но за это время я научился обращаться с ножом. Потом встретил одного парня, который вытащил меня оттуда, и больше уже не вернулся.

– Значит, вы гей?

– Что вы имеете в виду?

– Вы гей? Вы сказали, что из банды вас вытащил парень. А вы даже не пытаетесь со мной флиртовать, так что я подумала… Нет, конечно, вы смотрели на мои ноги, но и только. Вам не нравятся черные женщины? Вы женаты? И не говорите мне, что расследуете дело, потому что вы не расследуете дело двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Мы могли бы куда-нибудь сходить, выпить, если хотите…

– Я не гей, – сказал Нката. – И я благодарен за предложение, но обычно я не пью с… – Он не мог подобрать подходящего слова. Правильно было бы сказать «подозреваемыми», но ему не хотелось так называть Рози.

– …с людьми, которые могут оказаться убийцами? – закончила она за него.

Рози допила остатки макиато и пошла к корзине для мусора, чтобы выбросить стаканчик, предоставив Уинстону еще одну возможность полюбоваться ее идеальной фигурой. В ней все было прекрасно. Она была чертовски сексуальна. Но Нката нюхом чувствовал опасность. А Рози Бонтемпи, вне всякого сомнения, была опасностью в квадрате.

– Как она это узнала? – спросил он Рози, когда та снова заняла место у подоконника рядом с ним.

Она смахнула несуществующую пылинку с рукава блузки. Блузка была кремового цвета, похоже шелковая.

– Кто?

– Ваша сестра. Как она узнала, что ваши родители взяли ее только для того, чтобы получить вас?

– Не знаю. Может, кто-то из них ей сказал. Или Росс. Он мог узнать от своих родителей.

– Это ваш зять, да?

– Более или менее. Мы все росли вместе. Наши родители были близкими друзьями.

– А что значит «более или менее»? – спросил Нката.

– Они разводились, Росс и Тео. Мы говорили об этом, когда вы приходили к нам домой. Так что вскоре он должен был превратиться в бывшего зятя.

– Насколько я знаю, он не очень этого хотел…

– Развода? – Рози принялась разглядывать свои туфли на шпильках. Они были крошечными – несколько полосок кожи и каблук, похожий на рапиру. Нката даже представить не мог, что чувствуют ее ноги в конце дня. – Послушайте. Дело было так. Тео вышвырнула Росса. Он не был африканцем, а она, как я уже сказала, превратилась в настоящую африканку. Он – белый, а она не выносила белых с тех пор, как узнала, почему ее удочерили. Для нее это стало сильным ударом. Что еще я могу сказать?

«Можешь сказать, что именно ты раскрыла сестре тайну ее удочерения, – подумал Нката. – Это было бы в твоем духе».

Барбара Хейверс была готова поспорить, что у нее будут две большие проблемы с визитом в «Сад орхидей». Во-первых, она – коп и поэтому невольно вызывала враждебность, едва переступив порог. Во-вторых, она – белая, и хотя Линли объяснил ей, что Дебора Сент-Джеймс уже сумела совершить набег на это заведение, но Дебора Сент-Джеймс приходила не задавать вопросы, а всего лишь фотографировать. Поэтому ее первой реакцией на задание, которое дал ей Линли после своей встречи с сержантом Хопвуд, было:

– Может, лучше поручить это Уинстону, сэр?

– По словам Деборы, мужчин внутрь не пускают, – ответил Линли. – Просто обуздай свою привычку говорить первое, что приходит в голову, и все будет в порядке.

– А когда я скажу им, что Адаку Обитами…

– Обиака, Барбара.

– Да, Обиака. Интересно, как они должны отреагировать на тот факт, что Адаку Обиака была копом?

– Сомневаюсь, что ты начнешь с этого, – сказал Линли. – Уверен, что к тому времени, как ты раскроешь эту информацию – если будет такая необходимость, – ты уже успеешь очаровать их своими многочисленными достоинствами.

Поэтому Барбара пересекла Сити, добралась до Лондонской стены, а оттуда направилась к Майл-Энд-роуд. Местоположение «Сада орхидей» ей сообщила по телефону Дебора Сент-Джеймс.

– Внутри часовни в Тринити-Грин. Это приют Тринити-Грин – два ряда домиков за каменной стеной. Если увидите статуи Бутов – как я, – значит, вы уже его проехали, – объяснила она и прибавила совершенно бесполезную информацию, что Буты – мистер и миссис – основали Армию спасения, и что здание Армии спасения находится где-то поблизости, и если Барбара увидит его, а не Бутов, значит, она тоже проехала Тринити-Грин.

Помня об этом, Хейверс добралась на своем «Мини» до Майл-Энд-роуд и стала высматривать кирпичную стену вокруг приюта или, если уж на то пошло, статуи Бутов. «Не слишком подходящий район для приюта, – подумала она, – независимо от наличия кирпичной стены». Похоже, это была промышленная часть района Уайтчепел. Десятки грузовиков перевозили товары к месту назначения, изрыгая выхлопы дизельных двигателей в постепенно накалявшийся воздух. Шум уличного движения просто оглушал, причем это не был равномерный рев двигателей, к которому привыкают люди, живущие рядом с оживленной трассой, и постепенно перестают его замечать. Да, он был постоянным, как белый шум, но также сопровождался скрежетом переключаемых передач, визгом тормозов и периодическими гудками – и все это так громко, что можно оглохнуть.

По обе стороны улицы на первых этажах располагались самые разные заведения, от парикмахерских и ресторанов до разорившихся магазинов с разноцветными опущенными решетками. На вездесущем магазине ковров висело объявление о распродаже в связи с закрытием, а в китайское кафе, торгующее навынос, привезли кучу картонных коробок, на которых был нарисован зеленый огнедышащий дракон. Рядом с ним закусочная предлагала две порции рыбы с картошкой по цене одной. Вид рыбы не указывался, но Барбаре было достаточно того факта, что она съедобна. Надо бы заскочить сюда после того, как она закончит в «Доме орхидей». Тем временем солнце палило нещадно, словно мстило людям, которые десятилетиями жаловались на серое, дождливое английское лето. Увидев какие-то мерцающие волны, поднимающиеся от капота «Мини», Барбара нахмурилась. Оставалось надеяться, что это просто дневная жара.

Как и предупреждала Дебора, Хейверс увидела статуи раньше, чем нашла Тринити-Грин. Муж и жена Бут стояли лицом друг к другу на газоне между тротуаром и дорогой. Кэтрин Бут в платье и шляпке с каким-то предметом в руке – вероятно, Библией – стояла так близко к дороге, словно ловила попутку. Уильям Бут с поднятой вверх рукой и указующим в небо перстом, по всей видимости, молился. На здании, перед которым они стояли, была вывеска благотворительной миссии. Сразу за ним газон расширялся, и Барбара заехала на него.

Выбравшись из машины, она пешком пошла назад, в том направлении, откуда приехала. Оказалось, что Тринити-Грин находится немного дальше, на юго-западе – чуть в стороне от дороги за высокой кирпичной стеной, о которой говорила Дебора. О его существовании сообщала лишь маленькая эмалированная табличка на стене, заметить которую было не так просто. На территорию вели два пути: через большие чугунные ворота с навесными замками или через открытую калитку для пешеходов. И то и другое было выкрашено зеленой краской.

Приют состоял из двух террас с маленькими домиками, обращенными друг к другу, с огромной лужайкой посередине – отсюда название заведения[15], – на выжженную солнцем траву которой отбрасывали тень два ряда лохматых деревьев. Сбоку от калитки была прикреплена бронзовая мемориальная табличка, извещавшая, что эти здания были построены в XVII веке для «немощных капитанов судов и их жен». Кирпичные домики могли похвастаться белыми зубчатыми карнизами вдоль крыши и декоративными консолями, поддерживающими узкие крыши портиков, которые почти не защищали от непогоды. По краям каждой террасы виднелись замковые камни, а к каждой двери вели истертые каменные ступени. Рядом со ступенями располагались маленькие патио, придававшие индивидуальность каждому коттеджу: на одних были высажены растения, на других разбросаны игрушки, а кое-где имелись мангалы и скамейки, чтобы летом можно было поужинать на свежем воздухе.

Барбара решила, что нужная ей часовня – это внушительное здание на дальнем конце лужайки, с обращенным к дороге фасадом и синим циферблатом без стрелок и с золотыми цифрами. В «Дом орхидей» вела широкая каменная лестница, заканчивающаяся открытой двустворчатой дверью; фронтон над ней стал черно-зеленым от мха и плесени, которые не убирали много лет.

Барбара вошла в восьмиугольный вестибюль. На стенах висели четыре большие доски объявлений с плакатами, извещающими о разного рода мероприятиях, проводившихся в районе, от представлений труппы акробатов до еженедельного класса медитации в этом же здании. В самой часовне на столе, который обычно можно увидеть в школьной столовой, лежали коробки с канцелярскими принадлежностями, папками и расходными материалами, а также табличка с аккуратной рукописной надписью: АДМИНИСТРАТОР. Никакого администратора, однако, поблизости не было.

Барбара оглянулась. Никого не увидев, прошла в глубь часовни, которая теперь утратила свое первоначальное назначение и была разделена некрасивыми временными перегородками метра три высотой; из-за них доносились голоса. Тем не менее в часовне сохранилось несколько достойных внимания деталей, вероятно со времен постройки: резной деревянный карниз с позолотой, а также кремовые стеновые панели. Когда-то здесь были люстры – хрусталь, бронза, серебро… кто знает? – но теперь с потолка свисали только цепи, обозначая эти места. Помещение освещалось тусклыми флуоресцентными лампами, две из которых непрерывно моргали, а пол – дубовый, каменный или выложенный плиткой – был закрыт ковром унылого синего цвета. Да, это был шаг вперед по сравнению с дверным ковриком, но все равно выглядело ужасно.

– Я могу вам помочь? Что вы хотели?

Барбара повернулась. Перед ней стояла высокая грузная женщина со сложным тюрбаном лилового и золотого цвета на голове и в таком же платье, свободно струящемся по ее телу. Поза ее была явно враждебной – одно бедро выдвинуто вперед, руки скрещены под массивной грудью.

– Сержант Барбара Хейверс. – Барбара порылась в потрепанной сумке через плечо, извлекла оттуда удостоверение и протянула его женщине со словами: – Новый Скотленд-Ярд. Это «Дом орхидей»?

Она увидела, как напряглось лицо женщины.

– Понятно, – сказала та. – Что вам нужно?

– Поговорить. – Хейверс достала блокнот и механический карандаш, позаимствованный у Нкаты. – Я пришла по поводу одного из ваших волонтеров. Ее зовут Адаку. – Барбара не стала называть фамилию, рассудив, что женщины по имени Адаку не встречаются здесь на каждом шагу.

– Что она сделала?

– К сожалению, ее убили.

– Убили? – повторила женщина.

Барбара оглянулась.

– Здесь есть место, где мы можем поговорить? Кстати, кто вы?

– Завади. Я здесь основатель и директор-распорядитель. Но Адаку…

– Повторите, пожалуйста. Завади, а не Адаку. Ее я знаю, а как записать вас?

Завади выполнила просьбу, прибавив, что фамилии у нее нет. Она официально отказалась от нее несколько лет назад, объяснила женщина, когда поняла, что больше не хочет общаться со своей семьей.

«Довольно резко», – подумала Барбара. Но, с другой стороны, было время, когда она испытывала такие же чувства. Сержант записала имя и повторила свою просьбу – ей нужно поговорить с Завади наедине, так чтобы их никто не слышал.

Завади сказала, чтобы Барбара следовала за ней. Она вывела детектива из часовни, и под широкой лестницей обнаружилась дверь, ведущая в подвал. Он был разделен перегородками, как и помещение наверху.

Завади направила ее в коридор, а затем в комнату – по всей видимости, ее кабинет. Крошечная комнатка казалась еще меньше из-за трех темнокожих женщин смешанной расы, с примесью индийской и китайской крови. Завади кратко представила их, небрежно хлопая каждую по руке, когда называла имена. Барбара запомнила только первую: Нарисса Кэмерон. Она была режиссером. Две другие – светотехник и звукооператор.

– Адаку умерла, – без предисловий объявила Завади. – Вам придется обойтись без нее.

Женщины словно лишились дара речи.

– Что случилось? – наконец произнесла Нарисса.

– Ее убили, – ответила Барбара. – Мне нужно поговорить со всеми, кто ее знал. Начну с Завади. Остальных прошу далеко не уходить.

Нарисса посмотрела на Завади, словно хотела получить какую-то информацию или указание, что ей делать.

– Продолжайте, – сказала Завади. – Скажите девочкам, что Адаку задерживается.

«Очевидно, это единственный способ объяснения», – подумала Барбара.

Когда три женщины покинули кабинет и подвал, Завади села за свой стол и жестом указала на явно неудобный складной стул, который Барбара даже не заметила. Она взяла его, разложила и поставила у торца стола, а не перед ним, как, по всей видимости, хотела Завади.

– Почему они послали вас? – спросила директор.

Барбара устроилась на стуле.

– Мы беседуем со всеми знакомыми жертвы.

– Я не это имела в виду. Почему вы, а не черный полицейский?

– Вы предпочли бы черного?

– А вы как думаете? И я тут такая не одна.

– В нашей группе есть черный, другой сержант, но он мужчина. Мой шеф рассудил, что если выбирать между расой и полом, то пол будет лучшей альтернативой для беседы.

– Вы хотите сказать, что в столичной полиции нет черных женщин-детективов?

– Я хочу сказать, что они не участвуют в этом расследовании. И в нашей группе нет других женщин. Кстати, Адаку была копом. Она работала в команде, которая занимается обрезанием и всем остальным дерьмом, что делают с женщинами ради бог знает чего. Мы пытаемся выяснить, убили ее как Адаку или как копа Тео Бонтемпи.

Барбара видела, что эта новость полностью завладела вниманием Завади.

– Она приходила к нам не как полицейский… Ее звали не Адаку?

– Имя Адаку ей дали при рождении. После удочерения оно поменялось на Тео Бонтемпи. Как коп – сержант уголовной полиции – она использовала второе.

– Почему она мне об этом не рассказала?

Барбара пожала плечами.

– Может, не доверяла вам… Может, искала здесь то, что, как она считала, не найдет, если узнают, что она коп… Как она у вас появилась? Просто пришла с улицы?

– Местные школы о нас знают. Возможно, узнала о нас там, если не врала, когда говорила, что проводит там беседы с девочками, просвещая насчет операций, калечащих половые органы.

– Все чаще и чаще…

– В общем, она пришла сюда, и я поняла, что она сможет что-то предложить девочкам.

– Вы имеете в виду тот факт, что ее тоже изуродовали?

– Я имею в виду, что она была женщиной, которая хотела об этом говорить.

Выражение ее лица побудило Барбару задать личный вопрос:

– Боже, с вами тоже это сделали, да?

Завади посмотрела на висящий на стене большой календарь, где были отмечены мероприятия с указанием руководителя. Имя Адаку Обиака встречалось три раза. Затем она перевела взгляд на Барбару и ничего не выражающим голосом произнесла:

– Мне было шесть лет. Предполагалось, что я еду на праздник вместе с моей большой семьей, но все обернулось иначе. Меня удерживали на полу в доме моей бабушки и орудовали ножницами. Все говорили, что мне повезло, потому что это были остро заточенные ножницы, а не то, чем обычно пользуются.

– И что же это? – спросила Барбара.

– Лезвие бритвы, нож, осколок стекла… Все, что режет.

Сержант почувствовала, что у нее закружилась голова.

– Я вам очень сочувствую.

– Мне не нужна ваша жалость, – сказала Завади.

– Можете мне поверить, мои чувства не имеют никакого отношения к жалости, – парировала Барбара. – Черт, почему это происходит с девочками?

– Потому что никто не смог это полностью искоренить. Это незаконно, за это арестовывают и отправляют в тюрьму, но положить этому конец не удается. Единственное, что мы можем сделать – «Дом орхидей» и подобные нам организации, – обеспечить безопасность девочек, если они смогут до нас добраться.

– А они могут?

– Да. Адаку хотела помочь с этим. По крайней мере, так она сказала, и я ей поверила. Что касается ее второй жизни, как полицейского, я ничего о ней не знаю, как и все остальные здесь. У вас есть еще вопросы?

– Я хочу поговорить с той женщиной, Нариссой, и двумя другими. Если они были знакомы с Адаку, то могут знать о ней то, чего еще не знаем мы.

Из-за инвалидного кресла и баллона с кислородом перевозка Лилибет от Мазерс-сквер на Грейт-Ормонд-стрит – к врачу, на прием к которому нужно было записываться за несколько дней, – требовала специального микроавтобуса, в котором было оборудовано место для инвалидного кресла, а также сиденье для сопровождающего. Марк знал, что жена не позволит никому другому присматривать за Лилибет, и поэтому, когда они устроили дочь в машине – пристегнув к креслу, а само кресло закрепив на полу, – Пит устроилась на сиденье для сопровождающего, а сам Марк сел в кабину рядом с водителем. Робертсон предпочел остаться на Мазерс-сквер; он поможет, когда Пьетра и Марк вернутся с дочерью.

– Не беспокойтесь о времени, – ответил Робертсон на их возражения. – Мне здесь достаточно комфортно, и я хочу знать, что скажет специалист.

Они уехали. Это было молчаливое путешествие.

Жена залезла в его телефон, пока Марк спал, чего раньше – он был в этом уверен – никогда не делала. Она видела сообщения. Нашла и прослушала припев из «их песни», после чего нашла саму песню и послушала ее всю, услышав не только «Нет, я не хочу в тебя влюбляться». Потом отыскала голосовые сообщения, которые он по глупости не удосужился удалить. Поэтому Пит слышала ее голос, и хотя не могла узнать его, прекрасно поняла, что скрывается за фразами: «Марк, милый», «Я чувствую то же самое» и «Я тоже хочу быть с тобой». Он сохранил все это потому, что был так поглощен ощущением правильности своих чувств, безумием под названием «это нечто большее, чем мы оба», что всегда является ложью, в которой люди убеждают себя, чтобы оправдать свою неспособность сопротивляться плотскому желанию. Никто не говорит себе: «Я хочу то, чего хочу, и получу это», что было бы, по крайней мере, честной реакцией на похоть. Вместо этого все кивали на звезды, на судьбу, с головой погружались в то, что казалось таким невероятным, что полностью стирало воспоминания о двух или трех подобных случаях. Такого действительно никогда не было прежде. Все, что происходило в прошлой жизни, было всего лишь репетицией Этой Встречи с Любимым. Невозможно сомневаться в реальности происходящего. Именно поэтому люди не в состоянии избавиться хотя бы от одной вещи, при взгляде на которую снова воспламеняются чувства, уверяя себя, что да, на этот раз все реально и ты наконец живешь настоящей жизнью, по сравнению с которой все предыдущие настоящие жизни кажутся бессмысленными.

На прямой вопрос Пит он ответил, что не изменял ей; и хотя формально это было правдой, Марк понимал, что теперь принадлежит к категории тех лживых мужей, которые убеждают себя, что если женщина у тебя отсосала, это не значит, что ты занимался с ней сексом. Потому что только настоящий секс приравнивается к измене, а настоящий секс предполагает, что ты пристроился у женщины между ног и оттрахал ее. В противном случае он мог, глядя в глаза Пит, сказать, что между ними «ничего не было». Да, он хотел, чтобы было. Он хотел, чтобы все было по-настоящему. Но поскольку жена не задавала вопрос, требовавший такого признания, ему не пришлось откровенно лгать ей.

Поначалу Марк думал, что ему повезло, поскольку жена никак не могла выяснить, кто эта женщина. Да, у него в смартфоне записан ее номер, но без имени. Однако для Пьетры это не представляло проблемы. Она отправила сообщение с его телефона: «Позвони мне, это срочно», и когда Тео позвонила, ее первыми словами были: «Милый, что случилось? Что-нибудь не так?.. Марк?.. Ты мне только что писал?»

Пит услышала голос и, хотя поначалу не могла связать этот голос с лицом, сумела выяснить, что номер мобильного телефона принадлежит Тео Бонтемпи, его сотруднице. Найти ее в Сети было делом техники. В эпоху социальных сетей идентифицировать человека очень легко.

– Мы просто вместе работали, – неуклюже оправдывался Марк. – А потом наступил момент… Бывают моменты, Пит, когда одиночество… – Он не мог закончить мысль, правда это или нет. Кроме того, она знала, что время от времени Марк позволял себе расслабиться – он так это называл, – и понимала, что «встречи с Поли» иногда означали нечто большее, чем несколько пинт пива в пабе. Что она, в конце концов, поощряла.

Но отношения с Тео отличались от дополнительных услуг в массажном салоне. От того, с чем жена могла примириться. От того, что она могла даже поощрять. На самом деле это было ее спасением. «Встречи с Поли» ослабляли двойную тревогу, с которой она жила постоянно: что однажды Марк бросит их с Лилибет или что предъявит ей ультиматум, потребовав, чтобы она предоставила свое тело для выполнения супружеских обязанностей. «Встречи с Поли» позволяли ей не беспокоиться, не думать, не планировать… не делать ничего.

И все же реакция Пит на его неуклюжие объяснения удивила Марка.

– Не стоит передо мной притворяться, Марк. Я знаю, как все это трудно, особенно с такой, какая я есть. И я хочу, чтобы у тебя была сексуальная жизнь. Я рада, что ты кого-то нашел. Я хочу, чтобы это у тебя было.

– Это? Что ты имеешь в виду?

– Страсть, Марк, ощущение полноты жизни, которое когда-то было у нас и которого теперь нет. Я ни в чем тебя не виню. Это помогает тебе быть терпеливым с Лилибет. А когда ты терпелив с Лилибет, ты терпелив со мной.

Но у него больше не было Тео Бонтемпи. Была смерть Тео, и, более того, «случайная смерть» превратилась в «убийство».

– Я все еще не могу понять, как это произошло, – внезапно сказала Пит тихим голосом.

На секунду Марку показалось, что она прочла его мысли и имеет в виду смерть Тео, о которой он еще не говорил жене. Он не ответил.

– Марк, ты меня слушаешь? Ты слышал, что я сказала?

– Извини, милая. Нет. Витал в облаках.

– Я сказала, что не могу понять, почему включился сигнал тревоги. Я оставила ее меньше чем на пять минут. С ней все было в порядке. Она пересматривала «Красавицу и чудовище». Ты же знаешь, как она любит этот фильм. Я отлучилась…

– А где был Робертсон?

– На кухне. Заваривал чай и доставал сок для Лилибет. Я вышла из комнаты только в туалет.

– Ты не вставляла канюлю.

– Все утро с ней все было хорошо. Я оставила ее совсем ненадолго. В любом случае кислород – дополнительное средство. При необходимости. Я знаю, что это мера безопасности, но только на ночь, а я вышла из комнаты меньше чем на пять минут. А потом включился сигнал тревоги. Робертсон прибежал первым. Он сразу надел на нее маску и включил подачу кислорода. Если б он не оказался рядом, не прибежал так быстро… Достаточно было одной маленькой ошибки, и ее совершила я.

– Ничего не случилось, Пит.

Марк повернулся и посмотрел на жену, потом на дочь. Лилибет смотрела на пейзаж оживленных лондонских улиц: автобусы, такси, легковые автомобили, женщины с детскими колясками, мальчишки в худи и мешковатых джинсах, группа детей, держащихся за веревочку, женщина, спорившая с подростком, двое малышей, цепляющихся за руки женщины, лежащий на тротуаре скутер…

– Думаю, мы можем доверять специалисту, – продолжил Марк. – Если она скажет, что Лилибет не стало хуже, значит, так и есть.

– Прости. Я чувствую себя преступницей.

– Не нужно так говорить, Пит. Такое иногда случается.

– Но не должно, – возразила она. – Мы оба это знаем.

Барбара Хейверс пришла к выводу, что причина, побудившая кого-то убить Тео Бонтемпи, похоже, не имеет отношения к «Дому орхидей», разве что организацией руководит первоклассный лжец в образе Завади. Конечно, ничего исключать нельзя. Но все же…

По свидетельству всех, с кем она говорила, Тео-Адаку не только вызывала восхищение, но и была источником утешения для одних девушек, вдохновения для других и примером подражания для остальных. Она отдавала много времени волонтерской работе: руководила дискуссиями в группах, участвовала в мероприятиях, беседовала с родителями, разрабатывала проекты для привлечения девочек в «Дом орхидей», распространяла информацию о долгосрочных последствиях – физических, эмоциональных и психологических – калечащих операций на половых органах. Ни единая душа не знала, что она – коп, что поначалу ставило Барбару в тупик, но потом она поняла, с какой неохотой девочки покидали свои семьи и как они боялись, зная, что одного или обоих родителей могут арестовать, судить и отправить в тюрьму, если они – дочери – не будут тщательно следить за тем, что и кому они рассказывают. По мнению Барбары, только контакты Тео Бонтемпи с родителями девочек, которых уже отдали в приемные семьи, могли подтолкнуть кого-то к поискам, выяснить, что она не Адаку, которая к ним приходила, а детектив столичной полиции, и избавиться от нее. Узнать, что она коп, мог только кто-то из родителей, и то случайно. Других вариантов Барбара не видела.

Она по-прежнему собиралась поговорить с режиссером документального фильма, Нариссой Кэмерон. Хейверс не стала прерывать съемки, а дождалась перерыва в работе и подошла к трем женщинам, которых уже видела в кабинете Завади. Все были недовольны процессом съемок без Адаку, которая одним своим присутствием поддерживала девочек. «Сначала они услышали ее рассказ о себе, – сказала Нарисса Барбаре, – и это помогло им рассказать свои истории, особенно с учетом того, что ни одна из них не была такой жуткой, как у Адаку».

Барбара спросила, сохранилась ли запись рассказа Адаку, и когда Нарисса ответила утвердительно, попросила показать ей. Нарисса задала вполне логичный вопрос: зачем?

– Точно не знаю, – Барбара решила сказать правду. – Но в ее рассказе может быть что-то… Заранее неизвестно. Что-нибудь. Может, слово. Может, взгляд. Все что угодно. Но это даст зацепку, подобную той, что привела нас сюда, в «Дом орхидей». В квартире Тео Бонтемпи мы нашли визитную карточку Деборы Сент-Джеймс. Мой шеф поговорил с ней – с Деборой Сент-Джеймс, – и вот я здесь. Ваш фильм может привести меня куда-нибудь еще. Это все, что я пока могу вам сказать.

Нарисса посмотрела на свою камеру.

– Она, Адаку, хотела, чтобы я все стерла. Но я надеялась, что она передумает и разрешит использовать этот материал. Я продолжала снимать после того, как она закончила говорить. Адаку не знала. Но это иллюстрирует… Не знаю, как это назвать, наверное, влияние, которое она оказывала на людей. Как будто она знала, что может что-то изменить, тогда как другие только надеялись.

У Нариссы был монитор, и она сказала Барбаре, что фильм на нем смотреть удобнее, чем на маленьком экране камеры. Пока Нарисса подключала оборудование, Барбара села. Затем режиссер присоединилась к ней, и на экране появилась женщина, которую в «Доме орхидей» знали как Адаку. Она села на табурет и заговорила.

Начала она с того, что назвала свое имя – Адаку Обиака – и возраст, в котором ей сделали обрезание, – меньше трех лет. «Потом я узнала, что в возрасте, в котором со мной это проделали, еще не формируется долговременная память, – сказала она. – То есть меня обрезали до того, как я могла что-то запомнить, что считается милосердным. Но обрывки памяти сохранились даже сегодня».

Барбара вглядывалась в лицо Адаку. И видела на нем бесконечную и глубокую печаль. Казалось, страдание пропитало ее полностью, стало частью ее личности.

Адаку во многих отношениях была африканкой, но одновременно она оставалась англичанкой. Вероятно, именно в этом причина ее убедительности. Она рассказывала свою историю с достоинством.

С ней сделали самое худшее, что можно сделать с ребенком женского пола. «Это называется инфибуляцией. Но те, кто этим занимается – и кто сделал это со мной, – называют это иначе. Обрядом инициации, женским обрезанием, превращением в женщину, избавлением от непристойных вещей, подготовкой к замужеству, повышением ценности для мужчины или усилением удовольствия мужчины, когда ты ему отдаешься, что является твоей обязанностью как женщины. Но в конечном счете это одно и то же. Вас изуродуют».

Инфибуляция, объяснила она, состоит в удалении клитора, сужении отверстия влагалища и его частичном закрытии путем иссечения и смещения половых губ. Затем все зашивают, оставляя только одно маленькое отверстие для мочи и менструальной крови.

– Господи Иисусе… – Барбара почувствовала, как у нее вспотели ладони.

– Остановить воспроизведение? – спросила Нарисса.

– Нет. – В голосе Хейверс проступила ярость. Она не скажет, что с нее хватит. Она должна дослушать до конца – ради убитой женщины.

Адаку сказала, что до того, как узнала правду, она никогда не видела нормальные гениталии и не понимала, что с ней сделали. После того как ей исполнилось пятнадцать, а месячные все еще не начались, приемная мать отвела ее к семейному врачу для осмотра. Тогда-то Адаку и узнала правду. Сделать уже ничего было нельзя – прошло слишком много времени.

Она думала, что такая практика существует только у нее на родине. Но потом узнала, что эту жестокую процедуру иногда проводят и здесь, в Великобритании. Поэтому делала все, чтобы это прекратить, и не собиралась останавливаться.

Она сказала: «Я нигерийка. Мы очень гордые люди. Но в прошлом – из-за невежества – мы делали с нашими девочками то, что сделали со мной, когда я была совсем маленькой, что также сделали с моей матерью и ее матерью. Так было принято у нашего народа, и поскольку мою мать тоже обрезали, она не могла поступить иначе, кроме как передать дальше то, что считала «традицией». Но когда мне было семь лет, она умерла при родах, и меня отдали тете, сестре отца. Ребенка, рожая которого умерла моя мать, тоже отправили со мной. Отец считал, что не сможет о нас позаботиться, и, как выяснилось, тетя тоже не смогла. У нее было семь своих детей, и она отдала нас в католический приют. Нам повезло. Нас удочерили и привезли в Великобританию. Мне было восемь, я была здорова, и никому не пришло в голову проверить мои гениталии. Зачем? Никто ничего не знал, и правда открылась только потом, когда я была уже подростком. Я не знаю, кто меня обрезал. Знаю только, что в местах, где до сих пор калечат женщин, через это проходят почти все. Повторяю: это делают женщины с женщинами. Чтобы мы были целомудренными. Чтобы избавить наши тела от тех частей, которые предназначены для того, чтобы мы могли испытать удовольствие от секса. Мы не должны познать это удовольствие, поскольку, по мнению многих мужчин племени, это повышает вероятность супружеской измены. Но я хочу, чтобы вы знали: то, что со мной сотворили, сделало мою жизнь почти невыносимой, и я часто чувствую себя половиной того человека, которым должна быть».

Нарисса остановила запись на кадре с лицом Адаку, лицом Тео Бонтемпи. Барбара обнаружила, что не может оторвать от нее взгляд. Она пыталась понять, что могла чувствовать эта женщина, описывая девочкам, что с ней произошло. На первый взгляд она была абсолютно спокойной. Что касается гнева, ярости, отчаяния и других сильных чувств, казалось, в этой женщине они иссякли много лет назад. В таком случае у нее могло остаться лишь желание говорить с теми, кого тоже искалечили, с теми, кто подвергался такому риску, и с теми, кто по-прежнему настаивал на обязательности процедуры, потому что в противном случае этот ребенок, девочка, жена могут выйти за пределы той роли, которую назначил им муж.

– Что происходит с девочками, которые приходят сюда? – спросила Барбара.

– Если девочка в опасности, Завади ее прячет.

– Где?

– В разных домах, разбросанных по всему Лондону. Я их не знаю. Все держится в секрете. Семьи берут девочек и защищают их, пока не будут улажены дела с родителями. – Нарисса начала разбирать оборудование.

Внимание Барбары привлекли слова «улажены дела».

– Что это значит? Кто улаживает дела с родителями? И как?

– Сначала Завади, обычно вместе с социальным работником. Они приходят к родителям и пытаются их образумить, рассказывают о незаконности того, что те задумали. Обычно требуется несколько таких визитов, но если все идет хорошо, девочка может вернуться в свою семью, хотя и продолжает поддерживать контакт с «Домом орхидей».

– А если родители не отказываются от своих планов?

– Да, это проблема. Трудно поверить, что безопасность девочки полностью гарантирована. Но родителей заносят в список для контроля. Они обязаны приходить сюда на собрания. Девочки тоже участвуют в мероприятиях, и родители должны на это согласиться.

– Похоже, что родители теряют контроль над дочерями.

Нарисса отвернулась от своего кейса, куда только что уложила камеру. Ее помощницы вернулись в комнату и начали демонтировать световую и звуковую аппаратуру.

– Думаете, это дает родителям мотив для убийства, да?

– А вы как считаете?

– Я думаю, что большинство людей не хотят неприятностей с полицией. Родители оказались в своего рода ловушке. Между молотом и наковальней. Если они причинят вред дочери, то отправятся в тюрьму. Если причинят вред кому-то еще, результат будет тот же.

Рюкзак, который Тани собрал для сестры, был готов. Теперь ему нужна сама Симисола. Он вернулся в Бронте-хаус, чтобы забрать их. Мама стояла на коленях в кухне; на руках желтые резиновые перчатки, рядом розовое ведро. Она терла линолеум большой губкой.

Мать не заметила, как Тани вошел в квартиру, и не услышала его, и он постарался не обнаруживать себя. В спальне, которую он делил с сестрой, Симисолы не было. Значит, она на рынке. Без своей подруги Лим она больше никуда не ходила. Тани взял рюкзак с вещами сестры. Он не был уверен, что там есть все, что ей может понадобиться, но подумал, что Софи или ее сестра по возможности заполнят пробелы.

Он не хотел, чтобы мать его увидела, и поэтому воспользовался окном. Сначала бросил рюкзак, потом спрыгнул сам. На Ридли-роуд, окутанный смесью из тысячи запахов разных сортов мяса и рыбы, стал пробираться позади прилавков на противоположной от мясной лавки стороне улицы. Он видел, как внутри его отец разделывает гигантскую обезглавленную свинью; один из его помощников наблюдал за ним, а другой тщетно отгонял мух от бараньих ног и других частей туши, лежавших под палящим солнцем.

Тани знал все любимые места Симисолы, и найти ее не составило труда – в большой зале для занятий по украшению тортов, принадлежавшем Маше. Войдя в зал, Тани увидел, что уборка закончена и идет подготовка к вечерним занятиям. Сими стояла у раковины для посуды. Справа от нее на полотенце были расставлены разноцветные миски для смешивания ингредиентов и металлические формы для выпечки. В мисках лежали мерные ложки и чашки разных размеров. Насадки электрических миксеров отражали цвета, выбранные для своих произведений старательными учениками Маши.

В центре комнаты располагался длинный обшарпанный стол зеленого цвета, поверхность которого была усыпана остатками теста и посыпки. Маша ходила вдоль стола, брызгая на него каким-то моющим средством. Вытерев стол, она направилась в другое помещение, вероятно кладовую. Вернулась с многочисленными специями, которые положила в большой округлый карман фартука. Потом заметила Тани.

– Боюсь, следующее занятие только в половине восьмого, да и то все места заняты. Придется подождать до следующей недели.

– Я за Симисолой, – сказал Тани.

Услышав его голос, Сими оглянулась.

– Тани! Мы пойдем домой вместе? – Она явно обрадовалась.

– Да, – ответил он, поскольку они действительно пойдут вместе, но не в Бронте-хаус.

– Сначала мне нужно тут закончить, – сказала Сими. – Но ты меня подождешь, да? Пока я закончу?

Тани посмотрел на часы, висевшие на стене. Ближайшие несколько часов никто ее искать не будет – и его тоже. Отец узнает, что он не был на работе, но это не имело значения, потому что он – Тани – сжигал мосты, и старался сделать это как можно быстрее. Но им с Сими все равно нужно торопиться, чтобы побыстрее попасть в дом Франклинов.

– Послушай, – сказал он. – Софи хочет с тобой познакомиться, Пискля. И хочет, чтобы ты пришла со мной на день рождения ее сестры.

– Ой, как я люблю дни рождения, Тани!.. А торт будет? И когда нас пригласили?

– Сегодня.

– Сегодня?.. Нет, сегодня я не могу. Мы с мамой собирались придумать украшения для моего праздничного торта. Его сделает Маша. Помнишь? Я тебе говорила. А я его украшу. Мы будем есть его после инициации.

– Да. Об этом нам тоже нужно поговорить, Пискля.

– Почему?

– Так нужно. Давай заканчивай, и идем отсюда.

Тани видел, что она заинтригована – движения ее ускорились. Через двадцать минут она получила от Маши заработанные деньги, и они вышли на рынок. Ему нужно было провести Сими так, чтобы их не было видно из мясной лавки отца, прилавков с рыбой и бакалейного магазина. Поэтому они держались ближе к магазинам, соседствовавшим с кондитерской Маши и мини-маркетом под ней. На улицу они вынырнули в дальнем конце рынка. Здесь Тани купил сестре маленький пакетик чипсов и бутылку кока-колы. Себе он взял только колу. Они прошли дальше по Ридли-роуд, туда, где заканчивался рынок, в тень раскидистого бука с пыльными листьями. Скамейки там не было, и они просто прислонились к стволу.

Сестра вежливо предложила ему чипсы, и Тани взял одну штуку и стал медленно жевать. Потом открыл две бутылки колы и протянул одну Сими.

– Понимаешь, Пискля, это очень важно – чтобы ты пошла к Софи. К Франклинам. Как я сказал, они хотят тебя видеть.

– Но мы с мамой…

– Послушай, Пискля. – Тани сделал глоток колы, словно этот напиток мог придать ему мужества. – Никакой инициации не существует. И никогда не существовало. Мама имеет в виду нечто совсем другое, но называет это инициацией, потому что думает, что ты согласишься, если не будешь знать, что произойдет.

Сими, медленно жевавшая чипсы, повернулась к нему. Глаза ее округлились.

– Мама сказала…

– Да. Знаю. Но только затем, чтобы обмануть тебя, заставить думать, что это подтверждение принадлежности к племени. Но ты уже йоруба, Пискля. Ты родилась йоруба. У нас нет никакой инициации, и никогда не было.

– Нет, есть, – возразила Сими. – Я же говорила тебе, Сими. Я ходила в то место, где меня инициируют. Мама меня туда отвела. Там я познакомилась с леди Эстер. Она сказала, что сделает мне укол и я буду инициирована.

Тани пытался понять, что рассказать ей, не разрушив ее общий с матерью мир.

– Дело вот в чем, Пискля. Мама не хочет, чтобы ты знала все, потому что опасается тебя испугать. Они хотят сделать с тобой то, что некоторые племена делают с девочками в Нигерии. И в других местах.

Сими посмотрела на свои пыльные ноги в пыльных сандалиях. Потом подняла взгляд на брата.

– Но это просто инициация, Тани.

Он покачал головой.

– Нет, Пискля.

– А что тогда?

Тани на секунду отвел взгляд. Нужна женщина, чтобы все ей объяснить, понял он. Нужно было найти ту, кто это сделает. Софи тоже подойдет, но гораздо сильнее было бы объяснение той, кто уже прошел через это. Он снова посмотрел на сестру и попытался рассказать подробности.

– Они уродуют девочек, вот что они делают. Там, между ног. Это очень плохо, Пискля. Это произошло с мамой, и теперь она хочет, чтобы так поступили с тобой. Потому что такая безумная традиция существует в некоторых районах Нигерии. Вот почему ты теперь должна пойти со мной к Софи. Потому что, если я, уведу тебя оттуда, они и тебя изуродуют между ног. Пискля, ты знала бы обо всем этом, если б мама позволила тебе ходить в школу. Ты никогда не задавала себе вопрос, почему мама сама учит тебя дома? Потому что в школе рассказывают об этом и о многих других вещах. Можешь спросить Софи, она все об этом знает. Ей самой не нужно бояться, что с ней это сделают, потому что она англичанка. Но мы с тобой нигерийцы, и…

– А праздник? – тоненьким голоском спросила Сими. Ее глаза блестели от слез. – Столько людей придет, Тани… Даже наши кузины из Пекхэма. Все принесут мне подарки, мы будем есть торт, и… – Слезы потекли по ее щекам, нижняя губа задрожала.

Тани стало страшно. В животе образовалась неприятная пустота.

– Тут мама тебя не обманывала, – сказал он. – Все так и должно быть: торт, подарки и все остальное. Только…

«Черт, – подумал он. – Ей всего восемь лет. И она не скоро поймет, что значит обрезание: что с ней станет теперь, что будет потом и что может случиться, если возникнут осложнения». Даже он не знал всего. Но реакция Софи на известие о визите нигерийского знахаря в Бронте-хаус зажгла в нем огонь, который не потушит никто.

– Готов поспорить, тебе никто не сказал правду о Лим, да?

– Лим поехала к бабушке, Тани. На летние каникулы. Вернется домой…

– Она не вернется домой, – сказал он.

– Почему?

– Потому что она мертва.

Глаза Сими стали огромными. Она покачала головой.

– Лим у бабушки. Мне мама сказала. Вернется к школе. Я точно не знаю, где живет ее бабушка, но к началу занятий она вернется. Мама сказала.

Тани протянул руку и пальцем смахнул слезы с ее щеки.

– Она убила себя, Пискля. Ее «инициировали», если тебе нравится это так называть. Точно так же, как собираются инициировать тебя. Но процедура прошла неудачно, лучше ей не становилось, и она не выдержала. Размотала один из тюрбанов своей матери и повесилась.

«Ей было двенадцать лет, – подумал Тани. – Подруга Симисолы из Мейвилл-Эстейт и пример для подражания. Инфекция развивалась так бурно, что она больше не могла терпеть боль, и смерть казалась ей лучше жизни, разрушенной во имя чистоты, во имя целомудрия и еще черт знает чего».

– Нет! Нет! – крикнула Сими. – Мама сказала…

– Послушай меня. Мама тебе лгала. О Лим, об этой дурацкой инициации, обо всем. Пискля, ты должна пойти со мной. Па пригласил к нам нигерийскую женщину. Она обрежет тебя. Мамы не было, когда они договаривались, а отец не знал, что я дома. Он думает, что может все спланировать так, что никто ничего не узнает, пока не появится та женщина. Когда меня не будет. Когда мамы не будет. Несколько женщин будут тебя держать, и…

– Нет! – взвизгнула Сим. – Нет! Нет!

Она швырнула чипсы и колу на землю и, прежде чем он успел ее остановить, бросилась бежать прямо через рынок, ничего не видя перед собой.

Когда Линли приехал в Белсайз-Парк, было уже поздно. Он предварительно позвонил Дейдре, но решил оставить голосовое сообщение, а не говорить с ней. Поэтому появление в такой час было делом рискованным. Но они не разговаривали после того неудачного спора насчет страха, или как там его называть, и Линли не хотел оставлять вопрос открытым: кто они друг другу и что происходит с их отношениями. В данный момент он хотел лишь закончить тот разговор, хотя, если честно, не понимал, как это можно сделать, кроме как извиниться. За свое поведение. За то, что поднял эту тему, зацепившись за ее слова о брате и сестре и обратив их против нее самой, причем так, что теперь ему было за это стыдно.

Его последнее сегодняшнее совещание с Хейверс и Нкатой продолжалось дольше, чем он ожидал. У обоих было что рассказать, и всем им хотелось разобраться в найденных фактах, найти в них какой-то смысл.

Пропавший смартфон мог означать следующее: либо кто-то пришел в квартиру Тео Бонтемпи, чтобы забрать мобильник, пока она была в больнице, – зная, что он содержит некие компрометирующие факты, – либо Росс Карвер лгал, что оставил смартфон на прикроватной тумбочке, когда уходил ночью, либо его забрал Марк Финни, обнаружив Тео лежащей без сознания в своей постели. Первый вариант предполагал, что тот, кто ударил сержанта, позже вернулся за телефоном, но в таком случае непонятно, почему убийца сразу же не забрал телефон после удара по голове. Второй вариант мог указывать на то, что бывший муж Тео Бонтемпи боялся того, что могло раскрыть о нем содержание телефона. В третьем случае Марк Финни хотел изучить содержимое этого телефона. Естественно, была и четвертая возможность: кто-то забрал смартфон из квартиры Тео по причине, которая им еще не известна.

По словам Барбары Хейверс, она изучила ежедневник убитой женщины, найденный в ее квартире. В записи за 24 июля присутствовало слово осмотр, требовавшее пояснения. Тот факт, что слово появлялось само по себе только в тот час дня, когда она должна была пройти или сделать осмотр, означало, что все это должно было происходить в каком-то знакомом месте. Что, в свою очередь, указывало на Эмпресс-стейт-билдинг, особенно если учесть, что ее перевод на другую работу случился практически сразу после этой даты.

Нката утром виделся с сестрой Тео. Что-то в ней было не так. Она ему не понравилась, как он выразился. Сержант объяснил причину ссоры между Рози и Тео: последняя редко навещала отца, восстанавливавшегося после инсульта. Не похоже на правду, поскольку мать Тео сказала, что дочь приходила к ним за три недели до своей гибели. «Но это еще не все, – сказал Нката. – Заявление Рози, что Тео превратилась в африканку и дала отставку мужу потому, что он белый, не соответствовало тому, что Росс Карвер говорил Барбаре о причине разрыва: что он ее слишком сильно любил. Кто-то из них лжет: либо Рози, либо Росс. Обоими стоит заняться».

Начал ли он просматривать записи камер видеонаблюдения? – спросил Линли. Нката ответил, что отсмотрел несколько часов, но это гигантская работа. Весь день и всю ночь десятки людей входили в здание и выходили из него. Было бы легче, если сузить временной интервал, а также если б он знал, что или кого искать.

– Осталось просмотреть еще много часов записи, – сказал Нката. Поскольку он сам не видел никого, кто был связан с Тео Бонтемпи, кроме Рози и родителей, то блуждал в потемках. Он мог выделить изображения всех, кто один входил в здание или выходил из него в тот день и ночь, когда, по словам Росса Карвера, тот нашел свою жену. Он также мог просмотреть записи камер с ближайших магазинов на Стритэм-Хай-роуд. Камеры, идентифицирующей автомобильные номера, поблизости не было, так что работа предстояла кропотливая.

– Помощь мне не помешала бы, шеф, – заключил Нката. – Можно на время попросить парочку констеблей?

Линли сказал, что постарается. Но предупредил, что просьба о помощи должна пройти через Хиллиера, так что старания могут ни к чему не привести.

К концу совещания – во время которого появилась Доротея Гарриман и сообщила Барбаре, что их первое занятие по рисунку состоится в субботу, в 10.00 и встречаются они у статуи Питера Пэна в Кенсингтонском саду, – они решили, что на следующий день Барбара вернется к Россу Карверу и еще раз поговорит с ним, Нката продолжит просматривать записи той ночи, когда Росс Карвер приходил в Стритэм, а Линли – после попытки получить помощь – снова побеседует со старшим суперинтендантом Финни, который последним был в квартире Тео Бонтемпи, перед тем как ее госпитализировали.

«А что с телефонным номером, который Джейд Хопвуд сообщила Линли?» – спросила Хейверс. Результат он надеется получить утром.

Теперь, перед квартирой Дейдры, Линли остановился. Дейдра не ответила на его сообщение, но он решил что причина может быть только одна – она очень занята в Лондонском зоопарке.

Он поднялся на ступени крыльца. Ключ у него был, но разумнее было бы им не пользоваться. Томас позвонил. Дверь в ее квартиру находилась рядом со входом в здание, так что обычно Дейдра впускала гостей сама. Но не сегодня. Он услышал голос, очень усталый.

– Ты меня вытерпишь? – спросил Линли в ответ на ее «кто там». – Или предпочитаешь сон?

– Предпочитаю сон с тобой, – ответила она. – Тебе открыть замок? Или у тебя есть ключ?

– Есть.

– Ага. Ты не был самонадеян. Мне это нравится. Входи. – Она нажала кнопку домофона, впуская его в здание.

Квартиру Томас открыл своим ключом. Дейдра сидела на кухне и изучала какие-то документы. На столе была открытая бутылка вина.

– Дешевое пойло, – предупредила она. – Не рекомендую. Твои зубы и гланды уже никогда не будут прежними.

– К счастью, гланд у меня нет – можно не беспокоиться.

– Значит, зубы. Правда, Томми, это ужасная дрянь. С этого момента меня не соблазнишь двухфунтовым вином из «Оддбинс». В холодильнике есть белое. Открой его.

– И не подумаю, – ответил он и налил себе бокал пойла. Потом сделал большой глоток. – Боже, Дейдра…

– Ты никогда не прислушиваешься к советам?

– Это одна из моих особенностей, которых, как ты могла заметить, не один десяток.

– Ну да. Заметила. Пожалуйста, вылей его. И мое тоже. Открой другую бутылку.

– Если ты уверена.

– Абсолютно уверена. Та стоит шесть фунтов. Уровнем повыше. Интересно, насколько оно может быть плохим?

– Без сомнения, это год марочного вина. – Томас взял вино и сел рядом с ней за стол, захватив чистые бокалы.

– Ты ел? – спросила Дейдра.

– Сэндвич из «Пилерс». По крайней мере, Барбара клялась, что оттуда. Салат с яйцом. Это единственное блюдо, кроме коронационного цыпленка, которое практически невозможно испортить. Над чем это ты трудишься?

– Оценка персонала. Не люблю это занятие, поэтому и тяну резину.

– На тебя не похоже. – Кстати, ни одно вино нельзя было назвать ужасным, но белое оказалось намного лучше. Очевидно, насчет цены она пошутила.

– Знаю, – согласилась Дейдра.

– Ты волновалась из-за Корнуолла.

Она посмотрела на него, явно не желая возвращаться к тому разговору. Потом взяла свой бокал и сделала глоток.

– Мне нужно что-то съесть.

Он встал и направился к холодильнику.

– Господи, Томми, я не имела в виду, чтобы ты что-то готовил.

– Рад это слышать. Вне всякого сомнения, тебя предупредил Чарли Дентон.

– Да, он действительно дал мне ценный совет. Кстати, почему он все время называет тебя «его светлость»? Я чувствую себя участницей викторианской костюмированной пьесы, только без костюма.

– Считай это ролевой игрой. Он всегда на сцене – в той или иной степени. Раньше я пытался его отучить, но давно бросил – в обмен на готовку и уборку. С пылесосом он обращается так себе, но в стирке и глажке рубашек этот парень знает толк.

– Для этого существуют прачечные.

– Ну да. Но ему нравится делать что-то полезное между прослушиваниями. Я ему потакаю… Ага. У тебя есть сыр. Печенье есть? Яблоки? Нет. Сиди на месте. Правда, Дейдра, с этим я могу справиться.

И он справился. Яблоки, сыр, аппетитное печенье. Томас даже раскопал нераспечатанный пакет со смесью орехов и упаковку изюма. Две груши, найденные на дне отделения для фруктов, приказали долго жить, но в банане, судя по виду, оставалось что-то съедобное. Линли собрал все это и отнес на стол, захватив также две тарелки и столовые приборы. Потом сел сам.

– Да, – сказала Дейдра.

– Что именно?.. Ага. Корнуолл?

– Корнуолл. Поначалу я думала, что уединение коттеджа им понравится. Он изолирован не больше, чем отцовский трейлер, и я убеждала себя, что им будет гораздо комфортнее там, где не придется ни с кем контактировать. Хотя, конечно, работая на ферме, они не могли не общаться с людьми.

– Может, они не приспособлены для работы.

– Но должны же они чем-то заниматься, Томми.

– Они чем-то занимались с твоим отцом?

– Только Горон. – Она уставилась невидящим взглядом в пространство, и Линли наблюдал за ее отражением в окне, выходящем в сад. Верхние створки были открыты, и он чувствовал запах распускавшегося вечером жасмина, который посадила Дейдра. Где-то поблизости жалобно замяукала кошка. Дейдра встала и направилась к двери. В кухню вошел черно-белый кот. Подобно всем представителям семейства кошачьих, он сразу почувствовал себя хозяином. Прыгнул на стул и выжидающе посмотрел на людей.

– Ты завела кота? – спросил Линли.

– Это он меня завел. В основном ради еды и свежей воды, но иногда я замечаю, как он смотрит на меня с обожанием.

– Кот? С обожанием? На тебя? Это выглядит неправдоподобно, хотя у тебя и есть качества, достойные обожания.

– Коты умеют любить, Томми. Только у них это иначе проявляется.

Дейдра порылась в нижнем ящике шкафчика рядом с плитой, достала оттуда пакет с сухим кошачьим кормом и насыпала в миску, стоявшую на полу рядом с дверью; вторая миска была наполнена водой. Линли их не заметил. «Сосредоточился на другом», – подумал он.

– Иди сюда, – Дейдра похлопала ладонью по полу. – Я знаю, ты голодный.

Линли наблюдал, как кот беззвучно спрыгивает со стула и исследует содержимое миски. Взгляд Дейдры не отрывался от кота, и Линли воспользовался моментом, чтобы еще раз внимательно рассмотреть ее.

Лицо Дейдры излучало нечто такое, чего не было у других людей. Это неудержимо влекло его. Возможно, именно поэтому видеть ее и хотеть ее для него было равнозначно. Он довольно долго дружил со своей женой, прежде чем они стали близки, а затем поженились. Но с Дейдрой хотел создать собственную историю, и чтобы эта история унесла их в будущее, которое он не мог описать.

У него хватило ума не говорить об этом.

– Значит, ты придумала ему имя? – спросил Томас.

– Придумала. – Она села на корточки и отбросила свои рыжеватые волосы с лица, заправила за уши и прижала дужками очков.

– И?..

– Уолли. По мне, он вылитый Уолли. Согласен?

Линли внимательно посмотрел на кота. Тот с энтузиазмом принялся за еду, обернув хвост вокруг туловища и громко урча.

– Определенно Уолли, – согласился он. – Так мурлыкать может только Уолли.

Дейдра привстала, и Томас протянул ей руки. Она ухватилась за них и позволила поднять себя с пола. Они стояли вплотную друг к другу. Ему хотелось ее поцеловать. Но он сдержался.

– Ты не рассказал, над чем теперь работаешь.

Линли кратко описал ситуацию: убит полицейский детектив, работавший в службе муниципальной полиции в группе, которая занималась насилием над женщинами, в частности калечащими операциями на половых органах.

– Ужасно.

– Это делается для того, чтобы сохранить их непорочность для будущих мужей.

– Будущие мужья тоже должны сохранять непорочность для будущих жен?

– А ты как думаешь?

Дейдра коротко рассмеялась. Но смех этот был невеселым.

– Почему я не удивлена? – Она подошла к столу, взяла свой бокал с вином, сделала глоток. – Иногда я удивляюсь, как ты вообще это выдерживаешь, Томми. Homo sapiens – это больной вид. Мы должны были остановиться на Homo habilis[16]. Тебе никогда не хотелось поставить крест? Я имею в виду, на человечестве. Животные прекрасны. Они делают то, что предписала им природа. Они не калечат и не убивают своих собратьев.

– За исключением брачного периода, – уточнил Линли.

– Да. Но даже это в них заложено природой. В данном случае речь идет о выживании. Слабых самцов изгоняют. Сильные доминируют, чтобы сохранить группу. Слабый самец не может защитить остальных. Сильный может.

– В таком случае они, наверное, лучше нас.

– Животные? Конечно. В них нет притворства. Они такие, какие есть.

Линли отпил из своего бокала. Дейдра взяла кусочек сыра и положила на печенье. Откусила, похоже, осталась недовольна и вернула печенье на тарелку…

– Томми, я знаю, что нам нужно…

– Все будет… – одновременно с ней начал он.

Оба умолкли. Линли кивнул ей.

– Давай ты первая.

– Я собиралась сказать, что нам с тобой нужно многое обсудить.

– А я собирался сказать, что все должно быть проще. Я тебя люблю. И подозреваю, что ты тоже меня любишь. И я все время пытаюсь хитростью выманить у тебя это признание. Но подходил к делу не с той стороны. Как будто пришел к выводу, что одного лишь раскрытия твоей души будет достаточно, чтобы убедить меня… – Он вздохнул.

– В чем?

– Честно? Я до конца не уверен. В том-то и проблема. Может, я пытаюсь убедить себя, что мои усилия стоят того?

– На этот вопрос ты должен ответить сам. Но я могу сказать, что иногда мы вынуждены принять тот факт, что душа человека сильно повреждена и восстановлению не подлежит и что нужно просто позволить ему быть таким, какой он есть.

– Ты говоришь о себе, но я не могу заставить себя в это поверить. Я убежден, что ты – как и я сам – состоишь из множества частей, и наше прошлое – только одна такая часть. Естественно, оно всегда с нами, но мы не должны спотыкаться под его грузом.

– Я сломлена, Томми. И, возможно, этого уже не исправить. Не знаю. Но если получится, то я хотела бы… – Дейдра колебалась. Линли видел, как она с усилием сглотнула, опустила взгляд в бокал, потом снова посмотрела на него. – Я так много об этом думала… Смотрела на нас – какие мы – и пыталась придумать план действий. Или хотя бы ответ.

– Похоже, у тебя не вышло.

– Я не хочу причинять тебе боль, Томми, пытаясь быть той Дейдрой, которую ты хочешь видеть. Ты успокоишься на какое-то время, но это буду не я, и в конечном счете другой человек – настоящая Дейдра – возьмет верх и разобьет тебе сердце. Я этого не хочу. А если все будет продолжаться как прежде, я не знаю, как этого избежать.

– Хочешь сказать, нам нужно расстаться?

– Я хочу сказать, что чувствую не так, как другие люди. Я бы хотела, очень хотела, но не могу. Ты называешь это страхом, но я не боюсь. Честно. Поверь мне, бывают моменты, когда я хотела бы просто бояться. А я просто… внутри… Я как камень, и тебе это не нужно, Томми. Ты не должен позволить себе этого хотеть.

– Дейдра, – выдохнул Линли.

– Нет. Пожалуйста.

– Я на самом деле кажусь тебе таким слабым?

– Речь не о слабости.

– Именно о ней. Сдается мне, ты думаешь, что душевные страдания – потенциальные, причиной которых будешь ты, – могут меня уничтожить. Но мы с тобой встретились в худший момент моей жизни, когда я потерял Хелен. Мою жену, беременную моим ребенком, убили на пороге нашего дома выстрелом в грудь. У ее ног лежали сумки с продуктами. Она пыталась открыть эту чертову дверь. В руке у нее был ключ. За десять секунд все изменилось. Для нее. Для меня. Для нашего ребенка. Их у меня отняли. А я остался.

– Ты ее обожал.

– Да. И всегда буду на этом настаивать. Временами она сводила меня с ума, временами позволяла себе вольности. Она не была идеальной. Я даже не думал, что могу жениться на такой женщине. Но жизнь не обращает внимания на наши планы и намерения. Она просто идет своим чередом. В твоей жизни случился я. В моей – ты. И никто из нас не может знать, как она закончится, наша общая жизнь.

Дейдра снова села. Она крутила в пальцах ножку бокала, наблюдая за бликами света в вине. На полу Уолли закончил трапезу и теперь умывался, как это делают все кошки; в данный момент он обрабатывал мордочку и усы. Потом внезапно замер, посмотрел сначала на Дейдру, потом на Линли. И грациозно запрыгнул на колени к Дейдре. Мурлыкал он так громко, что его, наверное, было слышно в гостиной, в подъезде и на улице. Кот был явно доволен. Вода, еда, уютные колени. Больше ничего не нужно. Дейдра была права: животные делают то, что диктует им природа.

Она наклонилась и прижалась щекой к голове кота. Тот принял ее ласку, терпел, сколько позволяла его кошачья натура, затем спрыгнул с ее коленей и прошествовал к двери, чтобы его выпустили в ночь. Линли оказал ему эту услугу, затем повернулся к Дейдре.

– Ну вот, теперь мне стало легче, – объявил он.

– Ты о чем?

– Об уходе Уолли.

– Почему?

– У него вид собственника. Меня не радует перспектива делить с ним постель.

– А мы будем делить постель, Томми?

– Надеюсь. А ты?

– Я тоже.

Позвонив вечером Россу Карверу, Барбара Хейверс узнала, что встретится с ним в Стритэме рано утром. Он закинет несколько коробок в квартиру по дороге к месту работы, на большую стройку в районе Торнтон-Хит. Ее это устраивало. Она даже съела свой обычный завтрак, что в это утро было настоящей жертвой с ее стороны, потому что в местном магазине появилась новая разновидность печенья «Поп-Тартс», с ароматом лесных ягод, и накануне вечером Барбара купила полдюжины пачек, а теперь ей не терпелось его попробовать. Она могла бы сделать это еще вчера, в качестве позднего ужина, но в том, что касается всяких вкусностей, ожидание – это половина удовольствия, и следует сказать, что она знала, как и где проводить границу. Завтрак на ужин – вот где пролегала эта граница. Ужин из одного скучного яйца всмятку и кусочка такого же скучного тоста без масла – это удел старых дев, живущих в плохо отапливаемой квартире и сидящих на потертом стуле перед двумя полосками электрического камина. «Возможно, это ждет и меня», – подумала Барбара, но пока у нее есть мозги, работа и достаточно денег, чтобы брать ужин навынос из местной кафешки, о вареном яйце с тостом можно забыть.

Она сделала себе утренний кофе – увы, растворимый, хотя и добавила в него настоящего молока и полную ложку не менее настоящего сахара – и выпила его уже за рулем, что было непростым трюком, поскольку у ее древней «Мини» не имелось ни автоматической коробки передач, ни – что логично, учитывая ее возраст, – держателей для чашек. Но со временем Барбара научилась довольно ловко зажимать чашку коленями, и в этот раз пролила кофе на футболку, но не между ног, как это часто случалось в прошлом. К счастью, футболка была черной.

Добраться до Стритэма оказалось относительно легко, поскольку ночью не прорвало ни одной трубы викторианских времен и до рассвета никто не сбил мотоциклиста, а поток транспорта в этот час направлялся в основном в город, а не в пригороды. Поэтому Барбара пересекла реку, избежав каких-либо проблем, если не считать пролитого кофе, и припарковалась на Стритэм-Хай-роуд напротив дома, где находилась квартира Тео Бонтемпи – а в скором будущем Росса Карвера.

Барбара перешла через дорогу и вошла в подъезд. Лифт по-прежнему не вызывал у нее доверия, и она поднялась по лестнице, расплескав кофе всего один раз. Войдя в квартиру, открыла балконную дверь, впуская прохладный воздух, чтобы избавиться от духоты запертого помещения, и поставила кофе на кухонную столешницу. Потом бегло осмотрела комнату, на тот случай, если они с Нкатой что-то пропустили. И как раз заканчивала снимать все, что висело на стенах, – подготовительный этап к осмотру тыльной части предметов, – когда услышала звук поворачивающегося в замке ключа. Дверь открылась, и на пороге появился Росс Карвер.

Вид у него по-прежнему был пиратский. Одежда, правда, обычая, но в то же время демонстрировавшая, что в ближайшем будущем в Лондоне не появятся костюмы-тройки, котелки и складные зонтики. Хлопок цвета хаки и небрежно повязанный шейный платок. Никаких сережек или пучка волос на голове – только резинка, скреплявшая волосы у самой шеи. Рядом с ним стояла аккуратная стопка из трех картонных коробок. Кивнув Барбаре, Росс поднял коробки и занес их внутрь.

На нем были даже дизайнерские солнцезащитные очки, которые он снял, войдя в квартиру.

– С утра за работу, – сказала Барбара.

– Так легче. Я склонен отвлекаться, и сейчас мне это нужно больше всего. Что-нибудь раскопали? – Он сунул очки в карман рубашки.

– Адаку Обиака.

– Имя, которое Тео дали при рождении. Это не секрет.

– Иногда она его использовала. Африканский наряд, с головы до ног. Полный комплект. Группа, в которой Тео работала в Эмпресс-стейт-билдинг, об этом не знала, так что она не была их агентом под прикрытием. Действовала самостоятельно. Не знаете почему?

Карвер прошел в гостиную и сел за обеденный стол. Барбара последовала за ним. Мужчина посмотрел на балкон с полкой аккуратно подстриженных деревьев бонсай.

– Она официально вернула себе это имя? – спросил он, и по его тону – он безуспешно пытался изобразить безразличие – Барбара поняла, что ответ для него очень важен. Это не просто очередной факт, касающийся его бывшей жены.

– Мы еще не проверяли. Может, использовала его, только когда приходила в «Дом орхидей», для маскировки. Но ее сестра сказала нашему сотруднику, что Тео «превратилась в африканку». Думаю, имя имело к этому какое-то отношение.

– Что такое «Дом орхидей»? Я о нем не знаю.

– Группа, дающая убежище девочкам, которые подвергаются опасности женского обрезания. Тео – под именем Адаку – была там волонтером. На первый взгляд это никак не связано с ее работой, но исключать ничего нельзя.

Карвер немного помолчал, словно обдумывая услышанное. Наконец произнес:

– Это логично, что она была там волонтером. – Похоже, он правильно понял выражение лица Барбары, поскольку продолжил: – Полагаю, вы уже знаете, что она сама прошла через это.

– По результатам вскрытия.

– Да. Конечно. Вскрытие обязательно. – Росс умолк. На лбу у него выступил пот – впрочем, как и у Барбары. Она встала, включила почти бесполезный вентилятор и вернулась за стол. – Она рассказала мне об этом много лет назад, когда я захотел секса. Мы были подростками, со всеми этими гормонами – ну, вы понимаете… Я уговаривал ее заняться сексом, не зная, в чем дело. Давил на нее, пока она не призналась.

– А когда она вам рассказала?..

Он вздохнул.

– Вы спрашиваете, что я чувствовал, что делал, что случилось потом? Мне было девятнадцать, сержант. Я был похотлив как дьявол, и я хотел ее. Я даже не знал, что такое обрезание. Я был весь такой: «Да-да, мы разберемся, но я умираю как тебя хочу, так что давай займемся этим». Потом, конечно, я узнал, что значили ее слова об обрезании.

– Как вы отреагировали?

– Для меня это не имело значения, и я постарался, чтобы она поняла. Я не позволю, чтобы это имело значение. Я был осторожен, и ей не было больно. Так продолжалось несколько лет, и мы делали вид, что всё в порядке. Потом мы поженились, продолжая притворяться. А потом я не выдержал. Я знал, что она делает это механически, ради меня, но сама не получает удовольствия. Да и как она могла?

– Может, близости ей было достаточно? Я имею в виду, интимных отношений между вами?

– А вам было бы достаточно? – взорвался Росс. Но тут же извинился: – Простите. Я не должен был этого говорить. Понимаете, я начал бояться секса. У меня появилось ощущение, что я просто использую ее, чтобы получить то, что мне нужно. Механически. Все это начинало казаться бесчеловечным, и я чувствовал себя подонком. Просто не мог продолжать.

– Но расстаться захотела она?

– Да. Именно так.

– Когда я приходила к вам, вы сказали, что она бросила вас, потому что вы слишком сильно ее любили. Что вы имели в виду?

– Я хотел что-то сделать, чтобы она могла… не знаю… получать удовольствие.

– Сексуальное удовольствие.

– Верно. Поэтому я начал искать выход. Хоть какой-нибудь. Я даже не знал, что ищу. Но когда нашел…

– Что именно?

– Пластическая хирургия для восстановления того, что отрезали. Я рассказал ей об этом. Нашел специалиста. Но Тео не захотела. Даже не записалась на обследование. То есть просто посмотреть, что можно сделать. А может, ничего нельзя – такой вариант тоже не исключен… Но это был шанс, понимаете? Я продолжал настаивать. Никак не мог успокоиться. Говорил только об одном: «Я хочу, чтобы ты что-нибудь чувствовала. Я хочу, чтобы ты меня хотела. Я хочу, чтобы ты хотела секса, полового акта». В конце концов ей это надоело.

Барбара кивнула, но кое-что привлекло ее внимание.

– Обследование?

Она принесла свою сумку, которую оставила на стуле, достала оттуда дневник Тео Бонтемпи и открыла на нужной странице. 24 июля. Потом повернулась к Карверу и показала ему дневник. Он окинул взглядом страницу, потом посмотрел на Барбару.

– Думаете, она к кому-то обращалась? Думаете, она ходила на осмотр перед операцией?

– Она связалась с вами. Хотела поговорить. Что еще можно было с вами обсуждать?

– Не знаю. Единственное, что могу сказать, – она хотела поговорить лично.

– Хорошие новости? Плохие?

– Она не говорила. – Его взгляд снова стал рассеянным, словно он соединял разрозненные фрагменты информации. Барбара ждала. Он думал. Наконец произнес: – Я мог бы… Вода здесь есть?

Барбара пошла к холодильнику, принесла открытую бутылку газированной воды и налила ему стакан. Вода давно выдохлась, но Карвер взял стакан и выпил залпом. Его взгляд был прикован к комоду. Затем он встал и подошел к нему.

– А где скульптуры? Ведь коллекцию не украли, правда? Тео… она… у нее была коллекция африканских скульптур.

– Их забрали следователи. На экспертизу.

Карвер повернулся к ней.

– Ее ударили одной из фигурок?

– Не знаю. Мы ждем результаты.

Он умолк и задумался. Потом сказал, обращаясь скорее к себе, чем к ней:

– Да. Они довольно тяжелые. Думаю, их можно было использовать как оружие.

И, словно иллюстрируя слова Карвера, дверь в квартиру открылась. На пороге стояла стройная чернокожая девушка в стильной одежде: белая блузка в полоску, синие укороченные брюки, открывавшие изящные лодыжки, и красные туфли на шпильках, таких тонких, что ими можно выколоть глаз. Очень хорошенькая.

– Меня впустил консьерж, – бодро сказала она. – Я подумала, что могу помочь.

– Помочь с чем? – спросил Росс Карвер, затем повернулся к Барбаре: – Это Розальба, сестра Тео.

– Тани, что случилось? Где ты? Почему вчера ты не привел ко мне Сими?

– Мама узнала, что я ей сказал. Никакой инициации, просто обрезание. Она не захотела мне верить и убежала. Прямо к маме.

– Но почему Сими тебе не поверила? Она должна знать, что ты не будешь ее обманывать.

– Наверное, потому, что я упомянул о Лим.

Он рассказал Софи о подруге сестры. И прибавил, что когда Сими прибежала в Мейвилл-Эстейт, там была мать Лим, Халима, вместе с Монифой. Сими набросилась на них – слезы, обвинения, истерика. И Монифа сумела использовать истерику против нее. Одной пощечины оказалось достаточно, чтобы девочка умолкла. Халима поспешно ретировалась, а Монифа успокоила Сими фруктовым напитком и ласковыми словами, сумела убедить ее, что все, что она могла слышать, – это ужасная ложь. «Посмотри на меня, моя милая Симисола. Разве я могу причинить вред любимой дочке?»

– Она подумала, что это я рассказал Сими об обрезании. Догадаться было несложно – больше всего Сими общается со мной. Конечно, она знакома с Машей из студии украшения тортов на рынке, знает там еще пару человек, но у них нет никаких причин просвещать ее, и в любом случае они не нигерийцы. Так что это мог быть только я.

Тани рассказал, что увидел, когда вернулся домой: Монифа переносила все вещи Сими из их с Тани общей спальни в свою спальню, где теперь полагалось спать сестре. Это не проблема, потому что Абео переселился к Ларк. Когда Тани спросил, что происходит, мать ответила: «Я знаю, что ты задумал. Но если ты попытаешься этому помешать, расплачиваться придется всем нам». «Значит, так? – ответил Тани. – Всем нам? Тогда все мы должны убираться отсюда. То, что у нас есть сейчас, – это не жизнь, и ты это знаешь, мама. Скажу тебе прямо: никто не посмеет тронуть мою сестру. Ее не продадут за калым, и не будет никакого проклятого обрезания».

– Но я не знаю, как это сделать, – говорил он теперь Софи. – Они словно сошли с ума, и я не понимаю, почему мама так себя ведет.

– Должен быть какой-то способ привлечь ее на нашу сторону, Тани.

– Ничего на выйдет.

– Я бы хотела, чтобы ты смог привести Сими сюда, – сказала Софи после короткой паузы.

– Невозможно. Я не могу отдать ее социальной службе, Соф. Но я должен что-то сделать, потому что в противном случае ее искалечат.

– Согласна. Я думала, что выиграю немного времени… Пора мне этим заняться вплотную, – ответила она.

На этом они закончили разговор. Тани звонил Софи из своей спальни. Он встал с кровати, вышел из комнаты и увидел, что дверь в спальню матери закрыта. Либо Сими все еще спала, либо Монифа как-то умудрилась запереть ее. Чисто психологически. На дверях спален не было замков – Абео позаботился об этом еще много лет назад.

Тани негромко постучал в дверь.

– Ты спишь, Пискля? – спросил он, но ответа не услышал. Тревога заставила его приоткрыть дверь. Мать и дочь все еще были в постели. Монифа проснулась. Сими еще спала.

Мать быстро и молча встала, надела тонкий халат. Потом махнула рукой, прогоняя его из комнаты, и последовала за ним в гостиную. Там остановилась, скрестив руки на груди.

– Я тебе так всыплю, что живого места не останется! – рявкнула она. – Ты опять надоедаешь Симисоле?

– Дашь мне пощечину, как ей, мама? Я сказал ей правду. Хочешь послушать? – Монифа не ответила, и он продолжил: – Па нашел того, кто будет делать обрезание. Она была здесь, у нас в квартире. Он не знал, что я дома, так что я слышал, о чем они говорили. Единственное отличие этой операции от тех, что делаются в Нигерии, – эта женщина может знать, что такое скальпель. Или, по крайней мере, у нее будет упаковка лезвий вместо одного, которое она использует много раз и вытирает тряпкой. Ты слушаешь, мама?

Монифа ничего не ответила. Она, прищурившись, смотрела на сына.

– Она сказала Па, что приведет тетушек, которые будут держать Сими. Па сказал: отлично, отлично. Поэтому я нашел Сими и, да, все ей рассказал. Все. Как еще я мог ее увести, если она думала, что это какая-то долбаная инициация с праздником? Но мне нужно, чтобы она была на моей стороне. И ты тоже. Мы оба знаем – ты и я, – что этого не будет, если речь идет об обрезании. Ты тоже хочешь ее обрезать. Только по-своему, да? Но в конечном счете разницы никакой.

Монифа задумалась. Потом наконец нарушила молчание:

– Ты не понимаешь. Есть вещи, которые мы должны делать независимо от нашего желания, потому что у них есть цель.

– Ага, вот оно что, – фыркнул Тани. – Я это запишу, мама. Большая и важная цель, которой я не понимаю. Расскажи мне. Что за великая цель – искромсать восьмилетнюю девочку между ног?

– Не говори глупости, Тани. Это… обрезание, как ты его называешь, устраняет ее проблему.

– Да, я догадываюсь. Сохраняет ее девственность, так? – Он усмехнулся и продолжил: – Наверное, вы представляете себе девушку как секс-машину: возбужденную и готовую к сексу двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Можно задать тебе вопрос: ты была такой же? Думала только об этом? Только и мечтала, чтобы какой-нибудь парень засунул в тебя свой член?

– Как ты смеешь так со мной говорить?..

– То есть вы думаете, что девочки готовы отдаться первому встречному, и поэтому превращаете для них секс в настоящий ужас? Ты понимаешь, что это отсталое мышление? Глупость? Невежество? И извращенная жестокость?

Монифа оглянулась на дверь спальни.

– Тише, если хочешь, чтобы я с тобой говорила. Речь идет о будущем твоей сестры.

– Ты разрушаешь ее будущее. Может, она не хочет выходить замуж за какого-нибудь старого нигерийца, у которого достаточно денег, чтобы купить себе девственницу Может, она хочет другой жизни. Может, она хочет поступить в университет, сделать карьеру и…

– Это сохраняет ее.

– Сохраняет? Как помидор в консервной банке?

– Это повышает ее ценность для мужа. Она сможет удачно выйти замуж.

– Какого хрена? Ты говоришь как Па. Все дело в том, что кто-то за нее заплатит.

– Я не это имею в виду. Дело не в деньгах, имуществе, земле или чем-то еще. Речь идет о ценности для мужа. Мы говорим ему, что она готова, чтобы ее осмотрели, чтобы…

– Обрезали, мама. Используй правильные слова. Обрезали. Изуродовали. Давай, скажи это.

– Так она очищается. Становится сосудом для любви мужа. Его желание усиливается, как и его удовольствие.

– Ага. Понятно. Ладно. А как это было у тебя? Ты радовалась, что стала сосудом для любви Па, так? Подожди, не отвечай. Сначала я расскажу тебе о стенах в этом доме. О том, какие они тонкие. Я много лет слушал, как тебе приятно быть сосудом для его любви.

– Женщина не должна получать удовольствие.

– Ерунда! И ты это прекрасно знаешь. Тогда зачем ты это говоришь? Чего ты так боишься, черт возьми?

Наконец мать заколебалась. У Тани мелькнула мысль, что она может ответить на его вопросы. Он даже представил, что ее ответы – неважно какие – направят ее на путь, который ведет к ее безопасности, к безопасности Симисолы или даже его собственной.

– Я пыталась сделать это правильно и безопасно. – Монифа говорила так тихо, что ему пришлось сделать шаг к ней, чтобы расслышать ее слова. – Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы она страдала так, как страдала я?

– Но ведь так и будет, мама. Сделай что-нибудь.

– Я пыталась. Но потом пришла полиция, и нужно ждать, пока клиника…

– Я говорю не об этой проклятой клинике, или как она там называется. Я говорю о том, чтобы забрать Сими отсюда. У тебя две ноги, если я не ошибаюсь. Почему ты не стоишь на них? Что такого он может сделать? Убить тебя? Убить меня? Убить Сими и лишиться этого проклятого калыма?

– Убить? – переспросила она. – Абео не будет убивать. Но все остальное?.. Да. Он это сделает. Уже делал.

– Так разведись с ним! – крикнул Тани. – Разведись с ним! Разведись с ним! Что тебя останавливает?

В этот момент открылась входная дверь. Оглянувшись, Тани увидел, что в квартиру входит отец.

– Рози, – сказала молодая женщина Барбаре. – Росс – единственный, кто называет меня Розальбой.

– Что ты тут делаешь? – спросил ее Карвер.

Ее улыбка слегка пригасла.

– Я же сказала, Росс. Подумала, что могу быть полезной.

Барбаре показалась, что глаза Рози посылали какое-то сообщение мужу ее покойной сестры. А глаза Росса что-то отвечали ей. Хейверс не знала, о чем был их безмолвный разговор, но подумала, что рано или поздно выяснит это, причем чем раньше, тем лучше.

– Разве ты не должна быть в «Селфриджес»? – спросил Карвер свояченицу.

– Сегодня после двенадцати, – ответила Рози. – Так что у нас куча времени. – Она закрыла за собой дверь и прошла в столовую. Потом сказала, глядя на зятя: – Maman и papá волнуются, что ты не объявляешься. Papá особенно, а мы не хотим, чтобы он волновался. Поэтому я пообещала им, что найду тебя и удостоверюсь, что ты справляешься. – Она опустила взгляд. – Мы все подумали, что ты можешь приехать в Хэмпстед, Росс. Ты должен это знать. – Она снова посмотрела на него, затем на Барбару, затем снова на него. – Мы все ее любили, Росс.

Барбара подумала, что ей понадобится экскаватор, чтобы докопаться до скрытого смысла сказанного молодой женщиной. Интересно также, откуда она узнала, что найдет своего зятя здесь. Похоже, вариант тут только один: он сам ей сказал. Это значит, что либо она звонила ему, либо он ей. Или она была с ним накануне вечером, когда звонила Барбара с предложением еще раз поговорить. В таком случае все, что происходит в данный момент, – спектакль.

Она вспомнила рассказ Нкаты о Розальбе Бонтемпи, которая утверждала, что развода хотели оба, ее сестра и Карвер. Тут опять развилка. Либо Розальба лгала Нкате насчет планируемого развода, либо Росс Карвер лгал Барбаре.

– Мне нужно было хотя бы позвонить. Я позвоню.

– И что ты скажешь?

– Интересный вопрос. Я не знаю, что сказать.

– Они не винят тебя в том, что произошло между тобой и Тео. Развод и все такое. Они знают, что отношения между людьми меняются. Вы с Тео были молоды. У вас почти не было времени набраться опыта, прежде чем вы решили пожениться. Вы не встречались с другими людьми, не знали, что могут быть другие отношения. Думаю, ты знаешь, о чем я.

«Она явно на что-то намекает», – подумала Барбара, но не могла понять, знает ли Карвер, что кроется за словами Рози. Однако у нее складывалось впечатление, что знает.

– Полиция забрала скульптуры Тео, – сообщил Росс свояченице.

– Зачем?

– Для проверки.

Рози посмотрела на комод, где раньше стояли бронзовые фигурки.

– Они думают, что кто-то воспользовался одной из фигурок?

– Эксперты проверяют всё, что могло быть использовано в качестве дубинки, – ответила Барбара.

– Удивляюсь, что она от них не избавилась, учитывая обстоятельства.

– Какие обстоятельства? – спросила Барбара.

– Когда люди разводятся… – Рози дернула плечом. Она умудрилась сделать это движение изящным. – Или когда прерывают отношения. Сувениры могут причинить боль, правда? Эти скульптуры были сувенирами. Они отражали связь с Россом, которой она больше не хотела.

– Но если следовать этой логике, то она сохранила скульптуры потому, что держалась за свою связь с мистером Карвером?

– Я просто предполагаю, как могло быть, но не утверждаю, что так и было.

Барбара мысленно усмехнулась. Интересно, насколько крепким орешком может оказаться Рози, потому что за всем сказанным ею, а также в самой ее манере чувствовался подтекст. У Уинстона создалось точно такое же впечатление.

– Ее мобильный до сих пор не нашли, – сказала она Рози.

– Не представляю, как это может быть.

– Нам нужен номер. Полагаю, у вас он есть.

– Конечно. – Рози продиктовала номер, и Барбара записала его в блокнот.

– Вы его не брали? – спросила она Карвера.

– Нет. У меня не было причин для этого.

– Вы уверены, что он был здесь той ночью?

– Абсолютно. Он заряжался…

– Росс, ты не говорил мне, что провел здесь ночь, – вмешалась Рози. – Зачем?

– Тео не могла вспомнить, что случилось. Ей было плохо. У нее кружилась голова. Я не хотел оставлять ее одну. Беспокоился за нее.

– Я могла бы приехать, если б ты позвонил. Или Maman. Я ничего не понимаю. Что происходит?

– Ничего не происходит, – раздраженно ответил он.

– Но что-то должно…

– Прекрати, Розальба! – Это прозвучало как приказ. – Твоя сестра мертва, и мы пытаемся выяснить, что с ней случилось.

Рози молчала. Барбара тоже. Она ждала и наблюдала. Глаза Рози наполнились слезами. Похоже, Росс тоже это заметил. На его лице промелькнуло выражение отчаяния. Он подошел к балкону и вдохнул утренний воздух. Потом вернулся и тихо сказал:

– Она все еще была моей женой, Розальба. Несмотря ни на что. Женой. Я пришел сюда, потому что она мне написала. Попросила прийти – она хотела со мной поговорить.

– О чем? – так же тихо спросила Рози.

– Не знаю. Она так и не сказала.

– Двумя днями раньше вы тоже сюда приходили. – Барбара обращалась к Рози. Предупреждая возражения девушки, добавила: – По словам соседей, вы ссорились.

«Вряд ли Рози будет лгать насчет этого, – подумала Барбара. – Она не глупа и должна понимать, что Нката поделился информацией о ее ссоре с сестрой». Но Росс Карвер, скорее всего, не знал о ссоре, и по тому, как он начал что-то говорить, а потом умолк, она поняла, что ее догадка верна.

– Она не навещала родителей, – сказала Рози. – Она должна была приходить регулярно, но не появлялась у нас. Я рассердилась. А она рассердилась из-за того, что рассердилась я. Глупо, конечно. Как и все ссоры.

– Вы с сестрой часто ссорились? – спросила Барбара.

– Обычное дело для сестер.

– То есть кричали друг на друга? Так громко, что слышно соседям? По мне, так это настоящий скандал. Когда она в последний раз приходила к вашим родителям?

Рози поджала губы. Очевидно, что она видела ловушку, но выхода у нее не было. Она могла шагнуть прямо в нее или попытаться обойти, попросив родителей солгать. В любом случае копы проверят. В этом конкретном случае им будет несложно узнать правду.

Дебора услышала звук телевизора, когда спускалась по ступенькам в кухню в подвале. Голос принадлежал образованному человеку: «Пожалуйста, поймите меня. Если мы подчинимся произвольным требованиям, это запятнает наши жизни обвинением, которое не только ложное, но также предосудительное. Такая уступка запятнает наши репутации как личностей и как семьи. Мы решительно возражаем против попытки нас опорочить. Мы стали мишенью нападок потому, что один из нас – иммигрант».

– Что происходит? – спросила Дебора. И отец, и муж были на кухне. Саймон стоял, скрестив руки на груди и прислонившись к краю столешницы, и жевал тост. Отец раскладывал дольки канталупы на тарелке. Оба повернулись и посмотрели на нее.

– «Скай ньюс» берут интервью у отца и матери девочки, той, что пропала.

– Прогресс есть?

– Только что включили, – ответил отец.

– …нелогично, учитывая, куда она ехала, мистер Акин, – возражала журналистка – женщина азиатской внешности с шикарными волосами, пухлыми губами и глазами навыкате.

– Это единственное, что мы знаем, – сказал Чарльз Акин, – и мы были бы благодарны за точность изложения. Болу не поехала в эту организацию самостоятельно. Ее увезли туда из культурного центра. Мы не знаем почему. Не знаем, кто ее увез. На данный момент нам известно лишь, что директор этой организации требует встречи с ней в присутствии социального работника. И на это мы не согласны.

– Но вы понимаете, что ваш отказ сотрудничать наводит на мысль, что «Дом орхидей» поступает правильно, не раскрывая…

– Меня не беспокоит, как выглядит мой отказ. Мне нужно, чтобы нам вернули дочь. Ее похитили. Разве я неясно выражаюсь? Она не сбежала. И мы с ее матерью не собираемся ни с кем сотрудничать, пока полиция не арестует директора группы, выступающей против насилия над женщинами, которая прячет Болу. Это насильственное удержание. Полиция должна поговорить с самой Болу. Они убедятся, что нашу семью не в чем обвинить.

– Тем не менее директор «Дома орхидей» убеждена в обратном. Зачем ей прятать Болу в безопасном месте, если сама Болу не просила об этом?

Саймон посмотрел на Дебору.

– Ты знала?

– О чем?

– Что «Дом орхидей» причастен к исчезновению девочки. То есть директор «Дома орхидей».

Она посмотрела в окно. Солнце освещало сад, обещая еще один жаркий день.

– Подозревала, потому что кое-что слышала. Но не более.

В телевизоре жена Чарльза Акина говорила журналистке:

– …необдуманный поступок, направленный против нас, потому что мой муж – нигериец. Да, калечащие операции на женских половых органах до сих пор практикуются в нескольких районах Нигерии, но нигерийское правительство, как и наше, признает их незаконными.

– Но эта практика сохраняется и в Лондоне в некоторых семьях в нигерийской и сомалийской общинах, – возразила журналистка.

– Мы бы никогда не позволили сделать такое со своей дочерью, – сказала Обри Гамильтон. – Нас дискриминируют из-за происхождения моего мужа.

На этом интервью завершилось, и камеры переключились на студию, где рядом с ведущими передачи сидела Завади. Один из ведущих повернулся к ней.

– Ну вот, вы всё слышали. Ваши комментарии?

На взгляд Деборы, Завади не смутило ни интервью, ни вопрос ведущей, женщины в красном платье и с шапкой белокурых волос, похожей на шлем, способный выдержать даже ураган.

– Все очень просто. – Завади говорила спокойно и рассудительно. – Вот мой комментарий. Если родителям нечего скрывать и они очень хотят вернуть дочь, они будут сотрудничать. Они сделают все, чтобы ее вернуть. Обязанность «Дома орхидей» – защитить девочек от опасности и от потенциальной опасности.

– Означает ли это, что вы убеждены, что без вашей защиты ребенку Акин грозит опасность?

– Я настаиваю, что в данный момент Болуватифе ничего не угрожает – как и другим девочкам, которые приходят в «Дом орхидей», – и что она останется в своем убежище до тех пор, пока мы не убедимся, что ей не причинят вреда.

– Но если она пришла к вам не по своей воле, а ее привели два подростка, имена которых вы отказываетесь называть…

Коттер взял пульт и выключил телевизор. Посмотрел на Дебору, потом на Саймона. Дебора заметила их безмолвный обмен взглядами.

– Что происходит?

Саймон налил им обоим кофе, а отец достал из холодильника яйца. Передавая Деборе сахар и молоко, Саймон спросил:

– А тебе не кажется, что эта женщина похожа на фанатичного крестоносца?

От этого покровительственного тона Дебору бросило в жар. Так начинались все их ссоры.

– Нет, не кажется. И она не такая. Разве что преданность делу сегодня приравнивается к фанатизму.

– Это просто метафора. Прошу прощения. Я знаю, ты ненавидишь, когда тебе читают лекции или дают советы – особенно я.

– Совершенно верно. Но ты все равно собираешься читать мне лекцию и давать советы, правда?

Коттер прочистил горло. Дебора прекрасно знала, что он – несмотря на то что она приходится ему дочерью – всегда на стороне мужа. Поэтому слова отца ее нисколько не удивили.

– Возможно, эта женщина видит только то, что хочет видеть, Деб. Если ты что-то знаешь о девочке, которая…

– Я же сказала, что ничего не знаю.

– Как это так? – удивился Саймон. – Ты бываешь там ежедневно с…

– Ради всего святого. Я белая, Саймон, – надеюсь, ты заметил. И это исключает меня из круга тех, кому можно доверять. Разве Лондон превратился в утопию расового равенства, пока я была занята чем-то другим?

– Но девочки говорили с тобой, так?

– Разница огромная, и ты это знаешь.

Все умолкли. Хлопнула кошачья дверца – Аляска пожелал присоединиться к ним. Пич спала в своей корзинке и не заметила почти беззвучное вторжение кота на ее территорию.

Саймон опустил взгляд, потом снова посмотрел на Дебору.

– Ты веришь, что эти люди – адвокат и врач – действительно хотели причинить вред дочери?

– Не знаю. Мне ничего не рассказывали об этой ситуации. Но «Дом орхидей» существует, чтобы защищать девочек, и кто-то привел ее туда. Должна быть какая-то причина. Нужно это выяснить.

– Разве не копы должны это выяснять?

– Понятия не имею. Ты, кстати, тоже. Ты просто знаешь, Саймон, что я была с теми девочками в «Доме орхидей». Я слышала их истории. Даже видела их страхи. И вот что я тебе скажу: если родители не хотят говорить с тем, кто действует в интересах Болу…

– Болу? – переспросил Саймон.

Его интонация разозлила Дебору. «Да, – подумала она, – он слишком много времени провел в Центральном уголовном суде, отвечая на вопросы адвокатов во время судебного заседания».

– Болу, – подтвердила она. – Это ее имя. Так ее называют. Ты только что слышал это в телевизионных новостях. В моих словах нет никакого подтекста. Ради бога, перестань пытаться читать между строк там, где никаких строк нет.

С этими словами Дебора вышла из кухни. Завтракать ей расхотелось. Но, похоже, ни отец, ни Саймон не считали разговор законченным. Коттер остановил ее на лестнице, чтобы сказать, что он беспокоится о «милой маленькой девочке», как он ее назвал, но его также волнуют чувства ее отца, потому что он представляет, что чувствовал и думал бы он сам, если бы пропала Дебора.

– Этот парень почти обезумел от переживаний, – заключил Коттер.

Что касается Саймона, то его волновали последствия: что будет со всеми ними, если она что-то знает, но не говорит.

– Твое молчание ставит нас всех по ту сторону закона.

– Я никого никуда не ставлю, – возразила Дебора. – И при чем тут закон? Я не знаю, где девочка. Знаю только, что она в опасности.

– Девочку прячут от родителей. Полиция ее ищет.

– Вместо того, чтобы заняться другим.

– Чем именно?

– Положить конец практике насилия над девочками. Это важнее, чем преследовать женщину, посвятившую жизнь их защите.

Она ушла, оставив недовольных Саймона и отца. Похоже, оба считали, что ситуацию можно разрешить единственным образом: выяснить, кто прячет Болу, и передать его в руки полиции. Но последствия этого могут быть самыми разными, и Деборе не хотелось о них даже думать.

Дебора решила заехать в Тринити-Грин по дороге на Собачий остров. После спора с мужем настроение у нее было неважное, и она пришла к выводу, что единственный способ его исправить – узнать правду о том, что побудило двух подростков привести Болу Акин в «Дом орхидей». Надежды на откровенность Завади у нее не было. Разве что Нарисса согласится ей что-то рассказать.

Режиссера она нашла в часовне – та просматривала материал, который хотела использовать как иллюстрацию к рассказам персонажей документального фильма.

Увидев Дебору на площадке для съемок, Нарисса сказала:

– Не знаю, сработает ли это… Скажите честно, что вы думаете?

– А вы поверите в мою честность? – спросила Дебора.

Нарисса задумалась.

– Интересный вопрос. Придется решать, не являетесь ли вы снисходительной белой коровой.

– Именно, хотя я бы сформулировала это несколько иначе.

Нарисса кивнула и окинула Дебору оценивающим взглядом.

– Рискну.

Дебора увидела четыре разных фрагмента: детская игровая площадка, уличный рынок, группа девочек в школьной форме и больница Святого Фомы. Внимательно просмотрев все, она сказала:

– На мой взгляд, рынок и девочки. Остальные два не подходят.

– А детская площадка?

– Думаю, не сработает. Вы не согласны?

Нарисса бросила взгляд на экран.

– Мой папа…

– Ему, конечно, виднее, Нарисса, – перебила ее Дебора.

– …сказал то же самое. – Она посмотрела на Дебору. – Возможно, вы в этом разбираетесь.

– Просто опыт фотографа. Я не могу объяснить, почему что-то может сработать. Просто чувствую.

Нарисса кивнула.

– Я бы тоже хотела вернуться к этому.

– К чему?

– К тому, как… Просто… Ладно, неважно.

– Я не пойму?

– Всей глубины – нет.

– Ладно. – Кивнув, Дебора подумала, что лучше воздержаться от дальнейших расспросов.

Но Нарисса решила иначе.

– Это? – Она махнула в сторону монитора, но явно имела в виду нечто большее. – То, что я имела в виду? На этот раз дело не в черных и белых. Алкоголь и наркотики. Доходишь до состояния, когда перестаешь чувствовать. Или понимать, что чувствуешь. По крайней мере, так было со мной.

– Ага.

– Вы не говорите «я понимаю», – улыбнулась Нарисса.

Дебора, почувствовав ее одобрение, решилась.

– Утром в новостях я видела Завади. И семью Акин.

Нарисса замерла, как это происходило всякий раз, когда произносилась эта фамилия. Не услышав ответа, Дебора продолжила:

– Они выглядели убедительно. – Нарисса по-прежнему молчала. – Вы их видели? По телику?

– Зачем вам все это? – резко спросила Нарисса. Дебора поняла, что забрало опущено.

– В общем, незачем. Мне просто интересно…

– Перестаньте. Вы не просто интересуетесь. Вы вынюхиваете.

– Да, наверное. Но почему они привели ее сюда, эти подростки? Вы знаете?

– Понятия не имею. Вероятно, она что-то им сказала. Если хотите узнать, спросите Завади.

– Значит, вы в курсе? Что происходит между Завади и родителями?

– Если Завади говорит, что какая-то девочка в опасности, мне больше ничего знать не нужно.

– А что потом?

– Потом?.. Как и другие члены сообщества, я помогаю чем могу. Иначе мне не разрешили бы снимать этот фильм. И в любом случае обрезание – это далеко не все, что может случиться с девочками. Полагаю, теперь вы это знаете.

Дебора нахмурилась, не понимая, что имеет в виду Нарисса.

– Вы говорите, что родители не обязательно планировали обрезание? А что еще?

– А как насчет разглаживания груди – для начала?

– Разглаживания? Что, черт возьми…

– Сделать грудь плоской. Чтобы парни не заглядывались.

– Сколько лет Болу? Разве у нее уже есть грудь?

– Господи… Не в этом суть. Послушайте. Дело происходит так. Мама ведет ее покупать все, что понадобится во время месячных, и это сигнал. Девочка становится женщиной, и это значит, что ее нужно обрезать.

– Но такое не может происходить со всеми девочками.

– Конечно, не со всеми. Но для тех, чьи семьи придерживаются традиций, месячные могут запустить процесс очищения. Сами девочки об этом не знают. Знают другие. И эти другие принимают меры, чтобы обеспечить их безопасность.

– Вы хотите сказать, что именно поэтому Болу привели сюда? Они с мамой отправились в аптеку купить то, что понадобится для месячных? И это все, что сделала ее мать? Это все, что она рассказала Завади? Нарисса, это может означать…

– Забудьте, – сказала Нарисса. – Черт. Дерьмо. Послушайте. Мне нужно работать. Мне нужно подумать. Уйдите. Ладно?

Дебора подчинилась. Но ее беспокойство только усилилось. Покинув «Дом орхидей», она направилась на Собачий остров, где с помощью навигатора нашла Иннер-Харбор-сквер.

Филиппа Уэзеролл ждала ее, но была по-деловому краткой. Кивнув Деборе, она сказала.

– Идемте в мой кабинет. Сюда.

Дебора последовала за ней через приемную в коридор с тремя дверьми. Из-за одной доносились голоса и звуки какой-то деятельности. «Это, – объяснила доктор Уэзеролл, – операционная, где две хирургические сестры и один анестезиолог – все они волонтеры – готовятся к предстоящей операции».

Она пригласила Дебору в своей кабинет. Там уже ждала черная супружеская пара, и хирург представила их Деборе. Женщину звали Лейло, и она, по всей видимости, была не старше самой Деборы. Мужа звали Ясир. Он был лет на десять старше жены и, похоже, волновался больше нее. Но оба согласились, чтобы она их сфотографировала. И подписали документы, согласно которым Дебора получала право использовать их фотографии и рассказы, а также раскрыть имена, если это поможет проекту.

Ясир вежливо встал и предложил Деборе свой стул. Она отказалась и принялась распаковывать свое немногочисленное оборудование, одновременно поддерживая разговор. На коленях у Лейло лежал пакет в яркой обертке, красиво перевязанный бечевкой. Дебора подумала, что это подарок супругов доктору Уэзеролл, благодарность за предстоящую операцию, которая – в случае успеха – избавит Лейло от хронической боли и изменит интимную жизнь супругов. Но оказалось, что все наоборот – доктор Уэзеролл дарила женщинам не только операцию, которая изменит их жизнь, но и небольшой презент в награду за смелость, которую они проявили, обратившись к ней.

– Лечь под нож – это серьезное решение, – сказала она Деборе, прежде чем выйти из кабинета. – Мы боремся с древней системой убеждений, которая калечит женщин, но также просим женщин бороться со своим страхом.

Лейло сказала, что не боится. Ясир прибавил, что его страха хватит на обоих, и все рассмеялись. Доктор Уэзеролл ушла готовиться к операции, а Дебора включила камеру, чтобы фотографировать собеседников, и цифровой диктофон для записи их рассказа.

Она узнала, через какой ужас им пришлось пройти. Лейло обрезали в возрасте шести лет. В тот день изувечили еще четырех девочек. Услышав их крики, она попыталась убежать, но была поймана своим дядей. Тот притащил ее назад, и она до сих пор помнит его слова: «Бери ее следующую, а то она снова сбежит, а я больше за ней гоняться не стану».

Ясир взял жену за руку. Тихим голосом он рассказал, что ей пришлось пережить за двадцать лет, прошедших после обрезания: абсцессы, заражение крови, инфекции мочевого пузыря, кисты. У них родился ребенок, который едва ее не убил. Ребенок не выжил.

– Она хорошая жена, – сказал Ясир. – А я не был хорошим мужем.

Лейло неодобрительно зацокала языком. Все это не было правдой. Он не понимал. Она тоже. Но теперь у них была надежда, что жизнь станет лучше.

За Лейло пришла медсестра. Ясир встал. Он взял пакет, лежавший на коленях у жены, и положил на стул, где она сидела, потом обхватил ладонями ее щеки.

– Я знаю, Бог тебя не оставит, – сказал он.

Пока медсестра готовила Лейло к операции, доктор Уэзеролл объясняла Деборе, что будет происходить. Она восстановит и реконструирует половые губы, малые и большие, использовав собственные ткани женщины. Потом осторожно вскроет шрам, образовавшийся после удаления клитора, в надежде, что там остались нервные окончания. В этом случае Лейло сможет испытать удовольствие от секса. Если же нет, то после операции она, по крайней мере, будет избавлена от множества репродуктивных и других проблем, которые много лет были источником мучительных болей.

– Понимаете, муж Лейло никогда не видел, как ее изуродовали. Женщины довольно часто не позволяют смотреть туда. Что касается Ясира, то он знает, что сделали с его женой и каков получился результат. Но не видел.

– Вы считаете, что так часто бывает?

– Очень. Зачастую женщин стыдят, и одновременно они стыдятся сами. Стыдят обычно те представители их культуры, которые говорят об обязательности обрезания. Затем они начинают стыдиться.

– Своего тела?

– Да.

– Даже несмотря на то, что ни в чем не виноваты? Не думаю, что кто-то из них сознательно выбирал обрезание.

– Это не имеет отношения к выбору. Дело в сравнении, и сравнение начинается, когда они наконец видят, как выглядит неизуродованная женщина.

После регулярного утреннего совещания группы Марк Финни поднялся в «Орбиту» под предлогом позднего завтрака. Он знал, что ему поверят, поскольку сотрудники знали об инвалидности Лилибет и о том, как часто ее состояние заставляет его менять график, в том числе пропускать завтрак. Поэтому когда он сказал: «Вы знаете, где меня найти, Джейд», та оторвала взгляд от компьютера и сочувственно кивнула.

– Я выпью кофе, когда вы закончите, – сказала она. – Не торопитесь, шеф.

Он заставил себя улыбнуться. Улыбка вышла усталой и вымученной. Джей ему нравилась. И не ее вина, что она не такая, какой была Тео.

Аппетита у Марка не было, но для виду он купил стандартный бисквит в упаковке – притворился, что собирается его открыть. Вместе с бисквитом взял кофе – ничего экстравагантного с иностранным названием, просто добрый старый кофе с молоком, в который Марк высыпал пакетик сахара. Все это он отнес к одному из окон, стараясь не думать о том, как в последний раз сидел здесь с Тео. Но ничего не получалось.

Марк привел ее на семнадцатый этаж, чтобы сообщить новость о переводе. Он пребывал в убеждении – самонадеянном, как оказалось, – что она не сделает того, что могла сделать, то есть обвинить его во всем, что связано со словом «сексуальный», – домогательствах, неподобающем поведении и так далее. Он был виновен во всем, что она могла бы ему предъявить. Тот факт, что он не мог, был неспособен отвлечься от сексуальности, когда речь шла о Тео, являлся основной причиной того, что он сделал все возможное, чтобы убрать ее как можно дальше от себя.

Марк с самого начала не мог сопротивляться ее чувственности, хотя Тео никогда ею сознательно не пользовалась. В сущности, она занималась только работой. Была членом группы и с необыкновенным рвением относилась к своим обязанностям, отдавала всю себя делу. Но не испытывала никаких чувств к своему начальнику, а он был полон решимости держаться от нее на расстоянии. Убеждал себя, что может восхищаться ею: кожей, волосами, глазами, пальцами, руками, ногами, губами… Нет, нельзя позволять себе думать о ее груди, тонкой талии или аккуратной попке. Нельзя думать о том, чего у него не было с Пит и что он хотел, а также о том, кем бы он был, сделай он неверный шаг.

Но в конечном итоге Марк все-таки сделал этот шаг. Это была обычная вечеринка после работы в местном пабе, которую он время от времени устраивал для своей команды и к которой присоединились еще несколько человек из Эмпресс-стейт-билдинг. Он не сел рядом с ней, держался как можно дальше. Никто из них не напился. Возможно, они были навеселе, но не до такой степени, чтобы смеяться слишком громко и неуместно шутить. Никто даже не позволил себе положить кому-то руку на плечо, не говоря уже о том месте, где ее нельзя перепутать с дружеским жестом. Время было позднее, машины у Тео не было, добираться в Стритэм из Вест-Бромптона на общественном транспорте долго, а он был за рулем, и предложение отвезти ее домой было просто вопросом вежливости. «Не проблема», – сказал Марк, хотя жил в противоположном конце города.

Он отвез ее туда, в Стритэм, в ее квартиру. Они болтали и по дороге, и когда приехали. О работе… а потом не только. И виноват в этом только он. Тео была так умна, так красива в темноте вечера, когда уличный фонарь освещал часть ее лица, так женственна, она была такой… она просто была. Тем не менее он ничего не планировал.

Через несколько минут вежливого разговора она поблагодарила за то, что он подвез ее домой, пожелала спокойной ночи и протянула руку к двери, и тогда Марк произнес ее имя. Просто: «Тео?..» – и когда она повернулась к нему, он почувствовал, как что-то сломалось у него в мозгу и он окончательно потерял способность соображать. Не делай этого, мелькнуло у него в голове. Но лишь на мгновение.

Он ее поцеловал. Она не сопротивлялась. Поцелуй все длился и длился. Он должен был прикоснуться к ней. Просто дотронуться до ее груди, подумал он, почувствовать, как твердеет сосок под его пальцами. Или он зайдет слишком далеко, или он хочет слишком многого в ситуации, когда у него ничего нет? По крайней мере, Марк задавал себе этот вопрос.

Такие ситуации ничем хорошим не кончаются. Он понимает это теперь и понимал тогда, но не стал углубляться в эту тему. Лишь признал, что хочет ее, и убедил себя, что если хотя бы один раз получит ее так, как хочет, этого будет достаточно.

Возможно, но Тео этого не позволила. Он признал, наряду с тем, каким идиотом он был, что ее отказ – это вопрос контроля. Если она не уступит, то власть будет у нее и именно она будет контролировать все происходящее между ними, независимо от того, что требовала его страсть или куда пытались его завести животные инстинкты. Во всем этом Марк видел лишь свое желание и ее решимость – так он это называл – не уступать его желанию. И он был абсолютно не способен увидеть, что она скрывала нечто, о чем он не должен был знать, не говоря уже о том, чтобы увидеть или прикоснуться. Только ее смерть, ее убийство раскрыли ему глаза.

Он пытался объяснить ей, что ее перевод с работы, которую она любила и с которой так хорошо справлялась, не имеет отношения к ее нежеланию предоставить ему доступ к своему телу, которого он так жаждал. Дело в самом ее присутствии, сказал Марк. Дело в том, что он перестает соображать, когда находится с ней в одном помещении, когда они присутствуют на совещании или когда он видит, как она сидит за своим столом, разговаривает с кем-то по телефону, делает копии документов. Он просто не мог делать свою работу. Он попросил ее попытаться понять, в каком состоянии он находится. Но не потрудился сказать, что понимает, что это значит для нее.

– Тогда почему ты не попросил о переводе? Мой перевод – это сексуальная агрессия, Марк.

– Можешь продолжать в том же духе, – ответил он. – Надеюсь, не будешь, но знаю, что можешь.

– Ситуация была бы совсем другой, окажись ты в моей постели, да? Не было бы никакого перевода.

– Тео, пожалуйста. Постарайся понять.

– Я должна была пустить тебя к себе в постель, и ты получил бы то, чего хотел, – с горечью ответила она. – А потом пошел бы к жене – и какая жизнь была бы у нас обоих?

Тогда Марк подумал, что всегда наступает момент, когда нужно выходить за навязанные культурой и религией границы брака. Все всегда сводится к тому, что один желает большего, а другой не хочет или не может этого дать. Он говорил себе, что должен был знать, что до этого дойдет, что он поставит под угрозу всю свою карьеру, и если как-то попытается смягчить всю ситуацию, то должен будет отказаться от всего, потому что хочет ее так, как она явно не хочет его. Он был и остается дураком.

Тео ушла, а он остался – один, в «Орбите», как и теперь, – и ждал, что она что-то предпримет против него. Но она тихо ушла, как он и просил. Это она ему дала. Ввела Джейд в курс дела, завершила начатое в Кингсленде, потом попросила несколько дней отпуска перед выходом на новое место работы и исчезла из его жизни.

Не исчезла. Вернее, не полностью.

Марк положил смартфон на кофейный столик и долго смотрел на него, прежде чем открыть свои текстовые сообщения. Он видел след, который предпочел бы не видеть, который не должен был существовать.

Я думаю о тебе. Это безумие. Я не могу остановиться.

Это не конец. Я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, что чувствую я.

Мне снились мы. Я искал тебя. И не мог найти. Пожалуйста. Давай увидимся?

Хочу быть внутри тебя, еще и еще.

Тео не ответила ни на одно из посланий. Но в конечном счете это не имело значения.

Марк достал из кармана маленькую прямоугольную квитанцию из плотной бумаги и положил рядом со смартфоном. Утром ему нужны были наличные деньги, но не было времени останавливаться перед банкоматом. Поэтому он взял сумку Пит, которая в это время меняла подгузник Лилибет, и крикнул, что возьмет две двадцатки.

– Хорошо, Марк, – ответила Пит. – Ты знаешь, где их искать.

Он так и сделал. Квитанция лежала за банкнотами.

Марк сразу понял, что это. Такие квитанции он видел очень часто. Бежевая, со строкой из четырех цифр и перфорацией вверху, чтобы ее можно было легко оторвать от другой половинки, на которой стояли имя, дата, сумма и общее описание. Эта была тщательно спрятана. Но так, чтобы при необходимости без труда ее найти.

Ему хотелось разорвать квитанцию на куски и бросить в мусорную корзину. Это было так легко сделать тут, в «Орбите», и именно это – если честно – Марк и собирался сделать, когда поднялся на верхний этаж здания, откуда открывался великолепный вид на город, которому он поклялся служить и который он должен был защищать, как и многие другие, в том числе те, кто отдал за это жизнь.

Квитанция, которую он достал из кармана, была почти невесомой и в то же время словно жгла ладонь. Марк подумал о возможных последствиях, связанных с тем, где он ее нашел. Подумал о верности. О долге. И сравнил и то и другое с ответственностью.

Наконец он встал, взял со стола свой смартфон, положил его в карман и вышел из «Орбиты». Вместе с квитанцией и всем тем, что она означала.

Вернувшись в Новый Скотленд-Ярд после встречи с Карвером, Барбара присоединилась к Линли и Нкате, сидевшим в кабинете начальника. Выяснилось, что Томасу удалось выпросить двух констеблей у одного из своих коллег, в данном случае Хейла. «Это неофициально», – объяснил он Барбаре и Нкате. Заместитель комиссара Хиллиер был убежден, что два сержанта – Барбара и Уинстон – эквивалентны четырем констеблям, а четырех констеблей более чем достаточно для расследования убийства. Это говорил человек, который за всю карьеру ни разу не расследовал убийство.

Линли отправил констеблей к Нкате. Они должны были помочь в его неблагодарной и утомительной работе – просмотре записей системы видеонаблюдения. Их цель – выделить изображения лиц людей, которые звонили в дверь дома, где жила Тео Бонтемпи, а также записать номера машин, попавших в поле зрения камер двух ближайших магазинов на противоположной стороне улицы. Будь поблизости камера автоматического распознавания автомобильных номеров, это была бы самая легкая задача из всех связанных с гибелью Тео Бонтемпи, поскольку тогда они имели бы привязанные ко времени автомобили и их номера. Но у них были только записи камер наружного наблюдения, а для их идентификации придется отправлять материал в Суонси. Неизвестно, даст ли что-нибудь информация о лицах или номерах машин, попавших на камеры, но записи все равно требовалось тщательно изучить.

Линли, со своей стороны, наконец выяснил владельца телефона, номер которого ему дала сержант Хопвуд в Эмпресс-стейт-билдинг. Владельцем телефона была некая Эстер Ланж.

Ему не потребовалось много времени, чтобы вспомнить, где он слышал это имя, сказал Линли. Так звали женщину, которую арестовали в Кингсленде, когда копы из Сток-Ньюингтона совершили налет на «Клинику женского здоровья в Хакни». Эстер – довольно редкое имя. Поэтому когда оказалось, что предполагаемого владельца телефона с номером, который Тео Бонтемпи передала Джейд Хопвуд, зовут Эстер Ланж, Линли открыл рапорты полицейских, арестовавших двух женщин в клинике. Там он ее и нашел.

«Ее доставили в полицейский участок района Сток-Ньюингтон вместе с женщиной по имени Монифа Банколе, которая в момент прихода полиции в клинику была там со своей дочерью», – объяснил Линли. Эстер Ланж и Монифу Банколе допрашивали несколько часов, но безрезультатно. Тем не менее эта Эстер Ланж была как-то связана с убитой женщиной, и этим нужно заняться.

– Как продвигаются дела с камерами видеонаблюдения? – спросил он Нкату, прислонившегося к дверному косяку.

– Очень медленно, – ответил тот. – Не думаю, что это наилучший способ использовать мое время.

– Оставь это констеблям. – Линли посмотрел на него поверх очков для чтения. – Ты понадобишься в другом месте. – Он указал на полицейский рапорт. – Монифа Банколе, адрес в Долстоне. Поскольку Тео Бонтемпи собирала информацию об этой клинике до своего перевода, с Монифой Банколе тоже нужно поговорить.

Благодарно кивнув, Нката записал адрес.

– Что-то еще насчет камер наблюдения? – спросил он.

– Пусть констебли передадут более или менее разборчивые изображения в технический отдел для улучшения качества. В остальном все то же.

– Будет сделано, – сказал Нката и направился к выходу, но Барбара остановила его:

– Подожди. Я познакомилась с Рози Бонтемпи.

Барбара подробно изложила свой разговор с Россом Карвером и его свояченицей, отметив два факта, которые считала важными. Во-первых, Рози явно не понравилось, что ее зять провел ночь с ее сестрой. Во-вторых, Рози откуда-то знала, что этим утром Росс будет в Стритэме.

– О ссоре, которую слышали соседи, она рассказывает ту же историю, что и Уинстону, сэр, но я чую какой-то запах, и это явно не розы.

– Думаешь, эти двое могут быть замешаны? – спросил Линли.

– Не обязательно в убийстве.

– Связь? Муж и сестра?

– Если и нет, то я готова поспорить, что она этого хочет. С чего бы еще ей так волноваться, что он провел ночь в квартире жены? Какое ей вообще дело, где он проводит ночи?

Линли перевел взгляд на Нкату.

– А ты что думаешь?

– Наверное, нужно поговорить с ней еще раз. Хотя мне не хочется думать, что она убила свою сестру.

– Она и к тебе подкатывает? – спросила Барбара и, увидев, что он собирается что-то сказать, прибавила: – Между прочим, я тебя не виню. Такое ощущение, что, когда речь идет о мужчинах, у нее включается автопилот.

– Точно, – согласился Нката. – Но я не вижу, почему она захотела бы причинить вред сестре. Они же разводились, Тео и Карвер. Совсем скоро он должен был стать свободным мужчиной.

– Разве что, если верить Карверу, Тео хотела с ним поговорить, – заметила Барбара. – Поэтому он пришел туда.

– Но у нас есть только его слова, верно?

– Верно. Да. До тех пор, пока не найдем ее мобильник. Получается, что во всем нам приходится полагаться на чьи-то слова, так?

– Никто еще не вычеркнут из списка, – сказал Линли. – Так что возвращаемся к работе. Барбара, ты идешь со мной.

Им не хватало ресурсов, и поэтому Барбара терялась в догадках, зачем Линли взял ее с собой. Когда выяснилось, что они направляются в магазин «Маркс энд Спенсер», она подумала, что «его светлость» боится, что его тонкая натура не перенесет загрязненной атмосферы этого заведения, если он придет туда один. По крайней мере, она тешила себя этой мыслью. И ей нужно было чем-то себя занять, не говоря уже о том, чтобы отвлечь. В машине Линли – 1948 года выпуска – не было кондиционера, который ослабил бы летнюю жару, и она удостоилась его презрительного взгляда, когда спросила, заранее зная ответ, можно ли закурить.

Когда этот вопрос был решен, Линли спросил, как обстоят дела с обучением рисунку.

Поначалу Барбара растерялась, но потом вспомнила совещание, на котором Доротея Гарриман объявила о желании привлечь ее к этому занятию. «Никак, – ответила она. – По крайней мере, пока».

– И будь моя воля, все так и осталось бы. Почему она думает, что я обязана любить жизнь, сэр? Неужели у меня такой вид, будто мне нужно полюбить жизнь? И вообще, как выглядит человек, которому нужно полюбить жизнь? И как, черт возьми, обучение рисунку связано с любовью к жизни?

– Я бы не осмелился дать ответ ни на один из этих вопросов, – признал Линли. – Очевидно, у меня самого проблемы с любовью к жизни.

Барбара фыркнула.

– Мне нужен кто-то, кого я могу выдавать за своего любовника, вот что. – Она подумала о своих знакомых, большинство которых были коллегами-полицейскими. Затем ее осенило. – А как насчет Чарли Дентона, сэр? Думаете, он подойдет на эту роль? Конечно, это может потребовать недюжинного актерского мастерства. Но, с другой стороны, есть шанс, что, если он будет появляться с цветами и коробками шоколадных конфет и смотреть на меня влюбленным взглядом, это может сработать. Ди с ним не знакома, правда? Он не приходил к вам на работу? Правда, есть одна проблема – Дентон не мой тип, но мы сможем это как-нибудь обойти. – Не услышав ответа Линли, она прибавила: – То есть вы согласны? Дентон – не мой тип.

– А какой тип ты предпочитаешь? – спросил Линли.

– По словам Ди, у каждого есть свой тип. Нужно лишь потратить довольно много времени, чтобы отделить зерна от плевел.

– От мякины?

– Это так называется? А кто мой тип – зерна или мякина? И как назвать мякину, которая сидит дома с мамой?

– Может, неприкаянные из мира зерновых?

– Очень полезное замечание, сэр.

Эстер Ланж они нашли на ее рабочем месте. Это их удивило, поскольку они предполагали, что ее работа будет как-то связана с клиникой, где ее арестовали. Но в конечном итоге они оказались в начале Мар-стрит в Хакни, где в пешеходной зоне располагался «Маркс энд Спенсер», прямо напротив башни с зубцами в ближайшем конце небольшого парка. Этот район, выяснили они, назывался Нэрроу-Уэй, по названию улицы, и был заполнен толпами родителей, покупавших детям форму, туфли и школьные принадлежности перед началом нового учебного года, который стремительно приближался.

Расспросы в универмаге, демонстрация удостоверения и хорошо поставленный голос, помогавший преодолевать трудности в общении с занятыми продавцами, – все это помогло Линли узнать, что они найдут Эстер Ланж в отделе женской одежды в секции белья, а если точнее, там, где продают трусики и бюстгальтеры. Барбара позволила себе хихикнуть. Трудно представить, что Линли был постоянным посетителем универмага «Маркс энд Спенсер», не говоря уже об отделе, где продают женские трусы и бюстгальтеры. Тем не менее он собрался с духом и решительно направился туда.

Эстер Ланж оказалась крепкой женщиной лет шестидесяти. У нее были ярко-рыжие волосы – довольно неожиданный штрих, но они ей шли. Она состояла из сплошных округлостей: руки, ноги, зад, груди. На руках и щеках ямочки. Вероятно, она была очень приятной в общении и доброжелательной, если кто-то спрашивал ее о нижнем белье, но жутко разозлилась, когда Линли представил себя и Барбару и сообщил, что получил разрешение поговорить с ней.

– У вас была куча времени – рявкнула она. – Что вы делаете, чтобы поймать этих чертовых детей?

Линли и Барбара переглянулись. Похоже, Эстер Ланж заметила их растерянность.

– Полиция? – спросила она. – Разве вы не насчет вчерашнего налета?

– Нет.

– Послушайте, всему есть предел. Вчера сюда ворвались больше сотни детей. Они всё спланировали и накинулись всей толпой, и никто их не остановил. Вот когда вы были тут нужны. Они запихивали в сумки всякую одежду, и никто не попытался их урезонить, кроме помощников продавцов и охраны. Когда они закончили развлекаться, здесь все было вверх дном. Да, конечно, многие попали на камеры, но чем это нам поможет? Мы до сих пор не навели тут порядок. – Эстер указала на отдел дамского белья, который, похоже, серьезно пострадал во время вторжения. Рассказывая все это, она продолжала заниматься своим делом, отметила Барбара, – развешивала на витринах бюстгальтеры. С трусиками было легче, поскольку они были упакованы в пакеты. – Они ушли, пообещав, что «завтра нас будет еще больше», и хохоча, как пациенты местной психушки. Знаете, они сделали всё это с помощью мобильников. Договорились о времени и месте, налетели как ураган и унесли всё, до чего смогли дотянуться. Я спрашиваю вас: как нам их остановить, если они вернутся? Зачем вы пришли? Хотите рассказать, как я должна это предотвратить? И почему я, когда другие отделы тоже пострадали? Говорят, обувному пришлось еще хуже.

Линли принес извинения за местную полицию, у которой не хватает людей и которая явно уступала по численности толпе подростков, устроивших вчера вечером здесь разгром. Потом сказал, что они с Барбарой пришли поговорить о ее мобильном телефоне.

– Какое дело Скотленд-Ярду до моего телефона? – Раздражение в ее голосе смешивалось с удивлением.

– Номер вашего мобильного был у полицейского детектива, – объяснил Линли.

– И этот детектив теперь мертв, – прибавила Барбара.

Эстер, сидевшая на корточках перед витриной с бюстгальтерами самых невероятных цветов, встала и вызывающе уперла ладонь в бедро.

– Я ничего об этом не знаю. Я вообще незнакома ни с одним полицейским детективом.

– Вы могли знать ее как нигерийку по имени Адаку Обиака. Возможно, вы не знали, что она из полиции.

Эстер издала неопределенный звук, нечто среднее между фырканьем и смехом.

– А насчет этого – я точно не знаю никакой нигерийской женщины по имени… Как вы сказали?

– Адаку, – напомнила Барбара. – Фамилия – Обиака. Она также могла называть себя Тео Бонтемпи.

– Я ни разу в жизни не разговаривала с нигерийской женщиной или с нигерийским детективом полиции.

– По всей видимости, разговаривали – до того, как вас арестовали и отвезли на допрос, – возразил Линли. – Именно Адаку – Тео Бонтемпи – сообщила местной полиции информацию о клинике, куда они пришли.

Если бы глаза Эстер Ланж держались на пружинах и могли выскакивать из головы, то они непременно это сделали бы.

– О чем это вы? За всю жизнь меня ни разу не арестовывали. И я понятия не имею о какой-то клинике. Клинике? Почему меня должны арестовать в клинике? И где она находится? Что, черт возьми, тут происходит? У меня даже штрафа за неправильную парковку никогда не было.

Барбара с Линли переглянулись. Праведный гнев Эстер Ланж выглядел искренним. Линли достал карточку с номером мобильного телефона, вероятно врученную Адаку Обиаке.

– Разве это не ваш мобильный? – спросил он Эстер.

Она посмотрела на цифры и покачала головой.

– Не-а. Точно вам говорю.

– Если это не ваш номер…

Эстер снова принялась за работу, причем еще усерднее, чем прежде.

– Можете сами позвонить и убедиться, но это не мой. – Она подняла голову и посмотрела на них. – Давайте, звоните. Сами увидите, как только наберете номер.

– Миссис Ланж, телефон зарегистрирован на вас.

– Нет, мистер. Никогда не был и никогда не будет.

– Миссис Ланж, как я сказал…

– Миссис Ланж, – вступила в разговор Барбара. – Убили сотрудницу полиции. Она дала этот номер другому детективу. Тот, кому принадлежит этот номер, воспользовался вашим именем. Нам нужно знать, кто это.

– Говорите, использовал мое имя?.. Тогда другое дело. Мёрси, вот кто это сделал. Думаю, это номер ее мобильного.

Барбара вытащила блокнот и стала ждать подробностей.

– Моя племянница. Однажды уже проделала этот трюк: использовала мое имя. Не спрашивайте меня, зачем она сделала это с мобильным, потому что я не знаю – можете мне поверить – и не хочу знать. Но эта девчонка? Мёрси? Клянусь богом, от нее много лет одни неприятности, и она свела свою мать в могилу. Ей было сорок пять. Упала замертво в прачечной самообслуживания. Мы, вся семья, считали, что это урезонит Мёрси. Ну да, на время… Она пошла учиться и даже добилась успехов в какой-то науке. Кажется, хотела стать медсестрой. У нее есть голова на плечах, так что, наверное, стала. Потом жила своей жизнью, и с тех пор я больше с ней не разговаривала. Но подозреваю, что это с ней вам нужно поговорить насчет мобильного. Может, это ее арестовывали, потому что это была не я, точно вам говорю.

– Что вы еще о ней знаете?

– Ее полное имя Мёрси Харт.

– Адрес?

– У меня есть старый – могу его дать. Без проблем. Но вы должны знать, что ее там, скорее всего, нет. Она никогда подолгу не жила в одном месте. Говорила, что ей надоедает, – так и говорила. Но она в Лондоне, если работает в… Что это за клиника и почему ее арестовали за то, что она там работает?

– Это мы и пытаемся выяснить, – сказал Линли. Он достал из кармана куртки визитную карточку. Хейверс, порывшись в сумке, извлекла свою.

– Позвоните кому-нибудь из нас, если она с вами свяжется, – сказала она. – Это важно.

Эстер Ланж взяла визитки, прочла обе и сунула в карман халата. Пообещала, что обязательно позвонит и обязательно сообщит им старый адрес Мёрси, но они с ней не общались целую вечность и вряд ли в скором времени будут общаться. Так что она не знает, чем еще тут можно помочь.

– Любая помощь лучше, чем никакой, – успокоил ее Линли.

Линли и Хейверс пришли к одинаковым выводам, когда приехали в клинику, где арестовали Мёрси Харт – выдававшую себя за Эстер Ланж – и Монифу Банколе. Первый вывод заключался в том, что клиника женского здоровья никак не рекламировала себя, поскольку по тому адресу, который они нашли в полицейском рапорте, была всего лишь одна пластиковая вывеска: яркие буквы на красном фоне сообщали, что здесь находится магазин игрушек, книг и игр. Второй вывод: клиника, по всей видимости, закрывается. Перед зданием стоял большой фургон, перегораживавший полосу движения, ведущую на юг. Задние двери фургона были открыты, и с них спускался пандус. За фургоном уже выстроилась вереница машин, и водители не стеснялись выражать свое негодование гудками и громкими криками. Тут явно требовался регулировщик. К сожалению, его не было.

– О, Лондон, место бесконечного спокойствия… – Хейверс закатила глаза и ткнула пальцем в заведение рядом с предполагаемой клиникой, в которую они пришли. – Если хотите знать мое мнение, то начать стоит со «Вкуса Теннесси».

– Источника этой ужасной вони? – спросил Линли.

– Жир и выхлопные газы, сэр. Некоторые люди называют это божественным ароматом. Кстати, я бы не прочь перекусить. Я не завтракала, а время ланча давно прошло.

– Ты когда-нибудь задумывалась о состоянии своих артерий? – спросил Линли.

– Завтра я буду есть овощи, сэр. На завтрак, обед и ужин. Сырые. Запивать водой. И никаких сигарет. Обещание скаута, монашеский обет, клятва на Библии – все, что пожелаете. Хотя я выбрала бы первый вариант. Что-то мне подсказывает, что вы не возите Библию в багажнике своей машины.

Линли искоса посмотрел на нее.

– Не думаешь ли ты, что я в это поверю? Я имею в виду сырые овощи и воду.

– Почему бы и нет.

– Хейверс, тебе известно слово неисправимый?

– У вас нет сердца, инспектор.

– Вот именно, – ответил он. – Твое сердце. Забитые артерии. Внезапная смерть.

– Какое ужасное горе.

– Именно его будем переживать мы все, кого ты покинешь. Идем, сержант.

Они перешли на другую сторону улицы и направились к магазину игрушек и книг, где двое мужчин в синих комбинезонах с вышитой на спине надписью «Упаковка и доставка» выходили из двери, которая была настежь распахнута, чтобы облегчить вход и выход. Они несли перевернутый письменный стол с зияющими дырами вместо ящиков. Линли остановил их, представился и сказал, что ему нужно с ними поговорить.

После того как они разместили стол в фургоне, разговор был коротким. Да, им поручили эту работу. Нет, они не знают, кто сделал заказ. Просто приехали по адресу, который указал им начальник, – сюда. Все нужно отвезти на склад в Бектоне. Они уже сделали один рейс, и «если бы босс не жадничал, то купил бы для таких заказов фургон побольше», а так им, возможно, придется ехать в Бектон еще раз. Но тут ничего не поделаешь, а заказ нужно выполнить. Последняя фраза была произнесена с намеком.

– Боюсь, нам с коллегой нужно осмотреть это место. Вы уже обедали?

Оба рабочих фыркнули – похоже, во время работы обед им не полагался. Когда Линли посоветовал им сделать продолжительный перерыв, а в качестве объяснения для босса использовать приход столичной полиции, они с радостью согласились. Даже не попросили его показать удостоверение. Похоже, что манящий запах «Вкуса Теннесси» завораживал их не меньше, чем Хейверс. Они быстрым шагом направились в кафе и исчезли внутри.

– Их артерии вас не беспокоят, – буркнула Хейверс.

– По крайней мере, сержант, мне нужно знать имя человека, прежде чем я задумаюсь о его сосудистой системе, опасности покинуть этот бренный мир и тому подобном. – Линли махнул в сторону открытой двери. – После вас.

Внутри пахло плесенью и запустением, на полу валялась почта. Томас поднял листки и быстро посмотрел. Ничего интересного и ничего, чтобы было бы связано с клиникой.

– Лестница здесь, сэр! – крикнула Хейверс. – Выглядит ветхой, но обвалиться не должна.

Присоединившись к сержанту, он увидел, что лестница старая и ее состояние оставляет желать лучшего. Повсюду царапины и пятна, балясины местами отошли от перил наверху и ступенек внизу, ковровое покрытие протерто до дыр. Не самое приятное зрелище для тех, кто сюда приходит.

Единственная открытая дверь находилась на верхнем этаже, и, судя по сдвинутой мебели, это была клиника, находившаяся в процессе демонтажа. Кроме имен двух женщин, оказавшихся здесь во время рейда полиции, Линли и Хейверс было известно только то, что местные копы узнали у этих двух женщин: клиника обслуживала местных жителей и специализировалась на женском здоровье.

«Под женским здоровьем, – подумал Линли, – можно понимать все что угодно: от репродуктивной функции до гормональных нарушений и разных онкологических заболеваний». Он указал на четыре шкафа для документов, стоявших у одной из стен. Очевидно, от остального пространства приемной их отделял письменный стол, который уже вынесли рабочие; ящики стола теперь лежали на полу. Не говоря ни слова, Томас направился к шкафам. Хейверс занялась ящиками стола: два стандартного размера, один для папок и один, располагавшийся в промежутке между тумбами.

Линли сразу увидел, что в одном из шкафов хранили расходные материалы: канцелярские и медицинские. Они были аккуратно разложены: медицинские в двух верхних ящиках, канцелярские в двух нижних. Карточки в папках из коричневого картона, все еще остававшиеся в офисе, нашлись во втором шкафу. На каждой папке имя пациентки. Ни в одной записи не указывали на какое-либо хирургическое вмешательство. Линли выбрал наугад штук десять и отнес к стоявшему в углу стулу, который не успели унести грузчики. Потом сел, взял одну папку и принялся изучать документы. Их было немного: история болезни, бланк согласия и совершенно нечитаемые записи, по всей видимости относящиеся к трем разным визитам. Вторая папка практически не отличалась от первой. Как и третья. Судя по материалу, содержавшемуся в папках, со всеми проблемами, с которыми женщины обращались в клинику, тут справлялись быстро.

– Кое-что есть, сэр. – Хейверс сидела на корточках перед ящиками письменного стола, сложенными на полу. В руке она держала черную тетрадь на пружине, судя по всему, журнал записи на прием. Сержант принялась листать его. – Только имена, сэр.

Линли смотрел, как она читает списки – сначала одну страницу, потом вторую, третью, четвертую. Потом подняла голову; выражение лица у нее было озадаченным, взгляд – рассеянным.

– Барбара?

– Не знаю, сэр, но выглядит это странно.

– Что-то с журналом записей на прием?

– Население в этом районе многонациональное, так? То есть как и везде в Лондоне. Ну, за исключением Белгравии, Мейфэра и других фешенебельных районов… не поймите меня неправильно, сэр…

– Продолжай.

– Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да.

– Вы спросите меня, что тут странного. Это клиника для женщин. Она специализируется на женском здоровье. Но абсолютно все имена в журнале африканские. Какой из этого вывод? Я имею в виду, что Эстер Ланж не африканка. Она англичанка, как и я. Возможно, не такая, как вы, с… как это сказать… с шестью веками родословной за плечами.

– Это вы говорите о Перси, – возразил он. – Они тут были всегда. Увы, корни семьи Линли уходят не так глубоко.

– Но не сравнить с теми из нас, у кого корни в какой-нибудь саксонской хижине.

– Это очень глубокие корни, Барбара.

– Точно. Но я говорила о том, что меня смущает.

Он усмехнулся.

– Так что там с Эстер Ланж?

– Да, конечно. Суть в том, что Эстер Ланж – англичанка, а это значит, что Мёрси Харт, скорее всего, тоже англичанка. Что она делает в клинике, в которую обращаются только африканские женщины? Особенно с учетом того, что в этом районе города полно разных женщин неафриканского происхождения. Почему сюда приходят только африканки?

– Черные англичанки. Черные африканки. Это явно о чем-то говорит.

– Вы заметили, что на дверях нет вывески? Ни на этой двери, ни на наружной. Что это за клиника, которая себя не рекламирует?

– Врач с фальшивым дипломом?

– Или что-то незаконное… Итак, что мы имеем? Тео Бонтемпи работала в группе, специализирующейся на насилии над женщинами. Каким-то образом у нее оказались рапорты об аресте двух женщин, связанных с этим местом. Откуда она об этом узнала?

– О клинике? У нее мог быть информатор в одной из африканских общин.

– Хорошо. Информатор. Возможно. Допускаю. Информатор мог сообщить ей местоположение клиники, но местная полиция никогда не пришла бы сюда без предварительной проверки.

Линли задумался о последовательности событий.

– Когда ее перевели, она как раз проводила какое-то расследование, Барбара. Об этом упоминала сержант Хопвуд.

– Готова поставить пять фунтов, что это оно и есть. Она узнаёт об этом месте, а затем ее переводят, прежде чем она получает всю необходимую информацию. А потом? Занимается расследованием в свободное время? Сообщает местной полиции? Они приходят и арестовывают женщин…

– Ладно. Это вполне возможно. И она попросила несколько дней отпуска, прежде чем появиться на новом месте работы.

– В таком случае ее роль ясна. Вскоре она умирает, а если точнее, ее убивают. Не знаю, к какому выводу приходите вы, но мне представляется, что если отбросить все остальное – Росса Карвера, ее сестру и другие аспекты ее личной жизни, – тут просматривается явная связь между работой Тео Бонтемпи и обстоятельствами ее смерти. И эта связь проходит через нашу клинику.

– Думаете, Мёрси Харт, англичанка, делала женское обрезание?

– Похоже, что так. Кроме того, по словам Эстер, она училась на медсестру.

– Что вряд ли говорит о ее квалификации для…

– В том-то и дело, сэр. Она гораздо квалифицированнее, чем какая-то старуха с бритвой. Послушайте, калечащие операции на половых органах женщин не заканчиваются там, где начинается Британия. В таком случае столичная полиция не формировала бы группу для борьбы с этой проблемой. Как я уже говорила, у так называемой клиники женского здоровья нет вывески ни на здании, ни на двери. Думаю, на это есть причина, и кто-то из них, – Барбара подняла журнал записи на прием, – или из них, – взмах руки в сторону картонных папок, которые изучал Линли, – сможет нам кое-что рассказать.

После многих часов просмотра записей камер видеонаблюдения Нката был рад сменить обстановку. Что касается результата, то ему удалось выделить, увеличить и отправить в технический отдел довольно приличные изображения трех людей, входивших в жилой дом в Стритэме вечером и ночью того дня, когда было совершено нападение на Тео Бонтемпи. Он сосредоточился на тех, кто приходил или уходил один. С помощью констеблей, которых выделил им в помощь Хейл, дело пошло быстрее. Если полученные изображения никуда не приведут, они втроем займутся компаниями, входившими в дом и выходившими из него. Полиция не имела права исключать кого-либо, заснятого камерами видеонаблюдения, – насколько ему известно, на месте преступления ничто не указывало, что Тео Бонтемпи приняла смерть от одного человека. Кроме того, нельзя исключать и жильцов дома. Другими словами, Нката считал, что нужно учитывать любую возможность.

Добравшись до северной части Лондона, он оставил машину рядом с указателем с надписью «Мейвилл-Эстейт». Сержант знал, что ему нужен Бронте-хаус, и после изучения карты, висевшей рядом с указателем, с облегчением выяснил, что маршрут несложен. Порадовал его и тот факт, что из-за жары большинство дверей в доме были открыты, в том числе дверь той квартиры, номер которой Монифа Банколе назвала полиции после ареста.

Пока он ехал сюда, ему позвонила Барбара Хейверс.

– Не было никакой Эстер Ланж, – сказала она, потом объяснила: – То есть Эстер Ланж существует, но арестовывали не ее.

– Расскажи подробнее, Барб, – попросил он.

– Настоящая Эстер Ланж работает в «Маркс энд Спенсер», и она никогда не имела дела с полицией. Она думает, что ее именем воспользовалась племянница. Ее зовут Мёрси Харт. Паршивая овца в семье, или что-то в этом роде. В любом случае Эстер Ланж понятия не имеет, где ее – Мёрси Харт – искать, так что придется ее искать.

– Шеф хочет, чтобы я занялся этим немедленно?

Он услышал, как Барбара что-то говорила Линли.

– Нет, продолжай с другой женщиной. И, Уинни…

– Да?

– Мы думаем, что ситуация может быть связана с женским обрезанием и что, возможно, эту операцию проводили в клинике, где арестовали двух женщин. Теперь клиника закрылась, но шеф говорит, чтобы ты имел это в виду, когда будешь беседовать с Монифой Банколе.

Теперь он поднимался по ступенькам, ведущим к ряду квартир на первом этаже Бронте-хаус. В отличие от дома в Стритэме, для того чтобы попасть к ним, ключ не требовался. Из квартиры, куда он направлялся, доносились голоса: мужской и женский. Она кричала: «Я пыталась! Но не смогла! Я тебе говорила! Абео, ты делаешь мне больно!» – а он отвечал: «Ты вообще на что-то способна? Я же сказал, что мне нужно. Теперь ты это сделаешь». Оба появились в дверях. Мужчина держал женщину под руку – похоже, собирался вытолкнуть ее из квартиры. Она как будто сопротивлялась. Нкату они не видели – как и подросток, который вышел вслед за ними. Он кричал: «Оставь ее в покое, черт возьми!» Потом детский вопль откуда-то из глубины квартиры: «Папа!»

Нката быстро взбежал по ступенькам и достал удостоверение.

– Полиция. – Он постарался, чтобы его голос был хорошо слышен. Из квартир наверху вышли соседи; некоторые перегнулись через перила, пытаясь понять, что там за шум.

В этот момент мужчина толкнул женщину в сторону Нкаты и повернулся к подростку.

– Ты не уважаешь меня, своего отца! – рявкнул он.

– Только попробуй, Па. Только тронь меня, и…

– Тани! – крикнула появившаяся в дверях маленькая девочка.

– Абео, Тани, прекратите, – умоляла женщина.

Нката встал между подростком и мужчиной.

– Полиция. Советую обоим хорошенько подумать, чтобы не оказаться в наручниках, понятно?

– Я глава семьи, – заявил Абео.

– Как скажешь, приятель. У тебя иностранный акцент, так что давай я тебе кое-что объясню. В этой части мира глава семьи не имеет права на насилие.

Абео втолкнул подростка в квартиру. Маленькая девочка, плача, пошла за ним.

– Тани! Она заставляла меня, но я не хотела.

Нката остался наедине с мужчиной и женщиной – как он полагал, мужем и женой.

– Монифа Банколе, – обратился сержант к женщине и, когда она кивнула, прибавил: – Нам нужно поговорить.

– Я этого не позволю, – сказал Абео. – Она разговаривает с мужчинами только в моем присутствии.

– Меня не волнует твое разрешение, приятель, – вежливо произнес Нката. – Ты либо исчезнешь, либо я отвезу даму в ближайший полицейский участок, в комнату для допросов, что тебе не слишком понравится, правда? Тебе решать. Моя машина тут, рядом. Только побыстрее, а? У меня сегодня еще много дел.

Абео окинул Нкату долгим взглядом, все шесть футов и пять дюймов его тела – на десять дюймов выше, чем он сам. Потом посмотрел на жену, которая сжалась от его взгляда, но не сдвинулась с места.

– Ты меня позоришь, – заявил он, тыкая пальцем ей в лицо. – Посмотри, во что ты превратилась. Жирная, вонючая, с дряблым телом, так что ни один мужчина…

– Заткнись, – сказал Нката.

Абео зарычал. Потом резко повернулся и вошел в квартиру. Нкате не хотелось оставлять с ним детей, потому что этот тип, похоже, нападал только на тех, кто слабее его, особенно если день не задался. Но у него сложилось впечатление, что паренек, Тани, защитит маленькую девочку, а также сможет постоять за себя, если потребуется.

Поскольку Абео скрылся в квартире, Нкате требовалось найти другое место для разговора с женщиной. Она дрожала, но изо всех сил пыталась это скрыть. Ее пальцы вцепились в яркое свободное платье. Повязанный на голове шарф распустился и упал на плечи.

Нката заметил на противоположной стороне лужайки детскую площадку в тени лондонских платанов. Он повел женщину туда, войдя через калитку в цепочной ограде, и усадил на какую-то конструкцию, похожую на перевернутую винную бочку. Всего бочек было четыре, и они служили скамейками. Когда женщина села, сержант опустился на корточки перед ней. Увидев, что она плачет, достал платок – вышитый матерью, которая любила, чтобы ее руки были чем-то заняты, когда она смотрит телевизор, – и протянул ей. Женщина посмотрела на платок, потом на Нкату. Попыталась оттолкнуть его руку.

– Берите. Он для этого и предназначен.

Нката подождал, пока она сняла очки и промокнула платком глаза, сначала один, потом другой.

– Не слишком вежливый парень, – произнес он, кивнув в сторону Бронте-хаус.

– Иногда на него находит. Но не всегда. Теперь чаще, но когда я была молодой, редко.

– Он сильно вас ударил?

Женщина посмотрела на него, отвела взгляд, но ничего не ответила.

– Готов поспорить, сильно. Я могу назвать места, где вы с детьми…

– Нет!

– Ладно, ладно. – Нката поднял руки. – Но прежде чем уйти, я дам вам свою визитку. И если вы решите с ним расстаться, позвоните мне. Я знаю людей, которые помогут.

Она вертела в руках платок. Провела пальцем по инициалу Б. Увидев это, Уинстон улыбнулся.

– Бриллиант. Так меня называла мама. У меня есть другие, с моими официальными инициалами, но этот особенный – вроде нашей с мамой тайны. Я не слишком похож на бриллиант, особенно с этим шрамом на лице, но разрешаю ей так себя называть, потому что мой брат доставил ей много горя и я не хочу ее расстраивать.

Она подняла голову и посмотрела на него. «Какой у нее измученный вид, – подумал Нката, – словно она не живет, а терпит эту жизнь».

– Вы были в той клинике, когда пришли копы, да? В той, на Кингсленд-Хай-стрит? Что это за клиника?

– Я заплатила ей, – ответила женщина. – Абео не знал. Он хочет, чтобы я забрала деньги.

– То есть вы хотите сказать, что именно поэтому туда пришли? Чтобы забрать деньги? У кого?

– Эстер, так ее зовут. Абео не должен был знать, что я взяла деньги, но я не успела их вернуть – он собирался взять семейные деньги для Ларк. Ей нужно купить школьную форму для детей. Вот как он узнал, что деньги пропали.

Нката записал имя «Ларк» и спросил фамилию, но Монифа не знала. Об этой женщине она знала лишь, что та – любовница Абео и что у Ларк и Абео есть дети.

– А откуда эти деньги? – спросил Нката. – Я имею в виду те, что вы взяли.

– От нас всех. Мы все кладем деньги в шкатулку.

– И ваши дети?

– Все. Дети немного оставляют себе на карманные расходы, я беру часть для еженедельных закупок продуктов, остальное идет в семейный бюджет.

– Значит, Ларк тоже считается членом семьи?

Монифа принялась разглядывать одно из баскетбольных колец, установленных на площадке.

– Она рожает детей для Абео. Я не могу. У них с Ларк их двое. Скоро будет еще один.

– А при чем тут вы? Разве вы обязаны их содержать?

– Дети… мои дети… ничего не знают. Они думают, что деньги для нашей семьи. – Она снова посмотрела на него. – У меня не было выбора.

Нката хотел сказать, что выбор есть всегда, но видел, что в этом нет смысла – не тот случай.

– Итак, вы взяли деньги и отдали их той женщине, Эстер. Ей они были нужны, как Ларк?

Монифа посмотрела на дверь своей квартиры по ту сторону лужайки. Сержант проследил за ее взглядом, но там никого не было. Однако вид у нее все равно был испуганный, поскольку женщина понимала, что ее ждет, независимо от того, что она скажет: недовольство, опасность, унижение.

Тогда Нката решил рассказать ей то, что узнал от Барбары.

– Та клиника, миссис Банколе… – Дождавшись, пока она повернется к нему, он продолжил: – Она закрыта. Мне сообщил об этом шеф полчаса назад. Он вместе с другим сотрудником приехал туда и увидел грузчиков, которые всё выносили.

– Это не должно… Это невозможно… – пролепетала она.

– Боюсь, все обстоит именно так. Кто-то принял решение ее закрыть. Думаю, Эстер.

– Но я отдала ей деньги…

– М-да. Конечно. Но когда туда пришел мой шеф, там остались только пара шкафов и стульев, а еще половина письменного стола. Думаю, ваши деньги исчезли. Навсегда. Как и та женщина, которая называла себя Эстер Ланж. Кстати, ее зовут Мёрси Харт.

– Исчезли, – растерянно повторила Монифа, потом, прищурившись, посмотрела на него. – Скажите мне правду.

– Именно этим я и занимаюсь, миссис Банколе. И вот как я это вижу: копы приходят в клинику, арестовывают двух женщин и допрашивают их, но одна называется фальшивым именем. Никаких обвинений не предъявлено, но клиника тут же закрывается. Не знаю, о чем это вам говорит. Но лично мне кажется так: кто-то быстро сообразил, что им жутко повезло и что второй раз такого везения может и не случиться. А это значит, что в той клинике происходит что-то незаконное, поскольку в противном случае закрывать ее нет смысла. Что скажете?

– Теперь он сделает ей больно. – Похоже, это были мысли вслух.

– Вы имеете в виду Мёрси Харт?

– Он сделает ей больно. Я не могу это остановить.

– Миссис Банколе, вы должны сказать мне, о ком идет речь. Я могу помочь, если…

– Вы ничем не поможете. Никто не поможет. И теперь он сделает ей больно, и никто из нас не может этому помешать, даже я, хотя она моя дочь.

Нката вспомнил предположение Барбары о том, чем занимается клиника.

– Миссис Банколе, та маленькая девочка… которая подходила к двери… С ней что-то должно произойти?

– Уходите! – крикнула она, вскочив. – Пожалуйста! Уходите.

По дороге к Мазерс-сквер и дому Марк Финни сделал одну остановку. Он поехал в Саттон-плейс и оставил машину недалеко от дома родителей. Но приехал он не к ним. Их дом находился поблизости от Нэрроу-уэй, и именно туда он направлялся. Поли еще должен быть на работе. Сам Марк выехал из Вест-Бромптона заранее, чтобы успеть.

На Нэрроу-уэй у Поли было два ломбарда. Он взял на себя управление отцовским ломбардом в конце улицы, на пересечении Мар-стрит и Амхерст-роуд, а когда в самом начале Нэрроу-уэй закрылся магазин вязания, он подписал договор аренды и открыл там второй ломбард. Первый носил семейное имя. Второй – нет.

Поли обычно можно было застать в «Ломбарде Финни» – в основном потому, что он находился ближе к дому. Нельзя сказать, что до второго было далеко, но Поли твердо верил, что чем меньше сил он потратит на работу и ходьбу, тем больше их останется для Эйлин и детей. По большей части для Эйлин. Что касается второго ломбарда, то им управлял брат Эйлин. Стюарт – брат – считался в семье неудачником; он жил на подачки Поли. В том, что касается шурина, у Поли было два варианта: либо постоянно ссужать его деньгами, либо дать работу и платить за то, что он появляется в условленные часы и не слишком портит дело, когда речь идет о бизнесе.

Прибыв на место, Марк увидел, что «Ломбард Финни» закрыт, а на дверях висит записка «Обращаться в Хоуз», то есть в другой ломбард. Поэтому пришлось пройти всю Нэрроу-уэй, мимо запаха бургеров, которые словно механически выскакивали из «Макдоналдса», заманивая последних посетителей магазина фиксированных цен, мимо ярко освещенного супермаркета, клиентками которого были в основном женщины, покупающие афро-карибскую еду.

Когда Марк вошел в ломбард, звякнул подвешенный над дверью колокольчик. За прилавком никого не было, и он позвал брата. В ответ раздался голос Поли, но обращался он не к Марку.

– Я, кажется, задал тебе вопрос, Стюарт. Да? Сколько шансов тебе нужно? – громко говорил он. Ответа не последовало. – Позволь мне кое-что сказать тебе, шурин: этот мир тебе ничего не должен. И ни один человек, который – как и я – зарабатывает себе на жизнь. Тебе жутко повезло, что ты – брат Эйлин.

– Эй, – крикнул Марк, когда Поли умолк, чтобы перевести дыхание. – Ты здесь, Поли?

– Бойко? – Поли вынырнул из-за занавески, закрывавшей проход в заднюю часть ломбарда. Несчастный Стюарт маячил скромно за его спиной.

– Привет, – поздоровался он с Марком и повернулся к Поли. – Ну, я тогда пойду?

– Да, Стю, точно. – Поли закатил глаза. – Лучше тебе уйти.

– Еще раз извини, – сказал Стюарт, направляясь к входной двери. Он подошел к велосипеду, который оставил внутри помещения, мешая клиентам, надел шлем на редеющие волосы, прикрепил зажимы на брюки и выкатил велосипед на улицу.

– Терпеть его может только настоящий святой, – сказал Поли.

– Чем он тебе не угодил на этот раз?

– Своим существованием. – Поли хмуро окинул взглядом помещение. – Он должен был навести тут порядок. Вытереть пыль. Пропылесосить. Вымыть пол. А вместо этого потратил два часа на обед, утверждая, что ходил к дантисту по поводу «корней». Клянусь, он врет. Не будь он младшим братом Эйлин, я давно дал бы ему пинка под зад.

– Ну да. Ты очень мягок, Поли. Всегда был таким.

– Это уж точно. – Поли принялся закрывать ломбард, начав с того, что опустил жалюзи и убрал драгоценности из витрин в окнах. Марка всегда расстраивал тот факт, что люди закладывают обручальные и помолвочные кольца, браслеты, медали и все остальное. Поли давно сказал ему, что большинство вещей не выкупаются владельцами – их покупают другие, рассчитывая на выгодную сделку. Цены Поли назначал справедливые, жадным он никогда не был.

Марк молча наблюдал за ним, пока Поли не убрал драгоценности в сейф, стоявший за занавеской в задней комнате. Потом положил туда же деньги из кассы. Вернувшись, он облокотился на стеклянную витрину, в которой были выставлены разные серебряные предметы: столовые приборы, табакерки, футляры для карт, пудреницы.

– Ну? – спросил Поли. – Еще один визит в массажный салон? Могу им позвонить. Помнишь ее имя?

– Нет, я не за этим, – сказал Марк.

– Нет? Значит, по делу. Я прав?

Марк молча достал из кармана квитанцию, найденную в кошельке Пит. Вторая ее часть должна быть или здесь, или в «Ломбарде Финни» в конце Нэрроу-уэй. Поли посмотрел на квитанцию, потом на Марка. Лицо его осталось бесстрастным. Марк хотел увидеть тревогу во взгляде брата, но ничего не увидел.

– Что она заложила?

– Нет, – сказал Поли.

– Она ничего не закладывала, или ты мне не скажешь, или это не твоя квитанция?

– Ты знаешь правила, Бойко. Это конфиденциальная информация.

– Как полицейский…

– Брось, – рассмеялся Поли. – Для начала нужен ордер, который тебе никто не даст. Во-вторых, то, что я уже тебе сказал, ты и сам знаешь, потому что на летних каникулах работал в том и другом ломбарде, когда учился в школе.

– В данном случае это не имеет значения. Это важно, Поли. Пит скрыла это от меня, и это может означать что-то очень важное.

– Важное для кого, Бойко? Важное для чего?

Марк не мог заставить себя все ему рассказать. Ему просто нужно было знать, что отнесла в ломбард его жена. На квитанции стояла дата – 3 августа. Возможно, это не имело бы значения, если бы в тот день он не нашел Тео лежащей без сознания в своей постели.

Марк молчал, и Поли продолжил:

– Если хочешь знать подробности, спроси у Пит.

– Что она принесла? Это здесь? В этом магазине? Если я все тут осмотрю, то увижу ее?

– Хочешь сыграть со мной в «холодно – горячо»? Что происходит? И не надейся, Бойко.

– Ради всего святого, я же твой брат.

– Вряд ли я об этом забуду.

– Значит, ты должен…

– Бойко, я ничего не должен. Она доверилась мне, и я оправдаю ее доверие – и точка. Закончим на этом. Хочешь заскочить на Мар-стрит, пропустить по пинте? Или тебе нужно что-нибудь покрепче? Я угощаю.

Марк покачал головой. Выпивка – совсем не то, что ему нужно от брата. Ему нужна правда, которой он не получит.

Уинстон Нката подъехал к дому Бонтемпи к семи утра. Он много лет не работал по ночам и был выжат как лимон, несмотря на три чашки кофе, которые выпил перед тем, как покинуть Новый Скотленд-Ярд. Это был довесок к тем чашкам, которые он выпил, изучая записи камер видеонаблюдения вместе с двумя констеблями, выпрошенными Линли у Хейла. Результат их усилий представлял собой девятнадцать изображений людей, которые привлекли к себе внимание или нажимали кнопку звонка, чтобы войти в дом, где жила Тео Бонтемпи, вечером и ночью того дня, когда на нее напали. Изображения были нечеткими. Их даже нельзя было назвать хорошими. Но это максимум, что они с двумя констеблями смогли извлечь, а волшебники из технического отдела столичной полиции смогут их улучшить. Перед уходом из Нового Скотленд-Ярда Нката приказал двум констеблям поспать пару часов и приступать к следующему заданию – поиску пациенток, медицинские карточки которых Линли и Хейверс привезли из клиники на Кингсленд-Хай-стрит.

Остановившись у внушительного дома Бонтемпи, Уинстон почувствовал, что не мешало бы немного вздремнуть, но вместо этого послушал прогноз погоды, обещавший продолжение жары, от которой страна страдала уже несколько недель. «По крайней мере, железная дорога работает», – усмехнулся он. Движение поездов останавливалось по самым разным причинам, связанным с погодой, в том числе однажды от избытка опавших листьев на железнодорожных путях. И хотя кольцевая линия закрылась из-за ремонта одного из участков – «Интересно, а разве бывали времена, когда кольцевая линия не была закрыта из-за ремонта одного из участков», – подумал он, – остальная часть лондонского метро работала.

Нката позвонил матери, которая к этому времени уже должна была встать, сварить кофе и задавать себе вопрос, почему он не выходит к завтраку. Узнав, что ее сын провел ночь на работе, она расстроилась: «Ты хоть поел, Бриллиант?» – был ее первый вопрос, но его обещание, что горячий завтрак, который пропустил дома, он заменит горячим ланчем, успокоило ее. Потом Уинстон вышел из машины на свежий утренний воздух. Было еще прохладно, и в воздухе чувствовался запах скошенной травы с соседнего участка, владелец которого либо игнорировал запрет на полив, либо каким-то образом использовал воду после стирки и мытья посуды, чтобы поливать траву.

Калитка оказалась незапертой; Нката вошел и направился к двери дома. С собой у него была пачка распечатанных изображений, извлеченных из записей камер видеонаблюдения. Он нажал кнопку звонка, подождал, потом позвонил еще раз, дважды. Из-за двери послышался звук шагов, затем – отодвигаемых засовов, и на пороге появилась Соланж Бонтемпи, одетая в элегантный брючный костюм и строгую блузку с застежкой до горла. Волосы были тщательно собраны в узел у самой шеи, из которого не выбивалось ни пряди.

Соланж удивилась, увидев его, но быстро сообразила, что может означать его визит.

– Детектив… Вы принесли нам новости?

– Боюсь, лишь несколько дополнительных вопросов, – ответил он. – Можно войти?

Она распахнула дверь.

– Да. Конечно. Я собираю завтрак для Чезаре. Вы хотите видеть Рози? Меня? Моего мужа? Пожалуйста, идите за мной.

Нката последовал за ней на кухню, где увидел на столешнице несколько пакетов из пергаментной бумаги, вазу с фруктами, большой ломоть сыра и корзинку с рогаликами. На плите стоял очень маленький, странного вида кофейник. Он шипел и плевался паром, и Нката подумал, что Соланж готовит эспрессо.

Она достала поднос из ближайшего шкафчика.

– Чезаре так и не стал англичанином в том, что касается завтрака. Хотя, если подумать, он вообще не привык к английской еде.

Соланж принялась извлекать что-то непонятное – вероятно, какое-то итальянское мясо – из пергаментной бумаги и выкладывать на тарелку рядом с необыкновенно ароматным сыром. К удивлению Нкаты, его рот наполнился слюной. Из темной духовки она достала форму, открыла и извлекла оттуда что-то похожее на пирог с маком. Отрезала кусок, посмотрела на Нкату и отрезала второй, для него. Потом пришла очередь рогаликов – две штуки, оба для Чезаре. Вскинув бровь, Соланж снова посмотрела на Нкату, но он отказался.

– Сиделка опаздывает. Обычно она приходит в половине седьмого. Открывая дверь, я думала, что она забыла ключ. – Соланж выключила огонь под странной кофеваркой, но оставила ее на плите, потом взяла маленький кувшин и налила в него молоко. – Он не пьет кофе с молоком, но если я не принесу, спросит почему. – Она вздохнула. – Ох уж эти мужчины… Задавайте мне ваши вопросы.

– А вы не хотите отнести поднос?.. – Уинстон кивнул в сторону коридора, откуда был выход на лестницу.

– Это может подождать несколько минут. Он еще спит. По крайней мере, спал, когда я выходила из комнаты… О чем вы хотели меня спросить?

– О вашем последнем разговоре с Тео. – Он достал блокнот, чтобы не ошибиться в деталях. – Вы сказали, она приходила сюда три недели назад, чтобы навестить отца. Вы разговаривали с ней после этого?

Соланж взглянула на календарь, висевший на стене над телефоном.

– Да, но мне трудно вспомнить когда. Я не уверена… Дней десять назад? – Она объяснила, что после того, как с отцом случился инсульт, Тео старалась навещать его два или три раза в неделю, но иногда не могла прийти из-за работы. – Однако независимо от того, приезжала она в Хэмпстед или нет, каждый день нам звонила. Мы волновались, когда она перестала объявляться после последнего визита. Был всего один телефонный звонок. А потом мы поняли почему…

– Вы имеете в виду, когда ее нашли в квартире?

– Да. Конечно, вы ее не знали, – с печальной улыбкой сказала Соланж, – но Тео была дочерью, о которой мечтал бы любой родитель.

– А вы? – спросил Нката.

– Что?

– Вы ее хотели?

Соланж отпрянула; лицо ее было растерянным.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала она. – Естественно, мы ее хотели.

– Но если я правильно понимаю, вы хотели усыновить младенца, однако вышло немного иначе. Поэтому мне кажется, что вы могли бы обойтись и без нее. Без старшей девочки.

– О нет, – ответила Соланж. – Нет. Конечно, мы хотели младенца, а потом узнали, что у девочки, которую мы собирались удочерить, есть старшая сестра. Сначала мы колебались. Но потом познакомились с ней – Адаку, так ее тогда звали – и мгновенно были очарованы. В любом случае мы не стали бы разлучать девочек. Они и так слишком многого лишились: матери, отца, тети, двоюродных братьев и сестер… Было бы жестоко разрывать последние кровные узы, которые у них остались.

– Она об этом знала? – спросил Нката.

Наружная дверь в дальнем конце кухни открылась, и внутрь вошла молодая женщина.

– Вот наконец и Кэти, – приветствовала ее Соланж.

– Извините меня, мадам. Пожалуйста. Я уже приступаю.

– Нам повезло, что он еще не устроил скандал. – Соланж взяла маленький фарфоровый кофейник, налила в него густой напиток, похожий на отработанное машинное масло, и поставила на поднос. Кэти взяла поднос и, кивнув Нкате, вышла из кухни.

– Повторите, пожалуйста, ваш вопрос, – попросила Соланж Нкату.

– Знала ли Тео, что она желанна?

Соланж положила кусочек сахара в чашку и налила еще одну порцию эспрессо. Она предложила кофе Нкате, но тот решил, что с него хватит кофеина.

– Мы часто это ей повторяли. – Соланж размешала сахар. – Я уверена, что она знала. И она очень дружила с Чезаре. Они были… как это говорится… два сапога пара? Нет, нет. Не так.

– Не разлей вода?

– Да, точно, но я никогда не понимала, что это значит.

– Ничего, насколько мне известно. – Уинстон улыбнулся. – Но я понял, что вы хотели сказать.

– Да, они были очень…

– Maman! – В кухню вихрем влетела Рози. Она скороговоркой что-то сказала матери по-французски, плотнее запахиваясь в желтый халат. – Почему ты мне не сказала?

Соланж, вероятно понимая последствия, стала оправдываться:

– Я не стала тебя будить, потому что детектив хотел поговорить со мной.

– Собирался проинформировать вашу маму, как продвигается расследование, – сказал Нката. – Меня попросили держать вас в курсе. Семью, я имею в виду.

– И как оно продвигается? – Рози прищурилась.

– Ваша мама рассказывала мне, как удочерили вас с Тео. И я пришел к следующему выводу: похоже, ваша интерпретация не совсем верна.

Нката видел, как пульсирует жилка у нее на виске. Он решил, что она пытается понять, в какую сторону дует ветер, насколько он силен и что ей нужно делать, чтобы он не превратился в ураган. Наконец она сказала:

– Неужели? Как странно.

– Должен согласиться, на самом деле странно. Поэтому я недоумеваю, зачем вы сказали мне, что ваших родителей заставили взять Тео, тогда как они хотели взять только вас. Как все это перемешалось у вас в голове?

– Господи, Рози! – воскликнула ее мать. – Как ты могла даже подумать такое? Тео так считала? Она что-то тебе сказала?

– Потом поговорим, – сказала Рози. – Мне нужно собираться на работу.

– Я вас не отпущу, пока мы не поговорим, – преду-предил ее Нката и протянул стопку фотографий. – Вы знаете кого-то из этих людей?

Рози посмотрела на первый снимок, потом на второй, нахмурилась.

– Не понимаю, как здесь вообще можно что-то разобрать.

Она прищурилась, словно от этого изображения могли стать резче. Изучив все снимки, покачала головой и вернула их Нкате.

– Мне очень жаль.

– Ничего страшного. Мы работаем над улучшением их качества, но это требует времени. Потом вы можете взглянуть на них еще раз. – Он отметил, что эта перспектива ее явно не обрадовала. – Мне нужно знать подробности этой штуки с сестрой.

– Что за штуку вы имеете в виду? – спросила она.

– Понимаете, мне кажется, что вы рассказываете о своих отношениях с Тео не так, как следовало бы. Значит, что-то происходит. Особенно в свете той вашей ссоры… – Нката посмотрел на Соланж. – Похоже, отношения Рози с сестрой были не такими, какими она их изображала. Вероятно, Рози рассказывает не все. Значит, что-то происходит. Особенно с учетом того, что их ссору слышали все соседи Тео.

– Ссору? Рози, в чем дело?

– Рози сказала мне, что они поссорились из-за того, что Тео редко навещает отца. Но, поговорив с вами, я сделал вывод, что это тоже неправда.

Соланж попятилась от рабочей поверхности кухонного стола, рядом с которым стояла после прихода Кэти.

– Рози, ты?.. – начала она, а затем, после секундной паузы, продолжила: – Зачем ты лгала полиции, милая?

– Затем, – ответила Рози, – что наш разговор с Тео – это не их дело. Она его вышвырнула, Maman. Он был ей не нужен. Ее интересовала только Африка. Африка. И кем бы ни был для нее Росс, он не имел отношения к Африке и не мог делать вид, что имеет. Это было для нее важно. А для меня – нет. Не было и не будет.

– Как это понимать, Рози?

– Думаю, речь идет о браке ее сестры и о ее разрыве с мужем, – сказал Нката.

– Это правда? – спросила Соланж дочь.

– Она с ним порвала, – сказала Рози. – Он был ей не нужен, и в конечном счете он тоже с этим покончил, покончил с ней. Я бы никогда его не отвергла. Он знал это раньше, знает и теперь. Теперь мы вместе, и она не могла этого вынести. Ей он был не нужен, но и мне она его не хотела отдать. Однако теперь это уже не имеет значения – слишком поздно.

Соланж выдвинула стул из-под кухонного стола и села. Нката остался на месте; он стоял, прислонившись к плите из нержавеющей стали и скрестив руки на груди. Рози стянула свой халат на горле.

– Я первой его полюбила, Maman. Он меня спас. Помнишь? Я тонула в море, а он меня спас. Увидел и бросился в воду. Я тонула, и никто этого не заметил, кроме него. Он сказал: «Не волнуйся, Рози, я тебя держу» – и спас меня. Я поняла, что мы созданы друг для друга. Я знала, с того самого момента.

– Тебе было шесть лет, Рози, – сказала Соланж. – Все бросились в воду, чтобы тебе помочь. Росс добрался до тебя первым. Вот и всё.

– Нет! Это был Росс. Мы были предназначены друг для друга, я и он. А потом между нами встала Тео, хотя она его даже не любила. Она его никогда не любила, а он израсходовал на нее всю свою любовь. Но потом все кончилось, я была с ним, и она не могла этого вынести. Она его никогда не любила, но не хотела, чтобы его любила я. Однако было уже поздно, и она не могла остановить то, что мы хотели, Росс и я. Я могу делать то, чего она не может и никогда не могла, чего она в любом случае не хотела делать.

Нката перевел взгляд с Рози на Соланж, потом снова на Рози.

– Чего не хотела делать Тео? – спросила Соланж.

Девушка посмотрела на Нкату – вероятно оценивая его возможную реакцию на свои слова.

– Я тебе скажу, но мы планировали позже, после всего этого, после того, как Тео… Все так запуталось! Мы собирались сказать тебе. Мы с Россом. Мы с Россом, тебе и papá. Тео не хотела ребенка, ни от Росса, ни от кого-то другого. Но я хотела, и это наконец произошло, и я пошла сказать ей.

– Вы пришли к Тео, чтобы сказать, что у вас с Россом будет ребенок? – спросил Нката.

– Да. Именно за этим. – Рози тряхнула головой – жест, который можно увидеть в телевизионных драмах. Скорее для внешнего эффекта, чем для чего-то другого. – Рано или поздно она все равно узнала бы, что мы с Россом вместе. Мы были вместе несколько месяцев. Он был мне нужен. Я была нужна ему. Я давала ему ребенка, которого он хотел от нее.

Нката увидел, что Соланж закрыла глаза. Она не изменила позы, только подняла правую руку ко лбу.

– Рози, – прошептала она. – Mon dieu[17], милая…

– Что? – взвилась Рози. – Мы с Россом дарим тебе внука, которого ты хотела, и не нужно лгать, что ты не хочешь внуков, потому что я знаю, что это неправда. Родители Росса тоже хотят, и они будут без ума от радости, когда мы им расскажем.

– Что ты ей сказала? – спросила Соланж, убрав руку со лба.

– Maman, она дразнила его надеждой, – ответила Рози. – Вот что она делала. Я хотела это прекратить и так ей и сказала. Зачем ей это? Она его не любила. Он был ей не нужен. Она не хотела от него ребенка.

– Она хотела ребенка! – воскликнула Соланж. – Они пробовали много раз, но ее изуродовали. Ее изуродовали почти тридцать лет назад.

Рози удивленно посмотрела на мать. Потом перевела взгляд на Нкату. Его лицо оставалось бесстрастным.

– Что значит «изуродовали»?

Соланж заплакала. Попыталась что-то сказать, не смогла, вскочила и выбежала из комнаты.

Рози повернулась к Нкате.

– Что она имела в виду?

Он не видел смысла держать ее в неведении.

– Вашу сестру сильно изуродовали еще до вашего рождения. В Нигерии.

– Что значит «сильно изуродовали»?

– Ей сделали обрезание. Называйте как хотите. Варварски. Думаю, они, – он кивком указал на дверь, имея в виду родителей, – не хотели вам говорить. Или она не хотела, чтобы вы знали.

Рози с усилием сглотнула. Губы у нее пересохли.

– Вы лжете, – сказала она. – Полиция всегда так делает. Лжет людям, чтобы они рассказали то, о чем не хотят говорить.

– Вовсе нет, – ответил Нката. – Возможно, в кино, но не в реальной жизни. И в данном случае лгать нет нужды.

– Но Росс ничего не говорил. Он должен был сказать. Должен был мне сказать…

– Может, не хотел впутывать вас в личные дела… Я хочу сказать, в его отношения с вашей сестрой. Может, он знал, что она не хочет вам говорить. И уважал ее желания.

– Он был ей не нужен. Она с ним покончила. – Рози отвела взгляд от лица Нкаты и уставилась в пол. – О… прошу вас…

Смена грязных простыней на кровати Лилибет открыла для Марка Финни ту возможность, которую он ждал. Это всегда была работа для двоих, но в это утро особенно – из-за дурно пахнущих выделений, за ночь пропитавших тело Лилибет и ее постель. Запах был таким тошнотворным, что он не мог дышать через нос. Пит могла, несмотря на вонь. Он не понимал, как это у нее выходит. Хотя она всегда отличалась способностью достойно отвечать на любой вызов.

Несмотря на ранний час, Пит была такой же, как всегда. Спокойная, собранная, в белой футболке, аккуратно заправленной в джинсы. Волосы зачесаны назад и закреплены заколками за ушами. В них уже были видны седые пряди. Она не давала себе труда их красить.

Вдвоем они вымыли Лилибет – один снимал пижаму и подгузник, другой держал ее вертикально. Он вытер губкой остатки ее «неожиданности» – так они всегда это называли, – а Пит шептала дочери ласковые слова и успокаивала тихой песней с бессмысленными словами «Con Te Partiró»[18], исполняемой слепым итальянским парнем, имени которого Марк никогда не мог запомнить. Вытерев Лилибет, они перенесли ее в ванну и начали купать, когда пришел Робертсон.

– Привет! – крикнул он.

– Мы здесь, – ответил Марк.

Он слышал, как Робертсон остановился у двери в спальню Лилибет.

– О боже, – пробормотал он. – Мне заняться тут или помочь вам в ванной?

Марку было все равно, потому что делать нужно и то, и другое. В отличие от Пит.

– Пожалуйста, постель, Робертсон, – сказала она, потому что не хотела, чтобы Лилибет стеснялась происходящего, хотя никто не знал, входило ли стеснение в список ее реакций.

Ему это на руку, подумал Марк. Оставалось больше времени на поиски того, что Пит могла отнести в один из двух ломбардов Поли. А также подумать, почему ей требовалось – или она хотела – что-то заложить. Он не мог сказать, какой вопрос тревожил его больше: что или почему.

Марк спрашивал себя, нужны ли ему ответы на эти вопросы. Может, это не его дело. В обычных обстоятельствах он мог бы согласиться. Но в теперешней ситуации, когда Пит знала о Тео, общалась с Тео, он пришел к выводу, что это касается и его.

Марк понимал, что физический аспект его отношений с Тео не беспокоил жену. Спали они друг с другом или нет – ей все равно. Пит много лет убеждала его в том, что он должен найти – как она это называла – разрядку. Конечно, она не знала ни его желаний, ни фантазий насчет Тео и того, как мало в конечном счете он получил; она, по всей видимости, поняла, что затронуто его сердце, а не только тело. Пит боялась, что, подталкивая мужа к неверности, она поможет ему найти полноценные отношения, и тогда он бросит ее, Пит, потому что увидит, что уже не в силах терпеть ту неполноценную жизнь, которую она может ему предложить. Марк знал, что именно страх быть брошенной заставил ее взять на себя основной груз забот о дочери. Больше всего ей хотелось показать, что она со всем справится сама, не давать ему повода уйти.

– Поднимаемся? – Пит обращалась к Лилибет. – Готова выйти из ванны, милая? – Она подняла безвольное тело дочери. За эти годы Пит стала очень сильной.

Марк взял большое полотенце, в которое они заворачивали дочь после купания; детское полотенце с капюшоном в виде утиной головы и застежками, превращавшими его в плащ. Пит держала Лилибет, а он обернул худенькое тело дочери полотенцем и надел на голову капюшон.

– Посмотри на себя! – Он старался, чтобы его голос звучал бодро.

– Мы забыли ее кресло, – сказала Пит. – Можешь привезти, Марк?

Он мог. Робертсон уже закончил менять постель и, увидев, за чем пришел Марк, сказал:

– Давайте я. Вам же сегодня на работу, да?

– В конечном итоге, – ответил Марк. – Но я не тороплюсь.

– Тогда поешьте что-нибудь. Перед рабочим днем стоит подкрепиться.

Марк согласился. Он пошел на кухню, включил кофеварку, достал хлопья из буфета, поставил все необходимое на стол.

Проделывая все это, он спрашивал себе, какой была бы его жизнь, если б Тео не умерла. Оставил бы он Пьетру? Или цеплялся бы за немыслимую надежду, что Лилибет умрет и тогда он сможет оставить Пьетру? Ему не хотелось верить, что он мог бы до этого дойти: желать смерти дочери, чтобы стать свободным для другой женщины, не ее матери. Но правда в том, что он не знал. И не мог этого проверить, потому что Тео никогда ни о чем его не просила.

Возможно, подумал он, на самом деле Тео всегда была просто фантазией. Возможно, в самые тяжелые моменты она просто была способом отвлечь его разум историями, позаимствованными из его представлений о том, какой могла бы быть его жизнь с ней: они двое, бесконечно влюбленные друг в друга, не скрывающие своих отношений… эта потрясающая женщина идет с ним под руку, и все смотрят на них, когда они… Что? Катаются на лыжах? Обедают в дорогих ресторанах города? Гуляют в одном из лондонских парков? Поддерживают друг друга, выслушивают друг друга, разделяют интересы друг друга? Мужчины, видящие их вместе, будут испытывать желание. Женщины – ревновать. Его семья полюбит ее. Ее семья будет ценить его преданность. У них будет дом в городе и коттедж в деревне, где они будут… что? Выращивать овощи? Выгуливать собак? Ходить на деревенские праздники и дружить с соседями? Запускать фейерверки в Ночь Гая Фокса? Марк тешил себя всеми этими и другими фантазиями, потому что в конечном итоге все сводилось к тому, чего хотел он, без учета страданий Тео. Почему так вышло? Потому что он не знал, что она страдает, потому что она не рассказала ему о своих страданиях, потому что он без труда представлял, как она исполняет все его мечты, но ни разу не спросил себя, какие мечты у нее и может ли он хотя бы отчасти исполнить их.

Марк услышал разговор между Робертсоном и Пит. Сначала до него донесся голос Робертсона:

– Вы должны быть внимательны. Может, у нее развивается непереносимость к чему-то и это необратимо? Что говорит семейный врач?

– Я ему не звонила.

– Лучше позвоните, пока не стало хуже. Помните об этом, Пит. В особых состояниях, как у нее, ухудшение всегда возможно.

Марк понимал, что они говорят о Лилибет и что он понятия не имеет, что их беспокоит. Это тоже его вина. В последний год – как минимум – он был занят только собой. Но его грех состоял не в том, что он чего-то хотел. Он был ослеплен этим желанием, не обращая внимания на все остальное.

«Нужно поговорить с Пит начистоту, – подумал он Посмотреть на ее лицо, понять, правду она говорит или лжет». Пит не умела лгать – по его опыту, никто не умел, за исключением психопатов, – так что если поговорить с ней, он получит ответы на оба вопроса: что и зачем. Даже если придется сказать правду о его чувствах к Тео. Даже если эта правда разрушит их мир, такой маленький и жалкий.

– Вот и мы, папа! – Пит вкатила коляску с Лилибет на кухню. – Кое-кто сегодня утром хочет омлет и тост. С маслом и клубничным джемом. Правда, здорово? Сделаешь нам, папа? Хотя я могу сама. Это несложно, сиди. Тебе только хлопья? Зря. Давай у нас будет настоящий завтрак, на троих. И Робертсон тоже, если захочет. Робертсон, – крикнула она в сторону спальни Лилибет. – Будете омлет и тост? С клубничным джемом?

– Я сделаю, Пит.

– Глупости. Ты всегда делаешь больше, чем должен. Правда, Лилибет? Правда, твой папа всегда делает больше, чем должен?

Лилибет что-то пробормотала и взмахнула руками.

– Она аплодирует! – сказала Пьетра. – Она понимает.

– Пит, нам нужно поговорить, – сказал Марк.

– Но посмотри, как она аплодирует! Она хлопает! Раньше она этого не делала.

– Робертсон? – позвал Марк. – Вы составите нам компанию? – Увидев Робертсона в дверях кухни, прижимавшего к животу стопку белья, он прибавил: – Мне нужно поговорить с Пит. Присмотрите за Лилибет?

– Конечно, – согласился Робертсон. – Она поможет мне сделать омлет, правда, Лили?

Лилибет взмахнула руками.

Марк взял жену под руку и отвел в спальню. Потом закрыл за собой дверь и повернулся к ней.

– Поговорим о ломбарде? – спросил он.

Она склонила голову набок.

– А что там с ломбардом? И каким? Одним из тех, что принадлежат твоему брату?

– Думаю, это тот, которым управляет Стюарт, на Нэрроу-уэй. Ты с ним знакома, Пит: шурин Поли. Сам Поли управляет ломбардом в конце улицы, а Стюарт – тем, что в начале. – Марк достал из кармана брюк квитанцию из ломбарда, положил на ладонь и показал ей. – Мне интересно, что именно ты заложила. И зачем.

Жена замерла, не отрывая взгляда от квитанции. Марк ждал. Она молчала.

– Пит?

– Ничего, – сказала она. – Я не знаю, что это за квитанция и откуда она взялась. Я ничего не закладывала в ломбарде. Что, черт возьми, мне вообще закладывать? – Она обвела рукой комнату, имея в виду всю квартиру. – Честно, Марк. Я не шучу. Что мне закладывать?

– Если тебе были нужны деньги, почему ты мне не сказала? Я никогда тебе не отказывал, правда? Когда тебе что-то нужно, когда что-то нужно Лилибет… Пит, скажи, что происходит?

– Ничего не «происходит». – Она пальцами изобразила в воздухе кавычки, выделяя это слово. – Что вообще может «происходить»? – Снова кавычки. – И разве у меня есть время ходить по ломбардам?

– Квитанция была в твоей сумке, – сказал Марк.

– Ты роешься…

– Я тебе говорил. Брал пару купюр из твоего кошелька. И увидел там квитанцию.

– Почему ты не спросил сразу?

Хороший вопрос, правда? И ответ Марку был известен: на самом деле он ничего не хотел знать. «Почему? – спрашивал он себя. – Ты чего-то боишься, приятель?»

– В тот момент не пришло в голову. Теперь спрашиваю.

– Спрашивать не о чем, – ответила Пит. – Я иду на кухню, Марк. Нужно помочь с завтраком для Лилибет.

Она повернулась, чтобы уйти. Квитанция из ломбарда жгла ему ладонь.

– Поли не выдаст твою тайну, – сказал Марк, прежде чем Пит успела выйти из комнаты. – Он мне не скажет. А он знает, зачем ты заложила что-то в ломбарде?

Она покачала головой.

– Я ничего не закладывала, Марк.

С этими словами Пит вышла из комнаты, но Марк успел спросить себя, почему с той секунды, как он достал квитанцию из ломбарда, она ни разу не посмотрела ему в глаза.

– Я уже все вам рассказал, сержант. Мне больше нечего добавить.

– Похоже, это не совсем так. Можно войти?

– Вы знаете, который теперь час?

– Послушайте. Все это достало меня не меньше, чем вас, мистер Карвер, – ответила Барбара Хейверс и оглянулась. На ферме через дорогу во всю глотку орали петухи. – С этим все равно не уснешь, правда?

– Силиконовые затычки для ушей. Мое первое приобретение после того, как я сюда вселился.

– Надеюсь, вторым были благовония, – усмехнулась она. – Итак, повторяю: можно войти? Подозреваю, вы не хотите, чтобы меня видели соседи. У них могут возникнуть кое-какие мысли, и тогда – бац – ваша репутация окажется в сточной канаве.

До сих пор, подумала Барбара, единственным светлым пятном этого утра было то, что она смогла вонзить зубы в печенье «Поп-Тартс» с ароматом лесных ягод. В две штуки, если не мухлевать при подсчете калорий. Хейверс съела два печенья, компенсируя потерянное время, и запила их очень крепким чаем «Пи-джей типс». Хотя завтракать пришлось по дороге в Хакни и большая часть чая пролилась на пол ее «Мини». Тем не менее ее немного подбадривал тот факт, что на нее саму чай не попал.

Мобильный зазвонил как раз в тот момент, когда два печенья выпрыгнули из тостера, наполнив дом запахом тысячи подрумяненных консервантов. Барбара успела завернуть печенье в кухонное полотенце и схватить чай, пока Нката посвящал ее в детали своего утреннего разговора с Рози Бонтемпи и ее матерью. Именно этот разговор, переданный Нкатой, заставил ее искать еще одной встречи с Россом Карвером. Час был ранний, и Барбара решила, что найдет его дома, – и оказалась права. Он не терял времени даром. Количество картонных коробок на балконе уменьшилось наполовину; вне всякого сомнения, остальные переехали в квартиру в Стритэме.

– Поскольку я проснулся и, к сожалению, уже встал, вы можете войти, – сказал Росс и исчез в квартире, словно оставляя ей время на раздумье.

Из одежды на Карвере были только широкие спортивные брюки. Верхняя часть его тела свидетельствовала о занятиях в тренажерном зале. Он прошел в спальню, но Барбара решила, что идти за ним не следует. Она услышала, как открывается, а затем закрывается дверь шкафа, и через минуту Карвер вернулся, переодевшись в синие джинсы и футболку с эмблемой Лондонского марафона. Ноги остались босыми, всклокоченные волосы закрывали уши.

Квартира была маленькой, и кухня располагалась в трех с половиной шагах от гостиной. Карвер подошел к раковине и набрал воды в электрический чайник. Потом достал кружку из буфета и спросил Барбару, не хочет ли она кофе. Она ответила, что предпочитает чай и не отказалась бы, если у него есть. Он ответил, что есть, но только «Йоркшир». Барбара сказала, что от одной чашки у нее вряд ли вырастут волосы на груди, хотя насчет подмышек она не уверена.

Карвер открыл холодильник и достал большой кувшин с молоком. Хейверс успела заметить, что холодильник заполнен полуфабрикатами. Росс взял один из пакетов, вывалил его содержимое на тарелку и сунул ее в микроволновку. Установив нужное время, повернулся к Барбаре.

– Итак? Вы же пришли не просто поболтать? И могу повторить: я уже рассказал вам все, что знаю.

– Возможно, – согласилась Барбара. – Но значит ли это, что вы не знаете о Рози?

Он тут же насторожился.

– А что с Рози? С ней что-то случилось?

– И да, и нет. Зависит от того, что понимать под словом случилось. Она не поделилась с вами радостной новостью?

Микроволновка звякнула, и Карвер достал из нее тарелку. Потом рывком открыл ящик кухонного стола, достал вилку и приступил к еде – стоя, прислонившись ягодицами к столешнице.

– О чем это вы? – спросил он.

– Я о беременности.

– Беременности?

– У Рози будет ребенок. Она утверждает, что от вас. Говорит, что это судьба, что так предначертано небесами, что это знак вашей истинной и вечной любви – и вся прочая чушь. По ее словам, так было записано в Книге Судеб. Вы и она, я имею в виду. А не вы и Тео.

Росс перестал жевать, но тарелку из рук не выпустил.

– Как она могла… Как это случилось?

– Полагаю, обычным манером, если только архангел Гавриил не познакомил ее со Святым Духом, пока она стирала свои трусики. Вы ошеломлены, мистер Карвер? Или я неверно интерпретирую вашу реакцию?

Он повернулся и поставил тарелку в раковину, вероятно потеряв аппетит. Потом опустил пакетик с чаем в чашку и насыпал кофе в кофейный пресс.

– Итак, – продолжила Барбара, наблюдая за ним, – если Рози говорит нам правду и вы с ней кувыркались в постели, может, Тео хотела поговорить с вами именно об этом? Понимаете, Рози ей рассказала. Похоже, именно это было причиной ссоры – я имею в виду между ней и Тео, – которую слышали соседи. Сначала она сказала моему коллеге, что они поссорились из-за того, что Тео редко навещает отца. Но теперь Рози утверждает, что причиной были вы и ее беременность. Говорит, что вы были не нужны Тео. Говорит, что та вышвырнула вас в мусорное ведро, на растерзание собакам, и все такое. Поэтому я обязана вас спросить: с Рози у вас все произошло случайно или это нечто другое? Она ваша новая настоящая любовь или вы изменяли с ней жене?

Карвер снова подошел к холодильнику. В этот раз он взял стеклянную бутылку какого-то сока, гранатового или клюквенного, налил себе в стакан и залпом выпил. Щелкнул электрический чайник, но Росс не обратил на это внимания. Похоже, он совсем забыл о чае и о кофейном прессе.

– Вы всегда так грубы или мой случай особый? – спросил он.

– Почему бы вам честно не рассказать о своих отношениях с сестрой Тео Бонтемпи, мистер Карвер? Я постараюсь быть хорошей девочкой, хотя обещать ничего не могу.

– Отлично. Ладно. Неважно. – Наконец он занялся кофе и чаем. Подвинул к Барбаре кружку и коробку с кубиками сахара. Потом надавил на плунжер пресса. Ей пришлось окликнуть его.

– Тео, – произнес он.

– Что вы имеете в виду?

– Это всегда была Тео. Я хотел только Тео.

– А кончилось тем, что вы спутались с Рози?

– Она знала. Я был честен. Я ей не лгал.

– О чем вы?

– Розальба знала, что для меня существует только Тео. Все знали. Я вам это уже говорил. Мы были вместе с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать. Но когда Тео захотела, чтобы я ушел, Розальбе показалось… не знаю… Она хотела стать для меня источником утешения, плечом, на котором можно поплакать, – называйте как хотите. Кем-то вроде доверенного лица. И предложила себя в качестве посредника. Так все и началось.

– Похоже, вы воспользовались не только ее плечом, – заметила Барбара.

– Я за ней не гонялся. Она просто приходила. А когда это началось…

– Это?

– Секс, понятно? Когда это началось… Каждый раз я говорил себе: только теперь, только один раз. Я так ей и говорил, но она приходила снова. Что я мог сделать, черт возьми?

– Первое, что приходит в голову, – не впускать ее. Но вы ведь позволяли ей войти, правда? В эту квартиру? Да?

Карвер посмотрел наверх, словно искал поддержки на небесах – как сделать понятным то, что произошло, и обелить себя. Барбара ждала, что он воскликнет: «А как должен поступать мужчина?»

– Я впускал ее. Она красива. В ней все прекрасно. Она хотела меня и не скрывала этого. И я не мог сопротивляться. Нет, это не оправдание – вы понимаете? – а просто причина. Вот почему это произошло. Я ее не любил. Я ее не люблю. Я сказал ей: «Это не любовь, Розальба. Не думай, что это любовь. Я люблю твою сестру». А она ответила… Господи, она ответила: «Тогда представь, что я Тео. Зови меня Тео». Что я и делал.

Барбара заморгала; ей хотелось хлопнуть себя по щеке, как персонаж какого-то мультфильма, чтобы убедиться, что правильно его поняла.

– Вы говорите, что она играла для вас роль? Вы занимались с ней сексом потому, что она соглашалась притворяться сестрой?

– Я объясняю, как это было и почему. Это давало мне предлог пускать ее к себе в постель, и она знала, что мне для этого – кстати, она сама хотела – нужен предлог. А когда сказала мне, что предохраняется, я ей поверил.

– Ага. Понятно. Похоже, она не предохранялась. Кстати, она сообщила маме радостную новость. Ее мама присутствовала, когда мой коллега беседовал с ней. Он пришел уточнить некоторые детали, сообщенные ему раньше.

– Какие детали?

– Она сказала моему коллеге, что ее родители не хотели удочерять Тео и взяли ее только потому, что это был единственный способ получить ее, Рози. Она сказала моему коллеге, что приют поставил условие: или берите сестру, или не получите младенца.

– Она так сказала? Розальба?

Барбара кивнула.

– Естественно, мать ее поправила. Кроме того, она не знала, что Тео сделали обрезание.

Росс опустил глаза в пол, вздохнул, потом поднял голову и снова посмотрел на нее.

– Тео не хотела, чтобы она знала. Об этом знали несколько человек: ее родители, ее врач и я.

– Она рассказывала об этом для документального фильма. Тео.

Росс отвернулся, налил себе кофе, о котором совсем забыл, в кружку с надписью PIAZZA SAN MARCO и с изображением собора.

– Почему она рассказывала об этом в фильме?

– Режиссер просила девочек рассказать свои истории. О том, как их изуродовали. Так, как она хотела, не получалось. Очевидно, при включенной камере они начинали смущаться – и стыдиться. Тогда ваша жена рассказала о себе. В окончательной версии фильма этого нет – вероятно, режиссер ей обещала, – но когда я пришла к ней расспросить о Тео, она мне показала этот фрагмент. Тео выглядела… – Барбара искала точное слово, чтобы передать свое впечатление о Тео Бонтемпи. – Она выглядела искалеченной. Я имею в виду, не физически, это само собой разумеется. Дело в другом. Как будто часть ее… Сущность? Душу? То есть ее тоже вырезали.

Карвер взял кружку с кофе и вышел из кухни в гостиную. Подошел к балкону, но не переступил порог. Он стоял и смотрел на дорогу и маленькую ферму за ней.

– Почти все время ей удавалось это прятать – то, о чем вы говорили. Именно ее – рану в душе – я считал возможным вылечить.

– Вы имеете в виду психотерапию?

– Да, психотерапию. Но также и физически. Я уже вам говорил: я ее уговаривал, чтобы она обратилась к специалисту. Тео не хотела. Все время повторяла: «Какой смысл?» Отчасти поэтому я продолжал настаивать, а она больше не могла этого терпеть.

Барбара наблюдала за ним, размышляя, что он мог иметь в виду.

– В таком случае мы возвращаемся к обследованию, которое было записано у нее в ежедневнике на двадцать четвертое июля.

Карвер отвернулся от окна.

– Может, она действительно встречалась с кем-то, чтобы обсудить то, что с ней произошло?

– Вы рассказывали, что она вам позвонила и сказала, что хочет поговорить. Может, именно по этой причине?

– Потому что была у хирурга? Но если слово «обследование» означает именно это, почему она ждала столько дней, прежде чем сказать мне? При условии, что хотела поговорить именно об этом.

– Может, она хотела поговорить о Рози, о том, что вы сделали ей ребенка? Или обо всем сразу, а? И сказать: «Я сделала это ради тебя, я сделала это ради нас, а ты все это время трахал мою сестру».

– Я не хотел. Не собирался. Я…

– Ладно. Но почему я должна думать, что Рози вас не захомутала и не заставила делать то, что нужно ей? Какой голос был у Тео по телефону?

– Она мне не звонила. Отправила сообщение.

– Это обычное дело?

– Нет. Что? На что вы намекаете? Я хочу сказать, что сообщение было отправлено с ее телефона. Не хотите ли вы сказать, что кто-то… Телефон был здесь, в спальне. Я его видел.

– Мы не можем его найти.

– А как насчет вышек сотовой связи?

– Это требует времени. Мы занимаемся, но… – Барбара пожала плечами. – Приходится ждать своей очереди.

– А что насчет записи ее звонков?

– Этим мы тоже занимаемся. – Сержант порылась в сумке и достала визитную карточку. – Думаю, вы смотрите телик и знакомы с процедурой. Вы что-то вспоминаете, видите или слышите – поверьте, мне плевать, что это, – и звоните мне. Новости от сестры – я хочу знать. Новости от родителей – я хочу знать. Вы вспомните подробности, которые еще не упоминали, – я хочу знать. Мы поняли друг друга?

Карвер взял у нее визитную карточку и положил в карман.

– Да, – сказал он. – Понял.

Дебора чувствовала себя не в своей тарелке; мысли мешали работать. В данном случае эти мысли были связаны с дискуссией – или спором – с мужем и отцом, за которой последовал ночной звонок от Нариссы Кэмерон.

Дебора подумала, что Нарисса хотела поговорить о своем документальном фильме, но выяснилось, что она звонит совсем по другой причине. Ее подвели родители, сказала Нарисса. Приезжала полиция, которую вызвал сосед. Она вернулась домой из «Дома орхидей», обнаружила на своей двери записку и узнала почерк отца. Шесть слов: Пожалуйста, поднимись наверх. Здесь была полиция. Прочитав записку, она поняла, что ее раскрыли.

– Проклятый котенок, – сказала Нарисса. – Я знала, что это произойдет, как только услышала о котенке.

Понимая, что полиция вряд ли приходила из-за котенка, Дебора вспомнила о том, как шептались Нарисса с Завади, и все части головоломки встали на место.

– Болу Акин была у вас, – сказала она Нариссе.

– Они не должны были знать. По крайней мере, я не хотела им говорить.

– Своим родителям?

– Я не хотела рисковать, иначе меня вышвырнули бы на улицу. Но когда копы ушли, папа спустился в мою квартиру – в подвале – и нашел ее. Он видел новости по телевизору. И мама тоже. Так что они знали, кто это. Отец финансирует мой документальный фильм, и он прямо сказал, что остановит проект, если я с этим не разберусь. Дебора, я жутко не люблю просить, но…

– Здесь она не будет в безопасности, – ответила Дебора. Потом рассказала о привычке своего отца смотреть новости и о его мнении по поводу исчезновения Болуватифы Акин. Объяснила позицию мужа: этим должна заниматься полиция. – Если вы привезете ее сюда, один из них позвонит в местный полицейский участок. Клянусь, Нарисса, мой отец верит Чарльзу Акину от начала и до конца. Мой муж не хочет, чтобы мы были замешаны в деле, где участвует полиция. Надеюсь, вы понимаете, что я не задумываясь взяла бы ее к себе, но я не могу убедить ни одного из них, что ей действительно грозит опасность.

Нарисса тихо выругалась.

– А как насчет той женщины, которой вы звонили? – спросила Дебора.

– Какой женщины? О чем вы?

– Женщины из вашей группы.

– Виктория?

– Может ли она приютить девочку на одну или две ночи?

– Если Завади узнает, что я ее перевезла, то о нашем сотрудничестве можно забыть… Господи Иисусе, ничего этого не случилось бы, если б Завади начала использовать охранные ордера.

– Охранные ордера?

– Только не говорите, что вы о них не знаете, Дебора. Господи… Ладно, проехали. Вы – белая, и у вас этого навалом, так что откуда?

– Чего навалом?

– Челси? Пожалуйста.

– Ладно. Ладно. Я бы извинилась, но мы это уже проехали, да? И все-таки, что такое охранный ордер?

– Оружие против женского обрезания. Родителей берут на заметку, забирают у них паспорта, сообщают им, что их арестуют, будут судить и, скорее всего, отправят в тюрьму, если они сделают обрезание своей дочери или поручат это кому-то другому. За таким ордером может обратиться любой, но Завади их не использует. В противном случае Болу могла бы вернуться домой прямо сейчас.

– Почему она…

– Потому что считает охранные ордера еще одним способом для белых делать вид, что они помогают, никак не улучшая чью-то жизнь. Должно быть, вы заметили, что Завади вообще не верит в «добрые дела» белых людей. А поскольку идея охранных ордеров исходит от белых людей…

– Погодите. Вы хотите сказать, что ни один черный активист не поддерживает охранные ордера?

– Я не это имела в виду. Их поддерживают многие черные. Но Завади считает, что в получении охранного ордера участвуют слишком много людей и все они, как правило, белые. Она считает, что проще и быстрее спрятать потенциальную жертву в семье тех, кто выступает против обрезания.

– Надолго?

– До тех пор, пока социальные работники не создадут такую ситуацию, когда обрезание девочки станет невозможным.

Но именно от этого отказывались Чарльз Акин и его жена: от контакта с социальным работником. Для них это было дело принципа, и, похоже, уступать они не собирались.

Дебора не могла рисковать, забрав Болу к себе домой, чтобы уладить конфликт Нариссы с родителями, и поэтому она решила следующим утром поговорить с Завади насчет Болу, ее родителей, охранных ордеров и всей ситуации. Она узнала домашний адрес Завади у Нариссы и, перед тем как поехать в «Дом орхидей» на очередную фотосессию, ранним утром отправилась в Кеннингтон.

Нужный ей адрес нашелся на Хиллингдон-стрит. Это было громадное здание из серого бетона, на балконах которого сушилось белье – в надежде на спасительный ветерок – и поблескивали на солнце спутниковые антенны. Такие башни можно было встретить в любом районе города. Этот дом стоял среди четырех других, рядом с парком Кеннингтон, в четверти часа ходьбы от крикетного стадиона «Овал».

Дебора выходила из машины, когда мимо нее проехала Завади, направляясь к кварталам высотных домов, расположенных неподалеку. Вероятно, увидев в зеркале заднего вида махнувшую ей Дебору, она затормозила, включила заднюю передачу, подъехала к Деборе и опустила стекло. Но спросить, что здесь делает Дебора, она не успела – та сама попросила поговорить о Болуватифе Акин.

Завади с прищуром посмотрела на нее.

– А что с ней? Пытаетесь выудить из меня информацию…

– Вечером мне позвонила Нарисса. Она хотела привезти девочку ко мне, но мой отец солидарен с отцом Болу, а мой муж… В общем, я не могу им доверять, – объяснила Дебора, а затем передала Завади все, что рассказала ей Нарисса: о родителях, о приезде полиции и о том, что Болу нашли в квартире Нариссы.

Завади выслушала все это с завидным спокойствием. Потом несколько секунд внимательно рассматривала Дебору и сказала:

– Езжайте за мной.

Она заехала на парковку у ближайшей башни. Когда Дебора остановилась рядом с ней, Завади доставала сумку с заднего сиденья.

– Сегодня мне нужно было отвезти ребенка в школу. – Она посмотрела на Дебору. – Вы звонили в квартиру?

– Нет, я только что приехала. Не знала, что у вас есть дети, Завади.

– Нед. Ему двенадцать. Итак, чего вы хотите? Если не можете взять Болу, о чем нам говорить?

– Понимаете, я подумала… может, у вас дома?

– Десять минут, – сказала Завади, посмотрев на часы, и направилась к серой башне. Внутри она вызвала лифт и, пока они ждали, сказала: – Думаю, ваш отец видел телевизионное интервью.

– Он следил за этой историей с самого начала. Дело в том, что я тоже единственный ребенок. Он сочувствует отцу Болу. И верит ему.

Завади окинула ее оценивающим взглядом, в котором читались неодобрение и неприязнь.

– А вы?

– Я полностью на вашей стороне, когда речь идет о женском обрезании. Но если вы не возражаете… – Дебора кивнула в сторону лифта, что означало: «Давайте подождем».

В лифте Завади нажала кнопку седьмого этажа. Там она пошла по полутемному коридору. На потолке были светильники, но большинство из них перегорели и не освещали помещение. Стены напоминали лоскутное одеяло – дефекты закрашивались любой краской, и о каком-то подборе цвета не было и речи. Изначально стены, похоже, были желтыми – того унылого желтого цвета, который встречается в муниципальных домах по всей стране, – но теперь пестрели кремовыми, бежевыми, светло-зелеными, розовыми и белыми пятнами. Примерно посередине коридора на одной стене висела пробковая доска для объявлений – и всё. Дверь в квартиру Завади находилась рядом с ней.

Внутри царил беспорядок, указывающий на присутствие ребенка, – груда вещей, ждущая, чтобы кто-нибудь ее разобрал. Большинство из них принадлежали активному мальчику: маленький дрон, гоночная машинка с пультом управления, роликовые коньки, настольные игры, скейтборд, игровая приставка, кроссовки, несколько футбольных мячей. Спальня была одна, с двумя кроватями. Признаков присутствия взрослого мужчины видно не было.

Завади словно прочла мысли Деборы.

– Нас только двое, я и Нед. Его отец нашел ту, кто ему нравится больше, – сказала она.

Похоже, садиться она не собиралась, и Дебора тоже осталась на ногах, пытаясь понять, как приступить к разговору, который может взорвать мозг Завади. Она думала, с чего и как начать.

– Дело вот в чем… У меня возникли сомнения насчет родителей Болу.

– Хорошо. – Завади принялась наводить порядок в комнате, собирая вещи Неда в большую плетеную корзину – с осторожностью человека, знающего, что если что-то сломается, то заменить это удастся не скоро. – Это неудивительно. Нужно все подвергать сомнению.

– Да. Конечно. Но я имела в виду, что у меня возникли сомнения насчет…

– Послушайте меня, ладно? Этот парень, который называет себя Чарльз Акин, раньше был Чимаобе Акинджайдом, и он хитер как лиса. Он слушает вопрос и по словам и интонации понимает, какие эмоции от него ждут. И тут же выдает эту эмоцию, направляет разговор в нужную ему сторону и в результате добивается сочувствия к себе – за счет сочувствия к его ребенку. Именно это вы чувствуете, да? Сочувствие к мистеру Акину? Поэтому и пришли. Я права?

– Я просто не уверена, правильно ли не отдавать Болу ее родителям.

– Правда? А почему вы думаете, что ваше мнение что-то значит?

– Потому что мне не безразлично…

– Послушайте меня. Мистер Чарльз Акин, эсквайр, знает, что нужно делать, чтобы вернуть ее, потому что мы не требуем выкуп. Но не делает ничего, чтобы она вернулась домой. Говорит, что это дело принципа. И можете не сомневаться: пока он не согласится сотрудничать, говорить больше не о чем.

– Но вы понимаете, что он чувствует? Что он стал мишенью для нападок?

Завади презрительно рассмеялась.

– Что вы можете об этом знать? – Она поставила плетеную корзину на бедро. – Речь не о его драгоценных чувствах. Речь о беззащитном ребенке.

– Но Акин попал под подозрение потому, что он нигериец, ведь так?

Завади взяла с дивана толстовку и одну кроссовку и бросила в корзину.

– Конечно, он попал под подозрение, потому что он нигериец. То же самое было бы с сомалийцем. И с выходцем из любой другой страны, где девочкам до сих пор делают обрезание.

– Но он давно живет в Великобритании, а его жена – англичанка. И она врач. Мне кажется, тут ничего не указывает…

– Вы забыли, что девочка пришла в «Дом орхидей»? – спросила Завади. – Вошла в дверь на своих двух ногах. Должна ли я игнорировать это из-за телевизионных новостей и полдюжины таблоидов, которые изображают этого мужчину жертвой несправедливости, тогда как настоящие жертвы – сотни тысяч, миллионы – даже не вызывают у людей возмущения, которое побуждает их к действиям?

– Нарисса рассказала мне об охранных ордерах.

– Мы не будем обсуждать охранные ордера!

– Почему? Послушайте, Завади. Пожалуйста. Я читала эту историю и в солидных газетах, и в таблоидах. Видела в телевизионных новостях. Везде все одинаково. Не думаете ли вы, что это может означать…

– Это значит, что ребенок в опасности. Это значит, что ее родители скажут все что угодно, чтобы ее вернуть. И в чем бы они ни клялись, убеждая всех и каждого, что никогда не планировали причинить вред своему ребенку, это ничего не значит, потому что это не помешает им сделать ей обрезание после ее возвращения домой, если таков был их план. Они прекрасно знают, что потом девочка не сдаст их копам. Потому что в противном случае они окажутся в тюрьме – и что тогда будет с Болу? Я вам скажу, что с ней будет: ей прямая дорога в приют. – Завади с презрением посмотрела на Дебору. Она складывала настольные игры Неда на полку рядом с плоским телевизором на кухне. Потом перенесла вес на пятки и прибавила: – Вы знаете, что такое обрезание, так?

– Вы знаете, что я знаю.

– Это хорошо. Превосходно. Но с вами этого не делали, и поэтому у вас нет права говорить, что кому-то – особенно ребенку – не грозит опасность. В этом смысле вы с Нариссой одинаковы. Вы получите свою книгу, она – свой фильм.

– Вы хотите сказать, что мне это безразлично? И Нариссе тоже? Что мы просто используем вас, «Дом орхидей» и девочек? – Дебора почувствовала, что краснеет. – Мы не стали бы заниматься проектом, если б не хотели спасти этих девочек.

Завади встала с колен, подняв лежавшие рядом с кофейным столиком приставку, гоночную машину с пультом управления и один футбольный мяч.

– Ваши переживания – ваши и Нариссы – связаны с вашими проектами, и не думайте, что я этого не знаю. И я понимаю, как эта часть истории с женским обрезанием – Болу и ее родители – станет красивым драматическим поворотом сюжета, над которым вы обе работаете. Вот о чем идет речь. Вы пытаетесь заставить меня принять такое решение, чтобы у вашей истории был счастливый конец.

– Все это неправда, – сказала Дебора. – Вы везде видите врагов.

– И, черт возьми, у меня есть на то веская причина.

– Завади, пожалуйста. Я вам не враг. И вы не можете вести эту войну в одиночку. Вы должны это знать; так почему же отвергаете все, что может положить этому конец?

– Потому что когда девочка приходит в «Дом орхидей», я обязана ей помочь. А это значит, что, прежде чем отправить ее домой, я должна убедиться, что ей ничего не угрожает. Родители Болу меня не убедили, и пока они этого не сделают, они ее не увидят.

– Если вас арестуют за похищение ребенка, за незаконное лишение свободы – неважно, как это будет называться, – что тогда будет? Что станет с «Домом орхидей» без вас?

– Я рассчитываю, что мой адвокат задаст этот вопрос суду, прежде чем меня отправят за решетку. А теперь, – она окинула взглядом гостиную и, похоже, осталась довольна, – мне пора в Тринити-Грин. Меня ждет работа, и, как вы только что сказали, я единственный человек в «Доме орхидей», который может с ней справиться.

Предположения Монифы основывались на том, что случилось, когда ее задержали в клинике на Хай-стрит. С ней говорили полицейские. Задавали вопросы. Она отвечала. И сумела не раскрыть настоящую причину, почему она заплатила клинике триста фунтов, которые хотела вернуть и поэтому пришла туда. Монифа сказала копам, что это аванс за «женскую» процедуру, которую она хотела выполнить, но потом передумала, поскольку муж сказал, что они не могут себе этого позволить, а если б даже у них были деньги, он любит ее тело таким, какое оно есть. Полицейские поверили. В клинике не обнаружилось ничего, что позволяло бы заподозрить ее во лжи. Поэтому они ее отпустили, и она не сомневалась, что потом они отпустили и Эстер Ланж. Таким образом, сегодня Монифа планировала вернуться туда еще раз, чтобы забрать триста фунтов. С собой она взяла Симисолу.

Несмотря на слова черного детектива, сказанные вчера вечером, – что клиника закрылась и что Эстер Ланж / Мёрси Харт, счастливо избежавшая опасности, вряд ли откроет ее на том же месте, – Монифа была полна решимости исполнить задуманное, потому что не могла позволить себе поверить, что черный детектив говорит правду. Узнав от Тани о приходе женщины, с которой договаривался Абео, она поняла, что дело не терпит отлагательств.

Когда Монифа вернулась домой после разговора с детективом, Абео и Тани были в гостиной. Абео тут же вскочил и загородил ей дорогу.

– Ты принесла в семью еще больше проблем. Что он хотел?

– Оставь ее в покое, Па, – сказал Тани.

– Это наше дело, и тебя оно не касается.

– Да? – усмехнулся Тани. – Ты так думаешь? Я был здесь. А ты не знал, правда?

– Ты был здесь. Ты был там. Как мне это понимать?

– Я был здесь, когда ты привел к нам в дом эту чертову знахарку. Вы думали, что вы одни. Думали, что договоритесь сделать обрезание Сими и никто ничего не узнает. Но так не будет, потому что я все слышал и не позволю, чтобы эта корова прикоснулась к Сими. – Он повернулся к Монифе. – Ты рассказала копу, да? О ней? О знахарке?

Монифа отвела взгляд.

– Коп сам пришел сюда, чтобы с тобой поговорить, а ты не рассказала ему, что происходит? – крикнул Тани. – Что с тобой? Почему ты не сказала…

– Потому что она знает, что должно быть сделано, – перебил его Абео.

– Ничего не должно быть сделано! А если я увижу эту знахарку еще раз, то сам с ней разберусь.

– Ты не посмеешь.

– Даже не надейся.

Теперь, приехав на Кингсленд-Хай-стрит с Симисолой, Монифа нажимала кнопку звонка на двери клиники. И молилась, чтобы кто-нибудь открыл дверь. В этой ситуации ей очень нужны три сотни фунтов.

– Мадам? Мадам?

Монифа оглянулась. В дверях «Вкуса Теннесси» стоял мужчина в белом заляпанном фартуке. Он показывал на здание, перед которым она стояла.

– Они съехали. После того как приходили копы, они и съехали. Никто не вернулся, только грузчики. И еще двое копов. Больше никого… С вами всё в порядке? Что-то вид у вас неважный. Хотите, чтобы я кому-нибудь позвонил?

Монифа покачала головой.

– Все хорошо. У нас все хорошо. – Ложь, которую она повторяла себе столько лет.

Женщина задумалась, что делать дальше, но ничего в голову не приходило. Все, что у нее было, это два телефонных номера. Один принадлежал Эстер Ланж, или как там ее звали на самом деле, хотя это не имело значения, потому что она не отвечала на звонки Монифы. Второй принадлежал черному детективу.

Вернувшись в Новый Скотленд-Ярд, Барбара Хейверс обнаружила на своем столе пакет, в который обычно складывают покупки. Она нахмурилась, но не стала открывать прикрепленную к пакету записку, а извлекла содержимое из сумки. Ей подарили набор карандашей для рисования, ластик, маленький блокнот, блокнот среднего размера и линейку. Глядя на все это, Барбара поняла, что не обязательно открывать записку, чтобы узнать имя щедрого дарителя, но все равно прочла ее. «Я подумала, что у тебя не будет времени» – вот что было написано на листке настольного календаря под названием «Мудрые мысли». Под соответствующей мыслью – «Пусть глаза будут зеркалом вашей души» – она, как и ожидала, увидела подпись: букву «Д» с залихватским росчерком.

Барбара вздохнула. Суббота неумолимо приближалась. Ди не ждала от нее особых успехов на ниве рисунка, но хотела видеть ее на занятии, где обе они будут слоняться вокруг статуи Питера Пэна и предположительно встретят мужчину своей мечты.

– Чтоб тебя, – пробормотала Барбара, сложила все назад в пакет и сунула его в ящик письменного стола, твердо намеренная забыть о нем, после чего придется несколько дней избегать Доротеи.

Линли она нашла сидящим за круглым столом в углу его временного кабинета. Они с Нкатой изучали десяток фотографий, выложенных двумя аккуратными рядами. Сбоку лежала невысокая стопка других снимков.

– Карвер признался, более или менее, – сказала Барбара.

Нката поднял голову и посмотрел на нее.

– Ты сказала ему о Рози?

– Сказала. И либо он подвизается на сцене, как Гамлет в свободное время, либо понятия не имел, что она залетела.

– Мы точно знаем, что они были любовниками? – спросил Линли, откладывая увеличительное стекло, через которое рассматривал детали снимка в своей руке.

– Как я сказала Уинни, он признаёт, что спал с ней. Но утверждает, что она за ним гонялась. На самом деле он не хотел – по его утверждению, – но она не отставала, и в конечном итоге он больше не смог сопротивляться. Говорит, она сказала, что предохраняется. Говорит, что сказал ей, что любит только Тео, но она ответила, что ей все равно и она с готовностью притворится Тео, если ему нужно. В любом случае он, кажется, считает, что это ловушка.

– У меня сложилось впечатление, что Рози смотрит на это иначе, – сказал Нката.

– Как ты думаешь, Уинни, Рози способна ударить сестру по голове?

– Трудно сказать.

– Возьми стул, Барбара. – Линли подвинул шесть фотографий так, чтобы она могла их видеть.

– Кадры с камер видеонаблюдения? – спросила она и села. Затем взглянула на снимки. – Это же мусор. Что они там снимают? Один пиксель на дюйм? Я с трудом различаю метки времени.

– Это лучшее, что нам пока удалось извлечь, – объяснил Линли.

– Оборудование древнее, вот в чем дело, – прибавил Нката.

– Вот что привлекло внимание Уинстона, – сказал Линли. – Надо признать, что эта часть уравнения в данный момент выглядит безнадежной.

– Тогда что?.. – Барбара принялась рассматривать снимки. На четырех были запечатлены люди, входившие в здание одни – вполне логично предположить, что убийца был один; а на двух других – женщина, которая подошла к двери, чтобы поговорить с человеком, звонившим в ее квартиру. В обоих случаях одна и та же женщина. – Это… Вы хотите сказать, что женщина у дверей – Тео?

– Мы так думаем. Материал отправили на цифровую обработку. Им предстоит потрудиться и выяснить, как можно улучшить изображение. А пока это все, что у нас есть. Предполагая, что женщина у двери – это Тео…

– Смелое предположение. Она больше похожа на пятно.

– …мы обдумываем варианты, почему она подошла к двери поговорить с этими двумя женщинами, вместо того чтобы просто впустить их.

– Может, она их не знала? – предположила Барбара. – Или знала, но не доверяла?

– Или у нее в квартире кто-то был и она не хотела, чтобы эти две женщины об этом знали, – сказал Нката.

– Или в ее квартире было что-то, о чем эти двое не должны были знать, – прибавила Барбара. – Но все это можно выбросить в мусор, потому что, признайте, это ничего не доказывает.

– Верно. Но есть еще вот что. – Линли отодвинул снимки, на которых предполагаемая Тео разговаривала у двери с двумя женщинами. Потом придвинул другую порцию, которую отобрали они с Уинстоном, и разложил их перед Барбарой.

На первом снимке у входа в здание стояли четыре человека, вероятно ожидая, пока их впустят. На втором трое из четырех повернулись, словно услышали кого-то или что-то позади себя. На третьем к ним присоединился человек в толстовке с капюшоном, и их стало пятеро, но понять, кем был пятый, мужчиной или женщиной, было невозможно. На последнем снимке их количество снова уменьшилось до четырех, и они уходили – без того, кто появился последним.

Барбара подняла взгляд на Линли.

– Либо я что-то пропустила, либо я ничего не понимаю, сэр. Пятеро вошли. Четверо вышли. Может, человек в капюшоне живет здесь и окликнул их, чтобы они его подождали? Или ее? Они вошли вместе, потом их пути разделились. Четверо снова вышли. Но разве я не предложила разумное объяснение: человек в капюшоне тут живет и у него не было нужды выходить из дома?

– Возможно, – сказал Линли. – Исключать ничего нельзя. Но присмотрись к нему повнимательнее.

– Посмотри, что у него с собой, Барб, – подсказал Нката.

Хейверс взяла увеличительное стекло, которым пользовался Линли, и принялась рассматривать снимок. В руках у человека в капюшоне было что-то похожее на сумку курьера со светлой горизонтальной полосой, вероятно светившейся в темноте.

Барбара взяла две фотографии, где якобы Тео Бонтемпи стояла у двери своего дома и разговаривала с гостями. На втором снимке была та же сумка. На обоих кадрах с камеры видеонаблюдения человек с сумкой был одет в черное. На обоих кадрах он прятал лицо. Во втором случае это была бейсболка.

– Хорошо. Это может быть один и тот же человек. С сумкой, достаточно большой, чтобы спрятать предмет, которым можно ударить по голове. Но если череп Тео Бонтемпи расколол человек в капюшоне, почему он не вышел из здания, сделав свое дело?

– Там есть пожарный выход, – сказал Нката. – Должен быть. Возможно, человек в капюшоне воспользовался им, что можно сделать только изнутри.

– Но в любом случае он должен был знать, где находится пожарный выход, так? Убийца вряд ли бродил по дому и искал его.

– Этот человек вполне мог бывать тут и раньше, – заметил Нката.

– Сумка на двух снимках подтверждает такую возможность, – согласился Линли.

– Рози? – спросила Барб.

– Не исключено. И теперь мы знаем, что Рози беременна от мужа сестры…

– У вас есть его фотографии? – спросила Барбара. – Он говорит, что приходил к ней. Говорит, что нашел ее на полу и уложил в постель. Это подтверждение? Можно мне посмотреть остальное? – Она показала на стопку распечатанных снимков, отвергнутых коллегами. Нашла среди них один и подвинула к Линли и Нкате. – Похоже на Росса Карвера. То же телосложение, тот же пучок на голове…

– Что? – Линли смотрел на нее поверх своих очков для чтения. – Какой пучок?

– Пучок волос на затылке, – объяснил Нката. – У парня длинные волосы… Такой, как у борцов сумо.

– Ага. Отличная прическа, – согласился Томас. – Мы знаем время, когда он вошел в дом? – Он взял снимок, на котором человек с сумкой входил в дом вместе с четырьмя другими людьми, которые придержали для него дверь. Сравнил два снимка. – Судя по отметкам времени, человек с сумкой вошел в здание за семьдесят четыре минуты до Росса Карвера. Не слишком много времени, чтобы попасть в квартиру Тео Бонтемпи, отвлечь ее – разговором? ссорой? каким-то предложением? – ударить ее по голове и уйти. И все это до появления Росса Карвера, о приходе которого он или она – по крайней мере, мы можем предположить – не знали.

– Но почему не завершить дело до прихода Карвера? О том, что он придет, знала только Тео. Убийца этого знать не мог.

– Паника? – предположил Линли.

– Из серии «боже, что я натворил»? – прибавила Барбара.

– В таком случае следует предположить, что дело не довели до конца потому, что и не планировали. Убийца пришел поговорить.

– Очень похоже на Рози, – сказал Нката.

– Но тогда получается, что орудие убийства было у Рози и она принесла это орудие с собой на всякий случай? – спросила Барбара.

– У нас есть человек в капюшоне и с сумкой, – напомнил Нката.

– На данный момент мы можем рассматривать и полковника Мастарда[19] с подсвечником.

Линли отодвинул снимки.

– Вполне возможно, что сумка курьера ничего не значит, просто ее всегда носит с собой человек в капюшоне.

– Возможно также, что и человек в капюшоне, и сумка не имеют отношения к делу, – сказала Барбара. – Что у нас со скульптурами?

– Отчет криминалистов будет завтра. Они говорили это раньше. – Линли снова посмотрел на снимки и повернулся к Нкате. – На записях с камер есть сестра?

– Констебли еще не закончили с ними, – ответил Нката. – В первую очередь мы просматривали дни непосредственно перед инцидентом. Мы ее найдем. Она сказала, что приходила туда. Когда криминалисты улучшат качество изображения, будет легче.

– Итак, – подытожила Барбара, – помимо Рози, у нас есть двое неизвестных, разговаривавших с Тео Бонтемпи у двери дома. Она их не впустила, так?

– Насколько мы можем судить, – согласился Нката.

– Одна из этих женщин появляется еще раз и входит вместе с другими людьми, но не выходит из дома. Таким образом, если человек в капюшоне – это не Рози, мы ищем кого-то, кто намеревался прийти к ней и поговорить.

– Тогда возникает вопрос: кто это может быть, если не Рози? – спросил Нката.

– Осмелюсь предположить, это связано с ее работой, – сказал Линли. – С ее обязанностями в Эмпресс-стейт-билдинг.

– Значит, именно оттуда мы и начнем? – спросила Барбара. – С ее группы?

– Да, и с женского обрезания.

– Думаете, это как-то связано с клиникой?

– Именно она поспособствовала ее закрытию.

– Значит, Мёрси Харт?

– Мы должны ее найти.

– У нас есть хорошие новости, и есть плохие.

Линли оторвал взгляд от компьютерного монитора, на котором демонстрировался фрагмент записи с камеры наружного наблюдения, присланный ему констеблями, трудившимися под руководством Нкаты. Посмотрев поверх очков, он увидел в дверях молодую китаянку. Томас ее не знал, хотя на шее у нее висел бейджик сотрудника полиции.

– Прошу прощения?

– Марджори Ли, – представилась она. – Из криминалистической лаборатории. Мы отследили номер мобильного телефона, который вы нам передали.

– Ага. – Взмахом руки он пригласил ее войти. В руке у нее был конверт из коричневой бумаги, из которого она извлекла документ и передала ему.

– Это хорошие новости, – сказала Марджори. – Мы живем в большом городе. В сущности, в мегаполисе. У нас сотни сотовых вышек – то есть вышек мобильной связи, – и поэтому легко вычислить примерное расположение любого мобильника, когда тот включен.

– Обнадеживает. А плохие новости? – Линли посмотрел на документ, который она ему передала. Сложная схема, напоминающая – на его непрофессиональный взгляд – навигационную карту, которой пользовались на флоте до появления спутников, компьютеров и GPS.

– Насколько хорошо вы представляете, как все это работает? – спросила Марджори.

– Я слышал термин «пингование». Но, честно говоря, так и не понял, что это значит.

– Все довольно просто. Вы позволите?.. – Она указала на один из стульев перед столом Линли.

– Пожалуйста.

Устроившись на стуле, Марджори заправила волосы за уши. В них была ярко-розовая прядь, в тон ромбовидным линзам ее очков в металлической оправе, которые она все время поправляла на переносице.

– Включенные мобильные телефоны всегда отправляют сообщения. Они связываются с вышками в своих сотах – так мы называем участки местности. Вдали от города количество вышек невелико – их просто не требуется так много. В городе ситуация обратная. Они буквально повсюду. Мы их не видим, потому что специально не ищем. В большинстве случаев их устанавливают на крышах зданий. В любом случае, зная номер телефона, можно определить его последний пинг. Кроме того, можно проследить маршрут к месту последнего пинга. Но местоположение самого телефона можно определить только приблизительно – в лучшем случае.

– И где же был последний пинг?

Марджори указала на папку, которую держала в руках.

– Мы зафиксировали сигнал с вышки «Водафон» в парке Хакни-Даунс, а также с вышек «Водафон» в Ригал-хаус и вышки «Корнерстоун O2». Триангуляция этих данных дает нам три четверти километра Хакни-Даунс, начиная с юго-восточного угла. – Она передала Линли папку, в которой обнаружились другие схемы. – Трудность в том, что это относится к любому мобильному внутри окружности, которую мы очертили. Ее центр находится в юго-восточном углу Хакни-Даунс. Где живет владелец вашего номера?

– Жила. Ее убили. Она жила на Стритэм-Хай-роуд.

– Жила. Простите. Но если вы знаете ее адрес, можно проследить путь мобильного телефона до Хакни-Даунс. Это поможет?

Линли убрал документы в папку.

– Не думаю, что нам это понадобится. Я вам сообщу.

– Шеф?

В дверях кабинета Линли стоял Нката. Когда Марджори Ли ушла, сержант, кивком поздоровавшись с женщиной, занял ее место.

– Один из констеблей закончил разбираться с папками, которые вы с Барб принесли из клиники, – сказал он. – В Лондоне удалось найти только одну женщину, и она говорит, что никогда не была в клинике – с какой стати, если она живет в Южном Ламбете? Говорит, что понятия не имеет, как ее имя оказалось в папке.

– А там не указано, зачем она туда приходила? Я имею в виду, в клинику.

– Обследование груди, затем повторное обследование. Но, по словам «пациентки», не было ни того, ни другого. И, как я уже сказал, все остальные имена в папках вымышленные.

– Думаю, нас это не должно удивлять. А как дела с журналом записей на прием?

– Констебль обзвонил всех, кто есть в списке. Это реальные люди. Но если там делают женское обрезания, никто не будет сообщать об этом копам, можете мне поверить. С мобильником что-нибудь прояснилось?

– Хакни-Даунс – это максимум, что у нас есть. Круг с центром на вышке мобильной связи.

– Поквартирный обход?

– Если потребуется. Но для этого нужна уйма народу. Я могу направить запрос, однако сомневаюсь, что Хиллиер его одобрит.

– То есть нет?

– То есть нет.

– Исполняющий обязанности старшего суперинтенданта Линли? – послышался голос от двери. Томасу не было необходимости поворачиваться, чтобы понять, кому принадлежит этот голос, потому что полное название его должности произносил только один человек – Доротея Гарриман.

– Ди?

– Сообщение от Джуди. Вас вызывают. Немедленно. Поболтать, как она выразилась. Но я не представляю, чтобы помощник комиссара с кем-то болтал – вы понимаете, о чем я. Особенно с вами. Без обид.

– Какие могут быть обиды… – Линли встал и, поручив Уинстону проверить, что удалось извлечь из записей камер наблюдения относительно автомобилей, направился к помощнику комиссара.

Лицо сэра Дэвида Хиллиера было еще краснее обычного. Хотя он всегда выглядел так, что, казалось, его вот-вот хватит удар.

– Где мы, черт возьми, находимся? – приветствовал он Линли. – Что нам известно? Есть ли прогресс?

Он не предложил Томасу сесть. Это означало, что разговор будет недолгим, и уже за это Линли был ему благодарен. Он обрисовал помощнику комиссара ситуацию: прогресс есть, но медленный. Трудность в том, что у него не хватает людей.

– Констебли не растут на деревьях, – ответил Хиллиер. – Продолжайте.

У них есть довольно точное представление, где находится телефон жертвы, сказал Линли. Они пришли к выводам относительно клиники, которую жертва выдала местной полиции. Они также выяснили, что женщина, руководившая клиникой, пользовалась фальшивым именем. И у них есть кадры с камер видеонаблюдения за тот день и вечер, когда было совершено нападение на Тео Бонтемпи.

– Приготовьтесь дать эти материалы пресс-службе, – сказал Хиллиер.

– Сэр, позвольте заметить…

– На меня давят сверху, суперинтендант.

«Разыгрывает спектакль, – подумал Линли. – Слава богу».

– Мы отмечаем падение интереса к этой истории о нигерийском адвокате, его жене и пропавшей дочери, – продолжил Хиллиер. – Если дочь найдется, это на один день займет первые полосы всех газет. А потом журналисты – особенно из таблоидов – начнут вынюхивать новую добычу, а мы оба знаем, что убийство полицейского – как раз то, что им нужно. Настоящая сенсация, сравнимая со скандалом в королевской семье или членом парламента, которого застукали с несовершеннолетней девчонкой, двенадцатилетним мальчиком или агентом ФСБ. Комиссар и пресс-служба должны быть готовы бросить им какую-нибудь кость. Кадры с камеры видеонаблюдения – как раз то, что нужно. Начнем с них. Фотографии с подписью: «Вы видели этого человека? Вы его знаете? Вы кого-нибудь тут узнаете? Свяжитесь со столичной полицией». Вы в курсе, как это делается.

– Для начала мы попытаемся улучшить качество снимков, сэр. Без этого они практически бесполезны.

– В данный момент это не имеет значения. Разъяренная толпа…

Линли мог лишь предположить, что помощник комиссара имеет в виду журналистов, которые будут освещать эту историю.

– …вне всякого сомнения, обрадуются всему, что мы им дадим, лишь бы мы им что-то кинули. – Хиллиер задумался на секунду, потом прибавил: – А может, это и к лучшему, что фотографии нечеткие? Продемонстрирует, с какими трудностями мы сталкиваемся…

Долгие годы работы под неусыпным оком помощника комиссара Хиллиера подсказывали Линли, что дальнейшие споры бесполезны. Томаса всегда раздражало уважение Хиллиера к таблоидам. Заигрывание с их коллективным желанием направлять ход расследования было не только нелогичным, но и опасным. Тем не менее Линли понимал, что Хиллиер, комиссар и пресс-служба, не видевшие распечатанных кадров с камеры видеонаблюдения, воспримут как прогресс любой материал, который он им предоставит. Поэтому Томас сказал, что немедленно займется этим. Уинстону он сообщил, что нужно передать в пресс-службу несколько изображений людей, входивших в многоквартирный дом на Стритэм-Хай-роуд. И совершенно неважно, кто эти люди.

Ждать пришлось на несколько часов дольше, чем он предполагал, но в конечном итоге криминалисты выдали значительно улучшенные кадры из материала, отснятого камерой наружного наблюдения. В результате ужин получился очень поздним. Дома на двери духовки и на бутылке превосходного «Амароне», открытого и предусмотрительно оставленного дышать на кухонном столе, обнаружились записки, заставившие вспомнить Льюиса Кэрролла. Первая предлагала: «Съешь меня», вторая – «Выпей меня». «Интересно, – подумал Линли, – какую роль озвучивал Дентон – Мартовского Зайца или Белого Кролика?» Нет, Мартовский Заяц ему не по плечу, хотя Чарли он такого никогда не скажет.

Линли поел, дополз до кровати и уснул. Проснулся рано, но не слишком отдохнувшим. Принял душ, побрился, привел себя в порядок и позвонил, прежде чем спуститься вниз.

– Рано встал, – без предисловий сказала Дейдра. – Или еще хуже? Только пришел домой?

– Первое, – ответил Томас. – Звоню спросить: не занял ли мое место Уолли?

– Боюсь, что занял. Но временно. Знаешь, он урчит во сне. Выяснилось, что это очень милый белый шум.

– Боюсь, тут я ему не конкурент. Искренне сомневаюсь, что храп может быть милым.

– Могу подтвердить, что Уолли храп очень не понравится.

– Черт. Мое будущее выглядит безрадостным.

– Как дела? Продвигаетесь?

– Возможно. Мы думаем, что убийцей может быть женщина. Но это не типичное женское преступление.

– Да? Почему?

– По моему опыту, женщины предпочитают убивать на расстоянии. Рукопашная – не их стиль. Яд – да. Пуля – да. Но ударить кого-то по голове… Маловероятно. Однако в данном случае, если судить по записям камеры видеонаблюдения, мы имеем дело именно с этим.

– Удар по голове – не слишком эффективный метод. Секунду, Уолли… – Похоже, последняя фраза предназначалась коту. Потом снова для Линли: – Извини. Я должна его выпустить. – Он услышал мяуканье кота и звук открывающейся двери, когда Дейдра выпускала Уолли в сад. Потом – звук льющейся воды: она варила себе кофе. – Вы определили орудие убийства? Похоже, это что-то спонтанное, незапланированное. Результат ссоры… Что-то вроде этого?

– Преступление на почве страсти, – сказал Линли. – Может быть. Мы отправили в лабораторию коллекцию скульптур из ее квартиры. Не исключено, что использовали одну из них.

– Ждала своего часа.

– Гм. Возможно. Если только убийца знал о скульптурах и заранее планировал воспользоваться одной из них.

– Это сужает или расширяет круг поисков?

– Он и так уже довольно узок.

– Понятно… О, это опять Уолли, вернулся за завтраком. Клянусь, Томми, он ест так, словно его только что спасли от голодной смерти.

– Думаю, он издалека чует доброе сердце. Кстати, как и я. Когда мы увидимся?

Томас услышал, как открывается дверь, потом сухой кошачий корм сыплется в алюминиевую миску. Представил, как Уолли уселся перед миской, обернул вокруг себя хвост, кончик которого слегка подрагивал, чувствуя себя победителем до тех пор, пока Дейдра не уйдет на работу и его снова не выставят в сад.

– Это ведь в большей степени зависит от тебя, правда? – ответила она.

Он вздохнул.

– Боюсь, что да. Вчера вернулся в два. Просто невероятно, сколько информации можно извлечь из вышек мобильной связи.

– Мне волноваться или успокоиться?

– Если ты недавно присоединилась к классу преступников, то волноваться. В противном случае бояться тебе нечего.

На этом они расстались. Линли спустился в гостиную, чтобы просмотреть разложенные там газеты. «Таймс», «Гардиан», «Файнэншл таймс». На первых страницах фотография и похожие заголовки. Наконец произведен арест по делу исчезнувшей девочки Болуватифы Акин.

На своем мобильном телефоне Марк Финни до максимума увеличил первый из опубликованных в таблоиде кадров, снятых камерой видеонаблюдения в Стритэме. «Для целей идентификации она практически бесполезна», – подумал. Непонятно, зачем столичная полиция поделилась с прессой двумя снимками – разве что сдержать свору журналистов и выиграть день-другой. Не было никакой надежды, что кто-то узнает людей на снимках; единственный шанс состоял в том, что сумка у человека на одной из фотографий достаточно сильно отличается от других сумок, которыми пользуются курьеры, что маловероятно. Он разглядел что-то вроде полосы на боку сумки, у самого дна, – вероятно, она светилась в темноте. А может, они надеялись, что курьер, что-то доставлявший в квартиру Тео, объявится сам…

Финни увеличил вторую фотографию, но с тем же результатом. При увеличении изображение становилось размытым. Он смог различить только светлую рубашку и брюки, которые, возможно, были джинсами. Этот человек был выше и массивнее, чем обладатель сумки. Похоже, женщина, но, вполне возможно, и мужчина. Фотографии сопровождались стандартными призывами столичной полиции: копы хотели бы поговорить с людьми, изображенными на кадрах, снятых камерой видеонаблюдения на доме. Если кто-то их узнал… и так далее, и тому подобное.

– Марк? – Пит была с Лилибет. – Мы готовы.

Он сунул мобильник в карман и присоединился к жене. Она обтирала Лилибет влажной губкой – обычная утренняя процедура, поскольку ночью никакой катастрофы не случилось, – и теперь он должен помочь одеть дочь. Вообще-то это входило в обязанности Робинсона, но тот позвонил, что задерживается. Часть пути к ним он проезжал на лондонской надземке, а между двумя станциями его маршрута вышла из строя стрелка, что стало причиной задержки поездов. Он не знал об этом, когда выходил из дома. Тысяча извинений. «Никаких проблем», – ответил ему Марк. Он справится сам до приезда Робертсона.

Марка пугало обнаженное тело Лилибет. Он часто видел ее голой, но старался этого избегать. Его беспокоила вовсе не ее вялая плоть, а признаки ее созревания – все еще почти незаметные, но это ненадолго. В прошлый раз, помогая менять подгузник, он заметил несколько лобковых волос. И задумался о будущем, которое теперь невозможно представить, но которое, вне всякого сомнения, станет невыносимым.

Пит ждала его, приподняв Лилибет и прижав ее к себе. Она умудрилась натянуть на дочь ярко-розовую футболку с изображением белой кошечки. Рядом лежали аккуратно сложенная красная юбка и носки в красную и розовую полоску.

– Вы только посмотрите на эту красавицу, – сказал Марк, подходя к дочери, взял в ладони ее ступню и поцеловал пальцы. – Не пора ли сделать красавице педикюр? – спросил он и натянул на ногу девочки носок. Потом потянулся за вторым – и в этот момент от входной двери послышался громкий стук дверного молотка.

– Робертсон опять забыл ключ? – спросила Пит. – Наверное, пора оставлять один снаружи.

Марк пошел открывать дверь, но это был не Робертсон. Это был детектив столичной полиции, который приходил в Эмпресс-стейт-билдинг. И судя по тому, что знал Марк о работе групп, расследовавших убийства, утренний визит члена такой группы – не говоря уже о ее главе – ничего хорошего не предвещал.

Тани остался в квартире. Здесь было тихо как в склепе, чего не скажешь о температуре – через открытое окно внутрь не проникал даже легкий ветерок. Умолкли даже птицы, обитавшие на деревьях игровой площадки через дорогу. Он не мог их винить.

Ему нельзя было никуда уходить. Еще раньше он нашел четыре хозяйственные сумки, спрятанные в верхнем отделении шкафа, куда отец вешал свою одежду. Тани специально обыскал квартиру, и ему даже пришлось попросить у соседа стремянку. Увидев сумки, он достал их, а затем вывалил содержимое на кровать родителей. Если кровь может стынуть в жилах, то именно это с ним и произошло.

Все выглядело совершенно невинным. Не окажись он дома во время визита той женщины, все эти вещи – вместе выглядевшие довольно странно – не вызвали бы у него подозрений. Простыни, большая виниловая скатерть, два новых канцелярских ножа, вата, бутылка спирта, четыре упаковки марли. Но теперь он точно знал, для чего все это. Поэтому вопрос был не «что» и не «зачем», а «когда».

Среди разбросанных на кровати предметов Тани увидел лист желтой бумаги. На нем был напечатан список, который женщина вручила Абео. Но кроме списка там был номер телефона. В центре листа, прямо над телефонным номером, – имя, Чинара «Сара» Сани. «Естественно, она указала свое имя, – подумал Тани. – Этим отвратительным бизнесом она зарабатывала себе на хлеб и хотела, чтобы родители других девочек подходящего возраста знали о ней». «Нет нужды ехать в Нигерию, – хвастливо сообщала она. – Я предлагаю вам услугу на дому, и вам нужно лишь позвонить и доказать свою платежеспособность».

Тани набрал номер. Естественно, включился автоответчик. «Ты собралась резать мою сестру… только попробуй до нее дотронуться… Я убью тебя, сука. Это Тани Банколе. Б-а-н-к-о-л-е. Моя сестра Симисола, мой отец Абео, и я не шучу».

Легче ему не стало, и тогда он собрал все вещи, найденные в спальне родителей, и выбросил в один из больших мусорных контейнеров, обслуживавших Мейвилл-Эстейт. Причем не в ближайший, а тот, что стоял на некотором расстоянии от Бронте-хаус. Открыл контейнер, высыпал в него содержимое сумок и убрал руку, с удовлетворением слушая грохот упавшей крышки. Вернувшись домой, напихал в сумки скомканные газеты и убрал на место в шкаф.

Тани собирался обыскать комод в спальне родителей, чтобы проверить, нет ли там чего-нибудь подозрительного, как вдруг услышал, что его кто-то зовет. Софи!

Она стояла на пороге двери, и вид у нее был смущенный. Тани подошел к ней, и впервые за весь день настроение у него улучшилось. Он крепко обнял ее, чувствуя, как ее сердце бьется у его груди. Но объятие длилось всего секунду, потому что Софи оттолкнула его и сказала:

– Я нашла место, куда мы можем ее увезти.

– Мама куда-то пошла вместе с ней. Я не знаю куда, не знаю зачем и не знаю, где их искать, – ответил он.

– Ничего страшного. Как уже сказала, я нашла место. Прочла о нем в интернете. Это группа борьбы с женским обрезанием, и девочки приходят туда, если считают, что им грозит опасность. Мы может отвезти к ним Сими. А пока есть вот что… – Она достала несколько скрепленных листов бумаги и протянула ему. – Охранный ордер. Нужно это заполнить.

Тани нахмурился.

– Но если ты нашла место…

– Да, и мы ее туда отвезем. Но нужно попробовать все. Она спрячется там, пока мы будем ждать утверждения охранного ордера.

– Где это находится?

– В Уайтчепеле.

– Уайтчепел? Какого черта, Соф…

– Нужно как можно скорее увезти отсюда Сими. Они распределяют девочек по семьям. Прячут их. Это то самое место, где пряталась девочка, о которой говорили в новостях. Ты слышал?

Тани покачал головой. Он был слишком занят тем, что происходит в его семье, чтобы обращать внимание на жизнь других людей.

– Неважно, – сказала Софи. – Ее приняли туда, и леди, которая заведует этим местом, говорит, что не отдаст ее, пока не убедится, что дома девочке ничего не угрожает.

– Ты с ней говорила?

– А этого и не нужно. Мы только должны привезти Сими и объяснить, что происходит. Где она?

– Я же сказал, Соф, – не знаю. Мама не спускает с нее глаз. И я думаю, она нашла место, где Сими…

– О боже… Думаешь, это происходит прямо сейчас?

– Понимаешь, она говорила о какой-то клинике. Она заплатила им, а папа хочет, чтобы мама вернула деньги – он не знал, что она их взяла. И… Софи, я нашел все эти вещи, которые должна была использовать женщина, которая придет резать Сими. Из списка, что она ему оставила. Я выбросил все в мусор.

– О’кей. Отлично. Теперь остается только найти Симисолу.

– Мы можем поговорить? – вежливо спросил Томас Линли.

– В данный момент я помогаю жене, – ответил Марк. – С нашей дочерью.

– Ничего, я подожду, – сказал Томас. – Неужели это так важно?..

– Мы можем поговорить позже, когда я приеду на работу?

– Боюсь, нет. Вы позволите? – Линли махнул рукой, обозначая свое намерение войти.

– Она – инвалид, – сказал Марк.

Томас внимательно посмотрел на него.

– Наша дочь – инвалид. Помощник еще не пришел, так что я помогаю жене. Поэтому прошу подождать, пока…

Именно в этот момент, совсем некстати, появился Робертсон. Марк увидел, как он поворачивает со Слейден-плейс.

– Привет, я здесь! – крикнул он, бодро махнул рукой и прибавил: – Проклятый общественный транспорт. Принцесса уже проснулась?

– Да. Мы одеваемся.

– Я этим займусь, ладно? – Он прошел мимо них, кивнув Линли, и присоединился к Пит.

Марку ничего не оставалось, как впустить Томаса.

– Почему здесь? – спросил он. – Если вы хотите побеседовать наедине, можно, как в прошлый раз, в «Орбите».

– Я подумал, вы захотите, чтобы этот разговор был более приватным.

Марк провел детектива на кухню, подальше от Пит и Робертсона, которые заканчивали с Лилибет. План был такой: переместить ее в коляску и вывезти на утреннюю прогулку. Марк надеялся, что рано или поздно они уедут. Пит собиралась отвезти дочь в Хакни-Даунс, где по дорожке по краю парка было легче везти коляску, чем в других местах.

Он убрал со стола грязную посуду и сложил ее на рабочую поверхность. Там уже почти не осталось свободного места: кофеварка, микроволновка, вертикальный миксер, грязный блендер, четыре коробки с хлопьями для завтрака, связка переспелых бананов, большая пластиковая бутылка с молоком. В углу комнаты стояли заполненное доверху мусорное ведро и коричневый пакет, куда складывали использованные подгузники. В воздухе стоял резкий запах, который ни с чем невозможно перепутать. Внезапно Марк увидел кухню глазами этого городского, хорошо одетого полицейского. Вряд ли Томас Линли когда-нибудь жил в обстановке, хотя бы отдаленно напоминающей эту.

Марк предложил гостю кофе; Линли отказался. Но не отказался сесть. С собой он принес большой конверт из коричневой бумаги. Извлек из него те же самые фотографии, которые Марк разглядывал на экране своего смартфона. Качество этих снимков было гораздо выше. Криминалисты столичной полиции значительно улучшили их после того, как они были переданы в прессу и использованы таблоидами. «Интересно, – подумал Марк, – может, они специально опубликовали зернистые и ни на что не годные снимки, чтобы успокоить тех, кто считал, что их невозможно узнать?»

Следующая фраза Линли дала ответ на его вопрос:

– Они пришли вчера поздно вечером, и поэтому их не опубликовали.

Марк взял стул и сел напротив Томаса. Подвинул к себе снимки, демонстрируя, что внимательно их разглядывает. Потом сказал:

– Думаете, я могу вам чем-то помочь?

– Вы были в квартире Тео Бонтемпи. И могли видеть кого-то из этих двоих.

– Мне кажется… – Марк умолк и прочистил горло. – Мне кажется, вы получите гораздо больше информации, если пройдете с этими снимками по квартирам.

– Уже делается, – Линли кивнул. – А пока я хочу у вас спросить: знаете ли вы этих людей? Похоже, одна из них – женщина.

Марк снова посмотрел на снимки.

– Откуда я могу их знать? Эти кадры того вечера, когда на Тео напали?

– Мы посмотрели несколько дней. Эти кадры были сняты за два дня до инцидента, – сказал Линли. – Естественно, это увеличенная часть оригинала. На оригинале также есть Тео. Она стоит у двери дома.

– С этими двумя? – Марк указал на снимки.

– Разговаривает с каждым по отдельности. Похоже, что в обоих случаях они позвонили в квартиру. Но она не впустила их в дом, а сама вышла, чтобы с ними поговорить.

– А потом впустила их?

– Не похоже. Но нам нужно их найти, поскольку совершенно очевидно, что они хотели ее видеть.

Марк покачал головой.

– Жаль, что я ничем не могу помочь, – сказал он. – Ваша поездка могла бы быть более продуктивной.

– Что касается этого… – Линли взял со стола снимки и вернул их в конверт. Но фразу не закончил.

– И?.. – спросил Марк.

– У вас есть ценная улика; собственно, за ней я и пришел.

Марка обдало жаром, затем холодом.

– И что же это?

– Ее мобильный телефон. Он у вас. Или у вашей жены. Или у джентльмена, который приезжает вам помогать. Последний раз мобильник был запингован в этом районе. Из всех, кто хоть как-то связан с Тео, именно вы живете ближе всего к вышке сотовой связи, поймавшей сигнал. С учетом утверждения ее мужа, что телефон заряжался на прикроватной тумбочке, когда он ушел, и с учетом того факта, что вы нашли ее несколько дней спустя, а также расположения вышки сотовой связи, логично предположить, что телефон у вас. Вопрос только в том, когда вы его взяли: до приезда «скорой помощи» или когда Тео была в больнице?

Марк понял, что, если он станет все отрицать, Линли запросит ордер на обыск. Он также знал, что должен был выбросить телефон – и он бы это сделал, не будь он дураком.

– Сразу после того, как вызвал неотложку. – Марк слышал безнадежность в собственном голосе.

Линли молчал. Просто смотрел на него не отрываясь.

– Я знаю, что должен был его оставить. Или, по крайней мере, кому-то передать. Но я не мог рисковать, оставляя его там. – Марк носил телефон с собой. Теперь он извлек его из кармана и протянул Томасу. – Если б я его оставил, кто-то мог его взять.

– А этого вы допустить не могли, – заметил Линли.

– Я подумал, что верну его ей, когда она выйдет из больницы. А потом…

– Потом она умерла, и вы подумали, что вам ничего не угрожает. Особенно с учетом того, что вы не знали, что на самом деле ее убили. А когда узнали… Тут есть одна проблема, старший суперинтендант Финни, и я думаю, вы ее видите. Узнав, что ее убили, вы все равно сохранили телефон у себя. Вы – коп и должны понимать, как это выглядит.

– Это выглядит, как будто я лгал вам во время нашей первой встречи.

– Вы лгали?

– Она действительно была слишком самостоятельной, когда работала в нашей группе.

– Но вы перевели ее не из-за этого, правда? Думаю, причина скорее личного характера. И мы ее выясним, когда посмотрим содержимое телефона.

Марк отвел взгляд. Он лихорадочно прикидывал, что Линли увидит в телефоне: фотографии, которые они отправляли друг другу, бесчисленные послания, голосовые сообщения… И одно откровенное видео.

– Вы увидите безумие, которое идет рука об руку с любовью, и, думаю, вы его узнаете. – Он снова посмотрел на Линли. – Я взял телефон, поскольку не хотел, чтобы это увидели. Не хотел, чтобы об этом узнали. Никто не знал.

– А ваша жена?

– Нет. Нет. Она не могла знать. Никак.

– Четыре, – сказал Линли.

– Что четыре?

– Четыре отрицания. – Томас снова достал из коричневого конверта фотографии, которые уже показывал Марку, и положил рядом на столе. – Взгляните еще раз, – попросил он.

– Я никого из них не знаю. Даже отдаленно. Я не… – Марк внезапно умолк. Три отрицания, подумал он.

Хочу быть внутри тебя, еще и еще.

– Не хотите рассказать, что я увижу в этом телефоне? – спросил Линли.

– Я был без ума от нее. В буквальном смысле. Это вы и увидите. По крайней мере, в том, что касается меня.

– А остальные?

– Не знаю. – Марк почувствовал, что все тело у него словно онемело. – Не знаю, – повторил он. – Телефон заблокирован, и я ничего не видел.

Дверь кухни открылась, и оба они повернули головы. На пороге стояла Пит, толкавшая перед собой инвалидное кресло с Лилибет; Робертсон держался рядом с девочкой.

– Мы пришли поцеловать папочку, – сказала Пит.

Прежде чем Марк успел что-то сказать, прежде чем успел остановить худшее, что могло случиться, Пит вкатила Лилибет в кухню.

Монифа снова и снова набирала номер мобильного телефона, который ей дали, когда они с Сими в первый раз пришли в клинику. На звонки никто не отвечал, а для очередного сообщения уже не осталось свободного места. Но журнал записи на прием был заполнен фамилиями. В таком случае клиника не могла просто закрыться. Скорее всего, она просто переехала в другой район Лондона. Ее нужно только найти.

Удача от нее отвернулась, и Монифа понимала, что должна что-то предпринять. А тут еще Тани плеснул бензина в костер ее тревоги… Абео, сказал он ей, купил все, что попросила Чинара Сани, нигерийская знахарка. Тани все выбросил; он показал ей список, который женщина дала Абео, а потом потребовал, чтобы она передала Симисолу ему и он отведет ее в безопасное место, потому что Абео просто еще раз купит все необходимое и договорится, чтобы Сими сделали обрезание в другом месте. А когда она сказала, что не отдаст ему Симисолу, он сунул ей в лицо несколько листков бумаги и заявил, что это охранный ордер, который он передаст властям, если она не будет сотрудничать.

Именно слово сотрудничать решило дело. Сама идея, что она должна сотрудничать с сыном, потому что она – женщина.

– Ты не вправе мне приказывать.

Он сменил тон:

– Мама. Пожалуйста. Я хочу увезти ее в безопасное место.

Но Монифа не уступила. Она понимала, что рискует: Симисолу может забрать служба опеки, если она откажется отдать девочку брату. Если он подаст документы, результатом будет приют. Монифа боялась потерять Сими – на несколько месяцев, а может, и навсегда.

Взяв дочь за руку, она отправилась на поиски Халимы, матери лучшей подруги Сими, Лим. Та тоже жила в Мейвилл-Эстейт, в другом конце квартала, на втором этаже Лидгейт-хаус, выходящего на Вудвилл-роуд. Сама Монифа там никогда не была – Абео не одобрял дружбу с Халимой, поскольку она была в разводе, – но Симисола ходила в гости к подруге и знала, куда идти и на какой этаж подниматься, чтобы попасть в квартиру Халимы.

Лим была единственной дочерью Халимы, ее единственным ребенком. Халима не горела желанием сделать обрезание Лим, но поскольку ее саму обрезали, она искала кого-то, кто проведет обряд. Именно так она это воспринимала: просто обряд, который нужно пройти, чтобы быть очищенной и стать женщиной. Она не хотела причинить вред своему ребенку.

Никто, и в первую очередь Халима, не предполагал, что все обернется так неудачно. Все думали, что, пережив небольшой дискомфорт, Лим станет чистой и непорочной. Но все пошло не так, как планировалось, и Лим наложила на себя руки.

Когда Халима открыла дверь, Монифа сказала ей:

– Абео кого-то нашел. Он привел ее к нам домой. Тани знает, и я боюсь, что из-за этого он собирается увезти Симисолу.

Халиме не было нужды спрашивать, что означают слова Монифы.

– Он будет искать тебя здесь. – Она оглянулась, как будто ждала, что Абео, как Тарзан, выскочит из-за ближайшего дерева, ударит Монифу и схватит Симисолу. – Придет прямо ко мне.

– Я здесь не за этим. Мне нужно это остановить. Мне нужно знать, где она живет. Я хочу поговорить с ней с глазу на глаз.

– С кем?

– Ты знаешь, Халима. Я знаю, что ты знаешь.

Халима перевела взгляд с Монифы на Симисолу. Потом сказала:

– Входите.

В квартире было темно и чуть прохладнее, чем на улице. Окна были закрыты, занавески задернуты. Халима, как могла, сохраняла более низкую ночную температуру, но скоро станет совсем душно, и придется все открывать.

Халима оставила Монифу у двери и скрылась в кухне, где – судя по звукам – начала рыться в ящике со столовыми приборами. Через минуту она появилась со сложенным листком линованной бумаги, вырванной из блокнота. На нем был нацарапан адрес – в Лейтоне. Добраться туда будет непросто. Но тут уж ничего не поделаешь. Кивком поблагодарив Халиму, Монифа вышла вместе с Симисолой.

Нужный дом она нашла в Лейтон-Гранж. Это было высотное здание, облицованное кирпичом; каждый этаж в нем был выделен кремовой полосой. Балконы делали его непохожим на другие высотные дома Лондона. На каждом имелось красное металлическое ограждение с восьмиугольными отверстиями, пропускавшими воздух. Дом окружала выжженная летним солнцем лужайка, на которой стоял выброшенный кем-то синий диван. Запыленные кусты роняли листья. Все выглядело иссушенным.

На дорогу им понадобилось почти полтора часа – на автобусе с несколькими пересадками, потом пешком. Сначала они страдали от духоты в салоне автобусов, а потом им два раза неправильно показывали дорогу прохожие, сами плохо знавшие этот район. Наконец они добрались до двери в здание и Монифа нажала на кнопку звонка напротив номера квартиры, который дала им Халима вместе с адресом. Тишина. Монифа подождала и позвонила снова. На этот раз из динамика послышался женский голос:

– Кто там?

Монифа назвала себя и спросила:

– Это квартира Чинары Сани?

– Вы не родственница Абео Банколе? – вопросом на вопрос ответила женщина, и Монифа поняла, что они не ошиблись адресом.

– И вы хотите?.. – спросила Чинара, когда Монифа назвалась женой Абео.

– Поговорить о том, что Абео планирует для Симисолы.

– Минутку, пожалуйста.

Монифа ждала. Она представила, как Чинара Сани нервно притопывает ногой, пытаясь придумать план бегства. Через несколько минут она позвонила вновь, и на этот раз замок открылся. Монифа толкнула дверь и повела Симисолу к лифту. Она знала, что Чинара Сани живет на десятом этаже.

После бесконечного, как ей казалось, ожидания гремящего и стонущего лифта она втолкнула Сими в кабину, и они поехали наверх. «Должно быть, Чинара стояла, держась за ручку двери», – подумала Монифа, поскольку не успели костяшки ее пальцев коснуться деревянной панели, как дверь распахнулась.

Она ожидала увидеть очень старую женщину, хотя и не могла сказать, почему, – разве что из-за традиции, которая ассоциировалась с обрезанием. И еще она ожидала увидеть национальную одежду. Но перед ней стояла седая женщина с внешностью профессионала, которая могла бы работать в банке, хотя ее красная помада выглядела неуместной и делала рот похожим на рану на лице.

– Вы Чинара? – спросила Монифа.

– А это, должно быть, Симисола? – Чинара изобразила улыбку; один из ее крупных передних зубов был испачкан помадой. – Вы привели ее познакомиться со мной? Это облегчает дело. Как поживаешь, Симисола? Готова стать взрослой девушкой?

Сими засмущалась. Она не знала, чего ждать от этой незнакомой женщины.

– Об этом, – сказала Монифа, – мы и пришли поговорить.

– Правда? Это хорошо. Хотя это необычно, когда отец девочки договаривается обо всем, в то время как ее матери нет дома, правда? У вас есть опасения? Вопросы? – Монифа не ответила, и Чинара перевела взгляд на Сими. – Симисола хочет меня о чем-то спросить? Все это необходимо для превращения в женщину, моя дорогая. Тебе уже это говорили, да?

Монифа почувствовала, как Сими прижимается к ней. Маленькое тело девочки дрожало.

– Произошла ошибка, – сказала она Чинаре. – Ваши услуги не нужны. Я уже договорилась в другом месте. Абео не знал об этом, когда пригласил вас к нам домой. Потом я ему все объяснила.

– В другом месте? Я – единственный настоящий нигерийский специалист в северной части Лондона. Конечно, есть еще сомалийцы, и их услуги, нужно признать, дешевле моих. Но я не позволила бы сомалийцу переступить порог моего дома, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к моей дочери. Могу я спросить, как вы меня нашли? То есть откуда вы узнали мой адрес?

– От матери девочки, которая покончила с собой после того, как вы ее обрезали. Может, вы ее помните? Ее звали Лим. Ей было двенадцать. Взяла головную повязку матери и повесилась.

– Двенадцать лет, – пробормотала Чинара. – Лучше это делать, когда девочки гораздо, гораздо младше. Так я и говорю родителям, которые ко мне приходят. Я не отвечаю за последствия, когда родители меня не слушают.

– Тогда послушайте меня, – сказала Монифа. – Если вы только дотронетесь до Симисолы, я позвоню в полицию. Если вы еще раз появитесь в моем доме, я позвоню в полицию.

– Думаю, это не вам решать. И ваш муж сказал мне, что вы…

– Мне плевать, что сказал вам муж.

– …что вы с ним согласны. Вы говорите, что он мне солгал?

– Я говорю, что вы не прикоснетесь к моей дочери. Я говорю, что позвоню в полицию, если вы переступите порог моего дома.

В ушах Чинары были большие золотые серьги, которые начали раскачиваться, как часы гипнотизера, когда она наклонила голову.

– Но что заставило вас передумать, миссис Банколе? Когда я говорила с вашим мужем, он заверял меня, что вы рады нашей договоренности.

– Он вам лгал.

– Зачем ему лгать?

– Мама, – прошептала Симисола. – Можно мне в туалет?

– Конечно, конечно, – Чинара указала, куда идти. Монифа двинулась вслед за дочерью, но хозяйка остановила ее. – Девочка сама справится. В квартире больше никого нет, если вас это тревожит.

Монифу тревожило все, что имело отношение к Чинаре, но она сказала Симисоле:

– Иди и долго не задерживайся.

Когда Сими вышла из комнаты, Чинара повернулась к Монифе.

– Вы знаете, что произойдет, да? Вы не сможете найти для нее достойного мужа, если этого не сделать.

– Я уже вам говорила. Я договорилась в другом месте.

– Насчет замужества? С настоящим нигерийцем? Он будет предполагать…

– Все это не ваше дело. Если Абео вам заплатил, оставьте деньги себе. Но больше не приходите в наш дом. Вы меня поняли, да?

– Ваш муж захочет…

– Меня интересует только Симисола.

Зазвенел домофон. Звук был громким и долгим, и Монифа подумала, что продолжительность звонка может быть каким-то сигналом. Ее охватил страх, хотя она не понимала причины, кроме того, что она находится в квартире женщины, ремесло которой может привести ее в тюрьму. Один раз ее уже забирала полиция, и она не хотела повторять этот неприятный опыт.

Чинара не стала брать трубку домофона, а просто подошла к нему и нажала кнопку, впустив кого-то в здание. Монифа сразу же поняла, что им с Сими нужно уходить. Она окликнула дочь, попросив поторопиться.

Прошло несколько секунд. Наконец послышался звук спускаемой в унитазе воды, а затем – струйки, бьющей из крана в раковину; Сими мыла руки, как ее учили. Когда она вернулась, Монифа подошла к ней, обняла за плечи и сказала:

– Мы уходим.

Она была уже у двери, когда в нее кто-то постучал – три резких удара.

– Ага, – сказала Чинара. – Вот теперь мы выясним правду.

Она прошла мимо Монифы с дочерью и открыла дверь. В квартиру вошел Абео.

Окна квартиры Лейло и Ясира смотрели на парк Пепис в Дептфорде. Это было не очень далеко от Гринвичского пешеходного туннеля, проходившего под Темзой и соединявшего два очень необычных места, Собачий остров и Королевский военно-морской колледж. Лейло и Ясир могли пользоваться самим парком Пепис. Он был открыт для всех, в отличие от некоторых зеленых зон Лондона, куда могли попасть только те, кто в состоянии заплатить за ключ. Парк выглядел довольно примитивным, но, выйдя из машины, Дебора увидела, что в нем есть столы для пикника, дорожки, скамейки и большие травяные – к сожалению, в данный момент не зеленые – площадки для игр в мяч. Здесь приятно почитать книгу, расположившись на солнышке в шезлонге, или выгулять собаку, а деревья парка давали густую тень.

Когда Дебора позвонила супругам, дома была только Лейло, но она обрадовалась, что Дебора Сент-Джеймс находится поблизости и готова отдать им фотографию. И вот Дебора стучала в дверь Лейло: под мышкой большой пакет, на плече камера.

Лейло, увидела она, явно изменилась. В прошлом веке сказали бы, что женщина «явно расцвела». Она словно излучала здоровье и энергию. Лейло встретила Дебору широкой улыбкой:

– Входите, входите. Хотите чаю? Могу предложить горячий, но мне кажется, что это будет чересчур, правда? У меня есть холодный.

Дебора ответила, что любит холодный чай. Войдя с пакетом в гостиную, она задумалась, куда Лейло с мужем повесят портрет. Над диваном, на остальных стенах и на всех поверхностях было столько произведений африканского искусства, сколько она не видела за всю жизнь. Картины, маски, скульптуры, резьба по камню, корзины, статуэтки и текстиль в рамках. На ближайшем столике располагались витрина и статуэтка воина с мечом. В витрине были разложены бронзовые вещицы самой разной формы, от фигурок до абстрактных завитков.

– Это гирьки для золота Ясира. Он начал собирать их еще в детстве.

– Для чего они? – Дебора повернулась к Лейло, которая принесла поднос с обещанным чаем и тарелкой печенья.

– Для определения веса золотой пыли, которая использовалась как деньги до появления монет и купюр.

– Какие красивые, – сказала Дебора. – Особенно аллигатор. Или это крокодил? Никогда не понимала разницы.

Лейло поставила поднос на стеклянный кофейный столик, где лежало несколько раскрытых каталогов, в основном с оформлением спальни. Заметив, куда смотрит Дебора, Лейло улыбнулась.

– Скоро у нас с Ясиром будет вторая свадьба. Он хочет в честь этого новую спальню. Что-нибудь, сказал он, что не связано с неприятными воспоминаниями, страданиями и болью.

– Отличная идея, – согласилась Дебора. – Похоже, ваш муж очень разумный человек.

– Мой муж совсем не похож на многих мужей, которые придерживаются традиций. Мне с ним очень повезло.

– А ему – с вами, – сказала Дебора. – Думаю, он это знает.

– Вы замужем?

– Да.

– А кто ваш муж?

– Мужчина, которого я люблю с семи лет.

– Боже правый! Вы росли вместе?

– Я была ребенком. Он – нет.

– Значит, он гораздо старше?

– Нет-нет. Разница в одиннадцать лет, но без этих лет и того, что случилось за эти годы, мы оба могли бы соединить свои жизни с другими людьми.

– Какая интересная история. – Лейло поставила перед Деборой бокал с чаем. Он был комнатной температуры, а не ледяной, но здорово освежал, обнаружила Дебора; лимон – прекрасное средство от жары.

– Слишком длинная, чтобы ее сейчас рассказывать. Если вы позволите… Вы прекрасно выглядите. Значит, операция прошла успешно.

Лейло кивнула.

– Я ходила на осмотр, и доктор Уэзеролл говорит, что скоро мы с Ясиром сможем еще раз подумать о детях. У вас же есть дети?

– Увы, нет. – Покачав головой, Дебора показала на пакет, который принесла с собой. – Хотите взглянуть на фотографию? Сегодня я их развожу.

– Ой, конечно хочу. Очень хочу. Да, да.

Дебора кивком указала на пакет, который прислонила к дивану. Она завернула фотографию в промасленную бумагу, скрепив уголки скотчем, и Лейло не составило труда открыть его. Это не была обычная студийная фотография. Портрет нужно было повесить на стену, а не ставить на стол или каминную доску. Дебора выполнила ее в черно-белом варианте – ее любимый стиль – и оформила очень просто, с белым паспарту и черной металлической рамкой. На фотографии Ясир сидел на подлокотнике кресла Лейло. Он смотрел на нее сверху вниз, а она на него – снизу вверх. Он был развернут в профиль, она – в три четверти. Деборе понравился этот снимок, который отражал характер их отношений: терпение, преданность, сопереживание, поддержка.

Взглянув на портрет, Лейло сцепила руки под подбородком.

– Очень красиво. Вы так добры, что принесли его мне…

– Это я должна поблагодарить вас, что позволили мне снимать, – ответила Дебора. – Знаете что… Вы позволите мне сделать еще несколько снимков? Дело в том… В перемене, которая с вами произошла. Вы не возражаете?

– Здесь? – В тоне Лейло слышался испуг. – Сейчас? Без мужа?

– Если только это вас не очень смущает. У меня с собой камера. И свет здесь очень хороший.

Лейло задумалась, сдвинув брови. Потом улыбнулась.

– Да. Где вы хотите меня фотографировать? Здесь? Прямо здесь?

Она сидела на диване, наполовину освещенном полосой света. Было бы интересно снять ее прямо там, из-за этого света, несмотря на стену за ее спиной, украшенную произведениями искусства. Каждое из них было достойно внимания, но все вместе они отвлекали. Даже настройка глубины резкости полностью не устранит проблему.

– Давайте передвинем стул к окну, – предложила Дебора.

– Да, конечно. Это совсем легко.

Лейло подвинула стул, а Дебора усадила ее. Потом включила лампу на столе за спиной хозяйки и слегка повернула. Убрала из поля зрения витрину с гирьками для золота и статуей.

Отступив назад, она оценила композицию: женщина в мягком освещении, с бликами на волосах от лампы за ее спиной.

– Отлично, Лейло. Я принесу вам копию. Только… – Она улыбнулась. – Тогда придется сфотографировать и Ясира, чтобы получилась пара одинаковых портретов. А потом – детей, одного за другим. А может, ваших родителей? Братьев и сестер? В конечном итоге я вам так надоем, что у вас не будет выбора, кроме как принять меня в вашу семью.

Лейло рассмеялась. И в этот момент Дебора сфотографировала ее.

Монифа сразу поняла, что долгую паузу перед тем, как впустить ее в квартиру, Чинара Сани использовала для того, чтобы позвонить Абео и спросить, зачем его жена и дочь звонят ей в дверь. Он умудрился очень быстро добраться сюда из Пембери-Эстейт – наверное, взял машину Ларк или вызвал такси. Других вариантов не было.

Абео вошел в квартиру с каменным лицом. Аккуратно закрыл за собой дверь, прошел мимо Чинары и остановился перед Монифой. Говорил он медленно и тихо, и Монифа подумала, что он похож на кобру.

– Что ты тут делаешь, Монифа? – Он перевел взгляд на Сими, которая отступила в угол комнаты. – Что тут делает Симисола?

Монифа сделала глубокий вдох, размышляя, что он позволит себе в присутствии чужого человека.

– Я пришла сказать этой женщине, что позвоню в полицию, если она посмеет прикоснуться к моей дочери, – спокойно ответили она.

– Моей дочери, – возразил Абео. – По крайней мере, ты так утверждала, да? А если она моя, то мне решать, что с ней будет, а не тебе. Ты превратишь ее в такую же, как сама: гнилой фрукт с отцовского дерева. Иди сюда, Симисола.

Сими не пошевелилась.

– Симисола, немедленно иди ко мне, – сказал Абео. – Не заставляй меня применять силу.

– Мама? – Сими посмотрела на Монифу. – Что мне…

Этого Абео не мог стерпеть. Он подскочил к дочери и схватил ее за плечо. Потом повернулся к Чинаре.

– Вот так. Мы сделаем это сейчас.

Монифа шагнула вперед и встала между Абео и женщиной.

– Нет! Я не позволю…

Абео отпустил Симисолу, молниеносным движением схватил Монифу и оттолкнул назад. Она споткнулась о кресло, а пока пыталась восстановить равновесие, он снова стиснул плечо Сими и потащил ее к Чинаре.

– Сейчас, – сказал он.

– Я не могу…

– Я вам заплатил. Можете. Я ее подержу. Соберите все, что нужно. – Он повернулся к Монифе. – А ты стой, где стоишь. Иначе я…

– Что? – крикнула она и шагнула к нему. – Что ты со мной сделаешь, Абео?

Он двинулся к ней, но его остановил голос Чинары:

– Прекратите! Я не буду ничего делать. Вы сказали, что она согласна на обрезание. Вы мне солгали. Я не работаю без согласия обоих родителей. Я вас предупреждала.

– Мы договорились, – возразил Абео. – Я договорился. Все, что здесь происходит, наше с ней дело. Это не имеет отношения к чистоте Симисолы.

– Договор перестал действовать, как только мать сказала, что позвонит в полицию. Все кончено. Я не буду ее резать. Ни сегодня, ни вообще.

Лицо Абео застыло. Монифе показалось, что его хватит удар. Сими подбежала к ней, и Монифа опустилась рядом с ней на колени.

– Я купил все, что вы сказали, – голос Абео звучал угрожающе. – Я потратил деньги. Я дал вам деньги. Вы должны…

– Я. Ничего. Не должна. Уходите отсюда. Все. Немедленно.

– Я сказал вам, чего хочу, – настаивал Абео.

– А я сказала, что этому не бывать, – ответила Чинара. – Так что вы уходите, и уходите немедленно. Или я сама позвоню в полицию. И арестуют вас. Вон отсюда!

В наступившей тишине у Монифы мелькнула мысль, что Абео сейчас бросится на женщину. Но он опустил взгляд, резко повернулся, схватил Монифу, поднял с колен и толкнул к двери. Потом проделал то же самое с Симисолой.

Через несколько секунд они были уже в коридоре, и Чинара захлопнула и заперла за ними дверь. Абео заставил жену и дочь войти вместе с ним в лифт.

– Она едет в Нигерию, – сказал он Монифе.

В половине одиннадцатого Доротея Гарриман сказала, обращаясь к ним обоим:

– Мне звонила Джуди. Помощник комиссара Хиллиер хочет поговорить.

Уинстон Нката отвернулся от экрана компьютера и посмотрел на Хейверс. Та дернула плечом и подняла руки.

– Инспектора Линли нет на месте, – сообщил Нката Доротее.

– Я ей так и сказала. Сначала она ответила, что пусть приходит, когда появится, и все такое прочее. Потом перезвонила, и поэтому я здесь.

– Вы говорите, что ему нужен один из нас?

Доротея переместила вес на тонкий каблук своих туфель на шпильках, потом стукнула носком туфли по линолеуму.

– Немедленно, сказала она. И еще сказала, что это не может ждать исполняющего обязанности старшего суперинтенданта. Помощник комиссара хочет видеть одного из вас. Прямо сейчас.

– Это насчет… кстати, насчет чего, Ди? – спросила Хейверс.

– Вы же знаете, сержант, что Джуди ничего не говорит заранее. Это лишает ситуацию драматизма. Или неожиданности. Или еще чего-нибудь. По крайней мере, мне кажется, что таково мнение помощника комиссара.

– Итак, – Хейверс повернулась к Нкате. – Начальство вызывает. Что это может быть, Уинни? Сыграем в «три из пяти» или «камень, ножницы, бумага». Выбирай. Слава богу, что утром я оделась официально – на тот случай, если проиграю.

– Что касается официальной одежды, – Доротея окинула взглядом Хейверс, – это верно только наполовину. Что за леопардовые тренировочные брюки?

– Ради бога. Это имитация леопардовой шкуры. Я люблю животных. Если тебе нужна такая же пара, могу подсказать…

– Пока я пас, сержант, – ответила Доротея и повернулась к Нкате, который достал из кармана монетку в пятьдесят пенсов. – Ну?

– Орел – идешь ты, решка – я. Но имей в виду, что я не отношусь к числу любимчиков Хиллиера.

Он бросил монету на пол, и она закатилась под стул Барбары. Та посмотрела на монету, потому перевела взгляд на Нкату.

– Радуйся.

Нката вздохнул.

– Никогда у него не был.

– Не волнуйся, – успокоила его Хейверс. – Первый раз – самый лучший. Может, он даже достанет шоколадное печенье, когда увидит, что это не я.

Уинстон взял несколько документов – и раньше, чем ему хотелось бы, оказался перед столом Джуди. Он ни разу не видел секретаря Хиллиера и ни разу не залетал так высоко, чтобы официально встречаться с Хиллиером в той части здания, которую тот делил с самим комиссаром.

– Сержант Нката вместо инспектора Линли, – представился он.

Джуди внимательно посмотрела на него.

– Вы довольно высокий, правда? – Судя по тону, у нее возникли сомнения по поводу того, не станет ли его рост источником затруднений.

– Совершенно верно, – ответил он.

– Как именно?

– Гены. У меня в семье все высокие.

– Я имела в виду, какой у вас рост, а не как так вышло, что вы такой высокий.

– А. Простите. Шесть футов и пять дюймов. Почти шесть. То есть дюймов.

Джуди кивнула.

– Понятно. Примерно так вы и выглядите. – Она позвонила помощнику комиссара и сообщила, что явился сержант Нката, выслушала ответ и сказала: – Конечно. – Затем обратилась к Нкате: – Входите. И постарайтесь казаться ниже, если получится. Это поможет.

Уинстон не знал, как можно казаться ниже, но, надеясь на лучшее, немного сгорбился и вошел в кабинет. Первое, что он увидел – кроме самого Хиллиера, который стоял у стола, опираясь костяшками пальцев на крышку, – были таблоиды. Они занимали всю поверхность стола, и Нката подумал, что помощник комиссара собрал здесь все таблоиды Лондона. Вне всякого сомнения, это дело рук пресс-службы. Позади стола находилось широкое окно, из которого открывался вид на зеленые вершины деревьев Сент-Джеймс-парка на фоне голубого неба.

Хиллиер оторвал взгляд от газет. Нката еще не видел сегодняшние новости, но рассудил, что, если Хиллиер хотел кого-то видеть, а перед прибывшим по вызову открывается коллекция лондонских газет, он вряд ли услышит похвалу.

Глаза Хиллиера прищурились.

– А где ваш начальник?

– В Нижнем Клэптоне. Забирает мобильный телефон жертвы и встречается с парнем, который ее перевел.

– И всё?

– Также показывает ему некоторые снимки.

– Будем надеяться, что у него уже есть снимки лучшего качества. – Хиллиер махнул рукой в сторону таблоидов. – С этими блюстителям порядка никто не будет звонить. – Он посмотрел Нкату. – Вы принесли их с собой?

Уинстон посмотрел на папки у себя в руках. Честно говоря, он не знал, что и зачем он принес.

– Улучшенные изображения? Шеф только что получил их из лаборатории. Еще не успели сделать копии.

Хиллиер какое-то время молча разглядывал его.

– Вы же лояльны, да?

– Сэр?

– Линли. Вы лояльны ему. Превосходное качество, сержант.

Нката не знал, как правильно отвечать, и поэтому просто кивнул. Где-то зазвонил телефон – по всей видимости, на столе Джуди.

– Позаботьтесь о том, чтобы мне немедленно передали снимки улучшенного качества.

Нката отвел взгляд, обдумывая приказ.

– Чтобы передать в СМИ, сэр? – спросил он.

– Чтобы сделать с ними то, что я посчитаю нужным.

– Понимаете… – Нката не знал, как правильно разыграть эту сцену.

– Что? – Хиллиер умел ставить подчиненных на место. В его тоне проступили стальные нотки.

– Инспектор Линли не хочет, чтобы виновный в преступлении знал, что у нас есть снимки хорошего качества, сэр.

– Вы меня слышали? – спросил Хиллиер. – Это было не предложение, сержант.

– Да. Конечно. Только если снимки обнародуют и на одном, на двух или на нескольких есть убийца, мы раньше времени раскроем карты.

– Это одна из возможных интерпретаций, – сказал Хиллиер. – Есть и другие, но я сомневаюсь, что они вам известны.

– Да, сэр, – сказал Нката.

– И позвольте спросить, – продолжил Хиллиер, – зачем Линли два сержанта, если ему нужен всего один? Я спрашивал его, но он уклонился от ответа. И я не могу представить, чтобы сержант Хейверс искала другую работу, хотя это было бы очень желательно.

– Проблема с сокращениями. – Нката обрадовался смене темы, но в то же время твердо решил увести разговор от Барбары. – Прямо сейчас? Когда столько работы с убийством сержанта Бонтемпи? Мы пытаемся собрать все фрагменты вместе, но у нас всего два констебля, которых нам выделил инспектор Хейл. Один из них просматривает записи камер видеонаблюдения с дома, где жила сержант Бонтемпи, и с двух магазинов на противоположной стороне улицы. Второй изучает записи со Стритэм-Хай-роуд для идентификации машин и такси вокруг ее дома в день нападения. В тот день мы ничего не нашли и поэтому стали двигаться назад во времени, захватив два предыдущих дня. Констебль регистрирует номерные знаки, отправляет их в Суонси и получает информацию от них. В этом районе нет камеры автоматического распознавания автомобильных номеров.

– А что Суонси? – спросил Хиллиер. – Сержант, я предпочел бы не вытягивать из вас информацию. Говорите всё.

– Есть один интересный момент. Мы обнаружили, что машина, зарегистрированная на Марка Финни – начальника Тео Бонтемпи до ее перевода, – несколько раз проезжала рядом с домом. А он живет далеко от Стритэма. Его также зафиксировала камера видеонаблюдения на доме.

– Как эти даты связаны с тем, что с ней случилось?

– Две даты полностью соответствуют тому, что он нам рассказывал. Третья и четвертая – нет.

– Тогда займитесь этим.

– Подозреваю, инспектор Линли как раз над этим работает, сэр. Как я уже говорил, утром он поехал поговорить с Финни.

Хиллиер пристально смотрел на Нкату, и сержант подумал, что помощник комиссара прибегает к такому взгляду всегда, когда хочет кого-то запугать.

– Что-нибудь еще?

– Мы проверяем книгу записей на прием, найденную в закрытой клинике, с которой была связана сержант Бонтемпи. Это всё женщины, что вполне логично, поскольку две арестованные женщины утверждали, что клиника специализируется на женских проблемах. Но тут есть одна интересная деталь, сэр. Ни одна из женщин, с которыми мы говорили, не пожелала сказать, по какому поводу обращалась к врачу. Кроме того, рядом с именем каждой женщины стояло другое имя, в скобках. Тоже женские имена. Мы полагаем, что жертва убийства сообщила местным копам, что клиника занимается женским обрезанием, и поэтому в журнале записаны имена матерей, которые приводили своих дочерей на обрезание, а имена в скобках – это девочки. Разумеется, мы точно не знаем, но в данный момент ищем женщину, которая там работала.

– И как успехи?

– Она скрывается. Кроме того, она пользовалась чужим именем. Сейчас мы разыскиваем владельца здания – того, в котором располагалась клиника, – и как только узнаем его имя и адрес, доберемся и до нее.

– Кто над этим работает?

– Работала Барб Хейверс… работает. Но… понимаете… если честно, дополнительная помощь нам не помешала бы. Только просмотр записей камер видеонаблюдения отнимает уйму времени, а без них мы не можем провести ни один допрос.

Хиллиер снова с прищуром посмотрел на него.

– Вы только что сказали, что у вас есть два констебля.

– Да, и они молодцы. Но нам нужно больше людей, потому что как только мы натыкаемся на новое имя, появляется еще один человек, которого нужно проверить. И еще поработать с фотографиями, как только мы получим достаточное количество копий. Вы знаете процедуру. – Последние слова Уинстон произнес без особой уверенности. Нката сомневался, что блестящая карьера сэра Дэвида Хиллиера включала расследования убийств. «Но попробовать стоило», – подумал он. Нужно использовать любой шанс.

И эта попытка оказалась успешной.

– Я могу выделить вам еще двоих максимум, – сказал Хиллиер. – Над этим делом будут работать семь человек – больше мы себе позволить не можем. Это же не серийный убийца. Если инспектор Линли не раскроет дело с таким количеством людей, у нас будут серьезные неприятности – и у него тоже. Так что передайте мне эти снимки, и нам остается лишь молиться, что произойдет нечто такое, что переключит на себя внимание таблоидов. Лично я не отказался бы от природной катастрофы.

Нката обнаружил, что, пожалуй, согласен с ним.

Когда Тани покинул квартиру, Софи пошла вместе с ним. Но сначала он достал рюкзак с вещами Симисолы и показал Софи. Она перебрала вещи, посоветовала добавить еще две футболки и сандалии, если они есть. Тани достал из шкафа футболки и взял пару красных кроксов. Софи прибавила одну из мягких игрушек Сими, тигра без одного глаза, – больше ничего в рюкзак не лезло. Потом они по предложению Софи отправились на рынок на Ридли-роуд. «Велика вероятность, – сказала она, – что Монифа повела Сими туда».

У входа на рынок они разделились. Софи пошла по той стороне улицы, где находились мясная лавка и рыбный прилавок Абео. Тани взял на себя другую. Через полчаса они встретились в другом конце рынка. Симисолы они не видели. В «Товарах из Африки» и мясной лавке Тани также не видел Абео. Это было еще более необычно, чем отсутствие Монифы и Симисолы.

– Они ушли больше трех часов назад, – сказал Тани. – Что, если Сими прямо сейчас делают обрезание? Соф, я ее брат. Я хочу сказать, что…

– Всё в порядке, – сказала Софи. – Не волнуйся. Вероятно, они просто пошли… – Естественно, она, как и он, не могла придумать место, куда бы они могли направиться. – Они обязательно вернутся. Постарайся сохранять спокойствие.

– Я должен был проследить за ними. Я слышал, как они уходят. Но подумал, что не смогу забрать Сими на улице. А теперь думаю, какого черта.

– Ты все сделал правильно. Далеко они не могли уйти. Они скоро вернутся.

Это произошло быстрее, чем ожидал Тани. Они с Софи сидели на кровати Тани. Не прошло и десяти минут после их возвращения с рынка, как послышался голос его отца, который становился громче по мере того, как тот поднимался по лестнице. Говорил Абео отрывисто.

– А теперь вот что, – услышал Тани. – Ты не вмешиваешься. Ты не…

– Ты делаешь ей больно, папа! – Голос Симисолы.

– Закрой рот! – рявкнул Абео.

Тани и Софи переглянулись. Тани встал с кровати и закрыл дверь спальни, оставив узкую щель, чтобы они могли слышать, что происходит в квартире. Потом вернулся к Софи. Звук открывающейся входной двери. Шаги, затем дверь снова закрылась.

– Теперь посмотри, что ты наделала, – сказал Абео.

– Я уберегла Симисолу от беды.

– И ты знаешь, что будет дальше. Я сегодня же куплю билеты. Благодарить за это ты должна себя.

– Я не позволю тебе увезти ее из страны, Абео. Я тебя остановлю.

– Папа, я не хочу никуда уезжать, – заплакала Сими.

– И как ты меня остановишь? – спросил Абео.

– Позвоню в полицию.

Он коротко рассмеялся.

– И что потом? Они приходят, грозят мне пальцем. Говорят: «Не делайте этого, сэр». И ждут, что я их послушаюсь. Думаешь, так ты меня остановишь?

– Они тебя арестуют!

– Мама, куда он меня увозит?

– Он хочет отвезти тебя в Нигерию. Там он договорится, чтобы…

– Глупая женщина! – закричал Абео, и Тани с Софи услышали звук пощечины. – Не тебе решать, что будет с любым членом этой семьи.

– Абео, ты не должен…

– Заткнись. Я уже наслушался твоих разговоров.

– Я не позволю…

– Ты меня не слышишь? – Грохот упавшей на пол мебели. – Тут я позволяю. Или не позволяю. Что я должен сделать, чтобы заставить тебя это понять?

– Папа…

– Симисола, пожалуйста, уходи.

– Нет! Она останется здесь. Будет смотреть и запоминать, чтобы в следующий раз делать то, что ей говорят.

– Абео, не надо.

– Ни слова больше.

– Пожалуйста…

– Что я сказал? Ты меня не слышишь? – Снова звук удара, потом стон, еще удар, приглушенные протесты, крик Симисолы:

– Перестань, папа! Ты делаешь маме больно!

– Так поступают мужья с непослушными женами. Слушай и смотри… Ты думаешь… Я не закончил.

Звук падающего тела, потом еще раз, с глухим ударом об пол.

– Абео, прекрати. Ты пугаешь…

– Я тебе покажу… – Потом слышалось только рычание Абео, звуки ударов, стоны Монифы и плач Сими.

– Нет! Нет! Папа!

– Не лезь в это дело. Видишь, что ты из нее сделала? Теперь ты видишь? Ты портишь все, к чему прикасаешься. Симисола, не смей… ах ты чертова маленькая…

Визг Сими, крик Монифы. Тани вскочил и бросился к двери спальни. Софи схватила его за руку.

– Стой, стой, – прошептала она. – Если ты попытаешься это прекратить, тебе тоже достанется.

– Убирайся в свою комнату и сиди там, или я убью твою мать, прямо здесь и сейчас! – проревел Абео.

– Папа… – всхлипнула Сими.

– Хочешь, чтобы я ее убил?

Торопливые шаги, еще один всхлип, и Сими вбежала в комнату и захлопнула за собой дверь. Тани схватил ее и крепко обнял, а Софи прижала палец к губам, призывая к молчанию. Из гостиной доносились звуки ударов и плач.

– Он бьет маму! – сказала Симисола, уткнувшись лицом в грудь брата. – Тани!..

– Знаю, Пискля. Мы слышали. Мы знаем, – прошептал Тани.

– Ты должен его остановить!

– Остановлю. Но тебе нужно пойти со мной и с Софи, прямо сейчас.

– Но мама…

– Времени нет, Сими, – сказала Софи. – Отец хочет причинить тебе вред. Твой единственный шанс спастись – пойти с нами.

– Мама бы этого хотела, – прибавил Тани и взял рюкзак с вещами Сими.

– Думаешь, я не знаю, что ты делаешь? Я положу этому конец, – услышал Тани голос отца, а затем жалобный крик, который – он знал – еще долго будет стоять у него в ушах.

Софи вылезла в окно. Тани поднял сестру на подоконник. Софи подала ей руку и помогла спуститься на землю. Тани поспешил за ними.

Барбара Хейверс подумала, что разговор Нкаты с Хиллиером – неважно о чем – давал ей предлог, которого она искала. Как только Уинстон направился в офис заместителя комиссара, она жалобным – насколько ей это удалось – взглядом посмотрела на Доротею и сказала:

– Похоже, с уроком рисунка ничего не выйдет, Ди. Мы тут совсем зашиваемся, сама видишь. Особенно теперь, когда у Хиллиера появилась идея фикс. Думаю, инспектор устроит аврал. – Она нахмурилась, словно размышляя над своими словами. – Кажется, я что-то напутала в метафорах. Но ты понимаешь, что я имела в виду, правда?

Изящная поза Доротеи слегка изменилась, отражая ее разочарование.

– Если б я тебя не знала, Барбара – сержант Хейверс, – то могла бы подумать, что ты пытаешься увильнуть.

– Я бы никогда не посмела, – поклялась Барбара.

– Хм. Ладно. Но позволь тебя спросить: тебе не нравится именно та часть, которая связана с рисунком? Кстати, я видела, что ты запихнула принадлежности для рисования под стол.

– А. Ну да. Верно. – Барбара не знала, что еще сказать.

– По поводу рисунка нервничать не стоит, – заверила ее Доротея. – Думаю, три четверти записавшихся не умеют рисовать. Скорее всего, даже не хотят научиться. Думаю, они приходят туда по той же причине, что и мы: искать настоящую любовь.

Это было уже слишком.

– Ди, неужели ты на самом деле в это веришь? – спросила Барбара.

– Во что? В людей, которые ищут настоящую любовь?

– В настоящую любовь. Такое случается только в волшебных сказках.

– А что не так с волшебными сказками?

– Ничего, кроме концовки, – ответила Барбара.

– То есть?

– Я имею в виду: «Они жили долго и счастливо». А должно быть так: «Более или менее счастливо, пока кое-что не случилось». Поверь, у каждой волшебной сказки должно быть продолжение.

– Ерунда, – сказала Доротея. – Ты слишком быстро сдаешься.

– Ладно, хорошо. Когда работаешь в таком месте, – она обвела рукой комнату, – становишься немного циничной.

– Я намерена тебя от этого избавить.

– От работы или от цинизма?

– Очень смешно. Вижу, рисунок тебе не подходит. Дай мне тот пакет. Я все забираю.

– На здоровье. – Барбара извлекла из-под стола пакет и вручила Доротее.

– Не беспокойтесь, сержант Хейверс, я найду что-нибудь подходящее. Подождите. – С этими словами Ди, цокая шпильками, проследовала к своему столу рядом с временным кабинетом Линли.

Когда она ушла, Барбара позвонила криминалистам, располагавшимся на другом берегу реки, и с четвертой попытки соединилась с сотрудником, занимавшимся скульптурами из квартиры Тео Бонтемпи. Ничего интересного, ответили ей. Несколько отпечатков пальцев, но они принадлежат жертве, и никаких остатков ДНК, позволявших предположить, что какой-то из скульптур человеку проломили голову. Еще один тупик, черт бы его побрал. Барбара попросила вернуть скульптуры в Стритэм, повесила трубку и стала искать в интернете номер закусочной «Вкус Теннесси».

Ответили ей не сразу.

– Да? Советую поторопиться, черт возьми. Цыплята готовы.

Барбара последовала совету. Знает ли он имя владельца дома напротив? Это беспокоит столичная полиция.

– Откуда мне знать? И на кой ляд это сдалось столичной полиции?

Заметил ли он, что расположенная рядом клиника рядом закрылась, спросила Барбара. Да? Ну вот, столичная полиция пытается найти женщину, которая там работала, и полагает, что у владельца дома в договоре должны быть указаны ее имя и адрес. Но им нужно знать имя владельца.

– Что она сделала, эта женщина из клиники?

Насколько известно полиции, ничего. Но у них есть несколько вопросов по поводу клиники, а поскольку эта женщина там работала, она, по всей видимости, может на них ответить.

– Ничем не могу вам помочь. Но попробую выяснить. Они занимались чем-то незаконным? Должен сказать, клиентов у них было не слишком много, но все выглядело прилично. Господи, неужели это торговля людьми? Сексуальное рабство? Иностранки верили, что им дадут здесь достойную работу? Вы понимаете, что я имею в виду. Насколько я видел, туда ходили только иностранки…

Нет-нет. Ничего подобного. Барбара продиктовала свой номер телефона – если удастся выяснить имя владельца дома, пусть кто-нибудь позвонит.

Ее собеседник записал номер и пообещал позвонить, если что-то узнает. Потом спросил, грозит ли кому-нибудь опасность, и сам ответил на свой вопрос.

– Конечно, стала бы тогда звонить столичная полиция, – сказал он и повесил трубку.

Пришел Нката, несколько взбудораженный разговором с сэром Дэвидом Хиллиером, а за ним и Линли.

– Чему радуемся? – спросил инспектор.

– Уинни только что выступал в вашей роли перед Хиллиером.

– Ага. Спасибо, Уинстон, – поблагодарил Линли. – Это настоящий подвиг.

– Как прошло? – спросила Барбара коллегу. – Ты преклонил колено? Поклонился в пояс? Поцеловал кольцо? Надеюсь, хотя бы пятился задом, когда выходил из кабинета?

– Я сутулился, – сказал Нката и бросил документы на стол.

– Сутулился?

– Да. Мне посоветовали.

– Джуди?

– Думаю, это должно было ему польстить. Кажется, он невысокого роста, так?

– Мне всегда казалось, что Хиллиер придерживается другой концепции: маленький, но опасный. Или наоборот: опасный, потому что маленький. Меня проблема роста никогда не касалась, но я, как всегда, исключение из правил.

– Это облегчает дело, – заметил Линли. Потом повернулся к Нкате. – Что нужно помощнику комиссара?

– Ясность. Я имею в виду снимки. Я объяснил ему, что улучшенные фотографии пришли поздно и поэтому вы передали ему старые. Но он требует новые.

– Понятно. В любом случае мы выиграли день.

– Нужно ему что-то дать, чтобы отвлечь его внимание, – сказал Нката. – Я выпросил для нас еще двух констеблей.

– Отличная работа, Уинстон. – Линли подвинул стул и сел. Потом вытащил из кармана мобильный телефон и положил на стол перед Барбарой. – Ну, что у нас?

– Со скульптурами ничего, – ответила Барбара. – Отпечатки пальцев Тео, но никакого ДНК, оставшегося после удара по голове. Конечно, скульптуры могли и вымыть. Но я не понимаю, как можно смыть свою ДНК, оставив при этом чьи-то отпечатки пальцев. Думаю, внезапную вспышку ярости можно вычеркивать из списка. Завтра скульптуры вернут в квартиру. Полагаю, мне остается взять спиритическую доску и надеяться на удачу.

– И это не исключено, – сказал Линли. – Уинстон?

– Мы закончили с камерой наблюдения на Стритэм-Хай-роуд. То есть до убийства. Около дома четыре раза появлялась машина Марка Финни. Один раз за два дня до нападения, один раз в тот день, когда он ее нашел, и два раза после того, как Тео увезли в больницу.

– Увезли в больницу? – Линли нахмурился. – Или после ее смерти?

– Увезли в больницу. Как вы с ним поговорили?

Томас кивнул на телефон.

– Это Тео. Он был у Финни. Тот говорит, что взял его, когда «скорая» увезла Тео.

– Как вам удалось забрать у него телефон? – спросила Барбара.

– Я спросил, и он не стал лгать, что телефон у него. Утверждает, что хотел сохранить в тайне свои отношения с Тео, так чтобы о них не узнала жена.

– Логично, – согласилась Барбара. – Он собирался стереть информацию или что? И он думал, что Тео поправится, так? Она очнется и спросит, где ее мобильный, да?

– Разве только он знал, что она не поправится, – заметил Линли.

– Финни знал код разблокировки телефона? – спросил Нката.

– Говорит, что нет.

– Почему бы тогда его не выбросить? Или не оставить на месте?

– Очевидные вопросы, правда? Но он должен был знать, что при желании взломать телефон не составляет труда.

– Но Финни этого не хотел, да?

– Может, хотел сохранить приятные воспоминания или что-то в этом роде? – предположила Барбара. – Любовь и все такое…

– Совершенно верно. Любовь делает людей … – Линли умолк. – Не могу подобрать подходящее слово. В данном случае будет уместно «слепыми».

– «Глупыми» тоже подходит, – заметила Барбара.

Томас встал.

– Давайте оставим это для Марджори Ли. Мы скоро узнаем, есть ли еще причины, почему он взял телефон.

Когда он удалился, к Нкате подошла прикомандированный к ним констебль.

– Что-то нашли? – спросил Нката.

– Не уверена, – ответила она. – Я наткнулась на имя, которое показалось мне знакомым. Монифа Банколе. В журнале записей на прием, который был изъят из клиники. И я вспомнила, что видела это имя в одном из полицейских рапортов.

– Она должна там быть, – сказал Нката. – Именно ее арестовали вместе с женщиной, которая назвалась Эстер Ланж. Сказала, что пришла забрать деньги, заплаченные в качестве аванса за процедуру, которую она собиралась сделать.

– Верно. Но есть еще кое-что. Это имеет отношение к журналу.

– Объясните, – попросила Барбара.

– Понимаете, в журнале рядом с каждый именем стояло другое, в скобках, и у Монифы Банколе тоже. Но, согласно полицейскому рапорту, как вы уже сказали, она пришла отменить свой визит и вернуть деньги. Что-то по женской части, как она выразилась. Она лгала?

– Поскольку она оказалась в клинике во время полицейского рейда, это легко проверить.

– Похоже, я должен поговорить с ней еще раз, – сказал Нката, потом повернулся к констеблю. – Можете сделать копию той страницы журнала, где встречается ее имя?

Констебль, кивнув, отправилась выполнять поручение, едва не столкнувшись в дверях с Линли.

– Чем порадуете, инспектор? – спросила Барбара.

– Они загрузили содержимое телефона и отправили нам. Если в мобильнике столько информации, сколько я предполагаю, работы у нас будет по горло. Хорошо, что ты сумел получить от Хиллиера еще двух констеблей, Уинстон. Они нам понадобятся. А пока… – Он окинул взглядом своих подчиненных.

– Монифа Банколе, – сказал Нката. – Она не все нам рассказала. С ней нужно поговорить.

– Вы нашли другие интересные автомобили, кроме машины Марка Финни, которые были у дома во время нападения, до и после него? – спросил Линли. Когда Барбара и Нката покачали головами, он поручил им найти приличную фотографию Марка Финни и сравнить с записями камеры видеонаблюдения на доме Тео Бонтемпи в те дни, когда его машина была замечена в окрестностях дома. – Нам нужно удвоить усилия в этом направлении. Думаю, вы и без меня это знаете, так?

– Что это за место? – спросил Тани. – Не похоже на убежище.

– Должно быть где-то здесь, – ответила Софи. – На сайте сказано: Тринити-Грин. А это и есть Тринити-Грин.

Добирались они очень долго: часть пути по железной дороге, часть в метро, а остальное пешком. Оказавшись внутри огороженного стеной участка, Тани не заметил никаких указателей, что это «Дом орхидей», и ему стало не по себе от мысли, что они приехали не туда. Но Софи сказала, что в «Доме орхидей» вряд ли повесили табличку на кирпичной стене у края тротуара или на чугунных воротах, отделявших Тринити-Грин от Майл-Энд-роуд. Она втолкнула Тани и Сими в калитку, после чего они остановились на краю центральной лужайки с выгоревшей на солнце травой (вот тебе и «грин», подумал Тани) и попытались понять, куда идти дальше.

Софи сказала, что «Дом орхидей» должен находиться в отличающемся от других здании на дальнем конце лужайки. В самом большом, решила она. На взгляд Тани, здание было похоже на часовню – арочные окна и широкая лестница, ведущая к вычурной входной двери.

Оставалось выяснить, не ошиблась ли Софи в своих поисках. Они пошли к часовне мимо безмолвных домиков по обе стороны лужайки. Перед каждым из коттеджей были разбросаны самые разные вещи: трехколесный велосипед без одного колеса, старый набор для игры в крокет, жаровня без решетки. Состояние самих коттеджей тоже было разным: одни могли похвастаться приличным ремонтом, другие имели неприглядный вид; вероятно, первые находились в частном владении, а вторые указывали на муниципальное жилье, на которое муниципалитет долго не обращал внимания.

Внутри часовни горел свет. «Это обнадеживает», – подумал Тани. Но дверь оказалась запертой, а на стук никто не вышел.

– Плохо. – Тани обнял Симисолу за плечи, и она посмотрела на него испуганными глазами. – Кажется, ты говорила, что тут всегда открыто. – Последние слова были обращены к Софи, которая пыталась заглянуть в одно из боковых окон.

– Должно быть открыто до девяти часов, – ответила она. – Может, где-то есть другая дверь?

Сими указала на объявление, висевшее на втором окне. Оно была рукописным и, похоже, сделанным второпях. «Временно закрыто, в срочных случаях звонить…» – и номер телефона. Софи позвонила, но включился автоответчик, предложивший оставить сообщение, что она и сделала. Потом спустилась по лестнице, махнув Тани и Сими, чтобы те следовали за ней.

Они нашли еще одну дверь, по всей видимости ведущую в подвал. На ней была латунная табличка с надписью «Администрация», но дверь тоже оказалась закрытой. Изнутри не доносилось ни звука.

– Черт, – пробормотала Софи. – Ладно. Новый план. Едем ко мне домой. Твои родители обо мне не знают, так?

Сими посмотрела на нее, потом на Тани.

– Она твоя подружка? – спросила девочка брата. – Поэтому ты сказал, что не женишься на той нигерийской девушке, Тани?

Софи резко повернулась к нему.

– Идея моего отца, – поспешно объяснил он. – Сказал, что уже обо всем договорился. Я не стал тебе говорить. Какой смысл? Если я на ком-то и женюсь, то только не на женщине, которую в глаза не видел, Соф. Так что я сказал ему, что ни на ком не женюсь.

Они вернулись к фасаду здания. У подножия лестницы стояли три девочки, собираясь подняться по ступенькам. Тани сказал им, что тут никого нет, и в этот момент из одного домика вышел дряхлый старик – белый. Растрепанные волосы росли у него также из ушей и ноздрей, особенно ноздрей. Несмотря на жару, на нем была шерстяная кофта, отглаженная хлопковая рубашка и галстук-бабочка.

– Эй! – крикнул он им. – Нечего тут болтаться. Проваливайте. – Они подошли к нему, и он продолжил: – Я предупреждал ее с самого начала. Говорю вам, нечего тут болтаться. Она обещала, и смотрите, что из этого вышло, а? Она сказала – никаких парней, а что ты тут делаешь?

Тани не пришлось отвечать, потому что одна из трех девочек сказала:

– У нас собрание.

– Сегодня ничего не будет – а может, и никогда. Приходили копы. Арестовали ее, вот что. Что я вам сказал? Проваливайте. Немедленно.

– Но у нас собрание, – запротестовала другая девочка. – Здесь всегда кто-то есть. Кто-то должен быть. Здесь всегда кто-то должен быть.

– И чем я могу вам помочь? И знаете, что я скажу? Я не собираюсь тратить свое время, гоняя всяких девчонок. Вы не даете мне смотреть телик. Я сидел у окна с тех пор, как копы ее забрали. Правда, без наручников. Но они уехали, а заведение заперли.

– Кто?

– Я и запер. У меня есть ключ.

– Значит, вы можете нас впустит.

– Могу, – согласился он. – Но не собираюсь этого делать. Я вас не знаю. Ни одного из вас. Я и с ней-то едва знаком. Завади, так ее зовут. Жуткое имя, да… Думаю, сама себе придумала: просто составила случайные звуки. А теперь проваливайте отсюда, потому что пока заведение закрыто, делать вам тут нечего.

– Значит, вы знаете, что тут находится, – сказала Софи. – «Дом орхидей». И знаете, чем занимается эта организация, да? Помогает маленьким девочкам. Таким, как эта. Как Симисола. Так что вы могли бы помочь, если б хотели.

– Я ни о чем таком знать не знаю, – сказал старик. – И не собираюсь. Не желаю ничего знать. Я смотрю телик и не сую нос куда не следует.

Обычно Марк Финни выжидал какое-то время, прежде чем ехать домой. Путь туда от Эмпресс-стейт-билдинг был неблизким, и лучше его проделывать тогда, когда общественный транспорт исчезнет с улиц. Как правило, эти два часа он работал с документами или шел с коллегами в ближайший паб к полицейскому управлению на Лилли-роуд, чтобы пропустить кружку пива. Поэтому приезжал домой около восьми, прощался с Робертсоном и ужинал с Пит. Лилибет к этому времени уже давно покормили, почти всегда одним и тем же: омлет с сыром чеддер и поджаренный кусочек бекона. Поев, она дремала в инвалидном кресле рядом с кухонным столом. Это позволяло Пит приготовить еду для себя и мужа; нередко к ним присоединялся и Робертсон. Иногда все проходило гладко. Иногда нет.

Но в этот вечер Финни не стал ждать, пока рассосутся пробки на дорогах. И поехал не в Нижний Клэптон. Он направился на север, в Хакни, – пересек Лондон по диагонали и выехал на Холланд-Парк-авеню. Это можно было назвать экскурсионным туром по экономике города: обшарпанные террасы уступали место красивым особнякам, а те, в свою очередь, сменялись районами, которые раньше считались непрестижными, но теперь повысили свой статус. Его целью был один из двух ломбардов Поли. Они закрываются только в девять, так что времени у него навалом.

Но ему был нужен не Поли, а Стюарт, его шурин.

Посмотрев на часы, Марк остановился перед букмекерской конторой «Пэдди Пауэр», через дорогу от Пембери-Эстейт и наискосок от одного из ломбардов Поли. Вышел из машины и направился к Нэрроу-уэй. Пешеходный островок был заполнен семьями с детьми. Развлечением для них служили открытые магазины, а вечерний воздух был, вероятно, прохладнее, чем у них дома.

На ломбарде горели две неоновые вывески, а появление Финни сопровождалось нестройным звуком колокольчиков на двери. Внутри стояла жуткая жара – в помещении не было ни кондиционера, ни вентилятора. «Тут должны вспотеть даже стены», – подумал Марк.

– Секунду, – крикнул Стюарт. Похоже, он что-то жевал. Неудивительно – «Макдоналдс» находился совсем рядом.

– Не торопись, – ответил Марк. – Поли здесь?

– Марк?.. Я сейчас… – Стюарт вынырнул из-за занавески, вытирая руки бумажной салфеткой, которой потом промокнул лоб. – Нет, он внизу. – Финни понял, что Стюарт имеет в виду другой ломбард в конце улицы. – Мне позвонить ему?

– Нет. На самом деле я пришел к тебе. С Поли я уже говорил. – Он извлек из кармана квитанцию из ломбарда, которую нашел в сумке Пит, и положил на прилавок перед Стюартом. – Нашел в кошельке Пит.

– Знаешь, Марк, если Поли…

– Наверное, я плохо объяснил, когда обращался к нему, – ответил Марк. – Я пытаюсь выяснить, на что Пит могла потратить деньги, которые получила от вас, – что бы она ни закладывала. Понятно?

– Этого я тебе сказать не могу. – Вид у Стюарта был смущенный, что Марк посчитал добрым знаком. – Это конфиденциальная информация. Почему бы тебе не спросить ее?

– Очевидно, – ответил Марк, – она предпочитает, чтобы я не знал.

– Ну, тогда…

– Мне не нужно знать сумму, которую вы ей выдали, Стюарт. Мне даже не нужно знать, что именно она принесла.

– Вещи. – Стюарт оглянулся, словно искал кого-то, кто их может подслушать, или подслушивающие устройства.

Марк решил не давить на него.

– Мне просто нужно знать – ради нее самой и ради Лилибет, – к какой категории относится вещь, которую она принесла.

– Я не… категории?

Марк оглянулся в поисках того, что может объяснить его мысль. За спиной Стюарта на стеклянной полке были разложены в случайном порядке шесть коробок для сигар.

– Предметы, имеющие отношение к сигарам, – сказал он, указывая на полочку. – Или… – бросил взгляд на стеклянную витрину, разделявшую его и Стюарта, где лежали карманные и наручные часы, – устройства для измерения времени. – Он ткнул пальцем в стену. – Картины или, если хочешь, произведения искусства.

Стюарт задумался. Марк его не торопил.

– Думаю, это я могу тебе сказать, – наконец произнес Стюарт.

Он достал из-под прилавка толстый журнал, какой мог быть у Эбезенера Скруджа[20], когда тот склонялся над ним и делал записи при свете свечей. Марк не мог поверить, что Поли не ведет электронный журнал. Хотя древняя книга придавала ломбарду солидность.

Стюарт пролистал назад несколько страниц и провел пальцем по столбцу сверху вниз. Марк подумал, что тот просто рисуется. Сдвинув брови, Стюарт медленно произнес:

– Понятно… Как бы это выразиться?.. Вот что я могу тебе сказать: драгоценности и серебро. – Он поднял взгляд на Марка. – Надеюсь, это поможет.

У Пит практически не было драгоценностей, и они никогда не покупали столовое серебро.

– Это всё?

– Боюсь, что да. Но, Марк, можно спросить… – Стюарт захлопнул журнал и спрятал под прилавком. – Конечно, это не мое дело, но… Почему ты не спросишь ее?

Финни задумался, что ему ответить.

– Ты прав, – сказал он наконец. – Это не твое дело.

И вышел из ломбарда. Стюарт что-то говорил ему вслед – похоже, обещал позвонить Поли. Тут Марк ничего сделать не мог. И не только тут. Он ни на шаг не приблизился к ответу на вопрос, что именно Пьетра заложила в ломбарде. И зачем ей деньги. Не приблизился он и к ответу на другой вопрос: пришла ли она в ломбард потому, что ей были нужны деньги, или по другой причине.

Он проснулся в темноте от сна, который часто видел в первые полгода после смерти Хелен. В этом сне он отчетливо слышал ее голос. «Томми, милый», – говорила Хелен тоном, пускаемым в ход всегда, когда она обращалась к нему с просьбой, которую он не захочет удовлетворить, или с предложением, на которое он не склонен согласиться. За годы их совместной жизни – до и после свадьбы – она произносила эти слова с разной интонацией, каждая из которых имела определенный смысл.

Во сне он услышал ее голос, и его сердце затрепетало. Слова звучали так отчетливо, как будто она стояла рядом. Но он не увидел ее в комнате и поэтому отправился на поиски, зная, что она где-то рядом, что она в доме. И решил искать ее, пока не найдет. Он переходил из комнаты в комнату и постепенно понимал, что никогда ее не найдет. Но она была здесь. Здесь.

Комнаты, через которые он шел, находились не в Лондоне. И не в их фамильном доме на юго-восточном побережье Корнуолла. Он их не узнавал, и это усиливало его отчаяние. В нем росло ощущение пустоты.

Сначала он ничего не узнавал. Видел только очертания предметов, назначение которых до него не доходило. Снова услышав голос: «Томми?», повернул голову на звук.

Он лежал в постели с Дейдрой, но ощущение мучительной, безвозвратной потери, преследовавшее его во сне, не отпускало. Он ощущал себя предателем, и это чувство поглотило его. Но он не мог определить, кого предал: память Хелен или женщину, которая лежала рядом и смотрела на него, закинув руку за голову, с прядями рыжеватых волос, падавших на лицо.

– С тобой всё в порядке, Томми? Который час? Ты уходишь?

Ему хотелось уйти. Ощущение предательства было невыносимым. Как он мог заявлять о своей любви к этой милой женщине? Как он мог заниматься с ней любовью, а потом остаться у нее – потому что они были в ее квартире, а не в его доме в Белгравии, – когда испытывал такие мучения, думая о Хелен? И все же в такие моменты Дейдра была для него источником утешения. Она стала для него убежищем, которое он искал, хотя – и он сам себе в этом признавался – почти ничего не мог предложить взамен.

В Белсайз-Парк он приехал поздно. На самом деле он вообще не собирался к Дейдре. Его мысли были заняты Тео Бонтемпи и тем, что они знали о последних неделях ее жизни и что это может означать, и в Белсайз-Парк он приехал на автопилоте. Остановившись, растерянно оглянулся, понял, что произошло, и решил, что должен развернуться и поехать домой. Но не смог, особенно увидев свет в гостиной Дейдры. Не отрывая взгляда от окна, он ждал, пока его мозг очистится от всего, что он узнал от Марджори Ли.

Ей не потребовалось много времени, чтобы с помощью специальной программы выгрузить содержимое мобильного телефона Тео Бонтемпи. Программа была создана именно для этой цели, и сотрудники умели ею пользоваться. В результате информация о людях и их привычках, хранившаяся в мобильных телефонах, не была секретом для других, в чем убеждали их адепты современных технологий. Жизнь человека становилась открытой книгой, как только его телефон каким-либо образом попадал в руки полиции. Программа за двадцать минут скачивала все содержимое памяти мобильного телефона. Но обычным людям, живущим обычной жизнью, не стоило об этом беспокоиться. В отличие от преступников.

Он сказал Хейверс и Нкате, что они могут быть свободны, а сам он будет ждать информации от Марджори Ли. Но оба отказались уйти.

– Знаете, сэр, – сказала Хейверс, – ничего горячего меня дома не ждет: ни мужчина, ни собака, ни картошка в мундире.

– Я позвоню маме, – поддержал ее Нката. – Она сохранит ужин горячим, если я пообещаю в конечном счете его съесть.

Они остались. Получив информацию с телефона убитой женщины, разделили ее между собой – благо, было что делить. Кроме текстовых сообщений и записи телефонных звонков Тео, там были фотографии, видео, голосовые сообщения, координаты GPS, игры, любимые рестораны, история поездок в такси «Убер»… Другими словами, все это нужно было просмотреть. Приданные им констебли могли помочь справиться с этой работой, но с учетом количества человек, которых нужно было обойти и опросить, они и так были загружены по горло. Поэтому Линли отправил их по домам. Им предстоит по-настоящему тяжелая работа, и бог знает, сколько времени она займет.

– Ты хоть спал, Томми? – спросила Дейдра.

– Спал, – ответил он. – Но больше не буду. Который час?

– Десять минут пятого. – Дейдра посмотрела на часы, стоявшие на перевернутой картонной коробке, игравшей роль прикроватной тумбочки.

– Ага, – пробормотал Линли. – Три с половиной часа. Бывало и хуже. – Он спустил ноги с кровати, сел и потянулся за одеждой, брошенной на пол.

Дейдра прижала ладонь к его голой спине.

– Ты очень напряжен, – сказала она. – Я бы хотела тебе чем-то помочь.

– Спи. Тебе тоже скоро на работу.

– Конечно. И никуда я от этого не денусь. Но теперь я лучше сварю тебе кофе.

Она накинула халат и прошлепала на кухню. Томас начал одеваться. Открылась и закрылась дверь, потом раздалось жалобное мяуканье кота.

– Ты что, подсматривал в окно? – спросила Дейдра Уолли, на что тот ответил очередным жалобным звуком. – Ладно, – сказала она коту, – но пока у тебя вторая скрипка. Нет, Уолли. Только не на рабочую поверхность и не на стол… Да, хорошо. Здесь можно.

Услышав, как в кошачью миску сыплется еда, Линли улыбнулся. Он закончил одеваться, взял очки Дейдры с комода и пошел в кухню. Дейдра возилась с кофемашиной, Уолли с довольным видом чавкал в углу.

Повернув к себе Дейдру, Линли надел ей на нос очки. Потом заправил волосы за уши.

– Знаешь, ты настоящая героиня.

– С твоей точки зрения. Но Уолли может с тобой не согласиться. Ты отсюда прямо на работу, Томми?

Он покачал головой.

– Сначала домой. Приму душ, побреюсь, переоденусь и сообщу Чарли, что меня не похитили.

Дейдра кивнула. Он понял, что она хотела что-то сказать, но передумала.

– Что?

– Ничего.

– Ты уверена?

– Да.

– Мы почти не говорили вчера вечером.

– У нас было не так много времени на разговоры, правда? – она улыбнулась.

«И все же», – подумал Томас.

– Дейдра, может, есть что-то?..

– Что именно?

– Что-то, что случилось, какие-то неприятности… что-то происходит, что-то мне нужно знать?

– Ничего такого, Томми.

– Но ты обязательно сказала бы мне, правда?

Она склонила голову набок и ласково посмотрела на него.

– Вероятно, нет. И определенно не теперь, и точно если б знала, что могу справиться сама.

– Я должен обидеться? Или приревновать к Уолли?

– Обидеться? Нет. А Уолли… Ты только посмотри на него, Томми. Разве можно удержаться и не выдать ему все секреты?

Уолли поднял голову, окинул их безразличным взглядом и снова принялся за еду.

– Вот уж кто беспристрастный слушатель, – усмехнулся Линли.

– Он не склонен проявлять сочувствие, это точно. Но посуди сам, если речь идет о чьих-то трудностях, так ли уж необходимо сочувствие?

Томас поцеловал ее. Потом достал из кармана брюк ключи от машины.

– Я не такой дурак, чтобы на это отвечать.

Линли приехал в Новый Скотленд-Ярд в начале седьмого, приняв душ, побрившись и переодевшись, как и планировал. В семь, когда пришла Барбара, он сидел за ее столом. Вскоре появился и Уинстон. Она нарядилась в своей обычной манере: полосатые брюки на шнурке, высокие красные кроссовки и футболка с надписью, которая, слава богу, была скрыта под розовой толстовкой с капюшоном. Нката, как всегда, был одет с иголочки: ослепительно-белая рубашка, галстук и перекинутый через плечо пиджак, который он удерживал большим пальцем.

В руке Хейверс держала надкушенное печенье «Поп-Тартс». Она заметила, что Линли посмотрел на ее руку поверх своих очков для чтения. Потом перехватила взгляд Нкаты.

– Молчите, оба. Особенно ты, Уинни. Мама не подает мне утром… не знаю, что она там тебе готовит, но явно что-то очень питательное, идеально сбалансированное и до отказа набитое витаминами. А вы… – Она повернулась к Линли. – Когда вы сюда явились?

– Поскольку я все равно не спал, у меня был выбор: шагать взад-вперед по комнате или приехать. Давайте посмотрим на последние дни. Я тут копаюсь в информации с ее телефона…

– И?.. – Хейверс прижалась бедром к своему столу, за которым по-прежнему сидел Линли.

Нката выкатил свой стул и предложил ей.

– Мне и так нормально, Уинни. Но все равно спасибо.

– Большое количество звонков и голосовых сообщений от сестры, – сказал Линли, встал из-за стола Барбары и жестом предложил ей сесть. – Ответов мало. Множество звонков родителям, одно голосовое сообщение от них.

– О чем эти сообщения?

– От родителей – «жаль, что ты не приехала» в самых разных вариантах. От сестры другое.

– Что именно? – Хейверс извлекла из своей большой бесформенной сумки пачку влажных салфеток, достала одну и стерла остатки печенья с пальцев и губ.

– Я прослушал только самые последние, – сказал Линли. – Просьбы о встрече, желание поговорить, уговоры, чтобы она – я имею в виду Тео – сказала ему правду.

– Под «ним» имеется в виду Росс Карвер? – уточнила Барбара.

– Возможно. И четыре звонка ему в течение недели перед нападением.

– Он сказал Барб, что она приглашала его к себе, хотела поговорить, так? – спросил Нката.

– По его словам, отправляла текстовое сообщение. Там оно есть?

– Да, все подтверждается. Но как нам известно, вычеркивать Карвера все равно нельзя. У нас есть только его слова: как он ее нашел, помог лечь в постель и остался до утра.

– Другие звонки? – спросила Хейверс.

– В «Дом орхидей» и от них, а также от женщины по имени Нарисса Кэмерон.

– Она снимает документальный фильм в «Доме орхидей», – уточнила Хейверс. – Показывала мне запись, на которой Тео была в роли Адаку. Мне она показалась нормальной, эта Нарисса. Адаку – простите, Тео – помогала ей с девочками, чтобы те меньше стеснялись говорить на камеру. Не думаю, что Нарисса отблагодарила ее за это ударом по голове.

– А что насчет Финни? – спросил Нката.

– Он сказал мне, что на мобильном Тео мы найдем его отношения с ней. Должен сказать, он не преувеличивал. Текстовые сообщения, звонки, голосовые сообщения, видео, фотографии… Он сходил с ума. Она тоже.

– Обычная история – «я нашел родственную душу»? – спросила Хейверс.

– Более или менее.

– Чушь собачья, – буркнула она.

– Твой день еще придет, – успокоил ее Линли.

– Особенно если Ди приложит усилия, – прибавил Нката.

– Есть там еще что-то интересное, – настаивала Хейверс, – кроме всех этих розовых соплей?

– Он продолжал отправлять ей текстовые сообщения после того, как ее увезли в больницу…

– Ты имеешь в виду, когда телефон был у него?

– Да. Причем три после ее смерти.

– То есть он писал самому себе, – заметила Барбара.

– Заметал следы, – предположил Нката.

– Возможно, – согласился Линли.

– А может, с телефона Финни их отправлял кто-то другой?

– И это возможно.

– Жена? – спросил Нката.

– Когда я поехал в Нижний Клэптон за телефоном, то показал Финни снимки улучшенного качества. Он заявил, что не знает ни одну из двух женщин, но я видел его жену, когда разговаривал с ним.

– Одна из женщин, которые приходили к Тео.

– Одна из тех двоих, которых она не впустила в дом. Нам нужно с ней поговорить. Финни будет на работе, так что есть вероятность, что нам удастся из нее что-то вытянуть.

– Она способна проломить сопернице голову, шеф? – спросила Хейверс.

– А вот этого мы знать не можем, – ответил Линли. – Что толкает людей на поступки, о которых в других обстоятельствах они даже не помышляли бы? В мобильном также есть сообщение, оставленное доктором Уэзеролл, женский голос. Она просит Тео ей перезвонить. Звонила не с мобильного, а со стационарной линии. Телефон принадлежит организации под названием «Благополучие женщин», в районе порта. Есть еще три звонка на мобильный той же линии.

– Нам известно, что такое «Благополучие женщин»? – спросил Нката.

– Может, это как-то связано с «осмотром» в ежедневнике Тео? – предположила Хейверс.

– Мы знаем, где это. – Линли перегнулся через стол Хейверс и стал рыться в бумагах. – Тео воспользовалась GPS, чтобы ее найти. – Он выудил листок, который искал. – Иннер-Харбор-сквер.

– Где это? – спросила Хейверс.

– Собачий остров. Езжайте туда, Барбара. Я собираюсь еще раз поговорить с Финни.

Потом она смогла добраться до спальни. Поскольку она делила ее с Симисолой, Монифа подумала, что Сими спряталась здесь, когда Абео прогнал ее. Не найдя дочери, она пошла в спальню Тани. Комната тоже оказалась пустой. Окно открыто, и это значит, что Сими сбежала. Монифа знала только два места, куда могла пойти девочка. На другой конец квартала, чтобы спрятаться в квартире Халимы. Или на рынок на Ридли-роуд, в относительную безопасность Машиной кондитерской или «Кхоса бьюти».

Монифа понимала, что должна найти дочь и привести ее домой. Но была не в состоянии. Грудь болела так сильно, что она не могла глубоко вздохнуть, а когда пыталась открыть рот, резкая боль из подбородка распространялась на всю голову. Лицо представляло собой сплошной синяк. Но она могла позвонить Халиме. Симисолы у нее нет, сказала Халима. И не было.

Хорошо хоть Абео нет дома. Муж не потрудился найти Симисолу после того, как закончил избивать Монифу. Израсходовав всю свою ярость, он ушел. Наверное, к другой семье или на работу. Неважно. Важно, что он не вернулся домой.

Тани тоже не было, и Монифа немного успокоилась. Она сказала себе, что, если тот ночевал не дома, Сими нашла его, рассказала, что случилось, и теперь Тани защищает ее от Абео.

Утром ничего не изменилось. Медленно встав с кровати, Монифа добрела до ванной – исключительно на силе воли, хватаясь за мебель и стены. Там посмотрела в зеркало, чтобы оценить ущерб. После одного из ударов Абео она почувствовала вкус крови, и теперь увидела, что у нее разбита губа. Кожа под глазами посинела и при легчайшем прикосновении отзывалась болью. Сами глаза заплыли – один почти не открывался, – а ссадина на лбу явно кровоточила ночью.

Разглядывая свое отражение в зеркале, Монифа понимала, что ей некого винить, кроме себя. Она поехала в Лейтон. Она бросила Чинаре Сани слова, которые считала смелыми. И она действительно чувствовала себя отважной. И не понимала, какая это ужасная глупость.

Всю обратную дорогу до Мейвилл-Эстейт Абео молчал, но его ярость была почти осязаемой. Монифа знала, что он будет сдерживать себя на людях и она в безопасности до тех пор, пока они не доберутся до Бронте-хаус. Но в квартире Абео дал волю своему гневу. Крик: «Почему ты меня не слушаешься?» – стал началом наказания, которое ей пришлось понести. Потом, когда она была в достаточной степени запугана и унижена, он выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью. Наступила тишина.

Монифа легла на пол. «Отдохнуть, – подумала она. – На минутку. Просто отдохнуть». У нее мелькнула мысль: она потратила столько времени, пытаясь придумать, как защитить Симисолу от планов отца, но в этом не было необходимости. Совершенно очевидно, что Сими сама сумела себя защитить.

Наконец, набравшись сил, Монифа нетвердой походкой добрела до кухни. Достала из морозилки лед и принялась заворачивать его в кухонное полотенце, когда зазвонил телефон. Подождала, пока он переключится на голосовое сообщение, и услышала голос матери:

– Пожалуйста, не огорчай меня, Монифа. Ты должна ответить. Абео мне звонил. Я знаю, что случилось. Возьми трубку.

Монифа подчинилась – как и всегда.

– Что тебе сказал Абео? – спросила она.

– Ты должна быть послушной женой, Монифа. Не перечь Абео. Он убьет тебя, дочь. Ты должна остановиться.

– Я нашла того, кто это сделает, – всхлипнула Монифа. – Чтобы Симисола не страдала так, как страдала я.

– Монифа, послушай меня. Пусть Абео привезет ее в Нигерию. Я скажу ему, что он может остановиться у нас, чтобы Симисола могла увидеть свою бабушку, хорошо? Я тут обо все договорюсь. Прослежу, чтобы все было сделано должным образом.

– В Нигерии не может быть никакого «должного образа» – по крайней мере, там, где ты живешь, – возразила Монифа.

– Я позабочусь об этом.

– Так же, как ты позаботилась обо мне?

– Это было много-много лет назад, – после короткой паузы сказала мать. – Теперь всё по-другому.

– Как по-другому? Я этого не сделаю. Нет.

Вздох матери был хорошо слышен, несмотря на разделявшее их расстояние.

– Монифа, дорогая. Я спрошу тебя вот о чем. Какая польза будет Симисоле, если ты умрешь? Что будет с ней без тебя? Пожалуйста. Позволь ему привезти ее сюда, а я прослежу, чтобы ей не причинили вреда.

Монифа не ответила. Слезы текли у нее из глаз, стекая по щекам и капая на полотенце со льдом.

– Монифа, ты здесь? Ты меня слышишь? Я могу ему позвонить?

Монифа молча отключила телефон. Потом с трудом села на стул, приложила к лицу полотенце со льдом и сидела неподвижно, пока не услышала, как открывается дверь. И собралась с духом, готовясь к худшему.

Но это был Тани.

– Мама! Черт! Что он с тобой сделал?

Она поспешно опустила лед, но Тани вскрикнул, увидев ее лицо.

– Я отвезу тебя в отделение «скорой».

– Нет, – сказала она. – Будет только хуже.

– А что будет? – спросил Тани. – Ты просто позволишь ему себя убить? А потом? Я смогу позаботиться о себе, мама, а Сими – нет.

– Она сумела… Вчера она убежала. Она знала, что делать. Она…

– Что ты такое говоришь, мама? Я был здесь. В спальне. Сама она никуда не убегала. Я ее увез.

– Куда?

– В безопасное место.

– Куда? Ты должен мне сказать.

– Нет уж. Я не позволю ему выбить это из тебя. Ты ее не найдешь. Он тоже.

У Тани с собой был рюкзак; он поставил его на стол, за которым сидела мать. Открыл рюкзак, порылся в нем и достал несколько листов бумаги, похожих на документы, которые требуется заполнить.

– Это называется охранный ордер, – объяснил он Монифе. – Чтобы обеспечить безопасность Сими. Он уже заполнен, но ты должна добавить информацию о том, что здесь происходит. Ты должна написать, что папа собирается увезти ее в Нигерию, чтобы ей там сделали обрезание. И подписаться. Если ты это сделаешь, мы добьемся срочного ордера, и отец об этом даже не узнает. То есть нам не нужно будет ждать, пока документы пройдут через всю бюрократическую систему. Это будет сделано быстро, прямо сегодня, а слушания состоятся позже.

– Слушания? С судьей? С присяжными? Я не могу…

– Нет, можешь. Особенно если хочешь снова увидеть Сими. Я не шучу. Потому что если ты не заполнишь те разделы ордера, которые я оставил пустыми, я ее не верну. Ты должна написать все. В том числе про знахарку из Лондона. Должна объяснить, как отец хочет увезти Сими в Нигерию, как хотел сделать ей обрезание здесь, как собирается договориться о ее замужестве, и все остальное.

Тани достал шариковую ручку из заднего кармана джинсов, положил документы перед Монифой и вложил ей в пальцы ручку.

– Заполнив все это, уходи от него. Пожалуйста. Ты должна, мама.

Монифа склонила голову. Буквы расплывались у нее перед глазами. Она пыталась. У нее не вышло. А от этого будет только хуже. Она это знала, потому что знала своего мужа. Он ей этого не простит. Монифа выронила ручку.

– Мама, посмотри, что он наделал, – тихим голосом сказал Тани. – Пожалуйста. Подумай о том, на что он способен. Этот… этот ордер. Он может защитить от него Сими, но не прямо сейчас – сначала ты должна заполнить свою часть.

Он снова взял шариковую ручку и вложил ее в пальцы матери. Затем подвинул ее руку к разделу, который предстояло заполнить. Монифа начала писать.

Монифа написала обо всем, потому что знала: Тани прав. Даже если это означает, что она не сможет обеспечить чистоту Симисолы – так, как планировала, – все равно ей нельзя рисковать и позволять Абео увезти дочь.

Закончив писать, она положила ручку рядом с документами.

– Мама, я вот что хочу тебе сказать. Существуют специальные места для женщин, с которыми мужья обращаются так же, как он с тобой. Ты не должна здесь оставаться. И ты не можешь здесь оставаться после того, как я подам эти документы. Ты должна это понимать. Скажи мне, что понимаешь.

Но Монифа не могла произнести ни слова. Ее сердце разрывалось на части. Да, тело ее болело, но психическая травма проникает гораздо глубже и никогда не проходит.

Тани уже собирал бумаги, когда дверь в квартиру открылась. Час был неурочный, и они должны были быть в безопасности. Но Абео, по всей видимости, не закончил с Монифой.

Он перевел взгляд с Монифы на Тани, увидел документы в руках сына. Тремя стремительными шагами пересек комнату и, прежде чем Тани успел спрятать ордер в рюкзак, выхватил его. Ему хватило одного взгляда на жирный заголовок первой страницы: «Заявка на охранный ордер касательно калечащих операций на женских половых органах». Увидев это, Абео разорвал документы на куски, швырнул их в Тани, а затем бросился на сына. Тани был на несколько дюймов выше и обладал недюжинной силой, доставшейся ему в наследство от семьи Монифы, но Абео своей стремительной атакой повалил его на пол и уселся на нем верхом.

– Ты у меня получишь! – крикнул он, занес кулак и обрушил его на лицо Тани. Потом еще и еще, выкрикивая при каждом ударе: – Бунтуй. Не слушайся. Не уважай власть отца.

– Прекрати! – крикнула Монифа.

Тани пытался освободиться, но не мог. Он хотел сбросить с себя отца, но Абео прижал его руки коленями и уселся ему на грудь, всем своим весом придавив Тани к полу. Приподнял голову сына, потом резко опустил.

– Ты ходил на рынок, – рычал Абео. – Ходил в «Кхоса». Распространял ложь. Позорил меня. Позорил нашу семью.

– Мы…

– Я тебя проучу. – Удары посыпались на скулы, уши, глаза, рот и шею Тани.

– Перестань! – Монифа поднялась и поковыляла на кухню. Там должно что-то найтись…

– Долбаный сын шлюхи, – рычал Абео. – На этот раз я…

Монифа схватила первое, что попалось под руку, – утюг, которым она послушно гладила рубашки Абео и вещи его второй семьи. И пошла с ним туда, где Абео сидел верхом на ее сыне. Крови было столько, что, казалось, Тани умрет.

– Не смей! – закричала она, и этот крик как будто высвободил силу, о которой Монифа даже не подозревала. Она с размаху обрушила утюг на лоб Абео.

У Деборы не было никаких дел в «Доме орхидей», поэтому, пересекая лужайку в направлении старой часовни, она придумала предлог. Она пришла для того, чтобы девочки, которых она фотографировала, выбрали, какой из их портретов она им подарит в благодарность за позирование. Но сначала нужно поговорить с Нариссой. Дебора надеялась найти ее в «Доме орхидей».

Когда утром Дебора спустилась в кухню своего дома на Чейн-роу, первое, что она увидела, был заголовок на первой странице «Сорс»: «ВОЗВРАЩЕНА!» Таблоид держал в руках один из гостей утренней программы Би-би-си. Отец смотрел передачу и, увидев, как она спускается по ступенькам с канталупой в одной руке и мускатной дыней в другой, сказал:

– Они вернули ее домой, ту маленькую девочку.

Объяснение было лишним, потому что следующий таблоид с заголовком «ПРОПАВШАЯ ДОЧЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ!» объяснял, кто был возвращен и кому. Болу и ее родители, счастливо улыбаясь, стояли на крыльце своего дома, Чарльз Акин пожимал руку одному из полицейских, которые привезли девочку домой.

Гости передачи обсуждали длину колонок в дневных газетах, посвященных этой истории. Длина впечатляла, как выяснила Дебора. Еще она поняла, что сюжет статей в разных газетах один и тот же, но подход может быть диаметрально противоположным: одни статьи были бесстрастными, ориентируясь на факты, другие – сенсационными. Вероятно, журналисты воспользовались словарем для поиска самых эмоционально заряженных глаголов и деепричастий.

Отец положил дыни на разделочную доску и взял нож.

– Похоже, самое лучшее случилось в конце дня, – сказал он и кивком указал на телевизор.

– Что ты имеешь в виду?

– Вчера арестовали ту женщину. – Он снова кивком указал на телевизор.

– Кого? Кого арестовали?

– Ту, которая давала интервью и говорила, что не отдаст девочку, пока родители не сделают то, чего она хочет.

– Завади? Но она действовала в интересах Болу. Единственное, чего она хотела, – встретиться с родителями в присутствии социального работника. Это они отказались.

– Знаешь, я бы сказал, что ей чертовски повезло. Родители заявили, что не будут предъявлять обвинение. Сказали, что знают, чем занимается Завади, и на сто процентов ее поддерживают. Сказали, что понимают, какой опасности подвергаются девочки. Они не знают, почему Болу туда пришла…

– В «Дом орхидей»?

– …но когда она отдохнет и будет чувствовать себя в безопасности, они с ней все обсудят. Похоже, счастливый конец.

Однако Деборе не давала покоя еще одна мысль: что с Нариссой? Дебора предположила, что та перевезла девочку в дом ее спонсора из группы поддержки, но либо Болу кто-то увидел по дороге, либо ее никуда не перевозили. Поэтому Дебора первым делом направилась в подвал часовни. Оттуда доносился голос Завади. Дебора подошла к двери кабинета и прислушалась.

– Я провела ночь в камере! – с жаром восклицала Завади. – Вы представляете, каково это? А Неду пришлось ночевать у отца. Он три года не видел этого мерзавца.

– Я пыталась вам объяснить. – К облегчению Деборы, это был голос Нариссы. – Полиция уже один раз приходила, когда она взяла в саду этого котенка. Просто чудо, что они ее не нашли. Но мои родители были недовольны, особенно отец, и мне нужно было ее увезти. Я позвонила Виктории – моему спонсору из группы поддержки, – но она не смогла ее взять. Я уже просила Дебору…

– Мы не отдаем девочек белым людям! Разве ты этого не знаешь?

– …но она сказала, что Болу не будет у нее в безопасности, потому что ее отец следит за этой историей и считает, что родители правы. Так что после отказа Виктории я оставила ее у себя. Мои родители это обнаружили, и отец позвонил в полицию.

– И теперь мы видим, что из этого вышло, правда? Она дома. И все, что с ней случится, будет на вашей совести.

– Родители не тронут Болу. Она была на первых страницах всех газет – кто после этого согласится на такой риск, чтобы что-то с ней делать?

– Я не об этом. После того как девочку вернули, репутация «Дома орхидей» уничтожена. Кто мне после этого поверит?

– Я не хотела, чтобы это случилось, но я пыталась вам объяснить, что происходит и как опасно привозить ее ко мне. Но вы сказали, что других мест у вас нет…

– Как вы думаете, кто после этого захочет спрятать у себя девочку, которой грозит опасность? Теперь всем ясно, что должны делать родители, чтобы вернуть ребенка, – продержаться достаточно долго, чтобы завоевать симпатии публики. Они просто ждут, пока давление усилится и кто-то – вроде вас, Нарисса, – скажет копам, где прячут ребенка. Вот чего вы добились: уничтожили репутацию «Дома орхидей». И подвергли опасности сотни – а может, тысячи – девочек.

– Тогда я выступлю с заявлением, – сказала Нарисса. – Скажу, что Болу была у меня. Что это я уговорила вас спрятать девочку, поскольку поверила, что ей сделают обрезание.

– И какой от этого прок? Она пришла в «Дом орхидей». Она исчезла из «Дома орхидей». Я – лицо «Дома орхидей», и это я давала интервью. И где теперь «Дом орхидей»? Мы кричали «волки», когда никаких волков не было. Что теперь будет делать девочка, которая подозревает, что ей грозит какая-то опасность? Куда она пойдет, когда репутация «Дома орхидей» так запятнана?

– Тогда позвольте мне взять у вас интервью для фильма, – сказала Нарисса после короткой паузы. – При правильном подходе к делу, Завади, вы можете выйти из всего этого героиней.

– Ну конечно. Дело, как обычно, в вашем фильме. Все ради вашего фильма. Я в этом не участвую.

– Но, Завади…

– Нет. Мы с вами расстаемся. Вы уже испортили все, что могли. Держитесь отсюда подальше.

– Я знаю, вы сердитесь, но разве вы не видите, что этот гнев можно направить…

– Нет! Заканчивайте ваш чертов документальный фильм в другом месте. Я хочу, чтобы вы ушли.

Дебора поняла, что пора вмешаться, и вошла в кабинет Завади. Обе женщины сидели: Завади за своим столом, а Нарисса у кулера для воды, словно ей нужно было соблюдать дистанцию.

Завади увидела ее первой.

– А вы тут зачем?

– Пожалуйста, не вините Нариссу, – сказала Дебора. – Возможно, я могла бы решить проблему, взяв Болу к себе. Но мой муж был согласен с моим отцом, что нужно вернуть девочку родителям, так что я не могла им доверять. А рисковать не хотела. Нарисса не…

Дебора не знала, что еще сказать. В отличие от Завади.

– Уходите отсюда. Я хочу, чтобы вы ушли. Люди, подобные вам, думают, что это игра. Люди, подобные вам, понятия не имеют, как живут такие, как мы. Или как Болу. Или все, кто не относится к белым англичанам.

– Вы несправедливы, – воскликнула Дебора.

– Мне все равно, что вы думаете. Уходите. Обе. – Завади отодвинула стул и встала, выпрямившись во весь свой внушительный рост; тюрбан на голове делал ее еще выше. Она ткнула пальцем сначала в Дебору, потом в Нариссу. – Вы сняли свои фотографии. А вы – свой фильм. Обе получили что хотели. – Завади указала на дверь.

Прошло несколько секунд напряженного молчания. Нарисса встала. Подошла к Деборе. Проскользнула мимо нее в коридор. Завади, прищурившись, смотрела на Дебору. Дебора вышла вслед за Нариссой.

Они молчали, пока не оказались на улице. Нарисса сощурилась от солнца и повернула голову в сторону Майл-Энд-роуд.

– Не конец света, – сказала она. – У меня куча материала. Но в одном отношении Завади права: это может убить «Дом орхидей».

– Этого не должно случиться, – возразила Дебора.

– Похоже, мне нужно на собрание, – продолжала Нарисса, обращаясь скорее к себе, чем к Деборе. – Сегодня я справлюсь, а завтра?.. Нет. Мне нужно на собрание сегодня вечером, потом завтра утром, а потом я, возможно, придумаю, что делать.

Дебора задумалась, вспомнив один из предыдущих разговоров с Нариссой.

– Вы нашли рассказчика для фильма?

Нарисса презрительно рассмеялась.

– Прошу вас. Теперь не время.

– Выслушайте меня.

– Все, с кем я говорила, сразу соглашались, что фильм очень важен, и двое предложили озвучить его, когда материал будет отредактирован. Но мне нужно не это. Мне нужно присутствие в фильме, а не только голос.

– Завади, – сказала Дебора.

– В качестве рассказчика? Безумная идея. Не думаю, что она станет помогать кому-то из нас.

– Мне точно не станет, – согласилась Дебора. – И вам тоже, если сформулировать это как помощь. Дело в том, Нарисса, что она нуждается в вас не меньше, чем вы в ней.

Нарисса задумалась.

– «Дом орхидей», – после довольно долгой паузы сказала она. – Его репутация.

– Разве не в этом цель фильма? «Дом орхидей» и его деятельность.

– Цель – открыть людям глаза на операции, калечащие женщин. Что это до сих пор происходит. И как это происходит.

– Верно. Но судя по тому, что я узнала здесь, это культурная… не знаю, как сказать… проблема – правильное слово?

– Без сомнения. Продолжайте.

– В то же время это не такая широкая практика, как раньше. Да, от нее и сегодня окончательно не избавились. Значит, и в наше время девочки подвергаются опасности. Фильм именно об этом.

Нарисса смотрела мимо нее, на лохматые деревья.

– Да. И в таком случае… именно поэтому… если сама Завади в фильме…

– …изложит эти факты…

– …то будет выглядеть средством решения проблемы, а не озлобленной черной женщиной с занозой в заднице, – закончила Нарисса.

– И еще привлечет внимание к «Дому орхидей», – заметила Дебора.

– Что спасет его репутацию одновременно с репутацией Завади.

– Все выигрывают, если хотите знать мое мнение.

– Особенно маленькие девочки.

Линли захватил с собой не только улучшенные снимки камеры наружного наблюдения – их он уже показывал Финни, – но и распечатку переписки главного суперинтенданта и Тео Бонтемпи. Довольно объемную. Когда она работала у него в группе, тексты были откровенными, но короткими. После того как Финни устроил ей перевод, его послания удлинились; она же отвечала кратко, если вообще отвечала.

Линли видел, что старший суперинтендант совсем не обрадовался его появлению, но попытался скрыть свою реакцию.

– Кто-то из команды или я? – спросил он, поднимаясь из-за стола, а когда Линли сказал, что им нужно поговорить, вывел его из кабинета, но не в «Орбиту», а в ближайший конференц-зал.

– Хочу вам сообщить, что мы получили все данные из телефона сержанта Бонтемпи. Не только тексты, – сказал Линли.

– Я так и думал. Технологии развиваются со скоростью света.

– Судя по текстам, она была влюблена в вас не меньше, чем вы в нее.

– Да, поначалу.

– Была ли и другая причина для ее охлаждения, кроме перевода?

– Уговоры не помогали. – Финни махнул рукой в сторону стола для совещаний. Тот был большим, человек на десять или даже больше. Они сели напротив друг друга. Это был сознательный выбор Линли, словно уравнивающий их, намекающий, что они с Финни на одной стороне. Пока.

– Какого рода уговоры? – спросил Линли.

– Заняться сексом. У нас никогда не было… обычных отношений. Она этого не позволяла. Собственно, она не позволяло ничего, что связано… с той частью ее тела. Но я настаивал. Думал так, как думает любой идиот, потерявший разум от любви: я возьму ее измором. Каждый раз мы будем заходить чуть дальше, пока я не доберусь до рая. Полагаю, вы понимаете, о чем я.

– Но ничего не менялось.

– Я думал, она пытается держать меня в узде, что будет мне отказывать, пока я не брошу жену. Мне и в голову не приходило, что может быть другая причина, что в ее теле есть что-то такое, что она хочет от меня скрыть. С чего бы мне это предполагать? Мы были без ума друг от друга. По крайней мере, я был без ума от нее, а она говорила, что испытывает ко мне такие же чувства. Но теперь я не знаю.

– Значит, у вас никогда не было сношения.

– Нет. Просто… она кое-что делала мне.

Линли кивнул. Потом порылся в листах распечатки, нашел тот, который ему был нужен, и показал Финни. Хочу быть внутри тебя, еще и еще.

Марк прочел, но ничего не сказал.

– Учитывая ситуацию, я предполагаю, что сообщение отправляли не вы. Но оно отправлено с вашего телефона. Ваша жена считала, что вы любовники. И это не платоническая, а физическая любовь. Одного я не понимаю: зачем? Не в том смысле, что вы спутались с Тео Бонтемпи. Зачем ваша жена отправила ей этот текст?

– Я не знаю, – сказал Финни.

Линли достал улучшенные снимки с камеры видеонаблюдения и выложил на стол.

– Она там была, Марк. За два дня до нападения на Тео. Я уверен, что вы сразу же узнали ее, когда я вчера показывал вам эти снимки.

– Она не причинила бы вреда Тео. Она не трогала Тео.

– Тогда зачем она вообще ездила к ней? Тео не ответила на сообщения, отправленные вашей женой, так что у нее не было подтверждения вашей связи, правильно?

– Она сказала мне, что знает, кто это. Я ничего не подтверждал.

– Возможно, Тео подтвердила это, когда ваша жена к ней приходила.

– Пит не пришла бы за подтверждением. Она пришла бы сказать, чтобы Тео подумала о Лилибет и о том, что будет, если я их брошу. Я бы этого никогда не сделал – была у меня Тео или нет.

– Но она этого не знала, – сказал Линли. – Я имею в виду вашу жену.

– Я часто ей это повторял. Но у нее были причины мне не верить. – Линли молчал, ожидая объяснения. – Мы жили в одном доме, Томас. Мы вместе ухаживали за Лилибет. Мы вместе ужинали, мы разговаривали друг с другом, мы спали в одной кровати. И всё.

– Вы хотите сказать, что жили как соседи по квартире? Как брат с сестрой?

– Как брат, который спит со своей сестрой – в прямом смысле этого слова. Она хотела, чтобы у меня была физическая близость – с кем-нибудь. Но без привязанности. Никакой вовлеченности. Никакой духовной связи.

– Просто секс?

– Да. – Финни рассмеялся, но смех вышел невеселым. Он провел ладонью по крышке стола, и этот жест отвлек его, заставил умолкнуть. Но он еще не все сказал. – Поверьте, я полностью осознаю иронию.

– Не уверен, что понимаю.

– Я хочу сказать, что дело закончилось привязанностью без секса. Без самого акта. Получилось именно то, чего боялась Пит, но без секса для меня.

– Она знала об эмоциональной связи между вами и Тео?

– Я ей ничего не говорил, но она могла видеть, что я изменился. – Он пристально посмотрел на Линли, словно оценивая его. – Вы когда-нибудь были безумно влюблены? Понимаете, о чем я? Вы доходили до такого состояния, когда не можете ясно мыслить, потому что все мысли в вашей голове начинаются и заканчиваются ею? Все остальное стирается из вашего сознания, и остается только она.

– Нет, – ответил Линли. – Конечно, я был влюблен. И сильно кого-то хотел. Но не сходил из-за этого с ума.

– Вам повезло. Но, я подозреваю, все дело в том, что ваша жизнь идет по накатанной колее. Нет необходимости сходить с ума, если ваши потребности и желания совпадают с потребностями и желаниями другого.

Линли не стал просвещать его насчет накатанной колеи своей жизни. Никакой колеи у него не было уже с шестнадцати лет. И нет.

– Вы перевели ее на юг Лондона, но не порвали с ней.

– Только текстовые сообщения. И звонки. Тео была раной, которую я не мог перестать зализывать. Хотел, поверьте мне. Я хотел стереть все из моей памяти и жить своей жизнью. Если б существовала таблетка, которая позволила бы стереть Тео из памяти, я с радостью ею воспользовался бы. Но я все время уговаривал себя, что это в последний раз: всего одно сообщение, всего один телефонный звонок, всего один разговор… Что угодно. Кусочек. Крошка. Но она не хотела. И кто будет ее в этом винить?

– Как вы понимаете, мы должны допросить вашу жену.

– Она бы и пальцем ее не тронула.

– Возможно. Но давала волю фантазии. Когда люди находятся в такой ситуации, они часто делают всё что угодно, чтобы сохранить то, что имеют.

Нката постучал, и дверь открыл муж Монифы Банколе. Ко лбу он прижимал кусок фланелевой ткани, а его белая рубашка и брюки защитного цвета была забрызганы кровью. Нката держал в руке удостоверение, и хотя в данный момент в этом не было нужды, он все равно показал его.

– Столичная полиция.

– Ага, значит, вернулись? – сказал Банколе. – Она вам звонила, так? Да. Вижу. Что еще она сделала, чтобы разрушить нашу жизнь?

– Мне она не звонила, – ответил Нката, – но, похоже, следовало бы. – За спиной мужчины Нката разглядел полутемную гостиную со сдвинутой со своих мест мебелью. – Я пришел поговорить с миссис Банколе.

– Ее нет. – Абео хотел закрыть дверь.

Нката не дал ему это сделать, прижав ладонь к деревянной панели.

– Простите, мистер Банколе. Возможно, вы лжете. Так что мне нужно убедиться самому.

Абео отвернулся от двери, оставив ее открытой. Когда Нката переступил порог квартиры, Банколе крикнул:

– Монифа! К тебе пришли. Здесь коп.

Ни ответа, ни какого-либо другого звука, но это не значило, что в квартире никого нет.

– Как я сказал, мне нужно убедиться, – повторил Нката и заглянул сначала в кухню, а потом в две спальни и ванную. Похоже, Банколе его не обманывал. Он в квартире один.

Но он не мог сам перевернуть мебель и ударить себя по лбу утюгом, который валялся на полу рядом с креслом. Вопрос в том, чья кровь на его одежде: его, жены или кого-то еще?

– Куда она пошла? – спросил Нката.

– Не знаю.

– Что здесь произошло?

– На меня напал мой никчемный сын. Сын. На отца. Если б не я, этого сына шлюхи вообще на свете не было бы.

– Похоже, он может за себя постоять, да? – Нката указал на кровь, которой был забрызган Банколе.

– Он думает, что уже вырос и может меня не слушаться. Он ошибается. Вы видели, что тут никого нет, так что оставьте меня в покое.

– Вы ударили свою жену, мистер Банколе? Это ее кровь?

– Я здесь хозяин. Не женщина. Ни одна женщина не будет здесь командовать, пока я жив.

– И чем это для вас закончится? – не удержался Нката.

– Уходите, – сказал Банколе.

Делать тут больше было нечего. Нката вышел и принялся просматривать входящие сообщения на своем телефоне – он оставлял Монифе Банколе свою визитную карточку, – когда услышал, что кто-то его зовет:

– Эй! Полицейский! Эй!

Он оторвал взгляд от телефона. Рядом никого не было. Оглянувшись, Уинстон увидел, что из открытого окна на третьем этаже Бронте-хаус над квартирой Банколе ему машет какая-то женщина. Он вернулся, остановился под окном и вскинул руки вверх, как бы спрашивая: «В чем дело?»

Она подняла указательный палец в универсальном жесте: минутку. Нката ждал, и секунд через тридцать она вернулась. В руке у нее был какой-то предмет, который она бросила ему. Сержант поймал его и увидел, что это листок бумаги, обернутый вокруг щетки для волос. Развернув листок, он прочел записку. Там было имя: «Халима Тиджани» – и еще два слова: «Лидгейт-хаус». Внизу номер из трех цифр. Нката махнул рукой в знак благодарности и положил щетку для волос на ступеньку лестницы, чтобы потом хозяйка могла забрать ее.

На карте квартала Мейвилл-Эстейт он отыскал Лидгейт-хаус и направился туда, в квартиру 501. На громкий стук в дверь никто не отозвался.

– Миссис Банколе? Это Уинстон Нката. Мы с вами говорили. Столичная полиция, – громко сказал Уинстон, после чего услышал приглушенный звук голосов.

Щелкнул замок, дверь открылась, и он увидел женщину – вероятно, Халиму Тиджани. Она жестом пригласила его войти и заглянула ему за спину, словно боялась, что за ним следят. В квартире было невыносимо жарко и душно – закрытые окна не впускали воздух с улицы, если не прохладный, то хотя бы свежий.

Монифа Банколе сидела на мягкой оттоманке перед креслом. У Нкаты перехватило дыхание, когда он увидел ее распухшее лицо и синяки под глазами. Она встала, но движения ее были осторожными и неуверенными, и Нката подумал, что у нее сломаны пара ребер. Она ничего не сказала, только посмотрела на него и опустила голову.

– Он сказал, что избил вашего сына.

– Да. Избил… А сначала меня.

– Тогда вы должны пойти со мной.

– Я не могу. Я не знаю, что теперь Абео сделает с Тани. Но Симисолу он увезет в Нигерию, если я его не остановлю.

– Давайте по порядку, миссис Банколе, – сказал Нката. Потом повернулся к Халиме. – Она пойдет со мной. Туда никто не вернется. Понятно?

Халима кивнула.

– А ее вещи? Одежда? – спросила она. – Что еще, Монифа? Твои лекарства?

– Я не могу, – сказала Монифа. – Тани вернется с другим ордером, а меня тут нет, и тогда я не буду знать, где он и где Симисола. Пожалуйста, поймите.

– Пока я понимаю только то, что тот парень собирается кого-то из вас убить. Я видел, что кто-то ударил его по голове. И заметил на полу утюг. Это вы?

Она отвела взгляд, но ничего не ответила.

– Понятно, – сказал Нката. Потом повернулся к Халиме. – Оставите нас на минутку?

Халима, кивнув, вышла в коридор, оттуда – в другую комнату, вероятно спальню, и закрыла за собой дверь.

Нката достал из кармана то, что заставило его еще раз прийти к Монифе: копию страницы из журнала записей клиентов. Развернул ее, сел в кресло и разгладил лист у себя на колене.

– Прошу вас взглянуть. Видите, это ваше имя. А рядом, в скобках, другое – Симисола, которое вы уже упоминали. Видите?

Монифа послушно посмотрела на список. Потом кивнула.

– В прошлый раз вы сказали мне, что пришли забрать деньги. Но не объяснили, за что они были уплачены. – Не ожидая ее ответа, Уинстон продолжил: – Но присутствие этого имени – Симисола – рядом с вашим, в скобках, приводит меня к выводу, что на процедуру записана именно она. Я правильно понимаю?

Монифа молчала, снова опустив взгляд.

Нката наблюдал за ней, понимая, что она, возможно, их последняя надежда выяснить, что происходило в клинике, располагавшейся над магазином игрушек и книг. Ни одна из женщин, имена которых они нашли в журнале, не подтвердила информацию, что в клинике делали женское обрезание. Тот, кому принадлежала клиника, вряд ли туда вернется, но Лондон – большой город, и через несколько месяцев – а может, и раньше – заведение вновь откроется в другом месте.

– Вы надеетесь, что вам позвонит Эстер Ланж – Мёрси Харт, как я вам уже говорил, – из клиники на Кингсленд-Хай-стрит, – сказал Нката Монифе. – Но вы должны знать: кто бы ни сделал это с Симисолой и что бы вы ни планировали, это незаконно. Если вы это сделаете – неважно где, – то окажетесь в тюрьме. Или ваш муж. Или оба, в зависимости от приговора. Вы засветились. Мы точно знаем, где вас искать. Любая попытка причинить вред дочери приведет к тому, что вас арестуют, а ее отправят в приют. Вот что я вам скажу: мне кажется, вы желаете Симисоле добра. Но выбрали не лучший способ. «Добро» для Симисолы не имеет никакого отношения к ее обрезанию.

Монифа снова посмотрела на него. Казалось, она пытается прочесть его мысли. Потом ее взгляд переместился на окно, по-прежнему закрытое шторами. Она долго смотрела на них, словно могла видеть верхушки деревьев, из-за жары и засухи раньше времени ронявших листья. Наконец заговорила – так тихо, что Нката с трудом разбирал слова. Он подвинул кресло к оттоманке, на краю которой сидела Монифа, подтянув колени к груди.

– Записавшись на прием, я уплатила аванс, – сказала она. – Взяла семейные деньги. Мне нужно было записаться – это был единственный способ избавить Сими от страданий. Но прикасаться к семейным деньгам мог только Абео, и он обнаружил, что я взяла часть. Поэтому он отправил меня в клинику вернуть их. Но пришла полиция и арестовала нас обоих: Эстер Ланж и меня. Я не смогла вернуть деньги.

– Где теперь Симисола?

– Тани ее увел. Не сказал куда. Он ее не вернет, пока не получит охранный ордер. Вот зачем он приходил сегодня в Бронте-хаус. Я должна была заполнить свою часть, чтобы он мог подать срочный запрос. Но пришел Абео. Он уже был злой, а потом увидел Тани, увидел охранный ордер. Разорвал ордер. И набросился на Тани. А не наоборот.

Она объяснила, что планировал муж: сделать обрезание Симисоле должна была нигерийская знахарка из Лондона – это гораздо дешевле, чем в клинике. Но это была та самая женщина, которая убила дочь Халимы, Лим. Монифа достала ее адрес и отправилась к ней, угрожая позвонить в полицию, если та посмеет дотронуться до Симисолы.

– Чинара Сани теперь не подойдет к нашей дочери, но Абео это знает и собирается отвезти Симисолу в Нигерию. Охранный ордер не позволил бы этого сделать. Но теперь ордера нет, и если он ее найдет, то сразу же увезет, потому что это единственный способ получить за нее большой калым. Абео хочет найти ей мужа в Нигерии.

– Сколько ей лет, миссис Банколе?

– Восемь.

Нкате потребовалось несколько секунд, чтобы переварить эту информацию.

– И вы считаете это нормальным, да? Искать мужа восьмилетней девочке?

– Это будет только соглашение, официальное, с уплатой калыма. Но сначала Симисола должна быть очищена.

– Значит, вы этого тоже хотите, да? Я имею в виду, чтобы Симисолу очистили. Что, как я полагаю, означает обрезание.

Монифа молчала. На голове у нее была замысловатая повязка, и она принялась перебирать концы ткани. Нката слышал ее дыхание – как у человека, изо всех сил сдерживающего слезы.

– Я уже не знаю, – наконец произнесла она. – Я пыталась этому помешать, когда записала ее в клинику.

– Должен признаться, миссис Банколе, вы поставили меня в тупик. Вы привели дочь в клинику, где делают женское обрезание, чтобы защитить ее от обрезания. Что-то не сходится.

– Отец ее искалечил бы. Как искалечили меня. Он причинил бы ей вред. Но для него это не имело значения. То… что я пыталась сделать… защитило бы ее. Все было бы сделано как надо, и она ничего не почувствовала бы. А потом быстро поправилась. Но Абео не соглашался, потому что это слишком дорого и это нарушало его планы. Два раза у него ничего не вышло. И он не позволит, чтобы это произошло в третий раз. Он увезет ее в Нигерию, как только найдет.

– У него есть паспорт? А у Симисолы? – спросил Нката и в ответ на ее кивок прибавил: – Вы идете со мной.

– Пожалуйста. Нет. Я не могу. Я должна его остановить.

– Вы не сможете.

– Я должна.

– Кажется, вы не понимаете, что здесь происходит, – сказал Нката. – Вы добровольно идете со мной, миссис Банколе, или я вас арестую. Выбор за вами.

Барбара Хейверс позвонила доктору Филиппе Уэзеролл заранее, поскольку не было смысла ехать на Собачий остров из Вестминстера, если хирурга там нет. Но доктор сказала, что будет на месте весь день и готова встретиться с сержантом Хейверс в перерыве между операциями. График у нее довольно плотный, так что много времени уделить она не сможет.

– О чем будет разговор? – спросила она.

– Об умершей женщине по имени Тео Бонтемпи.

– Подробности расскажу при встрече.

Пробравшись через центр Лондона, Барбара проехала вдоль реки в окрестностях Лаймхауса и свернула на Вестферри-роуд, главную дорогу к западной части Собачьего острова. Барбара никогда не была в этом районе, и после Вестферри-роуд ей пришлось воспользоваться GPS на своем мобильном телефоне. Навигатор привел к Миллуолл-Иннер-док, где сержант оставила машину и пешком пошла к Иннер-Харбор-сквер. Там, над закусочной под названием «Хлеб насущный», предлагающей сэндвичи навынос, она и найдет клинику доктора Уэзеролл.

«Как удачно», – подумала Барбара, заскочив в закусочную и купив сэндвич из ржаного хлеба с креветками и салатом, пакетик картошки, жаренной с солью и уксусом, а также порцию сладкого крема и черносмородинного джема. На площади она быстро расправилась с сэндвичем, картошкой и соусами, умудрившись уронить салат себе на футболку. Увидев нанесенный себе ущерб, выругалась и с помощью бумажной салфетки превратила каплю в очень большое и – как она надеялась – довольно художественное пятно. Потом заела все это сладким кремом и удовлетворенно вздохнула.

Подкрепившись, Барбара отправилась на встречу с доктором Уэзеролл. У хирурга как раз была пауза – одна пациентка уходила, а другая заполняла какую-то анкету, напечатанную мелким шрифтом и прикрепленную зажимом к планшету для бумаг. Женщину, провожавшую пациентку, Барбара поначалу приняла за помощницу, но та спросила ее:

– Должно быть, вы сержант Хейверс?

Барбара кивнула, и женщина представилась:

– Я доктор Уэзеролл. Проходите. – Она махнула рукой в сторону двери, из которой вышла, и обратилась к женщине с планшетом: – Фаузия, постучите в дверь, когда закончите.

Барбара вышла вслед за ней в узкий коридор с тремя дверьми. Одна из них вела в кабинет доктора Уэзеролл, куда они и направились. Вид и у врача, и у кабинета был деловой: дипломы на стенах и несколько безобидных картинок, которые можно найти в интернете, а сама врач была одета в черную блузку без рукавов и черные льняные брюки – вероятно, на выбор материала повлияла жара. Черные с проседью волосы женщины были подвязаны шарфом. Руки загорелые, с красивыми рельефными мышцами. «Вероятно, результат регулярных и довольно интенсивных занятий, – подумала Барбара. – Наверное, и за диетой следит». Подумав об этом, Хейверс едва не поддалась чувству вины из-за жареной картошки и сладкого крема, но быстро справилась с собой. Как всегда.

Доктор Уэзеролл не села за свой стол, а выбрала один из стульев, стоявших перед ним, и предложила гостье другой. Барбара рассказала ей о смерти Тео Бонтемпи, но без подробностей, только о коме и госпитализации, и сообщила о том, что полиция ведет расследование и что у них есть ежедневник жертвы.

– На двадцать четвертое июля у Тео был записан «осмотр», но это нам ничего не говорило. Однако когда мы наконец нашли ее телефон и ознакомились с его содержимым, то увидели, что она искала адрес вашей клиники с помощью GPS. Она была жертвой женского обрезания, а ее муж – точнее, почти бывший муж – говорит, что постоянно говорил ей о возможности восстановительной хирургии. По всей видимости, именно этим вы здесь и занимаетесь.

– Совершенно верно, – подтвердила доктор Уэзеролл.

– Вы ее осматривали?

– Да. Это первый этап.

– Значит, вы ее помните?

– Вспомнила, но не сразу. После вашего звонка просмотрела записи. Каждую неделю ко мне приходит довольно много женщин, и я почти всегда помню их имена, но не подробности визита.

– Насколько я понимаю, вы ведете карточки пациентов.

– Да. Для всех.

– Значит, у вас есть и карточка Тео Бонтемпи? Могу я получить копию?

Доктор Уэзеролл сцепила пальцы и принялась разглядывать их, словно обдумывала просьбу.

– Не вижу причин для отказа, – после короткой паузы ответила она. – Но я бы хотела спросить… Если Тео Бонтемпи умерла, а вы из столичной полиции и если, как вы сказали по телефону, ведется расследование… а буквы DS перед вашей фамилией означают, что вы детектив?..

– Верно… Ее убили.

Доктор Уэзеролл вздохнула.

– Мне жаль это слышать. Как… Неважно, вы все равно мне не скажете. – Она встала, села за свой стол и что-то набрала на клавиатуре компьютера. – Это займет несколько минут. Принтер… – Она указала на дверь, объясняя, что принтер находится в другом помещении. – Вам принести все прямо сейчас?

Барбара ответила, что заберет распечатки на обратном пути, и спросила, каким был результат осмотра Тео.

Доктор Уэзеролл посмотрела на экран компьютера и стала читать, словно проверяя, что все правильно помнит.

– Судя по моим записям, она была подходящим кандидатом на восстановительную хирургию. Ее здорово изуродовали в детстве, и хотя в подростковом возрасте пытались что-то подправить, у нее осталось много рубцовой ткани. Ее – рубцовую ткань – требовалось удалить, прежде чем делать что-то еще. Это самая легкая часть процедуры. Но с неопределенным результатом.

– Почему?

– В файле, который я для вас распечатала, есть фотографии. Вы увидите, до какой степени ее изуродовали. При таких сильных повреждениях главный вопрос – остались ли под рубцовой тканью нервные окончания. Если да, я могу восстановить клитор.

– А если окончаний не осталось?

– Это не делает операцию более сложной. Но изменяет результат. В данной ситуации я могу восстановить тело женщины, но не могу вернуть ей удовольствие от секса – только избавить от боли.

– Зачем женщина будет настаивать на реконструкции, если у нее удалены и нервы?

Доктор Уэзеролл отодвинулась от стола и положила руки на подлокотники рабочего кресла.

– По нескольким причинам. Во-первых, это нормально – по крайней мере, некое приближение к нормальности. Во-вторых, избавление от инфекций и, как я уже сказала, от боли во время соития. Но женщина не сможет испытать оргазм. То есть удовольствие она получит только от физической близости с половым партнером.

– А как обстояли дела у Тео?

Доктор Уэзеролл указала на экран компьютера.

– Вы увидите это в моих записях. Осмотрев ее, я сделала вывод о возможности реконструкции. Но в ее случае, как и во всех остальных, надежду на восстановление чувствительности я могу дать только после удаления рубцовой ткани.

– Вы все это ей объяснили?

– Да, конечно. Как всегда после осмотра.

– И что она решила?

– Что касается восстановительной хирургии, у меня записано, что ей нужно время на размышления.

– В файле это есть, да?

– Конечно. Но я не записала все остальное, что обычно говорю пациенткам: если она решится на операцию, ей нужно найти кого-то, кто будет ее сопровождать. И пусть позвонит, если решится.

– Она позвонила?

– Не сразу. Я решила, что она передумала, такое часто бывает. Иногда все разумные доводы побеждает страх. Иногда о намерении жены узнает муж и запрещает ей операцию, опасаясь, что результатом станут супружеские измены. А иногда вмешивается отец. Или даже мать.

– А иногда они умирают.

– Я не потеряла ни одного пациента, сержант.

– Извините. Я имела в виду Тео Бонтемпи, которая умерла раньше, чем успела что-то предпринять.

– Когда она умерла?

Барбара назвала число – 31 июля – и сочла возможным сообщить некоторые подробности.

– Ее ударили по голове. Она впала в кому и так из нее и не вышла.

– Думаете, кто-то, кто не хотел, чтобы она делала операцию, кто-то, кому она рассказала, кто-то… не знаю… кто не мог пережить, что она может стать нормальной?

– В данный момент мы изучаем все возможные варианты, – сказала Барбара. – Тео не намекала, кто мог бы сопровождать ее, согласись она на операцию?

– Нет. Но тут нет ничего необычного. Она просто пришла на осмотр.

– Думаете, она могла кому-то рассказать о визите к вам? Она кого-нибудь упоминала?

– Не помню, чтобы она мне говорила об этом. Возможно, держала свой визит в тайне. Такое часто бывает.

– Почему?

– Представьте, что чувствуют эти женщины. Почти все они замужем. И обращаются ко мне потому, что слышали, чем я занимаюсь. Они приходят сюда в надежде, что их семейная жизнь станет счастливее.

– Мне это кажется естественным.

– Конечно. Но подумайте, что происходит у них в душе. Сначала они лелеют надежду, а после осмотра узнают, что я могу восстановить их тело, избавить от боли, хронических инфекций и других проблем, но больше ничего не гарантирую. Возможно, мне не удастся восстановить их чувствительность.

– И все-таки я не понимаю, почему они не хотят ничего рассказывать мужьям или партнерам.

– Думаю, одно дело – лелеять надежду, а потом переживать крушение этой надежды в одиночестве, и совсем другое – поделиться этой надеждой с партнером, а потом мириться с его разочарованием.

Барбара задумалась над ее словами. А также о том, что Тео Бонтемпи рассталась с мужем, и поэтому у нее были веские причины ничего ему не говорить, особенно с учетом того, что он – по его же словам – пытался лечить ее душу, а не только тело. Как бы он отреагировал, узнав, что ее случай безнадежен? Или, если уж на то пошло, как бы он отреагировал на саму операцию?

– Думаю, это логично, – сказала она хирургу.

– Нельзя требовать от них, чтобы они всем рассказывали, что с ними произошло, сержант. Зачастую они даже со мной не желают об этом говорить. Просто хотят снова стать нормальными – по меньшей мере в той степени, в какой это возможно. Но они редко рассказывают, как и когда это с ними сделали. Некоторые – потому, что были слишком маленькими и ничего не помнят. Для других это стало слишком большим унижением. Некоторых просто обманули. Кого-то застали врасплох. А кому-то сказали, что эта процедура обязательна для всех девочек. Все, что связано с женским обрезанием, семьи держат в секрете. Матери не рассказывают дочерям правду: об ужасных последствиях, о том, как эта операция лишит их ощущений, которые невежественная традиция запрещает испытывать женщинам. Попробуйте представить, как это коверкает их жизни, уничтожает их будущее, разрушает их личность, превращает в товар, пользующийся спросом. – На глазах хирурга выступили слезы, и она взяла салфетку из пакета у себя на столе. – Простите. Простите. – Приложила салфетку к глазам. – Я немного разволновалась.

– Всё в порядке, – успокоила ее Барбара. – Тут есть от чего разволноваться. Тео Бонтемпи не говорила вам, что она полицейский и что работает в группе противодействия женскому обрезанию?

– Нет.

– Что она коп или что занимается женским обрезанием?

– Ни то ни другое. Думаете, поэтому на нее напали?

– Возможно. Ее группа делает упор в основном на просвещение этнических сообществ, а за это на копов, как правило, не нападают. Но, по нашей информации, Тео пыталась не ограничиваться одним просвещением. Она обнаружила место на севере Лондона, где делают женское обрезание, и добилась его закрытия. По нашему мнению, ей могли за это отомстить.

– Тогда вы, наверное, знаете о нигерийских знахарках. Они прячутся по всему Лондону. Если одна из них…

Послышался стук в дверь, и хирург пригласила заполнявшую анкету женщину, Фаузию, войти; взяла у нее планшет с заполненными бумагами и сказала:

– Смотровая прямо напротив. Разденьтесь ниже пояса. Там есть простыня, чтобы прикрыться. Я приду через несколько минут.

– Итак, вы осмотрели Тео, – продолжила Барбара, когда женщина вышла, – убедились, что восстановительная хирургия возможна, и сказали ей об этом, правильно?

– Совершенно верно. Сразу же, как только закончила осмотр.

– Она обрадовалась?

– Я не слишком хорошо разбираюсь в человеческих эмоциях. Но могу сказать, что большинство пациенток испытывают скорее облегчение, чем радость. А потом, как правило, погружаются в размышления. Думаю, в человеческой природе – не питать слишком больших надежд.

– Поэтому вы ей позвонили? У нас есть ее мобильный.

– Я всегда звоню пациенткам через день или два после осмотра, чтобы узнать, есть ли у них вопросы.

– В памяти телефона записаны четыре ваших звонка.

– Правда? Значит, так и было, хотя я не могу утверждать, что мы разговаривали четыре раза… – Она перевела взгляд на распечатки на стене. – Должно быть, у нее возникли вопросы. Как и у большинства женщин.

– Как часто вам приходится разговаривать с пациентками больше одного раза?

– Часто. Я звоню, говорю с ними столько, сколько требуется, чтобы их успокоить.

Барбара записала все это в блокнот и наконец задала последний вопрос:

– Вы можете мне еще что-то рассказать?

Доктор Уэзеролл сдвинула брови. Они были иссиня-черными и прямыми, как черта под словом в тексте.

– Разве что… это пришло мне в голову, когда я читала ее карту… Тео выглядела встревоженной.

– Вы имеете в виду процедуру, через которую ей предстояло пройти? Все стадии процесса, когда она ляжет под нож?

– Послушайте, я не могу гарантировать, что помню все в точности, но, мне кажется, это было связано с самой операцией в принципе. Она была встревоженной с самого начала, а не только после того, как я сообщила ей о возможности реконструкции.

– Кто-то на нее давил? Делать операцию или не делать?

– Не могу вам сказать – Тео мне точно этого не говорила. Но если она никому не сказала о визите ко мне, то у нее могла быть причина для тревоги – она не хотела напрасно обнадеживать партнера. – Внезапно на столе у доктора Уэзеролл зазвонил телефон, резко и отрывисто. Барбара ждала, когда хирург возьмет трубку, но та позволила телефону переключиться на автоответчик. – Должно быть, вы считаете женское обрезание одной из причин ее смерти?

– В данный момент мы рассматриваем все версии. Чем в конечном итоге закончилось дело?

– Она решилась на операцию.

– Вы назначили дату?

– Нет. Судя по моим записям, она обещала позвонить, как только сможет освободиться на работе.

– В тот момент – я имею в виду ваш разговор, когда она сказала, что решилась на операцию, – она уже с кем-то поделилась, что собирается на восстановительную хирургию?

Доктор Уэзеролл с виноватым видом покачала головой.

– Честное слово, не знаю. Возможно. Больше мне нечего сказать.

Монифа Банколе понимала, почему детектив ее арестовал. Она рассказала ему о своих намерениях. Она сказала ему, что все равно собиралась очистить Симисолу, чтобы та могла стать женщиной. Да, она нашла место, где Симисоле сделают обрезание под медицинским наблюдением – с анестезией, стерильными хирургическими инструментами, квалифицированным хирургом и послеоперационным уходом, – но это все равно обрезание, запрещенное законом страны. Монифа не питала надежды, что этот полицейский детектив поймет хоть что-нибудь, что должно было произойти в жизни Симисолы. Он не принадлежал к их культуре, и поэтому есть вещи, которые выше его разумения. Кроме того, они с Симисолой женщины. Цель их жизни – служить мужчинам, с которыми они соединены узами брака или кровным родством. Так было всегда. Так жили ее мать и ее свекровь, так же жили ее бабушка, прабабушка и все женщины, кто был до них. Для ее народа это путь всех женщин. Обрезание означает очищение. Очищение означает непорочность. А непорочность означает пригодность к замужеству. Монифа не могла это изменить, как не могла изменить порядок месяцев в году. Но этот мужчина по имени Нката, за рулем машины, он был англичанином, откуда бы ни приехали его предки. Поэтому он никогда не поймет – просто не сможет понять.

Они уже ехали довольно долго, когда Монифа решилась заговорить:

– Вы везете меня не в полицейский участок.

Нката искоса взглянул на нее.

– Вы оказались в самом центре расследования убийства, миссис Банколе. Такие вот дела. Расследование ведет столичная полиция. Поэтому мой шеф хочет поговорить с вами о той клинике, где вас арестовали. Особенно его интересует женщина, которая ею руководит. Как я уже вам говорил, она называет себя Эстер Ланж, но это не настоящее имя. Подозреваю, что, если она пользуется чужим именем, у нее нет лицензии врача. Другими словами, вы собирались отдать свою дочь в руки другой знахарки, ничем не отличающейся от той, услугами которой хотел воспользоваться ваш муж. Только эта обставляла все красиво.

– Неправда, – возразила Монифа.

– Вы хотите сказать, что не собирались делать обрезание дочери? Отказываетесь от своих слов?

– Я имела в виду, что все не так. Она не такая. С ней Симисола была бы в безопасности. А потом, она была бы…

– Меня не интересует ваше представление о том, что с ней должно быть, – перебил ее Нката. – Лично я уверен, что ее не будут ни резать, ни зашивать, ни калечить на всю жизнь.

– Вы не понимаете.

– И не хочу понимать, миссис, можете мне поверить. – Он ударил ладонью по рулю.

Они ехали молча. Монифа чувствовала его отвращение и гнев. Она вспоминала все, что на протяжении нескольких месяцев выслушала от Абео и от своей свекрови. Вспоминала горе Халимы, потерявшей любимую дочь, своего единственного ребенка. Ей казалось, что все ее тело сдавливают грубые бинты, которые кто-то наматывает на нее, слой за слоем, и она превращается в мумию, не способную даже пошевелиться.

Всю дорогу, показавшуюся ей бесконечной, Монифа молчала. Они пересекли Темзу, проехали через районы к югу от реки, которые недавно были реконструированы, потом свернули с главной дороги на боковую, под названием Эйнджелл-роуд, и остановились посреди жилого квартала.

– Это не полицейский участок, – сказала Монифа.

– Я солгал. Идите за мной, миссис Банколе.

– Вы не полицейский! – закричала она. – Что это? Где мы?

Мужчина по имени Нката вздохнул. Потом сунул руку во внутренний карман куртки и достал удостоверение, которое показывал ей раньше. Уинстон Нката. Сержант. Служба столичной полиции. Его фотография. Номер мобильного телефона. Но он не объяснил, где они и зачем сюда приехали.

– Идите за мной. Никто вам не причинит вреда.

– Где мы? Вы должны мне сказать.

– Лафборо-Эстейт. Брикстон. Здесь я вырос и здесь живу.

– Зачем вы меня сюда привезли?

Он осторожно взял ее под руку.

– Всё в порядке. Моя мама вас ждет.

Монифа вспомнила, что, посадив ее в машину, он кому-то позвонил по мобильному, прежде чем сесть за руль. Она думала, что он звонит начальнику, но неужели он звонил матери? И если так, то зачем?

– Тут нужно немного пройтись. Можете опереться на мою руку.

От долгой поездки в машине у нее онемели мышцы, которые и так болели, а грудь словно разрывало болью при каждом движении, когда она выбиралась из машины. Воспользовавшись предложением Нкаты, Монифа взяла его под руку. К домам вела бетонная дорожка, и Уинстон медленно пошел по ней, приноравливаясь к шагу женщины.

Он привел ее к одному из многоквартирных домов. Они вошли внутрь и направились к лестнице.

– Лифт сломан, – сказал сержант. – Извините. Теперь чуть-чуть наверх.

Они преодолели три лестничных пролета, и каждая ступенька давалась Монифе с огромным трудом, хотя она старалась скрыть это от детектива. Наконец на третьем, верхнем, этаже Нката открыл дверь в коридор.

– Еще немного, – сказал он и повел ее по устланному линолеумом полу, пока они не добрались до четвертой двери, которую Уинстон открыл своим ключом.

– Мама? – позвал он.

Монифа вся сжалась.

– Я здесь, Бриллиант, – послышался женский голос, потом шаги, а потом появилась сама мать детектива. – Долго же ты ехал… – Она протянула руки Монифе. – Меня зовут Элис Нката. Проходите, мадам. Мой мальчик сказал, что вы – миссис Банколе. Надеюсь, он хорошо себя вел, пока ехал по Лондону? Правил не нарушал? Очень надеюсь, потому что, должна вам признаться, иногда он ездит так, словно за ним гонится дьявол.

Монифа прошла вслед за Элис Нката в гостиную, где старое пианино с пожелтевшими клавишами соседствовало с большим африканским барабаном и гарнитуром мягкой мебели из трех предметов, подушки которого были обернуты разноцветными шарфами, вероятно чтобы скрыть их возраст. На крышке пианино стояли рамки с фотографиями. Из гостиной была видна безупречно чистая комната, а другая дверь, закрытая, по всей видимости вела в спальню. В маленьком коридоре имелись еще две двери, скорее всего в ванную и в еще одну спальню.

– Извините за вторжение, – Монифа чувствовала себя неловко.

– Пойдемте со мной, миссис Банколе, – ласково сказала Элис Нката. – Я вырастила двух мальчишек, и кому, как не мне, знать, как обрабатывают раны. Бриллиант сказал, вы немного пострадали…

Монифа поняла, что перед ее приездом кухню превратили в импровизированный пункт скорой помощи. На столешнице были разложены марлевые повязки, жестянка с пластырем, тюбики с какими-то мазями, ватные тампоны и большой рулон эластичного бинта.

– Бриллиант, возьми в ванной чистые простыни и полотенца. Я не смогла сразу уйти из кафе, так что сама не успела.

– Пожалуйста, – тихо сказала Монифа. – Не утруждайте себя.

– Ерунда, – отмахнулась Элис, указала Монифе на стул и принялась перебирать разложенные на столешнице медицинские материалы. – У Бриллианта и его брата была одна спальня на двоих, но Стоуни – его брат Гарольд – часто бывал в таком состоянии, что спать с ним в одной комнате было невозможно. Так что Бриллиант укладывался на диване. Он привык, так что вы не беспокойтесь, что выгнали кого-то из его комнаты. Можете снять платье, миссис Банколе? Или это просто накидка? Тогда просто спустите. Я посмотрю, в чем дело. Бриллиант сказал, что у вас, скорее всего, повреждены ребра. Сильно болит?

Монифа выполнила просьбу матери полицейского, хотя для этого пришлось прибегнуть к помощи Элис. Затем она услышала, как женщина прищелкнула языком.

– О боже… Бриллиант сказал, что в больницу вы не захотели.

– Болит не так уж и сильно.

– Вы уверены?.. Ладно. Но я вас перетяну, на всякий случай. – С этими словами она принялась наматывать эластичный бинт под грудью Монифы, в несколько слоев, достаточно туго. – Это обеспечит поддержку при движении. Можете снять, когда будете мыться. Но потом верните бинт на место.

– Столько хлопот… Простите.

– Ерунда по сравнению с моими мальчишками. Думаю, вы заметили шрам Бриллианта? Конечно, заметили. Такое сразу бросается в глаза. Вот это были хлопоты, скажу вам. А то, что случилось с нашим Стоуни, в десять раз хуже, но об этом в другой раз. Вы умеете готовить, миссис Банколе?

– Это одна из немногих вещей, что я умею, миссис… – Она уже забыла фамилию женщины.

– Нката, как и Бриллиант, – подсказала мать полицейского. – Можете называть меня Элис.

– Я – Монифа.

– Значит, Монифа… Что вы обычно готовите, Монифа?

– Немного английских блюд. Но в основном нигерийские.

– Нигерийские? – Элис открыла флакон с антисептиком и смочила им ватный тампон. – Ты слышал, Бриллиант? – крикнула она. – Монифа готовит нигерийские блюда! Твой отец будет на седьмом небе, можешь не сомневаться.

– Он нигериец? – оживилась Монифа.

– Нет. Но все равно будет расточать вам похвалы, если вы приготовите ему что-нибудь африканское. Он живет в Лондоне уже целую вечность, но родился и провел детство в Африке. Берег Слоновой Кости.

– Я конечно… я… с радостью приготовлю что-нибудь для вашего мужа, и… – Она понизила голос. – Мне нужно называть его Бриллиант?

Элис Нката рассмеялась.

– Лучше не нужно. Это наше домашнее имя – потому что оно ему очень подходит. Но вы называйте его Уинстоном. А теперь давайте займемся вашим глазом.

Больше всего Тани хотел спать. Но знал, что этого делать нельзя – учитывая, с какой силой отец несколько раз ударил его головой об пол. Если у него сотрясение, – а голова пульсировала болью, – то нужно бодрствовать, пока его не осмотрит врач. Но не раньше чем Сими будет в безопасности. Вместе с Софи и Сими он стоял на железнодорожной платформе станции Сток-Ньюингтон. Они ждали поезд, который повезет их на юг, в направлении Уайтчепела.

Вырвавшись из Мейвилл-Эстейт, он вернулся к Софи, радуясь, что благоразумно не рассказывал о ней родителям. На это было много причин, но главная заключалась в том, что она, несмотря на африканские корни, была англичанкой – ее семья жила в стране больше трехсот лет, с тех времен, когда инвестиции в живой товар из Африки иногда приводили к тому, что англичанин без прочных моральных устоев или без совести покупал себе раба. Но этого прискорбного факта было недостаточно, чтобы отец – а возможно, и мать – считали Софи подходящей для него парой. Она не была нигерийкой и уж точно не была очищена так, как требовала традиция и его родители. Но они понятия не имели, где она живет. А это значит, что они понятия не имели, куда он отвез Симисолу.

Семья Софи жила на Эверинг-роуд в Сток-Ньюингтоне; ее мама была диетологом, а отец – кем-то вроде волшебника, изобретавшего компьютерные приложения, о которых люди не знали, что они нужны, пока не начинали ими пользоваться. У Софи было два старших брата и младшая сестра. За их четырехэтажным домом, имевшим одну общую стену с соседним, располагался роскошный сад, а перед ним стена отгораживала освещенную солнцем лужайку с растениями и цветами в горшках у стеклянных дверей, ведущих в подвал. Когда Тани в первый раз увидел этот дом, то был потрясен его размерами. У всех детей были свои спальни, ванные комнаты попадались буквально на каждом углу, а в кухне мог поместиться целый оркестр, причем еще осталось бы место для танцев. Тани так боялся войти внутрь, что буквально онемел от страха. Ему казалось, что он обязательно перевернет витрину с фарфором или какую-нибудь другую ценную мебель.

Когда Тани вернулся из Мейвилл-Эстейт, дома были только Софи и Сими. Взглянув на него, Софи втащила его внутрь и расплакалась. Услышав ее плач, из гостиной вышла Сими. Увидев брата, она тоже заплакала и бросилась к нему.

– Всё в порядке, – сказал Тани. – Всё в порядке, Пискля.

Он не хотел рассказывать, что произошло. Но ему и не потребовалось.

– Папа тебя побил! Я его ненавижу! – крикнула Симисола и снова всхлипнула.

– Он пришел и увидел охранный ордер, – сказал Тани поверх головы Сими.

– Ой, Тани! – воскликнула Софи. – Прости меня. Это была моя идея…

Он перебил ее, стараясь выглядеть беззаботным:

– Кажется, мне нужно приложить к голове лед, Софи. Или что-то холодное, если найдешь.

– О боже, конечно! Туда, – она махнула рукой в сторону гостиной. – Ложись, Тани. Симисола, помоги ему. – И исчезла в глубине дома. Тани слышал, как она спускается на кухню.

Симисола взяла его за руку и, не переставая всхлипывать, повела к дивану. Заставила сесть, развязала шнурки его кроссовок, сняла их и села на низкую скамеечку.

– Всё в порядке, Пискля. Правда, – повторил Тани. – Всё в порядке. Просто выглядит хуже, чем на самом деле.

«Вероятно, это неправда», – подумал он. Тани еще не видел себя в зеркале, не знал, насколько серьезны его травмы, но судя по тому, что лицо по-прежнему кровоточило, по боли в горле и вокруг шеи, пульсации в голове и туману в одном глазу… Своим видом он испугал восьмилетнюю девочку. Реакция Софи это подтверждала.

Она вернулась с влажной тряпкой, полотенцем, чашкой со льдом и пакетом замороженной фасоли.

– Приложи это к его голове. – Передала фасоль Симисоле и снова выбежала из гостиной. Потом вернулась с аптечкой, открыла ее, высыпала содержимое на стол и начала его лихорадочно перебирать. Тани увидел, что у нее дрожат руки.

– Софи. Всё в порядке. Всё не так плохо.

– Это была моя идея. – Она смахнула слезы. – Ты не хотел, но я настояла – и сделала только хуже, потому что хотела срочный ордер, чтобы нам не пришлось ждать суда; и это я сказала, что для этого твоя мама должна заполнить свою часть и рассказать, что случилось, а если б я не настояла, тебе не нужно было бы идти туда, и этого не случилось бы, так что теперь ты не можешь вернуться… Тани, ты никогда туда не вернешься.

Тани не хотел говорить ей, что должен вернуться. Он не мог оставить мать с отцом. Там ей грозит опасность, причем большая, чем Симисоле. Но он ничего не сказал и не стал прерывать Софи.

Сими приложила замороженную фасоль к его голове и склонила голову ему на плечо.

– Где мама? – прошептала она. – Тани, что случилось с мамой?

– Всё в порядке, Пискля. С ней все хорошо, – пробормотал он, хотя, конечно, не мог этого знать.

– Фотографии! – Софи выбежала из комнаты и через несколько секунд вернулась со смартфоном в руке.

Она помогла Тани сесть и сделала снимки с разных ракурсов: отдельные ссадины крупным планом, отпечатки пальцев на шее, заплывший глаз, кровоточащие лоб, подбородок, макушку и щеку. «Это, – объяснила Софи, – подтвердит необходимость срочного охранного ордера». Затем она заставила его снова лечь, после чего, как могла, промыла и перевязала его раны.

Потом они пошли на станцию Сток-Ньюингтон, которая, к счастью, находилась в двадцати минутах ходьбы от дома Софи. По пути Тани пришлось несколько раз отдыхать, но девушка подставила ему плечо и обняла за талию, и с ее помощью он все же преодолел это расстояние. Оставалось дождаться поезда.

Когда они наконец прошли через чугунную калитку в Тринити-Грин, Тани увидал, что обе двери часовни открыты, а приблизившись, услышал голоса и смех, доносившиеся изнутри.

– Слава богу! – с жаром воскликнула Софи, но Тани сомневался, что Бог имеет к этому какое-то отношение.

Как бы то ни было, он вслед за Симисолой и Софи направился к часовне в дальнем конце лужайки. Софи подождала его у подножия лестницы и помогла подняться по ступенькам. Войдя внутрь, они увидели двух девочек и белую даму с рыжими волосами, стоявших у длинного обеденного стола, который обычно можно увидеть в школьных столовых, и рассматривавших разложенные на нем фотографии.

– Мне нравится эта, но выбирать не мне, – сказала белая дама.

– Но я тут выгляжу чокнутой, – возразила одна из девочек, на что белая дама ответила:

– Ты выглядишь серьезной. Это не одно и то же.

– Да. Я выгляжу серьезно чокнутой, – сказала девочка, и все трое рассмеялись.

Белая женщина первой заметила Тани и его спутниц.

– Тебе нужна помощь? – спросила она, взглянув на него, но не стала ждать ответа. – Идите за мной.

Они спустились по лестнице, обошли часовню и оказались перед дверью в офис, которая в прошлый раз была заперта.

Дебора Сент-Джеймс видела, как сильно они испуганы, особенно маленькая девочка. Она льнула к руке парня, вцепившись в нее обеими ладошкам. И она, и старшая девочка явно плакали. Но ее беспокоило состояние молодого человека. Кто-то его жестоко избил.

Она распахнула дверь офиса и отступила в сторону, пропуская их внутрь. В коридоре стояли складные стулья, и Дебора разложила три штуки.

– Я принесу воды, – сказала она и пошла в одну из кладовых напротив кабинета Завади. Сама Завади была у себя, заметила она, – разговаривала с Нариссой Кэмерон. Дебора не знала, что Нарисса вернулась в «Дом орхидей».

Она просунула голову в дверь.

– Почему вы еще здесь? – усталым голосом спросила Завади. – Мне хватает забот с ней. – Она кивком указала на Нариссу.

– Только что пришла маленькая девочка с двумя подростками.

– Кто их привел? – спросила Завади.

– Кажется, никто.

– Тогда что им нужно? Кто эти подростки? Что они говорят?

– Пока ничего. Парень сильно…

– В «Доме орхидей» нет места мужчинам. Разве вы не видите, что происходит? «Дом орхидей» подставляют. Меня подставляют.

Дебора понимала, что имеет в виду Завади: обстоятельства появления восьмилетней девочки были точно такими же, как в случае Болу Акин, в компании двух подростков. И с учетом того, что случилось с Завади, не могла винить ее за такую реакцию. Таблоиды в своей обычной манере препарировали жизнь Завади, а также жизнь ее бывшего мужа. Поэтому, независимо от причины, которая привела мальчика и двух девочек в «Дом орхидей», она будет проявлять максимальную осторожность.

– Но с ним еще одна девочка. Она плачет, как и младшая. А парень избит.

– Я не обязана помогать избитым парням. Пусть идет в полицию. – Губы Завади вытянулись в прямую линию, а это значило, что решение принято.

Нарисса вышла в коридор к Деборе, которая по-прежнему стояла у двери в кабинет, и посмотрела на детей.

– Завади, они в коридоре. Я…

Очевидно, терпение Завади иссякло. Она встала. Дебора отступила, освобождая проход. Потом пошла вслед за ней и Нариссой к стульям, на которых сидели новоприбывшие. Увидев Завади, все встали. Дебора дала каждому по бутылке воды.

Завади подошла к парню. За то время, которое потребовалось, чтобы взять его за руку, выражение ее лица изменилось: сначала раздражение, потом подозрительность, потом тревога.

– Ему нужно в больницу, – сказала она, обращаясь к старшей девочке.

– Он не поедет, – ответила она. – Это с ним сделал отец. Он боится, что то же самое случилось с его матерью, и поэтому хочет вернуться домой, чтобы ей помочь.

– Ты сам говорить умеешь? – спросила Завади подростка.

Тот кивнул, но промолчал. Маленькая девочка пыталась спрятаться за него, но парень вытолкнул ее вперед и обнял за плечи.

– Это Симисола, – наконец произнес он. – Я – Тани. Она – Софи. Софи говорит, что вы нам поможете.

– Отец Сими хочет, чтобы ей сделали обрезание, – сказала Софи. – Договорился с кем-то, кого нашел в городе. Мама Тани пыталась ему помешать. Но он ее избил. Тогда мы – я и Тани – попробовали остановить его с помощью охранного ордера. Мы заполнили бланк, но отец Тани порвал его в клочья. Мы хотели заполнить другой…

– Он собирается увезти Сими в Нигерию, – сказал Тани.

– У него есть паспорта? – Голос Завади звучал отрывисто, словно она не хотела вмешивать эмоции в разговор с детьми.

– Да.

– Ты их забрал?

Он покачал головой.

– У меня не было времени их искать, но я, кажется, знаю, где они.

– Идите ко мне в кабинет, – хмуро сказала Завади.

«Интересно, – подумала Дебора, – в чем причина такой реакции?» Она не могла винить Завади за осторожность, но для нее ситуация выглядела однозначной. Такие травмы, как у мальчика, невозможно подделать.

Зазвонил телефон. Тани достал смартфон из кармана джинсов, посмотрел на экран, вероятно узнал звонившего и повернулся к Софи.

– Я должен ответить. Это с рынка.

Все слышали только то, что говорил он.

– Тиомбе, ты вернулась?.. Ага. Хорошо. Не волнуйся… Я нашел место, так что…

Потом он довольно долго слушал, что говорит ему Тиомбе. Посмотрел на Симисолу, потом перевел взгляд на Софи.

– Что она ему сказала? – спросил Тани и снова стал слушать. – Все нормально. Правда, – наконец сказал он. – Но лучше бы Блисс позвонила мне, перед тем как…

Потом он снова умолк.

– Да. Наверное. Спасибо за информацию.

На этом разговор закончился.

– Пару раз нас видели на рынке вместе, меня и тебя. – Тани обращался к Софи. – Он знает о тебе.

– Но не знает моего имени!

– Пока. По крайней мере, так мне кажется.

– Я там была только с тобой, Тани. И ни с кем не разговаривала. Там никто меня не знает. Ты кому-нибудь называл мое имя?

Тани покачал головой.

– Что происходит? – спросила Завади.

– Мой отец ищет Сими на рынке на Ридли-роуд. У него там две лавки. Это звонила наша знакомая. Ее напарница оставила ей записку, что отец ходил по рынку и всех расспрашивал. Сими с ними дружит. Они держат парикмахерскую.

– Тебе звонила одна из них?

– Да. Тиомбе. Она только что вернулась из Вулверхэмптона. Как только мой отец начал расспрашивать продавцов на рынке, ее напарница позвонила ей, чтобы та передала мне сообщение. – Он повернулся к Софи. – Мы не можем… мы с Симисолой… не можем вернуться к тебе домой, Соф. Если он узнает твое имя, то придет туда, и это будет совсем плохо.

– В мой кабинет, пожалуйста, – сказала Завади. – Мы с этим разберемся. Вы в безопасности, пока никто не знает, что вы поехали сюда.

Она провела всех троих в кабинет и без лишних церемоний закрыла дверь. Нарисса и Дебора остались в коридоре.

– Что обычно происходит дальше? – спросила Дебора.

– То же, что и с Болу. Она попытается найти надежное убежище и для нее, и для него.

– А потом?

– Как только дети будут в безопасности, свяжется с их отцом. Похоже, с ним придется нелегко. Поэтому, если ей придется говорить с ним лично, я надеюсь, она не отступит от заведенного порядка и возьмет с собой социального работника. С большими кулаками. Или с крикетной битой и желанием ее применить.

Линли нашел Пьетру Финни на улице – она катила коляску с дочерью по тротуару между рядами машин на стоянке и чугунной оградой перед полукругом домов на Мазерс-сквер. Он заметил ее сразу же, как только вылез из своей «Хили Элиотт». В руке Томас держал конверт из коричневой бумаги, в котором лежали фотографии. Женщина была в дальнем конце эллипса, где на фасаде крайнего здания висела большая латунная табличка. Похоже, она читала вслух книгу, пристроенную сверху инвалидной коляски. Его Пьетра не видела.

Пока Линли шел к ней, она положила книгу на колени дочери и повернула кресло, собираясь спустить его с тротуара на дорогу. Кресло было тяжелым, и Томас окликнул ее и ускорил шаг, чтобы помочь. Пьетра повернула голову, но, похоже, не удивилась его появлению. По всей видимости, муж позвонил ей и предупредил, чтобы она приготовилась к визиту столичной полиции.

Одета она была точно так же, как и при их первой встрече: белая футболка, синие джинсы и белые кроссовки без носков. Единственным ярким пятном была красная губная помада. Темно-каштановые волосы заправлены за уши и закреплены с обеих сторон черепаховыми заколками.

– Позвольте вам помочь, – сказал Линли, отдал ей конверт и взялся за кресло.

– Мы собирались посидеть в беседке. Почитать книгу. Но это подождет. Марк звонил. Сказал, что вы приедете со мной поговорить.

Линли вместе с креслом пересек узкую дорожку, ведущую к домам на Мазерс-сквер. Беседка в центре площади была вся увита глицинией. Он нырнул под свисающую ветку и остановил инвалидную коляску у первой каменной скамьи.

– Что вы читаете? – спросил он Пьетру. Затем поставил коляску вдоль скамьи и подождал, пока женщина сядет, а сам устроился на другой скамье, прямо напротив нее.

– «Матильду»[21], – ответила Пьетра. – Мы как раз дошли до того места, где Матильда использует свои способности к телекинезу, чтобы писать на доске. Лилибет очень любит эту сцену и эту книгу. Правда, Лилибет? – Она вытащила салфетку из кармашка сумки, висевшей на ручке кресла, вытерла девочке губы – как показалось Линли, без всякой необходимости, – затем поправила шаль, которой были укрыты ноги дочери. Лилибет что-то промычала и взмахнула руками. – Конечно, милая. Я поговорю с этим полицейским, мы возьмем Робертсона и пойдем в «Ле Мерлен», как я обещала. С чем ты хочешь блинчик? С шоколадом? С шоколадом и бананами? Со сливками и клубникой?.. Сама выберешь. Подумай, пока мы туда будем ехать. – Она взяла девочку под мышки и приподняла. Во время прогулки Лилибет сместилась вбок, и было понятно, что сама она выпрямиться не может.

– Теперь мы можем поговорить, – сказала Пьетра Томасу. Затем достала еще одну салфетку и промокнула лицо. Было жарко, даже в тени, так что салфетка была не лишней.

Перед тем как сесть, Пьетра вернула ему конверт. Теперь он открыл его, вытащил нужную фотографию и протянул ей. Она не стала отрицать, что женщина на снимке – это она. Просто вернула ему фотографию и сказала:

– Да, я к ней приходила. Но только один раз.

– Почему?

– Одного раза было достаточно. Она дала слово. Я ей поверила.

– Я имел в виду, почему вы вообще к ней приходили? Насколько я понимаю, вы воспользовались машиной мужа.

– У нас всего одна машина. И да, я ее взяла. – Она смотрела куда-то поверх его плеча, но ее взгляд был рассеянным; такое выражение лица бывает у людей, когда они вспоминают то, что с ними произошло или чему они стали свидетелями. – Я хотела с ней поговорить. Нажала кнопку звонка рядом с ее именем и попросила разрешения подняться к ней в квартиру, но она сказала, что сама спустится ко мне. И спустилась.

– У вас не сложилось впечатление, что в квартире с ней кто-то был и она не хотела, чтобы вы его увидели?

– Возможно, у нее кто-то был. Но, думаю, причина не в этом.

– А какая?

– Она не хотела, чтобы жена ее любовника устроила скандал, который могут услышать соседи. Или боялась, что, впустив меня, не сможет выгнать. А может, подумала, что я собираюсь на нее напасть.

– А кто-то напал?

– Не я.

– Тогда расскажите, как все было.

– Я ждала, что она спустится. Думала, что не дождусь, потому что прошло пять или десять минут, прежде чем она появилась. Мы разговаривали прямо у дома, перед дверью со звонками. Она сказала, что не собирается отбирать у меня Марка. У нее нет такого намерения, так и сказала. И прибавила, что он не собирается меня бросать. Она сообщила, что официально замужем и не планирует разводиться с мужем. В наше время браки и разводы не имеют значения, но ей нужно было что-то сказать, чтобы убедить меня. И она выбрала это.

– Но потом вы отправили ей несколько сообщений с телефона мужа…

– Она сказала, что они с Марком больше не встречаются. И заверила, что не намерена возобновлять отношения. Но у людей слова часто расходятся с делами, инспектор. Большинство способны только на первое.

– И после вашего разговора с ней вы решили проверить.

– Я должна была знать. Это не так легко закончить. Марк был влюблен в нее, а он не влюблялся ни в кого… – Она беспокойно поерзала и снова поправила шаль на ногах дочери. – До Тео были другие женщины, но Марк не влюблялся в них. Для него они были… просто женщинами. Но с ней все вышло по-другому. Их близость была настоящей. Я не верила, что они оба могут так легко отказаться друг от друга, просто пообещав. Так не бывает. Правда. Как это возможно, когда между ними такая прочная связь? Конечно, между нами с Марком тоже есть связь. Но… – Она посмотрела на дочь. – Нас связывает Лилибет, и это совсем не то, что у Марка с Тео. Поэтому, поговорив с ней, я выждала день или два, а потом отправила ей сообщение с его телефона, чтобы проверить ее реакцию.

– Но она не ответила.

– Что убедило меня в ее искренности.

– А Марк?

– Что вы имеете в виду?

– Как он воспринял разрыв отношений с Тео?

– Я не хотела знать. Или видеть. Что бы он ни чувствовал, я не могла позволить, чтобы это коснулось меня. Я просто… не могла. Думаю, мы начали притворяться друг перед другом. А что еще мы могли сделать? Я надеялась, что он забудет о ней и мы вернемся к нашим прежним отношениям.

– То есть?

– Думаю, он вам говорил. Общего у нас только квартира и забота о Лилибет. – Она сглотнула, и Линли заметил, что пальцы ее крепко сжаты в кулак. – Вот так, инспектор Линли. Все произошло не за один день. Постепенно. Это результат… Слишком многое определяет, кто мы есть и кем мы стали. Надеюсь, вы это понимаете, инспектор.

– Понимаю, – Линли кивнул.

– Когда родилась Лилибет… Это была преэклампсия, и в конечном итоге все могло обойтись, думала я. Но не обошлось. Она… столько нарушений, столько проблем… Сердце, легкие, одна почка. Как будто… самые разные органы не развились так, как должны были. Каждый день приносил плохие новости, пока не осталось никаких новостей. По крайней мере, хороших новостей. – Она скомкала салфетку. Потом принялась лихорадочно дергать ее. – Я не могла пройти через это еще раз. Не могла принять, рискнуть и все такое. Просто не могла. А потом, через какое-то время, я… просто ничего не могла. – Ее глаза наполнились слезами. – Я не винила бы Марка, если б он ушел. Он должен был уйти. Нельзя требовать от мужчины… Но я подумала, что если я буду поощрять его… найти кого-то, кто поймет, или даже не поймет, а по крайней мере захочет… Есть женщины, которым не нужно больше, чем он может дать.

– Вы хотели, чтобы он нашел сексуального партнера? Вы это имеете в виду? Например, за деньги. Чтобы он время от времени приходил к ней и платил за визиты?

– Нет, не за деньги. Но я думала, что он может кого-то себе найти. Например, женщину, несчастливую в браке, или ту, чьи физические потребности не может удовлетворить муж, или молодую вдову, которая не хочет снова выходить замуж. Мне было все равно, кто это будет и как он ее найдет или даже сколько их будет – две, три или дюжина. Я только не хотела, чтобы он влюблялся. Но с ней, с Тео, я видела, что происходит именно это, и не знала, что делать. – Пьетра уткнулась лбом в руку, лежавшую на ручке инвалидного кресла. – Мне так жаль, – пробормотала она. – Все с самого начала пошло не так.

Линли умолк, размышляя над ее словами. Над ее отношениями с мужем. Подумал о секретах, которые люди хранят за закрытыми дверьми своих домов. И о том, куда эти секреты могут привести.

– Миссис Финни, я обязан спросить вас, где вы были тридцать первого июля. С середины дня и до ночи.

Она не ответила.

– Миссис Финни?

Молчание.

Линли ждал. Он не мог арестовать ее, привезти в комнату для допросов и заставить говорить. Она и так сломлена. Добивать ее было бы бесчеловечно.

– Я знаю, как это трудно для вас. – Томас говорил тихо и спокойно. – Я также знаю, что вы понимаете ситуацию: все, кто связан со смертью Тео Бонтемпи – даже косвенно, – теперь страдают, и моя обязанность состоит в том, чтобы выяснить, что с ней произошло, и таким образом принести какое-то подобие мира в души ее родственников и тех, кто ее любил.

– Например, Марка. – Она заплакала.

– Всех, кто ее знал.

– Я не испытывала к ней ненависти. – Пьетра наконец подняла голову.

Лилибет закашляла; этот звук рождался где-то глубоко в ее груди, но приглушался в горле и был похож на вздох. Пьетра мгновенно встрепенулась. Вскочила, повернула вентиль на баллоне, подвешенном за спиной Лилибет, и прижала к лицу девочки маску.

– Дыши глубже, Лилибет. Дыши глубже, для мамочки…

Из квартиры у самого края площади вышел мужчина и стал оглядываться. Линли узнал в нем помощника по уходу за Лилибет. Тот пошел по тротуару, как будто искал Пьетру, заподозрив, что у нее возникли трудности с инвалидной коляской. Потом увидел их.

– Все ваши намерения относительно Тео в какой-то момент пошли прахом. Я верю, что вы этого не хотели. Теперь вы напуганы, и не без причины. Но попытка скрыть…

– Нет, – сказала она. – Меня там не было. Я видела ее всего один раз. В тот самый раз.

– Где же вы были? Дома? После обеда и в начале вечера?

Ее молчание было красноречивым.

– Вы были с кем-то? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: – Миссис Финни, если кто-то может подтвердить…

– Вот вы где! – Это был помощник. Он сошел с тротуара и направлялся к ним. – Я уж подумал, что вас похитили инопланетяне… – Потом увидел Линли. – Ага. Давайте я возьму у вас Лили, Пит?

Она встала.

– Нет-нет. Мы уже идем, Робертсон. Я обещала Лилибет пойти в «Ле Мерлен», и мы уже собирались. Вы с нами?

– Я найду чем заняться, если вы пойдете без меня, – вежливо ответил Робертсон. – Он подошел ближе и присел на корточки перед Лилибет. – «Ле Мерлен»! Что скажешь? – Потом повернулся к Пьетре. – Мы пойдем, ладно? Я и принцесса. Вам нужно еще время?

– Мы закончили, – ответила она.

Робертсон встал позади коляски и повез ее вдоль беседки, болтая с девочкой о блинчиках, орехах и шоколаде. Пьетра Финни промокнула лицо салфеткой. Несколько секунд, показавшихся ей часами, она смотрела себе под ноги.

Линли ждал, пока она снова посмотрит на него.

– Это был другой мужчина, миссис Финни?

– Вам никогда не бывает стыдно, инспектор Линли?

– Бывает, – заверил он ее.

– Я вам не верю.

– Правда бывает и неудобной, и неприятной.

– В это я верю, – ответила Пьетра и пошла вслед за Робертсоном. Линли провожал ее взглядом, и она, похоже, это почувствовала, потому что оглянулась и тихо сказала: – Пожалуйста, не вините ни в чем Марка. Он не виноват. И никогда не был.

– Она приезжала туда на осмотр, – сказала Барбара Хейверс. – Это записано в ее карточке. Хотела знать, возможна ли восстановительная хирургия. – В сумке Барбары оставался последний пакетик сладкого крема, купленного на Собачьем острове, и она выудила его и осторожно, словно драгоценность, положила на стол.

– И каков результат осмотра? – Линли подвинул стул поближе к Хейверс и Нкате. Четверо констеблей сидели, если нашли свободное место, или стояли, прислонившись к стене, с блокнотами в руках.

– На первый взгляд возможна. – Барбара указала на папку с карточкой пациента, которую распечатала для нее доктор Уэзеролл. – Здоровье у нее было отличным – что неудивительно, – так что никаких осложнений не предвиделось. Я имею в виду анестезию и все такое. Здоровое сердце, здоровые легкие, и так далее и тому подобное. – Она передала папку Линли, который достал из кармана очки для чтения.

– А телефонные звонки от хирурга? – спросил он, раскрывая папку.

– Похоже, тут не к чему придраться. Она звонила двадцать пятого, чтобы узнать, не возникли ли у Тео вопросы после того, как она узнала, что операция возможна. Говорит, что всегда звонит своим пациенткам. Сказала еще, что Тео выглядела встревоженно – правда, в самом начале. Потом доктор Уэзеролл звонила ей двадцать седьмого, двадцать восьмого и двадцать девятого. Говорит, что хотела подбодрить на тот случай, если Тео боится операции. Как она мне объяснила, хуже после процедуры не станет, но есть вероятность, что и значительных улучшений тоже не будет.

– Что это значит, Барб? – спросил Нката. Констебли записывали.

Барбара объяснила ситуацию, передав слова доктора Уэзеролл: нервные окончания и физические ощущения, восстановление вторых зависело от наличия первых, а это не гарантировалось.

– Думаете, этого было достаточно, чтобы ее отпугнуть? – спросил Нката.

– Полагаю, есть разница между надеждой и разбитой надеждой… С одной стороны, Тео могла надеяться. С другой стороны, ее надежды могли оказаться напрасными. В любом случае закончилось все тем – по словам доктора Уэзеролл, – что Тео решилась на операцию. Оставалось найти того, кто отвезет ее на Собачий остров, а затем назад, – и дело в шляпе.

– Кто-то отговаривал ее? – Линли снял очки и вернул папку Барбаре.

– Готова поспорить, сестра Тео не обрадовалась бы, узнав, что та решилась на операцию.

– Если б сестра знала, что Тео делали обрезание, – заметил Нката. – Либо она не знала, либо разыграла спектакль, услышав это от матери.

– Вполне возможно, учитывая то, что ты о ней рассказывал, – согласилась Барбара. – Может, покопаем в этом направлении?

– Как ты себе это представляешь? – спросил Линли.

– Росс Карвер считает, что оттолкнул Тео, потому что все время донимал ее сексом, операцией, сексом, восстановлением чувствительности, сексом и всем остальным, что с этим связано, и она не выдержала. Так что… – Барбара принялась загибать пальцы. – Тео просит его уйти, а ее сестра видит возможность, которой она ждала, и делает свой ход.

– Ловит парня, беременеет… – продолжил Нката.

– И все такое прочее, – заключила Барбара. – А потом она узнает, что сестра собралась делать операцию, что ставит Росса в положение, которое не нравится Рози.

– И она раскалывает череп собственной сестре? – спросил Линли.

– Вспомните о Каине и Авеле, – предложила Барбара.

– Да. Но, с другой стороны, Рахиль не убила Лею, хотя у нее была для этого более веская причина.

– Кто?

– Ага. Вижу, твое знание Библии не простирается так далеко.

– Я потеряла к ней интерес после всех этих «познал» и «родил». Слишком скучно. Мне повезло, шеф, что я еще знаю, кто такие Каин и Авель.

– Точно. – Линли окинул взглядом подчиненных. – Итак, Рози Бонтемпи остается в числе подозреваемых. Пьетра Финни отрицает, что была в квартире Тео в тот день или вечер, когда на нее напали. Что у нас еще есть? Уинстон? Как дела с Монифой Банколе?

Нката изложил все, что ему удалось выяснить: Монифа договорилась, чтобы ее дочери сделали обрезание в клинике, которая находилась над закрытым магазином игрушек, что она пошла против желания мужа в этом отношении, поскольку он не хотел тратить те деньги, которые запросила клиника; что в тот день, когда туда пришли копы, она по приказу мужа пришла забрать аванс и что теперь ее дочь и ее сын пропали.

– Парень – его зовут Тани – был сильно избит Банколе, – закончил Нката. – Из-за охранного ордера. Монифа огрела его утюгом… я имею в виду Банколе…

– Ого, – воскликнула Хейверс.

– …и это дало парню возможность сбежать. По словам Монифы, Банколе собрался отвезти девочку – ее зовут Симисола – в Нигерию, и он намерен покинуть страну, если их паспорта никто не взял.

– И чем все закончилось? – спросил Линли.

Нката кратко рассказал остальное: как нашел Монифу по информации, сообщенной соседкой, и, чтобы защитить ее, отвез к себе домой и оставил на попечение матери.

– Она не хотела уходить. Поэтому мне, к сожалению, пришлось ей солгать, – прибавил он. – Я сказал, что арестовываю ее. Извините, шеф, но в противном случае она стала бы искать своих детей и не пошла бы со мной.

– Значит, она сейчас в Брикстоне? – уточнил Линли.

– Ее мужу и в голову не придет искать ее там.

– Ты приковал ее к кровати или еще к чему-нибудь, Уин? – спросила Барбара. – Если она решила найти своих детей, как ты ее там удержишь?

– Сейчас с ней мама. Она не позволит ей уйти. Плюс, – он усмехнулся, – она крупнее Монифы. И привыкла давать взбучку мне и Стоуни. Мы обезопасили Монифу от ее мужа. А теперь нам нужно изъять его паспорт, но это возможно только при наличии охранного ордера. Мне показалось, что этот парень гнет свою линию, несмотря ни на что. Это значит, что без охранного ордера он покинет страну в ту же секунду, как найдет Симисолу.

– Нам известно, где она?

– Об этом знает только ее брат. И, как мне кажется, в ближайшее время он не станет ни с кем делиться этой информацией.

Следующий вопрос Линли был обращен к констеблям:

– Что там с поиском Мёрси Харт?

– У меня есть адрес, – ответил один из них, долговязый парень лет двадцати с небольшим, еще не избавившийся от подростковых прыщей. Особенно большое их скопление наблюдалось у губ. – В январе ее останавливали за превышение скорости. Она была вынуждена сообщить свой адрес, и он не совпадает с тем, который она назвала в полицейском участке Сток-Ньюингтона. Я проверил, адрес настоящий.

– Что мы о ней знаем? – спросил Линли. – Кроме того, что она связана с мнимой женской клиникой.

– Немного. Мать-одиночка. Трое детей. Все девочки.

– Где она живет? – спросил Линли констебля.

– В Стратфорде. На Рокби-стрит.

– Вы уверены? Это довольно далеко от того места, где ее арестовали.

– Нам понадобится ее допросить, но сначала лучше попросить участок в Стратфорде, пусть отправят к ней кого-нибудь. И нам нужна ее фотография. Сравните ее с кадрами камеры видеонаблюдения, пройдитесь с ней по квартирам в Стритэме. Даже если ее уже нет в Стратфорде, у нас будет зацепка, если кто-то ее узнает. И проверьте номера ее машины по материалам видеонаблюдения.

– Что касается автомобильных номеров, – подала голос другой констебль, молодая женщина, смотревшая на Барбару как школьница. – Мне жаль, что это заняло столько времени, но на Стритэм-Хай-роуд в день нападения на Тео Бонтемпи было очень много машин.

– Нашли что-нибудь интересное?

– Я не до конца уверена, шеф. Может, просто похожее имя. Одна из машин зарегистрирована на – она посмотрела в свои записи – на Пола Финни.

Барбара посмотрела на Линли и Нкату. Потом перевела взгляд на констебля.

– Вы уверены?

– Насчет номерного знака автомобиля? Да. Конечно, за рулем мог быть кто угодно…

На пути к лифту, который должен был доставить его к машине, Линли окликнула Доротея Гарриман.

– Исполняющий обязанности старшего суперинтенданта Линли? Можно вас кое о чем спросить? – Он повернулся к ней, и она, не дожидаясь ответа, продолжила: – Это… Да. Так. Мне нужно, чтобы вы мне кое-что прояснили. Я не знаю, кого еще спросить, а поскольку вы работаете с ней так давно…

– Как я понимаю, речь идет о сержанте Хейверс?

– Да-да. О Барбаре. Понимаете, я думала, что «Груп мит» – это шанс. Мы нашли что-то кроме чечетки. Чечетка – это здорово. Я сбросила шесть килограммов и, вероятно, сброшу еще больше, если мы не будем есть карри почти после каждого занятия, но дело в том, что большинство там – женщины, за исключением нашего преподавателя. Кстати, он довольно хорош. Но ученики… Конечно, там есть четырнадцатилетний мальчик, новичок, но он не подходит, хотя я должна признать, что он способный танцор. И хотя мы не бросаем занятия – мы столькому научились, что было бы глупо бросать, – я считала, что другая тусовка, как я уже говорила, даст нам новый шанс.

– «Груп мит» – это тусовка? – спросил Томас.

– Нет-нет. «Груп мит» – просто средство найти тусовку, хотя в данном случае тусовка не самое удачное слово. Я думала, что ее привлечет рисунок, но… ну, теперь совершенно очевидно, что Барбара не согласна. Поэтому я перебирала другие варианты: бадминтон, крокет, теннис… нет, я не играю и серьезно сомневаюсь, что Барбара играет, но на самом деле мы придем туда не играть… а еще садоводство, восстановление кладбищ…

Линли удивленно вскинул бровь.

– Собственно, что угодно. На «Груп мит» есть всё. Мы можем даже научиться дегустации вина.

– Полезное умение, – согласился Линли.

– Да, я знаю, что вы считаете все это глупостью, но представляете, как трудно женщине найти в Лондоне кого-то хотя бы относительно приличного…

– Церковный хор больше не подходит? – поинтересовался он.

– Сегодня в церковь ходят только на свадьбы, похороны, Пасху и Рождество. В любом случае дело не в этом. Я хотела спросить о другом.

Она шла рядом и, когда они добрались до лифта, понизила голос.

– Дело вот в чем. – Оглянулась, чтобы убедиться, что их никто не слышит. – Мне пришло в голову, что сержант Хейверс… Барбара… ну… вы понимаете, что я имею в виду… мужчины?

– Боюсь, теперь мне нужно кое-что прояснить, – сказал Линли.

Она вздохнула.

– Я должна это произнести?

– По-видимому.

– Я имею в виду, что Барбара, возможно, не любит мужчин. Я имею в виду, что она не любит мужчин так, как обычно их любят женщины.

– Понимаю. По крайней мере, мне так кажется… Вы спрашиваете, не лесбиянка ли Барбара?

– Боже мой! Ш-ш-ш! – Доротея снова оглянулась. Потом снова обратилась к Линли: – Прошу вас! Я вовсе не хочу, чтобы она думала… вы понимаете, что я имею в виду, правда?

Линли не понимал, но, чтобы избавить ее от страданий, сказал:

– Я никогда не задумывался о сексуальной ориентации Барбары, Ди. И совсем не уверен, что стал бы это выяснять, возникни у меня такое желание.

Доротея с прищуром посмотрела на него.

– Вы смеетесь надо мной, исполняющий обязанности старшего суперинтенданта?

– Упаси бог, – ответил он.

Она притопнула ногой; лицо ее приняло задумчивое выражение.

– Понимаете, я не хочу ставить ее в положение, что ей придется рассказать мне. То есть она может мне рассказать. Я готова узнать, если она хочет, чтобы я знала. Но я не хочу, чтобы она чувствовала себя обязанной сказать мне, чтобы я перестала донимать ее «Груп мит».

– Гм… Да. Но вы забыли, что с таким же успехом Барбара может встретить на «Груп мит» женщину, правда? В том случае, если ее интересуют женщины. А если нет, она может встретить мужчину. – «Или, – подумал он, – ежика с тремя лапами, хотя это маловероятно». – Думаю, Ди, вы еще не нашли для нее подходящее занятие.

– Вы намекаете, что мне нужно продолжать? Что я должна искать другие возможности на сайте «Груп мит»?

Линли вовсе не это имел в виду – ему было трудно представить, что Барбара занимается восстановлением кладбищ, – но он не хотел разрушать надежды или благие намерения Ди в отношении своей давней коллеги.

– Может, сначала стоит оценить ее уровень интереса к тому или иному виду деятельности? – предположил он.

– Она их все ненавидит.

– Ну, не все. Чечеткой-то она занимается, правда?

– Да. Конечно. Но я подозреваю, что из-за карри. Думаю, она рассматривает карри как вознаграждение.

– Ну вот, – сказал он.

– Что «вот»?

– Вы нашли ответ. Ей требуется вознаграждение. Как и всем нам.

– Еще карри?

– Вероятно, нет. – Двери лифта открылись. Линли нажал кнопку автостоянки и, чтобы Доротея не вскочила в лифт и не продолжила дискуссию, прибавил: – Ди, вы всегда можете обратиться ко мне по любому вопросу.

Сев за руль, он поехал к реке и опустил стекла в надежде поймать освежающий ветерок от воды. Быстро добрался до Челси, и хотя ему пришлось оставить машину в начале Бреймертон-стрит, до дома Сент-Джеймсов было недалеко, и совсем скоро Томас уже поднялся на крыльцо и нажал кнопку звонка.

Послышался собачий лай: Пич, как обычно, шумно приветствовала гостей. Чей-то голос попытался ее утихомирить, но Пич никогда не была послушной собакой. Такса как-никак.

Дверь открылась, и Пич бросилась к нему, чтобы проинспектировать его щиколотки. Решив, что их можно впускать, она потрусила назад в дом.

– Настоящий дьявол, а не собака, – сказал Джозеф Коттер, распахивая дверь, чтобы впустить гостя.

– Думаю, она надежнее охранной сигнализации. – Линли нагнулся, позволив собаке обнюхать его пальцы и радуясь, что тщательно вымыл руки после того, как перед уходом съел половину вчерашнего сэндвича с тунцом и салатом.

– Боюсь, его нет, – сообщил Коттер. – Саймон сказал, что ему нужно с кем-то поговорить в Ламбете.

– Ага. Скоро суд?

– Да. У него всегда скоро суд. Работает круглые сутки, без выходных. Собственно, Деб не лучше.

– Значит, она здесь? На самом деле мне нужно поговорить с ней, а не с Саймоном.

– С Деб? Понятно. Да, она наверху. Могу позвать. Она там что-то делает со своими фотографиями. Не спрашивай что.

Линли сказал, что поднимется к ней, чтобы не отрывать ее от работы. По лестнице он взобрался на верхний этаж дома. Там под огромным световым люком часто работали Дебора и Саймон: она разбиралась со своими фотографиями, а он – с запросами на экспертизу доказательств, которые будут – или не будут – использоваться в суде.

Дебора сидела за одним из рабочих столов, на котором были разложены фотографии. Ее густые волосы были заплетены в смешные косички – вне всякого сомнения, по причине жары, – а уши закрыты огромными наушниками. Плечи двигались в такт музыке, которую она слушала. Томасу не хотелось пугать ее, и он пересек комнату и остановился по другую сторону стола, за которым она работала. Похоже, Дебора заметила какое-то движение, но не оторвала взгляда от фотографий, а подняла руку – жест, обозначающий: «Минутку». Потом взяла две фотографии и убрала в толстую папку. Закончив, подняла голову. Похоже, она удивилась, увидев его, и быстро огляделась по сторонам, явно в поисках Саймона. Сняв наушники – Линли услышал звуки рока, жуткое, похожее на зубовный скрежет гитарное соло, – большим пальцем щелкнула переключателем, чтобы отключить музыку.

– Что это, черт возьми?

Дебора рассмеялась.

– «Скорпионс». «Rock You Like a Hurricane». Это всего лишь вступление. Ты полный профан в хэви-метал, Томми.

– Надеюсь таковым и остаться. Это не поддается описанию. Ты не повредишь себе слух?

– Уровнем громкости? – Она посмотрела на наушники, слишком нежно, по его мнению. – Обычно я не слушаю музыку на такой громкости, но время от времени, очень редко, мне нужен металлический рок на максимуме.

– Зачем? Для удаления зубного камня?

Она снова рассмеялась.

– Думаю, Барбара одобрила бы мой выбор.

– Только в том случае, если Бадди Холли восстанет из мертвых и присоединится к группе.

Дебора махнула рукой.

– Наверное, ты уже знаешь, что Саймона нет дома. Папа должен был тебе сказать.

– Я не вовремя? – Томас показал на фотографии. Это были портреты одной женщины, по всей видимости сделанные дома. Она была черной и явно стеснялась. Женщина сидела, а за ее спиной на одной стене была развешана коллекция африканского искусства. В основном маски. Они были не в фокусе, причем это сделали намеренно, но все равно можно было понять, что это маски. – Кто это?

– Ее зовут Лейло. Я отвезла ей более ранний портрет, но тогда она выглядела совсем иначе. Увидев ее снова, я захотела сделать еще один, для контраста. Но я никак не могу понять, какой из них эффектнее.

– Для чего?

– Для сравнения. Она восстанавливалась после операции. На других, более ранних снимках она готовится к операции.

– К операции?

– Ну да. Ребенком ей изуродовали половые органы, и она решилась на восстановительную хирургию.

– Удивительное совпадение. – Линли принялся рассматривать фотографии.

– Почему «удивительное совпадение»?

– По всей видимости, Тео Бонтемпи тоже готовилась к восстановительной хирургии. – Он постучал пальцами по краю одного из снимков. – Если хочешь знать мое мнение, мне нравится этот.

– А фон тебя не отвлекает?

– Немного.

Она вздохнула.

– Черт. Я думала, что разобралась с этим, сместив один из самых больших предметов в сторону…

– Кто будет оперировать? Лейло тебе сказала?

– В этом не было нужды. Я была там, когда ее оперировали. Хирург не захотела, чтобы я ее фотографировала, но согласилась на съемку во время операции – в хирургическом халате, в маске и все такое. К сожалению, эти фотографии… ну… в общем, они ужасны. Мне нужно было уговорить ее сфотографироваться в другой обстановке.

– Значит, это женщина. Хирург.

– Да. Ее зовут Филиппа Уэзеролл.

Услышав это имя, Линли насторожился.

– Ты как будто удивлен, Томми.

– Ее имя недавно уже всплывало, – ответил он. – Филиппа Уэзеролл…

– Она как-то связана с твоим расследованием? Замешана?

– Похоже, но косвенно. Скорее всего, нет. – Линли рассеянно взял со стола бронзовую фигурку, прижимавшую стопку распечаток на краю стола. Повертел в руках. Это была фигурка крокодила.

– Гирька для золота, – объяснила Дебора, заметив его интерес. – Лейло подарила ее мне в знак благодарности, когда я привезла ее портрет. Я такого никогда не видела, а у нее их целая коллекция.

– Гирька для золота? – переспросил Линли.

– Ее использовали именно так, как и предполагает название: для взвешивания золотой пыли. В те времена, когда в африканских странах не было бумажных денег. У Лейло таких много.

Линли снова прижал крокодилом стопку распечаток.

– Как вам удалось найти Филиппу Уэзеролл, Деб?

– О ней мне рассказала Нарисса Кэмерон. – Дебора напомнила ему о документальном фильме, который снимала Нарисса, и буклете, который делала она сама по заказу Министерства образования. Нарисса хотела включить в фильм интервью с доктором Уэзеролл. – Ты думаешь, что она имеет какое-то отношение к смерти Тео Бонтемпи?

– Только в том смысле, что, решившись на операцию, Тео могла дать кому-то мотив для ее убийства.

Дебора сдвинула фотографии в сторону.

– Я знаю, что доктор Уэзеролл сама опасалась стать объектом нападения.

– Она объяснила почему?

– Сказала, что все дело в мести. Мужья, отцы, бойфренды, семья. Некоторые люди выступают против каких-либо ограничений женского обрезания, в том числе попыток помочь женщинам, которые перенесли эту операцию. – Дебора включила вентилятор, принявшийся гонять по комнате горячий воздух. – Может, пойдем вниз? В кабинете Саймона чуть прохладнее. Зная отца, можно не сомневаться, что он заваривает тебе чай.

Они спустились на первый этаж. Окно в кабинете было распахнуто настежь, и на подоконнике стоял вентилятор, которого не было, когда Линли приходил в прошлый раз. Дебора включила вентилятор, но прохладнее от него не стало. Она села в одно из старых кожаных кресел у камина, Томас – в другое.

Дебора посмотрела на него долгим взглядом. Внезапно его охватило полубезумное желание дотронуться до ее волос – заплетенных в косы, – как это уже было однажды, много лет назад, как прелюдия и обещание. Животный инстинкт и человеческое желание. «Не так легко отделить страсть от любви», – подумал он.

Дебора словно что-то почувствовала.

– Расскажи мне о Дейдре, – поспешно сказала она. – Ты опять умудрился все испортить?

– Ты слишком хорошо меня знаешь, – он улыбнулся.

– О, Томми… Что ты натворил?

– Был пылок до неприличия. Это мой недостаток.

– Какой же это недостаток? Пылкость ведет к искренности, разве нет? Я хочу сказать, невозможно быть пылким так, чтобы этого не замечали.

– Именно это я и имел в виду.

– Ага. Понятно. Пылкость привела к чрезмерной честности. Да… И все же пылкость в качестве слабости гораздо лучше, чем слабость к… не знаю… к шоколадному кексу?

– Разве что ты влюблен в пекаря. Тем не менее, признавая недостатки в отношениях с Дейдрой, я должен заявить, что все исправил. Пока. Хотя точно знаю, что через несколько дней опять напортачу.

Послышались приближающиеся шаги. Потом голос Коттера:

– Не волнуйся, она не будет к тебе приставать, милая. Она волнуется только когда дело касается еды.

Дебора встала и посмотрела на Линли.

– У нас гость… – сказала она и умолкла, увидев появившегося в дверях Коттера. С ним была маленькая черная девочка, которая держала в руках поднос с чашками и блюдцами. У Коттера был поднос с разнообразными закусками к чаю.

Линли посмотрел на девочку, перевел взгляд на Коттера, потом на Дебору. И почувствовал, как второй раз за это время по его спине пробежали мурашки.

– Томми, это Сими Банколе, – представила девочку Дебора.

– Банколе, – повторил он.

– Да, она приехала только сегодня. Поживет у нас несколько дней.

Монифа спала беспокойно. В сущности, это нельзя было назвать сном. Она не находила себе места от беспокойства. И от боли во всем теле, от ребер до синяков на лице. Тревожилась она в основном за детей. Причем за Тани больше, чем за Сими. Она прекрасно знала, что он не вернется в квартиру вместе с Сими, пока ситуация не разрешится. Но Монифа боялась, что Тани вернется в квартиру один – либо проверить, как она, либо с еще одним охранным ордером. А если дома окажется Абео, очередной драки не избежать.

Но связаться с Тани не было никакой возможности. Он уже давно запрограммировал ее мобильный так, что позвонить ему можно одним нажатием кнопки, и его номер телефона она не знала. А ее мобильный остался в квартире, когда она убежала к Халиме, ударив Абео утюгом по голове.

Монифа медленно села; каждое движение причиняло боль. Пора вставать – и приниматься за поиски детей; но когда она посмотрела на стул, где оставила свою одежду, то увидела, что он пуст. Но рядом с кроватью стояла чашка чая. Он давно остыл, и это значит, что прошло несколько часов после того, как кто-то – скорее всего, Элис Нката – поставил его сюда. Монифа задумалась, что ей делать: оставаться в комнате, пока кто-то не придет, или позвать на помощь?

Потом она увидела в изножье кровати легкий желтый халат, в тон ночной рубашке, которую выдала ей Элис Нката. Как и ночнушка, халат оказался слишком длинным, но Монифа медленно надела его.

Рядом с дверью комнаты располагался встроенный шкаф для одежды, и Монифа открыла его. Вещей там было немного: один костюм, пара начищенных до блеска туфель, держатель с семью галстуками, четыре белые рубашки, две пары тщательно отглаженных джинсов. Все безупречно чистое. Как в универмаге.

Она закрыла шкаф, подошла к двери, открыла ее и услышала голос Элис:

– Если хочешь знать мое мнение, Бендж, то лучше всего наручники.

– Уин говорит, что главное – ее безопасность.

– Она в безопасности. Она будет со мной.

– Я не сомневаюсь, – ответил он. – Но ты говорила с Уином? Лучше поговори, прежде чем принимать решение. Он знает об этом больше нас, милая.

Это был Бенджамен Нката, с которым Монифа познакомилась вечером, когда он вернулся после смены, – муж Элис работал водителем двухэтажного лондонского автобуса. На одиннадцатом маршруте, сообщил он ей. Ему нравилась его работа, сказал он, только не этим летом. Этим летом он словно сидит в аду – так жарко в автобусе и такое отвратительное настроение даже у его давно страдающих от жары обычных пассажиров. Что же касается туристов… Они еще хуже. А туристов были толпы, потому что 11-й маршрут проходит мимо главных памятников и туристических достопримечательностей в центре Лондона. Чего он только от них не наслушался… От «И это Англия! Тут каждый день должен лить дождь!» до «В этой стране имеют представление о кондиционерах?»

Монифе он сразу понравился, этот Бенджамен Нката. Ей нравилось, как он обращается с женой и сыном. Ей нравилось, как они вместе смеялись. А особенно ей понравилось, как он спросил жену, было ли у нее время приготовить ужин. А когда Элис сказала, что приготовила курицу по-ямайски с рисом и дольками ананаса («увы, из банки»), он объявил, что курица по-ямайски – его любимое блюдо. Жена рассмеялась, а сын объяснил, что так он говорит каждый вечер, независимо от того, что она приготовила.

– Но каждый раз у нее получается лучше, чем раньше, и как только я пробую ее стряпню, то сразу решаю, что это мое любимое блюдо, – сказал Бенджамен.

– Болтун, – усмехнулась Элис и повернулась к сыну. – Учись, Бриллиант. Твой отец знает, как заморочить голову женщине.

Монифа прошла в туалет, затем посмотрела на себя в зеркало, висевшее над раковиной. Заплывший глаз открывался не до конца, веко и лоб над ним распухли, на рассеченной губе некрасивая корочка засохшей крови. Сделав что могла с помощью воды и мыла, она вышла на кухню к мужу и жене Нката.

– Ага, вот и она, – сказала Элис.

– Как вы спали, миссис Банколе? – спросил Бенджамен. – Парацетамол помог?

– Немного. – Монифа солгала, чтобы не расстраивать его. – Спасибо. Вы так добры ко мне… Я должна поблагодарить и вашего сына.

– Он ушел на работу, – сказала Элис. – И наказал нам как следует о вас заботиться.

– Сказал, чтобы вы не волновались, – прибавил Бенджамен. – Если сможете, конечно. Подозреваю, что это невозможно, но вы должны постараться, потому что я точно знаю: Уин не позволит, чтобы с вашими детьми что-то случилось.

Монифа кивнула, но тревога и страх от его слов нисколько не уменьшились. Тани обязательно вернется в квартиру – она хорошо знала своего сына. И Абео вернется, потому что не намерен никуда уходить, пока не доберется до Сими.

– Вы, наверное, ищите свою одежду? – спросила Элис. – Она там, на банкетке у пианино. Вечером я ее постирала, а утром погладила.

Монифа растерялась. Ей ни разу не приходилось встречать людей, которые обращались с навязанным им незнакомым человеком как с почетным гостем.

– Я не знаю, как выразить свою благодарность, – сказала она.

– Это не проблема, – ответил Бенджамен. – Элис сказала мне, что вы прекрасно готовите.

– Мы будем очень рады, если вы приготовите какое-нибудь африканское блюдо, Монифа, – сказала Элис, не дав ей ответить. – И я буду вам благодарна. Так что если вы составите список необходимого, Бенджамен все купит перед работой. Я договорилась, что за кафе сегодня присмотрят, потому что хочу смотреть, как вы готовите, и записывать.

Монифа понимала, что Элис Нката получила указание от сына не спускать с нее глаз, чтобы Монифа оставалась в Брикстоне. У нее были добрые намерения – как и у ее мужа и сына. Но Монифа не представляла, как кто-то из них сможет удержать ее в Брикстоне, если она узнает, где ее дети. «Ладно, пусть попробуют», – решила она.

Меньше всего Линли хотел в очередной раз услышать записанный на автоответчик голос Дейдры: «Тысяча извинений. В данный момент я не могу ответить на ваш звонок. Пожалуйста, оставьте сообщение». Это он уже слышал накануне вечером и предположил, что в зоопарке кому-то из крупных животных потребовалась срочная помощь. Но утром, в такой ранний час?.. Беспокойство его усилилось до такой степени, что он решил поехать в Белсайз-Парк. Но после некоторых размышлений – пока вытирал пар с зеркала в ванной и брился – отказался от этой идеи. Если она вернулась из зоопарка поздно и легла спать, выключив телефон, то вряд ли обрадуется, увидев его на пороге.

И все же… В жизни Дейдры что-то происходит. Она сама на это намекала, и Томас видел это по выражению ее лица и развороту плеч. «Расскажет, когда будет готова», – решил он. Разумеется, тут же возникал вопрос: когда она будет готова? Ответ ему был известен – не скоро, – но радости он не вызывал.

В любом случае Линли оставил ей сообщение.

– Похоже, мы оба поздно вернулись домой. Позвони, когда сможешь. Если почему-то… – Он передумал, потому что знал ее реакцию на предложение помочь. – …ты не сможешь ответить, я приеду, когда освобожусь.

Потом он позавтракал, и поскольку в следующий раз поест, скорее всего, поздно вечером – тем, что оставит ему разогретым Чарли Дентон, – постарался, чтобы завтрак был плотным. Увидев в «Гардиан» статью о расследовании Скотленд-Ярдом внезапной смерти сотрудника столичной полиции – сержанта Тео Бонтемпи, – Линли вполголоса выругался, потому что это короткое сообщение может вызвать целый поток статей, а также требование сэра Дэвида Хиллиера отчитаться о ходе расследования. Меньше всего ему хотелось видеться и говорить с Хиллиером.

С учетом констеблей, которых им выделили в помощь, его кабинет стал слишком меленьким для совещаний, и маркерную доску перенесли в комнату, где располагались рабочие столы детективов отдела. Вся команда выстроилась полукругом перед доской, к которой была прикреплена большая фотография Тео Бонтемпи в форме – так ходят все констебли в начале карьеры. У нее был серьезный вид, словно она хорошо понимала, какой груз на себя берет. Но приподнятый уголок губ свидетельствовал о том, что она гордилась собой.

Под фотографией были расчерчены колонки для отображения хода расследования. Первая колонка содержала информацию о том, что удалось извлечь из записей камер видеонаблюдения: на доме, где жила Тео, на соседних магазинах и других заведениях вдоль Стритэм-Хай-роуд. Вторая колонка представляла собой фотографии людей, знавших жертву и ее адрес. Эти снимки показывали соседям, и все, кого они видели, были отмечены специальным знаком. Третья, и последняя, колонка содержала информацию о машинах, замеченных поблизости от дома, а также об их владельцах.

– Ну, что у нас? – спросил Линли, доставая очки из куртки и пристально вглядываясь в колонки.

– Они, – Нката кивком указал на констеблей, – вчера вечером закончили показывать фотографии соседям, сэр. Те узнали Росса Карвера, что неудивительно, потому что он жил здесь с Тео, а теперь снова переезжает в эту квартиру. Рози тоже. И Марка Финни. Его фотографию мы взяли из удостоверения. Но больше никого из тех, кто попал на камеру. А это значит, что никто другой к ней, возможно, не приходил.

– Разве что остался незамеченным, – заметил один из констеблей.

– Или кто-то впустил его другим путем, – прибавил другой.

– Верно, – согласилась Хейверс. – Там есть другой выход, пожарный, на северной стороне дома. Без камеры видеонаблюдения.

– Им можно пользоваться и в других целях, – сказал Нката. – Открытие этой двери не включает сигнал тревоги.

– Путь отхода для убийцы? – спросил Линли.

Все кивнули, но имя так и не прозвучало.

– Что в ее компьютере, Уинстон? – спросил Линли. – Нашли что-то интересное?

– Один из криминалистов выдает мне информацию маленькими порциями. Он собирается копнуть глубже, но пока я получил разрозненные фрагменты. – Нката достал из стола конверт из коричневой бумаги и открыл его. – У нас есть электронные письма от ее коллег, особенно от сержанта, которая пришла на ее место.

– Сержант Джейд Хопвуд, – подсказал Линли.

– Да. Верно. Еще письма от Марка Финни – ничего личного…

– Для своих сексуальных отношений они использовали смартфоны, – заметила Хейверс.

– …но там много его поручений и ее отчетов. Также письма от Росса Карвера, ее матери, отца и сестры. По большей части обычная переписка – вы понимаете, о чем я. Но есть интересное письмо от ее сестры. Тео спрашивала, может ли она отвезти ее «на небольшую операцию», а потом назад. Рози сказала, что ей нужно заранее договориться на работе, и спросила, что это за операция, но Тео не ответила.

– Может, нашла другого, кто ее отвезет? – спросил Линли.

– Или передумала, – предположил Нката. – Или не хотела, чтобы Рози узнала подробности.

– Или ее ударили по голове раньше, чем она успела с кем-то договориться, – прибавила Хейверс.

– Может, и так. – Уинстон продолжил излагать то, что ему сообщил криминалист: – Она искала информацию в интернете, как и все мы. В ее случае – самую разную; от потенциальных мест, куда можно поехать в отпуск – в ее списке были Исландия и Антарктида, – до сайтов, посвященных бонсай. Она также искала сайты и группы, выступающие против женского обрезания, и предложения по восстановительной хирургии. В последнем случае вышла на французский сайт парня по имени Игнац Северин, но все это во Франции. Она также искала информацию о Филиппе Уэзеролл.

– Логично, если она решала, ложиться к ней под нож или нет.

– Что у нас с Мёрси Харт? – спросил Линли констеблей.

– Сегодня утром нам позвонили из местного участка, шеф, – ответила одна из девушек. – Она по-прежнему живет по тому адресу в Стратфорде. Я сказала, что к ним приедет кто-нибудь из столичной полиции, чтобы поговорить с ней.

– Мне кажется, – сказал другой констебль, – что если у кого и был мотив, так это у нее. Тео Бонтемпи лишила ее заработка.

– Но она могла без труда открыть другую клинику в другом районе города, – заметила Хейверс. – Все оборудование она отправила на склад, мы узнали это от грузчиков. Ей останется только перевезти все в другое место, когда шум уляжется.

– Верно, – согласился Нката. – Но, если хочешь знать мое мнение, Барб, есть еще более убедительный мотив. Тео Бонтемпи закрыла ее теперь, и ничто не помешало бы ей закрыть ее еще раз. А потом – еще. А если Монифа Банколе не захочет рассказать, что на самом деле происходит в клинике, Мёрси чиста.

– А как же твое знаменитое очарование?

– И оно имеет пределы, Барб.

– Нужно каким-то образом убедить ее, – сказал Линли. – Я этим займусь. А пока…

Он раздал поручения: Хейверс едет к Рози Бонтемпи, он с Нкатой ищет Мёрси Харт в Стратфорде, остальные должны узнать у грузчиков местоположение склада Мёрси Харт, найти документы на владение домом, где находилась клиника, и внимательно изучить медицинскую карту Тео Бонтемпи, чтобы проверить, нет ли там чего-нибудь странного.

– Из списка подозреваемых никого не вычеркиваем, – сказал он.

Если дело касалось угощения, Пич смиренно сидела у ног Деборы, хотя для этого таксе приходилось покинуть кухню, где на пол в любую минуту мог случайно упасть ломтик бекона. Но поскольку собака также никогда на отказывалась от сыра – причем предпочитала самый вонючий, – Дебора соблазнила ее кусочками бри, и Пич согласилась сидеть с ней. Они устроились на ступеньках у порога детской спальни Деборы. Симисола Банколе наконец уснула – когда Дебора читала ей четвертую волшебную сказку братьев Гримм, соответствующим образом отредактированную, чтобы убрать… все самое страшное.

Взять под опеку обоих Банколе ей удалось с большим трудом, причем не только потому, что Завади не хотела отдавать их в белую семью, но и потому, что Тани отказывался от чьей-либо помощи. Только вмешательство Нариссы заставило Завади обдумать предложение Деборы.

– Будьте благоразумны, Завади. Если у Деборы есть место, лучше им пойти к ней.

Завади промолчала.

– В доме нас только трое, – сказала Дебора. – И у нас есть две свободные спальни, которыми пользуются родители Саймона, когда приезжают в город. Но в такую погоду никто не приедет.

– Вы говорили, что вашему отцу и мужу нельзя доверять. Я не отдам этих детей на попечение…

– Можете не беспокоиться, – перебила ее Дебора. – Достаточно одного взгляда на Тани, и они на нашей стороне, – сказала она и прибавила, что если вторая девушка, Софи, может вернуться домой, то брату и сестре Банколе этого делать нельзя, а поскольку сама Завади сказала, что не нашла семей…

В этот момент Тани объявил, что ему не нужно жилье, потому что он намерен вернуться в Мейвилл-Эстейт. Завади и Софи назвали его сумасшедшим. Он настаивал на своем, и только Симисола, не отходившая от брата ни на шаг, убедила его. Она отказалась расставаться с ним – и кто бы мог ее винить? Она должна быть с ним, и это заставило Завади согласиться на предложение Деборы предоставить Банколе крышу над головой и защиту.

Она назвала себя, пожала руку Симисоле и Тани, потом Софи, потом посадила брата и сестру в свою машину. Симисола не выпускала руку брата; Тани хмурился из-за того, что нарушены его планы – какими бы они ни были.

Они заехали в ближайшее отделение скорой помощи. Дебора хотела, чтобы мальчика осмотрели. Она боялась, что у него сотрясение. Пока шел осмотр, они с Симисолой ждали в приемной. Вовлечь девочку в разговор оказалось непосильной задачей. Улыбка на лице Симисолы появилась позже, когда она познакомилась с Пич.

Итак, с маленькой девочкой всё в порядке. Сотрясения у Тани не обнаружили, в доме имелась собака, с которой можно играть, а высокомерный кот может смягчиться в присутствии восьмилетнего ребенка, и все вроде было хорошо, пока Тани не объявил, что должен уйти.

– Нет, нет! – Симисола заплакала. – Куда ты собрался?

– Всего лишь к Софи, Пискля. Я должен проверить, как там мама. Должен увезти ее оттуда. И еще мне нужно забрать наши паспорта, особенно твой. Это очень важно. Но завтра я вернусь. Переночую у Дела. Это ближе к дому, и я быстрее все сделаю.

Но Симисола не хотела его отпускать. Остальные тоже. Саймон сказал Тани, что этим должна заняться полиция. Но парень настаивал. Отец Деборы взял телефон Тани, записал в его памяти номер и строго сказал, что Тани должен сразу нажать кнопку «Отправить», если случится что-то серьезное.

– Скажи нам адрес, – попросил Саймон. – Получив сигнал, мы позвоним в полицию. Не нужно стесняться, ладно? И не воображай, что можешь справиться с тем, что тебе не под силу. Понял?

Тани ушел, надавав им кучу обещаний, и оставалось только надеяться, что он сдержит слово.

Наконец дверь спальни открылась и в проеме показалась голова Симисолы. Она увидела таксу и прикусила нижнюю губу, открыв маленькую щель между передними зубами. Пич завиляла хвостом. Дебора поднялась со ступеньки, на которой сидела.

– Пич настаивала, – сказала Дебора. – Не хотела сидеть под лестницей. Я спустилась, и она стала тебя искать, и… вот мы здесь. Ты должна потрепать ее по голове или погладить, иначе она от тебя не отстанет. Хочешь ее погладить?

– Ой, хочу, – ответила Симисола, опустилась на колени и принялась гладить собаку.

– Ее взяли к себе Сент-Джеймсы, – сказал Линли. – Вероятно, Дебора была в «Доме орхидей», когда туда привели девочку. Я видел ее вчера после обеда. Таким образом, если ее привезли в «Дом орхидей», а оттуда ее забрала Дебора, было бы разумным предположить худшее относительно намерений обоих родителей, пока ситуация не прояснится.

– Что касается миссис Банколе, она понятия не имеет, где Симисола, – ответил Нката. – И очень переживает, шеф. Из-за обоих детей.

– Это понятно, Уинстон. Но пока у нее остается даже мысль об обрезании девочки, мы будем действовать именно так.

– Могу я сообщить ей, что девочка в безопасности? И отец до нее не доберется?

Линли посмотрел на него. Между ними всегда пролегала невидимая граница, определяемая происхождением, жизненным путем каждого, а также общей работой в качестве коллег.

– Оставляю это на твое усмотрение, Уинстон. Используй информацию так, как считаешь нужным.

– Спасибо, шеф, – Нката кивнул.

Они шли к Мёрси Харт. Она жила на Рокби-стрит в ничем не примечательном квартале домов из красного кирпича с крышами из искусственного материала, имитирующего черепицу. Перед домом Харт низкая кирпичная стена отгораживала небольшой участок, а за ней росла зеленая изгородь, явно нуждавшаяся в стрижке. На маленьком дворике за изгородью стояли детский трехколесный велосипед и маленький красный стул, покрытые пылью и грязью. Больше во дворе ничего не было, если не считать сигаретных окурков, часть из которых просто выбросили, а часть потушили в жестяной банке из-под тушеных бобов «Хайнц».

К дому когда-то пристроили остекленное крыльцо, и оно сверкало свежей белой краской. Дверь оказалась не заперта, и они вошли, миновав четыре пары резиновых сапог и чугунную подставку под зонты. Линли постучал во входную дверь, а когда никто не отозвался, нажал кнопку звонка. Вышла молодая женщина. Довольно привлекательная, с десятком косичек – ярко-оранжевых, – спускавшихся до середины спины. На ней были модные джинсы, разодранные на коленях, и зеленая майка на бретельках. В каждом ухе по две серебряные серьги, серебряное кольцо в одной ноздре. На руках у нее был маленький ребенок.

– Мёрси Харт? – спросил Линли.

– Нет. Я Кейша. – Она повернулась к узкой лестнице у себя за спиной и крикнула: – Мама, к тебе пришли. – Потом одарила их улыбкой, вероятно предназначенной Нкате, подумал Линли, и сказала: – Простите, не могу вас впустить. Мамины правила. Подождите здесь. – Она закрыла дверь, из-за которой доносились детские голоса и стук бросаемых на пол игрушек.

На улице взревел мотоцикл, потом где-то поблизости залаяла собака. Издалека донесся лязг поезда, направлявшегося в центр Лондона. Где-то рядом проходила железная дорога, но они не видели станции, когда искали Рокби-стрит.

Дверь снова открылась, и они увидели женщину, выглядевшую не старше Кейши.

– Мёрси Харт? – спросил Линли.

– Совершенно верно, – ответила женщина, и он подумал, что либо она нашла источник вечной молодости, который искал Понсе де Леон, либо родила первого ребенка, едва перешагнув порог детства. Он показал удостоверение, назвал себя и Нкату.

– Столичная полиция. Мы можем поговорить?

Мёрси взялась за ручку двери, словно преграждая им путь.

– О чем?

– О центре женского здоровья, который недавно закрылся на севере Лондона. На Кингсленд-Хай-стрит, если быть точнее.

– Я ничего не знаю о центре здоровья на Кингсленд-Хай-стрит.

Линли кивнул.

– Как Мёрси Харт, вы его не знаете. А вот как Эстер Ланж, похоже, хорошо с ним знакомы. Он называется «Клиника женского здоровья в Хакни». Кстати, мы говорили с вашей тетей. Можно войти?

Мёрси прищурилась, но отступила от двери. Впрочем, не пошла в дом, а извлекла из кармана брюк пачку сигарет, поднялась на четыре ступени лестницы и села под десятком семейных фотографий в красивых рамках, усеивавших стену. Линли и Нкате пришлось остаться у подножия лестницы. Потом она прикурила от пластиковой зажигалки, затянулась и выжидающе посмотрела на них.

– Женщина, называющая себя Эстер Ланж, работала в клинике женского здоровья, о которой я упоминал, – сказал Линли. – Ее также там арестовали и отвезли на допрос. С ней была еще одна женщина, Монифа Банколе, и я думаю, что если мы покажем ей вашу фотографию, она узнает Эстер Ланж.

Лицо Мёрси ничего не выражало.

– Я использовала ее имя, – после короткой паузы призналась она. – Но больше ничего.

Нката оторвал взгляд от блокнота.

– Хотите сказать, что не использовали ее личность в других целях?

– Только имя. Что она вам сказала? Что я ограбила ее банковский счет? Завела кредитную карту на ее имя? – Мёрси усмехнулась. – Вряд ли.

– Почему тогда вы в клинике не пользовались своим именем?

– Мне оно никогда не нравилось. Вот я им и не пользовалась. Ее красивее. Я всегда так думала.

Признание связи с клиникой они добились без особого труда. «Интересно, – подумал Линли, – какие еще признания можно из нее вытянуть, если задавать вопросы достаточно аккуратно?»

– Может, вы использовали ее имя, чтобы оградить Мёрси Харт от властей, если вас закроют?

– У меня нет причин бояться властей.

– Ага. – Линли переступил с ноги на ногу и прислонился к стене. Нката прислонился к другой. – Ваша клиника выглядит подозрительно. У вас медицинские карты несуществующих пациентов. У вас журнал записи на прием с именами матерей и дочерей, у которых есть очень веская причина не откровенничать с полицией. Но, как правило, трудно… – Линли искал подходящее выражение и наконец нашел, – …задраить все люки. В данном случае – я имею в виду клинику на Кингсленд-Хай-стрит – один из люков остался открытым. К нам попал журнал записи на прием.

Она ничего не ответила. И умудрялась выглядеть относительно спокойной. Очевидно, ждала дополнительной информации.

– Монифа Банколе, – сказал ей Нката. – Она заплатила аванс, чтобы ее дочери сделали обрезание в вашей клинике, но муж отправил ее вернуть деньги, и поэтому она оказалась там, когда вас арестовала местная полиция.

– Мне нечего сказать, – заявила Мёрси. – Я не сделала ничего плохого. Никому, включая эту… эту Монифу Банколе.

– Но кое-кто причинил вам серьезный ущерб, – заметил Линли. – Ее звали Тео Бонтемпи, и она виновата в том, что в клинику пришла полиция, и во всех последовавших неприятностях.

– Какая Тео? Я не знаю никакой Тео.

На кончике ее сигареты рос столбик пепла. «Любопытно, – подумал Линли, – что она будет делать, когда его потребуется стряхнуть?»

– Она называла себя Адаку Обиака. Пришла в клинику, чтобы записаться на прием. Но на самом деле она являлась полицейским детективом, и это был только предлог.

Мёрси не шевелилась. Линли ждал. Нката переменил позу, прислонившись к стене плечом. В руке он держал блокнот и механический карандаш, ожидая, что она скажет. Тишину нарушали детские голоса, доносившиеся из сада: «Я хочу быть мамой! Кейша, скажи ей, что я мама! Она все равно слишком маленькая!»

– Тео Бонтемпи лишила вас заработка, так? Вас отпустили из полицейского участка в Сток-Ньюингтоне, но теперь вы у них на заметке. Но, что еще важнее, вы на заметке у группы, в которой работала Тео Бонтемпи; они выявляют и арестовывают родителей и тех, кто занимается женским обрезанием. Вы видели ее на улице в тот день, когда в клинику пришла полиция, миссис Харт? Вы вычислили, что именно она вас раскрыла?

– Мне нечего сказать, – повторила женщина. Встала, спустилась по ступенькам, открыла входную дверь дома, потом дверь остекленного крыльца. – Можете идти, – сказала она и, словно указывая направление, выбросила сигарету на улицу.

Линли вышел. За ним Нката. Но когда она собралась закрыть обе двери, Томас повернулся к ней.

– Из чистого любопытства: где вы учились медицине, миссис Харт?

– Мне нечего вам сказать, – снова ответила она и хотела закрыть первую из дверей, но Линли придержал ее рукой.

– Вы уверены, что вам нечего сказать? – спросил он, а когда она не ответила, прибавил: – Очень жаль. Уинстон, сделаешь одолжение?

Нката кивнул.

– Вы арестованы, миссис Харт, – сказал он и произнес стандартную фразу, перечислив ее права.

– Вы не можете меня арестовать, я ничего не сделала! – вскрикнула Мёрси. – Ничего, ничего!

– Вряд ли калечащая операция на половых органах женщины – это ничего, – возразил Линли.

– Я ничего такого не делала! Никогда!

– А выполнение медицинских процедур без лицензии, без соответствующего образования и все такое – это тоже вряд ли подходит под определение «ничего».

– Я этого не делала!

– Насколько мне известно, убийство копа тоже не входит в эту категорию, – сказал Нката. – Понимаете, миссис Харт? Вас подозревают и в этом.

Барбара Хейверс обнаружила, что это будет не так легко, как она думала. Нкате удалось поговорить с Рози Бонтемпи недалеко от места ее работы – в универмаге «Селфриджес» на Оксфорд-стрит, – но Барбаре повезло меньше. Когда она позвонила Рози, та ответила, что сегодня у нее выходной и если сержант хочет с ней поговорить, ей нужно приехать в Хэмпстед. В данный момент она гуляет в парке Хэмпстед-Хит и с удовольствием встретится с сержантом Хейверс у Дамского пруда, где собирается искупаться. Сержант может составить ей компанию, если хочет. На улице уже жарко, а вода хорошо освежает.

Надевать купальный костюм ради того, чтобы освежиться, – этого не было в списке обязательных дел Барбары и никогда не будет, и поэтому она сказала Рози, что они встретятся у Дамского пруда, но разговор будет проходить на суше. На ответ Рози: «Очень жаль», – Барбара проинформировала ее, что в воде неудобно вести записи. Тем не менее план был ясен.

У нее не было никакого желания бродить по Хэмпстед-Хит в поисках прудов. Ей было известно о них лишь то, что они находятся со стороны Хайгейта. Сверившись с картой, Хейверс увидела, что от парковки в том месте, где Фицрой-парк выходит на самый северный конец Миллфилд-лейн, она попадает на дорожку, которая приведет ее к Дамскому пруду.

Пробки по дороге к Хайгейту были не слишком серьезными, хотя для того, чтобы оставить машину там, где она рассчитывала, пришлось воспользоваться табличкой с надписью «Полиция». И надеяться, что проезжающая машина не заденет бок ее «Мини», хотя по некотором размышлении Барбара решила, что помятый бок может даже украсить ее машину.

Она не думала, что в это время дня в парке будет много людей, и удивилась царившему здесь оживлению. Семьи устраивали пикники к югу от дорожки, где также проходил импровизированный футбольный матч. Любители солнца сидели в шезлонгах, лежали на животе или спине на полотенцах, расстеленных на выгоревшей лужайке. Два молодых человека перебрасывались фрисби (совершенно бессмысленное занятие, с точки зрения Барбары), несколько пенсионеров в панамах прогуливались по дорожкам. Здесь был даже любитель наблюдать за птицами, хотя и в подозрительной близости от Дамского пруда, что ставило под сомнение его желание обнаружить желтогорлого лесного певуна.

Пруд затерялся среди неприглядных кустов, выжженных солнцем лужаек и изнывающих от жажды деревьев, готовых в любую секунду сбросить листья. Найдя пруд, Барбара обнаружила, что вода в нем буквально кишит женщинами. Еще большее их количество отдыхало на берегу. Девочки-подростки в купальниках, состоявших из трех маленьких треугольников, ныряли с мостков; другие плескались в купальне, болтая друг с другом.

В других обстоятельствах найти Рози Бонтемпи в этой массе женских тел было бы непросто. Но поскольку пруд находился на краю Хайгейта, а Хайгейт считался шикарным районом (хотя и не таким шикарным, как Хэмпстед), большинство женщин здесь были белыми. Таким образом, Барбара почти сразу заметила Рози, которая, по всей видимости, предпочла не плавать, а покачиваться на воде в надувном кресле. Рози тоже увидела ее и вяло махнула рукой. Потом спрыгнула с кресла, подняв фонтан брызг, и поплыла к берегу, таща за собой кресло. Она вышла из воды, подобно двоюродной сестре Нептуна, – такое тело могло получиться только из сочетания генетики, физических упражнений и строгой диеты. На ней было бикини, желтое в синий горошек. Барбара почувствовала что-то похожее на смущение из-за своей желтой футболки с надписью синими буквами: «Давай. Попробуй меня недооценить. Будет весело». Но потом быстро избавилась от этого чувства, решив, что желтая одежда на них обеих выглядит так, словно они заранее договаривались о встрече.

Рози была достаточно деликатна, чтобы не упомянуть о желтом и синем.

– Правда, здесь чудесно? – сказала она. – Зря вы не захотели поплавать.

– Я сумела уклониться от многого, что была обязана сделать, – ответила Барбара. – Где мы можем поговорить?

Взгляд Рози говорил: «Откуда мне знать?» Тем не менее она оглянулась и указала на тень кейлетерии, на которой еще держались несколько героических, но уже засохших цветков. Вручила Барбаре надувное кресло, а сама взяла полотенце и веревочную сумку, которую оставила на лужайке.

– Надеюсь, это ненадолго, сержант, – сказала она. – Мы с мамой договорились пообедать вместе. Я должна подготовиться, и, кроме того, мне непонятно, что еще я вам могу сообщить.

«Много чего», – подумала Барбара, но перехватила кресло и небрежно заметила:

– Это будет недолго, как английское лето. – Хотя с учетом погоды в последние два месяца разговор мог затянуться до бесконечности.

Под деревом Барбара поставила кресло в тень. Рози плюхнулась в него, но на самый край, оставив место для сержанта.

– Не стоит жертвовать удобствами.

Хейверс достала блокнот и карандаш. Она тоже устроилась на краешке кресла, но сразу поняла, что в таком положении Рози получала преимущество, скрыв лицо от собеседницы. Поэтому снова встала, и резкое движение едва не вытолкнуло ее на выжженную солнцем лужайку.

– Я просматривала подробности нашего предыдущего разговора о ссоре с Тео, которая случилась за два дня до нападения на нее.

– Не понимаю, зачем вам это нужно. Я с самого начала сказала вам правду. Что еще я могу добавить? – Рози вытерла полотенцем ногу, высоко подняв ее. Потом проделала такой же трюк с другой ногой.

– Можете начать с объяснения, почему изменили свою версию.

– Изменила? Разве? Я так не думаю.

– Сначала вы утверждали, что поссорились из-за того, что Тео редко появлялась на Нью-Энд-сквер после инсульта у вашего отца. Потом сказали, что причиной стала ваша беременность от Росса, о чем вы ей сообщили. И также заявили, что Росс и Тео расстались потому, что он хотел детей, а она была не в восторге от этой идеи, но, по всей видимости, и это золото фальшивое. Какая из ваших версий – правда?

Рози накинула полотенце на плечи как шаль. Барбара отметила, что узор на нем такой же, как на купальнике, только цвета поменялись местами. Концом полотенца Рози вытерла якобы влажные щеки и лоб после заплыва.

– Все, что я вам говорила, сержант, это правда. Если я не могу вспомнить, когда именно ссорилась с сестрой по тому или иному поводу, это ничего не значит. Сестры ссорятся. У вас есть сестра? Нет? Будь у вас сестра, вы понимали бы, что я имею в виду.

– Вы говорите, что какая-то ваша ложь на самом деле правда или что все они правда? – уточнила Барбара.

– Я пришла сказать ей, что беременна. Сказала, что отец – Росс. Естественно, она не обрадовалась.

– Именно поэтому вы поссорились? – спросила Барбара, а когда Рози пожала плечами, выражая согласие, продолжила: – А тридцать первого?

– Что тридцать первого?

– Тео отправила Россу сообщение, приглашая прийти. Думаю, у нее были для него новости. Я также думаю, что вы точно знали, что это за новости.

– Она не была беременна, если вы это имеете в виду. Они с Россом… Это было только между нами. Он был… Пожалуйста, поймите, сержант. Нам с Россом было суждено стать парой. Мы и сейчас пара.

– Поняла, – сказала Барбара. – Пара. Заглавные буквы, курсив, полужирный шрифт и все такое. Но, мне кажется, ваш общий корабль мог натолкнуться на рифы.

– Почему? Они расстались друг с другом. Росс хотел развестись, Тео – тоже. Он так говорил. И она так говорила.

– Ладно. Хорошо. Они действительно расстались, хотели развестись и все такое. Но проблема в том, что люди слышат то, что хотят услышать. Сержант Нката сказал мне, что вы не знали, что ваша сестра была жертвой женского обрезания.

Рози встала и вытащила затычку из надувного кресла.

– Никто мне не рассказывал. Она и словом не обмолвилась. Он – тоже.

– От этого что-то изменилось бы?

– Для кого?

– Для вас, – сказала Барбара. – Для ваших планов насчет мужа сестры, которого вы домогались.

Рози повернулась и пристально посмотрела на Барбару. Голос ее звучал ровно и бесстрастно.

– Я никого не домогалась. Со мной Росс мог поговорить. Мы были друзьями. Он много лет был членом нашей семьи, а я его… Для него это было важно. То, что произошло между нами, не имеет никакого отношения к обрезанию Тео. Ведь я ничего на знала. Мне никто не рассказывал.

– Как я уже говорила, иногда люди слышат только то, что хотят услышать. Тео рассказывала вам, что прошла осмотр перед операцией? Это была одна из причин вашей ссоры?

– Я должна была отвезти ее на операцию. Это все, что мне известно. Она меня попросила. Я согласилась. Я хотела знать, что это за операция. Беспокоилась, что с ней что-то серьезное, вроде… рака. Но она не сказала. Я до сих пор понятия не имею.

– Восстановительная хирургия, – сказала Барбара. – Она хотела привести свои женские органы в порядок, насколько это возможно. Росс Карвер – полагаю, вы об этом знаете, поскольку вы с ним пара, – много лет просил ее обратиться к специалисту, который ей поможет. Починить ее. Восстановить. Или как это называется. Он хотел, чтобы она пошла к пластическому хирургу. Поначалу эта идея ее не вдохновила, но потом она передумала. Записалась на осмотр, который показал, что все можно исправить.

Рози схватила кресло и сжала его. Звук выходящего из него воздуха был похож на хрип астматика.

– Как я могла об этом знать? – спросила она. – Мне даже не говорили, что ей сделали обрезание.

– Значит, когда она попросила вас ее отвезти…

– Я спросила зачем. Отправила ей сообщение. Она не ответила. Что еще я могла сделать? Выбить из нее информацию?

Барбара позволила вопросу повиснуть в воздухе, чтобы молодая женщина поняла, что она только что сказала. Сжав губы, Рози принялась складывать надувное кресло, сначала вдвое, затем еще вдвое. Видя, что она молчит, Барбара продолжила расспросы:

– Но разве нормальная сестра не проявила бы настойчивость, не продолжила бы расспрашивать об операции?

Рози обернула полотенце вокруг талии.

– Тео ничего мне не рассказывала, сержант. Никогда. Не спрашивайте почему, потому что я могу ответить только, что мы не были близки, как бывают близки сестры. Мы были слишком разными, и к тому же она на семь лет старше. А теперь, если у вас все… Меня ждет мама.

– Конечно. Обед матери и дочери. Понимаю.

– Хорошо, – сказала Рози и начала подниматься по склону, который должен был привести ее к дороге на Нью-Энд-сквер.

Барбара сопровождала ее, как неподходящая подруга невесты, которая портит свадьбу.

– Я понимаю, как все могло быть. Если, конечно, Тео вам не сказала. Если, конечно, именно из-за этого была ссора, которую слышали соседи, поскольку давайте признаем, что если б она сделала операцию, то они с Россом вполне могли бы снова сойтись. Что, разумеется, ставило под удар ваше будущее и ваши планы на супружескую жизнь.

Рози резко остановилась и повернулась к ней.

– Не говорите так. «Супружеская жизнь»… Мы были парой. Мы и сейчас пара. Мы любовники, и у нас будет ребенок. Неужели вы думаете, что Росс сделал бы мне ребенка, если б не хотел остаться со мной? Он знал, что рискует. Я знала, что рискую. Мы этого хотели.

– Хорошо. Поняла. Именно поэтому вы позволили ему называть вас Тео, когда забавлялись с ним в постели? Именно поэтому сказали ему, что предохраняетесь?

– Перестаньте! Вы не знаете, как все было. И как есть. Вы – просто вонючий кусок протухшей рыбы. Вы не смогли бы привлечь мужчину, даже будь вы двое единственными выжившими после ядерной катастрофы. Вы ревнуете, вот что я вам скажу. Мы закончили. Можете тащиться за мной до самой Нью-Энд-сквер, если хотите, но я больше не скажу ни слова.

Барбара решила, что Рози сдержит обещание, и позволила ей удалиться в направлении Хэмпстеда. Сама она повернула назад, к Хайгейту и своей машине. На дорожке, ведущей из парка, у нее зазвонил мобильный. Достав его из сумки, она увидела, что это Росс Карвер.

– Я только что беседовала с вашей любовницей, – вместо приветствия сказала Барбара. – Мне это кажется, или Рози обращается с правдой как заблагорассудится, в зависимости от настроения? Я обязана это спросить, потому что рассказы Рози превратились в подобие движущейся мишени.

– Она сказала мне, что Тео благословила нас двоих, – ответил Карвер.

– Тем не менее Тео действительно пригласила вас в квартиру для разговора, так?

– Верно. Это правда. Так и было. Она написала мне, попросила встретиться, я приехал. Кстати, в данный момент я в той квартире. Вот почему и звоню. Ваши криминалисты вернули скульптуры.

– Обычно они аккуратны в таких вещах. Возможно, скульптуры им еще понадобятся, так что лучше не трогать их, пока мы во всем не разберемся.

– Поздно, – сказал Росс. – Я уже распаковал их и поставил на место. Но одной не хватает.

Софи хотела пойти с ним, но Тани не позволил. Неизвестно, что он обнаружит, вернувшись в свою квартиру. Он надеялся, что найдет там маму с собранным чемоданом, но если она по-прежнему не хочет ничего делать, он скажет ей, что Сими в безопасности, что Абео ее никогда не найдет и что ей необязательно оставаться тут ради детей. Что касается Абео, Тани думал, что не застанет его в квартире, потому что тот давно вернулся к Ларк.

Но едва он протянул руку к двери, как его тихо окликнула миссис Дельфино, жившая несколькими этажами выше; по ее ragazzo, ragazzo[22] он узнал, кто его зовет, еще до того, как отступил назад и увидел, что она машет ему. Движение правой руки, явно означавшее «иди сюда», игнорировать было невозможно. Тани пошел к лифту и поехал наверх. Миссис Дельфино уже ждала его.

– Ты пришел за мамой, да? – спросила она. А когда он кивнул, сказала: – Она уехала из Мейвилл-Эстейт с черным мужчиной, очень высоким.

Миссис Дельфино возвращалась с рынка на Ридли-роуд, когда увидела их, сообщила она Тани. Но шли они не из квартиры Банколе. По мнению миссис Дельфино, они шли из какого-то другого здания в этом квартале. Она выглядела очень плохо, сказала миссис Дельфино, но через секунду поправила себя:

– Она выглядела очень плохо, да? Как будто ее кто-то побил, а черный мужчина помогал ей идти. Она опиралась на его braccio, – миссис Дельфино указала на руку Тони, – и он посадил ее в машину и увез.

– Как он выглядел, этот парень? – спросил Тани.

– Очень высокий, – повторила она. – Черный. В костюме. А его лицо… Я запомнила… а на лице у него был… такой большой шрам с одной стороны. Кто-то порезал его ножом…

Тани хватило и этих подробностей. Коп, который уже приходил сюда. Он поблагодарил миссис Дельфино, а она потрепала его по щеке.

– Ты хороший мальчик, любишь свою маму… Все будет хорошо, когда любишь маму.

Тани хотелось в это верить, но он дошел до состояния, когда стал думать, что любовь ни к чему хорошему не приводит. Он вызвал лифт и поехал вниз, в свою квартиру. Дверь оказала не заперта. Тани распахнул ее и оглядел открывшуюся перед ним картину.

После его ухода по квартире словно прошелся ураган, разгромивший кухню и столовую. Похоже, там не осталось ни одной целой тарелки или стакана. Плита была покрыта вмятинами. Чугунная сковорода, которой были сделаны эти вмятины, валялась на полу. На разбросанных кастрюлях и сковородках лежали листы, вырванные из кулинарных книг матери.

В гостиной экран телевизора был расколот, перед ним на боку валялся маленький столик. Две лампы сломаны, три тюрбана разорваны в клочья. Посреди всего этого хаоса Тани увидел мобильный телефон матери. Он поднял его и сунул в карман.

Тани думал, что знает, где лежат паспорта, потому что отец держал запертую несгораемую шкатулку под кроватью, на которой спали они с Монифой. Рядом с запертой шкатулкой лежало несколько пластиковых коробок с теплой одеждой Монифы. Тани решил, что заберет коробки вместе с паспортами, чтобы у матери – когда он наконец ее найдет – не было желания возвращаться в Мейвилл-Эстейт.

Но картина, которую он увидел, открыв дверь спальни, заставила его поменять планы. На кровати лежал Абео. Полностью одетый. Он спал и при этом храпел.

При виде отца Тани захотелось тут же убежать. Но он пересилил себя. Он устал бояться этого человека. Поэтому подошел к кровати, встал на колени и нащупал под кроватью шкатулку со вставленным в замок ключом.

Не отрывая взгляда от лица Абео, Тани медленно вытащил шкатулку, повернул ключ и стал перебирать ее содержимое – так быстро и тихо, как только мог. Внутри он нашел свидетельства о рождении, какие-то бумаги, касающиеся бакалейной и мясной лавок, счета за квартиру Ларк в Пембери-Эстейт и эту квартиру в Мейвилл-Эстейт, старые фотографии. Паспортов и семейных денег не было.

Тани почувствовал, как откуда-то изнутри него поднимается волна ярости. Он встал и посмотрел на спящего отца. И вдруг понял, что всегда ненавидел Абео Банколе. Просто не позволял себе признаться в этой ненависти.

Тани поднял несгораемую шкатулку, подошел к отцу и высыпал на него содержимое. Абео вздрогнул и проснулся. Он сразу же увидел Тани, но его, похоже, не беспокоило присутствие сына.

– Что ты с ними сделал, долбаный ублюдок? – прорычал Тани.

Губы Абео медленно разошлись в улыбке.

– Я узнал, что ее зовут Софи Франклин. Мне сказали, что она английская шлюха.

– Где паспорта?

– Сток-Ньюингтон, так мне сказали. Я узнал ее имя, а остальное было нетрудно, Тани, особенно когда кто-то не соблюдает осторожность.

– Что ты можешь с ней сделать? Или с ее семьей? С ее мамой, отцом, сестрой, братьями? Неужели ты думаешь, что кто-то из них будет стоять с отрытым ртом и смотреть, как ты пытаешься их запугать? И не мечтай, Па.

Абео смахнул с себя документы.

– Нужно было оставить тебя в Нигерии, – сказал он. – Когда я тебя увидел, то сразу понял, что ты не мой сын.

– Ерунда, – ответил Тани. – Тогда я сбежал бы отсюда, как только ты в первый раз меня ударил. Купил бы себе билет в Нигерию и узнал, кто мой «настоящий» отец, если б долбаная фантазия, которую ты вбил себе в голову, о том, что мама… С кем? С братьями? С почтальоном? С собственным отцом? Ты низок и жалок. Ты так примитивен, что мне тебя даже жалко.

Абео пристально посмотрел на сына. Кулаки его медленно сжались. Но Тани продолжал, торопясь высказать все, что у него накипело:

– Ты мог бы иметь нормальную семью, Па, но ты этого не хотел. Тебе не нужна жена. Тебе не нужны дети. Тебе нужны служанка и два раба, которые делают всё, что ты скажешь. А теперь ты потерял всё, что имел. Ты никогда не найдешь Сими, так что отступись.

– Эверинг-роуд, – сказал Абео. – Я все про тебя знаю.

Он приподнялся, но Тани снова толкнул его на кровать.

– Мне нужны эти долбаные паспорта! Ты никого никуда не увезешь. Я не поеду с тобой в Нигерию, и Сими тоже не поедет. Ты вообще никогда не увидишь Сими. И маму тоже, потому что она ушла. Она уехала отсюда с тем черным детективом. И кто может ее винить, а? Он в десять раз больше мужчина, чем ты когда-либо был, и, насколько я знаю, ему нужна женщина. А мама? Ей точно нужен настоящий мужчина.

Абео вскочил и занес кулак.

И Тани сделал то, что так давно хотел. Со всего размаху ударил отца в лицо. Он никогда так не радовался боли в костяшках пальцев, столкнувшихся с чьей-то костью, как теперь, когда услышал, как в носу отца что-то хрустнуло. От сильного удара Абео развернулся. Тани бросился на него сзади, обхватил горло сгибом руки и потащил к двери, прочь из спальни. Но отец был сильным. Он не хотел никуда идти. Он лягался, извивался и сумел вырваться. Потом ринулся на Тани и сбил его с ног, так что тот упал на кровать. Абео хотел прижать сына к матрасу, но Тани быстро откатился в сторону, так что Абео по инерции сам рухнул на кровать.

Тани бросился в атаку, сел на отца верхом и с силой вдавил его голову в подушки. Удерживая его, он кричал:

– Ну, как тебе? Где твоя сила? Где твоя власть? Ты – дерьмо, вот ты кто. Дерьмо, которое липнет к подошвам. А сейчас… сейчас…

Он испытывал наслаждение. Как будто рождался заново, обретал свое истинное «я»: новая плоть, новые мускулы. Он ликовал, чувствуя, как обмякло тело отца, стало таким безвольным, послушным…

Почувствовав, как его оттаскивают от кровати, Тани резко повернулся, собираясь ударить того, кто помешает ему сделать с этим человеком то, что он заслужил.

Несколько мгновений он растерянно смотрел на двух женщин, оторвавших его от отца. Кто, черт возьми?.. Потом узнал их – они из «Дома орхидей». Завади, директор. И режиссер, имя которой он не мог вспомнить.

– Квартиры, – сказал он. – Они будут самыми разными, в соответствии с пожеланиями муниципалитета. Муниципальное жилье с первого по четвертый этаж и дорогие квартиры на верхних. Везде современные удобства, независимо от этажа, а в самом жилом комплексе – крытый бассейн, тренажерный зал, прачечные на каждом этаже, гараж в подвале здания, места для велосипедов, большой сад за домом, детская игровая площадка, спортивная площадка, помещение для детского сада, если он понадобится жильцам…

– В общем, джентрификация, – сказала Барбара.

– Я не склонен так думать, – возразил Росс Карвер.

– Как ни называй, а по мне, так это дурно пахнет, мистер Карвер. Кто-то заработает кучу денег, продав все это, а жители района оглянуться не успеют, как их выкинут вон.

– Я никогда не взялся бы за проект с подобным ожидаемым результатом.

– Конечно. Но когда проявится этот «ожидаемый результат», вас тут уже давно не будет. Вы ведь только возводите здание, да? Оно готово – и ваша часть проекта завершена.

– Через год мы можем встретиться здесь и выяснить, кто из нас прав.

Они сидели в офисе продаж – Карвер сказал Барбаре, что будет ждать ее там. Он не мог уйти с работы. Ей не трудно приехать в Торнтон-Хит?.. Барбару не слишком обрадовала эта идея – Торнтон-Хит довольно далеко от Кройдона, – но когда она приехала сюда, то заметила на Хай-стрит кафе «Домино’с». Маленькая порция пиццы навынос (томаты, сыр, грибы и черные оливки, пожалуйста) – как раз то, что нужно. Она запила пиццу ананасовой «Фантой», наслаждаясь ланчем и наблюдая, как посетители входят и выходят из лавки под названием «Зенит».

С наслаждением выкурив сигарету, она теперь разглядывала рабочее место Росса Карвера, украшенное впечатляющей моделью здания, в котором будут располагаться современные квартиры. На соседних стенах висели поэтажные планы, схемы квартир, образцы стилей. В другой комнате были выставлены образцы линолеума, коврового покрытия и керамической плитки. Все это выглядело впечатляющим, а сам проект затрагивал не жилые дома, а заброшенную фабрику, давно уродовавшую этот район.

Прежде чем поехать на встречу с Россом Карвером, Барбара расспросила его о пропавшей скульптуре. Насколько она знала, криминалисты забрали из квартиры Тео Бонтемпи довольно много скульптур. Как он понял, что одной не хватает?

Все очень просто: он сам подарил ее Тео.

– Может, она ее выбросила? Отнесла в благотворительную организацию или в комиссионный магазин?

– Она этого не сделала и не могла сделать, – ответил Карвер.

– Допустим, – сказала Барбара, – но когда люди расстаются, потерпевшая сторона может…

– Тео не была потерпевшей стороной, – запротестовал он. – Если кого-то и можно так назвать, то лишь меня. Я же вам рассказывал. Она хотела расстаться. Я смирился – а что еще оставалось делать? Взять ее в заложники?

«Странно это все», – подумала Барбара.

– Бывает, однако, – заметила она, – что люди приходят к выводу о необходимости генеральной уборки. Все, что связано с прошлыми отношениями, торжественно складывается в кучу, а затем сжигается на костре во время барбекю.

– Тео этого не делала.

– Откуда вы знаете? – Такая уверенность удивила Барбару.

– Потому что я подарил ей три скульптуры, а пропала только одна. Две другие на месте.

– Ага. Это несколько меняет дело. Вы предполагаете, что ее использовали в качестве дубинки? Тео ударили по голове в пылу ссоры? Нападение не планировалось?

– Не знаю, как еще это объяснить, – ответил Росс. – А вы?

Барбара задумчиво почесала голову.

– Кто мог знать о скульптурах?

– То есть? – уточнил Карвер. – Кто вообще мог знать о том, что в квартире были скульптуры?

Барбара молча посмотрела на него. Ответ на этот вопрос он мог найти сам.

– А может, все было спланировано до мельчайших деталей, а скульптуру вообще не использовали, а забрали для того, чтобы пустить нас по ложному следу? Но, опять-таки, лишь в том случае, если убийца знал о скульптурах. Кстати, где вы их купили?

– В галерее в Пекхэме. Они там занимаются африканским искусством. Фигурка, пропавшая из коллекции Тео, называется «Стоящий воин». Имя автора я не помню, но на всех трех фигурках, которые я подарил Тео, есть что-то вроде подписи.

– Все три из галереи в Пекхэме? – спросила Барбара и, получив подтверждение, прибавила: – Мне нужно ее название.

– «Падма».

– Поняла. Кстати, сегодня утром я разговаривала с Рози, и среди прочих интересных вещей она сообщила, что Тео «благословила» вас двоих. По ее версии, Тео прямо запрыгала от радости, когда узнала, что Рози залетела от вас. Вроде как не могла дождаться, когда ваш маленький отпрыск будет называть ее тетушкой.

– Значит, поэтому она хотела меня видеть… – Карвер обращался скорее к себе, чем к Барбаре.

– Тео? Возможно. Но было еще кое-что, и Рози могла об этом знать.

– Вы думаете, что Рози…

– Давайте всё по порядку. Тео записалась к пластическому хирургу. Вот что означало «обследование» в ее ежедневнике. Это был предварительный осмотр, чтобы выяснить возможность восстановительной хирургии. Она пришла на прием. Результат обнадеживал. Ей был нужен кто-то, кто отвезет ее на процедуру, а затем домой, если она решится на операцию, и Тео обратилась к Рози. Остальное вы знаете.

Слушая ее, Росс все время качал головой.

– Тео мне не сказала. Почему она мне не сказала?

– Может, именно об этом она хотела с вами поговорить, сообщить эту новость лично? Может, поэтому попросила вас прийти к ней? Конечно, высока вероятность, что Тео хотела поговорить с вами только о Рози и благословить ваши отношения. Что думаете?

Карвер принялся разглядывать свои туфли. Барбара услышала, как он сглотнул.

– Не знаю. Очень жаль. Жаль, что она ничего мне не сказала, даже не намекнула. Вы уверены, что она собралась делать операцию?

– Мне об этом рассказала сама врач. Очевидно, ей – Тео – потребовалось время на размышление, потому что операция не гарантирует, что для нее многое изменится. В смысле секса. Я имею в виду удовольствие. Для этого у нее должны были остаться нервные окончания, а сказать что-то определенное можно было только после удаления рубцовой ткани. Но она решилась на риск.

– Какой риск?

– Риск разочарования.

В офис продаж вошли три человека – две хорошо одетые женщины и один хорошо одетый мужчина, с любопытством посмотревший на Барбару и Росса Карвера.

– Подождите минутку, я вами займусь, – сказала одна из женщин, и Барбара поняла, что их с Карвером приняли за супружескую пару, желающую купить квартиру. Губы ее дрогнули в улыбке.

– Нам выйти? – спросил Карвер у женщины, указывая на дверь.

Когда они оказались на улице, он повернулся к Барбаре.

– Я все разрушил: свою жизнь, ее жизнь, а теперь и отношения с Рози. Я не должен был… И вот что из этого вышло.

Барбара решила, что эта фраза относится к Россу, Рози и беременности. Вероятно, это известие стало для Тео ударом. Она понимала, что должна сказать бывшему мужу Тео: «Не вините себя. Вы не могли знать, как все обернется», но в глубине души была уверена, что он мог и должен был знать.

– Рози дезинформировала моего коллегу относительно удочерения Тео семьей Бонтемпи. И называла разные причины своей ссоры с Тео. Она вольно обращается с правдой – так, как ей это выгодно. Тем не менее я не думаю, что Тео не сказала ей, что это за операция, когда просила отвезти ее, а затем забрать из той клиники на Собачьем острове, где ее должны были оперировать. А вы как думаете?

Карвер прижал пальцы к вискам, словно это помогло бы привести в порядок его мысли.

– Я не знаю… Почему она решилась на это теперь? Почему не раньше? Я рассказывал ей о таких операциях. Все время просил записаться на осмотр. Хотя бы поговорить с хирургом. Что-то делать, потому что вместе мы могли найти кого-то…

– Похоже, тогда она была не готова, – предположила Барбара. – А когда решилась, обстоятельства сложились так, что было уже поздно.

– А может, и нет, – возразил Карвер. – Может, она решила, что еще не поздно и стоит попробовать.

– Да. Верно. Но вы должны понимать, что это бросает тень на Рози. Она беременна, у нее планы, а Тео собирается все испортить. Она – Рози – знает, что вы не бросили Колтона, несмотря на то что не захотели жениться на его матери. Она знает, что вы любите Тео и не забыли ее. А Тео собирается снова войти в вашу жизнь – так, как вы этого всегда хотели. А все это, следует признать, ставит нашу Рози в неприятное положение.

Карвер посмотрел наверх, в загрязненное смогом небо, – и закрыл глаза, как будто пытался принять трудное решение.

– Есть еще кое-что, – наконец сказал он.

– То, что знает о вас Рози.

– То, чего я вам не сказал.

– Когда?

– Во время разговора о той ночи, когда я нашел Тео. Я поднял ее, и она… кое-что мне сказала. Тео сказала: «Она ударила меня, Росс».

Барбара вздохнула.

– Боже правый…

Дебора вернулась к работе, выбирала портреты, и попросила Сими быть ее «ассистентом». Они поднялись в рабочий кабинет на пятом этаже дома. Сими устроилась на одном из высоких табуретов, Дебора стояла рядом с ней. Они просматривали серию портретов тринадцатилетней девочки по имени Джубили. Ее фотография должна была появиться в двух местах: в буклете для Министерства образования и в большом фотоальбоме, который, как она надеялась, станет ее следующим проектом. Саймон сидел внизу, в своем кабинете, с коллегой из новой независимой криминалистической лаборатории, рассчитывающей на контракт со столичной полицией. Ее отец был в комнате рядом с кухней, приспосабливая недавно купленную игрушку – впечатляющую гладильную машину – для глажки свежевыстиранных простыней, наволочек, салфеток и скатерти. Это было его новым любимым занятием. Дай ему волю, он погладил бы и ковры.

Симисола ткнула указательным пальцем в один из портретов.

– Вот этот. Она тут такая хорошенькая…

– Думаю, ты нашла самый лучший, – согласилась Дебора. – Теперь она вернулась к родителям, и, мне кажется, они обрадуются, если я подарю им копию. – Она посмотрела на Сими, задумчиво дергавшую свои растрепанные волосы. – Джубили тринадцать лет – она чуть старше тебя, Сими. Как она вернулась к родителям? Ты тоже вернешься, когда все уладится. Ты ведь это знаешь, правда? В этом смысле тебе нечего бояться.

Сими посмотрела на нее широко раскрытыми черными глазами.

– За мной придет мама?

– Вот в этом я не уверена. Думаю, нам нужно подождать новостей. Никто не хочет, чтобы ты оказалась там, где тебе грозит опасность.

Вдруг снизу послышался какой-то шум. Лай собаки, шаги в прихожей, звук закрывающейся двери, голоса, опять лай таксы. Деборе этот шум не понравился; она помогла Сими слезть со стула и отвела ее в темную комнату. Здесь стоял большой шкаф, где раньше хранились химикаты, а теперь он был пустым и прекрасно подходил для восьмилетней девочки. Дебора сказала Сими, чтобы та спряталась в шкафу и сидела тихо.

– Скорее всего, беспокоиться не о чем, – прошептала она девочке. – Но лучше перестраховаться.

Дебора уже успела дойти до площадки третьего этажа, когда узнала голос Нариссы Кэмерон. Она поспешила вниз и увидела, что Саймон с коллегой выходят из кабинета. Вероятно, дверь открыл отец Деборы. Результатом стало настоящее столпотворение, потому что кроме Нариссы там были Завади и Тани. А вот кого там не было, так это матери, которую он собирался забрать из дома.

– Что случилось? – спросила она. – Тани, что с твоей матерью?

– Кто позволил ему уйти? – возмущенно воскликнула Завади.

– Не могла же она привязать его к стулу, – возразила Нарисса.

– Она ушла, – ответил Тани на вопрос Деборы. – Соседка сказала мне, что ее увез коп. Тот самый, который приходил к ней после того, как ее арестовали. То есть ее опять арестовали, и я не знаю, куда ее увезли и где ее искать.

– Оставь это нам, – подал голос Саймон. – Если она с полицейским, мы быстро всё выясним.

– У Саймона много знакомых в полиции, Тани, – успокоила мальчика Дебора. – Он им позвонит. Мы ее найдем, и, мне кажется, довольно быстро. Ты должен нам верить.

Завади закатила глаза, но предпочла промолчать.

– Как вам удалось увести с собой Тани? – спросила Дебора, обращаясь к Завади и Нариссе.

Саймон ушел в свой кабинет, и Дебора услышала обрывок его фразы: «…знакомые Деборы», а затем переключила свое внимание на Нариссу. Та сказала, что вместе с Завади поехала на север Лондона, чтобы нанести официальный визит родителям девочки – в данном случае Симисолы, – которая получила убежище в «Доме орхидей».

– Я поехала с ней, потому что не оказалось свободного социального работника, а одну я ее не хотела отпускать, после того как вчера Тани пришел в «Дом орхидей» с…

– Подождите! – Дебора вдруг вспомнила, что Симисола все еще прячется в темной комнате. – Сими тоже захочет все услышать, – сказала она и побежала вверх по лестнице.

Через минуту брат с сестрой снова были вместе – Симисола вихрем скатилась по лестнице и обняла Тани.

– Он тебя опять ударил, Тани? Папа сделал тебе больно? – всхлипнула она.

– Скорее наоборот, девочка, – усмехнулась Завади.

Нарисса кивнула.

– Мы с трудом оторвали его от отца. – Она обращалась к Деборе. – Больше не позволяйте ему туда возвращаться.

– Он забрал паспорта? – спросила Дебора, потом повернулась к Тани. – Ты нашел паспорта?

Он покачал головой.

– А мама? Где мама, Тани? – вскрикнула Симисола, а когда он сказал, что не знает, заплакала, уткнувшись лицом ему в живот.

– Я ее найду, Пискля, – пообещал Тани и погладил сестру по голове.

– Ты, – сказала ему Завади, – держись как можно дальше от обоих родителей. После того, что произошло сегодня. – Выражение ее лица стало понятным Деборе только когда она продолжила: – Наш следующий шаг – охранный ордер. Я об этом позабочусь. И можете мне поверить: это меня совсем не радует. А пока ты не выходишь из этого дома, Тани. Симисола тоже.

– Но Па ни за что не подчинится охранному ордеру, – мрачно сказал Тани. – Раньше я думал иначе, даже уговорил Софи. Но он не будет исполнять предписания.

– Послушай меня, – сказала ему Завади. – Ордер принесет ему коп, и этот человек – я имею в виду копа – не уйдет из квартиры без паспортов. Ты меня понимаешь? Твой отец не увезет Симисолу из страны и не сможет причинить ей вред здесь. Мы об этом позаботимся. А ты должен пообещать мне – дать слово прямо сейчас, – что не будешь туда возвращаться. Ни при каких условиях.

– А Софи? – спросил Тани. – Отец знает, кто она. Знает, где она живет. Я не понимаю как, но он узнал. И он обязательно придет к ним домой. Что тогда?

– Во-первых, ты ей позвонишь и расскажешь, что произошло. Если твой отец появится, она сразу же вызовет полицию. Если, конечно, у нее есть мозги, а судя по нашей первой встрече, они у нее есть.

– А моя мама? – спросил Тани.

– Мы ее найдем, – пообещала Дебора. Она очень на это надеялась.

Марк решил взять отгул. Он знал, что его команда прекрасно справится и без него. У него было назначено совещание с ними на вечер, и поэтому он позвонил сержанту Хопвуд, поручил провести совещание и сказал, что придет завтра утром. Она лишь спросила, не нужно ли ему что-либо.

«Только отдых, – ответил он. – Летняя простуда и больное горло».

«Пейте больше жидкости», – посоветовала она.

Кроме того, он решил заняться Пит – кажущимся противоречием между тем, что она делала и что говорила. Нужно в этом разобраться. В противном случае это неприятное ощущение с каждым днем будет становиться все сильнее.

Начал он со спальни, и это не заняло много времени. Она никогда не питала пристрастия к косметике. Из всего набора макияжа пользовалась только губной помадой. Не носила украшений, только обручальное кольцо и сережки с жемчугом. Ее одежда оставалась неизменной: белое сверху, синие джинсы снизу. Но всегда есть шанс найти что-то, о чем он не знает, и поэтому Марк аккуратно проверил все полки, карманы джинсов и курток, висевших среди другой ее одежды, а также аптечку. Потом занялся сушильным шкафом, после чего переместился на кухню. Но ничего не пропало и ничего не прибавилось.

Пока он обыскивал дом, Пит читала Лилибет, судя по звукам, детские стихи. Никто ему не мешал. Сказавшись больным, он также избавил себя от заботы о Лилибет. Нельзя подвергать ее воздействию всего, что может ухудшить ее состояние, которое и так оставляет желать лучшего.

Поэтому когда Марк крикнул ей, что ему нужно отлучиться, и спросил, не нужно ли ей что-нибудь в аптеке, она ответила, что ей ничего не нужно и чтобы он купил себе лекарство от горла.

Марк заверил ее, что так и сделает, и вышел. Но направился не в аптеку, а на Нэрроу-уэй. Там он подошел к ломбарду в начале пешеходной улицы и, прежде чем войти, посмотрел на витрину. Там, как обычно, были выставлены крупные перстни, ожерелья, броши и часы. И естественно, ни один из этих предметов не могла принести Пит, поскольку их у нее никогда не было.

Тем не менее одна вещь привлекла его внимание. Это был изящный кулон в форме слезы на серебряной цепочке, который легко было перепутать с бижутерией. Он ярко сиял – как и все остальные украшения – в свете специальной лампы, установленной в витрине. Это вполне мог быть железный колчедан с большим синим самоцветом в форме слезы и двумя стекляшками, но Марк знал, что это не так. Стиль ар-деко, белое золото, бриллианты и сапфир. Цена кулона не меньше нескольких тысяч фунтов. И он принадлежал его матери.

Войдя внутрь, Марк пошел прямо к прилавку, окликая Стюарта. Ему пришлось еще два раза повторить его имя – шурин Поли не торопился. Наконец он появился из глубины ломбарда с кружкой чая в одной руке и тостом, щедро намазанным маслом.

– Принеси мне драгоценности и серебро, которое она заложила, – без предисловий сказал Марк. – Я хочу его видеть. И побыстрее, Стюарт. Я сегодня не в настроении.

На этот раз Стюарт не стал возражать – кивнув, удалился в заднюю комнату. Отсутствовал он больше пяти минут, и это кое о чем говорило. Ему пришлось доставать все из сейфа. Стюарт знал, что у него есть – по крайней мере, Поли хорошо знал, – и если кулон в витрине можно было принять за бижутерию, Поли никогда не стал бы рисковать всей коллекцией, выставляя ее на виду у прохожих.

Марк знал, что в коллекции матери было пятнадцать предметов. Она тщательно выбирала, что надеть для особых случаев: свадеб, крестин, ужина в честь юбилея свадьбы, балета раз в год и оперы дважды в год. Папа дарил их на протяжении многих лет. Марку даже думать не хотелось, как они оказались в ломбарде.

Стюарт принес еще четыре вещи: платиновые серьги геометрической формы, украшенные несколькими бриллиантами, платиновый перстень с большим опалом между двумя шевронами, тоже украшенными бриллиантами, платиновый браслет с нефритом и бриллиантами, а также платиновый перстень с лазурно-голубым, ограненным под изумруд аквамарином и бриллиантами.

Серебро оказалось маленьким подносом конца восемнадцатого века, вроде тех, на которых состоятельные люди оставляли свои визитные карточки, когда приходили к кому-то с визитом и не заставали хозяина дома. Поднос тоже принадлежал матери. О его стоимости ему даже думать не хотелось.

– Это все? – спросил он у Стюарта.

Тот кивнул.

– И это принесла Пит?

Стюарт сглотнул; звук был таким громким, словно на полу рядом с ними сидела лягушка. Этого было достаточно.

– И ты не спросил ее?.. Не поинтересовался?.. Господи, Стюарт. Что с тобой? Положи все в сейф – включая кулон на витрине – и не вздумай ничего продавать. Даже если сюда явится принц Уэльский и захочет что-то купить. Ты меня понял? – спросил Марк, и, дождавшись кивка Стюарта, прибавил: – И не говори Поли, что я был здесь.

Стюарт снова кивнул, и Марк вышел из ломбарда. Он прошел всю Нэрроу-уэй до башни Святого Августина. Там свернул на дорожку, которая пересекала сад у церкви Святого Иоанна в Хакни. Жара стояла невыносимая, и сад был почти пуст; из-за стены вокруг церковного двора доносились детские голоса – они героически продолжали играть, несмотря на жару. Он прошел мимо кафе, воздух рядом с которым был пропитан запахом жареного мяса, а оттуда повернул к Саттон-Плейс.

На стук в дверь открыла мать.

– Бойко! – Она улыбнулась. – Мне показалось, что я что-то услышала. Я только что вошла в дом, за газированной водой, а то могла бы вообще тебе не открыть. – Кивнула, указывая в глубину дома. – Мы с Эсме в саду за домом. Она будет рада тебя видеть.

– Папы нет? – спросил Марк.

– Наша Элин, слава богу, повезла его подбирать слуховой аппарат. Еще одна неделя, когда бы мне пришлось кричать, чтобы он меня услышал, и я его убила бы. Пойдем, поздороваешься с Эсме. Я возьму воду и для тебя.

– Это может подождать, – сказал Марк. – Я пришел к тебе.

– Ко мне? – Она что-то прочла на лице сына. – Дело ведь не в Лилибет, нет?

– В Пит, – ответил он.

Она обхватила рукой горло. «Интересно, – подумал он, – зачем женщины это делают, в ожидании плохих новостей или чтобы защититься от возможного удара?»

– Она не?.. Что случилось?

– Она взяла часть твоих драгоценностей, пять вещей в стиле ар-деко. Я собираюсь их тебе вернуть. Учитывая, сколько она, по всей видимости, за них получила, это займет какое-то время, но…

– Ты же не думаешь, что Пит их у меня украла.

– Она принесла драгоценности и поднос для визитных карточек в верхний ломбард Поли на Нэрроу-уэй. Я только что их видел. Залоговую квитанцию я случайно нашел в ее сумке. И хотел знать… У меня были предположения… Впрочем, неважно. Стюарт мне показал.

– Он не должен был этого делать. Это непозволительно.

– Я не оставил ему выбора, мама.

– И все же он не должен был тебе ничего говорить или показывать. Это конфиденциальная информация.

– Что это должно значить?

– Очевидно, что я знала, что Пит отнесла драгоценности в ломбард.

– Ты знала? – Марк нахмурился. – У тебя проблемы, мама?

– Какие у меня могут быть проблемы?

– С деньгами. У тебя и у папы.

Она посмотрела в окно. Через стекло Марк видел Эсме, которая добавляла компост в кучу цветочного грунта, лежащего на столе в саду. С помощью совочка она тщательно все перемешала, а затем принялась накладывать грунт с удобрением в глиняный горшок.

– Послушай, – сказал Марк. – Если у вас проблемы с деньгами, мама, я могу помочь. Конечно, кучи денег у меня нет, но ты не должна была закладывать свои драгоценности. Кроме того, их подарил тебе папа. Они дороги как память. И ты в конечном счете хотела отдать все Эсме, так?

– Так было нужно. Всему свое время, Бойко.

– Значит, это действительно проблемы с деньгами.

Флосс облизнула губы и снова посмотрела на сына.

– С деньгами всё в порядке. И я оставила кое-что для Эсме. Можешь не беспокоиться на этот счет.

– Тогда почему Пит…

Он смотрел, как на горле матери и на груди в треугольном вырезе летней блузки появляются некрасивые красные пятна.

– Деньги были нужны Пит, а не тебе, – сказал Марк.

Она молча катала в ладонях бутылку с газированной водой. Марк увидел, как к дверям идет Эсме, вероятно удивленная, почему бабушка так долго не несет воду. Нужно закончить разговор, прежде чем девочка войдет в дом.

– Зачем, мама? Зачем Пит деньги? Почему она пришла к тебе, а не ко мне?

Услышав, как открывается дверь, Флосс Финни поспешно сказала:

– Я ей позвонила. Мы поговорили. Я дала ей драгоценности. Остальное тебе расскажет Пит.

– Дядя Марк! – воскликнула Эсме, входя в дом. – Иди посмотри, что мы с бабушкой сажаем. В октябре будет очень красиво, правда, бабушка?

– Только сначала нужно все посадить, – ответила Флосс. – Если ничего не посадишь, ничего и не вырастет. Запомни это, Эсме.

На недовольный вопрос Тани: «Куда мы собираемся?» – Дебора ответила:

– В Дептфорд.

– А что там, в Дептфорде? Нет. Не говорите. Я сам отвечу. В этом долбаном Дептфорде ничего нет.

– Не груби, Тани! – сказала Симисола.

– Нам нужно найти маму, – ответил он.

Тани страдал, и Дебора его понимала. Он не только оказался в доме белых людей, но и был вынужден разъезжать с какой-то белой леди в ее почти новой «Воксхолл Корса», тогда как его первейшая обязанность – найти мать. Все остальное казалось ему неважным. Дебора оставила бы его в Челси, но Саймон поехал в Миддл-Темпл на встречу с королевским прокурором, а отец отправился в магазин за продуктами к ужину. Дебора не сомневалась, что если Тани оставить в Челси одного, то, несмотря на обещание никуда не уходить, через пять минут после ее отъезда с Симисолой его и след простынет. Напряжение исходило от парня, как туман из дым-машины на сцене во время концерта. Дебора знала, что приняла правильное решение.

– Если твою маму увез полицейский, мы знаем, что она в безопасности, Тани.

– Если она уехала с копом, значит, ее арестовали, – ответил он.

– Даже если это правда, – возразила Дебора, – там, где она сейчас, ей находиться безопаснее, чем в том месте, где ее арестовали. Согласен?

– Дебора права, Тани. – Симисола изогнулась на сиденье, чтобы посмотреть на него. – И в любом случае ее арестовали не за то, что она сделала что-то плохое. Если Дебора говорит, что мы ее найдем, так и будет. Думаю, обязательно найдем. Или она нас.

Тани смотрел на сестру, и Дебора в зеркале увидела, как смягчилось его лицо, а уголки губ дрогнули в улыбке.

– По крайней мере, мы с тобой вместе, Пискля, – признал он. – И знаем, что мы оба в безопасности.

В Дептфорде Дебора оставила машину на Миллард-роуд, где не только нашлось место для ее автомобиля, но и обнаружился знакомый желто-зеленый фургон с мягким мороженым – у входа в парк Пепис. Они вышли из машины, и Дебора направилась прямо к фургону.

– Ага, есть чем полакомиться, – сказала она и подтолкнула обоих детей к витрине. Тани пытался изобразить безразличие, но без особого успеха, особенно в присутствии Сими, которой идея с мороженым пришлась по душе.

– «Кроличьи ушки»! «Кроличьи ушки»! – повторяла она.

– Заказ принят, мадам. Я тоже возьму себе порцию, с хлопьями. А ты, Тани?

– Ничего, – буркнул он и отвернулся.

– Гм… – сказала Дебора. – Мне кажется, ему подойдет мятный рожок. Как думаешь, Симисола?

– Думаю, подойдет!

Дебора оплатила покупки. Пока они ждали заказ, она повернулась к Тани.

– Мы с Симисолой съедим твое, если не хочешь. Но вы оба должны хранить тайну. Мой папа – сторонник теории «не перебивать аппетит перед ужином». Так что мы ему ничего не скажем. – Она взяла мороженое и вручила его Тани и Симисоле. – Давайте съедим его в парке.

Пока они поднимались по ступенькам – Симисола рядом, а Тани чуть сзади, делая вид, что их не знает, – Дебора пыталась придумать способ поговорить с Тани. Ему не нравилась ситуация, в которой он оказался. А неспособность изменить эту ситуацию только усугубляла дело. Разумеется, это не навсегда: где они находятся и что он вынужден делать. Но в данный момент ему казалось, что навсегда.

Дебора повела детей к скамейке в тени бука недалеко от входа в парк. Она села посередине, а брат и сестра – по обе стороны от нее. Симисола с наслажденьем лизала «Кроличьи ушки», а Дебора быстро расправилась с хлопьями и добралась до мороженого. Тани так и не развернул мятный рожок.

– Можешь есть, – сказала Дебора.

Он покачал головой, но принялся разворачивать обертку. Дебора посчитала это добрым знаком.

Они смотрели, как на дорожке перед выгоревшей на солнце лужайкой два маленьких мальчика пинали футбольный мяч. У одного получалось очень ловко, а другой от этого расстраивался.

– Ты играешь? – спросила Дебора Тани; в ответ он лишь пожал плечами. – А вообще спортом занимаешься?

Он фыркнул, явно раздраженный ее вопросом. Симисола посмотрела на него, потом на Дебору и кивнула, подтверждая, что Тани занимается спортом. Или играет в футбол. В любом случае это была одна из возможных тем для разговора, но Тани не желал с ней разговаривать.

– Софи показалась мне очень милой. Вы давно вместе? – спросила она.

Тани мрачно посмотрел на нее.

– Можете не делать вид, что вам интересен я или она.

– На самом деле интересны. Но можешь не отвечать, если не хочешь.

Он большим пальцем снял картонную крышку с рожка и посмотрел на мороженое с шоколадом, мятой и ванилью. Потом сказал, обращаясь скорее к рожку с мороженым, чем к Деборе:

– Она считает, что я могу добиться всего, чего хочу. – Больше он ничего не сказал, но остальное было понятно по его позе.

– Золотые слова, – согласилась Дебора. – Но позволь мне высказать свое мнение… В этой ситуации, Тани, не нужно взваливать все на свои плечи. Я имею в виду, ты не обязан это делать. Все на твоей стороне, за исключением отца. А его никто не поддерживает.

– Вы не знаете. – Тани мрачно посмотрел на нее.

– Так расскажи мне. Я хочу знать.

– Дело в том, что мама тоже собиралась сделать это с ней. Но просто называла иначе, чтоб Пискля – Сими – не поняла. И обе бабушки хотят. Так что все они на его стороне. Понимаете?

– Я этого не знала… Но в таком случае Сими нельзя домой. Она останется со мной, пока мы все не уладим. – Дебора повернулась к девочке. – Прости, Сими, мы говорим о тебе, как будто тебя тут нет, а это невежливо… Скажи, ты не возражаешь, чтобы пожить у нас, пока мы не будем уверены в твоей безопасности? Кстати, мы будем рады, если ты останешься. Нам очень нравится твое общество.

Симисола, вокруг рта которой остался кружок от мороженого, посмотрела на Дебору, потом на брата.

– А как насчет Тани?

– Тани может оставаться у нас сколько захочет – если захочет. Конечно, ему нужно будет привыкнуть к Пич и Аляске. Как ты думаешь, у него получится?

– Получится, – девочка кивнула. – Он совсем не боится животных.

– Так что если он захочет остаться у нас…

– Я должен найти маму, Пискля. И эти проклятые паспорта.

– Может, оставишь это полиции? – спросила Дебора. – Твой отец не будет сопротивляться полиции, Тани.

Тот посмотрел на нее как на чокнутую.

– Послушайте меня, ладно? Копы могут перевернуть вверх дном всю квартиру – но не найдут паспорта, потому что там их нет. Даже если он спрятал их в то утро, когда я пришел, то теперь положил в другое место. Там они будут надежно укрыты, пока не понадобятся ему. Или я найду их первым.

Деборе все это не нравилось. Но как можно остановить Тани? Только приковать к трубе или запереть в одной из комнат дома. Они с Саймоном и отцом не смогут ему помешать, если он решит уйти. Жизнь научила его, что доверять можно только самому себе. В крайнем случае Софи. Но похоже, подумала Дебора, Тани решил не посвящать Софи в свои планы.

– Надеюсь, ты все же передумаешь. – Она встала. – А теперь пойдемте со мной. Мне нужно отдать фотографию друзьям – это тут, недалеко.

Вернувшись к машине с детьми, она достала из багажника пакет и повела их к дому, где жила Лейло с мужем. Она позвонила заранее, и их ждали. В этот раз дома были и сама Лейло, и ее муж.

– Этот так любезно с вашей стороны, Дебора, – сказала Лейло, открыв им дверь. – Привет, милые, – обратилась она к брату и сестре. – Я Лейло, а это Ясир. – Когда все вошли, она закрыла за ними дверь и объявила: – У меня есть холодный чай и пирожные. А Ясир только что принес сок и газировку. Пожалуйста, садитесь.

– Рекомендую холодный чай Лейло, – посоветовала Дебора детям. – Отличная вещь.

Ясир провел их в гостиную, и Дебора увидела, что и Симисола, и Тани были поражены обилием африканского искусства в комнате. Тани сразу направился к маскам, а Симисола – к стеклянной витрине с гирьками для золота, как в прошлый раз сама Дебора.

– Моя слабость, – сказал Ясир Тани, имея в виду то, что было развешано на стене.

– Какие классные, – сказал Тани. – Где вы их взяли?

– В разных местах в Африке. Пришлось поездить, – ответил Ясир. – Какая тебе нравится больше всех?

Тани скрестил руки на груди и принялся серьезно разглядывать маски.

– Трудно сказать.

– Да, все они особенные.

В комнату вошла Лейло с деревянным подносом в руках.

– Пожалуйста, пожалуйста… Ага, Симисола, я вижу, тебе понравились гирьки для золота. Вы с Деборой в этом похожи. Можешь взять одну, какую хочешь.

– Я не могу. – Сими убрала руки за спину.

– Можешь, если хочешь, – повторила Лейло.

Сими снова принялась рассматривать гирьки для золота, но, несмотря на щедрое предложение Лейло, по-прежнему держала руки за спиной. Лицо у нее выражало восторг: нижняя губа втянута и прикушена двумя белыми зубами. Дебора не удержалась. Камеру она с собой не взяла, но у нее был мобильный, и она сфотографировала девочку. Также сфотографировала Тани и Ясира, увлеченных разговором. Тани был повернут в профиль; он улыбался. Дебора впервые видела его улыбку.

Она положила бумажный пакет рядом с подносом, который принесла Лейло, и объявила:

– Разворачивайте.

– Это уже слишком. Вы очень добры к нам! – воскликнула Лейла, разворачивая бумагу. Потом увидела фотографию, которую Дебора сделала в тот раз, когда приходила сюда. – Ясир, смотри, что Дебора нам принесла!

Тот подошел к жене, и она протянула ему портрет. Ясир внимательно посмотрел на фотографию, потом кивнул.

– Вы уловили разницу. Я иногда замечаю это выражение у нее на лице, а теперь смогу видеть каждый раз, когда буду смотреть на портрет. Спасибо. Вы – настоящий художник.

Дебора почувствовала, что краснеет.

– Я люблю делать портреты. Только и всего. А Лейло – правоходная модель.

Ясир поставил рамку с портретом на тот край стола, где стоял Тани. Мальчик посмотрел на фотографию. Перевел взгляд на Лейло, потом на Дебору.

– Ясир прав, – сказал Тани. Выражение его лица изменилось. Смягчилось. Он посмотрел на сестру. – Она и вправду мастер. Может, когда-нибудь снимет и нас, Пискля, а?

– Уже, – призналась Дебора. – Покажу распечатки, когда вернемся в Челси. Если тебе интересно, конечно.

Тани помолчал, вероятно обдумывая ее предложение и пытаясь понять, что оно значит.

– Я не против, – наконец произнес он.

– Лагерь отдыха[23], Барбара! Ты только подумай. Знаешь, как там весело! Похоже на те лагеря, куда мы в детстве ездили с родителями. Ты понимаешь, о чем я? Семья едет в лагерь отдыха на побережье – там они обычно расположены, – и для них приготовлено все, что нужно, вплоть до мелочей. Остается сесть в машину и приехать.

Барбара только что вернулась в центр Лондона после разговора с Россом Карвером. Вместе с Доротеей они кое-что поискали в интернете, и она попросила Ди сделать копии распечатки, которую ей дал Карвер, что в конечном итоге открыло дорогу к этому неприятному разговору, когда Доротея принесла копии.

– Может, обсудим это позже, Ди? – сказала Барбара. Ей повезло, что как раз в этот момент в комнату вошел Линли.

– Ну, как дела? – как обычно, поинтересовался он и попросил Нкату позвать констеблей.

Улучив момент, Доротея сказала:

– Подумайте об этом, исполняющий обязанности старшего суперинтенданта Линли.

– О чем я должен подумать, Ди? – удивился он.

Барбара вскочила.

– Вот, сэр. Ди сделала копии для всех. Спасибо, Ди… Именно это мы и искали. Называется «Стоящий воин».

Передавая стопку копий Линли, Барбара увидела, что Доротея не намерена отступать.

– Это летний лагерь отдыха для одиночек! То есть это лагерь семейного отдыха, но каждый год они отдают одну неделю одиночкам. Именно в такие лагеря мы ездили в детстве с родителями.

Барбара едва удержалась, чтобы не фыркнуть от отвращения.

– Готова прямо сейчас поставить сотню фунтов, что инспектор ни разу в жизни не переступал порог такого лагеря. Ни с семьей, ни без нее.

– Летний лагерь? – переспросил Линли, доставая очки для чтения из кармана куртки.

– Видишь? – Барбара обращалась к секретарю отдела. – Он даже не знает, о чем ты говоришь.

Но энтузиазм Доротеи был неугасим.

– Это нечто вроде курорта, исполняющий обязанности старшего супер…

– Я предпочитаю, чтобы меня называли шефом, – перебил ее Линли. Он рассматривал фотографию скульптуры, найденную Россом Карвером.

– Вы когда-нибудь были на курорте? Хоть раз в жизни?

– Разве он похож на того, кто общается с пролетариатом?

– С кем?

– Простонародье, обычные люди, соль земли, плебеи и все такое. Одного его акцента достаточно, чтобы его укокошили в первую же ночь.

– Это смешно, – заявила Доротея. – Лагерь для всех, Барбара. Подумай об этом…

– Да?

В комнату вошел Нката, а за ним – констебли, словно утята за уткой. Линли вручил каждому копию распечатки Карвера. Барбара вернулась за свой стол и плюхнулась в кресло.

– У них там есть занятия плаванием, йогой и танцами, – не унималась Доротея. – А еще бадминтон, теннис, крокет и этот дурацкий гольф. Шаффлборд и скалодром! Вечером всякие развлечения, утром зарядка. А главное – спа. И бассейн. Естественно, там должен быть бассейн, если они предлагают занятия плаванием.

– Ди, мне не хочется рушить твои мечты, но ничего не поделаешь. Я планирую до самой смерти обходиться без летнего лагеря отдыха для одиночек, – сказала Барбара.

– Фу! Это глупо! Лагерь – как раз то, что нам нужно. Мы можем нанять микроавтобус, поселиться в домике или попробовать арендовать небольшое шале. Или – так будет лучше всего – снять большое шале на несколько человек. Одного пола или разных.

– А что потом? – спросила Барбара. – По утрам будем сидеть вместе в пижамах и пить кофе?

– Видел я однажды эти пижамы, – заметил Линли, поднимая взгляд от документа, который передала ему Барбара, и глядя поверх очков на Доротею. – Советую соблюдать осторожность, Ди.

Доротея залились краской, и Барбара поспешила объяснить:

– Пожалуйста. По поводу пижам. Это не то, что ты думаешь. Не в том смысле. Что мы с шефом – идеальная пара. Это был подарок от Уинстона, и…

– Сержанта Нкаты!

– Осторожнее, Барбара, – предупредил Линли.

– Неважно. – Ди пожала плечами. – Но нам нужно поторопиться. Их забронируют, распродадут или как там это называется. Сегодня первый день как поместили объявление. Мне повезло, что я его увидела.

– Тебе положен отпуск, Барбара, – с серьезным видом произнес Линли и в ответ на ее яростный взгляд улыбнулся и опустил голову.

– Что касается недостающей скульптуры, сэр… – с нажимом произнесла она.

– Ну да. Я поняла намек, – объявила Доротея.

– Слава богу, – пробормотала Барбара.

– Но ты должна это посмотреть. И не говори, что категорически отказываешься ехать. – Доротея протянула ей листы с распечатками, предположительно с информацией о лагере летнего отдыха, который ей так понравился.

Пришлось взять – ничего другого Барбаре не оставалось делать.

– Я не успокоюсь, пока все это не запомню, Ди, – сказала Барбара. И, как только Доротея вышла из комнаты, выбросила все это прямо в мусорную корзину у своего стола.

– Она распечатает еще один экземпляр, Барб, – заметил Нката.

Нахмурившись, Хейверс выудила распечатки из корзины и вручила Нкате.

– Тогда возьми. В твоем будущем я явно вижу летний лагерь отдыха для одиночек.

– Мы закончили с лагерями отдыха? – спросил Линли и указал на распечатку, которую ему передала Барбара. – Что нам это дает?

– Фигурка называется «Стоящий воин», – повторила Барбара. – Росс Карвер утверждает, что купил ее в галерее под названием «Падма» в Пекхэме. Сегодня они закрыты, но на фотографии можно рассмотреть подробности. Если хотите знать мое мнение, это настоящая дубинка. И тот факт, что ее не оказалось среди тех, которые забрали криминалисты, дает основание предположить, что убийца, ударив Тео Бонтемпи, забрал статуэтку с собой. И еще одна важная подробность, о которой мистер Карвер умолчал во время нашего первого разговора. Тео Бонтемпи кое-что сказала ему в тот вечер, когда он ее нашел, но Карвер не хотел, чтобы мы это знали: «Она меня ударила, Росс». Таким образом, у нас есть подтверждение, что убийца – женщина.

– Если только она была одна, – заметил Нката. – Я имею в виду, что Тео Бонтемпи вряд ли стояла с растерянным видом, пока кто-то брал бронзовую статуэтку и бил ее по голове.

– Может, наш убийца ударил ее, когда она пыталась избежать… – Барбара немного подумала и прибавила: – Ссоры? Угрозы? Приходит женщина. Тео ее знает и впускает…

– Похоже на Рози, – пробормотал Нката.

– Они разговаривают, но Тео не соглашается с тем, на что ее уговаривают, и идет к двери, чтобы выпроводить гостью. Она думает, что та идет за ней. Так и есть, только гостья задерживается и берет скульптуру. И использует ее в качестве дубинки. Она представляет, как работает полиция, – а в наши дни это знают все, кто смотрит по телику полицейские сериалы, – и поэтому, сделав свое дело, забирает с собой дубинку. Она знает, что это улика, которая свяжет ее с нападением на Тео, а теперь и с ее смертью.

– Если она взяла статуэтку с собой, это должно было попасть на камеру видеонаблюдения, – заметил один из констеблей.

– В том случае, если она не воспользовалась пожарным выходом.

– Или не выбросила из окна – спальни? – а затем обошла дом и подобрала ее, – предположил другой констебль.

– Или это уловка, – сказал Линли.

– Простите? – Это был констебль, выглядевший как Чарли Чаплин в образе бродяги.

– Чтобы мы подумали, что Тео ударили скульптурой, – ответила Барбара, – и потратили время на ее поиски.

– То есть убийца заранее все спланировала? – спросил «Чарли Чаплин». – Но принесла с собой что-то другое?

– Необязательно, – сказал Линли. – Вполне возможно, что она пришла просто поговорить. А разговор не сложился, и Тео Бонтемпи оказалась в опасности.

– Это снова приводит нас к Мёрси Харт, – заметил Нката.

– И Рози Бонтемпи, – прибавила Барбара.

– А также к Пьетре Финни, – сказал Линли. – У нас есть только слова Марка Финни, что он расстался с Тео.

Все умолкли, размышляя, что у них есть и что они знают. Наконец Линли принялся раздавать задания на день.

Барбара отправится в галерею в Пекхэме за информацией о «Стоящем воине»; констебли разделятся и продолжат поиски склада, куда отвезли оборудование из клиники женского здоровья в Хакни, выяснят, кто владелец помещения, обзвонят все благотворительные магазины Лондона и узнают, не приносили ли им бронзовую скульптуру, – и комиссионные магазины тоже. Тем временем Нката еще раз попробует получить заявление от Монифы Банколе о том, что на самом деле происходило в клинике на Кингсленд-Хай-стрит. Сам Линли еще раз побеседует с Мёрси Харт, пока не истекли двадцать четыре часа ее задержания. Барбара поможет ему.

Отдав распоряжения, Томас приказал всем ехать домой и как следует выспаться. Завтра он ждет всех тут в половине седьмого. Впереди еще один длинный день.

Линли вышел с бокалом виски в сад во дворе. С террасы, где он сидел, были видны кусты роз, и у него мелькнула мысль, что теперь у большинства роз почти или совсем нет запаха. На центральной клумбе, обрамленной обшарпанным гранитом, они росли совсем близко, но ничем не пахли. Это единственное, на что жаловалась Хелен, если речь заходила о саде. «Милый, розы, по крайней мере, должны быть розами. Как, черт возьми, удалось развести розы без запаха? Или… я употребила неправильное слово? Цветы не разводят? Так не должно быть». Но сад она любила. В хорошую погоду они здесь ужинали. В ненастье Хелен часто смотрела в сад из окна на лестничной площадке. «Жаль, что я не ландшафтный дизайнер», – однажды сказала она ему. Он заметил, что еще не поздно сменить профессию и что она вполне может стать второй Гертрудой Джекил, на что Хелен ответила, что в этом случае отсутствие таланта может оказаться полезным. «Спасибо, милый, что так веришь в меня». В интернете она прочла, как создавать роскошные композиции из цветов в горшках. Но это всего лишь детская игра, сказала она ему. «Только три элемента, кроме почвы и информации от садоводческого центра, какие растения можно сажать вместе. Теперь, если я буду регулярно их поливать, замены потребуют только однолетники». Они все еще были здесь, ее горшки. После ее смерти Томас позволил растениям последовать за ней. Ухаживать за ними было просто выше его сил.

Из сада соседнего дома доносились голоса, смех, удары клюшек о крокетные шары.

– Коктейли готовы, – послышался женский голос. – Попробовала кое-что новое. Скажите, как вам.

Разговоры стихли – все приступили к дегустации. Первым из прилагательным, которое он услышал, было «изумительно».

Линли улыбнулся – это была реакция на людей, наслаждающихся обществом друг друга. Он стал слушать дальше. И, как выяснилось, переборщил. Почувствовал пустоту одиночества.

Это ощущение было не новым, но сегодня одиночество росло из пустоты в его жизни. Пустота была вездесущей, поглощала всю его жизнь, хотя большую часть времени он заполнял работой. Расследование отнимало много времени, но реальность проступала в самые неожиданные моменты, пустота постоянно присутствовала как фон, и на каком-то уровне, анализировать который ему не хотелось, он понимал, что постоянно повторяет бесплодные попытки скрыть свои настоящие чувства.

Линли задумался, чувствовала ли это в нем Дейдра, хотя если и чувствовала, то не могла – или не хотела – говорить это вслух. Любит ли он Дейдру, спрашивал себя Томас. Или любит просто идею Дейдры, рожденную его потребностью снова собрать осколки своей жизни и любить кого-то так, как он любил Хелен? После того ужаса, который сопровождал смерть Хелен, как может он сказать, что перестал оплакивать ее потерю, если значительная часть этой скорби связана с решением отпустить ее, позволить ее душе покинуть ее тело?

Он допил остатки «Макаллана». Это была бутылка односолодового виски тридцатилетней выдержки. Линли не был голоден, но все же решил поужинать.

Чарли оставил ему ужин вместе с инструкциями по разогреву. Когда Томас закрыл дверцу микроволновки и установил время, зазвонил его мобильный. Дейдра – наконец-то. Он обрадовался, но решил соблюдать осторожность.

– Ты мне звонил, Томми, – сказала она вместо приветствия.

– Да, звонил, – ответил он и включил микроволновку. – И начал волноваться, когда ты не перезвонила. Где ты? У тебя все в порядке? Мне показалось… – Поморщившись, Линли заставил себя замолчать. Ему не нравился этот жалобный тон, и он понимал, что слишком много болтает.

– Все нормально, но мне пришлось проехать в Корнуолл, – ответила она.

– Там какие-то проблемы? Ты в коттедже?

– Боюсь, Горон бросил Гвиндер одну. И вдобавок без машины. Он мог вернуться в трейлер, но в любом случае Гвин попала в неприятное положение. Ты же знаешь, что Полкер-Коув – настоящая глушь.

Он знал. Уединенность коттеджа была главной причиной, почему Дейдра его купила. Кроме того, это было единственное жилье в округе, подключенное к телефонной связи, хотя в данный момент телефон там отсутствовал.

– Гвин позвонила несколько дней назад, – продолжала Дейдра. – Я была уверена, что Горон скоро вернется. Думала, что он решил прокатиться по окрестностям, просто куда глаза глядят. Но он не вернулся.

– Может, с ним что-то случилось? – спросил Линли.

– Я тоже об этом подумала, потому что Горон не слишком опытный водитель. Обзвонила больницы и полицейские участки. Никаких аварий в последнее время там не было. Единственное место, которое мне пришло в голову, был трейлер. Отцовский.

– Ты говорила мне, что ему не нравилось в коттедже, – напомнил Линли. – Неужели его уход тебя так удивил?

– Я думала, что ему не удастся найди дорогу назад. К трейлеру. В любом случае я не знаю, где он. Там нет телефона, и у них обоих – Горона и отца – нет мобильников, так что я не могу просто позвонить им и спросить. Гвин очень боится, что с ним что-то случилось, и ей страшно оставаться одной в коттедже.

– Непростая ситуация.

– Да уж. Я отчаянно пытаюсь с ней разобраться, но не знаю, что делать. То есть я не могу заставить Горона остаться в Полкер-Коув.

– Ты теперь там? – спросил он.

– Нет-нет. Мобильник тут плохо ловит сигнал, и пришлось провести им стационарный телефон, но мне хотелось поговорить с тобой без свидетелей. Я привезла Гвин в таверну. Звоню с парковки. Она пошла внутрь занимать столик.

– Я подозревал, что твои мысли заняты этим, – сказал Линли.

– Близнецами? Полкер-Коув? Да. Я думала, что сделала для них все, что могла. Оплачиваемая работа, жилье, машина… Думала, что они расцветут вдали от того проклятого места. Я имею в виду трейлер. Но теперь… Не знаю, Томми. Гвин тоже хочет вернуться. Но какая там будет жизнь у них обоих? Я в растерянности.

– Слышу это по твоему голосу, – ответил Линли. – Но вот что я думаю. Может, то, что было благом для тебя – разлучение с родителями и приемная семья, – не подходит для них? Может, трейлер с твоим – их – отцом – это лучшее, что можно предложить?

– Но как это? Будущее в качестве сборщиков металлолома в реках? Жизнь в трейлере? Да, у них есть проточная вода и дровяная печь, чтобы обогреваться зимой… и всё.

– Разве все мы не бежим к тому, что нам знакомо? Это дает нам ощущение комфорта и безопасности. Полкер-Коув… Для них это олицетворение неизвестного, правда? Что ты собираешься делать?

– Ума не приложу. Я боюсь отвозить Гвин к трейлеру, даже для того, чтобы забрать машину, которая ей понадобится, если она останется в Полкер-Коув. Ей нужно на чем-то добираться до работы. Но если я поеду с ней за машиной, а она захочет остаться, что мне тогда делать?

– Думаю, позволить ей остаться. – Линли умолк. Через окошко микроволновки он видел, как вращается диск с тарелкой. Достал столовые приборы, положил салфетку под тарелку на стол в кухне, мысленно извинившись перед отцом, который, насколько было известно Линли, ни разу не переступал порог кухни в своем доме, не говоря уже о том, чтобы есть здесь. Потом продолжил разговор с Дейдрой. – Я знаю, что ты не этого для нее хотела, Дейдра. Но она в таком возрасте, когда уже может принимать самостоятельные решения. И пусть знает, что всегда может передумать. Коттедж никуда от нее не денется.

– Я думала о том, чтобы привезти их обоих в Лондон. Или хотя бы Гвин.

– Правда?

– Я слышу сомнение в твоем голосе, Томми.

– Я просто думаю о перемене: от моря в Корнуолле к… ко всему, что представляет собой Лондон.

– Она любит животных. Я могу подыскать для нее какую-нибудь работу в зоопарке. Гвин будет среди людей, будет избавлена от одиночества, даже сможет с кем-нибудь подружиться. Ведь это лучше, чем ее теперешнее положение, или даже лучше того, что она, по ее мнению, хочет, – вернуться в трейлер.

Микроволновка тренькнула. Линли открыл дверцу и почувствовал приятный запах теста, напоминающий пирог с мясом и почками, но без почек, которые он терпеть не мог. Потом поставил тарелку на стол.

– Мы возвращаемся к исходному пункту, правда? Все дело в потребностях и желаниях. Практически невозможно знать, что удовлетворит потребности другого человека.

Линли взял бутылку эля. К мясному пирогу нужен эль. Все остальное не подходит.

– Ты всегда здраво рассуждаешь, Томми.

Он усмехнулся.

– Вовсе нет, и мы оба очень хорошо об этом знаем. Просто в этой ситуации я – посторонний. Я имею в виду твоих брата и сестру. Но не тебя. Ты – другое дело. Тут я участвую. Временами даже слишком. Я это знаю, Дейдра. И еще я знаю, как это выглядит: я смотрю, как кто-то принимает одно решение за другим, а сам очень хочу, чтобы они были другими. Когда такое происходит, признание иногда дается с трудом.

– Что ты имеешь в виду?

– Принять и признать, что я мог ошибаться, что с учетом обстоятельств человек принимает наилучшее решение в данный момент времени и для своего образа мыслей.

Она снова умолкла. Интересно, подумал Томас, что она видит из окна своей машины на парковке у «Солтхаус Инн»: густые деревья за таверной, каменистую дорожку, ведущую в лес, по которой они пришли из Полкер-Коув?.. Линли сел за стол и раскрыл ужин: действительно, мясной пирог с кружочками цукини, которые несколько потеряли форму в процессе подогрева.

– У тебя бывает такое чувство, что ты недостаточно стараешься?

– На работе? Думаю, ты знаешь ответ.

– Нет. Правда. У тебя так бывает, Томми?

– Чаще всего именно это я и чувствую. Думаю, что если б я попробовал что-то другое, повернул в другую сторону, рассмотрел еще одну возможность в дополнение к тому, что пытался делать или делал… то обязательно добился бы желаемого результата. Но тут, похоже, все мы теряемся. Думаем, «что я хочу», хотя могли бы думать о чем-то новом. Или другом. Или неожиданном, если уж на то пошло.

– Понимаю. Тут нет общего рецепта.

– А жаль. – Линли отрезал кусок пирога с мясом и почками, но без почек, и вдохнул его аппетитный аромат. Потом положил кусок на тарелку, подцепил вилкой кружок цукини и оценил его съедобность.

– Я бы предложил приехать, – сказал он. – Но боюсь, что не смогу.

– В этом нет необходимости. Но…

Томас ждал. Сначала ему показалось, что они разъединились, но потом он услышал какой-то шум, вероятно с парковки у таверны.

– Но я поняла, что хотела бы, чтобы ты приехал, – и не понимаю почему.

– О…

– О? И это все?

– Ты ждешь чего-то еще?

– Хороший вопрос, правда?

– Как всегда, Дейдра.

– Гвин выходит из таверны, Томми. Наверное, недоумевает, что со мной случилось. Я должна идти к ней. Но я хочу сказать… Наш разговор. Он очень помог.

– Правда? Тогда я рад, что ты позвонила. Я был бы рад в любом случае, но, думаю, ты это и так знаешь.

– Знаю. Спасибо, Томми.

– Наслаждайся ужином.

– Обязательно.

Линли надеялся, что ему тоже это удастся. Ответ, подумал он, даст цукини. Жаль, что только на это.

Монифа Банколе не была в тюрьме, но чувствовала себя как в тюрьме, несмотря на то что тюрьма эта была создана ею самой. Ничто не помешало бы ей уйти из квартиры Нкаты. Сегодня Элис пригласила ее к себе в кафе, но она могла отказаться. Или уйти по дороге к кафе и поднять скандал, если Элис попытается ее остановить. Если уж на то пошло, она могла незаметно выскользнуть из кафе, пока Элис была занята на кухне или с клиентами. Но все это не приблизило бы ее к цели: найти детей. Был только один способ добраться до них.

Сержант не оставил в этом сомнений перед тем, как уйти на работу. Он будет с ней откровенен, сказал он. Мёрси Харт – которую Монифа знала как Эстер Ланж – задержана полицией.

Этим утром Мёрси допросят повторно, сообщил ей сержант. Суть претензий – медицинская практика без лицензии и калечащие операции на женских половых органах. Женщина достаточно умна, и у них отсутствуют – к добру или к худу – конкретные и неопровержимые доказательства, что клиника выполняла операции женского обрезания. Поэтому ключ, с помощью которого ей можно предъявить обвинения, находится в руках Монифы. Этот ключ представляет собой написанное ее собственной рукой заявление – подробное – о своем опыте обращения в клинику.

– Подумайте, как правильно поступить, миссис Банколе, – сказал Нката перед уходом. – Для себя и своих детей. Моя визитная карточка у вас есть, так что можете звонить в любое время.

Когда он ушел, Монифа направилась на кухню, к Элис и Бенджамену. Если они и слышали слова сына, то не подали вида. Бенджамен складывал выстиранное белье. Элис готовила ему ланч, который он возьмет с собой на работу. Ланч состоял из остатков ужина, который Монифа приготовила им накануне вечером: эфо риро, эба и рис с яйцом. За необходимыми ингредиентами Бенджамен Нката ходил на нигерийский и африканский рынки в Пекхэме.

Ужин сопровождался испариной и комплиментами, как и всякая вкусная нигерийская еда. Монифа проявила осторожность и постаралась сделать блюда не слишком острыми, но сержант после первой же ложки бросился к холодильнику за молоком.

– Он на сто процентов англичанин, наш Уин, – рассмеялся его отец. – Возвращайся за стол, Уинстон, и попробуй пару блюд, от которых у тебя глаза на лоб полезут.

Теперь Элис укладывала коробочки с каждым блюдом в сумку Бенджамена, а сам он заканчивал то, что начал вчера вечером. Монифа еще никогда не видела, чтобы стиркой в семье занимался мужчина, но, похоже, в семье Нката ее ждало много сюрпризов. После ужина он собрал в корзину полотенца, постельное белье и одежду и отправился в общественную прачечную, которая имелась в доме; вернулся он с выстиранным и высушенным бельем.

– Мне пора в кафе, Монифа. Пойдете со мной? Сначала я попробую приготовить рис с яйцом и буду рада, если вы понаблюдаете за мной и будете давать советы.

Они вышли из дома вместе и долго плутали по улицам, так что у Монифы возникло подозрение, что сержант Нката посоветовал матери выбрать маршрут, который запутает гостью. Маршрут проходил мимо полицейского участка Брикстона, и Монифа напряглась, готовая в любую секунду спасаться бегством, но они благополучно миновали участок и вышли на Брикстон-роуд. Здесь, между прачечной «Ландерама» и рестораном «Хабиша», находилось кафе «У Элис». Как и у всех заведений, выходящих на улицу, большая витрина и вход закрывались металлическими рольставнями. Они были выкрашены в голубой цвет, с ярко-красными буквами названия кафе. Картинка изображала персонажей из мультфильмов, сидящих за столами с горами еды. Облачка с текстом персонажей сообщали: «Утренний кофе», «Ланч», «Легкие закуски весь день». Посуда и столовые приборы выстроились в надпись: «Съешь здесь или возьми с собой». Художник был явно не лишен таланта и воображения.

«Жаль, что картина не подписана», – подумала Монифа, но потом увидела оставленный художником автограф – Аннан Кваме. Скорее всего, он жил неподалеку и расписал рольставни в знак благодарности.

Элис отперла и подняла рольставни, потом открыла дверь кафе и пригласила Монифу войти. На стеклянной двери висела табличка «Открыто/Закрыто», и Элис не стала ее переворачивать.

– Табби сейчас придет, – сказала она Монифе, – и я хочу, чтобы она посмотрела, как мы будем готовить. А пока можно выпить кофе.

Кофе приготовился быстро, и Элис поставила его на один из столиков в кафе, вместе с кувшином холодного молока и корзинкой с разными сладостями.

– Вы давно владеете этим кафе? – спросила Монифа, когда они сели.

Элис кивнула.

– Когда Стоуни – наш Гарольд – оказался в тюрьме, мне нужно было отвлечься от мыслей, что я сделала не так, когда его воспитывала. Бендж сказал, что я должна заняться еще чем-то, кроме переживаний, потому что мы с ним больше ничем не могли помочь Стоуни. А мой единственный талант – за исключением вязания, я очень люблю вязать – это карибская кухня, и я решила этим заняться. Сначала готовила на рынке Брикстон, всего три часа в день, с десяти до часу. У меня и теперь там точка – ею заведует мама Табби, – но потом Бендж сказал, что лучше открыть обычное кафе. Чтобы я не стояла на холоде зимой, и все такое. И вот я здесь.

Монифа задумалась над ее словами.

– Кулинария? – наконец спросила она.

– То есть?

– Это ваш единственный талант?

Элис улыбнулась.

– Вязание, как я уже сказала. А может, во мне скрыты и другие таланты, но регулярно я только готовлю. А чем еще заниматься, когда у тебя голодные мужчины, которых нужно кормить? Кроме того, для нас не будут лишними деньги, если мне удастся немного заработать. В самом начале не получалось. Я заказывала лишние продукты, слишком много готовила, подавала слишком большие порции… Дело пошло не сразу.

– У меня все то же самое, – сказала Монифа. – Готовить, убирать, гладить, ходить за покупками.

Элис кивнула, попробовала кофе и поморщилась.

– Боже, какой крепкий… Неделю не уснете. Давайте, Монифа, я сварю другой.

– Нет-нет, пожалуйста. Не беспокойтесь. – Элис с сомнением посмотрела на нее, но Монифа добавила в кофе молоко, сахар и поднесла чашку к губам. Действительно слишком крепкий, но этого она никогда не скажет. – Получается, что вы сделали свой талант… профессией?

– Профессией? – Элис провела ладонью по столу и, видимо не удовлетворившись его состоянием, скрылась за стойкой кафе. Вернулась она с чистящим средством и тряпкой и принялась яростно тереть стол. – Знаете, это такая профессия, что приходится все время учиться. Поэтому я и привела вас сюда. Думаю, вы можете меня научить. Вы никогда не задумывались о том, чтобы открыть курсы нигерийской кухни?

Монифа удивленно вскинула голову, пытаясь понять, не шутит ли она.

– Я? Курсы?

– Почему бы и нет? Меня же вы сегодня будете учить, правда?

– Это другое.

– Вовсе нет. Вы вполне можете преподавать вечерами. Например, прямо здесь, в кафе, если хотите. Думаю, желающие найдутся. Особенно с учетом того, что в этот район теперь переезжают люди с деньгами. Вам кое-что понадобится.

– Мне? Зачем?

Элис не ответила и снова занялась пластиковой поверхностью стола, за которым они сидели. Наконец решилась – выпрямилась и посмотрела в глаза Монифе.

– Буду откровенна. Вы не похожи на дуру, Монифа.

– Надеюсь.

– Да, и не без основания. Но позвольте сказать вам кое-что – думаю, вам нужно это услышать прямо сейчас. Вы будете настоящей дурой, если вернетесь к мужчине, который вас бьет. Насколько я понимаю, Бриллиант дал вам на размышление один день. – Она дождалась кивка Монифы. – То есть вы теперь на перепутье. И только от вас зависит, что будет дальше.

Синтия Сванн и Клит Дженсен (Клит? Она не ослышалась?) ссорились всю дорогу, пока Барбара ехала в Пекхэм. Вариантов у нее было два: ехать на машине от Чок-Фарм или воспользоваться общественным транспортом, но поскольку общественный транспорт означал метро, железную дорогу, автобус и пешую прогулку – не говоря уже о большей части утра, – она выбрала машину и аудиоверсию несчастной любви Синтии и Клита, чтобы в утренних пробках ее давление не выходило за пределы нормы. Как оказалось, она сделала правильный выбор. История о найденной, потерянной и вновь обретенной любви была чрезвычайно увлекательной. Клит только что сбежал с ранчо, которое Синтия унаследовала от своего дяди, много лет не общавшегося с семьей. Клит был ковбоем, управлявшим ранчо так, чтобы оно держалось на плаву – в прямом и переносном смысле. Синтия приехала на ранчо, чтобы посмотреть на свое наследство в… Барбара не могла вспомнить, какой это штат, хотя описание ранчо автором наводило на мысль, что он слишком много времени провел в австралийской глуши. Как бы то ни было, именно сюда приехала Синтия, именно здесь Синтия и Клит встретились, и именно здесь они влюбились друг в друга – благодаря судьбе и тому обстоятельству, что в радиусе пятидесяти миль тут больше не было ни единой живой души, если не считать дряхлого фермера, предпочитавшего одиночество. Итак, судьба и уединение бросили их в объятия друг друга. За двадцать пять страниц они два раза занимались сексом, испытав «неописуемое наслаждение», но на третий раз поссорились – временно, учитывая жанр романа, – и теперь Клит скакал на своем жеребце (по очевидным причинам это ни при каких обстоятельствах не могла быть кобыла), а Синтия плакала у окна и смотрела ему вслед. Один раз он обернулся, словно передумал, и их взгляды встретились, и было в них желание, надежда и обещание, которое обязательно должно было исполниться…

«Бла-бла-бла», – подумала Барбара и выключила звук. Клит вернется. И один из них не удовлетворится одной страстной ночью, не имеющей себе равных, – или даже двумя или тремя. Вновь обретенная любовь ждала их за углом.

Как и галерея «Падма», обнаружила Барбара, хотя к тому времени она уже вышла из машины и передвигалась пешком. Заметить галерею было непросто, поскольку она находилась в переулке, отходящем от Рай-лейн, и была зажата между кафе, предлагавшим африканские блюда, и парикмахерской «Али-Баба». Собственно, она три раза прошла мимо, пока не догадалась спросить у продавца в магазине азиатской мебели.

Она должна была заметить галерею, подумала Барбара, но ее отвлекла кирпичная стена, в которой находилась дверь. Стена была усеяна надписями, причем призыв «Почувствуй это» привлекал внимание формой и цветом. Нельзя сказать, что Барбара хоть что-то знала об искусстве формы и цвета, но поняла, что «Почувствуй это» – это круто, тогда как JOBZ RES! явно выдавало работу новичка.

Войдя в галерею «Падма», Барбара удивилась, насколько она не похожа на остальные заведения в переулке. Кремовые стены, на которых развешаны картины, белые поворотные подставки со скульптурами, идеально чистые стеклянные витрины с украшениями, полки с самыми разными образцами народного искусства.

За столом в дальнем конце помещения сидела женщина в африканской одежде и замысловатом тюрбане на голове. Она встала, подошла к Барбаре и протянула руку.

– Неда, помощник владельца галереи.

– А владелец Падма? – поинтересовалась Барбара.

– Нет, Падма – это мать владельца, – объяснила Неда.

Барбара достала из сумки копию фотографии «Стоящего воина» и протянула Неде, спросив, узнает ли она фигурку.

– Да, конечно, – ответила женщина. – Называется «Стоящий воин». «Падма» действительно продала эту скульптуру. Мы – единственные представители этой художницы в Лондоне. Она из Зимбабве. Хотите взглянуть?

– Она здесь? – удивилась Барбара. Бинго, промелькнуло у нее в голове, и зазвучали фанфары. – Разве это комиссионный магазин? Кто-то принес вам ее на продажу?

– Такое иногда бывает. Но боюсь, «Стоящий воин» – не тот случай.

Барбара нахмурилась.

– Не понимаю. Вы сказали, я могу на нее взглянуть.

– Она там, вместе с другими скульптурами. Работы разных художников, но вместе производят сильное впечатление, так мне кажется.

Она повела Барбару в глубь галереи, где в полутемной нише конусы света освещали пять разных вращающихся подставок. Барбара остановилась перед самой большой скульптурой – точной копией той, фотографию которой Росс Карвер скачал из интернета. Это было стилизованное изображение африканского воина с копьем и щитом, высотой сантиметров сорок. Худой и мускулистый, с продолговатым, но бесстрастным лицом. Ожерелье на шее и кольцо в одном ухе.

– Скульпторы, работающие с бронзой, обычно делают ограниченное число отливок своих работ. Этот скульптор – Блессинг Неубе – сделала пятнадцать «Стоящих воинов». Нам присылает по два экземпляра. Большее количество нам просто негде хранить. Мы продаем две фигурки, и она присылает следующие. Эта тринадцатая. Номер можно посмотреть на дне, рядом с инициалами Блессинг. Могу я спросить, почему вы интересуетесь?

Барбара представилась и объяснила свой интерес к «Стоящему воину»: орудие убийства. Неда нахмурилась и кивнула в ответ на просьбу Барбары взять скульптуру. Прекрасно подходит в качестве дубинки. Удобно обхватить ладонью ноги воина, достаточно тяжелая, чтобы нанести серьезный ущерб, но не слишком, чтобы ее не могла использовать женщина. Увидев на дне номер 13, Хейверс спросила, знает ли Неда, кому были проданы остальные копии «Стоящего воина».

– Разумеется, – заверила ее Неда. Галерея регистрирует все покупки, не только ради провенанса, но и для того, чтобы предупредить покупателя, если к ним поступит новое произведение того же художника. Барбара назвала ей имя Росса Карвера. Неде не потребовалось много времени, чтобы найти в компьютере нужную информацию. Да, мистер Росс Карвер действительно купил «Стоящего воина».

– Номер десять, – уточнила она.

– Мне нужен список остальных покупателей, – сказала Барбара. – Мы должны связаться с ними и убедиться, что фигурки по-прежнему у них.

Неда колебалась.

– Это так необычно…

– Тогда я приду с ордером на обыск, – мило улыбаясь, предупредила Барбара. И прибавила, выждав пару секунд: – Просто чтобы точно знать, где остальные фигурки «Стоящего воина».

Вздохнув, Неда распечатала список покупателей и протянула его сержанту. Барбара быстро пробежала его глазами. Ни одного знакомого имени. Но проверить все равно нужно. Порывшись в сумке, она выудила оттуда визитную карточку и вручила Неде.

– Если кто-то принесет вам скульптуру для продажи…

– Конечно, я сразу звоню вам, – заверила ее Неда.

У Тани в голове не укладывалось, что в этом доме живут всего три человека, не считая собаки и кота. Такого большого частного дома он никогда не видел – раза в два больше того, в котором жила семья Софи. Здесь были комнаты самого разного предназначения: спальни, ванные, библиотека, кухня… и это только начало. Вчера вечером он попал в столовую, где все они сидели за овальным столом красного дерева, отполированным до такой степени, что Тани видел свое отражение. Восемь стульев с мягкими сиденьями, выстроившиеся вокруг стола, старинный буфет у стены, огромная супница с крышкой на подносе. На стенах по обе стороны стола висели фотографии в рамках, естественно белых людей – а чего он еще ждал? Среди них – свадебная фотография пары, которая теперь приютила их с Симисолой; на невесте шикарное белое платье, застегнутое до самого горла, жених в благородной серой визитке; она взяла его под руку, его ладонь накрыла ее. Мы влюблены, мы влюблены, словно говорила эта фотография. Но в конечном счете это всего лишь фотография.

Им передавали тарелки с едой, и они участвовали в разговоре, который, по всей видимости, обычно ведут за столом богатые белые люди. Симисола отвечала на обращенные к ней вопросы, но в остальное время просто переводила с одного на другого взгляд своих округлившихся от удивления глаз, как будто не могла поверить в такую удачу – оказаться в доме, который словно сошел со страниц волшебной сказки.

Утром, после завтрака, Тани вышел в сад и принялся бросать собаке пожеванный теннисный мяч. Он недоумевал, зачем называть собаку Пич[24], а кота – Аляской. Обе клички казались ему совершенно бессмысленными.

Таксе, похоже, было все равно, как ее называют. В данный момент ее интересовал только мячик. Она лаяла, пока он не бросит его, лаяла, когда бежала за ним, лаяла, когда приносила мячик к его ногам. Аляска наблюдал за ними, но о его пристальном внимании свидетельствовало лишь едва заметное подергивание кончика хвоста.

– Нам нужен твой совет, Тани.

Он повернулся к дому. На ступеньках, ведущих в кухню в подвале, стояла Дебора.

– Мы с Сими выбираем фотографии… Как, черт возьми, ты добился того, чтобы Пич приносила тебе мячик?

Тани посмотрел на собаку. Она трусила к нему.

– Бросал его, – ответил он. – Все собаки приносят то, что ты им бросаешь.

– Вижу, ты не имел дела с таксой, – ответила Дебора. – Вернее, ты не имел дела с этой таксой. Обычно она один раз бежит за мячом, кладет его на лужайку и начинает терзать. Я имею в виду мяч, а не лужайку. Думаю, мы могли бы ее обучить с помощью метода поощрений. Ты знаешь, как это делается: принесет мяч и получит угощение. Но ни у кого из нас не хватило на это терпения, а кроме того, она слишком хитрая и не будет показывать, что чему-то научилась, чтобы не лишиться угощения. Боюсь, она у нас в основном для украшения… Ты идешь?

Дебора повела его в столовую. Пич последовала за ними, явно рассчитывая на что-нибудь съедобное, но ее надежды не оправдались. На столе красного дерева располагался ноутбук, а перед ним, забравшись коленками на стул, – Симисола.

– Дебора сделала столько фотографий, – без предисловия сообщила она брату. – Ты должен посмотреть. Это вчерашние, и нужно выбрать, какие нам нравятся больше всего. Они ужасно красивые. Иди сюда, скорее.

Тани встал за ее спиной, и Сими принялась перелистывать фотографии. «Хороши», – подумал он. На его портрете Дебора использовала свет, проникающий в квартиру снаружи, чтобы создать тень, скрывающую следы побоев на его лице. Она также сумела поймать момент, когда его твердая скорлупа впервые дала трещину и его лицо смягчилось, открыв какую-то беззащитность. Эта фотография явно вызывала у него неловкость.

Дебора протянула ему маленький листок бумаги. Два других листка были сложены вчетверо и лежали на столе. Она сказала, что теперь его очередь выбирать портреты: один свой, один Сими и один общий.

– Мы с Сими уже выбрали. – Дебора указала на сложенные листки. – Теперь твоя очередь. Потом сравним свой выбор.

– Это игра? – спросил Тани.

– Нет-нет. Просто способ ограничить выбор, не влияя друг на друга.

– А что вы потом с ними сделаете?

– С теми, что мы выберем? Я собираюсь подарить их вашей матери, когда мы встретимся. Черт… Наверное, мне не нужно было этого говорить. Это может повлиять на твой выбор. Извини. Постарайся забыть мои слова. Хотя, конечно, это глупость. Как ты можешь забыть то, что я сказала тридцать секунд назад?.. Ладно, неважно. Выбирай.

Она нервничала. Точно. Он заставлял ее нервничать. Обычное дело. Белая леди, черный подросток. Наверное, где-то заперла столовое серебро – на всякий случай.

Тани подвинул стул и сел рядом с сестрой, но не сразу занялся фотографиями. «Сейчас я заставлю ее по-настоящему понервничать», – подумал он и посмотрел на Дебору.

– Вы не шутили насчет Софи?

В первую секунду она растерялась, потом вспомнила.

– Насчет того, чтобы она пришла с тобой повидаться? Конечно. Буду рада ее видеть.

– Мне нравится Софи, – заявила Симисола. – Знаешь, Дебора, у нее два брата и сестра. Но она – секрет, правда, Тани? Я хочу сказать, что Тани должен был поехать в Нигерию и жениться на девушке, которую выбрал папа, только папа не знал, что у него уже есть подружка. Но теперь, наверное, знает, потому что кто-то на рынке ему рассказал.

Дебора переключила внимание на Тани.

– Я не знала, что тебя должны были отправить в Нигерию. Ты хочешь туда ехать?

– Ни за что.

– А что ты хочешь? Я имею в виду, что бы ты предпочел?

– По сравнению с женитьбой на какой-то девственнице из Нигерии, которую я никогда не видел?

– Именно так.

– Шестой класс колледжа, аттестат, а затем университет, учиться бизнесу.

– По мне так это разумнее, чем жениться прямо сейчас. Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Твой отец не может заставить тебя жениться, правильно?

– Может, – ответил Тани. – С помощью Сими. Он так все подстроил. – Взял листок бумаги и написал номера трех фотографий, которые ему больше всего понравились. Потом сложил листок и передвинул его в центр стола. – Вы не возражаете, если я позвоню Софи?

– Нет, конечно, – сказала Дебора. – Написать инструкцию? Я имею в виду, она знает, как сюда добраться?

– Только адрес, – ответил он. – Остальное она сделает сама.

И очень надеялся, что сделает быстро.

Второй разговор Линли с Мёрси Харт сложился неудачно. Собственно, он ни к чему не привел. Как правило, большинство людей, заявляющих, что они не сделали ничего противозаконного, с готовностью разговаривают с полицией – где и когда полиция считала необходимым, – для того чтобы очистить себя от подозрений. Обычно они предпочитают делать это в отсутствие юридического представителя, полагая, что требование адвоката выставляет их в невыгодном свете, и иногда у полиции действительно складывается такое впечатление. Поэтому без адвоката полиция могла задавать самые неприятные и не имеющие отношения к делу вопросы, какие только пожелает. Но Мёрси Харт вела себя иначе. Линли обнаружил, что на второй разговор в комнате для допросов она пришла во всеоружии.

Мёрси Харт не воспользовалась услугами адвоката по назначению, а пригласила юриста из частной фирмы. Астолат Эббот – кто-то из ее родителей явно был поклонником Т. Х. Уайетта, Томаса Мэллори или Альфреда Теннисона – протянула ему визитную карточку.

– У вас осталось два часа из двадцати четырех, в течение которых мы можете удерживать моего клиента без предъявления обвинений, инспектор, если у вас нет ничего нового. Я абсолютно уверена, что вы уже предъявили бы ей обвинения, будь у вас дополнительные доказательства преступления, в котором подозревается миссис Харт. Из всей имеющейся у меня информации я делаю вывод, что единственное возможное обвинение – использование имени и фамилии тети на работе и при покупке мобильного телефона. Вы предъявите ей это обвинение – и тогда я попрошу о залоге – или моя клиентка может вам еще чем-то помочь?

Как выразилась бы Барбара Хейверс, нового у них вагон и маленькая тележка, но, к сожалению, пока без доказательств. У Мёрси Харт был очевидный мотив. Тео Бонтемпи лишила ее источника дохода, но, по общему мнению, она вполне могла бы продолжить свое дело, перенеся клинику в другое место. Они не могли обвинить Мёрси Харт в убийстве, не имея доказательств, и поэтому оставались лишь обвинения в том, что она проводила операции женского обрезания, или – если это не удастся доказать – в занятии медициной без лицензии. Но и в этом случае им было почти нечего предъявить Королевской уголовной прокуратуре, если никто из клиентов клиники не захочет написать заявление. По выражению той же Хейверс, они плевали против сильного ветра.

Линли вернулся в Новый Скотленд-Ярд без хороших новостей. Ему ничего не оставалось делать, как отпустить Мёрси Харт, когда он получил сообщение от Уинстона Нкаты, что Монифа Банколе упорно не желает говорить о клинике на Кингсленд-Хай-стрит.

Констебли трудились над поручениями, которые он дал им вчера вечером. Это была тяжелая и утомительная работа. Они обзвонили все благотворительные магазины Большого Лондона, пытаясь найти пропавшую скульптуру; одного констебля Уинстон отправил к грузчикам, чтобы узнать точный адрес склада, куда перевезли оборудование и мебель из клиники, чтобы владелец склада позвонил в полицию, как только их заберут. Второй констебль занялся документами на недвижимость, выясняя имя владельца здания, с которым клиника заключила договор аренды. Линли позвонил Уинстону после своей чрезвычайно короткой беседы с Мёрси Харт, и теперь сержант – с последним оставшимся констеблем – собирал записи всех камер видеонаблюдения в окрестностях клиники, чтобы опровергнуть заявление Мёрси Харт, утверждавшей, что она никогда не разговаривала с Тео Бонтемпи: ни как с Адаку Обиакой, ни как с Тео Бонтемпи.

Едва он закончил говорить с Уинстоном, как в комнату вошла Доротея. Она несла огромную корзину сезонных цветов и триумфально водрузила ее на стол Барбары Хейверс. Потом оглянулась, словно проверяя, не подслушивают ли их, и с хитрой улыбкой сказала:

– Тут открытка… Как вы думаете, она не обидится, если мы на нее взглянем?

– Я бы назвал это не самой удачной идеей, Ди.

– Но мне так хочется знать…

– Что знать? – спросила Хейверс, входя в комнату. Увидев цветы, она остановилась. Несколько секунд молча смотрела на корзину, потом медленно и с опаской приблизилась к столу, словно на нем лежала свернувшаяся клубком кобра. – Что это? – С подозрением посмотрела на них. – Чьи это шуточки?

– Их только что принесли, – сказала Доротея. – Правда красивые? Как бы я хотела, чтобы кто-нибудь прислал мне цветы… Это так романтично! Посмотри открытку. Ты должна ее развернуть. У меня хорошее предчувствие насчет того, кто их прислал.

Хейверс посмотрела на открытку, выглядывавшую из не известных ей оранжевых лохматых цветов.

– Позже.

– Но ты должна ее открыть. Просто обязана. Почему не сейчас?

– Нет. Но ты будешь первой, кому я скажу, кто прислал эти цветы, когда разверну открытку. Но произойдет это позже. Гораздо позже. Гораздо, гораздо позже.

– Я знаю, что ждать ты умеешь не лучше, чем я, но ты жутко упрямая.

С этими словами она резко развернулась на тонком каблуке своей правой туфли и вышла из комнаты. Хейверс с прищуром посмотрела на оставшихся.

– Кто из вас до этого додумался?

– В смысле, цветов? – переспросил Нката. – Нет, Барб. Кто бы ни послал цветы, тут его нет. Если я и посылал когда-либо цветы, то только своей маме – без обид.

– Гм…

Барбара схватила открытку и развернула ее. И покраснела до корней волос – такого Линли еще никогда не видел. Да и все остальные тоже. Все потрясенно молчали.

Хейверс сунула открытку в висевшую у нее на плече сумку. Похоже, она так старалась спрятать открытку, что рука погрузилась в сумку до самого локтя. Потом сразу же приступила к докладу – верный признак того, что хочет избежать дальнейших вопросов. Понять, довольна она или нет, было невозможно.

Ее информация относилась к пропавшей скульптуре и разговору, который у нее состоялся в галерее в Пекхэме. Барбара рассказала об источнике ее происхождения и об ограниченном количестве экземпляров.

– Я попробовала, годится ли она в качестве дубинки, – и тут можете смело ставить галочку, потому что ею может воспользоваться любой: мужчина, женщина, ребенок или обезьяна шарманщика. Скульптура достаточно высокая и тяжелая, и если удар был нанесен не ею, я готова съесть эти цветы – других причин для ее исчезновения нет. Преступница забрала ее с собой или выбросила из окна, чтобы избежать камеры видеонаблюдения. Потом она подобрала ее и либо бросила в мусорный контейнер, либо куда-то спрятала, и это место мы должны найти.

– Констебли проверяют благотворительные и комиссионные магазины, – напомнил ей Линли.

– Что насчет склада, куда Мёрси Харт отправила вещи из клиники? – спросил Нката. – Нам понадобится ордер, но это не проблема.

– Это может быть где угодно, – заметил один из констеблей.

– Может, но у него есть конкретный адрес, – возразила Хейверс. – Послушайте, у нас есть подозреваемые. Мы можем обыскать багажники их машин, платяные шкафы, заглянуть под кровати, в любые коробки и ящики, которые найдем. Мы знаем, что это женщина, мы знаем…

– У нас есть лишь слова Росса Карвера, что это женщина, – напомнил ей Линли. – Он утверждает, что так якобы сказала Тео Бонтемпи, когда он ее нашел.

– Вы же не хотите сказать, что это он ударил ее по голове? – сказала Хейверс. – Шеф, у него не было ни одной причины ее убивать – по крайней мере, я их не вижу. Если вы ищете мотивы, то больше всего их у Рози: она беременна, причем беременна от Росса. Плюс Тео впустила бы ее в квартиру без вопросов. Зачем ей бояться собственной сестры, особенно если она не сказала, что это будет за операция?

– Опять-таки, по утверждению Рози, – заметил Линли. – Предлагаю вернуться к тому, что мы можем видеть собственными глазами. У нас есть записи камеры видеонаблюдения в тот вечер, когда на нее напали. Мы знаем, что там есть женщина в темной одежде с капюшоном, которая пряталась от камеры, установленной на доме. Мы знаем, что она вошла вместе с какой-то компанией, но не имела отношения к этим людям. Она вышла не тем путем, которым вошла. Она не живет в этом районе – в противном случае попала бы на камеры. Думаю, начинать нужно с этого.

– Но мы уже это проходили, – сказала Хейверс. – И все, что вы только что сказали, идеально подходит к Рози.

– Думаю, мы что-то упускаем, – ответил Линли. – И наша главная задача – понять, что именно.

Сам Линли решил поговорить с Полом Финни, машину которого зафиксировала одна из камер видеонаблюдения на Стритэм-Хай-роуд вечером того дня, когда Росс Карвер приехал к жене и нашел ее лежащей без сознания на полу. Пол был старшим братом Марка Финни, так что предстояло проверить, кто в тот вечер был за рулем машины. Первый вывод, который напрашивался из этого факта, – Пол Финни, как и его брат Марк, был знаком с Тео Бонтемпи.

Когда Линли добрался до рабочего места Пола Финни, выяснилось, что ломбард закрыт. Однако на окне обнаружилась записка «Скоро вернусь», так что Линли зашел в «Макдоналдс» на противоположной стороне Нэрроу-уэй, купил кофе – такой горячий, что его запах благоразумно приглушался паром, поднимающимся от чашки, – и сел за одним из столиков внутри. В окно ему была видна дверь ломбарда.

Как выяснилось, понятие «скоро» для Пола Финни было довольно растяжимым. Не успел кофе остыть до состояния, когда его можно было пить, как ломбард начал проявлять признаки жизни. Но это был не вернувшийся Пол Финни, а женщина, которая не входила в ломбард, а выходила из него.

За ней Линли разглядел мужчину, оставшегося в помещении. Они засмеялись, обменялись поцелуем на пороге, после чего женщина пошла по Нэрроу-уэй. Томас следил за ней, пока она не поравнялась с чем-то похожим на колокольню. Там свернула направо и исчезла из виду.

Линли выбросил остатки кофе в мусорный контейнер и направился в «Ломбард Финни». На входе его встретил сильный запах освежителя воздуха с ароматом персика. Он увидел Пола Финни, который разбрызгивал освежитель в количестве, явно превышающем необходимое, разве что утром он нашел разлагающийся труп в своей кладовке. Двигался он, похоже, именно оттуда.

Когда Линли окликнул его, Финни перестал разбрызгивать освежитель, выпрямился и поспешно пригладил волосы.

– Простите. Не слышал, как вы вошли. Чем могу помочь?

– Я ждал вашего возвращения, – сказал Томас. – На противоположной стороне улицы, в «Макдоналдсе». – Он достал удостоверение и показал хозяину ломбарда. – Надеюсь, не помешал.

Финни бросил взгляд на удостоверение.

– Простите, что пришлось ждать. Жена заскочила… поговорить. О нашем сыне. Думаю, вы знаете, как это бывает. Семья. Споры. Нередко очень жаркие, да? Как у нас с Элейн. Жаркие. Вы понимаете.

Тот факт, что он пустился в объяснения, убедил Линли, что кем бы ни была та женщина, они с Финни встречались совсем не для разговора. Но он пришел сюда не для того, чтобы вникать в подробности семейной жизни Финни.

– Ваша машина попала на камеру видеонаблюдения на Стритэм-Хай-роуд рядом с жилым домом напротив похоронного бюро. В этом доме в своей квартире подверглась нападению полицейский детектив. Это было тридцать первого июля. Что вы можете об этом рассказать?

– Я незнаком ни с одним полицейским детективом, – ответил Финни. – Я имею в виду, с женщиной. Какого это было числа?

Линли повторил. Финни задумался, нахмурив лоб.

– Насколько я знаю, ни у кого из нас не было причин быть в Стритэме. Конечно, моя Элейн могла взять машину и с кем-то поехать туда, но это маловероятно. Это она только что вышла отсюда, как я уже говорил, и мы с ней… Мы оба заняты на работе, плюс у нас четверо детей. Свободного времени у нее немного. Час тут, полчаса там… Не думаю, что она ездила в Стритэм, и я абсолютно уверен, что сам никогда там не был. Я не найду туда дорогу даже с картой. Или GPS, если уж на то пошло.

– Кто еще может брать вашу машину?

– Ключи есть у моей матери. Они с папой живут через дорогу от нас. Она знает, что может брать машину, если потребуется, но в любом случае я не могу представить, зачем ей ехать в Стритэм. И обычно она предупреждает меня или Элейн. – Он нахмурился, замолчал и опустил взгляд на витрину, где были выставлены шкатулки с расписанной вручную эмалью. Он что-то вспоминал. Линли понял это по его прижатой к стеклу ладони с растопыренными пальцами.

– Значит, кто-то другой, – сказал Линли. – Вам это только что пришло в голову. Мне нужна информация, мистер Финни. Просто для полноты картины. – Он немного лукавил, но так легче добиться признания.

– Теперь мне кажется, что машиной пользовался мой брат. Его жена – Пьетра – взяла их машину, чтобы встретиться с какой-то приятельницей. Ему тоже понадобилась машина, и он спросил, можно ли взять мою машину и не побуду ли я с Лили до его возвращения.

– Тридцать первого июля, – уточнил Линли.

Пол Финни покачал головой.

– Точно не могу сказать. Я не обратил особого внимания. Обычная просьба.

– Долго он отсутствовал?

– Этого я не знаю. Пит вернулась раньше Марка, и я ушел. Машины не было, когда мы с Элейн забрали детей и… ну, занялись кое-чем в спальне. Но утром она стояла на своем обычном месте.

– Он говорил, зачем ему нужна машина?

– Может, и говорил, – Финни медленно покачал головой. – Но я не помню. Вы должны спросить у него.

Линли так и собирался поступить. Причем немедленно.

Он знал, что Пол Финни позвонит брату, как только он, Линли, скроется из виду, и у старшего суперинтенданта будет время, чтобы подготовиться к его визиту. Сделать тут ничего нельзя, разве что связать Финни и заткнуть ему рот кляпом. Бессмысленно также просить его не предупреждать брата, поскольку сам факт, что они братья, влиял на их желание сотрудничать с копами.

Тани знал, где таится главная опасность, и это знание привело его в Хакни. Все трое белых людей пытались его отговорить, но Тани поднял руку, в которой был зажат мобильный телефон, и напомнил им, что Джозеф Коттер позаботился, чтобы у Тани был его номер телефона. Тани настроил свой мобильник так, чтобы одним нажатием пальца отправить ему сообщение, если попадет в беду. Джозеф Коттер позвонит в полицию.

– Дело в паспортах, – сказал Тани. – Нам нужно их забрать. Они должны присоединиться к охранному ордеру. Если мы до них не доберемся, безопасность никому не гарантирована.

– Но ты сам рискуешь, возвращаясь туда, – сказала Дебора Сент-Джеймс. – По крайней мере, пусть папа поедет с тобой.

– Это хорошая идея, Тани, – сказал муж Деборы и показал на свою ногу. Тани уже видел металлический стержень, проходивший через каблук его туфли. Он был соединен с каким-то фиксатором ноги, заставлявшим его хромать, а бегать парень, наверное, совсем не мог. – Очевидно, что я не смогу тебе помочь, если ты снова сцепишься с отцом. Джозеф сможет.

Сими смотрела на них с нижней ступеньки лестницы. Они стояли у дверей дома, и Тани держался за ручку.

– Пожалуйста, не ходи, Тани, я боюсь, что случится что-то плохое, – сказала она.

Трое белых людей со значением посмотрели на него. Тани повернулся к сестре и почувствовал, что его решимость ослабевает. Но он должен сделать этот последний шаг. В глубине души все они это понимали, даже Сими. Если кто-то не заберет их паспорта, отцовская власть над ними никогда не закончится. Тани попытался успокоить не только сестру, но и белых людей:

– Когда я туда приду, он будет на рынке, Пискля. Ты это знаешь. Вчера он оставил лавки без присмотра, а два дня подряд он этого себе позволить не может.

– Пожалуйста, пожалуйста. – Сими молитвенно сложила руки на груди. Тани видел, что ее глаза блестят от слез.

– Я должен, Пискля. И у меня телефон. Видишь? – Он поднял мобильный и показал сестре. – Я могу получить помощь быстрее, чем ты думаешь. Но мне она не понадобится. Вчера отец получил от меня по заслугам. Больше он не осмелится.

Сими просительно посмотрела на белых людей.

– Я предпочел бы подвезти тебя туда и обратно. Ты должен это знать, парень, – сказал Коттер.

Он знал, но не мог на это согласиться. Он лучше всех их понимал, что его предприятие может закончиться очень плохо. Но он также понимал, что белый человек рядом с ним – это спичка, поднесенная к хворосту.

В конечном итоге они пришли к компромиссу. Дебора отвезет Тани к станции метро «Виктория». Оттуда он поедет на метро, и ему понадобится всего одна пересадка, на железную дорогу, чтобы добраться до вокзала в Хакни. Так будет быстрее.

Если не считать толп народа на станции метро, вся остальная поездка будет простой и беспрепятственной. Тани сошел с поезда на вокзале в Хакни, прошел по Нэрроу-уэй и уже через несколько минут оказался в Пембери-Эстейт.

На звонок домофона ответил голос Ларк. Тани назвал себя. Последовало долгое молчание, затем фоновый шум исчез, и Тани понял, что она отключила связь. Тогда он снова нажал кнопку домофона.

– Мне позвонить твоему отцу? – спросила Ларк.

Именно это ему и нужно было знать. Ларк одна, как он и подозревал. Или с детьми. Но в любом случае без Абео.

Тогда он воспользовался старым трюком. Звонил во все квартиры, кроме Ларк. Один из жильцов открыл дверь подъезда, ничего не спросив. Люди никогда ничему не учатся.

Тани постучал, и Ларк открыла дверь. Словно примирившись с его присутствием, она отступила назад, позволяя ему пройти.

Живот у нее был огромным. Гораздо больше, чем в прошлый раз. Значит, новый отпрыск Абео скоро появится на свет. «Интересно, какой будет жизнь у этого малыша?» – подумал Тани.

– Я позвонила твоему отцу, – сказала Ларк. – Тебе придется уйти, когда он вернется.

– Мне нужны только паспорта. Отдайте их мне, и я уйду.

– Какие паспорта? Чьи паспорта? – Ларк прижала ладонь к пояснице и охнула. Ей было жарко, она выглядела усталой и опустошенной.

– Мой, Симисолы и мамы, – ответил Тани. – Дома их нет, и мы знаем единственное место, где они могут быть.

– Неужели? Тогда я сразу это вспомнила бы. Но я не вспомнила – и не вспомню. – Ларк прошла на кухню, открыла морозильную камеру холодильника. – Чертова жара, – сказала она, порылась внутри и вытащила пакет со льдом, какие используют спортсмены после тренировок или соревнований. Прижав лед к затылку, подошла к обеденному столу и села. На столе лежали цветные карандаши и книга для раскраски, раскрытая на странице с персонажами из диснеевских мультфильмов, в которых все герои были белые, а всех героинь нужно было спасать. «Дерьмо», – подумал Тани.

Он ждал. Его не привлекала идея обыскивать квартиру Ларк в поисках паспортов. Он сделал бы это, если нужно, но Ларк сказала, что позвонила отцу, и он ей верил. И Абео не пойдет сюда с рынка пешком, когда его планы висят на волоске. Он объявится через несколько минут, и Тани не хотелось дожидаться его прихода.

Ларк переместила лед с затылка на грудь. Потом хмуро посмотрела на Тани и снова приложила лед к затылку. Взгляд ее переместился на явно страдающее от жажды растение в горшке, стоящем на подоконнике, и задержался там. Затем Ларк заинтересовал диван, и она долго смотрела в ту сторону.

Тани понял, что она пытается его обмануть. И выиграть время. Куда же он не должен смотреть? Ответом могло стать единственное мгновение ее нерешительности, когда она приняла неверное решение, а затем это осознала и попыталась скрыть.

Тани направился к холодильнику. Послышался скрежет ножек стула, который Ларк отодвигала от стола. Тани сунул руку в морозилку и стал сбрасывать ее содержимое на линолеум. Вот они.

У его ног среди замороженных чипсов, трех пластиковых формочек для льда, двух пакетов овощей, полуфабрикатов, упаковки пончиков и двух упаковок рыбных палочек лежала маленькая коробка, в которой обычно хранят сэндвичи. Внутри лежали паспорта, темные обложки которых выделялись на фоне инея, покрывавшего коробку. «Наверное, они лежали тут не один месяц, – подумал Тани. – Или даже не один год».

Он взял паспорта.

– Оставь их. – Ларк уже была на ногах. Он, не ответив, открыл коробку и достал паспорта. – Оставь их, я сказала. Оставь.

Тани не обращал на нее внимания. Он раскрыл каждый паспорт, чтобы убедиться, что это они, и бросил коробку для сэндвичей на пол, к остальному содержимому морозилки. Ларк шагнула к нему. Потом еще. Подняла руку.

Он сунул паспорта в задний карман джинсов.

– Я бы не поднял на тебя руку, но, если нужно, я это сделаю. Поняла?

– Плевать. Давай.

– Не глупи.

– Ударь! Докажи, что ты такой, как он говорит; что не остановишься ни перед чем, чтобы получить то, что тебе нужно.

– Это неправда, – ответил Тани. – Но тебе лучше не валять дурака и послушать, что я говорю. Я это сделаю. И лучше не связываться со мной – наверное, он говорил тебе, что я и дерусь нечестно.

Ларк попыталась схватить паспорта, но Тани попятился. Она надвигалась прямо на него. Он отступил в сторону. Ларк схватила его за плечо, впившись в него ногтями. Тани сбросил ее руку. Она загородила выход из кухни и принялась звать на помощь. Полицию. Его отца. Ее избивают. Вор! Грабитель! Насильник! Убийца!

Выбраться из квартиры он мог только тем же путем, что пришел. Нужно как-то убрать ее с дороги. Ларк загораживала ему дорогу и кричала прямо в лицо. И Тани сделал то, что должен был сделать. Оттолкнул ее. Она упала на пол.

Он не стал смотреть, куда она упала и нужна ли ей помощь. Нужно было убираться отсюда. Что он и сделал.

Удостоверения сотрудника столичной полиции оказалось достаточно, чтобы пройти пункт охраны. Когда Линли наконец добрался сюда с севера Лондона и поднялся на семнадцатый этаж, Марк Финни сидел за столом сержанта Хопвуд.

– Послушайте, если вы хотите знать мое мнение, шеф… – говорила та, качая головой.

– Конечно, – ответил Финни.

– Тогда я вот что вам скажу. Никакое принудительное просвещение не поможет, если мужчины будут молчать. Я говорю о нигерийских мужчинах, а не просто о черных парнях с улицы. Пока они не выйдут вперед и не заявят, что хотят и будут счастливы жениться на женщине, которой не делали обрезание, ничего не изменится.

– Это настоящий сдвиг парадигмы, – заметил Марк Финни.

– Называйте как хотите. Если мне будет позволено дать вам совет…

– Вперед.

– Вам для этой работы понадобятся черные сотрудники вместо белых парней. Знаете, это абсурд, если они будут рассказывать черным мужчинам – нигерийцам или кому-то другому, – что те должны поменять свое отношение к черным женщинам. – Она увидела Томаса. – Полагаю, старший суперинтендант Линли со мной согласится.

– Звучит логично, – подтвердил тот. – Но я слышал только несколько последних фраз и не знаю, о чем шла речь раньше. – Потом повернулся к Марку. – Мне нужно с вами поговорить, если не возражаете.

Финни сказал сержанту Хопвуд, чтобы продолжала, и повел Линли в свой кабинет. Там Томас спросил его о машине брата. Выяснилось, что ему повезло. Финни беседовал с Джейд Хопвуд и не проверял сообщения на телефоне. При упоминании о машине он это сделал. Но сначала закрыл дверь кабинета.

– Я ее брал. – Подошел к своему столу, но не стал садиться, а сместился к окну, в которое в это время дня били солнечные лучи, так что лицо Финни оставалось в тени, и его выражение было сложнее прочесть. – Думаю, у меня не оставалось выбора. Я боялся, что она опять поедет к Тео. Смысла в этом не было. Это только расстроило бы ее. Расстроило Тео. Я несколько раз уговаривал Пит. Говорил, что все кончено, и я не лгал ей. Я говорил, что никогда не брошу ее и Лилибет. Как я буду после этого жить? Мне казалось, что все уже сказано. То есть о Тео. Обо мне и Тео. Я мог все это повторять до бесконечности, но какой смысл?

Кабинет Финни был большим. Он прислонился к подоконнику. За его спиной синее небо приобретало желтоватый оттенок от поднимающегося с земли смога, еще один признак того, что Лондон – да и вся страна – отчаянно нуждается в дожде.

– Несколько лет она раз в неделю встречалась с подругой. Единственное общение с внешним миром, на которое она соглашалась. Подругу зовут Грир. Она акушерка и должна была принимать роды у Лилибет. Вышло иначе, но они с Пит сблизились. Иногда обсуждают книги, иногда идут куда-нибудь выпить или поужинать, посмотреть фильм… В тот раз, сказала Пит, они встречались в винном баре.

– Насколько я понимаю, встречи не было?

– Был стук в дверь и Грир на ступеньках крыльца. Была в нашем районе и заскочила на минутку. Поначалу я подумал, что она перепутала место встречи. Или Пит перепутала. Но потом выяснилось, что они вообще перестали встречаться. Пит позвонила и положила этому конец месяца три назад. Я удивился. Что вполне естественно. Я подумал, что если она перестала встречаться с Грир, но каждую неделю куда-то уезжала, есть только два возможных объяснения, где она была и что делала в те вечера. Либо у нее был любовник, либо она… не знаю… преследовала Тео. Следила за ней. Ждала, что однажды я все-таки объявлюсь.

– Это серьезный шаг, правда? – спросил Линли.

– Почему?

– Похоже, вы пришли к выводу, что у нее есть кто-то еще, любовник, и только потом вам пришла в голову мысль, что она преследует Тео Бонтемпи.

– Я просто не представлял, что у нее есть любовник. Никаких признаков этого я не видел, но их не могло не быть. Новая прическа? Макияж? Торопливые телефонные звонки? Текстовые сообщения на ее телефоне? Кроме того, она была – и остается – полностью занята уходом за Лилибет. Я не представлял, что у нее есть кто-то на стороне. С другой стороны, она знала о нас с Тео, так что я подумал… Собственно, я не знал. Я подумал, что она могла поехать в Стритэм. Если это было что-то другое – какие-нибудь занятия, посещение библиотеки, хоровое пение или бог знает что еще, – почему она мне не сказала? Но Пит всегда говорила, что проведет вечер с Грир. Поэтому когда мы расстались – с Грир, – я позвонил Поли. Он согласился посидеть с Лилибет, а я взял его машину. Хотел проверить, не поехала ли Пит к Тео еще раз.

– Значит, Тео сообщила, что к ней уже приходила ваша жена?

– Да, конечно. Но вы об этом уже знаете. У вас есть ее снимок с камеры видеонаблюдения. Вы поняли, что это Пит, как только увидели ее в то утро.

Линли не ответил на это.

– Почему вы просто не позвонили ей на мобильный? – спросил он.

– Я звонил. Но она его выключила, и я не знал почему. И теперь не знаю. – Финни отвернулся и посмотрел в окно. – Пока я сидел в машине Поли, ждал и думал, что делать дальше, появился Росс Карвер. Я видел его фотографии. Я… нашел его в социальных сетях, когда мы с Тео впервые… ну, вы понимаете, стали встречаться. Он вошел в здание, и всё.

– У него был ключ. А у вас?

– Нет. Я же вам говорил, что позвонил консьержу, когда приехал узнать, почему она не вышла на новую работу.

– Сколько вы там стояли? Я имею в виду, на парковке.

– Вероятно, четверть часа. Возможно, чуть меньше. Я ждал, когда появится Пит. Вряд ли она захотела бы остаться после прихода Карвера.

– Она появилась?

– Нет. И насколько я могу судить, ее там вообще не было. Когда я вернулся домой, Поли уже ушел, а она лежала в постели. Спала или притворялась – не знаю.

– А на следующий день вы не спросили ее, где она была?

Марк посмотрел себе под ноги и покачал головой.

– Я думал, Грир расскажет ей, что ее обман раскрыт, что она придет ко мне и… Как это назвать? Признается? Она этого не сделала. Думаю, на самом деле я не хотел знать, где она была… И дело в том… – Марк посмотрел на Линли. На его лице проступило страдание, которое он так долго сдерживал.

– Дело в том?.. – подсказал Томас.

– Я не видел машину. То есть нашу машину. Ее не было поблизости, можете мне поверить. Я специально смотрел. Я не видел, как она прячет машину. Зачем ей это делать? Она не могла знать, что Грир раскрыла обман. Она не могла знать, что я приеду в Стритэм. У нее не было никаких причин прятать машину.

«С одной стороны, – подумал Линли, – она – жена копа. Она лучше других представляет, как работает полиция. И еще одно соображение: она могла приехать в Стритэм и уехать оттуда за то время, которое потребовалось ее мужу, чтобы взять машину брата и добраться до южной части Лондона». Но он не стал говорить об этом старшему суперинтенданту. Финни не дурак. Он уже сам обо всем догадался.

– Нам придется взять у нее отпечатки пальцев, Марк, – сказал Линли. – И образец ДНК. Если она действительно была в квартире Тео, вне зависимости от того, что произошло между ними в тот вечер, нам нужно исключить ее из списка подозреваемых.

Финни кивнул. Лицо его осталось бесстрастным.

– Я ей сообщу. Но пожалуйста, поймите: она не могла причинить вред Тео. Она не такая. Это не в ее духе.

Линли ничего не ответил. Так сказали бы почти все мужья.

Монифа понимала, что выход у нее только один. Она может приготовить тысячу ужинов для семьи Нката. Она может добавить двадцать нигерийских блюд в меню кафе Элис – или даже пятьдесят блюд, если бы считала, что это поможет. Она могла готовить в кафе вместе с Элис, могла научить Элис и ее помощницу Табби, как самим придумывать нигерийские блюда. Но все это не приблизит ее к Симисоле и Тани.

После того как Элис и Табби освоили приготовление риса с яйцом, Монифа присоединилась к Элис на кухне, где воздух так нагрелся от плиты, что им пришлось обмотать голову мокрыми полотенцами, а когда они высыхали, снова смачивать их и повязывать на голову. Весь день Табби провела за стойкой, принимая заказы навынос и обслуживая посетителей, которые хотели перекусить прямо здесь, в кафе. И тех и других было много, и Монифа обнаружила, что Элис и Табби знают почти всех клиентов по имени. Табби могла сама сделать заказ для большинства посетителей, поскольку их предпочтения не менялись. Звучала веселая ямайская музыка, помещение кафе было наполнено разговорами и смехом.

На уборку ушло два часа, так что в Лафборо-Эстейт они вернулись около шести. Элис выбрала другой маршрут, отличный от того, которым они воспользовались утром. Чтобы еще больше запутать Монифу. Она была не в состоянии сказать, где находится, уже после первого поворота через два квартала от кафе.

– А теперь садитесь, Монифа, и поднимите ноги повыше, – сказала Элис, когда они вошли в квартиру. – Я заварю нам чай. Или вы предпочитаете газированную воду?

Монифа выбрала чай и поблагодарила. Потом спросила Элис, есть ли у нее писчая бумага. «Кажется, внутри банкетки у пианино есть желтый блокнот, – ответила хозяйка, – остался с тех времен, когда Бенджи воображал себя композитором».

– На бюро должен быть карандаш. Если нет, я принесу, – прибавила она.

– Я должна написать заявление для сержанта, – сказала Монифа.

– Тогда постарайтесь, чтобы оно было разборчивым. Бриллиант – настоящий перфекционист, когда дело касается почерка. Вы не видели, как он пишет, Монифа? Нет? Как будто это предназначено для музея. Особенно следите за «q». Он не выносит, когда они похожи на «g» так, что их невозможно различить.

Монифа приподняла крышку банкетки и нашла желтый блокнот. К нему была прикреплена шариковая ручка, а верхняя страница действительно исписана нотами.

Она задумалась о том, что должна написать. Как изложить все, что знает, не причинив никому вреда? Если клиника действительно закрылась и сержант ее не обманул, то беспокоиться нужно лишь о последствиях ее заявления для Мёрси Харт. Она могла солгать насчет Мёрси Харт. Поклясться, что та не имеет отношения к тому, что происходило в клинике. Могла написать, что, насколько ей известно, Мёрси Харт принимала деньги, записывала на прием женщин и их дочерей, измеряла температуру и давление. Другую информацию сержанту Нкате взять неоткуда. Если он пытается получить ее от нее, то вполне логично предположить, что от самой Мёрси они ничего не добились. Но поможет ли ложь вернуть Тани и Симисолу? Вряд ли.

Когда Элис появилась в гостиной с чайником и чашкой, Монифа еще не успела написать ни слова. Она неотрывно смотрела на желтый блокнот, словно тот мог избавить ее от дилеммы, с которой она столкнулась.

– Сахар и молоко? – спросила Элис, но Монифа не услышала вопрос.

Элис снова удалилась на кухню, потом вернулась с белым кувшином в форме коровы и сахарницей. Монифа почувствовала легкое прикосновение к плечу и подняла голову.

– Мой Бриллиант – хороший человек, – сказала Элис. – Я не знаю, что он вам сказал, но ему можно верить. Он никогда не лгал. Ни разу. Он на это просто неспособен.

Когда Элис вернулась на кухню и начала доставать продукты из холодильника, чтобы приготовить ужин, Монифа наконец взяла ручку и коснулась ею бумаги. И приступила к заявлению, которого ждал от нее сын Элис.

Сначала она написала свое имя: Монифа Банколе. Ее рассказ начинался с того, как она узнала о клинике: из разговора с покупательницей у прилавка, где продавались травы и специи. Сама она искала камерунский перец, сушеные листья вероники, яджи и ата джос. Женщина рядом с ней жаловалась на невозможность найти листья гвинейского перца, как вдруг сзади послышался тихий женский голос:

– Они делают это иначе. Есть люди, которые знают, как сделать это чисто и стерильно.

Оглянувшись, Монифа увидела двух женщин, тихо переговаривавшихся друг с другом. Она присоединилась к ним, назвала себя и сказала, что у нее дочь подходящего возраста. Женщины не хотели откровенничать с ней до тех пор, пока проходившая мимо Талату не окликнула ее:

– Скажи своей Симисоле, что я все еще жду те тюрбаны, особые – она знает, что я имею в виду. Надеюсь, мне не придется ждать их до следующих выходных.

Этого оказалось достаточно. Талату связала ее с девочкой школьного возраста. Две женщины отвели ее в сторону и сообщили нужную информацию.

Так, написала Монифа, она узнала о клинике на Кингсленд-Хай-стрит и привела туда Симисолу, чтобы договориться об обрезании. Так она познакомилась с женщиной по имени Эстер Ланж, которую на самом деле зовут Мёрси Харт. В клинике Мёрси осмотрела Симисолу и сообщила Монифе, что ее дочь в состоянии перенести процедуру. Во время самой операции она будет спать. Одну ночь она проведет в клинике, где будут наблюдать за ее состоянием. Да, процедура дорогая: нужно уплатить триста фунтов в качестве аванса. Но обезболивание гарантировано.

Таким образом, все подозрения полиции по поводу клиники на Кингсленд-Хай-стрит были обоснованными. Сама она не присутствовала ни при одной процедуре, но Мёрси Харт – или Эстер Ланж, как она себя называла, – прекрасно знала, зачем Монифа пришла с Симисолой и зачем принесла триста фунтов.

Монифа поставила свою подпись. Потом дату. Она должна была верить, что Элис Нката сказала правду о своем сыне. И надеяться, что он – человек слова.

– Там кто-то есть, Тани? Кого ты высматриваешь?

Тани задвинул на место легкую занавески и повернулся к кровати. Софи сидела, опираясь на подушки, прислоненные к изголовью; ее грудь покоилась на руке, которой она себя обхватила. Под простыней, натянутой до пояса, она была в чем мать родила.

Он понимал, что ехать из квартиры Ларк к Софи – не слишком удачная идея. Но ему требовался предлог, чтобы сразу не возвращаться в Челси, как он всем обещал. В качестве такого предлога Тани использовал паспорта.

Софи была удивлена его появлением, но, увидев паспорта, сразу поняла, что он задумал. Она взяла тонкий острый нож и вспорола шов матраса у изножья кровати в своей спальне. Разрез был чуть больше ширины паспортов. Софи сунула документы внутрь и хотела зашить шов, но Тани отвлек ее. Спальня, матрас, возможность – это они виноваты.

Войдя в дом, он кратко рассказал Софи, где был и что произошло.

– Она упала? С ней все нормально, да? – заволновалась Софи, но Тани солгал, что Ларк в порядке, – в конце концов, он просто не знал. – Ты уверен, что отец не проследил за тобой?

Этого Тани тоже не знал, хотя старался держаться уверенно. Вернувшись в квартиру Ларк, заявил он, отец останется с ней именно потому, что она упала. Он ее не оставит, пока не вызовет акушерку или не отвезет ее в пункт неотложной помощи для осмотра. Главное для него – Ларк и их ребенок.

Но, объяснил он, паспорта нужно оставить у нее, Софи. Потому что Ларк все расскажет отцу, который будет его искать. Кроме того, он не исключает, что отец позвонит копам, чтобы обвинить Тани в нападении на Ларк. Поэтому ему нельзя держать паспорта у себя. Может ли Софи спрятать их там, где Абео не придет в голову их искать, даже если он сумеет проникнуть в дом Франклинов?

– Но ты сказал, что он за тобой не следил.

– Он знает улицу, Соф. Называл ее во время нашей последней встречи.

Она задумалась и наконец решила, что самым подходящим местом будет матрас в ее спальне. Когда Софи все сделала, Тани не смог уйти. Кровать была рядом, и они воспользовались ею – не один раз. Проснувшись, он увидел, что прошло уже два часа.

Тани поспешно соскочил с кровати, подошел к окну, сдвинул легкую занавеску и выглянул на улицу, внимательно осмотрев каждый дом, каждую машину, все места, где мог притаиться отец. У Абео было более чем достаточно времени, чтобы позаботиться о Ларк и приступить к поискам сына.

– Его здесь нет, – ответил он, отвернулся от окна и стал одеваться. Она тоже.

Софи спустилась вместе с ним по лестнице и проводила до двери. Он поцеловал ее, запустив пальцы в мягкие, как у ребенка, волосы. Потом приоткрыл дверь и еще раз окинул взглядом улицу. Кивнул Софи и пошел в сторону железнодорожной станции.

По дороге Тани выудил из кармана мобильник. Давно пора было сообщить сестре – не говоря уже о хозяевах большого дома в Челси, – что он в безопасности, что с ним все в порядке и он возвращается.

Взглянув на экран, Тани увидел, что пропустил несколько текстовых сообщений и один телефонный звонок. Не доходя до железнодорожной станции Сток-Ньюингтон, он остановился, чтобы посмотреть сообщения. Два от Деборы Сент-Джеймс, одно от ее отца, одно от Завади из «Дома орхидей». И одно голосовое сообщение, которое он прослушал, когда снова тронулся в путь.

«Думаешь, что можешь так обращаться с женщиной, которую я люблю? С матерью моих детей? Теперь тебе конец. Я тебе найду, Тани. И тот, кто тебя защищает, пожалеет не только о том, что приютил, но и что даже произнес твое имя».

Тани прослушал сообщение несколько раз. Тот факт, что отец позвонил по телефону, нисколько его не удивил. Отцовские угрозы удивили его еще меньше. Но теперь все его знакомые подвергались реальной опасности, и этого он не предвидел. Его поездка в Пембери-Эстейт началась с поиска паспортов, а закончилась совсем другим.

«Конечно, – подумала Барбара Хейверс, – у нас есть только слова Росса Карвера, утверждавшего, что жена, с которой он расстался, сказала: «Она меня ударила, Росс», когда он нашел ее на полу ее квартиры. А если точнее, то на полу квартиры, которая теперь снова переходит к нему». Он должен быть очень доволен, что покидает зловонные окрестности городской фермы в Хакни, не говоря уже об утренней какофонии, причиной которой был проживающий на ферме петух. Тем не менее Барбара никак не могла заставить себя внести Росса в список подозреваемых. Он пришел к Тео по ее просьбе, не так ли? Содержимое ее мобильного телефона подтверждает, что она ему писала. Что такого могло произойти между ними, пока он был в квартире, что побудило его ударить Тео по голове статуэткой «Стоящего воина»? Если – как подозревала Барбара – он пришел по ее просьбе и причина была в том, что от него забеременела ее собственная сестра, то у Тео было больше причин треснуть его по голове. Ведь она собиралась сделать операцию, которая может восстановить ее чувственность, которая может возродить их брак, вернуть их друг другу – и теперь вот это… Ее муж сделал ребенка ее сестре? И все они после этого будут каким-то образом жить долго и счастливо?

Это выводило на сцену Рози Бонтемпи. Или нет? Она достаточно часто виделась с Тео, незадолго до смерти последней у них была громкая ссора, которую слышали соседи, она знала о камере наружного наблюдения у дома Тео – так что если она вернулась, чтобы стукнуть по голове сестру, то не плясала бы макарену перед камерой, прежде чем войти. Наоборот, постаралась бы войти незамеченной, неожиданно для сестры, а вышла бы через пожарную дверь, о существовании которой прекрасно знала.

И все же… Каким человеком нужно быть, чтобы убить собственную сестру? И точно так же, как с Россом, у Тео было больше причин напасть на Рози. Тео знала Росса лучше, чем кто-либо, ведь так? В таком случае она сразу же заметила бы, что Росс связался с Рози. Возможно, он на ней не женился бы, как и на матери Колтона. Но тот ребенок, которого вынашивает Рози, войдет в его жизнь, и если Тео надеялась или планировала после операции возобновить свой брак с Россом – хотя это под большим вопросом, признавалась себе Барбара, – это означает, что мама Рози и папа Росс навсегда войдут и в ее жизнь.

Да, были и другие, кто тем или иным образом извлекал пользу из смерти Тео, в частности старший суперинтендант Марк Финни и его жена, а также Мёрси Харт / Эстер Ланж, если она планировала открыть клинику в другом месте. Но на сегодняшнем совещании в конце дня они нисколько не приблизились к тому, чтобы обвинить кого-либо в преступлении.

Линли появился ненадолго. Ему позвонила Джуди с сообщением, которое стало обычным в это время дня. Помощник комиссара перед уходом хотел побеседовать с исполняющим обязанности старшего суперинтенданта Линли. Поэтому, сообщив подчиненным, что он узнал от Пола Финни и его брата, Марка, – начинало казаться, что в тот вечер все в Лондоне испытывали непреодолимое желание приехать в Стритэм, – Линли их покинул.

– Продолжайте, особенно с камерами видеонаблюдения с Кингсленд-Хай-стрит, – сказал он, прежде чем отправиться на беседу с Хиллиером. – Там есть то, что мы пропустили.

Это была главная улица, не жилой район или даже не боковая улочка, и поэтому материала было очень много. На большинстве магазинов установлены собственные камеры видеонаблюдения; кроме того, там имелось много полицейских камер. Это реальность жизни в Лондоне, когда людей, занимающихся своими делами, снимают на камеру несколько раз в день.

Через два часа просмотра съемок Барбара решила, что с нее хватит. Она сделала перерыв и заказала еду в маленьком греческом ресторане, где между двумя половинками питы повар положил ягнятину, несколько листов салата, помидор для цвета и много дзадзики. К этому блюду прилагался салат или картофельные дольки, и, по мнению Барбары, если не обращать внимания на «забитые артерии», нет ничего лучше, чем горячая картошка, блестящая от масла, политая солодовым уксусом или, по необходимости, с сыром маттернхорн или кетчупом.

Все это Барбара привезла домой. Она несла сумку с едой по дорожке вдоль дома, за которым жила. Как обычно, отметила, что в квартире на первом этаже желтого дома не наблюдается никаких признаков жизни, и, как обычно, сказала себе, что при текущих обстоятельствах вероятность того, что в квартире появятся жильцы, мала. Скорее всего, ее выставят на продажу или сдадут в аренду.

Войдя в свой домик, больше похожий на садовый сарай, она выставила ужин на маленький стол, выполнявший в кухне несколько функций; сама кухня также использовалась для разных целей – к примеру, Барбара дважды в неделю стирала в раковине нижнее белье. Вернувшись к «Мини», сержант достала присланные ей цветы. Она чувствовала себя полной дурой, пока тащила их к дому, но прекрасно понимала справедливость поговорки «с глаз долой – из сердца вон». Доротея не оставит попыток выведать имя отправителя, пока цветы будут попадаться ей на глаза, а для коллег букет еще несколько дней будет оставаться предметом для шуток.

Кроме того, была еще открытка и вопрос, как на нее реагировать. Когда человек пишет: «Мы должны еще раз встретиться» – считать ли это приглашением или простой вежливостью? Размышляя над этим – приглашение или вежливость, – Барбара склонялась к первому варианту. Они виделись три недели назад, и та встреча – ее вряд ли можно было назвать свиданием – прошла хорошо. Было много разговоров и смеха.

Но решение лучше принимать на сытый желудок, рассудила Барбара. Да. Так правильнее.

Она открыла бутылку ньюкаслского темного эля. Греческая еда с жареной картошкой и элем? Идеальный, по ее мнению, выбор. Барбара развернула еду, достала из холодильника кетчуп, отыскала в буфете солодовый уксус среди «дежурных приправ», как она их называла. Потом приступила к еде. Десерта не было, кроме пакетика карамели. Она купила ее на прошлую Пасху, забросила в холодильник и баловала себя одной, тремя или даже десятью конфетками в те вечера, когда употребляла здоровую пищу – разумеется, относительно здоровую. По ее шкале, этот ужин относился к здоровому питанию, и она позволила себе две карамельки. Освободив конфеты от яркой обертки, она положила их на стол и стала размышлять о букете цветов.

Потом выудила из сумки мобильный и выкурила две сигареты, пытаясь понять, как нужно вести разговор. Решив, что лучше не вилять и говорить начистоту, нашла нужный номер и нажала кнопку «Вызов».

Уже четвертый гудок, но никто не отвечает. Пятый. Она сказала себе, что после шестого отключится – интересно, почему телефон не переключается на голосовое сообщение, – но тут послышался его голос.

– Ло Бианко, – сказал он. – Pronto. – Потом, как будто вспомнив, где находится: – Простите. Алло?

– Сальваторе?

– Барбара! Как мило! Для меня так приятно… Нет. Нет. Ho torto. Это неправильно. Я рад, что вы позвонили.

– Как продвигается ваш английский?

– Жаль, что я не учил его, когда имел пять лет.

– Когда вам было пять лет?.. Это было бы здорово. В любом случае вы говорите по-английски лучше, чем я когда-либо буду говорить по-итальянски. Можете мне поверить.

– Чтобы говорить на нем… на итальянском… лучше жить там. Думаю, так происходит со всеми языками. Разве что у вас талант к языкам, как у моего Марко. У его матери телевизор с множеством… по-итальянски это называется canali.

– Каналов?

– Да-да. У нее много каналов, и Марко смотрит на английском. Он любит детективы.

– В таком случае у него любопытный словарный запас.

Ло Бианко рассмеялся.

– Мне тоже нужно смотреть эти программы. Марко нравится учить меня английскому, то есть тому, что он узнал из телевизора. Dodgy[25] – вот его любимое слово. И еще nick. Он спрашивает меня: «Папа, когда ты вернешься в nick?» Я не понимаю, и он объясняет, что это полицейский участок. Могу я спросить у вас, Барбара, что… нет, не так. Как дела в вашем полицейском участке?

– Работы по горло. Убит полицейский.

– Прискорбно. Ваш друг?

– Нет-нет. Она работала в столичной полиции, но в другом районе города. Нам передали это дело, потому что она – коп. ПК – я имею в виду помощник комиссара – очень не любит, когда полицейского бьют по голове и он умирает. Приехали.

– Куда приехали?

– Извините. Просто такое выражение. На самом деле оно ничего не означает.

– Ага. Да. В итальянском тоже такие есть.

Они немного помолчали. Похоже, он был рад ее звонку. Она сделала свое дело, чтобы его поощрить, не так ли? Или, по крайней мере, чтобы окончательно его не оттолкнуть. «Интересно, чем он сейчас занят?» – подумала Барбара. Он снял комнату недалеко от железнодорожной станции Дагенхэм-Ист, и по утрам хозяйка подавала ему английский завтрак – это все, что ей было известно о том, где он живет. Она также знала, что каждый день он садится на поезд и едет на занятия английским языком, после чего бродит по Лондону. И всё. Барбара представила, как он ужинает в одиночестве, а потом подумала, что ему не обязательно быть одному. Он общительный парень. И полон желания учиться. Он должен понимать, что ничему не научится, оставаясь в одиночестве. Знание иностранного языка нужно применять на практике. Возможно, именно этим он и занимался, когда она ему позвонила, и теперь нетерпеливо ждет, чтобы продолжить разговор с того места, где их прервал телефонный звонок. Тогда возникает вопрос, что именно они продолжат, кроме языка…

Барбара мысленно одернула себя. Проклятье. Просто поблагодари человека.

– Собственно, я звоню вам, чтобы поблагодарить за цветы, – сказала она. – В этом не было никакой необходимости, но все равно спасибо. А что касается записки… Я согласна, Сальваторе. Нам нужно встретиться. Приглашаю вас на ужин. Не здесь. Я имею в виду ресторан. Могу я выбрать место? Разумеется, не итальянский. Я не хочу в итальянский. Лучше в индийский, если вы любите карри. Кстати, плачу я – вы платили в прошлый раз.

Его ответ застал ее врасплох.

– Цветы?

– Их принесли вчера поздно утром. Довольно рискованно посылать цветы в Скотленд-Ярд и все такое. Их могут помять в рентгеновском сканере при проверке. Но все равно спасибо. Я принесла их домой, и они украсили мою квартиру.

– Ага. Да, – сказал он.

– Вы не видели мою нору, но, смею вас уверить, она отчаянно нуждается в украшении.

– Тогда я очень рад. – Голос у него был какой-то странный.

Причина могла быть только одна, решила Барбара.

– Я позвонила в неподходящее время, да? Вы с кем-то…

– Нет-нет. Я совсем один. Поужинал и теперь гуляю. – Сальваторе прочистил горло. – В этом месяце так жарко… Я ожидал совсем другого. Всегда раздумывал… нет, думал, что в Англии очень плохая погода. Но тут как в Лукке летом.

– Но без атмосферы Лукки, – заметила Барбара.

– Верно, – согласился он. – Совершенно верно. – Потом в его голосе появились нерешительные носки. – Барбара, я с удовольствием с вами поужинаю. Но было бы неправильно позволить вам…

– Не спорьте, Сальваторе. Я вас угощаю.

– Это значит?..

– Я плачу, вы не спорите.

– Да, понимаю. Но я не должен…

– Не переживайте. Возможно, в Италии так не принято, но я так хочу.

– Дело в цветах, – сказал он.

Наконец до нее дошло. Вернее, стукнуло как обухом по голове.

– Ой.

Ответ Сальваторе отличался чрезвычайной галантностью:

– Было бы недостойно с моей стороны воспользоваться этой ситуацией. Цветы вам прислал какой-то другой поклонник.

Барбара чувствовала себя полной дурой. Ей хотелось провалиться сквозь пол – до самого центра земли. Но она заставила себя рассмеяться.

– Боже милосердный… Другой? Похоже, они начинают расти на деревьях.

Сальваторе ответил как истинный джентльмен:

– В таком случае вы должны проявлять осторожность. Скоро вас завалят цветами.

– Тогда моя аллергия разыграется не на шутку.

Они рассмеялись. Барбара поддерживала разговор еще целую минуту, которая показалась ей очень долгой. Сальваторе, со своей стороны, тоже старательно притворялся.

Приехав в Лафборо-Эстейт, Уинстон Нката минут десять сидел в машине, слегка откинув назад спинку сиденья, положив голову на подголовник и закрыв глаза. Он смертельно устал. Кто бы мог подумать, что просмотр материала с кучи видеокамер доведет его до такого состояния? Голова словно раскалывалась на части. В других обстоятельствах он просто проглотил бы пару таблеток парацетамола и стал ждать облегчения, надеясь, что оно наступит быстро. В других обстоятельствах закрылся бы в своей спальне, рухнул на кровать и зарылся головой в подушку. Выйти к ужину позже. Или вообще не ужинать с родителями. Но, не имея возможности принять таблетки, он не мог сделать и всего остального. В данный момент у него не было спальни, и, приведя Монифу в квартиру родителей, он не имел права избегать ее. У него было лишь несколько минут, и Уинстон был полон решимости ими воспользоваться.

Утешало то, что их усилия – его и констеблей – не были напрасными. Они просмотрели далеко не весь материал, но им удалось заметить Тео Бонтемпи – в африканской одежде – на тротуаре Кингсленд-Хай-стрит. У них были даже кадры, где сержант переходит улицу, направляясь к клинике. Но все выглядело совершенно невинно. Просмотрев записи камер видеонаблюдения с нескольких соседних зданий, они увидели, что Бонтемпи нажимает кнопку звонка рядом с дверью, которая вела в клинику. Данный факт можно было бы посчитать несущественным, но более тщательный просмотр материала показал, что дверь открылась и кто-то впустил сержанта внутрь. Этого недостаточно, чтобы связать Мёрси Харт с Тео Бонтемпи, но теперь им, по крайней мере, есть за что зацепиться.

Когда идея о том, что нужно пошевелиться, перестала вызывать у него отвращение, Нката открыл дверцу машины и распрямил свои длинные ноги. Он был уже почти у двери в квартиру родителей, когда зазвонил мобильный. Это была Барб Хейверс.

– Я очень хотела бы знать, черт возьми, это твоих рук дело? – По ее тону было понятно, что она настроена серьезно.

– О чем ты, Барб?

– Ты знаешь, что я имею в виду, Уинстон. Не притворяйся. Это ты устроил? Простой вопрос, требующий простого ответа: да или нет.

– Наверное, нет, потому что я не знаю, о чем ты говоришь.

– Клянешься? Поклянись. Поклянись, что не знаешь. – Казалось, она вот-вот расплачется. – Я только что выставила себя полной дурой. Кто-то из вас – или вы все – меня подставил, и я хочу знать кто.

Он никак не мог понять, о чем идет речь. Его ответ был единственно возможным.

– Клянусь, Барб. С тобой всё в порядке?

– Разумеется, не в порядке. Разве ты не слышишь? Я только что звонила Сальваторе Ло Бианко. С таким же успехом я могла бы снять трусы на публике.

– Инспектору Ло Бианко?.. Я не знал, что он еще в Лондоне. Мы виделись один раз, на том концерте чечеточников. Ты не хочешь рассказать мне, что происходит?

Единственное, что хотела Барбара, – прекратить этот разговор. Что она и сделала. Уинстон несколько раз повторил ее имя, потом позвонил ей на мобильный, потом на стационарный телефон и в конечном итоге отправил сообщение: «Позвони, если захочешь еще поговорить». Потом пошел домой.

Войдя в квартиру, он услышал голоса: длинные тирады матери и неуверенные ответы Монифы. Они сидели на кухне, пропитанной ароматами говядины и курицы; три кастрюльки были закрыты сначала фольгой, затем крышками. Первой его увидела мать.

– Монифа приготовила суп эведу, Бриллиант. И жаркое бука. А еще сделала фуфу. Фуфу – это маниок, но Монифа говорит, что ее можно сделать из… как вы сказали, Монифа?

– Из чего угодно. Из плантана, кассавы, ямса…

– Можно ему взглянуть, Монифа? – спросила Элис. – Он никогда не видел фуфу.

Монифа кивнула.

– Да-да, – с улыбкой сказала она и подняла одну из крышек.

Нката изучил содержимое кастрюли. Оказалось, что фуфу – это буханка кремового цвета, но это был не хлеб, не картофель или что-либо еще; это был фуфу. Элис объяснила, что его макают или им зачерпывают суп. Никаких столовых приборов. А если есть его так, как говорит Монифа, то фуфу не жуют, а проглатывают целиком.

Похоже, в этом случае прием Геймлиха[26] ему гарантирован. Вероятно, Монифа прочла эту мысль на лице Нкаты и поспешила успокоить его:

– Нет-нет, вы должны жевать, если никогда раньше не ели фуфу.

Нката был готов попробовать все, что ему предложат, – он не обедал, но благоразумно не признался в этом Элис, – поэтому пошел за парацетамолом, проглотил две таблетки и вернулся в кухню к матери и их гостье. Отец поужинает позже, когда вернется с вечерней смены за рулем автобуса 11-го маршрута.

Сев за стол, Нката обнаружил, что под его тарелку подсунуты несколько листов из желтого блокнота, сложенные пополам и вдоль. Он развернул листы и сразу понял, что это.

Монифа написала историю ее отношений с клиникой женского здоровья в Хакни. Она назвала имя человека, с которым там познакомилась: Мёрси Харт, представлявшаяся Эстер Ланж. И объяснила, зачем привела туда дочь. Процедура, которую она описывала, называлась медикализированным женским обрезанием в тех странах, где хирурги начали предлагать ее в стерильных условиях. Тем не менее в Великобритании эта процедура незаконна, как ее ни называй. Наконец-то у столичной полиции появились необходимые свидетельства, чтобы прихлопнуть Мёрси Харт, определить ее судьбу. Это не приближало их к аресту подозреваемого в расследовании смерти Тео Бонтемпи. Но это необходимый шаг.

– Я… – Монифа указала на бумаги в его руке. Элис поставила фуфу и жаркое на стол. – Я написала достаточно? Для Симисолы? Для Тани?

– Думаю, да, но мне нужно уточнить у шефа, – ответил Нката. – Мёрси Харт? Она становится фигурантом еще одного расследования. Ваше заявление… Оно дает доказательства для первого, так что ее можно привезти в участок и предъявить обвинения. Но для второго нужно больше времени, и я не вправе предпринимать шаги, которые могут нам навредить.

– Но вы ему сегодня позвоните? Спросите? Вы можете ему позвонить?

– Могу и обязательно позвоню, – ответил Нката. – После того, как выясню, что такое фуфу.

Элис принесла суп эведу и принялась разливать по тарелкам. Монифа положила ему небольшую горку фуфу рядом с остальной едой, Элис добавила жаркое. Потом она положила жаркое Монифе и себе и села за стол.

– Вы уверены, что я могу его жевать? – спросил Нката Монифу. – Я имею в виду фуфу. Думаю, жаркое жевать можно. Но фуфу… Может, это какое-нибудь табу? Жевать, прежде чем проглотить?

– Никакого табу нет, – заверила его Монифа. – И если вы никогда раньше его не пробовали, то можете жевать, если хотите.

– Эта дама, Бриллиант, – сказала его мать, отламывая кусочек фуфу и используя его в качестве ложки, – просто волшебник по части стряпни. Я настаиваю, что она должна давать уроки. Попробуй, и ты поймешь, что я права.

Уинстон последовал ее совету и обнаружил, что Элис не ошиблась. И хотя она просто сходила с ума, когда дело касалось еды, у Нкаты хватило мудрости не упоминать об этом.

Линли понимал, какую важную роль играет пресс-служба, и был согласен со всеми попытками следить за тем, как информация преподносится прессе – не говоря уже о том, какую информацию им сообщают, – но сам не любил участвовать в подобных мероприятиях. Он знал, что его присутствие считалось необходимым, особенно теперь, когда он замещал старшего детектива-суперинтенданта Ардери, пока она была на острове Уайт. В качестве формального руководителя любого расследования, относившегося к ее компетенции, Томас должен был держать руку на пульсе, и от него ждали, что он может сообщить частоту этого пульса. Поэтому вчера, направляясь на вечернее совещание с помощником комиссара Хиллиером и главой пресс-службы Стивенсоном Диконом, он должен был понимать, что его ждет. Но мысли Линли были заняты другим. Он даже не обратил внимания на слова Джуди Макинтош, что встреча с помощником комиссара и главой пресс-службы будет проходить не в кабинете Хиллиера. И только оказавшись в большом конференц-зале перед как минимум двадцатью журналистами, тремя съемочными группами и помостом, на котором за продолговатым столом сидели Хиллиер и Дикон, он понял, что его обманули.

– Ага. Вот и он. Старший суперинтендант Линли расскажет вам обо всем. – Хиллиер произнес это с подчеркнутой учтивостью, что означало безмолвный приказ Томасу. Двадцать голов и все камеры повернулись в его сторону, регистрируя каждое его движение, пока он с хмурым лицом шел к помосту.

Причину поспешного брифинга Линли увидел почти сразу. На столе перед Хиллиером и Диконом лежал самый грязный таблоид страны, «Сорс». Вероятно, именно он разжег страсти своим огромным заголовком «ПОЧЕМУ?», фотографией Тео Бонтемпи, занимавшей большую часть первой страницы, подзаголовком «Расовые предрассудки = Отсутствие прогресса» и абзацем внизу, о содержании которого было легко догадаться. Продолжение было на третьей странице – вне всякого сомнения, с другими фотографиями и подробностями. Расовое неравенство при охране правопорядка – это тема, за которую «Сорс» с удовольствием ухватится.

Ответ Линли на первый вопрос не вызвал к нему симпатию и никого не удовлетворил.

– Чушь собачья, – сказал он, хотя репортеры ждали совсем другого. Следующая его фраза тоже никого не успокоила. – Неужели вы и вправду считаете, что столичная полиция будет медлить с расследованием убийства своего сотрудника?

Но на него посыпался шквал вопросов относительно расследования убийств белых черными и черных черными. Может ли старший суперинтендант объяснить, почему первые расследуются тщательно, а вторые – нет? Затем последовали цифры: скорость завершения расследований, скорость вступление в дело Королевской прокуратуры, количество обвинений, процент осужденных…

К тому времени, как пресс-конференция закончилась, челюсти Линли были так крепко сжаты, что удары пульса громко отдавались в ушах. Он ничего не сказал, пока они с Хиллиером и Диконом не вышли из конференц-зала и не остались одни.

– Если вы еще раз проделаете это со мной…

– Не забывайте, с кем разговариваете, – резко перебил его Хиллиер.

– …я уйду с этой работы так быстро, что вы и глазом моргнуть не успеете, – закончил Линли.

– Послушайте! – попробовал урезонить его Стивенсон Дикон.

Но Линли развернулся и ушел. Потребовалось две порции «Макаллана» и глубокое погружение в музыку Чайковского, прежде чем к нему вернулась способность с кем-то говорить. Но даже тогда он не мог или не желал разговаривать. Хочет ли он вино на ужин? – спросил Дентон. К мясу по-бургундски.

Да, Линли хотел вина. Возможно, он мог бы выпить целую бутылку.

Душевное равновесие ему удалось восстановить только к утру. В Скотленд-Ярд он приехал позже обычного, приняв контрастный душ и плотно позавтракав. Все уже были на месте. Они разбились на две группы. С одной беседовал Нката, с другой – Хейверс.

– Ну, что у нас? – спросил Линли, и все пошло своим чередом.

Первый доклад касался «Стоящего воина». Скульптура не появлялась ни в одном из комиссионных магазинов города за то время, что прошло после смерти Тео Бонтемпи. К этой информации Барбара Хейверс прибавила, что у всех владельцев остальных двенадцати копий скульптуры на месте. Пропал только номер 10, та скульптура, которую Росс Карвер подарил своей жене. «Незадолго до того, как они расстались», – прибавила она. «Тон у нее какой-то необычный», – подумал Линли и с любопытством посмотрел на Барбару, поймав ее взгляд, который можно был интерпретировать как враждебный.

– Что-то еще? – спросил он ее.

– Это может подождать, – ответила она.

– Констебли под руководством Нкаты просматривали записи камер видеонаблюдения и искали склад, куда отвезли вещи из клиники женского здоровья в Хакни. Они также связались с владельцем здания и выяснили, кто арендовал помещение. Договор был подписан Эстер Ланж. Выяснилось также, что она арендовала склад, заплатив наличными за три месяца. Нужно получить ордер на обыск склада Мёрси Харт, сказал Линли. Если «Стоящего воина» не удалось найти в комиссионных и благотворительных магазинах, он вполне может оказаться на складе среди других вещей, вывезенных из клиники.

– Монифа Банколе написала заявление. – Нката передал Линли картонную папку. – Она указывает на Мёрси Харт, шеф. Признаётся, что ее визит в клинику связан с женским обрезанием.

Линли достал из куртки очки, раскрыл папку, окинул взглядом листы, прочел начало, затем посмотрел на последнюю страницу, с датой и подписью.

– Нужно ее еще раз задержать, – распорядился он. – Я имею в виду Мёрси Харт. Организуйте это, Уинстон. Хорошо бы найти камеру предварительного заключения поближе к городу. Думаю, ее адвокат тоже это оценит.

Нката кивнул.

– Она просит, чтобы ей разрешили увидеться с детьми, шеф. Монифа Банколе.

– Организуйте это. Но дети пока остаются там, где они теперь. Не может быть и речи о том, чтобы она исчезла, если ей позволят забрать детей. Нам она понадобится. И прокуратуре тоже. – Линли повернулся к остальным. – Все внимание записям камер видеонаблюдения. Нам нужно знать всех, с кем Адаку говорила на Кингсленд-Хай-стрит. Я считаю, что эти записи – кратчайший путь к ее убийце.

Он вышел из комнаты и направился к себе в кабинет.

Барбара последовала за ним. Она сверлила его взглядом с той секунды, как он присоединился к совещанию. И видела, что он это заметил. Он заметил, что с ней что-то не так. И теперь она просветит его, что именно.

Не успел он сесть за свой стол, как она сказала:

– Мне нужно с вами поговорить. Прямой сейчас.

Линли положил на стол папку с заявлением Монифы Банколе.

– Что-то произошло?

– Вот именно. Произошло, черт бы его побрал. Я подумала, что вам интересно узнать, чем все закончилось.

Нахмурившись, Томас указал ей на один из стульев перед своим столом. Барбара знала, что он ни за что не сядет, пока она стоит. Его светлость слишком хорошо воспитан. Если он сядет в присутствии дамы, его поразит молния. Или в окно влетит метеор и убьет его. Или рука Господа оторвет ему голову. Хотя против этого она не возражала бы. Как и против всего остального.

– Я не уверен, что понимаю, о чем идет речь, Барбара, – сказал Линли.

– Неудачная шутка. Вы не только «уверены», но и вне себя от радости. Этого вы ждали, да?

Он молчал. Барбаре хотелось выцарапать ему глаза.

– Я дура, – продолжала она. – Приняла это всерьез. На самом деле подумала… Но мы оба знаем, что у меня в голове опилки, да? А вы… Вы никак не можете от меня отстать, да? Вы не упускаете ни единого шанса продемонстрировать, что я полная дура.

Он вскинул голову, и Барбара увидела, что его глаза потемнели. Губы слегка приоткрылись, и сквозь тихий вздох она расслышала:

– Боже милосердный…

– Да. Именно так. Боже милосердный. И позвольте сказать, что этот случай заставил бы Его слезть с креста, чтобы послушать меня. Вы это понимаете?

– Что послушать? Барбара, я…

– Я ему позвонила, понимаете? Поблагодарила. Выставила себя ненормальной, и все благодаря вам. Благодаря. Вам. Открытка? Это был блестящий штрих. И вы знали – правда? – какие нужно подобрать слова.

Томас опустил голову, потом уперся кончиками пальцев в крышку стола.

– Если вы хотите продолжить этот разговор, Барбара, лучше закрыть дверь.

– Да, мы продолжим этот разговор, инспектор Линли, и мне плевать, если кто-то услышит, что я скажу. Потому что если вы думаете, что ваш благородный рот, в котором болтается серебряная ложка, сможет найти слова оправдания тому, что вы вторгаетесь в жизнь других людей, пытаетесь быть кукловодом, так чтобы все – вроде меня, маленькие и ничтожные – плясали под вашу дудку…

– Опять путаешь метафоры.

– Заткнитесь! Мне плевать. Я буду путать метафоры и радоваться как ребенок, швыряя их прямо в вас…

– Шеф?

Барбара обернулась. На пороге кабинете стоял Нката.

– Оставь нас! – взвизгнула она. – Если ты пытаешься все это замять, придумай что-то другое. Я этого так не оставлю. Это уже не в первый раз, но, клянусь богом, он станет последним, потому что…

– Я не об этом. – Нката выставил ладони вперед, словно останавливая ее. – Мы наконец нашли, шеф, – сказал он, обращаясь к Линли. – Мёрси и Тео Бонтемпи на кадрах с камеры видеонаблюдения. И не один раз, а дважды. На Кингсленд-Хай-стрит. Она в африканской одежде – я имею в виду Тео, – но это точно Тео.

Софи очень понравилось в Челси. И, в отличие от него, она не вошла в дом с округлившимися от удивления глазами. «Наверное, она знает кучу людей, которые живут в таких же домах», – подумал Тани. Ее родители жили совсем не так, как его родители, совсем не так, как он сам, и поэтому, когда мистер Коттер открыл ей дверь, ее первые слова были обращены к собаке, которая, как обычно, выскочила из дома и принялась лаять, обнюхивать ноги Софи и бегать кругами, пока на нее не обратили внимание.

– Как тебя зовут? – спросила она Пич, как будто собака могла ей ответить. – Похоже, ты тут хозяйка.

– Это точно, – ответил Джозеф Коттер. Он не хотел открывать дверь, пока Сими не поднялась по лестнице, а Тани не нырнул в кабинет, так что их не было видно. Но Тани сразу же вышел, как только услышал голос Софи.

Она протянула руку мистеру Коттеру и представилась:

– София Франклин, друг Тани.

Услышав ее голос, Сими бросилась вниз по лестнице с криком:

– Это Софи! Софи!

Подбежав к девушке, она обхватила ее за талию.

– Вам лучше войти, – сказал Коттер.

Тани подошел к Софи и поцеловал. А потом Коттер сделал то, что обычно делают белые англичане. Предложил чай.

Пока день складывался удачно.

Начался он с того, что Тани ответил на сообщение от Завади, о котором забыл, потому что вчера торопился вернуться в Челси после двух часов, проведенных с Софи.

– Если я пишу с просьбой позвонить мне, ты сразу же звонишь мне. Понятно? – сказала Завади вместо приветствия.

– Извините. Я увлекся…

– Больше не увлекайся.

– Простите.

– Я нашла место для вас обоих. Как раз сегодня утром. Звоню я по другому делу, но мы дойдем и до этого. Семья в Луишеме с радостью возьмет тебя и Симисолу. Там немного тесновато, но вы будете в безопасности. И в нормальной ситуации.

Тани понимал, что она имеет в виду под словом «нормальный», – черную семью. Он задумался. Хозяева этого дома?.. Он не сомневался, что они желают ему добра. Он также не сомневался, что они намерены защитить их с Симисолой. У них добрая душа – особенно у Деборы, и они привыкли… Более того, Сими тут так нравится: собака, кот и сад, в котором можно бегать, «Кроличьи ушки», когда приезжает фургон с мороженым… Все могло быть гораздо хуже.

– С нами все хорошо, – сказал он. – Наверное, лучше нам оставаться здесь. Эти люди, они вполне приличные.

– Что это значит – «вполне приличные»? Они плохо с вами обращаются?

– Я хотел сказать, что они нормальные. Очень милые – для белых.

– Если что-то изменится, хоть на йоту, я должна знать. Позвонишь мне. – Выслушав его обещание, она продолжила: – Я получила срочный ордер. Охранный.

Тани явно не ожидал услышать эту новость – с учетом обстоятельств.

– Разве мама…

– Нам она не понадобилась. Мы заполнили документы здесь, в «Доме орхидей», и подали их властям.

– Но я думал, что ее свидетельства тоже важны…

– Конечно. Они хотят получить ее версию, как только мы ее получим. А пока я использовала фотографии твоего лица после избиения отцом. Это послужило доказательством.

– А вы… Вы ведь не вручили его отцу? Охранный ордер?

– Нет. Я уже объясняла, что теперь охранный ордер передают в полицию, в ближайший полицейский участок. Копы вручат его, как только получат. Лично отцу. И потребуют отдать паспорта.

– Паспортов там никогда не было. Но я их нашел. – Тани рассказал Завади, что произошло.

Она ответила, что ей нужны паспорта. Только когда они окажутся в полиции, вне досягаемости Абео, Симисола будет в безопасности.

Поэтому Тани позвонил Софи и она приехала в Челси, как только смогла. Она достала их из сумки и передавала Тани, когда в прихожую вошла Дебора.

– Посмотри, Дебора, кто здесь! – закричала Сими. – Это Софи! А твой папа заваривает чай.

– Мы знакомы, – ответила она девочке, потом увидела паспорта и повернулась к Тани. – Нужно позвонить Завади, сообщить, что они здесь, да? Их нужно передать полиции?

Все так, но Тани не был уверен, что хочет отдавать паспорта. Теперь, когда они у него, он знал, что сумеет их сохранить, а это значит, что сумеет защитить Симисолу. Всем остальным он не мог это доверить.

Появился Коттер, тоже заметивший паспорта.

– Чай в кухне или в саду? – спросил он.

– Я хочу, чтобы Софи увидела сад! – воскликнула Сими. – Аляска там? А Пич?

– Насчет кота ничего сказать не могу, – ответил Коттер, – но Пич ты уже хорошо изучила, правда? Унюхав кекс, она тут же прибежит. Покажешь Софи дорогу?

Сими схватила Софи за руку. Тани хотел взять ее за другую, но его остановил Коттер.

– Хочешь, я их возьму? – Он кивком указал на паспорта. – Я знаю в этом доме такие места, куда никому в голову не придет заглянуть. Разбери дом по кирпичику, все равно не найдешь. Обещаю отдать их тебе по первому требованию.

Отличная идея, подумал Тани. Пока они с Завади не передадут паспорта полиции, тайник Джозефа Коттера – самое надежное место. Никто из них не будет знать, где паспорта. И естественно, не сможет никому рассказать.

Мёрси Харт поместили в камеру предварительного заключения в Бетнал-Грин – явно ближе, чем ближайший к ее дому полицейский участок, но все равно неудобно. Здесь ее арестовали. Здесь, в камере, она ждала приезда своего адвоката, а также следователей, которые добирались из центра Лондона, чтобы ее допросить. Ей пришлось провести в полиции больше трех часов, пока наконец все собрались.

Линли по опыту знал, что только профессиональные преступники или рецидивисты остаются равнодушными к звуку захлопывающейся за ними двери камеры. Мёрси Харт не относилась ни к тем, ни к другим, и поэтому, когда Линли и Хейверс вошли в комнату для допросов, где она ждала их вместе с адвокатом, женщина представляла собой сплошной комок нервов.

И у нее были для этого основания. Первый фрагмент записи, который посмотрели Линли и Хейверс, был снят камерой кафе «Вкус Теннесси». Тео Бонтемпи – в африканской одежде Адаку Обиака – прошла прямо под камерой вместе с Мёрси Харт. Та что-то говорила, а Тео ее внимательно слушала, взяв под руку. Они были похожи на двух близких подруг, непринужденно болтающих во время прогулки. Вот только женщина в национальной одежде была детективом из группы, которая боролась в Лондоне с женским обрезанием, и это придавало их разговору совсем другой смысл.

Второй фрагмент был еще более убедительным. Эти кадры сняла одна из установленных на улице полицейских камер – в данном случае на крыше кинотеатра «Рио», широкоугольная, захватывающая метров десять улицы в каждую сторону. Камера была самой современной, и изображение получилось четким. Его также можно было увеличить. Поэтому на нем была четко видна Мёрси Харт, которая открывала дверь на первом этаже и впускала Тео Бонтемпи в здание, где находилась клиника.

Мёрси предъявили обвинение в том, что она лгала полиции, проводила медицинские процедуры без лицензии и выполняла калечащие операции на половых органах женщин. Кроме того, ей грозило обвинение в убийстве. На требование Астолат Эббот предъявить доказательства Линли заверил ее: в том, что касается женского обрезания, у них есть заявление женщины, которая договорилась, что ее дочери сделают эту операцию в клинике на Кингсленд-Хай-стрит. Операцию должна была делать некая Эстер Ланж – так называла себя Мёрси Харт, племянница женщины с таким именем. Та же «Эстер Ланж» подписала договор аренды помещения для клиники, а также документы на аренду склада, куда отвезли оборудование клиники после рейда местной полиции. Фотографию Мёрси Харт покажут владельцу дома и владельцу склада. Что касается женского обрезания, с клиенткой миссис Эббот все ясно, и вскоре она отправится в тюрьму.

– Вы не хотите ничего добавить? – спросил Линли у Мёрси.

Она посмотрела на своего адвоката. Астолат Эббот общалась с ней кодом, в прямом смысле этого слова: она слегка приподняла пальцы левой руки, затем опустила их.

Мёрси посмотрела на Линли и сказала:

– Я делаю то, что мне говорят.

– Как мы должны это понимать? – спросила Хейверс.

– Вы должны это понимать так, что теряете время с моей клиенткой, – объяснила Астолат Эббот. – Все, что, по вашему мнению, происходило в клинике, не имеет к ней никакого отношения. Ее наняли только для того, чтобы вести записи клиентов и помогать им заполнять анкету.

– Но это не объясняет ее разговоры с Адаку Обиакой, – заметил Линли.

– Я же вам говорила, – возмутилась Мёрси. – Я ее не знаю. Я с ней никогда не встречалась.

– Значит, это не вы на кадрах, заснятых камерой видеонаблюдения «Вкуса Теннесси»? – спросила Хейверс. – Вы с Адаку идете по улице и мило беседуете.

– Вы впустили ее в клинику, – прибавил Линли. – Полицейская камера дает изображение отличного качества.

– Это не я, – запротестовала Мёрси. – Я этого не делала. Ничего.

– А как вы тогда объясните эти записи? – спросила Хейверс.

– Эти штуки?.. Все знают, что их можно изменить. Для этого достаточно ноутбука.

– Понятно, – Хейверс кивнула. – Может, у вас есть идеи, зачем «Вкусу Теннесси» переписывать это видео?

– Записи можно изменить после, – сказала Мёрси.

– После чего?

– Вы получили записи и изменили их.

– Ага. Понятно. То есть сотрудники столичной полиции – уверяю вас, им совсем нечего делать, кроме как сидеть в своих смартфонах, – они отложили все свои дела, чтобы приставить голову Тео Бонтемпи – вы знали ее как Адаку – к телу женщины, которая носила точно такую же одежду, кстати найденную у нее в платяном шкафу. Кто же это был, одетый как Адаку?

– Я хочу посмотреть записи.

Хейверс выдохнула.

Линли наблюдал за женщиной. Она облизнула губы. Потом сглотнула. Протянула руку к пластиковому стаканчику на столе, подняла его, но тут же поставила на место. Руки у нее дрожали, заметил Линли, но она не хотела этого показывать.

– Чего вы боитесь? – спросил она. – Или следует спросить: кого вы боитесь?

– Я никому не причинила вреда, – сказала Мёрси. – Ни обрезания, ни убийства – ничего. Я ничего не сделала. Ничего. Если кто-то написал заявление и в чем-то меня обвинил, все это ложь. Больше я ничего не скажу. – Она повернулась к адвокату: – Теперь я хочу уйти.

– Вам предъявили обвинения, – ответила Хейверс. – Вы можете уйти, если хотите, но пойдете вы прямиком в камеру предварительного заключения. Это будет тюрьма Бронзфилд. Как вы думаете, ваша Кейша справится с ролью матери для младших?

– Без комментариев, – сказала Мёрси.

– Я хотела бы переговорить с моим клиентом, – подала голос миссис Эббот.

Линли встал и выключил диктофон, записывающий ход допроса, сказал, что они подождут в коридоре, и открыл дверь для Хейверс, пропуская ее вперед.

Когда дверь закрылась за их спиной, Хейверс повернулась к нему.

– Она пытается выиграть время. Держится, но, если хотите знать мое мнение, понимает: в том, что касается женского обрезания, крайней будет она.

– Возможно, но, насколько я понимаю, адвокат объясняет ей, что подписанное заявление, которое у нас есть, – это всего лишь слово Монифы Банколе против ее слова. Мы можем изучить записи камер видеонаблюдения и найти кадры, как Монифа Банколе входит в клинику вместе с дочерью, что укрепит нашу позицию, но в отношении того, что происходило внутри, все будет зависеть от того, кому поверят присяжные. И нельзя забывать, что Монифа Банколе может решить, что в ее интересах отказаться от всего, что она написала, и заявить, что ее признание сделано под давлением. Ее дети пропали; она считала, что мы знаем, где они, и скрываем от нее эту информацию.

– Тогда забудем о женском обрезании. Как насчет Тео, которая закрыла клинику? У нее есть серьезный мотив, у этой Мёрси Харт.

– Согласен. Но это единственное, что у нас на нее есть, Барбара. Если она ничего не скажет, то у нас есть лишь запись с камеры видеонаблюдения, где она разговаривает с Адаку. Мы с тобой прекрасно знаем, что это почти ничего не значит, если мы не свяжем ее с местом преступления или не найдем орудие убийства, на котором есть ее ДНК.

Дверь в комнату для допросов открылась, и в коридор вышла Астолат Эббот. «Мёрси Харт, – вежливо сообщила им адвокат, – приняла решение, и в данное время в дальнейших разговорах нет нужды. Она готова к переводу в тюрьму Бронзфилд».

Они направлялись в район, который казался зеленым каньоном; его западную часть занимали высокие кирпичные дома, стоящие вплотную друг к другу и огражденные блестящим барьером, чтобы прохожие не проходили перед самыми окнами подвала. Юго-восточная сторона выглядела иначе – здесь были самые разные дома, построенные из разных материалов и в разном стиле. По обе стороны улицы росли густые деревья с покрытыми пылью листьями. На всех окнах стояли ящики для цветов, причем почти везде росли цветы, по большей части поникшие от жары.

Монифа не могла представить себя в таком месте, не говоря уже о детях. Когда она вышла из машины, то была поражена тишиной, которую нарушало только чириканье птиц и чей-то кашель, доносившийся из окна дома, перед которым остановился Нката. На ее вопрос, куда они приехали, сержант ответил, что это Челси. Монифа знала, что так называется футбольный клуб, и то лишь потому, что Тани был преданным фанатом «Тоттенхэма».

Сержант повел ее к одному из высоких кирпичных домов на углу улицы. Со всех трех сторон эркера первого этажа в оконных ящиках для цветов росла красная герань, а к крытому крыльцу вели четыре ступеньки. С одной стороны двери виднелась подставка под зонтики, круглые ручки которых свидетельствовали, что жильцы дома не опасаются, что зонтики стащит идущий по тротуару вор.

Сержант постучал в дверь латунным молоточком, но никто не отозвался на стук. Он нахмурился, и Монифа почувствовала, как удары сердца отдаются у нее в висках. Ей в голову не приходила мысль, что Абео найдет детей здесь – с таким же успехом их можно искать на Луне, – но тот факт, что они могут оказаться в другом месте, испугал ее. Ладони сразу стали влажными, на верхней губе выступили капельки пота.

Ни повторный стук, ни звонок в дверь не вызвали никакого отклика, и тогда сержант сказал Монифе следовать за ним. За углом, на перпендикулярной к фасаду дома улице они нашли калитку. Из-за нее доносились лай собаки и радостный детский голос.

– Ты должна дать ей угощение, Софи, а то она не принесет его назад.

Симисола. Монифа схватилась за ручку калитки и толкнула ее. Калитка открылась. Они были там: Симисола, Тани и фигуристая черная девушка в нескромной одежде: синие джинсы, обрезанные у верхней части бедер, хлопковая блузка без рукавов и с вырезом, демонстрирующим пышную грудь.

Маленькая длинношерстная собака, похожая на сосиску, бегала между этой девушкой, Софи, и Симисолой. За ними наблюдали, развалившись в шезлонгах, Тани и белая леди с шапкой огненно-рыжих волос.

Именно она заметила Монифу и сержанта, причем сразу стало понятно, что они с Нкатой знакомы.

– Уинстон! Привет, – сказала она, вставая.

– Вот, привел гостя, – ответил тот.

Девочки оглянулись. Симисола выронила мяч и бросилась к Монифе.

– Мамочка! Мамочка!

Монифа раскрыла объятия и почувствовала, как прижимается к ней тело дочери. Потом протянула руку Тани, и он подошел к ней. Синяки на его лице, оставленные отцом, еще не сошли. Монифа погладила его по щеке, чувствуя, как все вокруг расплывается от слез.

– Я Дебора Сент-Джеймс, – сказала белая леди и с улыбкой прибавила: – Что-то подсказывает мне, что вы миссис Банколе.

Монифа смогла лишь кивнуть в ответ, не в силах оторваться от своих детей.

Молчала только нескромная девушка. И она – девушка – смотрела на Тани, как будто чего-то ждала от него, и тот с готовностью выполнил его просьбу, сказав Монифе:

– Мама, это Софи, моя подруга. Она нам помогала. Мне и Сими.

Монифе не составило труда понять, какого рода помощь девушка оказывала Тани. Она посмотрела на сына, но не стала говорить, что, судя по одежде Софи, у нее с Тани не может быть ничего общего. Впрочем, об этом потом.

Софи подошла к ним. Монифе хотелось оттолкнуть ее, но она сдержалась и сказала только:

– Я приношу тебе благодарность.

– Рада помочь, – ответила Софи. – Я рада помочь всем вам.

– Софи крутая, – сказала Симисола. – Она сфотографировала Тани после того, что случилось, так что мы смогли получить… – Она поморщилась, вспоминая слово. – Тани, что мы получили?

– Срочный охранный ордер, Пискля, – подсказал Тани. Потом повернулся к Монифе. – Так что твоего имени там нет, мама. Если кому-то и придется отвечать, так это мне, и я позабочусь, чтобы он об этом знал.

Монифе этого не хотелось. Тани и так уже досталось. И Сими тоже. Она – Монифа – была намерена сделать все, чтобы обеспечить детям светлое будущее.

– Где ты живешь, мама? – спросила ее Сими. – Как ты туда попала?

– Меня приютила семья сержанта Нкаты, – ответила Монифа.

– А ты не можешь остаться с нами? Дебора такая милая… Ой, мама, это Пич. Тани учит ее приносить мячик. А Аляска, наверное, на этом дереве. По крайней мере, был. Аляска – это кот. Ты можешь остаться, мама?

– Мы будем вам рады, миссис Банколе, – сказала Дебора Сент-Джеймс.

– Пожалуйста, мамочка. Пожалуйста. – Сими молитвенно сложила ладошки под подбородком.

– Не сейчас, Симисола, – вмешался сержант Нката. – Она учит мою маму готовить нигерийские блюда. Она нужна нам еще немного.

– Это займет целую вечность, – запротестовала Симисола.

– Моя мама быстро учится, – с достоинством ответил Уинстон.

– А пока, – сказала Дебора, – я должна кое-что дать твоей маме, Сими. Возьмешь сама? Помнишь, где это?

Сими ойкнула, отпустила мать, потом закрыла ладонью рот. Монифа видела, что дочь прячет улыбку. Но заглушить смех ей не удалось.

– Да! – воскликнула она. – Я… Прямо сейчас?

– Пожалуйста, – сказала Дебора. – Мы подождем здесь.

Сими побежала к лестнице, запрыгала по ступеням вниз, а потом послышался хлопок закрывшейся за ней двери в подвал.

– Я кое-что сделала для… – сказала Дебора Монифе.

В это мгновение калитка распахнулась, с громким стуком ударившись о стену сада. Тишину квартала прорезал нечленораздельный рев. Его издавал человек, бежавший к ним по лужайке. Абео нашел их.

– Где она? – закричал он, схватил Монифу и с силой ударил в висок. Потом потащил к калитке. – Где Симисола? – вопил он. – Куда ты дела Симисолу?

Дальше все произошло за несколько секунд. За дело взялся сержант Нката. Три шага, и он уже держал Абео.

– Так не пойдет, приятель, – тихо сказал Уинстон, и Монифа почувствовала, что Абео отпускает ее. Дебора и Софи бросились к ней. Тани надвигался на отца. Но Нката продолжал сжимать шею Абео, пока тот не опустился на землю.

Порывшись в кармане, сержант достал ключи и протянул Тани.

– Красная «Фиеста». Рядом с церковью. В «бардачке» наручники.

Тани выбежал из сада, а сержант Нката достал свой мобильный и нажал три кнопки. «Девять-девять-девять», – подумала Монифа. Но ведь он сам полицейский…

– Мама? Мама! – Симисола выскочила из дома с коричневым конвертом в руке. Абео не мог ее увидеть, но она заметила отца и остановилась как вкопанная. Первой среагировала Софи. Она подбежала к Симисоле, схватила за руку и потащила в подвал дома. Сержант Нката назвал себя и сказал:

– У меня парень, который только что напал на женщину… Не могли бы вы… Да. Понял. – Он продиктовал адрес дома.

Абео пошевелился. Открыл глаза. Попытался встать. Но сержант оказался быстрее. Он схватил руки Абео и завел их ему за спину, прежде чем тот успел встать на колени.

– В дом, – приказал Нката Монифе и потащил Абео к калитке сада. У калитки их встретил вернувшийся Тани. Последнее, что видела Монифа, был сын, помогавший надевать наручники на запястья отца.

Когда Дебора с Монифой вошли в дом, они увидели, что Софи и Симисола стоят у двери в подвал. Они даже не спустились на кухню. Сими плакала, вцепившись в руку Софи, а у самой Софи был такой вид, словно она чудом спаслась от смертельной опасности.

Монифа обняла дочь.

– Все кончено, Сими. Он не причинит тебе вреда. Он тебя не заберет.

Софи прикрыла ладонью рот. Заметив, что девушка смотрит на дверь в сад, Дебора спросила Монифу:

– С Тани всё в порядке?

– Он не прикоснулся к Тани. Тот помог сержанту Нкате. Полиция уже едет. Мы… все мы… в безопасности.

– Я была так осторожна… – дрожащим голосом сказала Софи. – Как ему удалось… Должно быть, он следил за мной. Но я его не видела. Я не думала… Простите меня, простите! Ему были нужны паспорта, так? Наверное, он знал. Почему тогда не забрал их у меня?

– Ему нужна Симисола, – ответила Монифа. – И, конечно, паспорта. Но без Симисолы они бесполезны.

Дверь открылась, и вошел Тани.

– Он перед домом. Детектив… Сержант Нката его держит. Они ждут полицию.

– Но ведь он сам полицейский, – удивилась Монифа. – Почему он не…

– Сказал, что лучше поручить это дело патрульным, – объяснил Тани. – Но, мне кажется, он просто не хочет нас оставлять.

И действительно, в доме они были одни – насколько это возможно для пятерых человек, подумала Дебора. Саймон отсутствовал, отец тоже. И хотя их было пятеро, нервы у всех были на пределе из-за внезапного появления Абео и его нападения на Монифу. Хорошо, что Уинстон решил остаться с ними.

И все же она, извинившись, вышла, чтобы позвонить Саймону, просто чтобы услышать его голос. Утром он уехал в Саутгемптон по каким-то семейным делам. Собирался провести там два дня – проведать братьев и мать.

– Я немедленно возвращаюсь, – заявил Саймон, как только узнал о происшествии. – Где твой отец?

– Нет-нет, – сказала Дебора. – Не нужно возвращаться. Мы в безопасности. Папы нет дома – наверное, пошел покупать продукты для ужина. Но с нами Уинстон – ждет полицию снаружи, чтобы передать им отца Сими, – и если он не сможет нас защитить, значит, никто не сможет. Я… это ребячество. Мне просто захотелось услышать твой голос. – Она немного помолчала. – Я люблю тебя, Саймон. – Это звучала глупо, но она должна ему это сказать.

Оба они знали, в чем дело, но никто из них никогда не произнесет это вслух. Будь Саймон дома, он все равно не смог бы остановить такого, как Абео Банколе, – ярость придавала ему невероятную силу.

– Я тебя тоже люблю. Позвонишь отцу? Мне будет спокойнее, если я удостоверюсь, что он с вами.

Дебора пообещала, и они отключились, договорившись созвониться позже. Из кухни доносился голос Нкаты, спокойный и уверенный, и создавалось впечатление, что появление Абео ничего не изменило.

– …какое-то время он будет занят. Хорошо, что я был тут.

– Его увезли? – спросила Дебора, входя на кухню. Они сидели за столом в центре помещения.

– Будет объясняться в полицейском участке Белгравии.

– Он проследил за мной, – сказала Софи. – Прости меня, Тани. Я думала, что осторожна. Я пыталась быть осторожной. Я…

Тани подошел к ней, обнял за талию и поцеловал в висок.

– Он догадался, что я отнес паспорта к тебе. Виноват я, а не ты. Если б я оставил их себе, когда забрал у Ларк… Это был предлог увидеться с тобой. А когда Завади мне написала, я мог попросить ее забрать их у тебя.

– О чем это вы? – спросил Нката. – Что еще такого случилось?

– Теперь у нас есть охранный ордер, – объяснила Дебора. – Когда его вручат отцу Тани, того вынудят отдать паспорта, и Сими будет невозможно вывезти из страны.

– В таком случае лучше отдать их мне, – сказал Нката. – Я прослежу, чтобы они попали куда следует, а пока – даже если в участке Белгравии его не задержат на двадцать четыре часа – я сомневаюсь, что он приедет за ними в Брикстон. – Он улыбнулся. – В любом случае я не советовал бы ему связываться с моей мамой.

Дебора одобрила план Нкаты. Разумнее, чтобы паспорта хранились у него. Она сказала, что позвонит отцу и узнает, куда он их спрятал.

Это заняло совсем немного времени, потому что Дебора сказала отцу только то, что с ними Уинстон Нката и что ему нужны паспорта, чтобы охранный ордер против Абео Банколе вступил в полную силу.

– Они там, где Аляска делает свои дела, – ответил Джозеф Коттер.

– Ты спрятал их в саду? – удивилась Дебора.

– Он не пользовался садом даже когда был котенком, – усмехнулся он. – Посмотри под раковиной в старой мойке.

Дебора так и сделала. Отец был прав – это превосходный тайник. Отец откуда-то достал старый кошачий лоток и насыпал в него свежий наполнитель. И даже добавил несколько капель воды, словно лотком недавно пользовались.

Под слоем наполнителя Дебора нашла паспорта – в пластиковом контейнере для холодильника, причем каждый завернут в пленку. Она достала паспорта, вымыла руки от пыли и отдала паспорта Уинстону.

– Надежный тайник, как он и обещал? – спросил Тани.

– О да, – ответила Дебора. – Найти их мог только очень отважный человек. Не знала, что мой отец такой изобретательный.

Нката убрал паспорта во внутренний карман куртки. Потом достал визитную карточку и протянул Тани. Может ли он позвонить женщине, у которой охранный ордер, и сказать ей, что паспорта у копов, а если конкретно, то у Нкаты?..

Тани пообещал.

Разговор назрел уже давно. Марк избегал его, несмотря на совет матери спросить Пит, если он хочет знать, зачем она заложила принадлежавшие Флосс драгоценности в стиле ар-деко. Поэтому, приехав в Нижний Клэптон – раньше обычного, и это был добрый знак, – Финни попытался собраться с мыслями. Заставить свои мысли не отвлекаться от одной-единственной темы. Зачем его жене понадобились деньги?

Грир сказала, что они с Пит уже довольно давно не устраивают свои девичники. Тем не менее она раз в неделю куда-то и зачем-то ездила. После смерти Тео чувство вины за эту связь заставило его предположить, что Пит просто ждала подходящего момента, чтобы привести в действие план, который избавит ее от опасений, что муж бросит ее ради другой женщины. Но у тайной жизни Пит могли быть и другие причины, причем более правдоподобные.

Маловероятно, что она скрывает от него зависимость: героин, кокаин, метамфетамин или один из обезболивающих препаратов, который тоже вызывает зависимость и тоже смертельно опасен. Марк не мог представить свою жену валяющейся на матрасе в наркопритоне или тайно покупающей наркотики под железнодорожным мостом, – это было настолько же немыслимо, насколько смешно. Кроме того, если б она что-то употребляла, Робертсон обязательно заметил бы, ведь так? Разве что она употребляла наркотики так долго, что помощнику ее теперешнее состояние казалось нормальным. Что, конечно, исключало героин и разнообразные обезболивающие препараты, от которых человек практически отключается. А последствия приема амфетаминов тоже не заставили бы себя долго ждать.

Связь на стороне тоже маловероятна, если учитывать страхи Пьетры. Но это относится к связи с мужчиной, так? А вот связь с женщиной вполне возможна. Но это должна быть не знакомая ему женщина – насколько известно Марку, единственной женщиной, с которой встречалась Пьетра, была Грир, но она либо хорошо притворялась, либо никак не участвовала в том, что задумала Пьетра.

Азартные игры? В Лондоне для этого куча возможностей. Он не мог представить ее в букмекерской конторе «Уильям Хилл» или в одном из лондонских казино и поэтому подумал о бинго. Но… бинго? Да, конечно, существуют фанаты этой игры, но ему трудно представить, как Пит выкладывает в ряд двадцать карт, надеясь на выигрыш. Конечно, она могла покупать лотерейные билеты, но зачем ездить за ними по вечерам?

Нет, ему нужно вернуться к мысли, что Пит с кем-то встречается. И об этом человеке она не хотела ему рассказывать. Если исключить любовную связь, что тогда остается?

Меньше всего ему хотелось думать о смерти Тео. Пит нашла женщину, в которую влюбился ее муж, и выяснила, где она живет. Там она с ней поговорила. Он очень хотел, чтобы на этом все и закончилось, но деньги, полученные за драгоценности его матери, свидетельствовали об обратном. Что могло помешать Пит нанять человека, который сделал то, что было сделано с Тео?

Нет, это тоже абсурд. Он поговорит с ней, и они оба не станут ничего скрывать.

Он приехал на Мазерс-сквер раньше обычного. Сержант Хопвуд обсуждала с пятью цветными констеблями – двое из них были женщинами – свою идею о том, чтобы изменить взгляды нигерийских и сомалийских мужчин, вместо того чтобы направлять свои усилия на женщин. Уходя, Марк видел, что все они собрались в конференц-зале и сержант проводит презентацию в «Пауэр пойнт».

Вставляя ключ в замок, он услышал доносившуюся изнутри музыку и узнал запись детской сказки о полярных медведях, которую любила слушать Лилибет. Главы отделялись друг от друга веселой музыкой и песней.

Войдя в дом, Марк прошел в гостиную. Там Пит и Робертсон «танцевали» с Лилибет. Двое взрослых держали ее в вертикальном положении и раскачивали в такт музыке и подпевали. Лилибет улыбалась. В горле у нее забулькало – это был ее смех. В комнате стояла жуткая жара: взрослые взмокли, и на их футболках от пота проступили влажные круги, а на Лилибет были только подгузник и непомерно большая футболка.

Робертсон увидел его первым и кивнул. Пит повернулась к нему.

– А вот и папа! А вот и папа, – сказала она, побуждая Лилибет взглянуть на отца. Но тут снова зазвучала сказка, и Робертсон снова усадил Лилибет в кресло. Пит подошла к Марку.

– Ты так рано. Я не знала. Даже не приступала к ужину.

– Я что-нибудь закажу навынос, – ответил он. – Но сначала нам нужно поговорить, Пит.

Он пошел в спальню. Не оглядываясь, потому что был уверен, что Пит идет следом. Все дело в тоне, которым это было сказано. И Марк не ошибся. Когда жена вошла в спальню, он закрыл дверь.

– Мама решила хранить твою тайну. По крайней мере, так я понимаю ее слова.

Судя по растерянному виду Пит, мать не звонила ей, дав возможность придумать что-то правдоподобное.

– Прости?

– Драгоценности в стиле ар-деко, которые дала тебе мама. Тебе известно, что папа дарил их ей на протяжении многих лет, когда у него была возможность по истечении срока взять вещь себе, а не выставлять на витрину. Ты ведь это знаешь, правда?

– Я не просила твою маму, Марк. Она сама хотела, чтобы я их взяла.

– Но ей не нужны деньги, которые ты за них выручила. Деньги нужны тебе.

Пит повернулась к нему, но не смотрела в глаза. И обращалась к чему-то за его спиной, скорее всего к занавескам.

– Я не хотела их брать. Но твоя мама сказала, что я должна. Сказала, что нужно хотя бы попытаться. То, что происходит, несправедливо по отношению к Лилибет, ко мне, а больше всего к тебе. Спросила меня, сколько еще, по моему мнению, может так продолжаться. Сказала, что все на свете – это вопрос времени, даже это. Особенно это.

Марк видел, какие страдания доставила ей эта маленькая речь. Но не мог понять, чем вызваны эти страдания, – чувством вины или тем, что ее поймали.

– Я ничего не понимаю, Пит. И меня это не устраивает. Когда я случайно нашел квитанцию в твоей сумке, то не знал, что и думать. Но я точно знал, что у нас нет ничего ценного, что можно отнести в ломбард. И если б я не заметил знакомую вещь в витрине, то до сих пор гадал бы, что происходит. Но я знаю только половину. Или две трети. Мама дала тебе драгоценности и тот серебряный поднос для визитных карточек, чтобы ты заложила их в ломбарде. Ты их заложила, но деньги предназначались не ей.

Пит вытерла ладони о джинсы. Потом убрала свои темные волосы с лица и завела их за уши.

– Это терапия, – наконец произнесла она.

– Терапия? – Сначала он подумал о физиотерапии для Лилибет, но ведь Пит уезжала из дома без дочки. Потом ему в голову пришла мысль о физиотерапии для самой Пит, которая не хотела признаваться, что получила травму, поднимая дочь. Вполне логично, если учесть, что она постоянно поднимала Лилибет, не дожидаясь помощи от него или Робертсона.

– Да, – сказала Пит. – Я пыталась записаться на дневное время, но не смогла. У нее был свободен только вечер, и мне пришлось согласиться – именно там я была, когда говорила, что еду к Грир. Я выбрала то же время и те же дни, когда встречалась с Грир. Сказала ей – Грир, – что какое-то время не смогу с ней встречаться, по крайней мере по вечерам и пока ты так занят. Но она не знала, где я бываю. Не думай.

Постепенно они приближаются к истине, подумал Марк. И решил усилить давление.

– Полиция знает, что ты была в Стритэме. Ты есть на записи камеры видеонаблюдения дома, где жила Тео. Она вышла, чтобы поговорить с тобой. Рано или поздно тебе придется сказать правду. И я буду благодарен, Пит, если ты начнешь с меня.

Она молчала, опустив голову и устремив взгляд на носки своих белых кроссовок.

– Да, я тебе говорила, что меня не будет волновать то, что ты делаешь из-за меня. Но выяснилось, что это не так.

– Должно быть, ты имеешь в виду, что, если я найду кого-то для секса, ты не будешь переживать.

Пит кивнула. Но по-прежнему не поднимала головы.

– Поначалу я и не переживала. С чего бы? Это было бы неправильно и нечестно. И как я могла сердиться или обвинять тебя, если сама сказала, чтобы ты сам о себе позаботился. Я просто не думала никогда, что… А потом появилась она, и я поняла, что на этот раз все иначе и что так и будет, если я чего-то не сделаю.

– С Тео? – Горло сжимали спазмы, и ему трудно было проталкивать через него слова. В гостиной снова заиграла музыка. Похоже, у аудиокниги были очень короткие главы. Внезапно он испугался, что Пит уйдет, снова оставив его в неведении. Скажет, что ей нужно заняться Лилибет. Но она не пошевелилась.

– С собой, а не с Тео. Этот врач, Марк… Она… Она берет людей с проблемами… личными. Таких, как я. Ее нашла твоя мама.

– Моя мама?

– Она знала. Знает. Должно быть, ты когда-то проговорился, и я тебя не виню. Потому что это побудило твою маму, – она подняла голову и улыбнулась слабой печальной улыбкой, – к действию. Она дала мне имя и номер телефона и сказала, чтобы я не волновалась насчет денег, потому что она заплатит. Если я смогу вернуть деньги – хорошо, если не смогу – тоже ничего страшного. Так что я позвонила, чтобы записаться на прием, но она – терапевт – работает только с теми, у кого нет физических проблем. Я имею в виду, что причина не физическая. Таких пациенток она не берет. Поэтому сначала нужно пройти гинекологический осмотр, и, если все в порядке, тебя берут. Но это не относится к Национальной службе здравоохранения. Твоя мама это знала. Впрочем, это естественно.

Марк сложил вместе все, что сказала Пит с начала их разговора. Тот факт, что его мать знала, что мать хотела помочь, объяснял многое.

– Пит, ты консультировалась с врачом насчет секса?

Она снова опустила голову. Но одновременно кивнула. Потом принялась теребить шов на джинсах, вытягивая нитку и дергая за нее. Она выглядела хрупкой, печальной и усталой, как человек, несущий ношу в одиночестве и не желающий обратиться за помощью. Его захлестнули чувства, которых он никак не ждал от этого разговора. Словно его душа раскрылась и он всем сердцем потянулся к ней. Марк не мог понять, что это. Любовь? Эмпатия? Печаль? Чувство утраты? Понимал только, что она блуждала в темноте одна, а его охватило не только желание, но и сотня невысказанных чувств, существование которых он так долго отрицал.

– Пит, ты не должна была…

– Я знаю. – Она снова посмотрела на него. – Но я больше не хотела оставаться такой, как теперь. Не хотела все время бояться. Это пожирало меня изнутри, пока от той женщины, которую ты любил, почти ничего не осталось. Я как будто медленно исчезала, и я так устала…

Марк шагнул к ней. Коснулся ее волос.

– Я тебя любил и продолжаю любить, Пит.

Она не отстранилась, и тогда он обнял ее и притянул к себе. Пит положила голову ему на грудь.

– Я пытаюсь вернуться к тебе, – сказала она.

– Девочка моя… Боже правый, Пит, сколько в тебе мужества… – Он прижался губами к ее макушке. – Давай искать путь друг к другу, Пит. Давай попробуем найти его вместе.

Всю дорогу от Бетнал-Грин до Нового Скотленд-Ярда они обсуждали расследование: за и против, успехи и неудачи, доказательства и отсутствие оных, подозреваемых, мотивы и вопрос возможностей. И все это время Барбара ждала. Она хотела понять, собирается ли Линли затронуть тему, которую им необходимо обсудить. Или ей придется это сделать самой. Остановив машину на парковке, он сказал:

– Подожди минутку, Барбара.

Ей очень хотелось курить, но она осталась в машине. Скосив глаза, увидела, что Томас внимательно смотрит на нее, барабаня пальцами по рулю своей «Хили Элиотт». Похоже, он думал, и она решила ему не мешать.

– Я хочу объяснить цветы, – наконец произнес он.

– Нет, вы хотите оправдаться, – возразила она.

– Я хочу объяснить причину.

– А есть разница?

– Конечно, есть. Мне не в чем оправдываться. Оправдание звучало бы так: «Я хотел, чтобы их отправили моей матери ко дню рождения, но по ошибке их принесли сюда».

– С моим именем на открытке… Да, я прекрасно представляю, как это произошло.

– День рождения матери я использовал в качестве примера, Барбара. Думаю, ты это понимаешь.

– Это на самом деле был ее день рождения?

– Нет. Разумеется, нет. Но дело не в этом.

– Тогда в чем, если не в матери?

– В Доротее.

Барбара нахмурилась. Судя по выражению лица, Линли следовал какой-то неопровержимой логике, которую собирался изложить ей.

– Мы с тобой говорили об этом. Ты упомянула, что Чарли временно играет роль твоего кавалера, так что Доротея…

– Моего «кавалера». Если я не ошибаюсь, мы живем не во времена Джейн Остин, инспектор.

– Ухажера. Любовника. Бойфренда. Почему слово «бойфренд» звучит так странно? Человека, призванного изменить твою жизнь. Мы говорили о том, что Чарли берет на себя эту роль – я имею в виду, играет роль, – чтобы Доротея от тебя отстала. Вспоминаешь, Барбара?

Хейверс вздохнула. Порывшись в сумке, выудила оттуда сигареты и зажигалку. Потом посмотрела на выражение его лица.

– Я не настолько тупа.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Доротея приходила ко мне, и я понял, что она не отстанет от тебя в том, что касается твоей личной жизни.

– Вы попросили кого-то подписать открытку. Это было жестоко. Бессердечно. Что я должна была подумать, прочтя ее?

Линли повернулся к ней.

– Открытка просто должна была придать букету аутентичность, но…

– Какая мерзость.

– Послушай меня. Я рассчитывал, что ты придешь раньше, чем доставят цветы. Хотел отвести тебя в сторону и предупредить о цветах и открытке. Но их доставили раньше. Доротея принесла их тебе на стол. Потом появилась ты, и тут была она, и я не смог… Черт. В общем, все пошло наперекосяк.

– Это точно, – согласилась Барбара.

– Ты прочла открытку, и я увидел твое лицо. И понял, что не могу тебе сказать. По крайней мере, тогда. Конечно, я должен был. Тут нет оправданий. У меня нет оправданий. Но я хочу, чтобы ты знала… Я не собирался… Все это было для…

Барбара вдруг поняла, что за все годы, которые они были знакомы, она не разу не видела Линли в таком состоянии, ни разу не слышала ничего, кроме тщательно обдуманных и точно сформулированных фраз.

– И это всё? – спросила она.

– Нет. Конечно, не всё. Я хочу извиниться. Хочу признаться, что был полным дураком. Я не только не потрудился все тщательно спланировать, но также не подумал, как ты отреагируешь на цветы и открытку. Я обидел тебя, вместо того чтобы помочь. Тогда мне казалось, что это единственный способ столкнуть Доротею с выбранных рельсов.

– Вы смешиваете метафоры, – заметила она.

– Да. Точно, – согласился Томас после секундного раздумья.

– Это немного обнадеживает, инспектор. Несовершенства? Сделать кого-то чуть более человечным – трудное дело. Ошибки помогают в этом.

– Тогда я должен заверить тебя, что у меня имеется целый список несовершенств и еще один список ошибок.

– У меня тоже.

– Это точно. – Он перевел взгляд на серую стену подземной парковки. – Но несовершенства и ошибки – это всего лишь часть целого. А мы имеем дело с целым, хотя, честно говоря, было бы проще выбирать то, что нам нравится, и строить отношения именно на этом. – Линли снова посмотрел ей в глаза. – Мне стыдно, и я раскаиваюсь. Честно. И прошу прощения.

Барбара задумалась. Проанализировала нанесенный ущерб и пришла к выводу, что пострадала только ее гордость, но, как это не раз случалось в прошлом, она это переживет, если захочет.

– Хорошо, – сказала сержант. – Ладно. Я вас прощаю. Идите с миром. Грех отпущен.

Она открыла дверцу машины, вышла и щелкнула зажигалкой. Барбара не курила с тех пор, как они поехали в Бетнал-Грин. С наслаждением сделала четыре глубокие затяжки.

– Бросала бы ты курить, Барбара. – Линли тоже вышел из машины. – Это тебя убьет.

– Не могу.

– Почему? Я же бросил.

– Не в этом дело. – Она затянулась в пятый раз.

– А в чем?

– Не хочу избавляться ни от одного из моих несовершенств.

Он рассмеялся, но, пока они шли к лифту, старался держаться подальше от дымного следа, который она за собой оставляла. Барбара бросила сигарету на землю, раздавила носком кроссовки, подобрала окурок и спрятала в сумку. У Линли звякнул телефон. Он извлек его из кармана куртки и взглянул на экран.

– Нас зовут.

– Боже, только не Хиллиер, – взмолилась Барбара.

– Это Уинстон. Ему написал один из констеблей. Она нашла кое-что в записи камеры видеонаблюдения. Хочет, чтобы мы взглянули.

– Уинстон уже видел?

– Уже едет.

– Где он?

– Возвращается из Брикстона.

Двери лифта беззвучно открылись. Вскоре Томас и Барбара присоединились к остальным; констебль – Джун Тейлор, судя по личному знаку, – их уже ждала. Уинстон отправил ей сообщения, и она подготовила материал к просмотру.

– Может, это ничего и не значит, но здесь сержант Бонтемпи – в своей африканской одежде, – и я подумала, что вы захотите это посмотреть.

– Обязательно, – сказал Линли. – Где это снято?

– На Кингсленд-Хай-стрит. В тот день, когда в клинику пришла полиция. Должно быть, она наблюдала, устроившись где-то поблизости.

– Рядом с клиникой?

– Номера домов не видны. Насколько я могу судить, на Кингсленд-Хай-стрит, но не слишком близко к клинике.

– Вы уверены?..

– Что это Тео Бонтемпи? Да. Абсолютно уверена.

Запись была высокого качества, то есть сделана полицейской камерой видеонаблюдения. Констебль Тейлор остановила воспроизведение и навела фокус на две фигуры. Двое разговаривали друг с другом. «Разговор длился две минуты сорок три секунды, – сообщила констебль Тейлор. – Этот кадр – пятьдесят вторая секунда разговора».

Не узнать сержанта Бонтемпи – в образе Адаку Обиаки – было невозможно: одежда, головной убор, рост, телосложение. Камера сняла ее разговор с другой женщиной. Одета во все черное, гораздо ниже ростом, белая.

Барбара наклонилась к экрану. Линли последовал ее примеру и попросил констебля снова включить воспроизведение, но на медленной скорости. Мимо прошла женщина с ребенком в прогулочной коляске, потом трое мужчин, судя по одежде строителей. Тео Бонтемпи и ее собеседница посторонились, пропуская их, и в этот момент лицо женщины стало отчетливо видно.

– Провалиться мне на этом месте, – выдохнула Барбара.

– Вы ее узнаете? – спросил Линли.

– Это Филиппа Уэзеролл.

План на сегодняшний день был прежним: Монифа идет с Элис в кафе. Мать сержанта Нкаты заинтересовали несколько рецептов, и она считала, что эти блюда, в свою очередь, заинтересуют ее клиентов африканского происхождения. У нее есть ингредиенты как минимум для четырех закусок. «Можно, например, – сказала она Монифе, – начать с алкаку». Элис призналась Монифе, что накануне вечером, пока та ездила к детям, она приготовила пшеницу с дрожжами, и смесь – закрытая – простояла положенные десять часов. А потом радостно сообщила, что хочет научиться готовить донкву. Она читала, что это популярная уличная еда, а поскольку кафе Элис предлагает блюда навынос, эта штука будет иметь успех.

Монифа не сомневалась в энтузиазме Элис. Она даже могла представить, что работает в заведении «У Элис». В конце концов, та предлагала уроки кулинарии как способ изменить жизнь, свою и детей. Но Элис принадлежала к другой культуре, и то, что ей казалось простым и логичным, никогда не было простым и логичным для таких женщин, как Монифа.

И все же она согласилась с планом Элис. В этой ситуации выбора у нее не было. Она просто ждала, не имея возможности на что-нибудь повлиять.

– Алкаку и донква – это так просто, – сказала она. – Мне даже не придется вам ничего подсказывать.

– Но я хочу, чтобы вы мной руководили, – возразила Элис. – Табби и ее мама тоже будут смотреть. Сначала мы выложим их на прилавке на рынке, а если их можно готовить дома…

– Можно. Это очень просто.

– …тогда мама Табби может готовить их прямо к открытию прилавка. Бриллиант, сегодня Монифе безопасно быть в кафе?

– Да, пока Абео не отпустят. – Уинстон выходил из спальни, которую временно отдали Монифе. Он удалился туда, чтобы переодеться, потому что у Бенджамена Нкаты через час начиналась дополнительная смена и он занял ванную. – Но для этого ему нужно предъявить обвинения. – Сержант многозначительно посмотрел на Монифу. – Нам нужно об этом поговорить.

Монифа понимала, что это неизбежно. Она была единственным человеком, до которого дотронулся Абео в доме Сент-Джеймсов. Но не была уверена, что Абео обвинят в нападении на жену, даже если она напишет заявление. Все длилось лишь несколько секунд, и разве не достаточно просто держать его подальше от нее, а также от Тани и Симисолы? А если она согласится написать заявление на мужа, что он сделает? Кто в конечном счете пострадает?

Тем не менее Монифа кивнула, решив держать свои мысли при себе.

– Да, понимаю.

Нката улыбнулся и тоже кивнул.

– Это хорошо. А вы показывали маме фотографии ваших детей? Думаю, они ей понравятся, особенно Симисолы. – Он повернулся к матери. – Дебора Сент-Джеймс – ты ее помнишь, да? – сделала три фотографии и подарила Монифе. Я тоже не прочь взглянуть.

Монифа подумала, что Нката просто хочет о чем-то поговорить с матерью в ее отсутствие. И оказалась права. Забирая из спальни конверт с фотографиями, она услышала приглушенные голоса и различила имя Завади; они говорили об охранном ордере и о паспортах. Потом вспомнила, что накануне вечером Завади звонила сержанту Нкате и что тот разговаривал с Тани.

Вернувшись на кухню, она извлекла из конверта три фотографии и протянула Элис.

– Они – счастье и благословение моей жизни.

«Красивые» и «очень милые» – именно такими словами описывала Элис свои впечатления. Она по одной передавала фотографии сыну, который тоже выразил свое восхищения.

– Симисола… Она особенная.

– Да, верно, – согласилась Монифа. – Все это сразу замечают.

Нката, склонив голову набок, рассматривал последнюю фотографию, которую передала ему мать. Вдруг на его лице появилось озадаченное выражение, улыбка исчезла. Он посмотрел на Монифу.

– Как вы сказали, где сделаны эти снимки?

– Я не спрашивала, – ответила Монифа. – Нужно было спросить? Что-то не так?

Нката задумчиво сдвинул брови.

– Нет. Всё в порядке. Беспокоиться не о чем. Можно мне взять вот эту? Только одну, и я ее скоро вам верну.

Монифа кивнула и протянула ему конверт, чтобы защитить фотографию в дороге, куда бы он ее ни отвез.

– На этом снимке что-то важное, Бриллиант? – спросила Элис.

– Может, да, а может, нет, – ответил он. – Но в любом случае я должен проверить.

Они приехали в Твикенхэм довольно рано и оставили машину на стоянке у реки прямо напротив острова Ил-Пай-Айленд. Арочный пешеходный мост привел их к застекленной доске объявлений, от которой отходили две мощеные дорожки. Под стеклом имелась карта острова с названиями коттеджей. К сожалению, коттедж «Магония» там не значился.

– Проклятье, – пробормотал Линли.

– Ерунда, шеф, – ответила Барбара. – Это совсем нетрудно. Нужно просто найти коттедж без названия, правда?

– Если считать, что он тут один такой, без названия, в чем я сомневаюсь.

Они быстро прошли более короткую дорожку, которая поворачивала вправо, вдоль воды. Все коттеджи, кроме одного, имели названия, но у безымянного были заколочены окна и сломан пандус, ведущий к двери. По всей видимости, тут уже давно никто не жил, так что они вернулись к доске объявлений и пошли по другой, более длинной, извилистой дорожке, которая исчезала под тополями и ивами, отбрасывающими густую тень.

Довольно скоро Барбара и Линли встретили велосипедиста, который катил велосипед в направлении пешеходного моста. Вопрос, какой из коттеджей на острове называется «Магония», его удивил.

– А разве у них есть названия?

– Тот, что принадлежит Филиппе Уэзеролл, – уточнила Барбара.

– А! Пипс! – Он большим пальцем указал себе за спину, туда, откуда пришел. – Вон там. С синей крышей. Вы увидите его справа.

Поблагодарив велосипедиста, полицейские собрались пойти в указанном направлении, но остановились, услышав его слова.

– Но ее там нет. Она на реке. Я вышел… минут десять назад? Она направлялась к лодочному сараю, но спустить лодку быстро не получится, так что она должна быть еще там. – Он повернулся и махнул в ту сторону, куда только что указывал большим пальцем. – Идите туда. Увидите его слева. Перепутать невозможно – он такой один на острове.

С этими словами мужчина сел на велосипед и уехал, оставив их размышлять, какое сооружение может служить лодочным сараем. Описание оказалось точным. Они никак не могли его пропустить, особенно если учесть, что на нем красовалась вывеска местного гребного клуба. К сожалению, здание был окружено забором, а на воротах висел кодовый замок. Вариантов было два: уехать и попытаться найти хирурга позже – или ждать, пока она выйдет. Они решили ждать.

Двадцать минут ожидания тянулись очень долго. Наконец ворота открылись, и из них вышел молодой человек.

– Доктор Уэзеролл еще на реке? – спросила его Барбара.

– Филиппа?

– Нам нужно с ней поговорить, – сказал Линли.

– Она разбирается с лодкой. Когда закончит…

Линли показал ему удостоверение.

– Мы не можем ждать.

Глаза молодого человека широко раскрылись. Он придержал ворота, впуская их.

– Надеюсь, ничего серьезного, – сказал он, и ворота за ними захлопнулись.

Доктор Уэзеролл меняла кормовое весло своей лодки. Она была в черном: неопреновый комбинезон со светоотражающими полосками вдоль швов. Линли окликнул ее, и женщина резко обернулась.

– Боже, как вы меня напугали, – сказала она вместо приветствия. Потом повернулась к Хейверс. – Еще один разговор? Боюсь, мне больше нечего вам рассказать.

– Не мне, – ответила Барбара. – Это мой шеф, старший суперинтендант Линли.

Доктор Уэзеролл перевела взгляд с Хейверс на Линли, потом снова на Хейверс.

– Почему в такое время?

– Кто рано встает… – Барбара пожала плечами. – Да и вы сами ранняя пташка.

– Да. Но я не пристаю к людям с разговорами в такую рань.

– Нам нужно задать вам несколько вопросов, – сказал Линли.

– И нам кажется, что вам будет удобнее отвечать на них дома, а не в клинике, – прибавила Барбара.

Доктор Уэзеролл надела кормовое весло на металлический стержень рядом с остальными. Оно легло в свободный держатель.

– Я могу уделить вам лишь несколько минут, – довольно бесцеремонно заявила она и посмотрела на часы. – В половине девятого у меня пациент.

– А нам больше и не нужно, – примирительно сказала Барбара. – Вы тут закончили или вам помочь?

– Закончила. Но перед работой мне нужно принять душ. Если вы рассчитываете больше чем на пять или десять минут, нашу встречу следует перенести.

– Десяти минут достаточно, – успокоил ее Линли и протянул руку, указывая на ворота. – Если позволите.

Доктор Уэзеролл подчинилась, хотя Барбаре показалось, что она с удовольствием ответила бы «не позволю». Они молча проделали путь по дорожке к ее дому. Перед пустой миской уже сидел кот в ожидании завтрака; вторая миска была наполнена водой.

– Похоже, вас ждали, – заметила Барбара.

– О да. Он умеет подлизываться, этот кот. – Доктор Уэзеролл впустила их в дом и зажгла свет. Потом протянула Барбаре пакет сухого кошачьего корма. – Насыпьте ему немного, и мы перейдем к цели вашего визита. Я выпью кофе. А вы?..

Линли отказался, а Хейверс заявила, что кофе ей не помешает. Хозяйка занялась электрическим чайником и кофейным прессом. Барбара насыпала еду в кошачью миску на крыльце и вернулась в дом. Томас рассматривал рамки с фотографиями, выстроившиеся на полке под плоским телевизором. Фотографии были старыми, заметила Барбара, когда присоединилась к нему, и, вероятно, из детства доктора Уэзеролл. Семейные фотографии в разных красивых местах в разное время года. Из десятка снимков Филиппа Уэзеролл была только на одном, в подростковом возрасте. Худая как скелет, с выступающими скулами и такими запавшими глазами, словно их нарисовали маркером. «Анорексия», – подумала Барбара. Судя по фото, ей повезло, что она выжила.

– Это отняло у меня десять лет жизни. – Доктор Уэзеролл все еще возилась на кухне, но дом был такой маленький, что она видела, чем они заняты. – Поэтому моя мама умерла молодой.

– Как это? – спросила Барбара. Линли поставил фотографию на место.

– Рак яичников. Она не обращала внимания на симптомы, потому что занималась мной. Я десять лет не вылезала из больниц, и, думаю, она винила в этом себя. Беспричинно, но она этого не понимала. – Уэзеролл помолчала, потом прочистила горло. – Я поняла, что матери склонны винить себя без всяких на то причин.

– Мой опыт подсказывает мне то же самое, – сказал Томас. Доктор внимательно посмотрела на него, словно оценивала его искренность.

Щелкнул чайник. Доктор Уэзеролл заварила кофе, спросила Барбару, нужны ли ей молоко и сахар, и вышла в гостиную. Потом протянула сержанту кружку и, не выпуская свою из рук, указала на фотографию двух мужчин в костюмах – вероятно, лет на десять старше ее, – которые обнимали друг друга.

– Мой брат и его партнер, – объяснила она. – Теперь муж. А это, – указала кружкой на снимок солдата в берете, – их старший сын Элек.

– Необычное имя, – заметил Линли.

– Греческое, как у одного из его отцов. Означает «защитник человечества». Очень подходящее имя. Он погиб в Афганистане.

– Мне очень жаль, – сказал Линли.

– Да… Пожалуйста, садитесь. В ногах правды нет, так?

Она опустилась в кресло, явно современное: две подушки, тонкие подлокотники, хромированные ножки. Линли и Барбара устроились на диване, почти полностью заваленном яркими декоративными подушками. Барбара достала блокнот и карандаш. Хозяйка заметила это, но никак не отреагировала.

– Нам бы хотелось знать о ваших взаимоотношениях с клиникой женского здоровья на Кингсленд-Хай-стрит.

– Клиника женского здоровья в Хакни? Она закрылась, – ответила хирург. – Так что в данный момент у меня нет с ней никаких отношений.

– Но были?

– Да, конечно. Я работала там в качестве волонтера, когда у меня было свободное время.

– Хирургом?

– Нет. Вероятно, ваш сержант уже вам докладывала, что я оперирую в клинике на Собачьем острове. На Кингсленд-Хай-стрит я провожу осмотр, обычно скрининг рака: грудь, матка, яичники. Кроме того, даю консультации по вопросам планирования семьи, гигиены беременности, послеродовых осложнений и тому подобного. А в чем дело?

– Разве женщины не могут получить те же услуги у домашнего врача? – спросила Барбара. – Или у акушерки?

– Конечно, могут. Но некоторые женщины находятся в стране нелегально. У других – и таких очень много – семейный врач мужчина, а они не хотят, чтобы их осматривали мужчины. Это вызывает множество проблем, и я пытаюсь по возможности устранить некоторые из них.

– Но все это, похоже, не относится к Тео Бонтемпи, – сказал Линли.

Доктор Уэзеролл нахмурилась.

– Простите? Какое отношение Тео Бонтемпи имеет к моей волонтерской работе в клинике?

– Именно она навела полицию на клинику. Только… Думаю, вы это знаете. Мы оба думаем, что вы знаете.

Доктор Уэзеролл внимательно посмотрела на Барбару, потом на Линли.

– Откуда, черт возьми, я могу это знать? Она пришла ко мне на Собачий остров, но…

– Вы столкнулись с ней на Кингсленд-Хай-стрит в тот день, когда в клинику пришла полиция, а если точнее, то через полчаса после ее прихода. Кстати, это зафиксировано камерой наружного наблюдения. Вы разговаривали?

– Поэтому вы пришли ко мне в такую рань? Потому что я разговаривала с ней на Кингсленд-Хай-стрит? Но почему, черт возьми, я не должна была с ней разговаривать? Мы знакомы. Она приходила ко мне по поводу восстановительной хирургии. Я рассказывала вам об этом, сержант Хейверс.

– Это одно из возможных объяснений того, что записала камера, – сказал Линли. – Двое знакомых случайно встречаются в том районе города, который не имеет никакого отношения к месту, где они познакомились.

– А есть и другое? – спросила хирург. – Как вы сказали, нашу встречу записала камера, и я полагаю, что там видно, как я удивлена тем, что встретила ее. Кстати, поначалу я ее не узнала. На ней был национальный костюм, но во время нашей встречи на Собачьем острове ее одежда была… как это лучше сказать? Обычной? Британской? Западной? Она внезапно появилась передо мной одетая как африканка и окликнула по имени, так что я не сразу сообразила, кто это.

– Она спросила, что вы там делаете?

– Не помню. Наверное. Это было бы логично, правда?

– А вы? – поинтересовался Линли. – Вы ее спросили?

– Я не запомнила ее домашний адрес. Насколько я знаю, она жила в этом районе и в свободное от работы время носила национальную одежду. – Доктор Уэзеролл встала, но Барбара и Томас не сдвинулись с места. – Послушайте. Если у вас всё, то на Собачьем острове меня ждут пациенты, а добираться туда довольно долго.

– Далековато отсюда, – согласился Линли. – Может, удобнее было бы разместить клинику в Твикенхэме?

– Я пользуюсь моторной лодкой. Машины у меня нет. А Твикенхэм никак не удобнее, во всяком случае для моих пациенток. До Собачьего острова можно добраться на Доклендском легком метро. Полагаю, вам это известно.

– А Кингсленд-Хай-стрит была бы для них еще удобнее, правда? На главной улице района есть клиника, а в этой клинике есть – по крайней мере была – небольшая операционная. Почему не заниматься реконструктивной хирургией там?

Доктор Уэзеролл раздраженно посмотрела на Линли.

– Очевидно, потому, что это не моя клиника, суперинтендант. И мне нужна операционная большего размера.

– Мёрси Харт тоже утверждает, что это не ее клиника.

– Мёрси Харт?

– Если вы работали там в качестве волонтера, доктор Уэзеролл, то должны были знать Мёрси Харт.

– Я ее не знаю. Даже никогда о ней не слышала. А теперь мне нужно принять душ и переодеться. Наш разговор слишком затянулся.

– Вероятно, вы знали ее как Эстер Ланж, – сказала Барбара.

– Эстер. Да, я знаю Эстер. Это ее клиника. Именно она пригласила меня. Прочитала о моей работе – не спрашивайте, где и как, потому что я не знаю, – потом позвонила и предложила немного поработать в качестве волонтера, если у меня есть время. Она называла себя Эстер. Как, вы сказали, ее имя?

– Мёрси Харт. Эстер Ланж – это ее тетя.

– Значит, именно эти двое – Мёрси Харт и Эстер Ланж – знают ответы на ваши вопросы. Либо Мёрси Харт использует имя Эстер Ланж, либо Эстер Ланж стоит за тем, из-за чего закрыли клинику.

– Клинику закрыли из-за женского обрезания, – сказала Барбара.

Рот доктора Уэзеролл открылся, потом снова закрылся. Похоже, ей понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

– Чушь какая-то.

– К сожалению, нет, – сказал Линли. – У нас есть заявление матери будущей пациентки, подтверждающее это.

– И вы думаете, что я в этом замешана? Я много лет устраняю ущерб, причиненный женщинам калечащими операциями на половых органах. – Она вскинула руки, словно предупреждая возражения. – Как я сказала, мне нужно принять душ и ехать на Собачий остров. Вы достаточно долго мешаете мне сделать и то и другое.

– Похоже, они были на одной стороне, шеф, – сказала Барбара, когда они шли к своим машинам. В Твикенхэм они приехали по отдельности, каждый из своего дома. – Похоже, обе они боролись с женским обрезанием, только каждая по-своему. Ее рассказ вполне логичен. Она не знала, что Тео Бонтемпи – детектив, член специальной группы. Встретив ее в таком месте – да еще в африканском наряде, – она удивилась, ведь так? Простая случайность.

Барбара закурила, и Линли осуждающе посмотрел на нее.

– Мы на улице, – напомнила она.

– Могла бы подождать, пока сядешь в машину, – буркнул Линли.

– Хуже нет, чем бывшие курильщики, – сказала Барбара, обращаясь к небесам. Ответа не последовало, и она продолжила: – Если она консультировала женщин в клинике на Кингсленд, то вполне могла рассказывать женщинам о неприемлемости обрезания, особенно втайне от Мёрси, когда та была занята.

– Тем не менее она утверждает, что ничего не знает об этом, тогда как Мёрси называет себя наемным работником и говорит, что клиника принадлежит кому-то еще.

– Вы ей верите? Я имею в виду Мёрси. Не доктора Уэзеролл.

– Она предпочла отправиться в тюрьму Бронзфилд, только чтобы не рассказывать правду. О чем это говорит?

– По мне, так она опасается, что на нее повесят кучу обвинений, после чего она вернется в Бронзфилд на несколько лет, совершенствоваться в искусстве макраме.

– А вы что думаете?

– Возможно, она боится.

– Точно. Боится попасть за решетку. У нее есть мотив, шеф. И еще какой. Неудивительно, что она не хочет говорить ни с нами, ни с кем-либо другим, у кого есть серебристые браслеты.

Затем каждый сел в свою машину, и они направились в центр Лондона. Было еще довольно рано, и пробки еще не успели образоваться. Они ехали довольно быстро, и только на Грейт-Вест-роуд столкнулись со скопищем автобусов, такси и легковых автомобилей, ежедневно испытывающих терпение, выносливость и навыки вождения тех, кто осмелился сесть за руль.

В Чизвике Линли потерял из виду «Мини» Барбары. Но ей каким-то образом удалось добраться до подземной парковки Нового Скотленд-Ярда через несколько секунд после того, как Линли выбрался из своей «Хили Элиотт» и с удовлетворением отметил, что на машине нет ни единой царапины.

К лифту они пошли вместе; Хейверс нещадно дымила сигаретой, и его недовольный взгляд ее ничуть не смутил. Не было никакого смысла шутить насчет освежителя воздуха, и поэтому Томас лишь сдержанно поздоровался с Доротеей Гарриман и вместе с Хейверс присоединился к остальной команде.

Они сгрудились вокруг стола Уинстона Нкаты, передавая друг другу что-то похожее на фотографию. В атмосфере комнаты витало нечто. В других обстоятельствах это могло быть воодушевление, но в данный момент Линли не видел ничего такого, что могло бы вызвать воодушевление.

Первым их заметил Нката.

– Вы должны взглянуть на это, шеф. Я взял это у Монифы Банколе перед отъездом из Брикстона.

Линли и Хейверс подошли ближе.

– Что это? – Томас достал очки и посмотрел на фотографию, которую ему протягивал один из констеблей. На ней был запечатлен симпатичный черный подросток; часть лица его была скрыта в тени. Белая футболка с небольшим вырезом. Руки скрещены на груди, но свет падает так, чтобы подчеркивать рельефные мышцы. Линли сразу понял, кто автор фотографии, еще до того, как перевернул ее и увидел на обороте золотистую печать с именем Деборы.

– Кто это? – спросил он.

– Тани Банколе. Сын Монифы. Он в Челси вместе с Симисолой.

– Это снято не в Челси, – заметил Линли, вглядываясь в фотографию. Потом передал ее Хейверс и снял очки. – Здесь есть что-то важное? – Теперь он обращался к Нкате.

– Провалиться мне на этом месте, – пробормотала Барбара. – Чтоб я сдохла. – Она оторвала взгляд от фотографии. – Уинни, я бы расцеловала тебя прямо сейчас, но, боюсь, мы оба этого не переживем.

– Я ждал, что вы это скажете, – заметил Нката. – Ну, не точно. Но подумал, что вы захотите это увидеть.

Линли нахмурился. Он явно не заметил какую-то важную деталь на этом снимке.

Хейверс постучала по фотографии, но не по изображению мальчика, а по фону. Линли снова водрузил очки на нос. Он увидел, что Дебора настроила глубину резкости так, чтобы фон представлял собой череду пятен, больше похожих на кубистическую живопись, чем на реальные объекты. Мальчик, по всей видимости, стоял перед стеной, на которой висели различные предметы, но различить их было практически невозможно. Однако один предмет – он находился ближе к камере Деборы и стоял на столе прямо позади объекта Деборы – был более четким, хотя и не совсем. Насколько мог судить Линли, предмет был высоким. И угловатым. Вероятно, бронзовым. Но, самое главное, он был похож на «Стоящего воина».

Линли понял, почему все старались не проявлять эмоции. Всего существовало тринадцать копий «Стоящего воина» в разных коллекциях африканского искусства, выявленных Хейверс, но только одна из них пропала из коллекции Тео Бонтемпи. На фотографии могла быть пропавшая скульптура. Но даже если это «Стоящий воин», статуэтка вполне могла быть одной из тех, что продала галерея «Падма», и принадлежать человеку из списка, который Барбара Хейверс принесла из галереи в Пекхэме.

– Возможно, нам повезло, – сказала Хейверс. – Нужно узнать, где Дебора Сент-Джеймс сделала эту фотографию.

– И хорошо бы убедиться, что это действительно «Стоящий воин», – заметил Линли.

– Сэр, вы можете видеть…

– Да, мы можем видеть форму, и да, я согласен, что это очень похоже на «Стоящего воина». Но давайте начнем с владельца и не будем торопиться. Я позвоню Деборе. За работу.

Дебора разложила фотографии, подходящие, по ее мнению, для буклета, который Доминик Шоу планировала для Министерства образования. Помощник секретаря принесла макет проекта, и они вместе смотрели, какие фотографии лучше подходят для страниц с иллюстрациями.

Присутствовали также Нарисса Кэмерон и Завади. Нарисса показала помощнику секретаря предварительный монтаж двадцатиминутного документального фильма, который – после завершения работы – будут показывать школьницам. Работа над более длинным фильмом – настоящая документалистика, как сказала она Деборе – займет не меньше года. Хорошая новость состояла в том, что Завади согласилась взять на себя роль рассказчика и в том, и в другом.

Накануне вечером Нарисса рассказала Деборе, что Завади, репутация которой была разрушена «делом Акин», как она это называла, прекрасно понимала, что лишь высоко поднятая голова и непреклонность в борьбе против насилия над женщинами могут доказать общественности, что она не сломлена ошибкой, которую могла допустить в отношении семьи Акин. «Она поняла, что залечь на дно было бы неразумно, – сказала Нарисса Деборе. – Лично я намерена предложить ей воспользоваться услугами специалиста по связям с общественностью, чтобы улучшить свой имидж в глазах публики. Но время еще не пришло – я не хочу, чтобы она отказалась от участия в фильме.

– Я рада, что вы согласились выступить в роли рассказчика, – сказала Дебора Завади, когда та присоединилась к остальным. – Это удачный выбор.

– Вы так думаете? – в своей обычной манере ответила Завади. – Этой большой черной женщине действительно есть что сказать?

Дебора залилась румянцем.

– Я не хотела… Простите. Наверное, я непроизвольно… Я только имела в виду…

– Да. Точно. Она это делает, – со смехом сказала Завади Нариссе.

– Я… что?

– Извиняетесь. За всё. В этом нет нужды. Я и без этих любезностей вижу, что у вас по крайней мере благие намерения. – Она указала на фотографии. – Они прекрасно подходят для этой цели. Я не говорю, что не найдется черного фотографа, который мог бы сделать то же самое, но они хороши. Я это вижу.

Дебора знала, как скупа на похвалы эта женщина. И не могла ее в этом винить. Честно говоря, она бесцеремонно вторглась со своей камерой, треногой и благими намерениями в мир Завади, хотя могла бы настоять, чтобы эту работу поручили черному фотографу. Но она этого не сделала, потому что сразу поняла, что из этой работы может получиться еще один альбом фотографий, наподобие «Голосов Лондона». О цене она не думала.

Втроем они вышли из кабинета Доминик Шоу после того, как та выразила удовлетворение проделанной работой. В следующий раз они встретятся, когда и буклет, и фильм будут готовы к показу. А затем еще раз, когда проект представят учителям тех школ, которые получат буклеты и копии фильма.

Они вышли на улицу и собирались разойтись по своим делам, когда у Деборы зазвонил телефон. Взглянув на экран, она сказала двум женщинам, что должна ответить на звонок, и они попрощались. Дебора вернулась в Санкчуэри-билдингс.

– Томми?

– Ты где?

– Грейт-Смит-стрит, – ответила она.

– Ты не занята?

– Нет. Только что закончилась встреча в Министерстве образования. А в чем дело?

Дебора услышала, как он говорит кому-то: «Она на Грейт-Смит-стрит. Найдешь ее в Министерстве образования». Затем Линли снова обратился к ней:

– У нас есть твоя фотография – портрет Тани Банколе. Уинстон взял ее у матери парня сегодня утром.

– Все так, – подтвердила Дебора. – Я сняла портрет для его мамы.

– Где?

– В Дептфорде.

– Похоже, у кого-то дома.

– Да. Я уже фотографировала женщину, которая там живет. Ты видел тот портрет, Томми. Помнишь? У них с мужем большая коллекция африканского искусства.

– Ага. Перегруженный фон. Конечно.

– Своими похвалами ты вгоняешь меня в краску.

– Ой. Прости. Ты права. Мои извинения.

– В общем, я взяла Тани и Симисолу, чтобы те посмотрели коллекцию. И немного отвлеклись от Челси. Особенно Тани. К тому моменту я не услышала от него и десяти слов.

– Как ее зовут?

– Лейло. Ее мужа – Ясир. Фамилии не знаю.

«Лейло и Ясир. Фамилии она не знает. Проверь список», – сказал Линли кому-то, кто находился рядом с ним.

– Список? Томми, что происходит? – спросила Дебора.

– У них с мужем есть скульптура – ее видно на портрете Тани, – которую мы, возможно, ищем. Адрес знаешь?

– На память не помню. Нужно взглянуть на мой GPS. Их дом выходит на Парк Пепис. Больше ничего не могу сказать. Хочешь поближе взглянуть на скульптуру? Или чтобы я ее взяла?

– Этим займется Нката, – сказал Линли и снова что-то сказал стоящему рядом человеку. – Может, составишь ему компанию, Дебора? Женщина тебя знает.

– Конечно. Прямо сейчас?

– Он уже едет. Что тебе известно о супружеской паре, владельцах скульптуры? Барбара только что сказала мне, что их нет в списке людей, которые купили копии в галерее, если это действительно та скульптура, которую мы ищем. Как ты познакомилась с женщиной и ее мужем?

– Я делаю проект для Министерства образования.

– Значит, через «Дом орхидей»?

– Нет-нет. Это совсем другое. Но связано с «Домом орхидей». Я фотографировала в клинике на Собачьем острове, а там была Лейло с мужем. Она – жертва женского обрезания и решилась на восстановительную хирургию…

– Доктор Уэзеролл? – перебил ее Линли.

– Ты ее знаешь, Томми?

– Знаю. И Тео Бонтемпи знала.

Дебора выслушала подробности, а также о том, что знакомство двух женщин, Тео Бонтемпи и Филиппы Уэзеролл, может служить уликой. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы все это осознать.

– Думаешь, доктор Уэзеролл имеет какое-то отношение к смерти Тео Бонтемпи? Но зачем ей это нужно?

– В данный момент мы теряемся в догадках. Именно поэтому нам нужна скульптура. Если это «Стоящий воин» – так она называется – и если это десятый номер в серии, значит, ее взяли из квартиры Тео Бонтемпи и она должна отправиться к криминалистам.

Дебора пообещала, что скульптура непременно попадет туда, куда хочет Линли. Этим займется Уинстон Нката. Не успели они закончить разговор, как у тротуара остановилась красная «Фиеста» сержанта Нкаты.

Тани ждал новостей об отце. Он пытался вспомнить, что происходит, когда тебя забирают копы. Тани очень мало знал о работе столичной полиции, и все эти сведения были почерпнуты из телевизионных фильмов. Но ему казалось, что таких людей, как его отец, какое-то время будут держать за решеткой, хотя насчет продолжительности этого времени он не был уверен.

Прошло двенадцать часов, но Тани по-прежнему не знал, где находится Абео Банколе. Поэтому он предполагал, что полиция может задержать отца на двадцать четыре часа. Но нельзя исключать, что Абео вообще не отправили за решетку. Единственное, в чем был уверен Тани после появления отца в доме Сент-Джеймсов: мама не собирается писать заявление на своего мужа. Она никогда этого не делала. Этот раз ничем не отличается от остальных, чтобы она изменила свое мнение.

Тани не понимал свою мать – хотя он никогда ее не понимал. Конечно, она присутствовала в его жизни. Он знал, что она – его мать. Но ему казалось, что она положила свою преданность в банк под названием «Абео» в тот день, когда вышла за него замуж. Тани пытался убедить себя, что ничего другого она не знала, что родители воспитали ее, дабы она служила и подчинялась мужу, который заплатил за нее выкуп, запрошенный отцом, – но все равно не мог не думать о том, что его жизнь была бы совсем другой, если б Монифа… Что, спрашивал он себя. Что, по его мнению, должна была сделать мать? Он не мог придумать ответа на этот вопрос, кроме как «сопротивляться ему», но результатом стали бы побои, и поэтому Тани не обвинял ее. Он мог составить целый список действий, которые могли быть предприняты, но было ли среди них одно, которое убрало бы Абео с того места, которое он считал своим законным местом во главе семьи? Это место давало ему неограниченную власть над остальными. В раннем детстве этот факт не беспокоил Тани, поскольку он считал, что в будущем получит такую же власть. Но он недооценил решимость Абео не выпускать власть из своих рук, и это была ужасная ошибка.

Абео сумел узнать, кто такая Софи, хотя Тани не знакомил ее ни с кем на рынке на Ридли-роуд. Абео сумел узнать, где она живет. А когда проследил за ней до убежища Сими, Тани узнал о возможностях отца, которые не мог оценить раньше. И если он – сын Абео – понял, что это значит для их жизней, Монифа, скорее всего, расценила появление Абео в Челси как доказательство того, что она никогда не сможет освободиться от отца Тани, сколько бы ни пыталась. Она может бежать и прятаться, бежать и прятаться, а в конечном итоге окажется, что все ее усилия тщетны.

– Тани, Тани, Тани!

По крайней мере, Симисола пока в безопасности.

– Спускайся, Пискля! – крикнул он.

Сам Тани спустился на кухню, где Джозеф Коттер искал рецепты в интернете. Он пообещал приготовить Сими и Тани настоящую нигерийскую еду. Коттер видел, как мало они едят, но приписал это своей стряпне, а не их страху и тревоге из-за событий, происходящих в их жизни. Но ингредиенты выбили его из колеи. Он сомневался, что в местном супермаркете найдется даддава или толченые лангусты.

Сими спустилась с котом, который висел у нее на плече.

– Аляска хотел внимания, – сообщила она. – Я поняла это по его взгляду.

– Он не любит долго сидеть на руках. – Коттер оторвал взгляд от ноутбука. – Смотри, чтобы он тебя не поцарапал, когда захочет спрыгнут.

– Он мурлычет, – сказала Сими. – И почти всю ночь мурлыкал. Это значит, что он доволен.

– Ты позволила ему спать с тобой? И он остался на всю ночь? – удивился Коттер. – Похоже, он тебя выбрал. Этот кот никогда ни с кем не спит. По правде говоря, я не знаю, где он проводит ночи.

– А где Пич, мистер Коттер? – спросила она. – Тани, тебе нужно найти Пич, чтобы нам обоим было кого обнимать.

Ответом им стал громкий лай. Потом послышался звонок в дверь. Потом – стук дверного молотка.

– Вы двое остаетесь тут. Я посмотрю, в чем дело.

Он поднялся по лестнице. Вскоре Пич перестала лаять, и это означало, что собака деловито обнюхивает чьи-то щиколотки и туфли – или что мистер Коттер отправил этого человека восвояси. Сими позволила Аляске спрыгнуть на пол; в ее темных глазах плескался страх. Кот выскочил из кухни в сад, хлопнув кошачьей дверцей.

На лестнице послышался звук шагов, потом голос Коттера:

– …на кухне, со мной.

– Слава богу. – Тани узнал голос матери.

Сими едва успела крикнуть: «Мама!» – как Монифа спустилась в кухню, и дочь уже бежала к ней. Она обхватила руками талию матери и повисла на ней, не скрывая своей радости.

Монифа нашла взглядом Тани.

– Они мне позвонили. Слава богу, они догадались мне позвонить.

– Что…

Она не дала Тани договорить.

– Они его отпустили. Сказали, что он провел ночь в камере и больше не представляет для нас угрозы. Но как они могут такое говорить? Они его не знают. Они знают только то, что он им говорит, и видят, как он себя ведет в их присутствии. Но теперь он придет сюда, и ничто его не остановит.

– Давайте я позвоню копам, – сказал мистер Коттер. – Он может появиться. Но в дом не войдет.

– Нет! – вскрикнула Монифа. – Пожалуйста. Это не поможет. Он будет ждать благоприятного момента. Он опять придет. Вы должны позволить мне… Симисола, ты должна пойти со мной. А ты, Тани, должен остаться. Будешь говорить с ним так, чтобы он подумал, что Симисола здесь, а ты не даешь ему ее увидеть. Но ее здесь не будет. Она будет в Брикстоне со мной и с семьей сержанта Нкаты. Тани, ты это сделаешь? Пожалуйста. Сделаешь? После вчерашнего он может… Сими нельзя оставаться здесь. Он не должен знать, где она.

Тани молча кивнул. Он почувствовал, как его охватывает страх. Ему не хотелось верить, что Абео попробует еще раз угрожать им, но он знал своего отца. Помимо планов относительно Симисолы, которые остались прежними, у него еще имелся счет к сыну.

– Мама, как ты… – спросил Тани.

– Меня ждет такси, – ответила она. – Сими, мы должны немедленно уехать.

– Но мне нужно пойти наверх и взять мои…

– Времени нет, Симисола. Тани потом привезет твои вещи. Ты должна пойти со мной прямо сейчас.

Сими вопросительно посмотрела на Тани, потом на Коттера, потом опять на Тани.

– Иди с мамой, Пискля. – сказал брат. – Я привезу все, что тебе нужно.

Сими подбежала к нему и обняла. Потом обняла мистера Коттера. Потом схватила протянутую руку Монифы и вместе с матерью стала подниматься по лестнице. Тани пошел за ними.

Прежде чем мать открыла дверь, Тани шагнул вперед.

– Я проверю. Если он там и увидит вас… увидит Сими…

– Да, – сказала Монифа. – Да-да. Пожалуйста.

Тани открыл дверь. Такси – микротакси, а не «черный кэб» – ждало на улице. Он подошел к машине, внимательно посмотрел вокруг, даже на деревья. Отца нигде не было видно. Тогда он махнул матери, и она вывела Симисолу из дома. Посадив Сими в машину, села сама и сказала Тани через открытое окно:

– Ты – лучший из сыновей. Но ты должен быть осторожен. Не пускай его в этот дом. Он хочет причинить тебе вред, Тани.

Она взяла ладонь сына, поцеловала и прижала к щеке. Потом повернулась к водителю.

– Пожалуйста, езжайте быстро. Как можно быстрее.

Машина тронулась с места, притормозила в конце Чейн-роу, пропуская поток транспорта, свернула налево и скрылась из виду.

Линли ждал в своем кабинете звонка от Нкаты. Хейверс он отправил к констеблям, которые искали иголку в стоге сена. Один проверял все компании микротакси к югу от реки, а также все компании аренды автомобилей и все «черные кэбы» – это могло занять целую вечность, если не удастся завершить дело другим способом. Другой выяснял название и расположение всех пирсов и пристаней на южном берегу Темзы между Кингс-Стэйрс и Лондонским мостом, а также наличие камер видеонаблюдения поблизости от них. Утомительная работа. Но очень важная, о чем напомнил Линли, как только Уинстон Нката в сопровождении Деборы Сент-Джеймс отправился в Дептфорд. В данный момент, в отсутствие убедительных доказательств, он не ждал никаких признаний в деле об убийстве Тео Бонтемпи. В расследовании оставалось еще так много белых пятен, что надеяться на что-либо было неразумно.

Констебли упорно трудились уже два с четвертью часа, когда наконец позвонил Нката. Поговорив с ним, Линли связался с полицейским участком на Вестферри-роуд, попросил выделить ему комнату для допросов и предупредил коллег, что приедет с сержантом Барбарой Хейверс. В одних обстоятельствах допрос подозреваемых лучше проводить у них дома, в других – нет. Данный случай, решил он, относится ко второй категории.

Томас позвал к себе Хейверс, которая саркастически поинтересовалась у него, имеет ли он представление, сколько на реке причалов и пирсов. «Не один десяток, – ответил он. – Но если констебли тщательно изучат карту и свяжутся с коллегами из участка в Ваппинг-Ривер, то узнают, какими пирсами и причалами, как правило, пользуются владельцы лодок». Она передала информацию констеблям и вслед за Линли пошла к лифту.

Они сели в машину Томаса. Была уже середина дня, но ни у одного из них не было времени пообедать. Хейверс заявила, что умирает от голода, и стала рыться в сумке. После тщательных поисков, во время которых в сумке обнаружилось невероятное количество вещей, она извлекла батончик «Твикс», вопросительно посмотрела на Линли и разломила батончик пополам. Они съели его, после чего Хейверс достала из сумки сладкую овсяную лепешку, которую они тоже разделили по-братски. За лепешкой последовал пакет со сладким, кремом. Хейверс опять проявила щедрость, и Линли подумал, что следующим будет печенье «Поп-Тартс». Более здоровой пищи – например, фруктов – он не ждал: это полностью противоречило бы ее предпочтениям в еде. И не был разочарован, поскольку за сладким кремом последовали четыре ириски «Старбёрст», две из которых были без оберток. Линли сжевал одну ириску, и у него тут же заныли зубы, но он подумал, что это психосоматика, и решил не обращать внимания. Подъехав к полицейскому участку на Вестферри-роуд, они признались друг другу, что за чашку чая готовы практически на все – за исключением убийства. Хейверс предложила заскочить в, как она выразилась, «ближайшую забегаловку». Но Линли ответил, что в участке, вне всякого сомнения, имеется приличный буфет, которым они смогут воспользоваться.

Участок был большим: вход в него располагался на углу, а два крыла здания простирались в обоих направлениях. Они оставили машину на стоянке, представились дежурному, и к ним вышел констебль в полицейском мундире. Он отвел их в комнату для допросов, которую им выделили.

Доктор Уэзеролл ждала внутри, и вид у нее был недовольный.

– Это вы. Я должна была догадаться. Это действительно необходимо?

– Вы не приглашали адвоката? – спросил Линли.

Они с Хейверс сели напротив доктора Уэзеролл. Линли включил диктофон, назвал их имена, время и повторил вопрос насчет адвоката. Хейверс подвинула хирургу один из трех стаканчиков чая. Потом достала из сумки несколько блистеров молока и четыре пакетика сахара и выложила на стол.

– Вы в курсе, что у меня должна была начаться операция? – сказала доктор Уэзеролл. – И два совершенно бесчувственных констебля заявили, что ее придется отложить? Мне сообщили, что, независимо ни от чего, я должна быть доставлена сюда. И теперь я сижу здесь, в этой дурацкой комнате. – Она посмотрела на часы. – За это время я уже почти закончила бы операцию.

– Какого рода операция у вас была назначена? – спросил Линли.

– Как вас понимать? Вы точно знаете, чем я занимаюсь. А если по какой-то причине вы этого не понимаете, то без труда найдете все подробности в интернете.

– Да, мы в курсе. Но нас интересуют другие процедуры.

– Это женская клиника. Я занимаюсь проблемами женского здоровья. И не собираюсь сидеть тут и перечислять их вам. Вы уже спрашивали. Полагаю, у сержанта все записано.

– Совершенно верно, – согласился Линли. – Но нам хотелось бы расширить свои знания. Вы уверены, что вам не нужен адвокат? Если хотите, мы вызовем дежурного.

Она прищурилась. Томас старался говорить как можно доброжелательнее, но его настойчивое предложение адвоката содержало явный намек, и он видел, что ей это не нравится. Линли ждал. В конце концов она снова отказалась. Хейверс достала свой блокнот на пружинке и механический карандаш. Узнав карандаш Уинстона Нкаты, Линли вопросительно посмотрел на нее. Барбара ответила невинной улыбкой. Неисправима.

– Насколько я понимаю, одной из ваших пациенток была женщина по имени Лейло, – сказал он. – Вам знакомо это имя?

– Естественно. Не так давно ей была сделана успешная операция по реконструкции. Результаты хорошие. А что с ней?

– Мы узнали, что вы обычно делаете подарок каждой женщине, перенесшей операцию. Лейло тоже?

– Я дарю им сувенир, – ответил она. – Возможно, вам трудно в это поверить, но требуется большое мужество, чтобы решиться на операцию после того, что сделали с этими женщинами, детектив Линли… Простите, я не помню ваше звание.

– Можете называть меня просто детективом, – сказал Линли. – Какого рода сувениры?

– Что?

– Вы сказали, что дарите им сувениры, – сказала Хейверс. – Какие? Коробка шоколадных конфет? Канцелярские принадлежности? Лосьон? Духи? Шарф? Подарочный сертификат в «Макдоналдс»?

– Разные. – Врач потянулась за чаем. Добавила два блистера молока. Размешать молоко было нечем, и она сделала несколько круговых движений чашкой.

– Но это немного странно, правда? – заметила Хейверс. – Мне казалось, все должно быть наоборот. Они должны вас благодарить. Я имею в виду, что это вы им помогаете. Вы улучшаете их жизнь. Почему бы им не отблагодарить вас?

Доктор Уэзеролл дернула плечом.

– Наверное, вам это кажется странным. Но вы никогда не были на их месте. Их предали люди, которых они любили. Люди, которым они доверяли и которые должны были их защищать. Их предало все общество, и поэтому, когда они решили вручить свою судьбу мне – совершенно незнакомой и к тому же белой женщине, – это был акт доверия. Некоторые женщины впервые доверились кому-то после того, как их изуродовали. Поэтому мой подарок… это награда. Благодарность от меня за привилегию помочь им.

Линли был впечатлен. Доктор Уэзеролл говорила совершенно искренне – в этом не могло быть сомнений. Это ее страсть. Вероятно, она вкладывала в нее все свои профессиональные знания, всю душу. Все еще больше запутывалось. Он достал из конверта фотографию Тани Банколе, которую сняла Дебора Сент-Джеймс, положил на стол и подвинул к доктору Уэзеролл. Она посмотрела на фотографию, нахмурилась, потом перевела взгляд на Линли.

– Я должна знать этого молодого человека?

Он покачал головой.

– Если вы посмотрите ему за спину, то заметите скульптуру на столике рядом с диваном. – Линли ждал ее подтверждения. Потом продолжил: – Лейло утверждает, что это подарок от вас, благодарность за то, что она вам доверилась.

Доктор Уэзеролл ответила не сразу. Она снова посмотрела на фотографию и нерешительно произнесла:

– Возможно.

– Вы подарили ей скульптуру, так?

– Да. Но эта фотография…

– Изображение немного размытое, да? Думаю, нам поможет вот это. – Хейверс извлекла из своего блокнота сложенный лист бумаги. Края у него уже загнулись, но сержант развернула лист, тщательно разгладила и положила на стол рядом с портретом Тани Банколе. Это было изображение «Стоящего воина», которое Росс Карвер скачал из интернета. – Так лучше?

Линли наблюдал за доктором Уэзеролл. Она явно обдумывала ответ. Выбор у нее был непростой. Можно все отрицать, но ее слова легко проверить, а признание может стать источником множества проблем. И суть этих проблем ей неизвестна. Так что придется полагаться на интуицию.

Она сделал выбор.

– Да. – Указала на распечатку из интернета. – Очень похожа на статуэтку, которую я ей подарила.

– Благодарю вас, – сказал Линли и повернулся к Хейверс. – Будьте добры, сержант…

Хейверс произнесла стандартное предупреждение, которое зачитывают задержанному. Доктор Уэзеролл – Линли это видел – сразу поняла, что ошиблась с выбором.

– Что происходит? – спросила она.

– Вас предупредили, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас, – напомнил Линли. – Позвольте мне еще раз спросить: вам нужен адвокат?

– Зачем мне адвокат? Я ничего не сделала. Это абсурд. В чем состоит мое преступление?

– Вы по-прежнему отказываетесь от адвоката?

– Да. Я понятия не имею, что делаю тут, и мне начинает казаться, что вы тоже.

Линли приподнял пальцы, соглашаясь, что ее предположение не лишено смысла.

– Где вы взяли скульптуру, которую подарили Лейло?

– Не помню. Я покупаю подарки для пациенток, когда вижу что-то подходящее. Это может быть все, что угодно. И где угодно. На уличном рынке, в магазине секонд-хенда, на гаражной распродаже, в благотворительном магазине…

– И в квартире Тео Бонтемпи? – спросил Линли.

– Что?

– У Тео Бонтемпи была коллекция африканских скульптур, – объяснил Линли.

– Вы намекаете… на что? Что я украла ее у Тео, чтобы подарить Лейло? Я понятия не имею, где жила Тео Бонтемпи.

– А вот это неправда, – заметила Хейверс. – В ее карте есть вся информация.

– Не думаю, что это имеет значение, сержант. Я не запоминаю медицинские карты своих пациентов. И если б я действительно пришла к ней – чего я, естественно, не делала, – зачем мне брать ее скульптуру?

– После того как этой скульптурой вы ударили ее по голове, выбора у вас не было.

Доктор Уэзеролл пристально посмотрела на Хейверс. Потом перевела взгляд на Линли.

– Это полное безумие.

– Труднее было понять зачем, – сказал Томас. – Но мы выяснили как. Вы сами нам подсказали. Машины у вас нет, и сюда, на Собачий остров, вы прибываете на моторной лодке. Это объясняет, как вам удалось добраться до квартиры Тео Бонтемпи так, что вашу машину не зарегистрировали камеры видеонаблюдения на Стритэм-Хай-роуд. От Собачьего острова вы на лодке подошли к пирсу или причалу, ближайшему к Стритэму. Потом на такси доехали до Стритэм-Хай-роуд. Вернулись к причалу на такси, снова сели в лодку и по реке доплыли до Ил-Пай-Айленд. Мы обязательно найдем соответствующие записи камер видеонаблюдения. То же самое относится к такси.

– Все это сказки, – сказала доктор Уэзеролл. – Теперь мне нужен адвокат.

– У вас есть свой или подойдет дежурный?

Она согласилась на дежурного. Договориться удалось быстро, но ждать приезда дежурного адвоката пришлось сорок минут. Это была молодая китаянка. Свою молодость она пыталась замаскировать серым брючным костюмом в полоску, строгой белой блузкой, накрахмаленной до такой степени, что ее можно было поставить в угол, и очень большими очками в черной оправе. В другой одежде и без очков ее было бы легко принять за подростка. «Вивьен Янг», – представилась она и сказала, что ей нужно переговорить с клиентом наедине, прежде чем возобновится допрос.

Линли продиктовал ей номер своего мобильного, и они с Хейверс направились в кафе «Пилерс». Едва сели за один из столиков, как у Томаса зазвонил телефон.

– Быстро, черт возьми, – буркнул он, но потом увидел, что звонит Уинстон.

У него в руках бронзовая скульптура, должным образом помещенная в пакет для вещдоков. Та самая, которую они искали. Он везет ее криминалистам, рассчитывая, что те займутся ею в первую очередь. Но особых надежд он не питает. Выглядит она довольно чистой.

– На ней могут остаться следы ДНК – Тео или доктора Уэзеролл, – сказал Линли. – С этой скульптурой связаны и другие факты, которые будет невозможно опровергнуть. «Стоящий воин» у нас, и к человеку, который воспользовался им как дубинкой, ведут разные пути.

Через двадцать минут после разговора с Нкатой Линли получил сообщение от Вивьен Янг. Они вернулись в комнату для допросов, где Томас снова включил диктофон и еще раз напомнил доктору Уэзеролл о ее правах.

– Как вы сами признали, скульптура на фотографии, сделанной в доме вашей пациентки Лейло, – та самая, которую вы ей подарили.

– Я сказала, что скульптура на фотографии очень похожа на ту, детектив Линли. Знать наверняка я не могу.

– Вы предполагаете, что у нее есть еще одна такая же? Или что она купила вторую, чтобы составить пару?

– Я ничего не предполагаю. Просто говорю, что скульптура на фотографии очень похожа на ту, что я ей дала. Вы сами можете видеть, что средний план на снимке немного размыт. А фон – просто тени.

– Мм… Да. Именно поэтому я отправил своего сержанта, чтобы тот лично взглянул на нее. Он подтвердил, что это «Стоящий воин». И еще подтвердил, что именно эта скульптура принадлежала Тео Бонтемпи.

– Это абсурд. У него не может быть никаких доказательств, и вы это знаете.

– Боюсь, вы ошибаетесь, – сказал Линли. – Статуэтка уже едет к криминалистам, но результат мы узнаем лишь через несколько дней. Или даже недель, в зависимости от того, насколько загружена лаборатория. Однако есть еще один способ связать скульптуру с квартирой Тео Бонтемпи. Это подарок ее бывшего мужа, и когда он вернулся в квартиру, то обнаружил исчезновение статуэтки.

– Мы оба знаем, что она могла сама избавиться от статуэтки. Например, подарить кому-нибудь. Или выбросить. Можно найти десятки объяснений, детектив. И даже если статуэтка действительно пропала, вы не можете утверждать, что предмет, пропавший из квартиры этой женщины, каким-то образом оказался у одной из моих пациенток.

– Тем не менее оказался. – Хейверс постучала карандашом по блокноту, и в ее тоне проступило раздражение. – Он совершил путешествие из Стритэма в Дептфорд, причем почти все это время был у вас.

– Я не понимаю, как…

– Номер десять, – сказал Линли.

– Что?

– «Стоящий воин» – это ограниченная партия из пятнадцати бронзовых скульптур, доктор Уэзеролл. Росс Карвер – муж Тео Бонтемпи – купил копию номер десять из двенадцати, проданных галереей в Пекхэме. Скульптор ставила номер рядом со своей подписью. Надписи наносились на дно скульптуры, так что если специально не смотреть, о них можно не знать.

Хирург ничего на ответила. Вивьен Янг сцепила руки на столе. Из коридора доносились голоса. Из вентиляционного отверстия на стене внезапно подул холодный воздух.

– Мёрси Харт пока хранит молчание, но, полагаю, это ненадолго, независимо от того, сколько вы ей платите, – как мне кажется, довольно много. Когда мы поедем в тюрьму Бронзфилд, чтобы еще раз поговорить с ней…

При упоминании тюрьмы доктор Уэзеролл прищурилась, но не сказала ни слова.

– …велика вероятность того, что она расскажет о вашей связи с клиникой на Кингсленд-Хай-стрит. После того, как мы сообщим ей, что вы арестованы.

– Без комментариев, – сказала доктор Уэзеролл.

– В ваших комментариях пока нет необходимости, – сказала Хейверс. – Кроме десятой копии «Стоящего воина» – которая сильно осложнит ваше положение – и решения Мёрси Харт прервать молчание, что обязательно произойдет, когда она узнает о вашем аресте и предъявлении обвинений, у нас есть ваши телефонные звонки Тео Бонтемпи после того, как та столкнулась с вами в день прихода полиции в клинику. Первый из этих звонков был сделан в тот же вечер. А все остальные ведут прямо к той ночи, когда на нее напали.

– Позвонив Тео, вы пытались убедить ее не сдавать вас.

– Сдавать? За что? За то, что помогала искалеченным женщинам? Разве это незаконно, детектив?

– Поначалу мы думали, что Мёрси Харт под именем Эстер Ланж делает обрезание маленьким девочкам. Но это не так, правда? Операции делали вы, и вы шли туда – в клинику, – когда вас увидела Тео Бонтемпи, одетая в африканскую одежду. Думаю, она была шокирована и пыталась понять, что вы делаете в этом районе. Но ей не потребовалось много времени, чтобы прийти к единственно возможному выводу. Именно вы делали медикализированное обрезание.

– Без комментариев. Без комментариев, – сказала доктор Уэзеролл. Потом повернулась к Вивьен Янг. – Я обязана сидеть тут и выслушивать все это?

Адвокат сказала то, что Линли и Хейверс и так знали: как долго они могут удерживать ее без предъявления обвинений. И это время хирург, скорее всего, предпочла бы провести не в их обществе.

– Не все женщины, которых вы оперируете, могут заплатить за реконструктивную хирургию, правда? И эти операции не оплачиваются Национальной системой здравоохранения. Вам требуется надежный источник дохода, чтобы содержать свой медицинский центр на Собачьем острове и платить Мёрси Харт приличные, как я полагаю, деньги. Вполне возможно, вы получаете пожертвования от организаций, борющихся с женским обрезанием, и от отдельных людей, – но главным источником дохода для вас служит клиника женского здоровья в Хакни. Чего я не понимаю – и, готов поспорить, сержант Хейверс тоже, – так это почему вы выбрали медикализированное обрезание как средство обеспечения своей работы. Это не только незаконно – именно против него вы боретесь.

– Не совсем так, шеф, – возразила Барбара. – Она борется против метода, которым это делается, а не против самого факта. Думаю, она рассуждает так: если родители хотят сделать дочери обрезание, она, по крайней мере, избавит их от некомпетентного мясника. Именно поэтому она ни за что не поручила бы операции Мёрси Харт. Но все должно было выглядеть так, словно их делает Мёрси. Поэтому доктор Уэзеролл появлялась в клинике только после сообщения о назначенной процедуре. Так все происходило, доктор Уэзеролл?

– Без комментариев, без комментариев. – Ее голос с каждой секундой звучал все тише, бравада исчезла.

– Теперь становится понятна роль Мёрси, – задумчиво произнес Линли. – Она должна была знать, что происходит, и должна была знать, что это незаконно.

– Ей нужны деньги, шеф. Куча детей, ни мужа, ни бойфренда, жизнь дорогая, и все такое…

– Она пошла на огромный риск. Только ради денег?

– Может, она считала это правильным, сэр? Не само обрезание, а использование медикализированного обрезания для поддержки того, что доктор Уэзеролл пытается сделать для искалеченных женщин?

Доктор Уэзеролл молчала. Но в ее глазах блеснули слезы. Вивьен Янг что-то прошептала ей на ухо. Хирург на мгновение задумалась, потом кивнула.

– Нам хотелось бы поговорить наедине, детектив, – сказала адвокат.

Выключив диктофон, Линли вышел в коридор. За ним Хейверс.

– Мне нужно выкурить сигарету, или я за себя не ручаюсь, – произнесла Барбара и пошла ко входу в полицейский участок.

Томас проверил свой телефон и увидел два новых сообщения. Одно – от Доротеи Гарриман, из трех слов: «Это Китайская пристань». Вторым было голосовое сообщение от Дейдры: «Возвращаюсь сегодня вечером, Томми. Ужасно скучала. Позвонишь?» Он тут же позвонил, но телефон Дейдры был включен в режиме автоответчика. Его сообщение было кратким. Они заканчивают расследование, и он очень рад, что она снова будет в городе. Но не стал выражать надежду, что она решила все проблемы с братом и сестрой. Подумал, что она сама ему расскажет, когда они наконец увидятся.

После сигареты от Хейверс пахло как от потухшего костра, но, с другой стороны, она явно успокоилась. Они провели в коридоре еще четверть часа. Наконец Вивьен Янг открыла дверь.

– Мы готовы, – объявила она.

Они заняли свои места, и Линли снова напомнил доктору Уэзеролл о ее правах. Она кивнула, посмотрела на Вивьен Янг, судорожно вдохнула и сказала:

– Я хочу объяснить, что произошло.

Сначала Уинстон Нката отвез Дебору к ее машине, которую она оставила на стоянке недалеко от Вестминстерского дворца. Он не рассказывал подробности, почему так важна десятая копия «Стоящего воина», которая была у Лейло, а Дебора не спрашивала. Но она недаром была замужем за экспертом в области криминалистики.

– Полагаю, это завершающий штрих, – сказала Дебора, когда Нката достал из багажника пакет для вещдоков, чтобы положить туда скульптуру из квартиры в Дептфорде.

– Надеемся, – ответил он, и на этом разговор завершился.

Расставшись с Деборой, сержант отвез «Стоящего воина» в криминалистическую лабораторию, с которой они работали с самого начала расследования, и, использовав все свое очарование, убедил сотрудников, чтобы они поставили эту работу в самое начало очереди. Ему ответили, что «ничего не гарантируют», но тон, которым это было сказано, вселил в него надежду.

Когда он возвращался к машине, зазвонил мобильный. Номер был незнакомым, но сержант ответил.

– Это Уинстон Нката? – спросил женский голос. Нката подтвердил, и тогда женщина представилась как Завади. – Тани Банколе сказал мне, что паспорта у вас. Мы получили срочный охранный ордер, и мне нужно забрать у вас паспорта. Они будут в полицейском участке в Сток-Ньюингтоне. Вместе с охранным ордером.

– У меня они в безопасности, – сказал Нката.

– Не сомневаюсь, но они должны храниться вместе с ордером – на тот случай, если ордер будет отозван. Тогда паспорта нужно будет вернуть семье.

Уинстон ответил, что документы у него дома, но он может их взять – это недалеко. И привезти в Сток-Ньюингтон, если так нужно. Женщина сказала, что заберет их и что уже выезжает.

Нката поехал в квартиру родителей. Дома никого не было – и не могло быть в такое время дня. Отец за рулем автобуса одиннадцатого маршрута, а мать в кафе – вероятно, вместе с Таби и Монифой убирает после ланча.

Паспорта он оставил в нагрудном кармане пиджака, который надевал вчера. В спальне в изножье кровати, на которой спала Монифа, лежали две аккуратно сложенные стопки чистого белья: простыни и полотенца. Пиджак висел в платяном шкафу. Нката снял пиджак с вешалки и сунул руку в нагрудный карман. Но вытащил только один паспорт вместо четырех. Паспорт Тани. Обыскав все остальные карманы пиджака, он вернулся к шкафу и посмотрел на пол, хотя и не понимал, каким образом паспорта могли выпасть из кармана. Конечно, он мог вытащить три паспорта, когда вешал пиджак в шкаф, но непонятно, зачем это было делать. Тем не менее сержант на всякий случай внимательно проверил пол.

Паспортов не было. Нката опустил голову и стал вспоминать. Он точно знал, что ему отдали все четыре. Дебора Сент-Джеймс протерла каждый из них после того, как извлекла из-под кошачьего лотка, отдала ему, и он положил их во внутренний карман пиджака. Уинстон не сомневался, что это надежное место. Абео Банколе забрала полиция, так что он никак не мог догадаться, что паспорта у Нкаты – имени которого он не знал, – не говоря уже о том, чтобы узнать его адрес, проникнуть в квартиру и забрать паспорта, не оставив никаких следов. Но даже в этом случае пропасть должны были два паспорта: его и Симисолы.

Боковым зрением Нката видел сложенные простыни и полотенца, и теперь они виделись ему совсем в другом свете. Поначалу он подумал, что мать оставила их для Монифы, но теперь понял, что все могло быть наоборот. Нката подошел к изголовью кровати, откинул тонкое летнее покрывало и увидел, что постельного белья нет. Дотронувшись до полотенца, он почувствовал, что оно слегка влажное – им пользовались. Потом внимательно рассмотрел простыни и увидел, что они тоже несвежие.

Выудив из кармана телефон, он набрал знакомый номер. Ответила Табби, и он попросил позвать маму.

– Бриллиант, милый, у тебя все в порядке? – спросила она.

– Монифа с тобой, мама? – спросил он, с трудом шевеля пересохшими губами.

– Она поехала за Симисолой, милый, – ответила Элис. – Ей позвонили. Сообщили, что этого Абео – кажется, так зовут ее мужа? – отпустили из полиции. Она так боялась, что он сразу отправится в Челси, что я вызвала для нее такси. Чтобы забрать оттуда Симисолу. Она собиралась сразу вернуться. Погоди, милый, я узнаю у Табби…

Нката слышал, как мама спрашивает Табби, помнит ли она, когда Монифа ушла из кафе. Табби понятия не имела. Они были очень заняты ланчем. Уинстон знал, что у них творится в обеденное время: кафе до отказа набито посетителями, а очередь к окошку, где выдают еду навынос, тянется на тротуаре вдоль двух соседних магазинов.

– Прошло уже несколько часов, Бриллиант… О боже! Теперь я думаю, что Абео добрался до Челси раньше ее… Что, Табби?

Нката почувствовал, как на лбу у него выступают капельки пота. Табби что-то сказала, но он не разобрал.

– Табби думает, что ей позвонили около половины первого, – сообщила ему Элис. Потом умолкла, вероятно смотрела на часы. – Господи… Она должна была уже вернуться. Я тебя подвела. Если муж добрался до нее, я себя никогда не прощу. Я так, так…

– Всё в порядке, мама, – сказал Нката. – Думаю, он до нее не добрался.

На этом разговор закончился. Уинстон ничуть в этом не сомневался, но на всякий случай позвонил в полицейский участок Белгравии. Да, ответили ему, Абео Банколе все еще в камере. Если ему не предъявят обвинение, то отпустят по истечении двадцати четырех часов – дольше они не имеют права его задерживать.

Потом Нката позвонил в дом Сент-Джеймсов, стараясь говорить как можно спокойнее. От Джозефа Коттера он узнал, что Монифа приезжала за Симисолой. Потом попросил передать трубку Тани, и тот рассказал ему подробности, совпадавшие с тем, что он узнал от матери. Монифа приехала сюда и сообщила об освобождении Абео. Тани знал, что отец ни за что не откажется от своих планов, и поэтому проводил Монифу и Симисолу к машине, на тот случай, если Абео снова появится здесь. Но тот не вернулся на Чейн-роу – по крайней мере, так ему показалось.

Нката спросил, знает ли Тани, куда Монифа собиралась увезти Симисолу.

– В Брикстон, так она сказала. Потому что отец ее там никогда не найдет.

– А если не в Брикстон?

– Этого не может быть. Так она нам сказала, мне и мистеру Коттеру. – Голос его изменился. Он понял: похоже, что-то случилось. И, возможно, серьезное. – Что… Он до нее добрался?

– Я это проверю, – сказал Нката.

– Но она действительно поехала в Брикстон, как собиралась?

– Я и это проверю, Тани. Ты остаешься с мистером Коттером, хорошо? Миссис Сент-Джеймс вернулась?

– Да.

– А мистер Сент-Джеймс?

– Нет, но…

– Ладно. – Нката не дал ему договорить. – Вы все остаетесь в Челси. Мне нужно кое-куда позвонить. Как только узнаю, где твоя мама, сразу с вами свяжусь. У тебя есть предположения, куда еще она могла поехать?

– У нас есть родственники в Пекхэме.

– Позвони и проверь, ладно?

Нката отключился, чтобы парень не мог задать ему вопросы, на которые у него не было ответов. И ему действительно нужно было позвонить. Первым делом он набрал номер Завади, чтобы сообщить ей новости. Женщина не ответила, и это значит, что она верна своему слову: едет в Брикстон за паспортами. Нката оставил ей сообщение, чтобы она перезвонила, как только сможет, и связался с Линли. Он не успел рассказать начальнику о случившемся; тот сообщил, что наиболее вероятное место стоянки моторной лодки на южном берегу Темзы – Китайская пристань. Это к востоку от Тауэрского моста, и с обоих концов пристани к реке ведут ступеньки. На противоположной стороне улицы, на здании недалеко от туннеля, есть камера видеонаблюдения. Туннель соединяет Китайскую пристань с другой, тоже расположенной на Бермондси-Уолл. Склады здесь давно переоборудованы в жилые дома, и вполне возможно, что для безопасности жильцов там установлены камеры видеонаблюдения.

Нката надеялся, что хорошие новости, сообщенные Линли, перевесят плохие новости о паспортах. Он рассказал об их пропаже и объяснил, что произошло в кафе, принадлежавшем его матери.

– Табби – она помогает маме в кафе – сказала, что Монифе кто-то позвонил и сказал, что ее мужа отпустили. Но звонили не из полицейского участка Белгравии, потому что Абео Банколе пробудет там до половины четвертого, если никто не напишет на него заявление.

Линли молчал. Нката слышал фон из приглушенных голосов.

– Значит, – сказал Томас после недолгих раздумий, – она могла увезти девочку назад в… как называется этот квартал?

– Мэйвилл. Но зачем говорить Тани, что она везет дочь в Брикстон, шеф? И зачем она забрала паспорта?

– У нее есть кредитная карта? – спросил Линли. – Доступ к наличности? Чтобы вывезти девочку из страны?

– Не знаю, черт возьми. – Нката почувствовал, как у него похолодело внутри. – У нее есть двоюродная сестра в Пекхэме, к которой она могла поехать. Тани проверяет. Но…

– Это неприятно, – сказал Линли.

– А что с Уэзеролл? Есть новости?

– Дает показания. Она может придумать десяток историй, надеясь, что Мёрси по-прежнему будет держать рот на замке, но не сможет объяснить, откуда у нее десятая копия «Стоящего воина». Ты молодец, Уинстон.

– Всю работу сделала Барбара, шеф. Я только увидел фотографию, снятую Деборой Сент-Джеймс.

– И тем не менее, – сказал Линли. – Держите меня в курсе насчет этой женщины, Банколе. Свяжитесь с участком в Белгравии. Возможно, она поехала туда, написать заявление.

«Маловероятно», – подумал Нката. Но согласился, хотя и понимал, что ничего не будет делать, пока не переговорит с Завади. Он снова позвонил ей, и на этот раз она ответила. Она в Брикстоне и бродит в поисках Лафборо-Эстейт.

– А вы где, черт возьми?

Нката сказал, что едет к ней, и спросил, где она находится. «На каком-то дурацком перекрестке», – ответила она, что ничего ему не говорило, поскольку перекрестков в районе было много. Пусть пришлет фотографию ближайшего дома, попросил он. Это поможет.

Помогло. Конечно, Уинстон понятия не имел, как она выглядит, но когда увидел женщину на углу Сент-Джеймс-кресент и Вестерн-роуд, сразу понял, что это Завади. Все в ней выдавало нетерпение: она скрестила руки на груди, притопывала ногой, смотрела на часы и теребила африканское ожерелье. Нката представился. Она кивнула и назвала себя.

– Паспорта?

– Пропали. Симисолы, ее матери и ее отца. Паспорт Тани у меня. И всё.

Выражение лица Завади резко изменилось – от безразличия к ярости, как будто у нее выросла вторая голова.

– Как, черт возьми, они могли пропасть? – спросила она.

– Монифа… Мама Симисолы. Думаю, она их взяла. Больше никто не мог этого сделать.

– Вы не держали их при себе? Не заперли их? Что, ради всего святого… – Завади сжала кулаки. Нката подумал, что она хочет его ударить, и винить ее в этом было нельзя.

– Без охранного ордера девочке грозит опасность. А без паспортов и охранного ордера ее могут отвезти в Нигерию, если есть билеты. Вы тупой чертов… Вы коп или нет?

– Простите. Я не думал…

– Ну естественно. Вы не думали. Рада, что мы это установили. Монифа знает, куда мы поместили Симисолу и Тани?

Нкате хотелось провалиться сквозь землю.

– Да, знает. Она забрала оттуда Симисолу.

– Боже правый… Как она узнала, где они?

Нката был вынужден признаться. Монифа знала, где прячут Симисолу, потому что он один раз привез ее туда в благодарность за помощь в расследовании убийства. Она написала заявление на клинику на Кингсленд-Хай-стрит, которую закрыли копы, и призналась, что хотела, чтобы Симисоле сделали там обрезание, но под медицинским наблюдением.

– И вы ни о чем не догадались? – воскликнула Завади. – Идиот, она же демонстрировала свои намерения с самого начала. И теперь мы должны ее остановить.

– Люди говорят: «Мы положим этому конец» – и отправляются в крестовый поход, – сказала Филиппа Уэзеролл. – Они верят, что остановят прилив. Но они не могут. Никто не может. То, что некоторые делают с девочками… Это остатки их культуры, и они ее защищают. Люди, действующие из лучших побуждений, закон, суды… ничто не поможет. Вы знаете, что происходит прямо здесь, сейчас, в эту секунду, детектив Линли? Теперь это делают в основном в младенческом возрасте, и лишь изредка – девочкам в препубертатном возрасте. Младенец не умеет говорит, он не расскажет, что произошло и как ему угрожали. Он не расскажет никому – ни школьному учителю, ни полиции. Все происходит до формирования речи и памяти. Я пытаюсь вам объяснить, что весь этот ужасный бизнес ушел в глубокое подполье.

Они вернулись в комнату для допросов. Им принесли еще чай, и Хейверс сбегала в кафе, где купила две чашки нарезанных фруктов, четыре банана и четыре пачки печенья с сыром. Хирург рассказывала, каким образом она сумела стать «полезной» матерям, которые продолжали верить и настаивали, что их дочери могут выйти замуж только в том случае, если будут чистыми и непорочными, а их девственность не только гарантирована, но и обеспечена принудительно.

Многое из того, что она говорила, было совершенно логичным – по крайней мере, для нее. Отвратительная традиция калечить девочек не исчезнет просто потому, что так хотят некоторые люди. Уэзеролл поняла это после обучения у французского хирурга, который разработал метод восстановления гениталий у жертв женского обрезания. Она овладела его методом и привезла его в Лондон, но вскоре поняла, что может не просто восстановить то, что было немилосердно, некомпетентно и жестоко изуродовано. Она способна предотвратить невосполнимый ущерб, сама выполняя обрезание девочкам таким образом, что, если в будущем они захотят восстановить утраченное, ее работа не лишит их радостей сексуальной жизни.

После открытия клиники женского здоровья в Хакни молва о ней быстро распространилась по городу. В крошечной операционной Уэзеролл выполнила сотни процедур. Ни одна девочка не умерла после обрезания, и хирург, похоже, гордилась этой статистикой. То, что она уродовала девочек – с каким бы мастерством ни была проведена операция, – просто не приходило ей в голову.

«Все шло хорошо, – сказала она. – В обязанности Мёрси Харт входили реклама того, что предлагает клиника, распространение информации среди матерей девочек и раздача визитных карточек, на которых был указан только номер телефона». Мёрси Харт управляла клиникой, и доктор Уэзеролл научила ее, как проводить первичный осмотр. После назначения даты операции хирург ненадолго приезжала на Кингсленд-Хай-стрит. Пациентки и их матери не видели ее лица. В день операции она встречала их в маске и в хирургическом костюме – и не снимала их, пока не покидала клинику.

Затем появилась Тео Бонтемпи.

– Она сложила всё вместе: клинику, мое неожиданное появления на Кингсленд-Хай-стрит в то утро, когда пришла полиция. Конечно, она хотела знать, что я там делаю. Я сказала, что работаю в качестве волонтера. Тогда она поинтересовалась, как я могу работать волонтером, если не знаю, что тут происходит. Она обвинила меня в том, что я делаю обрезание девочкам. Естественно, я все отрицала. Сказала, что ее обвинения возмутительны и абсурдны. У нее не было доказательств, что в клинике вообще делают обрезания. Но она твердо решила добыть эти доказательства – это было очевидно, – и я поняла, что в конечном счете кто-нибудь скажет ей правду. Кто-то всегда говорит правду, сказала она. И если все сложится так, как она хотела, мне конец.

– И вы должны были ее остановить, – тихо сказал Линли.

– Я позвонила ей в тот же вечер. А потом – еще и еще раз.

– Вы не беспокоились, что Мёрси расскажет о том, что происходит в клинике?

Она покачала головой.

– Мёрси верила в то, что мы делали.

– Калечили младенцев? – спросила Барбара. – Маленьких девочек? – В ее тоне сквозило отвращение.

– Спасали им жизнь, сержант. Вы имеете хоть какое-то представление, сколько в Лондоне знахарей, делающих обрезание?.. Нет? Я тоже. Но я видела вред, который они причиняют своими бритвами, кухонными ножами и всем остальным, чем они пользуются, – и точно знаю, что это будет продолжаться, пока у женщин-иммигранток нет достаточного образования, чтобы это остановить. Это продолжается, потому что женщины это позволяют. И прекратится, когда они откажутся.

– У Тео была другая точка зрения, – сказал Линли.

– Она видела лишь черное и белое, причину и следствие, добро и зло.

– Значит, вы отправились в Стритэм и убили ее?

– Нет. Нет. У меня не было такого намерения. Мы разговаривали, но я не смогла убедить ее… Она сказала, что все решила, что говорить больше не о чем, и пошла к двери квартиры. И тогда наступил этот момент – ослепление от того, что я не смогла заставить ее понять. Я ударила ее скульптурой. Без всякой задней мысли. Инстинктивно. Вот и всё. И когда я это сделала, а она упала и лежала не двигаясь…

Доктор Уэзеролл переводила взгляд с Линли на Барбару. Ее адвокат молчала, позволяя клиенту говорить все, что она хочет. Интересно, подумал Линли, что сказала хирургу Вивьен Янг, когда они с Хейверс вышли из комнаты? Не успел он об этом подумать, следующая фраза подсказала ответ:

– Сначала я хотела ей помочь. Я была в ужасе от того, что наделала. Выронила скульптуру и встала рядом с ней на колени. Но потом услышала стук в дверь. Дверь начала открываться, и я… я… спряталась.

– Куда? – спросила Хейверс. – Если хотите знать мое мнение, там особо негде спрятаться. Мы были в этой квартире.

– В платяной шкаф.

– В ее спальне?.. Довольно рискованно.

– А какой у меня был выбор? У двери стояли два больших шкафа, но до них я не успевала добраться, да и мысли у меня путались. Я не могла сказать, что только что нашла ее. Она бы назвала мое имя, придя в сознание. Я не знала, кто входит в квартиру, не знала, что делать. Поэтому я спряталась, ждала и надеялась, что этот человек уйдет.

– Не попытавшись ей помочь? – спросил Линли.

– Да. Нет. Не знаю.

– Но все вышло иначе, правда? – спросила Хейверс. – Он не ушел.

– Он не… – Уэзеролл растерянно посмотрела на Барбару. – Это был не мужчина.

Закончив разговор с сержантом Нкатой, Тани сел на край кровати в спальне, которую ему отдали в доме Сент-Джеймсов. Опустив взгляд на свои кроссовки с развязанными шнурками, он слегка раскачивался. Думать не хотелось. Он позвонил кузине из Пекхэма, которая удивилась, услышав его голос, – их семьи очень давно не общались. «Как ты поживаешь, Тани? Как тетушка? А Симисола? Знаешь ли ты о том, что моя сестра Овиа вышла замуж? Тебе говорили? Мы должны общаться, Тани. Чем ты занимаешься? Встречаешься с красивыми девушками?»

Было совершенно очевидно, что Монифы и Симисолы там нет. Кузина из Пекхэма не разговаривала ни с кем из Банколе уже лет пять. Тогда Тани позвонил Халиме – на всякий случай, – но та сказала, что не видела Монифу с тех пор, как она уехала из Мейвилл-Эстейт с полицейским детективом. И не разговаривала с ней по телефону. С Абео тоже.

Халима спросила, не случилось ли чего, но Тани не сказал ей правду. По одной простой причине – он сам не знал, в чем эта правда состоит.

Однако кое-какие мысли у него появились. Он позвонил сержанту, рассказал, что не знает о местонахождении матери и сестры, – и ответ Нкаты его не обнадежил.

– Я этим занимаюсь, – сказал сержант. – Еду в полицейский участок в Белгравии.

– Как вы думаете… – начал Тани, но Уинстон не дал ему договорить.

– Давай я к тебе приеду. Только оставайся на месте, ладно? Мне нужно хотя бы знать, где ты.

Тани пообещал оставаться в Челси с Сент-Джеймсами, но именно этого ему хотелось меньше всего. Нервы его были напряжены до предела, взывая к действию. Мать не отличалась особой изобретательностью. Диапазон ее возможных действий по защите Сими весьма ограничен. Если – приходилось и это принимать в расчет – она вообще хотела защитить Сими.

Он позвонил Софи.

– Мама забрала Сими. Я не знаю, где они.

– Но это же хорошо, Тани. Разве нет? – сказала Софи. – Я хочу сказать, что она не отдаст ее твоему отцу.

– Да. Конечно. Но дело вот в чем, Соф. Она сказала, что увезет Сими в Брикстон, в семью того копа. Но их там нет.

Софи молчала. Тани представлял, как она в задумчивости накручивает на указательный палец локон своих волос.

– Но это ведь хорошо, да? То есть если твой отец появится, как она предполагает, он не заставит тебя сказать то, чего ты не знаешь. Наверное, она так думала, твоя мама. Она должна сделать все, чтобы твой отец не нашел Сими. А когда он придет в Челси… Ты ведь еще в Челси?

Тани ответил, что он в Челси. Рассказал, что Нката расспрашивал, куда его мать могла бы увезти Сими.

– Соф, я думаю, что-то пошло не так. Когда мама приехала, она сказала, что полиция отпустила отца из участка и что ее ждет такси…

– Но, Тани, что еще ей оставалось делать, кроме как взять такси? Если твой отец уже освободился, действовать нужно было быстро.

– В том-то и дело, Соф. Здесь он так и не появился.

– Наверное, поехал к… как ее зовут?

– Ларк.

– Точно. Ларк. Я хочу сказать, что в прошлый раз в Челси его задержала полиция. Вряд ли он поедет туда еще раз. Он с Ларк, разрабатывает новый план. Подожди, и ты все увидишь.

Тани хотелось в это верить. Все вроде бы логично. Первое появление отца в Челси закончилось для него неудачно – зачем повторять свою ошибку? Ответ на этот вопрос очевиден. Абео знал, что Тани забрал паспорта у Ларк. Кроме того, он хотел рассчитаться с сыном за то, что он толкнул его беременную любовницу.

Тани завязал шнурки на кроссовках и встал. Спустившись на первый этаж, он увидел в кабинете Дебору Сент-Джеймс. Она сидела в одном из кожаных кресел и с кем-то разговаривала по мобильному телефону.

– В это трудно поверить… Почему… – Она умолкла, слушая ответ. – Думаете, это наилучший вариант?.. Вы сможете держать все под контролем? То есть вы уже доказали, что можете, но, учитывая прошлый опыт… – Она увидела стоящего в дверях Тани, кивнула ему и подняла палец, прося не уходить и немного подождать. – Папы нет, и Саймона тоже. Он вернется только вечером… В Саутгемптоне, поехал на встречу с Эндрю и Дэвидом, потом заглянет к маме… Да, да… Уинстон, скульптура вам помогла?.. Ну, наконец-то хорошие новости, правда?

Еще несколько фраз, и она закончила разговор. Встала, подошла к Тани и положила руку ему на плечо.

– Не волнуйся, – сказала она. Тани хотел спросить, что происходит, потому что явно появились какие-то новости, но Дебора опередила его: – Это был Уинстон. Сержант Нката. Он едет в полицейский участок Белгравии, чтобы поговорить с твоим отцом, когда его отпустят.

Нкате не потребовалось много времени, чтобы выяснить, что Монифа Банколе не появлялась в полицейском участке Белгравии с намерением написать заявление на мужа, который на нее напал. А поскольку Абео Банколе все равно скоро должны были выпустить, оформление бумаг и беседу Нката взял на себя. Неудивительно, что Банколе не обрадовался, увидев, что его ждет тот же человек, который вчера вызвал копов, чтобы увезти его из Челси.

После ночи в камере вид у него был неважный: одежда измята, лицо небритое. От него так воняло, словно под арестом он просидел не один день, а целую неделю.

– Вы, – произнес он, увидев Нкату, и презрительно скривился.

– Нам нужно поговорить, – сказал сержант.

– Мне нечего вам сказать.

– Увы, я так не считаю. Моя машина ждет снаружи.

– Я никуда с вами не поеду.

Нката остановился. Они уже вышли из участка. Он оставил «Фиесту» неподалеку, на Эбери-сквер, но Абео не был обязан идти с ним. Теперь ему нужно добиться от Абео сотрудничества, а средства для этого ограничены.

– Я отвезу вас куда скажете, мистер Банколе, если по дороге вы согласитесь со мной поговорить. В данный момент я не могу вас заставить, и мы оба это знаем. Но Симисола пропала. Ее забрала мать. Паспорта тоже пропали, и мне это не нравится.

Лицо Абео оставалось невозмутимым. Затем на виске стала пульсировать жилка.

– Тани и эта его шлюха…

– Они ни при чем. Они не имеют к этому никакого отношения. Виноват я. Только я, мистер Банколе. Понимаете?

– Вы.

– Я. Так что мы с вами можем разобраться друг с другом прямо здесь и сейчас, если хотите. Это займет какое-то время, но шансов у вас нет – надеюсь, вы это понимаете. Или – едете со мной и помогаете уладить дело, потому что я хотел бы отвезти вас в Челси. Только должен предупредить, что ваш сын по-прежнему там, и если вы поднимете на него руку, то отправитесь прямиком сюда. Вы меня поняли, мистер Банколе?

На щеках Абео заиграли желваки. Он сделал глубокий вдох. Потом дернул головой, выражая согласие.

– Отлично, – сказал Нката и повел Абео на угол Семли-плейс и Букингем-Палас-роуд, а оттуда – по тротуару вдоль полицейского участка на Эбери-сквер, где огромные лондонские платаны отбрасывали тень на скамейки вокруг фонтана.

Они не разговаривали. Когда ехали вдоль Темзы, Нката подумал, что напряжение между ними так велико, что может проскочить искра, от которой загорится машина. Слава богу, ехать было недалеко, поскольку времени оставалось все меньше. Они тащились за автобусом 44-го маршрута, но на перекрестке Нката обогнал его, нарушив правила, и вырулил на набережную. Вскоре показался мост Альберта. Нката позвонил Деборе Сент-Джеймс, чтобы предупредить Тани о приезде отца.

Похоже, она ждала их у двери, которая открылась после первого же стука. Пич сидела у нее на руках. Такса явно радовалась гостям и извивалась всем телом, чтобы как можно быстрее оказаться на полу и обнюхать их ноги. Дебора решила предложить им прохладительные напитки, которые принесла в кабинет мужа. Если она и заметила запах, исходящий от отца Тани, то не подала виду.

Тани уже был в кабинете, ожидая их, – вероятно, глядел в окно, поскольку теперь стоял неподвижно и смотрел на отца.

Он заговорил первым, чем вызвал уважение Нкаты:

– Я не собирался толкать Ларк. Мне просто нужны были паспорта, Па. Мне очень жаль, что так вышло.

– Ты ничего не знаешь, – ответил Абео.

– Скорее всего. Я даже в этом не сомневаюсь.

Абео отвел взгляд от сына. Потом подошел к одному из кожаных кресел, на которые указала Дебора, и сел. Поза у него была вызывающей: ноги широко расставлены, ладони упираются в бедра, локти разведены. Тани, похоже, заметил это и остался у окна.

– Мы подключили транспортную полицию, – сказал Нката. – На железной дороге, в метро, на улицах. Насколько нам известно, денег у нее мало, но если у нее есть кредитная карта…

– Ее мать, – сказал Абео. – Или моя. Или ее родственники. Или мои.

– Что вы имеете в виду? – спросил Нката.

– Деньги. У нее есть паспорта, но чтобы ими воспользоваться, нужны деньги. Кто-то купит ей билеты.

– Возможно, к этому имеет отношение телефонный звонок, – после некоторого раздумья сказал Нката.

– Какой телефонный звонок?

– Кто-то позвонил ей, когда она была с моей матерью. Монифа сказала, что это из полицейского участка в Белгравии и что вас отпускают. И что вы едете в Челси. Но я подозреваю, что звонил тот, кто купил билеты, сообщив, что она может их забрать. Куда она направляется?

Смех Абео был похож на лай.

– У нее есть паспорта. Как ты думаешь, куда она собралась, тупица?

– Нигерия, – прошептала Дебора Сент-Джеймс. – Нет. Правда. Этого не может быть…

Услышав слово «Нигерия», Нката отошел к двери и достал телефон из кармана пиджака. Набирая номер, он слышал крик Тани:

– Нет, Па! Никто не мог купить ей билеты. Это неправда. Ты их купил. Ты говорил…

– Что я говорил?

– Ты говорил о той девушке в Нигерии, на которой я должен жениться, и о выкупе, который получишь за Сими.

– И что это значит?

– Ты привел ту женщину в квартиру, чтобы она сделала Сими обрезание. Ты купил все, что для этого нужно.

– Как еще я мог вдолбить в голову твоей никчемной матери, что только я решаю, что будет с Симисолой? В нашей семье решения принимает не Монифа.

Тани обхватил голову руками, как будто это могло привести в порядок его мысли.

– Нет. Нет. Этого не может быть.

– Ты сам ее слышал, – рявкнул Абео. – Ты знаешь, что она ходила в ту клинику. Ты слышал, как я пытался ее остановить. Ты знал, что я приказал ей забрать деньги и не возвращаться без них. Зачем я это делал, если не для того, чтобы ее остановить?

– Ты говоришь, что все это мама? Что с самого начала это она?

– Что «все»? Ты имеешь в виду обрезание твоей сестры? Да. – Смех Абео послужил подтверждением его слов. Но смех этот был горьким.

Нката вернулся в кабинет и сказал, что сообщение передадут как можно быстрее. Предупредят аэропорты, авиакомпании, пограничный контроль – из страны их не выпустят.

Абео встал.

– Вы… Все вы… Делаете вид, что знаете, а на самом деле ничего не знаете. Я найду их и положу этому конец, – сказал он и направился к двери кабинета.

– Уинстон, тебе не кажется?.. – сказала Дебора, и Нката увидел мольбу на ее лице.

Но он также видел логику в словах этого нигерийца. А также точно знал, что у него нет ни причины, ни власти помешать Абео Банколе уйти и заняться поисками дочери и жены.

– Почему я не радуюсь тому, как все обернулось? – спросила Хейверс.

Они возвращались в Новый Скотленд-Ярд, оформив документы для направления доктора Уэзеролл в тюрьму Бронзфилд, где она будет содержаться в предварительном заключении до начала слушаний. Они начнутся после того, как прокуратура сформулирует многочисленные обвинения против хирурга: связанные с деятельностью клиники на Кингсленд-Хай-стрит и с нападением на Тео Бонтемпи.

Линли понимал чувства Хейверс. И разделял их. Наверное, точнее всего эти чувства описывает слово «растерянность».

– Легче смотреть на это как Тео Бонтемпи, правда? Черное и белое. Если не задумываться о серой зоне, решение кажется простым.

– Только вот эта черно-белая картинка привела к тому, что ее убили.

– Да, а что ей было делать, когда она поняла, что происходит в клинике в Кингсленде?

Хейверс поерзала на сиденье. Линли почувствовал, что она смотрит на него.

– Мне кажется, что все покатилось по наклонной после того, как Филиппа Уэзеролл пыталась уговорить Тео не арестовывать ее. Ведь Тео думала, что операции делает Мёрси. Она привела полицию в клинику вовсе не из-за доктора Уэзеролл. Тео даже не знала о ее участии. Если б хирург держалась версии волонтерства, как Тео могла доказать ее участие?

– Может, доктор Уэзеролл подумала, что после ареста Мёрси рано или поздно расколется? Возможно, Мёрси и верила в то, что они делают, но я не представляю, что она хотела бы предстать перед судом в качестве обвиняемой. Женское обрезание, нападение, убийство… Думаю, в какой-то момент Мёрси пошла бы – и пойдет – на сделку с прокуратурой. Показания в обмен на более мягкий приговор, сокращение срока или условный срок. Доктор Уэзеролл должна была это понимать. Как-никак у Мёрси трое детей.

Хейверс задумалась. Наконец произнесла:

– Могу ли я сказать, что она действовала из благих побуждений?

– Доктор Уэзеролл? Трудно сказать. Возможно, в самом начале, но потом много раз выбирала неверный путь. И вот к чему привели ее благие побуждения… Возможно, у присяжных будет другая точка зрения. Что касается тебя, надеюсь, ты этого не скажешь.

Они умолкли. Приближался конец дня, и с каждой сотней метров машин становилось все больше. В районе станции «Тауэр-Хилл» у Линли зазвонил телефон. Он достал его из кармана и протянул Хейверс.

– Это Уинстон, – сообщила она, взглянув на экран. – Мы возвращаемся. Доктор Уэзеролл призналась. Но, Уинни…

Вероятно, он перебил ее, потому что Барбара стала внимательно слушать.

– Мы у Тауэра, – сказала она, взглянув в окно. – Ты где? Как, черт возьми, это произошло, Уин?.. Что они говорят? Что они тебе говорят?.. Ладно. Я скажу шефу… Эй… Уинстон… Уинстон, погоди. Мы разберемся… Хорошо, там и увидимся.

Линли посмотрел на нее, вскинув бровь.

– Уин потерял эту женщину, Банколе.

– Потерял?..

– Она сбежала.

Линли тихо выругался. Она им нужна. Конечно, у них есть ее заявление. Но она им нужна, чтобы заполнить пробелы, рассказав свою историю сначала прокурору, а затем присяжным.

– Дела обстоят еще хуже, сэр. У нее паспорта. И маленькая девочка, Симисола.

– Какого черта?..

– Ее муж думает, что родственники в Нигерии купили ей билеты, чтобы она привезла к ним Симисолу.

– Муж?

– Не знаю, сэр. Может, он перешел на светлую сторону… А может, врет, чтобы добраться до девочки. В любом случае Уинстон разослал информацию. Предупредил всех, кого только можно. Если она попытается покинуть страну, ее остановят. Он надеется.

– Почему «надеется»?

– У нее несколько часов форы.

– Он сказал, как ей удалось завладеть паспортами?

Хейверс ответила не сразу. Линли окликнул ее.

– Он не спрятал их, шеф.

– Уинстон не спрятал паспорта? – Томас, конечно, слышал ее слова, но просто не мог в это поверить.

– Да, именно так, по словам самого Уина. Она вытащила их из его пиджака.

Линли ударил кулаком по рулю.

– О чем, черт возьми, он думал?!

– Он очень расстроен.

– Немудрено.

– Она его обманула. И, похоже, не только его, а всех.

Стоя в пробке, они почти не разговаривали. Теперь быстро добраться куда-либо можно только на вертолете. Когда они остановились у Нового Скотленд-Ярда, Хейверс решительно заявила, что успокоить ее нервы может только сигарета. Она закурила по дороге к лифту. Линли воздержался от комментариев.

Нката ждал их у лифта. В одной фразе он умудрился извиниться три раза.

– Что-то есть от авиакомпаний или аэропортов? – спросил Линли.

Сержант покачал головой.

– Не хочется думать, что она выбралась из страны, шеф. Это моя вина.

– Моя тоже, Уинстон, – сказал Линли. – Не забывай, это я сказал тебе, где дети.

– Да, вы сказали, но все равно…

– Давай не будем забегать вперед. Собери всю команду.

Нката кивнул и привел всех в кабинет Линли. Томас сообщил последние новости и дал задание, которое, как он надеялся, будет последним. Филиппа Уэзеролл призналась, но утверждала, что слышала, как кто-то входил в квартиру Тео Бонтемпи. Этот человек постучал; не дожидаясь ответа, вошел, увидел Тео на полу, вероятно заметил лежащую рядом скульптуру, сказал несколько слов и ушел.

– Уэзеролл говорит, что это была женщина, – сказал Линли. – Если она говорит правду – а одному богу известно, зачем ей врать, – велика вероятность, что это была сестра Тео.

– Не жена суперинтенданта Финни, которая пришла избавиться от соперницы? – спросила Хейверс.

– Финни искал ее там, но не нашел. Он видел, как пришел Росс Карвер. Я попросил взять у его жены отпечатки пальцев и образец ДНК, но думаю, что она чиста. Однако мы знаем: если доктор Уэзеролл говорит правду – что, с учетом всех обстоятельств, вопрос спорный, – у этой женщины не было ключа и она не позвонила снизу, чтобы ее впустили в квартиру.

– Может, она вошла в дом вместе с кем-то? – предположил Нката.

– Женщина с сумкой рассыльного? – спросил один из констеблей. – Та, которая вошла вместе с компанией?

– Думаю, это была доктор Уэзеролл, – сказал Линли.

– Остается ее сестра, – заметила Барбара. Потом покосилась на Нкату: – Прости, Уин. Я знаю, что она радует глаз и все такое…

– Она могла войти в дом вместе с кем-то из жильцов, который знал ее и понимал, что она идет к Тео.

– Значит, возвращаемся к камерам видеонаблюдения? – без особого энтузиазма спросила один из констеблей. Кто мог ее упрекнуть?

– Возвращаемся, – согласился Линли. – Но на этот раз ищите женщину, которая выходит из дома одна. Это будет промежуток времени между появлением женщины с сумкой и Росса Карвера… Когда это было, Барбара?

– Примерно в восемь сорок. Женщина с сумкой – в начале восьмого.

Линли повторил время и повернулся к Нкате.

– Уинстон, ты остаешься здесь для идентификации женщины, если она появится на записи.

– Шеф, вам не кажется, что я должен… аэропорты… Монифа Банколе?

– Я могу идентифицировать Рози Бонтемпи, сэр, – сказала Хейверс.

– Я хочу, чтобы ты занялась аэропортами и вокзалом Сент-Панкрас, – сказал Линли. Но не стал добавлять, что они не могут позволить себе еще одну ошибку. Он заметил виноватый взгляд, который Хейверс бросила на сержанта. – Как только найдете Монифу Банколе, сразу же сообщите мне, Барбара.

В половине одиннадцатого Рози Бонтемпи наконец была обнаружена, причем дважды: один раз на записи камеры видеонаблюдения на доме, где жила ее сестра, и один раз – для ровного счета, как выразилась констебль, которая ее заметила, – на Стритэм-Хай-роуд, где она удачно припарковалась в пределах видимости камеры видеонаблюдения на похоронном бюро на противоположной стороне улицы. Никаких известий из аэропортов, вокзала Сент-Панкрас и «Евростара» пока не поступало. Рядом с этими местами было много отелей, и Нката переключил внимание команды на них. Линли ушел.

Сначала он хотел поехать домой – учитывая поздний час, мысль о порции «Макаллана» и постели показалась ему привлекательной, – но затем решил, что лучше повидаться с Дейдрой. К этому времени она должна была уже давно вернуться из Корнуолла. И он поехал через ночной Лондон в Белсайз-Парк.

Если бы в квартире не горел свет, Линли, скорее всего, вернулся был домой – после стольких волнений в Корнуолле и долгой дороги до Лондона Дейдре, наверное, просто хотелось выспаться. Но окна были освещены. Томас нашел для «Хили Элиотт» относительно безопасное место и пешком вернулся к дому.

В этот раз он воспользовался своим ключом, а когда вошел внутрь, услышал голоса и смех. «Телевизор», – подумал Линли. Дейдра не была поклонницей определенных передач, но могла расслабиться перед телевизором с бокалом вина и – вне всякого сомнения – Уолли под боком. Именно такую картину и представлял Томас.

– Животное окончательно меня заменило? – спросил он, открывая дверь.

С дивана донесся удивленный женский возглас. Но это была не Дейдра. Линли не видел эту женщину почти два года, и она сильно изменилась. Тогда у нее были короткие волосы, обесцвеченные перекисью до тусклого оранжевого цвета. Тогда она не красилась и сильно щурилась, что выдавало близорукость. Теперь волосы у нее были темными, закрывали уши, стрижка выгодно подчеркивала овал лица, а на носу у нее – как и у Дейдры – были очки. Только у Дейдры без оправы, а у нее – в круглой черепаховой оправе.

– Гвиндер, – удивился Линли. – Извини. Я не думал…

– Томми! – В дверях спальни появилась Дейдра. В руках она держала простыни, одеяла и подушку. – Ты знакома с Томми, Гвин. Он как-то приезжал вместе со мной в трейлер.

Она привезла его туда, потому что подозрительность Линли заставила ее рассказать правду о своем детстве, о детстве брата и сестры и об их жизни вместе с родителями. Он предполагал, что Гвиндер и ее брат-близнец Горон знают о его отношениях с их сестрой. Но по выражению лица Гвиндер стало понятно, что она знала об этом не больше, чем он – о детских годах Дейдры.

– Вы – полицейский, – сказала она.

– Да.

– Эдрек не говорила.

Линли знал, что это имя Дейдра получила при рождении, но сменила его после того, как ее удочерила семья Фолмут.

– Да? Разве? – Ничего другого он не мог придумать, но постарался произнести эти слова как можно мягче, поскольку видел, что Гвиндер смущается в его присутствии. Ему хотелось спросить у Дейдры: «Кажется, мы столкнулись с дилеммой?» – но она уже занялась диваном, на который постелила простыни и положила подушку, после чего положила руку на плечо Гвиндер.

– Всё в порядке, Гвин. Тебе нечего… Всё в порядке.

«Интересно, – подумал Линли, – что хотела сказать Дейдра? Нечего бояться? Не о чем беспокоиться? Нечего сказать человеку, который меня любит? Что?» Она посмотрела на него, заметила вскинутую бровь и, вероятно, решила, что некоторые мысли лучше не высказывать вслух.

– Добро пожаловать в Лондон. – Линли изо всех сил старался держаться приветливо. – Добро пожаловать в Лондон. Надеюсь, что после Корнуолла перемена не слишком разительная.

Гвиндер теребила воротник летнего платья, нервно перекатывая его между пальцами. Перевела взгляд на сестру, потом снова на него.

– Вы с ней живете? С Эдрек?

– Нет-нет, – сказала Дейдра.

– Но у него есть ключ.

– Да, конечно. Томми… – Ее взгляд выражал растерянность. Совсем на нее не похоже. Линли никогда не видел ее растерянной.

– Я время от времени здесь бываю. Иногда прихожу раньше вашей сестры. Иногда очень поздно. Так что удобнее иметь ключ.

– Значит, вы с ней спите. Вы – ее любовник. Эдрек, почему ты мне не говорила, что у тебя есть любовник?

Линли подумал, что знает ответ на этот вопрос. Если б Дейдра рассказала сестре о своих отношениях с Линли, Гвиндер не поехала бы к ней в Лондон. Но еще он точно знал, что Дейдра ни за что это не признает.

– Мы с Томми… – сказала она. – Я даже не знаю, как определить наши отношения. А ты, Томми?

– Я думал, что знаю. – Он не сразу пришел в себя. – Возможно, это стоит обсудить. Могу я подкрепиться бокалом вина?

– Конечно. – Она оживилась. – Давай я… – Она указала на кухню.

– Я сам найду, – ответил Линли.

Дейдра вышла вслед за ним, как он и думал. Он слышал, как она сказала сестре:

– Гвин, я должна…

Остальное заглушил рев крови в его голове. Он хотел сказать себе, что не злится. Хотел сказать, что нелепо злиться… из-за чего? Пренебрежения? Невнимания? Странной неспособности сказать об отношениях с мужчиной? Томас не знал, что это. Но понимал, что за много лет отношений с этой женщиной так не злился на нее, не испытывал такого разочарования. Собственно, он не мог вспомнить, что ее действия когда-либо вызывали такие же чувства, как теперь.

– Томми. – Дейдра вышла вслед за ним. – Пожалуйста, постарайся понять.

Линли поднял руку, останавливая ее. Если этот разговор неизбежен, то хотя бы не в присутствии сестры, сидевшей в соседней комнате. Он пошел к двери в сад. Не успел открыть дверь, как в дом прошмыгнул Уолли. Присутствие кота – его предыдущего заместителя – вызвало у него желание расхохотаться.

– Или ты предпочитаешь покормить его? – спросил он Дейдру.

– Нет. Ты важнее.

Она вышла вслед за ним в сад, и Томас услышал звук закрывающейся двери. Спустившись по ступенькам, Дейдра прижала ладонь к его спине, как бы призывая повернуться к ней, но в данный момент ему этого не хотелось.

– Ты знал, что я собираюсь привезти ее в Лондон, – сказала Дейдра. – Я не могла бросить ее там. Она боялась оставаться в доме одна. И я не хотела, чтобы она вернулась в трейлер. Выхода у меня не было. И кроме того…

Пауза была долгой, и Линли повернулся к Дейдре. Свет из кухонного окна освещал половину ее лица; вторая половина оставалась в тени.

– Кроме того…

– Я хотела ее привезти. Это было правильно. А я должна делать то, что считаю правильным.

– Разве я когда-нибудь тебя останавливал? – спросил он.

– Ты… – Дейдра вздохнула. Потом распустила волосы, пытаясь выиграть время. Привычный жест, который обычно не раздражал Линли, поскольку он знал, что ей нужно время, чтобы привести в порядок свои мысли.

И обычно Томас не винил ее. Жизнь Дейдры была сложной, не похожей на его жизнь. Но сегодня в ее нерешительности он увидел правду, которую она не хотела признавать, а он не хотел видеть. Но Дейдра собиралась произнести эту правду. А он не мог и не хотел.

– Ты дал ясно понять, – сказала она. – Чего ты хочешь. Как должно быть. Что тебе нужно. Ясно и определенно.

– Неужели?

– Да, Томми, и ты это знаешь. Ты кое-чего хочешь от меня, какое-то качество, которое, как тебе кажется, ты во мне чувствуешь, нечто такое, что я, по-твоему, могу тебе дать, если… Даже не знаю. Если буду стараться? Если откроюсь тебе? Если распахну свое сердце, изолью душу, вскрою вену? А я ничего этого не могу, потому что не знаю как, не знаю, есть ли у меня внутри что-то еще. Я все время пытаюсь сказать тебе: вот она я, прямо здесь, стою перед тобой… Это Эдрек Юди. Это Дейдра Трейхир. Вот я какая, и вот что я могу дать. Но мы с тобой знаем, что этого недостаточно. Я недостаточна. И никогда не буду.

– И ты привезла Гвиндер в Лондон?.. Это для того, чтобы я понял?

– Нет, конечно, нет.

– Тогда почему ты просто не сказала мне?

– Я пыталась тебе сказать. Не говори, что я не пыталась.

– Ты передергиваешь. Я говорю не об этом, и мне кажется, ты это знаешь. Почему ты не сказала: «Так нужно. Гвиндер должна приехать со мной в Лондон»? Я бы это пережил. Мы со всем разобрались бы. Но это… Дейдра, ты должна понимать, как это выглядит.

– Я не могла, – ответила Дейдра, и ее голос дрогнул. – Это сидит у меня внутри. Я не могла.

Она заплакала, и Линли шагнул к ней. Но в ту же секунду она отступила в сторону.

Это ее движение разделило их, в чем он как раз и нуждался. Позволь она ему сделать то, что он хотел, то есть обнять ее, он никогда не увидел бы и не понял, что она пыталась сказать. Томас осознал, что позволить себя обнять, успокоить – это для Дейдры самый легкий путь, а она не принадлежала к тем женщинам, которые идут по пути наименьшего сопротивления. Он требовал от нее соответствовать тому образу, который сложился у него в голове, не позволял ей быть собой.

Гвиндер для нее была единственным способом это сделать. Только привезя сестру в Лондон, Дейдра могла показать Линли, какая она на самом деле. Ничто другое не годилось, потому что все остальное уже было перепробовано, с того момента, когда она наткнулась на него в своем домике в Корнуолле разыскивающим телефон. «Какая странная ирония, – подумал Линли. – Он влюбился в нее потому, что она была ни на кого не похожа. А потом решил сделать из нее ту, которой, как ему казалось, ей нужно было стать».

– Дейдра, – тихо сказал он. Она не отозвалась, и ему пришлось окликнуть ее еще два раза, прежде чем она подняла голову и посмотрела на него. – Это моя вина. Ты должна знать, что я наконец это осознал. Ты не виновата в моей неспособности понять, что ты пыталась сказать мне с первой секунды нашего знакомства. Мне так жаль, что тебе пришлось через все это пройти… Честное слово.

Линли порылся в кармане и достал ключ, который она ему дала. Он вспомнил, что сам просил ключ. Вспомнил, что поначалу она сомневалась, но в конце концов согласилась. И от этих воспоминаний ему стало стыдно. Есть бесчисленное количество способов выставить себя дураком.

Он вложил ключ в руку Дейдры и сомкнул ее пальцы вокруг него.

– Ты должна знать, что я тебя люблю. Тебя, Дейдра, здесь и сейчас, такой, какая ты есть. Я буду ждать, когда – и если – ты сможешь позвать меня в свою жизнь. Надеюсь, это время придет, а если нет, пожалуйста, поверь, что я постараюсь понять.

Уинстон Нката третий раз ехал к дому Бонтемпи, чувствуя, как на плечи ему давит огромная тяжесть, словно ярмо на шее у быка. Он не спал всю ночь, и не потому, что работал, – он ждал известий о Монифе Банколе. Но не дождался.

Хуже себя чувствовала только его мать. Она винила себя, что не расспросила подробнее о Монифе, что сразу же не позвонила сыну и не объяснила, что происходит. А могла бы, настаивала она. Нужно было всего лишь позвонить ему, чтобы он проверил, отпустила ли Абео Банколе полиция Белгравии. Но она не подумала об этом, потому что не видела причин для лжи у Монифы. Он тоже, заверил ее Нката. Его обманула кажущаяся беспомощность этой нигерийской женщины. И, похоже, он был не первым, кто оказался в таком положении.

Теперь, когда Уинстон приближался к Нью-Энд-сквер, его беспокоила мысль об очередном обмане. Ему не хотелось верить, что Рози Бонтемпи имеет хоть какое-то отношение к смерти сестры, но он был вынужден признать, что это неверие отчасти связано с красотой и сексуальностью молодой женщины. Правда в том, что она не виновата в смерти Тео. А виновата в том, что ушла из квартиры, не позвонив в 999 и не обратившись за помощью. Сестра лежала на полу без сознания, а рядом валялась скульптура, и Рози не должна была уходить и оставлять Тео в таком состоянии. Тем не менее она это сделала. И теперь от нее требовались признание и объяснение.

Уинстон приехал рано, как и раньше. Формальная причина визита – сообщить семье, что им выдадут тело Тео и можно готовиться к похоронам. Другой причиной был разговор с Рози. И Нката понимал, что этот разговор будет неприятным.

Дверь, как и раньше, открыла Соланж Бонтемпи. Но, в отличие от его предыдущих визитов, одета она была более непринужденно: льняные темно-синие брюки и ярко-розовый топ с геометрическими вставками темно-синего и серого. Из украшений только обручальное кольцо, золотая цепочка с синим камнем в обрамлении филиграни и маленькие золотые колечки в ушах.

– Сержант. Доброе утро, – с улыбкой поздоровалась она. – Вы вовремя. Мы как раз собирались уезжать. Чезаре настаивает, чтобы мы сегодня вернулись в больницу.

– Ему стало хуже? – спросил Нката.

Соланж мило рассмеялась.

– Нет-нет. Я имею в виду ветеринарную клинику. Я согласилась и взяла два выходных на работе. Я отвезу его и буду следить за ним, не отходя ни на шаг. Конечно, ему это не понравится, но он не в состоянии водить машину. Так что выбор у него простой: вызывать такси или воспользоваться моими услугами как шофера. Он – на мой взгляд, разумно – выбрал меня. Пожалуйста, входите.

Она провела Нкату в гостиную, где в кресле сидел Чезаре Бонтемпи, одетый, как и жена, неофициально, в джинсы и джемпер. Рядом с ним стояли ходунки и трость. Нката подумал, что это компромисс, достигнутый с женой.

– Что вы хотите нам сообщить? – спросил Чезаре таким же резким тоном, как и раньше. – Есть новости о нашей Тео или нет?

– Есть, – сказал Нката. – Если Рози дома, полагаю, ей тоже захочется знать.

– Я ее позову, – сказала Соланж. – Пожалуйста. Присядете? Я на минутку.

Когда они остались одни, Чезаре повернулся к Нкате.

– Значит, всё? Нам отдадут нашу Теодору? Вы пришли лично, чтобы это сообщить, так? В противном случае вы не вернулись бы.

– Совершенно верно, – ответил Нката. – У вас тоже есть новости. Вы возвращаетесь к работе, да?

– Да. Надоело сидеть дома. Мне нужна смена обстановки, и, скажу вам откровенно, я хотел бы каждый день хоть часть времени проводить вне дома. Я люблю свою семью. Но двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю… От этого я… – Он покачал головой и театрально закатил глаза.

– Понимаю, – сказал Нката. – Думаю, почти все люди так чувствуют.

В дверях появилась Соланж.

– Рози скоро придет. Она как раз одевается – сегодня у нее первая смена. Можно начать без нее?

– Можно, конечно. Но Рози должна прояснить кое-какие детали.

– Рози? – удивилась Соланж.

– Почему? Что это за детали? – спросил Чезаре.

Нкате не пришлось отвечать на этот вопрос, потому что на лестнице раздались шаги. Судя по звуку, Рози надела туфли на шпильках и собиралась уходить. Когда она вошла в комнату, Нката встал. И еще раз убедился, что такой потрясающей женщины он в жизни не видел. На ней был модный комбинезон оранжевого цвета и зеленый кардиган. Туфли, как и раньше, представляли собой несколько полосок кожи и высокий каблук, так что вес тела приходился на пальцы ног.

– Maman сказала, что вы хотите меня видеть. Значит, есть новости?

– Мы арестовали преступника, и у нас есть его признание, – сообщил Нката. – Вашу сестру убила женщина по имени Филиппа Уэзеролл, которая должна была провести ей реконструктивную хирургию, чтобы избавить от последствий обрезания.

Его слова были встречены молчанием. Все были поражены, но в разной степени.

– Но Тео уже делали реконструкцию, – сказала Соланж. – Зачем еще одна?

– Тео просто сделали разрез, – объяснил Нката. – Но это не реконструкция. Реконструкция означает восстановление до естественного состояния – по крайней мере, насколько это возможно. Хирург осмотрела ее и дала добро. Проблема была в том, что та же хирург делала женское обрезание в другом месте, чтобы оплатить расходы на восстановительную хирургию. Тео выяснила это уже после осмотра. Она добивалась, чтобы хирург прекратила делать женское обрезание, но та не хотела. И, конечно, не хотела отправляться в тюрьму, если Тео сдаст ее полиции.

Соланж прижала пальцы к губам.

– Кто-нибудь знал? – прошептала она.

– Что именно?

– Я… – Она покачала головой. – Не знаю. Она кому-нибудь об этом рассказывала? Об операции, чтобы… что?

– Чтобы хирург сделал ее нормальной женщиной. И возможно, вернул ощущения.

– Что значит «вернул ощущения»? – спросил Чезаре. – Она что, ничего не чувствовала?

Судя по лицу Соланж, она хотела задать тот же вопрос. Рози разглядывала свои туфли, по всей видимости точно зная, что это значит.

– Получать удовольствие. – Нката попытался сформулировать свою мысль иначе. – Похоже, она не знала, что это.

– Секс. – Рози наконец посмотрела на родителей. – Думаю, он имеет в виду, что Тео не могла получать удовольствие от секса с Россом.

– Поэтому они развелись? – спросила Соланж.

– Они не развелись, Maman. Ты это знаешь. Даже не начали процесс. Если хочешь знать мое мнение, то и не развелись бы. Продолжали бы существовать в каком-то безумном чистилище, из которого ни один из них не хотел убежать.

– Но… Ты и Росс? Что это было? – спросила Соланж.

– Что значит «ты и Росс»? – удивился Чезаре. – Как это понимать?

Рози посмотрела на мать, и Нката понял, что известие о внуке, которого ему родят Рози и Росс, еще не дошло до Чезаре. Интересно, почему мать с дочерью скрывали это от него? Чтобы он не слишком волновался? Хотели уберечь от сильных эмоций, чтобы не спровоцировать еще один инсульт? Нката видел, что они боялись. И подумал, что не будет ничего объяснять – пусть разбираются сами.

– Нам нужно знать, куда доставить ее тело. Чтобы подготовить… не знаю, что вы планируете. Можете позвонить мне или в морг. – Нката записал оба номера телефона на листке блокнота и протянул Соланж. Та взяла листок и аккуратно сложила его пополам.

– Росс. Что он знает? – спросила она.

– Моя коллега информирует его точно так же, как я информирую вас.

– Я должна ему позвонить, – сказала Рози. – Он очень расстроится.

– После того, как я с вами поговорю, – остановил ее Нката.

– Со мной? Почему?

– Подумайте хорошенько, и, мне кажется, вы найдете ответ на этот вопрос, – ответил он.

Барбара Хейверс позвонила Россу Карверу накануне вечером и поэтому знала, что он уже переехал в свою прежнюю квартиру. По телефону она сообщила ему об аресте и о признании. Все остальное, сказала Барбара, она предпочитает сообщить лично. Оставив свою «Мини» перед похоронным бюро братьев Максвелл, Хейверс перешла на другую сторону улицы и нажала кнопку звонка рядом с фамилией Бонтемпи. У нее мелькнула мысль, что скоро «Бонтемпи», наверное, снова сменится на «Карвер».

– Сержант Хейверс? – спросил Росс через переговорное устройство.

– Собственной персоной, – ответила она, и Карвер впустил ее в дом.

Он уже оделся, чтобы идти на работу, и пил кофе. На предложение кофе из новенькой навороченной кофемашины она отрицательно покачала головой.

– Мне жаль, но это была хирург. Женщина, которая должна была делать ей реконструктивную хирургию.

Карвер опустил чашку, которую уже поднес ко рту, и жестом указал на стол, за которым они сидели в прошлый раз. Барбара заметила, что десятую копию «Стоящего воина» ему еще не вернули. Значит, начинать нужно с этого.

– Мы нашли «Стоящего воина». Того, что принадлежал Тео. Фигурку подарили женщине, одной из пациенток хирурга. Мы увидели ее на фотографии, проверили, и это действительно была она. Что привело нас прямо к хирургу. Теперь скульптура у криминалистов.

– Почему? – спросил он. – Какого черта она ее ударила?

– Тео выяснила, что у хирурга были две клиники, а не одна: в одной та восстанавливала изуродованных женщин, а в другой делала женское обрезание.

– Что?.. Что она делала? Готовила себе будущих пациенток для восстановления?

Барбара покачала головой.

– Вы не возражаете, если я открою… – она махнула в сторону балконной двери.

– Конечно, – сказал Карвер.

Несмотря на ранний час, проникавший в квартиру солнечный свет превратил ее в настоящую сауну. Хейверс вернулась к столу.

– В некоторых странах это называется медикализированным обрезанием. Процедуру проводят в операционной с соблюдением всех современных медицинских стандартов – под общей анестезией и с послеоперационным уходом. В некоторых странах это разрешено законом. У нас – нет. Тео следила за клиникой в Долстоне. И когда увидела достаточно, сообщила местным копам, которые прикрыли это место. Она была там, когда это произошло.

– И увидела хирурга?

– Не совсем. Эту женщину зовут Филиппа Уэзеролл. Она – хирург – не была в клинике, когда туда нагрянули местные копы, и поэтому ее не арестовали. Но она шла туда, и Тео ее заметила. Сложила два и два – и дала хирургу понять, что все знает. Тео раскусила ее – доктора Уэзеролл, – и это означало конец ее врачебной карьеры, чего она не могла позволить. Она несколько раз звонила Тео, пыталась поговорить…

Карвер опустил взгляд в кофейную чашку. Круговыми движениями он взбалтывал напиток в чашке, но пить, похоже, не собирался.

– Почему Тео впустила врача в дом? Она должна была понимать, что это опасно. Она не была дурой.

– Тео ее не впускала, – ответила Барбара. – Мы не сомневаемся, что доктор Уэзеролл проникла в дом вместе с группой людей, входивших в подъезд. После нашего разговора я обойду соседей, покажу ее фотографию. Кто-нибудь ее узнает.

– Но даже в квартиру… Я не понимаю, почему Тео позволила ей войти.

– Наверное, удивилась, увидев ее, но, очевидно, не считала доктора Уэзеролл опасной. По словам хирурга, она пришла поговорить. Но вышла из себя, когда Тео не поддалась на уговоры. В приступе ярости схватила бронзовую фигурку и ударила Тео по голове.

– Тогда почему она не прикончила Тео? Она же врач. Она должна была видеть, что Тео жива.

«А вот это самое трудное», – подумала Барбара. Ей очень не хотелось ему этого рассказывать.

– Вы знали, что ее ударили, – сказал Нката Рози. Они вышли в большой сад перед домом. Спустившись с крыльца, сержант повел ее под раскидистой глицинией по дорожке по краю лужайки. Посредине дорожки стояла старая деревянная скамья, вся в пятнах мха. Нката указал на скамью, и Рози послушно села. Он сел рядом. – Скульптура валялась на полу, а Тео была без сознания; так вы ее и оставили.

Рози посмотрела ему в глаза, но ничего не ответила.

– Чего я не могу понять, так это причины, по которой вы не позвонили в «три девятки».

– Я не знаю, о чем вы говорите, – сказала Рози.

Нката достал копию кадра из записи камеры видеонаблюдения, на котором она выходила из дома Тео.

– Думаю, вы знаете, в какой день это было снято.

Она взяла снимок и внимательно изучила его.

– Вообще-то нет. Может, просветите?

– В тот вечер, когда Тео ударили по голове, вот когда. Сержант Хейверс – вы уже с ней знакомы – обойдет с этим снимком квартиры в Стритэме. Хотя это уже формальность. Вы были там и видели ее лежащей на полу.

– Если даже она была без сознания, как вы это докажете?

– Это было бы непросто, – согласился Нката. – Но так получилось, что Тео была в квартире не одна. Женщина, ударившая ее скульптурой по голове, не успела уйти.

– Я вам не верю. Вы пытаетесь…

– Она слышала, как вы постучали, Рози. Слышала, как открылась дверь, как вы вошли. Но к тому моменту она уже спряталась в спальне. Она слышала, как вы подошли к Тео и окликнули ее. Пару раз. Но не слышала, чтобы вы звонили в службу спасения. И не слышала, что вы пытаетесь как-то помочь сестре. А потом услышала, как вы уходите. И вскоре последовала за вами, поскольку боялась, что придет кто-то еще.

– Даже если я это сделала, даже если оставила там Тео, это не преступление.

– Не прийти на помощь? Да, вы правы. Это не преступление. Но, мне кажется, не каждый человек способен оставить кого-то – тем более сестру – в беспомощном состоянии. Это заставляет меня думать, что вы… Не знаю… Боялись? У меня есть кое-какие догадки, и они так и останутся догадками, если вы мне не расскажете.

Рози отвела взгляд. Потом махнула рукой, приветствуя кого-то из соседей по Нью-Энд-сквер.

– Она собиралась его вернуть. Можете представить, что я чувствовала?

– Вы говорите о Россе Карвере?

– А о ком же еще?

– Почему вы так решили? Она вам сказала?

– Я увидела.

– По ней?

– По Россу. Она написала ему, что хочет поговорить, и я все поняла по его лицу. Я поняла, что стоит ей поманить его пальцем, как он прибежит. Так было всегда. Она знала, что я беременна от него, и собиралась разрушить мою жизнь. Поэтому когда я увидела ее там, на полу, то ушла, предоставив решать все судьбе.

– Вам повезло, правда? А самое главное везение заключается в том, что Росс Карвер не понял, что происходит с Тео, когда нашел ее. Вместо того чтобы вызвать «скорую», он уложил ее в кровать. И случилось то, что случилось.

– Я не причинила ей вреда, – сказала Рози. – Даже не прикасалась к ней. – Она накрыла ладонь Нкаты своей. – Я не хотела, чтобы она умерла. Как я могла? Она же моя сестра. – Ее голос дрожал, и сержант подумал, что слезы вот-вот скатятся у нее по щекам и упадут на комбинезон. Но вдруг понял, что не испытывает сочувствия. И ему это не понравилось – тот факт, что его не трогало чужое горе.

Но затем Рози одним вопросом очистила его совесть.

– Вы не расскажете моим родителям, что я сделала, правда?

И Нката понял, что и дрожащий голос, и слезы на глазах были неотъемлемой частью спектакля, который она с таким мастерством разыграла.

– Мой коллега поехал к семье, – закончила свой рассказ Барбара. – Он поговорит и с Рози. Но у нас почти нет сомнений, что это была она. – Барбара протянула ему снимок камеры видеонаблюдения. – Маловероятно, что она приехала туда, чтобы просто прогуляться вокруг дома. По свидетельству доктора Уэзеролл, женщина постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вошла. Ключ ей был не нужен, потому что Тео не заперла дверь, когда впустила доктора Уэзеролл.

– Если бы Рози что-то предприняла, увидев ее…

Барбара вздохнула.

– Если бы попыталась помочь… Трудно сказать. Возможно, если б Тео сразу доставили в больницу, ничего не изменилось бы. А возможно, она выжила бы, если б они сразу понизили черепное давление.

– Ничего на сделать. Ничего не сказать. Просто оставить ее. Как я должен это понимать – что Рози хотела ее смерти?

– Что вам на это ответить?.. Это выходит за пределы моей компетенции. Думаю только, что вы сами знаете. У нее были на вас виды. Много лет она надеялась – и вот теперь забеременела от вас. Нужно быть святым, чтобы не думать, как все может измениться, если просто оставить Тео и уйти. Может, она подумала, что просто подождет, что будет дальше.

– И все же… – произнес он и умолк. Барбара не торопила его. Если Рози облажалась, то и он тоже. И Хейверс подозревала, что он об этом знает.

– Я позабочусь о ребенке так же, как забочусь о Колтоне: деньги на содержание и участие в воспитании. Но я на ней не женюсь. Не могу.

– Что-то подсказывает мне, что так просто все не разрешится, – сказала Барбара.

– Жениться нужно по любви. Вы согласны?

– Люди вступают в брак по разным причинам. Бывают времена и обстоятельства, когда любовь не имеет значения.

– Не в моем случае. И я ее не люблю. Она мне нравится и всегда нравилась. То, чем мы с ней занимались… – Росс перевел взгляд на бронзовые скульптуры на комоде. – Я принял ее предложение. А думал только о Тео. Играл роль. Занимался любовью с Рози, слушал ее стоны и вздохи, чувствовал, как она испытывает оргазм, и делал вид, что это Тео – такая, какой она могла быть, если б ее не изуродовали.

Барбара кивнула, но сочувствия к Карверу она не испытывала. Какова бы ни была роль Рози в том, что произошло между ними, он на это согласился. И причина была только в нем: он заявлял, что изъян Тео его не беспокоит, а на самом деле не мог смириться с тем, что она не чувствует то, что он – Росс Карвер, а не сама Тео – хотел, чтобы она чувствовала. И именно это стало спусковым крючком. Да, он действовал из лучших побуждений и нисколько не сомневался в этом, но не позволял жене ни на мгновение забыть то, что она больше всех хотела забыть о себе.

Софи не поверила. Тани позвонил ей и едва успел сказать: «Мама забрала паспорта», как она объявила, что едет в Челси.

– Ты тут ничем не поможешь, Соф. Все думают, что она собирается увезти Сими в Нигерию и…

– Нет, – перебила его Софи. – Она этого не сделает. Я еду, – заявила она и отключилась.

Дорога из колледжа отняла совсем мало времени. Софи была на лекции, когда увидела, что звонит Тани. Потихоньку вышла из аудитории, чтобы ответить. Приехала она так быстро, словно перемещалась по городу с помощью магии.

Тани ждал Софи вместе с Деборой Сент-Джеймс в кабинете ее мужа. Оба сидели здесь уже несколько часов, ожидая, что Монифу обнаружат в одном из аэропортов, в каком-нибудь отеле рядом с аэропортом, на международном вокзале Сент-Панкрас или в гостинице рядом с вокзалом. Сержант Нката пообещал, что сразу же позвонит, когда что-то узнает. Тани ждал в кабинете с самого рассвета, затем к нему присоединилась Дебора Сент-Джеймс. В половине восьмого она принесла ему поднос с завтраком, но есть он не мог. Время шло, а сержант Нката не звонил. Надежды Тани на спасение сестры таяли. Либо мать смогла уехать из страны, либо ее нашел отец. Ему не хотелось думать ни об одном, ни о другом.

Вчера устроенный отцом спектакль обманул его. Но после бессонной ночи, когда он вспоминал все, что происходило в его семье, и все, что он узнал о родителях с того вечера, когда Абео объявил, что Тани должен жениться на незнакомой девушке, Тани пришел к выводу, что найти Сими и защитить ее отец хочет не больше, чем возобновить брачный обет – что бы это ни значило – с Монифой. Его главное желание – «очистить» Сими, поскольку ничего не изменилось. Он по-прежнему хотел получить за дочь приличный калым от какого-нибудь богатого парня из Нигерии. А хотел он этого потому, что его главные – а может, и единственные – желания не изменились: деньги и власть над всеми, кто соприкасается с его жизнью.

Софи присоединилась к Тани и Деборе Сент-Джеймс.

– Новости есть? – спросила она и плюхнулась в одно из кожаных кресел.

– Ни слова. Ни от кого, – ответила Дебора.

Софи посмотрела на Тани, и тот понял, что она пытается оценить его состояние. Лучше бы она этого не делала, но он не собирался притворяться, что питает тщетные надежды. В его семье с притворством и так перебор. Придя к какому-то выводу, Софи снова повернулась к Деборе.

– Вы можете кому-нибудь позвонить?

– Могу, если тебе от этого станет легче. Но…

– Не мне. Тани.

– Я могу позвонить только сержанту Нкате и его начальнику, но в этом нет смысла, потому что они тоже ждут новостей.

– Разве сержант Нката сам не занимается поисками?

– Он расследует убийство, – объяснила Дебора, – и не может поехать туда, где ее ищут. Но волноваться не стоит. Ему сразу же сообщат. Или его начальнику. И кто-то из них обязательно позвонит нам.

– Может, она уже улетела? – предположил Тани. – Могла отсюда поехать прямо в аэропорт…

– Думаю, мы об этом уже знали бы. Полиция первым делом проверила аэропорты. Ее имя было бы в списке пассажиров. И Сими тоже.

– Тогда где же она? Где они? Потому что если отец их найдет…

– Кто-то проверяет больницы? – спросила Софи.

– А вот это я могу узнать.

Дебора положила свой мобильный на столик между двумя кожаными креслами, разблокировала его и уже собралась набрать номер, как зазвонил телефон Тани. Он вытащил мобильник из кармана и посмотрел на экран. Имени нет, только какой-то городской номер.

– Это Тани? – спросил незнакомый женский голос, и у юноши мелькнула мысль, что отец нашел их и это звонят из больницы, чтобы сообщить, что мать доставили туда с переломами… или того хуже. Взяв себя в руки, он подтвердил, что его зовут Тани.

– Я его нашла, – сказала женщина кому-то, кто стоял рядом с ней.

– Тани? Ты все еще у той леди с рыжими волосами? – через секунду услышал он и лишился дара речи. Это был голос матери. – Тани? Ты слышишь меня? Ты в безопасности?

У него голова шла кругом. Мама говорила так же, как и всегда, только в ее голосе не было напряжения. Тани не знал, как это понимать.

– Мама, – выдавил из себя он. – Папа был здесь. Только он приходил с сержантом Нкатой, потому что его не отпустили из полиции. Ты нас обманула. Как папа. Ты лгала, мама.

– Тани, мне очень жаль…

– Где Сими? Что ты с ней сделала? Я больше ни слова тебе не скажу, пока не услышу, что ты сделала с Сими, где она, почему ты мне лгала, и… – К его великому стыду, голос у него сорвался. Он передал телефон Софи и закрыл ладонью лицо.

Софи тут же включила громкую связь.

– Миссис Банколе, Сими с вами?

– Где Тани? – спросил голос Монифы.

– Рядом со мной, но он расстроен. Я включила громкую связь. Скажите, где вы?

– Мне нельзя этого говорить, Тани, – сказала Монифа. – И вчера нельзя было. Они позвонили мне и сказали, что готовы меня принять, но я не должна никому говорить, даже тебе.

Первой догадалась Дебора:

– Вы нашли безопасное убежище, миссис Банколе?

После паузы – вероятно, телефон передавали из рук в руки – вновь послышался незнакомый женский голос:

– Меня зовут Доркас. Фамилию назвать не могу. Монифа и ее дочь со мной, и с ними все хорошо. Это убежище для женщин, подвергшихся насилию. Пожалуйста, не спрашивайте меня название и адрес – я все равно вам этого не скажу.

– Я хочу поговорить с сестрой, – сказал Тани. – Убедиться, что она в безопасности.

– Конечно, – ответила Доркас, и через секунду Тани услышал голос Сими:

– Тани! Тани! Я хотела позвонить тебе сразу, как только мы сюда приехали, но мне не разрешили. Не в первый день. Доркас говорит, так надо.

– Тебя никто не обижает?

– К тебе никто не прикасался, Сими? – спросила Дебора.

– Только мама, – ответила Сими. – Поправила мне прическу.

– Надеюсь, я ее не сильно испортила, – сказала Дебора.

– Ну… нет. Просто у вас волосы не такие, как у меня. Ваши толще. А мои… – Послышался чей-то приглушенный голос, и Симисола принялась объяснять тому, кто стоял рядом: – Она хочет знать, не испортила ли она мне волосы… Понимаете, у нее не было нужных средств… – Потом снова в телефон: – В общем, мама все исправила, и больше до меня никто не дотрагивался, Тани.

– Это хорошо.

Снова пауза – видимо, Сими передавала кому-то телефон, – а затем голос Монифы:

– Я уничтожила паспорта: Симисолы, свой и отца. Твой остался у сержанта Нкаты. Ты должен закончить все, что требуется для охранного ордера. Остатки паспортов у меня есть. Их будет достаточно.

– Но что ты… Почему ты… – Тани не знал, что спросить.

Это за него сделала Софи:

– Миссис Банколе, вы уходите от отца Тани? Он хочет это знать, только не знает, как спросить.

– Когда все уладится, у нас будет новая жизнь, Тани, – сказала его мать. – У нас троих. Настоящая жизнь. А ты окончишь колледж и поступишь в университет.

– Нет, – возразил он. – Теперь мне нужно работать, мама. Зарабатывать. И я буду работать. И, мама… Я знаю…

Но Монифа не дала ему договорить. Она сказала, что Тани не несет ответственности ни за нее, ни за Симисолу, ни за решение расстаться с его отцом. Она покончила со всем, что связывает ее с Абео. У него есть Ларк, есть другая семья, и теперь он будет обеспечивать только их. Что касается самой Монифы, ее ждет работа в кафе в Брикстоне, где днем она будет готовить нигерийские блюда, а по вечерам вести кулинарные курсы. Она останется в убежище для женщин, пока не найдет деньги на аренду квартиры. Ей помогут соплеменники. Когда она снимет квартиру, они снова будут вместе.

– Это семейные деньги, мама, – сказал Тани. – Он должен отдать тебе половину. С этими деньгами ты найдешь квартиру. Хоть сегодня.

– Я так не хочу, – ответила Монифа.

– Нет, мама. Это неправильно, что деньги останутся у него.

– Для меня – правильно. А это… Все изменилось, Тани, и я надеюсь, ты когда-нибудь это поймешь.

Она сказала, что хочет, чтобы их несчастья закончились как можно скорее. Лучше бы прямо сейчас. Но потребуется какое-то время, не очень долгое, и потом они будут одной маленькой семьей.

– Тани может остаться у нас, миссис Банколе, – сказала Дебора. – То есть пока вы не заберете его к себе. Клянусь не прикасаться к его волосам.

– Или жить с нами, – сказала Софи. – Мама и папа его знают. Это было бы здорово.

– Пусть Тани сам решает, – сказала Монифа. – Спасибо вам обеим.

Потом из телефона снова послышался голос Доркас. Она хотела знать, у кого охранный ордер, кто подавал заявку и какой полицейский участок предъявит его отцу Симисолы. Все это, заверила она Тани, будет сделано как можно быстрее. А пока он должен держаться как можно дальше от отца. Может ли он это обещать?

– Легче легкого, – ответил Тани. – Обещаю.

– Я реагирую на тон, – сказала Дебора мужу. – Честное слово, Саймон, я знаю, что у тебя самые лучшие намерения, но когда ты говоришь со мной таким тоном – как во время того инцидента с Болу и ее родителями, – создается впечатление, что мне семь лет и ты меня заставляешь вести себя так, как тебе кажется правильным. А потом я просто впадаю в ярость.

– Я не специально, – ответил Саймон. – Я имею в виду менторский тон.

– А я и не говорю, что специально. Но в любом случае ты выходишь из роли мужа и берешь на себя роль отца, и… понимаешь… мне просто хочется ударить тебя, когда ты это делаешь.

– Я рад, что тебе удается сдерживаться.

– Я не шучу, Саймон.

– Я тоже.

Они сидели в саду. Был уже вечер, и они захватили с собой кувшин крюшона. Отец Деборы повел собаку на последнюю сегодняшнюю прогулку. Дебора подумала, что прогулка может включать посещение «Королевской головы» или «Восьми колоколов», где собака будет деловито обследовать пол, выясняя, не упало ли туда чего-нибудь съедобного, а отец, скорее всего, выпьет пинту сидра. И крюшон, и сидр помогали переносить жару.

Она рассказала мужу обо всем, что произошло в его отсутствие. Закончив свой рассказ разговором Монифы и Тани и отъездом Тани с Софи, почувствовала какую-то неловкость и поняла, что им с Саймоном нужно кое-что обсудить – кое-что давно назревшее. И завела этот разговор.

– Я понимаю, как это происходит. Ты с раннего детства считал себя кем-то вроде отца, хотя и очень юного. Тебе не приходилось решать, как вести себя с семилетней девочкой. Но, понимаешь, я никогда не видела в тебе отца. Да, я называла тебя мистером Сент-Джеймсом, потому что меня так учили. Но здесь, – она похлопала себя по груди, – ты всегда был для меня Саймоном. В целом ты меня не замечал, и это было логично, учитывая разницу в возрасте. Но я всегда наблюдала за тобой.

Она взяла свой напиток. Саймон опустил в свой бокал еще одну дольку огурца, поскольку первую уже съел. Дебора смотрела на его руку, обхватившую чашку с огурцами, и ей захотелось сказать, как ей нравятся его руки и, скорее всего, именно из-за них она влюбилась в него. Но Дебора решила пояснить свою мысль.

– Саймон, у меня уже есть отец. Второй мне не нужен. Однако если мне все же суждено иметь второго, я не хочу, чтобы им был человек, с которым я сплю.

Саймон внимательно посмотрел на жену. В вечернем свете его глаза потемнели.

– Надеюсь, мне не следует воспринимать это как угрозу.

– Конечно, нет, – сказала она. – Угрозы на тебя не подействуют. Но, мне кажется, это может сделать любовь. Бог свидетель, я тебя люблю, даже когда ты сводишь меня с ума.

Он улыбнулся.

– Это обнадеживает, потому что я чувствую то же самое.

– Когда я свожу тебя с ума?

– Особенно в такие моменты. И поверь мне, Дебора, у тебя это отлично получается. Нет ничего ужаснее рыжих женщин, возмущенных до глубины души. И не спорь, потому что у меня тут богатый опыт.

– Только если меня провоцируют, – попыталась оправдаться Дебора.

Саймон снова рассмеялся.

– Можешь в это верить, если тебе так хочется, милая.

Калитка в сад открылась, и они оба повернули головы. Дебора думала, что вернулся отец с Пич, но это был Линли.

– Я подумал, что стоит поискать тут, – сказал он. – Когда на мой звонок Пич не подняла гвалт, я решил, что вы ищете прохладу.

– Думаю, погода скоро изменится, – сказал Саймон.

– Он всегда был оптимистом, – заметила Дебора. – У тебя усталый вид, Томми. Ты ужинал? Хочешь, поужинай с нами. Рано или поздно мы доберемся до еды. А пока у нас есть крюшон.

– Чарли что-нибудь оставит мне дома. Он был чрезвычайно терпелив со мной, так что я ненадолго. – Линли подвинул один из шезлонгов к тому месту, где они сидели – не на лужайке, а на каменных плитах у крыльца, которые служили чем-то вроде патио. – У нас есть признание доктора Уэзеролл. С ее стороны это совершенно разумно. – Он объяснил логику, стоявшую за признанием хирурга. – Мы долго пытались связать концы с концами. Нам очень повезло, что ты сделала ту фотографию, Деб. Десятый экземпляр «Стоящего воина» стал последней каплей. Когда она поняла, что партия скульптур была пронумерована, у нее не осталось выбора.

– Она назвала вам причину?

– Да.

Объяснения потребовали довольно много времени. Нужно было рассказать не только о хирурге, но и о женщине, которая помогала ей в клинике женского здоровья в Хакни, а также о сестре жертвы убийства и о муже Тео. Временные рамки произошедшего казались почти невероятными. Все связанное с нападением на Тео Бонтемпи случилось в течение двух часов.

Когда Линли закончил, Дебора рассказала ему о Монифе Банколе, Тани, паспортах и убежище для женщин.

– Я рад, – сказал он. – Уинстону тоже нужно сообщить.

Потом умолк, опустив взгляд на каменные плиты. Вздохнул. Дебора прекрасно понимала – и Саймон тоже, – что разговор еще не закончен.

– Похоже, тебя не это угнетает, – нарушил молчание Саймон.

– Не расследование, да, Томми? – спросила Дебора.

– Кажется, я в растерянности, – признался Линли.

– Дейдра, – догадалась Дебора. Он кивнул. – Что-то случилось? Боже, что за глупый вопрос. Конечно, случилось. Мы можем чем-то помочь?

– Она привезла сестру в Лондон, поселила ее у себя в квартире. А я обнаружил, что растерялся. Это очень странно.

– Что она перевезла сестру в Лондон? – спросила Дебора.

– Нет. Что я могу успешно довести до конца расследование убийства, но совершенно не способен читать между строк, когда женщина пытается мне что-то сказать.

– А ты должен читать между строк?

Вместо Линли ей ответил Саймон.

– Ты в этом не одинок, Томми. Я тоже безнадежен. Дебора с готовностью подтвердит этот факт.

Линли устало рассмеялся.

– Я похож на Пигмалиона без Афродиты, чтобы на нее молиться. Я все понимаю только когда все заканчивается, когда я могу отойти на два шага и осознать, что я пытался делать. Я этого не хочу…

– Как и все мы, – прибавил Саймон.

– …но оно все равно со мной происходит. Я рассчитываю, что кто-то – в данном случае Дейдра – будет такой, какой нужно мне, чтобы заполнить… бездну. Но потом какая-то часть меня, которую я не могу контролировать, начинает играть в игру под названием «вот то, что сделает тебя идеальной для меня». Именно так я поступал с ней. Она дала мне это ясно понять, и я не могу винить ее за то, что она чувствует.

– И что она чувствует? – спросила Дебора.

– У нее лопается терпение. Это можно назвать чувством?

– Возможно, ей нужно время, – сказал Саймон.

– Я пытаюсь себя в этом убедить, – ответил Линли. – В конце концов, это превосходный способ понять, чего я хочу. Я жутко облажался, причем не в первый раз. Бог свидетель, с Хелен я вел себя так же.

После того как прозвучало ее имя, все умолкли. Она незримо присутствовала – жуткая пустота, бездонная пропасть, образовавшаяся в жизни после ее гибели. Все они ее любили. Всем им ее не хватало. Но только Томас нес бремя решения отпустить ее.

– Хелен всегда прощала тебя, правда? – сказала Дебора.

– Прощала. Да. Всегда.

– И Дейдра простит, Томми. Но мне кажется, что вместе с Хелен ты потерял еще что-то, и пока это не восстановится, женщины, которых ты любишь, будут уходить.

– Что же это? – спросил он Дебору.

Ответил ему Саймон:

– Думаю, самый главный урок ты получил, когда… как это назвал?.. облажался. Ты должен научиться прощать себя.

Разговор Барбары с Доротеей занял больше времени, чем она рассчитывала, но он все равно был важным, необходимым – даже если и не доставил особого удовольствия. Ей нравилась Ди. Нравилось проводить с ней время, и, следует признать, она получала удовольствие от занятий чечеткой, чего меньше всего ожидала. Тем не менее им всегда было что высказать друг другу.

Прежде чем покинуть здание Скотленд-Ярда, Хейверс поймала секретаря отдела в дамской комнате, где та обновляла макияж перед свиданием из милости – как она его называла – с парнем, который столкнулся с ней, когда она выходила из станции метро «Вестминстер». В кино, сообщила она, это называлось бы «случайной встречей». В реальности Доротея поцарапала свои туфли на шпильках и закричала: «О нет! Смотри, куда прешь, тупица!» – что, по всей видимости, сразило его наповал. От него невозможно было отделаться. Он настаивал, чтобы где-нибудь выпить. Убеждал, что он не серийный убийца и что по отношению к любой девушке у него «самые благородные намерения»; и поскольку он был жутко похож на одного из принцев королевской крови – «когда у него еще были все волосы», – она в конце концов уступила.

– Не слишком ли много внимания «свиданию из милости»? – спросила Барбара. Ди с помощью маленького зеркальца пыталась разглядеть свой затылок. – Выглядит немного растрепанным, но в любом случае он вряд ли будет изучать твои волосы… или будет?

Она ответила только на первое замечание Барбары:

– Он выглядит довольно милым, хотя и грубоватым.

– Ты упоминала принцев королевской крови, – напомнила ей Барбара.

– Я имела в виду характер, – ответила Ди. Она накрасила губы, отступила назад, изучила свое отражение и добавила другой цвет. Потом спросила, глядя на Барбару через зеркало: – А что у тебя вечером? Не празднуешь?

– Я подумываю о валлийских гренках с жареной картошкой и тушеной фасолью.

Ди разочарованно посмотрела на нее.

– Мы должны записаться в лагерь отдыха, Барбара. Ты же это понимаешь, правда?

Это был повод для начала разговора.

– Кстати, об этом, Ди.

Доротея вскинула изящную бровь.

– Никаких возражений. Мы записываемся. Решено.

– Я очень ценю все это, честное слово, – сказала Барбара. – Но… Черт. Я не знаю, как это сказать.

Ди опустила руку с помадой.

– О боже… Он ошибался. Он точно ошибался, правда? Я вела себя глупо, очень, очень глупо.

– То есть?

– У тебя кто-то есть, о ком я не знаю? Ты не хотела говорить? Ты не должна бояться травли. Господи, Барбара… Кто, черт возьми, осмелится тебя травить? И в любом случае, разве мы это не преодолели? Я имею в виду не тебя и меня, а общество в целом. Разве мы не преодолели подобную нетерпимость?

Барбара до такой степени не понимала, о чем речь, что ей стало казаться, что они говорят на разных – совсем не похожих друг на друга – языках.

– Дело в том, Ди, что я не ищу мужчину.

– Я знаю, знаю.

– Знаешь?

– Разве ты не это пыталась мне сказать?

– Более или менее, – призналась Барбара. – Но что, черт возьми, ты пытаешься мне сказать?

Ди отвернулась от зеркала. Достала из сумочки косметичку, потом сунула ее на место.

– Что ты… Ну. Что ты предпочитаешь… поверь, мне все равно, за исключением того, что я недоступна…

– Женщин, – догадалась Барбара.

– Ну да. То есть я спросила инспектора… Я имею в виду, исполняющего обязанности…

– Я поняла, – сказала Барбара. – Ты спросила Линли, не предпочитаю ли я женщин. Интересно, что он ответил?

– Он не знает. Собственно, откуда ему знать? Но сказал, что сомневается. Или что-то в этом роде. А потом прислали те цветы…

– Понятно, – сказала Барбара. Раскрывать происхождение цветов она не собиралась. – Мой ответ – «нет». Я не предпочитаю женщин. По крайней мере, не думаю, что предпочитаю женщин.

– Но ты все равно не хочешь… Давай поедем в летний лагерь, Барбара. Мне жутко хочется. А тебе?

– Знаешь, Ди, хуже этого – только рвать зубы.

– Это означает «нет»?

– Это означает, что мне хорошо такой, какая я есть. Я похожа на того, кто тратит время на ожидание мужчины, который наденет мне на ногу хрустальную туфельку?

Ди скрестила руки на груди, прислонилась к раковине и окинула Барбару оценивающим взглядом.

– Честно?

– Будь добра.

– Нет. Не похожа. И никогда не была. – Вздохнув, поправила ремешок сумки, чтобы он не мял ее хлопковое платье. – Могу я задать тебе один вопрос? – спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Но чечетку мы же не бросаем, правда?

– Не для того я покупала специальные туфли, чтобы все сейчас бросить, – ответила Барбара. – Особенно когда наконец научилась имитировать эту чертову Ширли Темпл.

…Теперь Барбара добралась до Чок-Фарм. Она приехала раньше обычного, и ей удалось оставить машину у дома, за которым она жила. Хейверс не остановилась, чтобы купить себе что-нибудь на ужин, хотя подозревала, что еще пожалеет об этом. Несмотря на свое заявление Доротее, она не была уверена, что у нее найдутся необходимые ингредиенты для валлийских гренок; у нее в холодильнике стояла открытая банка тушеной фасоли «Хайнц», но Барбара не могла поклясться, что та не испортилась, потому что не помнила, когда поставила ее туда. Но в любом случае дома найдется что-нибудь съедобное. На крайний случай у нее куча «Поп-Тартс».

Барбара пошла вдоль дома и по привычке заглянула в окно квартиры в подвале – там по-прежнему было тихо и пусто. Вздохнув, она свернула за угол дома и увидела, что кто-то сидит на единственной ступеньке, ведущей к ее двери.

Это был Сальваторе Ло Бианко. Заметив ее, он вскочил и сунул в карман смартфон, который держал в руке.

– Наконец она здесь… Вы здесь, – сказал он и, улыбаясь, быстро пошел к ней. Поцеловал ее, как это принято в Европе, – щеки соприкасаются, но губы целуют только воздух.

– Какого черта?.. – Барбара с прищуром посмотрела на него. – Кто вас сюда прислал, Сальваторе?

– Никто меня не присылал.

– Клянетесь?

– Клянусь? Вы думаете, меня прислали? Che pazza[27], Барбара. Кто мог меня прислать? – Он взял ее под руку. – Вы прекрасно выглядите. Но, наверное, голодаете, да? Нет. Неправильно. Вы голодны? Вы не съели?

– Ели, – поправила Хейверс. – Еще нет. А что?

Потом она заметила то, что на земле рядом со ступенькой, на которой сидел Сальваторе, стоят две сумки из супермаркета «Уэйтроуз».

Он театральным жестом указал на сумки и повел Барбару к двери.

– Я очень рад, что вы голодная, – сказал он. – Я… Я готовлю ваш ужин.

– Мой ужин? А вы умеете готовить?

– Madonna mia, – Сальваторе закатил глаза. – Барбара Хейверс спрашивает, умею ли я готовить.

– Так умеете, Сальваторе?

Он рассмеялся от удовольствия.

– Барбара, Барбара, а вы как думаете? Ради всего святого, я же итальянец.