Пока играет ROCK
Ты пришла ко мне сегодня в надежде найти приют. Такая отчаявшаяся, что достаточно включить правильную музыку, и твоё искалеченное тело само подчинится мне. Хочешь сбежать, Лесли? Прости, но ты не сможешь этого сделать, пока играет рок.
Шурх!
Шины громко прошипели по мокрому асфальту. Ободранная ржавая «Шевроле» едва не слетела в ближайшую канаву со скользкой, усыпанной пожухлой листвой дороги. Внутри салона громко выругались, а из воткнутой в подстаканник бутылки едва не выплеснулся бурбон. Лесли яростно вцепилась в руль и чудом сумела его удержать.
— Чёртов дождь. Чёртов Бостон. Чёртов, мать его, Ройс! — плевалась ядом она, выравнивая юзающую машину. Тут же безрассудно утопила в пол педаль газа. Движок закряхтел, со скрипом набирая новые обороты.
Через зеркало заднего вида Лесли спешно глянула на темнеющую в сумерках трассу: пусто. Какое счастье, что никому, кроме неё, не нужно в такой час тащиться на самую окраину города, и причиной аварии она не станет. Облегчённо вздохнула и нечаянно поймала свой короткий взгляд в зеркале, злой и потухший, отдающий чернотой вместо тёплой охры. Сегодня можно отбросить фарс. Сегодня она не тот весёлый клоун, каким её привыкли видеть, а скорее окончательно съехавший с катушек Джокер.
По крыше резко барабанили капли, от света фар дорога будто сияла, уводя всё дальше из центра Бостона в самые заброшенные пригородные районы. Казалось, что в спину летят осколки её и без того тусклой жизни — треснувшей окончательно, когда в телефоне Ройса высветилась очередная фотка от очередной его шлюхи с необъятными буферами. Надо было орать, скандалить или бить посуду, вновь лихорадочно записываться к психологу в попытках спасти то, что давно сдохло и воняло под их месяцами не скрипевшей кроватью, но не осталось сил. Молча взяла ключи, накинула на плечи безразмерную толстовку и помчала прочь из их квартиры.
И ведь некуда бежать — одна в чужом городе, где из родственников только двоюродная тётка-социофоб с пятью далматинцами, и то, весной умудрившаяся помереть от пневмонии. Плакать по Холли Сандерс точно никто не собирался: сама Лесли видела её от силы три раза в жизни, причём последний был в мае, когда эту эксцентричную особу закапывали под душераздирающий собачий вой. Тётя Холли слыла скрягой, чудачкой и истеричкой. Так что не было ничего удивительного в том, что из всей родни лишь Лесли не успела отказаться от даром не сдавшегося наследства, коим значился разваливающийся двухэтажный домишко у чёрта на рогах. Правда, именно сейчас Лесли была благодарна за ключ в кармане — какой-никакой, но собственный дом и крыша над головой. Ехать всё равно больше некуда и не к кому: за неполный год в Бостоне она успела пообщаться разве что с заказчиками, пока те были, да с людьми в белых халатах, которые со скорбными улыбками называли её «самым оптимистичным онкобольным отделения».
То ли откровенное издевательство, то ли банальная глупость.
Держать лицо — фактически профессия. Быть для всех весёлым шутом, счастливым солнышком — то, за что ей платили. Индустрия развлечений любила таких вот ярких рыженьких заводил. Любила, пока внешний вид Лесли не стал пугать. Люди хотели видеть на празднике жизнерадостного организатора, руководящего запуском фейерверков и командующего выносить торт. А не бледную костлявую тень с лишь недавно отросшими после химиотерапии волосами до плеч и абсолютно плоской мальчишеской фигурой. И Ройс тоже устал это видеть. Лесли понимала. Так сильно, что даже сейчас не могла его ненавидеть в полной мере. Но могла хотя бы злиться и пить.
Оставив левую руку на руле, правой она в который раз за короткую поездку потянулась к бутылке «Джим Бина». Противная тёплая жижа залилась в рот обжигающим горло глотком. Лесли с усилием протолкнула бурбон в протестующий пустой желудок. Закашлялась, на опасную секунду отвлекаясь от дороги, и шумно задышала в рукав толстовки. Глаза разъедала соль, но злости было гораздо больше, чем желания рыдать, как маленькой обиженной девочке. Напряжённо вглядываясь через мутную плёнку на мокнущую трассу, едва подсвеченную фонарями, она подняла бутылку повыше, салютуя невидимому Ройсу:
— За твою импотенцию, говнюк, — щедрый глоток дался почти привычно, да и пальцы на руле перестали так сильно дрожать.
«А что ты хотела, жалкий гермафродит, что у него будет по-прежнему вставать член на твоё плоское тело, покрытое уродливыми шрамами вместо нормальной женской груди?» — прошибла голову болезненная в своей откровенности мысль, заставившая крепче сжать руль и часто заморгать.
Никто не предупреждал, что жажда жизни и желание избавиться от метастаз так быстро её уничтожат. Да, Лесли больше не нуждалась в красивом белье, по крайней мере, в кружевных лифчиках. А Ройс больше не мог нуждаться в ней. Признаться себе непросто, но необходимо: она замечала отвращение на его лице, когда удавалось сподвигнуть собственного парня на подобие секса. Лучше вообще никак, чем пересиливая себя. Молодой и здоровый мужчина не мог «никак». Это ожидаемо и закономерно.
Ещё глоток из бутылки, безжалостно сжигая слизистую желудка. Спасибо, тётя Холли: ты была редкостной безразличной скотиной, но зато сейчас можно не ночевать на улице. Правда, чем ближе Лесли подъезжала к нужному адресу, тем меньше домов попадалось на пути, реже встречались работающие фонари и громче выл за окном осенний ветер. Наверное, стоило бы поискать другие варианты, но проблема в том, что уже плевать. Допить, уснуть и не проснуться. Короткая ремиссия окончена, не помогла и калечащая операция: эту новость пока что не знал даже Ройс, и уже не узнает. Может, новый курс химиотерапии избавит не только от лишних волос, но и от его перекошенной сочувствием рожи.
Трасса закончилась как раз у её пункта назначения, и первый же мутный взгляд на кривую халупу из окна «Шевроле» вынудил Лесли сделать новый глоток бурбона. Почти что машинально. Стать профессиональным алкоголиком, пока не заперли в хоспис — неплохие планы на месяц.
— Вот это дыра. — Со вздохом закатив глаза, она заглушила хрюкнувший двигатель. Нащупала в кармане толстовки тяжеленный медный ключ, который получила от исполнителя завещания ещё на прошлой неделе.
Выбравшись из машины на приятно невесомых ногах, Лесли невовремя вспомнила, что оценить дом они собирались вместе с Ройсом на выходных, и проспиртованное горло сдавило тяжёлой горькой хваткой. Она шумно шмыгнула носом и накинула на голову капюшон, пряча взлохмаченные медные кудри, которые противно лезли в лицо под порывом промозглого ветра. В такую погоду даже эксцентричная тётка не вывела бы гулять своих далматинцев. В сгустившихся над городом тучах и накрапывающем дожде её старый дом казался ещё более уродливым, неуклюжим и негостеприимным в своём сером обсыпающемся облицовочном камне.
Отвратительно запущенный двор зарос травой и колючками, а на гнутом кованом заборе обжился вьюн и мох. Едва ступив на почти не угадывающуюся в зарослях тропинку к дому, Лесли сморщилась от запаха плесени и разложения, будто разрыла чью-то могилу или забежала в склеп. Совсем не будучи любителем шататься по таким местам, она коротко глотнула из бутылки ещё раз. Для верности. Даже спиртное пахло приятней со своими медово-дубовыми нотками, чем эта жуткая дыра, где она так опрометчиво понадеялась сегодня поспать. Правда, интуиция подсказывала, что заднее сиденье машины или придорожный мотель были бы вариантами более приятными и менее вонючими.
— Ну, может, внутри всё намного лучше… Правда, вряд ли тётя Холли жила здесь, — нетрезво икнув на такие рассуждения вслух, Лесли сдавленно хихикнула: кажется, от дома успешно пойман настрой самой чокнутой тётки, раз в ходу уже разговоры с собой. Насколько надо быть странной, чтобы купить подобное этой развалюхе страшилище, да ещё и в такой дали от цивилизации?
Всё ещё сипло посмеиваясь и немного пошатываясь, она поднялась по скрипучему крыльцу и сунула ключ в рассохшуюся деревянную дверь. Провернулся он легко, вот только и нужды в нём особой не было: достаточно толкнуть дверь даже её совсем не тренированным тощим плечом, и та вылетит из петель. В любом случае, в холл этого прогнившего коттеджа Лесли ввалилась без проблем, правда, смачно запнувшись о неудобный порожек:
— Чёрт!
Писк отдал в затхлые стены глухим эхо. Лесли замерла, внезапно ощутив лёгкое дуновение ледяного воздуха на лице. Неприятное, давящее и холодное чувство — будто посидела на чужом могильном камне и одновременно сунула голову в морозильную камеру. Но долго сохранять почтенное молчание не получилось: от скопления пыли она оглушительно чихнула, едва не выронив драгоценную полупустую бутылку, внутри которой громко плюхнул бурбон.
Дом ответил молчанием. Да и дико было бы, если бы он ответил чем-то иным — дико уже то, что пьяному сознанию это молчание показалось исполненным немого укора. Лесли снова начало пробивать на истеричное «хи-хи», так что она поспешила прикрыть за собой дверь и достать из кармана джинсов смартфон. Включив на нём фонарик, с интересом скользнула светом по небольшому приветственному холлу. Грязь. Одна сплошная грязь, обломки деревянных стульев, торчащих кверху ножками, раздолбанные рамки от фотографий на полу и осколки от зеркала, будто алмазная крошка. Следов чужих ног не было — что ж, хотя бы местные бомжи ещё не облюбовали место для спячки. Она станет первой.
Дышать приходилось мелко, чтобы в нос забивалось поменьше пыли. Судя по всему, кое-какая мебель в доме всё-таки осталась: переведя свет фонарика вправо, Лесли увидела затянутый паутиной дверной проём, ведущий на кухню, и оттуда виднелся угол кособокого стола.
— Миленько. — морщась от гнилостного запаха, подвела она итог.
Осторожно пошла вперёд, огибая самые опасные острые обломки чьей-то жизни. Что ей стало ясно, так это что тётя тут не бывала давно, а может, и вовсе никогда. И всё нехитрое добро принадлежало предыдущим владельцам.
Из холла вела витая деревянная лестница на второй этаж. С перил густо свисала паутина, в самых лучших традициях ужастиков — разве что летучая мышь не вылетела навстречу, когда Лесли сделала ещё глоточек бурбона для храбрости и несмело шагнула на ступени. Но если и ночевать где-то тут, то хотя бы отыскать угол поудобней. Может, повезёт найти не сгнивший стул или кресло. В узком коридоре второго этажа обнаружились четыре двери, и ближайшая была распахнута, демонстрируя ржавые сухие трубы ванной комнаты. Посветив чуть дальше и стараясь отделаться от нарастающего неуютного холодка по коже, Лесли прошла вперёд и толкнула следующую дверь, громко скрипнувшую петлями на беспардонное вторжение.
Это была спальня. Причём мужская: с гардины ещё свешивались поеденные молью выцветшие тёмно-синие шторы, слабо прикрывающие грубые кривые доски, коими было заколочено окно без стекла. Безликие серые обои местами отклеились, но на них виднелись остатки старых плакатов из журналов двадцатилетней давности. Лесли довольно легко узнала и потёртый логотип «Линкин Парк» в углу, и разворот на полстены с пожелтевшим Куртом Кобейном в растянутой фланелевой рубахе. Нет, тут жил не мужчина — подросток. Его комната на удивление неплохо сохранилась, даже простая деревянная кровать не развалилась, хотя брошенный на ней матрас был в дырах и тёмных пятнах неясного происхождения. Вот и место для ночлега, почти что королевский приют.
Но присесть пока не хотелось. В спальне на удивление легче дышалось: будто весь дом сгнил до основания, но тут ещё что-то держало жизнь за хвост. Посветив в угол, Лесли тихо ахнула: на покрытом ровным слоем пыли письменном столе каким-то образом сохранился древний кассетный магнитофон. Ей ещё повезло застать эпоху этого чуда техники, которое следующее поколение уже не увидело. Не сдержав любопытства, Лесли подошла ближе и провела указательным пальцем по пыльным кнопкам. Точь-в-точь как её старый «Филлипс», серенький и облезший, этот раритет был обклеен полустёртыми вкладышами из жвачек с комиксом «Базука Джо», еле угадывающимися под всей грязью.
Она думала, что не сможет заставить себя улыбнуться этим вечером, но ностальгия всё же растянула ссохшиеся губы в кривом подобии улыбки. Лесли отставила бутылку на стол и тут заметила под ним какие-то обломки пластика с деревом, опасно торчащую проволоку. Не сразу сообразила, на что похожа эта куча: остатки разбитой акустической гитары, гнутые струны.
«Всё интересней и интересней», — быстро разгоралось в ней природное любопытство, и она продолжила исследование.
В углу стола пристроилась небольшая коробка, доверху забитая аудиокассетами. Лесли посветила на логотипы вполне знакомых наименований: «Нирвана», «Квин», «Металлика», Мэрилин Мэнсон и сверху, будто на почётном месте, второй студийный альбом «Линкин Парк». Остальные записи названий не имели, только даты, нацарапанные поблёкшей чёрной ручкой.
Соблазн оказался так велик, что подключить мутнеющий от алкоголя мозг к рукам не удалось. Не особо ожидая результата, Лесли ткнула кнопку воспроизведения и едва не подпрыгнула на месте: со скрипом и шорохом жрущего дерево жука-короеда зашуршала запустившаяся кассета.
— Да ладно, — хрипло выдохнула она, во все глаза уставившись на ожившую технику.
Спешно осветила фонариком пространство вокруг магнитофона и увидела ведущий под стол шнур, облепленный грязью и паутиной. Неужели электричество в заброшенном доме ещё не отключено? Или это батарейки? Нет, Лесли точно помнила эту модель, которая была в каждом втором доме в пору, когда ей было лет двенадцать. И работал такой «Филлипс» исключительно от сети. Странностей прибавлялось, ответов больше не становилось, но стоило только протянуть руку к шнуру, дабы убедиться, что он воткнут в розетку, как колошматящее по рёбрам сердце замерло, а пальцы зависли в воздухе.
Шорох плёнки сменился начинающейся композицией, с первых же нот будто пробравшейся под череп и пёрышком защекотавшей мозжечок. Клавиши. Это фортепиано знал каждый подросток нулевых, и Лесли не была исключением.
«О, нет-нет-нет, только не это», — едва не проскулила она.
Давно запретила себе включать такие песни, дабы не терять нарочито жизнерадостное выражение лица. Лишь оптимистичный маскарад уже столько месяцев и спасал её от отвратительного, раздражающего сочувствия всех вокруг.
Строчки речитатива она могла повторить слово в слово за Майком Шинодой, и о том, что его голос вообще не должен звучать здесь и сейчас, забылось моментально. Подхватив бутылку, Лесли снова щедро глотнула с горла и бездумно попятилась назад, пока пятки не упёрлись в кровать, и она не села в полной растерянности на матрас, подняв густое удушливое облако гнилостной пыли.
—
Перед глазами плыло, отчаянно мутилось в голове, и Лесли без сил откинулась назад, рухнув спиной на постель. Она видела не эту разрушенную комнату с крошащейся с потолка штукатуркой, а все свои последние полтора года: коридоры больниц, врачей, медсестёр. Слышала вновь и вновь очередные приговоры и горстями глотала таблетки. Выблёвывала их вместе с желчью и кусками печени и подписывала согласие лечь под нож. Видела Ройса, держащего за руку все недели реабилитации. Тогда она ещё не понимала, что его привязала к постели умирающей не любовь, а болезнь — совесть, ответственность. Он слишком хорошо воспитан, чтобы бросить девушку, которая лечилась от рака. Но недостаточно хорошо, чтобы суметь хранить ей верность и суметь когда-нибудь снова её искренне захотеть.
Нужно было отпустить его ещё тогда, с первым диагнозом. А вместо этого она вцепилась всеми когтями, как тонущий слабый котёнок, в единственного, кто был рядом. Это их общая вина, что в итоге сейчас они друг другу так противны.
Вокал Честера привычно и легко скользнул под кожу, будто благословенный укол лидокаина. Онемев, Лесли слушала как через подушку этот старый, похрипывающий и шипящий от усилия магнитофон, и не замечала, как защипало нос, а в глазах собрались слёзы. Прикрыла ослабшие веки, смаргивая эту пелену. Насколько ей всё равно сейчас? Насколько уже не имел значения ни Ройс, ни его похождения, ни это отвратительное тело гермафродита, если ремиссия окончена, и второго курса химии не пережить?
Как проще дышать, когда можно позволить себе плакать. Впервые со дня, как узнала про свою болезнь, Лесли разрешила этой соли покатиться к вискам, залиться под капюшон в спутанные волосы. Сглотнуть тугой комок всё не получалось, знакомая с детства музыка внезапно наполнилась новым смыслом. Мурашки. И бескрайнее облегчение: к чёрту, больше нет смысла прикрывать шумной весёлостью всю грязь её существования.
Иногда белый флаг нужно выкинуть ещё до того, как идти в последнее сражение.
— Вообще-то, это мой магнитофон, — раздался совсем близко глухой, но вполне отчётливый мужской голос, перекрывая моментально чуть притихшую музыку.
— Что?! — кое-как вырвавшись из гипнотически сжавшей виски родной мелодии, пискнула Лесли, распахнув глаза. Подскочив, будто ужаленная, она села и резко обернулась. И замерла в ужасе, забыв, что надо дышать.
У изголовья кровати виднелся слабо светящийся серебром полупрозрачный силуэт. Молодой худощавый парень сидел по-турецки, и торчащие костлявые колени выглядывали из дыр на широких штанах. Лесли несколько раз в шоке открыла и закрыла рот, а затем бездумно приложилась к бутылке, жадно глотая чудом не пролитый бурбон — чтобы не заорать в голос от представшего перед ней ожившего кошмара.
— Я говорю, магнитофон этот — мой, — отчётливей повторил парень, будто для глухой, и его силуэт слабо зарябил, а затем засиял чётче, так, что фонарик терял свою необходимость. — Ты меня видишь… И слышишь. Забавно.
Он прищурился, окинув Лесли оценивающим взглядом. Рассеянно провёл пятернёй по густым лохматым волосам, откидывая назад длинную чёлку, падающую на лоб. У него не было никаких цветов — только свечение, как у джедайского призрака Силы, что моментально родило в сознании Лесли одну-единственную спасительную мысль:
— Я уснула. Перебрала с бурбоном и уснула, и мне снится, что я стала героиней фильма с Патриком Суэйзи. Так? — она обличительно приподняла бровь и вновь ощутила, как всё ещё играющая на фоне музыка будто закачала, успокаивая забушевавший было инстинкт бежать отсюда к чертям. Успокоила порывы тела, но не мутный от алкоголя разум, пульсирующий шоком.
— Если тебе так проще, то да, ты спишь, Алиса в стране чудес. — Парень безразлично пожал плечами и криво усмехнулся уголком тонких губ. У него были мелкие, резкие черты лица и длинный нос, украшенный точкой пирсинга. Чёлка мешала поймать прямой, но очевидно колкий взгляд, когда он добавил с ехидцей: — А я твой кролик. Но можешь звать меня Эш.
Он протянул вперёд руку, и Лесли с ужасом уставилась на полупрозрачную святящуюся ладонь, непроизвольно шарахнувшись к самому краю кровати. Эш хохотнул на её реакцию, запрокинув голову так, что стало чётко видно дёргающийся выступающий на тощей шее кадык:
— Да брось, пошутил я! Побудешь трупом пятнадцать лет, ещё не так разучишься развлекать девчонок в своей спальне. Что ты здесь вообще забыла? — теперь в его тоне слышался нескрываемый интерес, и Лесли попыталась дышать чаще, занимаясь мысленной терапией по всем заветам своего психолога:
«Это же сон. Причём пьяный сон, я уснула под музыку. Она вон, до сих пор играет. Такая приятная… Знакомая. Дыши, Лесли, просто дыши. Воображение шалит. Можно и расслабиться», — она не могла понять, каким образом, но на такие уговоры тело легко подчинялось. Ни ускоренного пульса, ни дрожи, никакого адреналина. Да, так бывает лишь во сне: там мы гораздо легче реагируем хоть на призраков, хоть на оживающие бургеры. И всё же эта музыка… Подходящая к финальным нотам песня Честера действовала на все напрягшиеся мышцы, словно успокоительное. Или неслабый наркотик.
— Я… меня зовут Лесли, — неуклюже представилась она, совладав с горлом и решив, что даже во снах стоит соблюдать этикет. — Я новая владелица этого дома. А ты, видимо, из старых…
— О, та чокнутая с далматинцами всё-таки подохла? — заметно оживился Эш, задорно потерев ладошки и подышав на них. Выглядело странно: как будто он пытался согреться, и надо сказать, у него это получалось. Чётче шипастый железный браслет на запястье, ясней хищный изгиб густых бровей. Прозрачный силуэт стал очевидно плотней, и через него уже с трудом можно было увидеть изголовье кровати. Исчерченное царапинами изголовье, рваными полосами, как когтями дикого зверя. Ногтями?
Лесли вздрогнула и крепче сжала пальцами горлышко бутылки. Интересно, если её в него запустить, она пройдёт насквозь? Должна. Вот только никакого желания избавиться от этого парня всё не возникало, как бы Лесли ни пыталась воззвать к логике. Лёгкая щекотка в затылке усиливалась, а вместе с тем Эш всё меньше походил на тень и всё больше — на человека. Пришлось кинуть на кровать смартфон фонариком вверх, чтобы продолжать его видеть, потому как свечение призрака медленно гасло.
— Ты знал тётю Холли? Она бывала здесь? — попыталась Лесли выведать кусочек информации, рассеянно стянув с головы капюшон и выпустив кудряшки на свободу. Жест был непроизвольный, но ей почудилось, что на яркие волосы Эш взглянул несколько хищно. С голодом. Давно на неё так не смотрели представители противоположного пола. Забыто-приятно.
— Первый раз — с риэлтором, и дальше первого этажа не пошла, — неохотно, но всё же пояснил он: — И второй раз приехала со своими вонючими псами. Таскалась по комнатам, трясла какими-то амулетами, закатывала глаза и верещала ересь не пойми на каком языке. Зрелище было то ещё, даже Софи была в покате…
— Софи? — глухо уточнила Лесли, совершенно не удивлённая тому, что двинутая тётка вообразила себя медиумом. Зато начало проясняться, для чего она купила этот дом.
— Моя младшая сестра. Ей всего четыре, но твоя тётя знатно малышку повеселила, — Эш улыбнулся, впервые не криво, а с теплотой. На словах о сестре его хрипловатый голос смягчился, и это невольно утихомирило последние естественные инстинкты Лесли. По её мнению, вряд ли опасные призраки так очевидно любили свою семью и вряд ли тратили время на болтовню. По крайней мере, сериалы учили, что если призрак злой, то он сразу нападёт на жертву.
Выходит, она для него не жертва, а гость.
Господи, с каких пор надо вообще искать логику во сне?
— Значит, Софи, как и ты…
— О, да. Но ей ничего, мы все уже давно привыкли. — Эш улыбнулся ещё шире и повторил дружелюбный жест с протянутой рукой: — Так что же, Лесли, теперь ты не боишься меня коснуться? Я не желаю тебе зла, рыжик.
Лесли пожала плечами и с лёгким сомнением подала руку в ответ. Она совсем не ожидала, что ощутит настоящее прикосновение, и его впрямь не последовало: серебристая тень лишь сымитировала пожатие, ладонь обожгло холодом, будто засунутую в сугроб, но на этом ощущения закончились. Разве что мурашки прошли по коже, а изо рта вырвался небольшой клубочек морозного пара. Последующее покалывание вышло удивительно приятным, как бывает, когда опустишь замерзшие ноги в горячую воду.
— Странное чувство, — пробубнила Лесли, а затем вздохнула и глотнула из бутылки. Кажется, спасительного алкоголя практически не осталось, но без него спокойно сидеть и болтать с призраком было бы невозможно.
Или — без новой композиции, зашипевшей из магнитофона? Потому как Честера сменил Курт Кобейн, его небрежные, лёгкие риффы гитары, этот узнаваемый расслабленный стиль.
— Тебе нравится моя музыка. — Эш довольно кивнул, тряхнув длинной белой чёлкой, контрастирующей с остальной шевелюрой угольно-чёрного оттенка.
Лесли рассеянно моргнула, через пьяную муть и полумрак всмотревшись в его лицо получше, и с удивлением заметила, что призрак приобрёл цвета. Всё ещё бледные, но они виделись, и можно было понять, что глаза у него льдисто-голубые, а растянутая безразмерная майка — серая. Но и сквозь Эша тоже угадывались очертания предметов, а кожа была не ярче старого пересохшего пергамента.
—
— Да, у тебя хороший вкус… был. Или есть? — запутавшись в определениях, Лесли смущённо сморщила конопатый нос.
Пряча свою неловкость, она глотнула ещё бурбона, клятвенно пообещав себе, что это в последний раз. На бутылку Эш посмотрел с легко прослеживаемой завистью, даже жадно сглотнул. Надо же, у призраков есть слюна? Насколько будет издевательством предложить ему выпить?
— Ты не представляешь, как много бы я отдал, чтобы сказать, что вкус у меня есть именно сейчас. Что я могу надраться до синих глаз и трахнуть самую тупую блондинку на выпускном. А потом всю ночь лежать на крыше с пакетом кокса, гитарой, плеером и «Нирваной». — Эш обречённо вздохнул, и в этом спокойном тоне было столько искренней боли, что Лесли невольно стало его жаль до щемящих рёбер. — Самое смешное: осознать жажду жизни уже после собственной смерти, — закончил он грустным смешком и вдруг сипло подпел за надрывающимся на припеве Куртом: —
Лесли смотрела на него во все глаза: насколько ей становилось холодней сидеть рядом с ним, настолько же меньше Эша можно было назвать прозрачным с каждой минутой. Он сложил руки на коленях, такой неуклюжий, каким и следовало быть парню лет семнадцати, баловавшемуся коксом. Проследив за уже вполне плотной сероватой кожей на сгибах острых локтей, Лесли заметила ожидаемые чёткие синяки.
— Ты умер от передозировки? — больше решила уточнить факт, чем спросила она, на что Эш слабо кивнул:
— Это была приятная смерть. Но что мы всё про меня и про меня, это же негостеприимно! — преувеличенно увлечённо сверкнул он глазами: — Итак, Лесли. Расскажи своему кролику из сна, почему же ты единственная, кто увидел меня за пятнадцать лет? Неужели и впрямь экстрасенс?
— Вот ещё, — скептично фыркнула Лесли. — Может, это просто потому, что я пьяна в хлам, а ты мне просто мерещишься?
Эш вдруг скользнул с кровати, и когда он встал на ноги, стало отчётливо понятно, насколько он выше её ростом. От него веяло холодом и слабо пахло чем-то сладковатым, миндальным. Сейчас он казался почти что человеком, только двигался слишком легко, будто не имел веса в пространстве, и его могло сдуть порывом ветра. Лесли замерла, позволив ему обогнуть кровать и подойти к ней. Он, не отрываясь, смотрел на её волосы, отчего по позвоночнику пробежали мурашки. То ли лёгкого беспокойства, то ли странного, извращённого предвкушения. Ей хотелось коснуться его ещё раз. Просто попробовать. У него хотя бы не было ни капли отвращения к ней, напротив — отчётливый интерес.
Загадочно, любопытно, но в то же время что-то отталкивало, и эти порывы интуиции так явно заглушала гитара Кобейна, что где-то глубоко внутри затрепыхалось слабое понимание. Попытавшись шевельнуться, Лесли осознала, что совершенно окоченела, и могла только заворожённо смотреть в льдистые колкие глаза, выглядывающие из-под белой чёлки.
— Мне кажется, рыжик, — глухо выдохнул Эш и, будто не заметив мелькнувшей на её лице лёгкой паники, глубоко втянул в себя воздух. Словно и впрямь чуял какой-то запах: — Что ты видишь меня, потому что сама застряла между мирами. Ты умираешь прямо сейчас, но в тебе ещё так много жизни. Удивительно много. Смотри, что ты сделала, просто коснувшись меня, — с этими словами он продемонстрировал ей свои руки, плотные и чёткие, с бледными ладонями. На двух синюшных пальцах не хватало ногтей. Кожа содрана, так грубо, будто он царапался, пытаясь выбраться из гроба, похороненный заживо.
— Что это… Почему… — слабо пробормотала Лесли, не в силах дать команду собственному ватному телу: отвернуться, не смотреть, подняться.
Пел уже не Курт, голос на кассете стал совершенно иной, но узнаваемый. Это была запись самого Эша, добротного хриплого вокала, который и бил теми самыми молоточками по вискам, щекотал затылок. Музыка. Проклятая музыка — вот, что подчинило её тело! Лесли сжала зубы, а затем заставила себя отвести взгляд от всё ещё миролюбиво улыбающегося Эша и тряхнуть головой, сбрасывая это топкое наваждение. С трудом, но мышцам вернулся контроль, а конечностям — подвижность.
— Не знаю, что ты делаешь, но уверена, что я буду против того, чтобы мне пудрили мозги, — зло прошипела Лесли и всё-таки на автомате швырнула в него бутылку.
Эш довольно ловко поймал её на лету, правда, расплескав почти все остатки бурбона на майку. Поймал. Руками. В ужасе пискнув, Лесли вскочила и рванула к столу: у неё не было и малейшего сомнения, что началось это именно оттуда, от записей голоса мёртвого парня, которые почему-то прозвучали только сейчас. Остановить её никто не пытался, изо рта шёл морозный пар, и Лесли спешно дёрнула шнур, вот только никакого сопротивления розетки не ощутила. Провод попросту остался в руке, и она уставилась на него, потрясённо моргая. Всё правильно: не было никакого электричества. Нет и батареек. Несколько раз в немом шоке открыв и закрыв рот, Лесли ткнула трясущимся пальцем кнопку выключения на орущем магнитофоне.
— Да-да, — усмехнулся Эш на то, с какой надеждой она оглянулась на него, нисколько не ставшего бледней. Музыка лишь загремела громче, вновь уходя в припев: —
— Да выключайся ты! — в панике закричала Лесли на магнитофон, беспорядочно нажимая кнопки в попытке достать кассету. Схватив его, она уже было хотела грохнуть технику об пол, но тут руки словно одеревенели, а в голове застучало одно:
— Это мой магнитофон, детка, — сурово, как для нашкодившего ребёнка, отчеканил Эш, медленно подбираясь к ней ближе, а пошевелиться и сопротивляться не было сил, словно мозг хотел загореться от ужаса, но тело больше ей не принадлежало. — Разве можно приходить в чужой дом и портить чужие вещи? Мы же так мило болтали. Давай, спроси у меня, что ты действительно хочешь узнать. Задай правильный вопрос.
Он подошёл к ней со спины: Лесли не могла обернуться, но почувствовала такой близкий холод и сладковатый миндальный запах. И всё ещё не была способна закричать, заставить голосовые связки напрячься. Рефлексы выжгло, гипнотизирующая музыка проклятого магнитофона сделала из неё послушную марионетку, куклу, запертую в собственном теле при полном осознании разума — пьяного, мутного разума, но ещё вполне способного испытывать страх. Она уже не разбирала, чей голос звучал из динамиков: Курта или Эша, или их вместе. Вопрос, который и впрямь надо было задать самым первым, сам прошелестел через онемевшие губы:
— Как… умерла твоя семья. Как умерла Софи?
Боже, какая же она идиотка, что осознала нестыковку лишь сейчас, когда холодом объята вся спина, а призрак прижался к ней отвратительно тесно и вместе с тем неощутимо. Бутылка со стуком отставлена его костлявыми руками на стол возле играющего магнитофона.
— Забавно, что ты сама не знаешь, — проникновенный голос Эша раздался у самого уха, и, если бы Лесли владела своим телом, она бы запищала от страха. Но могла только чувствовать лёд его дыхания на коже, вызвавший мурашки и дрожь. — Каждый житель Бостона знает историю о проклятом доме Бауэрсов. По крайней мере, я надеялся, что её будут помнить долго.
— Я… приезжая, — выдавила Лесли глухим шёпотом. Только на слабые ответы, шорох связок ей и осталась свобода. Пальцы скрипели, бесконтрольно вцепляясь в столешницу. Капкан.
— Тогда ясно. Твоя тётя, возомнившая себя медиумом, думала, что очистит мой дом от скверны. Но, к счастью, удалось заразить её лёгкие до того, как она принялась за проблему всерьёз. Так вот, рыжик: зимой две тысячи третьего года мистер и миссис Бауэрс хотели отправить своего восемнадцатилетнего сына в хибару для торчков. Навешали на его комнату замков, но совсем не учли, что он хорошо выбивал и свои, и чужие окна, лазая по крышам…
Лесли панически всхлипнула. Шелохнуться по-прежнему не удавалось, ступни как гвоздями к полу приколотило, а по щекам покатились слёзы. Она не хотела слышать, что было дальше, но её мнением не интересовались. Холод объял сильней, и она осознала, что призрачные руки Эша легли ей на плечи, обжигая даже через толстовку. Ледяной воздух на шее. Как сама смерть. Столько месяцев ходить с ней рядом, чтобы встретиться лицом к лицу сейчас: ирония или злой рок?
— Я убивал их медленно, с наслаждением, — рассказывал Эш, и на удивление, его проникновенный шёпот отчётливо слышался даже на фоне сменившейся музыкальной композиции. — Я связал отца и заставил смотреть, как избиваю мать его же любимой бейсбольной битой. Он слышал каждый хруст её сломанных костей, видел кровь и мычал, как тупая корова на скотобойне. Когда мать отключилась, я свернул ей шею. А потом отрезал отцу член, сунул в её поганый дохлый рот и оставил его истекать кровью. Уверен, что он слышал, как я пришёл в комнату Софи. — Лесли бы зажмурилась, если хотя бы веки ей ещё подчинялись, но вместо этого глаза наполнялись слезами ужаса. Что угодно отдала бы, чтобы не слышать этого кошмара, но вкрадчивый голос всё не умолкал, проталкивая ледяные иглы в вены: — Она проснулась от их криков, верещала, звала мамочку. Мне было жалко эту шмакодявку, но, в конце концов, без них она всё равно была бы никому не нужна. Точно так же, как им не нужен был я. Софи умерла быстро и легко, просто уснула, придушенная своей подушкой. Она до сих пор мне благодарна за это, кстати. Это лучше, чем быть брошенной. Так мы остались семьёй.
— Ты — псих, — сумела собрать в себе силу воли для шипения Лесли, и горло тут же сжало хваткой потерянного контроля над собой.
— Я просто воздал им по заслугам, рыжик. А потом вернулся сюда, в эту самую комнату, и вколол себе всё, что было в моих заначках. Это была действительно кайфовая смерть. А как бы хотела умереть ты? — вопрос прозвучал буднично, как прогноз погоды. Пугая своей открытостью даже больше, чем весь рассказ о Бауэрсах.
Лесли чересчур часто задумывалась над этим в последние полтора года, чтобы сейчас не суметь найти ответа. Она вибрацией ощущала, что на тихие слова ей осталась свобода владения телом, а всё остальное забирала плавная музыка, новая песня из репертуара мастера дьявольщины. Тонула в тягучем вокале Мэнсона.
— Я бы… Тоже хотела умереть без боли, — наконец, выдавила Лесли, чувствуя, как сильно заслезились глаза. Стыдно за свой эгоизм. Но за месяцы в отделении для онкобольных она видела столько умирающих в муках пациентов, что даже представлять, как подобное будет уготовано и ей, страшно.
В разы страшней старых баек о чьих-то смертях двадцатилетней давности. Цинизм? Нет, просто, когда ходишь рядом со смертью дольше года, начинаешь воспринимать её неизбежной данностью, а не чем-то из ряда вон выходящим.
— Бедная девочка, — вдруг абсолютно понимающе, но не жалостливо вздохнул Эш, и Лесли ощутила на скуле невесомое холодное касание. Даже не могла сказать, пальцами или губами: всё ещё деревянное тело не подчинялось ни единой мышцей, чтобы обернуться. — Мы можем помочь друг другу, знаешь? Тебе уже всё равно. А я хочу жить. И пить бурбон вместо тебя. Поделишься своей искоркой, рыжик?
Воздух тягучий, пыльный и блокирующий лёгкие. Вопросы, которые на самом деле не являлись таковыми: Лесли хватало пульсирующего в пьяном непонимании разума, чтобы осознать хотя бы эту суть. Она даже кивнуть не могла, так какое к чёрту согласие? Хрипловато-потусторонний голос из динамиков тем временем окутал каждый нерв, начисто заблокировав естественный страх.
Лесли прикрыла веки и медленно, пошатываясь, развернулась. Безумная, расслабленная гипнотическая улыбка растянула сухие губы. Она не понимала, почему на такие движения тело не сопротивлялось — да в общем-то, она об этом больше и не думала. Слегка нетрезво, обезоружено покачивалась в такт плавной музыке, играющей щекоткой под мозжечком. Поймала новый взгляд Эша, мёртвое ледяное свечение через косматую белую чёлку. Его ладони холодно и невесомо обхватили пылающее огнём лицо. Рот приоткрылся в облечённом вздохе: в заброшенном и неотапливаемом доме ей становилось ненормально жарко, а к его прохладе всё больше хотелось тянуться.
— Какая ты умница, Лесли. — Эш погладил её краснеющую скулу кончиками пальцев, покровительствующим жестом, от которого в груди заныло и замурчало нечто дикое, абсолютно не подчиняющееся мутной тяжёлой голове. — Такая послушная. Так легко меня впустила. Я тебе нужен даже больше, чем ты мне, правда же?
Его вкрадчивый голос смешивался с вокалом Мэнсона, забирая последние узды контроля над собой. Где-то под черепной коробкой стучало понимание, что это уже не сон, вот только слушать не его, а звуки любимого рока гораздо приятней. Будто коматоз, в котором руки сами безвольно легли на плечи Эша: холодные, не имеющие плоти, лишь очертания. Но каким-то чудом ладони не проходили сквозь него, опираясь практически на воздух. Кожа Лесли горела, а каждый выдох отдавал клубками пара. Она не видела, как стол с неслышным хрустом затягивала изморозь, а магнитофон покрывался взявшимся из ниоткуда инеем. Но её тело не ощущало ни капли дискомфорта, кроме жара. Лишь в голове тихо плакала от бессилия забитая в угол девочка, которая просто не имела сил сопротивляться. Все они были растрачены на борьбу с гниющей плотью и метастазами уже много месяцев назад.
Ничего более странного Лесли ещё не ощущала. Невесомость, когда Эш мягко обвил её талию и закачал, имитируя танец в такт жёстким гитарным риффам. Бесплотный, но осязаемый прохладным воздухом, подчиняющий каждую мышцу. Он слишком высокий: Лесли доставала ему едва ли до середины груди, но, запрокинув голову, не разрывала зрительного контакта. Ледяные глаза оказывали удивительный эффект заморозки сознания, и, пока она в них смотрела, было не больно. Не больно думать о предательстве Ройса, о своей разрушенной жизни и мучительной химиотерапии, об умиравшей под этой крышей маленькой девочке, зовущей маму.
— Почему мне так… хорошо? — хрипло спросила Лесли, послушно качаясь в невесомых руках. Происходящее противоестественно, но об этом так просто не вспоминать.
— Потому что играет хорошая музыка, — легко отозвался Эш, криво улыбнувшись: — Не надо говорить. Слушай. — Он сипло, но расслабляюще мягко подпел солисту: —
Ноги слабели, колени подкашивались. Без малейшего сопротивления Лесли позволила Эшу вести в их кривом, школьном танце, пока кроссовки не ткнулись пятками в кровать. Вспышка в ледяных зрачках и короткое, резкое дуновение прохладного воздуха ударило её в грудь — это руки Эша толкнули назад, вынуждая сесть на пыльный матрас. Она тихо охнула, на короткую секунду вылетев из расслабленной неги. Разум тут же вспыхнул отрезвляющей паникой, но попытке дёрнуться и встать тело не подчинилось. Заметив короткий испуг, мелькнувший на её конопатом лице, Эш многозначительно прижал палец к губам:
— Тш-ш. Ты уже не сбежишь от меня, ты не сможешь сбежать, пока играет рок. Так что расслабься и получай удовольствие. Я хочу, чтобы тебе было так же кайфово, как было кайфово умирать мне на этой самой кровати.
Он мечтательно улыбнулся, а Лесли жалобно хныкнула, потому что забитая девочка внутри прекрасно осознала свою участь.
Зато тело… О, кожа покрылась мурашками восторга, когда пальцы Эша подцепили замок на её толстовке и потянули вниз. Вновь желание коснуться, продиктованное лишь этой болезненной, ненормальной пульсацией мышц в то время, как разум плакал от безысходности. Лесли попробовала перехватить его руку, но лишь загребла пальцами воздух и вдруг пьяно, дико расхохоталась, рассыпая медные кудри по трясущимся плечам:
— Ха… ха-ха-ха… Чёрт возьми…
Эш не замер, не отстранился, и даже не прекратил расстёгивать толстовку. Только густая бровь вопросительно вздёрнулась на эту слепую тихую истерику, которая вот-вот грозила стать икотой:
— Похвальный оптимизм, рыжик. О чём ржём?
— Я… я…
Лесли никак не могла найти воздух для ответа, а потом сама сорвала с плеч кофту и швырнула на пол. Эш наблюдал за ней с нескрываемым интересом, что несказанно веселило. Жизнь у неё действительно потрясающая. Потому как сейчас даже дохлый парнишка, который физически младше на десяток лет, в ужасе отпустит её восвояси, забыв дальнейшие грязные планы.
Она сама для себя куда страшней любого кошмара.
— Не блевани, — истерично хохотнула Лесли напоследок, а потом глубоко вдохнула и подцепила край футболки, стягивая её через голову.
Она давно не носила белья сверху, в нём пропала необходимость. Вместо красивых полушарий её тело могло похвастать только выпирающими рёбрами и двумя длинными поперечными шрамами, бледными и сморщенными, которые лишь усиливали впечатление, что это мужская грудь без сосков. Лесли, не мигая, смотрела исключительно в прорехи на штанах Эша, не решаясь взглянуть на его лицо. По её скромному мнению, такое чудовище, каким стала она, не захочет трогать даже призрак. Даже во сне. Всхлип и слабая попытка прикрыться скомканной в руках футболкой. Уродина. Ублюдочная уродина, но сегодня это может её спасти.
Трясло от жара, от проступившей на лбу испарины. Или это так действовал алкоголь? Уже неважно, потому как подрагивающих плеч внезапно коснулась очередная прохлада. Приятное покалывание, и Лесли нехотя подняла глаза, сталкиваясь с парализующей льдистой прозрачностью радужки Эша, в которой не мелькнуло ни унции должного отвращения. Того, к чему давно привыкла. Точнее, к чему её приучил Ройс.
— Если кто-то может блевануть от вида твоего тела, то я бы всерьёз задумался о его ориентации, рыжик, — укачивающим мягким тембром произнёс Эш, невесомо поглаживая её плечи. — Как там в Библии… «Пусть кинет камень тот, кто безгрешен»? Я бы сказал так: «Пусть кинет камень тот, у кого нет изъянов». А это… — Его пальцы прочертили по ключице ниже, до первого шрама, и Лесли закусила губу, сдерживая непрошенные слёзы. — Вовсе не изъян, а твоя фишка. В борделях Амстердама за такую девочку дали бы приличный куш, знаешь?
— Вот уж не думала, что едва закончивший школу наркоман бывал в Амстердаме, — выдавила Лесли вымученную улыбку.
«И что чокнутый, убивший всю свою семью, способен цитировать Библию», — эту ядовитую мысль она предпочла замолчать. Слушать новую, но на этот раз незнакомую, плавно качающую музыку и Эша, впитывать колкий лёд его лёгких касаний было гораздо приятней, чем анализировать происходящее. Начнёшь — и снова будет страшно. А так… пусть и дальше кружатся в голове безумные пьяные вертолётики.
— Непременно побываю, — прошептал Эш совсем близко, наклоняясь к ней и наконец-то накрывая её губы своими.
Только погрузившись в оживляющую прохладу целиком, Лесли поняла, насколько сильно ждала этот момент. Опьяняющее ванильное мороженое, от которого немели язык и губы. Не мокрые и долгие поцелуи Ройса, не пошлая попытка сожрать, а словно добрая ложка пломбира, в меру сладкого и в меру политого сиропом из амаретто. Запах миндаля и терпкости.
И чем дольше это продолжалось, тем чётче ощущались пальцы на груди, нежно поглаживающие нитки шрамов. Всё ещё холодные, от которых бросало в мелкую дрожь, они обретали плотность и вес. Изморозь медленно, с неслышным за музыкой и бешеным стуком сердца треском, подбиралась по изголовью кровати, закрывая царапины.
Но этого никто не видел.
Лесли непроизвольно попыталась ухватиться за плечи Эша и потрясённо вздохнула, ощутив их внезапную твёрдость. Отстранилась, пытаясь отдышаться и рассыпая клубы морозного пара. Снова мелькнул в голове страх — и тут же исчез, задавленный ледяным взглядом. Это даже стыдно, чувствовать себя непослушным ребёнком, когда на самом деле физически намного старше. Лесли растерянно собрала в кулак его серую майку, и Эш сам стянул с себя тряпку резким жестом.
— Зачем тебе это? Что ты хочешь со мной сделать? — глухо спросила она, воспользовавшись этой короткой паузой. Будто сама не понимала. Курт Кобейн всё поведал строчками своей песни. Играющей же сейчас композиции без слов она не узнавала: похоже, что-то авторское.
— Я думал, таким большим девочкам давно известно, чего хочет парень, когда начинает раздеваться, — издевательски протянул Эш, растоптав последние сомнения.
Лесли больше не пыталась соображать: изголодавшееся по мужскому вниманию тело пульсировало от удовольствия, когда холодные пальцы Эша поглаживающим жестом прошлись по её выступающим рёбрам. Задержала дыхание, стараясь не слишком явно глазеть через полумрак на его торс — ничего примечательного в нём и не было, обычный худощавый парень с бледной кожей и серебряной цепочкой крестика на шее. Но Лесли всё равно смотрела, жадно запоминая расположение родинок, трёх тёмных точек у ярёмной впадины. Да, в любой другой ситуации она бы сопротивлялась до последнего, не давая себя касаться. Хотя что-то подсказывало, что любое движение, которое Эшу не понравится, тело вновь откажется выполнять.
Словно желая подтвердить эту теорию, он мягко толкнул её назад, и Лесли упала спиной на матрас, подняв пыль. Сама же потянула его к себе, молча радуясь тому, что он обрёл плотность — но не вес. Это стало ясно, когда Эш сел на её бёдра, нависая над ней тёмной тенью в свете слабо мигнувшего фонарика смартфона. Новый студёный поцелуй уже не был односторонним, Лесли отвечала с любопытством впервые целующегося подростка. Не каждый день попадается возможность попробовать губы призрака. Холодная рука остужала горящую кожу, томительно медленно гладила талию и живот, поселяя горячий трепет внутри. Страшно и мучительно необходимо, а запах миндаля просочился глубоко в рецепторы, выжигая затхлость и пыль.
Всё ещё играла музыка, но Лесли не разбирала слов в низком хрипловатом вокале. Всё её ненормально горящее, как в больной лихорадке, существо тянулось к источаемой Эшем прохладе, желая лишь усилить контакт. Его язык прошёлся по её нижней губе, чтобы снова погрузиться в рот вкусом сливочного пломбира. Она даже не сразу заметила, что он не дышал — скорее, ловил её дыхание своим лицом, каждой секундой вытягивая из неё весь ненужный жар.
Ей — больше не нужный. Искра, которую она не собиралась поддерживать и где-то на подсознании была готова отдать просто так, за короткие мгновения удовольствия. За то, чтобы наконец-то ощутить себя желанной. Женщиной. Полноценной. Манящей. Той, которую хотелось касаться, хотелось вот так нагло и по-мальчишески расстегнуть джинсы и запустить пальцы за край белья. Долгие, неторопливые поцелуи Эша ушли вниз, не оставив без внимания ни шеи, ни полоски первого шрама. Холодные губы одаривали каждый дюйм противоестественного следа чувственными касаниями, и Лесли тихо всхлипнула, безоружно откинув голову. По покрытому инеем матрасу рассыпались рыжие кудри, и одинокая слезинка скатилась из уголка глаза, прежде чем она закрыла веки. Поражение. Выставить напоказ свою слабость было не лучшей идеей, если она и впрямь планировала бежать…
Да только уже не планировала и в мыслях. Случайный парень, которого и парнем нельзя назвать, трогал её так нежно и откровенно, как никогда не дано было Ройсу. Будто он понимал в разы больше. Будто знал, какая адовая каша в её голове, и как там навести порядок, попросту стянув с неё джинсы и кинув в сторону кроссовки.
— Ты красивая, — тихо и немного удивлённо прошептал Эш, вновь склонившись над Лесли и запустив в её волосы пальцы, с интересом пропуская через них кудри. Словно это стало ясно только когда исчезла лишняя одежда, а на грязном матрасе раскинулось тощее розоватое от аномального жара тельце, покрытое мурашками. — Маленький глупый рыжик.
Его льдистые глаза снова притянули к себе, не дав шанса ответить хоть что-то. Вторая рука скользнула к бёдрам, поглаживая и посылая сноп мурашек до самых пяток. Лесли хотелось касаться его в ответ, но она смогла только выгнуться навстречу, когда ловкие пальцы прошлись по нежной коже между ног и накрыли пульсирующую точку клитора. Контраст пылающего горячкой тела и прохлады вышел настолько потрясающим, что Лесли потеряла способность дышать на несколько долгих секунд. Не дав ей глотнуть кислорода, Эш снова впился в её губы, превращая мир в рябящий водоворот. Единственное, что осталось необходимого.
Он ласкал её легко и умело, едва касаясь, но обжигая каждый раз, как пальцы надавливали чуть сильней. Дразнящие движения сменялись более чувственными, и Лесли впилась ногтями в его плечи, слабо дёргаясь от повышенного напряжения. Низ живота сводило от желания и тоски по заполненности, которой она так давно в себе не ощущала. Где-то глухо скрипели гитарные партии неизвестной композиции, долбя в затылок слабой в окутавшем дурмане мысли:
«Я не «не смогу». Я
Изморозь тянулась по краю кровати, покрывала инеем небрежно брошенную одежду и мигнувший в последний раз замороженный смартфон. Быстро растущая, как паразит, она понижала температуру в спальне до критического минимума, вот только Лесли было жарко и хорошо — всё, как обещано. Ещё лучше стало, когда Эш мягко прикусил её губу и наконец-то заменил пальцы собой, наполняя её до предела. Громкий стон Лесли сопровождался густым, вязким морозным паром, уплывшим под потрескавшийся потолок крохотным облаком крупиц тепла.
— Да, — только и шептала она с придыханием, послушно обвивая ногами бёдра Эша, неспешно набирающего плавный темп проникновений. — Идеально…
Его красноречие на этот раз дало сбой: ответа не последовало, лишь сиплый рык в самый сгиб шеи, чтобы затем запустить зубы в плоть. Совсем не больно, вынуждая Лесли с ещё большей отдачей толкнуться ему навстречу. Прохлада уверенно сменялась равновесием температур, Эш срывал с её губ новые короткие поцелуи, не сбавляя размеренного ритма толчков. Из глаз Лесли почему-то дорожками катились слёзы: то плакала маленькая девочка в углу сознания, прощаясь с собой, потому что ей всё было ясно.
Но слушать эти всхлипы никто не хотел. Только рок. Прекрасное, виртуозное гитарное соло, от которого нервы дрожали сильней натянутых струн.
Быть настолько потрясающе живой, увидеть коротко вспыхнувшее восхищение в ледяных глазах — восторг даже больший, чем нарастающая пульсация внизу живота. Лесли полубезумно улыбалась, подстраиваясь под ускоряющийся темп, с которым Эш заполнял её. Каждым новым толчком забирал остатки тепла. Его губы были почти горячие, когда дарили Лесли последний глубокий поцелуй, закончившийся её полным кайфа кульминации вскриком и дрожью. Эш ворвался особенно глубоко, разбивая в пыль её давно рухнувший мир, с хрипом глотая остатки искры чужой жизни.
Звук женского стона ударил в стены, последний пар ушёл с синих губ Лесли и замёрз инеем на подбородке. Изморозь затянула рыжие волосы, пожирающей ядовитой плесенью покрыла конопатое лицо и встала синим льдом в широко раскрытых, ещё тонущих в удовольствии глазах. Финальная капля тепла ушла из умирающего тела, превращая его в застывшую статую, словно мерцающую в темноте спальни. Тишина. Мёртвая, блаженная тишина повисла в воздухе, замолк на резко оборванной ноте старый магнитофон.
Эш вздохнул и поднялся с кровати, тяжело дыша: полной грудью, спустя годы небытия. Он мог вновь ощущать этот мир. С лёгкой грустью посмотрел на голую девушку, тело которой стекленело на глазах и покрывалось инеем.
— Спасибо, Лесли.
В старой «Шевроле» нашлось всё, что только можно было пожелать. И канистра бензина в багажнике, и, на удивление — добротная пачка «Мальборо» в бардачке. Эш абсолютно не запаривался, что оставлял отпечатки пальцев. Он мёртв уже пятнадцать лет, так что никому в здравом уме не придёт в голову расследовать смерть Лесли с допущением, что это сделал труп.
Он лил бензин щедрой дорожкой, от самой кровати с её покрывшимся льдом телом и вниз по лестнице, плескал горючее на старые стулья. Закончился бензиновый след у крыльца, и Эш откинул канистру в сторону, а сам задрал голову вверх, алчно вдыхая озоновый воздух. Дождь закончился. И теперь чужая тёплая толстовка грела плечи, вновь способные ощутить холод. А чужая жизнь запустила ток крови, уже мечтающей о дозе допинга.
Эш хотел ощутить абсолютно всё, заново. И гораздо больше, чем раньше. Осталось лишь освободиться. Он перевёл взгляд на единственное не заколоченное окно второго этажа и улыбнулся. За выбитым стеклом мелькал слабый свет крохотной фигурки в детском серебристом платьишке. Девочка активно помахала пухлой ладошкой, и даже не слыша её, он знал, что она колокольчиком прозвенела: «Пока-пока».
— Прощай, Соф, — махнул ей Эш и откинул назад длинную чёлку.
Достав из кармана штанов нагло упёртую из бардачка пачку, он вытянул одну из сигарет зубами и прикурил от дешёвой пластиковой зажигалки, найденной там же. Блаженный вдох никотина едва не вышиб из него стон: как же, чёрт побери, охренительно вновь чувствовать запах табака, выдыхать струйкой расслабляющий дым. Не в силах оторваться, Эш затянулся ещё два раза, неспешно разворачиваясь к дому спиной. И прежде, чем сделать хоть шаг, он щелчком отправил за плечо окурок, попадая в лужу на ступенях.
Полыхнуло быстро, горячим маревом опаляя плечи. Боевики учили, что крутые парни не оборачиваются на взрыв, и Эш тоже не стал, стремительно удаляясь от занимающегося огнём проклятого дома, где больше не будет призрачных пленников, и где станет пеплом тело рыжеволосой девчушки, подарившей ему второй раунд. Ворованная чужая душа бушевала энергией внутри, и песенка пришла на ум сама. Эш тихо засвистел её вслух, наслаждаясь каждой секундой новой жизни:
Его ждали кокс, рок и Амстердам.