Пародии
«Библиотека Крокодила» — это серия брошюр, подготовленных редакцией известного сатирического журнала «Крокодил». Каждый выпуск серии, за исключением немногих, представляет собой авторский сборник, содержащий сатирические и юмористические произведения: стихи, рассказы, очерки, фельетоны и т. д.
booktracker.org
Иллюстрации КУКРЫНИКСЫ
М., Издательство «Правда», 1958
АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ АРХАНГЕЛЬСКИЙ
Литературные пародии, вошедшие в настоящее издание библиотеки «Крокодила», принадлежат перу талантливого советского поэта-сатирика Александра Григорьевича АРХАНГЕЛЬСКОГО.
Большинство пародий было написано три десятилетия тому назад. Многие из них уже стали достоянием истории литературы, так как пародируемые в них авторы за это время существенно изменились; некоторые пародии не утратили своей злободневности и до наших дней. Но и те и другие представляют большой интерес как образцы весьма популярного в нашей литературе жанра.
Александр Архангельский ушел из жизни рано. Он умер в 1938 году, в расцвете своего таланта, после продолжительной и тяжелой болезни.
Родился Александр Григорьевич в 1889 году в г. Ейске, на Северном Кавказе, в семье мелкого служащего. Ранняя смерть отца, тяжелое материальное положение семьи, кормильцем которой был долгое время Александр Григорьевич, заставили его надолго оставить мечты о литературной деятельности. Он работал конторщиком, статистиком, служил в пароходстве.
В 1907 году за распространение революционных листовок царская охранка арестовывает А. Архангельского и заключает его в Ростовскую тюрьму, где он просидел более года.
Гражданская война. А. Архангельский становится советским журналистом, редактирует газеты. С 1922 года, после переезда в Москву, он регулярно сотрудничает в журнале «Крокодил», работает в «Крестьянской газете»
В 1927 году в издании журнала «Огонек» выходит его первая книга литературных пародий. С тех пор этот жанр становится его основной писательской специальностью, которой он уже не изменяет до последних дней своей жизни.
Архангельского по праву называют лучшим советским пародистом. Мастер литературных пародий, он в совершенстве владел искусством «перевоплощения». Он тонко подмечал художественную манеру автора пародируемого произведения, его стилевые особенности и главное — его слабые стороны.
Александр Архангельский помогал строительству советской литературы. Он горячо и страстно боролся с проявлением всякого рода чуждых нашему искусству влияний, его волновали судьбы того или иного произведения, он никогда не был безразличен и к судьбе писателя.
Жестоко высмеивая в своих пародиях все враждебное и политически вредное, он дружески поправлял заблуждающихся писателей, сигнализировал им о промахах и срывах в их литературном творчестве.
Пародии А. Архангельского бичуют самоуспокоившихся, высмеивают зазнавшихся, разоблачают манерничающих, презрительно клеймят халтурщиков.
В пародиях А. Архангельского нет зубоскальства. Он не писал только ради того, чтобы посмеяться самому и посмешить других. Его смех учил. Учил литературному вкусу, учил серьезно и заботливо относиться к требованиям взыскательного и умного читателя.
Любовь к советскому искусству, к литературе рождала лучшие пародии Александра Архангельского, и в этом секрет их успеха. До сих пор молодо и задорно звучит жизнеутверждающий смех писателя-сатирика.
П. АНТОКОЛЬСКИЙ
ПОЭТ
А. ЖАРОВ
МАГДАЛИННАДА
И вот
Мне снится, снится
В тиши больших ночей
Лицо святой блудницы,
Любовницы моей.
ВЕРА ИНБЕР
О КРАСНОЙ ШАПОЧКЕ
Б. ПАСТЕРНАК
СРОКИ
Народ, как дом без кром…
. . . . .
Ты без него ничто.
Он, как свое изделье,
Кладет под долото
Твои мечты и цели.
С. КИРСАНОВ
АЛЭ-ОП!
А. ПРОКОФЬЕВ
БРАТЕНИКИ
Павел РАДИМОВ
СМОРКАНИЕ
М. СВЕТЛОВ[1]
ЛИРИЧЕСКИЙ СОН
И. СЕЛЬВИНСКИЙ
ЙЕХАЛИ ДА ЙЕХАЛИ
КЛАССИКИ И СОВРЕМЕННИКИ
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или, точнее, по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал:
— Барин, не прикажешь ли воротиться?
— Это зачем?
— Время ненадежное: ветер слегка подымается; — вишь, как он сметает порошу.
— Что ж за беда!
— А видишь там что? (ямщик указал кнутом на восток).
— Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба.
— А вон, вон это облачко.
Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое принял было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран.
Я приближался. К месту моего назначения. Это было в конце декабря. Позапрошлого года. В девять утра по московскому времени.
Вокруг меня были пустыни. Они простирались. Они были печальны. Они были пересечены холмами. Они были пересечены оврагами. Они были покрыты снегом. Это был добротный снег. Он скрипел. Он похрустывал. Он сверкал. Он синел. Он не таял. Он лежал.
Я посмотрел на солнце. Это было ржавое солнце. Это было старорежимное солнце. Оно опускалось. Оно сползало. Оно садилось. Я подумал, что точно так же оно садится в Москве. В Краснопресненском районе. Мне стало грустно. Я вспомнил моих друзей. Я вспомнил знакомых. Я вспомнил родных.
Наша кибитка ехала. Это была старая кибитка. Она стонала. Она охала. Она вздрагивала. Она ехала. Она ехала по дороге. Она ехала по следу. Он был узок. Он был проложен санями. Это были крестьянские сани.
Вдруг ямщик стал посматривать. Он посмотрел в сторону. Он крякнул. Он высморкался. Он сплюнул. Он рыгнул. Он снял шапку. Он оборотился ко мне. Он открыл рот. Он сказал: не прикажу ли я воротиться.
Я высунулся из кибитки. Я увидел пустыню. Это была печальная пустыня. Я увидел степь. Это была белая степь. Я увидел небо. Это было ясное небо. Подымался ветер. Он подымался слегка. Он подымался нехотя. Он сметал порошу.
Ямщик волновался. Он надел шапку. Он крякнул. Он высморкался. Он сплюнул. Он рыгнул. Он ударил рукавицей об рукавицу. Он ткнул кнутом на восток.
Я посмотрел. Я увидел горизонт. Я увидел край неба. Я увидел холмик. Мне взгрустнулось. Я подумал о крематории. Я подумал о кладбище. Я подумал, что люди смертны. Я ошибся. Это был не холмик. Это было белое облачко. Оно висело. Оно висело, как аэростат. Оно покачивалось. Оно растягивалось. Оно подпрыгивало. Оно предсказывало. Оно предвещало буран.
Я спешно приближался к географическому месту моего назначения. Вокруг меня простирались хирургические простыни пустынь, пересеченные злокачественными опухолями холмов и черной оспой оврагов. Все было густо посыпано бертолетовой солью снега. Шикарно садилось страшно утопическое солнце.
Крепостническая кибитка, перехваченная склеротическими венами веревок, ехала по узкому каллиграфическому следу. Параллельные линии крестьянских полозьев дружно морщинили марлевый бинт дороги.
Вдруг ямщик хлопотливо посмотрел в сторону. Он снял с головы крупнозернистую барашковую шапку и повернул ко мне потрескавшееся, как печеный картофель, лицо кучера диккенсовского дилижанса.
— Барин, — жалобно сказал он, напирая на букву а, — не прикажешь ли воротиться?
— Здрасте! — изумленно воскликнул я. — Это зачем?
— Время ненадежное, — мрачно ответил ямщик, — ветер подымается. Вишь, как он закручивает порошу. Чистый кордебалет!
— Что за беда! — беспечно воскликнул я. — Гони, гони. Нечего ваньку валять!
— А видишь там что? — ямщик дирижерски ткнул татарским кнутом на восток.
— Черт возьми! Я ничего не вижу!
— А вон-вон, облачко.
Я выглянул из кибитки, как кукушка.
Гуттаперчевое облачко круто висело на краю алюминиевого неба. Оно было похоже на хорошо созревший волдырь. Ветер был суетлив и проворен. Он был похож на престидижитатора. Ямщик пошевелил деревенскими губами. Они были похожи на высохшие штемпельные подушки. Он панически сообщил, что облачко предвещает буран.
Я спрятался в кибитку. Она была похожа на обугленный кокон. В ней было темно, как в пушечном стволе неосвещенного метрополитена.
Нашатырный запах поземки дружно ударил в нос. Черт подери! У старика был страшно шикарный нюх.
Это действительно приближался доброкачественный, хорошо срепетированный буран.
Сибирским шляхом, ярмаковым путем-дорогою ехал я в чужедальнюю сторонушку, близясь к месту моего пристанища. Ехал борзо.
Кругом, куда взором ни кинь, стлались кручиненные просторы, меченные курганами да оврагами. Снеги белы повылегли. Ехал.
Червонное солнце уползало в засаду. Плыл-качался по узкой-узехонькой дорожке, по следу санному. Ехал.
Вдруг ямщик всполошился, зорким взглядом рыскнул по сторонам, оборотясь, снял шапчонку.
— Атаман, прикажи воротиться.
— Гуторь!
— Время ненадежное. Ветришка-буян взыгрался, вишь, крутит-метет поземкой.
— Невелика напасть.
— А погляди-ка туда.
Ямщик ткнул кнутовищем на восход.
— Ничего не примечаю.
Степи белы, небеса ясны.
— А во-он, облачко.
Остренько зиркнув, заприметил я на краю неба мутное облачко. Прикинулось оно сторожевым курганом. Ямщик запахнул татарский полосатый халат.
— Якар-мар, быть бурану.
Ой вы, просторы, нелюдимые, снегами повитые! Ой вы, бураны знобовитые, ездачи, эх, да э-эх! Непоседливые!
Курганы дики, овраги глухи. Доехал!
С тем смешанным чувством грусти и любопытства, которое бывает у людей, покидающих знакомое прошлое и едущих в неизвестное будущее, я приближался к месту моего назначения.
Вокруг меня простирались пересеченные холмами и оврагами, покрытые снегом поля, от которых веяло той нескрываемой печалью, которая свойственна пространствам, на которых трудится громадное большинство людей для того, чтобы ничтожная кучка так называемого избранного общества, а в сущности, кучка пресыщенных паразитов и тунеядцев, пользовалась плодами чужих рук, наслаждаясь всеми благами той жизни, порядок которой построен на пороках, разврате, лжи, обмане и эксплуатации, считая, что такой порядок не только не безобразен и возмутителен, но правилен и неизменен, потому что он, этот порядок, основанный на пороках, разврате, лжи, обмане и эксплуатации, приятен и выгоден развратной и лживой кучке паразитов и тунеядцев, которой приятней и выгодней, чтобы на нее работало громадное большинство людей, чем если бы она сама работала на кого-нибудь другого.
Даже в том, что садилось солнце, в узком следе крестьянских саней, по которому ехала кибитка, было что-то оскорбительно-смиренное и грустное, вызывающее чувство протеста против того неравенства, которое существует между людьми.
Вдруг ямщик, тревожно посмотрев в сторону, снял шапку, обнаружил такую широкую, желтоватую плешь, которая бывает у людей, очень много, но неудачно думающих о смысле жизни и смерти, и, повернув ко мне озабоченное лицо, сказал тем взволнованным голосом, каким говорят в предчувствии надвигающейся опасности;
— Барин, не прикажешь ли воротиться?
— Это зачем? — с чувством удивления спросил я, притворившись, что не замечаю волнения в его голосе.
— А видишь там что? — ямщик указал кнутом на восток, как бы приглашая меня удостовериться в том, что тревога его не напрасна и имеет все основания к тому, чтобы быть оправданной.
— Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба, — твердо сказал я, давая понять, что отклоняю приглашение признать правоту его слов.
— А вон-вон: это облачко, — добавил ямщик с чувством, сделав еще более озабоченное и тревожное лицо, как бы желая сказать, что он осуждает мой отказ и нежелание понять ту простую истину, которая так очевидна и которую я, из чувства ложного самолюбия, не хочу признать.
С чувством досады и раздражения, которое бывает у человека, уличенного в неправоте, я понял, что мне нужно выглянуть из кибитки и посмотреть на восток, чтобы увидеть, что то, что я принял за отдаленный холмик, было тем белым облачком, которое, по словам ямщика, предвещало буран.
Да, он прав, — подумал я. — Это облачко действительно предвещает буран. — И мне вдруг стало легко и хорошо, так же, как становится легко и хорошо людям, которые, поборов в себе нехорошее чувство гордости и чванства, мужественно сознаются в своих ошибках, которые они готовы были отстаивать из чувства гордости и ложного самолюбия.
В. ШКЛОВСКИЙ
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ МОНТАЖ
Я пишу сидя.
Для того, чтобы сесть, нужно согнуть ноги в коленях и наклонить туловище вперед.
Не каждый, умеющий садиться, умеет писать.
Садятся и на извозчика.
От Страстной до Арбата извозчик берет рубль.
Седок сердится.
Я тоже ворчу.
Седок нынче пошел не тот.
Но едем дальше.
Я очень сентиментален.
Люблю путешествовать.
Это потому, что я гениальнее самого себя.
Я обожаю автомобили.
Пеший автомобилю не товарищ.
Лондон славится туманами и автомобилями.
Кстати, о брюках.
Брюки не должны иметь складок.
Так же, как полотно киноэкрана.
В кино важен не сценарист, не режиссер, не оператор, не актеры и не киномеханик, а — я.
Вы меня еще спросите, что такое фабула?
Фабула не сюжет, и сюжет не фабула.
Сюжет можно наворачивать, разворачивать и поворачивать.
Кстати, поворачиваю дальше.
В Мурманске все мужчины ходят в штанах, потому что без штанов очень холодно.
Чтобы иметь штаны, нужно иметь деньги.
Деньги выдают кассиры.
Мой друг Рома Якобсон сказал мне:
— Если бы я не был филологом, я был бы кассиром-
Мы растрачиваем золото времени, накручивая кадры забракованного сценария.
Лев Толстой сказал мне:
— Если бы не было Платона Каратаева, я написал бы о тебе, Витя.
Толстой ходил босиком.
Босяки Горького вгрызаются в сюжет.
Госиздат грызет авторов.
Лошади кушают овес.
Волга впадает в Каспийское море.
Вот и все.
ТОЛСТЫЙ ЖУРНАЛ
— Черт возьми! — вскричал Арчибальд Функ, вытаскивая из-за пазухи страшно ядовитую дохлую фалангу. — Что это значит?
Но не успел Арчибальд до конца продумать случившееся, как в темноте две теплые мягкие женские руки обхватили его шею.
«Какая варварская страна!»— с изумлением подумал Арчибальд, отдаваясь незнакомке.
За окном проходили караваны верблюдов.
Грохотали экскаваторы.
(Продолжение следует.)
«Да», — подумала Ася, входя в комнату, которая напоминала ей то время, в которое она ощущала себя девочкой, которая смотрела на мир чистыми глазами, которые воспринимали все то, которое окружало ее, как некоторые прекрасные декорации. «Да, — подумала она еще раз. — Я чувствую, что…»
(Продолжение в будущем году.)
Действие третье
НИНА. Папа! Ты все-таки не прав. Посмотри вокруг себя!
ЭЛЕКТРОНОВ. Профессор! Вы заблуждаетесь. Посмотрите! Жизнь прекрасна!
ПРОФЕССОР (прозрев) Да. Вы правы. Я заблуждался!
НИНА. Отец!
ЭЛЕКТРОНОВ. Николай Николаевич!!!
ПРОФЕССОР. Вы прозрели меня. Я счастлив, дети мои! Да, жизнь прекрасна! Любите науку и друг друга!
Нина и Электронов обнимают профессора. Дуэт арфы и тромбона.
Замечиныи апичатки
Напичатано — Следуит четать
Кароста — красота
печатный — пичальный
брились — боролись
фиги — книги
книги — фиги
Редактор — ридакцеоная калегия и так далее.
МЕМУАРЫ
Автор воспоминаний Аделаида Юрьевна Милославская — вдова поручика артиллерии Иоаникиея Степановича Грациевич, умершего в конце прошлого столетия от крупозного воспаления легких.
Воспоминания Милославской-Грациевич рисуют яркую картину тех тусклых условий, среди которых приходилось жить и бороться поколению людей конца прошлого столетия.
В заключение считаем долгом выразить глубочайшую благодарность Матильде Иоаникиевне Грациевич-Сидоровой за любезно представленную метрическую выпись автора воспоминаний.
Прадед. Прабабка. Дед. Бабушка. Братья прадеда. Сестры прадеда. Братья деда. Сестры деда. Отец. Мать. Братья и сестры отца. Дядя. Тетя. Переезд в Березкино. День ангела деда.
Прадед мой Мстислав Иоаннович Милославский был женат на Елизавете Петровне, урожденной Кочубеевой, и от их брака появились дети: Алексей, Юрий, Сергей, Ростислав, Митрофан, Василий, Анна, Мария и Марфа.
Алексей вскоре умер. Ростислав, Митрофан, Мария и Анна также умерли в раннем возрасте.
Из оставшихся в живых Юрий Мстиславович женился на Анне Иоанновне, урожденной Загорской, которая умерла, оставив ему детей; Аделаиду, Петра, Юрия, Алексея и Евангелину.
Братья прадеда Святополк и Ананий вышли в отставку: первый — в чине генерал-майора, второй — полковника. Вячеслав же умер от воспаления слепой кишки.
Что касается сестер, то они умерли в преклонном возрасте.
Братья деда моего Степан и Василий и сестры Евдоксия, Степанида и Агния переехали в Рязанскую губернию, где до самой смерти занимались рукоделием и сельским хозяйством.
После болезни дяди Вани и скоропостижной кончины тети Мани мы переехали в Березкино, где справляли день ангела дедушки, который и умер немного погодя от грудной жабы.
Замужество. Знакомство с Пушкиным, Гоголем, Грибоедовым. Иван Иванович Трубадуров. Смерть мужа. Переезд в Петербург. Гончаров. Толстоевский. Тынянов. Лев Толстой.
По смерти дедушки я вскоре познакомилась с моим будущим мужем— Иоаникием Степановичем Грациевич.
Отец его, Степан Иоаникиевич Грациевич, был женат на Федоре Максимилиановне, урожденной Святополковой, умершей от родов и оставившей детей: Иоаникея, Акилину, Димитрия и близнецов: Анания, Азария и Мисаила.
Муж мой, будучи в чине поручика артиллерии, любил литературу и познакомил меня с произведениями Александра Сергеевича Пушкина, Николая Васильевича Гоголя и Александра Сергеевича Грибоедова.
Бессмертную комедию «Горе от ума» читывал нам вслух сосед наш Иван Иванович Трубадуров, женатый на дочери нашего духовника, умершего от рака печени.
Вскоре скончался и муж мой от заворота кишок, поев горячего хлеба.
Оставшись вдовой, я решила посвятить себя литературным воспоминаниям, для чего переехала в Петербург.
Во втором томе своих воспоминаний я расскажу о знакомстве с Гончаровым, Толстоевским и Тыняновым.
А сейчас, вспоминая и оглядываясь на пройденный пут%, не могу не воскликнуть словами нашего великого писателя земли русской Льва Николаевича Толстого, женатого на Софье Андреевне:
«Счастливая, невозвратная пора — детство».
Счастливая эпоха, в которой мне довелось жить и бороться!
ГАСТРОЛИ РИФМАЧА-КУДРЯВИЧА
Ликуй, читательская масса!
Вещает свежий репортаж:
«Вчера поэт, сойдя с Парнаса,
Изволил выехать в вояж».
Приятно и полезно в марте
Спуститься из Москвы в Тифлис,
И потому маршрут на карте
Один и тот же — сверху вниз.
Еще приятней по дороге
Стихами осыпать страну.
Одна осыпка в Таганроге,
Пять — шесть — в Ростове-на-Дону.
Две с половиной в Армавире,
И так до самого конца
Рукой рассеянной по лире
Бряцать и потрясать сердца.
Простясь с вагоном-рестораном,
Как молодой, красивый бог,
Рифмач-Кудрявич с чемоданом
Въезжает в тихий Таганрог.
Он осчастливит тех, которых
Здесь заедают сон и тишь!
На сонных тумбах и заборах
Уже сияет текст афиш.
Семь. Восемь. Восемь с половиной.
Но вот в партере гаснет свет.
Из-за кулис походкой львиной
На сцену шествует поэт.
Явление в грозе и буре.
Тропический словесный дождь.
Коль славен он в литературе —
Пророк! Иеремия! Вождь!
Он обличает. Он неистов.
Глаза — огонь, язык, как меч.
(Как жаль, что нет стенографистов
Чтоб передать потомкам речь!)
Что гениев, конечно, травят,
Что поэтических имен
Глуп и бездарен весь алфавит.
Лишь он талантлив и умен.
Излив на публику потоки
Архиораторской ухи,
Наш Цицерон, сжимая сроки,
Читает, наконец, стихи.
Минуты расставанья близки
(Давно поэта ждет авто).
Он отвечает на записки
Уже в калошах и пальто.
— «Скажите, как работал Пушкин?»
— Довольно быстро. Так, как я.
Я, например, поэму «Стружки»
Писал всего четыре дня.
— «Что нужно, чтобы стать поэтом?
Стишками я давно грешу!»
— Читайте Байрона, при этом
Пишите так, как я пишу.
— «Вас обругали в «Литгазете» Хал…»
— Тут неясная строка.
Позвольте на вопросы эти
Ответить… завтра. Ну, пока!
И, помахав приветно ручкой
В прозревший театральный зал,
Рифмач-Кудрявич легкой тучкой
Летит со сцены на вокзал.
Что дальше? Ясно. Крупным планом
Поэт, приветствуя весну,
Все с тем же верным чемоданом
Сойдет в Ростове-на-Дону.
Сойдет он также в Армавире,
В Прилуках, Сызрани, в Перми…
Да! Хорошо бряцать на лире
И очень просто, черт возьми!
ЭПИГРАММЫ
Л. КАССИЛЬ
М. ШАГИНЯН
Б. ПАСТЕРНАК
Н. ТИХОНОВ
А. БЕЗЫМЕНСКИЙ
К. ЗЕЛИНСКИЙ
А. ЛУНАЧАРСКИЙ
К. СТАНИСЛАВСКИЙ
Более подробно о серии
В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.
В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.
Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).
Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.
Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.
Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.
У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.
Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).
INFO
АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ АРХАНГЕЛЬСКИЙ
ПАРОДИИ
Редактор С. Швецов
Составитель Ф. Архангельская
А 03527. Тираж 120 000 экз. Издательский № 673. Заказ № 12.
Подп. к печ. 19/VI 1958 г. Объем 0,75 бум. л, — 2,05 печ. л. Уч. изд. л. 2,54.
Ордена Ленина типография газеты «Правда»
имени И. В. Сталина. Москва, ул. «Правды», 24.
FB2 — mefysto, 2023
