Мы сидели над спуском к берегу.

Спуск был сначала крутой, а затем пологий, земля, трава, песок. У самого обрыва какой-то добрый человек поставил две лавки, с которых наблюдать за открывающимся простором, за рекой, за отмелью, за далекими полями и кромкой леса была сама благодать. Присмотришься ‒ и увидишь даже Людовиновку, что находится в двух километрах, холм в дорожной петле, расчесанные поля и несколько ближних домишек.

Сентябрь. Туманы, облака. Туманы ходили странные, слоистые, и из них, как из другого измерения, вырастали опоры линии электропередач.

Вечером, понятно, лавочки занимали парни и девчонки постарше, а бывало, что и старики, но нам с Танькой хватало и утренних часов. Даже не так. Нам хватало получаса перед школой или перед тем, как Тане отправиться к матери на ферму, а мне ‒ к Леониду Федоровичу на развоз.

Сидишь так: сам, Таня с моей курткой на плечиках, метрах в двадцати Зыя течет ‒ речка ленивая, медленная, широкая, но местами мелкая, по грудь. В июле до отмели и вовсе можно добраться, трусов не намочив. Но это не важно. Сидишь, смотришь. Ветерок обдувает. От человека под боком тепло. Кайф. Даже говорить не о чем. То есть, незачем говорить. Танька, в этом смысле, родная душа, понятливая. Мне иногда кажется, что мы так вот однажды прорастем друг в друга на лавочке и не сможем разъединиться. Были Танька и Вовка, стали Танькавовк или Вовкатаньк. Смешно, если подумать.

Мишка, конечно, другое дело.

Мишка ‒ друг, но когда он появляется, весь созерцательный настрой идет коту под хвост. Или другому какому животному. Тому, что покрупнее. Потому что Мишка молчать не может. Не умеет. Голова у него все время генерирует какие-то бредовые, фантастические идеи, которые он почерпнул из фильмов, книг и журналов и обязан кому-нибудь поведать. То есть, не кому-то, а конкретно мне.

Кто еще согласится такое слушать?

Например, однажды он под страшным секретом рассказал мне о том, что в Антарктиде существует целая подземная высокоразвитая цивилизация. Немцы еще в войну установили контакт с ее представителями, сам Гитлер к ним плавал на подводной лодке, было целых три экспедиции, и Гитлер просил у них супероружие за золото для войны с нами, но обломался, потому что антарктидцы быстро поняли, с кем имеют дело.

«А сейчас там ‒ научный обмен!» ‒ таращил глаза Мишка.

В другой раз он божился, что если мысленно пожелать, чтобы тебя взяли к себе инопланетяне, то они обязательно вышлют невидимый корабль. Только там хитро устроено. Инопланетяне кого угодно к себе не берут, а только того, кто по-настоящему этого хочет. Надо выбрать тихое, безлюдное место. И открытое. Поле. Взгорок. Корабль повисает над тобой и спускает невидимый тросик. Точно над твоей головой. Просто так его, конечно, не ухватить. Все рассчитано на то, чтобы дотянуться до него ты мог только на цыпочках, на самом-самом последнем миллиметре. И еще нужно поверить, что ты вот-вот оторвешься от земли.

Тогда ‒ хлоп! ‒ и ты на корабле.

Мы с Мишкой, наверное, час потом танцевали на цыпочках на речном берегу. Весь песок изрыли. Помню, небо было летнее, высокое, голубое-голубое.

«Еще чуть-чуть! ‒ кричал Мишка, вытягиваясь на цыпочках рядом. ‒ Я почти достал! У меня палец мазнул по кончику!».

«Я тоже чувствую!» ‒ уверял его я.

Мне действительно казалось тогда, что я совсем близок к тому, чтобы тоже ухватить тросик. Кружились голова и бездонное небо над ней, от близости чуда подсасывало в животе. Всего-то и требовалось ‒ выстоять на носках секунду или две. Песок только предательски продавливался под ногами.

«Улетели», ‒ сказал потом Мишка, когда у нас ничего не получилось.

«Но еще прилетят?» ‒ спросил я.

«Позже. Не сразу».

Когда на Новый Год показали «Чародеев» с Абдуловым, Мишка сказал, что точно знает, как проходить сквозь стены. В фильме все неправильно изобразили, специально, чтобы никто не воспользовался. Не дураки же! Чтобы каждый умел, ага, держи карман шире.

На самом деле, с разбега ничего не делается. Не работает с разбега! Там среда плотная, с разбега можно только переломаться. А еще лоб расшибить. С мозгом. Типа, Абдулов с пяти метров ‒ в стену.

Нет, убеждал меня Мишка, надо продавливать, втираться, медленно и дыша животом. Ты понял, Вовка? Животом!

У нас были новогодние каникулы, и мы два дня при минус двенадцати настойчиво пытались пободать сначала угол Мишкиного дома (он хотел попасть к себе в квартиру), потом магазинный торец, потом кирпичный забор, огораживающий сквер, и, наконец, коллегиально согласились на то, чтобы пропихнуться хотя бы сквозь дерево, растущее на краю детской площадки с покосившимся желто-коричневым «грибком».

Понятно, что ничего у нас не получилось, хотя Мишка уверял, что почти прошел через дерево, но испугался одеревенеть.

Потом он объявил, что мы вообще не с того края взялись, зачем-то сразу выбрали твердые предметы, стены, кирпичи всякие. Воздух! С воздуха надо начинать! Воздух наименее плотный. За ним ‒ вода. И уже после…

А еще у Мишки была мечта.

Он мечтал выбраться из нашего городка с населением в восемь тысяч человек в другую жизнь. При этом разговоров про Москву или Ленинград не было. Для начала он хотел попасть хотя бы в Крупяновку.

Ни я, ни Танька, да и вообще никто, с кем мы были знакомы, не могли понять этого страстного Мишкиного желания. Чего мы в Крупяновке не видели? Ну, дома покрупнее, людей побольше, грязь жирнее, и автобусов не шесть штук на два маршрута, а десяток или даже два десятка. Еще и таксомоторы, наверное, имеются.

И что?

Плюс Крупяновки ‒ ветка железнодорожная сквозная, в том смысле, что не наш тупик с электричкой по понедельникам, средам и пятницам, а можно в любой конец страны дунуть. И в любой день. Хочешь, в Калининград, хочешь, во Владивосток. С пересадками, понятно, но все же. Правда, смысл такого действия от меня ускользал. Где я там возьму Зыю, рыбалку, уху на Печальном островке, колхоз «Путеводный» и молокозавод «Привет»? А родителей? А Таньку? Ни Людовиновки тебе, ни Степановки с Федоровкой, не говоря уже о живописных развалинах двух особняков. Живи в пустоте.

Нет, я знал, что в других местах ‒ свои достопримечательности, и не хуже наших. Только никакой связи с ними не ощущал.

Шоферы с автобазы, возившие в Крупяновку арматуру с литейно-механического и колхозные удобрения и зерно, тоже пожимали плечами. Ничего сногсшибательного в районном центре они не видели.

Мишка же маялся.

У него была твердокаменная уверенность, что в Крупяновку ему путь закрыт. Почему, не понятно. Но закрыт. И вообще куда бы то ни было. Просто в Крупяновку ‒ в особенности. Переубедить его в этом не представлялось возможным. Беги, плыви, уезжай автобусом или на попутке. Нет, не пустят.

«Привет, Крупяновка, о!», ‒ напевал Мишка время от времени на манер «Гудбай, Америки» от «Наутилуса». Крутая песня. Чуть ли не из каждого окна: «Мне стали слишком малы…». Вот только прощаться с Крупяновкой Мишка был не готов. Он хотел с ней встречаться. Поэтому «где я не буду никогда» он опускал, мычал неразборчиво.

Я говорил ему, что ему тогда уж лучше напевать шлягер от «Секрета». Мишка ‒ Крупяновка, Крупяновка ‒ Мишка. Привет, сегодня дождь и скверно, а мы не виделись, наверно…

Хотя, если уж быть совсем честным, с Крупяновкой Мишке действительно фатально не везло. То невовремя затевался дорожный ремонт, то от короткого замыкания случалась авария на подстанции, обесточивавшая железнодорожную ветку, то Зыя вдруг разливалась ни с того ни с сего, создавая опасность подтопления путей, а намеченная поездка со знакомым водителем срывалась в последний момент из-за того, что тот ломал ногу.

Мишка мрачно шутил, что еще немного упорства с его стороны, и пойдут стихийные бедствия и эпидемии. Я, конечно, посоветовал ему не драматизировать. В большинстве случаев страдал-то не только мой друг, а и прочие люди.

‒ А так-то, наверное, из-за тебя весь наш город в опасности, ‒ пошутил я.

Мишка задумался.

‒ Возможно.

Тем не менее, попыток добраться до Крупяновки он не оставил. Это же Мишка. На моей памяти он уже четвертый год планы строил. Во всяком случае, с картой нашего, Крупяновского, района не расставался. Я видел ее дважды или трижды. Простыня в половину стола, если разложить. Каких там только значков не было нарисовано его рукой! Пунктиры маршрутов, даты, точки, обведенные кружками, стрелки, квадратики пустые, квадратики закрашенные, домики, строй елок и даже череп с костями.

После того, как я познакомился с Таней, времени на дружбу с Мишкой мне стало катастрофически не хватать. Это понятно, это жизнь. Но он бесился и ревновал. Как-то, весной уже, подкараулил меня на выходе из подъезда, растрепанный, угловатый, мрачный, отвел под «грибок» и прямо спросил, все ли между нами кончено.

‒ Мишка, ты дурак? ‒ вот что я ответил на его вопрос.

Он усмехнулся.

‒ Тогда помоги мне попасть в Крупяновку, ‒ сказал он.

‒ Блин, Мишка. Пятьдесят семь копеек ‒ и ты там, ‒ сказал я, имея в виду билет на электричку.

Но Мишка покачал головой.

‒ Не получится.

‒ Почему?

‒ Не получится, и все. Что я, не знаю, что ли?

‒ Ну, давай я возьму билет, а сядешь ты, ‒ предложил я.

‒ Нет, ‒ сказал Мишка, ‒ мы пойдем как бы в поход.

‒ Чего?

‒ По прямой до Крупяновки ‒ тридцать семь километров. Если три километра в час по пересеченной местности…

‒ Ты сдурел? ‒ спросил я.

Мишка посмотрел на меня так, словно сдурел я.

‒ Это два дня похода ‒ максимум, Вовка. Я запасся, ‒ с жаром заговорил он. ‒ Карта, компас, продукты, все есть! Ты палатку свою возьмешь. Но она нам, возможно, и не понадобится. Пойдем от деревни к деревне. От Людовиновки до Зверевки ‒ пять километров, потом до Острожья ‒ два, потом чуть в сторону ‒ Сухарево, это еще три кэмэ. От Сухарево идем к Лопаткам, четыре кэмэ, от Лопаток ‒ к Выгулу, пять кэмэ. ‒ Он скривился. ‒ Но Выгул, наверное, заброшен.

‒ А так все людные места.

‒ Да, все деревни живые. Потом Светлое, до него самый долгий переход ‒ восемь километров, плюс там еще речка. Но дальше остаются Карловка, Езинка и Покрова. А в километре от Покровов ‒ Крупяновка.

‒ По лесам…

‒ Зачем по лесам? ‒ удивился Мишка. ‒ По проселкам, по грунтовкам. Я же говорю: от деревни к деревне.

‒ И кто меня отпустит? ‒ спросил я, мысленно, впрочем, уже смирившись с Мишкиной инициативой.

К тому же я чувствовал себя виноватым перед ним. Ну и Таня, что немаловажно, на выходные уезжала к родственникам на чей-то юбилей.

‒ Тетя Галя уже дала согласие, ‒ объявил Мишка.

‒ Серьезно?

Моя мама (тетя Галя ‒ для Мишки) не любила, когда я пропадал из ее поля зрения или поля зрения кого-нибудь из знакомых даже на час. А тут ‒ два дня? С палаткой по деревням до Крупяновки?

‒ Я сказал ей, что мы с дядей отправляемся, ‒ сказал Мишка. ‒ Он ‒ турист-любитель и натуралист, у нас много общего, он решил устроить нам до Крупяновки тест на самостоятельность. Облегченный, конечно.

‒ И мама поверила? ‒ спросил я.

Мишка пожал плечами.

‒ Ты что ей, дядю предъявил? ‒ округлил глаза я.

Мишка кивнул.

Вообще-то, он ‒ сирота. Это все знают. Родители у него погибли в одной из экспедиций, оба были геологами. Вертолет, возвращающий с маршрута их исследовательскую партию, попал в туман и разбился о сопку. Никто не выжил. Мишке тогда было три года, и все одиннадцать лет потом он мыкался по двум далеким родственницам, тете Ире и тете Наташе, к которым переходил, как вымпел передовика производства.

Обе женщины были одинокие, и когда у одной намечалось что-то вроде сполоха семейной жизни, Мишка отправлялся к другой. Мне он говорил, что это даже здорово ‒ жить на два дома. Кормят от пуза, не пристают с расспросами по учебе, во всем предоставили самому себе. Только глаза у него при этом делались тоскливые.

Периодически избранники тети Иры и тети Наташи, конечно, пытались блеснуть воспитательными талантами. Кто-то брал Мишку с собой на рыбалку, кто-то учил навыкам автослесаря и игре на гитаре, кто-то использовал лишние (Мишкины) руки на приусадебном участке. Что из этого получилось? Ничего. Был и получился Мишка со своим характером и желанием все же когда-нибудь попасть в Крупяновку.

Очередным претендентом на руку и жилплощадь тети Наташи оказался лысоватый, низенький мужичок, которого Мишка и представил (издалека) моей маме. От мужичка требовалось кивать, и он кивал.

‒ Сходишь со мной, ‒ сказал Мишка, ‒ и будешь дальше любиться со своей Танькой сколько угодно. Я мешать не буду.

‒ Мишка…

‒ Можем даже отдружиться.

‒ Вот дурак! ‒ Я постучал кулаком по своему лбу. ‒ Совсем дурак, да? Танька ‒ это одно, ты ‒ другое.

Мишка шмыгнул носом.

‒ Спасибо.

‒ Вот чучело!

Я шутливо напал на него. Несколько минут мы боролись, потом Мишке удалась подсечка, я свалился, но увлек его за собой. Мы лежали в песке у «грибка». Мне было удивительно хорошо. Мишке, кажется, тоже. Всякое недопонимание между нами исчезло. Таня ‒ это Таня, моя Таня. А дружба ‒ это дружба.

‒ В эту субботу, ага? ‒ повернул голову Мишка.

‒ Да, я готов, ‒ сказал я.

‒ Будет круто, ‒ пообещал Мишка.

‒ Представляю, какой переполох сейчас в Крупяновке.

‒ Почему?

‒ Ну, представь, что они подслушивали. Все пропало, Мишка Скамусов выдвигается, все на оборонные рубежи!

Мишка фыркнул.

‒ Ага, обходные дороги копать.

‒ Не копать, а прокладывать.

‒ Не, лучше им Крупяновку перенести.

‒ За триста километров!

‒ Это была бы проблема, ‒ сказал задумчиво Мишка.

Я захохотал, пихая его ладонью в плечо.

‒ Миха, блин!

‒ Ну а чо? ‒ Мишка заулыбался. ‒ Знаешь, рабочая версия. Среди всех тех, что есть у меня в голове…

Он прыснул и захохотал сам.

Кончался апрель. Все цвело и пахло. Танька уехала к родственникам. Мама весь вечер пятницы помогала мне собираться.

‒ Значит, ‒ проговаривала она то ли для меня, то ли для себя, пакуя мне в рюкзак сменное белье, ‒ в воду не суйся, в лес далеко не отходи, слушайся Ивана Степановича…

‒ Кого?

Мама выпрямилась. Сдвинула брови.

‒ Ивана Степановича, вы же с ним…

‒ А, дядю Ваню! ‒ Я вовремя сообразил, о ком идет речь. ‒ Но он же не нянькой с нами идет! Он, чисто, контрольный орган.

‒ Именно, что не нянькой!

Мама закончила с бельем, добавила вязаную кофту и оглядела комнату, словно в поисках того, чем бы еще наполнить мой рюкзак.

‒ Куртку тебе положить?

Я замотал головой.

‒ Мам, я на себе.

‒ Я теплую дам.

‒ Мам, куда мне теплую? Конец апреля. Посмотри, какая теплынь! Я бы вообще в футболке одной…

‒ Я тебе дам ‒ в футболке! ‒ пригрозила мама. ‒ Возьмешь синюю, с капюшоном.

‒ Она ‒ жаркая!

‒ Потерпишь. Спички нужны?

‒ Это уже Мишкина забота, ‒ сказал я, пытаясь приподнять рюкзак за лямки.

‒ Куда? ‒ Мама хлопнула меня по тыльной стороне ладони. ‒ Рано! Ничего еще не собрано! Мишка Мишкой, а у тебя своя голова на плечах! Мишка твой тоже не Сократ. ‒ Она заходила по комнате, ныряя в ящики комода и шкафа. ‒ Все ему куда-то надо.

‒ В Крупяновку.

‒ Хоть в Москву. Значит, носки ‒ две пары, бинт, вата, йод, аспирин… Шарф. Да, я дам тебе термос, только ты с ним будь поосторожней. Гэдээровский. Разобьешь колбу, даже не возвращайся!

‒ Может тогда лучше без него? ‒ осторожно спросил я.

‒ Ты мне поговори!

Мама сбегала к кладовке и вернулась с банкой китайской свинины и банкой самодельного салата из капусты и огурцов. Китайская тушенка в мерах безопасности не нуждалась, потому что находилась в жестяном корпусе, а вот салат получил обмотку из шарфа. Рюкзак был пересобран. Пока мама искала термос, я взвесил в руках то, что мне светило тащить до самой Крупяновки, и мысленно взвыл.

Потом взвыл в голос:

‒ Ма-ам! Куда я такую тяжесть?

‒ Ничего не тяжело! ‒ крикнула из кухни мама. ‒ Вы два дня будете в походе!

Я поворошил рюкзачное нутро и наткнулся на пакет с перловкой, зашуршавшей в пальцах.

‒ А перловку зачем?

‒ Знаешь, какая каша на костре получается?

‒ Мы не будем костер разжигать!

‒ Будете, ‒ заявила мама. ‒ Что я, тебя не знаю что ли? Или Мишку твоего? Кстати, возьмешь маленькую кастрюльку.

‒ Что-о?

‒ И сделай из проволоки ручку для нее. Повесите на рогатину, перловку с тушенкой сварите.

‒ Ма-ам!

Уговоры и мой псих были бесполезны. В результате я сделал ручку и получил кастрюлю прибавком ко всему набору, что уже ждал меня в рюкзаке. В термос был залит горячий сладкий чай. В обкладке из газет и полотенца гэдээровский сосуд поместился у горловины. Мама затянула шнурок.

Ты готов, Вова!

Увидев меня утром, Мишка несколько прибалдел. Мы встретились у старого деревянного моста, что был уже непроезжий, но для пешеходов вроде еще годился. Мост вел в Людовиновку и в Кармановку, которая находилась выше по течению Зыи. Светило раннее, заспанное солнце. Мишка обошел меня кругом. Я с пухлым рюкзаком, навьюченный мамой как в последний поход, явно представлял собой нечто диковинное и ни разу не виданное.

‒ Ну, Вован, нет слов, ‒ только и сказал Мишка.

Рюкзака у него не было, только спортивная сумка с длинными лямками, которую легко повесить на плечо. Все, что там, похоже, уместилось, это трусы да майка. Ну, может, еще бутылка лимонада.

‒ Мой рюкзак нести будем по очереди, ‒ сказал я.

Мишка оценил угрожающий тон моего голоса.

‒ Без проблем. Час ‒ и меняемся, ‒ сказал он. ‒ С моей стороны тоже не все гладко.

‒ В смысле?

Мишка наклонился к моему уху.

‒ Дядя Ваня все же пойдет с нами, ‒ проговорил он, словно передавая пароль.

‒ И где он? ‒ спросил я, оглядываясь.

‒ Во-он, ‒ кивнул Мишка, на застывшую на середине моста фигуру.

‒ А ему-то чего в Крупяновку?

На мой вопрос последовало пожатие плечами.

Мы пошли. Дерево моста поскрипывало под ногами. В щели между досками, в разошедшиеся стыки пролетов, сквозь балки и перекрытия было видно, как под нами, метрах в трех, темным потоком бежит вода. Щели казались большими. Неверный шаг ‒ и ага. Хотя мне с моим рюкзаком провалиться, пожалуй, было невозможно, а вот застрять ‒ только в путь. Ручка кастрюли упиралась под лопатку.

Дядя Ваня, несмотря на погоду, был в ватнике. Серые штаны, кирзовые сапоги, кепка. Из всего снаряжения при нем имелась лишь палка, приспособленная для ходьбы. Получалось, что в нашей небольшой группе экипирован по-походному был только я.

Как дурак.

‒ О, Вовыч, ‒ дядя Ваня отлип от шатких перил и пожал мне руку, как взрослому, ‒ куда собрался?

‒ С вами, ‒ хмуро ответил я.

‒ Мы ж по деревням.

‒ Это все мама.

Дядя Ваня потер нос рукавом ватника.

‒ Мама ‒ это святое. ‒ Он улыбнулся железнозубым ртом и подмигнул. ‒ Ну, что, щеглы, в полет?

‒ В полет! ‒ ответил Мишка.

Мост быстро кончился. Началась грунтовка, поросшая по обочинам репейником и иван-чаем. Я поддернул рюкзак.

‒ Не тяжело, Вовыч? ‒ поинтересовался дядя Ваня.

Он вышагивал, чуть кособочась, палка вылетала вперед, вонзаясь в гравий.

‒ Мишка скоро сменит, ‒ выдохнул я.

‒ Чего там тебе наложили?

‒ Тушенка, перловка, сухари, салат, бутерброды. Белье.

‒ Так это… ‒ дядя Ваня похлопал меня по рюкзаку. ‒ Может, облегчим груз?

‒ Как облегчим? ‒ спросил я.

‒ На бутерброды, Вовыч. Схарчим на свежем воздухе. В ознаменование, так сказать, начала путешествия. Миха, ты как?

Мишка пожал плечами.

‒ Так-то легче будет. В себе лучше, чем на себе.

‒ Ну, Вовыч, расчехляй! ‒ скомандовал дядя Ваня.

Я есть не хотел, но за компанию бутерброд из куска батона, намазанного маслом, и отреза вареной колбасы ушел влет. Мы отступили с дороги, чтобы проехал трактор. Трактор вез пустой прицеп. Деревянные борта страшно гремели. Дядя Ваня не удержался и стукнул по прицепу палкой. Еще и припечатал тракториста крепким словцом.

‒ Тарахтелка!

Дальше нам встретились крупная женщина в телеге, которую везла меланхоличная лошадь, и троица деревенских мальчишек лет двенадцати, спешащих к Зые с удочками. Догонял их белобрысый шкет лет шести с эмалированным ведром, раскрасневшийся, но упорный. Сандалии шлепали по обочине.

Дядя Ваня, доев бутерброд, вытер пальцы о штаны.

‒ Да, ‒ сказал он, вздохнув, ‒ как в детстве.

Взгляд его ушел в небо. Я тоже вздернул голову. Небо выгибалось, протаивало слоями, обнаруживая удивительную глубину. Низко висело солнце, далекое и словно прохладное. Мишка, посмотрев на нас, пошел вперед.

‒ Нам надо торопиться! ‒ крикнул он.

‒ И куда же? ‒ спросил дядя Ваня.

Мишка не ответил. Я пошел за ним следом. Рюкзак почему-то стал тяжелее, чем до того, как из него достали бутерброды. Чудеса.

‒ В Людовиновке магазин ‒ с девяти, ‒ сказал дядя Ваня. ‒ Чего раньше времени-то? От кого бежим?

‒ У нас потом ‒ Зверевка, ‒ сказал я, обернувшись.

‒ Зверевка!

Дядя Ваня сплюнул и, перехватив палку, захромал за нами.

‒ Бывал я в этой Зверевке, ‒ донесся его голос, ‒ бабы ‒ дикие, мужики ‒ странные, и этот… храм там у них!

‒ И что? ‒ спросил я.

‒ Ну дак… ‒ Дядя Ваня растерялся от моего вопроса. ‒ Непорядок это, Вовыч. В свете строительства светлого будущего… Представь, коммунизм ‒ и храм! Это как если бы сладкое и соленое.

Мы прошли мимо лужка, на котором под присмотром мальчишки-пастуха паслись коровы. Коровы были задумчивые. Мальчишка-пастух в брезентовой куртке, резиновых сапогах и с кнутом на плече жевал травинку. Он тоже был задумчив. В общем, и пастух, и животные друг друга стоили. Грунтовка повернула, отщепила от себя узкую колею. Надвинулся лес. Молодые березки и осинки встали, прикрываясь малинником. Деревянные столбы поверх них тянули электрические провода.

Мишка сбавил ход, чтобы я его догнал.

‒ Ну, как? ‒ спросил он.

‒ В смысле? ‒ уточнил я.

‒ Тяжело?

Я поддернул лямки.

‒ Нормально.

‒ Еще где-то кэмэ до Людовиновки, ‒ сообщил Мишка.

‒ Круто.

Я перевел дыхание.

‒ Эй, щеглы! ‒ позвал сзади дядя Ваня. ‒ Вы серьезно в Крупяновку намылились? До упора?

‒ Да, дядь Ваня! ‒ крикнул Мишка.

‒ А электричкой что, не судьба?

‒ Не судьба!

‒ А автобусом?

‒ Не доедет.

‒ Как не доедет? ‒ удивился дядя Ваня.

‒ Сломается, ‒ уверенно сказал Мишка.

‒ Это почему?

‒ Потому что! Я уже четыре года в Крупяновку попасть не могу!

Дядя Ваня присвистнул.

‒ Серьезно? ‒ он почесал затылок под кепкой. ‒ Это как это? Заворачивают или само так получается?

‒ Получается, ‒ буркнул Мишка.

Дзынкнув звонком, мимо нас прокатил велосипедист. Лес отступил, справа вытянулось поле, зеленеющее всходами, слева наметилась вырубка, полная перепаханной земли, коры и завалов из сучьев.

‒ А я в Крупяновке был, ‒ сказал дядя Ваня.

‒ Вам повезло, ‒ сказал Мишка.

‒ Не, точно был.

‒ Я верю.

‒ А я не был, ‒ сказал я.

‒ И ничего не потерял, ‒ успокоил меня дядя Ваня. ‒ Крупный город ‒ это масштаб. Больше улиц, больше транспорта, больше заводов и домов. А так все то же. ‒ Он повернулся к Мишке. ‒ А ты, Миха, решил, значит, огородами?

‒ Какими огородами? ‒ не понял Мишка.

‒ Ну, если напрямую не получается, то умный человек ищет обходной путь. Скрытный. Огородами, в общем.

Мишка кивнул. Но тут же нахмурился.

‒ Огородами. Если повезет.

Дядя Ваня рассмеялся.

‒ А что, думаешь, тебя и тут ждут? Кордон выставили с автоматчиками? Фотокарточки разослали?

‒ Все может быть, ‒ уклончиво ответил Мишка.

‒ Ситуация нетривиальная, ‒ добавил я.

Слово «нетривиально» было одним из моих любимых в ту весну, и я старался употребить его при каждом удобном случае. Мне чудился в нем какой-то французский оттенок. Дартаньян, Гасконь, Шарлеруа. Ну, понимаете. Не то, чтобы я хотел быть ближе к Франции, как Мишка с его Крупяновкой, просто это возносило меня ко временам мушкетеров и кардинала Ришелье, алмазным подвескам, тысяче чертей.

А вместо Констанции была Танька.

‒ Ну, то, что нетривиальная, это само собой, ‒ сказал дядя Ваня. ‒ Только все мы хоть сейчас можем отправиться в Крупяновку.

‒ Мы и идем, ‒ сказал Мишка.

‒ Ну, если в этом смысле…

Первые здания в Людовиновке стояли на небольшом возвышении, и видно их было даже с реки. Одно было полуразобранным коровником, другое представляло собой сложенный из силикатного кирпича плодоовощной склад, третье было жилым бараком, в который обычно селили сезонных работников.

‒ Ух, дошли! ‒ сказал дядя Ваня.

Мы остановились на земляном пятачке. Здесь разворачивался то ли лесовоз, то ли еще какая-то габаритная техника, и метра три травы и кустов были счищены с обочины, корни смотрели в небо. До Людовиновки ‒ шагов двести.

‒ Ну, щеглы, у кого часы есть?

Дядя Ваня оглядел нас, как будто мы были новобранцы, а он ‒ видавший виды старшина. Или даже капитан. Ни у меня, ни у Мишки часов не было. Тогда дядя Ваня вынул из кармана штанов свои. Они были без ремешка.

‒ Ага, ‒ сказал дядя Ваня, ‒ видите?

Мы сунулись к протянутой ладони. Я кое-как разглядел надпись «Рекорд» под стеклом на циферблате. В серебристом корпусе секундная стрелка шустрила по кругу. Минутная подбиралась к двенадцати. Часовая стыла у девяти.

‒ Без пяти девять, ‒ сказал Мишка. ‒ И что?

‒ Мы ‒ вовремя, ‒ сказал дядя Ваня, пряча часы обратно в карман, ‒ не спешили и дошли. А это значит что? Перерыв.

‒ Какой перерыв? ‒ запротестовал Мишка.

Он оглянулся на меня.

‒ Мих, я бы тоже, ‒ сказал я, чувствуя ломоту в плечах. ‒ Десять минут.

‒ Блин!

Мишка сделал заход на дорогу. Я даже подумал мельком, что он решил ловить попутку. Дались мы ему, да? Любой грузовик или трактор ‒ и счастливо оставаться, парни! Можете отдыхать!

Но потом он вернулся.

‒ До Зверевки ‒ без перерывов, ‒ наставил на меня палец Мишка.

В глазах его застыло напряженное ожидание.

‒ Хорошо, ‒ сказал я.

Мы двинулись к домам.

‒ Я, вообще, если сейчас подкреплюсь, до самой Крупяновки отмашу ‒ только меня и видели, ‒ объявил дядя Ваня. ‒ Человеку горючее нужно. Без горючего человек не способен на подвиги. Мне грамм двести самого обычного портвейна…

Мимо по колдобинам проскакал «уазик».

‒ …и я буду как новенький, ‒ закончил дядя Ваня.

Знакомый ему магазин располагался у автобусной остановки. Одноэтажное деревянное строение, выкрашенное в голубой цвет, встретило нас раскрытой дверью. Внутри буквой «г» был выстроен прилавок, за прилавком к потолку устремлялись полки, заполненные стеклянными банками с березовым и яблочным соком и консервами из морской капусты. Отдельным набором, через проход во внутренние помещения, на полках стояли бутылки с водкой и вином.

Дядя Ваня, уперев руки в прилавок, под взглядом продавщицы с минуту разглядывал ценники. Я отдыхал, уперев рюкзак в косяк. Мишка хмурился на коричнево-красную коровью печень за стеклом.

‒ Эх, дай-ка мне «Агдаму», хорошая, ‒ сказал дядя Ваня.

Он выложил на чашку весов две рублевые бумажки и три копейки.

‒ Чего с утра-то? ‒ недовольно спросила продавщица, двинувшись в сторону алкогольных полок.

Она была крупная. Халат на ней был несвежий.

‒ Жизнь, ‒ ответил дядя Ваня. ‒ Нога вот побаливает, а градус боль снимает. Это уже проверено.

‒ Ага, ‒ скептически хмыкнула продавщица.

Но бутылку на прилавок поставила. Деньги исчезли в ее руке. Дядя Ваня забрал «Агдам», повертел.

‒ Хорошая, а штопор у тебя найдется?

‒ Ты здесь, что ли, пить собрался? ‒ надвинулась продавщица.

‒ Ты что! Там, на лавочке, ‒ кивнул в сторону двери дядя Ваня. ‒ Говорю же, боль снять!

‒ Боль!

Штопор шлепнулся на поверхность прилавка.

‒ Благодарствую! ‒ наклонился дядя Ваня.

Пока он возился с пластиковой пробкой, продавщица обратила внимание на меня и Мишку.

‒ А вам что, ребята?

‒ Мы с ним, ‒ глазами показал я на дядю Ваню.

‒ Может, тоже что-то купите?

‒ Жвачка есть? ‒ спросил Мишка.

‒ Ага! ‒ уперла в бок руку женщина. ‒ Кто нам сюда жвачку повезет? У нас хлеб свежий, и тот раз в три дня!

‒ Тогда ничего не надо.

Дядя Ваня тем временем в неуклюжей пантомиме выкрутил пробку. Он раздергал пластик, освобождая штопор.

‒ Все, спасибо.

Инструмент прибился к весам. Короткопалая пятерня дяди Вани обхватила бутылку «Агдама» за горло.

‒ Вы хоть скажите, кто из вас кого сопровождает? А? ‒ крикнула продавщица.

‒ Да я, я! ‒ сказал дядя Ваня, шагнув на крыльцо. ‒ Этим щеглам понадобилось в Крупяновку, а под рукой ‒ только я с больной ногой!

‒ Так на автобус…

‒ Не хотят они автобусом!

‒ Мы ‒ пешком, ‒ подтвердил Мишка.

‒ Натуралисты мы, ‒ сказал я.

‒ Кто?

На лавочке дядя Ваня торопливо хлебнул портвейна, выдохнул, понюхал рукав ватника, и лицо его разгладилось и словно посвежело.

‒ О, ребята, теперь другое дело, ‒ сказал он.

‒ Тогда пошли? ‒ произнес Мишка.

‒ Погоди. Вот ты сразу!

Дядя Ваня огладил ладонью сколоченный из досок стол, поставленный тут же для любителей посиделок. Видно было, что стол много претерпел. Кромки были в зарубках, на поверхности ножом нацарапали и неумело зачеркали матерное слово, какой-то местный художник попытался в порыве вдохновения изобразить то ли женщину, то ли русалку. Несколько папиросных ожогов пятнали доски.

‒ Да, Миха, ‒ сказал я, ‒ посидим пять минут.

‒ Пять минут?

‒ Ага, ‒ я стянул рюкзак и сел напротив дяди Вани, всячески напуская на себя усталый вид.

Не то, чтобы я совсем выбился из сил, но первоначальный энтузиазм и желание помочь Мишке с Крупяновкой у меня пропали.

Дурацкий рюкзак!

‒ Вот! Понимает парень! ‒ оценил дядя Ваня.

Бутылка «Агдама» пролила содержимое в его глотку. Наш сопровождающий вытер губы и потянул Мишку на сиденье рядом с собой.

‒ Не мельтеши, Миха. Мы вон, уже два километра отмахали.

Мой друг неохотно сел.

‒ Два из сорока, ‒ сказал он.

‒ Всего-то!

Дядя Ваня вновь приложился к бутылке. Крякнул. Посмотрел, сколько осталось. Оставалось чуть больше половины.

‒ Какой у нас план?

Мишка пересказал дяде Ване все то, что объяснял мне. Людовиновка, Зверевка, Острожье, Сухарево, Лопатки, Выгул, Светлое, Карловка, Езинка, Покрова.

И ‒ Крупяновка.

‒ О! ‒ сказал дядя Ваня. Его лицо приняло уважительное выражение. ‒ Это основательный подход.

‒ Нам сегодня нужно добраться до Светлого, ‒ сказал Мишка. ‒ И тогда останется всего двенадцать километров. Но если ночевать в Выгуле, то двадцать.

Дядя Ваня покивал.

‒ А если назад? ‒ Его помутневшие глаза уставились на Мишку.

‒ В смысле, после Крупяновки ‒ обратно?

‒ Не, ‒ сказал дядя Ваня, ‒ сейчас.

Мишка поднялся. Щеки его пошли злыми, красными пятнами.

‒ Если вы так, ‒ сказал он, ‒ то мы дальше одни пойдем!

‒ Не гони! ‒ погрозил пальцем дядя Ваня. ‒ Ишь! Одни они пойдут! До Зверевки я, так уж и быть…

Он сморщился, ладонь его цепанула ватник на груди.

‒ Вот воротит меня от этой Зверевки! ‒ заявил он. ‒ Не лежит душа! С этой, с колокольни каждые полчаса ‒ бомм!

‒ Мы можем сразу до Острожья, ‒ сказал я.

Дядя Ваня задумался.

‒ Это годится.

Он решительно прикрутил пробку обратно на бутылку, спрятал портвейн куда-то за пазуху и подхватил палку. Я закинул рюкзак на плечо. Мишка помог мне со второй лямкой. Кастрюля врезалась в бок. Тут и не хочешь, а скривишься.

‒ Тяжело? ‒ участливо спросил Мишка.

‒ Будет твоя очередь, узнаешь, ‒ пообещал я.

С первыми шагами мне показалось, что в рюкзак незаметно доложили пяток кирпичей. И далась мне эта Крупяновка!

‒ Ну чего вы, щеглы? Вперед! ‒ крикнул нам дядя Ваня.

Ему было весело. Он уже отмахал десяток метров, и теперь, видимо, считал себя предводителем нашего маленького отряда. Хорошо еще не скомандовал: «Песню запе-вай!». Я пнул с пути камешек, и тот отлетел в ивняк, полный молодых листьев.

‒ Давай-давай!

Мы растянулись короткой цепочкой по краю дороги. Какое-то время дядя Ваня задорно ковылял первым, но скоро запал от «Агдама» у него пропал, и его сменил Мишка, а дядя Ваня, побыв вторым, пропустил на это место меня.

‒ Вовыч, ты это… сильно по газам не жми, ‒ прошептал он, цепляясь за рюкзак. ‒ А то мне не угнаться.

‒ Я постараюсь, ‒ сказал я.

Минут через пятнадцать мимо нас в сторону Зверевки проехал автобус. В полупустом салоне сидели одни старухи. Я обернулся и не увидел дяди Вани позади.

‒ Мишка!

Я остановился. Мишка, убежавший на полсотни метров вперед, со злым лицом приблизился ко мне.

‒ Что?

‒ Дядя Ваня пропал, ‒ сказал я.

‒ Куда?

‒ Я не знаю.

‒ Наверное, отстал просто, ‒ неуверенно предположил Мишка.

Несколько минут мы просто стояли, глядя на дорогу. Потом я снял рюкзак. Дядя Ваня не появлялся.

‒ Дядя Ваня! Эй! ‒ крикнул Мишка.

Он сделал шаг в сторону Людовиновки. Верхушками близких деревьев, качая, играл ветер. Светило, не особо грея, солнце. То и дело его закрывали облака.

‒ Иван Степанович! ‒ крикнул я.

‒ Видишь его? ‒ спросил Мишка.

‒ Нет, ‒ сказал я.

‒ Понял теперь? ‒ обернулся ко мне Мишка чуть не плача. ‒ Хрен мы так в Крупяновку попадем!

‒ Ну, он, может, передохнуть на обочину сел.

‒ Ага. Сел и сидит, «Агдам» попивает.

‒ Может, уснул.

‒ Спасибо, успокоил!

Мимо нас пропылил парень на мопеде.

‒ Ладно, жди здесь, ‒ сказал Мишка.

Он вручил мне свою сумку и пошел по обочине назад. Метров через сто он скрылся за изгибом дороги. Я остался один. Недолго думая, я распустил горловину рюкзака и достал термос. Пока есть время, можно и попить. Я свинтил крышку, вытянул пробку и налил в крышку еще дымящийся чай.

Глоток, другой. Грунтовка была пустынна. Иван-чай качался под ветром. Издалека слышалось тарахтенье трактора, но шло оно словно со стороны, из-за леса. Видимо, там была просека или еще одна дорога.

Несмотря на чай, я слегка продрог и застегнул куртку. Ни Мишка, ни дядя Ваня не показывались.

Потом я услышал свист. Мишка подзывал меня к себе. Понятно, что что-то случилось. Правда, у меня и мысли не было, что. Сначала я хотел бежать без рюкзака, но подумал, что долго лежать бесхозным ему тогда не придется ‒ кто-нибудь из проезжающих обязательно приберет. Ищи-свищи потом. Поэтому я, утолкав термос, взвалил рюкзак на одно плечо, на другое плечо повесил Мишкину сумку и пошел навстречу.

Мишка свистнул еще раз.

‒ Иду! ‒ крикнул я.

Я прошел метров триста прежде, чем добрался до Мишки.

Мой друг стоял на обочине и вглядывался в прореху между кустов. Там был небольшой, колдобистый спуск к молодым осинкам, словно проломленный падающим телом. Сквозь иван-чай и ветки виднелись остатки какой-то постройки, доски, рубероид и тряпки. Неровно бугрилась земля.

Я встал с Мишкой рядом. Никакого шевеления и вообще человеческой фигуры я разглядеть не смог.

‒ Думаешь, дядя Ваня там? ‒ спросил я.

Мишка пожал плечами.

‒ Если не ушел обратно в Людовиновку, то там. Тут вон…

Он показал на смазанный след от сапога. Кто-то оступился и, возможно, соскользнул вниз. Не устоял на ногах.

‒ Дядя Ваня! ‒ позвал я.

‒ Плюнуть бы на него, ‒ сказал Мишка. ‒ А, Вовка?

Он подобрал несколько камешков и один за другим закинул их в кусты. Наверное, ждал, что какой-то попадет в дядю Ваню, и тот откликнется.

‒ А если он там без сознания?

‒ Что его, волки загрызут?

‒ Муравьи.

Мишка фыркнул.

‒ Муравьи! Вовка, он же это специально! Свалился, чтобы я в Крупяновку не попал!

‒ Не думаю, ‒ сказал я.

Но уверенности у меня не было.

‒ Ладно.

Мишка схватился за стебли иван-чая и поставил ногу на ком земли. Сделал шаг с обочины.

‒ Вовка, ты, если что…

‒ Я понял, ‒ сказал я.

Мишка заскользил вниз, в кустарник. Вместо иван-чая он схватился за ветки ивы. Посыпались молодые листья.

‒ Что там? ‒ спросил я.

‒ Ничего пока, ‒ ответил Мишка.

Он скрылся в ивняке. Несколько секунд я видел его голову, но потом голова пропала, растворилась в качании ветвей.

‒ Эй! ‒ обеспокоенно крикнул я.

‒ Все нормально.

Мишка возник в поле моего зрения и перескочил пролом, двигаясь к куче досок по взрытой земле. Я вытягивал шею, пытаясь разглядеть дядю Ваню. Мне чудилась его запрокинутая фигура то в кустах, то под рубероидом.

‒ Он там?

‒ Не знаю пока, ‒ раздраженно отозвался Мишка.

Затененный осинками, он встал у кучи строительного мусора. Я видел, как он наклонился, что-то рассматривая, потом пнул какую-то тряпку.

‒ Сюда, похоже, никто не падал! ‒ крикнул Мишка. ‒ Здесь вообще…

Он неловко ступил в сторону.

‒ Ай!

Мишкин крик заставил меня вздрогнуть и напряженно застыть над спуском.

‒ Миха! Что случилось?

Ответом мне были свистяще втянутый сквозь зубы воздух и матерная тирада, обращенная к тому, кто оставил гадские доски с гвоздями без присмотра. Мишка наколол ногу. Напрочь. Через кед.

‒ Насквозь? ‒ спросил я.

‒ Нет, слегонца оцарапал!

Мишка заковылял ко мне. Ива, попавшаяся ему на пути, было беспощадно подвергнута экзекуции. С гримасой на лице мой друг появился из кустов.

‒ Вот ведь сука! ‒ сказал он.

Я подал ему руку и вытащил на грунтовку. Мишка сел на обочину, я помог снять ему кед. Ступня была вся в крови. Кровь пропитала носок и матерчатую стельку кеда. Она струилась из пробитой гвоздем дырки.

‒ Что там? ‒ спросил Мишка.

Он побледнел и запрокинул голову.

‒ Ну, прилично кровит, ‒ сказал я.

‒ Сучьи гвозди, ‒ прошипел Мишка. ‒ Ты можешь там как-то…

‒ Сейчас.

Я притянул рюкзак. Мама напихала мне столько газет и тряпок, чтобы банка с салатом и термос случайно не разбились, что мне было из чего выбирать. Я вытянул из рюкзачных недр полотенце и кусок веселенького ситца. То, что надо.

‒ Давай.

Я приподнял раненую Мишкину ногу. Мой друг опрокинулся на щебенку, раскинул руки.

‒ Похоже, все, ‒ сказал он.

‒ Чего все? Ты еще не умираешь.

Я отряхнул ступню от песка и грязи, прижал к ране сложенный вчетверо ситец (он был чистый, но сразу принялся краснеть) и замотал ногу полотенцем. Оборот получился всего один, но зато концы удалось связать крепким узлом.

‒ Я не про смерть, ‒ сказал Мишка, ‒ я про Крупяновку.

‒ Ну, да, с такой ногой…

‒ А дядя Ваня наверняка уже в Людовиновке. Мы от нее и километра не отошли.

‒ Не, километр будет.

‒ Все равно, ‒ сказал Мишка, приподнимаясь на руках, ‒ мавр сделал свое дело, мавр может пить портвейн.

Я затянул узел полотенца сильнее. Мишка следил с таким лицом, будто нога должна была взорваться от моих усилий.

‒ Болит? ‒ спросил я.

‒ Я ж не шевелю, ‒ ответил Мишка.

Я потрогал пропоротую ступню. Нет, кровь не протекала, ситец по краям не намок, полотенце и вовсе не покраснело. Похоже, рану я перекрыл. Я порылся в рюкзаке и на всякий случай приготовил футболку. Распорю по шву, если что, намотаю заново первым слоем вместо ситца, подумалось мне.

‒ Думаю, мне лучше не вставать, ‒ сказал Мишка.

Лицо у него было бледное.

‒ Надо ловить транспорт, ‒ сказал я, поднимаясь.

‒ Только не велосипед! ‒ испугался Мишка.

‒ Что я, дурной? ‒ Я шагнул на дорогу. ‒ Нам бы автобус или легковушку.

Колесный трактор, пылящий в сторону Зверевки, я даже останавливать не стал. Но тракторист притормозил сам. Щелкнула, открываясь, дверца. Из кабины вынырнул веселый вихрастый парень.

‒ Чо, ребя, случилось-то? ‒ спросил он, свешиваясь.

‒ Бандитская пуля, ‒ сказал Мишка.

‒ Ногу пропорол гвоздем, ‒ кивнул я на него.

Тракторист шмыгнул носом.

‒ А чо? Известное дело. Сам в прошлом году чуть большой палец не потерял. Давайте подброшу до Зверевки, там фельдшерский пункт, ‒ предложил он.

‒ Нам лучше в другую сторону, в город.

‒ Ну, это вам автобуса ждать.

‒ Долго?

‒ Минут пятнадцать-то точно, ‒ сказал парень. ‒ Вы это… Кровит сильно?

‒ Уже нет, ‒ приподнял ногу Мишка, показывая накрученное мной бельевое сооружение. ‒ Дергает только.

Тракторист улыбнулся.

‒ Ну, значит, живая нога-то!

‒ Да живая вроде.

‒ Смотрите, чтобы заражения не было, ‒ сказал парень. ‒ А то вмиг отчикают. Поехал я тогда.

Я махнул ему рукой. Тракторист, хлопнув дверцей, скрылся в кабине. Его агрегат дернулся и двинулся от нас прочь.

‒ Пятнадцать минут, ‒ вернулся я к другу.

‒ Или полчаса, ‒ сказал Мишка.

‒ Ждем.

Чтобы нас было удобней подбирать в сторону Людовиновки, мы перебрались через дорогу. Я выступил вьючным животным. Сначала на мне проехал Мишка, потом, вторым номером, рюкзак. В двадцати метрах нашелся взгорок, на котором мы смогли удобно расположиться. Я подстелил куртку. Мишка выдул из термоса весь чай. Бледность с его лица сошла, и он уже посматривал на свою ногу с исследовательским интересом и не без гордости. Все-таки боевая рана. Ну, в смысле, в боях за Крупяновку.

Я проверил, кровь не текла.

‒ Вот смотри, как складывается, ‒ сказал Мишка, лежа на моей куртке. ‒ Задумываю я поход, и что? Сразу прибивается дядя Ваня.

‒ Ты же сам его к моей маме привел, ‒ сказал я.

‒ Я же не всерьез! ‒ возмутился Мишка. ‒ Я же отбояриться! Чтобы она тебя со мной отпустила!

‒ Ну, хорошо.

‒ Во-от. А дядя Ваня сразу: «Я с вами!». Как будто его кто просил. Тетя Наташа его вообще не просила!

‒ Может, он как раз от нее сбежал, ‒ предположил я.

Мишка пожал плечами.

‒ Может быть. Тетя Наташа его, знаешь, в черном теле… Ну, пить особо не дает. Может, он поэтому?

‒ Сто процентов!

‒ Только это все равно, чтобы я до Крупяновки не добрался! И пролом вон сделали, и доски раскидали.

Я посмотрел на пустую дорогу.

‒ Ты серьезно?

Мишка сел.

‒ А зачем еще? Ты думаешь, Крупяновка есть?

‒ А ты думаешь, что нет?

Шумели кроны деревьев.

‒ Меня, возможно, именно поэтому не пускают в Крупяновку, ‒ сказал Мишка.

‒ Потому что ее нет? ‒ уточнил я.

Мишка кивнул.

‒ А как же все остальные, что были в Крупяновке? ‒ спросил я, ежась от не такого уж ласкового ветерка.

‒ Да не были они в Крупяновке! ‒ разозлился от моей непонятливости Мишка.

‒ Как это?

‒ Им только кажется, что они были в Крупяновке, а на самом деле их просто разворачивало, как будто они там уже побывали!

‒ И автомобили разворачивало, и электрички, и грузы куда-то исчезали?

‒ Да!

Я подобрал камешек и подбросил его вверх.

‒ Лечиться не пробовал?

Мишка проследил, как камешек падает обратно мне в ладонь.

‒ Есть еще один вариант, ‒ неохотно проговорил он.

‒ Ну-ну. Какой?

Мишка подтянул к груди здоровую ногу и умостил на колено подбородок.

‒ Они тоже не существуют, как и Крупяновка.

‒ Кто?

‒ Все.

‒ Даже я? ‒ спросил я.

Мишка изучал мое лицо так долго и внимательно, что у меня нехорошо засвербило под лопаткой. Я, честно, даже подумал: а ну как, действительно, представляю из себя… Что? Непонятно что.

‒ Ты… ‒ сказал Мишка.

‒ Вот, ‒ я протянул руку, ‒ можешь проверить.

‒ Ущипнуть?

‒ Да.

‒ И что это докажет?

‒ Что я есть.

Мишка взглянул искоса.

‒ А если ты уедешь в Крупяновку? Или просто куда-нибудь? Будешь ли ты для меня существовать?

‒ Давай, щипи!

Я дернул рукой, Мишка поймал в свои пальцы мою кожу у запястья. Щипок у него вышел чувствительный.

‒ Больно?

Я потер место проверки.

‒ А ты думал!

‒ На самом деле, это тебе меня ущипнуть надо, ‒ сказал Мишка задумчиво.

‒ И что тогда?

‒ Я пойму, что не сплю.

Я фыркнул.

‒ И как это поможет тебе с Крупяновкой?

‒ Не знаю. Но все равно мне в нее не попасть, ‒ убежденно заявил мой друг.

‒ А ты вот знаешь!

‒ Вот! ‒ Мишка показал на ногу, обмотанную полотенцем. ‒ Какие тебе еще нужны доказательства?

Я, конечно, не согласился, но спорить мне с ним стало некогда, потому что на дороге появился автобус, следующий из Сухарево в город. Как бедствующего, Мишку с причитаниями коллективно посадили в салон, выделив одно из передних сидений, а водитель не взял с нас за проезд.

Потом я на закорках пер Мишку с автовокзала до травмпункта, и рюкзак ехал на плече вторым пассажиром. Сколько я всяких нехороших слов мысленно про все сложил ‒ не сосчитать.

Я вспомнил этот апрельский случай, и мне стало смешно. Таня жалась ко мне. Рука ее была в пупырышках. Сентябрь. Холодно.

‒ Ты как? ‒ спросил я ее.

Таня пошевелилась, словно очнулась.

‒ Нормально. А ты?

‒ Мишку вспомнил, ‒ сказал я, поправляя куртку.

‒ Значит, сейчас явится, ‒ сказала Таня.

‒ Почему?

‒ Примета такая. Вспомни Мишку, он тут как тут.

Я улыбнулся.

‒ Давно уж не являлся.

‒ Может, попал, наконец, в Крупяновку.

Мы посмеялись. Про Мишкины злоключения я поведал Тане на втором свидании, сказал, что он ‒ мой лучший друг, возможно, единственный, что я за него полезу в огонь и в воду, но у него есть странность ‒ он одержим.

‒ Чем? ‒ спросила Таня.

‒ Крупяновкой, ‒ сказал я.

‒ Как это?

‒ Считает, что это запретный для него город.

‒ Крупяновка?

Я кивнул.

‒ Ты только не смейся. У него все серьезно. Знаешь, я знаю, по крайней мере три случая, когда ему это не удалось.

Я рассказал ей, как Мишка пытался попасть в Крупяновку на автобусе. Это было при мне. Мы торжественно попрощались. Мишка был в приподнятом состоянии духа, был говорлив и радостен. Погода способствовала. Билет в кармане.

Автобус сломался на тринадцатом километре.

‒ И что? ‒ спросила Таня.

‒ Вернули деньги за билет, ‒ ответил я.

‒ А следующим автобусом?

‒ Гроза. Завал на дороге. Перекрыли движение на два дня.

Таня отлипла от меня, повернула лицо. Острый носик. Большие глаза.

‒ Ты не обманываешь, Вова?

Я рассказал ей, как в другой раз Мишка выпросил у тети Иры три рубля и поехал в Крупяновку на такси.

‒ На такси?

‒ На «волге»!

‒ И что?

Я рассказал.

Таксист подобрал по пути какую-то старушку, ей и нужно-то было попасть в деревушку чуть в стороне, в трех километрах от дороги. Как отказать пожилому человеку с рублем в ладошке? Никак. Но…

‒ Такси сломалось? ‒ высказала предположение Таня.

‒ Не-а.

‒ Увязли?

‒ Нет. Еще версии?

‒ Бабушка позвала в гости, а таксист уехал!

‒ Нет. Они заблудились, ‒ сказал я.

Танины большие глаза сделались еще больше.

‒ У нас в районе?

‒ Ага. Часа три, наверное, куролесили. Мишка потом говорил, что проезжали какими-то тропками, просеками, какие-то деревеньки видели, чуть ли не ветхозаветные, на их «волгу» даже крестились почем зря, будто ни разу автомобиль не видели. Представь? В результате они вернулись в город, когда чуть ли не стемнело.

‒ Ну не может же быть…

‒ Может. По Мишкиным словам.

‒ Кошмар просто!

‒ Ужас.

Туман редел. За ершистой, влажной кожей Зыи начал проглядывать противоположный берег, весь в желтых мазках осенних деревьев.

‒ А ты…

Свист, раздавшийся из кустов чуть в стороне, заставил Таню умолкнуть, а меня ‒ вытянуть шею. Из кустов выглядывал Мишка. Он был в пальто и надвинутой на глаза лыжной шапке. Разведчик в бегах или партизан? Я так и не смог определить, кого он изображает. Хотя, казалось бы, чего проще ‒ подойди да скажи: «Извините, можно я отвлеку Владимира на пять минут?».

Или это такт у Мишки такой своеобразный?

‒ Чего? ‒ крикнул я ему.

Ответом были энергичные взмахи рукой. Мишка хотел, чтобы я нанес визит в его расположение в кустах. Выходить оттуда он явно не собирался. Ставка главнокомандующего, блин!

‒ Я отойду? ‒ спросил я у Тани.

‒ Я же говорила, только его помяни…

‒ Раньше не работало.

Я посмотрел на нее с таким удивлением, что Таня прыснула.

‒ Ладно, ‒ сказала она, вставая, ‒ мне все равно уже пора к маме. Так что до вечера ты свободен. У тебя сегодня развозка есть?

Она вернула мне куртку.

‒ Нет, ‒ сказал я, продевая руки в рукава. ‒ Хотел в школе появиться.

‒ Кстати, ты вообще учиться собираешься?

‒ Знаешь…

Я наклонился к Тане, словно собираясь поведать тайну. Она с готовностью повернула голову. Повторный Мишкин свист я проигнорировал.

‒ Мне кажется, ‒ произнес я в округлое милое ушко Тани, ‒ что со школой у меня такие же проблемы, как у Мишки с Крупяновкой.

‒ Ох, дурак.

‒ А что?

‒ Иди к свистуну своему!

Таня покачала головой и ушла с берега, растворилась в зыбкой утренней мгле. Я направился в кусты. Проламывался, наверное, как медведь.

‒ Тише что, нельзя? ‒ прошипел Мишка, когда я предстал перед ним, обсыпанный листьями и корой.

‒ Нельзя, ‒ сказал я. ‒ Конспирация.

Мишка посопел.

‒ Извини, если невовремя, ‒ сказал он.

‒ Ладно.

‒ Вы же просто сидели. Не целовались даже. Весьма странно, конечно, но я как бы не осужда…

‒ Ближе к делу! ‒ прервал я друга.

Я разозлился на него.

‒ Я узнал! ‒ сказал Мишка шепотом. ‒ Вовка, я узнал!

Он повлек меня к закрытому павильончику, в котором с весны продавались соки и мороженое. Сейчас павильон был закрыт. Кусты Мишке, видимо, показались ненадежным укрытием, поэтому мы расположились у кирпичной стены, формирующей небольшой задний дворик. Присели на корточки.

‒ Я узнал!

Мишка от радости стукнул кулаком меня в плечо. Я свалился на грязную землю.

‒ Блин!

‒ Я узнал, как мне попасть в Крупяновку! ‒ выпалил Мишка.

Он помог мне подняться и тут же, привстав, заоглядывался, словно ожидал, что из засады на нас должны были ринуться... Ну, не знаю, кто ‒ фашисты, белогвардейцы, Гитлер с подводной лодки собственной персоной. Почему-то он напомнил мне пустынного зверька в тревоге высматривающего врагов. Сурка. Или нет, суриката. Еще пальто было подходящего, песчаного цвета.

‒ И как же? ‒ спросил я, потирая плечо.

Мишка надвинулся.

‒ В общем, ‒ заговорил он, ‒ там все не просто.

‒ Еще бы!

‒ Мне сказали…

‒ Кто? ‒ спросил я.

Мишка отклонился, посмотрел на меня. Он нахмурился, будто в чем-то меня подозревая, потом мотнул головой.

‒ Это неважно!

‒ Ну, хорошо.

‒ Дело в том, ‒ снова приблизился Мишка, ‒ что чтобы купить билет, с которым я попаду в Крупяновку, настоящий билет, не фикцию, необходимо произвести определенные манипуляции. Последовательные шаги. Одно без другого не работает, понимаешь?

‒ Нет, ‒ сказал я.

Мишка поддернул меня за рукав, заставляя чуть ли не стукнуться с ним лбами.

‒ Ну, смотри, ‒ жарко зашептал он. ‒ Как мне объяснили, есть целый алгоритм. Слышал про алгоритмы?

‒ Только про логарифмы. В десятом классе, говорят, изучать будем.

‒ Это не то. Это как бы правила. Ну, в том смысле, что за чем должно следовать, чтобы в результате получилось то, чего хочешь. План.

‒ Ну, это понятно.

‒ Ты только сразу не говори: «Нет».

Я фыркнул.

‒ Я-то здесь причем? Твоя Крупяновка, твой алгоритм… Если тебе надо трижды плюнуть через левое плечо, я тебя отговаривать не буду. Плюй, сколько угодно.

‒ Почти.

Мишка молча глядел на меня, наверное, с минуту, пока до меня, как до жирафа, не дошло, что я в его дурацком алгоритме, видимо, должен играть не последнюю роль. Год или два назад я еще мог повестись, три года назад мы вообще тросики от инопланетян в воздухе ловили. Чего уж, было. Но сейчас я считал, что уже достаточно повзрослел, чтобы не ввязываться в заведомо глупые Мишкины авантюры.

‒ Мишка, ‒ сказал я, ‒ ты понимаешь…

Мой друг нетерпеливо кивнул.

‒ Да!

‒ Нет, постой, ‒ упрямо заявил я. ‒ Можно мне честно?

Мишка дернул щекой. Лицо его словно смерзлось.

‒ Ну, давай.

Не знаю, почему я завелся. Может, из-за его слов о поцелуях. Мы, к его сведению, спокойно целовались за пять минут до него. Хотя, что мы делаем или не делаем, вообще не его ума дело!

Поэтому я сказал. Мишка. Проблема не в Крупяновке. Проблема в тебе. Все ездят в Крупяновку, и только от тебя она все время ускользает. Вот незадача, да? Но если для всех остальных попасть в Крупяновку не составляет никакой сложности, значит, ее просто не должно быть и для тебя. Это элементарно. Это логика. В то же время ‒ казус с Крупяновкой существует. По твоим словам. Какой можно сделать вывод?

‒ Какой? ‒ спросил Мишка.

Он был убийственно спокоен.

‒ Что все дело не в Крупяновке, ‒ сказал я. ‒ Вот и все. Я думаю, что ты сам не хочешь в Крупяновку и все время изыскиваешь возможности до нее не добраться.

‒ Автобусы ломаю, да? ‒ спросил Мишка, и вид у него сделался оскаленный и злой. ‒ С природой договариваюсь? Людей подкупаю, чтобы они везли меня черт-те куда? Доски разбрасываю, электрички останавливаю…

‒ Но другие-то…

‒ Да нет никаких других, Вовка! ‒ крикнул Мишка, стукнув кулаком в стену. ‒ Никаких! Других! Никого! И Крупяновки тоже нет!

Я захлопал глазами. Мне было сложно понять этот эмоциональный всплеск. То есть, почему Крупяновки нет? Зачем же… Как можно стремиться к тому, чего нет? Совсем Мишка с ума сошел.

Мой друг отвернулся, словно досадуя, что сорвался.

‒ А меня тоже нет? ‒ спросил я тихо.

‒ В каком-то смысле, ‒ буркнул Мишка.

‒ В каком?

Теперь уже убийственно спокойным себе казался я. Плечи только покалывало и в груди зудело. Мишка повернул голову.

‒ Помнишь, мы представляли инопланетян, которые прилетают по нашему желанию?

‒ С танцами на берегу? ‒ уточнил я.

Короткая улыбка вспыхнула на Мишкином лице.

‒ Ага. Они были реальными или нет?

‒ Кто? Инопланетяне? Нет, конечно!

Мишка мотнул головой.

‒ Не сейчас, Вовка. Тогда. Тогда они были реальными?

‒ Ну, мне казалось…

‒ Честно, Вовка.

Я зажмурился, потом открыл глаза и признался.

‒ Я в них верил. Я даже увидел обвод обшивки. На крохотную секунду. Серебристый такой обвод.

‒ А теперь представь, ‒ сказал Мишка, ‒ что игра в инопланетян длится не несколько минут, не час и не два.

‒ А сколько?

‒ Долго.

‒ Год?

Мишка посмотрел на меня тоскливыми глазами.

‒ Дольше, Вовка, много дольше.

‒ Так разве может быть? ‒ спросил я.

Мишка кивнул. Но мне подумалось, что он это нафантазировал налету, только чтобы увести в сторону от неприятной темы с Крупяновкой, в которую ему не хочется самому. Вон какую жуть навертел! Игра даже не в Крупяновку получается, а в целый мир. Или даже больше. Ну, если по-серьезному. Вообразил ‒ и готово!

Я попробовал представить себе несколько лет ловли несуществующего тросика. Значит, приходишь и прыгаешь по песку каждый день, веря в зависших над головой чутких и одновременно не желающих снисходить до помощи инопланетян. Самое главное ‒ ощущаешь этот тросик кончиками пальцев.

Ох, дурдом.

Ну, хорошо, пусть не тросик. Придумываешь дом, улицу, город, примыкающие к нему деревушки, леса, холмы, Зыю, мост, Людовиновку и дальше, дальше… День создаешь в уме, неделю, месяц, рисуешь тропинки, линии электропередач, запоминаешь расположение, овражки, канавы, кусты… Воображаешь транспорт, заводы, столовые, людей. Тетю Иру, тетю Наташу, дядю Ваню, Таню, меня…

Я вздрогнул.

‒ Ты врешь! ‒ сказал я Мишке.

‒ Почему?

‒ Ты заврался! По-твоему же Крупяновки нет, ты сам говорил! Как же ты в нее попадешь, если ее нет?

‒ Не так, ‒ сказал Мишка. У него был готов ответ. ‒ Крупяновки нет, потому что ее нет. Но там выход.

‒ Выход куда? ‒ спросил я.

‒ Я не знаю. Меня ж не пускают. По другой версии, она еще не готова, как объект, не до конца выдумана.

‒ Но это ж ты ее выдумываешь!

‒ Почему я? ‒ удивился Мишка. ‒ Вовсе не я.

‒ Но…

Я понял, что я запутался.

‒ Сложная штука, да? ‒ участливо сказал Мишка.

Мне захотелось вернуться на десять минут назад во времени и не отвечать на свист. Что бы Мишка так и остался в кустах, а я ‒ на лавке.

‒ Ты все врешь, ‒ повторил я.

В голове больше ничего не было.

‒ Вот как раз и проверим, ‒ сказал Мишка. ‒ Если поможешь мне в этот раз, то я от тебя отстану.

‒ Отправишься в Крупяновку?

‒ Ага. Надо же узнать, что это все такое.

‒ Что ‒ все?

‒ Все! ‒ Мишка раскинул руки, словно обнимая небо. ‒ По еще одной версии мы находимся в зоне эксперимента. Зона тянется до Крупяновки и там обрывается. А я, видимо, важная деталь в этом эксперименте.

‒ И кто его проводит?

Мишка пожал плечами.

‒ Может, те же инопланетяне.

‒ С тросиками? ‒ спросил я.

Мишка фыркнул. Но сказал:

‒ Возможно.

‒ Вообще ничего не понимаю.

‒ И не надо, Вовка. Просто сделай для меня кое-что, и все.

Я вздохнул.

‒ Как можно сделать что-то, если ничего нет?

Мишка улыбнулся.

‒ Просекаешь, да? В этом весь секрет!

‒ Так меня тоже, может быть, нет.

‒ У-у! Ты растешь! Тебе тоже надо в Крупяновку.

Я обхватил голову ладонями. Перед глазами все плыло.

‒ Никуда я не хочу, понял?

‒ Да это шутка, шутка, ‒ потрепал меня по плечу Мишка. ‒ Алгоритм такой…

С его слов выходило: билет на электричку до Крупяновки должен купить я. Я, и никто иной. Сам Мишка приобрести билет не может, поскольку таким образом сразу запускается механизм противодействия. А на кого другого Мишке, понятно, положиться никак нельзя. Не исполнят.

Кто у него друг? Я. Хоть меня и нет.

Простая покупка билета в железнодорожных кассах, разумеется, исключена. Мы же не дураки, Вовка, так? Не дураки. Но, к счастью, имеется последовательность, парализующая противодействие и позволяющая завладеть билетом обходным путем.

Первое: я иду на почту. В почтовое отделение я должен войти четвертым по счету. То есть, отсчитываю трех человек, которые зашли на почту передо мной, и только тогда вхожу сам. Это важно. Если людей больше, поворачиваюсь вокруг себя и отсчитываю снова. Дальше я беру бланк почтового отправления. Их там много, сгодится любой чистый. Взял бланк ‒ молодец. С этим бланком выхожу наружу. Таким образом, первый этап закончен.

Второе: ищу почтовый ящик. Как минимум за два квартала от почтового отделения. Это тоже важно, чтобы не рядом. Писать на карточке ничего не надо, но необходимо оторвать уголок, хоть крохотный кусочек. Опускать в почтовый ящик бланк можно только после этого.

Только после кусочка, Вовка!

На этом второй этап объявляется состоявшимся. Далее. Третье: покупка билета. После опускания бланка я иду на вокзал в кассы и там подбрасываю монетку. Кассы две. Решка ‒ левая. Орел ‒ правая. Занимаю очередь за той, где монета выпала орлом или решкой три раза подряд. Там беру билет на завтра. Но важно: не до Крупяновки, а до станции перед ней. Перед ней. Ф-фух. Осталось последнее.

Четвертое: я должен передать билет Мишке.

Разумеется, передача из рук в руки означает крах всего предприятия. Поэтому я иду на детскую площадку перед домом, забираюсь под «грибок» и оставляю билет в щели между досок. Только чтоб его можно было найти!

Вот так. Вот такой план действий. То есть, алгоритм.

‒ А просто купить билет? ‒ спросил я.

‒ Ты не слышал? ‒ прошипел Мишка. ‒ Ничего не получится тогда!

‒ А с бланком и монеткой получится?

‒ Да!

Я поднялся. Над Зыей плыли облака, между ними старалось плеснуть светом на речку скукоженное осеннее солнце.

‒ Мишка, тебе лечиться надо, понял? ‒ сказал я.

‒ Вовка. ‒ Мой друг поднялся следом. ‒ Ты думаешь, я взял и с ума сошел, что ли? Я ведь действительно не могу попасть в Крупяновку иначе!

‒ А оно тебе нужно?

Я посмотрел ему в глаза.

‒ Чем тебя здесь жизнь не устраивает? Здесь что, так плохо? Холодно, голодно? Девчонку хорошую не найти?

Мишка потупился.

‒ Ты не поймешь, ‒ произнес он тихо.

‒ Конечно! ‒ вспылил я. ‒ Я же не существую! Мы все здесь… игра ума! Нас можно…

Я не выдержал и всхлипнул. Взрослый, взрослый, четырнадцать лет, а еще немного и разревелся бы как девчонка. Обидно, честно, было за всех нас! За маму, за Таню, за ребят в школе, даже за дядю Ваню, хоть мы с того апрельского похода и не виделись. Вот так вот бросить всех ‒ и в Крупяновку!

‒ Вовка!

Мишка поймал меня за шею.

‒ Ты прости, ‒ зашептал он, ‒ но это для тебя ‒ жизнь, твоя жизнь, выдуманная, прописанная, какая угодно, но не моя. Мне в Крупяновку нужно! Я не могу уже здесь, я чувствую, пора, пора, всеми правдами и неправдами. Помоги, пожалуйста.

Я вывернулся.

‒ И что? И все? Распрощаемся навсегда?

‒ Не знаю, ‒ сказал Мишка.

Мне захотелось дать ему в глаз.

‒ Хочешь так? ‒ крикнул я. ‒ Хорошо! Достану я тебе билет! Самый лучший! Самый настоящий!

‒ Тебе постараются помешать…

‒ А потом, ‒ сказал я, ‒ дуй в свою Крупяновку навсегда!

Вместо «дуй» я, правда, использовал другое слово, куда более грубое.

‒ Эй!

Со стороны реки и лавочек вышла женщина в темном пальто. Она, видимо, пришла открывать павильон и услышала, как мы разговариваем. Окрик ее был строг. Лицо в косметике казалось боевой маской.

‒ Что вы здесь делаете?

‒ Ничего, ‒ сказал Мишка, отряхивая рукава.

‒ В кафе хотели залезть? ‒ спросила женщина, щурясь.

‒ Перед самым открытием? Мы что, дураки?

‒ Мы уходим, ‒ сказал я.

‒ Распиваете, что ли?

‒ Отношения выясняли, ‒ сказал Мишка, прихватив меня за плечо.

Мы стояли, почти обнявшись. Губы женщины разошлись в ярко-красной улыбке.

‒ Выяснили?

‒ Да.

‒ Ну-ну.

Женщина пропала. Мы услышали, как за стеной проворачивается ключ и гремит засов. Чтобы лишний раз не попадаться женщине на глаза, мы проломились через кусты и ушли к недоделанной набережной. Светлело. Вдали в стеклах пароходства отражалось солнце. Смотреть было больно.

‒ Вовка, пожалуйста, ‒ сказал Мишка.

‒ Да я понял, понял, ‒ сказал я, вырываясь вперед.

‒ Сегодня?

‒ А когда еще?

‒ Лучше бы сегодня.

‒ Ищи завтра в «грибке»! ‒ крикнул я, оставляя Мишку на тротуаре.

«Зебра». Сине-белая будка киоска. Покатый автомобильный капот из арки. Я перебежал улицу и пошел быстрым шагом. Я не оглянулся ни разу. Мысли мои тряслись, как в коробочке с леденцами-монпансье. Только вот сладкими они не были. Друг называется, думал я. Алгоритм, понимаешь, выдумал. В Крупяновку, в Крупяновку! Все ему в Крупяновку. Ото всех отказался, от меня отказался…

Я сжал кулаки.

А я вот возьму и не сделаю, как надо. Очень хочется посмотреть на Мишкин побитый вид, когда он вернется. «Что-то не получилось», ‒ понуро скажет он. А я скажу: «Я сделал, как ты велел. Все по пунктам». Он спросит: «Честно?». А я совру: «Да».

И куда он денется? Никуда.

А вдруг не вернется? ‒ похолодел я, шагая. Вдруг окажется в Крупяновке даже с фальшивым алгоритмом? Что тогда? Конец? К тому же врать мне совсем не хотелось. Ну, уедет, уедет Мишка в свою Крупяновку. Исполнится его мечта. Пусть. Если для него это так важно… Мечта у человека. Мечту нужно уважать. Мечта ‒ это…

Мне неожиданно стало жалко друга.

Не в том смысле жалко, что он зациклился на поездке. Дядя Ваня был одержим «Агдамом» и Зверевкой. Моя мама сама не своя становилась, когда обсуждала с подругами повязки, вымоченные в девятипроцентном солевом растворе, женьшень, амарант и прочие вещи, чудодейственным образом способные излечить от всех хворей. Таня была без ума от Алена Делона. Со всеми бывает. Но я представил вдруг, что Мишка добрался до Крупяновки. И что? Ни денег, ни знакомых. Дома, улицы, все как везде. Вроде вот мечта, а мечта ли? Ну, прогуляется он по городу, посидит на скамейках, поглазеет на прохожих. А дальше? Придется возвращаться домой. К нам. К тете Ире и к тете Наташе. Ко мне. И надо будет, тужась, изобретать еще одну обставленную препятствиями мечту.

Например, про Москву.

Типа, Крупяновку ему с боем дали возможность посетить, а Москву нет. Закрытый город. Москва, Москва…

Я бы, вообще, еще подумал, стоит ли возвращаться.

Впрочем, все это верно, если Крупяновка ‒ обычный населенный пункт. Если она существует, в ней ходит транспорт и живут люди. А если она именно что ничто? Выход, по словам Мишки? Не понятно только, выход куда?

Я вздохнул, повел плечами и обнаружил, что стою у почтового отделения. Три ступеньки ‒ и ты внутри. О как! Ноги сами привели. Пришлось прислониться к стене у вывески. Будем исполнять алгоритм. «Отделение работает с восьми ноль-ноль до двадцати двух ноль-ноль». Что там надо-то? А, да, ждем трех человек, заходим четвертыми…

Первая, толстенькая женщина появилась почти сразу. Брякнула дверью, скрылась в здании. Худого мужчину с портфелем, ставшего номером вторым, я ждал, наверное, минуту. Он посмотрел на меня с подозрением, но прошел в отделение, так ничего и не сказав. А вот третий номер уже что-то не торопился.

Три минуты. Пять минут. Я отлип от стены. Улица в одну и в другую сторону была пустынна. Даже удивительно. Прокатил и растаял автомобиль. Третий человек! Эй, третий человек! Вас ждут у крыльца почтового отделения!

Никого.

Сунув руки в карманы, я прогулялся метров на двадцать туда и обратно. Из почты вышла старушка и посеменила прочь. Почти сразу за старушкой появилась из двери женщина в коричневом пальто. За руку она держала девочку лет семи в расстегнутой светлой курточке, а девочка держала перевязанный бечевкой пакет. Девочка была рада, женщина ‒ не очень. Они удалились, но я успел услышать, как девочка спросила: «Это папа нам прислал? Да? Это мой подарок?».

Потом где-то за квартал показалась темная фигура, и ее медленное приближение заставило меня гадать, пройдет она мимо или все же заглянет на почту. Я решил: заглянет. Фигура исчезла в недалеком подъезде.

М-да. Я почувствовал, что замерз. Я походил у крыльца еще, пока улицу не перебежал крупный парень.

‒ Че там, закрыто? ‒ спросил он меня, кивнув на окна почты.

‒ Открыто, ‒ сказал я.

‒ А ты че?

‒ Человека жду.

‒ А, понял.

Парень взбежал на крыльцо. Третий! Я уже приготовился подняться за ним, как из почты вышла толстенькая женщина, получившая от меня первый номер. Я растерялся. Так считается или не считается? Или мне начинать отсчет сначала? Или надо опять ждать третьего, пока в отделении наберется необходимое число? Инструкцию на этот случай Мишка мне не дал.

Я подумал и решил, что, так как речь была о входящих, выходящие значения не имеют. После трех человек я в любом случае получался четвертым. Значит, условие соблюдено.

Я шагнул в дверь.

Длинная стойка, выгибаясь, делила помещение на две неравные части. В окошках за стеклами торчали головы работниц. Блестели весы. Свешивались на нитках, как удавленники, подписные каталоги. Плакаты просили помнить индекс, потому что он ускоряет доставку письма, и подписываться на журнал «Знамя». У окон стояли столы. На лавках и стульях, ожидая очереди, сидели желающие отправить или получить корреспонденцию. Некоторые посетители расположились вдоль стойки.

Я углядел на одном из столов подставку с бланками и пересек небольшой зал.

‒ Юноша! Юноша! ‒ крикнула мне какая-то женщина. ‒ Вы за мной будете!

‒ Я не буду стоять, ‒ сказал я.

Я выдернул бланк. Он оказался на пересылку телеграммы. Годится ведь? Годится. Мишка сказал, любой бланк. Я двинулся к выходу, как дорогу мне заступил старичок с тростью.

‒ Ай-яй-яй! ‒ сказал он, качая седой головой.

‒ Что? ‒ спросил я.

‒ Воруем?

Взгляд светлых глаз старичка был ласков, словно он застал меня за безобидным и умиляющим занятием.

‒ Я только взял бланк, ‒ сказал я.

‒ Да-да, ‒ закивал старичок. ‒ Так все и происходит, молодой человек. Сначала бланки, потом ‒ марки, заказные письма, форменные пуговицы, ведра, фонари, чужие жены, наконец. Это путь в никуда, да-да. Между тем, бланков в городе ‒ не хватает.

Я кивнул на стол, с которого взял карточку.

‒ Там целый десяток еще.

Старичок улыбнулся.

‒ А твое какое дело?

Он поймал меня за запястье. Лицо его сделалось хищным.

‒ Граждане! ‒ закричал он, воздев мою руку с бланком. ‒ Вот тот вор, что наши бланки крадет! Смотрите! Я его поймал!

Люди заоборачивались. Кто-то привстал, кто-то сделал шаг в моем направлении. Я, честно говоря, перетрухнул.

‒ Это же простой бланк! ‒ воскликнул я.

Я выдернул руку из пальцев старичка. Тот ощерился вставными зубами и ударил меня своей тростью.

‒ Получи!

Удар пришелся по плечу. Надо сказать, был он довольно болезненным. Я едва не выронил бланк.

‒ Вы с ума сошли?

‒ Вор!

Трость стукнула меня по бедру. Люди с лавок, стульев и от стойки двинулись ко мне, сбиваясь в толпу. На их лицах читалось желание если не растерзать меня, то точно не дать мне выскользнуть наружу.

‒ Да это же бланк всего лишь! ‒ крикнул я.

‒ Вор!

‒ Негодяй!

‒ Убийца! ‒ крикнул кто-то из толпы.

Старичок замахнулся снова, но мне повезло поднырнуть под его руку. Я таранил дверь лбом и вылетел на крыльцо.

‒ А-а-а!

Толпа ринулась за мной. Дверь отделения затрещала под напором тел. Я побежал, не оглядываясь. С ума сошли! ‒ звенело у меня в голове. Из-за бланка! Еще старичок этот! Отмахав два квартала на пределе скорости и свернув в случайный двор, я затаился на земле у какой-то деревянной сараюшки. Кусты и несколько ржавых бочек надежно прикрыли меня от случайного взгляда, но дали беспрепятственно наблюдать появление преследователей в зазоре между домами. Минуты три я, успокаивая дыхание, таращился в пустоту. Никого. Никто не пробегал по улице мимо, никто, прижимаясь к стенам, не скользил во двор. Никто даже тенью не появлялся на открытом пространстве.

Ф-фу! Я оглянулся назад, проверяя пути к отступлению. Там наклонялся забор, в заборе имелась дыра. Если что, выскочу туда, подумалось мне. Бланк в кулаке смялся. Я расправил его на коленке, разгладил и, вспомнив указание Мишки, отщипнул уголок. Ну вот, это условие выполнено.

Теперь ‒ почтовый ящик.

Еще с минуту я выжидал, потом осторожно приподнялся, а затем встал во весь рост. Никого. Может, опомнились? Может, сейчас как раз старичка волтузят? Ну, за то, что народ с панталыку сбил? Я дошагал до прорехи между домами и остановился. Прислушался. Что-то тихо. Нет, понятно, сама улочка была тихая, сонная, но тишина отчего-то показалась мне нехорошей. Я запараноил. Мне вдруг подумалось: а что, если мои преследователи все еще стоят буквально в пяти метрах от меня, просто сгрудились на углу в надежде, что я сам себя выдам? Надо мне это?

Ох, Мишка! Это все ты со своим: «Тебе могут помешать».

Я чуть ли не на цыпочках отвернул прочь и выбрался в переулок, отходящий от улицы перпендикуляром. От греха подальше. Метров пять я еще оглядывался, потом пошел уже спокойно, удаляясь от толпы и сумасшедшего почтового отделения. Солнце порадовало, выглянуло, обмело дома. Зачирикали воробьи. Прибавилось и людей, спешащих куда-то по своим делам. Кто в магазин, кто на перекресток. Никто даже взгляда подозрительного не бросил.

Хорошо!

Я заметил почтовый ящик и перебежал улицу. Никто, опять же, не закричал: «Ловите! У него ворованный бланк!». Никто не кинулся за мной следом. Шаг. Еще шаг. Жестяной, покрашенный синей краской ящик с гербом и «клювиком», закрывающим щель для опускания корреспонденции, очутился передо мной.

Я почувствовал себя Исаевым-Штирлицем. Или нет, пастором Шлагом. То есть, разведчиком-любителем. Обмер весь внутри. Еще и бланк чуть не потерял, пытаясь просунуть его мимо щели. Как там? «Тетя Эльза гостила у нас в Берне Лозанне…»

Ну-ка! Пустая карточка упала и упокоилась, наконец, в брюхе ящика. О, какое облегчение! Я сунул руки в карманы куртки и фальшиво засвистел, изображая случайного, праздношатающегося типа. Я не я, лошадь не моя. И бланк не мой, граждане! Свист ‒ это дурь, понятно, но остановиться я почему-то не мог. Свистел-насвистывал.

Дурак, что хотите!

Нет, с Мишкиным алгоритмом следовало заканчивать! А то люди бросаются, губы «Вологду» свистят. Сориентировавшись, я потопал к вокзалу. Третий этап ‒ и все! Потом только билет под крышу «грибка» и останется определить.

И все! Все! И Мишка…

Мне вдруг расхотелось идти к вокзалу. Я остановился. Мне подумалось: а что, если… что, если это навсегда? Мишка получит свой билет и уедет. В Крупяновку или не в Крупяновку ‒ это не важно. Важно, что навсегда.

Вдруг ‒ навсегда?

Получается, он этого хочет? А я? Я этого хочу? Я же не хочу! И кто из нас ‒ свинья?

‒ Эй, парень!

Оказалось, что я встал в узком месте и закрыл проход. К кулинарии, к парикмахерской и вообще вдаль по улице. На меня обиженно смотрела женщина с сумочкой на сгибе локтя. Брови к переносице, губы ‒ гузкой. Завитые волосы. Легкое, короткое пальто.

‒ Простите.

Я отступил. Женщина прошла, но через шаг крутнулась на каблуке. Словно ей в голову пришла какая-то мысль.

‒ Ты чего стоишь? ‒ спросила она.

‒ Вам какое дело? ‒ ответил я.

Женщина усмехнулась.

‒ Ершистый, да? Хочешь большой, но чистой любви?

Мои губы сами расплылись в улыбке.

‒ Я фильм видел. Я знаю, что дальше.

‒ И что дальше? ‒ женщина, изучая меня, закинула сумочку на плечо.

‒ Кузнец! ‒ сказал я.

Женщина хохотнула.

‒ Ишь ты! Сколько тебе?

‒ Шестнадцать! ‒ соврал я.

‒ А мне ‒ двадцать пять. Хочешь приятно провести время?

‒ С кузнецом?

‒ Со мной.

‒ Вы серьезно?

‒ А что? ‒ Женщина оглянулась по сторонам. ‒ Думаешь, я часто кому-то это предлагаю?

‒ Нет, но…

‒ Ты мне понравился.

‒ Я ‒ несовершеннолетний, вообще-то, ‒ сказал я.

‒ Сможешь рассказать ребятам в школе, ‒ женщина подмигнула. ‒ У них будут фантазии, а у тебя ‒ я.

‒ У меня девушка есть.

Женщина подступила ко мне.

‒ Твой опыт ей тоже пригодится. Я ‒ Жанна.

Она подала мне руку. Я пожал тонкие пальцы.

‒ Мишка, ‒ назвался я именем друга.

‒ Ну, что, пошли, Миша? ‒ приобняла меня Жанна. ‒ Я тебе и перекусить найду. Котлет с пюре хочешь?

Близость женщины меня, понятно, взволновала. Все мои мысли приняли определенное направление. От Жанны пахло духами и еще чем-то туманящим. Ее грудь прижималась к моему плечу. Плечо сделалось сверхчувствительное.

‒ Так-то мне на вокзал… ‒ пробормотал я.

‒ Какой вокзал? ‒ возмутилась женщина. ‒ Не нужен тебе никакой вокзал! ‒ Она потянула меня. ‒ Пойдем, пойдем, Миша!

‒ Куда?

‒ Ко мне!

‒ Я…

И тут меня словно по темечку стукнуло. Так вот оно что! ‒ понял я и уперся. Все в ту же копилочку! На почте не получилось, решили меня таким способом остановить! Неужели прав Мишка, и все делается, чтобы он не попал в Крупяновку? Что за идиотизм творится?

‒ Ну, Миша! ‒ дернула меня Жанна.

‒ Простите, ‒ сказал я.

У меня получилось ловко выскользнуть из захвата.

‒ Миша! ‒ притопнул Жаннин каблучок.

‒ Я не могу, ‒ сказал я.

‒ Все ты можешь!

Жанна попыталась вновь схватить меня, но я был быстрее, отступил, пропуская мимо лица растопыренные пальцы с накрашенными ногтями, и побежал.

‒ Пока!

‒ Урод! ‒ надрывно крикнула Жанна.

Меня это почему-то развеселило. Я оглянулся и махнул ей рукой.

‒ Еще увидимся!

‒ Я тебе денег дам!

Я захохотал. Дома понеслись мимо, отпечатываясь смазанными пятнами на сетчатке глаз. Дома, люди, автомобили. Ну, Мишка! Смотри, до чего доходит! Я прыгнул через кусты. Лицо за мутным стеклом киоска «Союзпечати» всплыло вверх. Сбоку раздался тревожный автобусный гудок. Здание вокзала с железнодорожными кассами вылетело мне навстречу. Я чуть не повалил урну, запнулся на ступеньке и схватился за длинный поручень.

Открыто! Уже хорошо. Разобраться уже с этим билетом…

Я закопался в карманах, потому что не помнил, есть у меня деньги при себе или нет. Билет за просто так не подадут. Блин, как бы домой возвращаться не пришлось. Ага! В одном кармане нашелся бумажный рубль, из другого я с трудом выковырял монетку в две копейки. Живем!

В кассовом зале было пусто, работали оба окошка.

Я подышал, вытер потные ладони о брюки и шагнул к кассам. Ах, черт! Надо же еще бросить монетку! Я отвернул в сторону.

‒ Вам чего? Билет? ‒ приподнялась за стеклом женщина-кассир.

‒ Да, ‒ кивнул я, ‒ сейчас.

Рядом с плакатом об опасности перехода железнодорожных путей в неположенном месте я ногтем подбросил монетку. Две копейки кувыркнулись в воздухе и легли на ладонь гербом. Орел. Следующий бросок. Решка. Еще один. Снова орел. Да чего они чередуются-то?

Кассир стукнула пальцем по стеклу.

‒ Парень!

Я обернулся.

‒ Через десять минут у меня перерыв! ‒ сказала кассир.

‒ А в левой кассе? ‒ спросил я.

‒ Там нет никого.

‒ Но будет?

‒ Через полчаса.

‒ Я быстро, ‒ сказал я. ‒ Мне нужно подумать.

Две копейки, хоть убейте, никак не хотели выпадать три раза одной и той же стороной. Ну, заколдованные, что ты скажешь? Решка, решка, орел, решка, орел, решка, орел, орел, решка, решка, орел, орел, решка. Дыши на них, не дыши, три, не три, у них все свое: орел, решка, орел, орел, решка…

Я подкинул монету, наверное, раз сорок и ни разу не получил нужного результата. К тому же я вдруг осознал, что не помню, к какому окошку в каком случае подходить. Вот засада! Три орла ‒ левое? Или три орла ‒ правое?

Я вспотел.

Зал так и оставался пустым. За окном беззвучно прошмыгнул локомотив. Заглянул, приоткрыв дверь, милиционер. Если он и обратил на меня внимание, то без какого-либо интереса. Я подбросил монету еще раз тридцать и, наконец, дождался момента, когда выпали три решки подряд. Только вот к какой они вели кассе?

Впрочем, растерянность моя продолжалась недолго. Судьба распорядилась сама. В окошке правой кассы я обнаружил табличку: «Перерыв». Женщина-кассир дожидаться меня не стала. Поэтому я встал к левой кассе и заодно изучил расписание. От нашего города до Крупяновки было семь остановок, и предпоследней значилась Еламня, поселок едва на пятьсот человек. Билет до нее стоил не пятьдесят семь, а пятьдесят одну копейку. Я подумал, что Мишка от Еламни, возможно, пойдет пешком.

Или проедет «зайцем»?

Да хоть как!

Я вновь разозлился на своего друга. Всего-то ‒ билет купить! Ага. Давай, Вовчик! Ну, погоняют тебя толпой по городу. А кого не гоняют? Спорт! Зарядка! Тренировка! Ну, женщина прилипнет к тебе как банный лист. Так ведь тоже ‒ чего плохого? Грудь не помацал ‒ лох. Не каждый день предлагают.

‒ Заткнись! ‒ прошипел я Мишкиному голосу в голове. Заткнись, ради всего хорошего!

Голос умолк. Испугался.

А приобретение билета прошло неожиданно гладко. Худая женщина-кассир с тусклым, усталым взглядом спросила: «Куда?». Я сказал: «До Крупяновки». Потом поправился: «Простите, до Еламни». Женщина спросила: «Один?». Я сказал: «Да. На завтра». Женщина сказала: «Пятьдесят одна копейка».

Простучал билетный аппарат.

И все.

Сорок девять копеек сдачи ‒ две двадцатикопеечные монеты, одна номиналом в пять копеек, одна в три копейки и одна ‒ в одну. И билет. Светло-коричневый прямоугольник с номером, маршрутом и датой, пробитой в верхнем углу.

Остался последний-последний пункт, думал я, шагая от вокзала к дому. «Грибок». Интересно, Мишка забежит попрощаться? Есть у него элементарное чувство благодарности? Как он, вообще, себя будет чувствовать ‒ с билетом, но теряя меня?

Или заглянет, скажет: «Прощай» и рванет на вокзал?

Почему-то я все больше был уверен, что Мишка исчезнет по-настоящему. Доберется до своей Крупяновки и исчезнет. Глупость, скажете? А вы когда-нибудь верили в невозможное? Невозможное случается время от времени, между прочим. Оно случается, потому что не такое уж и невозможное. Как тросик с инопланетного корабля.

Небо потемнело. Заморосило. Я застегнул куртку, предварительно спрятав билет в карман. На углу дома меня ждала Таня.

‒ Вовка! ‒ Она бросилась ко мне, я даже не успел ничего понять. ‒ Я тебя весь день ищу!

‒ На меня объявили охоту? ‒ спросил я.

Таня улыбнулась. Невысокая. Стройная. В бежевом плащике.

‒ Я. Я объявила на тебя охоту.

Я развел руки.

‒ Вот я.

‒ Пошли! ‒ поймала мою ладонь Таня.

‒ Куда?

‒ Ко мне!

‒ С чего это?

‒ Мама уехала на дачу к тете Любе. У тети Любы какой-то небывалый урожай всего, и она не справляется.

‒ Кабачки атакуют?

Таня рассмеялась. Ее всегда смешили мои шутки.

‒ Ага. Военные действия.

Мы развернулись, и детская площадка с «грибком» принялась отдаляться от меня. Фонарь, освещавший ее, вдруг погас. Я вывернул руку из Таниной ладони.

‒ Тань, мне на секундочку.

‒ Нет!

Я удивился ее голосу. В нем прорезались стальные, ранее не ведомые мне нотки. Словно мою девушку подменили.

‒ Тань, тут одной ногой там…

‒ Тебе нельзя!

Таня смотрела на меня, и на ее лице дрожали губы, а в глазах что-то дергалось.

‒ Таня.

‒ Не ходи!

‒ Куда «не ходи»?

‒ Куда ты хочешь, не ходи.

Я оглянулся на «грибок».

‒ Что может случиться?

‒ Все!

‒ Тань.

Я попробовал взять ее за руку, но она сердито отшагнула, словно устанавливая между нами границу.

‒ Ты серьезно? ‒ спросил я.

‒ Не ходи, хорошо?

Таня заглянула мне в глаза.

‒ Я не понимаю, ‒ сказал я. ‒ Я должен.

‒ Нет-нет-нет, ‒ замотала головой Таня. ‒ Ты ничего не должен. ‒ Ее речь стала быстрой, торопливой. ‒ Ты же не обещал. Ты просто выразил согласие помочь. Но ты мог столкнуться с препятствиями, которые были непреодолимыми. Что тут поделаешь? Ничего не поделаешь. Такое бывает. Проезд закрыт. Автобус ушел. Столб повалился, и провода электрические, понимаешь?

Она умолкла.

‒ Таня, ‒ прошептал я, ‒ неужели ты тоже с ними?

Мне чудился заговор, мне чудилось какое-то жуткое сообщество, которое скрытно захватило власть в городе и подчинило всех себе, лишь бы не дать Мишке выехать в Крупяновку. Зачем? Почему? Что происходит? Мне вдруг показалось, что я болен, что у меня серьезная болезнь мозга, менингит или еще что-то. Я, возможно, брежу, вижу то, чего нет, и слышу то, чего никто никогда не говорил мне.

‒ Таня…

‒ Все, пошли, пошли! ‒ Таня подступила ко мне, почти повисла, обнимая за шею. ‒ Пошли! Ничего плохого не случится.

‒ Но я…

‒ Вовка, ты слышишь меня? Пошли.

Я стоял, как осел. Самое упрямое животное. Что-то во мне переворачивалось, рушилось, рассыпалось на осколки.

‒ Так нельзя, ‒ сказал я.

‒ Можно.

‒ Что вы все ‒ как с цепи? А помочь человеку?

‒ Вова, ‒ сказала Таня, ‒ если ты сейчас… если ты… То между нами все кончено, вот! ‒ выкрикнула она.

‒ Таня!

Таня, не оборачиваясь, пошла прочь от дома, от детской площадки, от меня.

‒ Я тебя догоню! ‒ крикнул я.

До «грибка» было два десятка метров. Пять секунд, и я нырнул в царство неплотно пригнанных дощечек и паутины. Пальцы сжали билет. Куда его? Куда? Я нашел щель и поспешно затолкал Мишкин пропуск в Крупяновку так, чтобы его можно было подцепить за уголок. Видно? Видно. Вынимаемо? Вынимаемо. Все? Кажется, все.

Как ни странно, я испытал облегчение. Не тоску, не тревогу, не сожаление, не чувство утраты. До них было далеко. Одно облегчение.

И Мишки я больше не видел.