Поэтические книги. 1940-1971

Предисловие и комментарии Режиса Гейро, общая редакция Сергея Кудрявцева

Ильязд. Париж, ул. Мацарини. 1975 год

Подготовка текста Р. Гейро и С. Кудрявцева

Приносим свои искренние благодарности:

Франсуа Мере, хранителю литературного архива И.М. Зданевича, за предоставление материалов для настоящего издания;

Пилар Эрнандес-Вернь за консультации по истории гражданской войны в Испании, а также сведения о жизни испанских художников в Париже;

Денису Безносову и Александру Умняшову за помощь при подготовке издания

Предисловие

Поэт Илья Зданевич. Открывающий любую хорошую энциклопедию и пытающийся найти, что в ней написано об Илье Зданевиче-Ильязде, непременно встречает это слово – поэт. Илья Зданевич – поэт. Такое определение встречается и в статьях о нём, и в примечаниях, где необходимо дать пояснение, кто такой этот Зданевич-Ильязд, упоминаемый в тексте. Если придать слову «поэт» его привычный узкий смысл, общепринятое значение, то оно мало совпадёт с произведениями Ильязда, составившими ему известность. Поэт ли автор драматической пенталогии «аслааблИчья» – самого значительного произведения заумного авангарда, ставшего в России его своеобразной визитной карточкой? Поэт ли автор романов «Парижачьи», «Восхищение» и «Философия»? Поэт ли тот, кто первым, ещё в 1913 г., сочинил монографию о художниках Гончаровой и Ларионове, пропагандировал творчество Пиросмани, многие годы изучал древнюю архитектуру, принимая участие в международных конгрессах византинистов, и вывел из забвения сочинения малоизвестных французских авторов ХVII века, издавая их и комментируя? Поэт ли тот профессиональный издатель-библиофил, который в течение тридцати лет строил, книгу за книгой, неповторимый издательский памятник, заставляя принимать участие в этом предприятии самих знаменитых живописцев? Поэт ли тот художник и гениальный наборщик, придумавший новую архитектуру книги и новые, чисто художественные законы для типографического искусства?..

Здесь на ум приходит первое значение греческого ποιητής — «тот, кто делает», или творец. Такому определению слова «поэт» Ильязд, безусловно, соответствует полностью. Его творческая сила была чрезвычайна, она проявлялась в разных областях, но всегда с равным успехом.

Поэтом в более обычном, литературном смысле слова Ильязд действительно был всю свою жизнь, стихов писал много, составлял сборники, иногда их издавал. Но, как ни странно, эта часть его деятельности в целом известна довольно мало, точнее – известна, но не виден её объём, не ощутимо её значение, сами стихи практически недоступны. Можно сказать, что вся поэзия Ильязда в целом осталась незамеченной, невидимой.

Впрочем, эта невидимость – старая история. К ней относится и несколько недоразумений, сопровождающих Ильязда с самых первых моментов его деятельности. Можно даже предположить, что в его творчестве проблема невидимости имеет ключевое значение. Среди петербургской богемы 1912–1914 гг. о Зданевиче узнали прежде всего благодаря его ораторскому таланту. Его красноречие выражалось в докладах, которые он делал в эти годы и которые уже тогда (и на долгие времена) прослыли прежде всего эпатажными, хотя они воистину являлись первым анализом теоретических аспектов только что появившегося левого искусства и, пожалуй, самым трезвым изложением нового мировоззрения. За ним закрепилась и слава скандалиста, но его мало кто знал как поэта. В своём докладе «Илиазда» он вспоминает печальное приключение, случившееся с ним в достопамятном марте 1917 г., когда он агитировал против проекта Министерства искусств и организовал Союз деятелей искусств: «…когда стали выбирать по куриям Совет Союза, не оказалось места. Критик искусства – смеётесь вы, что ли? Одну критическую книгу написал на своём веку и ту о Ларионове и Гончаровой, и ту под псевдонимом. Поэт? Но никто никогда не слышал его стихов – да их у него и нет. Когда из огромного зала заседаний все деятели искусств разбрелись по комнатам для выборов, я, аниматор и витиератор, остался один». Кажется, что фигура знаменитого эпатажного оратора целиком скрыла фигуру поэта.

Одним из тех, кто слышал стихи Ильязда петроградского периода, был поэт Сергей Спасский. Известно его ироническое описание чтения Ильяздом стихотворения «гаРОланд»[1]. Спасского, по всей видимости, отвращало всё неестественное, наигранное, что он обнаруживал в этой поэзии, названной им «заумной», хотя она больше похожа на миметические стихи Маринетти (parole in libertaˋ, свободные слова), чем на русскую заумь. Стихотворение «гаРОланд» (1914), как и другое, менее известное, посвящённое Жюлю Ведрину, действительно написаны под влиянием Маринетти, однако в них имеется несколько характеристик, относящихся к собственному миру Зданевича. Они предлагают современную трактовку древнего мифа об Икаре: лётчик поднимается к Солнцу, но его ожидает печальная человеческая смерть. С семантической точки зрения, они продолжают то, что было в ранних, дофутуристических произведениях молодого Зданевича, для которых солнечная тематика и в особенности образ Икара являлись принципиальными. Там Икар (давший название целому сборнику стихотворений, а также длинной поэме) – юный герой, который пролетает над морем и наслаждается солнечными лучами. А в «гаРОланде» дирижабль падает со свистом газа, вытекающего из его раненного бока, и этот свист рождается из фонетики слова «смерть», завершающего стихотворение (из чего некоторые комментаторы сделали ошибочный вывод, что здесь рассказывается о смерти самого героя). Стихи о Ведрине описывают, как лётчика расстреливают враги, хотя на самом деле Ведрин расстрелян не был. Везде идея смерти в конечном итоге преодолевает солнечный героизм. И в том, и в другом стихотворении низкая, земная смерть побеждает солнечное. В отличие от динамизма и, так сказать, «позитивизма» Маринетти, авангардизм у Зданевича развивается непременно в минорном тоне. Икар более интересен ему не как человек, приближающийся к Солнцу, а как тот, кто, приблизившись к нему, упал и утонул в море, став вечным символом тщетности суетных деяний человека и гениальным образцом для меланхоликов. Лаврентий из романа «Восхищение» – отдалённый потомок Икара, смесь маринеттевского Мафарки, Владимира Маяковского и самого Ильязда – несёт в себе, сам того не осознавая, всю тяжесть этой меланхолии, и это бремя в конце концов погубит его. У Зданевича рядом с авангардным экспериментированием всегда находится меланхолия. Именно здесь скрыт его необычайный лиризм.

Стихи 1914 г. о двух лётчиках имеют особое значение для развития поэтического мира Ильязда. Они завершают первую, «молодёжную» эпоху его поэтической деятельности, но они также открывают эпоху футуристических заумных экспериментов, в которых проблематика жизни и смерти человека следует по путям интроспекции. Звуковое содержание этой футуристической поэзии приводит к зауми, а для Ильяздовой зауми более всего подходит драматургия.

Написанная между 1916 и 1923 гг. заумная пенталогия «аслааблИчья» всецело относится к самому энергичному, самому блистательному и, так сказать, самому светскому периоду творческой жизни Ильязда, сердцевиной которого является деятельность тифлисского «Фантастического кабачка» и группы «41°». Этот период продолжается также в первые годы его парижской жизни, когда Ильязд, переселив свой «Сорок первый градус» в столицу Франции, довершает и издаёт последнюю драму «аслааблИчий» «лидантЮ фАрам». К нему относятся и балы, организованные Ильяздом в рамках Союза русских художников в Париже, и доклады, прочитанные под эгидой «41°» или группы «Через». Высшей фазой его бурной, открытой, обращённой к публике деятельности являются вечер «Бородатое сердце», организованный с помощью Т. Тцара в конце июня 1923 г., и – уже в октябре – опубликование книги «лидантЮ фАрам». Вечер, которым Ильязд хотел показать, что дада не умрёт, если дадаисты объединятся с русскими авангардистами, завершился полным провалом, насилием, финальным расколом между будущими сюрреалистами и друзьями Тцара, окончательной гибелью дадаизма. Своей книгой он добился некоторого успеха в узком кругу парижских поэтов и художников (а также получил хорошие отзывы о ней из России), но вскоре оказалось, что этот успех – платоничен, что он ни к чему не ведёт, потому что заумная беспредметность уже несвоевременна и современное искусство устарело.

После этих двух ключевых событий Ильязд постепенно уходит в тень, ограничив свои публичные выступления. За исключением редких докладов, Ильязд перестаёт быть художником голоса и звучности и превращается в замкнутого, надолго усевшегося за стол сосредоточенного творца. Если характеризовать жизнь и творчество Ильязда между «лидантЮ фАрам» и пятидесятыми годами, когда он получает некоторую известность благодаря своим художественным изданиям, можно без преувеличения говорить о некой стратегии невидимости. Ильязд как будто сознательно возвращается к той невидимости, которая раньше лишь огорчала его. Разумеется, такая стратегия – как и всякая другая – не вполне добровольна, и взять на себя роль отшельника ему помогли обстоятельства. Уже летом 1923 г. он начинает писать роман «Парижачьи», и его работа продлится ещё несколько месяцев. И это сосредоточение, это возвращение к самому себе, которое более всего выражается в новом влечении – к прозе, имеет немедленные последствия для его поэзии. Небезынтересно сравнить стихи, написанные в 1922 г. для Веры Судейкиной или для Сони Терк-Делоне, и сочинённые ровно через год и посланные Дмитрию Снегарову. Стихи 1922 г. – блестящие примеры синтетической поэзии, смесь зауми и конструктивизма, предназначенная для публичного показа. А осенью 1923 г. это уже четырёхстопные ямбы, сочинённые по правилам классического русского стихосложения.

Но начало этого процесса преобразования относится к концу 1922 г. Очень характерными, свидетельствующими о постепенном, но быстром переходе от заумной поэзии к словесной, являются те редкие, оставшиеся до сих пор неизвестными стихотворения, сотворённые в 1922–1923 гг., которые можно прочитать в разных записных книжках того времени. В них заумные «слова» перемешаны с обычными русскими, но русские слова вставлены, в конечном счёте, таким образом, что их трудно распознать. Приведём пример:

Чабурый вач каротКачает светлый слиньНесёт бежит печотИ снова встань и влиИ важный марый мочМику стабелой тотПечёт дабноли крочПикворый марый бот…

Характерно, что здесь те элементы, которые ставят текст на рельсы поэтического смысла, не имеют ничего общего со значением слов. Поэтическая сущность текста происходит от употребления всякого рода шаблонов классической поэзии (главным образом, анафор, но также использования выразительности односложных слов в конце стиха), рифмы и больше всего – ритма. Темп трёхстопного ямба, возникающий в нашем сознании уже с первого, чистого заумного стиха, благодаря нашим условным привычкам читателей поэзии, а также подтверждённый присутствием настоящих русских слов в тексте, распространяется на всё стихотворение, охватывая и нерусские «слова». Русские слова, в свою очередь, постепенно теряют всякий смысл, и остаются одни лишь чисто поэтические приёмы. Такие игры, являющиеся чем-то большим, чем пародийная трактовка поэтического факта, и обладающие явным сходством с поэтикой английского nonsense и в особенности кэрролловским “Jabberwocky”, оказываются для Ильязда основанием, на котором может строиться целый процесс реоккупации поэтического пространства.

Уже в этих полузаумных стихотворениях 1922–1923 гг. обнаруживается зерно всего, что затем войдёт в состав Ильяздовой поэтики в более классических по форме, незаумных произведениях: и использование не сразу понятных сочетаний слов, и вкус к частым аллитерациям, и обилие односложных слов, часто рифмующихся между собой, и почти что исключительное употребление ямба. В частности, у него появляются первые стихи, написанные самым величественным размером русской поэзии – пятистопным ямбом. Только недостаёт лирики.

Во второй части упомянутого стихотворения появляются тема любви и лирическое Я. Интересно, что это появление сопровождается возвращением чистой русской речи, возвращением смысла:

Люлю, осмей меняЛюбовь солги душеНе дай душе огняНе дай огню тушеИ в этой тайне днейПока куча кричитПалей полей алейНеоборимый щит.

Но в двадцатые годы такие стихи довольно редки. Поэтом и исключительно поэтом, всецело посвящённым лирическому выражению страданий своей души, Ильязд станет не раньше второй половины тридцатых годов. До этого времени он занимается в основном прозой, а между 1930 и 1937 гг. – преимущественно архитектурными и историческими исследованиями. Однако после неудачи с романом «Парижачьи», который он не смог издать из-за отсутствия денег, Ильязд ненадолго отдаляется от литературного творчества. Таким образом, можно сказать, что невидимость опять не совсем им выбрана, по крайней мере, поначалу. Вскоре после признания СССР Францией (октябрь 1924) он становится секретарём и переводчиком в советском полпредстве и работает над организацией советского павильона на Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств (1925). К 1926 г. относится несколько значительных для него событий: в марте его увольняют с работы, в сентябре он женится на натурщице Аксель Брокар, а в 1927-м становится работником текстильного предприятия, которое приобретёт Коко Шанель (позднее он станет директором одной из фабрик). С тех пор Ильязд, кажется, добровольно исключает себя из поля зрения художественных и поэтических кругов Парижа. Он поддерживает отношения только с несколькими русскими поэтами и художниками Парижской школы, собирая их картины, и, похоже, выбирает своими друзьями самых бедных, малоизвестных из всех тех, кого знал до этого. К тому же он переселяется из центра столицы в пригород, что в тогдашнем Париже практически означает изгнание. Это добровольное отступление Ильязд описывает в первом из своих «Писем Моргану Филипсу Прайсу»: «Работаю я на фабрике шерстяных тканей, просиживаю вечера в кофейной, собираю живопись, люблю детей и жену и бесповоротно лысею. Почитываю изредка, да и то французов. Русских же книг и газет не вижу, в последних не пишу и подавно, и русская речь редко доходит до меня. А вместе из памяти выветривается прошлое и более не навещают меня вопросы, некогда волновавшие». А далее в рукописи следует фраза, вычеркнутая Ильяздом в окончательном варианте: «Я опустился и сделался обывателем». В этом тексте, написанном весной 1929 г., он упускает только одну деталь: он уже некоторое время занимается прозой, написал роман «Восхищение», начал писать роман «Посмертные труды». Вскоре он заново перепишет рассказ о своей жизни в Турции, преобразовав его в роман «Философия».

Интересно заметить, как по мере углубления Ильязда в невидимость его проза постепенно наполняется автобиографическими элементами. Ильязд как будто кружит вокруг лиризма, вытаскивая из своих воспоминаний болезненные образы грусти и меланхолии – это вечное топливо лирической поэзии. Это с особенной силой чувствуется в «Письмах Моргану Филипсу Прайсу» и во многих страницах «Философии». «Посмертные труды» пронзает ощущение тоски и ностальгии. Даже по великолепным вершинам «Восхищения» стелется лёгкая дымка грусти. Однако из всей этой работы прозаика перед читателем появится только «Восхищение». А после «Восхищения», вышедшего в 1930 г., Ильязд на десять лет вернётся к молчанию.

Сборник «Афет», публикация которого прервёт это молчание, является первой из тех напечатанных Ильяздом с помощью великих художников роскошных книг, которые принесут ему всемирную славу в издательских, библиофильских и художественных кругах, первой из книг последнего, издательского этапа творчества Ильязда. Он же – первая из пяти поэтических книг – «Афет», «Rahel», «Бригадный», «Письмо», «Приговор безмолвный» – которые составляют сердце настоящего издания. Все они написаны ультраклассическим пятистопным ямбом, который с того времени станет излюбленным размером Ильязда. К тому же поэт избрал для «Афета» самую известную, самую распространённую в европейской поэзии твёрдую поэтическую форму – сонет. Уже в 1938 г. в небольшом объявлении о подписке на новый сборник автор предупредил, каким ударом для поклонников модернизма будет этот поворот: «А кто мог бы предположить, что в 1938 году Ильязд, вечный клоун, доказывая тем самым всё своё мастерство в русской метрике, станет самым строгим представителем грустной и классической поэзии? А всё-таки не иначе как в произведении, составленном из 72 сонетов, выражается сегодня его противоречивое творчество». И как бы для того, чтобы утешить или, наоборот, ещё больше задеть строгих модернистов, он добавил фразу: «Афет будет альбомом, украшенным четырьмя офортами Пабло Пикассо».

Ильязд прекрасно понимал, что, получив от Пикассо иллюстрации к своему сборнику, он привлечёт внимание всего Парижа и обеспечит себе успех и – главное для него, жившего тогда в полунищем состоянии – хорошую продажу книги. Сразу же после «Афета», в 1941 г., появилась следующая книга, «Rahel», составленная из двух сонетов, сочинённых в ноябре 1940 г., переписанных вручную профессиональным каллиграфом Марселем Мэ и обрамлённых двумя абстрактно-лирическими гравюрами на дереве Леопольда Сюрважа. Надо заметить, что слава Сюрважа во Франции была тогда не меньше славы Пикассо: в 1937 г. он получил огромное признание благодаря своей оформительской работе для Всемирной выставки в Париже, был награждён золотой медалью Искусств.

Но выбор Пикассо, а потом Сюрважа, объяснялся не столько коммерческой задачей, сколько более принципиальными причинами. Выбор самых известных и к тому же наиболее неоспоримых модернистов, бывших когда-то среди близких товарищей Аполлинера, зачинателя европейского авангарда, являлся гарантией того, что его сонеты, вопреки всякой видимости, невозможно счесть академическими. Таким способом Ильязд возмущал свою обычную аудиторию, а для более «наивной» публики, коллекционеров, издатель создавал другое, может быть, ещё более смутное представление. Строгая, геометрическая вёрстка и великолепные офорты Пикассо придавали «Афету» – и то же самое было потом с «Письмом» – необычный в контексте модернизма торжественный оттенок. В самом деле, было уже известно, что Пикассо иллюстрирует классиков (в 1931 г. он сделал офорты к «Метаморфозам» Овидия для издателя художественных книг Скира), и классический стиль издания уносил сонеты Ильязда, хоть они все и были датированы, вдаль от современности, как будто это были стихи великого поэта прошлых веков.

Такое отдаление от настоящего времени, как бы оно ни было непонятно обычной публике модернизма, полностью соответствовало теоретическим задачам всёчества, выдвинутым в 1913 г. Ильяздом и художником Михаилом Ле-Дантю. Всёки считали, что в искусстве понятия времени и пространства никакой существенной роли не играют, что значительны только формальные критерии, по которым можно оценивать качество любого произведения, и что художник-всёк может использовать любую форму, если она соответствует тому, что он хочет выразить. Эти положения Ле-Дантю резюмировал такой формулой: «Мы ценим в искусстве формы его, которые соответствуют неизменяемой по существу его природе, при такой точке зрения мы вправе утверждать, что всё созданное художниками до нас или далеко от нас современно и совместно, так как наше восприятие этого требует»[2]. Известно, что Ильязд считал Пикассо настоящим всёком, способным выразиться в разной манере, найти в прошлом формальные решения сегодняшних задач. Хотя Ильязд об этом и не писал, похожий всёческий характер можно найти и в живописи Сюрважа, в которой присутствует смесь абстракции и предметного изображения, древние мотивы, аллюзии на искусство прошлого.

Пятистопный ямб у поэта очень разнообразен, даже когда он встречается в известной, якобы изношенной веками форме сонета. В книге имеются примеры всевозможных образцов сонетов – не только русских, но и итальянских, французских, английских, испанских… и ещё многих, придуманных самим Ильяздом для этой книги. Он почти бесконечно играет с расположением женских и мужских рифм, которые не соответствуют классическим правилам и приобретают необычайную выразительность. Такую же фантазию он применяет и в просодическом составлении стихов. Чередуются разные типы цезурных или нецезурных стихов. Таким способом создаётся впечатление разнообразия – внутри глубоко устойчивой основной формы сонетов, но другие приёмы противостоят этой пестроте. Типографский набор, при котором разные строфы следуют друг за другом без интервала, ослабляет каноническую форму сонета, а отсутствие знаков препинания создаёт впечатление, будто в тексте нет перерыва, будто бы вся книга является ровной и прочной словесной массой. Каждый сонет, оставаясь самостоятельным стихотворением, не существует без других сонетов, и все 76 сонетов намекают друг на друга. Как всегда у Ильязда, растворение формы с помощью общего движения, противостоящего её закрытости, производит туманность, которая ассоциируется с магией, с тайной, и, в конце концов, с восточной тематикой.

«Афет» – дневник о любви, о кристаллизации любви в образ женщины-колдуньи, которая чарует поэта и беспрестанно его избегает, словно Шахерезада. Восточный мотив ясно выражают название сборника и две иллюстрации Пикассо, куфические арабески, изображающие слова «афет» и «меджусье». В конце книги Ильязд объясняет их значения: Афет – «несчастье», «красавица несчастной любви[3]», Меджусье – «волшебница». В сонете от 5 января уточнено: «Рисую Ваши прозвища ветвями / Афет в неверьи найденное мной / и Меджусье присвоенное Вами». Кстати, неизвестно, кому именно посвящён «Афет». Несомненно, натурщице и художнице Маргарет Джоан Спенсер, в которую Ильязд был влюблен в 1937–1938 гг.[4], вероятно, также его будущей жене Ибиронке Акиншемоин, которую он встретил за несколько месяцев до начала войны, и даже, пожалуй, Габриэль (Коко) Шанель, которой посвящён 77-й сонет, добавленный в её личном экземпляре[5]. Но всё равно: женщина Афет и Меджусье – вечный образ любви, страсти и несчастья, который появляется под видом любой и всё-таки единственной и ни на какую другую не похожей женщины. Каждый сонет – гимн этой женщине, её красоте, красоте всего, что её окружает, и грусть оттого, что её никогда нет, что поэт считает себя приговорённым к нелюбви. Прерывают стихотворный поток только даты, которые стоят в каждом сонете, словно их заглавия. К этим датам – числам дней или ночей, когда были написаны сонеты – относятся и все неудачные свидания, на которые не явилась любимая женщина, которой посвящены стихи. Чувствуется ритмика восточной сказки, медленно следующей по движениям созвездий на небесах. Эти 76 четырнадцатистиший похожи на 76 ночей среди тысячи и одной ночи Шахерезады. Словно в знаменитой поэме, фабула как бы ещё сотворяется, пока пишется сборник: «Покамест наверху под чердаком / суровый живописец кроет тябла / просторы медные врезает Пабло / уверенным и золотым толчком», но время идёт не по обычному пути, даты и годы перемешиваются.

По ритмическому и рифменному строению сонеты следующего крохотного сборника «Rahel» близки к сонетам «Афета». Но это не только блестящие технические упражнения – в них царит исключительный лиризм, и, пожалуй, именно потому, что сложность их построения и загадочность заглавия (кто эта Раель? является ли этот немецкий вариант еврейского имени Рахиль знаком сопротивления нацистскому варварству?) уравновешивается простотой слов, образов и рифм. Здесь строгость стихотворных приёмов соответствует обнажению опустошённой земли и полному одиночеству человека. Земли, кажется, уже нет, и уже нет и разговора с любимой женщиной, человек остался один под небосводом, его настоящая и единственная собеседница – Луна.

Вся поэзия Ильязда, начиная с «Афета», полна упоминаний о космосе, о звёздах, о кометах, о Луне… В тёмные 1930-е – 1940-е гг. космизм, ощутимый уже в его романах, где небесные светила играют огромную роль, охватывает вcё пространство поэзии Ильязда. В период уединения 1925–1940 гг. Ильязд страстно интересовался астрологией – об этом свидетельствуют записи в его дневниках. Теперь астральные тела, которые ещё в «Философии» и в «Восхищении» ассоциировались с Востоком, приобретают более обширный, универсальный характер. Они становятся настоящими спутниками человека, скитающегося по страдающей земле. Они – тайные надписи на чёрной бумаге неба, признаки последних человеческих надежд. Бездонное пустое небо, возбуждающее воображение и влекущее головокружение, даёт своими тайными посланиями надежду на другие, лучшие миры и указывает человеку, насколько печально его положение. Ночное небо, с которого на нас глядят созвездия, – чёрное зеркало, в которое смотрится наш бедный мир, стараясь очиститься от человеческих преступлений. Эмигрант смотрит на звёзды и думает о своём брате, оставшемся на родине, одновременно с ним глядящем на небо, а пленник направляет свой взор на узкий квадрат неба, ему едва видимый из глубины тюремной камеры, и видит в это отверстие громадный небосвод, под которым тонут лагеря, где гибнут ему подобные. В небесах Ильязд улавливает ярость времени. Небесные тела у него остаются теми знаками судьбы, какими они и были с того времени, когда человек с порога своей пещеры с тревогой наблюдал, как падает звезда.

А военные ночи освещены боями звёзд против бомб. Если в «Афете» военная тематика оставалась довольно скромной, чуть заметной в отдельных стихах, в «Rahel» она стала центральной. А сразу после сонетов для «Rahel» Ильязд взялся за сочинение «Бригадного» – длинной поэмы, посвящённой испанской войне. Книга открывается именно тем, чем закрылась «Rahel» – одинокий поэт ожидает смерти, война заливает землю кровью, на небе сияют светила. В «Rahel» поэт был один на земле, в мире ему противном. Герой «Бригадного» заключён в лагерь, а лагеря покрывают весь мир, на земле никакого будущего больше нет. Целая сеть соответствий объединяет длинную поэму «Бригадный» с двумя сонетами маленького, хрупкого сборника. Само имя Раель опять появляется в девятом стихотворении «Бригадного». Оказывается, что Раель – это уже не только женщина, но и небесное тело, и, может быть, Луна. И, может быть, сама поэзия. Поэзия и звёзды имеют много общего, так сказать, живут заодно. Их излучение идёт к нашему восприятию долгим путём. И ещё: звёзды производят обманчивое представление о случайности. Жителю земного шара астральные тела кажутся разбросанными по небесам без порядка, наобум. Но небо организованно, упорядоченно, в нём нет никакой случайности, и то, что мы называем случаем, имеет строгие правила.

То же самое и с поэзией, которая не может существовать без правил. По крайней мере, уже со времён тифлисского «41°», когда Игорь Терентьев теоретизировал на тему случайности «стрельбы наобум», мы знаем, что случай подчинён законам. Всё творчество Ильязда утверждает необходимость канонов, которые для всёчества были принципиальными. Впрочем, в «Бригадном» ещё больше, чем в любом другом сборнике, чувствуется значение сильной формальной структурности. От этой огромной поэмы, составление которой длилось более пяти лет и которая должна была содержать тысячу строк, размещённых по сто десятистиший, составляющих десять «сотен», остались только первые шесть сотен, начало седьмой и последняя. Неизвестно, были ли вообще написаны эти отсутствующие стихи; Ильязд свою поэму не издавал, и мы знаем её только по рукописям. Но значительные размеры проекта Ильязда свидетельствуют о его особой важности для поэта. Известно, что поэт страстно любил Испанию, считал испанцев братьями грузинам по характеру и во время Испанской войны чуть не вступил в интернациональные бригады (ему не разрешили по той причине, что на его попечении остались малолетние дети, а жена бросила семью). Вероятно, Ильязд, который был сильно разочарован этим отказом и чувствовал себя в чём-то виноватым, намеревался подарить испанцам поэтический шедевр, как сделал его друг Пикассо, написав свою «Гернику».

Числа 10, 100 и 1000 имеют здесь внутреннее значение. Десять сотен – это целая бригада. В «Бригадном» Ильязд отказался от сонета, придумав новые, специальные строфы. Это десятистишия, рифмы которых чередуются по схеме АББАББАВА, где девятая строка рифмуется с первой строкой следующего десятистишия. Таких десятистиший, как уже говорилось, должно было быть сто. Благодаря этому приёму каждое стихотворение не существует само по себе, стихи походят на огромный поток, как бы бесконечной лавиной накрывающий землю. К тому же последняя, тысячная строка поэмы совпадает с первой («За проволокой современный ад»), что усиливает это впечатление. Всё это придаёт поэме эпический характер. В ней, как и в картине Пикассо, речь идёт не о военных подвигах и громадных битвах, а о беде и грусти, об ужасе и смерти. «Бригадный», написанный во время Второй мировой войны в Париже, когда выражать свою симпатию к испанским республиканцам было очень опасно – яркое свидетельство страсти Ильязда к Испании. Но сила этого неоконченного шедевра превосходит границы исторического момента, к которому он относится. Герой поэмы – простой человек, бригадный, сражающийся за свободу, который попал в плен и, думая о жизни, о любви, о сражениях, о красоте и ужасе мира, становится поэтом. Он являет собой образ драматической судьбы всего человечества, всех человеческих единиц, пойманных в общественные ловушки, устроенные повсюду на земном шаре. Посвящение: «Тех памяти кто не вышли из лагерей», добавленное Ильяздом в 1954 г., когда он задумал издать «Бригадного», придаёт поэме значение, выходящее за границы Испании. Но сами по себе испанская гражданская война, советское двуличие по отношению к ней и контрреволюция франкистов остаются универсальным уроком.

Все сборники объединяет большая тематическая целостность. В них везде лирическое Я появляется в образе одинокого человека, который живёт неизбежно в разрыве с окружающим миром. Ведь Икар – это не любой из нас, а прежде всего поэт, так как поэт – это именно тот, кому назначено возвыситься над землёй, будь он лётчик, разбойник, мятежник или любовник.

Этот довольно обычный романтический образ возобновлён современными обстоятельствами, на которые намекает автор. Так же как и в «Бригадном», в лирической поэме «Письмо», написанной сразу после войны, в 1946 г., и изданной в 1948 г. снова с офортами Пикассо, лирическим субъектом является поэт-пленник, не взлетевший из лабиринта Икар. «Письмо» – длинное стихотворение в 72 четверостишия, это как будто послание, отправленное узником из тюрьмы своей даме. Здесь поэтическое сочинение приобретает более свободный, не такой формально-строгий характер, как это бывает в переписке. Но меланхолия, свойственная всем сборникам Ильязда, начиная с «Афета», находит здесь свою вершину, может быть, именно потому, что провозглашённый сюжет произведения – письмо заключённого – оказывается второстепенным, или, точнее говоря, выступает метафорой его настоящей темы, которой, как и в «Афете», является несостоявшаяся любовь.

Один из первых комментаторов парижского творчества Ильязда, специалист по библиофилии Франсуа Шапон прекрасно понял смысл «Письма» и так его резюмировал: «Эта книга – нечто большее, чем письмо приговорённого поэта, она на самом деле послание, оставленное Ильяздом от одной прерванной любовной истории и перенесённое в план вечности»[6]. «Письмо» посвящено княгине Ольге Джорджадзе, с которой Ильязд познакомился в 1946 г. и совершал долгие пешие странствия по Южной Франции. Ольга была замужем, жила в основном в Бельгии, и их любви не суждено было развиться. Но «Письмо» – это также длинный монолог поэта с самим собой. В нём объединяются две любимые темы Ильязда – тема ожидания, сопровождающая его поэзию с «Афета», и тема равенства жизни и смерти, появившаяся в «Бригадном». Конец «Письма» («При жизни ждал могу бессмертный ждать…») звучит своеобразным откликом на конец «Бригадного» («Бессмертие и смерть одно и то же»).

Прототипом образа заключённого поэта, скорее, служат не пушкинский и лермонтовский «Узники», а Поль Верлен. Под его влиянием, кстати, многие поэты ХХ в., новаторы, при обычных обстоятельствах неодобрительно смотрящие на традиционную рифмованную поэзию, для того, чтобы в мрачные времена войн выразить печаль, обратились к классическим формам, в особенности к сонетам. Во Франции такие поэты, как Робер Деснос («Завтра», 1942) или Жан Касу («33 сонета, написанных в тюрьме», 1944), показали, каким верным спутником может стать сонет, когда поэт лишён свободы. Недаром Ильязд даёт последнему из своих русских сборников название «Приговор безмолвный» (1961): французский перевод этого заглавия “Sentence sans paroles” – явный намёк на звучащее почти так же название сборника Верлена, вышедшего, когда бывший любовник Артюра Рембо сидел в тюрьме – “Romances sans paroles” («Романсы без слов»).

В «Приговоре безмолвном», как и в «Письме», поэт-пленник повторяет пример Верлена, написавшего из тюрьмы своей супруге Матильде. Но ещё хуже судьбы Верлена становится судьба лирического героя у Ильязда. Поэт-пленник у него непременно приговорён к смерти. Он далёкий потомок Эзопа и Франсуа Вийона, родственник всех поэтов-пленников, замученных в ХХ в., в первом ряду которых для Ильязда находится испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка, убитый франкистами во время войны, в память которой был сочинён «Бригадный». В «Приговоре безмолвном», однако, понятие тюрьмы носит двойное значение. Это не только настоящая тюрьма, куда заключён пленник, но и тюрьма самой поэзии, тюрьма, которой может стать поэзия и даже типографская работа: «Игру словес печатая станок / который лист стряхнуть не поленится». Поэт, занятый решением вопросов, заданных поэтическим искусством – словно заключённый в ожидании смерти. Необычная и крайне сложная форма, в которой написана книга, сама по себе образует замкнутость круга, в котором как бы кружится лирический субъект.

Ильязд всегда очень любил круглые и, более всего, спиралеобразные формы, дающие представление о вечности, о времени как просторе, по которому можно кружиться, и, вернувшись назад, всё-таки подняться выше. Они в романах «Парижачьи» или «Восхищение» находятся повсюду – в мотивах, которыми украшено повествование, и в самой структуре романов, хотя они и построены по-разному: в «Парижачьих» горизонтальность Дедалова лабиринта, в «Восхищении» вертикальность Икарова взлёта. А начиная с «Афета» в поэзии появляются одновременно и свободный взлёт, и пленительный лабиринт.

В «Афете», несмотря на временныˊе искривления, дисторсии, замкнутость сонета оставалась защищённой. Особенные строфы «Бригадного» были первой попыткой покончить с прерывистостью, присущей сборникам сонетов. Совпадение первой и последней строк поэмы производит иллюзию бесконечности, или, точнее, вечного возвращения истории. В сборнике «Приговор безмолвный» кругообразность, став творческим началом, возвращается к сонету. Для своей книги Ильязд возобновляет сложную, старую, но весьма необычную форму – венок сонетов[7]. Архив Ильязда свидетельствует о его интересе к этой форме, образцы которой он собирал в конце 1950-х гг. С особым интересом он относился к венку сонетов, сочинённому в 1834 г. словенским поэтом Франце Прешерном. Венок Прешерна Ильязд даже стал переводить на русский язык, но не закончил. В его архиве также находится сонет («Одолжит стол случайная пивная…»), где развиты все излюбленные мотивы Ильязда, включая аллюзию на испанскую войну, и который, несомненно, является магистралом другого венка сонетов, написанным, как обычно делается, до сочинения остальных стихотворений (в данном случае, вероятно, не сочинённых). Сюжетом поэмы Прешерна служила его неразделённая любовь к молодой девушке, имя которой появляется в самом конце, в акростихе магистрала. Такого нет у Ильязда. Зато в «Приговоре безмолвном» сосредоточены все мотивы его поэтического мира. Более того, язык в нём становится прочнее, плотнее, образы усложняются и, как ни парадоксально для произведения, находящегося весьма далеко от так называемой автоматической поэзии, стоят ближе к сюрреализму.

Через десять лет после «Приговора безмолвного» Ильязд напечатал ещё один, последний сборник своих стихов – “Boustrophédon au miroir” («Бустрофедон в зеркале»). Эти стихи были написаны по-французски. Это очень простые, но блестящие небольшие портреты людей, которые в разные времена его жизни имели для него значение (его брат Кирилл, Нико Пиросманашвили, его последняя жена Елена…), действия которых ему казались образцовыми (дезертир Майо) или просто имя и фамилия которых ему понравились по фонетическим причинам (спортсменка Аннеросли Зрид). Эти стихи – одни простые, безглагольные, как записки, разбросанные в дневнике, фразы – сопровождает написанная под каждой строкой их палиндромная версия, при которой дробление словесного ряда происходит иначе, чем во французской, понятной версии текста. Таким образом рождаются новые, заумные слова. Поэт смотрит с последнего края жизни как будто в зеркало, отражающее протекшее время. Заумный контрапункт к его элегическим стихам навечно закрывает жизненный круг.

Величие внеземных пространств, энигматичность астральных тел, бедность человеческого удела, несчастье от любви, война и смерть – все темы Ильяздовой поэзии затрагивают самое универсальное. Как же далёк такой Ильязд от звания «вечного клоуна», которое он сам к себе применял! Далёк он и от образа крайнего футуриста, присвоенного ему критиками. Стихи, написанные им в третьей части его деятельности, после романов и до получения какой-то известности с изданиями, и, пожалуй, в самой меланхолической и самой невидимой части его жизни, своим высоким лиризмом вскрывают наиболее глубокие слои его личности.

Ильязд прекрасно знал, что французские покупатели его поэтических книг не покупали их для текстов, их не читали, не могли понять и вообще редко интересовались текстами, а только иллюстрациями, да и тем, что цена таких книг наверняка поднимется и купленное они смогут когда-нибудь продать дороже. Таким способом он предохранял себя и свои стихи от тупых взглядов. «Лучшая судьба поэта – быть забытым». Эту свою фразу о его любимом поэте XVI–XVII вв. Адриане де Монлюке, которого он тоже издавал с участием Пикассо, конечно, он относил и к самому себе. И всё же он дал своим стихам возможность когда-нибудь выйти из небытия, как сам вывел из забвения де Монлюка.

Время прошло. Как ни парадоксально, именно эти стихи мы дарим сегодня публике – как без лишней тревоги, так и без особой надежды. Потому что, в самом деле, кто теперь читает стихи? Пусть поэт Ильязд наконец-то найдёт свою настоящую публику.

Режис Гейро

Афет

«Вступает солнце в сочетанье девы…»

24 августа 1938

Вступает солнце в сочетанье девыгорнилу достается свежий колосвосходит ночью золотистый волосочей прохладных звездные засевыПовсюду слышится бездонный голосна крайнем севере дрожат распевыумчались Вы разбойные повевыно млечные следы отметил полозСлоняюсь пагубный окрест кофеенне пьянствую к себе совсем не тянетудочерю ничтожных мыслей стаюВенец светил для мщения затеянбезжалостный лучить не перестанетостановлюсь и в небе Вас считаю

«Вам посвящается любовь моя…»

23 октября 1939

Вам посвящается любовь мояи Вам не только выделка сонетаветрище дует на исходе летав лесах родных и ломит это яО валуны калечится струяс верховий отгул белого клевретамедвежья воркотня яруют где тои дятла ямб молчанье соловьяПодпасок нянчится с веретеномседобородые засели в клетигорланя утешаются виномНа жребием забытом берегунеуловимые играют детиперекликаясь тонут на бегу

«Переработан день забита свая…»

8 января 1940

Переработан день забита сваяснесенный мост восстановят годаземного адреса не узнаваявитает почта рыщут поездаПо вечерам надежда кочеваягоре доискивается следав безвестный замок Ваш не уставаястучится сердце просится рудаУмру останется заплечный кто топодслушивать печатных листьев шорохвпотьмах скользить по уличной мытеНе успокоится моя заботапросторная печаль о наших норахпосмертная о Вашей красоте

«Что Вы моя но ненаглядной нет…»

18 февраля

Что Вы моя но ненаглядной нетне умолкают чувства узколобымое несчастье берегут сугробыраспространяет ламп синильный светСнегурочкой последний мой сонетплашмя поверх оплошности и злобыно лейся кровь бесцельно из утробыголодный зверь рычи богам в ответПускай стоит державная зимапоправ пруды подошвой ледянойи тщетное пристрастие креняогульная бушует смерть самаСмирение безвластно надо мнойусопшего не укротит меня

«В руке влажнеют лишние ключи…»

2 января 1938

В руке влажнеют лишние ключистою и медлю ощутив потерючто Вы ушли сияние в ночия ведаю и все еще не верюНасторожился сердце не стучинадеждами малейший отзвук мерюзабыв что про себя свистят лучиидут неслышно звезды на вечерюТерзает силясь ежечасный клювпереношу и двери не толкнувподдерживаю слабые цветыУчасток стерегу жилищ дремотныхгде отпечаток Вашей красотыпокоится на скомканных полотнах

«На буднях спозаранку без изъятья…»

4 января

На буднях спозаранку без изъятьяразвертывайся долгогривый снегпо пригородам вейся печенегведь мы с тобой кочевники и братьяСкрывая заповеди и заклятьятолпу оплакиваний и опекна прозябанье делаешь набеги подвенечное наносишь платьеНо заготовив праздничное делоне выходи из моего уделане удаляйся подымая вьюгиВ единственном числе обед отплаванинакие потребую услугидевичий наскоро готовый саван

«Быть может засветло придут волхвы…»

5 января

Быть может засветло придут волхвыпод колпаком из кружева кудлатыполна котомка заработной платыи отмыкающей перо травыСтраницы трепетные без лихвыпо мановенью сверстаны из ватыно проводник лучистый виноватыне кажетесь за поветерьем ВыМой день оканчивается пустынейгде проживают лебединый инейи письмена туречины глумнойРисую Ваши прозвища ветвямиАфет в неверьи найденное мнойи Меджусье присвоенное Вами

«Находите в нетопленной квартире…»

6 января

Находите в нетопленной квартиренеизгладимую свою средуПотерянный в высоком горном мирея ночью никогда не перейдуВаш вечный снег на адовом порфиреи разговор чреватый на бедуопасностями ледниковой ширии Ваши губы синий венчик льдуОтрезанные пережитым селазовут напрасно из родного долаот счастья человеческого пьяныпримеривают огневой нарядВыволакает нищета туманыи убаюкивают и казнят

«Высокопарны и нужды железной…»

10 января

Высокопарны и нужды железнойзапомнились иных влечет молвадругие вянут в тишине уезднойя днем и ночью собирал словаБогини след и попросту любезнойокаменели плавные спервапубличны и любови безвозмезднойи за стеклом бледны горюй вдоваНо Вами изумлен того что надоне подыщу среди избытков складаздесь не годятся общие местаИнвентари уборов перечтуудостоверюсь даже красотаразвенчивает Вашу красоту

«Вы плачете запорошив ресницы…»

11 января

Вы плачете запорошив ресницывовек не плакать положа зароки под снегами на полу темницыне отогрею белоснежных ногНад Вашим сердцем клекотала птицаупрашивал меня сердечный рогсквозь ледовую сечу проломитьсяи я пытаясь в сече изнемогИ вынесена казнь судебной меройно замерзая казнь перенесемВы вся в огне серебряной Венеройя весь в огне ответственный во всемПытаемый не прорекусь случайнои жизни Вашей не откупит тайна

«Призванья без особого стихи…»

12 января

Призванья без особого стихи

в покрое старосветского сонетатаков закат игорного поэталитературные мои грехиСпохватится когда строка отпетанадеясь на любовные мехисамоуверенности ни крохизазимовали ночи без просветаИ не затягивается играпроигрываю росчерком перано о заветной ставке не скорблюНе сокрушайтесь о моем позорев бубновой даме северные зоринеостываемому королю

«Отсутствуйте позавчерашней встречи…»

15 января

Отсутствуйте позавчерашней встречине утихает черная волнапо вечеру бегут бунтуя речиЕще под сетью соли и винавиднеются утопленницы плечии сожалением населеназа море отодвинулась далечеосенних встреч начальная странаЗабвенье разорви порочный кругнещадно вытопчи гнездо гадюкс меня живого сдерни шкуру зверьюнад посинением кудрявых кручНо слышу песнь русалочью за дверьюи в скважину проскальзывает ключ

«Я примирился Вы меня забыли…»

20 января

Я примирился Вы меня забылине жаловался глядя за стеклои вечером нашел на млечной пылинад кровлями где ветром намелоВ моем углу не покидая жилии сколько лет счастливых протеклопока светлеясь из блаженной былимы не ушли вдвоем земле назлоНо Вы вернулись невзначай с визитомщебеча у огня довольны бытоми оборвав неначатый рассказзапропастились в городские талиВполголоса досказываю Васзвездой падучей истинно отпали

«Январская оберегает ночь…»

23 января

Январская оберегает ночьвеликодушная неистощимапредметы обликовые невмочьневиданные проплывают мимоЗвезда подымется уходит прочьзаконами молчанья тяготимаи сердце Ваше северская дочьстучится в ямбе любит и любимоНо почему в ледок заключенаобдумывает оттепель волнаспокойствием наделены приваламечтают облака о ветре фертеСтремнина дожидается обваларассвета ждет приговоренный к смерти

«Краснеющая палача рубаха…»

28 января

Краснеющая палача рубаханепримиримость знаменует рокавоздета преждевременная плахаторопит смерть без отдыха и срокаНеумолимая руби с размахуприкройся неудачливое окоя рыцарем провоевал без страхаи рыцарем погибну без упрекаОправдываю Вашу прямотуувековечиваю красотуПредлоги искушенья многоглавыединственной любовью были Вылюбить возможет сердце без отравыосвобожденное от головы

«Заканчивая месяц запятая…»

31 января

Заканчивая месяц запятаяразлучены на времена и годывернула Вам предвешнее природыменя листом осенним заметаяОледененье тянется не таянизовые пересыхают водыпод снегом нечувствительные всходытревожит рощи вяхирь улетаяВ отсутствии не говорите зломне ужилось горение со льдомпривязанности мимолетной нетПодснежник выбился короной жидкойи после нас останется сонеткороткой и естественной попыткой

«Пушные облака буди февраль…»

1 февраля

Пушные облака буди февральпо мостовой прохаживая тенинытье и вспышки отгоняя вдальдокучливые в непрерывной менеНа десять дней десятилетья вральнаперелом злопамятству и лениправдивую переметая шальменя поставив в угол на колениУвязанная в одинокой рамеединая единственная Вамилюбвеобильный вездесущий жительнастойчиво вселенная полнаНесказанные Ваши именаоповещает громкоговоритель

«Бесплотная одна одна груба…»

2 февраля

Бесплотная одна одна грубадве жизни неразлучные в однойсвиданий потаенная судьбаголодных ямбов очевидный стройБледнеет свод строптивая мольбавозносится дополнить млечный ройа рукокрылое письмо в гробазавистливой ложится чередойОпаздываете и от нуждыусаживаюсь нервный за трудывоспитывать непрошенную кровьу дармового содрогаюсь дымаМне дочерью приходится любовьискусство падчерицей нелюбима

«Играя на трубе из серебра…»

4 февраля

Играя на трубе из серебраподходит близорукость со дворанеторопливые ее предтечина черепицах догорают свечиПо сумеречным вымыслам ковраснует простясь босая детвораи удаленным каблукам перечане отпускаю подвенчальный вечаЕще не убедился Вы ушлине вижу зеркала взамен портретаи что замкнули наши кораблив четырнадцать часов окружность светаВ руках стараюсь мученик наукисогреть несуществующие руки

«Меня удерживает синий взгляд…»

4 февраля

Меня удерживает синий взглядс тревогой всматриваюсь подбираюо чем зрачки прозрачно говорятнапрасно птичьему поверил граюНе эта земь обыкновенный ладтщедушны покушенья проиграюне обретается лубочный адне поместиться сахарному раюВо взоре Вашем стелется печальгде чужестранная любовь ни чальон беспредметных полон сожаленийЕму людское не понятно бремяот путевых свободен измеренийи за пространством видит только время

«Вы встрепенулись и прощая пели…»

6 февраля

Вы встрепенулись и прощая пелизавеялся по низменностям смехпокуда франт среди могил и вехнеизлечимый жался на панелиШагайте прочь вольготная без целиугомонись надежда на успехвыкуривай заря из под застрехфевральская без разных неужелиНо отрешенный из за Вас от прозыдушой и телом в стужу налегкебумажные в муаровой строкена Вашу кличку возлагаю розыЛюбовь прикрашивайся первой встречнойзавещанной и мало мальски вечной

«Два месяца тысячегодных двое…»

7 февраля

Два месяца тысячегодных двоемы не ведем тысячелетьям счетазимой волчица изнывает вояк летовьям солнце ищет поворотаПоследний клок отряхивает хвоянедалеко до нового прилетаведь нас до нас связало роковоеа после нас на небе позолотаПод ветром облака всплывают рдеюти одухотворенные редеютНеверующего и боговерцапутеводитель одинакий тянетработу останавливает сердцено никогда любовь не перестанет

«Дуэль самоубийство и расстрел…»

12 февраля

Дуэль самоубийство и расстрелобыкновенную судьбу поэтав единый обещаете уделсплести троих над изгородью летаВзамен колчана устарелых стрелвозьмете в исполнение обетатрагическое сердце на прицелиз летаргического пистолетаНепостоянна вечная весназемная жизнь повторная волнапричудливых существований междуИ никого на свете не виняу Ваших ног переснащу надеждуВы мертвого полюбите меня

«На вышине с налетом белобровым…»

13 февраля

На вышине с налетом белобровымякшайся вихорь на стезях порокабуди мещанский околоток ревомбряцай железом листовым без прокаИ в общежитьи нашем нездоровомо странностях любовного оброкадогадывайся суетясь под кровомсвидетель погребальному бароккоНежданными созвездиями брызнипокойников не приневолишь к жизниКолышатся в потемках колымагина смену веялице весень летоно памятны на простыне бумагиудушливо обнявшись два скелета

«Четвертый день не расстаемся с башней…»

14 февраля

Четвертый день не расстаемся с башнейизменническим хлопьям вопрекикуреньям крадущимся от рекипорывнякам друг друга бесшабашнейНе стынет клуб усобицы вчерашнейне закрывается звезда рукииз за разлога смотрят бирюкиодин другого бешеней и зряшнейТак волшебство дремучего кремляотстаивает скрытная земляЛюбви довольствуемся берегамилюбовью время и пространство меримсородичи цветам и ловчим зверямприкидываться порешив богами

«Вы изменив меняетесь с меня…»

19 февраля

Вы изменив меняетесь с меняснимаете теснимого немаяповязку окровавленную дняодежды сумеречные снимаяЯ слабости вечерние гоняи перепуг полночный понимаявступаю в обиталище огнясожженье звездное перенимаяОт исторического счастья вскореостанется обугленное гореОтныне мироздание не делимлюбовь не выручила пеликаньяпора рассеивайте по метелямиспепеленные воспоминанья

«Сопровождаю к Пабло в мастерскую…»

24 февраля

Сопровождаю к Пабло в мастерскуюпо лабиринтам улицы и словаопережаем толчею денскуювосходим над успением былогоХудожника доверчиво взыскуюно почему не двигает засоване отворяет и тщету людскуюприветствует тупая ярость псоваЯ оплетенный Вашей правдой прочнойпо лестнице четырнадцатистрочнойвозрос действительностью опыляемИз за пустой кости готова грызтьсяпоэзия передается лаемпочто не мне уменье живописца

«На птичьих свадьбах сызнова шалея…»

27 февраля

На птичьих свадьбах сызнова шалеякувыркается ветреник холуйнасторожилась рыба плавай клюймы покидаем урну водолеяНа очеса ложится поцелуйв деревьях первое движенье клеяягнятся овцы за деревней блеяне ошибись мужик жену балуйПовадка умницы и бедокурынедомогалось думам ни про чтоВы в домотканом подошли пальтозабросив дома пасмурные шкурыЕще сонет машинка отстучалано нет ключа в любови ни начала

«На одеялах вывожу й…»

6 марта

На одеялах вывожу йусловный знак луны и серебрараспутаться поможет с лихорадкойотговорит от моего добраПо утвари гуляют вечерапоходкой маятника валкой шаткойне выпускает прошлое перане разойдется с вензельной печаткойПовременам на несколько биенийнезримый кто то спугивая тенипереступает с местностью знакомза одиночества двойные шторыИ комнату осветят целикомземного спутника и Ваши взоры

«В который раз мерещится седьмое…»

7 марта

В который раз мерещится седьмоежильцом заглохшего календаряотыскиваю в зарослях немоеприпоминаю щерясь и хандряНаходки вместо бедствие ночноепредсказывает второпях заряоседлый на золе и перегноея полюбил возлюбленую зряЗа омутом женоподобный зодчийиные ложите дымы и ночиТуманности ютятся в млечной пудренад волопасом золотые кудривозничему полярная звездаотъемлют Вас провалы навсегда

«Несете загородную весну…»

13 марта

Несете загородную веснупоездку первую цветений почкиводоворот без зимней оболочкитепла надпочвенную пеленуПо мрамору коричневые кочкивеснушки или сырость не смекнунапоминаете не то лунуне то луны разрозненные строчкиЯ лихорадочный и беспризорныйпокоюсь под поверхностью озернойне поправляюсь может быть уснуПришедшая мои закройте крыльяв зеленую смотритесь глубинупрощаю Вас без всякого усилья

«Над окнами зодиакальный свет…»

15 марта

Над окнами зодиакальный светвхожу к себе пылают жирандолиа вдалеке сквозистый силуэтна стеклах преломляется без болиПодумаю неоднократный бредобычливая призрачность юдоличто никого за анфиладой неткто там кричу в болезненном расколеПоэт смешной до унижений падкийпора сорвать словесности перчаткинедосягаемое счастье тутне за погрешностями и горамиНе упускай существенных минутбери пожары голыми руками

«Часы полуденные утечете…»

18 марта

Часы полуденные утечетеисчерпан дня миролюбивый поводдорогу уступаете охотесоединяет телефонный проводИскусственный жужжит и злится оводпотом звонок в хронической дремотеи наконец один и тот же доводчто Вы отсутствуете Вы в отлетеНа высоте покуда голубойвысматривая ежедневный бойизголодавшийся ширяет кречетКупаву лебедь кто убережетвлюбленные составим смертный четно близок вечер отвечая нечет

«Выхаживают ночь в тепле и холе…»

19 марта

Выхаживают ночь в тепле и холевесны читается aз буки ведикарминовый камин кормить доколеберезой будем говоря о вредеПереиначено по хищной волеразвитие классических комедийя начал Вас из мрамора и солидоделаю из накаленной медиМы вместе продолжительные годымогли прожить на чистые доходыс любой из наших прошлогодних встречПренебрегли напевами и гаемлюбови состоянье прожигаемлетательное сердце бросим в печь

«За равноденствием конец зимы…»

20 марта

За равноденствием конец зимывыходит ящерица из тюрьмыи облака нарочно побелевкасаются расцвеченных деревНо отстаем от солнцевой кормынагроможденные борой холмывынашиваем беспричинный гневрагозимся и хнычем нараспевК недужному состав стихийный чутокволнуется на протяженьи сутокодушевлен влиянием чужимНо такова любовная породатяжелый бурями неразложимсоюз легчайшего и кислорода

«Что делать грудь ногтями разодрать…»

24 марта

Что делать грудь ногтями разодратьо переплет оконный изломитьсяне сброшу вечных подозрений кладьне улетучится грудная птицаСобытие не хочет переждатьне торопеет часовая спицаупрашиваю неудачный татьубийственную долю заступитьсяКогда уразумею под конецчто безответно не крадут сердецчто мы не согласимся с Вами в тому галстуха не выклянчив подмогиНаброшен и лазоревым путемпотянутся кладбищенские дроги

«Опять ночуют мокрые дожди…»

25 марта

Опять ночуют мокрые дождинад миром властвует оцепененьеветров и ливня хоровое пеньевыслушивай и никого не ждиРазмыто в корне волглое растеньепригнуто смертью смерчи впередиржавеет быстро механизм грудиза голову перешагнет мышленьеОсадки выпущены без порукминуты кружатся манят подругв постели проворочайся без снаосатанел от звона и водыЛюбовь за расстояньем не виднапрохожей сглаживаются следы

«Мне остается несколько страниц…»

27 марта

Мне остается несколько страницно неизбежную развязку слышусадится стая перелетных птицколотится нетерпеливо в крышуПред Вами падаю с надеждой ницбессмертный мрамор заключенный в нишуно слышу топот вышних кобылицпшеницу звездную уже колышуСегодня в небе множество пробоини отходя по новому раздвоенот смерти возношусь на высотуОт жизни ежась навсегда под землюнеповторяемую красоту

надгробным изваянием приемлю

«Не поперечьте дайте плакать мне…»

29 марта

Не поперечьте дайте плакать мненеобходима горькая утехазаветная устранена помехапечать сургучная на полотнеЯ проживал на розовой лунено на луне не наблюдают эхана ветры ополчался без доспехав проигранной наверняка войнеСонеты вывеялись ожиданийзапамятован звательный падежи караван ежеминутной данислучайностью расторгнутых промежНад Вами слезы удаленный длюя Вас любил и ныне не люблю

«Предутренняя лезет трынтрава…»

30 марта

Предутренняя лезет трынтравастенных часов остановились гириповествования о дезертиредоведена последняя главаВ бегах что ни дорога то криватайга предполагаемого ширене перешел безрадостной сибирине переплыл наречий рукаваРассчитывал наткнуться на свободууйти туда где мыслимо добров края без государства и порядкаСлышна команда солнечному взводуи угодит под левое ребролюбови выигрышная свинчатка

«Меняй апрель названья и цвета…»

1 апреля

Меняй апрель названья и цветаменяет ночь жилищные цветылюбовь заоблаченна и чистазачернены страницы и чистыКружи поочередно высотасветильники различной высотыполярна вкопанная красотане отойдут от Вашей красотыИ зарево ревнивое в цветунад Вами вспыхиваю и цветуКустарником бессмысленным пробудунестроевым кустарником исчезнулюбовную не отженив причудулюбовную не обесцветив бездну

«Что из того что сердце увильну…»

2 апреля

Что из того что сердце увильнудосказывает будучи в пленуи вечеров обходится приплодбез серебрения и позолотЛюбовь недаром стерегла волнуснимает временную пеленуповысит нас и в бронзе отольетмы параллельных линий перелетНевидимы начала нет концаалхимии земель и синевытрудам придуманного мудрецаНе пропадет мелодия ручьясвободный воздух не уйдете Выне опустеет комната ничья

«Открыты западные ворота…»

3 апреля

Открыты западные воротано с ними согласиться не желаяпреобразованная в попугаяне покидает голова шестаОкрестности сереют неспростано держится еще фасад пылаягде тяготилась беглая благаяиз света сотканная наготаЗа сходницей обшарканной и узкойпод наговоры заводных сорокВы распростились с домовой кутузкойКомета странница мое свеченьеотбыли за любовь недельный срокно не пожизненное заключенье

«Читаю сборник в надписях и воске…»

4 апреля

Читаю сборник в надписях и воскепоэтами шестнадцатого векаИспании латыни вплоть до грекасоставленный во славу Вашей тезкиИду в музей где в масляной прическене натомив подкрашенного векалюбуется княжна холстами Греказаконченная в пурпуре и лоскеПод мишурой присущей напокази в лепетах уволенной цевницынаходится пророческий о ВасНо смысла на глагол не перевестьпросторечиво и любой страницыпортретный ребус будет был и есть

«Немногий табор радужен и квол…»

9 апреля

Немногий табор радужен и кволсвечной вокруг постройки короваяих весело зажгли но задуваявменяете что новую привелПоверьте мне ненужный произволкорзина не потухла огневаяпривольно пропасти одолеваянад городом ее набор зацвелВедь недосуг любовной Вашей требена чувственной земле в беспутном небедо счетоводных солнца и луныНеугасима ясная ватагабезотносительному сужденыВы женщина единственное благо

«Ищу напрасно Вашего лица…»

11 апреля

Ищу напрасно Вашего лицаречное смалчивается началогнетет затишье некогда легчалонасилу встретились и ждем концаОбоев выцветают деревцаи в кои веки произносит вялопро часовые четверти ковалопроворного недавно кузнецаОт делать нечего в палате люднойследим скрежеща за картиной нуднойученым происшествие не вновьнабившие оскомину рассказыЗа тридевять земель ушла любовьи умирает страшно от проказы

«За одеялами лежит тоска…»

16 апреля

За одеялами лежит тоскау очага хозяйничает скукаи всетаки возьмет стило рукасебя не чует лапой барсукаИ осмотрительна но близорукарокочет стихотворная наукапокамест мы взираем свысокабесхитростно без дыма и без звукаКрасуется распределенье словно путникам вотще прием и кровНеприручимы искренние нуждыне посещают письменную клетьвечернему и утреннему чуждыневольные ни жить ни замереть

«Уходят бессердечные года…»

23 апреля

Уходят бессердечные годане возлагают бережную рукуне расстаются с нами холодаНе нам внезапно разрывая скукуоткроется лазурная водапризнательности обнаружит лукуразбужена взаимная враждаобречены на черствую разлукуПусть солнце опоясывает землюночному устроению не внемлюпребуду на житейском перегонесоседний с Вами всетаки чужимУжели Вы не слышите погонине отставайте мы любви бежим

«Над площадью жилою брезглый день…»

? апреля

Над площадью жилою брезглый деньне вспоминается в обрывках датапокойных белошвейная оденьмы были обезглавлены когда тоЗардейся и оконницу червленьгуляй по небу ветреная ватамы не дотянемся до деревеньгде нашему живется синеватоНе сдвинется прозорная дремавзойдет каменотесная чалмаУкажет что в двуглавом полуснев забывчивости бестелесной парноймы полегли раскольники вдвойнелюбви обожествленной и вульгарной

«Мои прикосновенья Вам не любы…»

24 апреля

Мои прикосновенья Вам не любына отягченный ропщете уходне допускаете что мы сугубыНаступит одиночеству чередзашевелятся брошенные губыосиротелая ладонь всплыветвот щупальцев писчебумажных трубыкоснулись воздуха и ямб поетКогда уляжется любовный духони обрящут непонятный слухНад Вами будет запоздалый лучпрощальный палец сдержан и певучпаломника преставленного посохклюка резная в голосах и осах

«Я сызнова один и пережил…»

25 апреля

Я сызнова один и пережилмы разошлись и сердце заживилиутопленника застилает илпредмет музейный не избегнет пылиЯ камнеломню странствуя открылзавидел Вас в отместку окрылилибогиней похищаем возомнилизбавиться от человечной былиСердец нечаянные перебоивернули нас в узилище земноена ложе исторической рекиНашли однажды мрамор рыбакии мной изваянное Ваше телоутверждено воскреснуть не хотело

«Искореняйте первую траву…»

30 апреля

Искореняйте первую травуна пустырях произрастет другаядозорю Вас во сне и наявуна свете остальным пренебрегаяМалейший проблеск Вами назовуи Вашу красоту подстерегаянедолгий век земной переживувечерних звезд достигну дорогаяНе отвлекут ни жажда ни алчбане устрашат полуночные рвыне одолеет навья ворожбаИ над моей лачугой птицеловане перестанете гнездиться Выбогиня будущего и былого

«Стихает ливень На морское дно…»

1 мая

Стихает ливень На морское дноотяжелеют капли по уборкеи раковинные проторив створкизавяжутся в жемчужное зерноПрорезывают чащу заоднорасположились на змеиной горкеи заново слепые гады зоркиа в железе жестокое виноВы слышите сегодня шум волнызадумчивые временами водыи Вашей красоте сонетный рядМне шелест Пресмыкаются жирнынепоправимые ползут невзгодыо нашей язве строки говорят

«За стойками прокоротали ночь…»

5 мая

За стойками прокоротали ночьв соседний город едем по чугункеуспеет утро строгие рисункина стены тамошние наволочьПо чести говоря я сам не прочьточить из глыбы горбыли и лункичем дураком по пятистопной стрункерасхаживать и пустоту толочьО если бы замест хилых стиховотрывочности и чернильной пробыя подавал кирпич и вел плитуБыл удивительный собор готовбелела каменной невестой чтобылюбовь подхваченная на лету

«Отодвигаемся и перевал…»

10 мая

Отодвигаемся и перевалбредем по щебню и лугам за горунемало суток ветер пировалглухих ущелий запевая хоруТо озорничал скатерти срывалвертел крупы неистовую порузасаду ходоков подозревалтряслись поджилки наши до уморуНо в поисках немилосердных бурьо путешественниках скорбной пастивернемся звать высокие напастиЛюбови расшевеливайся дурьуспокоения не нам лазурьпокинутым у мятежей во власти

«Земля дурная утопай в цветах…»

11 мая

Земля дурная утопай в цветахраспущенная уходи в истомужеланье вырвалось бегом из домусинелью косогор любой пропахНад платьем крутизной не впопыхахВы поднялись по лепестку сплошномуи мрамору дивлюсь слегка блажномувыветриваемому не прочахВетшает месяц отвернутся годывладелец отойдет верны погодытомящий полдень свежесть ввечеруОт человечества не уставаяскульптура греческая на юрузадумалась и будто неживая

«Лучистое присутствие и жуть…»

15 мая

Лучистое присутствие и жутьчасов спускается отряд овечийздесь выплавили скороспело встречикороткое кольцо бескрайний путьВпервые посчастливилось вдохнутьотраву медленную разноречийопределить закутанные плечиуверовать в божественную грудьДощатый пол волнением измереня с той межи ожесточенно вереннеизменяемой идем дугойИ разве в неожиданном заваленочлежным гостем возлежу с другойв былые времена иной бывали

«За Вами по стопам не перейти…»

17 мая

За Вами по стопам не перейтиотыскивая ощупью ступеньно в тайнике не прекращай цвестибелоголовым призраком сиреньОранжевое облако летине окружай балконы полутеньне торопясь по лестнице свистина удалую шляпа набекреньИ до конца племен не онемейнауськивай по старине и вновесоломенная войлоки осмейТо по себе то свадебный и вдовийто ветрогон то из породы змейструится молниями свист любови

«От телефонной к телефонной будке…»

20 мая

От телефонной к телефонной будкемытарствую прилежно от утраза отбелью вникают вечерав подушках жду зари проходят суткиНад городом гудки и прибауткивороний гам бранятся кучерано где тяжелый лада и добраВаш голос поразительный и жуткийВлекут людей от сутолочных дели праздник роз и частый виноделА у меня страда без перерывахождение по мукам без отказуистоптанная местность белогривоопустошенная лавиной сразу

«Вы спите поутру не то роман…»

21 мая

Вы спите поутру не то романдодумала среди ложбин валторнане то навеян зрительный обманпод укрепленьем в котловине горнойМой всякий помысел с любовью ткантекут мечты подземные из горнаи низится на погруженный станмоя рубашка птицей надозернойНе покидают Вас мои поступкимы амальгама вековечной ступкислучается что Вы со мной и безМеня не будет пусть но погребаяв урочный миг обрушится небесвзамен моей сорочка голубая

«Беги перо куда глаза глядят…»

24 мая

Беги перо куда глаза глядятхозяйств подальше на дворе светаетспасайся быстрое рассудок лаетпроснемся мы не приходи назадПисатель твой мудрен и бородатзажег в работной и стопы считаетпо переходам память ковыляетпривычки крепостничеством грозятВ горах живи не требуя приютатуда влюбленные восходят крутотам низвергаясь обмер ледопадВоротишься тебя заставят сдурускоблить пергамент соблюдать цезурудля вящего удобства оскопят

«Мы только что отчалили спеша…»

26 мая

Мы только что отчалили спешас шара воздушного перчаткой машемя принужден к земле оттенком вашимпривязан к дереву карандашаПрогулка легочная хорошас ночлегом расквитались и шабашимпокуда здесь черновиками пашемстраницы и поля ища грошаВоздухоплаванье лафа счастливыхкупаются в безоблачных заливахленивые разрешены путиЯ спутан меланхолии правамиприговорен к стихотвореньям Вамиот ремесла не в силах отойти

«Порой полуночной и поминальной…»

29 мая

Порой полуночной и поминальнойпокуда месяц новый не проростоварищ выполняй обряд русальныйплетеньями из пожелтелых розЛюбви доискиваясь доскональнойответить на мучительный запроси пусть уносится венок сусальныйбыстринами отговоренных грозТаинственную покидая заводьи водорослями оплетенывзойдут наперекор теченью плаватьу меловой колышатся стеныпросясь на волю на свет полный тьмылюбовники приснившиеся мы

«В прозрачной растворяемся неделе…»

31 мая

В прозрачной растворяемся неделене выключаем поутру огниотхлынуло от городской вознине ходит время разве еле елеНепомнящий покой в плавучем телебывает ночь не разделяя днипротяжную мечту июнь ожнивсе в жизни будто бы и в самом делеВзогретый воздух потечет с низовна розыски луны по млечной мгледоносит чей то бесполезный зовСонетная постелена соломамы издавна блуждаем по землесебя самих впервые видим дома

«Ненастоящий город крепко спит…»

4 июня

Ненастоящий город крепко спитстрекочут понапрасну самолетыи над уроками любовь корпитни первый не усвоила ни сотыйВдоль половодья серебро улитстены и раковины заворотыне образумилась любовь продлитрассказ прямой и рядом криворотыйНе двигается вылет голубейпростертые оживлены вельможизапретной силы время не отбейот башни для живущих непригожейГраница защищается слабейбессмертие и мы одно и то же

«Не выжидайте дольше на дворе…»

4 июня

Не выжидайте дольше на двореобманет вычурная колоннадачто если смутное плывет горелюбви постричься ненасытной надоЧто зеркала в колодезной дырев неощутимом прочная усладаи разве на монашеском одредознается любовь земная кладаНет не дочитывайте нашей книгине раскрывайте вовсе оглавленьямы не нуждаемся в убогом сдвигеНесете преисполненная рвеньянеутоляющих страстей веригиобъятий нескрепляемые звенья

«Взволнованная необыкновенно…»

5 июня

Взволнованная необыкновенноВы пожелали видеть бой быковвозрождена античная аренарезные веера и смоль жгутовМалиновый платок дразни надменнопрядает лошадь вспорота с боковв занозах зверь различные коленаи напослед проколот и готовПри выходе не уклоняюсь пренийи не прошу подспорья у льстецаЯ скажем не любитель обагренийне конь а людь но с головой тельцалюбовь не вымещу и нет зазренийвыслуживаю смерть в поту лица

«По набережной разбрелись туманы…»

6 июня

По набережной разбрелись туманыседое пламя с пристани течетмы слишком небожительница пьянытысячестрочный не оплатим счетВсе здешнее томит вопрос карманныйнасторожился стеклодельный сброддостреливай пернатых окаянныймогила братская свое беретНо или полночь скашивает пулии Вашей хрупкости всегда вернынароком звезды покидают улейза море опрокинутой луныА крыльями взмахнув Вы не заснулии в якорь отданный обращены

«Я пораженный Вашей красотой…»

7 июня

Я пораженный Вашей красотойв смятеньи падаю ничком на землюступни обхватывая и объемлювселенную обугленной рукойМгновенье уходящее постойкоснел впросонках наконец не дремлюраскатам вечности безмолвным внемлюучаствую в беседе колдовскойКристаллизуется любви осадокстремительно фигуры чертит хаосмногоугольный мир зеркальный гладокНе признаю царапанья и кляузгорят алмазы в глубине тетрадоккогда поэт провидец а не страус

«Неспешно сумерки вошли в сады…»

8 июня

Неспешно сумерки вошли в садыполощется волна внизу в оврагеприободрились фонарей рядыв морскую чешую вонзают шпагиКрушений столько в нас на все ладыпостыдного в невозмутимой влагемы вспомнили что вышли из водычто мы земные только на бумагеЕще минута и любя вполневернемся в отраженье небоскребасуществовать на молчаливом днеНо по дорогам вечных неудачгремучий город обретаем обагде жизнь за клавишем а смерть трубач

«Заторопились воды тараторя…»

9 июня

Заторопились воды тараторяветра вздохнули моряков храбрярассеянная оглашает зорянашествие в июне ноябряНа перекат взошла Венера споряс прибоями и шелухой торястекает пена творческого горяпо мрамору в тенях из янтаряПучина средиземная древнеяпереполошенных твоих гребнейне прекратится долго ахинеяНадеются что с высоты виднейпогрезят о богине зеленеявот заревут затосковав по ней

«За ставнями гостиницы коваль…»

11 июня

За ставнями гостиницы ковальшарахаются зайчики по стенамнамедни выдуманным переменаммы покорились бездомовья жальНа север пробирается педальобратно угнетенная по венамочутится перемещение пленомустанет велосипедистов стальМы заблуждаемся на переломеа может быть горение пройдетто жар невыносимый то под пепломИ маятно в ценинном водоемегде Ваше тело зыблется прядеттекучий мрамор в роднике окреплом

«Прояснивается столичный рынок…»

12 июня

Прояснивается столичный рынокпоследовательностью вышиныи мы расчетливые казненывдоль навезенных окриков и крынокОт надземельного отрешеныдотерпим аккомпанемент волынокбеспиршественные и без поминоки неправдоподобной белизныа уповая хоронить концымы сумерничали в чертополохесветящиеся подбирали крохиИ опрометчивые беглецывосточные носили багрецымы сумашедшие и скоморохи

«Машина писчая колотит хлябло…»

19 июня

Машина писчая колотит хляблоа больше отдыхает под мешкомпередвигаются листы ползкомвоображенью теменно и зяблоПокамест наверху под чердакомсуровый живописец кроет тяблапросторы медные взрезает Паблоуверенным и золотым толчкомНо Ваша красота согласоваланастойчивое мастерство верховс безвольной философией подвалаС лица бумажного не будет стертане утомится плыть в воде стиховостанется лежать на дне офорта

«Вам надоело дом знакомый пуст…»

28 июня

Вам надоело дом знакомый пустсадится день не тронуто в столовойее не обновлю вечерей вдовойломая панцырь рудяных лангустЗавечерело половицы хрустдоходят стуки жизни бестолковойхлопочет над обителью дубовойиссяк в дупле золотоносный кустМы кто такие разве мы любилине ведаем все было так давноЗавешивайте прежнее окнок мерцающей не прикасаясь пылинам безразлично мы уже отбылимы низошли вернуться не дано

«На площади пестрея кавалькада…»

30 июня

На площади пестрея кавалькадаверзила занятые перепалкойи небосвод где надо и не надопокрылся фейерверочной фиалкойНо Вашего не нахожу нарядани красоты божественной и жалкойв пустых потоках ряженого стадалюбовь моя одетая русалкойИ об руку разгуливая с Паблохудожником на высоту влекомнад временем иду ступаю дряблопо недовольным звездам босикомПиши портрет покуда не ослаблалюбви одетой пьяным стариком

Rahel

Rahel I

Не устает в окрестностях войнапоследний город вымер от заразыно проступая новая лунаозолотит оборванные вязыОпустошенная земля страшнаповсюду рыщут алчные рассказыно на пруды из горнего окнане перестали сыпаться алмазыВ руках не согревается рукане уцелеем нас не будет скороветров прощальных грянет аллилуйяНо падает живуча свысокане опасаясь ничьего укораодна и та же рифма поцелуя

4 ноября 1940

Rahel II

Меня слепого видишь ли лунапускай твоя линяет позолотасойди красавица ко мне в болотона дно из раковин и валунаМоя судьба была вотще яснанет в жизни ничего помимо гнетаподчас любви безрадостной тенетаи переход без отдыха и снаНи жить ни умереть а только ждатькогда проникнет в сердце благодатьглухая ночь настанет голубойИ свидимся в последний раз с тобоймой вечный враг всегдашняя подругабез ненависти не любя друг друга

10 ноября 1940

Бригадный

Тех памяти кто не вышли из лагерей

Центурия первая

<1>За проволокой современный аднеистощимая все та же скукани рек ни гроз ни стрекозы Без стукападет на кровли ситный дождь Молчатповетрия а напролом ни звукаОкутает холмы горелый чадрассеется под вечер и лучатсозвездия Поспешная наукакружит безмолвный хор календарязавоет смерть глухонемая сука<2>Раскинулись по югу лагерявдали морей и ропота лесногоСредь заключенных целый день ни словани посвиста Увенчанная фряохотиться нисходит ночь багровапри свете месячного фонаряи слабых в cети звездные беряидет до следующего уловаоставив лог без помощи и снаЗабрезжило и погребают снова<3>Проклята будь земная тишинамолчание об отошедшем боеневозмутимое и беловоекогда все кончено и не слышнани жалоба предсмертная ни коегде перестрелка Гнутся раменаотдав ружье а голова темнана грудь упала и глаза в покоене видя смотрят на лицо землижены последней близкое рябое<4>Не говорю товарищу продлипо клетке бродит с потаенным ревомупорный старший а в письме терновомпрочти надежду уцелеть могливо рву засыпанном многоголовомвнезапно затрещат коростелиза солнцем северные корабливорча потянутся в решеньи новомнапомнить пиршественному врагуо платеже немедленном суровом<5>Нет ничего вотще не берегуне уповаю ни во что не верюне льщу недолговременной потерювойны Останется у нас в долгусудьба никто на красную вечерюне зван И самому себе не лгуне вырвусь из облавы на бегуа умирая пасти не ощерюна свору крепостную свысокапечальный брат задушенному зверю<6>От делать нечего синей строкасторожевого избегая взорато сложенная сразу и наскорозапрятанная в память то тоскаНочной порок внимает без укоратуман подсказывает мне слегкавыводят киноварью облакаты с прожитым блажного разговораостаток и моей поры песокпокрытый блеском слезного узора<7>Не осуждай поверхностный ходокпо округу что плитнякам дольменазавидуя не презираю пленаи сам навеки камнем изнемогснарядная не увлекла сиренаа пулеметный говор не наректесак не тронул оплошал курокя пытку потерпел согнуть коленоне вынудила белая клешняне жребий приказал своих измена<8>Заброшенного не тревожь меняне думай выкорчеванное сгнилопристанище Полны страстей и пыламои глубины Черствая брехнятвоя пуста Недаром век носиломое дупло роения огняСпасайся вдалеке не то звенянеуловимая воспрянет силалжеца облепит Мне за клеветуиспепелить не возбранит могила<9>Мое прощенье звездам налетусветил устройству мудрому Сократустепей раздолью ветер косит мятуневинным виноградникам в цветуПолудням где то расстилают ватупо гребням гор забыв меня кустув нем соловей гнездится прорастутаким же я отлетных птиц возвратуволнам соленым и тебе Раельединственному твоему закату<10>Почти затворена глазная щельсуществованье уложило стягиПока сочатся розы горькой влагине выдохлась под ребрами свирельпокуда скроет красные ватагираз навсегда вселенская метельготовит рядом и мою постельза лагерем в каком нибудь оврагене отпущу тебя бумажный райстихов одних ко мне любовной тяги

Центурия вторая

<11>Испания неразрешимый крайв саду тенистом ярые шабашинет женщины уродливей и крашевощинистей и крови заиграйОскал и поцелуи в ералашето пенье вырвалось то клект то грайлюби назло и за любовь сгорайКлеймо пылает воровское вашеуста надменные И не испитьприподнятой над ярь медянкой чаши<12>За право умереть обязан житьвыплачивать оброк отцу и сынуи духу и впотьмах коробить спинупред матерью заступница насытьТкать напролет святую паутинус рассвета сызнова глаза гноитьпрорвал мерцаний бесполезных нитьнеурожайную бросает глинуи золото поддельное восходв плавучую по синеве корзину<13>Бредет достойный бедности народсо всех сторон по трoпам и ухабемужичья строгость вечный траур бабийна пригорок в костел Полно высоти серебра Сродни очастой жабеслужитель бога мошкару пасетВдоль стен угодники который годнасупились и палачи в осклабенеправедным обещанный котелобуревают аспидные хляби<14>Едва обеду скудный счет подвелспешу придав широкополой кренусниму не раз и правильней наденутуда где отданную на заколслепую лошадь топчет зверь На сменунеся кумач расшив огнем камзолидет храбрец И под распашкой золпокажет смелости холодной ценупрыжком проймет окрестную лазурьзаставит вмиг рукоплескать арену<15>Несчастный бык вались глаза зажмурьуйти от нас и суматохи прочейТы долго бился не хватило мочиугомонил запальчивую дурьклинок студеный холост крик сорочийне слушай и траву побежкой турьты заново извне гражданских бурьтвой сочный выгон омывают ночиК солновороту ближе день за днемстановятся сиреневей короче<16>В заречном кабаке стоит содомсойдешь с ума от музыки и дымапоет колдунья в лике серафиматопочет так высоким каблукомИграют крупно мразь невыносимаобиду горячит морозный ромВезло кому то свалка и ковромпокрыто тело Вот проносят мимоВиднеется на голубом столепроколотая карта барда дыма<17>Не разбираешься в добре и злеСорвался парень на партнере сотомкогда в упрек дворцовым позолотамни больше лжи в крапленом королечем в мазаных с их нечетом и четомМы суждены кто лежа на веслекто кормчий в горестях навеселеножам шпаны и полюбовным счетампорядок человеческий тюрьмас бесцельной просинью за переплетом<18>Над пустырями стелется дремапредместье опрометью отрезвелоНе заходило встарь сегодня селоукрадкой солнце Светлая чалмав пустыне изморозной без пробелаживет ушедшим мертвая самаКатись не опорожнена сумани очаровано ни оробелодурное сердце волен изумрудеще скользит на запад каравелла<19>К чему неделя за неделей мрутв постыдные столетья вырастаяубеждены появится блистаяиконописный всадник мстить за трудрасхищенный за честь за все Пустаязабота Пиренеи берегутего успенье С высоты беркутвысматривает не за чем и стаяпаров перистых Самолет подчасзаезжий любознательность простая<20>А всетаки не доведен рассказшумят внизу под ночью кипарисылежит в траве и не смыкая глазв объятьях держит блеклые нарциссыперевирая что то волопасУже исчерпан темноты запаса он под пасмурным худой и лысыйне прекращает верить в страшный суддо тяжбы лакомей судебной крысы

Сотня третья

21Пусть северяне варвары бегутразрежут парусом сплошные водыпробрался кто за мзду на пароходыотыскан зайцем в поезде приютбумагу топчут негодуя взводыежевечерне под пером растутСлова ко мне сюда молчанье тутбез обольщений накопляет годыдокуда одухотворив рядыне заключит рукой костлявой своды

11.2

22Столпотворенье песни и рудыОдних запамятованы дорогине выкурит из буреломов слогизаря и не расчешешь бородылучом склоненным Вымершие богипод озером из голубой слюдыпохоронили дивные ладыНо чайки закричат и вот пологийподобранный издалека разливзаверещав наткнется на пороги

12.2

23Других бередили наперерывсоседние в доспехах и сусаликрестили пагубили то кромсалито гнули никого не пощадивпокамест равносильными не сталите племена и слово раб У ниводних лишь плевелов не отженивсмывался государь Клянут печалии ввечеру неистовой грозыструю венчают лепестки русалий

13.2

24Довольно с нас проступков и слезыи наказаний выносить доколецаря прикажете крестьянской голиПора бежать на мокрые низыза приведеньем тороватой долина промысел лихой Мы не мурзынаживу составлять из бирюзыбезоблачной и звезд червоных что лиВ степной глуши живут голодный волкглагол разбойничий и клект соколий

16.2

25У черта на куличках не замолкмирским соблазнам музыкальный воинпоминовенье богословских боенХотя размыкан светозарный полкв тайге повымерз и в темницах сгноенгреху отродному заветный долгзаплатит днесь усекновеньем толкпечати алчен и надеждой зноенКто в нерушимом корабле плыветот смерти оскоплен христу присвоен

19.2

26Зачем судеб отыскивая бродоледенеют нет сомнений раноиль поздно ты перемещаешь рьянострану самодержавный сумасбродНе разоряйся заросли бурьяназаймут село от плети и колодпочахнет люд растает перелетвернется время студного буянато при луне ломает старинуто мчит вприсядку посреди бурана

22.2

27Случайно вас безвестный помянуказенных писарей родных оравадалек я к счастью вашего уставаи сочинений Пошлую струюмне не настроить в лад моя забаване велика от вас клонит ко снуЧернилом купленным не полоснураздумий а моя худая слававернуться жаждет за другой хребетострожная без имени и права

22.2

28Окончен царства безысходный бредпревозмогла кровавый гнет крамоладвуглавый герб насилу побороласерпом и молотом Ликуй совети сказке завоеванной веселойоткройся настежь в октябре согретНо нападает коршуном запретпартийные дела идут не кволорассвета ждет в застенке большевикприпоминая марши комсомола

25.2

29Не подчинен от вздора не отвыкдалекий отзвук вечного броженьянегодные раскроешь здесь цветеньявнезапный сад несчастных босомыгБездельничаешь у себя Шипеньяизлишество похабщина и зыкнеповоротливый дурной языкраспустятся во мне дурманом пеньяблаженства жимолостью беленойненужных трудностей стихосложенья

24.2

30Перебегают пришлецы толпойпо высоте в сиянии и в громеи человек на смертном переломедрожит Я годы просидел скупойпод шалашом голодный на соломесреди богатства Следуйте за мнойпадут алмазами вскипят волнойсеребряной нацедят пурпур в домеразрушенном испанском У меняна свете нет привязанностей кроме

23.2

Сотня четвертая

31Не торопись исчезнуть леденястремительную влагу друг жестокийневерный Нет не прекращай в зарокемой северный зрачок лазурный дняглядеть в ночной колодец черноокийБессмысленная жизни западнядержи в железе до костей садняразжевывай напрасные урокиСтруиться по исхлестанным щекамне перестаньте говорю потоки

6.3

32Не дай похитить стихотворный хламиз участи опустошенной ворукурносому Втирается в каморутелесную последним мелочамзавидуя Когда согласно спорув надежде с исповедью пополамя подражал впервой в стихах орламты надо мной смеялась до уморуНа этот раз раскинусь Но позвольсегодня выполниться приговору

6.3

33Терпеть согласен головную больудары сапогом и трость нахалауколы скорпионов и ковалочасов и суток и веков и смольгрядущего Пускай любви кабалаиспортила а сожалений сольменя разъела Но перо нискольнаперекор сединам не усталостремиться голубем к балкону гдеты улыбаясь держишь опахало

7.3

34Неуловимая живи вездеЧто может быть отвратнее и слащевоспоминаний Грузный день палящийпослушный исторической уздевзъезжал на небо Но минутой вящеймы все еще при утренней звездеза огородом длиться в бороздеупорствовали Из лимонной чащибесстыжим нашим представленьем светсмотрел скворец нахохленный сулящий

7.3

35Так прежде чем настал военный быти наступили времена злодеямы жили полуостровом владеяТо мрамор наш скрещенный был повитплющом в лесу то возлежали рдеятуманы над утесами то влитв русло купаний ради хризолити дозирал беднея богатеясреди несчетных копий лунный шлемтревоги нашей нищая затея

7.3

36Три года прометнулись а затемна обиход рассеянный и гордыйврасплох напали из за моря ордынаемные Сперва далек и немих подослал властитель толстомордыйдабы республику включить в гаремТоварищ не чуждаясь теоремперемещенью тел законы твердыберет рубашечника на прицелусвоит разницу дуги и хорды

15.3

37Но выяснился роковой пределДосталась выморочная добычапришельцу Возвращаетесь курлычана черствый север журавли Возделобугленные ветви лес и хнычав развалинах корпит сова а мелистории стирает ночь Сумелпогибнуть и потворствую А кличапусть уцелевшие пожарищ прочьбегут возмездия храня обычай

16.3

38Противоречий постоянных дочьО если бы беспочвенные думымое бессилье оборот угрюмыйМогли тебе Испания помочьНеподходящие чернить костюмыраспорядись оденешься точь в точьв затменье солнечное Оторочьсебя сокровищами Монтезумывсплывет вселенная на небосклонвскрывая полные созвездий трюмы

17.3

39А я надев больничный балахондовольствуюсь приверженцев вербуяв забвенном словаре в беседах всуестепями и способен свой поконоправдывать тетрадку полосуяВ конце главы подсчитывать уронмне рифмы заменили грай вороннад падалью а вороной гарцуяписчебумажные поля покрылиз гласных долгих и коротких сбруя

18.3

40Напрасно выбивается из силВек в письмена слепой смотреться будуне в нищеты досужую полудуа будто стих отбушевал и скрылтвое паденье а мою простудудослали ветры из за гор посылты не отчизна мне но я носилтвои цвета Пусть в черновую грудуперегорю И смерть не разлучити жизни выветренной не забуду

19.3

<Сотня пятая>

41От взрывов наконец дрожи Мадридпришли часы насильственной учебыне поленись поймешь что значит злобыподпочвенной и роковых обиднепогашенных порох После пробыто здесь то там ударами изрытмужайся город и не плачь навзрыдчто первый дом расселся чернозобыйдитя под вытаращенным крыломот ястреба навек избавить чтобы

29.3

42Остаток спальни виден напроломлюбая вывернута половицане перестали женщины божитьсянад колыбелью но кровавым лбомне может крика детского добитьсямладенец спит доволен невесомЗабыла раненная обо всемне доверяя стонет голубицакогда у девы пресвятой горетвоим птенцам не перестать ловиться

30.3

43Спой колыбельную о пустырегде спит отец такой же мертвый ибоон черной сотней швабского пошибарасстрелян был с другими на зареГде червленела над водами глыбапережидал все тот же в кобурегде пробуждалось устье в серебреза тростником и поперек изгибадоказывала налету скопачто опрометчиво гуляет рыба44О Бадахосе где цвела толпаи на арене на крестьян охотана выпущенных шла из пулеметапод возглас женский и латынь попаНе выдержал запрекословил кто тоего стащив добила шантрапаЗа стеклами туда ведет тропагде целый день колышется дремотаи на убежище семьи твоейложится вечер тенью Дон Кихота45На перекрестках и в длину путейпод наблюденьем каменных распятийпокоятся на дерновой кроватите кто остались из твоих детейрасклеваны ягнятником Утратене пособить не врачевать скорбейсмиреньем и молитвой Не робейне покоряйся заповедной статии вместо заступа ответь ружьемПрошли обычаи черед расплате46Уносит тьма звездистое шитьедосаду волчью прячет кукурузагрызун летучий опасаясь грузалюдей вскрыленных скрылся Вот нытьеснарядов в качестве союзараскат и молчь и время самоене скажет ˂нрзб.˃ все моеВ окопах залегла солдаткой музаоблечена в рабочее моноупали волосы из под картуза47Засыпано не тельце но зерноне причитаньям время а надеждевзойдут железные колосья преждечем ветру смерть настелит полотноНе верь сомненью вечному невеждекогда намекивает все равноне одолеешь прошлого Оносо знаком вечности на каждой веждекостлявое в неизмеримый ростстоит лицом в епископской одежде48Отстаивает наведенный мостне отдадим назад победой правойне внемлет ружей болтовне лукавойни увереньям вероломных звезднапрасно тучи головой курчавойкивают ей и насмехаясь дроздстальной где пронесется там погостхолмы ночами истекают лавойи на равнине горные ветратекут навстречу золотой отравой49Вдова ночная погибай с утрана перевале на снегу лежаломпослужит красному письму началомпокрытая твоей рудой кораКупайтесь заросли в разливе аломрыжейте ледники Из под перазмеись по рукописи кровь Поране плесневей поэт в раздумье вяломи в книгу раздраженье занесине ручкой осторожной а кинжалом

16.4

50А ты кто якобы на небесигосподствуешь необходим кому тоступай на землю и ногой разутойсвое вино людскую кровь месиМешай виновных и невинных крутоза краем край карая оросиосатанев топчись вокруг осиубийственной и рай задумав будтов давильне адской покажи себямоя вовек не перестанет смута

21.4.41

<Сотня шестая>

51Листов не одухотворить скребяи недостаточно переполохасловесного Поэзия пройдохасо мной шутила А теперь трубянапев тяжелый с видом скоморохаза ямбом ямб вздымая и клубяв игре и нехотя и не любяупорствую От золотого вздохане мне страницами зажечь пожарпишу не расточительно и плохо52Не мне достался настоящий дарблеснуть оружием из под сермягиНайти себя без колебаний в шагеи смертный нанося врагу ударвоспламениться от избытка влагиКогда перо не греческий овчаркрасот невольник и любовных чара мститель полный гнева и отвагиОткуда ни возьмись грозой словагорой коснуться не успев бумаги53На берегу кладбищенского рвагде пелена томлений и ходынокеще живу Докучливых снежинокстряхнуть увы не может головаНародный некогда сегодня инокк чему назойливая тетиваперевелись в стихах тетереваи неохотно разве для поминокпо временам на тяжкий выхожупоэта и молчанья поединок54Созвездия переползли межуполночную Не пережить рассветаиссякло страшное боренье этонад порченной строкой не ворожуНа высоте и в преисподней где топодсказка задержалась Не стыжукроту искать виновных и стрижумне все равно моя хвала отпетани философский камень не силенни поиск папоротничьего цвета55В оконной раме будет забеленпортрет поэта И в углу сараянемилосердным светом донимаяболезнь мою рассеет Посейдонприснится мне поэзия инаяни разуверился ни пораженне должен лезть постыло на рожонповинность певческую отбываячто возвеличен по его судудо небожителей всплыву играя

23.9.44

56Освободительницу не найдукоторый раз но неудачей всеюне усмирен в желании коснеюрубить мечом картонным на бегуотлично ведаю что не сумеюи жизнь бумажную не добредуно тщусь идти в беспамятстве в бредуи в оправданье привести не смеюмои затеи ветер дошумитморя дотараторят Одиссею

3.10.44

57Не успокоюсь немощью не светбоев не стало длится перебранкачто не осилена болезнь волчанкачто по дворам тюремным голоситнемолчно огнестрельная шарманкаа на юру и там где женский стыдскрывая целина кресты раститповсюду дожидается беглянкапоруганная не отомщенапокамест во дворце жирует Франко

30.10.44

58Не участь заключенного смешнастраданий нищета бессилье крикаПо прежнему хозяйничает диков стране чума Есть нечего Мошнаодна не узнает беды великойДеревня каждая на временаразвалинами обремененане выполота в поле повиликаВенок свинцовый с Гарсии не снятот сна не освобождена Герника

7.11.44

59А вы что удостоились наградза невмешательство в раздор соседиубеждены тома энциклопедийрасплатный день от вас отговорятВот палачи войдя аз буки ведитерзаний преподав немецкий ладне только мне и вам блеснуть велятна званом смертью мировом обедев соревновании с параличомс чахоткой в утомительной беседе

8.11.44

60Все говорили подлость нипочемно сбудется и уничтожат гаданеведома солдатам тем преградане устоит просвеченный лучомРаскрыта настежь горняя Гренадавступают знаки в поворотный домнапоминая пленнику о томчто навсегда откладывать не надоменя на высоте ночами ждетмеждународная светил бригада

5–10.11.44

<Сотня седьмая>

61Выветривается пера оплотуходят годы пепла и угарано память наша поножовкой яройтысячелетие не заживетНа повести Кортеса и Пизарродавнишних рыцарей и воеводмы отозвались юродивой Вотзатрепетал поверх земного шараосвобождая север от зимына зло исчадиям греха и тьмыогонь бессмертия Гвадалахара

29.11.44

62Учили мир порабощенный мысвободный дух не пропадет без следачто Риму нет не суждена победаготовятся его полкам холмыего суда развеет непоседаНапрасно он не избежав зимытирану дал и навсегда взаймыотряд рубах во славу дармоедаВ ответ обоим в мерзкой пустотеявился город и затмил Толедо

9.12–17.12

63Отчаяние и доблесть вы естеНе сомневается враждебный разомВокруг людского улея заказомЛежите вы щитеВ строениях неразличимых глазомВсе доблести народа мед в сотеСвободы свод на страшной высотеУсеян фейерверочным алмазомК нему возносится жужжанье пчелВрагов оцепенелый разум

21.12

<строфы 64–90 отсутствуют>

<Сотня десятая>

91Перестаю лазурную резьбупозорить не поможет волокитаЧтоб устыдиться навсегда закрытая превозмог достаточно судьбууразуметь что значит строк защитачетыре года бился я в гробунастало время прикусить губубезмолвного не беспокоить бытаЗастенок нем не шелохнет извневсе договорено но не раскрыто

20.1.45

92Завидую тому кто глух вполнене тяготится в словаря острогекто вне действительности без тревогиживет уверенный на болтовнеНе замечает что стихи убогистраницы жмутся на его рунена отзвук покушение онесо средствами негодными в итогеНе сознает собой заговоренчто подвиг наш проходит на пороге

22–25.1.45

93Но горе мне среди людей рожденчто делать с языком чернильным горезаботами отягощенный вскореоткажется от назначенья онза вожделеньем не угнаться свореНасилу выхвачена из ноженсломалась шашка Смелый обнаженИщи отсрочки в чудесах и вздореякшайся с призраками и лунойворкуй о женщинах и договоре

27.1–27.3.45

94Что разразиться должен был веснойя водопадом срочным оттого лине ужился увы в людском подолеи возвращаюсь в смерть к себе домойЗашелестеть дождем и плакать в полетревожить рощи сумрачной трубойУчились долго поступив гурьбойМы в человечества военной школевсе разбрелись Последнему чередубитому существовать на воле

1.4.45

95Едва за Андалузией спадетцветная пыль от солнечной телегивозникнет ветер зарослей и вегипоемной низменности и болотИздалека на влажные побегипроворный свеивается и льнети говорит без слов не без длиннотто полымем объят то полный негии прочь спешит неведомо кудазачем в стране любимой на ночлеге

22.4.45

96На севере настанут холодапогонят птиц к руслу ГвадалквивираИ над зимовьем где тепло и сырогде всюду блещет и гниет водана вышине залетная секирадробит лазурь без всякого трудаСтолетья вымерли а городабурьяном поросли но в крыльях миране замолчи трубы моей напевни дребезжанье моего клавира

19.10.45

97Нe стоит долго жить но умеревутраченную обрести свободушумя развеять ветреную одуна Гвадараме по верхам деревПереложив слова на непогодувойти от памяти в печаль и гневбез удержу рыдать осатаневночами напролет и без исходуотчаянье кто может запретитьвосставшему из мертвых сумасброду

2.11.45

98Быть мертвым в жизни после смерти житьв струе гремучей по теченью Тахопрядай с потоком заодно неряхатаков поэт таким и должен бытьРассказ о нем не оборвала плахаожесточенью призрак не пронзитьиз крови неповинной песнь изыдьтюремщики не остановят взмахапокуда обезглавленный пловецкочует без упрека и без страха

5.11.45

99Вражде с природой приходи конецподружимся людских грамматик строжеМне пустыри кастильские дорожеобильных слов Там жаворонок чтецнад братскими могилами Не гожене заменить его Там деревецпростая повесть а толпу овецсгоняет вихрь погудкой перехожейТам доказательство моей виныБессмертие и смерть одно и то же

1.9.46

100Потемки долгие освещеныпора сойти с подмостков арлекинувзмахнув руками упадет на спинунесчастный сын разбоя и войнысозвездий невод погрузись в пучинубумажный ятаган вернись в ножнымои стихи мне больше не нужныдругую ветер колыхнет дружинуиные певчие заголосяткогда в рассвете наконец покинуза проволокой современный ад

18.6.54

Письмо

ОЛЬГЕ

КОНЕЦ ПОЛОЖЕН СУЕТЕ ЧИНОВНОЙВСТУПАЕТ НОЧЬ СТРАНИЦУ ТЕРЕБЯПРИГОВОРЕННЫЙ К СМЕРТИ НЕВИНОВНЫЙЖАЛЕЮ В КОМНАТЕ И ЖДУ ТЕБЯМИНУТЫ УЧАСТИЛИСЬ ПОРЕДЕЛИОТНЯВ У НАС ПОСЛЕДНЮЮ ИЗ ЛЬГОТНЕ ТО НЕ ДВИГАЮТСЯ В САМОМ ДЕЛЕНЕ ТО ПРОНОСИТСЯ КОТОРЫЙ ГОДС ТРУДОМ ПРИПОМИНАЮ ЛИСТ ЛАЗУРНЫЙГДЕ СЛЫШИТСЯ НАЧАЛЬНЫХ ДНЕЙ МОЛВАИ УЗНАЮ ЧТО ИЗ СЕРДЕЧНОЙ УРНЫТРЯСЕТСЯ ПЕПЕЛ ЗАМЕНИВ СЛОВАИДИ ПО ЗНАКУ ЛИСТОПАД БАГРЯНЫЙМЕНЯ РОДСТВОМ ОСЕННИМ НЕ МОРОЧЬСООБРАЖАЮ ИЗ СЕРДЕЧНОЙ РАНЫРУДА МЕТНУЛАСЬ И СТРУИТСЯ ПРОЧЬТЕПЛА И КРОВИ РАДУЮСЬ УХОДУОСВОБОЖДЕН ОТ ВНЕШНЕГО ДРЕМОЙВ ДЕРЕВНЮ ПОТАЕННОМУ В УГОДУНАВЕКИ ВОРОЧУСЬ К СЕБЕ ДОМОЙСУЩЕСТВОВАТЬ БЕЗ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ ПРОСТОБЕЗ ПРОШЛОГО ПОД СНЕГОМ БЕЗ ПРИКРАСПОДУМАЙ ЗА ОГРАДАМИ ПОГОСТАМЫ ВСТРЕТИМСЯ И НЕ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗПРИСЛУШАЙСЯ МОИХ ПЕРНАТЫХ ГРАЮЧТО НАВСЕГДА УВЕРЕН И УМЕНПУСТЯК ИЗМЕНЧИВЫЙ НЕ УМИРАЮВЗОЙДУ ЗЕМЛЕЙ БЕЗ СОБСТВЕННЫХ ИМЕНМОРСКИЕ ТАБУНЫ СВИСТАТЬ ПО ГРИВАМВ ОЗЕРАХ ЛЕДЯНЫХ ТЕРПЕТЬ НА ДНЕНА ВЫСОТЕ БЕЗУМНОЙ НАД ОБРЫВОММОЕЙ РАСПОЛОЖИТЬСЯ СЕДИНЕТУМАНОМ НАВАЛЮСЬ И ЧТО НИ ДЕЛАЙНЕ УБИРАЕТСЯ С КРЫЛЬЦА ПРОХВОСТНО ВОТ К ПОЛУНОЧИ ПОХОЛОДНЕЛОРАССЕЯН СТРЕЛАМИ ПАДУЧИХ ЗВЕЗДЗАБРЕЗЖИЛО И СТРОЙ НЕРАСТОРЖИМЫЙПОД ОБОЛОЧКОЙ ПРЯЧУ ГОЛУБОЙМОЕЙ БОЛЕЗНЬЮ ДЕТСКОЙ ОДЕРЖИМЫЗА СЧАСТЬЕМ ОБЛАКА СПЕШАТ ГУРЬБОЙВСЕ ТЕ ЖЕ ОБМОРОКИ И ПОСТУПКИПОГОНИТ ВЕТЕР В ГОРНЮЮ КОРЧМУТО ПРОЛИВНЫЕ ЗАДЕВАЕТ ЮБКИТО ЗАМОЛЧИТ НЕ ЗНАЯ ПОЧЕМУКРУЧУ ПЫЛИЩУ НАД ПУТЕМ ВОЛОВЬИМСТОЮ РАЗВАЛИНАМИ НА СВЕТУСКЛОНЯЮСЬ ЗОЛОТОМ НАД ИЗГОЛОВЬЕМУ НОГ ТВОИХ РЕПЕЙНИКОМ ЦВЕТУМОИМ КОЛОСЬЯМ ЛЕТО ПРИЧИНИЛОЧЕРТОЙ НЕСЖАТОЙ В СТОРОНЕ ТОРЧАТЬНЕ ВЫЦВЕТУТ В ЛЕСУ МОИ ЧЕРНИЛАБОЛОТНАЯ НЕ ПРОПАДЕТ ПЕЧАТЬНЫРНУЛА В СИНЬКУ ПЛАМЕНИ ГРОМАДАНО ОПЕРЕНЬЕ НЕБА ЧЕРВЛЕНОСОЙДЕШЬ НА ЗЕМЛЮ В ПРАЗДНИК ВИНОГРАДАВ ДАВИЛЬНЕ ПРОБОВАТЬ МОЕ ВИНОВ ОКНО НЕ ПЕРЕСТАНУ КОЛОТИТЬСЯТО ВЬЮГА ПРИГОРШНЯМИ СЕРЕБРАТО ЗАБЛУДИВШАЯСЯ НОЧЬЮ ПТИЦАТО БЕГЛЫЙ КАТОРЖНИК РУКА ХРАБРАШАТАТЬСЯ ВЫХОДЦЕМ ОКРЕСТ ПОСТРОЙКИСЕБЯ ПОДОЛГУ УБЕЖДАТЬ НЕ ВЕРЬНЕ ИЗМЕНИЛСЯ ДОМ НАДЕЖНЫЙ СТОЙКИЙПОКА ЧУЖИЕ НЕ ОТКРОЮТ ДВЕРЬТОГДА ПОЙМУ УРОДЛИВЫЙ В ПЕЧАЛИНАД КЕМ ЗИМА СТЕЛИЛА ПЕЛЕНУС НЕДЕЛЕЙ КАЖДОЙ ХОЛОДА КРЕПЧАЛИЗАКРЕПОСТИВ ПРЕКРАСНУЮ В ПЛЕНУНО ЛЕДНИКОВОЙ ТАЙНЫ НЕ СМЕТАЮУБОГИЙ БЛЕСК СОМНЕНЬЯ БЕРЕГУО ПОМОЩИ ПРОШУ СОЗВЕЗДИЙ СТАЮСВЕТИЛА СМИРНЫЕ И НА БЕГУТЕ ЧТО РИСУНКОМ НАПОКАЗ ЛЕЖИТЕШУРШАНЬЮ СТРОК ВНИМАЯ СВЫСОКАУКЛАД ПРИДУМАЙТЕ ДЛЯ ОБЩЕЖИТИЙГДЕ С УТОМЛЕНЬЕМ НЕ В ЛАДАХ ТОСКАТЕ ЧТО ИГРАЕТЕ УМЕЛО В ПРЯТКИХАНДРУ БЕССОННУЮ С ЕЕ АЛЧБОЙНИ БОЛИ НЕ ПРЕЗРЕВ НИ ЛИХОРАДКИНАВЕСЕЛЕ ВЕДИТЕ ЗА СОБОЙЗА ТО ПРОСТИВ ЧТО СЛОВНО МАЛОДУШЕНРАЗОЧАРОВАН СЛИШКОМ ОДИНОКНЕ ШЛЮ В ПИСЬМЕ НИ ЗЕЛЬЯ НИ ОТДУШИННИ ДЛЯ ЧЕГО ЛАВРОВЫЙ МОЙ ВЕНОКОХОТНО УСТУПЛЮ ТРУДЫ ПОЭТАЗА БЕЗМЯТЕЖНЫЙ ОТДЫХ ДО ЗАРИКАКОГО ЧЕРТА УВЛЕЧЕНЬЕ ЭТОБИРЮЛЬКИ РАДУГА И ПУЗЫРИКОГДА ВСЮ НОЧЬ ПОДСТЕРЕГАЕТ БУРЯА УТРОМ ЛИСТЬЕВ РАЗМЕТАВ ЗОЛУМЕНЯ ЗАСТАНЕТ СМЕРТЬ И БАЛАГУРЯЗА ПЛЕЧИ СХВАТИТ И ПРИЖМЕТ К СТОЛУОСТЫЛ И НАБЛЮДАЮ БЕЗ ИСПУГАЧТО ПО БУМАЖНЫМ КЛЕТКАМ СЕМЕНЯУЖЕ РАСХОДИТСЯ МОЯ ПРИСЛУГАЧТО ПОБЛЕДНЕВ ТЫ БРОСИЛА МЕНЯО НАШЕЙ ЗАРОСЛИ ЗАБЫВ ТЕРНОВОЙЗАМКНУЛАСЬ НАГЛУХО В СТОЛИЧНЫЙ БЫТПИСАТЬ ЗАПАМЯТОВАЛА И СНОВАТВОЕ СКАЗАНИЕ НЕ ЗАТРУБИТТОГДА КТО ТЫ НЕ УЛОВЛЮ НЕ ТРОНУВОТЩЕ ОСЛЕПНУВ НЕ ПРОЧТУ ПЛАНЕТЗА СОЛНЦЕМ ОБРОНИЛ ТВОЮ КОРОНУНИ ПРИЗРАКОВ СРЕДИ СОЗВЕЗДИЙ НЕТВОШЛА БЫТЬ МОЖЕТ В ДВУХЭТАЖНЫЙ ТЕРЕМГДЕ МНЕ ЗАКАЗАН СУЕТНОЙ ПОРОГКНЯГИНЕЙ ВЬЕШЬСЯ ПО ЛЮДСКИМ ПОТЕРЯМБЕРЕШЬ И КАТИШЬ ПО ТОРЦАМ ДОРОГБЫТЬ МОЖЕТ СТРАНСТВУЯ ИЗ САМОЛЕТАНЕ ЗАМЕЧАЕТ УДАЛЕННЫЙ ВЗОРЧТО КРОЕТ ВРЕМЯ ГОРЫ ПОЗОЛОТОЙПРОСТРАНСТВО НАШИХ СЕРЕБРИТ ОЗЕРОТ ЖИЗНИ ЗДЕШНЕЙ ЧУГУНОМ ТОМИМОЙНА ПОИСК ТОЙ ЧТО ХЛОПЬЕМ ЗАНЕСЛОВОТЩЕ СТРЕМЛЮСЬ КОГДА ТЕБЯ ПОМИМОВОЗВРАТА НЕТ ПИСАТЕЛЮ В СЕЛОНЕ ПРИМЕТ В ЛОНО РАСТВОРИВ ПРИРОДАОТВЕРЖЕННЫЙ НЕ ПЕРЕЙДЕТ В ПОКОЙСИДИТ УНЫЛЫЙ В СОЗЕРЦАНЬИ БРОДАНАД МЛЕЧНОЙ ВЗДУВШЕЙСЯ ОТ ЗВЕЗД РЕКОЙУГОМОНИЛСЯ ПОДОРОЖНЫЙ НАВИЙНЕ ЧАЕТ В ЯВНОЙ ДЛЯ СЕБЯ БРЕХНЕОТЛЕЖИВАЯ ВРЕМЕНА В КАНАВЕУВИДЕТЬ ЗАРЕВО ТВОЕ В ОКНЕДОБИТЬСЯ ПРАВДЫ ЗА ШАГАМИ СКРЫТОЙПЕРЕМЕНИВ СКАТИТЬСЯ НАОГЛЯДПРОСНУТЬСЯ ЖИМОЛОСТЬЮ И РАКИТОЙПРОИЗРАСТИ С ТОБОЙ НА СТАРЫЙ ЛАДНЕ ХЛОПОЧИ РАБОТА ЧЕРНОВАЯНЕ СОБИРАЙСЯ ОЖИДАНИЙ ГНЕТОСЯДЕТ МЫСЛЬ ТОГО НЕ СОЗНАВАЯЛЕТУЧАЯ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ МЕЛЬКНЕТНАУТРО ЗАВЕРНУТ МЕНЯ В ПОЛОТНАПОТОМ ОСТАНУТСЯ ПЛИТА И КОСТЬНО СЛУШАЕШЬ ЛИ ЖЕНСКИЙ И БЕСПЛОТНЫЙМОЕ ПРОЩАНЬЕ ЗАПОЗДАЛЫЙ ГОСТЬВ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ПРОЖИВАЕШЬ ГДЕ ТОНЕ ТОЛЬКО ТЕНЬ ЛЕГЛА ПОВЕРХ СТРОКИОТ УМОЛЯЮЩЕЙ МОЕЙ ВОЗДЕТОЙПРОТЯНУТОЙ И ЗАТЯЖНОЙ РУКИНЕ НА НЕДЕЛЮ СКРЫЛИ ОПЕЧАТКИПРИСУТСТВИЕ ЗАРНИЦ В НОЧИ ГЛУХОЙГОРЯЧИЙ СЛЕД ПОД ХОЛОДОМ ПЕРЧАТКИЯНТАРНЫЙ ПЛОД ПОД ВЗДОРНОЙ ШЕЛУХОЙВСЕ ЧТО МОЛЧИТ ПОД РЕЧЬЮ ПЕРЕХОЖЕЙКОСНЕЕТ ИСПОВЕДЬЮ В ГЛУБИНЕНИ НА ЗЕМЛЕ ОКАЖЕТСЯ НЕГОЖЕНИ НА ПРОСТЕРТОЙ ПОД ВОДОЙ ЛУНЕВСЕ ЧТО МОГЛО ВНЕЗАПНЫМИ КРЫЛАМИПОДНЯТЬ НАД УРОВНЕМ МОГИЛЬНЫЙ ВЕСДЛЯ НАС ПОТЕРЯНО В ЖИТЕЙСКОМ ХЛАМЕСРЕДЬ ЯМБОВ ЧОПОРНЫХ И РИФМ ПОВЕСМНЕ БЫЛО СУЖДЕНО ИСКАТЬ НАПРАСНОКАСАТЬСЯ ТУЧ ЗАВИДОВАТЬ КРОТУВОТЩЕ НАДЕЯТЬСЯ И НИТЬЮ КРАСНОЙСВОЕ ПРЕДСКАЗЫВАТЬ НЕ ОБРЕТУЗА ПЕРЕЛЕТОМ ПРОСЛЕДИВ ПО ВЫСЯМНЕ ВТОРИТЬСЯ НЕ ОБНОВЛЯТЬ ГНЕЗДАВЕСТИ ЛЕТОСЧИСЛЕНИЕ БЕЗ ПИСЕМПЕРЕСМОТРЕВ ПУСТЫЕ ПОЕЗДАНЕ ИЗБЕЖАЛА ЛЕБЕДЬ ЧЕРНОЙ СЕТИОСТАЛСЯ В КРЕЧЕТАХ НИ С ЧЕМ ЖЕНИХВООБРАЖАЕМЫХ НА БЕЛОМ СВЕТЕНЕ БУДЕТ НЕ БЫЛО И НЕТ В ЖИВЫХА МОЖЕТ БЫТЬ МОЛЬБА НЕ ВОСКРЕСИЛАПОКОИШЬСЯ И ЖДЕШЬ МЕНЯ В ГРОБУОДНА И ТА РЕШЕНИЙ ЗЛАЯ СИЛАРЕВНИВО БОЖЬЮ СТЕРЕЖЕТ РАБУПОЧТО ТЕБЕ УПОРСТВОВАТЬ НЕ СТРАШНОХАРАКТЕР КАМЕННЫЙ ОЧЕЛОВЕЧЬЛЕЖИШЬ МОРОЗНАЯ В НЕВОЛЕ ЗРЯШНОЙОКРУЖЕНА ТОЛПОЙ ЗЕЛЕНЫХ СВЕЧВЛЕТАЮТ БАБОЧКИ И КОРОМЫСЛАНАД САМЫМ ТЕЛОМ ХАМСТВУЕТ ОСАПОЧТО ПОЛНА МУЧИТЕЛЬНОГО СМЫСЛАНЕ ОТКРЫВАЕШЬ УТРОМ ОЧЕСАНЕ РАЗБУДИТЬ НИ ПЛАМЕНЕМ ПОЛУДНЕЙНИ ПАСТУХУ ВОЛЫНКОЙ ВЕЧЕРОВНЕ ДОИСКАТЬСЯ НИ ПУСТЫНЬ БЕЗЛЮДНЕЙНИ КРАЙНИЙ СЕВЕР РЯДОМ НЕ СУРОВКТО ДОНЕСЕТ ЧТО ОПУСТЕВ НЕ В МЕРУВ ЗАВЕТНОЙ ГЛУБИНЕ ВСЕГО СВЯТЕЙЕЩЕ ХРАНЮ НЕТРОНУТУЮ ВЕРУВ МОЙ ПОЦЕЛУЙ ИЗ СКАЗКИ ДЛЯ ДЕТЕЙНИ ПТИЦ ПОСЛАТЬ В ТРУЩОБАХ СПЯТ ПОДОБНОНИ РЫБЕ ПОРУЧИТЬ ЛЕГЛА НА ДНООДНА СОВА ПО ДРУЖБЕ НЕУДОБНОЙСО МНОЙ ПОДЧАС ГОРЮЕТ ЗАОДНОЧТО ИЗ ТОГО ЧТО ГОВОРЮ НЕ МЕШКАЙПРИДИ СПАСАТЬ ПО СТАРИНЕ ЛУНАКОГДА ПЛЫВЕТ НО СОБСТВЕННОЙ УСМЕШКОЙНЕПОДХОДЯЩАЯ УЩЕМЛЕНАНЕТ РЕШЕНО НИКТО НИ ВЕТЕР ПРЫТКИЙНИ ЗА СТЕКЛОМ БОЖЕСТВЕННАЯ НОЧЬНЕ ОТЖЕНУТ ОТ БЕСПОЛЕЗНОЙ ПЫТКИВ КРОВИ НЕ ПОМЕШАЮТ ИЗНЕМОЧЬНЕ СЖАЛИМСЯ НИ ЗДЕСЬ НИ ЗА ПРЕДЕЛОМОТДАЛО СЕРДЦЕ ДОЧИСТА РУДУУЖЕ ОДНИМ ОПУСТОШЕННЫМ ТЕЛОММОЯ СПОКОЙНАЯ К ТЕБЕ ИДУЕЩЕ НЕДОЛГО И ВЕРНЕМСЯ ВМЕСТЕНЕ ПОДОШЛИ ДЛЯ ЖИЗНИ НАМ ПОДСТАТЬВ ГЛУШИ МЕДВЕЖЬЕЙ ГОЛУБЫХ ПОМЕСТИЙБЕЗМОЛВНЫЙ ВЕК ВДВОЕМ ПРОКОРОТАТЬНО ГОЛОВА НЕ НАЧИНАЙ КЛОНИТЬСЯНЕ ОПУСТИСЬ ЛИЧИНА БИРЮКАПО СЛАБОСТИ НЕ ОНЕМЕЙ СТРАНИЦАПРИ ВИДЕ СМЕРТИ НЕ ГОРЮЙ РУКАПУСТЬ НИ К ЧЕМУ В ИСТЕРЗАННОЙ ТЕТРАДИОТ СЛОВ И СУТОЛОЧНО И ПЕСТРОКОГДА БЕЗУМНЫХ ОЖИДАНИЙ РАДИПОЗВОЛИТ ЖИТЬ ВОЛШЕБНОЕ ПЕРОПРЕСТУПНИКУ НЕ НАДЕВАТЬ СЕРМЯГИОТПУГИВАТЬ РАССВЕТ ЗА ХУТОРАПОБЫТЬ С ТОБОЙ ХОТЯ БЫ НА БУМАГЕНЕ РАСХОДЯСЬ ДО САМОГО УТРАТЕБЯ К СЛЕЗАМ ПРИГОВОРИТ ЖЕСТОКООСВОБОДИВ ЧЕРНИЛА ИЗ ТЮРЬМЫПОКУДА НЕ СОЛЬЮТСЯ ДВА ПОТОКАОДНИМ УХОДЯТ В ЗЕМЛЮ ЭТО МЫОГДА СЛЕТАЯСЬ НА ОТКОС РУМЯНЫЙВ НАЧАЛЕ ОСЕНИ В КОНЦЕ ЗИМЫВЕНЧАЮТ СУМЕРЕЧНЫЕ ТУМАНЫС ДНЕВНОЙ ПОРОЙ НОЧНУЮ ЭТО МЫКОГДА С ПОДПАСКОМ СООБЩА СВИРЕЛЯТАКОЙ ЖЕ РЫЖИЙ ЗАПАД НА ХОЛМЫЧЕРВОНЦЫ ПРИЗРАЧНЫЕ ОТ АПРЕЛЯДО ПОВОРОТА МЕЧЕТ ЭТО МЫКОГДА РОНЯЕТ МОТЫЛЬКОВ СТОКРЫЛЫХШИПОВНИК В ГЛУБИНУ РЕЧНОЙ КАЙМЫОТ ПРОВИДЕНЬЯ ОТОЙТИ НЕ В СИЛАХОТ САМОГО ДРУГОГО ЭТО МЫКОГДА ПОВЕРХНОСТЬ ВЕЛИКАНЫ ВЗМЫЛИВОКРУГ ЗОВУЩЕЙ ИЗ ПУЧИН КОРМЫПО СТОРОНАМ КРУШЕНЬЯ БРОДЯТ В МЫЛЕПОКУДА НЕ УСТАНУТ ЭТО МЫВ ЛАЗУРЬ ПОГРУЖЕНЫ СТРЕМЯТСЯ ПРИСНОНА ДАЛЬНИЙ ЮГ ПАЛОМНЫЕ ЧАЛМЫНО ДВЕ ОТСТАВ ПО ВОЛЕ РУКОПИСНОЙОДНОЙ СКОЛЬЗЯТ И ТАЮТ ЭТО МЫПРИДЕТСЯ НАМ В УБЕЖИЩЕ ВЫСОКОМНАД ФИЛОСОФИЕЙ МЕРЦАТЬ ХУДОЙНЕ ВИДИТ НЕВООРУЖЕННЫМ ОКОМЧТО ЗАЖИГАЕМСЯ ДВОЙНОЙ ЗВЕЗДОЙПОЛЯ В РУЧЬЯХ И РЕКИ БЕЛОРУКИКОГДА ОКРУЖНОСТЬ ВЫВОДЯ ИЗ ТЬМЫВОДА С ОГНЕМ В НЕНАСТЬИ БЕЗ РАЗЛУКИПИШИ ПРАВДИВОЕ ЧТО ЭТО МЫНАСТОРОЖИСЬ КОГДА УКРАДКОЙ ИНЕЙРАЗВЕШИВАЕТ ПО КУСТАМ ТЕСЬМЫТОКУЕТ ТЕТЕРЕВ ОДИН В ТЕСНИНЕНО ПОВТОРЯЕТ ЭХО ЭТО МЫКОГДА ПОКОРНЫ СТРАСТНОМУ СМЯТЕНЬЮВЫХОДИМ ИЗ МОРСКИХ ТЕНЕЙ НА ЧАСПО БЕРЕГУ ОДНОЙ ЛОЖИМСЯ ТЕНЬЮНЕ ПОТРЕВОЖЬ ХОДОК ПОЛНОЧНЫЙ НАСВСЕЛЕННАЯ ОВЛАДЕВАЕТ НАМИИ НЕ УСПЕВ ЗЕМНОЙ ЛЮБВИ ЧЕРПНУТЬУНИЗАНЫ АЛМАЗАМИ И СНАМИПУСКАЕМСЯ ОБРАТНО В МЛЕЧНЫЙ ПУТЬЧТО ДО ПЕРА ПОХОДКИ НЕУКЛЮЖЕЙЧТО В ПАМЯТИ ЛЮДСКОЙ ИЩИ СЛЕДАОТ НАС ВДАЛИ НА ОМУТЕ И ЛУЖЕЗАТЕПЛЯТСЯ ОГНИ И НАВСЕГДАВОВЕК НЕ ПРЕКРАТИТСЯ ВОЙ МЕТЕЛИОЖЕСТОЧЕНЬЕ ВИХРЕЙ НИ О ЧЕМНЕИЗЪЯСНИМАЯ ИСТОМА В ТЕЛЕНЕВНЯТНЫЙ ГОЛОС ЧЕЙ ТО ЗА ПЛЕЧОМНЕ ОДИНОКИЙ ПЕНЬЕ ХОРОВОЕДО ПУСТОТЫ ВОЗНОСИТСЯ В ИГРЕМЫ НА ЗЕМЛЕ ПЕРЕТЕРПЕЛИ ДВОЕДАБЫ ДРУГ ДРУГА ЗАСЛУЖИТЬ ГОРЕНО РАЗГОВОР ДУШЕВНЫЙ НА ПОРОГЕПАЛАЧ ВОЙДИ С КОБУРОЙ НА РЕМНЕБЫЛЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ПОСЛАННИК СТРОГИЙЗАСИЖИВАТЬСЯ НЕ ПРЕПЯТСТВУЙ МНЕВОЗЬМЕШЬ НЕМНОГО НЕ ЩАДЯ МИНУТЫКОГДА ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ТЕМНЯНА СТОЛ ПАДУТ В ЕДИНСТВЕННЫЙ СОМКНУТЫЦВЕТЫ ОСТАВШИЕСЯ ОТ МЕНЯМНЕ САМОМУ ИСКОРЕНИТЬСЯ ВСКОРЕВСЕГО ПРОХВАТЫВАЕТ БЛАГОДАТЬНЕ ЗАПОДАЗРИВАЙ МЕНЯ В УКОРЕПРИ ЖИЗНИ ЖДАЛ МОГУ БЕССМЕРТНЫЙ ЖДАТЬМЫ НЕ ВПУСТУЮ СОГЛАСИТЬ МОЛИЛИРАЗВОДИТ НАЯВУ СУДЬБА СИЛАЧНО БУДЕТ ХОРОШО МЕЧТАТЬ В МОГИЛЕНЕ НАДО БЕДНАЯ МОЯ НЕ ПЛАЧЬ

1946

Приговор безмолвный

<1>

ПО ГОРОДУ ГДЕ НА ПУТИ В ГОДАТЫ ПРОВЕЛА НЕПОЛНЫХ ДВЕ НЕДЕЛИРЕШЕНИЙ СНЕГ ТУМАНЫ О РАЗДЕЛЕЗИМА ПРОГУЛИВАЛА ИНОГДАТО НАША ПАМЯТЬ ХИЩНАЯ ГОРДАТО МЫ С ВРАЖДОЙ НА ДАВЕШНИХ ГЛЯДЕЛИБЫВАЛЫЕ ВО СНЕ НЕ В САМОМ ДЕЛЕОБРЕЧЕНЫ ПРОСНУТЬСЯ БЕЗ ТРУДАНИ ОСЯЗАНЬЯ НИ ЛУЧЕЙ НИ СЛУХАИСКУССТВО ТУСКЛО ГОВОРИТЬ И СУХОПЕРЕВОДЯ НА РАЗГОВОР ИНОЙТЕБЕ НЕ ВОЗРАЖАЛ НЕ ПОВЕСТВУЮВХОЖУ НАВЕКИ В КОМНАТУ ПУСТУЮЧУЖДА БОЯЗНИ СЛЕДУЕШЬ ЗА МНОЙ

<2>

ЧУЖДА БОЯЗНИ СЛЕДУЕШЬ ЗА МНОЙУ САМОЙ ПРОПАСТИ В ДУРНОЙ ТЕСНИНЕГДЕ ТОПОТ ВСАДНИКОВ ГРЕМИТ ПОНЫНЕВ ПОТЕРЯННОЙ РЕКЕ СТРАНЫ НОЧНОЙТВОИ СЛОВА ЗАГЛУШЕНЫ ВОЛНОЙПОЛНОЧНЫЙ ДЕНЬ УПЛЫЛ НА ЛУННОЙ ЛЬДИНЕПРОИЗРАСТАЯ ЧЕРНЫЕ ТВЕРДЫНИПУГАЮТ КОННИЦУ ВЕЛИЧИНОЙИЗ ПОД КОПЫТ УТЕС ЛЕСА ПО ГРИВАМРАЗМОЕТ МГЛУ КИПУЧАЯ СТЕНАПРОНИКНЕТ ВГЛУБЬ ЗАРЮ ПРОВОЗГЛАШАЯВ БЕЗДОННЫЙ МИР НИЗВЕРГНУТА ПОРЫВОМТЫ НА СЕГОДНЯ СМЕРТЬЮ ПРОЩЕНАСАМА ТОГО БЫТЬ МОЖЕТ НЕ ЖЕЛАЯ

<3>

САМА ТОГО БЫТЬ МОЖЕТ НЕ ЖЕЛАЯМЕНЯ ЗАПАМЯТУЙ ИЗНЕМОГЛАОТ ЛЕТНИХ ДУМ ОТ СЕРДЦА ДОГОЛАНАВЕСЕЛЕ ПРИРОДА ПОЖИЛАЯВ УЩЕЛЬЯХ МГЛА НАЧНЕТ СВЕТИТЬ ГНИЛАЯУЩЕРБ ОХОТИТЬСЯ ИЗ ЗА УГЛАТО ШКУРОЙ ДНЯ ТО ПЕРЬЯМИ ЩЕГЛАПО СКЛОНАМ ГОР И СУТОК ЩЕГОЛЯЯОБЫЧАЙ ПЕШЕХОДА БЫЛ ТАКОВКУВШИН И ВИНОГРАД С ГОРБУШКОЙ ХЛЕБАБОГОВ РАЗВАЛИНЫ ПРИВАЛ ЗЕМНОЙНЕ НАХОДЯ НИ СЛЕЗ НИ ОБЛАКОВПОКИНЕТ СИНЕВА УКРАДКОЙ НЕБОНАД СОБСТВЕННОЙ НЕ ВЛАСТНА ГЛУБИНОЙ

<4>

НАД СОБСТВЕННОЙ НЕ ВЛАСТНА ГЛУБИНОЙОТ БАШЕН ВДАЛЬ ПЕРЕНЕСЛА ПАЛАТКИНЕ ДОСЯГНЕТ ВОЛНА ДО ПЫЛЬНОЙ КЛАДКИТОЛПОЙ ПОДРУГ ОКРУЖЕНА ШАЛЬНОЙНЕ ПОРИЦАЙ НИ ЗАПОЗДАЛЫЙ ЗНОЙНИ СКАРБ ВЕКОВ И МОЙ ХАРАКТЕР ГЛАДКИЙБЕЖАВ СЮДА НА ГИБЕЛЬ БЕЗ ОГЛЯДКИОТ ШУМНЫХ РЕК И ПЕСНИ ЗАЗЫВНОЙВИДЕНЬЕ НОВОЕ В СТАРИННОЙ РАМЕДОЛОЙ ОТ ГОР ПОКИНУТА МОРЯМИС ЛЮДЬМИ СКУЧАЕШЬ В ЗОДЧЕСТВЕ РЕЗНОМТО В ЗАБЫТЬИ НО СЛОВНО СОЗНАВАЯВ МОЕЙ ГРУДИ ПОКОИШЬСЯ ЗЕРНОМНЕ МЕРТВАЯ УЖЕ И НЕ ЖИВАЯ

<5>

НЕ МЕРТВАЯ УЖЕ И НЕ ЖИВАЯОБНЯВ ДВОРЕЦ ПУСТЫННЫЙ СИНЕВАСПАСЕННЫЕ ПОД ВИДОМ ЗВЕЗД СЛОВАСКАЗАТЬ ГОТОВА ВЕЧЕР НАЗЫВАЯНА ЛЕСТНИЦЕ ГДЕ РОЩУ ОБРЫВАЯПЛЕТЕТ ЗАПРЕТ ИЗ МЕДИ КРУЖЕВАОБЕЗОРУЖЕНА И НЕПРАВАСДАЕТСЯ МОЛЧА ТАЙНА ДАРОВАЯПРИЗНАНЬЯМИ СМУЩЕНЬЕМ БЕЗ ИМЕННЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОРЯДОК ИЗМЕНЕНВЛИЯТЕЛЬНЫЙ И ОЧЕВИДНЫЙ ЗВЕЗДНЫЙНАПРАСНО СЛЫШАТСЯ ЗВЕРИНЫЙ ВОЙИГРА ЧАСОВ И ОКРИК ПАРОВОЗНЫЙПЛЕНЕННОМУ БЕСЕДОЙ ОГНЕВОЙ

<6>

ПЛЕНЕННОМУ БЕСЕДОЙ ОГНЕВОЙДУРМАНОМ РОЗ И ДОВОДОМ СТОЛОВОЙНЕ ПРЕДЛАГАЙ ШУТЯ ЛИСТВЫ ЛАВРОВОЙНИ СЛОГА СВЯЗАННОГО НЕ УСВОЙК ВОСХОДУ НОЧЬ РАЗДЕНЕТСЯ ВДОВОЙНЕ МНЕ ТЕРПЕТЬ ПОД ЗОЛОТОЙ ОКОВОЙЯ ВЫБРАЛ ПУТЬ СЛОВЕСНОСТИ ГОТОВОЙПРИ СЕРДЦЕ ЖИТЬ РАССТАТЬСЯ С ГОЛОВОЙВОЗДУШНЫЙ ШАР НАПОЛНЕННЫЙ ОБМАНОМВЗОВЬЕТСЯ ПУСТЬ ПО УТРЕННИМ ТУМАНАМОТ ИСТИНЫ ПЕРЕМЕЩАЯСЬ ПРОЧЬМЕНЯ ИСПОРЧЕННОГО НЕ ПОРОЧЬМОЙ НЕДОСТАТОК НОВЫЙ ОБНАЖАЯПОДСКАЗКА МЕДЛЕННОМУ ЗАТЯЖНАЯ

<7>

ПОДСКАЗКА МЕДЛЕННОМУ ЗАТЯЖНАЯЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА ДАЛЕКАНЕ СОКРАТИТ ЧЕРНИЛЬНАЯ КЛЮКАНЕ ДОВЕДЕТ СТРАНИЦУ ПОНИЖАЯЗА РАМОЙ ОСЕНЬ ГРОЗНАЯ ЧУЖАЯНЕ УДЕРЖАВ ОТЛЕТНОГО ПОЛКАЕЖОВАЯ СЕДЫЕ ОБЛАКАРАСЧЕСЫВАЕТ В КОСЫ НАРЯЖАЯЗАЧЕМ ВОЛНЕНЬЯМ ПРЕДПОЧЛА ВОЙНУНЕБЕРЕЖЛИВУЮ ВЕРЕТЕНУЗА НАГОТУ И НЕЖНОСТЬ ГНАТЬ В ПОДПОЛЬЕКОГДА НИБУДЬ В УБИЙСТВЕННОЕ ПОЛЕПЕРЕХОДЯ ОТ ЖИЗНИ ТЫЛОВОЙУСЛЫШУ ПРИГОВОР БЕЗМОЛВНЫЙ ТВОЙ

<8>

УСЛЫШУ ПРИГОВОР БЕЗМОЛВНЫЙ ТВОЙНЕ ТО СЕРДЯСЬ НЕ ТО БЛАГОГОВЕЯСРЕДИ ХОЛМОВ ОТ ВЕТРА РОЗОВЕЯВ РЕЧНОЙ ВОДЕ КОЛЕБЛЯСЬ НИЗОВОЙЛЕСА ВСТРЕЧАЯ ЗИМНЕЙ ВЕСТОВОЙТО ОТХОДЯ ОТ СНА ТО СОЛОВЕЯМОИ ЦВЕТА РАЗБРАСЫВАЕТ ВЕЯБАГРЯНЕЦ ЛИСТЬЕВ И ЧЕРНИЛА ХВОЙГДЕ ТЫ ДОВОЛЬНА ПУТАНОЙ ДОРОГОЙЛУКАВИШЬ ВОПРЕКИ ПОВАДКЕ СТРОГОЙСМЕЕШЬСЯ ВЕТРЕНАЯ А ПОТОМПРОСПЯСЬ В ХАРЧЕВНЕ СУМЕРЕК С ПОСТОМРАССКАЗЫВАЕШЬ О СЕБЕ БЛАЖНАЯЗАКАТНЫХ ЗВЕЗД ПОБЕГИ ПОЖИНАЯ

<9>

ЗАКАТНЫХ ЗВЕЗД ПОБЕГИ ПОЖИНАЯПРОХОДИТ ПЕВЧИЙ МУЗЫКА И ВОТНЕСЕТ ВНИЗУ ЯГНЕНКА ОВЦЕВОДРОЖДЕСТВЕНСКАЯ СЛУЖБА ОКРУЖНАЯГЛАГОЛОВ ПРАВИЛЬНЫХ СУДЬБА ИНАЯВ ТОЛПЕ ЗЕВАК КТО РОПЩЕТ КТО ЗОВЕТНЕ МОЖЕТ СКРЫТЬ НИ КАШЛЯ НИ ЗЕВОТВ НЕВОЛЬНЫЙ СОН ЛИЧИНУ ОКУНАЯСЛОВЕСНАЯ НАУКА РАЗЫЩИПОТУШЕННЫЙ ОГОНЬ ОСТАТОК ВОСКАБЛЕСТЯЩИМ РВОМ ОТВЕРЖЕННОЙ СВЕЧИМЕРЦАЯ ЗДЕСЬ ГОРЕ БЕЗ ОТГОЛОСКАБЕССЛЕДНО ДОГОРАЙ НЕ ОЧЕРСТВЕЙОСОБОЙ СТРАСТИ ОТЗВУК И ВЕСТЕЙ

<10>

ОСОБОЙ СТРАСТИ ОТЗВУК И ВЕСТЕЙПРИМОРСКИЙ ГОРОД ЗАХВАТИЛ ВЫСОТЫУКОР СТОЛЕТИЙ ПОЯСНЯЯ СОТЫЙТЕБЕ В УГОДУ АЛЧНЫЙ ГРАМОТЕЙТУМАНАМ НЕТ НЕ ОДОЛЕТЬ ПУТЕЙПОД БИРЮЗОЙ БЕЗ ПРЕЖНЕЙ ПОЗОЛОТЫНЕ ВСТАТЬ ДО УЛЬЕВ ГДЕ ПУСТЫЕ СОТЫРЕЗЬБА ВЕНЧАЕТ СКАЛ И КРЕПОСТЕЙГДЕ ПОД ВЛИЯНЬЕМ ДАВНИХ ТЯГОТЕНИЙПЕРОМ РИСУЕШЬ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ НО ТЕНИОБЕРЕГАЮТ ОТДЫХ ДО УТРАСЛОЖИЛА КРЫЛЬЯ СИНЯЯ СТРАНИЦАУНОСИТ НА СЕБЕ ДОМОЙ ВЕТРАМЕНЯ ВО ТЬМЕ НЕ СТАНУТ СТОРОНИТЬСЯ

<11>

МЕНЯ ВО ТЬМЕ НЕ СТАНУТ СТОРОНИТЬСЯПЕЩЕРНЫЕ НЕ УНЯЛИСЬ ВПОЛНЕЕЩЕ ЖИВУТ И БРЕДЯТ ПО ЛУНЕВИДЕНИЙ РОЙ СОБЫТИЙ ВЕРЕНИЦАГДЕ НАШИХ МЕР РАЗЛИЧНЫХ ЕДИНИЦАСОХРАНЕНА В ПРИРОДНОЙ ПЕЛЕНЕПЕЧАТЬ МОРЕЙ ЛЕЖИТ НА ВАЛУНЕНЕТ НИЧЕГО НО КАЖЕТСЯ И МНИТСЯМОИХ МЫШЕЙ ЧУДОВИЩНЫХ ОТКРЫВСУМЕЕШЬ ЛИ ПРЕОДОЛЕТЬ ОБРЫВУВИДЕТЬ СВЕТ БЕЖАТЬ ОТ ИХ НАРЯДАМОЯ ВРАСПЛОХ ЗАСТЫНЕТ ЛИ РУДАОДНА ДВОИМ ДОСТАНЕТСЯ НАГРАДАГЛУХИЕ СТЕНЫ И ЗУБЦОВ ГРЯДА

<12>

ГЛУХИЕ СТЕНЫ И ЗУБЦОВ ГРЯДАНЕ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ МЕНЯ ОЖЕСТОЧАЛИВ КЛУБОК СВЕРНУЛИСЬ УЦЕЛЕВ ПЕЧАЛИЛЕГЛА НАДЕЖД ВЕСЕЛАЯ ОРДАКАМНЕЙ И ВЕТРА ТАКОВА ВРАЖДАНЕ ШЕЛОХНУТСЯ СКОЛЬКО БЫ НЕ ЖДАЛИНО ИХ РЕЗНЫЕ ГОВОРЯТ СКРИЖАЛИЧТО ПОЕДИНОК НАЧАТ НАВСЕГДАНЕ ПЕРЕСТАЛ КОЧУЯ ПО ЗАВАЛАМГРОЗИТЬ ОТ ОСЕНИ И ДО ВЕСНЫДРЕМАТЬ В ЖАРУ ЧУЖДАТЬСЯ НОВИЗНЫРАССКАЗЫВАТЬ ПО МОЛЧАЛИВЫМ ЗАЛАМБЕЗ ПОТОЛКОВ И САМОГО ПУСТЕЙAAЗАЧЕМ ТЕБЯ ИСКАЛ СРЕДИ ГОСТЕЙЙЙЙ

<13>

ЗАЧЕМ ТЕБЯ ИСКАЛ СРЕДИ ГОСТЕЙЯ ПОВТОРЯЯСЬ ПОЗДНИЙ НА ЗАКАТЕВ ГУСТЫХ ЛЕСАХ РАЗДУМЬЯ И ЗАКЛЯТИЙВ КРУГУ СОМНЕНИЙ ЧТО ВОЛКОВ ЛЮТЕЙПУСТЬ ВОРОТЯСЬ ИЗ ПАДШИХ ОБЛАСТЕЙНАПОМНИЛ ДЕНЬ ОЩЕРЯСЬ О РАСПЛАТЕМОИХ СТИХОВ НИ ПТИЦЫ НЕТ КРЫЛАТЕЙНИ ВЫСТРЕЛА ВПУСТУЮ ХОЛОСТЕЙНЕ ОТДОХНУТЬ НЕ СЛЕПНУТЬ ЖИТЬ НА СТРАЖЕНЕ ТРОГАТЬ ЛАМП НЕ ЗАВОДИТЬ ЧАСОВПОКУДА НЕ ПРИШЛА ОДНА И ТА ЖЕВ МОЕМ ДЫМУ НЕ ПЕРЕСТАЛА СНИТЬСЯИСПЕПЕЛЕННОГО БЕЗ ЛИШНИХ СЛОВЗАБЫВ ЗНАЧЕНЬЯ ВРЕМЯ И ГРАНИЦА

<14>

ЗАБЫВ ЗНАЧЕНЬЯ ВРЕМЯ И ГРАНИЦАНА ВЫЖЖЕННОМ ПОЛУ У МЕРТВЫХ НОГНЕУМОЛКАЕМО ПЛЕТУ ВЕНОКМОЕЙ ВИНЕ НЕ ДАВ УГОМОНИТЬСЯЖИВЫМ СТИХОМ ОБНЕСЕНА ГРОБНИЦАМОЛЧАНЬЮ ЗВЕЗД В ОТВЕТ НЕ ОДИНОКИГРУ СЛОВЕС ПЕЧАТАЯ СТАНОККОТОРЫЙ ЛИСТ СТРЯХНУТЬ НЕ ПОЛЕНИТСЯЗАКОНУ ВОПРЕКИ ВО МНЕ ВОЗНИКНЕЯСНЫХ ВСТРЕЧ НЕЧАЯННЫЙ ДНЕВНИКДОБЫТЫХ В ПОИСКАХ ГРОЗЫ И СЛАВЫМЫ НАШЕЙ ИЗГОРОДИ ГОСПОДАПОКА УСТРАИВАЕТ СМЕРТЬ ОБЛАВЫПО ГОРОДУ ГДЕ НА ПУТИ В ГОДА

<15>

ЧУЖДА БОЯЗНИ СЛЕДУЕШЬ ЗА МНОЙСАМА ТОГО БЫТЬ МОЖЕТ НЕ ЖЕЛАЯНАД СОБСТВЕННОЙ НЕ ВЛАСТНА ГЛУБИНОЙНЕ МЕРТВАЯ УЖЕ И НЕ ЖИВАЯПЛЕНЕННОМУ БЕСЕДОЙ ОГНЕВОЙПОДСКАЗКА МЕДЛЕННОМУ ЗАТЯЖНАЯУСЛЫШУ ПРИГОВОР БЕЗМОЛВНЫЙ ТВОЙЗАКАТНЫХ ЗВЕЗД ПОБЕГИ ПОЖИНАЯОСОБОЙ СТРАСТИ ОТЗВУК И ВЕСТЕЙМЕНЯ ВО ТЬМЕ НЕ СТАНУТ СТОРОНИТЬСЯГЛУХИЕ СТЕНЫ И ЗУБЦОВ ГРЯДАЗАЧЕМ ТЕБЯ ИСКАЛ СРЕДИ ГОСТЕЙЗАБЫВ ЗНАЧЕНЬЯ ВРЕМЯ И ГРАНИЦАЦПО ГОРОДУ ГДЕ НА ПУТИ В ГОДА

Boustrophédon au miroir

<1>

ÉLÉNAANELELES DRAPS DE LITTIL ED SPARD SELSE PROLONGENTTNEGNO LORPESEN GLACIERSSREI CALGNELES YEUX VERTSSTREV XUEYS ELEN ASTROPHYSIQUEEUQISYHPORTSA NE

<2>

ANNEROSLI ZRYDDYRZIL SORENNAFLOCON DE NEIGEEGIEN ED NOCOLFCHAUSSÉE DE SKISSIKS ED E ESSUAHCMESURE LE TEMPSSPMET EL ERUSEMAUTOUR DU MONDEEDNOMUD RUO TUAVAL GARDENAANEDRAGLAV

<3>

MARIE LAUREERUAL EIRAMPOÉSIE MUETTEET TEUM EISEOPLA PEINTURE PARLEELRAP ERUTNIE PALA VOIX CÉLESTEET SELEC XIO VAFÊLÉEE ELEFACCENT LUNAIREERIANULT NECCA

<4>

MARIO NUTIITUN OIRAMMÉDITEET IDEML ARNO SURGITTIGRU SON RALENLÈVEEVELNELA PEINTUREERUTNIE PALDU PASSÉESSA PUD

<5>

ADRIANDEMONLUCCUL NOM ED NAIRDADEVAVXDECRAMAILLIAMARC ED XVAV EDDE SOLEILLIELOS EDDES CHEVALIERSSREILAVEHC SEDDE HUIT ANSSNATIUH EDDE BASTILLEELLITSABED

<6>

LE DENTUUTNED ELQUAND POURRAI JEEJ IARRUOP DNAUQDÉNICHER CE PASSAPEC REHCINEDENTRE LES DENTSSTNED SEL ERTNEDE LA MONTAGNEENGATNO MALEDDENTELÉEE ELETNED

<7>

PLVS VLTRAART LVSVLPCLAUDE GARNIERRE INRA GE DUALCVIEUX SOLDATTADLOS XU EIVTON CRÈVE COEURRU EOC EVER CNOTGARDE LE CLOSSOLC EL ED RAGA JAMAISSIAMAJA

<8>

AU DÉSERTTRESE DUAPARMI LES OMBRESSERBMO SELIMRAPGUERRIÈRESSERE IRREUGFLAMBOIEEIOB MALFUNE COURONNEENNO RUO CENUASPIRANT MAILLOTTOLLIAMT NARIPSA

<9>

CYRILLEELLIRYCMON FRÈREERER FNOMTON BLOUSONNOSU OLBNOTTROUÉEU ORTLORS DE LA PROMISEESIMOR PALEDS ROLA ÊTRE LA DERNIЕREERE INRE DALE RTEA

<10>

PIROSMANASHVILIILIVH SANAM SORIPMON PEINTREERT NIEP NOMMES MONTAGNESSENG ATNOM SEMMES FORÊTSSTEROF SEMMON AUDACEECADU ANOMÉVANOUISSIU ONAVE

Комментарии

При публикации текстов сохранены основные особенности авторского правописания, в частности, не восстанавливалась отсутствующая повсеместно пунктуация (включая дефисы), оставлено слитное написание «всё-таки», встречающееся как в письмах Ильязда, так и в его прозе. Также, по возможности, повторено оригинальное графическое оформление текстов.

Афет

Публ. по изд.: Ильязд. Афет. Семьдесят шесть сонетов. Пабло Пикассо. Шесть гравюр на меди. <Париж>: Сорок первый градус, 1940. Общий тираж издания составил шестьдесят четыре экземпляра: пятьдесят экземпляров, пронумерованных с 1 до 50, шесть именных, пронумерованных с I по VI, предназначенных, соответственно, Жанне Спенсер, Пабло Пикассо, Доре Маар, Якову Снегарову, Коко Шанель и Вольфу Шалиту (список именных экземпляров хранится в архиве И.М. Зданевича в Марселе, далее – АЗ), шесть экземпляров для работников типографии, пронумерованных с 01 по 06, два экземпляра для офиса обязательного предоставления печатной продукции.

Во французской литературе обычно употребляется написание «Afat», использовавшееся самим Ильяздом.

Тексты воспроизводятся с учётом авторской правки, сделанной в экземпляре книги, хранящемся в АЗ. Правка была сделана, очевидно, для её возможного второго издания, причём в разные моменты – вначале синей авторучкой, затем карандашом. В комментариях приводятся либо прежние версии исправленных строк, либо возможные варианты исправлений, вписанные автором на полях, как правило, со знаком вопроса.

На титульном листе этого экземпляра написано карандашом имя Маргарет Жанны Спенсер (Margaret Jeanne Spencer). Вероятно, когда Ильязд стал делать правку, он захотел, чтобы это посвящение фигурировало на втором издании книги. Имя этой женщины несколько раз встречается в архивных материалах Ильязда – чаще всего как Joan Spencer. Личность Спенсер окружена некоей тайной. Кажется, она была английской натурщицей, жившей в то время в Париже, может быть, одной из подруг любовницы Пикассо Доры Маар. По всей вероятности, именно она была главной вдохновительницей книги.

«В руке влажнеют лишние ключи…» (с. 47).

Насторожился сердце не стучи… – до правки: «Прислушиваюсь разум не стучи…».

переношу и двери не толкнув… – до правки: «перемогаю двери не толкнув…».

«На буднях спозаранку без изъятья…» (с. 48).

На буднях спозаранку без изъятья… – до правки: «На буднях беспоблажно без изъятья…».

Скрывая заповеди и заклятья… – до правки: «Сметая заповеди и проклятья».

«Находите в нетопленной квартире…» (с. 50).

примеривают огневой наряд… – вместо «примеривают» вариант: «напяливают».

«Высокопарны и нужды железной…» (с. 51).

и за стеклом бледны горюй вдова… – до правки: «и под стеклом бледны горюй вдова…».

«Я примирился Вы меня забыли…» (с. 55).

звездой падучей истинно отпали… – до правки: «звездой падучей истинно отстали…».

«Январская оберегает ночь…» (с. 56).

предметы обликовые невмочь… – вместо «обликовые» два варианта: «обморочные» и «выморочные».

«Пушные облака буди февраль…» (с. 59).

Пушные облака буди февраль… – до правки: «Пушные облака веди февраль…».

«Бесплотная одна одна груба…» (с. 60).

Опаздываете и от нужды…. – вместо «опаздываете» вариант: «Вы не приходите»; кроме того, слово «нужды» в оригинале книги напечатано с ошибкой: «нуды», что исправлено автором.

«Меня удерживает синий взгляд…» (с. 62).

Не эта земь обыкновенный лад… – вместо «земь» вариант: «твердь».

«Дуэль самоубийство и расстрел…» (с. 65).

земная жизнь повторная волна… – до правки: «земное мы повторная волна…»; вместо «повторная» вариант: «короткая».

«На вышине с налетом белобровым…» (с. 66).

Колышатся в потемках колымаги… – вместо «в потемках» варианты: «медведиц» и «созвездий».

«Вы изменив меняетесь с меня…» (с. 68).

и перепуг полночный понимая… – до правки: «полночный ужас плохо понимая…».

«Сопровождаю к Пабло в мастерскую…» (с. 69).

Сопровождаю к Пабло в мастерскую – имеется в виду Пабло Пикассо. Ильязд познакомился с ним в 1922 г. Поэт, конечно, знал его работы, увидев их в собрании С.И. Щукина ещё в 1912 или 1913 г. В 1913 г. теоретик всёчества М.В. Ле-Дантю в «Живописи всёков» признал первенство Пикассо над всеми художниками своего времени, а в 1922 г. Ильязд в статье «Гончарова и Ларионов», опубл. в берлинском ж. «Жар-Птица», усмотрел в творчестве Пикассо черты настоящего всёчества (см.: Зданевич И. Футуризм и всёчество. 1912–1914: В 2 т. / Сост., подг. текста и коммент. Е.В. Баснер, А.В. Крусанова, Г.А. Марушиной; общ. ред. А.В. Крусанова. М.: Гилея, 2014. С. 257–263). Именно универсальностью, освобождением от времени и пространства, игрой со знаками из прошлого питается философия искусства Пикассо. Строками о всёчестве испанского художника Ильязд описывал и свою собственную философию, путём которой он будет идти и как поэт, и как издатель. Отношения между Пикассо и Ильяздом были не только профессиональными, но и дружескими. Пикассо участвовал в балах Союза русских художников в Париже, устроенных Ильяздом в 1922–1924 гг., но их отношения, по всей видимости, расстроились в 1925–1935 гг., как раз в те времена, когда Ильязд работал у Коко Шанель. Во время и после Испанской войны их дружба усилилась и больше не ослабевала. С иллюстрациями Пикассо Ильязд издал 9 книг.

Мастерская художника во времена «Афета» находилась в доме № 7 по улице де Гран-Огюстен, в двухстах метрах от дома № 35 по ул. Мацарини, где Ильязд жил с 1937 г. до конца жизни. Для того чтобы добраться до мастерской Пикассо самым коротким путём, Ильязду приходилось пройти через лабиринт дворов нескольких зданий, используя малоизвестный крытый проход Пассаж Дофин. Именно в этой мастерской Пикассо написал свою знаменитую «Гернику», которая, возможно, послужила образцом для Ильяздова «Бригадного».

«В который раз мерещится седьмое…» (с. 72).

Находки вместо бедствие ночное… – до правки: «Такана вместо бедствие ночное…».

«Выхаживают ночь в тепле и холе…» (с. 76).

Пренебрегли напевами и гаем… – вместо «гаем» вариант: «маем».

«За равноденствием конец зимы…» (с. 77).

рагозимся и хнычем нараспев… – вместо «рагозимся» вариант: «толочемся».

«Что делать грудь ногтями разодрать…» (с. 78).

о переплет оконный изломиться… – до правки: «о переплет оконный разломиться…».

не сброшу вечных подозрений кладь… – до правки: «не сброшу вечных рассуждений кладь».

не торопеет часовая спица… – до правки: «и не отхлынет часовая спица…».

упрашиваю неудачный тать… – до правки: «упрашиваю заключевный тать…».

«Не поперечьте дайте плакать мне…» (с. 81).

на ветры ополчался без доспеха… – до правки: «на судьбы ополчался без доспеха…».

«Предутренняя лезет трынтрава…» (с. 82).

не переплыл наречий рукава… – до правки: «не переплыл седьмые рукава…».

«Меняй апрель названья и цвета…» (с. 83).

меняет ночь жилищные цветы… – до правки: «меняются жилищные цветы…».

Кружи поочередно высота… – до правки: «Поочередно кружит высота…».

не отойдут от Вашей красоты… – до правки: «не отчуждают Вашей красоты…».

«Открыты западные ворота…» (с. 85).

но держится еще фасад пылая… – вместо «фасад» вариант: «окно».

«Читаю сборник в надписях и воске…» (с. 86).

любуется княжна холстами Грека… – имеется в виду испанский художник Эль Греко.

законченная в пурпуре и лоске… – до правки: «законченная в кумаче и лоске…».

«Немногий табор радужен и квол…» (с. 87).

свечной вокруг цыгана коровая… – вместо «цыгана» вариант: «постройки»; также, очевидно, вместо «коровая» на полях вписано: «трамвая».

над городом ее набор зацвел… – до правки: «над теменью ее набор зацвел…».

«Ищу напрасно Вашего лица…» (с. 88).

11 апреля — вариант: «августа».

речное смалчивается начало… – вместо «речное» вариант: «течений».

и в кои веки произносит вяло… – до правки: «и в кои веки стукается вяло…».

Набившие оскомину рассказы… – до правки: «однообразно детские рассказы».

«За одеялами лежит тоска…» (с. 89).

и всетаки возьмет стило рука… – вместо «возьмет» вариант: «берет».

«Уходят бессердечные года…» (с. 90).

пребуду на житейском перегоне… – вместо «пребуду» вариант: «останусь».

«Над площадью жилою брезглый день…» (с. 91).

где нашему живется синевато… – до правки: «где нашему живется таровато…».

«Я сызнова один и пережил…» (с. 93).

мы разошлись и сердце заживили… – до правки: «мы разошлись и участь заживили…». Но, возможно, автор в этой правке не был окончательно уверен, отметив кривой линией повторение слова «сердце» в 9-й строке.

«Искореняйте первую траву…» (с. 94).

вечерних звезд достигну дорогая… – до правки: «извечных звезд достигну дорогая…».

«Стихает ливень На морское дно…» (с. 95).

Стихает ливень На морское дно… – до правки: «на» напечатано со строчной буквы.

Мне шелест Пресмыкаются жирны… – до правки: «пресмыкаются» напечатано со строчной буквы.

«За стойками прокоротали ночь…» (с. 96).

чем дураком по пятистопной струнке… – до правки: «чем краснобай по пятистопной струнке…».

белела каменной невестой чтобы… – до правки: «белела каменной твердыней чтобы…».

«Отодвигаемся и перевал…» (с. 97).

покинутым у мятежей во власти… – до правки: «находимся у мятежей во власти…».

«Земля дурная утопай в цветах…» (с. 98).

и мрамору дивлюсь слегка блажному… – до правки: «известняку дивлюсь слегка блажному…».

«От телефонной к телефонной будке…» (с. 101).

за отбелью вникают вечера… – до правки: «за отбелью втекают вечера…».

но где тяжелый лада и добра… – до правки: «но где исполный лада и добра…».

«Вы спите поутру не то роман…» (с. 102).

моя рубашка птицей надозерной… – до правки: «моя рубашка ястреб надозерный…».

«Порой полуночной и поминальной…» (с. 105).

Любви доискиваясь доскональной… – до правки: «Любви допытываясь доскональной…».

у меловой колышатся стены… – до правки: «у меловой бережистой стены…».

«В прозрачной растворяемся неделе…» (с. 106).

протяжную мечту июнь ожни… – до правки: «протяжную ману июнь ожни…».

«Ненастоящий город крепко спит…» (с. 107).

рассказ прямой и рядом криворотый… – до правки: «досказ прямой и рядом криворотый…».

«Я пораженный Вашей красотой…» (с. 111).

раскатам вечности безмолвным внемлю… – вместо «безмолвным» вариант: «беззвучным».

«Машина писчая колотит хлябло…» (с. 116).

воображенью теменно и зябло… – до правки: «воображенью горестно и зябло…».

Покамест наверху под чердаком… – до правки: «Покамест у себя под чердаком…».

настойчивое мастерство верхов… – до правки: «устойчивое мастерство верхов…».

Существует и 77-й сонет, не вошедший в книгу. Он был напечатан отдельно и вложен в именной экземпляр «Афета» (№ V), преподнесённый модельеру Габриэль (Коко) Шанель, с которой Ильязда связывала дружба и у которой Ильязд работал с конца 1920-х до середины 1930-х гг. Приводим его здесь по архивному экземпляру (АЗ):

Габриэль Шанель

Мерцающие Ваши именаскрывает часто пелена сыраямоя мольба в костер обращенаиспепеляется не догораяНа Вашем берегу земля полнато певчих птиц то клекота то граяно вижу протекают временане заполняя рва не расширяяЖивем союзниками но вразбродпривязанностью сведены не тесномне обещаете провесть совместноодин из вечеров который годИ не дотерпится предместий Римаслабеющее сердце пилигрима

Начало работы Ильязда в области моды относится к концу 1922 г. Незадолго до этого известная художница Соня Терк-Делоне стала выпускать в продажу шали, раскрашенные вручную в стиле «симультанизма». Шали вскоре получили огромный успех в модных кругах, и ей пришлось искать помощника. Ильязд, познакомившийся с супругами Соней и Робером Делоне в начале 1922 г., охотно взялся за это дело, давшее ему возможность получать зарплату за довольно интересную работу, которую можно было делать дома. На эти средства он жил до конца 1924 г., пока не стал служить переводчиком в советском полпредстве.

Первое время его роль заключалась в перерисовке на ткань моделей, придуманных Соней Делоне, но вскоре она поручила ему разработку оригинальных моделей. К этому периоду относится и стихотворение Ильязда на французской зауми, посвящённое Соне Делоне, и его стихи для платья Веры Судейкиной (см.: Carnet de l’Iliazd-Club. № 6. Paris: Clémence Hiver, 2005). Отражение мира моды видится и в романе «Парижачьи» (1923), где есть персонаж Швея (главным прототипом для неё послужила Вера Шухаева), чьи коммерческие затеи, судя по некоторым элементам описания её мастерской, напоминают дела уже довольно известной Коко Шанель. С 1923-го до начала 1930-х гг. Вера Шухаева, которой посвящён роман, так же, как и С. Делоне и многие художницы того времени, занималась росписью шалей и шарфов. К рисованию моделей тканей Ильязд вернулся весной 1926 г., когда потерял работу в советском полпредстве.

В 1927 г. Ильязд был зарегистрирован в официальном реестре Ремесленной палаты Парижа в качестве рисовальщика по тканям со специальностью рисовальщика по джерсовым изделиям и начал работать благодаря рекомендации Сони Делоне в предприятии, только что основанном Мими Блак-Белэр, племянницей известной музы Пикассо и «королевы светского Парижа» Мизиа Серт. В марте 1928 г. предприятие Блак-Белэр купила Коко Шанель. Благодаря рекомендации Сергея Дягилева, с которым они там неожиданно повстречались, Ильязд вскоре стал главой бюро рисовальщиков, а потом директором художественного производства. Ему понравился не только художественный, но и технический аспект этой работы. Об этом свидетельствует то, что уже в мае 1928 г. он взял патент на изобретение нового вязального станка большого размера, который «придает трикотажу устойчивость ткани, а притом сохраняет его гибкость и его пористость»[8]. Новой системе он дал название Рашель, использовав французский вариант библейского имени Рахиль. От этого имени происходит, по всей вероятности, и заглавие сборника сонетов (Rahel), который он выпустит в 1941 г. Патент вязального станка «Рашель» впоследствии был продан предприятию Шанель. Интересно заметить, что все модели вязальных станков, использовавшихся у Шанель до конца ХХ в., были вариантами этого станка.

Годы, когда он работал у Шанель, будут для Ильязда недолгим временем большой экономической стабильности. Он стал вращаться в обществе светских художников, которые творили новое прикладное искусство для обновляющейся буржуазии. К работе у Коко Шанель относится и несколько анекдотов. У неё он познакомился с несколькими светскими художниками Парижа, которые, как правило, будучи любовниками Шанель, занимали на предприятии значительные места – с художником-графиком, известным своими рекламными афишами, Полем Ирибом (1883–1935), служившим там администратором; с композитором Игорем Стравинским, который имел в особняке Шанель право пользования одной квартирой с роялем и в 1932 г. посвятил Ильязду своё «Кредо»; с поэтом Пьером Реверди (1889–1960), который был другим администратором. «Вместо стихотворений он подписывал мне расчетные ведомости», пишет Ильязд в своих неизданных воспоминаниях, «а Жан Кокто, в свое время считавший “лидантЮ фАрам” замечательной книгой, когда появлялся на заводе, чтобы нарисовать несколько мотивов для тканей, меня больше не узнавал» (перевод с французского Р. Гейро). Особые дружеские отношения он поддерживал с Франсуа Гюго (1899–1981), правнуком знаменитого писателя, который служил там рисовальщиком по пуговицам, а потом стал известным художественным ювелиром, делая драгоценности вместе с Максом Эрнстом, Хансом Арпом, Пабло Пикассо и т. д. В 1950-е гг. Франсуа Гюго познакомит его с керамисткой и художницей Элен Дуар-Мере (1910–1992), которая впоследствии станет женой Ильязда.

В мае 1931 г. Ильязд был назначен директором главного завода предприятия “Tissus Chanel” («Ткани Шанель») в пригороде Парижа Аньер с правом жить в маленьком доме, находящемся на территории завода. Но вскоре после этого, из-за американского кризиса 1929 г., последствия которого стали сказываться во Франции в 1931 г., начинаются затруднения в финансовом положении предприятия. Говорили, что придётся уволить служащих. Ильязд предложил, чтобы его собственная зарплата была снижена на 60 процентов. А 29 февраля 1932 г. начались его столкновения с руководящим составом предприятия. В этот день Ильязд получил приказ уменьшить зарплаты рабочим. Ильязд отказался это сделать и 2 марта послал Коко Шанель письмо протеста, на которое получил ответ, что «мадемуазель Шанель прекрасно понимает его угрызения совести, она с ним согласна, но не может противиться решениям своих бухгалтеров». Ильязд всё же не подчинился, и 1 апреля ему пригрозили увольнением. В конце концов этот первый конфликт был благополучно разрешён, кажется, лишь благодаря вмешательству самой Коко Шанель, которая всё же не поддержала администрацию предприятия.

В июле того же года Ильязду было поручено создать эскизы новых моделей и организовать производство на заводе, построенном в городке Марец на севере Франции. Параллельно он участвовал в разработке моделей нового английского филиала «Бритиш Шанель» и ему пришлось совершить несколько поездок в Англию. Но в декабре 1933 г. он получил письмо одного из администраторов предприятия, который обвинил его в краже сырья (нитей в шпулях) на заводе Марец и потребовал от него подать заявление об уходе. Ильязд не только ответил ему отказом, но и потребовал, чтобы было начато следствие. После двумесячного расследования Ильязд, получив поддержку от рабочих завода, доказал, что он был жертвой козней, устроенных администраторами предприятия в ответ на конфликт 1932 г. По завершении расследования он сообщил о своём уходе и в качестве компенсации за ложное подозрение получил приличную сумму, а также право продолжать жить в домике при Аньерском заводе до апреля 1934 г.

С 1 июня 1934 г. он становится директором джерсового производства на предприятии «Майер и К°». Помимо этого, рисует модели тканей для известного во Франции предприятия «Родье». В 1935 г. «Майер и К°» разоряется. В начале того же года Ильязд пишет текст «О моде в 1935 году», в котором объясняет свои взгляды на моду и выявляет своё мастерство в этой области. В 1936 г. он работает для разных промышленных фирм в Лионе и Понтарлье, а в следующем году уже не может найти работу и становится безработным.

Параллельно с работой у Шанель, в 1930 г. Ильязд основал своё собственное предприятие “Tissus Axel” («Ткани Аксель»), для того, чтобы выпустить в продажу модели одежды, которые они разрабатывали вместе с его тогдашней женой Симоной-Аксель Брокар (1909–1978), но их предприятие вскоре закрылось.

Несмотря на конфликты с предприятием, Ильязд и Шанель оставались в дружеских отношениях до начала Второй мировой войны. Шанель была крёстной матерью дочери Аксель и Ильи Мишель Зданевич, родившейся 15 января 1927 г. (умерла в 1980 г.). Её крёстным отцом был известный в русской эмиграции врач Владимир Зернов.

Возможным ключом к объяснению «Афета» является весьма своеобразный и интересный материал, написанный Ильяздом в 1941 г. и посвящённый его открытию для себя поэзии Николая Заболоцкого. Неизвестно, для какой цели сочинён этот текст, но он переписан начисто на изящной жёлтой бумаге, сложенной пополам в виде маленькой книжки с проставленной пагинацией, что свидетельствует о его значении для автора (к сожалению, в рукописи теперь не хватает шестой страницы). Поскольку этот текст, настоящей темой которого является, скорее, поэтическое содержание жизни (никакого анализа стихов Заболоцкого там нет), даёт контекстуализацию книге «Афет», мы его здесь воспроизводим по архивному оригиналу (АЗ):

«Из-за Заболоцкого

Иосиф Путерман[9], мой давний приятель, принял меня в последний раз в узорчатом халате, жалуясь на сильное нездоровье. Похудел он действительно, пожелтел и выглядел конченным. На прощание, в виде гостинца, он выискал на полке несколько страничек, вырванных из журнала, и преподнёс мне торжественно: почитайте, мол, нечто исключительное.

Я прочёл сперва имя Заболоцкий и все стихи не отрываясь. Но на просьбу мою одолжить мне оттиск, чтобы переписать эти лучшие русские стихи последних двадцати лет, скажем, Иосиф Евфимович ответил отказом – страстный он был собиратель книг и дрожал над ними – затеряете, а журнала, где были они напечатаны, в Париже не достать, и так далее. Я настаивал, долго, не помогло.

Дней несколько спустя, 18 февраля 1940 года, я проснулся в редком беспокойстве, За окном, на крыше, что загораживает его, делая комнату мою тёмной и успокаивающей, лежал высокий снег. Хлопья продолжали падать, кружимые. Чтобы угомониться, я взялся за перо и написал последний сонет, последнее из трёх посвящений книги Афет[10], пытаясь побороть неожиданное и, стало мне это вдруг ясным, неизлечимое отчаянье. Вечером я узнал, что ночью, накануне, Иосиф Евфимович умер.

Прошло больше года, со всеми событиями, внешними и моими личными. Внешние – поражение Франции и вторжение немцев в Париж. Личные – разрыв мой с Меджусье, которому предшествовал ряд размолвок. Моя Афет вышла из печати в одну из таких размолвок[11], 9-го апреля, в день рождения Меджусье, послал я первый экземпляр и долгое время даже не знал, получен ли он. В декабре Меджусье арестовали и отправили в лагерь[12]. 5-го.

Но среди этих бурь, в молчании – за год я ничего почти не делал – я не переставал вспоминать о Заболоцком – единственным моим утешением были думы об его стихах, запертых за печатями в комнате покойного на улице Котантена, затерянных среди великого множества драгоценных книг и рисунков. Не раз говорил я о стихах этих друзьям, излагал, повторял уцелевшие в памяти строки, пытался искать, из которого журнала были вырваны страницы.

<текст отсутствует>

предпринял, проторчал в кофейне, где встретил за стойкой Меджусье. Она красива была пуще прежнего, сказала мне несколько милых слов, не лицемеря, и исчезла.

С понедельника началась беготня по книгопродавцам. Продолжалась она вторник и среду – в среду был день рождения Меджусье, я послал ей белую сирень и лучшее из моих писем – пока, наконец, один из торговцев не подсказал мне, что у привратницы покойного мог остаться бумажный хлам. Я отправился к той без промедления и получил ответ, что хлам действительно был, но весь уже выброшен, нужно же было вычистить комнату. Есть еще остатки остатков, три сорных ящика, с битой посудой, газетами и письмами. Вымела она все это сегодня – в четверг, я тут изложил неясно, в среду вечером я обедал с Меджусье и испанской дружественной четой и поехал к привратнице только в четверг, получив справку в среду слишком поздно. «Без промедления» это только так говорится, дурная литературная замашка – словом три сорных ящика и, если угодно, привратница мне может продать содержимое. Заломила она не мало, денег у меня никаких не было, я ответил, что ладно, мол, приду утром и займусь разборкой сора, достал к вечеру просимое и в пятницу с утра принялся за работу.

Началось с того, что бритвенным лезвием я порезал себе сильно палец, но так был увлечен, что даже его не перевязал и так и продолжал рыться. Нашел ряд фотографий, снятых с Иосифа Евфимовича, “Romancero gitano” Гарсии Лорка, кучу вырезок из газет, посвященных пушкинскому юбилею 1937 года, несколько документов об испанской гражданской войне – всё в первом ящике – и под конец, ура! – памятные мне страницы Заболоцкого. Не выпустил их из рук, пока не перечёл, убедившись что четырёх в середине, 119–122, не хватало. Перепачкал первую страницу кровью.

Отложив стихи, принялся за дальнейшие поиски. Бритвы, чайник, склянки с лекарствами. Удостоверение, выданное в 1913 году “кишинёвскому мещанину Иосифу Евфимовичу Путерману для выезда за границу” – в другом, правда, правописании – опять пушкинские вырезки, стихи Мандельштама без обложки, стихи Гумилёва то же самое, некая рукопись Цветаевой без начала и конца. Ещё фотографии, остатки моей рукописи, статьи о книгах, изукрашенных Пикассо, которую я написал в прошлом январе для друга, путеводители и печальная изжитая галантерея – пуговицы, нитки, гребёнки, щётки, подтяжки, последние следы исчезнувшего навсегда быта. Но недостающих страниц не было. Напрасно перебрал я и третий ящик, самый злокачественный, где всё было промочено.

Покинул двор, вернулся к привратнице и начал снова допытываться – нет ли ещё чего? Есть, в подвале, но там только одни старые журналы. Действительно, только старые журналы, русские, французские, английские, немецкие, испанские, американские, итальянские. Все отсыревшее, гнилое, сколько лет они лежат тут? Ширмы. Коробка с карандашами. Резаное дерево – иллюстрации к “Пиковой Даме”. Газетные клише. И всё[13].

Расплатившись, я готов уже был приступить к лечению пораненного пальца и затем уйти – когда заметил еще кучку сора в углу, из окурков и пыли. Разрыв её, я нашел недостающие страницы Заболоцкого и первую страницу статьи Степанова о его стихах из “Литературного современника” № 3[14].

Нужно ли добавлять, что я обошел все кофейни, чтобы поделиться с друзьями находкой и прочесть им стихи.

Возвращаясь вечером к себе, я встретил по пути Меджусье у ворот её дома. Она обещала вернуться ко мне “un de ces quatre matins”[15].

11.4.41».

Rahel

Публ. по изд.: Ильязд. Rahel. Deux sonnets précédés de leur traduction littérale ornés de gravures sur bois de cormier par Léopold Survage calligraphiés par Marcel Mée. <Париж>: Imprimerie Union, 1941. Тираж издания составил двадцать два нумерованных экземпляра.

Книга из двух сонетов, сопровождённых переводами на французский язык, сделанными самим Ильяздом при помощи Поля Элюара, была написана в Париже во время начала немецкой оккупации. Сонеты, набранные кириллическими символами (ручная каллиграфия мастера Марселя Мэ техникой сухой иглы на металлической плитке), обрамлены ксилографиями Леопольда Сюрважа, изобразившего через падение Икара перемирие между Францией и Германией в июне 1940 г.

С Сюрважем (Леопольдом Фридрихом Штюрцваге, 1879–1968) Ильязд познакомился ещё в 1922 г. Художник с 1908 г. жил в Париже, где стал другом Г. Аполлинера, участвовал в Русских балетах С. Дягилева, занимался гобеленным искусством, рисунками по тканям, работал на фирме “Chanel” (1933). Он также принимал участие в художественном оформлении балов, устроенных Ильяздом под эгидой Союза русских художников в Париже. Портрет Ильязда офортной работы Сюрважа (ок. 1967) воспроизведён в книге Ильязда “Rogelio Lacourière pеˆcheur de cuivres” (1968), посвящённой гравёру Роже Лакурьеру.

О “Rahel” известно совсем немного, что, вероятно, обусловлено трудностями исторического периода, в который книга вышла; предположительно по тем же причинам в книге отсутствуют важные данные: например, на титульном листе не указано имя автора.

Написанное латиницей заглавие книги можно трактовать по-разному. Может быть, имеется в виду одна из жён Иакова, младшая сестра Лавана, сестра Лии, мать Иосифа и Вениамина, Рахиль (Рахель; ивр. רָחֵל, Рахéль – «овечка»), умершая при родах около Вифлеема и символизирующая материнскую любовь и страдание.

Но также можно предположить, что в названии книги отражена тема войны, поскольку в произведениях Ильязда обыкновенные слова зачастую приобретают ту или иную дополнительную коннотацию. Тогда Rahel символизирует не только страдания матерей во время войны, а саму войну как мать, которая, словно древний бог времени Хронос, уничтожает своих детей. Такой оказывается Раель в поэме «Бригадный». Но более того, Раель – одно из любимых слов Ильязда (пожалуй, и благодаря его нежной фонетике), которое впервые появляется у него в 1928 г. под французским вариантом Рашель в качестве названия изобретенного им нового вязального станка. Затем Ильязд вернётся к нему в одном французском стихотворении, посвященном К. Бриэну. Окончание «ель» или «эль» часто встречается в, так сказать, Ильяздовой ономастике французского периода. Свою первую жену, Симону Брокар, он стал называть кличкой Аксель, которая стала de facto её настоящим именем, а его дети с ней получили имена Мишель и Даниель.

К имени Раель может относиться и посвящение «Р. Л.» черновой рукописи первого сонета, но всё же неизвестно, кого скрывают эти буквы. Единственным из известных нам друзей Ильязда, инициалы которого с ними совпадают, является гравёр Роже Лакурьер, но, вероятнее всего, стихи посвящены женщине.

В итальянском каталоге книг Зданевича предполагается, в частности, что это заглавие может быть результатом фонетической игры латинского и кириллического алфавитов; так, в заглавии узнаются кириллические «ранец» или «ранен», напрямую соотносящиеся с темой войны (см.: I libri di Iliazd: Dall’avanguardia russa alla scuola di Parigi. Firenze: Centro Di, 1991).

Известно также, что Ильязд некоторое время находился в отношениях с известной испанской певицей Ракель Мельер (1888–1962), участвовавшей в “Bal des Deux Dianes” («Бал обеих Диан»), организованном Ильяздом в 1926 г. С начала Испанской войны Р. Мельер встала в сторону франкистов, что полностью исключало для Ильязда дружбу с ней.

Rahel I (с. 121).

В АЗ имеется черновая рукопись сонета, несколько отличающаяся от его опубл. текста:

Р. Л.

Не устает в окрестностях войнаполночный город вымер от заразыно возвращаясь щедрая лунапозолотит оборванные вязыОпустошенная земля чернапо долу рыщут алчные рассказыно на пруды из горнего окнане перестали сыпаться алмазыВ руках не согревается рукане уцелеем нас не будет скороветров прощальных грянет аллилуйяНо падает на счастье свысокане опасаясь ничьего укораодна и та же рифма поцелуя

4 ноября 1940

Бригадный

При жизни Зданевича поэма издана не была. Публ. по архивным рукописям (АЗ).

Судьба этой поэмы, начатой Ильяздом в период Второй мировой войны, во время немецкой оккупации Парижа (самые поздние редакции её текстов относятся к 1954 г.) и остававшейся практически никому не известной до конца 1970-х гг., довольно любопытна. Будучи женат на британской подданной африканской принцессе Ибиронке Акиншемоин и состоя в близкой дружбе с Полем Элюаром, разыскиваемым Гестапо и французской полицией, Ильязд боялся возможного обыска и ареста и никому о своей поэме не рассказывал. Через некоторое время после освобождения Парижа (25 августа 1944 г.) Ильязд встретил своего друга, участника движения Сопротивления грузинского художника Глеба Эристова (Эристави) и передал ему чистовую рукопись, состоящую из двадцати десятистиший, то есть двухсот строк, посвящённых испанской гражданской войне и революции и повествующих об ужасе Ильязда перед победой фашизма.

По словам Эристова, Ильязд сказал ему (из неопубл. коротких воспоминаний об Ильязде на французском языке, АЗ, перевод Р. Гейро): «Ты мой единственный читатель. Я тебе скажу, когда придёт время их издать». В своём тексте Эристов упоминает довольно-таки романические обстоятельства этой передачи: «Я прекрасно помню об этой ночи. Зданевич был в хорошей форме, он только что стал переписывать начисто свою большую поэму “Бригадный”. Он советовался со мной о вариантах и читал свои стихи наизусть. Его беспокоило, как закончить поэму. <…> В эту ночь, после того как кафе закрылось, мы ходили туда-сюда по бульвару Сен-Жермен мимо церкви, увлекшись беседой. Вдруг наше любопытство возбудила шаткая походка одного человека, который, выйдя с рю дю Драгон (улицы Дракона. – Р.Г.), переходил через бульвар Сен-Жермен. Он, торопясь, подошел к нам и рухнул у нас на руках. Он тотчас же умер. Его только что зарезали где-то на рю дю Драгон или на одной из соседних улиц. Слава богу, двое полицейских, стоявших на углу рю де ль’Аббэй, увидели все происшествие, что избавило нас от неприятных осложнений. Ошалевший и несколько потрясённый, Зданевич сказал мне: “Меня позвал этот человек, с которым я никогда не буду знаком, который только что погиб в моих объятиях, убитый по неизвестной мне причине. Когда я увидел его руки, я сразу же понял, что моя поэма об Испанской войне теперь закончена. Я её тебе даю”. Он поцеловал меня и пожелал спокойной ночи».

Рукопись оставалась у Эристова до тех пор, пока, вскоре после смерти Ильязда, Эристов не вернул её Элен, вдове Зданевича, предварительно объяснив ей, как и почему она оказалась у него. Элен решила издать её по-русски с параллельным переводом на французский. Друг Ильязда, поэт Эжен Гийевик (1907–1997) сделал перевод с помощью молодого переводчика Андре Марковича. Текст проиллюстрировала русская художница Аня Старицкая (1908–1981), бывшая близкой подругой Ильязда, вместе с которой он давно задумывал осуществить какое-нибудь издание. Книга «Бригадный / Un de la brigade» вышла в 1983 г. общим тиражом сорок экземпляров (тридцать нумерованных и десять «не для продажи») в оформлении Элен Зданевич и с репринтом страниц рукописи Ильязда. Это была последняя из книг, иллюстрированных Старицкой, а также последняя книга, изданная под маркой «Сорок первого градуса».

Однако в том же 1983 г. А. Маркович и Р. Гейро обнаружили в АЗ большое количество неизвестных рукописных текстов – пронумерованных десятистиший. Вскоре стало понятно, что это «сотни» («центурии») из «Бригадного», продолжающие первые две, опубликованные Элен Зданевич. Прояснился общий план книги – 10 «сотен», или 100 десятистиший; последняя строка сотого текста совпадает с первой строкой первого. Гейро разыскивал стихотворения и восстанавливал хронологию, Маркович расшифровывал тексты. Так было восстановлено примерно три четверти книги – номера с 63 по 90 обнаружены не были, вероятно, они никогда не были написаны. Текст 63, представленный двумя черновыми версиями, был найден и предположительно реконструирован Р. Гейро лишь во время подготовки этой книги, в июле 2013 г.

Эти десятистишия написаны на лицевой стороне карточек, а на их оборотной стороне имеются различные указания по стихосложению (ритмические схемы, рифмы, работа над гласными и т. д.). К поэме относится и рукописная тетрадь, в которой находятся более поздние и завершённые варианты текстов десятой сотни, эскиз возможной обложки издания и посвящение.

В этих бумагах уже нет слова «центурия», фигурирующего в рукописи, переданной Эристову, а на его месте дважды находится слово «сотня». Ильязд, очевидно, стал писать следующие десятистишия, уже переписав начисто первые двадцать стихотворений, поэтому название «сотня» является более поздним вариантом. Но автор, возможно, не был окончательно уверен в обозначениях частей поэмы – после четвёртой сотни какое-либо упоминание центурий или сотен исчезает вовсе.

При подготовке издания тексты поэмы были заново сверены с архивными рукописями.

36. «Три года прометнулись а затем…» (с. 142).

врасплох напали из за моря орды / наемные Сперва далек и нем / их подослал властитель толстомордый… – речь, вероятно, идёт об итальянском диктаторе Бенито Муссолини, пославшем в 1936 г. в Испанию войска для поддержки генерала Франко.

берет рубашечника на прицел… – вооружённые отряды фашистского движения в Италии, организованные Б. Муссолини, называли «чернорубашечниками». Среди добровольцев, отправленных в поддержку Франко, было около двадцати тысяч «чернорубашечников».

44. «О Бадахосе где цвела толпа…» (с. 146).

О Бадахосе где цвела толпа… – 14 августа 1936 г. в Бадахосе (центре провинции Эстремадура) прошло одно из ключевых сражений гражданской войны, а после битвы в ночь на 15 августа на городской арене франкистами было расстреляно несколько тысяч жителей города.

50. «А ты кто якобы на небеси…» (с. 149).

Рядом с тестом на полях написано: проклятый бог Будь проклят бог.

58. «Не участь заключенного смешна…» (с. 153).

Венок свинцовый с Гарсии не снят… – имеется в виду испанский поэт и драматург Федерико Гарсиа Лорка, расстрелянный франкистами в 1936 г.

от сна не освобождена Герника… – Герниˊка-и-Луно, город в Испании, входящий в провинцию Бискайя, 26 апреля 1937 г. был подвергнут франкистами разрушительной бомбардировке; этому событию посвящены знаменитая картина П. Пикассо «Герника» (1937) и одноименная скульптура Рене Ише (1937).

60. «Все говорили подлость нипочем…» (с. 154).

Раскрыта настежь горняя Гренада… – город Гранада, как и вся Андалусия, был захвачен франкистами и оставался под их контролем в течение всей войны. Именно в Гранаде погиб Лорка. Здесь употребляется старое русское написание названия города.

61. «Выветривается пера оплот…» (с. 155).

На повести Кортеса и Пизарро… – имеется в виду Фернандо Кортес Монрой Писарро Альтамирано (1485–1547) – испанский конкистадор, завоевавший Мексику и уничтоживший государство ацтеков.

огонь бессмертия Гвадалахара… – намёк на всемирную известность этого испанского города, столицы одноименной провинции. В марте 1937 г. в Гвадалахаре произошло знаменитое сражение между республиканцами и франкистами, поддерживаемыми итальянскими войсками, в результате которого республиканцы одержали победу над противником, превосходящим их по численности в несколько раз.

62. «Учили мир порабощенный мы…» (с. 155).

Риму нет не суждена победа… – намёк на победу республиканцев над итальянскими добровольческими войсками Муссолини в Гвадалахаре.

явился город и затмил Толедо… – в 1936 г. в крепости города Толедо франкисты в течение 70 суток оборонялись от республиканцев, подошедшее к ним подкрепление жестоко расправилось с городским населением.

97. «Но стоит долго жить но умерев…» (с. 160).

на Гвадараме по верхам дерев… – упоминается название горного хребта, служившего природной границей между средней и южной частями Испании, ограничивающей в начале Гражданской войны продвижение франкистов.

Отношения Ильязда с Испанией и испанским менталитетом были глубоки и своеобразны. Будучи почитателем, а потом другом Пикассо, приятелем нескольких других испанских художников Парижа, Ильязд очень ценил их бурный, но и приветливый характер. В начале 1933 г. он послал двух своих детей вместе с их няней на один год в Испанию, в город Картахену, в дом одной из бывших горничных Коко Шанель. Через два месяца к ним уехала их мать. А сам Ильязд прибыл в Картахену в сентябре 1933 г., перейдя в августе пешком Пиренеи. По пути он изучал старые круглые храмы и особенно интересовался баптистерием храма в городе Тараса. В этих старинных, тысячелетних храмах он видел свидетельства прямого влияния армяно-грузинской архитектуры раннехристианского времени. Многие свои записи об этом путешествии он объединил в неизданную книгу «Путь в Тарасу» (1933), а вскоре после возвращения в Париж прочитал в клубе имени Сервантеса доклад «Общие черты между Грузинами и Испанцами» (АЗ), который начинается такими словами (перевод с французского Р. Гейро): «Позвольте мне вам сказать, почему всякий грузин чувствует себя как дома среди испанцев, общество которых заменяет общество его далеких соотечественников, и почему вместо того, чтобы так далеко ехать, достаточно мне, жизнь которого во Франции продолжается вне меры, перейти через Пиренеи, когда я хочу вновь отыскать обстановку моих юных лет. Во-первых: географическая широта. Мадрид и Тифлис расположены на одном и том же сорок первом градусе широты, потом тождественность имен Иберия и Иверия, страны иберов и страны иверов – уже давно привлекает внимание. Трудно упомянуть всю литературу, плод воображения нескольких грузинских ученых, которая ещё до исследований Николая Марра, моего бывшего учителя в университете, печаталась в Тифлисе. Среди всех этих работ книга “О родстве грузин и испанцев” доставляла мне большую радость».

В январе 1935 г. Ильязд переселился в крохотную квартиру на улице Сегье, в нескольких шагах от мастерской Пикассо. Несколько недель спустя его жена Аксель бросила его, оставив с маленькими детьми. Он снова послал детей на год в Картахену и сам совершил новую поездку по северной Испании. Он даже намеревался переселиться в Испанию, но начавшиеся события (пронунсиаменто франкистов и начало войны) заставили его забрать детей в Париж. В 1936 г. он попробовал завербоваться в интернациональные бригады добровольцев, воюющие в Испании на стороне республиканцев, но его просьба была отклонена призывной комиссией из-за того, что у него малолетние дети[16].

В 1937 г. благодаря рекомендации Тристана Тцара Ильязд был выбран архитектором Жозепом Люисом Сертом (1902–1983, муж Мизии Серт, о которой см. выше) для того, чтобы участвовать в технической работе над оформлением павильона Испанской республики на Всемирной выставке в Париже, где была показана картина Пикассо «Герника». После победы Франко он больше никогда не путешествовал по Испании, присоединившись к решению многих художников бойкотировать диктаторский режим.

Письмо

Публ. по изд.: Ильязд. Письмо. Escrito por Iliazd. Grabado por Picasso. <Париж>: Latitud Cuarenta y uno, 1948. Книга вышла с иллюстрациями Пикассо тиражом в шестьдесят шесть экземпляров: пятьдесят экземпляров, пронумерованных с 1 по 50, восемь экземпляров для работников типографии, пронумерованных с НС1 по НС8, пять экземпляров “de consulta” («для обычного пользования», лат.), пронумерованных с НС9 по НС13, три экземпляра «для художника, поэта и его Музы». В том же году вышло ещё шестьдесят нумерованных экземпляров «Письма» без иллюстраций Пикассо и в меньшем формате (Paris: Le Degré 41,1948).

Обложка книги довольно сложна: она имеет две бумажные обложки, вложенные одна в другую и, в свою очередь, помещённую в прочный переплёт из буйволиной кожи, сложенный таким образом, что одному человеку открыть книгу невозможно. Необходимо, чтобы это делали двое. Один открывает переплёт обеими руками, а второй берёт из переплёта книгу. Эта необычная система была придумана Ильяздом, наверное, именно для того, чтобы осуществлять идею взаимности, которую носит любая переписка.

Это вторая книга, изданная в сотрудничестве с Пикассо. Художник сделал шесть офортов с различными женскими образами: три с изображениями женских фигур-изваяний, два (один из которых рядом с абстрактным рисунком), изображающих нагую женщину, и, наконец, изображение обнажённой женской спины на титульном листе. Для оформления титульного листа Пикассо по ошибке получил лист меди боˊльшего формата, чем предполагалось изначально, и, воспользовавшись полученным пространством, добавил к изображению светотени. Непредусмотренное дополнение отличалось от замысла книги, но Ильязд понял, что благодаря этой ошибке в оформлении возникает смелая асимметрия.

У книги два титульных листа – на испанском и русском языках. Примечательно, что в испанской версии на титульном листе несколько изменено название издательства: вместо «Сорок первый градус» указано «Сорок первая широта» (Latitud cuarenta y uno), что акцентирует смысл привычного для Зданевича названия на том, что Тифлис (родина названия издательства) и Мадрид находятся на одной широте.

Поэма была написана в Париже и Брюсселе в октябре – декабре 1946 г. и посвящена русской эмигрантке Ольге Джорджадзе (урожд. Щербатова, 1913–1987), дочери князя Павла Борисовича Щербатова (1871–1951) и княгини Анны Владимировны Барятинской (1879–1942). Познакомил их друг Ильязда Г. Эристов (см. выше). Об этой встрече пишет Франсуа Шапон (перевод с французского Р. Гейро):

«Вдохновительницей этой книги была Ольга Д…В 1946 г. в Каннах она встретила Ильязда, который был рад найти соотечественницу, с которой можно говорить по-русски. Свидетель этой встречи <Глеб Эристов. – Р.Г.> вспоминает, что Ильязд жестоко страдал от того, что редко находил с кем поговорить на языке своей поэзии. Он тогда жил очень скромно, имея работу лишь для прокорма. Например, он тогда в качестве “негра” писал диссертацию за одного студента. Ольга Д. выразила свое возмущение.

– Кому я бы мог писать по-русски? – возразил Ильязд.

– Ну, хотя бы мне!

Так родилась идея “Письма” – после того, как они вместе путешествовали пешком по Провансу, много разговаривали и написали друг другу множество писем» (Chapon F. Catalogue // La Rencontre Iliazd-Picasso: Hommage à Iliazd. Paris: Musée d’art moderne de la ville de Paris, 1976).

Ильязд объяснял Ольге свою заумную систему, читал свои драмы. После смерти Ильязда Джорджадзе помогала Элен Зданевич с разбором архивов, участвовала в редакции каталога выставки Ильязда в национальном Музее современного искусства (1978), написала в нём статью «Илья Зданевич и русский футуризм», которая является первой серьёзной попыткой толкования этого вопроса.

В 1990 г. книга была переиздана с переводом Андре Марковича на французский язык (Iliazd. La lettre. Paris: Clémence Hiver, 1990).

Приговор безмолвный

Публ. по изд.: Ильязд. Приговор безмолвный. Жорж Брак. Альберто Джакометти. Париж: Сорок первый градус, 1961. Общий тираж издания составил шестьдесят семь экземпляров: шестьдесят два экземпляра, пронумерованных с 1 по 62, и пять, пронумерованных с I по V для работников типографии и офиса обязательного предоставления печатной продукции.

Книга состоит из пятнадцати сонетов, складывающихся в венок. Ильязд начал писать её в 1946 г., собираясь издать с иллюстрациями Анри Матисса. В наброске письма 1949 г., адресованного Матиссу (АЗ), поэт подробно описывает план будущего издания, указывает число иллюстраций и даже их формат.

У венка сонетов были многочисленные версии, и в 1954 г. Матисс умер, так и не увидев окончательной редакции. Тогда Зданевич предложил сотрудничество Джакометти, сделавшему для издания офорт с портретом автора, и Браку, нарисовавшему для обложки украшение в форме цветущей гирлянды.

Неизвестно, когда состоялась первая встреча Ильязда с Анри Матиссом, хотя, вероятнее всего, она относится к 1920-м гг. С работами Матисса, как и с работами Брака Ильязд познакомился, конечно, ещё в 1911–1912 гг. в России. Как один из зачинателей кубизма, Жорж Брак вызывал восхищение у всёков. С ним Ильязд впервые встретился, вероятнее всего, вскоре после своего приезда в Париж в ноябре 1921 г. Имя Брака упоминается в программах балов Союза русских художников в Париже, организованных Ильяздом.

Отклики всёков о Матиссе были не так позитивны (его живопись считалась «вареньем»). В конце 1940-х гг., в особенности после борьбы Ильязда против молодых поэтов-леттристов, которых он обвинял в плагиате у заумников и дадаистов, отношения Ильязда с представителями старого поколения авангарда укрепились. Матисс и Брак участвовали в его антологии «Поэзия неведомых слов» (1949), составленной с целью доказать леттристский плагиат. В том же году Ильязд начал писать для известной балерины Иветт Шовире либретто «заумного балета» «Подводная охота» и получил от Матисса обещание сделать декорации. В проекте также должен был участвовать хореограф Серж Лифарь. Но проект не состоялся из-за того, что Луи Арагон убедил Матисса не сотрудничать с Лифарём, который во время войны поддерживал отношения с немецкими оккупантами.

Отношения Ильязда с Альберто Джакометти (1901–1966), швейцарским скульптором и художником, близким к кубизму, а затем к сюрреализму, были весьма дружескими. Они познакомились в 1920-е гг. в парижском районе Монпарнас и особенно часто встречались в 1950-е. Джакометти в «Поэзии неведомых слов» иллюстрировал стихи Алексея Кручёных. Работая над портретом Ильязда для «Приговора безмолвного», Джакометти создал и подарил своему другу не один портрет Ильязда, а тринадцать. Ильязд выбрал для своей книги, пожалуй, самый похожий портрет, а двенадцать остальных опубликовал в 1962 г. под заглавием «Двенадцать портретов знаменитого Орбандаля» (“Les Douze portraits du célèbre Orbandale”). В 1968 г. Ильязд получил от вдовы Джакометти разрешение воспроизвести один из его офортов в книге “Rogelio Lacourière pеˆcheur de cuivres”.

В 1990 г. книга была переиздана с переводом Андре Марковича на французский язык (Iliazd. Sentence sans paroles. Paris: Clémence Hiver, 1990).

Boustrophédon au miroir

Публ. по изд.: Iliazd. Boustrophédon au miroir. Georges Ribemont-Dessaignes gravures à l’eau-forte. Paris: Le Degré quarante et un, 1971. Книга вышла тиражом в пятьдесят пять нумерованных экземпляров.

«Бустрофедон в зеркале» состоит из десяти стихотворений Ильязда на французском языке и десяти гравюр работы поэта и художника, бывшего дадаиста Жоржа Рибмон-Дессеня (1884–1974). Каждый текст – портрет одного человека. Зеркальная основа текста находится в самой структуре стихотворной формы. Под каждой нечётной строкой каждого стихотворения имеется строка, являющаяся повторением первой (если читать её справа налево) и как бы её отражением. Производимые таким образом палиндромные «слова» во французском языке не существуют. При этом дробление речи в зеркальных строках выстроено так, что, кажется, появляются внутренние рифмы, регулярные окончания и даже повторения «слов» – это создаёт впечатление, что мы находимся перед каким-то неизвестным, но всё же существующим языком. Настоящими переводами мы постарались, по возможности, воспроизвести эти характеристики, не повторяя буквально членение французских палиндромных строк (перевод Р. Гейро):

<1>.

ЕЛЕНА АНЕЛЕПРОСТЫНИ ИНЫТ СОРППРОДОЛЖЕНЫ ЫНЕ ЖЛОДОРПЛЕДНИКАМИ ИМАКИНДЕЛЗЕЛЕНЫЕ ОЧИ ИЧОЕ ЫНЕ ЛЕЗАСТРОФИЗИКОЙ ЙОКИЗИФОРТСА

Елена – Элен Зданевич (см. выше). Элен и Ильязд встретились в начале 1950-х гг. Их познакомил ювелир Франсуа Гюго, с которым Элен в местечке Гольф-Жуан на юге Франции основала керамический завод «Электра». Илья и Элен поженились в 1968 г. после 15-летней совместной жизни. Свидетелями на их свадьбе были Пабло Пикассо и Жорж Рибмон-Дессень. Элен, которая долгие годы работала учительницей гимнастики, была замечательной альпинисткой-любительницей. Образ ледников, возникающий в тексте, содержит намёк и на следующее стихотворение.

<2>.

АННЕРОСЛИ ЗРИД ДИРЗИЛ СОРЕННАСНЕЖИНКА АКНИЖЕНСНА ЛЫЖАХ ХАЖЫЛ АНМЕРИТ ВРЕМЯ ЯМЕРВ ТИРЕМВОКРУГ СВЕТА АТЕВ С ГУРКОВВАЛЬ ГАРДЕНА АНЕДРАГЬЛАВ

Аннеросли Зрид (р. 1949) – швейцарская горнолыжница, в 1970 г. выигравшая золотую медаль на чемпионате по горнолыжному спорту в долине Валь-Гардена (Доломитовые Альпы, Италия). Ильязду очень нравилась фонетика имени Аннеросли Зрид, о подвиге которой тогда часто говорили по радио.

<3>.

МАРИ ЛОР РОЛ ИРАМНЕМАЯ ПОЭЗИЯ ЯИЗЭОП ЯАМЕНЖИВОПИСЬ ГОВОРИТ ТИРОВОГ Ь СИПОВИЖНЕБЕСНЫМ ГОЛОСОМ МОСОЛОГ МЫНС ЕБЕНТРЕСНУТЫМ МЫТУН СЕРТЛУННЫЙ АКЦЕНТ ТНЕЦКАЙ ЫННУЛ

Мари Лор — графиня Мари-Лор де Ноай (1902–1970), собирательница живописи ХХ в., меценат художников-сюрреалистов и молодых абстракционистов 1950-х гг., организатор великолепных балов в своём парижском особняке или в своём кубистическом замке (на острове Йэр), послужившем декорацией для знаменитого фильма Л. Бунюэля и С. Дали «Золотой век» (1930); помогла Ильязду с изданием нескольких книг в 1950-е гг. В 1953 г. в знак благодарности Ильязд издал с её иллюстрациями «Трактат о балете» балетмейстера Жана-Франсуа де Буасьера, работавшего в Тулузе в XVII в.

Существует любопытный анекдот о Мари-Лор: в мае 1968 г. во время беспорядков в Париже графиня, находившаяся в сопровождении своего любовника актёра и кинорежиссёра, бывшего леттриста Пьера Клементи (1942–1999), приказала своему шофёру отвезти её на роскошной машине марки Роллс-Ройс к баррикадам и там предложила свою помощь бунтующей парижской молодежи.

И ещё один: в 1960-е гг. у неё был единственный во Франции советский автомобиль высшего класса ЗИЛ-111, который она подарила скульптору Сезару для того, чтобы тот спрессовал его, сделав из автомобиля скульптуру («компрессию»).

<4>.

МАРИО НУТИ ИТУН ОИРАММЫСЛИТ ТИЛСЫМАРНО ВЫРЫВАЕТСЯ ЯСТЕА ВЫРЫВ ОНРАСНИМАЕТ ТЕА МИНСЖИВОПИСЬ Ь СИПОВИЖС ПРОШЛОГО ОГОЛШОРПС

Марио Нути (1923–1996) – итальянский художник абстрактной школы, уроженец и житель Флоренции, работал в стиле посткубизма. В 1950 г. был одним из основателей группы «Астраттизмо классико» («Классический абстракционизм»). Ильязд познакомился с Нути в 1950-е гг., когда посещал общество молодых абстракционистов. В ноябре 1966 г. во Флоренции произошло очень сильное наводнение из-за разлива реки Арно, вследствие которого были повреждены многочисленные собрания книг и предметы искусства, в частности, холсты и фрески, разрушены подвалы и первые этажи архитектурных памятников города. Марио Нути с другими жителями Флоренции участвовал в сохранении этих сокровищ, в то время как городские власти бездействовали.

<5>.

АДРИАНИЗМОНЛЮКА АКЮЛНОМ ЗИ НАИРДАИЗВОИЗКРАМАЯ ЯАМАРК ЗИ ОВ ЗИИЗ СОЛНЦА АЦНЛОС ЗИИЗ РЫЦАРЕЙ ЙЕРАЦЫР ЗИИЗ ВОСЬМИ ЛЕТ ТЕЛИМЬСОВ ЗИИЗ БАСТИЛИИ ИИЛИТСАБЗИ

Адриан из Монлюка — Адриан де Монлюк (1571–1646), барон де Монтескью, граф де Карменг, принц де Шабане, известный как граф де Крамай или под псевдонимом Гийом де Во, французский дворянин, командовавший королевскими армиями против гугенотов на юго-западе Франции, писатель, поэт-абсурдист, драматург и организатор балетов при местном дворе в Тулузе, которая стала в то время настоящей столицей искусств. Ильязд страстно увлёкся де Монлюком, издал два его произведения – «Худая женщина» (с иллюстрациями Пабло Пикассо, 1952) и «Гротескный куртизан» (с иллюстрациями Хуана Миро, 1974). В основе интереса Ильязда к свободной интеллектуальной жизни Тулузы XVII в., далёкой от строгости парижского двора, несомненно, лежит идея, что она была похожа на происходившее в Тифлисе в 1918–1920 гг. В 1635 г. де Монлюк, впавший в немилость у кардинала Ришелье, был арестован и заключён в Бастилию. Он пробыл там до января 1643 г. – его освободили вскоре после смерти Ришелье.

<6>.

ЛЕ ДАНТЮ ЮТНАД ЕЛКОГДА СМОГУ Я ЯУГОМС АДГОКНАЙТИ ЭТОТ ПЕРЕВАЛ ЛАВЕРЕП ТОТЭ ИТЙАНМЕЖДУ ЗУБОВ ВОБУЗ УДЖЕМГОРЫ ЫРОГЗУБЧАТОЙ ЙОТАЧБУЗ

Ле-Дантю Михаил Васильевич (1891–1917) – русский художник, друг Зданевича, вместе с которым было придумано всёчество. Памяти Ле-Дантю посвящена заумная пьеса Ильязда «лидантЮ фАрам» (1923), завершающая его знаменитую пенталогию «аслааблИчья». Узнав о смерти друга во время своего участия в экспедиции, организованной Э. Такайшвили по бывшим грузинским краям, аннексированным Турцией и открытым вследствие выступления русской армии, Зданевич дал имя Ле-Дантю безымянной вершине (3750 м) Понтийских Альп между горами Качкар и Ходучур. В 1966 г., выпуская для состоявшегося в Оксфорде ХIII Международного конгресса византинологов книгу «Грузинский путь Руи Гонсалеса де Клавихо и храмы на границе Атабегата», Ильязд использует на карте название «вершина Ле-Дантю» (франц. Pic Ledentu). В стихотворении применяется игра слов: фамилия французского происхождения Ле-Дантю (фр. Le Dentu) в переводе на русский означает «зубчатый». К тому же зубом (фр. dent) французы называют уединённый и труднодоступный пик.

<7>.

ПЛЮС УЛЬТРА АРТЬ ЛУСЮЛПКЛОД ГАРНЬЕ Е Ь НРАГ ДОЛКСТАРЫЙ СОЛДАТ ТАДЛОС ЙЫРАТСТВОЮ СКОРБЬ Ь БРОКС ЮОВТСОХРАНИ ЕЕ ЕЕ ИНАРХОСЗАКРЫТОЙ ВЕЧНО ОНЧЕВ ЙОТЫРКАЗ

Клод Гарнье – малоизвестный французский поэт (ок. 1585 – ок. 1633), автор большой поэмы «Скорбь старого солдата» – о несчастии быть солдатом, о жестокости командующих и ужасе от войны. Ильязд открыл эту поэму в конце 1950-х гг. и намеревался издать её с иллюстрациями Пикассо в 1962 г. В 1970 г. Пикассо получил от Ильязда медные пластины и запланировал работу, но проект так и не был осуществлён. В 1977 г. Луи Барнье, директор типографии “Union”, где были напечатаны все парижские книги Ильязда, издал «Скорбь старого солдата» в честь него, написав к книге предисловие. Текст в этой книге набран курсивом – для того, чтобы не быть повторением Ильяздова набора (Ильязд не употреблял курсива), но вёрстка при этом соответствовала проекту Ильязда. Все места, предназначавшиеся для офортов Пикассо, были оставлены пустыми. Книга была издана тиражом триста тридцать три экземпляра с иллюстрацией на фронтисписе художника Карденаса. Она не поступила в продажу, а была подарена друзьям Ильязда, а также работникам типографии “Union” и их друзьям, в частности, членам международного литературно-художественного сообщества «Коллеж де Патафизик» (Collège de Pataphysique), членом которого был Луи Барнье.

<8>.

В ПУСТЫНЕ ЕНЫТ СУПВСРЕДИ ПРИЗРАКОВ ВОКАРЗИР ПИДЕРСВОЕННЫХ ХЫН НЕОВПЫЛАЕТ ТЕА ЛЫПВЕНОК КОНЕВАСПИРАНТ МАЙО ОЙАМТ НАРИПСА

Аспирант Майо – Анри Франсуа Майо (1928–1956), франко-алжирский военный, член алжирской коммунистической партии, участник Алжирской войны (1954–1962). В 1956 г. дезертировал из воинской части, взяв с собой оружие и боеприпасы для партизан, был убит французскими войсками в сражении при Орлеансвилле два месяца спустя. Здесь, возможно, имеется ключ к толкованию книги «Приговор безмолвный», в которой речь идёт о заключённом.

<9>.

КИРИЛЛ ЛЛИРИКМОЙ БРАТ ТАРБ ЙОМТВОЙ КИТЕЛЬ Ь ЛЕТИК ЙОВТПРОБИТ НА ТОЙ ЙОТАН ТИБОРПЧТО СЛЫЛА АЛЫЛС ОТЧПОСЛЕДНЕЙ ЙЕНДЕЛСОП

Кирилл – Кирилл Михайлович Зданевич (1892–1969), грузинский художник-кубофутурист, старший брат Ильи, участник тифлисской группы «41°», вместе с братом и Ле-Дантю открыл живопись Нико Пиросманашвили, написал о нём книгу. Во время Первой мировой войны Кирилл служил в армии, был послан на фронт, где весной 1915 г. пуля ранила его в плечо. Во Франции, чрезвычайно пострадавшей от этой войны, о ней нередко упоминали как о последней из всех войн.

<10>.

ПИРОСМАНАШВИЛИ ИЛИВ ШАНАМ СОРИПМОЙ ХУДОЖНИК КИНЖО ДУХ ЙОММОИ ГОРЫ ЫРОГ ИОММОИ ЛЕСА АСЕЛ ИОММОЯ ХРАБРОСТЬ Ь ТСОРБАРХ ЯОМПОТЕРЯНЫ ЫНЯ РЕТОП

Пиросманашвили Николай Асланович (Пиросмани, 1862?–1918) – знаменитый грузинский художник-примитивист. Илья, разыскавший этого, прежде неизвестного, художника в декабре 1912 или, скорее всего, в январе 1913 г., стал первым пропагандистом его работ, опубликовав две статьи о нём в тифлисских газетах (1913, 1914) и показав его картины на московской выставке художников-футуристов «Мишень» (1913). Известен портрет Ильи работы Пиросмани (1913).

Коллекция Пиросмани у И. Зданевича содержала 54 работы. В 1920-е гг., после того как советская Грузия придала наследию Пиросмани официальный статус национального достояния, имя Зданевича постепенно исчезло из всех упоминаний о художнике, в частности, из коллективной монографии 1926 г. с текстами Т. Табидзе, Г. Кикодзе, К. Зданевича и Н. Чернявского, где история открытия Пиросмани была представлена неверно. С 1926 по 1932 г. боˊльшую часть собрания Ильязда, остававшуюся в Тбилиси, Кирилл Зданевич продал Национальному музею искусств Грузии, что вызвало гнев Ильязда по отношению к директору музея, его бывшему приятелю Дито Шеварднадзе и к самому Кириллу. В 1969 г. в Париже была устроена выставка картин Пиросмани, на которой художник был представлен едва ли не предшественником соцреализма, а о первом пропагандисте его творчества и вовсе не было упомянуто. В 1974 г. Ильязд выпустил книгу “Pirosmanachvili 1914”, где во французском переводе была напечатана его статья шестидесятилетней давности с портретом Пиросмани работы Пикассо.

1. Ильязд и директор парижской типографии «Унион» Луи Барнье. 1960-е

2. Черновик первого сонета из кн. «Rahel» (1941)

3. Ильязд. Проект обложки «Бригадного»

4. П. Пикассо. Иллюстрации к кн. «Письмо» (1948)

5. Оттиск обложки кн. «Приговор безмолвный» (1961) с рисунком Ж. Брака

6. Страницы вёрстки «Приговора безмолвного»

7. Ж. Рибмон-Дессень. Гравюра из кн. «Boustrophédon au miroir» (1971)

8. Страница из версии«Бригадного», выпущенной Элен Зданевич в 1983 году

9. Ильязд во Французских Альпах. 1939

10. Ильязд. 1950-е

11. Ильязд в костюме Афанасия Фета на масленичном бале– маскараде в парижском особняке Мари-Лор де Ноай. 14 февраля 1956

12. Элен Зданевич и Ильязд на своей свадьбе. 30 октября 1968