Львиная пасть

Вторая книга лирики (стихи 1908–1917)

Предисловие автора

Из собранных в книге «Львиная Пасть» стихов, составляющих все, что написано мною за 10 лет в лирическом роде, не были напечатаны «Реквием Юности» и послание к Юрию Верховскому; остальные стихотворения печатались в разных сборниках («Бельгийском», «Антология» «В Год Войны»), журналах («Любовь к 3 апельсинам», «Вершины») и газетах («День», «Воля Народа»).

Составляющие приложение «Стихи, не вошедшие в „Ограду“», относятся ко времени написания мною этой книги, и были исключены из нее по причинам: одни – некоторой ритмической несамостоятельности, другие – чересчур большой обособленности, или, как говорится, субъективности.

В. А. Пяст

Призраки пленные

«Нет, мне песни иной не запеть, не запеть, не запеть!..»

Нет, мне песни иной не запеть, не запеть, не запеть! Только раз, только миг, человеку все небо открыто. И, мгновеньем одним – все безмерное счастье изжито. О, безмерное счастье! иного не сметь, не уметь… Нет, мне рощи иной не любить, не любить, не любить. Только раз, только миг предстает обиталище рая. В том зеленом саду – там душа остается сгорая. О, душа остается! Остаться! Не жить… И не быть… Нет, мне жизни иной не узнать, не узнать, не узнать. Только раз, только миг брызжет ввысь ледяная громада. Упадет – и уйдет – и пустыню покинет прохлада… О, пустыню покинет! Покинуть! Не взять!.. И не дать!..

Июль 1910.

«Созданье слов моих и музыка моя…»

Созданье слов моих и музыка моя, Тебя на вольный свет в сей день я отпускаю, Я вдунул Дух в тебя, века его тая. – Сегодня вольная помчится песнь твоя Я знаю. Сегодня ты вольна. Была в тебе душа, Душа была моя; я к ней проникнул ухом, И слушал рост ее, и ускорял спеша… Дух – от Меня, не мой, – и с ним ты хороша, Воздвигнуты в тебе и тело и душа Единым, вечным, Духом. Через меня к тебе прошел священный Дух – И стала ты мне ночь, сокровная, родная… Пройдут года. И сын твой выговорит вслух – Я жить хочу, я сам. – И передашь ты дух, К тебе самой в сей день дошедший через двух, Ему, не зная…

1908

«Два раза родятся бессмертные люди…»

Два раза родятся бессмертные люди А смертный – раз; Родятся с извечной мечтою о чуде; За первым рожденьем – кормленье у груди; Вторым – экстаз. Чтоб младший крестился святою водою, Нужны века: Да старший расстанется с бездной седою, Да жизнью оденется вновь молодою, Да слово прочертит углем над водою Его рука.

1908.

Мой ласковый сын

Индусы удивляются самой постановке вопроса – в европейской философии: есть ли у нас душа. По их мнению, говоря «мы» мы тем самым и говорим: «души» – облекающиеся телом по временам.

Из лекции И. М. Масоловой (об Индии)

Мой ласковый сын, мой задумчивый сын: Как мал ты! Но как ты хорош! Я знаю, – а знаешь ли ты? – не один Ты век в этом мире живешь. Твои, в оторочке из шелка ресниц, Глаза из-под кручи чела Глядят на лазоревый мир без границ, Забытый тобою до тла. Души своей вольной направил ты лет К чете своевольных сердец – И неба пред нами раздвинулся свод, И райский зажегся дворец. И бились единою дрожью сердец, И обе не смели взглянуть На тот – развернувшийся им без конца, Пред ними пылающий – путь. А около них – легковейной мольбой, Нежней, чем цветочная пыль, Летал светозарный, – и сладкой тоской Их души тревожил – не ты ль? Не ты ль сказал им о том, что «Пора. Так надо. Так хочет Господь. Печаль по земле моя слишком остра. Довольно. Да стану я – Плоть». Мой радостный сын. Мой застенчивый сын. Как мал ты! И мал и хорош! Я знаю – но знаешь и ты: не один Ты век в этом мире живешь. И кто бы ты ни был доныне, – всегда Со мною твой образ сплетал. Наш ангел-хранитель – который тогда С тобою – душою летал.

Март 1912.

Младенцу

Благослови тебя Господь на небесах: Твой лобик выпуклый, и вскинутые глазки, Движенья нежных рук, исполненные ласки, И всех сияний дня отливы в волосах; И тельца сонного откинутый изгиб, Когда свое лицо поднимешь от подушки; И раковин ушных сквозные завитушки, И твой открытый смех, и твой – уж горький – всхлип. Будь мужествен, дитя. Пусть малодушный страх Пред здешней тяготой тебе не будет ведом. Улыбкой Землю встреть, с ее кровавым бредом. – Благослови тебя Господь, на небесах.

Июль 1910.

О поэте

К тебе пришел он, радостный как бог. Ты говоришь: «Вокруг него – зараза. Как под моим бестрепетным он мог Не опустить трепещущего глаза!» А он тебе: «Пускай не встанет плоть Преградой замутненною меж нами!» – Сегодня на душе его Господь Играл эфирно-легкими перстами…

1910.

Лигейя

Ligeia! Ligeia!

My beautiful one!

E. Poe, «Al Aaraaf».

«Лигейя, ты помнишь? Мой сон о тебе…»

Лигейя, ты помнишь? Мой сон о тебе Воззвал твою душу к земле; И к ней я навстречу послал – и пошла Моя заревая душа. Лигейя, ты помнишь? Не знала они Границы небес и земли; Твоей я дал имя: «Полуденный Гром». – И был он моей обручен. Ты помнишь, на душу мою он смотрел, Как ангел восторжен и нем? – Под взором его, как в июне заря, Душа расцветала моя. Ты помнишь, Лигейя, они разошлись, Чтоб тайну навеки хранить. О встрече своей в этой бездне времен, – Заря и полуденный Гром?

Март 1912.

«Лигейи нет. Обыкновенно…»

Лигейи нет. Обыкновенно Проходят дни мои – но вот Ко мне прекрасная Ровена На ложе брачное идет. Ее походки смутный шорох Я уловляю. Красота В ее небесно-тихих взорах, – Но пламенем горят уста. Я потушил бы этот пламень Когда бы смел, когда бы мог; Тяжелый бы подвинул камень На недоступный мой порог. Ее молитв оплотом новым Я встал бы, неподкупный страж; – Но в ней, под девственным покровом, Все тот же дух, и песня та ж; Она гибка и вдохновенна, Как первой юности мечты, – Но в ней я вижу – о, Ровена! – Лигейи строгие черты. От мертвенного поцелуя Я ль удержусь, преступный маг? – И умирать ее зову я В мой отреченный саркофаг… Я твердо верю – не обманет Меня мой трепет давних дней: Когда умрет она, восстанет Лигейя с ней, Лигейя в ней.

15 марта 1912.

«Мое жалкое сердце не тронь…»

Мое жалкое сердце не тронь: Оно истерзано слишком. Берет свой победный огонь! – Мой давно чуть дышит. Для чего мне объятья твои? – Как достойный их я принял. Подойди… Бери!.. Вся душа пред тобой открыта. Если это еще не любовь, – Любви нет на свете Будет плакать, будем плакать вновь… – Как дети? – Да!..

Осень 1913.

Dedicata

А. А-ой

…Здравствуй, желанная дочь Славы, богини – властительницы! В каждом кивке твоем – ночь Жаждет луны победительницы, – Славы любимая дочь! Ночь. И сама ты – звезда, Блеском луну затмевающая… Вот ты зажглась навсегда! Вот ты, на тверди мерцающая. Огромная звезда!

Осень 1913.

Два портрета

I. В руке, опущенной лениво на бок, Огромный черепаховый лорнет Небрежно взят. Его владелец зябок И серым пледом по пояс одет. Фигуры длинной, тонкой и прямой, Стальные очертания не дрогнут, И только рот, с бескровною каймой, Улыбкой истерической изогнут. Как ветр, низам несущий град и стужу, Зажат в горах, зазимовавший гость, – В глазах дрожит – задержанная – злость, – По жалу языка сочась наружу. II.

В. К. И.-Ш.

Монашеский наряд, бесцветный и простой, И золото волос неярко и непышно; Шагов неженский ритм – но с женской суетой В ваш проникает мозг упорно и неслышно; Руки́ нехо́леной несоразмерный жест, Чтоб худенькую прядь на ясном лбу поправить, – И голос, созданный по-женскому лукавить, Но по-мужски молчать, пока не надоест… И серый омут глаз, подернутых росой, В предчувствии зари, мечтательной и нежной, Вдруг разгорается – бесстрашной, и мятежной, И первозданною, и страшною красой.

1910–11.

Юрию Верховскому

(Ответное послание) Благодарю. Твой ласковый привет С Кавказских гор мне прозвучал отрадно, И мысль моя к тебе помчалась жадно, Поэт! Мне вспомнилась прошедшая весна, И нашей – суточной, бессонной и невинной – Прогулки день, – когда твоей старинной Виолы стала петь струна. И узкая песчаная коса, И первый сон наш на полу беседки. Где к Руси прилегла ее Соседки Суровая краса. И чахлой зеленью поросшие холмы На берегу извивной речки малой, – Как вновь ты спал там, «тяжкий и усталый!» – Твой сон хранили мы. Мы отошли, тебя от мух укрыв, И разогнав сонливости остатки… Без сюртука, как были сбеги сладки? К воде, в обрыв! Ты мирно спал, – а я, и тот поэт, – Ах, ставший днесь угрюмцем нелюдимым! – Вели вдвоем о всем невыразимом Вполголоса совет. …Потом ты мылся, зачерпнув воды Своим цилиндром, будто он из меди… Ах, волован забуду ли в обеде Среди другой еды.

«Аррагонская Хота твоя…»

«Аррагонская Хота» твоя Мне милее всей музыки Фета, – В ней родного, большого поэта Всем дыханием чувствую я! О, поэт, вдохновенный, поверь: Тех созвучий сладчайших довольно, Что звучали тебе своевольно, – Чтобы стало тепло и привольно Тем, кому так мучительно – больно, Так томительно грустно теперь! Это с другом не я ль говорил? В этом теннисе бегал не я ли? Как я мог не играть на рояли! – И скамья то была не моя ли, Где я клятвы свои повторил?.. Пусть же будет мрачнее и глуше, И на сердце еще тяжелей, – «Мне так просто, так весело с ней», С «Аррагонскою Хотой» твоей, Воскресающей скорбные души…

1912.

Бельгии

Когда Господь перелистает Страницы хроники земной, – Взор Жизнедавца заблистает, Упав на письмена одной. Он скажет: «Ты, Моею волей, К недосягаемым верхам Вознесена – стрельчатый храм, Возникший на кровавом поле. Во плоть влюбленные – могли В свой час расстаться вольно с тленным, Вы, предъявившие Вселенным Печать Величия Земли».

Сентябрь 1914.

A la Belgique

(Traduction du prece dant, faite par l’Auteur et Mr. Latchineff)

Quand Seigneur aura feuillete Les annales de la Belgique, Son oeuil brillera transporte, Devant une page tragique. Dieu dira: «Par ma volonte, Toi, ma cathedrale pointue, Au champ plein de sang apparue, Vers l’infini tu as monte, Car, tant amoureux de la chair, Vous sutes quitter la poussiere, En presentant aux Univers Le sceau de grandeur de la Terre».

1914, Octobre.

Till Froken W

Мы поселились когда-то, не зная друг друга, в Стокгольме; Рюмберг был вашим жильем, – Континенталь был моим; Я одиноко бродил по Юргордену или в Шеппсхольме, Или по Вальхалля-вехьн, голодом лютым томим. Вы, закупив кренделей, на четыре их дня разделили, Немногочисленных крон, быстрый провидя конец… Не был запасливым я – и тоскливые дни наступили: В сутки съедал я один – в орэ ценой – леденец. Деньги Руманов прислал. – Получив, я отчалил на Борэ, – Вы ж в это время как раз – съев кренделька – голодать… О, отчего не сулила судьба миг последнее орэ, Вместе с последним стихом, вам дружелюбно отдать?

1915-17.

Н. С. Гумилеву

«Как гурии в магометанском Эдеме в розах и шелку», – Так мы в дружине ополченской На прибалтийском берегу. Сапог неделю не сымая, В невыразимой духоте В фуфайках теплых почиваем (Все что с собою – на себе), На нарах – этом странном ложе – В грязи занозисто-сплошной, Почти что друг на друге лежа, Дыша испариной чужой; Чужою деревянной ложкой, Искапанной с чужих усов, Хлебаем щи из миски общей (Один состольник нездоров); На тех же нарах (– что подошвы), Где наши ноги, там и хлеб, И протолкаться невозможно, Когда хлебает взвод обед… Никак ни времени, ни места, Чтоб раз умыться, не урвать, И насекомым стало тесно В лесу волосяном гулять… …Так жизнь такая превосходит Блаженства мерой все, что мог Своим любимцам уготовить В раю пресветлом щедрый Бог! И нет утонченнее пищи, Чем те замусленные «шти», И помещений благовонней Казармы – в мире не найти! И тот слепец, кто в это время В кафе поит вином девиц: Не видит он, что вместе с теми Ужей глотает и мокриц. И жалок тот, кто тело в ваше Купает, нежучи, свое: Чем дух ее благоуханней, – Тем тяжелее смрад ее. А мы, в чудовищном удушье, В грязи сверхмерной, слышим мы, Как павших в славных битвах души Поют военные псалмы, И видим мы, как, предводимы Самим Всевышним, – нашу рать Сопровождают херувимы, Уча бессмертно умирать…

Февраль 1915.

Реквием Юности

Мне тридцать лет, мне тысяча столетий, Мой вечен дух, я это знал всегда, Тому не быть, чтоб не жил я на свете, – Так отчего так больно мне за эти Быстро́ прошедшие, последние года? Часть Божества, замедлившая в Лете Лучась путем неведомым сюда, – Таков мой мозг. Пред кем же я в ответе За тридцать лет на схимнице-планете, За тридцать долгих лет, ушедших без следа? Часть Божества, воскресшая в поэте В часы его бессмертного труда – Таков я сам. И мне что значат эти Годов ничтожных призрачные сети, Ничтожных возрастов земная череда? За то добро, что видел я на свете, За то, что мне горит Твоя звезда, Что я люблю – люблю Тебя как дети – За тридцать лет, за триллион столетий, Благодарю Тебя, о Целое, всегда.

2 июля 1916

Приложение. Стихи, не вошедшие в «Ограду»

(1903–1907)

Из отдела «Это ты»

«Гармония в тебе, земная с неземной…»

Гармония в тебе, земная с неземной, Слиты особенно и больше чем мистично, И каждое твое движенье гармонично, И все – и плач и смех твой – мелодично: Иди за мной! Ты знаешь, что тебя я понял необычно! Я сразу увидал тебя иной, – Иной чем все, – и с этих пор со мной Остался навсегда твой образ неземной, Глубокий безгранично…

Сентябрь 1903

«Здесь с тобою стоя рядом на причаленном плоту…»

Здесь с тобою стоя рядом на причаленном плоту, Первый раз проник я взглядом в неземную высоту. Смех твой, прудом отраженный, мне предстал как голос вод, – И с тех пор преображенный мне раскрылся небосвод. Разорвалась восприятий, чувств обычная кайма; Сколько пламенных зачатий ты учуяла сама! Как восторженно и ново мы друг друга обрели, Разом сбросивши оковы зачарованной земли!

Начало 1904

«Пойми же то, что нет определенья…»

Пойми же то, что нет определенья, Что нет определенья – тебе и мне, И оба мы – единой цепи звенья, Одной мы цепи звенья, и в общем сне; От века дал Творец предназначенье, Мне бог дал назначенье – узреть тебя; До той поры – душа как в заточенье, Томилась в заточенье душа, скорбя. Я был лишен и песнопений дара, И песнопений дара не ждал я вновь, И этот дар – твоя вернула чара, Твоя вернула чара – к тебе любовь… Могла ль моя – как зарево пожара, Всем бешенством пожара не вспыхнуть страсть? – Ведь ты как я небесного Эдгара, Нездешнего Эдгара постигла власть! –

Февраль 1904.

«В этот первый вечер отсветом румяным…»

В этот первый вечер отсветом румяным, Что скользит чуть зримо по цветным полянам, Дальние деревья сплошь озарены… В этот первый вечер – красное с зеленым На деревьях дальних по волнистым кронам, Красное с зеленым переплетены. В этот вечер ветра, в этот вечер шумный На душе – все тот же крик один безумный, Наяву – все те же сладостные сны… В этот вечер ветра – с бушеваньем моря Давние виденья в вечно-новом споре, – И душа с душою слитно сплетены.

Ст. Петергоф, май 1904.

Ступени из мрака

Скорей ее портрет достать! В него глазами жадно впиться. Всем существом к ней обратиться, О прочем думать перестать. Затем – порывисто писать! Дать мимолетному сплотиться. А после – за нее молиться, Закрыв заветную тетрадь… И этот сон – века продлится.

Суйда, 1905.

Из отдела «Ананке»

«Ведь вот не верю я – и я не могу поверить…»

Ведь вот не верю я – и я не могу поверить, Что существую здесь – где и звезды, и земля; Что мир, что сущий мир – возможно творить, и мерить, Что он – тюрьма, иль челн, затерянный без руля. Я верить не могу, что над ощутимой бездной Вы, люди, вы, отцы, вы, родившие меня, – Живете без чудес – с холодною тайной звездной, Иль с ожиданьем дня – и большего не храня! От вас я откажусь, раз правда, что вы такие, Слепые как кроты, – не стану вас видеть я, Погибну, удавлюсь, – в себе заточив тугие Напоры своего безгранного бытия. И неужели ты, Волшебная, – ты, Иная, Разгадчица души – вся сущая, вся моя, Из кущи своего – о, трижды святого! – рая, Останешься чужда провалу, в котором я?

1905.

Из отдела «Распутье»

«Бори меня, Боже, бори утонченного…»

Бори меня, Боже, бори утонченного, Устойчивого, Неподатливого, Недостойного, падшего, Нерасцветши, увядшего; Тревожного, злого, Позабывшего слово; Победи в борьбе И прими к себе.

1905.

«Есть ли прощенье душе нераскаявшейся?..»

Есть ли прощенье душе нераскаявшейся? Той, что выхода ищет и выйти не может? Той, которую вечным явленьем тревожит Призрак Предавшего, демон отчаявшегося?..

1905.

«Боже, мой сильный, мой праведный Боже…»

Боже, мой сильный, мой праведный Боже, Все же прости безутешного. О, ниспошли ему с горнего ложа Вестника рая безгрешного. Боже, прими его скорбным, униженным, И одари и помилуй. – Встанет он светлым, от скверны очищенным, Полным Твоею святыней. Встанет он с миром, Тобою оправданным, Слитый во вздохе едином… В обшей молитве – и в облаке ладанном, Пущенном к небу кадилом.

1905.

Из отдела «Лунные Эльфы»

Гимн к ночи

I. Ты, одевшая млечным покровом Осиянность безумного дня. С жадной ревностью Тайну сокрывшего, – Ночь, раскрой для меня Все обманы его, утаившего, И, родня С вечной тайной, всегда облеченного новым, Одари же меня, позабывшего, Вечно радостным словом! II. Ты влечешь меня трепетным зовом На ушедшие в вечность поля, Где простор неразгаданным шепотам, Где юнеет Земля, С вековечным порвавшая опытом, И, суля Окрыленность душе, снова чуждой оковам, Запрещаешь кощунственным ропотам, Приближаться к Основам…

1905.

Голубая зима

(К картине Грабаря)

Неподвижность небес кружевами деля, Опрозраченный лес очертил вензеля, На ветвях – бахрома. Блещет в снежных рубинах, сапфирах, алмазах земля, – Вот она. Голубая Зима. Станете воздух как лед, и густа синева, Солнце в иглах поет – различаешь слова, Здесь природа сама; В этой сонности явь, в летаргии царица жива! К нам сошла Голубая Зима.

Янв. 1905.

Из отдела «Живой с живым»

«Я помню темный сад и тихий шепот у забора…»

Я помню темный сад и тихий шепот у забора… В вечерний час, когда погас последний отблеск дня, С тобою вдвоем вошли мы в глубь таинственного бора. Что перед нами встал стеной пугая и маня… И ты шепнула мне слова стыдливого укора – Затем я помню сад и тихий шепот у забора… О невозвратный миг! О, без границ святое счастье! – Вас не было со мной, – и лишь тогда я поняла: Вы были ко всему любовь, и ко всему участье; При вас существовать могла ль хотя крупица зла? И получила поцелуй на освященное запястье… О, невозвратный миг! О, без границ святое счастье!

1907.

«Ты готов ли на подвиг? – Сгорающий день…»

– Ты готов ли на подвиг? – Сгорающий день Вяжет бить заревую – пророчество ночи; Взмахи веселе ленивей, короче; Расплылась удлиненная тень… – Ты готов ли на подвиг? Ты помнишь звезду, Где ты клялся последним, священным обетом? – А меня о неизменным ответом: «Жду»? – Ты готовь ли на подвиг? Страданья тая, Я дождалась иного, земного, свиданья… Узнаешь? Неужели ночные гаданья Не сказали тебе: я невеста твоя, Я?

1907.

«Пойми: ты вся моя, я твой…»

Пойми: ты вся моя, я твой, Мы оба – для Него; Пойдем же в путь рука с рукой, Коснемся до Всего. Наш долог путь, наш труден путь, Но он не страшен нам; И примет нас когда-нибудь Под свод нетленный Храм. И нет измен. Сознанье есть. Сознание растет. Оно целительную весть Подаст, коль дух падет.

1907.

Примечания

К стихотворению: Юрию Верховскому.

Соседки суровая краса – Финляндия. Стихотворение написано в 1912 году.

«Аррагонская Хота» – стихи Ю. Верховского, начинающиеся словами:

«Мне было так просто, так весело с ним»…

Стихотворение написано в ответ на его послание, начинающееся словами.

«Скажи, поэт, зачем со струн твоих» etc.

К стихотворению: «Till Froken W».

Эпиграф означает: «Но и я также умею сочинять по-шведски стихи для друзей, о, m-lle Введенская».

«Рютверг» и «Континенталь» – Стокгольмские отели.

Юргорден – нем. Tiergarten – часть города, аналогичная нашим «Островам».

Шепсхольм – корабельный остров; близ центра Стокгольма.

Вальхалля-вехьн – «Дорога Валгаллы» – широкая и красивая улица на окраине города.

Борэ – пароход, курсировавший между Стокгольмом и Обу (Абу), и впоследствии потонувший от плавучей германской мины.

В книгу не вошли стихотворения, напечатанные в журналах того времени («Gaudeamus», 1910)

Мечта

«Ругайтесь над нею, увядшею»… (написанное в 1905 году) и «Сатирикон» (1913).

Осенью

«Всеми красками переливающаяся рябь» посвященное Вал. Брюсову и написанное в 1908 году.