Волго-Камье в начале эпохи раннего железа (VIII-VI вв. до н. э.)
В книге дается обзор материалов из раскопок поселений, могильников: орудий труда, оружия, посуды раннеананьинского времени (VIII–VI вв. до н. э.). Многочисленные материалы исследований получили научную систематику и описание, что позволяет проводить сравнительный этимологический анализ. В результате раскрываются особенности перехода от эпохи бронзы к эпохе раннего железа в волго-камском регионе северо-востока Европы.
Введение
Одним из ярких археологических образований на северо-востоке Европы является ананьинская культура, или культурная общность, открывающая собой новую ступень развития населения Волго-Камья и Приуралья — эпоху железа. Первыми исследователями этой культуры — А.М. Тальгреном[1], A.В. Збруевой[2] и др. — были определены общие контуры ее развития, выявлены определяющие черты, установлена хронология бытования в пределах VIII–VII — III–II вв. до н. э. Однако общая характеристика культуры этими и другими авторами (см. работы Н.А. Прокошева, А.П. Смирнова, О.Н. Бадера и др.) была в основном дана на базе изучения материалов развитого ананьина — преимущественно на материалах Ананьинского, Зуевского могильников и поселений типа Конецгорского селища, Галкинского городища и др. Наиболее важный начальный период развития ананьинской культуры, относящийся к VIII–VI в. до н. э., был, к сожалению, мало исследован, что в свою очередь оставлял открытым ряд вопросов, прежде всего, вопрос о происхождении ананьинской культуры.
Развернувшиеся в 50-70-е годы нашего столетия археологические работы в Поволжье и Прикамье, особенно работы в зонах крупных водохранилищ волго-камского каскада, привели к открытию и изучению ряда важных раннеананьинских памятников. Еще в 40-е годы XX в. А.В. Збруева исследовала один из ранних ананьинских могильников у с. Луговое в Елабужском районе Татарской АССР[3]. В 1956–1958 гг. был изучен раннеананьинский Акозинский могильник в Горно-Марийском районе Марийской АССР[4], а в 1962 г. здесь же были начаты исследования крупнейшего некрополя начальной поры эпохи железа — Старшего Ахмыловского могильника. К 1975 г. здесь было раскопано уже более 800 погребений VIII–VI вв. до. н. э.[5]
В 1961 г. был открыт и в течение ряда лет изучались I Новомордовский могильник и целая серия связанных с ним позднеприказанских и раннеананьинских памятников в зоне Куйбышевского водохранилища в пределах Татарской АССР[6]. В 1962 г. полностью был исследован небольшой, но интересный своей приказанско-ананьинской преемственностью II Полянский могильник[7], расположенный недалеко от раннеананьинского Гулькинского могильника[8].
В 1969–1970 гг. произведены раскопки еще одного раннеананьинского могильника у г. Тетюши[9]. В 1975–1976 гг. охранными раскопками продолжено изучение Пусто-Морквашинского могильника, исследованного в 1927 г. B.Ф. Смолиным[10]. Таким образом, за относительно небольшой срок был открыт и исследован ряд наиболее ранних ананьинских могильников, где общее число изученных погребений достигло полутора тысяч.
В это же время систематически изучаются поселения, в том числе и ранние, ананьинской культуры. Так, в 1958–1959 гг. В.Е. Стоянов продолжил начатые Б.С. Жуковым, М.В. Воеводским и О.Н. Бадером[11] исследования ряда городищ по Ветлуге. Г.А. Архипов совместно с А.Х. Халиковым провели раскопки раннеананьинского городища Ройский Шихан на Вятке[12]. В.С. Патрушевым успешно ведется изучение ряда городищ и селищ (Ильинское, Копани, Ардинское) в Марийском Поволжье, где первым широко исследованным раннеананьинским поселением было Васильсурское городище в устье р. Сура[13]. Г.Р. Ишмуратовой, П.Н. Старостиным и А.Х. Халиковым подвергнут раскопкам ряд поселений, преимущественно городищ в Казанско-Тетюшском Поволжье (Казанка I, Нижний Услон, Антоновка, II Маклашеевка) и низовьях р. Камы (городища Гремячий ключ, Курган, Троицкий Урай II)[14]. В.Ф. Генинг вместе с В.Е. Стояновым, Р.Д. Голдиной и А.И. Ашихминой провели раскопки I Зуево-Ключинского городища в Удмуртском Прикамье[15]. Ряд поселений изучен в бассейне р. Белая — Бирское, Новобиктовское[16] и др. Наконец, несколько поселений — Ерзовское, I, VI Заюрчимские, I Еловское, I Половинное и др. — исследовано пермскими археологами на Средней Каме[17]. Характерной особенностью почти всех этих памятников является наличие в них как материалов конца эпохи бронзы, так и материалов начала эпохи железа.
Данные исследования многих из указанных выше памятников, как могильников, так и поселений, легли в основу настоящей книги. В ней учитывается и то обстоятельство, что уже в самое раннее время население ананьинской культуры, вернее культурной общности, занимало огромную территорию — от Ветлуги и Суры на западе до Белой и Верхней Камы на востоке (рис. 1). Исследованиями на севере (в бассейне Вычегды, Печоры, Северной Двины) установлено, что и здесь в начале эпохи раннего железа обитали родственные ананьинцам племена[18]. Изучение всей этой огромной культурной общности, ее происхождения и развития показывает, что ананьинские племена приняли несомненное участие в формировании не только народов пермской ветви финно-угорской языковой семьи, но и других финноязычных народов, как мари, мордва, мурома, меря и финская подоснова чувашей. Поэтому ананьинскую общность в этническом отношении следует рассматривать как еще не распавшуюся общность восточного финноязычного ядра[19]. Этой общности в более западных районах вплоть до Прибалтики соответствовала ранняя городецко-дьяковская основа западнофинского ядра[20]. В раннем этапе своего развития племена ананьинской культурной общности имели весьма тесные контакты со степными районами, через них были активно связаны с культурами киммерийско-карасукской эпохи Евразии (конец II тысячелетия до н. э. — VI в. до. н. э.). По мнению Н.Л. Членовой, «культуры эти следующие: ранние стадии гальштата (на А и В) или конечные фазы культуры погребальных урн в Баварии, Австрии, начальные фазы лужицкой культуры Силезии, предскифская культура Венгрии, памятники фракийского гальштата, или фрако-киммерийские памятники в Югославии, Румынии, Болгарии, Галиции, Молдавии, чернолесские памятники лесостепной Украины…, Симферопольское погребение и кизил-кобинская культура Крыма, памятники типа Кобякова городища и Аксайское погребение на Дону, так называемые протомеотские памятники Кубани, каменномостско-березовские памятники и кобанская культура Северного Кавказа, колхидская культура Западного Кавказа и северо-восточной части Малой Азии, памятники типа Хасанлу IV–V, Динка II, Хурвин, Томаджан, Дайламан, поздние фазы Шах-тепе и Гиссара, Шандар, Даррус, Гийян I, Сиалк А и В и Тепе-Гуран в Иране, так называемые памятники с серой керамикой в Южной Туркмении, суярганская культура Хорезма, памятники типа Пайкент в Узбекистане, Тагискен в низовьях Сырдарьи, дандыбай-бегазинские памятники Центрального Казахстана, Каинда и Джаильма в Киргизии, Трушниково, Шемокаиха и Зевакино в Восточном Казахстане, ирменская и молчановская культуры западносибирской лесостепи и Алтая, карасукская культура Минусинской котловины, находки карасукского типа в Туве, Монголии и др.»[21] К этому перечислению можно добавить непосредственных соседей ранних ананьинцев с юга и юго-востока — ранних савромат[22] и с востока — восточноуральские племена каменногорского и носиловского вариантов гамаюнской культуры[23]. Своеобразие раннеананьинской культуры может быть понято, естественно, лишь при сравнительном изучении ее памятников с материалом если не всех, то многих из вышеотмеченных культур. По мере возможности такое сравнение проводится и в настоящей книге.
Рис. 1. Схема выделения локальных вариантов раннеананьинской культуры в Волго-Камье.
Конечно, распространенные на значительной территории раннеананьинские племена не были абсолютно однообразными по своей культуре. Еще Н.А. Прокошев[24] и А.В. Збруева[25] наметили несколько вариантов ананьинской культуры. Так, А.В. Збруевой были выделены нижнекамская, бельская, вятская, верхнекамско-чусовская и ветлужская группы ананьинских памятников. В последние годы появились монографические работы, посвященные детальной характеристике некоторых из ананьинских групп[26].
В настоящей книге раннеананьинские памятники и их материалы рассматриваются по следующим территориальным группам — культурным вариантам (рис. 1):
К сожалению, не все вопросы, связанные с историей и культурой раннеананьинских племен, получили свое освещение в настоящей работе. Так, здесь не рассматриваются вопросы быта, костюма и украшений, а также экономического и социального развития, проблемы взаимоотношений ранних ананьинцев с соседями и более отдаленными племенами. Остается надеяться, что эти вопросы найдут свое отражение во второй части книги, посвященной начальным этапам эпохи раннего железа в Волго-Камье.
Появление этой книги невозможно было бы без труда многих участников археологических экспедиций — студентов, научно-технических и научных сотрудников, внесших свой посильный вклад в дело изучения раннеананьинских памятников. Им в первую очередь автор приносит свою глубокую благодарность.
Раннеананьинские поселения
К раннеананьинскому времени на основной территории распространения ананьинской культуры, т. е. в Волго-Камье, мы можем отнести 63 поселения (рис. 2, табл. I), которые по своему характеру подразделяются на укрепленные поселки-городища (22) и поселения, не имеющие следов внешних укреплений — селища (41). При выделении их как раннеананьинских мы исходили из двух датирующих предпосылок — наличие на поселении раннеананьинских (в том числе и керамики) и других ранних предметов VIII–VI вв. до н. э.; наличие на поселении культурного слоя конца эпохи бронзы, обычно подстилающего напластования начала эпохи раннего железа.
Рис. 2. Размещение основных раннеананьинских поселений. Наименование см. в таблице I.
Таблица I.
Список раннеананьинских поселений в Волго-Камье (приложение к рис. 2).
На территории западноволжского варианта (Волга I) к настоящему времени известно 8 раннеананьинских поселений, в том числе 6 городищ (I Васильсурское, Хмелевское, Копаньское, Токаревское, Ардинское и Ельниковское) и 2 селища, не имеющие укреплений (Сиухинское и Малахайское)[27]. Таким образом, следует полагать, что для этой группы характерно преимущественное обитание населения в укрепленных поселениях. Укрепления у городищ здесь в основном имеют вид шишкообразного вала и рва за ним. Так, у Васильсурского городища вал ананьинского времени в основании имел округлую форму (18×20 м) при высоте 1,6 м; ров имел ширину 4,8 м и глубину — 1,2 м. У Хмелевского городища основание вала 20×32 м, высота — 1,5 м, ширина рва — 5 м, глубина — 1 м. У Копаньского городища площадь основания вала 28×35 м, высота — 2 м, у Ельниковского городища 14×16 м, высота — 2,5 м.
На Малахайском поселении, единственном из известных на территории группы Волга I поселений, расположенном на краю низкой надлуговой террасы, исследованиями В.С. Патрушева в 1970 г. изучены остатки двух жилищ наземного типа с неглубокими котлованами (рис. 3,
II группа, связанная со средневолжским вариантом Волга II, состоит из 9 поселений, в том числе 3 городищ (Казанка I, Ташевкинское и Антоновское), 5 селищ (Мари-Луговское, Нижне-Услонское, Лабышкинское, Сюкеевское и II Маклашеевское) и I неопределенного памятника — поселения Курган, расположенного на высоком останце у устья р. Ахтай, левого берега низовий р. Камы. Все поселения, кроме Мари-Луговского, расположенного в устье р. Илеть, занимают высокие естественно укрепленные мысы правого берега р. Волги (рис. 2). Площади поселений в прослеженных случаях имеют средние размеры — от 1800 до 3500 кв. м. Наиболее малую площадь в 450 кв. м имеет Антоновское городище. Почти все эти памятники, за исключением городища Казанка I и II Маклашеевского поселения, нашли отражение в публикациях[28]. Для укреплений городищ характерны в основном дугообразные валы — длинные (60 м — на Ташевкинском городище; 33 м на Антоновском), невысокие (0,85 м — на Ташевкинском, 0,8 м — на Антоновском) и не широкие (по 8 м на обеих городищах). Вал городища Казанка I имеет шишкообразную форму, но время его постройки не установлено. Вал соседнего городища Казанка II, относящегося к эпохе бронзы, имеет низкую дугообразную форму.
Рис. 3. Планы раннеананьинских жилищ.
На городище Казанка I исследованиями П.Н. Старостина в 1966 г. изучены остатки наземного жилища, возраст которого хорошо определяется раннеананьинской керамикой, описанной Г.Р. Ишмуратовой[29], и крупным обломком литейной формы кельта меларско-акозинского типа (рис. 43,
В 1964 г. остатки двух жилищ были изучены П.Н. Старостиным на поселении Курган, на левом берегу Камы в устье Ахтая. Обнаруженная в наслоениях пола этих жилищ керамика относится к маклашеевскому типу приказанской культуры[30], но в заполнении котлована встречена и раннеананьинская керамика, свидетельствующая об использовании жилищ и в последующее время. Оба жилища, расположенные рядом друг с другом, были углублены в землю на 30–40 см. Очертания их прямоугольные (12×4 и 10×4 м), с юга они обрезаны обрывом. По краям котлованов имеются продольные уступы шириной 25–40 см, а за пределами котлованов параллельно их длинным сторонам выявлены пятна от столбовых ямок, расположенных с равными промежутками. В первом жилище, имеющем лучшую археологическую сохранность, по длинной оси прослежены очажные ямы диаметром 80–90 см. По мнению исследователя, «наличие внешних столбовых конструкций, а также взаимное расположение котлованов позволяет утверждать, что рассматриваемые жилые постройки были наземными и существовали одновременно. При строительстве данных жилищ вырывались углубленные неглубокие котлованы, с наружной стороны которых вкапывались столбы. В последние, вероятно, врезались бревна. О конструкции крыш трудно судить. Не исключено, что они были и двускатные»[31].
Поселения I нижнекамского варианта (Кама I) представлены в основном городищами (Гремячий ключ[32], Кирюшкин городок[33], Красный исток[34], Беляхчинское[35], Грохань[36]) и Сорочьегорским поселением[37], вскоре ставшим укрепленным городищем. Правда, здесь же имеются два небольших поселения — Мурзихинское и Березовское, но материал о них настолько незначителен, что их скорее следует рассматривать как местонахождения. Площади поселений от 1614 кв. м (Гремячий ключ) до 9400 кв. м (Красный исток), в среднем около 3000–4000 кв. м. На Гремячеключинском городище в 1948 г. наблюдались остатки наземной постройки, низ которой был обложен камнями. На следы какой-то наземной постройки, наблюдавшейся при раскопках на Сорочьегорском городище, указывает А.М. Тальгрен[38]. Почти все городища укреплены с напольной стороны дугообразно изогнутым одним валом и рвом (рис. 4). На Гремячем ключе вал (рис. 4,
Рис. 4. Раннеананьинские поселения.
На Вятке (вятский вариант) к раннеананьинскому времени можно отнести 6 поселений, в том числе 4 городища (I Чутайское, II Чутайское[39], Ройский Шихан[40], Мальковское[41]) и 2 неукрепленных поселения (I Буйское[42], расположенное на краю низкой террасы, и Пижемское, позднее обнесенное валом)[43]. В среднем площади поселений небольшие (840-2100 кв. м), но выделяется своими размерами Мальковское городище. Площадь его селитбенной части 10 200 кв. м. Укрепления городищ имеют преимущественно шишкообразные валы, ограниченные с напольной стороны относительно коротким рвом. Так, у I Чутайского городища основание вала 20×10 м, высота — 1 м, длина рва — 24 м, ширина — 8 м, глубина — 0,6 м. У II Чутайского городища основание вала 18×10 м, высота — 1,05 м; ширина рва — 5 м, глубина — 0,8 м. У городища Ройский Шихан основание вала 30×35 м, высота — 4 м, глубина рва — 2 м. На Мальковском городище основание вала очень обширно — 65×90 м, а высота вала максимальная — 6 м, ров прослеживается слабо. В раскопе городища Ройский Шихан, произведенном в 1956 г., было прослежено несколько крупных гумусированных пятен с углисто-очажными скоплениями[44]. Возможно, это остатки наземных жилищ.
На территории второго нижнекамского варианта (Кама II) укрепленных поселений, т. е. городищ, практически нет, если не считать многослойного городища Каменный Лог, время сооружения укреплений которого не установлено. Среди основных поселений преобладают расположенные на относительно высоких естественно укрепленных местах: III, IV, V Танайские[45], I Зуево-Ключинское[46], Бизякинское[47]. Имеются также поселения, расположенные как стоянки на низких краях надлуговых террас: I Байларское[48], Каракулинское[49]. Площади ни одного из поселений, не ограниченных укреплениями, не установлено, кроме I Зуево-Ключинского поселения, где исследователями определено распространение культурного слоя раннеананьинского времени на площади около 1000 кв. м. В X раскопе на этом поселении Л.И. Ашихминой исследованы остатки трех наземных жилищ, имевших вытянутую подпрямоугольную форму (8-10 м длиной, 6–6,9 м шириной) и очень слабо углубленный (всего на 5-10 см) котлован. В одном из жилищ прослежены очаги, расположенные по продольной осевой линии на глиняных вымостках. Рядом с другим домом расчищены остатки своеобразного ритуального места в виде скопления костей (17,5×3 м), в котором обнаружено 7 черепов медведя, череп лося, кости лошади, свиньи, коровы[50].
В бассейне р. Белая, т. е. на территории нижнебельского (Белая I) варианта, пока известно 7 раннеананьинских поселений (рис. 2, табл. I). Все они принадлежат к типу неукрепленных поселений, расположенных, кроме I Бирского, по краю низких надлуговых террас р. Белая: III Кюньское, III Старо-Кабанское, Старо-Киргизовское, III Ново-Медведовское, II Бирское, Кумлекульское[51]. Площади их ввиду отсутствия широко раскопанных памятников не установлены. По этой же причине не известен характер жилых сооружений на поселениях, хотя на стоянке Кюнь III «вскрыта часть жилища, углубленного в материк на 0,3–0,4 м. По краям его прослеживались ямки от столбов, диаметр некоторых из них достигал 0,5 м, глубина — 0,4 м. В заполнении жилищной впадины преобладала керамика поздней бронзы»[52]. По форме и конструктивным особенностям это жилище близко к жилищам из поселения Курган.
На территории среднекамского варианта (Кама III), т. е. в бассейне р. Камы от устья Белой до Перми, работами В.П. Денисова[53], А.Д. Вечтомова[54] выявлено около 10 поселений, среди которых нет ни одного укрепленного, т. е. городища. Как считает основной исследователь этих памятников А.Д. Вечтомов, «в Среднем Прикамье ананьинские поселения возникают на надпойменных террасах и высоких частях пойм, так же, как и в позднебронзовый период. Городища появляются здесь лишь в V в. до н. э.»[55] На I и VI Заюрчимских поселениях В.П. Денисовым были исследованы «наземные жилища (3 — на первом и 1 — на втором). Судя по находкам, они существовали в VIII в. и не позднее VII в. до н. э. Размеры их от 14×10 м до 20,8×13 м. Они имели прямоугольную форму. По границам очертаний прослежены углистые полосы (остатки сгоревшего бревенчатого сруба), а в некоторых из них — столбовые ямки в один или два ряда, позволяющие судить о том, что бревенчатые стены укреплялись вертикальными столбами. Жилища имели один или два выхода, внутри находились 1–2 очага и хозяйственные ямы. С внешней стороны двух жилищ (Заюрчимское I селище) прослежены примыкающие вплотную пристройки, напоминающие тамбуры жилищ последующего (гляденовского) времени»[56].
Выше Перми, т. е. по берегам Верхней Камы (Кама IV), В.П. Денисовым выявлено 5 поселений (Скородумское, Базов Бор, Огурдинское, I–II Васюковские)[57], которые все без исключения являются неукрепленными и располагаются по краю низкой террасы Камы и ее притоков. На II Васюковском поселении исследовано 7 небольших жилищ (3×4 м), в древности, по мнению исследователя, имевшие вид наземных прямоугольных строений, изолированных друг от друга[58]. Следует заметить, что как для среднекамского, так и верхнекамского регионов, очевидно, были характерны крупные по площади поселения. Так, площадь I Половинного поселения А.Д. Вечтомовым определена в 24 000 кв. м, а на II Васюковском поселении В.П. Денисов наметил около 20 жилищных впадин.
Ветлужский вариант раннеананьинских памятников представлен верхним слоем Пановского селища, расположенного на надлуговой террасе р. Ветлуги[59], и догородищенскими селищами на Одоевском (третий слой)[60], Богородском (второй слой)[61] и Русенихинском (второй слой)[62] городищах. На указанных городищах археологическими работами О.Н. Бадера в 1925–1926 гг., Е.Е. Стоянова в 1958–1959 гг. (на Богородском и Русенихинском городищах) установлено, что раннеананьинские слои залегают под насыпями относительно более поздних, но ананьинского же времени, валов, кстати имеющих преимущественно шишкообразную форму, К сожалению, ни на одном памятнике при раскопках не выявлены точно зафиксированные следы жилищ, но в 1958 г. В.Е. Стоянову в раннеананьинских слоях Богородского и Русенихинского городищ удалось проследить расположенные группами очаги со следами глинистых подушек. Возможно, это очаги наземных жилищ, следы стен которых не сохранились или не были замечены археологами.
Итак, мы выяснили ряд важных для характеристики поселений раннеананьинского времени деталей. Во-первых, население этого времени (VIII–VI вв. до н. э.) еще предпочитало жить в неукрепленных поселках, расположенных нередко на тех же местах, что и предшествующие поселения эпохи бронзы (приказанской культуры)[63]. Однако характерно, что большинство (39 из 63) раннеананьинских поселений уже располагается на высоких преимущественно естественно укрепленных местах (таблица I), которые вскоре обносятся валами и рвами (Сорочьегорское, Гроханьское, Зуево-Ключинское, Богородское, Русенихинское и др.). Поэтому следует полагать, что с начала эпохи раннего железа в Волго-Камье усилилась общая для этого времени[64] тенденция перехода к укрепленным поселениям.
Раннеананьинское население на Волге предпочитало жить, как и вятское население, в укрепленных городищах, тогда как население Средней и Верхней Камы. Белой и Ветлуги в это время еще не сооружало земляных укреплений. Очевидно, это явление надо поставить в непосредственную связь с тем, что волжские районы являлись окраинными территориями, открытыми с юга различным кочевникам (киммерийцам, савроматам, позднее скифам), вероятно, нередко производившим грабительские набеги на раннеананьинские поселки. Поэтому последние и были в основном укрепленными. Несколько непонятно появление ранних укреплений у ветлужских племен. Но, может быть, это объясняется слабой исследованностью укреплений ветлужских поселений, которые в раннеананьинское время вполне могли быть еще не укрепленными.
Кроме того, все известные раннеананьинские укрепленные поселения имеют вид простых мысовых городищ с одним валом и рвом с напольной стороны. Для западноволжской и вятской групп характерны городища с шишкообразными валами (на Вятке их называют шиханами), а для средневолжской и нижнекамской групп — с длинными дугообразными валами. Откуда и когда ранние ананьинцы могли заимствовать эти системы укреплений?
На севере (в бассейне Вычегды и Северной Двины) городища возникают очень поздно — лишь в период средневековья (так называемые вымьские городища)[65]. Соседи с востока — Восточный Урал и Западная Сибирь — также не могли принести эту идею, так как здесь городища появляются лишь ближе к середине I тысячелетия до н. э. и преимущественно имеют круговые земляные валы (тип II по В.Е. Стоянову)[66].
Южные соседи — савроматы, будучи кочевниками, не строили городищ[67]. У западных соседей — племен дьяковской культуры — укрепленные поселения-городища появляются позже раннеананьинских и обычно имеют по два — три дугообразных вала с напольной стороны[68]. Лишь у лесостепных племен Поднепровья (чернолесские племена) городища возникают одновременно (в VIII–VII вв. до н. э.) с раннеананьинскими, но там они почти всегда имеют круговую оборону[69]. Все это заставляет полагать, что идея строительства укрепленных поселений у ранних ананьинцев была привнесена не со стороны (по крайней мере проникла не от соседей), а развивалась на месте.
К сооружению укрепленных поселений население Волго-Камья приступило еще в эпоху бронзы. Так, у племен балановской культуры на атли-касинском и ош-пандинском этапах[70] и у племен чирковско-сейминской культуры[71] в середине и третьей четверти II тысячелетия до н. э. наблюдается тенденция к расположению поселений на естественно укрепленных местах (Кубашево, Васильсурское, Таланкина гора, Оленья гора, Ош-Пандо и др.). На Васильсурском поселении известны и первые искусственные земляные укрепления, сооруженные не позже середины II тысячелетия до н. э.[72] Укрепленным было и Сусканское поселение срубной культуры, бытовавшее в третьей четверти II тысячелетия до н. э.[73]
Вполне вероятно, что часть позднеприказанских поселений, расположенных на высоких мысах, была защищена валом и рвом. Выразительным памятником в этом отношении является поселение-городище Казанка II на высоком левом берегу Казанки в пределах Казани рядом с раннеананьинским городищем Казанка I. Оно занимает оконечность мыса высотой около 40 м. Площадка его подтреугольной формы (30×15 м) огорожена с юго-восточной стороны невысоким валом (высота до 0,5 м), окаймленным заплывшим рвом. На распаханной поверхности площадки прослеживаются два серых пятна (10×6 м), возможно, остатки землянок. Материал, собранный на площадке и по склонам, подразделяется на два комплекса: неолитический с керамикой, орнаментированной оттисками зубчатого штампа и кремнем; позднеприказанский с типичной керамикой маклашеевского облика, в том числе с «текстильной» поверхностью. В профиле обнажений по северо-восточному краю прослежено перекрывание слоя с кремнем насыпью вала. Так как на памятнике никаких других остатков неизвестно, то наиболее вероятным следует полагать, что вал и ров были сооружены в позднеприказанское время.
Итак, начало строительства укрепленных поселений в Среднем Поволжье и, может быть, Нижнем Прикамье (по мнению В.Ф. Генинга, на II Зуево-Ключинском городище существовало укрепленное поселение абашевского населения)[74] уходит в глубь эпохи бронзы и связано, прежде всего, с пришлыми племенами балановской, срубной и абашевской культур. Носители их, очевидно, были индоевропейцами (балановцы — балто-германо-славянскими, срубные и абашевские племена — индо-иранцами)[75]. В связи с этим интересно отметить, что в ряде восточнофинских языков общими являются слова, в той или иной степени связанные со строительством укреплений и жизнью внутри укрепленных поселений. Но эти же слова в большинстве случаев имеют индоевропейское происхождение. Таковы, например:
плотина, запруда, насыпь — ajža (морд.), vajīz (удм.), vož, ō̭z (коми-зыр.). Сравни = aēša (авеста)[76].
Земляное основание, фундамент — pūndakš (мари), pi̱des (удм.), pi̱de̱s (коми), сравни = fundus (лат.), boden (нем.), под (рус.) и т. п.[77]
Находиться внутри (ограды) — ša̱i —, šajél (мари), sai (удм.), sa̱i (коми-зыр.), сравни = sāye (персид.), siyā (афган.)[78].
Деревня, укрепленная деревня — gurt (удм.), gort (коми-зыр.), kardo, karda (морд.), сравни = gordum (город — фриг. яз.), gards (дом — готский), grad (др. cл.) и т. п.[79]
Таким образом, есть основание полагать, что сама идея строительства укрепленных поселений (городищ) к населению Волго-Камья проникла после распада общефинского единства (не раньше середины II тысячелетия до н. э.) и с индоевропейской, как западной (см. слова «pundas», «gurt»), так и восточной (индо-иранской, см. слова «ajza», «šai») сторон.
В раннеананьинское время окончательно происходит переход населения из полуземлянок в наземные дома. Все известные раннеананьинские поселения, обычно содержащие достаточно насыщенные культурные наслоения, были относительно долговременными поселениями. Многие из них функционировали еще в предшествующее время, а затем продолжали населяться и позднее. О назначении их для длительного жительства людей свидетельствуют и изученные на них при раскопках жилища.
В строительстве наземных жилищ раннеананьинским населением намечаются и локальные особенности. Так, население волжских районов, очевидно, строило дома в виде срубов, положенных венцом (Малахайское поселение). Эта традиция здесь также прослеживается с эпохи бронзы — срубными и уже наземными были дома на Кубашевском и Васильсурском поселениях[80]. На Каме и Белой наземные дома, хотя также, видимо, строились из бревен, но укреплялись не венцом, а вертикальными столбами (см. поселения Курган, Кюнь III, I и II Заюрчимские). Укрепление наземных стен вертикальными столбами было характерно для приказанских племен на атабаевском и маклашеевском этапах[81], а также северного населения срубной культуры (жилища Сусканского поселения)[82], где уже бытовали преимущественно наземные изолированные дома прямоугольной формы. Для них же, между прочим, характерно и присущее для раннеананьинских жилищ расположение очагов по продольной оси земляного пола. В более раннее время, например, у жилищ волосовских и неолитических племен волго-камской культуры в расположении очагов жилищ-полуземлянок такой системы не чувствуется[83].
У ближайших соседей раннеананьинских племен жилища по размерам и конструкции отличались. Так, для дьяковских, в том числе и ранних, были характерны преимущественно округлые в плане полуземлянки с плетневыми стенами[84]. Наземные постройки прямоугольные в плане со стенами из срубов здесь появляются лишь ближе к концу I тысячелетия до н. э.[85] Хотя для синхронного населения Зауралья и были известны наземные дома, но они или имели совершенно не характерную для Волго-Камья квадратную форму (поселения каменногорской культуры)[86] или окружались, как и андроновские жилища, канавками вокруг (поселения с керамикой носиловского типа)[87].
Таким образом, следует полагать, что идея строительства наземных жилищ у раннеананьинского населения имеет местную основу, уходящую корнями в эпоху бронзы, где частично эта идея, очевидно, была воспринята от балановских (балто-германо-славянских) — срубные жилища и от срубных (индо-иранских) племен — столбовые крепления наземных стен. Это в какой-то степени подтверждают и данные языка. Так, почти для всех финских языков характерно общее наименование наземного легкого жилища (шалаш, сарайчик и т. п.) — см. kota (фин.), ke ta (удм.), kudo (морд.), kudo (мар.), ka или kerka (коми-зыр.)[88], которое, по мнению языковедов (Дифенбах, Мункачи, Покорны, Рясинен, Йоки и др.), проникло в финские языки от индоевропейских языков (см. перс. — kad; авест. — kata; русск., украин. — хата; герм. — hutte и др.). Бо́льшее совпадение общефинского слова «kota» с общеиранским «kata», а не западным индоевропейским «hata» заставляет полагать об индо-иранском (срубно-абашевском) импульсе в возникновении наземного жилища у финноязычных племен Восточной Европы. В то же время основные понятия, связанные со строительством срубных жилищ, у волжских финнов (мари, мордвы) имеют западное индоевропейское балто-германо-славянское происхождение.
Например: бревно (мар. — prena), брус (мар. — pērēs; удм. — buris); бабка (мар. — bapka), матица (морд. — matka) и др.[89] Правда, ряд из этих понятий мог быть заимствован и в более позднее время, но учитывая, что многие из них имеются как в марийском, так и мордовском языках, а отчасти и в удмуртском и коми языках, следует полагать их внедрение в пермо-финское время.
Раннеананьинские могильники и их погребальный обряд
Наиболее выразительными раннеананьинскими памятниками являются могильники, особенно широко исследованные в 50-70-е годы нашего века. Благодаря наличию в погребениях различных предметов могильники дают хорошо выраженные комплексы как для исследования материальной и духовной культуры раннеананьинского населения, так и для установления хронологии этого периода. К сожалению, не все локальные варианты раннеананьинской культуры обеспечены этим материалом. В Вятской, Бельской, Ветлужской группах могильники пока неизвестны. Однако наличие их в остальных шести группах позволяет выявить общие признаки погребального обряда для всей культуры. Но прежде чем показать эти признаки, обратимся к памятникам[90].
В западноволжской группе находятся наиболее широко исследованные раннеананьинские памятники — Акозинский и Старший Ахмыловский могильники (рис. 5).
Рис. 5. Карта раннеананьинских могильников.
Расположен в 700 м к востоку от д. Акозино Горно-Марийского района Марийской АССР на краю низкой террасы правого берега Волги примерно в 800 м к западу от устья р. Сундырка — правого притока Волги. Поверхность могильника задернована, к югу она ограничивается крутым склоном коренной террасы Волги, к северу склоном к пойме, а к востоку и западу — ложбинами. Могильник был обнаружен в 1952 г. Р.В. Чубаровой[92], которая раскапывала здесь поселение эпохи бронзы и разрушила траншеей до десятка раннеананьинских погребений (рис. 6, № 102–110). В 1956 г. Марийская археологическая экспедиция заложила по обе стороны траншеи 1952 г. раскоп общей площадью 228 кв. м и исследовала 34 погребения[93] (рис. 6, погребения № 1-34). Кроме того, было установлено, что первоначально здесь располагалось поселение поздняковской культуры эпохи бронзы (середины и третьей четверти II тысячелетия до н. э.)[94]. В 1958 г. той же экспедицией были заложены новые раскопы — к востоку от раскопа 1956 г. (376 кв. м) и к западу (64 кв. м), в них было выявлено 33 погребения (рис. 6, погребения № 35–68). В 1971 г. В.С. Патрушев возобновил раскопки на памятнике, им было заложено 2 раскопа — к северу и востоку от раскопа 1958 г. Он вскрыл 572 кв. м и выявил дополнительно еще 31 погребение (рис. 6, № 66а-95)[95]. В 1972 г. им же в раскопе, заложенном к северу от раскопа 2 1971 г., было вскрыто еще 6 погребений (рис. 6, № 95-101)[96].
Рис. 6. Общий план раскопок Акозинского могильника.
Таким образом, на могильнике исследовано более 100 могил (с учетом разрушенных Р.В. Чубаровой — 110). Учитывая то, что во все стороны от изученных погребений вскрыты не занятые могилами свободные пространства, можно думать о завершенности исследования могильника. Раскопки В.С. Патрушева, проведенные в 1973 г. в северо-восточной части памятника (была, вскрыта площадь в 336 кв. м.), не выявили ни одного погребения[97]. Всего в 110 могилах Акозинского могильника изучены остатки более 150 костяков. Основной погребальный обряд их — трупоположение. Погребения расположены по краю невысокой террасы и никаких внешних признаков не имеют. Из 100 исследованных могил абсолютное большинство (88) содержало одиночные захоронения, в том числе 12 частичных (№ 4, 24, 52, 66, 69, 75, 77, 78, 79, 81, 89, 90). В трех погребениях (№ 9а-10, 41 и 47) находились дополнительные впускные захоронения, 6 погребений (№ 15–16, 29–30, 32, 55, 83, 86) были парными, в 6 могильных ямах располагались коллективные захоронения (№ 2 — 4 костяка, № 21 — 5 костяков, № 46 — 16 костяков, № 63 — 6 костяков, № 85 — 7 костяков, № 97 — 5 костяков). В могиле № 32 расчищено 2 вторичных захоронения.
Половозрастной состав погребенных ввиду слабой сохранности антропологического материала определен ориентировочно. Показательно отсутствие детских погребений, преобладание мужских — определено 58 мужских и 37 женских, 6 подростковых захоронений[98].
В расположении могильных ям наблюдается следующая схема (рис. 6): в южной части фиксируется один неровный ряд, замкнутый двумя коллективными погребениями (№ 21 на западе и № 63 на востоке). К северу от концов ряда наблюдаются две кучевые группы — северо-западная и северо-восточная. В этих группах ориентация погребенных становится неустойчивой, а в северо-восточной фиксируются (в районе погребений 85, 86, 93, 98) остатки какого-то сооружения, возможно, типа изученных на Ст. Ахмыловском могильнике «домов мертвых». В пользу такого предположения свидетельствует и скопление в этом районе отдельных находок, вероятно, связанных с наземными захоронениями, широтное направление ряда могил (см. № 39, 53, 54, 68, 70, 71, 72, 73, 76, 80, 87, 92), и сосредоточение здесь же так называемых частичных погребений (см. № 52, 75, 78, 81, 77, 90, 92, 96, 100, 102). Ориентировочно размеры «дома мертвых» можно определить длиной в 20 м и шириной — в 8 м.
Хронологической разницы между погребениями в основном ряду и в группах не наблюдается. Все они в основном датируются VII–VI вв. до н. э. Могильные ямы располагаются по глубине в двух горизонтах — в почве (на глубине 10–30 см) и материковом суглинке (глубина 35–70 см). Такая разница, очевидно, связана с сезонными явлениями — более глубокие ямы вырывались в теплое время года, более мелкие — в холодное.
В 61 случае удалось проследить форму могильных ям — у большинства (38 случаев) она овальная или подчетырехугольная с округлыми углами (22 случая). В 6 ямах (№ 20, 21, 28, 29, 83, 86) по краям или углам могил располагались обломки камней (рис. 8, 9), как бы обозначавшие нижние границы ям. Явных следов подстилок по дну или обкладок по стенам ям не отмечено, но в ряде случаев (№ 62, 83, 93 и др.) под медными предметами фиксировались следы древесной подстилки на дне могилы. В засыпи ям нередко встречались углистые включения, а в изголовье погребения № 93 отмечено интенсивное пятно прокала, не задевшее само захоронение (рис. 7). В ряде случаев (№ 1, 6, 8, 23, 83, 86) на дне могил наблюдались охристые включения (рис. 8,
Рис. 7. Погребение № 93 Акозинского могильника.
Рис. 8. Погребение № 83 Акозинского могильника.
Костяки всех одиночных захоронений и большинство костяков в парных и коллективных погребениях, кроме частичных, имеют относительно устойчивое положение и ориентацию (рис. 7). Погребенные лежат на спине с вытянутыми конечностями и ориентированы преимущественно ногами к реке (на север), головой на юг с отклонением или к западу (47 случаев), или к востоку (8 случаев). В 12 могилах (№ 39, 53, 66б, 70, 71, 72, 73, 74, 76, 80, 87, 92), предположительно окаймлявших «дом мертвых», ориентация погребенных имела широтное направление — восток-юго-восток на запад-северо-запад. В некоторых одиночных могилах (№ 56, 66а, 72, 80) следов костяка не обнаружено, возможно, это кенотафы — символические могилы погибших на стороне.
Наряду с одиночными захоронениями на могильнике, как отмечалось выше, обнаружены парные, коллективные, вторичные и частичные захоронения. Среди парных захоронений 4 (№ 15–16, 29–30, 32, 83) содержат погребения мужчины с женщиной, причем, как правило, мужское погребение обладает относительно богатым погребальным инвентарем. Так, в погребении № 83 (рис. 8) около костяка мужчины лежали кельт, удила, ножи, поясные накладки, подвески и т. п., а у женского костяка — лишь пластинчатая накладка головного убора и гривна. В погребениях № 15–16, 29–30, 32 женские костяки вообще были лишены инвентаря. Учитывая то, что в других случаях женские костяки сопровождаются довольно богатым инвентарем (см. № 35, 37, 62 и др.), следует полагать, что безынвентарные захоронения являются погребениями подчиненных людей, возможно, наложниц-рабынь.
Показательно в этом отношении коллективное
Рис. 9. Погребение № 21 Акозинского могильника.
Центральными в могиле, очевидно, являлись два мужских захоронения. Их сопровождали три женских костяка, по расположению резко отличающиеся от основного положения захоронений Акозинского могильника, что свидетельствует о происхождении женщин из чужого рода. Может быть, эти женщины являлись женами-наложницами, находящимися в личной собственности мужчин, и при смерти последних их убивали.
Парные погребения № 55 и 86 представляют собой совместные захоронения в одной яме двух мужчин примерно одного возраста и равного имущественного положения.
Интересны и другие коллективные захоронения. Яма № 2 содержала 4 костяка, № 21 — 5, № 46–16, № 63 — 6, № 85 — 7, № 97 — 5. Остановимся на описании
Могильная яма погребения имела четырехугольную форму (3,15×2,65 м) и на глубине 40–45 см содержала остатки 16 костяков (см. рис. 10,
Рис. 10. Погребения Акозинского могильника.
Ни один из костяков следов искусственной травмы не имел, поэтому можно предполагать, что большинство из них принадлежит людям, умершим естественной смертью в результате какой-либо эпидемии. Из 16 погребений определены 3 мужских, 7 женских, 3 подростковых и 1 детский костяки. Их совместное захоронение, по-видимому, было обусловлено тесными родственными отношениями между собой. Скорее всего это члены одной большой патриархальной семьи во главе с мужчиной (костяк 1 или 7) в сопровождении взрослых сыновей, их жен и детей.
Своеобразный обряд вторичного захоронения зафиксирован в могиле № 32, (рис. 10,
Первоначально на глубине 35–40 см яма имела форму вытянутого четырехугольника (220×65–80 см) с округлыми углами. На глубине 60 см она разделилась на две округлые ямы (80×65 и 100×65 см), в каждой из которых на глубине 60–70 см находились сложенные в беспорядке человеческие кости: в северной яме были кости мужчины, в южной — кости женщины. Положение этих костей свидетельствует о вторичном захоронении умерших после того, как мягкие части тела — соединительные ткани и сухожилия костяка — уже сгнили. Говорить о насильственном расчленении костей не приходится, так как никаких следов искусственной деформации или слома на костях не имеется. Сопровождающих вещей нет, лишь у западного края ямы на перемычке лежала ножная кость быка, а в северо-восточном углу — зуб лошади.
На Акозинском могильнике отмечены также захоронения отдельных черепов, в сопровождении с инвентарем, характерным как для мужских (№ 4, 24, 52, 75, 90), так и для женских (№ 78, 79, 89) захоронений. Всего таких погребений 12. Они совершены в неглубоких ямах, не имеющих четких очертаний. Так, на участке И/9 раскопа 1958 г. на глубине 21–31 см без четких контуров ямы был обнаружен мужской череп с четырьмя шейными позвонками (
Большинство погребений сопровождается тем или иным инвентарем[99]. В ряде случаев наблюдалось положение в могилу погребальной пищи, сохранившейся в виде костей животных или в виде плечевой кости быка и лошади, обычно положенной у изголовья (№ 24, 32, 33, 46, 57, 63, 85), или зубов и челюстей коровы и лошади, лежащих большей частью в ногах или ниже пояса (№ 4, 10, 19, 29, 32, 47 и др.). В положении основного погребального инвентаря выявляются следующие закономерности:
1. Женские захоронения почти не содержат оружия (кроме погребения 62) и орудий труда, за исключением железных ножей, напрясел, скребков и шил.
2. Как в женских, так и в мужских погребениях наблюдаются различные по степени насыщенности их инвентарем категории, свидетельствующие о происходящей в родовом коллективе имущественной дифференциации.
Среди мужских погребений выделяются:
1. Богатые с копьем, кельтом, ножом и украшениями головы или пояса — погребения № 15, 55, 86-2.
2. Богатые с кельтом, ножом и украшениями, или копьем, ножом и украшениями — погребения № 2, 13, 21а, 21д, 35, 52, 83, 86-1.
3. Воины с кельтом, ножом и копьем или с копьем и кельтом, но без украшений — погребения № 22, 38, 54, 58.
4. Воины с копьем или с кельтом и ножами — погребения 3, 11, 19, 28, 31, 46-7.
5. Воины только с ножом или только с кельтом — погребения № 4, 10, 31, 41, 44, 46-1, 48 и 59.
6. Бедные без оружия с ножом или отдельными украшениями — погребения № 26, 33, 40, 45, 46-4, 46–11, 47-2, 57, 63-4.
7. Беднейшие без всяких вещей-погребения № 18, 27, 32, 42, 43, 46-8, 46–12, 49, 63-6.
Среди женских захоронений наблюдается также несколько категорий:
1. Богатые со значительным набором украшений — погребения № 35, 37, 62.
2. Богатые с украшениями головы и шеи — погребения № 12, 66.
3. Средние с некоторыми украшениями головы, шеи или груди — погребения № 14, 17, 21а, 21б, 28, 46-2, 47-1, 61.
4. Беднейшие без всяких вещей погребения.
В 1960 г. на восточной окраине д. Ахмылово Горно-Марийского района Марийской АССР был открыт памятник, названный нами первоначально просто Ахмыловским могильником[101]. В 1962 г. Марийская археологическая экспедиция начала систематические раскопки этого памятника, продолжающиеся и поныне (в 1962, 1964, 1965, 1966, 1967, 1968 и 1969 гг. они велись под руководством А.Х. Халикова, в 1973, 1974, 1975 гг. — В.С. Патрушевым). Многолетние раскопки в районе д. Ахмылово выявили сложный комплекс археологических памятников. Здесь на широком мысу надлуговой террасы левого берега Волги (рис. 11,
Рис. 11. Ст. Ахмыловский могильник.
Поверхность памятника не имеет внешних признаков могил и длительное время распахивалось. На пашне, особенно в районе раскопов 1966, 1967, 1969 и 1974–1975 гг. (рис. 11,
За 10 лет работ на памятнике вскрыто 10 528 кв. м площади, на которой выявлено 827 погребений Ст. Ахмыловского могильника, в том числе (рис. 11,
в 1952 г. вскрыто 422 кв. м, изучено 68 погребений;
в 1963 г. вскрыто 648 кв. м, изучено 117 погребений;
в 1965 г. вскрыто 852 кв. м, изучено 93 погребения;
в 1966 г. вскрыто 622 кв. м, изучено 65 погребений;
в 1967 г. вскрыто 1120 кв. м, изучено 92 погребения;
в 1968 г. вскрыто 720 кв. м, изучено 34 погребения;
в 1969 г. вскрыто 4600 кв. м, изучено 184 погребения;
в 1973 г. вскрыто 60 кв. м, изучено 10 погребений;
в 1974 г. вскрыто 1088 кв. м, изучено 129 погребений;
в 1975 г. вскрыто 396 кв. м, изучено 35 погребений.
Весь могильник в древности, очевидно, был огорожен забором, следы ям от больших столбов которого прослежены в раскопах 1 и 3 1969 г. (рис. 11,
На Ст. Ахмыловском могильнике по характеру захоронения выделяются два основных вида погребений: в наземных сооружениях и грунтовых ямах. Для последних характерно групповое и рядовое расположение могил. В прибрежной части (раскопы 1962, 1963 и 1965 гг.) наблюдается группировка могил в 3–4 ряда параллельно береговой линии с числом могильных ям от 9 до 21 в каждом ряду. К северу перпендикулярно береговой линии идет длинный ряд могил (31), продолжающийся до северных границ могильника. Еще один такой ряд наблюдается в западной части могильника (см. раскоп 1974 г.) Вне рядов могильника ямы группируются в территориальные гнезда от 15 до 60 погребений в каждом. По три такие группы выделено в северо-восточной и северо-западной частях могильника (рис. 11,
Всего, как отмечалось выше, за 10 лет работ на могильнике обозначено 827 номеров погребений, но это далеко не полная цифра, так как число захоронений в «домах мертвых» не удается установить. Кроме того, исследовано 63 коллективные могилы, содержащие следы почти от 200 костяков. Обнаружено достаточно много и очень неглубоко введенных в землю захоронений, полностью разрушенных пашней. Поэтому ориентировочно мы полагаем, что число погребений на вскрытой части Ст. Ахмыловского могильника превышало 1000 единиц. Из них достоверно исследовано 424 одиночные могилы с нормальным положением умершего, 63 коллективные, 95 частичных с погребением только черепа, 92 ямы, содержащие лишь вещи, но не выявившие следов человеческих костей; 146 явно могильных ям не содержали ни следов погребенного, ни погребального инвентаря.
Примерно для 600 ям удалось установить форму, размеры и ориентацию[103]. Абсолютное большинство ям имело округленную по концам форму, расширенную в изголовье и несколько суженную в ногах, что напоминает по форме лодку-плоскодонку. Ямы в основном крупные. Так, ям длиной 100–130 см — 5 %, 131–165 см — 10 %, 166–209 см — 35 %, 210–245 см — 40 %; 246–295 см — 8 %, 296–395 см — 2 %. Объясняется это тем, что на могильнике практически нет детских захоронений. Также соответственно крупными являются и промеры ширины ям: 45–60 см — 33 %, 61–80 см — 38 %, 81-100 см — 17 %, 101–199 см — 10 %, 200 см и шире — 2 %. Глубина ям относительно невелика. Значительная группа ям (24 %) неглубокие — до 40 см. Это в основном, очевидно, зимние захоронения. Но бо́льшая половина ям (58 %) имеет среднюю глубину — от 50 до 75 см. Глубоких ям (в 80-100 см) немного — до 15 %, а очень глубоких (от 100 до 140 см) весьма мало — 3 %.
В ориентировке могильных ям наблюдаем меридиальное (С-Ю с отклонениями к В и З — 58 %) и широтное (В-З с отклонениями к С и Ю — 42 %) направление. Могил с меридиональным направлением (перпендикулярно к реке или к Ахмыловскому озеру) больше в восточной и южной частях могильника (рис. 11,
Для захоронений, произведенных в грунтовых ямах, мы можем выделить ряд общих особенностей. Во-первых, наличие своеобразных надмогильных погребальных комплексов в виде орудий труда (в основном бронзовые кельты), обломков посуды и костей животных. Большинство таких комплексов не сохранилось из-за перепаханности верхней части почвы. Но в ряде случаев (см. № 183, 197, 279, 301, 548, 568, 667 и др.) в засыпи могильных ям глубже слоя пашни, но выше уровня захоронения встречались отдельные вещи и кости животных (в основном зубы лошади). С этим поминальным ритуалом, очевидно, проходившим у погребального костра, связаны частые в засыпи могильных ям углистые включения (почти в 400 могилах из 600). Хотя для могильника абсолютно господствующим являлся обряд трупоположения, но следы культа огня сохранились в виде кострищных пятен с достаточно мощными следами прокала над отдельными погребениями (см. № 272, 616, 667, 668, 671, 677 и др.). Почти в 30 могилах (преимущественно на дне) встречались следы охристых включений.
Основное число погребений составляют одиночные захоронения (760 из 949). Но по характеру погребального ритуала они подразделяются на: 1) погребения, выполненные в обряде вытянутого трупоположения, 2) частичные захоронения, 3) вторичные захоронения, 4) кенотафы с вещами, 5) кенотафы без вещей.
В качестве примера опишем по одному из каждых типов одиночных захоронений.
Классическим примером первого типа одиночных захоронений может быть
Рис. 12. Одиночное погребение 36 Ст. Ахмыловского могильника.
А — план погребения; Б — погребальный инвентарь.
Аналогичные следы деревянной, лубяной или берестяной подстилки были отмечены в 82 могилах, а в погребении № 114 1963 г. были выявлены следы деревянной выдолбленной колоды-гробовища (120×40 см), округлое дно которого было обложено кожей.
К числу одиночных можно отнести и частичные погребения. Всего их учтено 95 номеров. Они преимущественно сосредоточены в южной половине могильника, где располагаются отдельными группами. Все они характеризуются следующими общими признаками — захоронениями только голов вместе с сопровождающими вещами. В 18 случаях по сопровождающему инвентарю установилась принадлежность погребенных мужчинам, в остальных 77 погребениях были найдены предметы, характерные для женских захоронений. Для первых в основном свойственно положение черепа и погребального инвентаря в простой круглой яме без следов какого-либо вместилища.
В качестве примера опишем
Рис. 13. Частичное погребение 26 Ст. Ахмыловского могильника.
Женские захоронения в основном совершались в специальных вместилищах-коробах, хотя частичные женские погребения встречаются и в простых ямах. Образцом таких захоронений могут служить № 218 и 150.
Рис. 14. Частичное погребение 150 Ст. Ахмыловского могильника.
Захоронения, выявленные в обычном обряде трупоположения, содержат почти все коллективные погребения, их 63. В них зафиксированы следы 212 костяков, в том числе: в 35 случаях — по 2, в 12 — по 3, в 5 — по 4, в 1 — 5, в 5 — по 6, в 3 — по 7, в 1 — 11 (погребение № 117); в 1 — 13 (погребение № 70). Большинство погребенных в коллективных ямах (до 70 %) имеют меридиональную ориентацию.
Среди парных захоронений выделяются разные группы, но преобладают обычно погребения богатого мужчины с безынвентарным костяком (в прослеженных случаях — с женским). В качестве примера опишем
Рис. 15. Парное погребение 124 Ст. Ахмыловского могильника.
Подобных погребений, где у одного костяка найдены вещи, а другой был без инвентаря, на могильнике выявлено 12. В большинстве случаев (18) в парных погребениях оба костяка сопровождались вещами. В 5 случаях оба костяка были без вещей.
Коллективные погребения с числом захороненных от 3 до 13 представляют в основном погребения родственников, возможно, даже членов одной патриархальной семьи. В могилах, где число погребенных не превышает пяти, умершие обычно лежали головой в одном направлении (см. рис. 16,
Рис. 16. Коллективные погребения Ст. Ахмыловского могильника.
В шести коллективных и пяти одиночных погребениях на могильнике встречены так называемые вторичные захоронения, отличающиеся от обычных положений костей умершего не в анатомическом порядке. В коллективных захоронениях в четырех случаях во вторичном положении находились кости подростков (см., например, погребение № 372). Взрослые вторичные захоронения встречены в наиболее ранних могилах — № 357 (под коллективным захоронением, датированным бронзовым наконечником стрелы и синей египетской бусиной второй половиной VII в. до н. э.), в погребении № 276, где вторичное захоронение сопровождали лишь кремневые и костяные наконечники стрел и т. п. вещи.
Довольно многочисленную группу грунтовых захоронений на могильнике составляют погребения, не содержащие следов человеческих костей, но имеющие погребальный инвентарь (92 случая), или без инвентаря, но с выраженными могильными ямами (146 номера). Конечно, среди них, очевидно, есть и такие, где кости человека просто не сохранились, так как почвенные условия в районе могильника весьма неблагоприятны для сохранения костей. Но есть и несомненные могилы, где не было положено останков человека, но был помещен погребальный, иногда весьма богатый инвентарь.
Показательно, что большинство могил без следов костяка расположено в северной и северо-западной частях могильника, где они имеют преимущественно широтное направление.
Одним из весьма своеобразных видов захоронений на могильнике являются «дома мертвых». Всего на могильнике за 10 лет работы выявлены остатки по крайней мере 13 таких «домов» (рис. 11,
Рис. 17. «Дом мертвых» № 2 Ст. Ахмыловского могильника.
Первый — крупные «дома», состоящие из многих отсеков и имеющие общее направление с востока на запад — № 1, 2, 3, 13 (рис. 11,
В качестве образца опишем остатки «дома мертвых» № 3, вскрытые в 1966 г. Они были изучены в юго-западной части раскопа. Стратиграфия наслоений в районе объекта проста: до глубины 35–40 см — слой пашни; ниже — светло-серый суглинок с углистыми включениями мощностью до 20 см; под ним — погребенная почва, прорезанная канавками глубиной до 40 см, столбовыми и могильными ямами, насыщенными углистыми включениями.
В слое пашни над конструкциями «дома» была обнаружена серия находок — височные кольца, бляшки, накладки, ножи и т. п., очевидно, происходящие от разрушенных погребений.
Канавками шириной в 15–20 см на уровне погребенной почвы очертилось прямоугольное сооружение (10×3,6 м), разделенное поперечными перегородками на восемь отсеков. В ряде случаев над канавками перегородок были обнаружены отдельные комплексы (см. № 169, 223, 346, 349, 354, 355), состоящие или из вещей, или из вещей и обломков человеческих костей (см. № 346, 355). С севера к конструкциям «дома» примыкали захоронения в обычных могильных ямах (см. № 421, 422, 423).
Второй — относительно малые «дома», представляющие скорее всего отдельные, пристроенные друг к другу наземные сооружения с введенными внутрь них могильными ямами. Такие «дома» обычно вытянутые в меридиональном направлении (рис. 11,
Рис. 18. «Дом мертвых» № 8 Ст. Ахмыловского могильника.
В качестве примера можно рассмотреть комплекс «дома» № 9 из раскопа 1967 г. (рис. 11,
Погребальные камеры с какими-то наземными сооружениями, очевидно, были вообще характерны для Ст. Ахмыловского кладбища. Следы таких конструкций зафиксированы всего в 95 изученных могилах.
При исследовании памятника извлечено много различных предметов, в том числе: кельтов бронзовых — ананьинских — 143, акозинско-меларских — 116, железных ножей — 318, бронзовых — 3, железных шильев — 89, бронзовых — 3, каменных «оселков» — 58, топоров железных — 5, бронзовых тесел — 3; глиняных пряслиц — 41, глиняных сосудов — 59, бронзовых наконечников копий — 36, железных — 71, каменных наконечников стрел — 21, костяных — 13, деревянных — 4, бронзовых — 32, железных — 66, 16 кинжалов и 7 стилетов, 2 клевца, 3 секиры, 7 удил, 7 пар псалий, детали от 104 налобных повязок и 3 шапки, 97 пар височных колец и 68 височных спиралей, 58 гривен, детали 31 нагрудника и 13 ожерелий, большое число различных подвесок и т. п.
Восточнее Ст. Ахмыловского и Акозинского могильников в западноволжской группе раннеананьинских памятников других могильников пока неизвестно. Но они, очевидно, были. Об этом, в частности, свидетельствуют группы находок раннеананьинских металлических изделий у Малахайского поселения (2 ранних кельта акозинско-меларского типа, 2 проушных топора кобано-колхидского типа, рыболовный крючок-блесна)[104] и на Криушинской дюне (4 бронзовых кельта акозинско-меларского и раннеананьинского типов)[105].
Последняя группа находок скорее уже открывает средневолжскую группу раннеананьинских памятников, среди которых первый достоверный могильник был частично раскопан в 1927 г. В.Ф. Смолиным в дачном месте под Казанью, известном под именем «Пустые Моркваши»[106]. Находится оно примерно в 30 км к западу от Казани на правом берегу Волги в 6 км к востоку от устья Свияги, на левом берегу устья речки Морквашки (рис. 19,
Рис. 19. Могильник Пустые Моркваши.
К сожалению, ввиду того, что В.Ф. Смолин вел раскопки небольшими траншеями и к тому же ни дневники, ни чертежи раскопок не сохранились, о погребальном обряде вскрытых им захоронений можно судить лишь предположительно. Всего при раскопках В.Ф. Смолина было вскрыто 14 обычных, 3 частичных и вторичное захоронения, произведенные преимущественно в ямах, ориентированных с северо-востока на юго-запад и расположенных на глубине от 0,4 до 1 м. В могилах погребенные преимущественно лежали на спине вытянуто головой на юго-запад, ногами к северо-востоку к реке. В засыпи могил встречались углистые включения и, может быть, поминальные комплексы, как, например, остатки женского головного убора над мужским захоронением № 1. Наиболее четкое описание имеет
Интересны три случая частичных захоронений, выявленные в траншеях III, VII, VIII. Так, в траншее III остатки черепа человека «находились под каменной кладкой, которая состояла их двух-трех рядов несколько наклонно поставленных плит, прикрытых большой, почти четырехугольной плитой. Кладка производила впечатление могилы, обложенной плитами и прикрытой сверху плиткой. Высота кладки 70 см. Под ней обнаружены, кроме черепа человека, кости животных (в том числе свиньи), черепки и угли. Длина кладки — 1,2 м, ширина — 65 см»[111].
В траншее VIII «у южной стенки на глубине 42 см был найден раздавленный человеческий череп»[112].
А.В. Збруева в своей публикации датировала могильник VI–V вв. до н. э., но, как я уже писал[113], для такой относительно поздней датировки нет оснований.
Новые материалы для характеристики и датировки памятника были получены осенью 1975 г., а также весной 1976 г., когда здесь были проведены охранные раскопки.
Осмотр местности и опрос старожилов показал следующее. По сравнению с 1927 г. вся территория древнего могильника оказалась почти сплошь занятой постройками и прогулочными аллеями дома отдыха (рис. 19,
В рекогносцировочных целях были заложены 4 траншеи — № 1 и 2 к северу в 8-10 м от корпуса клуба параллельно центральной аллее (рис. 19,
Траншея (рис. 19,
Судя по плану (рис. 19,
Могильная яма погребения № 24 также имела нормальные размеры (210×50–80 см), была углублена до 90 см от поверхности и вытянута с северо-северо-запада на юго-юго-восток (азимут 195°). На дне расчищены остатки двух очень плохо сохранившихся костяков — взрослого человека и ребенка, положенных скорее всего вытянуто на спине головой на юго-юго-восток, ногами на север к реке (рис. 19,
Все остальные погребения 1975 г. выявлены в западном конце траншеи (квадрат Е/1) и связаны скорее всего с конструкциями какого-то большого сооружения, возможно, типа «дома мертвых», изученных на Ст. Ахмыловском могильнике. Погребения № 20, 21, 22, 23 в этом районе представляли собой частичные или вещевые захоронения, а погребение № 25 — нормальное ямное захоронение, но связанное с конструкциями «дома мертвых».
Все частичные (№ 20, 23) и вещевые (№ 21, 22) погребения обнаружены примерно на одной глубине — 65–75 см и имеют довольно однотипного планировку (рис. 19,
В погребениях № 20 и 22 выявлены коронки от человеческих зубов — остатки отчлененных черепов. В погребении № 20, очевидно, была захоронена мужская голова, так как сверху был положен пояс с достаточно богатым набором поясных подвесок (рис. 19,
Погребение № 21, в центральном пятне которого найден только бронзовый кельт раннеананьинского облика (типа рис. 19,
Под погребением № 23 выявилось пятно нормальной могильной ямы (155×40 см), вытянутой с северо-северо-востока на юго-юго-запад. К юго-восточному углу ямы примыкало пятно продолговатой формы (50×25 см), возможно, от столба конструкций «дома мертвых». В основной яме (№ 25) на глубине 75 см расчищены остатки захоронения подростка, лежавшего скорее всего головой (сохранился лишь тлен от коронок зубов) на юго-юго-запад, а ногами — к реке.
В изголовье погребенного лежали пара небольших пластинчатых височных колец (рис. 19,
Раскопки 1975 г. дали новые материалы для характеристики Морквашинского могильника, несомненно, раннеананьинского памятника VII–VI вв. до н. э. Общая площадь могильника, по данным 1972 и 1975 гг., достигла 8400 кв. м.
Ниже устья Камы в средневолжской группе в послевоенные годы было исследовано три раннеананьинских могильника — Гулькинский, II Полянский и Тетюшский. Среди них наиболее крупным оказался Тетюшский могильник. Характерной особенностью всех этих трех памятников является то, что в них содержатся взаимосвязанные хронологически и в культурном отношении погребения финальной бронзы (маклашеевского этапа приказанской культуры) и начала эпохи раннего железа (раннеананьинские).
Из бывшего Тетюшского уезда Казанской губернии происходит серия бронзовых кельтов, описанных в известной работе А.А. Штукенберга[115]. Это пять кельтов, три из которых раннеананьинского типа с линзовидной в сечении втулкой[116], один ананьинского типа с шестигранной в сечении втулкой[117] и один акозинско-меларского типа с округлой втулкой[118].
Возможно, они происходят из раннеананьинского могильника в окрестностях г. Тетюши, выявленного в 1969 г. при исследовании Тетюшского средневекового могильника. Памятник, открытый в 1949 г. Н.Ф. Калининым[119], находится в 500 м к северу от г. Тетюши на высоком мысу коренной террасы правого берега Волги (высота над Волгой не менее 80 м). Склоны мыса не задернованы и интенсивно разрушаются оврагами, оползнями и хозяйственными постройками. В 1969 и 1970 гг. Е.П. Казаковым, А.Х. Халиковым и Е.А. Халиковой здесь были проведены охранные раскопки, которые выявили наряду с погребениями эпохи раннего средневековья значительную серию захоронений конца эпохи бронзы и начала эпохи раннего железа. Так как результаты раскопок последней группы не получили освещения в печати, кроме отдельных информационных заметок[120], мы сочли возможным дать ниже более полную публикацию о могильнике интересующего нас времени.
В пяти раскопах 1969–1970 гг. (№ 1 — 1969; 2, 7, 8, 9 — 1970 г.) выявлено около 70 захоронений конца эпохи бронзы и начала эпохи раннего железа и намечена общая территория могильника этого времени (рис. 20)[121].
Рис. 20. Общий план раскопов Тетюшского могильника.
Есть основание предполагать, что могильник располагался по краю высокого берега Волги и имел здесь общую протяженность не менее 100 м при ширине до 30 м. В северной и южной частях изученной площади (рис. 20) как будто прослеживается рядовое положение могил (ряды вытянуты параллельно к реке). В центральной части, где находились более ранние захоронения, в том числе и конца эпохи бронзы, намечается групповое расположение захоронений (ориентировочно можно выделить пятнадцать таких групп). Здесь же весьма ярко сохранились и следы обряда, связанного с сожжением каких-то наземных погребальных сооружений, а также обнаружены скопления обломков от надмогильных камней-стел.
Рис. 21. Погребения 1-й и 2-й групп Тетюшского могильника.
В группе изучено три разновременных захоронения. Наиболее ранним следует считать погребение № 94, совершенное в яме подпрямоугольной формы шириной 65 см, срезанной на большую половину ямой № 95 (рис. 21,
Рис. 22. Погребения 3 группы Тетюшского могильника.
Погребение 136:
Погребение 120:
Погребение 122:
Погребение 140:
Центральное место в группе занимало погребение № 136 (рис. 22,
Древнейшим захоронением в этой группе следует считать погребение № 135, лежавшее под пятном прокала на глубине 75 см на спине с подогнутыми и свалившимися на левую сторону ногами, головой на запад. Вещей нет. Кости имеют слабые следы прокала. Над этим погребением, очевидно, была сооружена наземная камера, в которой были совершены захоронения № 134 (подросток, головой на восток), № 130 (костяк женщины, ориентирован головой на восток, под челюстью найдено железное шило, а в ногах — кучка пережженных костей животного) и № 126 — костяк женщины (?), положенный на спине вытянуто, головой на северо-восток (рис. 23,
Рис. 23. Погребения 5 (
Таким образом, складывается впечатление, что погребения № 134, 130, 126 и 121 были совершены в наземной погребальной камере, которая затем была сожжена. После этого здесь же совершили и еще одно захоронение-№ 87, костяк которого, положенный ногами к реке, т. е. в традиционном ананьинском направлении, никаких следов действия огня не имеет.
Погребения № 33 и 49, выявленные на глубине 40–45 см, содержали остатки слабо сохранившихся костяков, лежавших головой к северо-востоку, но не имеющие ни вещей, ни следов воздействия огня. Очевидно, они были совершены уже после того, как сгорела наземная камера погребений № 45 и 55.
Рис. 24. Погребения 9 (
Основным в камере, очевидно, было погребение № 28, совершенное в могильной яме 260×90 см и содержащее на глубине 130 см захоронение взрослого человека (женщины), положенного на спине, вытянуто головой на северо-северо-восток (рис. 24,
Очевидно, с какими-то поминальными обрядами связаны челюсти лошади и коровы, обнаруженные рядом с могилой на глубине 60 см. От разрушенных захоронений, бывших кроме описанных в погребальной камере, возможно, происходят обнаруженные на этой же глубине 60 см глиняный чашевидный сосудик (рис. 24,
Рис. 25. Вид с северо-востока на первый комплекс каменных стел Тетюшского могильника.
Рис. 26. Прориси каменных стел Тетюшского могильника.
Составление всех камней показывает (рис. 26), что они, возможно, происходят от шести крупных стел, имевших среднюю высоту 140–150 см.
Во втором скоплении погребений можно выделить четыре группы (10, 11, 12, 13).
На глубине 60 см в южной части квадрата В/11 обнаружены разбросанные кости лошади, пережженные кости и амулет из клыка медведя (рис. 24,
По изложенным материалам можно реконструировать следующий обряд захоронения. Основное погребение было, очевидно, совершено в яме, над которой было возведено наземное сооружение. Затем оно было сожжено, и в верхней части ямы поместили детские захоронения, а по краям, почти на поверхности — еще два погребения.
К западу от прокала группы 11 на глубине 90 см расчищен костяк подростка, лежавший головой на север и имевший в изголовье небольшой глиняный сосудик (рис. 27,
Рис. 27. Погребения 27 (
Первоначально на глубине 60 см выявилось большое кострищное пятно подпрямоугольной формы (300×186–200 см), имевшее мощность прокала от 30 до 50 см. Севернее пятна в квадрате В/12 найдена медная височная спираль в 2,6 оборота (рис. 27,
На глубине 110 см в пятне прокала расчищен костяк взрослого человека (погребение № 37), положенный на спине вытянуто головой на юг. По сторонам черепа — 2 небольших медных височных кольца (рис. 27,
На глубине 115 см в пятне прокала 210×160 см расчищено коллективное захоронение (погребение № 38), состоявшее из пяти взрослых и одного детского костяка (рис. 27,
К северо-востоку от основной ямы в более верхних слоях кострища на глубине 90 см расчищена груда обожженных человеческих костей (погребение № 39), скорее всего, от вторичного захоронения.
Первоначально на глубине 60 см выявилось большое пятно прокала трапециевидной формы (175–250×200 см), окаймленное углистой полосой шириной 15 см. В разных местах этого пятна расчищены вводные, более поздние захоронения, залегающие выше основного погребения и не содержащие следов воздействия огня. Таковы погребение № 6, выявленное с северо-восточной стороны пятна на глубине 40 см и содержавшее костяк взрослого человека, ориентированный головой на север (у черепа — небольшое височное колечко; рис. 27,
В восточной половине общего пятна после снятия углисто-прокаленного слоя на глубине 80 см очертилось подпрямоугольной формы (210×70 см) яма, содержавшая на глубине 100 см захоронение взрослого человека и ребенка, ориентированные головой на север. Многие кости скелета обожжены и деформированы упавшими конструкциями. Справа у черепа взрослого человека — серебряное височное кольцо (рис. 27,
Над основной могилой, в той или иной степени затрагивая ее верхние края, располагались более поздние захоронения: в северо-западном углу на глубине 75 см — вторичное погребение (№ 29); в юго-западной стороне на глубине 40 см — разрушенные остатки взрослого костяка (№ 24); над южной половиной на глубине 35 см — также фрагменты взрослого костяка (№ 23), а с восточной стороны на глубине 50 см — еще одно разрушенное взрослое захоронение (№ 7). Вещей не обнаружено, но сосредоточение всех погребенных на одном месте, преимущественная их ориентация головой на северо-запад, ногами к реке заставляют их отнести к раннеананьинскому времени и полагать, что здесь находилось какое-то наземное сооружение, но не сожженное и поэтому не сохранившее каких-либо следов.
Какие-то наземные сооружения имелись, очевидно, и в южной части могильника, так как в восточных квадратах раскопа № 9 ближе к разрушенной части могильника отмечены углистые пятна со следами прокала (рис. 20). Но все же здесь более отчетливым является рядовое положение могильных ям. Выделяются два ряда, имеющие направление, параллельное берегу Волги. Первый (ближний) ряд включает пять могил (№ 147, 148, 185, 189, 200).
В могильной яме
Рис. 28. Раннеананьинские предметы из Тетюшского могильника.
Над и вокруг
Расположенное в северо-западном углу квадрата П/1
Особый интерес представляют расположенные рядом и, очевидно, составляющие единый комплекс,
Рис. 29. Погребение 189, 200 Тетюшского могильника.
Первоначально в юго-западной части квадрата П/1 на глубине 35 см выявилось скопление бронзовых предметов.
Сверху скопление было покрыто берестой. Под ней лежала бронзовая бляха тыльной стороной вверх (рис. 29,
Рис. 30. Погребение 189 Тетюшского могильника.
Бляха, очевидно, подвешивалась на кожаном ремешке, от которого сохранились фрагменты. Головная повязка была выполнена на кожаном ремне с бронзовыми пронизками и бляшками (рис. 31). Ниже головной повязки — 4 массивные трубчатые пронизи (рис. 31). Трубицы были соединены друг с другом (поочередно) кожаными ремешками. Сохранились остатки плетеных тесемок, которые были продеты в трубицы. Здесь же лежал обломок железного шила. Весь комплекс располагался на берестяной подкладке, очевидно, являющейся остатками днища берестяной коробки квадратной формы 16×16 см. Никаких следов человеческих костей в скоплении не обнаружено.
Рис. 31. Головные украшения и зеркало из комплекса № 189 Тетюшского могильника.
На глубине 50–60 см рядом с описанным скоплением начали очерчиваться контуры большой могильной ямы (240×60–85 см), вытянутой с северо-востока на юго-запад. На глубине 50 см над этой ямой найден лепной круглодонный сосудик с органическими примесями в тесте и веревочным орнаментом, стоявший вверх дном (рис. 29,
На глубине 90 см расчищен костяк погребенного, довольно хорошо сохранившийся. Погребенный был положен вытянуто на спине головой на юго-запад (ногами к реке) лицом вверх. Руки вытянуты вдоль корпуса. Сопровождающих вещей на дне могилы нет. У середины северо-восточной стенки могильной ямы выявлена яма от столба. Ее диаметр вверху — 20 см, ниже на 15 см она сузилась до 11–17 см. Глубина ямки — 40 см.
Следует полагать, что мужское захоронение, кроме комплекса вещей, ему принадлежавших, сопровождалось еще комплексом женских украшений (№ 189).
Ко второму ряду относятся три расположенных в 3–4 м друг от друга погребения — № 183, 211, 221 (рис. 20). Над ними следов каких-либо наземных конструкций не наблюдалось.
У
У черепа погребенного обнаружены 2 височные подвески: за черепом — серебряная (рис. 28,
От
В районе
Могильная яма (220×90 см) выявилась на глубине 110 см. Непосредственно над ней на глубине 90 см был найден бронзовый наконечник копья (рис. 32,
Рис. 32. Комплекс погребения 221 Тетюшского могильника.
На глубине 125 см расчищен костяк взрослого человека, положенного вытянуто на спине головой на юго-запад, ногами — к реке. Череп слегка повернут вправо. Руки вытянуты вдоль корпуса. Правая — несколько откинута. В юго-западном конце могилы в изголовье погребенного была положена плечевая кость лошади, а непосредственно у черепа слева от него — железный наконечник копья (рис. 32,
Две могилы (№ 105 и 113) вскрыты в раскопе 8, заложенном по южному краю северного оврага (рис. 20). Вероятно, число раннеананьинских могил в этом районе было значительно больше, но, к сожалению, они были разрушены обрывом и особенно строительными работами. Из одного таких разрушенных погребений, вероятно, происходит весьма оригинальная подвеска в виде двух спаренных антропоморфных фигур (рис. 21,
Из изученных на раскопе могил одна (№ 105) содержала коллективное захоронение, а в другой (№ 113) следов человеческого костяка не обнаружено.
Рис. 33. Коллективное захоронение № 105 Тетюшского могильника.
В северной, вернее северо-западной, стороне могильника (раскоп 7) в основном располагались детские захоронения, что подтверждает неоднократно высказываемую исследователями мысль о выделении у ананьинцев специальных мест для детских погребений. Всего в этой части изучено 7 могил (№ 56, 57, 74, 75, 77, 80, 101), размещенные в один ряд параллельно берегу Волги.
В 1,5 м к северо-западу от описанного исследовано коллективное
При выборке погребения над черепом костяка № 2 расчищена окись бронзового колечка из прямоугольной в сечении проволоки. В некоторых местах найдены мелкие фрагменты керамики.
В 1,5 м к северо-западу от погребения № 77 расчищено также коллективное захоронение М 57. Очертания его могильной ямы (150×90 см), ориентированной по линии северо-восток — юго-запад, появились на глубине 75 см. На глубине 125 см расчищены три скелета, лежавшие вытянуто на спине, один возле другого, головами на северо-восток. Кости центрального и левого костяков в значительной степени потревожены. Череп правого костяка повернут на правый бок. Справа на месте таза центрального скелета лежала бабка лошади. Под центральным черепом при выборке его расчищено разломанное бронзовое височное колечко (рис. 21,
В 3,5 м к северо-западу выявилась еще одна большая яма, содержащая также коллективное
К северо-западу от ямы № 80 находилась завершающая группа захоронений (№ 74, 75, 101), сосредоточенные около углистого пятна со следами прокала. Далее на северо-запад и в других направлениях погребений интересующего нас времени не выявлено.
Очертания могильной ямы погребения № 74, частично перекрытой пятком прокала, в слое, переходном от чернозема к суглинку, не прослеживается. На глубине 50 см обнаружено детское захоронение, от которого сохранился только череп. Через 50 см к северо-западу от него на той же глубине расчищен еще один детский череп (
Южнее их в 60 см на глубине 35–40 см без четких очертаний выявились пятна обожженной глины, под которыми расчищены полуобожженные человеческие кости — длинные, трубчатые, часть таза и нижняя челюсть. Их расположение заставляет предполагать наличие здесь вторичного погребения, кости которого подверглись обжигу за счет костра, разожженного сверху. Значительная часть погребения была разрушена более поздней ямой № 100.
Тетюшский могильник по погребальному обряду и особенно по погребальному инвентарю относится к числу наиболее ранних ананьинских могильников. В центральной части памятника содержатся и погребения позднеприказанской поры, составляющие непрерывное целое с раннеананьинскими захоронениями.
Несколько южнее по Волге известны еще два раннеананьинских могильника — II Полянский и Гулькинский, расположенные по обе стороны устья Утки — левого притока Волги (рис. 5,
В 1962 г. в 350 м к юго-востоку от с. Полянки Куйбышевского района Татарской АССР на краю высокой песчаной террасы Волги был обнаружен могильник, на котором исследовано около 30 погребений. К сожалению, значительная часть площадки могильника разрушена обрывом берега, поэтому точное число погребенных установить невозможно. Никаких признаков курганных насыпей не прослежено, скорее всего могильник был грунтовым и не имел сверху насыпей. Могильные ямы вытянуты в ряд вдоль края берега[123].
8 погребений (№ 1, 2, 6а, 6б, 10а, 13, 15 и 15а), судя по инвентарю (кельты, железные наконечники копий и пр.; рис. 34) и характерной ориентации ногами к реке, относятся к раннеананьинскому времени (VIII–VII вв. до н. э.), остальные 22 погребения — позднеприказанские. Интересно отметить, что обе группы расположены на одной и той же территории и нередко ананьинские погребения (№ 6а, 10а, 15 и 15а) введены в приказанские ямы или перекрывают (№ 2) последние. Вероятно, во II Полянском могильнике хоронило одно и то же население в течение длительного времени. Между прочим, такое же явление, но с преобладанием погребений раннеананьинского времени наблюдалось и в I Новомордовском могильнике.
Рис. 34. Металлические предметы из раннеананьинских погребений II Полянского могильника.
Из раннеананьинских погребений, сосредоточенных в южном конце могильника, 7 — одиночные и 1 парное. Большинство костяков, кроме погребения № 1, лежали на спине вытянуто ногами к реке. В погребении № 10 костяк лежал скорчено на левом боку. Над погребениями или рядом с ними (№ 6а, б, 10) отмечались иногда следы сгоревших конструкций.
Среди погребального инвентаря имеются типичные раннеананьинские предметы — бронзовые кельты, железные наконечники копий и железный кинжал с биметаллической рукояткой (рис. 34), датированные VIII–VII вв. до н. э.
В 1886 г. в урочище «Валдай» на лугах левобережья Волги у с. Волостниково бывшего Спасского уезда Казанской губернии (ныне Старо-Майнский район Ульяновской области) были обнаружены бронзовые изделия, в том числе раннеананьинский кельт[124]. Сведения о находке еще одного такого же кельта опубликовал в 1891 г. А.Ф. Лихачев[125]. В 1950 г. А.В. Збруева в этом районе на Гулькином бугре, представлявшем собой мыс надлуговой террасы левого берега Волги и ее притока — Утки, открыла и исследовала остатки раннеананьинского могильника, названного ею Гулькинским и датированного VII–VI вв. до н. э.[126]
Всего на могильнике, расположенном на месте более раннего поселения атабаевского и маклашеевского этапов приказанской культуры[127], исследовано 13 погребений, совершенных в относительно неглубоких ямах, расположенных в один или два ряда параллельно края террасы. Возле некоторых погребений (№ 7, 10, 11 и др.) сверху отмечались углистые пятна со следами прокала. Из исследованных А.В. Збруевой захоронений пять (№ 3, 5, 6, 7, 10) были одиночными; костяки в них лежали на спине вытянуто ногами к реке, головой — на юго-восток. Нередко погребенные (№ 5, 6, 7) сопровождались плечевой костью лошади. Погребения № 1, 2, 4 были совершены в одной яме, причем сверху лежал костяк (№ 1) мужчины, в позвонке которого застрял хорошо датированный временем не позже первой половины VII в. до н. э. бронзовый втульчатый двухлопастной наконечник стрелы с боковым шипом. Ниже располагалось парное (женщина и подросток) захоронение (№ 2) с остатками головных уборов, а еще ниже — мужское погребение (№ 4) с интересным бронзовым кельтом раннеананьинского облика. Парным было и погребение № 8–9. Были отмечены также два случая вторичных погребений и один или два случая погребения только черепов.
В 1956 г. место могильника было затоплено. Неоднократный осмотр этого места, изредка выходившего из-под воды (в 1967, 1969, 1973, 1975 гг.), показал полную разрушенность памятника. Среди подъемного материала отсюда удалось собрать лишь несколько медных височных колец в 1,5–2 оборота.
Одним из наиболее уникальных памятников раннеананьинской поры является I Новомордовский могильник, расположенный на левом берегу приустьевой части Камы и представляющий собой интересный комплекс погребений и связанных с ними надгробных камней-стел с изображением оружия. Всего в районе могильника, занимающего центральное место в большой серии позднеприказанских и раннеананьинских могильников, выявленных в окрестностях бывшего с. Новое Мордово Куйбышевского района Татарской АССР, обнаружено 11 каменных стел и около 25 погребений раннеананьинского времени. Так как все эти материалы уже нашли свое отражение в публикациях[128], то здесь мы ограничиваемся лишь изложением некоторых общих моментов и описанием неопубликованных каменных стел.
Еще до революции из окрестностей с. Новое Мордово бывшего Спасского уезда Казанской губернии были известны отдельные находки раннеананьинских кельтов, в том числе небольшой кельт из Болгар с лобным ушком (рис. 35,
Рис. 35. Раннеананьинские памятники у с. Новое Мордово.
Наиболее полно изученным среди них, как отмечено выше, является I Новомордовский могильник. К сожалению, до археологов он дошел из-за затопленности водами Куйбышевского водохранилища в сильно искаженном виде. Поэтому трудно судить о его первоначальном облике. Установлено, что могильник занимал край мыса надлуговой террасы левого берега речки Мешкала (рис. 35,
Из 23 изученных погребений со следами могильных ям выделено 10 одиночных и 13 коллективных погребений (8 парных, 2 случая с тремя костяками, 2 — с четырьмя, 1 — с пятью). В двух случаях над ямами отмечены следы сильных кострищ, обугливших и костяки (№ 19 и 30). Всего отмечены остатки 45 костяков, преимущественно лежавших вытянуто на спине. Для 33 из них определено направление — 11 костяков лежали ногами к реке, 22 — головой к реке. Последнее, более характерное для позднеприказанского погребального ритуала[132] свидетельствует об очень раннем, практически переходном возрасте могильника. В одном случае (погребение № 13) отмечено вторичное захоронение. В шести погребениях зафиксированы положенные преимущественно в изголовье плечевые кости лошадей и коров.
Особый интерес вызывают стелы I Новомордовского могильника. Всего с памятника происходят 11 стел, изготовленных из местного светло-серого известняка, выходы которого хорошо представлены напротив могильника по правому берегу Волги. Стелы по форме и размерам примерно однотипны (рис. 36). Они имеют закругленный верх и подпрямоугольное уплощенное приостренное основание. Лицевая их сторона плоская и в семи случаях сохранила изображения: на шести камнях (№ 1, 2, 3, 4, 6, 11) оружия, на одном (№ 5) орнаментальной полосы.
Рис. 36. Стелы I Новомордовского могильника.
Верх, очевидно, был закруглен. Лицевая сторона гладкая и имеет длину до 82 см. В середине ее сохранились барельефные изображения кинжала (слева) и рукоятка топора (справа). Верхняя часть топора сбита. Здесь же имеются две небольшие выбоины, скорее всего естественного происхождения.
Западнее I Новомордовского могильника на той же надлуговой террасе выявлены остатки еще двух раннеананьинских памятников — VII и VIIIa Новомордовских могильников.
VII Новомордовский могильник располагался примерно в 600 м к западу от первого. Здесь в 1967 г. было обнаружено полуразмытое пятно могильной ямы шириной в 60 см, в котором расчищены остатки костяка, лежавшего на спине вытянуто головой на юго-юго-восток ногами к реке (рис. 35,
Севернее погребений № 17 и 18 позднеприказанского VIII Новомордовского могильника[133] в октябре 1967 г. был найден бронзовый кельт раннеананьинского типа (рис. 35,
Комплекс раннеананьинских могильников, к сожалению, сильно разрушенных водохранилищем, выявлен в приустьевой части Ахтая — левого притока Камы (рис. 37,
Рис. 37. Раннеананьинские памятники в приустьевой части р. Ахтай.
В 2 км к востоку от Семеновского острова и в 1 км к северу от поселения Курган на юго-западном краю останца надлуговой террасы, до 1957 г. занятого деревней Нижней Марьян, в 1964 г. был расчищен костяк человека, лежавший головой на северо-восток, ногами — на юго-запад к реке, В изголовье лежал сильно фрагментированный сосуд с примесью в глине толченой раковины и ямочным орнаментом, рядом — бронзовый кельт раннеананьинского типа (рис. 37,
В 1 км к востоку-северо-востоку от него и в 1,7 км к северо-востоку от поселения Курган в том же 1964 г. на краю надлуговой террасы левых берегов рек Мешкала и Кама были зафиксированы две могильные ямы (180×50, 200×53 см), вытянутые с юга на север к реке. В одной яме, почти полностью размытой, обнаружена часть типичного раннеананьинского сосуда с орнаментом из ямок (рис. 37,
В 4 км к северо-востоку от поселения Курган и в 2,25 км к востоку-северо-востоку от II Базяковского могильника на краю надлуговой террасы левого берега Камы, в 2 км к северо-востоку от дер. Березовая Грива Алексеевского района Татарской АССР в 1963, 1966 и 1967 гг. фиксировались остатки интересного позднеприказанского[135] и раннеананьинского могильников (рис. 37,
Остатки еще одного раннеананьинского могильника выявлены в районе бывшего с. Мурзиха Алексеевского района Татарской АССР. Мурзихинский могильник расположен в I км к северо-востоку от левобережного причала переправы Сорочьи Горы — Мурзиха через Каму на мысу надлуговой террасы левого берега Волги. Здесь в 1966 г. в размыве были найдены бронзовый кельт (рис. 38,
Рис. 38. Комплексы предметов раннеананьинского времени из предполагаемых могильников.
В окрестностях с. Ташкермень (
Возможно, остатки раннеананьинского могильника имелись и в окрестностях с. Ташкермень Лаишевского района Татарской АССР на правом берегу приустьевой части р. Меши. Отсюда в разных коллекциях имеются 4 бронзовых кельта раннеананьинского типа (рис. 38,
Весьма интересный комплекс предметов, связанных с раннеананьинским временем и датированный не позже VIII–VII вв. до н. э., происходит из окрестностей с. Билярска Алексеевского района Татарской АССР, что в 50 км южнее Камы (рис. 5). В него мы можем включить следующие предметы: великолепный меч с железным клинком длиной около 50 см и бронзовой рукояткой с прямым перекрестием (рис. 38,
В бассейне Вятки ни ранних, ни поздних ананьинских могильников неизвестно. Вообще раннеананьинских могильников мы пока не знаем нигде, кроме берегов Волги и Камы (рис. 5). На Нижней Каме между устьями Вятки и Белой известно четыре могильника этого типа: Котловский[145], Ананьинский[146], Луговской[147] и Подгорно-Байларский[148]. В Ананьинском могильнике, относящемся в основном к развитой поре ананьинской культуры, т. е. к VI–V вв. до н. э., лишь часть погребений (например, погребение С, Д и др.) можно отнести к VI в. до н. э. Погребений более ранних, т. е. VIII–VII вв. до н. э., здесь практически нет.
Луговской могильник, датированный автором исследований VII–VI вв. до н. э., а по нашему мнению, содержащий и более ранние погребения VIII в. до н. э. (например, № 3, 10, 41, 53, 68), в полной мере должен рассматриваться как раннеананьинский памятник. Важно отметить, что он расположен рядом с предшествующим позднеприказанским могильником — луговскими курганами, в насыпи некоторых из них были впущены раннеананьинские погребения[149]. Все особенности погребального обряда Луговского могильника, где вскрыто 70 захоронений раннеананьинского времени, достаточно подробно описаны А.В. Збруевой[150].
Для могильника и его погребального обряда присущи следующие черты[151]: расположение могильника на краю надлуговой террасы правого берега Камы; отсутствие наземных признаков; размещение могил двумя рядами параллельно берегу и несколькими группами; наличие в древности каких-то наземных погребальных камер, сжигаемых после захоронения, о чем свидетельствует наличие следов огня на пяти костяках; размещение могил, имеющих удлиненную подчетырехугольную форму с округлыми углами, перпендикулярно к реке; залегание дна ям на двух уровнях — 0,2–0,3 и 0,5–0,8 м; абсолютное преобладание взрослых захоронений, в которых костяки обычно лежали на спине вытянуто ногами к реке, лишь в одном случае (погребение № 30) наблюдалась обратная ориентация; преобладание одиночных захоронений при наличии вводных (№ 64) и парных — 5 случаев; наличие захоронений отдельного черепа (№ 30), как и костяков без черепов (2 мужских погребения); довольно частое помещение в могилу определенных кусков мяса (передняя, плечевая кость лошади или коровы — 7 погребений)[152].
Он был открыт в 1958 г. в 1 км к востоку от с. Подгорные Байлары Мензелинского района Татарской АССР. Памятник расположен на краю надлуговой террасы левого берега р. Ик. Очевидно, большая часть могильника уже разрушена, так как здесь, несмотря на широкие раскопки, было выявлено всего три погребения, расположенные недалеко друг от друга. В двух могилах были одиночные захоронения, в одной (№ 2) — три костяка (два взрослых и один детский). В изголовье взрослых отмечены охристые пятна. Все костяки лежали вытянуто на спине, но в могиле № 1 костяк был ориентирован головой к реке (на север), а в остальных — ногами к реке (рис. 39,
В бассейне Белой раннеананьинских могильников пока также не обнаружено.
Рис. 39. Погребения Таш-Елгинского (
В бассейне Средней Камы раннеананьинским (VII–VI вв. до н. э.) является Таш-Елгинский могильник, открытый Н.А. Мажитовым[153] и исследованный в 1967–1969 гг.[154] в Янаульском районе Башкирской АССР на правом берегу Буя — левого притока Камы (рис. 5). Всего за три года работ здесь было вскрыто 25 могил, располагающихся двумя или тремя рядами параллельно берегу. В 20 могилах вскрыты одиночные захоронения, в одной (№ 19) — парное захоронение, две ямы (№ 9 и 13) содержали погребальный инвентарь, но не выявили следов костяка, т. е. были кенотафами, и в одном случае наблюдалось захоронение лишь черепа (№ 4). Все костяки лежали на спине вытянуто ногами к реке. В ряде могил (№ 18, 20–25) отмечены углистые включения в засыпи, а в могиле № 25 (№ 12 — 1969 г.) — следы прокала. В засыпи некоторых могил (№ 4, 8, 10, 16) отмечены черепа или зубы лошади. Погребальный инвентарь в основном датирует могильник VII–VI вв. до н. э. (рис. 39,
Самым северным раннеананьинским могильником, входящим уже в верхнекамскую группу, является Скородумский, исследованный в 1951–1953 гг. пермскими археологами под руководством О.Н. Бадера[155]. Могильник располагается на краю низкой надлуговой террасы Полуденной — правого притока Камы. Здесь изучено всего 4 могилы, расположенные рядами и содержавшие по одному костяку. Судя по тлену от коронок зубов, в трех случаях погребенные лежали ногами к реке, в одном (№ 3) — головой к реке. В засыпи последней могилы отмечены углистые включения и следа прокала.
Особенности погребального обряда ананьинских племен были рассмотрены рядом исследователей еще в 50-х — начале 60-х годов XX в.[156] Однако имевшийся тогда скудный материал, особенно по раннеананьинскому времени, позволил наметить лишь самые общие черты при минимальном их объяснении. К анализу погребального обряда не привлекались данные этнографии, не говоря уже о данных исторической лингвистики. В настоящее время накопился большой новый материал, особенно по раннеананьинским могильникам[157], а также вышел ряд статей, посвященных археолого-этнографической[158] и этнографо-лингвистической[159] интерпретации погребального обряда народов лесостепной и лесной полосы Евразии, в том числе и финно-угорских. Все это создало реальную основу для более углубленного анализа погребального обряда раннеананьинской общности[160].
Все известные к настоящему времени раннеананьинские могильники с определенным местоположением (к числу таковых можно причислить 20 памятников, см. рис. 5) располагаются по берегам Волги и Камы[161], причем почти всегда занимая края относительно низких надлуговых террас (кроме Тетюшского могильника)[162]. Такое положение не случайно. В погребальных обрядах ананьинцев[163], как и их предшественников-приказанцев[164], значительную роль играли большие реки — Волга и Кама, выступающие как своеобразные реки смерти, соединявшие настоящий (верхний) и будущий (нижний) мир. Кроме расположения на низких берегах крупных рек, об этом свидетельствуют и формы могильных ям, нередко имеющих закругленные, как у лодок-долбленок, концы и иногда корытообразное дно (см. Ст. Ахмылово, Луговской и другие могильники), а также достаточно устойчивая ориентация погребенных ногами к реке: Ст. Ахмылово — 63 % погребенных, Акозино — 88; Моркваши — 100 %, I Ново-Мордово — 30 (70 % — головой к реке), Луговской могильник — 100 % и т. п.
Все это не случайно. В погребальных обрядах многих северных народов, жизнь которых была теснейшим образом связана с рекой — рыболовством и охотой в припойменных долинах, представления о реке как дороге переселения душ играли важную роль. Таковы верования обских угров[165], эвенков[166], археологически — у глазковцев Восточной Сибири[167], племен эпохи бронзы Якутии[168] и т. п.
Отголоски представлений о реке смерти, о реке переселения душ сохранились и в фольклоре марийцев, удмуртов и коми. Таковы песня горных мари о Волге (Юл или Иола), где говорится об уплывании людей навечно вниз по реке[169], сказки южных удмуртов о водяных гостях, перевозивших по Каме души умерших[170], баллада о хозяине Зеленого мыса у коми на Печоре[171] и др. Интересно и то, что марийцы Волгу называют Юл (Йыл — на горно-марийском и в топонимах — Йояа, Йола-сола)[172], что может быть сопоставимо с понятиями «верование», «обычай» (йула — мар.[173], йылол — удм.[174]). Возможно, что Волга, выступающая у ананьинцев — далеких предков волжских и пермских финнов — как основная река верований и обычаев, так и называлась «вера», «обычай».
В этнически подтвержденных могильниках волжских и пермских финнов традиции, связанные с рекой, выступают не особенно отчетливо. Однако все же следует отметить характерное для древних[175] и современных[176] марийцев расположение кладбищ у реки и преимущественное положение языческих погребений по направлению к реке[177]. Это же отмечается и для вычегодских коми[178]. А.В. Збруева сообщает о присутствии лодки или представлений о лодке в погребальном культе удмуртов и мари[179]. Любопытно, что в волжско-финских и пермских языках понятие «плыть» созвучно или тождественно с понятиями «убивать», «умертвить» (но не умереть):
мари — «ияш, ийын» (плыть)[180] — «ойган» (убитый горем)[181]; или — «пуш» (лодка)[182] — «пушташ» (убивать, умертвить)[183], мордва-мокша — «уеме» (плыть)[184] — «шавоме» (убить)[185], удм. — «уяны» (плыть)[186] — «виыны» (убивать)[187], коми — «уйны» (плыть)[188] — «виоы» (убийство)[189].
Последнее очень важно, так как очевидно, по представлению древних (в данном случае раннеананьинских) предков восточных финнов, так же, как и обских угров[190], окончательная смерть у человека наступала лишь после ухода из тела этой души, которая отправлялась по реке смерти и у обских угров так и называлась «уходящая вниз (по реке) душа»[191]. В представлениях ранних ананьинцев этот процесс, вероятно, происходил насильственным путем, для чего, может быть, совершались какие-то обряды, ускоряющие переход от жизни к смерти, и совершались какие-то действия, символизирующие процесс отплытия — убийства.
До окончательной смерти по представлениям обских угров вторая душа умершего человека превращалась в какое-то водяное насекомое (жука, жужелицу и т. д.)[192]. У восточных финнов также существовало близкое представление. В частности, аятские марийцы полагали, что человек может умирать до семи раз, переходя из одного мира в другой, и окончательно умирает, когда превращается в рыбу[193]. В связи с этим интересно отметить, что во многих финских языках понятие «умереть» — общеперм. «kul» (мари — колаш; удм. — кулыны; морд. — куломе и т. п.) созвучно с понятием «рыба» — общеперм. «kal» (мари — кол, морд. — кал, финск. — кала и т. п.)[194].
Наблюдается еще одна весьма важная особенность в расположении раннеананьинских могильников. Почти все они занимают места предшествующих позднеприказанских поселений (см. Ст. Ахмыловский, Акозинский, Морквашинский, Гулькинский, Ананьинский и другие могильники) или же места: позднеприказанских могильников (I Новомордовский, Тетюшский, II Полянский и др.), которые в свою очередь оформились на местах более ранних поселений. Такое явление, очевидно, не случайно. У многих первобытных народов, в том числе и древних финно-угров, отчетливо проявляется непосредственная связь кладбищ с поселениями. На волосовских поселениях (см. Володары, Владычино, Сахтыш и др.) часто погребения обнаруживаются непосредственно на поселении[195]. Погребения известны также и на поселениях предшествующей приказанской культуры (см., например, Балымскую стоянку)[196]. Нередко, очевидно, были и случаи, когда местом захоронения становился и сам жилой дом, чему имеется немало этнографических примеров[197]. В одном из жилищ Володарского поселения волосовской культуры в 1971 г. было исследовано погребение женщины с ребенком[198]. Правда, захоронение в жилище вынуждало оставшихся обитателей покидать дом, что «влекло за собой необходимость строительства нового жилища, новых больших затрат труда… Это обходилось очень дорого и, вероятно, поэтому вызвало к жизни строительство отдельного условного „жилья“, куда переносили все принадлежавшие умершему вещи… ранее всего это начали делать народы, у которых жилищем стал служить не чум, а бревенчатый дом или землянка с бревенчатыми стенами, устройство которых было дорого само по себе»[199].
Как мы видели выше, ананьинцы и их предки уже строили бревенчатые дома, и поэтому в волосовско-приказанское время такие дома строили не только для живых, но и для умерших. Первоначально на функционирующих поселениях, а потом на заброшенных поселениях. Хотя на раннеананьинских могильниках как будто не обнаружено наземных сооружений, но их археологические остатки в виде следов сгоревших наземных конструкций фиксируются почти на всех широко исследованных памятниках. Есть основание считать, что почти над каждой могилой сооружались небольшие срубы — жилища (именно срубы, а не столбовые конструкции), которые служили своеобразным наземным домом для закрытого в большинстве случаев, а иногда и оставленного непосредственно в срубе погребенного. Все это, очевидно, было связано с поверьем, что материальные остатки человека (кости, одежда и пр.) должны были остаться в жилище, а душа должна была переселиться или должна была быть переселена в иной мир.
Распространенность такого обычая у древних ананьинцев подтверждается и тем, что почти у всех из потомков, как волжских, так и пермских финнов, в прошлом наблюдались такие домовины, о чем свидетельствуют как археологические[200], так и этнографические[201] и лингвистические[202] материалы. Очень долго этот обычай бытовал у обских угров. З.П. Соколова, по данным полевых материалов 1973–1974 гг., отмечает, что куноватские ханты поверх могилы «устанавливали намогильное сооружение в виде домика», внутрь которого «клали вещи умершего — одежду, посуду, папиросы, оленью упряжь, посудный ящик»[203].
Наличие таких «домов» у древних ананьинцев подтверждается и тем, что почти во всех могильниках мы не наблюдаем нарушения погребений более поздними захоронениями, что возможно, было лишь при наличии каких-то внешних признаков. Надмогильные сооружения позволяли делать неглубокими и сами могильные ямы. В преобладающем большинстве случаев их глубина не превышает 70 см (до 80 % ям Ст. Ахмыловского могильника, до 90 % — Акозинского, 100 % — Тетюшского и т. п.), а в ряде случаев отмечались остатки захоронений почти на уровне древней поверхности (см. Ст. Ахмылово, погр. № 29, 66, 99, 101, 123 и т. п.). На этой же глубине в Ст. Ахмыловском, Тетюшском, II Полянском и других могильниках с относительно хорошо сохранившимися более верхними напластованиями обнаружено довольно много разных предметов (на Ст. Ахмыловском и далеко за пределами так называемых «домов мертвых») — кельты, наконечники копий, бляхи, «оселки», накладки, обломки керамики и т. п. Их, очевидно, следует считать остатками той одежды, утвари, орудий и оружия, которые клали внутрь наземного «дома». Между прочим, уфимские (восточные) марийцы также строили над могилой дом-сруб и помещали в нем различные бытовые предметы — лукошки, чашки, горшки и т. п.[204]
В западных (волжских) районах раннеананьинского расселения нередко практиковалось помещение под одним «домом» нескольких захоронений и превращение таких мест в своеобразные наземные «дома мертвых» (см. Ст. Ахмылово, Тетюши). Погребения в таких наземных «домах», очевидно, стало характерным для западнофинских (городецко-дьяковских) племен от Средней Волги на востоке до Прибалтики и Южной Финляндии на западе. С одной стороны, об этом свидетельствует отсутствие следов «нормальных» (с могильными ямами) захоронений у городецко-дьяковских племен[205], а с другой — открытие в ряде мест этой территории остатков своеобразных наземных «домов мертвых» (Березняковское городище[206], так называемые каменные могильники с оградками Южной Финляндии[207] и Эстонии[208] I тысячелетия до н. э. и начала н. э.).
Для раннеананьинских могильников характерно то, что большинство наземных конструкций дошло до нас в сожженном виде (см. особенно Тетюшский могильник). Сожжение надмогильных домов, очевидно, было не случайным и предпринималось не с целью очистить место. Дело в том, что, как считают этнографы, погребальные культы и обряды у людей складывались в результате основных первичных мотивов — «стремление избавиться от тела (и души. —
То, что производилось именно сжигание души, а не материальных остатков, свидетельствует отсутствие у ранних ананьинцев археологически зафиксированных случаев непосредственно трупосожжения. Этот обряд появляется позже — в I тысячелетии н. э., когда он становится весьма характерным для многих финно-угорских племен. Сам же обряд сжигания наземных конструкций начал практиковаться еще у предков ананьинских племен — поздних приказанцев, о чем свидетельствуют остатки сгоревших «домов» над могилами II Полянского[213], Кумысского[214] и других приказанских могильников маклашеевского этапа[215]. Это, очевидно, произошло не без воздействия их южных соседей — позднесрубных и позднеандроновских племен, для которых, также, как и для их потомков — савромат[216], устройство наземных конструкций и их сожжение были не редким явлением.
Сожжение наземного «дома», очевидно, было весьма сложным ритуальным обрядом, в результате чего полагали, что последняя душа умершего отрывалась от родного поселка и уплывала по реке смерти в нижний мир. Недаром в марийском языке слова гореть (йулаш), сжечь (йулалташ), обычай — вера (йула)[217] имеют один и тот же корень — йул или юл[218], что обозначало Волгу — основную реку смерти по представлению древних ананьинцев.
Кладбища, т. е. поселки мертвых тел и их еще не умерших душ, так же, как и поселки живых, очевидно, огораживались. Остатки такой ограды изучены почти по всему северо-восточному, северному и северо-западному краям территории Ст. Ахмыловского могильника (рис. 11,
С I Новомордовского, Тетюшского и Пустоморквашинского могильников происходят группы интересных каменных плит-стел, поставленных скорее всего несколько в стороне от погребений. По крайней мере ни под новомордовскими, ни под тетюшскими стелами захоронений не обнаружено, хотя несомненна их установка именно в честь умерших, погребенных на этом же кладбище. Какие же культурные традиции и какие общественно-экономические причины побудили постановку этих стел? Если в Евразии каменные стелы с изображениями или надписями, поставленные в честь умерших, известны довольно широко как в территориальном, так и в хронологическом отношении, то в Волго-Камье подобные стелы относятся лишь к двум периодам — эпохе раннего железа (стелы Ананьинского могильника) и к булгаро-татарскому времени (эпиграфические памятники)[220].
Из Ананьинского могильника происходят две стелы. Первая из них, обнаруженная К.И. Новоструевым в 1868 г., представляет собой каменную плиту прямоугольной формы с закругленным верхом. На лицевой выглаженной стороне камня вырезано во весь рост изображение ананьинского воина, на голове которого была одета остроконечная шапка. На шее изображена пластинчатая гривна, по талии проходил ремень, на котором висят: справа — кинжал, слева — колчан со стрелами. В правой руке — топор-секира. А.В. Збруева склонна была датировать стелу VI–V вв. до н. э.[221] Поэтому можно считать, что ананьинская плита с изображением воина, будучи позднее новомордовских и тетюшских, не могла служить для них прототипом, скорее последние явились образцом для нее. Вторая плита отличается от первой и от более ранних бесформенностью очертаний и сильной схематичностью прочерченного на ее поверхности изображения мужчины. При раскопках П.А. Пономарева на Ананьинском могильнике было обнаружено еще несколько плит меньших размеров, в том числе одна правильной треугольной формы, лицевая сторона которой была разделена рельефной чертой на две части, в верхней был врезан кружок[222].
Итак, можно считать, что обычай постановки каменных стел в Волго-Камье возникает лишь в эпоху раннего железа и не имеет корней в предшествующих местных культурах. Для того чтобы выяснить, какие традиции побудили постановку такого рода стел на ананьинских кладбищах, нам придется проделать экскурс в предшествующее и синхронное время Евразии. Древнейшие стелы с изображениями в Европе относятся к ранней поре металла. Как в Западной, так и в Восточной Европе можно выделить несколько групп стел такого рода.
Наиболее ранняя группа плит, известная под именем антропоморфных стел, относится к древнеямной культуре, т. е. ко времени, не позднее рубежа III–II тысячелетий до н. э.[223] Это простые прямоугольной формы плиты с выступающей в центре верхней части головой. По характеру оформления выделяется два типа — схематичные стелы, передающие лишь контуру головы и туловища, и стелы с прочерченным рисунком рук, лица и иногда других деталей (груди, как, например, стелы из Тиритаки).
В первой половине II тысячелетия до н. э. в Западной Европе распространяются стелы-менгиры, изображающие богиню погребения с оружием (топором, или кинжалом) в руках. Такого типа стелы известны из Южной Франции (Авейрон, Гаре, Эро и др.), среди памятников культуры Сены, Уазы и Марны, а также из Дингельштедта[224]. На этих стелах наряду с врезными или нарисованными изображениями появляются и рельефные рисунки (выпуклые руки, грудь, нос), но оружие всегда врезанное. Интересно отметить закругленный рельеф головы, который довольно часто сливается с туловищем, так что образуется монолитная плита с округлым верхом, по форме приближающаяся к новомордовским и тетюшским. Интересным также является размещение изображений оружия — топор помещается у правого края, а кинжал — у левого края лицевой стороны.
Во второй половине II тысячелетия до н. э. в период расцвета эпохи бронзы появляются стелы с изображением оружия независимо от изображения человека. Наиболее ранние стелы подобного рода известны в Юго-Западной Франции, Северной Португалии и в Швейцарии. Особенно примечательной среди них является стела из Дефеса, где изображены кинжал и топор примерно в таком же положении, как и на новомордовских стелах[225].
Таким образом, намечается определенная схема развития надмогильных стел в Европе от простейших с изображением животных к антропоморфным схематическим, затем к антропоморфным с прорисовкой деталей, антропоморфным с оружием и, наконец, к изображению оружия.
Такую же картину можно наблюдать, рассматривая хронологически близкие стелы Сибири. Здесь наиболее ранние памятники подобного типа, датируемые Г.А. Максименковым и Э.Б. Вадецкой афанасьевско-окуневским временем (рубеж III–II тысячелетия до н. э.), также первоначально изображали антропоморфные, преимущественно женские, фигуры, так называемые «каменные бабы» без вещей[226].
В карасукское время эти стелы усложняются и в ряде случаев заменяются изображением животных, в основном бараньих голов, рассматриваемых «как наиболее полное представление образа родового божества предка-покровителя, единого в двух лицах, состоящего из двух начал — мужского (зверя, наверху) и женского (девы, внизу)»[227].
Но уже в первой половине I тысячелетия до н. э., т. е. в конце эпохи бронзы и начале эпохи раннего железа, в Забайкалье, на Алтае и в Монголии распространяются так называемые оленные камни, где изображаются животные — олени и боевое оружие — топор-секира, кинжал, лук, щит, по мнению исследователей, повторяющие «набор вещей», «принадлежавших покойнику и сопровождавших его в могилу»[228].
Новомордовские стелы с изображением только оружия и близкие к ним по форме тетюшские стелы следует поставить в один рад со схематически близкими к ним европейскими и сибирскими плитами с изображением оружия. Как уже мне приходилось писать[229], они, очевидно, являются реальным отображением общественно-экономического положения раннеананьинских племен, переживавших в первой половине I тысячелетия до н. э. сложение ранней фазы отношений военной демократии с выделяющейся группой военных вождей.
Несмотря на сооружение каких-то наземных конструкций, большинство умерших в раннеананьинское время хоронились путем помещения в вырытые в земле могильные ямы. Очевидно, от этого и более раннего времени в языках пермских и волжских финнов сохранилось отождествление понятий «хоронить, погребать» и «зарыть в землю, засыпать землей» (мар. «мудаш», му — земля, даш — суффикс[230]; рок — земля, ыш — суффикс[231]; коми — «кындыны»; кинд — копать, рыть[232].
Могилы на кладбищах, судя по материалам раскопок, располагались или рядами (в основном камские могильники Луговской, Котловский, Таш-Елгинский и др.), или рядами и группами (в основном волжские могильники Ст. Ахмыловский, Акозинский, Тетюшский и др.). Каждый ряд или группа обычно состояла из 15–20 погребений. Между ними нередко наблюдались свободные промежутки (см. рис. 6,
Форма, размеры и ориентация могильных ям на раннеананьинских могильниках довольно разнообразны и, кроме вышеотмеченной зависимости от наземных конструкций, зависели и от характера погребений. Последние подразделяются на одиночные и коллективные, вторичные и частичные, на кенотафы, т. е. не содержащие следы человеческого костяка могильные ямы. Это разнообразие не зависело от пола и возраста, а также имущественного положения умершего человека.
В возрастном отношении раннеананьинские могильники содержат в основном погребения лишь взрослых и подростков и практически не обнаруживают детских, кроме редких случаев захоронений матери с ребенком. Лишь на Тетюшском могильнике была выявлена северная группа погребений, включающая и детские захоронения. Отсутствие детских захоронений не случайно. У многих первобытных народов умершие дети, не приобщенные к роду или не прошедшие обряд определения души и имени или инициации, хоронились отдельно и нередко своеобразно (подвешивали на дерево, хоронили в дупле и т. п.)[236]. Это было связано с представлениями об особой душе детей, отличной от души взрослых, которая якобы после смерти ребенка превращалась в птичку и, влетая в женщину, создавала новую душу, нового человека, То, что такое поверье бытовало, вероятно, и у ананьинцев, свидетельствует имевшееся у их далеких потомков — горных мари — поверье о вселении душ преждевременно умерших детей в души новых людей[237]. Может быть, об этом же свидетельствует и близость понятий «ребенок» («аза»), «преждевременная смерть» («азал») и просто «смерть» («азырен») в марийском языке[238]. Очевидно, поэтому детей не хоронили на общеродовом кладбище, а главное — над ними не производили таких сложных обрядов, как над умершими более взрослыми людьми.
Преобладающими на могильниках являются одиночные захоронения, совершенные в относительно неглубоких ямах, имевших преимущественно удлиненную форму с закругленными концами для нормальных трупоположений и округлую — для частичных. На дне ям, обычно в районе медно-бронзовых изделий, иногда прослеживались следы луба, коры и бересты (82 случая в Ст. Ахмыловском, погр. № 125 Тетюшского могильниках), а в верхней части ямы № 114 коллективного погребения Ст. Ахмыловского могильника были обнаружены следы деревянной колоды, обложенной по дну кожей. Обвертывание умерших лубом и погребение в колодах были широко распространены у ряда лесных народов Восточной Европы. Кроме археологических[239] и этнографических[240], примеров этому можно привести и интересные лингвистические материалы. Так широко распространенное слово «колода», очевидно, происходит от финского (марийского) «колотка» — гроб, вместилище для умершего[241], а в горномарийском языке слово «корон» (гроб) этимологически, очевидно, связано со словом «корш» (лыко необделанное, луб)[242]. От слова «кур» (лубок), вероятно, произошло путем прибавления словообразовательного суффикса «алаш» слово «куралаш» (лечь на спину и быть не в состоянии встать)[243].
Наблюдалось и более сложное устройство могильных ям, особенно на Ст. Ахмыловском могильнике. Так, почти в 90 ямах этого памятника (см. погр. № 469, 534, 567, 680 и др.) прослежены на дне и по бокам могильных ям, обычно имевших в таком случае более крупные размеры, следы деревянного погребального ложа, опиравшегося на вертикальные столбы или бревенчатые срубы, опущенные на дно ямы. Такие устройства несколько позднее фиксируются в памятниках Мордовии начала н. э. (Андреевский курган)[244], а в синхронное для ранних ананьинцев время были известны в предскифских и раннескифских памятниках Евразии[245].
В некоторых могилах Ст. Ахмыловского могильника (№ 341, 518, 562, 570 и др.) встречены земляные боковые камеры, в большинстве случаев содержавшие разные вещи; они предназначались, очевидно, как и позднее в некоторых азелинских могильниках[246], для помещения каких-то погребальных комплексов.
В абсолютном большинстве случаев в одиночных захоронениях костяки лежат на спине с вытянутыми конечностями, иногда прижатыми друг к другу ногами (Тетюшский могильник, № 123, 136 и др.). Возможно, также, как и обские угры (ханты и манси)[247], ананьинцы руки привязывали к телу, а ноги связывали.
У некоторых хантов, так же, как и у марийцев, в гроб клали моток ниток (взрослому) или длинную нитку (ребенку)[248].
Положение на боку с подогнутыми ногами и руками, т. е. в скорченном состоянии, крайне редко встречается в раннеананьинских могильниках (3 случая в погребении № 21 Акозинского могильника, 2 случая в погребении № 70 Ст. Ахмылова, 2 случая в Тетюшском и по 1 случаю в I Новомордовском и II Полянском могильниках). Характерно, что в большинстве случаев это погребения женщин (в коллективных могилах) или подростков. Рассматривать это как пережиток эпохи бронзы нельзя, так как приказанские племена в предананьинское время уже преимущественно хоронили своих умерших в вытянутом состоянии[249]. Возможно, это результат воздействия более южных соседей, в частности ранних савромат, в погребальном обряде которых еще бытовала форма захоронения, преимущественно женщин и подростков в скорченном положении[250].
В могильниках нередки случаи парных захоронений, когда в одну яму помещали двух умерших. В Акозинском могильнике встречено 6 таких погребений, в Ст. Ахмыловском — 35, в Тетюшском — 4, в I Новомордовском — 8 и т. п. Преимущественно это захоронение мужчины с женщиной, причем при женском костяке обычно нет инвентаря. Такие погребения в ранее изученных могильниках отметила и А.В. Збруева[251]. Несколько меньше число совместных захоронений взрослого и ребенка, как правило, женщины и младенца; но обнаружены и захоронения мужчины и ребенка (см. Тетюши, № 26, 136). Парные захоронения взрослых с детьми фиксировала и А.В. Збруева[252]. Единичны одновозрастные и однополые парные погребения взрослых (см. Акозинский могильник, № 55, 86). Это захоронения имущественно равных людей, в основном мужчин.
Обычай парных захоронений появился в лесной полосе Восточной Европы еще в волосовское время (см. погребения Володарской стоянки)[253]. Впоследствии такие захоронения бытуют почти на всем протяжении развития приказанской культуры, от раннего (IV Новомордовский могильник) до позднего (III Маклашевский, II Полянский, V Новомордовский, Кумысский и другие могильники)[254]. Почти одновременно такой обычай возникает и в лесной полосе Сибири, где, начиная с Окуневского времени вплоть до татарской эпохи, встречаются парные захоронения. Исследователи возникновение обряда парных захоронений (мужчины и подчиненной женщины) относят ко времени перехода от матриархата к патриархату[255] и связывают с появившимися в это время обычаем похищения жен. Как считает М.П. Грязнов, «похищенная жена — собственность мужа. Она не пользуется защитой рода. Возникает обычай — со смертью мужчины хоронить с ним и его жену. Со временем этот дикий и расточительный обычай заменяется обычаем хоронить в могилу мужа лишь после ее естественной смерти, а затем и символическим ее захоронением (положение в могилу косы, украшений и т. п.)[256], ибо похищение жены заменяется куплей, выкупом, сватовством и другими формами брака».
Раннеананьинские племена, очевидно, уже далеки от эпохи перехода от матриархата к патриархату, и у них наряду с совместным погребением подневольной (похищенной) женщины с мужчиной практиковались все вышеперечисленные обычаи — введение тела жены, умершей естественной смертью, в могилу мужа (погр. 272 Ст. Ахмыловского могильника), символическое погребение женского головного убора и украшений в верхней части могилы мужа (погр. 36, 70, 139 и др. Ст. Ахмыловского, погр. № 1, 23:25 Морквашинского, 93:125, 189:200 Тетюшского могильника). Парные захоронения в местном крае продолжают бытовать вплоть азелинского времени, т. е. до середины I тысячелетия н. э. (погр. 8, 35 Мари-Луговского могильника)[257]. У марийцев этот обычай в символическом выражении сохранялся вплоть до XIX в., когда жена умершего клала кольцо или серьгу, а иногда и пучок волос в гроб мужу, а невеста делала символический подарок жениху и его родственникам, причем этот подарок назывался «кумалтыш», т. е. жертвоприношение[258]. Довольно широко обычай символического погребения жены бытовал у ранней мордвы-мокши, о чем свидетельствуют материалы Крюково-Кужновского могильника IX–XI вв.[259]
Погребения в единичных и парных захоронениях имеют однотипную ориентацию — обычно ногами к реке, но в волжских могильниках (Акозинский, Ст. Ахмыловский, Тетюшский) выявлены захоронения не с речной ориентацией. Так, на первых двух могильниках встречена значительная группа погребений (12 % в Акозине, 40 % в Ст. Ахмылове), имеющих меридиональное, преимущественно западное, направление головы, на Тетюшском могильнике около 20 % погребенных было ориентировано параллельно реке головой на север. Может быть, это связано с представлениями хоронившего населения о прежней территории обитания, что этнографически было в свое время отмечено Л.Я. Штернбергом, который писал, что ряд сибирских народов «покойника кладут в соответствующем направлении, где лежала по преданию прежняя территория»[260].
Почти на всех раннеананьинских могильниках встречены коллективные захоронения с числом костяков от 3 до 16 (табл. II). Они размещались в ямах, естественно, несколько больших размеров, чем одиночные и парные. Погребенные в ямах располагаются в один ряд и при пяти и менее захоронений в одной яме имеют одно общее направление. В ямах с большим числом захоронений костяки лежат «валетом», т. е. часть погребений в одном направлении, часть — в противоположном.
Таблица II. Коллективные погребения в раннеананьинских могильниках.
Коллективные погребения в отличие от одиночных содержат захоронения не только взрослых, но и детей. Часто это захоронение двух взрослых (мужчины и женщины) и ребенка или двух взрослых и детей и т. п. Обычно в коллективных погребениях центральное положение занимает погребение мужчины (см. погр. № 55, 114 и др. Ст. Ахмыловского могильника).
Обычай коллективных захоронений уходит корнями в глубокую древность. Очень широко он практиковался у неолитических племен днепро-донецкой культуры[261]. Известен он и для волосовских племен — на стоянке Володары в 1971 г. было обнаружено коллективное захоронение не менее чем 12 человек[262]. Коллективные погребения были исследованы и на Балановском могильнике[263], известны они и под абашевскими курганами, но там большей частью они носят характер братских могил[264]. Но особенно они выразительны и часты на позднем этапе приказанской культуры[265], откуда преемственно этот обычай переходит и к раннеананьинским племенам. Впоследствии он бытует у местных народов Поволжья и Прикамья на востоке — до пьяноборского времени (см. погребения Уяндыкского могильника)[266], а на западе — до позднегородецкого (см. погребения Васильсурского городища)[267] и муромско-мерянского времени (см. погребения Безводнинского могильника)[268].
Как полагает М.П. Грязнов, обычай коллективных захоронений связан с совершением общих похорон в какие-то установленные сроки — раз в год или раз в несколько лет[269]. Мне думается, что возникновение и развитие данного обряда следует увязывать, очевидно, с обычаем так называемых весенних захоронений, когда люди, умершие в одном поселке в зимнее время, содержались в специальном помещении в поселке, а затем весной во время паводка сплавлялись на место родового кладбища. Тем более, что иногда эти родовые и племенные кладбища находились далеко от поселка. Как отмечалось выше, характерной особенностью раннеананьинских могильников является их расположение на берегу Волги или Камы недалеко от устья их притоков. Жившее на этих притоках население, например, по Ветлуге, Кокшаге, Казанке, Меше, Вятке и т. п., очевидно, не имело возможности каждый раз приезжать с покойником на родовое кладбище, иногда отстоящее от поселка на десятки и даже сотни километров. Оно должно было набирать партию умерших и затем сплавлять их на кладбище. Отголоском длительного существования этого обычая, особенно у волжских финнов, являются песни уржумских и козмодемьянских (ветлужских) марийцев, где говорится о далеком кладбище, куда надо отправляться раз в год[270].
В непосредственную связь с коллективными погребениями, открывающими собой серию так называемых двухактных захоронений, надо ставить вторичные и частичные погребения.
Почти во всех волжских раннеананьинских могильниках встречены погребения, представляющие собой вторичное захоронение человеческих костей, освобожденных от мягких тканей — 2 случая в Акозинском, 11 — в Ст. Ахмыловском, 1 — в Морквашинском, 5 — в Тетюшском, 2 — в Гулькинском и 1 — в I Новомордовском могильниках (рис. 13, 14). Первоначально, вероятно, умершие находились длительное время в наземных условиях, где происходило разложение мягких частей тела (соединительных тканей и сухожилий костяка). После этого кости собирались и перемещались в могильную яму.
Этот обряд в лесном Поволжье также первоначально фиксируется в волосовской среде — коллективное погребение, вскрытое на Володарской стоянке в 1971 г., фактически состояло из вторичных захоронений, помещенных в одной яме. Поэтому предположение о том, что такой способ захоронения проникает в местную среду со стороны срубных племен, высказанное мной в одной из работ[271], требует уточнения. Этот обряд известен и приказанским племенам — на II Луговской стоянке было обнаружено два вторичных захоронения, а в боковом выступе первой землянки I Луговской стоянки выявилось скопление костей 19 человек (13 взрослых и 6 детей)[272]. Погребение с тремя расчлененными костяками (погребение № 13) было изучено и на Кумысском позднеприказанском могильнике[273]. Позднее обряд Вторичного погребения фиксировался у мордвы[274], муромы[275]. В какой-то степени объяснение этого обряда мы находим у Ибн-Фадлана, который видел и описал его в стране булгар в 922 г. «И если (один) человек (муж) из их среды убьет (другого) человека… нечаянно, то делают для него ящик из дерева халанга (березы), кладут его внутрь, заколачивают его над ним и кладут вместе с ним три лепешки и кружку с водой. Они ставят для него три куска дерева наподобие дышел, подвешивают его между ними и говорят: „…мы подвешиваем его между небом и землей, (где) его постигнет (действие) дождя и солнца, может быть, Аллах смилостивится над ним“. И он останется подвешенным, пока не износит его время и не развеют его ветры»[276]. Так, видимо, поступали не только с убийцами и другими преступниками, но и с людьми, умершими не своей смертью, — самоубийцами, утопленниками и т. п. Так, у обских угров «утопленников, самоубийц, замерзших и задранных медведем, раньше хоронили отдельно, в лесу или в стороне от кладбища. В лесу ставили амбар на столбах, в нем хранили их вещи, куклу»[277]. Люди, очевидно, полагали, что в самоубийц и прочих вселялся злой дух и он должен изгоняться с большим усердием, чем духи обычных покойников. В связи с этим любопытно, что в марийском языке слова «сакамат» (злой дух) и «сакаш» (вешать, подвесить) происходят от одного корня[278].
Вполне вероятно, что с обрядом вторичного захоронения связан и обряд трупосожжения, широко распространившийся у финноязычных народов в I тысячелетии н. э. Как известно, в это время у древних марийцев, мордвы, муромы, коми и т. п. распространяется биритуальный обряд погребения — преимущественное трупоположение и несколько меньшее, но обязательное, трупосожжение[279]. В то же время постепенно выходят из употребления погребения расчлененных костяков и т. п. Может быть, кости наземных захоронений предварительно сжигались, а затем уже хоронились в земляной яме.
С обрядом двухактного захоронения, т. е. со вторичными погребениями, следует увязать и так называемые частичные захоронения, т. е. погребения отдельных черепов. Как отмечал В.И. Чернецов, у приобских угров «при наземном погребении тело находится на помосте или в лабазе лишь до той поры, пока не сгниют покровы или пока не обрушится вся постройка. После этого кости либо погребаются, либо сохраняются в доме или в особо отведенном для них месте. Особенно часто
Почти во всех относительно широко исследованных раннеананьинских могильниках выявлены захоронения отдельных черепов: 12 случаев (8 мужских 4 женских) на Акозинском, 95 случаев (18 мужских, 77 женских) на Ст. Ахмыловском, 5 — на Морквашинском, 10 — на Тетюшском, 2 — на Гулькинском, 1 — на Таш-Елгинском могильниках. В Ананьинском могильнике 14 погребений черепов были вскрыты В.П. Алабиным и 4 — П.А. Пономаревым[281].
Обычно эти захоронения производились в небольших округлых (диаметры их от 25 до 60 см) и неглубоких (25–60 см) ямах, в которые скорее всего вводился берестяной или деревянный короб. В коробе находился череп, иногда с шейными позвонками, который сопровождался или украшениями, в случае женского захоронения, или оружием и орудиями труда для мужского погребения (см. рис. 13, 14). Положение черепа в берестяной или плетеный короб фиксируется и интересной марийской поговоркой «карждымо вуеш ний путараш» (здоровую голову лыком обвязать)[282].
Ритуальное погребение черепов известно у многих народов[283]. Археологически в Восточной Европе этот обряд начинает фиксироваться в могильниках днепро-донецкой культуры, в которых вскрыты могилы с коллективными захоронениями только черепов[284]. Отдельные захоронения черепов, вероятно, знало уже и волосовское население. В упомянутом выше парном погребении из Володар и обнаружены костяки женщины и ребенка без черепов. Они, очевидно, были захоронены отдельно. Однако ни в волосовских, ни в приказанских, да и синхронных соседних культурах (балановской, абашевской, срубной) захоронений черепов мы пока не знаем. Возможно, они хоронились где-то в стороне от родового кладбища. Позднее этот обряд частично фиксируется в могильниках коми[285], муромы[286].
Для всех отмеченных видов погребений, кроме формы, размеров, направления могильных ям, можно выделить еще несколько общих особенностей. Так, в большинстве случаев погребенные сопровождаются вещами — оружием, орудиями труда, украшениями тела и костюма, реже — посудой и костями животных. Последние почти во всех могильниках состоят из определенного вида — это плечевая кость лошади (в мужских погребениях) или коровы (в женских погребениях), т. е. остаток от наиболее вкусной части туши, переднего окорока с грудинкой. Обычно, этот кусок мяса клали в изголовье иногда на 10–15 см выше погребенного, в засыпи. Последнее имеет этнографическую параллель — вятские марийцы, когда слегка закидывали землей покойника, кололи какое-нибудь животное, съедали его, а кости сбрасывали в могилу[287]. У мордвы над мужской могилой съедали лошадь, а над женской — корову[288].
В засыпи почти всех раннеананьинских могил, вне зависимости от того, были ли над могилой сгоревшие остатки наземных конструкций или нет, встречаются углистые вкрапления. Очевидно, они связаны с ритуальными кострами, которые зажигались сородичами погребенных при погребальных обрядах. С поминальными обрядами, проходившими в определенные сроки после погребения, очевидно, связаны остатки костей животных, обычно черепа или зубы лошадей и коров, обломки керамики, найденные на уровне древнего горизонта почти во всех раннеананьинских могильниках.
Почти все эти обряды производились и в том случае, если совершалось символическое погребение, т. е. захоронение вещей умершего на стороне человека, тело которого не было разыскано. На всех широко исследованных раннеананьинских могильниках зафиксированы так называемые кенотафы, т. е. могильные ямы, не содержащие следов человеческого тела.
Очевидно, ранние ананьинцы, также, как и позднее ханты и манси, если не могли доставить на кладбище тело умершего на стороне человека, то «устраивали на родовом кладбище фиктивные похороны…»[289], т. е. «в лодку (или гроб) клали вещи покойного и хоронили его»[290].
Материальная культура раннеананьинского времени
Большое число закрытых комплексов, выявленных в раннеананьинских могильниках, дает возможность представить оригинальную культуру раннеананьинского населения, а также проследить историю ее формирования. Наличие количественно значительного материала, например, одних только кельтов раннеананьинского времени известно более 600 экз., позволяет оперировать большими числами и тем самым в известной мере избежать субъективности в оценке изучаемых данных.
В настоящей главе мы остановимся на характеристике и в связи с этим на типологии вещевого материала, подразделенного по функциональному назначению предметов на орудия труда, оружие, конскую узду и посуду. Разбор и классификация огромного числа украшений, деталей одежды, бытовых и туалетных предметов, так же, как и орнамента, должны стать темой самостоятельного исследования.
В ряде случаев трудно выделить функциональное назначение предмета, например, втульчатые топоры-кельты могли быть и орудиями труда, и оружием. Поэтому исходя из определяющего назначения предмета, топоры-кельты, будучи в большинстве случаев орудиями труда, рассматриваются в разделе «Орудия труда» и т. п. Начальная типология раннеананьинских материалов была в свое время предложена А.В. Збруевой[291] и мной[292] на количественно ограниченном материале. Накопление большого числа новых данных, особенно в связи с исследованием таких крупных раннеананьинских памятников, как Ст. Ахмыловский, Тетюшский и других могильников, позволило не только уточнить, но в большинстве случаев и создать новую классификацию и типологию. Параллельно с нами подобную работу проводил В.С. Патрушев, давший классификацию и типологию отдельных групп предметов из раннеананьинских памятников Марийского Поволжья (бронзовых кельтов, наконечников стрел, керамики и т. п.)[293]. Однако учитывая, что настоящая работа посвящена характеристике всего известного в настоящее время раннеананьинского комплекса, т. е. далеко выходит за пределы Марийского Поволжья, в абсолютном большинстве случаев пришлось создавать новую классификацию и типологию раннеананьинских предметов. В основу предлагаемой классификации положена принятая в советской археологии система классификации и определения типологических единиц, т. е. выделяются следующие убывающие по величине определения таксономы — группа, категория, тип, вид, разновидность, вариант[294]. При указании местонахождения предмета для обозначения памятников или коллекций с массовым содержанием раннеананьинских предметов приняты следующие сокращения: Ст. А — Старший Ахмыловский могильник; Ак — Акозинский могильник, Мр — Морквашинский могильник; Тт — Тетюшский могильник, Пл — II Полянский могильник, Нм — I Новомордовский могильник, Ан — Ананьинский могильник, Лг — Луговской могильник, ТЕ — Таш-Елгинский могильник; ГМТР — коллекции Госмузея Татарской АССР, ГИМ — Гос. исторического музея, АК — археологического кабинета ИЯЛИ КФАН СССР, АКУ — археологического кабинета Казанского университета, CZ — коллекция В.И. Заусайлова, хранящаяся в Национальном музее Финляндии; сокращения «п» — погребение (цифра за ним обозначает номер погребения), «н» — отдельная находка (иногда с указанием раскопа и квадрата).
Орудия труда
В эту группу входят бронзовые и железные топоры (втульчатые и проушные), тесла, ножи, наконечники мотыг, серпы, зернотерки, иглы и шилья, рыболовные крючки и пр.
Наиболее массовую серию, как отмечалось выше, составляют
Кельты по форме подразделяются на две большие группы —
Рис. 40. Крепление топоров-кельтов ананьинского (
Раннеананьинские кельты, бытовавшие в VIII–VI вв. до н. э., представлены всего 402 экз. металлических изделий[299], в том числе из закрытых комплексов — 246 экз. и части створок от 5 литейных форм. Это уплощенные и подпрямоугольные в плане рубящие орудия высотой 48–94 мм при ширине у края втулки 38–59 мм и ширине лезвия 34–58 мм. К лезвию, имеющему слабо округленное очертание, тулово кельтов всегда немного суживается. В большинстве случаев широкая плоскость украшена рельефным рисунком.
По сечению втулки кельты подразделяются на два типа, внутри которых выделяются по орнаменту виды и разновидности (рис. 41)[300]. Типы обозначены римской цифрой (I, II), виды — арабской (1, 2, 3, 4), разновидности — буквами русского алфавита (А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3, И, К, Л).
Рис. 41. Схема типологии раннеананьинских кельтов.
Цифры в кружках обозначают количество известных кельтов данных разновидности, вида и группы.
I тип. Кельты с линзовидной, реже овальной в верхнем сечении втулкой — 282 экз. Выделяются 4 вида.
В п. 13 Мр найден совместно с бронзовой бляшкой с задней подпрямоугольной петлей и железным наконечником копья с уплощенным пером[301], аналогичным копью из Лг, н. 57[302], датированному по раннескифскому кинжалу-акинаку[303] первой половиной VI в. до н. э. Бронзовая бляшка, близкая бляшке из Ст. А, п. 166, может датировать кельт и VII в. до н. э. Имеющийся на некоторых кельтах в начале дуги архаичное утолщение, напоминающее боковое ушко предананьинских кельтов, может свидетельствовать о бытовании аналогичных орудий и в VIII в. до н. э. В целом следует считать, что кельты типа I, 1Б преимущественно употреблялись в VII в. до н. э.
Кельты типа I, 1В бытовали, очевидно, в VII в. до н. э., так как они встречены в основном в комплексах этого времени — Ст. А, п. 36, 124 (с биметаллическим кинжалом VII в. до н. э.)[304]; п. 68 (с оригинальной улитковидной височной спиралью, покрытой золотой фольгой — VIII–VII вв. до н. э.)[305]; п. 126 (с бронзовым наконечником копья VII в. до н. э.); п. 142 (с бляшкой, имеющей прямоугольную дужку — VII в. до н. э.); п. 248 (с четырехлепестковой бляшкой VIII–VII вв. до н. э.) и т. п.; Тт, п. 200 (с выраженным комплексом VII в. до н. э.) и т. п.
К этому же типу I, 1В относится 3 кельта, имеющие вариационные отклонения в орнаменте — кельт из Семеновского острова, острие дуги которого перерезается горизонтальными линиями (рис. 42,
Рис. 42. Вариации раннеананьинских (
Имеются варианты — кельт из Ак (п. 48) с проникающими в дужку косыми отрезками (рис. 42,
По материалам Акозинского могильника, эта разновидность кельтов была датирована VII–VI вв. до н. э.[308] Материалы Ст. А эту дату подтверждают.
Кельты Ак были датированы по четырехлепестковой бляшке-розетке VII в. до н. э.[310] Совместное нахождение в Ст. А таких кельтов с биметаллическими кинжалами (п. 26 с кинжалами VII в. до н. э.[311], п. 55 с кинжалом рубежа VIII–VII вв. до н. э.[312]), четырехлепестковыми бляшками-розетками (п. 55) и двукольчатыми удилами VIII–VII вв. до н. э.[313] (п. 136) позволяют ограничить время бытования кельтов I, 1Ж от середины VIII до середины VII вв. до н. э.
Кельт из Ак был датирован по гривне северокавказского типа VIII–VII вв. до н. э.[314] Находки в Ст. А кельтов I, 1З совместно с бронзовым наконечником копья (п. 365), медными накладками с парными выпуклинами (п. 396), характерными для VII–VI вв. до н. э.[315], заставляют предполагать бытование описываемых кельтов в VII и начале VI в. до н. э.
Совместное нахождение кельтов I, 1И с биметаллическими кинжалами (пп. 26, 67), датированными VII в. до н. э.[316], определяет этим временем и их бытование.
На кельте из п. 103 с обратной стороны орнамент, аналогичный орнаменту кельтов I, 1З, датированных гранью VII–VI вв. до н. э. Этой дате не противоречит и комплекс п. 163, где найдена бляшка с прямоугольной дужкой, бытовавшая преимущественно в VII в. до н. э.
Кельты второго вида (I, 2) близки по форме и орнаменту к кельтам первого вида. Основное отличие заключается в том, что по широкой плоскости у них идет орнамент не из цельной, а разорванной дуги, концы которой имеют вид «усов» (рис. 41,
Бытование этих кельтов, так же, как и близких им кельтов I, 1А, следует отнести к VIII–VII вв. до н. э., что и подтверждается нахождением аналогичного кельта в Тт, п. 183 вместе с лунницей и переходником с четырьмя отверстиями. Однако обнаружение близкого кельта в Ст. А, п. 456 с головным убором, состоящим из накладных бляшек с парными выпуклинами, позволяет предполагать сохранение кельтов I, 1А до начала VI в. до н. э.
По аналогии с кельтами I, 1Б описываемые кельты можно было бы датировать в целом VIII–VII вв. до н. э., чему не противоречит и их преимущественное нахождение в таких ранних памятниках, как I Новомордовский могильник, но обнаружение близкого типа кельта в п. 6 ТЕ вместе с бронзовым втульчатым трехлопастным наконечником стрелы 8 типа, по К.Ф. Смирнову, заставляет предполагать их бытование и в VI в. до н. э. Близкого типа кельт известен из Западной Сибири (Кыштымский завод). В.Н. Чернецовым он отнесен ко II группе западносибирских кельтов и датирован VII–IV вв. до н. э.[318]
Всего таких кельтов известно 87 экз., в том числе 20 экз. из Ст. А (пп. 55-1, 58, 67, 68-2, 70, 92, 111, 185, 231, 236, 239, 240, 241, 256, 272, 334, 342, 692, н. 1962 г. — 2 экз. и 1963 гг.), по 2 экз. из Ак. (п. 58, н. 1958), из Пл. (п. 1, и н.); из урочища Валдай (место расположения Гулькинского могильника) в окрестностях с. Волостниково Ульяновской области (ГМТР, 20532); из с. Ташкермени Лаишевского района Татарской АССР (ГМТР, 5376: 8; 5377: 8) из Младшего Волосовского могильника (п. 1 — 1950, н.); из Чувашской АССР (бывш. Цивильский уезд, ГМТР, 5376, 17032); 4 экз. из Нм (пп. 6, 17, 22 — 2 экз.) из Тт (п. 221), 5 экз. из Мр (пп. 11, 14, 21 и 2 экз. н.) 10 экз. из Лг (пп. 7, 10, 12, 15, 23, 33, 36, 42, 45, 48), 7 экз. из бывш. Казанской губ. (CZ, 2243, 3238, 3239, 3243, 3246, 4261; ГМТР, 21856); по 1 экз. из Ан[319], из с. Кузнечиха Татарской АССР (CZ, 4285), из с. Коротая Марийской АССР, бывш. Тетюшского уезда Казанской губ. (ГМТР, 5379: 11), из с. Каракулино Удмуртской АССР (ГИМ, 30782), с. Дмитриевское Татарской АССР (ГИМ, 36219), III Нижне-Марьянского могильника, Семеновского острова, Мурзихинского могильника, Лебединского местонахождения, бывш. Спасского уезда Казанской губ. (CZ, 4279), с. Криуши Чувашской АССР[320], с. Альменево Чувашской АССР (ГМТР, 5379: 11), с. Шумково Рыбно-Слободского района Татарской АССР, д. Марушина Уржумского района Кировской обл., с. Мамыково Октябрьского района Татарской АССР (ГМТР, 1889б), городища Гремячий ключ (раскопки 1967 г.), городища «Сорочьи Горы»[321], с. Шуран Татарской АССР[322], с. Б. Кайбицы Татарской АССР (CZ, 1410), с. Тюрлема Чувашской АССР (ГМТР, 21857), с. Княжна Марийской АССР (ГМТР, 5437: 11). За пределами ананьинской территории кельты этого типа найдены в Сибири (CZ, 2243) и северной Швеции[323]. Вариантами являются кельт из п. 58 Ст. А, имеющий по паре «усов» (рис. 42,
Из Нм п. 6 (рис. 43,
Рис. 43. Литейные формы для изготовления бронзовых кельтов.
По материалам Ак кельты I, 2В были датированы VII в. до н. э.[326] Новые данные подтверждают эту дату. В Ст. А в основном они встречены в комплексах VIII–VII вв. до н. э. — см. п. 55 с биметаллическим кинжалом VIII–VII вв. до н. э.[327], п. 67 также с биметаллическим кинжалом VII в. до н. э.[328] В Лг большинство кельтов I, 2В обнаружено в погребениях северного ряда (пп. 10, 23, 33, 36, 42, 48), датированных VII в. до н. э. Об этом же времени свидетельствует нахождение описываемых кельтов в наиболее ранних могильниках — Тт., Нм и Младшем Волосовском, а также их близость к типу I, 1В, датированному VIII–VII вв. до н. э. Вместе с тем не исключено и спорадическое сохранение кельтов I, 2В в первой половине VI в. до н. э., о чем говорит нахождение их в погребениях южного ряда Лг, датированных А.В. Збруевой первой половиной VI в. до н. э.[329] На некоторых из кельтов (см. п. 692 Ст. А) уже появляется шестигранность втулки.
Нахождение кельтов I, 2Г в раннем п. 136 Тт (рис. 22,
На обороте кельта из Тобольской губ. нанесен рисунок, аналогичный рисунку кельтов типа I, 1Е, что свидетельствует о синхронности I, 1Е и I, 2Е. Первые датированы VII в. до н. э. Совместное нахождение кельта I, 2Е в Ст. А., п. 70 с длинным железным копьем архаичного облика, датирующегося VIII–VII вв., до н. э.[339], и датировка Скородумского могильника VII в. до н. э.[340] подтверждают предлагаемую дату. Однако наличие кельтов I, 2Е в ТЕ, преимущественно бытовавших в VI в. до н. э., позволяет думать об их возможном захождении и в VI в. до н. э.
Совместное нахождение кельтов I, 2Ж в Ст. А. (п. 69 и 196) с накладными бляхами и парными выпуклинами и другими частями головного убора VII–VI вв. до н. э., а также в Ан., где нет вещей, датирующихся временем раньше VI в. до н. э., позволяет датировать первые рубежом VII–VI вв. до н. э., об этом свидетельствует и их более крупные размеры.
Кельты, являющиеся дальнейшим развитием типа I, 2Е, следует датировать рубежом VII–VI вв. до н. э. или, может быть, даже первой половиной VI в. до н. э.
Кельты третьего вида встречены в весьма ограниченном числе (5 экз.) и преимущественно в Младшем Волосовском могильнике[341]. Это относительно небольшие орудия с овальной втулкой и выпуклыми боками, украшенными парой дуг, идущих от боковых краев втулки к концам лезвия (рис. 41,
Кельты третьего вида, обнаруженные в наиболее ранних памятниках, следует отнести к VIII–VII вв. до н. э.
В четвертый вид I типа относятся кельты с линзовидным сечением втулки и орнаментом по широкой плоскости, определяющим элементом которого является вертикальный валик. Известно пока четыре разновидности.
Проведенный анализ показывает, что первый тип кельтов с овальным или линзовидным сечением втулки является в основном наиболее ранним типом. Большинство разновидностей трех видов этого типа (1, 2, 3) бытовало в VIII–VII вв. до н. э., в том числе: в VIII–VII вв. до н. э. — I, 1Г; I, 1Ж, I, 2А; I, 2Д; I, 2Г. В VII в. до н. э. — I, 2А; I, 1Б; I, 1В; I, 1Е; I, 1И; I, 1К; I, 2В; I, 2И. В VII–VI вв. до н. э. — I, 1Д; I, 1З; I, 2Б; I, 2Е; I, 2Ж; I, 2З; I, 2К; I, 2Л. В VI–V вв. до н. э. — I, 4А; I, 4В; I, 4Г; I, 4Е.
В территориальном распространении наблюдается следующая картина (рис. 44). Общеананьинскими можно считать второй вид кельтов I типа. Кельты первого вида имеют преимущественное распространение в волжских районах, кельты третьего вида — на Оке, кельты четвертого вида — ближе к бассейну Белой. Только для районов Марийского Поволжья следует считать характерными кельты I, 1Е; I, 1Ж; I, 1З; I, 1И; I, 1К; I, 2И; для устькамского района — I, 2Б; I, 2Д; для Прикамья — I, 2Е.
Рис. 44. Карта распространения раннеананьинских кельтов I типа.
В условных обозначениях нумерация кельтов совпадает с основной типологией, т. е. под знаком 1А показаны кельты типа I, 1А и т. д. Размеры значков указывают на количество находок.
II тип кельтов — шестигранные в сечении тулова и втулки (рис. 41,
В первый вид выделены кельты, имеющие орнамент лишь в верхней части орудия (рис. 41,
Во второй вид ананьинских кельтов с шестигранной втулкой мы ввели орудия, основным элементом орнамента которых на лицевой стороне являлись двойные или тройные «дуги» и «усы» (рис. 41,
По материалам Ак. кельты II, 2В датированы VI — началом V в. до н. э.[365] Новые материалы уточняют эту дату. В Ст. А такие кельты встречены в комплексе с железными наконечниками копий с плоским пером (пп. 215, 226б), датированных не раньше конца VI в. до н. э. В п. 161 кельты найдены вместе с шаровидным навершием с прорезями, которые, по описанию В.А. Ильинской, бытовали в VI в. до н. э.[366] В пп. 80, 390, 828 вместе с кельтами найдены типичные ананьинские бронзовые наконечники копий с небольшими прорезями в нижней части крыльев, бытовавшие в основном в VI в. до н. э. Поэтому время кельтов II, 2В, как и варианта II, 2В, следует отнести к VI в. до н. э.
Кельты II, 2Ж следует в основном датировать VI в. до н. э.
На кельте из Ройского Шихана орнамент типа II, 2В, что позволяет говорить о синхронности II, 2В и II, 3В. Могила С Ан. по двухперым бронзовым наконечникам стрел, в том числе и с боковым шипом, не может быть датирована позже VI в. до н. э. Возникнув в VI в. до н. э., кельты II, 3В, очевидно, доживают до IV в. до н. э., так как близкие типы встречены в Охлебнинском могильнике этого времени, исследованном в 1965 г. А.Х. Пшеничнюком южнее Уфы.
Все кельты II типа относятся ко времени не раньше VI в. до н. э., а многие переходят и в V в. до н. э. Учитывая то, что традиции орнамента их во многом преемственны с орнаментом I типа кельтов, хронологически несомненно более раннего, следует полагать, что кельты II типа являются развитием кельтов I типа. На первых шестигранность уже закладывается выпуклыми линиями по плоскости.
В распространении кельтов II типа наблюдается следующая закономерность (рис. 45). В Марийском Поволжье представлены лишь кельты II, 1В, Ж, З и II, 2А, В и Ж; в Устькамском районе — II, 1Б и Д; по Вятке и при устье Вятки — II, 3В; на Каме между Вяткой и Белой — II, 2В, Ж; II, 3Б, Д, К; на Белой — II, 3Б.
Рис. 45. Карта распространения ананьинских кельтов II типа.
В условных обозначениях нумерация кельтов совпадает с основной типологией, т. е. под знаком 1А показаны кельт типа II, 1А и т. д. Размеры значков указывают на количество находок.
Учитывая позднейший характер шестигранных кельтов ананьинского типа, следует отказаться от устоявшейся точки зрения о происхождении этих кельтов от шестигранных сейминских образцов[375], оказавшихся на 500 лет древнее шестигранных ананьинских. Как уже упоминалось, ананьинские кельты скорее всего возникли на базе позднеприказанских кельтов с лобным ушком[376].
Всего с территории распространения раннеананьинских памятников учтено 225 кельтов с цилиндрической или подцилиндрической втулкой, которые первоначально А.М. Тальгреном[377] были названы меларскими, Б.Г. Тихоновым — волосовскими[378], мной — акозинскими[379]. Позднее за ними упрочилось название акозинско-меларских[380]. Так же, как и раннеананьинские, кельты акозинско-меларские подразделены на типы (обозначены римскими цифрами, выделено 5 типов — I, II, III, IV, V) виды (обозначены арабскими цифрами, в каждом типе выделены 2 вида — 1, 2), разновидности (обозначены строчными буквами русского алфавита — а, б, в, г, д, е). В данной типологии введена в отличие от первой еще одна градация — на подвиды (обозначены заглавными буквами русского алфавита, в каждом типе выделены три подвида — А, Б, В). Типы выделены по таким формальным признакам, как форма, характер орнамента, размеры, сечение; виды — по степени приближения петли-ушка и связанного с ним орнамента к верхнему краю втулки; подвиды — по характеру прикрепления петли-ушка; без связи с горизонтальными валиками (А), в непосредственной связи с горизонтальными валиками (Б), без петли-ушка (В); разновидности — по числу горизонтальных валиков на тулове втулки — от нуля (а) до 5–6 (е) линий (рис. 46).
Рис. 46. Схема типологии акозинско-меларских кельтов.
Цифры в кружках указывают на число кельтов данного типа, вида и разновидности. Рисунки даны наиболее приближенно к оригиналу данного образца.
В общих чертах акозинско-меларские кельты имеют вытянутое втульчатое тулово с подромбическим, шестигранным и округлым сечениями, диаметр которого всегда несколько меньше длины прямого или слегка округлого лезвия. Тулово кельтов в большинстве случаев благодаря наличию боковых граней имеет шестигранное или близкое к нему сечение.
I тип. Кельты с подромбической в сечении втулкой и длинным узким туловом, по середине широких сторон которого идет подтреугольная грань, начинающаяся у середины края втулки и завершающаяся широким лезвием (рис. 46,
В подвиде А первого вида выделяется 2 разновидности.
В пп. 568, 595, 605, 733, 734, Ст. А. кельты типа I, 1Ад обнаружены в комплексе с предметами VIII–VII вв. до н. э., например, в п. 568 с биметаллическим кинжалом, рукоять которого (см. рис. 64,
В подвид Б первого вида типа I включено пять разновидностей длинновтульчатых кельтов с боковым ушком.
Кельт из Ак. был датирован мной началом I тысячелетия до н. э.[397] Однако, очевидно, более прав В.С. Патрушев, датировавший кельты из п. 257 и 557 VIII–VII вв. до н. э.[398] За такую дату говорит и совместная находка в п. 432 кельта I, 1 Бд с раннеананьинским кельтом типа I, 1Е, отнесенным к VII в. до н. э. (см. выше).
К третьему подвиду (I, 1B) относятся кельты, не имеющие бокового ушка. По мнению В.С. Патрушева, это кельты, потерявшие ушко в силу деформации[399]. Мне думается, что отсутствие ушка — явление преднамеренное, так как абсолютное большинство кельтов (I, 1Bа) одновременно не имеют никакой орнаментации и к тому же шестигранны в сечении, что способствовало более прочному креплению их топорища со втулкой и в силу этого позволяло обходиться и без ушка-петли.
В п. 900 Ст. А кельт происходит из очень богатого комплекса, датирующегося набором бронзовых и железных наконечников стрел и другими предметами временем не раньше VII в. до н. э.
Таким образом, следует считать кельты типа I, 1 в целом ранними и отнести их к VIII–VII (типы I, 1A и I, 1Б) и к VII (тип I, 1В) вв. до н. э.
Кельты типа I, 2 по форме и общей композиции близки к типу I, 1, но имеют боковое ушко-петлю или орнамент, располагающиеся непосредственно около края втулки. Они характеризуются укороченными размерами (длина — не более 10,5 см, ширина лезвия — до 4,5 см) и подовальным сечением втулки (рис. 46,
Скорее всего кельты типа I, 2 несколько более поздние, чем кельты I, 1, должны быть датированы VII–VI вв. до н. э.
Следующий тип кельтов характеризуется заменой подтреугольной плоской грани вертикальным выпуклым валиком, идущим от середины края втулки примерно на 1/3 высоты тулова (рис. 46,
Остальные из Ст. А — п. 704, находки 1969 г. Кельт из п. 704 В.С. Патрушевым по комплексу датирован первой половиной VII в. до н. э.[406]
В серии безушковых кельтов (II, 1В) выделяются три разновидности.
В серии кельтов второго вида описываемого типа представлено всего 4 экз. (рис. 46,
В целом кельты второго типа, очевидно, бытовали в VII в. до н. э., с началом в конце VIII и заходом в начало VI в. до н. э.
Кельты третьего типа представлены 85 орудиями укороченных размеров (в среднем длина около 9 см), основным элементом орнамента которых является вертикальный валик с двумя полулунными выемами по бокам ниже горизонтальных валиков (рис. 46,
В серии безушковых кельтов типа III выделяется две разновидности. Все они имеют округлое сечение втулки.
Второй вид кельтов III типа представлен только подвидом Б, т. е. кельтами, горизонтальные валики орнамента которых непосредственно переходят в боковое ушко. Выделяется три разновидности:
В целом кельты типа III следует датировать VI в. до н. э.
В IV тип выделены орудия, имеющие на верхней части широкой плоскости в виде характерного орнамента лишь 2 параллельных полулунных выема. Это кельты средних размеров (длина — 7,5-10 см, длина лезвия — 3,7–4,5 см) с овальным, реже округлым сечением втулки (рис. 46,
Всего к этому типу отнесен 31 кельт.
Во второй вид четвертого типа входят кельты с полулунными выемами в верхней части тулова и боковым ушком, прикрепленным к краю втулки. Характерны кельты с длиной тулова не более 8,5 см. Выделяются разновидности.
В целом тип IV также относительно поздний, датирующийся в основном VI в. до н. э. Однако здесь есть и несколько кельтов более раннего времени (1Ав, 1Бб, 1Бд), бытовавшие в VII в. до н. э.
В последний, пятый тип отнесены кельты, лишенные ведущего элемента орнамента, за исключением горизонтальных валиков (рис. 46,
В целом V тип не имеет устойчивой даты, хотя, кажется, и проявляет склонность к более раннему бытованию (VIII–VII вв., до н. э.).
В распространении акозинско-меларских кельтов в пределах Волго-Камья наблюдается определенная закономерность: они преимущественно сосредоточены в западной части этого региона, т. е. в Поволжье (рис. 47), хотя крайняя восточная точка находки приходится на Пермскую область[435]. Все типы кельтов практически представлены в Ст. Ахмыловском могильнике (рис. 47), что следует объяснять очень широкой исследованностью памятника. В Мл. Волосовском могильнике имеются лишь кельты первых двух типов (рис. 47), характерные для раннего времени (VIII–VII вв. до н. э.). Это же свойственно и для районов слияния Камы с Волгой (рис. 47).
Рис. 47. Карта распространения основных типов акозинско-меларских кельтов в Волго-Камье.
Условные обозначения соответствуют тинам кельтов. Размеры связаны с количеством находок.
Рассмотрение всей группы бронзовых кельтов показывает, что в Волго-Камье, конкретнее — в районе северной половины Среднего Поволжья, происходил стык нескольких групп этих орудий, характерных для лесостепной полосы Евразии в начале эпохи раннего железа (рис. 47). С востока — от Минусинской котловины до Среднего Поволжья массово и единично до Южной Финляндии проходила полоса распространения уплощенных и подпрямоугольных в плане кельтов, в Восточной Европе наиболее выражено представленных рассмотренной выше ананьинской группой, в Западной Сибири — кельтами с внутренней перегородкой[436], в Восточной Сибири — маленькими клиновидными кельтами-теслами[437].
От Средней Волги на запад (северо-запад) массово вплоть до Скандинавии по северной части лесостепной широты протянулась полоса распространения втульчатых (трубчатых) одноушковых кельтов с выступающей втулкой (акозинско-меларская группа). В Среднем Поволжье представлены все типы и виды этой группы. В Финляндии были распространены в основном трубчатые кельты типов I, 2 и II, 1 (типы А и A1 по классификации А.М. Тальгрена[438] или первый, так называемый классический меларский тип по К.Ф. Мейнандеру[439]), широко представленные и в западных раннеананьинских памятниках (90 экз., см. рис. 46). Эти же кельты были распространены и в более западных районах Скандинавии — в Швеции (особенно богато в Меларской долине), Южной Норвегии и Дании (широко в Борнхольме)[440]. В известной степени в эту же группу втульчатых кельтов следует включать и кельты лужицкой культуры, характерной особенностью которых являются боковые «дуги»[441], между прочим, свойственные и для части кельтов Мл. Волосовского могильника. Поздние типы лужицких кельтов проявляют некоторую близость к типу IV наших кельтов.
В собственно европейской лесостепи от северной Франции (Бретони)[442] на западе до Днепра (чернолесская культура)[443] на востоке были распространены трубчатые кельты со втулкой, окруженной ободком, переходящим на боковое ушко (рис. 48). На северо-востоке кельты этой группы доходят до раннеананьинских районов Среднего Поволжья, где выделяются в виды «2» каждого типа (рис. 46). Всего таких кельтов известно около 30 экз. Горизонтальные валики по верхнему краю втулки сближают их с чернолесскими кельтами, для которых такие валики характерны[444].
Рис. 48. Карта распространения основных типов бронзовых кельтов в лесостепной полосе Евразии.
В результате стыка втульчато-трубчатых с боковым ушком и втульчато-плоских кельтов в Среднем Поволжье вырабатывается и некоторое время бытует промежуточная группа кельтов — втульчато-трубчатые, но безушковые (подвид «В» всех типов втульчато-трубчатых кельтов).
Некоторые из бронзовых кельтов, особенно ананьинского типа, как это в свое время отмечали исследователи ананьинских памятников[445], возможно, употреблялись и в качестве мотыг или наконечников других земледельческих орудий. Однако для этих целей более подходящими, а главное, более эффективными, очевидно, были уже железные орудия, известные в материалах раннеананьинских памятников в количестве 14 экз. (рис. 49).
Рис. 49. Железные (
Все эти орудия имеют вертикальную втулку для прикрепления к деревянной части и плоскую рабочую лопасть. По характеру оформления втулки и по степени изгиба рабочей плоскости можно выделить среди найденных экземпляров несколько типов.
Все три типа, судя по отношению их лезвий ко втулкам, имеющим характер, свойственный для орудий со скользящим ударом, могли употребляться как мотыги и тесла, а также, возможно, и как ральники — металлические наконечники скользящего рала. Они напоминают древнемарийские мотыжки как по размерам, так и по форме[446], что позволяет не сомневаться в их назначении. Об этом же свидетельствует и подавляющее их нахождение не в могилах, а в верхних слоях Ахмыловского могильника. Возможно, что большинство их было утеряно при рытье могильных ям.
К этому же типу орудий, очевидно, следует причислить костяные наконечники мотыг или палок-копалок, впервые выделенные в качестве таковых А.В. Збруевой[451] и достаточно широко представленные в раннеананьинских памятниках — в п. 10 Лг. (рис. 49,
В Ст. А обнаружено в двух коллективных захоронениях (№ 68-2 экз., № 114-3 — 1 экз.) 3 плоских бронзовых тесла (рис. 50). Все они относятся к одному типу — плоские, напоминающие клинья рубанков орудия с округлым и слегка расширенным к краям лезвием, утолщенной серединой и слегка уплощенным обушком. Различаются они лишь размерами: длина их — 10, 12, 13 см, ширина — около 4 см, толщина — 0,6–0,7 см.
Рис. 50. Бронзовые тесла из Ст. Ахмыловского могильника.
Комплекс п. 68 улиткообразной позолоченной височной подвеской[452], раннеананьинским кельтом типа I, 2В и длинным железным наконечником копья с ободком в основании втулки датируется VIII–VII вв. до н. э. По раннеананьинским кельтам типа I, 2Б и I, 1Ж и железному копью типа II, 1А с выраженной нервюрой комплекс п. 114-4 датируется этим же временем.
Ближайшие аналогии известны на Северном Кавказе, в частности могильнике Сержень-Юрт, где такие тесла только с несколько округлыми обушками встречены в погребениях 42, 70 и 74, комплексы которых датируются в основном VIII в. до н. э.[453] Этим подтверждается ранний возраст и наших орудий. Об этом же свидетельствует их значительная близость к теслам Волго-Камья эпохи бронзы[454].
В материалах раннеананьинских памятников встречаются проушные топоры пяти групп: каменные, железные — рабочие, железные — боевые, бронзовые знаки власти, бронзовые — импортные (кавказские).
Рис. 51. Каменные (
Каменные топоры. Известно из определенных памятников 10 экз. (рис. 51,
Железные рабочие топоры. Известно 7 экз. Все они (рис. 51,
Рабочий характер описанных орудий подтверждается не только формой, но и положением их в могилах в ногах погребенных в отличие от боевых топоров-секир, помещавшихся в верхней половине туловища погребенных (см. ниже).
Ножи — одни из наиболее многочисленных предметов, встречающихся в раннеананьинских погребениях. В основном это железные ножи. Достаточно отметить, что из всех предметов, встреченных в Ст. Ахмыловском могильнике, наибольшую группу (321 экз.) составляют железные ножи. Ножи известны и в материалах других памятников, как могильников — Акозинский, Пусто-Морквашинский, Ананьинский, таки поселений — городища Курган, Ройский Шихан, Сорочьи Горы и др. Всего к раннеананьинскому времени, т. е. к VIII–VI вв. до н. э. можно отнести более 400 ножей. Лишь 5 экз. из них являются бронзовыми, каменных уже нет, основная масса представлена железными изделиями.
Бронзовые ножи. Среди бронзовых (рис. 52; 5 экз.) можно выделить три типа ножей:
Рис. 52. Бронзовые однолезвийные ножи из раннеананьинских памятников.
Однолезвийные бронзовые ножи описанных типов практически неизвестны в местных памятниках Волго-Камья предананьинского времени. В памятниках приказанской культуры они имеют в основном двулезвийную форму с прямоугольной рукояткой[464]. Однако из районов Казанского Поволжья и Нижнего Прикамья происходит[465] серия бронзовых ножей серповидной формы (тип III, 2), которые в известном смысле можно рассматривать как прообраз серповидных ножей начала эпохи раннего железа в этом районе. Все три типа ножей известны в позднебронзовом веке Западной и Центральной Европы[466], серповидный тип известен в поздних памятниках бондарихинской культуры[467] и памятниках первого этапа чернолесской культуры[468]. Учитывая то, что в абсолютной массе раннеананьинских памятников бронзовые ножи уже не встречаются, их наличие в отдельных случаях можно рассматривать как пережиточное явление.
Железные ножи в раннеананьинское время имеют однолезвийную форму, поэтому можно считать, что с этого времени традиция изготовления двулезвийных ножей, кроме кинжалов, прекращается.
Железные ножи. Железные ножи (рис. 53, 282 экз.) подразделяются на типы, подтипы и виды.
По характеру изгиба спинки и лезвия и их соотношению выделено четыре основных типа, обозначенные римскими цифрами: I — с прямой спинкой и выпуклым лезвием, II — с выпуклой спинкой и прямым лезвием, III — с выпуклой спинкой и вогнутым лезвием (серповидные); IV — с выпуклой спинкой и выпуклым лезвием. Каждый из этих типов подразделяется на три общих подтипа: 1 — ножи без черенка, 2 — с коротким черенком (менее 1/2 длины лезвия); 3 — с длинным черенком (равным или более 1/2 длины лезвия). Общими являются и виды: А — длиной до 5 см, Б — до 10 см; В — до 15 см; Г — до 20 см. Всего детальной классификации подвергнуто 282 экз. железных ножей, остальные, представленные обломками, типологии не поддаются.
Рис. 53. Схема типологии железных однолезвийных ножей (по материалам Ст. Ахмыловского могильника).
В целом тип I, 1 следует рассматривать как ранний тип ножей, так как их бытование позже VII в. до н. э. не отмечено.
В целом ножи типа I, 2 следует считать ранними, т. е. бытовавшими в VIII–VII вв. до н. э. Об этом свидетельствуют и ранние аналогии таких ножей. Подобные экземпляры известны в древнейших грунтовых погребениях Самтаврского могильника, датированных XI–X вв. до н. э.[473] По мнению Б.А. Куфтина, в Закавказье такие ножи имели широкое распространение в VIII в. до н. э.[474] К этому же времени относятся ножи с плоской спинкой из Красномаяцкого могильника близ Сухуми[475]. В савроматских[476] и скифских[477] памятниках такие ножи редки и к рубежу VI–V вв. до н. э. выходят из употребления, заменяясь ножами с дуговидной спинкой.
Прямоспинные железные ножи с относительно длинными черенками немногочисленны.
Ножи этого вида известны широко в Восточной Европе, где в основном они появляются непосредственно в предскифское время — (см. поселение Жаботинское в Черкасской области[483], пп. 5 и 11 Куланурхвского могильника в Абхазии[484]), второй тип ножей у савромат[485], т. е. на рубеже VII–VI вв., до н. э. Наиболее ранние ножи в комплексах Ст. А (см. пп. 72, 465 и др.) встречены с ананьинскими кельтами типа I, 2З и другими предметами, датирующимися VII в. и рубежом VII–VI вв. до н. э. В лесной и лесостепной полосе Восточной Европы ножи II, 1Б сохраняются очень долго — до позднеананьинского (см. Уфимский могильник)[486] и позднедьяковского[487] времени.
Ножи этого вида, очевидно, появляются в конце раннеананьинского периода, так как они встречены в основном в комплексах VI в., например, в Ст. А, п. 428 (с парными бляшками с задним ушком), 552 (с гладкодротовыми гривнами), 840 (с бисером из рубленой белой пасты), Ак, п. 85 (с простыми железными кольчатыми удилами).
Ножи типа II, 2 с выпуклой спинкой и прямым лезвием имеют короткий черенок, обычно идущий прямо со стороны лезвия. Выделяется три размера.
Ножи этого вида в степной полосе Восточной Европы появляются на грани VIII–VII вв. до н. э. (см. п. 7 Сержень-Юртовского могильника[488], Жаботинское поселение[489], памятники чернолесской культуры[490]). По комплексам Ст. А этого вида ножи в раннеананьинской среде начинают бытовать также не позже рубежа VIII–VII вв. до н. э., см. п. 605 (с акозинско-меларским, кельтом, I, 1Ад).
Найдены в комплексах (Ст. А, п. 566 с акозинско-меларским кельтом I, 1Бд; п. 369 с ананьинским кельтом I, 2Ж, п. 408 с акозинско-меларским кельтом III, 1Бб), датированных от середины VIII до VI в. до н. э.
Ножи типа II, 3 имеют относительно длинный черенок, нередко примыкающий к клинку с дуговидной спинкой под углом.
Коротких ножей в серии этого типа немного.
Серповидные ножи без черенка в целом можно считать наиболее ранним типом. Это подтверждают и другие области, где получили распространение такие ножи. В Закавказье такие ножи появляются в IX в. и широко распространяются в VIII в. В Кармир-Блуре такой нож был найден в глиняном карасе, перекрытом щитом с надписью царя Аргишти I (781–760 гг. до н. э.)[496]. Целая серия серповидных ножей происходит из комплексов IX–VIII вв. до н. э. Красномаяцкого могильника в окрестностях Сухуми[497]. На Северном Кавказе они считаются также наиболее ранними[498].
В подтип III, 2 объединены серповидные ножи с короткими рукоятками. Малых ножей в этой серии нет.
Ножи этого вида, судя по комплексам Ст. А, пп. 67 (биметаллический кинжал второго типа, ананьинские кельты I, 2В). 275 (крестовидная бляшка, ананьинские кельты железные наконечники копий типа I, 1Е) появляются в VII в. до н. э. и активно бытуют в VI в. (см. Ст. А, п. 161 с шестигранным ананьинским кельтом II, 2В).
В подтип III, 3 включены серповидные ножи с длинным черенком, длина которого равна длине клинка или больше ее половины. В этой серии малых ножей (III, ЗА) пока не выявлено, если не считать обломка ножа из Ак, п. 90.
Известно 7 экз. — Ст. А, пп. 166, 659, 695, 764; Ак, п. 85, ТЕ, пп. 19, 122. Судя по комплексу Ст. А, п. 166 (раннеананьинский кельт I, 1А, желобчатый браслет или височное кольцо), такие ножи начинают бытовать не позже VII в. до н. э.
Симметричные однолезвийные ножи с коротким черенком группируются в подтип IV, 2.
Близкого типа ножи известны из Сержень-Юртского могильника, например, из п. 13, датированного VII в. до н. э.[505]
Ножей с симметричным односторонним лезвием и относительно длинным черенком немного — 8 экз.
В целом IV тип ножей, начинающих бытовать относительно рано, по крайней мере не позже VIII–VII вв. до н. э., следует считать своеобразным переходным типом от двулезвийных бронзовых ножей поздних этапов приказанской культуры[506], к железным однолезвийным раннеананьинским ножам. Показательно отсутствие этого типа ножей в других районах Восточной Европы — их нет ни у дьяковцев[507], ни у савромат[508], ни у скифов[509].
Среди железных ножей имеется несколько оригинальных форм. Это небольшой нож с коротким симметричным односторонним лезвием и длинным, отходящим под небольшим углом от клинка черенком (рис. 54,
Рис. 54. Железные ножи уникальных форм раннеананьинского времени из Ст. Ахмыловского могильника.
В раннеананьинских могильниках и поселениях известны находки бронзовых и железных игл и шильев, служивших для шитья одежды из тканей, кожи и меха. Среди этих орудий абсолютно преобладают шилья — на почти 100 сохранившихся шил приходится всего лишь 4 иглы. Число первых можно увеличить за счет многочисленных костяных шил и проколок, известных на ананьинских, в том числе и ранних, поселениях[511]. Не свидетельствует ли это о том, что в раннеананьинское время более широко употреблялась меховая и кожаная одежда, чем тканая? Между прочим, такая традиция сохраняется у местных финноязычных племен вплоть до конца I тысячелетия н. э.[512]
Иглы — 4 экз. Все они откованы из бронзовой проволоки, один конец которой заострялся, а другой загибался и приковывался к стержню, образуя круглое или продолговатое ушко (рис. 55,
Рис. 55. Мелкие орудия труда из раннеананьинских типов.
Шилья — были более универсальным инструментом. В материале раннеананьинских памятников известно более 100 металлических шил, в том числе 7 медно-бронзовых и более 90 железных.
Оба эти типа появляются в приказанской среде не позднее третьей четверти II тысячелетия до н. э. (на балымско-карташихинском этапе)[517].
Этот тип продолжает традиции так называемых чеканов, выявленных на ранних этапах приказанской культуры (материалы Балымской стоянки)[520].
Основной тип шильев с круглым сечением рабочего конца и четырехгранным — насада имел широкое распространение в Восточной Европе. Такие железные шилья известны на дьяковских городищах[521], у скифов Подонья[522] и Поднепровья[523], савромат[524]. В Сибири и Зауралье железные шилья появляются лишь во второй половине I тысячелетия до н. э., а бронзовые, бытовавшие до этого, имели почти всегда кольцевое или шляпковидное расширение со стороны рукоятки[525].
От одного из наиболее необходимых для прядения инструментов — веретена сохранились в раннеананьинских памятниках глиняные (24 экз.), каменные (3 экз.) и бронзовые (2 экз.) напрягла или пряслица. В могильниках они найдены почти исключительно в женских погребениях. Все они имеют в плане характерную для маховиков округлую форму, но различаются поселению (рис. 55,
Описанные типы пряслиц в основном были характерны для лесостепной и лесной зон. Показательно, что все 4 типа известны в памятниках дьяковской культуры[526]. Биконическая форма пряслиц, очевидно, была наиболее совершенной, так как она с начала эпохи раннего железа становится известной во многих археологических образованиях — у савромат[527], скифов[528] и сохраняется очень активно в средневековье[529]. В то же время раннеананьинские памятники не знают пряслиц с трапециевидным усеченно-коническим, блоковидным и грушевидным сечением, характерных для степеней Восточной Европы[530], а также для Кавказа[531].
Орудиями обработки кожи служили в начале эпохи раннего железа уже ножи, но все же на ранних порах сохранялись еще и кремневые скребки. Об этом свидетельствуют найденные экземпляры в погребениях почти всех широко исследованных раннеананьинских могильников и некоторых поселениях. Это относительно небольшие кремни, обнаруженные преимущественно в женских погребениях, иногда по нескольку экземпляров — Ст. А, п. 188 (4 экз.), п. 501 (2 экз.). По характеру расположения лезвия, почти всегда оформленного ретушью, выделяется четыре типа скребков:
Вообще следует заметить, что кремень (осколки, обломки, часто со следами ретуши) встречается очень часто в погребениях, например, в могилах Ст. А их более 300. Но большинство из них имеет бесформенный характер (рис. 55,
Помещение в могилу огнива, очевидно, было не случайным явлением. Так, в могилы саков[532], савроматов[533] и других кочевников такие огнива, т. е. приборы для добывания огня, клались для «освещения» и «обогревания» могилы. А может быть, они были нужны, чтобы отправиться в страну мрака, где по предположению многих финно-угорских народов располагался загробный мир (см. предыдущую главу).
В п. 7 I Новомордовского могильника была найдена костяная лопаточка с подтрапециевидной рабочей частью со скошенным краем и короткой рукояткой с отверстием (рис. 56,
Рис. 56. Костяные тупики (
Следует отметить, что в соседних синхронных культурах (дьяковской, у скифов и савроматов и т. п.) такого типа орудия неизвестны.
В погребениях ряда раннеананьинских могильников обнаружены
На Гремячеключинском, Сорочьегорском городищах, в поселении Курган найдены большие каменные зернотерочные плиты (рис. 57) вытянуто-подчетырехугольной формы (36–45×18-20×7–9 см) с лоткообразным углублением по продольной середине. Аналогичные плиты появляются еще в приказанских поселениях. В частности, очень близкие формы обнаружены на Мало-Кокузинской, Атабаевской и других стоянках приказанской культуры, начиная с атабаевского этапа[539]. Такие зернотерочные плиты в Волго-Камье затем существуют вплоть до начала эпохи раннего средневековья, когда они заменяются жерновами.
Рис. 57. Зернотерочные плиты из раннеананьинских поселений.
Значительный интерес представляют точильные камни и так называемые «оселки». В Ст. А, пп. 126, 2266, 276, 358, 433 встречены точильные камни в виде или плоской сланцевой пластины (рис. 56,
Наряду с этим во многих раннеананьинских могильниках — см. Ст. Ахмыловский (65 экз.), Акозинский (7 экз.), Тетюшский (2 экз.), I Новомордовский (4 экз.), Ананьинский (4 экз.), Пусто-Морквашинский (1 экз.) — обнаружены так называемые оселковидные подвески в виде прямоугольных или округлых в сечении каменных стержней длиной 10–20 см почти всегда с отверстием на одном конце (рис. 58). Характерно полное отсутствие этих предметов в поселениях. Их нет в позднеприказанских могильниках[540], так же, как и в позднеананьинских (например, в Зуевском)[541] и в могильниках послеананьинского времени, например, в пьяноборских[542]. Еще ряд интересных особенностей характерен для этих предметов. Они изготовлены из разнообразных пород камня, как твердых — кварцит, сланец, мрамор, так и очень мягких — песчаники разных видов, известняк, доломит и даже мел. Большинство их в силу мягкости материала никак не могло употребляться в качестве оселков-точил. Да и ни один из них не имеет следов заточки.
Рис. 58. «Оселки» из Ст. Ахмыловского могильника.
Поэтому мы считаем, что прав М.П. Грязнов, отрицавший назначение этих предметов как оселков-точил. Но нельзя согласиться и с его предположением о ритуально-культовом назначении оселков[543]. Мне думается, что они выполняли более утилитарные функции — были своеобразными подвесными «запорами» пояса. В ряде случаев такие «запоры» были металлическими. Показательно, что употребление оселков прекращается тогда, когда входят в костюм пояса с крючками-застежками (см. материалы Зуевского и большей частью Ананьинского могильников).
Оружие
Оружие довольно обильно представлено в раннеананьинских памятниках, особенно могильниках, что свидетельствует о напряженной эпохе начальных веков периода раннего железа не только в степной, но и лесостепной полосе Восточной Европы. Выделяются категории оружия: мечи и кинжалы; боевые топоры и секиры; наконечники копий; луки и стрелы; защитные приспособления.
Мечи и кинжалы представлены 80 экз., найденными или в раннеананьинских комплексах (67 экз.), или же имеющие характерные для раннеананьинского времени признаки. Классификация этих предметов вызывает определенные затруднения, так как не существует единой системы типологии мечей и кинжалов ранней поры эпохи железа. Так, еще В. Гинтерс в основу классификации скифо-савроматских мечей положил характер и форму навершия, справедливо отметив, что древнейшие типы скифских мечей имеют брусковидное навершие[544]. Эта типология была воспринята А.И. Мелюковой[545] для скифских мечей и кинжалов и К.Ф. Смирновым[546] для савроматских, положивших в основу выделения наиболее крупных групп характер и форму навершия, а в основу выделения подразделений (типов) этих групп — форму перекрестия. Н.Л. Членова при проведении ею детальной типологии сибирских (татарских) кинжалов, наоборот, считает ведущим признаком форму перекрестия[547]. Мне думается, что еще более главным, определяющим являются форма и характер основной части оружия, т. е. лезвия или клинка. В наших материалах на этой основе выделяются три категории мечей и кинжалов: I — двулезвийные мечи и кинжалы (55 экз.), II — однолезвийные мечи и кинжалы (18 экз.), III — шпаговидные кинжалы или стилеты (7 экз.).
Внутри категорий, обозначенных римскими цифрами, выделяются типы. Чтобы не нарушать принятую для восточноевропейского оружия типологию, в качестве определяющего признака принята форма навершия, хотя я считаю, что типология Н.Л. Членовой по форме и характеру перекрестия является более правильной. Нумерация типов дается арабскими цифрами. Внутри типов по форме перекрестия выделяются виды, обозначенные заглавными буквами русского алфавита, внутри видов по характеру оформления рукоятки — разновидности, обозначенные строчными буквами русского алфавита.
Двулезвийные мечи и кинжалы. В этой категории выделяются четыре основных типа: 1 — кинжалы и мечи с грибовидным или округлым навершием; 2 — кинжалы и мечи с брусковидным или валикообразным навершием; 3 — кинжалы и мечи с раздвоенным (антеновидным) навершием; 4 — кинжалы и мечи без навершия.
Первый тип в свою очередь подразделяется по характеру оформления перекрестия на ряд подтипов или видов.
Рис. 59. Кинжалы и мечи первой категории.
Первоначально я пытался сопоставить эти изображения с бронзовым кинжалом из Котловского могильника (рис. 60,
Наиболее ярким представителем этого вида является короткий меч из Билярска с бронзовой рукояткой, надетой на железный клинок (рис. 59,
К последнему кинжалу в известной мере близок бронзовый кинжал из окрестностей дер. Татарское Бурнашево в устье Свияги, найденный вместе с бронзовой обкладкой ножен (рис. 59,
К типу I, 1Б, очевидно, следует отнести и изображенный на первой стеле I Ново-мордовского могильника кинжал длиной 24 см (рис. 59,
Близкая копия такого меча известна в случайных находках из Среднего Поднепровья[558]. Его размеры (общая длина — 58 см и длина клинка — 45,4 см) вполне сопоставимы с размерами билярского меча. А.И. Тереножкин, датируя среднеднепровский меч временем не позже VIII в. до н. э., полагает возможным искать его исходные формы в позднекарасукских и раннетагарских (майэмирских) древностях Сибири[559]. Действительно, довольно близкие аналогии описываемым мечам имеются в случайных находках Минусинской котловины[560] и Алтая[561]. Однако мне думается, что более права Н.Л. Членова, полагающая, что кинжалы и мечи восточноевропейской группы восходят не к сибирским прототипам, «а к каким-то кинжалам типа кобанских и от них — к кинжалам Ближнего Востока»[562]. Действительно ближайшие аналогии нашим кинжалам и мечам имеются, прежде всего, на Северном Кавказе.
Е.И. Крупнов приводит целый список находок кинжалов с железным клинком и бронзовой рукояткой, завершенной шляпковидным округлым навершием, выделяя их «в сугубо местный — кабардино-пятигорский» тип[563]. Всего на Северном Кавказе известно до 10 подобных находок — из грунтового погребения Каменномостского могильника[564]: из сел Кескем, Хабаз, Баксан, каменного ящика Березовского могильника, могильника на территории мебельной фабрики Кисловодска, в виде случайной находки на территории Каменномостского могильника[565]; из п. 83 Николаевского могильника, у с. Красногвардейское из раскопок Н.В. Анфимова[566], а также из Сержень-Юртского могильника (см. п. 26, 44, 70). Почти во всех определенных случаях северокавказские находки датируются VIII — первой половиной VII в. до н. э.
Широкое распространение мечей-кинжалов типа I, 1Б на обширной территории Евразии от Алтая на востоке и до Центральной Европы[567] на западе заставляет отказаться от поисков исходных центров производства этого оружия. Едва ли его можно называть кабардино-пятигорским типом, так же как нельзя назвать его майэмирским. Правда, А.И. Тереножкин считает, что «центр их распространения находился в Северном Причерноморье»[568], т. е. в зоне обитания киммерийских племен, что, возможно, и верно для кинжалов VIII–VII вв. до н. э.
К несколько более позднему времени, по крайней мере ко времени не ранее VII в. до н. э., очевидно, относятся кинжалы и короткие мечи с грибовидным навершием и почковидным (тип I, 1В, рис. 60,
Рис. 60. Кинжалы и мечи первой категории.
К VI в. до н. э., очевидно, следует отнести бронзовый кинжал из Котловского могильника (рис. 60,
Кинжалы и мечи типа I, 1Е имеют грибовидное или округлое навершие, переходящее в плоский или круглый в сечении держак, который скошенными плечиками переходит в вытянутый двулезвийный клинок (рис. 60,
Несколько отличную форму от этого типа имеет железный кинжал-меч, найденный в 1971 г. около распаханных курганов у с. Каргалейка Шемышейского района Пензенской области[575]. Он имеет общую длину 47,5 см, грибовидное навершие, почти прямой держак, переходящий в сильно скошенные плечики верхней части двулезвийного клинка, уплощенно-ромбического в сечении (рис. 60,
Рис. 61. Мечи и кинжалы из раннеананьинских памятников.
Кинжалы, входящие в первую разновидность, обнаружены в п. 55 Ст. Ахмыловского могильника (рис. 61,
На Ананьинской дюне найдена бронзовая рукоятка кинжала, лезвие которого, судя по остаткам железа в основании рукояти, было железное (рис. 61,
Кинжал из Ст. Ахмыловского могильника (п. 55) массивен и состоит из широкого железного двулезвийного клинка, по середине продольной оси которого проходит выпуклое ребро, и бронзовой рукоятки, завершенной плоским, почти прямоугольным навершием. Перекрестие рукоятки имеет опущенные края, прямой верх и трапециевидное расширение. Плоскость рукоятки с обеих сторон орнаментирована двумя вертикальными рядами из 6 целых и 2 половинок кружков со сквозным центром. Общая длина кинжала — 33,5 см, длина рукояти без перекрестия — 9,5 см, ширина перекрестия — 1,5–3 см, длина клинка — 22,5 см. Кинжал по сопутствующим находкам (бронзовый наконечник копья типа II, ананьинские кельты типа I, 2В) может быть датирован второй половиной VIII в. или рубежом VIII–VII вв. до н. э.
Близкого типа кинжалы известны из районов Северного Кавказа — Березовка под Кисловодском[582], Змейский могильник[583], с. Благодатное, хутор Кубанский и ст. Абадзехская[584]. Почти аналогичная ахмыловскому кинжалу находка происходит из кургана у с. Яхабхега близ г. Печь в Венгрии[585], где она найдена вместе с удилами и псалиями[586], датированными А.А. Иессеном первой половиной VII в. до н. э.[587]
То, что кинжалы описанного подтипа развиваются на основе биметаллических коротких мечей с прямоугольным перекрестием, прекрасно свидетельствуют находки переходных форм описанных выше кинжалов из с. Навки бывш. Пензенской губ. (рис. 59,
У обоих кинжалов перекрестие прямое, а навершие-грибовидное. Но по узкой рукоятке в один ряд по вертикали идут концентрические круги. По форме они еще близки к первому типу кинжалов-мечей, а по оформлению рукоятки — к кинжалам первой группы второго типа.
Вторая разновидность кинжалов типа I, 2А отличается от кинжалов первой более сложной биметаллической рукояткой, состоящей из бронзовой основы, в которую через перекрестие введен железный черенок. Шляпка навершия более уплощена, а перекрестие узкое. На бронзовых полосках рукоятей некоторых кинжалов заметны следы вертикальных рядов концентрических окружностей (рис. 59,
Три близких по форме и способу изготовления рукоятки кинжала известны на Северном Кавказе — из курганного погребения Каменномостского могильника[589], из Кисловодска[590], и каменного ящика, вскрытого Н.М. Егоровым в 1946 г. на Березовском могильнике[591].
К третьей разновидности, имевшей орнаментированные и несколько более опущенные перекрестия, относятся два изображения кинжалов на стелах № 2 и 4 Ново-Мордовского могильника (рис. 61,
Эти кинжалы и мечи показывают, что в Среднем Поволжье и Прикамье, так же, как и в других районах Восточной Европы[595], в предскифское время шел в основном процесс развития кинжалов и мечей с прямым перекрестием. Но он был прерван на рубеже VII–VI вв. до н. э. скифским внедрением, принесшим идею мечей и кинжалов с сердцевидным перекрестием. Способ держания мечей и кинжалов с таким перекрестием отличается от описанного выше и приобретает, как отмечают Й. Хаскинс и Н.Л. Членова, «классический» характер[596], когда рукоятка зажимается в кулаке, причем большой палец находится или у перекрестия (рис. 62,
Рис. 62. Способы держания рукоятей мечей и кинжалов с разными формами перекрестий (по Й. Хаскинсу и Н.Л. Членовой).
К числу таких переходных форм можно отнести биметаллический кинжал из п. № 704 Ст. Ахмыловского могильника, имеющий бронзовую рукоятку с полуовальным навершием с отверстиями на концах, прямой держак, орнаментированный бахромкой с треугольными «ресничками», и «сердцевидное» перекрестие. Рукоятка, имевшая общую длину 12 см, была одета на железный двулезвийный клинок с ромбическим сечением длиной 19 см (рис. 61,
Наиболее многочисленную группу кинжалов и мечей типа I, 2 составляют мечи и близкие им кинжалы с брусковидным навершием и сердцевидным перекрестием (тип. I, 2Г, рис. 63, 12 экз.). Среди них есть и архаичные образцы — это мечи из Лопатино (рис. 63,
Рис. 63. Мечи и кинжалы с сердцевидным перекрестием раннеананьинского времени.
К раннескифскому времени, т. е. к VI в. до н. э., относятся и архаичные скифские мечи, и кинжалы (акинаки) в Причерноморье[599]. Этим же временем датируются и наши мечи, и кинжалы. Рассмотрим их.
Меч из Лопатино Шемышейского района Пензенской области (рис. 63,
Меч из Луговского могильника (п. № 57, рис. 63,
Меч из Еноктаево Калтасинского района Башкирской АССР (хранится в местной школе) по всем особенностям близок к луговскому, но не имеет инкрустации и немного короче (длина его 41 см, рис. 63,
К описанному близок, особенно параллельными краями рукоятки и лезвия, относительно короткий (общая длина 33,5 см) меч из комплекса находок 1965 г., обнаруженный в квадрате К/13 раскопа Ст. Ахмыловского могильника вместе с железным наконечником копья с выраженным нервюром, датированным VI в. до н. э. Об архаичности меча свидетельствует его клинок с параллельными краями лезвий, обычный для раннескифских мечей и кинжалов VI в. до н. э.[602] Наиболее близкие аналогии к нашему имеет меч из Нестеровского могильника на Северном Кавказе[603].
Меч из п. 336 Ст. Ахмыловского могильника, несколько более короткий (длина его — 37 см), чем предыдущие, имеет те же характерные признаки, как прямое навершие, сердцевидное перекрестие, но его держак и клинок сужаются книзу (рис. 63,
Кинжалы отличаются от мечей своими укороченными размерами, а именно общей длиной, не превышающей 30 см (рис. 63,
2 кинжала, имеющие плоское прямое навершие, относятся к типу I, 2Е, т. е. кинжалам без перекрестий. Один из них уникален — это небольшой кинжал из п. 86 Акозинского могильника с относительно длинной бронзовой рукояткой с непарными выступами по бокам, коротким уплощенным навершием и коротким двулезвийным клинком, на тонкий черенок которого и была надета описанная рукоятка (рис. 61,
Кинжал из п. 711 Ст. А (рис. 61,
К третьему типу первой категории относятся немногочисленные в раннеананьинское время мечи и кинжалы с раздвоенным (антеновидным) навершием (тип I3). Согласно принятой типологии, к первому подтипу в этой серии (тип I, ЗБ) следует отнести кинжал из Ананьинского могильника (НМФ, 1400: 478) с антеновидным навершием, прямым держаком с валиками по краям и подпрямоугольным перекрестием (рис. 60,
Оригинален биметаллический кинжал из п. № 98 Акозинского могильника, найденный в комплексе VI в. до н. э. (простые кольчатые удила с трехпетельчатыми железными псалиями, дротовая гривна с расплющенными концами). Это относительно небольшой кинжал (длина его — 25,5 см, длина клинка — 14,5 см) с бронзовой рукояткой, имеющей фигурное навершие в виде двух обращенных друг к другу собачьих голов, прямым держаком, орнаментированным чередующимися горизонтальными линиями и зигзагом, и почковидным перекрестием, отделяющим держак от вытянутого подтреугольного клинка, плоско-ромбического в сечении (рис. 60,
Кинжалы, навершия рукоятки которых оформлены протомами животных (лошадей, баранов и пр.), появляются еще в бронзе Луристана[611] и затем распространяются в раннескифское время от Южной Сибири[612] до Испании[613].
В описываемом подтипе наиболее многочисленны (5 экз.) акинаки классической формы, т. е. с навершием в виде «антенны» или повернутых друг к другу волют, прямым держаком, приплюснутым сердцевидным перекрестием и треугольно приостренным двулезвийным клинком, уплощенно-ромбическим в сечении (рис. 60,
Последний тип двулезвийных мечей и кинжалов раннеананьинского времени составляют экземпляры без навершия и перекрестия (рис. 60,
Мечи такого типа неизвестны в степной зоне Евразии. Однако они достаточно ярко представлены в период поздней бронзы и начале эпохи раннего железа в Центральной и Западной Европе, где получают развитие от классических кинжалов и мечей эгейско-микенского мира[616]. Железные клинки, близкие к Ройско-шиханскому в Европе[617], в том числе и в Прибалтике, появляются в VII–VI вв. до н. э.[618]
Небольшой клинок кинжала с суживающимся кверху в виде черенка концом известен из п. 31 Акозинского могильника (рис. 60,
Однолезвийные мечи и кинжалы. Во
Рис. 64. Кинжалы с односторонним лезвием раннеананьинского времени.
Кинжал из п. 549 Ст. А. (рис. 64,
Кинжал из п. 74 Акозинского могильника своим почти абсолютно прямым очертанием и четырехгранным черенком (рис. 64,
Кинжалы с прямой спинкой и дуговидным лезвием, только изготовленные из бронзы, известны в памятниках Закавказья (Урарту) XIII–IX вв. до н. э.[622], IV–V периодов бронзы Центральной Европы[623]. Известные параллели можно усмотреть и среди кремневых ножей сейминско-турбинского времени[624].
В этой серии наибольший интерес вызывает биметаллический кинжал из Большой Тоябы Чувашской АССР (рис. 64,
Остальные кинжалы имеют длину от 20 до 26,5 см. По всем особенностям — острый клинок с наибольшей шириной (до 4 см) в районе рукоятки, толстый обух, относительно слабый изгиб клинка — это боевые или охотничьи (засапожные) кинжалы, т. е. оружие. Судя по комплексу п. 737 Ст. А., где найден ранний кельт акозинско-меларского типа I, 1Ад, такие кинжалы появляются не позже грани VIII–VII вв. до н. э. и бытуют весь VII в. (см. п. 585) до VI в. до н. э. (пп. 525, 780).
Скифо-сакский мир на ранних этапах своего развития[625] не знает таких кинжалов. В Северном Причерноморье однолезвийные мечи и кинжалы появляются лишь во второй половине I тысячелетия до н. э., причем исследователи[626] считают, что это происходит не без воздействия греческих однолезвийных мечей типа «махайрос». Однако довольно широкое и более раннее бытование однолезвийных кинжалов в непосредственной близости от скифо-сарматского мира в южных районах Волго-Камья заставляет предполагать и северное (западноананьинское) воздействие на появление однолезвийных кинжалов в степных районах. Вполне возможно, что в лесной полосе Восточной Европы происходило слияние культурных традиций степных кочевников и лесных охотников и земледельцев. Об этом свидетельствуют два весьма оригинальных железных меча из Тайвалкоски (северная Лапландия — Финляндия), обнаруженные в 1961 г. и зарисованные мной в Национальном музее Финляндии (рис. 65). Один из них (рис. 65,
Рис. 65. Железные однолезвийные «мечи» из Тайвалкоски (Северная Лапландия, Финляндия).
Последний (
Относительно массивный кинжал происходит из п. 552, Ст. А, где он найден в комплексе с железными втульчатыми наконечниками стрел, характерными для VII–VI вв. до н. э.
В целом однолезвийные кинжалы для раннеананьинского времени представляют достаточно оригинальную группу оружия, не характерную для степного кочевнического, ни доскифского, ни скифо-савроматского мира.
Булавковидные кинжалы-стилеты. В третью категорию входят булавковидные кинжалы-стилеты, обнаруженные в 5 экз. в комплексах Ст. А (пп. 500, 576, 621, 704, 892), в 1 экз. в комплексе п. 98 Акозинского могильника. Некоторые исследователи склонны их рассматривать в качестве булавок. Однако все 6 экз. наших находок найдены в погребениях мужчин-воинов, причем в том же положении (у пояса слева или вместе с другим оружием в изголовье), что и другие типы кинжалов. В то же время все эти предметы изготовлены из железа и имеют такие основные признаки кинжалов, как навершие, перекрестие и приостренный конец (рис. 66). Все они круглые в сечении и очень острые, иногда уплощенно-приостренные (рис. 66,
Рис. 66. Железные кинжалы-стилеты из раннеананьинских памятников.
Другой экземпляр из п. 98 Акозинского могильника имеет общую длину 24 см при диаметре стержня до 0,6 см. Он снабжен уплощенно-шаровидным навершием (рис. 66,
Стержни со шляпковидными головками, обычно относимые по назначению к булавкам, известны в памятниках Гальштатта А и В, датируемых X–IX вв. до н. э.[630] Но там они бронзовые.
Ко
Один, наиболее хорошо сохранившийся, происходит из п. 500 Ст. А. Общая его длина — 32 см. Навершие его бронзовое и имеет вид полушаровидной шляпки. Ниже навершия на 8 см находится перекрестие в виде бронзового кольца с четырьмя выступами-глазками. Основной стержень длиной 22 см завершается коротким сплюснутым лезвием (рис. 66,
Второй стилет из п. 576 Ст. А., к сожалению, представлен лишь обломком верхней части, поэтому его общая длина неизвестна. Диаметр стержня — до 0,9 см. Навершие его медное в виде конической шляпки. Перекрестие было оформлено тремя медными штифтиками, вбитыми в железный стержень (рис. 66,
Аналогий описанному типу предметов мне неизвестно, наличие на них выраженных наверший и перекрестий свидетельствует об их употреблении в качестве боевого оружия, т. е. кинжалов-стилетов.
Один из них, происходящей из п. 621, имеет общую длину 23,5 см, длина рукоятки — 9,5 см, диаметр — до 0,5 см (рис. 66,
Аналогии обоим «стилетам» можно указать в материалах лужицкой культуры IV–V периодов эпохи бронзы, т. е. 1000-650 гг. до н. э.[631]
Боевые железные топоры в отличие от рабочих имеют более вытянутое очертание, почти всегда двойной ударный конец и облегченную массу (рис. 67). Из-за дублированности действия у боевых топоров про ух располагается ближе к середине тулова[632]. По форме лезвия выделяется несколько типов железных боевых топоров: 1 — топоры-чеканы, 2 — топоры-клевцы. 3 — топоры-секиры. Внутри типы подразделяются на подтипы и виды, обозначенные соответственно заглавными и строчными буквами русского алфавита.
Рис. 67. Железные топоры-секиры.
Тип IА — топоры-чеканы с выпуклой спинкой.
Тип IБ — топоры-чеканы с плоской спинкой и четырехгранным молотковидным обухом.
Тип IВ — топоры-чеканы с симметрично расширенным от центральной оси топора лезвием секиры. Выделяются два подвида.
Близкого типа секиры-чеканы известны на Северном Кавказе, в частности в материалах Лугового могильника, датированных VI в. до н. э.[641]
Тип IIА — топоры-чеканы с изогнутой спинкой и относительно массивным бойком клевца, имеющим такую же длину, как и лезвийная часть. Проух топора округлый. Длина — 23 см, длина лезвийной части — 9,5 см, длина клевцовой части — 9 см, длина лезвия — 4,5 см, диаметр проуха — 2,3 см. Известно 2 экз.: оба из Ст. А., п. 543; р. 1962, кв. В-2. В п. 543 (рис. 67,
Тип IIБ — топоры-клевцы с симметрично расширенным лезвием секиры и приостренным клевцом (рис. 67,
Относительно раннее время бытования описанных орудий подтверждается; и значительным их отличием от более поздних железных и бронзовых секир, распространенных в V–IV вв. н. э. в ананьинских[642] и скифских[643] древностях. Для последних характерно обязательное наличие втулки на проухе и сильная асимметричность лезвийной и клевцовой частей, что абсолютно несвойственно для раннеананьинских. Позднеананьинских клевцов в рассматриваемых нами материалах неизвестно.
Тип III — двухлезвийные топоры-секиры. Выделяются 2 подтипа.
Аналогии типу III имеются в Тлийском могильнике, где они также датируются VI в. до н. э.[644]
Из окрестностей с. Билярска[645] в коллекции АКУ происходит бронзовый топор-секира (рис. 68,
Рис. 68. Топоры — знаки власти.
Еще один оригинальный биметаллический топор-жезл происходит из с. Большая Тояба[649], откуда известен и своеобразный биметаллический однолезвийный кинжал (рис. 64,
Топоры как символы власти изображены и на стелах I Новомордовского могильника (36,
Особый интерес вызывают находки в Волго-Камье пяти бронзовых боевых топоров, характерных для кобано-колхидских памятников Кавказа начала эпохи раннего железа. Два из них происходят из района Малахайского поселения (рис. 69,
Рис. 69. Бронзовые кавказские топоры из Волго-Камья.
Первый топор (рис. 69,
Близок к этому типу и топор из Пермской области (рис. 69,
Классическим колхидским топором III типа по типологии О.М. Джапаридзе является хорошо сохранившийся топор из Ульяновского музея (рис. 69,
Вариантом этого же типа топора следует считать второй топор из Малахая с широким сечковидным лезвием и приостренным обухом (рис. 69,
В материалах Тлийского могильника в Южной Осетии оба типа топора «встречаются в комплексах до конца VII в. до н. э.»[662]
Большинство исследователей[663] рассматривает их в качестве «символа власти». В раннеананьинских материалах они известны в 3 экз.: 2 — каменные, 1 — бронзовая (рис. 70), подразделяющиеся по форме на 3 типа.
Рис. 70. Каменные (
Шаровидные каменные булавы особенно широко бытовали в эпоху бронзы в памятниках балановской[664], фатьяновской[665], катакомбной[666], северокавказской[667] культур. Как показывают материалы I Новомордовского могильника, в Волго-Камье и Николаевского могильника[668] в северо-западном Предкавказье эти формы булав доживают и до начала эпохи раннего железа (VIII — первая половина VII в. до н. э.).
Наконечники копий представляют один из наиболее многочисленных предметов вооружения. Всего к настоящему времени известно 194 наконечника раннеананьинского времени, в том числе 1 каменный (рис. 72,
Бронзовые наконечники копий. При типологии раннеананьинских копий мы исходили из изложенных выше принципов классификации. По материалу все копья подразделены на 4 категории: каменные, бронзовые, биметаллические (бронзово-железные) и железные. Все наконечники, кроме каменного, имеют округлую в сечении втулку, поэтому основная типология металлических копий проведена по форме пера. Так, для
Рис. 71. Схема типологии бронзовых наконечников копий раннеананьинского времени.
В кружках обозначено количество экземпляров.
Среди наконечников с листовидным пером (тип I, 2Б) имеются лишь наконечники, втулка которых непосредственно соединена с острием (рис. 71,
Среди наконечников с узким остролистным (иволистным) пером, у которого ширина приходится ниже середины длины, известны лишь наконечники вида Б.
Все наконечники I типа имеют в нижней части втулки по одному или паре сквозных отверстий, с помощью которых они, очевидно, прикреплялись (прибивались) к древку. Этот тип наконечников в целом следует признать общеевропейским типом, распространенным от Волго-Камья на северо-востоке до Франции на западе.
Наконечники
Вариантом III, 2Аб следует считать наконечник из п. 883 Ст. А (рис. 72,
Рис. 72. Бронзовые (
Вариантом следует считать 4 наконечника, близкие по форме основному типу, но имеющие орнамент в виде скошенных линий, по внутренней части лопастей пера (рис. 71,
Об изготовлении прорезных наконечников ананьинскими племенами, кроме их сосредоточения только на ананьинской территории, свидетельствуют и находки литейных форм как, например, обнаруженная в 1975 г. В.С. Патрушевым на Ардинском городище в Марийской АССР двустворчатая форма для отливки наконечника копья типа III, 2Бб (рис. 72,
К типу III, 2Б близки два бронзовых наконечника (из п. 60 Ак и п. 58 Лг) с круглым сечением втулки. На втулке пробиты отверстия для прикрепления наконечника к древку, и это не случайно, так как прорезей по нижнему краю лопастей наконечники не имеют, хотя они и намечены (рис. 72,
Каменные наконечники копий. Каменные наконечники копий в раннеананьинское время выходят из употребления. Отмеченные А.В. Збруевой так называемые каменные наконечники копий[693] на самом деле являются наконечниками стрел длиной не более 10 см и шириной не более 2,5 см. Обилие металлических наконечников практически привело к полному изъятию каменных из употребления. Об этом свидетельствует тот факт, что ни в одном закрытом раннеананьинском комплексе не найдено каменного наконечника копья, если не считать крупного кварцитового наконечника с обломанным концом из Тетюшского могильника (рис. 72,
Железные наконечники копий. Представлены 107 экз., из которых абсолютное большинство обнаружено в закрытых раннеананьинских комплексах, что наряду с их массовостью дает возможность провести их детальную классификацию[694]. Все железные наконечники копий кованые, втульчатые, двухперые с цилиндрической втулкой, имеющей обычно разрез в нижней части и отверстие для прибивания наконечника к древку (рис. 73). По наличию, степени выраженности или отсутствию-продолжения втулки по центральной оси пера выделяются три основных типа:
Рис. 73. Схема типологии раннеананьинских железных наконечников копий.
В кружках обозначено количество экземпляров.
В свою очередь каждый тип соответственно подразделяется по соотношению длины пера и втулки на подтипы:
Внутри каждого подтипа выделяются по форме пера 3 вида, обозначенные заглавными буквами русского алфавита:
По размерам выделяются крупные наконечники (длиной более 15 см), служившие наконечниками копий, и малые (длиной менее 15 см), которые могли использоваться в качестве наконечников метательных копий, т. е. дротиков. Однако классических дротиков с длинной втулкой и коротким пером практически нет.
В целом, наконечники первого подтипа I типа бытовали не позже VII в. до н. э.
Во второй подтип I типа включены железные наконечники с выпуклым продолжением втулки до острия по продольной середине пера, длина которого обычно равна длине втулки. Всего таких наконечников 21. Среди них выделяется 3 вида.
К третьему подтипу отнесены наконечники с продолжением втулки до острия пера, длина которого больше длины втулки. Выделяется 2 вида.
Близкий по форме и размерам железный наконечник копья известен из Носачевского кургана VIII–VII вв. до н. э. на Черкассщине[704]. По мнению Г.Т. Ковпаненко, такие наконечники в лесостепном Поднепровье доживают до середины VI в. до н. э.[705]
В целом I тип железных наконечников копий и дротиков следует признать наиболее ранним типом, бытовавшим в VIII–VII вв. до н. э. Следует отметить большую близость их по форме, а в ряде случаев и по размерам к I типу бронзовых цельнолитых наконечников копий без прорезей в нижней части лопастей пера. Хронологически и бронзовые, и железные бытовали вместе, но бронзовые уходящие корнями во II тысячелетие до н. э.[706], несомненно, послужили основой для начала изготовления железных. Хронологически ранний возраст железных наконечников, отсутствие или редкость подобных в других районах (степи Восточной Европы, Кавказ и др.) заставляет полагать местное развитие I типа железных наконечников копий.
Ко второму подтипу (II, 2) относятся наконечники с равной длины пером и втулкой, со слабо выпуклым ребром по продольной оси пера, в наибольшей степени близкие к скифским наконечникам. Однако последние в большинстве случаев имеют кольцевой ободок по краю втулки, что не наблюдалось ни на одном наконечнике из раннеананьинских памятников. Среди них выделяется 2 вида.
У скифов этот тип наконечника с пером лавролистной формы и относительно длинной втулкой, имеющей продолжение по продольной оси пера в виде ребра, особенно широкое распространение получаете VI в. до н. э.[712] А.И. Мелюкова выделяет в своей классификации такие наконечники в I тип I отдела[713].
В 3 подтип включены железные наконечники, имеющие перо длиннее втулки. Такие наконечники в основном характерны для памятников эпохи раннего железа Кавказа и Северного Причерноморья. Раннеананьинские наконечники имеют более длинную втулку, чем кавказские и скифские.
В п. 704 Ст. А найден с бронзовыми наконечниками стрел и акозинско-меларским кельтом типа II, 1Бг, относящимся к VII — началу VI в. до н. э.; в п. 84 Ак. — вместе с акозинско-меларским кельтом типа IV, 2Бe, характерным для VI в. до н. э., а в п. 215 Ст. А вместе с ананьинским шестигранным кельтом типа II, 2В, датированным VI — началом V в. до н. э. Этим же временем, т. е. от конца VII до начала V в. до н. э., очевидно, и следует ограничить время бытования описываемых наконечников.
Описываемый тип наконечников копий широко представлен в памятниках Западного Кавказа (см. Куланурхвский[716], Гуадихинский[717] и Красномаяцкий[718] могильники в Абхазии) и Закавказья, в том числе и в позднеурартских памятниках, где они очень четко датируются концом VII — началом VI в. до н. э.[719]
Всего известен 21 экз., в том числе: 9 — из Ст. А. пп. 74, 226б (рис. 73,
По материалам Акозинского могильника эти наконечники были отнесены к переходному от I ко II типу и датированы VI–V вв. до н. э.[720] Новые данные подтвердили это положение. Большинство наконечников из хорошо датированных комплексов Ст. А также датируются этим временем: пп. 74 (по длинному железного ножу-кинжалу, кельтам ананьинского типа II, 2В и акозинско-меларского типа III, 1Бг); 226б (по железному акинаку типа рис. 60,
Близкий тип наконечников копий известен на Северном Кавказе, например, в могиле 1921 г. Каменномостского могильника в Кабарде[721], датированного по железному кинжалу началом VI в. до н. э.[722] В скифской культуре железные наконечники копий с трехгранным ребром широкое распространение имеют в первой половине V в. до н. э.[723] Все это свидетельствует об оригинальности раннеананьинских наконечников типа II, ЗБ, датированных более ранним временем, чем скифские и северокавказские.
На Северном Кавказе железные наконечники с длинной втулкой и узким плоско-ромбическим в сечении пером, судя по материалам Зандакского могильника (см. п. 51, коллекции Северо-Осетинского музея, ОС, 4259: 115), появляются довольно рано — не позже VIII в. до н. э.
Во втором подтипе, объединяющем наконечники с равной длиной плоского пера и цилиндрической втулки, выделяется два вида III, 2Б и III, 2В.
В скифских землях близкого типа наконечники, но только крупных размеров и с почти обязательным ободком по низу втулки имели широкое бытование с рубежа VI–V вв. до IV–III вв. до н. э.[725]
В скифо-савроматском мире такие наконечники, но более крупные и массивные, стали непременным оружием всадника с рубежа V–IV вв. до н. э.[726]
Третий подтип — наконечники с пером, более длинным, чем втулка, — представлен лишь одним видом —
Биметаллические наконечники копий. Представлено всего лишь 2 экз. (рис. 74,
Рис. 74. Биметаллические наконечники копий (
Второй наконечник, происходящий из случайных находок в окрестности с. Малые Мими (Верхнеуслонский район Татарской АССР) и хранящийся в коллекции В.И. Заусайлова (НМФ, 5384: 1314), относится к типу II, 3Б классификации железных наконечников копий. Размеры его небольшие (длина — 18 см) (рис. 74,
Биметаллические наконечники копий, очевидно, бытовали лишь при переходе от эпохи бронзы к эпохе раннего железа. Кроме Среднего Поволжья, такие наконечники известны в Предкавказье (Николаевский могильник)[728] и Закавказье (памятники урартского времени Армении)[729], где они датируются VIII–VII вв. до н. э.
Раннеананьинские воины и охотники, очевидно, были искусными стрелками из лука. Об этом говорят довольно многочисленные (более 420 экз.) находки наконечников стрел, сделанных из различного материала — кремня, кости, дерева, бронзы и железа. Об этом же свидетельствуют слова очевидцев о потомках ананьинцев, в частности автора первой четверти XVI в. Герберштейна, который писал о людях, живших «на обширном пространстве от Вятки и Вологды до реки Камы», что «все они, как мужчины, так и женщины, весьма быстры на бегу, весьма искусны в метании стрел, потому что никогда не выпускают из рук лука; у них есть даже обычай не давать пищу сыновьям, пока они не попадут стрелою в назначенную цель»[730].
Луки. Хотя остатки луков пока не найдены, однако известны два интересных их изображения, отлитые из бронзы в виде небольших подвесок. Одна из них, происходящая из Буйского городища (рис. 75,
Рис. 75. Изображения ананьинского лука (
Вторая подвеска, происходящая из с. Омарский Починок Мамадышского района Татарской АССР[734], представляет собой изображение такого же короткого скифского лука, но помещенного в горит, и высовывающегося из него лишь одним концом, оформленным в виде крючка с орлиной головкой (рис. 75,
Лук скифского типа, развитие которого началось в степях Евразии еще в эпоху бронзы[736] и продолжалось до времени Киевской Руси и Волжской Булгарии[737], сохранялся почти до конца XIX в, у ряда народов Среднего Поволжья и Прикамья, в частности у марийцев. Как сообщает Г.А. Крюкова, «старинный марийский лук („ян-ях“) изготовлялся из березы или вяза и обычно оплетался берестой. Тетивой служила бечевка, сплетенная из суровых ниток или лосиные сухожилия»[738]. Такие луки были невелики. Почти единственные археологически зафиксированные остатки скифского лука, изготовленного из трех деревянных пластин, обмотанных по спирали полоской коры, и найденного в погребении IV в. до н. э. около Керчи, имели длину 64,5 см[739]. К.Ф. Смирнов по соотношению длины древка стрелы и самого лука на оренбургской бляшке считает, что савроматские луки при длине древков стрел в 60 см были в длину не менее 80 см[740].
Гориты. Луки, очевидно, хранились в специальном футляре — горите, изображенном на Омарской бляшке, и судя по относительным размерам в длину бывшем чуть больше половины длины лука (рис. 75,
Колчаны. Стрелы, очевидно, косились в кожаном или берестяном колчане, прикреплявшемся к поясу при помощи колчанных крючков. В пп. 383, 605 Ст. Ахмыловского могильника вместе с бронзовыми и железными наконечниками стрел прослежены пятна от кожаного тлена колчанов. К сожалению, размеры и форму их установить невозможно, так как они ничем не украшались. Это, между прочим, характерно и для поздних марийских, даже таких парадных колчанов, как свадебные, которые изготовлялись из кожи или даже лыка[742]. В марийском языке «колчан» называется «ноло шувыш», т. е. «кожаный мешок для костяных стрел»[743]. В такие колчаны обычно входило немного стрел — от 4 до 15. Таково обычно и число стрел, выявленных в отдельных погребениях раннеананьинских могильников.
В ряде погребений Ст. Ахмыловского, Акозинского, Ананьинского и других раннеананьинских могильников нередко вместе с наконечниками стрел найдены металлические крючки (рис. 75,
В наших материалах известно три типа колчанных крючков:
Еще А.В. Збруева подметила характерную для набора ананьинских наконечников стрел особенность — преобладание в ранних памятниках (Луговской могильник) костяных и каменных, а в поздних (Ананьинский и Зуевский) — металлических, которые, по ее мнению, появились не раньше грани VI–V вв. до н. э.[755] Новые материалы, в целом подтверждая такую последовательность, показали, что металлические наконечники бытовали с самого начала ананьинской культуры, т. е. с VIII в. до н. э. Однако в раннеананьинское время не только на поселениях, но и в могильниках довольно много кремневых и особенно костяных стрел. Были, очевидно, и деревянные, 2 из которых обнаружены в Ст. А, п. 750. По крайней мере деревянные и особенно костяные наконечники доживают у финноязычных народов Волго-Камья до XVIII–XIX вв. Например, у марийцев костяные наконечники стрел не только преобладали над железными[756], но даже имели свое собственное название — «ноло»[757].
Каменные наконечники стрел. Представлено 69 экз., найденных в раннеананьинских могильниках (Ст. Ахмыловский — 31 экз., Акозинский — 2 экз., Тетюшский — 6 экз., Луговской — 5 экз., Ананьинский — 11 экз., Котловский — 3 экз.) и поселениях (городища Васильсурское, Ройский Шихан и др.). Они в основном изготовлены высокой техникой преимущественно из кремня (рис. 76,
Рис. 76. Каменные (
Все каменные наконечники стрел, естественно, черешковые. Но по степени выраженности черешка их можно подразделить на две большие группы:
По форме основной части наконечника выделяется 7 типов, обозначенных русскими цифрами.
Листовидные наконечники стрел, широкое распространение в крае получившие еще в раннем неолите[759], сохранились до эпохи раннего железа. Значительной серией они представлены и в памятниках предшествующей приказанской культуры[760].
Наиболее характерными такие наконечники стрел были для памятников волосовской культуры первой половины II тысячелетия до н. э.[761], что даже побудило А.Я. Брюсова назвать подобные «узкими, длинными наконечниками волосовского типа»[762]. Очевидно, от этого времени они и дожили до начала эпохи раннего железа.
К волосовскому[763], если не более раннему неолитическому[764], времени восходит и прототип ланцетовидной стрелы с треугольным выступом-черешком (рис. 76,
Подобные наконечники стрел, особенно широко представленные в памятниках абашевской, чирковско-сейминской и балановской (на атли-касинском этапе) культур, наиболее характерными были для третьей четверти II тысячелетия до н. э.[770] Известны они и в памятниках приказанской культуры[771].
II отдел представлен двумя типами наконечников стрел.
Просмотренные материалы позволяют утверждать, что хотя раннеананьинское население в VIII–VII вв. до н. э. еще широко употребляло каменные наконечники стрел, но оно не создало ни одного нового типа, а практически использовало наконечники не только предшествующих типов, а, очевидно, и предшествующего изготовления. В то же время не наблюдается ни одного типа каменных наконечников, которые не были бы известны в местной среде. Все это является дополнительным свидетельством развития культуры ананьинского населения на местной основе, представленной приказанской культурой, о чем нам уже приходилось писать[776].
Костяные наконечники стрел. Как уже отмечалось выше, очевидно, они были в широком употреблении у ранних ананьинцев, так же, как и у их потомков. Об этом свидетельствует значительная серия находок костяных наконечников, происходящих как из раннеананьинских могильников (24 экз.), так и из поселений (25 экз.).
Все имеющиеся наконечники (49 экз., рис. 76,
Среди черешковых наконечников выделяются две большие группы, объединенные в подотделы:
Внутри подотделов наконечники по общей форме пера, характеру сечения, наличию других специфических особенностей группируются в типы:
В дьяковских памятниках известен как тип II, 9[778]. Как считает К.А. Смирнов, это древнейший тип местных стрел, ведущих свое развитие от стрел шигирского типа[779].
В подотделе
Несмотря на кажущееся многообразие типов костяных наконечников стрел, в раннеананьинских памятниках их значительно меньше, чем в дьяковских. Здесь нет втульчатых наконечников, так же, как и характерных для дьяковских памятников наконечников с черешком в виде лопаточки. Все это, очевидно, следует, кроме различий, связанных с культурными особенностями, объяснить и тем, что в раннеананьинских памятниках значительно число металлических (бронзовых и железных) наконечников стрел.
Бронзовые наконечники стрел. Это довольно многочисленная группа наконечников, представленная в раннеананьинских памятниках 171 экз. Почти все они находят аналогии в скифо-савроматских бронзовых наконечниках стрел, типология которых достаточно полно разработана советскими археологами. Так, наконечники стрел скифского времени и культуры исследованы A.И. Мелюковой[792], савроматские — К.Ф. Смирновым[793], предскифские — B.А. Ильинской[794], а южносибирские татарского и предшествующего времени — Н.Л. Членовой[795]. К сожалению, несмотря на это, или, может быть, из-за этого единой типологии бронзовых стрел предскифского и скифо-савроматского времени нет. Особенно это ощущается в названиях типов и в принципах их выделения (см. типологию А.И. Мелюковой, К.Ф. Смирнова и Н.Л. Членовой). Учитывая то, что районы Волго-Камья, особенно Среднего Поволжья, территориально наиболее близки были к скифо-савроматскому миру, следует полагать и типологическую близость бронзовых наконечников стрел, обнаруженных в раннеананьинских памятниках, предскифским и скифо-савроматским. Поэтому в основу типологической классификации раннеананьинских положена схема типологии наконечников стрел предскифского и скифо-савроматского мира.
Все найденные в раннеананьинских памятниках бронзовые наконечники стрел литые. Однако до сих пор на ананьинской территории не найдено ни форм для отливки таких стрел, ни бракованных экземпляров. Очевидно, абсолютное большинство бронзовых наконечников не изготовлялось на месте, а поступало со стороны.
Все стрелы по форме насада подразделяются на две большие группы:
Среди наконечников стрел отдела А (двухлопастные) выделяется 34 экз., подразделенные на следующие типы:
Рис. 77. Бронзовые наконечники стрел.
Среди наконечников раздела
Среди стрел, найденных на раннеананьинской территории, можно выделить два варианта.
В комплексе Ст. А, п. 704 происходит вместе с двулопастными наконечниками стрел типа I, А2а и другими предметами, не выходящими за пределы конца VII в., до н. э. В п. 585 Ст. А найден вместе с бронзовым акозинско-меларским кельтом типа III, 1Бв и серповидным ножом-кинжалом, характерными для рубежа VII–VI вв. до н. э.
Известные в савроматских комплексах трехлопастные наконечники стрел типов 2–5 в раннеананьинских материалах пока не представлены. Наиболее многочисленную серию среди группы трехлопастных стрел здесь составляют стрелы типа 6.
Трехгранные наконечники стрел, объединенные в отдел
Один небольшой наконечник (рис. 77,
Бронзовые черешковые наконечники стрел практически не были в употреблении у ранних ананьинцев. Они известны в основном лишь на прикамских памятниках, что, очевидно, не случайно, ибо подобные стрелы, преимущественно имеют южносибирское (тагарское) происхождение. Все они относятся к одному типу — наконечники с трехлопастной сводчатой головкой и длинным уплощенным черешком (рис. 77,
Железные наконечники стрел. Железные наконечники стрел в известной степени повторяют бронзовые, т. е. подразделяются на две большие группы — втульчатые и черешковые. В отличие от скифов и савроматов, которые «очень редко использовали железо для изготовления стрел»[819], ананьинцы, особенно на ранних этапах своего развития, широко употребляли железные наконечники стрел. Отсутствие или редкость их у южных соседей, так же, как и значительное совпадение форм местных наконечников копий и стрел, заставляет предполагать преимущественно местное изготовление последних. Следует заметить, что они отличаются по форме и от кавказских, где преимущественно в начале эпохи раннего железа были распространены плоские двушипные черешковые, реже втульчатые, наконечники стрел — «площики»[820], и от дьяковских, для которых почти неизвестны втульчатые формы[821], не говоря уже о сибирских[822] и среднеазиатских[823], где почти до конца I тысячелетия до н. э. железные наконечники стрел неизвестны.
Значительная масса железных наконечников стрел раннеананьинского времени, полученная преимущественно из закрытых комплексов, включает в себя 133 экз., в том числе 73 втульчатых и 60 черешковых.
Рис. 78. Схема типологии втульчатых железных наконечников стрел из раннеананьинских памятников.
Исходя из изложенного, можно утверждать, что тип I, А железных втульчатых наконечников стрел в основном бытовал в VI в. до н. э., хотя некоторые разновидности возникали уже в VII в. до н. э.
Рис. 79. Железные черешковые наконечники стрел из раннеананьинских памятников.
В целом тип II, 1 черешковых железных наконечников стрел, не имеющих прямых аналогий в других археологических образованиях начала эпохи раннего железа, но явно продолжающих традиции листовидных (тип I, 1) кремневых наконечников стрел, доживающих в раннеананьинских памятниках до VII в. до н. э., следует рассматривать как один из ранних типов железных наконечников стрел. Они свидетельствуют о начале самостоятельного изготовления железных наконечников стрел поволжскими ананьинскими племенами.
Собственно черешковые железные наконечники стрел открываются серией лавролистных наконечников с выраженным черешком. Последние или вытянуто-прямоугольные, даже с небольшим расширением к концу (тип II, 2а), или вытянуто-суженные к концу (тип II, 2б). Первый вариант наиболее многочисленный — он представлен 17 экз., в том числе 16 экз. из Ст. А, пп. 569 (2 экз.), 570, 572, 575 (2 экз.), 578, 613, 625, 629, 780 (2 экз.), 868, 889 (рис. 79,
Таким образом, проведенный анализ состава и характера наконечников стрел, встреченных в раннеананьинских памятниках, показывает большое их разнообразие и наличие, особенно среди каменных, костяных и железных наконечников стрел специфичных образцов, характерных для раннеананьинской культуры.
Как считала А.В. Збруева, «кроме лука и стрел, оружием дальнего боя в ананьинском обществе служили пращи»[828]. Кроме отмеченных ею находок в Зуевском могильнике пращевых камней, следует еще указать на новые находки, в том числе на два правильно-округлых каменных шара диаметром 44–45 мм из п. 200 Тетюшского могильника (рис. 29,
Защитное оружие не было характерно для ананьинцев, так же, как и для их предков, и для их потомков. Так, ни марийцы[829], ни мордва[830], ни другие местные народы края практически не употребляли щитов и доспехов. Отдельные защитные предметы — шлемы, кольчуги — начинают появляться в Волго-Камье лишь в эпоху переселения народов, да и то лишь в районах контактов местного населения с пришлыми племенами, например, у азелинцев[831].
В раннеананьинских памятниках известно несколько случаев находок остатков деревянных щитов с металлическими накладками. Наиболее интересной в этом отношении представляется находка в п. 704 Ст. А, где ближе к нижнему левому углу могильной ямы под правой бедренной костью погребенного прослежен был тлен от деревянного щита, обшитого кожей и имевшего прямоугольную форму (48–50×38-40 см). Нижний край щита был окован железной полоской, а в центре, но ближе к верхнему краю находилась плоская бронзовая накладка с двумя заклепками с задней части, лицевая сторона которой изображает свернувшуюся клубком змею (рис. 80,
Рис. 80. Реконструкция раннеананьинских щитов (Ст. Ахмыловский могильник).
Конская узда
При описании погребального обряда раннеананьинских могильников, особенно средневолжских, было отмечено довольно частое приношение умершему коня (стр. 42-101). В раннеананьинском стаде лошадь занимала ведущее положение — около 42 % всех домашних животных[836]. Причем в ряде случаев большинство лошадей забивалось уже в преклонном возрасте — свыше 10 лет, что было связано с превращением лошади в животное для верховой езды. Об этом же свидетельствуют находки металлических и костяных удил и псалий почти всех характерных для начала эпохи раннего железа типов в раннеананьинских памятниках.
Бронзовые удила (рис. 81), рассматриваемые всеми исследователями как наиболее архаичные, представлены 14 экз., которые, по классификации А.А. Иессена и К.Ф. Смирнова[837], следует подразделить на три типа.
Рис. 81. Бронзовые (
Еще в конце XIX в. из дер. Чирки Тетюшского уезда Казанской губ. в Казань были доставлены бронзовые двукольчатые удила, опубликованные в 1901 г. А.А. Штукенбергом[838]. Удила довольно крупные (рис. 81,
В 1958 г. в п. 51 Ак. вместе с обломками двух костяных трехдырчатых псалий (рис. 81,
В 1964 г. в п. 136 Ст. А. в сопровождении комплекса VII в. до н. э. (бронзовый ананьинский кельт типа I, 1Ж, бронзовый наконечник копья типа II, 2Ба и пр.) были обнаружены бронзовые удила с орнаментом, напоминающим орнамент «выпуклыми квадратами» (рис. 81,
В п. 509 Ст. А. вместе с бронзовым ананьинским кельтом типа II, 2А и кремневым наконечником стрелы (рис. 76,
Двукольчатые удила по признанию всех специалистов являются наиболее ранним типом удил эпохи раннего железа и также единодушно датируются VIII–VII вв. до н. э.[841] Кроме Северного Кавказа, где сосредоточено массовое количество их находок, они известны в Северном Причерноморье до Дунайского бассейна и на Волге. Здесь же встречаются и орнаментированные удила, орнамент которых напоминает характерный для позднекарасукского времени орнамент «выпуклыми квадратами»[842]. Удила с витыми стержнями, широко распространенные в конце II — начале I тысячелетия до н. э.[843], в основном были однокольчатыми. По А.И. Тереножкину, они доживают до конца VII в. до н. э.[844] Удила из п. 509 Ст. А найдены в комплексе VI в. до н. э.
В п. 51 Ак вместе с двукольчатыми удилами были обнаружены роговые трехдырчатые псалии (рис. 81,
Возможно, что с этим вариантом бронзовых однокольчатых удил употреблялся бронзовый псалий (рис. 81,
Две пары удил были найдены в п. 383 Ст. А вместе с железным кинжалом с брусковидным навершием и таким же перекрестием и набором бронзовых наконечников стрел, т. е. в комплексе, жестко ограниченном VII в. до н. э. Одни из них (рис. 81,
Такого же типа удила найдены в п. 524 Ст. А вместе с акозинско-меларским бронзовым кельтом типа IV, 1Бб, железным наконечником копья типа I, 2А и бронзовым навершием, т. е. в комплексе конца VII — первой половины VI в. до н. э. Общая длина удил — 17,7 см, длина ротовой части — 13 см.
Еще одни такого же типа удила обнаружены в раскопе 1966 г. Ст. А. Общая их длина — 17 см, длина ротовой части — 12,5 см.
С удилами не найдено псалий. Видимо, они почти все были или костяными, или деревянными. По другим материалам (северочерноморским, сибирским, среднеазиатским и другим) известно, что со стремевидными удилами употреблялись трехпетельчатые или трехдырчатые бронзовые и костяные псалии, способ крепления которых к узде довольно подробно описан исследователями[857].
По нашим материалам, стремевидные удила у ранних ананьинцев бытовали в промежутке между серединой VII и серединой VI в. до н. э.
На рубеже VII–VI вв. до н. э. раннескифский мир переходит к употреблению более практичных кольчатых железных удил и псалий, что приводит к полному вытеснению в VI вв. до н. э. бронзовых удил. Этот процесс активно шел и в раннеананьинской среде. Об этом свидетельствует довольно большая группа железных удил и псалий (кроме железных псалий, есть и роговые, или костяные), обнаруженная в раннеананьинских комплексах (рис. 82).
Рис. 82. Железные удила (
Сами удила достаточно однотипны — они изготовлены из простых кованых: железных стержней, загнутых в кольца с двух сторон, внутренние из которых, вдевались друг в друга, а внешние служили для прикрепления псалий и кожаных ремней узды. Возможно, на первых порах удила пытались изготовлять, по принципу бронзовых — с замкнутыми кольцами. Два отдельных звена таких удил были обнаружены в раскопе 1967 г. Ст. А. (рис. 82,
Большой интерес представляет часть массивных железных удил из п. 605 — Ст. А, найденных в архаичном комплексе вместе с бронзовым акозинско-меларским кельтом типа I, 1 Ад, железными наконечниками стрел (рис. 79,
Основная масса железных удил, а их из раннеананьинских памятников известно более 20 экз., различаются между собой не своими собственными формами, а формами псалий (таблица III). Последние уже также изготовляются из железа, но были, очевидно, и деревянные, сохранились костяные (роговые) и пережиточно бронзовые или биметаллические. О бытовании деревянных и костяных псалий свидетельствует тот факт, что многие удила найдены без псалий (см. табл. III), Размеры удил довольно стандартны — общая длина — в среднем 18–20 см, длина ротной части — 10–12 см. Но есть и малые, например, удила из п. 85 Ак, имевшие общую длину 12,5 см при длине ротной части 8 см.
Таблица III.
Характеристика железных удил, найденных в раннеананьинских памятниках.
Железные псалии подразделяются на несколько типов. Наиболее ранним, среди них археологи считают трехпетельчатые псалии, которые А.А. Иессен склонен был выделить как один из характерных предметов наиболее раннего этапа развития скифской культуры — келермесского, датированного рубежом VII–VI вв. до н. э.[859] С такими псалиями происходят удила из следующих раннеананьинских комплексов:
В п. 98 Ак обнаружены небольшие кованые железные удила с замкнутыми кольцами, к которым прикреплялись железные трехдырчатые псалии (рис. 82,
Комплекс п. 98 Ак по биметаллическому кинжалу (рис. 60,
Псалии другого варианта — с боковыми тремя петлями (рис. 82,
Близкого типа псалии обнаружены в Кармир-Блуре в слоях конца VII в. до н. э.[862], в п. 15 некрополя
К типу трехпетельчатых псалий принадлежит и роговая псалия из Аргыжского городища (рис. 82,
Способ скрепления трехпетельчатых псалиев с удилами, в том числе и железными, оставался прежним, т. е. псалии накладывались с внешней стороны удил, а средний конец нащечного ремня пропускался через внешнее кольцо удил к среднему кольцу псалий (см. рис. 83,
Рис. 83. Реконструкция раннеананьинской уздечки.
Совершенно по-новому начинают крепиться псалии к удилам во второй половине VI в. до н. э., когда возникают и быстрое распространение получают более эффективные двухпетельчатые удила[869]. Они представлены и в раннеананьинских памятниках.
Так из п. 563 Ст. А происходит почти полный уздечный набор, состоявший из железных удил с псалиями и двух пар соединительных железных бляшек (рис. 82,
Остатки близкой по конструкции узды с железными удилами, псалиями и: бляшками-переходниками обнаружены в п. 900 Ст. А в комплексе, датированном акозинско-меларским кельтом типа I, 1Ва, втульчатыми железными наконечниками стрел и наконечником копья типа II, 1Б VI в. до н. э., скорее, ее первой половиной. За относительно ранний возраст узды свидетельствуют в псалии, хотя уже двухпетельчатые, но по форме напоминающие трехпетельчатые с головкой на загнутом верхнем конце (рис. 81,
Удила с новым типом крепления и новой формой псалий становятся известными на грани VII–VI вв. до н. э., в начале на Кавказе[870], затем в причерноморских и волго-уральских степях. К.Ф. Смирнов полагает, что у савроматов такие удила получили распространение лишь во второй половине, если не в конце VI в. до н. э.[871] Наши материалы несколько корректируют. Эту дату и позволяют предполагать проникновение нового типа узды в Поволжье, и не только в степное, но и более северное — лесное уже в первой половине V в. до н. э. Об этом, в частности, говорят находки отдельных псалий, в том числе трех основных типов, выделенных К.Ф. Смирновым[872].
Посуда
Массовая посуда, представленная в раннеананьинских памятниках глиняной, весьма многочисленна. Особенности форм, орнаментации этой посуды имеют важное значение для выяснения вопросов формирования, распространения этнической и даже общественной (племенной) истории ананьинских племен, на что уже обратили внимание многие исследователи и в первую очередь А.В. Збруева[873]. Над анализом форм и орнаментации ананьинской посуды, в том числе и ранней, работает ряд археологов. Так, В.С. Патрушевым[874] продолжено начатое мной[875] изучение ананьинской керамики западноволжских районов, Г.Р. Ишмуратовой — керамики средневолжских и нижнекамских памятников[876]. Г.А. Архипов опубликовал классификацию раннеананьинской керамики с вятского городища Ройский Шихан[877]; разработку раннеананьинской керамики Удмуртского Прикамья, начатую В.Ф. Генингом и В.Е. Стояновым[878], продолжает А.И. Ашихмина; первые предварительные результаты анализа раннеананьинской керамики памятников бельского района опубликовали И.Б. Васильев и В.С. Горбунов[879]; значительные работы по типологии ананьинской культуры Среднего Прикамья проведены А.Д. Вечтомовым[880] и В.П. Денисовым[881], по памятникам Верхнего Прикамья — В.П. Денисовым[882]; начатую М.В. Воеводским[883] классификацию ананьинской керамики Поветлужья продолжил В.Е. Стоянов, к сожалению, до сих пор не опубликовавший результаты своего интересного исследования[884]. Исходя из этого, нет смысла дублировать работы указанных исследователей и проводить новую детальную классификацию керамики отдельных локальных вариантов раннеананьинских памятников. В последующем изложении я вкратце остановлюсь лишь на общей характеристике раннеананьинской керамики, опираясь преимущественно на результаты работ вышеуказанных исследователей. Однако, прежде чем перейти к этой характеристике, несколько слов вообще о посуде, бытовавшей у раннеананьинского населения.
Раннеананьинское население, также и как их потомки — марийцы[885], удмурты[886], коми[887] и др., очевидно, очень широко пользовались разнообразной посудой, и не только глиняной, но и деревянной, берестяной и даже металлической. Только, к сожалению, деревянная и берестяная посуда почти не сохранилась, за исключением остатков берестяных коробов из могил с частичными погребениями и железной оковки от деревянного сосуда из Акозинского могильника[888]. Металлическая посуда была большой редкостью, ибо она была привозной, как, например, большая медная ваза, найденная в 1968 г. в размыве берега Куйбышевского водохранилища у с. Атабаево Лаишевского района Татарской АССР (рис. 84).
Рис. 84. Медная ваза из Атабаево.
Сосуд этот, склепанный из медно-бронзовых листов уплощенными с обоих сторон заклепками, сохранился без горла и дна. Сохранившееся на высоту до 2 см горло кверху сужается и имеет здесь диаметр около 11 см. Сохранившаяся высота сосуда — 37 см. Тулово его выпуклое, с наибольшим расширением в верхней части (диаметр — 35 см). Дно, очевидно, имело расширенный книзу поддон. Поверхность сосуда в верхней части орнаментирована рядами нарезных ромбов, зигзага, перемежающихся рядами выпуклин. Средняя часть тулова покрыта вертикальными каннелюровидными полосами. На верхней части тулова с двух симметрично противоположных сторон имеются следы от ручек, позднее закрытые медными листками.
Абсолютно аналогичный сосуд — медная ваза — происходит из погр. 49 Тлийского могильника. Б.В. Техов, опубликовавший эту вазу, пишет: «Она изготовлена той же техникой, т. е. отдельные части ее скреплены с помощью заклепок… Ниже венчика на тулове вазы имеется узор, состоящий из косо расставленных ромбиков»[889]. Эту и подобную ей вазы Б.В. Техов датирует кондом VIII — началом VII в. до н. э.[890] и считает их местным, центральнокавказским произведением. Очевидно, такого рода вазы, поступающие из Центрального Кавказа на Среднюю Волгу, были не единичны. Обломки стенок таких ваз, использованные в качестве деталей женских головных уборов и содержавшие остатки характерных рядов косо расставленных ромбиков, были обнаружены в пп. 150 и 314 Ст. А.
Глиняная посуда характеризуется для всех районов ананьинского расселения общими чертами[891]: а) преобладание сосудов, изготовленных из глины с примесью толченых раковин; б) круглодонная и преимущественная чашевидность форм сосудов; в) орнаментация лишь верхней половины сосуда; г) выполнение орнамента преимущественно оттисками шнура в сочетании с рядом ямок; д) расположение орнамента горизонтальными зонами.
Следует отметить также, что вся эта керамика не отличается особым обилием форм. Нами в свое время была предложена типология форм раннеананьинской керамики[892], получившая в последнее время признание и других исследователей[893]. Выделяются в основном 3 типа форм сосудов:
Наряду с этим наблюдается определенное различие в формах, размерах и орнаментации сосудов могильников и поселений, а также в керамике различных локальных вариантов.
Керамика западноволжского варианта (Волга I). Первое выделение западноволжской раннеананьинской керамики и ее типология были даны в начале 1960-х годов в результате анализа массового материала, полученного из 2 слоя Васильсурского городища[894]. В последнее время характеристика керамики западноволжского варианта значительно расширена В.С. Патрушевым за счет привлечения большой серии новых материалов как с поселений, так и с могильников.
Керамика могильников этого района включает в себя 50 сосудов из Ст. А и 4 сосуда из Ак[895]. Почти все они происходят из могильных ям, т. е. являются погребальной керамикой. Характерно, что вся она, за исключением одного сосудика из Ст. А, приготовлена из глины с примесью в тесте толченых раковин.
Погребальная керамика отличается относительно малыми размерами (около 70 % сосудов имеют диаметр горла меньше 10 см), приземистостью (у всех сосудов диаметр горла больше высоты), тонкостенностью (85 % сосудов имеют толщину стенок 3–5 мм) и абсолютным преобладанием чашевидных, т. е. III типа сосудов (68 %). Да и остальные формы — тип I (8 %) и тип II (24 %) — отличаются слабой профилированностью (рис. 85,
Рис. 85. Керамика Ст. Ахмыловского могильника.
Керамический материал поселений западноволжского локального варианта характеризуется, прежде всего, наличием двух групп сосудов с различными примесями в глине и разной техникой обработки поверхности. 1 группа представлена общеананьинскими сосудами (53 % — на Васильсурском городище, 75 % — на Сиухинском поселении, 90 % — на Копаньском городище, 95 % — на Малахайском поселении), 2 группа — круглодонными сосудами, изготовленными из глины с примесью песка и нередко покрытыми по поверхности «сетчатыми» отпечатками (40 % — на Васильсурском городище, 20 % — на Сиухинском поселении, 6 % — на Копаньском городище, 3 % — на Малахайском поселении). Кроме того, выделяется 3 группа (так называемая гибридная) керамики, включающая в себя сосуды с примесью песка, но со шнуровой орнаментацией или с примесью толченых раковин, но с «сетчатой» поверхностью[896] (7 % — на Васильсурском поселении, 5 % — Сиухинском, 4 % — Копаньском и 2 % — Малахайском). Следует заметить, что по формам вторая и третья группы керамики мало чем отличаются от первой, т. е. основной, может быть, лишь большим преобладанием чашевидных форм.
Основная же группа керамики, обладающая всеми вышеперечисленными раннеананьинскими особенностями и представленная значительной массой реконструированных для статистической обработки форм сосудов (187 экз. — на Васильсурском городище, 424 — Малахайском поселении), имеет ряд особенностей. Преобладают сосуды типа I, 1 (цилиндрошейные с плавным переходом от горла к тулову); 64,5 % — на Васильсурском (рис. 86,
Рис. 86. Ананьинская керамика поселений западноволжского варианта (по материалам Васильсурского городища).
Керамика средневолжского варианта (Волга II). Керамика этого варианта, также подразделяется на керамику могильников (Тетюшский и Морквашинский) и поселений (городища Казанка I, Антоновское, Маклашеевское). К сожалению, в интересной статье Г.Р. Ишмуратовой, специально посвященной анализу раннеананьинской керамики Среднего Поволжья, полностью выпал керамический материал из могильников[898]. А он есть, и представлен целой серией сосудов: 5 сосудов — из Пусто-Морквашинского могильника, 13 — сосудов из Тетюшского могильника (см. рис. 23,
Керамика поселений, достаточно подробно разобранная Г.Р. Ишмуратовой, представлена материалами городища Казанка I, Антоновское и II Маклашеевское. К этой же серии можно причислить интересную коллекцию раннеананьинской керамики, происходящую из Казанского кремля (рис. 87)[901].
Рис. 87. Ананьинская керамика поселений средневолжского варианта (по материалам ананьинских памятников в окрестности г. Казани).
Основная масса этой керамики, особенно с городищ Казанка I, Маклашеевка II и Нижнеуслонского поселения, подразделяется по примесям в глине и обработке поверхности на две группы: первая — типично ананьинские сосуды с примесью в тесте толченых раковин и заглаженной поверхностью (Нижнеуслонское поселение — 60 %, Казанка I — 28, Маклашеевка II — 80, Антоновское городище — 100 %); вторая — сосуды с примесью в глине песка и «сетчатой» обработкой поверхности (Нижнеуслонское поселение 34 — 8 %, Казанка I — 71,6, Маклашеевка II — 16,6 %). Очень высокий процент «сетчатой» керамики на городище Казанка I, очевидно, следует объяснить тем, что это поселение практически существовало все I тысячелетие до н. э. и в обработку, вероятно, вошли и более поздние материалы (второй половины I тысячелетия до н. э.), уже полностью характеризуемые «сетчатой» керамикой. В целом же следует признать, что для района Среднего Поволжья (Волга II) число «сетчатой» керамики в раннеананьинских материалах едва ли превышало 20 %. В ряде памятников (Антоновское городище, Казанский кремль, Каратаевское поселение) вторая группа керамики вообще неизвестна.
Собственно ананьинская керамика, представленная преимущественно сосудами средних размеров с диаметром горла 20–35 см, хотя есть и малые сосуды с диаметром 5-10 см и большие — с диаметром свыше 40 см[902], может быть охарактеризована следующим образом.
Преобладают горшковидные сосуды II типа (Казанка I — 59 %, Антоновское — 51,3; Маклашеевка II — 50,9 %); но есть, а в отдельных памятниках довольно много (Казанка I-38,5 %; Антоновское — 46, Маклашеевка II — 45,6 %), цилиндрошейных сосудов I типа. Чашевидные сосуды (III тип) немногочисленны — от 2,5 % (Казанка I) до 3,5 % (Маклашеевка II). Характерна почти полная орнаментированность сосудов узорами, нанесенными только в верхней половине (рис. 87).
В технике нанесения орнамента преобладают ямочные вдавления (до 50 % орнамента), но резко увеличивается число сосудов (Казанка I — 23,8 %, Антоновское — 43,1, II Маклашеевское — 21,8 %), украшенных рядами клиновидных углублений (рис. 87,
Значительно более разнообразны орнаментальные мотивы. Хотя орнамент в целом и сохраняет горизонтальную зональность в своем расположении, но он характеризуется значительным разнообразием — «„столбики“ из прямо или косо поставленных клиньев…, из бессистемных заполнений клиньями и зубчатыми клиньями орнаментального поля…, линии из шнура или зубчатого штампа, перекрестные линии из шнура в одну, две или несколько линий, образующие ромбы, заштрихованные углы, косую сетку»[903] (рис. 87).
Керамика первого нижнекамского варианта (Кама I). Представлена посудой из могильников (10 сосудов из I Новомордовского — рис. 88, по одному сосуду из II Базяковского — рис. 37,
Рис. 88. Керамика I Новомордовского могильника.
Погребальная керамика вся состоит из небольших, преимущественно чашевидных сосудиков с округлым, иногда приостренным и редко уплощенным дном (рис. 88). За исключением одного сосудика из I Новомордовского могильника (рис. 88,
В керамическом материале поселений наблюдается еще сочетание двух групп: 1 — типично ананьинской с примесью в тесте толченых раковин и заглаженной поверхностью (Гремячий ключ — 97 %, Курган — 93,9 %); 2 — с примесью песка и нередкой обработкой поверхности «сеткой» (Курган — 6,1 %, Гремячий ключ — 3 %). Последняя группа керамики встречается в материалах и остальных раннеананьинских поселений варианта Кама I. В частности, такая керамика обнаружена на городище Грохань при устье Вятки[906]. Это самый крайний восточный пункт распространения «сетчатой» керамики. Размеры сосудов обеих групп средние (20–30 см в диаметре).
По формам в поселенческой керамике преобладают горшковидные сосуды II типа (Курган — 66,6 %, Гремячий ключ — 45,2 %). Относительно много и сосудов I (преимущественно I, 1) типа, на городище Гремячий ключ она даже как будто превалирует — 45,9 %. Чашевидных сосудов немного — 8,9–9,7 %.
Орнамент, расположенный в верхней части сосудов, в основном наносился ямчатыми (Гремячий ключ — 86,2 %, в том числе клиновидные — 24,6 %; Курган — 88,2 %, в том числе клиновидные — 21,5 %) вдавлениями и шнуровыми (Гремячий ключ — 28,5 %, Курган — 17,2 %) оттисками. Узоры, выполненные зубчато-резной техникой, немногочисленны в керамике Гремячего ключа (16,4 %) и значительны в керамике Кургана (38,1 %).
Орнаментальные мотивы более усложненные, чем в керамике вариантов Волга II и Волга I; кроме обычных горизонтальных линий, сочетающихся с ямочными рядами, здесь часты узоры в виде вертикальных рядов (рис. 89,
Рис. 89. Ананьинская керамика поселений первого нижнекамского варианта (по материалам поселения Курган).
Керамика вятского варианта (Вятка). Для раннеананьинского времени она может быть охарактеризована материалами двух городищ — Ройского Шихана и Мальковского, исследованных в 1956 г. Марийской археологической экспедицией. Керамика этих памятников проанализирована Г.А. Архиповым, который выделил в материале Ройского Шихана из более чем 2000 фрагментов 122 раннеананьинских (VII–V вв. до н. э.) сосуда[908], а в материале Мальковского городища — из 1182 фрагментов 74 сосуда, синхронных керамике Ройского Шихана[909]. Последняя статистически изучалась и мной[910].
В керамике обеих памятников нет ни одного фрагмента «сетчатой» посуды. Вся она изготовлена из глины с примесью мелкой толченой раковины. Преобладают горшковидные формы (I, II типы): 82 % сосудов Ройского Шихана, 95,5 % — Мальковского городища (рис. 90,
Рис. 90 Реконструированные сосуды городища Ройский Шихан.
Размеры сосудов средние: диаметры горла колеблются от 10 до 42 см, а толщина стенок — от 0,3 до 1 см. Вся поддающаяся реконструкции по верхним частям керамика орнаментирована. В технике нанесения орнамента абсолютно преобладают ямочные вдавления: 93 % — на керамике Ройского Шихана, 97 % — на керамике Мальковского городища (рис. 90). На втором месте гребенчато-зубчатые оттиски (79 % керамики Ройского Шихана, около 70 % керамики Мальковского городища). Шнуровые оттиски были употреблены для орнаментации 48 % керамики Ройского Шихана.
Хотя в целом орнаментальные узоры характеризуются горизонтальной зональностью (рис. 90), но более часто, чем в керамике других локальных вариантов, встречаются зигзаги, скошенные линии, заштрихованные ромбы и пр.
Керамика второго нижнекамского варианта (Кама II). В 50-х годах XX в. она представлялась наиболее изученной. Именно по ней А.В. Збруева дала основную характеристику ананьинской керамики[911]. К сожалению, эта характеристика была сделана на материалах лишь Ананьинского и Луговского могильников, т. е. на основе анализа погребальной керамики, которая, как мы видели выше, во всех группах и по формам, и по орнаменту довольно значительно отличается от массовой керамики, представленной на поселениях. Следует заметить, что до сих пор мы еще не имеем статистически разобранных керамических комплексов с раннеананьинских поселений варианта «Кама II». Развернувшиеся в начале 1970-х годов археологические исследования ананьинских поселений, в частности I Зуево-Ключевского городища[912], в этом районе позволяют надеяться на появление исследований, посвященных и раннеананьинской керамике второго нижнекамского варианта.
Керамика Луговского (25 сосудов)[913] и Ананьинского (30 сосудов)[914] могильников в целом характеризуется теми же общими чертами, что были присущи для керамики могильников других районов. Это в основном малые сосуды преимущественно чашевидных форм (до половины сосудов), хотя имеются и профилированные формы, где преобладают сосуды типа II, 1, имеющие приплюснутые очертания (рис. 91,
Рис. 91. Глиняная посуда Ананьинского могильника (по материалам Национального музея Финляндии, коллекции НМФ, 1400).
Керамика бельского варианта (Белая). Она изучена лишь в предварительном плане И.Б. Васильевым и В.С. Горбуновым[918]. К сожалению, ни одного чисто ананьинского памятника в этом районе, так же, как и раннеананьинского могильника (Таш-Елгинский могильник, выявленный в Башкирии, относится к среднекамскому варианту), здесь пока не изучено. Раннеананьинская керамика Бирского поселения, наиболее подробно изученная указанными авторами не может служить эталоном, так как она выбрана не стратиграфически, а типологически из материалов многослойного поселения.
К раннеананьинскому времени авторы отнесли 226 фрагментов керамики с примесью растительных остатков, толченой раковины и шамота, имеющих орнаментацию из шнуровых оттисков. По фрагментам венчиков выделено 90 сосудов, имеющих диаметр горла от 25 до 40 см, округлое дно, высокое со слабо отогнутым наружу венчиком горло (тип II, 1 по общей классификации). В орнаментации, имеющей в целом зональный характер, обязательно сочетание ряда глубоких ямочных вдавлений с оттисками шнура, при помощи которого выполнены не только горизонтальные линии, но и геометрические фигуры-зигзаги, перекрещивающиеся линии, заштрихованные треугольники и пр. (рис. 92). Следует отметить, чтоб своей основной массе керамика Бирского поселения близка к керамике раннеананьинских памятников варианта Кама II.
Рис. 92. Раннеананьинская керамика нижнебельского варианта (по И.Б. Васильеву и В.С. Горбунову).
Керамика среднекамского варианта (Кама III). По мнению В.П. Денисова[919] и А.Д. Вечтомова[920], она близка к керамике
Погребальная керамика этих вариантов, к сожалению, неизвестна ввиду неизученности раннеананьинских могильников. В материалах Таш-Елгинского могильника, расположенного в южных районах Среднего Прикамья, имеется 4 небольших сосуда, изготовленных из глины с примесью в тесте толченых раковин и несущих в верхней части орнаментацию из горизонтального ряда ямочных вдавлений (3, сосуда) или шнуровых оттисков (2 сосуда). 2 сосуда имеют горшковидную форму (тип II, 1), 2 — чашевидную (тип II, 2).
На VI Заюрчимском поселении из 5695 фрагментов В.П. Денисовым выделено 316 сосудов, изготовленных из глины с примесью толченой раковины (48,6 %), органических остатков (38 %), шамота (12,1 %) и песка (1,3 %).
Сосуды в целом имеют приземистые и уширенные в верхней части очертания и круглое дно. Преобладают профилированные (горшковидные) сосуды, в том числе: тип I, 1 — 40 %, тип II, 1, 3 — 57,5 %. Сосудов типов I, 2 и II, 2 практически нет. Чашевидные сосуды типов III, 1 и III, 2 очень немногочисленны — всего лишь 2,5 %. «Воротничков» не выявлено, но характерно, что у большинства сосудов Толщина горла (шейки) на 1–3 мм, а иногда на 4 мм, больше толщины стенок. Нанесенный по горлу сосудов почти обязательный ряд ямок создает впечатление наличия у таких сосудов «воротничка». Сосуды I и II типов имеют довольно крупные размеры (диаметры их горла — от 12 до 30 см), сосуды III типа небольшие (диаметр горла — не более 10 см).
Орнаментировалась, как обычно, только верхняя часть сосудов. Характерно, что все 316 выделенных сосудов несут следы той или иной орнаментации. Обязательным элементом орнамента является ряд глубоких ямок с выпуклинами-жемчужинами с обратной стороны (99,85 %). Так же часто (на 92,5 % сосудах) употреблялись оттиски шнура, которыми «выполнялись самые разнообразные узоры — от простых горизонтальных линий до сложных зигзагов или сетки»[923]. Эти же узоры реже выполнялись оттисками зубчатого штампа (22,7 %), «отступающей лопаточкой» (8,3 %) и прочерченными линиями (15,9 %).
В целом следует заметить, что керамика вариантов Кама II, III, IV и Белая характеризуется такой общей чертой, как полное господство в орнаментации сочетания узоров, нанесенных шнуровыми оттисками, с рядом глубоких ямочных вдавлений.
Керамика ветлужского варианта. Первоначально была изучена М.В. Воеводским, который уже тогда пытался провести ее хронологическое и типологическое членение[924]. Им, в частности, были подмечены следующие особенности, присущие для раннеананьинской керамики ветлужских поселений (третий слой Одоевского, вторые слои Русенихинского и Богородского городищ): преимущественно высокая чашевидная форма сосудов, примесь в тесте толченой раковины, преобладание в орнаменте шнуровых оттисков (80–95 % орнаментированной керамики) в сочетании с гребенчато-зубчатыми (50–70 %) и реже — ямочными (20–50 %) вдавлениями.
В последующем В.Е. Стоянов на основе новых исследований ананьинских городищ (Русенихинского и Богородского) на Ветлуге выявил и систематизировал керамические материалы как предананьинской, так и раннеананьинской поры. Предананьинская керамика, выявленная в догородищенском слое Богородского городища, в основном имеет позднеприказанский облик (рис. 93,
Рис. 93. Керамика из четвертого (
Раннеананьинская керамика Поветлужья, представленная в исследованиях В.Е. Стоянова материалами из 3 слоя Богородского и 2 слоя Русенихинского городищ, состоит из абсолютно преобладающей массы типично ананьинской керамики, изготовленной из глины с примесью в тесте толченых раковин (95 % всей керамики). Так же, как и в западноволжской группе, на Ветлуге преобладают цилиндрошейные сосуды с плавным переходом к тулову (тип I, 1 — 74,5 %) и горшковидные сосуды с плавно отогнутым горлом (тип II, 1 — 21,5 %, рис. 93). Единичны небольшие чашевидные сосудики (рис. 94,
Рис. 94. Картограмма распространения основных форм и орнаментации раннеананьинской керамики.
I — формы:
Орнамент, нанесенный в той или иной степени на всех сосудах, выполнялся почти всегда оттисками шнура (95 %), реже — зубчато-гребенчатого штампа (41,5 %), иногда в сочетании с одним рядом ямочных углублений (31,5 %). В большинстве случаев ямки наносились по клиновидным углублениям, что создавало узор, называемый «глазчатым» (рис. 93,
Подводя итоги, следует заметить, что раннеананьинская керамика может быть довольно четко подразделена на поселенческую (крупные горшковидные сосуды) и погребальную (малые чашевидные сосуды) посуду. Среди поселенческой в западных районах (Волга I и Ветлуга) преобладают цилиндрошейные сосуды, а в восточных — сосуды с отогнутым краем (рис. 94). В орнаментации обязательны три основных приема нанесения орнамента — ямочные вдавления, оттиски шнура и зубчато-гребенчатого штампа, но в степени их употребления наблюдаются значительные различия. Так, в Поволжье (Волга I и Волга II) и Нижнем Прикамье (Кама I) наблюдается примерно одинаково частое употребление оттисков шнура и зубчато-гребенчатого штампа (рис. 94). В Поволжье и на Ветлуге относительно редки ямочные вдавления (рис. 94), тогда как в керамике Прикамья (Кама I, II, III, IV) и Вятки употребление их имеет массовый (почти стопроцентный) характер. В Прикамье выше Вятки (Кама II, III, IV) и на Белой также массово употребление шнуровых оттисков, а в керамике Вятки и Поветлужья более часты узоры, выполненные оттисками гребенчато-зубчатого штампа (рис. 94).
В целом анализ раннеананьинской керамики, с одной стороны, показывает принадлежность всех изученных памятников к одной культуре, а с другой — подтверждает правильность выделения ее локальных вариантов. Вместе с тем в керамике ни одного из вариантов, за исключением Волги I, II и Камы I, не ощущается какого-либо серьезного постороннего воздействия. Вся эта керамика вырастает из местной (позднеприказанской) и имеет характерные для нее особенности)[929].
Заключение
Итак, мы можем сделать основной вывод — в начале эпохи раннего железа, т. е. в VIII–VII вв. до н. э., господствующими племенами в Волго-Камье были раннеананьинские племена, расселенные от Ветлуги и Суры на западе до Белой и верховий Камы на востоке. Наиболее густонаселенным районом были прибрежные районы Среднего Поволжья и Нижнего Прикамья, где к ранней поре ананьинской культуры относятся такие широко исследованные памятники, как Старший Ахмыловский, Акозинский могильники и Малахайское поселение в Марийском Поволжье; Пусто-Морквашинский, Тетюшский могильники и городище Казанка I на Средней Волге; I Новомордовский могильник и городище Гремячий ключ на Нижней Каме; Ананьинский, Луговской могильники и городище Зуевские ключи по правобережью Камы, между Вяткой и Белой.
На всей основной территории расселения ананьинских племен формирование их культуры происходило на базе развития приказанской культуры и ее локальных вариантов (культуры курмантау в бассейне Белой, ерзовской — на Средней и Верхней Каме и т. п.)[930]. Об этом свидетельствует все: и преемственность в местоположении поселений и кладбищ, в формах и конструкциях жилищ, в характере погребального обряда, в формах и особенностях глиняной посуды, орудий труда и оружия, украшений и орнамента и т. п.
Одновременно с этим нельзя не учитывать и посторонние воздействия, среди которых для начальных этапов развития ананьинской культуры на первое место следует поставить воздействие не восточного, сибирского, населения, как это предполагали некоторые исследователи[931], а южного мира — степного (киммерийского) и кавказского (кобано-колхидского). В результате этого в раннеананьинской среде — в оружии (биметаллические кинжалы, железные наконечники копий, бронзовые топоры и т. п.), орудиях труда (железные топоры), бытовых изделиях (металлическая посуда), украшениях (отдельные типы височных подвесок, шейные нагрудные и поясные украшения и т. п.) — так ярко проступают черты киммерийского и кавказского металла. Прямые связи между Волго-Камьем и степью, Волго-Камьем и Кавказом подтверждаются и проникновением мышьяковистого металла кавказского происхождения.
Конечно, при выяснении этнокультурных связей и вопросов формирования ананьинской культуры нельзя не учитывать и контакты с родственными племенами, каковыми с запада, т. е. со стороны Верхнего Поволжья и Волго-Окского района, являлись племена городецко-дьяковской общности с характерной для их культуры «сетчатой» керамикой и, очевидно, кельтами акозинско-меларского типа, а с восточной — племена Урала и Зауралья с нарядной керамикой гамаюнского или каменногорского типа. Эти связи носили, несомненно, обоюдный характер, о чем свидетельствует наличие типично ананьинских предметов, например, ананьинских кельтов и их литейных форм, как далеко на северо-западе, например, в Финляндии, так и на юго-востоке, например, в бассейне Иртыша.
Ананьинская культура в Волго-Камье и более северных областях, вплоть до Печорского Приполярья[932], доживает до III–II вв. до н. э., тогда как на Средней Волге выраженные памятники ананьинской культуры прекращают функционировать не позже конца VI в. до н. э. Особенно выразительны в этом отношении памятники типа Ст. Ахмыловского могильника, анализ вещевого материала которого показал полное отсутствие предметов моложе конца VI в. до н. э., за исключением некоторых вещей, например, поздних типов кельтов, и некоторых железных изделий, бытование которых относится к VI–V вв. до н. э.
Между прочим, в средневолжских раннеананьинских комплексах совершенно отсутствуют предметы, орнаментированные в скифском «зверином» стиле, получившем широкое распространение с V в. до н. э. Все это представляется не случайным явлением. Прекращение существования в Поволжье ананьинского населения, может быть, следует поставить в прямую связь с политическими событиями конца VI в. до н. э., точнее с событиями 514 г. до н. э., когда персидский царь Дарий, преследуя скифов, остановился недалеко от земель, заселенных фиссагетами[933], под которыми многие исследователи усматривают население Волго-Камья, т. е. ананьинцев[934]. Геродот сообщает, что скифы обошли персов с севера и, возможно, при этом опустошили западные (поволжские) земли фиссагетов-ананьинцев. В этих условиях основная масса волжских ананьинцев, очевидно, бежала на восток — в Прикамье и ушла на север, в Поветлужье, если не севернее. Именно на рубеже VI–V вв. до н. э. произошла массовое передвижение ананьинского населения с юга в бассейн Вычегды и более северные районы[935]. С этой точки зрения наиболее перспективной должна оказаться сопоставительное изучение ананьинской керамики и других материалов бассейна Вычегды, Северной Двины, Белоозерья и других северных районов и керамики ананьинских памятников Среднего Поволжья, Нижней Камы, Вятки и Ветлуги. Это может дать ответ на вопрос об истоках массового ананьинского движения на север и северо-запад.
Уход ананьинского населения из Среднего Поволжья, т. е. с наиболее благоприятных в природном отношении районов, означал, что с рубежа VI–V вв. до н. э. начинается новый период в истории ананьинской культуры, период, который уже не характеризуется такой монолитностью и такой яркостью в развитии, как предшествующее время. Раскиданные на огромной территории, в ряде случаев утерявшие между собой культурно-экономические, а, следовательно, и этнические контакты, ананьинские племена постепенно теряют свои этнокультурные особенности и формируются в новые этнокультурные образования, ставшие в конце I тысячелетия до н. э. такими известными в археологическом отношении культурами, как кара-абызская на Белой, пьяноборская в Бельско-Камском районе, гляденовская в Прикамье и Вычегодско-Печорском районе. Исходя из этого, мы можем полагать, что наиболее самобытным и чистым в культурном отношении было раннеананьинское время (VIII–VI вв. до н. э.).
Изучение истории и культуры раннеананьинского населения является еще далеко не законченным делом. Многие вопросы, связанные с этим временем, еще требуют своего решения. Таковы, например, не получившие в настоящей книге освещения вопросы об украшениях, одежде и орнаменте раннеананьинского населения, о его быте, экономике и общественных отношениях, о его взаимоотношениях с ближайшими соседями и культурно-экономических связях с более отдаленными районами и, наконец, об отражении этнических особенностей ананьинской культуры в культуре народов Волго-Камья, в частности и Северо-Востока Европы в целом. Все эти вопросы еще ждут своего исследователя, и поэтому остается лишь выразить надежду, что изложенные в настоящей книге раннеананьинские материалы и поднятые в ней вопросы помогут изучению всей проблемы.
Список сокращений
АКУ — Археологический кабинет Казанского университета.
АО — Археологические открытия.
АС — Археологический съезд.
АЭМК — Археология и этнография Марийского края.
БКМ — Башкирский краеведческий музей.
ВАУ — Вопросы археологии Урала.
ГАИМК — Государственная академия истории материальной культуры.
ГИМ — Государственный исторический музей.
ГМТР — Государственный музей Татарской АССР.
ГОМ — Горьковский областной музей.
ГЭ — Государственный Эрмитаж.
ЗОРСА РАО — Записки отделения русской и славянской археологии Русского археологического общества.
ИА — Институт археологии АН СССР.
ИОАИЭ — Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете.
ИЭ — Институт этнографии АН СССР.
ИЯЛИ КФАН СССР — Институт языка, литературы и истории им. Г. Ибрагимова Казанского филиала АН СССР.
КСИА — Краткие сообщения Института археологии.
КСИИМК — Краткие сообщения Института истории материальной культуры.
КЭСК — Краткий этимологический словарь коми языка.
ЛОИА — Ленинградское отдаление Института археологии.
МАВГР — Материалы по археологии восточных губерний России.
МарНИИ — Марийский научно-исследовательский институт языка, литературы, истории и экономики при СМ Марийской АССР.
МАМГУ — Музей антропологии Московского государственного университета.
МАЭ — Музей антропологии и этнографии.
НКАЭ — Нижнекамская археологическая экспедиция.
НМФ — Национальный музей Финляндии.
ПАЭС — Поволжское археолого-этнографическое совещание.
ПГУ — Пермский государственный университет.
СА — Советская археология.
САИ — Свод археологических источников.
УдмНИИ — Удмуртский научно-исследовательский институт языка, литературы и истории при СМ Удмуртской АССР.
ЦМТР — Центральный музей Татарской АССР.
ESA — Eurasia septentrionalls antiqua.
FUF — Finno-Ugrischen Forschungen.
MSFOu — Memories de la Societe Finno-Ougrien.
SMYA — Suomen Muinaismuistoyhdistyksen Aikakauskirja.