АНТИОХ ДМИТРИЕВИЧ КАНТЕМИР
Освобождение русской культуры от опеки и вмешательства церкви было одним из важнейших результатов преобразовательской деятельности Петра I. В начале XVIII века в русской литературе одно за другим начали появляться имена писателей, ни принадлежностью, ни образом своих мыслей не связанных с духовным сословием или авторитетом церкви. Этот перечень открывается именем Антиоха Дмитриевича Кантемира, литературная деятельность которого по ее целеустремленности и общественному значению может быть смело названа подвигом.
Антиох Кантемир выступил убежденным сторонником и защитником того строя государственной жизни, который был создан преобразованиями Петра I, выводившими страну из вековой отсталости и носившими, при всей их социальной ограниченности, глубоко прогрессивный характер. Общественно-политическое сознание А. Кантемира, чутко отзывавшееся на противоречия жизни, отразило в себе лучшие приобретения общественной и политической мысли XVIII века.
А. Д. Кантемир жил в эпоху, когда только закладывались первые основы современного русского литературного языка; его сатиры написаны по доживавшей уже в то время свой век силлабической системе стихосложения, и тем не менее имя Кантемира, выражаясь словами Белинского, «уже пережило много эфемерных знаменитостей, и классических и романтических, и еще переживет их многие тысячи», так как Кантемир «первый на Руси свел поэзию с жизнью».[1]
Антиох Кантемир родился 10 сентября 1708 года в семье князя Дмитрия Константиновича Кантемира (1663–1723), принадлежавшего к среде высшей молдавской знати: еще в конце XVII века дед Антиоха, Константин Кантемир, получил от турецкого султана в управление Молдавию с титулом господаря.
Сын Константина, Дмитрий Кантемир, отец писателя, провел свою юность и молодые годы в Константинополе в качестве заложника; там же получил он и блестящее для своего времени образование: владел многими европейскими и восточными языками, обладал незаурядными познаниями в философии, математике, архитектуре и музыке, имел склонность к научным занятиям и оставил после себя ряд ученых трудов на латинском, молдавском (румынском) и русском языках.
Взаимоотношения населения Молдавии с русским и украинским народами на протяжении столетий носили дружественный характер. Русские симпатии в Молдавии были чрезвычайно сильны не только в простом народе, но и в среде молдавского дворянства. Эти симпатии нашли свое отражение и в государственной деятельности князя Дмитрия Кантемира, получившего в 1710 году, вскоре после смерти своего отца, титул господаря Молдавии. Д. Кантемир, пользуясь начавшейся войной России с Турцией, стремился освободить свою страну от турецкого ига и, преследуя эту цель, вступил в тайные сношения с Петром I; в 1711 году в результате неудачного Прутского похода Д. Кантемир вместе со своей семьей, состоявшей из жены и шести детей, вынужден был навсегда переселиться в Россию.
Первое время по переселении в Россию семья Кантемира жила в Харькове, а затем в курских и украинских поместьях, пожалованных Д. Кантемиру Петром I. В 1713 году старый князь переезжает с семьей в Москву.
Из четырех сыновей Д. Кантемира младший, Антиох, отличался наибольшими стремлениями и способностями к образованию. Немаловажная роль в умственном развитии А. Д. Кантемира принадлежала наставникам его детских лет: Анастасию (Афанасию) Кондоиди и Ивану Ильинскому.
Анастасий Кондоиди, несмотря на свой священнический сан, был человеком светского образа жизни и интересов. Он обучал детей Д. Кантемира древнегреческому, латинскому, итальянскому языкам и истории. В 1719 году по повелению Петра I Кондоиди был взят из семьи Кантемиров на службу в Духовную коллегию.
Гораздо большее значение для умственного развития Антиоха Кантемира имел Иван Ильинский, получивший образование в Московской Славяно-греко-латинской академии. Он был хорошим латинистом, а также знатоком древнерусской письменности и языка. В «Опыте словаря о российских писателях» Н. И. Новикова сказано также, что Ильинский «писал много разного содержания стихов». Ильинский обучал юного А. Кантемира русскому языку и письменности.Биографы Антиоха Кантемира упоминают о том, что он проходил обучение в Заиконоспасском училище, оговариваясь при этом, что ни дата поступления, ни срок пребывания в нем А. Кантемира неизвестны. Систематическое обучение А. Кантемира в Московской Славяно-греко-латинской академии может быть поставлено под сомнение, однако близкие связи его с академией, ее наставниками и учащимися вполне реальны. Известно, например, что в 1718 году, в возрасте десяти лет, Антиох Кантемир публично выступал в названной академии с похвальным словом Димитрию Фессалоникийскому, которое было произнесено им на греческом языке. Своими связями с Московской академией Антиох Кантемир, вероятно, также был обязан Ивану Ильинскому.
Московская жизнь в начале XVIII века была полна самых разительных контрастов и ярких красок, самых причудливых сочетаний отживающих форм жизни с новыми. В старой столице нередко можно было встретить всевозможных ревнителей долгополой старины. Впечатления московской жизни оставили неизгладимый след в сознании и творчестве А. Кантемира.
В 1719 году по приглашению царя Д. Кантемир переселился в Петербург, и вслед за ним туда переезжает вскоре и вся его семья.
Стремясь втянуть Кантемира-отца в государственную деятельность, Петр I давал ему всевозможные поручения, а в 1721 году назначил членом Сената. И в доме отца и за пределами дома молодой Антиох Кантемир становится невольным наблюдателем придворной жизни. Образы сановных лиц, фаворитов и временщиков, которые позднее появятся в сатирах Кантемира, были живыми впечатлениями его юношеских лет.
В 1722 году Дмитрий Кантемир, большой знаток жизни и быта восточных народов и восточных языков, сопровождает Петра I в знаменитый Персидский поход. Вместе с Д. Кантемиром в этом походе принимал участие и 14-летний Антиох Кантемир.
Отзвуки впечатлений, вынесенных из длившегося около года Персидского похода, можно найти в ряде произведений А. Кантемира (первая редакция III сатиры, написанный на французском языке и посвященный г-же д’Эгийон мадригал и др.).
В августе 1723 года, на обратном пути из Персидского похода, скончался Д. Кантемир, и вскоре после этого вся его семья переселяется из Петербурга в Москву. В Москве и в подмосковном поместье отца Черные Грязи наездами живет в это время и Антиох Кантемир, уже составлявший планы иной, вполне самостоятельной жизни, отвечающей сложившемуся в его сознании идеалу. В прошении, написанном 25 мая 1724 года на имя Петра I, 16-летний Антиох Кантемир перечислял науки, к которым он «имел немалую охоту» (история древняя и новая, география, юриспруденция, дисциплины, относящиеся к «стату политическому», математические науки и живопись), и для изучения их просил отпустить его в «окрестные государства». В этом юношеском заявлении Антиоха Кантемира в полной мере отразилась твердость его характера, его непреодолимое стремление к образованию.
В связи с осуществлением начальных мероприятий Петра I по организации Академии наук в Петербурге у Кантемира появляется, однако, возможность усовершенствовать свое образование и без выезда за границу. У петербургских академиков и проходит Антиох Кантемир в 1724–1725 годах недолговременный срок обучения. У профессора Бернулли берет он уроки математики, у Бильфингера — физики, у Байера — истории, у Хр. Гросса — нравственной философии.
Еще до окончания своего обучения в Академии наук Антиох Кантемир поступает на военную службу, в лейб-гвардии Преображенский полк. В течение трех лет Кантемир служит в звании нижнего чина и только в 1728 году получает первый офицерский чин — поручика.
К этому же периоду относится и начало литературной деятельности Антиоха Кантемира, которая первое время проходит под непосредственным руководством Ивана Ильинского. Первый печатный «трудок» Антиоха Кантемира «Симфония на Псалтырь», о котором в авторском предисловии сказано, что он «сочинился аки бы сам собой за частое в священных псалмопениях упражнение», представляет собою свод стихов из псалмов Давида, расположенных в азбучно-тематическом порядке. Написанная в 1726 и изданная в 1727 году «Симфония на Псалтырь» к поэтическому творчеству Кантемира имеет самое непосредственное отношение, так как для своего времени Псалтырь была не только «богодухновенной», но и поэтической книгой.
«Симфония на Псалтырь» — первое печатное произведение А. Кантемира, но не первый литературный труд его вообще, что подтверждается авторизованной рукописью мало известного перевода Антиоха Кантемира под названием «Господина философа Константина Манассиса Синопсис историческая», датированного 1725 годом.[1] Хронику Манассии Кантемир переводил с латинского текста и только впоследствии, обратившись к греческому оригиналу, внес небольшие исправления в свой перевод.Язык этого перевода назван Кантемиром «славено-российским», и в переводе действительно господствуют морфологические и синтаксические нормы церковнославянского языка, чего нельзя сказать ни об одном из других произведений Кантемира. Вместе с тем даже и в этом переводе элементы просторечия, заимствования из иностранных языков и неологизмы представлены весьма широко, в особенности если учесть сделанные Кантемиром на полях рукописи переводы отдельных встречающихся в тексте славянизмов и иностранных слов. [2]
В «Переводе некоего итальянского письма», сделанном А. Кантемиром только на один год позднее (1726), просторечие присутствует уже не в виде случайных элементов, а в качестве господствующей нормы, хотя язык и этого перевода был назван Кантемиром, по привычке, «славено-российским».
Быстро совершившийся переход от церковнославянской лексики, морфологии и синтаксиса к просторечию, как норме литературной речи, который прослеживается в наиболее ранних произведениях А. Кантемира, отразил эволюцию не только его инди-иидуального языка и стиля, но также и развитие языкового сознания эпохи и становление русского литературного языка в целом.
К 1726–1728 годам следует отнести работу А. Кантемира над не дошедшими до нас стихотворениями на любовную тему, о которых с чувством некоторого сожаления он писал потом во второй редакции IV сатиры.
В этот период Антиох Кантемир проявляет усиленный интepeс к французской литературе, что подтверждается как названным выше «Переводом некоего итальянского письма», так [3] и заметками Кантемира в его календаре 1728 года, из которых мы узнаем о знакомстве молодого писателя с французскими сатирическими журналами английского образца вроде «Le Mentor moderne», равно как и с творчеством Мольера («Мизантроп») и комедиями Мариво.[1]
К этому же периоду следует отнести и работу А. Кантемира над переводом на русский язык четырех сатир Буало и написание оригинальных стихотворений «О жизни спокойной» и «На Зоила».
Ранние переводы А. Кантемира и его любовная лирика были лишь подготовительным этапом в творчестве поэта, первой пробой сил, выработкой языка и стиля, манеры изложения, собственного способа видения мира.
С 1729 года начинается период творческой зрелости поэта, когда он вполне сознательно сосредоточивает свое внимание почти исключительно на сатире:
Новый этап в литературной деятельности Антиоха Кантемира был подготовлен длительным и сложным развитием не только эстетического, но также и общественного сознания поэта. Знакомство Кантемира с главой «ученой дружины» Феофаном Прокоповичем сыграло в этом развитии далеко не последнюю роль.
Расцвет проповеднической и публицистической деятельности Феофана Прокоповича, равно как и его служебной карьеры (от преподавателя риторики в Киево-Могилянской академии до должности первенствующего члена Синода) совпадает со второй половиной царствования Петра I. Как деятельный сподвижник царя по реформе русской церкви и, в частности, как автор «Духовного регламента», которым было упразднено патриаршество, Феофан Прокопович создал себе массу врагов в кругах цеплявшегося за старину духовенства и реакционного дворянства. Проявлявшаяся при жизни Петра I в скрытых формах, ненависть к автору «Духовного регламента» стала почти открытой в царствование Екатерины I и Петра II, когда в результате наступления политической реакции в церковной иерархии и в Синоде начали возвышаться Феофилакт Лопатинский, Георгий Дашков и другие лица, готовые свести с Феофаном свои старые счеты.
При восшествии на престол Анны Иоанновны (1730), как глава «ученой дружины», Феофан принимал деятельное участие в борьбе против верховников, стремившихся ограничить самодержавную власть императрицы так называемыми «кондициями». Вместе с Феофаном в этой борьбе участвовал и молодой Антиох Кантемир. С воцарением Анны Иоанновны угроза опалы была отстранена от Феофана, но не уничтожена полностью. Многочисленные враги путем доносов и интриг продолжали выступать против Феофана до самой его смерти.
Непримиримым противником старины выступал Феофан Прокопович и в своем литературном творчестве. Из литературно-художественных произведений Феофана известны: трагедо-комедия «Владимир», несколько «Разговоров», написанных в стиле «Диалогов» Лукиана, и множество од и мелких лирических стихотворений, написанных на русском, латинском и польском языках.
Личное знакомство А. Кантемира с Феофаном относится, по-видимому, к началу 1730 года. Превосходное знание не только общих задач, стоявших перед «ученой дружиной», но также и тех сил и лиц, с которыми она боролась, Антиох Кантемир обнаружил уже в первой своей сатире. Выдвинутые молодым сатириком положения и их аргументация во многом повторяли доводы и аргументацию речей и проповедей Феофана.
Первая сатира Кантемира, «На хулящих учение» («К уму своему»), явилась произведением огромного политического звучания, так как она была направлена против невежества как определенной социальной и политической силы, а не абстрактного порока; против невежества «в шитом платье», выступающего против преобразований Петра I и просвещения, против учения Коперника и книгопечатания; невежества воинствующего и торжествующего; облеченного авторитетом государственной и церковной власти.
С особой силой и смелостью нападает Кантемир в своей первой сатире на представителей церковной реакции, так как последняя пыталась возглавить борьбу реакционных сил против преобразований Петра I.
Вопреки предисловию к сатире, в котором автор пытался уверить читателя, что все в ней «в забаву написано» и что он, автор, «никого партикулярно себе не представлял», — первая сатира Кантемира была направлена против вполне определенных и «партикулярных» лиц, — это были враги дела Петра и «ученой дружины». «Характер епископа, — писал в одном из примечаний к сатире Кантемир, — хотя с неизвестного лица автором описан, однако много сходства имеет с Д***, который в наружных церемониях поставлял всю первосвященства должность». Высмеивая в сатире церковника, вся образованность которого ограничивается усвоением «Камня веры» Стефана Яворского, Кантемир недвусмысленно указывал на собственную идейную позицию — сторонника «ученой дружины». Созданным Кантемиром образам церковников соответствовали вполне реальные прототипы, и тем не менее это были образы-обобщения, они волновали умы, в них продолжали узнавать себя реакционные церковники новых поколений, когда имя Антиоха Кантемира стало достоянием истории и когда имена Георгия Дашкова и его соратников были преданы полному забвению.
I сатира Кантемира сразу же после ее появления получила широкое распространение в списках. О напечатании ее в то время не могло быть и речи, настолько смелым и политически острым было ее содержание. Распространение сатиры Кантемира вызывало бешеную ярость церковников. Так, например, известно, что когда возвратившийся из-за границы В. К. Тредиаковский прочитал I сатиру Кантемира в небольшом кругу лиц, то за этим последовала пространная жалоба в Синод, написанная архимандритом Платоном Малиновским.[1] Сложившаяся за молодым В. К. Тредиаковским репутация вольнодумца и безбожника во многом определялась, несомненно, его восторженным отношением к I сатире Кантемира.[2]
Русская сатира возникла задолго до А. Кантемира. Большое количество сатирических произведений было создано поэтическим творчеством русского народа. Широко была распространена она в письменности русского средневековья, в особенности в литературе демократического направления. Элементы сатиры, и в том числе сатирические образы монахов, можно найти и в сочинениях Симеона Полоцкого и Феофана Прокоповича. Сатира проникала даже и в церковную нравоучительную литературу.
С сатирической традицией предшествовавшей русской литературы Антиох Кантемир был безусловно знаком, и она не могла не проявиться в его собственном творчестве. И вместе с тем в разработке названной традиции А. Кантемир выступил подлинным новатором. Новаторство Кантемира проявилось как в том, что он первый перенес на русскую почву возникший в античной литературе и оттуда усвоенный литературами Западной Европы жанр стихотворной сатиры как особого вида дидактической поэзии, так и в том, что, опираясь на опыт и традиции русской литературы, Кантемир поднял ее на новый уровень, сделал ее формой выражения передовых идей своего времени.
II сатира Кантемира, «На зависть и гордость дворян злонравных», возникла приблизительно в начале 1730 года. Написанная в форме диалога между Аретофилосом, выразителем идей автора, и Дворянином, представлявшим взгляды стародворянской реакции, эта сатира, по признанию самого Кантемира, ставила целью «обличить тех дворян, которые, лишены будучи всякого благонравия, одним благородием хвастают, к тому же завидят всякому благополучию в людях, которые из подлости чрез труды свои происходят». «Табель о рангах» Петра I, ущемившая привилегии старинных боярских родов и открывавшая доступ в дворянскую среду для выходцев из других сословий, была основана на признании и утверждении права личной заслуги. Защитником права личной заслуги выступает во II сатире и Кантемир, однако содержание его сатиры не ограничивается только этим. С поразительной для его времени смелостью он возвышается над понятиями о генеалогической чести и критикует «благородство» происхождения с точки зрения просветительской теории «естественного права».
Дворянин II сатиры Кантемира — это напудренный и разодетый столичный щеголь, потомок аристократического рода. Тонкий знаток придворного этикета и вместе с тем любитель картежной игры и заморских вин, пустой и высокомерный, он требует себе наград и почестей за древность своего рода, за иссохший пергамент, и котором исчислены заслуги его предков.
В словах и в вопросах, которые ставит Аретофилос перед надменным дворянином, раскрывается внутренняя несостоятельность последнего.
Аретофилос не отрицает полезности дворянского сословия вообще («Не пустое дело есть знатная порода»), тем не менее он выступает убежденным поборником благородной идеи о внесословной ценности человека.
Кантемир предвидел то недовольство, которое должна была вызвать его сатира в кругах дворянства, предвидел и обращенный к нему вопрос о том, кто позволил ему выступать столь строгим судьей дворянства. «На последний же их вопрос, — отвечал в предисловии к сатире Кантемир, — кто меня судьею поставил, ответствую: что все, что я пишу, — пишу по должности гражданина, отбивая все то, что согражданам моим вредно быть может». До Кантемира в русской литературе никто не высказывал таких смелых суждений. Это и дало право Белинскому при анализе второй сатиры писателя заявить, что в ней были выражены «святые истины о человеческом достоинстве».[1]
В событиях, связанных с восшествием на престол Анны Иоанновны в начале 1730 года, «ученая дружина» выступает как политическая организация. Предложенные новой самодержице от лица верховников «кондиции» были подписаны ею в Митаве, до приезда в Москву. Однако к моменту этого приезда в среде шляхетства образовалась довольно мощная оппозиция верховникам, возглавляемая кн. А. М. Черкасским. За спиною верховников стояла противодействовавшая петровским реформам старинная аристократическая знать, тогда как оппозиция представляла интересы нового дворянства.
К этой оппозиции примкнула и «ученая дружина». От имени шляхетства А. Кантемир составлял прошение на имя императрицы. Прошение было покрыто многочисленными подписями шляхетства. Как поручик Преображенского полка А. Кантемир принимал деятельное участие в сборе подписей под прошением среди офицеров гвардии. 25 февраля 1730 года возглавляемое кн. А. М. Черкасским шляхетство явилось на заседание Верховного тайного совета, где составленная Л. Кантемиром челобитная была им уже прочитана императрице, после чего последняя предложенные ей верховниками «кондиции» «изволила» <...> издрать» и принять самодержавие. «Первым знаком признательности, — пишет О. Гуаско, — полученной кн. Кантемиром от императрицы, было пожалование тысячи крестьянских дворов. Она награждала этим подарком не только А. Кантемира лично, но также его двух братьев и сестру, которые обладали весьма незначительной частью наследства отца. Это проявление монаршей благосклонности напугало придворных и особенно кн. Голицына, тестя Константина, старшего брата Антиоха; кн. Голицын опасался, как бы последний не воспользовался милостью к нему императрицы, чтобы возвратить поместья, несправедливо от него отчужденные. [1] Убедили императрицу отправить его к какому-либо иностранному двору в качестве посланника. Искавшая только повода для вознаграждения А. Кантемира, она поверила тому, что это предложение исходит из чистых побуждений. Однако крайняя молодость кн. Кантемира была причиной известной нерешительности с ее стороны». [2] Императрица окончательно согласилась с предложением отправить А. Кантемира в Лондон только после того, как оно получило решительную поддержку со стороны Бирона.
Итак, в отличие от других лиц, участвовавших в возведении Анны Иоанновны на престол, Антиох Кантемир не получил от нового правительства никаких личных наград. На протяжении почти двух лет, прошедших с момента воцарения Анны Иоанновны, А. Кантемир продолжал оставаться в чине поручика, полученном им еще в царствование Петра II, в 1728 году. Относящееся к 1731 году притязание А. Кантемира получить пост президента Академии наук также осталось неудовлетворенным. Какие-то скрытые от глаз исследователей причины препятствовали А. Кантемиру занять то общественное и служебное положение, которое соответствовало бы его дарованиям и образованию. Причиной, порождавшей в придворных кругах подозрительное отношение к А. Кантемиру, могла быть его литературная деятельность. Это предположение подтверждается наступившим в 1731 году и продолжавшимся шесть лет перерывом в сатирическом творчестве писателя. В пользу этого предположения говорит также и свидетельство H. И. Новикова, который в «Трутне» за 1769 год заявлял о том, что на Руси были сатирики и посильнее его, «но и тем рога обломали».[1]
В последние два года своего пребывания в России (1730–1731), несмотря на личные неудачи, Антиох Кантемир с большим увлечением отдается научным занятиям и литературному творчеству.
В 1730 году он закончил работу над переводом «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля, представлявших собою популярное изложение гелиоцентрической системы Коперника.
Рукопись перевода «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля была сдана А. Кантемиром в Академию наук для напечатания в 1730 году. Однако только через 10 лет, в 1740 году, книга была издана.[2]
Из поэтических произведений в течение 1730–1731 годов, не считая мелких стихотворений, А. Кантемиром были написаны: первая (и единственная) песнь поэмы «Петрида», а также III, IV и V сатиры.
Особое место среди названных сатир принадлежит сатире IV («К музе своей»); она посвящена изложению эстетической программы автора и содержит ряд автобиографических признаний. По простоте и естественности построения, по ясности языка и искренности тона — это одна из лучших сатир Кантемира. Сатира представляет собой своеобразный диалог между автором и его музой. Автор знакомит музу с рядом лиц, недовольных его сатирою: одно из них обвиняет сатирика в безбожии, другое строчит на него донос за поношение духовенства, третье готовится привлечь сатирика к судебной ответственности за то, что он своими стихами против пьянства якобы умаляет «кружальные доходы». Положение автора безвыходно:
Однако попытка сатирика заняться сочинением од и эклог также не приводит к успеху, и за нею следует признание автора;
В результате автор приходит к решению, что сатира — его призвание и что он будет продолжать писать сатиры, какими бы неприятностями это ему ни угрожало.
Автора приводит к такому решению не столько его природная склонность к комическому, сколько его твердое убеждение в том, что искусство должно изображать действительные, а не вымышленные события. Он отказывается писать эклогу, посвященную Ирисе, потому что Ирисы нет в жизни:
Требуя от литературы сближения с жизнью в смысле
Сатира III «О различии страстей человеческих» и V («На человека», позднее получившая название «На человеческие злонравия вообще») как по теме, так и по содержанию имеют ряд сходных черт. Если в I и II сатирах осмеивались пороки определенных сословий или социальных групп, то в сатирах Ш и V осмеиваются пороки и страсти как таковые, как страсти вообще. Так, например, в III сатире выставлена галерея портретов, посвященная изображению людей, одержимых различными пороками или страстями: скупостью, расточительностью, ханжеством и т д.
В сатирах III и V в большей мере, чем в других сатирах А. Кантемира, отразилось воздействие рационалистической эстетики классицизма с ее делением людей на хороших и дурных, с ее тенденцией изображать человека и его поступки в их статическом состоянии. Показательно, однако, и другое: даже здесь, следуя образцам Буало и Лабрюйера, Кантемир стремится наполнить заимствованную композиционную схему новым содержанием. Так, например, глубоко оригинален образ «войнолюбца» из V сатиры.
Глубокий интерес автора к окружающей жизни и «злобе дня» сообщает многим образам названных сатир вполне определенное социальное и национальное содержание. Таким является образ многоречивого помещика Грунния в III сатире, таким еще в большей мере является образ жалующегося на свою судьбу крепостного крестьянина в V сатире.
В образе крестьянина-солдата творческая индивидуальность Кантемира проявилась с исключительной силой.
Приведенный отрывок и по содержанию и по манере изложения — не только лучшее место в V сатире, но и одно из лучших достижений в творчестве Кантемира вообще. Созданный писателем образ крепостного крестьянина, ставшего солдатом, открывает крестьянскую тему в русской литературе.
Кантемир первым из русских писателей дал правдивое и сочувственное изображение крепостного крестьянина, жалующегося на свою тяжелую судьбу, — и в этом незабываемая заслуга писателя перед русской литературой.
Назначение Антиоха Кантемира на пост русского дипломатического представителя («резидента») в Лондоне состоялось в ноябре 1731 года.
1 января 1732 года А. Кантемир выехал из России и 30 марта этого же года прибыл в Лондон. Начавшаяся с этого времени дипломатическая служба Кантемира продолжалась свыше 12 лет и прервалась лишь с его смертью.
Основные черты внешней политики, которую проводила Россия на протяжении всего XVIII века, были намечены Петром I. Еще при жизни Петра I в Западной Европе обозначилась коалиция враждебно расположенных к России держав, в которую входили Франция, Англия и Пруссия. В годы дипломатической службы А. Кантемира антирусская политика названных держав, и в особенности Франции, отличалась особенной активностью. Франция делала напряженные усилия, с тем чтобы создать антирусский блок из граничивших с Россией государств: Швеции, Польши и Турции. В сложившейся международной обстановке от русской дипломатии требовалась особая предусмотрительность и гибкость, уменье использовать существовавшие между западными державами противоречия. А. Кантемир как дипломат в полной мере обладал этими качествами.
Кантемир прилагает немало усилий для установления нормальных дипломатических отношений между Англией и Россией; он предпринимает, хотя и безуспешно, целый ряд шагов для того, чтобы добиться союза между обеими странами во время борьбы за польский престол в 1734 году; настойчиво хлопочет о признании английским правительством императорского титула за Анной Иоанновной, справедливо рассматривая эти хлопоты как борьбу за поддержание международного престижа русского государства. В 1735 году русское правительство сообщило своему резиденту в Лондоне о предосудительном поведении по отношению к России английского посла в Константинополе лорда Кинуля, и благодаря энергичному вмешательству в это дело А. Кантемира английское правительство вынуждено было осудить поведение своего посла и отозвать его с дипломатического поста.
Больших усилий требовала от А. Кантемира необходимость опровержения различных неприязненных, а то и просто клеветнических сведений о России, которые систематически распространялись иностранной прессой, а также различного рода международными авантюристами, состоявшими на службе у политических врагов России.
Служебные обязанности А. Кантемира не ограничивались чисто дипломатической деятельностью. По поручению русского правительства ему приходилось подыскивать за границей разных специалистов, выполнять разнообразные поручения С.-Петербургской Академии наук, проявлять заботу в отношении русских людей, отправленных по разным делам за границу и оставленных там без всяких средств и внимания со стороны русского правительства, выполнять отдельные поручения русских сановников и т. д.
Несмотря на огромное количество служебных дел, А. Кантемир не прекращает в это время своей литературной деятельности. В Лондоне Кантемир упорно работает над переводом «Анакреонтовых песен»; он же занимается там переводом «Юстиновой истории», рассматривая его как «повод обогатить народ наш переводами древних списателей, греческих и латинских, которые всего лучше могут возбудить в нас охоту к наукам»;[1] там же работает Кантемир и над не дошедшим до нас переводом научно-популярного сочинения «Разговоров о свете» итальянского писателя Франческо Альгаротти; перерабатывает написанные в России сатиры, и в 1738 году создает новую, VI сатиру.
За время своего пребывания в Лондоне А. Кантемир овладел английским языком и хорошо ознакомился с английской философской и общественной мыслью и литературой. Библиотека А. Кантемира насчитывала большое количество книг с произведениями Т. Мора, Ньютона, Локка, Гоббса, Мильтона, Попа, Свифта, Адиссона, Стиля и других выдающихся английских философов, ученых и писателей.[2]
Знакомство А. Кантемира с английским историком Н. Тиндалем, который перевел на английский язык и в 1734 году издал в Лондоне «Историю Оттоманской империи» Д. Кантемира, свидетельствует о том, что с английскими учеными и писателями у А. Кантемира были и непосредственные личные связи, к сожалению до сих пор не обследованные нашей наукой.
В середине 1737 года А. Кантемир получил от своего правительства предложение вступить в переговоры с французским послом в Лондоне Камбисом с целью восстановления дипломатических отношений России с Францией, прерванных в связи с польской войной. В результате успешного завершения названных переговоров А. Кантемир был пожалован от русского правительства в камергеры и со степенью полномочного министра был назначен русским посланником в Париже.
Кантемир прибыл в Париж в сентябре 1738 года. Еще до вступления в должность полномочного министра Кантемир получил инструкцию от русского двора, в которой ему предписывалось «оказать особливое почтение» кардиналу де Флери. Ставленник высшего духовенства, кардинал де Флери состоял главою правительства при Людовике XV и обладал гораздо большей властью, чем сам король. Возрастающее влияние России на политику северных стран было для всесильного кардинала де Флери причиной серьезных забот и опасений. Французское правительство через своего посланника маркиза де Шетарди вело дипломатическую игру с княжной Елизаветой Петровной в Петербурге, рассчитывая на то, что с ее воцарением французское влияние при русском дворе усилится; оно открыто интриговало против России в Швеции; руководило тайными переговорами Швеции с Турцией и т. д. И донесения и переписка А. Кантемира, в которых кардиналу де Флери и его правой руке, статс-секретарю Амело, отводится немало места, убеждают нас в том, что русскому посланнику в Париже были предельно ясны вся сложность и ответственность его миссии, равно как и истинная цена любезностям кардинала и его «негораздо простых министров». Даже в своих прогулках по улицам Парижа, согласно донесениям французских полицейских агентов, Кантемир нередко брал с собою слугу, который шествовал за ним следом и часто оглядывался назад. [1]
Помимо трудностей внешнеполитического характера, дипломатическая деятельность А. Кантемира встречала также ряд затруднений, создававшихся русским правительством и коллегией иностранных дел. Ведавший при Анне Иоанновне делами названной коллегии А. И. Остерман отказывал А. Кантемиру в самых минимальных средствах, требовавшихся русскому посольству в Париже для ознакомления с политическим состоянием Европы, для борьбы с враждебной информацией о России и т. д. Тяжелое материальное положение А. Кантемира не изменилось и после того, как с воцарением Елизаветы Петровны делами коллегии иностранных дел стал ведать кн. А. М. Черкасский, ни после смерти последнего (1742), когда управление коллегией перешло в руки А. Бестужева.
Но даже и в этих условиях дипломатическая деятельность Кантемира была исключительно эффективной. Его тонкий ум, превосходная осведомленность в вопросах международной политики и хорошее знание особенностей французской жизни нередко обеспечивали успех его дипломатической, деятельности, направленной на укрепление международного престижа России.
А. Кантемир с глубоким уважением относился к лучшим достижениям французского гения в области культуры и литературы. Задолго до своего отъезда за границу он изучал французских классиков, упражнялся в переводах с французского языка, следил за развитием французской литературы. «По прибытии в Париж, — рассказывает Гуаско, — он не пренебрег ничем, что могло бы сблизить его с литературной средой страны».[1]
У Кантемира были весьма тесные связи с представителем раннего французского просвещения Монтескье, имя которого в то время было известно французским читателям по его «Персидским письмам», литературному произведению, сатирически изображавшему феодально-сословную Францию. Следует сказать, что тогда же А. Кантемиром был сделан не дошедший до нас перевод этого произведения на русский язык. Знакомство Кантемира с Монтескье совпадает с периодом работы французского мыслителя и писателя над его знаменитым трактатом по законоведению «Дух законов», изданным только в 1748 году, когда А. Кантемира уже не было в живых. Близкие связи А. Кантемира с Монтескье подтверждаются рядом документов и в том числе — непосредственным участием великого французского просветителя в посмертном издании сатир Кантемира во французском переводе, осуществленном в 1749 году в Париже группой французских друзей русского писателя.[2]
В своем общении с французскими учеными и писателями А. Кантемир не только прислушивался к их мнениям и перенимал их опыт, но и выступал также как знаток жизни, быта и истории России, писатель и пропагандист лучших достижений культуры русского народа. И не случайно Гуаско называл его «ревностным пропагандистом установлений Петра Великого». «Мы, русские, — писал Кантемир о Петре I г-же Монконсель, французской своей знакомой, — имев счастье хоть на короткое время быть его подданными, неспособны на меньшее, как чтить его память за то, что он извлек вас из постыдной тьмы и вывел на дорогу славы». [1] Свое знакомство с парижскими художниками Субейраном и Виллем А. Кантемир использовал для изготовления гравированного портрета Петра I, с тем чтобы его «в чужих краях к удивлению народов размножить».[2]
Для ознакомления западноевропейской общественности с Россией и растущей русской культурой Антиох Кантемир не жалел ни сил, ни средств. К числу мероприятий, преследовавших эту цель, следует отнести также и издание французского перевода «Истории Оттоманской империи» Д. Кантемира. План этого издания, как это видно из переписки А. Кантемира, возник у него уже в 1736 году, во время первой поездки в Париж. «История Оттоманской империи» Д. Кантемира была издана на французском языке в переводе Жонкьера лишь в 1743 году.[3] А. Кантемир был не только инициатором издания этой книги, но также и автором приложенного к ней жизнеописания Д. Кантемира, а также, вероятно, во многих случаях и автором ее комментариев, намного превышающих комментарий английского издания книги. «История Оттоманской империи» Д. Кантемира во французском переводе выдержала два издания и получила широкое распространение во французских ученых кругах XVIII века. Достаточно сказать, что «Энциклопедия» Дени Дидро, рекомендуя своим читателям только два сочинения по истории Турции, в качестве одного из них называла «Историю Оттоманской империи» Д. Кантемира.
«История Оттоманской империи» Д. Кантемира была хорошо известна Вольтеру. В 1751 году, в предисловии ко второму изданию «Истории Карла XII», пренебрежительно отзываясь о греческих и «латинских» историках, создавших превратный образ Магомета II, Вольтер писал: «Сотни историков повторяют их жалкие басни; их повторяют европейские словари. Обратитесь к заслуживающим доверия турецким хроникам, собранным князем Кантемиром, и вы увидите, насколько смешны все эти вымыслы».[1] Трижды цитирует Вольтер труд Д. Кантемира об Оттоманской империи также и в «Опыте о нравах и духе народов». Любопытно и то, что первоначальный интерес Вольтера к названной книге Д. Кантемира возник в 1739 году, т. с. в то время, когда еще не было ее французского перевода. Письмо Вольтера к Антиоху Кантемиру от 13 марта 1739 года, а также ряд других данных убеждают нас в том, что «История Оттоманской империи» Д. Кантемира была использована Вольтером при написании им в 1739 году трагедии «Магомет».
Пребывание Антиоха Кантемира во Франции оказало сильное воздействие на развитие русской темы во французской литературе. В этом отношении показательны связи русского писателя-просветителя с французским драматургом Пьером Мораном (1701–1757), автором трагедии «Меншиков».
История создания этой трагедии раскрывается в письме П. Морана к А. Кантемиру от 13 января 1739 года.[2] Трагедия «Меншиков» была написана, поставлена на сцене одного из парижских театров и издана в 1739 году в Гааге при самом непосредственном участии А. Кантемира.
«Меншиков» положил начало героической трактовке образа Петра I во французской литературе и драматургии. Под сильным воздействием этой пьесы была написана в 1767 году трагедия «Амилка, или Петр Великий» Дора и ряд других произведений французской литературы XVIII века, унаследовавших от пьесы П. Морана трактовку Петра I как «просвещенного монарха».
В письме П. Морана к А. Кантемиру от 13 января 1739 года упоминается в качестве лица, хорошо известного адресату, Луиджи Риккобони.
Знаменитый итальянский артист Луиджи Риккобони (1677–1753) возглавлял на протяжении многих лет (1716–1729) театр итальянской комедии в Париже. Воспитанная на традициях национальной «комедии дель’арте», труппа Л. Риккобони по приезде в Париж сблизилась с жизнью французского театра и с течением времени стала играть на французском языке. Французской классицистической трагедии театр Риккобони противопоставил особую, опиравшуюся на искусство жеста и мимики технику игры и новый репертуар, представлявший будничную жизнь средних классов общества. Труппа Риккобони создала, в частности, широкую известность комедиям Мариво, подготовившим почву для возникновения просветительской драматургии.
В 30-е годы XVIII века Луиджи Риккобони создал ряд трудов по истории театра («Исторические и критические рассуждения о различных театрах Европы», «История итальянского театра» и др.), получивших широкую известность и оказавших, в частности, заметное воздействие на эстетические взгляды молодого Лессинга. В 1742 году Риккобони закончил работу над новой книгой «О реформе театра», которая была издана на французском языке в Париже в 1743 году. Этот труд, очевидно по совету А. Кантемира, автор решил посвятить русской императрице. Написанное Л. Риккобони посвящение было отправлено А. Кантемиром 20 июня (1 июля) 1742 года через Лестока русскому двору.[1]
Посвящение представляло собой проект учреждения в России театра на тех началах, которые излагались в книге. Естественно предполагать поэтому, что А. Кантемир, принимавший участие в издании книги Риккобони и так настойчиво добивавшийся согласия русской императрицы на напечатание этого посвящения-проекта, во многом разделял театральные взгляды Луиджи Риккобони.
Проект театральной реформы Л. Риккобони предвосхищал собой знаменитое «Письмо к д’Аламберу о зрелищах» (1758) Жан-Жака Руссо, равно как и драматические теории Дидро, Мерсье и Ретиф де ла Бретона. Проект заключал в себе смелую критику французского аристократического театра с позиций третьего сословия, выступавшего против изнеженного и аморального дворянского искусства. «Театр, — провозглашал Риккобони, — должен внушать отвращение к пороку и развивать вкус к добродетели тем людям, которые не ходят в иную школу, как только в театр, и которые без наставлений, получаемых ими там, весь век свой не знали бы о своих недостатках и не подумали бы вовсе об их искоренении».[2]
Дружеские отношения существовали также у Антиоха Кантемира и с французским драматургом Пьером-Клодом Нивелль де ла Шоссе (1692–1754).[1] Важно отметить при этом, что основоположник французской «слезливой» комедии Нивелль де ла Шоссе, так же как и Л. Риккобони, прокладывал путь новому, третьесословному театру.
Роль посредника в сношениях между С.-Петербургской и Парижской Академиями наук, которую добровольно взял на себя Антиох Кантемир, способствовала возникновению его связей с парижской ученой средой. Особенно тесными были связи Кантемира с французским математиком и натуралистом Пьером-Луи Мопертюи. Были у Кантемира знакомства и в парижских аристократических кругах. Однако культура салонов, высшего света и двора, как это показывает переписка Кантемира, не только его не привлекала, но даже тяготила.
Служебное положение обязывало А. Кантемира участвовать в светской и придворной жизни, но настоящую внутреннюю привязанность он испытывал лишь к небольшому кругу своих парижских друзей, одинаково с ним мысливших или одинаково воспринимавших искусство.
Несмотря на свои глубокие связи с мировой культурой и длительное пребывание за пределами своей родины, А. Кантемир, как писатель и просветитель, не растворялся в инонациональной культурной стихии. Занятиям русской литературой, в которых он видел свой гражданский долг, А. Кантемир отдавал почти весь свой досуг и свободное время. Из письма сатирика к Хр. Гроссу от 1 (12) мая 1740 года видно, как настойчиво добивался Кантемир издания своих произведений в России, однако его намерение не встретило поддержки в официальных сферах. Предосторожности ради писатель вынужден был неоднократно заявлять о том, что на литературный труд ему «только лишные часы употреблять дозволено». Трагедия писателя, насильственно лишенного общения со своими читателями, которую переживал Кантемир, нашла яркое выражение в его стихотворении «К стихам своим» (1743). Для того чтобы даже в таких тяжелых условиях продолжать свой поэтический труд, необходимы были не только чувство неразрывной связи с русской культурой, но и непоколебимая вера в ее великую судьбу.
До Кантемира доходили лишь отрывочные известия о русской литературной жизни. Вероятно, еще будучи в Лондоне, он получил и прочитал напечатанный в 1735 году в Петербурге «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» В. К. Тредиаковского, представлявший собой первую попытку введения в русское стихосложение тонической системы. «Новый способ» не был оценен по достоинству и принят Кантемиром, и это объяснялось прежде всего тем, что попытка Тредиаковского в теоретическом отношении была противоречивой и непоследовательной, а в практическом — громоздкой и беспомощной. Правильное чередование ударных и безударных слогов Тредиаковский распространял только на «долгие» стихи, написанные при этом лишь хореями. Сам автор «Нового способа» не мог оценить всех преимуществ новой системы стихосложения и долгие годы после ее открытия в собственной поэтической практике продолжал пользоваться правилами силлабической версификации. Позиция, занятая А. Кантемиром по отношению к «Трактату» Тредиаковского, объяснялась отчасти также оторванностью Кантемира от русской литературной среды и жизни. Русские отклики на предложенную Тредиаковским реформу стихосложения, в том числе и смелое выступление в защиту тонического стихосложения Ломоносова, по всей вероятности остались неизвестны Кантемиру.
Предложенная Тредиаковским реформа русского стихосложения, отвергнутая Кантемиром как целое, поставила, однако, перед ним вопрос об упорядочении его собственного стиха. Согласившись с Тредиаковским в том, что организующая роль в стихосложении принадлежит ударению. Кантемир вводит в свой тринадцатисложный силлабический стих с ударением на предпоследнем слоге новое обязательное ударение, которое падает на седьмой или пятый слог. Введение этого принципа действительно сообщало вялому тринадцатисложному силлабическому стиху известную упругость и ритмичность. Стихи Кантемира, написанные им за границей, построены по этому принципу. Кантемир считал его настолько важным приобретением, что решил переработать в соответствии с ним все ранее написанные сатиры. В какой мере удалось писателю тонизировать силлабический стих, можно проследить хотя бы на примере первой и второй редакций начальных стихов II сатиры (ср. стр. 89 и 378).[1]
Если стихи 2-й, 3-й, 7-й и 9-й первой редакции имели по одному только ударению на предпоследнем слоге, то во второй редакции, подобно стихам 1, 2, 4, 5, 6, и 10, они получают второе ударение в первом полустишии (на 5 и 7 слоге), и весь отрывок получил вследствие этого довольно стройную ритмическую структуру тринадцатисложного силлабического стиха с обязательной цезурой после седьмого слога.
В своем «Письме Харитона Макентина к приятелю», которое явилось ответом на «Новый способ» Тредиаковского, Кантемир обнаружил большие познания и огромный интерес к вопросам теории поэзии. Его теоретическая мысль отнюдь не ограничивалась признанием тринадцатисложного силлабического стиха как единственно возможного и допускала 14 различных размеров стиха. Кантемир выступает в своем рассуждении сторонником простоты и ясности поэтического слова, решительно порывая тем самым с традициями русского силлабического стихосложения XVII века. Он отстаивает перенос стиха в последующую строку, справедливо видя в последнем средство, противодействующее «неприятной монотонии» длинного силлабического тринадцатисложника. Большое значение и в теории и в поэтической практике придавал Кантемир звуковой стороне стиха, и не случайно в VIII сатире он выразил свое отвращение к «бесплодному звуку» в стихе, затемняющему «дело». Содержавшееся в «Письме Харитона Макентина» признание важности ритмического упорядочения силлабического стиха было значительным шагом вперед по сравнению с предшествующим поэтическим творчеством Кантемира, но оно, разумеется, не могло явиться шагом вперед в истории русского стихосложения, обогащенного к этому времени теоретическими работами и поэтическими опытами Тредиаковского и Ломоносова.
Между первой и второй (заграничной) редакциями первых пяти сатир Кантемира существовали еще и промежуточные редакции,[1] свидетельствующие об исключительном упорстве, которое проявлял автор в совершенствовании названных сатир. Доработка преследовала цели не только ритмического упорядочения сатир, но и повышения их художественных достоинств. Этого улучшения Кантемир добивался путем устранения прямых заимствований из Горация и Буало и ослабления элементов подражательности. Перерабатывая сатиры, Кантемир стремился придать им вполне национальный русский характер. Так, например, нетипическая для русской жизни фигура Катона, издающего книги не для общей пользы, а для собственного прославления, не попадает при переработке III сатиры во вторую ее редакцию; вместе с тем во второй редакции III сатиры появляется необычайно колоритная фигура архимандрита Варлаама, святоши и сластолюбца, которому
Портрет Варлаама, в котором Кантемир создал образ большой обобщающей силы и вместе с тем изобразил реальное лицо (духовника императрицы Анны Иоанновны), так же как и целый ряд других портретов, намеков и авторских деклараций, содержащихся во второй редакции первых пяти сатир Кантемира, дают нам право решительно возразить против утверждения, что в парижский период жизни Кантемира «произошло несомненное понижение уровня его политической мысли».[1] Перерабатывая свои ранние сатиры с целью подготовки их к изданию, Кантемир в отдельных случаях снимал довольно острые намеки на видных сановников и церковников 30-х годов, так как эти намеки, имевшие общественно-политическую актуальность для своего времени, в 40-е годы XVIII века потеряли свое былое значение. В некоторых, очень редких, случаях Кантемиру приходилось вводить подобного рода изменения и по соображениям цензурного характера. Первые сатиры Кантемира в их первоначальной редакции были рассчитаны на их полулегальное, рукописное распространение, тогда как вторая редакция сатир предполагала их издание и связанное с этим неизбежное прохождение через «цензуру» императрицы Елизаветы Петровны.
Для характеристики соотношения первой редакции ранних сатир Кантемира с их второй редакцией показательна сатира V («На человека»), подвергшаяся первой переработке в 1737 году, за год до отъезда Кантемира из Лондона в Париж. В 1742 году сатира подвергалась дополнительной переработке, и, таким образом, вторую редакцию ее мы вправе назвать редакцией 1737–1742 годов. Во второй редакции сатира увеличилась на 284 стиха, т. е. свыше чем в полтора раза. Из первоначального текста сатиры во вторую редакцию вошло не более 200 стихов, остальные подверглись замене. Сатира получила во второй редакции диалогическую форму и новое название («Сатир и Периерг»). В первой редакции V сатира в большей своей части была подражательной и состояла из портретов-характеристик, многие из которых были весьма отдаленно связаны с русской жизнью. На первый взгляд, абстрактный характер носит начало V сатиры и во второй редакции, состоящее из диалога Сатира и Периерга, посвященного просветительскому восхвалению патриархальных нравов и критике городской цивилизации; однако основное содержание сатиры окрашено в чисто русский, национальный колорит. Изображение торжествующего плута-целовальника, ханжи и лицемера, обманывающего народ и окруженного толпою взяточников из администрации, и города, население которого, празднуя день «свят Николая», предается повальному пьянству, воспринимается как политический памфлет на русскую действительность того времени. Такого же рода памфлетом является и описание двух невежественных и властолюбивых царских сановников, Хирона и Ксенона.
Насквозь памфлетен также и образ временщика — «болвана» Макара, возвышающийся над другими, второстепенными персонажами сатиры. Будучи «годен лишь дрова рубить или таскать воду», он в мгновение ока вознесся к царскому престолу и столь же мгновенно «поскользнулся на льду скользком» и принужден доживать остаток жизни «между соболями», т. е. в сибирской ссылке. Образ болвана-временщика стоит мно́гих политических намеков первой сатиры, так как автор стремился придать этому образу обобщающий смысл: временщик Макар не составляет исключения из правила, ибо таким же глупцом и негодяем был и его предшественник, который «народ весь озлобил»; нисколько не лучше его и те, которые поспешают захватить его место.
Перечисленные выше картины и персонажи отсутствуют в первой редакции V сатиры. Вторая редакция названной сатиры превосходит ее начальную редакцию как в идейном, так и в художественном отношении. Правда, и во второй редакции сатиры Кантемиру не удалось подняться до критики основ социально-политического строя тогдашней России. Отвратительная фигура болвана-временщика, с одной стороны, и сочувственно нарисованный образ бредущего за сохою крестьянина-пахаря, с другой, не даны в их взаимной социальной обусловленности, хотя они заметно возвышаются над уровнем русской бытовой сатиры XVIII века.
Уже в V сатире Кантемира мы находим противопоставление бушующих человеческих страстей «тишине» жизни.[1] Восхвалению этой «тишины» почти полностью посвящена VI сатира писателя «О истинном блаженстве» (1738). Нарисованный в этой сатире Кантемиром идеал «довольства малым», ограничения своих желаний и ухода в область античной культуры и современной науки буржуазно-либеральные критики прошлого века А.Д. Галахов и С.С. Дудышкин объяснили общественным индифферентизмом писателя, нежеланием его откликаться на запросы русской жизни.[2] Это ложное мнение о Кантемире получило с тех пор самое широкое распространение в литературе. Между тем именно в парижский период своей жизни А. Кантемир с особой настойчивостью работает над ознакомлением французского общественного мнения с Россией и русским народом, вместе с Л. Риккобони проявляет интерес к учреждению демократического театра в России, с просветительской целью занимается переводческой деятельностью (переводы «Персидских писем» Монтескье, «Посланий» Горация, «Нравоучений» Эпиктета), занимается составлением русско-французского словаря, подготовкой к написанию сочинения по истории России и т. д. Таким образом, погружение Антиоха Кантемира в «тишину» сопровождалось усилением его общественной деятельности. Вместе с тем поэтическая декларация VI сатиры вполне закономерна, так как созвучные ей настроения появляются также и во второй редакции I сатиры и в других произведениях писателя, указывая на какое-то действительное изменение в его общественно-политических взглядах. Прокламируемые писателем-просветителем «тишина» и «златая умеренность» были для Кантемира лишь своеобразной формой протеста против гнетущих условий русской жизни, единственным, по мнению писателя, средством избавления от Остерманов и Черкасских, от личной прикосновенности к интригам и политике русского двора.
Выраженное в VI сатире и других произведениях Кантемира стремление к «тишине» и уединению может быть правильно понято, если мы будем рассматривать его также в соотношении с общественными и эстетическими идеями представителей западноевропейского Просвещения. Теорию обуздания страстей как средства к достижению общего блага и идеализацию патриархальных общественных отношений и свободной от вмешательства государства жизни частного человека — в том или ином виде мы встречаем у Локка и Шефтсбери, у Вольтера и Руссо и, в частности, у Л. Риккобони и Нивелль де ла Шоссе.
В VI сатире Кантемир не только мечтает о «тишине», но вместе с тем подвергает критике аристократическую мораль, мир богатства и чинов, придворных интриг и пресмыкательства. Кантемир изображает здесь изнемогающего от почестей и богатства сановника, близкого к царской особе. Сановник гибнет от интриг, изображаемых в качестве неотъемлемой принадлежности придворной жизни.
Критику аристократической морали находим мы и в сатире VII («О воспитании», 1739), перекликающейся с передовыми педагогическими идеями того времени, и особенно с трактатом Локка о воспитании.
Цель воспитания, провозглашает автор, — привить юношеству
Сатира «О воспитании» была откликом на коренные потребности русской действительности: об изложенных в сатире педагогических идеях и через сто лет после ее создания Белинский писал, что они «скорее новы, нежели стары».
Элементы социальной критики содержит и VIII сатира Кантемира (1739), хотя, по сравнению с I, II, III, V и VII сатирами, охват русской действительности в ней значительно у́же. VIII сатира носит название «На бесстыдную нахальчивость», однако в ней осмеиваются не пороки вообще, а «нахальчивость», наносящая вред обществу, проявляющаяся в злоупотреблении властью и стяжательстве. Подобно сатирам IV и VI, VIII сатира представляет интерес также содержащейся в ней характеристикой собственных настроений и взглядов Кантемира.[1]
Итак, общественная активность Антиоха Кантемира не ослаблялась и в заграничный период его жизни. Не только не ослаблялась и не снижалась, но обогащалась новым жизненным опытом и общением с передовыми идеями Западной Европы также и его ищущая просветительская мысль.
В начале 1743 года Антиох Кантемир предпринял новую и последнюю попытку издать свои сатиры. В тщательно изготовленную им для этой цели рукопись вошло восемь сатир (пять ранних, в переработанном виде, и три, написанные за границей). В марте 1743 года, пользуясь приездом в Париж связанного с русским двором Ефимовского, Кантемир отправил через него M. Л. Воронцову рукопись своих сатир, а также рукописи с переводами «Анакреонтовых песен» и «Юстиновой истории». Кантемир был мало уверен в удачном исходе своего замысла и поэтому в письме к Воронцову от 24 марта (4 апреля) 1743 года, заявляя о своем желании увидеть сатиры напечатанными при С.-Петербургской Академии наук, предусмотрительно просил в случае задержки с изданием «дозволить князь Никите Юрьевичу Трубецкому переписать книгу сатир моих».[1] На дружеское участие Трубецкого возлагал писатель последнюю надежду, — надежду на рукописное распространение своих произведений.
Предпринять явно нереальную попытку издания сатир в Петербурге заставляли Кантемира крайние обстоятельства. Болезнь желудка, которой писатель начал страдать с 1740 года, прогрессировала, и советы наилучших парижских врачей не помогали делу. С каждым днем все более и более теряя надежду на выздоровление, писатель торопился подвести итоги своей литературной деятельности.
В самом начале 1744 года по совету врачей он пытается совершить поездку в Италию с целью «перемены воздуха» и в связи с этим обращается с соответствующим прошением к русскому двору. Разрешение последовало только 14 февраля 1744 года. К моменту его получения больной был настолько слаб, что не мог им воспользоваться, тем более что в выдаче необходимых для поездки в Италию средств ему было отказано. Но, даже и сраженный смертельным недугом, Кантемир не прервал своих ученых и литературных занятий. С помощью Гуаско он переводит свои сатиры на итальянский язык и, вопреки советам врачей, усиленно занимается чтением. 21 марта (1 апреля) Кантемиром было составлено духовное завещание, в котором он распорядился своим имуществом и завещал похоронить себя «в Греческом монастыре в Москве без всякой церемонии ночью».
Умер Антиох Кантемир 31 марта (11 апреля) 1744 года в возрасте 35 с половиной лет, успев осуществить только небольшую часть своих жизненных и литературных планов.
Из произведений А. Кантемира при его жизни были напечатаны только упомянутые выше «Симфония на Псалтырь» и перевод «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля. Объединенные в одну книгу «Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» и перевод первых десяти «Посланий» Горация были изданы С.-Петербургской Академией наук в 1744 году, однако уже после смерти Кантемира и без обозначения его имени на книге.
Сатиры А. Кантемира были опубликованы впервые в Лондоне в 1749 году в прозаическом переводе на французский язык, осуществленном О. Гуаско. Только в 1762 году, через 18 лет после смерти Кантемира, в результате наступившего после смерти императрицы Елизаветы Петровны ослабления церковной реакции, появилось русское издание кантемировских сатир; с тех пор они не переиздавались до 1836 года. Даже в XIX веке почти каждая попытка переиздания сатир Кантемира встречала упорное сопротивление царской цензуры. [1]
Первое научное издание сочинений, писем и избранных переводов А. Д. Кантемира, куда вошел ряд ранее неизвестных сочинений писателя, было подготовлено П. А. Ефремовым и В. Я. Стоюниным и напечатано в двух томах в 1867–1868 году.
Изучение биографии А. Д. Кантемира оказалось в положении еще белее печальном, чем приведение в известность его сочинений. Многочисленные материалы, характеризующие деятельность А. Кантемира за последние 12 лет его жизни, находились в малодоступных для исследователей зарубежных архивах. Многие материалы этого же рода оказались в самых различных отечественных архивах и в руках частных лиц. На протяжении многих десятилетий единственным источником сведений о жизни А. Д. Кантемира была биография его, напечатанная в 1749 году в качестве вступления к изданию французского перевода сатир Кантемира и написанная близким знакомым писателя Октавианом Гуаско. Научное изучение биографии А. Д. Кантемира возникло лишь в конце прошлого века (работы В. Я. Стоюнина, И. И. Шимко, Л. Н. Майкова и В. Н. Александренко).
Слабая документированность жизни А. Д. Кантемира и до сих пор составляет серьезное препятствие при изучении основных проблем мировоззрения и творчества писателя, при выяснении его философских и общественно-политических взглядов в особенности. Даже лучшая работа, посвященная выяснению названных проблем — глава о Кантемире в «Истории русской общественной мысли» Г. В. Плеханова, — не свободна от серьезных ошибок. Так, например, Плеханов не нашел ничего значительного в философских воззрениях А. Кантемира, а в его «Письмах о природе и человеке» (1742) увидел лишь «попытку отстоять религиозные верования, которые начали тогда сильно колебаться на Западе под влиянием просветительской философии».[1] Между тем религиозные верования не занимали в сознании А. Кантемира того места и роли, которые приписывал им Октавиан Гуаско, а вслед за ним и многие другие исследователи писателя-сатирика. На самом деле названный философский трактат Кантемира был выражением именно той философии, которая расшатывала религиозные верования. Изложенные Кантемиром в «Письмах о природе и человеке» взгляды имели много общего с картезианским рационализмом и деизмом, пытавшимися примирить религию с наукой. Важно отметить и то, что, признавая первопричиной мира бога, Кантемир в своих доказательствах обращался к авторитету Вергилия и Цицерона, а не священного писания, и, как сторонник рационализма, признавал наличие объективного мира и научные методы его познания. Философия деизма, сторонником которой был Антиох Кантемир, в условиях господства феодально-церковного мировоззрения, по определению К. Маркса, была одной из форм «избавления от религии».[2]
В «Письмах о природе и человеке» Антиох Кантемир выступал с возражениями против атомистической теории Эпикура, и тем не менее можно утверждать, что отношение Кантемира к Эпикуру и другим представителям философского материализма было весьма противоречивым. Об этом свидетельствует усиленное внимание Кантемира к Лукрецию, трактат которого «О природе вещей» представлен в библиотеке А. Кантемира тремя различными изданиями. Получив от своей знакомой г-жи Монконсель известие о том, что кардинал Полиньяк работает над сочинением своего «Анти-Лукреция», Кантемир писал ей 25 мая 1738 года из Лондона: «... насколько могу судить, «Анти-Лукреций» есть произведение столько же ученое, сколько и привлекательное, равно как и та книга, которую оно критикует».[1]
В III сатире Кантемир поместил портрет «проклятого безбожника» Клитеса. Важно отметить при этом, что при переработке этой сатиры в 1742–1743 годах писатель выбросил из нее как названный портрет, так и относящееся к нему примечание.
Не исключена возможность, что направленные против Эпикура и «безбожников» места в первой редакции III сатиры были продиктованы Кантемиру тактическими соображениями. I сатира Кантемира, как известно, навлекла на него подозрение в безбожии, и поэтому, посвящая III сатиру Феофану Прокоповичу, который был также подозреваем в безверии, Кантемир вынужден был из соображений предосторожности отмежеваться от «хулителей веры». Антиох Кантемир уже в первых своих сатирах выступил противником клерикализма и религиозного догматизма и продолжал оставаться им до конца жизни. За два месяца до смерти, узнав из письма сестры Марии о ее желании постричься в монахини, Кантемир писал ей: «О том вас прилежно прошу, чтоб мне никогда не упоминать о монастыре и пострижении вашем, я чернецов весьма гнушаюсь и никогда не стерплю, чтоб вы вступили в такой гнусный чин, или буде то противно моей воли учините, то я ввек уж больше вас не увижу».[2]
В пропаганде гелиоцентрической системы Коперника и защите положительных наук от вмешательства и посягательств церковников, в стремлении Кантемира к исследованию «причин действий и вещей» (см. VI сатиру) проявились материалистические элементы в философском сознании А. Кантемира, развитие которых, обусловленное исторической обстановкой и обстоятельствами личной жизни писателя-мыслителя, не вышло, однако, за пределы просветительского деизма.
Нельзя согласиться с Г. В. Плехановым и в том, что «дорогое Кантемиру западное просвещение не заронило в его душу ни тени сомнения относительно правомерности крепостной зависимости крестьян. Зависимость эта представлялась ему чем-то вполне естественным». [1]
Проблема «благородства» и «подлости», власть имущих и народа волновала Кантемира с самого начала его литературной деятельности. Уже в I сатире (1 ред., стихи 75–76) Кантемир противопоставляет «подлых» «знатным», и сочувствие его на стороне первых.. [2]
В сатире II «польза народу» расценивается как высшее достоинство государственного деятеля (1 ред., стихи 123–126) и, наоборот, дворянин, равнодушно взирающий на «бедства народа», подвергается осмеянию (1 ред., стихи 167–168). В этой же сатире автором прославляется «соха» как первоначало всех званий и всех сословий (1 ред. стихи 300–309). В примечаниях к этой же сатире упоминаются труды Пуффендорфа, в которых содержится, по словам Кантемира, «основание права естественного».
В III сатире поступки Катона и Нарциза осуждаются потому, что они совершаются не в «пользу народа» (1 ред., стихи 211–212 и 225–228). Вспоминает сатирик о народе и в портрете подьячего, который «силится и с голого драти» (1 ред., стих 342).
В V сатире Кантемир не только упоминает о народе (портрет «войнолюбца», истребляющего народы, 1 ред., стихи 133–140, образ «бедного босого», 1 ред., стих 236), но и показывает народ в образе пахаря и солдата.
В сатире V дана кроме того изумительная по своей выразительности и краткости характеристика антинародной сущности феодального судопроизводства:
Поставленная в самом начале литературной деятельности Кантемира тема народа получает свое дальнейшее развитие в его последующем творчестве. В ранних сатирах писателя
В первой редакции I сатиры о «естественном праве» было робкое замечание в примечании. Во второй редакции этой сатиры о существовании «гражданских уставов», «естественного закона» и «народных прав» Кантемир заявляет во всеуслышание в самом тексте сатиры (стихи 151–152).
Большую определенность получают во второй редакции также общественно-политические положения II сатиры.
Термин «холоп», означающий крепостного, в первой редакции II сатиры отсутствовал. Не было в первой редакции II сатиры и таких гневных инвектив, как эта:
Рассказывая о своей встрече с Кантемиром в день вступления Франции в войну за австрийское наследство (1741), Гуаско сообщает: «Я встретил его возвращавшимся из театра, где он видел несколько министров. — Я не понимаю, —сказал он в связи с этим, — как можно спокойно идти в театр, подписав решение о смерти сотен тысяч людей».[1] Как показызает это воспоминание, проблема положения и благосостояния народа, «сотен тысяч людей», была одной из важнейших проблем в общественно-политическом сознании Антиоха Кантемира.
Антиох Кантемир жил на Западе в период, когда противоречия феодального строя, проявляясь во всех областях жизни, порождали идеологию непривилегированных классов, движение Просвещения. Вопросы, над разрешением которых работала передовая мысль Европы, не могли не привлечь к себе внимания и Антиоха Кантемира. Кантемиру приходилось наблюдать на Западе более развитые, чем в России, формы общественной борьбы. Не могло не отразиться пребывание Кантемира на Западе и на осмыслении писателем проблемы народа и массовых народных движений. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что библиотека А. Кантемира насчитывает значительное количество книг, посвященных английской революции 1648 года, борьбе Нидерландов за независимость, а также различного рода восстаниям и переворотам, от заговора Кола ди Риенци до дворцовых переворотов в Венгрии и Персии. Любопытно и то, что в библиотеке Кантемира из книг любимого им поэта Джона Мильтона были не только его художественные произведения, но и знаменитая «Защита английского народа» (1651), провозглашавшая народ единственным законным носителем суверенной власти.
В годы пребывания во Франции Кантемиру неоднократно приходилось наблюдать проявления недовольства народных масс режимом французского абсолютизма. Так, например, в депеше русскому двору от 18(29) июня 1741 года Кантемир сообщал о том, что «в Люневиле в конце прошлой недели было смятение в народе, который, чувствуя недостаток в хлебе, сбежался к двору королевскому, грозя зажечь оный» что король Станислав Лещинский, владевший герцогством Лотарингским и избравший Люневиль своей резиденцией, несмотря на то, что возникшее волнение было вскоре подавлено, вынужден был спешно выехать из города.[2]
Подобного рода впечатления формировали общественное сознание Кантемира. Комментируя в своем переводе «Посланий» Горация то место, в котором римский автор изображал толпу, возбужденную театральным зрелищем и готовую вступить в драку, Кантемир писал: «Народ не терпит сопротивления: когда медведя требует, нужно медведя ему показать, инако сам медведем станет, забыв всякое к высшим почтение» (изд. Ефремова, т. 1, стр. 534).[1]
В своем понимании «естественного права» русский писатель не доходил до идеи всеобщего равенства. Этот крайний вывод из теории «естественного права» не был, однако, сделан к тому времени и подавляющим большинством западноевропейских просветителей. Громкий голос, который был поднят Кантемиром в защиту избиваемого до крови холопа, был своеобразным призывом «милости к падшим», а не выражением антикрепостнической идеологии. Но этот голос Кантемира, как и его творчество в целом, готовил общественную мысль России к восприятию антикрепостнических идей.
Нельзя также согласиться и с утверждением Г. В. Плеханова о том, что А. Кантемир был убежденным сторонником неограниченной монархии и что «в его переписке совсем незаметно сочувствия к свободе».[2]
Действительно, в переписке и творчестве как раннего, так и позднего Кантемира мы встречаемся с идеализацией личности Петра I. Однако этот царь, с точки зрения писателя, был явлением исключительным и соответствующим тому образу «просвещенного» монарха, попытку изображения которого находим мы в басне молодого Кантемира «Пчельная матка и Змея» (1730). В деятельности Петра I Кантемир видел выражение не узко сословных, не дворянских, а общегосударственных и народных интересов.
Верой в «просвещенного» монарха следует объяснить и то деятельное участие, которое принял в 1730 году А. Кантемир в утверждении абсолютизма Анны Иоанновны. Тем не менее даже в этот период, наряду с верой в «просвещенного» монарха, можно найти у Кантемира и понимание опасностей, которые таила в себе монархическая форма правления для общего блага. Так, например, явным выпадом против абсолютизма звучит наполненное иронией одно из примечаний Кантемира к I сатире в первой ее редакции (1729): «Король французский, вместо всех доводов, свои указы так кончает: Nous voulons et nous ordonnons, car tel est notre plaisir, т.е.: мы хотим и повелеваем, понеже так нам угодно» (стр. 504).
Наблюдавший в течение ряда лет деспотизм и произвол бездарных преемников Петра I, воочию убедившийся в антинародной политике французского абсолютизма и основательно изучивший просветительские теории государственного устройства, Антиох Кантемир впоследствии не мог относиться с прежним доверием к теории «просвещенного» абсолютизма. Изменилась при этом и его оценка событий 1730 года, в которых он участвовал на стороне шляхетства. «Князь Кантемир, — рассказывает об этом Октавиан Гуаско, — был одним из сторонников той партии, которая решительным образом воспротивилась планам Долгорукого; это не значит, что он был сторонником деспотизма:
Выделенные курсивом в этой цитате слова Гуаско заключил в кавычки, как принадлежащие Антиоху Кантемиру. Выражение «остатки свободы среди людей» проливает некоторый свет и на разделявшуюся Кантемиром просветительскую теорию происхождения и роли государства вообще.
В своих «Письмах о России» Франческо Альгаротти сообщал, что Кантемир называл свободу «небесной богиней, которая ... делает приятными и улыбающимися пустыни и скалы тех стран, где она благоволит обитать».[2]
Приведенные примеры позволяют сказать, что политические взгляды А. Кантемира не оставались неизменными, в них находили отражение как процесс внутреннего развития писателя-мыслителя, так и движение передовой общественной мысли эпохи.
Вопреки утверждению Плеханова, Антиох Кантемир осуждал деспотизм и мечтал о политической свободе, однако неразвитость экономических, культурных и политических условий русской жизни препятствовала свободолюбивым мечтам писателя-просветителя оформиться в цельную систему политических взглядов. Разочарование в идее «просвещенного абсолютизма» было истинной причиной стремления Кантемира оставить дипломатическую службу. Действуя в качестве частного лица, выдвигавшего различные просветительские планы, вроде разработанного в 1742 году вместе с Л. Риккобони проекта организации народного театра в России или неоднократно предпринимаемых попыток издания собственных сочинений и переводов, «всеподданнейший раб Антиох Кантемир» вынужден был обращаться за содействием к императрице, так как в подобном сотрудничестве с самодержавием он видел единственную возможность быть полезным своей родине и своему народу. Но даже при всей своей противоречивости, непоследовательности и незавершенности политические взгляды А. Кантемира стояли на одном уровне с лучшими образцами общественно-политической мысли западноевропейских просветителей.
Зачинатель русской светской литературы, Антиох Кантемир был вместе с тем и первым представителем классицизма в русской литературе. Будучи превосходным знатоком и ценителем античных классиков, сатирик придавал большое значение переводам их на русский язык с целью обогащения последнего. Кантемир был хорошо знаком также с произведениями французского классицизма XVIII века; в начале своей литературной деятельности молодой писатель, следуя поэтике классицизма, пытается создавать произведения не только в низком (сатира), но в высоком (поэма, ода) жанре.
Кантемир не мог не испытывать на себе сильнейшего воздействия классицизма как господствующего стиля эпохи. К эстетике классицизма восходят многие существенные стороны творчества русского сатирика. Самый жанр стихотворной сатиры, столь ценимый и превозносимый Кантемиром, сформировался и приобрел широкие права в литературе в период безраздельного господства в ней эстетики классицизма. Возникший в условиях преобразований Петра I, русский классицизм приобрел ряд специфических черт, резко выраженную социальную направленность и публицистичность. Крупнейшие представители русского классицизма XVIII века (Кантемир, Ломоносов, Сумароков, Державин) в гораздо меньшей степени, чем их западноевропейские собратья, отдавали дань эстетическому догматизму. Таким образом, в гражданском пафосе и просветительских тенденциях творчества Кантемира нашли отражение не только личные свойства таланта сатирика, но также и национальные особенности русского классицизма в целом. Вместе с тем даже в рамках русского классицизма творчество Антиоха Кантемира — явление неповторимо самобытное. Среди представителей русского классицизма трудно найти такое равнодушие, а то и просто отрицательно-скептичесское отношение к выработанной эстетикой классицизма сословной регламентации форм и жанров, какое мы встречаем у Кантемира.
Попытка творчества Кантемира в высоком жанре не случайно не дала положительных результатов. Начатая им в 1730 году работа над поэмой «Петрида» была прервана в самом начале; задуманная в одическом плане его «Речь к императрице Анне» (1740), так же как и аналогичное стихотворение «Елизавете I, самодержице всероссийской» (1742) превратились в своеобразные рассуждения о том, что жанр оды совершенно чужд склонностям и возможностям автора; заметим кстати, что на этой особенности своего таланта Кантемир подробно останавливался уже в первой редакции IV сатиры. Свое отрицательное отношение к высоким жанрам Кантемир высказал и в примечаниях к переводу «Посланий» Горация (изд. Ефремова, т. 1, стр. 417), где трагедии, слог которых «пышен и надут быть имеет», сравниваются им с «пузырем, что в воде соломою вздуваем». В «Письме Харитона Макентина к приятелю» Кантемир считал необходимым указать на то, что слог трагедии, в такой же мере как и слог сатиры, и басни, должен «приближаться к простому разговору». Об отрицательном отношении Кантемира к высоким, «аристократическим» жанрам свидетельствует также и его участие в издании книги «О реформе театра» Л. Риккобони.
Вызванное к жизни эпохой Петра I, творчество Антиоха Кантемира отразило в себе борьбу новых начал с варварской стариной, ее предрассудками и суевериями. Будучи по своему содержанию новаторским, оно было вместе с тем органически связано с многовековой культурой русского народа, наследуя в ней наиболее здоровые, свободные от схоластики и клерикализма элементы. Традиции предшествующей русской литературы были хорошо известны А. Кантемиру. Он был знаком не только с старинными русскими лексиконами, летописцами и житийной литературой, но также и с различными видами русской рукописной повести. Знал Кантемир, как это доказано в работах недавнего времени, и такие жанры русской литературы, как школьная драма, интермедия и интерлюдия [1] с их несмелыми попытками правдоподобного изображения русской жизни и русских типов: ябедника-подьячего, купца, раскольника и т. д. Было знакомо Кантемиру также и творчество таких его предшественников и современников, как Димитрий Ростовский, Симеон Полоцкий, Феофан Прокопович и др.
Особый интерес представляет для нас знакомство А. Кантемира с русским народно-поэтическим творчеством. Об этом знакомстве мы узнаем от самого Кантемира из примечания его к переводу I Послания Горация, где переводчиком был приведен довольно большой отрывок народной исторической песни о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, а также из стихотворения «К стихам своим» (1743), в котором Кантемир упоминает рукописную переводную повесть о Бове-королевиче, написанную под сильным воздействием русской народной сказки, и рукописную сатирическую повесть о Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове. Тема последней сказки — судебное крючкотворство и мздоимство — занимает также видное место и в творчестве самого Кантемира.
Известно было А. Кантемиру и украинское народное поэтичеческое творчество. Слепцы-бандуристы нередко исполняли украинские народные песни в доме кн. Д. К. Кантемира в Петербурге. О выступлении одного из таких слепцов-бандуристов в 1721 году в доме Д. К. Кантемира рассказывает в своих мемуарах Берхгольц. [1]
Народную песню об Иване Грозном А. Кантемир склонен был рассматривать как «вымысл простолюдного нашего народа», как плод «голого движения природы» в мужиках (стр. 496), а повести о Бове и Ерше — как «презрительные рукописные повести» (стр.220). Но насколько верно эти определения отражают истинное отношение А. Кантемира к народному поэтическому творчеству?
И старая церковно-книжная традиция и новая светская литература относились с презрением к творчеству народа, и этому традиционному отношению к народной поэзии должен был отдавать дань и А. Кантемир. И тем не менее писатель ощущал близость собственного творчества к поэтическому творчеству народа. О том, что сатира берет начало от «грубых и почти деревенских шуток», Кантемир писал в предисловии к своим сатирам (стр. 442). В примечаниях к переводу «Посланий» Горация Кантемир также указывал на то, что комедия в начале своего развития «столько же груба и гнусна была, каковы суть наши деревенские игрища» и что произошла она от «вольных и скаредных» фесценнинских стихов» (изд. Ефремова, т. 1, стр. 529). Но Кантемир признавал за названными «деревенскими игрищами» не только их, так сказать, историческое значение, но и объективную ценность. «Хотя те стихи, — продолжал свое рассуждение Кантемир, — были грубы и брани содержали, однако ж, понеже в забаву говорены были, не досаждали, и для того Гораций говорит, что вольность фесценнинская
Итак, Кантемир осуждал «деревенские игрища» за грубость и вместе с тем понимал, что между ними, с одной стороны, и комедией и сатирой, в том числе и его собственной сатирой, — с другой, существует родственная связь. Кантемир имел основание поэтому в своей «Речи к императрице Анне» назвать «чин» сатирика «подлым», а свой собственный стиль «подлейшим» (стр. 268).
Таким образом, подлинное отношение Кантемира к народному поэтическому творчеству нельзя выводить из отдельных замечаний писателя, в которых отразилась общепринятая точка зрения. Если бы отношение Кантемира к фольклору было заведомо отрицательным, то писатель не стал бы вменять себе в заслугу то, что он «всегда писал простым и народным почти стилем» (стр. 269). Слышанную в юности народную историческую песню об Иване Грозном Кантемир помнил всю жизнь и назвал ее «довольно приметной», а в стихотворении «К стихам своим» он высказал уверенность в том, что народные повести о Бове и Ерше будут «в один сверток свиты» с его собственными сатирами. В этих признаниях намечено гораздо более сложное отношение к народной поэзии, чем простое ее отрицание. Мир народной поэзии был знаком Кантемиру, хотя нам и недостаточно известна степень этого знакомства. Вольно или невольно Кантемиру приходилось иногда измерять явления литературы критериями народной поэзии и поэтики. В этом отношении характерно одно из примечаний Кантемира к его переводу «Анакреонтовых песен». Комментируя выражение «Атридов петь», Кантемир пишет: «В греческом стоит:
Литературная деятельность Кантемира с самого ее начала характеризуется тесной близостью к живым источникам народного слова. Установка на просторечие была у Кантемира вполне осознанной. О том, что он «изгонял» из русского литературного языка церковнославянизмы и иностранные слова, доказав тем самым, что русский язык «достаточно богат сам по себе», рассказывает Октавиан Гуаско, заимствовавший это суждение безусловно от самого Кантемира. [1] Широта демократизации русского литературного языка, намеченная Кантемиром, была беспримерной: она открывала доступ в литературный язык почти всем словам и выражениям просторечия, начиная с таких словечек, как инде, вишь, ин, намедни, трожди, околесная и кончая вульгаризмами («из уст смердит стервой», «поносный рез», «стольчак» и т. д.).
Кантемир смело черпал из разговорного народного языка простейшие виды народного творчества, меткие слова и выражения, пословицы и поговорки. В библиотеке Кантемира хранилась изданная в 1611 году в Венеции книга итальянских пословиц, — факт, свидетельствующий о сознательном обращении писателя к пословице как к средству усиления выразительности речи. В примечаниях ко II сатире пословицу «Спесь только лошадям пристала» Кантемир не случайно называет «умной русской пословицей».
Особое предпочтение отдает Кантемир сатирической пословице и иронической поговорке: «Как свинье узда не пристала» (стр. 76); «помогает как дьяволу кадило» (стр. 374) ; «лепить горох в стену» (стр. 58); «зашить себе глотку» (стр. 96) и т. д.
Заимствует Кантемир из просторечия также пословицы, в которых отразились нравственные понятия народа: «Кто всех бить нахалится, часто живет битый» (стр. 110); «Коли правдой все идти, таскаться с сумою» (стр. 389) и т. д.
Щедро рассыпанные в сатирах Кантемира меткие выражения и слова, направленные против духовенства, также заимствованы из народной речи: «Клобуком покрой главу, брюхо бородою» (стр.60); «Не делают чернца одни рясы» (стр. 110); «Как поп с похорон к жирному обеду» (стр. 113); «Пространный стол, что семье поповской съесть трудно» (стр. 129); «Молитвы, что поп ворчит, спеша сумасбродно» (стр. 126) и т. д. Не исключена возможность, что отдельные пословицы этой группы были заимствованы Кантемиром из народных сказок о попах.
Творческое дарование Кантемира с большой силой проявилось в мастерстве портретных характеристик, в рельефности и зрительной ощутимости изображаемого. Образы «брюхатого дьяка на однокольных дорогах», попа, «бормочущего сумасбродно», архиепископа в карете, раздувшегося от полноты и самомнения, рыгающего Луки, «нового жителя света» — младенца, который
Кантемир выступает в своих сатирах мастером яркой типической детали. Образу стариков,
автор посвящает в VII сатире всего только четыре стиха и в них заключена исключительно богатая характеристика образа. Так же скупо и выразительно, посредством детали, озаряющей сущность изображаемого, даны портрет разодетого и напомаженного щеголя, с особой нежностью открывающего свою табакерку, в I сатире и портрет служителя Клита во II сатире, который
Портрет чиновника-просителя в VI сатире, охотно взявшего на себя обязанность всячески ублажать своего «добродетеля», постоянно льстить ему
образ Трофима (сатира III), восседающего у Тита за ужином, «пальцы полизая», образ скупца (сатира III), у которого «простыни гниют на постели», образ наглеца Иркана, который, оказавшись в толпе,
равно как и многие другие образы также получают силу своей выразительности благодаря использованию приема характерной детали.
Мастер меткой детали и яркого образа портрета, Кантемир не обнаруживает такой же силы мастерства в изображении внутреннего мира своих героев и взаимодействия их с общественной средой. Реалистические элементы сатиры Кантемира по условиям времени не могли возвыситься до реализма как
Первому изданию сатир Кантемира на русском языке предшествовал более чем тридцатилетний период их рукописного существования. В читательской и тем более писательской среде в России они получили за это время широкое распространение. О том, что «в Российском народе сатиры князя Антиоха Дмитриевича Кантемира с общею аппробациею приняты», заявлял еще в 1748 году М. В. Ломоносов. [2] Есть веские основания предполагать, что Ломоносов принимал видное участие в издании сатир Кантемира 1762 года. В этой связи полезно будет указать на то, что отправленное 27 февраля 1762 года из академической канцелярии в типографию приказание об издании сатир Кантемира было подписано М. Ломоносовым и Я. Штелиным.[1]
Устарелость стихосложения Кантемира не помешала Ломоносову увидеть в его сатирах живое и нужное литературное наследие. Любовь к родине и вера в ее великое будущее, защита преобразований Петра I, пафос научного творчества и открытий, просветительские планы, направленные к «общей пользе», борьба с ханжеством и клерикализмом — все эти особенности и свойства личности и творчества А. Кантемира были созвучны и Ломоносову. Сатирическое творчество Ломоносова испытало на себе воздействие сатир Кантемира.
Кантемир оказал могучее воздействие на русскую литературу XVIII века и в особенности на ее обличительное направление, родоначальником которого он выступил. Даже в творчестве Сумарокова, который называл сатиры Кантемира «никем не читаемыми стихами», мы находим следы их воздействия. Когда Сумароков в «Эпистоле о стихотворстве» призывал писателя-сатирика изобразить бездушного подьячего и невежественного судью, легкомысленного щеголя и картежника, гордого и скупого и т. д., то во всем этом перечне названий, не исключая и латынщика, не было ни одного имени, которое отсутствовало бы в репертуаре сатирических типов Антиоха Кантемира.
Сатиры А. Кантемира способствовали формированию реалистических и сатирических элементов поэзии Г. Р. Державина. Свое отношение к творчеству первого русского поэта-сатирика Державин выразил в 1777 году в следующей надписи к его портрету:
В творчестве Кантемира Державин наследовал не только его обличительный пафос, но и «забавный слог», уменье сочетать сатирический гнев с переходящим в иронию и улыбку юмором.
Творчество А. Кантемира имело огромное значение для развития не только русской поэзии, но и прозы. Журналы Н. И. Новикова и русская сатирическая журналистика вообще своим развитием были обязаны во многом сатире А. Д. Кантемира. Восхищенные отзывы о Кантемире мы встречаем у M. H. Муравьева, И. И. Дмитриева, В. В. Капниста, H. M. Карамзина и многих других деятелей русской литературы XVIII века.
Законным преемником лучших традиций сатиры Кантемира был Фонвизин. В обличении крепостнических нравов русского дворянства, в художественном обобщении русской действительности Фонвизин сделал значительный шаг вперед сравнительно с Кантемиром. Тем не менее лучшие произведения Фонвизина — комедии «Бригадир» и «Недоросль» — близки творчеству Кантемира в целом и в особенности его сатире «О воспитании» как своей темой и проблематикой, так и приемами изображения и особенностями своего языка.
Значение литературного наследия А. Д. Кантемира для русской передовой общественной мысли и освободительного движения XVIII века наглядно подтверждается на примере деятельности Ф. В. Кречетова, политического вольнодумца и узника Шлиссельбургской крепости. В журнале «Не всio и не ничево» (1786, лист шестой) Ф. В. Кречетов вывел писателя-сатирика, который в споре с Сатаной, выражая мысли автора, ссылался на достойный подражания пример Антиоха Кантемира: «А в Россах есть сатира, со князя Кантемира начавшаяся до днесь». [1] Несмотря на отсутствие документальных данных, есть основания предполагать, что в формировании мировоззрения самого выдающегося представителя русской революционной общественной мысли XVIII века, А. Н. Радищева, творчество Кантемира тоже сыграло далеко не последнюю роль.
Не потеряли своего значения сатиры Кантемира и для литературного движения начала XIX века. Об этом свидетельствуют отзывы о Кантемире В. А. Жуковского, К. Ф. Рылеева, А. А. Бестужева, К Н. Батюшкова, Н. И. Гнедича и других писателей.
Остроумная сатира Кантемира была по достоинству оценена Грибоедовым. В изображении нравов и быта старой патриархальной Москвы, с одной стороны, и в обличительных речах Чацкого — с другой, Грибоедов следовал традициям Кантемира, впервые изобразившего и изобличившего варварскую и пораженную умственной спячкой, упрямую московскую старину.
Творчество Кантемира привлекало к себе внимание Пушкина. В статье «О ничтожестве литературы русской» (1834) великий поэт с уважением упомянул имя «сына молдавского господаря» А. Д. Кантемира рядом с именем «сына холмогорского рыбака» М. В. Ломоносова.
Из всех русских писателей XIX века, пожалуй, самым внимательным читателем Кантемира был Гоголь. В 1836 году он приветствовал издание сочинений Кантемира, предпринятое Д. Толстым, Есиповым и Языковым; в 1846 году в статье «В чем же, наконец, сущность русской поэзии» Гоголь подчеркнул важную роль Кантемира в развитии сатирического направления в русской литературе.[1]
Историки литературы уже отмечали, что гоголевский «зримый смех сквозь незримые миру слезы» близок по природе к смеху Кантемира, сущность которого была определена им в следующих словах: «Смеюсь в стихах, а в сердце о злонравных плачу». Нити преемственности, идущие от Кантемира через XVIII век к русской литературе XIX века и, в частности, к Гоголю, видел Белинский. О первом русском сатирике как далеком предшественнике Гоголя и натуральной школы великий критик писал в статье 1847 года «Ответ „Москвитянину»». В последние годы своей жизни, в разгаре борьбы за реальное направление в русской литературе, критик неоднократно возвращался к имени и примеру Кантемира. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», написанной за несколько месяцев до смерти, Белинский с особенной силой подчеркнул жизненность линии, намеченной в русской литературе Кантемиром.[2]
За время, отделяющее нас от Кантемира, русская литература прошла богатейший путь развития, выдвинула значительное количество гениальных творцов и выдающихся талантов, создавших художественные ценности непреходящего значения и получивших всемирное признание и славу. Выполнив свою историческую роль, творчество А. Кантемира, писателя, который «первый на Руси свел поэзию с жизнью», утратило с течением времени значение фактора, непосредственно формирующего эстетические вкусы и литературное сознание. И тем не менее пытливый и вдумчивый читатель наших дней найдет в творчестве первого русского сатирика, пусть даже в зачаточных и несовершенных формах, выражение многих благородных чувств, идей и понятий, волновавших и вдохновлявших всех выдающихся русских писателей XVIII, XIX и XX веков. Мимо творчества Кантемира не может пройти равнодушно тот, кого интересует история лучших традиций русской литературы. Строителям новой, социалистической культуры, нам близко и дорого имя Антиоха Кантемира, неутомимого искателя «кореня самыя правды», писателя-гражданина и просветителя, внесшего огромный вклад в развитие русской литературы и заложившего первые основы международной известности русского художественного слова.
САТИРЫ
САТИРА I НА ХУЛЯЩИХ УЧЕНИЯ {*}
Сатира сия, первый опыт стихотворца в сем роде стихов, писана в конце 1729 года, в двадесятое лето его возраста. Насмевается он ею невежам и презирателям наук, для чего и надписана была
Ст. 1.
Ст. 4.
Ст. 5.
Ст. 7 и 8.
Ст. 13.
Ст. 14.
Ст. 15.
Ст. 16.
Ст. 17.
Ст. 18 и 19.
Ст. 20.
Ст. 23.
Ст. 25.
Ст. 26.
Ст. 41.
Ст. 45.
Ст. 49.
Ст. 51.
Ст. 53.
Ст. 60.
Ст. 63.
Ст. 64.
Ст. 68.
Ст. 71.
Ст. 72.
Ст. 74.
Ст. 77.
Ст. 78.
Ст. 83.
Ст. 85.
Ст. 88.
Ст. 95.
<Чего только не совершает опьянение! Оно обнаруживает скрытое, побуждает к осуществлению чаяний, увлекает в сражение безоружного, снимает бремя с озабоченных душ, учит искусствам. Обильные чаши кого только не одаряли красноречием! Кого только не освобождали от тягот крайней нищеты!>
Ст. 100.
Ст. 101.
<Глубокие реки потекут от моря назад к своему истоку, солнце побежит назад, поворотив своих коней, земля понесет звезды, небо будет разрезано плугом, волна загорится, а огонь даст воду.>
Ст. 107.
Ст. 109.
Ст. 110.
Ст. 111.
Ст. 112.
Ст. 115 и 116.
Ст. 120.
Ст. 126.
Ст. 131.
Ст. 132.
Ст. 133.
Ст. 135.
Ст. 136.
Ст. 137.
Ст. 138.
Ст. 140.
Ст. 144.
Ст. 148.
Ст. 151 и 152.
155.
Ст. 157 до 160.
Ст. 160.
Ст. 161.
Ст. 163.
Ст. 164.
Ст. 172.
Ст. 176.
Ст. 178.
Ст. 179.
Ст. 180.
Ст. 183.
Ст. 184.
Ст. 186.
Ст. 193.
САТИРА II НА ЗАВИСТЬ И ГОРДОСТЬ ДВОРЯН ЗЛОНРАВНЫХ {*}
Намерение сей сатиры есть обличить тех дворян, которые, лишены будучи всякого благонравия, одним благородием хвастают, и к тому завидят всякому благополучию в людях, кои чрез свои труды из подлости в знатную степень происходят. Писана она месяца два спустя после первой, разговором между Филаретом и Евгением — два подложные имена, которых первое на греческом языке изобразует
Ст. 2.
Ст. 3.
Ст. 5.
Ст. 6.
Ст. 7.
Ст. 9.
Ст. 10.
Ст. 11.
Ст. 16.
Ст. 17.
Ст. 22.
Ст. 31.
Ст. 32.
Ст. 38.
Ст. 41.
Ст. 42.
Ст. 49.
Ст. 50.
Ст. 54. С
Ст. 60.
Ст. 66 и 67.
Ст. 69.
Ст. 70.
Ст. 77.
Ст. 80.
Ст. 82.
Ст. 83.
<Покажите нам тот дар, который пылал в них, ту ревность к чести, то отвращение к пороку. Уважаете ли вы законы? Избегаете ли несправедливых деяний? Умеете ли вы забывать покой для славы, и спать в чистом поле, не снимая доспехов? По этим знакам я признаю вас за благородного.>
Ст. 86.
Ст. 92.
Ст. 96.
Ст. 98.
Ст. 99.
Ст. 102.
Ст. 103.
Ст. 107.
Ст. 108.
Ст. 110.
тот же.
Ст. 112.
Ст. 113.
Ст. 114.
Ст. 115.
Ст. 118. 119, 120.
Ст. 121 по 125.
Ст. 125.
Ст. 126.
Ст. 133.
Ст. 135.
Ст. 136.
<...Если ты засыпаешь на утренней заре, когда вожди выводят войска и снимают лагерь.>
Ст. 142.
Ст. тот же.
Ст. 145.
Ст. 146.
Ст. 147.
Ст. 150.
Ст. 151 и 152.
Ст. 153.
Ст. 154.
Ст. 155.
Ст. 156.
Ст. 157.
<Столь большого труда стоило положить начало римскому племени>
Смотри там, какие были труды Енеевы, пока прибыл в Италию и поселил своих людей. Не меньши были труды его наследников в утверждении и распространении римской области.
Ст. 159.
Ст. 161. и проч. по 165.
Ст. 170.
Ст. 171.
Ст. 172.
Ст. 178.
Ст. 179.
Ст. 186.
Ст. 188.
Ст. 193.
Ст. 194.
Ст. 196.
Ст. 200.
Ст. 201.
Ст. 202.
Ст. 203.
Ст. 205.
Ст. 206.
Ст. 208.
Ст. 212.
Ст. 213.
Ст. 213 и 214.
Ст. 215.
Ст. 216 и 217.
Ст. 218 и 219.
Ст. 221.
Ст. 222 и 223.
Ст. 224.
Ст. 235.
Ст. 237.
Ст. 239.
Ст. 240.
<Ступай теперь и вверь свою душу ветрам, положившись на оструганную доску, удаленный от смерти только на четыре пальца или на семь, если доска слишком толста.>
Ст. 242.
Ст. 247.
Ст. 252.
Ст. 260.
Ст. 261.
Ст. 265.
Ст. 266.
Ст. 268.
Ст. 283.
Ст. 290.
Ст. 299.
Ст. 301.
Ст. 302.
Ст. 304.
Ст. 305.
Ст. 306.
Ст. 309.
Ст. 310.
Ст. 311.
Ст. 314.
Ст. 315.
Ст. 316.
Ст. 318.
Ст. 319.
Ст. 322.
Ст. 326.
Ст. 331.
Ст. 332.
Ст. 337.
Ст. 339.
Ст. 356.
Ст. 357.
Ст. 360.
Ст. 361.
Ст. 366.
Ст. 371 и 372.
Ст. 376.
САТИРА III О РАЗЛИЧИИ СТРАСТЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ {*}
В начале примечаний на первую сатиру изъяснено, каким образом оная и ея сочинитель от Феофана Прокоповича, архиепископа новгородского, приняты и похвалены. Оный его преосвященства поступок был поводом настоящей сатиры, которую стихотворец сочинил в 1730 году нарочно, чтоб в ней собрать приличные тому архипастырю похвалы, и ему же в знак своего благодарства ее приписать. Послана она к нему с следующими стихами (писаны в Москве 1730, августа месяца) <Стихи эти см. на стр. 262 настоящего издания.>
Содержание сатиры сей есть вопрос к вышепомянутому архиепископу, которым требуется от него знать:
Ст. 2.
Ст. 5.
В 1715-м император Петр Великий, по отрешении патриаршеского достоинства, желая исправить порядок и исправление чинов церковных, призвал Феофана в Москву и епископом псковским поставил. Тогда уже Феофан весь труд свой приложил в изыскании способов к произведению помянутого монаршего намерения. Те труды, под насмотрением его императорского величества, напоследок произвели «Регламент духовный», которым в России правительствующий Синод уставлен и хвальные законы к правлению церковных дел уложены. Между прочими членами Синода вице-президентом назначен.
В 1725-м от императрицы Екатерины епископом новгородским пожалован.
В 1728-м императора Петра Второго царским венцом венчал и миропомазал, как и императрицу Анну в 1730-м.
В 1736-м старая его каменная болезнь приумножившися, оною напоследок скончался 8 сентября. С самого 1720 году завел в доме своем школу для 60 дитят, о которых воспитании и обучении крайнее прилежание имел, учредив из своих собственных доходов все потребные на то иждивения и книгохранительницу, состоящую в 4000 книгах.
Феофан Прокопович четырем сряду государям любим и в почтении был: Петру Великому, императрице Екатерине, Петру Второму, императрице Анне. Между церковными не было его ученейшего, и в народе таким почитан. Кроме великого числа поучений, которые он говорил от большой части в присутствии монархов и к общему наслаждению слушателей, трудов его, в печать изданных, мне известны:
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Ст. 8.
Ст. 11.
Ст. 12.
Ст. 15.
Ст. 16.
Ст. 17.
Ст. 22.
Ст. 25.
Ст. 26.
Ст. 30.
Ст. 33 и 34.
Ст. 36.
Ст. 41.
<Передают, что Галла вышла замуж за юношу Фонгилия, получив в приданое твои деньги, после чего, как он сказал, воцарилась проклятая роскошь.>
Ст. 43.
Ст. 54.
<Ведь приятно брать из большой кучи! Но если ты предоставляешь мне черпать из малой столько же, то чего ради восхваляешь ты свои житницы больше, чем мою кладовушку? Ведь тут то же, как если бы, нуждаясь в кувшине или небольшой чаше воды, ты сказал: предпочитаю набрать ее из большой реки, а не из этого ничтожного ключа. От этого происходит, что тех, кого богатство услаждает сверх всякой меры, быстрый Ауфид уносит, увлекая так же, как и (размытые) берега.>
Ст. 55.
Ст. 57.
Ст. 74.
Ст. 80.
Ст. 83.
Ст. 91 и 92.
Ст. 95.
Ст. 101.
То есть:
Любопытного беги: говорлив он, бесперечь отверзтые уши не умеют вверенное сохранить, а слово, однажды выпущенное из уст, летит невозвратно.
Ст. 102.
Ст. 106.
Ст. 107.
Ст. 108 и 109.
Ст. 110.
Ст. 111 и 112.
Ст. 113 и 114.
Ст. 117 и 118.
Ст. 122.
Ст. 124.
Ст. 134.
Ст. 146 и 147.
Ст. 149.
Ст. 150.
Ст. 151.
Ст. 157.
162.
Ст. 163 и 164.
Ст. 165.
Ст. 173.
Ст. 178.
Ст. 187.
Ст. 191.
Ст. 193.
Ст. 195.
Ст. 196.
Ст. 198.
Ст. 208.
Ст. 209.
Ст. 213.
Ст. тот же и 214.
Ст. 216.
Ст. 217 и 218.
Ст. 220.
Ст. 221.
Ст. 225.
Ст. 233.
Ст. 236.
Ст. 237.
Ст. 238.
Ст. 241.
Ст. 242.
Ст. 243 и 244.
Ст. 247.
Ст. 248.
<Ты полагаешь, что ты теперь баловень судьбы и что ты должен быть поставлен вне обычных законов, потому что ты сын белой курицы, а мы жалкие птенцы, вылупившиеся из несчастливых яиц!>
Ст. 250.
Ст. 251.
Ст. 252.
Ст. 256.
Ст. 257 и 258.
Ст. 259.
Ст. 261.
Ст. 262.
Ст. тот же.
Ст. тот же.
Ст. 263.
Ст. 266.
Ст. 277.
Ст. 282.
Ст. 284.
Ст. 285.
Ст. 291.
Ст. 292.
Ст. 297 и 298.
Ст. 300.
<Готовый хвалить, если друг хорошо отрыгнул, если надлежащим образом помочился.>
Ст. 322.
Ст. 332.
Ст. 343.
Ст. 352.
Ст. 361.
Ст. 362.
Ст. 364.
Ст. 368.
Ст. 374.
Ст. тот же.
Ст. 377.
<Кастор любит коней, а рожденный из одного с ним яйца (т. е. родной брат его) — кулачный бой. Сколько тысяч голов, столько тысяч стремлений; мне нравится заключать слова в стопы.>
Ст. 381.
САТИРА IV О ОПАСНОСТИ САТИРИЧЕСКИХ СОЧИНЕНИЙ {*}
Четвертая сатира писана в начале 1731 года. Слово в ней идет к музе, с которою стихотворец уговаривается перестать сатиры писать, и тем случаем с стороны злонравных пятнает.
Ст. 1.
<Муза, переменим слог и оставим сатиру, злословить — ремесло дурное.>
Ст. 13.
Ст. 16.
Ст. 18.
Ст. 19.
Ст. 22.
Ст. 25.
Ст. 26.
Ст. 33.
<И слово, чтобы позабавить читателя, очень часто стоило автору слез.>
Ст. 43.
Ст. 45.
Ст. 47.
Ст. 50.
Ст. 51.
Ст. 54.
Ст. 55.
Ст. 57 и 58.
Ст. 66.
Ст. 74.
Ст. 88.
Ст. 94.
Ст. 95.
Ст. 96, 97 и 98.
Ст. 105.
Ст. 109.
Ст. 117.
<Ho при том огромном усилии я тщетно оживляю тебя (музу): я не могу найти ни одной рифмы, чтобы воздать похвалу. И как только я начинаю раздумывать, мое вдохновение угасает; я могу сколько угодно тереть лоб и грызть себе ногти, но я не могу вырвать из недр моего мозга ничего, кроме стихов, еще более вымученных, чем стихи «Девственницы» (имеется в виду поэма Шаплена).>
Ст. 120.
Ст. 124.
Ст. 128 и 129.
Ст. 132.
Ст. 143.
Ст. 151.
Ст. 153.
Ст. 157.
Ст. 158.
Ст. 163.
Ст. 164–165.
<Пусть сам оплакивает причину своей беды.>
Ст. 167.
Ст. 171 и 172.
Ст. 180.
Ст. тот же.
Ст. 181.
Ст. 187.
Ст. 188.
Ст. 189.
Ст. тот же.
Ст. 191.
Ст. 194.
<Суждена ли мне спокойная старость, или смерть уже покрывает меня своими мрачными крыльями, богач или бедняк, в Риме или в ссылке, буде так прикажет судьба, каким бы цветом ни была окрашена моя жизнь — я буду писать.>
Ст. 196.
<Трудно не писать сатиры, когда бессильный евнух берет себе прекрасную женщину, когда Мевия пронзает тусского вепря и держит копье у обнаженной груди; когда своими богатствами вызывает на состязание патрициев тот, под бритвой которого у меня, тогда юноши, поскрипывала отросшая борода; когда Криспин, бывший раб в Канопе, частичка нильской черни, небрежно набрасывает на плечи плащ из тирской ткани и проветривает на потных пальцах летнее кольцо, не желая выносить тяжести своего перстня с большим драгоценным камнем.>
Ст. 211.
Ст. 213.
Ст. 216 и 217.
Ст. 218.
Ст. тот же.
САТИРА V НА ЧЕЛ0ВЕЧЕСКИЕ ЗЛОНРАВИЯ ВООБЩЕ {*}
Стихотворец пред отъездом своим в чужие краи сочинил было сатиру на подражание осьмой Боаловой, которая надписана
Писана она разговором меж
Ст. 1.
Ст. тот же.
Ст. 4.
Ст. 5.
Ст. 6 и 7.
Ст. 7.
Ст. 9.
Ст. 10.
Ст. 14.
Ст. 15.
Ст. 17.
Ст. 23.
Ст. 26.
Ст. 37.
Ст. 38.
Ст. 46.
Ст. 48.
Ст. 51.
Ст. 83.
Ст. 85.
Ст. 88.
Ст. 90.
Ст. 100 и 101.
Ст. 103.
Ст. 104.
Ст. 108.
Ст. 110.
Ст. 112.
Ст. 117.
Ст. 120.
Ст. 127.
Ст. 144.
Ст. 147.
Ст. 149 по 159.
Ст. 158.
Ст. 162 и 163.
Ст. 165.
Ст. 171.
Ст. 174.
Ст. 177.
Ст. 179.
Ст. тот же.
Ст. 183.
Ст. 187.
Ст. 188.
Ст. 190.
Ст. 206.
Ст. 210.
Ст. 221.
Ст. 226 и 227.
Ст. 231.
Ст. 233 и 234.
Ст. 236.
Ст. 238.
Ст. 239.
Ст. 240.
Ст. 252.
Ст. 262.
Ст. 267.
Ст. 272.
Ст. 276 и 277.
Ст. 278.
Ст. 290.
Ст. 297.
Ст. 302.
Ст. 314.
Ст. 324.
Ст. 333.
Ст. 338.
Ст. 347.
Ст. 366.
Ст. 370.
<Редко свершенному прежде преступлению удавалось избегнуть хромоногого возмездия.>
Стихотворцы казнь изображают гнусною хромою женою с плетьми и подобными озлобительными орудиями в руках.
Ст. 376.
Ст. 384.
Ст. 386.
Ст. 397 и 398.
Ст. 402.
Ст. 423.
Ст. 427.
Ст. 428.
Ст. 439.
Ст. 440 и 441.
Ст. 449.
Ст. 452.
<Нет ничего хуже неблагодарного человека. Гораздо лучше, чтобы тебя назвали расточительным, чем неблагодарным. Первое похвалят добропорядочные люди, второе осудят даже злодеи.>
Ст. 458.
Ст. 480.
Ст. 484.
Ст. 500.
Ст. 502.
Ст. 508.
Ст. 512.
Ст. 534.
Ст. 542.
Ст. 556.
Ст. 564.
Ст. 567.
Ст. 573.
Ст. 582.
Ст. 587.
Ст. 605.
Ст. 607.
Ст. 609.
Ст. 613.
Ст. 614.
Ст. 616.
Ст. 618.
Ст. 627.
Ст. 629.
Ст. 633.
Ст. 634 и 635.
Ст. 636.
Ст. 637 и 638.
Ст. 638.
Ст. 639 и 640.
Ст. 641.
Ст. 646.
Ст. 653.
Ст. 655.
Ст. 675.
<Маленький муравей, он всегда пример большого трудолюбия, тащит ртом все, что может, и прибавляет к своей куче. Он складывает ее, очень хорошо зная будущее и заботясь о нем. Как только Водолей помрачит завершившийся год, муравей не ползет дальше никуда и мудро пользуется тем, что накопил заранее.>
Ст. 682.
Ст. 690.
Ст. 691.
Ст. 699.
Ст. 701.
Ст. 702.
Ст. 703.
Ст. 711.
Ст. 721.
Ст. 724.
Ст. 725.
Ст. 732.
<O счастливые купцы! — говорит расслабленный годами воин, у которого все члены поломаны от долгой службы; а, напротив того, купец, когда ветры бросают его корабль, говорит, что военная служба лучше. Как. так? Просто: произошла стычка и в один час приходится или быстрая смерть, или радостная победа. Человек опытный в законах и праве, когда до петухов к нему в двери стучится проситель, хвалит положение земледельца.>
Ст. 740.
Ст. 742.
Ст. 747.
САТИРА VI О ИСТИННОМ БЛАЖЕНСТВЕ{*}
Начало сей сатиры само собою показывает ея намерение, которое есть доказать, что тот только блажен в сей жизни, кто, малым довольствуяся, живет в тишине и добродетели следует. Писана сия сатира в начале 1738 года.
Ст. 1.
Ст. 2.
Ст. 3.
Ст. 4.
<Смерть последний предел вещей.>
Ст. 5.
<Вот чего я желаю: небольшое поле, где бы был сад и рядом с домом неиссякаемый источник воды, и сверх всего этого небольшой лесок.>
Ст. 11.
Ст. 12.
Felix, qui potuit rerum cognoscere causas.
<;Счастлив, кто мог познать причины вещей.>
Ст. 28.
Ст. 31.
Ст. 32.
Ст. 35.
Ст. 36.
<Ухаживать за знатными и в их переднях стоять со шляпою в руке, не смея ни плюнуть, ни кашлянуть, ни сесть, и, ложась на рассвете, приветствовать их с добрым вечером.>
Ст. 44.
Ст. 45.
Ст. 46.
Ст. 48.
Ст. 54.
Ст. 55.
Ст. 56.
Ст. 57 и 58.
Ст. 59.
Ст. тот же.
Ст. 60.
Ст. 63.
Ст. 64. С
Ст. 70.
Ст. 78 и 79.
Ст. 81.
Ст. 82.
Ст. 83 и 84.
Ст. 84.
Ст. 85.
Ст. 86.
Ст. 87.
<3латые чертоги нарушают покой, и пурпур приносит с собой бессонные ночи. О, если бы открылись груди богачей! Сколько страха возбуждено в них огромным богатством. Брутийская волна гораздо спокойнее их даже и тогда, когда пускается в бешеный пляс>
Ст. 93.
Ст. 95.
Ст. 98.
Ст. 99.
Ст. 100.
<Тому, кто жадничает или боится, его дом и имущество приносят столько же пользы, сколько слепому — картины, подагрику — припарки, глухому — кифара.>
Ст. 103.
Ст. 109 и 110.
<Жизнь мало что может предоставить большее, чем оглянуться вокруг себя и умереть.>
Ст. 112.
Ст. тот же.
Ст. 116 и 117.
Ст. 118 и 119.
Ст. 129.
<Есть мера во всем; существуют же, наконец, определенные границы, вне которых не может существовать истина.>
Ст. 131.
<3апер большие сады богача Сенеки.>
Известно, что повелением Нероновым он сам себе смерть дал, отворив жилы; пока вся кровь истекши, скончался. Смотри об нем примечание под стихом 110 сатиры I.
Ст. 133.
Ст. 144.
Ст. 146.
Ст. 148.
Ст. 154 и 155.
САТИРА VII О ВОСПИТАНИИ К КНЯЗЮ НИКИТЕ ЮРЬЕВИЧУ ТРУБЕЦКОМУ{*}
Часто мы примечаем, что люди злых своих дел причину сваливают на слабость тела, на дряхлость ума, приписуя, таким образом, шалость свою несовершенству природы. Стихотворец наш старается сею сатирою опровергать такое вредное мнение и, напротиву, доказать, что мы правильнее должны приписывать страсти свои воспитанию, которого потом некие правила предписывает.
Не должно в сем творении искать подробного исследования и сильных доводов так важного дела. Мало бы на то целой книги, не только стишков с триста, которые в забаву писаны во время его посольства при французском дворе 1739 года.
Начинает он сатиру, осмевая неправое мнение людей, которые одной старости, как бы законное преимущество, разум приписуют, почитая, что здравое рассуждение несовместительно возрасту молодых людей; а потом, изъяснив, каким образом такие неосновательные мнения в людях вкореняются, сводит слово к своему намерению, показывая, что повадка тому начало, что повадки, которые в детстве получаем, почти всегда в гроб сносим и что, следовательно, главная причина злых и добрых наших дел — воспитание.
Ст. 1.
Ст. 2.
Ст. 3.
Ст. тот же.
Ст. 7.
Ст. 11 и 12.
Ст. 17.
Ст. 18.
Ст. 20.
Ст. 21.
<Быть мудрым — значит уметь извлечь полезное из окружающих его мелочей и изучать меру и образ истинной жизни.>
Ст. 22.
Ст. 23 и 24.
Ст. 29.
Ст. 37.
Ст. 43.
Ст. 44.
Ст. 53.
Ст. 54.
Ст. тот же.
Ст. 64.
Ст. 69.
Ст. 70.
Ст. 74.
Ст. 91.
Ст. 97.
Ст. 101.
Ст. 102.
Ст. 114.
Ст. 116.
Ст. тот же.
Ст. 117.
Ст. 121.
Ст. 123.
Ст. 130.
Ст. 135.
Ст. 138.
Ст. 139.
Ст. 149.
Ст. 150.
Ст. 152.
<Для добродетели, точно так же, как и для науки, гораздо короче и вернее путь примеров, нежели путь наставлений.>
Ст. 153.
Ст. 159.
Ст. 162.
Ст. 165.
Ст. 166.
Ст. 173.
<Мой добрейший отец приучил меня избегать этого, показывая примеры всех пороков; когда он убеждал меня жить бережливо, порядочно и довольствуясь тем, что он мне оставит, то говорил: разве не видишь, как дурно живет сын Альбия или бедняк Барр? Вот сильное доказательство того, что не следует расточать отцовского наследства. Когда ж он меня отклонял от постыдной любви к продажной женщине, то говорил: яе уподобляйся Сектану. Когда он убеждал меня не волочиться за чужими женами, готовыми на супружескую неверность, в то время как я мог бы наслаждаться дозволенною любовью, он говорил: «Позорна слава Требона, уличенного в прелюбодеянии.>
Ст. 174.
Ст. 180.
Ст. 182.
Ст. 183.
184.
Ст. 187.
Ст. 196.
Ст. 197.
Ст. 202.
Ст. 203.
Ст. 207.
Ст. 209.
Ст. 214 и 215.
Там же:
<Фусцин, очень много дурного, пятнающего и растлевающего чистую натуру показывают и передают детям сами родители; если старика развлекают проклятые кости, то играет и несовершеннолетний его наследник, так же встряхивая кости в стаканчике... Так устроила природа, что домашние примеры пороков скорее портят нас, потому что переходят к нам от людей, которых мы уважаем.>
Ст. 217.
Ст. 217.
Ст. 229.
Ст. 230.
<Остальные следуют по стопам отцов, увлекаемые привычным путем закоренелого порока.>
Ст. 237.
<Матушка, мы похожи друг на друга: в своем образе жизни я подражаю вам. Идите прямою дорогою, если можете, и я постараюсь пойти за вами вслед.>
240.
243.
<Когда к тебе намерен прийти гость, то ни один из твоих слуг не смеет сидеть сложа руки: один мети пол, другой вытирай колонны, чтобы тощий паук исчез с них вместе со своей паутиною; третий тут же чисти серебро; четвертый вытирай чеканные кубки. Хозяин, держа плеть, кричит что есть мочи. И ты же, несчастный, дрожишь, как бы твои покои, загаженные собачьим калом, не поразили неприятно очей ожидаемого друга, как бы портик твой не был залит помоями; а ведь это в полчаса может очистить при помощи полуведра опилок всего один раб. О том же ты не беспокоишься, чтобы твой сын видел тебя достойным уважения, незапятнанным и беспорочным.>
Ст. 253.
Ст. 264.
Ст. 268.
Ст. 272.
Ст. 273 и 274.
Ст. 276.
То есть:
Ст. 279.
<Если бы живописец захотел присоединить к человеческой голове лошадиную шею и покрыть ее разноцветными перьями, добавив члены от всех животных, так, чтобы женщина, прекрасная сверху, оканчивалась гадкою рыбою, то, допущенные взглянуть на это, удержались ли бы мы от смеха, друзья?>
Не напрасно речь
САТИРА VIII НА БЕССТЫДНУЮ НАХАЛЬЧИВОСТЬ{*}
Осмеяние бесстыдной нахальчивости есть главное намерение сей сатиры, в которой издатель потом вкратце коснувся нынешнего века погрешительному суду о делах человеческих, заключает похвалами императрицы Анны. Писана она
Ст. 1.
Ст. 4.
Ст. 10.
Ст. 11.
Ст. 14.
Ст. 22.
Ст. 24.
То есть:
Ст. 25.
Ст. 26.
Ст. 29.
Ст. 31.
Ст. 34.
Ст. 35.
Ст. 36.
Ст. 50.
Ст. 52.
Ст. 55.
Ст. 56.
Ст. 60.
Ст. 61.
Ст. 72.
Ст. 75.
Ст. 78.
Ст. 84.
Ст. 87.
Ст. 88.
Ст. 99 и 100.
Ст. 105.
<Самое худшее в жалкой нищете — это то, что она делает людей посмешищем для других.>
Ст. 109.
Ст. 111.
Ст. 113.
Ст. 116.
Ст. 120.
Ст. 121.
Ст. 125 и 126.
Ст. 127 по последний.
Ст. 128.
Ст. 130.
САТИРА IX НА СОСТОЯНИЕ СЕГО СВЕТА {*}
Писана сия сатира 1738 году месяца июля в последних числах, которую сатирик в немощи своей в забаву себе сочинил, рассуждая бедность человеческую, которой и он немало причастия имел; и понеже о состоянии света оную писал, то избрал речь оную положить к Солнцу, как к всесветному светилу прилично. Совершив он сю сатиру, с покорнейшим своим прошением вручил оную одному из чистосердечных и весьма доброжелательных приятелей своих к исправлению, не довольствуясь, по обычаю безмозглых, но высокомнительных в себе голов, своим скудным рассуждением. Говорит он к Солнцу, что (мнит он) если бы оно было в чувствах, то есть, чтоб могло разуметь, видеть, рассуждать, слышать, чувствовать и прочая, то, по человеческой напротивно их себе злобы, должно бы ему, конечно, своим сиянием, на наши всезлейшие и противнейшие дела смотря, премениться, понеже так весь свет наполнен гнусными действами, что богу мерзкий и противный властям, неверный и хищный, да сверх того и самому себе вреден, на что он разные примеры представляет.
Ст. 11.
Ст. 17.
Ст. 18.
Ст. 21.
Ст. 29.
Ст. 33.
Ст. 37.
Ст. 40.
Ст. 43.
Ст. 45.
Ст. 47.
Ст. 69.
Ст. 72.
Ст. 93.
Ст. 107.
Ст. 108.
Ст. 120.
Ст. 122.
Ст. 123.
Ст. 155.
Ст. 157.
Ст. 159.
Ст. 174.
Ст. 206.
НА ЗОИЛА{*}
Когда автор сей сатиры обижен стал быть безвинно Зоилом, тогда написал сию не в таком намерении, чтоб тем ему вреда нанести, но паче чувствительно показать, как всякая обида в чести несносна бывает. Притом же, может, и такую имел надежду, что когда дойдет ушей того, кто здесь под именем Зоила списан, и познав, сколь неприлично благородному человеку в злословии упражняться, если б свой худой обычай оставит. В прочем всякую хвалу приписуем, и остроту разума его почитаю; поистине сожалеть должно, что сия знатная персона в себе сию только погрешность имеет, которая ему сделалась обычаем худого сообщенства в младых его летах. Я могу оказать смело, если б его острый разум был учрежден и определен к важнейшему делу, конечно б сделал честь российской нации, что всякий со мной то ж сказать может, если кто об нем бесстрастно рассуждать будет.
Ст. 15.
ПЕСНИ <ОДЫ>, ПИСЬМА, БАСНИ, ЭПИГРАММЫ
Песни <оды>
ПЕСНЬ I ПРОТИВУ БЕЗБОЖНЫХ{*}
ПЕCHЬ II О НАДЕЖДЕ НА БОГА{*}
ПЕСНЬ III НА ЗЛОБНОГО ЧЕЛОВЕКА{*}
ПЕСНЬ IV В ПОХВАЛУ НАУК{*}
Песнью стихотворец наш называет то, что по-латине греческим словом
I. Сей первой песни основание взято из 34 Горациевой в книге I.
<Пока я заблуждаюсь, проникшись неразумною мудростью, и —редкий и нерадивый почитатель богов. Но теперь я вынужден снова распустить паруса и снова отправиться по уже пройденным мною путям.>
Доказывается в ней бытие божества чрез его твари.
Ст. 8.
Ст. 9 и 10.
Ст. 11 и 12.
Ст. 14.
Ст. 18.
Ст. 20.
Ст. 26.
Ст. 27.
Ст. 28.
Ст. 33.
<Ибо Юпитер, обычно разверзающий тучи искрометным огнем, погнал громоносных коней и летучую колесницу по чистому небу, и из-за этого недвижимая земля и зыбкие реки, из-за этого Стикс и внушающий ужас вход в незримый Тенар (т. е. в подземное царство), из-за этого пределы Атланта — все сотрясается. Он в силах поменять местами нижнее с верхним и проч.>
Ст. 36.
Ст. 39.
II. Основание сей песни взято из Евангелия и из Горация. Чудно, сколь меж собою Спаситель и римский стихотворец согласуются в совете о отложении лишних попечений и сколь от того разгласные заключения производят. Смотри в святом Евангелии от Матфея, гл. 6, ст. 28 и от Луки, гл. 12, ст. 27, да Горациеву оду 9 книги I.
Ст. 1.
<Видишь, как высится блестящий от снега Соракт.>
А в Евангелии чтем:
Ст. 5.
Ст. 6.
Ст. 8 по 12.
Ст. 13 по 16.
<Предоставь богам все остальное; они только что усмирили нетры, бушующие на клокочущей поверхности моря, и ни кипарисы, ни старые ольхи не колышутся больше.>
Ст. 17.
<Что произойдет завтра — избегай доискиваться, и сколько бы дней судьба ни подарила — считай это своим барышом.>
Ст. 20.
Ст. 21.
III. В сей песни стихотворец описывает злобно-лукавого человека. Сочинена в 1735 году.
Ст. 4.
<Бегите, отроки, хладная таится в траве змея.>
Ст. 12.
Ст. 21.
Ст. 22.
Ст. 27.
То есть:
IV. В сей песни стихотворец описует мудрости начало, преуспеяние в разных народах и временах до наших веков, и пользу, которую от нея род человеческ получил. Именем Мудрости разумеет все науки и художества, наипаче же нравоучение, которое прежних мудролюбцев было лучшее, и по достоинству, обучение. Основа сей песни в начале занята из Лукианова разговору, под именем «Беглецы», в котором Аполлон, Юпитер л Любомудрие собеседуют. Выпишу здесь оное место, по которому всей песни разумение будет удобнее:
Ст. 1.
Ст. 5.
Ст. тот же.
Ст. 6 и 7.
Ст. 9.
Ст. 21.
Ст. 26.
Ст. 31, 32 и 33.
Ст. 36.
Ст. 37.
Ст. 38 и 39.
Ст. 42.
Ст. 47.
Ст. тот же.
Ст. 50.
Ст. 51.
Ст. 53.
Ст. тот же.
Ст. 58.
Ст. 61.
Ст. 62.
Ст. 63.
Ст. 64.
Ст. 67.
Ст. 70.
Ст. 74.
Ст. 76.
Ст. 77.
Ст. 78.
Ст. 79.
Ст. 80.
Ст. 81.
Ст. тот же.
Ст. 83 и 84.
Ст. 85 и 86.
Ст. 87.
Ст. 88.
Ст. 89.
ОДА {*}
Письма
ПИСЬМО I {*}
ПИСЬМО II {*}
I. Князь Никита Юрьевич Трубецкой в польской и турецкой войне упражнялся с 1732 по 1739 год в должности генерал-майора и генерал-кригс-комиссара. По объявлении мира, в 1740, пожалован кавалером святого Александра и назначен губернатором сибирским; но потом ея императорское величество, отменив ту резолюцию, пожаловала его тайным действительным советником и генерал-прокурором. Стихотворец наш, о том уведомясь и сорадуяся благополучию друга своего, писал к нему письмо сие из Парижа 9 октября 1740.
Ст. 1.
Ст. 3 и 4.
<Ho не украшай меня столь недолговечными листьями.>
Ст. 4 и 5.
Ст. 8.
Ст. 11.
Ст. 13.
Ст. 24.
Ст. 30.
II. Письмо сие сочинено в Париже в начале 1743 году в подражание 20 письма Горациева, книги I. Имея стихотворец наш издать свои сочинения, чаял нужно оправдать себя пред теми, кои хотели бы его осудить, что упражнялся в сочинении стихов, которое упражнение некоторым может показаться маловажно и мало пристойно человеку нарочитого степени и зрелого возраста; и что, не могучи удержаться стихи писать, избрал род стихов бодливый, каковы суть сатиры. На те два обличения ответствует в письме сем, показывая, что стихи он писал в молодых своих летах и в лишных часах и что сатиры должно отличать от злословия, понеже тех намерение клонится к обличению злонравия, а не злонравного и, следовательно, если пользу не принесут, вредить никому не могут.
Ст. 1 и 2.
Ст. 4.
Ст. 10.
Ст. 11 и 12.
Ст. 14.
Ст. 16.
Ст. 19.
Ст. 23.
<У него в рогах сено (т. е. он бодлив), убегай от него подальше. Когда ему захочется вызвать смех, он не пощадит ни одного друга.>
Ст. 24.
Ст. 30.
Ст. 33.
Ст. 34 и 35.
Ст. 35.
Ст. 37.
Ст. 40.
Ст. 41.
Ст. 42.
Ст. 43.
Ст. 46.
Ст. 48.
Басни
БАСНЬ I. ОГОНЬ И ВОСКОВОЙ БОЛВАН{*}
БАСНЬ II. ПЧЕЛЬНАЯ МАТКА И ЗМЕЯ{*}
БАСНЬ III. ВЕРБЛЮД И ЛИСИЦА{*}
БАСНЬ IV. ЯСТРЕБ, ПАВЛИН И СОВА{*}
БАСНЬ V. ГОРОДСКАЯ И ПОЛЕВАЯ МЫШЬ{*}
БАСНЬ VI. ЧИЖ И СНЕГИРЬ{*}
I. Следующие басни составлены в подражание Езоповым. Первые 4 писаны в Москве в начале 1731 года. Приличнее показалося такие сочинения назвать
Ст. 1.
Ст. 2.
Ст. 7.
Ст. тот же.
II. Ст. 7.
Ст. 13.
Ст. 14.
Ст. 17.
Ст. 21.
Ст. 25.
III. Ст. 7.
Ст. 17.
Ст. 21.
IV. Ст. 1.
Ст. 2.
Ст. 16.
Ст. 17.
Ст. 18.
Ст. 22.
V. Сия басня переведена в Лондоне в 1738 г. из Горациевой в сат. VI, книги II, который ее занял у Езопа, хотя в нынешнем собрании Езоповых притч не находится.
Ст. 4.
Ст. 12.
Ст. 14.
Ст. 27.
Ст. 31.
Ст. 37.
Ст. 46.
Ст. 53.
Ст. 55.
Ст. 59.
Ст. 63.
VI. Ст. 1.
Ст. 2.
Ст. 4.
Ст. 7.
Ст. 9.
Ст. 11.
Ст. 13.
Ст. 18.
Ст. 25.
Ст. тот же и 26.
Ст. 29.
Ст. 30.
Ст. 31.
Ст. 32.
Ст. 33.
Эпиграммы
I. НА САМОЛЮБЦА{*}
II. НА ИКОНУ СВЯТОГО ПЕТРА{*}
III. НА БРУТА{*}
IV. НА СТАРУХУ ЛИДУ{*}
V. О ПРИХОТЛИВОМ ЖЕНИХЕ{*}
VI. ХРОНОСТИЧЕСКАЯ НА КОРОНАЦИЮ ПЕТРА II{*}
VII. К ЧИТАТЕЛЯМ САТИР{*}
VIII. НА ЛЕАНДРА, ЛЮБИТЕЛЯ ЧАСОВ{*}
IX. НА ГОРДОГО НОВОГО ДВОРЯНИНА{*}
I. Сия эпиграмма содержит описание человека самолюбивого, который всех, кроме своих, дела хулит. Писана, как и следующие, кроме двух последних, в Москве 1730 года.
Ст. 8.
II. Ст. 2.
Ст. 4.
III. Ст. 1.
IV. Ст. 1.
Ст. 2.
Ст. 4.
VI. В сей эпиграмме только приметного, что, сложив литеры первого стиха, которые число какое знаменуют (и кои нарочно крупно писаны), произведут перечень 1728 — число года, в котором император Петр II царским венцом венчан. Такой стих обыкновенно называется
Ст. 1.
Ст. 2.
VII. Ст. 1.
Ст. 4.
VIII. Сей эпиграммой осмевается человек, который на маловажном деле много труда полагает. Леандр весь день возится за 15-ю часами; из всего того попечения, со всех тех трудов только пользы получает, что во всем городе он всех лучше знает, который, час било.
IX. Ст. 5.
Ст. 6.
САТИРИК К ЧИТАТЕЛЮ{*}
АВТОР О СЕБЕ (ЭПИГРАММА I){*}
АВТОР О СЕБЕ (ЭПИГРАММА II){*}
АВТОР О СЕБЕ (ЭПИГРАММА III){*}
К ЧИТАТЕЛЯМ{*}
НА ЕЗОПА{*}
ПЕТРИДА
ПЕТРИДА {*}
РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
ЧИТАТЕЛЮ{*}
<БЛАГОДАРИТЕЛЬНЫЕ СТИХИ ФЕОФАНУ ПРОКОПОВИЧУ>{*}
EPODOS CONSOLATORIA AD ODEN PASTORIS PIMINI SORTEM GREGIS SUB TEMPESTATEM DEPLORANTIS [1]{*}
РЕЧЬ {*}
Ст. 3.
Ст. 7.
Ст. 15.
Ст. 20. Обыкши я подло и низким штилем писать, не смею составлять панегирики, где высокий штиль употреблять надобно.
Ст. 22. Сказывают стихотворцы, что Икар, которому отец его, Дедал, приделал крылья восковые, взлетел очень близко к солнцу; растопилися крылья, и он упал в море Егейское, которое потом Икарийское зваться стало. Для того и автор, помня его беду, не хочет в высокие вступать похвалы, бояся, что крыл не станет.
Ст. 26. Т.е. надобно, чтоб не последний был стихотворец.
Ст. 27. Стихотворцы трижды вместо многажды употребляют, так, например, Виргилий.
Ст. 29.
Ст. 39. Не тако в оде легко похвалы писать, как сатиры; надобно, чтоб тут все речи были важные, а шутки и забавы не годятся.
Ст. 40. Т.е. к которым ты склонен и мало трудности знаешь. Потому, знать, что речь сия писана после сатиры. В том подражал автор Боало, который такожде к королю речь писал преискусную; оную видеть можно в первом его томе в начале.
Ст. 41. Подлинно, автор всегда писал простым и народным почти стилем, в чем, мне мнится, последовал он стихотворному правилу, которое велит, чтоб сатиры были просты.
Ст. 42. Стихотворцы говорят, что Атлас держит на плечах своих весь свет, — немалая б то сила, если б то не ложно было.
Ст. 43.
Ст. 44.
Ст. 48.
Ст. 56.
Ст. 59. Парнас есть гора в Фоциде, на которой музы обитают. Знать, Аполлон, выговорив слова свои к автору, поехал с ними повидаться.
Ст. 60. Для того что он пеш не ходит, как многие стихотворцы пишут, но ездит в коляске, да еще и четыре лошади впряжены, которых имена суть: Пироне, Еоус, Ефон и Флегон.
Ст. 66. Не самую жизнь, но то, чем жить можно, сиречь способ, к провождению жития потребный, ибо жизвь самая всем от бога единого, кроме которого никто же есть живот даяй.
О ЖИЗНИ СПОКОЙНОЙ{*}
О СПЯЩЕЙ СВОЕЙ ПОЛЮБОВНИЦЕ{*}
СЛОВОПРИНОШЕНИЕ К ИМПЕРАТРИЦЕ ЕЛИСАВЕТЕ ПЕРВОЙ{*}
Стихи сии, которыми сатирик посвящает сатиры свои
Ст. 1 и 2.
Ст. 4.
Ст. 8.
Ст. 11.
Ст. тот же.
Ст. тот же.
Ст. 15.
Ст. 16.
Ст. 18.
Ст. 23.
Ст. 27.
Ст. 28.
Ст. 29.
Ст. 30.
Ст. 33.
Ст. 34.
Ст. 38.
Ст. 41.
Ст. 42.
Ст. 45 и 46.
Ст. 47.
Ст. 48.
Ст. 49 и 50.
Ст. 55.
<И пусть они (т. е. стихи) лет девять полежат.>
Ст. 56.
Ст. 60.
ЕЛИСАВЕТЕ ПЕРВОЙ{*}
<СТИХИ ИЗ ФИЛОСОФСКИХ ПИСЕМ>{*}
Стихи на французском языке
VERS SUR LA CRITIQUE
Стихотворения, приписываемые Кантемиру
ПЕСНЯ{*}
I. СТИХИ НА ЖЕЛАЮЩИХ ЧЕСТИ ПРИ ДВОРЕ{*}
«НЕВЕЛИК ХОТЯ УДЕЛ, НО ЖИВУ СПОКОЕН...»{*}
«СВЕТА ЛУКАВСТВА И БЕДЫ ЗЛЫЕ...»{*}
ПЕРЕВОДЫ
Из Анакреонта
О СВОИХ ГУСЛЯХ{*}
«В сей песне, которая предисловием к следующим служит, Анакреонт хотел изобразить, что он искал отстать от сочинения любовных песен и прилежать к чему важнейшему, но природная склонность его к тому не допустила».
Ст. 1.
Ст. 2.
Ст. 7.
О ЖЕНАХ
О ЛЮБВИ
Ст. 2–3.
Ст. 7.
О БЕСПЕЧНОМ ЖИТИИ
Ст. 2.
Ст. 11–13.
Ст. 18.
Ст. 19.
О СЕБЕ
О ЛЮБВИ
«Намерение сей оды есть, что напрасно мы боронимся против любви, понеже всегда она верх имеет».
Ст. 8.
О СЕБЕ
Ст. 1.
Анакреонт разумеет войну семи начальников против фивян, которая случилася 600 лет прежде Анакреонта.
Ст. 2.
Ст. 3.
О СТАКАНЕ СЕРЕБРЯНОМ
Ст. 3.
Ст. 16.
Ст. 23.
ЧТО НАДОБНО ПИТЬ
О БОГАТСТВЕ
О СЕБЕ
О СВОЕЙ ПОЛЮБОВНИЦЕ
Ст. 3.
Ст. 9.
Ст. 20.
Ст. 21.
Ст. 22.
Ст. 24.
Ст. 28.
НА ЛАСТОВИЦУ
Ст. 6.
К ДЕВИЦЕ
О ВЕСНЕ
О СЕБЕ
К ТРЕКОЗЕ
Ст. 3.
Ст. 15.
О СКУПОЙ ЛЮБВИ
О БЛЮДЦЕ, НА КОТОРОМ ВЫРЕЗАНА БЫЛА BEHУC
Ст. 15–17.
Ст. 24.
О ШИПКЕ
Ст. 16–17.
Ст. 22.
Ст. 23.
Ст. 27.
Ст. 33–34.
О ЛЮБИТЕЛЯХ
Ст. 2.
Ст. 3.
Ст. 8.
Из Горация
«Из самого начала сего письма усмотреть можно, что оно писано в ответ Меценату, который Горация понуждал писать лирические стихи. Гораций ему представляет, что уже нынешние его лета не позволяют упражняться в таких безделках и что, избирая дело возрасту своему согласное, к одной только философии склонен. Потом показывает, сколь полезна людям в любомудрии прилежность, которая насаждает добрые и искореняет злые нравы.
Ст. 3.
Ст. 6.
Ст. 8–9. «Отставным бойцам позволялося возвращаться к своему ремеслу, но уже не вольны они бывали отстать, пока вторично народ их не освобождал. Когда боец, или отставной, или неотставной, желал получать свою свободу, подвигался на край площади и умильным лицом и голосом прашивал оную от народа».
Ст. 10.
Ст. 16–17.
Ст. 20.
Ст. 27. «Приметно, что Гораций называет
Ст. 40.
Ст. 42–43.
Ст. 64.
Ст. 72.
Ст. 75.
Ст. 76.
Ст. 80.
Ст. 84.
Ст. 86.
Ст. 90.
Ст. 112.
Ст. 117.
Ст. 119.
«Намерение Горациево в сем письме есть показать, что напрасно мы ищем истинное свое благополучие в знаменитых достоинствах и в богатстве; что все то, что рождает в сердце нашем боязнь, пагубно нам напоследок бывает; что та боязнь и желание рождается оттого, что мы легко чудимся, легко всяким вещам дивимся; что, следовательно, кто хочет быть истинно счастливым, должен отложить то удивление, которое совсем противно добродетели, которая в том состоит, чтоб иметь ум покойный и постоянный, ничем подвижный, ни устрашаемый, ни удивляемый».
Ст. 5–6.
Ст. 8–9.
Ст. 10.
Ст. 22.
Ст. 31–35.
Ст. 43.
Ст. 44.
Ст. 48.
Ст. 49.
Ст. 51. «Лукуллус был благородием, сладкоречием и богатством знатный римский воевода, над Африкою правительствовал правосудно и над Митридатом не одну победу одержал».
Ст. 63–64.
Ст. 66–67.
Ст. 69.
Ст. 81.
Ст. 84.
«Нетрудно усмотреть, что сие письмо служило предисловием в книге, в которой собраны были Горациевы творении. Говорит он в той книге как к сыну, который, наскучив жить под опекою и надсмотром отцовским, ищет скинуть узду и на волю выйти. Отец ему изъясняет, в какие бедства он себя подвергает, и напоследок, не могучи его унять, дав ему некие наставления, пущает его на волю».
Ст. 1.
Ст. 2–3.
Ст. 19.
Ст. 20.
Ст. 22–23.
Ст. 27–28.
Ст. 28–29.
Ст. 29.
Ст. 30–31.
«В сем письме Гораций с краю до другого насмевается римлянам в суде их о стихотворцах, но притом многими преизрядными о стихотворцах рассуждениями наполнено; не забыты искусные похвалы Августу Кесарю, которого наконец увещавает ободрять стихотворство своим великодушием».
Ст. 1.
Ст. 6.
Ст.11.
Ст. 17. «Августу Кесарю при животе его поставлены капищи, жертвы приношены, и имя его как божие призывано. В его время тиснены медали с надписью: богу Августу.
Ст. 28.
Ст. 29.
Ст. 30–31.
Ст. 39.
Ст. 59–60. «То есть дивится лишь тому, что писали умершие творцы.
Ст. 60.
Ст. 61.
Ст. 62.
Ст. 64.
Ст. 68.
Ст. 69.
Ст. 70.
Ст. 71.
Ст. 72–73. «Стаций Цецилий — стихотворец латинский, сочинитель комедии, многой у древних славы над прочими превосходил в расположении басни, поважностью, силою речений, удобных в зрителях желаемые страсти производить. Теренций родом африканец, из города Картагины, сочинил 6 комедий, которые и до наших времен дошли; искусен весьма в описании нравов человеческих. Хотя чужестранец, столь чистым языком латинским стихи его писаны, что Цицерон, почтительнейший в том деле судия, называет его лучшим списателем латинского языка... Цецилий жил в 179-м году прежде рождества Христова. Теренций умер в 159».
Ст. 76.
Ст. 87.
Ст. 98. «Титус Квинтиус Атто был стихотворец, сочинитель многих римских комедий, который умер за десять лет прежде Виргилиева рождения; назван Аттою для того, что был хром и не мог стоять на ногах... Потому Гораций искусно сим стихом о том несовершенстве стихотворца касается, как бы он говорил: если я скажу,
Ст. 99.
Ст. 101. «Есоп <Эзоп> и Росций были два славнейшие действители всего Рима. Первого поважным Гораций называет для того, что страсти в зрителях возбуждал, или для того, что поважно стихи выговаривал. Росций был весьма, весьма учен, для того титлом премудрого почтен».
Ст. 108. «Второй римский король Нума учредил к служению бога Марса двенадцать священников, которых назвал salii —
Ст. 117.
Ст. 142. «Парфянский народ весьма лживым почитали, для того что, по свидетельству Геродотову, учреждены были у них жесточайшие законы против лжецов».
Ст. 184.
Ст. 186–190.
Ст. 197.
Ст. 199–200.
Ст. 204.
Ст. 209.
Ст. 211.
Ст. 226.
Ст. 228.
Ст. 238.
Ст. 250.
Ст. 265.
Ст. 272. «...город Тарент особливо славен был деланием парчей шерстяных и краскою багряничною».
Ст. 285. «Геликон — гора в Греции, по баснословию древних — обиталище муз».
Ст. 307.
Ст. 308.
Ст. 309.
Ст. 313.
Ст. 314. «Александр запретил всем живописцам, кроме славного Апелла, писать его лицо и, кроме Лисиппа, выливать оное в меди».
Ст. 319.
Ст. 320.
Ст. 323.
Ст. 331.
Ст. 334.
Ст. 335.
Из Буало
РЕЧЬ КОРОЛЮ{*}
Хотя речь сия прежде других стихов поставлена, однако она не первая; творец сочинил ее в начале 1665 году, который уже пять сатир сделал. В том же году сия речь вмещена в стихотворное собрание прежде, нежели творец имел время оную исправить; потому сам ее напечатал в 1666-м году с первыми седмию сатирами. Рение <Ренье> в зачале у своих стихов также под сим титулом писал к Генрику IV.
Стих 3.
Стих 4.
Сам говорит о таких подражаниях, что то ни подражанием, но прибавкою против своего оригинала назваться может.
Стих 6. С
Стих 10.
Господин Деспро часто пользовался их критикою, некоторыми примерами. Наше сие примечание «тягость бремяни» у них не ускользнуло. Комментарий господина Деспро требует, что сия экспрессия всюду годится, ибо нет никоего единства между сими двумя фразисами; важности бремени значит вес, который в нем находится, а тягость изъявляет, что носить неудобно тому, кто его подъемлет.
Стих 11.
САТИРА ПЕРВАЯ
САТИРА ВТОРАЯ К МОЛЬЕРУ
САТИРА ТРЕТЬЯ
САТИРА ЧЕТВЕРТАЯ К ГОСПОДИНУ АББАТУ БАЕРУ
Из Вольтера
О ДВУХ ЛЮБВЯХ {*}
Из неизвестного автора
<ДРАМАТИЧЕСКИЙ ОТРЫВОК>{*}
ПРИЛОЖЕНИЯ
Сатиры Кантемира в первоначальной редакции
САТИРА I НА ХУЛЯЩИХ УЧЕНИЕ {*}
Не столько обычаю, сколько нужде последуя, предувещание сие пишу. Нужно мне показалося, прежде нежели усмотришь стихи мои, предъявить тебе, с каким намерением они писаны. Ни зависть, ни злобная хулить охота принудили меня осмеять смеющихся учениям; но излишество времени почти побудило к тому. Итак, все то, что тут я написал, в забаву писано; между тем, хотя многие могут в беззлобных стихах моих сыскать свое состояние и нравы изображенны, ведали бы, что я никого партикулярно себе не представлял, когда писал характеры, в сей сатире содержащиеся; и, охуждая злонравие, не примечал злонравного. Прочее, кому стихи мои не нравны, того прошу, чтоб их не чел; а кто меня за них хулить станет, тот помнил бы, что дурной лицом николи зеркала не любит.
«Можно сказать, что сатира сия ни с чего не имитована, но есть выдумка нашего автора, понеже из всех сатириков никто особливую сатиру на хулящих учение не делал».
Ст. 36.
Ст. 50.
Ст. 63.
Ст. 65.
Ст. 74.
Ст. 76.
Ст. 79.
Ст. 83.
Ст. 93.
Ст. 126.
Ст. 128.
Ст. 141.
Ст. 142.
Ст. 148.
Ст. 164.
Ст. 178.
САТИРА II НА ЗАВИСТЬ И ГОРДОСТЬ ДВОРЯН ЗЛОНРАВНЫХ
Надеюся, что между прочими читательми будут и такие, которые, лише прочтут титул сатиры, взбунтуются на бедного сатирика. «Что же! — скажут.— Уж враль сей мер своих не знает. Не довольно было того, что сначала хулил тех, которые до наук не охотники, — теперь еще без панциря против дворян наступает; напоследок он нам ничего не оставит, что б, по его мнению, можно бы правильно делать. Кто его поставил судьею над нами?» У таковых читателей покорно прошу, чтоб терпеливо выслушали короткие мои резоны, которые им представить имею: неправеден бо суд, где ответчику потакают, а челобитчика не слушают.
В первой моей сатире если я кого хулил, то подлинно таких, которые по всему хулы достойны, и нимало я не вышел из правды пределов; защищал науку от невежд и неприятелей ея, да не от таких невежд, которые ничего не знают, но которые ничего знать не хотят и для того всякое знание хулят, проповедуя, что не только оно не полезно, но и вредно народу. Согрешил ли я в том? чаю, нет. Если убо тогда, одну добродетель защищая, не согрешил, виноват ли я теперь, когда все вместе защищаю? ибо я не благородие хулить намеряюся, но устремляюся против гордости и зависти дворян злонравных, чем самим всякое благонравие защищаю. Я в сей сатире говорю, что преимущество благородия честно, и полезно, и знаменито, ежели благородный честные имеет поступки и добрыми украшается нравами; что темнотою злонравия всякое благородства блистание помрачается и что не тому достоинства высшие приличны, чие прозвище в летописцах за несколько лет поминается, но которого имя праведно в настоящих временах хвалено бывает; потом показываю, что гордость неприлична дворянству и что гнусно дворянину завидовать благополучию подлейших себе, коли они чрез добрые свои дела в честь и славу происходят, что должны сами не в играх и уборах время свое провождать, но потом и мозольми в пользу отечества доставать себе славу; напоследок насмеваюся обычаям неполезным, которые, однако ж, не мешают, если к добродетели соединены. Кто за вся сия может правильно на меня гневаться? Разве тот, кто теми самыми злонравиями опятнан, которые я обличаю? Гораций, описуя разные виды злонравных людей, сими словами период кончает: Omnes hi metuunt versis, odere poëta (книга сат.) — все сии боятся стихов, ненавидят стихотворцев. Им неприятна добродетелей похвала, им противна хула злонравий, им убо и сатириков имя ненавистно. Для того я больше сожалею тех, которые на меня сердитовать станут, нежели плачу о себе, что в их гнев впасть имею. На последний же их вопрос, которым ведать желают, кто меня судьею поставил, ответствую, что все, что я пишу, пишу по должности гражданина, отбивая все то, что согражданам моим вредно быть может. Не для того же такую ревность в себе показываю, якобы в сожаление я пришел, видя своего дворянства непорядочное житье. Не буди того! Но, предуспевая злому, то делаю: столь бо гнусными и противными красками описав портрет злонравного дворянина, всякий, чаю, всеми способами стараться станет, чтоб никое с ним сходство не имел, отбегать всего того будет, что может его подобна тому учинить. Напоследок, желая изъяснить мнение мое о преимуществе благородства, предъявляю, что не только оное не презираю, но почитаю и хвалю, яко способ преизрядный для побуждения к добродетели: мужества, благоразумия, ревности и верности воздаянием обыкло быть благородство. Редко в наши веки добродетель за внутреннюю ся самой красоту любят: коли добро делают — ждут воздаяния, а когда не делают — ждут наказания; для того имя благородного нужно и полезно, ибо таким (благородия имени) способом воздаяние за добродетель продолжается от предков к потомкам и от настоящих к будущим векам, и потому беспрестанно прочих тою же дорогою то ж себе проискивать ободряет. Так, довольно, как мне кажется, очистив стихи мои, остается, любезный читателю, предложити тебе, что сатира сия писана на образ разговора между Аретофилом, то есть мужем, который, добродетель одну любя, в той крайнее свое ищет благополучие, да между дворянином, всякого благонравия лишенным. Сего Аретофил, печального и задумчива встретив, вопрошает: «Что так смутен, друже мой», и проч.
«Сам автор в предисловии своем показал пространнее содержание и очистил себя, как мне кажется, довольным доказательством, так что мне о том же говорить нужды быть не видится. Сию материю описали из древних сатириков Ювенал в сатире VIII, а из новейших — Боало в V, которых наш весьма мало имитовал, как ясно может рассудить, кто всех трех сверстать похочет. Что же сатира сия разговором писана, то учинено с образца третьей сатиры Боаловой, в которой он смешной пир описывает».
Ст. 13.
Ст. 20.
Ст. 21.
Ст. 27.
Ст. 33.
Ст. 34. Дед прадеда много войск. «То есть главным воеводою был (как уже потерял свою землю) и многажды победоносец над войски неприятелей».
Ст. 35.
Ст. 40.
Ст. 43.
Ст. 50.
Ст. 56.
Ст. 65.
Ст. 83.
Ст. 86.
Ст. 90.
Ст. 91.
Ст. 95.
Ст. 111.
Ст. 112.
Ст. 113.
Ст. 116.
Ст. 124.
Ст. 141.
Ст. 143.
Ст. 146.
Ст. 148.
Ст. 160.
Ст. 163.
Ст. 169.
Ст. 175.
Ст. 177.
Ст. 181.
Ст. 192–194.
Ст. 195.
Ст. 196.
Ст. 198.
Ст. 199.
Ст. 203.
Ст. 210.
Ст. 211.
Ст. 212.
Ст. 213.
Ст. 215.
Ст. 216.
Ст. 232.
Ст. 237.
Ст. 239.
Ст. 240.
Ст. 250.
Ст. 251.
Ст. 254.
Ст. 261.
Ст. 263.
Ст. 266.
Ст. 268.
Ст. 271.
Ст. 278.
Ст. 281.
Ст. 284.
Ст. 288.
Ст. 292.
Ст. 294.
Ст. 297.
Ст. 299.
Ст. 301.
Ст. 302.
Ст. 303.
Ст. 311–312.
Ст. 317.
САТИРА III О РАЗЛИЧИИ СТРАСТЕЙ В ЧЕЛОВЕЦЕХ
«В сей сатире автор наш имитовал Феофраста, греческого философа, и из новейших Лабрюера, которые оба показали себя в ясном изображении различных человеческих нравов. Первый из них писал по-гречески, другой (будучи француз) — по-французски. Оба писали простым слогом, а не стихами».
Ст. 58.
Ст. 59.
Ст. 61.
Ст. 96.
Ст. 97.
Ст. 99.
Ст. 101.
Ст. 103.
Ст. 105.
Ст. 111.
Ст. 122.
Ст. 131.
Ст. 143.
Ст. 146.
Ст. 164.
Ст. 176. Иль приехал званный. «Или выехал в службу зван от кого».
Ст. 187.
Ст. 188.
Ст. 197.
Ст. 209.
Ст. 217.
Ст. 250.
Ст. 256.
Ст. 257.
Ст. 299.
Ст. 308.
Ст. 311.
Ст. 327.
Ст. 335.
Ст. 338.
САТИРА IV К МУЗЕ СВОЕЙ
«Четвертую сию сатиру писал автор в начале 1731 году, после первой книги «Петриды» и всех тех стихов, которые до сих пор народу известны. Причина ея есть, что хочет он с музою своею договор учинить, чтоб впредь сатир не писать, и резоны тому ставит, что бедственно ремесло есть людям смеятися, и можно от того пострадать; но напоследок признает, что нельзя ему сатиру не писать, хотя бы знал неведомо что претерпеть.
Ст. 13.
Ст. 17.
Ст. 20.
Ст. 22.
Ст. 45–46.
Ст. 70.
Ст. 119.
Ст. 126.
Ст. 148.
САТИРА V НА ЧЕЛОВЕКА
Признаю с Горацием, что на так малую книжицу, какова есть одна сатира, неприлично есть долгое предисловие; а наипаче пишучи правду, к чему нужно извинение, для которого особливо предисловие пишется? Да в наш век лучше не вовремя и не к месту многоречием себя оправдить, нежели искать равномерность, и, говоря правду, весьма нужно показывать, что говорено то не по злобе. И для того и мне позволено будет на мал час скучить моим читателям.
Немалая и почти лишняя (многие скажут, увидя сию сатиру)) смелость есть писать против целого рода человеческого, когда и одному учиненная досада достойна бывает отмщения. Но таковых людей сколь скор суд, столь и неправеден, потому что во всяком действе прежде надлежит рассуждать волю и намерение человека, а потом судить, добро ли или зло действо то; понеже часто случается, что с первого взгляду действо какое нам зло кажется, а как оное основательно рассмотрим, находим противное.
Если по сему правилу разбирать мою сатиру, не знаю, что бы могло найтиться в ней человеческому роду противное, ибо титул самый «На человека» хотя мнится таков, много, однако, сатира от того разнится, будучи в ней воля моя та только, чтоб, изобразив развращение нравов, обличить злых человеков поступки, чрезмерное их непостоянство и глупую их суету; намерение же — ввести людей в путь добродетели, понеже то известно, что кто злое хулит, тем самым доброе хвалит.
Тут может мне кто сказать: когда ты намерен был охулить злых людей поступки, для чего не против одних злых пишешь, но на всех устремляешься? и пословица говорит, что в большой семье не без урода; не сумнимся мы все, что есть много злых людей, да есть же и добрых, и потому обличения, которые тем приличны, сим неправедно чинимы бывают. Выговор сей весьма правилен был бы, если бы я против всех неизъятно писал да того у меня не бывало: имя
Во всей сатире одно только место есть, в котором я говорю, что злость человеков так обща и велика есть, что насилу десять добрых людей можно счесть от самого начала света до нынешнего века; да кто ж не видит, что сей образ речения стихотворный больше для украшения, нежели для доводу поставлен? Можно ли думать, что во время пророка и царя Давида не было ни одного доброго человека? Однако ж он пишет, что господь, с небесе приникши на сыны человеческие видети, аще есть разумеваяй или взыскаяй бога, ни одного такого не нашел; вси уклонишася вкупе неключими быша, несть творяй благостыню, несть до единого! (Пс. 13. ст. 2 и 3). И Боало в десятой сатире говорит, что во всем Париже только трех честных жен счесть может:
Да нельзя потому сказать, что он так думал, как кажется, что говорил, понеже в таком великом городе, каков есть Париж, нельзя было ему быть сведому о всех женщинах.
Сии два примера имея (один священный, а другой мирской), можно ли мне в вину причесть, что я им следовал? Обвинение то или мне неправедно, или и тем двум стихотворцам прилично. Но понеже одному из тех за великую святость, а другому за пространную славу то учинить невозможно, убо ни мне, имеющему их себе предводительми; и сие я во оправдание свое мня быть довольно, не распространяя более, прошу всех читать без пристрастия то, что беспристрастно писано, и рассмотрять прилежно, что мои стихи, хотя под общим именем
Что же склада и силы стихов касается, в том полную власть всяк имеет осудить, охулить и исправить, понеже суть юношества произведение и плод весьма малой науки.
«Сатирик наш по окончании своей четвертой сатиры намерен был, оставя сей стихов род, употребить время свое, которое ему до отъезду в чужие краи оставалося, на продолжение
Ст. 1–4.
Ст. 5–6.
Ст. 7–8.
Ст. 12.
Ст. 14.
Ст. 30.
Ст. 37.
Ст. 48.
Ст. 55.
Ст. 60.
Ст. 62.
Ст. 66.
Ст. 70.
Ст. 74.
Ст. 84.
Ст. 85.
Ст. 92.
Ст. 100.
Ст. 112–113.
Ст. 114.
Ст. 115.
Ст. 119.
Ст. 133.
Ст. 134–135.
Ст. 140.
Ст. 150.
Ст. 155.
Ст. 156.
Ст. 158.
Ст. 171.
Ст. 174.
Ст. 181.
Ст. 184.
Ст. 188.
Ст. 190.
Ст. 192.
Ст. 194.
Ст. 195.
Ст. 197.
Ст. 199.
Ст. 200.
Ст. 202.
Ст. 203.
Ст. 209.
Ст. 211.
Ст. 216.
Ст. 230.
Ст. 247.
Ст. 248.
Ст. 249.
Ст. 318.
Ст. 355–356.
Ст. 363.
Ст. 377.
Ст. 397.
Ст. 405.
Ст. 413–414.
Ст. 424.
Ст. 426.
Ст. 434.
Ст. 454.
ПИСЬМО ХАРИТОНА МАКЕНТИНА К ПРИЯТЕЛЮ О СЛОЖЕНИИ СТИХОВ РУССКИХ{*}
Государь мой!
Я не знаю, для какой причины отправленные вами книги в прошлом годе только на сей неделе ко мне дошли; но вы из того изволите узнать, для чего я медлил удовольствовать желание ваше в том, что касается до книжицы под титлом «Нового и краткого способа к составлению стихов русских».
Приложенный от остроумного ея сочинителя труд столь больше хвален, что в самом деле народ наш до сих пор лишается некаким образом предводителя в стихотворном течении, многие часто с прямой дороги сбивалися. Наипаче же хвален, что с необыкновенною стихотворцам умеренностию представляет опыт свой к испытанию и исправлению тех, кои из нас имеют какое-либо искусство в стихотворстве.
Тем данным от него позволением пользуясь, больше же еще ревности его споспешествуя, отважился я некакие примечанийцы составить, которые к тому ж концу,
§ 1. Я стихи русские разделяю на
§ 2. Правда, что тот род стихов никто из наших стихотворцев не употреблял; но, однако ж, я не вижу, для чего б они не могли иметь места в русском стихотворстве. Различие русского языка с греческим в составе грамматическом не столь велико, чтоб то было довольным поводом смеяться Максимовской количественной просодии.
§ 3. Я к ней отсылаю тех, кои любопытны отведать свои силы в том роде стихов, и не советую презирать вещь какую для того только, что до сих пор не было в употреблении. Может быть, что по употреблении найдется приятна.
§ 4.
§ 5. Как я не чаю, что стихотворство русское
Наш язык, напротиву, изрядно от славенского занимает отменные слова, чтоб отдалиться в стихотворстве от обыкновенного простого слога и укрепить тем стихи свои; также полную власть имеет в преложении, которое не только стих, но и простую речь украшает. Итальянцы, гишпанцы, англичане и, может быть, другие еще, коих язык мне незнаком, имея подобные нам способы, были много удачливы в
§ 6.
§ 7. О сих двух последних родах стихов у нас слово впредь будет; но прежде нежели к правилам оных приступим, чаю, не должно миновать некакие примечании о рифмах.
§ 8.
§ 9. Потому рифмы могут быть
§ 10.
§ 11. Когда же кончатся на согласное — не только предыдущее тому гласное, но и последующее припряжно-гласное должны быть подобны неотменно, как в сих речах:
§ 12.
Примета, ответа.
Рубашка, Ивашка.
Книга, вязига.
Играют, ступают.
§ 13. А еще лучше, ежели и предыдущие тому гласному одна или две буквы найдутся подобны, каковы суть в сих речах:
Обезьяна, изъяна.
Летаю, встретаю.
§ 14.
Летание, звание.
Сколзают, ползают.
§ 15. Хотя точное исполнение сих правил в составлении рифм мне необходимо кажется в сочинениях недолгих, каковы суть эпиграммы и прочие, которые не превосходят ста стихов, нужно, однако ж, от того увольняться; например:
1. Можно почитать подобными согласные
Водка, глотка.
Нужный, воздушный.
Утка, дудка.
Дроглый, иссохлый.
Удобный, стопный.
2. Можно почитать подобными гласные
Выти, вопити.
Скоротечный, вечный.
Сыто, влито.
Сияние, блистание.
Вялю, салю.
Унылые, хвилые.
Сияю, внимаю.
Хмельные, цельные.
3. Можно подобными почитать припряжногласное
Полный, вольный.
Все те три вольности в рифмах
4. Можно выкинуть согласное из среди двух гласных, так, что нарочиту рифму составляют:
Известный, тесный.
Сластный, красный.
5. Можно рифму составлять из той же речи в различном знаменании, как:
6. Можно прилагать букву
Писати вместо писать.
Пети — петь.
Пити — пить.
7. Можно отметать в прилагательных
Пряны, пьяный.
Волны, полный.
8.
§ 16. О всех тех вольностях нужно помнить, что сколь реже употребляются, столь лучше, и что весьма худо употреблять вдруг две вольности, как, например, в сей рифме:
Пряны, званый.
где
§ 17. Наипаче советую оставлять подлым стихотворцам рифму неопредельных на
Мати, спати; тетрати, писати; и проч.
§ 18. Совсем не хвалю преложение силы с одного слога на другой, так, чтоб вместо
§ 19. Стихи русские могут составлены быть от тринадцати до четырех слогов.
§ 20. По моему мнению, рассуждение стоп в составлении всех оных излишно. Но нужно наблюдать, чтоб во всяком стихе на некоторых двух слогах лежало ударение голоса.
§ 21. Такие слоги называю я
§ 22. Я не вижу, для чего б
§ 23.
§ 24. Но частое повторение тех же согласных в одном и том же стихе, а еще больше усугубленных, как в сем поправленном:
весьма уху досаждает, и потому должно того убегать.
§ 25.
§ 26. Речь, которая кончает первое полустишие, должна быть связана с предыдущими, а не следующими в последнем, так, что все союзы, предлоги, местоимения возносительные не могут быть слогом пресечения. И сие правило есть общее сечениям и прочих стихов.
§ 27. Первое полустишие имеет семь слогов, второе — шесть.
Тот/ лишь/ в жи/ зни/ сей/ бла/ жен, //
1 2 3 4 5 6 7
кто/ ма/ лым / до/ во/ лен.
1 2 3 4 5 6
§ 28. Слоги первого полустишия по четвертый могут быть долгие и короткие, как ни случатся; но неотменно нужно, чтоб или
§ 29. Второго полустишия
Что/ поль/ зу/ ет/ мно̅/ жӗ/ ство̆ // лю/ дей/ без/ рас/ сўд/ но̆
1 2 3 4 5 6 7 1 2 3 4 5 6
Час/ о/ ни/ мо/ гут/ сто/ я̅ть // и / что/ те/ перь/ хва̅/ ля̆т,
1 2 3 4 5 6 7 1 2 3 4 5 6
§ 30. Но буде кому угодно кончить сей стих тупою рифмою, то должен последнее полустишие таким образом учреждать, чтоб
Что/ поль/ зу/ ет/ мно̅/ жӗ/ ство̆ // без/ рас/ су̅д/ но̆/ лю̆/ де̅й.
1 2 3 4 5 6 7 1 2 3 4 5 6
§ 31.
Лег/ ко/ не/ воз/ де̅р/ жны̆й // я/ зык/ в бе/ ду/ вво̅/ дйт.
1 2 3 4 5 6 1 2 3 4 5 6
Дой/ дет/ тот/ да̅/ лӗ/ ӗ // кто/ и/ дет/ не/ спе̅ш/ но̆.
1 2 3 4 5 6 1 2 3 4 5 6
Не/ воз/ врат/ но/ бе/ жи̅т // кры/ ла/ то/ е/ вре̅/ мя̆.
1 2 3 4 5 6 1 2 3 4 5 6
§ 32. Потому сей стих требует неотменно рифму простую.
§ 33.
Мед/ ны/ я/ всхо/ дят // в ру/ ках/ на/ ших/ сте/ ны.
1 2 3 4 5 1 2 3 4 5 6
§ 34. Второе полустишие следует правилу, предписанному о втором же полустишии эроического и двенадцатисложного стиха.
§ 35. Первое же, пятисложное, должно иметь ударение на
Вла/ сте/ лин/ ми̅/ рӑ // нуж/ ду/ тво/ ю/ зна̅/ ӗт,
1 2 3 4 5 1 2 3 4 5 6
§ 36. Собою явно, что и сей стих не терпит другой рифмы, кроме двухсложной.
§ 37. Ежели ж хочешь, чтоб кончался тупою, то первое полустишие учини шести слогов, а второе — пяти, и в первом
В нем/ не/ от/ ще/ ти̅т/ ся// на/ деж/ ды̆/ сво̆/ е̅й.
1 2 3 4 5 6 1 2 3 4 5
§ 38. Если кто склонен подражать катуллианским
Ко/ му/ дам/ но̅/ вў/ ю̆// книж/ ку, / ис/ пра̅в/ но̆
1 2 3 4 5 6 1 2 3 4 5
§ 39.
§ 40. Когда стих состоит из двух пятисложных полустиший, то второе должно неотменно иметь
К кон/ цу/ бли̅/ жйм/ ся̆// мы/ по/ вся/ ча̅с/ но̆,
1 2 3 4 5 1 2 3 4 5
Те/ бе/ мы/ слу̅/ жйм, // силь/ но/ му/ бо̅ /гў.
1 2 3 4 5 1 2 3 4 5
Те/ бе̅/ мы/ по/ е̅м, // тва/ ри/ вла/ ды̅/ кӗ.
§ 41. Я чаю, что все те три вида стихов десятисложных можно одно с другим мешать не некрасиво.
§ 42. Ежели стих состоит из четырехсложного и шестисложного полустишия, то первое должно всегда быть четырехсложное, а второе — шестисложное.
§ 43. Четырехсложное может ударение иметь или на
Ви/ дим/ стра̅ш/ нў // на/ ле/ та/ ти/ бу̅/ рю̆
1 2 3 4 1 2 3 4 5 6
или на
Те/ бе/ по/ е̅м, // выс/ ше/ му/ вла/ ды̅/ кӗ.
1 2 3 4 1 2 3 4 5 6
§ 44. Второго полустишия
§ 45. По всему тому явно, что сей стих требует рифму двухсложную.
§ 46. Но можно еще сочинять
Такого вида стихи должны необходимо иметь
§ 47.
§ 48. В первом и втором полустишии
Пример:
Пер/ вый/ о/ те̅ц // на/ ше/ го/ ро̅/ дӑ
1 2 3 4 1 2 3 4 5
§ 49. Поставя первое полустишие вместо второго, а второе — на место первого, сей стих изрядно кончаться будет тупою рифмою.
На/ ше/ го/ ро̅/ дӑ // пе̅р/ вы̆й/ о̆/ те̅ц
1 2 3 4 5 1 2 3 4
Но тогда сверх вышеписанного примечать должно, чтоб второго полустишия (которое уже четырехсложное)
§ 50. Есть еще и другой способ к составлению
Ли̅ш/ ня/ го/ ря̅ч/ ность/ к поз/ На̅/ нй/ ю̆
1 2 3 4 5 6 7 8 9
§ 51.
Сколь/ ко/ бе̅д/ ный/ су/ е/ ти̅т/ ся̆
1 2 3 4 5 6 7 8
§ 52. Красивее еще будет сей стих, ежели хранить будет
Тва̅/ рй/ влӑ/ ды̅/ ко̆/ всӗ/ мо̅ч/ н̆ый
1 2 3 4 5 6 7 8
§ 53. Собою явно, что и сей стих требует рифму простую.
§ 54. Но ежели желаешь, чтоб кончился тупою, то должно, чтоб
Не/ до̅л/ го/ чис/ ло̅/ нӑ/ шйх/ дне̅й,
1 2 3 4 5 6 7 8
§ 55. Кто умеет сочинять стихи тринадцати-, двенадцати-, одиннадцати- и десятисложные, то уже легко может сочинять стихи
§ 56. Следуя убо показанным уже правилам,
Пример:
Тот, / кто/ до/ бро/ де̅/ тӗ/ лӗй
1 2 3 4 5 6 7
§ 57. Следует, что рифма тупая или скользкая сим стихам прилична.
§ 58. Разбив двенадцатисложный стих на свои два полустишия, родятся стихи шестисложные.
Лег/ ко/ не/ воз/ де̅р/ жны̆й
1 2 3 4 5 6
язык в беду вводит.
Дой/ дет/ тот/ да̅/ лӗ/ ӗ,
1 2 3 4 5 6
кто идет неспешно.
Не/ воз/ врат/ но/ бе/ жи̅т
1 2 3 4 5 6
§ 59. Потому в сем стихе можно употреблять рифму тупую, простую и скользкую.
§ 60.
Пример:
Ес/ ли/ зо̅/ ло̆/ тӑ
1 2 3 4 5
Ку/ ча/ мог/ ла̅/ бы̆
1 2 3 4 5
Жизнь продлить нашу,
Я бы охотно
Сби/ рал/ и/ ко/ пи̅л
1 2 3 4 5
Сильно богатство.
§ 61.
Чи/ сты/ нра̅/ вы̆
1 2 3 4
Суть приятны
Царю славы.
Из уст чистых
Ему внятны
Мольбы. Истых
Он слуг знает,
Проницает
Человека.
Его века
Утаиться,
Сколь ни тщится
Сердце злобно,
Неудобно.
§ 62. Может и, напротиву, иметь
Те/ бе/ по/ ю̅,
1 2 3 4
Те/бе/ сво/ю̅
Жизнь предаю,
Небес царю.
§ 63. Из всех вышепредставленных правил можно приметить: 1) Что долгие стихи (каковыми называю все от тринадцати- по девятисложный, оба включая) красивее кончаются простою рифмою, чем всякою другою. 2) Что в некоих не неприятна рифма скользкая, но тогда слоги требуют особливого расположения. 3) Что буде тупыми рифмами кончать их желаем, то неотменно нужно, чтоб пред тою рифмою находилися два слога коротких, которые бы тот падеж в ухе предуготовляли. И 4) что в тех стихах, которые имеют два полустишия неравных, нужно же, желая кончить рифмою простою, чтоб первое полустишие было долее второго. Например, в одиннадцатисложном стихе чтоб первое полустишие было шести-, второе — пятисложное. Буде кто спросит у меня всему тому причину, я иную показать не могу, разве что ухо мое мне те осторожности советует.
§ 64. Не худо же однажды за все изъяснить, что о которых слогах в тех правилах не показано, каковы быть имеют, долгие ли или короткие, то разумеется, что могут быть долгие и короткие, как ни удастся.
§ 65. Чтоб столь спорее и одним взглядом усмотреть все меры различных стихов, о которых слово у нас было, прилагаю при сем следующую табель, в которой числа значат число слогов; — слог долгий; слог короткий; двойною чертою отгородка — сечение стиха, [...]
§ 66. Кто не отведал еще стихи сочинять, почает, что нетрудное дело несколько слогов вместить в одну строку. И правда, кто чает, что стих в том одном состоит, —легко, на одной стоя ноге, много их намарать может, но не то же, когда дело идет составлять порядочные, по правилам, и уху и уму приятные стихи. Трудность тогда немалая встречается так в соглашении здравого смысла с рифмою, как и в учреждении слогов; для того стихотворцы принуждены иногда от правил удаляться, но таким образом, чтоб то отдаление было неважное и маловременное, а не конечное с ними разлучение, и то называется
§ 67. Выше сего уже я представил те вольности, которые можно употреблять в выборе рифм; теперь слово будет о тех, которые в мере стиха простительны.
§ 68. Свойство языка нашего определило всем односложным речениям, каковы, наприклад:
§ 69. Все сокращения речей, которые славенский язык узаконяет, можно по нужде смело принять в стихах русских, так, например, изрядно употребляется
§ 70. Не с меньшею смелостию должно употреблять все окончания славенские в прилагательных вместо русских; так, изрядно стоит
§ 71. Вместо
§ 72. Изрядно употребляется вместо творительного на
Но о сих последних примечать должно, что ежели случаются два прилагательных или прилагательное и существительное, то оба неотменно должно кончить тем же образом. Например, вместо
§ 73. Не знаю, не вольно ли же учинить
§ 74. Можно бессумненно все имена, кончащиеся на
§ 75.
§ 76. Помнить должно, что за предлогом
§ 77. Так, изрядно пишется
§ 78. Можно в глаголах второе лицо единственного числа кончить на
§ 79. Наречия, кончащиеся на
§ 80. Не сумневаюся, что сыщутся еще и иные вольности, которые столько ж могут быть простительны, но мне под руки те не попалися. Найдут их и обыкновенными учинят со временем искусные наши творцы; и нужны те находки, понеже, правду сказать, мне стихов наших сочинение кажется весьма трудное, и в тесных пределах заключено.
§ 81. Впрочем, много себе творец пособить может, присвояя стихотворные образы речений греческих и латинских, которыми обогатив язык свой, в состоянии найдется одно дело многими различными образами изображать и потом избирать образ речения, который в меру стиха приходит.
§ 82. Остается о том одном напомянуть, что когда имеем сочинять какую песню по данному голосу, то уже совсем от вышепредписанных правил, сколько меры касается, увольняться можем, ежели состоянию напева не согласуются, понеже в песнях нужно, чтоб ударение в речах соответствовало долготе или краткости голоса и число слогов стиха соглашалося числу нот, а сечения — падежам песни.
§ 83. Итак, уже мне мнится, государь мой, что я некаким образом исполнил приказ ваш содержанием письма своего, которое заключаю, чистосердечно подписуяся
Ваш, государя моего, покорный слуга
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Поэтические произведения А. Д. Кантемира при жизни автора не были изданы. Связанный служебным положением, он не мог напечатать собственные сочинения без разрешения императриц — Анны Иоанновны, а затем Елизаветы Петровны. Добиться такого разрешения Кантемиру не удалось. Отсутствие печатного издания не помешало тем не менее широкому распространению произведений сатирика. В сотнях списков сатиры Кантемира разошлись по стране и, по свидетельству Ломоносова, были «в российском народе с общей апробациею приняты» (П. Пекарский. История Академии наук в Петербурге, т. 1. 1870, стр. 37–38).
Впервые сатиры были опубликованы уже после смерти их автора, в 1749 г., в прозаическом переводе на французский язык. В 1750 г. издание это было повторено [1]. Оба французских издания были подготовлены другом Кантемира — итальянцем Октавианом Гуаско, при непосредственном содействии выдающегося французского просветителя Монтескье. В 1752 г. фон Шпилькер выпустил в Берлине вольный стихотворный перевод сатир на немецком языке. Имя Кантемира приобрело европейскую известность. Русский поэт по справедливости стал в один ряд с прославленными сатириками мира. Между тем в России сатиры Кантемира продолжали распространяться в списках.
Только в 1762 г., спустя 18 лет после кончины поэта, его сатиры и другие поэтические произведения были изданы в Петербурге «при Академии наук». Издание осуществлялось с разрешения тогдашнего президента Академии наук К Г. Разумовского на «собственный кошт» издателя И. Тауберта; редактирование было поручено поэту и переводчику И. С. Баркову. Академическое издание 1762 г. и по составу и по тексту определило печатную традицию сочинений Кантемира на целое столетие. Так, издание, вышедшее в серии «Русские классики» (Сочинения князя Антиоха Дмитриевича Кантемира, изд. Толстой, Есипов, Языков. СПб., 1836. Вышли только 4 тетради), издание А. Смирдина (Сочинения Кантемира. СПб., 1847), издание П. Перевлесского (Избранные сочинения князя Антиоха Кантемира. М., 1849) и ряд других воспроизводили текст издания 1762 г.
Так продолжалось до 1867 г., когда появилось новое издание сочинений Кантемира, подготовленное В. Я. Стоюниным под редакцией П. А. Ефремова (Сочинения, письма и избранные переводы князя Антиоха Дмитриевича Кантемира, т. 1 и 2. СПб., 1867–1868).
Первоначально В. Я. Стоюнин и П. А. Ефремов, как и все предшествующие издатели, использовали в качестве источника текста издание 1762 г., редактированное И. С. Барковым. Но затем, когда том уже был сдан в производство и набран, академик А. А. Куник, как сообщает П. А. Ефремов, нашел «превосходный по отчетливости и выправке текста список с подлинной рукописи сатир и мелких стихотворений Кантемира, сделанный при Академии наук в 1755 году, т. е. за семь лет до напечатания 1-го издания». Этот список был предоставлен в распоряжение редакторов нового издания, и те, уничтожив набор, заново, по найденному списку отпечатали содержащиеся в нем произведения.
С появлением нового издания стали явственны недостатки первого. Оказалось, что И. С. Барков весьма вольно обошелся с текстами Кантемира. П. А. Ефремов специально приложил два отпечатанных листа ранее подготовленного текста по изданию 1762 г., чтобы, как он пишет, было «нагляднее видно обращение Баркова с порученными ему для издания творениями Кантемира».
В текстологическом отношении издание П. А. Ефремова считалось одним из образцовых в XIX веке, и не без оснований. Редакторы его задались целью представить сочинения Кантемира «в том самом виде, как были им написаны», и в известной степени достигли успеха. Достоинства этого издания несомненны, особенно с исторической точки зрения, но их не следует преувеличивать. В свете требований современной текстологии оно, бесспорно, устарело. В нем имеется ряд ошибочных чтений и других упущений, не говоря уже об опечатках. Кроме того, не все источники текста, использованные издателями, можно в настоящее время признать в достаточной мере авторитетными. Позднее были обнаружены списки ряда произведений Кантемира, более точные, чем те, какие были в распоряжении В. Я. Стоюнина и П. А. Ефремова. Наконец, в настоящее время это издание не может быть признано полным по составу, ибо за его пределами остаются произведения Кантемира, найденные и опубликованные после выхода данного издания в свет (особенно должны быть здесь отмечены богатые находками разыскания Т. Глаголевой).
В дальнейшем новых изданий Кантемира не появлялось, если не считать перепечатки его стихотворных произведений в издании С. А. Венгерова «Русская поэзия» (вып. I, СПб., 1893).
В советское время Кантемир отдельно не издавался. Избранные сатиры его печатались в различных хрестоматиях по литературе XVIII века, в сборнике «Вирши», вышедшем под редакцией П. Н. Беркова в малой серии «Библиотеки поэта» (Л., 1935).
Настоящее издание является собранием избранных стихотворных произведений Кантемира. В него включены все известные нам оригинальные произведения поэта. В этом отношении оно более полно представляет поэтическое наследие Кантемира, чем какое-либо из предыдущих изданий. Переводные произведения даны избранно. По сравнению с предыдущими изданиями здесь впервые воспроизводятся переводы Кантемира из Буало, перевод стихотворения Вольтера «Les deux amours» («О двух любвях»). В более полном виде публикуется текст оды «К императрице Анне в день ея рождения». В свое время Т. Глаголева напечатала отрывок оды, от 24-го до 88-го стиха. Составителю удалось найти недостающее начало и, таким образом, представить почти законченный текст этого произведения. В настоящем издании публикуется также ряд произведений, приписываемых Кантемиру. В разделе «Приложения» печатается текст пяти первых сатир в так называемой первоначальной редакции. О мотивах, по которым эта редакция воспроизводится в настоящем издании, см. ниже, на стр. 501–503. В этом же разделе помещено «Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских».
Все произведения, предназначавшиеся Кантемиром для издания, снабжены примечаниями, им самим составленными. Примечания эти — не внешнее приложение к тексту, а органический элемент последнего. Как показывают данные творческой истории, Кантемир создавал свои произведения с расчетом на их последующее обязательное комментирование. Подобная установка оказывала существенное влияние на весь творческий процесс. В примечаниях раскрываются многие стороны мировоззрения и литературно-эстетической концепции Кантемира, не всегда ясно или полно выраженные в стихотворном тексте. Вместе с тем свод авторских примечаний образует один из важнейших элементов в системе литературно-тактических средств, применявшихся Кантемиром в целях защиты своей творческой позиции поэта-гражданина. Сам Кантемир подчеркивал, что примечания «к совершенному понятию моего намерения служат». Воля автора оказалась закрепленной двухсотлетней традицией печатных изданий Кантемира: примечания в них неизменно сопровождают стихотворный текст. По всем этим мотивам авторские примечания воспроизводятся в настоящем издании, но по техническим причинам они подаются не в форме подстрочных, как того требовал Кантемир («Примечания должно печатати на низу страницы, вмещая всякое примечание под стихом, к которому оно принадлежит»), а в виде общего свода, вслед за текстом произведений, к которым относятся.
При подготовке настоящего издания тексты подавляющего большинства произведений проверены по рукописным источникам — сохранившимся авторизованным спискам и наиболее исправным копиям. В тех случаях, когда рукописные источники отсутствуют, текст печатается по наиболее авторитетным публикациям, что и оговаривается в примечаниях.
Из многочисленных списков, содержащих произведения Кантемира, особо следует выделить упоминавшийся выше список, обнаруженный впервые А. А. Куником и переданный им П. А. Ефремову и В. Я. Стоюнину. Список этот раньше находился в Библиотеке Академии наук в Ленинграде (ф. 34, оп. 6, № 6), затем был передан в архив Института русской литературы (Пушкинский Дом), где и хранится ныне под шифром Р. II, оп. I, № 132. На одном из чистых листов в начале книги надпись: «Списана при Академии 1755 году». Книга озаглавлена «Сатиры и другие стихотворные сочинения князя Антиоха Кантемира с историческими примечаниями».
Сборник открывается «Письмом стихотворца к приятелю»:
Государь мой!
За несколько лет пред сим вы требовали от меня ведать, упражняюсь ли я еще в сочинении стихов, и, буде какие вновь сочинил, желали, чтоб я оные к вам переслал. Истинно в то время я вам ответствовал, что, вступая в новую должность, времени не имел к такому делу, к которому только в лишних часах прилежать позволено. Потом удалось мне три новые сатиры, несколько песней и басней и другие малые творенийцы составить; но усмотревая слог их весьма различествовать от прежних моих сочинений, которые до отъезда моего из отечества и кроме моей воли в люди вышли, принялся сии исправить. Много в том труда я положил, находя в них многие несовершенства и пороки, много в них отменил, много прибавил, больше же убавил, и могу сказать, что почти все сызнова переделал. Понеже вам, государю моему, преж сего мои сочиненийцы явились отчасти угодны, отваживаюся исправленные и новые, все в одну книжицу собранные при сем к вам отправить, больше для исправления, чем для прочитания, и «чтоб лишних моих часов употребление вам было известно». Впрочем, неотменно пребываю
Ваш, государя моего,
покорный слуга * * *
P. S. Приложенные под всяким стихом примечанийцы нужны для тех, кои в стихотворстве никакого знания не имеют, и, кроме того, к совершенному понятию моего намерения служат.
За этим «Письмом», играющим роль своеобразного предисловия, следует «Таблица содержимых в книге сей сочинений». Приведем ее полностью, чтобы получить представление о составе и композиции сборника:
I. Архиепископа Новгородского и архимандрита Кролика похвальные автору стихи.
II. Словоприношение к императрице.
III. Предисловие на сатиры.
I. На хулящих учения. II. На зависть и гордость дворян злонравных. III. О различии страстей человеческих. IV. О опасности сатирических сочинений. V. На человеческие злонравия вообще. VI. О истинном блаженстве. VII. О воспитании. VIII. На бесстыдную нахальчивость.
I. Противу безбожных. II. О надежде на бога. III. На злобного человека. IV. В похвалу наук.
I. К князю Трубецкому. II. К стихам своим.
I. Огонь и восковой болван. II. Пчельная матка и змея. III. Верблюд и лисица. IV. Ястреб, павлин и сова. V. Городская и полевая мышь. VI. Чиж и снегирь.
I. На самолюбца. II. На икону святого Петра. III. На Брута. IV. На старуху Лиду. V. О прихотливом женихе. VI. Хроностическая на коронацию Петра II. VII. К читателям сатир. VIII. На Леандра, любителя часов. IX. На гордого нового дворянина.
Происхождение списка выясняется из писем Кантемира к М. Л. Воронцову (см. Архив князя Воронцова, т. I. М., 1870, стр. 357–365). По всем данным, список этот, который мы в дальнейшем будем именовать Академическим, восходит к рукописному сборнику, составленному Кантемиром незадолго до смерти (в марте 1743 г.) и посланному Воронцову для представления Елизавете Петровне и, в случае благоприятной резолюции императрицы, для последующего издания. В свое время В. Я. Стоюнин высказал другое предположение. Он считал, что данный список имеет своим источником особую рукопись, отличавшуюся по своему составу от упомянутого выше предсмертного сборника, отправленного императрице (В. Я. Стоюнин. Князь А. Кантемир в Париже. — «Вестник Европы», 1880, т. 5, стр. 190). Однако специальное исследование этого вопроса убедило составителя настоящего издания, что предположение Стоюнина основано на недоразумении и неточных данных. К сожалению, дальнейшая судьба предсмертного сборника, посланного императрице, неясна. В письмах к Воронцову Кантемир просил, в случае если указанный сборник не будет сразу передан в Академию наук для напечатания, позволить Н. Ю. Трубецкому снять с него копию и для сохранности передать его в императорскую библиотеку. (Просьбу эту сатирик мотивировал тем обстоятельством, что другой такой исправной рукописи у него не осталось.) В этой связи остается неясным, восходит ли Академический список, изготовленный в 1755 г., непосредственно к рукописной книге, отправленной Кантемиром, или же к какой-либо копии, снятой с этой книги до 1755 г. (возможно, Н. Ю. Трубецким).
Но и в том и в другом случае ценность Академического списка совершенно исключительна. Это самый полный сборник произведений Кантемира. К тому же он является единственным списком, представляющим текст окончательной редакции сатирического цикла и других сочинений Кантемира. Некоторые произведения — три сатиры (VI, VII, VIII), песни, письма, часть басен и эпиграмм — вообще известны только по этому списку.Наконец, почти идеальная исправность Академического списка делает его весьма авторитетным в текстологическом отношении и заставляет предполагать максимальную близость к тексту Кантемира. По всем этим соображениям Академический список положен в основу композиции и текста настоящего издания.
При расположении произведений составитель, следуя воле автора, стремился, по возможности, придерживаться жанрового деления, а внутри жанровых рубрик — хронологического порядка. Однако выдержать этот композиционный принцип до конца не удалось. Отступления от него оказались неизбежными в виду того, что в настоящее собрание, наряду с произведениями, вошедшими в Академический список (предсмертный сборник), включены и стихотворения, оставшиеся за его пределами. Часть из этих последних распределена в соответствии с их жанровыми особенностями по рубрикам, установленным в названном списке. Остальные произведения, не укладывающиеся в эти рубрики, объединены в раздел «Разные стихотворения».
Трудности возникли и при расположении произведений внутри рубрик. Здесь помехой для последовательного осуществления хронологического порядка прежде всего служит авторская нумерация тех произведений, которые предназначались Кантемиром для печати. Номера эти стали неотъемлемым атрибутом наименования произведений и закрепились как в издательской, так и исследовательской практике. Чтобы не вносить путаницы и не нарушать устоявшейся за два столетия нумерации, пришлось поступить следующим образом: в рубриках, выделенных автором, сначала помещаются произведения, отобранные и пронумерованные им самим, а затем — включенные в эти рубрики составителем. Первые сохраняют авторскую нумерацию, вторые даются без нумерации. Исключение делается лишь для так называемой IX сатиры, поскольку ее номерное обозначение утвердилось давно. Выдержать до конца хронологический порядок мешает и то обстоятельство, что датировка многих произведений Кантемира до сих пор точно не установлена. Ряд коррективов, внесенных при подготовке настоящего издания, не решает проблемы в целом.
В примечаниях, принадлежащих составителю, указывается первая публикация (последующие упоминаются лишь в случае, если отличаются от первой), источник, по которому печатается текст, и рукопись, по которой произведена сверка. Ранние редакции, варианты и разночтения, встречающиеся в списках произведений Кантемира, как правило, в примечаниях не приводятся. Исключение делается лишь в тех случаях, когда это имеет существенное значение в идейном или художественном отношениях.
Примечания к переводам даются суммарно к каждому автору, а для комментирования отдельных произведений используются — выборочно и в сокращении — примечания, составленные самим Кантемиром. Первоначальная редакция сатирического цикла в данном издании печатается без авторских «Изъяснений». Однако последние имеют ряд существенных отличий от автокомментариев Кантемира к окончательному тексту сатир.
В виду этого в примечаниях к отдельным сатирам первоначальной редакции приведены наиболее важные в идейном отношении выдержки из названных выше «Изъяснений». Остальные сведения, касающиеся сатир этого цикла, читатель найдет в примечаниях к окончательному тексту.
Время написания многих произведений указано самим Кантемиром в авторских примечаниях. Но иногда здесь требуется уточнение, что и сделано в примечаниях составителя. Там, где представлялось возможным, сделана попытка датировать и те произведения, относительно которых не сохранилось свидетельств автора. Поскольку в ряде случаев это делается впервые, пришлось в примечаниях привести соответствующую аргументацию.
Большие затруднения возникают в связи с орфографией текстов Кантемира. Известно, что в его время нормы русского правописания еще не устоялись. Сам он зачастую испытывал колебания в употреблении соответствующих грамматических форм, в написании одних и тех же слов. Кроме того, следует учесть, что значительная часть поэтического наследия Кантемира дошла до нас в списках, «преписатели» которых, несомненно, также привнесли свои собственные написания, усилив и без того значительный орфографический разнобой, царивший в текстах Кантемира. При этом сейчас абсолютно невозможно определить, какие орфографические особенности принадлежат автору и какие «преписателям». В таких условиях требовалось соблюсти максимум осторожности. Стремясь в принципе приблизить текст настоящего издания к нормам современной орфографии, составитель вместе с тем счел необходимым сохранить наиболее существенные черты правописания Кантемира. Безусловно сохраняются написания, характерные для Кантемира и связанные с требованиями рифмы или размера стихотворения. В некоторых произведениях раннего периода, в частности в стихах, обращенных к Феофану Прокоповичу, Кантемир, судя по рифмам, по-видимому, произносил букву «ять» по-украински, т. е. как «и» (так же как и Прокопович в стихах к сатирику). Однако в настоящем издании буква «ять» всюду в соответствии с современной орфографией передается буквой «е». В угловые скобки заключен текст, не принадлежащий Кантемиру.
Все повторяющиеся в тексте устаревшие слова вынесены в словарь; в примечаниях объясняются только те слова, которые в тексте употреблены в особом, нераспространенном значении или в редкой форме.
Академический список — Рукописный сборник произведений Кантемира, хранящийся в архиве Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР (Р. II, оп. 1, №132).
Архив Воронцова — Архив князя Воронцова, т. 1. М., 1870.
БАН — Рукописное отделение Библиотеки Академии наук СССР в Ленинграде.
БЗ — «Библиографические записки».
ГИМ — Государственный исторический музей в Москве.
Глаголева. Материалы — Т. Глаголева. Материалы для полного собрания сочинений кн. А. Д. Кантемира. СПб., 1906. (Первоначально: «Известия Отделения русского языка и словесности», 1906, т. 11, кн. I и II.)
ГПБ — Рукописное отделение Государственной публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.
ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения.
ИРЛИ — Архив Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР.
Курбатовская рукопись — Отрывки из рукописного сборника с пометками, сделанными рукою Кантемира. Хранится среди автографов Кантемира в рукописном отделении Государственной публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина.
Летописи (с указанием тома)-Летописи русской литературы и древности, тт. 1–5. М., 1859–1863.
Петухов. Заметки — Е. В. Петухов. Заметки о некоторых рукописях, хранящихся в библиотеке Историко-филологического института кн. Безбородко. Киев, 1895.
Родосский. Описание — А. Родосский. Описание 432-х рукописей, принадлежащих С.-Петербургской духовной академии и составляющих ее первое по времени собрание. СПб., 1894.
Ст. — стих, строка.
Стр. — страница.
Кроме того, сокращения, принятые в наименовании печатных изданий Кантемира, см. на стр. 530 в списке основных изданий его сочинений.
Кантемир неоднократно предпринимал попытки издать свои сатиры. Первая такая попытка относится к 1731 г., когда он, незадолго до отъезда из России, составил сборник, содержавший пять сатир, известных теперь по так называемой первоначальной редакции. Вторая попытка была предпринята в мае 1740 г., третья — в конце того же года. Состав сатир в этих сборниках был, по-видимому, одинаков и включал семь сатир (I—VII). Возможно, впрочем, что первый содержал только шесть сатир. Наконец, последняя, четвертая попытка (март 1743 г.) привела к созданию предсмертного сборника, содержавшего восемь сатир (I—VIII) в так называемой окончательной редакции. Копию с этого не дошедшего до нас сборника представляет упомянутый выше Академический список. Долгое время считалось, что указанные восемь сатир исчерпывающе представляют все, что создал Кантемир в данном жанре. Но в 1859 г. Н. С. Тихонравов опубликовал текст новой, дотоле неизвестной сатиры «К солнцу. На состояние сего света». Наконец, в 1906 г. Т. Глаголева напечатала еще одну сатиру «На Зоила», предположительно приписав ее Кантемиру. Отобранные для предсмертного сборника восемь сатир были пронумерованы автором в порядке, отражающем хронологию их создания. Вновь обнаруженную Н. С. Тихонравовым сатиру первые издатели назвали девятой, но не в соответствии с хронологией, а по тому чисто внешнему обстоятельству, что она была открыта после восьми известных.
В настоящем издании в наименовании сатир имеются некоторые особенности. Как известно, сатиры Кантемира, за немногими исключениями, имеют два заглавия. Одно заглавие — «тематическое» («На хулящих учение», «На зависть и гордость дворян злонравных» и т. п.). Другое заглавие — «нетематическое» — как правило, обозначает адресата, к которому обращается автор («К уму своему», «К Архиепископу Новгородскому» и т. д.), либо — в случае диалогического построения сатиры — участников диалога («Филарет и Евгений», «Сатир и Периерг»). Какое заглавие является основным, какое — дополнительным? В Академическом списке, отражающем последний этап творческой истории сатир, авторская воля в этом отношении не выражена прямо, явно. Тематические заглавия в списке приведены в «Таблице» (оглавлении), нетематические — в тексте, но при этом неясно, какому ряду заглавий Кантемир отдавал здесь предпочтение. В изд. Ефремова основным заглавием было признано то, какое в Академическом списке помещено в тексте (т. е. нетематическое). Вслед за ним в скобках дано тематическое заглавие, взятое из «Таблицы». Однако никаких оснований для того, чтобы так поступить, у Ефремова и Стоюнина не было. Если обратиться к практике самого Кантемира, то можно установить, что решающее значение автор придавал именно тематическим заглавиям, помещая их соответственно на первом месте. В дошедших до нас списках первоначальной редакции сатир, имеющих двойное заглавие, тематическое всегда стоит впереди. Данные истории текста и творческой истории сатир свидетельствуют о том, что Кантемир проявлял особую заботу о том, чтобы снабдить все сатиры тематическими заглавиями, в то время как две сатиры (VI и VIII) в окончательной редакции так и остались без второго — нетематического заглавия. Выделение тематических заглавий в качестве основных обеспечивает соблюдение единого принципа наименования сатир, к чему, по-видимому, и стремился сатирик; выделение же нетематических заглавий приводит к непоследовательности и половинчатости, особенно ярко проявившимся в изд. Ефремова, где большинство сатир (6) имеют в качестве основного заглавия нетематическое, а две (VI и VIII) — тематическое. По изложенным соображениям в настоящем издании сатир основным заглавием принято тематическое. Оно и поставлено впереди.
Широко распространено мнение, будто сатиры Кантемира написаны обычным силлабическим стихом. Авторы пособий по русскому стихосложению, как правило, даже цитируют сатиры Кантемира в качестве классических образцов силлабики.[1] Однако более внимательное изучение вопроса приводит к выводу, что традиционное мнение ошибочно. В известном смысле стихосложение сатир — явление уникальное в русской поэзии. Кроме Кантемира, почти никто им не пользовался. Стих его сатир в основе своей, конечно, силлабический, но это не обычная, не «классическая» силлабика, а реформированная. В нее введены элементы тонического принципа, и потому вернее будет определить ее как своего рода тонизированную силлабику. Сатиры написаны тринадцатисложным стихом с обычной для силлабической системы женской рифмой. Каждый стих обязательно имеет цезуру, делящую стих на два полустишия; в первом полустишии семь слогов, во втором — шесть. Обычное силлабическое стихосложение совершенно не регламентировало ударений в строке, за исключением ударения, связанного с рифмой. Именно таким обычным силлабическим стихом Кантемир писал первоначальную редакцию сатирического цикла из пяти сатир, созданных в период 1729–1731 гг.
В более поздний период — к концу 1730-х, началу 1740-х годов — у Кантемира вырабатываются новые правила ритмической организации тринадцатисложного стиха. Теоретически эти правила были изложены им в специальном трактате («Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских») и практически претворены в окончательной редакции восьми сатир, вошедших в предсмертный сборник, подготовленный для печати. Суть нововведенных Кантемиром правил сводится коротко к следующему. Как уже указывалось выше, единственным фиксированным ударением в традиционном силлабическом тринадцатисложнике было ударение, связанное с рифмой, т. е. на двенадцатом, предпоследнем слоге. Оно, разумеется, не могло служить ритмическим центром всего стиха из-за местоположения. Сохраняя за этим ударением роль ритмической опоры для второго полустишия, Кантемир создает новую ритмическую опору в первом полустишии, связывая ее с цезурой. Кантемир требует точной регламентации ударений в предцезурных слогах, чего не было ни в практике, ни в теории силлабического стихосложения в России до него. В первом полустишии ударение, согласно Кантемиру, должно обязательно падать либо на седьмой слог, либо на пятый, но ни в коем случае не на шестой.[1] Закрепляя ударение в предцезурных слогах, новые правила усилили ритмическую роль цезуры. Вместе с тем они увеличили число слогов, регламентированных в тоническом отношении. Если в традиционном тринадцатисложном стихе было всего два таких слога (двенадцатый обязательно ударный, а тринадцатый безударный), то в кантемировском таких слогов оказывается уже минимум четыре (кроме названных выше двух, еще шестой — непременно безударный и седьмой — ударный), а в отдельных случаях и пять (если ударение приходилось на пятый слог, то в этом случае не только шестой, но и седьмой должен был быть обязательно безударным). Все это говорит о том, что попытки Кантемира реформировать силлабику, как уже указывалось выше, вели к ее тонизации. Правда, попытки эти следует признать очень робкими, половинчатыми, особенно если сравнить их с реформаторской деятельностью в области стихосложения Тредиаковского и тем более Ломоносова. Но все же это был шаг вперед по сравнению с обычной, традиционной силлабикой, шаг в том направлении, в каком пошло дальнейшее развитие русского стихосложения.
Сказанное выше о строении стиха Кантемира позволяет уяснить, как следует читать его сатиры. Поскольку ритмической основой стихосложения сатир остается равносложность строк (общий принцип силлабического стихосложения), то при чтении необходимо скандировать по слогам, выделяя каждый слог.[1] Наряду с этим важно соблюсти при чтении цезуру — после седьмого слога следует сделать заметную паузу, что позволит расчленить стих на два полустишия. При этом в первом полустишии требуется выделить ударением соответствующий слог перед цезурой (либо пятый, либо седьмой, считая от начала стиха); во втором полустишии ударение связано с рифмой и падать оно должно обязательно на предпоследний, двенадцатый слог стиха. Для иллюстрации того, как нужно читать сатиры, приведем небольшой отрывок, расчленив слоги, проставив в строках предцезурное ударение и отметив место цезуры:
В изд. Ефремова редакторы специально проставили предцезурные ударения в стихотворном тексте, имея в виду помочь правильному чтению произведений сатирика. Однако целесообразность подобной операции с текстом весьма сомнительна. Сам Кантемир ударений не расставлял, а всякая позднейшая расстановка зачастую неизбежно оказывается произвольной, ибо далеко не всегда можно безошибочно определить, каково было ударение на том или ином слове в первой половине XVIII века, а тем более в индивидуальном произношении сатирика (что очень важно). Искусственная «подгонка» ударений под известные из «Письма Харитона Макентина» правила (как это сделано в изд. Ефремова) создает иллюзию, будто поэт в окончательной редакции абсолютно строго выдерживал указанные правила, не допуская от них ни одного отступления. Между тем специальный анализ доказывает, что на самом деле отступления имели место, что правила являлись нормой, к которой стремился сатирик, но не во всех случаях ему удавалось ее достичь. По этим соображениям предцезурные ударения в настоящем издании не проставляются.
В Академическом списке к разделу «Сатиры» имеется эпиграф:
То есть:
В этом же списке помещено следующее «Предисловие к сатирам».
«Сатиру назвать можно таким сочинением, которое, забавным слогом осмевая злонравие, старается исправлять нравы человеческие. Потому она в намерении своем со всяким другим нравоучительным сочинением сходна; но слог ея, будучи прост и веселый, читается охотнее, а обличения ея тем удачливее, что мы посмеяния больше всякого другого наказания боимся.
Сатира начало свое приняла на позорищах, где между действами трагедии вводилися для увеселения смотрителей смешные явления, в которых действители, в образе сатир, грубыми и почти деревенскими шутками пятнали граждан злые нравы и обычаи. Такое изображение римляне, грекам последуя, на своих позорищах завели; а потом и кроме зрелища порядочными стихами сатирические творения составлять стали. Луциус некто в том дорогу показал Горацию, Персию и Ювеналу, а сии итальянским, французским и прочих народов сатирикам.
Я, в сочинении своих, наипаче Горацию и Боалу, французу, последовал, от которых много занял, к нашим обычаям присвоив. Читателям моим оставляю судить, сколько я в сем опыте нового на нашем языке сочинения преуспел. Новость предприятия, может быть, извинит погрешения слога; а осторожное обличение злонравия подлинно не осудят любители добродетели. От злонравных ничего не ожидаю, хуление и хвалу, гнев и любовь их равно презирая».
Сатира I. На хулящих учения...(стр. 57). Впервые — изд. 1762 г., с искажениями. Более точно — изд. Ефремова. В настоящем издании текст сверен и исправлен по Академическому списку. Первоначальный текст сатиры был создан в конце 1729 г. Он подвергся многократным переработкам. Окончательная редакция определилась к началу 1743 г.
В автокомментариях Кантемир рассказывает, что, написав сатиру, он, «по обычаю всех почти сатириков», скрыл свое имя и не думал ее «обнародить», но затем она стала известна Феофану Прокоповичу, который «ее везде с похвалами стихотворцу рассеял». Прокопович, возвращая список сатир, приложил к нему написанное в похвалу автора стихотворение «К сочинителю сатир»:
Эти стихи Прокоповича (о нем см. примечания к III сатире) обычно относят к 1729 г., однако в списках они датируются «апрелем» 1730 г. (в одном списке: «1-го дня», в остальных: «дня 22»). Противоречит также фактам утвердившаяся без должных оснований версия о том, будто Прокопович непосредственно инспирировал создание первой сатиры. В действительности первая сатира была создана Кантемиром по собственному почину, без ведома Прокоповича, и последний, как сообщается в автокомментариях, узнал о ней от «приятеля» сатирика. Похвальные стихи Феофана Прокоповича сыграли важную роль в литературной судьбе молодого поэта, утвердили его на избранном им поприще сатиры и вдохновили на создание новых обличительных произведений.
Вслед за Прокоповичем Кантемира приветствовал Феофил Кролик — видное духовное лицо, сторонник Ф. Прокоповича в борьбе против церковной реакции. Ф. Кролик написал на латинском языке стихотворения, в которых высоко оценивает значение сатирической деятельности Кантемира. Вот их подстрочный перевод:
«Важно искусство распознавать людские глупости, колоть пороки острым стихом и истреблять вредные, господствующие в умах предрассудки. Немаловажна заслуга открывать следы дурных нравов и смешивать в стихах полезное с приятным так, чтобы воля сама собою стремилась к лучшему. То и другое совершаешь ты, как мощный властелин, кто бы ты ни был под скрытым именем; но если ты сам избегаешь того, в чем укоряешь других, то совершенно успеешь в своем намерении».
«Какие достойные почести воздаст тебе мудрость, почтенная тобою столь лестным образом, остроумный писатель, когда и сама глупость, уязвленная колким стихом, восхваляет твой гений!»
«Пусть невежда, чуждый всего священного и коснеющий в своем неведении, порицает мудрого; пусть празднолюбец, гордящийся своею блестящею одеждой, издевается над познаниями, приобретенными неусыпным трудом; пусть сластолюбивый богач, бедный среди куч золота, изрыгает хулы на просвещение: все это развеваешь ты, как ветром, своим стихотворением и научаешь ценить достоинство наук. Как же музам (касталидам) тебя, увенчанного мудростью, не назвать оплотом и украшением, приятным богу». (Перевод заимствуется из изд. «Сочинения князя А. Д. Кантемира», 1836.)
Обычно вслед за приведенными в переводе стихами Ф. Кролика печатается эпиграмма «Ad lectorem satyrae» («К читателю сатиры»). Считая Кантемира автором этой эпиграммы (см. об этом ниже в примечаниях к эпиграммам), мы помещаем ее в настоящем издании среди произведений, принадлежащих сатирику (см. стр. 237).
Стихи Прокоповича и Кролика Кантемир помещал впереди сатиры, а в предсмертном сборнике включил их в вводную группу произведений, открывавших сборник. В списках перед I сатирой (в первоначальной редакции) встречается стихотворение Ф. Кролика на русском языке, не вошедшее в предсмертный сборник:
(В этих стихах зашифровано имя автора: боголюбец-русский перевод греческого имени Феофил; царык — по-польски кролик.)
В некоторых списках первоначальной редакции перед текстом сатиры помещено «На первую сатиру к читателю предисловие» (текст его см. в «Приложениях»). В тех же списках встречается ряд эпиграмм, связанных с I сатирой (о них см. в примечаниях к эпиграммам на стр. 471–472).
В рукописном отделении БАН хранится список (ф. 1, оп. 1, № 22), содержащий наиболее ранний текст I сатиры. По сравнению с так называемой первоначальной редакцией в нем недостает первых четырнадцати стихов и отсутствует второе заглавие: «К уму своему». Кроме того, имеются некоторые разночтения.
Ст.40.
Ст. 49. Подлых — т. е. недворян.
Ст. 61.
Ст. 90. Песок. Песком присыпали написанное, чтобы скорее высыхали чернила.
Ст. 105. Чернец одну есть станет вязигу — т. е. монах перестанет в пост употреблять мясо.
Ст. 110.
Ст. 114.
Ст. 134–142. В образе епископа воплощены черты, свойственные реальному лицу, которого Кантемир в окончательной редакции не называет по имени. В первоначальной редакции в авторских примечаниях (к стиху 18) оно обозначено инициалом: Д***. Кого именно разумел Кантемир, современные читатели хорошо знали. В ряде списков первоначальной редакции имя названо на полях: Егор Дашков. Георгий Дашков — Ростовский архиепископ, обскурант и политический реакционер (о нем см. ниже, стр. 478).
Ст. 137.
Ст. 147.
Ст. 155.
Ст. 156.
Ст. 162.
Ст. 163.
Ст. 168.
Ст. 171.
Ст. 181.
Ст. 183.
Ст. 195.
Сатира II. На зависть и гордость дворян злонравных... (стр. 68). Впервые — изд. 1762 г., с искажениями. Более точно — изд. Ефремова. В настоящем издании текст сверен и исправлен по Академическому списку. Окончательная редакция определилась к началу 1743 г. В одной из промежуточных редакций сатира завершалась басенно-аллегорической концовкой. Но затем Кантемир исключил эту концовку, переделав ее в самостоятельное произведение (см. басню «Ястреб, павлин и сова», стр. 225). Название сатиры менялось. Первоначально: «На зависть и гордость дворян злонравных», в одной из промежуточных редакций: «На дворянскую спесь и зависть»; в окончательной редакции Кантемир возвратился к первому заглавию. В первоначальной редакции текст предварялся предисловием («На вторую сатиру к читателю предисловие». См. «Приложения», стр. 368).
В тех же списках первоначальной редакции вслед за предисловием встречаются латинские стихи Феофила Кролика с русским переводом, обращенные к автору сатиры (Ad autorem satyrae). Приводим только русский перевод:
Далее следовал эпиграф из Лабрюйера на французском языке с переводом на русский:
«S'il est heureux d'avoir de la naissance il n'est pas moins d'être tel qu'on ne s'informe plus si vous en avez (La Bruière dans son livre de Caractères ou moers decesiècle).
То же по-русски: Если добро есть быть благородным, не меньшее есть быть таким, чтоб никто не спрашивал, благороден ли ты? (Лабрюйер в книге своей о нравах сего века)».
II сатира посвящена острой социальной проблеме, волновавшей современников Кантемира. Со времени введения «Табели о рангах всех чинов воинских, статских и придворных» (1722) был положен конец старому порядку, при котором занятие соответствующих государственных должностей зависело исключительно от знатности рода. Новый порядок требовал от дворян выслуги чинов. «Мы для того никому никакого ранга не позволяем, — писал Петр, — пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут». Вместе с тем табель открывала возможность для лиц недворянского происхождения выслужиться до определенного чина, который давал право на дворянское звание. Табель о рангах вызвала злобную реакцию со стороны родовитого дворянства, потерявшего свои былые привилегии, и положительно оценена передовыми кругами русского общества. В сатире Кантемир выступает на защиту петровской табели о рангах и лежащего в ее основе принципа предпочтения личных заслуг перед одною древностью рода, смело ополчается против спеси, паразитизма и эгоистического своекорыстия тех дворян, чьи нравы «ни отечеству добры, ни в людях приятны». Используя диалогическую форму, Кантемир в сатире противопоставляет друг другу два образа — Евгения (т. е. «благородного»; в первоначальной редакции — Дворянина) и Филарета (т. е. «любителя добродетели»; в первоначальной редакции — Аретофилоса), олицетворяющих собою консервативные и прогрессивные силы, столкнувшиеся в тогдашней общественной борьбе. Жизненный источник данной сатиры определил и ее подлинную оригинальность. Кантемир имел все основания подчеркнуть в «Изъяснении» к первоначальной редакции, что хотя тема данной сатиры разрабатывалась Ювеналом в VIII сатире и Буало в V сатире, он их «весьма мало имитовал, что ясно может рассудить, кто всех трех сверстать похочет». В процессе дальнейших переработок Кантемир стремился еще более тесно связать содержание сатиры с реальными явлениями русской действительности, добиваясь одновременно и усиления социального звучания произведения. В окончательной редакции критика дворянских злонравий стала более острой и смелой. Более последовательно проводится идея о естественном равенстве людей: если в первоначальной редакции утверждалось равенство «знатного» и «незнатного», то в окончательной речь идет уже о естественном равенстве «свободного» и «холопа». Появились стихи, обличавшие дворян за жестокосердное обращение с «холопами», — стихи, которые Белинский цитировал как торжественное и неопровержимое доказательство того, «что наша литература в самом начале ее была провозвестницей для общества всех благородных чувств, всех высоких понятий. Да, она умела не только льстить, но и выговаривать святые истины „о человеческом достоинстве"» (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 8. M., 1955, стр. 624).
Ст. 3–4. Имеется в виду Ростовский архиепископ Георгий Дашков (см. о нем на стр. 478).
Ст. 7.
Ст. 14.
Ст. 28.
Ст. 35.
Ст. 36.
Ст. 43.
Ст. 45.
Ст. 46.
Ст. 68.
Ст. 72.
Ст. 74.
Ст. 81.
Ст. 118.
Ст. 129.
Ст. 134.
Ст. 139.
Ст. 160.
Ст. 169.
Ст. 195–196. Проигрываешь в карты добро, скопленное трудом твоих предков.
Ст. 203.
Ст. 210.
Ст. 211.
Ст. 220.
Ст. 228.
Ст. 232.
Ст. 243.
Ст. 246.
Ст. 264.
Ст. 266.
Ст. 267.
Ст. 277.
Ст. 282.
Ст. 286.
Ст. 292.
Ст. 311.
Ст. 341.
Ст. 347.
Ст. 357. В авторских примечаниях ошибочно вместо Трифона назван Луций.
Ст. 363.
Ст. 373.
Сатира III. О различии страстей человеческих...(стр. 89). Впервые — изд. 1762 г., с искажениями. Более точно — изд. Ефремова. В настоящем издании текст сверен и исправлен по Академическому списку. В списках первоначальной редакции сатира ошибочно датируется 1731 г. «Когда автор наш, — пишет Кантемир в «Изъяснении» к первоначальной редакции, — получил в похвалу свою стихи от преосвященного архиепископа Новгородского... рассуждал, каким бы образом откупиться от такого долгу, и для того в том же 1731 году нарочно сочинил сию сатиру». Но, как указано выше (стр. 443), похвальные стихи Феофана Прокоповича, о которых говорит Кантемир, были написаны в апреле 1730 г. «В том же году» — значит не в 1731, а в 1730. Подтверждается это и тем фактом, что «Благодарительные стихи», которые в списках предваряют III сатиру, датированы августом 1730 г. Сатира была написана между апрелем и августом 1730 г. Текст ее многократно перерабатывался. Окончательная редакция определилась к началу 1743 г.
Сатира обращена к Феофану Прокоповичу (1681–1736) — крупному политическому деятелю, видному писателю и передовому мыслителю первой трети XVIII века. Прокопович был смелым и едва ли не самым талантливым пропагандистом петровских преобразований, деятельным проводником политики Петра I в церковных вопросах. Человек широкого кругозора, Прокопович поражал современников своими обширными и разносторонними познаниями, весьма далекими от его духовных обязанностей архиепископа сперва Псковского, а затем Новгородского и Великолукского. После смерти Петра I, особенно в период господства «верховников», положение Прокоповича пошатнулось. Враги его, реакционные церковники, подняли головы. Над Прокоповичем нависла серьезная угроза: его пытались обвинить в отступничестве от православия и т. п. Однако внезапная смерть малолетнего Петра II и последовавшие за ней февральские события, связанные с воцарением Анны Иоанновны, в которых Прокопович (а также Кантемир и Татищев) принял самое деятельное участие, резко изменили его положение. Он вновь вошел в силу и до смерти оставался самым влиятельным церковным деятелем России. Литературные отношения его с Кантемиром завязались после упомянутых февральских событий 1730 г., круто изменивших судьбу обоих писателей.
Познакомившись с I сатирой, Прокопович восторженно приветствовал Кантемира стихотворением, в котором ободрял молодого сатирика продолжать «путь преславный, коим книжные текли исполины» (см. примечание к I сатире, стр. 442). В ответ Кантемир посвятил Прокоповичу свою III сатиру (ко времени написания Прокоповичем приветственных стихов Кантемир уже успел создать и II сатиру), а также написал ряд произведений, обращенных к Прокоповичу. В числе их были, в частности, «Благодарительные стихи», которые Кантемир предпослал тексту III сатиры в первоначальной редакции. В окончательной редакции Кантемир переработал эти стихи, поместив их в примечаниях к сатире (стихи эти см. в настоящем издании на стр. 260). Далее, в списках первоначальной редакции перед текстом сатиры находилась эпиграмма «Сатирик к читателям» («В обществе все писано...») (см. настоящее издание, стр. 234). Заглавие самой сатиры в этих списках несколько отличается от окончательной редакции: «О различии страстей в че-ловецех». (В изд. Ефремова это заглавие опущено, хотя в списках, которыми пользовались редакторы, например Q, XIV, 6 из ГПБ, заглавие это имеется.) В одном списке первоначальной редакции (ИРЛИ, Р. II, оп. 1, № 130) после III сатиры помещены стихи: «Читатель некто к автору сатиры»:
Ст. 12.
Ст. 15. В авторских примечаниях ошибочно вместо Хрисиппа назван Тиций.
Ст. 68.
Ст. 79.
Ст. 87.
Ст. 90.
Ст. 102.
Ст. 104.
Ст. 109.
Ст. 119.
Ст. 122.
Ст. 128.
Ст. 135.
Ст. 152–154. И не столько раз пойманный в краже целовальник, дав судье взятку, оправдает себя и скроет ущерб, нанесенный казне.
Ст. 163.
Ст. 185–186. И льстя себя, бедный думает, что, так же как и людей, легко обманывать всевидящие веки (здесь — глаза) всевышнего бога.
Ст. 207. Отличается ли кто ученостью, служа тем украшением своему роду.
Ст. 225–226. Клитес, презирая отважнее, чем монахи, бремя мирских сует, живет все время без печали.
Ст. 227.
Ст. 230.
Ст. 243–246. Если в ответ на твой низкий поклон он только мигнет, это значит, что он глубоко тебя почитает, ибо поговорить с кем-нибудь ему трудно: он не всегда способен подобрать слова.
Ст. 253.
Ст. 255. Держал бы себя соответственно своему незнатному происхождению.
Ст. 260.
Ст. 274.
Ст. 298.
Ст. 317–318.
Ст. 329–330. Я на таком условии не согласился бы даже занять царский престол.
Ст. 331.
Ст. 357.
Ст. 362–363. Он часто сеет семя спасения и стремится растить его как словом, так и примером.
Ст. 367.
Ст. 370–371. Неутомимо черпает из чистых источников многую мудрость.
Ст. 379.
Ст. 380.
Ст. 381.
Сатира IV. О опасности сатирических сочинений... (стр. 109). Впервые — изд. 1762 г., с искажениями. Более точно — изд. Ефремова. В настоящем издании текст сверен и исправлен по Академическому списку. Первоначальная редакция датируется началом 1731 г., окончательная редакция оформилась к началу 1743 г. В первоначальной редакции сатира имела только одно название: «К музе своей». В промежуточных редакциях, представленных отрывками Курбатовской рукописи (см. стр. 502), заглавие сатиры изменилось: «К музе в свое оправдание». Приведенное в настоящем издании двойное заглавие появилось в окончательной редакции.
Замышляя IV сатиру, Кантемир имел в виду заключить ею цикл сатир, написанных к тому времени, и подготовить их вместе с другими произведениями к изданию. Отсюда своеобразный «итоговый» характер сатиры. Кантемир оглядывается в ней на пройденный путь и размышляет о своей творческой судьбе в будущем.
Создавая сатиру, Кантемир опирался на опыт прославленных сатириков прошлого (Ювенала, Буало), но корни авторского замысла выросли из русской жизни. Содержание сатиры было подсказано Кантемиру обстоятельствами его собственной творческой деятельности. Первые сатиры Кантемира вызвали живейшие отклики в самых различных кругах русского общества. В примечаниях к I и II сатирам приведены стихи Ф. Прокоповича и Ф. Кролика, восторженно приветствовавших молодого сатирика. В рукописных сборниках, содержащих первоначальную редакцию сатир, встречаются и анонимные отзывы, бесхитростно передающие те впечатления, какие испытывали от чтения сатир безымянные «преписатели», рядовые любители русского поэтического слова. В одном из сборников в ответ на призыв Кантемира к читателям «исправлять» его сатиры «преписатель» отвечает:
Другой автор пишет «Эпиграмму» о Кантемире:
Третий раскрывает имя автора сатир, считая необходимым подчеркнуть его достоинства:
Однако совершенно иначе встретили сатиры Кантемира приверженцы старины. В начальных стихах IV сатиры Кантемир ярко рисует реакцию этих кругов. Сатирик здесь не измышляет и не преувеличивает. Он отражает реальные факты, которые естественно навели его на мысль, ставшую темой данной сатиры и давшую ей заглавие: «О опасности сатирических сочинений». Сатира носит программный характер: в ней изложены эстетические принципы Кантемира, формулируется собственная творческая программа. Ни угрозы врагов, ни бедствия, которые на него неминуемо обрушатся, не заставят его изменить избранному направлению и отказаться от обличения общественных злонравий. В первоначальной редакции текст сатиры предварялся эпиграммой «К читателям» (см. стр. 238 настоящего издания). В ряде списков (ИРЛИ, Р. II, оп. 1, № 130 и др.) после IV сатиры следует двустишие, озаглавленное «Преписатель к автору»:
Ст. 11.
Ст. 17.
Ст. 22.
Ст. 24. См. ст. 135 сатиры I.
Ст. 25. Намек на продолжавшееся судебное дело о наследстве молдавского господаря Дмитрия Кантемира, отца поэта.
Ст. 26.
Ст. 47.
Ст. 58.
Ст. 76.
Ст. 79.
Ст. 82.
Ст. 83.
Ст. 86.
Ст. 97.
Ст. 98.
Ст. 141–142.
Ст. 157. Любовные песни Кантемира до нас не дошли, вернее — неразличимы среди лирических песен второй четверти XVIII века, известных ныне.
Ст. 179.
Ст. 181.
Ст. 195.
Ст. 197.
Ст. 201.
Ст. 202.
Сатира V. На человеческие злонравия вообще... (стр. 119). Впервые — изд. 1762 г., с искажениями. Более точно — изд. Ефремова. В настоящем издании текст сверен и исправлен по Академическому списку. По свидетельству Кантемира, «зачата сатира сия в августе месяце 1731 года». В 1737 г. в Лондоне Кантемир коренным образом переработал сатиру, создав фактически новое произведение («Так основание, как и содержание совсем ново», — указывает Кантемир в примечаниях Курбатовской рукописи). После 1737 г. текст сатиры еще переделывался. Окончательная редакция определилась к началу 1743 г. В результате текст увеличился почти вдвое (в первоначальной редакции 464 стиха, в окончательной—748). Первоначальное монологическое построение заменилось диалогическим уже в Курбатовской рукописи, из чего можно заключить, что эта перестройка произошла, по всей вероятности, в 1737 г. Менялось и заглавие сатиры. В первоначальной редакции — «На человека», в промежуточных редакциях, представленных в Курбатовской рукописи, — «На смешные нравы и обычаи людей». (Это заглавие сохранилось в уцелевшей части «Таблицы».) Видимо, тут уже появилось и второе заглавие — «Сатир и Периерг». Но утверждать это с полной уверенностью нельзя, так как начальный лист с текстом сатиры утерян.
Существенно изменилась и идейная концепция сатиры. Если в ранней редакции моральные пороки объяснялись в религиозно-догматическом духе и трактовались как результат первородного греха, будто бы тяготеющего над человечеством, то в окончательной редакции Кантемир исключает все рассуждения, основанные на библейской истории грехопадения Адама и Евы. Теперь Кантемир предупреждает против огульного обвинения всех людей в прирожденной склонности «ко злу», требует различать «добрых» и «злых» и делает попытку глубже раскрыть общественные корни обличаемых пороков. Исключаются выпады против материалистов-безбожников; усиливается критика политических язв русской жизни — вводятся стихи, обличающие фаворитизм, и т.п. Первоначальная редакция была мало оригинальной: «почти вся она, — по словам Кантемира, — состояла из речей французского сатирика», т. е. Буало. Это обстоятельство явилось одним из главных мотивов, побудивших Кантемира заняться переделкой сатиры. Преодолевая в процессе переработки следы влияния Буало, Кантемир одновременно пересматривал все содержание сатиры, изменяя его в соответствии с эволюцией, происшедшей в его мировоззрении. В первоначальной редакции текст предварялся специальным «Предисловием на пятую сатиру» (см. стр. 393).
Ст. 10.
Ст. 13.
Ст. 20.
Ст. 24.
Ст. 34. Увидишь, что искренно предлагаю услугу.
Ст. 36.
Ст. 44.
Ст. 76.
Ст. 83–84. Тот, кто болен желтухой, не в состоянии различать действительные цвета вещей, ему все кажется окрашенным в желтый цвет.
Ст. 114.
Ст. 115. Прочел всю книгу.
Ст. 122.
Ст. 140.
Ст. 155.
Ст. 169–170. Прочие люди не сторонятся тех тел.
Ст. 186.
Ст. 203.
Ст. 218. Любовь к славе побудила его доставить мне дворянское звание.
Ст. 220.
Ст. 237.
Ст. 241–242. Наряду с прочими похвальными порядками учредили.
Ст. 279.
Ст. 297.
Ст. 312.
Ст. 317.
Ст. 321.
Ст. 322.
Ст. 331.
Ст. 347.
Ст. 350. Пока не заметил в слуге еще большей глупости.
Ст. 352.
Ст. 354. Хозяин думал, что неприлично ему самому проверять счета.
Ст. 359. И малую долю его несметных богатств.
Ст. 371.
Ст. 386.
Ст. 387–388.
Ст. 389.
Ст. 401.
Ст. 421.
Ст. 446.
Ст. 448.
Ст. 453–454. Неблагодарность вредит и тому, в ком она гнездится, и тому, кто избегает быть неблагодарным.
Ст. 460.
Ст. 472.
Ст. 477. В образе Ксенона отражены многие черты, свойственные Ивану Алексеевичу Долгорукому, фавориту Петра II.
Ст. 493. Хотя опытность приобретается с трудами и годами.
Ст. 497.
Ст. 524.
Ст. 525.
Ст. 535.
Ст. 538.
Ст. 539.
Ст. 540–541. Представляя, что причина распри маловажна.
Ст. 550.
Ст. 565.
Ст. 577. Что чужие дети будут его звать своим отцом.
Ст. 586.
Ст. 591.
Ст. 592.
Ст. 594.
Ст. 607.
Ст. 612.
Ст. 655.
Ст. 670.
Ст. 678–679.
Ст. 680. А вы, которые думаете, что одарены светом ума.
Ст. 683.
Ст. 691.
Ст. 704.
Ст. 710.
Ст. 715.
Ст. 720.
Ст. 726.
Ст. 728.
Ст. 735.
Ст. 740.
Ст. 746.
Сатира VI. О истинном блаженстве (стр. 147). Впервые — изд. 1762 г., с искажениями. Более точно — изд. Ефремова. В настоящем издании текст выверен по Академическому списку. Известна только в одной редакции, представленной в этом списке. Написана в Лондоне. Название сатиры менялось. В Курбатовской рукописи в «Таблице» озаглавлена: «На высокомыслие или о прямом блаженстве». Самый текст сатиры в этой рукописи не сохранился.
В «Примечаниях» Кантемир разъясняет «намерение» сатиры, «которое есть доказать, что тот только блажен в сей жизни, кто, малым довольствуяся, живет в тишине и добродетели следует». За этой общей и крайне абстрактной формулой, как видно из содержания сатиры, скрывается в сущности программа просветительской научно-литературной деятельности. Г. В. Плеханов, разбирая кантемировский идеал «истинного блаженства», изложенный в данной сатире, справедливо писал: «В этом идеале нет ничего радикального. Это действительно идеал „златой умеренности“. Но умеренность Кантемира не имеет ничего общего с умеренностью и аккуратностью Молчалина. Он советует не унижаться, а беречь свое человеческое достоинство, не угождать тем, от которых можно чем-нибудь попользоваться, а учиться, , , исследуя всех вещей действа и причины“. В тогдашнем обществе человек, проповедывавший такую умеренность, являлся настоящим „учителем жизни“... Число людей, способных увлекаться наукой и пренебрегать ради нее жизненными благами низшего рода, хотя и медленно, но все-таки увеличивалось на Руси, а по мере того как увеличивалось это число, увеличивалось и влияние того идеала, к которому стремился Кантемир» (Г. В. Плеханов. Соч., т. 21, стр. 217–218).
Ст. 19–20.
Ст. 28.
Ст. 29.
Ст. 35.
Ст. 41–42. Нужно часто лгать и верить небылице, более несуразной, чем та, что скорлупой можно море вымерить.
Ст. 57.
Ст. 61.
Ст. 68.
Ст. 97–98. Вместе с властью любовь к славе в тебе возрастая, сокрушается, не зная, где поставить тебе предел.
Ст. 99.
Сатира VII. О воспитании... (стр. 157). Впервые — изд. 1762 г., с искажениями. Более точно — изд. Ефремова. В настоящем издании текст сверен и исправлен по Академическому списку. Сатира известна только в одной редакции, представленной в этом списке. Написана в Париже в 1739 г. (до сентября). Обращена к другу Кантемира — Никите Юрьевичу Трубецкому (1699–1767). О нем см. в примечаниях Кантемира к I письму, стр. 218. Белинский писал о VII сатире: «Эта сатира исполнена таких здравых, гуманных понятий о воспитании, что стоила бы и теперь быть напечатанною золотыми буквами; и не худо было бы, если бы вступающие в брак предварительно заучивали ее наизусть» (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 8. М., 1955, стр. 628).
Ст. 8.
Ст. 29–30. Видим, как не одно то мнение (о котором речь шла в предыдущих стихах), противоречащее здравому смыслу, укоренилось.
Ст. 31.
Ст. 36.
Ст. 66–68. Где услужливая забота наставляла бы младенцев на путь добродетели.
Ст. 95–96. Для достижения той цели все науки и искусства должны действовать совместно.
Ст. 123.
Ст. 138.
Ст. 143.
Ст. 151. Т. е. глаза скорее, чем уши, доставляют весть сердцу.
Ст. 157.
Ст. 158.
Ст. 160.
Ст. 162–163. Ни надежда, ни страх не могли совлечь его с пути добродетели.
Ст. 171–172. В одном — добрые примеры, к счастью, подкрепили, наставление, в другом— дурные примеры истребили его.
Ст. 196.
Ст. 203. По мнению ряда биографов, Кантемир в образе любвеобильной Сильвии вывел свою бывшую невесту Варвару Алексеевну Черкасскую (в замужестве гр. Шереметьеву).
Ст. 205.
Ст. 211–212. Слуга научил младенца, укравшего что-нибудь, клясться небом и землею, и тем отрицать перед отцом свою вину.
Ст. 218.
Ст. 221 Т. е. счастливыми я называю одних лишь богатых.
Ст. 224.
Ст. 235–236. Когда сын видит в тебе то, что постоянно ставишь ему в вину, и напрасно ищет в тебе то, что ты хвалишь.
Сатира VIII. На бесстыдную нахальчивость (стр. 173). Впервые — изд. 1762 г., с искажениями. Более точно — изд. Ефремова. В настоящем издании текст сверен и исправлен по Академическому списку. Сатира известна только в одной редакции, представленной в этом списке.
Ст. 2. Полдести — половина дести (см. примечание к ст. 83 сатиры IV).
Ст. 28. Стрегучись — остерегаясь.
Ст. 30. Рудомета — лекаря, пускающего кровь.
Ст. 69. Клуши — см. примечание к ст. 114 сатиры I.
Ст. 88. Право весить знает — умеет верно оценивать, взвешивать.
Ст. 91–92. Большинство из нас считает многословных разумными, а молчаливых — глупцами.
Ст. 94. Нелестный — верный.
Ст. 101. Тот уже чин дел отменился — уж тот порядок вещей изменился.
Ст. 121. Что пользует — какая польза.
Ст. 124. Малят — унижают.
Ст. 127. Над всем — кроме того.
Ст. 128. Пусть порочный не приближается к престолу.
Ст. 129. Ея — добродетели. Нас управляет — нами управляет.
Сатира IX. На состояние сего света... (стр. 181). Впервые напечатана Н. С. Тихонравовым (БЗ, 1858, т. 1, № 3, стр. 69–74) по списку, хранящемуся ныне в ГПБ под шифром О, XIV, 2. Более точное воспроизведение этого списка, — в изд. Ефремова. В 1892 г. С. Брайловский опубликовал текст сатиры по более исправному списку, находившемуся тогда в собрании новгород-северского библиофила Ф. К. Пономаренко (см. С. Брайловский. Девятая сатира Кантемира по вновь найденному списку. ЖМНП, 1892, кн. 7, стр. 66–80). Новый список отличается от предыдущего не только большей исправностью текста, но и важными дополнениями: в нем имеется свод авторских примечаний, отсутствовавший в ранее открытом списке. Ныне местонахождение списка, опубликованного С. Брайловским, неизвестно. В настоящем издании текст печатается по публикации С. Брайловского с некоторыми исправлениями по списку О, XIV, 2. В предсмертный сборник, подготовленный Кантемиром для печати, сатира не вошла.
До сих пор в трудах, посвященных Кантемиру, господствует мнение, впервые высказанное В. Я. Стоюниным, что сатира была написана в 1731 г., до отъезда автора за границу (см. изд. Ефремова, т. 1, стр. LXXIX — LXXX). Это мнение, имеющее чисто гипотетический характер, основано на косвенных данных, не во всем точных. Между тем в авторских примечаниях к сатире в списке, опубликованном С.Брайловским, точно указана дата: «Писана сия сатира 1738 году месяца июля в последних числах» (ЖМНП, 1892, кн. 7, стр. 69). Это указание автора до сих пор не принималось во внимание. Ряд исследователей, не знакомых с публикацией С. Брайловского, не знает о существовании авторской датировки сатиры. Другие, например Т. Глаголева, Ф.Я. Шолом, хотя и знали об этой датировке, но усомнились в ее точности и предпочли остаться при старом мнении. Для этого, однако, нет никаких оснований. В самом тексте сатиры имеется ссылка на исторический факт, произошедший в 1738 г.: сожжение в начале июля этого года капитан-лейтенанта Возницына за переход в иудейскую веру (см. ниже). Но поскольку сатира писалась в июле 1738 г., то, разумеется, не в Москве, как полагал Стоюнин, и не в Париже, как считал Е. Петухов, а в Лондоне, так как в Париж Кантемир выехал только в конце августа 1738 г.
Авторская датировка уточняет и вопрос о последовательности, в какой Кантемир создавал свои сатиры. В. Я. Стоюнин и исследователи, разделявшие его точку зрения, полагали, что данная сатира писалась Кантемиром после пятой и фактически является
Ст. 12.
Ст. 14.
Ст. 33.
Ст. 46.
Ст. 48.
Ст. 53.
Ст. 55.
Ст. 63.
Ст. 69.
Ст. 71.
Ст. 111. А потому нам уже перестали дарить.
Ст. 131.
Ст. 138. Этот и следующие стихи изображают положение дел в Академии наук. По замыслу Петра I, в обязанность членов учрежденной в 1725 г. Академии наук входило и обучение слушателей «из славянского народа». Однако это указание Петра всячески игнорировалось. От русских студентов руководство Академии наук стремилось всеми способами избавиться. Ломоносов, описывая судьбу студентов, присланных в Академию в 1732 г., отмечал, что половина из них была взята в Камчатскую экспедицию, другие «быв несколько времени без призрения и учения, распределены в подьячии и к ремесленным делам. Между тем с 1733 года по 1738 никаких лекций в Академии не преподавано Российскому юношеству» (В. И. Ламанский. Ломоносов и Петербургская Академия наук. М., 1865, стр. 28–29). Кантемир, подобно Ломоносову, возмущался тем, что русские юноши, «кто сердцем учиться желает», вместо «высоких наук» находят в Академии лишь «комплементы» «заморских учителей». Кантемир, как известно, стремился стать президентом Академии наук, с тем чтобы «восстановить Академию по мысли ее основателя» (см. «Ученые записки имп. Академии наук по первому и третьему отделениям», т. 1, вып. 1. СПб., 1852, стр. XVIII).
Ст. 141.
Ст. 143.
Ст. 146.
Ст. 150.
Ст. 151.
Ст. 190.
Ст. 196.
Ст. 212.
Ст. 213.
На Зоила (стр. 190). Впервые опубликовано Т. Глаголевой (Материалы, стр. 39). Текст сверен и исправлен по единственному известному списку (ГПБ, Собр. Вяземского, F, CXXIX). В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, сатира не вошла. В упомянутом списке сатира помещена среди переводов сатир Буало и обозначена здесь в качестве пятой. Однако сатира не является переводом. Это видно, в частности, из уцелевшей части примечаний, где говорится о том, что лицо, выведенное в сатире под именем Зоила, могло бы сделать «честь российской нации», если бы избавилось от присущих ему пороков. Сатира имеет в виду определенное лицо, но кто это — установить не удалось. Впервые мысль о принадлежности данной сатиры Кантемиру высказала Т. Глаголева. Основным аргументом в пользу авторства Кантемира для исследовательницы служит сходство сатиры «На Зоила» с сатирами Кантемира (по стилю, содержанию, построению), а также ряд прямых текстуальных совпадений, например стихи 26, 36, 55–56 сатиры «На Зоила», соответственно со стихами 44 (IV сатира), 174 (V сатира),[1] 1–2 (IV сатира)[2] первоначальной редакции.
К приведенным Т. Глаголевой примерам можно добавить еще ряд аналогичных [...]
Все эти совпадения, взятые вместе, разумеется, нельзя объяснить случайностью; в то же время они не дают основания для категорического утверждения об авторстве Кантемира, ибо могли явиться результатом чьего-либо намеренного подражания сатирику. Поэтому Т. Глаголева и заключила, что «рассматриваемая сатира или принадлежит Кантемиру, или же является искусным подражанием. Однако исследовательница не использовала всех бывших в ее распоряжении данных для решения вопроса. В самом тексте сатиры «На Зоила» имеется место, позволяющее более определенно судить об авторе сатиры. Следующие стихи, в которых автор, обращаясь к музе, говорит:
несомненно указывают на то, что автор не впервые берется за сатиру, что он известен читателям в качестве сатирика. Но известным сатириком, писавшим силлабическим тринадцатисложником до 1746 г. (в списке имеется помета: «Спис. генваря 14 д. 1746 г.»), мог быть только Кантемир. Косвенным подтверждением авторства Кантемира может служить и следующее соображение. В III сатире (в обеих редакциях) характеристика завистника Зоила намеренно и внезапно обрывается автором. В примечаниях к ст. 229 сатиры III (первоначальная редакция) находим такое объяснение: «Под Зоила именем описать намерен был сатирик самолюбивого, завидливого, но да не продолжить чрезмерно сатиру — кончает внезапно...» Почему именно прерывается описание Зоила, а не другого персонажа? Думается, что это сделано не случайно. Видимо, Кантемир не хотел в III сатире возвращаться в развернутом виде к теме, которая была им уже воплощена в отдельной сатире («На Зоила»). Все это дает основание считать Кантемира автором комментируемой сатиры. Датировать ее следует, по-видимому, 1729–1730 г. (до написания III сатиры, т. е. до августа 1730 г.).
Ст. 2.
Ст. 10.
Ст. 11.
Ст. 22.
Ст. 24.
Ст. 30.
Ст. 33.
Ст. 34. В то время как ты был здоров и предавался веселью, тебя объявили мертвым.
Ст. 43.
Ст. 48.
Ст. 59 и след.
Кантемир отобрал для печати всего четыре песни, но написал больше. Не все, однако, до нас дошли. Очень важные свидетельства об этих не дошедших до нас произведениях дают уцелевшие отрывки Курбатовской рукописи (см. примечания к первоначальной редакции сатир, стр. 502). Сопоставляя различные материалы — сохранившуюся часть оглавления («Таблицы»), краткие примечания, дошедшие до нас отрывки текста и данные истории рукописи, — можно с уверенностью заключить, что, кроме четырех песен, отобранных для печати, Кантемир написал еще по крайней мере четыре песни, или, как они назывались в ранних редакциях, оды («К императрице Анне в день ея рождения», «К ней же на ея победы против варвар», «О императоре Петре Великом» и «Ода философическая»).
Текст оды «К императрице Анне в день ея рождения» сохранился не полностью (см. ниже, в примечаниях к ней). Остальные три песни (оды) совсем не дошли до нас. О двух из них можно судить по примечаниям, сохранившимся среди отрывков Курбатовской рукописи. Об оде «К императрице Анне на ея победы против варвар» здесь говорится следующее: «Одержанные российским войском победы в 1736 году, так на Дону, как в Крыму и Кубани, подали причину сей оды, которая от автора из Лондона к приятелю К. А. М. Ч. в С.-Петербург послана. Так надписана была: Анне Иоанновне, августейшей императрице и самодержице всероссийской на взятие Азова и благопоспешение ея величества оружия над татары в Крыму и Кубани, победная песнь от всеподданнейшего ея раба К А. К Стихотворец наш начинает описанием ея им. вел. славных действ в польской войне и в той, которая от польской в Германии и Италии взгорелася; потом слово сводит к осаде и взятию Азова».
Под инициалами К. А. М. Ч. имеется в виду князь Алексей Михайлович Черкасский, к которому Кантемир в октябре 1736 г. отправил свою оду (см. письмо Кантемира к Черкасскому от 1 октября 1736 г. в книге: Л. Н. Майков. Материалы для биографии кн. А. Д. Кантемира. СПб, 1903, стр. 57–58). К. А. К. — обычная криптограмма имени сатирика: князь Антиох Кантемир. В примечаниях имеется в виду война России против Турции (1736–1739). В победоносном исходе этой войны Кантемир был и лично заинтересован. Дело в том, что, согласно условию, заключенному между Петром I и Дмитрием Кантемиром, отцом сатирика, в случае если Молдавия отойдет к России, то должна будет управляться кем-либо из рода Кантемиров. Победы русских войск над турками возродили у детей бывшего Молдавского господаря, в том числе и у Антиоха, надежду на восстановление наследственных прав в Молдавии. Характерно, что в упомянутом письме к А. М. Черкасскому Кантемир говорит о турках не только как о «неприятелях христианства», но и как о своих «партикулярных» врагах. Кантемир придавал данной оде особое значение и считал ее одним из лучших своих произведений: «...если мне о своих <стихах> позволено говорить, чаю, что из всех моих сии лучшие», — писал он А. М. Черкасскому. Кантемир просил последнего, занимавшего тогда пост кабинет-министра, представить оду императрице Анне. Однако дальнейшая судьба оды неизвестна.
О другой не дошедшей до нас оде, «О императоре Петре Великом», в примечаниях Курбатовской рукописи сказано: «Оду сию в похвалу Петра Великого писал в 1735 году, на корабле едучи из Голландии в Англию. В оной коротко все сего императора чудные дела заключил, приуподобляя его богам древности, к Аполлону, богу науки». Т. Глаголева считала, что дата здесь указана неправильно, так как из Голландии в Англию Кантемир ехал в 1732 г. О подобной поездке в 1735 г. ничего не известно. Впрочем, лондонский период жизни сатирика изучен слабо. Не исключено, что здесь имеется в виду поездка, состоявшаяся в 1736 г., когда Кантемир из Лондона отправился в Париж для лечения глаз. Возможно, что обратный путь он совершил через Голландию. Если это так, то вероятнее предположить, что 1735 г. ошибочно указан вместо 1736 г., если вообще здесь имеет место ошибка. Но независимо от точности датировки сам по себе факт создания Кантемиром оды в честь Петра I примечателен. Отказавшись от попытки завершить «Петриду», Кантемир не оставил своего замысла воспеть Петра I и осуществил его в ином жанре — в не дошедшей до нас оде.
Наконец, важно учесть сохранившееся в протоколах Общества любителей российской словесности при Московском университете сообщение А. Ф. Мерзлякова, обследовавшего Курбатовскую рукопись в начале XIX века. Из этого сообщения видно, что в составе рукописи тогда находилась еще одна не дошедшая до нас ода, под названием «Ода философическая», но, кроме названия, о ней больше ничего не известно. Эти скудные и отрывочные сведения о не дошедших до нас одах имеют тем не менее важное значение. Они свидетельствуют о том, что одическое творчество Кантемира было значительно обширнее и разнообразнее, чем об этом можно судить по четырем «песням», отобранным Кантемиром для печати. Последние представляют Кантемира как автора, культивировавшего преимущественно так называемую горацианскую оду. Между тем сведения о не дошедших до нас одах говорят о том, что он пробовал свои силы и в оде политической и панегирической. Еще в Курбатовской рукописи (1740) Кантемир называл эту группу произведений «одами», или же компромиссно: «Оды, то есть песни» (таково заглавие рубрики на листе из этой рукописи, найденном составителем. См. фотокопию на стр. 209. Русское название: «песни» — установилось при подготовке предсмертного сборника, предназначавшегося для издания (1743). «Приличнее... показалося употребить своего языка речь, чем чужую, — объясняет Кантемир и добавляет: — Столь наипаче, что в церковных книгах уже греческое Ode переведена по-русски — песнь»).
Затруднительна датировка песен. За исключением III песни, Кантемир сам не указал времени их создания. Правда, в примечаниях ко II письму («К стихам своим») сатирик пишет: «Первые пять сатир и большая часть басней, песней и эпиграмм сочинены в 1729 и 1730 году». Но сразу же нужно отметить неточность: IV и V сатиры были написаны в 1731 г. Видимо, Кантемир имеет в виду период 1729–1731 гг. (т. е. до отъезда за границу). Кантемир писал названное письмо после составления предсмертного сборника, включавшего четыре песни. III песнь датируется им самим 1735 г. Остальные три песни (I, II, IV) и составляют, если буквально толковать приведенное свидетельство Кантемира, «большую часть... песней», которая, по его словам, была написана до отъезда за границу. Однако полной уверенности, что все три оды относятся к указанному (с уточнением) периоду, нет. Особые сомнения внушает Песнь II. По ряду соображений, о которых здесь невозможно распространяться, ее следует отнести к более позднему времени.
Песнь I. Противу безбожных (стр. 195). Впервые — изд. 1762 г. Написана, вероятно, в 1730–1731 гг. В песне нашли отражение деистические взгляды Кантемира: «Доказывается в ней бытие божества чрез его твари» (примечание Кантемира). Близка по содержанию к философским письмам Кантемира, впервые полностью, но неточно опубликованным в изд. Ефремова, под названием «Письма о природе и человеке» (т. 2, стр. 21–96).
Песнь II. О надежде на бога (стр. 197). Впервые — изд. 1762 г. Песня обращена к Н. Ю. Трубецкому. Написана, по всей вероятности, не ранее 1739–1740 г. (с 1732 по 1739 г. у Кантемира, по его собственному признанию, не было связи с Н. Ю. Трубецким).
Песнь III. На злобного человека (стр. 198). Впервые — изд. 1762 г. По свидетельству Кантемира, написана в 1735 г.
Песнь IV. В похвалу наук (стр. 200). Впервые — изд. 1762 г. Написана, по-видимому, в 1730–1731 гг. Среди уцелевших отрывков Курбатовской рукописи сохранился текст песни, отличный от публикуемого: в нем недостает пятнадцатой строфы; кроме того, имеются незначительные разночтения; называлась в рукописи «Одой об науках». Л. В. Пумпянский отрицал оригинальность произведения, считая его переводом с итальянского (сб. «XVIII век», вып. I. М.—Л., 1935, стр. 94–97). С этим, однако, нельзя согласиться. Кантемир был очень щепетилен в вопросах авторства и не стал бы помещать переведенную оду среди своих оригинальных произведений, не оговорив этого особо. Даже в тех случаях, когда Кантемир в отдельных местах подражал тому или иному автору, он всегда на это указывал в своих примечаниях, делал ссылки на источник, а зачастую и просто цитировал соответствующее место оригинала.
К императрице Анне в день ея рождения (стр. 211). Впервые, без первых 23 строк, опубликована Т. Глаголевой (Материалы, стр. 43–45). Начало оды публикуется здесь впервые по листу из Курбатовской рукописи. Лист этот хранится в Рукописном отделении ГПБ, среди автографов Кантемира. В предсмертный сборник, предназначенный для печати, ода не вошла. В примечаниях Курбатовской рукописи говорится: «Ода сия писана латинскими стихами и от учеников академической школы поднесена императрице в день ея величества рождения в 1731 году. Автор наш ее на стихи переложил с русского готового переводу и, желая по близку держаться слов первоначального, не прилежал, чтоб стихи были равносложные: что потому не бесплодно случилось, что в сей оде включены почти все различные роды стихов, кои на русском стихотворстве употреблять можно». Во вновь найденном листе, содержащем начальные 23 стиха оды, на полях рукой Кантемира вписаны варианты некоторых строф.
Стихи 5–8 обведены рамкой, а против них на полях рукой Кантемира вписаны следующие стихи:
Стихи 9–17 обведены рамкой, на полях рукой Кантемира вписано четверостишие:
Против стихов 18–21 на полях рукой Кантемира вписано:
В последнем стихе слово «смертное» написано вместо зачеркнутого «земное».
На стихе 23 заканчивается основной текст первого листа, найденного нами. Вслед за этим стихом на нижнем поле помещены следующие стихи, написанные рукой Кантемира:
В остальной части текста никаких исправлений нет. Видимо, Кантемир начал переделывать оду, но не закончил. По всей вероятности, причиной этому была смерть Анны Иоанновны (Курбатовская рукопись создавалась незадолго до смерти Анны Иоанновны, т. е. до октября 1740 г.).
Письмо I. К князю Никите Юрьевичу Трубецкому(стр. 214).
Письмо II. К стихам своим (стр. 216). Впервые — изд. 1762 г.
Кантемиром написано шесть басен. Относительно времени их создания существуют противоречивые свидетельства автора. В примечаниях окончательной редакции (Академический список) говорится, что первые четыре басни сочинены в Москве в начале 1731 г.; в «Примечаниях на басни», содержащихся в Курбатовской рукописи, указано, что первые три басни написаны в Москве в 1732 г., а четвертая «писана в Лондоне в 1735 году». Указанная в Курбатовской рукописи дата создания первых трех басен (1732) ошибочна; Кантемир 1 января 1732 г. уехал из Москвы за границу. Подлинной датой сочинения этих басен следует признать 1731 г., как указано в Академическом списке. Что же касается четвертой басни, то, вопреки указанию Академического списка, она была создана не в 1731, а в 1735 г., как утверждается в Курбатовской рукописи. Доказывается это между прочим и тем фактом, что первые три басни встречаются изредка в сборниках, заключающих произведения Кантемира, написанные им до отъезда за границу, тогда как четвертая басня в этих списках не попадается. Относительно V басни в Курбатовской рукописи нет никаких хронологических указаний. В Академическом списке она приурочена к 1738 г., что, по-видимому, и соответствует истине. Наконец, VI басня может быть датирована лишь приблизительно. Прямых указаний самого Кантемира нет. Из того обстоятельства, что она отсутствовала в составе Курбатовской рукописи, но вошла в Академический список, следует заключить, что она, вероятно, была написана не ранее конца 1740 и не позднее марта 1743 г. Мотивы басен заимствованы Кантемиром у Эзопа, но содержание их, как это в ряде случаев установлено исследователями, приноровлено к конкретным историческим событиям, современным русскому поэту.
Баснь I. Огонь и восковой болван (стр. 221). Впервые — изд. 1762 г. В рукописном сборнике, хранящемся в ГПБ под шифром О, XIV, 2, помещен текст ранней редакции басни. Здесь она названа «Огонь и восковая статуя». По сравнению с окончательной редакцией имеются разночтения. Существенно отличается концовка басни, содержащая «Нравоучение»:
В басне содержится намек на политические события, связанные с воцарением Анны Иоанновны. «Дело», которое следует утвердить «на долги веки», искореняя все, что ему вредит, — это восстановление самодержавного правления. Кантемир считал, что после поражения верховников необходимо по отношению к ним проявлять бдительность, дабы они не могли вновь подняться для свержения самодержавной власти.
Баснь II. Пчельная матка и змея (стр. 222). Впервые — изд. 1762 г. В рукописном сборнике, хранящемся в ГПБ (Собр. Вяземского, F, CXXIX), содержится неоконченный текст ранней редакции басни:
Басня, как видно из ее «морали», обращена к «правящим». Кантемир имел в виду в первоначальной редакции Анну Иоанновну, а в окончательной — Елизавету Петровну. Он пытался предостеречь императриц от «злых» советов, внушая, что не «в лютости» заключается сила власти, а в доброте и милости по отношению к подданным.
Баснь III. Верблюд и лисица (стр. 223). Впервые — изд. 1762 г. Сохранился текст ранней редакции басни (ГПБ, Собр. Вяземского, F, CXXIX):
В басне намекается на попытку членов Верховного тайного совета во главе с Долгорукими установить после смерти Петра II свое правление в России. Затея этой олигархической клики кончилась крахом. В феврале 1730 г. при активном участии Кантемира, Татищева и Прокоповича была восстановлена самодержавная власть Анны Иоанновны.
Баснь IV. Ястреб, павлин и сова (стр. 225). Впервые — изд. 1762 г. В примечаниях Курбатовской рукописи сказано, что басня «писана в Лондоне в 1735 году и сначала учреждена была заключить вторую сатиру, но потом автор отменил свое мнение». В. Я. Стоюнин, не зная об этой рукописи и опираясь на ошибочное указание в примечаниях к окончательной редакции, будто данная басня была написана в Москве в начале 1731 г., пытался истолковать ее содержание как непосредственный отклик на политические события, связанные с началом царствования Анны Иоанновны. Это мнение утвердилось в литературе, однако цитированные строки из примечаний Курбатовской рукописи опровергают его.
Баснь V. Городская и полевая мышь (стр. 226). Впервые — изд. 1762 г. Написана в 1738 г.
Баснь VI. Чиж и снегирь (стр. 228). Впервые изд. 1762 г.
Кантемир отобрал для печати всего девять эпиграмм. В настоящем издании печатается пятнадцать, однако они не исчерпывают всего числа произведений, написанных Кантемиром в этом жанре. По свидетельству А. Ф. Мерзлякова, обследовавшего Курбатовскую рукопись в 1811 г., в ней тогда содержалось пять эпиграмм, не вошедших в издание 1762 г. Они в свое время не были опубликованы, а листы с этими эпиграммами ныне утеряны. Из сообщения А. Ф. Мерзлякова мы знаем теперь лишь их названия: «К любовнице», «К моему портрету», «О Феофиле и Феофане», «О Меналке» и «На Харона». Не исключено, что до нас не дошли и другие эпиграммы. Точная датировка эпиграмм затруднительна. Сам Кантемир в примечаниях Курбатовской рукописи признавался: «Трудно точно означить время сочинения сих епиграмм, но то известно, что все писаны в Москве после первой и второй сатиры, и то в разные случаи». Из этого можно заключить, что все эпиграммы, входившие в состав Курбатовской рукописи, были написаны в 1730–1731 гг. Однако сейчас неизвестно в точности, какие именно эпиграммы были представлены в этой рукописи. В примечаниях окончательной редакции, относящихся к девяти эпиграммам, отобранным для печати, Кантемир указывает, что все эпиграммы, за исключением двух последних («На Леандра, любителя часов» и «На гордость нового дворянина»), были написаны «в Москве 1730 году». Но это свидетельство несомненно нуждается в уточнении. Так, например, в число первых семи эпиграмм, написанных, по словам Кантемира, в 1730 г., входит VI эпиграмма («Хроностическая на коронацию Петра II»), которая безусловно была написана ранее, до 1730 г.[1]
О последних двух эпиграммах (VIII и IX), названных выше, известно лишь, что они не были написаны «в Москве 1730 году». Но где и когда написаны? Судя по тому, что Кантемир, подготовляя Курбатовскую рукопись, не включил в нее указанные две эпиграммы, можно допустить, что они были написаны после 1740 г. О датировке остальных эпиграмм, не вошедших в сборник, подготовленный Кантемиром для печати, см. в примечаниях к отдельным эпиграммам.
В Курбатовской рукописи Кантемир писал по поводу своих эпиграмм: «В них нет ничего приметного, кроме новости своей, понеже до сих пор на нашем языке, чаю, епиграммы не писаны». Продиктованная авторской скромностью, эта характеристика, однако, верно отражает объективный исторический факт: эпиграммы Кантемира — действительно первые в русской поэзии опыты в этом жанре.
I. На самолюбца (стр. 233).
II. На икону святого Петра (стр. 233).
III. Ha Брута(стр. 233).
IV. На старуху Лиду (стр. 234).
V. О прихотливом женихе (стр. 234). Впервые — изд. 1762 г.
VI. Хроностическая на коронацию Петра II (стр. 234). Впервые — изд. 1762 г. Эпиграмма по форме представляет хроностих. Выделенные шрифтом буквы первого стиха по старославянскому обозначению имеют и числовое значение (в алфавитном порядке: а — 1; в — 2; д — 4; е — 5; и — 8; i — 10; к — 20; л — 30; н — 50; п — 80; р — 100; с — 200; т — 300) и в сумме составляют 1728 — год коронации Петра II. По всей вероятности, в этом году эпиграмма и была написана, хотя Кантемир и включал ее в группу эпиграмм, созданных в 1730 г. Коронация Петра II состоялась 25 февраля 1728 г., а 18 января 1730 г. он внезапно скончался, так что во вторую годовщину коронации Петра II уже не было в живых, между тем в эпиграмме о нем речь идет как о царствующем. В день коронации Петра II Кантемир был пожалован в подпоручики. Это, по-видимому, и побудило Кантемира в знак благодарности написать хроностих.
VII. К читателям сатир (стр. 234). Впервые — изд. 1762 г. В списках первоначальной редакции помещена перед III сатирой. Третья строка здесь читается: «И аще не нравен слог и вам досаждает».
Ст. 1.
VIII. На Леандра, любителя часов (стр. 234).
IX. На гордого нового дворянина (стр. 235). Впервые — изд. 1762 г.
Сатирик к читателю (стр. 237). Впервые — изд. Ефремова. В изд. Ефремова эпиграмма приписана Феофилу Кролику и помещена среди его стихов, обращенных к Кантемиру. Т. Глаголева, однако, привела убедительные доводы в пользу авторства Кантемира (Материалы, стр. 55–56). В списках заглавие варьируется: «Сатира <Сатир?> к читателю», «Автор к читателю», «К читателю», «Той же сатирик к читателю». В ранних списках эпиграмма встречается только на русском языке (например, в списке БАН, ф. 1, оп. 1, № 22), в более поздних — на латинском и русском. Вот ее латинский текст:
Возможно, что именно Кролик перевел эпиграмму на латинский язык, почему она и попала в число его латинских стихов, посвященных Кантемиру. Судя по тому, что эпиграмма находится в названном выше списке, заключающем одну только сатиру в самой ранней редакции текста, время создания эпиграммы следует отнести к концу 1729 г., когда была написана сама сатира. Ср. содержание эпиграммы с предисловием к I сатире в первоначальной редакции (стр. 361), а также с примечанием к ст. 70 сатиры IV в первоначальной редакции (стр. 514).
Автор о себе (эпиграмма I)(стр. 237). Впервые — изд. Ефремова, по неисправному списку. А. Родосский в 1894 г. опубликовал (Описание, стр. 233) текст эпиграммы по другому списку, уточнив чтение последнего стиха: по-галльски вместо по-польски. Т. Глаголева, исследовав ряд списков, напечатала (Материалы, стр. 54) исправный текст эпиграммы, уточнив попутно и чтение третьего стиха: «Да верна. Ума хоть пределы узки» (вместо «Да, верно, ума хоть пределы узки»). Печатается по публикации Т. Глаголевой и сверена со списками, содержащими сатиры Кантемира в первоначальной редакции. В стихе 4 в некоторых списках встречаются еще чтения: «по-галански», «по-италски». Первое чтение (как и «по-польски») бессмысленно и должно быть отвергнуто. Что касается варианта «по-италски», то в печати высказывалось мнение, будто оно, возможно, дает правильное чтение спорного стиха (Записки Отдела рукописей Библиотеки им. В. И. Ленина, вып. 11. М., 1950, стр. 99). Однако это мнение нельзя признать обоснованным. Если принять чтение «по-италски», то содержание стиха 4 надо связать с именем Горация, но последнего Кантемир всегда именует латинским (или римским) стихотворцем, равно как и язык его сочинений — латинским, а не «италским». Этой последней формы Кантемир вообще не употребляет. У него встречается форма «италиянский», но применительно к современному языку Италии, а не языку древних римлян. Кроме того, чтение «по-италски» портит стих: вместо одиннадцати слогов в нем оказывается двенадцать. Правильным является чтение «по-галльски», т. е. по-французски, что естественно связывается с первой строкой: «занял у француза». В ряде списков имя последнего расшифровывается на полях следующим примечанием: «У Боало, сатирика французского, который много с Горация имитовал». В одном списке эпиграмма озаглавлена: «На свое сочинение». Обычно в списках помещена перед I сатирой (в первоначальной редакции). Написана в 1730 г. В сборник, подготовленный Кантемиром для печати, не вошла.
Автор о себе (эпиграмма II) (стр. 237). Впервые — изд. Ефремова, не совсем точно. Поправка сделана Т. Глаголевой (Материалы, стр. 54). Эпиграмма в списках обычно помещается перед текстом первой сатиры. В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошла. Для датировки эпиграммы следует учесть следующие обстоятельства. Первые (по крайней мере, две) сатиры Кантемира распространялись анонимно. Но Феофан Прокопович, прочитав I сатиру, по свидетельству Кантемира, «ее везде с похвалами стихотворцу рассеял и, тем не доволен, возвращая ее, приложил похвальные сочинителю стихи...». Ясно, что после этих действий Прокоповича имя автора сатиры стало известно, и писать эпиграммы, намекающие на его личность, уже не имело смысла. «Похвальные сочинителю стихи» — это приветственные октавы Прокоповича «Не знаю, кто ты, пророче рогатый». Как было указано выше, в примечаниях к I сатире, стихи Ф. Прокоповича датируются апрелем 1730 г. Все это даст основание отнести создание данной и следующей эпиграмм либо к самому концу 1729 г., либо к началу 1730 г. (не позже апреля).
Автор о себе (эпиграмма III) (стр. 237). Впервые опубликована Е. В. Петуховым (Заметки, стр. 20). Т. Глаголева, не зная об этой публикации, напечатала эпиграмму, полагая, что делает это впервые (Материалы, стр. 54–55). Текст выверен по спискам, содержащим первоначальную редакцию сатир Кантемира. Встречается в немногих списках, где обычно следует после двух предыдущих эпиграмм перед I сатирой. В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошла. О датировке см. предыдущее примечание.
Ст. 4.
Ст. 5.
Ст. 6.
К читателям (стр. 238). Впервые — изд. Ефремова. Текст выверен по спискам первоначальной редакции сатир, где эпиграмма помещена перед IV сатирой. В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошла. Эпиграмма написана в 1731 г., тогда же, когда и названная сатира.
На Езопа (стр. 238). Впервые — «Русский архив», 1865, № 10–11, стр. 358. Варианты и уточнения приводятся у Е. В. Петухова (Заметки, стр. 20–21) и у Т. Глаголевой (Материалы, стр. 57). Текст выверен по спискам, содержащим произведения Кантемира в первоначальной редакции. В сборник, предназначенный автором для печати, не вошла. Написана в 1730–1731 гг. В некоторых списках в стихе 8 встречается вариант: «много дум исправил».
Петрида (стр. 241). Впервые напечатана Н. С. Тихонравовым (Летописи, т. 1, отд. III, стр. 16–22). Более точно — изд. Ефремова. Текст выправлен по спискам, хранящимся в ГПБ (Q, XIV, 6 и A, IV/8). В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошла. Первая книга была написана в 1730 г. (между мартом и августом). Поэма о Петре осталась неоконченной, хотя мысль о продолжении ее занимала Кантемира впоследствии. Подобное намерение у него, в частности, появилось в конце 1731 г., когда решился вопрос о его назначении резидентом в Англию. Об этом сохранилось свидетельство Кантемира. «Сатирик наш, — говорится в примечании к первоначальной редакции V сатиры, — по окончании своей четвертой сатиры намерен был, оставя сей стихов род, употребить время свое, которое ему до отъезду в чужие краи оставалося, на продолжение
Ст. 2.
Ст. 6.
Ст. 7.
Ст. 17–18. Музы! если иным вольно призывать вас на помощь, то у меня более всех достаточно причин требовать того же.
Ст. 21.
Ст. 32.
Ст. 37.
Ст. 60.
Ст. 79.
Ст. 82.
Ст. 93.
Ст. 94–100. Петр I скончался зимою (25 января 1725 г.).
Ст. 110.
Ст. 112.
Ст. 118.
Ст. 128.
Ст. 134.
Ст. 157.
Ст. 170.
Ст. 180–181.
Ст. 184.
Ст. 185–186. Речь идет о Неве.
Ст. 193.
Ст. 197.
Ст. 199–200.
Ст. 204.
Ст. 209–210.
Ст. 217.
Читателю (стр. 251). Впервые — изд. Ефремова, по тексту которого воспроизводится в настоящем издании. В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошло. В 1726 г. Кантемир перевел с французского языка сатирическое описание Парижа, поместив в конце перевода данное стихотворное обращение к читателю. Полное заглавие перевода: «Перевод с итальянского на французский язык некоего итальянского письма, содержащего утешное критическое описание Парижа и французов, писанного от некоего сицилианца к своему приятелю. На славянороссийский язык переведено с французского в царствующем С.-Петербурге, лета господня 1726 г.». Письмо это — первый опыт Кантемира в переводе с французского. Судя по стихотворному обращению к читателю, можно предположить, что Кантемир намеревался опубликовать свой перевод. Стихотворение, как и перевод, датируется 1726 г. Это самое раннее из известных нам стихотворных произведений Кантемира.
Metaphrasis ps. 36 (стр. 252). Впервые — изд. Ефремова. В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошло. Стихотворными переложениями псалмов занимались многие русские поэты XVII — XIX веков (Симеон Полоцкий, Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, Херасков, Державин, Ф. Глинка и др.). Содержание псалмов, при соответствующем его истолковании, предоставляло широкие возможности для обличения социальных язв современной действительности. К тому же авторитет духовного источника служил известной защитой для поэтов, использовавших «гражданские» мотивы псалмов для воплощения своих идейных замыслов. Всеми этими возможностями воспользовался и Кантемир, предприняв переложение двух псалмов — 36 и 72 (см. ниже). Общим мотивом обоих псалмов, усиленным в переложении сатирика, является убеждение в непрочности благ и недолговечности успехов, основанных на неправедных действиях, вера в конечное торжество добродетели и справедливости. Но этот отвлеченный морализаторский смысл псалмов связывается Кантемиром с конкретными политическими событиями — с попытками членов Верховного тайного совета узурпировать власть в стране. Несомненно также, что в переложениях отразились и чувства, испытанные Кантемиром в связи с несправедливостью, учиненной по отношению к нему верховниками при разборе дела об отцовском наследстве. Переложения эти, по-видимому, были созданы во второй половине 1730 г., после ликвидации «затейки» верховников. В самом этом историческом факте Кантемир увидел подтверждение идеи, заложенной в псалмах, — идеи о неизбежном возмездии, ожидающем тех, кто несправедливым путем присваивает себе не принадлежащие им по праву богатство, власть, славу.
Ст. 26.
Ст. 32.
Ст. 53.
Ст. 55.
Ст. 73.
Metaphrasis ps. 72 (стр. 255). Впервые — изд. Ефремова. Текст исправлен по спискам, хранящимся в ГПБ. В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошло. См. также примечания к предыдущему произведению.
Ст. 7.
Ст. 47.
Ст. 66.
Ст. 78.
Ст. 95.
Ст. 98.
Ст. 115.
Ст. 129.
Ст. 131.
Ст. 136.
Ст. 143–144.
Ст. 155.
Ст. 166.
Ст. 167.
Ст. 170.
Ст. 171–172.
Ст. 175.
<Благодарительные стихи Феофану Прокоповичу> («Устами ты обязал меня и рукою...») (стр. 260). Впервые — изд. 1762 г. Стихи написаны в ответ на стихотворение Ф. Прокоповича «Не знаю, кто ты, пророче рогатый...» (см. стр. 442) и были предпосланы III сатире, посвященной также Ф. Прокоповичу (см. авторские примечания к данной сатире).
Epodos Consolatoria... (стр. 261). Впервые полностью напечатан Н. С. Тихонравовым (Летописи, т. 5, отд. III, стр. 38–41). Более точно — изд. Ефремова. Текст исправлен по спискам, хранящимся в ГПБ. В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошел. Эпод написан в ответ на элегию Феофана Прокоповича «Плачет пастушок в долгом ненастьи»:
Элегия была написана Ф. Прокоповичем в январе 1730 г. в период господства реакционной клики верховников, когда его политическое положение серьезно пошатнулось, а враги торжествовали победу. «День пятый», о котором упоминается в элегии, — это пятый год со дня смерти Петра I. В ответном стихотворении Кантемир утешает Прокоповича (изображенного в образе пастуха Пимена), ссылаясь на наступившие политические перемены — ликвидацию олигархической власти верховников и восстановление самодержавного правления в лице Анны Иоанновны. Стихотворение насыщено многочисленными намеками на политические события, связанные с переворотом 25 февраля 1730 г. После переворота положение Прокоповича резко изменилось к лучшему, тогда как в судьбе Кантемира на первых порах существенных перемен не произошло. Отсюда заявление Кантемира: «Меж пастушками брожу единый несчастливый», жалобы его на то, что он лишен «стадца», «хижины» и «нивы», не имеет «льготы нимало». Согласно традиционному мнению, создание «Epodos Consolatoria» приурочивается обычно к началу 1730 г. (до переворота 25 февраля). Мнение это ошибочно. В действительности стихи Кантемира, как явствует из всего их содержания, были написаны после февральских событий 1730 г. Во всяком случае, в них упоминается коронация Анны Иоанновны, состоявшаяся 28 апреля 1730 г. С другой стороны, 20 декабря вышел именной указ императрицы о пожаловании детям покойного молдавского господаря (в том числе и Антиоху) имений в Нижегородском и Брянском уездах в вечное владение. После этого указа Кантемир вряд ли мог жаловаться на то, что не имеет «льготы нимало». Все это дает основание утверждать, что «Epodos Consolatoria» написан в период с мая до середины декабря 1730 г. (скорее всего в мае; см. ниже примечание к ст. 61). Эподом в античной поэзии называлось стихотворение, в котором длинный стих чередовался с коротким. «Эпод» Кантемира построен на чередовании десятисложного стиха с четырехсложным.
Ст. 13.
Ст. 16.
Ст. 20.
Ст. 49–50.
Ст. 61.
Ст. 65.
Ст. 81.
Ст. 87–88.
Ст. 90.
Ст. 97.
Ст. 125–126.
Речь к императрице Анне Иоанновне (стр. 266). Впервые напечатана К. Калайдовичем в изд.: «Сочинения в прозе и стихах. Труды Общества любителей российской словесности при имп. Московском университете», ч. III. М., 1823, стр. 98–106. В изд. Ефремова воспроизведен более исправный список. Важные уточнения и дополнения сделаны Е. Петуховым (Заметки, стр. 18) и Т. Глаголевой (Материалы, стр. 46). Текст выверен и исправлен по спискам, хранящимся в ГПБ, ИРЛИ. В сборник, подготовленный Кантемиром для печати, не вошла. «Речь» написана в подражание Буало («Discours au Roi»), но совершенно самостоятельна по своему содержанию и тесно связана с обстоятельствами литературной деятельности Кантемира-сатирика. «Речь» была написана в июне 1731 г., после создания IV сатиры. Законченные к этому времени четыре сатиры Кантемир намеревался издать вместе с другими своими сочинениями. Выступление в печати должно было представить его поэтом преимущественно сатирического направления. Кантемир ясно сознавал опасность, которую навлекал на себя столь «неблагонадежным» уклоном своего творчества (см., например, признания на этот счет в IV сатире). Чтобы предохранить себя от неблагоприятных последствий, Кантемир хотел добиться разрешения на издание от самой императрицы, полагая, что такое разрешение послужило бы ему щитом против всяческих нападок и происков его врагов. Расчет этот осложнялся, однако, тем обстоятельством, что сама Анна Иоанновна и ее ближайшее окружение с подозрением относились к Кантемиру, в творчестве которого явственно обнаруживалось пристрастие к сатирическому жанру и полное пренебрежение к панегирическому. «Речь» и была написана Кантемиром с той целью, чтобы оправдать перед императрицей занятую им творческую позицию, защитить свое право на сатирические обличения и вместе с тем рассеять назревавшее обвинение в «злостном» нежелании настроить свою лиру на хвалебный лад в честь императрицы. «Речь» не оказала, однако, желаемого действия на Анну Иоанновну, и Кантемир до самой смерти императрицы (как, впрочем, и позднее) так и не получил разрешения на издание сатир. «Речь» к Анне Иоанновне и переделанное из нее позднее «Словоприношение» Елизавете Первой — своеобразные документы общественно-литературной борьбы Кантемира за сатирическое, т. е. по сути социально-критическое направление в русской литературе.
О жизни спокойной (стр. 270). Впервые опубликовано Т. Глаголевой (Материалы, стр. 61–62). Текст печатается по единственному известному списку (ГПБ, Собр. Вяземского, F, CXXIX). В сборник, подготовленный Кантемиром для печати, не вошло. Авторство Кантемира подробно доказывается в упомянутой статье Т. Глаголевой. Стихотворение написано не позже 1740 г. После этого времени у Кантемира не встречаются силлабические стихи с неупорядоченным предцезурным ударением, какими написано данное стихотворение. По содержанию оно связано с VI сатирой, с философскими письмами и рядом других произведений Кантемира.
Ст. 1.
Ст. 41.
Ст. 44.
Ст. 51.
Ст. 53.
О спящей своей полюбовнице (стр. 272). Впервые — изд. Ефремова. Текст печатается по авторизованному списку (ГПБ, Собр. Погодина, № 2023). В списке это стихотворение следует за переводами 55 песен Анакреонта. Перед заглавием указано: «Песня переводчикова в подражание Анакреонту». Написана между 1736 и 1743 гг. В эти годы Кантемир трудился над переводом сборника анакреонтических стихотворений.
Ст. 1.
Ст. 9.
Ст. 11.
Словоприношение к императрице Елисавете Первой (стр. 273). Впервые — изд. 1762 г. В изд. Ефремова неточно передано заглавие стихотворения («Елисавете Первой...»). Печатается с исправлениями, по Академическому списку, где оно помещено в вводной группе произведений (после приветственных стихов Прокоповича и Кролика, предваряя «Предисловие на сатиры»). «Словоприношение» является переделкой «Речи» к Анне Иоанновне (см. примечание к «Речи», стр. 479).
В 1740 г., предприняв незадолго до смерти Анны Иоанновны новую попытку издать сатиры, Кантемир переделал названную «Речь» в «Дедикацию сатир». «Дедикация» не сохранилась, название ее известно лишь по уцелевшей части оглавления Курбатовской рукописи, но А. Ф. Мерзляков, знавший рукопись в более полном составе, свидетельствует, что это посвятительное стихотворение первоначально было адресовано Анне Иоанновне, но затем обращено к Елизавете Петровне, что видно из собственноручной правки Кантемира. В письме Кантемира к М. Воронцову от 3/14 марта 1743 г. содержится очень ценное замечание относительно «Словоприношения», раскрывающее тактический замысел произведения. Заявляя Воронцову, что предоставляет самой императрице решить вопрос об опубликовании сатир, Кантемир пишет: «Я их <сатиры> сочинил в одном том намерении, чтоб, охуляя злонравие, подать охоту злонравным исправляться; и столь то мое намерение невинное, что потому смелость принял самой ея имп. величеству оной мой трудок приписать речью, которая в начале книжицы найдется» (Архив Воронцова, стр. 357). Так же как в свое время «Речь к императрице Анне Иоанновне», «Словоприношение к императрице Елисавете Первой» призвано было доказать «невинность» намерений сатирика и содействовать получению «высочайшей аппробации» на издание сатир. «Словоприношение» было написано в начале 1742 г. Окончательный текст определился к началу 1743 г.
Елисавете Первой (стр. 277). Впервые — изд. Ефремова. Печатается по авторизованному списку, хранящемуся в ГПБ. В стихотворении Кантемир посвящает Елизавете Петровне свой перевод писем Горация (см. ниже, стр. 487). Написано не ранее марта 1743 г. Это видно из того, что в авторских примечаниях говорится о трех книжках, которые уже прежде были Кантемиром «приписаны» императрице. Три книжки — это: 1) Сборник сатир и других оригинальных сочинений Кантемира (предсмертный сборник); 2) Перевод анакреонтических произведений и 3) Перевод истории Юстина. Все три книжки Кантемир посвятил Елизавете и отправил их из Парижа в Россию в марте 1743 г. (см. Архив Воронцова, стр. 357).
<Стихи из философских писем> («Почитаю здесь закон, повинуясь правам...») (стр. 279). Впервые — изд. Ефремова. В сборник, предназначенный Кантемиром для печати, не вошло. Стихотворение служит поэтическим заключением к одиннадцати философским письмам Кантемира (в изд. Ефремова они произвольно названы: «Письма о природе и человеке»). Точно датировать философские письма, а с ними и стихотворение — затруднительно. Единственным хронологическим признаком здесь служит тот факт, что в стихотворении Кантемир не применяет уже старых правил силлабического стихосложения. Отсюда можно заключить, что стихотворение написано между 1740 и 1744 гг. Оно представляет единственный пример силлабо-тонического построения тринадцатисложного стиха в поэзии Кантемира.
Стихи на французском языке (стр. 280). В настоящее время известно два стихотворения, написанных Кантемиром на французском языке. Впервые - сб. Élite de poësies fugitives, à Londres (Paris), 1764, t. II, p. 69 и t. III, p. 13. Одно из них — мадригал герцогине д'Эгийон, — как установил А. Мазон, было перепечатано также в «Nouvelle bibliothèque de ville et de campagne», t. VI. Genève, 1788, p. 73. В научный оборот стихотворения введены Гр. Лозинским (Grégoire Lozinskij. Le prince Antioch Cantemir, poète français. — «Revue des études slaves», t. V. 1925, f. 3 et. 4, p. 238–243). Печатается по статье Лозинского. Герцогиня д'Эгийон — приятельница Кантемира. В салоне д’Эгийон собирались выдающиеся деятели французской культуры, группировавшиеся вокруг Монтескье. Вместе с Монтескье она содействовала изданию французского перевода сатир Кантемира. Автор перевода и близкий друг Кантемира Октавиан Гуаско посвятил герцогине д’Эгийон [1] свой перевод сатир и написанный им биографический очерк о Кантемире. В посвящении Гуаско ссылается на тесную дружбу, связывающую д’Эгийон с русским сатириком. Французская исследовательница М. Эрар, характеризуя отношения Кантемира и д’Эгийон, пишет следующее: «Что касается герцогини д’Эгийон, той, которую называли «доброй герцогиней», «толстой герцогиней», чей ум, по выражению ее подруги м-м дю Деффан, был «так же уродлив, как черты ее лица, и так же бросался в глаза», то она, благодаря своей порывистости, стремительности, своей доброте, более чем-кто либо другой была способна сломить сдержанность Кантемира и весело принять мадригал, которым другая женщина, быть может, и не удовлетворилась бы полностью» (M. Ehrhard. Le prince Cantemir à Paris. Paris, 1938, p. 199–200).
Песня («Житье — море неспокойно...») (стр. 281). Впервые напечатана Т. Глаголевой (Материалы, стр. 58–59). Встречается в различных вариантах во многих списках 30–60-х годов XVIII века (например, ГПБ, Q, XIV, 19; ГПБ, Собр. Вяземского, Q, CXXXVIII; БАН, ф. 25, оп. 7, № 14; ГИМ, 3973 и др.). Печатается по списку ГПБ, Q, XIV, 19 (с исправлениями по тексту других списков). Предположение об авторстве Кантемира впервые высказала Т. Глаголева в названной статье.
Стихи на желающих чести при дворе (стр. 282). Впервые опубликовано В. Г. Дружининым в статье «Три неизвестные произведения князя Антиоха Кантемира» (ЖМНП, 1887, кн. 12, стр. 194–204). Печатается с исправлениями явных погрешностей. В статье Дружинина, кроме данного стихотворения, было опубликовано и другое, начинающееся строкой: «Державнейший монарх, твой секретарь трудился». Оба произведения автор статьи приписал Кантемиру, но, как доказал П. Н. Берков, последнее стихотворение представляет русский перевод немецких стихов Ганке и не имеет никакого отношения к русскому сатирику (П. Н. Берков. Из истории русской поэзии первой трети XVIII века. — Сб. «XVIII век», вып. I. М. — Л., 1935, стр. 78). Нельзя считать бесспорно решенным и вопрос о принадлежности сатирику комментируемых здесь стихов. Стилистические и языковые особенности их заставляют серьезно сомневаться в этом.
«Невелик хотя удел, но живу спокоен...» (стр. 288). Печатается по «Собранию разных песен» М. Д. Чулкова. СПб., 1913, стр. 145–146. Указана А. В. Позднеевым. Приписывается Кантемиру предположительно. По содержанию и общей идее песня близка к VI сатире Кантемира и особенно к стихотворению, заключающему его философские письма («Почитаю здесь закон, повинуясь правам»). Стихотворение это и песня, кроме того, сходны по особенностям стихосложения. Последнее обстоятельство тем более разительно, что названное стихотворение, как уже указывалось, — единственный образчик силлабо-тонической организации тринадцатисложного стиха в поэзии Кантемира.
«Света лукавства и беды злые...» (стр. 289). Текст песни сообщен составителю А. В. Позднеевым. Песня известна в шести вариантах. Печатается по списку ГИМ, 3134. По содержанию песня близка к VI сатире и ряду других произведений сатирика. Об авторстве Кантемира говорит и встречающаяся в песне форма «трожды», распространенная в его сочинениях, а также выражение «малым доволен» (ср. ст. 1 сатиры VI: «Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен»). Последнее обстоятельство особенно важно. Дело в том, что VI сатира могла стать известной в России не ранее 1743 г., когда Кантемир прислал из Парижа предсмертный сборник своих сочинений. Между тем данная песня встречается в списках, относящихся к более раннему времени. Это исключает возможность использования кантемировского оборота кем-либо из его подражателей (если допустить, что сходство вызвано подражанием VI сатире).
Впервые полностью — изд. Ефремова. Кантемир перевел 55 песен, приписывавшихся вплоть до XVIII века древнегреческому поэту Анакреонту (VI век до н. э.). Как установлено было впоследствии, песни эти в действительности принадлежат не самому Анакреонту, а его последователям и подражателям позднеантичной эпохи. Кантемир не мог еще этого знать и полагал, что переводит подлинные произведения древнегреческого поэта. В предисловии к книге своих переводов Кантемир писал: «...общее о Анакреонте доброе мнение побудило меня сообщить его и нашему народу через русский перевод. Старался я в сем труде сколь можно ближе его простоте следовать; стихи без рифм употребил, чтоб можно было ближе подлинника держаться». В качестве основного источника Кантемир использовал греческий текст изд. Дасье (M-me Dacier) — одного из лучших комментированных изданий Анакреонта в XVIII веке. В рукописи (ГПБ, Собр. Погодина, № 2023) книга озаглавлена: «Анакреонта Тиейца песни с греческого переведены и потребными историческими примечаниями изъяснены трудами князя Антиоха Кантемира в Лондоне 1736 г.». Поставленная здесь дата служит, видимо, указанием на начало работы. Судя по ряду данных, перевод был завершен в 1742 г. В марте 1743 г. Кантемир отправил рукописную книгу своих переводов из Анакреонта М. Л. Воронцову с просьбой поднести эту книгу вместе с двумя другими Елизавете Петровне, которой все они были посвящены. Кантемир первым перевел сборник анакреонтических произведений на русский язык. Вслед за ним переводами из этого сборника занимались многие поэты, начиная от Ломоносова вплоть до Пушкина, Мея и других поэтов XIX и XX веков. Впрочем, непосредственного влияния на литературную традицию переводы Кантемира не оказали, так как более столетия оставались неизвестными. В настоящем издании представлены избранные переводы. Текст их выверен по названному выше списку из Собр. Погодина (ГПБ). Ниже приводятся наиболее существенные места из примечаний Кантемира к переводам.
<Тексты примечаний Кантемира перенесены в тексты переводов —
Впервые полностью — изд. Ефремова. Избранные переводы печатаются по этому изданию, с поправками по списку, хранящемуся в ГПБ. Римский поэт Гораций (Квинт Гораций Флакк; 65–8 гг. до н. э.) был одним из любимейших писателей Кантемира. «Между всеми древними латинскими стихотворцами, я чаю, Гораций одержит первейшее место», — писал Кантемир, отмечая, что «творения Горация... и через семнадцать веков при всех ученых людях во всех почти народах заслужили себе многое почтение». Гораций привлекал Кантемира многими сторонами своего творчества. Как автор сатир, Гораций, наряду с Ювеналом и Буало, оказал значительное влияние на русского сатирика. Хорошо знал и высоко ценил Кантемир оды римского поэта. Наконец, послания Горация особо привлекли внимание Кантемира, и он взялся за перевод их на русский язык. Мотивируя выбор для перевода именно этих произведений, Кантемир ссылался на то, что послания (или, как он их называет, письма) Горация «больше всех его других сочинений обильны нравоучением». Кантемир перевел 22 письма — всего около 2000 стихов. Все письма снабжены подробным, тщательно выполненным комментарием, свидетельствующим о большой филологической культуре Кантемира, о превосходном знании и тонком понимании творчества римского поэта. Над переводом Кантемир трудился несколько лет. К 1740 г. он закончил перевод 10 писем и в том же году отправил их в Россию, в Академию наук. В 1744 г. перевод этих писем вместе со стиховедческим трактатом Кантемира «Письмо Харитона Макентина» были изданы в одной книге. Перевод всех писем был выполнен, как это указано в заглавии сохранившейся рукописи, в «Париже 1742 году». Полностью перевод увидел свет только в 1867 г. в изд. Ефремова. Свой переводной труд Кантемир посвятил Елизавете Петровне, написав по этому случаю стихотворное посвящение (см. в настоящем издании стр. 277). Переводам было предпослано специальное предисловие (из него выше цитировались суждения Кантемира о Горации и его сочинениях), а также краткое «Житие Квинта Горация Флакка» — едва ли не первый опыт критико-биографического портрета в новой русской литературе. Кантемир стремился как можно ближе держаться оригинала, идя на то, чтобы во многих местах, как он сам говорит, «переводить Горация слово от слова». Последнее делалось с тем расчетом, что переводом будут пользоваться не только читатели, не знающие латыни, но и те, «кои учатся латинскому языку и желают подлинник совершенно выразуметь». Из тех же соображений, «чтоб по близку держаться первоначального», Кантемир перевел письма Горация «на стихи без рифм», т. е. белыми стихами (в своем стиховедческом трактате Кантемир называет их «свободными»). Белые стихи интересовали Кантемира не только с точки зрения их близости к античной версификации (античное стихосложение не знало рифмы), но и по мотивам принципиального характера, имеющим отношение к судьбе русского стихосложения. В европейской стиховедческой литературе времен Кантемира шли горячие споры по поводу того, возможны ли в поэзии нового времени стихи без рифм. Вопреки позиции французских стиховедов, отрицавших такую возможность, Кантемир, ссылаясь на опыт итальянской и английской поэзии, положительно решал этот вопрос. Переводы из Горация (и Анакреонта), кроме своего общекультурного значения, имели значение и специальное: они призваны были практически подтвердить тезис Кантемира о том, «что в сочинении стихов наших можно и без рифмы обойтися». Для разъяснения малопонятных мест текста ниже приводятся отрывки из примечаний Кантемира.
<Тексты примечаний Кантемира перенесены в тексты переводов —
Впервые опубликованы Т. Глаголевой (Материалы, стр. 67–85). Известны в единственном списке (ГПБ, Собр. Вяземского, F, CXXIX), по которому печатается в настоящем издании. Явные ошибки исправлены. Интересен состав списка. На вкладных листах отличной от всего списка бумаги помещены отрывки из азбуки Кариона Истомина; открывается список азбуками (калмыкская, армянская, еврейская и др.); далее следует пять сатир Кантемира в первоначальной редакции. За ними — переводы из Буало («Речь к королю» и первые четыре сатиры), сатира «На Зоила» (в списке она обозначена V сатирой и, видимо, воспринималась переписчиком как перевод сатиры Буало), стихотворение «О жизни спокойной». Заключается список «Экспликацией о совести» Дмитрия Кантемира, обращенной в графу Гавриилу Головкину. На л. 59 (новейшей карандашной пагинации) имеется надпись: «Спис. генваря 14-д. 1746 года». «Этот список, — писала Т. Глаголева, — является для нас одним из наиболее интересных в виду того, что содержит совершенно неизвестные, как переводные, так и оригинальные, произведения, которые непосредственно примыкают к сатирам Кантемира и, очевидно, считались принадлежащими его перу» (Материалы, стр. 4). Приписывая переводы из Буало Кантемиру, Т. Глаголева оговорила, что делает это «предположительно». Но вопрос может быть решен более определенно. Сопоставляя стихи Кантемира, восходящие к Буало, с соответствующими стихами из переводов, обнаруживаем поразительное сходство. Например: [...]
Ср. также перевод ст. 133–134 сатиры I Буало:
с известными стихами из I сатиры Кантемира (первонач. ред., ст. 153–154; окончат. ред., ст. 165–166).
Это сходство нельзя объяснить тем, что и Кантемир и переводчик (если допустить, что это разные лица) пользовались одним оригиналом. Степень совпадения здесь (особенно в первом примере) превосходит обычное сходство двух самостоятельных переводов одного и того же оригинала. Показателен и следующий факт: в ряде случаев имена, упоминаемые во французском оригинале (например, в I сатире — George, Jaquin), заменены другими, встречающимися в сатирах Кантемира (Фабиус, Тулий). Важно обратить внимание и на своеобразное написание второй части фамилии Буало — «Деспро» (ср. Despréaux), какое встречается в примечаниях к переводу «Речи королю» и в примечаниях Кантемира к ст. 54 сатиры IV (окончат. ред.). У современников Кантемира обычно было принято написание «Депро» (см. у Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова) или же «Депрео».
В тех же примечаниях к переводу «Речи королю» (см. ниже, примечание к ст. 4) содержится характеристика Буало, совпадающая с той, которую Кантемир дает французскому сатирику в примечании к ст. 54 сатиры IV (окончат, ред.): «В подражании древних стихотворцев весьма удачлив. Сатиры и письма его, нашего стихотворца лучшая забава и предводители, соравняться могут тем, которыми древность хвастает» (в первонач. ред.: «Сатиры и письма его, если не превосходят всех тех, которыми древность хвастает, подлинно соравняться им могут»). Наконец, характер и структура примечаний переводчика к «Речи королю» весьма близки к примечаниям Кантемира и обнаруживают глубокую филологическую культуру, свойственную русскому сатирику. Все это вместе взятое позволяет заключить, что переводы из Буало принадлежат именно Кантемиру.
Работа над переводом Буало несомненно относится к раннему периоду творчества Кантемира, по всей вероятности к 1727–1729 гг. Перевод остался незавершенным. Кантемир успел перевести только «Речь королю» и четыре первые сатиры Буало, а прокомментировать — и то не до конца — одну только «Речь».
Приводим сохранившееся начало «Примечания» к «Речи королю»:
<Текст примечаний Кантемира перенесен в текст перевода —
О двух любвях (стр. 355). «Les deux amours». Впервые — Архив Воронцова (стр. 372). По тексту этой публикации печатается в настоящем издании. Исправлено лишь явно ошибочное чтение стиха 6. В первопечатном тексте было:«...когда там уж веселится». Перевод этот извлечен из письма Кантемира к М. Воронцову от 6/17 октября 1743 г.
<Драматический отрывок>(стр. 356). Впервые — изд. Ефремова, по тексту которого и воспроизводится в настоящем издании. Отрывок записан в календаре Кантемира на 1728 г. на обороте майского листка (от 17 по 30 мая). На этом основании отрывок датируется приблизительно маем — июнем 1728 г. Отрывок представляет собой начало перевода какой-то французской комедии. Об этом говорят имена героев, традиционные для французских комедий XVIII века; французское обозначение: «Acte I». Наконец, поправки, внесенные Кантемиром в текст отрывка, также свидетельствуют о переводном характере последнего. (Поправки см. в изд. Ефремова, т. 2, стр. 347–348.)
До появления изд. 1762 г. сатиры Кантемира распространялись в списках. Рукописные сборники и первое издание значительно разнятся между собой как по составу, так и по тексту. Рукописные сборники включают обычно пять сатир (I—V); в первом издании их восемь; трех последних в списках недостает. Все рукописные сатиры короче соответствующих печатных, причем разница колеблется от десятков стихов до сотен. Весьма существенно разнятся рукописные сатиры от печатных в идейном, стилистическом и языковом отношениях. Отлично и стихосложение: первые написаны обычным силлабическим тринадцатисложником; вторые — тонизированной силлабикой, по правилам, изложенным в «Письме Харитона Макентина». В списках сатиры сопровождаются специальными предисловиями (например, I, II, V); в изд. 1762 г. имеется общее предисловие к сатирам, но нет предисловий к отдельным произведениям. В списках сатиры предваряются «Речью к императрице Анне Иоанновне»; в изд. 1762 г. им предшествует «Словоприношение к императрице Елисавете Первой». Уже эта далеко не полная сравнительная характеристика свидетельствует о том, что рукописные сборники содержат особую редакцию сатирического цикла Кантемира. После выхода изд. 1762 г. рукописная традиция вскоре угасла, и в течение столетия о ней почти ничего не было известно. Только в 1858 г. А. Н. Афанасьев опубликовал (БЗ, 1858, т. 1, стр. 592–603) отрывки из рукописного цикла сатир, а в 1867 г. этот цикл был впервые полностью воспроизведен в изд. Ефремова. По почину Афанасьева, закрепленному в изд. Ефремова, текст рукописного цикла стали именовать первоначальной редакцией сатир. С тех пор и до настоящего времени принято считать, что первые пять сатир имели две редакции текста: первоначальную и окончательную (известную уже давно по печатным изданиям). Однако более детальное изучение рукописного наследия Кантемира свидетельствует о том, что творческая история и история текста сатир является более сложной, чем это обычно изображается в литературе. Составителю настоящего издания удалось обнаружить уникальный список (БАН. ф. 1, оп. 1, № 22), содержащий одну только I сатиру, текст которой несомненно предшествует по времени так называемой «первоначальной» редакции, и притом существенно отличается от последней. Имеются убедительные доказательства, что существовал и более ранний текст II сатиры, также отличавшийся от «первоначальной» редакции, но до нас не дошедший. Из всего этого явствует, что редакция, представленная рукописным циклом пяти сатир, не отражает первоначального их состояния, а является результатом переработки более раннего текста (по крайней мере первых двух сатир), итогом определенного этапа творческой работы Кантемира, завершившегося в конце 1731 г. (Чтобы не вносить разнобой в установившиеся наименования, мы сохраняем за текстом рукописного цикла название первоначальной редакции.) Оказывается также, что между «первоначальной» и окончательной редакциями были еще две посредствующие редакции сатир. Текст этих редакций не сохранился полностью. Судить о них можно по уцелевшим отрывкам, хранящимся среди автографов Кантемира в ГПБ. Как удалось установить, эти отрывки восходят к рукописи, представленной П. А. Курбатовым в 1811 г в Общество любителей российской словесности при Московском университете (почему и названа в настоящем издании Курбатовской рукописью). Т. Глаголева, исследовав известные ей отрывки I, II и V сатир, заключила, что «весь текст сатир представляет собой сочетание первоначальной и окончательной редакций» (Материалы, стр.7). Анализ дополнительных материалов (например, вновь обнаруженного отрывка III сатиры и др.) привел составителя к выводу, что указанные отрывки содержат не одну, как думала Т. Глаголева, а две промежуточные редакции сатир: первая датируется октябрем — ноябрем 1740 г.; вторая — началом 1742 г.
По сравнению с «первоначальной» редакцией в обеих посредствующих редакциях Курбатовской рукописи сатирические обличения приняли более острый характер, критика социальных пороков стала более глубокой и резкой, хотя и не достигла той силы и глубины, как в окончательном тексте. Выявленные три новые редакции сатир — самая ранняя и две промежуточные — дают возможность более полно и детально представить творческую историю сатир и тем самым более конкретно проследить идейно-художественную эволюцию сатирика. Здесь печатается лишь «первоначальная» редакция пяти сатир. Эта редакция, созданная десятью годами ранее окончательной, имеет самостоятельное идейно-художественное значение. Кроме того, следует учесть, что и при жизни Кантемира и почти два десятилетия после его смерти сатиры были известны лишь по тексту рукописного цикла, т. е. в «первоначальной» редакции. Именно в этой редакции (а не в окончательной, лежавшей под спудом до 1762 г.) они оказали непосредственное влияние на современников автора, на литературу и литературный язык. Все это придает так называемой «первоначальной» редакции важное историко-литературное значение и определяет необходимость ее воспроизведения в настоящем издании.
При подготовке текста «первоначальной» редакции к печати встречаются значительные трудности. До нас дошло множество списков этой редакции. Но среди них не сохранилось автографов Кантемира, и нельзя с достоверностью выделить авторизованные списки. В этих условиях весьма сложно установить аутентичный текст. В изд. Ефремова за основу текста взяты списки ГПБ (Q, XIV, 6 и F, XIV, 8). Они действительно относятся к числу наиболее авторитетных. Однако текст их нуждается в исправлениях на основании других списков. В настоящем издании для сверки текстов были использованы, кроме названных двух списков, и другие (например, ГПБ: F, XIV, 3; F, XIV, 70: Q, XIV, 5: Q, XIV, 22; Собр. Вяземского, F, CXXIX: Соф. № 1563: СПб. Д. А.. № 233. ИРЛИ: Р. II, оп. 1. № 128; Р. II. оп. 1, № 130; Р. II, оп. 1, № 133. БАН: ф. 1, оп. 1, № 22; и др.). Авторские «Изъяснения» к «первоначальной» редакции сатир приводятся ниже, в наиболее существенных отрывках, отсутствующих или переработанных в примечаниях к окончательной редакции. При сравнении примечаний обеих редакций особенно заметны изменения, происшедшие в мировоззрении Кантемира.
<Тексты примечаний Кантемира перенесены в тексты сатир —
Впервые, вместе с переводом десяти посланий Горация, — в книге: «Квинта Горация Флакка десять писем первой книги. Переведены с латинских стихов на русские и с примечаниями изъяснены от знатного некоторого охотника до стихотворства с приобщенным при том письмом о сложении русских стихов. В Санкт-Петербурге при имп. Академии наук 1744 года». В настоящем издании исправлены многочисленные опечатки на основании авторизованного списка, хранящегося в ИРЛИ (Р. II, оп. 1, № 135). В списке два заглавия: на первом титульном листе — «Письмо Харитона Макентина, содержащее правила русского стихосложения»; на втором — общеизвестное заглавие. Имя автора, зашифрованное в неточной анаграмме «Харитон Макентин», раскрывается на титульном листе списка прямым указанием: «Сочинение князя Антиоха Кантемира». (Надпись сделана другой рукой и другими чернилами, чем весь список.) Список не датирован. Из дел, хранящихся в Архиве Академии наук, устанавливается, что Н. Ю. Трубецкой, которому Кантемир прислал рукопись «Письма», передал его секретарю Академии наук Сергею Волчкову 16 февраля 1743 г. Тогда же канцелярия Академии, находившаяся под начальством А. К. Нартова, разрешила напечатать «Письмо». По указанию Трубецкого корректуру издания поручили В. К. Тредиаковскому. Еще до этого (в мае 1740 г.) Кантемир прислал Хр. Гроссу свой перевод 10 писем Горация, имея в виду напечатать его в Академии наук. Однако печатание почему-то задержалось. Когда же в Академию поступило «Письмо», его решили опубликовать в качестве приложения к переводу посланий Горация. Издание вышло в свет в середине 1744 г., уже после смерти Кантемира.
Для датировки «Письма» важно учесть, что в нем содержится следующее стихотворение:
В этих стихах имеется в виду рукописная книга сатир и других поэтических произведений, подготовленных Кантемиром для издания. Работа над окончательной редакцией сатир, по собственному признанию автора, была завершена «в конце 1742» г. Если принять во внимание: 1) что 16 февраля 1743 г. «Письмо» уже было передано Трубецким в Академию наук, 2) что в начальных строках «Письма» говорится о высланных «в прошлом годе» книгах, которые дошли до автора «на сей неделе», то следует заключить, что «Письмо» писалось Кантемиром в самом начале 1743 г., а не в 1742 г., как считали А. А. Куник, П. А. Ефремов, В. Я. Стоюнин и ряд других исследователей.
Высказывалось мнение, будто содержащееся в предисловии к «Письму» заявление о получении книги «только на сей неделе», а также «самая форма письма к приятелю, и сам «приятель», и «Харитон Макентин» — только литературная форма, прием» (С. М. Бонди. Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков. В книге: Тредиаковский. Стихотворения. Л., 1935, стр. 101). «Письмо» бесспорно заключает в себе элементы литературной условности, но их не следует преувеличивать. В частности, «приятель», которому адресовано «Письмо», отнюдь не вымышленное, а реальное лицо. Это — «Никита», о котором упоминается в цитированном выше стихотворении, т. е. Никита Юрьевич Трубецкой, давний друг сатирика, интересовавшийся поэзией и, по отзывам последнего, сам писавший «не худые стихи».
Из предисловия явствует, что «Письмо» было написано Кантемиром в ответ на просьбу Трубецкого высказать свои суждения о стиховедческом трактате В. К. Тредиаковского, вышедшем в свет в 1735 г. под названием «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (в предисловии Кантемир неточно передает его заглавие). К тому времени, когда Трубецкой обратился с указанной просьбой, Кантемир уже успел разработать свою систему стихосложения и практически применил ее в окончательной редакции сочинений, включенных в предсмертный сборник. Просьба Трубецкого послужила для Кантемира лишь поводом к изложению разработанной ранее теории, и нет ничего удивительного в том, что он мог сделать это в сравнительно короткий срок. Заметим кстати, что подавляющее большинство параграфов «Письма» прямо соотносится с «определениями», «правилами», «короллариями» трактата Тредиаковского (в «Письме» материал лишь иначе систематизирован). Таким образом, круг вопросов, проблематика «Письма» была предопределена самим «Способом», и это также облегчило задачу Кантемира.
Из сказанного было бы, однако, неправильно сделать вывод, будто только в начале 1743 г. Кантемир впервые познакомился с трактатом Тредиаковского. По всей видимости, трактат был ему известен ранее. Напомним, что он был «приписан», т. е. посвящен «всем высокопочтеннейшим особам, титулами своими превосходнейшим, в российском стихотворстве искуснейшим и в том охотно упражняющимся моим милостивейшим господам». Едва ли нужно доказывать, что в их числе Тредиаковский в первую очередь имел в виду Кантемира, который в самом трактате охарактеризован как «без сомнения главнейший и искуснейший пиита российский». К тому же все изложение правил «героического стиха» строится в трактате Тредиаковского на материале I сатиры Кантемира. Поэтому сомнительно, чтобы Тредиаковский, прилагавший большие усилия к пропаганде созданной им системы стихосложения, не постарался каким-либо образом познакомить с ней Кантемира, с которым он состоял в переписке. О «Новом и кратком способе» Кантемиру мог сообщить до Трубецкого не только автор, но и Иван Ильинский, обучавший в свое время юного Антиоха русскому языку и стихосложению и сам писавший силлабические стихи. Ильинский вместе с Тредиаковским входил в «Российское собрание», созданное при Академии наук. С деятельностью этого собрания связано и написание трактата Тредиаковского. Совершенно невероятно, чтобы Ильинский, постоянно осведомлявший Кантемира о делах в Академии наук и присылавший ему различные книги, обошел молчанием такое важное событие в истории русского стихосложения, как выход в свет «Нового и краткого способа» и не прислал бывшему ученику экземпляр этого сочинения. О возможности более раннего знакомства Кантемира с трактатом Тредиаковского говорит и то обстоятельство, что на практике Кантемир, как уже указывалось, перешел к новым правилам стихосложения прежде, чем изложил их в «Письме Харитона Макентина». Есть все основания полагать, что именно под влиянием «Нового и краткого способа» сатирик пересмотрел свои прежние взгляды на русскую версификацию. В таком случае можно приблизительно определить и время, когда Кантемир мог узнать о теории Тредиаковского. Это, видимо, произошло между 1738 и 1740 гг. Еще в 1738 г. Кантемир писал традиционным силлабическим стихом, о чем свидетельствует так называемая IX сатира, созданная в середине этого года. Зато в одной из промежуточных редакций сатир, датируемой концом 1740 г., уже последовательно применены новые принципы организации тринадцатисложного стиха, впоследствии теоретически изложенные в «Письме Харитона Макентина». О существе этих принципов см. стр. 439–441 настоящего издания.
Стиховедческая позиция Кантемира в «Письме» расходится с теорией Тредиаковского. Кантемир не принял главного тезиса Тредиаковского о необходимости строить стих на основе правильного чередования стоп, т. е. на основе последовательного применения силлабо-тонического принципа. «Стоп рассуждение не нужно», — лаконично замечает Кантемир, не утруждая себя сколько-нибудь серьезной аргументацией. Несогласен он и с большинством других положений, содержащихся в «Способе». Тем не менее и трактат Тредиаковского и собственный поэтический опыт побудили Кантемира отойти от чистой силлабики и внести в стих такие элементы (например, обязательное предцезурное ударение), которые неизбежно, хотя и непоследовательно, вели к ее тонизации. Это был шаг вперед по сравнению с традиционной силлабической системой, однако этот шаг был сделан уже сравнительно поздно, когда силлабике вообще пришел конец. Правда, сам Тредиаковский не сумел практически, своим поэтическим творчеством убедить в превосходстве предлагаемой им системы стихосложения. И это, по-видимому, было решающей причиной, в силу которой Кантемир не принял теории Тредиаковского, а противопоставил ей свою. (Следует подчеркнуть, что переделанный Тредиаковским первый стих I сатиры Кантемир забраковал, отметив, что переделка ухудшает, а не улучшает стих.) Нужен был теоретический и художественный гений Ломоносова, чтобы преимущества силлабо-тонической системы выявились полностью. Но Кантемиру не суждено было оценить подвиг Ломоносова. «Письмо о правилах российского стихотворства», равно как и поэтические творения Ломоносова, написанные еще при жизни Кантемира, остались, ему неизвестны.
СЛОВАРЬ УСТАРЕВШИХ СЛОВ
СПИСОК ОСНОВНЫХ ИЗДАНИЙ СОЧИНЕНИЙ А. Д. КАНТЕМИРА
1. Satyres de monsieur le prince Cantemir. Avec l'histoire de sa vie. Traduites en Franсois. A. Londres. Chez Jean Nourse. 1749. (Второе изд. — 1750 г.).
2. Heinrih Eberhards Freyherrn von Spilker. Freye Uebersetzung der Satyren des Prinzen Kantemir. Berlin, 1752.
3. Сатиры и другие стихотворческие сочинения князя Антиоха Кантемира с историческими примечаниями и кратким описанием его жизни. СПб., при имп. Академии наук, 1762.
4. Сочинения Кантемира, Изд. Александра Смирдина. СПб., 1847.
5. Сочинения, письма и избранные переводы князя Антиоха Дмитриевича Кантемира. Под ред. П. А. Ефремова: т. I — Сатиры, мелкие стихотворения и переводы в стихах (СПб., 1867); т. II — Сочинения и переводы в прозе, политические депеши и письма (СПб., 1868).