– А еще вы пишете о географии, о пространстве, считаете его проклятьем России, забирающим все силы страны. Вы правда считаете, что если бы не оно, то, может быть, и с другим проклятием – как вы его называете, "соворностью", было бы легче справиться?

– Если расширение пространства становится самоцелью, то на его возделку не остается сил, времени, навыков. Такова судьба кочевых народов, черты которых П. Чаадаев находил у своих соотечественников. Чтобы обрести вкус к созиданию, территория должна стать оседлой и, так сказать, конкретной, чтобы ею управляли те, кто на ней живет. В 1990 году, когда Советский Союз еще не распался, мне подумалось, что этот процесс может не ограничиться СССР, но перейти и на РФ. Тогда это мерещилось в идиллической перспективе, как возвращение к начальной Киевской Руси, состоявшей из множества княжеств: Черниговское, Смоленское, Ростово-Суздальское, Муромо-Рязанское, Новгородская земля и так далее. Движение России в сторону дальнейшей конфедерации или ассоциации, по типу Европейского союза, могло бы вписать ее в современный мир. В наилучшем варианте к тому бы и шло, но обойдется ли теперь без крови! В 1990 году казалось, что это возможно. Чечня показала, что нет. А дальше Грузия показала, что Россия двинулась в направлении не Киевской Руси, а Орды.

Из книги "Русский антимир. Политика на грани апокалипсиса":

"Пространство пожирает и опустошает страну изнутри. "Мы живем, под собою не чуя страны", – писал О. Мандельштам. Живущему в этой стране трудно почувствовать ее своей и нести за нее ответственность. Вот почему так несчастлива эта земля, она растерзана своими просторами и одержима духом пустоты, который не выносит никакого жизнеустроения на определенном месте. Как сказал бы Гегель, абстрактная идея беспредельности уничтожает всякую жизненную конкретность. Пьянство, воровство, коррупция, лень, ложь, насилие – это лишь многообразные формы запустения и отвлечения от конкретного труда жизни: нет твердого понятия о собственности, о реальности, о правде, о свободе, об индивидуальности, о гражданском долге, о человеческом достоинстве. Все это расплывается в абстракции великого пространства, которое никто не может чувствовать своим, ибо оно, как горизонт, отступает от каждого реального места, предает его, сметает в ничто".

– Когда вы пишете, что возникает антипространство, размываются границы, вы имеете в виду образование квазипространств в результате войн – и в Грузии, и в Украине?

– Орда – это такое пространство, которое в ходе кочевья само стирает свои границы. Где теперь границы России? Если Донецк, Луганск, Крым – это Россия, то тогда и Москва, Петербург, Владивосток приобретают столь же неопределенный международный статус. Расширяя себя, Россия себя теряет. Русский язык подсказывает, что страна и пространство – слова одного корня. Про-стран-ство, раздвигаясь, утрачивает свой корень – "страна". Каждый шаг России к раздвижению своих границ ведет на самом деле к ее умалению, подрыву международно признанного суверенитета.

– Собственно, вы пишете то же самое о некрократии, о стремлении нации к смерти. Но ведь и в советское время разросшийся аппарат НКВД занимался уничтожением страны, устроив огромную мясорубку для собственных граждан. Механизм самоуничтожения был запущен давно?

– Я дружил с Владимиром Шаровым, замечательным писателем, который впервые, еще в 1980-х, обратил мое внимание на самоколонизацию России. Потом эту концепцию развил Александр Эткинд. Шаров говорил: вот смотри, почему Иван Грозный перенес столицу в Александров? Почему передал царские полномочия Симеону Бекбулатовичу, потомку Чингисхана? Чтобы нападать на собственную страну и разорять ее, как если бы он был чужеземцем. Насиловать собственный народ, как если бы он подлежал колониальному порабощению. В этом состоит основа того саморазрушения России, которое продолжалось и при Сталине, и сейчас. Россию нельзя разрушить извне, но она периодически разрушает себя изнутри. Может быть, от широты пространства жители не чувствуют себя единой нацией: горизонтальное чувство единства гораздо слабее вертикального, как у подданных одного государя. Даже разъезжаясь по миру, русские сторонятся друг друга: услышав родную речь, переходят на другую сторону, опасаются хамства, обмана, бандитизма, вымогательства.

– Даже уехавшие противники режима не дружат…

– Оппозиция за рубежом тоже не может договориться, сплотиться. Возможно, это та же самая энергия взаимоотталкивания, которая влечет Россию к экспансии. Жители не могут ужиться друг с другом, поэтому нужно все время осваивать другие территории и обретать некоего врага, против которого они могут временно сплотиться. Но это не внутренняя положительная сцепка, а "соворность", сообщность в преступании-преступлении. Как власть сплачивает народ? Захватом Грузии, Крыма, других частей Украины, делает всех соучастниками. Создает скрепы на крови. Как у Некрасова – "дело прочно, когда под ним струится кровь".

Из книги "Русский антимир. Политика на грани апокалипсиса":

"Есть психоделики, а есть социоделики – социально-пропагандистские инъекции, выступающие в роли психотропных средств, стимулирующие иллюзорные, измененные состояния сознания. Запах крови – сильнейший наркотик, и он требует увеличения дозы. Сначала Чечня, потом Осетия с Абхазией, потом Крым и Донбасс, потом Сирия, теперь уже вся Украина... В народе начинается ломка. Возникает запрос на свежую кровь. Если долго и настойчиво разжигать эту жажду, она стремительно возрастает. Уже хочется "онАшить" всю Украину, Прибалтику, Восточную Европу… А если на повышающийся запрос не следует предложения, народ начинает брюзжать, стервенеть и искать более кровожадного вождя".

– И еще об одной мощной скрепе вы пишете – о праве на бесчестие, оно тоже связано со стремлением к смерти, к уничтожению? Ведь ты ценен благодаря достоинству, чести, а если ты ее потерял и себя не ценишь, тебе легко умереть. Когда это началось – ведь не сейчас? И было ли что терять, вообще-то? Мне вспоминается разговор с моим преподавателем институтским Александром Михайловичем Панченко, он говорил: "Вот я все думаю, когда началась в России потеря чести?" Он считал, что отсчет надо вести от Московского княжества. Вы согласны с этим?

– Я думаю, понятие чести начало складываться гораздо позже и утеряно было позже. Оно зародилось в результате реформ XVIII века, приобщения к европейской цивилизации и к кодексу дворянской чести. У героев Пушкина, например, честь – важнейший движущий мотив поведения. "Выстрел", "Метель", да и "Евгений Онегин" – это все о чести. Честь превыше жизни, счастья, славы, любых сокровищ. Но вторая половина XIX века, с разночинством и народничеством, уже идет к переоценке ценностей. Петр Верховенский в "Бесах" провозглашает, что если дать право на бесчестие, то народ легко примкнет к бунту, и Ставрогин соглашается – этак каждый к нам прибежит.

– Понятие правды связано с понятием чести – в вашей книге есть глава про ложь.

– Говорить, что Путин лжет, бессмысленно. Ложь предполагает, что у данного морального субъекта есть выбор, куда входит правда или ложь, и он выбирает ложь. Ложь, лицемерие – это то, с чем боролись Толстой и Чехов; тогда Россия доросла до понятий "правды и лжи" как основополагающих, нравственно обязывающих. Потом революция, с ее лживейшей из газет, "Правдой", их смела, но они возродились у Солженицына, Сахарова, диссидентов… А у нынешней гоп-политики, гоп-дипломатии, гоп-журналистики преобладает стиль брани или бреда, которые не несут в себе различия истины и лжи.

– В вашей книге есть раздел "Классика-Кассандра". О чем речь, много ли предсказала русская классика из того, что произошло в XX и в XXI веке?

– Многое: революцию, ГУЛАГ, чудовищную бюрократию, карательную психиатрию… Да и нынешняя война несет в себе многие черты, предсказанные классикой, даже древнейшим жанром – басней… Аналитики размышляют о причинах нынешней войны, о сложных геополитических стратегиях, об исторических узлах, доныне не развязанных. Но в погоне за сложными объяснениями мы часто упускаем простейшие сюжетные схемы. Например, басня "Волк и ягненок" Крылова – переложение Эзопа и Лафонтена. Сначала волк хочет "дать делу законный вид и толк", дескать, ягненок мутит воду или кто-то из его предков обидел волка: "Вы все мне зла хотите //И, если можете, то мне всегда вредите…" Это ровно то, о чем статья Путина "Об историческом единстве русских и украинцев" и другие его речи против "коллективного Запада" и в обоснование агрессии. А когда все доводы оказываются несостоятельными, хищник просто набрасывается на добычу: "Досуг мне разбирать вины твои, щенок! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…"

– Вот так басни иногда актуализируются негаданно…

– Но у этой басни есть продолжение – "Волк на псарне", уже оригинальное сочинение Крылова, которое тоже аукнулось в минувшем году. Волк попадает не в овчарню, где рассчитывал на легкую добычу, а на псарню: "В минуту псарня стала адом./Бегут: иной с дубьем, /Иной с ружьем. "Огня! – кричат, – огня!" Пришли с огнем". Мировые державы, НАТО, поставки оружия, санкции… с дубьем и огнем. Когда же волк, пытаясь улестить псарей, предлагает перемирие, то получает суровый ответ: "…Волчью вашу я давно натуру знаю; /А потому обычай мой: /С волками иначе не делать мировой, /Как снявши шкуру с них долой". Все пока так и происходит – по Крылову.

– С одной стороны, вы говорите о русской классике, а с другой – поднимаете очень болезненный, кровоточащий вопрос о том, что "культура подешевела", и не только современная, но и старая культура тоже. Цитируя Евангелие – древо познается по плодам, вы замечаете, что такова цена всех наших классиков, если они принесли столь горькие плоды в своем народе. Но вы уверены, что это именно они принесли эти плоды?

– Я понимаю болезненность этого вопроса: классическая литература XIX века – это наше российское Евангелие. Я вовсе не предлагаю "отменить" классику или вообще российскую культуру – скорее, наше раболепное, культовое отношение к ней. Не всегда классики – лучшие учителя жизни. Давайте взглянем, как любил говорить Венедикт Ерофеев, с "потусторонней точки зрения", а мы уже год пребываем в этом потустороннем. Помню, еще в 8-м классе меня удивило стихотворение Пушкина "Друзьям", столь льстивое, верноподданическое, что сам автор начал с оговорки: "Нет, я не льстец, когда царю / Хвалу свободную слагаю: / Я смело чувства выражаю, / Языком сердца говорю. / Его я просто полюбил: / Он бодро, честно правит нами…" Это же чистый Евгений Шварц. Первый министр в "Голом короле": "Я прямо говорю правду в глаза... Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: вы великий человек, государь!.." Я думаю, кстати, что Шварц, выводя первого министра, мог подразумевать "первого поэта", отсылая именно к "Друзьям". Даже Николай I, похвалив эти стихи, запретил их публиковать, чтобы избежать обвинений в насаждении раболепства. У царя тоже было чувство чести – и он преподал урок литераторам. У меня есть главка "Путин и Хармс", а могла бы быть и "Пушкин и Шварц". Или Достоевский: одной рукой пишет – мы так любим Европу, а другой рукой – мы всегда ненавидели ее. Любовь до каннибализма. Уж любить, так пожрать с потрохами. Так что не нужно отменять культуру – нужно отменить культ ее создателей.

В истории Древней Греции есть эпизод, когда на политический форум сошлись представители разных государств, больших и малых. Когда посол одного из мелких полисов закончил свою вдохновенную речь и был удивлен, что к его словам не отнеслись с должным вниманием, ему объяснили: "Друг, твоим речам недостает государства". Вот так и сейчас. Где твоя страна, мой друг? Ты декламируешь стихи Пушкина и потрясаешь томами Толстого и Достоевского, но твоя страна ведет самую подлую и разрушительную войну в современной истории. Культура сейчас не в состоянии обеспечить золотым запасом те ассигнации, на которых написаны огромные суммы: великая держава, великая литература, совесть и самосознание человечества, справедливый мир.... Это как античная Греция, античный Рим ушли в прошлое, оставшись недосягаемыми культурными образцами. Я не исключаю, что наш XIX век и начало ХХ будут восприниматься как античная Россия. Потомки будут ценить это наследие, изучать язык, но это будет мертвый язык, мертвая культура. А населять страну будут ошалевшие потомки тех, кто убивал и грабил в Буче – возможно, из города Рубцовска Алтайского края, одного из самых неблагоустроенных и экологически вредных городов в России. Именно туда шли самые тяжелые посылки с награбленным из Бучи.

– Но ведь, что бы там ни было, Россия в каком-то виде сохранится – как вы думаете, что ее все-таки ждет?

– Мне трудно поверить, что эта территория, которая потом стала Московией, Российской империей, СССР, Российской Федерацией, может остаться в целости после войны, развязанной против всего мирового правопорядка. А по сути, против самой себя. Нынешние власти действуют по отношению к своей стране безжалостнее, чем любой враг. Они занимаются депопуляцией и разорением России с такой последовательностью, что, кажется, это и есть не придуманные, а настоящие иноагенты, которых завербовали или запрограммировали с целью разрушить Россию изнутри. Причем разрушить под восторг и ликование всего народа. Если это и впрямь "наша родная власть", значит, нет ничего нам роднее, чем идея самоубийства. Я бы желал множественных, разных, творческих Россий на месте кочевого Улуса (самоназвание Орды).

– Соединенные Штаты России.

– Да, Соединенные Штаты России.

– Вы не видите ее больше империей?

– В страшном сне.

Из книги "Русский антимир. Политика на грани апокалипсиса" – о какократии и какофилии:

"Это общественное умонастроение, даже можно сказать, социальный инстинкт, который отдает предпочтение худшему перед лучшим. В таком обществе трудно быть добрым, милостивым, справедливым. Мальчика из Уренгоя затравили из-за того, что он посмел высказать сочувствие немецким военнопленным. Травят самых талантливых, самостоятельных, творчески состоявшихся: К. Серебренникова, К. Райкина, А. Макаревича, Д. Быкова, Ю. Дмитриева... Именно какофилия как социально одобренное стремление к дурному и неприязнь к хорошему – эмоциональная основа того антимира, антисоциума, который исторически сложился в России и привел к системным преступлениям советского и постсоветского времени — к ГУЛАГу и к Буче".

– А не принимаем ли мы желаемое за действительное? Почему мы решили, что обязательно власть Путина рухнет, если будет поражение в этой войне? Он же объявит его победой и будет править еще 10–15 лет, сколько Бог попустит ему. Разве такого варианта не может быть?

– Может быть. Тогда это и будет процесс дальнейшего саморазрушения России, то в активной фазе, то в пассивной. Этот человек уже математически доказал, что может только разрушать. Все хорошее, сделанное в этой стране, будет по природе антипутинским, а он этого позволить не может. Самые деятельные уезжают, и я не вижу демографического и интеллектуального потенциала для того, чтобы эту страну пересоздать. Он еще был в конце 1980-х, когда казалось, что "невозможное возможно".

– Может, просто люди были глубоко советские и наивные – раз Дзержинского свалили, значит, все уже хорошо.

– У меня первый опыт личного столкновения с нынешней властью случился в 1988 году. Это был самый эйфорический, восходящий период в истории страны – примерно с весны 1986 года, когда вдруг начались реформы, гласность. В клубе МГУ проходил вечер "Русское, как мы его понимаем". Я, окрыленный новыми свободами, решил прочитать отрывки из своего эссе "Обломов и Корчагин", о маниакально-депрессивном психозе в отечественной истории: условно, Обломов – депрессивный полюс, а Корчагин – маниакальный. И как они сочетаются, например, в героях А. Платонова… Стали раздаваться негодующие возгласы: это провокация, нас оскорбляют, почему мы это допускаем? Потом выступил член национального совета общества "Память", еще какие-то деятели. Содержание текста вообще не обсуждалось. Обсуждалась моя фамилия, национальность, гены. Мое право судить о стране, в которой я прожил 40 лет. Тогда на меня впервые навалилось предчувствие мрака. А теперь, почти 35 лет спустя, этот мрак уже пытается объять целый мир.

– В своей книге вы часто используете литературные образы. Например: Россия – Беликов, "Человек в футляре", Украина – Варенька на велосипеде, веселая хохотушка.

– Это, собственно, прообраз всего, что сейчас происходит между Россией и Украиной.

– Только Россия – не тихий Беликов, а "гоп-государство".

– "Гоп-политика" – это эссе 2017 года: тогда вдруг резко обозначился стилевой слом, представитель России при ООН вдруг вызверился на английского дипломата: ты че, гляделки куда уставил, ты на меня гляди. Стиль "гоппи" возобладал повсюду: гоп-политика, гоп-дипломатия, гоп-журналистика, гоп-религия, гоп-спорт, гоп-Дума – все заслужило эту приставку. Но сейчас, мне кажется, гопничество – уже пройденный этап. Гопник, допустим, днем работает при какой-то мастерской, лифтером, а ночью он хозяин подворотен, это такое половинчатое существование. Россия тогда была еще принята в международном сообществе, хотя и как страна с особенностями, с гопническими замашками. А сейчас это уже не любительский бандитизм, а профессиональный, чистейший криминал.

Из книги "Русский антимир. Политика на грани апокалипсиса":

"… формируется новая государственная религия, религия войны и "светопреставления", в которой соединяются такие, казалось бы, трудно сочетаемые ингредиенты, как фашизм, православие, старообрядчество, евразийство, русский национализм, апокалиптическое сектантство, государственничество, империализм, миллениаризм... Эта, по сути, антихристианская апокалиптика обращена к теме смерти и конца, пронизана ненавистью к личности, достоинству и свободе человека, презирает науку и технологию; она видит свой идеал в платоновских антиутопиях "Чевенгура" и "Котлована", в предельном истощении и оголении всего материального субстрата жизни и в упразднении жизни как таковой. И у этой силы первый раз в жизни есть оружие".

– Вы пишете, что чем сильнее раскручивается антисистема, чем глубже загоняет антизакон и антимораль внутри себя, тем быстрее несется система к гибели. Есть надежда на то, что она долго не просуществует?

– Такая надежда была бы оправдана в доядерную эпоху. А сейчас, когда антисистема несется к гибели, я не вижу моральных или каких бы то ни было причин, которые помешали бы ей утянуть за собой весь мир. Вот этого я, честно говоря, боюсь. Эти люди явно перешли черту вменяемости. Я представляю себе их психическое состояние: они не могут позволить себе дрогнуть, отступить даже на миллиметр, потому что их немедленно сожрут свои же. Это вопрос блатной чести (увы, есть и такая "честь"). Чтобы не сморгнуть – пахан, не моргнув, может уничтожить весь мир. Чем свои отравят или повесят, лучше нажать на кнопку и отсидеться в бункере.

– То есть мы стоим на страшной развилке?

– Не знаю, мне никто из ЦРУ не докладывает. Может быть, у Штатов придуманы какие-то меры крайнего воздействия. Хотя, судя по тому, что они опасаются вступать в открытое противостояние, наверное, нет каких-то совсем таинственных мер и гарантий, чтобы обезопасить себя от безумца. Но хотелось бы надеяться, что в решающий момент что-то может вылететь из космоса и целенаправленно уничтожить угрозу.

– Зачем им все это понадобилось? Они же явно могли сидеть у власти до конца своих дней и обойтись безо всякой войны.

– С таким населением и природными запасами могли.

– Тогда зачем? Вы пишете о мести более удачливым, умным. Как двоечники бьют отличников в школе.

– Я не могу до конца это понять. Может быть, уже пресытились награбленным и захотелось вовсю погулять по буфету, не только таскать оттуда сладости. Своего рода криминальная гордость. Что такое ад, антимир? Это царство Сатаны, Люцифера. А движущий мотив – гордость. Он хотел противопоставить себя Богу. Соблазнил ангелов, восстал, был низвергнут. Вероятно, в этих людях взыграла понтовая гордость. Что же мы, крутые лишь от сих до сих: хапать бабки и наживать дворцы, виллы, яхты? – скучно! Кстати, вот еще одна подсказка классики-Кассандры. Пушкинская "Сцена из Фауста" начинается словами Фауста: "Мне скучно, бес," – и заканчивается его же приказом Мефистофелю: "Всё утопить". Сатана заражает людей сначала алчностью, потом гордыней. Сначала власть над вещами, потом – над человечеством. В моей книге нынешний режим описывается как понтократия – власть, основанная на понтах, знаках криминальной чести и гордости.

– Все время говорилось, что у этой власти нет никакой идеологии, а вы пишете, что новая идеология сложилась, вобрав в себя православие, госправославие, языческие культы, и нацизм, и архаические культы войны, и царство мертвых тут, и гностика тоже. Как это все срослось?

– Этому даже срастаться особенно не надо. Это же не марксизм-ленинизм со строгой догматикой, обращенный к рациональности. Люди той эпохи еще думали, спорили о законах истории. А здесь все самое кровожадное, губительное и растлительное пущено в ход.

Есть понятие "правосламие", то есть синтез православия и ислама. В какой-то момент, особенно с приходом патриарха Кирилла, стало ясно, что под его началом российское православие становится ближе к исламу, чем к своим западным христианским братьям. Его объединяет с исламом и откровенный антисекуляризм, и закрытость для современности, и антизападничество, и братание с Ираном... Расколы уже были: в XI веке православия от католичества; в XVII внутри русского православия – старообрядчество; а сейчас – дальнейший раскол уже РПЦ со вселенской церковью, с мировым православием. Однако не все православные радуются происходящему. Полное одиночество президента в Благовещенском соборе Кремля на рождественской службе 2023 года, в противоречии с традицией соборного празднования, уже побуждает в некоторых православных кругах говорить о явлении Антихриста.

– И всюду ложь, на которой, как вы говорите, невозможно ничего построить, как на песке, и от этого возникает дьявольская ненависть. Мы все задаем умные вопросы, а может, нужен совсем простой вопрос: может, мы просто плохие люди?

– Назвать ли человека, соблазненного Сатаной, плохим человеком? Наверное, Сатана не был бы Сатаной, если бы не соблазнял – и плохих, и хороших людей. Это никого не оправдывает. Как сказано в Евангелии, должен прийти соблазн, но горе тем, через кого он придет. Не только личностям, но и народам... Кто является первым учеником Сатаны, вторым, третьим, где обрывается эта цепочка соблазненных – трудно судить.

– В главке "Антиязык" вы высказали пророчество о конце Путина в 2023 году, через три года после указа об исправлении русского языка. Это всерьез? Вы ссылаетесь на то, что все правители теряли власть или жизнь через три года после такого указа.

– Это всерьез, и такой прогноз я опубликовал еще в августе 2020 года, так что не так долго ждать его проверки. Хотя цифры приблизительные. Например, в точности неизвестно, когда Ленин написал свою статью об очистке языка, в 1919 или в 1920 году. У Сталина от "Марксизма и вопросов языкознания" до смерти – три года. От проекта орфографических реформ при Хрущеве до его отставки три-четыре года. Примерно таков предстоящий диапазон: 2023–2024. В теории сложности это называется "странный аттрактор" – нелинейный процесс в неустойчивых системах, где ма­лые началь­ные возмуще­ни­я бы­ст­ро на­рас­таю­т во вре­ме­ни и приводят к огромным последствиям. Известный пример: бабочка махнула крыльями, а через год поднялся ураган в другой части света. В российской атмосфере желание режима вмешиваться в вопросы языкознания демонстрирует самоуверенность власти, попытку подчинить себе самое естественное, что есть у народа, – язык. Тогда у этой власти происходит надлом через три-четыре года; я не звездочет, но такой странный аттрактор имеет место.

6 августа 2020 года президент создает правительственную комиссию, которой предписано "разработать целостную языковую политику, определить единые требования" и т. д. и т. п. Отрегулировать язык. Вот такие вещи, мне кажется, точнее, чем политология, социология или даже астрология, могут предсказать долгосрочные тренды. Тем более что они прослеживаются на главных вождях: Ленин, Сталин, Хрущев. Остальные не так уж единолично правили страной. Язык не прощает ту власть, которая на него покушается.

– Предположим, ваше пророчество сбудется, есть ли шансы у России тогда?

– Если власть сменится, обнаружится пестрая конфигурация разных сил, движений. Мнение о том, что начнется гражданская война, для меня не убедительно, я не понимаю, кто с кем будет воевать. Резоннее говорить о смуте, о росте хаоса. Гражданская война предполагает структурированность, белые – красные, а это будет не бинарное, а, скорее, плюральное противостояние, вплоть до все против всех. Мы слышим про частные военные компании, один губернатор или глава региона создает свое ополчение, другой свое. Вооружаются национальные окраины. Представьте, что начнутся бои за границы губерний или за ресурсы, месторождения, а у центральной власти, ведущей войну с Западом, не хватит сил останавливать местные конфликты, тем более что казна, из которой щедро оплачивается покорность провинций, иссякнет.

– И что из этого вырастет?

– Не исключено, что международный контроль. Призвание варягов. "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет; да и пойдите княжить и володеть нами". Согласно Нестору, с такими словами в 862 году славянские послы обратились к варягам из племени Русь. С чего начали, тем, возможно, и закончим. У истории есть в запасе не только добрые уроки, которые мало кто усваивает, но и злые шутки, которыми не стоит пренебрегать.

Из книги "Русский антимир. Политика на грани апокалипсиса":

​"… есть все-таки на что опереться, на чем остановиться и дух перевести. Есть доордынская многоцветная карта русских княжеств, многоликих русских земель. Россия изначально рождалась как … особая часть мира, состоящая из многих стран, подобно Европе или Азии. И теперь для России разделиться на перворусские государства – значит не только умалиться, но одновременно и возрасти, из одной страны стать частью света. Россия больше себя – именно на величину составляющих ее Русей.

Вот отчего это чувство последней тревоги – как шестьсот лет назад, как на поле Куликовом, только теперь Россия должна сразиться с Ордой и Ордынским наследием в самой себе. За свои исконные русские земли, которые затерялись среди приобретенных... Сразиться за право разделиться на разные страны и стать больше одной страны. Вернуться, наконец, из ордынского периода своей истории в исконно русский, многообразно русский".