Лишь о немногих научных трудах можно сказать, что их не переставали читать в течение веков и тысячелетий, что не только их общие идеи, но и самый текст сохранял свое значение, привлекал внимание, активно использовался в эпохи, значительно удаленные от времени, когда они были написаны. Особенно если иметь в виду научные труды в собственном смысле: не разрозненные фрагменты и их сборники, не летописи, философские диалоги или морально-религиозные наставления, не чисто практические рецептуры, а именно позитивно-научные исследования. В их ряду уникальное место занимает “История животных”, написанная Аристотелем в 330-е годы до н. э. скорее всего в Мисии или на близлежащих островах и побережьях Эгейского моря.

И спустя две тысячи лет после создания “История животных” оставалась основой биологических знаний всей той эпохи, когда не было еще самого термина “биология”, не было и этой дисциплины в сколько-нибудь близком к современному смысле слова. Когда в 1727 г. ее будущий основатель Карл Линней еще совсем юным отправился из своего родного селения в ближайший университетский город Лунд, в его котомке лежала только одна книга — “История животных” Аристотеля. Но и спустя почти столетие Жорж Кювье, отец современной анатомии, признавался, что чем чаще он перечитывал “Историю животных”, тем больше восхищался ею. Переиздают и читают ее с увлечением и поныне. Эта вековая и тысячелетняя неустареваемость сама по себе свидетельствует о многом. Прежде всего о художественности стиля, который у Стагирита несколько суховат, но тема, видимо, настолько близка автору, что от сухости не осталось и следа. Живость изложения отражает и более глубокие причины, в силу которых “История животных” сохраняла интерес читателей стольких эпох, цивилизаций и стран.

К числу этих причин относится прежде всего удивительная способность Аристотеля к разностороннему восприятию мира и жизни, способность совмещать философский подход с подчеркнутым вниманием к малейшим деталям. Собственно, эти детали перестают уже быть малейшими, становятся чем-то иным, кирпичиками некоего здания, исполненного ясности и гармонии. Этому не мешают повторы, пропуски, экскурсы в сторону, ни даже то, что некоторые части “Истории животных”, вероятно, и не принадлежат Аристотелю. В конечном счете целостность книге придают не только автор, но и читатели, и в отношении древней литературы с ее лишь постепенно устанавливавшимися для отдельных произведений канонами это особенно заметно. Пусть не вполне ясно, каким образом в “Истории животных” оказались, например, выпадающие из нее по содержанию медицинские книги седьмая и десятая: так или иначе, они уже задолго до первопечатных изданий проникли в текст, и вряд ли можно представить себе без них полный корпус “Истории животных”. Даже издатели, подчеркивающие в предисловиях их непринадлежность Аристотелю, печатают эти книги в составе текста.

Причиной необычайной (вполне достойной книги рекордов Гиннесса) тысячелетней живучести и цитируемости “Истории животных” является также и тот факт, что (в своей области) она — как бы завещание древнейшего человечества современному, ибо впитала в себя все предшествовавшее, накопленное доаристотелевским миром знание о животных и по-новому, в пригодной для античного (как выяснилось, также и для средневекового, и в особенности ренессансного) мира форме преломила его. Вспомним о содержащихся в книге сведениях о фауне и биологических знаниях Египта и Вавилона, Индии и даже далекого Китая (рассказ о шелководстве в кн. пятой), не говоря уже о собственно эллинском фольклорном наследии, также восходящем к незапамятным временам. Наличие в этих рассказах элементов фантастики тем более могло заинтересовать читателя.

И наконец, немаловажная причина неувядаемоети “Истории животных заключена в ее разносторонности и неповторимой структуре, позволяющей читателям самых различных категорий находить подходящий для них ракурс или уровень: философский или теоретико-научный, чисто эмпирический или даже тотемно-мифологический (см., например, примечания 58 к кн. первой и 3 к кн. второй).

Внутренняя структура (т. е. информационные уровни: эмпирический, теоретический, философский) текста “Истории животных” в какой-то мере отражена и в его внешней структуре, т. е. в последовательности разделов. Однако это отражение весьма неполное и к тому же осложнено многочисленными перестановками, коим подвергались фрагменты текста в течение его долгой и богатой событиями истории.

Прежде всего следует отметить, что “История животных” — самое крупное по объему из дошедших до нас произведений Аристотеля. Для их количественной характеристики приведем, например, следующие цифры по образцовому до настоящего времени беккеровскому собранию сочинений Аристотеля. В нем “История животных” занимает больше всего места — 153 страницы (vol. I, р. 486–638); только затем следуют “Метафизика”, “Политика” и “Никомахова этика” — соответственно 114, 91 и 88 страниц. Больше по объему лишь “Органон”, но это уже не трактат, а корпус текстов по одной дисциплине — логике.

И это не случайно. Аристотелю была необходима столь пространная “История животных”, ибо она создавалась как основа всего дальнейшего знания о животных, т. е. основа целой области знания, и, следовательно, наиболее иллюстративная для его концептуального аппарата, включая понятия энтелехии, вида, формы и т. д. В качестве же таковой книга должна была учитывать все известное об отдельных животных и их свойствах. Поэтому и материалы для этого труда собирались долго — ранее всего, видимо, для разделов, ближайших к медицине: из этой области Аристотель мог многое узнать еще от отца, потомственного врача, лейб-медика македонского царя. Постепенно накапливался и биологический материал: сначала из собственных наблюдений, из устных сообщений рыбаков, “ризотомов” — собирателей “кореньев”, т. е. лекарственных трав, охотников, садоводов и т. д.; затем из книг, прежде всего из содержащихся в его (одной из самых известных в античную эпоху) библиотеке, которую он собрал в первый афинский период своей жизни, т. е. в 367–347 гг. до н. э. Когда Аристотель стал воспитателем Александра Македонского, прибавились иноземные данные, собиранию которых содействовал македонский двор.

Весь текст “Истории животных” говорит о прямом контакте автора с природой, и в особенности с природой Македонии — Фракии (об этих местах упоминается 20 раз) и северо-запада Малой Азии (38 упоминаний: Lee, р. 7–9). Это согласуется с тем, что нам известно о перемещениях Аристотеля после отъезда в 347 г. из Афин: сначала он жил в Атарнее, на побережье Малой Азии к югу от Геллеспонта, в 344–343 гг. — на о. Лесбос (напротив Атарнея), с 343 г. — в Пелле, преподавая юному Александру историю, мораль, литературу. Исходя из множества упоминаний тех мест в “Истории животных”, можно было бы датировать это произведение концом 40-х годов; однако вряд ли к этому времени Аристотель уже собрал весь материал, и, кроме того, обучение наследника престола и одновременная работа над рядом разнородных набросков (к тому же периоду относят первые варианты “Топики” и других частей “Органона”, столь априористических, в противоположность “Истории животных”, трактатов “Физика”, “О возникновении и уничтожении” и других) не благоприятствовали сосредоточению на обработке колоссального эмпирического материала. В 340 или 339 г. Аристотель отчасти освободился от своих преподавательских обязанностей, поскольку Александр был привлечен к участию в государственных делах. Окончательно Аристотель смог предаться научным интересам в 336 г., когда Александр взошел на престол. При этом он продолжал предоставлять Аристотелю помощников и присылать из походов образцы флоры и фауны для пополнения коллекций и различные сведения о живом мире экзотических стран. Какое-то время между 339 и 334 годами Аристотель прожил на родине, в Стагирах, где спокойствие и свобода от внешних обязанностей особенно ускорили работу над книгой. Вероятно, что, возвращаясь в Афины, Аристотель вез с собой готовую или почти готовую рукопись “Истории животных”, чтобы затем использовать ее для лекций и для составления на ее основе более концептуализованных и одновременно более схематичных трудов — “О частях животных” и “О возникновении животных”. Отдельные же исправления в рукопись, в особенности о восточных животных по сведениям от информантов (из походов Александра), Аристотель вносил и после 334 г. Отмечу, что и по мнению Д’Арси Томпсона (Thompson, 1910) Аристотель написал “Историю животных” за годы между двумя периодами своего пребывания в Афинах.

В общей последовательности книг “Истории животных” отражено концептуальное движение от наиболее общих родовых свойств к видовым, причем лежащим в разных аспектах, но примерно одного уровня конкретности. Соответственно имеется переход от рода к виду (таксону), от “рода” тех или иных органов к их “видам”, от общих форм поведения организмов к видовым формам.

В книге первой описываются части, которые есть у всех животных, такие, как органы пищеварения и выделения, а также другие, которые есть почти у всех. Здесь же приведены способы подразделения животных по самым различным признакам (в противоположность платоновскому дихотомизму): по водному или сухопутному образу жизни; по голосу, употребляемой пище, месту обитания; на стадных и необщественных; на ходящих, плавающих, летающих, прикрепленных; наконец, по решающим для всей перипатетической классификации животных признакам — на животных с кровью и бескровных (беспозвоночных — не ошибка, скорее результат иного, чем сейчас, понимания термина “кровь”), а также на живородящих, яйцеродящих и черверодящих. Приводимый здесь же обзор органов тела человека является как бы введением для аналогичного обзора прочих животных, помещенного уже в книге второй, и, наверное, первоначально составлял с ней единое целое, тем более что изложение в ней начинается как раз с сопоставления органов четвероногих животных с соответствующими человеческими.

Книга третья дополняет предыдущую в том, что касается “однородных частей”, т. е. тканей, и половых органов. Книга четвертая расширяет возможности того же подхода в отношении частей тела беспозвоночных (“бескровных”) и в отношении способностей животных: их голоса, сна, чувств. Книга пятая посвящена разнообразнейшим модусам и аспектам размножения, включая способы и сезоны спаривания у всех известных Аристотелю групп — от млекопитающих (“живородящих четвероногих”) до насекомых, а равно и специальные вопросы: самопроизвольное зарождение, метаморфоз у бабочек, живорождение у гадюк и т. п.

Последние, XXXIII и XXXIV, главы книги пятой по своему содержанию относятся фактически к книге шестой, потому что речь в них идет уже не о беспозвоночных, а о размножении “животных с кровью”. В целом же в этих главах и в книге шестой собрано все, что было известно о способах размножения у отдельных видов “живородящих четвероногих”, птиц, рыб.

В книге седьмой речь идет о размножении человека, в этом смысле она вполне уместна после пятой и шестой, но выпадает из контекста в связи с чисто медицинским подходом в изложении материала. В разных рукописях она помещена в разных местах, иногда и вовсе отсутствует. Похоже, что первоначально она существовала отдельно от корпуса “Истории животных”.

В книге восьмой прослежен ряд постепенного усложнения психики от “бескровных” и рыб к птицам и “живородящим четвероногим”; особый акцент сделан на описании нравов и поведения домашних животных. С главы XII начинается изложение эколого-этологического материала и постепенный переход к книге девятой: перелеты птиц, вообще миграции (а также некоторые другие сезонные явления, в особенности сезонные заболевания) животных — рыб и других; зимняя спячка, места обитания, отдельные вопросы поведения животных.

Книга девятая, столь любимая в позднеантичный период и в средние века, представляет собой настоящий кладезь народных наблюдений и поверий, подчас фантастических, нередко исключительно древнего происхождения, имеющих параллели в фольклоре различных стран. Подлинность этой книги иногда оспаривается. Так, в одном из лучших комментариев к “Истории животных” читаем, что девятая книга — “весьма неровная, местами сравнительно удачная, местами очень грубая компиляция из разных источников, составленная в общем с той целью, чтобы собрать и сравнить различные физиологические феномены в животном мире, в которых можно заметить проявления разума и умения; и еще, может быть, чтобы послужить введением к материалу, лишь отрывочно изложенному в том, что сейчас считается книгой восьмой” (Aubert, Wimmer, Bd. 1, S. 15). Упомянутая грубость компиляции, по крайней мере отчасти, — результат позднейших наслоений. Во всяком случае несомненно, что книга девятая тесно связана по содержанию с восьмой, но последняя более “наукообразна”, хотя и в ней встречаются неувязки, указывающие на неотредактированность. Например, в главе IX, посвященной слонам, вдруг находим сведения о продолжительности жизни верблюдов. Впрочем, нет ли здесь следа имевшего когда-то место смешения обоих этих равно экзотических животных, точнее, рассказов о них? Ведь и славянское слово “верблюд” происходит через промежуточные формы наподобие “велбуд” и “улбанд” от древнегреческой основы “элефант”. В таком случае данный отрывок — остаток очень архаичной фазы, попавший в текст уже после смерти Аристотеля.

Книга девятая присутствует во всех основных рукописях, из которых строится принятый текст “Истории животных”, в том числе самых древних, но иногда, в частности, в переводе Михаила Скота (рубеж XII–XIII ее.), она объединена с книгой восьмой.

Можно предположить, что Аристотель, собрав для книги девятой все имевшиеся материалы, в том числе и не очень достоверные, не успел ее в полной мере критически обработать или же поручил обработку кому-нибудь из своих учеников, а тот (те) не вполне справился с задачей. Античные нравы допускали такое перепоручение. Ученики Аристотеля, например, Теофраст и Евдем, видимо, помогали писать и прочие книги “Истории животных” или, по крайней мере, приводить их в окончательный вид.

Еще Ж. Кювье, который лучше кого бы то ни было мог себе представить, чего стоит написать такой трактат, как “История животных”, недоумевал, как вообще этот труд мог написать один человек. Однако по понятиям того времени об авторстве этого и не требовалось. Участвовать в написании могли многие. У Плиния Старшего, а также и в других источниках есть указания, что у Аристотеля при написании “Истории животных” были многочисленные помощники. Но при всем том авторство, как и в других аналогичных случаях, оставалось за главой школы и вдохновителем всего проекта. Так, только в книге третьей “Истории животных” сохранилось свидетельство о принадлежности приведенного в ней гиппократовского фрагмента Сиеннесису, очевидно, ученику Гиппократа, в то время как традиционно этот фрагмент связывается с именем самого Гиппократа и как принадлежащий ему самому фигурирует без ссылок на Сиеннесиса или еще на кого бы то ни было в трактате Гиппократа “О природе костей” (IX, 74). Сходным образом Теофраст, самый известный из учеников Аристотеля, в своих основных книгах “О растениях” и “О причинах растений” охотно цитирует Демокрита, Платона, Анаксагора, Эмпедокла, но нигде не ссылается на Аристотеля, даже излагая явно его взгляды. Он просто не отделяет свои книги от книг Учителя. В данном же случае, т. е. применительно к “Истории животных”, фрагменты, вышедшие из-под пера и Аристотеля и его учеников, были частями грандиозного замысла — охватить в единой схеме весь животный мир: сначала на описательном уровне (“История животных”), затем на каузальном (“О частях животных” и “О возникновении животных”). В аналогичном соотношении стоят теофрастовские “О растениях” и “О причинах растений”.

Этот “ботанический проект” (описание и затем каузальный анализ растительного мира) остался в истории науки связанным непосредственно с именем Теофраста. У Аристотеля же такого типа “двухчастный” проект (“История животных” — “О частях животных”, “О возникновении животных”) оказался не единственным. Еще один был связан с изучением общественной жизни человека, причем ход выполнения этого замысла структурно напоминает “биологический проект”: сначала Аристотель с помощью учеников собрал и первично обобщил эмпирический материал в 158 очерках — о политическом строе разных государственных образований — стадия, соответствующая написанию “Истории животных”; затем вывел из этих очерков общие принципы в теоретическом трактате “Политика” — стадия, соответствующая трудам “О частях животных”, “О возникновении животных”. Если принять предположение Ф. Ф. Зелинского (вполне, на мой взгляд, правдоподобное), что дошедшие до нас под именем Теофраста “Характеры” и известные лишь по названиям трактаты “Об обычаях” и “Общественные нравы” были предварительными разработками, заказанными Аристотелем для более всеобъемлющего этического сочинения, то был и третий аристотелевский проект, этический, в известной мере объединяющий первый и второй[1]. Его теоретической стадией служит в таком случае “Никомахова этика”. Биологический проект, видимо, был начат Аристотелем раньше, чем этический (и политический), завершен же позднее. На специфику книги девятой “Истории животных” могло повлиять то, что она была написана после одного из возвратов Аристотеля к этическому проекту. Тогда понятен лежащий на ней отпечаток этикализации, что не свойственно ни предыдущим книгам “Истории животных”, ни обоим продолжившим ее трактатам. В них (т. е. в “О частях животных” и “О возникновении животных”) линия “Истории животных” продолжена совсем в другом направлении: их можно назвать первыми в истории науки трудами по теоретической биологии.

Этическая же направленность книги девятой несомненна: в ней рассмотрены дружба и вражда (сейчас бы сказали: взаимопомощь и борьба) в животном мире, с обращением на каждом шагу к аналогам этих явлений у людей. Говорится о животных деятельных и ленивых, кротких и свирепых, благоразумных и глупых (самый разумный — слон, он “научается даже приветствовать царя”, § 235); о том, как животные подражают человеку (в последующем развитии науки возобладало мнение, что наоборот, человек подражал животным): ласточки строят гнезда по подобию человеческих домов, птицы вдвоем выкармливают детенышей. Все эти рассказы обильно уснащены оценками, оппозициями дурной — хороший, красивый — некрасивый, верный (преданный) — неверный, чего обычно нет в остальных книгах “Истории животных” (однако ср. § 93 кн. шестой о “плохих бычках”). Автор с одобрением рассказывает, как “много разумного встречается и у журавлей” (§ 70); или без одобрения — о горном аисте, что в нем “дурные качества... хороших нет” (§ 114). “Малые пчелы лучшие работницы, чем большие”, а эти последние — “вылощенные и блестящие, как праздные женщины” (§ 200). Эти оценочные суждения содержатся в “Истории животных”, а в “Никомаховой этике” вектор оценки иной: “Рассудительным назовут того, кто отлично разбирается в том или ином деле... Вот почему даже иных зверей признают “рассудительными”, а именно тех, у кого, видимо, есть способность предчувствия того, что касается их собственного существования” (1141а).

Для уяснения фольклорных корней книги девятой полезно иметь в виду, что уже в “Илиаде” находим упоминания о дружбе и вражде животных, а в басенном жанре, притом не только в греческом, но и в индийском, вообще восточном, есть параллели едва ли не ко всем историям, здесь рассказанным. По своей тематике и отчасти по характеру изложения эта книга тесно связана не только с книгой восьмой (о чем уже упоминалось), на которую в книге девятой имеются и прямые ссылки (а на кн. девятую — в труде “О частях животных”, 660а), но даже и с книгой первой, например, с ее как бы прямо взятым отсюда фрагментом: “В отношении же нрава различия между животными таковы: одни кротки... иные низки и коварны, как змеи; одни свободны, храбры и благородны, как лев... некоторые завистливы и любят красоваться, как павлин” и т. п. (“История животных”, кн. первая, § 18). Подобные фрагменты в несомненно аутентичных частях “Истории животных” наводят на мысль о большей, чем это нередко предполагается, целостности всего ее текста. Замечу также, что в конце только что цитированного параграфа содержится высказывание, которое трудно отнести к чему-либо иному, нежели к книге девятой (или восьмой-девятой в понимании М. Скота), и которое таким образом свидетельствует, что она предусматривалась автором уже при составлении книги первой: “О нравах и жизни каждого рода [в отдельности] будет сказано более подробно в дальнейшем”.

Наконец, говоря о структуре “Истории животных”, нельзя обойти молчанием существующую вот уже более двух столетий проблему аутентичности книги десятой, посвященной вопросам бесплодия в браке. Ее признавали подлинной не только схоластические комментаторы, но и устанавливавшие корпус аристотелевских сочинений выдающиеся гуманисты XVI в.: Исаак Казобон, Юлий Скалигер, Конрад Геснер.

Однако подлинность ее отверг А. Г. Камюс в своем издании 1783 г., а следом за ним и ряд позднейших специалистов.

Ничего не решает тот довод, что в древнейших списках сочинений Аристотеля (Могаих, 1951) иногда упоминается, что “История животных” состоит из девяти книг. В тех же списках, например, несомненно аристотелевский труд “О частях животных” отсутствует или количество его книг указано не такое, как во всех дошедших до нас рукописях. На медицинские темы Аристотель безусловно писал. Сам он и ряд перипатетиков (Теофраст, Менон и другие) были, в частности, и врачами. В. П. Карпов, специально изучавший стиль книги десятой, пришел к выводу о его полном соответствии стилю других произведений Аристотеля, и в особенности прочих книг “Истории животных”. Вот что Карпов пишет по этому поводу в заметках, приложенных к машинописи его перевода “Истории животных”[2]: “По общему впечатлению, стиль книги десятой ничем не отличается от стиля прочих произведений Аристотеля: он так же ясен, понятен и точен... Но для определения подлинности несравненно большее значение имеют частности и даже мелочи: выбор слов, употребление тех или иных оборотов и выражений, излюбленных автором. Здесь Аристотель чувствуется еще больше. Слова во всей X книге для него обычные, и термины те же, которые употребляются им в соответствующих по теме местах “Истории животных” и “О возникновении животных”[3]. Чрезвычайно характерно начало третьей главы: “Итак, относительно устья матки рассмотрение следует вести, исходя из того, находится ли оно в надлежащем состоянии или нет. Что же касается самой матки, то после очищения с ней должно происходить следующее”. Этот переход обращается у Аристотеля в шаблон: он десятки раз встречается в начале новых глав в “Истории животных” и всех прочих произведениях... Анализ стиля решительно свидетельствует о подлинности книги десятой, разбор ее содержания подкрепляет это предположение и превращает его в полную уверенность!” (с. 4–6 приложения к машинописи 1950).

Эти соображения выглядят достаточно убедительными. Если же согласиться с ними, то остается открытым вопрос, когда книга десятая вошла в “Историю животных”. Она имеется уже в одной из рукописей (ватиканской) “Истории”, датируемой XIV столетием; об этой рукописи упоминается в издании Пека (Peck, vol. 1, ρ. XXXIII–XXXIV). Сама же десятая книга в “Истории животных” появилась раньше. Вместе с тем обратим внимание, что в древнейших каталогах трудов Аристотеля — у Диогена Лаэртского, III в. н. э.; у Гесихия Милетского, VI в. (Могаих, 1951) — сближены как два отдельных названия “История животных” и неизвестная нам книга “О бесплодии”. Последняя вполне могла бы представлять собой то, что сейчас мы называем десятой книгой “Истории животных”. Сам факт, что у Диогена “История животных” значится “в 9 книгах”, а у Гесихия — в 10, может свидетельствовать о колебаниях уже к VI в. относительно включения десятой книги в канонический текст. Благодаря чему же она включена в этот текст? — О человеке, пишет Аристотель в § 1 книги пятой, надо будет сказать “в конце”. При наличии элементов антропоцентризма в перипатетическом подходе, элементов, которые только усилились у более поздних аристотеликов, естественным было ощущение незавершенности трактата, если бы в конце его не был поставлен раздел о человеке. Для этой цели могли использовать какой-либо из написанных самим Аристотелем раздел или очерк, непосредственно посвященный той или иной теме из “естественной истории” человека.

Откуда могло возникнуть такое ощущение незавершенности? В какой-то мере это могло произойти под действием только что упомянутых слов о том, что человек будет рассматриваться “в конце”. Однако это “в конце” могло относиться не к книге десятой, а, например, к книге седьмой (подлинность которой, впрочем, тоже подвергалась сомнению у Ауберта и Виммера и позже), где после анализа “порождения” всех животных автор подходит и к человеку. Такое отнесение слов “в конце” к седьмой книге подтвердило бы предложенное мною ниже (см. Биологическая мысль в “Истории животных”) трехчастное разделение канонического текста. Но скорее всего дело не в словах из § 1 книги пятой, а в том, что потребность завершить всю “Историю животных” антропологическим разделом была результатом внимательного прочтения всего текста, где, как и в других трудах Аристотеля, “человеческое” служит масштабом, определяющим гармоничное, не чрезмерное ни в какую сторону и не переступающее границ функционирование любой социальной, биологической и даже физической системы.

В этом отношении Аристотель выступает как выразитель одной из весьма характерных сторон древнегреческого мироощущения. Идеальный социум есть полис, который уже по своим размерам, по численности населения и т. д. должен быть обозрим для индивидуума и служить ареной для проявления его способностей как общественного существа. Само понятие и терминологическое обозначение человека как “общественного существа” впервые даны Аристотелем именно в “Истории животных” (кн. первая, § 11), причем здесь, что нередко упускается из вида, человек выступает в сопоставлении с животными одновременно в двух планах: и как общественное, “стадное” животное, и как одиночное, живущее индивидуально (ибо он “бывает и тем и другим”).

В социальной сфере, в отношении к сознательно или неосознанно генерируемым человеком явлениям, а отчасти и в биологической сфере, применительно к домашним животным и культурным растениям, человек выступает как действующая по преимуществу причина: “Ни про неодушевленные, ни про одушевленные существа, кроме человека, мы не говорим, что они действуют, а [говорим так] лишь о человеке. Ясно, что человек — сила, порождающая действия” (Большая этика, кн. I, 1187b). По отношению к “физическому” — в перипатетическом натурфилософском смысле — миру человек, носитель разумной души выступает как своего рода завершение — “энтелехия” либо же целевая причина, для которой предшествующие ступени, т. е. неодушевленная природа, растительная душа, “чувствующая душа” животных, — представляют собой последовательные приближения. Этот восходящий ряд не заканчивается на человеке, но идет и дальше, образуя нечто напоминающее позднейшую “лестницу существ” средневековых схоластов или Шарля Бонне (ср. примеч. 1 к кн. пятой и 2 к кн. восьмой). На этой “лестнице” (термин, конечно, уже не аристотелевский) человек занимает некую срединную ступень, что, с одной стороны, оттеняет его масштабную (как мерила) роль, а с другой — не дает возможности чрезмерно возвеличивать человека, “полагая его собственное в превосходной степени”. На это срединное положение человека Аристотель указывает в “Метафизике” (1026а), “Физике” (196а) и наиболее отчетливо в “Никомаховой этике” (кн. VI, 1141а): “А если [сказать], что человек лучше [всех] прочих живых существ, то это ничего не меняет, ибо даже человека много божественнее по природе другие вещи, взять хотя бы наиболее зримое — [звезды], из которых состоит небо” (греч. “космос”). Соответственно и в “Истории животных”, разрабатывая вопрос о более высоком положении человека по сравнению с низшими организмами, Аристотель всячески стремится избежать утрировки и, где возможно, даже подчеркивает те или иные частные преимущества животных перед человеком в отношении чувственного воеприятия или иных способностей. В трактате “О небе” (II, 14, 298а) мерило соразмерности с миром человеческих восприятий и перемещений приложено к Земле как космическому телу, которая при таком критерии оказывается “небольшой”.

В начале книги десятой “Метафизики” Аристотель выступает против тезиса Протагора о человеке, как мере, всех вещей, но лишь для того, чтобы его углубить: человек может быть мерой лишь потому, что сами вещи исходно ему соразмерны, устроены так, что “измеряют” его знание и чувственное восприятие. Очевидно, что к таким вещам, как организмы, это особенно применимо, ибо важнейшие их характеристики — единство, целостность, соотношение целого и частей, взаимозависимость компонентов — непосредственно воспроизводятся в человеке. Фактически Аристотель вводит здесь то, что сейчас называют антропным принципом.

В шестой главе XI книги “Метафизики” Аристотель возвращается к протагоровскому тезису, поясняя, что только указанное им углубление придает понятию о человеке, как мере, объективный смысл, в то время как буквальное принятие тезиса Протагора делает меру чем-то чисто субъективным (“что кажется каждому есть мера”) и ведет, в частности, к отрицанию логического закона противоречия. В этой связи Аристотель вновь, хотя уже несколько с иной стороны, выступает против утрированного представления о величии человека. Этот аспект проблемы наиболее полно раскрыт в “Топике”. Здесь Аристотель подчеркивает, что если ставить задачу изучения человека, выявляя его специфику (“собственное”), то необходимо избегать преувеличенного, выходящего за рамки соразмерности изображения этой специфики: например, если, как Аристотель часто определяет человека в его важнейшем аспекте, он есть “существо, способное овладевать знаниями”, то не следует представлять эту способность в абсолютном виде, скажем, как дар всеведения или способность узнать что угодно; и если человек — “живое существо, от природы поддающееся воспитанию”, то не следует представлять возможности воспитания (культуры) неограниченными, или считать человека единственным поддающимся воспитанию существом, как это, по-видимому, допускает Теофраст (см. выше), или вообще абсолютизировать специфику человека, “полагая [его] собственное в превосходной степени” (Топика, V, 9, 139а).

Несмотря на то что “История животных” во многом удивительно созвучна современному естествознанию, она свободна от избытка специализированности, столь часто свойственного позднейшим научным трактатам и пособиям. К ней не применимо деление на популярную или собственно научную литературу. Аристотель естественно и непринужденно переходит от доказательства к наблюдению, от фактов к теории, подчас и к мифологии, от рассказов бывалых людей к философемам. Материал подобран так, чтобы сосредоточить внимание читателя на едином сюжете: на картине живого мира, сконцентрированной около человека и понимаемой через него как через нечто наиболее понятное. В понятности человека Аристотель уверен, и если его убеждение и было ошибкой, то — уже поскольку оно помогло создать для биологии парадигму на две тысячи лет — ошибкой плодотворной. Плодотворные ошибки в истории познания нередки: Колумб не вышел бы на поиски Индии, если бы правильно представлял себе, сколь велика Земля; и алхимики, открывшие многие химические реакции, соединения, газы, перегонку спирта, искали совсем иное: эликсир жизни и философский камень.

Если человек и стоит для Аристотеля в центре внимания, то это не означает, что аристотелевское миропонимание выделяет человека из животного мира до полного противопоставления ему. Относительность противопоставления вытекает уже из рассмотренных нами суждений “Метафизики” и “Топики”. Что касается “Истории животных”, то в ней лишь намечены и как бы тонут в других дистинкциях столь четкое в последующих трудах Аристотеля противопоставление разумной души неразумной и еще более позднее подразделение последней на чувствующую, т. е. животную, и растительную. В первой же главе книги первой “Истории животных”[4] мы встречаем человека наряду с пчелой и журавлем в разряде “общественных животных”, противопоставленных одиночным (§ 11–12), наряду с мулом — в числе “всегда домашних”, в противопоставление “диким”; и только в самом конце главы, как нечто подытоживающее, выдвинут никак не связанный с предыдущим тезис о том, что “только человек” способен рассуждать и — это уже весьма яркое и оригинальное наблюдение Аристотеля — активно вспоминать. По форме же и внешнему выражению этот тезис, высказанный, как многие важнейшие идеи “Истории животных”, будто бы вскользь, похож на упомянутые места о пчеле и муле или стоит в одном ряду с такого рода наблюдениями, как: “неподвижным ухом из имеющих эту часть обладает только человек” (§ 46); “к живородящим относятся... из двуногах — один только человек” (кн. пятая, § 2); “человек только один... имеет глаза неодинакового цвета [у различных индивидуумов]” (кн. первая, § 44).

Несмотря на частые случаи включения человека в цепи аналогий и параллелизмов между животными, тема выделенности (хотя и относительной, каждый раз конкретно обосновываемой) человека из природы возникает вновь и вновь на страницах “Истории животных”. Многие животные издают звуки, меньшее число имеет голос, для чего нужны легкие (“легкое”) и гортань; и только человек — речь. Небезразличен для понимания концептуальной насыщенности “Истории животных” тот факт, что столь важное для зарождения фонетики противопоставление речеобразовательных функций, с одной стороны, гортани, с другой — языка и губ (они формируют согласные, а гортань — гласные), содержится в “Истории животных”, а именно в § 101 книги четвертой, но не нашло себе места в теоретико-биологических трактатах Аристотеля[5]. На десятках примеров Стагирит рассматривает в “Истории животных” наличие или отсутствие голоса и связанных с ним свойств у различных “родов”, вывод же в основном тот, что и по голосу (у человека — речь), и по различным психическим проявлениям, например, по сновидениям (“сновидений из всех животных больше всего видит человек” — книга четвертая, § 119), по особенностям восприятия и органов чувств, человек отличен от остальных животных, как завершение отлично от подготовки или как взрослый человек отличен от младенца (кн. восьмая, § 2, 3; но см. выше об ограничениях этого тезиса в “Метафизике” и “Топике”). Кроме того, важное (может быть, и важнейшее) отличие человека от прочих животных заключено в особой гармоничности его организма. Ведь у человека распределение правых и левых, верхних и нижних частей соразмернее, чем у какого-либо другого животного (кн. первая, § 61–63; отчасти против этого — кн. вторая, § 25); кровь у человека “самая тонкая и чистая” (кн. третья, § 93); некоторые тяжелые болезни обходят человека стороной, поражая его собратьев: например, только он якобы не заболевает бешенством от укуса бешеной собаки (это заблуждение высказано в кн. восьмой, § 142), не страдает и болезнями сердца (это странное, но, по-видимому, согласное и с учением Гиппократа мнение подробно развито в трактате “О частях животных” применительно ко всем животным; но согласно “Истории животных”, кн. восьмая, § 147, у четвероногих сердце может болеть). Ритм развития человека определяется магическим пифагорейским числом 7 (кн. пятая, § 45; кн. седьмая, § 1, 10, 11, 32, 41, 43, 49, 67). Впрочем, семерка иногда встречается в описаниях жизненных циклов и других организмов (например, кн. шестая, § 98). Анализ сравнительных (конечно, не эволюционных в сколько-нибудь современном смысле, но фактически иногда близких к таковым) рядов Аристотель почти всегда начинает либо заканчивает человеком: и в этих случаях человек выступает как мера вещей, по крайней мере организмов, во всех их проявлениях. Человек, по Аристотелю, это нечто наиболее известное для нас, как уже было сказано (кн. первая, § 38; впрочем, в § 64 Аристотель как бы спохватывается и, напомнив о своем афоризме об “известности” человека, делает оговорку, что это касается только внешнего строения, а внутренние части человека “нам наименее известны, так что их следует рассматривать, сводя к частям других животных, которые имеют сходную природу”). Такой подход, конечно, часто заводит в тупик и заставляет Аристотеля приписывать человеку 8 пар ребер, трехкамерное сердце, двурогую матку, единственное и даже не разделенное на две части легкое.

Все эти ошибки объясняются не столько невниманием, сколько действовавшим в то время религиозным запретом на вскрытия. Но само наличие установки на познание всего в сопоставлении с человеком и его масштабами в учении Аристотеля о живом отрицать невозможно. Аналогичную роль мерила или масштаба в мире духовном и в познании для него играет человеческая душа и ее способности. И хотя специально-гносеологического, отдельного от метафизики анализа деятельности субъекта у него нет, поскольку он, как и античность вообще, так сказать, первично погружен в объект, тем не менее в объекте для него всегда явно либо имплицитно присутствует именно человеческая мера; мир первично, можно даже сказать, наивно, очеловечен; и этот подход далеко выходит за пределы одной лишь положительной науки. Это были первые шаги к обнаружению подлинной роли субъектности в познании, к процессу, который в конечном счете привел к кантовской и последующей критике познавательных способностей и к современным идеям: с одной стороны, о роли субъекта в экспериментальном познании, о дополнительности, о непостижимой эффективности человеческого разума в физическом и вообще естественно-научном познании, и, с другой — о “феномене человека” как завершении иерархии космоса.

Но это уже косвенные, отдаленные последствия античного очеловечения мира. Не менее важны корни и истоки, прошлое, предыстория этого очеловечения. Оно, как и многие величайшие достижения античной культуры, явилось результатом происшедшего в древней Греции и наиболее в Афинах аксиологического сдвига в сторону признания высшей ценностью свободы, признания суверенности и автономности личности (по крайней мере, личности свободного человека). Например, этот сдвиг привел к возникновению суда присяжных, ораторского искусства и вообще к развитию искусства убеждать (позднее и логики), имеющего смысл лишь применительно к сообществу свободных людей. Только в таком сообществе, каковы бы ни были его ограничения по отношению к рабам и варварам, мог возникнуть принцип состязательности (конкуренции, “агона”), столь стимулировавший развитие культуры, уважение к познавательным способностям человека вообще и каждой личности в отдельности, достаточное для того, чтобы заменить внешнюю принудительность “предписаний”, “инструкций” (когда все знание обосновывалось лишь авторитетом) внутренней обязательностью убеждения, доказательства. Отсюда и такое огромное достижение, как открытие возможности излагать результаты науки (геометрии, механики, логики) в виде системы доказательств или хотя бы (как в биологии) не вполне строгих рассуждений. Такая возможность открылась благодаря осознанию того факта, что настоящая наука имеет дело с общим, а не с единичным. И действительно, античная наука стремится опереться не столько на единичные примеры, сколько на выявление идеальных (абстрактных, идеализированных) объектов, будь то в геометрии, где такими объектами служат точка, линия, поверхность; в механике, где это, например, центр тяжести, рычаг, равновесие; в логике, где это понятие, умозаключение, род, вид. Наконец, в биологии, где особенно ясна неразрывность общего с единичным, идеальные объекты заимствовались чаще всего из других, уже обретших самостоятельность областей знания: из логики (вид, род, признак), метафизики (природа), медицины (симптом, равновесие в организме) и даже этики (см. кн. девятую “Истории животных”).

Данная особенность, т. е. систематизированное и доказывающее знание, резко обособила сначала античную науку от всего доантичного знания и мудрости, потом европейскую науку (которая восприняла системно-доказывающий метод античности вместе с ее принципом свободы) — от традиционных восточных форм знания. В них (например, в вавилонской и древнеегипетской науке или квазинауке) на первый план выступают ценностные категории закона и иерархии, знание регулируется принципом авторитета и призвано служить укреплению авторитета, власти, иерархических связей. И лишь в античной (точнее, афинской и всех типологически и преемственно связанных с ней) системе ценностей, основанной на принципе и идеале свободы, знание приобрело форму внутренне связного комплекса аргументов или доказательств, способного генерировать новые и новые (или регенерировать недостающие) фрагменты того же комплекса. Иными словами, знание сложилось в то, что мы сегодня называем наукой. Неповторимая гармоничность античного миросозерцания выразилась в том, что высшие ценности не упраздняли низших, но опирались на них, включали их как необходимый предваряющий момент. Так, античная наука, развиваясь в виде системы доказательств, включала и идеи авторитета (“Учителя”) и подразумевала картину мира, основанную на логосе, принципе мировой закономерности, далеко выходящем за рамки собственно науки и объемлющем также нравственный, религиозный, метафизический Закон (ср. на Востоке категории “карма”, “рита”, “дао” и т. д.).

Однако время для необратимого формирования рационально-связного подхода к миру еще не наступило. Древнегреческая наука не вышла за пределы очень узкого общественного слоя и тем более за пределы античного круга земель, к ней так и не был приобщен остальной мир, мир презираемых Элладой варваров. Александр в своем отношении к ним как к равноправным был выше Своего учителя, но и его меры по слиянию греков с варварами не могли уже спасти афинской системы ценностей, сначала разгромленной “законнической” и иерархической, аксиологически низшей Спартой, а затем не “нашедшей себе места в македонской мировой монархии.

Эллада не смогла отстоять своих высших ценностей и только на исторически краткое время, 200–300 лет, реализовала их в действительно гармоничной форме, потому что и сами эти ценности не были еще проведены в жизнь последовательно: Аристотель проповедовал естественность рабства и генетическое превосходство греков над варварами, “рабами по природе”. Александр в этом плане смотрел на вещи шире, но восточные идеалы иерархичности и всемогущего государства затмили для него нечто в конечном счете более высокое: афинские принципы свободной и суверенной личности. Аристотель не мог не проникнуться ими (с упомянутыми ограничениями), хотя бы во время своего двадцатилетнего пребывания в школе Платона. Соответственно перипатетическая наука — это не сборники предписаний, как бы исходящих свыше, подобно, например, наиболее архаическим гиппократовским памятникам. Напротив, это уже экзотерическая и обращенная к свободному и даже непредвзятому читателю или слушателю система доказательств, какую мы имеем в “Органоне”, или, по крайней мере, систематизированное, аргументированное связное описание.

Для такого описания, впервые в столь развернутом виде данного именно в “Истории животных”, характерно преломление материала под углом зрения проблематики “единого и многого”, которая разрабатывается в разделах “Метафизики”, предположительно написанных одновременно с “Историей животных”: “...что же делает человека единым и почему он единое, а не многое, например живое существо и двуногое, тем более если имеются, как утверждают некоторые, само-по-себе-живое существо и само-по-себе-двуногое?” (Метафизика, VIII, 1045а). Вся “История животных” — развернутый аргумент в пользу того, что, придавая группе живых существ статус вида какого-либо рода, мы воспринимаем род как материю, а вид — как форму, т. е. эйдос. Описание животного мира в “Истории животных” начинается с констатации его качественного единства и затем лишь количественного разнообразия (кн. первая, § 3), затем добавляется более сильное средство установления единства животного мира — аналогия (“ведь что у птицы перо, то у рыбы чешуя” — § 4) и далее все живое предстает как набор модификаций нескольких изначальных форм и функций по уровням общности.

Мир, просматриваемый за текстом “Истории животных”, имеет значительные отличия от мира более поздних произведений Аристотеля на биологические темы. Он, прежде всего, не столь утрированно целесообразен и цикличен: сравним чисто описательное (по отношению к характеру частей организма) начало книги первой “Истории животных” и полное торжество принципа целесообразности в книге IV “Метеорологики”. Вместо представления о форме, как бы лепящей материю, находим в “Истории животных” единый стихийный порыв “природы”, “фюсис”, обозначаемый иногда также как “дюнамис” (см. примеч. 2 к кн. шестой; к этой центральной идее концептуального аппарата “Истории животных” мы еще вернемся).

Впрочем, не следует преувеличивать и различия в указанных отношениях между последовательными стадиями в развитии философского, научного и логического аппарата Аристотеля. Для всех этих стадий был верно подмечен тот первостепенный общий момент, что Аристотель не меньше, чем Платон, “признает и красоту, и благо, и совершенство, приписывая им действенное значение, но только не выводит их за пределы природы и человеческого общества”; причем согласно Аристотелю (как в “Истории животных” и других биологических трактатах, так и в позднейших, наиболее дидактичных его сочинениях) индивидуальная душа теснейшим образом связана с телом, а через него с природой, самую сущность которой “составляет беспрерывное изменение или движение в широком смысле слова. Оно бывает четырех видов: качественное изменение, количественное (увеличение и уменьшение), перемещение в пространстве и, наконец, возникновение и разрушение, которые являются результатом ряда других изменений. Так как Вселенная конечна (это положение Аристотель заимствовал у Платона, дав ему свое обоснование), то количество форм и их видов также конечно; формы постоянны, и предметы одного и того же вида разнятся незначительно в зависимости от материи и случайных обстоятельств. Если оставить в стороне небесные светила — существа вечные, то вся жизнь природы в подлунном мире сводится к вечной смене одних и тех же форм, возникающих и исчезающих вместе с телами. В таком виде у Аристотеля завершается синтез Гераклита и Парменида, начатый Платоном” (Карпов, 1937, с. 21).

Имеется в виду синтез представлений о всеобщем изменении и о наличии некоего неизменного высшего начала. У Платона оно выступает как внемировой разум и как идеи, у позднего Аристотеля — как сам себя мыслящий перводвигатель и как “форма форм”, а в “Истории животных” — тоже двояко, как “природа” в обоих пониманиях этого термина (“фюсис”), изложенных в книге второй “Физики”. С одной стороны, природа трактуется Аристотелем как форма и вид всего “имеющего в себе начало движения”, т. е. в частности для каждого организма — специфическое в нем; с другой — как всеобщий процесс возникновения и порождения и первооснова (первоматерия) этого процесса (Физика, 193аЬ). Применительно к оттенкам понятия природы, преобладающим в “Истории животных”, можно условно обозначить первую трактовку как “видовую природу”, вторую — как “всеобщую природу”. Нетрудно заметить, что оба эти понимания (и практически только они) присутствуют в “Истории животных”. Так, видовая природа человека определяет весь ритм его индивидуального развития, аналогично тому, как это имеет место у животных вообще и у растений (кн. седьмая, § 1). Что касается второй трактовки (внутренне связанной с первой, представляющей вместе с ней два аспекта одного целого), то она встречается в “Истории животных” там, где Аристотель ставит целью описать какую-либо сторону вечно присущей природе деятельности, которая проявляется в непрерывном формировании одного объекта за другим, а также в переходе (по-видимому, не историческом, а вневременном и умопостигаемом) от низшего к высшему. О том, что такой переход у Аристотеля отнюдь не исключается (как нередко полагают) и в особенности в “Истории животных” вполне допустим, свидетельствует ряд мест в ней и в том числе то, где впервые в истории философии предвосхищен лейбницевский принцип “природа не делает скачков”: “Природа переходит так постепенно от предметов бездушных к животным, что в этой непрерывности остаются незаметными и границы, и чему принадлежит промежуточное” (кн. восьмая, § 4). И далее классические, хотя, конечно, ошибочные (если понимать переход буквально и эволюционно) примеры прикрепленных губок, асцидий и двустворчатых моллюсков как промежуточных форм между животными и растениями. Если Аристотель и не знает действительных промежуточных форм такого рода (и не мог знать, пока не известны были микроорганизмы), то сам вывод о неизбежном наличии таких форм верен, а цитированное место сыграло важную роль в истории биологии, послужив, в частности, предвосхищением уже упоминавшейся концепции “лестницы существ”.

Своей трактовкой природы как творящего и самостоятельно существующего начала (а ни о каком другом такого рода начале в “Истории животных” речи нет) Аристотель возвращается к подходу досократиков, наполняя его более “деятельностным” содержанием. Фактически такой трактовкой был открыт путь к новому виду философствования, соединяющему в себе конкретное видение природных объектов с проникновением в их сущностную сторону, с выявлением их реальной иерархии, “лестницы” по степени сложности, организованности или приближению к тем или иным “энтелехиальным” или “энергийным” вершинам живого мира, одной из которых является человек. Это изменило бы судьбы европейской философии и науки. Но реальный путь развития учения Аристотеля оказался иным: он шел в направлении возрастания элементов спиритуализма и дуализма. Поэтому “История животных” осталась в полном смысле уникальным памятником. Такого рода, как в “Истории животных”, синтез теоретической основы с богатством деталей вновь появился в учении о живой природе только в эпоху Возрождения.

Как свойственно всякому великому произведению, “История животных” не укладывается вполне ни в какие схемы. В плане развития перипатетического рационализма ее можно трактовать как момент в движении к “О частях животных” и далее к “О возникновении животных”. Но, изучая “Историю животных”, невозможно не столкнуться и с заведомо, казалось бы, чуждой этому движению стихией чудесного и мифологического, вторгающейся в текст нередко до полной переплетенности с рациональными “историями”. В случаях такого вторжения ощущается совершенно иное по сравнению с обычным объективным тоном отношение к животным: отношение, которое примыкает к ранее приведенным нами случаям проявления в науке ценностей родового строя и которое может быть отнесено к пережиткам тотемизма, к смутным воспоминаниям о временах, когда человек еще не выделил себя из животной среды, а напротив, долго (быть может, десятки или даже сотни тысяч лет) подчеркивал в фольклоре и поверьях свое действительное или воображаемое родство с природными объектами (которые еще не стали объектами) и прежде всего с животными. Каким образом это мышление проникло в столь иногда поразительно современную в остальном “Историю животных”, во многом остается загадкой. Но не учитывать его нельзя.

Уже в книге первой § 18 появляются животные “благородные”, как лев, и “низкородные”, как змея, “породистые” (волк) и прирожденно стыдливые (гусь). Впрочем, человек и здесь мерило: признак его особого благородства — то, что у него одного голова “направлена к верху вселенной” (§ 62). Книга вторая начинается с явных тотемно-мифологических реминисценций по поводу льва (см. примеч. 3). Наиболее расцветает мифологизм (а с ним и антропоморфизм в смысле прослеживания у животных человеческих свойств) в книге девятой. Здесь типичным приемом служит объединение родов животных в группы по признаку взаимной привязанности или наличия общих врагов. Одной из причин поистине неувядаемой популярности “Истории животных” послужили весьма оживляющие изложение антропоморфизированные рассказы в той же книге о кукушке, “сознающей собственную трусливость” (§ 107), о морском орле, который бьет своих птенцов, если они боятся смотреть на солнце (§ 125) и т. д. Впрочем, если эти рассказы и выглядят наивными (и, безусловно, таковыми являются), то все же они положили начало постепенному уяснению прочности нитей, удерживающих человека как биологическое существо в мире животных, в органической природе. От “Истории животных”, таким образом, прямой, хотя и очень долгий путь ведет к эволюционизму и зоопсихологии.

Оценить в полной мере вклад Аристотеля (ив особенности цикла его произведений о животных) в мировую науку и философию можно, только если помнить, что его подход выработан на биологическом материале. Современные комментаторы Аристотеля выражают даже сожаление, что и к своим физическим идеям по поводу естественных мест для элементов, невозможности прямолинейного движения по инерции он не подошел столь же критично и аналитически как к биологическим предметам, не понял их неплодотворности, “не будучи по призванию физиком... Если бы он подошел к рассмотрению таких простых явлений, как падение камня, как полет брошенного тела, как всплывание и погружение предметов в жидкой среде, с той же наблюдательностью и непредвзятой пристальностью, с какой изучал развитие зародыша в матке или особенности строения тела некоторых морских животных, он, возможно, пришел бы к иным результатам” (Рожанский, 1981, с. 30–31). Теперь обратимся непосредственно к рассмотрению биологической проблематики “Истории животных”.

Трактат может быть условно разбит на три части, в каждой из которых его предмет, т. е. живая природа и прежде всего мир животных, рассматривается под особым углом зрения. К первой части следует отнести анатомо-физиологические книги первую-четвертую, где рассматривается деление организма на ткани и органы; ко второй — книги пятую-седьмую, посвященные эмбриологии и онтогенезу. Третья часть — книги восьмая-девятая (десятая стоит особняком, см. выше) — этология и экология. Первая часть нашла свое продолжение в “О частях животных”, вторая — в “О возникновении животных”. Это продолжение в обоих случаях представляет собой переход от описания к каузальности. Примером может служить то, как в трактате “О частях животных” развернута фраза из “Истории животных” (кн. третья, § 54) о том, что “все кости животных связаны с одной и касаются друг друга, как вены; не бывает костей, совершенно отделенных [от остальных]”. В “О частях животных” (II, 654) этот тезис дополнен рассмотрением того, как нарушился бы принцип целесообразности, если бы хотя бы некоторые кости или “вены”, т. е. вообще кровеносные сосуды, были изолированны; того, что следует считать “началом” у костей (это позвоночник) и соответственно у “вен” (сердце); того, каким образом позвоночник-начало осуществляет свою “конечную причину”, т. е. свою цель — сгибание и движение — благодаря тому, что совмещает в себе единство (“непрерывную связь”) и многочастность (позвонки). Иногда имеется трехчленная цепочка параллельных мест из “Истории животных”, “О частях животных”, “О возникновении животных” с последовательно все большей детализацией причин (см. следующий пример).

Чистая описательность “Истории животных” в сравнении с “О частях животных” и тем более “О возникновении животных” создает впечатление предварительного, даже чернового характера “Истории животных”; однако, вчитываясь, начинаешь понимать, что описательность эта стоила особых усилий и по-своему последовательна. Даже там, где, казалось бы, “легкое” (элементарными средствами аристотелевского концептуального аппарата) объяснение напрашивается само, Аристотель его не дает, а лишь подводит к нему читателя или слушателя. Так, в § 67 книги третьей “Истории животных” отмечено, что “в большинстве случаев на более толстой коже волосы тверже и толще”. Никаких причин, хотя бы таких простых с точки зрения своей обычной концепции четвероякой причинности (т. е. концепции наличия у каждого явления материальной, действующей, формальной и целевой причины), таких, как наличие в толстой коже большего количества “материи”, из которой получились бы более твердые волосы, и т. д. — никаких причин подмеченного соотношения между толстой кожей и твердыми волосами Аристотель в “Истории животных” не дает. В “О частях животных” (658а) уже дана хотя бы целевая причина возникновения волос вообще как “защиты”. Наконец, в “О возникновении животных” (V, 3) подробно рассмотрена материальная причина названного в “Истории животных” (кн. третья, § 67) явления и сделан вывод, что “если кожа рыхлее и толще, волосы в ней — толстые вследствие обилия землистого вещества и большей величины пор”.

Достижения выделенной нами первой части “Истории животных” были синтезированы в александрийской биологии с успехами гиппократовской школы, что привело к открытиям Герофила и Эразистрата, а в конечном счете и Леонардо да Винчи, Везалия и Гарвея. Доктрины второй части “Истории животных” и “О возникновении животных” относительно развития практически не получали продолжения вплоть до XVI в., когда У. Альдрованди по стадиям подробно проследил развитие зародыша в курином яйце. Третья часть нашла продолжение в перипатетической школе, а затем и за ее пределами в “Рассказах о диковинах” (III в. до н. э.) и прочей “парадоксографии”, от которой ведут свое начало “Бестиарии” и “Физиологи”, во многом определившие лицо средневековой науки, а от них, после сложного ряда переосмыслений, также и ряд отраслей ренессансного естествознания.

Таким образом, в “Истории животных” предвосхищено позднейшее, дожившее и до XIX–XX ее., разделение биологических дисциплин на три основные группы: на морфологические, физиологические и экологические дисциплины. Систематизация, элементы которой также бесспорно присутствуют в “Истории животных” (см. ниже), основана на морфологических, физиологических (особенности воспроизведения) и экологических (деление животных на водных, сухопутных, “воздушных”) признаках и более близка по своему подходу, логике и основным делениям к новоевропейской таксономии, чем какая-либо другая из предпринимавшихся на всем протяжении древнего и средневекового периода мировой истории попыток классифицировать организмы. Но и на уровне частных наблюдений в “Истории животных” есть много сведений, в свое время не оцененных, но получивших подтверждение в XIX–XX ее. Это прежде всего описания электрического аппарата скатов; гектокотилуса; способа передвижения наутилуса; переоткрытой впоследствии И. Мюллером псевдоплаценты у акулы гладкой. Долгое время подвергались сомнению описанные в книге шестой факты заботы сомов о потомстве; в середине прошлого столетия Д. Агассис подтвердил эти факты прямым наблюдением сначала над североамериканскими, а затем и над греческими (из реки Ахелой) сомами.

Далеко не все обращения к биологическим материалам “Истории животных” носят столь позитивно-научный характер. Это и не удивительно: мы уже говорили, что в “Истории животных” присутствуют многочисленные мифологические компоненты. В XVIII в. в “Российско-Азиатской зоографии” П. С. Палласа нашел отражение тезис “Истории животных” о возможности весьма отдаленных скрещиваний, например, собаки с тигром; эта явная ошибка попала к Палласу из “Естественной истории” Плиния Старшего (VIII, 61), из которой Паллас вообще в известной мере почерпнул свою своеобразную концепцию об эволюции путем скрещивания. Возможно, он взглянул бы на вопрос несколько иначе, если бы обратился непосредственно к источникам Плиния — к “Истории животных” (кн. восьмая, § 167), где об упомянутом отдаленном скрещивании сказано с сомнением, или к “О возникновении животных” (746), где сообщено, что “индийские псы рождаются от некоего зверя, похожего на пса (а не от тигра. — Б. С), и собаки”. Но и реализм “О возникновении животных” обманчив, скорее поправка заимствована из другого варианта того же мифологического рассказа: из варианта, отразившегося у Боэция в том месте “Утешения философией” (Боэций, с. 258), где повествуется, как на острове Цирцеи “вой оборотня несется, — твари с личиною волка, тигра индийского...”.

Упомяну в той же связи один (из многих имевших место) случай использования “Истории животных” как скрытого источника: повествование из серии тигриных рассказов — гиперболизированное описание (по народным поверьям, см. примеч. 29 к кн. второй) тигра в виде сказочного животного “мартихора”. Речь идет о недавно вышедшей в русском переводе книге М. П. Холла “Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии” (Холл, с. 304). Это описание дано со ссылкой на различные источники, кроме того, к которому оно действительно восходит: кроме “Истории животных” (кн. вторая, § 28).

Определенный вред нанесла науке категоричность, с какой Аристотель отстаивал учение о самозарождении, к его времени устаревшее, поскольку еще Пифагор утверждал, что “живые существа рождаются друг от друга через семя — рождение от земли невозможно” (Диоген Лаэртский, VIII, 28). У Аристотеля же учение о самозарождении служит лейтмотивом, проходящим через весь труд “О возникновении животных” и через “вторую часть” “Истории животных”. В ряде случаев из-за своей веры в самозарождение Аристотель неверно толкует наблюдавшиеся им же факты.

Так, он наотрез отказывается видеть развитие багрянок из икры — “сот”: “не из них возникают багрянки, а и они и прочие черепокожие зарождаются из ила и вместе с тем из гнили” (кн. пятая, § 61). Притом “доказывается”, что животные, которые возникают “не от животных, а из гниющей материи”, не имеют разделения на полы. И если бы они его имели, то могли бы размножаться путем спаривания и не нуждались бы в самозарождении. Они размножались бы, полагает Аристотель, спариваясь в течение бесконечного ряда поколений, “природа же избегает бесконечности, ибо бесконечность не может быть завершена, тогда как природа всегда стремится к завершению” (“О возникновении животных”, 715).

Уязвимость этого рассуждения Аристотель, очевидно, заметил, но внес изменения не в труд “О возникновении животных”, а в “Историю животных” (что подтверждает факт внесения изменений в текст трактата и после составления

“О возникновении животных”). А именно, в книге пятой “Истории животных” он предусматривает случай, возможность которого не была учтена в “О возникновении животных”, когда “самозарожденные” насекомые или другие животные все же имеют разделение на самцов и самок, только те и другие, спариваясь, производят лишь “яйцеподобных червей” или вообще лишь нечто “несовершенное”; и “дурная бесконечность” преодолевается этим столь же успешно, как если бы у этих “самозарожденных” вообще не было разделения на полы. Отсюда видно, что по крайней мере иногда “История животных” и в теоретическом плане обогащает сказанное в “О возникновении животных”. Замечу, что известная ошибка (характерная не только для Аристотеля, но и для многих античных источников) относительно двураздельности матки у всех млекопитающих (“живородящих четвероногих”) также выражена преимущественно в “О возникновении животных”, а не в “Истории животных”. Далее, хотя способы размножения у беспозвоночных или, по терминологии Аристотеля, у “животных, лишенных крови”, прямо относятся к тематике “О возникновении животных”, они рассмотрены в “Истории животных” несравненно подробнее. Все это заставляет отказаться от распространенной недооценки “Истории животных” в том, что касается глубины осмысления данных, по сравнению с теоретико-биологическими трактатами Аристотеля.

Всего в трактате упомянуто более 500 различных животных. Отождествить многих из них или даже установить, о таксоне какого ранга идет речь, не представляется возможным: аристотелевские понятия рода и вида не совпадают с современными (см. примеч. 5 к кн. первой). “Нередко сложно также определить, о каком именно животном говорит Аристотель, кто такие, например — очевидно, хорошо известные его читателям-современникам — аскалаф, кордил (видимо тритон, но возможно, головастик или неустановленное земноводное), тос и т. п.

Методологическое своеобразие проводимого в трактате подхода к живой природе заключено в том, что большинство содержащихся в нем описаний и пояснений могут быть отнесены к промежуточному между чистой фактуальностью и аналитическим обобщением уровню. Организующую роль в отношении компонентов этого уровня играет классификация. Ее Аристотель нигде не излагает развернуто и эксплицитно, но в удачно изложенном (и поныне общепринятом) виде ее реконструировал в середине прошлого столетия Ю. Б. Мейер на основании многочисленных упоминаний и сопоставлений, разбросанных по “Истории животных”.

А именно, всех животных Аристотель делит прежде всего на “бескровных” и “кровяных”, иначе “[животных] с кровью”. Это сравнительно редкий случай, когда он прибегает к дихотомии; деление это оказалось настолько удачным, что фактически удержалось и до нашего времени, хотя неверный признак деления был заменен со времен Ламарка на другой (наличие — отсутствие позвоночного столба). В пределах бескровных, т. е. беспозвоночных, “высшие роды”:

(1) Мягкотелые (головоногие): мешковидное тело, по консистенции среднее между мясом и сухожилием, и “ноги” (щупальца) на “голове”.

(2) Мягкоскорлупные (ракообразные): покров, подобный роговому, тело мягкое, большое число ног.

(3) Черепокожие (моллюски, кроме головоногих). Далее делятся на “низшие роды” двустворчатых, одностворчатых и имеющих извитую раковину. В число черепокожих Аристотель включал также “низшие роды” морских желудей (усоногих раков), асцидий и морских ежей.

(4) Насекомые (с твердым телом, покрытым насечками). Насекомых Аристотель, впервые введший эту группу, трактует не по-современному: они могут иметь “зубы” (кн. восьмая, § 73 — очевидно, хитиновые выросты на челюстях); в эту же группу входят у него, как видно из многих мест “Истории животных”, “низшие роды” многоногих, пауков, скорпионов и “червей” в очень широком и неопределенном смысле.

(5) Зоофиты, буквально “животнорастения”. Термин этот у самого Аристотеля не встречается, он введен значительно позже, но правильно отражает мысль Аристотеля. Этот “высший род” охватывает виды, которые Аристотель считал “промежуточными” между животными и растениями, точнее, между черепокожими и растениями: “низшие роды” актиний (акалеф; и, видимо, вообще коралловых полипов), губок, а также некоторых подвижных организмов, которые Аристотель счел растениеподобными (медузы, морские звезды).

В пределах “кровяных” животных, что вполне соответствует “позвоночным в нашем понимании, дальнейшее деление ведется сообразно, как мы сейчас бы сказали, кластерам признаков, концентрирующихся около функций размножения и локомоции. Этот выбор является продуманным. “Бескровных” ему не удалось бы разделить ни по признакам размножения, потому что они у него в основном “черверодящие”, что образует весьма неопределенную категорию, или вообще свободно появляются на свет из ила, отбросов путем самозарождения; ни по локомоции, поскольку задача классифицировать беспозвоночных по способам перемещения (которое у многих их родов просто отсутствует) слишком трудна. Среди позвоночных же по упомянутым кластерам Аристотель выделяет прежде всего максимальные группы, которые не считает родами, хотя бы и высшими: живородящие и яйцеродящие; четвероногие, двуногие, безногие. Это не роды, а группы, выделяемые по единственному признаку; выступая здесь против Платоновой дихотомии, Аристотель тем самым отвергает возможность создать род на основании одного признака. Поэтому “бескровные” и “кровяные” — тоже не роды, хотя формально они таковы по отношению к “высшим родам” (которые в этом случае были бы “видами”; но так далеко Аристотель относительность рода и вида не простирает). Однако далее из упомянутых максимальных групп он все же образует роды, но не дихотомией, а взаимным наложением основных признаков и обычно с добавлением еще каких-либо признаков, но менее важных. Так, для идентификации “рода” китообразных он выбирает признаки “живорождения” и “безногости”, а чтобы формально обособить этот “высший род”, например, от живородящих или яйцеживородящих (фактически живородящих, поскольку эмбрион в отложенном яйце полностью сформирован и сразу из него выходит) видов змей, Аристотель вводит дополнительный — признак “обитания в воде”. Поскольку и после этого остается необходимость отделить китов от явно инородных (от живородящих рыб), но формально удовлетворяющих перечисленным требованиям видов, Аристотель добавляет к своему “диагнозу” — “дышащие легкими”. Все эти последовательные шаги не сведены у Аристотеля воедино ни в одном из его биологических трактатов, но для читателя не составляет труда, выбрав все места о китах, реконструировать и их “диагноз” в целом. Между прочим, из этих же мест следует, что он всюду отделяет кита от рыб, хотя, как ни странно, согласно распространенному мнению именно к Аристотелю восходит смутное средневековое представление о “рыбе-ките”.

Итак, перекрестное наложение признаков (живорождения — яйцерождения, четвероногое — двуногости — безногости и некоторых дополнительных), для каждого “высшего рода” разных,[6] дает и для “животных с кровью” столько же “высших родов”, сколько выделено таковых для “бескровных”, а именно пять — см. ниже группы (6)-(10).

(6) Живородящие четвероногие, с волосами (соответствуют млекопитающим). Далее делятся на однокопытных (непарнокопытных), двукопытных (жвачные, свиньи) и многопалых с когтями или ногтями. Среди последних упоминается и человек (кн. седьмая, § 66; кн. девятая, § 247–248); фактически он даже всегда рассматривается в “Истории животных” в рамках группы (6), хотя формально Аристотель выделяет его в особый род “двуногих живородящих”.

(7) Яйцеродящие четвероногие или безногие, со щитками на коже (рептилии, “щитковые”). Их “низшие роды” — ящерицы, крокодилы, черепахи, змеи. Если бы не признак “щитковости”, всюду подчеркиваемый Аристотелем в соответствующих местах, сюда же должны были бы войти и земноводные. Нетрудно убедиться, что ни в одном из остальных “высших родов” им места нет. Но о земноводных в дошедших до нас аристотелевских текстах сказано удивительно мало. Нет уверенности, кто такой кордил (традиционно: тритон; по Кювье и по Б.-С.-Илеру — vol. 1, р. 10 — “личинка” саламандры); нет описания цикла развития лягушки, нет даже прямых свидетельств, что Аристотель знал о том, что головастик и лягушка — один вид. А если не знал, то как раз головастик и мог быть “кордилом” (что маловероятно).

(8) Яйцеродящие двуногие, летающие, с перьями (птицы). Далее Аристотель классифицирует птиц, как это делается и сейчас, в основном по строению ног и “клювов, отражающему образ жизни: пеликанообразные — “веслоногие”, хищные — “с кривыми когтями”, куриные и голубиные — очевидно, по общему виду клюва. Нелетающих птиц типа страуса Аристотель в этой классификации не учитывает. Птиц Аристотель различает больше всего видов, до 200, при менее чем сотне видов млекопитающих и несколько более сотни видов — рыб.

(9) Живородящие безногие, водные, дышащие легкими (китообразные). В их числе низшие роды: дельфины, фалены (более крупные представители китообразных), а также тюлени — хотя и не безногие, но “с изуродованными ногами”.

(10) Яйцеродящие, редко живородящие, безногие, водные, имеющие жабры (но не дышащие ими: жабры, по Аристотелю, служат, чтобы “выпускать воду, взятую ртом”, см. кн. вторая, § 54. В книге восьмой есть намеки на аналогию между жабрами и легкими, что, может быть, свидетельствует о более позднем происхождении данной книги). Это “высший род” рыб. В нем “низшие роды” — селахии, т. е. акулы и другие рыбы с хрящевым скелетом, без типичной для рыб чешуи; костистые — с чешуей и скелетом, консистенцию которого Аристотель называет “аканта”, “рыбья колючка”.

Помимо всех этих аристотелевских “таксонов”, которые им самим обозначаются (хотя далеко не всегда последовательно) как “высшие (наибольшие)” и “низшие роды”, в “Истории животных” встречается немало и менее крупных таксономических единиц. Они иногда с безразличием, которое свидетельствует о том, что речь идет о вещах второстепенных, именуются то родами, то видами. Понятие “род” встречается у Аристотеля как в биологических, так и в логических трактатах и относится в принципе к любой достаточно крупной группе однородных по ведущим признакам объектов, хотя бы и неживых, обычно с условием, что в эту группу входят подгруппы — виды данного рода. В ряде случаев отношение между родом и видом выглядит в “Истории животных” почти как в современной таксономии: род состоит из видов как “таксонов” более низкого, ближайшего к индивидуумам ранга. Так, в книге четвертой § 68 о насекомых находим: “Род этот включает в себя много видов”. Но иногда приходится передавать genos (буквально “род”) через “вид”: цикады — род, но там же одна из цикад — “один вид цикад”, хотя в оригинале и здесь genos.

Если же Аристотель говорит о “роде рыб”, то имеет в виду не какой-то определенный их вид, но рыб вообще как “высший род”, как целое, стоящее в известном отношении к “низшим родам” — селахиям, костистым рыбам — и далее к любому их виду, т. е. к любому групповому представителю этих низших родов и тем самым упомянутого высшего рода — рыб.

Нередко в “Истории животных” фигурируют “роды” и в других плоскостях, помимо собственно таксономической. Характерно, что эта “многомерная” трактовка рода была принята средневековыми и далее ренессансными комментаторами. Например, Скалигер (Scaliger, р. 306) считает, что в книге третьей “Истории животных” Аристотель “вводит два рода, вены и артерии, хотя в том месте, к которому относится комментарий, эксплицитного выделения этих “родов” нет. Зато в той же книге Аристотель говорит о различных родах кости, одним из которых являются зубы; сама кость в этом случае есть, очевидно, нечто вроде “высшего рода” (§ 56). В § 62 говорится о том, что существуют “роды частей” — ногти, копыта, клюв; в § 80 — что перепонка относится к другому “роду”, нежели кожа. Учитывая эту разноплановость и стремление преодолеть дихотомию через перекрестное наложение признаков (см. выше, об образовании “высших родов” наложением признаков “порождения”, числа ног, типов скелета и т. д., а также примеч. 5 к кн. первой), надо признать, что “История животных” была шагом в сторону многомерной и вместе с тем в определенной степени уже биологической, а не чисто логической трактовки категорий вида и рода. В позднейших биологических сочинениях Аристотель вновь возвращается к чисто логической трактовке этих категорий, что вряд ли можно считать усовершенствованием. В “Истории животных” гибкость подхода позволила Аристотелю в ряде случаев достичь более естественной классификации, чем это сделал, например, Линней, для которого формальное отклонение от канонического показателя по единственному признаку может привести к переводу таксона в другой род (семейство и т. д.), с коим он по совокупности признаков подчас не имеет ничего общего.

Теоретическое обоснование классификации находим скорее в трактатах “О частях животных” и “О возникновении животных”, а не в “Истории животных”. Однако биологические концепции именно “Истории животных” наименее (по сравнению с другими аристотелевскими трактатами) эксплицированы в философской и теоретико-биологической литературе. Поэтому я в настоящем предисловии уделяю основное внимание элементам теоретической биологии, представленным в “Истории животных”. Подобно категориям рода и вида, одновременно логической и биологической оказывается в “Истории животных” и категория гибридизации. Отдельно сформулированной теории на этот счет у Аристотеля еще не могло быть, но несомненно, что он придавал большое значение фактам появления нового вида на основе двух существовавших ранее. Он привлек такого рода явления, в частности, для объяснения огромного богатства фауны Африки (Ливии), богатства, действительно не имеющего равного в мире и продолжавшего поражать исследователей и тысячелетия спустя. Он считал это богатство результатом сочетания климатического фактора и усиленных процессов гибридизации (кн. восьмая, § 166).

Эти соображения усложняют исходную концепцию “Истории животных”: ведь виды для ее автора суть как бы гармонично расположенные одна подле другой вершины горной цепи; изъять один из видов, тем более родов, или перетасовать их значило бы нарушить гармонию мироздания. Но как видим, иногда Аристотель идет на это. Порфирий (III в. н. э.) в трактате “О пяти общих понятиях” и другие ранние комментаторы Аристотеля поняли его как сторонника полной неизменности родов. Это понимание держалось долго, и только Скалигер (Scaliger, р. 68) в комментарии к книге шестой “Истории животных” указал, что оно, во-первых, не имеет твердой опоры в аристотелевском корпусе, а во-вторых, противоречит фактам. Правда, соответствующих фактов и у Скалигера нашлось немного; пожалуй, единственный несомненно относящийся сюда факт — межвидовой гибрид “каулирапу” — он находит только в мире растений. Лишь с XVIII в., и в особенности после П. С. Палласа, изучение вопросов гибридизации было переведено из области логики в собственно биологическую плоскость.

Несомненно, можно рассматривать взгляды Аристотеля на гибридизацию, изменчивость, а равно и на многие другие естественно-научные проблемы просто как “ошибочные”. Такой подход был в особенности распространен в прошлом столетии, и наиболее известна как пример этого “разоблачения” Аристотеля опубликованная в Лондоне в 1864 г. книга о нем Дж. Г. Льюиса. Ошибки у Аристотеля и в частности в его биологических суждениях, высказанных во многих его трактатах, и в “Истории животных” — самом эмпирическом из них — несомненно имеются, и о некоторых ошибках сказано в примечаниях к данному изданию, хотя мы отнюдь не ставили цель дать исчерпывающий перечень заблуждений, иные из которых к тому же очевидны, другие же не могут быть разъяснены, поскольку вследствие порчи текста или изменения (еще в древности) терминологии стало неясно, о каких собственно природных объектах идет речь. Например, вряд ли когда-нибудь будет установлено, соответствует ли действительности сказанное в “Метеорологике” о свойствах “престеров”, потому что неизвестно, какой вид воздушных вихрей или, быть может, электрических явлений в атмосфере имеется в виду. Другие “ошибки” отражают, по существу, лишь различное понимание некоторых терминов древними и более поздними авторами. Если Аристотель отрицает дыхание у насекомых (“История животных”, кн. четвертая, § 102), то это действительно ошибка, противоречащая его же призыву обращать внимание на “малое” и “незаметное”; но отрицая наличие крови у тех же насекомых и вообще беспозвоночных, он, в отличие от позднейших авторов, трактует кровь только как кровь позвоночных, окрашенную в красный цвет и нормально не выходящую за пределы системы замкнутых сосудов (“вен”). В других случаях, а именно там, где Аристотель чрезмерно сближает морфологию человека с морфологией животных или чрезмерно противопоставляет одну другой, его неточности отражают не только недостаток точных знаний (вспомним запреты на вскрытие трупов), но и неудачу попытки найти равновесие между представлениями, с одной стороны, об уникальном месте человека в природе как носителя сознания, а с другой — о неразрывной связи человека с природой, звене в ее бесконечной цепи.

Во многих случаях действительное или кажущееся расхождение между представленными в “Истории животных” мнениями и современными концепциями легко объясняется вообще иным восприятием природы античным человеком по сравнению с современным. Однако встречаются и случаи, когда

“История животных” “отстает” от своего времени; некоторые из ее концепций в последующие эпохи, особенно же в позднее средневековье, в силу огромного авторитета Аристотеля сыграли тормозящую роль. Так произошло, как уже упомянуто, с его учением о самозарождении, с некоторыми анатомо-морфологическими представлениями (двураздельность матки, три “желудочка” в сердце и т. д.); долгое время блокировал дорогу к открытию кровообращения тезис о “перекресте” кровеносных сосудов, об их переходе в теле с правой стороны на левую и обратно (“История животных”, кн. третья, § 47); преимущественно отрицательную роль сыграл и взгляд Аристотеля на сердце как на пункт схождения всех нервов и седалище душевной жизни. При этом надо учесть, что еще в VI–V ее. до н. э. Алкмеон отстаивал на основании наблюдений над прохождением глазных нервов гораздо более верный взгляд о локализации психических процессов в головном мозгу. И после Аристотеля в античной науке бытовало мнение (Гален), что нервы выходят из мозга, а не из сердца; но средние века восприняли именно аристотелевскую традицию, и комментаторы “Истории животных” до Скалигера (Scaliger, р. 319) включительно отвергали алкмеоновско-галеновскую традицию как противоречащую установкам Стагирита. Правда, Скалигер не мог уже не согласиться с современными ему анатомами, что Гален вернее отразил наблюдаемую картину, но продолжал утверждать, что ненаблюдаемая, глубинная суть происходящего лучше отражена Аристотелем.

В целом же примечательно в “Истории животных”, конечно, не то, что ошибки встречаются, а то, что их не так много, как можно было бы ожидать, учитывая уровень знаний того времени. Дуалистический взгляд Аристотеля на организм как частный случай взаимодействия “материи” и “формы” также нередко вменяется ему в вину: этот взгляд якобы оказал пагубное воздействие на дальнейшее развитие европейской мысли и культуры (Hunke, 1989). Здесь следует заметить, что как раз в “Истории животных” этот дуалистический взгляд практически не просматривается, либо из-за того, что Аристотель в 330-е годы его еще не вполне разработал, либо в период создания “Истории животных” временно от него отошел, либо, наконец, из-за того, что на описательном естественно-научном уровне в этом дуализме нужды не было.

Во всяком случае, слово hyle: лишь изредка, например, в § 9 и 19 книги восьмой, употреблено в “Истории животных” в том обобщенном значении, которое Аристотель придал ему впервые, т. е. в смысле вещества вообще, материи; обычно же — в исходном, не переносном значении (“дрова”, “вещество растительного происхождения”). Соответственно вместо противопоставления материи и формы, столь присущего позднейшей онтологии Аристотеля, на первый план выступает единственная универсальная движущая сила — “природа”, еще не подразделенная, как в труде “О частях животных”, на “природу материи” и “природу форм”, но рассматриваемая в аспектах “видовой” и “всеобщей” природы. Реже вместо “фюсис” в смысле “видовой природы” Аристотель употребляет равнозначный этому термин “дюнамис”, “сила (свойства)”, о чем см. примеч. 2 к кн. шестой; позднейшего значения — “возможность” — термин “дюнамис” в “Истории животных” еще не имеет. Веслоногие птицы живут в прибрежьях, “так как природа их требует соответственного места” (кн. девятая, § 76); не кто иной, как природа руководит развитием и человека от зачатия до старости, и рыбьих икринок (кн. пятая, § 5; кн. седьмая, § 1), да и самим переходом от неодушевленных предметов к животным (кн. восьмая, § 4). К верному соображению, что у Аристотеля имеет место “возвращение к изначальному опыту после Платона... к досократовской, ионийской “фисиологии”” (Ахутин, с. 123), можно добавить, что нигде у Стагирита нельзя наблюдать это возвращение в столь чистом виде, как в “Истории животных”. Полагаю, что это связано с наибольшим, насколько это вообще было возможно для него, погружением в мир конкретного. Вскоре после написания “Истории животных”, т. е. после пребывания в Атарнее и Стагирах, Аристотель вырабатывает свое дуалистическое (уже иное, чем у Платона, но все же дуалистическое) противопоставление формы — идеи, эйдоса — и материи, причем это противопоставление у него уже не столь резко, как у Платона и, можно предположить, как в утраченных ранних диалогах и других платонических сочинениях Аристотеля. При этом предположении надо говорить не о выработке упомянутого противопоставления после написания “Истории животных”, а о возврате к дуализму. Насколько атарнейско-стагирский период стоит особняком среди всех остальных периодов жизни Аристотеля (хотя бы по отдыху от общественных и педагогических дел), настолько же внутренне изолирована “История животных” среди сочинений Аристотеля по тому вниманию, которое уделяется деталям и частностям живой природы, по вознесению на метафизическую высоту всего, казалось бы, случайного и низменного в особенностях строения и поведения живых существ.

Читатель, стремящийся эксплицировать хотя бы для себя биологическую концепцию “Истории животных”, может быть обескуражен огромным разнообразием содержащегося в трактате конкретного материала. Однако весь он построен и расположен так, чтобы иллюстрировать философские (см. предыдущий раздел) и биологические (политомию, самозарождение, соотношение рода и вида, роль гибридизации и т. д.) идеи. По вопросу о “действиях животных” выдвинута точка зрения, что эти действия (т. е. в сущности поведение) детерминированы внешними условиями (кн. восьмая, § 74), и тут же этот взгляд пояснен множеством примеров миграций рыб и птиц. Животные в своем образе жизни якобы нередко подражают людям (кн. девятая, § 5), и следуют примеры заботы о потомстве, строительства жилищ, случаев “разумности” животных.

Еще при жизни автора “История животных” была несомненно известна в школе Аристотеля. Она широко цитировалась в его более поздних трудах. Например, в одном лишь трактате “О частях животных” — шестью различными способами: как “сказанное ранее, в других книгах”, как “сказанное в предыдущих книгах”, как “история о животных”, как “истории — так называемые — о животных” (также она цитируется в небольшом трактате Аристотеля “О дыхании”, но там — и во многих других местах — часто еще просто как “истории”); далее, как (буквально) “животная (т. е. зоологическая) история” и как “естественная история”.

Краткое изложение содержания “Истории животных” было составлено около 200 г. до н. э. знаменитым филологом из Александрийской библиотеки Аристофаном Византийским. Множество парафраз “Истории животных” содержится у Плиния Старшего и у Плутарха. Около 200 г. н. э. Афиней в трактате “Пир мудрецов” привел, как подсчитано И. Дюрингом (During, 1950, р. 41–47), около 60 цитат из “Истории животных”. Гален высоко ценил “Историю животных” и связанные с ней труды Аристотеля, однако, как уже отмечено, выступил против его неверного представления об отхождении нервов от сердца, а не от головного мозга. Другой автор римской эпохи, М. Т. Варрон, рекомендовал в своих сельскохозяйственных сочинениях обращаться к “Истории животных” тем из своих читателей, кто интересовался теоретической стороной рыборазведения, пчеловодства и т. д. Подход Галена и Варрона был позитивным и в значительной мере критичным; другие же их современники нередко ссылались на Историю животных” просто как на авторитетный источник, не стремясь сопоставить ее с прямыми наблюдениями; фантастический компонент в переложениях “Истории животных” с течением времени не ослабевал, а даже усиливался. В продолжение целого тысячелетия после Аристотеля многочисленные представители “парадоксографии” (об этом жанре “рассказов о диковинах см. подробнее: Πсевдо-Аристотель, с. 236–244) в изобилии черпали из “Истории животных” свои развлекательные и легендарные, впоследствии в большей мере нравоучительные “описания”. В течение того же периода ранние комментаторы Аристотеля, такие, как Андроник Родосский, Александр Афродисийский, Порфирий, Симпликий, Филопон, по-видимому, мало занимались “Историей животных” или по крайней мере следов их комментирования этого трактата не сохранилось. Тем не менее его несомненно читали и изучали, о чем свидетельствуют, например, получившие значительное распространение компиляции трактата, составленные Николаем Дамаскином (I в. до н. э.) и Тимофеем Газским (IV в. н. э.).

С VII–VIII вв. отрывки из “Истории животных”, называемые “Историями”, стали популярны в арабо-мусульманском мире. После того как компиляция Дамаскина была переведена на арабский язык, по ней и по другим источникам не позднее IX в. выкристаллизовался арабский канонический текст под названием “Книга животных” (“Китаб аль-хайаван”), куда помимо 10 книг “Истории животных”, данных в сокращении, вошли тексты “О частях животных” и “О возникновении животных”. Абенфараг (Абу-ль-Фарадж ибн-аль Тайиб) в XI в. составил конспект первых 9 книг “Истории животных”, сохранившийся в древнееврейском переводе (Steinschneider, 1896).

Активно осваивать “Историю животных” и ее концептуальный аппарат в средние века первым начал в X в. аль-Фараби, воспроизведший в трактате “Об органах человеческого тела” основные моменты учения “Истории животных” об однородных и неоднородных частях, т. е. в сущности о тканях и органах (см. примеч. 2 к кн. первой). Однако аль-Фараби, следуя Галену, отверг учение Аристотеля об исхождении нервов от сердца, а не мозга. Авиценна (Ибн-Сина) более близко следует Аристотелю и при расхождении указаний “Истории животных” с мнениями позднейших авторитетов придерживается ее буквы. В частности и нервы у него исходят от сердца, как в “Истории животных” (кн. третья, § 49), а в сердце три “желудочка”, как в “Истории животных” (кн. первая, §§ 75, 77), хотя у Галена можно было найти более верный взгляд. Впрочем, ошибка относительно трех полостей в сердце оказалась весьма живучей и повторена еще в XVI в. Никколо Массой (Абдуллаев, с. 242–253).

Ибн-Рушд (Аверроэс) около 1190 г. использовал упомянутый выше арабский перевод компиляции Дамаскина при комментировании аристотелевских трактатов “О душе” и “О возникновении животных”.

В поздней Византии появилось еще две компиляции “История животных”: одна — при императоре Константине VII Багрянородном, в X в., другая — в XI в., при Константине IX Мономахе. Последняя известна, между прочим, в истории отечественной науки тем, что ее впервые и по единственной сохранившейся (без первых трех глав) рукописи издал в 1811 г. с комментариями и латинским переводом профессор Московского университета Христиан Фридрих Маттеи, который прославился своей исключительно тщательной обработкой и сверкой множества древних рукописей (в особенности списков Библии) из собраний Синода, а также исследованиями по книге девятой “Истории животных”, публикациями сочинений Руфа Эфесского и ряда других античных врачей и естествоиспытателей. Текстом упомянутой анонимной компиляции XI в. открывается выдающийся памятник отечественной филологии, палеографии и истории науки — выпущенный Маттеи сборник “Пестрое собрание греческих рукописей”[7], в котором этот текст с латинским переводом занял первые 90 страниц.

Параллельно с составлением компиляций и парафраз, материал “Истории животных” осваивался путем включения отдельных ее фрагментов в “Шестодневы” — специфический средневековый жанр литературы, где природа описывалась в порядке библейских “шести дней творения” (“Шестоднев” Василия Великого, IV в. н. э., собственно и создавшего этот жанр; “Шестодневы” Севериана Габальского, V в.; Иоанна Экзарха, начало X в. и ряд других); и в близкие к ним по направленности сочинения типа “О творении человека” Григория Нисского (IV в.), “Врачевание эллинских недугов” Феодорита Кирского (V в.) или “Похвалы Богу о сотворении всякой твари” византийца Георгия Писиды (VII в.; см. также о судьбах славянских редакций этих сочинений: Шестоднев... 1991). Отдельные фрагменты “Истории животных” попали и в состав “Физиологов” — нравоучительно-природо-описательных рукописей, восходящих к позднеалександрийскому протографу и распространившихся по Ближнему Востоку и Европе. Например, сообщение “Физиолога” о том, что по словам некоего “нравоописателя” (Аристотеля?) “гиена — самец и самка, иногда бывает самцом, иногда самкой” (Физиолог, с. 114), сразу отсылает нас к § 180 книги шестой “Истории животных”. С XII–XIII ее. на Западе “Физиолог” вытесняется из обихода “Бестиариями” — фактически изводами (в переводе на латынь) его (псевдоестественно-научных частей.

Однако сколько-нибудь регулярное изучение “Истории животных” началось в Западной Европе после перевода “Китаб аль-хайаван” с арабского языка на латинский Михаилом Скотом, по-видимому, в самом начале XIII в.; во всяком случае на этот перевод есть ссылка в книге “О природах вещей” Александра Неккама, скончавшегося в 1217 г. Во второй половине XIII в. перевод Скота отредактировал, а частично заменил своим собственным, более полным и сделанным не с арабского, а непосредственно по греческим рукописям, Вильем из Мербеке. В том же столетии многочисленные парафразы переводов Скота и Вильема встречаем у таких авторов, как император Фридрих II, логик и врач Петр Испанский, у составителей энциклопедических компендиумов Фомы Кантемпре, Винцента Бове, Брунетто Латини, Арно Вилльнева (Вилланованского) и у других.

Сочинение Альберта Великого (XIII в.) “О животных” долгое время принимали за компиляцию из Плиния Старшего, пока в 1855 г. Ю. Б. Мейер не показал, что это в действительности комментированный пересказ “Истории животных” и, в частности, тех ее мест, которые вообще не отражены у Плиния. Немалую работу по идентификации у Альберта аристотелевского текста (в переводе Скота) среди мозаики вставок из Галена, Гиппократа, Плиния и других позднеантичных авторов провел по 40 рукописям Г. Штадлер (Stadler, 1916). Альберт дополнил сведения “Истории животных” сообщениями из стран, лежащих далеко к северу от Средиземноморья, например, о ряде представителей фауны Пруссии и Венгрии, о соболе, белом медведе и т. д. Иногда он, однако, усугублял фантастический компонент, подробно (хотя часто со спасительными оговорками типа “я этому мало верю”) описывая единорогов с закрученным рогом на лбу, пегасов, гарпий или возрождающихся каждые 340 лет из огня фениксов. Альберт же перевел на латынь с греческого книгу десятую “Истории животных”, авторство которой впоследствии вызвало немало споров. В XIV в. наметился перелом в освоении и изучении “Истории животных” и прочих биологических трактатов Аристотеля.

Во-первых, надо иметь в виду, что к этому времени уже в течение нескольких веков в Западной Европе изучение всех этих трудов велось в рамках схоластики; а как отметил один из лучших знатоков ее истории, А. Штекль, в своей “Истории средневековой философии”, это столетие ознаменовалось оформлением боровшихся друг с другом школ томистов, номиналистов, последователей Дунса Скота, представителей других школ; и такое положение дел “заключало в себе то дурное последствие, что многие схоласты считали свою задачу выполненной, если только точно придерживались учения своей школы, защищали его от противников. Это создавало условия в высшей степени неблагоприятные для возникновения истинной оригинальности” (Штекль, с. 262). Исчезла эта оригинальность и из истолкования “Истории животных” и преемственно связанных с нею компиляций, компендиумов знаний о животном мире и т. д. Единственный крупный энциклопедический свод XIV в., в определенной мере включивший в себя и материал “Истории животных”, а именно, Книга природы” Конрада фон Мегенберга, в плане освоения этого материала почти целиком зависела от Фомы Кантемпре и его свода “О природах вещей”. Процесс освоения и истолкования “Истории животных”, начатый средневековыми энциклопедистами и схоластами, замер более чем на столетие и был затем возобновлен уже не в схоластике, а в рамках совершенно нового идейного течения — гуманизма.

Во-вторых, стадия освоения “Истории животных” не как литературного и научного памятника отдаленной эпохи, а как чего-то вполне близкого и современного, допускающего полемику, вставки, компиляции, — эта стадия себя исчерпала. Возникла необходимость анализа “Истории животных” в ряду других древних памятников, необходимость критики текста и его сопоставления с новыми наблюдениями. Выполнение этих задач было облегчено притоком с востока рукописей “Истории животных” вследствие бегства греческих ученых от турецкого завоевания, а также появлением книгопечатания. “История животных” стала одной из первых напечатанных книг. Читали ее в основном по-латыни, поэтому не удивительно, что ранее всего, в 1476 г., “История животных” (точнее, ее первые 9 книг) вышла в латинском переводе Теодора Газы, греческого филолога, переселившегося в Италию после взятия турками в 1430 г. его родного города Салоники. Сам Газа скончался в 1475 г., так что обе его основополагающие публикации “Истории животных” были посмертными. В латинском издании 1476 г. им исправлен ряд ошибок более ранних переводов “Истории животных”, но, увы, добавлены новые. В течение двух последующих столетий перевод Газы служил важнейшим источником для ознакомления западных философов, филологов и биологов с “Историей животных”. Не меньшей заслугой Газы была подготовка первопечатного издания греческого оригинала “Истории животных”. Оно вышло в свет в Венеции в составе (тоже первопечатного) собрания сочинений Аристотеля под редакцией Альда Мануция и Александра Бондинуса в 1497 г., т. е. спустя 21 год после издания латинского перевода. В течение XVI в. газовский текст с рядом существенных поправок переиздавали в собраниях аристотелевских трудов Эразм Роттердамский и Исаак Казобон, а также другие, менее известные издатели. Но и латинский перевод Газы, несмотря на множество обнаруженных в нем несообразностей, оставался очень популярным. В XVI в. он был переиздан около 40 раз, считая и параллельные греко-латинские публикации. В 1587 г. в составе одной из них появился сделанный почти полувеком ранее латинский перевод Ю. Ц. Скалигера (Scaliger, 1619), снабженный подробным и не утратившим ценности до настоящего времени комментарием. Впрочем, будучи номиналистом”, Скалигер в ряде мест “подправил” Аристотеля в соответствии со своими убеждениями. Так, начало § 32 книги первой “Истории животных” в буквальном переводе звучит: “Крупнейшие роды животных суть следующие...” (в переводе В. П. Карпова: “...таковы...”); будучи убежден, что роды — нечто чисто номинальное, Скалигер предложил заменить “суть” на “именуются”. Конечно, эта конъектура не была принята никем из последующих издателей. Да и сам Скалигер не внес ее в основной текст (по его нумерации это § 56 гл. VII кн. первой).

Несколько ранее, в 1584 г., отдельным изданием в переводе Скалигера вышла уже упоминавшаяся нами книга десятая. Заглавие этого издания в переводе с латинского звучит так: “Книга Аристотеля, носящая в рукописи название десятой книги истории животных, ныне впервые переведенная на латынь” (курсив мой. — Б. С.). Неизвестно, что при этом Скалигер имел в виду: либо то, что его перевод является гораздо более критическим (снабжен комментариями, издан параллельно с греческим текстом) по сравнению с переводами М. Скота с арабского и Альберта с греческого? Или титульный лист составил не сам Скалигер: издание тоже посмертное? Или он не знал более ранних переводов, или не счел их достойными Аристотеля, который “в философии для него был божеством” (Hall, р. 138)? Во всяком случае, посмертно опубликованные скалигеровские переводы десятой и затем остальных (1587, 1619) книг “Истории животных”, действительно, были вершиной передачи этого трактата на столь ценимой гуманистами цицероновской латыни. Завершением же гуманистической традиции комментирования “Истории животных” можно считать опубликованные в 1601 г. во Франкфурте-на-Майне Христофором Гуариньони примечания на ее первую, наиболее “теоретизированную” книгу.

В течение всего XVI — начале XVII в. анатомические и таксономические данные “Истории животных” впервые во всем их объеме перекрывались новыми наблюдениями и исследованиями. Впрочем, ряд “новых” данных фактически представлял собой повторение основательно забытых в течение средневековья сведений из “Истории животных”, сведений забытых или по крайней мере не оцененных, хотя и воспроизводившихся механически при каждом новом переписывании, даже при сплошном комментировании, которое, углубляясь в детали, зачастую упускало из виду главные, оригинальные моменты и открытия. Так, Б. Евстахио “переоткрыл” упомянутое в “Истории животных” соединение полости среднего уха с глоткой; вновь была описана и “улитка” внутреннего уха (см. примеч. 54 к кн. первой). Однако накапливались и действительно принципиально новые данные, в том числе такие, которых Аристотель никоим образом иметь не мог. Это были, прежде всего, результаты географических открытий.

Так, из одного лишь труда К. Клюзиуса “Десять книг об экзотических животных и растениях” (1605) европейцы впервые узнали о ленивцах, броненосцах, молуккских крабах, удавах боа, ламантинах, птицах додо, пингвинах, казуарах, колибри и т. д. Если первоначально все же делались попытки вместить накопляемое богатство становившейся известной фауны в рамки аристотелевской классификации, как это делал Э. Уотгон в труде “О различиях животных” (1552), то постепенно эти рамки становились все более тесными. Г. Ронделе в своей “Книге о морских рыбах” формально исходит еще из описаний Аристотеля, но вносит в них столько изменений и добавляет столько своего, что о зависимости его труда от “Истории животных” можно говорить лишь в очень условном смысле. Он исправил важную ошибку Аристотеля относительно отсутствия у рыб дыхания и установил действительную функцию жабр. Уже в издании Скалигера особо подчеркнуто, что Аристотелем описаны не все животные: ведь и сам Стагирит в § 189 книги шестой признал, что есть еще много родов мышей, кроме им описанных. Тем более он не знал лосей, буйволов, газелей, жирафов (Scaliger, р. 788).

В 1551–1587 гг. вышла пятитомная “История животных” швейцарского энциклопедиста Конрада Геснера, отказавшегося от попыток улучшить аристотелевскую классификацию и расположившего животных в, алфавитном порядке. Вместе с тем он внес в материал “Истории животных” много дополнений и сличил его с остальными античными и более поздними трудами по зоологии. В итоге труд Геснера приобрел характер отчасти компилятивный, отчасти отвечающий стадии перехода от преклонения перед авторитетом Аристотеля к признанию за наукой нового времени полностью самостоятельного значения. Популярности книги способствовали иллюстрации А. Дюрера. Геснеровская “История животных” была переиздана в 1603 и 1670 гг.

У Улисса Альдрованди (Италия) энциклопедический подход выражен слабее, чем у Геснера, зато больше фактических дополнений. Общий план своих описаний и даже рисунки Альдрованди взял у Геснера, а в трактовке таксономических групп они оба зависят прежде всего от Аристотеля. У Альдрованди, два главных сочинения которого — “Орнитология” и “О рыбах” — вышли соответственно в 1550 и (посмертно) в 1612 г., находим типичные аристотелевские группы: животных с кровью и “бескровных”, мягкотелых, черепокожих, зоофитов и т. д.; он воспринял многие ключевые идеи Аристотеля, например, по поводу общественной жизни насекомых, различия между организмами по характеру издаваемых звуков (речи в противоположность шумам и неартикулированному голосу), по поводу якобы имеющего место (в особенности у “зоофитов”) самозарождения.

Вообще немало направлений, определивших облик биологии XVII столетия, восходят к биологическим трактатам Аристотеля с их призывами не упускать из вида “малого и незаметного”. Эта установка реализована в лейбницианстве, роль которого в становлении идей преформизма, “лестницы существ”, непрерывности изменений в природе столь велика; в опубликованном в Англии в 1634 г. “Театре насекомых, или наименьших животных” Т. Моуфета; в письмах-трактатах А. Левенгука, разбросанных по ряду выпусков трудов Лондонского Королевского общества конца XVII в. Даже Ф. Бэкон, столь враждебный аристотелизму за его (как он считал) методологическую бесплодность в обосновании индуктивного и экспериментального знания, для “Истории животных” делал разительное исключение: “...нужно воздать должное блестящей мудрости и добросовестности Аристотеля, который, создав свою тщательно обоснованную и документированную историю животных, очень скупо примешивает сказочный материал и вымышленные факты” (Бэкон, т. 1, с. 115). Аналогичным образом несколькими десятилетиями после Бэкона П. Гассенди (Гассенди, т. 2, с. 28) противопоставил “наибольшую ясность” “Истории животных” модным среди поздних аристотеликов, но запутанным и, по мнению Гассенди, во многом противоречивым натурфилософским трудам Стагирита. Возникла критика текста “Истории животных”: издатели стали сличать расходившиеся места разных изданий (еще не рукописей: это впервые было сделано А. Г. Камюсом в 1783 г.). Появились новые комментированные издания “Истории животных” (помимо скалигеровского): ее первой книги (франкфуртское издание X. Гуариньони, 1601) или “Объяснение философии зоологии Аристотеля” П. Мартелла (1638). Несколькими переизданиями вышла “История животных” в собрании трудов Аристотеля под редакцией Г. Дюваля; переиздана была и более ранняя публикация И. Казобона.

Однако многие открытия XVII и в еще большей мере XVIII в. уже не вписывались в концептуальную канву “Истории животных”: кровообращение, инфекционная природа болезней, существование ископаемых форм (т. е. прямое доказательство наличия в отдаленном прошлом видов и родов, отличных от современных), связь нервов с сокращением мышц — Все это обновление биологии и изменившийся по сравнению с XVII в. просветительский (обычно антителеологический) рационализм подорвали влияние аристотелизма в биологии подобно тому, как ранее оно было подорвано в физике. “История животных” с ее умеренным по сравнению с более теоретизированными трактатами “О частях животных” и “О возникновении животных” рационализмом и с ее богатейшим эмпирическим материалом в течение всего XVIII в. сохраняла свое влияние на естествоиспытателей ранга К. Линнея и П. С. Палласа.

Только в конце XVIII в. “Историю животных” сменили в качестве общезоологического руководства соответствующие тома “Естественной истории” Ж. Л. Л. Бюффона, Л. Ж. М. Добантона и В. Ласепеда. Вряд ли можно считать простым совпадением, что как раз в этот период А. Г. Камюс приступил к подготовке первого критического издания, основанного на сверке ранних печатных изданий, четырех рукописей и старых переводов (М. Скота с арабского, В. Мербеке с греческого), а также на выявлении вариантов. Непосредственным продолжением этого издания была публикация И. Г. Шнайдера (Schneider, 1811), посвященная Жоржу Кювье, который в своих трудах пытался создать для современности некий синтез, аналогичный тому, который Аристотель создал для античности. Имея для исследования значительно больше рукописей, чем Камюс, Шнайдер воспроизвел и сопоставил также перевод “Истории животных” Скалигера и упоминавшиеся выше тексты Альберта Великого. Палеографическая критика и стремление установить подлинный текст “Истории животных” на базе сравнения как можно большего числа источников были прямым продолжением начатой в XV–XVI ее. текстологической критики, а развернулись они именно тогда, когда позитивное содержание “Истории животных” устарело и удивление стали вызывать уже не имевшиеся в ней отклонения от реальности, а наоборот, те фрагменты, где Аристотель поразительно точно воспроизводит факты, которые могли стать известными лишь в результате многочисленных и иногда даже многовековых наблюдений.

В области теоретического обоснования зоологии споры в конце XVIII в. и в первой половине XIX в. шли уже не о достоверности “Истории животных” и авторитете Аристотеля, а о вопросах, решавшихся путем обращения к самой живой природе: о наследственности и изменчивости, возможности эволюции и ее механизмах. В биологических сочинениях Аристотеля стали нередко усматривать сплошную цепь ошибок. Ж. Бюффон отрицает в “Истории животных” какую бы то ни было систематизацию; другой не менее знаменитый биолог XVIII в., А. Галлер, указывает, не делая никакой скидки на раннюю эпоху, что “учение Аристотеля о сосудах слабо... Ответвления легочной вены идут у него параллельно с артериями... К тому же полостей сердца он насчитывает три, от средней отходит аорта. Самую большую из полостей, — кажется, имеется в виду правое предсердие — он считает расширением большой вены, в которую впадают легочные вены... Артерий в печени и селезенке, по его мнению, нет... а мочевой пузырь имеется лишь у живородящих и черепах” (Haller, vol. 1, p. 33). В конце XVIII и особенно в XIX в. такие перечни ошибок “Истории животных” часто стали заменять объективный анализ.

Парадоксально, что одновременно с этим у “Истории животных” оставались восторженные поклонники даже среди крупнейших ученых: например, Ж. Кювье или основатель теории социального прогресса Ж. А. Кондорсэ; и что для обновившейся в XIX в. биологии некоторые стороны концепции и подхода “Истории животных” более, чем унаследованные от “просвещенного” XVIII в. идеи дихотомичной систематики, неизменных и четко разграниченных видов, оторванности человеческого разума от “объекта” — природы, оказались в русле новых тенденций биологической мысли. Здесь опять-таки можно провести некоторую параллель с физикой, хотя в ней актуальность определенных аристотелевских воззрений была подмечена позже, чем в биологии: только в XX в. В физике такими воззрениями были, например, всеобщность кругового движения (о ней напомнило вращение бесчисленного множества электронов по неограниченно долго устойчивым орбитам), невозможность обнаружить движение наблюдателя относительно эфира, анизотропность пространства, зависимость его свойств и самого его существования от наполняющей его материи (см. Сергеев, Слинин, 1987). В биологии тоже есть ряд воззрений, которые появились у Аристотеля, затем оказались “хорошо забытыми” и наконец были воскрешены новой наукой: идея общности человека с животным миром, допущение изменчивости видов (хотя ее пределы оставались для Аристотеля неясными: то слишком узкими, то почти безграничными), относительность категорий вида и рода; но быть может, самое главное, что роднит Аристотеля с Дарвином и всеми, кто отказался от чисто “объективистского” подхода к живой природе и включил человека в “великую цепь бытия”, это искреннее восхищение богатством природы, гармонией в ней и в организме, красотой, которая раскрывается в организмах по мере того, как он углубляется в их познание. Для Аристотеля и Дарвина общим является признание принципа pulchram index veri (прекрасное указывает на истину). Эта общность удачно подмечена Э. Жильсоном в его монографии о роли аристотелевских идей в современной “биофилософии” (Cilson, р. 40). Вспомним, что Ч. Дарвин в 1882 г., незадолго до смерти писал: “Моими богами, хотя очень по-разному, были Линней и Кювье, но оба они просто школьники по сравнению со стариком Аристотелем” (Дарвин, с. 289). В сущности (отвлекаясь от других моментов), Дарвин вернул науке аристотелевский живой и непосредственный, интегральный и лишенный предвзятости подход к живой природе. Это было оценено (возможно, бессознательно) читателями, и в итоге “История животных” после “Происхождения видов” и “Жизни животных” А. Брема, ставившей целью обновить “Историю животных” для современности, — после этих мощных конкурентов не только не потеряла своего значения, но вступила в новую фазу — фазу переводов на национальные языки. В “додарвиновский” период единственными такого рода переводами “Истории животных” были камюсовский французский (1783) и затем английский, перевод Т. Тейлора (1809), если не считать опубликованного еще в 1621 г. перевода (сделанного не с греческого, а с латыни Д. Фунес-и-Мендосой) на испанский язык тех разделов “Истории животных”, которые касаются млекопитающих и птиц. После Тейлора, переводов трактата на новые европейские языки в течение первой половины XIX в. почти не появлялось, кроме малоудачных немецких переводов Ф. Штрака (1816) и П. Г. Кюльба (1840-е).

Симптоматично, что новая — последарвиновская — эпоха в истории науки ознаменовалась появлением уже в 1862 г. принципиально переработанного Р. Кресуэллом перевода “Истории животных” на английский язык, впоследствии многократно переиздававшегося, а в 1868 г. — выходом образцового по множеству использованных источников и по сочетанию биологического подхода с филологическим, немецкого перевода Г. Ауберта и Ф. Виммера (Aubert and Wimmer, 1868). Впрочем, недостатком этого перевода является невнимание к философской стороне и одновременно уверенность в том, что все биологические произведения Аристотеля объединены неизменной общей концепцией, уверенность, из-за которой все, что не укладывалось в рамки этой концепции, как она изложена в трактате “О частях животных”, Ауберт и Виммер считали позднейшей вставкой. В 1883 г., к столетию перевода Камюса, был дан более разносторонний подход, и некоторые (сделавшие толкование “Истории животных” более гибким) усовершенствования в комментарий к “Истории животных” были внесены Ж. Бартелеми-Сент-Илером (Barihelemy Saint-Hilaire, 1883). Он в своем французском переводе трактата (в томах 22–24 тридцатидвухтомного собрания сочинений Аристотеля, которое он все перевел самолично) учел много наблюдений, сделанных в ходе оживившихся под влиянием дарвинизма описательно-биологических исследований. Главы, на которые разбит перевод Бартелеми-Сент-Илера, соответствуют не главам, принятым у Газы, а иному делению, введенному Скалигером. Замечу здесь же, что в настоящем издании, как и в подавляющем большинстве изданий “Истории животных”, принято именно газовское деление на главы. В отношении же более дробного деления (на параграфы) мы следуем Ауберту и Виммеру. Иногда, хотя и редко, эти два деления (Газы; Ауберта и Виммера) расходятся и получается как в § 29, 32 и 37 книги второй, что один параграф распределен между двумя главами.[8]

Что касается комментированных переводов более поздних, чем издание Ж. Бартелеми-Сент-Илера, то при редактировании настоящего издания оказались наиболее полезными два английских перевода: биолога У. Д’Арси Томпсона (Thompson, 1910) и философа Э. Л. Пека (Peck, 1977), а также польский перевод П. Сивека (Siwek, 1982). Скажу теперь несколько слов о предлагаемом русском переводе “Истории животных”. Он выполнен одним из наиболее глубоких наших знатоков античной натурфилософии, Владимиром Порфирьевичем Карповым (1870–1943; о нем см. Гуркин, 1988). По образованию он врач. В начале века Карпов опубликовал ряд трудов по гистологии, по истории микроскопа, по истории биологии: о Ламарке, о натурфилософии Аристотеля, о роли витализма в развитии биологии (скорее с симпатией к витализму и с призывом его углубить ориентацией на Аристотеля; такая ориентация по Карпову — единственный способ преодоления кризиса науки). В 1920-х годах Карпов, будучи заведующим кафедрой гистологии в существовавшем тогда Втором Московском государственном университете, уже не мог публиковать этих крамольных мыслей, но в душе оставался им верен и находил отдушину, как и многие ученые и литераторы, в переводческой деятельности. Выйдя на пенсию в 1932 г., он отредактировал сочинения Гиппократа (в его редакции они переизданы в 1994 г.) и перевел аристотелевские “Физику”, “О частях животных”, “О возникновении животных”. В начале 40-х годов он перевел и “Историю животных”. Издание задержалось в связи с войной и смертью переводчика. В конце 40-х годов рукопись готовил к печати СЛ. Соболь, но и эта попытка не была доведена до конца. Ее итогом явилась уже упоминавшаяся машинопись 1950 г. Автор настоящего предисловия, помимо общей сверки текста трактата и исправления ряда ошибок, составил указатель с отсылками к параграфам, а также список литературы с учетом послекарповских изданий. С использованием этой литературы написаны и примечания. Теперь, спустя более чем полвека, читатель имеет возможность познакомиться с русским переводом одного из важнейших трудов Аристотеля. Перевод сделан В. П. Карповым по изданию: Aristotelis Opera omnia. Graece et Latine cum indice nominum et rerum absolutissimo. Editore A. F. Didot. Vol. 3. Parisiis, 1854, p. 1–217.

Этот труд представляет собой не только выдающийся памятник античного гуманитарного и естественно-научного знания, но и наследие, завещанное европейской науке периодом донаучного знания, когда интуитивно начали кристаллизоваться исходные для науки понятия, в частности для биологии: жизнь, форма, орган, ткань. Всем этим понятиям, а также известным в древности родам, отчасти и более крупным таксонам Аристотель дал глубочайшую для своего (и не только своего) времени экспликацию. Возможно, в силу обилия эмпирического материала некоторым читателям “Истории животных” этот труд покажется не типично аристотелевским. Между тем это одно из тех сочинений, по поводу принадлежности которых Аристотелю меньше всего или вообще нет сомнений. Благодаря карповскому переводу российский читатель сможет теперь углубить свое представление о том, что же, собственно, Аристотель считал важным и достойным внимания.

Б. А. Старостин

(1) Из частей, входящих в состав тела живых существ,[9] одни являются простыми, это те, которые можно разделить на части однородные, как, например, мясо на мясные части, другие — сложными, которые делятся на части неоднородные: например, руку нельзя разделить на руки или лицо на лица[10]. Из числа последних некоторые называются не только “частями”, но и “членами”. Такими являются части, которые, представляя собой целое, содержат в себе другие части, например, голова, бедро, кисть, целая рука, грудь: ведь они и сами являются целыми частями, и включают в себя другие части. Но все неоднородные части составлены из однородных, например, рука из мяса, жил[11] и костей.

(2) Некоторые живые существа имеют все части, одинаковые друг с другом, некоторые же — различные[12]. Одинаковыми же части могут быть, [во-первых], по виду, как нос и глаз [одного] человека с носом и глазом [другого] человека, мясо с мясом, а кость с костью. То же имеет место у лошади и прочих животных, которых мы считаем одинаковыми по виду, ибо как целое относится к целому, так же и каждая отдельная часть к соответствующей части.

(3) [Во-вторых, бывают] части хотя и одинаковые, но различающиеся в отношении избытка и недостатка, как это, бывает [у животных, принадлежащих] к одному и тому же роду. Я говорю “род”, имея в виду, например, [род] птиц или рыб, потому что родовые признаки тех и других различны, и, кроме того, существует много видов рыб и птиц.[13]. Большинство [имеющихся] у них частей различаются между собой, помимо противоположностей в свойствах, например, в цвете и форме, в том отношении, что у одних эти свойства выражены больше, у других меньше, еще — эти свойства в отношении большего или меньшего количества, большей или меньшей величины и вообще в отношении избытка или недостатка. А именно, одни из этих [животных] с мягким мясом, другие с твердым, одни имеют длинный клюв, другие короткий, одни много перьев, другие мало. Однако и у них разным животным бывают присущи разные части: например, одни имеют шпоры, другие нет, одни имеют гребень, другие не имеют. Но можно сказать, что большинство частей и притом те, из которых состоит главная масса тела, или тождественны, или различаются по противоположности избытка и недостатка, так как “больше” и “меньше” следует отнести к избытку и недостатку.

(4) Но некоторые животные имеют части, тождественные не по виду и не в отношении избытка и недостатка, а по аналогии[14], как, например, кость и рыбья кость, коготь и копыто, рука и клешня, чешуя и перо: ведь что у птицы перо, то у рыбы чешуя. Итак, что касается частей, которые имеют отдельные животные, то сходство и различие между ними [устанавливается] указанным способом, а также еще по расположению частей. Именно, многие животные имеют части одни и те же, но размещенные неодинаковым образом: например, соски у одних животных находятся на груди, у других около бедер.

(5) Из частей однородных одни мягки и влажны, другие сухи и тверды. Влажны или всегда, или пока находятся в природных [условиях],[15] кровь, лимфа[16], жир, сало, мозг, семя, желчь, молоко у имеющих [его], также мясо и части, аналогичные им; кроме того, по-иному [влажны] такие выделения, как слизь[17] и экскременты кишечника и мочевого пузыря. Сухи и тверды: жилы[18], кожа, вены[19], волосы, кости, хрящи, ногти, рог (ведь рог носит то же название, что и его часть, когда по внешнему виду целое называется рогом), далее все их аналоги.

(6) Различия же между животными заключаются в их образе жизни, действиях, нравах, частях; о них мы сначала скажем в общем виде, а впоследствии будем говорить, останавливаясь на каждом роде животных в отдельности. Существуют различия в отношении жизни, нравов и действий такого рода, что по ним одни животные являются водными, другие сухопутными. Водные [бывают] двоякого рода: одни таковы, что проводят жизнь и добывают пищу в водной [среде], принимают в себя и выбрасывают влагу, и, лишенные ее, не могут жить, — что происходит с большинством рыб[20]; другие добывают пищу и пребывают в водной среде, но принимают в себя не воду, а воздух, и порождают вне [воды]. Многие из них являются ходящими, как выдра, бобр[21], крокодил, или летающими, как айтюйя и поганка, или безногими, как уж. Некоторые же пищу добывают из воды и не могут жить вне ее, однако не воспринимают ни воздуха, ни воды, как акалефа и устрица. Из водных животных одни морские, другие речные, третьи озерные, четвертые болотные, как лягушка и тритон.

(7) Из сухопутных одни принимают в себя воздух и отдают его (что называется вдыханием и выдыханием), как человек и все из сухопутных животных, имеющие легкие; другие воздуха не принимают, живут и добывают пищу на земле, как оса, пчела и прочие насекомые[22]. Я называю насекомыми тех, которые имеют на теле насечки — или на спинной, или на спинной и на брюшной стороне.

(8) И многие из сухопутных, как было сказано раньше, добывают себе пищу из воды, а из водных и принимающих морскую воду ни одно — из земли. Некоторые из животных сначала живут в водной среде, затем изменяются в другую форму и живут вне [воды], как это происходит с эмпидами[23] в реках, ибо из них выходит слепены[24].

(9) Далее, одни из животных сидят на месте, другие переменяют его. Животные сидячие живут в воде; из сухопутных ни одно не бывает сидячим. А в воде многие живут прирастая, как, например, многие роды устриц. По-видимому, и губка обладает каким-то ощущением; на это указывает то, что ее труднее оторвать, если движение не производится тихим образом, как это утверждают. Другие и прикреплены и отделяются, таким является один род так называемой акалефы: некоторые из них, отделяясь ночью, пасутся. Многие же, хотя и отделены, неподвижны, например, устрицы и так называемые голотурии. Далее, есть животные плавающие, каковы рыбы, моллюски и мягкоскорлупные, например, лангусты. Есть ходящие, например, род крабов[25]: будучи водным, он принадлежит по своей природе к ходящим.

(10) Среди сухопутных животных одни летают, например, птица и пчела: [каждая] из них обеих по-своему [летает]; другие передвигаются по земле. А из этих последних одни ходят, другие ползают, третьи червеобразно извиваются. В то время как рыба является только плавающей, нет ни одного животного, которое было бы только летающим. Ибо и животные с кожистыми крыльями двигаются пешим образом; у летучей мыши имеются ноги, и у тюленя изуродованные ноги[26]. Плохие ноги бывают также у некоторых птиц, которых поэтому называют безногими[27]; птичка эта [стриж, снабжена] хорошими крыльями. Приблизительно такие же хорошие крылья и плохие ноги имеют схожие с ней ласточка и дрепанида[28]: все они имеют одинаковые повадки, одинаковое окрыление, и по виду похожи друг на друга. Только стрижи показываются во всякое время года, а дрепанида во время летних дождей: тогда можно ее видеть и ловить; вообще же это редкая птичка. Животных же ходящих и вместе с тем плавающих встречается много.

(11) В отношении же образа жизни и действий существуют различия такого рода: одни из животных стадны, другие одиночки, — [это относится и] к ходящим, и к летающим, и к плавающим, — некоторые же могут быть и стадными, и одиночными. Далее, из стадных и одиночек одни животные общественные, другие живут разбросанно. Стадные среди летающих, например, род голубей, журавль, лебедь; птицы с кривыми когтями[29] — никогда. Из плавающих многие роды рыб, которых называют проходными: тунцы, пеламиды, амии; человек же бывает и тем и другим.

(12) Общественны те животные, у которых все выполняют какое-нибудь единое и общее [для всех] дело, что происходит не у всех стадных. Такими являются человек, пчела[30], оса, муравей, журавль. И одни из общественных животных находятся под властью вождя, другие безначальны; например, журавль и род пчел имеют вождей, а муравьи и бесчисленное множество[31] других безначальны.

(13) Одни — как стадные, так и одиночные — имеют определенное местообитание, другие блуждают. Одни плотоядны, другие плодоядны, третьи всеядны, четвертые питаются особой пищей, как, например, род пчел и пауков: пчелам служит пищей мед и немногие сладкие вещества, а пауки живут охотой за мухами; некоторые [животные] питаются рыбами. Одни охотятся [за своей пищей], другие собирают запасы, третьи этого не делают.

(14) И одни домостроительны, другие бездомны; домостроительны, например, крот, мышь, муравей, пчела[32]; бездомны многие насекомые и четвероногие. Далее, по месту обитания одни — пещерные жители, например, ящерицы, змея, другие — наземные, как лошадь, собака. Одни делают норы, другие живут без нор. И одни животные ночные, например, сова, летучая мышь, другие же живут на свету.

(15) Далее, есть животные домашние и дикие; одни бывают такими всегда, как человек и мул всегда бывают домашними, пард и волк всегда дикими, другие быстро могут одомашниваться, как слон. Или иначе: все роды, которые являются ручными, бывают и дикими, например, лошади, быки, свиньи[33], овцы, козы, собаки.

(16) Далее, одни животные издают звуки, другие безгласны, третьи одарены голосом, причем одни из них имеют речь, другие издают нечленораздельные звуки, одни болтливы[34], другие молчаливы, иные поют, другие неспособны к пению; для всех [из числа этих третьих] общее то, что они больше всего поют и болтают в период спаривания. И одни живут в полях, как полевой голубь, другие в горах, как удод; иные сожительствуют с человеком, например, домашний голубь.

(17) Одни склонны к любовным делам, как, например, род куропаток и куриных, другие воздержанны, как род вороньих птиц: они редко производят спаривание. Из морских животных одни живут в открытом море, другие по берегам, третьи на камнях. Далее, одни склонны к борьбе, другие к осторожности; к борьбе склонны те, которые или нападают, или, когда им наносят вред, защищаются; осторожны те, которые, чтобы не испытывать вреда, сами избегают его.

(18) В отношении же нрава различия между животными таковы: одни кротки, печальны и не склонны к возмущению, как корова; другие злобны, агрессивны и не поддаются обучению, как дикая свинья[35]; иные благоразумны и боязливы, как олень и заяц; иные низки и коварны, как змеи; одни свободны, храбры и благородны, как лев; другие породисты, дики, коварны, как волк; благородно то, что происходит от хорошего рода, породисто — что не выходит за пределы присущей ему природы. И одни лукавы и злокозненны, как лисица, другие отважны, дружественны и льстивы, как собака; иные кротки и способны к приручению, как слон, иные стыдливы и осторожны, как гусь, некоторые завистливы и любят красоваться, как павлин. Способен рассуждать из всех животных только человек. Многие [животные] имеют память и способность к обучению, но вспоминать[36] не может ни одно, кроме человека. О нравах и жизни каждого рода [в отдельности] будет сказано более подробно в дальнейшем.

(19) Имеются части, общие для всех животных: [таковы] те, которыми они принимают пищу, и те, в которые [она] принимается. Они сходны и различны, согласно сказанному ранее, различаясь либо по виду, либо в отношении избытка [или недостатка], либо по аналогии[37], либо по положению. Затем, в дополнение к указанному, большинство животных имеют и другие общие части: [это те, посредством] которых они извергают остатки пищи[38]. Однако это имеется не у всех. Часть, которой [животное] захватывает пищу, называется ртом, а та, во что [она] принимается, — желудком[39]; остальное носит много названий. Экскременты же бывают двоякого рода. Все животные, имеющие части для приема жидких выделений, имеют их и [для приема] сухой пищи, но имеющие части [для приема остатков сухой пищи], не всегда имеют таковые для жидких выделений. Поэтому имеющие пузырь имеют и кишку, но имеющие кишку не все имеют пузырь: ведь часть, служащая приемником для жидкого выделения, называется мочевой пузырь, для сухого — кишка.

(20) Многим из остальных [животных] свойственны как эти части, так и те, посредством которых они испускают семя; причем у животных, которым свойственно порождение, одни изливают семя в себя самих, другие — в другое [животное]. Изливающее семя в себя называется самкой[40], а в нее — самцом. У некоторых животных нет самцов и самок, у других части, предназначенные для выполнения этого дела, различны по виду; одни имеют матку, другие ее аналог. Таковы самые необходимые части, встречающиеся или у всех животных, или у большинства.

(21) Есть только одно ощущение, [которое] свойственно всем животным, — осязание, поэтому та часть, в которой оно возникает, не имеет названия: у одних она одинакова, у других имеется ее аналог.

(22) Всякое животное содержит влагу и погибает, если будет лишено ее природным или насильственным путем. [Имеется] далее и другая [часть], в которой влага образуется. Это будет у одних кровь и вены, у других — их аналоги, причем эти [аналоги] несовершенны: это волокна [по отношению к венам] и лимфа [по отношению к крови].[41] Осязание возникает в однородной части[42], например, в мясе или в чем-нибудь подобном и вообще в [частях] кровянистых, которые содержат в себе кровь, у других — в частях аналогичных [крови], но у всех в однородных. А способности производить действия свойственны частям неоднородным: например, обработка пищи [происходит] во рту; перемещения с одного места на другое [производятся благодаря] ногам, крыльям или аналогичным [частям].

(23) Кроме того, одни животные кровяные, например, человек, лошадь и все прочие, которые, в развитом состоянии, являются безногими, двуногими или четвероногими; другие же бескровны, как, например, пчела и оса, из морских животных — сепия и лангуста, и все, имеющие больше четырех ног.

Одни животные живородящи, другие — яйцеродящи, третьи — черверодящи. Живородящими являются, например, человек, тюлень и все прочие, имеющие волосы; из водных — китообразные, например, дельфин, а также так называемые селахии. Из водных одни имеют дыхательную трубку, но не имеют жабр, как дельфин и фалена (дельфин имеет трубку на спине, фалена на лбу), другие имеют непокрытые жабры, как селахии, акулы и скаты.

(24) Яйцом называется такой совершенный зачаток, из части которого возникающее животное получает начало, причем остальное служит пищей возникающему; червь же[43] есть такой зачаток, который целиком дает начало целому животному путем расчленения и роста. Одни из живородящих производят внутри себя яйца, как селахии, другие — живых зародышей, как человек и лошадь. По завершении развития зачатка, у одних на свет выходит живое существо, у других яйцо, у третьих червь[44]. Яйца в одних случаях снабжены твердой скорлупой и двуцветны, как, например, у птиц, в других имеют мягкую оболочку и одноцветны, как у селахии. И из червей одни сразу начинают двигаться, другие неподвижны. Но об этом подробно сказано впоследствии, в [книгах] “О возникновении”[45].

(25) Помимо того, одни из животных имеют ноги, другие безноги, и из имеющих ноги одни имеют две: [это] только у человека и птиц; другие — четыре, например, ящерица и собака; некоторые же — большее число, как сколопендра и пчела; но все имеют четное число ног.

(26) Из числа плавающих безногие или имеют плавники, как рыбы, и из них — одни четыре плавника, два вверху на спинной стороне, два внизу на брюшной, как, например, дорада и морской волк, другие — только два — рыбы удлиненной формы и гладкие, как угорь речной и морской, — или совсем не имеют, как мурена и те, которые пользуются морем, как змеи землей, и таким же образом плавают во влажной среде.

(27) Из селахий некоторые не имеют плавников, как плоские и хвостатые, например, скат и хвостокол, но плавают, [пользуясь] своими широкими сторонами, а морской черт[46] [и] также те, у которых широкая сторона не утончается, имеют [плавники]. Те же [из водоплавающих], которые, по всей видимости, имеют ноги, как мягкотелые, плавают при помощи их и плавников, и быстрее телом вперед, как сепия и кальмар; ходить же ни один из них не может, но только осьминог. Твердокожие, например, лангуст, плавают при помощи хвостовых частей, быстрее всего хвостом вперед посредством его плавников; и тритон [плавает при помощи] ног и хвостовой части, а хвостовую часть он имеет похожую на сома, если можно приравнивать малое большому[47].

(28) Из летающих одни снабжены крыльями из перьев, как орел и ястреб, другие — перепончатыми крыльями, как пчела и золотой жук, третьи кожными, как летучая лисица[48] и летучая мышь. Крылья, покрытые перьями, имеют животные с кровью, так же как и кожные — крылья; перепончатыми [крыльями] обладают животные бескровные, например, насекомые. Все животные с перьями и кожными крыльями двуноги (или же безноги: говорят, что именно такого рода змеи встречаются около Эфиопии[49]). Род пернатых животных называется птицами; остальные два рода (летающих животных) общего имени не имеют.

(29) Из летающих бескровных [животных] одни — с покрытыми крыльями, т. е. у них крылья закрыты надкрыльями, как у золотых жуков и скарабеев, другие — без надкрылий, и из них одни двукрылы, другие четверокрылы. Четверокрылы — имеющие значительную величину или [имеют] жало сзади; двукрылы те, которые или не имеют значительной величины, или имеют жало спереди. А из покрытокрылых жала никто не имеет. Двукрылые же имеют жало спереди[50], как муха, слепень, овод и комар.

(30) Все бескровные животные меньше по величине животных с кровью, за исключением немногих морских бескровных большей величины, например, некоторых мягкотелых. Такие роды достигают наибольшей величины в местах более жарких и скорее в море, чем на земле или в пресной воде.

(31) Все движущиеся животные совершают движения при помощи четырех или более выдающихся частей; животные с кровью — только при помощи четырех, как, например, человек двумя руками и ногами, птица двумя крыльями и двумя ногами, четвероногие и рыбы — одни четырьмя ногами, другие четырьмя плавниками. Те же, которые имеют по два плавника или совсем не имеют, как, например, змеи, тем не менее двигаются четырьмя выдающимися частями, так как у них четыре сгиба или два вместе с плавниками. Те же, которые, будучи бескровными, имеют больше ног, будь они летающими или ходящими, двигаются при помощи большого числа выдающихся частей, как, например, животное, именуемое “однодневка”[51], при помощи четырех ног и крыльев. Особенность этого животного заключается не только в его жизни, откуда оно получает свое название, но и в том, что, будучи четвероногим, оно летает. Все животные, и четвероногие и многоногие, двигаются одинаковым образом, именно передвижение [ног] совершается по диагонали. Один только краб из всех животных имеет четыре ведущих ноги, прочие же — две.

(32) Крупнейшие роды, на которые делятся [прочие] животные, таковы: один род птиц, другой рыб, особый род киты; причем все они имеют кровь[52]. Особый род образуют черепокожие, называемые [часто] раковинами, особый — мягкоскорлупные, не имеющие единого имени, как, например, лангусты и роды различных крабов и раков; особый мягкотелые, как кальмары, каракатицы и сепии; иной род — насекомые. Все они бескровны, и те, у которых есть ноги, имеют их много.

(33) Из насекомых же некоторые снабжены и крыльями. У остальных животных больших родов не бывает, так как один вид не охватывает много видов, но одни являются сами по себе простыми и не имеют видовых различий, как человек, другие, хотя и имеют, но виды безымянны.

(34) Все четвероногие[53] содержат кровь, только одни из них живородящи, другие — яйцеродящи. Те, которые являются живородящими, все имеют волосы, а яйцеродящие — щитки; щиток же по своему расположению сходен с [рыбьей] чешуей. Содержащий кровь, сухопутный род змей, безног по природе; он тоже покрыт щитками. [Из них] одна лишь гадюка родит живых детенышей, все прочие яйцеродящи. Правда, не все живородящие имеют волосы, так как живородят и некоторые рыбы, однако все имеющие волосы рождают живых детенышей. Известным видом волос следует считать и волосы в виде колючек, какие, например, имеют сухопутные ежи и дикобраз: ведь они пользуются ими как волосами, а не как ногами, как морские [ежи].

(35) В роде четвероногих живородящих животных существует много видов, но они не имеют общего имени, и о каждом из них, к примеру сказать, как о человеке, говорится: лев, олень, лошадь, собака, и о прочих таким же образом, хотя существует один какой-то род для так называемых гривастых, как-то: для лошади, осла, мула, гинна[54] и так называемых мулов в Сирии, которые называются мулами по сходству, не будучи прямо того же вида, так как они и спариваются и порождают друг от друга; поэтому необходимо рассматривать природу [всех этих родов], беря каждый в отдельности.

(36) Все это сказано теперь в общих чертах ради предварительного ознакомления, о чем и как следует вести рассмотрение. Впоследствии мы скажем [обо всем этом] подробно[55], чтобы прежде всего усвоить различия, имеющиеся между животными, и свойства[56] [их] всех, а после этого попытаться найти причины [этих различий и свойств]. Ибо естественно вести исследование именно так: [сначала должна] иметься история каждого [исследуемого предмета в отдельности], и из этого становится ясным, о чем и на основании чего следует вести доказательство.

(37) И прежде всего следует узнать части, из которых состоит животное, так как по ним больше и прежде всего различаются они в целом: или по их присутствию и отсутствию, или по их расположению и порядку, или по указанным ранее различиям — по виду, избытку, аналогии и изменениям свойств.

(38) Но сначала надо [ознакомиться] с частями тела человека: ведь, как монеты мы оцениваем по сравнению с наиболее нам известными, то же относится и к другим вещам, а человек, по необходимости, является для нас самым известным из животных. Хотя части [тела человека] хорошо известны благодаря чувственному восприятию, однако, чтобы ничего в общей последовательности не пропустить и соединить [данные] чувств с рассуждением, следует рассказать сначала об органах, затем о частях однородных[57].

(39) Важнейшие же из частей, на которые разделяется все тело, таковы: голова, шея, две руки, две ноги, тело от шеи до половых частей, именуемое туловищем. Из частей головы волосистая называется черепом; части ее: передняя — темя, возникающее позднее (так как оно затвердевает последним из всех костей тела), задняя — затылок, средняя между теменем и затылком — макушка. Под теменем находится головной мозг, а затылок пуст[58].

(40) Череп весь представляет собой тонкую кость округлой формы, покрытую лишенной мяса кожей. Он имеет швы: у женщин один круговой, у мужчин в большинстве случаев три, сходящихся воедино; видели череп мужчины, не имеющий ни одного шва[59]. Макушкой черепа называется срединный завиток волос; у некоторых он двойной: бывают ведь люди с двумя макушками не от кости, а от извива волос.

(41) Часть, находящаяся под черепом, называется лицом из всех животных только у человека: [например], у рыбы или же быка ее не называют лицом. Часть лица от темени до глаз есть лоб; у кого он большой, те медлительны, у кого мал — подвижны; и у кого он широк — те вспыльчивы, у кого округлый — уступчивы.

Ниже лба — пара бровей; если они прямые, это признак мягкого нрава, если они загибаются к носу — угрюмого, если к вискам — насмешливого и иронического, опущенные книзу — завистливого.

(42) Под бровями глаза. Их по природе два: части каждого из них — верхнее и нижнее веко; волосы, расположенные по краям их, — ресницы. Внутри глаза прежде всего влага, которой он смотрит, — зрачок, вокруг него — темная [часть][60], снаружи ее — белая. Общая часть ресничного края верхнего и нижнего века образует два угла глаза, один около носа, другой около виска; если они длинны, это признак злонравия, если же они имеют мясистые наросты около носа, как у коршуна, — это знак порочности.

(43) Все прочие роды животных, за исключением черепокожих и других подобных несовершенных животных, [также] имеют глаза, а живородящие все, кроме крота. О последнем можно утверждать, что в известном отношении он их имеет, но вообще говоря, не имеет, так как совершенно не видит и не имеет заметных глаз; но если снять кожу, то обнаруживаются и глазницы и черепные части глаз, соответственно месту и положению, присущему по природе глазам, [находящимся] снаружи, как если бы во время возникновения они были повреждены и кожа приросла к ним.

(44) Белок глаза одинаков в большинстве случаев у всех [людей], а так называемая чернота различна: у одних она черная, у других голубая, у третьих каряя, у некоторых же — как у коз, что является признаком наилучшего нрава и для остроты зрения самым выгодным[61]. Человек только один, или преимущественно перед другими животными, имеет глаза неодинакового цвета [у различных индивидуумов]; у остальных животных [все особи имеют глаза] одного и того же цвета; только некоторые лошади бывают голубоглазы. Бывают глаза большие, бывают малые и средние между ними; наилучшие — средние. Иногда они сильно выступают наружу, иногда лежат глубоко внутрь, иногда посередине, из них лежащие внутрь — у всех животных наиболее острые, а среднее положение служит признаком наилучшего нрава. Кроме того, одни часто мигают, другие уставлены неподвижно, третьи посередине между ними; последние показывают наилучший нрав, а из остальных: неподвижные бесстыдство, а мигающие — непостоянство.

(45) Следующая часть головы, через которую слышат, но не дышат, — ухо; Алкмеон неправильно утверждает, что козы дышат ушами. Части уха: одна без названия, другая — мочка; все оно составлено из хряща и мяса; внутри оно похоже на завитую раковину. Крайняя же кость подобна [наружному] уху; в нее, как в последний сосуд, входит звук. Эта часть не имеет прохода к головному мозгу[62], но имеет его к нёбу рта, а из мозга протягивается к нему вена. Глаза также граничат с головным мозгом и каждый из них покоится на небольшой вене.

(46) Неподвижным ухом из имеющих эту часть обладает только человек. Из тех животных, которые обладают слухом, одни имеют ухо, другие его не имеют, а только явно заметный проход, как, например, пернатые и чешуйчатые. Что касается живородящих, то [из них] все, кто имеют слух, имеют уши и явные проходы, за исключением тюленя, дельфина и [некоторых] других [животных], например, селахий[63] (ведь живородят и селахии), но только человек не двигает ушами. Таким образом, тюлень имеет явные проходы, которыми слушает; дельфин, хотя и слышит, не имеет ушей; “все же остальные животные двигают ушами.

(47) Уши расположены [у человека][64] по той же окружности, как и глаза, а не так, как у некоторых четвероногих, вверху. Уши бывают гладкими, волосатыми, или средними между тем и другим. Средние самые лучшие для слуха, но в отношении нрава они ни на что не указывают. Бывают и большие уши и малые, и сильно выдающиеся кверху, и совсем не выдающиеся, и средние; средние обнаруживают наилучший нрав, большие и выступающие кверху — признак глупости и болтливости. Часть между глазами, ухом и макушкой называется виском.

(48) Следующая часть лица есть проход для дыхания — нос: через него человек вдыхает и выдыхает, через него идет и чихание, выход сжатого воздуха — единственный, относящийся к движению воздуха, предвещательный и священный признак[65]. И вдох и выдох происходит через грудь; невозможно, чтобы вдыхание и выдыхание совершалось одними только ноздрями, так как вдох и выдох идут из груди через горловое отверстие, а не из какой-нибудь части головы; возможно ведь жить и не пользуясь носом.

(49) А обоняние происходит через эту часть; оно есть ощущение запаха. Нос легко подвижен, и не таков как ухо, неподвижное по собственной природе. Части его: перегородка, состоящая из хряща, и пустой проводящий канал, — ведь нос разделен на две части. У слона же нос длинный и сильный, и он пользуется им как рукой, им привлекает к себе, схватывает и препровождает в рот пищу, как жидкую, так и сухую, — один только из [всех] животных.

(50) Дальше идут две челюсти: их передняя часть [образует] подбородок, задняя — щеки. Все животные двигают нижнюю челюсть, кроме речного крокодила; последний только верхнюю[66]. За носом две губы — легкоподвижное мясо. Внутри челюстей и губ — рот. Его части: одна — нёбо, другая — глотка; часть, воспринимающая ощущение вкуса, — язык. Ощущение сосредоточивается в его кончике; если положить что-нибудь на широкую часть, ощущение слабее. Язык ощущает и все то, что ощущает прочее мясо, то есть твердое, теплое, холодное, всеми своими частями, так же, как вкус[67].

(51) Сам он бывает или широким, или узким, или средней величины; средний самый лучший и яснее всего распознающий. Бывает он также расслабленным или связанным, как у заик и шепелявых. Язык представляет собой мясо редкое и губчатое. Некоторая часть его составляет надгортанник. Двураздельная часть рта есть миндалины, а разделенная на много частей — десны; они состоят из мяса, между ними костные зубы. Внутри [рта] есть еще другая, имеющая форму виноградинки часть, столбик, лежащий на вене; когда наполнившись влагой, он воспаляется, то называется “виноградина и производит задушение.[68]

(52) Шея же [находится] между лицом и грудью. Передняя часть ее — гортань, задняя — пищевод; из них передняя хрящевая (через нее идет голос и дыхание) — это трахея, другая — мясистая; пищевод, лежит внутри, перед позвоночным столбом. Задняя часть шеи называется выя[69]. Таковы части до туловища.

(53) Части туловища одни расположены спереди, другие сзади. Непосредственно за шеей спереди — грудь, разделенная на две части грудными железами. У них два соска, из которых у женщин выделяется молоко; сама же грудная железа рыхлая. [Иногда] образуется и у мужского пола молоко; но у мужчин мясо [около сосков] плотное, а у женщин губчатое и изобилует порами.

(54) За грудью в передней части — живот и его корень — пупок. Под ним с двух сторон расположены бока, неразделенная же часть под пупком — подчревие, крайняя часть его — лобок. То, что над пупком, подложечка, общая часть подложечки и боков — подреберье. Опоясание сзади — поясница, отчего она и получила свое название, ибо она является одинаковой с обеих сторон[70]; а в заднепроходной области часть, служащая для сидения, — ягодицы и часть, в которой вращается бедро, — вертлужная впадина.

(55) Свойственная женскому полу часть — матка, а мужскому — половой член, помещающийся снаружи на конце туловища и состоящий из двух частей: конечной мясистой и по размеру по существу никогда не меняющейся, называемой головкой; вокруг нее безымянная кожица, которая, будучи разрезана, не срастается, так же как щека или веко[71]. Часть, общая ей и головке, есть крайняя плоть. Остальная часть хрящеватая, легко увеличивающаяся; она выходит наружу и входит внутрь иначе, чем у животных, имеющих гриву. Ниже полового члена два яичка, а вокруг них кожа, именуемая мошонкой. Яички не тождественны с мясом, но и не далеко отстоят от него; какое значение они имеют, об этом будет сказано подробно в дальнейшем, как и о всех подобного рода частях.

Женская половая часть [устроена] противоположно мужской: она впячена под лобком, а не выступает, как у мужского пола. И уретра, служащая протоком для семени у мужчины, лежит [у женщины] снаружи от матки; протоком для жидкого выделения она служит у обоих полов.

(56) Общая часть шеи и груди — яремная часть; ребер, руки и плеча — подмышка, бедра и подчревия — пах. Общая часть бедра и ягодицы с внутренней [стороны того и другого] — промежность; бедра и ягодицы снаружи — ягодичная складка. О передней части туловища сказано, позади же груди — спина.

Части спины: две лопатки и хребет; внизу, соответственно животу туловища, — поясница. Часть общая верху и низу — ребра, с каждой стороны по восьми; относительно лигийцев, которых называют семиреберными, ничего достоверного мы не слышали[72].

(57) Человек имеет части верхние и нижние, передние и задние, правые и левые. [Части] правые и левые почти одинаковы и все те же самые, только левые слабее [правых]; а части задние не похожи на передние и нижние на верхние, они схожи разве только в том отношении, что части, [расположенные] книзу от живота, подобны лицу в отношении полноты и худобы; ноги расположены напротив рук, и у кого короткие руки [у того] в большинстве случаев коротки и бедра, и у кого малы ступни, малы и кисти[73].

(58) Из конечностей, во-первых, две руки; [части] руки: плечо, плечевая кость, локоть, предплечье, кисть. [Части] кисти: ладонь, пять пальцев, а [части] пальца одна сгибающаяся — мыщелок, другая не гнущаяся — фаланга. Большой палец об одном мыщелке, другие двумыщелковые. Сгибание руки и пальцев у всех идет внутрь; рука сгибается в локте. У кисти внутренняя часть ладонь, мясистая и разделенная бороздами, у долговечных — одной или двумя через всю ладонь, у короткоживущих — двумя и не через всю. Сочленение руки и кисти есть запястье. Наружная часть руки жилиста и не имеет названия.

(59) Другая парная конечность — нога. [Части] ноги: одна — костная голень, и в ней спереди антикнемион[74], сзади икра — мясо, богатое жилами или венами. Она у тех, кто имеет большие бедра, поднята кверху, к подколенке, у других, наоборот, опущена книзу; крайняя часть голени — лодыжка, с обеих сторон ноги. [Часть] ноги, содержащая много костей, есть ступня; ее задняя [часть] — пятка; передняя [часть] ступни расщеплена на пять пальцев; снизу ее — мясистая подошва, а сверху — тыльная сторона. Она жилиста и не имеет названия. [Части] пальца: во-первых, ноготь, во-вторых, сгиб; у всех пальцев ноготь на вершине; все ножные пальцы с одним сгибом. Те, у которых внутренняя часть ноги толста и не вогнута, так что они ходят на всей ступне, — люди хитрые. Общая часть бедра и голени есть колено, место сгиба.

(60) Указанные части общи и женскому и мужскому полу. Что касается положения частей по отношению верха и низа, передней и задней, правой и левой стороны, то, поскольку части лежат снаружи, оно очевидно для восприятия. Но в силу той же причины, по какой мы вели раньше изложение, таким образом, чтобы все [рассказать] последовательно, после того, как части были перечислены, следует сказать, чтобы меньше пропустить, о частях, расположенных неодинаково у прочих животных и человека.

(61) Лучше всего у человека, в сравнении с прочими животными, распределены по местам, согласным с природою, верхние и нижние [части], ибо верх и низ расположены соответственно верху и низу вселенной[75]. Таким же образом, соответственно природе, он имеет передние и задние, правые и левые части. Но из других животных одни их не имеют совсем, другие, хотя имеют, но в более слитном виде.

(62) Голова же у всех животных расположена кверху по отношению к их телу, только у одного человека, как было сказано, эта часть (когда он достигает совершенного развития) направлена к верху вселенной. За головой расположена шея, затылок, грудь и спина, первая спереди, вторая сзади. За ними следуют живот, поясница, половые части и седалище, затем бедро, голень и, наконец, ступни. Кпереди происходит сгибание как ног, — в том направлении, в котором происходит ходьба, — так и наиболее подвижной части ступней; пятка же сгибается с задней стороны, а каждая лодыжка в направлении уха.

(63) А с боков правой и левой стороны расположены руки, сгиб которых направлен внутрь, так что изгибы ног и рук у человека больше всего соответствуют друг другу. Чувства и органы чувств, глаза, нос и язык, у человека направлены в одну сторону — вперед; а слух и его орган, хотя расположены по бокам, но на одной окружности с глазами. Глаза же у человека отстоят друг от друга меньше, чем у [всех] животных. Из всех чувств наиболее остро у человека осязание, на втором месте стоит вкус; в остальных он уступает многим [животным].

(64) Итак, части человека, явно заметные снаружи, расположены указанным образом, и, как было сказано, именуются и вполне знакомы нам по привычке; а что [касается] внутренних частей, то [дело обстоит] наоборот. Ибо эти части человека нам наименее известны, так что их следует рассматривать, сводя к частям других животных, которые имеют сходную природу.

(65) Прежде всего, в голове лежит мозг, расположенный в передней Части головы; то же имеет место и у всех прочих животных, имеющих эту часть, а ее имеют все животные с кровью и, кроме того, моллюски. Соответственно своей величине, человек также имеет наибольший и наиболее влажный мозг. Его окружают две оболочки: одна около кости, более хрупкая; другая вокруг самого мозга, она тоньше первой[76]. У всех животных мозг разделен на две части, и за ним лежит крайняя [часть], называемая мозжечком, отличная по своей форме [от остального мозга] и для осязания и для зрения.

(66) Задняя часть головы содержит пустоту[77] и полость у всех животных, соответственно величине каждого. Некоторые ведь имеют голову большую, а лежащую под ней часть — лицо — малую, как животные круглолицые, другие же — малую голову, а челюсти длинные, как весь род гривастых.

(67) Мозг бескровен у всех, не содержит в себе ни одной вены и на ощупь по своей природе холоден. В середине мозг большинства животных имеет небольшую полость. А оболочка вокруг него богата венами; та оболочка, которая облекает мозг, представляет собой кожистую перепонку. Над мозгом находится самая тонкая из костей и самое слабое место во всей голове, называемое теменем.

(68) Из глаза ведут в мозг три канала[78]: наибольший и средний — в мозжечок, меньший — в самый мозг. Притом наименьший [из каналов] расположен ближе всех к носу. Большие каналы [обоих глаз] друг другу параллельны и нигде не сходятся; средние сходятся, что лучше всего наблюдается у рыб, и расположены поближе к мозгу, чем большие; самые же мелкие наиболее отстоят друг от друга и не сходятся.

(69) Внутри шеи находится так называемый пищевод, получивший [еще и иное] название от длины и узости[79], а также трахея[80]. Трахея расположена спереди от пищевода у всех имеющих ее, а ее имеют все, которые имеют легкие. Трахея является хрящевой по своей природе и малокровной, она окружена многочисленными тонкими венами; она прилегает своей верхней частью к плоскости рта, в месте прохода из ноздрей в рот, где, когда пьющий поперхнется, питье выходит изо рта наружу через ноздри. Между отверстиями обоих проходов находится так называемый надгортанник, который может захлопывать отверстие трахеи, ведущее в рот; с ним соединена задняя часть языка.

(70) Другим концом трахея входит в середину легкого; от этого места она разделяется надвое для каждой части легкого. Ведь легкое обыкновенно бывает двухчастным у всех животных, имеющих его, но у живородящих разделение это не одинаково хорошо заметно и меньше всего у человека. Легкое человека не расщеплено на несколько частей, как у некоторых живородящих, и не гладко, но имеет неправильную форму. А у яйцеродящих, например, у птиц и четвероногих, которые несут яйца, обе части намного отделены друг от друга, так что кажутся двумя легкими.

(71) [У них же] единая трахея [разделяется] на две части, [направленные соответственно] к каждой части легкого. Они связаны с большой веной и так называемой аортой. При надувании трахеи она передает воздух в полости легкого. Они снабжены хрящевидными трубками, сходящимися под острым углом, а от трубок идут каналы через все легкое, [причем эти каналы] постепенно становятся все уже и уже. Сердце также соединено с трахеей жировыми, хрящевидными и волокнистыми связками[81], место же соединения является полым. При вдувании в трахею воздуха у некоторых животных не заметно, но у большинства видно, что воздух входит в сердце. Относительно трахеи дело обстоит таким образом: она принимает в себя и испускает только дыхание и ничего больше, ни твердого, ни жидкого; [попавшее же туда тело] причиняет боль, пока не будет удалено кашлем.

(72) Пищевод спускается сверху от полости рта, рядом с трахеей, будучи связан с позвоночником и артерией перепончатыми связками, оканчивается же, пройдя диафрагму, в желудке; по природе он мясист и растягивается как в длину, так и в ширину.

(73) Желудок человека подобен собачьему, так как немного больше кишки и похож на какую-то широкую кишку. Далее следует кишка, извитая, умеренной ширины. А нижний желудок[82] похож на свиной: он широк и от него до заднего прохода идет часть толстая и короткая. Сальник подвешен к середине желудка, по своей природе это перепонка, содержащая жир, как и у прочих животных, имеющих один желудок, и амфодонтных[83].

(74) А над кишками находится брыжжейка; она перепончата, широка и становится жирной; она отходит от большой вены и аорты, и через нее к местонахождению кишок протягивается по всей ее длине большое количество густо расположенных вен. Так обстоит дело относительно пищевода, трахеи, а также относительно желудка.

(75) Сердце имеет три желудочка[84]; оно расположено выше легкого соответственно месту разделения трахеи. Имеет оболочку, содержащую жир, толстую, посредством которой прирастает к большой вене и аорте; оно лежит на аорте острой частью; расположена же эта острая часть в груди одинаковым образом у всех животных, которые имеют грудь. Но у всех животных, как имеющих, так и не имеющих эту часть, острый конец сердца обращен вперед; это часто можно не заметить, так как у вскрытых животных он изменяет положение; выпуклая же часть сердца обращена кверху. Острая часть сердца обыкновенно мясистая и плотная, и в ее полостях находятся жилы.

(76) Расположено сердце у прочих животных по середине груди, у человека более в левой части, слегка отклоняясь от места разделения грудей к левому соску и верхней части груди. Оно не велико, и весь его вид не продолговатый, но более округлый, только верхушка его сходится в острие.

(77) Как было сказано, сердце имеет три желудочка, самый большой в правой стороне, самый малый в левой, средний по величине — посередине. Два желудочка у него небольшой величины, и оба имеют сообщение с легким; это ясно заметно в одном из желудочков книзу от места прирастания. Самым большим желудочком сердце подвешено к большой вене, с которой соединена и брыжжейка; средним — к аорте.

(78) Идут также от сердца протоки в легкое и разделяются таким же образом, как и артерия, сопровождая во всем легком ее разветвления; протоки, идущие от сердца, лежат сверху, и ни один проток не сообщается [с разветвлениями артерии], но пневму они получают через соприкосновение и переправляют ее в сердце: один проток идет в правый желудочек, другой в левый. О большой вене и аорте самих по себе мы скажем вместе впоследствии.

(79) Из всех частей легкое содержит в себе больше всего крови у животных, имеющих его и порождающих живых детей внутри себя и наружу, так как оно все губчато, и около каждой трубки идут протоки большой вены. Те, которые считают легкое пустым, ошибаются, рассматривая легкие, вынутые из вскрытых животных, из которых тотчас же выходит вся кровь. Из других внутренностей только сердце имеет кровь.

(80) Легкое имеет ее не в себе, а в венах, а сердце в самом себе: оно имеет кровь в каждом из желудочков, и самая тонкая содержится в среднем. Под легким лежит грудобрюшная преграда, именуемая также диафрагмой, прикрепленная к ребрам, подреберью и позвоночнику; посередине она тонка и перепончата; через нее протягиваются также вены. Грудобрюшная преграда человека толста по сравнению с телом.

(81) Под грудобрюшной преградой с правой стороны лежит печень, с левой — селезенка, одинаково у всех, имеющих эти части согласно природе, а не в уродливом виде, ибо у некоторых четвероногих наблюдалось изменение этого порядка. Они соединены также с желудочком в части, соответствующей сальнику. На вид селезенка человека узкая и длинная, подобно свиной.

(82) Печень в большинстве случаев и у большинства животных не имеет желчного пузыря, у некоторых же он лежит на ней. Печень человека округла и похожа на бычью. Иногда приходится [наблюдать наличие желчного пузыря] и у жертвенных животных, как, например, в одном месте Эвбейской Халкидики овцы не имеют желчного пузыря, а в Наксосе его имеют почти все четвероногие, так что чужестранцы, принося жертвы, поражаются, думая, что это знак, относящийся к ним, а не то, что природа их такова. Печень приращена к большой вене, а с аортой не имеет связи, так как через печень проходит вена от большой вены в том месте, где находятся так называемые ворота печени. И селезенка соединена только с большой веной, так как от нее идет вена в селезенку.

(83) За ними лежат у самого позвоночника почки, схожие по своей природе с бычьими. Правая почка у всех животных, обладающих ими, лежит выше[85], имеет меньше жира, чем левая, и суше. И это у всех прочих животных одинаково. В почки направляются протоки, как из большой вены, так и из аорты, но только не в полость; почки имеют внутри полость, одни побольше, другие поменьше, за исключением почек тюленя; последние, будучи похожи на бычьи, самые плотные из всех. Протоки, идущие в почки, теряются в их теле; доказательством, что они не проникают [в их полость] служит то, что они [почки] не содержат крови и в них не образуется сгустков. Полость они имеют, как сказано, небольшую.

(84) Из полости почек ведут в мочевой пузырь два прохода значительной толщины и, кроме того, другие из аорты, крепкие и непрерывающиеся. Посередине той и другой почки привешена вена, полая и жилистая; она проходит у самого позвоночника через узкие места; затем у седалищной кости с той и другой стороны эти вены[86] исчезают и снова становятся заметными, располагаясь по ней; их тонкие ответвления доходят до мочевого пузыря.

(85) Мочевой пузырь занимает крайнее место; он подвешен на протоках, идущих от почек к его шейке, впадающей в уретру, и почти со всех сторон одет тонкими, волокнистыми перепонками, схожими в известном отношении с грудобрюшной преградой. У человека мочевой пузырь имеет умеренную величину.

(86) К шейке мочевого пузыря прикреплен половой член, самое наружное отверстие которого является для них общим; немного ниже одно из отверстий ведет в яички, другое — в пузырь; состоит половой член из нервов и хрящей. К нему у самцов прикреплены яички; что они собой представляют, будет определено в общем рассуждении об этих [частях]. Так же устроено все и у женщины, так как во внутренних частях она ничем не отличается, кроме матки, вид которой смотри на рисунке в [книге] о вскрытиях[87]. Расположена она на кишках, и на матке лежит пузырь. О матках всех животных также будет сказано вместе в дальнейшем: ведь они не у всех одинаковы и имеют неодинаковые свойства. Итак, части человека, внутренние и внешние, таковы, и так обстоит с ними дело.

(1) У прочих животных одни части, как было сказано ранее, общи всем[88], другие принадлежат известным родам[89]. Они сходны и отличаются друг от друга указанным уже несколько раз способом. А именно, почти всегда животные различного рода имеют и большинство частей, отличающихся по виду, причем одни [животные] сходны [друг с другом] только по аналогии, а по роду различны, другие тождественны по роду и различаются по виду; многие же части одним животным присущи, у других отсутствуют.

(2) Так, живородящие четвероногие все имеют голову, шею и все части головы, но каждая из этих частей отличается по форме. [Взять] льва, у него в шее одна — единственная кость, а позвонков нет[90], но если его вскрыть, то все внутренние части [оказываются] такими же, как у собаки.

(3) У живородящих четвероногих вместо рук — передние ноги; так бывает у всех четвероногих, но наибольшую аналогию с руками обнаруживают многопалые: они пользуются ими для многих дел как руками; и левая сторона у них менее развита[91], чем у людей. Исключение составляет слон, который имеет ноги, менее расчлененные на пальцы, и передние конечности гораздо большей величины; он пятипал, и на задних конечностях у него короткие лодыжки. Нос у слона[92] такого рода и такой величины, что заменяет ему руки: он пьет и ест, подавая им в рот, и протягивает его вожаку вверх; с его помощью слон вырывает деревья и, проходя по воде, раздувает ее. Конец [носа] искривляется, но не сгибается, так как состоит из хряща.

(4) Одинаково [владеющим] обеими руками из всех животных[93] бывает только человек. Все животные имеют часть, аналогичную груди человека, но не такую [как у него]: у него она широкая, а у прочих узкая. Сосков на передней ее части не имеет никто, кроме человека[94]. Слон, правда, имеет два соска, но не на груди, а около груди.

(5) Сгибания передних и задних конечностей у животных противоположны [как] друг другу, так и сгибам человека, за исключением слона: именно у живородящих четвероногих передние конечности сгибаются вперед, задние — назад, и вогнутые части окружностей[95] обращены друг к другу. У слона, в противоположность тому, что говорят некоторые, этого нет, но он садится и сгибает ноги, только вследствие тяжести не может этого делать сразу с двух сторон, а склоняется или на левую, или на правую сторону, и в этом положении спит[96]; задние же ноги он сгибает, как человек.

(6) А у яйцеродящих, как у крокодила, ящерицы и других животных того же [рода], обе конечности, и передняя и задняя, сгибаются вперед, слегка наклоняясь вбок; то же самое и у других [животных], многоногих, только ноги, находящиеся между крайними, всегда обращены и в ту и в другую сторону, и сгиб направлен более вбок.

(7) У человека сгибы обоих суставов [локтевого и коленного], обращены друг к другу, но сгибание происходит в противоположном направлении: руки он сгибает назад, только с небольшим искривлением во внутрь, а ноги вперед. Но нет ни одного животного, [которое] сгибало бы назад [одновременно] и задние и передние конечности. Противоположно локтям и передним конечностям у всех [животных] происходит сгибание плеча, а в задних конечностях противоположно коленям сгибание бедер; так что если человек сгибает их противоположно всем прочим, то противоположно сгибают их и животные, имеющие эти члены.

(8) Подобно четвероногим происходит сгибание и у птицы: будучи двуногой, она сгибает ноги назад, а вместо рук и передних конечностей она имеет крылья, изгибы которых направлены вперед. Тюлень представляет собой как бы уродливое четвероногое, так как сейчас же за лопаткой у него следуют ноги, подобные кистям рук, какие бывают у медведя: они о пяти пальцах, и каждый палец имеет три сгиба и не очень большой коготь. Задние ноги тоже пятипалы, имеют сгибы и когти, подобные передним, а по внешнему виду похожи на хвостовые плавники рыб.

(9) Движения четвероногих и многоногих животных происходят накрест[97], и таким же образом они стоят; начало [движений] у всех с правой стороны. Иноходью ходит лев и оба вида верблюдов, бактриан и аравийский. Иноходь получается, когда правая нога не выступает вперед относительно левой, но следует [за ней].

(10) Те части, которые у человека расположены спереди, у четвероногих находятся внизу, на брюшной стороне, а задние — на спинной. Кроме того, у большинства четвероногих есть хвост; и тюлень также имеет хвост, подобный хвосту оленя; о животных обезьяноподобных будет сказано впоследствии[98].

(11) Все живородящие четвероногие, можно сказать, густоволосы, и не так, как человек, у которого мало волос и [они] короткие [на всем теле], кроме головы, а голова наиболее густоволоса из всех животных. Далее, у прочих животных, имеющих волосы, на спинной стороне они гуще, а брюшная сторона или совсем без волос, или менее волосата; у человека же наоборот. Человек имеет ресницы на обоих веках, а волосы под мышками и на лобке; из прочих животных ни у одного нет ни того, ни другого, так же как нижних ресниц, но у некоторых ниже век растут редкие волосы.

(12) Из четвероногих, имеющих волосы, у одних все тело густо покрыто ими, как у барана[99], медведя и собаки, у других более густые волосы растут равномерно по всей шее, как у тех, которые имеют гриву наподобие львиной, у третьих — более густые волосы на спинной части шеи от головы до заплечья, как у тех, грива которых подобна [гриве] лошади, мула и (из числа животных диких, носящих рога) зубра.

(13) И так называемый оленеконь имеет на заплечье гриву, так же как дикий зверь, именуемый пардион, и тот и другой — тонкую, от головы до заплечья; в частности, оленеконь имеет бороду в области гортани. Оба они [зубр и оленеконь] носят рога и двукопытны, но самка оленеконя безрога. По величине это животное похоже на оленя; водятся оленекони в стране арахотов[100], там же, где дикие быки.

(14) Отличаются дикие быки от домашних так же, как дикие свиньи от домашних: на вид они черны, крепки и с загнутым носом, а их рога более загнуты назад; рога же у оленеконей похожи на рога антилопы. Из всех четвероногих слон наименее волосат. По густоте и редкости волос телу соответствуют и хвосты, у кого они имеют достаточную величину; у некоторых ведь они совсем малы.

(15) Верблюды в сравнении с прочими четвероногими имеют особенность — так называемый горб на спине. Бактрийские верблюды отличаются от аравийских тем, что у первых два горба, у других только один; другой же горб, такой же как вверху, они имеют внизу, и на нем, когда верблюд опускается на колена, держится все остальное тело. Сосков верблюд имеет четыре, так же как корова, и хвост подобный ослиному; половой же член находится сзади. Колено у него на каждой ноге одно, и нескольких сгибов, как утверждают некоторые, не имеется, — это только кажется вследствие подставления [ног] под живот [при лежании]. Пяточная кость подобна бычьей, только тонка и мала в сравнении с величиной тела. Верблюд двукопытен, но не амфодонтен; двукопытность же [его] такова: сзади — расщепление до второго сгиба пальцев; спереди расщепление невелико — на четыре части до первого сгиба пальцев на конце, и середина расщелин затянута чем-то, как у гусей. Ступня снизу мясистая, как у медведей, поэтому идущих на войну обувают в карбатины[101], когда [ноги] начинают болеть.

(16) Все четвероногие имеют конечности костные, сухожильные и лишенные мяса, как и вообще все животные, имеющие ноги, кроме человека. Не имеют они также ягодиц; к птицам это относится еще в большей степени. Человек же наоборот: почти самые мясистые части тела у него ягодицы, бедра и голени, ибо [расположенные] на голенях так называемые икры мясисты.

(17) Из четвероногих, имеющих кровь и живородящих, одни с конечностями, расщепленными на много частей, как у человека руки и ноги (некоторые ведь многопалы, как лев, собака, пард), у других — они расщеплены на две части и вместо ногтей у них копыта, как у овцы, козы, оленя, гиппопотама, у третьих — совсем не расщеплены, как у однокопытных, например, у лошади и мула. Род свиней бывает и тем и другим, так, как у иллирийцев, в Пеонии[102] и в других местах [встречаются] однокопытные свиньи[103]. Двукопытные имеют две расщелины [спереди и] сзади, у однокопытных это [место] сплошное.

(18) Одни животные носят рога, другие — безроги. Большинство рогатых по природе двукопытны, например, бык, олень, коза; однокопытных и двурогих мы не видели ни одного; однорогих и однокопытных очень мало, — таков, например, индийский осел[104]; однорог и двукопытен [один только] орикс[105]. И пятку из однокопытных имеет только индийский осел; свинья, как показано раньше, бывает и тем и другим, почему и не имеет хорошей пятки. Из двукопытных многие имеют пятку, а у многопалых пятки, такой, [как у них], никогда не наблюдалось; так же как и у человека; но рысь [имеет кость] похожую на полупятку, а лев, как, по крайней мере, ее изображают, лабиринтоподобную[106]. Все, имеющие пятку, имеют ее на задних ногах; при сгибании пятка становится прямо, брюшной стороной внутрь, спинной наружу, причем “коня”[107] повернуты внутри друг к другу, так называемые “хна” наружу, а “керая” кверху[108]. Так расположена пятка у всех, имеющих ее.

(19) Некоторые животные двукопытны и вместе с тем имеют гриву и два рога, загнутые друг к другу, таков зубр, который водится около Пеонии и Майдики[109]. Все животные, носящие рога, четвероноги, если только не говорить о рогах метафорически и ради словца, как говорят египтяне о змеях, водящихся около Фив[110] и имеющих нарост, [внешне] уподобляемый [рогу]. Из [двукопытных] с рогами, только у оленя они целиком сплошные, у других же — до известной высоты [они] полые, только крайняя часть их сплошная. Полая часть [рогов] происходит в основном из кожи[111]; напротив, плотная часть, к которой по окружности и прикреплено роговое [вещество, происходит] из кости, как это [можно видеть] на примере бычьих рогов. Только олень ежегодно сбрасывает свои рога, начиная с двухлетнего возраста, и снова их отращивает, прочие же [двукопытные] имеют их постоянно, если только нет насильственного повреждения.

(20) Далее, относительно грудных желез у прочих [помимо человека, имеющих эти железы] животных существует некая противоположность как между собой, так и с человеком, и то же самое можно сказать об органах, служащих для совокупления. У одних животных грудные железы [находятся] на груди или около нее, [причем они имеют по] две груди и два соска, как человек и, как было сказано ранее[112], [также и] слон; ибо и у слона есть две грудные железы, [расположенные] около подмышек. У самки [слона] грудные железы совсем малые, непропорционально [размерам] тела, так что сбоку их совсем не видно; у самцов также есть грудные железы, и как и у самок, совершенно незначительные. У медведицы их четыре.

(21) У [некоторых] других зверей, хотя молочных желез и по две, но [расположены] они у бедер; сосков же у них тоже по два, как у овцы, а у иных по четыре, как у коровы; у некоторых молочные железы не на груди и не под бедрами, а на животе, [причем] их много, но не все они одинаковые. [Еще и у] других бывает помногу [этих желез], но [например, у] парда их четыре, на животе, а у львицы — две, [тоже] на животе. У верблюда две грудные железы и четыре соска, как у коровы. У самцов однокопытных грудных желез нет, кроме тех, которые похожи на мать, что случается у лошадей.

(22) Мужские половые части у одних находятся снаружи, как у человека, лошади и многих других, у иных внутри, как у дельфина. И из имеющих их снаружи, у одних они расположены спереди, как у вышеупомянутых, причем одни из них имеют яички, свободно висящие, как лошадь, другие — прикрепленные, как хряк; у одних и половой член и яички висят свободно, как у человека, у других они притянуты к животу в более или менее свободном состоянии: ведь они не в одинаковой мере свободны у хряка и жеребца.

(23) Половой член слона подобен лошадиному, но мал в сравнении с величиной тела, яички же у него не видны снаружи, а находятся внутри у почек; поэтому во время случки он быстро удовлетворяется. Слониха же имеет половое отверстие в том месте, где у овец помещается вымя, поэтому когда она жаждет совокупиться, быстро протягивает его кверху и обращает наружу, так что совокупление для самца облегчается; половое отверстие разверзается при этом достаточно широко. Итак, у большинства животных половые части устроены таким образом. Некоторые же мочатся назад, например, рысь, лев, верблюд, заяц. Самцы [в этом отношении] отличны друг от друга соответственно сказанному, [в то время как] самки все мочатся назад; даже и самка слона, хотя она имеет половую часть между бедрами, [мочится] как прочие.

(24) Между половыми членами существует большая разница: одни [животные] имеют член хрящевой и мясистый, как, например, человек, [причем его] мясистая часть не надувается, хрящевая же имеет способность увеличиваться; у других член состоит из жил, как у верблюда и оленя, у третьих он костный, как, у лисы, волка, куницы и ласки, так как ведь и у нее в половом члене есть кость.

(25) Далее, человек, достигший полного развития, имеет верхние части меньше нижних, тогда как остальные животные, содержащие кровь, наоборот; под верхними частями я имею в виду части от головы до того места, где происходит выход выделений, нижними — все остальное, [расположенное книзу] отсюда. Следовательно, у имеющих ноги задняя конечность является нижней частью по отношению к [телу во всей его] величине, а у не имеющих — хвостовые части, хвосты и тому подобное. Таковы отношения по окончании развития, а во время роста иные: именно у человека в детстве верхние части больше, чем нижние; когда же он вырастает, изменяется в противоположную сторону; потому [и получается так, что] один только человек в детстве и по окончании развития передвигается различным образом и сначала, будучи ребенком, ползает на четвереньках. А другие животные вырастают, сохраняя соразмерность, например, собака. Некоторые сначала имеют верхнюю часть меньше, нижнюю больше, когда же вырастают, то верхняя становится больше, как у [однокопытнах] с пышными хвостами: у них часть от копыта до бедер с возрастом не становится больше.

(26) Многообразные различия существуют у всех прочих животных и по части зубов, как между собой, так и по отношению к человеку. [А именно, у всех] четвероногих, имеющих кровь и живородящих, есть зубы[113], но, во-первых, одни из них амфодонтны, другие не амфодонтны: а именно те, которые носят рога, не амфодонтны, т. е. не имеют передних зубов на верхней челюсти. Некоторые, однако, не амфодонтны и не имеют рогов, как верблюд. И у одних есть клыки, как, например, у самцов свиньи; у других — нет.

(27) Далее, у одних есть острые чередующиеся зубы, как у льва, парда и собаки, у других — зубы, поставленные друг против друга, как у лошади и быка (и те, у которых острые зубы чередуются, [именуются] кархародонтными[114]). Ни одно животное не имеет вместе клыков и рогов; так же как последних [не имеет ни одно] кархародонтное [животное][115]. Большинство имеет передние зубы острые, внутренние — широкие. Тюлень кархародонтен всеми зубами, как бы образуя переход к роду рыб; ведь почти все рыбы кархародонтны. Двойного ряда зубов не имеет ни один из упомянутых родов.

(28) Однако нечто подобное существует, если следует верить Ктесию. Он говорит, что в стране Индов есть зверь, имя которому мартихора[116], и он имеет в обеих челюстях тройной ряд зубов; он такой же величины, как лев, одинаково волосат и с такими же ногами, а лицо и уши у него человечьи, глаза голубые, цвет киноварный, а хвост похож на хвост земляного скорпиона, в нем есть жало, и выросты его ранят; он издает звуки, похожие на голос свирели и трубы вместе, бегает быстро, не уступая оленям, дик и людоед.

(29) Человек меняет зубы, меняют и другие животные, например, лошадь, мул и осел. Человек меняет передние зубы, коренные же не меняет ни одно животное. Свинья совсем не меняет зубов.

Относительно собак вопрос спорный, и одни думают, что они вообще не меняют ни одного, другие, что только клыки[117]. Наблюдения показывают, что они меняют, так же, как человек, но это остается незаметным вследствие того, что они меняют их не прежде, чем внутри вырастают равные им. Вероятно, таким же образом это происходит и у диких животных, так как и о них говорят, что они меняют только клыки. Молодых и старых собак различают по зубам; у молодых зубы белые и острые, а у более старых черные и тупые.

(30) У лошадей происходит обратное сравнительно с другими животными: именно, остальные животные, становясь старше, имеют зубы более черные, а лошади более белые. Широкие зубы от острых отделяют так называемые клыки[118], которым присуща форма и тех и других: внизу они широки, вверху остры. Самцы имеют больше зубов, чем самки[119], и у людей, и у овец и коз, относительно прочих еще нет каких-либо наблюдений. Имеющие большее число зубов в большинстве случаев долговечнее, имеющие меньшее число [зубов] и зубы редкие обыкновенно живут гораздо меньше[120].

(31) Последними появляются у людей коренные зубы, которые называют завершителями[121]: около двадцати лет, как у мужчин, так и у женщин. Бывало, что у женщин, а также и у мужчин восьмидесяти лет от роду вырастали коренные зубы на последнем месте, вызывая боль при прорезывании. Это случается у тех, у кого завершители не прорезались в [более раннем] возрасте.

(32) Слон имеет с каждой стороны по четыре зуба, которыми он обрабатывает пищу, размельчая ее, как кашу, и кроме этого два зуба больших. У самца эти зубы велики и загнуты кверху, у самки малы и направлены в обратную сторону, так как они смотрят вниз. Слон имеет зубы тотчас как родится, но большие зубы сначала незаметны.

Язык у слона очень мал и помещается в глубине, так что его трудно увидеть.

(33) Величина рта также различна у животных: у одних рты широко разрезаны, как у собаки, льва и всех кархародонтов; другие имеют малый рот, как, например, человек, третьи — рот средней величины, как род свиней. Гиппопотам же, водящийся в Египте, имеет гриву, как лошадь, но двукопытен, как бык, по виду курнос. Он имеет пяточную кость, как у двукопытных, малозаметные клыки, хвост свиньи, голос, как у лошади; по величине он соответствует ослу, но толщина кожи такова, что из нее выделывают копья. Внутренности у него такие же, как у лошади и осла[122].

(34) Некоторые животные близки по своей природе к человеку и к четвероногим, как обезьяны, кебы и кинокефалы[123]. Кеб есть хвостатая обезьяна. И кинокефалы имеют ту же форму, как и обезьяны, только они больше, сильнее и лицо у них ближе к собачьему; кроме того, они более дикого нрава, и зубы имеют более похожие на собачьи и крепкие.

(35) Обезьяны волосаты на спинной стороне, в качестве четвероногих, и так же волосаты с брюшной стороны, так как [они] человекообразны[124] (ведь в этом отношении человек противоположен четвероногим, как о том говорилось ранее[125]); однако волос у обезьян толстый, и волосатость с обеих сторон у них сильная. Лицо имеет много черт сходства с человечьим[126], ибо ноздри и уши у них приблизительно такие же, и зубы, передние и коренные, как у человека. Далее, тогда как у прочих четвероногих нет ресниц на обоих веках, обезьяна их имеет, очень тонкие, больше на нижнем веке и совсем малые; остальные же четвероногие [нижних ресниц] не имеют. На груди у нее две маленькие молочные железы и на каждой по соску.

(36) А руки такие же, как у человека, только волосатые, и сгибает и их и ноги она так же, как человек, обращая окружности обоих членов в противную сторону. Кроме того, кисти рук, пальцы и ногти такие же, как у человека, только все это эверообразнее. Особенность представляют ступни; это как бы большие руки, и пальцы их как на руках, средний самый длинный. Нижняя часть ступни тоже подобна руке, с той лишь разницей, что простирающаяся к пальцам часть руки, подобие ладони, вытянута в длину; ее более твердый край представляет собой плохое, незаконченное подобие пятки.

(37) Ногами обезьяна пользуется двояко: и как руками, и как [собственно] ногами; сгибает [она] их, как руки. Плечо и бедро у нее короче по сравнению с предплечьем и голенью. Выдающегося пупка нет, но на его месте — затвердение. Верхняя часть у нее много больше нижней, как у четвероногих, в отношении почти пяти к трем. Поэтому, а также потому что ноги ее похожи на руки и как бы составлены из руки и ноги (из ноги в отношении края, напоминающего пятку; из руки по прочим частям, так как пальцы имеют так называемую ладонную сторону), она проводит больше времени на четвереньках, чем в выпрямленном положении. Как четвероногое, она не имеет ягодиц, и как двуногое — хвоста, разве только совсем малый, как бы лишь намек на хвост. Самка имеет половую часть, похожую на [таковую] у женщин, самец же — более напоминающую [половой орган] собаки, нежели человека.

У кебов же, как говорилось ранее, есть хвост. При вскрытии относящихся сюда [животных обнаруживается, что] все они имеют такие же внутренние части, как человек.

(38) Таковы части [тела] у живородящих животных.

Четвероногие яйцеродящие, имеющие кровь (ни одно животное наземное[127] и имеющее кровь не несет яйца, кроме четвероногих или безногих), имеют голову и шею, спину, спинную и брюшную сторону тела, далее — передние и задние конечности и часть, аналогичную груди, как живородящие четвероногие, а также хвост, у большинства длинный, у немногих — короткий[128]. Все относящиеся сюда животные имеют многопалые и многорасщепленные конечности.

(39) Помимо того, все [они] имеют органы чувств и язык, кроме египетского крокодила. Это животное имеет язык почти в том же виде, как у некоторых рыб. Рыбы ведь вообще имеют язык колючий и несвободный, а у некоторых даже [вместо него] совсем гладкое и нерасчлененное место, [что заметно], если не сильно отогнуть губу. Ушей все такие животные не имеют, а только слуховые проходы; не имеют также ни грудных желез, ни полового члена, ни яичек, заметных снаружи — они помещаются внутри, — ни волос, но все они покрыты щитками. Кроме того, все они кархародонтны.

(40) Речные же крокодилы имеют глаза свиньи, зубы большие и клыкастые, крепкие ноги и несокрушимую, покрытую щитками кожу; в воде они видят плохо, а вне ее чрезвычайно остро. День они проводят в большей части случаев на земле, ночь же — в воде, так как она теплее воздушной среды.

(41) Хамелеон всей формой своего тела похож на ящерицу; ребра же спускаются вниз до подчревной области, сходясь друг с другом, как у рыб, и позвоночник выступает, как у рыб. Лицом он чрезвычайно похож на хойропитека[129]. Он имеет очень длинный хвост, переходящий в тонкую нить и многократно свертывающийся наподобие ремня. Хамелеон выше ящериц, если мерить по расстоянию от земли; сгибы ног у него такие же, как у ящериц. Каждая из его ступней разделяется на две части, расположенные друг по отношению к другу подобно тому, как большой палец у нас противопоставляется остальной части руки. Неподалеку отсюда каждая из этих частей разделяется на несколько пальцев: на передних ногах часть, обращенная к самому животному — на три, наружная — на два, на задних — часть, обращенная к нему, — на два пальца, наружная — на три. На пальцах они имеют когти, подобные когтям хищных птиц.

(42) Все тело у него шероховато, как у крокодила. Глаза расположены в углублении, очень велики, круглы и окружены кожей такой же, как на остальном теле. Посередине их остается небольшое пространство для зрения, через которое он видит, и это место он никогда не закрывает кожей. Он вращает глаза по кругу и перемещает взгляд во всякое место; таким образом он видит то, что хочет[130]. Изменение цвета наступает у него, когда он надувается; он имеет и темную кожу, немного отличающуюся от кожи крокодилов, и желтую, как у ящериц, испещренную черным, как у парда. Такого рода изменение происходит во всем теле, так как наряду с остальным телом в изменении участвуют также и глаза и хвост.

(43) Движение хамелеона происходит крайне медленно, так же, как у черепах. Умирая, он становится желтым, и такова же его окраска после смерти. Расположение пищевода и трахеи такое же, как у ящериц. Мяса у него нет нигде, кроме небольших частиц около головы, челюстей и около корня хвоста. И кровь он имеет только около сердца, около глаз, в месте выше сердца и в небольших венах, отходящих от этих частей, но и в них ее совсем мало.

(44) Головной мозг лежит немного выше глаз в непосредственном соприкосновении с ними. Если снять наружную кожу с глаз, то через них просвечивается нечто, похожее на тонкое медное кольцо. Почти через все тело его протягиваются много перепонок, значительно превосходящих прочностью все остальные [части тела]. Весь вскрытый, он дышит долгое время, когда движения около сердца становятся уже совсем слабыми, и сокращает различным образом не только бока, но и остальные части тела. Заметной селезенки нигде у него нет. [Зимой] спит в норе, как и ящерицы.

(45) Птицы также имеют некоторые части, одинаковые с вышеуказанными животными: а именно у всех них есть голова, шея, спина, брюшная сторона тела и часть, аналогичная груди; имеют они две ноги, как их имеет, преимущественно перед всеми животными, человек, только сгибают они их назад, подобно четвероногим, о чем сказано раньше. Ни рук, ни передних ног у них нет, но есть крылья — особенность по сравнению с прочими животными. Далее они имеют седалищную кость, похожую на бедро, длинную и приращенную почти к середине живота, так что по отделении она кажется бедром, а бедро лежит между ней и голенью, как особая часть[131]. Самые большие бедра из птиц имеют хищные; у них и грудь сильнее прочих.

(46) Все птицы имеют много когтей, кроме того, у всех ноги известным образом расщеплены: именно, у большинства пальцы разделены, плавающие же, хотя веслоноги[132], но имеют расчлененные и обособленные пальцы. Те из них, которые поднимаются в воздух, все четырехпалы: три пальца обращены вперед, один, расположенный назади, для большинства служит вместо пятки, как у так называемой вертишейки.

(47) Эта [птица] немного больше вьюрка, вид ее пестрый; особенность ее заключается в пальцах и языке, подобном змеиному, так как он вытягивается на длину четырех пальцев и снова сокращается. Кроме того, она повертывает голову назад при покойном состоянии остального тела так же, как змеи. Когти она имеет хотя большие, но расположенные подобно тому, как у галки; голос у нее скрипучий.

(48) Рот у птиц есть, но своеобразный, так как у них нет ни губ, ни зубов, а имеется клюв; нет ни ушей, ни ноздрей, а только проходы для этих [органов] чувств: носовые проходы в клюве, слуховой — в голове. Глаза имеют все, как и прочие животные, по два и без ресниц. Тяжеловесные птицы закрывают глаза нижним веком (моргают все кожицей, надвигающейся на глаза из угла), а совиные птицы — и верхним веком. То же самое делают и щитковые, как-то: ящерицы и другие животные того же рода, они все закрывают глаз нижним веком, только не моргают, как птицы.

(49) Далее, птицы не имеют ни щитков, ни волос, а перья. Всякое перо имеет ствол. И хвоста они не имеют, а [лишь] копчик, [который у] длинноногих и веслоногих — короткий, а у птиц противоположного строения — большой; эти летают, прижимая ноги к животу, а с малым копчиком — вытягивая их.

(50) Язык имеют все, но не одинаковый: у одних [он] вытянутый, у других — широкий. Преимущественно перед всеми животными после человека некоторые роды птиц могут произносить буквы[133]: это те из них, у которых язык наиболее широкий. Надгортанника над дыхательным горлом не имеет никто из яйцеродящих, но они замыкают и отмыкают переход таким образом, что никакие твердые [частицы] не могут спуститься к легкому.

(51) Некоторые роды птиц имеют и шпоры, но загнутые когти и шпоры одновременно не имеет ни один род; птицы с изогнутыми когтями хорошие летуны, а носящие шпоры — тяжеловесны[134]. Далее, некоторые птицы имеют гребень; у одних — из торчащих кверху перьев, а у петуха одного — особенный: он и не мясо, и по природе своей не далеко от него отстоит.

(52) Из водных животных рыбы образуют один род[135], отграниченный от остальных и охватывающий много видов; они имеют голову, спинную и брюшную стороны, где помещаются желудок и внутренности, и позади — непрерывно идущий и нерасщепленный хвост; но он не у всех одинаков. Шеи ни одна рыба не имеет, так же, как конечностей; яичек не имеет совсем, ни внутри, ни снаружи, а также и грудных желез.

(53) Последних вообще не имеет никто, кроме живородящих, да и живородящие не все, а те, которые сразу производят в себе живых зародышей, а не образуют сначала яйца. Дельфин рождает живых детей, поэтому имеет две грудные железы, но не наверху, а вблизи половых частей; но не имеет, как четвероногие, заметных сосков, а как бы два русла, по одному на каждой боковой стороне, из которых течет молоко, и дети сосут Мать, следуя за ней; некоторым удавалось видеть это с полной ясностью. Рыбы же, как сказано, и грудных желез не имеют и полового прохода снаружи никакого не видно.

(54) Особенность, свойственную им, представляет жаберная часть, через которую они выпускают воду, взятую ртом, и плавники: у большинства их четыре, а у рыб, вытянутых в длину, — два, как, например, у угря два около жабр; также и у кефалей, которые водятся в Сифийском озере[136], два, и у так называемой тении. Некоторые из длинных рыб совсем не имеют плавников, например, мурена, не имеют и расчлененных жабр, подобно прочим рыбам.

(55) Из тех же, которые имеют жабры, у одних они имеют жаберную крышку, а у всех селахий они непокрыты. У всех, кто имеет покрышки, жабры расположены сбоку, а из селахий — у плоских снизу на брюшной стороне, как у гнюса и бата, у вытянутых — на боковых сторонах, как у всех акуловых; морская же лягва, хотя имеет их на боковых сторонах, но покрытые не костной крышкой, не как у селахий, а кожаной.

(56) Далее, у имеющих жабры, одни имеют простые жабры, другие — двойные, но крайняя жабра, прилегающая к телу, всегда простая. И еще, одни имеют немного жабр, другие много, все, однако, равное число на обеих сторонах. Меньше всего имеет та рыба, у которой по одной жабре на каждой стороне, как у [речной рыбы, прозванной] кабаном, другие имеют по две с каждой стороны, простую и двойную, как морской угорь и скар, третьи с каждой стороны по четыре, как эллопс, синагрида, мурена, угорь, некоторые тоже по четыре, но двурядные, кроме крайней, как водяной дрозд, окунь, сом и карп. Акуловые все имеют жабры двойные, по пяти с каждой стороны, а меч-рыба — по восьми двойных. Так обстоит дело с количеством жабр у рыб.

(57) Далее, от прочих животных рыбы отличаются в своем наружном [строении] и помимо жабр: они не имеют ни волос, как ходящие живородящие, ни щитков, как некоторые яйцеродящие четвероногие, ни оперения, как род птиц, но большинство их покрыто чешуей, немногие имеют шероховатую кожу, и самое малое количество — гладкую. Из селахий одни шероховаты, другие гладки; угорь морской и речной и тунец принадлежат к числу гладких.

(58) Все рыбы кархародонтны, за исключением скара, у всех зубы острые и многорядные; у некоторых они сидят на языке. Язык они имеют твердый, костный и приращенный таким образом, что кажется иногда, будто его нет. Рот широко разверстый, как у некоторых живородящих четвероногих. Из прочих органов чувств ни один не виден, ни сам, ни проходы, ни орган слуха, ни обоняния, глаза же имеют все рыбы без век, хотя они и не твердоглазы. Весь род рыб содержит кровь, среди них одни яйцеродящи, другие живородящи; все чешуйчатые рыбы яйцеродящи, все селахии живородящи, кроме морской лягвы.

(59) Остается из животных, содержащих кровь, род змей; он имеет общее с двумя другими, так как большинство змей наземны, и небольшое число водных живет в речных водах. Существуют и морские змеи, похожие на наземных по своей форме и во всем прочем, за исключением головы, которая у них более похожа на голову морского угря. Имеется много родов морских змей с разнообразной окраской; они не водятся на большой глубине. Змеи не имеют ног, так же, как род рыб.

(60) Существуют и морские сколопендры, похожие по виду на наземных, но немного меньшей величины; они водятся в каменистых местах, имеют более красный цвет. Ног у них больше, и ноги более тонкие, чем у наземных [сколопендр]. Они, равно как и змеи, не водятся на больших глубинах. Существует в каменистых местах одна рыбка, которую называют некоторые эхенеидой и которой пользуются иногда [как талисманом] в суде и для изготовления любовных напитков; она несъедобна. О ней говорят, будто она имеет ноги, хотя она их не имеет, но так кажется потому, что плавники ее похожи на ноги.

(61) Итак, о наружных частях животных с кровью, — сколько их, каковы они и чем отличаются друг от друга, — сказано.

Относительно внутренних частей следует сказать прежде всего, как обстоит с ними дело у животных с кровью. Ведь самые большие роды отличаются от остальных родов животных в том отношении, что они содержат кровь, другие же бескровны. Таковы человек и живородящие четвероногие, затем четвероногие яйцеродящие, птица, рыба, кит и другие животные, не имеющие названия потому, что они не составляют рода, а просто вид, охватывающий отдельные особи, как, например, змея или крокодил.

(62) Живородящие четвероногие все имеют пищевод и трахею, расположенные так же, как у людей, равным образом и яйцеродящие четвероногие, и птицы; они различаются только видом этих частей. Вообще животные, которые получая воздух, вдыхают и выдыхают, все имеют легкое, трахею и пищевод и одинаковое расположение пищевода и трахеи, хотя и неодинаковых, легкое же имеют и не одинаковое и неодинаково расположенное.

(63) Далее, все, кто имеет кровь, имеют и сердце и грудобрюшную преграду, называемую “френ”[137]; только у мелких животных вследствие тонкости и малых размеров все это не кажется одинаковым, кроме сердца. Особенность, встречающаяся у быков: есть известный род быков, — но не все, — который имеет в сердце кость. И в сердце лошадей имеется также кость. Легкое имеют не все, например, рыба не имеет, так же как всякое другое животное, которое имеет жабры.

(64) Печень имеют все те, у кого есть кровь; селезенку имеют большинство из тех, у кого есть кровь. Большинство не живородящих, а яйцеродящих имеет настолько малую селезенку, что у большинства птиц она почти не заметна, как, например, у голубя, коршуна, ястреба и совы, а айгокефал ее совсем не имеет. Так же обстоит дело и у яйцеродящих четвероногих, ибо и у них она совсем мала, например, у черепахи, эмиды, жабы, ящериц, крокодила, лягушки.

(65) Желчь на печени[138] одни животные имеют, другие нет; из живородящих четвероногих не имеет ни олень, ни лань, далее лошадь, мул, осел, тюлень и некоторые [виды] свиней[139]. Среди оленей так называемые ахаины[140], как думают, имеют желчь в хвосте; по моему мнению, она похожа на желчь только по цвету, однако не целиком такая жидкая, а подобна внутренней части селезенки.

(66) Все они имеют живых червей в голове; возникают черви в полости под языком у позвонка, с которым соединена голова; по величине они не меньше самых больших червей, возникающих в мясе; они появляются кучей, тесно прижатые друг к другу, число их чаще всего около двадцати[141].

(67) Желчи олени не имеют, как было сказано, внутренности же их настолько горьки, что даже собаки не хотят их есть, если только олень не очень жирен. Слон также имеет печень безжелчную, но если она будет разрезана в том месте, где прирастает желчь у имеющих ее, то вытекает желчеподобная жидкость в большем или меньшем количестве.

(68) Из обитающих в море и имеющих легкое дельфин не имеет желчи; птицы же и рыбы все имеют, так же как яйцеродящие четвероногие, говоря вообще, в большем или меньшем количестве. Но одни из рыб имеют желчь около печени, как, например, акуловые и сом, рима, гладкий бат, гнюс и из длинных [рыб] угорь, морская игла, молот-рыба. Также на печени имеет желчь звездочет, который имеет ее в наибольшем количестве из всех рыб, если принять во внимание величину тела. Другие имеют ее около кишечника, отделенную от печени несколькими тончайшими проходами. У амии, таким образом, она протягивается по кишечнику по всей длине, часто даже удваиваясь; некоторые имеют ее около кишок, одни дальше, другие ближе, как, например, морская лягва, эллопс, синагрида, мурена, меч-рыба. Нередко у одного и того же рода встречается и то и другое, например, у некоторых морских угрей желчь помещается около печени, у других она подвешена внизу.

(69) То же имеет место и у птиц: одни имеют желчь около желудка, другие около кишок, таковы голубь[142], ворон, перепел, ласточка, воробей; некоторые имеют ее одновременно у печени и у желудка, как, например, айгокефал, некоторые одновременно у печени и кишок, как ястреб и коршун.

(70) Почки и мочевой пузырь имеют все живородящие четвероногие; из других те, которые откладывают яйца, ничего этого не имеют, ни птицы, ни рыбы[143]; из четвероногих [яйцеродящих] имеет одна морская черепаха, величиной соответственно прочим частям. Морская черепаха имеет почки, похожие на бычьи: а почка быка как бы сложена из многих малых. Зубр также имеет все внутренности такие же, как у быка.

(71) Что касается положения частей, то у животных, которые имеют эти части, они расположены одинаково, и сердце лежит посередине, за исключением человека; у него оно расположено более в левой стороне, как было сказано раньше. Острый конец сердца обращен у всех вперед, только у рыб, можно полагать, не так: острый конец обращен не к груди, а к голове и ко рту. Верхушка сердца у них подвешена к тому месту, где сходятся друг с другом правые и левые жабры. Имеются и другие проходы, которые тянутся от сердца в каждую из жабр, большей величины у больших рыб, меньшей — у малых; трубка, выходящая из вершины сердца, у больших рыб очень толстая и белая[144].

(72) Пищевод имеют немногие рыбы, например, морской и речной угорь, да и те небольшой. У кого имеется нерасщепленная печень, она целиком помещается в правой стороне, у кого расщеплена от начала, большая часть лежит в правой стороне. У некоторых каждая часть в отдельности подвешена и начало не сращено, например, из рыб у акуловых; существует также один род зайцев в разных местах и около озера Больбе в так называемой Сикине[145], у которого, можно подумать, имеются две печени[146], вследствие того, что протоки сходятся издалека, так же, как в легком птиц. И селезенка у всех животных помещается согласно природе в левой стороне, и почки у всех, кто их имеет, расположены всегда одинаковым образом. Правда, при вскрытии некоторых четвероногих обнаруживалось, что селезенка помещается справа, а печень слева, но подобные случаи рассматриваются как уродства.

(73) Трахея направляется в легкое (каким образом, об этом скажем после), а пищевод — через диафрагму в желудок у тех, которые имеют пищевод, так как большая часть рыб, как сказано раньше, его не имеет, а сразу после рта следует желудок. Поэтому нередко у некоторых больших рыб, охотящихся за малыми, желудок выпадает в рот[147].

(74) Желудок есть у всех вышеуказанных животных и расположение его одинаково (он лежит сейчас же под диафрагмой). Есть [у них] и кишка, следующая за желудком и оканчивающаяся у выхода пищи и так называемого заднего прохода. Желудки бывают не одинаковы.

(75) Прежде всего у живородящих четвероногих, носящих рога и не амфодонтных, имеются четыре такого рода прохода, которые, как принято говорить, пережевывают жвачку. Именно, пищевод, начинаясь от полости рта, проходит мимо легкого от диафрагмы в большой желудок; он внутри шероховат и подразделен. С ним соединена вблизи от места впадения пищевода часть, называемая по виду сетка, так как снаружи она похожа на желудок, — а внутри на плетеные женские сетки; по величине сетки много меньше [большого] желудка. За ним следует “еж”, внутри шероховатый и широкий, по величине подобный сетке. После него так называемый энистр, величиной больше “ежа”, по форме более продолговатый; внутри он имеет много пластинок, больших и гладких[148]. После них идет уже кишечник.

(76) Итак, рогатые и не амфодонтные четвероногие имеют желудки такого рода, отличаясь друг от друга формой и величиной их, а также тем, что пищевод впадает в желудок или в середину, или сбоку. Амфодонтные же имеют один желудок, как, например, человек, свинья, собака, медведь, лев, волк. Тос имеет все внутренности такие же, как у волка.

(77) Все они имеют один желудок, а за ним кишечник, но одни имеют желудок больших размеров, как свинья и медведь (у свиней желудок имеет небольшое число гладких пластинок), другие значительно меньше и немного более длинные кишки, как лев, собака, человек. У остальных формы желудка распределяются между указанными: у одних он похож на свиной, у других на собачий; то же относится и к мелким животным. И у них различие желудков сводится к величине, форме, толщине или тонкости, а также к положению места впадения пищевода.

(78) И природа кишечника у обоих указанных родов животных, не амфодонтных и амфодонтных, различается по величине, толщине и складчатости. У не амфодонтных все имеет гораздо большие размеры, так как они и сами больше, немногие невелики, совсем же малых рогатых животных нет ни одного. Некоторые из них имеют кишечные выросты, но прямокишечным не бывает ни одно не амфодонтное.

(79) У слона кишечник имеет сращения, так что кажется, будто он имеет четыре желудка; в нем находится и пища, отдельного приемника для нее нет. Внутренности слон имеет похожие на свиные, только печень у него в четыре раза больше бычьей, также и прочие внутренности, а селезенка непропорционально мала.

(80) Аналогичным образом обстоит дело с желудком и кишечником у животных четвероногих, но яйцеродящих, например, у черепахи сухопутной, черепахи морской, ящериц, обоих крокодилов и вообще у всех подобных: именно, они имеют простой и единственный желудок, у одних похожий на свиной, у других на собачий.

(81) А род змей схож и имеет почти все части одинаковые с ящерицами из числа наземных яйцеродящих, стоит, прибавив им длины, отнять ноги. Он покрыт щитками и имеет почти одинаковые спинные и брюшные части. Только яичек змеи не имеют, а как рыбы, имеют два прохода, сходящихся в один, и матку длинную и двойную. Остальные внутренние части такие же, как у ящериц, только благодаря узости и длине их тела, внутренности узки и длинны, так что сходство форм становится незаметным; ибо трахею они имеют очень длинную, а пищевод еще длиннее. Начало трахеи находится у самого рта, так что язык кажется лежащим под ней. Что трахея выступает впереди языка, так кажется благодаря тому, что язык сокращается, а не остается все время одинаковым, как у других.

(82) Язык тонкий, длинный, черный и высовывается далеко. А змеи и ящерицы имеют в сравнении с другими [животными] ту особенность, что конец языка у них раздвоен; у змей гораздо сильнее, и концы языка тонки как волос. Тюлень также имеет расщепленный язык.

(83) Желудок у змеи имеет вид более объемистой кишки, он похож на собачий; за ним следует кишка длинная, тонкая и до конца единая. На горле лежит сердце, небольшое, длинное и похожее на почку, поэтому иногда может показаться, что верхушка его не прилежит к груди; затем простое легкое, разделенное на части волокнистым проходом, очень большое и подвешенное далеко от сердца. Далее, печень длинная и простая, селезенка небольшая и округлая так же, как у ящериц. Желчь змеи имеют такую же, как рыбы; ужи около печени, прочие обыкновенно около кишок. Все они кархародонтны. Ребра имеют в количестве, равном числу дней в месяце, именно тридцать.

(84) Некоторые утверждают, что со змеями происходит то же самое, что с птенцами ласточек: именно, если выколоть глаза змей, они, как говорят, снова вырастают. Также вырастают у ящериц и змей отрезанные хвосты[149].

(85) Таким же образом обстоит дело с кишечником и желудком у рыб: они имеют один и простой желудок, различающийся по форме. У некоторых он имеет совсем особую форму, например, у рыбы, именуемой скаром, единственной рыбы, которая, по-видимому, жует жвачку. Кишечник во всю длину простой и имеет удвоение, которое расправляется в одну прямую.

(86) Особенность рыб так же, как большинства птиц, составляют [кишечные] выросты; только птицы имеют их внизу, и в небольшом числе, а рыбы вверху, около желудка[150], и некоторые в большом количестве, например, бычок, акула, окунь, скорпион, китар, тригла, спар. Кефаль имеет с одной стороны желудка много выростов, с другой — один; некоторые хотя имеют, но немного, как, например, гепат, главк, имеет их немного и дорада. Они отличаются и друг от друга, например, из дорад — одни имеют их больше, другие — меньше. Есть такие, которые совсем не имеют выростов, например, большинство селахий; из прочих одни имеют немного, другие очень много. Все рыбы имеют выросты около самого желудка.

(87) Птицы в отношении внутренних частей различаются и между собой и от других животных: некоторые имеют перед желудком зоб, например, петух, голубь дикий и домашний, куропатка. Зоб есть большая полость из кожи, в которую пища, войдя прежде всего, остается непереваренной; у него часть, идущая от рта, узкая, затем более широкая, та же, которой он прилежит к желудку, самая тонкая. Желудок у большинства птиц мясистый и очень плотный и внутри его крепкая кожа, отделимая от мяса.

(88) Некоторые птицы не имеют зоба, а вместо него объемистый и широкий пищевод или на всем протяжении, или в части, лежащей около желудка, как, например, галка, ворон, ворона. И у перепела низ пищевода широкий, у айгокефала низ немного шире, так же как у совы; утка же, гусь, чайка, нырок и дрофа имеют пищевод объемистый и широкий в целом, также и много других птиц.

(89) У некоторых же часть самого желудка похожа на зоб, как у пустельги. Есть такие птицы, у которых нет ни пищевода, ни зоба, а длинный желудок: это птицы, которые имеют малую величину, как ласточка и воробей. Немногие не имеют ни зоба, ни широкого пищевода, а очень длинный пищевод, те, у которых длинная шея, например, у фламинго; почти все такие выбрасывают более жидкие выделения.

(90) Перепел же имеет в сравнении с прочими птицами ту особенность, что имеет и зоб и перед желудком объемистый и широкий пищевод, причем зоб значительно отстает в величине от части пищевода перед желудком. У большинства птиц кишечник тонкий и простой, если его распутать. Выростов птицы имеют, как сказано, немного и не вверху, как рыбы, а внизу, у окончания кишки; их имеют не все, а большинство, например, петух, куропатка, утка, ушастая сова, локал, аскалаф, гусь, лебедь, дрофа, сова. Их имеют и некоторые из малых птиц, но только совсем малых размеров, как, например, воробей.

(1) Итак, относительно прочих внутренних частей сказано, сколько их, каковы они и чем отличаются друг от друга, остается сказать о частях, принимающих участие в порождении. Они у всех самок находятся внутри, а у самцов обнаруживают много различий: одни из животных с кровью не имеют яичек, другие хотя имеют их, но внутри; и [из] имеющих внутри, одни имеют их у поясницы, около почек, другие у живота, у [третьих] они снаружи. И половой член у них иногда прикреплен к животу, у других опущен, так же как яички; прикрепление к животу иное [у тех, которые] мочатся вперед, и [иное у тех, которые] мочатся назад.

(2) Из рыб ни одна не имеет яичек, так же как [вообще] ни одно животное из тех, которые имеют жабры; не имеют яичек весь род змей и вообще ни одно безногое [животное], если только оно не родит живых детей. Птицы, хотя имеют яички, но имеют их внутри, около поясницы — То же и у четвероногих яйцеродящих, например, у ящериц, черепахи, крокодила, а из живородящих — у ежа. У других имеющих их внутри они помещаются около живота, как из безногих у дельфина, из четвероногих живородящих у слона. У остальных они видны снаружи. А относительно различного прикрепления их к животу и к смежному с ним месту, сказано раньше[151]; у одних они прикреплены сзади и не висят, как в роде свиней, у других подвешены, как у человека.

(3) Итак, рыбы яичек не имеют, как сказано раньше, и змеи также, но они имеют два прохода, начинающиеся под диафрагмой по обе стороны позвоночника и сходящиеся в один проход, идущий сверху до места выхода выделения; верхними мы называем части около позвоночной кости. Во время спаривания они наполнены молоками, и при сдавливании их выходит белое семя. Различия, какие имеются между ними, следует изучать по анатомическим [таблицам][152]; позднее будет сказано об этих [различиях] подробнее в изложении особенностей каждого животного.

(4) Яйцеродящие двуногие или четвероногие все имеют яички у поясницы ниже диафрагмы, одни белее, другие желтее, окруженные совсем тонкими венами; и от каждого тянется проход, [затем] они так же, как у рыб, сливаются в один над местом выхода выделения. Это место есть половой член, незаметный у малых животных, а у животных большей величины, например, у гуся и ему подобных, становится более заметным сейчас же после спаривания[153].

(5) Проходы у этих [животных] и у рыб приращены к пояснице ниже желудка и кишок посередине большой вены, от которой тянутся протоки к каждому яичку. Как и у рыб, в период спаривания появляются молоки и проходы становятся хорошо видными, когда же пора пройдет, они иногда совсем незаметны, — так и у птиц: прежде чем начнут спариваться, яички у одних малы, у других совсем невидны, когда же спариваются, бывают очень велики. Яснее всего это выступает у полевых голубей и куропаток, так что, по мнению некоторых, зимой они совсем не имеют яичек.

(6) Из тех животных, у которых яички находятся спереди, одни имеют их внутри у стенки живота, например, дельфин, другие снаружи, открыто, у конца живота; у тех и других все остальное устроено одинаково, разница в том, что у одних яички лежат сами по себе, у других, у кого они снаружи, в так называемой мошонке.

(7) Сами яички у всех живородящих, способных к ходьбе, устроены следующим образом. Из аорты протягиваются венозные проходы на верхушки каждого из яичек и два других от почек; последние содержат кровь, а идущие из аорты бескровны[154]. От верхушки яичка идет проход более плотный и жилистый, чем те, и в каждом яичке [этот проход] загибается обратно к голове; от головы же[155] снова оба прохода сходятся впереди, у полового члена. Загибающиеся и прилегающие к яичкам проходы одеты общей оболочкой, так что кажутся одним проходом, если не снять оболочку.

(8) Проход, прилежащий к яичку, содержит еще кровянистую влагу, менее однако, чем проходы, идущие сверху, от аорты, а в проходах, загибающихся в трубчатую часть полового члена, содержится белая влага. Идет проход и от мочевого пузыря и соединяется вверху с трубкой; а вокруг нее как бы покрышкой служит так называемый член.

(9) Смотри сказанное в следующем чертеже[156]. Начало проходов, идущих от аорты, там, где А; головные части яичек и спускающиеся к ним проходы — где КК; идущие от них и прилегающие к яичкам проходы [обозначены] “омегами”; загибающиеся кверху, в которых содержится белая влага, — ВВ; половой член [обозначен буквой] “дельта”; мочевой пузырь Е, яички — [буквами] “пси”. Когда эти яички отрезаны или удалены, проходы вверху спадаются. Разрушаются яички у одних, пока они молоды, раздавливанием, у других позднее — холощением. Случилось однажды, что охолощенный бык сейчас же покрыл и произвел потомство. Так обстоит дело относительно яичек у животных, матки же у тех, которые их имеют, устроены неодинаково, и не у всех они схожи, но у живородящих различаются как между собой, так и от маток яйцеродящих.

(10) У всех [животных], имеющих матки [поблизости от] половых частей, они двураздельны, причем одна половина лежит в правой, другая в левой стороне, начало же у них одно, и одно маточное устье, подобное очень мясистой и хрящеватой трубке у животных наибольшего размера. [Двураздельная] часть [матки] называется hystera и delphys (почему и говорят adelphoi в смысле “братья”), [другую] часть [называют] трубчатой, третью — устьем[157].

(11) У живородящих животных, двуногих или четвероногих, матка у всех помещается внизу под диафрагмой, например, у человека, собаки, свиньи, лошади и коровы, так же и у всех, носящих рога. На вершинах так называемых рогов матки большинство животных имеют завитки.

(12) У кладущих яйца наружу положение не у всех одинаково, но у птиц матки помещаются под диафрагмой, у рыб — внизу, как у живородящих двуногих и четвероногих, только они тонки, перепончаты и длинны, так что у очень малых рыб каждая половина матки кажется одним яйцом, как будто рыбы, о которых говорят, что у них рассыпчатое яйцо, имели только два яйца; ведь у них не одно яйцо, а множество, почему оно и рассыпается на много частей.

(13) Матка птиц имеет внизу мясистую и твердую трубку, части же под диафрагмой перепончаты и совсем тонки, так что можно подумать, что яйца находятся вне матки[158]. У птиц большей величины перепонка видна яснее и, если ее надувать через стебель, она поднимается и пузырится, у малых же все это менее заметно.

(14) Так же обстоит дело с маткой у животных четвероногих, но яйцеродящих, каковы, например, черепахи, ящерицы, лягушки и тому подобные: трубку они имеют внизу в единственном числе и мясистую, а расщепленные части и яйца вверху под диафрагмой[159].

(15) Те из безногих, которые родят наружу живых детенышей, а внутри производят яйца, например, акулы и прочие, именуемые селахиями (селахией называется животное, которое, будучи безногим и имея жабры, рождает живых[160]), имеют двурогую матку, которая так же, как и у птиц, тянется к диафрагме. Начавшись еще снизу, посередине обеих частей, она направляется к диафрагме, и яйца возникают здесь и вверху у начала диафрагмы; затем, когда они переходят в широкое место, из яиц возникают животные. Различие маток этих животных как между собой, так и с рыбами, можно подробнее увидеть на рисунках из “Анатомии”.

(16) Также род змей имеет отличия как от них, так и друг от друга: именно, все прочие роды змей откладывают яйца, гадюка одна родит живых детенышей, произведя сначала в себе яйца; поэтому матка ее похожа на матку селахии. Матка у змей длинная, как все тело, и тянется снизу, начавшись одним проходом, по обеим сторонам хребта, так как проход является двойным, до самой диафрагмы; и в ней возникают яйца рядами и откладываются не по одному, а непрерывной [массой].

(17) Те, которые производят живых детей внутри и рождают их наружу, имеют матку выше желудка, а яйцеродящие все — внизу, у поясницы. Те же, которые производят на свет живых, а внутри себя яйца, соединяют и то и другое: одна часть, в которой помещаются яйца, находится внизу, у поясницы, другая у выхода, поверх кишок.

(18) Существует, далее, такое различие между матками: носящие рога и не амфодонтные имеют в матке котиледоны[161], когда носят зародышей, также и некоторые амфодонтные, например, заяц, мышь[162] и летучая мышь. Прочие же амфодонтные живородящие и имеющие ноги, все имеют гладкую матку, и прикрепление зародышей происходит к самой матке, а не к котиледонам. Таким образом устроены неоднородные части животных, как наружные, так и внутренние.

(19) Из частей однородных самой общей у всех животных с кровью являются кровь и часть, в которой она по природе содержится (эта часть называется веной), затем их аналоги — ихор и волокна, и то, что преимущественно образует тело животного — мясо и часть, аналогичная ему у отдельных родов, затем кость и ее аналоги, например, рыбья кость и хрящ. Далее, кожа, перепонка, нервы, волосы, ногти и части, соответственные им. Кроме того, жир, сало и выделения, как-то: кал, слизь, желтая и черная желчь[163].

(20) Так как природа крови и вен, видимо, является началом, то следует прежде всего поговорить о них, особенно ввиду того, что некоторые из прежних авторов говорили неправильно. Причиной незнания служит трудность наблюдения этих предметов, так как у мертвых животных неясно расположение самых главных вен, вследствие того, что, по выходе крови, вены сейчас же спадаются и в особенности эти: из них кровь вытекает вся, как из сосуда. Ведь сама по себе ни одна часть не содержит крови, кроме небольшого количества в сердце, а вся она находится в венах. У живых же нельзя видеть, как они расположены, так как по природе они лежат внутри. Таким образом, изучавшие их на мертвых и вскрытых животных не видали самых главных начал[164], также, которые изучали их на сильно исхудалых людях, определяли начала вен, исходя из наружных признаков.

(21) Сиеннесис, кипрский врач[165], говорит следующим образом: “Толстые вены от природы идут так: из глаза по брови, через спину около легкого под соски, вена с правой стороны налево, с левой направо; вена с левой стороны через печень в почку и в яичко, с правой в селезенку, почку и яичко, оттуда в половую часть”.

(22) А Диоген Аполлонийский говорит следующее: “С венами у человека дело обстоит так: существуют две самые большие, они протягиваются через полость живота около спинной кости, одна справа, другая слева, каждая в ногу соответственной стороны и вверх, в голову, около ключиц через горло. От них тянутся вены по всему телу, от правой в правую сторону, от левой в левую, две самые большие в сердце у самого спинного хребта, другие немного выше через грудь под мышкой, соответственно в каждую руку, и называется одна селезеночной, другая печеночной. Концы их разветвляются: одна ветвь идет в большой палец, другая в ладонь, а от них отходят много тонких ветвей в остальную руку и пальцы.

(23) И другие более тонкие вены отходят от главных вен, с правой стороны в печень, с левой в селезенку и почки. Вены, направляющиеся в ноги, разветвляются у места их прикрепления и тянутся через все бедро: самая большая из них идет по задней стороне бедра и является толстой, другая немного менее толстая, по внутренней стороне. Затем около колена они направляются в голень и ступню, так же, как вены, идущие в руку, доходят до подошвы и отсюда направляются к пальцам.

(24) Отходят также от них много тонких вен к желудку и в бока. Вены, направляющиеся к голове через горло, сильно выступают на шее; от каждой из них, там, где она оканчивается, ответвляются в голову многочисленные вены, с правой стороны в левую и с левой в правую; оканчиваются они обе около уха. Имеется в шее с обеих сторон и другая вена наряду с большой, немного меньше, чем она, с которой соединяется большинство вен из самой головы; они также тянутся через горло внутрь, и от каждой из них тянутся вены под лопатку и в руки, и возле селезеночной и печеночной вены видны две другие меньшей величины, которые открывают, когда болит что-нибудь под кожей; если же в животе — печеночную и селезеночную.

(25) Тянутся от них и другие вены под соски. Другие от каждой из них, тонкие, тянутся через спинной мозг в яички, другие под кожу и через мясо тянутся в почки и оканчиваются у мужчин в яичках, а у женщин в матке. Вены, выходящие первыми из живота, шире, затем становятся тоньше, пока не переменят место с правой стороны на левую и с левой на правую; эти вены называются семенными. Самая густая кровь находится под мясными частями, переходя же в эти места, она становится тонкой, горячей и пенистой”. [Так говорили Сиеннесис и Диоген[166].]

(26) Полиб[167] же [пишет по этому поводу] следующее: Имеются четыре пары вен. А именно, первая идет от затылка[168] через шею снаружи около позвоночника, с той и другой стороны, до седалищных частей [и далее] в ноги, затем через голени в наружную часть лодыжек и в ступни; поэтому при болях спины и седалищной [области] сечение вен производят в коленном сгибе и в наружной [стороне] лодыжек.

(27) Вторая пара вен ([вены этой пары] называются яремными) идет от головы, [проходит] около ушей и [далее] через шею, [затем] внутри вдоль позвоночного столба, направляясь около поясничных частей в яички и бедра, и по внутренней стороне коленного сгиба и голени к внутреннему мыщелку и в ступни; поэтому и кровь пускают при болях в пояснице и яичках из подколенной впадины и лодыжек.

(28) Вены третьей пары от висков через шею под лопатками приходят в легкое, идущие с правой стороны в левую под соском — в селезенку и почку, идущие слева направо из легкого — под сосок в печень и почку; обе оканчиваются у заднего прохода.

(29) [Вены] четвертой [пары] идут от передней части головы и глаз под шею и ключицы; отсюда они тянутся вдоль плечевой кости сверху к локтевым сгибам, затем по локтевым костям на запястья и сгибы, и по нижней части плечевой кости в подмышечную впадину и сверху на ребра, пока не достигнут одна селезенки, другая печени; затем обе, [пройдя] поверх желудка, оканчиваются в половой части”.

(30) Таково почти все, [до сих пор об этом] сказанное другими. Есть и такие [авторы, писавшие] о природе, которые не занимались подробно венами, но все одинаково выводили начало их из головы и головного мозга, утверждая [это] неправильно. В силу трудности наблюдения, о чем сказано раньше, изучать их в достаточной мере можно только на животных удушенных, доведенных предварительно до исхудания, если кого-нибудь подобные вещи интересуют. Относительно природы вен дело обстоит таким образом.

(31) Две вены располагаются в груди, внутри, вдоль позвоночника: большая из них находится впереди, меньшая позади, и большая преимущественно в правой стороне, меньшая в левой, именно та, которую называют аортой оттого, что и у мертвых видна ее жилистая часть[169]. Они получают начало от сердца, ибо проходя через другие внутренности, с которыми встречаются на пути, сохраняют [свою] целость и остаются венами; сердце же является как бы частью их, и [оно] больше передней и большей вены, потому что вены эти расположены сверху и снизу, а посередине их находится сердце.

(32) Всякое сердце заключает в себе полости, но у очень малых животных [даже и] самая большая из них едва заметна; у животных средней величины заметна и другая, у самых больших — три[170]. В сердцах, острый конец которых смотрит вперед, как сказано раньше, самая большая полость расположена в правой стороне, а самая верхняя, самая малая — в левой стороне; средняя по величине — посередине между обеими, [причем и малая и средняя], обе значительно меньше наибольшей. Все они соединяются отверстиями с легким[171], но это [применительно ко всем этим полостям], за исключением одной, незаметно вследствие малости проходов.

(33) Большая же вена начинается из самой большой полости [сердца] сверху и с правой стороны, затем через среднюю полость снова тянется вена, как будто бы эта полость была частью вены, в которой застаивается кровь. Аорта же начинается от средней полости, только она не таким [непосредственным] образом сообщается с [этой полостью], а через значительно более узкую трубку. Кроме того, вена проходит через сердце, а аорта направлена влево от сердца[172]. Большая вена перепончата и кожиста, аорта уже ее и в значительной степени состоит из жил. Направляясь далее к голове и к нижним частям, она становится узкой и совершенно жилистой.

(34) Прежде всего от верхней части сердца тянется часть большой вены к легкому и к месту присоединения аорты, представляя собой неразветвленную и крупную вену. От нее отделяются две ветви: одна к легкому, другая к позвоночнику и к последнему шейному позвонку[173] Вена, идущая к легкому, которое состоит из двух частей, сначала разделяется на две ветви, затем проходит около каждой дыхательной трубки и каждого отверстия, причем у трубок и отверстий большей величины идет большая ветвь, у меньшей — меньшая, так что нельзя взять ни одного кусочка [легкого], в котором не было бы отверстия и небольшой вены: конечные части неразличимы вследствие малой величины, но все легкое кажется наполненным кровью. Венозные ветви расположены выше трубок, идущих от артерии.

(35) Вена, идущая к шейному позвонку и к позвоночнику, тянется назад по позвоночнику; ее и Гомер воспевает в своих стихах:

От нее направляются небольшие вены к каждому ребру и каждому позвонку; у позвонка над почкой она разделяется на две части. Итак, эти части большой вены разветвляются [указанным] образом.

(36) Кверху от них, от вены, отходящей от сердца, снова целая ветвь расщепляется в двух направлениях: одни вены направляются в бока и к ключицам, затем через подмышки идут у людей в руки, у четвероногих — в передние конечности, у птиц — в крылья, у рыб — в спинные плавники.

(37) Начальные [участки] этих вен, где они впервые ответвляются, называются яремными; там же, где от большой вены ответвляются вены в шею, они идут рядом с артерией легкого, и если их схватить снаружи, то люди иногда падают без удушения в бесчувственном состоянии с закрытыми глазами[175]. Идя таким образом и имея посередине трахею, они доходят до ушей, где челюсти соединяются с головою.

(38) От этого места они снова делятся на четыре вены, из которых одна, перегнувшись назад, проходит через шею и плечо и сходится с ранее отделившейся веной у сгиба плеча; другая ветвь оканчивается в кисти и пальцах; одна из прочих от места около ушей с той и с другой стороны направляется в головной мозг и распадается на множество тонких венок в так называемой мозговой оболочке. Сам же мозг у всех бескровен, и в нем не оканчивается ни одна вена, ни большая, ни малая.

(39) Из остальных вен, ответвляющихся от указанной вены, одни кругом охватывают голову, другие оканчиваются тончайшими венами в органах чувств и зубах.

Таким же образом разделяются ветви меньшей вены, так называемой аорты, сопровождающие ветви большой [вены], с той только разницей, что ее проходы и [ответвляющиеся от нее] вены значительно меньше, чем у большой вены.

(40) Вены выше сердца расположены [означенным] образом. Что же касается части большой вены ниже сердца[176], то она тянется сверху через диафрагму, соединяясь с аортой и позвоночником перепончатыми и тонкими ходами. От нее идет одна вена через печень, короткая, но широкая, от которой в печень протягиваются и там исчезают множество тонких вен.

(41) От вены, идущей через печень, отходят две [ветви], из которых первая оканчивается в грудобрюшной преграде или так называемой диафрагме, а другая, поднимаясь обратно вверх, идет через подмышку в правую руку и сходится с другими венами по внутреннему сгибу. Поэтому, когда врачи ее открывают, некоторые болезни печени проходят[177].

(42) От ее левой стороны отходит небольшая, но толстая вена в селезенку, и отходящие от нее веточки теряются в селезенке. От левой стороны большой вены таким же способом [как от правой вены] восходит в левую руку, только та идет через печень, эта же отлична от вены, идущей в селезенку. Кроме того, и другие вены ответвляются от большой вены, одна в сальник, одна в так называемый панкреас[178]; от нее же многочисленные вены тянутся через брыжжейку; все они оканчиваются в одной вене, больших размеров, протянутой по всему кишечнику и желудку вплоть до пищевода, и от них вокруг этих частей ветвится большое количество вен.

(43) До почек и аорта и большая вена идут, каждая оставаясь единой, здесь же они, во-первых, больше прирастают к позвоночнику, во-вторых, каждая из них разделяется ламбдовидно на две части, [причем] большая вена [далее] располагается преимущественно позади аорты.

(44) Наиболее же прирастает аорта к позвоночнику в области сердца, а прирастание происходит с помощью маленьких жилистых венок. Аорта по выходе из сердца имеет очень малый объем; идя вперед, она становится более узкой и жилистой. И от аорты так же, как от большой вены, тянутся вены в брыжжейку, только значительно уступающие по величине: они узки и похожи на волокна, и оканчиваются тонкими переплетающимися и волокнистыми венами малой величины. В печень и в селезенку от аорты не отходит ни одной вены.

(45) Разделенные ветви каждой вены направляются в соответственную седалищную часть, и обе прилегают к кости. В почки идут также вены от большой вены и аорты, только не в полость, а теряются в теле почек.

(46) Из аорты два других прохода ведут к мочевому пузырю, крепкие и непрерывающиеся, и другие из полости почек, не сообщающиеся с большой веной. А из середины каждой почки начинается вена полая и жилистая, тянущаяся у самого позвоночника через почки; затем каждая из них сначала исчезает у соответственного седалища, после чего они снова становятся заметными, касаясь седалищной кости. Концы их подходят к мочевому пузырю и половому члену у самцов, а у самок к матке[179]. От большой вены ни одна вена не идет к матке, а от аорты много и часто.

(47) Тянутся от разделенных частей аорты и большой вены и другие вены, крупные и полые, в особенности в пах. Затем [эти вены], пройдя через ноги, оканчиваются в ступнях и пальцах [ног. От тех же разделенных частей аорты и большой вены тянутся] и другие [вены], идущие через пах и бедра накрест, одна — с левой стороны на правую, другая — с правой на левую[180], и соединяющиеся в подколенных впадинах с другими венами.

(48) Из сказанного ясно, каким образом расположены вены и откуда они берут начало. Что касается начал и самых крупных вен, то у всех животных с кровью дело обстоит таким образом, а остальное множество вен не у всех одинаково: и ветви идут неодинаковым образом, и не все их имеют. Кроме того, не у всех это одинаково видно, но лучше всего у животных наиболее полнокровных и наибольшей величины, так как у животных малых и не полнокровных — либо по природе, либо из-за ожирения тела — этого нельзя изучить в такой мере: у одних проходы невидимы, как иногда каналы от большого количества ила, у других их мало и место вен [занимают] волокна. Но большая вена у всех видна яснее всего, даже у мелких [животных].

(49) С нервами у животных дело обстоит следующим образом[181]. Начало [нервов] тоже идет от сердца, так как и сердце в себе содержит нервы, в самой большой полости, и так называемая аорта представляет собой образованную из нервов вену, а окончания ее — особенно: они не имеют полостей и так же натянуты, как нервы там, где эти последние оканчиваются около сгибов костей. Однако нервы по своей природе не являются чем-то непрерывным, имеющим один исток, как вены: ведь вены, как в рисуемых [художниками] контурах, передают фигуру всего тела, так что у сильно исхудавших вся масса тела кажется переполненной венами. Одно и то же место у худых состоит из вен, у потолстевших — из мяса. Нервы же протянуты кругом конечностей и сгибов костей; если бы строение их было непрерывно, то у исхудалых непрерывная связь всех нервов была бы очевидна.

(50) Наибольшая часть нервов находится вокруг главной части, служащей для прыгания (она называется коленом), другой нерв двойной — шейная жила, далее нервы, служащие подмогой для укрепления тела: эпитонос[182] и плечевой; другие, безымянные, находятся около сгиба костей, которые, касаясь друг друга, связываются нервами, и вокруг всех костей находится множество нервов. В голове же нет ни одного нерва, но сами костные швы связывают ее.

(51) Нерв по своей природе не расщепляется по ширине, но расщепляется по длине и имеет большое натяжение. Вокруг [нервов] имеется слизистая влага, белая и клейкая, которой они питаются и из которой, по-видимому, возникают. Вену можно прижигать, а всякий нерв, если его прижечь, разрушается. Если его перерезать, он не срастается. Те части тела, в которых нет нервов, не [подвергаются] оцепенению.

(52) Наибольшее количество нервов располагается около ступней, кистей рук, ребер и лопаток, а также около шеи и плеч. Все животные с кровью имеют нервы, но [у тех из них], у которых нет сгибов, у безногих и безруких, нервы тонки и незаметны; поэтому у рыб они более всего заметны у плавников.

(53) Волокна занимают среднее место между нервом и веной. Некоторые из них содержат в себе влажность ихора и проходят от нервов к венам, а от тех [обратно] к нервам. Есть еще другой вид волокон, который возникает в крови, но не у каждого животного; когда эти волокна удалены, кровь не свертывается, если же не удалены — свертывается. Они присутствуют в крови большинства животных, но в крови самки оленя, лани, антилопы бубалис и некоторых других их нет. Потому кровь [этих животных] не свертывается подобно тому, как у прочих, но кровь оленей свертывается подобно тому, как у зайцев (у тех и других свертывание не плотное, как у прочих, а водянистое, наподобие [того, как свертывается молоко], если не положить в него сычуга). У антилопы бубалис же свертывание сильнее: оно напоминает свертывание крови у овец или же немного слабее[183].

(54) Так обстоит дело с венами, нервами и волокнами.

Все кости животных связаны с одной и касаются друг друга, как вены; не бывает костей, совершенно отделенных [от остальных][184]. Началом у всех животных, имеющих кости, служит позвоночник; он составлен из позвонков и тянется от головы до седалища.

(55) Позвонки все имеют отверстия; вверху с последними позвонками связана кость головы, именуемая черепом; в нем пилообразно зазубренная часть — шов. Череп устроен не у всех животных одинаково: одни имеют череп однокостный, как, например, собака, другие — составной, как человек; притом женщина имеет один круговой, а мужчина три шва, сходящиеся наверху, треугольной формы; видели и у мужчины голову без швов.

(56) Голова слагается не из четырех костей, а из шести; две из них помещаются около ушей и по величине меньше остальных. От головы протягиваются челюстные кости. У речного крокодила подвижна верхняя челюсть, все же прочие животные двигают нижней челюстью. В челюстях помещаются зубы. [Они относятся к] кости как роду, [имеют с одной стороны] отверстие, [с другой] же без отверстия. [Это] единственная кость, [которую] невозможно разрезать[185].

(57) От позвоночника [идет] и перонная [кость][186], и ключицы, и ребра. На ребрах располагается грудь, но эти ребра сходятся, другие же остаются несоединенными, ибо около желудка ни у одного животного нет костей. Далее идут кости в плечах и так называемые лопатки, смежные с ними плечевые кости, а за ними кости рук. Так же обстоит дело у животных, имеющих передние конечности. Внизу же, где оканчивается [позвоночник], за седалищной костью имеется бедренная впадина и затем кости ног, [то есть] бедер и голеней, которые [все вместе] называются [по-гречески] “коленес”; их частью являются лодыжки, а [также] так называемые шпоры — у тех, которые их имеют; за ними следуют кости ступней.

(58) Животные с кровью, [способные к] ходьбе и живорождению, мало различаются в отношении костей, преимущественно по их твердости, мягкости и величине. Кроме того, некоторые из костей у одного и того же животного [могут] содержать мозг, в других же его нет. Можно подумать, что у иных животных вовсе нет мозга в костях, например, у льва, потому что он имеет его малым и тонким и притом в немногих костях: именно в бедренных и плечевых. У льва кости самые плотные и настолько тверды, что при трении их высекается огонь, наподобие как из камней[187]. Дельфин также имеет [настоящие] кости, а не колючие [рыбьи].

(59) Кости остальных животных с кровью или мало чем отличны [от описанных], как, Например, кости птиц, или являются аналогами [костей], как у рыб: ведь у живородящих они хрящевые, как у так называемых селахий, а у яйцеродящих имеется колючая кость, которая [у них играет] ту же [роль], какую позвоночник у четвероногих. Особенность рыб составляет то, что у некоторых из них в мясе имеются отдельные тонкие косточки. И у змеи так же, как у рыб: позвоночник у нее из колючей кости. У более крупных [животных из числа] четвероногих яйцеродящих [позвоночник] более костный, у менее крупных — колючий.

(60) Другие же костные части у одних имеются, у других нет. Но кому присущи известные части, имеют в них также соответственные кости. Те, которые не имеют ног и рук, не имеют и бедренных и берцовых костей, так же, как и те, которые имеют эти части, но не одинаковые, так как в них различие заключается или в большей, или в меньшей величине, или в том, что они аналогичны.

(61) Так обстоит дело с природой костей у животных.

И хрящ имеет ту же природу, что и кости, отличаясь только в количественном отношении. Так же, как кость, хрящ не вырастает, если будет отрезан. У животных с кровью, наземных и живородящих, в хряще не бывает полостей, не образуется в нем (как в костях) и мозг. Однако у селахии с их хрящевыми костями-колючками, [а именно, у тех среди селахии, у кого тело] уплощено, в позвоночнике есть хрящевые части, аналогичные костям и заключающие в себе мозговидную влагу. У живородящих, [способных к] ходьбе, имеются хрящи около ушей, в ноздрях и на концах некоторых костей.

(62) Существуют, далее, другие роды частей, не той же самой, но и не далеко отстоящей от этих природы, как-то: ногти, копыта цельные и раздвоенные, рога, а кроме того клюв, имеющийся у птиц — [все это встречается] у тех [животных, которым] присущи данные части. Все они сгибаются и расщепляются, в то время как кость не сгибаема, не расщепляема, а ломается.

(63) И цвет ногтей, копыт раздвоенных и простых соответствует окраске кожи и волос: у имеющих черную кожу черны рога и копыта (если [эти животные] снабжены таковыми), у белых — белые, у [животных окраски] промежуточной соответственно средние. То же и относительно ногтей. Зубы же имеют природу костей; поэтому у черных людей (каковы эфиопы и им подобные) зубы равно как и кости белы, а ногти черны, как и вся кожа.

(64) В рогах большая часть полая, от места, где они прирастают внутри к выросшей из головы кости, верхушка же сплошная и простая; только у оленей рога во всю длину сплошные и разветвленные. У всех прочих животных, имеющих рога, ни одно их не сбрасывает, только один олень сбрасывает их ежегодно, если только он не выхолощен; о холощеных же речь будет дальше. Рога приращены скорее к коже, чем к кости, поэтому во Фригии и в других местах встречаются быки, которые двигают рогами так же, как ушами.

(65) Из имеющих ногти[188], а имеют их все, кто имеет пальцы, а пальцы все, кто имеет ноги, кроме слона, у которого пальцы не расщепленные и едва намеченные, ногтей же совсем нет, — из имеющих ногти [или когти] одним [присущи] плоские ногти, как человеку, другим загнутые [когти], как льву из ходящих, орлу из летающих.

(66) Относительно волос, их аналогов и кожи дело обстоит следующим образом. Волосы имеют животные, [способные к] ходьбе и живорождению, щитки — [способные к] ходьбе и яйцерождению, чешуи — только рыбы, которые откладывают рассыпчатую икру, так как из длиннотелых морской угорь имеет не такую икру, так же, как мурена, речной же угорь совсем ее не имеет.

(67) Толщина, мягкость и величина волос различны смотря по месту (в каких частях они находятся) и по тому, какова кожа. В большинстве случаев на более толстой коже волосы тверже и толще; их больше и они длиннее в местах впалых и более влажных, если месту этому свойственны волосы.

(68) Подобное замечается также у животных чешуйчатых и щитковых. Животные с мягкими волосами на хороших пастбищах получают волосы твердые, с твердыми — более мягкие и редкие. Различны они также в местах более теплых и более холодных: например, волосы человека в теплых странах, тверды, в холодных — мягки. Наконец, прямые волосы мягки, курчавые — тверды.

Волос по своей природе расщепляем, и по большей или меньшей степени этой расщепляемости волосы отличаются друг от друга. Некоторые волосы, постепенно изменяясь в своей твердости, похожи уже не на волосы, а на шипы: например, у сухопутных ежей. Приблизительно то же происходит и с ногтями, ибо ноготь у некоторых животных по своей твердости ничуть не отличается от кости.

(69) Кожу человек имеет, в сопоставлении со [своей] величиной, самую тонкую из всех. Во всякой коже имеется слизистая клейкость, у одних меньше, у других больше, например, в коже быков, из которой изготовляют клей; в некоторых местах готовят клей также из рыб. Кожа, если ее разрезать, сама по себе нечувствительна, в особенности кожа головы, так как промежуток между ней и костью наиболее беден мясом. Там, где кожа лежит сама по себе, она, будучи рассечена, не срастается: например, тонкая часть щеки, крайняя плоть, веко. У всех животных кожа представляет собой нечто сплошное и только там в ней имеются промежутки, где естественные проходы выделяют жидкость, а также соответственно рту и ногтям.

(70) Кожу имеют все животные с кровью, волосы же не все, но как об этом сказано раньше. При постарении волосы изменяют цвет и у человека белеют; это происходит и у других животных, только не очень заметно (кроме лошади). Волос начинает белеть с верхушки, однако большинство седых волос сразу вырастают белыми, откуда ясно, что поседение не есть высыхание, как утверждают некоторые, так как ничто не вырастает сразу сухим. В кожной высыпи, именуемой белой, все волосы становятся седыми; у некоторых больных [бывает так, что волосы] стали уже седыми, а по выздоровлении на месте выпавших вырастают черные[189]. Волосы седеют скорее, если их покрывают, нежели тогда, когда их предоставляют ветру. Первыми седеют у человека виски, и передние части седеют, раньше задних; последними — волосы на лобке.

(71) Из всех животных только у человека волосы [бывают двух видов: ] одни являются врожденными, другие вырастают впоследствии, с повзрослением. Врожденные — волосы на голове, ресницы, брови; вырастающие позже — сначала на лобке, во-вторых, под мышками, в-третьих, на подбородке. Число мест, в которых возникают врожденные и позднее появляющиеся волосы, одинаково.

(72) Убывают и выпадают с возрастом больше всего и прежде всего волосы на голове, но только спереди, сзади ведь никто не лысеет. Отсутствие волос на темени называют плешивостью, на бровях — безбровием; ни то ни другое не появляется прежде начала половой жизни. Ни мальчик, ни женщина, ни евнухи не становятся плешивыми, а если они кастрированы до полового созревания, то поздние волосы не появляются; если же после, то выпадают только они, за исключением волос на лобке.

(73) У женщин не растут волосы на подбородке, кроме немногих, когда у них прекращаются месячные, как, например, у жриц в Карин, что является, как думают, предзнаменованием будущего; другие волосы, хоть и вырастают, но в небольшом количестве. Бывают и мужчины и женщины от рождения лишенные поздно возникающих волос, но те, кто не имеют волос на лобке, оказываются бесплодными.

(74) Прочие волосы растут соответственно больше или меньше: больше всего на голове, затем на подбородке, тонкие волосы сильнее всего. У некоторых стариков брови становятся настолько волосатыми, что их стригут, происходит это вследствие того, что они лежат над местом соединения; костей, которое, к старости расходясь, пропускает больше! жидкости. Ресницы же не растут, но выпадают, когда начинается половая жизнь, и сильнее всего у любострастных; седеют же они медленнее всех. Волосы, выдернутые до “акмэ”, снова вырастают, позже — уже никогда.

(75) Каждый волос имеет у корня клейкую влагу, и только что выдернутый волос, если прикоснуться им к легким предметам, поднимает их. Животные с разноцветными волосами имеют и шкуру пеструю, и кожу на языке. Что касается волос на лице, то у одних много волос на верхней губе и подбородке, у других эти части гладки, а волосаты щеки; люди, [у которых] плохо растет борода, меньше плешивеют. Волосы вырастают при некоторых болезнях, больше всего при чахотках, в старости, [а также и] у умерших, [причем] из мягких [они] становятся жесткими. То же самое происходит и с ногтями.

(76) У любострастных скорее выпадают прирожденные волосы, тогда как волосы последующие растут скорее. Имеющие варикозные узлы лысеют меньше, а если получат их, будучи лысыми, то иногда обрастают волосами. Обрезанный волос не увеличивается, но вырастая снизу, становится больше. И чешуи у рыб становятся тверже и толще: при похудании и постарении они твердеют. Также и у четвероногих при постарении у кого волосы, у кого шерсть становятся длиннее, хотя и реже; у других копыта, простые и двойные, в старости увеличиваются. Подобно [этому] и клюв у птиц. Растут копыта так же, как ногти.

(77) У животных пернатых, каковы птицы, с возрастом ничего не изменяется, исключение составляет журавль, который будучи серым, к старости получает более темное оперение. Но в результате страданий, возникающих в различные времена года, когда, например, усиливается холод, одноцветные птицы становятся иногда из черных и темных белыми, наподобие того, как [это бывает у] ворона, воробья и ласточки; а у белых родов превращения в черные не наблюдалось. И в зависимости от времени года многие птицы изменяют окраску, так что неопытному их не узнать.

(78) Некоторые животные изменяют окраску волос также в связи с изменением вод, [которые они пьют]: в одних местах [эти] животные светлеют, в других темнеют. И в отношении спаривания, воды во многих местах обладают такими свойствами, что овцы, пьющие их и покрытые сейчас же после питья, рождают черных ягнят, что, например, производит на Фракийской Халкидике в Ассиритиде река, называемая Псюхрос. И в Антандрии существуют две реки, одна из которых производит белых, другая черных овец[190]. Кажется, и река Скамандр производит рыжих овец, почему, говорят, и Гомер называет ее вместо Скамандра “Ксанф”[191].

(79) Один только заяц имеет волосы на внутренней стороне щек и снизу под ступнями, [в то время как] прочие животные не имеют волос ни внутри, ни на нижней стороне лап, а только на верхней. Далее мышь-кит зубов во рту не имеет, а [имеет] волосы наподобие свиных. Остриженные волосы растут внизу, а не сверху, перья же ни снизу, ни сверху, а выпадают. Не вырастает вновь оторванное крыло у пчел и у других животных с цельными крыльями; а также и жало, но когда пчела теряет его, она погибает.

(80) Имеются еще у всех животных с кровью перепончатые оболочки. Перепонка похожа на кожу, плотную и тонкую, но только она иного рода, так как не расщепляется и не растягивается. Вокруг каждой кости и каждой внутренности находится перепонка, как у больших, так и у малых животных, только у малых они незаметны вследствие крайней тонкости и малости. Самыми большими перепонками являются две оболочки вокруг головного мозга, из которых прилежащая к кости крепче и толще той, что окружает мозг[192], затем оболочка вокруг сердца[193]. Голая перепонка, если ее рассечь, не срастается, и кости, обнаженные от перепонок, омертвевают.

(81) Сальник также представляет собой перепонку; его имеют все животные с кровью, но у одних он жировой, у других без жира. Начало его и место подвешивания у живородящих амфодонтных находится на середине желудка, там, где на нем имеется нечто подобное шву, а у животных не амфодонтных таким же образом на рубце.

(82) Мочевой пузырь также перепончат, но перепонка: здесь иного рода, так как может растягиваться. Мочевой пузырь имеют не все животные: живородящие все, а из яйцеродящих только черепаха. Будучи рассечен, мочевой пузырь также не срастается, разве только у самого начала мочеиспускательного канала, и то чрезвычайно редко; подобное уже имело место. У мертвых мочевой пузырь совсем не пропускает жидкости, а у живых пропускает и твердые составные части, из которых образуются у больных камни. У некоторых даже такие образования возникали в пузыре, что по виду они ничем не отличались от раковин.

(83) Итак, относительно вены, нерва, кожи, относительно волокон и перепонок, далее, относительно волос, ногтей, копыт двойных и простых, рогов, зубов, клювов, хряща, костей и их аналогов — дело обстоит означенным образом.

Мясо и то, что имеет сходную с ним природу, у всех животных с кровью помещается между кожей и костью или аналогами костей: ведь как колючая кость относится к настоящей, так и мясоподобная часть к мясу у животных, имеющих кости и колючки.

(84) Мясо можно разделять во всех направлениях, а не только по длине, как жилы и вены. Когда животные худеют, мясные части исчезают и возникают маленькие вены и волокна; у пользующихся хорошим питанием вместо мяса появляется жир. У имеющих много мяса вены меньшей величины, кровь краснее, внутренности и желудок малы; а у кого вены большие, кровь темнее, внутренности и желудок большие, у тех мяса меньше. Мясо становится жирным у тех, которые имеют малые желудки.

(85) Жир и сало отличны друг от друга: сало разламывается во всех направлениях и при охлаждении твердеет, жир льется и не застывает; и бульоны, [приготовленные из] животных с жиром, например, лошади и свиньи, не застывают, а из содержащих сало, например, овцы и козы, застывают. Они различаются также и по местонахождению: жир возникает между кожей и мясом, сало только на окраине мясных частей. Сальник у жировых животных жировой, у сальных — сальный.

(86) Животные амфодонтные имеют жир, не амфодонтные — сало. Из внутренностей, печень у некоторых животных содержит жир: например, из рыб — у селахий. Из них приготовляют масло, которое образуется при их тушении, сами же селахий чрезвычайно бедны обособленным жиром и в мясе, и в животе. Сало у рыб также носит характер жира и не застывает.

(87) Все животные имеют либо жирное мясо, либо обособленные скопления жира; те, которые таковых не имеют, а менее жирны около желудка и сальника, как, например, речной угорь; ибо у них мало сала вокруг сальника. У большийства [животных с кровью при постарении] тучнеет живот, в особенности у тех, которые ведут малоподвижный [образ жизни]. Головной мозг у животных, содержащих жир, блестящий, например, у свиньи, а у содержащих сало — сухой.

(88) Что касается внутренностей, то животные тучнеют больше всего около почек, причем правая всегда оказывается менее жирной, и даже если они чрезвычайно тучны, всегда посредине остается известный промежуток. Почки [тучнеют] по окружности больше у сальных животных и в наибольшей степени у овцы: последняя умирает, когда почки со всех сторон [оказываются] закрытыми. Образуется же околопочечное потучнение от хороших пастбищ, как те, например, что у Леонтин Сицилийских; поэтому и выгоняют овец поздно днем, чтобы они меньше получили корма.

(89) У всех животных имеется сходное место в глазу кругом зрачка: этот участок бывает сальным у всех, имеющих его и не снабженных твердыми глазами. Все ожиревшие животные менее плодовиты, как самцы, так и самки. Тучнеют все больше в старом возрасте, чем в молодом; чаще всего, достигнув свойственной им величины в длину и ширину, [животные далее] увеличиваются и в толщину.

(90) Относительно крови дело обстоит следующим образом. Кровь есть самое необходимое и общее для всех животных с кровью; она не приобретается, но присуща всем, кроме гибнущих. Вся кровь находится во вместилище — в так называемых венах, — и ни в чем ином, за исключением только сердца. Ни в одном животном кровь при соприкосновении с ней не вызывает ощущения, так же, как и экскременты желудка; не имеет ощущения при прикосновении ни головной, ни спинной мозг. В каком бы месте ни разрезать мясо, у живого появляется кровь, если только мясо не будет испорчено.

(91) По своей природе кровь имеет сладкий вкус, если только она здорова, и красный цвет; кровь худшего (от природы или по болезни) качества темнее. Самая лучшая кровь — та, которая не слишком густа и не слишком жидка, если притом она не испорчена от природы или по болезни. Далее, кровь в живом теле всегда тепла и представляет собой жидкость, выйдя же наружу, свертывается у всех животных, кроме оленя, лани и им подобным по природе. Всякая иная кровь свертывается, если не удалены волокна. Скорее всего свертывается кровь быков[194].

(92) Из животных с кровью те, что рождают живых детей в самих себе и наружу, имеют больше крови, нежели животные, хотя и имеющие кровь, но яйцеродящие. Животные, находящиеся в хорошем (по природе или же от здоровья) состоянии, имеют крови не слишком много — впрочем, ее слишком много бывает у только что выпивших [много жидкости] — и не мало, как у излишне тучных. Последние имеют кровь хотя и чистую, но в малом количестве, и тучнея, становятся малокровнее, так как жировое вещество бескровно. Оно не загнивает, тогда как кровь и кровяные вещества загнивают чрезвычайно скоро, и из них особенно те, которые расположены около костей.

(93) Самую тонкую и чистую кровь имеет человек, самую густую и черную из живородящих — бык и осел. В нижних частях кровь становится гуще и чернее, чем в верхних. Пульсация крови [наблюдается] во всех венах животных почти одновременно, и единственной жидкостью, которая существует во всем теле животных и во все время, пока они живы, является только кровь.

(94) Впервые возникает кровь у животных в сердце[195], прежде, чем начнет расчленяться все тело. Те, которые лишаются ее и у кого она выпущена в большом количестве, падают в обморок; у кого ее чрезмерно много — умирают; если она слишком разжижена — болеют. Она становится тогда ихоровидной и сывороточной настолько, что некоторые даже потели кровавым потом, а у некоторых по выходе не свертывается или совсем, или только в отдельных порциях. У спящих крови в наружных частях становится меньше, так что при уколе она течет не равномерно.

(95) Из ихора путем варения получается кровь[196], из крови — жир. Заболевания крови ведут к кровотечениям из носа, из заднего прохода, или к расширению вен. Когда кровь загнивает, в теле образуется гной, а из гноя — узловатые утолщения.

(96) Кровь самок отличается от крови самцов: при одинаковом возрасте и состоянии здоровья у самок она гуще и чернее, и в поверхностных частях у самок ее меньше, а внутри больше. Из всех животных женского пола наибольшее количество крови имеет женщина, и так называемые месячные бывают у женщин самыми обильными в сравнении с другими животными; при заболевании эта кровь называется истечением. Другие болезненные изменения крови у женщин встречаются сравнительно редко: у немногих делаются расширения вен, геморрой и кровотечение из носа. Когда что-либо подобное случается, месячные ухудшаются.

(97) Кровь различается по количеству и виду [также] в зависимости от возраста: у совсем молодых она ихоровидна и ее больше, у стариков она густая, черная и ее немного, у зрелых среднее состояние; и свертывается она у стариков быстро, даже [находясь еще] внутри тела, в поверхностных частях; у молодых этого не бывает. Ихор же есть кровь непереваренная: или потому, что она еще не [успела] свариться, или потому, что стала сывороткой.

(98) Теперь относительно мозга, ибо и он также присущ ряду животных с кровью в качестве одной из увлажняющих частей. Все [виды] влаги, присущие по природе телу, содержатся в сосудах: как кровь в венах, так и мозг в костях; другие же — в. перепончатых [частях], коже и полостях. У молодых мозг всецело кровянистый, с возрастом у животных жировых он становится жировым, у сальных — сальным. Не все, однако, кости содержат мозг, а только полые, и из них в некоторых его нет: кости льва или совсем не содержат мозга, или очень мало, поэтому некоторые совсем отрицают мозг у львов, о чем было сказано и раньше[197]. Также и в свиных костях мозга мало, а в некоторых и совсем нет.

(99) Эти жидкие части почти всегда врождены животным; части, возникающие позднее, суть молоко и семенная влага. Из них молоко у всех, кто его имеет, является обособленной жидкостью, семенная же влага не у всех, а у некоторых, например, так называемые молоки рыб. Все, у кого есть молоко, имеют его в млечных железах; их же имеют все живородящие в себе и наружу, каковы те, у которых имеются волосы, например, человек, лошадь и киты (т. е. дельфин, тюлень[198], фалена: ибо и они имеют млечные железы и молоко). Те же, которые рождают живых только наружу или откладывают яйца, не имеют ни млечных желез, ни молока: так [обстоит] у рыб и птиц.

(100) Всякое молоко содержит водянистый ихор, называемый сывороткой, и плотное вещество, называемое сыром. Более густое молоко содержит больше сыра. Молоко не амфодонтных свертывается, почему и приготовляется сыр от домашних животных; у амфодонтных оно не свертывается так же, как и жир, и бывает жидким и сладким. Наиболее жидкое молоко у верблюда, затем у лошади, на третьем месте молоко осла; самое густое коровье[199]. От холода молоко не свертывается, а скорее дает сыворотку; от огня же свертывается и сгущается.

(101) Ни у одного животного обыкновенно не образуется молока, пока [оно] не будет беременно; когда же забеременеет, [молоко] появляется, причем первое молоко [бывает] негодным. Также и после [одной или нескольких беременностей случается так, что] и без [новой] беременности появляется немного молока при [употреблении] некоторых видов пищи; однако у женщин постарше оно выходило и [просто] к при сосании, иногда даже в таком количестве, что они выкармливали ребенка. И пастухи около Эты, если коза не подпускает [самца], то сильно натирают ей вымя крапивой, что причиняет боль; после этого доится сначала кровянистое молоко, затем гноевидное и наконец уже [настоящее] молоко в количестве не меньшем, чем у слученных.

(102) У самцов, как прочих животных, так и человека, как правило не бывает молока, однако у некоторых [оно] все-таки появляется, и на острове Лемнос козел из двух сосков, которые имеются у них около половой части, давал столько молока, что из него делали творог; и у происшедшего от него после спаривания козла было то же самое. Но подобные случаи считают за предзнаменование, так что и этому лемносцу, [хозяину козла], попросившему бога, бог изрек, что у него будет приумножение имущества. У некоторых мужчин иногда с наступлением половой зрелости выдавливается небольшое количество молока; а у некоторых в результате сосания выходило и много.

(103) Молоку присуще жирное вещество, которое при свертывании молока становится маслянистым. Овечье молоко на Сицилии и в других местах, где оно жирно, смешивают с козьим. Свертывается не только молоко, богатое сыром, но и более тощее. Некоторые [животные] дают больше молока, чем это необходимо для выкармливания детей, и [оставшееся молоко] пригодно для приготовления сыра и для хранения; таково, прежде всего, молоко овечье и козье, затем уже коровье; кобылье же и ослиное молоко примешивают к фригийскому сыру. Сыра больше находится в коровьем молоке, чем в козьем: пастухи утверждают, что из амфоры козьего молока выходит сырков, стоимостью в один обол, двадцать [штук] без одного, а из коровьего тридцать. У других молока столько, сколько достаточно для детей, а избытка нет, и оно не пригодно для приготовления сыра. Таковы все животные, имеющие больше двух сосков: ни у одного из них нет избытка молока и оно не створаживается.

(104) Молоко свертывается соком смоковницы и сычужиной; сок выдавливают на шерсть, и если ее обмыть небольшим количеством молока, то [этот сок], смешанный с молоком, свертывает его.

Сычужина есть молоко: она содержится в желудке у сосущих. Сычужиной становится молоко, содержащее в себе сыр, именно, она образуется из молока, сваренного теплотой животного. Сычужину имеют все жвачные, из не амфодонтных — заяц. Сычужина тем лучше, чем она старше: такая лучше всего помогает при поносах; также и заячья; но самая лучшая сычужина от оленят.

(105) Различие между животными, дающими молоко, в отношении большего или меньшего удоя зависит от величины их тела и от различий в корме. Например, в Фазисе коровы очень малы, но каждая из них дает помногу молока, а эпиротские коровы, очень крупные, дают при доении каждая амфору с половиной из каждого соска, причем доящий стоит на ногах, немного нагнувшись, так как сидя он не может достать.

(106) В Эпире[200], кроме ослов, и другие четвероногие [вырастают до очень] крупных размеров, но больше всех коровы и собаки. Крупные [животные], конечно, нуждаются в большем количестве корма, но страна эта имеет множество прекрасных пастбищ, притом пригодных для любого времени года. Но самые крупные коровы и овцы — те, которых называют пирровскими: [они] получили это прозвание от царя Пирра[201].

(107) Из кормов одни уничтожают молоко, например, индийская трава, в особенности у жвачных, другие увеличивают его количество, например, цитиз и горох, только цитиз в цвету непригоден — он жжет, а горох не полезен для беременных, так как они рождают труднее. В общем, четвероногие, способные много есть, и зачинают лучше, и дают много молока, если только получают корм. Производит молоко также прибавление некоторых растений, вызывающих вздутие, например, бобов, у овцы, козы, коровы, химеры[202]: [такая прибавка] заставляет опускать вымя. Если до родов вымя смотрит вниз, это признак того, что молока будет доиться много.

(108) Молоко у всех, имеющих его, держится долгое время, если они не спариваются и имеют все необходимое; из четвероногих больше всего у овцы: она доится восемь месяцев. Вообще жвачные дают много молока и притом пригодного для приготовления сыра. Около Тороны у коров прекращается молоко за несколько дней до родов, остальное время они все его дают. У женщин синеватое молоко лучше белого для младенцев; у смуглых женщин молоко более здоровое, чем у имеющих светлую кожу. Питательнее молоко, содержащее его меньше.[203]

(109) Семя извергают все, имеющие кровь; что оно привносит для дела порождения и каким образом, об этом будет сказано в другом месте[204]; наибольшее же количество по отношению к величине тела извергает человек. У животных, имеющих волосы, оно клейкое, у прочих клейкости не имеет. У всех оно белого цвета, и Геродот ложно написал, будто эфиопы извергают черное семя[205]. Семенная влага выходит белой и густой, если она здорова; выйдя же наружу, становится жидкой и темной. От холода она не застывает, но делается совсем жидкой и водянистой, как по цвету, так и по густоте; от тепла же свертывается и сгущается. А если выйдет, пробывши некоторое время в матке, то выходит более густой, иногда даже сухой и свернутой. Способное к оплодотворению семя в воде опускается вниз, бесплодное расплывается. Ложное написал о семенной влаге слонов также и Ктесий[206].

(1) Итак, о животных с кровью, какие части у них общие и какие составляют особенность каждого рода, будь то неоднородные или однородные, и какие части расположены снаружи, какие внутри, — об этом сказано раньше. Теперь же следует повести речь о животных бескровных. Их существует несколько родов: первый — так называемые мягкотелые; это те, которые будучи бескровными, имеют мясистые части снаружи, твердые же, у кого они есть, находятся внутри, так же, как у животных с кровью; таков род сепий. Второй род мягкоскорлупных: это те, у которых твердые части снаружи, внутри же мягкие и мясистые; твердые части их не ломаются, а раздавливаются, таков род крабов и каркинов. Далее идут черепокожие; у них мясные части внутри, а снаружи твердые, которые можно сломать или разбить, но не раздавить, таковы роды улиток и устриц. Четвертый — род насекомых, охватывающий много разнообразных видов животных.

(2) Насекомые — это те, которые соответственно названию имеют насечки или на брюшной, или на спинной, или на обеих сторонах, и не имеют обособленного костного или мясного вещества, а [нечто] среднее между ними: тело у них одинаково твердо и снаружи и внутри[207]. Есть насекомые бескрылые: например, кивсяк и сколопендра; и крылатые — пчела, золотой жук, оса; может быть крылатым и бескрылым один и тот же род, как, например, бывают крылатыми и бескрылыми муравьи и так называемые светляки.

(3) У тех, кого называют мягкотелыми, наружные части таковы: во-первых, именуемые “ногами”, во-вторых, смежная с ними голова, в-третьих, туловище, которое облекает внутренние части. Некоторые неправильно называют его головой. Наконец, имеются плавники вокруг туловища.

(4) У всех мягкотелых голова находится между ногами и животом. Ног все они имеют по восемь, каждая с двумя рядами присосок. Исключение составляет только один вид осьминогов. В частности, у сепий, кальмаров и каракатиц есть по два длинных хоботка, на верхушках которых имеется шероховатость из двурядных присосок, с помощью которых они захватывают и препровождают в рот пищу, а зимой, набрасывая их на какую-нибудь скалу, стоят на них подобно как бы на якорях. Плавают они при помощи чего-то [напоминающего] плавники; [эти образования] располагаются у них на туловище. На ногах же у всех имеются присоски.

(5) Осьминог пользуется своими щупальцами и как ногами и как руками. Двумя из них, расположенными над ртом, он препровождает [в него пищу], а последним, самым тонким, которое одно только из них имеет беловатую окраску и на конце разделено (это щупальце помещается на спине, спиной же называют гладкую сторону, на которой спереди имеются присоски) — этим щупальцем он пользуется при совокуплении[208].

(6) Впереди туловища под присосками имеется полая трубка, через которую они выпускают морскую воду, захваченную туловищным мешком, когда берут что-нибудь ртом. Они двигают эту трубку то вправо, то влево и через нее же выпускают чернила. Плавает осьминог на боку, вперед так называемой головой, вытянув щупальца. Когда он плывет таким образом, ему приходится смотреть вперед, так как глаза у него наверху; рот же у него сзади. Голова у него, пока он жив, твердая, как бы надутая. Для схватывания и удерживания служат нижние, [брюшные] щупальца, и перепонка между ног вся натягивается; если же он попадет на песок, то уже не в состоянии поддерживать себя.

(7) Между осьминогами и указанными выше мягкотелыми существует различие: у осьминогов туловищный мешок мал, а ноги длинны, у тех же туловище большое, а ноги короткие, так что они не могут передвигаться на них. Друг от друга они отличаются тем, что кальмар длиннее, а сепия шире. Так называемые каракатицы гораздо больше кальмаров: они достигают величины в пять локтей. Бывают и сепии некоторые в два локтя; такой же величины и даже больше бывают щупальца осьминогов. Род каракатиц невелик[209].

(8) Каракатица отлична от кальмара по форме. У нее острый конец шире, кроме того, круговой плавник идет около всего туловища, а у кальмара прерывается. Каракатица животное глубоководное[210], так же, как кальмар.

(9) За ногами у всех идет голова, расположенная посередине ног, называемых щупальцами. Часть головы составляет рот, в котором находятся два зуба; над ними два больших глаза, между которыми небольшой хрящ, заключающий в себе головной мозг малых размеров. Во рту помещается небольшой мясистый [вырост]: языка никто из них не имеет, а пользуется вместо языка этим [выростом].

(10) Далее, снаружи можно видеть нечто напоминающее мантию; [образующее] ее мясистое [вещество] расщепляется, но не. в прямом направлении, а циркулярно; вокруг него все мягкотелые имеют кожу. За ртом у них следует пищевод, длинный и узкий, к нему примыкает большой круглый зоб, подобный птичьему. За ним следует желудок, подобный сычугу [жвачных], по форме же напоминающий завиток раковины трубачей. От него направляется обратно вверх, ко рту, тонкая кишка. Она толще пищевода.

(11) Внутренних частей ни одно мягкотелое не имеет, кроме той, которую называют митис[211], и находящегося над ней чернильного мешка. Самым крупным [чернильным мешком] обладает сепия, и [у нее же] наибольшее количество [чернильной жидкости. Ее выбрасывают, когда испугаются, все, но преимущественно сепия. Митис лежит под ртом и через него тянется пищевод; в том месте, где кишка поворачивает кверху, снизу расположен чернильный мешок, причем он одет той же перепонкой, что и кишка; одним и тем же путем выходят и чернила, и экскременты. Имеются еще в теле какие-то волосовидные образования[212].

(12) У сепии, кальмара и каракатицы внутри, в спинной части тела, находятся твердые части, которые называют у первой сепион, у прочих — меч. Разница в том, что сепион — образование крепкое и широкое, среднее между рыбьей колючкой и костью; в нем есть часть рыхлая и губчатая. Меч же кальмара тонок и хрящеват. По форме они отличаются друг от друга так же, как туловища [соответствующих животных]. Осьминоги же не имеют внутри чего-либо твердого в этом роде, а [имеют] кругом головы хрящевидное образование, которое отвердевает, когда животное состарится[213].

(13) Самки отличаются от самцов: именно, самцы имеют проход под пищеводом, идущий от мозга в нижнюю часть туловища; место, к которому он направляется, похоже на сосок; у самок два таких прохода, а в верхней части, под обоими, находятся какие-то красные тельца[214]. Яйцо у осьминога одно, с неровной поверхностью и большое; внутри содержит жидкость, одноцветную и ровную, белого цвета; количество ее в яйце так велико, что оно может наполнить сосуд больше головы осьминога. Сепия же имеет две полости, а в них много яиц, похожих на белые градины. Как расположена каждая из этих частей, смотри рисунки в “Анатомии”. Все самцы у них отличаются от самок, и больше всего у сепии: именно у самца вся спинная сторона туловища темнее и шероховатее брюшной, и испещрена полосками, и хвостовой плавник острее.

(14) Существует много родов осьминогов: один — чаще всего показывающийся на поверхности и самой большой величины (береговые вообще гораздо крупнее глубоководных); затем другие небольшие, разноцветные, которых не едят, и еще два других: так называемая эледона, отличающаяся [более] длинными ногами и тем, что она единственная из мягкотелых имеет присоски в один ряд (у всех остальных присоски двурядные), и та, которую одни называют болитеной, другие вонючкой.

(15) Имеются еще два других рода в скорлупе, называемые одними наутилос и понтилос, некоторыми же — яйцом осьминога; раковина его напоминает вогнутый, несращенный гребень. Он часто плавает около земли, затем волнами выбрасывается на сушу и, после отпадения раковины, ловится и на земле погибает. Эти осьминоги малы и по виду похожи на болитен. Другой [род] в раковине наподобие [раковины] улитки. Этот не выходит из раковины, но сидит в ней, как улитка, и иногда протягивает щупальца наружу. Итак, о мягкотелых сказано.

(16) Из мягкоскорлупных первый род — лангусты; и близкий к ним — так называемые омары; последние отличны от лангуст присутствием [крупных] клешней и некоторыми другими незначительными особенностями. Третий род — креветки, и еще другой — крабы. Видов креветок и крабов имеется много: к креветкам [относятся] кифы, крангоны и [еще один] вид мелких креветок, которые не вырастают [в течение жизни]. Наиболее разнообразны крабы, и перечислить [их виды] нелегко.

(17) [Из них] самый многочисленный [вид] — это те, которых называют майи, второй [вид] — пагуры и гераклеотские крабы, затем — речные; прочие [виды] меньше и в основном безымянны. Около Финикии на берегу водятся крабы, которых называют конями, потому что они бегают так быстро, что поймать их нелегко. Если их вскрыть, то они оказываются пустыми, так как им не хватает питания. Есть и другой вид, [размером] небольшой, как крабы, но внешне похожий на раков[215].

(18) Все они, как сказано раньше, твердую раковину имеют снаружи, на месте кожи, а мясные части внутри. На брюшной стороне они более покрыты пластинками, в которых самки и порождают потомство.

(19) Ног лангусты имеют с каждой стороны по пяти, включая крайние клешни. Из креветок, кифы имеют по пяти ног с каждой стороны около головы, заостренных, и другае пять около живота, с широкими концами. Пластинок на брюшной стороне они не имеют, а на спинной такие же, как у лангустов. Крангон же наоборот: первые четыре имеет с каждой стороны [широкие], затем следующие три с каждой стороны тонкие; остальная же большая часть тела ног не имеет. Ноги у всех сгибаются вбок, как у насекомых, клешни же (у тех, у кого они имеются) вовнутрь.

(20) Лангуст имеет хвост и пять плавников, а креветка горбатая, называемая также кифа, — хвост и четыре плавника. Плавники имеет и крангон с каждой стороны на хвосте. Середина плавников у обоих, [у кифы и крангона], шиповата, только у крангона они широкие, у кифы заостренные. Один только краб из мягкоскорлупных не имеет хвоста; тело креветок и лангустов продолговатое, а у крабов круглое.

(21) Лангуст-самец отличается от самки: у самки первая нога раздвоена, у самца с одним когтем, и плавники на брюшной стороне у самки велики и перекрещиваются у шейки, у самца меньше и не перекрещиваются. Кроме того, у самца на последних ногах имеются как бы шпоры, большие и острые, у самки они меньше и тупые.

(22) Оба пола одинаково имеют перед глазами два больших шиповатых рога и снизу другие рожки, малые и гладкие. Глаза у всех у них твердые и двигаются наружу, внутрь и наискось. Так же и еще в большей степени у большинства крабов.

(23) Омар имеет окраску беловатую, [притом] усеян белыми пятнами. Нижних ног у него до больших восемь, затем две большие ноги, много длиннее и на конце шире, чем у лангуста. Они неодинаковы: именно, правая имеет конечную часть широкую, продолговатую и тонкую, левая же — толстую и округлую.

(24) Та и другая нога на конце расщеплены наподобие челюстей и имеют снизу и сверху зубы, только на правой ноге они все малы и остры, на левой же на конце они остры, а посередине напоминают коренные, причем на нижней ветви их четыре, и они смежные, на верхней — три несмежных. На обеих ногах движутся верхние ветви и прижимаются к нижним; обе ноги искривлены наружу и как бы самой природой назначены для схватывания и сжимания.

(25) Над большими ногами, немного ниже рта, две другие волосатые, а ниже их жабровидные части около рта, многочисленные и [также] снабженные волосами. [Ноги и жабровидные части находятся] в постоянном движении: животное сгибает и приближает обе волосатые ноги ко рту. Ноги около рта снабжены также тонкими выростами.

(26) Зубов [омар] имеет два, как лангуст, над ними два длинных рога, однако значительно более коротких и тонких, чем у лангуста, и еще четыре других, схожих с ними по форме, но еще более коротких и тонких. Над ними глаза, маленькие короткие, а не такие, как у лангуста, крупные. Над глазами как бы лоб, острый и шероховатый, больше, чем у лангустов. Вообще вся голова[216] острее, грудь же значительно шире, чем у лангуста, и все тело мясистее и мягче.

(27) Из восьми ног четыре на концах раздвоены, четыре — нет. То, что окружает так называемую шейку, разделено снаружи на пять частей, шестая, крайняя, — широкая с пятью пластинками; внутренних частей, на которых самки откладывают яйца, четыре волосатых; на каждой из указанных частей снаружи имеется короткий и прямой шип.

(28) Все тело и грудь у омара гладкие, а не так, как у лангуста, шероховатые, только на больших ногах снаружи имеются крупные шипы. Между самкой и самцом не наблюдается [в отношении устройства ног] никакой разницы, поскольку и у самца и у самки одна из клешней, какая придется, бывает более крупной, обеих же одинаковых никто не имеет. Все мягкоскорлупные захватывают морскую воду около рта, а выпускают ее — крабы через небольшой его участок, лангусты же около жабровидных частей, которых они имеют много.

(29) Общее всем этим животным то, что они все имеют Два зуба (так как и у лангуста первых зубов два) и вместо языка более мясистый рот, затем желудок, прямо следующий за ртом, кроме лангустов, у которых перед желудком[217] имеется небольшой пищевод; затем из желудка идет прямая кишка. Оканчивается она у лангустовых и креветок прямым отрезком, [идущим до самого] хвоста, где они выводят испражнения и откладывают яйца, у крабов — там, где они имеют добавочную скорлупу[218], посередине ее, кнаружи от места, где и они откладывают яйца. Кроме того, самки их имеют около кишки место для яиц. И все они имеют так называемый митис или мак[219] большей или меньшей величины. Отличительные признаки, свойственные каждому роду, следует рассмотреть в отдельности.

(30) Лангусты, как сказано, имеют два больших полых зуба, в которых содержится сок, подобный митису, а между зубами небольшой мясистый [вырост], похожий на язык. От рта у них идет короткий пищевод и смежный с ним перепончатый желудок, у входа в который есть три зуба, два друг против друга, третий снизу. С боковой стороны желудка кишка простая и одинаковой толщины на всем протяжении вплоть до места выхода испражнений.

(31) Эти [части] имеют все: и лангусты, и креветки, и крабы, так как и крабы имеют [такого рода] зубы, [только их] два. Далее, лангусты имеют проток, начиная от груди до места выхода испражнений; у самок он маточный, у самцов семенной; проток этот прилежит к вогнутой стороне мяса, так что [со всех сторон] окружен мясом. Кишка прилежит к выпуклой части, а проток к вогнутой: расположение такое же, как у четвероногих. Проток самца ничем не отличается от протока самки: оба они тонкие, белые и содержат желтоватую жидкость, далее, оба начинаются от груди. Таким же образом и у креветок имеются яйцо и завитки.

(32) Особенность самца по сравнению с самкой составляют два белых отдельных образования[220] в мясе грудной полости, похожие по своему цвету и веществу на хоботки сепий; они извиты наподобие мака у трубачей; начинаются они от впадин, лежащих ниже последних ног. Мясо в груди красное, кровяного цвета, на ощупь клейкое и непохожее на мясо. От находящейся в груди части, похожей на [мак] трубачей, идет другой завиток, толщиной в бечевку, ниже которого подвешены к кишке два рыхлых семенника. Эти части имеет самец.

(33) Самка же имеет яйца красного цвета, прикрепленные к желудку и кишке с обеих сторон до мясистой части и одетые тонкой перепонкой. Таковы их наружные и внутренние части.

Установилось так, что у животных с кровью внутренние части имеют названия, так как у них имеются все внутренности, а у бескровных ни одна названия не имеет; общими для тех и других являются только желудок, пищевод и кишка.

(34) О крабах, их клешнях и ногах, что они их имеют и в каком виде — сказано раньше. В большинстве случаев у всех правая клешня больше и сильнее. Сказано раньше и о глазах, что они в большинстве случаев смотрят вбок. Туловище у них единое и нерасчлененное, далее голова и другие части, какие есть. Глаза у одних сбоку и сверху, сейчас же под спиной, широко расставленные, у некоторых же посередине и близко друг от друга, как у гераклеотских крабов и майи.

(35) Ниже глаз — рот, и в нем два зуба, как у лангуста, только они не круглые, а продолговатые, и над ними две покрышки, между которыми находится нечто подобное тому, что у лангуста около зубов. Краб воспринимает воду местом около рта, толкая ее покрышками, выпускает же через проходы вверху рта, закрывая покрышками место, где она вошла. Проходы эти находятся непосредственно под глазами, и когда воспринимается вода, он закрывает рот обеими покрышками, затем указанным путем выпрыскивает воду.

(36) За зубами следует пищевод, совсем короткий, так что кажется, будто прямо за ртом лежит желудок, а за ним двураздельный желудок, из середины которого выходит кишка, простая и тонкая. Оканчивается кишка под наружной покрышкой, как и было сказано раньше. Между покрышками находится нечто подобное тому, что у лангуста около зубов[221]. Внутри туловища находится желтый сок, небольшие продолговатые белые образования и другие, рассеянные, огненного цвета. Самец отличается от самки величиной, шириной и хвостовой покрышкой, более выстоящей и выпуклой, похожей [на ту, которую имеют] самки лангустов.

(37) Так обстоит дело относительно частей мягкоскорлупных. Животные черепокожие, как-то: улитки, морские раковины и все так называемые устрицы, а также род [морских] ежей имеют мясные части там же, где мягкоскорлупные, в тех случаях, когда [эти части] у них есть. А именно, [мясные части у черепокожих располагаются] внутри, черепок же снаружи; внутри же ничего твердого. Между собой у них существует много различий, и в отношении черепков, и в отношении внутреннего мяса.

(38) Одни из них не имеют никакого мяса, например, [морской] еж, другие, хотя имеют, но внутри оно незаметно, за исключением головы: [так обстоит], например, у наземных улиток и у [тех сухопутных черепокожих, которых] иногда называют “коккалии”. Из морских [черепокожих так же обстоит] у багрянок, трубачей, у морской улитки и у прочих [обладающих] коническими [раковинами][222].

(39) Среди остальных [черепокожих] одни являются двустворчатыми, другие одностворчатыми. Я называю двустворчатыми тех, которые окружены двумя черепками, одностворчатыми — [тех, которые заключены] в один, причем мясо лежит на поверхности, например, блюдечко. Из двусторонних одни способны раскрываться, как гребешки и мидии: все они сращены с одной стороны, другая створка у них свободна, так что [они] могут открываться и закрываться. Другие же, хотя и двустворчаты, но закрыты с обеих сторон, как морские черенки. Есть и такие, у которых все тело окружено черепком, и снаружи голого мяса совсем не видно, например, у так называемых асцидий.

(40) Далее, существует разница между черепками как таковыми: одни имеют гладкую поверхность, как морской черенок, мидия и. раковины, называемые некоторыми “молочными”; другие же — шероховатую, как озерные устрицы, пинны, отдельные виды раковин, трубачи; и из них одни полосаты, как гребешок и некий вид раковин, другие — без полос, как пинны и другой вид раковин. Различия существуют также по толщине и тонкости как целых черепков, так и их частей, например, краев: одни с тонкими краями, например, мидии, другие с толстыми, как озерная устрица.

(41) Далее, одни из них передвигаются, например, гребешок (иные утверждают даже, что гребешки летают, так как они часто выпрыгивают из снастей, которыми их ловят), другие неподвижны вследствие прикрепления, например, пинна. А [черепокожие, обладающие] завитым черепком, все двигаются и ползают; и блюдечко, отделившись, отыскивает пищу. Общей [особенностью] для них и для других с твердым черепком [является] гладкая внутренняя поверхность черепка.

(42) Мясистая же часть у одностворчатых и двустворчатых прирастает к черепку, так что оторвать [ее можно только, применив] силу; у завитковых она легче отделяется. Особенность их черепка состоит в том, что его наиболее удаленная от головы часть у всех [черепокожих данного рода] образует завиток. Кроме того, все они от рождения имеют крышечку. Все завитковые извиты в правую сторону[223] и двигаются не в направлении завитка, а в обратном. Такие различия существуют у этих животных в наружных частях.

(43) Строение же внутренних частей у всех [черепокожих] приблизительно одинаково, в особенности у завитковых, так как различаются они друг от друга по величине и по свойствам, относящимся к количеству; немногим разнятся [между собой по внутреннему строению] также одностворчатые и двустворчатые замкнутые; от неподвижных же они отличаются больше. Это будет яснее из дальнейшего. Строение всех завитковых однородно, различие же, как было сказано, сводится к количественному: прежде всего, у одних части крупнее и заметнее, у других наоборот; далее, по твердости, мягкости и тому подобным свойствам.

(44) Все [завитковые] имеют мясо в отверстии черепков жесткое, у одних больше, у других меньше. Из середины его выходят голова и два рожка. У больших животных они большие, у меньших совсем малы. Голова выходит у всех одним и тем же способом, и если [животное] чем-либо испугано, втягивается обратно внутрь.

(45) Они имеют рот, а некоторые, как, например, улитки, и зубы, острые, малые и тонкие. Некоторые имеют и хоботки, как мухи, в виде языка; у трубачей и багрянок он твердый, как у слепней и оводов, которые прокалывают им кожу четвероногих, а сила его даже больше, так как они пробуравливают им черепки черепокожих, которыми лакомятся.

(46) За ртом следует прямо желудок: у морских улиток он похож на зоб птиц, внизу имеет два жестких выроста вроде сосков, какие имеются и у сепий, только здесь они тверже. От желудка идет простой длинный пищевод до митиса, находящегося на дне. Это ясно видно у багрянок и у трубачей в завитке черепка.

(47) За пищеводом следует кишка; пищевод и кишка образуют непрерывное целое, простого строения до выхода. Начало кишки находится у завитка митиса, и здесь она шире (ведь “мак” у всех, имеющих черепок, в своей большей части есть как бы выделение); затем, сделав изгиб, кишка направляется вверх, обратно к мясной части, и оканчивается около головы, где и выделяются испражнения, [что происходит в основном] одинаково у всех завитковых: как наземных, так и морских.

(48) У больших улиток от желудка к пищеводу идет окруженный перепонкой длинный и белый проход, похожий цветом на соскообразные тела вверху; он имеет насечки, такие же, как на яйце лангустов. Только цвет у [этого соска] белый, а там красный. Какого-либо выхода или отверстия у него нет, но он заключен в тонкую перепонку и имеет в себе узкую полость. От кишки вниз протягиваются непрерывно темные и бугристые образования[224], какие имеются и у черепах, только менее темные. Морские улитки также имеют эти образования, и кроме того белые[225], только у [улиток] меньшей [величины] и [эти образования] помельче.

(49) Одностворчатые и двустворчатые в некоторых отношениях схожи [с завитковыми], в других — устроены иначе: они имеют голову, рожки, рот и подобие языка, но у небольших животных вследствие малых размеров они не видны, в других случаях, у мертвых или недвижимых, не ясны. Митис имеют все, только не в одном месте, различного [строения у различных черепокожих] и не одинаково заметный, причем у блюдечка он внизу, в основании, а у двустворчатых — у места сочленения [створок].

(50) И волосистые образования[226] расположены у всех них кругом, так же, как у гребешков. Так называемый “яичник” у тех, которые [его] имеют, и в тех случаях, когда [они] имеют [его в заметном виде], расположен кругом в другой стороне окружности, так же, как белое тело у улиток, ибо оно подобно ему. Однако все упомянутые части, как сказано, хорошо видны у крупных [черепокожих], у мелких же или совсем не видны, или с трудом. Поэтому лучше всего [они] различимы у больших гребешков: у них вторая створка широкая, наподобие покрышки.

(51) Выход выделений у всех прочих находится сбоку: имеется проход, через который они выходят наружу, а “мак”, как сказано, у всех есть выделение в перепонку. Так называемый яичник ни у кого не имеет протока, но образует вздутие в самом мясе; оно находится не на той стороне, где кишка, но [таким образом, что] “яичник” лежит с правой стороны, а кишка с левой. Итак, у всех прочих выход извержений таков, а у дикого блюдечка, которое называют иногда морским ухом, выделение выходит в нижней части черепка, поскольку здесь [черепок] имеет отверстие. У [морского уха] хорошо виден и желудок, лежащий за ртом, и яйцевидные образования. Как все это расположено, можно видеть в “Анатомии”[227].

(52) Так называемый крабик в некоторых отношениях имеет общее и с мягкоскорлупными и с черепокожими: сам он по своей природе схож с лангустовыми и возникает сам по себе, но входит в черепок и живет в нем подобно черепокожим, вследствие чего похож на тех и на других. Видом он, говоря попросту, похож на пауков, только нижняя часть головы и груди у него больше.

(53) Он имеет два тонких красных рожка и ниже их — два длинных глаза, которые не прячутся внутрь и не наклоняются, как глаза крабов, а стоят прямо; под ними находится рот и вокруг него большое количество каких-то как бы волосовидных образований. За ними следуют две двойные ноги, которыми он привлекает пищу, и две других с каждой стороны, и третья небольшая. Нижняя часть туловища вся мягкая, а если ее вскрыть, внутри желтая. От рта идет один проход к желудку, а проход для испражнений не заметен. Ноги и грудь хотя и тверды, но не так, как у крабов.

(54) С черепком у него сращения нет, как у багрянок и трубачей, но его легко отделить. Те, которые живут в завитках, длиннее живущих в неритах. Другой род, живущий в неритах, во всем прочем подобен предыдущему, только правая из двойных ног у него небольшая, а левая большая, и с помощью ее [это черепокожее] главным образом и передвигается.

(55) Попадается [рыбакам] и еще один род, живущий в раковинах, который прирастает таким же образом и схож во всем прочем, его называют раком-отшельником. У нерита раковина гладкая, крупная и округлая, по виду похожая на трубачей, однако “мак” у них не черный, а красный, и сильно прикрепляется серединой. В хорошую погоду они отделяются и добывают себе пищу; во время ветров крабики сидят между камнями в тиши; нериты же прилипают, как блюдечки; так же ведут себя гайморроиды и все подобные роды.

(56) [Они] прилипают к камням, закрывая [при этом] свою крышку, которая служит у них затычкой: то, что у двустворчатых выполняют обе створки, у завитковых [выполняет] другая часть. Внутри у них находится мясистая часть, и в ней ротовое отверстие. Так же обстоит у гайморроид, багрянок и всех подобных черепокожих.

(57) Те же [крабики], у которых левая нога больше, не живут в завитках, но в неритах. Существуют морские улитки, содержащие в себе животных, похожих на малых раков, которые водятся в реках. [Эти животные] отличаются от [раков] мягкостью частей, находящихся внутри черепка. Каковы же [они] на вид, можно усмотреть из “Анатомии”.

(58) Ежи [морские] мяса не имеют. Их особенность заключается в том, что они все пустые и никакого мяса внутри не имеют, а темные части имеют все. Существует много родов ежей; один из них употребляется в пищу, тот, в котором имеются так называемые яйца, большие и съедобные, [причем эти яйца имеются] равным образом в крупных и мелких [особях], так как и совершенно еще малые содержат их.

(59) Два других рода: один спатангов, другой так называемых брюссов — это формы глубоководные и редкие. Далее, так называемые ежовые матки, величиной больше всех. Кроме них [существует] еще один род, некрупный по размеру, но с длинными и твердыми иглами. Он водится в море на большой глубине и употребляется иногда [как средство] против затрудненного мочеиспускания.

(60) Около Тороны[228] водятся морские ежи белые, с белой скорлупой, иглами и яйцами. Они больше других в длину, а иглы у них не большие и не крепкие, но мягче, [чем у Других]. Темных частей у них несколько и они смыкаются у внешнего прохода, а между собой не соединены, так что они как бы разделяют его на части. Съедобные ежи двигаются быстрее всех и чаще всех, доказательством чему служит, что на их иглах всегда имеются какие-то [мелкие предметы]. Все они имеют яйца, но у некоторых [яйца эти] совсем малы и несъедобны.

(61) Оказывается, что так называемая голова и рот у [морских] ежей находятся снизу, а место выхода испражнений — вверху, и то же имеет место у всех завитков и блюдец: так как добывание пищи у них идет снизу, то и рот у них обращен к пище, а испражнения выделяются вверху, на спинной стороне черепка.

(62) Имеется у [морского] ежа пять зубов, полых внутри, а посередине между ними мясистое тело, вместо языка. Дальше идет пищевод, затем желудок, разделенный на пять частей и наполняемый выделениями. Все его полости сходятся в одно место, к выходу, где черепок пробуравлен. А под желудком, в другой перепонке, находятся так называемые яйца, равные по числу у всех, а именно, их количество нечетное и составляет пять.

(63) Вверху же, от начала зубов свисают черные части, горькие и несъедобные; подобные части или аналогичные им имеются у многих животных: и у черепах, и у жаб, у лягушек, и у [ракушекзавитков, и у мягкотелых, только они имеют различный цвет; и у всех животных эти части несъедобны, совсем или в большей, или меньшей степени[229]. Если же [рассматривать] тело ежа [по оси пищеварительного канала, от его] начала и до конца, то оно представляется непрерывным, а в отношении поверхности оно состоит из отдельных частей, как фонарь, не обтянутый со всех сторон кожей[230]. Иглами [морской] еж пользуется, как ногами: опираясь на них, двигается и переменяет место.

(64) Природа так называемых асцидий сильнейшим образом отличается от всех упомянутых [черепокожих]: у них одних только все тело скрыто в черепке, причем черепок этот по своим свойствам занимает середину между кожей и раковиной, почему и режется, как твердая шкура. Они прирастают к камням черепковой [частью]; имеют два прохода, отстоящих друг от друга, совсем маленьких и труднозаметных[231]. Через [эти проходы асцидии] выпускают и втягивают жидкость. Заметных выделений, которые имеют прочие черепокожие [одни — наподобие] выделений морского [ежа, другие — “мак”], у них нет.

(65) Когда их вскроешь, то прежде всего внутри, около черепка, у них находится жилистое [вещество], в котором [заключена] мясистая [часть], непохожая на [таковую] всех прочих [черепокожих]. Само мясо, правда, у всех одинаково. Оно приращено к оболочке и к коже в двух местах сбоку, и там, где приращено, оно с обеих сторон уже в тех [концах], которые вытянуты по направлению к пронизывающим черепок наружным проходам. Через [эти проходы асцидия] выпускает и забирает воду, как если бы один был ртом, другой выходом для выделений. Из [обоих проходов] один толще, другой тоньше. Внутри [имеется по] полости с обеих [сторон], их разделяет [перегородка] без отверстий. В обеих полостях находится жидкость. Никаких других частей асцидия не имеет, ни [играющих роль] органов, ни чувствующих, ни, как сказано раньше в другом месте, служащих для выделения. Окраску асцидия [имеет] иногда желтую, иногда красную.

(66) Существует еще особый род акалеф; они прирастают к камням, как некоторые черепокожие, но иногда отделяются от них. Раковины у акалефы нет, а все тело ее мясисто. Она чувствует, схватывает поднесенную руку и удерживает ее, как осьминог щупальцами, так сильно, что мясо вспухает. Посередине она имеет рот и, пользуясь камнем, как раковиной, ждет, не попадется ли какая-нибудь мелкая рыбешка. [Ее] она хватает так же, как руку. Так же поступает она, если [вообще] попадает что-либо съедобное. Один из видов отделяется от камней и поедает все, что попадается, — и [морских] ежей и блюдечки. Никакого заметного выделения у них нет, и в этом отношении они похожи на растения.

(67) Акалеф имеется два вида: одни поменьше и более съедобные, другие (какие встречаются также и возле Халкиды) большие и жесткие. Зимой мясо их плотное, потому их ловят и едят, летом же [они] погибают: расплываются и если их тронуть, сразу распадаются, так что целыми их вытащить нельзя. С трудом перенося жару, они [стараются] поглубже упрятаться в камни.

(68) Итак, о мягкотелых, мягкоскорлупных и черепокожих, какие у них имеются наружные и внутренние части, сказано.

Теперь таким же образом надо сказать и о насекомых. Род этот включает в себя много видов и для некоторых, родственных друг с другом, общего имени не имеется, как, например, для [вида, состоящего из] пчелы, осы, шершня и всех им подобных, а также для тех, у кого крыло находится во влагалище, [и в том числе для] золотого жука, жука-рогача, кантариды и им подобных.

(69) У всех [насекомых] имеются три общие части: голова, брюшко, заключающее в себе желудок, и третья, промежуточная, которая [соответствует] груди и спине прочих животных. Эта часть у большинства едина, но у длинных и многоногих средняя часть несет почти столько же насечек, [сколько в ней сегментов].

(70) Все насекомые по разделении на части продолжают жить, кроме тех, которые сильно охлаждены или благодаря малой величине быстро охлаждаются: ведь и осы, если их разрезать, живут. Вместе со средней частью живут и голова и брюшко, но без нее голова не живет. Насекомые длинные и многоногие после разделения живут долгое время, и отрезанная часть двигается в обе стороны: именно к месту разреза и к хвосту, как у так называемой сколопендры.

(71) Все они имеют глаза, а других органов чувств у них никаких не заметно, только у некоторых имеется подобие языка, которое [есть и] у всех черепокожих. Им они ощущают вкус и втягивают пищу. Это образование у некоторых мягко, а у других имеет такую же силу, как у багрянок. Слепни и оводы имеют его очень крепким, так же и большинство прочих насекомых, так как все, не имеющие жала сзади, имеют его в качестве оружия. Те, кто его имеет, не имеют зубов, за исключением немногих, так как и мухи при его помощи сосут кровь и комары им жалят.

(72) Некоторые из насекомых имеют также жало; и у одних оно находится внутри, как у пчел и ос, у других же снаружи, как у скорпиона, и из всех насекомых он один только имеет длинный хвост. Кроме того, он имеет клешни, так же как скорпионоподобное насекомое, живущее в книгах[232].

(73) Летающие насекомые, кроме прочих частей, имеют и крылья, при этом одни из них двукрылы, как мухи, у других четыре крыла, как у пчел; ни одно насекомое, у которого жало сзади, не имеет только два крыла. Далее, одни из летающих имеют на крыльях покрышку, как, например, золотой жук, другие, как пчела, покрышки не имеют. У всех у них полет происходит без помощи хвоста, и крыло не имеет ни стебля, ни расщепления.

(74) Далее, некоторые имеют перед глазами рожки, как бабочки и жуки-рогачи. У прыгающих насекомых задние ноги больше, и прыгательные части сгибаются назад, как у четвероногих.

(75) У всех у них спинная сторона отличается от брюшной, как это [имеет место] и у прочих животных. Мясо у них в теле не такое, как у черепокожих, и не похоже на их внутренние части, но в то же время не похоже на [собственно] мясо, но среднее между тем и другим. Поэтому они не имеют ни колючей кости, ни простой, ни такой как у сепии, ни черепка вокруг; их поддерживает их собственное тело благодаря его твердости, и никакой другой опоры им не нужно.

(76) Кожа у них есть, но совсем тонкая. Таковы их наружные части. Что касается внутренних, то у большинства сейчас же за ртом следует кишка, прямая и простая вплоть до выходного отверстия; у немногих она извита. Ни одно из насекомых не имеет ни внутренностей, ни жира[233], так же, как и прочие бескровные животные. Некоторые из них имеют желудок и [располагающуюся уже вслед] за ним остальную кишку, простую или извитую: так [обстоит], например, у акридов.

(77) Одна цикада из всех насекомых и прочих животных не имеет рта, но подобно имеющим жало сзади, у нее есть языкоподобная часть, длинная, сращенная и нерасщепленная, посредством которой она кормится только росой[234], и в желудке у нее нет никакого выделения. Существуют несколько видов цикад, которые различаются большей или меньшей величиной и тем, что так называемые певчие имеют перетяжку в середине грудной [части] и ясно заметную перепонку, а [мелкие] цикадки [всего этого] не имеют.

(78) В море существуют и некоторые особенные животные, которых благодаря их редкости не удается поместить в какой-либо род. Иные из опытных рыбаков рассказывают, будто видали в море животных, похожих на палочки, черных, округлых и равномерной толщины, других — похожих на щиты, красного цвета с густо сидящими плавниками, и еще других, похожих по виду и величине на мужской половой орган, только вместо яичек с двумя плавниками. [Этих животных] иногда удается поймать в сети с многими крючками. Таковы внутренние и наружные части животных каждого рода в общем и в частностях.

(79) Теперь следует сказать о чувствах: они не в одинаковой мере присущи всем, а у одних имеются все, у других меньше. Их наибольшее число пять: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, и кроме этих [чувств], по-видимому, никаких других нет.

(80) Человек, животные живородящие и ходящие, а кроме того, все живородящие с кровью имеют, по-видимому, все [пять чувств]. Исключение [составляют] уродливые роды, например, крот. Это животное лишено зрения, так как явно заметных глаз у него нет, но если снять толстую кожу с головы в месте, где снаружи бывают глаза, то внутри оказываются испорченные глаза, имеющие все те же части, что и настоящие, так как они имеют и черную часть, и внутри черной так называемый зрачок, и глазное яблоко, однако все это меньше явных глаз. Снаружи ничего этого не заметно вследствие толщины кожи, как если бы во время возникновения [глаз] природа их была изуродована.

(81) От головного мозга, где он соединяется со спинным, идут два прохода, жилистые и крепкие, которые направляются к самым орбитам глаз и оканчиваются у верхних резцов. Прочие, [не из уродливых родов] животные получают ощущения от цветов и звуков и, кроме того, от запахов и вкусовых веществ. А пятое чувство, называемое осязанием, имеют и вообще все животные, включая [и уродливые роды].

(82) У некоторых животных, таким образом, ясно заметны органы чувств, особенно зрения (так как они имеют определенное место для глаз) и слуха: одни имеют уши, другие — заметные слуховые проходы. То же относится и к обонянию, так как одни имеют носы, другие — обонятельные отверстия, как, например, род птиц.

(83) [Существует] также и [особый] орган для ощущения вкуса: язык. Из водных животных, именуемых рыбами, одни имеют в качестве органа вкуса язык, однако в неясной [форме], так как он у них костный и неподвижный, а у некоторых рыб имеется мясистое нёбо, например, из речных — у карповых, так что, если не рассматривать внимательно, можно счесть его языком. А что [рыбы], отведывая пищу, ощущают, это ясно: многие из них получают удовольствие от особых вкусовых веществ и хватают амий и жирных рыб как наилучшее лакомство, как бы наслаждаясь вкусом и поеданием таких приятных блюд.

(84) Что касается слуха и обоняния, то явных органов [для этих чувств у рыб] нет, так как то, что у некоторых может показаться по их месту ноздрями, не доходит до мозга, но у одних оканчивается слепо, у других открывается в жабры. А что они слышат и обоняют, это очевидно; они явно избегают и сильных звуков, например, от гребли триер, так что легко ловятся в своих логовищах. Ведь если снаружи звук будет и небольшой, но для всех тех, которые слушают его в воде, он покажется тяжелым, сильным и низким.

(85) То же происходит и при ловле дельфинов; когда их вплотную окружают челноками, производя ими шум в море, их кучей заставляют выбрасываться на землю и берут очумелых от шума, хотя у дельфинов никакого заметного органа слуха нет.

(86) Далее, во время ловли рыб больше всего остерегаются производить шум или веслом, или сетями, назначенными для ловли, но когда заметят, в каком месте их много, забрасывают сети из такого места, чтобы шум весла или же хода рыбачьей лодки не достиг до этого места, и приказывают всем гребцам плыть в совершенном молчании, пока [рыбы] не будут со всех сторон окружены.

(87) А иной раз, когда хотят их согнать в одно место, делают то же, что при охоте на дельфинов, то есть производят шум камнями, чтобы испугавшись, они собрались в одно место и таким образом их можно было захватить сетями. И прежде чем их окружить, как сказано, запрещают шуметь; когда же окружат, приказывают кричать и шуметь, так как, слыша звуки и шум, они от страха попадают в сети.

(88) Далее, когда рыбаки увидят на далеком расстоянии большие стаи рыб, кормящихся и плавающих в тихую и ясную погоду у поверхности, и пожелают определить их род и величину, то если они подплывут беззвучно, то останутся незамеченными и захватят их еще на поверхности, если же кто-нибудь раньше наделает шуму, то видно, как [рыбы] быстро уплывают. Далее, в реках водятся рыбки, которых иногда называют бычками; так как они прячутся под скалами, их ловят иногда, ударяя о скалы камнями: они (как если бы слышали и оглушались шумом) выпадают [из своих убежищ] и становятся видными.

(89) Что [рыбы] слышат, это ясно из сказанного. Некоторые даже утверждают, что рыбы слышат острее всех животных, так как работающие в море встречали много случаев подобного рода. Наиболее тонким слухом из всех рыб обладают кефаль, морской окунь[235], сальпа, хромиды и все прочие подобного рода рыбы; остальные же в меньшей степени, почему и держатся преимущественно поближе к морскому дну.

(90) То же относится и к обонянию: большинство рыб не желает схватывать несвежей приманки, и не все ловятся на одну и ту же приманку, но требуют [каждая] особенной, различая их обонянием: для некоторых ведь служат приманкой дурнопахнущие вещества, как, например, для сальпы — навоз. Далее, многие рыбы ютятся в пещерах, и когда рыбаки хотят вызвать их для ловли, то смазывают отверстие пещеры пахучими веществами, употребляемыми при солении, на которые они быстро выходят.

(91) Таким же способом ловится и речной угорь: ставят посуду из-под соленья, вставив в горло так называемую вершу. И вообще все более охотно идут на запахи жареного. Прикрепив кусочки мяса сепий, приманивают ими благодаря их запаху: [рыбы] приманиваются тогда лучше. Говорят также, что жареных осьминогов помещают в верши исключительно ради запаха жареного.

(92) Далее, рыбы, идущие стаями, когда выливают воду из-под рыб или со дна корабля, быстро уплывают прочь, как бы чувствуя их запах. Говорят также, что рыбы скорее всего чувствуют запах своей крови: они обнаруживают это тем, что убегают и переселяются на далекое расстояние, когда проливается рыбья кровь. И вообще, если положить в вершу какую-нибудь гнилую приманку, они не хотят ни входить, ни приближаться; а на приманку свежую и поджаренную они приплывают издалека и входят.

(93) Более всего это ясно из сказанного выше о дельфинах: ясно заметного органа слуха у них нет, однако их ловят, оглушая шумом, как говорилось ранее. Нет [у дельфинов] также и заметного органа обоняния, а чувство обоняния у них острое.

(94) Итак, что эти животные имеют все указанные чувства, — это ясно. Остальных же родов животных имеется четыре, делящихся [далее] на виды. [Эти четыре рода: ] мягкотелые, мягкоскорлугшые, черепокожие и, наконец, насекомые. Из них мягкотелые, мягкоскорлугшые и насекомые обладают всеми чувствами: они имеют и зрение, и обоняние, и вкус.

(95) Ведь насекомые, будь то крылатые или бескрылые, ощущают, [даже] находясь на далеком расстоянии, как, например, пчелы и инжирная тля [ощущают] мед: они чувствуют его издали, как бы узнавая по запаху, а от серного запаха многие погибают. Далее, муравьи, если их обсыпать тонким порошком душицы и серы, оставляют муравейники; также при обкуривании оленьим рогом большинство убегает от этого, в особенности же, если их обкуривать стираксом.

(96) Далее, сепии, осьминоги и лангусты ловятся на приманку, а осьминоги так схватывают ее, что не отпускают, даже если их резать, но если прибавить мелколепестника, то, почуяв запах, они тотчас же ее отпускают.

(97) То же относится и к вкусовым ощущениям: все ищут разную пищу и не все наслаждаются одинаковыми соками, например, пчела не садится ни у чего гнилостного, а только у сладкого, комар же никогда у сладкого, а только у кислого. Что касается осязательных ощущений, то, как сказано раньше, они свойственны всем животным.

(98) Что черепокожие имеют обоняние и вкус, это ясно из того, что они ловятся на приманки. [Это известно], например, о багрянках: они приманиваются загнившими веществами и идут на такую приманку издали, как бы получая ощущение. Что они имеют чувство вкуса, это ясно из того же самого; ибо то, к чему животные, руководствуясь запахом, подходят, то и по вкусу доставляет каждому удовольствие. Далее, те, которые имеют рот, получают удовольствие и неудовольствие от соприкосновения с вкусовыми веществами.

(99) Что касается зрения и слуха, то никакого достоверного и вполне очевидного [знания об этих ощущениях у черепокожих] нет. По-видимому, морские черенки, если произвести шум, прячутся; если они почувствуют приближение какого-либо железного [предмета], то [стараются] зарыться поглубже: ведь от них выдается наружу только малая часть, остальное тело находится как бы в норе; и гребешки, если поднести палец, раскрываются и захлопываются, как если бы они видели.[236]

(100) Когда рыбаки ловят нерит на приманку, они делают это, подходя к ним не с подветренной стороны и не производя какие-либо звуки, а молча, как если бы нериты обоняли и слышали; если же [рыбаки] разговаривают, то, как утверждают, нериты быстро уплывают. Наименьшим обонянием из черепокожих ходящих обладает, по-видимому, [морской] еж, из неподвижных — асцидии и морские желуди.

(101) Так обстоит дело у всех животных с органами чувств.

Относительно голоса животных дело обстоит следующим образом. Голос и звук — разные вещи, а третье из [того же рода] — речь. Голоса ни одно животное не может произвести ни одной частью тела, кроме гортани; поэтому у кого нет легкого, нет и голоса[237]. Речь же есть расчленение голоса посредством языка. А именно, гласные производит голос и гортань, согласные же — язык и губы; из них слагается речь. Поэтому животные, не имеющие языка (или совсем, или языка подвижного), не имеют голоса и речи, издавать же звук возможно и другими частями.

(102) Насекомые, таким образом, лишены как голоса, так и речи, но издают звуки при помощи пневмы, находящейся внутри, а не внешней, ибо ни одно из них не дышит; некоторые из них жужжат, например, пчела и крылатые насекомые, другие, как это называется, поют, например, цикады. Звук издают все [те из них], у кого [тело] разделено посредством перепонки, находящейся под перетяжкой, например, один вид цикад — трением пневмы [об эту перепонку]; далее, мухи, пчелы и другие подобные им — подниманием и опусканием [крыльев] во время полета, так как звук есть трение [движущейся при этом] внутренней пневмы. Акриды производят звук трением прыгательных ног.

(103) Ни одно мягкотелое не имеет голоса и не издает естественного звука, так же, как [ни одно] мягкоскорлупное. Рыбы, хотя и безгласны, не имея ни легкого, ни трахеи, ни гортани, все же издают некоторые звуки, [например], трещат, и это называют [их] голосом: так, люра и хромида издают нечто наподобие хрюканья; [издает звук также рыба-]кабан, [входящая в] Ахелой; далее — халкида[238] и “кукушка”: одна [из этих рыб] издает звуки вроде лязга, другая — подобные кукованию, откуда и происходят [их] названия.

(104) Все они испускают звуки, которые кажутся голосом, одни — вследствие трения жабр (так как эти места шиповатые), другие — во внутренних частях около желудка, ибо каждая из них содержит в себе пневму, которая, выходя с трением и двигаясь, производит звук. Также некоторые из селахии, по-видимому, издают скрипучие звуки. Но неправильно говорить, что они имеют голос, [хотя] они и издают звуки: ведь и гребешки, когда несутся от напора воды, что называется летанием, свистят. Также и морские ласточки: они летают, поднимаясь вверх и не касаясь моря, так как имеют широкие и длинные плавники; и как шум, возникающий от крыльев при полете птиц, не есть голос, так его нет и ни у кого из означенных животных. И дельфин ворчит и мычит на воздухе, когда выйдет из воды, однако не так, как упомянутые животные: это ведь голос, так как у него есть легкое и трахея, но нет ни подвижного языка, ни губ, чтобы он мог издавать членораздельные звуки.

(105) Из числа тех, которые имеют язык и легкое, животные яйцеродящие и четвероногие, хотя и подают голос, но слабый, причем одни — шипят, как змеи, другие — издают тонкий и слабый звук, третьи — короткий свист, как черепахи. А у лягушки язык особенный: именно, передняя часть его, которая у прочих свободна, [у лягушки] приращена наподобие [того, как это бывает] у рыб, а часть, обращенная к глотке, свободна и сложена в складку; ею-то лягушка и издает своеобразный звук. И кваканье, происходящее в воде, самцы лягушек производят тогда, когда призывают самок к спариванию.

(106) Ведь каждому роду животных свойственны особые звуки, призывающие к общению и сближению, как, например, козлам, свиньям, баранам. [Лягушка же свое] кваканье производит, когда, поставив нижнюю челюсть в уровень с водой, она охватывает ею верхнюю. По-видимому, когда челюсти начинают просвечивать от напряжения, глаза служат как бы фонарями, так как спаривание происходит обыкновенно ночью.

(107) Род птиц обладает голосом, и своего рода языком, преимущественно же те, у которых язык умеренной ширины или у которых он тонок. У некоторых и самцы и самки издают одинаковые звуки, у некоторых — различные. Малые птицы многозвучнее и болтливее больших. И такой становится каждая птица преимущественно во время спаривания. Далее, одни птицы кричат во время боя, например, перепел, другие — перед боем, вызывая на него, как куропатка, или когда победят, как петухи.

(108) Поют у некоторых родов птиц одинаково самцы и самки, например, и самец и самка соловья [поют], только самка прекращает пение, когда сидит на яйцах и [выкармливает] птенцов; у других же — больше самцы, например, петухи и перепела, а самки у них не поют.

(109) Живородящие четвероногие обладают каждое различным голосом, но речи из них никто не имеет, она свойственна только человеку; ведь те, кто имеет речь, имеют и голос, а у кого есть голос, не все имеют речь. Все глухие от рождения становятся и немыми: звуки они издают, но речи у них никакой нет. Дети же, как не владеют прочими частями, так сначала не владеют и языком; они недоразвиты и развиваются позже, так что многое из них шепелявят и картавят.

(110) И звуки голоса и речь различны смотря по местности. Голос отличается больше всего высотой или низкостью, по виду же различия внутри одних и тех же родов никакого нет; а в отношении членораздельности, которую можно, пожалуй, назвать речью, он отличается в зависимости от местности: например, одни куропатки квохчут, другие издают трели. И среди мелких птичек некоторые поют не тем же голосом, как их родители, если бывают отлучены от них и слышат пение других птиц. Наблюдались случаи, что и соловей обучал птенцов, и следовательно, членораздельность по природе не одинакова с голосом, а может быть создана.

(111) У человека голос один и тот же, а речь неодинакова. А голос слона, произведенный одним ртом без участия хобота, носит дыхательный характер так же, как у человека, когда он выдыхает или стонет; а с хоботом он похож на хриплую трубу.

(112) Что касается сна и бодрствования животных, то — что животные ходящие [и имеющие] кровь спят и бодрствуют, это вполне очевидно, так как все, имеющие веки, спят, смыкая их. Далее, и сны видят не только люди, но и лошади, собаки, быки, а кроме них овцы, козы и весь род живородящих четвероногих. Это доказывается тем, что собаки лают [во время сна].

(113) У яйцеродящих на это указаний нет, а что они спят, это очевидно. То же относится к водным животным, как-то: к рыбам, мягкотелым, лангустам и им подобным. У них всех сон короток, но видно, что они спят.

(114) Почерпнуть доказательство этому, [наблюдая над] глазами, невозможно, так как никто из них не имеет век. [Можно исходить] только из их неподвижности. Ловятся рыбы, если не помешают так называемые [рыбные] вши и блохи, таким образом, что их [спящих] легко можно брать рукой; если же их сон продлится [слишком долго, то может случиться, что эти паразиты], находясь в большом количестве, нападают на них ночью и съедают их. Они возникают в глубине моря в таком [большом] количестве, что поедают и приманку для рыб, если таковая пролежит некоторое время на дне[239]. Нередко рыбаки вытаскивают с приманкой вместе [помногу этих паразитов.] сцепившихся в один шар.

(115) Но больше всего о том, что рыбы спят, можно заключить из таких [фактов]: часто для рыб ловящий их настолько незаметен, что может их схватить рукой или неощутительно [для них] поразить их. В такое время они находятся в совершенном покое и ничем не двигают, только слегка хвостом. Ясным становится, что они спят, также из того, как они перемещаются, если что-нибудь их подвинет, когда они покоятся, так как они переносятся, как сонные. Далее, при ловле с огнем рыб можно бывает поймать [как раз] благодаря тому, что они спят.

(116) Часто и сторожащие тунцов охватывают сетями спящих: это явствует из того, что их ловят, [когда они находятся] в полном покое, и белки глаз у них показываются снизу. Спят они больше ночью, чем днем, так крепко, что если их ударить, они не двигаются. Большинство из них спит на земле, на песке, находящиеся в глубине — на каком-нибудь камне, или притаясь под скалою или кучей песка; широкие рыбы спят на песчаном дне: их распознают по изменению фигуры песка и добывают, поражая трезубцами. Морского волка, дораду, кефаль и им подобных нередко можно поразить трезубцем днем, потому что [они в это время] спят; если же они не [спят], то вряд ли удастся поразить кого-либо из этих [рыб] трезубцем. Селахий иногда спят настолько крепко, что их можно брать руками.

(117) Дельфин, фалена и все, имеющие дыхательную трубку, спят, выставив из моря трубку, через которую они дышат, и слегка двигая плавниками; а дельфин даже храпит, как слышали некоторые.

(118) Спят и мягкотелые таким же образом, как рыбы; подобно им и мягкоскорлупные. Что среди животных и у насекомых наступает сон, ясно из следующих признаков: они успокаиваются и явным образом становятся неподвижными; это выступает яснее всего у пчел, так как они ночью затихают и перестают жужжать. Ясно это также на тех насекомых, которые больше всего находятся при нас, так как они успокаиваются ночью не только вследствие того, что плохо видят (ведь все твердоглазые видят неясно), но не в меньшей степени и при свете светильников.

(119) Сновидений из всех животных больше всего видит человек. В младенчестве и у детей снов еще совсем не бывает, но в большинстве случаев они появляются около четырех или пяти лет. Бывали случаи, когда мужчины и женщины вообще не видали снов. Случалось иногда, что некоторые из них с течением времени увидели сон и после этого происходила в их теле перемена, у одних, ведущая к смерти, у других — к болезни. Так обстоит дело относительно ощущений, сна и бодрствования.

(120) Мужской и женский пол у одних животных есть, у других же нет, но по некоторому подобию говорят, что они рождают и зачинают. У неподвижных животных нет никаких самцов и самок, как и вообще у черепокожих; а у мягкотелых и мягкоскорлупных имеются как самки, так и самцы; также и у ходящих [животных], у двуногих и четвероногих, и у всех тех, которые рождают от спаривания или животное, или яйцо, или червя.

(121) В прочих родах просто или они имеются, или же нет: например, у всех четвероногих их нет, но так же, как у растений, одни из них плодоносны, другие бесплодны.

(122) А среди насекомых и рыб существуют такие, которые вообще не имеют разницы ни в том, ни в другом отношении: например, речной угорь — не самец, не самка и из себя ничего не порождает, а люди, утверждающие, что появлялись некогда угри, заключавшие в себе волосовидные и глистообразные порождения, не посмотревши ранее, где они находятся, утверждают это неосновательно. Ведь ни одно из подобных животных не рождает живых детенышей без образования яиц, а яйца никогда в нем не наблюдалось; те же, которые живородят, имеют их в матке и притом приращенными, а не в желудке, где они, конечно, переварились бы, как пища. Если же некоторые говорят, что разница между угрем самцом и самкой заключается в том, что у самца голова больше и длиннее, а у самки малая и короткая, то они говорят это не о самке и самце, а о различных видах [угрей].

(123) Существуют рыбы, которых называют “козлики”, из речных таковы карп и усач: у них никогда не бывает ни яиц, ни молок, но те из них, которые объемисты и жирны, имеют малый кишечник, и они считаются лучшими. Далее, у некоторых животных подобно черепокожим и растениям имеется особь рождающая и производящая, а оплодотворяющей нет: такими среди рыб является род, [куда относятся] камбала, барабулька и ханна. У них всех имеются яйца, как это и наблюдается.

(124) У всех ходящих животных с кровью, которые не откладывают яиц, самцы в большинстве случаев больше и долговечнее самок; исключение составляют мулы: у них самки долговечнее и больше. А у яйцеродящих и черверодящих, как-то рыб и насекомых, самки больше самцов, например, у змей, фаланг, гекконов, лягушек.

(125) Также и у рыб, например, у малых селахий и большинства стадных рыб, а у живущих в скалах — у всех. Что у рыб самки долговечнее самцов, это очевидно из того, что самки ловятся более старые, чем самцы.

(126) У всех животных самцы имеют верхние и передние части лучше, крепче и полнее, а самки — так называемые задние или нижние. Это имеет место и у человека, и у всех прочих способных к ходьбе живородящих. Далее, самка менее жилиста и имеет менее крепкие члены и более тонкие волосы у животных, имеющих их, а у не имеющих — аналогичные волосам части.

(127) Самка имеет более влажное мясо, чем самцы, более согнутые колени, тонкие голени и ступни более гладкие (у животных, имеющих эти части). И в отношении голоса у всех самок голос тоньше и выше, кроме коров: у них самки издают более низкие звуки, чем самцы.

(128) Те же части, которые природой предназначены для боя, как-то: зубы, клыки, рога, шпоры и тому подобные части, у некоторых родов вообще имеют только самцы, а самки не имеют: например, самка оленя не имеет рогов, и у некоторых птиц, имеющих шпоры, самки их совсем не имеют. Равным образом нет клыков и у самок свиней. У некоторых же эти части присущи обоим полам, но у самцов они сильнее и больше: например, у быков рога больше, чем у коров.

(1) Итак, какие части, внутренние и наружные, имеют все животные, кроме того, — относительно их чувств, голоса и сна, а также в чем состоит разница между самцами и самками, — обо всем этом сказано раньше. Теперь остается рассмотреть их порождение и прежде всего [порождение наиболее] первичных[240]; ведь [родов животных имеется] много, чрезвычайно разнообразных, причем они частью не схожи друг с другом, частью обнаруживают известное сходство. После того как в начале дано было разделение родов, в том же порядке следует и теперь произвести рассмотрение, только тогда мы повели рассмотрение частей, начиная с человека, а теперь следует говорить о нем в конце, ввиду сложности дела.

(2) Прежде всего надо начать с черепокожих, затем перейти к мягкоскорлупным и в таком же порядке к прочим: таковыми являются мягкотелые и насекомые, а после них род рыб, живородящих и яйцеродящих, затем птиц; а после этого следует сказать о животных ходящих, как живородящих, так и яйцеродящих; к живородящим относятся некоторые четвероногие, а из двуногих — один только человек.

(3) Существует нечто общее между животными и растениями: ведь и из [растений] одни возникают из семени других растений, другие самопроизвольно при участии некоего такого же, [как у животных], начала, причем одни из них получают “питание из земли, другие возникают в других растениях, как сказано в учении о растениях[241]. То же относится к животным: Е одни из них происходят от животных соответственно родству форм, другие сами собой, без родителей, причем или возникают из гниющей земли и растений, что часто происходит у насекомых, или в самих животных, из выделений их частей.

(4) Те, которые получают начало от родственных животных, имеющих женский и мужской пол, возникают в результате спаривания, а среди рыб некоторые не бывают ни самцами, ни самками, хотя по роду они такие же, как другие рыбы, и различны лишь по виду, а некоторые и совсем своеобразны: самки у них есть, а самцов никогда не бывает, и из самок возникает то, что у птиц называется жировыми яйцами[242].

(5) Все подобные произведения у птиц не способны к развитию (природа не в состоянии довести их развитие дальше образования яиц), если только каким-либо способом они не войдут в общение с самцами, что подробнее будет уяснено из дальнейшего. А у некоторых рыб, когда они сами по себе произведут яйца, случается, что из них возникают и животные, только у одних сами по себе, у других — не без участия самца, — каким способом, это также будет ясно в последующем; приблизительно то же самое происходит и у птиц.

(6) Животные, которые самопроизвольно возникают в животных, земле, растениях, или их частях, и имеют в то же время самцов и самок, при спаривании производят не тождественное ни с кем из них, а нечто несовершенное, как, например, от совокупления вшей — так называемые гниды, от мух — черви, а от блох — яйцеподобные черви; от них не происходят ни родительские формы, ни какое-либо иное животное, а только формы такого рода.

(7) Итак, прежде всего надо сказать о совокуплении животных, которые спариваются, затем по порядку о прочих, что происходит с ними [со всеми] вообще и [с отдельными] в частности.

Совокупляются те животные, которым присущ женский и мужской пол. Совокупления не у всех одинаковы и совершаются различным образом. Из животных с кровью живородящие и способные к ходьбе все имеют мужские органы для порождающего действия, однако не все сближаются одинаковым образом, но те, которые мочатся назад, соединяются задом: например, львы, зайцы, рыси. У зайцев нередко самка первая вспрыгивает на самца.

(8) У большинства прочих наблюдается один и тот же способ: именно, большинство четвероногих совершают спаривание возможным для них образом, когда самец всходит на самку; и тот же способ, притом единственный, свойствен всему роду птиц. Некоторые различия существуют и между птицами: у одних самец всходит на самку, присевшую на землю, как [это имеет место] у петухов и дроф. У других самка не садится, например, у журавлей: у них самец спаривается, вскакивая на самку, и совокупление совершается быстро, как у воробьев.

(9) Из четвероногих медведи совокупляются таким же способом, как прочие (т. е. брюхо самца обращено к спине самки), но не стоя на ногах, а лежа. Сухопутные ежи [совокупляются] в прямом положении, брюшными сторонами друг к другу. Из живородящих, имеющих [крупные] размеры, ни самки оленей не остаются под самцами[243], ни коровы под быками вследствие твердости полового органа самца, но самка подается несколько вперед, чтобы принять в себя семенную влагу. По крайней мере это наблюдалось у прирученных оленей.

(10) Волк совокупляется таким же способом, как собака. Кошки же не соединяются сзади, но самец держится прямо, а самка подкладывает себя. Кошки по своей природе любострастны, вызывают котов на совокупление и в момент соединения кричат. Верблюды совершают совокупление при сидячем положении самки. Самец, охватив ее, соединяется не зад к заду, а как прочие четвероногие, и в совокуплении они проводят целый день. Они уходят в пустынное место, когда производят совокупление, и никто, кроме пастуха, не может к ним приблизиться. Половой член у верблюда настолько жилист, что из него делают тетивы для луков.

(11) Слоны совокупляются в уединенных местах, преимущественно около рек и там, где они обычно проводят время. Самка совокупляется сидя и расставив ноги, а самец влезая на нее. Тюлени совокупляются, как животные, которые мочатся назад, и самцы (у которых половой член очень большой) долгое время остаются в соединении.

(12) Таким же образом производят совокупление из числа животных, способных к ходьбе, яйцеродящие четвероногие: у некоторых [из них] самец влезает на самку, как у живородящих, например, у черепахи морской и сухопутной. Они имеют нечто такое, при помощи чего соединяются половые проходы и чем они сближаются при совокуплении, так же, как скаты-шипоносы, морские лягвы и другие подобные им роды.

(13) Животные безногие и длинные, например, змеи и мурены, совокупляются, обвивая друг друга, брюхом к брюху. Змеи так обвиваются друг около друга, что в целом кажутся одним телом с двумя головами. То же относится и к роду ящериц: они совершают совокупление, сплетаясь таким же образом.

(14) Все рыбы, за исключением широких селахии, спариваются, прижимаясь друг к другу брюшными сторонами, а широкие и хвостатые, как, например, бат, скат-шипонос и тому подобные, не только прижимаясь, но и садясь брюшными сторонами на спины самок. [Это имеет место.] конечно, у тех [селахии], у которых этому не препятствует хвостовой конец, имеющий незначительную толщину. А рины и те селахии, у которых имеется большой хвост, совокупляются таким образом, что только трутся брюшными сторонами. Некоторые утверждают, что видели селахии, соединенных задними концами наподобие собак.

(15) У всех селахии самка больше самца, почти так же и у прочих рыб самки больше самцов. Селахиями называются помимо сказанных также [морской] бык, ламия, орел, гнюс, [морская] лягва и все акуловые[244]. Итак, многие наблюдали, что селахий совершают совокупление означенным способом. Ведь соединение всех живородящих длительнее, чем яйцеродящих. У дельфинов и всех китообразных дело обстоит таким же образом, так как совокупление происходит путем прижимания самца к самке в течение времени не малого и не очень большого. Самцы некоторых селахиеподобных рыб отличаются от самок тем, что они имеют какие-то два придатка у выхода выделений, а самки их не имеют, например, у акуловых, ибо эти придатки имеются у них всех.

(16) Яичек ни рыбы, ни другие безногие животные не имеют, а самцы у змей и рыб имеют два прохода, которые наполняются молоками в период спаривания, и все они изливают жидкость, похожую на молоко[245]. Эти проходы соединяются в один, как у птиц, так как у птиц яички находятся внутри, так же, как у всех прочих яйцеродящих, имеющих ноги. Жидкость эта доходит и распространяется в женском месте и восприемнике.

(17) У живородящих, способных к ходьбе, существует один и тот же проход, идущий кнаружи, для семени и жидкого выделения, внутри же он различен, как было сказано и ранее при изложении различий в частях. А у животных, не снабженных мочевым пузырем, этот же самый проход служит для выделения сухих экскрементов наружу; внутри же оба прохода лежат близко друг от друга. Это одинаково устроено у самок и самцов, так как они не имеют мочевого пузыря, за исключением черепах; у тех самка имеет один проход, хотя имеет и мочевой пузырь; причем черепахи принадлежат к числу яйцеродящих.

(18) У яйцеродящих рыб совокупление менее заметно, поэтому большинство думает, что самки переполняются яйцами, проглатывая молоки самцов; и это [основано на] неоднократном наблюдении. Именно в период спаривания самки, следуя за самцами, производят это, ударяя ртом под их животом, самцы же [после этого] испускают молоки скорее и в большем количестве. А во время откладывания яиц самцы идут за самками и поглощают яйца, из тех же, которые остаются, происходят рыбы. Около Финикии даже ловят рыб посредством друг друга: подводя самцов кефали, собирают и захватывают самок, а самки ловят самцов.

(19) Это явление, часто наблюдаемое, и вызвало мнение о подобного рода совокуплении, но то же имеет место и у четвероногих животных. А именно, во время спаривания у самцов и самок происходят выделения и они ощущают запах половых частей друг друга. А куропатки, если они стоят в подветренной [стороне] от самцов, зачинают, нередко также и от их голоса, если они находятся в состоянии возбуждения, а также, когда они пролетают сверху, от выдыханий самца; и самка и самец разевают рты и высовывают язык в период спаривания[246]. Настоящее соединение яйцеродящих рыб наблюдается редко, вследствие того, что после прижимания друг к другу они быстро расходятся, хотя и у них видали совокупление указанным образом.

(20) Мягкотелые, как-то: осьминоги, сепии и кальмары сближаются друг с другом одинаковым образом — они соединяются ртами, сплетая щупальца со щупальцами[247]. Когда осьминог упирается своей так называемой головой в землю и распростирает щупальца, другой садится на распростертый покров щупалец, и они соединяются друг с другом присосками. Некоторые утверждают, что самцы имеют подобие полового члена в одном из щупалец, в котором находятся две самые крупные присоски, и он как будто состоит из жил и приращен весь до середины щупальца, которое вводится в [отверстие на] голове самки[248].

(21) Сепии же и кальмары плавают, сплетясь друг с другом, приладившись ротовыми отверстиями и щупальцами друг против друга, одна в одном, другая в противоположном направлении. Они прилаживают и так называемый нос к носу. Плавают же одна задом, другая ртом вперед. Яйца откладывают через так называемую воронку. Через нее, по мнению некоторых, они и производят совокупление.

(22) Мягкоскорлупные, как-то: лангусты, омары, креветки и им подобные, совокупляются так же, как четвероногие, испускающие мочу назад, таким образом, что одна особь поворачивает хвост брюшной стороной, а другая накладывает на него свой хвост. Совокупление происходит в начале весны поблизости от берега, и это наблюдалось у них у всех; иногда же, когда начинают созревать смоквы. Как омары, так и креветки совокупляются таким же образом.

(23) Крабы же соединяются передними частями, прикладывая друг к другу складчатые хвостовые части. Сначала краб меньшей величины влезает сзади; когда же он влезет, больший краб поворачивается набок. Различие между самкой и самцом состоит только в этом, и хвостовая часть самки, в которую она откладывает яйца и где выходят наружу выделения, большей величины, больше отстоит и шире окаймлена. Никакой части одна особь в другую не вводит.

(24) Насекомые сходятся сзади; затем меньшее по величине — это есть самец — всходит на большее. Самка вводит свой проход снизу в самца[249], находящегося сверху, а не самец в самку, как у прочих; и эта часть у некоторых насекомых оказывается очень большой по сравнению с величиной тела, хотя бы они сами были очень малы; у других она меньше. Это становится ясным, если разделить совокупляющихся мух. Они отделяются друг от друга с трудом, так как спаривание подобных насекомых длится долгое время. Это заметно на обычных насекомых, например, на мухах и кантаридах.

(25) Все они совокупляются этим способом: мухи, кантариды, сфондилы, фаланги и другие подобные им спаривающиеся насекомые. Фаланги спариваются следующим образом: когда самка потянет растянутую паутину от середины, самец тянет ее в обратном направлении; проделав это несколько раз, они сходятся и соединяются задними частями; данный способ спаривания является для них подходящим вследствие круглой формы живота.

(26) Так происходит совокупление у всех животных[250]. Сезоны и возрасты, в какие оно происходит, определенны для каждого [рода] животных. Природа большинства из них требует, чтобы это общение совершалось в одно и то же время, когда происходит поворот от зимы к лету: это пора весны, в которую большинство летающих, ходящих и плавающих стремится к спариванию.

(27) У иных совокупление и рождение происходит и осенью и зимой, как, например, у некоторых водных и летающих родов; это происходит во всякое время года, особенно у человека, а также у многих домашних животных вследствие теплого помещения и обильной пищи, если к тому же беременность непродолжительна, например, у свиньи, собаки и у птиц, которые часто несут яйца. Многие животные совершают спаривание в точно определенное время, имея в виду выкармливание потомства.

(28) У людей мужчина возбуждается к сношению более зимой, женщина — летом. А в роде птиц, как было сказано, большинство спаривается и рождает в начале весны, за исключением зимородка. Зимородок порождает во время зимнего поворота, потому и зовутся (когда поворот происходит при спокойной погоде) семь дней до поворота и семь после, зимородковыми днями, как и у Симонида написано: “Когда Зевс в зимний месяц [посылает] четырнадцать погожих дней, люди называют эту пору безветренной, священной кормилицей пестрого зимородка”[251]. Бывают же [эти] хорошие дни, когда поворот [солнца] происходит при южных ветрах в то время, как Плеяды заходят на север.

(29) Говорят, что в течение семи дней [зимородок] вьет гнездо, а в остальные семь порождает и выкармливает птенцов. В здешних местах не всегда бывают зимородковы дни во время поворота, а в Сицилийском море почти всегда. Откладывает зимородок около пяти яиц.

(30) Айтюйя и чайки откладывают [яйца] на морских скалах, в количестве двух или трех, но чайка летом, айтюйя же в начале весны, тотчас после поворота, и насиживает так же, как прочие птицы; ни одна из этих птиц не прячется в нору.

(31) Однако реже всех можно видеть зимородка. Он показывается почти только во время захода Плеяд и поворотов и, прежде всего, в гаванях, поскольку, облетев судно, тотчас же скрывается, почему и Стесихор упоминает[252] о нем в этом смысле. И соловей размножается в начале лета, он откладывает пять или шесть яиц, а с осени до зимы скрывается. Насекомые совокупляются и рождаются даже зимой, когда бывает хорошая погода и южные ветры, которые не заставляют их прятаться. Это относится, например, к мухам и муравьям. Из диких [животных] большинство производит потомство лишь раз в год. Это [относится по крайней мере к] тем, у которых не бывает сверхоплодотворения, как у зайцев.

(32) Равным образом и большинство рыб размножаются раз в год. [Таковы], например, проходные (как называют рыб, которых ловят сетями), тунец, пеламида, кефаль, халкида, колий, хромида, камбала и [прочие им] подобные, кроме морского окуня: он один только размножается дважды, и последнее порождение его слабее. Дважды размножаются анчоусы и рыбы, обитающие в скалистых [бухтах]; только морская ласточка — трижды, доказательством чему служит [ее] молодь, ибо в некоторых местах она появляется трижды. [Морской] скорпион размножается дважды, дважды и сарг, весной и осенью, а сальпа один раз, осенью.

(33) Самка тунца мечет [икру] один раз, но так как она мечет иногда рано, иногда поздно, то кажется, будто она размножается два раза: первый раз около месяца посидеона, перед поворотом [солнца][253], другой раз — весной. Самец тунца отличен от самки тем, что та имеет, а он не имеет плавника под брюхом, так называемого афарея[254].

(34) [Из числа] селахии только рина размножается дважды в год, а именно, это происходит в начале осени и ко [времени] заката Плеяд. Более же благоприятным является осеннее время, в один период рождается около семи или восьми. Кажется, будто некоторые из акул, например, звездчатая, порождают два раза в месяц, но это происходит вследствие того, что не все яйца созревают одновременно.

(35) Некоторые же [рыбы] размножаются во всякое время года, например, мурена: она производит много яиц, и возникающие мальки быстро вырастают, так же, как мальки золотой макрели, поскольку и те из крайне малых очень быстро становятся громадными. Только мурена размножается во всякое время года, а золотая макрель — весной. Смюр отличен от мурены: мурена пестрая и слабее, смюр же одноцветен и крепкий, цветом похож на сосну и зубы имеет снаружи и внутри. Утверждают, что как и в других [подобных случаях] он представляет собой самца, а [мурена] самку. Они выходят на сушу и часто [там] ловятся.

(36) Почти всем рыбам свойствен быстрый рост, из малых в особенности рыбе-вороненку: она размножается поблизости от земли, в местах, густо заросших водорослями. Орф тоже очень быстро становится большим из малого. Пеламиды и тунцы размножаются в Понте и более нигде; кефали, дорады и морские окуни — преимущественно там, где впадают реки; оркины, скорпиды и многие другие роды — в открытом море.

(37) Большинство рыб размножаются в течение трех месяцев: мунихиона, таргелиона, скирофориона[255]. Осенью [размножаются] немногие, например, сальпа, сарг и им подобные — несколько ранее осеннего равноденствия, также гнюс и рина. Иные размножаются и зимой и летом: например, ранее было уже сказано о зимнем [размножении] морского окуня, или о [размножении] кефали и морской иглы во время летнего поворота [солнца]. Летом, около месяца гекатомбеона[256], [нерестится] тиннида: она рождает нечто похожее на мешок, в котором находится много мелких яиц. И стадные рыбы размножаются летом.

(38) Начинают нереститься из рода кестреев хелоны в месяц посидеон, также и сарг, и так называемый смюксон, и кефаль. Нерестятся они в течение тридцати дней. Есть и такие [кестреи, которые] не рождаются от спаривания, а возникают из ила и песка[257]. Итак, основная часть рыб нерестится преимущественно весной, хотя, как было сказано, некоторые — и летом, и осенью, и зимой. Однако это [размножение] происходит не у всех одинаково, ни в общем, ни в частности у отдельных родов, как это имеет место у большинства рыб весеннего [размножения], да и зачатки, производимые в другие, [не весенние] сроки, не бывают столь многочисленны.

(39) Вообще же не следует забывать, что как у растений и четвероногих животных местность вызывает различия не только в отношении состояния всего тела, но и в отношении частоты совокуплений и порождений, так и у рыб [особенности] местообитания создают большие различия не только в их величине и упитанности, но и в деле порождения и спаривания, так что одни и те же рыбы в иных местах порождают часто, в иных — редко.

(40) Весной размножаются также и мягкотелые, причем одной из первых в море [приступает к] размножению сепия. Она откладывает множество яиц[258] и заканчивает [свой сезон] размножения в пятнадцать дней. Когда сепия откладывает яйца, самец, следуя за ней, обливает их чернилами, так что они затвердевают. [Самец и самка] плавают рядом, причем самец пестрее самки и чернее со спины. Осьминог совокупляется зимой, а откладывает яйца весной, когда и прячется около двух месяцев. Яйцо он порождает в виде кисти, напоминающей плод белого тополя. Животное это плодовито: из одной отложенной [кладки яиц] выходит несметное множество [зародышей]. Самец отличен от самки более удлиненной головой и белым придатком на щупальце[259], каковой рыбаки называют половым органом. Отложив яйца, [осьминоги] насиживают их. Поэтому [они] становятся чрезвычайно худыми, ибо в это время ничего не едят.

(41) Багрянки размножаются в весеннее время, также и трубачи, когда кончается зима. И вообще у черепокожих так называемые яйца обнаруживаются весной и осенью, кроме съедобных [морских] ежей. Хотя яйца у этих последних бывают лучшими в указанные времена года, однако они, [хотя и худшего качества], встречаются у них и во все [сезоны], преимущественно же в полнолуния и пригретые [солнцем] дни. Не так [обстоит только у морских ежей] Пиррейского залива[260]: те лучше [всего для еды] зимой. Хотя они [в это время] и невелики, однако полны яиц. По-видимому, и все улитки размножаются в тот же самый [весенне-летний] сезон.

(42) Из птиц дикие, как сказано, в большинстве случаев спариваются и откладывают яйца раз в год; ласточки же и черный дрозд — дважды. Первый выводок дрозда погибает от зимней погоды, так как он откладывает яйца раньше всех птиц, последующий же выкармливается до конца. Птицы домашние или способные к приручению размножаются чаще: например, голуби — в течение всего лета, так же, как род куриных. Самцы и самки этого рода спариваются и производят потомство все время, за исключением зимних поворотных дней.

(43) Голубиных птиц существует много родов. Притом голубь и пелейя — разные птицы. Пелейя черная, небольшая, с красными и шероховатыми ногами, почему ее никто и не держит. Из [голубиных] крупнее всех вяхирь, второй по величине голубь дикий. Он немного мельче [домашнего] голубя. Самая же мелкая из [голубиных птиц] — горлица. Голуби несут яйца и выкармливают птенцов во всякое время года, если имеют теплое место и все необходимое; в противном случае — только летом. Весенний и осенний выводки самые хорошие, летние и в жаркие дни — самые худшие.

(44) В отношении спаривания у всех животных существуют возрастные различия. Прежде всего не одновременно появляется выделение семени и способность к деторождению, но последнее позже: у всех животных семя молодых бесплодно, если же оно окажется плодотворным, потомство бывает слабое и меньше. Это отчетливее всего выступает у человека, живородящих четвероногих и птиц: у одних дети, у других яйца [при раннем порождении] меньше.

(45) Возраст животных, способных к совокуплению, если сравнить друг с другом самцов и самок, у большинства [животных] приблизительно одинаков, если только какое-нибудь не опередит этот возраст в результате уродства или повреждения природы. У человека он обозначается переменой голоса; не только величиной, но и формой половых частей, а также и грудей; главным же образом появлением волос на лобке. Человек начинает иметь семя в дважды семь лет, а произрождать в трижды семь лет.

(46) У прочих животных не бывает [означающих наступление юности] волос на лобке: одни вообще не имеют волос, другие не имеют их на брюшной стороне, или меньше, чем на спинной; но изменение голоса у некоторых заметно. У некоторых же другие части тела показывают начало выделения семени и способности порождать.

(47) Вообще у большинства [животных] самка имеет χ более высокий голос, и у молодых он выше, чем у старых; также и олени-самцы ревут [голосом] более низким, чем самки. Самцы ревут в период спаривания, самки же, когда испугаются; звук, издаваемый самкой, короткий, самцом — продолжительный. И у собак, когда они стареют, голос становится ниже. Различаются голоса и у лошадей: только что родившись, самки издают голос тонкий и слабый, самцы тоже слабый, но [все же] сильнее и ниже. С течением времени [голос] усиливается; по достижении двухлетнего возраста и [в особенности к] началу спаривания самец издает звук могучий и низкий, самка — более сильный и звонкий, чем прежде, [и это] обыкновенно [сохраняется] лет до двадцати, а после этого возраста и самцы и самки издают звуки более слабые.

(48) В большинстве случаев, как мы сказали, голос самцов отличен от голоса самок тем, что самцы издают более низкие звуки, чем самки: по крайней мере [так обстоит с] теми, у кого голос протяжный. Однако так бывает не у всех животных: у некоторых [имеет место] обратное, например, у быков. У них самка издает более низкий звук, чем самец, а телята более низкий, чем взрослые. Поэтому у холощеных [быков] голос изменяется в противоположном направлении, ибо ведь холощеные изменяются в самок.

(49) Время начала спаривания по возрасту у животных таково. Овца и коза допускают покрытие и зачинают годовалыми, коза [несколько] раньше; и [их] самцы покрывают в то же время. Потомство самцов разнится у этих животных так же, как у других, [соответственно возрасту] самцов: ведь [те] становятся лучшими производителями на следующий год, когда повзрослеют.

(50) Свинья покрывает и покрывается не прежде восьми месяцев, рождает же самка годовалая, как и выходит по времени беременности. Самец порождает тоже [начиная с] восьми месяцев, но потомство бывает плохое, пока ему не будет год. Не везде, однако, как уже говорилось, возрасты одинаковы: в некоторых местах свиньи покрывают и покрываются будучи четырехмесячными, так что рождают и кормят шести месяцев от роду, в других местах хряки начинают покрывать десяти месяцев, хорошими же остаются до трех лет.

(51) Собаки чаще всего [начинают] спариваться годовалыми, иногда это случается и в восемь месяцев, причем это происходит чаще у самцов, нежели у самок. Собака носит шестьдесят один, самое большее шестьдесят три дня; меньше шестидесяти не носит, а если когда и рождается что-нибудь, то до конца не выкармливается. После родов снова совокупляется через шесть месяцев, не раньше.

(52) Лошадь начинает двух лет покрывать и покрывается так, чтобы производить потомство. Однако в это время оно выходит довольно мелким и слабым. В большинстве случаев лошадь покрывает и покрывается трехлетняя, и с тех пор до двадцати лет становится все лучшим производителем. [Вообще же способен] жеребец покрывать до тридцати трех лет, кобыла же покрывается до сорока лет, так что спаривание происходит почти всю жизнь, а живет обыкновенно жеребец тридцать пять, кобыла же больше сорока лет. Одна лошадь дожила даже до восьмидесяти пяти.

(53) Ослы спариваются в тридцатимесячном возрасте, рождают в большинстве случаев не ранее, как в три или в три с половиной года. Но бывали случаи, что и годовалая [ослица] беременела и выкармливала. Также и корова годовалая родила теленка, которого можно было выкормить: он вырос насколько это было возможно, и не более. Так обстоит дело с началом порождения у этих животных.

(54) У человека крайний срок порождения для мужчины до семидесяти лет, для женщины до пятидесяти; но это бывает редко, и у немногих в этом возрасте рождаются дети: обыкновенно предел для мужчины шестьдесят пять, для женщины сорок пять лет.

(55) Овца рождает до восьми лет, если же хорошо содержится — и до одиннадцати, обоим полам возможно спариваться почти всю жизнь. Козлы, когда жиреют, становятся менее способными к порождению, отсюда и лозы, когда они не несут плодов, называют “козлиными”. Но когда [козлы] худеют, то вновь могут, покрывая, производить. Бараны покрывают прежде всего более старых овец, а молодых не трогают. Рождают, как сказано раньше, молодые овцы приплод более мелкий, чем старые. Хряк хорош для спаривания до трехлетнего возраста. У более старых потомство хуже, так как в это время у [хряков уже] не прибывает ни веса, ни силы. Совокупляется [хряк] обыкновенно, насытившись и не покрыв предварительно другую [самку], в противном случае спаривание производит мало поросят и притом мелких.

(56) Первородящая свинья дает самых малых поросят, при вторых родах она входит в силу. Старея, [свинья] продолжает производить так же, но спаривается реже. К пятнадцати годам свиньи уже не рождают и становятся дряхлыми. Хорошо упитанная свинья, и молодая и более старая, быстрее побуждается к совокуплению. Если она сильно ожиреет во время беременности, то после родов имеет меньше молока. По возрасту производителей потомство лучше всего в пору их расцвета, по времени года лучше всего те, которые рождаются в начале зимы, хуже всего летние: они и мелки, и тонки, и влажны.

(57) Хряк, если он хорошо упитан, может совокупляться во всякое время года и суток, в противном случае скорее всего утром, а старея — все в меньшей степени, как уже говорилось. Нередко неспособные — или по возрасту, или по слабости — быстро окончить совокупление, когда самка, уставши стоять, опускается на землю, соединяются в лежачем положении. Зачинает свинья преимущественно тогда, когда, спариваясь, она опускает уши; если этого не происходит, то при повторном спаривании.

(58) Собаки спариваются не в течение всей жизни, а до известной поры. В большинстве случаев спаривание и беременность у них имеют место до двенадцати лет; случалось, однако, что и восемнадцати и двадцати лет от роду самки спаривались, а самцы порождали. [Но вообще[261] и у собак.] как у всех прочих [животных], старость отнимает способность производить и рождать.

(59) Верблюд мочится назад и совокупляется, как было описано раньше. Время же спаривания в Аравии — месяц маймактерион[262]. Носит двенадцать месяцев, рождает одного: он животное однородящее. Самка начинает спариваться, будучи трех лет, и самец [тоже] трехлетним. После родов самка вновь спаривается через год.

(60) [Самка] слона начинает спариваться самое раннее в десять лет, самое позднее в пятнадцать, самец — пяти лет от роду или шести. Время спаривания — весна. Снова сходится после спаривания на третий год; к самке, которую оплодотворил, более не прикасается. Носит два года, рождает одного, так как он животное однородящее. Плод величиной с двух- или трехмесячного теленка.

(61) Так обстоит дело относительно спаривания тех животных, у которых [имеет место] спаривание. [Теперь] надлежит сказать о возникновении животных, которые [в пределах одного рода могут размножаться] и спариваясь и не спариваясь, и, прежде всего, о черепокожих. Только они размножаются без спаривания, можно сказать, в целом, как род. Багрянки, собравшись весной в одно место, производят так называемые соты: это нечто подобное медовым сотам, только не такое гладкое, а как бы сколоченное из множества оболочек белого гороха[263]. Ни одно из этих образований не имеет открытого прохода, и не из них возникают багрянки, а и они и прочие черепокожие зарождаются из ила и вместе с тем из гнили. Соты же представляют собой как бы очищение и багрянок и трубачей, потому что и трубачи производят соты.

(62) Таким образом, и черепокожие, производящие соты, возникают так же, как и прочие черепокожие, однако преимущественно тогда, когда раньше имеются существа того же рода. Именно, они выделяют, начиная производить соты, клейкую слизь, из которой образуется нечто напоминающее шелуху. Все это расплывается, в землю попадает ихор, и на этом-то месте возникают маленькие багрянки. Ловят [взрослых] багрянок, которые несут их на себе, иногда даже когда у них еще не определилась форма. Если же багрянок захватят прежде, чем они породили, то иногда они порождают в плетенках, и не где придется, а собравшись в одно место, как в море; только вследствие тесноты зачатки возникают в виде грозди.

(63) Существуют несколько видов багрянок: некоторые из них крупные, как [те, что водятся] поблизости от Сигея и Лекта, другие малые, как в Эврипе и около [берегов] Карий[264]. И те, что живут в заливах, велики, шиповаты, и у большинства из них цветок[265] черный, у некоторых же красный и небольшой. Бывают багрянки крупные, весящие мину[266]. Те же, что водятся по берегам и у крутых берегов, по величине мелки и цветок имеют красный. Далее, в местообитаниях, открытых на север, они по большей части черные, а в [открытых] на юг — красные.

(64) Ловят их весной, когда они делают соты; под [знаком] же Пса[267] их ловят, так как [в это время] они корма не ищут, но скрываются в норах. Цветок они имеют посередине между шеей и “маком”[268], части эти плотно срастаются. По окраске [цветок] похож на белую оболочку, которую и вынимают. Если ее раздавить, она увлажняет и красит руку. Через оболочку проходит нечто вроде вены: это, по-видимому, и есть цветок, остальное представляет собой как бы квасцы. Когда багрянки производят соты, тогда цветок у них самый плохой.

(65) Малых багрянок толкут вместе с раковинами, так как цветок нелегко вынуть; у багрянок более крупных его вынимают, снявши кругом раковину, вследствие чего шея и “мак” разъединяются. Цветок находится между ними, сверху так называемого желудка; при вынимании необходимо их разделять. Стараются толочь живых, так как если багрянка умрет прежде, то в момент смерти она извергнет цветок; поэтому их сохраняют в вершах, пока не соберут и не удосужатся [истолочь их].

(66) В прежние времена приманку не опускали и не прикрепляли ее к вершам, так что случалось нередко, что вытащенная уже багрянка вновь падала в море, а в настоящее время приманку прикрепляют, чтобы, если багрянка упадет, она не потерялась. Чаще всего багрянка падает, если она сыта; голодную и оторвать трудно. Все эти частности относятся собственно к багрянкам.

(67) Однако таким же путем, как багрянки, возникают и трубачи, причем в тот же самый сезон. Те и другие имеют крышки, устроенные одинаковым образом, так же и прочие извитые раковины все имеют их от рождения. Питаются они, выдвигая из-под крышки так называемый язык. Величина этого языка у багрянки больше пальца. При помощи его она питается и пробуравливает улиток и раковины своих сородичей. И багрянка и трубач оба долговечны: багрянка живет около шести лет, и ежегодный прирост заметен по промежуткам между завитками раковины. Соты же производятся также и мидиями.

(68) Начало возникновения так называемых озерных устриц находится там, где имеется грязь. Конхи же, сердцевики, черенки и гребешки образуются в песчаных местах. Пинны прямые зарождаются в глубине моря в песчаных и грязевых местах; в них находятся пиннофилаки, в одних — небольшая креветка, в других — каркинион. Лишившись их, они скоро погибают.

(69) Вообще же все раковинные возникают также и самопроизвольно в иле, смотря по различию ила, [возникают они в форме] различных [видов]. В местах грязевых [возникают] устрицы, в песчаных — конхи и упомянутые выше [виды], в расщелинах скал — асцидии, морские желуди и [виды], обитающие на поверхности, как, например, блюдечки и нериты.

(70) Все подобные животные растут быстро, в особенности багрянки и гребешки: они в один год достигают окончательного развития. Внедряются в некоторых черепокожих белые каркины[269], совсем малой величины, главным образом, в грязевых мидий так называемые пиннотеры; встречаются они и в гребешках и в северных устрицах. Они не получают заметного прироста. Рыбаки утверждают, что они возникают вместе с хозяевами. Скрываются известное время в песке и гребешки, так же, как багрянки.

(71) Итак, устричные зарождаются, как сказано, причем одни из них зарождаются в болотистых местах, другие по берегам, третьи в местах каменистых, иные же в местах твердых и неровных, иные в песчаных, причем одни переменяют места, другие нет. Из тех, что не переменяют места, пинны укрепляются корнями, черенки и конхи пребывают на месте без корней, но если их вытащить, они не могут жить.

(72) Так называемая звезда настолько жгуча по своей природе, что все, что она ни схватит, окажется обваренным, даже будучи сразу вытащено. Как говорят, она является величайшим злом в Пиррейском заливе. По виду она похожа на те [звезды], которые рисуют[270].

(73) И так называемые легкие возникают сами собой. Та ракушка, которую употребляют живописцы, отличается значительной толщиной, а цветок ее расположен снаружи раковины. Водятся они в основном в местах около Карий.

(74) Каркинион возникает сначала из земли и ила, затем проникает в пустые раковины, а когда вырастает, снова переходит в другую, большую раковину, например, в раковину нерита, стромба или им подобных, иногда же в раковины малых трубачей; войдя, он переносит ее с собой, а находясь в ней, он снова питается; вырастая же, вновь переходит в другую, большую.

(75) Таким же способом возникают и те из черепокожих, которые не имеют раковины, например, морская крапива и губки — в расщелинах скал. Существует два рода морской крапивы: один живущий в углублениях, не отделяется от скал; другой [живущий] на местах гладких и ровных, отделяется и [способен] переходить на другое место. Блюдечки также отделяются и переходят. У губок в полостях возникают пиннофилаки; над полостями протянута как бы паутина, открывая и закрывая которую, они ловят мелких рыбешек: [а именно], открывая ее для входа и закрывая, когда те вошли.

(76) Губок существует три вида: один рыхлый, другой плотный, третий, который называют ахилловой [губкой], чрезвычайно тонкий, плотный и крепкий, его подкладывают под шлем и поножи, чтобы удар меньше отдавался. Этот вид встречается реже всех. Зарождаются все губки или на скалах, или на песчаных берегах, питаются илом. Доказательством служит то, что когда их возьмут, они оказываются наполненными илом. И у других зарождающихся животных имеет место то же самое: именно, что пища у них идет от места их приращения. Плотные губки слабее редких, так как они прирастают менее сильно.

(77) Говорят, что они имеют ощущение. Доказательством служит следующее: если губка почувствует, что ее намереваются оторвать, она сокращается и отделить ее трудно. То же они делают при сильном ветре и волнении для того, чтобы не отпасть. Некоторые, однако, оспаривают это, как, например, [ловцы] в Тороне[271]. Губка кормит внутри себя глистов и некоторых других животных. Когда она оторвана, их поедают рыбешки, водящиеся около скал, вместе с оставшимися корнями. Будучи оторвана, [губка] растет от оставшейся части и восполняет себя.

(78) Самыми же большими бывают рыхлые губки, их больше всего у [берегов] Ликии. Плотные губки — самые мягкие, ахилловы же жестче [других]. В целом [губки], живущие в глубоких и спокойных местах, самые мягкие, ибо пневма[272] и холод уплотняют их (так же, как и [все] растущее) и замедляют рост. Поэтому-то в Геллеспонте [губки] жестки и плотны. Вообще же есть различие между губками по ту сторону Малеи[273] и внутри [от нее в отношении] мягкости и твердости. [Для губок] не нужна сильная жара, [от нее они] гниют, как и растения. Поэтому около обрывистых берегов [губки] бывают наилучшими, если имеется значительная глубина: благодаря глубине [для них имеется] хорошее смешение в обе стороны[274].

(79) Непромытые и живые, они черны на вид. Прирастают они не одной какой-либо частью и не всем основанием, так как посередине имеются пустые проходы, снизу же они затянуты как бы перепонкой. Приращение происходит в нескольких частях. Сверху все прочие проходы замкнуты, открыты только четыре или пять, почему некоторые и утверждают, будто через них происходит принятие пищи.

(80) Существует еще один род, именуемый аплюзиями, потому что [их] нельзя отмыть[275]. [Аллюзии] имеют большие проходы, а остальное тело все плотное. На разрезе [оно] более плотное и клейкое, чем у губок, и в целом похоже на легкое. По общему признанию этот род преимущественно перед прочими обладает ощущениями и долговечен. Они отличны в море от губок тем, что губки остаются белыми, хотя на них садится ил. Эти же всегда черны. Таким путем происходит возникновение губок и черепокожих.

(81) Из мягкоскорлупных лангусты после спаривания зачинают и носят яйца около трех месяцев, скирофориона, гекатомбеона и метагейтниона[276], после чего переводят их в складки под животом, где они растут, как черви. То же самое происходит у мягкотелых и яйцеродящих рыб: у всех у них яйца вырастают.

(82) Яйцо лангустов становится хрупким и разделяется на восемь частей: на каждой из покровных пластинок, имеющихся по бокам, находятся какие-то хрящевидные образования, к которым они прикрепляются, и в целом все получает вид грозди, так как каждое хрящевидное образование расщеплено на несколько частей. Это становится ясным при раздвигании, если же просто смотреть, то [данное образование] выглядит как нечто сплошное.

(83) И самые большие яйца находятся не вблизи от прохода, а посередине, самые же мелкие на конце. По величине мелкие яйца таковы, как инжирное зернышко. И они не тотчас идут от прохода, а посередине: с обеих сторон от хвоста и от туловища они отделяются двумя промежутками, ибо так расположены покровные пластинки. Они не могут с боков охватить яйца, но когда накладывается на них конец хвоста, он покрывает все и служит для них как бы крышкой. По-видимому, откладывая яйца, лангуст подводит их к хрящевидным образованиям, прикладывая их широкой частью хвоста, и тотчас придавливает их; рождает же изогнувшись. Хрящевидные части к этому времени вырастают и служат приемником для яиц, так как на них лангусты откладывают яйца, подобно тому, как сепии на ветви и на разные кучи.

(84) Таким способом [лангуст] порождает. Переварив же здесь яйца в течение самое большее двадцати дней, он выбрасывает их в виде связанного комка, как они и выглядят во внешней среде. Затем из них выводятся лангусты, самое большее в пятнадцать дней. Часто попадаются лангусты величиной меньше пальца. Порождает лангуст до Арктура, а после Арктура выбрасывает яйца наружу[277]. У горбатых креветок вынашивание длится около четырех месяцев.

(85) Лангусты водятся в неровных и скалистых местах, омары же в гладких. В местах илистых нет ни тех, ни других. Поэтому в Геллеспонте и около Тасоса водятся омары, а около Сигея[278] и Афона лангусты. Рыбаки распознают места неровные и илистые по крутым берегам и другим подобным признакам, когда хотят выйти на ловлю в открытом море. Они водятся зимой и весной больше около земли, а летом в открытом море, ища когда тепла, когда холода.

(86) Приблизительно в то же время, как и лангусты, размножаются так называемые арктосы; поэтому во время зимы и прежде чем отложат яйца, они [на вкус] лучше всего, когда же отложат, самые плохие. Они сбрасывают весной скорлупу (так же, как змеи так называемую “старость”[279]): и сейчас же после рождения, и позднее; [это имеет место] как у лангустов, так и у омаров. Все лангусты долговечны.

(87) Мягкотелые в результате спаривания получают белое яйцо. Оно со временем, как у твердокожих, становится рассыпчатым. Осьминог откладывает в нору (или в какой-либо полый предмет, например, глиняный горшок) подобие цветка виноградной лозы или плода белого тополя, как было сказано раньше. Яйца, когда они отложены, подвешиваются к норе. Количество их таково, что если их вынуть, они заполняют сосуд объемом гораздо больше туловища, в котором заключены яйца. Из яиц осьминогов самое большее через пятнадцать дней, когда они лопнут, выводятся маленькие осьминоги и расползаются, как пауки, в большом количестве. У них части тела в отдельности видны еще не ясно, но в целом форма очевидна. Вследствие малой величины и слабости множество их погибает. Видали их настолько малыми, что они не были еще расчленены, хотя от прикосновения двигались.

(88) Сепии порождают яйца, похожие на [плоды] мирта, большие и черные. Они прижаты друг к другу, в целом образуя как бы виноградную кисть. Их обволакивает какое-то вещество, так что отделить их друг от друга нелегко. Дело в том, что самец изливает какую-то слизистую жидкость, которая сообщает клейкость. В ней яйца растут, и сначала они белого цвета, когда же на них попадут чернила, они становятся больше и чернеют. Когда же возникает молодая сепия (а возникает она внутри целиком из белка), то после разрыва оболочки она выходит наружу.

(89) Сначала, когда самка отложит яйцо, оно похоже на градину. Из него вырастает маленькая сепия головой к яйцу, подобно тому, как птицы присоединяются к яйцу животом. Какого рода это срастание, подобное пупку, еще не удалось наблюдать, видно только, что [по мере того как] зародыш сепии растет, белки становится все меньше, а наконец, как желток [у] птиц, белок совсем исчезает. Глаза у них, как и у других [мягкотелых], сначала очень крупные. [На рисунке] яйцо там, где А; глаза — где В [и] Г; сам зародыш сепии — где [буква] “дельта”. Зачинает [сепия] весной, откладывает яйца через пятнадцать дней [после этого]. Когда отложит, то еще через пятнадцать дней яйца становятся, как виноградины; когда же они лопаются, изнутри выходят маленькие сепии[280]. Если же надрезать оболочку раньше, [но] когда они уже сформировались, маленькие сепии испускают испражнения и изменяют цвет от испуга из белого в красноватый.

(90) Мягкоскорлупные насиживают яйца, подложив их под себя; осьминог же, сепия и им подобные — там, где после рождения будут находиться их зачатки, в особенности сепия. Нередко можно видеть, как ее туловище выдается кверху над землей. Самка осьминога иногда сидит на яйцах, иногда же сидит перед отверстием норы, расставив щупальца. Сепия кладет яйца на водоросли, тростники и тому подобные предметы, выброшенные морем, как, например: деревья, ветви или камни. Рыбаки нарочно подкладывают ветки, и на них сепия откладывает длинную и связную как бы кисть яиц. Порождает она и выметывает яйца, двигаясь назад, как если бы их выведение совершалось с трудом.

(91) Кальмары же порождают в открытом море; яйца они выводят в связном виде. И каракатица, и сепия недолговечны: они не выживают и двух лет; за исключением немногих; то же и осьминоги. Из одного яйца выходит одна маленькая сепия, то же имеет место и у кальмаров. Самец-кальмар отличен от самки; у той, если посмотреть внутрь, отведя волосы[281], имеются два красных возвышения наподобие сосков; у самца их нет. У сепии разница заключается в том, что самец пестрее самки, как сказано было раньше.

(92) Относительно насекомых, что у них самцы мельче самок, что они садятся на них сверху, далее, каким образом они производят совокупление, и что они с трудом расходятся, — об этом сказано раньше. Большинство из тех [насекомых], которые спариваются, очень быстро рождают. Все они рождают червей, кроме известного рода бабочек, которые порождают нечто твердое, похожее на семя сафлора, внутри же находится сок. Животное возникает из червей, не из одной части, как из яиц, а весь червь растет и путем его расчленения возникает животное.

(93) Одни из этих животных происходят от родителей, например, фаланги и пауки от фаланг и пауков, также и аттелабы, акриды и цикады; другие не от животных, а возникают самопроизвольно: одни от росы, которая падает на листья, согласно природе — весной, но нередко и зимой, когда ясная погода и южные ветры длятся долгое время; другие возникают в гниющих грязи и навозе; третьи — в деревьях, либо растущих, либо высохших; четвертые — в волосах животных; пятые — в мясе животных; еще иные — в испражнениях или выведенных наружу, или находящихся еще в теле животных, как, например, глисты.

(94) [Глистов] имеется три рода: одни, которых называют широкими, другие круглые и третьи аскариды. От них не порождается ничего другого; широкие прикрепляются только к кишечнику и порождают нечто похожее на огуречные семена. По этому признаку врачи узнают, у кого они есть.

(95) Именуемые бабочками происходят из гусениц, которые возникают на зеленых листьях, главным образом [на листьях] рафаны, которую называют иногда крамбе. Сначала [гусеницы] бывают меньше просяного зерна, затем вырастают в виде маленьких червячков, затем в три дня становятся маленькими гусеницами. После этого, выросши, они становятся неподвижными, изменяют форму и называются куколками; на них имеется твердый чехол и, если их потрогать, они двигаются. Они прикрепляются при помощи паутины, не имеют ни рта, ни какой-либо другой заметной части; по прошествии небольшого промежутка времени оболочки разрываются и из них вылетают крылатые животные, именуемые бабочками.

(96) Первое время, пока они бывают гусеницами, они питаются и выделяют испражнения; когда же становятся куколками, ничего не едят и ничего не выделяют. Таким же образом ведут себя и прочие насекомые, которые возникают из червей: как те, что порождают червей в результате спаривания, так и те, от которых [черви] возникают без спаривания. Ведь и пчелы, шершни и осы, когда в начале [своего развития] бывают червями, явно питаются и имеют испражнения; когда же из [стадии] червя они вступают в период преобразования, тогда они называются нимфами, не принимают пищи, не выделяют испражнений, но, одетые оболочкой, остаются недвижимыми, пока не вырастут. После этого они выходят, разорвав оболочку, которой были одеты.

(97) Возникают от гусениц других подобных [животных] гиперы и пении, которые волнообразно передвигаются и, продвигаясь вперед и изгибаясь, наступают другим концом. Каждое из возникающих насекомых получает свойственную ему окраску от гусениц. Из одного большого червя[282], который носит как бы рога и [этим] отличен от прочих, выходит при его превращении прежде всего гусеница, затем кокон, а из него — некюдал[283]. Перемена всех этих форм совершается в шесть месяцев. С кокона этого животного некоторые женщины снимают [нити], разматывая их, а затем ткут; первая из них, которая начала ткать, как передают, была Памфила, дочь Платея, на [острове] Кос.

(98) Из червей, живущих в сухих деревьях, выходят карабы таким же образом: сначала черви становятся неподвижными, затем, после разрыва оболочки, выходят карабы. А из капусты выходят прасокуриды, они также имеют крылья.

(99) Из широких маленьких животных, которые бегают по поверхности рек, выходят оводы, поэтому очень много их появляется около воды, где находятся упомянутые животные. Из черных волосатых и мелких гусениц возникают пиголампиды, не летающие; они снова изменяются и возникают крылатые животные, так называемые светляки.

(100) Эмпиды возникают из аскарид; аскариды же возникают в иле колодцев и там, где стекаются воды, образующие землистый осадок. Прежде всего этот ил, загнивая, приобретает белую окраску, затем черную и под конец кровянистую; когда такая появляется, возникают из ила как бы очень мелкие красные водоросли, они в течение известного времени двигаются, приросши друг к другу. Затем, по разрыве оболочки носятся по поверхности воды и называются аскаридами. Через немного дней они устанавливаются на воде прямо, становятся неподвижными и твердыми; а затем, после разрыва оболочки, сверху сидит комар, пока солнце или ветер не сдвинут его. После этого он уже не летает.

(101) Все прочие черви и животные, вылупляющиеся из червей, берут начало своего возникновения в солнце или в ветре. Больше и скорее возникают аскариды в водах, имеющих разнообразный осадок, как это бывает [в воде, сливаемой] из кухонь[284], и на обработанных [полях], так как в таких местах гниение идет быстрее. И осенью их возникает больше: тогда влаги бывает меньше.

(102) Собачьи клещи возникают из травы; золотые жуки — из червей, водящихся в навозе и ослином помете. Скарабеи, которые катают навоз, зимой скрываются в нем и порождают червячков, из которых выходит [новое поколение] скарабеев. Из червей, которые находятся в стручках бобов, возникают крылатые животные, подобно тому, [как это имеет место у уже] упомянутых [насекомых].

(103) Мухи возникают из червей в навозе, который разделен на части, почему занимающиеся этим делом стараются, чтобы весь оставшийся [сразу не употребленным] и перемешанным [навоз] был разбит на кучи, и тогда считают, что навоз [вскоре] дозреет, [что можно будет видеть из появления мух]. Червячки же ничтожно малы при своем зарождении, когда [они] становятся красными и из неподвижного состояния переходят в движение, как животные родившиеся. Затем червячки становятся неподвижными; затем, подвигавшись, снова делаются неподвижными, и из них, наконец, выходит муха и начинает двигаться, когда появятся ветер и солнце.

(104) Слепни возникают в деревьях, долгоносики — путем превращения из червячков, а червячки эти возникают в стеблях капусты. Кантариды [возникают] из гусениц на смоковницах, на грушах и соснах (ибо на всех этих [деревьях] порождаются черви); а также из червей в шиповнике. Они тяготеют иногда к растениям с дурным запахом, вследствие того, что возникают из такого рода материи.

(105) Из червей в уксусном осадке возникают комары; и даже в местах, менее всего подверженных гниению, возникают животные: например, в старом снегу. Старый снег становится краснее, почему и черви в нем такие же красные и волосатые, а в Мидии в снегу они большие и белые; все они малоподвижны.

(106) На Кипре, где пережигают [медную руду], камень халкит, если он будет заложен [в печь] на несколько дней, в огне возникают зверьки, по величине немногим крупнее, чем большие мухи. Эти [зверьки] крылаты, прыгают и ходят по огню. Как эти [зверьки], так и [упомянутые снеговые] черви умирают, если их отделить: первых от огня, вторых от снега. А что некоторым животным по их прочному составу возможно не сгорать в огне, это с очевидностью показывает саламандра: она, как утверждают, проходя по огню, гасит его[285].

(107) В реке Гипанис около Босфора Киммерийского во время летнего поворота [солнца] течение носит как бы мешочки, больше виноградины; по разрыве из них выходит крылатое четвероногое животное. Оно живет и летает до вечера. Когда солнце опускается, оно слабеет, а вместе с закатом солнца умирает, прожив один день, почему и называется однодневкой[286]. Большинство насекомых, возникающих из гусениц и червей, сначала держатся на паутинных нитях. Означенным способом возникают [животные], о которых шла здесь речь.

(108) Осы, называемые ихневмонами (они меньше остальных), убивая фаланг, несут их к стенке или к чему-нибудь такому, что имеет отверстие, и обмазав грязью, порождают в них там, и выходят из [этих убитых фаланг] осы-ихневмоны. Некоторые из жесткокрылых, малых и безымянных животных, делают из грязи небольшие норки в гробницах или стенках и там порождают червей.

(109) Время развития от начала до конца измеряется у большинства тремя или четырьмя неделями. Большинство червей или червеподобных возникают в три недели, для яйцеродящих требуется чаще всего четыре. У них в семь дней после спаривания происходит образование, а в остальные три недели они насиживают и помогают тому, что рождается от соединения, например, паутинной тканью или чем-нибудь подобным. Метаморфозы их происходят по третьим или четвертым дням (подобно тому, как [с той же частотой во время] болезней случаются кризисы).

(110) Итак, способ возникновения насекомых таков. Погибают же они, когда части их тела коченеют, так же, как [это имеет место] у большинства животных, то есть от старости. Крылатые насекомые умирают осенью со сложенными крыльями, а оводы — с глазами, пораженными водянкой.

(111) Относительно возникновения пчел не все думают одинаково. Одни утверждают, что пчелы не рождают и не спариваются, но приносят потомство или из цветков каллюнтра, или из цветков тростника, или, как говорят еще иные, из цветков маслины. В доказательство приводят, что когда происходит цветение маслин, тогда и возникают в большом числе рои. Другие утверждают, что поколение трутней приносится от перечисленных предметов, но пчел порождают вожди.

(112) Существует два рода вождей, один наилучший — рыжий, другой — черный и пестрый, по величине вдвое больший рабочей пчелы. Часть ниже перевязи они имеют в полтора раза длиннее остального тела. Их как порождающих некоторые называют матками. В доказательство приводят, что поколение трутней нарождается, даже если нет вождя, а поколение пчел не нарождается.

(113) Другие утверждают, будто [пчелы] совокупляются, причем самцами являются трутни, а самками [рабочие] пчелы. Все прочие возникают в полостях сот, а вожди внизу около сот, подвешенные отдельно в числе шести или семи, иначе, чем остальное поколение. Пчелы имеют жало, трутни его не имеют; цари же и вожди, хотя имеют жало, но не жалят, отчего некоторые думают, что они его не имеют.

(114) Роды пчел [таковы]: одна пчела, наилучшая, невелика и пестра, другая — длинная, похожая на шершня, третий род, называемый вором (он черный и с широким брюшком), четвертый — трутень, по величине самый крупный из всех, без жала и ленивый. Поэтому иногда и оплетают ульи таким образом, чтобы пчелы могли войти, а трутни не могли бы, так как они крупнее.

(115) Вождей, которые, как уже сказано ранее, бывают двоякого рода, в каждом улье имеется не по одному всего лишь, а по нескольку. Ведь улей погибает, если вожди имеются в недостаточном числе (не потому, чтобы улей остался без управления, а потому, как утверждают, что [вожди] принимают участие в возникновении пчел), а также если их много, так как [в этом случае] они его разделяют. Когда весна бывает поздняя и когда бывает засуха и нападает ржавчина, потомство бывает невелико; но в сухое время меду производится больше, а в дождливое отрождается больше пчел. Поэтому одновременно случается урожай и маслин и роев.

(116) Прежде всего пчелы делают соты, затем откладывают туда потомство, изо рта, как говорят некоторые, утверждая, будто они приносят его из другого места; затем таким же образом помещают туда мед в качестве пищи, один раз летний, другой раз осенний, причем осенний мед лучше. Воск они делают из цветов, пыльцу приносят от слез деревьев, мед же падает из воздуха, преимущественно во время восхода звезд и когда бывает видна радуга; вообще же до восхождения Плеяд меду не бывает.

(117) Итак, воск берется из цветов, а что мед они не производят, а приносят тот, что выпадает, доказательством этому служит, что в течение одного или двух дней пчеловоды находят улей наполненным медом, далее, что осенью цветы имеются, а меда (после того, как он вынут) уже нет. Ведь когда имеющийся мед вынут, а пищи нет или она в малом количестве, мед появился бы, если бы они делали его из цветов.

(118) Мед сгущается в результате варения; сначала он как вода и известное время бывает жидким (почему, если его взять в эти дни, он густоты не имеет) и, самое большее, в двадцать дней он сгущается. Это сейчас же заметно на вкус, 1 так как он отличается сладким вкусом и густотой. Пчела приносит его из всех цветов, имеющих чашечку, и от других, в. которых находится сладость, не повреждая никакого плода, а соки приносит, захватывая их своим подобием языка.

(119) Соты вырезают, когда появятся плоды дикой смоковницы. Самые же лучшие ячейки [пчелы] делают, когда производят мед. Воск и пыльцу пчела несет на ногах, а мед она изрывает в ячейку. Когда же она отложит молодь, то насиживает ее, как птица. В восковой ячейке червячок, пока он мал, лежит на боку, затем он сам по себе поднимается и питается, приближаясь к ячейке так, чтобы держаться за нее крепко.

(120) Потомство пчел и трутней, из которого выходят червячки, белого цвета. Вырастая, [эти червячки] превращаются в пчел и трутней. А зачаток царей рыжеватого цвета. По мягкости он соответствует густому меду, а величину сразу получает близкую к тому, что из него выходит. Червя из него сначала не возникает, а сразу, как утверждают, пчела. Когда пчела породит в соты, из соседнего места [в них переносится и там] помещается мед.

(121) Когда ячейка будет замазана, личинка образует ноги и крылья, когда же развитие дойдет до конца, пчела вылетает, прорвавши оболочку. Испражнения она выделяет, пока остается червячком, после этого уже не выделяет, пока не выйдет из ячейки, как было сказано раньше. Если же оторвать головы у личинок, прежде чем образуются крылья, то их съедают сами пчелы. Также если пустить трутня, оборвавши ему крылья, у остальных сами пчелы объедают крылья.

(122) Живут пчелы лет шесть, некоторые же семь. Если улей просуществует лет девять или десять, считают, что это хорошо. В Понте существуют пчелы очень белые, они дают мед два раза в месяц. В Темискире около реки Териодонт пчелы на земле и в ульях делают соты, не имея достаточно воска. [Поэтому эти] соты очень малые, мед же в них густой, а сами они гладкие и ровные.

(123) Привозят и в Амисон[287] мед с гор, светлый и очень густой. Его пчелы делают без сот, в деревьях. Это встречается в Понте и в других местах. Существуют пчелы, которые устраивают тройные соты в земле. Мед в них имеется, а червей нет. Ячейки в них не все одинаковы, и не все пчелы делают похожие.

(124) Шершни и осы делают соты для потомства; когда не имеют вождя, то есть когда, проблуждав, не находят его, то шершни [устраивают соты] на каком-либо высоком месте, а осы в норах, когда же они имеют вождя, то [и шершни и осы устраивают соты] под землей. У всех у них ячейки шестиугольны, так же, как у пчел. Сделаны они не из воска, а из какого-то вещества, похожего на кору и паутину. Ячейки шершней много изящнее ячеек ос.

(125) Они откладывают зачаток, как пчелы, в виде капли, сбоку полости ячейки, и он прилепляется к стенке. Не во всех ячейках содержится порождение одинакового возраста, но в некоторых совсем большое, способное и летать, в других нимфы, в третьих еще черви. Испражнения, как и у пчел, выделяют только черви. И пока они в виде нимф, они неподвижны, ячейка же закрыта. В ячейках шершней на противоположной стороне от зачатка помещается как бы капля меду. Личинки их возникают не весной, а осенью; заметный рост у них происходит больше всего в полнолуние. И зачаток и черви помещаются не внизу ячейки, а сбоку.

(126) Некоторые насекомые из рода пчел — каменщиц делают на камнях или на подобных предметах остроконечную ячейку из глины, как будто намазывая соль. Она очень толста и тверда: ее с трудом можно разбить копьем. Здесь они рождают, и выходят белые черви в черной оболочке. Отдельно от оболочки в грязи образуется воск. Этот воск много желтее воска [обычных] пчел.

(127) Муравьи также совокупляются и рождают червячков, которые ни к чему не прикрепляются. Сначала они малы и округлы; вырастая, становятся длинными и расчленяются. Возникают они весной.

Рождают и наземные скорпионы много червячков, похожих на яйца, и насиживают их. Когда же развитие закончится, то, как у пауков, дети прогоняют родителей и убивают их. Нередко число их доходит до одиннадцати.

(128) Пауки все спариваются указанным ранее способом и рождают сначала очень малых червячков; паучок возникает в результате изменения червячка в целом, а не из части его, хотя вначале они округлы. После порождения самка насиживает их, и в три дня они формируются. Все пауки рождают в паутину, только одни в тонкую и небольшую, другие — в толстую; одни черви целиком помещаются в круглый мешочек, другие только отчасти окружаются паутиной. Не все паучки выходят одновременно, но сейчас же после выхода прыгают и выпускают паутинные нити. Сок в червях, если их раздавить, и в молодых пауках одинаков: густой и белый.

(129) Луговые пауки рождают в паутину, половина которой находится на них самих, половина снаружи, и в ней [они], насиживая, выводят животных. Фаланги рождают в корзинки, плетя их плотно и в них насиживают. Гладкие пауки рождают небольшое количество, а фаланги — очень много, и, когда они вырастут, они окружают фалангу кольцом, убивают родительницу и выбрасывают ее. Нередко убивают и самца, если захватят его: он ведь насиживает вместе с самкой. Иногда число фаланг, происходящих от одной, доходит до трехсот. Взрослыми пауки становятся из малых приблизительно в четыре недели.

(130) Акриды спариваются таким же способом, как и прочие насекомые, а именно: меньшее влезает на большее (так как самец меньше); рождают же [самки] в землю, втыкая в нее находящуюся у них возле хвоста трубку, которой у самцов нет. Порождают [акриды] сразу все и в одном и том же месте, так что получается вроде сот, затем, когда породят, там оказываются яйцевидные черви, окруженные какой-то тонкой землей, вроде оболочки, в ней они и созревают. Зачатки при возникновении настолько мягки, что, если их тронуть, раздавливаются; они лежат не на поверхности земли, а немного под ней. Когда они окончательно созреют, из землистой оболочки выходят акриды, маленькие и черные, затем кожа на них кругом разрывается и они сразу делаются больше.

(131) Они рождают на исходе лета и, породив, умирают: в это время у родивших около шеи появляются черви. В то же самое время умирают и самцы. Из земли они выходят весной. Акриды не возникают в местах гористых или бесплодных, но на равнинах и взрыхленной почве, так как они порождают в щелях. Яйца остаются на земле в течение зимы, а с наступлением лета из прошлогодних зачатков выходят акриды.

(132) Таким же образом порождают и аттелабы и, породив, умирают. Яйца их гибнут от осенних дождей, когда они выпадают в большом количестве; если же случится засуха, тогда аттелаб выпадает много больше, так как они не погибают таким же образом, а гибель их происходит беспорядочно и случайным образом.

(133) Цикад существует два рода: одни небольшие, появляются первыми и исчезают последними, другие большие, поющие, которые и позднее возникают, и позднее гибнут. Одинаково в роде малых и больших одни цикады имеют пояс перетянутый, это те, которые поют; у других, у не поющих, перетяжки на поясе нет. Больших и поющих цикад называют ахетами, малых — цикадками, и из последних те, у кого пояс разделен, те немного поют. Цикады не водятся там, где нет деревьев, поэтому в Кирене их на равнине нет, а около города много, в особенности там, где растут маслины: они ведь не дают много тени, а в холодных местах цикады не водятся, поэтому их не бывает в тенистых рощах.

(134) Совокупляются одинаково и большие и малые друг с другом, спариваясь брюшными сторонами, причем самец испускает [семя] в самку, [не] как у прочих насекомых. У них и самка имеет расщепленную половую часть, самка же — та, в которую испускает [семя] самец. Рождают они на невозделанных полях, прокалывая землю острием, которое имеют сзади, так же как аттелабы. Ведь и аттелабы порождают на таких же полях, поэтому их много бывает в Киренаике. Порождают они и в тростники, которые поддерживают виноград, и в стебли скиллы.

(135) Эти зачатки падают затем вниз на землю. Возникают они в большом числе в дождливое время. Червь, выросший в земле, становится цикадной маткой, и тогда они самые вкусные, прежде чем лопнет оболочка. Когда же время приходит к повороту солнца, тогда они выходят ночью: сразу лопается оболочка, из личинок выходят цикады и тотчас становятся черными, большими, твердеют и поют.

(136) В обоих родах те, что поют, — самцы, прочие — самки, и сначала вкуснее самцы, а после спаривания — самки, так как они содержат [в себе съедобные] белого цвета яйца. Когда же, взлетая вверх, они приходят в сильное движение, они испускают жидкость, похожую на воду: земледельцы говорят, что это они мочатся и испражняются, и что питаются они росой. Если приблизить к ним палец, сгибая его с конца и снова вытягивая, они скорее остаются на месте, чем если вытянуть его сразу, и тогда они переходят на палец, как на двигающийся листок, так как видят они плохо.

(137) Насекомые, которые не плотоядны, но питаются соками живого тела, например, вши, блохи, клопы, все после совокупления рождают так называемые кониды, из которых ничего другого не выходит. Однако среди этих [насекомых] блохи возникают из малейшего количества гниющего вещества: где высыхает навоз, там они и образуются; клопы — из влажности, выделяемой животными, каковая выходит наружу и образует их; а вши — из мясных частиц.

(138) Возникают они (когда [уже получается так, что они] должны возникнуть), в виде маленьких пузырчатых высыпей, не содержащих гноя. Если их проколоть, из них выходят вши. У некоторых людей это случается как болезнь, когда в теле образуется много сырости, и некоторые даже погибли таким образом, как, по преданию, поэт Алкман и Ферекид Сиросский[288]. И при известных болезнях также появляется много вшей.

(139) Есть особый род вшей, которые называются дикими и которые тверже возникающих у большинства. Их с трудом можно отделить от кожи. В детском возрасте головы бывают полны вшей, у [взрослых] мужчин их меньше; у женщин также вшей больше, чем у мужчин. У кого [вши] заводятся в голове, [те] меньше страдают головной болью.

(140) Заводятся вши и на многих других животных; и птицы их имеют, а так называемые фазаны погибают от вшей, если не купаются в пыли. Бывают они и у прочих животных: [и у птиц], имеющих перья со стволами, и [у тех животных, которые] имеют волосы, только у осла не бывает ни вшей, ни клещей. Быки имеют и тех и других, овцы и козы — клещей, а вшей не имеют, свиньи — больших и твердых вшей. А на собаках заводятся так называемые собачьи клещи.

(141) Все вши у имеющих их порождаются из самих животных. Вшей порождается больше, когда те животные, которые купаются, переменяют воду для купанья. В море бывают вши на рыбах, однако они возникают не из самих рыб, а из ила. По виду они похожи на многоногих осликов, только хвост имеют широкий. Существует один вид морских вшей, и возникают они везде, главным образом, около отверстий; все они многоноги, бескровны и [представляют собой] насекомых.

(142) Тунцовый овод возникает около плавников, он похож на скорпиона, а величиной с паука. В море от Кирены до Египта при дельфинах находится рыба, которую называют вошью. Она бывает жирнее всех, потому что пользуется обильной пищей, когда дельфин охотится.

(143) Возникают и другие мелкие животные, как было сказано раньше, в шерсти и шерстяных телах, например, моль: она зарождается скорее, если шерсть запылена, а главным образом, если она окутана паутиной. Высосав всю влагу, какая есть в шерсти, [личинки моли] сушат ее. Возникает этот червь также [одетый] оболочкой.

(144) И в старом воске, так же, как в сухом дереве, возникает животное, которое из всех животных является, по-видимому, самым малым и называется акари, оно белое и крайне мало. Другие [животные] возникают в книгах: одни, похожие на тех, что образуются в шерстяной одежде; или еще иные, напоминающие скорпионов без хвоста, совсем небольшие. И вообще животные возникают во всех сухих вещах, когда те отсыревают, и во всех влажных, когда те высыхают, если [эти вещи] содержат необходимое для их жизни.

(145) Существует червячок, называемый древоточцем, животное не менее странное: у него пестрая голова выступает наружу из чехлика, и ноги расположены на верхнем конце, как у прочих червей, остальное же тело одето в паутинный хитон, а вокруг него соломинка, так что, когда он ходит, кажется, будто она прилипла. Эти черви сращены с хитоном: как раковина с улиткой, так все это соединено с червем; и он не выпадает оттуда, а вытягивается с трудом, как приращенный. И если снять хитон, червь умирает, он становится ни к чему не способным, так же, как улитка по удалении раковины. С течением времени этот червяк становится куколкой, так же, как гусеницы, и живет в неподвижном состоянии. Какое крылатое животное из него выходит, до сих пор еще не удалось видеть.

(146) Плоды диких смоковниц содержат так называемых псенов; сначала это червячок, затем, после того, как кожа его разорвется, [он] вылетает. Оставив ее, псен проникает в завязь смоковницы и, проедая ее, делает это так, чтобы она не отвалилась. Поэтому земледельцы подвешивают на смоковницы плоды дикой смоковницы и сажают поблизости от [садовых] смоковниц дикие.

(147) Четвероногие, имеющие кровь, и яйцеродящие рождают весной, спариваются же не все в одну пору, а одни весной, другие летом, третьи около осени, смотря по тому, насколько последующее время подходит для развития потомства.

(148) Черепаха порождает яйца с твердой скорлупой и двуцветные, как яйца птиц. Отложив, она зарывает их и землю сверху утаптывает. Сделав это., она часто приходит и насиживает их. Открываются яйца на другой год. Болотная черепаха откладывает яйца, выйдя из воды, вырывши яму в виде бочонка и отложив в нее яйца, она оставляет их, а меньше, чем через тридцать дней выкапывает, быстро разбивает их и сейчас же уводит молодь в воду. Морские черепахи также откладывают на земле яйца, похожие на яйца домашних птиц, и, закопавши их, насиживают по ночам; они откладывают великое множество яиц, даже до сотни.

(149) Ящерицы и крокодилы, как наземные, так и речные, также откладывают яйца в землю. Вылупляются из яиц ящерицы сами собой в земле, так как ящерица не живет на второй год; говорят, что вся жизнь ее шесть месяцев. Речной крокодил откладывает много яиц белого цвета, самое большее около шестидесяти, и насиживает их шестьдесят дней: он ведь и живет долгое время. Из очень малых яиц выходит самое большое в этом роде животное: яйцо его не больше гусиного и выводок соответственной величины, вырастая же, он достигает даже семнадцати локтей[289]. Некоторые утверждают, что он растет всю жизнь.

(150) Из змей гадюка рождает живых детенышей, предварительно образовав яйца внутри себя. Яйцо, как у рыб, одноцветно и с мягкой оболочкой; зародыш возникает сверху его, и яйцо не окружается скорлупой так же, как и яйца рыб. Детеныши гадюки рождаются в оболочке, которая разрывается на третий день. Случается иногда, что они сами выходят наружу, прогрызая внутренности. Рождает она в один день, по одному; рождает больше двадцати. Другие змеи откладывают наружу яйца, которые соединены друг с другом наподобие женского ожерелья. Отложив их в землю, они насиживают их. Вылупляются змейки также на следующий год.

(1) Таким способом происходит порождение змей, насекомых, а также яйцеродящих четвероногих; птицы же откладывают яйца, только время спаривания и откладывание яиц не у всех одинаково. А именно, некоторые и спариваются и несутся, так сказать, все время, например, курица и голубь; так, курица несется круглый год за исключением двух месяцев: [месяца до и месяца после] зимнего солнцеворота. Что касается количества, то некоторые куры, даже породистые, менее носки, чем простые. Адриатические куры невелики, но несутся чуть ли не каждый день; они сердиты и часто убивают цыплят; расцветка их пестрая. Некоторые из домашних кур несутся два раза в день; мне [случалось] наблюдать, как, отложив чрезмерно много яиц, некоторые куры в скором времени умирали. Итак, куры, как сказано, несутся беспрерывно.

(2) [Напротив], голубь домашний, вяхирь, горлица и дикий сизый, хотя откладывают по два яйца, но, [например], голубь домашний [может] это делать хотя бы и до десяти раз в течение года. Большинство же птиц кладут яйца весной, причем некоторые из них плодовиты; [плодовиты] же [они] двояким образом: или они [откладывают яйца] по многу раз, как голуби, или же большое количество, как куры. А птицы с кривыми когтями все порождают мало за исключением пустельги. Эта [птица] из всех птиц с кривыми когтями порождает больше всех. Наблюдали четырех птенцов, но она порождает и больше.

(3) Прочие птицы откладывают яйца в гнезда, а нелетающие, например, куропатка и перепел, не в гнезда, а на землю, прикрывая их [различными] материалами; так же [по ступают] жаворонок и тетерев. Эти птицы делают свои гнездилища защищенными от ветров, а та, которую беотийцы называют меропс, единственная, которая делает гнезда на земле в ямах. Дрозды же делают гнезда, как ласточки, из грязи, на вершинах деревьев; они делают их друг за другом, подряд, так что, касаясь друг друга, они образуют как бы цепочку гнезд.

(4) Из тех птиц, которые сами устраивают себе гнезда, один удод не сооружает гнезда [из какого-либо собранного им материала], но проникая в стволы деревьев, откладывает яйца в дуплах, ничего не принося туда. Кирк гнездится и в домах и в скалах. А тетерев, которого афиняне называют уракс, гнездится не на земле, не на деревьях, а на низких кустах.

(5) Яйцо у всех птиц одинаково покрыто твердой скорлупой, если оно возникло [путем нормального] порождения и не испорчено (ведь иногда и куры несут яйца с мягкой [оболочкойр; при этом яйца птиц двуцветны: снаружи находится белок, а внутри желток. Яйца птиц, живущих около рек и болот, отличаются от яиц тех птиц, которые живут в сухих местах, ибо у водных птиц желтка по сравнению с белком больше. И окраска яиц различна, смотря по роду птиц: у одних яйца белые, как, например, у голубя и куропатки, у других желтые, как, например, у болотных птиц, у некоторых крапчатые, как у цесарок и фазанов, а яйца пустельги красны, как сурик.

(6) В самом яйце имеются различные [части]: с одной стороны оно острое, с другой — шире; при выхождении яйца вперед идет широкий конец. Яйца длинные и острые — женские, яйца округлые и имеющие острый конец круглым — мужские[290]. Созревают яйца при насиживании их птицами, однако иногда и сами собой в земле, как в Египте, где их зарывают в навоз. И в Сиракузах какой-то пьяница, положив яйца в землю под свой матрац, пил, как рассказывают, не переставая, все время, пока не вылупились цыплята. Мне сообщили также о случаях, когда лежавшие в теплых сосудах [яйца] развивались, и сами собой выходили [цыплята].

(7) Семенная же [влага] у всех птиц белая, как и у прочих животных; после спаривания самка зачинает вверху под диафрагмой. Зачаток яйца сначала бывает на вид светлым и малым, затем красным и кровянистым, а по мере увеличения — желтоватым и золотисто-желтым; когда же он вырастает, то в нем происходит разделение: внутри желток, а снаружи его окружает белок. По завершении роста яйцо отделяется и выходит наружу, переходя в этот момент из мягкого состояния в твердое таким образом, что выходит оно еще не затвердевшим, но сейчас же твердеет и становится крепким, если только не выйдет больным.

(8) Наблюдали яйца такого рода, какими они бывают в известное время [именно все яйцо одинаково желтое, как впоследствии желток], и у вскрытого петуха под диафрагмой, где находятся яйца у самок, по виду целиком желтые, но такой величины, каких относят к числу уродливых. Неправильно говорят утверждающие, что яйца ветреные или жировые есть остаток тех яиц, которые возникли раньше в результате совокупления, ибо много раз видели, что непокрытые молодки кур и гусей несли жировые яйца. Жировые яйца бывают меньше по величине, не так вкусны и более жидки, чем плодородные, но числом больше их. Если их подкладывают под самку, то жидкое содержимое не уплотняется, но и желток и белок остаются в том же виде. Жировые яйца образуются у многих птиц: у курицы, куропатки, голубя, павлина, гуся, гуся-лисицы.

(9) Высиживаются яйца летом быстрее, чем зимой: куры летом высиживают в восемнадцать дней, зимой иногда в двадцать пять; конечно, и птица отличается от птицы в том отношении, что одни высиживают лучше других. Если во время насиживания разразится гроза, яйца портятся. Так называемые болтуны чаще возникают летом.

(10) Зефирными некоторые называют жировые яйца потому, что в весеннюю пору птицы” по-видимому, воспринимают воздушные течения; такое же яйцо производят куры, ощупанные известным образом рукою.

(11) Жировые яйца становятся способными к развитию, а яйца, возникшие после спаривания, изменяют свой вид в другой, если до перехода желтка в белок птица, содержащая жировые яйца или яйца, зачатые от другой птицы, испытает спаривание, тогда жировые яйца становятся плодотворными, а возникшие раньше получают форму, соответствующую позднее покрывшему самцу. Если же спаривание произойдет, когда желток уже перешел в белок, то ничего не изменяется: ни жировые яйца не становятся плодотворными, ни зачатые от семени не переходят в род самца. И если при наличии малых яиц спаривания не произойдет, то существовавшие раньше яйца не увеличиваются, но при повторном спаривании прирост величины происходит быстро.

(12) По своей природе желток и белок яйца противоположны, не только по окраске, но и по своим свойствам[291]: именно, желток твердеет от холода, а белок не твердеет, но сильнее разжижается; от огня же белок твердеет, а желток не твердеет, но остается мягким, если не будет перегрет, и скорее при варении, чем при жарении уплотняется и высыхает. Оба они отделены друг от друга перепонкой.

(13) Градины, находящиеся при начале желтка, не принимают никакого участия в процессе порождения, как предполагают некоторые; их две, одна внизу, другая вверху. Белок оказывается кругом желтка и в том случае, если, выпустив их из большого числа яиц, собрать их в пузырь и варить потихоньку на слабом огне, — тогда весь желток собирается посередине, а кругом него располагается белок.

(14) Молодые куры начинают нестись сейчас же с приходом весны и несут больше, чем более старые, но по величине яйца молодых меньше. Вообще птицы, если не насиживают яйца, то заболевают и [даже] погибают. Будучи покрыты, некоторые птицы топорщат перья, отряхиваются и часто зарываются в солому (это же самое они делают иногда, снесши яйцо), голуби волочат хвост, а гуси ныряют.

(15) Как зачатие, так и образование жировых яиц у большинства птиц происходит быстро, как [это можно видеть на примере] куропатки, испытывающей побуждение к спариванию. Ибо как только она оказывается с подветренной стороны от самца, то зачинает[292] и сразу же становится непригодной в качестве охотничьей дичи. [Отсюда] же можно видеть, что у куропатки превосходное обоняние. Возникновение же яйца после спаривания и последующее возникновение птенца из созревающего яйца не у всех происходит за одинаковое время, но разнится в зависимости от величины родителей.

(16) Яйцо курицы после спаривания становится полностью сформировавшимся в большинстве случаев в десять дней, яйцо голубя — за несколько меньший срок. Голуби могут даже в самый момент откладывания яйца удержать его. Если эта птица обеспокоена чем-либо или по поводу гнезда, или у нее вырвать перо, или она от чего-нибудь еще страдает или недовольна, то, собираясь нести яйцо, она задерживает его и не откладывает.

(17) Особенность голубей в процессе спаривания [такова]: они целуются друг с другом, когда самец собирается покрыть самку, иначе она не спарится. Старый голубь [целуется с самкой] при первом [покрытии], впоследствии он покрывает и без поцелуев, а молодые покрывают, всегда делая это. Это — свойственная [голубям] особенность, равно как и то, что [у них] самки вскакивают друг на друга, когда нет самца, целуясь как самцы, и, ничего не испуская друг в друга, несут яйца в большем числе, чем от семени. Из этих яиц никогда не выходит птенцов: все они оказываются жировыми.

(18) Возникновение из яйца[293] происходит одинаковым образом у всех птиц, только время, в какое совершается развитие, различно, как было сказано. У кур первые признаки [зачатия] проявляются по прошествии трех дней и ночей, у птиц большей величины — через более продолжительное время, у меньших — через меньшее.

(19) К этому времени желток уже продвинулся кверху, к острому концу яйца, где находится его начало и происходит вылупление, и в белке наподобие кровяной точки появляется сердце. Эта точка бьется и движется, как одушевленная[294], и от нее по мере роста отходят два извитых, содержащих кровь венозных потока в обе стороны охватывающих оболочек, и перепонка, содержащая кровяные волокна, уже охватывает в это время белок, отходя от этих венозных протоков.

(20) Немного позднее обособляется уже и тело, сначала совсем малое и белое: заметна голова и на ней сильно вздутые глаза. И это долго остается в таком виде, ибо много позднее [глаза] становятся небольшими и спадаются, а нижняя часть тела первое [время] кажется ничтожно [малой] по сравнению с верхней. Из протоков, отходящих от сердца, один направляется в перепонку, охватывающую [его] кругом, другой — в желток, наподобие пупка.

(21) Таким образом, начало цыпленка в белке, а пища ему [доставляется] из желтка через пупок. На десятый день цыпленок уже ясно виден весь и все его части; голова у него еще больше остального тела, а глаза, не видящие еще, больше головы. Глаза в это время вздуваются больше бобов и черные; по снятии с них кожи обнаруживается влага, прозрачная и холодная, сильно блестящая на свету, и ничего твердого. Так обстоит дело с глазами и головой.

(22) В это время заметны у него и внутренности, и части около желудка, и кишечник; и вены, идущие от сердца, появляются уже у пупка.

(23) А от пупка протягивается одна вена к перепонке, окружающей желток (желток в это время уже разжижен и более объемист, чем ему свойственно по природе), а другая — к оболочке, охватывающей целиком и оболочку, в которой помешается цыпленок, и перепонку, окружающую желток, и жидкость, находящуюся между той и другой. Ибо, по мере роста цыпленка, понемногу часть желтка оказывается сверху, часть снизу, посередине светлая жидкость, а снизу желтка белок в том виде, как и был сначала. На десятый день белок в небольшом количестве оказывается на самом конце, он клейкий, густой и слегка желтый.

(24) Располагаются все части таким образом: первая и крайняя у скорлупы оболочка есть оболочка яйца, не [оболочка] скорлупы, но под ней; в ней содержится жидкий белок, затем цыпленок, и вокруг него оболочка, отделяющая его, чтобы он не находился в жидкости, а под цыпленком желток, в который направлена одна вена, тогда как другая — в окружающий белок. Все [это вместе] окружает оболочка с ихоровидной жидкостью, затем идет другая оболочка вокруг самого зародыша, как сказано, отделяющая его от жидкости; под ним — желток, одетый еще одной оболочкой, в которую направляется пуповина, идущая от сердца и большой вены; таким образом, зародыш не находится ни в одной из этих жидкостей.

(25) Около двадцатого дня цыпленок уже издает звуки и двигается внутри, если, открывши яйцо, подвигать его; он становится уже оперенным, когда после двадцати дней происходит вылупление из яйца. Голову цыпленок держит под правым бедром у паха, а крыло над головой; в это время видна и похожая на хорион оболочка, лежащая за крайней оболочкой скорлупы, в которую направлялся один пупочный [сосуд, причем] цыпленок тогда весь лежит в ней, и другая хорионовидная оболочка вокруг желтка, в которую направлялся другой пупочный [сосуд]; оба они исходят из сердца и большой вены.

(26) В это время направлявшаяся в наружный хорион пуповина, спавшись, отделяется от животного, а идущая к желтку соединена с тонкой кишкой цыпленка, причем много желтка оказывается уже внутри цыпленка, а в кишках его желтый осадок. И экскременты выделяет он в это время в наружный хорион, имеются они и в кишечнике; выделение наружу бесцветное, и внутри также имеется немного бесцветной жидкости[295].

(27) Под конец желтка становится все меньше, и затем он совершенно истрачивается и втягивается в цыпленка, так что, если вскрыть вылупившегося цыпленка через десять дней, в кишечнике еще остается немного желтка; от пупка же он совсем освобождается, и ничего не остается в промежутке, но весь он истрачивается.

(28) В ранее упомянутое время цыпленок [в яйце], хотя и спит, но, если подвигать его, пробуждается, смотрит, издает звук, и сердце его вздувается вместе с пупком, как при дыхании. Так происходит возникновение птиц из яйца.

(29) Птицы несут иногда бесплодные яйца и после спаривания, и при насиживании из них ничего не выходит; чаще всего это наблюдали у голубей. Близнецовые яйца имеют два желтка, причем в одних, чтобы не произошло слияния, они отделены друг от друга тонкой прослойкой белка, в других такой перегородки нет, и желтки соприкасаются.

(30) Бывают куры, несущие все время близнецовые яйца, у них можно видеть то, что происходит с желтками; одна курица вывела восемнадцать близнецов, не считая болтунов; все прочие были пригодны к развитию, только [в каждой паре] близнецов один был крупнее, другой меньше, а последняя [пара близнецов] была уродливой.

(31) Все голубиные откладывают обыкновенно по два [яйца], как, например, это чаще всего бывает у вяхиря и горлицы; самое большее три, [что тоже бывает у] горлицы и вяхиря. Домашний голубь, как сказано, размножается во всякое время года, а горлица и вяхирь весной, не больше двух раз; второй раз они порождают, когда первое порождение погибает, ибо у многих птиц оно гибнет. Откладывают они, как было сказано, и по три яйца, но не выводят никогда больше двух птенцов, иногда даже только одного, остальные яйца всегда — болтуны.

(32) Большинство птиц в тот же год ничего не производят, но все птицы, раз начали нести яйца, всю жизнь имеют их, только у некоторых вследствие малой величины не легко [их] увидеть. Голубь в большинстве случаев порождает самца и самку, и из них сначала самца[296], затем обыкновенно пропускает один день и порождает самку. В насиживании принимает участие и самец, он насиживает днем, а самка ночью.

(33) Созревает и вылупляется птенец в двадцать дней из яйца, отложенного первым; пробивается яйцо накануне вылупления. И птенцов согревают в течение известного времени оба, в том же порядке, в каком насиживают яйца. Самка более яростна в [период] выкармливания детей, чем самец, подобно тому, как это [имеет место] и у прочих животных после родов. [Голуби] порождают в течение года до десяти раз, а иные даже одиннадцать, водящиеся же в Египте и двенадцать. Порождают и зачинают голуби на первом же году жизни, и даже одномесячные [голуби] могут зачинать и порождать.

(34) Вяхири и горлицы, как утверждают некоторые, порождают, будучи трехмесячными, в доказательство чего приводится их большое количество. Четырнадцать дней они вынашивают яйца в себе, потом четырнадцать — насиживают; в остальные четырнадцать птенцы настолько оперяются, что их не легко поймать. Живет горлица, как говорят, даже сорок лет, а куропатка более шестнадцати. Выведя птенцов, голубь порождает снова через тридцать дней.

(35) Гриф гнездится на неприступных скалах. Поэтому редко [приходится] видеть гнездо грифа и его птенцов, и потому же Геродор, отец софиста Брисона, говорит, что грифы прилетают из другой земли, неизвестной нам, приводя в доказательство то, что никто не видел гнезда грифа и что они внезапно появляются во множестве, сопровождая войска. Но, хотя и трудно видеть гнездо, однако его видели. Откладывают же грифы по два яйца.

(36) Не наблюдали, чтобы все прочие мясоядные птицы размножались больше одного раза в год, только ласточка, одна из мясоядных, — дважды. Если у птенцов ласточки, когда они еще молоды, выколоть глаза, то они выздоравливают и впоследствии видят[297].

(37) Орел откладывает три яйца, а выводит из них только двух птенцов, как говорится в [стихах], приписываемых Мусею: “трех порождает, двух выводит, об одном заботится”. Так происходит в большинстве [случаев], но видели также и трех птенцов; когда же птенцы подрастают, он выбрасывает одного из них, тяготясь кормлением. Вместе с тем рассказывают, что в это время он не ест, чтобы не похищать щенят у диких зверей; когти у него разгибаются в несколько дней и перья белеют, так что и к детям он относится в это время плохо. Выброшенного птенца принимает и кормит орлан[298].

(38) Насиживает орел около тридцати дней. Такой же срок насиживания и у других больших птиц, например, у гуся и дрофы, у птиц средней величины около двадцати, как у коршуна и ястреба[299]. Коршун выводит двух, иногда и трех птенцов, а так называемая сипуха иногда и четырех.

(39) Откладывает и ворон не только два яйца, как утверждают некоторые, но и больше. Он насиживает около двадцати дней и выбрасывает [лишних — свыше двух] птенцов. То же делают и другие птицы: часто, когда они порождают больше [обычного] птенцов, одного выбрасывают.

(40) Не все птицы из орлиной породы относятся одинаково к птенцам, но пигарг плохо, а черные [орлы] заботятся о кормлении [своих] детей. Дело в том, что все так называемые кривокогтистые [птицы], едва их птенцы в состоянии летать, бьют их и выталкивают из гнезда. И из прочих птиц, как было сказано, чуть ли не большинство делают это, и, выкормив, в остальном не проявляют никакой заботы. Исключение [составляет] ворона: она продолжает некоторое время заботиться, ибо кормит даже летающих [птенцов], летая рядом с ними.

(41) Кукушка, как утверждают некоторые, возникает путем изменения из ястреба, так как тот ястреб, на которого она похожа, в это время исчезает. Да и прочих ястребов почти не видно, разве только короткое время, как скоро кукушка начинает куковать; сама кукушка показывается на короткое время летом, а зимой исчезает.

(42) Но ястреб птица с кривыми когтями, а кукушка кривых когтей не имеет, да и головой она не похожа на ястреба, но обеими частями скорее похожа на голубя, чем на ястреба. Только по окраске она схожа с ястребом, с той разницей, что пестрота ястреба полосатая, а кукушки точечная. Величина же и полет таковы, как у самого малого из ястребов, который обыкновенно невидим в то время, когда появляется кукушка, хотя их видали и вместе. [Иногда] ястреб пожирает кукушку, хотя из птиц одного рода ни одна не делает этого.

(43) Говорят, что никто не видел птенцов кукушки; она порождает, не делая гнезда, а иногда откладывает яйца в гнезда птиц меньшей величины, пожирая их яйца, но чаще всего — в гнезда полевых голубей, пожирая и их яйца. Она редко откладывает два яйца, в большинстве случаев одно.

(44) Помещает их и в гнездо гиполаиды, которая [их] высиживает и выкармливает; в это время птенец становится жирным и приятным на вкус. Птенцы ястребов становятся также очень приятными на вкус и жирными. Какой-то их род гнездится в отдаленных [местах] и на крутых скалах.

(45) Яйца насиживают многие птицы так, как сказано было относительно голубей, т. е. самцы сменяют самок, некоторые на такое время, на какое самка оставляет гнездо, чтобы добыть себе пищу. У гусей же насиживают только самки. Они остаются на яйцах непрерывно все время с самого начала насиживания. В местах топких и травянистых устраивают гнезда все болотные птицы, поэтому и оставаясь в покое на яйцах, они могут доставать себе кое-какую пищу и не оставаться совсем без еды.

(46) Вороны-самки также насиживают одни и остаются на яйцах все время; их кормят самцы, принося и давая им пищу. У вяхирей самка сидит на яйцах всю ночь начиная с сумерек и до времени завтрака, а остальное время [на яйцах сидит] самец. А куропатки делают для яиц две ямки, и в одной насиживает самка, а в другой самец, после вылупления же каждый из них выкармливает своего. И, выведя птенцов, самец покрывает их.

(47) Павлин живет двадцать пять лет, размножается чаще всего на третий год, в это время он получает пестрое оперение; выводит птенцов в тридцать дней или немного больше. Только раз в год он несет яйца, в числе двенадцати или немного больше; откладывает их не подряд, а с промежутком в два или три дня; в первый раз, самое большее, около восьми яиц. Несут и павлины жировые яйца. Спариваются они весной и после спаривания тотчас же сносят яйцо. Перья [павлин] теряет вместе с началом [опадания листвы с листопадных] деревьев и снова начинает обрастать перьями, когда [листья на] деревьях пускаются в рост.

(48) Самке павлина подкладывает яйца для высиживания тот, кто за нею ходит, так как самец, если самка сделала это, налетая, разбивает их. По этой же причине и некоторые из диких птиц, убегая от самцов, кладут яйца и высиживают их. Подкладывают таким птицам обыкновенно два яйца, ибо только такое количество они могут высидеть. Заботятся при этом, чтобы она не сходила и не прекращала насиживание: [для этого] ставят рядом корм.

(49) Самцы птиц в период спаривания имеют семенники заметно увеличенные; у чаще спаривающихся они бывают и лучше заметны, например, у петуха и куропатки. У спаривающихся с [более значительными] перерывами и семенники бывают меньше. Итак, беременность и рождение у птиц протекают указанным образом.

(50) Что не все рыбы откладывают яйца, было сказано раньше, ибо селахий живородящи, а остальной род рыб яйцеродящ. Селахий родят живых детенышей, предварительно произведя в себе яйца, а также выкормив их в себе, исключение составляет лягва. Матки, как было сказано выше, у рыб также различны, именно, яйцеродящие имеют матки двураздельные и внизу, а селахий — похожи на птичьи.

(51) Отличаются они от птичьих тем, что у некоторых яйца образуются не под диафрагмой, а посередине у хребта; отсюда, увеличиваясь, они переходят в другое место. Яйцо у всех рыб не двуцветное, а одноцветное, скорее белое, чем желтое, и первое время, и когда в нем появляется малек.

(52) Отличается также и развитие рыб от птиц тем, что у них нет второй пуповины, идущей к оболочке под скорлупой, а из двух проходов имеется только один, тот, который у птиц идет к желтку. В остальном развитие зародыша из яйца птиц и рыб идет почти одинаково. Оно также происходит на вершине яйца, и одинаковым образом в начале протягиваются вены из сердца, одинаково вначале голова, глаза и верхняя часть очень велики; по мере роста яйцо все время становится все меньше и под конец исчезает и втягивается внутрь, как у птиц так называемый желток.

(53) Прирастает и пупок немного ниже тела желудка. У молодых рыбешек пупок велик, по мере роста он становится меньше и наконец совсем малым, пока не войдет внутрь, как было сказано относительно птиц. Зародыш и яйцо покрыты общей оболочкой, под ней имеется другая оболочка, которая покрывает в отдельности зародыш; между оболочками находится жидкость. И пища в кишке у рыбешек содержится такая же, как у птенцов: у этих белая, у тех желтая.

(54) Какой вид имеет матка, это можно усмотреть из анатомических рисунков; между ними существует различие, например, матки акул отличаются и друг от друга, и от маток скатов. У некоторых, как было сказано, яйца приращены посередине матки, у позвоночника, например, у собачьих акул; вырастая, они идут в другое место, если матка двураздельная и приращена к диафрагме, как у остальных подобных рыб, яйца переходят в каждую часть.

(55) Эта матка, так же, как у других акуловых, имеет, отступя немного от диафрагмы, какие-то белые соски, которые в отсутствие зачатков не появляются. Собачьи акулы и скаты имеют образования, похожие на скорлупу, в которых содержится яичная влага; форма скорлупы подобна язычкам флейт, и в скорлупе имеются волосовидные канальцы. У собачьих акул, которых иногда называют небриями, когда разорвется и отпадет скорлупа, выходят мальки; у батид, когда они отродят, после разрыва скорлупы, выходит малек.

(56) У акулы акантиас, яйца находятся у диафрагмы выше сосков; когда же яйцо опустится вниз, по его отделении в нем образуется малек. Так же происходит возникновение и у акул-лисиц.

(57) У так называемых гладких акул яйца находятся посередине маток[300], так же как у собачьих; перейдя в оба раздела матки, они опускаются вниз, и возникают животные с пуповиной, идущей к матке, так что, когда яйца истрачиваются, они выглядят подобно зародышам четвероногих. Длинная пуповина прирастает в нижней части матки, она как бы подвешена к котиледону, а к зародышу — посередине, где находится печень. Пища во вскрытом зародыше яичная, хотя яйца уже нет.

(58) Хорион и оболочки особые вокруг каждого зародыша, как у четвероногих. Головы у молодых зародышей находятся вверху, у созревающих и развитых — внизу. Возникают как в левой стороне самцы, а в правой самки, так и на одной и той же стороне вместе самки и самцы. Вскрытые зародыши, так же, как у четвероногих, имеют из внутренностей те, которые велики, подобно печени, и которые содержат кровь.

(59) Все селахий одновременно имеют вверху, около диафрагмы, многочисленные яйца как большие, так и малые, а внизу уже зародыши. Поэтому многие предполагают, что эти рыбы в одном и том же месяце и порождают и спариваются, так как они не сразу выбрасывают все яйца, но несколько раз и продолжительное время; внизу же, в матке, яйца одновременно и созревают и завершают развитие.

(60) Прочие акулы и выводят из себя и принимают в себя мальков, также и рины и гнюсы (видели большого ската, содержавшего в себе около восьмидесяти зародышей), но акантиас — единственная из акул не захватывает мальков по причине шипов; а из плоских рыб — хвостокол и бат вследствие шероховатости хвоста. Не захватывает и [морская] лягва мальков по причине величины головы и шипов; она одна только и не родит живых, как было сказано раньше. Так обстоит дело с их отличием друг от друга и с их возникновением из яиц.

(61) У самцов во время спаривания семенные проходы наполнены молоками, так что при сдавливании их вытекает белое семя; проходы эти двойные и берут начало от диафрагмы а и большой вены. В это время проходы у самцов уже ясно отличаются от матки у самок; вне этого времени они менее заметны для неопытного глаза; у некоторых рыб они совершенно незаметны, так же, как это было сказано о яичках птиц.

(62) Существуют и другие различия между семенными проходами и маточными, между прочим то, что первые прирастают к пояснице, а у самок проходы легко подвижны и прикреплены тонкой перепонкой. Надо смотреть также, как выглядят проходы самцов, по рисункам в “Анатомии”. Зачинают и носят селахии в большинстве случаев шесть месяцев.

(63) Чаще всех селахии рождает так называемая звездчатая акула, именно дважды в месяц, спариваться же начинают в месяце маймактерионе; прочие селахии рождают два раза в год, за исключением собачьей акулы, эта же только раз в год.

(64) Одни из них рождают зимой, рина же второй раз и ранней осенью около зимнего захода Плеяд, а первый раз весной; последний выводок ее бывает лучше; гнюсы — второй раз осенью. Рождают селахии около земли, приплывая сюда из открытого моря и глубин ради тепла и страха за детей.

(65) Из прочих рыб ни одну не видали, чтобы она спаривалась не по родству, по-видимому, это делают только рина и бат. Ибо есть рыба, называемая ринобат: она имеет голову и переднюю половину бата, а заднюю — рины, как если бы она произошла от них обоих. Итак, акулы и акулоподобные рыбы, как-то: лисица и собачья акула, а также плоские рыбы — гнюс, бат, гладкий бат и хвостокол указанным способом рождают живых детей, производя яйца.

(66) Дельфин, фалена и прочие киты, имеющие не жабры, а воздуходувную трубку, рождают живых детенышей, а также пила-рыба и морской бык. Ни одно из этих животных, по-видимому, не имеет яиц, а сразу [получает] зачаток, из которого путем расчленения возникает животное, таким же образом, как человек и живородящие четвероногие.

(67) Дельфин рождает обыкновенно одного, иногда и двух; фалена — или двух, в громадном большинстве, или одного; подобно дельфину и фокена — она похожа на небольшого дельфина, водится в Понте.

(68) Отличается фокена от дельфина следующим образом: по величине она меньше, но спина ее шире; цвет имеет темно-синий; многие утверждают, что фокена есть род дельфина. Все, кто имеет трубку, дышат и воспринимают воздух, ибо они имеют легкое, и видели, что дельфин, когда спит, высовывает рыло и храпит во сне. И дельфин и фокена имеют молоко, кормят им и допускают детей, пока они малы.

(69) Детеныши дельфинов растут быстро: в десять лет они достигают полной величины; беременность длится десять месяцев. Рождает дельфин летом и ни в какую другую пору; случается, что с восходом Пса он скрывается дней на тридцать. Детеныши сопровождают его продолжительное время; животное это чадолюбиво. Живет дельфин много лет: известно, что иные жили двадцать пять лет, другие тридцать; отрубая у нескольких дельфинов хвосты, рыбаки отпускали их, и этим путем можно узнать их возраст.

(70) А тюлень принадлежит к животным-амфибиям, ибо воды он в себя не вводит, но дышит, спит и рождает на земле, около берега, как если бы был сухопутным, проводит же большую часть времени и питается в море; поэтому о нем следует говорить вместе с водными животными.

(71) Он живородит с самого начала, порождает животных и выбрасывает хорион и прочие оболочки так же, как овца; рождает одного или двух, чаще всего трех. И соски он имеет, поэтому его сосут детеныши, как [это имеет место] у четвероногих. Он рождает, как человек, во всякое время года, чаще всего одновременно с первыми козами.

(72) Детей приблизительно на двенадцатый день он выводит в море по нескольку раз в день, приучая их понемногу; они передвигаются ползком, а не ходят, потому что не могут опираться на ноги. Тюлень стягивает и сокращает свое тело: он мясист, мягок и имеет хрящевидные кости. Убить тюленя, применяя насилие, трудно, если только не ударить его в висок, так как тело у него мясистое. Голос он издает похожий на бычий. У самки наружный половой орган подобен таковому батиды[301], а все остальные [половые части она] имеет такие же, как у женщины. Итак, у [животных] водных и живородящих развитие внутреннее и внешнее и то, что относится к рождению, происходит таким образом.

(73) Яйцеродящие рыбы имеют матку двураздельную и внизу, как было сказано раньше (яйца откладывают все и покрытые чешуей, как морской волк, кестрей, кефаль, этелис, и все так называемые белые и гладкие, за исключением речного угря), яйцо имеют рассыпчатое. Так кажется потому, что матка вся переполнена яйцами, так что у малых рыб на вид имеются только два яйца, ибо вследствие тонкости сама матка у них невидима.

(74) Относительно спаривания всех рыб сказано раньше: у большинства существуют самцы и самки, но барабулька и ханна вызывают сомнения, так как все они ловятся с зачатками. Хотя у рыб, которые спариваются, яйца образуются после спаривания, однако они бывают и без него; это показывают некоторые речные рыбы: фоксины, только что рожденные, так сказать, и совсем еще малые, содержат зачатки.

(75) [Самки] выпрыскивают яйца, и, как рассказывают, много яиц пожирают самцы, другие погибают в воде; те же, которые отложены в местах, в которых их порождают, — сохраняются. Если бы все яйца сохранялись, каждый род был бы чрезмерно велик[302]. И из них не все способны к развитию, а только те, которых самец обольет молоками, ибо самец, следуя за самкой, изливает молоки на яйца, и какие будут облиты, из них всех выходят рыбешки, а из прочих — что случится.

(76) То же самое происходит и у мягкотелых, именно, самец сепии, когда самка породит, обливает яйца; это, вероятно, происходит и у других мягкотелых, но до настоящего времени наблюдалось только у сепии. Откладывают яйца около земли, бычки — на камнях, если только откладываемое плоской формы и рассыпается; так же поступают и остальные, ибо места около земли теплее и содержат больше корма, а также, чтобы зародыши не поедались рыбами большой величины. Поэтому и в Понте большинство рыб нерестится около реки Термодонт[303], так как место это безветренное, теплое и имеет пресную воду.

(77) Прочие яйцеродящие рыбы откладывают яйца раз в год, кроме малых фикидов; самец отличается от самки-фикиды тем, что он чернее и чешуя у него больше. Все прочие рыбы рождают и выводят яйца половым путем, та же, которую называют морской иглой, когда приходит время родить, разрывается, и таким путем выходят яйца. Рыба эта имеет какую-то щель под желудком и подчревием, как слепые змеи; после родов она опять срастается.

(78) Развитие из яйца происходит одинаково у порождающих яйца внутри и откладывающих их наружу: зародыш появляется на вершине яйца и одевается оболочкой, И прежде всего становятся заметными глаза, большие и шаровидные, откуда ясно, что зародыш развивается не так, как утверждают некоторые, т. е. подобно возникающим из червеобразных зачатков, ибо у них происходит наоборот: сначала больше нижние части, а потом уже глаза и голова.

(79) Когда яйцо потребляется, зародыши становятся похожими на головастиков и вначале растут, не принимая никакой пищи, за счет влаги, полученной из яйца, впоследствии они питаются, пока не вырастут, речными водами. Когда Понт очищается, приносится к Геллеспонту нечто, называемое фикусом, оно желтого цвета; некоторые говорят, что это по природе цветок — фикион; он появляется с начала лета. Им кормятся и устрицы и рыбки, водящиеся в этих местах. Некоторые из приморских жителей уверяют, что из этого цветка добывается и пурпур.

(80) Озерные и речные рыбы получают зачатки по большей части в пятимесячном возрасте, порождают же все по прошествии года. Так же, как морские рыбы, они не выпускают сразу все — самки яйца, самцы молоки, — но всегда имеют больше или меньше одни яиц, другие молок. Нерестятся все в определенное время года; карп пять или шесть раз, мечет икру чаще всего при звездах; халкида нерестится три раза, прочие раз в год.

(81) Нерестятся все в заводях рек и озер около камышей, как, например, фоксины и окуни. Сомы и окуни испускают свои зачатки в связном виде, как лягушки; они завиты в такой непрерывный клубок, что икру окуня вследствие ее длины рыбаки снимают с озерных камышей, разматывая. Большие сомы размножаются в глубоких местах, некоторые — на глубине сажени, меньшие — в более мелких, чаще всего у корней ивы или какого-нибудь другого дерева, или около тростника, или водоросли.

(82) Они сплетаются друг с другом, иногда очень большая рыба с малой, и, приблизив друг к другу проходы, называемые иногда пупками, через которые выходит порождаемое, испускают одна яйца, другая молоки. Смешанные с молоками яйца тотчас становятся светлее и увеличиваются, можно сказать, за день. Затем, в короткое время становятся видны глаза рыбы; они у всех рыб, так же, как у прочих животных, скоро становятся наиболее заметными и самыми большими из частей. А каких яиц не коснутся молоки, то яйцо это, как у морских рыб, негодно и бесплодно.

(83) От яиц, способных к развитию, по мере роста рыбешек, отделяется как бы чехлик, это оболочка, покрывающая яйцо и рыбку. Когда молоки смешиваются с яйцом, то смесь становится очень клейкой и пристает к корням или к тому месту, где была отложена. В месте наибольшего отложения яиц их сторожит самец, самка же, породив их, уходит.

(84) Наиболее медленно вырастают из яиц сомы, поэтому самец пребывает на этом месте сорок-пятьдесят дней, чтобы потомство не было съедено проплывающими мелкими рыбами. Вторым по медленности является род карпов, однако и у них охраняемое потомство скорее избегнет гибели; у некоторых меньших родов уже на третий день выходят рыбешки.

(85) Яйца, на которые попали молоки, получают прирост в тот же день и еще после. Яйцо сома становится величиной в горошину, яйца карпов и подобных рыб — в просяное зерно. Таким способом нерестятся и порождают эти рыбы.

(86) Халкида нерестится в глубоких местах, собравшись в стадо; тилоны — у берегов, защищенных от ветра, также стадно. Карп, балер и почти все другие кидаются для нереста в мелкие места, и за одной самкой часто следует тринадцать или четырнадцать самцов. Когда же самка выбрасывает икру и удаляется, самцы, следуя за ней, изливают молоки.

(87) Большинство яиц при этом погибает: вследствие того, что самка порождает уходя, яйца рассеиваются, часть их подхватывается течением и не прилепляется к какому-нибудь материалу, ибо никто не сторожит яйца, кроме сома, разве только карп случайно окажется вблизи своего скученного потомства, тогда говорят, что он сторожит яйца. Молоки имеют все самцы, за исключением угря; он не имеет ничего, ни икры, ни молок. Кефали восходят в озера и реки, речной угорь же наоборот — из них в море. Итак, большинство рыб, как сказано, возникает из яиц.

(88) Некоторые рыбы, однако, возникают из ила и из песка, и притом рыбы таких родов, которые возникают обычно путем спаривания из яиц, как в прочих болотистых местах, так и в том, которое, по рассказам, было когда-то около Книда[304]. Оно в период Пса высохло, и весь ил был Удален; вода начала появляться в то время, когда отрождаются первые рыбы, и в нем с появлением воды стали возникать рыбешки. Это был род кефалей, который не рождается от спаривания, величиной с маленькую майнидию.

(89) Никто из [этих животных] не имел ни икры, ни молок. Водятся также в реках Азии, не впадающих в море, маленькие рыбки, как те, которых варят, отличающиеся от них таким же образом. Некоторые утверждают, что все вообще кефали возникают таким образом, и утверждают неправильно, так как можно видеть у них и икру у самок, и молоки у самцов, но существует среди них известный род, который возникает из ила и песка. Итак, что некоторые рыбы возникают сами собой не из яиц и не от спаривания, это ясно из приведенного.

(90) Все, которые не откладывают яиц и не рождают живых, возникают одни из ила, другие из песка и плавающей на поверхности гнили, подобно тому, как так называемая пена [рыбы] афюи[305] возникает из песчаной земли. Сами эти афюи не растут, бесплодны, и когда, по прошествии некоторого времени, погибают, то другие появляются на смену, поэтому, за исключением небольшого промежутка, они существуют, так сказать, во все остальное время года, начиная от осеннего Арктура до весны.

(91) Доказательство, что она по временам выходит из земли, таково. Когда ее ловят во время холода, она не ловится, а если погода хорошая, ловится, как будто она выходит из земли навстречу теплу; и, когда тянут сети, загребая землю, часто ее бывает больше и лучшего качества. Другие афюи хуже, вследствие того, что быстро вырастают.

(92) Возникают они в тенистых и болотистых местах, когда при хорошей погоде нагревается земля, например, около Афин на Саламине, около памятника Фемистоклу и в Марафоне[306]; в этих именно местах образуется пена. Появляются они обыкновенно в таких местах, при хорошей погоде, но иногда возникают во время проливных дождей в пене, образующейся от дождевой воды; поэтому и называют их пеной[307]. И носится иногда по поверхности моря, когда наступят хорошие дни, пена, в которой копошатся рыбки, как черви в навозе, где только на поверхности она образуется. Поэтому во многие места приносится из моря эта афюя, изобилует и ловится в большом количестве, когда лето влажное и теплое.

(93) Другого рода афюя представляет собой потомство рыб: так называемая бычковая — потомство бычков малых и плохих, которые зарываются в землю; из фалерской возникают мембрады, из них — трихиды, а из трихид — анчоусы; из одной афюи, например, водящейся в афинской гавани, — так называемые энкрасихолы.

(94) Существует и другая афюя, порождение майнид и кефалей. Пена бесплодная влажна и хранится недолгое время, как было сказано раньше, в конце остаются только голова и глаза. Однако теперь рыбаками найдено средство перевозить ее: именно, посоленная, она сохраняется дольше.

(95) Угри [речные] возникают не от спаривания, они не кладут яйца, и ни один угорь никогда не был пойман с молоками или икрой; у вскрытых угрей не оказывается внутри ни семенных, ни маточных проходов, но весь этот род животных с кровью не рождается ни от спаривания, ни из яиц. Очевидно, что дело обстоит так: в некоторых болотистых озерах после того, как вода вся высохнет и грязь затвердеет, они возрождаются снова, когда появится дождевая вода, а в сухое время и в остающихся озерах они не появляются, так как живут и питаются дождевой водой.

(96) Итак, что они возникают не от спаривания и не из яиц, это очевидно. Некоторым кажется, что угри порождают, потому что в некоторых из них возникают червячки. Но это неверно, а возникают [угри] из так называемых земляных кишок[308].

(97) Таковые самопроизвольно образуются в грязи или в земле, пропитанной влагой. Видели даже, как угри выходят из них и обнаруживали их в раздавленных и разрезанных червяках. Они также возникают в море и в реках; в море в таких местах, где находятся водоросли, а в реках и озерах — у берегов: там сильный жар вызывает гниение. Таким способом происходит возникновение угрей.

(98) Не все рыбы нерестятся в одно и то же время года и одинаковым образом, и не равное время носят в матке икру. До спаривания образуются стаи самцов и самок; когда же наступает время спаривания и порождения, они соединяются в пары. Носят из них некоторые не больше тридцати дней, другие меньшее время, все — в течение времени, которое делится на число семь.

(99) Наибольшее время носят те, которых называют маринами. Сарг беременеет около месяца Посейдона, носит же тридцать дней, также и так называемый хелон из кефалей, и миксон носят в ту же пору и такое же время, как сарг. Страдают во время беременности все, поэтому в это время чаще всего выбрасываются на берег; в беспокойстве они устремляются к земле, и вообще все это время пребывают в постоянном движении, пока не разродятся; в особенности из всех рыб этим отличается кефаль. Выметав икру, [они] успокаиваются.

(100) У многих рыб пора родить наступает, когда возникнут в желудке червячки: возникают в нем маленькие и одушевленные животные, которые изгоняют зачатки. Метание икры у проходных рыб происходит весной и у большинства около весеннего равноденствия; у других не в одинаковое время года, а у одних — летом, у других — около весеннего равноденствия.

(101) Из этих рыб первой мечет икру атерина (она мечет около земли), последней — кефаль; это ясно из того, что первой показывается молодь атерины, последней — кефали. В числе первых мечет икру и кестрей и сальпа, в большинстве в начале лета, иногда ранней осенью. Летом мечет и авлопий, которого называют иногда антием; за ними дорада, морской волк и мормир, вообще все, называемые проходными.

(102) Последними из стайных [рыб мечут икру] тригла и вороненок, эти мечут икру осенью. Тригла мечет под тиной, поэтому и поздно, так как тина долгое время остается холодной; а вороненок после триглы, приплывая к водорослям, так как обитает в каменистых местах; носит икру долгое время. Майниды мечут после зимнего солнцеворота.

(103) Из прочих рыб, пелагические в большинстве мечут летом, доказывает это то, что в это время они не ловятся. Самая плодовитая из рыб майнида, а из селахий [морская] лягва, но они встречаются редко вследствие того, что легко погибают, ибо они выметывают икру сразу и на землю. Вообще менее плодовиты селахий вследствие живорождения; сохраняются же они, главным образом, благодаря своей величине.

(104) Поздно рождает и морская игла, и многие из [рыб этого рода] до родов разрываются яйцами. Последних не так много, но они велики, и морская игла обвивает их кругом, как [это делают] фаланги, так как она рождает на себя, и если тронуть их, рыба убегает. Атерина, рождая, трет брюхо о песок.

(105) Лопаются и тунцы от жира; живут они два года; доказательство этому приводят рыбаки; если в какой-нибудь год отсутствовали самки тунцов, то на следующий не бывало и тунцов; по-видимому, они на один год старше пеламид. Спариваются тунцы и скомбры в исходе месяца элафеболиона, порождают же в начале гекатомбеона[309]; они откладывают яйца как бы в мешке.

(106) Рост тунцовых быстрый; когда вымечут икру в Понте, из нее выходят рыбки, которых одни называют скордилами, а византийцы — ауксидами, ввиду того, что они вырастают в несколько дней и уходят осенью вместе с тунцами, а возвращаются весной, ставши уже пеламидами. Почти что и все остальные рыбы быстро растут, а все находящиеся в Понте еще быстрее: даже амии очень заметно увеличиваются с каждым днем.

(107) Вообще, не следует думать, что для одних и тех же рыб в разных местах время для спаривания и вынашивания одно и то же, также и для икрометания и для успешного развития, когда и так называемые воронята мечут иногда икру во время жатвы пшеницы, — но все сказанное имеет в виду то, что происходит по большей части.

(108) Имеют зачатки и морские угри, но не во всех местах одинаково ясно, и сам зачаток не очень хорошо заметен, вследствие жира — он длинный, как у змей. Но, если положить его на огонь, он начинает выступать ясно, так как жир курится и плавится, а яйца выскакивают и шипят при раздавливании. Кроме того, если ощупывать и растирать пальцами, то сало кажется гладким, а яйца шероховатыми. У некоторых угрей сало имеется, а яиц нет; у других, наоборот, сала нет, а имеются яйца в том виде, как только что сказано.

(109) Итак, относительно прочих животных, как летающих, так и плавающих, а также о яйцеродящих наземных сказано почти что обо всем: о спаривании, беременности, развитии и других вещах того же рода. О животных же сухопутных и о человеке следует рассказать, что с ними происходит, в том же порядке. Относительно совокупления было уже сказано, и в частности и о том, что обще всем.

(110) Общим же для всех животных являются страстные желания и стремление к наслаждению, в особенности происходящему от совокупления. Самки наиболее сердиты, когда только что родили, самцы же — во время спаривания.

(111) Лошади кусают лошадей, сбрасывают и преследуют всадников. И самцы диких свиней наиболее яростны в период спаривания, хотя в это время и наиболее слабы. Они устраивают в это время удивительные битвы между собой, одевая себя панцирем и делая свою кожу возможно толще путем предварительной подготовки: они трутся о деревья, неоднократно мажутся грязью и высушивают себя. Они сражаются друг с другом, убегая из стада, настолько ожесточенно, что нередко оба погибают.

(112) Так же ведут себя быки, бараны и козлы; в то время как прежде они мирно паслись вместе, в период спаривания они, становясь друг против друга, вступают в бой. Сердится и самец верблюд во время спаривания, если к нему приблизится человек или верблюд; с лошадью он вообще всегда воюет.

(113) То же относится и к диким животным: медведи, волки и львы опасны для тех, кто приближается к ним в это время; между собой они реже сражаются, так как ни одно из этих животных не является стадным. Сердиты и медведицы с медвежатами и суки с щенятами.

(114) Слоны также дичают во время спаривания, поэтому, рассказывают, их проводники в Индии не подпускают [слонов в период течки] к самкам; приходя в это время в бешенство, они разрушают непрочные дома [местных жителей] и делают многое другое. Рассказывают также, что обильной пищей [этих слонов] делают более кроткими и, приводя к ним других, наказывают и порабощают, заставляя этих приведенных бить их.

(115) Те же животные, которые часто спариваются и не в одну пору, как, например, живущие при человеке свиньи и собаки, меньше делают такие вещи от избытка сношений. Из самок наиболее сильное стремление к спариванию обнаруживают кобылы, затем коровы.

(116) Кобылы безумствуют от страстного желания, поэтому название этого единственного животного употребляют как ругательство, применяемое к женщинам, необузданным в любовных делах. Говорят, будто в это время они беременеют от ветра, поэтому на Крите никогда не отделяют от самок производителей; когда же с ними это случится, они бегут от других лошадей. Это такое состояние, которое у свиней называется “капридзейн”. Кобылы бегут не на восток и не на запад, а на север или юг. Когда нападает такое состояние, они никому не позволяют приблизиться, пока не остановятся от усталости, или не придут к морю; тогда они выбрасывают из себя нечто; и это нечто называют также, как выделяемое при родах, — “гиппоманес”.[310] Это то же, что каприя[311], и знахарки усиленно их разыскивают.

(117) В период спаривания кобылы кладут друг на друга головы чаще, чем прежде, часто машут хвостом и ржут иначе, чем в другое время. Из половых частей у них вытекает влага, подобная семенной, только более жидкая, чем у самца, и это также называют некоторые “гигаюманес”, а не то, что прирастает к жеребятам; собирать это, говорят, кропотливое дело, так как течет оно помалу. Во время течки они часто мочатся и играют друг с другом.

(118) Так обстоит дело с лошадьми. Коровы же часто свирепеют, они становятся настолько одержимыми похотью, что пастухи не могут их удержать и поймать. Кобыл и коров, когда они жаждут совокупления, можно узнать по опуханию половых частей и по тому, что коровы, как и кобылы, часто мочатся. Кроме того, коровы вскакивают на быков, следуют за ними, становятся рядом.

(119) Сначала похоть появляется у более молодых кобыл и коров; в хорошие дни и при хорошем состоянии тела похотливость сильнее. У кобыл, если их остричь, побуждение прекращается скорее, и они делаются печальнее.

(120) Жеребцы распознают самок своего табуна по запаху, хотя бы они не много дней до спаривания находились вместе, и если даже перемешать их друг с другом, отгоняют [чужих], кусая [их], и пасутся отдельно, каждый жеребец со своими кобылами; каждому дается около тридцати или немного больше. Если же приблизится какой-нибудь [посторонний] самец, то жеребец, согнав кобыл вместе и обежав кругом, подходит к нему и сражается, а если одна из них двинется, чтобы уйти, препятствует ей и кусает.

(121) Бык же, когда наступит пора спаривания, начинает пастись вместе со стадом и сражается с другими быками, раньше же они находились вместе, это называется “пастись в одиночку”. Быки в Эпире часто не показываются по три месяца, и вообще все дикие быки или, по крайней мере, большинство их, не пасутся вместе с самками до времени спаривания, но, когда придут в возраст, отделяются, и самцы пасутся отдельно от самок. И свиньи, когда придут в охоту, впадают в состояние, именуемое “капрал”[312], и [случается даже так, что] нападают и на людей. У собак такое состояние называется течкой.

(122) У самок, когда появляется побуждение к совокуплению, опухают половые части, и это место становится влажным, а кобылы в это время даже выделяют светлую жидкость. Месячные очищения бывают и у прочих животных, но ни у одного такие, как у женщин. У овец и коз, когда наступит время спаривания, очищения обозначаются перед совокуплением и после совокупления; затем прекращаются до времени наступления родов, когда снова появляются, и по этому признаку пастухи узнают, что они собираются родить. После родов появляется сильное очищение, вначале не очень кровянистое, а затем очень. У коровы, ослицы и кобылы очищение больше вследствие их величины, но сравнительно [на единицу веса] много меньше.

(123) Корова, когда появляется охота, выделяет небольшое очищение, или немного больше; время очищения — наиболее подходящее для совокупления.

(124) Лошадь из всех четвероногих родит наиболее легко, послеродовые выделения имеет наиболее чистые, а истечение крови из нее наименьшее [из всех четвероногих, если брать в] сравнении с величиной. У коров и кобыл месячные проявляются больше всех, с промежутком в два, три или шесть месяцев, но их нелегко узнать кому-нибудь, кроме ухаживающего за ними или человека очень опытного; поэтому некоторые думают, что их и не бывает у них.

(125) У самок мулов месячных не бывает, только моча у самок [становится] гуще. Вообще выделение из мочевого пузыря у четвероногих гуще, чем у людей; у самок овец и коз гуще, чем у самцов, у осла моча самок тоньше, у коров более едкая, чем у быков. После родов у всех четвероногих моча становится гуще, более густой у тех, у кого очищение меньше.

(126) Молоко у начавших спариваться становится гноевидным, пригодным оно становится позднее, после родов. Овцы и козы во время беременности становятся жирнее и едят больше, также коровы и все прочие четвероногие.

(127) Весенняя пора, говоря вообще, наиболее вызывает стремление к спариванию, однако не у всех спаривание происходит в одно и то же время, но во времена, подходящие для [последующего] выкармливания детей. Домашние свиньи носят четыре месяца, рождают самое большое двадцать; в случае, если они родят больше, они не могут всех выкормить. Старые рождают так же, но спариваются реже. Зачинают от одного совокупления, но подпускают несколько раз, так как выбрасывают после совокупления так называемую каприю[313].

(128) Это происходит со всеми, а некоторые при этом выпускают и семя. Если во время беременности один из зародышей будет поврежден и отстанет в росте, его называют “последышем”; это может случиться в любом месте матки. Когда свинья поросится, то первому рожденному предоставляет первый сосок. Пришедшую в охоту не следует сейчас же покрывать, прежде чем она не опустит уши, в противном случае у неё возобновится охота, если же покрыть сильно возбужденную, то, как сказано раньше, одного совокупления достаточно.

(129) Хряку в период спаривания полезно скармливать ячмень, а опоросившейся свинье — вареный ячмень. Есть свиньи, которые сразу производят только прекрасных поросят, другие, вырастая, дают хорошее потомство и маток. Некоторые утверждают, что если у свиньи вырвать один глаз, то обычно она в скором времени умирает. Живут они большей частью пятнадцать лет, некоторые же без малого двадцать.

(130) Овцы зачинают с трех или четырех покрытий; если последует во время совокупления дождь, оно повторяется, то же делают и козы. Большинство рождают двух, иногда трех и даже четырех. Носят и овца и коза пять месяцев, поэтому в местах жарких, где хорошая погода и обильный корм, рождают дважды.

(131) Живет коза около восьми лет, а овца — десять, большинство — меньше, кроме вожаков овец; эти живут пятнадцать. В каждом стаде выбирают из баранов вожака, который, когда пастух окликнет его по имени, идет впереди; его приучают к этому в молодости. В Эфиопии овцы живут и двенадцать и тринадцать лет, козы и десять и одиннадцать. Как овцы, так и козы [сохраняют способность к] спариванию в течение всего времени жизни.

(132) Близнецов порождают и овцы и козы [либо] при хороших кормах и [наследственной склонности] барана и козла порождать близнецов, либо если мать [сама из близнецов]. Одни рождают самцов, другие — самок, это происходит от воды (есть воды, производящие женский и мужской пол), а также от спаривания: оплодотворяемые при северных ветрах чаще производят самцов, при южных — самок. Порождающие самок претерпевают изменение и порождают самцов. Оплодотворяемым следует смотреть на север. Овцы, привыкшие спариваться рано утром, если их станут покрывать позже, не принимают баранов.

(133) Потомство белого цвета возникает, если у барана под языком вены светлые, черного — если они черные; если те и другие, то и потомство разного цвета, если рыжие — рыжего цвета. Овцы, пьющие соленую воду, спариваются раньше; следует солить воду до родов и после родов, а также весной. У коз пастухи не делают вожаков, потому что природа их не постоянна, она быстрая и легкоподвижная. Если с наступлением определенного времени начинают спариваться старшие овцы, это, как говорят пастухи, признак, благоприятный для овечьего стада, если же молодые — плохой.

(134) Родов собак существует много. Лаконские собаки [начинают] спариваться восьми месяцев от роду; и приблизительно в это время некоторые уже мочатся, поднимая ногу. Зачинает собака от одного спаривания; это доказывают лучше всего совокупления, совершенные воровским образом: самцы, покрывши один только раз, оплодотворяют.

(135) Носит лаконская собака шестую часть года (это составляет шестьдесят дней), иногда на один, два или три дня больше или на один меньше. Щенята у ней родятся слепыми и остаются такими двенадцать дней. После родов снова совокупляется на шестой месяц, не раньше. Некоторые собаки носят пятую часть года (это составляет семьдесят два дня), слепыми же остаются щенята четырнадцать дней.

(136) Некоторые же [из пород собак] носят четвертую часть года (т. е. полных три месяца), щенята слепы семнадцать дней. Течка длится у собаки, по-видимому, одинаковое время. Месячные у собак идут семь дней; одновременно происходит и опухание половой части; в это время они не подпускают самцов, а в последующие семь дней. Всего течка в большинстве случаев продолжается, как видно, четырнадцать дней; однако у некоторых это состояние продолжалось и шестнадцать.

(137) Послеродовое очищение начинается вместе с появлением на свет щенят; оно густое, слизистое, и количество его после родов убавляется меньше, чем следует по размерам тела. Молоко у собак появляется до родов, обыкновенно за пять дней, однако у некоторых и за семь дней раньше и за четыре. Молоко пригодно сейчас же после родов. У лакейской собаки молоко появляется через тринадцать дней после спаривания. Первое время оно густо, но со временем становится жиже. Собачье молоко отличается от молока прочих животных своей густотой после свиного и заячьего.

(138) [У собак], когда наступит возраст, пригодный для спаривания, появляется особый признак: так же, как у людей, соски припухают и становятся хрящеватыми; однако человеку неопытному трудно узнать это, так как признак этот выражен не сильно. Это происходит у самки, у самца ничего такого не бывает, но самцы начинают мочиться, поднимая ногу, обыкновенно на шестом месяце. Некоторые делают это и позднее, будучи восьми месяцев от роду, и раньше, чем в шесть месяцев; коротко говоря, они делают это, когда начнут совокупляться. Самки же все мочатся, присаживаясь, однако и из них некоторые, мочась, поднимают ногу.

(139) Собака производит самое большое двенадцать щенят, обыкновенно пять или шесть, иная родит и одного, а лаконские обыкновенно восемь. Совокупляются и самки все время жизни. Особенность лаконских собак состоит в том, что, поработавши, они более способны спариваться, чем бездеятельные. Живут лаконские собаки — самец около десяти лет, самка около двенадцати; из других собак большинство — четырнадцать или пятнадцать лет, некоторые даже двадцать. Поэтому некоторые думают, что Гомер правильно поступил, заставив собаку Одиссея околеть на двадцатом году[314].

(140) У лаконских [собак] самки живут дольше самцов, потому что самцам больше приходится переносить. Относительно других [пород собак это соотношение] не совсем ясно, но все же [можно считать, что] самцы долговечнее самок.

(141) Зубов собака не меняет, кроме так называемых собачьих[315], эти же выпадают на четвертом месяце, одинаково у самцов и самок. Ввиду того, что они одни только выпадают, возникает разногласие: одни, вследствие выпадения только двух зубов, вообще отрицают всякое выпадение (трудно ведь его обнаружить), другие же, увидев его, начинают думать, что и все прочие выпадают. Возраст определяют по зубам: у молодых зубы белые и острые, у старых — черные и тупые.

(142) Бык наполняет с первого раза; вскакивает он с такой силой, что корова прогибается; если первый приступ не достиг цели, спустя двадцать дней корова снова принимает быка. Более старые быки не покрывают одну и ту же корову несколько раз в один день, разве только через какой-то промежуток времени, молодые и одну и ту же принуждают к спариванию по нескольку раз и покрывают многих, находясь в расцвете сил; но из всех самцов бык наименее похотлив. Совокупляется бык, который победил; когда же он от этого ослабеет, побежденный нападает на него и нередко осиливает.

(143) Случаются самцы и самки так, чтобы порождать, годовалыми, в большинстве случаев, однако, году и восьми месяцев, а по обычному мнению — двухгодовалые. Носит корова девять месяцев, на десятый родит; некоторые утверждают, что она носит десять, считая по дням. Что будет рождено раньше указанного времени, является выкидышем и не жизнеспособно; даже если оно немного опередит рождением, так как копыта у него мягкие и недоразвитые. Большинство родит одного, редко двух; родит и спаривается, пока живет.

(144) А живут самки обыкновенно пятнадцать лет; столько же и самцы, если они будут выхолощены; некоторые живут и двадцать лет и еще больше, если будут в хорошем теле; ибо выхолощенных быков приучают и делают вожаками коров, как и у овец, — эти живут дольше других, так как не работают и пасутся на хороших пастбищах.

(145) Расцвет силы наступает чаще всего в пятилетнем возрасте, поэтому и Гомер, как утверждают некоторые, поступил правильно, сделав “тельца пятилетнего” и “быка девятигодового”[316]; способности [у них] те же[317]. Зубы меняет бык двух лет и не все сразу, как и лошадь; копыта, когда страдает ногами, не сбрасывает, а только ноги сильно опухают. Молоко после родов сразу делается пригодным; раньше молока не бывает. Первое молоко, свернувшись, твердеет, как камень; это происходит, если не смешать его с водой.

(146) Моложе года коровы не спариваются, если нет какого-либо уродства: некоторые совокупляются даже четырех месяцев. Спаривание начинается обыкновенно около месяцев таргелиона и скирофориона; некоторые, однако, могут зачинать до осени. Когда же многие зачинают и допускают спаривание, это, кажется, верный признак зимы и дождливого времени. Месячные бывают у коров, так же как у лошадей, только в меньшем количестве.

(147) Лошадь начинает спариваться, самец и самка, двух лет; это, однако, бывает редко и потомство от них меньше и слабее. Обыкновенно спариваются и те и другое трех лет, и производят все время лучшее потомство до двадцати лет. Носит кобыла одиннадцать месяцев, на двенадцатый родит. Наполняет ее жеребец не в определенное количество дней, а иногда в один, иногда в два или три, иногда же и в большее число дней.

(148) Осел наполняет скорее, чем жеребец. Совокупление у лошадей не сопряжено с трудностями, как у коров. Самым похотливым из всех самцов и самок является, после человека, лошадь. Спаривание более молодых, вопреки возрасту, вызывается хорошим и обильным питанием.

(149) Обыкновенно кобыла рождает одного, иногда же она родит двух [и это] самое большее; одна родила даже двух мулов, что считается необыкновенным [событием]. Спаривается жеребец и тридцати месяцев от роду; но так, чтобы производить достойное потомство, только когда у него перестанут выпадать зубы. Говорят, что некоторые оплодотворяли и во время выпадения, если только не были от природы бесплодными.

(150) Лошадь имеет сорок зубов; в тридцать месяцев она меняет первые четыре зуба, два вверху и два внизу, по прошествии года меняет таким же образом еще четыре зуба, два вверху, два внизу, и снова, когда пройдет второй год, другие четыре зуба таким же образом; по прошествии четырех лет и шести месяцев больше не меняет. Бывает, что та или иная лошадь в первый же раз сразу сбрасывает все зубы, а другая все вместе с последними, но подобные вещи происходят редко, так что почти всегда лошадь четырех и шести месяцев наиболее пригодна для произведения потомства. Лошади более старые, как самцы, так и самки, лучше как производители.

(151) Жеребцы покрывают и своих матерей и своих дочерей, и табун тогда считается совершенным, когда лошади спариваются с своими потомками. Скифы ездят на жеребых кобылах, как только плод начинает поворачиваться, и утверждают, что тогда они легче родят. Все прочие четвероногие рожают лежа, поэтому и плоды у всех выходят вбок, только кобыла, когда близится время родов, стоя, выбрасывает свое порождение.

(152) Живут лошади в большинстве до восемнадцати и двадцати лет, некоторые до двадцати пяти и тридцати, а при заботливом уходе доживают и до пятидесяти. Как правило же наиболее долгая жизнь у жеребцов — тридцать лет, а у кобыл — тридцать пять, хотя достигали некоторые и сорока[318]. Продолжительность жизни жеребцов вследствие [траты сил при] спаривании меньше, чем у кобыл; а у тех, кого выращивают отдельно, [она меньше, чем у пасущихся] в табунах.

(153) [Далее, у лошадей] самка [в возрасте] пяти лет достигает надлежащей длины и высоты, самец же в шестилетнем [возрасте], после чего в другие шесть лет он достигает полноты тела и увеличивается до двадцати лет. Самки завершают свое развитие раньше самцов, но в материнском чреве — самцы раньше самок, как и у человека; то же самое происходит и у других многородящих животных.

(154) Говорят, что мул сосет шесть месяцев, затем мать его уже не подпускает вследствие спазмов и боли, лошадь же — большее время. Расцвет силы у лошади и мула наступает после смены зубов; когда все уже сменились, возраст определить нелегко, поэтому и говорят, что можно судить о [возрасте] лошади, пока она не сменит зубы, когда же все сменила, нельзя. Однако лучше всего узнается возраст после смены по клыку, ибо у верховых лошадей он становится малым вследствие трения [на него ведь кладется уздечка]; у неверховых он хотя велик, но отделен от других, у молодых он острый и небольшой.

(155) Самец случается во всякий сезон и [во всяком возрасте] пока жив, и самка тоже [годна для] случки всю жизнь, но не во всякое время года, если не применять привязывания или другого насилия. И нет определенного времени, назначенного для случки; только если она происходит в неподходящее время, они не могут выкормить то, что породили. В Опунте был в табуне жеребец, который покрывал будучи сорока лет; ему приходилось поднимать передние ноги.

(156) Начинают случаться кобылы весной. Когда кобыла ожеребится, она не сразу после этого беременеет, а делает промежуток; и производит лучшее потомство на четвертый или пятый год после родов; один год во всяком случае необходимо пропустить и быть, так сказать, под паром.

(157) Лошадь, как было сказано, рождает с промежутками, ослица же беспрерывно. Бывают кобылы совсем бесплодные, другие зачинают, но не могут доносить до конца; признаком этого, как говорят, служит то, что у вскрытого зародыша рядом с почками находятся другие почковидные тела, так что кажется, будто у него четыре почки.

(158) Когда лошадь родит, она сейчас же съедает хорион и откусывает то, что прирастает ко лбу жеребят и называется “гиппоманес”[319]; по величине оно меньше небольшой винной ягоды, по виду плоское, округлое, черное. Если кто-нибудь возьмет это раньше и кобыла обнюхает его, она от запаха выходит из себя и бесится; поэтому и знахарки ищут его и собирают. Если кобылу, оплодотворенную жеребцом, покроет осел, то находящийся в ней зародыш погибает. Коневоды не делают жеребца вожаком, как быка, потому что по своей природе он не может оставаться на одном месте, он горяч и легкоподвижен.

(159) Осел спаривается в тринадцать месяцев и сбрасывает тогда первые зубы, вторые на шестом месяце после этого, третьи и четвертые таким же образом; эти, т. е. четвертые, называют гномонами[320]. [Бывали случаи, когда] даже и годовалая ослица вынашивала и выкармливала. После совокупления она выделяет вместе с мочой семенную влагу, если этому не воспрепятствовать; поэтому сейчас же после ее бьют и гоняют. Родит на девятом месяце, в большинстве случаев одного: такова ее природа; иногда же родит и двух.

(160) Осел, покрыв кобылу, разрушает зачаток, как было уже сказано; жеребец же не разрушает, когда кобыла была оплодотворена ослом. Беременная ослица становится молочной на десятом месяце. После родов она совокупляется на седьмой день и лучше всего воспринимает, будучи покрыта в этот день, зачинает она и в дальнейшее [время]. Если же ослица не родит, прежде чем сменит гномоны, она уже не воспринимает и не беременеет все остальное время жизни. Родить она не хочет в присутствии человека и на свету, но, когда она собирается родить, ее отводят в темное место. Рождает она всю жизнь, если только родит до выпадения гномонов.

(161) Живет осел больше тридцати лет, и самка больше, чем самец. Когда жеребец оплодотворит ослицу или осел кобылу, то выкидыши случаются много чаще, чем при соединении животных одного и того же рода, лошади с лошадью или осла с ослицей. Время беременности, когда соединяется лошадь с ослом, отсчитывается по самцу: я разумею, сколько времени продлится [беременность, это определяется соответственно тому, как если бы] родители были из одного и того же рода [и именно того, к которому принадлежит самец].

(162) По величине же тела, по виду и силе порожденное уподобляется скорее самке. Если же такое соединение происходит непрерывно, и между спариваниями не оставляют промежутка, самка очень быстро становится бесплодной. Поэтому занимающиеся этим делом не соединяют их без перерыва, но делают некоторый промежуток. Ни кобыла не принимает осла, ни ослица жеребца, если осел или ослица не сосали молока кобылы, поэтому нарочно подкладывают так называемых лошадиных сосунков. Эти [молодые ослы затем] спариваются на пастбище, овладевая силой, как [это делают и] жеребцы.

(163) Мул вскакивает и совокупляется после первой смены [зубов]; будучи семи лет, он даже оплодотворяет; и, когда он покрывал кобылу, не раз рождался гинн. Позднее он уже не совокупляется. И самка мула не раз беременела, но не так, чтобы доносить до конца. А мулы в Сирии, за Финикией, и совокупляются и рождают, но этот род, хотя и похож, но другой[321]. Так называемые гинны родятся от кобылы, когда она болеет во время беременности, так же как у людей карлики, а у свиней последыши, и так же, как карлики, гинн имеет большой половой член.

(164) Мул живет много лет. Один даже прожил до восьмидесяти лет, как было в Афинах, когда строили храм; уже освобожденный от работы по старости, он, впрягаясь и идя вместе с повозками, побуждал запряжки к работе, так что [афиняне] издали постановление, чтобы хлеботорговцы не отгоняли его от хлебных ларей. Самка мула стареет медленнее самца; некоторые говорят, что она очищает тело, мочась, а самец стареет скорее от того, что нюхает эту мочу.

(165) Так происходит размножение этих животных. Люди, ухаживающие за животными четвероногими, так узнают молодых и старых животных: если кожа, оттянутая от челюсти, быстро прилегает к ней — животное молодо, если же складка остается продолжительное время — оно старо.

(166) Верблюд носит десять месяцев, рождает всегда только одного, — это животное однородящее. Детеныша отделяют от верблюдов, когда ему исполнится год. Живет долго, больше пятидесяти лет. Родит весной и молоко имеет, пока не зачнет второй раз. Мясо и молоко, все очень приятно на вкус; молоко пьют, разбавляя двумя или тремя частями воды.

(167) Слон, самка и самец, спариваются в первый раз двадцати лет. По оплодотворении самка носит в чреве, одни говорят, год и шесть месяцев, другие же — три года. Причиной разногласия является то обстоятельство, что спаривания не легко видеть. Самка родит, севши на зад, и очевидно страдает. Слоненок, когда родится, сосет ртом, а не хоботом, и сейчас же по рождении ходит и смотрит.

(168) Дикие свиньи спариваются в начале зимы, а родят весной, удалившись для этого в места, трудно проходимые, чаще всего крутые, обрывистые и тенистые. Самец пребывает со свиньями обыкновенно тридцать дней. Количество рожденных и продолжительность беременности те же, что у домашних свиней. Звуки они издают такие же, как и домашние свиньи, только самка хрюкает чаще, самец реже.

(169) Холощенные самцы становятся больше и свирепее, как пел и Гомер: “Вепря подвигла на них свирепого. Был он несходен с тварью, вкушающей хлеб, но подобен вершине лесистой”[322]. Холостят же их вследствие того, что на молодых нападает болезнь, чесотка на яичках, тогда они трутся о деревья и отдавливают яички.

(170) Самка оленя спаривается, как было сказано раньше, отступая (ибо самка часто не переносит самца вследствие силы натиска), иногда, однако, они совокупляются стоя, как домашний скот, и, когда возбуждены, они наклоняются друг к другу боками. Самец переходит в другое место и не остается около самки, а спустя короткое время приближается к другим самкам. Спаривание происходит после Арктура около месяца боэдромиона и маймактериона[323].

(171) Носит восемь месяцев; зачинает в несколько дней, и от одного самца — многие самки. Родит обыкновенно одного, но видали, что некоторые родят и двух. Роды производит около дорог из страха перед дикими зверями. Рост молодых оленей идет быстро. Очищения у оленьих самок в другие времена не происходит, а после родов бывает у них слизистое очищение. Обычно они водят телят в стойло, которое служит для них убежищем: это расщелина в скале с одним выходом; там они и защищаются от нападений.

(172) Об их жизни рассказывают басни, будто они долговечны, но в самих баснях нет ничего определенного, а кроме того, и беременность и рост телят происходят не так, как у животных долговечных. На горе Элафоент[324], что находится в Азии в Аргинузе, где скончался Алкивиад, все олени имеют расщепленные уши, так что, если даже они переменят место, их можно узнать по этому признаку; и зародыши, находясь во чреве матери, сразу получают этот признак. Сосков самки имеют четыре, как и коровы.

(173) После того, как самки будут оплодотворены, самцы отделяются от них, и, побуждаемые любовной страстью, каждый в одиночку роет себе яму и воняет, как козел; и лицевые части[325] их вследствие излияния [семенной влаги] становятся черными, как у козлов. Так они ведут себя, пока не начнутся дожди, тогда они возвращаются на пастбища.

(174) Это все животное делает вследствие природной похотливости и вследствие ожирения, ибо летом оно становится у них чрезмерным. Поэтому они не в состоянии бегать, и преследующие их пешком ловят их на втором или третьем забеге. Они бегут вследствие жары и удушья к воде. Во время же спаривания мясо их становится плохим и пахнет плохо, как у козлов.

(175) Зимой они становятся худыми и слабыми, а к весне обладают наибольшей силой для бега. Убегая, они делают перерыв в беге и, остановившись, стоят, пока преследующий не подойдет близко, тогда убегают снова. Это они делают, как предполагают, вследствие боли во внутренностях, ибо кишки у них настолько тонки и слабы, что разрываются при легком ударе, причем кожа остается целой.

(176) Медведи совершают совокупление, как было сказано раньше, не становясь друг на друга, а лежа на земле. Носит медведица тридцать дней, родит и одного и двух, самое большое пять. Рождает она зародыша чрезвычайно малого по величине по сравнению с своим телом: когда родится, он меньше ласки, но больше мыши, голый, слепой, с едва расчлененными конечностями и большинством прочих частей.

(177) Спаривается она в месяце элафеболионе[326], родит около того времени, когда прячутся в берлоги. К этому времени и самка и самец наиболее жирны; когда откормят детей, на третий месяц, они вылезают из берлоги уже весной. И дикобраз также прячется и носит столько же дней, и в остальном подобен медведю. Беременную медведицу трудно захватить.

(178) О том, что лев совокупляется сзади и мочится назад, было сказано раньше. Спаривается и родит не во всякое время, но каждый год. Рождает весной, обыкновенно двух, самое большое шесть, но иногда и одного. Рассказ о том, что львица, рожая, выбрасывает матку, сущий вздор; он составлен потому, что львы встречаются редко, причем составитель рассказа не знал причины этого. Род львов редок и встречается не во многих местах, но во всей Европе только между реками Ахелоем и Нессом.

(179) Львица также порождает настолько малых львят, что, будучи двухмесячными, они едва ходят. Сирийские львы рождают пять раз: сначала пять, затем все время одним меньше; после этого они уже не родят ничего, но живут до конца бесплодными. Львица не имеет гривы, ее имеет только самец лев. Из всех зубов лев меняет только четыре, так называемые собачьи зубы, два сверху, два снизу; меняет в возрасте шести месяцев.

(180) Гиена по окраске похожа на волка, но более мохната и имеет гриву по всему хребту. То, что говорится об ее половых частях, будто она имеет и мужскую и женскую — ложь, но мужская часть похожа на волчью или собачью, а то, что кажется женской и находится под хвостом, по форме лишь схоже с женской частью, но не имеет никакого прохода, а проход для выделения находится под ним. У самки гиены есть также подобие мнимой женской половой части, и находится оно, как у самца, под хвостом, но прохода никакого не имеет. После этого идет проход для выделения, а под ним настоящая половая часть. Имеет самка-гиена и матку, как все остальные животные женского пола, сколько их есть. Самку-гиену поймать удается редко: один охотник рассказывал, что на двенадцать гиен ловится одна самка.

(181) Зайцы совокупляются, сближаясь сзади, как это было сказано раньше (они ведь мочатся назад). Спариваются и родят во всякое время; даже будучи беременными, сверхоплодотворяются, и родят в один месяц; родят не сразу, но пропускают сколько следует дней. Молоко самка имеет прежде, чем родит, и, родив, спаривается и зачинает еще во время кормления; молоко по густоте похоже на свиное. Родит слепых, как большинство животных с расщепленными пальцами.

(182) Лис совокупляется, вскакивая на самку; [лисица] родит [детенышей] еще более нерасчлененных, чем у медведицы. Когда же собирается родить, уходит в такое место, что беременную редко можно поймать. Новорожденного она облизывает языком, согревая и содействуя развитию. Родит самое большее четверых.

(183) Волчица носит и родит так же, как собака, в отношении времени и числа рожденных, и, как собака, родит слепых. Спаривается только в одно время года и родит в начале лета. Относительно родов передают рассказ, граничащий с басней, именно, что все волчицы родят в течение двенадцати дней года; причину этого усматривают в мифе, будто во столько дней Лето, превращенная в волчицу от страха перед Герой, была переправлена из страны гипербореев в Делос. Таково ли время родов, или нет, до сих пор не выяснено, но только так говорят. Неверно, по-видимому, говорят и то, что волки рождают только раз в жизни.

(184) Кошки и ихневмоны родят столько же, сколько собаки, и питаются тем же; живут около шести лет. Пантера родит слепых, как волк, самое большое четверых. Тосы также беременеют подобно собакам и родят слепых; родят они двух, трех и четырех. По виду тос длиннее собаки в направлении хвоста, а в вышину ниже. Отличается он также быстротой, хотя ноги у него коротки, так как он легкоподвижен и далеко может прыгать.

(185) Водятся в Сирии так называемые мулы, другого рода, чем те, которые происходят от скрещивания лошади и осла, по виду на них похожие, так же, как дикие ослы на домашних, и получившие это название вследствие известного сходства[327]. Дикие ослы и мулы отличаются своей быстротой. Эти мулы рождаются друг от друга; это доказывается слудующим обстоятельством. Некоторые [из них] пришли во Фригию при Фарнаке, отце Фарнабаза, и до сих пор там еще существуют. Но теперь [их] только три, а в прежнее время, как рассказывают, было девять.

(186) Размножение мышей, по сравнению с прочими животными, самое удивительное и в отношении количества и по быстроте. Однажды, когда беременная самка была помещена в сосуд с пшеном и через короткое время сосуд был открыт, в нем оказалось сто двадцать мышей. Вызывает недоумение также возникновение и гибель мышей, нашествиям [которых подвергаются] поля: во многих местах внезапно появляется несметное количество полевых мышей, так что от всего хлеба остается очень мало.

(187) Уничтожение посева совершается так быстро, что некоторые из возделывающих небольшие участки, видя накануне, что пора убирать, утром на следующий день приводят жнецов и убеждаются, что все съедено. Исчезновение их также происходит загадочно, ибо в несколько дней они совершенно пропадают, тогда как перед этим люди не могли справиться с ними ни окуривая, ни разрывая землю, ни охотясь за ними или пуская [на поле] свиней, [которые] разрывают мышиные норы.

(188) Охотятся за ними лисицы, больше всего уничтожают их полевые ласки, но и они не могут преодолеть их плодовитости и быстроты рождения, и ничто другое, кроме дождей [неспособно справиться с ними]; когда наступают дожди, мыши быстро исчезают. В одном из мест Персидского царства [водятся такие] мыши, что если вскрыть мышь-самку, то [имеющиеся в ней] зародыши женского пола сами оказываются беременными. Некоторые говорят и [даже] утверждают, что если [самка] мыщи полижет соль, она становится беременной без спаривания[328].

(189) В Египте мыши имеют твердый волос, как ежи[329]. Есть и другие мыши, которые ходят на двух ногах, так как передние у них малы, а задние большие; их очень много[330]. Существует много и других родов мышей.

(1) Относительно человека[331], его первого возникновения внутри женщины и последующего развития до старости, поскольку это происходит в силу присущей ему природы, дело обстоит следующим образом. Различия мужского пола от женского и части их изложены раньше; семя же обычно появляется у представителя мужского пола впервые, когда ему исполнится дважды семь лет; одновременно и лобок начинает покрываться волосами; подобно тому, как и растения, собираясь приносить семена, сначала цветут, говорит Алкмеон Кротонский[332].

(2) Около этого времени и голос начинает изменяться, становясь более грубым и неровным; и не будучи еще ни высоким, ни низким, ни ровным, он кажется похожим на плохо сделанные и шероховатые струны; это называется “козлить”. Происходит это в большей степени у тех, которые пытались заниматься любовными делами, ибо у склонных к этому и голос изменяется в мужской, а у воздерживающихся наоборот. Если же вместе с тем насильственно противодействуют этому изменению особыми заботами, что делают некоторые из занимающихся хоровым обучением, то голос остается таким же и совсем мало меняется.

(3) Происходит также припухание грудных желез и половых частей, изменяя не только их величину, но и вид. Случается в это время, что при попытках вызвать трением извержение семени, при выходе семени появляется не только наслаждение, но и боль. В это же время и у особей женского пола появляется припухание грудных желез и прорываются так называемые месячные, — это кровь, как от только что зарезанного животного. Бели же бывают и у совсем маленьких девочек, в особенности если их кормят жидкой пищей, они задерживают рост девочек и вызывают исхудание тела. Месячные появляются у большинства, когда груди поднимутся на два пальца.

(4) И голос у девочек в это время изменяется в более низкий; вообще ведь женщина имеет более высокий голос, чем мужчина, а молодые более высокий, чем старые, так же, как мальчики по сравнению с мужчинами, но голос девочек еще выше, чем голос мальчиков, так же, как девичья флейта выше юношеской.

(5) В это время они особенно нуждаются в присмотре, ибо с началом месячных они особенно сильно стремятся к любовным утехам, так что, если их совсем не будут удерживать от дальнейшего движения в том направлении, в каком изменяются их тела, то даже при отсутствии любовных дел, это стремление обычно продолжается и в последующих возрастах. Ибо молодые девицы, занимавшиеся любовными делами (так же, как мальчики), выходят более невоздержными, если их не будут оберегать в одном или в обоих отношениях[333], так как проходы открываются и делают тело в этом месте легко проходимым для истечения, а вместе с тем память об испытанном тогда наслаждении вызывает желание [вновь испытать] бывшее в то время сближение.

(6) Некоторые бывают не половозрелыми и бесплодными от рождения, вследствие уродства, связанного с местом порождения; равным образом и женщины бывают недоразвитыми от рождения.

(7) Изменяются у мужского и женского пола также свойства, связанные со здоровьем или болезненным состоянием, с худобой, полнотой тела или хорошим питанием, ибо после наступления половой зрелости одни из худых становятся полнее и здоровее, другие наоборот; то же происходит и у девиц. Те из мальчиков или девочек, тело которых содержит излишки жидкостей, когда они выделяются вместе с семенем у одних, месячными у других, становятся здоровее и упитаннее после выхода веществ, препятствующих здоровью и питанию. У кого же имеется обратное, [у тех] тела становятся худее и восприимчивее к болезням, ибо выделение путем семени и месячных происходит от самой природы (также и у находящихся в прекрасном состоянии).

(8) Далее, у разных девиц существует различие и в [отношении развития] грудных желез; у одних они весьма велики, у других малы. В большинстве случаев первое бывает у тех, которые в малом возрасте страдают излишком [влаги в организме], ибо когда женские очищения должны появиться, но еще не появляются, то чем больше влажность, тем выше груди должны подниматься, пока не наступит очищение; таким образом, ставши в это время объемистыми, груди остаются такими же и впоследствии.

(9) И у мужчин груди становятся более заметными и женственными у молодых и у более старых, если тела мужчин влажны, гладки и не имеют выступающих вен, у брюнетов в большей степени, чем у блондинов.

(10) До трижды семи лет сначала семенные влаги бесплодны, затем они становятся плодотворными, но молодые люди обоего пола порождают детей малых и недоразвитых, как и у большинства других животных. Беременеют молодые женщины скорее, но ставши беременными, сильнее страдают во время родов, и тела у них, обыкновенно, остаются недоразвитыми. И раньше стареют как похотливые мужчины, так и женщины, испытавшие несколько родов; по-видимому, после трех родов женщины уже не растут. Женщины, невоздержные в любовном общении, успокаиваются и становятся более умеренными, если часто будут родить.

(11) После трижды семи лет у женщин наступает благоприятное для деторождения время, а мужчинам надо еще прибавить. Семя жидкое бесплодно, а похожее на град — плодотворно и рождает больше самцов, жидкое и не свертывающееся — самок[334]. И борода у мужчин появляется в этом же возрасте.

(12) Месячные появляются около времени ущерба луны; поэтому говорят [любители] хитроумных рассуждений, и луна женского [пола], так как одновременно происходит у женщин очищение, а у нее убывание, и после очищения и убыли у обеих восполнение. У некоторых [женщин] месячные бывают раз в месяц слабые, а каждый третий месяц более обильные[335].

(13) У кого они длятся недолго, два или три дня, те переносят их легче, у кого больше — тяжелее: в эти дни они страдают, у одних очищение происходит сразу, у других понемногу; тяжесть же в теле чувствуется у всех, пока не выйдет все. У многих, когда месячные стремятся к выходу, появляется удушье и урчание в матке, пока они не прорвутся.

(14) По природе зачатие происходит у женщин после освобождения от них, и у кого этого не происходит, те остаются бездетными. Однако и без появления месячных некоторые женщины зачинают, в том случае, если скопляется столько влаги, сколько у плодовитых остается после очищения, и не в таком количестве, чтобы выйти наружу. Некоторые зачинают и во время месячных, а после них не зачинают, это те, у которых сейчас же после очищения матка замыкается.

(15) У некоторых месячные идут и во время беременности, но такие рождают плохих детей; они или не могут сохранить плод, чтобы он вырос, или потомство выходит слабым. У многих женщин, которым необходимо половое общение или вследствие цветущей молодости, или долгого воздержания, матка спускается вниз и месячные нередко приходят по три раза в месяц, пока они не зачнут; тогда матка снова отходит наверх в свойственное ей место. Иногда, если даже женщина забеременеет, но окажется влажной, она выдувает более жидкую часть семени.

(16) Из всех животных, как было сказано и раньше, у женщин очищение самое обильное, большее, чем у самок любого [вида живородящих]. У неживородящих животных ничего подобного не появляется, так как излишки этого рода направляются в тело (притом у некоторых самок тела больше, чем у их самцов), кроме того, у одних в щитки, у других в чешую, у третьих излишки растрачиваются на множество перьев; у живородящих наземных на волосы и тело (гладкое тело имеет только человек), а также на мочу (большинство отделяет мочу густую и в большом количестве). У женщин же этот излишек обращается в очищение.

(17) Подобным образом обстоит дело и с самцами, ибо соответственно величине тела человек изливает семени больше прочих животных (почему он и самый гладкий из них), а из людей больше изливают более влажные по природе и не слишком тучные, светлые больше темных. Также и у женщин: именно, у полных большая часть отделения идет на питание тела. И во время половых сношений светлые выделяют влаги больше темных. Пища влажная и острая усиливает подобное выделение.

(18) Признак зачатия у женщин: когда непосредственно после сношения это место становится сухим. Если губы маточного устья гладки, зачатия обычно не происходит, [потому что] они скользки; также, если они толсты. Если же они шероховаты и оказывают сопротивление при ощупывании пальцем, то даже если они тонки, время для зачатия благоприятно.

(19) Итак, для целей зачатия, матке следует придать эти свойства, а для того, чтобы зачатия не было, — наоборот; ибо если губы гладки, женщина не зачинает. Поэтому некоторые мажут то место, на которое попадает семя, маслом критского можжевельника, [свинцовыми] белилами или ладаном, разводя их в масле. Если семя удержится в течение семи дней, ясно, что зачатие произошло, ибо так называемое вытекание происходит в эти именно дни.

(20) Очищения продолжаются у большинства зачавших в течение известного времени, при зачатии девочек самое большее до тридцати дней, мальчиков — до сорока. И после родов очищения следуют обыкновенно тем же самым числам, только не с одинаковой точностью.

(21) А после зачатия и указанных дней они уже не появляются как нормальное явление, а направляются к грудям, и там возникает молоко; оно обнаруживается сначала в очень э малом количестве и в виде паутинных нитей. Когда женщина зачнет, ощущение этого появляется главным образом в боках; у некоторых они сразу полнеют, — это в особенности заметно у худых, — а также в пахах.

(22) При беременности мальчиком, в большинстве случаев, в правой стороне и около сорокового дня ощущается движение плода; при беременности девочкой — с левой стороны, около девяностого дня. Однако сколько-нибудь точными эти данные считать нельзя, ибо у многих беременных девочкой движение происходит справа, а мальчиком — слева. И эти и все подобные случаи отличаются обыкновенно тем, что одни происходят более, другие — менее часто.

(23) Около этого времени зачаток расщепляется, до того же он представлял собой нерасчлененное подобие мяса. Гибель зародыша до семи дней называется вытеканием, до сорокового дня — выкидышем, большинство зародышей погибают в эти дни.

(24) Когда зародыш мужского пола выходит на сороковой день, то если он попадает во что-нибудь иное, он расплывается и становится невидимым, если же — в холодную воду, то остается целым, как в оболочке. Если разорвать оболочку, виден зародыш величиной с большого муравья, видны члены, как все прочие, так и половой, и глаза, как у всех прочих животных, очень большие.

(25) Зародыш женского пола, который погибнет до трех месяцев, обычно нерасчленен; перейдя на четвертый месяц, он становится расщепленным и вскоре получает остальное расчленение. До этих пор, все развитие частей у женского зародыша идет медленнее, чем у мужского, и на десятом месяце девочки рождаются чаще мальчиков, но после рождения они скорее достигают юности и расцвета, а также и старости, в особенности многорожавшие, как об этом сказано раньше.

(26) Как только матка получит семя, она у большинства; женщин замыкается, пока не. пройдет семь месяцев, на восьмом она открывается. И зародыш, если он жизнеспособен, спускается вниз на восьмом месяце. Тех же, которые не жизнеспособны, но задохлись на восьмом месяце, беременные на восьмом месяце не выводят родами, зародыш в это время не спускается вниз, и матка не открыта, но если он родится, когда указанные признаки не наступили, это служит признаком его нежизнеспособности.

(27) После зачатия женщины ощущают тяжесть во всем теле, в глазах темнеет, появляются головные боли; это у одних наступает скорее, почти на десятый день, у других позже, поскольку они более или менее изобилуют излишками. Кроме того, у большинства появляются тошноты и рвоты, в особенности когда очищения прекратились, но еще не направились в груди.

(28) Некоторые женщины больше страдают вначале, другие позднее, когда зачаток уже становится больше; наконец, у многих и часто появляется затрудненное мочеиспускание. Обыкновенно, беременные мальчиком легче избавляются от этого и все время сохраняют хороший вид; беременные девочкой наоборот. Они имеют более плохой вид и тяжелее переносят беременность, у многих на ногах делаются отеки и опухоли; у некоторых, однако, бывает и обратное.

(29) Обычно у беременных возникают разнообразные желания, и они быстро сменяются, это называют “кисса”[336]. У беременных девочкой желания более остры, а когда им предоставляют возможность, они меньше могут пользоваться [тем, чего хотели]. У немногих во время беременности состояние тела улучшается. Больше всего испытывают тошноту, когда у ребенка начинают расти волосы.

(30) Что касается волос у самих беременных, то присущие им становятся реже и выпадают, а места, в которых обычно не бывает волос, становятся волосатыми. И движений в теле мальчик обычно вызывает больше, чем девочка, и рождается скорее, а девочка — медленнее. И боль во время рождения девочки непрерывная и более слабая, а мальчика — хотя и короткая, но более сильная. Беременные, сближавшиеся до родов с мужьями, родят скорее. Иногда женщины думают, что у них родовые схватки, когда их нет, и от того, что зародыш поворачивает голову, им кажется, что роды начались.

(31) Прочие животные единообразно совершают роды, ибо всем определен один срок для родов; только у человека, единственного из животных, этих [сроков] несколько: он родит и на седьмом, и на восьмом, и на девятом месяце, большей же частью на десятом; некоторые захватывают и одиннадцатый.

(32) Родившиеся до седьмого месяца никоим образом не могут жить, семимесячные первые являются жизнеспособными, но многие из них слабы, почему их и заворачивают в шерсть; у многих некоторые проходы еще не открыты, например, — ушей и ноздрей; однако по мере роста они открываются, и некоторые из них живут.

(33) Что касается восьмимесячных[337], то в Египте и некоторых других местностях, где женщины плодовиты, легко вынашивают многих и родят, и родившиеся способны жить, даже если они уродливы, — там восьмимесячные живут и выкармливаются. А в различных местах Греции выживают очень немногие, большинство погибает; и если кто выживет, то, вследствие предубеждения, его не считают восьмимесячным, а предполагают, что для женщины самой осталось неизвестным, что она зачала раньше.

(34) Страдают женщины больше всего на четвертом и восьмом месяце, и если зародыши погибают на четвертом или восьмом месяце, то и сами [женщины] в большинстве случаев умирают, так что восьмимесячные не только не живут, но, когда погибнут, подвергают опасности рожениц. Также, по-видимому, остается неопределенность и относительно тех, которые рождаются через срок более долгий, чем десять месяцев[338]: ведь начало их зачатия от женщин от самих скрыто. Ибо, страдая раньше часто маточными ветрами, а затем после сношения забеременев, они считают начало зачатия с того времени, как они стали испытывать подобные симптомы.

(35) Количество рождаемых в одни роды у людей, по сравнению с прочими животными, отличается следующим образом. В то время как одни животные родят только одного, а другие многих, человеческий род совмещает в себе и то и другое. Большинство женщин и в большинстве мест рождают одного; часто и во многих местах двойни, как это бывает в Египте.

(36) Рождают и тройни и четверых, в некоторых местах достаточно часто, как сказано раньше. Самое большое число рожденных пять, случаи эти наблюдались у многих женщин. Одна в четырех родах родила двадцать, так как родила по пяти; и многих из них выкормила.

(37) У прочих животных, если даже близнецы будут самец и самка, они выкармливаются и выживают, как если бы они оба были самцы или самки; у людей же мало близнецов выживает, если один будет девочка, другой мальчик. Допускают совокупление во время беременности из животных больше всего женщина и кобыла, прочие, забеременев, избегают самцов, кроме способных к сверхоплодотворению, каковы, например, зайцы. Но лошадь, если зачнет, вновь не оплодотворяется, а обыкновенно рождает одного; что же касается человека, сверхоплодотворение хотя и редко, но бывает иногда.

(38) Зачатое после, спустя продолжительное время, никогда не развивается до конца, но, доставляя страдание, губит вместе с собой и ранее бывший зачаток; случилось раз, что во время выкидыша вышло двенадцать сверхзачатков. Если же зачатие происходит вскоре, то сверхзачаток вынашивают и рождают в качестве близнеца, что, по рассказам, произошло с Ификлом и Гераклом[339]. Бывает, очевидно, и это. Ибо одна прелюбодейка родила одного из детей похожего на мужа, другого — на любовника.

(39) Было также и так, что беременная двойней зачала сверх того третьего; по прошествии надлежащего времени, она родила доношенных до конца вовремя, третьего же пятимесячным, и он сейчас же умер. А какая-то другая, родив сначала семимесячного, родила затем двух доношенных и из них первый умер, а другие, [т. е. второй из двойни и семимесячный] выжили.

(40) Некоторые, произведя выкидыш, одновременно зачинали и одного выкидывали, другого рожали. У многих, если они совокупляются после восьмого месяца беременности, ребенок выходит наполненный клейкой слизью. И нередко он оказывается переполненным пищей, которую принимала мать. А у тех, которые употребляли большое количество соли, дети рождаются без ногтей.

(41) Молоко, появляющееся ранее семи месяцев, непригодно; но одновременно и дети становятся жизнеспособными и молоко пригодным; первое же молоко — соленое, как у овец. Большинство женщин во время беременности особенно чувствительны к вику: они расслабляются[340], если пьют его, и становятся бессильными.

(42) Начало порождения детей у женщин и мужчин и конец [его] у тех и других таковы: у одних — излияние семени, у других — месячных, и, кроме того, [иногда уже] при начале [порождения бывает так, что] семя сразу способно порождать и месячные уже не скудны и не слабы. О возрасте этого начала уже было сказано; прекращаются же месячные у большинства женщин около сорока лет, а у тех, у которых перейдут за это время, продолжаются до пятидесяти лет, и иные даже рожали [в таком возрасте], позднее же — никогда.

(43) Мужчины в большинстве случаев порождают до шестидесяти лет, если же перейдут это время — до семидесяти, а некоторые порождали даже в семьдесят лет. Случается у многих женщин и мужчин, соединенных друг с другом брачными узами, что они не могут произвести потомства, а разойдясь, с другими, могут. То же самое относится к рождению мальчиков и девочек: иногда и женщины и мужчины друг с другом производят девочек и мальчиков, когда же разойдутся, происходит наоборот.

(44) Изменение происходит также с возрастом: будучи юными, рождают друг от друга девочек, постарше — мальчиков; у других же в данном отношении наблюдается обратное. И в отношении порождения как такового то же самое: [иногда] у молодых ничего не рождается, у старых рождается, а другие наоборот: сначала рождают, позднее ничего не [рождают]. Бывают и такие женщины, которые с трудом зачинают, зачавши же, донашивают до конца; другие наоборот, зачинают легко, а доносить не могут. Бывают мужчины, порождающие девочек, и женщины, порождающие мальчиков. К таким [случаям относится и то], что мифологически повествуют о Геракле, будто он из семидесяти двух детей породил одну дочь.

(45) Неспособные к зачатию, если благодаря лечению или какому-либо случайному совпадению [все же] зачнут, обычно рождают чаще девочек, чем мальчиков.

(46) Часто встречается также, что мужчины, способные порождать, впоследствии теряют эту способность и снова ее восстанавливают. Рождаются от увечных увечные, например, от хромых — хромые, от слепых — слепые, и вообще сходные в противоестественном, зачастую имеющие также прирожденные приметы, как-то: опухоли, рубцы. Подобные вещи передаются даже в третьем поколении: например, знак, находившийся у одного человека на предплечье, его сын не унаследовал, а внук имел на том же месте черное пятно размытых [очертаний].

(47) Подобные явления редки, в большинстве случаев от увечных рождаются неповрежденные, и ничто такое не установлено в точности[341]; дети похожи на своих родителей, или на предков их, иногда же ни на кого. Передача иногда происходит через несколько поколений, как была в Элиде[342], где одна [женщина] прелюбодействовала с эфиопом: не дочь ее родилась эфиопкой, а потомство дочери.

(48) И в большинстве случаев девочки больше похожи на мать, мальчики на отца, но бывает и наоборот: девочки похожи на отца, мальчики на мать. И отдельными частями они бывают похожи на тех и других.

(49) Рождались близнецы, не похожие друг на друга, хотя большинство похожи. Случилось также, что одна [женщина], сойдясь с мужчиной и зачавши на седьмой день после родов, родила второго ребенка, так похожего на первого, как будто он был его близнецом, [нечто подобное случилось] с известной кобылицей по кличке Честная, в Фарсале[343].

(50) При выходе семени, прежде всего, выводится пневма. Ясно, что и сам выход происходит благодаря пневме, ибо ничто не выбрасывается далеко без пневматической силы[344]. Когда же оно воспримется маткой и пробудет в ней некоторое время, оно окружается оболочкой. Если оно выйдет наружу прежде, чем расчленится, оно похоже на яйцо, покрытое оболочкой, после удаления скорлупы; оболочка изобилует венами.

(51) Все животные плавающие, летающие и ходящие, будь то живородящие или яйцекладущие, возникают сходным образом, только одни, живородящие, имеют прикрепление пуповины у матки, другие — у яйца, третьи — и здесь и там, как у известного рода рыб, и одни окружены простыми оболочками, другие — хорионами. Сначала внутри первой оболочки образуется животное, затем вокруг нее другая, большей частью приращенная к матке, местами же отстоящая от нее и содержащая жидкость. Между ними жидкость водянистая или кровянистая, которую женщины называют “воды”.

(52) Растут все животные, имеющие пуповину, через ее посредство; пуповина же у животных, имеющих котиледоны, прирастает к котиледону, а у кого матка гладкая — к самой матке над веной. Все четвероногие занимают в матке вытянутое положение, безногие — изогнутое вбок, как рыбы; а двуногие — согнутое, как птица и скорченный человек: нос между колен, глаза на коленях, уши снаружи.

(53) Сначала у всех животных голова одинаковым образом обращена кверху; по мере роста и с наступлением родов, она переводится вниз, и рождение согласно природе происходит у всех головой вперед; рождение в согнутом положении и ногами вперед противоестественно. Зародыши четвероногих, когда сформировались, имеют выделения: жидкие и в виде шариков; последние в конце кишечника, а мочу в пузыре.

(54) Котиледоны, имеющиеся в матке у некоторых животных, по мере роста зародышей становятся меньше и наконец исчезают. Пуповина представляет собой чехол вокруг вен, начало которых идет из матки: у имеющих котиледоны — из котиледонов, у не имеющих — от вены. У крупных зародышей, например, бычьих, имеются четыре вены, у меньших — две, у совсем малых, например, у птиц — одна вена.

(55) Внутрь зародыша тянутся две вены через печень, где находятся так называемые ворота, к большой вене, а другие две — к аорте, [к тому месту, где] аорта расщепляется и из одной делаются две. Вокруг каждой пары вен находятся оболочки, а вокруг оболочек пуповина, как бы покрышка. По мере роста сами вены все больше спадаются. А зародыш, созревая, входит в полость и там явным образом движется, иногда вращаясь вокруг половой части.

(56) Когда женщины рожают, родовые боли фиксируются во многих и разных местах, у большинства в том или другом бедре. У кого сильнейшие боли возникают кругом живота, те родят очень скоро, причем у кого они кругом поясницы — трудно, у кого в подчревии — быстро. Если родится мальчик, воды выходят водянистые, слегка окрашенные, если девочка — кровянистые и также водянистые. У некоторых, однако, во время схваток не бывает ни того, ни другого.

(57) У прочих животных роды происходят не так мучительно, очевидно, что во время схваток они страдают умереннее. У женщин же боли гораздо сильнее, в особенности у женщин, ведущих сидячий образ жизни, не имеющих широких бедер и не способных задерживать дыхание. Труднее родят также женщины, если между схваток выдыхают, побежденные силой пневмы. Когда родится ребенок и разрываются оболочки, прежде всего выходят воды, затем зародыш, причем матка выворачивается и внутренняя часть последа становится наружной.

(58) Перерезание пуповины [требует] от акушерки отнюдь не пустяшного умения. Ибо [она] не только должна быть в состоянии ловкими действиями облегчать трудные роды, но и обращать внимание на [возможные] случайности, также и в отношении перевязки пуповины ребенка. Если вместе с ребенком выйдет и послед, пуповина отделяется от последа [при помощи] перевязывания шерстью и перерезается выше. Перевязанное место срастается, прилежащая часть отпадает. Если же узел развяжется, ребенок умирает от кровотечения. Если послед сейчас же не выйдет, а остается внутри, в то время как ребенок находится снаружи, пуповина также перевязывается и перерезается.

(59) Нередко кажется, что ребенок родится умершим, в тех случаях, когда, при его слабости, до перевязки пуповины кровь выходит из него в пуповину и окружающие части; но опытные акушерки выдавливали ее внутри из пуповины и ребенок, будучи прежде как бы бескровным, снова оживал.

(60) Рождаются, как было сказано раньше, согласно природе головой вперед и прочие животные, дети же, кроме того, с руками, вытянутыми по ребрам. Родившись, ребенок сейчас же кричит и приближает руки ко рту.

(61) Он выделяет также экскременты, частью немедленно, частью в скором времени — все в течение одного дня. Экскрементов этих больше, чем можно ожидать по величине ребенка, женщины называют их “меконион”[345]. Цвет [их] сначала кровянистый, очень черный и смолистый, потом уже более молочный, потому что вскоре ребенок [начинает] сосать грудь. До выхода наружу ребенок не кричит, даже когда в случае трудных родов голова выдается вперед, а все тело находится внутри.

(62) Женщины, у которых очищения [при родах] появляются раньше, родят труднее. У кого очищения после родов появляются в малом количестве и идут только первые дни, а не продолжаются до сорока дней, те женщины здоровее и скорее зачинают.

(63) Дети же, когда родятся, в течение сорока дней не смеются и не плачут в бодрственном состоянии, ночью же иногда с ними это бывает; и если их щекотать, они обыкновенно не чувствуют этого. Большую часть времени они спят, очевидно, они видят, только вспоминать о виденном [начинают] много позднее.

(64) У прочих животных нет никакой разницы в костях, у детей же брегма[346] мягкая и твердеет поздно. А [кроме того, другие животные] родятся с зубами, у детей же они начинают прорезываться на седьмом месяце. Прежде всего вырастают резцы, причем у одних раньше сверху, у других снизу; у всех прорезывание идет скорее, если кормящие имеют более теплое молоко.

(65) После родов и очищения у женщин появляется в изобилии молоко; у некоторых оно вытекает не только через соски, но и в других местах груди, иногда даже под мышками. И если жидкость не переварится, не выйдет, но будет переполнять, тогда остаются на последующее время в груди Узлы. Ибо вся грудь настолько губчата, что если с питьем женщина проглотит волос, в грудях появляется боль (что называют “трихиан”), пока от выдавливания он не выйдет сам собой или не будет высосан с молоком.

(66) Молоко имеется до нового зачатия, после чего оно прекращается и угасает, равно у людей и у прочих живородящих четвероногих[347]. Когда молоко на исходе, обыкновенно очищения не бывает, однако у некоторых они появлялись и в период кормления. Вообще напор жидкости не бывает [одинаковым сразу] в нескольких [направлениях]: например, у женщин, больных геморроем, очищения выходят хуже; у некоторых они идут даже через геморройные узлы, когда отделение произойдет из поясницы прежде, чем дойдет до матки. И те женщины, у которых при отсутствии месячных вся кровь выходит со рвотой, не испытывают вреда.

(67) Часто бывает, что детей охватывают судороги, и в особенности — хорошо упитанных и сосущих больше ил” более жирное молоко, и если кормилица упитана. Возникает это страдание при [употреблении кормилицей] черного вина (в большей степени, чем белого) и вина, не разведенного водой; а также большинства веществ, вызывающих ветры; и если желудок не действует. Большинство [из тех детей, которые погибают], погибают до седьмого дня, поэтому и имена детям дают в то время, так как уже больше уверены в их сохранении. В полнолуние дети страдают больше. Опасно также, если у детей судороги начинаются со спины[348].

(1) Так обстоит дело относительно прочей природы животных и их возникновения; что же касается их действий и жизни, то они различны соответственно их нравам и пище. Ибо у большинства остальных [кроме человека] животных существуют следы тех душевных явлений, которые у людей обнаруживают более заметные различия: им присущи кротость и дикость, податливость и злобность, храбрость и трусость, страхи и дерзания, благородный дух и коварство и даже кое-что сходное в рассудочном понимании, подобно тому, что мы говорили относительно частей.

(2) Именно одни отличия животных от человека так же, как человека от многих животных, сводятся к большей или меньшей величине (некоторые из этих свойств присущи в большей степени человеку, другие прочим животным); другого рода различия по аналогии: что в человеке искусство, мудрость и понимание, то у некоторых животных есть другая какая-нибудь природная способность того же рода.

(3) Яснее всего это выступает, если рассматривать различные возрасты детей; в них можно увидеть как бы следы или семена свойств, проявляющихся позднее; в это время их душа, если можно так выразиться, ничем не отличается от души зверей, так что нет ничего странного, если одни проявления тождественны, другие похожи, третьи лишь аналогичны проявлениям других животных[349].

(4) Природа переходит так постепенно от предметов бездушных к животным, что в этой непрерывности остаются незаметными и границы, и чему принадлежит промежуточное. Ибо после рода предметов бездушных первым следует род растений, и из них одно от другого отличается тем, что кажется более причастным к жизни, и в целом весь род растений по сравнению с другими телами кажется почти одушевленным, а по сравнению с родом животных бездушным.

(5) Переход от них к животным непрерывен, как было сказано раньше: относительно некоторых животных в море можно сомневаться, животное это или растение[350]. Они приращены и многие из них, будучи отделены, гибнут, например, пинны приращены, а морские черенки, если их вытащить [из песка], не могут жить; и вообще весь род черепокожих по сравнению с передвигающимися животными выглядит, как растения.

(6) Также относительно ощущений: одни не обнаруживают никаких, другие в смутном виде. У некоторых природа тела мясоподобная, как у так называемых асцидий и рода акалеф; губка же всецело похожа на растения. Всегда одни имеют больше жизни и движения по сравнению с другими на очень малую величину.

(7) И относительно жизненных действий дело обстоит таким же образом, ибо у растений, по-видимому, нет иного [жизненного] дела, кроме как производить другое, подобное самому себе, что происходит через семя; равным образом и у некоторых животных нельзя усмотреть иного дела, кроме порождения; поэтому такие действия общи всем. Когда же присоединяется ощущение, жизнь[351] их [начинает] различаться как вследствие наслаждения, [получаемого] от соития, так и вследствие родов и выкармливания детей.

(8) Одни существа просто, как растения, выполняют в определенные времена года присущее им размножение, другие заботятся также и о пище для детей, когда же выкармливание закончено, оставляют их и не имеют уже с ними никакого общения; иные, более понимающие и причастные памяти, больше и более общественным образом заботятся о потомках.

(9) Итак, одну часть жизни у них составляют действия, относящиеся к деторождению, другую — заботы о пище; на эти же вещи направлены все их старания и образ жизни. Виды пищи различаются, главным образом, по веществу, из которого она состоит, так как рост каждого животного происходит согласно природе за счет пищи. То, что соответствует природе, — приятно, и все стремится к наслаждению, соответственно природе.

(10) Разделяются животные также по месту обитания, ибо одни из них живут на земле, другие — в воде. Но это различие имеет двоякий смысл; с одной стороны, одни животные называются наземными потому, что они принимают в себя воздух, другие — водными потому, что принимают в себя воздух или воду, а те, которые достаточно приспособлены к степени охлаждения, идущего от того или другого из них, называются наземными, или водными, — не от дыхания или принятия воды, а от того, что добывают себе пищу и проводят время в той или иной среде.

(11) Ведь многие животные, принимающие в себя воздух и производящие роды на земле, добывают себе пищу из водных мест и пребывают большую часть времени в воде; они одни только из животных являются амфибиями, ибо их можно поместить в разряд наземных и разряд водных. Из числа животных, принимающих воду, нет ни одного наземного и летающего, а равным образом ни одного добывающего себе пищу из земли, в то время как из наземных и принимающих воду многие таковы.

(12) Причем иные по природе даже не могут и жить без воды, например, так называемые морские черепахи, крокодилы, гиппопотамы и тюлени, и из животных меньшей величины — эмиды, болотные черепахи и род лягушек. Все они, если не дышат некоторые время, задыхаются; рождают и выкармливают детенышей в сухом месте или около сухого места, жизнь же проводят в воде.

(13) Наибольшую особенность представляет дельфин и, если найдется другое животное подобного рода из водных а или прочих китовых, у которых дело обстоит, как у фалены и прочих, имеющих брыэгательную трубку, — ибо не легко поместить каждое из них в разряд только водных или наземных, если считать наземными принимающих воздух, а водной природы — принимающих воду.

(14) Ведь они причастны тому и другому, так как и морскую воду они принимают и выпускают через трубку, и воздух — легким. Эту часть они имеют и дышат, почему пойманный дельфин скоро задыхается в сетях вследствие того, что не дышит. А вне воды он живет долгое время, мыча и стеная, как другие дышащие животные; кроме того, во время сна он выставляет свое рыло, чтобы дышать.

(15) Ставить одно и то же в оба подразделения, противоположные друг другу, бессмысленно, но понятие водного животного следует еще подразделить, ибо одни животные принимают в себя и отдают воду по той же самой причине, как дышащие воздухом, т. е. ради охлаждения, другие же — ради пищи. Необходимо ведь получать ее из воды, брать вместе с ней воду и иметь орган для удаления взятой воды.

(16) Одни животные, пользующиеся водой, имеют жабры как аналог для дыхания, другие животные с кровью — трубку для питания. Так же обстоит дело и у мягкотелых, и у мягкоскорлупных: и они принимают воду ради пищи.

(17) Животные бывают водными также в другом отношении — вследствие сложения тела и образа жизни; те, которые воспринимают воздух, а живут в воде, или те, которые принимают воду и имеют жабры, а идут на сухое место и [там] захватывают пищу; такое животное теперь известно только одно, так называемый тритон. Он не имеет легкого, а жабры, имеет четыре ноги, так что может ходить.

(18) У всех у них природа как бы извращена, подобно тому, как некоторые самцы становятся женоподобными, а некоторые самки — мужеподобными, ибо животные, получая различие в малых частях, обнаруживают большое различие в природе всего тела. Это ясно у животных холощеных, ибо после повреждения небольшой части животное превращается в самку, отсюда ясно также, что при каком-нибудь ничтожно малом изменении первоначального состава, если он является основополагающим, возникает или самка, или самец, а при полном уничтожении его — ни то, ни другое.

(19) Следовательно, и сухопутное и водное состояние определяется в силу того или иного изменения, происходящего в малых частях: возникают, с одной стороны, наземные, с другой — водные животные. И одни из них не живут и там и здесь, другие живут, вследствие содержания в составе их зачатка частицы той материи, из которой приготовляется их пища. Ибо каждое животное любит то, что соответствует его природе, как сказано раньше.

(20) При разделении животных на водных и наземных трояким образом, — по причине воздуха или воды, по смешению их тела и, в-третьих, по их пище, — их образ жизни соответствует этим подразделениям. Ибо у одних он зависит от смешения и пищи, у других — от принятия воды или воздуха, у иных же только от смешения [веществ в теле и от потребностей, с которыми связана их] жизнь[352].

(21) Из животных черепокожих лишенные движения питаются питьевой [водой]. Она процеживается сквозь плотные части, будучи более тонкой, причем морская вода варится таким же образом, каким она возникает с самого начала. А что в морской воде заключается питьевая вода и что она может процеживаться, это очевидно, так как уже на опыте приходилось убеждаться в этом. Если вылепить из воска тонкий сосуд и, закрывши его, погрузить в море пустым, то, по прошествии ночи и дня, в нем накопится известное количество воды, и она окажется питьевой.

(22) Акалефы же питаются рыбками, которые им попадутся. Они имеют посередине рот; это особенно заметно у больших особей; имеют проход, по которому идет пища извне, как у устриц, он находится вверху. Акалефа похожа на мясистую внутренность устрицы, а скалой пользуется, как раковиной. И блюдечки, отделяясь, переходят с места на место и питаются.

(23) Из [обладающих] способностью к передвижению [черепокожих] те, [которые] пожирают животных, питаются малыми рыбками, как, [например], багрянка; она мясоядна, поэтому и приманивается ими; другие питаются морскими растениями. Морские черепахи питаются раковинами (они имеют рот самый сильный из всех; что бы они ни схватили, камень или другой предмет, они раскусывают его и съедают), а также, выходя на берег, пасутся на траве. Они страдают и часто погибают, когда, находясь на земле, высушиваются солнцем, а спуститься назад в воду им не легко.

(24) Таким же способом питаются и мягкоскорлупные, ибо и они всеядны; они едят и камни, и ил, и водоросли, и испражнения, как, например, скальные крабы, и, кроме того, мясо. А лангусты овладевают даже большими рыбами; с некоторыми у них случаются битвы с переменным успехом, ибо лангустов побеждают осьминоги, так что если лангусты почувствуют их близость в той же самой сети, они умирают от страха. А лангусты побеждают морских угрей, так как шероховатость тела не позволяет последним выскользнуть; морские угри, в свою очередь, поедают осьминогов, так как вследствие гладкости те не могут их захватить.

(25) Все мягкотелые мясоядны. Лангусты питаются рыбками, ловя их около нор, ибо они водятся в глубинах, в местах неровных и каменистых, там они делают и норы. Захватив рыбку, лангуст приближает ее ко рту расщепленной конечностью, как и крабы.

(26) Ходит он согласно природе вперед, когда не боится, опуская рога вбок; устрашившись, он бежит назад, простирая рога вперед. Они сражаются друг с другом, как бараны рогами, поднимая их и ударяя. Видят часто, как они собираются вместе, как стадо. Таким образом живут мягкоскорлупные.

(27) Что касается мягкотелых, то кальмары и сепии овладевают и большими рыбами. Осьминоги же собирают раковины, вынимают мясистые части и питаются ими, поэтому и ловцы раковин знают их норы. Рассказы, будто они едят друг друга — ложь, но у некоторых щупальца объедены морскими угрями.

(28) Рыбы все питаются икрой, когда наступают времена размножения, но остальная пища не у всех одна и та же. Одни из них исключительно мясоядны, например, селахий, морские угри, ханны, тунцы, морские волки, зубатки, амии, орфы и мурены; а морские ласточки питаются и водорослями, устрицами, грязью и в то же время мясоядны; кефали питаются грязью, даскилл — грязью и калом, скар и чернохвоста — водорослями, сальпа — калом и водорослями, питается также пореем; [это] единственная рыба, которая ловится на тыкву.

(29) Пожирают друг друга все, кроме кестрея, в особенности же морские угри. Вообще кефаль и кестрей одни только не мясоядны; доказательство: во-первых, в их желудке никогда не видели ничего подобного, во-вторых, в качестве приманки для них никогда не пользуются мясом животных, но [только] лепешками из ячменной муки. Все кестрей питаются водорослями и песком.

(30) Есть вид кефали, который называют хелоном, он водится у берега, а [другой вид, так называемая] отдаленная [кефаль] — наоборот, [далеко от берега]. Притом [этот последний вид] питается собственной слизью, поэтому у него всегда пустой желудок. Кефали же питаются илом, поэтому они тяжелы и слизисты, рыб они совсем не едят; вследствие пребывания в иле, они часто выныривают, чтобы обмыть слизь. Их молодь никто из животных не ест, поэтому они возникают во множестве; но когда они вырастут, то поедаются другими рыбами и в особенности ахарном.

(31) Наиболее прожорливая и ненасытная рыба — кестрей; поэтому желудок у него всегда растянут, и если он не пуст, то имеет плохой вкус. Когда он испугается, прячет голову, как бы пряча все тело. Зубатка также мясоядная рыба и пожирает мягкотелых. Часто эта рыба и ханна выбрасывают желудки наружу, преследуя малых рыб, так как желудки у этих рыб прилегают к полости рта, и пищевода у них нет.

(32) Некоторые, как было уже сказано, являются только мясоядными, например, зубатка[353], дорада и селахии из рыб, а также мягкотелые. Другие по большей части питаются тиной, водорослями, растением, называемым кавлий, и другими растениями: например, фикида, бычок и рыбы, [водящиеся на] каменистом грунте; фикида не трогает другого мяса, кроме креветок.

(33) Иногда они хватают друг друга, как было сказано, и большие рыбы меньших. Признаком мясоядных служит то, что они ловятся на такие приманки. Амия, тиннида и морской волк по большей части едят мясо, хотя срывают и водоросли. Сарг же питается остатками триглы, и когда тригла, возмутивши ил, уйдет (она может копать), он, спустившись вниз, питается и не позволяет подходить с ним вместе более слабым. По-видимому, из всех рыб только одна, именуемая скар, может пережевывать жвачку, наподобие четвероногих.

(34) У прочих рыб ловля меньших рыб происходит ртом, расположенным прямо напротив, как они обыкновенно плавают, но селахии, дельфины и все китообразные хватают их падая на спину, так как рот у них расположен внизу. Поэтому меньшие рыбы спасаются в большем количестве, в противном случае, можно думать, их осталось бы очень мало, ибо проворство дельфина и его прожорливость прямо удивительны.

(35) Что касается речных угрей, то некоторые и в некоторых местах питаются илом и брошенными им пищевыми веществами, но большинство питьевой водой, и те, которые занимаются откормом угрей, заботятся о том, чтобы вода была возможно чище, все время протекала и оттекала по плоским камням, или красят садки для угрей. Если вода не достаточно чиста, они скоро задыхаются, так как имеют малые жабры; поэтому, когда их ловят, взмучивают воду. Они ловятся также в Стримоне[354] во время Плеяд, когда от возникающих противных ветров вода перемешивается с илом; в противном случае следует воздерживаться от ловли.

(36) Умершие угри не всплывают на поверхность и не относятся вверх, как большинство рыб, так как желудок у них мал, сальник же имеют немногие, у большинства его нет. Вынутые из воды угри живут дней пять-шесть, при северных ветрах больше, при южных меньше. Если летом переносить угрей из озер в садки, они погибают, зимой же не погибают. И сильных перемен они не выдерживают, что, например, происходит при их перенесении, если погрузить их в холодную воду, они гибнут часто массами.

(37) Угри задыхаются также, если питаются малым количеством воды; то же самое случается и с прочими рыбами: они задыхаются, оставаясь все время в одной и той же воде и притом в небольшом количестве, так же, как животные дышащие, если они заключены в малом количестве воздуха. Живут некоторые угри семь и восемь лет. Питаются и речные рыбы, пожирая друг друга, травы, корни и если найдут что-нибудь в отбросах; кормятся главным образом ночью; днем они уходят в глубину. Так обстоит дело с питанием рыб.

(38) Из птиц, все, имеющие кривые когти, мясоядны — хлеба, если даже положить им в рот, они не могут проглотить — таковы все роды орлов, коршунов, оба вида ястребов, голубятник и перепелятник (они значительно отличаются друг от друга по величине), и сарыч; последний по величине, как коршун, и во всем кажется им.

(39) Далее орлан и гриф; по величине орлан больше орла, имеет пепельно-серую окраску. Грифов [существует] два вида: один малый и беловатый, другой больше и серее. Далее, из ночных птиц некоторые с кривыми когтями, например, ночной ворон, сова, филин; по виду филин похож на сову, величиной же не меньше орла. Кроме того, неясыть, сипуха, сыч; из них неясыть больше петуха, сипуха [размером] такова же, [как неясыть]. Оба охотятся на сорок. Сыч меньше совы; все эти три птицы похожи по виду и мясоядны. Бывают мясоядными и птицы без кривых когтей, например, ласточка.

(40) Другие птицы червеядны, например, вьюрок, воробей, батида, зеленушка, синица; существует три вида синиц, самая большая — вьюрковая (она похожа на вьюрка), другой — горный, вследствие пребывания в горах имеющий длинный хвост; третий похож на них, но отличается по величине: он самый малый.

(41) Далее сикалида, черноголов, снегирь, эритак, пеночка, ойстр, королек. Эта птица по величине немногим больше акриды имеет пурпурный хохол и вообще очень приятная и изящная птичка. Овсянка по величине такая же, как вьюрок. Горный зяблик похож на вьюрка и подобен ему по величине, только имеет синюю шею и живет в горах. Далее крапивник, собиратель семян. Эти птицы и им подобные, одни всецело, другие по большей части — червеядны.

(42) Следующие питаются шипами: акантида, траупида, еще так называемая хрисометрида[355]. Все они питаются шипами, червей же и вообще ничего одушевленного не едят; в одном и том же месте они и спят, и кормятся.

(43) Другие едят личинок из деревьев, они живут главным образом тем, что охотятся за ними, как зеленые дятлы, большой и малый, [которых объединяют просто под] наименованием “дятлы”. Они похожи друг на друга и голос имеют схожий, только у большего более сильный; оба питаются древесными червями, налетая на деревья.

(44) [Есть] еще зеленый дятел величиной с горлицу. [У этого вида] окраска вся зеленая; он сильный дровосек и ищет пищу обыкновенно на деревьях, голос у него сильный; водится эта птица главным образом в Пелопоннесе. Другая птица, называемая книполог, небольшой величины вроде акантиллиды, пепельно-серого цвета, с пятнами, голос слабый, и она также долбит деревья.

(45) Есть другие птицы, которые живут, будучи плодоядными и травоядными, например, голубиные: голубь полевой, вяхирь, домашний голубь, дикий голубь, горлица. Вяхирь и домашний голубь видны во всякое время, горлица только летом, зимой она исчезает, так как прячется. Дикий голубь и появляется, и ловится преимущественно осенью; по величине он больше домашнего, но меньше полевого; ловят его главным образом тогда, когда он пьет воду. Они прилетают в наши места с птенцами, все же прочие, прилетая летом, вьют здесь гнезда и выкармливают большинство [птенцов] за исключением голубиных.

(46) Можно сказать, что все птицы или ходят по земле, чтобы добыть себе пищу, или проживают около рек и озер, или около моря. Птицы веслоногие проводят большую часть времени в самой воде, расщепленноногие — около воды, причем одни из них, которые не хищны, питаются, погружая себя в воду. Например, около рек и озер живут цапля и белая цапля, последняя по величине меньше и имеет клюв широкий и длинный.

(47) Затем аист и чайка; у чайки окраска пепельно-серая. А также камышевая овсянка, кинкл[356] и трясогузка — последняя самая большая из этих малых птиц, величиной с дрозда; все они двигают хвостом. Далее клик, птица эта имеет пеструю окраску, но в общем серых [тонов]. Род зимородков также живет около воды; их бывает два вида, один из них кричит, когда садится на тростник, другой — безгласен; последний крупнее; спина у обоих синяя. Также ржанка, у моря — зимородок и керил.

(48) Что касается ворон, то они питаются павшими животными; это птица всеядная. Кроме того, белая чайка, буревестник, айтюйя, зуек. Из веслоногих более тяжелые живут около рек и болот, например, лебедь, утка, лысуха, поганка, далее кряква — она похожа на утку, но по величине меньше; так называемый ворон, по величине он подобен аисту, только ноги у него меньше, принадлежит к веслоногим и плавающим, окраска черная; он садится на деревья и вьет там гнезда, единственный из птиц этого рода.

(49) Далее гусь; малый гусь, живущий стаями; гусь-лисица и чирок. Морской орел проводит время и около моря, и на озерах бьет птицу. Многие из птиц также всеядны.

(50) Птицы с кривыми когтями нападают и на других животных, которыми могут овладеть, и на птиц, только они не пожирают других птиц своего собственного рода (как это делают рыбы, захватывая часто и своих). Весь род птиц отличается тем, что мало пьет, а птицы с кривыми когтями и совсем не пьют, за исключением немногих родов, пьющих, притом редко, таким является пустельга. И коршун пьет мало, но все же видали, как он пьет.

(51) Щитковые животные, как-то: ящерицы, прочие четвероногие этого рода и змеи всеядны — они мясоядны и едят траву; а змеи самые сластолюбивые из животных. Они также пьют мало, как и прочие животные, имеющие губчатое легкое; а также легкое имеют все малокровные и яйцеродящие. Змеи невоздержанны также и по отношению к вину, поэтому иногда ловят гадюк, наливая вино в черепки и помещая их в терновых кустах; их легко брать, когда они опьянеют.

(52) Мясоядные змеи, когда проглотят какое-нибудь животное, высасывают его и целиком выделяют с испражнениями. Почти то же делают и другие подобные животные, например, пауки, только пауки высасывают соки снаружи, а змеи в кишечнике. Захватывает змея как придется, все, что ей дают (она ест и птиц, и зверей, и выпивает яйца); захватив добычу, втягивает ее, пока, дойдя до конца, она не установится по прямой, затем так стягивается и сокращается, что при растяжении проглоченное спускается ниже; это она производит потому, что имеет пищевод длинный и тонкий. И фаланги и змеи могут долгое время жить без пищи; это можно наблюдать на змеях, воспитываемых продавцами лекарств.

(53) Из живородящих четвероногих животные дикие с острыми зубами все мясоядны. Исключение, по рассказам, составляют волки: они, когда голодают, едят землю, и это делают только они одни; травы в другое время они не трогают, а только когда болеют, так же, как и собаки, которые, поедая траву, извергают ее рвотой и очищаются. Людей едят больше волки-одиночки, чем стайные.

(54) Животные, которых одни называют гланом, другие гиеной, по величине не меньше волка, но имеют гриву, как лошадь, из еще более твердых и густых волос, идущую по всему хребту; она подстерегает и захватывает людей, на собак охотится, вызывая рвоту, как у людей; она разрывает могилы, побуждаемая потребностью в мясе такого рода.

(55) Медведь — животное всеядное, ибо он ест и плоды, влезая на деревья, благодаря влажности своего тела, и овощи; ест также мед, разбивая ульи, крабов, муравьев. Мясо он также ест.

(56) Благодаря [своей] силе нападает не только на оленей, но и на диких свиней, если сможет тайно напасть, а также на быков. Подойдя близко к быку, он бросается брюхом ему на голову[357] и, когда бык начинает бодать, схватывает передними лапами его рога и, кусая ртом плечи, сваливает быка. Короткое время он может ходить прямо на двух ногах. Всякое мясо он ест, давши ему сначала загнить.

(57) Лев — животное мясоядное, как прочие дикие животные с острыми зубами; пищу поедает жадно и проглатывает многое целиком, не разрывая на части, затем два-три дня ничего не ест; ему это возможно вследствие переполнения желудка; пьет он мало. Испражнения выводит редко, на третий день, или как придется, они сухие, лишенные соков, как у собак. Ветры он испускает вонючие и мочу с сильным запахом; поэтому собаки обнюхивают деревья, ибо он мочится, поднимая ногу, как собаки. Тяжелый запах он сообщает также съедаемой пище, дыша на нее; и если вскрыть его, внутренности издают тяжелый дух.

(58) Некоторые из диких четвероногих добывают [себе] пищу в озерах и реках, в море же никто, кроме тюленя. Таковы так называемый бобр, сатерион, сатюрион, выдра и так называемый латакс; он шире выдры и имеет крепкие зубы; выходя ночью он часто надрезает речные тополи своими зубами. Кусает людей и выдра и, как передают, не отпускает до тех пор, пока не услышит треск кости. Волос у латакса твердый, а по виду стоит посередине между волосом тюленя и оленя.

(59) Пьют животные с острыми зубами, лакая, также некоторые, не имеющие острых зубов, например, мыши; животные с плоскими зубами — втягивая, например, лошади и коровы; медведь же не втягивая, не лакая, а заглатывая. Из птиц все прочие пьют, втягивая, кроме длинношеих, опускающих и поднимающих голову; фламинго один только [пьет] заглатывая[358].

(60) Животные, носящие рога, как домашние, так и дикие, и не имеющие острых зубов, все плодоядны и травоядны, если только не одержимы сильным голодом, за исключением свиньи; это животное меньше всего травоядно и плодоядно. Она корнеядна в большей степени, чем другие животные, вследствие того, что ее рыло хорошо приспособлено для этого дела и лучше других животных свинья переносит всякий корм.

(61) [Свинья] быстрее всех доходит до толщины, соответствующей [ее] величине, она тучнеет в шестьдесят дней; люди, занимающиеся этим делом, узнают прибавку, взвешивая голодную свинью. Откармливание начинается после трехдневного голодания; (почти и все прочие животные откармливаются после трех голодных дней); после этих трех дней свинью переводят на хороший корм.

(62) Фракийцы же откармливают, давая в первый день пить, затем сначала делают промежуток в один день, затем в два дня, затем в три, четыре до семи. Откармливается это животное ячменем, пшеном, фигами, желудями, лесными грушами, огурцами. Больше всего способствует откармливанию как этих, так и других животных, имеющих горячий кишечник — спокойствие; для свиней также валяние в грязи.

(63) Сражается свинья даже с волком. От веса, который свинья имеет при жизни, шестая часть отходит на волосы, кровь и тому подобное. Как свинья, так и другие животные, когда их сосут, худеют. Так обстоит дело с этими животными.

(64) Быки и плодоядны и травоядны; откармливаются они пищей, вызывающей вздутие живота: горохом и бобами мороженными и зеленью бобов; у более старых надрезают и кожу, надувают, а затем предоставляют им пищу [10а]. Кроме того, ячменем простым и очищенным, сладостями, например, винными ягодами и сушеным виноградом, вином и листьями вяза, в особенности же солнцем и теплым купанием.

(65) Если смазать рога телят теплым воском, их легко вести, куда кто хочет[359]; и ноги менее болеют, если смазать рога воском, маслом или смолой. Коровы в стаде, меняя место, страдают больше от инея, чем от снега. Они растут, если несколько лет остаются не спаренными; поэтому в Эпире так называемых пирровских коров[360] в течение четырех лет[361] выдерживают без спаривания и называют их безмужними, чтобы они росли. Число их, по рассказам, около четырехсот; все они принадлежат царям. Жить в другой стране они не могут, хотя с некоторыми и делали опыт.

(66) Лошади, мулы и ослы плодоядны и травоядны; тучнеют они главным образом от питья. Ибо в какой мере подяремные животные пьют воду, в такой они и усваивают корм. И где [добывание воды для] питья менее доставляет трудностей, там пастбище лучше. Сено, когда лошадь беременна, делает волосы тонкими; если же в нем твердые стебли, оно не хорошо. Первый покос индийской травы плох, а также она плоха там, где в ней проводится дурнопахнущая вода; трава тогда пахнет.

(67) Коровы ищут для питья чистую воду, а лошадь так же, как верблюды. Верблюд же пьет охотнее воду мутную и густую и не пьет из реки, прежде чем возмутит ее. Он может обходиться без воды даже четыре дня, а после этого пьет ее много.

(68) Слон съедает самое большое девять македонских медимнов за одну еду, но такое количество представляет опасность; вообще же шесть или семь медимнов, ячменной крупы пять медимнов и вина пять марисов (марис — шесть котилий). Один слон выпил даже четырнадцать македонских метретов воды за один раз, а вечером снова других восемь. Многие верблюды живут около тридцати лет, некоторые же много больше, даже до ста лет. Слоны живут, как говорят, одни около двухсот лет, другие — триста.

(69) Овцы и козы травоядны; пасутся овцы, оставаясь постоянно на одном месте, козы же, часто переменяя место и задерживаясь только на вершинах. Жиреет овца главным образом от питья, поэтому летом им дают соль, через пять дней по медимну на сто овец — от этого стадо становится здоровее и жирнее.

(70) Поэтому многое им дают посоливши, например, с сеном большое количество соли (ведь жаждущие пьют больше), а осенью варят тыкву с солью; от этого и молока становится больше. Также двигаясь много в полдень, они к вечеру пьют больше. Кому дают перед родами больше соли, те образуют вымя большей величины.

(71) Для откорма овец служат молодые побеги, дикая маслина, чечевица, сено всякого рода; все это откармливает в значительно большей степени, если будет смочено соленой водой. И они также сильнее жиреют, если предварительно поголодают в течение трех дней. Северная вода для овец осенью лучше южной, и пастбища, обращенные к западу, хороши; худеют овцы от переходов и скудного питания. Пастухи узнают сильных овец, когда наступит зима, по тому, что на них имеется иней, а на других нет, так как овцы не сильные, двигаясь вследствие слабости, стряхивают его.

(72) Мясо всякого четвероногого хуже там, где они пасутся в болотистых местах, чем с мест возвышенных. Лучше переносят зиму овцы широкохвостые, чем длиннохвостые и короткошерстные лучше длинношерстных; плохо переносят зиму также овцы с волнистой шерстью. Овцы здоровее коз, но козы сильнее овец. Шкуры и шерсть овец, зарезанных волками, а также платье, сделанное из них, становятся вшивыми в гораздо большей степени, чем другие.

(73) Из насекомых, имеющие зубы всеядны, имеющие только язык питаются жидкостями, высасывая их язьжом отовсюду, и из них одни всеядны (отведывая все влаги), как, например, мухи, другие питаются кровью, как слепень и овод, третьи — соками растений и плодов. Одна только пчела не присаживается ни на что гнилое и питается только такой пищей, которая содержит в себе сладкий сок. И воду пчелы охотнее всего берут чистую, там, где она появится. Итак, вот какой пищей пользуются все роды животных.

(74) Что же касается действии животных, то все они относятся к спариванию и порождению детей, к добыванию пищи, к передвижениям, вызванным холодом или жарой, а также переменами времен года. Ибо все животные имеют врожденное ощущение перемен тепла и холода и, подобно тому как люди переходят зимой в дома, а если они имеют возможность переселяться на большие расстояния, то проводят лето в местах холодных, а зимуют в жарких, так же поступают и животные, способные переменять места.

(75) Одни из них находят себе убежище в привычных местах, другие выселяются после осеннего равноденствия из Понта и холодных мест, избегая наступающей зимы, а после весеннего равноденствия из теплых в холодные места, боясь жары. При этом одни совершают эти перемены из ближних мест, другие, так сказать, из крайних[362], как, например, делают журавли.

(76) А именно, они перелетают из Скифских равнин в болота верхнего Египта, откуда течет Нил и где, как рассказывают, они нападают на пигмеев. Это ведь не басня, но действительно существует род очень малых людей; как рассказывают, малы и сами, и лошади, а по образу жизни они троглодиты.

(77) И пеликаны меняют места и перелетают от реки Стримона к Истру, где и порождают детей. Они отправляются все вместе, причем передние дожидаются летящих позади, вследствие того, что при перелете через горы передние становятся невидимыми [для задних].

(78) И рыбы таким же способом переходят из Понта и в Понт, одни — зимой из открытого моря к земле в погоне за теплом, другие — летом из прибрежных мест в открытое море, избегая жары.

(79) Более слабые из птиц во время зимы и морозов спускаются в равнины ради тепла, а летом отлетают выше, в горы, спасаясь от жары. Первыми уходят от обеих чрезмерностей более слабые животные, например, скомбры раньше тунцов, и перепела раньше журавлей, одни отлетают в месяце боэдромионе, другие в маймактерионе[363].

(80) Все они приходят жирнее из холодных мест, чем из теплых, подобно тому, как перепела осенью жирнее, чем весной: им приходится переходить из холодных мест и одновременно из теплого времени года. Они проявляют также больше стремления к спариванию весенней порой и когда переходят из теплых мест.

(81) Из птиц журавли, как было сказано раньше, переселяются из одних крайних мест в другие крайние; летят они против ветра. А то, что рассказывают о камне — это ложь. Рассказывают, что у них есть камень герма[364], который пригоден для испытания золота, когда они его изблюют.

(82) Отлетают также вяхири и пелейи и не зимуют, так же, как ласточки и горлицы (домашние же голуби остаются), равным образом и перепела, за исключением некоторых горлиц и перепелов, остающихся в солнечных местах. Вяхири и горлицы собираются в стаи, когда отлетают, и снова тогда, когда наступит пора возвращения.

(83) Перепела, когда встречаются, если хорошая погода и северный ветер, соединяются в пары и благоденствуют; если же ветер южный, переносят его тяжело, так как летают плохо, а ветер влажный и теплый; поэтому ловцы и ловят их при южных ветрах. В хорошую погоду они не летают по причине тяжести, так как тело у них велико; поэтому они и кричат, когда летают: им больно. Когда они переправляются оттуда, у них нет вожаков; когда же они поднимаются отсюда, с ними отлетают вертишейка, коростель, ушастая сова и кюхрам, который вызывает их ночью, и когда охотники услышат его голос, они знают, что они не остаются. Коростель похож на болотных птиц, также и вертишейка, которая может высовывать язык на далекое расстояние.

(84) Ушастая сова похожа на [остальных] сов и имеет около ушей крылышки; некоторые называют ее ночным вороном, она пересмешница и подражательница; ее ловят, когда она состязается в танце с охотником, причем другой охотник обходит [ее], так же, как [это делают с другими] совами.

(85) Вообще все птицы с кривыми когтями имеют короткую шею, широкий язык и склонны к подражанию; такова индийская птица попугай, называемая человекоязычной; она становится более невоздержанной, когда выпьет вина. Птицы, образующие стаи: журавль, лебедь, пеликан, гусь малый.

(86) Из рыб, как было сказано, одни, переменяя место, направляются к земле из открытого моря и в открытое море от земли, избегая чрезмерного холода и жары. Прибрежные рыбы лучше глубоководных, так как они имеют более обширные и лучшие пастбища; ведь куда попадает солнце, там все растет в большем количестве, лучше и более нежное, как в садах. И черный тис растет около берега, прочий похож на полевой[365]. Кроме того, прибрежные места моря получают хорошее смешение[366] тепла и холода, почему и мясные части этих рыб имеют хороший состав, а у глубоководных они влажны и жидковаты.

(87) К прибрежным относятся: зубатка, кантар, орф, дорада, кефаль, морская ласточка, водяной дрозд, [рыба] дракон, звездочет, бычок и все скальные рыбы; к глубоководным: скат-шипонос, селахии, белые угри, ханна, барабулька, главк; что же касается фагров, рыб-скорпионов, черных угрей, мурен и кукушек, то они относятся к тем и другим.

(88) Существуют между ними и местные различия, например, около Крита бычки и все скальные рыбы жирны. Делается и тунец снова лучше после Арктура[367], так как в это время он перестает нереститься, а по этой причине летом он хуже.

(89) В морских бухтах и озерах также водятся многие рыбы; например, сальпы, дорада, морская ласточка и, пожалуй, большинство прочих; встречаются также и амии, например, около Алопеконнеса[368], а в Бистонидском болоте[369] находится большинство родов рыб. Многие колии не входят в Понт, а проводят лето и размножаются в Пропонтиде[370], зимуют же в Эгейском море; тунцы же, пеламиды и амии входят в Понт весной и проводят там лето, также и большинство проходных и косяковых рыб; большинство [из перечисленных рыб] косяковые. Все косяковые рыбы имеют вожаков.

(90) Они плывут в Понт ради пищи (ибо корма там вследствие питьевой воды больше и лучше), а также потому, что больших зверей там меньше, так как кроме дельфина и фокены там нет никого, да и дельфин малый, а выйдя из Понта, сейчас же больше.

(91) Они плывут туда ради пищи и ради размножения, так как места там удобны для порождения, и вода, годная для питья и более сладкая, выкармливает мальков. После порождения, когда мальки подрастут, они отплывают оттуда сейчас же после Плеяд. Если зимой дует южный ветер, они медлят с отплытием, если северный — отплывают скорее, так как ветер сопутствует им, и тогда около Византия ловится их потомство малой величины, вследствие недолгого пребывания в Понте.

(92) Прочие рыбы видны, когда отплывают и когда вплывают в Понт, только анчоусы одни ловятся при вплывании, а отплывающих не видно. Если же [такая рыба] и попадается около Византия, рыбаки очищают [от нее] свои сети, потому что это нечто совсем необычное, чтобы [рыбы] отплывали [обратно в Понт][371]. Причина этого та, что рыбы плывут вверх только по Истру, а там, где он разделяется, спускаются к Адриатическому морю. Доказательством служит обратное явление, наблюдающееся в том месте, именно, вплывающие в Адриатическое море рыбы не ловятся, а отплывающие ловятся. Тунцы, вплывая в Понт, имеют землю с правой стороны, отплывая — с левой; некоторые утверждают, что они делают это потому, что не обладая острым зрением, правым глазом они видят лучше[372].

(93) В течение дня проходные рыбы странствуют, ночью покоятся и пасутся, если нет луны; тогда они странствуют, а не покоятся. Некоторые из прибрежных жителей утверждают, что с наступлением зимнего поворота они уже не движутся, а остаются в покое там, где он их застанет, до равноденствия. Колии ловятся, когда они вплывают в Понт, при выходе — меньше; самые лучшие ловятся в Пропонтиде до размножения.

(94) Другие проходные рыбы ловятся больше при выходе из Понта, тогда они лучше всего, когда же выходят, самые жирные ловятся вблизи побережья[373]; чем выше, тем они тоньше. Часто, когда южный ветер дует навстречу выходящим колиям и скомбрам, они ловятся ниже в большем количестве, чем у Византия.

(95) Так проходит странствование рыб. То же самое происходит и с наземными животными в отношении прятания в норы: зимой у них появляется стремление прятаться в норы, а с наступлением более теплого времени они оставляют их. Прячутся животные и для защиты от чрезмерностей обоих времен года.

(96) У одних животных прячется весь род, у некоторых одни особи прячутся, другие нет: черепокожие прячутся все, например, в море багрянки, трубачи и весь этот род, но еще очевиднее это у неприкрепленных (одни скрываются, как, например, гребешки, другие имеют на поверхности крышечку, как наземные улитки), у прикрепленных же этой перемены не видно.

(97) Прячутся не в одно и то же время года, но улитки зимой, багрянки и трубачи во [время] Пса[374] около тридцати дней, и гребешки приблизительно в то же время. Большинство из них скрываются и в очень холодное время, и во время сильной жары.

(98) Насекомые прячутся почти все, за исключением тех, которые живут в домах с людьми, и тех, которые не живут целый год, а погибают; прячутся они зимой. Одни прячутся на много дней, другие на самые холодные дни, например, пчелы, ибо и они прячутся. Доказательством служит то, что они, по-видимому, совсем не пробуют лежащей рядом пищи, и, если какая-нибудь из них выползет, она кажется прозрачной, и в кишечнике у нее ничего не видно. Они находятся в состоянии покоя от захода Плеяд до весны.

(99) Животные прячутся, скрываясь в теплых местах и там, где они привыкли уединяться.

Прячутся также многие из животных с кровью, например, щитковые, змеи, ящерицы, гекконы и речные крокодилы[375] на четыре зимних месяца и ничего не едят. Прочие змеи прячутся в земле, а гадюки скрываются под камнями.

(100) Прячутся и многие рыбы, наиболее очевидным образом золотая макрель и рыба-вороненок — зимой, ибо они одни только никогда не ловятся, кроме как в известное и всегда одно и то же время, а остальные почти во всякое. Прячутся также мурена, орф и угорь. Скальные рыбы прячутся попарно, самцы с самками, так же как делают гнезда, например, дрозды, коттифы, окуни.

(101) Прячутся также и тунцы зимой в глубинах и после этого оказываются очень жирными; их начинают ловить от восхода Плеяд до последнего захода Арктура; остальное время они проводят в покое, прячась.

(102) Ловятся в этот период и другие прячущиеся во время движения, если место теплое и наступает неожиданно хорошая погода; так как тогда они отходят немного от нор на пастбища; так же и во время полнолуний, многие во время прятания наиболее вкусны.

(103) Молодые тунцы зарываются в грязь, это доказывается тем, что они не ловятся и появляются с илом на спине и сдавленными плавниками. В это время они приходят в движение и направляются к земле для спаривания и порождения, их ловят беременными и тогда для них считается лучшая пора, а осенние и зимние хуже; одновременно и самцы бывают полны молоками. Пока зачатки в них малы, они ловятся трудно, когда зачатки увеличиваются, они ловятся в большом количестве, благодаря нересту.

(104) Одни прячутся в песке, другие в иле, выставляя только рот. Большинство животных прячется зимой, но мягкоскорлугшые и из рыб скальные, баты и селахии только в самые холодные дни; это ясно из того, что, когда холод, они не ловятся.

(105) Некоторые рыбы прячутся и летом, например, главк; он прячется летом на шестьдесят дней. Прячутся и ослик, и дорада; доказательством, что ослик прячется на очень большое время служит то, что он ловится через очень большой промежуток. А что рыбы прячутся и летом, это доказывает их ловля, производимая во время восхода и захода созвездий, и главным образом во время Пса. В то время море переворачивается, что заметнее всего у Босфора, так как ил оказывается наверху и рыбы выносятся кверху.

(106) Говорят, что когда глубина моря волнуется, то в одну и ту же ловлю при втором забрасывании сети ловится больше, чем при первом. И когда идут большие дожди, показывается много животных, раньше или совсем не видных, или редко.

(107) Прячутся также многие птицы, и не все улетают в теплые края, как думают некоторые, но находящиеся постоянно вблизи от этих мест коршуны и ласточки улетают оттуда, а находящиеся подальше от этих мест не мигрируют, а скрываются. Видели многих ласточек, [скрывающихся] в углублениях и совершенно лишенных перьев, и коршунов, вылетающих из подобных мест, когда они появляются впервые.

(108) Прячутся без различия птицы с кривыми и прямыми когтями: аист, черный дрозд, горлица и жаворонок; причем горлица, по общему признанию, больше всех; никто ведь не утверждает, что он видел где-либо горлицу зимой. Она начинает прятаться, будучи очень жирной, в это время линяет, но продолжает быть толстой.

(109) Из вяхирей некоторые прячутся, некоторые же не прячутся, а отлетают вместе с ласточками. Прячутся: дрозд, скворец, из птиц с кривыми когтями коршун, на немного дней и сова.

(110) Из живородящих четвероногих прячутся дикобразы и медведи. Что дикие медведи[376] прячутся, это очевидно — от холода или по другой причине, это вопрос спорный; к этому времени самцы и самки жирнее всего, так что мало подвижны. Самка около этого времени рождает и прячется до тех пор, пока не настанет пора выводить медвежат; это она делает на третий месяц после поворота солнца.

(111) Самое меньшее, медведь прячется на сорок дней, из них в течение четырнадцати, как говорят, он совсем не двигается, после этого большее число дней он хотя и прячется, но двигается и пробуждается. Беременная медведица не была поймана никем или очень немногими.

(112) В это время, очевидно, медведи ничего не едят, да они и не выходят; если их взять, то желудок и кишки оказываются пустыми. Рассказывают также, что так как медведица ничего не принимает, то кишка у нее почти срастается и поэтому выйдя в первый раз, она ест арум, чтобы растянуть и расширить кишечник. Прячется также соня в самих деревьях и становится тогда очень толстой, а также белая понтийская мышь.

(113) Некоторые прячущиеся сбрасывают так называемую старость[377]. Это наиболее верхний слой кожи и покров, [скрывающий прохождение организмом различных стадий его] развития. Причина прятания наземных и живородящих, как было сказано раньше относительно медведя, вызывает споры; щитковых прячется громадное большинство, сбрасывают же старость те, у которых кожа мягкая, а не черепковая (ибо и морская черепаха принадлежит к щитковым, так же, как и болотная), например, геккон, ящерица и, в особенности, змеи. Сбрасывают и весной; когда выходят снова — осенью.

(114) Сбрасывают старость и гадюки весной и осенью, а не так, как говорят некоторые, будто этот род змей один только не сбрасывает. Когда змеи начнут сбрасывать кожу, она отстает прежде всего от глаз, так что незнакомым с этим явлением кажется, что они ослепли, после этого — с головы, и она у всех кажется белой. В течение почти суток вся старость снимается, начиная с головы и до хвоста. То, что было внутри, оказывается снаружи; они выходят из кожи, как зародыш из оболочек.

(115) Таким же путем сбрасывают старость и те из насекомых, которые делают это, например, книжная моль, эмпиды и жесткокрылые, в том числе скарабей. Сбрасывание у них у всех происходит после возникновения. Подобно тому, как у живородящих раскрывается хорион, а у черверодящих чехлик, — то же происходит у пчел и акрид. Цикады, когда выйдут, садятся на маслины и тростник; после разрыва чехлика, они выходят, оставив внутри его небольшое количество жидкости, и вскоре после этого взлетают и поют.

(116) Из морских животных лангусты и омары сбрасывают старость иногда весной, иногда осенью после размножения; ловят иногда лангустов, у которых части около груди мягки вследствие разрыва скорлупы, а нижние части тверды, так как разрыва еще не произошло; таким образом, сбрасывание они производят не так, как змеи. Прячутся лангусты на пять месяцев.

(117) Крабы также сбрасывают старость; те, у которых мягкая скорлупа, бесспорно, но говорят, что также и с твердой скорлупой, например, майи[378]. Когда она бывает сброшена, скорлупа становится совсем мягкой, и крабы не могут хорошо ходить. Сбрасывают эти животные не один раз, а несколько.

(118) Итак, какие животные прячутся, когда и каким образом, а также какие животные и когда сбрасывают старость, — сказано.

Благоденствуют животные не в одни и те же времена года и неодинаково при всяком избытке; далее, здоровье и болезни в различные времена различны и вообще не одни и те же у всех. Птицам полезны засухи и для здоровья вообще и для порождения, в особенности вяхирям, рыбам же, за исключением немногих — дожди. Неблагоприятны для тех и других противоположное: для птиц — дождливые годы (ведь вообще не полезно много пить), для рыб — сухие.

(119) Птицы с кривыми когтями, как было сказано раньше, коротко говоря, совершенно не пьют, но Гесиод этого не знал: он изобразил в своем изложении осады Нина, как пьет главный [при описанном там] прорицании орел[379]. Прочие [птицы], правда, пьют, но немного; равным образом и те из яйцеродящих, которые имеют губчатое легкое. На болезни птиц указывает оперение: оно ерошится и не имеет того расположения, как у здоровых.

(120) Большинство родов рыб лучше процветает, как было сказано раньше, в дождливые года, так как тогда они не только имеют больше пищи, но и вообще дождь полезен, так же, как растениям земли, ибо овощи, хотя их и поливают, однако, от дождя дают большой прирост; то же самое происходит и с камышами, растущими в болотах: они, так сказать, совсем не растут в отсутствии дождей.

(121) Доказательством служит также и то, что большинство рыб уплывают на лето в Понт: вследствие множества рек вода в нем слаще, и реки несут в него много пищи. Кроме того, многие рыбы входят в реки и благоденствуют в реках и озерах, например, амия и кефаль. Бычки также становятся жирными в реках и вообще места, богатые озерами, имеют наилучших рыб.

(122) Из самих дождей для большинства рыб наиболее полезны летние дожди, а также, когда весна, лето и осень будут дождливыми, а зимой хорошая погода. Коротко говоря, когда для людей погода хороша, и для большинства рыб наступает благоденствие; в холодных местах они не чувствуют себя хорошо. Больше всего страдают во время зим рыбы, имеющие камень в голове, например, хромида, морской волк, скиена, фагр; вследствие этого камня они промерзают и выходят из строя.

(123) Большинству рыб дожди больше приносят пользы, кестрею же, кефали и так называемому марину — наоборот, ибо от дождевой воды многие из них чаще всего слепнут, если дожди идут чрезмерно. Обычно страдают от этого кефали, больше во время зим: глаза у них делаются белыми, они ловятся тогда худыми и наконец совершенно погибают.

(124) По-видимому, они испытывают это не вследствие чрезмерных дождей, а вследствие холода. И в других местах, и около Навплии Аргивской[380] в мелком месте во время наступившего сильного холода было поймано много слепых рыб; поймано было много и с белыми глазами. Страдает зимой и дорада, а летом ахарн и становится худым.

(125) Для рыбы-вороненка более полезны (так сказать, не в пример прочим рыбам) сухие годы, и это потому, что в сухое время бывает больше тепла.

(126) Что касается мест, в которых каждая рыба чувствует себя хорошо, то рыбы по природе прибрежные и глубоководные соответственно в одном из них, те же, которые являются и теми и другими, в обоих. Вообще говоря, пригодны места, богатые водорослями; в таких местах ловятся более жирные рыбы из числа тех, которые питаются в разнообразных местах, ибо пожирающие водоросли имеют изобилие пищи, а хищные встречают большее количество рыб.

(127) Различаются также северные и южные области, именно, в северных лучше процветают длинные рыбы, и летом на одном и том же месте в холодную погоду ловится больше длинных рыб, чем широких.

(128) Тунцы и меч-рыбы во время захода Пса мучаются от овода: на обоих в это время около плавников сидит нечто вроде червячка, так называемый овод, похожий на скорпиона, величиной же в паука. Он причиняет такое страдание, что меч иногда выскакивает из воды не хуже дельфина; поэтому они и попадают часто на суда. Тунцы радуются теплой погоде больше всех рыб, они подплывают к прибрежному песку ради тепла, чтобы погреться и всплывают на поверхность.

(129) Малые рыбки спасаются благодаря тому, что их не видят, так как тех, которые побольше, преследуют большие рыбы, а яиц и молоди много погибает от самцов[381]; где они появятся, там все это гибнет. Ловятся рыбы больше всего перед восходом солнца и после захода, вообще же около заходов и восходов солнца. Эти ловли считаются благовременными. Поэтому в это время рыбаки вытаскивают сети, так как рыб в эту пору наиболее обманывает их зрение; ночью ведь они отдыхают, когда же света становится больше, они видят лучше.

(130) Чумной заразы на рыб, по-видимому, никакой не нападает, какая часто бывает на людях, и из живородящих четвероногих, у лошадей, быков и некоторых других, как домашних, так и диких, однако они болеют. Рыбаки свидетельствуют о том, что среди выловленных жирных рыб одного рода ловятся рыбы худые, похожие на ослабевших, с измененной окраской. Итак, с морскими рыбами дело обстоит таким образом.

(131) У рыб речных и озерных никаких заразных болезней не бывает, но у некоторых из них случаются особые заболевания. Например, сом во время Пса, вследствие плавания наверху, поражается солнечным ударом и оглушается сильным громом, также и карп, только в меньшей степени. Сомы в мелких местах погибают в большом количестве от ударов змеи дракона.

(132) Балера и тилона возникающие в них во время Пса[382] глисты поднимают кверху и делают слабыми; поднявшись же кверху, рыбы погибают от жары. На халкиду нападает сильная болезнь: вши, возникшие в большом количестве под жабрами, убивают ее; ни у одной другой рыбы не бывает подобной болезни. Рыбы погибают от коровяка, поэтому и ловят иногда с помощью его речных и озерных рыб, а финикияне даже морских.

(133) Некоторые пользуются и двумя другими способами ловли: а именно, [во-первых], ввиду того, что рыбы избегают зимой глубоких мест в реках (так как вообще пресная вода холодна), то вырывают на сухом пути ров, ведущий в реку, затем, покрывая его травой и камнями, делают как бы пещеру с выходом в реку, и, когда наступает мороз, вершами ловят в ней рыб.

(134) Второй способ ловли, [применяемый] одинаково летом и зимой: перегородив реку посередине хворостом и камнями, оставляют как бы устье и поставив в него вершу, ловят рыбу, удалив камни.

(135) Из черепокожих всем прочим полезно дождливое время, кроме багрянок. Доказательством служит тот факт, что, если их поместить в место впадения реки и они отведают воды, они умирают в тот же день. А живет багрянка, когда она поймана, около пятидесяти дней. Питаются они друг от друга, так как на раковинах у них нарастает вроде водоросли или травы; то же, что кладут им для корма, служит, как говорят, для тяжести, чтобы они больше весили.

(136) Прочим сухое время приносит вред: они становятся меньше и хуже, а гребешки тогда рыжеют. В Пиррейском проливе гребешки одно время отсутствовали, не только благодаря инструменту, которым их отскабливали, но и вследствие засух. И другим черепокожим дождливые годы полезны вследствие того, что морская вода становится слаще. В Понте вследствие холода, даже в реках, водится очень мало двустворок, а одностворчатые большей частью замерзают в морозы. Так обстоит дело с водными животными.

(137) Из четвероногих свиньи болеют тремя болезнями, из них одна называется “бранх”, при ней главным образом воспаляется около бронхов и челюстей. Возникает она также на любом месте тела, часто охватывая ногу, иногда ухо. Скоро наступает гниение, распространяющееся на смежные части, пока не дойдет до легкого, тогда животное погибает. Болезнь быстро распространяется, животное ничего не ест, как только начнется болезнь, даже в какой бы то ни было степени.

(138) Лечат ее свинопасы, как только почуют ее в малой степени, одним только способом: вырезая целиком. Две другие болезни, обе называются “краурос”; при одной боль и тяжесть головы, которыми поражается большинство свиней, при другой — расстройство кишечника. И эти считаются неизлечимыми; ту и другую облегчают, прикладывая к ноздрям вино и вливая вино в нос. Выздороветь от этих болезней трудно, они уносят в три или четыре дня.

(139) Бранхом [свиньи страдают] особенно, когда лето хорошо установится и свиньи очень жирны. Лечат, давая тутовые ягоды, обмывая большим количеством теплой воды и пуская кровь под языком.

(140) Градины[383] бывают у свиней с влажным мясом в ногах, около шеи и в плечах; в этих частях их появляется больше всего. И если их мало, мясо становится слаще, если много, оно чересчур влажно и расплывается. Градины можно обнаружить: на нижней части языка их имеется очень много, и, если вырвать щетину из гривы, она оказывается кровянистой; кроме того, у страдающих градинами задние ноги не могут оставаться в покое. Градин не бывает, пока они питаются только молоком. Изгоняют градины пшеницей однозернянкой, которая пригодна и для питания.

(141) Для откорма и питания лучше всего горох и фиги, но вообще не следует давать одной и той же пищи, а разнообразить ее: ведь свинья, как и прочие животные, радуется перемене, а вместе с тем, как говорят, один корм вызывает вздутие, другой увеличивает мясо, третий — жир. Желуди не приятны для еды, но делают мясо влажным, и, если беременные свиньи съедят их много, они выкидывают, так же как овцы; у тех заметнее, что это происходит от желудей. Градинами страдают из известных нам животных только свиньи.

(142) Собаки болеют тремя болезнями, называются они: бешенство, ангина, подагра. Из них бешенство вызывает манию, и, когда она укусит кого-нибудь, все укушенные бесятся, кроме человека. Эта болезнь убивает и собак, и всех укушенных бешеной собакой, кроме человека[384]. Убивает собак и ангина, немногие остаются в живых и от подагры. Бешенство охватывает и верблюдов. Слоны, как рассказывают, не заболевают другими болезнями, но страдают от ветров.

(143) Быки, находящиеся в стаде, страдают двумя болезнями, одна из них называется “подагра”[385] другая — “краурос”[386]. При подагре опухают ноги; от нее не умирают и копыта не страдают; болезнь смягчается, если смазывать рога горячей смолой. При крауросе дыхание становится горячим и частым; краурос у быков то, что у человека лихорадка. Признаком болезни являются опущенные уши и нежелание есть. Умирают от нее скоро, и при вскрытии легкое оказывается загнившим.

(144) Лошади, пасущиеся в поле, не заболевают другими болезнями, кроме подагры; этой болезнью они страдают и иногда сбрасывают копыта; когда они сброшены, они снова вырастают: одновременно с вырастанием одного копыта происходит сбрасывание другого. Признак болезни: правое яичко подтягивается, или посередине, немного ниже ноздрей, образуется морщинистая впадина.

(145) Лошади в конюшнях страдают многими болезнями, поражает их и илеос. Признаком болезни служит то, что задние ноги подходят под передние и настолько выносятся, что почти ударяются о них. Если, после нескольких дней голодания, лошадь затем начинает беситься, ее лечат кровопусканием и холощением.

(146) Поражает их и столбняк; признак: напряжение всех вен, головы, шеи и выступание прямыми ногами. Делаются у лошадей и гнойники. Поражает их и другое страдание, которое называют ячменной [болезнью]; признак этой болезни: нёбо становится мягким и горячее дыхание; болезнь неизлечима, если не пройдет сама собой. Болезнь, называемая нимфейной: когда заиграют на флейте, лошадь становится одержимой, бесится и опускает вниз голову; и, если кто-нибудь сядет на нее, она бежит, пока не вздумает набежать на кого-нибудь; голову держит все время опущенной, даже когда бесится. Признак этой болезни: лошадь опускает уши к гриае и снова их поднимает, обморочное состояние и одышка.

(147) Неизлечимы также следующие болезни: если болит сердце (признак: боль при мягком животе), если смещается мочевой пузырь (признак этого: невозможность мочиться и подтягивание копыт и седалищных частей), и если проглотит нарывника; величиной [нарывник] с земляного клопа. Укусы землеройки опасны и для других подъяремных: появляются волдыри. Еще опаснее укусы беременной самки, тогда волдыри прорываются, в противном случае этого не бывает. Убивает или причиняет сильную боль укус халкиды, называемой иными зигнидой; она похожа на маленьких ящериц, а окраской на слепых змей.

(148) Вообще люди опытные говорят, что почти всеми болезнями, которыми болеет человек, болеют и лошадь, и овца. От средства сандарака[387] погибает и лошадь, и все подъяремные животные; оно разводится в воде и процеживается. Беременная лошадь выкидывает от запаха погашенного светильника; случается это и с некоторыми беременными женщинами.

(149) Так обстоит дело с болезнями лошадей. Так называемый гиппоманес[388] вырастает, как говорилось, на жеребятах, кобылы же облизывают его и очищают от него, отгрызая; те басни, которые рассказывают про него, скорее выдуманы женщинами и заклинателями. Кобылы сходным образом и так называемый полной[389] выбрасывают раньше, чем жеребенка.

(150) Слушая ржание, лошади узнают [по голосу] тех, с которыми им пришлось сражаться. Радуются лошади лугам и болотам, так как они пьют мутную воду, и, если она чистая, они взбалтывают ее копытами, затем пьют и купаются. Вообще лошадь животное, любящее купанье и воду; поэтому так же устроена природа и речной лошади[390]. Бык составляет противоположность лошади; если вода не чиста, не холодна и с примесями, он не станет пить.

(151) Ослы страдают главным образом одной болезнью, которую называют мелидой[391]. Она возникает сначала в голове, слизь течет через ноздри густая и красно-желтая; если она спустится в легкое, то убивает; а начальная боль около головы не смертельна. Осел из всех животных такого рода хуже всех переносит холод, поэтому около Понта и в Скифии они не водятся.

(152) Слоны страдают болезнями от ветров; вследствие чего они не могут выводить ни жидкое выделение, ни кишечное. И если слон ест землю, он расслабляется в том случае, если не ест ее постоянно, если же ест постоянно, вреда не испытывает. Глотает иногда и камни. Его схватывает иногда понос; когда же заболеет, его лечат, давая пить теплую воду и есть сено, погружая его в мед; то и другое останавливает понос.

(153) Когда они страдают от усталости, вследствие отсутствия отдыха, то после растирания плеч солью, маслом и теплой водой становятся здоровыми. И когда у них болят плечи, изжарив свиное мясо, прикладывают его, и это им помогает. Масло одни из слонов пьют, другие нет; и если какой-нибудь железный предмет попадает в тело, то масло, как утверждают, его изгоняет, если они его выпьют; непьющим же дают вино из риса, сваренное в масле. Так обстоит дело с четвероногими животными.

(154) Большинство насекомых хорошо чувствуют себя в то время года, в какое они возникают, когда лето бывает подобно весне, влажной и теплой. У пчел возникают в ульях зверьки, которые повреждают соты — червячок, прядущий паутину и портящий соты (он называется клер, другие называют его пиравст; он порождает в улье подобного себе паучка и вызывает болезнь улья); и другой зверек, похожий на мотылька, летающего около светильника; он порождает нечто, наполненное пухом, и пчелы его не жалят; его изгоняют только, окуривая дымом.

(155) Возникают в ульях и гусеницы, которых называют тередонами, их пчелы не трогают. Больше всего болеют пчелы, когда в лесу появляются цветы с медвяной росой, а также в сухие годы. Все насекомые погибают, если их покрыть маслом; скорее всего, если, обмазав голову маслом, выставить на солнце.

(156) Различаются животные также по месту обитания. В одних местах некоторые животные совершенно не водятся, в других местах они встречаются, но в меньшем количестве, живут недолго и благоденствуют. Иногда такое различие появляется в близких друг другу местах, как, например, в соседских местностях Милесии[392], в одной цикады водятся, в другой их нет, а в Кефалении[393] река служит разделом, и по одну сторону ее водятся цикады, по другую не водятся.

(157) На Пордоселене[394] разделом является дорога, по одну сторону которой водится ласка, по другую — нет. И в Беотии кроты водятся в большом количестве около Орхомена[395], а в соседней Лебадии[396] их нет, и, если привезти их туда, они не желают делать нор. В Итаке зайцы, если, привозя их, выпустить, не могут жить, но их находят мертвыми, повернутыми к той части моря, откуда они ввезены.

(158) В Сицилии нет муравьев-всадников; в Кирене раньше не было квакающих лягушек. Во всей Ливии[397] нет ни дикой свиньи, ни оленя, ни дикой козы. В Индии же, как говорит Ктесий, — человек не зслуживающий доверия, — нет ни дикой, ни домашней свиньи, а животные бескровные и прячущиеся в норы все велики.

(159) И в Понте не водятся ни мягкотелые, ни черепокожие, кроме небольшого числа в некоторых местах; в Красном же море все черепокожие чрезмерно велики.

(160) В Сирии овцы имеют хвосты шириной в локоть, козы — уши длиной в локоть и ладонь, у некоторых уши сходятся внизу у земли, а быки, как верблюды, имеют гривы на плечах. В Ливии коз стригут, как в других местах овец.

(161) В Ливии рогатые бараны сразу появляются с рогами и не только ягнята, как говорит Гомер[398], но и все прочие; в Понте же около Скифии наоборот, они появляются безрогими.

(162) В Египте иные животные больше, чем в Элладе, как быки и овцы, другие же меньше, например, волки, зайцы, лисицы, вороны и ястребы, а иные равны по величине, например, вороны и козы. Причину этого видят в пище, которая для одних животных имеется в изобилии, для других встречается редко, например, для волков и ястребов; для мясоядных животных ее мало, так как мелкие птицы редки; для зайцев же и не мясоядных потому, что ни орехи, ни плоды не долговременны. Во многих местах причиной является температура, например, в Иллирии, Фракии и Эпире ослы малой величины, в Скифии и стране кельтов они совсем не водятся, так как зимы в них суровы.

(163) В Аравии водятся ящерицы величиной больше локтя и мыши гораздо больше полевых, у которых передние ноги длиной в ладонь, а задние, как до первого сгиба пальцев.

(164) В Ливии, как рассказывают, водится род змей неописуемой величины; люди говорят даже, что, приплыв туда, видели кости многих быков, и стало очевидно, что те были сожраны змеями: когда быков перевозили, змеи быстро преследовали триеры и, перевернув триеру, захватили некоторых из [гребцов].

(165) Далее, львы встречаются больше в Европе, и только в одном месте Европы, которое находится между Ахелоем и Нессом, парды же в Азии, а в Европе не водятся. Вообще все дикие животные более дики в Азии, более храбры в Европе и наиболее многообразны в Ливии.

(166) Есть пословица, что Ливия всегда приносит что-нибудь новое; ибо вследствие бездождия там, по-видимому, скрещиваются, встречаясь у водопоя, животные разных родов и донашивают до конца те, у которых время беременности одно и то же и величиной не очень разнятся друг от друга. Они мирно начинают относиться друг к другу вследствие потребности питья; в противоположность прочим животным они нуждаются в питье зимой больше, чем летом; вследствие того, что дожди обыкновенно не идут летом, у них нет привычки пить, и даже мыши, когда пьют, умирают.

(167) Происходят и другие животные от соединения разнородных, как в Кирене волки спариваются с собаками и производят потомство, а от лисицы и собаки происходит лаконская порода собак. Говорят, что от тигра и собаки происходят индийские псы, не сразу, однако, а в третьем поколении; первое порождение, как говорят, звероподобно. Отводя сук в пустынные места, их там привязывают, и многих из них пожирают, пока не появится случайно зверь, жаждущий спаривания.

(168) Места производят также различия в нравах, например, горные животные суровы, по сравнению с равнинными мягкими; они и по виду более дики и воинственны, как свиньи на Афоне; самцы из нижних мест не могут противостоять даже их самкам.

(169) И в отношении укусов животных в разных странах имеется большая разница, например, около Фароса и в других местах скорпионы не опасны, а в прочих местах и в Карий скорпионов много, они велики и опасны и, если поразят человека или зверя, убивают; убивают также и свиней, которые наименее чувствительны к другим укусам, и из них, в особенности черных; скорее всего погибают пораженные свиньи, если они войдут в воду.

(170) И укусы змей сильно различаются. В Ливии водится аспид, из которого приготавливают средство, вызывающее гниение; его укусы и без того неизлечимы. Водится в сильфионе одна змейка, против которой, по рассказам, имеется средство — какой-то камень, который берут из гробницы древнего царя и погрузив в вино, пьют. В некоторых местах Италии даже укусы гекконов смертельны[399].

(171) Но тяжелее всего укусы животных, выделяющих яд, если им случится пожрать друг друга, как гадюка скорпиона. Средством против большинства из них служит слюна человека. Есть какая-то небольшая змейка, которую называют иногда священной, от которой бегут самые большие змеи; самое большее, она величиной в локоть и на вид мохната; куда бы она ни укусила, сейчас же это место кругом загнивает. Есть также в Индии змейка, против которой, одной только, не имеют средства.

(172) Различаются животные и в отношении хорошего или плохого состояния во время беременности, ибо и черепокожие, как-то: гребешки и все устричные, и мягкоскорлупные лучше всего в период размножения, например, лангустовые. Принято говорить о беременности и у черепокожих, хотя у мягкоскорлупных можно видеть и спаривание, и порождение, а у черепокожих никогда. И мягкотелые в период размножения лучше всего, например, кальмары, сепии и осьминоги.

(173) Рыбы же в начале нереста почти все хороши, но по мере того, как он длится, частью хороши, частью нет. Во время нереста хороша майнида; форма самки более округлая, самец же длиннее и шире. Когда самка начнет нереститься, самцы чернее и пестрее, а на вкус очень плохи: некоторые называют их в это время козлами.

(174) Изменяют также те рыбы, которых называют коттифами и дроздами, и карида [также], свою окраску сообразно времени года, как некоторые птицы: весной они становятся черными, затем после весны снова белеют. Изменяет окраску и фикида; в остальное время года она белая, а весной пестрая; она одна из морских рыб вьет гнездо, как говорят, и рождает в гнезде.

(175) Изменяется и майнида, как сказано, и смарида, и из беловатых летом снова восстанавливаются и становятся черными; это более всего заметно около плавников и жабр. И рыба-вороненок лучше всего летом, так же как майниды; кефаль же и морской волк и прочие блуждающие рыбы почти все во время нереста плохи.

(176) Немногие одинаковы и во время нереста, и во все остальное время, например, главк. Плохи и старые рыбы; старые тунцы негодны для соления, так как много мяса сплавляется; то же самое происходит и с другими рыбами; старость же их проявляется в величине чешуи и твердости. Был пойман старый тунец, вес которого был равен пятидесяти талантам, а расстояние до хвоста двум[400] локтям с ладонью.

(177) Речные и озерные рыбы становятся наилучшими после выхода икры и молок, когда подкормятся; во время нереста некоторые хороши, как сапердида, другие плохи, как сом. У всех прочих рыб самцы лучше самок, а у сома самка лучше самца. И те угри, которых называют самками, лучше; они не самки, их называют так потому, что они отличаются по виду.

(1) Нравы животных[401] менее значительных и живущих сравнительно короткое время не столь очевидны для наших чувств, животных долголетних — более ясны. Ибо [они], кажется, обладают известной природной способностью к каждому из душевных свойств: к рассудительности и простоте, мужеству и трусости, кротости и свирепости, и прочим подобным свойствам. Некоторые причастны одновременно способности учиться и обучать, одни друг от друга, другие от людей, именно те, которые обладают слухом и не только различают звуки, но и знаки[402].

(2) Во всех родах, где имеются самка и самец, природа почти одинаково определила нрав самок по сравнению с самцами. Это особенно ясно выступает у людей и живородящих четвероногих, обладающих значительными размерами. А именно, нрав самок всегда мягче, приручаются они скорее, скорее привыкают и более способны к обучению; так, например, и у лаконских собак самки благороднее самцов.

(3) В роде молосских собак охотничьи ничем не отличаются от других, но собаки стерегущие отличаются и своей величиной, и мужеством, проявляемым по отношению к диким зверям. Потомство от обоих, то есть от собак молосского происхождения и от лаконских отличается своим мужеством и трудолюбием[403]. Все самки более робки, чем самцы, исключая медведя и пар да; у них самка, по-видимому, храбра.

(4) В прочих родах самки послушнее, хитрее, не так просты, проворнее, заботливее в выкармливании детей, самцы, наоборот, горячее, более дики и просты, менее коварны.

(5) Следы этих нравов имеются, так сказать, у всех, но в более ясной форме у животных с более [выраженными] нравами и в особенности у человека: они имеют более совершенную природу, а потому и эти свойства выступают у них яснее.

(6) Поэтому женщина сострадательнее мужчины, слезливее, кроме того, завистливее, ворчливее, больше любит браниться и сплетничать. Женщина печальнее мужчины и легче теряет надежду, бесстыднее и лживее, легче обманывает и памятливее; спит же менее крепко; медлительна и вообще более неподвижна, чем мужчина, пищи потребляет меньше. Самец же, как было сказано, более готов к помощи и храбрее самки; ведь даже у мягкотелых, если сепия-самка поражена трезубцем, самец помогает самке, самка же при ранении самца убегает.

(7) Войну друг с другом ведут животные, которые населяют одни и те же места и добывают средства к жизни из одного и того же источника. Если пища встречается редко, сражаются друг с другом даже животные одного рода, как, по рассказам, тюлени дерутся друг с другом из-за одного и того же места, самец с самцом и самка с самкой, пока один не убьет или не прогонит другого; то же делают и все их детеныши.

(8) Пожирающим сырое мясо враждебны все, и они всем прочим, так как пищей им служат животные; откуда предсказатели заимствуют диедрии и синедрии, считая первых враждебными, вторых же — мирно настроенными друг к другу. Кажется, что если, бы было обилие пищи, животные, которые теперь боятся людей и дичатся, относились бы к ним мирным образом, и друг к другу также[404].

(9) Это показывает забота о животных в Египте: вследствие наличия пищи и отсутствия нужды живут совместно даже самые дикие животные; получая пользу, они становятся ручными, как в некоторых местах крокодилы приручаются жрецами благодаря заботе об их пище. То же самое можно наблюдать и в других странах, в разных частях их.

(10) Во вражде находятся орел и дракон, так как орел питается змеями. Также ихневмон и фаланга, ибо ихневмон охотится за фалангами. Из птиц враждуют пойкилиды и жаворонок, дятел и хлорей, так как они поедают яйца друг друга.

Также ворона и сова: первая благодаря тому, что сова плохо видит днем, в полдень похищает ее яйца и поедает, а сова поедает яйца вороны ночью; одна сильнее днем, другая ночью.

(11) Далее, враждебны сова и орхил, так как и эта птица поедает яйца совы. Днем и прочие птички летают вокруг совы, — как говорят, удивляются, — и, подлетая, щиплют ее; поэтому птицеловы при помощи ее ловят разнообразных птичек.

(12) Враждебны так называемый королек, ласка и ворона, потому что они поедают яйца и птенцов королька. Горлица и малиновка, потому что и место пастьбы, и образ жизни одни и те же. Зеленый дрозд и либий, коршун и ворон, так как коршун отнимает у ворона то, что у него есть, благодаря тому, что когти и крылья у него крепче; таким образом, пища и этих животных делает врагами.

(13) Далее, враждебны друг другу живущие от моря, например, брент, чайка и гарпа. Враждуют сарыч, жаба и змея, так как сарыч их пожирает. Горлица и хлорей, ибо хлорей убивает горлицу, так же, как ворона — так называемого типана. Калариса пожирают сипуха и другие птицы с кривыми когтями, отсюда война между ними.

(14) Война и у геккона с пауком, так как геккон пожирает пауков. Война у дятла с цаплей, так как он пожирает яйца и птенцов цапли. У коноплянки с ослом война, вследствие того, что осел, проходя через кусты, чешет о шипы свои болячки; делая это и притом громко крича, он сбрасывает яйца и птенцов, — испугавшись, они выпадают; коноплянка же [мстит за] причиненный вред тем, что, налетая, клюет его раны.

(15) Волк враждебен ослу, быку и лисице: он ест сырое мясо и нападает на быков, ослов и лисицу. По той же причине враждебны лисица и кирк: будучи птицей с кривыми когтями и питаясь сырым мясом, кирк нападает и клювом наносит раны. Ворон враждебен быку и ослу, потому что, налетая, он бьет их и выклевывает у них глаза.

(16) Воюет орел с цаплей: будучи хищным, орел нападает, а цапля, защищаясь, гибнет. Кобчик враждебен коршуну-ягнятнику; крекс — неясыти, черному дрозду и иволге (о которой иные рассказывают басню, будто она произошла из зажженного костра[405]) так как крекс наносит вред им и их детям.

(17) Поползень и ржанка враждуют с орлом: поползень разбивает яйца орла, а орел и по этой причине, и потому, что будучи хищным, враждует со всеми.

(18) Овсянка враждует с конем, ибо конь изгоняет ее с пастбища, а овсянка питается травой; у нее белое пятно на глазу, и она видит плохо, но подражает голосу коня, устрашает его, налетая на него, и прогоняет. Когда же конь поймает ее, то убивает. Овсянка живет у рек и болот, имеет красивую окраску и питается хорошо. Галке враждебен осел, так как она спит в его яслях и мешает ему есть, залезая в ноздри.

(19) Цапель существует три рода: серая, белая и так называемая звездчатая. Из них серая с трудом откладывает яйца и спаривается; [при этом] она кричит, и из глаз ее, как рассказывают, выходит кровь; рождает она плохо и болезненно. Враждует она с теми животными, которые причиняют ей вред: с орлом (он похищает ее), с лисицей (уничтожает ее ночью), с жаворонком (ворует ее яйца).

(20) Змея враждебна ласке и свинье: ласке, когда обе они находятся в одном доме, так как они живут одним и тем же[406]; а свинья поедает змей. Кобчик враждебен лисице: он бьет ее, клюет и убивает [ее] детей, будучи [птицей] с кривыми когтями.

(21) Ворон же и лисица друзья друг другу: он враждует с кобчиком, а поэтому помогает лисице, когда ее бьют. Коршун-ягнятник и кобчик враждуют друг с другом: оба ведь они с кривыми когтями. Сражаются с орлом коршун-ягнятник и лебедь, лебедь часто побеждает; больше всех птиц также лебеди убивают друг друга.

(22) Есть среди животных такие, которые постоянно враждуют друг с другом, другие же, как человек, когда случится. Осел и акантиды враги: они питаются акантом, а осел поедает акант, пока он нежен. Также овсянки и акантиды, и коноплянки; говорят, что кровь овсянки и коноплянки не смешивается друг с другом. Ворона и цапля друзья, также схойнион и жаворонок, лаэд и зеленый дятел, ибо зеленый дятел живет около рек и кустов, лаэд — в скалах и на горах и привязывается к своему обиталищу, где бы ни жил.

(23) Пифинга, гарпа и коршун друзья, также лисица и змея (оба они пещерные жители), черный дрозд и горлица. Враждуют друг с другом лев и тос: будучи хищными, они питаются одним и тем же.

(24) Ожесточенно сражаются друг с другом и слоны, и бьют друг друга клыками; побежденный с трудом покоряется и не выносит голоса победителя. По храбрости слоны отличаются друг от друга удивительным образом. Индусы пользуются слонами для целей войны, самками так же, как самцами; бывают, однако, самки и много меньше по величине и более робкие. Стены валит слон, ударяя большими зубами, пальмы — лбом, пока не наклонит, затем, всходя на них ногами, повергает на землю.

(25) Охотятся на слонов таким образом: севши на ручных и храбрых слонов, преследуют других, и, когда захватят их, приказывают своим слонам бить их, пока те не ослабеют. Тогда вожак, вскочив на слона, направляет его серпом; скоро после этого он приручается и становится послушным. Все слоны смирны, пока на них сидит вожак, когда же сойдет, одни смирны, другие нет; у рассвирепевших связывают передние ноги цепями, чтобы успокоить. Охотятся и на больших слонов, и на слонят. Итак, дружба и вражда у всех этих животных происходит в результате [сходств и различий] в пище и образе жизни.

(26) Из рыб дружественны друг другу те, которые собираются в стаи, не собирающиеся — враждебны. Собираются рыбы во время нереста, некоторые же после того, как отродили. В общем, стайны следующие: тунцовые, майниды, бычки, боки, савры, “воронята”, зубатки, триглы, сфирены, антии, элегины, атерины, саргины, морские иглы, каракатицы, иулиды, пеламиды, скомбры, колии.[407]

(27) Из них некоторые не только стайны, но и парны; остальные все соединяются попарно, стаи же образуются только в известные периоды, как было сказано, во время нереста или порождения.

(28) Морской волк и кефаль, будучи злейшими врагами, в известные времена соединяются друг с другом; ведь в стаи соединяются не только рыбы одного рода, но и те, у которых одно и то же или сходное пастбище, если только оно является обильным. Кефали и морские угри живут, нередко лишившись хвоста до места выхода экскрементов; кефаль объедают морской волк, угри, мурена. Войну ведут более сильные против слабейших: пожирает ведь более сильный. Так [обстоит с] морскими животными.

(29) В отношении нравов животные, как сказано раньше, различаются по трусости, кротости, мужеству, прирученности, уму и его отсутствию. Овцы, как говорится, по нраву своему просты и глупы; из всех четвероногих овцы самые дурные: они тащатся в пустое место без причины, зимой часто выходят наружу и, застигнутые метелью, если пастух их не погонит, не хотят уходить, а остаются и погибают, если только пастухи не пошлют баранов, тогда они следуют за ними.

(30) Козы же, если взять одну из них за тонкую, как острие, верхушку бороды, то остальные останавливаются как завороженные, смотря на нее. Ложатся овцы в более холодном месте, чем козы, ибо козы больше отдыхают и подходят к людям; холод переносят козы хуже овец. Пастухи приучают овец оберегаться, когда они засвистят, ибо, если во время грозы овца останется, а не прибежит, в случае беременности она выкидывает. Поэтому, когда свистят, они бегут домой в силу привычки.

(31) Погибают и быки от диких зверей, когда, отбившись от стада, начинают блуждать. Ложатся овцы и козы вместе по родству; когда солнце клонится к закату, рассказывают пастухи, козы ложатся, не смотря больше друг на друга, а отвернувшись.

(32) Коровы пасутся вместе сообществами и по привычке, и, если одна уклонится в сторону, другие следуют за ней, поэтому пастухи, если и не найдут одной, сейчас же ищут всех. Кобылы, пасущиеся вместе, когда одна из них погибает, выкармливают ее жеребят. И вообще, кажется, лошадиный род по природе склонен к любви. Доказывает это тот факт, что бесплодные кобылы, отнимая у матерей жеребят, сами ходят за ними, но, вследствие неимения молока, губят их.

(33) Из диких животных самка оленя в особенности кажется благоразумной и тем, что рождает около дорог (так как животные из-за людей не приходят туда), и тем, что, когда родит, прежде всего съедает хорион. Самки устремляются также к [растению] сесели и, поевши его, снова возвращаются к детям. Далее, они водят детей в стойла, приучая, куда надо бежать; это обрывистая скала, имеющая один выход: пребывание там, говорят, уже есть защита.

(34) Кроме того, самец, когда потолстеет (он становится очень жирным во время созревания плодов), нигде не показывается, но уходит в другое место, так как вследствие толщины его легко поймать. И рога он сбрасывает в трудно проходимых и трудно находимых местах, — откуда и поговорка: “Там, где олень рога сбрасывает”, — как если бы они охраняли от взоров сложенное оружие. Рассказывают, что [сброшенного] левого рога никто никогда не видел: олень запрятывает его, так как он содержит в себе какое-то лечебное средство.

(35) Годовалые олени не имеют рогов, кроме какого-то начатка, как бы ради обозначения; он короткий и волосатый. Двухлетки порождают сначала прямые рога, как деревянные колки, поэтому их и называют колками; на третий год — двураздельные, на четвертый — более ветвистые, и таким образом все время прибавляют до шести лет. С этого года они растут все время, оставаясь в том же виде, так что нельзя уже более определить возраст по рогам.

(36) Однако стариков узнают больше всего по двум признакам. У одних совсем нет зубов, у других немного, и, кроме того, защитного оружия они уже не порождают; защитным оружием в данном случае называют выдающиеся вперед отростки рогов, которыми они защищаются; их старые олени не имеют, но рост рогов идет у них в прямом направлении.

(37) Рога они сбрасывают каждый год, в месяце таргелионе[408]. Когда они сбрасывают их, они прячутся днем, как было сказано; прячутся в густых кустах, опасаясь мух; пасутся в это время ночью, пока не отрастут рога.

(38) Возникают рога сначала как будто в коже и становятся волосатыми, когда же вырастут, то выставляются на солнце, чтобы рог созрел и высох. Когда же они не болят больше при чесании их о дерево, тогда олени оставляют эти места, так как, имея чем защищаться, исполняются отвагой. Пойман был олень ахаин[409], у которого на рогах был приросший плющ, густой и зеленый, как будто он прирос к нежным еще рогам, как к зеленому дереву.

(39) Когда олени бывают укушены фалангами или чем-нибудь подобным, они собирают крабов и едят их; по-видимому, и для человека полезно пить [содержащуюся в них жидкость], только это противно. Самки оленей, после родов сейчас же съедают хорион и его нельзя взять, так как они схватывают его прежде, чем он упадет на землю; по-видимому, он является лечебным средством.

(40) Оленихи, когда за ними охотятся, ловятся на свист и пение, зачаровываясь от удовольствия. Охотников двое: один на виду поет или свищет, другой захватывает сзади, когда первый укажет время. Если у неё уши стоят прямо, она слышит хорошо, и ее нельзя обмануть, если же они опущены, [шум] от нее ускользает.

(41) Медведицы, когда убегают, толкают вперед медвежат и, захватив, несут их, когда же идут за ними по следам, они влезают на деревья. Выходя из берлоги, прежде всего они едят арон, как было сказано раньше, и жуют деревья, как будто у них прорезаются зубы.

(42) Иногда и другие четвероногие действуют благоразумно для своего спасения, как, по рассказам, дикие козы на Крите, будучи ранены, отыскивают ясенец: это [средство] считается изгоняющим из тела наконечники стрел[410]. И собаки, когда болеют чем-нибудь, вызывают рвоту, поедая какую-то траву.

(43) Пард, когда съест ядовитое [растение] пардальянхес, отыскивает экскременты человека, так как они помогают; губит эта трава и львов. Поэтому охотники подвешивают в каком-нибудь деревянном сосуде экскременты, когда [знают, что] зверь находится неподалеку, прыгая здесь в надежде достать их, пард погибает[411]. Рассказывают также, что пард, зная, что запах его приятен зверям, охотится, скрывая себя: он подходит близко и схватывает таким образом даже оленей.

(44) Ихневмон, живущий в Египте, когда увидит змею, называемую аспидом, нападает на нее не прежде, чем созовет других помощников. Против ударов и укусов они обмазывают себя грязью: именно, намочившись сначала в воде, они катаются по земле.

(45) Когда крокодилы лежат с открытой пастью, ржанки, влетая в нее, чистят ему зубы и сами получают пищу; крокодил чувствует, что ему приносят пользу, и не причиняет ржанке вреда, но когда захочет, чтобы она ушла, двигает шею, чтобы не прикусить[412].

(46) Черепаха, когда пожрет гадюку, ест ясенец, это наблюдали не раз. Один [человек] заметил, как [черепаха] часто делает это и, когда пощиплет ясенец, снова отправляется к гадюке. [Тогда этот человек] вырвал ясенец; после этого черепаха издохла[413].

(47) А ласка, когда сражается со змеей, наедается руты, так как запах ее ненавистен змеям. Дракон, когда питается плодами, высасывает сок горькой травы; видели, как он это делает. Собаки, когда страдают глистами, едят стебли пшеницы.

(48) Аисты и другие птицы, когда в результате сражений у них появляются раны, прикладывают ясенец[414]. Многие видели, что хорек, когда сражается со змеями, схватывает змей за шею[415]. И ласка, как кажется, умно расправляется с птицами: она их режет, как волки овец. Ласка сражается и со змеями, особенно с ловящими мышей, вследствие того, что и она охотится на этих животных.

(49) Относительно чувств ежей во многих местах приходилось наблюдать, что, при перемене северных ветров на южные, живущие на земле меняют свои логовища, те же, которые воспитываются в домах, направляются к стенам[416], так что в Византии, рассказывают, один человек делал предсказания [погоды] на основании понимания того, что делал еж.

(50) Хорек, величиной с мелитского щенка[417] из небольших; по мохнатости, виду, белому животу и злому нраву похож на ласку; он легко приручается, но портит ульи, так как лакомится медом. Хорек поедает птиц, так же, как кошки. Половой член у него, как было сказано, костяной и считается средством против странгурии. Его дают в наскобленном виде[418].

(51) Вообще, относительно образа жизни можно усмотреть у других животных много подражаний человеческой жизни, и скорее у малых или небольших видна точность ума, например, прежде всего у птиц — устройство ласточкиного гнезда. Ибо в укладывании соломинок на грязь ласточка сохраняет один и тот же порядок: она переплетает с прутиками грязь и, если не хватает грязи, смочив себя, катается крыльями в пыли.

(52) Далее, она делает из соломы ложе, как люди, укладывая сначала твердые соломинки и соблюдая соответствие в величине. О кормлении детей заботятся оба родителя; они дают каждому, наблюдая по какой-то привычке, кто получил раньше, чтобы не взял два раза. И экскременты сначала они выбрасывают сами, затем учат птенцов, когда [те] вырастут выбрасывать, поворачиваясь наружу.

(53) Относительно голубей имеются другие факты, относящиеся к тому же предмету: они не спариваются с многими и не прерывают союза, разве только становятся вдовыми. Далее, во время кладки яиц заботливость самца и его сострадание удивительны: если самка ослабеет вследствие откладывания яиц и будет медлить с входом в гнездо, он бьет ее и принуждает войти.

(54) Когда появятся птенцы, то, нажевав возможно более соленой земли, самец вплевывает ее птенцам, раскрывая у них рты, и таким образом подготовляет к приему пищи. Когда же птенцы подросли настолько, что им можно выходить из гнезда, самец снова [начинает] спариваться. В большинстве случаев они таким образом, [как сказано], любят друг друга, но иногда самки, имеющие самцов, спариваются с другими.

(55) Животное это воинственно; они беспокоят друг друга и врываются друг к другу в гнезда, правда, редко, ибо, если на дальнем расстоянии голубь уступает, то около своего гнезда сражается до последних сил. Особенность голубей, свойственная, по-видимому, и вяхирям и горлицам, не откидывать шеи, когда они пьют, если они недостаточно выпили.

(56) И горлица, и полевой голубь имеют по одному самцу и другого не принимают. Насиживают оба, и самец, и самка; но отличить самку от самца не легко, кроме как по внутренностям. Вяхири живут долгое время: видали голубей и двадцати пяти, и тридцати лет, некоторые живут даже сорок лет. Когда они стареют, у них вырастают когти, но водящие обрезают их, ничто другое в старости у них заметным образом не повреждается.

(57) Горлицы и голуби, будучи ослеплены [птицеловами, которые используют] их как приманку, живут до восьми лет. Куропатки также [долговечны, они] живут около пятнадцати лет. Гнезда вьют и вяхири, и горлицы всегда в одних и тех же местах. Вообще самцы долговечнее самок, но в этом роде самцы умирают раньше самок, как утверждают некоторые, на основании свидетельства голубеводов, держащих голубей дома.

(58) Говорят некоторые, что и самцы воробьев живут только год, приводя в доказательство то обстоятельство, что весной не появляются сразу воробьи, имеющие черное пятно около бороды, а позднее они его получают, как если бы никто из прошлогодних самцов не остался в живых. Самки же воробьев долговечнее: их ловят еще молодыми, и узнаются они по затвердению около клювов. Горлицы проводят лето в холодных, а зиму в теплых странах, вьюрки же лето — в теплых, зиму — в холодных.

(59) Тяжелые птицы не вьют гнезд (оно им бесполезно, так как они плохо летают), например, перепела, куропатки и другие им подобные птицы, но сделав себе на ровном месте в пыли площадку (ни в каком другом месте они не несутся) и покрыв ее каким-нибудь колючим материалом для защиты от ястребов и орлов, там откладывают яйца и насиживают их. Затем [родители] вылупившихся птенцов сейчас же уводят, так как, не летая, не могут доставлять им пищу.

(60) Отдыхают и перепела, и куропатки так же, как куры, собравши под себя птенцов. Несутся и откладывают яйца не в одном и том же месте, чтобы вследствие продолжительного пребывания кто-нибудь не заметил этого места. Когда же кто-нибудь, найдя гнездо, станет ловить их, куропатка начинает кататься перед ловцом, как будто ее схватывают, и привлекает ловца к себе, пока все птенцы не убегут; после этого, взлетев сама, снова их созывает.

(61) Откладывает куропатка не меньше десяти яиц, часто даже шестнадцать; как было уже сказано, птица эта злонравная и хитрая. Самцы весной отделяются от стаи с песнями и битвами попарно с самкой, которую каждый возьмет. Вследствие своего сладострастия самцы, чтобы самка не насиживала, катают и разбивают яйца, если найдут их; самка же обороняется и, убежав от самца, откладывает яйца, а часто вследствие потребности родить, выбрасывает их где придется в присутствии самца и, чтобы все они сохранились, не подходит к ним.

(62) И если она будет замечена человеком, то так же, как от птенцов, уводит его от яиц, появляясь под ногами человека, пока не отведет его. В то время как самка, убежав, насиживает яйца, самцы кричат и, сойдясь вместе, сражаются; таких самцов называют вдовыми. Побежденный в битве следует за победителем и покрывается только им одним. Если же кто-нибудь будет побежден вторым или каким-нибудь иным, то покрывается им тайно. Происходит это не всегда, но в известное время года, так же и с перепелами.

(63) Иногда происходит это и с петухами: именно, в храмах, где они содержатся без самок, пожертвованного петуха все остальные по порядку покрывают. И ручные куропатки покрывают диких, бьют их и обижают.

(64) На охотничью куропатку наскакивает вожак диких куропаток с пением как сражающийся; когда его возьмут в садок, снова выступает другой с таким же пением. Они делают это, если для ловли служит самец. Если же ловит самка поющая и вожак вторит ей, другие, собравшись, бьют его и отгоняют от самки за то, что он подходит к ней, а не она к ним; он же вследствие этого часто подходит к ней молча, чтобы другой кто-нибудь, услышав голос, не пришел сражаться с ним. Но иногда, говорят опытные люди, самец, подойдя к самке, заставляет ее молчать, чтобы, если самцы ее услышат, не быть вынужденным сражаться с ними. Куропатка не только поет, но и трещит и издает другие звуки.

(65) Часто самка, сидящая на яйцах, встает, когда почует, что к охотничьей самке приближается самец, и, начиная со своей стороны петь, остается на месте, чтобы быть покрытой и тем отвлечь самца от охотничьей самки. Куропатки и перепела настолько сильно стремятся к спариванию, что нападают на охотников и садятся им на голову.

(66) Относительно спаривания, охоты и прочей хитрости нрава куропаток и перепелов дело обстоит указанным образом. Гнездятся, как было сказано, куропатки, перепела и некоторые другие из пернатых на земле. Кроме того, из птиц подобного рода жаворонок, вальдшнеп и перепел не сидят на деревьях, а только на земле.

(67) Дятел не сидит на земле; он долбит дубы ради червей и муравьев, чтобы они вышли, а когда они выйдут, собирает их языком; язык у него широкий и большой. По деревьям он ходит быстро всяческим образом, и спиной вниз, как гекконы. Когти у него устроены лучше, чем у галок для безопасного сидения на деревьях; вонзая их, он передвигается.

(68) Один род дятлов меньше черного дрозда и имеет небольшие красноватые пятна, другой род больше черного дрозда, третий же немного меньше курицы. Гнезда вьет на деревьях, как было сказано, в том числе и на маслинах.

(69) Питается муравьями и червяками из деревьев. Охотясь за червями, он так сильно дырявит деревья, что, как говорят, они валятся. И даже один ручной дятел, положив миндальный орех в щель дерева, чтобы, будучи укреплен, он оставался на месте во время удара, с третьего удара расколол его и съел зерно.

(70) Много разумного встречается и у журавлей: они выселяются в отдаленные места и летят высоко, чтобы смотреть вдаль, и, когда увидят облака и непогоду, слетают вниз и отдыхают. Кроме того, у них есть вожак и, по краям [стаи, птицы], подающие сигнал свистом, чтобы голос их был слышен. Когда же они отдыхают, то все остальные спят, положив голову под крыло, на каждой ноге поочередно, а вожак с открытой головой смотрит вперед, и, когда заметит что-нибудь, извещает криком.

(71) Пеликаны, живущие у рек, глотают большие и гладкие раковины; когда же они сварятся в месте, находящемся перед желудком, извергают их, чтобы выбрать мясо из раскрытых раковин и съесть его[419].

(72) У диких птиц их жилища сооружены для удобства их жизни и для сохранения их детей; среди них есть любящие и заботящиеся о детях и наоборот, есть искусные в деле устроения жизни и менее искусные. Одни делают жилища в ущельях, пещерах и скалах, например, так называемый зуек[420]. Этот зуек противен и по окраске, и по голосу, появляется только ночью, а днем скрывается.

(73) В расщелинах делает гнезда и ястреб; будучи хищным, он, однако, не ест сердце птиц, которыми овладеет: это некоторые наблюдали на куропатке и дрозде, другие — на других. И способы охоты меняются, ибо летом они схватывают добычу иначе.

(74) Некоторые утверждают, что никто не видал ни птенца, ни гнезда грифа, и поэтому Геродор, отец софиста Брисона, говорит, что они из какой-то другой возвышенности земли, приводя в доказательство и то, что они появляются сразу в большом числе, а откуда — никому не известно[421]. [Настоящая же] причина этого заключается в том, что они размножаются на недоступных скалах; кроме того, птица эта встречается в немногих местах. Она сносит одно яйцо, самое большее — два.

(75) Некоторые птицы живут в горах и в лесу, например, удод и брент, последняя птица хорошо живет и поет. Ржанка живет в кустах и пещерах, она трудно ловится и постоянно убегает, по нраву слабая, легко достает себе пищу, ловка; ее называют старцем и царем, поэтому, говорят, и орел с ней воюет.

(76) Некоторые птицы живут у моря, например, кинкл; нрава кинкл хитрого и трудно уловим; если же его поймать, становится самым ручным; бывает он и увечным: не владеет задними частями тела. Около моря, рек и озер живут все веслоногие, так как природа их требует соответственного места[422].

(77) Также из расщепленноногих многие обитают около воды и болот, например, овсянка около рек; она имеет красивую окраску и неприхотлива. Нырок живет около моря; когда он ныряет в глубину, то остается там не меньшее время, чем во сколько можно пройти плетр[423]; птица эта — меньше ястреба.

(78) Лебеди также принадлежат к веслоногим и проживают около озер и болот; они хорошей жизни, хороших нравов, заботятся о детях и достигают глубокой старости. Защищаясь, они побеждают орла, если он начнет сражение, сами же не начинают; они способны петь, и поют в особенности при своей кончине: они улетают в море, и некоторые люди, плывя около Ливии, встречали в море многих лебедей, поющих жалобным голосом, и среди них видели несколько умирающих.

(79) Ночной ястреб редко показывается (он живет в горах); он черного цвета, величиной с ястреба, называемого голубятником, по фигуре длинный и тощий. Ионийцы называют его киминдой, о чем упоминает и Гомер в “Илиаде”: среди богов она “слывет халкидой, у смертных киминдой”[424].

(80) Гибриду и птинкса некоторые считают одной и той же птицей; последний днем не показывается, потому что видит плохо, по ночам же охотится, как орлы, и он так ожесточенно сражается с орлом, что нередко оба живыми попадают в руки пастухов. [Самка птинкса] откладывает два яйца; гнездится [гггинкс] также в скалах и пещерах.

(81) И журавли сражаются друг с другом так сильно, что их захватывают во время битвы, так как они не покидают места. Журавль откладывает два яйца.

Сорока изменяет свой голос на многие лады (каждый, так сказать, день издает другие звуки); откладывает около девяти яиц, гнездо вьет на деревьях из волос и шерсти; когда недостает желудей, она прячет их, делая запасы.

(82) Относительно аистов, у многих авторов встречаются рассказы, будто старые в свою очередь выкармливаются детьми; некоторые же утверждают, что и меропсы делают то же самое, и выкармливаются потомством не только стареющие, но и дети сейчас же, как только будут способны, кормят отца и мать, а те остаются дома. Оперение этой птицы таково: снизу оно желтое, сверху, как у зимородка, синее, концы крыльев красные. Порождает шесть или семь птенцов в начале осени в обрывистых мягких берегах, причем проникает вглубь даже на четыре локтя.

(83) Зеленушка, называемая так из-за желто-зеленой окраски нижней части, величиной с жаворонка, откладывает четыре или пять яиц, гнездо строит из окопника, вырывая часть около корня, подстилку набрасывает из волос и шерсти; совершенно то же самое делают и черный дрозд, и сорока, и внутреннюю часть гнезда делают из того же материала.

(84) Искусно сделано также гнездо акантиллиды: оно оплетено как льняной шар, имеющий небольшой вход. Говорят, что существует “коричная” птица, люди из тех мест[425], и что эта именно птица приносит откуда-то так называемую корицу и делает из нее гнездо; гнездится же она на [вершинах] высоких деревьев и на их ветвях. Но туземцы, прикрепив к стрелам свинец и стреляя, сбрасывают гнездо вниз и таким образом собирают из кучи корицу.

(85) Зимородок [размером] чуть больше воробья, окраску имеет синюю, темно-желтую и слегка пурпурную; так окрашено вперемежку все тело, и крылья, и шея, а не то, чтобы каждый цвет был расположен отдельно. А клюв желтоватый, длинный и тонкий.

(86) Таков его вид; гнездо же немного (но не по окраске) схоже с морскими шарами и так называемой соленой пеной[426]; цвет у них рыжеватый, форма похожа на кровососные банки с длинной шеей; по величине они больше самой большой губки; бывают и больше, и меньше. Они покрыты и состоят из твердого вещества с большим количеством пустот. От удара острым железным инструментом гнездо не легко разрушается, но, если одновременно с ударом давить его руками, оно быстро раздавливается, как соленая пена.

(87) Отверстие его узко настолько, чтобы войти малой птице, так что, если оно опрокинется, морская вода не войдет в него; внутри имеет углубления наподобие губки. Неизвестно, из чего сделано гнездо, кажется, скорее всего из шипов [рыбы] морской иглы, ибо птица эта питается рыбой. Поднимается она и по рекам. Откладывает, самое большее, пять яиц; размножается в течение всей жизни, начиная с четырех месяцев.

(88) Удод делает гнездо чаще всего из человеческих испражнений; форму его изменяет летом и зимой, как большинство и других диких птиц. Синица, как говорят, откладывает множество яиц; некоторые утверждают, что и так называемый черноголов откладывает самое большое число яиц после ливийского страуса: видели семнадцать, однако он откладывает и больше двадцати, всегда будто бы нечетное число. Гнездится и эта птица на деревьях и питается червями. Особенность этой птицы наряду с соловьем составляет отсутствие на языке острого конца.

(89) Коноплянка неприхотлива и многочадна, на ноги же хрома. Иволга способна к учению и искусна в устройстве жизни, но плохо летает и имеет дурную окраску.

(90) Элея, как и некоторые другие птицы, хорошо приспособлена к жизни и сидит летом в подветренном месте или в тени, зимой же — на солнце в закрытом месте, в камышах у болот; размеры ее невелики, но голос она имеет приятный. И так называемая болтушка голос имеет приятный, окраску красивую, хорошо устраивает жизнь и привлекательна на вид. Птица эта, по-видимому, чужеземная; она редко показывается в местах, [лежащих] за пределами ее [обычного] обитания.

(91) Крекс нрава воинственного, по разуму искусен в устройстве жизни; в других отношениях несчастливая птица. Так называемый поползень воинственного нрава, в отношении разума изобретателен, любит порядок и устраивает себе хорошую жизнь; его считают волшебником вследствие его многознания. Птица эта плодовита и многодетна, живет, раскалывая деревья.

(92) Сипуха птица ночная и редко появляется днем. Она тоже живет в скалах и пещерах; робка, но приспособлена к жизни и искусна. Есть некая малая птичка, именуемая пищухой, она смелого нрава, живет около деревьев и питается червями из дерева; по разуму способна к хорошей жизни[427], голос имеет ясный. Акантиды жизнь ведут жалкую и невзрачно окрашены; однако голос имеют звонкий.

(93) Из цапель серая, как было сказано, тяжело переносит спаривание, но ловка, приносит много пищи и удачно ловит рыбу; действует она днем; окраска у нее некрасивая, а испражнения всегда жидкие. Из остальных двух (их всего три вида) белая имеет красивую окраску, спаривается без затруднении, гнезда вьет и выводит птенцов на деревьях, кормится на болотах, озерах, полях и лугах. Звездчатая цапля, прозванная ленивой, о которой рассказывают в баснях, что она в древние времена превратилась в цаплю из раба, в согласии со своим прозвищем чрезвычайно медлительна.

(94) Так живут цапли. А так называемый нырок имеет следующую особенность по сравнению с другими: он особенно охотно выклевывает глаза у птиц. Он воюет с гарпой, так как живет сходной с ней жизнью.

(95) Черных дроздов существует два рода: один [собственно] черный и встречается повсюду, другой — беловатый, равный первому по величине и с голосом, похожим на него. Этот водится в Киллене, в Аркадии[428] и больше нигде. Из них с черным дроздом схож каменный дрозд, немного больший по величине. Эта птица проводит время на скалах и кровлях; клюв у нее не пурпурный, как у черного дрозда.

(96) Дроздов три вида. Один — иксобор, он ничего не ест, кроме ягод омелы[429] и смолы; величиной он с сороку. Другой — трихад, он кричит пронзительно; величиной с черного дрозда. Третий, которого иногда называют илиадом, меньше всех и не так пестр.

(97) Есть еще скалистая птица по имени синий дрозд; эта птица встречается по преимуществу на Нисире[430]; время проводит в скалах; величиной меньше черного дрозда, немного больше вьюрка; длинноногая, она взбирается на камни. Вся синяя, клюв имеет тонкий и длинный, бедра короткие, почти как у дятла.

(98) Иволга целиком имеет желто-зеленую окраску; ее не видно зимой, она появляется по большей части около летнего солнцеворота[431] и удаляется, когда восходит Арктур; величиной она с вяхиря. Сорокопут[432] садится всегда на одно и то же место и там ловится; по виду: голова большая, хрящевая; по величине немного меньше дрозда; рот крепкий, небольшой, круглый, окраска вся пепельная; ноги хорошие, крылья плохие. Ловят его главным образом совы.

(99) Есть также [птица] пардал; она стадная в большинстве случаев, и ее нельзя видеть в одиночку. Окраска ее вся пепельная; величиной почти, как предыдущие, с хорошими ногами и плохими крыльями; голос большой и не низкий. Коллирион ест то же самое, что черный дрозд, и его величина такая же, как у предыдущих, ловится обыкновенно зимой. Все эти птицы видны во всякое время, а кроме того, живущие обычно в городах ворон и ворона, ибо их можно всегда видеть, они не меняют мест и не прячутся.

(100) Галок существует три рода: один [это] воронья [галка], она величиной с ворону, с пурпурным клювом; другой, называемый “волк”, и еще малый “скоморох”. Есть еще особый род галок в Лидии и Фригии, веслоногий.

(101) Жаворонков два рода. Один наземный, с хохлом; другой — стадный, а не одиночка, как тот; окраску имеет подобную тому, но величиной меньше и хохла не имеет; съедобен.

(102) Аскалоп ловится в садах сетями; величиной он с курицу, клюв длинный, окраской похож на аттагена, бегает быстро и в достаточной степени кроток. Скворец пестрого цвета, по величине таков же, как черный дрозд.

(103) Ибисы, [живущие] в Египте, двоякого рода: одни из них белые, другие черные. Белые водятся во всем Египте, кроме Пелузия, черные же отсутствуют во всем Египте, а водятся в Пелузии[433].

(104) Сычи, одни встречаются всегда во всякое время года и называются всегдашними, их не едят, потому что они невкусны; другие появляются иногда осенью и показываются на один, самое большее на два дня; они съедобны и очень ценятся. Эти сычи ничем, так сказать, не отличаются от всегдашних, только толщиной, да те кричат, а эти безгласны. Относительно их происхождения нет никаких наблюдений, только показываются они при западных ветрах; одно это очевидно.

(105) Кукушка, как сказано в другом месте[434], не делает гнезда, но откладывает яйца в чужие гнезда, чаще всего в гнезда голубей, гиполаиды и жаворонка на земле; на деревьях же — в гнездо так называемой зеленушки. Она откладывает одно яйцо, насиживает его не сама, а в чье гнездо оно отложено, та птица и выводит, и кормит; и, как рассказывают, когда птенец кукушки вырастает, он выбрасывает ее птенцов, и, таким образом, они погибают. Другие говорят, что сама кормилица убивает и дает пожрать их, так как вследствие красоты кукушкиного птенца, она отвергает своих.

(106) Большинство сказанного подтверждают люди, бывшие очевидцами, что же касается гибели птенцов, то не все рассказывают одинаково, а одни говорят, что сама кукушка во время посещений пожирает птенцов гостеприимной птицы, другие, что превосходя своей величиной, птенец кукушки раньше поедает приносимый корм, так что другие птенцы погибают от голода; третьи, что, будучи сильнее, он убивает их во время совместного кормления.

(107) По-видимому, кукушка разумно заботится о потомстве: сознавая собственную трусливость и то, что она не в состоянии помочь, она вследствие этого делает своих птенцов как бы подкидышами, чтобы спасти их. Ибо трусость этой птицы превосходит всякую меру: ее щиплют мелкие птицы, и она бежит от них.

(108) Что стрижи, которых называют иногда кипселами, похожи на ласточек, об этом сказано раньше: их нелегко отличить от ласточек, разве только по мохнатой голени. Они живут в ячейках[435], слепленных из грязи, продолговатых, с соответствующим входом. Гнезда они делают в закрытом месте под скалами и в пещерах, избегая таким образом и зверей, и людей.

(109) Так называемый козодой — птица горная, по величине немного больше черного дрозда, но меньше кукушки. Откладывает два или самое большее три яйца; нрав имеет вялый. Прилетая, он сосет коз, из-за чего и получил свое название. Рассказывают, что когда он пососет вымя, оно иссушается, а коза слепнет. Козодой не обладает острым зрением днем, а видит ночью.

(110) В скудных местностях, не представляющих достаточно пищи для многих, вороны живут только вдвоем, и своих собственных птенцов, когда они уже в состоянии летать, сначала выбрасывают из гнезда, а затем изгоняют из этого места. Порождает ворон и четырех, и пятерых. В те времена, когда мидийские чужестранцы погибали в Фарсале, в местах около Афин и в Пелопоннесе не стало воронов, как будто они каким-то образом воспринимали сообщения друг от друга[436].

(111) Орлов существует много видов; во-первых, так называемый пигарг. Он водится в полях, рощах и около городов; некоторые зовут его “оленятник”. Вследствие своей смелости он залетает и в горы, и в леса; остальные редко прилетают в поля и рощи.

(112) Другой род орла — планг, он второй по величине и силе; живет в долинах, лесистых ущельях и на озерах, прозывают его утятником или “темным”; о нем упоминает и Гомер в выходе Приама[437].

(113) Следующий — черной окраски, по величине самый малый и самый сильный из них; живет в горах и лесах, называется черный орел или зайчатник; он один только выводит и выкармливает детей. Он быстр, опрятен, независтлив, бесстрашен, воинствен и предвещает хорошее, ибо не издает жалобных звуков и не поднимает крика.

(114) Еще другой род, “чернокрылый” с белой головой, по величине самый большой, крылья самые короткие, хвост удлиненный, похож на грифа; называется также “горный аист” и “подорлик”. Живет в рощах; дурные качества в нем такие же, как и у прочих, хороших нет; его захватывают и преследуют вороны и другие птицы, так как он тяжел, плохо приспособлен к жизни и уносит падаль; он вечно голоден, кричит и стонет.

(115) Другой род орлов — так называемый морской орел; у них большая и толстая шея, изогнутые крылья и широкий хвост; живут около моря и берегов, захватив добычу и не имея сил нести ее, сбрасывают в глубину.

(116) Еще другой род орлов — так называемые настоящие; говорят, что они одни только из прочих птиц являются истинными орлами, так как остальные роды возникли от смешивания и прелюбодеяния друг с другом и орлов, и ястребов[438], притом самых малых. Орел этот самый большой из всех орлов, больше орлана, в полтора раза больше прочих орлов, золотисто-желтой окраски; показывается редко, как так называемый ночной ястреб. Время, когда орел действует и летает — от завтрака до вечера, ибо утром он спит до времени наполнения рынка.

(117) Под старость клюв у орлов растет кверху, все более искривляясь, и в конце концов они умирают с голоду; к этому присочинен и миф, будто орел испытывает это потому, что, будучи некогда человеком, обидел гостя. Излишнюю пищу они откладывают для птенцов: так как ее нелегко доставать каждый день, иногда им нечего приносить извне. Они бьют крыльями и терзают когтями, если застанут кого-либо подбирающимся к гнезду.

(118) Строят же они [гнезда] не на равнинах, а на высотах, в особенности на обрывистых скалах, однако и на деревьях. Птенцов они кормят до тех пор, пока те не будут в состоянии летать, а тогда выбрасывают из гнезда и изгоняют из всей округи, ибо одна пара орлов занимает много места, поэтому они и не позволяют селиться вблизи себя.

(119) Охотятся они не в близких от гнезда местах, но отлетев на большое расстояние. Когда же поймают и поднимут добычу, то кладут ее и не сразу уносят, но, испытав ее тяжесть, улетают. И зайца схватывают не сразу, а давши ему побежать по равнине, и спускаются на землю не сразу, а всегда переходя постепенно от сильного движения к меньшему; то и другое они делают для безопасности, чтобы не попасть в засаду.

(120) На высотах [этот орел] сидит потому, что медленно поднимается с земли. Летает же высоко, чтобы обозревать возможно большее пространство, поэтому люди называют эту — единственную из птиц — божественной. Все птицы с кривыми когтями очень редко сидят на скалах, так как их твердость препятствует этому, вследствие изогнутости [их] когтей. Охотится орел на зайцев, молодых оленей, лисиц и прочих животных, которых сможет одолеть. Он долговечен; это видно из того, что одно и то же гнездо остается долгое время.

(121) В Скифии существует один род птиц, не меньше дрофы. Эта птица выводит двух птенцов, но не насиживает их, а спрятав в шкуру зайца или лисицы, оставляет. Сама же с вершины дерева сторожит, когда не охотится; если же ктонибудь будет влезать на дерево, сражается с ним и бьет его крыльями, как орлы.

(122) Совы, ночные вороны и прочие птицы, которые не могут видеть днем, охотясь ночью, добывают себе тещу; они занимаются этим не всю ночь, но до вечерней звезды и около рассвета. Ловят они мышей, ящериц, сфондил и других подобных зверьков.

(123) Так называемый орлан чадолюбив, хорошо добывает средства для жизни и приносит пищу, нежен к детям и выкармливает как своих детей, так и [детей] орла. Когда последний выкинет их, [орлан], подобрав, кормит, ибо орел выбрасывает их раньше времени, нуждающихся в средствах к жизни и не умеющих летать.

(124) Выбрасывает орел своих птенцов, по-видимому, из зависти, ибо по природе он завистлив, прожорлив, кроме того, быстр на захват, когда схватит, захватывает много. Итак, он завидует созревающим птенцам, что они хорошо пожирают, и терзает их когтями; и птенцы дерутся друг с другом за место и пищу, он же выбрасывает и бьет их. Выбрасываемые птенцы кричат, и таким образом их подбирает орлан. А орлан с бельмом и поврежден глазами.

(125) Морской орел обладает наиболее острым зрением и принуждает детей, когда они еще без перьев, смотреть на солнце, а не желающего бьет и поворачивает, и у кого глаза раньше начинают слезиться, того убивает, другого же выкармливает. Время проводит около моря и живет, как сказано, охотой на морских птиц.

(126) Он охотится, выбирая птиц по одной и выслеживая, когда она вынырнет из моря. Когда же птица, высовывая голову, увидит морского орла, то, испугавшись, снова ныряет, чтобы вынырнуть в другом месте; тот же благодаря своему острому зрению все время летит, пока птица не задохнется или не поднимется на воздух. Если птиц много, он не нападает, так как, разбрызгивая воду крыльями, они отгоняют его.

(127) Буревестники ловятся на пену, так как они ее глотают; поэтому, охотясь, их обрызгивают. Только копчик [у них] пахнет морским песком, а все прочее мясо с хорошим запахом. Они бывают жирными.

(128) Из ястребов самый сильный сарыч, второй — кобчик, третий — кирк; что касается астерия, голубятника и птерна, то они другого рода. Широкохвостые ястребы называются гипотриорхами, другие “черноватыми” и “перепелятниками”, некоторые “тихими”[439] и “жабниками”; эти наиболее неприхотливы и летают низко, над самой землей.

(129) Говорят, что родов ястребов не меньше десяти, отличающихся друг от друга: одни из них бьют сидящего на земле голубя и уносят его, а летающего не трогают; другие охотятся на сидящего на дереве или на чем другом, а на, находящегося на земле или в воздухе не нападают. Некоторые сидящего на земле или на чем-нибудь ином не трогают, но пытаются захватить летающего.

(130) Рассказывают, что голуби узнают каждый из этих родов, так что, когда они подлетают, то, если он из ловящих на лету, остаются на месте, где сидели, если же налетает из бьющих на земле, не остаются, но взлетают.

(131) Во Фракии, в месте, называвшемся когда-то Кедрейполис, в болоте люди охотятся на птиц с ястребами: имея в руках палки, они трясут тростник и деревья, чтобы птицы полетели, а ястребы, появляясь сверху, преследуют их. От страха перед ними [те] снова летят вниз, к земле, а люди бьют их палками и захватывают; часть добычи передают ястребам: бросают им птиц, а те подхватывают.

(132) А около Меотийского озера[440] волки, рассказывают, близки к людям, ловящим рыбу; если те не делятся с ними, волки портят сети, растянутые на земле для просушки. Итак, относительно птиц дело обстоит таким образом.

(133) Можно и у морских животных наблюдать много искусственных приспособлений, полезных для жизни каждого, ибо общеизвестные рассказы о лягве, именуемой рыбаком, о гнюсе истинны. Лягва доказывает это подвешенными перед глазами придатками, длинными, как волос, с круглым концом, расположенными у каждого глаза в виде приманки. Покрыв себя взмученным песком или илом, она выставляет волосовидные придатки, и когда рыбешки схватывают их, сокращает их, доводя до рта.

(134) Гнюс приводит в оцепенение рыб, которыми хочет овладеть, при помощи средства, имеющегося у него во рту, и питается ими. Он зарывается в песок и грязь, и схватывает подплывающих рыб, которых обездвиживает; это некоторые люди наблюдали собственными глазами. Скат-шипонос также прячет себя, только не таким способом. Доказательством такого образа жизни служит то, что часто ловятся рыбы, содержащие [в желудке] кефаль — быстрейшую рыбу, тогда как сами чрезвычайно медлительны. Далее лягва, когда уже не имеет ничего на волосовидных придатках, ловится похудевшей; гнюс же очевидным образом заставляет и человека цепенеть.

(135) В песок зарываются и [рыба] ослик, и бат, и камбала, и рина, и когда скроют себя, размахивают находящимися во рту, как их называют рыбаки, палочками; мелкая рыба подходит к ним, как к водорослям, которыми питается. Там, где можно видеть антия, нет хищной рыбы, признак, руководствуясь которым ныряют ловцы губок; этих рыб называют священными. Это похоже на такое совпадение: где встречаются улитки, не бывает ни свиней, ни куропаток, так как они съедают всех улиток.

(136) Морская змея окраской и телом похожа на угря, только темнее и сильнее; если ее поймать и отпустить, она зарывается в песок, быстро пробуравливая его клювом: ротовая часть у нее острее, чем у змей.

(137) Та, которую называют сколопендрой, когда проглотит крючок, выворачивает внутренности наружу, пока не выбросит крючок, затем так же вворачивает их обратно внутрь; идут сколопендры на жареное, так же, как и наземные. Ртом они не кусают, а прикосновением всего тела, как так называемая крапива.

(138) Рыбы, именуемые лисицами, когда почувствуют, что проглотили крючок, помогают себе, как сколопендры: они бегут далеко вверх по удочке и откусывают его; в некоторых местах их ловят на несколько крючков в текучей и глубокой воде.

(139) Амии свертываются, когда увидят хищника, и самые большие из них плавают кругом него, и, если он схватит какую-нибудь, защищают ее; они имеют крепкие зубы, и видали, как ламия и другие хищники, нападая на них, покрываются ранами.

(140) Из речных [рыб] сом самец проявляет большую заботу о детях: самка, породив, удаляется, а самец остается сторожить яйца в том месте, где их скопляется больше всего. Он не приносит другой пользы, кроме того, что удерживает других рыбок, чтобы они не расхитили потомство, и делает это в продолжение сорока или пятидесяти дней, пока мальки, выросши, не будут в состоянии ускользать от других рыб.

(141) Рыбаки узнают, где ему случается сторожить яйца, так как, ограждая рыбок, он прыгает, издает щелкающие звуки. Сом настолько привязан к яйцам, что рыбаки каждый раз, как яйца находятся на глубоких корнях, выводят их, насколько могут, на мелкое место[441]. Он, однако, не оставляет потомство, но, если он молод, скоро попадается на крючок, так как схватывает приближающихся рыбок, если же он уже это изведал и глотал крючок, тогда он не оставляет так потомство, но, раскусывая крючок самым твердым зубом, разрушает его.

(142) Все [морские животные], как плавающие, так и остающиеся на месте, кормятся на тех местах, где родятся, и на им подобных, ибо в них находится свойственная каждому пища. Блуждают больше всего плотоядные, а почти все они плотоядны, кроме немногих, например, кефали, сальпы, халкиды. У так называемой фолиды слизь, которую она выделяет, прилипает вокруг нее, образуя как бы убежище.

(143) Из безногих черепокожих больше всего и чаще всего двигается гребешок[442], [быстро] перемещаясь самостоятельно, ибо багрянка передвигается чрезвычайно медленно, также и подобные ей. Из узкого залива у Пирры[443] рыбы зимой отплывают наружу, кроме бычков, вследствие холода (залив этот довольно холодный), и с наступлением весны снова плывут туда.

(144) В этом узком заливе не водится ни скар, ни трисса, ни другая рыба из снабженных шипами, так же, как акулы акантиас, не водятся лангусты, осьминоги, болитены и некоторые другие. Из числа рожденных в заливе белый бычок не водится в открытом море.

(145) Яйцекладущие рыбы вкуснее всего весной, пока не вымечут икры, а живородящие — осенью, и кроме них — кефали, триглы и все другие того же рода. Около Лесбоса все рыбы открытого моря и залива размножаются в заливе; спариваются они осенью, а порождают весной.

(146) Осенью во время спаривания самцы и самки селахии встречаются вперемешку, весной же они приплывают в отдельности, пока не отродят; во время же спаривания ловятся многие соединенные попарно.

(147) Из моллюсков самая хитрая сепия, она одна пользуется чернилами для того, чтобы скрыть себя, а не только, когда испугается; осьминог же и кальмар испускают чернила от страха. Все они никогда не выпускают чернила полностью, и, когда выпустят чернила, снова восполняют их запас. Сепия, как было сказано, часто пользуется чернилами, чтобы скрывать себя и, сделав вид, что она движется вперед, поворачивается назад в “чернила. Кроме того, она ловит длинными щупальцами, вытягивая их, не только мелких рыбок, но часто и кефалей.

(148) Осьминог, хотя глуп (он идет к руке человека, если ее опустить), однако хороший хозяин: он собирает все в нору, в которой живет; когда же он потребит все самое пригодное, он выбрасывает черепки, и раковины крабов, и улиток, и кости рыбок.

(149) Он ловит рыб, меняя окраску и делая ее схожей с камнями, к которым приближается; то же самое делает он в испуге. Некоторые утверждают, что и сепия делает это: говорят, что она уподобляет свою окраску тому месту, в котором находится. Из рыб это делает только одна рина: она меняет окраску так же, как осьминог.

(150) И большинство рода осьминогов не переживает второго года, ибо [вещество, из которого он состоит], по природе [легко] растворяется; доказательство таково: сдавленный, он все время что-то выделяет и в конце совсем уничтожается. Самки после родов испытывают это в большей степени и становятся безвкусными. Они не чувствуют, как их носят волны, и, нырнув, их легко взять рукой, они становятся слизистыми и не охотятся уже, подстерегая. Самцы же становятся кожистыми и скользкими.

(151) Доказательством, что они не живут два года, служит то, что после рождения осьминогов в летнее время ближе к осени, редко увидишь большого осьминога, а незадолго до этого срока осьминоги имеют наибольшую величину. Когда же они отложат яйца, то оба пола настолько стареют и становятся слабыми, что, говорят, съедаются рыбками и легко вытаскиваются из нор; раньше с ними не бывает ничего подобного. Кроме того, малые и молодые осьминоги после рождения, по рассказам, ничего подобного не испытывают, но бывают сильнее старших. Не живут двух лет и сепии.

(152) На сушу выходит только осьминог; передвигается он только по неровному месту, а не по гладкому. Все прочие части у этого животного сильны, слаба только шея, если ее сдавить. Так обстоит дело с мягкотелыми. Раковины, тонкие и шероховатые, по рассказам, делают вокруг себя как бы твердый панцирь, — больших размеров, когда становятся больше, — и выходят из него, как из какой-то норы или дома.

(153) Наутилус — также осьминог, отличающийся по своим природным свойствам и действиям: он плавает на поверхности моря, поднимаясь снизу, из глубины, причем поднимается с перевернутой раковиной, чтобы легче подняться и плыть при помощи пустоты; на поверхности он переворачивается. Между щупальцами до их соединения он имеет перепонку, подобную той, которая у веслоногих находится между пальцами, с тем различием, что у тех она толста, а у него — тонка и похожа на паутину. Он пользуется ею, когда есть какой-нибудь ветер, как парусом, вместо весел опускает щупальца; если же испугается, то погружается в море, наполняя раковину водой.

(154) Относительно порождения и роста вместе с ним раковины нет точных наблюдений, по-видимому, он возникает не от совокупления, но вырастает, как прочие раковинные. Еще не известно, может ли он жить, если его выделить из раковины.

(155) Самые деятельные животные из насекомых, даже по сравнению с прочими животными, это род муравьев и род пчел, далее — шершни, осы и, коротко говоря, все родственные им. Есть и из пауков очень изящные, проворные и искусные в устройстве жизни. Деятельность муравьев у всех на виду, и [то], как они все ходят по одной тропинке, как откладывают и хранят запасы пищи; работают они также и в лунные ночи.

(156) Пауков и фаланг существует много родов. Кусающихся фаланг два рода: один — похожий на так называемых волков, малой величины, пестрый, быстрый, прыгающий; называется “блоха”. Другой — больше, черного цвета, с длинными передними ногами, медленный в движении, идущий тихо, без усилий и прыжков. Все остальные, которых предлагают торговцы снадобьями, или совсем не кусают, или слабо.

(157) Не таков род тех, которых называют волками. Из них мелкие не прядут паутины, [те, что] покрупнее — прядут грубую и плохую на земле и изгородях. Над щелями [они] всегда плетут паутину и, имея концы ее внутри, караулят, пока что-нибудь, попавши в паутину, не двинет ее; тогда [они] приближаются. Пестрые [фаланги] прядут под деревьями небольшую и плохую паутину.

(158) Иное представляет собой третий род, самый мудрый и изящный. Он прядет паутину, сначала протягивая ее между выдающимися частями со всех сторон, затем делает основу, начиная от середины (середину он выбирает надлежащим образом), на нее накладывает нити, как бы уток, и затем соединяет их.

(159) Логовище и склад добычи он делает в другом месте, добычу же выслеживает из середины; затем, когда что-нибудь попадает и задвигается середина, то прежде всего он обвязывает и окутывает это паутинными нитями, пока не сделает добычу беспомощной, затем, поднявши ее, уносит, и, если окажется голодным, высасывает ее [таков способ приема пищи], если же нет, снова устремляется на охоту, починив предварительно разорванное место.

(160) Если в промежутке попадает что-нибудь, то сначала он отправляется в середину и оттуда, как из начала, подходит к попавшему. Если же кто-нибудь разорвет паутину, он снова начинает ткать, когда солнце заходит или восходит, вследствие того, что в эти часы чаще всего попадают животные. Работает и охотится самка, самец же пользуется добычей вместе с ней.

(161) Пауков изящных и ткущих частую паутину существует два рода, один побольше, другой поменьше. Паук с более длинными ногами сторожит, подвесившись снизу, чтобы животные, испугавшись, не стали остерегаться, но нападает сверху, ибо вследствие величины не легко может скрыться. Другой, более соразмерный, помещается вверху, прикрыв паутиной небольшую дыру.

(162) Пауки могут прясть паутину сейчас же по рождении, беря ее, не изнутри, как если бы это было выделение, что говорит Демокрит, но от своего тела, наподобие коры, или как животные, мечущие волосы, каков дикобраз. Паук обводит и окутывает паутиной даже сравнительно больших животных: набрасывая нить на маленьких ящериц около рта и обегая кругом, выпускает ее до тех пор, пока не свяжет рта, затем, приблизясь, кусает. И вот так обстоит дело относительно этих животных.

(163) Существует один род насекомых, который не имеет единого названия, но все входящие в него имеют родственную форму. Это те, которые делают соты, как-то: пчелы и сходные с ними по форме.

(164) Таких девять родов, из них шесть общественных: пчела, цари пчел, трутень, живущий среди пчел, оса годичная, шершень, земляная оса; одиночек три рода: сирен малый, бурый, другой сирен большой, черный и пестрый, третий, называемый шмелем, самый большой из них.

(165) Муравьи ни за чем не охотятся, но собирают сделанные предметы; пауки ничего не производят и не откладывают, а только охотятся за пищей; а что касается девяти упомянутых родов, то об остальных будет сказано позднее, пчелы же ничего не ловят, но сами производят и откладывают, так как пищей для них служит мед. Они ясно показывают это, когда пчеловоды начинают вынимать соты: будучи окурены и сильно страдая от дыма, они в это время больше всего поедают меда, а в остальное время это не очень видно, так как они берегут его и откладывают ради питания.

(166) Есть у них и другая пища, которую называют иногда “цветень”; она хуже и имеет сладость инжира; пчелы приносят ее на ногах, так же, как воск. В их работе и жизни замечается большое разнообразие. После того, как им будет передан чистый улей, они строят соты, принося слезы от разных цветов и деревьев: от ивы, вяза и других наиболее клейких; этим они натирают пол ради [недопущения] других зверьков, пчеловоды называют это чисткой. И входы они достраивают, если те окажутся широкими.

(167) Строят они сначала соты, в которых сами возникают, затем — в которых возникают цари и трутни. Для себя соты они строят всегда, для царей — когда много рождается пчел, а для трутней — если оказывается избыток меда. Строят они ячейки царей возле своих (эти ячейки невелики), а трутневые возле царских, по величине они меньше пчелиных.

(168) Начинают вести стройку сверху, от потолка улья, и делают непрерывно до пола много рядов. Оконца ячеек, как для меда, так и для личинок, открыты в обе стороны, именно против одного основания имеются два оконца, как в двойных бокалах, одно обращено внутрь, другое наружу. Ячейки у начала сот, примыкающие к улью, в два или три ряда, кругом, малы и меда не содержат; более наполнены [им] те соты, которые наиболее залеплены воском.

(169) Начало входа у отверстия улья, намазано пчелиным клеем; это — вещество достаточно черное, как бы очистки воска, с резким запахом; оно служит лекарством против ушибов и других нагноений; близко стоящая к нему мазь — смоляной воск — слабее и менее действенно.

(170) Некоторые утверждают, что трутни делают для себя ячейки в том же улье и в тех же сотах, разделяя труд с пчелами, однако меду не собирают, а питают себя и свое потомство медом пчел. Трутни пребывают большей частью внутри, когда же вылетают, кучей устремляются вверх, к небу, кружась и как бы упражняясь; проделав это, они возвращаются обратно и угощаются.

(171) Цари же не вылетают наружу, кроме как со всем роем, ни за кормом, ни по другой причине. Рассказывают также, что если рой отобьется [от царей], они, выслеживая, устремляются за ним, пока не найдут вождя по запаху. Говорят, что рой носит его, когда он не в состоянии летать, и, если он погибнет, погибает и рой; если даже на некоторое время пчелы останутся и сделают соты, то меду не появится, и сами они скоро погибнут.

(172) Воск же пчелы собирают, быстро взбираясь на растения, передними ногами, их они обтирают о средние ноги, а средние о выемки на задних ногах; нагрузившись таким образом, улетают, и видно, что они отяжелели. В каждом вылете пчела не направляется к цветку другого вида, она переходит, например, от фиалки к фиалке, и другого цветка не трогает, пока не возвратится в улей.

(173) Придя в улей, они разгружаются, и каждый раз за этим следует три или четыре вылета. Взятое ими не легко увидеть, и как они производят работу, видеть не удалось; только сбор воска наблюдали на масличных деревьях: вследствие густоты листьев пчелы остаются там на более продолжительное время. После этого они выводят молодь. Ничто не мешает в одном соте находиться пчелиной детке, меду и трутням.

(174) Говорят, что если вождь жив, трутни возникают особо, в противном случае они рождаются в пчелиных ячейках от пчел, и эти бывают сердитее, почему и называются жалоносными, хотя они не имеют жала: они хотят, а не могут жалить. Ячейки этих трутней больше. Строят иногда и отдельно соты для трутней, но большей частью в сотах пчел, почему и обрезывают их.

(175) Существует много родов пчел, как сказано раньше; два рода вождей: лучший — рыжего цвета, другой — черный и пестрее, по величине он вдвое больше хорошей пчелы. Лучшая пчела невелика, округла и пестра, другая — длинная, подобно шершню. Другой род, называемый вором, черный, с широким брюшком; кроме того, трутень этот больше всех, без жала и ленивый.

(176) Далее, различают пчел, которые происходят от пчел, посещающих обработанные места, и [от пчел, посещающих] места горные; именно, ведущие начало от лесных пчел более мохнаты, меньше по величине, трудолюбивее и сердитее.

(177) Хорошие пчелы делают и соты ровные, и наружную покрышку гладкую, кроме того, соты одного вида, например, все для меда, или молоди, или трутней. Если же случится, что в одном и том же соте они делают их все, то будет построено рядом [много] ячеек одного и того же вида ради исчерпания [всей потребности в месте для меда, молоди и трутней]. Продолговатые пчелы делают соты неровные, и покрышка у них бугристая, подобно тому, что бывает у шершней; далее, молодь и все прочее расположены не в порядке, а как придется. Из них возникают плохие вожди, много трутней и называемые ворами; меда или очень мало, или совсем нет.

(178) Пчелы сидят на сотах и содействуют варению; если же они этого не делают, то, как рассказывают, соты портятся и покрываются паутиной; и если остальное они могут удержать сидением, то [место, на котором они не сидели], становится как бы выеденным; если же им не удается [сидением предотвратить распространение порчи на все соты, то и остальное] все гибнет. В портящемся веществе возникают червячки[444], которые получая крылья, улетают.

(179) Падающие части сот пчелы исправляют и подставляют подпорки, чтобы можно было под ними пройти; ибо, если не будет пути, по которому пчелы могут подойти, они не сидят, а соты тогда покроются паутиной. Вор и трутень, возникшие в улье, бесполезны, чужие же вредят; если их поймают, то хорошие пчелы их убивают.

(180) Они жестоко умерщвляют также многих вождей, в особенности плохих, чтобы, находясь в большем числе, те не разделили улей; убивают главным образом и тогда, когда рой немногочислен и не собирается сделать вылет.

(181) В эти времена они разрушают и ячейки царей, если те приготовлены, так как [цари] являются выводящими; уничтожают также ячейки трутней, если грозит недостаток меда, и улей плохо снабжен им. И с вынимающими мед в то время [пчелы] особенно сильно сражаются, а находящихся в улье трутней изгоняют, и часто видно, как [изгнанные трутни] сидят снаружи по стенкам [улья].

(182) Малые пчелы ведут ожесточенную войну с большими и пытаются изгнать их из ульев, и если они возьмут верх, то этот улей, как думают, становится удивительно хорошим. Другие же пчелы, если они существуют сами по себе, ленятся, не делают решительно ничего хорошего и сами погибают до осени. Хорошие пчелы, если кого убивают, пытаются делать это вне улья, а убитого внутри также выносят наружу.

(183) Так называемые воры повреждают и собственные соты и входят, если не будут замечены, в чужие ульи; если же они будут пойманы, их убивают. Но трудно остаться незамеченным, так как при входе сидят стражи, и сам вор, если войдет незаметно, объевшись, не может уже летать, а крутится перед ульем, так что нелегко ему ускользнуть.

(184) Самих царей нельзя видеть снаружи иначе, как с роем, а в роях все прочие пчелы свиваются в кучу вокруг царя. Когда рой собирается вылететь, то в течение нескольких дней слышится особенный однообразный звук, и за два или три дня немногие пчелы летают около улья; находится ли в их числе царь, до сих пор неудалось видеть, так как это нелегко. Когда же пчелы соберутся вместе, они отлетают и разделяются, с каждым царем особые. Если же случится, что рядом с большим роем сядет небольшой, то небольшой присоединяется к большому, а царя, которого они покинули, если он последует за ними, уничтожают.

(185) Таким образом происходит отлет и роение. Для каждого дела у них определены особые пчелы, например, одни собирают на цветках, другие носят воду, третьи выравнивают и чинят соты; воду приносят, когда кормят детей. Ни на какое мясо они не садятся и лакомств не едят.

(186) Не существует для них определенного времени, с какого начинают работать, но когда они имеют необходимое и хорошо себя чувствуют, чаще в летнее время, начинают работать, и при хорошей погоде работают непрерывно. И молодая пчела, сейчас же как выведется, на третий день начинает работу, если имеет пищу. И как только рой оснуется, некоторые пчелы отправляются за пищей и затем снова возвращаются.

(187) В ульях, которые процветают, пчелиное потомство оставляет работу только дней на сорок после зимнего поворота [солнца]. Когда личинки вырастут, пчелы, подложив им пищи, замазывают ячейки, а они сами, когда будут в состоянии, разламывают покрышку и выходят. Зверьков, которые возникают в ульях и портят соты, хорошие пчелы вычищают, другие же, по своей негодности, не обращают внимания на то, что их работа гибнет.

(188) Когда пчеловоды вынимают мед, они оставляют пчелам пищи на зиму, и, если ее достаточно, улей сохраняется, в противном случае, если это зима, пчелы умирают в улье, если же наступит хорошая погода, оставляют улей. Питаются пчелы и летом, и зимой медом, но откладывают и другую пищу, похожую по твердости на воск, которую иногда называют сандаракой.

(189) Вредят им больше всего осы и птицы, называемые синицами, кроме того, ласточка и меропс. Охотятся за ними и болотные лягушки, когда они приходят за водой, поэтому пчеловоды вылавливают лягушек из мест, где пчелы запасаются водой, а осиные гнезда и ласточек поблизости от гнезда уничтожают так же, как гнезда меропсов.

(190) Никого из животных [пчелы] не избегают, только друг друга; битвы у них бывают и друг с другом, и с осами, причем вне улья они не причиняют вреда ни друг другу, ни кому-нибудь другому, но около улья они убивают тех, кого могут осилить. Ужалив, они погибают, так как не могут вытащить жала без повреждения кишки; иногда они остаются в живых, если ужаленный будет стараться и выдавит жало; потеряв жало, пчела умирает. От ужаления погибают даже большие животные, и был случай, что лошадь умерла от пчел. Меньше всего сердятся и жалят вожди.

(191) Умерших в улье пчел выносят наружу. И в остальном пчела очень чистоплотное животное, поэтому она часто выделяет экскременты на лету вследствие их дурного запаха. Они не выносят, как было сказано, и дурных запахов, и благовонных мазей, поэтому и жалят употребляющих их[445].

(192) Погибают пчелы от разных случайностей, также, когда появляется много вождей, и каждый из них уводит с собой часть пчел. Жаба также губит пчел: садясь у выхода улья, она надувается и, следя за вылетающими пчелами, пожирает их; пчелы сами не могут причинить ей никакого вреда, но пчеловод убивает ее.

(193) Что касается того рода пчел, которых называют негодными и которые строят грубые соты, то некоторые пчеловоды утверждают, что это делают преимущественно молодые пчелы вследствие неопытности; молодые — это пчелы того же года. И жалят молодые не так. Поэтому рои стремительно носятся: они ведь состоят из молодых пчел.

(194) Когда выявится недостаток меда, пчелы изгоняют трутней, а им подбрасывают фиги и сладости. Старые пчелы работают внутри и остаются поэтому мохнатыми, молодые добывают пищу снаружи и более гладки. Трутней убивают, когда пчелам уже не хватает места для работы; они находятся в отдаленном углу улья.

(195) Когда однажды один улей заболел, явились пчелы со стороны, и, победив в сражении, стали уносить мед, когда же пчеловод стал их убивать, то пчелы улья начали в свою очередь нападать и отражать врага, но человека не жалили.

(196) Болезни нападают чаще всего на ульи, находящиеся в хорошем состоянии; среди них так называемый клер: при этой болезни появляются на полу маленькие червячки, и от них, когда они вырастают, как бы паутина охватывает весь улей, и соты гниют. Другая болезнь: пчел охватывает как бы леность, и из улья дурной запах.

(197) Пастбище для пчел — тимьян, белый лучше красного; место во время зноя — не жаркое, во время зимы — теплое. Болеют пчелы больше всего, когда имеют дело с веществом, покрытым мучнистой росой. Когда бывает сильный ветер, они носят на себе камушек, в виде балласта против дуновения ветра. Пьют они, если поблизости река, ниоткуда, кроме нее, сложив сначала груз; если же реки нет, то, когда пьют из другого места, выплескивают мед и сейчас же отправляются на работу.

(198) Для собирания меда имеются два подходящих времени: весна и конец лета; весенний мед слаще, белее и вообще лучше осеннего. Мед лучше из новых сот и нового сорта; красно-желтый хуже от сот, так как он, как вино, портится от сосуда; поэтому его необходимо сушить. Когда цветет тимьян и соты наполняются доверху, мед не застывает. Прекрасен золотистый мед; белый получается не из чистого тимьяна, но он хорош для глаз и ран.

(199) В меде плохая часть, которую нужно удалять, всегда всплывает кверху, а чистый мед находится внизу. Когда лес цветет, пчелы делают соты; поэтому в это время следует вынимать соты из улья, так как они тотчас же их делают. Растения, на которых [пчелы] делают сборы, таковы: атрактилис, мелилот, асфодель, мирт, флюс, агнец, спарт. Когда они работают с тимьяном, они примешивают воды, прежде чем замазывать соты.

(200) Испражняются пчелы или на лету, как сказано, или в один сот. Малые пчелы лучшие работницы, чем большие, как сказано; крылья у них оборваны, окраска черная, выжженная солнцем; другие же — вылощенные и блестящие, как праздные женщины.

(201) По-видимому, пчелы радуются стуку; рассказывают, что стучание раковин и звуки собирают их в улей; неизвестно, однако, слышат ли они вообще, и делают ли они это от удовольствия или от страха. Изгоняют пчелы и ленивых, и расточительных.

(202) Работы у них, как было сказано, разделены: одни работают с воском, другие с медом, третьи с пыльцой, и одни строят соты, другие приносят воду в ячейки и смешивают ее с медом, иные отправляются на сбор пыльцы. Утром пчелы молчат до тех пор, пока одна не разбудит их, прожужжав два или три раза, тогда они все вместе летят на работу и, вернувшись, сначала снова шумят, затем постепенно меньше и меньше, пока одна пчела, облетая, не зажужжит, как бы давая знак ко сну, затем они сразу замолкают.

(203) Крепкий улей узнается по сильному шуму и движению входящих и выходящих пчел, ибо тогда они выхаживают молодь. Голодают они главным образом, когда начинают работать после зимы. Они бывают ленивее, если, вырезая мед, оставить им больше; надо оставлять им сот соответственно их количеству. С меньшей охотой работают также, если будет [для них] оставлено мало [меда]. Пчелы бывают ленивее также, когда улей [слишком] велик, ибо в этом случае им не так хочется трудиться.

(204) Из [среднего] улья вынимают один или полтора хооса[446] [меда]. Из хорошего [улья вынимают] два и два с половиной хооса, редко три. Враги пчел — осы, как уже говорилось выше[447].

(205) Пчелы предсказывают и непогоду, и дождь; доказательством этого служит то, что они при ясном небе не улетают, а кружатся тут же, из чего пчеловоды узнают, что они ожидают непогоды. Когда же они повисают в улье друг на друге, это — знак того, что улей будет покинут, но пчеловоды, заметив это, обрызгивают улей сладким вином.

(206) Полезно сажать около пчельника лесные груши, бобы, траву мидийскую и сирийскую, горох, мирт, мак, тимьян, миндаль. Некоторые пчеловоды узнают на пастбище своих пчел, посыпая их мукой. Если будет поздняя весна или засуха, или мучнистая роса, пчелы меньше производят потомства. Так обстоит дело с пчелами.

(207) Ос существует два рода. Из них дикие встречаются редко: они возникают в горах и рождают не на земле, а на дубах. По форме они больше, длиннее и чернее других, все они пестры, имеют жало, воинственнее других и укус их болезненнее, ибо и жало у них соответственно больше. Эти осы двухлетние, встречаются и зимой, вылетая из срубленных дубов; на зиму они прячутся, место пребывания их в деревьях.

(208) Из них одни — матки, другие — работницы, как и у более ручных; какова природа работницы и матки, будет ясно на примере более ручных. Ибо и у ручных ос существует два рода: вождей, которых называют матками, и работниц. Вожди много крупнее и более кротки; работницы же не живут двух лет, но все умирают, когда настанет зима. Это ясно из следующего: с началом зимы работницы становятся сонными, а около зимнего солнцеворота совсем исчезают; вождей же, называемых матками, можно видеть в течение целой зимы, и они скрываются под землей, ибо при вспахивании и копании земли зимой вождей видели многие, работниц же никто не видел.

(209) Порождение ос таково: когда вожди выберут в начале лета хорошо защищенное место, они строят соты, которые называют малыми осиными гнездами, например, в четыре ячейки, или около этого, в которых возникают осы, а не матки. Когда они вырастут, после этих гнезд строят другие, больших размеров, и снова, когда эти вырастут, другие, так что к концу осени возникает множество самых больших осиных гнезд, где вождь (матка) порождает уже не ос, а маток.

(210) Возникают они наверху, на поверхности осиного гнезда, в виде больших червячков в четырех или немного большем числе смежных ячеек, подобно тем, в которых в пчелиных сотах возникают вожди. После того, как родятся в сотах осы-работницы, вожди уже не работают, но работницы приносят им пищу; это ясно из того, что вожди больше уже не вылетают, но остаются в покое внутри.

(211) Погибают ли прошлогодние вожди после произведения новых вождей от молодых ос, и с ними происходит то же [что у пчел], или они могут жить дольше, этого до сих пор не знают; и старости у маток и диких пчел или других подобных состояний, никто еще не наблюдал.

(212) Осиная матка широка, тяжела, толще и больше осы, и вследствие тяжести они не особенно хорошо летают, поэтому всегда сидят в гнездах, перестраивая и хозяйствуя внутри.

(213) В большинстве гнезд находятся осы, называемые матками; спорят, имеют ли они жало, или нет. Вероятно, подобно вождям пчел, они имеют его, но не выпускают и не жалят. Что касается ос, то одни без жала, как трутни, другие жало имеют. Осы без жала меньше, бессильнее и не нападают; имеющие жала больше величиной и храбры; некоторые называют их самцами, а не имеющих жала самками. К зиме тех, кто имеет жало, изгоняют, так думают многие, но очевидцев мы еще не встречали.

(214) Порождаются осы больше в сухие годы и в местностях неровных, живут под землей и соты делают из всякого сора и земли, каждый от одного начала, как от корня. Пищей пользуются и от цветов, и от плодов, но больше всего от пожирания животных. Наблюдалось спаривание некоторых ос из числа других [более ручных], но спаривались ли оба без жала, или с жалом, или одна с жалом, другая без него, это неизвестно. Спаривание диких ос также наблюдали, причем одна из них была с жалом, относительно другой — неизвестно.

(215) Потомство, по-видимому, не возникает от рождения, но оно сразу больше, чем может породить оса. Если взять осу за ноги и позволить жужжать крыльями, то не имеющие жала улетают, а с жалом не улетают; это считают признаком того, что одни — самцы, другие — самки. Зимой в пещерах ловятся осы и с жалом, и без жала.

(216) Одни осы строят ячейки небольшие и в малом числе, другие — многочисленные и большие. Так называемые матки ловятся на повороте лета, большинство около вязов, так как они собирают вещества клейкие и смолистые. В одном месте отродилось много маток после того, как в предыдущем году было много ос и стояла дождливая погода. Ловятся они около крутых обрывов и прямых трещин земли, и все оказываются с жалом. Так обстоит дело с осами.

(217) Шершни живут, не собирая с цветов, как пчелы, а в большинстве случаев плотоядны, поэтому они проводят время около навоза, так как охотятся там на больших мух и, когда поймают, то, оторвав голову, улетают, унося остальное тело; питаются также и сладкими плодами.

(218) Итак, какой пищей они пользуются, указано. Вождей они имеют, как пчелы и осы, и эти вожди, соответственно величине шершней, больше их, чем осиные вожди — ос и пчелиные — пчел. И эти вожди проводят время внутри [гнезда], как и осиные.

(219) Улей шершни делают под землей, вынося землю наружу, как муравьи. Роения, как у пчел, не бывает ни у них, ни у ос, но отрождающая молодь остается там же и увеличивает прежний улей, вынося землю. Ульи образуются большие, так что из процветающего улья вынимают три или четыре корзины сот.

(220) Пищи, как пчелы, они не откладывают, но зимой прячутся, и большинство из них умирает; умирают ли все, неизвестно. Вождей больше одного в ульях не бывает, как бывает у пчел, вожди которых разделяют их улья. Когда же несколько шершней отобьются от улья, собравшись около какого-нибудь материала, делают соты, какие нередко можно видеть на поверхности земли, и в них производят вождя. Когда он выведется и вырастет, то, забравши шершней, уводит их и поселяет вместе с собой в улье.

(221) Относительно спаривания шершней и ос ничего неизвестно, так же, как то, откуда появляется их потомство. Среди пчел имеются без жала и трутни, и цари, и среди ос есть некоторые без жала, шершни же все с жалом, относительно вождя следует лучше рассмотреть, есть у него жало или нет.

(222) Шмели порождают под камнями на самой земле, в двух или немного большем числе ячеек; в них находится немного какого-то плохого меда. Земляная оса похожа на шершня, но пестрая и шириной подобна пчеле. Это — лакомки и летят поодиночке на кушанья, рыбу и тому подобные яства; потомство выводит под землей, как осы. [Земляная оса] плодовита и ее гнездо больше и продолговатее, чем у ос. Так обстоит дело относительно работы и образа жизни пчел, ос и им подобных насекомых.

(223) Теперь следует рассмотреть, как было сказано раньше, различия в нравах животных, в особенности относящиеся к мужеству и робости, затем относительно кротости у самих диких животных. Ведь сам лев в момент пожирания — свирепейшее животное, когда же он не голоден и нажрался — самое кроткое. По нраву он не подозрителен, ни на что не смотрит косо, а со своими сотоварищами охотно играет и относится к ним любовно.

(224) Во время охоты на него никогда не видели, чтобы он бежал или припадал к земле, но если ввиду множества охотников он принужден податься, то отступает шагом, нога на ногу, время от времени оборачиваясь. Если опасается густоты леса, бежит быстрее, пока не выйдет на открытое место; тогда снова отходит шагом; если же на голом месте он принужден открыто бежать через толпу, летит врастяжку, а не скачет. Бег его всегда растянут, как у собак; преследуя добычу, бросает себя вперед, когда она близко.

(225) Верно также отмечают, что он боится больше всего огня, как говорит Гомер: “Главни горящие; их устрашается он и свирепый...”[448] и [верно также], что он следит за поражающим его и бросается на него. Если же кто не поразит, а только обеспокоит его, и он, бросившись, схватит того, то не причиняет ему вреда и не разрывает когтями, а встряхнув и напугав, уходит прочь.

(226) В города львы приходят и вредят людям большей частью, когда становятся старыми, не будучи в состоянии охотиться и страдая зубами. Живут львы много лет; у одного пойманного хромого льва много зубов было сломано, что приводили в доказательство их долголетия, так как этого не могло бы случиться, если бы он не жил долго.

(227) Существует два рода львов: из них один, более округлый и с курчавыми волосами, трусливее, другой — длиннее, с прямыми волосами, храбрее. Убегают они иногда, вытянувши хвост, как собака. Видели однажды, как лев собирался напасть на свинью, и, когда увидел, что она ощетинилась, убежал.

(228) Он бессилен против ударов в живот, а в остальное тело может принять много, и голову имеет крепкую. Кого он укусит или поранит когтями, у того из ран течет ихор очень желтого цвета, который ничем нельзя отмыть от повязок и губок; лечение таково же, как ран от собачьих укусов.

(229) Хорошо относятся к людям также тосы: они и не вредят людям, и не очень их боятся. Они ведут войну с собаками и львами, почему в одном месте с ними не водятся. Малые тосы самые лучшие. Родов их одни насчитывают два, другие — три, но, по-видимому, большого числа их нет, а так, как бывает у некоторых рыб, птиц и четвероногих, и тосы изменяются по временам года: и окраска у них зимой и летом иная, и летом они становятся гладкими, зимой пушистыми.

(230) Зубр водится в Пеонии в Мессапийских горах, которые разграничивают области Пеонии и Майдики[449], а пеонийцы называют его монапом. Величины он такой же, как бык, и массивнее домашнего быка, так как он не продолговат. Растянутая шкура его достаточна для ложа семи человек.

(231) И в остальном он похож на быка, только гриву имеет до плеч, как лошадь; волос у него мягче, чем у лошади, и больше выдается. Окраска волос золотисто-желтая; грива длинная, доходящая почти до глаз и густая. Цвет ее средний между пепельным и рыжим, не такой, как у лошадей, называемых караковыми, а с более сухим волосом, внизу шерстистым; очень темных или рыжих не бывает.

(232) Голос такой же, как у быка, рога кривые, загнутые по направлению друг к другу и непригодные для нападения, величиной в пол-локтя или немного больше, толщина такая, что в каждый поместится немного меньше половины хооса; чернота рога красивая и блестящая. Волосы на лбу ложатся на глаза, так что он больше смотрит вкось, чем вперед.

(233) Верхних зубов не имеет, так же как бык и другие, носящие рога, бедра волосатые и копыто раздвоенное. Хвост имеет сравнительно с величиной тела малый и подобный бычьему. Вздымает пыль и роет землю, как бык. Кожа против ударов крепкая. Мясо у него вкусное, поэтому за ним охотятся. Когда его поражают, он убегает и остается на месте, когда ослабеет.

(234) Защищается он, ударяя ногами и выбрасывая от себя испражнения на четыре сажени; этим он пользуется легко и часто, и обжигает ими так, что у собак вылезают волосы. Такое действие производит кал, когда зубр взволнован и устрашен, в спокойном состоянии его кал не обжигает. Таковы внешний вид и природа этого зверя. Когда же наступит пора родить, они, собравшись вместе, рожают в горах. Вокруг этого места, прежде чем рожать, они испражняются и делают как бы ограду, ибо зверь этот выделяет громадное количество испражнений.

(235) Самое кроткое и ручное из всех диких животных — слон, ибо он многому научается и многое понимает: научается даже приветствовать царя. Он обладает острыми чувствами и превосходит других животных всем прочим разумением. Самку, с которой он спаривается и сделает беременной, он больше не трогает.

(236) Слон живет, как говорят одни, двести лет, по другим — сто двадцать, самка — почти столько же, сколько самец; расцвета достигает около шестидесяти лет. Зиму и холод переносит плохо. Животное это живет около рек, но оно не речное. Совершает переходы через воду и продвигается в ней до тех пор, пока его хобот превышает уровень воды, так как через него он дует и дышит; плавать же он не может вследствие тяжести тела.

(237) Верблюды не покрывают своих матерей, и, если даже принуждаются к этому, не хотят. Случилось как-то, что, за отсутствием производителя, верблюжатник, закрывши мать, подпустил к ней ее сына; когда же во время случки покрывало упало, тот прекратил случку, а немного спустя, укусив верблюжатника, убил его[450].

(238) Рассказывают также, что у скифского царя была породистая лошадь, от которой все лошади родились хорошими. Желая, чтобы самый лучший из них жеребец произвел потомство от матери, его подвели для случки, а он не хотел; после того, как она была закутана, не зная, он покрыл ее. Когда же по окончании случки голова кобылы была открыта, жеребец, увидя ее, убежал и бросился в пропасть.

(239) Из морских [животных] больше всего рассказов передается о дельфинах, об их кротости и способности к приручению, а также о любовных вожделениях к мальчикам, и в Таренте, и в Карий, и в других местах. Когда около Карий один дельфин был пойман и изранен, то, по рассказам, множество дельфинов явилось в порт, пока рыбак не отпустил его; тогда все вместе ушли обратно. Маленьких дельфинов всегда сопровождает кто-нибудь из взрослых ради охраны.

(240) Видели как-то большое стадо дельфинов, вместе с малыми; немного отступя от них были видны еще двое, они погружали и поднимали в воздух на спине небольшого мертвого дельфиненка, которого несли в глубокое место, как бы из жалости, чтобы его не сожрал какой-нибудь из прочих зверей.

(241) Рассказывают также невероятные вещи о быстроте этого животного: оно кажется самым быстрым из всех животных, как водных, так и наземных, и перескакивает мачты больших судов. Чаще всего это случается с ними, когда они преследуют какую-нибудь рыбу ради пищи: тогда, если она ускользает, то, будучи голодными, следуют за ней в глубину. Когда же путь наверх для них становится длинным, они задерживают дыхание, как бы сделав расчет, и, собравши силы, несутся как стрела, стремясь с такой скоростью пройти длину, какая необходима для дыхания. И тогда, если встретится судно, перескакивают мачты.

(242) То же самое делают и ныряльщики, когда спускаются в глубину; и они, собравши силы, несутся вверх. Самцы и самки живут друг с другом парами. Неясен вопрос, почему они попадают на землю: рассказывают, что они делают это иногда, когда! придется, без всякой причины.

(243) Как всем животным приходится совершать известные действия, соответственно их душевным состояниям, так и наоборот, их нравы меняются соответственно действиям, а иногда и некоторые части, как это случается у птиц. Куры, которые победили своих самцов, поют, подражая петухам, пытаются покрывать кур, у них поднимаются гребень и хвост, так что не легко узнать, что это самки; у некоторых появляются даже небольшие шпоры.

(244) Видали таких петухов, которые, после гибели самки, сами брали на себя заботы о цыплятах, водя их и кормя, так что больше не пели и не спаривались. Бывают также петухи женоподобные от рождения, так что допускают самцов, пытающихся покрыть их.

(245) Некоторые животные изменяют свой вид и нрав не только в зависимости от возраста и времени года, но и после холощения; холостятся же те животные, которые имеют яички. Птицы и яйцеродящие четвероногие имеют яички внутри, около поясницы; большинство живородящих и наземных — снаружи, некоторые — внутри, но все в конце живота.

(246) Птиц холостят от хвоста, в том месте, которым соприкасаются при спаривании. Если там прижечь железным инструментом два или три раза, то, если петух уже взрослый, гребень у него бледнеет, он уже не поет и не спаривается; если еще цыпленок, то, когда вырастет, ничего такого у него не появляется.

(247) То же самое происходит и с человеком. Если кто-нибудь будет изувечен еще мальчиком, то вырастающие позднее волосы не появляются, и голос не изменяется, а остается высоким. Если во время созревания, то поздние волосы исчезают, за исключением волос на лобке, они остаются, только в меньшем количестве; но волосы, имеющиеся от рождения, не убывают: ведь ни один евнух не становится лысым. У всех кастратов голос изменяется в женский.

(248) Прочие четвероногие, если будут кастрированы не в молодом возрасте, погибают, только для кабанов это безраэлично. Все, кастрированные в молодом возрасте, становятся больше некастрированных и глаже; если же это произведено у животных сложившихся, они больше не становятся. Если будут кастрированы олени, не имеющие по своему возрасту рогов, они у них уже не вырастают; если же они имеются, то величина их остается такой же, и они не отпадают.

(249) Телята кастрируются годовалыми, в противном случае становятся хуже и меньше. Кастрируются молодые бычки таким образом: наклонив и разрезав мошонку снизу, отжимают яички, затем выдвигают корни их как можно больше вверх, а разрезав, затыкают волосами, чтобы ихор стекал наружу, и, если будет воспаление, прижигают мошонку и присыпают. Взрослые быки, если будут кастрированы, определенно производят потомство[451].

(250) Вырезают также яичник у свиньи, чтобы она больше не нуждалась в случке и быстро жирела. Вырезывание производят после двухдневного голодания, подвесив ее за задние ноги; разрезают то место, где у самцов обычно находятся яички, — здесь в матке приращен яичник; от него отрезают небольшую часть и зашивают.

(251) Холостят также самок верблюдов, — когда хотят ими пользоваться на войне, — чтобы они не беременели. В Верхней Азии некоторые имеют до трех тысяч верблюдов, бегают они много быстрее нисейских лошадей[452], — если побегут — вследствие величины шага. Вообще же кастрированные животные крупнее некастрированных.

(252) Животные, которые жуют жвачку, получают пользу и удовольствие, и жуют так же, как прочие едят. Жуют жвачку неамфодонтные животные, как-то: корова, овца, козы. Относительно диких животных ничего не известно, кроме тех, которые иногда кормятся вместе с домашними, например, оленя: он жует жвачку. Все жуют больше лежа. Зимой жуют больше всего; те, которые и кормятся дома, делают это почти семь месяцев, животные в стаде в меньшей степени и меньшее время, потому что пасутся на свободе.

(253) Жуют жвачку и некоторые из амфодонтных, например, понтийские мыши и [те из] рыб, которых по этому действию называют жвачными. У животных с длинными ногами испражнения жидкие, а широкогрудые более [склонны] к рвоте. [Это относится] и к четвероногим, и к птицам, и ко многим людям[453].

(254) Многие птицы изменяют по временам [года] и [свой] цвет, и голос. Так, черный дрозд из черного становится желтым и голос получает другой: а именно, летом он поет, а зимой трещит и издает крики. [Обычный] дрозд тоже меняет цвет: зимой он серый, летом с пестрым ошейником. Но голоса не меняет.

(255) Соловей поет непрестанно пятнадцать дней и ночей, когда горы покрываются зеленью. После этого он хотя и поет, но уже не беспрерывно; по мере того как лето проходит, он издает другие звуки, уже не разнообразные, не трели и не переливы[454], а простые. Меняет он и окраску, и в Италии в эту пору зовется другим именем. Показывается он ненадолго, так как прячется.

(256) Изменяются также эритаки и так называемые горихвостки друг в друга: эритак — птица зимняя, горихвостка — летняя, а отличаются [они] друг от друга, попросту говоря, ничем, или одним только цветом. Точно так же сикалиды и черноголовы, ибо и они превращаются друг в друга.

(257) Сикалида появляется около времени созревания плодов, а черноголов сейчас же после осени; и они отличаются друг от друга только цветом и голосом. Что это одна и та же птица, было замечено во время изменения того и другого рода, когда они еще не совершенно [оказывались] измененными и не [успели] принять вида друг друга. Нет ничего удивительного, если у них меняются голоса или окраска, если уж и вяхирь зимой не издает звуков (раз только, когда во время суровой зимы наступила хорошая погода, [случилось так, что вяхирь] заворковал и вызвал изумление у людей опытных). Когда же наступит весна, он начинает ворковать.

(258) Вообще же чаще и громче всего птицы поют в [сезон] спаривания. Изменяет окраску и не проявляет себя голосом также кукушка, когда собирается спрятаться; прячется она при восходе Пса, а видят [ее] с начала весны до восхода Пса[455]. Прячется также птица, называемая иногда каменкой, с восходом Сириуса, а появляется с его заходом. Она избегает иногда холода, иногда — жары.

(259) Также и удод меняет и цвет и вид, что выразил Эсхил в следующих словах:

(260) Одни из птиц купаются в пыли, другие моются в воде, третьи и не купаются в пыли, и не моются в воде. Те, которые не летают, а ходят по земле, купаются в пыли, как-то: курица, куропатка, аттаген, жаворонок [57], фазан. Некоторые птицы с прямыми когтями и те, что живут около рек, болот или моря, купаются и в пыли, и в воде, например, голубь и воробей, а большинство птиц с кривыми когтями — ни в той, ни в другой. Так обстоит дело с этими птицами; особенность некоторых составляет шумное хлопанье крыльями, что делают и горлицы. Такие птицы, в то время, когда они кричат, сильно двигают седалищем.

(1) Причина того, что мужчина и женщина, [находясь] в цветущем возрасте, сходясь, не рождают друг от друга[457], иногда лежит в них обоих, иногда же в одном из них. Прежде всего следует рассмотреть у женщины, как обстоит дело с маткой, чтобы, если причина лежит в ней, лечить ее; если же не в ней, обратить внимание на какую-нибудь другую из [возможных] причин. Здесь [дело обстоит], как и относительно какой-нибудь другой части: ясно, что она здорова, когда удовлетворительно выполняет свое дело, безболезненна и после работы не испытывает тягости. Например, глаз здоров, когда не выделяет никакого гноя, видит, после смотрения не расстраивается и снова готов смотреть. Так и здоровая матка не причиняет боли, работу, которая ей свойственна, выполняет в достаточной мере и после работы не слабеет и не утомляется.

(2) Говорят, что и матка, находящаяся в плохом состоянии, может тем не менее выполнять свое дело хорошо и не испытывать боли, если только она не хуже справляется со своей работой, так же как ничто не препятствует глазу видеть хорошо, когда не все его части находятся в хорошем состоянии, или на нем имеется какая-нибудь шишка. Равным образом и матка, если надлежащее место находится в порядке, в этом отношении нисколько не пострадает. Для хорошего состояния матки необходимо, прежде всего, чтобы она не находилась то в одном, то в другом месте, но в одинаковом положении, [по возможности отдаленном], если только более отдаленное положение будет без страдания и боли, и не была бы чувствительной к прикосновению, — судить об этом не трудно. Если она не подойдет близко, она не будет тогда способна втягивать в себя, ибо место, откуда она должна брать, будет от нее далеко; если же она остается не близко и не в состоянии подвигаться дальше, она всегда будет менее чувствительна к прикосновению, и следовательно, не будет быстро открываться, а она должна делать это очень хорошо и быть послушной. Итак, вот что должно быть: а те, у которых этого нет, нуждаются в известном лечении.

(3) И месячные, если тело здорово, должны идти хорошо, то есть через равные времена и не беспорядочно: это показывает, что матка находится в хорошем состоянии, что она открывается и воспринимает влагу из тела, когда тело отдает ее. Если же месячные выделяются чаще, реже или беспорядочно, причем остальное тело не является одной из причин этого, но здорово, то по необходимости это происходит от матки. Вследствие нечувствительности матка не открывается в надлежащее время, так что воспринимает небольшое количество, или же вследствие какого-нибудь воспаления сильнее притягивает влагу, так что очевидно нуждается в лечении, так же, как глаза, мочевой пузырь, кишечник и прочее, так как все воспаленные места притягивают ту влагу, которая по природе выделяется в каждое место, но не такого качества и не в таком количестве.

(4) Подобным образом и матка, выделяющая больше, обнаруживает какое-то воспалительное состояние, если выделяет хотя и то же, но в большем количестве. Если же выделение не такого качества и более загнившее, чем бывает у здоровых женщин, то это уже болезнь и явная; у имеющей не надлежащее выделение должны появиться и бели. У здоровых бели и загнившее выделение выходит или в начале, или, у большинства, в конце месячных. Итак, у кого появляется более загнившее выделение, чем у здоровых, или нормальное в большем или меньшем количестве, те более нуждаются в лечении ввиду препятствий к деторождению. У кого же ненормальности появляются только по временам, а не постоянно, то это страдание служит препятствием в меньшей степени, однако указывает на подвижное и не всегда одинаковое состояние матки. Это состояние может повредить зачатию у хорошо сложенных женщин, однако есть не болезнь, а страдание такого рода, которое может восстанавливаться и без лечения, если сама женщина не погрешит в чем-либо.

(5) Если же месячные изменяются в отношении порядка или количества, когда прочее тело не остается в одинаковом состоянии, а иногда становится влажнее, иногда суше, то причина лежит совсем не в матке, которая должна следовать за состоянием тела, соответственно принимая в себя и выделяя. Итак, если матка делает это в здоровом, но меняющемся теле, она совсем не нуждается в лечении; если же в болезненном, то выделяет меньше, или потому, что выделение расходуется где-нибудь в другом месте, или от страдания тела. Если же матка выделяет больше, потому что сюда опорожняется тело, то и это показывает, что не матка нуждается в лечении, а тело. У кого месячные изменяются вместе с состоянием тела, у тех на непричастность матки указывает то обстоятельство, что она остается здоровой.

(6) Сама она иногда бывает слабее [обычного], иногда крепче, иногда влажнее, иногда суше, и выходит из нее больше, когда тело ее больше, меньше, когда [оно] меньше, и если оно влажно, выходит водянистее, если сухо — кровянистее. Начинаются месячные с белых выделений, похожих на молоко, остающихся без запаха; сами они пурпурные, когда кончаются, белеют от последнего смешения. Эти белые выделения имеют запах не гнили, а более острый и тяжелый, и не гноя; и выходят без расплавления[458], однако с теплотой, когда таков характер признаков. У кого дело происходит таким образом, те имеют матки, какие необходимы для деторождения.

(7) Прежде всего надо исследовать, находится ли женщина в хорошем состоянии, затем — как обстоит дело с устьем матки. Оно должно быть расположено в прямом направлении, в противном случае матка не будет втягивать в себя семя; ибо в место перед маткой испускает семя и женщина, что совершенно ясно, когда у них бывают поллюции. Тогда это место нуждается в гигиеническом уходе, будучи увлажнено, как при сношении с мужчиной, так как сюда, в это же самое [устье матки], изливается и семя мужчины, а не во внутреннюю [часть] матки. Но когда сюда произойдет излитие, отсюда матка втягивает семя, подобно ноздрям, при помощи пневмы; потому и беременеют женщины, сходясь всяческим образом, что при их [сближении с] мужчинами во всяком положении извержение семени происходит в переднюю часть; если бы оно происходило внутрь матки, то не при всяком положении женщины бы зачинали.

(8) Если же матка смотрит не прямо, а или к бедрам, или к пояснице, или к подчревию, то зачать невозможно в силу указанной причины, потому что восприятие семени невозможно. Если это происходит в сильной степени от природы или от болезни,[459] страдание неисцелимо; если же будет рубец от природы или от болезни[460] вследствие стягивающего воспаления, исход страдания может быть в ту или другую сторону. У тех, которые способны забеременеть, устье, как сказано, должно быть направлено прямо и, кроме того, хорошо открываться. Хорошо открывающимся я называю такое, чтобы, когда начнутся месячные, на ощупь устье было мягче, чем прежде, и явным образом не зияло; но при таком состоянии первые знаки месячных должны быть белыми.

(9) Когда же месячные получат более мясную окраску, станет ясно, что матка открыта без боли, будешь ли ее ощупывать или нет, что она чувствительна, и что устье ее не отличается от обычного. Когда же месячные окончатся, следует, чтобы полтора или два дня оно было сильно открыто и сухо, но не твердо. Если дела идут таким образом, то это показывает, что матка находится в хорошем состоянии и делает свое дело, тем что она не открывается тотчас же, а только устье ее становится мягким, что она расслабляется* вместе с расслаблением прочего тела и не составляет препятствия, а отдает сначала выделение от самого устья; когда же тело испускает большое количество, раскрывается, что служит признаком здорового состояния устья.

(10) Когда же месячные прекращаются, то тем, что не сразу спадается, матка показывает, что по прекращении притока она становится пустой, сухой и жаждущей, и не содержит остатка около выхода. Итак, хорошо притягивающая матка показывает, что она расположена к зачатию после сближения, когда дело идет таким образом, без боли и с нечувствительностью. Если устье не уклоняется от нормы, это хорошо, так как это показывает, что нет препятствий для смыкания матки, когда это понадобится.

(11) Итак, относительно устья матки рассмотрение следует вести исходя из того, находится ли оно в надлежащем состоянии, или нет. Что же касается самой матки, то после очищения с ней должно происходить следующее. Прежде всего, во сне женщина как бы имеет сношение с мужчиной и испускает, как при действительном сближении, легко; и если она часто испытывает это, тем лучше. И когда она встанет, то иногда требует гигиенического ухода такого же, как после сближения с мужчиной, иногда же бывает сухость; причем сухость эта не на все время, а после пробуждения, иногда раньше, иногда позже, до половины короткого дня, наступает увлажнение, и влажность эта будет такого же рода, как после сближения с мужчиной. Все это указывает, что матка воспринимает предоставляемое ей; что котиледоны[461] втягивают и удерживают то, что получили, и неохотно отдают это.

(12) Кроме того, ветры должны возникать в ней без страдания, как в кишечнике, и отходить, будь матка больше или меньше обычного, безболезненно. Это указывает, что матка не тверже надлежащего и не бесчувственна ни от природы, ни от болезни, но в состоянии, когда воспримет, дать место растущему зародышу; способна также к растяжению. Если же этого не будет, то матка плотнее или нечувствительнее от природы или от болезни[462]; поэтому она не может питать зародышей, но губит их: в случае сильного изменения, когда те еще малы, в случае менее сильного — более взрослых. Если же изменение совсем небольшое, матка дает потомство, но хуже [чем в нормальных случаях], как бы выкормленное в плохом сосуде.

(13) Далее, при ощупывании с правой и с левой стороны части матки должны быть равными, а остальные соразмерны им; и при сношении с мужчиной иногда увлажняются, однако не часто и не сильно. Последнее состояние представляет собой как бы потение этого места. Как во рту часто появляется слюна, и когда приносят кушанья, и когда говорим, и когда больше работаем, и как из глаз у нас текут слезы, когда смотрим на блестящее, а также от сильного холода и тепла, преодолеваемых этими частями, когда [они] оказываются в более влажном состоянии, так и матка, работая, увлажняется, когда [попадает в] состояние, [предрасполагающее] к большей влажности. Это страдание испытывают и наиболее здоровые женщины, поэтому женщины всегда нуждаются в большем или меньшем гигиеническом уходе, как рот в полоскании, но у некоторых бывает такое обилие влаги, что они не могут в чистом виде втянуть в себя семя мужчины, вследствие смешения с отходящей от женщины влажностью.

(14) Кроме того, при этих страданиях, если они в определенной степени имеют место, следует принимать во внимание [следующее]: когда женщине привидится во сне сближение с мужчиной, то в каком состоянии она встает, например, слабеет ли, и всегда ли, или когда слабеет, когда нет, или иногда становится крепче; в противном случае, бывает ли сначала более сухой, а затем увлажняется; ибо это должно происходить с женщиной, способной рожать. Ведь расслабление означает, что тело всегда готово излить семя, и делающую это приводит в такое состояние; и чем гуще излияние, тем больше слабости. То, что она испытывает это безболезненно, указывает, что выход влаги совершается согласно природе и надлежащим образом; в противном случае слабость была болезненной. А что иногда женщина становится крепче, и матка бывает сухой, а потом увлажняется, это показывает, что все тело захватывает и скрывает влагу и что не только матка, но и тело крепнет. Ведь при помощи пневмы втягивается то, что подходит к ней извне, как сказано раньше, так как она изливает не в себя, а туда же, куда и мужчина; а все, что делается пневмой, делается силой: ясно, таким образом, что и тело такой женщины тянет к себе это.

(15) Есть женщины, которые испытывают нечто подобное тому, что называют “выветриванием”; желательно, чтобы и этого не было. Страдание это таково: когда сходятся с мужчиной, явно не испускают семени и не беременеют, почему и называются выветрившимися. Причиной этого страдания является чрезмерная сухость матки, ибо притянувши к себе влагу, [она] выпускает ее наружу, часть же ее свертывается, и то немногое, что получается из нее, незаметно выпадает, вследствие малой величины. Когда матка испытывает это в сильной степени и становится чересчур сухой, она скоро выкидывает и [тогда] через некоторое время обнаруживается, что беременности нет. Если же она [выкидывает] не очень скоро, то в промежутке женщина кажется беременной, пока не выбросит то, что в ней есть. В таких случаях подчас появляются признаки, схожие с теми, которые бывают при нормальной беременности, и если это продлится долгое время, матка поднимается, так что беременность кажется очевидной, пока матка не опадет; тогда она становится такой же, как была. Это страдание считают делом божественным, а его можно вылечить, если только не от природы матка такова, что сильно страдает. Признак того, что она не [свободна от этого страдания]: если она явным образом не испускает семени, если получает от мужчины и [после этого] не зачинает.

(16) Препятствуют [зачатию] также надрывы, имеющиеся на матке; они образуются в том случае, когда матка растягивается воспалением, или когда во время родов большая наполняющая ее масса внезапно надавливает, а устье еще не открыто, тогда от растяжения делается надрыв. Признак отсутствия надрыва, если матка при своей работе не доходит до воспаления, ибо имея надрыв, она рано или поздно воспалится. Далее, если имеется опухоль на устье, сильно изязвляясь, она препятствует зачатию. Признак ее отсутствия: если оказывается, что матка хорошо открывается и замыкается, когда идут месячные и во время сношений с мужчиной.

(17) Далее бывают женщины, у которых устье срастается, у одних от рождения, у других вследствие болезни; это страдание также бывает либо излечимым, либо неизлечимым. Не трудно узнать сращение, когда оно имеется, ибо матка тогда не может ни воспринять, ни выбросить того, что нужно. Таким образом, если оказывается, что женщина может воспринимать от мужа и отдавать, ясно, что это служит доказательством отсутствия страдания. У кого нет ни одного из перечисленных препятствий, но имеется все, что требуется, как о том сказано, и если муж не является виновником бесплодия, то оба способны порождать; но если оба не соответствуют друг другу в отношении одновременного извержения семени, а значительно расходятся, тогда детей у них не будет.

(18) Что причина бесплодия исходит от мужа, это можно узнать и по другим признакам: легче всего можно проверить это, [выяснив], производит ли он [детей], сближаясь с другими женщинами. Что по отношению друг к другу нет соответствия, можно узнать из того, что при наличии всего указанного раньше, они не рождают; ясно, что это одно только является причиной, ибо если женщина привносит что-либо к семени и возникновению, то ясно, что от обоих должно приходить в одно и то же время. Если один скоро исполнит свое дело, а другая с трудом (в большинстве случаев женщина медленнее), то это составляет препятствие; поэтому и супруги порождают друг с другом, не порождая, когда случайно встречаются с другими, одинаково сильно стремящимися к совокуплению. Если она была возбуждена, подготовлена и имеет подходящие мысли, а он был перед этим огорчен и холоден, то по необходимости они тогда достигнут соответствия друг с другом[463].

(19) Кроме того, иногда и женщины после поллюций и мужчины после сношений становятся крепче, не силой, а здоровьем; это бывает тогда, когда много семени скопляется в том месте, откуда оно изливается. Таким образом, если оно в это время убудет, от этого [они] нисколько не станут слабее; ибо не всегда отход обессиливает, раз остается достаточное количество семени, или вышедшее становится негодным, а вместе с тем становится легче, как после избавления от излишка; поэтому не от силы люди становятся крепче, но от облегчения. Но когда семя будет выходить [уже] из того количества, которое необходимо телу, тогда его выход ослабляет.

(20) В скором же времени прекращается [выход семени], когда вообще тело здорово и находится в том возрасте, когда быстро образует семя. А совершается это быстро у растущих и способных расти. И тогда беременность в особенности [легко] остается незамеченной, ибо женщины не думают, что они зачали, если не почувствуют это; испуская же, полагают, что должно получиться совпадение у обоих, у женщины и у мужчины. Чаще всего не замечают этого те, которые думают, что невозможно зачать, если они не будут сухи, и явным образом не исчезнет полученное семя; а иногда случается и ей самой и мужчине излить большое количество, в котором может исчезнуть то, что является достаточным; когда таким образом достаточное количество будет втянуто, а много еще останется, тогда беременность [до известного момента] протекает незамеченной.

(21) Что подобное может иметь место и не из всего количества возникает это состояние, показывают животные, которые от однократного спаривания рождают многих, и возникновение близнецов от одного раза. Ясно, таким образом, что зачатие происходит не от всего количества семени, а известное место взяло отсюда какую-то часть, причем многократно [большее] количество осталось. Далее, если от однократного спаривания рождается несколько, что происходит у свиней, а иногда и в случае близнецов, ясно, что семя происходит не от всего тела и что оно разделилось на части соответственно форме каждого. Ибо от целого возможно отделение, и целое может разделиться на много частей, но быть одновременно в каждой части оно не может[464]. Далее, женщина изливает в место, находящееся перед маточным устьем, куда изливает и мужчина во время сношения, ибо отсюда она втягивает в матку при содействии пневмы, как ртом или носом. Ведь все, что не введено [туда с помощью специальных] инструментов, либо имеет сращение [с маткой], находясь в верхней части ее полости, либо будет исторгнуто из этого места пневмой[465]; поэтому и заботятся о том, чтобы место это стало сухим, прежде чем это произойдет.

(22) Путь, по которому идет [семя] у женщин, таков: они имеют стебель, так же как мужчины — половой член, только находящийся в теле; они выдувают пневму через него и небольшой проток в нем, выше того места, которым женщины мочатся; поэтому когда они возбуждены, место это становится иным, чем до возбуждения. От этого стебля происходит выбрасывание семени, а часть, находящаяся перед маткой, намного шире, чем та, откуда выбрасывается семя в это место. В этом отношении часть эта подобна ноздрям, ибо и ноздри имеют внутри какой-то проход в глотку, а снаружи — в воздух. Так и указанное место имеет снаружи проход настолько малый и узкий, что [он пригоден только] для выхода пневмы, а перед маткой широкий, легко проходимый, так же, как у ноздрей проход в воздух больше прохода в рот и глотку. Равным образом и у женщин шире тот проход, который идет в часть, расположенную перед маткой, а [у этого прохода] шире его наружная часть.

(23) Что попадает в него, вызывает такие же ощущения, как будто женщина изливает плодоносную влагу. Одни и те же причины вызывают это. Ибо если причиной болезни или смерти кажется разное, рассматривают напоследок то, на что надлежит смотреть как на начало, ибо в одних случаях первые причины эти, в других — ни одна из них, в третьих — одни имеют место, другие нет. Соответственно этому и вытекают следствия, и у одних одни и те же ощущения происходят от всех причин, у других — от многих причин, у кого их много, у третьих — от немногих, у кого мало, у четвертых при отсутствии причин ничего не получается.

(24) Самки животных проявляют себя, когда требуют, чтобы их покрыли. Они преследуют самцов, как, например, куры преследуют петуха и садятся на него сами, если он не возбуждается. Сходно ведут себя и другие животные. Если же у всех животных проявляются одни и те же стремления к спариванию, ясно, что и причины совпадают. Однако птица имеет желание получить, но также излить. Доказательство этому: если нет самца, курица падает сама по себе, зачинает и родит ветреные яйца, как бы желая в то же время испустить, и испуская, наподобие того, как мужчина сходится с мужчиной. Делают это и прочие животные, как было однажды с поющими акридами, когда одна женщина попыталась выкормить их, взявши еще в раннем возрасте, а они сами собой сделались беременными.

(25) Из этого ясно, что самка все приносит в семя, если даже это было констатировано [только] у одного рода: ведь ветреное животное[466] ничем не отличается, разве только не порождает [другое] животное, но это бывает и когда оно произошло от обоих родителей; поэтому не все рожденные от самца оказываются способными порождать, но некоторые бывают бесплодными, когда ненадлежащим образом составлены из обоих[467]. Далее, женщины видят любовные сны, и им приходится, как при сношении с мужчиной, испытывать после сна то же самое расслабление и бессилие: ясно, таким образом, что во время сна они испускают семя, и к этому присоединяется, что после снов то же место увлажняется и требуется для них тот же гигиенический уход, как после сношения с мужчиной. Очевидно, следовательно, что излияние семени происходит от обоих, если оно должно быть плодотворным.

(26) Матка изливает не в себя, а вовне, куда и мужчина, отсюда затем она втягивает в себя, и некоторые самки из [своих маток] порождают сами собой, например, птицы — ветреные яйца, другие ничего не порождают, например, лошади и овцы — Или это потому, что птица изливает в матку, и вне ее нет места для излияния, даже и для самца? Поэтому если некому покрывать, она изливает на землю. У четвероногих же существует особое место вне матки, в которое изливают и самка, и самец. У [животных] помимо [птиц излияние самки, не встретив мужского излияния], смешивается с другими жидкостями и не образует в матке зачатка; так как не входит туда; у птиц же матка, взявши, подвергает варению и выходит известного рода тело, подобное прочим, но не животное. Поэтому животное должно возникать при участии обоих [полов].

(27) Можно оспаривать, правду ли говорят утверждающие, что когда бывают сны, женщины встают сухими. Ясно ведь, что матка тянет вверх, так что почему самки не рождают сами по себе, раз они втягивают это даже смешанное с выделением самца? Почему бы козам не втягивать свое выделение, которое выходит в наружную часть? У них возникает такое страдание, от которого они много лет остаются беременными; именно, они родят то, что называется заносом, что случилось [также] с одной женщиной. У нее после сношения с мужем и видимого зачатия объем матки стал увеличиваться и все прочее сначала шло по порядку. Когда же наступило время родов, она не родила, и объем не уменьшился, но в таком состоянии она оставалась три или четыре года, пока, заболев дизентерией и подвергшись смертельной опасности, она не родила мясо большой величины, называемое заносом. Некоторые даже состариваются с этим страданием и умирают с ним вместе.

(28) Возникает ли это страдание от теплоты, когда матке случится быть горячей и сухой, а вследствие этого притягивать к себе настолько сильно, чтобы быть в состоянии удержать в себе? При таком состоянии матки, если она воспримет не смешанное от обоих семя, а как бы ветреное, от одного, тогда возникает так называемый занос; не животное, так как не происходит от обоих, и не неодушевленное, так как получено было в одушевленном [виде], как ветреные яйца. Долгое время остается занос в матке вследствие ее особого предрасположения и потому, что птица, порождая в себе много яиц, когда матка растянется, продвигает их вперед и рождает, а если один раз матка раскроется, из нее выходит и все остальное: ведь нет ничего, что задерживало бы, и когда предназначенное к выделению, возникнув в теле, переполнит его, оно лишает матку притягивающей способности. А у живородящих вследствие того, что сила растущего зародыша изменяется и каждый раз он нуждается в другой пище, матка, воспалившись известным образом, производит такие же роды.

(29) Мясо же, не будучи животным, всегда оказывает одинаковое действие (ведь то, что отягощает матку, способно производить воспаление), так что у некоторых это страдание длится до смерти, если по счастливой случайности не произойдет ослабление тела, как у той, которая заболела дизентерией. Происходит ли это страдание, как сказано, от теплоты, или больше от влажности, так как существует такое переполнение, которое замыкает [устье матки], или матка не настолько холодна, чтобы вывести, и не настолько тепла, чтобы вызвать варение? Поэтому и страдание является хроническим, подобно тому как одна вещь требует для варения продолжительного времени, тогда как другая скоро варится до конца; а матки такого рода, занимая крайнее положение, делают это очень долго. Далее, не будучи животным, а следовательно, не двигаясь, занос не вызывает родовых болей, так как родовые боли суть движение связок, которое производит зародыш, потому что [он] живет. И твердость, появляющаяся в этом образовании, есть результат недостаточного варения; оно настолько делается твердым, что его нельзя разрубить топором. Кушанье и все сваренное делается мягким, а все недоваренное [делается] сырым и твердым.

(30) Не зная этого, многие врачи, руководствуясь сходством, называют болезнь заносом, если только увидят вздутый живот без водянки, с задержкой месячных, когда эта болезнь длится долго. Это неверно, и возникновение заноса происходит редко. В одних случаях происходит скопление излишних выделений холодных, влажных и водянистых, в других — более густых, в месте около кишки, смотря по природе и состоянию, но это не причиняет ни болей, ни жары, вследствие холодности. Увеличиваясь в одних случаях больше, в других меньше, это не влечет за собой никакой другой болезни, но как некое уродство пребывает в покое.

(31) А задержка месячных происходит вследствие того, что излишки истрачиваются здесь; как бывает и при кормлении грудью. Ибо и у них месячных или совсем нет, или бывает мало. Бывает также, что истечение из мяса скапливается в месте между маткой и кишкой, и это называется заносом, не будучи им. Не трудно определить, занос ли это, для той [акушерки], которая будет ощупывать матку: если она правильна по форме и не увеличена, ясно, что болезнь не в ней. Если же она такова, как при беременности, в ней занос; она будет горячей и сухой вследствие того, что жидкость внутри сгустилась, и устье такое же, как у беременных. Если же будет какая-нибудь другая опухоль, матка на ощупь будет холодна и не суха, и устье всегда останется таким же.