Маленький принц и его Роза. Письма, 1930–1944
Самая волнующая, искренняя и трагическая история любви после Тристана и Изольды.
Подлинные факты из жизни Антуана де Сент-Экзюпери и Консуэло. Они любили возвышенно. Два сверхчувствительных, обожженных жизнью человека обмениваются нежностью на бумаге, прощают друг друга, обещают лучшее, сближаются на ощупь.
В этом мире только они есть друг для друга.
Эта переписка проливает свет на отношения звездной пары, которая прославилась скандальностью. Письма – это факты. А факты – упрямая вещь.
Мы слышим голоса и мужа, и жены, открываем для себя правду. И не остается сомнений в том, что Консуэло занимала место номер один в сердце нашего героя и в сказке о Маленьком принце.
Он писатель и летчик.
Она художник и скульптор.
И не так уж симпатичен этот Антуан. Мачо, требовательный нытик, неспособный устоять ни перед одной женщиной. А она? Взбалмошный ипохондрик, ревнивая, мстительная. Словом, Роза из Маленького Принца. Настоящая звездная парочка! Они разводились трижды. Их единственным ребенком стал Маленький Принц.
Письма Ануана и Консуэло рассказывают нам семейную историю, полную невзгод – проблемы с деньгами, со здоровьем, отсутствие стабильности, ссоры, невозможность найти общий язык, обман, неверность, шантаж, гордыня, ревность…
Уж точно не волшебная сказка, не розовая вода.
Но это самая волнующая, искренняя и трагическая история любви. Их письма становятся поэмой, элегией, покаянием, прощением. И как же это прекрасно! «Их держит на нерве вновь найденная после потери любовь».
Antoine de Saint-Exupéry
Consuelo de Saint-Exupéry
CORRESPONDANCE
1930–1944
© М. Кожевникова, перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Мартины Мартинес Фруктуозо
«…Пишите! Пишите… Иной раз письма доходят, и тогда у меня на сердце весна…»
«Как я жду вашего письма, в котором вы мне расскажете обо всем, что случилось. Ваши новости мне необходимы, они, как воздух из моего открытого окна…»
В апреле 1943 Антуан де Сент-Экзюпери покинул Нью-Йорк. Он уезжал на войну добровольцем. Антуан и Консуэло готовились к разлуке с затаенным предчувствием, что больше никогда не увидятся. Невеселые минуты прощания Консуэло описала в последней главе «Воспоминаний Розы»[3]. Она не смогла проводить мужа в день отъезда: незадолго до этого она подверглась нападению на улице Нью-Йорка и попала в больницу. Вот что она пишет в последних строчках своей книги:
«Нет, я даже не хотела увидеть вас на пароходе, как вы плывете по Гудзону к морю. Тем более, вы сказали, что я все равно ничего не разгляжу в фантасмагории отблесков электрических огней на стальной воде. Но вы мне пообещали, что поцелуете меня в своем сердце так крепко, что ваш поцелуй я буду чувствовать всю свою жизнь, и, если вы не вернетесь, река мне расскажет, как крепок был поцелуй. Она расскажет мне о вас… О нас»[4].
Река ничего не рассказала, а если рассказала, то никто ее не услышал! Зато говорили люди, осуждали Консуэло, критиковали ее семейную жизнь. Зная об этих разговорах, Консуэло в своих воспоминаниях, написанных незадолго до смерти, нашла нужным предусмотрительно написать следующее:
«Мне больно касаться нашей внутренней жизни с моим мужем, Антуаном де Сент-Экзюпери. Я считаю, что жена никогда не должна говорить об этом. Но я обязана это сделать до своей смерти, потому что о нашей семейной жизни много лгут, а я не хочу, чтобы эта ложь длилась…»
Письма со штемпелями самых разных уголков мира открывают неявную для чужих глаз жизнь Антуана и его жены. Жизнь, о которой мало что знали биографы мужа Консуэло, цитируя на протяжении многих лет одну-единственную туманную фразу из «Дневника» Андре Жида[5]. Однако Жид восхитился письмом Консуэло, когда несколько лет спустя Антуан показал ему письмо своей жены.
Скорее всего, дело было в том, что Антуан и Консуэло не были парой, живущей по общепринятым канонам того времени, что их жизнь была весьма далека от буржуазной модели упорядоченного семейства. Они прожили свою жизнь кочевниками, находя пристанища в самых разных уголках мира.
Какой бы век ни выпал на вашу долю, нарушать общепринятые правила и не вливаться в ту жизнь, какую предлагает вам общество, опасно. Но именно так и жила Консуэло. Совсем юной она рассталась с родной страной и своей обеспеченной семьей с традиционными взглядами. Она была женщиной нового времени – времени, какое тогда еще не наступило. Она была незаурядна и независима, она вела себя раскованно и свободно. Именно этим она и покорила Антуана, который тоже не любил протоптанных дорог: искрометная чужестранка – она была такой необычной, у нее был такой экзотический акцент, она обещала будущее, полное неожиданностей и поэзии. И, само собой разумеется, их семейная жизнь стала именно такой, какими были они сами, – жизнью двух свободных от предрассудков незаурядных людей, каждый со своим личным пространством. Он – писатель и летчик, она – художник и скульптор. Критики семейной жизни этой пары никогда не задумывались, что каждый из них был художником, каждый нес двойную нагрузку, и жизненный вихрь двух этих страстных натур, живущих по своим законам, без оглядки на кого бы то ни было, был этим критикам непонятен.
Между тем письма говорят, что Консуэло не так-то легко было быть женой Антуана де Сент-Экзюпери. Как только они стали жить вместе, она поняла, что такое быть женой летчика. «Когда Тоннио улетал с почтой, я заболевала», – пишет она в мемуарах. А от жены писателя, по ее словам, требовалось неусыпное внимание: «Он любил, чтобы я находилась в той же комнате, где он писал. И когда его мысль останавливалась, он просил меня послушать его и читал мне несколько раз подряд написанное и ждал, что я скажу…» Разве это не свидетельство того, что чужестранка, которую так недооценивали родные Антуана, играла в жизни мужа очень важную роль, важную и для любимой им авиации, и для его работы писателя? Их семейная жизнь была бурной, полной страстей. Консуэло достойно несла ее, хотя переменчивость Антуана приносила ей боль. Они по-настоящему нуждались друг в друге. Консуэло поддерживала мужа в трудные минуты, когда ему была необходима помощь, Антуан всегда был готов встать на защиту Консуэло.
После гибели мужа Консуэло лишилась главной своей опоры. Сегодня, благодаря публикации этой переписки, Антуан де Сент-Экзюпери впервые сам говорит о Консуэло и об их совместной жизни, написав на бумаге, возможно, все то, что доверил холодным водам реки Гудзон в день своего отъезда из Нью-Йорка в апреле 1943 года. Буэнос-Айрес, Нью-Йорк, мы понимаем, сколько перемен было в их жизни, и по мере того, как мир втягивался в войну, перемен становилось все больше. Однако нить, что тянется от письма к письму, замерцает со временем в философской сказке, которая облетит всю планету. Ничто не могло предсказать, что встреча двух художественно одаренных натур поможет родиться произведению, которое ярко вспыхнет в литературе двадцатого века и останется живым до сегодняшнего дня. Ностальгически вспоминая о сказочной любви мальчика-принца к цветку, который он приручил, Антуан переносит Консуэло в царство поэзии, которое всегда их объединяло, «…потому что он угадал в Консуэло двойника, поэтическую, творческую личность», как справедливо написал Ален Вирконделе, специалист по творчеству писателя[6]. Версии столь же опрометчивые, сколь ошибочные, отрицающие, что главная роль в этой сказке принадлежит Консуэло, после чтения этих писем обнаружат всю свою несостоятельность. Тема розы – главная тема философской сказки, и поначалу цветок в ней назывался «таволга», как Антуан называл Консуэло в начале их связи. А Консуэло всегда приникала к Антуану, как к щедрому дереву. И Маленький принц падает подрубленным деревцем в последней главе. Семечко, прилетевшее неизвестно откуда, цветок, полный кокетства, роза, ради которой необходимо умереть, кокон зеленый, как комната на площади Вобан, цветок, за которым всегда должно остаться последнее слово и который боится сквозняков, который кашляет и прячет свою нежность, выставляя колючки, – все это читается в их письмах. В сказке цветок получил черты Консуэло, которые мы находим и в их письмах.
Письма Антуана с войны становятся все мрачнее, он описывает мир, которого не понимает, и своим отчаянием делится с Консуэло. Он откровенен, говоря обо всем: о войне, об общем положении в мире, о собственной угнетенности. Антуан остро чувствует краткосрочность времени, источник возникновения «Маленького принца» обозначается все четче. Он опытный военный, он понимает, что может не вернуться, и поэтому настойчиво подчеркивает глубинную связь Консуэло со своей сказкой. В одном из последних писем жене он признается, что самым горьким его сожалением осталось то, что он не ей посвятил «Маленького принца». Своим признанием он просит у нее прощения и кается. Антуан пишет, что «Маленький принц» родился «благодаря разведенному вами огню», он хочет, чтобы Консуэло поняла: в его сказке нет подтекста, она ее сердце и сердцевина.
Консуэло всегда хотела опубликовать письма Антуана, лучше всех понимая, что публикация новым светом осветит творчество мужа. Она единственная знала подлинную историю Маленького принца, потому что была рядом с писателем в то время, когда он писал ее. Но из целомудрия, потому что история слишком живо ее касалась, предпочитала молчать. Сегодня, наконец, мы слышим голоса и мужа, и жены, открываем для себя правду и понимаем, что «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери, его послание, облеченное в форму детской сказки, чтобы стать понятным всем от мала до велика, было еще и его личной историей и в каком-то смысле завещанием.
Оливье д’Агэ
Антуан и Консуэло… Консуэло и Антуан…
Публикация их переписки спустя семьдесят семь лет после того, как Антуан де Сент-Экзюпери исчез, – воистину шок. Она нарушение правил приличия. Выставление на всеобщее обозрение переписки влюбленных или мужа с женой – всегда нарушение приличий.
Ох, дорогой мой дядя, больше всего на свете ты ненавидел насильственное вторжение в твой внутренний мир, в твой «дом» и, скорее всего, счел бы эту публикацию варварством, рушащим все основы цивилизованного мира. Это варварство я беру на себя.
Потому что я хочу сказать о совсем другом шоке – о потрясении, какое испытываешь, знакомясь с обыденной жизнью этой пары, с подлинными фактами их жизни, ведь факты – упрямая вещь! Письма рассказывают нам семейную историю, полную невзгод – проблемы с деньгами, со здоровьем, отсутствие стабильности, ссоры, невозможность найти общий язык, обманы, неверность, шантаж, гордыня, ревность… Уж точно не волшебная сказка и не розовая вода.
И не так уж он симпатичен, этот Антуан! Мачо, требовательный нытик, неспособный устоять ни перед одной женщиной! А она? Взбалмошный ипохондрик, ревнивая, мстительная… Словом, Роза из «Маленького принца». Настоящая звездная парочка!
Вам кажется, я сгущаю краски? Но когда, например, читаешь…
Он: «Думаю, без меня вы будете счастливее, а я, думаю, обрету, наконец, покой, и он будет вечным. Я ничего не хочу, мне ничего не нужно, кроме покоя. Это не упрек. По сравнению с тем, что меня ждет, остальное теряет свое значение. Девочка, вы лишили меня жалкой крохи доверия к себе, какая у меня была». Она: «Дорогой, мы держим в руках сердце нашей любви. Не разбивайте его. Мы будем так плакать!»
Черт! Но они действительно ранили друг друга, и очень больно! Мазохисты, обожающие разрывы. Мученики эго. Садисты, играющие в прятки. Они разводились трижды. Их единственным ребенком стал Маленький принц.
И вот я задумался: насколько все это серьезно? Может, они разыгрывали роли? Может, творили литературу? Насколько они были искренними? Антуан отправлял нежные послания любовницам и писал возвышенные письма Консуэло. А Консуэло, флиртуя с Бретоном (Андре), фактически общалась с откровенным врагом своего мужа. Антуан не считал себя большим другом сюрреалистов! Но мы их не судим. Консуэло была свободной женщиной и художницей. Антуан был гением.
Отвлечемся от исторического, социального, литературного контекста. Не будем копаться в их частной жизни. Забудем, кто такой Антуан де Сент-Экзюпери. Отвлечемся от необходимости «реабилитировать» Консуэло. Хотя эта переписка однозначно свидетельствует, что она занимала место номер один в сердце нашего героя и в сказке о Маленьком принце (Роза).
Забудем все контексты и будем читать слово за словом только их письма, и перед нами развернется самая волнующая, искренняя и трагическая история любви после Тристана и Изольды.
Апрель 1943. Антуан уезжает на войну. Консуэло остается в Нью-Йорке. Болото будней осталось позади, брак парит в эфирных высях. И светится подлинностью взаимной любви. Нам открывается тайна их близости. Письма становятся поэмой. Элегией. Покаянием. Прощением. Прощанием. И как же это прекрасно!
Он: «Консуэло, благодарю от всего сердца, что вы мне жена. Если меня ранят, есть кому за мной ухаживать. Если убьют, мне есть кого ждать в вечности. Если вернусь, мне есть к кому возвращаться. Консуэло, все наши ссоры, наши разногласия скончались. Я весь благодарное песнопение».
Она: «Дорогой, мне хотелось бы стать ручейком среди ваших песков, чтобы вас освежать. Для меня существуете только вы. Хочу, чтобы вы были целы, горды, полны сил… Муж, милый мой муж, мои часы с песком пустыни, вы моя жизнь. Я иду к вам с корзинкой, полной всего, что ты любишь, а еще с луной-чародейкой, пусть служит тебе зеркалом, чтобы ты знал: какой ты чудесный… Мой Тоннио, возвращайтесь, и вы встретите маленькую принцессу, которая ждет вас в моем сердце».
Он воспевает свое «золотое перышко», «птенчика», «таволгу», «ангела»… Она горюет о своем «кетцале», папусе, Тоннио, дорогом и любимом…
Он понял, что она лучшее из всего, что случилось с ним за его недолгую жизнь: «И теперь, когда я состарился, я знаю: не было в моей жизни лучших странствий, чем ночной путь вдвоем к божьему подарку – утру. Детеныш моих слез, долгих ожиданий и наших пробуждений тоже, – и ночей в твоих объятьях, словно в глубинах морской зыби, неизменной навек, где мне открывалась такая подлинность истины, что теперь, когда я во сне один, я зову на помощь».
Она, наконец, осознает, что у ее мужа особая миссия на земле, он – утешитель живущих. «Мой супруг, вы вернетесь, чтобы писать книги, полные доверия и любви, чтобы приносить свет, утолять жажду жаждущих. Я верю в твою способность одаривать, в твою поэзию, кующую небесным светом любви: ты даешь утешение, помогаешь ждать, созидаешь терпеливость, которая укореняет существо в сущем».
Они любили возвышенно. Их любовь обретала полноту только в запредельном. «Супруг всей моей жизни. Я надеюсь, что настанет день нашей счастливой встречи, и мы будем счастливы умереть вместе, потому что жить было так трудно. Дорогой, я люблю вас». «Ты меня воскресил. Эти твои слова вернули меня к жизни, внушив уверенность, что в ней есть проблески божественного. Что есть Божеское и в человеке». «Мой супруг долгих дней, бесчисленных дней вечности».
Шестнадцать месяцев проходят от отъезда Антуана до его гибели… Это долгий срок для Консуэло, ей трудно дожидаться своего второго шанса, в который она начинает верить. Для Антуана важнее всего его миссия, она очищает его от «греха» а-голлизма… И он мало верит в то, что у него есть шанс остаться живым, пока он работает в небе. Два сверхчувствительных, обожженных жизнью человека обмениваются нежностью на бумаге, прощают друг друга, обещают лучшее, сближаются на ощупь. Письма приходят и не приходят к адресатам в общем хаосе войны и в хаосе их внутренней жизни. Их держит на нерве вновь найденная после потери любовь.
Они так остро чувствуют свое одиночество – он в алжирской лаве, она в нью-йоркских джунглях. В этом мире только они есть друг для друга.
Антуан: «Твои письма – моя единственная одежда. Я голый, голый, голый и с каждым днем все голее. Но вот приходит почта, высыпает твои письма, и я целый день в цветном шелке, как паж, как рыцарь, как принц».
Консуэло: «Ты даже не можешь себе представить, как мне одиноко в этой огромной столице. К счастью, я никогда не была избалована вниманием семьи или друзей. Я умею жить с помощью кино, хорошей театральной пьесы раз в год и твоих писем…»
Однако ни Антуан, ни Консуэло не ищут возможности встретиться по-настоящему. Как это ни печально, но это так. Для такой любви нет второго шанса…
26 июля в своем последнем письме Антуан пишет: «Консуэло дорогая, милая Консуэло, молитесь за вашего Папуся, который воюет, несмотря на свою длинную седую бороду и телесные немощи. Молитесь не о спасении, а о том, чтобы он обрел покой и не тревожился больше днем и ночью о своей таволге, которая, как ему кажется, в большей опасности, чем он сам. Капелька моя, как же я вас люблю».
Перехватило горло…
31 июля майор Антуан де Сент-Экзюпери вылетел из аэропорта Бастия-Поретта на Корсике в очередной разведывательный полет над Францией. Больше его не увидят. Маленький принц вернулся на свою планету. Конец истории. Начало легенды.
Мы внезапно очнулись после длительного сновидения, немного оглушенные, еще не совсем в себе, с чувством легкой неловкости, взбудораженные и завороженные. Нам неизвестно, что почувствовала Консуэло, узнав через несколько дней из газет об исчезновении мужа. Жизнь окончательно вступила в свои права. Волшебная сказка кончилась.
Альбан Серизье
Как литература связана с жизнью? Выдуманные персонажи с реальными людьми? Антуана де Сент-Экзюпери не занимали подобные вопросы, но на этот вопрос он все-таки ответил, написав: «Всем известно, что волшебная сказка и есть единственная правда о жизни». «Маленький принц» – сказка, но не волшебная, глубокой и всеобъемлющей ее делает поиск истины, а еще поэзия, которой не чуждо наше человеческое сердце и которая трогает большинство из нас.
В письмах, которыми обменивались Антуан и Консуэло де Сент-Экзюпери, начиная с их встречи в Буэнос-Айресе в 1930 году и до исчезновения писателя летом 1944, нет границы между тем, что они проживают, и тем, о чем мечтают. Первое письмо, адресованное «Тоннио» будущей жене, с первых слов уже сказка, оно ключ к той партитуре, которая будет ими разыгрываться всю жизнь: «Жил-был на свете маленький мальчик и неожиданно встретил сокровище. Оно было слишком прекрасно для маленького мальчика, его глаза не умели его понять, его руки не умели его держать. Мальчик загрустил».
Маленький принц появился на свет в 1930 году, а не в 1942, как принято считать. Вот он перед нами – он полон восхищения и грусти перед тем, что дается и не дается ему в руки. Но понадобились долгие двенадцать лет, копившие радость и боль, чтобы писатель Антуан де Сент-Экзюпери, оказавшись в изгнании в Нью-Йорке, куда приехала и Консуэло, претворил свои жизненные переживания в литературное произведение.
С первых дней встречи Антуан и Консуэло почувствовали, что им необходима поддержка фантазии и поэзии, чтобы их любовь обрела полноту, чтобы смогла уцелеть и существовать среди множества житейских непредсказуемостей – а ведь они могли и потерять ее, настолько их совместная жизнь была бурной, страстной, исполненной ссор и разлук. Но сказка всегда будет рядом с ними. И на это есть очень серьезная причина.
Уже в одном из ранних писем Консуэло весьма проницательно, а возможно, лишь благодаря интуиции, пишет, что нет различия между их переживаниями и творчеством: «Наша разлука, отчаяние, слезы нашей любви разве не помогут тебе проникнуть глубже в сердца людей, в тайны всего на свете?»
Нет ничего напрасного даже в долине слез… И хотя Антуан жалуется, что каждая семейная ссора, терзая его ум и сердце, лишает его на многие месяцы возможности писать, несомненно и другое: неуравновешенность семейной жизни, ее напряженность, создаваемая постоянными уходами и возвращениями, отдалениями и сближениями, питают его творчество. В конце концов, произведение только выигрывает, если к нему возвращаются вновь и вновь, убеждает писатель Антуан художницу Консуэло в одной из своих нью-йоркских записок, не соглашаясь с практикой «автоматического письма», проповедуемого сюрреалистами как главной ценности, письма, которым увлекается жена Андре Бретона, художница Жаклин Ламба. Сент-Экзюпери пишет: «Произведение живет столько времени, сколько времени ты его создавал. (…). Метод «в час по картине» кажется мне оскорбительным. Я предпочитаю другой: одна картина за всю жизнь. Если копать долго-долго, можно докопаться до истины. Если сто тысяч раз ковырнуть землю лопатой, воды не добыть».
Опыт прожитой жизни («время, которое я потратил ради моей розы») наделяет произведение ценностью и правдивостью. Теперь становится понятным, почему «Маленький принц» был написан в 1942 году, а не в 1931 – он написан, да, после множества разочарований, но и после прожитой всерьез, от всего сердца личной истории. Эта крайне эмоциональная переписка полна фантазий еще и потому, что у Консуэло и Антуана есть общая волшебная страна, где звезды заняты человеческими судьбами и среди пустыни являются маленькие принцы. Не раз упоминается в письмах: «злая звезда, на противоположной стороне земли, которая смотрела ведьмовским глазом», звезда, которая «знала, как остановить сердце». Это их общее воспоминание о начале их жизни в Буэнос-Айресе, о первом их общем доме, о сидении на террасе душными жаркими ночами. «Эту звезду, – пишет Антуан в 1931 году, – которую мы так и не
Будни разрушают идеал, хрупкая уязвимая любовь призывает на помощь сказку. «Дорогой, мы держим в руках сердце нашей любви. Не разбивайте его. Мы будем так плакать! – пишет Консуэло мужу-пилоту, который вновь отправился с почтой в дальний угол Африки (ничего не поделать, хлеб надо зарабатывать). – Я думала о нас, о нашей любви и почувствовала, как
Еще далеко то время, когда Консуэло будет общаться с Дени де Ружмоном, в будущем ее близким другом, автором знаменитой книги «Любовь и Западный мир» (1939) о концепции любви, которая исторически сложилась в западной культуре. И вот что Ружмон пишет в своей книге: «В чем же истинный смысл легенды? В том, что влюбленные обречены на разлуку? Да, но во имя страсти, из любви к любви, которая их жжет, ради того, чтобы разжечь этот огонь еще сильнее, чтобы преобразить его… Пусть даже ценой счастья и самой жизни». А что, если смысл этих писем, трепещущих на грани реальности и мечты, сродни смыслу старинной легенды? Любовь к любви? Что, если это смысл не одних только писем, но и всей жизни, сложенной из постоянных отъездов и возвращений, взлетов и падений, мучений и исцелений, – что, если это бегство в пустыню для того, чтобы ощутимей любить тех, кого любишь любить? «Консуэло, я бегу от вас, и я вас ищу», – пишет Антуан, и, возможно, в этих словах история всей его жизни.
Письма Антуана и Консуэло повторяют не раз и другое: «любить нелегко». Любовь требовательна, она не дается раз и навсегда, всеобъемлющая и неизменная. Столько препятствий становится у нее на пути, столько непониманий ее терзает. Недостижимость идеала и собственные слабости мучают любящих и печалят их. «Дорогая, я всегда и во всем искал только чистоты», – пишет Антуан. Чистоты в себе, чистоты в другом, чистоты в человеческой жизни.
И для того, кто видит в этом поиске смысл своего существования, воображение – незаменимый помощник, потому что будничный облик любви так далек от того, чего ты от нее ждешь и на что рассчитываешь. Консуэло часто разочарована или обижена отношением мужа – исчезает, изменяет, мрачен, требователен к ней, она не удовлетворена скучной, полной ожидания жизнью, на которую, похоже, он ее обрекает (во всяком случае, он об этом говорит). И когда ее раздражение перехлестывает через край, она высказывает все напрямую и весьма неожиданным языком: «Не играйте останками надежды-трупа. (…) Каждая минута – тьма. Вы что, ангел тьмы? Я уже в бездне, куда столкнули меня вы вашими прекрасными рассуждениями и добрыми словами». Не стоит заходить слишком далеко, любовь может и погаснуть. Антуан чувствует так же остро. Его приводят в отчаяние яростный отпор и неизменное противостояние жены. Консуэло полна театрального пафоса, но роль кроткой пастушки не по ней, она не желает быть Великой Утешительницей, негасимым светом домашнего очага. Консуэло так неуживчива, и Антуан вновь в разладе с самим собой, он теряет в себе уверенность: «Цветок всегда винил во всем Маленького принца. Поэтому он, бедняга, и улетел!»
Партия оказалась Антуану не по силам, он был отличным шахматистом, но не выдержал напора и отступил. На земле нет места для идеала, даже если мужчина и женщина стремятся к нему всей душой, они страдают, потому что не сбылась их мечта о любви. «У меня была мечта. О подруге», – напишет Антуан, окончательно потеряв надежду и сожалея, что его жена лишена «чудесного умения быть рядом» и «дара беззаветности».
«Я мечтал писать под крылом маленькой птички, под защитой ее ласкового тепла, щебета, чистоты и чудесного трепета». Но нет, ничего подобного. Консуэло не была той преданной, самоотверженной и всепрощающей женой, идеалом и образцом социального канона, который теперь нам кажется весьма устаревшим; она была яркой, взрывной, обещавшей многое в свои вдохновенные минуты. Антуан писал: «…если бегу за вами – а вы неуловимы, – то потому что однажды, благодаря вам, во мне вспыхнул свет, потому что раз или два в голосе были нежность и смиренность, хотя я знаю: пытаясь вас поймать, я могу умереть от жажды».
«В вас есть та, которую я люблю, и радость от нее свежа, как апрельская травка». Чем же он так дорожит? «Были с вами мгновения, похожие для меня на появление солнца. Радостный вскрик из-за пустяка, пустячные радости, вспышки света, который покорил мою жизнь».
Разве не наводит все это на мысль о служении?
На чердаке под скрип старых балок маленький мальчик, возможно, мечтатель и, возможно, даже чуть-чуть лунатик, увидел однажды вечером светящуюся звезду. Звезда стала путеводной в его жизни среди людей: он следовал за ней в ночном полете, во время бурь, под вражеским огнем. Та же история повторяется и в любви, она тоже для него своего рода преданность, но вне условностей и вне общепринятых правил. К чему она поведет, неизвестно, но можно хоть чуть-чуть догадываться, на чем она держится. «Я полюбил ту жизнь, которой не понимал, не знал ее основы. Я даже не знал хорошенько, чего я от нее хочу, мне просто чего-то хотелось», – написал Антуан в своей первой книге «Почта на юг» (1929).
Этот блеснувший свет – наваждение Антуана. Но быть призванным не значит выполнить предназначение. Секунды благодати и годы горьких разочарований. Каждый упрекает другого в том, что на поверхности лишь жалкое искажение того чуда, какое таится в глубине и должно «засиять» благодаря той любви, какой его любят. Искажения и смута – там, где подлинное лицо любимой должно стать отражением столь же подлинного лица любящего. «Цветок, за которым я так ухаживал, так заботился, которого так желал, подарил мне лучик света. Потом я ждал, что чудо повторится. (…) И снова начал умирать от жажды», – вот из-за чего мучается Тоннио.
Трудная ночь. Такое название, по совету Консуэло, Антуан хотел дать поначалу повести «Ночной полет», которую он писал в Буэнос-Айресе в 1930–1931 годах. В нее он вложил свой опыт, полученный во время работы в Аэропосталь в Аргентине. Но матери он написал о главном смысле своей книги: «эта книга о ночи». Книга, стало быть, философская, но воспринимается как авантюрный роман и является таковым тоже. Метафорическая ночь часто присутствует в письмах Антуана и Консуэло, она противостоит поискам света, идеала. Когда Консуэло после трехлетней разлуки приезжает к мужу в Нью-Йорк в канун Нового, 1941 года, она пишет ему щемящее письмо, в котором любовь и страдание сливаются в одну жалобную мольбу:
«Однажды я увидела у тебя на глазах слезы, они пришли издалека, из страны твоих снов, оттуда, где ты страдаешь, где прячешься, и я узнала любовь. Я поняла, что я тебя люблю. Но еще из-за этих твоих слез я в одну секунду поняла всю горечь этой любви. И сразу отказалась выходить за тебя замуж в Буэнос-Айресе. Так в детстве, когда ты маленькая, застываешь на пороге темной комнаты, хотя за ней тебя ждет кроватка, друг, кукла, прогулка, свет.
Я говорю тебе об этом, мой муж, потому что я боюсь этой темноты, этой ночи, боюсь, что не добегу до своей кроватки, до света, до покоя (не перейду через темную комнату? А так близко цветы, музыка, твои руки, а я не перейду через темную комнату? Я упаду?), а твои руки так близко».
Слова Консуэло словно эхо той грусти, какой грустил маленький мальчик, почувствовав, что слишком мал для сокровища. Но у нее к печали, растерянности, смятению примешивается страх: страх гибели, исчезновения всего на свете, и в первую очередь любви. А вот что напишет Антуан, приближаясь к концу, в час примирения: «Вы мне делали больно. И часто очень сильно. Но как прочно это забыто. Я помню только ту боль, которую причинил вам я. О ваших слезах, Консуэло. О ваших одиноких ночах, Консуэло. О вашем ожидании, Консуэло. Консуэло, на этом свете я люблю только вас и благодарю вас за то, что вы знали, что я вас люблю».
Легенда и жизнь нераздельно слиты. Консуэло это прекрасно понимает. В ожидании Антуана, который уехал на войну в 1943 году, она, защищаясь от сплетен, доходящих и до Нью-Йорка, утверждает незыблемость и вечность их союза: «Я храню тебе верность. Я тебя жду. Я твоя жена и буду ждать тебя, бодрствуя и пробудившись в вечности. Знаешь, почему? Потому что я люблю тебя, люблю мир наших грез, люблю мир маленького принца, я там брожу… И никто не может меня обидеть… Пусть я одна и у меня четыре шипа».
Консуэло, настаивая на правдивости сердца, вновь обращается к незримому миру, который объединяет их и делает недостижимым для лжи и обманов их мир фантазий и снов. Антуан де Сент-Экзюпери не сомневался, что в волшебных сказках скрыты вечные истины. Он потрясен, читая в письме Консуэло, написанном в 1940 году, когда он не написал еще ни единой строчки своей сказки, не нарисовал ни одного Маленького принца, описание преображения женщины в цветок: «Чудо из чудес. Скоро я стану Таволгой. Красавицей, вопреки жестокому миру и глупым баранам, глупым и злым. Таволга погибла – она мертва. Красавицу поведут гулять по зеленой траве, украсят цветами, песнями, и никто больше не посмеет ее обижать. Она будет поэмой Папуся, написанной его кровью, которой он не жалел».
Вот каким образом Консуэло-ваших-слез преображается в Консуэло-моей-вечности, превращается в Розу. Навсегда. (Это чудо совершалось в Бевин Хаусе, в Нортпорте, летом и осенью 1942.) Отныне Роза всегда готова встретить Маленького принца на планете, которую он оставил. Детское сюсюканье? Сказка шиворот-навыворот? Попытка приукрасить пепелище любви? Священное алиби? Если бы эта история состояла только из слов, так, возможно, и было бы, но это сама плоть любви влюбленных (Консуэло-моя-плоть-и-кровь), а не просто милая сказочка, которая понадобилась, чтобы скрыть нелицеприятную правду.
«И теперь, когда я состарился, я знаю: не было в моей жизни лучших странствий, чем ночной путь вдвоем к божьему подарку – утру», – пишет Антуан, надеясь увидеться со своей женой, которую оставил в Нью-Йорке 2 апреля 1943 года. В этом мире он ее больше не увидит. В последний год их разлуки, причиной которой стала война, супруги вновь возвращаются к своим обетам. «Чем дольше длится война, чем больше опасностей и угроз для будущего, – пишет Антуан матери в 1940 году, – тем больше я беспокоюсь за тех, за кого отвечаю. Как я жалею бедняжечку Консуэло, она такая слабенькая, такая одинокая». Вдалеке, в пустыне, нетрудно впасть в тоску, даже если ты здесь с самой благой целью – спасаешь своих ближних. Алжир 1943 года, похожий на корзину с крабами, столь же непривлекателен для Антуана, как и изгнаннический Нью-Йорк. В Алжире Антуан, которого из-за возраста лишили права летать, живет уже несколько месяцев, он шлет моления Консуэло, словно желая заклясть неизбежный конец, потому что еще не принес своей жертвы. Но фантазия целительнее, чем мольба – «Маленький принц» сказка, а не молитва, – Антуан в начале их любовной истории начинает писать сказку, а теперь описывает свой сон.
«Мы стоим с вами на равнине. Вокруг мертвая земля. Мертвые деревья. Нет запаха, нет вкуса. И вдруг, хотя на взгляд ничего не изменилось, изменилось все. Ожила земля, ожили деревья. Все обрело вкус, все запахло, так мощно, сильно, для меня даже слишком. Слишком быстро мне вернули жизнь. Причина мне была ясна. Я сказал: «Консуэло воскресла. Консуэло здесь!» Ты была солью земли, Консуэло. Ты пробудила во мне любовь ко всему вокруг просто потому, что вернулась. Консуэло, тогда я понял, что полюбил вас навек».
Ему причиняли боль люди, время, раздоры, но он вернулся к главному: любовь к единственной женщине стала его спасением, – так Зелига от желания нравиться всем исцелила любовь одной-единственной. В сердце Маленького принца, когда он смотрит на свою Розу, словно на закатное солнце, трепещет та самая тайна жизни, которая непостижимым образом сплавляет воедино плоть, кровь, идеал и фантазию. Этот дар бывает нам не по силам, но такова наша участь, вне зависимости от избранного пути и вместительности сердца. Антуан де Сент-Экзюпери просил Консуэло сообщить ему новости о «Маленьком принце», который вышел в Нью-Йорке через несколько дней после его отъезда. Почему? Нет, вовсе не из-за самолюбия чувствительного автора. Для трудного «вывихнутого» времени нужен был миф, «который бы утолил жаждущих», миф о Маленьком принце и его Розе.
«В тебе есть Свет. Как ты его получил? Как тебе удается им делиться? Как пробился лунный родник, который поет в тебе и воскрешает маленьких принцев – странников».
Несколько замечаний относительно данной публикации
Мы исправили орфографию и пунктуацию тогда, когда это было необходимо. Консуэло де Сент-Экзюпери, по национальности сальвадорка, не в полной мере освоила французскую грамматику и пунктуацию. Наши поправки имели целью помочь чтению ее писем, они никогда не искажают написанного ею текста.
Семнадцать из ее писем и девять записок-автографов Антуана де Сент-Экзюпери были проданы на аукционе 6 июля 1984 года (Отель Друо, Париж, Адер Пикар Тайян), затем они вновь появились на аукционе – Кристи, Париж, 2 декабря 2015 («Книги и рукописи», лот 43). Остальные письма взяты из собрания «Наследие Консуэло де Сент-Экзюпери», а также из частных общественных коллекций. Воспроизведенные документы в основном взяты из «Наследия Консуэло де Сент-Экзюпери»; фотография Консуэло и Антуана в Ницце, весной 1931, рисунки и автографы, стр. 77–81 и фотография «Перед полетом по маршруту Париж – Сайгон. Декабрь 1935», стр. 322 (архив издательства Галлимар); рисунок А. де Сент-Экзюпери, стр. 321 (The Morgan Library and Museum [New York] и рисунок А. де Сент-Экзюпери, стр 330 (Harry Ransom Humanities Research Center, Austin, Texas).
Произведения Антуана де Сент-Экзюпери цитируются по изданию «Библиотека Плеяды» (т. 1, 1994, т. 2, 1999, подготовлено М. Отраном и М. Кене в сотрудничестве с Фредериком д’Агэ, Полем Бунен и Франсуазой Жербо).
Издатель горячо благодарит мадам Мартину Мартинес Фруктуозо, правопреемницу Консуэло де Сент-Экзюпери, за оказанное ею доверие, доброжелательность и неоценимую помощь в подготовке этого издания. Издатель так же горячо благодарит Оливье д’Агэ и «Наследие Антуана де Сент-Экзюпери», благожелательно принявшего проект этого издания и разрешившего публиковать письма и рисунки писателя.
Издание посвящено памяти г-на Хосе Мартинеса Фруктуозо, который желал, чтобы переписка появилась в издательстве, основанном Гастоном Галлимаром, издателем и другом супругов де Сент-Экзюпери.
1930–1940
1. Антуан – Консуэло[7]
Я люблю твои тревоги, твои гневные вспышки. Мне нравится все, что есть в тебе неприрученного. Знала бы ты, сколько я у тебя беру, бесконечно устав от лиц, лишенных примет.
Пламенеющая моя подруга.
Пламенеющая моя подруга, иногда рядом с вами я чувствую себя дикарем, захватившим слишком красивую пленницу. Она говорит так прекрасно, что ему не по себе, он боится, что не все успевает расслышать.
Я хотел бы научиться читать малейшее изменение вашего лица. Легчайшую тень, какую оставила ваша мысль. Я хотел бы любить вас гораздо лучше. Вы меня научите?
Я вспомнил не слишком давнюю историю, но слегка ее изменил:
«Жил-был на свете маленький мальчик и неожиданно встретил сокровище. Оно было слишком прекрасно для маленького мальчика, его глаза не умели его понять, его руки не умели его держать.
Мальчик загрустил».
2. Консуэло – Антуану[9]
Тоннио,
Куда делся мой мальчик?
Я в баре Плазы с друзьями, и мы ждем вас, чтобы выпить коктейль.
Присоединяйтесь, пожалуйста.
Ваш телефон 5274 не работает[10].
3. Консуэло – Антуану[11]
Мой Тоннио,
Долгие дни ты будешь жить вдали от меня[12]. Кто будет будить тебя по утрам? Кто целовать? Ветер, луна, ночь не смогут ласкать тебя так горячо и нежно, как твоя жена.
Все дни я буду беречь свою ласку, чтобы отдать ее тебе всю за одну ночь. Возвращайся ко мне скорее.
Я тебя обожаю.
4. Консуэло – Антуану[13]
Тоннио, дорогой,
Я хорошо спала. Жара разбудила меня ранним утром в Монтевидео[14]. Мы пробудем здесь два часа, а потом, а дальше… Ты веришь, любовь моя, что мы можем потеряться?
Будь умницей, дорогой, работай над романом[15], старайся, чтобы получился как можно лучше. Наша разлука, отчаяние, слезы нашей любви разве не помогут тебе проникнуть глубже в сердца людей, в тайны всего на свете?
Тоннио, Тоннио, дорогой, adios.
Ты же скажешь своей дорогой мамочке[16], что мне бы очень хотелось быть с ней очень милой в Буэнос-Айресе.
5. Консуэло – Антуану[17]
Эти два дня дурацкие.
Ты все время со мной.
Я проснулась в Сантосе.
Хочу писать тебе и не нахожу слов. В этот вечер я поднималась шесть раз и смотрела на море. У меня нет мужества погрузиться в этот лунный свет. Я заснула с твоей радиотелеграммой[19] в руках. Спасибо.
Я желаю твоей маме и тебе много покоя. Скажи, что ты счастлив. Тоннио, дорогой, я буду страдать терпеливо. Каждый день я понемногу умираю. Любовь моя! Воскреси меня! Пиши, пиши! Сообщай новости, как живешь, как только узнаешь, когда возвращаешься.
Твоя
6. Консуэло – Антуану[20]
Тоннио, любовь моя,
Я больна, у меня температура!
А как ты, любовь моя? Скажи, что делаешь. Виделся с девочками? Работаешь над своим новым романом?
Я хочу позвонить тебе из Рио[21].
Мне плохо!
Да, еще! Я хочу, чтобы ты прислал мне несколько страниц своего нового романа[22], мы выберем с Кремье[23] для публикации. Ты же не откажешься меня порадовать?
Я тебя целую.
Тоннито[24] тоже тебя целует и волнуется в ожидании тебя.
7. Антуан – Консуэло
Моя девочка,
Отправь срочно свой адрес, я его потерял.
Дом пуст[25]. С грустью перехожу из столовой в библиотеку, где провожу долгие печальные часы, упаковывая книги в ящики. Приехала мамочка, послезавтра уезжаем в Асунсьон. После Асунсьона Бразилия, потом Европа, возвращаемся не через Нью-Йорк[26].
Ты не представляешь, какие драмы разыгрались после твоего отъезда. Отвратительные. В одно прекрасное утро ко мне пришли с заявлением, что я морочу всем голову, что я прячу тебя в доме, но об этом стало известно. Что нельзя так поступать и т. д. Обвинения самые смехотворные. Даже если бы я тебя и прятал, никого бы это не касалось. Но, к несчастью, дом в самом деле пуст. Меня не захотели слушать, хоть я и говорил: ты села на пароход в Монтевидео, и я скоро тебя догоню. У меня не было никакой возможности обороняться: сведения поступили из вернейшего источника. Пришлось просить нашего друга Бойе[27] телеграфировать на «Массилию», он тоже нашел все это отвратительным. А причина всему де Бейсак[28]. Можешь себе представить, какое для меня счастье – отъезд.
Бедная моя девочка, жизнь нелегкая штука, и до чего завистливы люди к тем, кто счастлив! Среди всех этих историй не успел посмотреть лотерею. Еще напишу. Измотан.
Посылаю фото домика и письмо, которое пришло тебе. Мне недостает спокойствия, чтобы тихо и ласково с тобой поговорить. Поговорю в Асунсьоне: телеграфируй свой адрес в Аэропоста Аргентина.
Через месяц после моего письма я буду в Париже.
Моя девочка, никогда еще я не был так счастлив, как в эти несколько месяцев.
С нежностью
8. Антуан – Консуэло
КАРРИЛЬО ДО ОТЪЕЗДА НЕДЕЛЯ ПОСЫЛАЮ МНОГО НЕЖНОСТИ[29] ОТПЛЫВАЕМ ФРАНЦИЮ В КОНЦЕ МЕСЯЦА ПОШЛЮ ТЕЛЕГРАММУ С ПАРОХОДА АНТУАН
9. Антуан – Консуэло
Дорогая, в сердце ветер по-прежнему.
Сладко тебе писать.
Мы не слишком ладим с дорогой мамочкой, у меня такой ужасный характер, такая тоска, я огорчаю, сам того не желая.
Провел неделю в Асунсьоне. Рядом с Асунсьоном в Сан Бернардино небольшое озеро[30] и множество юных девушек.
Но я не веселился. Я работал. Я почти закончил свою книгу.
Поглядывая в окно, думал, что охотно купил бы озеро.
Я подарил бы его одной знакомой девочке, ей одной. Пусть она в нем купается. И мое маленькое озеро станет чудесным богатством, светящейся вазой с золотой рыбкой.
Ты красивее Греты Гарбо и будь еще разумнее.
10. Консуэло – Антуану
П ПАРИЖ 14 13 20.20
Сент-Экзюпери Альсина[31] Сент-Мари-де-ла-Мер Радио
Как медленно плывет твой пароход красива и счастлива тебя увидеть
11. Консуэло – Антуану
Любовь моя,
Пишу тебе письмецо, чтобы сообщить, что купила сегодня ручку за пять франков, и она пишет. Я рада!
Утром написала тебе дурацкое письмо. Здесь у меня ни одной мысли. Солнце все забирает.
Я загорела, ты меня не разлюбишь?
В субботу мы готовим для тебя пикник. Приезжай в субботу рано утром.
Я такая сонная. Все утро лежала на солнышке возле грота – красные скалы образовали что-то вроде морской пещеры, волны в ней черно-синие. А Диди не дала мне с ними играть!
Я жду тебя, мы будем там вдвоем купаться.
Сегодня мы поедем в Ниццу с Пьером[33], чтобы узнать день нашего с тобой бракосочетания[34]. Диди нервничает из-за своих друзей, они не знают точной даты.
Мама[35] тебя целует. Она очень добра со мной. Я ее очень люблю, но она дает мне понять, что любит Диди больше меня, и я!.. Я ревную!
Целую тебя, мое сокровище. Скучаю ночами одна!..
Очень, очень!
Тонито!
12. Консуэло – Антуану
AGAYVAR 604 15 14 1645
ПИШИ Я ТЕБЯ ЖДУ ЦЕЛУЮ КОНСУЭЛО
13. Консуэло – Антуану
Мой дорогой,
Прошу, напиши, когда приходит твой поезд в Сан-Рафаэль в субботу.
Забыла сказать тебе по телефону, чтобы ты купил себе в Париже носки, дюжину, не меньше.
Все здоровы, кроме Юти. Он грустит и не хочет есть.
Завтра, если ты позвонишь, я скажу тебе дату свадьбы, и ты сможешь сказать Дора[36]. Он придет[37]? А Сегонь[38]?
Солнце сияет, я тоже сияю надеждой и радостью.
Чудесно любить и чувствовать себя любимой.
Твоя жена
Привези мне ручку.
Я хочу писать красивые письма моему возлюбленному Кетцалю.
С нежностью, мама.
14. Консуэло – Антуану[39]
Мой Тоннио,
Меня поместили в самой красивой комнате. Мама все приготовила для нас с тобой. Нужно, чтобы ты приехал и немного побыл с ней. Твоя книга[41] и фотография утешают ее за неимением от тебя писем.
Мне здесь хорошо, но ты далеко, и я не рада. А ты, любовь моя? Постараюсь прожить здесь две недели, но не больше. Мама ждет бабушку[42], тетю Мад[43], дядю Х[44], двух англичан, Диди и др., а я не люблю быть обязанной соблюдать каждый день все семейные политесы.
Прошу тебя, лечись как следует. Я буду в отчаянии, если мы с тобой не поселимся в Марокко[45]. В Париже друзья постоянно отнимают нас друг у друга.
Извини, что печатаю на машинке, не мешай мне целовать тебя, сколько хочется.
Пей чай с мадам Скапини[46], навести Ринетт[47]. Я звонила обеим, чтобы попрощаться.
15. Консуэло – Антуану
Тоннио,
Я устала. От перемены воздуха, падаю, совсем увяла. Не хватило сил даже пройтись по парку. После нескольких минут разговора чуть ли не в обмороке. По вечерам не ужинаю. Проблемы с желудком. По ночам кошмары. Представь себе, мне приснилось, что меня усыпляют для операции. Было так плохо, как будто бы взаправду.
Мама за мной ухаживает, как моя настоящая мама. Вчера была спокойная суббота. Я немного прошлась по парку и играла с Юти. Бедняжку во время купанья укусила Тампет, черная мамина собака. У него со вчерашнего дня температура и побелел глаз. Тампет ненавидит кошек. Когда Юти бежит, он похож (для Тампет) на кошку. Когда-нибудь она его загрызет. Юти ревнует меня к Тампет, он не позволяет ей подходить ко мне. Несмотря на больной глаз, он кидается на большую собаку[48].
Сегодня я чувствую себя не такой усталой. Я оделась, потому что у нас к обеду гости, и я не хочу оставаться одна и лежать в постели. Мама тоже нашла, что я лучше выгляжу.
Дорогой, а ты, как ты себя чувствуешь? Уколы помогают? За тобой нужно следить. Мне хочется быть с тобой, любовь моя, помогать соблюдать режим и чтобы ты не курил. Помни, что нас ждет очень неприятный момент в финансовом отношении[49], но если ты будешь здоров, мы с ним справимся с улыбкой. А я очень слаба. Операция дает о себе знать болями в животе… особенно сейчас… мои яичники…
Напиши, уладил ли ты дела с Союзом, налогами и т. д.? Ты дал свой адрес консьержке на улице Кастелан?[50] Жюльен тебя не ограбил?
Если у меня хватит мужества остаться здесь до полного выздоровления, я очень окрепну и буду заниматься хозяйством. Займусь моим любимым мужчиной. Я хочу, чтобы он воплощал свои идеи, создавал вечные творения, хочу гордиться им, хочу ему помогать. Моя любовь ему поможет.
Спасибо, дорогой, за телеграмму. Но я на тебя очень сержусь. Поговорив по телефону две минуты, ты мог бы мне послать телеграмму из Парижа. Если нет желания и удовольствия, то хотя бы из вежливости.
Всю неделю от тебя ни слова.
Я тебя не целую… Пока не попросишь.
Обожаю тебя, твоя жена
Мама говорит, что тебе нужно отдохнуть или, может быть, подлечиться в Дивоне. Я тоже так думаю.
Мама думает, что ты больше устанешь, если будешь ездить из Парижа в Бьяриц, чем в Касабланке, где ты сможешь отдыхать и делать уколы. (Пиши мне, мой кетцаль).
Мама тебя целует.
Юти лизнул.
16. Антуан – Консуэло[51]
Любимое мое сокровище,
Мне тебя не хватает. Если смогу, приеду повидать тебя в воскресенье. Надеюсь, что ты счастлива и греешься на солнышке. Что мамочка ухаживает за тобой, как за мной. А ты все хорошеешь.
Знаешь, я написал тебе много писем, но все они лежат у меня в кармане, потому что у них нет конца. Днем я на летном поле, а по вечерам устал. Хочу сосредоточиться, чтобы поговорить с тобой, и не получается. Вечерняя духота не дает возможности отдохнуть, так что и вечером в дневном поту. Моя милая, дорогая жена, набирайтесь сил поскорее, чтобы у меня появился ласковый очаг, сладостный сад, то есть вы. Мне необходимо мое сокровище.
Городок здесь маленький, нет особых пристрастий, нет никаких устремлений. Мелкие чиновники сидят в кафе, делятся своими радостями. Радости невелики – поудили рыбку, сходили на охоту, сыграли в бильярд. В городе ничего не делается. Не прибавляется картин в музее, ставшем залакированным кладбищем, не прибавляется домов на улицах. Не заводят даже новых трамваев. А те, что есть, стареют потихоньку, трясутся и дребезжат, и это по душе тихому народцу, это песенка их детства, знакомый припев. Здесь нет ничего нового, и в мыслях тоже. На террасах кафе рядом с мужчинами их милые курочки, памятки их любви. Памятки стареют вместе с ними и покрываются морщинами. Но они кажутся себе по-прежнему молодыми, потому что стареют вместе.
Аккуратные горожане аккуратно расходуют свои ренты, годы жизни и сердце. Питаются экономно. Похоже, что в этом городе все умрут от старости и все одновременно.
Мы с тобой, женушка, не для этого городка. Я увезу тебя в красивые страны, где еще сохранилась таинственность. Где вечер свеж, как свежие простыни, приглашая все тело расслабиться. Где можно приручить звезды. Помнишь звезду, которую мы так и не приручили, она смотрела ведьмовским глазом и знала, как остановить сердце. Туда мы с тобой больше не поедем.
Мне тяжело, потому что ты не пишешь. Не нужно меня наказывать за то, что не пишу я. Нельзя оставлять мальчиков без присмотра. Одно ласковое слово моей жены поможет моей верности больше, чем все воли мира. Я обязан был отправить тебя здороветь на солнышке, хотя мне тебя очень не хватает. Ты ведь не подставишь меня своим молчанием разным мелким гадким житейским соблазнам?
Крабишончик, молчание не принесет тебе пользы, а я – я чувствую, что совсем один. Но я все-таки говорю о своей жене. Меня это успокаивает. Я говорю: «моя жена за городом». Я говорю: «моя жена скоро приедет». Я говорю… говорю… Уверяю себя: я женат, и мне нужно быть умником. Но неправильно, если только я один буду говорить себе, что должен быть умником. Нужно, чтобы моя жена была терпелива и прощала мои недостатки. Нужно, чтобы моя жена была доброй и забыла, что я не пишу. Нужно, чтобы моя жена помнила, что я так влюблен. И напоминала мне об этом тоже.
В Париже я не виделся ни с Ринет, ни с кем вообще. Не звонил. Не писал. Я уехал через день после тебя. Мне ни до кого.
Поцелуй маму и скажи ей, что я ее люблю. И что я приеду сначала с тобой повидаться, а потом тебя забрать[52]. На этой неделе лечу в Касу туда-обратно. Привезу тебе оттуда что-нибудь и, как только получу деньги, пришлю.
Я люблю вас,
17. Антуан – Консуэло[53]
Любовь моя,
Вот уже три дня, как я здесь. Повсюду тишина – в ангарах, на поле, в кабинетах. Это лето спокойное, и с почтой все благополучно. Париж со всеми его драмами далеко-далеко, здесь ими не интересуются. Под окнами администрации насадили настурций, и они цветут – ни дать ни взять домик моряка на пенсии.
Вечером возвращаюсь в город. Здесь Мермоз[54], мы вместе ужинаем. Говорим о наших женах, они у нас выздоравливают. Я говорю: «моя жена…», Мермоз говорит: «моя жена…»[55]. Мы оба очень горды. Наступает ночь, и я долго брожу один, возвращаюсь усталый, без всяких желаний.
Городок то ли жив, то ли мертв, не поймешь. Мелкие страстишки без дальних прицелов. На террасах кафе толкуют о рыбной ловле, охоте, бильярде. Вспоминают незамысловатые любовные истории, героини сидят рядом, славные безликие курочки. Город, который больше никогда ничего не создаст, он заполнил свои музеи и не прибавит к ним ни одной картины, насколько нужно разбогател и тратит понемножку, не торопясь, ренты, годы и сердце. Ты мгновенно узнаешь эти счастливые городки, в которых все понемногу только ветшает. Где все договорились двигаться мелкими шажками только к старости.
Мы видели с тобой и другие. Помнишь, с балкона на улице Тагль мы смотрели на город, вспыхнувший революцией[56]. Сирены возле «Критики»[57], пушка на «Насьон». Сирены были великолепной песней, оживившей его грузное тело. А мы, глядя с балкона, говорили: «Город лихорадит…» А ночь на 1 января[58]? Я побежал будить тебя, потому что город снова грохотал как тогда, когда, раскачиваясь, сбрасывал Иригойена, и заодно раскачал во мне сердце. Я не знал, на какого тирана он ополчился в эту минуту, на что понадеялся, но сказал тебе: революция! А оказалось, что это Новый год. Праздновали вновь победившую жизнь. Меня это растрогало, тебя тоже. Я поклялся всю жизнь прижимать тебя к сердцу и отпраздновать с тобой множество Новых годов…
Я вспоминаю злую звезду на противоположной стороне земли, ее ведьминский глаз. Хотела бы ты ее увидеть? Я нет. Она умела ранить нам сердце.
Милая моя жена, спутница, достояние, я вам верен. Я буду любить вас во всех самых разных странах, и мы будем приручать звезды. Чтобы, сидя на террасе в теплые ночи, мы чувствовали: небо к нам ласково.
Берегите себя и пишите мне. Ваш
Улетаю во вторник, возвращаюсь в среду.
18. Антуан – Консуэло[59]
Письмо будет коротким. Устал. Улетел из Тулузы утром. Завтра лечу в Касу. Послезавтра буду в Тулузе.
Погода была плохой. Я все время получал удар за ударом. Несколько раз, когда находил просвет голубого неба, спасался, поднявшись на три тысячи. Холод чистого мощного ветра сразу высушивал пот. Чистый холодный ветер не мертвит. Но ледяной поток был таким могучим, что я переставал продвигаться вперед. И я покидал мой неподвижный золотистый отдых и возвращался к земной безалаберности, тряске и невыносимой жаре.
Танжер – маленький мертвый город.
Дорогая, ложусь спать. Письмо, чтобы вас поцеловать. Чтобы передать всю мою любовь.
Может, лучше напишу из Касы.
Я люблю вас так, как даже себе не представлял.
Поцелуй мою любимую мамочку. Напиши, что говорят о моей книге[60].
19. Антуан – Консуэло[61]
Золотое перышко,
Больше не могу без вас жить. Приеду за вами. Золотое перышко, вы самая обворожительная женщина на свете. Фея. Я чуть не заплакал над вашим письмом. «Угрызения из-за моего плохого к вам письма все растут, доводят до безнадежности и слез…»[62]
Нужно быть Кетцалем, Золотое перышко, чтобы по-настоящему вас понимать. Восхищаться душой маленькой дикарки, золотым перышком, которому не дают раскладывать паштет для Юти на полу… Приезжайте ко мне, Золотое перышко, наполните мой дом вашим чудесным беспорядком. Пишите на всех столах. Они в вашем распоряжении. И устройте такой же беспорядок у меня в сердце.
Больше я с вами не расстанусь. Не хочу, чтобы не понимали мое сокровище. Я никогда вас ни в чем не упрекну. Ни о чем не пожалею. С каждым днем буду все благодарнее. Буду хорошим. И верным.
Ваши огорчения и мои тоже.
Ты однажды сказала мне, что я «правильный». Золотое перышко, я хотел бы быть всегда достойным тебя. И еще ты мне как-то сказала, что ты «совершенно счастлива». Золотое перышко, ты будешь еще счастливее, когда мы будем жить вместе в Касабланке. У нас будет маленькая машина. И через каждую неделю мы по целой неделе будем вместе. А те шесть дней, что меня не будет, ты можешь брать уроки рисования? Или арабского?
Золотое перышко, беру на себя обязательство сделать вас счастливой.
Ваш муж, ваш кетцаль,
20. Консуэло – Антуану[63]
Любовь моя,
Мы провели день в Лионе. Я пришла из кино, и через час мы уезжаем в Сен-Морис[64].
Жду тебя в воскресенье, если ты не сможешь приехать, ПРОШУ, мой муж, телеграфируй мне в субботу как можно раньше. В любом случае телеграфируй.
Я немного нервничаю, вот и все. Со здоровьем все в порядке. Я уеду с тобой.
Я уже в порядке, а с тобой мне будет еще лучше, забери меня поскорее.
Обожаю тебя
Твоя
21. Антуан – Консуэло
Золотое перышко, дорогая,
Дует сильный ветер, вздымает песок. Пустыня отменила все очертания и превратилась в движение. Ты сейчас спишь в двух тысячах километров в городе, где царит покой, а я сквозь щели барака слышу громкие жалобы песчаного ветра. Все мы устали, но сгрудились вокруг стола. Кто-то читает, я пишу тебе, но всем нам не по себе, нам, маврам в их палатках и собакам тоже, все мы скулим, кряхтим и долго ворочаемся, прежде чем уснуть. Вот такой он, песчаный ветер, Золотое перышко. Звуки вокруг будят, не дают спать. Мир стронулся с места, движется на комнатку, где мы читаем. Я подошел к двери, Золотое перышко, и сквозь длинные, быстрые, желтые дымки разглядел луну, ориентир, Золотое перышко, в нашем бегстве, буй, неподвижность над бегущей землей, земля побежала сегодня ночью, и это тревожит, Золотое перышко, зверей и людей.
Я тревожусь. Я оставил очень далеко свое сокровище. Она скучает, мечтает, купается, а меня нет рядом, чтобы встретить ее объятиями, проводить до пляжа, не дать зайти слишком далеко в мечтах и в море. Я далеко от нее в краю, лишившемся очертаний, где сегодня вечером сметены все барханы. Где земля под луной задумала начать прилив, где нет никаких других звуков, кроме свиста ветра, он бьет в дверь, бьет в стекла, а где-то далеко-далеко вдруг зазвучала грустная арабская мелодия, как песенка нескончаемого детства.
Золотое перышко, я зарабатываю нам на жизнь и мечтаю. Я куплю тебе маленькую машину, и ты сможешь совершать прогулки, будешь ездить по надежным дорогам, море для сокровища опасно, и тебе, я так думаю, не понравится песок, который может засыпать караван вернее, чем снег. Я подарю тебе все, что ты захочешь. Буду ласковым, сильным, любящим. И «правильным», Золотое перышко, буду стараться изо всех сил и всегда.
Здесь рассказывают красивые истории о сокровищах. Есть сокровища в одном месте, в другом, для мавров это святыни, белые не смеют к ним прикоснуться, потому что для них это запретная страна. Сокровища спят под луной долго-долго, а я представляю, как иду на поиски такой ночью, как сегодняшняя, меня засыпает песок, а сердце у меня переполнено надеждой. Не думаю, что мавры любят спрятанное золото, они любят его неприкосновенность. Оно – соль этих земель, оно их тайна. Сокровище, что мерцает сквозь песок, придает этой земле соблазн и горечь. Хорошо идти с караваном по звездам к такому спящему роднику. Разгребаешь песок, находишь стекло, камни, золото…
Но у меня другое сокровище, и мое обратное путешествие исполнено смысла. Ты все это вместе, Золотое перышко. Завтра ночью, когда ты будешь спать, мы будем командой в пути, у нас будет радио, луна, подсвеченный компас, мы будем сжимать кулаки, рассчитывая и борясь за то, чтобы я припал к моему прохладному роднику, чтобы нежные руки взяли меня в плен. Я буду спать в своем доме. Буду есть свой рис, целовать свою жену.
Мне хотелось бы написать тебе гораздо лучше, но песок душит нас, а дом трещит, как судно, что идет ко дну. Собаки забиваются под столы, а бедные мужья представляют, что им к своим женам придется плыть целых две тысячи километров против этого течения, одолевать его, изнемогать в нем…
Золотое перышко, вас так любят, что мыслями и сердцем ищут, чем бы вас одарить. Но находят немного, только огромную любовь.
22. Консуэло – Антуану
Ночь такая тяжелая. Мне кажется, я вобрала ее всю в себя, такое у меня тяжелое сердце и так тяжело дышать.
Мой дорогой муж, у меня нет другого друга, который бы так понимал меня и умел любить так, как мне хочется.
У меня есть секрет, он не дает мне покоя. Я вам его открою: я вас люблю. Я люблю вас, дорогой Месье. Если я бываю неловкой или безразличной к вам, не надо на меня обижаться. Это значит, я устала. Мне стыдно вам сказать: я больна; мне стыдно вам сказать: у меня нет сил. Когда я уже ничего не могу, то я уже не я. Это не мои настоящие реакции.
Я себя пересиливала немного после операции, и теперь наступила расплата. Но я утешаюсь, вспоминая обещание утешать меня целыми ночами, если мне это понадобится.
Мой муж, я борюсь, чтобы стать для вас женой – сильной, красивой, умной, вашей. Может быть, она будет похожа на женщину вашей мечты. Вы поможете мне, мой любимый кетцаль. Я в отчаянии. Уверяю вас.
Мне нужно много спокойствия, много тишины, чтобы вникнуть в картины, которые мне самой неясны – нет, лучше сказать, в которых нужно всему найти свое место. А у меня их столько…
Иногда мне кажется, что я сумасшедшая. Но я не сумасшедшая, во всяком случае, в том смысле, в каком обычно это слово употребляют. Я теряюсь и с трудом нахожу сама себя, захваченная потоком своих мыслей. Вы же помните, иногда я говорю только для того, чтобы передать картину, которая у меня возникла, она рвется наружу, вот и все. Муж мой, я нормальная?
Я довольна нашей жизнью в Марокко[66]. Я мучаюсь потому, что часто вижу перед собой себя такую, какая я есть. Я люблю красоту, и, если передо мной не совершенное Золотое перышко, я злюсь, я рыдаю, потому что думаю, что однажды увижу перед собой красавицу Золотое перышко.
Вы тоже, дорогой, любите быть наедине с собой и часто бываете и умеете это. Я вами восхищаюсь. Я люблю говорить с вами, это надежнее, чем разговор с самой собой.
Я, я себе лгу, я гуттаперчевая, я стараюсь сотворить литературу почти
Мы стремимся себя выразить, не так ли, мое сокровище? Но очень мало людей, которые в присутствии других людей не искажают свою подлинность. И еще меньше тех, кому понравятся твои пристрастия или особенности, нравятся только произведения искусства.
Очень трудно найти друга, который поможет жить. Я бы очень хотела стать таким другом для вас, уже разбуженного. Буду ли я на это способна?
Для меня будет величайшим горем, если я не смогу вас опьянять. Любовь моя, я ваше дитя. Не оставляйте меня, возьмите с собой. Может быть, я не такая уж глупая!
А-а! Я расскажу вам об автомобильной аварии, в которую попали вчера Гийоме, я и г-н Герреро[67] ночью на дороге из Раба в Касабланку. Герреро не заметил мотоцикл без фонаря, из-за которого мы врезались в машину рядом с… (конец отсутствует).
23. Консуэло – Антуану
Мой кетцаль,
Вы уже в небе, но я вас не вижу. Сейчас ночь, и вы еще далеко. Я жду, когда настанет день. Я засну, а вы будете приближаться к дому.
Я приду на поле вас встречать.
Мой дорогой муж, ваш мотор мурлычет в моем сердце. Я знаю, что завтра вы будете сидеть за этим столом, пленник моих глаз. Я буду смотреть на вас, прикасаться к вам… и жизнь в Касабланке обретет смысл для меня, и будет ради чего нести хозяйственные тяготы. И все, все, моя волшебная птица, станет прекрасным, как только вы будете мне петь.
«Да сохранит тебя Господь по своей милости».
24. Консуэло – Антуану[68]
Моя любовь,
Оплакиваю твое отсутствие.
Мы прожили в Марракеше чудесный день. Солнце, миражи, взаимное тепло с Контом, мысли о тебе[69].
Я хочу подарить тебе чудный вечер с прогулкой среди старых серебристых олив вдоль озера Менара, освещенного солнцем[70]. Какой покой, какая нежность. Все это во мне, в моих глазах, в моих губах.
Возьми, дорогой! Я тебя целую!
Твоя жена, которая тебя обожает.
25. Антуан – Консуэло
Моя дорогая жена злюка,
Зачем вы мне сказали, что я все усложняю, вместо того, чтобы упрощать? Зачем в минуту прощанья упрекаете за ничтожное опоздание в четверть часа и за то, что курица пережарилась? Целую неделю я буду жить вдали от вас, и других помощников, кроме воспоминаний, у меня не будет. А в поганые ночи работа у меня потяжелее, чем жарка курицы. И почему вы меня не провожаете? Почему никогда не приходите меня встречать? Почему вы были так неласковы сегодня со мной, когда я так нуждался в ласке?
Золотое перышко, вас любят до обожания, и в дни вроде этого лучше утаить от меня, что вы не так уж и счастливы, потому что в работе мне помогает и служит утешением мысль, что я работаю для вас, что у вас большая квартира, солнце, купанье, что вы сохранили ваш Мирадор[71], что нас ждут времена счастливее, с путешествиями и красивыми платьями.
Не надо мне говорить, что вы опять будете совершать сумасшедшие прогулки, потому что вдалеке, в пустыне, легко подкрадывается тревога. И отсюда, издалека, никак вас не защитишь, только любовью.
Золотое перышко, притворяйтесь, что вы счастливы.
Когда вы кажетесь счастливой, счастлив и я.
26. Консуэло – Антуану
Мой муж,
Я чудесно провела вторую половину дня, глядя на бушующее море. Я думала о нас, о нашей любви и почувствовала, как я люблю мою любовь. Нашу любовь.
Я не сержусь на вас за
Дорогой, мы держим в руках сердце нашей любви. Не разбивайте его. Мы будем так плакать!
Завтра я вас не встречаю, и вы меня извините. Я лишаю себя ожидания вас, потому что иду к мадам де Бошан. Я хочу, чтобы у вас были друзья.
У меня тяжело на сердце из-за того, что вас нет. Дом пуст… пуст… печальные мысли не отпускают меня этой холодной ночью.
Ваше хрупкое
27. Антуан – Консуэло
Консуэло, как нехорошо.
Я не веду тебя к Антуану[72], сочувствуя твоему насморку, а когда возвращаюсь – очень скоро, чтобы не заставлять тебя ждать! – тебя нет дома. А пойти к нему был наш долг.
Теперь я один и куда-нибудь пойду.
28. Антуан – Консуэло
Консуэло, если бы ты знала, как зло и плохо ты со мной поступаешь.
Мне уже было очень грустно, что ты не встретишь меня на поле. Для меня такое утешение после тяжелого путешествия увидеть тебя там и знать, что ты меня ждешь. Во многом ради тебя я делаю эту работу и рискую. У тебя нет никаких дел, и ты не можешь даже узнать, когда я прилетаю. И я приземляюсь совсем один.
И потом, потому что я болен, устал и невесел, ты ушла пить чай. Все твои приглашения пришлись на день моего возвращения: до чего же меня это огорчило. Возвращение для меня испорчено. Конечно, я не собирался заставлять тебя из эгоизма сидеть рядом со мной и смотреть, как я сплю, я сам тебе сказал, чтобы ты пошла в гости.
Но ты пошла еще и на ужин,
Мне так плохо, тревожно, одиноко.
29. Консуэло – Антуану
Да, мой милый Тоннио,
Я стараюсь устроить здесь для вас домашний очаг[73]. Не надо приводить меня в отчаяние из-за того, что я кричу на сестру[74] или на слуг, с вами я всегда ласкова. Что же вам еще надо? Даже своей собакой, когда вы здесь, я не могу покомандовать. Даже испортить листок бумаги, из-за него вы на меня кричите.
Но я вас люблю, а если вы злитесь, никогда больше не заговорю.
30. Антуан – Консуэло
Девочка, дорогая, которая, не зная, а возможно, зная очень хорошо, причиняет мне такую боль. Но которой я, несмотря ни на что, заливаясь слезами, прощаю все, потому что она истерзана тревогами и беспокойством, а я полон нежности и бесконечно жалею ее. У меня так много любви, что я не умею ей за это пенять. Мне звонят и говорят, что она не хочет, чтобы мне говорили, где она. Для меня это конец света, я построил жизнь на этой любви.
Я мечтал писать под крылом маленькой птички, под защитой ее ласкового тепла, щебета, чистоты и чудесного трепета. Если бы она сейчас заговорила со мной, какая радость вспыхнула бы среди слез. Какое богатство прощения и готовности защищать открылось бы во мне. Но почему не тратятся запасы моего прощения? Почему всякий раз, когда я отдаю всего себя без остатка, меня пугает мысль: а вдруг все, что я отдаю, больше не понадобится? И моя кровь, плоть, сердце останутся без хозяина, потому что мне они больше не принадлежат. И не принадлежат больше моей светящейся жене.
О, моя любовь, только одна мысль переполняет меня. Нет горечи, нет заготовленных упреков. Нет даже слез. Я хочу одного: глубоко, бесконечно тратить свою жизнь на усмирение твоей тревоги. На приручение неведомого бога, который мучает тебя, привести тебя в мои объятия, как чайку, сбитую ветром, в теплое гнездо. Сделать тебя счастливой.
31. Консуэло – Антуану
Спокойной ночи, Тоннио,
Я вернулась, потому что вы меня об этом просили. Почему я должна сидеть одна, глупая птичка с остатками перышек? Мне холодно, ложусь очень грустная, может, ангел навестит меня во сне.
P. S. Не буди меня.
32. Антуан – Консуэло
По какой неизъяснимой тайной причине все так нескладно именно тогда, когда тебе меня не хватает? Идиотский поезд сломался, стоял полчаса, и я разминулся с тобой на три минуты.
Ждал от тебя телефонного звонка с 8 ч 15 до 10, не решаясь пойти поужинать. Вы могли бы, девочка, оставить мне записку.
Ожидание нервирует меня до крайности, я выхожу. Позвоню узнать, вернулись ли вы.
До свиданья, малыш. У меня есть новости для России[76]. Мне не нравится так с вами расставаться.
Все это очень странно.
33 Консуэло – Антуану
Мой Тоннио,
У нас была вечеринка с ужином. Нашему будущему и настоящему домашнему очагу шезлонги и деревянные некрашеные столы помогли принять обжитый вид[78]. Господин Дора[79] пришел вместе с Галлимарами[80], Верты[81], Мили[82]. Я, дорогой, пила только воду, и я тебя жду.
Твоя жена
Мой миленький муж, я впервые ночую на площади Вобан, я счастлива, и мне грустно, потому что ты призрак в моем сне, и я тебя нежно целую.
Все призраки, собравшиеся на новоселье.
Консуэло, Сюзанна (Верт). Жанна (Галлимар) братья Миль, (зачеркнуто: Леон) Верт, Дидье (Дора) Гастон (Галлимар), Мико[83] и Макс Эрнст[84].
Думают о вас и вас ждут.
Я вас целую. Жанна (Галлимар)
34. Антуан – Консуэло
Консуэло,
Клянусь вам вами, собой, своей матерью, что необъяснимые ожидания, такие, как вот сейчас, с такой бессмысленной изнуряющей тревогой, излечил бы один телефонный звонок. Они причиняют мне боль, которую я не могу выносить, старят больше войны, копят во мне против вас абсурдный груз обид, от которого я не могу избавиться, не дают мне работать долгие, долгие дни.
Убивают вашего Тоннио.
35. Антуан – Консуэло
Консуэло, мне нравилось быть твоим мужем. Я думал: как много покоя в близости двоих, в растущих рядом двух деревьях из твоего леса. Один и тот же ветер треплет их. Солнце, луна, ночные птицы – все у них общее. На всю жизнь.
И вот ты вдруг отделяешься, Консуэло. Мне кажется, я умру,
Консуэло.
Серия рисунков взяты из тетради на пружинке, в которой по очереди рисовали то Антуан, то Консуэло. Площадь Вобан, июль 1936 – июнь 1938[86].
36. Консуэло – Антуану
Мой муж,
Которого я люблю, потерянный навсегда.
Как обручальное кольцо, которое передали в одни, в другие, в третьи руки, и его уже никогда не получить обратно.
Я говорю вам доброй ночи с другой стороны горы, на которой живу вместе с вами.
Уплываю этой ночью в сон… Теку, как река, чтобы стать дождем в иссохшем краю. Я буду добра даже к горе камней в ручье, грустных, похожих на те, что мы видели на пляже в… (нрзб). Я буду ласковой, я спокойно закрою глаза, если завтра, после войны, вы услышите мой голос в шуме (конец утрачен).
37. Консуэло – Антуану[89]
Дорогой,
Живу по-холостяцки. За шукрутом у «Липпа» Фифи (Шустер)[90] мне рассказывал о своей карьере певца?! Война сделала его поганым, да, поганым. Я живу, как жила всегда, так менее опасно.
Рассказываю себе, что мой красавец муж на войне[91], что у меня есть муж, который меня любит! Что я одна из тех редких женщин, которую искренне любит муж, который ее надежно защищает.
Это ведь правда? Да?
Я уезжаю в Фейрэ[92] в 3 часа жарить в моей большой духовке двух уток с репой для Верта, д-ра (Ниайе) с женой, меня и моего странного адвоката, г-на Тенже[93] (конец отсутствует).
38. АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ – СЮЗАННЕ ВЕРТ[94]
Сюзанна, я здесь проездом и не знаю, летим мы завтра – или нет – в Африку[95].
Всем сердцем понимаю ваши тревоги. Я вернусь, когда получится, и буду помогать вам обеим всем, чем смогу.
Бесконечно тревожусь за Консуэло из-за тотальной остановки почты. Где я найду ее, Сюзанна, когда вернусь?
Если увидите ее, скажите, что я люблю ее всем сердцем.
Помогите ей быть терпеливой и разумной[96].
Я обнимаю вас обоих, Верта и вас.
Авиационная группа 2/33
Почтовый сектор 897
(без надежды получить ответ!)
39. Антуан де Сент-Экзюпери – Сюзанне Верт[97]
Все выяснилось, вылетаем на рассвете.
Умоляю, скажите Консуэло, что письма будут приходить в По «до востребования». Сначала невозможно было отправить письма из Бордо, теперь отсюда. Завтра уж точно невозможно.
Пусть знает, что я, как лодка, буду всегда ее везти, ей нечего бояться. Пусть поймет, что она может мне помочь!
Пусть знает, как мы связаны.
Пусть поймет это сердцем, потому что она ошибается, когда рассуждает.
Пусть все время посылает свой адрес в Агей. Если сможет, пусть едет туда и там живет.
Я вас всех обнимаю. Вечерами мне грустно и горько. Начинается великое одиночество.
40. Антуан – Консуэло
МАДАМ ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
ПО, УЛ. ДЮ БУ[100], 27
(ПРИКЛЕЕНА БУМАЖКА) СРОЧНО
207 DDD АЛЖИР 1701 33 23 1650 КЛЮЧ
НОВОСТЕЙ НЕТ ТЧК ПИСАТЬ НЕТ СМЫСЛА ПИСЬМА НЕ ДОХОДЯТ ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ НЕМЕДЛЕННО ЗНАЙТЕ НЕЖНОСТЬ ПРИБЫВАЕТ С КАЖДЫМ ДНЕМ ВЕРНУСЬ НАВЕРНЯКА ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
41. Консуэло – Антуану
5224 DD АЙ АНГОС 380 35 12 1145
ТРЕВОЖУСЬ О ТЕБЕ КОГДА ВЕРНЕШЬСЯ СКАЖИ ОПЯТЬ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ТЫ МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕ ПОКИНЕШЬ УМИРАЮ ОТ ЛЮБВИ ТВОЯ ЖЕНА КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
42. Консуэло – Антуану
4327 DD 27402 36 14 1108: КЛЮЧ
ТЕЛЕГРАФИРУЙ ДОРОГОЙ НЕОБХОДИМО ЗНАТЬ ЧТО НАШЕ БУДУЩЕЕ НЕ СОН ЦЕЛУЮ ВАС ВАША КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ 27 УЛ ДЮ БУ ПО
43. Антуан – Консуэло
DDD СЕНТЭКЗЮПЕРИ ОТЕЛЬ КОНТИНЕНТАЛЬ ПО
DD СТАМУР ЮРА 2 40 14 1155
НЕ ПОНИМАЮ МОЛЧАНИЯ ТЧК ЖДАЛ ДВА ДНЯ У ВЕРТОВ[103] ПРИЕЗДА ИЛИ ТЕЛЕГРАММЫ ТЧК БУДУ ВЕЧЕРОМ ЛИОН ГРАНД-ОТЕЛЬ ГДЕ ЖДУ ТЕЛЕГРАММУ СООБЩИ УВИЖУ ЛИ ТЕБЯ ЗАВТРА У САЛЛЕСОВ[104] НЕЖНО СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ[105]
44. Антуан – Консуэло
Милая, дорогая Консуэло,
Вы меня
Сделайте еще одно совсем маленькое усилие!
Вы будете вознаграждены.
(Я щедр, Консуэло. А вы моя маленькая девочка)
Приезжайте повидаться.
45. Консуэло – Антуану
Тоннио,
Ты потерялся, где?[107]
Потерялся… для меня?.. Ты так захотел?.. У меня никаких вестей после телеграммы из Касабланки. Не могу себе объяснить твоего молчания. Я невыразимо несчастна… брошена… военная беженка… мало денег… сердце омертвело… когда я вспоминаю о неиссякаемой доброте, которую обещал мне иногда твой взгляд… или я сумасшедшая, а может, ты? Я в таком горе, что смеюсь над своей жизнью…
Почему ты оставляешь меня без вестей? Почему оставляешь где-то в прошлом?
Я таю, как воспоминание.
Я вернулась к скульптуре… Рисую, вот первый рисунок. Гордиться нечем, но когда смотрю на модель, забываю о вас.
Гийоме погиб[108]!.. Аминь. Когда ваша очередь, мой недобрый муж?
Телеграфируй мне в Бийер, где я буду на Новый год.
У меня есть телефон 3142 Бийер, Нижние Пиренеи.
Декабрь 1940 – апрель 1943
46. Консуэло – Антуану
Тоннио,
Me despierto esta mañana con grio con pena[110] от того, что ты далеко, всегда далеко. Нет дома, нет мужа до когда? Я потеряла надежду, моя жизнь похожа на записи в ежедневнике… Факты существования. И это вся моя жизнь? Вообще-то… Я пишу тебе это письмо не для того, чтобы ворчать, я хочу обнять тебя, отдать все, что еще осталось во мне хорошего. Оно все твое, отдаю без сожаления. Ты его заслужил, ты его завоевал. Даже если ты его не хочешь, больше не хочешь. Ты богат!
Может, это и тяжело. Может быть.
День пасмурный. Я думаю о Тебе, чтобы получить немного света мне прямо в лицо. Потом поплачу.
Твоя жена
С Новым годом, мой Тоннио.
Пишу, лежа в постели.
47. Антуан – Консуэло
2183 НЬЮЙОРК 476 68 25 SHEURE КЛЮЧ ВЕСТЕРН
МОЖЕШЬ КУПИТЬ ФЕЙЕРЕ[112] ПОЛУЧИВ РАЗРЕШЕНИЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ДЕНЬГИ ЗАБЛОКИРОВАННЫЕ ЗДЕСЬ ТЧК БЛАГОДАРЯ МОЕЙ РАБОТЕ БУДЬ СПОКОЙНА ВСЮ ЖИЗНЬ ТЧК ЕСЛИ ФЕЙЕРЕ ПРОДАНО КУПИШЬ ПОХОЖЕЕ КАК ТОЛЬКО БУДЕТ ВОЗМОЖНО ПОЛУЧИТЬ ДЕНЬГИ ТЧК БУДЬ ОЧЕНЬ СПОКОЙНА И ПИШИ ТЧК ПЯТЬДЕСЯТ ДОЛЛАРОВ БУДУТ ЗАВТРА НИЦЦА ПОСТАРАЙСЯ ОБМЕНЯТЬ НА ФРАНКИ ЧЕРЕЗ ДРУЗЕЙ НЕЖНО СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ.
48. Консуэло – Антуану
Мой дорогой,
Я в Марселе уже неделю. Холод в По был невыносимым[114]. Мне грустно, потому что в По остались очень милые друзья. Днем я держусь. Во всяком случае, часть дня. Я работала с Анной де Льедекерке[115], скульпторшей, в ее ледяном замке, но вблизи камина мне было тепло, несмотря на 10 и 20 ниже 0. Я совсем потеряла голос и однажды утром заметила, что у меня падают волосы. Ни масла, ни овощей и т. д.!!! Только в больших ресторанах изредка! Я в дороге, куда…
Куда деваться, когда нет больше Папуся? Кто убаюкает и поможет забыть дневных призраков?
49. Консуэло – Антуану
БОЛЬНА ВОСПАЛЕНИЕ ЛЕГКИХ БОЛЬНИЦА УЛ ЛАСЕДЕМОН 8 ТРЕБУЕТ ПЛАТЫ 3000 ФРАНКОВ ИНАЧЕ ОТПРАВЛЯЮТ ГОСПИТАЛЬ ДОЛЛАРЫ НЕ ПОЛУЧИЛА ГАЛЛИМАР НЕ ЗАПЛАТИЛ ЕЖЕМЕСЯЧНОЕ НЕСЧАСТНА НО УВЕРЕНА МЫ УВИДИМСЯ ТЕЛЕГРАФИРУЙ ЧТОБЫ ВЫЛЕЧИТЬ БЫСТРЕЕ КОНСУЭЛО
50. Антуан – Консуэло
7121
НЬЮЙОРК 264 54 4 2101 ЧЕРЕЗ TSF
ТЕЛЕГРАФИРОВАЛ ДЯДЕ ЭММАНУЭЛЮ УЛАДИТЬ С БОЛЬНИЦЕЙ ТЧК МОЯ ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА УМОЛЯЮ ЛЕЧИТЕСЬ И УСПОКОЙТЕ МЕНЯ ПОСКОРЕЕ ТРЕВОГА МЕШАЕТ РАБОТЕ ХОТЕЛ БЫ ЗАКОНЧИТЬ И ВЕРНУТЬСЯ ТЧК АДРЕС ДВЕСТИ СОРОК ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК ЮГ ТЧК ПОПРОСИ ДОЛЛАРЫ ПОЦЦО[118] И СКОРО ФРАНКИ С НЕЖНОСТЬЮ ВАШ АНТУАН
51. Консуэло – Антуану
Тоннио,
До чего я глупая овечка, только сегодня сообразила, что можно передавать письма в Нью-Йорк.
Очень грустно писать в пустоту! Ни разу я не получила ответа на свои письма. А вы мне сказали перед отъездом[119], что вашим утешением вместо молитвы будут мои частые письма к вам. Я писала вам письма, кто их получал? Кто их рвал? Я так горевала и говорила себе: он мне что-то ответит. Я разорилась на телеграммы. Вы хоть что-то получили? Я была такая потерянная, переходила из больницы в больницу. Месяц (сорок дней)[120] я была на карантине из-за скарлатины. От вас ничего… Твоя мама приехала ко мне один раз, ближе к концу[121]. Я была так счастлива увидеть знакомое лицо! В Канне нет больницы для заразных болезней, и я лежала в гараже одной из больниц, за мной ходила монахиня, специалист по инфекциям. Когда я подписала опросный лист: Консуэло де С., она сказала: «Меня тоже зовут Консуэло, я родилась в Барселоне, но теперь я сестра Мария-Тереза». Как же я к ней привязалась! С ней я исцелилась от множества вещей. Несмотря на слабость после скарлатины, астму и алюмин, я не сдаюсь. Сейчас я мученица из-за зубной боли. Но меня очень хорошо полечил дантист дядюшек Фонсколомб[122]. Они неинтересные, эти дядюшки, но добрые.
Сегодня я телеграфировала Бретону[123] и попросила его повидаться с тобой. Необходимо, чтобы ты сам поехал в Вашингтон, пошел в Государственный департамент и лично заполнил анкеты. Надеюсь, с их помощью ты получишь для меня визу. Я больше не могу здесь оставаться. Больше не хочу.
Я спала, и твой звонок разбудил меня. Я хочу яркого света, чтобы все видеть, хочу настоящие туфли, чтобы в них ходить, – в туфлях на деревянной подошве я ходить не умею, босиком только мелкими шажками и тогда похожа на китайскую сироту.
Для меня великий праздник писать вам, дорогой Месье!
Без вас земля сера и однообразна! Музыка – похоронное пение, конец света. Я не хочу мечтать о вас, потому что боюсь умереть от радости и тоски. А что, если мы и вправду найдем ритм Тоннио Консуэло… Консуэло Тоннио, чтобы лететь в диком танце среди опасностей, и не будем падать в пропасти. Может быть! Я всем сердцем готова.
Я начала понемногу улучшать свой английский, вы увидите сами. Я надеюсь, благодаря моей звезде, звезде-подруге, которая говорила со мной на террасе нашего домика на улице Тагль[124], когда вы не хотели сказать двух слов, и вообще не хотели слов, погрузившись в свой полет, погрузившись в самого себя. Звезда мне сказала, что ее свет и ее дружба ко мне, как ваше сердце, их нужно любить, чтобы ими владеть.
Тоннио, это возможно?
Чудо из чудес. Скоро я стану Таволгой. Красавицей, вопреки жестокому миру и глупым баранам, глупым и злым. Таволга погибла – она мертва. Красавицу поведут гулять по зеленой траве, украсят цветами, песнями, и никто больше не посмеет ее обижать. Она будет поэмой Папуся, написанной его кровью, которой он не жалел!
Скажите себе, мой супруг, что я не хочу вам зла. Даже если завтра мне придется принести себя в жертву. Я прошу вас быть искренним. Вы научили меня хотеть правды. Умоляю вас, берегите слова. Я давно уже ваша жена и теперь ваша союзница, есть только один Тоннио на земле. И он у меня один. Его нужно беречь. Целую вас нежно.
Завтра я вам напишу еще.
Надеюсь, что Ренуар[125] переслал мою телеграмму на Голливуд. Ты сказал Диди[126], что поедешь в Чикаго. Вот почему я телеграфировала Андре, который мне очень помогал во время моей скарлатины в Марселе[127]. Не знаю, виделись ли вы с Бретонами[128]. Андре всегда в порядке, всегда поэт, всегда друг. Жаклин была ко мне очень добра, когда я была одна в Марселе. Она говорила, что очень огорчена вашим невниманием. Когда я приеду, вот увидите, ваше мнение о них изменится.
52. Антуан – Консуэло
КЛЕН – ПЕРЕПРАВЛЕНА ИЗ МАРСЕЛЯ PCV 4, 85
NLT RP 8,52–ЭКЗЮПЕРИ У ПОЦЦОДИБОРГО
НИЦЦА, Б-Р В. ГЮГО, 40
6214 САНТАМОНИКА КАЛИФ 237 41 28 1\9 SH
ОТПРАВИЛ СТО ДОЛЛАРОВ БОЛЬШЕ НЕВОЗМОЖНО ТЧК ЕСЛИ ПОЛУЧИЛА ПОРТУГАЛЬСКУЮ[130] ВИЗУ ПОЕЗЖАЙ ЛИССАБОН ПО ПРИЕЗДЕ ПОЛУЧИШЬ ДЕНЬГИ ПО АДРЕСУ АМЕРИКЕНЭКСПРЕСС ТЧК ЕСЛИ НЕ ПОЛУЧИШЬ СРОЧНО ТЕЛЕГРАФИРУЙ НЬЮ-ЙОРК С НЕЖНОСТЬЮ АНТУАН
53. Антуан – Консуэло
CLM NLT СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ В ДОМЕ ПОЦЦОДИБОРГО
Б-Р ВИКТОРГЮГО, 40 НИЦЦА М-МЕ
ВСЕ ГОТОВО ЖДИ АДМИНИСТРАТИВНОГО РЕШЕНИЯ ОНО ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ НО ЕГО НЕВОЗМОЖНО УСКОРИТЬ ТЧК ДЕНЬГИ НА ПУТЕШЕСТВИЕ РАЗБЛОКИРОВАНЫ[131] ПОЛОЖЕНЫ В БАНК ТЧК УМОЛЯЮ МУЖЕСТВО И ПОЛНОЕ ДОВЕРИЕ ВАШ МУЖ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
54. Консуэло – Антуану
СЕНТЭКЗЮПЕРИ
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК 240
СОУТ НЬЮЙОРК
ВЪЕЗЖАЯ ПОДВЕРНУЛА НОГУ УЖЕ ЗДОРОВА ЕДВА ВЕРЮ ТЕБЯ УСЛЫШАТЬ. МОЙ ТЕЛЕФОН 48 101 НЕ РАЗОРЯЙСЯ МОЯ ВОЛШЕБНАЯ ЛОШАДКА РАЗМЕСТИ ГДЕ ПОЖЕЛАЕШЬ НО БУДЬ ВСЕГДА МОИМ РЫЦАРЕМ МАГОМ. ВАШ ХРОМОЙ ПТЕНЧИК КОНСУЭЛО
55. Антуан – Консуэло
WORRIED PRESENT SITUATION MAY DELAY YOUR DEPARTURE TRY GET VISA IMMEDIATELY FOR TRANSIT VIA BRAZIL IF YOU CAN NOT JOIN ME DIRECTLY GET INFORMATION ABOUT BOAT AND CABLE ME HAVE SENT YOU A HUNDRED DOLLARS COULD NOT TELEPHONE YOU BECAUSE CAN NOT TALK ENGLISH [BLESS] YOU KEEP AWAY FROM NEWSPAPER MEN AVOID ANY REPORTS YOU OWE ME THAT MUCH TENDERLY = ANTOINE SAINTEXUPÉRY 240 CENTRAL PARKSOUTH NEWYORKCITY1[133].
56. Консуэло – Антуану
Тоннио,
Дело в том, что однажды я увидела у тебя на глазах слезы, они пришли издалека, из страны твоих снов, оттуда, где ты страдаешь, где прячешься, и я узнала любовь. Я поняла, что я тебя люблю. Но еще из-за этих слез я в одну секунду поняла всю горечь этой любви. И сразу отказалась выходить за тебя замуж в Буэнос-Айресе. Так в детстве, когда ты маленькая, застываешь на пороге темной комнаты, хотя за ней тебя ждет кроватка, друг, кукла, прогулка, свет.
Я говорю тебе об этом, мой муж, потому что я боюсь темноты, боюсь этой ночи, боюсь, что не добегу до своей кроватки, до света, до покоя (не перейду через темную комнату? А так близко цветы, музыка, твои руки, а я не перейду через темную комнату? Я упаду?), а твои руки так близко.
Море еще качает меня у тебя на глазах, в белизне этих нью-йоркских комнат.
Я молюсь Господу за нас.
Мне хочется сделать шаг и освободиться.
Муж мой, я вас целую.
Работайте старательно, я люблю вашу книгу[135], я люблю жить.
Ваша
57. Антуан – Консуэло
Малыш,
Обедаю в Сен-Режис[136] с начальником службы разведки[137] – не имел возможности найти вас и предупредить о часе или двух моего отсутствия, чего никак не мог избежать.
Буду сразу после.
Извините меня.
Ваш
58. Антуан – Консуэло
Детка Консуэло, когда я к вам так обращаюсь, мне кажется, я говорю с девочкой из сказки. Детка Консуэло, я чувствую, мне очень скверно. Письмо вам пишу для «потом». Вы его перечитаете. Узнаете, что долгими молчаниями, нерешительностью берегли очень маленькую девочку, которой, может быть, и не было.
А во мне было нечто ценное, словно плод, который пора сорвать. Но самый ценный из моих даров всегда отвергался. Самая переполненная из моих ветвей изнемогла, и я давно – если бы не эта жажда уснуть – я бы давно опять отдал все лучшее, что во мне есть. Сохраните это письмо. Может быть, потом, в пустыне, вы увидите в нем нежность.
Я не вовлекаю вас больше в свою жизнь, потому что персонаж, которым вы представляетесь, детка Консуэло моей мечты, крайне меня смущает. Да, я потрясен исчезновением моих бумаг, но вы неправильно толкуете мое потрясение.
Когда я видел, что исчезли два экземпляра «Земли людей» или двадцать долларов, я говорил себе: «Бедная глупая мышь. Она же знает: мне для нее ничего не жалко! Но она хочет грызть все в одиночку. Она заскорузла в своих привычках. Надо ей помочь». Я думал увидеть смущение и был готов прижать вас к сердцу (сказав несколько суровых слов, разумеется!). Я сказал бы: «Глупая мышь! Не слишком-то вы обогатились, а мне причинили боль. И у меня так тяжело на сердце, если приходится вас разыскивать из-за вашего недомыслия…»
Но я колотился о стену. Скорлупа оказалась непробиваемой. Я не нашел смущенной маленькой девочки, огорченной собой, которую хотел утешить, которой хотел помочь, с которой хотел встретиться в своем сердце.
Хорошо. Я ошибся? – Будь по-вашему.
Но клянусь своей честью, я готов был к прощению и тогда, когда обнаруживал беспорядок в своих бумагах, кнопку на двери, передвинутую на «открыто», после каждого вашего визита к моей секретарше[138]. (Я ошибся? В чем?) когда – и очень часто – мышь сгрызала кое-какие бумажки. Но я всегда думал:
«Глупая мышь слишком долго занималась мышиным ремеслом. Она не может с собой сладить. Это сильнее ее. Она хочет знать. Хочет докопаться. С одной стороны, это гнусно. Но, с другой – это проявление любви. Я обругаю ее как следует, а потом скажу:
– Глупая мышь, что вы можете так узнать? Слишком дорого вам обойдется адрес ничего не значащей дурочки, а меня вы отбросите дальше звезд. А ведь я вам нужен! И если до меня дотянулось сомнение, я начну сомневаться во всем. Буду опасаться за свои письма, телеграммы, бумаги, будет страдать мое целомудрие[139], а я так чувствителен в отношении всего, чем сердечно дорожу. Каждое задержавшееся письмо разбудит во мне подозрение, я начну винить вас в тысяче вещей, за которые вы не в ответе. Прижмите свою головку к моей груди и позвольте вам помочь. Мне не нужны умопомрачительные сеансы лжи. Я не могу ошибаться
И опять я уперся в стену.
Консуэло, Консуэло, вы хотите увидеть настоящие жизненные проблемы? Хотите помогать жить?
Консуэло, вне правды это невозможно.
Прощайте, до встречи.
59. Антуан – Консуэло
Вы знаете, Консуэло, мне кажется, вы не понимаете, в чем моя проблема.
Я хлопотал, чтобы вы приехали, надеялся и волновался. Я говорил себе: «Если она полностью переменилась, я буду счастлив. Война прошла без нее. Может быть, она поняла, что важно в жизни. Может быть, она поняла, что такое участие и надежность». Но все, что от вас, для меня так болезненно (возможно, из-за глубокой любви), что мне нужны подтверждения. Необходимы. Вы упрекаете меня, что я не принял вас сразу, но мне необходима уверенность, что я не покончу с собой. Если я снова приму вас всем сердцем, то как смогу выжить, если иллюзии развеются? Тогда, в первый раз, я едва не умер от тоски, изнеможения, горя. Я не могу рисковать, бездумно приняв ненадежное примирение… Меня починили, но я был сильно, сильно изношен, по крайней мере, сердцем.
Не подумайте, что я сужу вас за все эти ужасные истории с ящиками. Консуэло, маленькая-премаленькая девочка, постарайтесь меня понять. Я не обвиняю, мне просто очень больно, и я рассказываю о своей боли. После вашего приезда начались очень странные совпадения. Крайне странные. Тысячи всяческих мелочей, я уж не говорю о кнопке «открыто» на моей двери всякий раз, когда приходит Амели, а потом и вы. Много и других всяких совпадений. Но я не полицейский. Мне претят ловушки. Я мог бы узнать все достоверно, но все это вместе мне кажется низостью. Так что я полагаюсь на приведенное в отчаяние чутье. Но вы, вы-то ведь все знаете, детка Консуэло. И это не упрек, клянусь, я делюсь с вами горем… Больнее всего мне от ваших торжественных клятв, а не от этой мелочной возни. Вы клянетесь так искренно, но вы роете пропасть между нами, если в клятвах нет правды. Я же не смогу вам верить. Конечно, чтобы не умереть от отвращения, я, в конце концов, предпочту верить вам, но с тяжкой горой на усталом сердце.
Поймите, я вовсе не о том, какая Мадлен. Я хочу понять, каким образом она может знать наизусть длинные фразы из писем Нада[140], лежавших в ящике, который вы поклялись, что не открывали. Вы не поняли, что меня потрясло. Не поняли, что в этот вечер я снова услышал от вас ваши давние клятвы, и они разъели мне душу и печенку. Я не о том, что вы сделали то или сделали это. Мое прощение бескрайне, как земля. Я о том, как фантастически вы лгали. О том, что я не смогу вам больше поверить. Я почувствовал себя в безысходном отчаянии оттого, что лишился этой возможности. Я не нуждаюсь в словах: я ищу очаг, участие, чудо взаимопонимания. Детка Консуэло, люди не лгут. Детка Консуэло, вы не лисица в капкане, которая защищается от охотника. Детка Консуэло, я не охотник. И если просил вашей любви, то и ради того, чтобы погрузиться в великую сладость прощения. Чтобы начать жить по-новому, жить в доверии. Бог мне свидетель. Когда вы мне что-то доверяли, Консуэло, я никогда в пылу ссоры не обращал это против вас – никогда, Консуэло – вы поступаете наоборот. Хотя должен сказать, дорогой мой малыш, мне редко надобилось мое глубочайшее почтение к доверенным мне признаниям – вы никогда ни в чем не признавались, даже в очевидном.
Может быть, вы считаете, что отдаете слишком много? Но что мне нужно? Какого птичьего молока я ищу? Из-за какого потерянного рая отчаиваюсь? Какой рай мог бы стать моим? Есть только одна вещь, единственная, и желание обладать ею разрывает мне сердце. Это доверие. Интуиция, которая больше ничего не подсказывает. Доверие ко мне, когда я говорю: оставьте эту нелепую историю с Ивонной (Ванде). И полное мое доверие. «Я этого не делала» – и я вам верю. Каждое ваше слово свято.
Вот мое представление о счастье. И еще уважение к дому. Я не получил права ни на то, ни на другое, хотя полон любви, которая ничему не послужит.
А! Кто придет мне на помощь!
Сейчас 3 ч. 30.
Я буду счастлив умереть. Знайте, я мог казаться другим, но был полон нежности, переполнен прощения, которого ни разу не попросили, и это причиняет мне боль.
Вы христианка? Я плохо вас понимаю, девочка. Плохо вас понимаю. И это мучительно.
Так поздно. Так плохо. Так холодно.
А вы знаете, что ночное ожидание меня убивает. Вы это знаете хорошо. Я звонил даже из больницы[141].
Так холодно. Так тревожусь.
Пока.
60. Антуан – Консуэло
О, Консуэло! Я провел жуткую ночь. Господи, до чего вы глупая и сумасшедшая. Разве вы не знаете раз и навсегда, что вы единственная женщина в мире, которую я по-настоящему любил?
Ах, Консуэло… но я так боюсь – я боюсь вас. Вы мне делаете так больно. Так было нужно, чтобы я вам верил. Так не нужно было мне лгать. Так не нужно было искать у меня за спиной против меня оружия. Так не нужно было продавать домашние секреты. Нет, не нужно, Консуэло, нежная моя любовь, моя любимая. Ваша лживость меня ужасает. Бог мне свидетель, я вас ждал, чтобы принять всем сердцем.
Консуэло, любимая, умоляю всеми своими силами. Я не так плох. Мне так трудно с вами. Конечно, я причинил вам боль. Был жесток. Но это все страх. Я боюсь жути тех давних ночей, память о них возвращается от самой невинной лжи. От малейшей неясности. Вопреки очень громким возражениям так много сомнений по поводу самых разных вещей. То и дело открытые ящики, напряженные лица при встрече со мной, множество других мелких знаков. Знаков чего? Откуда мне знать? Я не верю в расследования. Я в ужасе, я загнан в угол. Я грызу сам себя. Я как муха, которая бьется о стекло. Консуэло, я бегу от вас, и я вас ищу. Консуэло, вы умеете быть нежной: так пожалейте же сердце, которое все-таки сбереглось для вас. Которое впало в нищету, которое в нищете искало пищи. Которому нечего было никому отдать, потому что оно так много отдало вам.
Консуэло, я кричу вам изо всех своих сил: возвращайтесь! Я хочу испробовать шанс, и если суждено, то и умереть, от него умереть. Потому что случилось так, что я люблю в этом мире только вас – я это знаю – только ваше лицо для меня лицо любви. Консуэло, я знаю, что, любя вас, я могу стать игрушкой миражей. И если бегу за вами – а вы неуловимы – то потому, что однажды благодаря вам во мне вспыхнул свет, потому что раз или два в голосе были нежность и смиренность, хотя я знаю: пытаясь вас поймать, я могу умереть от жажды. Я очень хорошо это знаю. Нет гарантии, что я обрету в вас то, на что надеюсь, и тогда, Консуэло, моя любимая, я уже не выдержу удара. Но я хочу поставить на кон свою жизнь. Я играю на свою жизнь. А что вы, вы что ставите, Консуэло?
Консуэло, утенок, исповедуйтесь мне. Очиститесь от всего, что горой навалилось мне на сердце. Ящики, прочитанные письма, Консуэло, я уже вас за все простил. Вы же знаете, я не раскидываю ловушек. Мне не нужны предлоги и зацепки. Консуэло, для меня это знаки вашей любви, хотя неуклюжие и – глупые. Воспользуйтесь моим прощением, Консуэло. Какой вам прок доказывать мне без устали, что вы правы, и убивать нас обоих? Воспользуйтесь моим прощением. У меня неистощимые запасы прощения, а вы никогда к ним не обращались. Они причиняют мне боль, как молоко, которое не понадобилось. Консуэло, скажите мне все, как сказали бы священнику, отцу. И, клянусь вам честью, вся жизнь по отношению к вам будет построена на правде. Но нужно положить начало. Нужно открыть новую землю. Нужно выйти из прошлого. Необходимо подтверждение. Консуэло, прислонитесь к моему плечу. Поплачьте. Положите конец этому невыносимому смущению. Скажите «да» по поводу этих мелочей. Вы так и не поняли, что я прошу вас признаться только из желания крепче сжать вас в объятиях, простив от всего сердца. Не поступки причиняют мне боль, а клятвы, такие торжественные, такие непреложные, что у меня не получается до конца им поверить, и вы становитесь непонятной и непознаваемой. Не та, что читает мои письма, приводит меня в ужас. Она ревнива, бестолкова и неразумна. Меня пугает та, что так красиво клянется, клянется такими святыми вещами – и все-таки я не могу, не могу верить ей до конца. Тройная стена между вами и мной. Так где же быть близости?
Консуэло, я увезу вас отдыхать. Утащу вас. Буду беречь, как могу. Мы поедем в деревню к Ванслюсу[142]. Консуэло, мой апрельский лягушонок, если захотите, я буду счастлив.
Непокой не главное в моей любви. Все равно умирать, и я понял, что лучше попытать счастья. Приложу еще одно письмо, которое писал в больнице[143]. Одно из ста тысяч писем, полных любви, которые я вам никогда не посылал, потому что не могу. Не могу вам полностью довериться.
Консуэло, если я подарю вам свое доверие, никогда ничто в мире его не поколеблет.
Помогите мне, дорогая.
Консуэло, сегодня вечером я пишу вам любовное послание – потому что иногда, несмотря на множество ран, на слова, которые от вас не услышал, на мольбы, не пробившиеся сквозь стекло вашей маленькой закрытой души, я не выдерживаю груза любви, которая так и не проторила себе дороги.
В вас есть та, которую я люблю, и радость от нее свежа, как апрельская травка. Были мгновения с вами, похожие для меня на появление солнца. Радостный вскрик из-за пустяка, пустячные радости, вспышки света, который покорил мою жизнь. Фотоаппарат за двадцать пять су, затаенная благодарность, неожиданная покорность, словно обещание: «Мне знакома смиренность». И я полон изумления, я одеваю вас светом, и мне кажется, на моих глазах рождается новый мир. Я говорю себе: «Снег растаял, ледник стал лебединым озером… Я знал, знал, что окажусь прав…»
61. Антуан – Консуэло
Детка Консуэло,
Вы не понимаете, что меня смущает, чему я сопротивляюсь, моего мучительного внутреннего напряжения, а значит, не понимаете, что просите от меня того, что свыше человеческих сил.
Консуэло, я хотел бы полностью вам довериться. Это единственное мое спасение. Но скрытое остается лежать тяжелым грузом. Если бы вы были искренни, Консуэло, мы давным-давно были бы вместе. Вы выбрали эту уродливую жизнь. Выбрали, потому что предпочитаете винить во всем меня и вести судебное разбирательство, а не довериться мне, сказав правду и одарив меня покоем. К чему это привело? Позволило вам на меня жаловаться. Насколько лучше было бы сделать меня счастливым. Счастливыми нас обоих. Но вы предпочитаете быть несчастной, крича о своих обидах, вместо того, чтобы стать счастливой, честно признав ошибки. Я от этого болен, Консуэло.
Вы хотите, чтобы я поверил – но это выше моих сил, это требует от меня запредельного идиотизма, – что женские адреса (например, Нади Буланже[144]) исчезли из моего ящика по воле Святого Духа или что фразы Нада[145] передал вам вертящийся столик. Когда вы при этом клянетесь самыми святыми вещами, мне больше нечего сказать. Какие у меня доказательства? Вы плачете, я молчу. Вы «выиграли» процесс.
Но я, вопреки моей воле, пребываю в отчаянии от происходящего, сколько ни стараюсь, я не могу поверить. Не могу впасть в полный идиотизм и отмести все свои ощущения, а главное, меня потрясает бесчеловечность лжи. Бог мне свидетель, Консуэло, как же я ждал, как хотел возможности простить!
Вы хотите оседлать семейную жизнь, Консуэло, отвоевать, заявив свои права, собрав доказательства моих вин. Это безумие. Не получится счастья на бумагах судебных приставов.
Сегодня вечером я возмутился комедией, которую разыграла образцовая Консуэло, которую я «несправедливо» обрекаю на ожидание.
Свое счастье всегда вы держали в своих руках. Вы никогда не хотели найти для него опору в доверии ко мне и в освежающей правдивости. Никогда не позволяли мне надеяться на воздух, которым я только и могу дышать. Вы никогда не хотели того счастья, которое я мечтал вам дать. Вы любили счастье, которое приносил вам «выигранный» вами – так вам казалось – процесс. Вы предпочли ваши сердечные страдания, предпочли полное отъединение просто воздуху, просто уважению, просто ясности, которые мне необходимы.
Это глупо, глупо, глупо, глупо, так глупо! Потому что у меня столько нежности!
Мне не удается ясно высказаться. Я из кожи вон лезу, чтобы вы меня поняли. В хорошие наши минуты между нами стоят не ваши поступки, мои запасы прощения неистощимы. Между нами стоит это невостребованное прощение, оно давит мне на сердце.
Подумайте вот о чем, я в это верю всем своим существом:
«Когда изменился, то все, что тебе в себе не нравилось, чего в себе не хотелось, что ты сам в себе чистил, в этом всем признаться нетрудно, потому что речь идет как будто уже о ком-то другом – тебе даже хочется исповедаться, закричать, как ты ошибался, и получить прощение. Хочется, чтобы тебя любили таким, какой ты есть. Невозможно переносить, что влюбленный в тебя любит лживую картинку. Невозможно получать уважение за фальшь. И не страшно признаться в прошлых уловках и обманах, потому что они больше не нужны. Ты сам от них отказался. Ты тоже их презираешь. Освобождение приятно, как таяние льда.
Но если признаться не хочешь, значит, веришь, что любовь можно скрепить фальшивой бумагой. Значит, можешь снова и снова так поступать. Вы не признаетесь, что рылись в моих ящиках, и читали
Если бы вы изменились, вы бы сами пришли ко мне со слезами и сказали: «Я новая Консуэло, вы можете на меня положиться. Подтверждением этому мой отказ от всех моих прошлых ухищрений. Я не защищаю их молчанием, они мне больше не нужны. Мне необходимо быть любимой такой, какая я есть. Ради меня самой, и я не хочу ничего прятать. Не хочу, чтобы вы любили другую, чем я, пусть она кажется гораздо лучше. Я нуждаюсь в помощи. Будьте моей поддержкой и союзником против моих недостатков. Я знаю, у вас щедрое сердце, простите меня и излечите. Я хочу все, все вам рассказать, я не могу выносить вашего смущения, напряженности, безнадежности. Я хочу, чтобы вы чувствовали: рядом с вами свой – он не ограбит вас, отнимая любовь увертками и обманом. У меня нет уловок, я ваша. Я не хочу уничтожать любовь. Я хочу купаться в ней такая, какая есть, потому что вы меня ею одарили. Все мои окна открыты, милости прошу в ваш дом».
Но вам неизвестен этот язык, Консуэло, детка Консуэло, и поэтому вы не можете обещать, что я могу надеяться на счастье с вами и что вы выберете счастье, а не свою гордость.
Ваша ловкость, Консуэло, разрушительна и глупа.
Меня она убивает и очень быстро. Вы этого хотите? Неужели вы верите, что эта ваша ловкость – а не моя глубинная и неистощимая нежность, существующая вопреки брезгливости, – помогла вам приехать сюда и все еще не быть в разводе? Ваша ловкость, Консуэло, никогда не мешала мне вам не верить, она мешала мне верить в вас.
Консуэло, умоляю вас на коленях, станьте неловкой. Хоть один только раз побудьте новой Консуэло. Побудьте один только день, благословенный среди всех остальных дней на свете. Ласковости мне недостаточно. Вы были так ласковы в Буэнос-Айресе. И я мучился целых семь лет[146]. И опять вы так ласковы. Вы хотите, чтобы я поверил, что это не ловушка для новых семи лет мучений? Ваша ласковость бесит меня и пугает до дрожи. Мне нужно совсем другое подтверждение, важное для меня. Мне нужно знать, что вы изменились.
62. Антуан – Консуэло
Консуэло,
Не отказывайтесь понимать. Я знаю, голос у меня становится неприятным, и я злюсь. Злюсь – всегда, – когда меня не понимают. Я начинаю всегда ласково, я говорю: моя девочка, моя милая, это не лучший способ и, наверное, не стоит им пользоваться. Я разговариваю, как с учеником, уважительно, заинтересованно, я готов ночей не спать и помогать ученику взрослеть.
Но ученик на все мои слова отвечает обидой. Я оказываюсь критиком ТЕБЯ, Консуэло, обидчиком ТЕБЯ, Консуэло, словно я напал на творение Микеланджело, словно я критикую Микеланджело. Язык, которым говорят с нарождающимся творением, имеет другой смысл, чем язык, обращенный к законченному, то есть мертвому, чья судьба завершена. Когда ты восстаешь против оскорблений, которых не было, стараешься меня ранить во имя гордости, которая не была оскорблена, я падаю духом, огорчаюсь, чувствую себя несчастным.
Главное из того, что я хочу сказать, вот оно: чтобы двигаться вперед, нельзя разбрасываться, надо скрести, вкапываться вглубь и, если понадобится, мучить себя до отвращения, потея над фразой (или картиной), если хочешь, чтобы она стала ловушкой. Мадам Андре Бретон[147] делает на холсте шесть мазков и считает их неприкосновенными, ибо она «выразила себя» этими шестью мазками. Она может так работать хоть двести лет, и за эти двести лет она ничего не создаст. Когда я вижу, как вы наращиваете число страниц, я знаю: эта работа впустую. Это как если бы каждое новое поколение начинало строить культуру с нуля. И у нас никогда бы не было Микеланджело и даже Макса Эрнста.
Мне неважно, занимайтесь абстрактной живописью, хотя начинать с нее мне кажется опасным – и если честно – неправильным путем. Если хочешь вырастить из ребенка большого поэта-сюрреалиста, начни его учить спрягать глаголы. Иначе его будут упрекать за ошибки во французском языке. Это справедливо для любого дела. А если от ребенка ждать сюрреалистических творений, он скажет: Бо-ба-би-бу-ба и ничего больше. Но кроме этого замечания у меня есть другое, более существенное: даже если вы рисуете абстракцию, вы должны над ней работать. Только так вы будете двигаться вперед. Китайский художник пять лет подряд будет уточнять наклон ручья и размещение трех точек – птиц на чашке. И достигнет такого мастерства, что в один прекрасный день создаст прекрасную чашку за пять минут себе на забаву. Но для него она будет пустяком. Произведение живет столько времени, сколько времени ты его создавал.
Художник не продвинется ни на шаг, если разрисует хоть сто тысяч чашек подряд, надеясь, что его осенит гениальность.
Метод «в час по картине» кажется мне оскорбительным. Я предпочитаю другой: одна картина за всю жизнь. Если копать долго-долго, можно докопаться до истины. Если сто тысяч раз ковырнуть землю лопатой, воды не добыть.
63. Антуан – Консуэло
Детка Консуэло,
Я в крайнем замешательстве. Я готов помочь вам, помогите и вы мне тоже. В Канаду[148] я собираюсь не на одни сутки. Значит, придется приехать вам. Двадцать минут я буду в ярости: не стоит на меня обижаться. Это ненадолго…
Мы поедем, чем-нибудь полюбуемся. Вы будете довольны, может быть, и я тоже. Консуэло, если бы вы знали, как мне нужна помощь…
Ваш
64. Антуан – Консуэло
Консуэло,
Вас найти невозможно!
Вы не у парикмахера, а за нами зашел доктор Бризбуа[149].
Я задерживал его, сколько мог, но дальше уже невозможно: невежливо…
Я
Позвоню вам через час.
65. Консуэло – Антуану
Тоннио,
Вы назначили мне встречу в 10 часов сегодня вечером очень милым тоном. Я не понимаю… скоро час ночи… я жду. Почему вы меня так обманываете, почему вы мучаете меня, заставляя ждать, вы, который так не любит ждать… Вы не находите, что я и так уже очень утомлена и очень несчастна из-за этих отдельных квартир[150], из-за жизни, которая меня убивает бесконечным ожиданием нашего счастья… о котором знаете только вы. Если его (этого счастья) на самом деле больше не существует… в вашем сердце… потому что я не могу в него больше войти… Тоннио, не будьте таким злым! Не играйте останками надежды-трупа. Я теряю уважение к вам, когда вы такой, мне начинает казаться, что все это сплошные ярмарочные фокусы… Адвокат, судья… пресса… Я не хочу больше ждать… Я не могу больше ждать… Я теряю разум. Бог не слышит меня… каждая минута – тьма, вы не приходите, вы не звоните… Господи… Защити меня… Вы что, ангел тьмы? Я уже в бездне, куда столкнули меня вы вашими прекрасными рассуждениями и добрыми словами… Тоннио, я схожу с ума… Я приняла таблетки, чтобы заснуть, не беспокой меня ночью… лишь бы мне заснуть… Я без сил! Пусть простит вас Бог, как прощаю вас я, мой муж.
А вы не думаете, что я жду с десяти часов. Я вернулась на пять минут – узнать, поеду ли я завтра за город – предложить, если вы один, вам свое общество.
66. Консуэло – Антуану
NBH 37 55 ГРИТБАРРИНГТОН[151] МАСС 20 1200Р
СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
240 ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК СОУТ
1942 ИЮЛЬ 20 PM 1 30
ПРИЕЗЖАЮ ЗАВТРА ПРОШУ ВСТРЕТИТЬ СЕРДЕЧНЕЕ ЧЕМ ПРОШЛЫЙ РАЗ ВЕЗУ НЕЖНОСТЬ ОГРОМНОЕ ЖЕЛАНИЕ УВЕЗТИ ВАС ЗА ГОРОД[152] ЧТОБЫ ВЫ ПУСТИЛИ НОВЫЕ ЛИСТОЧКИ ВАША КОНСУЭЛО
67. Антуан – Консуэло
Консуэло, я очень несчастлив.
Эта история ночью на Рождество[154], когда вы были такой злой, вы продолжаете ее вспоминать. Я хотел все простить. Зачем каждый день стараться мне доказать, что это была моя вина? Вина была ваша, детка Консуэло, и я вам ее простил.
Думаю, ваш ужин и ваш концерт этим вечером – грех против меня. Ваши слова с туманной угрозой мне сказали об этом. Никогда, Консуэло, я не грозил вам, что уйду. У меня есть недостатки, но вы живете рядом со мной в полной безопасности. Я всегда говорил вам: «Я надежней скалы. Вы можете спать спокойно. Я защищаю вашу жизнь».
Но в каждой ссоре – особенно, когда вы неправы – вы стараетесь разрушить мою.
Почему так случилось – что, любя вас, – я так с вами мучаюсь?
Почему, когда я вернулся – вместо того, чтобы ласково меня поцеловать и мило сказать мне «пока», чтобы у меня посветлело на сердце, и я сел работать (конец отсутствует).
68. Антуан – Консуэло[155]
Ссоры всегда имеют более глубинный смысл, чем кажется на первый взгляд… Я отчаиваюсь потому, что я перестаю работать. Меня ужасает растрата, мне кажется, я лечу в бездну, и мне из нее не выбраться… И меня переполняет горечь, потому что сцены вроде той, что была в рождественскую ночь, опустошают меня на долгие недели, лишая возможности работать. После психологического шока, ночной тревоги, мучительного ожидания я долгие дни остаюсь бесплодным, и мне кажется, что так будет всегда… Помогать мне в работе не значит побыть милой один день, мне это не поможет. За один день я не вернусь к работе. Помочь – это пощадить меня от ударов, которые так надолго оставляют во мне рубцы.
69. Антуан – Консуэло[156]
Единственная моя проблема… работа. Если вы создадите для меня спокойную атмосферу, если я буду спокоен и буду работать – я буду счастлив. Не моя вина, если потрясения вроде той рождественской ночи выбивают меня на целый месяц, и я с неимоверным трудом восстанавливаю равновесие… Вокруг меня должен быть покой. Вам нужно жить своим домом…
70. Антуан – Консуэло
Я хотел вас порадовать и пригласил на концерт[157]. Я хотел попытаться жить с вами в мире.
Я испытал шок, когда вы подошли и потянули меня за рукав. Я излишне чувствителен. Чувство тоскливой безнадежности было несоразмерно с жестом, который, возможно, был даже мил.
Мне нужно было немного побыть одному. Десяти минут одиночества мне бы хватило, чтобы вас простить. Я неожиданно встретил Жака Маритена[158], он один из святых с белоснежными волосами. Я взял его под руку. Я ничего не сказал. Я напитался его покоем. У меня на сердце стало тихо. И я вернулся.
Вернувшись, я вас не нашел, и сердце у меня больно сжалось. Мне невыносимо знать, что я огорчил вас. Я знаю, что в этот вечер был виноват я. Я понял это сразу, как только вы отошли.
Пустяковые жесты, от которых у меня вдруг перехватывает горло, сами по себе не имеют значения, но они возвращают меня в прошлое. А я тогда так мучился. И больше уже не могу. Рука, схватившая мою руку, когда я говорил со своим другом детства, обретенным непостижимым образом, – это было сравнимо с перевернутым столом в Мадриде.
Консуэло, Консуэло, как бы я хотел суметь и забыть наше прошлое. Но тогда я так близко подошел к смерти. И что-то во мне разрушилось, может быть, непоправимо. Понимаете, меня больше ничего не держит. Для меня мучительно доставлять вам огорчения, и я задыхаюсь от малейшего приближения прошлого.
И еще я всегда очень сильно волнуюсь, когда вас нет.
Вы могли бы попробовать успокоить мою тревогу. Но я не представляю себе, как вы могли бы с этим справиться. Скорее всего, это означало бы просить вас о величайшем самозабвении. Вам понадобился бы не один месяц стараний. Понадобилось бы суметь понять, насколько тяжкие жертвы приносил вам я, терпеливо переживая столько, столько, столько ночей со сценами, криками и упреками. Вам предстояла бы тяжелая работа, Консуэло, и, возможно, она вам не по силам.
Конечно, я был не прав. Надеюсь, вы не злоупотребите моей тревогой, моим раскаянием из-за того, что я рассердился на вас. Раскаяние делает меня таким уязвимым, я страшусь ночи без сна.
Мне бы хотелось, чтобы в вас сработал инстинкт вернуться пораньше. Будет нормально, если вы вернетесь поздно. Но если вдруг случится, что вы вернетесь рано, как же я буду вам благодарен. От всего сердца.
Я хотел бы попробовать лучше себя понять. Я не могу быть спокойным, если неспокойно вам. Ненавижу быть несправедливым. Я хотел бы быть для вас источником нежности, родником. Хотел бы бесконечно вам отдавать. Это бы меня освобождало. Не думаю, что вам приходилось не спать ночами напролет, раздумывая, как бы мне помочь. Мои приступы на мгновенье – на миг мне перехватило горло – прошло десять минут, и я уже отошел, и я уже думаю, чем могу помочь Консуэло.
Мне пока не удалось согласовать между собой помощь, которую мне хочется оказывать вам, и те вещи, которые мне совершенно необходимы. Если честно, я даже не знаю, куда наношу вам раны. Может быть, вы сумеете мне это сказать?
Мне бесконечно горько, потому что в этот вечер я хотел вас порадовать. А кончилось все так плохо. По моей вине. (Это моя вина, я неправильно понял ваш жест, когда вы пришли за мной.)
Лучше всего мне заняться войной. Мне уже недолго осталось. На мир я уже не надеюсь. Не могу надеяться на мир ни с вами, ни без вас. Вам кажется, я вами пренебрегаю? Я думаю только о вас. Очень странно, что вам так кажется. Я думаю о ферме, которую вам подарю. Что со мной вы будете в безопасности. О вас, и снова о вас, и опять. Но вы меня раните, и мне это совершенно непонятно.
Мне бы хотелось, чтобы вы помогли мне быть вам в помощь. Может быть, два последних дня оставили во мне этот ужасный привкус (вы были несправедливы), и я до сих пор не могу прийти в себя. Может быть, меня надорвали жертвы, которые я приносил ради вашего покоя. А может быть, я просто всерьез болею. (У меня температура – всерьез, Консуэло – каждый вечер. Но от вас мне нет никакой поддержки.)
Консуэло, избавьте меня от мерзкого привкуса безнадежности. Я еще надеюсь, что он не увеличится от вашего ночного отсутствия. Наверное, когда вы вернетесь, вы долго будете говорить о себе. О моей несправедливости, о ваших несчастьях. О вашем нездоровье. И мне нечего будет сказать.
Умоляю, пусть в вас проснется что-то материнское, малая капелька. Возвратите мне хоть чуточку доброты, которой, надеюсь, вы получили от меня так много.
Забудьте на этот вечер свои обиды и положите мне на лоб свою руку. Мне тоже очень нужно, чтобы меня спасли.
Я часто спасал вас, но не уверен, что имею право на вознаграждение. Не уверен, что то, в чем я так нуждаюсь – у вас есть.
Детка Консуэло, я не шучу. Вспомните гидросамолет в Сан-Рафаэле, Ливию, Гватемалу, войну[159]. Но я никогда еще так остро не ощущал опасность. Не знаю, откуда взялось это предчувствие. Но взялось. Не знаю, что вам интереснее: отстаивать свою правоту, защищаясь от моей минутной несправедливости, или пожертвовать частичку себя. Возможно, вам нужно было бы иметь больше ума и более щедрое сердце. И еще иногда хоть немного забывать о себе.
Ожидание для меня болезненно, но отсутствие – ваше право, вам не надо оправдываться из-за вашего отсутствия. Но хотелось бы – для моего спасения, – чтобы вы не дорожили этим своим правом. Хотя, возможно, я прошу слишком многого. Чтобы вы чуть-чуть – совсем чуть-чуть – побыли сестрой милосердия.
И еще, чтобы вы постарались понять, что именно в вас, какие ваши движения ранят меня особенно глубоко. И какой ваш тон, реакция, улыбка приносят мне покой.
Я понимаю, Консуэло, очень трудно совершать чудеса.
Совершите одно, пожалуйста.
Услышьте меня, Консуэло, если вы все-таки дорожите Папусем, который вас оберегает, который, несмотря ни на что, добрый и который сумел несколько раз в этой жизни вам помочь.
Это просьба, девочка.
71. Антуан – Консуэло
Консуэло, Консуэло, дорогая,
Поспешите вернуться.
Консуэло, Консуэло, дорогая, поспешите войти. Уже два часа. Мне так нужно с вами поговорить, и мне вот-вот станет больно.
Я не сержусь на вас, но мне так не хотелось бы мучиться.
72. Антуан – Консуэло
Консуэло, малыш, я хочу вам
После мадам Маккей[160] я поехал к Рейналам[161] показать статью. Оттуда я вам позвонил (около шести часов), чтобы пригласить на коктейль. Никого. Дура-секретарша наверняка отправилась в аптеку.
Я позвонил в семь часов, узнал, что вы звонили. Дура-секретарша, когда вернулась, сказала, что вы недавно ушли и мне ничего не передавали. Я ей сказал: я возвращаюсь, скажите моей жене, если она будет звонить, что я буду дома через десять минут. (Постоянно стараюсь, чтобы вы не тревожились.) Не уходите, пока я не вернусь. Хотел, если вы позвоните, чтобы было кому подойти к телефону. Вернулся в 7.10. Мы договорились встретиться и поужинать.
7.10 никого.
7.30 никого.
8.00 никого.
8.15 никого.
8.30 никого.
Жестоко. Самое жестокое – это равнодушие.
ОНО МЕНЯ УБИВАЕТ, КОНСУЭЛО.
Консуэло, дорогая, оно меня убивает.
Зачем? Зачем?
Рейналы хотели оставить меня поужинать и повидаться с их родственником, физиком, которого я очень люблю, он приехал из Вашингтона и сегодня же уезжает обратно. Ужин был рассчитан с 7.30 до 8.30 из-за его поезда. Время с 7.30 до 8.30 я провел в одиночестве, ожидая вас.
Консуэло, зачем вы снова начинаете меня терзать?
Я дома, я вернулся, я один, сижу, как привязанный, у телефона, сгораю от беспокойства.
Зачем?
Мне опять нужно сбежать от вас, чтобы не удавиться?
А мне так, так, так хочется по-хорошему.
ПОЙМИТЕ ЖЕ!
Консуэло, я совершаю неимоверное усилие над собой, потому что нервы у меня на пределе.
Консуэло, дорогая, вы, правда, не понимаете, что
Что говорит во мне не гнев, а ГОРЕ!
И если я старался найти вас и не нашел, то не потому, что виноват, а потому, что вас не было дома! Моя жена, до ужина вы могли бы найти меня, я был дома! Я вас ждал с 7 до 9, вы могли бы мне позвонить.
КОНСУЭЛО, ЗАЧЕМ ВЫ МЕНЯ ТЕРЗАЕТЕ? Я БОЛЬШЕ НЕ ВЫНОШУ ТРЕВОГИ. ДАЖЕ ЕСЛИ ВЫ СЕЙЧАС ВЕРНЕТЕСЬ, ВО МНЕ БУДЕТ УЖЕ СТОЛЬКО ГОРЕЧИ,
ЗАЧЕМ, КОНСУЭЛО? Я НЕ ПОНИМАЮ!
МНЕ ТАК ПЛОХО,
КОНСУЭЛО!
Поймите же, дорогая детка Консуэло.
Сегодня вечером я опять был точно в таком же состоянии, когда хочется только умереть, от него я и убежал в 1939 году[162]. Я никогда не любил Нелли[163]. Я просто согласился на жизнь, которую она спасла.
Не по своему желанию я себе сказал: «Я вручил Консуэло возможность меня убивать». Война – единственное, чем я могу избавить себя от этого жестокого истязания. Мне бы хотелось, Консуэло, погибнуть на войне. Что я могу поделать,
Так было и тогда. Вот так я проводил часы и часы, больной, истерзанный тоской, исстрадавшийся. Я же
Чего мне ждать, когда вы вернетесь? Упреков? Консуэло, ужасно мучиться от любви, а потом слушать, как тебя упрекают. Я был дома за час до нашей встречи! За два часа до нашей встречи я искал вас и передал все, чтобы вы могли меня найти. За три часа до нашей встречи я звонил вам, чтобы пригласить на коктейль.
Я люблю вас слишком давно, чтобы надеяться избавиться от любви. Но, по счастью, я в скором времени могу лишиться жизни.
Консуэло, мне жутко плохо. Мой покой зависит только от вас, а вы отказываете мне в покое.
Я работаю, как вол, не жалею себя ради вас. Но главного, главного, как хлеб, главного, как кровь, по сути, мелочи, которую я прошу вас присоединить к моим усилиям, ВЫ НЕ ХОТИТЕ МНЕ ДАТЬ.
Зачем вы доводите меня до сумасшествия? Консуэло, Консуэло, Консуэло, я верил в вас, я на вас уповал, я поставил на вас свою жизнь. Я проиграл.
73. Антуан – Консуэло
Я не хочу чувствовать против тебя злобу.
Не хочу в тебе сомневаться.
Не хочу верить, что ты, зная, как я измучаюсь, не удостаиваешь меня предупреждением и просто уходишь.
Не хочу мучиться уязвленной гордостью, будучи для твоих друзей месье, которому говорят по телефону: «Не приду», и все. Которому передают это через слуг. Я не хочу уродливых мучений. Я принимаю только страдания любви.
Я готов страдать ради тебя. Страдать от твоего беспокойства, которое не дает тебе почувствовать себя счастливой. Страдать, не умея, возможно, ясно рассказать тебе о свете, которым ты светишь для меня, и упрекая себя за это неумение.
Страдать, что не сумел взять тебя за руку и не повел, как невесту, на прогулку, показывая чудеса жизни.
Страдать, что не так богат, чтобы дарить тебе каждый день украшения.
Страдать от мысли, что рядом со мной, когда я работаю, читаю, мечтаю, ты можешь не ощущать моего тепла и чувствовать себя одинокой.
Я не хочу страдать от своего сегодняшнего одиночества, а оно так мучительно, я хочу страдать только из-за твоего.
Потому что я тебя люблю.
74. Антуан – Консуэло
Детка Консуэло, дорогая,
– Цветок всегда винил во всем маленького принца[164]. Поэтому принц, бедняга, и улетел!
Я бурчу по той же причине.
Если бы ты мне позвонила: «Милый муж, рада вас услышать, как хорошо, что вы работаете…» Это было бы так утешительно.
Когда я уходил, я предупредил вас, что ухожу. Ни вы, ни я не думали об ужине.
Вы звонили мне, я звонил вам, но ни вас, ни меня не было дома.
Когда позвонила Надя Буланже (она хочет положить на музыку «Маленького принца»[165]), я не мог (второй листок утерян).
75. Антуан – Консуэло
Девочка, я показал вам – думаю, что показал, – что умею понимать вас даже без слов. И что ваше спокойствие мне дорого. Я всегда помогал вам, Консуэло. Я никогда не думал о себе, когда надо было помочь.
Этим утром после того, как мы с вами поговорили, я мог надеяться, что вы на пять минут забудете о себе, чтобы… я даже не знаю… возможно, сказать спасибо или, может быть, в благодарность просветлеете лицом, чего бы мне так хотелось. Просветлеете, чтобы жизнь не казалась такой тяжелой.
Но вы еще старательней занялись собой, только собой, и уже воспользовались моим самопожертвованием, чтобы вас пожалели.
Вы для меня очень необычная пустыня.
76. Антуан – Консуэло
Консуэло, вы моя жена, мое лето, моя свобода.
Консуэло, вы мой дом.
Консуэло, вы должны быть чисты, чтобы я знал: я не случайно так дорожил вами, мне нужна уверенность, что я вас спас.
Консуэло, мне нужно вами гордиться. Постарайтесь, чтобы я гордился.
Консуэло, вы должны помогать мне, спасать вашей нежностью, потому что жизнь отчаянно тяжела и трудна. Правдивость ума и сердца драгоценней всего на свете, вот почему нужен сад, где ум и сердце могли бы лечиться. Будьте моим садом, Консуэло.
Консуэло, жена моя, я не изменюсь никогда, никогда. Но дайте мне глоток покоя. Та, кого я выбрал в жены, должна меня спасать, когда мне так горько.
Консуэло, почему вы не сказали мне, где вы? Вы затерялись где-то там на земле, а она необъятна, и мне страшно, так страшно.
Консуэло, моя нежность, Консуэло, моя девочка, Консуэло…
Антуан.
77. Антуан – Консуэло
Детка Консуэло,
я хочу вам сказать, как растроган вашими стараниями, простотой и добротой.
Впервые в тот день, когда мне было так тоскливо и я так устал, мне показалось, что я могу немного рассчитывать на вас.
Спасибо, Консуэло, милая моя жена. Постарайтесь еще, прошу вас, не видайтесь со слишком эксцентричными людьми.
Консуэло, детка, вы всегда можете рассчитывать на меня. Можете всегда, без малейших сомнений.
Ваш муж
Сейчас шесть часов (мы с вами разминулись), я иду к врачу. Вернусь к семи часам.
78. Антуан – Консуэло[166]
(…) чтобы вы не обесточивали мою работу. И тогда я мечтал бы жить в том же доме в Оппеде. Мне уже хотелось бы наградить вас за перемены. Мне уже хотелось бы повести вас на прогулку. В понедельник, если хотите, присоединяйтесь ко мне, поедем в Филадельфию. И поужинаем у Ванслюсов. Послезавтра (во вторник) я вас повезу в Вашингтон, там у меня вечер. Вернемся ночью.
Консуэло, я хочу привести вас в страну подлинности. Вы не созданы – и я тоже – для излишеств фальши. Помогите же мне в помощи вам. У вас тоже много работы со мной. В прошлые времена я отважно взялся за свою часть работы с вами. Детка, дорогая, спасибо.
79. Антуан – Консуэло
Огорчен, что разминулись. Если вечер свободен, присоединяйтесь ко мне и Бонаму[167]. Если у вас найдется что-то интереснее разговоров о технике, я не обижусь…
80. Антуан – Консуэло
КОНСУЭЛО
Дорогой – все перетекло в настоящий ужин. Вас,
Я у Леконта дю Нуи[168], в отеле Дрейк[169]. Позвоните мне, что вы возвращаетесь, и я сразу вернусь.
WI 20600
81. Антуан – Консуэло
Консуэло, возможно, это еще возможно: пожалейте меня.
Я ненавижу свою любовь, Консуэло. Она не дает мне спокойно жить. Вы бываете самой собой, только когда рядом нет мужчин. Почему, Консуэло, дорогая? Почему, унизив меня, вы продолжаете причинять мне боль и не возвращаетесь? Консуэло, я подыхаю от беспокойства. Почему вы – никогда – не любимый дружок, избавляющий от забот? Я дорого расплачиваюсь за свою любовь к вам.
Значит, вы не знаете, что причиняете мне боль? Боль, Консуэло. Боль. Я умоляю вас, услышьте, я кричу об этой боли, я, у которого в глубине сердца только любовь.
82. Антуан – Консуэло
ПОЗВОНИТЕ СРОЧНО
Консуэло, малыш, почему вас нет, когда я возвращаюсь? Мне хочется вас спросить об этом по-доброму. Почему не заглянули поцеловать, когда уходили, как обещали? Я теперь не знаю, что мне делать целый вечер. Почему, дорогая детка, вам не хочется унять мой страх, придав значение некоторым пустяковым вещам? Мне очень-очень плохо, и я принял решение, которое, может быть, меня спасет – может быть, погубит. Помоги мне поверить, помоги поверить, что спасет![170]
83. Антуан – Консуэло
КОНСУЭЛО,
Я написал (вчера и сегодня) страниц тридцать Леона Верта[171].
Спасибо за доброту. Ты можешь позвонить Танже[172] и сказать, что я не ем и не сплю, пока не закончу работу, она идет (когда идет, заканчиваю непременно), будет примерно СТО страниц ВАЖНОГО текста. Будет стоить книги.
ЕГО ЭТО УТЕШИТ ОЧЕНЬ
Скажи, что о дружбе и цивилизации.
84. Консуэло – Антуану
Хорошо ли спали?
Хорошего дня, месье мой муж.
Вот ваши оттиски[173].
Я обедаю с Верой.
85. Антуан – Консуэло
Детка Консуэло,
А я ведь обиделся, что ты не попросила меня дотащить твой чемодан!
Детка Консуэло, помолись чуть-чуть за меня. Мне предстоят такие важные решения.
Найти вас у вас невозможно. Я ждал вас час! Девочка, дорогая, помогите, чтобы я вам отдал все.
Мне необходимо поехать в Вашингтон. Умоляю не сердиться на меня за это: мне самому крайне неприятно, что по делам приходится уезжать ночью[174].
Ваш
Если не поеду в Вашингтон, хотел бы вернуться с вами к десяти часам.
Позвоню вам в восемь часов, потому что не нашел вас. Оставьте мне записку под дверью, сообщите ваши планы.
NB Раз уж я вам отдал все, я ничего обратно не заберу. Так помогите мне за вас не бояться.
86. Антуан – Консуэло
Консуэло, дорогая,
Тем хуже для Маритена. Я повезу тебя завтра после ужина в Вашингтон. Консуэло, я люблю тебя всем сердцем.
Вечер я провел у Лазареффа[175]. Вернулся с грустью. Все в мире идет не так. Очень много работы. В будущем буду страдать и мучиться из-за того, что не имею для людей отчетливой правды. Больше всего я люблю правду, я буду страдать за нее, но не буду до конца уверен, что она моя. Я люблю свою страну всеми силами души. Но не знаю, как ей служить лучше всего. Если я утону, Консуэло, дорогая, во время нашего переезда[176], я утону с горечью. Мне кажутся такими нелепыми амбиции Жиро[177]. Консуэло, малыш, любовь моя, я в полном отчаянии.
Я не прошу и не желаю ничего для себя, Консуэло. Консуэло, дорогая, я не хочу славы, не хочу денег, не хочу ничего подобного. Я просто хочу приносить пользу. И вот могу умереть без всякой пользы.
Ваш муж
87. Антуан – Консуэло[178]
1 ч. 5 1 ч. 10 1 ч. 20 1 ч.30 1 ч. 40 1 ч. 50 2 ч. 2 ч. 5 2 ч. 10 2 ч. 15
Мне грустно грустно грустно
НИКОГДА КОНСУЭЛО
Я НЕ ВОЗВРАЩАЛСЯ НОЧЬЮ
ПОЗЖЕ ВАС
88. Антуан – Консуэло
Детка Консуэло, мой дорогой, вы, возможно, прочитали мою записку. Тогда знаете, что я очень-очень старался. К двум часам все-таки наступила тоска. Теперь – в 2 ч. 30 – изо всех сил стараюсь, чтобы тоска не стала обидой. Мне от этого плохо, я не хочу, не хочу на вас обижаться.
Консуэло, любимая, приходите быстрей, пока не накопилась горечь. Ненавижу эту нью-йоркскую ночь. Вы знали, что я был у Лазареффа, любимая моя детка. А где были вы, я не знал и не знаю.
Я больше не могу без вас, Консуэло – Утешение, мне так грустно, одиноко, так горько. Мне так, так вы нужны.
Спасите меня. Очень скоро я благополучно скончаюсь, и тогда опаздывайте по ночам, сколько хотите, никто не будет горевать, поджидая вас.
Почему вы не ужинали со мной, любимая?
89. Антуан – Консуэло[179]
Генерал[180] сказал вчера при вас, что мне нет необходимости отправляться в лагерь, я сразу поеду в Африку.
Меня мобилизовали позавчера, в среду. День провел в треволнениях. Для Африки ни одной целой рубашки, ни носков, ни обуви, ничего. Ломал голову – думал, где взять су. А потом вы возвращаетесь с новыми платьями. Я только поинтересовался, сколько стоят, ничего больше. Я был в расстроенных чувствах.
Думаю, без меня вы будете счастливее, а я, думаю, обрету, наконец, покой, и он будет вечным. Это не упрек. Я ничего не хочу, мне ничего не нужно, кроме покоя. По сравнению с тем, что меня ждет, все теряет свое значение. Девочка, вы лишили меня жалкой крохи доверия к себе, какая у меня была.
90. Антуан – Консуэло[181]
Вы понимаете, Консуэло, что мне уже сорок два. За плечами куча аварий. Теперь я даже не смогу выброситься с парашютом. Два дня из трех у меня не работает печень, через день тошнит. В одном ухе после падения в Гватемале[182] шумит днем и ночью. Материальных проблем в избытке. Ночами сидел за работой, выполнить которую мешали нескончаемые тревоги, и она становилась горой, которую не сдвинуть с места. Я устал, бесконечно устал!
И все-таки еду, хотя по всему должен был бы сидеть дома, у меня десять статей, по каким я негоден, а главное, я уже воевал, и воевал тяжело. Еду. Думаю, что единственный в таком-то возрасте. Еду не сидеть в канцелярии, а работать военным летчиком. Получил на этот счет гарантии. Я еду
У меня была мечта. О подруге. Она клала бы руку мне на плечо: «Кажется, вы устали? Чем мне вам помочь?» Она ждала бы меня дома: «Хорошо вам работалось? Вы довольны? Вам грустно?» Она делила бы со мной заботы, тревоги, надежды.
Вам известно, почему вот уже две недели я вымучиваю предисловие[183]? Какой не идет абзац? Почему он не идет? Чего я добиваюсь, переписывая его снова и снова? Бедняга Бокер[184] знает об этом в сто раз больше вас…
А если я с вами не поговорил о коктейле, вот это драма! А вы когда-нибудь спросили меня о моих заботах, что у меня болит, над чем я бьюсь, о моей работе, мечтах, страхах? Я могу ночь за ночью терзаться душой и сердцем, вам об этом ничего не известно. Но если на ужине, где не должно было быть дам, их окажется две, вы будете выговаривать мне подряд три месяца.
Я мечтал о жене, которая была бы рядом. Которая умеет быть дома и ждать. К ней приходишь, как к светящей вечером лампе, и она помогает снять тяжелое от дождя пальто, и ты садишься возле пылающего огня, который она развела, пока тебя не было. «Видите, я рядом, я думала о вас…» О жене, которая поможет в заботах. Приглушит шум вокруг. Я мечтал об убежище.
А вы, значит, думаете, что такого не бывает? Но все женщины, каких я знал, обладали даром преданности. У всех было чудесное свойство быть рядом.
Потому что они любили? Консуэло, я же решился, вы помните? Хотя очень долго боялся. Я говорил себе: если решусь, первая сцена, первое ночное ожидание меня убьет. Я не ошибался. Была та самая рождественская ночь и шесть часов криков на лестнице. Не в моих силах начать все опять сначала. Но мне очень хотелось вернуться. И опять начались ночные исчезновения, я не могу их выносить, потому что в прошлом вы выдумали эту жестокую игру.
И теперь за пять, шесть (или четыре) дней до отъезда, что я слышу от вас? Обвинения, которые должны меня убедить, что я во всем виноват, светские сплетни и слухи. Дом еще пустее, чем всегда… Уверения в любви, которые ничего не меняют в поступках, вы никогда не возвращаетесь вовремя, а это помогло бы моей работе и вашей реальной безопасности.
Я уезжаю не для того, чтобы погибнуть. Я еду, чтобы мучиться, и таким образом быть заодно со всеми моими. Но в жизни я сделал кое-что хорошее, у меня есть мой небольшой багаж. В доме мне не хватает воздуха, и я буду рад, если меня убьют. У меня нет желания, чтобы меня убили. Но я охотно принимаю возможность уснуть именно так.
Апрель 1943 – июль 1944
91. Антуан – Консуэло
Детка Консуэло, дорогая,
Мышка моя в перышках, милая таволга, женушка моя, сумасшедшая, мой малыш, как вы там? Мне вас не хватает. Всерьез, как свежей холодной воды. И при этом только Господь знает, как вы невыносимы, яростны и несправедливы. Но за всем этим тихо теплится огонек, нежность, доброта, жена. Детка дорогая Консуэло, вы моя жена на всю жизнь, до последнего вздоха сердца, и я прощаю вам все лишнее, потому что мало-помалу, потихоньку вы выкинете все плохое, громкое, поверхностное и станете такой, какая вы на самом деле: ласковой помощницей, старающейся помочь.
Мне очень нужна помощь. Климат для меня тяжеловат. Я очень далеко, на краю света. Мне горько. Мне пусто. И никто не может заполнить пустоту. Мне больше не нужны авантюры. Мне нужен покой. Я чувствую себя старым деревом, которое хочет питаться от своей земли. Моя внутренняя жизнь была трудной (и это из-за вас, любовь моя). Я бы хотел, чтобы у меня был дом. Хотел бы настоящую подругу. Словом, вас, как в Норпорте[185], обволакивающую тишиной старых деревьев мою неслышную работу, потому что мне очень нужна тишина.
Так вот, меня не подорвали, таволга[186], я не стал на дне моря водорослью. Плавание было даже излишне спокойным. Славная компания. Грызли шоколад, курили сигареты, играли в настольные игры (я обыгрывал всех в шахматы и гордился ужасно), пили тайком виски (на пароходе сухой закон). Ночью иногда слышали взрывы, и на следующее утро толпились на палубе и считали суда нашего каравана. Все были в целости. Пансионат на прогулке не потерял ни одной девицы. Война, похоже, была далеко, и мы снова занимались мелкими своими делишками.
Здесь в Алжире я проездом, пережил две бомбардировки. Прямо скажем, будничные, заурядные – убито пятнадцать человек, примерно столько же погибает в автокатастрофах, народ смотрит на них, как будто они в кино. Жалкие эти бомбардировки всегда происходят в одно и то же время (на закате солнца), по ним назначают встречи. «Так когда вы придете ужинать? Так, так… Приходите сегодня после бомбардировки…» И после того, как немцы капнут свои три какашки – похоже, они очень бедные ребята, – люди встречаются.
Малыш, я уже в своей военной части 2\33[187]. Я хотел участвовать в войне. И вот теперь я пилот 2/33. Это серьезно. Настоящая война. Я немного староват для этих путешествий, но надо страдать со своими вместе. Ты знаешь, что я об этом думаю. Единственным извинением за то, что я не во Франции, когда там так плохо, будет мое участие во всех неприятностях и рисках. Связь должна быть через плоть и кровь. Подписывать манифесты, как придурок Андре Бретон[188], слишком просто. Птенчик мой, если меня убьют, тебе все-таки будет приятно, что из всей компании крикунов[189] я один уехал из Нью-Йорка. Что отказался от всех постов – пропаганда и проч. Что выбрал самое простое: мне поручат стрелять сверху. Это здраво, несложно и немного грустно. И необходимо, для здоровья моего сердца. Алжир еще душнее Нью-Йорка. Все здесь очень милы со мной, меня приглашают, окликают, задают вопросы, но я уже наговорился. Я не создан для бесед, встреч, главных штабов, политических ужинов, лекций, интервью. Незачем попусту тратить кровь. Если что-то думаешь, проверь свою мысль на фронте. И все. Мне легче терять кровь, чем слюну. Я могу только проживать.
Моя группа располагается где-то далеко в пустыне[190]. Война и песок. (Может, встречу маленького принца?) У меня странная судьба, все время приводит меня в пески. Мне не суждено утонуть в море (потому и подводные лодки не посмели подплыть…). Зайчонок мой, не прирученный, если случится со мной плохое, ты меня не жалей. Я устал почему-то, сам не знаю почему. Нью-Йорк, распри, споры, клевета, всякие истории, Андре Бретон – все опротивело мне до тошноты. Может, поэтому. Это же утомительно. И не по-людски. Фальшивая алгебра. Я угостил его вкусной жареной уткой, а ему показалось: заманил в ловушку[191]. Ловушку адепта, интеллектуальную, философскую. Какой дурак. И все они дурят понемногу. Они не моя родина. Все это мне претит. Буду стрелять ради покоя в Агее, или ужинов с Лазареффом, или твоих уток (ты не умеешь их жарить, корочка не хрустит), буду защищать «добротность». Я люблю «добротные» вещи. Преданность. Простоту. Шахматы с Ружмоном[192] (вот он славный человек), верность, а не игры в правду, в которых изгнанники позволяют себе безбожное вранье. Настоящие сады, где по-настоящему хорошо, а не предприятия по уничтожению садов. Мне так нужен сад, где хорошо.
Понятно, что здесь садов нет. Здесь тоже слишком много разговоров. Задыхаемся в пустыне идей. Жизнь сердца предлагают строить по математической формуле. Быть за. Быть против. А я ради садов, ради рая. Осточертели они мне со своими чертежами для нотариусов. Я люблю артишоки, малинники и таволги. Мне уже ничего не говорят a, b и c в уравнениях политиков. Родник, чтобы напиться – вот что мне нужно там, где отродясь не было никаких родников. Вообще-то, не так мне и важно, если меня убьют. Я мало что потеряю.
Но я все-таки вернусь, Таволга. И поэтому прошу, не делай слишком много глупостей. Не делай ничего, что могло бы меня покоробить, дорогая моя детка. Вы такая мудреная и бездумная моя детка, когда рядом с вами нет вашего взрослого друга. Я прошу вас всем своим сердцем, не водитесь с Бретонами и их компанией. Там после скудного словесного бреда доживешь только до самоубийства. Растите герань или кролика. Это непросто. Появляется связь. Возникает отдача. Геранью любуешься, кролика можно съесть с друзьями. Не занимайтесь реконструкцией мира, это нетрудно. Найдите себе просто друзей. Друзей, которые чувствуют людей и уделяют частичку себя. Которые поведут в сад, а не будут рассуждать о нем. Не готовьте для меня пустыню, если мне суждено вернуться. Избавьте меня от необходимости краснеть. Помогайте мне, пожалуйста. Иначе я не вернусь. У меня достаточно ран. Я разлюбил камни. Мне хочется поспать на травке. Не заставляйте меня спать среди песков.
Общайтесь с чудными людьми вроде Хэлен Маккей. С Ружмоном, Ле Руа[193], Гурвичем[194]. Особенно дружите с добрыми женщинами. Вы таких знаете, милая мышка. Научитесь не глотать рвотное. Жаклин Бретон. Соня[195] тоже не для вас, отдает нездоровьем. Не вредите себе. Вы можете быть просто чудом, когда станете, наконец, самой собой.
Консуэло, детка Консуэло, я вас очень люблю. Мне нужно помогать вас любить.
Зачеркнуто: авиагруппа 2/33 – просьба передать через Алжирские воздушные силы, Алжир.
Боюсь, что письмо потеряется. Пока не знаю своего адреса (буду в своей авиагруппе через три дня), так что пиши:
С просьбой передать: доктору Пелисье[196].
17, ул. Данфер-Рошеро,
Алжир (Северная Африка)
92. Антуан – Консуэло
Мой дорогой,
Письмо, которое отправляю вам, написал на следующий день после приезда. Потом ждал удобного случая, чтобы отправить. И вот, наконец, сегодня уезжает один мой друг.
Мой дорогой, я тоже уезжаю сегодня вечером к своим товарищам[197]. Там все пойдет лучше, таволга. Но сегодня мне грустно. Грустнее, чем обычно. Сомневаюсь в людях, в жизни и в себе самом.
В письме я писал тебе о бомбардировках в Алжире, потому что в первые два дня после моего приезда противовоздушная оборона американцев устроила нам замечательный спектакль в небесах. И несколько немецких бомб придали окружающему вкус войны. Я думал, что летать будут каждый день, что ленивая совесть проснется, что зашевелятся мозги этих побочных сыновей. Но все кончилось. Ничего. Люди приглашают друг друга на коктейли (скверные, надо сказать) и обсуждают свои мелкие делишки. Деточка, дорогая, я совсем задыхаюсь.
Я снова вожу самолет. Ничего не забыл. Скорее показалось занудством, немного посложнее велосипеда. Спортивные радости меня больше не греют. Таволга, я умираю от жажды и не нахожу, чем напиться. Где она, моя правда?
Жду с нетерпением первого боевого задания[198]. Может, почувствую, что нужен.
Пока у меня одна радость: телеграмма, которая мне сказала, что ты немного думаешь обо мне[199].
Девочка, девочка, только вы можете мне помочь, как никто другой в мире. Я прижимаю вас, мою драгоценность, к самому сердцу.
Ваш муж
93. Консуэло – Антуану
Мой муж, мой Тоннио, мой дорогой,
Мне так вас не хватает, без вас я такая маленькая, такая одинокая на пяти этажах нашего пустынного дома[201]. Только собака носится по лестницам с костью в зубах, умоляя поиграть с ней.
Твой стол в библиотеке много чего говорит о твоем отъезде. Твой беспорядок на месте, я к нему не прикасалась, слишком слаба еще, чтобы наводить порядок. У меня жмет сердце, знаешь, да? Я уже на несколько часов поднимаюсь с кровати[202]. Но чувствую себя защищенной только в постели. Думаю, что ты вот-вот вернешься, вот-вот войдешь в комнату, с минуты на минуту. Тогда я принимаю таблетку и засыпаю. Но с весной силы прибывают. Вчера Рушо[203] пригласил меня поужинать в ресторан и с таким восхищением, с такой любовью говорил о тебе. Он любит тебя как человека. Ждет от тебя столько хорошего, так много замечательного от твоей будущей книги. Я сказала ему, как я тебя люблю, люблю на всю свою жизнь. И как это трудно: столько тревог, столько разлук. Он мне сказал: «Когда все кончится, когда вы умрете, добрый Господь вам скажет: Дитя Мое, вы видели в жизни небо и ад. Вы жили с Тоннио. Что я могу вам дать, мое Дитя? И вы ему тихо ответите: Тоннио. И так оно и будет. Аминь». Муж мой, заботьтесь о себе, не ударяйтесь в дверях (головой). Пишите мне. Дарите мне свет завтрашнего дня вашими письмами. С каждым днем мне все тяжелее твое молчание, твое отсутствие. Это тяжесть, она настоящая, я ее ношу. Я хочу нести ее с достоинством и изяществом. Помогите мне, говорите мне о том дне, когда я окажусь под защитой ваших рук, ничего не боясь, не боясь даже твоей любви. Я вас целую. Надеюсь, что мое письмо дойдет, потому что я прошу Господа, чтобы Он дал тебе его прочитать.
Твоя жена
94. Антуан – Консуэло
Дорогая моя женушка, вот опять я с тобой рядышком. Только что виделся с Ла Розьером[204], он уезжает. Попросил его позвонить тебе из Канады. Женушка моя, дорогая, хочу тебе сказать: до чего же я был счастлив в Нортпорте[205]. Я понял это только сегодня. Там, наверное, был последний рай в моей жизни. Моя дорогая, милая женушка, вы разводили для меня огонь, подбрасывали поленья, и я мог впитывать тепло всем сердцем без горечи, упреков и сожалений. Огонь, согревающий мой дом. Моя милая, дорогая женушка, мне грустно, грустно, грустно. Я совсем один. Мне одиноко, одиноко, одиноко. Я еще никогда не чувствовал себя таким одиноким.
Ты представить себе не можешь человеческую пустыню в этой стране. От встреч ни малейшей радости. Это встречи в зале ожидания. Встречи на вокзале. Вне жизни. Эгоизм, сплетни, политика. А мне так нужна культура, религия, любовь. Милая, дорогая женушка, может, вы сможете меня спасти?
Через три дня я буду на войне. Не знаю, успокоится ли там мое сердце? Какими будут мои товарищи? Быть может, тоже с загнившим от алжирской гнили сердцем? Мой злобный малыш, даже в вашем гневе находилась для меня жизнь. В выгребной яме Северной Африки я чувствую себя вне жизни. Каково тем, кто воюет? Может, им добавляет достоинства близость к смерти, мой птенчик? У меня онемела душа. Я пожертвовал всем и не получаю ничего. (Придурки вроде Бретона не понимают, что я отдал абсолютно все.) И не получил ничего. Пока не получил ничего. Может, мне нужно вернуться с фронта на продырявленном самолете, чтобы снова почувствовать себя собой.
Потому что вокруг меня – и это правда – все такое ветхое, и себя я еще никогда не чувствовал таким старым. Возможно, немного болен. (Конечно, в этом причина моей безнадежности.) По каким же причудливым тропам приходится брести внутри себя, пробиваясь к свету… Дорогая, я всегда и во всем искал только чистоты. И конечно, не раз обманывался. Дорогой мой, дорогой, я не хочу обмануться на этот раз.
Ненавижу Алжир. Возможно, потому, что совсем по-другому представлял, как буду воевать в пустыне. Но по-другому выбрать я не мог. Мой инстинкт, я на это еще надеюсь, подсказал мне правильно. Но знай, что здесь – невыносимое людское предместье. Зона. Блошиный рынок чувств. Вот уже три дня нет даже бомбардировок. Они придавали здешним людям хоть чуточку достоинства. Хотя бы на взгляд. Но сегодня к вечеру я устал до смерти, и все они кажутся мне убогими. Я пересох, Консуэло. Умираю от жажды. И не нахожу ничего, чем ее утолить.
И, конечно же, я тревожусь о тебе. Противным, мучительным беспокойством, которое сосет сердце. Я любил тебя гораздо больше, чем тебе казалось. Я люблю тебя больше, чем ты знаешь. Я всегда говорил с тобой на языке, который не достигал до твоего сердца. Может, ты любишь меня, но никогда, никогда, никогда ты не задумывалась о моей любви. Когда я бывал нежен, когда весь тянулся к тебе, переполненный лишь желанием позаботиться, ты ни разу не улыбнулась от радости. Никогда не одарила меня своей радостью. Я был лампой и ничего не освещал. Не видел, что от меня есть свет. Если я убегал, то из жажды найти в этом мире хоть что-то, что вернуло бы мне каплю отданного мной света. Когда я клал руку тебе на лоб, я не становился деревом, укрывавшим тебя своей тенью. Один только раз в Монреале утром[206] ты вдруг произнесла совершенно неожиданно – помнишь? – «Фасолька…» Я переспросил: «Ты о чем?» Ты ответила: «Я с тобой. Я счастлива…» Я замолчал. Ты меня потрясла. Для меня случилось чудо. Цветок, за которым я так ухаживал, так заботился, которого так желал, подарил мне лучик света. Потом я ждал, что чудо повторится. Ждал. Я надеялся. Надеялся. И снова начал умирать от жажды. Деточка, Консуэло, тебе было так легко опьянять меня благодарностью. Если одно нелепое слово так опьянило. Девочка моя, было так легко говорить иногда: «Я счастлива…» Если бы я умел отдать тебе все-все! Какое горе приносит солнцу маленькая планета, которую оно никак, никак не может одарить хоть каплей света. И сейчас, если мне придется неведомо где умирать с пулей в животе, у меня не слишком большой запас воспоминаний, которые помогут мне засыпать. Только дурацким словом «фасолька» я буду баюкать себя до самой смерти.
Я ошибся. Ты еще один раз показала мне свою радость, это было в нескольких шагах от Лютеции, мы уже расстались, и я подарил тебе Кодак за восемьдесят шесть су. Детка Консуэло, глупая индюшка, жалкая скряга, в этот день я готов был подхватить тебя на руки и снова сделать единственной своей судьбой. Когда мы порой ужинали вместе в ресторане, надо было мне только сказать: «Как я счастлива…» Я бы не устоял перед искушением твоего счастья.
Любовь моя, мне было так необходимо светящееся окно.
Мне так необходимо светящееся окно сейчас.
Ты знаешь, светящиеся червячки – дамы, и у них есть мужья с крылышками. Мужья возвращаются из долгих странствий к ним под ели, потому что они светятся. И если вы мне скажете: «Я была счастлива…», мне, может быть, удастся вернуться.
95. Антуан – Консуэло
Птенчик, заглянул пожелать вам доброго вечера. Птенчик, я снова ушел от пустых, бесполезных разговоров. Птенчик, дорогой, я снова ушел от людей, которые ненавидят других людей. Птенчик, дорогой, я не могу больше этого выносить, больше не могу. Птенчик с взъерошенными перышками, будь мне садом, будь родником. Птенчик, мой дорогой, мне необходимо беречь кого-то, иначе я буду легким-легким, до того легким, что улечу одной прекрасной ночью, сам того не заметив… Птенчик-малыш, не превращай меня в самолет без посадки. Нужно, чтобы я стремился вернуться.
Я вижу с земли, что меня ждет ночью в полете: светящиеся пули (все самолеты, которые прилетали, были сбиты). Ты видишь, как взлетает сотня тысяч пчел, удивительное зрелище, лучше любого фейерверка.
Птенчик, малыш, я в глубочайшей безнадежности. А это плохо, очень плохо. Расти для меня трех кроликов в мирном доме, под мирными деревьями. Птенчик, малыш, я больше не знаю, где же люди. Все, кто здесь, вовсе не они. Здесь политики, болтуны, борцы. Птенчик, я усомнился в людях. Поэтому мне очень нужны рассказы про кроликов, про черные пятна на их мордочках и еще о том, как пахнет листва. Птенчик, малыш, мне так хочется любить запах деревьев возле моего дома, без него мне некуда будет вернуться. Птенчик, малыш, смастерите для меня ловушку, куда бы мне очень хотелось попасть. Поместите в нее трех кроликов, деревья, детку Консуэло, которая умеет залечивать раны, детку Консуэло, которая прилежно шьет, склонившись над белым батистом. И, может, еще цветок в стакане воды. Можешь положить сигареты, кофе с молоком, тартинку с маслом. Но! Птенчик, малыш, не надо ничего из того, что я ненавижу. Я стал так уязвим. Не из-за пуль. Потому что с трудом вижу себя на этой планете. Так что, если ты не зажжешь на своем окне маленькой лампы, спокойной и доброй, боюсь, что в военной ночи я не смогу найти обратной дороги.
Знаешь, Франция напротив меня – в двух с половиной часах полета. И я чувствую себя таким виноватым, что не делю с ней беду. Я чувствую себя потерянным, потому что отсечен от корня. Мне нужно отдавать. Нужно быть вместе с ней хотя бы там, где она воюет. Отдать всего себя. Ты хорошо меня знаешь. Мне не знать покоя без работы на войне. Мне необходимо окунуть свое сердце в звездный океан, на который в эти дни я смотрю с земли. Вокруг слишком шумно, на самолете легче. Ничего не слышно. Есть только звезды.
Любимый птенчик, поберегите немного того, кто бережет вас.
96. Консуэло – Антуану
[…] ORD 159/ P VIA WL NEWYORK 33 10 V
ПОПРАВИЛАСЬ[208] СЛАБА ИЗ-ЗА ТВОЕГО ОТСУТСТВИЯ НАДЕЮСЬ НЕБО БУДЕТ ТЕБЯ ХРАНИТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ ЖДУ НОВОСТЕЙ ЦЕЛУЮ НЕЖНО КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
97. Антуан – Консуэло
Дорогой мой, моя Консуэло, моя женушка,
Как же мне тоскливо без тебя! Как мне грустно! Живу в дощатом бараке, комната на троих[210]: работать нет возможности. Вот уже три недели не видел ни города, ни домов. Только песок с мелкими камнями, непохожий на настоящую пустыню. Скорее пригород, нищий и печальный.
Не могу тебе сказать, где я, любимая. Летаю на одноместном истребителе, который делает семьсот километров в час! Я слишком стар для таких игрушек, но приложу все силы, чтобы продержаться как можно дольше. Я упорный, храбрый. (Хотя тут, на днях, испугался, но эту историю я тебе не расскажу.)
Знаешь, мы – мы занимаемся войной, потому что наши самолеты летают очень далеко. Оружие на них заменено на фотографические аппараты. Ох, дорогой мой птенчик, у тебя муж контрабандист, и, скажу даже больше, старейшина контрабандистов. (Тот, что летает на таких же самолетах и идет вслед за мной, лет на семь моложе меня…) Эх, малыш, вспоминаю нью-йоркскую брань, клевету Андре Бретона[211], всю эту грязь. Но я все-таки верю, что отдал все. Мне ничего не осталось! Я чувствую, я беден, беден, беден до смерти. Но перед смертью мне хотелось бы повидать тебя, моя Консуэло, моя таволга. Так что вернусь.
Не знаю, доходят ли до тебя мои письма. Ничего не знаю. Не знаю о тебе, мой благословенный огонек. О, Консуэло, будьте благоразумны, расцветайте к моему возвращению. И понемножку молитесь за своего мужа-контрабандиста. Много, очень много огорчительного. Много о чем не могу говорить.
Напишу вам все-таки свой военный адрес:
КАПИТАНУ ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
3RD ФОТОГРУППА APO 520
[ЗАЧЕРКНУТО: US ARMY]
Но, дорогой мой птенчик, пишите и на адрес Пелисье, вот он:
Доктору Жоржу Пелисье
17, ул. Данфер-Рошеро
Алжир
Консуэло, благодарю, благодарю от всего сердца за твои старания быть мне товарищем. Я сегодня на войне, я затерялся на огромной планете, у меня одно утешение, одна звезда – свет вашего дома. Птенчик, храните его в чистоте.
Консуэло, благодарю от всего сердца, что вы мне жена. Если меня ранят, есть кому за мной ухаживать. Если убьют, мне есть кого ждать в вечности. Если вернусь, мне есть к кому возвращаться.
Консуэло, все наши ссоры, наши разногласия умерли. Я весь благодарное песнопение.
Три недели тому назад был проездом в Алжире и виделся с Жидом[212]. Сказал ему, что с Нелли все кончено, что я люблю тебя. Показал ему твое письмо[213]. Он сказал: «Необыкновенно трогательно». (Это единственное письмо, которое я от тебя получил.) «Вы были правы, будучи против Нелли и против Ивонны[214]…» Знаешь, о чем я больше всего сожалею, Консуэло? Что не вам посвятил «Маленького принца».
Скажите, дорогая, его полюбили? Скажите, дорогая, вышла ли книжка у Кольера[215]? А у Брентано[216]? И что говорят? Я не знаю ничего, ничего, ничегошеньки.
Дорогая, хочу рассказать вам давний сон, он приснился мне, когда мы жили в разводе.
Мы стоим с вами на равнине. Вокруг мертвая земля. Мертвые деревья. Нет запаха, нет вкуса.
И вдруг, хотя на взгляд ничего не изменилось, изменилось все. Ожила земля, ожили деревья. Все обрело вкус, все запахло, так мощно, сильно, для меня даже слишком. Слишком быстро мне вернули жизнь.
Я понимал, в чем дело. Я сказал: «Консуэло воскресла. Консуэло здесь». Ты была солью земли, Консуэло.
Ты пробудила во мне любовь ко всему вокруг просто потому, что вернулась. Консуэло, тогда я понял, что полюбил вас навек.
Консуэло, дорогая, станьте моей защитницей. Укройте плащом вашей любви.
Ваш муж
98. Консуэло – Антуану[217]
Муж, мой милый муж, мои часы с песком пустыни, вы моя жизнь. Дышу, иду к вам с корзинкой, полной всего, что ты любишь, а еще с луной-чародейкой, пусть служит тебе зеркалом, чтобы ты знал: какой ты чудесный. И тогда ты поверишь, что закатов будет много-много, и наступающие часы будут сладки твоему сердцу. Если бы ты был рядом со мной, я порадовала бы тебя музыкой кофейной мельницы и никуда бы не спешила. Хочешь так, да?
Удивительное везенье, один друг Понтона д’Амекура[218] доставит тебе это письмо, если ангелы, помощники жен, захотят, чтобы я тебе повторила свою, полную любви, молитву.
Дорогой мой, прошу тебя говорить побольше со звездами и песчинками, они верные друзья моего Тоннио.
Ты не один. Сколько барышень-звезд танцуют и гладят тебя по оставшимся волоскам. Я знаю это. И когда ты вернешься, ты будешь богаче их любовью. Ты напишешь «Маленькую принцессу песков», это говорят линии твоей правой ладони. И обеими руками ты протянешь мне ее в подарок, чтобы я больше не твердила: «Если бы он посвятил мне «Маленького принца», если бы он повез меня в Вашингтон…» Дорогой, ты повезешь меня туда, куда ни один муж не возил свою жену.
Я получила твое первое письмо и живу теперь окутанная целебной нежностью. Я сейчас в Вашингтоне, чтобы получить разрешение вернуться в Мексику. Гурвичи[219] хотят поехать вместе со мной в августе на три недели в Мексику, если получится.
Я крепко обняла тебя и не отпускаю ни на секунду. Здешние зеленые летние деревья почтительно тебе кланяются.
У меня пятнадцать минут, чтобы написать тебе письмо. Ты получил мои другие письма?
Со всеми моими поцелуями.
У меня маленькая миленькая квартирка на год: 2, Бикман-плейс[220]. Нью-Йорк Сити.
99. Антуан – Консуэло
Консуэло, деточка моя дорогая, моя любимая, Консуэло, мой певучий родник, Консуэло, мой сад и моя прерия, мне грустно до невыносимости. Столько, столько любви прилило к сердцу.
Понимаешь, моя Таволга, я был в разлуке с тобой три долгих года. Это было похоже на изгнание. Я прекрасно знал, что люблю тебя и никого больше в мире не люблю. Деточка, я слеплен из того же теста, что и ты, и не умею менять дома. Консуэло, Консуэло, я не мог представить своего дома без тебя, старости без тебя, зимнего вечера без тебя. Консуэло, благодарю вас всем своим существом, сердцем, костным мозгом за то, что вы так крепко держитесь за меня, вцепились, как маленький упрямый краб. О, Консуэло, без вас у меня не будет старости. Потерять вас – значит умереть. Консуэло, вы спасли меня, отказавшись со мной расстаться.
Конечно, абрикосик, вы мне делали больно. И часто очень сильно. Но как прочно это забыто. Я помню только ту боль, которую причинил вам я. О ваших слезах, Консуэло. О ваших одиноких ночах, Консуэло. О вашем ожидании, Консуэло. Консуэло, на этом свете я люблю только вас и благодарю вас за то, что вы знали, что я вас люблю.
Консуэло, вы нужны мне седая, возле меня, чтобы умереть. Консуэло моей вечности. Консуэло, которую дал мне Господь, потому что мы муж и жена. Консуэло, единая плоть, Консуэло, без которой я теперь не могу обходиться в своих снах. Консуэло, я был капитаном твоего сна. И теперь, когда я состарился, я знаю, что не было в моей жизни лучших странствий, чем ночной путь вдвоем к божьему подарку – утру. Детеныш моих слез, долгих ожиданий и наших пробуждений тоже, – и ночей в твоих объятьях, словно в глубинах морской зыби, неизменной навек, где мне открывалась такая подлинность истины, что теперь, когда я во сне один, я зову на помощь.
Я состарился, осиротел, у меня нет любимой сестры, нет детей, мне не хватает вас в стольких обличьях этого мира. Я боюсь за вас, боюсь за себя, боюсь звезд, ночи, моря, революций, войн, забвения, предпочитаю умереть, умереть мгновенно, чем не знать, где вас искать. Я слишком стар, чтобы бегать, слишком стар, чтобы вечером ждать, слишком стар, чтобы ловить у окна малейшие шумы улицы, когда вы запаздываете, слишком стар, чтобы вас, пускай всего лишь на час, потерять среди миллионов и миллионов жителей этой поганой планеты, где я – ожидая – настолько несчастен.
Мне немедленно необходим рай, где было бы все надежно. Где было бы все неизменно навек. Где ваш голос оставался бы ровным, где он больше не грозил бы измениться. Где вы больше не были бы рассеянной, спешащей, смущенной. Золотая моя жатва, мне очень, мне до крайности необходимо, чтобы я был сложен в ригу возле вас, когда буду возвращен в дом. Хватит с меня, любимая, дождей на улице, множества толп, множества мужчин и множества женщин, я хочу быть собой, быть с тобой и, наконец, отдохнуть.
Я живу в лагере в дощатом бараке. Спим втроем в одной комнате. У меня нет норы, нет убежища хотя бы на час. Палит жара, медленно разгуливают песчаные смерчи, похожие на тяжелые башни. От слепящего солнца у меня болят глаза. Полет меня изнуряет, уже не по возрасту. Я устало тащусь на буксире огромной толпы великого исхода, и все мои старые раны болят сильнее, чем когда-либо. Таволга моя, кто догадается об этом, если не вы, чтобы меня немного пожалеть? Деточка моя, как бы мне хотелось подойти к тебе. Ты бы меня узнала и сняла грациозно кувшин с плеча, чтобы меня напоить. Консуэло, я тебя жажду.
Даже час еды для нас не оазис. Выстраиваемся с котелками в очередь перед американскими бадьями. Повар-американец отмеряет тебе твою порцию мяса, конфитюра, овощей – все разом, и ты садишься, скрестив ноги, все это жуешь, ни тебе стола, ни застолья с песнями, ни ритуала вина, хлеба, кофе. Я муравей среди муравьев, насекомое среди насекомых, мне ничего не услышать, нечего рассказать. Я тоскую по родине, она в тебе.
Три дня тому назад я мог убиться. Познакомился с очень редкой штукой во время полета, несмотря на весь мой опыт, такого еще не испытывал. (Рассказать тебе не могу.) В общем, смотрел на землю, в которой предстояло устроить себе дыру. Не чувствовал ни страха, ни сожаления. Подумал: на свидание я приду первым. Буду терпеливым, буду ждать тебя в вечности и навек. Консуэло, я не могу уже ни сомневаться, ни бояться. Мне как будто сто тысяч лет, и мне нужен только покой. Мне нужна ты. Консуэло моих седых волос, пусть снег лет укрывает нас вместе, и мои седые волосы сплетаются с твоими, такими же седыми. Ты научила меня совместному сну, ты знаешь об этом? Теперь меня нужно научить стареть. Кто знает, может, и это чудесно?
Консуэло, Консуэло, я кричу тихо-тихо. Мне нужно, чтобы меня утешили. Научили. Вели за руку, Консуэло. Для тебя я малый несчастливый ребенок.
Пиши в Алжир, дойдет скорее, мой адрес меняется так быстро.
Доктору Жоржу Пелисье
17, ул. Данфер-Рошеро
Алжир Северная Африка
100. Консуэло – Антуану[222]
Мой волшебный краб,
Мне выпал счастливый случай, один из тысячи, отправить вам свое письмо. Через час я еду в Нью-Йорк, пошлю это письмо Понтону[223], а он передаст его своему приятелю, который отправит вам! Каждый раз, когда я вам пишу, я думаю: это письмо дойдет. Но я, по крайней мере, говорю с тобой, пусть ты меня не слышишь (как всегда). О, сердечко (сердечко Мадам), как оно мало! Мой дорогой, мне хотелось бы стать ручейком среди ваших песков, чтобы освежать вас. Для меня существуете только вы. Хочу, чтобы вы были целы, горды, полны сил. Знаешь, Папусь, Рушо (Андре) сказал мне: «Говорю вам совершенно серьезно, его «Каид»[224] лучшее, что я когда-либо читал, это пища завтрашнего дня!» И он говорит это всем своим друзьям. Он повторяет мне: «Он вернется, он обязательно к вам вернется. Разве сможет он где-то быстро вырастить другую Консуэло, а эта уже посажена, ухожена, подстрижена. Он непременно вернется собирать жатву».
В Вашингтоне дикая жара. Пока не знаю, где буду купаться летом. Может быть, только на Бикман Плейс, в ванне. Когда я уезжала из дома с Ганнибалом[225], мне было грустно, дождь, такси! Прощание с Ружмоном и маленькой Пеггин Гуггенхайм[226] (падчерицей Макса Эрнста). Я переехала в отель Наварро[227]. Но две комнаты в отеле, несмотря на оживленный район Центрального парка, были тюрьмой после дома на Бикман. Тебе он не нравился, потому что мы приехали из Нортпорта[228]. Но я, как птенчик, искала, искала и нашла гнездышко на реке, где устрою для тебя комнату с твоими костюмами и старыми ботинками. Я наняла квартиру без мебели, но на восемнадцатом этаже, очень светлую, с кухней больше гостиной. Огорчение у меня одно: я не могу сразу же в ней приготовить для тебя еду. Я навестила семейство Вертес[229], попросила научить меня правильно жарить утку и еще взять меня с собой летом в Нортпорт. Может быть, что-то выйдет и не обойдется мне слишком дорого. Есть еще план поехать в Мексику (на август месяц), но я не поеду, если не получу все бумаги (разрешение вернуться в Соединенные Штаты). К тому же (Демоне) слишком грустный. Доктор часто прогуливается с другими красавицами. Я оставляю на Бикман Плейс, 2 ключ для тебя, мой адрес в Мексике будет El Consulado del Salvador. Если вдруг чудом ты позвонишь, на поезде, на самолете прилечу. Но я знаю прекрасно, мой птенчик, что ты слишком занят у себя в песках. Тебе необходимо было действие, активное участие! Из-за твоего отъезда у меня несколько дней были температура и бред. Мне так тяжело было бы видеть лица чужих людей в минуту нашего расставания. Если бы это я была доблестным воином и прощалась бы с тобой перед всем двором перед долгой разлукой, тебе тоже было бы не до смеха. Говорю об этом, чтобы извиниться за огорчение последних минут. Но теперь мне уже лучше.
Солнце помогает, твое письмо тоже, и, мой взрослый муж, знай, что в бескрайнем небе есть прекрасная волшебная звезда, которая бережет Тебя. Знай, что это мое сердце. Я хотела бы столько тебе рассказать, но скоро уже шесть часов. Скоро отойдет поезд, и это письмо отправится к Понтону, если месье, который повезет его, приедет к нам.
Трудись, дорогой, рисуй, если не получается писать, и присылай мне с друзьями длинные письма.
Бесконечно благодарю тебя за твое первое, я его ем, я танцую с ним, я горда, я богата, я вознесена до самых небес. В моем поцелуе тоже благодарность.
Ваша
101. Консуэло – Антуану[230]
Маленькое письмецо, чтобы сообщить тебе: «Маленького принца» очень, очень хорошо приняли, Брентано еще нет, но мне сказали, что будет на этой неделе. Кольер уже. Друзья и публика – все растроганы[231].
А твой Главный Роман?
Ты его начнешь?
Мой Тоннио, если понемножку писать, это тебе поможет, Папусь, и камни будут не такими серыми.
А что, если сможешь?
Хочешь, приеду к тебе солдатиком и буду готовить для тебя еду в твоем бараке? Только если меня примут, мой дорогой. Не оставляй меня потом одну среди жителей Северной Африки! Я могу пережить большие разочарования, но мелкие меня убивают.
Мне скоро на поезд, я в Вашингтоне проездом на сутки. Мне кажется, что я повидалась с тысячью друзей. Я возвращаюсь в Нортпорт[232], но каждую неделю буду брать почту на Бикман Плейс, 2. Пиши всегда туда. И будь поосторожнее с печенью, головой и ногами, не расчесывай их, чтобы хорошо ходили. Протирай розовой водой. Когда вернешься, мы с псом Ганнибалом расцелуем тебя повсюду.
Дорогой мой, боюсь, что мои письма до тебя не доходят.
102. Консуэло – Антуану
Большое утешение в моем одиночестве ваше первое большое письмо, где ты мне говоришь с такой нежностью, что жалеешь, что не посвятил мне «Маленького принца», тогда бы я была в твоем луче, и он защищал бы меня. Я поверила, что ты написал мне правду, плакала от избытка чувств, я так боялась, что изгнана из твоего сердца…
Посылаю это письмо, возможно, самолетом. Крепко-крепко обнимаю вас, мой дорогой. Никогда больше не оставляйте меня где-то позади, я так страдаю, если не мчусь с
103. Консуэло – Антуану
Тоннио,
Я получила два ваших письма. Я уже написала вам тысячу… Я не решаюсь их отослать. Получите ли вы их когда-нибудь?
Где вы, мой дорогой?
В моем сердце, да, навсегда.
Ваша жена
104. Консуэло – Антуану
Папусь,
Вы не получите моего листка, но я отправляю его как крик, кричу изо всех сил, от всего сердца. Услышьте, мой дорогой – спасибо за ваши два последних письма!
Я так боюсь, что плохо их поняла, мой дорогой, но даже если плохо поняла*, когда вы говорите, что никогда больше меня не покинете, что у нас будет ферма, что ты напишешь свою книгу! Услышьте меня, мой Тоннио, моя любовь,
Я написала вам целых
Во имя жизни –
А моя жизнь так мала,
Так коротка,
Что я не хочу больше
Растрачивать время, которое принадлежит вам –
Я посылаю вам
*Дорогой, когда я написала, что «плохо поняла», я хочу сказать: а вдруг это не обо мне? Это как будто мечта, сон, который снился мне, но когда-то давным-давно. Я благодарю небо за все, что оно пожелает нам даровать. В первую очередь, за твое здоровье, за твою жизнь. За твою прежде, чем за мою.
Ваша жена
105. Консуэло – Антуану
Тоннио дорогой,
Не знаю, как сделать так, чтобы ты получал все мои письма! Пожалуйста, посоветуй. Я все время пишу тебе через нью-йоркскую «Почту Мастер», но не понимаю, получаешь ты их или нет. Но знайте, дорогой (птенец в невидимых перьях), что я не прерываю долгого нежного разговора с тобой!
Сегодня я обедала с (Саннореном), другом Рушо. Ему очень понравилась твоя последняя книжка[233]. Ты ее получил? Расскажи хоть немного о своей жизни, иссыхаю без твоих новостей. Какое долгое ожидание! Я потеряна без тебя. Возвращайся, мой супруг, я приготовлю вам пуховую постель и пуховую жену.
Ваша
106. Консуэло – Антуану
Мой малыш, любовь моя,
В Нью-Йорке удушающее лето. Мои легкие этого не любят, вернулась астма, и по вечерам я жгу волшебный порошок себе в помощь. Не знаю, доходят ли до тебя мои письма, интересуют ли мои новости. Я получила от тебя письмо, которое мне поможет жить всю войну. Господи, как трудно без тебя, ты все наделяешь красками, добротой и достоинствами, даже «Бекеров» и всяких там «Элен»[234] (sic!). Ты басовый ключ, все остальное выстраивается за тобой. И когда ты ошибаешься, все танцуют неправильно.
Я только начала писать тебе письмо, как мне позвонили и сказали, что есть оказия – молодой человек его отвезет. Бегу вместе с Ле Руа[235] отнести эти глупые строчки, но они скажут тебе, что я все время рядом с тобой, и я на тебя надеюсь.
Завтра я напишу тебе еще.
Твоя Консуэлочка очень нежна, очень тиха, очень сумасбродка, очень твоя жена. Я была в больнице, навещала Рушо (…). Его лечит доктор Хартман. Он говорил о тебе с такой любовью, с таким уважением, что я так бы и задушила его поцелуями из благодарности. Его сын уезжает вместе с Жиро, а три его девочки и он сам, может быть, навестят меня в Нортпорте. У меня там дом на июль месяц. Только там я могу хоть немного почувствовать тебя.
Не забывай меня. Я сняла маленькую квартирку на год, Бикман Плейс, 2. Целую тебя, мой бегучий краб, яркость моего завтра, мой дорогой.
107. Консуэло – Антуану
Тоннио,
У меня нет очков, чтобы тебе писать, но я надеюсь, ты разберешь. Может быть, благодаря мадам Фенар[236], ты получишь это письмо, она отдаст его адъютанту генерала Жиро[237].
Мое сокровище, мое чудесное перо золотого времени года, осени, оно покачивается вдали от меня, а потом возвращается, как море возвращается к своим пляжам и целует их. Мой Тоннио, возвращайтесь ко мне, и вы встретите маленькую принцессу, которая ждет вас в моем сердце. Вы будете единственным, умеющим устраивать для нее торжественные приемы, и трон, с которого она никогда не упадет, вокруг нее столько угроз… толчков… до самых звезд, где баюкает ее забвение.
Я получила только два твоих письма, всего два. Но в них столько нежности, столько семян, что скоро я превращусь в огромный лес.
Скажи мне, дорогой, ты, великий маг – воскреситель забытых колокольчиков, займешься по возвращении колокольчиками в нашем доме, чтобы в нем звучала музыка?
Тебе ничего не надо прислать? Достаточно трусов, нижнего белья, я имею в виду? Может быть, плащ? Как ты думаешь, у меня есть возможность поселиться в Марокко? Меня пугает климат, очень, очень пугает из-за астмы. Но если я с тобой, мне ничего не страшно. Но я боюсь, ты полетишь дальше. Если ты будешь на одном месте, если получишь место в Алжире, тогда позовешь меня? Это, конечно, мечта, и я сказала глупость. Но я ничего не знаю о войне. То, что мне рассказывают, я этого не понимаю.
На завтра у меня приглашение на коктейль, где я могла бы поговорить с генералом Жиро. Но у меня недостанет мужества, я ни на что не гожусь, только болтать языком. Приемы меня всегда пугают. Я их люблю,
Если бы я могла – чтобы быть полезной и днем, и ночью, – я стала бы фруктом, растением, красавицей.
Умираю от желания его спросить: «А вы видели моего Тоннио[238]? Скажите ему, что видели меня – Спасибо – Храни вас Бог». Я приехала в Вашингтон на концерт нового трио – Фостер, Ле Руа, Шольц[239] в Меридиан Парке. Концерт замечательный. Проплакала всю сонату си минор Шопена из-за того, что тебя нет, и видела тебя таким грустным, таким задумчивым! Маленький мой, это все пройдет, и ты будешь у себя, у нас, я заварю тебе чай, принесу рис, и будет жарко гореть огонь.
Господи, почему нет запасных глаз, чтобы я писала вам лучше?! Почти ничего не вижу, а письмо должна написать как можно скорее. Малыш Рене Ле Руа – ангел любезности и доброты. Он живет в гостинице Рейли[240], и я получаю маленькие пакетики конфет, банты. Получила куколку, которая держит в объятиях Твою фотографию – вырезанную из старого журнала. Дорогой, еще несколько слов, (потому что вижу: другие письма не дошли…) и это горько. Я послала телеграмму Пелисье. Вы в курсе?
Я вернулась из Нортпорта. Мы все в лепешку расшибались, только бы, несмотря на все трудности, снять дом маленького принца[241]. Рушо (Андре) Ружмон, Лилиан Орлофф[242], леди Фиц Гербер и я, а еще Антуанетта, моя медсестра испанка, которая молилась и благословляла тебя в день твоего отъезда (35, Бикман Плейс). Антуанетта, сумасбродка, но ко мне очень добра (дают еще себя знать удары по голове[243]), ей приходится все время за мной ухаживать.
Мы там все очень счастливы из-за атмосферы «Маленького принца» – тебя. Все работают в городе, кроме женщин. На неделе мы одни, убираемся, стряпаем. Вертес[244] тоже здесь, напротив нас. Вот дорогой, дорогой, дорогой. Каждую минуту я опять отдаю вам свою жизнь и сердце.
108. Консуэло – Антуану
Мой пернатый краб,
Лето продолжается без неприятностей (тревог), конец июля. Дамам очень жарко. Глупый Ганнибал плавает в море и разыгрывает комедии, когда кашалоты, огромные рыбы от четырех до восьми метров подплывают к нам, мы их очень боимся. Потому что пляжи в Нортпоре в основном безлюдные. Малыш, как бы я хотела смотреть, как вы плаваете, пусть бы даже не могла плавать с вами вместе!
Вы мне снитесь. Сегодня воскресенье, и мы обедали очень вкусной рыбой. У меня такое впечатление, что я заперта в стеклянный шкаф и что жизнь, вся жизнь, течет без меня. Она в особых местах, избранных судьбой, где находитесь вы.
Я отправилась за хлебом и молоком для дома и, зная, что Ванселюс[245] собирается уехать в один из ближайших дней, задержалась в аптеке Нортпорта, чтобы вам написать.
Голова пустая, растеряла перышки, очень стараюсь, много хожу пешком, плаваю, занимаюсь живописью, читаю. Набираюсь сил, чтобы в один прекрасный день отдать их вам, я живу для этого – всего остального не существует.
Ваша птичка, которая ходит пешком, когда вы далеко.
Тоннио, я вам очень верю, я хочу сказать вам о моей любви, которую доверяю вам, мой супруг, которого я люблю и который любит меня. Не пренебрегайте этой единственной мелочью, она может стоить жизни.
Ваша жена
Этим утром я задержалась около одного дома, мне очень понравилась веранда. Я подумала, вот такой я сделаю рабочую комнату Тоннио, из светлого свежего дерева, полную неба, птиц и тебя.
109. Консуэло – Антуану
120 НЬЮЙОРК 153/30 70 28 SH VEAST
ДОРОГОЙ ОТПРАВЛЯЙ ПИСЬМА FIFTH АВЕНЮ БАНК И 44 СТРИТ ПОТОМУ ЧТО Я УЕЗЖАЮ НА ЛЕТО В АРИЗОНУ ЛЕЧИТЬ АСТМУ БАНК СОХРАНИТ ТВОИ ПИСЬМА МОЕ САМОЕ БОЛЬШОЕ СОКРОВИЩЕ ПОЛУЧЕННЫЕ ДАЮТ МНЕ МУЖЕСТВО ЖИТЬ ПРИЖИМАЮ ТЕБЯ К СЕБЕ СО ВСЕЙ МОЕЙ ЛЮБОВЬЮ БЕСКОНЕЧНО БЛАГОДАРЮ ЗА ТО ЧТО ПИШЕШЬ КОНСУЭЛО СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ ГРАФИНЯ ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
110. Консуэло – Антуану
Моя любовь,
Конец июля, суббота в Бевин Хаусе. Здесь очень красиво, слишком красиво без тебя, мой супруг каждой моей минуты, каждой моей надежды, каждого моего желания, каждой моей тревоги, мой супруг всего, который последует за мной в вечность.
Дорогой, я очень беспокоюсь, потому что ваши письма не доходят до меня, я получила от вас еще одно письмо, адресованное на Бикман Плейс, 35. Значит, мои письма вы не получаете. Пусть прочитает их вам Господь в ваших снах!
Третье письмо говорит со мной биениями моего сердца[247], и я засомневалась, реальность ли это. Ты тот, кого я люблю. Ты тот, кого я так ждала, вымаливала, обожала. И ты захотел узнать и немного погоревать из-за боли, которую причиняла мне моя безмерная любовь, тогда и теперь, но сегодня я знаю – потому что ты сам мне это сказал, – что завтра мы будем единой плотью, одним горизонтом, одной планетой. И больше никто не сможет разделить нас, единое ядрышко. Ах, как бы я хотела быть бравым солдатиком, делить с тобой опасности, поить тебя горячим молоком, приносить тебе твой большой стакан горячего чая. (Каждое утро я пью кофе из твоего большого стакана.)
Дорогой, как бы мне хотелось стать крошечным муравьем и жить в складке твоей ладони, чувствуя себя навсегда вне всех опасностей, которые грозят в разлуке с тобой. Ты знаешь, как я скиталась в По, и в Марселе, и в Оппеде без тебя! Но это все в прошлом! А в будущем, я думаю, ты будешь серьезным и добрым со мной! Потому что, хоть я и перестрадала так много из-за тебя, твоя доброта ко мне была моей жизнью и рождениями на заре ясного неба. Я часто мучилась в тоске от неразберихи, но всегда сверялась с тобой, единственная мера моего сердца и моего сознания, даже тогда, когда ты был со мной в разводе[248]. Тогда я нашла свою дорогу в ночах одинокой женщины! Я благодарю тебя, мой муж, что ты в этот период моей жизни был мне другом. Я росла благодаря тебе, как деревце. Росла на планете людей. Ты, мой муж, особенный человек, часто ты немного сумасшедший, или полностью, но всегда, когда снимешь городскую одежду, ты отдаешь себе в этом отчет. Ты такой, ты продолжаешь парить в небесах. И говорю тебе об этом я. Твоя жена, та, которую все хотят сломать и переделать, та, в которой замечают малейший недостаток, чтобы лучше научить ее жизни, та, из которой хотели бы сделать что-то нереальное, волшебное, фею, особенную женщину – его жену.
О, как мне не хватает слов, акцентов, форм именно тогда, когда мы говорим вместе, на одном языке, на одной ноте нашей музыки, нашей жизни, нашей любви.
Муженечек, большой мой Тоннио, нужно быть очень разумными и очень честными. Еще раз: ты меня любишь навсегда, я тебя люблю, как всегда! Если бы ты знал мое одиночество, мои маленькие каждодневные трудности в Нью-Йорке, в этой корзине с крабами, какой является Нью-Йорк. Твои нью-йоркские друзья мне только и твердят: «Он был так недоволен фотографией с вами![249] Почему вы не оставите его в покое? Даже если вы с ним разведетесь, мы все равно останемся вашими друзьями». И я всякий раз, когда смотрю на нашу последнюю фотографию, спрашиваю себя: неужели я действительно
Ты меня воскресил. Эти твои слова вернули меня к жизни, внушив уверенность, что в ней есть проблески божественности. Что есть Божественное и в человеке. И если мне придется еще плакать, я скажу себе: у меня не получается позвать, найти в нем божественное. И я буду старательно искать его, а не ненавидеть и не блуждать в ужасной путанице наших мелких будничных дел. Всегда выигрываешь, если идешь прямой дорогой, сокращая, никуда не придешь. Да и не знаешь, где она, эта короткая дорога. Мой супруг, вы вернетесь, чтобы писать книги, полные доверия и любви, чтобы приносить свет, утолять жажду жаждущих. Я верю в твою способность одаривать, в твою поэзию, кующую небесным светом любви: ты даешь утешение, помогаешь ждать, созидаешь терпеливость, которая укореняет существо в сущем.
Мой дорогой, ты находишь в моих словах слишком много пафоса? Но мне бы хотелось дать тебе понять, что в тебе есть Свет. Как ты его получил? Как тебе удается им делиться? Как пробился лунный родник, который поет в тебе и воскрешает маленьких принцев-путешественников.
Я рядом с тобой, я настолько близко, что мне телесно больно, и когда я сижу за столом, и когда купаюсь в море. Я заплываю очень далеко, чтобы быть к тебе поближе, и всегда нахожу какой-нибудь камень и отдыхаю, и опять возвращаюсь на берег, чтобы ждать. А что, если я сойду с ума? Ты меня исцелишь, ты меня воскресишь? Да, кончится же эта война когда-нибудь, и я больше не буду за тебя бояться. Помогай тебе Бог и храни хоть немного для меня.
Твоя жена
Прошу тебя посылать письма на наш банк. Адрес: Fifth Avenue Banque. Fifth ave. And 44th. NYC.
Боюсь часов, дней, ночей, текущего времени для тебя, для меня без тебя. О, мой взрослый Тоннио, сейчас для кого звучит его музыка? Его дружба? Я оглохла, я плохо слышу. Может быть, он говорит со мной! У меня когда-то было такое доверие, и Бог скоро мне его опять вернет.
Я съездила в Нортпорт купить красивой бумаги для писем тебе. Возможно, бумага влюбленных розовая, влюбленные любят розовый цвет. В гаданьях для любви всегда берется что-то нежное и розовое. Буду придерживаться классики и соблюдать все правила, касающиеся любви, чтобы она дотянулась до вас. И ты прочитаешь мою нежность, мою преданность, мое желание преодолеть, пересечь все расстояния, чтобы обрадовать тебя своими розовыми листочками. Если бы я была пчелой, я бы писала между маленькими, маленькими (…)
Пусть наш друг Ванслюс привезет письмо быстро-быстро. Любовь моя, дорогой, сейчас вечер, и я желаю тебе спокойной ночи, а сама пойду на кухню готовить ужин для Лилиан Орлофф[252], Полин Томкинс и Джорджио Сантильяна[253]. Может быть, приедет и мама Сони[254] – я приготовлю рис и баранину с чесноком. Мой малыш, целую тебя как своего единственного ребенка.
111. Консуэло – Антуану[255]
Бикман Плейс, Нью-Йорк Сити
Обрати внимание, дорогой, у меня изменился адрес
Мой Тоннио, мой дорогой,
Я в маленькой гостиной в Бевин Хаус, «Маленький принц» на столе, где он родился. Я одна с Ганнибалом и моей старушкой няней Антуанеттой. Я оставила ее, потому что мы вместе оплакивали твой отъезд. Каждый месяц я собираюсь отправить ее домой ради экономии. Но она все еще здесь. У меня никогда не будет денег в банке, я этого не умею. Признаваясь тебе в этом, я не горжусь. Я мало дорожу земными вещами и даже самой землей. Если бы не ты, я бы не знала, зачем делать следующий шаг. Любимый, когда ты вернешься? Я плохо тебе пишу, каждую минуту снимаю очки, потому что текут слезы, но здесь, в твоем прошлогоднем кабинете, я держу тебя ближе к себе. В этом доме все по-прежнему. Деревце с красными ягодками на камине, большой шар в гостиной. И Ганнибал, подросший и поумневший, спит. Я утешаю себя, как могу, и часто молюсь за нас обоих. А ты, мой дорогой, попроси у дружественных тебе звезд, чтобы они нас берегли и соединили.
Ты написал мне важную вещь, полезно быть со мной немного тверже, даже жестче, мне иногда кажется, что я теряю голову, думаю, ты знаешь, почему? Потому что ты в постоянной опасности. Иногда в поезде я реву, как молоденькая девчонка, которая попрощалась с женихом-солдатом, уехавшим на войну. Ружмон помогает мне всем, чем может. Приезжает, как обычно, в свой свободный день[256]. Дал мне сто долларов для оплаты дома – но без телефона. Такси тоже стоит дорого. Гости находят, что слишком далеко. Первый месяц меня это радовало, но Рушо посоветовал мне переехать, немного побыть с молодежью. Иногда я их пугаю своим молчанием. Но они единственная нить, которая ведет меня к тебе.
Я часто тебе пишу, кладу в конверт, а потом рву. Эти письма не могут передать всего того, что мне хотелось бы тебе дать, ты же это знаешь, мой муж, и я не буду докучать тебе, опять пересказывая одно и то же.
Мой Тоннио, я не хочу, чтобы вы грустили, чтобы были одиноким мотыльком без цветка. Любимый, если вы наделили меня даром исцелять ваше сердце, возьмите у меня весь аромат, всю мою душу. Почувствуйте дуновение, которое освежит твое лицо, твои руки, которые я так люблю!
Дорогой, и я тоже буду терпеливо ждать тебя в вечности, если уйду первая. Но Бог добрый, и он будет смотреть на нас вместе, потому что я просила о мире и любви для моего дома. Дома Тоннио и Консуэло, нашего дома, самого скромного, какой только может быть, под деревом, для моего мужа и собаки. Я буду восхвалять его целыми днями и по вечерам. А ты заберешь у звезд поэмы, исполненные справедливости и света для народов, живущих в тоске и тревоге. Я буду тебе жарить уток, приносить сладкие фрукты и держать за руку во сне, чтобы не расставаться с тобой. Возвращайся, любовь моя.
Не знаю, доходят ли мои письма. Я получила от тебя только три. Я просила тебя написать мне, как ты относишься к моему приезду в Африку – я была бы гораздо ближе к тебе. Но если я там одна – никогда! Я очень слаба – после моей травмы головы, стоит ее немного повернуть, и сразу головокружение. Я не так-то легко схожусь с новыми людьми. У меня много страхов, главный – твое отсутствие!
Я люблю твои письма. Они возвращают меня к лучшему во мне, к тому божественному, чего небо позволило мне коснуться. Я тебе благодарна. Я тебе верю.
Ты вернешься, мой супруг-воин, ты вернешься ко мне, ты вернешься к жизни, к друзьям, чтобы писать прекрасную книгу, которую будешь дарить мне на дни рожденья без счета, что ждут нас еще на этой планете.
От твоего письма веет нашими первыми радостями, первыми встречами, нежностью. А главное – беззаветной любовью, которой ты стремился одарить меня в первые годы нашей семейной жизни. Спасибо, муж мой. Вернись и дари мне свою любовь. Если только небо поможет мне ее сохранить.
Возвращайся, дорогой.
(Рушо мне сказал, что напишет тебе о Кольере и Брентано.)
(«Маленького принца» все обожают.)
Пора расставаться, чувствую себя плохо, всегда торопит передатчик письма. Я не хочу посылать тебе несвежие письма, написанные вдовьими ночами. Я пою тебе мою единственную песню, единственную песню любви к тебе. Я целую тебя поцелуем, которого тебе хватит до возвращения.
Твоя жена
112. Консуэло – Антуану
Мой Тонниньо,
Я получила от вас до сегодняшнего дня всего только три письма. Мое единственное сокровище, моя единственная защита, когда я без сил или мне грустно, или когда я сомневаюсь в будущем, я перечитываю мое богатство, строку за строкой, букву за буквой, и сладкие слезы уверенности в будущем текут к тебе. Я знаю, что для тебя это невозможно, мой любимый, но, может быть, ты больше не доставишь мне большого горя… потому что я постарела, потому что и ты тоже, потому что ты говоришь, что любишь меня… Больше ничего не имеет для меня значения на земле, и я надеюсь, что Добрый Господь пошлет мне дни старости, полные неиссякаемой нежности твоего сердца… Ты знаешь, дорогой, что ты стал настоящим ангелом… И не надо плохо со мной обращаться… Надо быть настоящим, надо быть тобой… Всякие там Сильвии и другие… которых не стоит называть… Нужно, чтобы ты перестал иметь с ними дело… Одно слово от тебя, коротенькое письмецо, и мне говорят: «Ах, ах! Когда он вернется, где же он будет жить? С кем…? Говорят, что…» А я не хочу ничего знать… Меня догоняют на улице, лишь бы меня отравить… «Вы знаете, что мадам де Вогюэ[257] скоро приедет в Алжир? Тоннио постарался… ей нужно сообщить ему что-то важное. А… вы тоже поедете? Он вас не приглашал?» Все это клевета, говорю я себе… До доказательства противного, я храню тебе верность. Я тебя жду. Я твоя жена, и я тебя жду, бодрствуя и пробудившись в вечности. Знаешь, почему? Потому что я люблю тебя, люблю мир наших грез, люблю мир маленького принца, я там брожу… И никто не может меня обидеть… пусть я одна, у меня есть четыре шипа, как ты изволил заметить, пересчитать, запомнить… Вчера вечером после ужина после чтения Бодлера и Аполлинера я попросила одного молодого американского лейтенанта, который знает французский лучше меня, прочитать вслух несколько глав из «Маленького принца». Его жена разрыдалась. Невозможно было ее утешить… Она захотела прочитать всю книгу… Сказала удивительные вещи о тебе, о твоей жизни… Девочкой она танцевала, и ее очень любила Айседора Дункан. Дункан читала по звездам, глазам, рукам – в свои тридцать пять сама она уже не могла быть звездой-танцовщицей… Она живет недалеко от моего дома и по утрам приходит принимать солнечные ванны у меня на террасе. Бедняжка скоро расстанется со своим красивым мужем лейтенантом… Он думает, что увидит тебя в Марокко… Он тебе расскажет о нашем вечере… Сколько чудес рождает воспоминание о тебе, твои слова, твои крылья… Мальчик мой, только мой мальчик, не причиняй боли своим крыльям… Ты должен унести меня с собой, в свои самые дальние края. Ты один можешь открыть мне дверь к крылатым бабочкам в то время, как они спят и не знают, что одна маленькая бескрылая женщина вошла к ним в жилище. Я не знаю, куда улетели тысячи моих писем… Я бросаю на ветер эти странички, как посылают облака, чтобы заселить небо песков, где ты так часто летаешь. Лейтенант Ги де-Сент-Круа только что приехал и сказал, что три недели тому назад он видел тебя собственными глазами… Значит, ты здоров, мой дорогой, но в эту минуту где ты? Пиши мне чаще о своих новостях… Подумай, как радовала тебя моя болтовня… Я спрашиваю себя, а что, если после лета мне придется ехать в Касабланку или Алжир, или еще куда-нибудь, где ты, чтобы наладить тебе дом… Я верю, что ты вернешься сюда, чтобы опубликовать книгу. Возможно, для того, чтобы написать ее, и мы поедем куда-нибудь за город здесь, или в Гватемалу, или в Мексику.
Я тебе уже писала, что наняла очень красивую квартиру по адресу Бикман Плейс, 2, но прошу посылать мне письма на Банк, потому что здесь в августе месяце будет для меня невыносимо жарко, и мне придется подняться куда-нибудь повыше, возможно, в Новой Мексике, Аризоне, неважно где… Жду возможности сдать снятую квартиру на три месяца или полгода, и сразу же уеду. Обо всем об этом я подробно писала тебе в других письмах, но не знаю, получил ли ты их, потому что ты продолжаешь писать мне на Бикман Плейс, 35…
А я живу на Бикман Плейс в доме № 2. Мой дорогой, я посылаю вам столько поцелуев, столько мыслей о вас, что, думаю, они вас укроют, когда злые самолеты задумают вас подстеречь.
(Приписка от руки) Я пишу тебе на хорошенькой пишущей машинке, которую ты мне подарил однажды в воскресенье. Писать легче, когда ты так растрогана разговором с собственной душой.
Сегодня вечером Ванслюс с Маргаритой ужинают у меня. Я смотрю на него, потому что он будет скоро смотреть на тебя, так я надеюсь. Это письмо я отдам ему вместе с маленьким чемоданчиком, я дарю его тебе в подарок. Пользуйся им, дорогой, в нем есть немного меня. Твоя жена
113. Консуэло – Антуану
Дорогой,
Я в ужасе, как только начинаю писать тебе. Что сделать, чтобы мои письма к тебе приходили? Я передала их Ванслюсу не меньше дюжины.
Да передаст небо тебе мое письмо с моими молитвами и поцелуями.
Мыла посуду
на кухне вчера
ночью и сказала им,
как я тебя люблю!
114. Антуан – Консуэло
Консуэло, славный мой, дорогой малыш, я летал над Францией с боевым заданием на истребителе «Лайтинг». Но у них странности с «возрастом» для пилотов[258]. И теперь меня сочли слишком старым для полетов на истребителе, но я постараюсь приехать в Соединенные Штаты и добиться разрешения. И заодно увижусь с тобой. И заодно я поцелую тебя. И заодно поживу несколько дней «у себя», «возле своего очага», «со своей женой». Консуэло, любимая моя жена. Консуэло, как я заслуживаю вашей примерности за такую верную к вам любовь!
Без сомнения, только вас я понял в этом мире.
Знали бы вы, насколько вы в ладу с «вечностью»!
Глупышка Консуэло, не выдумывайте абсурдных страхов!
Нет, я ваш муж навсегда (Чернила кончились).
115. Андре Рушо – Антуану
Дорогой Сент-Экзюпери,
Пять недель тому назад я получил ваше первое письмо без даты, где вы пишете, что едете в свою авиагруппу. И это было уже весьма устаревшее письмо. В нем вы давали мне инструкции, что поправить в корректуре «Письма к заложнику»[259]. Но когда пришло письмо, «Письмо к заложнику» уже два дня как вышло.
Думаю, что у вас уже есть хотя бы несколько экземпляров. Я понукал ленивого путаника Танже[260], чтобы он любыми, но самыми скорыми путями отправил вам как можно больше экземпляров.
За три месяца до вашего письма я получил любезную записку от г-на де Ла Розьера[261]. Он передал мне из Монреаля замечания, записанные под вашу диктовку, или переписанные. Я постарался в ответе, который передал ему, сообщить вам все, что могло бы успокоить ваше законное беспокойство. Я несколько часов работал над первым оттиском «Письма». Поправил гораздо больше опечаток, чем рассчитывал найти. Но после меня Шифрин[262] нашел еще три. Не знаю, дошло ли до вас сообщение, которое я отправил через г-на де Ла Розьера. Но боюсь, что если вы его получили, все равно было бы поздно передавать поправки, о которых я вас просил. Огорчило меня следующее:
«Я не почувствовал ни негодования, ни
Я хотел бы знать, получили ли вы своевременно мое замечание и, если не ответили на него, то потому что фраза вас не смущает.
Я в восторге от вида этой маленькой книжки. Все нравится – шрифт, расположение текста на странице, обложка.
Хочу вам рассказать историю обложки.
Через несколько дней после вашего отъезда Шифрин сказал мне, что у него есть идея относительно обложки, но он «не решается». Он описал мне свою задумку, но я ответил, что могу судить о ней только в макете. Вскоре он показал мне макет. Я одобрил его сразу и окончательно, и Шифрин «решился».
У меня кончается отпуск, я провел его у друзей французов в Нью-Хэмпшире. Места здесь красивые, и я бы даже сказал, что добрый Боженька создал здесь своеобразное продолжение моего Лимузена. Те же волны холмов, те же речки с форелью, та же прозрачная вода среди гранитных глыб. Дороги от фермы к ферме тоже, как у меня дома, у каждой свой характер, как и у людей в тех странах, где пока еще это позволено.
Завтра вечером Нью-Йорк. Там хуже. Надеюсь, что уже не так жарко. Не знаю, уехала ли ваша жена в Мексику, как собиралась месяц тому назад. Я с ней виделся несколько раз. Хотел бы я знать, какое лекарство обуздывает воображение. Я попросил бы ее принимать это лекарство. Она изнемогает в погоне за своим, удивительно богатым воображением, по-другому сказать не могу. Ваши письма волнуют ее за пределом разумного, думаю, больше, чем вам бы хотелось.
Сезнек[263] приезжал сюда на два дня. Он всерьез хороший человек. Мы долго говорили о вас. У него восторженно вспыхивают глаза, когда он вспоминает ваши слова или ваши встречи.
Где вы? Получите ли это письмо? Вообще-то не имеет значения. Но мне хотелось бы знать, что вы довольны той малостью, какая зависела от меня при публикации «Письма».
И еще мне хотелось бы узнать, находится ли у вас время, чтобы работать или, по крайней мере, думать о великолепном «Каиде».
Не сомневайтесь в моей преданной и восторженной дружбе.
116. Антуан – Консуэло
NBJ234 CABLE VIA FI CH ALGER 70 11 2030
NLT Г-ЖЕ КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
2 БИКМАН ПЛЕЙС НЬЮЙОРК 1943 СЕНТ. 13 MP 6 14
КОНСУЭЛО МОЯ ЛЮБОВЬ ПОТРЯСЕН ВАШИМИ ПИСЬМАМИ И ЧУДНЫМ ПОДАРКОМ ТЧК ТАК ХОЧУ УВИДЕТЬСЯ И ТИХО ЗАКОНЧИТЬ ЖИЗНЬ ВОЗЛЕ ВАС РАБОТАЯ НАД БОЛЬШОЙ КНИГОЙ В НАШЕМ ДОМЕ ТЧК НИКАКИЕ ПРИСУТСТВИЯ НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАТ УСПОКОЙТЕСЬ Я НАВСЕГДА ВАШ МУЖ И БУДУ ВСЕГДА ПОМОГАТЬ ВАМ ВСЕМИ СИЛАМИ МОЕГО СЕРДЦА. АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ.
117. Консуэло – Антуану
Мой Тоннио,
Мой малыш,
Моя любовь,
Мой дорогой,
Мой муж,
Я больше не получаю от вас писем. Схожу с ума. Думаю день и ночь. Начала разговаривать сама с собой. Голова, разум всегда меня подводили. Господи, что же со мной будет? Лучше умереть, чем стать человеческим отребьем. Я не понимаю твоего молчания. Не понимаю твоих прекрасных писем, которые столько целовала, которые так любила! Я сейчас смотрю на них, будто на могилки, где спит все, что я люблю, все, чего хочу. Тоннио, дорогой, не мучай меня, мой супруг долгих дней, бесчисленных дней вечности! Мой супруг черных часов без сна, мой супруг слез, смеха и тоски, всего, что прошло, и всего, что будет. Мой супруг, мой дорогой, мой, мой Папусь! Мне хорошо, только когда я тебе пишу, только когда говорю: мой, мой Папусь! Почему ты мне не пишешь каждую неделю? Дорогой, я умоляю вас об этом. Если хотите увидеть меня живой. И если вы мой супруг бесконечных дней в вечности. Мой супруг, мой любимый всех моих слез, моего смеха, всех настроений, всех бессонных ночей, всех часов черных и светлых, всего, что я пережила и всего, что переживу завтра! Дорогой! Скорее! Спасайте меня, мне это необходимо. Сейчас три часа утра, конец сентября. Я сидела на балконе всю ночь. Говорила со звездами, с деревьями, говорила одна. Я за городом у Делли де Вири[264] (с ее дочками[265] и мадам Пьер Деларю). Всю ночь за лесом горел дом. В озере отражались языки пламени, красные отблески. Огонь… А я думала о войне, о
Мне стало немного лучше. Одна мысль о разговоре с вами немного меня успокаивает.
Я привезла сюда Ганнибала. Я его здесь оставлю. Садовник Делли будет им заниматься. Ганнибал большой и очень красивый, но такой несчастный в квартире в Нью-Йорке. Я его оставляю с условием, что, когда ты вернешься, ты, если захочешь, его заберешь. Немного грустно отдавать свою собаку, но что делать, если нет своего дома? Господи, дай мне сейчас же моего мужа и маленький домик, чтобы нас защитить!
Мой дорогой, целую вас изо всех сил. И повторяю вам: как можно скорее сообщите мне ваши новости. Скажи мне, что мне больше никогда не надо бояться никаких красавиц. Муж моей жизни. Я надеюсь, что настанет день нашей счастливой встречи, и мы будем счастливы умереть вместе, потому что жить было так трудно. Дорогой, я вас люблю.
Ваша жена
Дорогой,
Сегодня получила твою телеграмму. Благодарю тебя, как благодарю небо, что хранит тебя живым и здоровым. Твоя жена
118. Консуэло– Антуану
Дорогой,
Я все еще гощу у Вири. Девочки стали мне настоящими подругами. Одна замужем. Ее муж на войне, она тоже ждет, когда же кончится война!
Утром Ганнибал разбудил меня очень рано. Он нашел резиновую игрушку, похожую на ту, что ты подарил ему в детстве. Он плакал от радости. Я вышла в сад и тоже все время плакала… Я горюю, потому что оставляю свою собаку. Мы оставляем много разных вещей, которыми безмерно дорожим: по велению своей судьбы? Следуя порядку мира? Или законам, которые установили другие люди? Ганнибал нашел палку, чуть ли не молоденькое деревце, бросил игрушку и носится с ней. Зелень сентябрьской листвы радует глаз. Озеро прозрачное, скоро пойду купаться, мое последнее купанье! Я возвращаюсь в Нью-Йорк. Вдыхаю запах спокойных прекрасных сосен. Желаю им никогда не знать войны. Пусть мирно старятся, не зная огня, не сгорят, как дом рядом с холмом (они подарили мне немного покоя и мужества). Здесь тишина, ни колокольчиков, ни шагов. Парк прекрасен, пусть остается прекрасным и тихим, пусть бережет нашего Ганнибала! Может быть, когда-нибудь ты приведешь меня сюда поздороваться с этими соснами, они были добры ко мне (и чтобы забрать мою собаку). Я не знала, куда мне деваться, а потом приехала сюда, чтобы привезти Ганнибала. Благодаря ему я немного отдохнула, потому что Делли страстно хотела Ганнибала. Я держала его, сколько могла, но мясники в городе не продают больше мяса для собак! Здесь он будет хорошо есть. Прощай, Ганнибал! Делли тебя очень любит и будет ухаживать за нашей собакой. Ее дочки были добры ко мне.
Папусь, думаю, я заслуживаю разумного мужа, который больше никогда меня не бросит! Который не заставит бояться будущего! Никогда! Я приняла серьезное решение – я постараюсь учиться, постараюсь выздороветь, стать лучше и полезнее, чтобы вам помогать, чтобы вам нравиться. Или буду стараться ради вечного стать лучше, совершеннее, простить себя и начать снова! Так ты мне сказал однажды, когда я так отчаялась в отношении себя. А ты знаешь, нет ничего хуже, чем когда ты в разводе с самим собой!
Я пишу вам такое длинное письмо, мой любимый муж! Мне хорошо, когда я говорю с вами. Извините простоту моих слов, моих писем.
Вот мои планы на зиму. Во-первых, без надежды, но все же ждать письма от тебя. Я просила тебя писать на банк (5 авеню, 44 стр.), потому что, ты же знаешь, письма бросают прямо под дверь, и, кто хочет, может подобрать эти письма. Для меня это будет раной… Лишиться письма от вас!
Я начинаю возрождаться, веря в нашу новую жизнь между вами и мной. И прошу вас, Тоннио, не забывайте поддерживать во мне эту надежду! Я перечитываю твои письма, потому что новых нет. Я смотрю на них, как на маленькие могилки, где покоятся все мои сокровища. Меня охватывает смертная дрожь от страха, что ты снова позволишь вовлечь себя в игру с этими Н[267]… Н… Н… Н. Живешь только один раз. Мы не мухи.
Ты дал мне слово, мой супруг, уцелеть среди опасностей войны. И я молюсь Господу. И опасности от других женщин больше тоже не будет, ты так мне сказал. Я верю. И ты тоже, я хочу, чтобы ты был уверен, что для меня нет опасностей. Ты будешь со мной. И если ты будешь дарить мне надежды, поцелуи, цветы и синих птиц нашего будущего, я буду в твоих глазах красивой. Ты будешь мной доволен, помогай мне. Мне очень нужно тебе нравиться. Я медленно восстанавливаюсь от твоего отсутствия. Я хотела поехать в Гватемалу, там я была бы с мамой. Но мне не удалось получить обратной визы. Так что буду сидеть в Нью-Йорке. Жду твоих писем. Уверена, что ты хотел бы, чтобы я поехала в Гватемалу и Сан-Сальвадор. Не хочу стать к твоему приезду слабоумной. Дорогой, да храни вас Бог!
Ваша жена
Если я все-таки уеду в Гватемалу, то только на два или три месяца (в зависимости от возвратной визы, если я ее получу), но я сохраню квартиру в Нью-Йорке – 2, Бикман Плейс. Если пришлешь телеграмму или письмо. У тебя есть фото – новые. Пришли, дорогой.
119. Консуэло и Дельфина де Вири – Антуану
Тоннио
Вот какой красивый дом у Делли, в котором останется наш Ганнибал и где я немного отдохнула благодаря чудесным девочкам и деревьям.
Целую от всего сердца
Ганнибала тут будут баловать, хозяин приедет за ним. А в ожидании о нем сердечно заботятся.
120. Консуэло – Антуану
Любовь моя,
Сегодня наш добрый друг Рушо дал мне знать, что я могу послать письмо. И небо для меня сразу посветлело. Смеясь, мое сердце трепещет бабочкой за моим столом (стол и твоя скамейка, которую я тебе подарила на Новый год, скоро как год назад).
Мой дорогой, мне бы так хотелось, чтобы мои слова пели в такт твоим шагам завтра, и совсем не хочется жаловаться на одиночество и пустоту без тебя! Нет, мой дорогой Тоннио, я полна тобой, твоим отсутствием, твоими песнями, твоими маленькими принцами, они плохо нарисованы, но они лучшие (для меня), они мне лучшие друзья, хранят мой сон, баюкают ночью, когда гроза, когда бессонница из-за войны, они несут королевскую службу, верно охраняя наш покой, наш дом, наши мечты, нашу любовь…
Я подарила одного маленького (одного маленького принца) Делли де Вири. Я приколола его к твоему плечу на большой фотографии. Его шарф – победный полет над серебряной рамой, сверкающей в гостиной Делли… я была потрясена, когда, в первый раз приехав к ней, увидела такую твою фотографию, в этом серебре… В плену? – подумала я… Это значит, что я испугалась… Нет, ничего, здесь много, очень много любви к тебе… И я поблагодарила ее от всего сердца. Она любит тебя нежностью или страстью? Но она тебя любит. Я хочу, чтобы тебя любили, мой муж, но не хочу, чтобы тебя крали. И раз ты мне сказал, что тебя больше не украдут из нашей клетки, я могу быть спокойна и счастлива, даже если тебя гладят по перышкам!
Мне так много надо сказать тебе, мой дорогой, и очень серьезных вещей (но что может быть серьезнее любви?) Но, Тоннио, послушай меня: нужно приехать
Я не получаю от тебя писем. Почему? Получила твою телеграмму, мой дорогой, но поговорите со мной вашим красивым почерком. Я делаю все, что могу, ради вас,
121. Антуан – Консуэло
Моя Консуэло,
Я узнал, что один из друзей уезжает через пять минут в Соединенные Штаты. У меня пять минут, чтобы вам написать. Консуэло, любимая, знайте, что я люблю вас.
Я тревожусь о вас днем и ночью. И умоляю, берегите себя, лечитесь, ухаживайте за собой. Не могу больше выносить отсутствие ваших новостей. Консуэло, я вас умоляю помочь мне: помочь, детка моя любимая, значит, вам быть спокойной, разумной, счастливой и писать мне.
Счастливой не этими днями, детка, они полны горечи, а вашим домом в Нью-Йорке, хоть он и пуст, счастливой домом, какой мы вместе построили в своих сердцах и который будет вечно.
Консуэло, малыш, когда же я вас увижу? Мне кажется, я изменяю всем своим долгам, если не укрываю вас в своих объятиях. Пусть на меня обрушатся все беды, если это тебя избавит хоть от одной. Ты слабенькая, не всегда в себе…
О, Консуэло, молю вас, молю, успокойте меня, как вы там.
Я, детка, по очень многим причинам в полной безнадежности. Я не могу смириться, что люди моей страны ненавидят друг друга, а они поступают именно так. Ты меня знаешь: я грызу себя днем и ночью, пытаясь понять эту необъяснимую болезнь, напавшую на моих. Не могу выразить свою внутреннюю боль. У меня «болит моя страна», и нет лекарства, потому что я уже не знаю, где же она, моя страна. Мне надо было бы погибнуть на «Лайтинге» во Франции, и было бы все просто. А сейчас я больше не летаю, пилотов моих лет больше не хотят, и я не нахожу ничего полезного, что мог бы делать[270]. Консуэло, Консуэло, ничего не ладится в моем сердце.
Моя таволга, глупая овечка, моя Консуэло…
122. Консуэло – Антуану
Мой Тоннио,
Где вы, вы ходите пешком, мой кенарь? Почему не навещаете свой дом Консуэло?
После твоей телеграммы я больше не получила от тебя ни одного письма, если ты мне не пишешь, мне хочется исчезнуть, хочется кончить…
Почему ты снова выбрал молчание, которое губит нас обоих?
Я не верю, что ты выбрал другую даму. Я верю твоему слову, несмотря на расстояния, несмотря на ошибки, на страсти, ты всегда был моим рыцарем. Я благодарю тебя, мой муж, я готовлю тебе великую нежность на все грядущие дни. Я прошу тебя не оставлять меня больше в прошлом, это слишком грустно.
Моя любовь к тебе надежно меня защищает, но я часто плачу из-за ожидания, которому не видно конца. Тоннио, мой малыш, приезжай и нарисуй мне повсюду маленьких принцев.
Твоя жена
123. Консуэло – Антуану
Тоннио,
Уже конец октября, мой дорогой. Леса полыхают красным и золотым. Я срезала красивые ветки со всеми оттенками желтого и самые красные листья, которые только существуют в Америке.
Я в Longshore Club, ты знаешь мой клуб, ты ведь его помнишь, любовь моя? Недалеко от Кампо Бич, где мы жили два лета назад[271].
Осень так хороша, когда светит солнышко. Я дохожу до пляжа нашего дома, сажусь там, думаю о тебе, о нас, о войне. Залив грустный, прилив всегда низкий. Вчера я нашла двух больших крабов (horseshoes), мечехвоста и мечехвостку, ты таких видел? Месье мечехвост обнял свою женушку. Я воспользовалась этим и поймала, приподняла с помощью палочек и посадила в маленькую лодку, чтобы сидели там, высохли, и я забрала бы их в Нью-Йорк. В лодке я ими залюбовалась. Я перевернула их на спину, чтобы не сбежали. Мелкая Мадам оказалась проворнее Большого Мужа, она быстро перевернулась обратно, и я стала смотреть, как она выберется из лодки. Но нет, она побежала помогать мужу. А он так сердился, лежа на спине, что стал ее царапать. Но она добрая. В конце концов, он сумел за нее зацепиться, перевернулся и встал на ноги… Вот тогда она стала пытаться выбраться. Я накренила лодку к песку, помогла им и сказала: «Бегите, друзья крабы. И скажите всем друзьям мечехвостам, что я всегда помогаю нежным и добрым влюбленным. Не забудьте услугу, какую я вам оказала, и если мой Тоннио или я окажемся в незавидном положении, помогите нам». Я думаю, они меня поняли.
И я вернулась в свой маленький деревянный домик писать тебе письмо. Я живу здесь, потому что еда в клубе очень дорогая. А сюда я могу приглашать друзей. Рушо и Шифрин приезжали на выходные и привезли много дров для камина. Рушо любит тебя, как брат! Я ему бесконечно благодарна. Я часто рассказываю ему о тебе. И когда мне грустно, он так по-доброму, с такой деликатностью поднимает мне настроение. Когда вышла твоя книжечка «Письмо к заложнику», он размахивал ею и кричал: «Какая книга! Какой писатель!» А потом, когда они были с Шифриным, сказал: «Вот увидишь, Шифрин, через сто лет, через двести будут читать Сент-Экса наравне с лучшими классиками». Он сказал, с какими, но я уже забыла. Я готовила, накрывала на стол, поджаривала хлеб. И забыла. Ты же меня простишь, мой муж? Он сказал: через двести лет на улицах будут драться за одну фразу Сент-Экса.
И мне стало легче дышать. Они мне помогают жить, ждать тебя, ждать нашего конца, конца двух скелетиков на ножках… Тебе дан дар света, дорогой. И ты будешь светить им миру, бедным людям.
Прекращаю писать – неожиданная удача. Кто-то уезжает и отправит тебе мои слова и маленький чемоданчик, полный подарков:
Мои швейцарские часы, они держат завод неделю. Чемодан не ломай и не теряй.
Книги, которые ты просил, и еще один толстый том, может, он покажется тебе интересным.
Дорогой, я люблю вас, как жизненную красоту, больше самой себя. Без тебя я больше ничего не хочу.
Береги себя для меня, для нас.
Мы будем счастливыми маленькими старичками, как Метерлинк[272].
До свидания, любовь моя, до свидания. Как же я рада, мой муж, мой нежный супруг, отправить вам письмецо вместе с моей душой. Ваша жена
124. Консуэло – Антуану
Тоннио,
Вчера я писала вам целый день. А ты, может быть, никогда не получишь моего письма. Дорогой, мне так плохо, потому что тебя нет! Я хотела быть очень мужественной и не жаловаться тебе, но мне так плохо, любимый. Ты найдешь скелетик (не знаю, может, правильно «скилетик». А ты знаешь?) Когда я ложусь, долго-долго поговорив с тобой о нас, о жизни, я вдруг понимаю, что ты далеко, так далеко, на другом конце земли. Почему время не остановится? Уже почти зима. Я цепляюсь за последние листья на деревьях в Уэстпорте. Октябрьские холодные ночи уносят все, и мои надежды тоже. Господи, пошли мне мужество, спокойствие, терпение. Может быть, всю жизнь я буду сидеть под деревом, снова появятся листья, потом упадут и снова… Когда вы закрываете глаза, моя любовь, я впадаю в безнадежность. Простите, что я говорю об этом. Не пренебрегайте мной! Знаете, во что я играю, чтобы успокоиться, чтобы утешиться? Я нашла несколько валиков диктофона с записью твоего голоса, письма читателям, отрывки книг, и я слушаю твой голос[273]. Ты так хорошо диктуешь, говоришь, мне кажется, что ты спрятался там внутри… Мадемуазель Бушю, она немного не в себе, приходит иногда ко мне и спрашивает: «Когда вернется месье? Скажите ему, что у меня нет другой работы. Что я буду очень обязательной, когда он вернется». Я выслушиваю ее и угощаю супом. Это мой конек – суп, который никогда не кончается. Через день я прибавляю травы, мясо, овощи, и суп продолжается, и он вкусный. Иногда я забываю его на огне. И тогда он становится густым-прегустым – ну и что? Я жую его, как хлеб. Хочешь моего супа? Сегодня он вкусный, а вчера я не выходила из дома, писала мужу письмо, он у меня на войне.
Мне лучше, когда я сижу дома, без мужа я не знаю, куда мне идти, с кем видеться. В общем, я думаю о нем и ничего другого делать не умею, боюсь одного, вдруг меня напугают… закричат, что надо куда-то бежать, помешают мне мечтать о нем. Это правда, Папусь. У меня в голове мы с вами так близко-близко. Может быть, так нельзя? Может, я тронулась немного от нескончаемого ожидания. Но когда я получаю от тебя письмо, наступает великий праздник. Я звоню Рушо, он всегда у себя в обувном магазине, и мне кажется, что он рад так же, как я, и это мой запас счастья на те грустные дни, которые настанут потом. Он говорит мне: «Дурочка, муж найдет к тебе обратную дорогу. Он тебя любит, я знаю, не горюй из-за всяких блондинок, он знает, что ты любишь его на всю жизнь»[274]. И я люблю слушать седого, в очках Рушо, когда он так меня утешает. Он славный человек, он добрый, а славных людей очень мало! Я могу рассказывать ему часами о тебе, о нашей любви, как я тебя люблю! И он так добр к нашей любви, я рада, что у меня есть такой друг. И как только у него появляется возможность отправить тебе письмо, он летит ко мне, чтобы его взять… И я ему верю… немного… что, если на Новый год? Но другие говорят: нет, что еще все зима. И я не знаю, что делать!
Я тебе говорила, любовь моя, что я, наконец, получила обратную визу – разрешение вернуться в Соединенные Штаты – ее очень трудно получить. Я хлопотала, начиная с апреля. И вот, дорогой, и вот, Месье мой навсегда, хочу ли я ею воспользоваться? Думаю, что нет, если только ты опять не задержишься с приездом. Нью-Йорк меня убивает, мне хочется говорить по-испански, увидеться со своими. Моя бедная мамочка, ей уже столько лет! Она пишет мне каждую неделю после твоего отъезда, хочет меня утешить, дает советы. Впервые в жизни она относится ко мне всерьез – у меня муж на войне, – и она вспоминает своего мужа полковника[275]… Меня это трогает! Она интересуется всякими подробностями о тебе, расспрашивает о войне, о полетах на твоем самолете. Для нее других самолетов не существует… Она мне говорит: каждый вечер я молюсь о нем и о твоем счастье… Я думаю и о твоей доброй мамочке!
Мой дорогой, возвращайся ко мне, иначе я растаю, как кусочек мыла, оставленный под дождем. Я целую вас, как ливень, повсюду, все крошечные кусочки моего Тоннио! Я люблю вас, Месье!
Ваша
125. Антуан – Консуэло
Наконец у меня появилась оказия, и я пишу, моя любимая (потому что получаю только письма с кем-то. И уверен: те, что посылаю просто так, не доходят).
Все очень просто, Консуэлочка: я не могу больше жить, не видя тебя. Ты мне необходима.
Вы мое утешение, мой любимый долг, и мне так хочется дать вам дом, помогать вам, работать рядом с вами в нашем доме. Таволга, это прозвище много для меня значит. Так называется душистый султанчик, который расцветает у нас на лугах. Моя заслуга в том, что я умел ее находить, как сумел найти настоящую Консуэло в экзальтированной театральной ненастоящей Консуэло. Ох, любовь моя, как мне жаль потерянных лет, милая моя подружка, а ведь вы могли бы осчастливить меня с первого часа…
Но былое умерло, и каждый день, с каждым днем я учусь любить вас, как надо, любить все лучше, а вы учитесь делать меня спокойнее, понятливее, счастливее. Детка Консуэло, помогайте мне готовить наш дом. Ради него я иду на жертвы, нужны жертвы и от вас. Когда Нелли приехала в Алжир, я приехал в отпуск из Туниса[277]. Пелисье приютил ее у себя, и я уехал проводить свой отпуск в Касабланку, чтобы избежать разговоров о вас и чтобы никто не думал, что я с вами расстался. Таволга, Таволга, дай Бог, чтобы вы поступали так же. Дай Бог, чтобы вы понимали, что дом должен быть чист. Дай Бог, чтобы вы любили меня так же, как я вас. Тогда я вернусь счастливым.
Я несчастлив, нежная моя девочка. Сначала я летал с американцами из третьей группы съемки. Потом решили, что я слишком стар. После трудных заданий над Францией я оказался не у дел и очень разочарован. Я не могу выносить эту ужасную политическую среду Северной Африки. Все друг друга ненавидят. Я стараюсь достать где-нибудь самолет. Гораздо лучше быть просто убитым, чем жить в этой угнетающей безнадежности, которая так похожа на наш дурной период у Дора, когда я так мучился. Но даже если я найду самолет, я вернусь, Консуэло. Что с вами будет без меня? Я корень вашей листвы. А вы корень моего мира и покоя; чтобы вернуться, мне необходимо знать, куда возвращаться. Не приближайтесь ни к чему дурному, Консуэло, кричу вам изо всех моих сил. Храните себя, берегите себя, дорожите своей безопасностью – не заставляйте меня бояться: вы знаете, как я всегда боюсь.
Я скоро вернусь в Алжир, потому что Н (елли) уезжает в Лондон. В любом случае вы знаете, вы чувствуете, что теперь есть только вы и я. И даже, Консуэло моей печали, если у вас долго не будет новостей из-за этой ужасной пропасти, которая нас разделяет, знайте: вы на земле, и на ней теперь только вы и я. Вы со мной каждую минуту дня, вы мое единственное направление на земле. Мне надо написать серьезные книги, я могу их написать только возле вас. Вам нужна тень большого дерева, и эту тень могу дать только я. Вы помните старину Офана[278] в «Липпе», он не мог представить себе Консуэло без Антуана и Антуана без Консуэло.
Это время кочевья, когда люди лишились своих корней, это время ранящих споров вместо тихого созерцанья, это время, которое рушит все, и я, Консуэло моей любви, моего долга, моей внутренней родины, держусь за вас крепче, чем когда-либо, я живу вами, хотя вы, скорее всего, не знаете об этом, но я молю вас хранить себя моей, заведите себе обязанности, заботьтесь о моем скудном имуществе, хорошенько вытирайте мой граммофон и очень хорошо выбирайте себе друзей, о Консуэло, станьте незаметной вязальщицей, которая трудится день за днем в светлом доме над пряжей нежности, не дающей мне оледенеть.
Вы были терпеливы, и, конечно, вы спасли меня своим терпением. «Маленький принц» родился благодаря разведенному вами огню в Бевин Хаусе, и моя теперешняя уверенность родилась от ваших нежных стараний. Консуэло, дорогая, дорогая, все ваше, клянусь вам моей честью, будет возвращено вам сторицей.
А теперь, быть может, месяца через два я совершу путешествие и повидаю вас.
Спокойно и с полной уверенностью царствуйте, Консуэло, надо всем, что принадлежит вам. Консуэло, Консуэло. Я вас люблю.
Как же меня порадовали подарки. Особенно тщание, с каким они были выбраны. Очки – их здесь не найдешь, – а мне они так необходимы. Девочка, мне бы еще хотелось:
У меня их еще не было, не было, не было[279]!
Спасибо, любовь моя.
126. Антуан – Консуэло
Эх, Консуэло, любимая, никаких больше сил. Это письмо только для тебя. Никому не говори, только Рушо. У меня будет куча неприятностей из-за критики этой страны. Эх, Консуэло, так все печально в стране, где сердца обветшали.
Все ненавидят друг друга, люди сошли с ума. Французы не думают ни о чем, они полны ненависти друг к другу, когда Франция рядом подыхает. Меня от этого тошнит. Консуэло, я больше не могу этого выносить. Консуэло, Консуэло, прошу, спасите меня.
Здесь леденеет сердце. Девочка поэт, мне нужна ваша песенка. Разведенный вами огонь. И поскольку это вас я выбрал – и поскольку ничего не может разлучить меня с вами – и поскольку таинство оказалось сильнее всего, я почувствовал необходимость устроиться в своей маленькой лодке, чтобы плыть в вечность. О, Консуэло, гребите осторожно, бережно, переправляя вашего старого мужа в старость.
Знаешь, я полный идиот, не подумал о зимней одежде. Теперь дрожу. И еще я полный идиот потому, что в потемках не заметил лестницы. Грохнулся спиной на каменные ступеньки и сломал себе позвонок[280]. Мне больно, когда я хожу. Больно от холода, когда выхожу. Больно сердцу, когда думаю о вас. И у меня болит все, что у меня есть любимого во Франции.
Мне так холодно – ты же видишь, – я даже не могу писать отчетливо.
Ты мне нужна, как лето.
Нужна.
Удивительна любовь, которая не пожелала умирать. И вот я научился рассчитывать на тебя. Знаю, что могу на тебя опереться. Ты пишешь мне письма, и я их читаю и перечитываю. Они моя единственная радость Единственная. Редкостная в эти черные времена. Я люблю вас, Консуэло.
Я больше не делаю ничего осмысленного. Мне сорок три года. Американцы нашли меня слишком старым для «Лайтинга». Я видел Францию с высоты моего скоростного аппарата, но теперь я ее больше не вижу. Значима для меня только война, но безжалостное тупое возрастное ограничение сделало меня безработным. Безработным на войне. Я гнию, неведомо почему, в этой поганой стране. Я попросил командировку в Штаты, чтобы добиться права летать, несмотря на мою длинную седую бороду. Может быть, добьюсь разрешения. Говорю: может быть. Больше, чем когда-либо, на нас здесь давит политика. Меньше, чем когда-либо, я согласен с этой скаредностью сердец и мозгов, и ты должна знать, что те, кто правят, не мои большие друзья. С миром на душе я принял участие в войне, но вот вышел из строя, сижу в отстойном Алжире, наблюдаю каждый день за немыслимой несправедливостью, убогой местью, доносами, тюремными заключениями, шельмованием (… после такого опыта человеческого общения хочется уйти в монастырь навсегда). Так что не слишком верю, что мне дадут разрешение. Скорее, думаю, что однажды мне поставят в вину, что свою родину я любил по-своему, а не так, как они, и это будет хорошим предлогом, чтобы запереть меня на двойной оборот ключа. Это в логике здешней ненависти. Эх, Консуэло, как бы я хотел обнять тебя покрепче. Ты моя жена, мое лето, моя свобода.
Берегите себя, ухаживайте за собой, никогда не выходите вечером, не простужайтесь, никогда не забывайте меня, молитесь за меня, мне горько, и я безутешен!
Ваш муж
127. Антуан – Консуэло
Консуэло, я не получил вашего чемоданчика и часов, которые ходят целую неделю, и всего остального[281]. Мне очень больно, что ваш привет потерялся!
Консуэло, у меня так холодно на сердце. Мне так нужно услышать твой смех. Девочка моей любви, сколько невозможно печальных дней я прожил вдали от тебя.
Не оставляй меня без новостей. Без хлеба моего сердца.
О, Консуэло, я скоро вернусь рисовать повсюду маленьких принцев. (Рисунок: маленький принц на его планете с талисманом – «Где моя Консуэло?»)
Консуэло, я вас люблю.
128. Консуэло – Антуану
MK941 KN НЬЮЙОРК 99 1\50 2 735 PM
NLT АНТУАН СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
CARE ТОР ПЕЛИСЬЕ 17 УЛ. ДАНФЕР-РОШЕРО
АЛЖИР
ПОСЛАЛА ВАМ ПОЛНУЮ ЛЮБВИ ПОДАРКОВ НОВОМУ ГОДУ НЕЖНОЕ ПИСЬМО МОЖЕТ ВЫ ТОЖЕ НИКОГДА НЕ ПОЛУЧИТЕ ХОТЕЛА БЫ БЫТЬ С ВАМИ АЛЖИР ДРУЗЬЯ НЕ СОВЕТУЮТ ПУТЕШЕСТВИЯ ДОРОГОЙ СКАЖИТЕ ЧТО ДЕЛАТЬ СЕМЬЯ ЖДЕТ НОВЫЙ ГОД ГВАТЕМАЛА ПОЛУЧИЛА ОБРАТНУЮ ВИЗУ СОГЛАСНЫ ЛИ МОЙ ОТЪЕЗД ТРИ МЕСЯЦА ЛЕЧИТЬ АСТМУ ГОРНОЙ ВЫСОТОЙ КОЛЕБЛЮСЬ УДАЛЯТЬСЯ ДАЛЬШЕ ОТ ТЕБЯ УМОЛЯЮ ТЕЛЕГРАФИРОВАТЬ ОТВЕТ ПИШИ ЧАЩЕ ВСЕГДА НЬЮ ЙОРК УДРУЧЕНА МОЙ МИЛЫЙ МОЛЮ НЕБО ТВОЕМ ВОЗВРАЩЕНИИ РАНЬШЕ ЧЕМ СТАНУ СТАРУШКОЙ ЛЮБЛЮ ВАС КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
129. Антуан – Консуэло
RECEIVED AT 40 BROAD STREET (CENTRAL CABLE OFFICE),
NEW YORK, NY
VIA W-U CABLES
HO DBGTL61B RA ALGERS 43 29 1900
NLT SAINT-EXUPÉRY 2 BEEKMAN PLACE NYK CITY
1943 DEC 29 PM 6 40
ТЕЛЕГРАФИРОВАЛА БАНК ТЧК КОНСУЭЛО МОЯ ЛЮБОВЬ СЛАБАЯ НАДЕЖДА ОЧЕНЬ СКОРО ТЕБЯ ОБНЯТЬ ТЧК УМОЛЯЮ СООБЩИ НОВОСТИ[283] ТЫ ЕДИНСТВЕННОЕ УТЕШЕНИЕ ТЧК КРЕПКО ТЕБЯ ЦЕЛУЮ С НОВЫМ ГОДОМ АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
130. Антуан – Консуэло
Моя девочка. С ремеслом, которое я выбрал, трудно увидеть конец войны. Нужно мне писать иногда. Почему вы мне не пишете? Вы знаете, как я боюсь для вас болезни, забот, неприятностей – и как бы хотел вас от них уберечь. Не стоит меня волновать. У меня много мужских забот, и мне не нравятся вечерами вопросы, которые крутятся у меня в голове. Лучше высыпаться, когда поднимаешься на десять тысяч метров.
Моя девочка, приеду повидать вас на сутки, вы получите уголь и маленький новогодний подарок. Вы должны были бы написать мне к Новому году. Я здесь провел такую грустную ночь без рождественской мессы, старых песен, встречи Нового года[284].
131. Антуан – Консуэло
U15CC 53 CABLE VIA F1 RA ALGERS 29
NLT СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ 2 БИКМАН ПЛЕЙС НЙК H5R
48 NNCH
1943 DEC 31 PM 12 07
КОНСУЭЛО ЛЮБИМАЯ В ОТЧАЯНИИ НА РОЖДЕСТВО ВДАЛЕКЕ ОТ ВАС ТЧК ПИСЬМА КАКОЕ УТЕШЕНИЕ В ГЛУБОКОЙ ГОРЕЧИ ТЧК ЕДИНСТВЕННОЙ РАДОСТЬЮ В ЖИЗНИ БУДЕТ ВСТРЕЧА С ВАМИ ПОСТАРЕЛ НА СТО ЛЕТ ДУМАЮ О ВАС ЛЮБЛЮ БОЛЬШЕ ЧЕМ КОГДА-ЛИБО АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
132. Антуан – Консуэло
Ах, моя Консуэло, пишу письмо 1-го января. Я провел эту ночь совсем один. Не было настроения пойти повидаться с друзьями. Нет у меня на этом континенте подруги, я живу монахом. Я провел эту ночь один, с грустью глядя на бумаги, завалившие в беспорядке мой стол. Консуэло, Консуэло, далекий колокольчик, ты нужна мне, чтобы начать работать. Консуэло, Консуэло, ты нужна мне – позвони, когда пора есть, пора спать, пора работать. Я вне времени. Вне времени в мире, жутко похожем на остановившиеся часы. Консуэло, ты мне нужна, чтобы окликнуть и сказать: «Садитесь за стол, утка покрылась золотой корочкой…»
Твои письма – моя единственная одежда. Я голый, голый, голый и с каждым днем все голее. Но вот приходит почтальон, высыпает твои письма, и я целый день в цветном шелке, как паж, как рыцарь, как принц. Особенно, если почерк красивый и ровный, и ты все время со мной. На следующий день я перечитываю письмо, и снова на меня любо-дорого посмотреть. Просто прелесть, какой я изнутри. И так идет, пока идет. Проходит неделя, и я начинаю зябнуть. Шелка выцветают. Мне нужны новые письма. Они блекнут, они быстро изнашиваются, эти письма, они похожи на наряд из крыльев бабочек из давней сказки. Консуэло-моих-мучений, Консуэло-беда-моя-будних-дней, Консуэло, в которой я никогда не мог отделить правду от выдумки, Консуэло, которая должна бы, могла бы быть святой, которая была бы святой чудодейкой с ангельскими крыльями, Консуэло, кому необходимо помогать, кому хочется молиться всеми силами своего сердца, Консуэло, которая любит пугать и волновать, Консуэло злодейка, которая раздевает меня своим молчанием.
Консуэло, мне горько в моей пустынной ночи. Как ты могла меня забыть? Почему меня оставили без зажженной лампы в новогоднюю ночь? Где в этом мире моя звезда Рождественской новогодней ночи? Консуэло, раз я тебя выбрал и берег, ты должна выполнять свой долг Консуэлы…
Детка, на площади Вобан ты мне как-то сказала: «Вы большая расплывчатая туманность… Соберитесь в дождевую тучу…» Я начал свою большую книгу[285]. Девочка, девочка, которая могла бы быть святой, могла быть умницей, могла стать пастушкой для туманности, могла быть свежей, как трава и ветер, о, Консуэло, я возле вашей яблони, исходящей румяными яблоками, и умоляю вас, помогите мне, помогите моей большой книге, Консуэло, молю вас, поберегите меня от лишних горестей. Консуэло, почему вы молчите, когда мне не в перенос тоска?
Вспомните, моя Консуэло, что я поставил на вас жизнь…
Консуэло…
133. Антуан – Консуэло
О моя Консуэло…
Все сирены всех кораблей прогудели. Все солдаты спели на улице. Полночь первого января. А я был один, совсем один, в холодной комнате, один, думая про себя: «Нет у меня новостей от Консуэло. Я без новостей от моей супруги. Я бездомный. Я без новостей из своего дома, куда мне возвращаться. Я один, один, один на земле, где все люди ненавидят друг друга».
Я помолился за тебя. Я попросил: «Господи, сохрани мне мою Консуэло. Сохрани мне ее от всех опасностей и ловушек. Сделай ее мне свежей, чистой и простой, как цветок в горах, и позволь мне однажды к ней вернуться».
И сердце у меня было птицей без перьев среди зимы.
Консуэло, пусть этот год будет ласковым к вам и благодатным. Пусть все ваши труды будут благословенными. Пусть с вами будет дом, куда можно возвращаться. Как же, как же, как же мне плохо!
Ваш муж
134. Антуан – Консуэло
Господи, не утруждай себя, пусть я буду такой, какая есть. Я кажусь тщеславной в мелочах, но в главном я смиренна. Я эгоистична в мелочах, но когда доходит до главного, готова отдать все, даже жизнь. Я далека от чистоты, очень часто, в мелочах, но счастлива только чистотой.
Господи, сделай меня похожей на ту, какую мой муж сумел найти во мне.
Господи, Господи, спаси моего мужа, потому что он вправду любит меня, и без него я осиротею. Но сделай так, Господи, чтобы он умер раньше меня, потому что на вид он крепок, но тоскует невыносимо, если не слышит, как я шумлю в доме. Господи, избавь его от тоски. Сделай так, чтобы я всегда шумела в доме, пусть даже колотя чашки.
Помоги мне быть верной и не видеться с теми, кого он презирает и кто его ненавидит. Это делает его несчастным, потому что я его жизнь.
Сохрани, Господи, наш дом.
Аминь
135. Антуан – Консуэло
Я, я люблю тебя, Консуэло, ты понимаешь, что это такое? Я не знаю, «почему» я тебя люблю. Может быть – как ты мне сказала однажды, когда мы поссорились, – из-за «таинства». Потому что ты со мной одно, нераздельное, и ничто в мире не может разрушить эту связь, потому что, вопреки твоим безмерным недостаткам, которые меня так мучают, ты чудесная девочка-поэт, и я понимаю твой язык как никто. И, может быть, я тебя люблю и люблю тебя так сильно из-за твоей телеграммы из Гватемалы: «Вы слышите ваш потерянный колокольчик?» Консуэло, дорогая, Консуэло, моя родина, Консуэло, моя жена.
Консуэло, жизнь расположила так, что мир для меня – это ваше лицо, дом с тобой, старость с тобой. О, Консуэло, я совсем не боюсь старости… Она – подернутые пеплом угли, полные долгого тепла, надежности, алых отблесков…
Консуэло, малыш, я не смогу быть без вас, потому что вы «моя».
136. Консуэло – Антуану
214 NEWYORK 350/6 113 5 SH V
ВАШИ ТЕЛЕГРАММЫ ПОДНЯЛИ МЕНЯ С ПОСТЕЛИ ГДЕ Я ЛЕЖАЛА УЖЕ МЕСЯЦ ТЫ МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ МУЗЫКА ДВА МЕСЯЦА БЕЗ ТВОИХ ПИСЕМ. ТВОЕ МОЛЧАНИЕ ПОГРУЖАЕТ МЕНЯ В ОТСУТСТВИЕ. МОЙ ЕДИНСТВЕННЫЙ ГОРИЗОНТ НАША ЛЮБОВЬ И ТВОЯ РАБОТА. УМОЛЯЮ ТЕБЯ НАЧАТЬ ТВОЙ БОЛЬШОЙ РОМАН. ДРУЗЬЯ И ИЗДАТЕЛИ ЖДУТ ЕГО, КАК Я ЖДУ ТВОЕГО ВОЗВРАЩЕНИЯ ОПЛАКИВАЮ ТВОЕ ОТСУТСТВИЕ. ВОЗМОЖНО, МОИ ГЛАЗА НЕ СУМЕЮТ РАЗОБРАТЬ ТВОЙ МЕЛКИЙ ПОЧЕРК, НО Я УСЛЫШУ ПОХВАЛЫ И ВОСХИЩЕНИЕ ДРУЗЕЙ КОТОРЫЕ ПРЕДАННО ЖДУТ ТЕБЯ. МОИМ ЕДИНСТВЕННЫМ НОВОГОДНИМ ПОДАРКОМ БЫЛИ ТВОИ ТЕЛЕГРАММЫ. ПРАЗДНИК НАЧАЛСЯ КОГДА Я ПОТИХОНЬКУ СТАЛА ГОТОВИТЬ ДЛЯ ТЕБЯ ПОСТЕЛЬ ПОТОМУ ЧТО ГОСПОДЬ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ТЫ СКОРО ПРИЕХАЛ. ЦЕЛУЮ ТЕБЯ ОЧЕНЬ КРЕПКО КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ.
137. АНДРЕ РУШО – АНТУАНУ ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
225 NEWYORK 408/9 31 8 V
КОНСУЭЛО ВЫЗДОРОВЕЛА НО ПОПЕРЕМЕННО ПЕРЕВОЗБУЖДЕНА И УГНЕТЕНА РАСТУЩАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ ВАС ВИДЕТЬ ТЧК СПАСИБО ПОЖЕЛАНИЯ ХРАНЮ ВАМ ПРЕДАННОСТЬ И ПРИВЯЗАННОСТЬ = АНДРЕ РУШО
138. Консуэло – Антуану
215 NEWYORK 398/9 42 8 165 V
НЕВОЗМОЖНОСТЬ ПРИЕХАТЬ ЖИВУ ОДНОЙ НАДЕЖДОЙ УВИДЕТЬ ТЕБЯ ЦЕЛУЮ СЖИМАЮ В СВОИХ ОБЪЯТЬЯХ КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
139. Консуэло – Антуану
Большой мой и дорогой,
Элизабет де Ланукс[288] недавно позвонила и сказала: к ней на чай придет человек, улетающий в Алжир. И вот я бегу, уже надела черную юбку, и села писать вам письмо, мой дорогой муж. Хочу, чтобы вы вернулись. Без тебя не светло. Нет красоты. Ничего не имеет смысла.
Я продолжаю писать картины, стараюсь писать как можно лучше. Дома у меня немного кренятся, фигуры – маленькие сальвадорцы. А ты, всегда, ты большая птица, которая держит за шею своего птенчика. Это я. Неизвестно, хочет она его съесть или показать ему чудо неба… чистого… Я копирую мою большую птицу… с синими деревнями и чистыми небесами (
Рушо, который тебя так любит и который мой лучший друг, – ужинает со мной сегодня вечером, чтобы посмотреть мою последнюю, большую, очень боннаровскую картину. Я даже не верю, что это я ее написала. Я так хотела бы сделать что-то настоящее. С тех пор, как я научилась тебя любить, я буду все делать по-хорошему. Поспешите вернуться и обнять меня крепко-крепко, моя любовь. Мне холодно, мне страшно. Если бы не моя работа, я бы заперлась… Пусть картины уродские, я тружусь, я тружусь, не беспокойтесь! Дорогой, умоляю, работайте над вашей книгой – вы почувствует себя счастливым, если привезете нам частичку борьбы, что проходит над вашими телами, вашими головами, в вашем уме.
Мой дорогой, ты для меня единственный, от кого веет солнцем, облаками, жизнью, Богом. Я послала вам много телеграмм. Вы получили мои телеграммы? Я в отчаянии от твоего беспокойства – скажи, ты хочешь, чтобы я приехала в Алжир? Жизнь без тебя такая тоска. Я могу тебя ждать и здесь, и в вечности, но это так больно. Больно! Пусто! Скажи мне, что посадите меня в ваш карман и больше никогда не убежите из дома. Я так боюсь этой долгой разлуки, когда ты один говоришь с Богом и временем. А я девочка-болтушка, люблю рассказывать бесконечные истории… Не тревожьтесь, дорогой, однажды я себе уже сказала: «Единственный мужчина, который может быть в этих стенах, который всегда со мной, это мой Тоннио».
Целую вас всеми красками и всей кровью, кипящей ожиданием вас.
Завтра напишу длинное письмо. Может быть, ты его получишь. Получила страничку, письмецо от вас ко мне, падучую звезду твоего сердца. Я тебя люблю!
Про меня успокойся. Будь очень серьезным. Много работай.
Возвращайся[289].
140. Консуэло – Антуану
Любовь моя,
У меня опять немного времени, чтобы написать вам несколько строк. Вчера я была у Пьера де Ланукса, чтобы передать для вас маленькое письмецо со скоропалительно нарисованной птичкой. Сегодня лейтенант Х (у меня все хуже и хуже с памятью с тех пор, как ты уехал). Когда я знаю, что ты в безопасности, пусть даже с блондинками, мне гораздо спокойнее. (Да не накажет меня небо еще раз!) Дорогой мой супруг, через два часа лейтенант Х, который нанесет тебе визит в Алжире – вид у него славный и мужественный, – вручит тебе пакет: два термоса отличного качества. Надеюсь, дорогой, вы не забросите их в угол. Такие вещи очень полезны. Ночью, днем вы закажете чай, кофе и на долгие часы, когда вы работаете, у тебя они будут горячие или холодные, как захочешь. Помни, дорогой, что жизнь коротка, что в тебе очень глубокие колодцы, и ты должен напоить водой тех, кто жаждет. Работай, мой дорогой. Я жду замечательного романа, замечательной сказки к будущему году, сказки для детей, а я нарисую к ней картинки. Но нужно, чтобы я ее получила заранее, месяца за три.
Мне грустно, что не могу вам послать фотографии моих скромных картин, которые мне очень нравятся. Но если будет оказия, я пошлю настоящую картину доктору Пелисье, и вы будете часто на нее смотреть… Я слишком много болтаю о своей живописи, извините. Спешу, потому что скоро придет курьер. Новости друзей: ну, что вам сказать. Я сижу у себя на Бикман Плейс, 2, выхожу очень редко. Мне стараются сделать больно… Миленькие француженки… Месье задают мне вопросы о политике. Я ничего не знаю. Говорю, потому что ничего не знаю – но меня стараются уколоть в самое сердце разными намеками.
Пишу плохо, потому что у меня плохие очки. Я теряю зрение, но когда ты вернешься, у меня будут большие-пребольшие глаза, чтобы смотреть на тебя, и дом будет в порядке. Сегодня положила в гостиной линолеум, чтобы спокойно работать. Твой издатель Хичкок с нетерпением ждет статьи или чего-нибудь от тебя. Он умоляет меня напомнить тебе, что он ждет хоть что-то. Почему нет, дорогой – сделай усилие – естественно, ты устал, но надо двигаться вперед. Никто не придет нам на помощь, тебе на помощь. Ты знаешь планету. Покрути колесо своими прекрасными руками, которые я целую все дни оставшейся мне жизни.
Не бойся за мое сердце. Оно ваше поле, немного забытое из-за долгой разлуки и всяких слухов. Успокойте меня относительно завтра, сказав, что не забыли молитву Пегги Хичкок[290]. Он хочет опубликовать что-то твое – поэтическое, если ты не хочешь писать другое. Пожалуйста. Посмотри на красивые термосы, в чае столько прекрасных идей, столько нежных пожеланий твоей жены, которая уже заворковала, восхищаясь твоими мыслями!
Эта война, она когда-нибудь кончится? Когда, мой дорогой? Моруа уже вернулся домой, пишет книгу, читает лекции[291]. Я с ним не виделась. Рушо мне сказал: он молчит, когда я стараюсь узнать у него новости о твоем муже. Это мне не нравится!! Значит, мне не стоит спрашивать ничего у Симоны, его жены[292], я с ней ужинала один или два раза этим летом. Скажи мне, дорогой, что мне делать? Переехать из этой квартиры в гостиницу или в Мексику? У меня нет долгов, я трачу то, что получаю каждый месяц, покупаю краски, холсты, готовлю, веду хозяйство, плачу за стирку, но я живу в красивой квартире, и она мне стоит чуть ли не половину моего пособия. В Нью-Йорке страшный квартирный кризис. Может быть, я скоро продам какую-нибудь свою картину. Но Дюшан Марсель не хочет, чтобы я продавала или чтобы писала светские портреты. Говорят, что я их писала бы лучше Дерена! Но если будет нужно и если я смогу! Жизнь так дорожает здесь, каждый кусок хлеба
Дорогой, пожалуйста, ты привезешь обратно книгу «Быть» и термосы. У нас так мало всего.
141. Консуэло – Антуану
Дорогой, милый муж, моя птица,
Я не прекрасное золотое перышко, способное описать вам нежность и радость моей спокойной любви к вам. Бог добрый, потому что всю свою жизнь я говорила ему: Господи, ты знаешь, я люблю мужчину, которого ты дал мне в мужья, которого никогда ни на минуту не переставала любить, с тех пор, как ты, такой добрый, дал мне его в мужья. Так скажи ему это, скажи, что каждый вечер, когда я закрываю глаза, чтобы заснуть, а может быть, чтобы приблизиться к тебе, я молюсь за него и за себя, за нас двоих, за нас всех и прошу тебя послать мне мир и покой. Я хочу того, что ты мне ниспошлешь. Аминь.
И каждый день я ждала. И он захотел, чтобы я снова нашла Тебя. Я отчаиваюсь от этой долгой разлуки и боюсь совсем ослабеть, потому что, даже когда я пишу красивую картину, я дрожу всем телом, как дерево в бурю.
И я прошу у него сил, душевных сил. Люди мне внушают страх, очень сильный. Я ничего не понимаю в больших столицах, где люди теснятся, как сардины, и им нравится в этих банках. Мне нужно небо, пространство, река, звезды, которые смеются – как говорит маленький принц. Выйти на улицу для меня большое событие. Я готовлюсь к нему часами, долгими часами. В последнюю минуту теряю шляпу, а мне хочется закутаться, как закутываются арабские женщины, чтобы быть защищенной. Они надевают много платьев, одно на другое перед тем, как показаться на чужие глаза, и это вовсе не безумие. К счастью, я стала разумной и спокойной, став одинокой. Если мне скажут: «Вы двадцать лет будете ждать возвращения Тоннио», я, зная, что постарею на двадцать лет, попрошу: «Господи, помоги, чтобы красоты на двадцать лет хватило». И я буду всерьез учиться музыке, латыни, математике, и она будет долгой, такой долгой – эта нескончаемая разлука! Но я буду счастлива, что я так готовлюсь к встрече с тобой, я буду утешаться, говоря себе: «Я буду готова встретиться с ним, я ему понравлюсь!» Вот как я люблю вас, мой дорогой мальчик.
Я потихоньку работаю. Не знаю, продвинулась ли, но хочется, чтобы день был длиннее и было побольше света.
Мне надо столько сказать вам, что дорогою белых страниц я забываю о чем-то очень важном.
Сердце мне подсказывает не уезжать из Нью-Йорка, что однажды утром ты позвонишь мне 17 С, 2 Бикман Плейс. Ты в это веришь?
Жизнь очень коротка, когда любишь, потому что в ней красота, из которой получаются красивые букеты.
Дорогой, мне сказали, что вы теперь майор. Я, глупая, очень этому рада!
Если вы захотите известить официально Вашингтон о вашей нашивке, мне дадут немного больше золотца[293], и у меня засияют всеми цветами занавески.
Я пока не могла купить занавесок, но уже повесила карниз. Так будет красиво – занавески на окнах!
142. Консуэло – Антуану
Тоннио, летучая рыбка, моя особенная бабочка, любовь моя, волшебная шкатулка,
Ваше последнее письмо я выучила наизусть. Мне нужно еще много писем, чтобы смягчить такое долгое тревожное ожидание.
Сколько я ни стараюсь, но останавливаюсь невольно во время работы, смотрю на свою картину и думаю: кому она нужна, эта живопись, и моя картина, может быть, она совсем не красивая?
Я придумала хитрость, чтобы обманывать тоску.
Я разговариваю с вашим портретом, он висит напротив меня. Он размером в квадратный метр. Ваши глаза, как глубокие озера, ваш рот размером с мою ладошку, и рука у меня такая маленькая по сравнению с вашей на портрете.
Я вспоминаю твою улыбку. И думаю, что твой волшебный смех превратил меня в твою жену на всю жизнь. Никто не умеет так смеяться. Я знаю, что смех у тебя совсем не такой, как у всех других, ты знаешь, что я имею в виду. Твой смех – благословение, благодарность за красоту этой земли – так я его чувствую. Как бескорыстный плод дерева. Твоя улыбка – бальзам моему сердцу, и будь я волшебником, я бы старалась поддерживать в тебе состояние блаженства, чтобы твой маленький рот все время смеялся.
Вот уже месяц я не получала твоих новостей[294]. Даже чуть больше. В первую неделю января я получила подарок, большое письмо от тебя, в нем ты думал о Консуэло, рисовал портреты Консуэло, молился за Консуэло, любил Консуэло[295].
Но мне приходится крепко сжимать голову руками, чтобы в тревожные часы убеждать себя, что ты, в самом деле, где-то есть на свете, и однажды подойдешь ко мне, твои руки меня погладят и сотрут морщины и страхи и, возможно, исцелят мое безумие. Знай, что я займу свою жизнь ожиданием тебя, даже если память меня покинет.
Я следую твоим советам, мой Муж. Я за собой ухаживаю, даю себе мудрые советы, хочу верить в наше согласие, в наше счастье до конца наших дней. Но когда нет от тебя писем, сомнение разъедает меня до костей, я бледнею, слабею, не могу писать и ничто на земле мне не интересно. Я вдовею.
Ты получил мою фотографию? Пришли мне свою.
143. Консуэло – Антуану
Папусь,
Умоляю вас, расскажите о вашей работе, о вашей книге. Это ваш взрослый принц. Скажите мне, вы стараетесь все-таки писать? Дорогой, умоляю, пишите. Потом твоя книга станет твоим убежищем, тебе воздаст твоя книга, твоя жена и Господь Бог, который, я верю, любит вас.
Скажи мне, мой супруг, оставить ли мне квартиру или переехать в гостиницу? Я наняла эту квартиру, думая о твоем возвращении. Сейчас почти невозможно найти квартиру в Нью-Йорке… цены выросли вдвое и даже больше. Мой супруг, дайте мне совет, поспешите на помощь.
Люблю вас.
Ваша
144. Антуан – Консуэло
W44CC 75 VIA WU АЛЖИР 1600 ФЕВРАЛЯ 29 1944
NLT СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ 2 БИКМАН ПЛЕЙС НЬЮ-ЙОРК СИТИ
НЬЮ-ЙОРК N
КОНСУЭЛО ДОРОГАЯ ТАК РАСТРОГАН ПОЛУЧИЛ ОДИН ДЕНЬ МНОГО ПИСЕМ ВАШИ НОВОГОДНИЕ ПОДАРКИ ТЕЛЕГРАММУ ТЧК НЕ ПОНИМАЮ НЕ ПРИШЛИ МОИ ДЛИННЫЕ ПИСЬМА ПОЗВОНИТЕ ШЕМИДЛЕНУ[296] ФРАНЦУЗСКАЯ ВОЕННАЯ МИССИЯ ВАШИНГТОН У НЕГО ДЛЯ ВАС СЕРЬЕЗНОЕ СООБЩЕНИЕ ТЧК СОХРАНИТЕ ЕСЛИ ВОЗМОЖНО КВАРТИРУ ПОЕЗЖАЙТЕ К СЕМЬЕ ЕСЛИ ВОЗМОЖНО НЕМЕДЛЕННОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ЦЕЛУЮ ВАС ТЧК СЛЕДУЕТ ПИСЬМО С МОЕЙ БЕСКОНЕЧНОЙ ЛЮБОВЬЮ ВАШ АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ.
145. Консуэло – Антуану[297]
Мой Тоннио,
Верю, ты слышишь, так громко звенит и звенит мое сердце любовью к тебе. Скоро апрель, прошел год, как я кричала Святой Деве, чтобы хоть на пять минут ты был рядом со мной, чтобы хоть пять минут были моими с моим мужем перед отъездом в Северную Африку.
А я тогда болела, едва могла ходить и не могла добраться до друзей, где тебе захотелось провести последние четверть часа, которые ты прожил в этом городе. Я корю себя за слабость, несмотря ни на какие боли, мне нужно было проводить тебя до Северной Африки. Но надеюсь, ощущение меня, звук, запах, вкус всегда с тобой, Господи, как мало я могу тебе дать, как я бедна, как бы я хотела, пусть на время вспышки бенгальского огня, нарисовать рисунки, сотворить новые миры, волшебные явления, новые краски, небывалую музыку, а потом умереть.
Целый год я лечила свою голову, ставила ее на место после того нападения, справлялась со страхом перед ночными грабителями[298]. Скоро год, как я трачу все свои силы на любовные письма тебе, а ты все не приезжаешь. Я боюсь расточиться в ветре, растаять в пространстве, как дым. Куда я пойду, разыскивая тебя в пустоте? Тоннио, Тоннио, я больше не могу, но я так хочу все-таки мочь.
Я очень одинока без вас, мой муж, но говорю себе, что становлюсь сильнее, лучше, совершеннее в любви к тебе, в отдаче тебе всего, когда ты вернешься. Я жду. Ты увидишь мою работу, небольшую, которую я все же сделала, пока тебя не было. Когда светит солнце, я благодарю Бога за то, что он наполнил мое сердце такой прекрасной любовью, бескрайней любовью к моему мужу. Я тогда счастлива и разговариваю с твоими фотографиями.
Сегодня я счастлива, я получила твою телеграмму с адресом полковника из Вашингтона. Я дождусь завтрашнего дня и поговорю о тебе. Это будет моим завтрашним счастьем. Я не знаю, как рассказать тебе обо всем хорошем – надежде, вере в счастье тихих часов нашего будущего после войны. Если бы мне не верилось в это, я сошла бы с ума, я бы отдала себя на съедение крысам. Больше я ничего не говорю, потому что хочу, чтобы мое письмо ушло сегодня же (папа Рушо исправил мое письмо, и я рада, что не отправлю тебе столько ошибок. Но я не думаю, что они доставляют неприятности почте и нашим сердцам). Я целую тебя, как тысячи пчел, нашедшие самый сладкий цветок для своего меда.
Твоя жена
146. Консуэло – Антуану
Мой милый Тоннио,
Я получила телеграмму, где ты написал, что у г-на Шемидлена есть для меня сообщение.
Я очень удивилась, услышав по телефону, что у него для меня ничего нет. Он был очень любезен и был удивлен моим вопросом. Я извинилась и в тот же день послала ему еще и письмо с извинением, что побеспокоила его телефонным звонком. Мне кажется, эта зима может привести тебя сюда. Скоро год, как я тебя не видела. Где ты сейчас, мой муж? Знаешь, сил у меня совсем немного. Боюсь истратиться не лучшим образом. Когда мне хочется говорить, я говорю о творчестве, говорю о боли, которая растет. Здесь у меня есть еда, есть удобная квартира. Я говорю себе, что настанет день, тот день, когда ты будешь рядом со мной, я сварю тебе кофе или мы поругаемся, но мы будем жить вместе, и Ганнибал будет снова жить со своим хозяином. Так мало, чем можно жить, жить – это искусство. Мне не живется, Тоннио. Я на все натыкаюсь, даже на слова. Я не могу жить среди людей цивилизованных, и в моем возрасте не хочу уже пробовать жить среди дикарей. Я вообще не знаю, есть ли они еще на земле. Цивилизованные люди стали дикарями. Сама не знаю, что со мной произошло, что произошло с моим сердцем, если я думаю о дикарях или мечтаю о цивилизованных людях. Я не могу говорить о любви, потому что ты далеко, потому что не знаю, что будет завтра. Я тебя целую, мой милый Тоннио. Прости, что я сегодня немного грустная, но каждый день передо мной стена, стена, это непонимание между народами, эта неслыханная война, это все не умещается в моей маленькой головке. Я бы хотела, чтобы ты все это объяснил мне в своей большой книге. Скажи мне, что ты начал ее писать. Скажи, дорогой, ты выполняешь долг перед самим собой, ты заботишься о себе, ты себя любишь? Ты должен все это делать для меня, потому что меня нет рядом, чтобы тебе напоминать об этом. Приезжай скорее, и я тебя обниму.
Валик диктофона никудышный. Мадам Бушю безумная (но) тебя целует.
147. Антуан – Консуэло
Консуэло, славный мой, дорогой малыш, мое путешествие в Соединенные Штаты никак не складывается. И мне грустно, грустно.
Может, у меня получится снова выполнять военные задания на военном самолете. Или приехать?
Получил вашу длинную телеграмму – наконец-то! Она меня очень, очень порадовала. Спасибо, Консуэло.
Целую вас изо всех сил. Мое письмо забирают. Не показывайте его никому и
148. Консуэло – Антуану
Тоннио, дорогой,
Не знаю, как рассказать вам, до чего мне больно жить, больно дышать вдали от вас. Я в Кембридже на три дня. Приехала на выходные повидаться с Сантильяна[299] и посмотреть на этот университетский город. А самое главное, избыть время.
Хотя я серьезно работаю над своей живописью, я в глубокой, глубокой тоске. Мне бы хотелось закончить свое пребывание на этой планете. Вы дорогой, вы привыкли шагать без меня. Я высыхаю без вас, мое могучее дерево.
Ваша
Завтра возвращаюсь в Нью-Йорк, в свою синюю клетку, которую больше не люблю, потому что вы не поете в ней!
Я провела здесь два дня ни приятных, ни неприятных, провела еще два дня без моего мужа. Я больна тоской, я говорю себе: да, во все времена были войны, и женщины оставались дома ждать, ждать, чтобы проходили дни. Потом я говорю себе: может быть, мой Тоннио вернется злым Тоннио и улетит в окно. И я плачу… Но я жду твоего возвращения, мой муж, всем сердцем. Ты вернешься, ты будешь добрым, ты вылечишь мою астму своей нежностью. Может, у нас не так много времени, чтобы трудиться на этой земле – значит, надо трудиться от всего сердца.
Но если ты уйдешь, открыв дверь… нет больше никогда мучений от сомнений. Я вас целую, я вас люблю.
149. Антуан – Консуэло
Консуэло, моя девочка, моя любовь, это письмо будет коротким, но придет к тебе так быстро, так быстро, словно мы с тобой вместе, словно живем вместе под большими деревьями на Лонг-Айленде, о Консуэлочка, словно мы начали вместе стареть в конце нашей жизни.
Так достоверно, так ощутимо, Консуэло-моей-нежности, каждый день нашей ужасной разлуки приближает меня к тебе, связывает меня с тобой крепче. У меня так мало времени, чтобы написать тебе, поэтому я хочу сказать самое главное. Вы все больше и больше моя жена перед Богом. Ничего не бойтесь во всем, что касается вас. Беды деточки Консуэло кончились. Скажите мне, детка Консуэло, мои беды тоже кончились?
Слишком мало времени, чтобы рассказать мою жизнь подробно. Дважды здорово болел, сейчас чуть-чуть. Сильно болит под ложечкой. Меня придется очень, очень лечить. Как в Канаде, Консуэло. Но я буду так счастлив, когда я вас увижу, что тут же избавлюсь от всех хворей.
Пришлите мне «Маленьких принцев», я до сих пор не получил ни одного! Но я так надеюсь на оказию, возможность попасть в Америку на несколько дней! Не оставляйте меня без адреса. Если я вдруг приеду на неделю, а вы далеко, что мне делать?
Трудно говорить вот так с маху. Мне, чтобы поговорить с вами, нужен покой длинной молчаливой ночи. Письмо за двадцать минут мучительнее телефонного звонка. Я просто хочу, чтобы вы поняли одно: я вас люблю. Чтобы вы были в этом уверены, как уверены в белом дне, что ничего на свете не принесет мне большего счастья, чем просто-напросто снова с вами быть.
Консуэло, неужели вы не знаете: вот уже восемь месяцев, как я майор. Полковник Шемидлен из французской военной миссии в Вашингтоне может это подтвердить. Может быть, хоть и с опозданием, но вам выплатят деньги. Вы получили мою телеграмму? Вы попросили у него большое письмо, которое должно было быть у него для вас? Вот то письмо я писал заранее, в тишине, и оно вам много скажет обо мне. Как ужасны все эти обращения, разговоры, которые пропадают в пустоте.
Консуэло, мне нужны ваши письма, как хлеб. Не оставляйте меня в тишине. Пишите, пишите… время от времени письма доходят, и тогда в моем сердце наступает весна.
Жена моя, прижимаю вас к своей груди всей силой моей любви.
150. Антуан – Консуэло
Майору Антуану де Сент-Экзюпери
French Liaison Section APO 512 авиа (6 центов)
БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ НАДО, ДАЖЕ НЬЮ-ЙОРК
Консуэлочка, зайка, мой малыш, я
Майору Антуану де Сент-Экзюпери
french liaison section
APO 512
авиа
(это лучше написать сверху)
Марка в 6 центов
Пишу вам несколько слов, совсем коротко, потому что повезло с отправкой. Умоляю вас прислать мне десять «Маленьких принцев» на французском. У меня так и не было ни одного, а я обещал товарищам.
Консуэло, любовь моя, я очень сильно болел. Сломал себе позвонок, а потом очень сильный приступ желчного пузыря, как в Канаде[300]. Делали рентген со всех сторон. Когда мне плохо, я сразу вспоминаю, какая ты была там добрая, и, когда болел, сказал себе: я имею право на травяные отвары, на заботу, потому что у меня есть жена, у меня есть Консуэло, и она мне жена. Но сейчас я один, и когда же я ее увижу?
Напишите мне, пожалуйста, много-много писем. Консуэло, будьте моим утешением. Времена такие горькие.
Как вы там? Какая у вас жизнь? Расскажите хоть немного о себе, любовь моя.
Таволга, мне необходимо писать толстую книгу в тени деревьев! Мне кажется, здесь я в унылом болоте. Говорят, но очень туманно о моей командировке на несколько дней в Соединенные Штаты, кажется, не все потеряно, но настанет еще не скоро, очень-очень не скоро! А политика такая запутанная, такая неприятная штука. Господи, как всему тут не хватает любви!
Скоро, если я скоро вас увижу, я забуду все горести земли.
Прижимаю тебя к сердцу. Я разучился тебе писать, потому что никогда не получаю ответа! Но мне так надо говорить с тобой: столько тебе надо сказать.
151. Консуэло – Антуану
Любовь моя, моя любовь,
Мне без вас так одиноко. Скажи мне немедленно, что после этой разлуки мы никогда, никогда, никогда не расстанемся. Если Бог соединит нас вновь, то навеки.
Мне очень грустно, я несчастна. Друзья говорят, что вы меня совсем не любите! Что я глупо делаю, что трачу жизнь на ожидание вас. Но я уже отдала вам свою жизнь. Я знаю только вас. Я люблю только вас. Мой дорогой, поклянитесь, что с моими бедами покончено, покончено навсегда. А вам нечего опасаться – моя жизнь здесь – она в строгости по моей воле и из опасения, что какие-нибудь ваши друзья огорчат и вас своим враньем. Я пишу книгу с Ружмоном, он исправляет мой французский[301]. Он часто меня мучает, но он защищает меня от всех. У меня здесь нет никого, к кому обратиться с просьбой. Друзья и подруги Нел и Над[302] не помогают мне ни в чем. Даже мадам Маккэй сказала Дени[303]: «Ах, если бы Антуан вернулся свободным и женился на Нада!» Как я могу раскрыть свое сердце и свое горе?! Дени смеется, но однажды ты приедешь, мой муж, и увезешь меня. И правыми окажемся мы с тобой. Я люблю тебя – будь добр к себе и ко мне. Я больше не сплю, думая о тебе. Где ты, любовь моя? Мое сердце кровоточит из страха за тебя.
Рушо повезет меня сегодня в воскресенье ужинать за город вместе с др. Курно[304].
Вся твоя, твоя
152. Консуэло – Антуану
Дорогой,
Я только сегодня узнала, что по French Liaison письма доходят очень быстро. Я посылаю вам это письмо в надежде, что вы скоро получите эти несколько слов от меня. Я часто посылаю вам письма, но, может быть, мой французский так непонятен, меня трудно читать, и мои письма застревают по дороге… Но когда-нибудь ты их получишь, я не сомневаюсь.
Ты даже не можешь себе представить, до чего я одна в этой столице. К счастью, у меня не было ни родни, ни верных друзей, которые избаловали бы меня своим вниманием. Живу с помощью кино, одной хорошей пьесой в год и твоими письмами… Люблю гулять за городом. Это моя единственная радость. Не знаю, почему я наняла квартиру в Нью-Йорке. Я просто не знала, что делать, когда пришло время покидать Бикман Плейс, 35… Я потерялась без тебя, полно долгов и лекарств… сиделки, врачи, ушли все мои деньги… Я научилась, даже болея, обходиться без них. Умею уже делать сама себе уколы… от астмы. Каждую ночь неотвратимо просыпаюсь в три часа, колю себе эфедрин и думаю, а у тебя сколько сейчас времени… Сегодня утром я не очень-то… День (пасмурный), и несмотря на красивые цветы, которые я себе купила, возвращаясь после обеда (в Ле Моаль[305]) на Третьей авеню, мне совсем не весело. Может быть, сделаю сегодня хороший рисунок в цвете, повеселее, чем мое лицо старой куклы. А если работа не пойдет, лягу и перечитаю твое письмо. Дорогой, я целую тебя с такой нежностью!
Твоя
153. Консуэло – Антуану
Тоннио, дорогой,
Я получила от вас страничку, любовь моя. Я так тревожусь за ваше сердце, за вас в этой войне. Не оставляйте меня одну на этой планете, Тоннио!
Знаете, муж мой, это мое письмо деловое. Я в затруднении из-за своей квартиры в Нью-Йорке. Меня просят подписать договор на следующий год с октября 1944 по октябрь 1945. А мне не хватает смелости. Эту квартиру я обставила сама, обставила с любовью, для вас, чтобы вас ждать! Мне здесь хорошо, но она дорогая, а в Нью-Йорке сейчас нет свободных квартир. Почти нет и свободных комнат в гостиницах. Совсем как в Вашингтоне. Так что же делать? Уезжать из Нью-Йорка? Подписывать еще на год? Надеюсь, что письмо успеет к тебе. У меня есть еще время, подписывать нужно 15 июля. Все вокруг ждут квартир! Я рискую. Я хочу твоего совета, даже если твое «да» придет с опозданием. Жизнь здесь с каждым днем дороже, да и повсюду, я думаю. Я не знаю твоих планов о нашей с тобой будущей жизни. Наверное, ты и сам их не знаешь. Теперь никто ничего не знает, двигаемся на ощупь, как ты говоришь. Но я не умею на ощупь. Не умею на ощупь. Научусь. Но, благодарение Господу, я точно знаю: то, что он дал, никому не отнять – даже дьяволу; и поэтому достаточно обратиться к нему и сказать: «Господи Боже, помоги мне, я бедна, грустна, уродлива. Сделай меня красивой! Люби меня! Верни мне свою милость!» И когда говоришь с ним так,
Ах! Я потеряла твою телеграмму, в которой ты говоришь, что за три месяца за квартиру будет заплачено из аванса от Хичкока. Хичкок хочет видеть твою телеграмму. А я ее потеряла!
Думаю, что смогу жить в гостинице, если ты захочешь!
Все, что ты решишь относительно моей жизни, я уже приняла. (Но только не то, чтобы Хичкок подумал, что ты не любишь меня, как свою жену.)
154. Консуэло – Антуану
Дорогой,
Я попросила вас написать предисловие, не подумав[307]. Как дети просят звезду с неба. И если вдруг звезда падает…
Дорогой, я попросила вас о предисловии из-за ощущения, что я всегда, всегда, с той минуты, когда я вас встретила, вы все время соединены со мной. Потому что все твое мне так нравится. Если бы я могла также нравиться вам. Если бы небо помогло мне никогда вам не разонравиться?.. Напрасно ваши друзья объясняли мне, что вы будете счастливее без меня, я была вернее Элеоноры из «Адольфа» Бенжамена Констана. И я знаю, если я умру, вы окажетесь, как Адольф, в толпе совершенно чужих вам людей. Я твоя, ты моя страна, ты мой язык, ты моя гордость! Ты моя боль, и ты будешь моей радостью. И я всегда, я всегда радовалась тебе, даже когда любила тебя, проливая слезы!
Сегодня я причастилась в Святом Патрике, я чиста, чиста, у меня легко на сердце, я уверена, что это пасхальное письмо благословенно, что оно придет к тебе, как я однажды все-таки дойду до твоих объятий. Ты дойдешь до моих.
Муж мой, разве грешно любить всем существом? Нет, любовь, она божественная!.. Муж мой, вы любите меня? Да, мой Папусь, сколько же я буду давать вам света, чтобы возместить вам тяготы, которые война налагает на мужчин? Мы, женщины, знаем о войне только то, что она заставляет плакать из-за ваших ран, из-за разлуки…
Кажется, мне повезет и «Оппед» будут снимать – тогда маленькую ферму вам подарит ваша жена. Дорогой, я хочу сегодня сказать вам одну вещь, сегодня, когда я очистилась: скажите, что вы не будете на меня сердиться, что у нас такая любовь с Ружмоном? Вы же знаете, что такое Нью-Йорк. И потом ваши подруги не встретили меня с распростертыми объятиями. Вы же знаете, дорогой, как я натерпелась, живя одна на Барбизон Плейс и одна в моей красивой квартире в Центральном парке[308]… А милый Ружмончик немного скрашивал мне дни, когда со мной не было друга, когда не было смысла жить. Пишу честно, когда я счастлива с вами, я держу его как друга. Он знает, что я люблю вас на всю жизнь, вот.
155. Консуэло – Антуану[309]
Мой Тоннио,
Я решила не ездить к родным, испугавшись: вдруг я понадоблюсь тебе, а меня не будет. А здесь чем заняться? Я нашла новое лекарство от моей астмы, теперь лучше сплю.
Милый муж, у меня не очень-то получаются эти новые письма. Но друзья уверяют, что они самые быстрые. Я прошу вас сделать своей священной обязанностью еженедельное письмо мне, вот такое, как это. Я вам пишу каждую неделю. Я посылаю два или три письма. Может быть, дойдут. Мне вы так нужны, мой Тоннио, моя любовь. Я работаю, но мне так грустно, что вас нет.
156. Консуэло – Антуану[310]
Я счастлива вашим письмом с поздравлением с моей книгой[311], где вы пишете, что воюете очень далеко от меня. Моя любовь, она ждет вас, она вас защитит, и мы будем стареть вместе, как в арабских сказках. И если будем любить друг друга крепко, крепко, добрая фея сохранит нам молодость и красоту. Так что, смотрите, господин моего сердца, мой муж, вы, хранитель дверей нашей подруги Доброй Феи, нашего Благо – Получия. Не пускайте к нам воров. Они оставляют в нашем доме пятна грязи.
Дорогой, я восстановилась после нападения только потому, что вы не хотели, чтобы я умерла. Да, я думаю, что благодаря небу и благодаря вам. Вы не только не хотели, чтобы я умерла, вы еще хотели, чтобы я жила для вас, и еще вы хотели, чтобы я была для вас прекрасным цветком. И я ухаживаю, я поливаю цветок, хотя и с большим трудом, мой муж. Но я хочу вам подарить такое чистое сердце, звездный хрусталь, чтобы вам мечталось о великих книгах, в них вы объясните мне мировые беды и, возможно, если мы будем очень разумными, вы сможете утешить Консуэло и мир вашей
Напишите V-mails[312] приходят к вам быстрее, чем письма. Я посылаю вам песнь моей любви – НАДЕЖДЫ.
157. Консуэло – Антуану
МАЙОРУ АНТУАНУ ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ (ДОКТОР ПЕЛИСЬЕ)
НЕВОЗМОЖНО НАЙТИ МАЛЕНЬКУЮ КВАРТИРУ ВЫНУЖДЕНА ПОДПИСАТЬ ДОГОВОР СЛЕДУЮЩИЙ ГОД ТРИ ТЫСЯЧИ ДОЛЛАРОВ ИЛИ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВОЗМОЖНОСТЬЮ СНЯТЬ НАПОПОЛАМ РУЖМОНОМ ДУПЛЕКС (SIC) ТОЛЬКО ТЫСЯЧА ДОЛЛАРОВ ДУМАЮ РАЗУМНО ПЕРЕЕХАТЬ ПОМОЧЬ НЕКОМУ БОЛЬШИЕ ДЕНЕЖНЫЕ ЗАТРУДНЕНИЯ ТОЛЬКО ВЫ МОЯ ЛЮБОВЬ МОЖЕТЕ МНЕ ДАТЬ СОВЕТ С МОИМ ПОСОБИЕМ НЕВОЗМОЖНО СОХРАНИТЬ КВАРТИРУ ОН ДРУЖЕСКИ ПОМОГАЕТ МНЕ ЗАКОНЧИТЬ КНИГУ БЛАГОДАРЮ ВАС ОТ ВСЕЙ ДУШИ ПРЕДИСЛОВИЕ ОППЕД Я ТАК ОДИНОКА ПРИЕЗЖАЙТЕ ВЗЯТЬ МЕНЯ В ОБЪЯТИЯ ОТВЕЧАЙТЕ СРОЧНО ВАША ЖЕНА КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ.
158. Консуэло – Антуану
(
Мой Папусь,
С тех пор, как вы покинули Алжир[315], я ничего о вас не знаю. Вы заняты войной, как все вокруг. Вы даже не хотите меня успокоить, меня порадовать хотя бы письмом. Я больна, я подавлена твоим молчанием. Я верила «мои горести кончились навсегда». Говори со мной, Тоннио, пустоты, пропасти, которые ты умеешь открывать между нами, ужасны.
Милый, придайте мне уверенности, или мне хочется как можно скорее умереть. Голова у меня так плохо работает. Помогите мне, напишите мне. Или для меня и письма больше нет? Дорогой, я вас целую, я мучаюсь. Не знаю, куда деваться. Дайте мне сейчас же вашу руку, чтобы я успокоилась, чтобы стала частичкой вас.
Остаюсь, где живу: Бикман Плейс, 2.
159. Антуан – Консуэло
NE219 INTL=N ALGIERS 66 2 FIL
= NLT МАДАМ ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
2 БИКМАН ПЛЕЙС NYK
1944 JUIN 4PM 5 43
НАШЕЛ ПРОЕЗДОМ АЛЖИР ЧУДЕСНОЕ СОКРОВИЩЕ ТВОИ ПИСЬМА И ТЕЛЕГРАММЫ ТЧК СНОВА ЛЕТЧИК ВДАЛЕКЕ МОЕЙ ЭСКАДРИЛЬИ КОНСУЭЛО ДОРОГАЯ ПИШИТЕ БОЛЬШЕ ТЧК УМОЛЯЮ ВАС ИЗБЕЖАТЬ КОМБИНАЦИИ С КВАРТИРОЙ РУЖМОНА ТЧК ПОСТОЯННО ХОЧУ ВАС УВИДЕТЬ МОЯ ЛЮБОВЬ ВЕРЬТЕ В МЕНЯ НА ВСЮ ЖИЗНЬ ЧТО СКОРО ВЕРНУСЬ К ВАМ КОНСУЭЛО УТЕШЕНИЕ ВАШ АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
160. Консуэло – Антуану[316]
Мой дорогой,
Надеюсь, это письмецо быстро попадет к тебе в руки. Я получила твою телеграмму из Алжира[317]. Счастлива, что мои письма растрогали тебя. Сегодня отправила тебе целых три. Я взволнована, я встревожена высадкой во Францию. Где же ты, мой супруг? Здесь лето, ясные дни. Деревья не шелохнутся. Лето!
Дорогой, берегите себя. Осторожнее с желудком. С головой. Не ушибайся о косяки. Пожалуйста. Я немного не в себе, потому что с будущего октября отказалась от своей квартиры. Других свободных нет. Бог подскажет, где мне жить. Может, мы будем вместе, и тогда… Всюду мне будет хорошо в твоих объятьях, мой большой мальчик, мое сокровище, моя любовь.
Ваша жена
Вот мой адрес с 15 июня и до конца октября: Лейк-Джордж / Нью-Йорк / дом г-на Роберта Левита
161. Консуэло – Антуану[318]
Скоро будет ваш день рождения[319].
Я думаю о вас, мой дорогой.
Мой Тоннио, моя любовь,
Я сегодня так взволнована, потому что здесь, в Америке, мы узнали о высадке во Францию. Мой дорогой, я тоже хотела бы быть солдатом и идти помогать несчастным французам. Я думаю, сколько они пережили страхов, тревог, ожиданий. Я думаю о тебе, дорогой мой кусочек плоти, нет, надо сказать, кусище плоти. Я тебе пишу, как всегда, в неизвестность… Кому-то из друзей везет больше, чем мне, их письма обязательно приходят по адресу. Понимаешь? Я говорила тебе во множестве писем написать письмо или несколько слов по кабелю Хичкоку и сказать ему, чтобы он объяснил мне твои счеты. Почему ты этого не делаешь? Почему от меня скрывают такие простые вещи? Я не прошу ничего другого, кроме как того, чтобы ко мне относились немного, как к твоей жене. После стольких грустных историй в нашей жизни! Я не могу поверить, что это идет от тебя. Если ты говоришь, что я твоя жена, то во время твоего отсутствия, Господин, я имею право, я должна знать. Для того хотя бы, чтобы наладить свою жизнь. Я умоляла тебя, но тщетно; или, возможно, ты не получил моих писем? Или тебе совсем не интересно, чем мучается моя маленькая головка? И то, что мне необходим порядок в моей жизни, что я хочу все уладить. Именно по этой причине я и не знаю, нужно ли мне сохранить квартиру? И поскольку плата, безусловно, высокая: 275 долларов в месяц, я уже от нее отказалась, начиная с будущего октября – и я окажусь в гостинице, на милости ресторанов, друзей, улицы… Я умираю от страха, потому что после моего несчастного случая с головой я стала гораздо чувствительней, гораздо… И я говорю себе с печалью: Тоннио хочет от меня прекрасных цветов, но он не кормит мои корни. Если бы я знала, что могу попросить всего еще только тысячу долларов в дополнение к моему пособию на 1945 год, я бы сохранила свою квартиру. Мне не надо было переселяться в конце сентября! Я пишу вам, потому что необходим порядок. Сейчас, когда все идет вверх дном, нужно, чтобы те, кто имеет возможность поддерживать порядок хотя бы в своих носовых платках, должен его поддерживать. Я говорю себе каждое утро: я должна навести порядок в своем доме, я должна навести порядок у себя в душе и в мыслях. Вот почему я говорю с вами о доме, о нашем доме. Я все время думала, что ты приедешь и будешь жить в своей синей комнате… Может быть, в октябре мы уже вернемся во Францию, если Бог захочет! Но я говорю себе: мой муж должен приехать и писать на своем диктофоне, его издатель здесь. И может случиться, что ты будешь очень усталым, и будешь нуждаться в очень серьезном отдыхе. И понадобится спокойное место на Лонг-Айленде, в тишине… Ты отдал свою дань войне. Ты завоевал право на отдых, твой отдых – это снова работа. Но ты любишь свою работу, мой дорогой поэт. И ты напишешь свои прекрасные книги возле меня.
Вчера я перечитала прекрасную фразу из «Военного летчика»: «Я похож на слепого, которого ведут к огню ладони. Он не может описать огонь, но он все-таки его находит. Так и я, возможно, почувствую то, что нуждается в защите, оно незримо, но живет и греет, словно уголек, затаившийся под пеплом ночей в этой деревне»[320].
Мой Тоннио, моя любовь, будьте уверены в моей любви, в моем желании дать вам дом, чтобы ваши цветы стали плодами. Я знаю, это трудно! Но если вы пожелаете быть хоть немного разумным! Мы будем богаты нашей жатвой! Мы будем горды, потому что выполнили свой человеческий долг. Но не надо больше сомнений, Господин, я больше не выдержу.
Любовь моя к вам питает меня, словно плодородная земля. Я не хочу знать, что говорят друзья, ваши друзья. Я верю вам, вам я верю, я верю, что могу дать вам счастье, и мы будем с вами счастливы, мой дорогой. Я уже отдала вам свою жизнь. И даже если вы вернетесь с одной лапкой и будете ворчуном, я буду рассказывать вам разные история. Вчера, когда я вас читала, я сказала себе: раз мои письма не доходят к нему, как только я перееду за город 16 июля, я начну писать истории, которые буду ему рассказывать. Я запишу их и буду читать вам вслух, когда вам будет грустно или вы будете сердиться, потому что, когда вы сердитесь или вам грустно, трудно придумывать истории. А когда я вам прочитаю историю, вы растрогаетесь, и я не буду паниковать, что я столько разных вещей не понимаю. Потому я кричу, когда не понимаю, почему так, почему это? И еще я спросила: если Тоннио по-настоящему меня любит, почему он побежал к идиоту Ламоту[321] в те последние минуты, которые мог отдать мне? Зачем он устроил такой шум, что я не могла с ним поговорить? Не знаю, до сих пор… И вот почему я до сих пор хожу на одной лапке… Но вы увидите, Тоннио, у меня получится вас успокоить, мой дорогой. Я отправлю вас в ваш тенистый сад, и вы будете ходить там большими шагами, пока я готовлю вкусный суп, который насытит ваш искрящийся звездами мозг. Мой взрослый муж, принадлежащий мне, мой муж, я хочу хозяйничать в твоем сердце, в твоем теле. Я просила тебя об этом, когда была такой молодой, такой непредсказуемой. Но это было правдой, да, правдой. Для меня ты всегда был моим супругом, которого послало мне небо и которого я должна беречь своими молитвами и всей душой. И ты, мой супруг, ты тоже часто меня защищал. И поскольку я верила в тебя, мы и стали теперь счастливой семьей. И если я оплакиваю твое отсутствие и твои отлучки… это чтобы сильнее радоваться нашей будущей весне. Знаешь, пусть люди говорят… плохо, хорошо, о тебе, обо мне! Мы будем довольны собой, когда дойдем до конца дороги. Мы ненадолго сворачивали с нее, чтобы нас огранили, как драгоценные камни, чтобы мы лучше узнали себя, чтобы теснее сошлись друг с другом.
Хочу рассказать тебе немного о своем доме на озере Джордж. Мне надо поехать «в горы» из-за горла и астмы. Доктор не посоветовал моря (если бы набралась мужества, поехала бы этим летом в Мексику). Мысль, что я буду так далеко от тебя, меня парализовала, и я боялась из-за бумаг с обратной визой… В общем, я решила остаться в Америке, это в шести часах от Нью-Йорка на поезде. Я нашла старый Бевин Хаус на озере Джордж[322], дом почти в руинах, но для меня он такой новый, такой красивый, а летом никакой комфорт мне не нужен. Озеро, чтобы я немножко купалась. (Если старая дама, которая смотрит за Ганнибалом, отдаст мне его на время, он будет меня охранять. Но за ним так хорошо ухаживают, ему нашли мадам Ганнибал, так что забирать его без тебя было бы неправильно! Может, я поеду его навестить на день или два. И потом он так много ест, что обходится очень дорого!) Дом на озере находится в двух милях от городка Лейк-Джордж. Мой хозяин, г-н Роберт Левит, будет привозить мне почту. Сам он живет в городе, у него агентство недвижимости, он снимает дома. Я плохо сегодня пишу, потому что много говорила сегодня по-английски у Виктории Тенже[323] с ее друзьями. (Они были очень милы со мной.) Я провела выходные у Виктории. Ее озеро прекрасно, но она решила приехать повидать меня в моем старом доме на озере Джордж. Я предупредила ее, что у меня нет слуг, что я делаю все сама, но им понравится. Я их вкусно накормлю, а они подметут дом. Потому что мне надо написать несколько картин, и я начинаю писать истории, чтобы тебя развеселить или растрогать, если ты будешь злиться. Потом будет поздно. Колдунье больше не хочется летать на метле, и мне придется самой стать ведьмой с метлой…
Милый, обнимаю вас крепко-крепко всеми лапками, ресничками и зернышками, которые хотят прорасти на ваших девственных землях.
Я получила твою телеграмму. Договорились, дорогой. Я не поеду жить к Ружмону. Не знаю, куда я поеду. Возможно, в октябре появятся квартиры. Сейчас снять невозможно. Нью-Йорк переполнен. Даже гостиницы. Андре Рушо пообещал мне помочь. Храни вас Господь! Целую вас, ваша жена
162. Антуан – Консуэло
Пишите АРО 512 или пересылайте
Любовь моя, передаю совсем коротенькое письмо товарищу, который едет в (нрзб), и он его там опустит. Я очень далеко. Не могу сказать, где я. Но я так близко к вам, живущей в моем сердце, милая моя Консуэло.
Мне удалось снова стать пилотом на «Лайтинге» с дальними полетами во Францию для аэрофотосъемки. Я очень не хотел прожить это время интеллектуальным наблюдателем. Я так ненавижу их высокие слова, их споры, их претенциозный фанатизм. В свои проблемы они не вкладывают ни одной частички своей плоти. Консуэло, детка любимая, я не умею ничего осмыслять, если не прожил этого телом. Настоящее участие в войне позволяет мне чувствовать себя чистым, избавляет от необходимости подтверждать свои мысли формулами ненависти или осуждения. Я таков, каковы мои мысли, вот и все. Я никого не осуждаю в это ночное время. Люди не имеют возможности думать светло. Они живут на ощупь. Они несчастливы. Эта жизнь избавляет меня от путаницы слов.
Консуэло, дорогая, любовь моя, если со мной вдруг случится несчастье, не обижайтесь на меня за то, что я принял такое решение. Действительно, я единственный в мире пилот «из бывших», который воюет (на) скоростном самолете. («Лайтинг» – это самый скоростной самолет в мире.) И я справляюсь. Но я могу получить пинок от Господа где-нибудь во Франции. Я не буду ни о чем сожалеть, мне нечего было делать в эти времена распрь, полных ненависти и идиотизма. Ты помнишь, как ты ненавидела адвокатов, поверенных, недобросовестных свидетелей, крючкотворство, когда у тебя оттирали твой дом в Ницце… Так вот, за исключением солдат и садовников, сегодняшние люди возбуждают во мне такое же отчаяние. Ты предпочла бросить дом, а не изучать их алгебру. А я – жизнь. Консуэло, я не пожалею ни о чем, я садовник без сада – только о вашем горе.
Консуэло, любимая, будьте моим садом. Мне нужно ощущать в себе – и с каждым днем все сильнее – необходимость защищать вас, помогать вам цвести и прохаживаться медленными шагами в вашей чудесной поэзии. Мне нужно ваше пробуждение возле меня, как птицы, роса и свежий ветер – и все, что щебечет поутру. Консуэло, Консуэло, спящая мой красавица, сияйте так, чтобы я был обязан вернуться после ста лет войны и разбудить вас. Консуэло, моя любимая, зовите меня изо всех сил. Вы помните Ливию?..[324] Я вернулся, чтобы помогать вам. У меня были угрызения садовника… Мой сад, мое утреннее пробуждение, моя Консуэло…
Ваш
163. Консуэло – Антуану[325]
Я приехала на свое летнее озеро. Листья маленькие, еще детишки. Здесь пока еще весна. Это горы и очень высокие! Дом красивый и уютный, как дом маленького принца. Но тебя все еще нет, мой большой Тоннио. Я говорю себе: наверняка он приедет к концу осени. Мой муж приедет за мной. Озеро будет уже холодным, но мы вдвоем поедем кататься на лодке. Потом вздыхаю и возвращаюсь из своих грез. У меня нет служанки – нужно готовить еду. Тоннио, возвращайтесь ко мне весь! Возвращайся немедленно! Что бы я ни делала, я твержу: да, он ко мне вернется Живой и Здоровый. И благодарю небо. Ваша
Надеюсь, что это маленькое V-mail придет к вам скорее, чем письма. От вас кроме мартовского письма[326] ничего больше не получала. Грустно!
164. Консуэло – Антуану
19 LAKEGEORGENY 19/26 29 22 1500 V
ДОРОГОЙ СООБЩИТЕ НОВОСТИ ROCKLEDGE HOUSE BOLTON ROAD NEW YORK ЛЮБОВЬ МОЯ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ КО МНЕ ВЕСЬ КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
165. Консуэло – Антуану
Моя любовь,
Я проснулась в шесть часов утра. Побежала в пижаме на озеро, чтобы окунуть лапки. Вода хорошая. Малиновое солнце выглядывает из-за соседней горы. Я думаю о тебе, любимый. Я счастлива думать о тебе, мечтать о тебе. Несмотря на страх, узнав, что ты самый старый пилот в мире, мой дорогой, я хотела бы, чтобы все люди были похожи на тебя!
Я побегу в деревню, в маленькую католическую церковь, там служба каждый день в 7.30, и другой не бывает. Мало католиков, священников еще меньше. Я хочу сесть на пустую скамейку в церкви, сегодня, в день твоего рождения, это все, что я могу тебе подарить, так что я бегу, муж мой, мне надо еще одеться, и до церкви мне полчаса пешком.
До скорой встречи.
Если я вас больше не увижу на этой планете, знайте, что вы найдете меня возле Доброго Господа, ожидающей вас навек!
Вы во мне, как в земле растение. Я люблю вас, мое сокровище, вы мой мир.
Ваша жена
166. Консуэло – Антуану[327]
Дорогой,
Я еще раз отчетливо пишу вам свой адрес: «Rockledge Bolton Road. New York. USA. Мой дом называется Rockledge. Ах, Тоннио! Моя жизнь проходит в ожидании вас! Я верю, что небо даст мне в подарок твое Возвращение. Но вот что надо прояснить: 15 июля кончается срок, когда я могу подписать договор на квартиру
Ваша жена
167. Консуэло – Антуану
Мой муж, мой большой человек,
большого роста, большого сердца, больших мыслей.
Дорогой мой, мой Рассвет, мой день.
Озеро спит. Оно спокойно, как смерть. Смерть, о которой мы ничего не знаем. Маленькие искорки далекого солнца на спящей воде делают пейзаж совершенно новым. Я поднялась в три из-за астмы! (Озеро, сосны пока от нее не страдают.) Я вышла на террасу, она похожа на прекрасную палубу, и вижу отсюда триста пять островков в тумане над озером. Ты хорошо знаком с озерами, ты знаешь эту легкую утреннюю дымку – на два-три часа над аэродромом. (Мой супруг, скажите, вам ведь совсем не важно, напишу я дымку с одним или двумя «м»?) Я тоже совсем новая, дорогой! И все, что я открываю, я хотела бы нарисовать, удержать, схватить и передать вам как можно полнее, чтобы сделать вас богаче и вам понравиться. Расскажу вам о своей палубе, я поставила на ней на все лето стул для вас. Никто не может на него сесть, потому что я посадила на него красивого бронзового орла. Он очень тяжелый. Один из моих гостей[328] собрался взять орла, переставить и сесть на стул, но его рука не была готова к неожиданной тяжести моего орла, он не смог поднять и перенести орла величиной с лампу. А Блезу Алану[329] (такое у него имя) было очень неудобно сидеть с ним рядом – перекос мускулов – и он оставил моего орла в покое. (Блез пишет стихи, нечто среднее между Ларбо и Фаргом.)
Что-то я разболталась, любовь моя, но с кем еще я могу говорить так доверчиво и безудержно? Вы часто дарили меня вниманием, выслушивая меня, а потом открывая мне самой самые красивые мои рассказы, мои пейзажи. Что касается меня, то вот в чем опасность. Я тащу с собой все, что вижу, что чувствую, что вытаскиваю из того, из другого из боязни упустить самое лучшее. И вот у меня целый мир, но голова у меня перегружена. Я отбираю, но у меня нет желания и привычки выбрасывать оставшееся. Мне кажется, что в отброшенном есть формы, есть зерна для другого выбора, более широкого, неведомого. Что из него я смогу получить какой-то новый свет! И вот я теряюсь, очень быстро, слишком быстро, как только начинаю показывать мои сокровища (для меня) другим. Когда я их рассматриваю одна, так гораздо лучше! В тишине я понимаю разные вещи.
Мой орел, сидящий на стуле, возбудил оживленные далеко идущие дискуссии. Об обманутом ожидании – ждали тяжести, приготовились к ней, а оказалось легко. И это ранит! (В противоположность орлу, он казался легким, а оказался тяжелым.) Говорили о «морали цели». Так можно назвать книгу. Так сказал Ружмон.
Я только что прочитала журнал «Ковчег»[330] Жида. Это тот же «Ревю Франсез»[331]. Приятно видеть тех же людей, которые дорожат теми же вещами! Прочитала дневник Жида о Франции, последние речи о Франции и о Жироду. Он написал, что его смерть затуманила небо над Францией! Слишком литературно! Надеюсь, я не слишком болтлива, иначе письмо застрянет по дороге. Цензурные птицы будут его читать, но надеюсь, говорить о литературе не запрещено.
Вообще-то, дорогой, ты знаешь все, что содержится у меня в головке, знаешь, в каких водах я плаваю! Они тебе нравятся, дорогой?
Тенже уехали. Я рада, потому что у меня теперь меньше стряпни на кухне, но мне грустно без Виктории, которая со мной купалась. Сейчас я одна с Дени и Блезом. Курт-Вольфы[333] приедут на будущей неделе. Его ты знаешь, Элен его жена, очень симпатичная. Он руководит – издает – новым издательством в Нью-Йорке. Интересный и умный. Он со мной познакомился, потому что хочет издать мою книгу на английском (на французском я подписала договор с Брентано). Но книга еще в пеленках, в колыбельке!
Я хочу рассказать тебе немного о своей книжке, в ней уже пятьсот машинописных страниц. Я их все прочитала Курту Вольфу и одну главу Хичкоку и его жене Пегги. Он тоже захотел. Я читала еще без хорошего французского с грамматикой Бушю и еще одной секретарши. Я выбрала Дени, а не Бретона, чтобы переписать меня по-французски, потому что Андре, несмотря на свой большой поэтический талант, далек от нас, от тебя, который и я тоже. Но дружочек Дени дает мне почувствовать всерьез, что
Консуэло де Сент-Экзюпери
Rockledge Bolton Road
Lake George. NY
168. Консуэло – Антуану
(
Тоннио,
Видите, какое у меня озеро этим летом? У меня есть маленькая серая лодка, но я не решаюсь плавать на ней одна, как в Агее. Только что получила твою первую телеграмму[336] на г-на Левита. Спасибо, что телеграфировал Хичкоку. Он пока еще ничего мне не сообщил, но с вашей телеграммой все пойдет на лад. Посылаю открытку наудачу. Если получите ее, улыбнитесь крестику, это я сейчас там.
Ваша
169. Консуэло – Антуану[337]
Мой Папусь,
Мое дерево, освещенное солнцем, в котором живут золотые пчелы и втайне из твоих мыслей делают мед чистоты. Истину.
Мой дорогой, вы, король всех благ и меня, маленькую пчелку-работницу, которая много трудится, на время отдыха делаете королевой.
Любовь моя, я люблю разговаривать с вами, писать вам на этих листочках, которые прилетят тебе в руки, как бумажные самолетики, которые ты вырезал большими ножницами и бросал мне в окно.
Мой муж, я больше не получаю от вас длинных писем. Короткая страничка пришла мне в конце июня сюда, на озеро Джордж. Я дала телеграмму в тот же день. Это был твой день рождения.
Мой супруг, вы мне очень нужны. Мне необходимо доверчиво засыпать, чувствуя защиту ваших рук. Мне необходимо днем и ночью питаться молоком вашей нежности. Я стосковалась по твоей любви. Я ссыхаюсь от нескончаемого отсутствия или из-за подлинности моей любви, молитв и верности. Вы стали моим благоразумием.
Тоннио, я устала все время молиться. Я сгорбилась. У меня болят коленки. Я состарилась от ожидания. Мне трудно подниматься на ноги. Я хочу распрямиться и счастливой, блаженной, прекрасной, благодаря твоей любви, проходить через времена года по мирной земле рука об руку с тобой.
Ваша
Пиши мне, мой дорогой, пусть короткие письма. Пиши по V-mail тоже. Я готовлюсь к цветению, чтобы вас встретить. Да храни вас Господь, любовь моя!
170. Консуэло – Антуану[338]
Милый мой Тоннио,
Мое озеро очень красивое, но не очень доброе. Я упала на правую руку и сломала себе палец, сломала всерьез. Но через две недели он поправится, восстановится[339].
Странно писать вам левой рукой. Это первое письмо в моей жизни, которое я пишу левой рукой. А вы себе ничего не ломайте, моя любовь!
171. Антуан – Консуэло
Консуэлочка, дорогая,
Леман[340] уезжает в Нью-Йорк, я познакомился с ним в Алжире, где провел сутки. Таким образом, ты получишь несколько слов от меня через три дня. В самом деле несколько, я не ждал оказии.
Консуэло, дорогая, не знаю, буду ли еще в Северной Африке. Вот мой военный адрес, куда время от времени стоит посылать дубликаты писем на случай, если я не смогу прилететь за остальными. Но этот адрес ненадежный, почтовый сектор – это каша!
Почтовый сектор – 99027
Вот, дорогая. Прикладываю к этим строчкам начало письма, написанного в эскадрилье. Дорогая, у меня немало воздушных приключений, все с хорошим концом: стрельба, преследование истребителей, авария в далекой Франции, полуобморок из-за нарушения подачи кислорода… Детка, детка, видишь, сколько нужно избежать ловушек, чтобы нам с тобой увидеться!
Вот мое письмо.
Этому письму три недели, прикладываю его к короткому. За это время ты уже узнала, что я снова на войне – и всерьез…
Моя Консуэлочка, любовь моя,
Произошло нечто новое, ты не могла понять, что когда я написал в телеграмме «воюю очень далеко…». Я снова вожу «Лайтинги», занимаюсь аэрофотосъемкой очень далеко во Франции. Наконец, пожелали забыть мой возраст, и я единственный летчик в мире, который воюет в 43 года (скоро 44!) (К тому же на самолете, который делает больше восьмисот километров в час, и на этом усовершенствованном самолете – возрастной лимит тридцать лет!)
Думаю, многие будут рады, если меня убьют. Но понимаешь, моя Консуэло, я покажу, что можно любить свою страну и всерьез заниматься военным ремеслом, но не участвовать в гражданской войне между французами, не обвинять в предательстве тех, кто трудным путем пытается спасти какую-то частичку родины и не имеют вкуса к политическим распрям и к ненависти. Моя Консуэло, если меня убьют, смерть огорчает меня только из-за вас. Как в Ливии. Для меня она безразлична. Я имел право отдыхать, потому все теперешнее мне не по возрасту. Но я не смог выносить этот отдых в отстойном Алжире, не смог добиться разрешения слетать в Нью-Йорк вас поцеловать, не смог успокоить свою совесть громкими фразами в газетах – если я не делаю самого трудного, значит, я вообще ничего не делаю, вот как это обстоит для меня – и поэтому я, может быть, отдохну в ваших объятиях под нашими деревьями в мире вашей поэзии, когда вернусь с высоты одиннадцати тысяч метров, или, может быть, в вечном сне, но отмытый от их грязных оскорблений.
Консуэло, дорогая, милая Консуэло, молитесь за вашего Папуся, который воюет, несмотря на свою длинную седую бороду и телесные немощи. Молитесь не о спасении, а о том, чтобы он обрел покой и не тревожился больше днем и ночью о своей таволге, которая, как ему кажется, в большей опасности, чем он сам. Капелька моя, как же я вас люблю.
Не могу вам сказать, где я. Воюем из Италии, Корсики, Сардинии. Это знают все, так что и я могу сказать. Но точнее сказать не могу. Могу описать вам свое жилище (какое-то время это была палатка). Думаю, даже если я опишу его во всех подробностях и оно будет узнаваемым, врагу, если он прочитает мое письмо, это не слишком поможет…
Ну, так вот:
Ой, Консуэло, извини! У меня в комнате беспорядок. У меня красивый картонный стол с плиткой для чая*, чернильница*
(я поставил звездочки у чая и чернильницы, чтобы кое-что себе напомнить) бумаги* в беспорядке, несколько книг на полке, а несколько других почему-то убежали под раскладушку, и еще две пары туфель. Еще у меня есть одинокий башмак, он гуляет почему-то на чемодане, и еще у меня есть отсутствие другого башмака. Есть рабочая ручка и две потерянных. Когда теряю рабочую, совершаю неимоверное усилие и нахожу одну из потерянных. (Когда-нибудь я точно так же найду башмак, он гораздо больше ручки, но не стану же я переворачивать дом вверх дном из-за башмака.)
У меня есть одеколон, электрическая лампа*, лекарство от желчного пузыря, шесть кусков мыла, два полотенца, три электрических бритвы, одна из них сломана и служит поставщиком деталей для двух других. Все это немного перемешано. Трудно указать точное местонахождение. Четыре пары носков и два полотняных костюма. Две пижамы, одна из них в стирке. Тапочки и галстук. Его я не надеваю никогда. Думаю, это все. Но меня всегда подстерегают сюрпризы, когда я что-то ищу. Нахожу что-то неожиданное, о чем забыл напрочь…
Но, главное, у меня есть фотография Консуэло, две пары очков от Консуэло, трубка от Консуэло. Очень красивая трубка, которой все завидуют. Я курю трубку каждый день, чтобы завидовали, и потому что ее подарила Консуэло. Да, честное слово, Консуэло, я выкуриваю каждый день пять или шесть трубок из нежности. Очень жаль, что я по-прежнему не люблю курить трубку. Но я еще полюблю. Потому что я люблю тебя.
Еще у меня есть комары, несколько блох и один дежурный клоп. Только один. Остальные заняты в других местах. Нас, товарищей, не так мало в этом домишке.
Наш домишко стоит в двадцати метрах от моря и в двадцати минутах от ближайшей деревни. О, Консуэло, будьте спокойны, вокруг нас на двадцать километров нет ни одной женщины. У нас есть душевая и бар, где очень много алкоголя. Так что и внутри, и снаружи мы ухожены. Еще у нас есть… радио, но оно не работает.
Вот тут я остановился, Консуэло, в своем старом письме. Звездочки я поставил, чтобы не забыть попросить тебя собрать мне посылку, Леман мне ее привезет, понимаешь?
* Чернила для Паркера 5
* 5000 листов бумаги для пишущей машинки, м-л Буше знает, какой.
* Чай
* Батарейку для армейского фонарика
* 20 «Маленьких принцев» (умолял десять раз, а ты не прислала!)
* 10 «Военных летчиков»
* 10 «Планеты людей»
1 электрическую бритву Ремингтон, лучшую модель (я сломал другие!)
Вот, дорогая. Умоляю, ухаживайте за собой, берегите себя. Умоляю, старайтесь быть разумной, спокойной и красивой. Я вас обнимаю изо всех сил, Консуэло.
Ваш муж
Теперь уже 44
172. Консуэло – Антуану
158 NEWYORK 50/3 44 30 1109 V
ОТ ВАШЕГО ИЮНЬСКОГО ПИСЬМА[342] ПЛАКАЛА ОТ РАДОСТИ ХОТЕЛА БЫ ВАС ВСЕГО ПОГЛАДИТЬ УМОЛЯЮ, БЕРЕГИТЕ МОЕГО МУЖА ПРИВЕЗИТЕ МНЕ ЕГО ВАША КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ ROCKLEDGE BOLTON ROAD ОЗЕРО ДЖОРДЖ НЬЮЙОРК
Письмо Антуана де Сент-Экзюпери Анри де Сегоню
Привет, старина[343],
Я пишу тебе с завидным постоянством, хотя ты отвечаешь изредка. И мне даже любопытно, должна же быть причина, о которой я не подозреваю, неведомое мне правило игры, но вряд ли мой друг стал таким заядлым формалистом в соблюдении правил. В общем, какие бы причины ни удерживали тебя на вершинах твоего собственного достоинства, я пишу тебе и пишу, потому что мне нравится тебе писать, потому что я люблю тебя и буду любить всегда из-за самых лучших моих воспоминаний, которые связаны с тобой, потому что я храню тебе благодарность за поддержку в те несколько очень черных дней, и меня не волнуют какие-то необъяснимые для меня упреки, которые, очевидно, у тебя есть ко мне.
И все-таки я задумался. Я исключил вопрос денег, уверен, я тебе не задолжал (но если ошибаюсь, Сеньор! Напишите немедленно!). И я подумал о письме, очень нервном и очень грустном, которое написал тебе с парохода[344]. Но ты ошибся в своих умозаключениях, они что-то такое напортили, вывернули что-то наизнанку. Полагаю, твои размышления касались того самого письма. Как сейчас помню, был примерно час ночи, когда я тебе писал. Вентилятор с большими лопастями бесшумно кружил надо мной, как коршун. Олицетворение неумолимости. А через двери бара дышало жаром море. Шерстяное одеяло на больном горячкой. Все казалось недвижимым, но, если я опускал голову на руки, опершись локтями на стол, или откидывался, чувствуя затылком деревянную панель, я слышал работу разрушения. Шатуны в глубине что-то безостановочно превращали в порошок. Возможно, мое прошлое и меня вместе с ним – я ведь был почти эмигрантом и с грустью прощался со своим существованием. Два дня в дороге и дальше на сколько лет? Я раздумывал, правильное ли я принял решение? Думал, может быть, мне тоже стоит построить за частоколом негритянскую деревушку собственного счастья? Я жил вне стен общества, условностей, брака. А брак так надежно укрыл моих женатых друзей[345]. И я спрашивал себя, может, и мне стоило поплыть этим мирным руслом, найти себе кров?
Может, тебя задела негритянская деревушка, ты не обратил внимания на целое, но тебе показалось лестным сохранить мелкую деталь? Она одна привлекла твое внимание. Странный ты парень, но я люблю тебя и таким.
Знаешь, мои предположения для меня что-то вроде кроссворда или загадок, я не придаю им большого значения. Я с тобой не ссорился и пишу тебе дружеское письмо.
Я только что присутствовал при революции[346]. Любопытное зрелище. Я шел по улице, когда появился отряд военных и стал наводить порядок, разгоняя людей, как зайцев. Я увидел улицу совсем другими глазами. Даже трудно себе представить могущество человека, который привалился к фонарю, чтобы лучше прицелиться из карабина. Одна выпущенная пуля очищает улицу на километр. Учитывая массу пули, производительность потрясает. Я втянул живот, чтобы не торчал из-за жалкого укрытия ворот, сломал ноготь о дверь, которая захлопнулась у меня перед носом, как только просвистела пуля. Чувствуешь себя голым.
Будь здоров, старина, пусть небеса пошлют тебе друзей верных, как я, и сделают тебя верным, как они.
Твой старый
Письмо Антуана де Сент-Экзюпери одному Нью-Йоркскому врачу
Дорогой доктор,
Предлагаю вам следующий вариант погашения моего весьма солидного долга – я буду платить вам 30 долларов ежемесячно. У меня нет возможности платить больше по той простой причине, что, не имея ни сантима в банке, я живу на авансы моего издателя. Мою финансовую ситуацию легко подтвердить, и мое предложение выше законного минимума. Когда моя жена приехала из Франции, я посоветовал ей обратиться к вам, потому что наши отношения стали больше дружескими, чем профессиональными. Моя жена не была больна, но хотела, как всякая женщина, чтобы ее здоровьем постоянно интересовались. Не имея возможности доставлять ей такие дорогостоящие развлечения, я подумал: а что, если друг-доктор встретится с ней раз или два, даст ей мудрый совет, пропишет безопасный сироп и представит скромный счет? Я никак не хотел влиять на ваш диагноз в отношении моей жены и высказывать преждевременные пожелания, которые могли иметь значение для ваших решений. У вас была полная свобода.
Но случилось так, что в один прекрасный день я вам признался, что мой счет заблокирован и я располагаю только необходимым минимумом. А вы в тот же день признались мне с такой же откровенностью, что у моей жены нет никаких болезней, и медицинские услуги, которые ей оказывались, вполне заменят прогулки на свежем воздухе. Меня слегка огорчило, что к этому справедливому замечанию был приложен счет на сумму более двухсот долларов, но в то же время я был восхищен лечебной эффективностью декретов американского правительства, которые так хорошо лечили мою жену.
Огорчение было кратковременным. Я признаю законность и справедливость вашего счета. Не упрекаю, что вы не отнеслись по-товарищески к моим проблемам, так как не имею – и я это понимаю – никаких оснований для вашей дружбы. Она мне почудилась по легкомыслию, из-за нашей общей дружбы к общему другу Бернару Ламоту. Прошу простить мою самонадеянность.
Вы будете получать 30 долларов ежемесячно 1-го числа. Г-ну Максимилиану Бекеру, 545, 5-я авеню поручено вручать их вам.
Поверьте, дорогой доктор, в мою симпатию без малейшего осадка.
