© Надя Сова, текст, 2022

© Макет, оформление. ООО «РОСМЭН», 2022

Я стояла, ждала автобус и ощущала, как под ногами проносится поезд.

Станция метро была неглубокая. Если верить «Википедии» – всего восемь метров. И это знание вызывало у меня чувство непонятной тревоги. Казалось, что сейчас асфальт провалится в тоннель, прямо на несущийся состав. Попадают люди, автобусы, маршрутки. Больше никто не будет кричать: «Кинешма – Иваново»…

Поезд снова загрохотал где-то под землей, а к остановке наконец-то подъехал автобус, чтобы отвезти меня вглубь района.

Утрамбовавшись в салон и зависнув между поручнем и огромным рюкзаком какого-то туриста, я закрыла глаза. Мне постоянно хотелось спать, а особенно сильно клонило в сон, когда я вспоминала о предстоящей дипломной работе. Огромный холст лежал дома и ждал, пока я про него вспомню. Тему мне утвердили совсем недавно, я уже успела забыть, что хотела рисовать, и теперь надо заново придумывать. Или искать заметки.

– Девушка, вы на следующей выходите?

В автобусе стало заметно свободнее, я открыла глаза и пропустила рюкзак поближе к двери. Еще через пару остановок можно было сесть, я ехала до конечной.

Рядом с лесом стояла моя обезличенная панелька с какими-то потрепанными аистами на крышах подъездов, через двухполосную дорогу начинался сам лес. Я здесь часто гуляла, когда училась в школе. Зимой мы даже ходили сюда на лыжах с классом. Поход в лес я любила, а лыжи нет. После школы я в лес почти не ходила, то было некогда, то не с кем. Туда теперь наведывалась только моя бабушка, причем в любую погоду и обязательно до полудня. Не знаю, с чем была связана эта странность, но она мирилась же с моими загонами, поэтому я не лезла в ее.

Зевая шире, чем открывались двери лифта, я добралась до квартиры, включила свет, поставила разогреваться ужин. Бабушка попросила порезать салат, поэтому я, игнорируя холст, решила заняться тем, на что точно потрачу не больше получаса. Пока я превращала огурцы в неровные кубики, мысли бродили вокруг темы. Достаточно странной темы.

Работа должна была называться «Последний знающий», я это придумала в октябре, когда нас всех спрашивали, что мы будем рисовать на диплом. Еще решила выпендриться и написать «ЗНАЮщий». И что я вообще имела в виду?

С октября я про диплом не вспоминала. А уже надо было предоставить несколько миниатюр для утверждения, только у меня не было ни одной дельной мысли.

Бабушка вернулась с работы, опять пожаловалась, что скоро ее сократят и придется выходить на пенсию. А потом добавила, что ей уже так надоело кататься на предприятие, там из стариков совсем никого не осталось. Не с кем поговорить.

Я слушала эту историю и улыбалась. Хоть моя старушка и переживала, что ей нечего будет делать на пенсии, занятие она себе давно уже придумала. И это занятие с начала зимы стояло у нас на окне и выращивало какую-то зеленую слизь в банке.

– Это хлорелла, полезно для почвы, – говорила бабушка каждый раз, когда я порывалась избавиться от банки.

– Ну хлорелла так хлорелла, я рисовать.

Мысленно я обещала себе, что, когда бабушке надоест возиться с этим органическим удобрением, я его выкину. Собственноручно. Слизь к тому же периодически странно двигалась в банке. Надеюсь, мне просто глючилось от тревожности.

Опять я просидела перед холстом до трех ночи, но так ничего и не придумала. Беспокойная бабушка вставала каждые полчаса, ворчала, что я еще не сплю, и уходила обратно. В итоге сон победил, и я провалилась в черную дрему до будильника.

К счастью, на следующий день мне никуда не надо было ехать, поэтому я выключила раздражающую музыку и разрешила себе спать дальше.

Заканчивая школу, думаешь, какая же крутая жизнь у студента, столько всего происходит. Становясь студентом, начинаешь гадать, как же свободно живется тем, кто уже завершил обучение и теперь просто работает. И каждый раз это одни и те же грабли. После вуза, особенно когда во взрослой жизни случается какой-то лютый факап, хочется вернуться назад, туда, где многое за тебя решали родители и ответственность несли они, а не ты. Почему-то я была уверена, что у меня в итоге возникнут именно такие мысли. Не знаю, что ощущали однокурсники, да они и не стремились это рассказывать.

Я так ни с кем и не подружилась в вузе, как была в школе замкнутым воробышком, так и осталась. В творческой атмосфере было проще спрятаться, свернуться у холста в улитку, и никто тебя не трогает. Не зовешь общаться, и не надо.

Я снова вернулась к замученному пустотой холсту и села рядом. Чтобы не смотреть на белое пространство в тишине, я включила свой любимый плейлист. Эти песни могли крутиться по сто раз одна за другой, и образы не надоедали.

Говорят, что лучший способ закончить работу – хотя бы начать ее. Я взяла карандаш, попыталась найти клячку, которую всегда держала под рукой, но она куда-то пропала, как и все ластики. Поэтому я просто стала набрасывать миниатюру в маленьком блокноте.

Идея приходила постепенно. Сначала я видела ее пятнами, яркими желтыми, с голубыми всполохами. Это должна была быть игра контрастов. А еще смыслов, символов, всего того, что я успела прочитать по запросу слова «знающий», пока искала заметки. Как назло, ни заметок, ни сохраненных статей на эту тему у меня не оказалось. Откуда вообще взялось это название?

Карандаша стало мало, я начала подбирать краски. В чате нашего курса написали, что завтра крайний срок, когда можно принести сырую работу. Опять я все оставила на последний день. Хорошо, что не на час, как это было на первом курсе.

От воспоминаний о первой сессии я содрогнулась.

Плейлист дошел до конца и начался заново. Была секунда тишины, которая оказалась оглушительной и буквально выкинула из головы все мысли.

А когда они вернулись, я словно увидела эту работу: заканчивался тоннель, скорее всего это метро, я такие стены видела на фотографиях на стенах новой станции, а за тоннелем золотое, с зелеными пятнами поле. В поле лежал человек. Одет обычно, так сейчас модно – пальто, широкие брюки, белые кроссовки. На нем была еще шляпа. Правда, теперь она отлетела и валялась где-то в траве.

Человек был ранен, из его ран росли молодые побеги.

Поле осеннее, золотые колосья уже перезрели и стали осыпаться, а среди них торчали сухие цветы.

Мне кажется, этот человек что-то знал, хорошее или плохое – непонятно. И его за это знание убили.

Да, его точно убили, после таких рубленых ран не выживают, даже в кино.

Таким мне снова представился «Последний знающий», самую первую свою идею я уже давно не помнила, а эта мне понравилась. Одинокий молодой человек, жизнь которого завершилась таким жутким образом, вокруг больше никого. Только поле, которое стало для него могилой.

Когда бабушка вернулась с работы, я почти закончила картину. Про обед так и не вспомнила, зато была очень довольна результатом.

– Опять не поела? Что хоть нарисовала? Снова страсть свою?

– Нет, не страсть, смотри, сколько света. – Я улыбнулась.

Бабушка покачала головой:

– Откуда ты только берешь эти образы…

Ответ ей был не нужен, мы давно уже перестали с ней ругаться на тему того, что я делаю. Просто обе поняли, что живем в разных мирах и бесполезно перетаскивать друг друга на свою сторону. Бабушке очень не нравились картины, которые я рисовала, она считала, что я к себе приманиваю все темное в этом мире. Надо создавать светлое, чтобы в жизни было больше света, а тьмы и так достаточно, весь интернет во тьме.

– Спать чтобы легла нормально!

– Хорошо, баб.

Я решила отвезти картину в вуз, чтобы там ее закончить, а заодно и показать куратору. Откопала подходящую сумку, замотала холст в газету и поехала в институт. Телефон забыла поставить на зарядку и надеялась, что он доживет до аудитории, где можно воткнуться в свободную розетку и не переживать, что связь с миром прервется.

Автобус, метро, убаюкивающие шумом поезда. Я проснулась, когда пропустила свою станцию, выскочила из вагона, еле проскочив в закрывающиеся двери, и только на платформе поняла, что забыла холст. Состав махнул мне хвостом и скрылся в тоннеле.

Мир сузился до одной точки удаляющихся фар, а потом и вовсе растворился в темноте. В смысле я оставила холст?!

Я ругнулась так, что дежурящие на станции полицейские посмотрели на меня косо.

Первая мысль, которая пришла мне в голову, была страшной: картину надо рисовать заново. Вторая оказалась более логичной: позвонить в отдел находок метро и спросить про холст. Я надеялась, что, пока ищу номер, куда звонить, какая-нибудь добрая душа отнесет мою картину дежурному по станции и тот, в свою очередь, передаст ее на склад забытых вещей. Я в панике гнала мысль, что картина потеряна безвозвратно. Я же только ее нарисовала. Ну как можно было ее забыть? Сегодня же последний день сдачи, если я сегодня не привезу хоть что-то, деканат меня повесит, буквально.

Смысла ехать в универ не было, поэтому я села в поезд до дома, подключилась к вайфаю в вагоне и стала искать контакты отдела находок метро. Позвонить я решила, когда окажусь в тихом месте, где-нибудь на улице во дворах, а не на шумной станции. Заодно этого времени должно хватить, чтобы моя картинка добралась до склада.

В очередном перегоне вайфай отвалился, я включила загруженный в память телефона плейлист и закрыла глаза. К счастью, зарядка пока что позволяла.

У студента в метро, как у собаки Павлова, срабатывает рефлекс: сел – заснул.

Я снова вырубилась.

Красная лампочка мигала, била прямо в глаз. Гудело электричество. Я хорошо знаю этот звук: когда поезд в тоннеле останавливается, все разговоры прекращаются и ты просто сидишь и ждешь, когда мы все поедем дальше. А вокруг гудит. Оглушительно громко гудит. Только обычно в этот момент лампочка не мигает, просто горит свет в вагоне и все терпеливо ждут. А в первом вагоне машинист переговаривается с диспетчером, слушает номера составов и ждет команды.

Я открыла глаза и села. Лампочка висела прямо надо мной и с тихими щелчками гасла и загоралась вновь. Поезд стоял на станции, открыв все двери, даже со стороны стены. Кроме меня, в вагоне больше никого не оказалось. На станции в принципе вообще никого не было: ни дежурных, ни уборщиков, ни патрульных полицейских. Стоял полумрак, местами мигали те самые раздражающие красные лампочки, и непрестанно гудело электричество.

Сколько же я спала?

Я потерла лицо, встала и вышла из вагона; меня немного шатало и подташнивало.

– Ложись!

Меня оглушил чей-то вопль, а потом грохот. Станция содрогнулась, и я упала на пол.

– Уходим! Нет, стой! Прячься, прячься!

Моментально нахлынувшая паника отключила все эмоции. От беспорядочных команд у меня закружилась голова, и я быстро на корточках вернулась в вагон и села между сиденьями в самом углу. Мозг лихорадочно пытался вспомнить, планировались ли сегодня какие-нибудь митинги, не предупреждал ли кто в телеграме об акциях и в принципе о каких-либо слухах про внезапные нападения. Память была пуста. Я никогда не сталкивалась с беспорядками, всегда обходила стороной толпы, свято была уверена, что темная часть человеческой жизни меня никогда не коснется. И обычно не касалась. В спальном районе, который я редко покидала, ничего не происходило. К счастью.

Я огляделась в поисках того, кто кричал: в воздухе клубилась пыль, а пол был усыпан стеклянной крошкой от выбитых окон. Как оказалось, пряталась здесь не я одна. В паре метров от меня лежал какой-то мужчина и крутил антенну у рации.

– Прием-прием, штаб! Штаб, прием! Черт, не ловит.

Мужчина опустил рацию и посмотрел на меня.

– Вроде станция неглубоко находится, а все равно не ловит, – с досадой сообщил он мне. – И бутылку забыл, можно было бы через воду позвать.

Я неопределенно кивнула, не зная, что сказать. Обычная конечная, пути в одну сторону, пути в другую. Странное место для боевых действий. Как комментировать воду, я вообще не поняла.

Пылевое облако немного рассеялось, мужчина аккуратно забрался на сиденье и выглянул на платформу.

– Пусто, идем.

Я даже не стала спрашивать, почему мне надо идти с ним. Как минимум я не понимала, что происходит, как максимум он что-то точно понимал. По крайней мере, знал куда больше меня. Паника не отпускала, билась где-то в районе подбородка тревожным сгустком. Я попробовала выяснить, что я чувствую, – ничего. Просто отупение и ожидание дальнейших событий. Так всегда: в момент, когда хуже уже быть не может, ты просто смиряешься и ждешь, когда твои догадки либо подтвердят, либо опровергнут.

Один выход со станции был завален полностью, а возле второго стояли двое: кажется, дружелюбные «наши». Они отмахивались от остатков дыма и стряхивали цементную крошку с волос.

– Эй, чуваки, – мой незнакомец помахал рацией, – вы там как?

– Если бы не взрыв, было бы лучше, – усмехнулся один из них.

Я пригляделась и увидела, что у него за поясом заткнут топор. Подходить к мужчинам сразу резко расхотелось. Я затормозила и нервно оглядела всю станцию целиком. Здесь ничего не изменилось, за исключением урона от взрыва и кучи листовок, которые развесили по колоннам и стенам.

– Хорошо, что никого не завалило, – проговорил второй.

У него я никакого оружия не заметила, правда, он мог прятать его под полами широкого пальто. Такое пальто было нарисовано на картине. Я расстроенно подумала о потерянном дипломе.

– Что вообще произошло? – снова заговорил тот, что с топором. – Вроде тихо должно быть.

– По улице шел рейд. Они в спальные районы обычно редко заглядывают, чисто для галочки, и в метро не спускаются, я с шоссе сюда ушел от них, а потом рвануло. – Молодой человек в пальто засунул руки в карманы.

– То, что рвануло, это мы все заметили.

Мужчина с топором меня очень беспокоил. Мне постоянно казалось, что он сейчас начнет истерить или размахивать своим оружием, потому как говорил он с претензией в голосе, всем своим видом показывая, насколько он недоволен, крайне недоволен и вот-вот сорвется.

– Взрыв – это, скорее всего, акция протеста, – вклинился третий. – Такие взрывы были еще на соседних станциях. Еще должно бы рвануть у МЦК, но, видимо, не успели подготовить.

Мы все разом повернулись к говорившему.

– Твоих рук дело? – уточнил парень в пальто.

Да ты что! Я вообще в этом не разбираюсь.

Он соврал не моргнув глазом, я была абсолютно уверена, что соврал. Разговор по рации, команды – он точно в этом замешан. Но спорить с ним не стали.

– Сейчас набегут гвардейцы со всей Москвы, вот повеселимся. Самый тихий район был, нет, блин, надо влезть и все испортить, хочу посмотреть в глаза тому, кто это затеял. – Нервный все больше оправдывал мои опасения.

– Ребята, погодите. – Я поняла, что если сейчас не подам голос, то остатки разума меня окончательно покинут. – Что вообще происходит? Почему метро не работает? Какие гвардейцы? Почему у него топор?

Теперь все уставились на меня, будто впервые увидели.

– Так, последствия взрыва все-таки есть, – проговорил зачинщик, ловко уводя тему от провокации, – кому-то память отшибло. Имя хоть свое помнишь?

– Яна, – ответила я немного обиженно. – И я помню все, что было до… – я запнулась, – до того, как я заснула в вагоне. А что сейчас происходит, вообще не понимаю.

– Так, надо уходить, – встрепенулся тот, кто в пальто. – Он прав, сейчас сюда нагрянут и быстро расскажут нам всем, что происходит и как с этим жить. Спойлер: жить не придется.

Врун с рацией осмотрел еще раз место взрыва, ничего не нашел, махнул рукой и поспешил прочь. Первым влетел по лестнице, прошел через неработающие турникеты с поломанными дверцами, толкнул стеклянную створку и вышел в переход.

На дверях, которые обычно так тяжело открываются и могут снести с ног даже тяжеловеса, я увидела кучу объявлений о пропажах, яркие алые листовки и какие-то лозунги. Сквозь всю эту толщу бумаги просвечивал силуэт дерева.

– Склерозная, ты идешь? – окликнули меня.

Внутри сразу поднялась волна гнева – мы еще даже не познакомились, а мне уже клички придумывают. Судя по интонации, это сказал тот, который никак не мог убрать свою чертову рацию. Я промолчала. Привыкла молчать. Лишь больше съежилась, пряча нос в куртку, проглотила обиду.

Наверное, не стоило идти в самом конце. Если на нас могут напасть, как сказал один из новых незнакомых, то мне достанется первой, да и прикрыть я никого не сумею.

На улице все мои мысли улетучились: с головой накрыло реальностью, но только не моей. А какой-то подмененной и безжизненной.

Шоссе было пустое и тихое. Там, где всегда скапливались пробки из-за уезжающих в область автобусов, гулял ветер. На остановках лежали перевернутые машины с выбитыми стеклами, погнутые велосипеды. И повсюду я видела расклеенные листовки, их перепревшие листы лежали под ногами. Краска почти вся вымылась, но я смогла разглядеть пару слов: «переезд» и «центр».

– Глядите в оба, – снова подал голос тот, кто в пальто, – взрыв наделал много шума, и незамеченным он не останется.

В подтверждение его слов на дороге показался уазик. Он остановился, не доезжая до перехода, открыл двери и вывалил на тротуар кучу людей в черном. У каждого на груди было перевернутое дерево, по форме точно такое же, какое я видела на дверях в метро. Густые корни и такая же густая крона, как ни крути – будет одно и то же. Лиц у гвардейцев не было видно, все закрывали черные шлемы странной формы, будто дизайнер вдохновился богатырским снаряжением.

– Наверное, не стоит говорить, что это все мне напоминает, – бесцветно произнесла я и перевела взгляд на спутников.

– Не стоит, – согласился мужчина с топором в руках – и когда только успел выхватить его из-за пояса. – Бежим!

Вслед за его словами застрекотали пули, вокруг нас полетели во все стороны ошметки асфальта вперемешку с листовками.

– Почему по нам стреляют? Они что, думают, это мы подрыв устроили? – Я бежала, молясь, чтобы ни одна пуля меня не задела.

– Им не надо думать, – обернулся на ходу первый и выкинул из кармана рацию. – Они нас видят, вот и вся математика.

Мы бежали через дворы, за нами по пятам гнались люди в черном. Гвардейцы – если быть точнее, странные гвардейцы в черном – топали так сильно, что содрогался асфальт. Нас вел молодой человек в пальто, видимо, он хорошо знал район. Мой район. Будь у меня побольше смелости, то я бы придумала, куда здесь можно было спрятаться. Но сейчас я просто бежала за всеми. Споткнулась, налетела на чью-то спину, извинилась и побежала дальше. Топот становился все глуше, в спины больше не стреляли.

Спальные районы не отличаются активным движем, в отличие от центра. Но здесь всегда можно было встретить гуляющих с собаками, детей, медленно бредущих в никуда старушек, иногда смеющиеся парочки. Автомобилисты умудрялись устраивать пробки на самом обычном перекрестке. Из окон нижних этажей пахло жареным луком и капустой.

Район был живым. Был.

Мы бежали быстро, но даже так я обратила внимание, как изменились знакомые с детства дворы. Они просто вымерли. Ни собак, ни людей, ни даже птиц, вездесущих голубей, этих летающих крыс, которые всегда оказываются ровно в той части ландшафта, куда ты смотришь. Серые, грязные, частенько припадающие на одну искореженную лапку. Не было даже их.

Остановились мы только у леса. Так быстро я свой район еще ни разу не пересекала. Подъезды везде оказались открыты настежь. Я сначала подумала, что мы сейчас свернем к моему дому, даже собралась идти туда, но парень в пальто нырнул в ближайшую дверь и стал быстро подниматься по лестнице. Цифры здесь были написаны от руки и уже стали слезать. Весь первый этаж тоже кто-то заклеил объявлениями. В полумраке я смогла прочитать, о чем шла речь. Дом выселялся, все жильцы обязаны были в течение двух дней переехать в выделенные для них комнаты в центре города. Спальные районы больше не обслуживались. Кто хотел защиты и стабильности, должен был покинуть свой дом немедленно. Защита и стабильность. Что именно успело случиться, пока я спала в метро, что эти два слова стали такими важными? Нет, они всегда были важными, но обычно подобные объявления спекулировали социальными выплатами и обещанием всяких плюшек. А не спешной необходимостью покинуть родной дом, бросив все нажитое.

На седьмом этаже я долго смотрела на цифру, намалеванную от руки синей краской, порядком облезшую, и пыталась понять, почему выбрали именно этот этаж. Мозг цеплялся за любую возможность отвлечься.

– Не верх и не низ. Сложно догадаться, что мы именно здесь, – объяснил парень, поймав мой взгляд.

– А мы будем на лестничной площадке стоять? – спросила я, не особо веря, что квартиры оставили открытыми так же, как подъезды.

Снизу, с улицы, донеслись звуки – гвардейцы обшаривали дома. Мне казалось, что паниковать дальше уже некуда, но тревожность пробила дно, и я готова была сползти по стеночке: ноги не держали. Стала сказываться усталость от сильной гонки.

Мужчина с топором улыбнулся, достал из кармана инструмент, похожий на отвертку, и быстро вскрыл дверь квартиры.

– Добро пожаловать. – Дверь со скрипом открылась, выдыхая на нас спертый, гнилой воздух. – Не благодарите.

– И не думали, – сострил тот, кого я встретила первым.

– Может, тогда на лестнице перекантуешься? – Шутка явно не зашла взломщику.

Снизу донесся чавкающий звук, смешанный с рыком, и мы моментально нырнули в квартиру.

Мы сидели вчетвером на одном диване. Все слушали, что доносится с улицы.

На улице было тихо.

Никаких привычных сигналов машин, криков играющих детей, переругиваний у подъезда. Никто не парковался и не выезжал из района, не жег сцепление и не тормозил. Даже привычное «туц-туц» не доносилось сквозь этажи.

Район был мертв.

Я засунула руки в карманы куртки и в одном нащупала телефон. Быстро достала посмотреть, есть ли связь. Оказалось, очень вовремя: телефон сообщил, что от зарядки остался один процент, и отключился. Пришлось его убрать обратно; так и не дождался мой верный друг розетки в аудитории. Во втором кармане были маленький блокнотик и карандаш, которые всегда со мной, на тот случай, если захочется порисовать, я их даже никогда не выкладывала из куртки. Я сжала карандаш в руке, хотела было достать, но в итоге не стала.

– Почему так тихо? – спросила я, досада на телефон жгла, рисовать не хотелось.

– Так спальный район же, тут давно никто не живет. Все в коммуналках в центре ютятся. Только гвардейцы иногда патрулируют, чтобы про порядки не забывали. Но людям нет дела до окраин, в центре безопаснее, меньше вероятности на всяких-разных нарваться.

И опять тишина. Теперь я пыталась услышать топот гвардейских сапог, но его не было.

– Может, они про нас забыли и ушли? – снова задала я наивный вопрос.

Парень в пальто улыбнулся, посмотрел на меня, потом на остальных и встал.

– Раз судьба нас всех здесь собрала, то давайте хотя бы познакомимся, – сказал он. – Меня зовут Егор.

– Фома, – буркнул тот, что таскал с собой топор.

– Юрий, – отозвался мужчина, который привык врать; надеюсь, хоть здесь он сказал правду.

– Уже говорила: Яна. – Я махнула рукой.

– Приятно познакомиться, – подытожил Егор.

И зачем это? Формальность? Вряд ли этот Егор думал, что теперь мы друзья навек.

Сквозь протертые шторы в квартиру забирался ровный серый свет, достаточный, чтобы увидеть детали, при этом скрыть секреты в темных углах. Поэтому я присмотрелась к своим попутчикам. Они были не такие уж взрослые, как мне сначала показалось. Лица уставшие, но молодые, без лишних морщинок, волосы без седины. Неизменными мешками под глазами и синяками никого не удивишь, они давно были не в новинку, а порой даже модными.

Фома выглядел старше всех, словно именно по нему жизнь успела проехать всеми своими колесами. Юрий постоянно мельтешил. После того как выкинул рацию, он никак не мог найти занятие рукам: то застегивал и расстегивал куртку, то доставал из карманов перчатки и убирал их обратно, то начинал перевязывать шнурки. В какой-то момент у него из кармана вместе с перчаткой выпала какая-то скомканная бумажка, по цвету похожая на висящие внизу листовки. Юра быстро запинал ее под шторы, посмотрел на нас, не заметили ли, сделал мне страшные глаза и убрал перчатку в карман.

Только Егор стоял как статуя и слушал. Парни вроде него мне нравились на картинках, но я ни за что не подошла бы к такому на улице или в компании. Вид у подобных Егору всегда был прекрасный и неприступный, эти за девушками не бегают. Что уж бегать, они смотрят на них лишь иногда и вскользь.

– Вроде никого нет, – выдохнул Фома и встал.

Он аккуратно подошел к окну и отодвинул штору, та поволокла за собой скомканную листовку, стирая слой пыли. Фома примял бумагу ногой и дернул штору, на которую тоже наступил. Из-под ткани что-то быстро пробежало через всю комнату и юркнуло под диван. Я чуть не заорала.

– Ну надо же! – Юра низко наклонился и заглянул под диван. – Домовой еще жив.

– Мне нужен психолог, нет, психиатр, медикаментозное лечение. – Я подтянула к себе ноги, обняла колени и спрятала в них лицо. – Я ничего не понимаю! Какой домовой? Из сказки?

Меня колотило так, что зуб на зуб не попадал. Егор подошел и встал рядом.

– Что ты помнишь последнее?

– Я села в поезд и заснула, – быстро затараторила я. – Был час пик, толпа народу, но мне удалось найти себе место и…

– Толпа народу, час пик? – Фома живо отвернулся от окна. – Мы про такие вещи уже успели забыть. Как и про общественный транспорт.

Я хотела возразить, но выражение лица Егора меня остановило.

– Народ, тихо! – Он поднял руку: по лестнице кто-то поднимался.

Стучали в двери, громко говорили, матерились. Я пыталась вспомнить, закрывали ли мы за собой дверь. В нашу квартиру несколько раз глухо ударили кулаком, потоптались перед дверью, видимо, прислушиваясь, и пошли дальше.

Под диваном заворчал домовой.

– Знаете, что мне нравится? – внезапно сказал Юрий, и все посмотрели на него. – Что ты, – он ткнул пальцем в меня, – не впадаешь в истерику. Попросить психолога – это не истерика, я таких истеричек встречал, что любого ауку переорут. А еще знавал одну, та вообще голосила, как бабка базарная.

С абсолютно довольным видом он сел на пол, поджав под себя ноги.

– А надо? В истерику впадать? Я настолько не понимаю, что происходит, что уже готова упасть на пол и орать, как ты сказал, до тех пор, пока мне все не расскажут. И обязательно упомяните в рассказе домового и этого, ауку какого-то.

Я была на грани, действительно хотелось заистерить, а лучше расплакаться рядом с домовым под диваном. Все мои попытки держать эмоции в себе с треском стали рушиться. Кремень-баба не желала сидеть рядом, а норовила сбежать, оставив испуганную, ничего не понимающую девочку одну. Я всегда была одна, но дома, в своем нормальном мире, это не пугало меня. Привычная жизнь интроверта, который находит путь к общению с социумом через творчество. Тихая жизнь в раковине собственных комплексов. Теперь раковины не было. Прятаться некуда. Есть я и трое незнакомых мужчин в закрытой комнате. Паника сжирала меня изнутри.

– Так, может, вы мне расскажете?

– На это нет времени, – перебил меня Егор. – Отсюда надо уходить. В лес. Они сейчас вернутся сюда с Охотой и быстро нас найдут.

– С чем? – не поняла я.

– А те булькающие звуки внизу разве не были Охотой? – спросил Фома.

– Будь они Охотой, ты даже дверь не успел бы вскрыть, – ответил Егор. – Нет, это что-то в доме осталось из прежнего.

Я не поняла, о чем речь, а вот остальные поняли и немного посерели.

– Давайте хоть посмотрим, что здесь есть, и свалим. – Фома стал открывать шкафы и доставать все, что находил: тряпки, старое постельное белье, полусгнившие от сырости свитера.

Юра нашел на кухне коробок спичек, несколько ножей и полную жучков крупу. Егор стоял рядом со мной и в мародерстве участия не принимал.

– И давно тут так? – спросила я у него.

– Давно, – кивнул парень.

– Что будем делать? – спросил Фома, засовывая в найденный рюкзак плед и выжившие кофты.

– В плане? – не понял Юра.

– Ну, мы вместе пойдем или каждый сам за себя?

– Давайте пока что вместе, – предложил Егор. – Может, гвардейцы нападут на след подрывателя, от нас отстанут и мы сможем нормально разойтись. Пока что вместе безопаснее.

Я в ужасе уставилась на Юру.

– Хорошо, а что мы будем в лесу делать? – Фома наконец справился с рюкзаком.

– Там, за МКАДом, есть заброшенная сторожка с защитой, укроемся в ней. Куда пойдем дальше, решим после.

Возражений не было. Наверное, только одной мне показалось странным, что Егор настоял, чтобы мы шли вместе. Моя подозрительность хваталась за любую мелочь, даже за странный жест, который сделал Егор возле двери, прежде чем ее открыть.

Уже начинался февраль, а на снег не было даже намека. Легкий морозец прихватил всю грязь в жесткие камни, при этом моросило, пляски температуры выглядели странно. Получается, земля здесь холоднее воздуха? Голые деревья стояли абсолютно черными столбами и навевали тоску. Что-то в этом мире было стабильно – нормальной зимы не видели давно.

Мы шли через заброшенный мост, весь расписанный местными умельцами. Он был ровно таким, каким я его запомнила. Старый, раздолбанный, местами проваливались ступеньки, а посреди моста, прямо над МКАДом, зияла дыра. Маленькой я очень боялась подходить к этой дыре: под ногами сновали машины, того гляди провалишься и попадешь под их жернова-колеса. Я даже помню, когда впервые увидела этот мост, подумала, что на него нельзя подниматься. Тяжелые металлические двери, установленные, чтобы лоси не выходили в город, пугали сильнее самих лосей. Мы как-то сделали немыслимое – протиснулись в эти двери, пошли по ступенькам, а нам навстречу кто-то затопал. Как мы испугались!

От воспоминаний меня отвлек Юра, который провалился в дырку, громко ругнулся, вытащил ногу и посмотрел вниз. На дороге лежали обломки досок.

– Давай потише, – сказал Егор. – Меня беспокоит тот момент, что от нас очень легко отстали.

– Да, – согласился Фома, – они точно знали, что мы в квартире, но ничего не сделали.

– Может, решили, что Охота сама справится? – пожал плечами Юра.

– Охота нужна, чтобы найти, – возразил Фома. – То, что потом она делает с теми, кого нашла, – не важно, функция у нее не меняется. Сомневаюсь, что нас отпустили, потому что ждали Охоту.

– Что такое Охота? – подала голос я.

Мой вопрос проигнорировали. Не в первый раз.

Я надулась, перехватила взгляд Егора, тот покачал головой и одними губами произнес: «Потом». Что потом? Узнаю? Увижу? Потом будет уже поздно.

Мост вывел нас в лес, на утоптанную тропинку. Сломанные ветки, утрамбованная в камень земля. Интересно, сколько человек прошло этой дорогой помимо нас?

– Уже много лет – только животные.

Как он это делает? Егор пугал меня своей манерой отвечать на незаданный вопрос.

Тропинка постепенно переросла в дорогу, перепаханная тяжелой техникой глина застыла, превратилась в огромные каменные валуны, по которым оказалось очень тяжело идти. А что тут могло проехать, кроме танка, и оставить такое месиво, я вообще не представляю. Наверное, даже танк не прошел бы.

– Прошел.

– Да прекрати уже!

По дороге до сторожки Фома рассказывал про домовых. Что раньше эти существа жили в каждой квартире, где знали, как с ними общаться. Фома их в шутку называл домушниками. Он когда-то в детстве решил, что это незваные гости, поэтому и родилась такая ассоциация. За это его недолюбливал их домашний домовой. Но потом и недолюбливать некому стало. Когда умер последний знающий член семьи, иссякла жизнь домового.

Голос Фомы звучал тихо в брошенном лесу. Егор шагал впереди, Юра замыкал наш караван. Я шла и думала, что, скорее всего, я еще сплю, а это просто такой реалистичный сон, где ноги мерзнут от стылой земли и где по-настоящему страшно. Где нет домашних животных, да и в домах давно нет людей. Просто плохой реалистичный сон. Не первый раз такой снится. И не каждый сон «икает» в плане логики и перемещений в пространстве.

– Если бы это был сон, то я бы очень хотел проснуться. – Кажется, последнюю фразу я произнесла вслух, и Фома решил, что она адресована ему. – Но сны шрамы не оставляют.

Он поднял край куртки, показав пухловатый бок с кривым алым шрамом.

– Это я своих пытался защитить, но не получилось. Если бы они решили, что я не умер, то добили бы.

– Мне кажется, ты драматизируешь, – подал голос Юра. – Тебя никто не тронул бы, не полезь ты на рожон.

– Не защищай я свою семью, ты хочешь сказать? – Фома напрягся.

– Да нет, ты не так понял. – Юра отпрянул и сошел с дороги, опасаясь, что прилетит топором.

Я этого тоже опасалась, оказавшись между ними, и вопросительно посмотрела на Егора.

– То, что тебя это обошло стороной, – сказал тот Юре, – не значит, что с другими оно поступило так же. В некоторых районах была настоящая бойня.

Я еще больше запуталась. Сознание стало рисовать жуткие картинки восстания, с колдунами впереди всей армии. У каждого колдуна за пазухой сидел домовой, или домушник, а все они тащили огромные перевернутые деревья. От сюра ситуации даже передернуло.

– Все куда прозаичнее. – Егор стоял совсем рядом и странно смотрел на меня. – Мы почти дошли, в доме расскажем, что было.

– Если сама до этого времени не вспомнишь, – вставил свои пять копеек Юра.

Дом был красивый, я всегда мечтала жить в таком: двухэтажный, бревенчатый, с большим участком. Металлический забор, который раньше так трепетно красили каждую весну, здорово облупился. Но это было практически незаметно за огромным количеством странных символов, навязанных из веток и веревок. Знаки висели на деревьях, на крыльце, на окнах – везде, куда можно было дотянуться.

Помню, в моем нормальном мире тут жили медведи, блогеры приезжали на фотосессии. А теперь периодически ночевали те, кто уходил из города. Пытался уйти, как заметил Егор. Если верить Фоме, то этот охотничий домик – самое защищенное место во всей округе, перевалочный пункт, куда можно прийти переждать непогоду, съесть, что найдешь, оставить гостинцы от себя другим и идти дальше. Если получится. Казалось бы, в ста метрах от МКАДа, а уже какая-то глушь. За забором стояла тишина, только от холода периодически скрипели деревья.

Вся жизнь ушла в центр, так говорили мои новые знакомые. И не верить им не получалось. За все время, что мы тут бегали, я не встретила никого. Район действительно вымер. В нормальном мире даже ночью не было так тихо, как здесь сегодня днем.

Еда нашлась в погребе: пожухлая картошка, проросший лук и тушенка. Странная троица этому так обрадовалась, словно обнаружила не картофельные заморыши, а целую тыкву или батат.

– Наверное, опасно печку топить, дым заметят, – с сожалением сказал Фома. – Придут за нами.

Я хотела спросить: а разве знаки на заборе нас не защищают? Мне показалось, что именно в них все и дело. Благодаря этим странным ниточкам-палочкам дом – самое безопасное место. Но Юра меня опередил:

– Да не придут они сюда. Сейчас вся движуха в центре. – Он брякнул это мимоходом, перебирая овощи.

Фома и Егор переглянулись. Последний нахмурился.

– А ты это откуда знаешь? – Фома сел, а Юра, снова начав суетиться, замялся.

– Знаю, – буркнул он себе под нос.

– Слушай, хватит уже! – озверел Фома. – Ты про этот чертов взрыв знал, точно знал, что он будет, причем даже назвал это «спланированной акцией». Это, случайно, не твои ребята все склады пожгли на прошлой неделе? Вы чего хотите добиться? Вывести из себя центр? Чтобы они не просто каждую неделю районы патрулировали, чтобы согнали сюда всех озверевших всяких-разных? Вы этого добиваетесь?

– Да они там погибли! – заорал вдруг Юрий. – Да, мы пытаемся хоть как-то изменить то, что сейчас происходит, вытащить из норы тех, кто засел в центре и только отдает приказы. Показать, что мы еще можем бороться, даже без поддержки знающих. Кстати, именно поэтому от нас отстали. Трое, ну ладно, четверо непонятных беглецов не так интересны гвардии, как наши акции возле самой верхушки.

– И как успехи? – Егор был единственным очагом спокойствия в этом хаосе. – Помогают ваши акции?

Юра промолчал, оставил продукты и принялся выбирать сухие поленья. Фома чистил печку от старых углей.

– Был бы снег, можно было бы сварить картошку, – сказала я, вскрывая банку тушенки ножом. Металл гнулся, нож его не резал, а мял, и в итоге банку я не открыла, а разворотила на части.

– У нас много лет нет снега, – заговорил Юра, уже гораздо спокойнее. – Многие считают, что это из-за того, что всех знаток уничтожили. С тех пор холодно, а снега нет. И лета нет. Дождей нормальных тоже нет. Только мерзкая, непрекращающаяся серая морось.

– Время вечного тлена, – согласно проговорил Фома, засунув по локоть руку в печь.

Дом тихо погрузился в бытовые заботы.

– Так, может, теперь вы мне расскажете, что случилось? – снова закинула я удочку. – Раз нам никуда бежать не надо и время подходящее, мне кажется.

Да нечего рассказывать. – Фома отвлекся от печи. – Официальная версия: экологическая катастрофа, куча болезней, часть которых быстро мутировала. Как следствие – смена власти. Да ты сама должна это все знать. Амнезия амнезией, но такие вещи не забываются. А новая власть решила, что не надо нам тех, кто знает больше остальных. Ну и вынесла приказ их всех уничтожить.

– Не, – возразил Юра. – Они сказали, что из-за таких людей вирус и мутирует. Обычным не выжить, если так дальше дело пойдет, ген у них типа слабее, нетренированный. А процент обычных, естественно, выше, чем знающих, вот и пошли на крайние меры, чтобы спасти всех.

– Да не так все было! – возмутился Фома.

– Ну давай, расскажи мне, я же здесь не жил, – парировал Юра.

– Кто такие знатки? – вклинилась я.

– Знатками называли тех, кто умел общаться с духами, навьими сущностями, – заговорил Егор. – Знающие умели лечить словами, видели больше остальных, отличали правду от лжи. И очень не любили, когда их называли ведьмами или колдунами. Обычные люди тут тоже по чуть-чуть поколдовывают, но знатки пользовали силу на полную.

– И их всех убили. – Фома сплюнул на пол и вытер плевок пяткой. – Я считаю, что все эти сказки с вирусами и мутацией были предлогом убрать неудобных.

– Это очень жестоко, – поежилась я.

Они говорили много странных и жутких вещей, которые никак не хотели укладываться у меня в голове. В моем нормальном мире не было даже предпосылок к перевороту. Да и знающих тоже не было. Все домовые ютились только в сказках, а не в темных углах квартир. «Поколдовывали» у нас разве что тарологи и современные ведьмы. И то все их колдовство больше было похоже на внутреннюю игру с архетипами. Я читала про это доклад на истории искусств.

– Нет, жестоко то, что взялся за это дело знающий. – Фома злобно пнул печку. – Стал уничтожать своих же.

Я бы хотела прекратить поток воспоминаний, но это цунами было уже не остановить.

– Лучший ищейка во всей стране. – Юра уже развел огонь в печи и подкладывал дрова.

Я посмотрела на Егора, который отстраненно глядел куда-то мимо всех, сидел, погруженный в свои мысли.

– Ага, лучший. – Фома явно бесился. – Я его найду и сделаю лучшим мертвым ищейкой.

– А, так вот что ты забыл в спальном районе. – Юра отошел от печи, вытирая руки о кофту. – Я все гадал, что нас всех собрало на заброшенной станции в такое время. Прям час пик, не иначе.

Юра хохотнул своей не очень удачной шутке.

– Да, прошел слух, что это чудовище вынуждено теперь само скрываться. – В голосе Фомы прозвучало удовлетворенное злорадство. – Вот я его найду и убью. Ему все равно не жить, лучше это буду я.

– Почему лучше ты? – Егор словно проснулся. – А ты его хоть раз видел? Кого хоть ищешь?

– Нет, но я его узнаю, как только увижу. Я видел, как он убивал, его движения. Хочу посмотреть ему в глаза и спросить, добился ли он того, что хотел.

– Хочешь обогнать Охоту?

Все замолчали.

– Что такое Охота? – Я отчеканила каждое слово, громко, чтобы услышал каждый.

Точно никто не знает, – ответил Егор. – Это какая-то сущность, или субстанция, или событие, которое всегда выполняет свою роль. А роль одна – искать.

– Про Охоту могли знать знатки, – подхватил Фома. – Но их всех убили. Наша дорогая новая власть вырезала часть населения. Охота нашла всех.

– Наши говорят, что Охоту создал палач, чтобы она помогала ему. А теперь сам от нее скрывается, – развеселился Юра.

Сложно было свыкнуться с мыслью, что кто-то реально отдал приказ убивать людей. Людей, которые составляли важную часть общества, общались с навьим миром, и это было абсолютно естественно. Вокруг этого строился быт.

Даже сейчас, когда мы только вошли в дом, Фома проверил, не остался ли где домушник. Нашли только сгнивший тапочек и войлочную шапку. Хозяин дома давно погиб.

Я сидела возле окна и смотрела на зимний бесснежный лес. В голове звенела тишина. Хаос вытеснил все мысли, и теперь их надо было собирать заново. Заново выращивать на новой реальности и пытаться понять, как в этой реальности жить. Я привыкла жить одна в своей удобной и понятной норе. Но когда нору сломали, обломки раскидали, а основу извратили, все удобство исчезло. Я искала отправную точку, тот момент, когда моя жизнь изменилась. Пыталась понять, куда уехал поезд, который сохранил мне эту странную, нелогичную часть жизни.

Этот мир трещал по швам, что-то не сходилось, не увязывалось, как и три моих таких разных спутника. Я читала много историй про переходы, попаданцев, постапокалиптический мир и знала, какие правила должны работать в этих мирах, чтобы в них верили. И сейчас я не верила. Несмотря на яркую картинку, детали и атмосферу, что-то продолжало кричать, что мир ненастоящий. Белыми грубыми нитками сметали жизнь вокруг, чтобы одна часть в нее верила и продолжала быть, а другая исчезла.

Я отвела взгляд от окна и посмотрела на Егора. Тот улыбался. Я смутилась, резко повернула голову обратно, защемила шею, скривилась и чуть не разревелась.

Меня отвлек Юра, который уронил металлические миски.

– Куда потом? – Оставив миски в покое, он заглянул в печку.

– Предлагаю в район вернуться, раз нас никто не ищет. – Фома вытащил свой топор и принялся чистить лезвие.

– Мне в район нельзя, – испуганно сказал Юра.

– Это почему еще? Ты же сказал, что все сейчас в центре, за тобой никто не явится.

– Я засветился, рацию свою около метро выкинул.

Фома только головой покачал. Юра отлип от печки и стал наворачивать круги по дому.

– Слухи ходят, что убийца в спальном районе, – сказал Фома, вытянув ноги и отложив топор.

– Которых сотни, – заметил Знат. – Почему он именно здесь, а не, скажем, в Новогиреево, Перово или вообще Бутово?

– Слухи говорят, что здесь.

– И кому здесь Слухи разносить? – Егор уже закончил с приготовлением обеда и раскладывал похлебку по мискам.

Да тут много всякой нечисти осталось, меня бабка учила ее находить. А я плохо учился, только знаю, что есть всякие-разные. На этом мои знания заканчиваются. Но слушать их я все-таки научился. Он любят, когда их слушают. И они зарождают Слухи. А Слух – он такой, где запустили, там и побежал. В общем, я точно знаю, что палач близко, просто прячется от нас. Стыдно честным людям на глаза попадаться после всего, что он натворил.

Обед получился вкусным. Может, это из-за того, что я весь день не ела, а может, атмосфера располагала именно к такой пище. Тарелки с остатками еды выставили на улицу, чтобы покормить местных и те не совались в дом. Весь вечер эти местные чавкали за порогом и переругивались. А утром мы нашли все тарелки вычищенными до блеска и сложенными в пирамидку.

– Всех знающих убили, а все равно какие-то вещи от них остались, – довольно сообщил Фома. – Не верю, что никто не выжил. Говорят, есть где-то еще такие люди, не добрался до них палач, даже с помощью Охоты.

– А еще говорят, что он убил всех, никого не осталось, – парировал Юра.

Я не стала слушать дальше их препирательства и ушла на второй этаж. Книги, сундуки с истлевшим тряпьем, останки какой-то живности – все пахло плесенью, гнилью и никак не хотело прогреваться, хотя трубы от печки проходили через весь дом и должны были греть каждый угол.

Я открыла одну из книг, не нашла ничего интересного: просто учебник по вычислительной технике. Несколько сборников со стихами поэтов Серебряного века, старые листовки, кипа знакомой цветной бумаги, печатная машинка и письмо, чернила в котором настолько растеклись, что содержимое понять было невозможно.

Я прислушалась, снизу мои спутники мерились своими достижениями. Громче всех хвастался Юра. Заскрипели ступеньки, и ко мне поднялся Егор.

– Человек, который раньше здесь жил, – начал он, – занимался тем, что прятал всех, кого хотели убить. Все знаки на заборах, царапины на стенах – все это сделано для того, чтобы защитить, ты правильно догадалась. Именно поэтому этот дом до сих пор считается самой защищенной крепостью. Сюда даже Охота не может проникнуть. Только если ее кто-нибудь не принесет.

Я молча кивнула и посмотрела на стены. Знаки были такие бледные, что я бы и не обратила на них внимание. Сверху, среди балок под крышей, что-то пробежало, и посыпался мусор.

– Ты быстро привыкнешь, что на самом деле наш мир куда богаче на всякую живность, чем кажется.

– Это не мой мир.

Егор опять улыбнулся и кивнул. Он что-то недоговаривал, чем очень меня бесил. Они все трое страшно меня стали бесить своим обыденным отношением ко всему, что происходило. Подумаешь, вырезали треть населения, подумаешь, живут все непонятно как, подумаешь, инфраструктура города убита.

Подумаешь…

– Дай себе время, чтобы все узнать самой. – Егор, оказывается, не ушел, а стоял на лестнице и смотрел на меня.

– Дай себе время, чтобы проснуться, – парировала я.

Если получится, – пожал плечами он.

Оно не появилось сразу: вчера все хорошо, а сегодня рухнуло. Нет. Беда росла постепенно. Сначала ошибся один знаток, потом второй. За ошибками потянулись проблемы. Появились семьи, в которых домовые душили кошек, а магазины не могли избавиться от тварей, сжирающих продукты. Транспорт вставал из-за стай собак, устраивающих грызню. Выйти на улицу было невозможно, птицы бросались на головы.

Столица оказалась охваченной странной чумой, где и люди, и навьи твари пытались друг друга уничтожить.

А потом прекратилась связь с другими городами. Люди болели и не могли уйти из города, знатки не могли помочь. Все их попытки заговорить болезни либо оставались без результата, либо усугубляли недуг.

Людская ненависть крепла, становилась все более осязаемой. На некоторых улицах ее можно было даже потрогать, провалиться в густое смрадное желе, от которого не отмыться.

Никто не знает, откуда пришло решение, что знающих надо уничтожить. Никто не высказал возражений.

Беды так сильно ударили по жизни, что жуткий приказ казался единственно правильным выходом. В знатках больше не нуждались. Никому не надо было заговаривать воду или спасать урожай. Люди шарахались от всего, что было связано с ладной силой, боялись семенящих через город всяких-разных.

Они перестали бояться одного – убивать.

Утром я вспомнила про картину. Интересно, ее передали в бюро находок или кто-то утащил к себе в коллекцию? Мысли о прошлой и такой близкой жизни накрыли словно похмелье, очень захотелось поплакать. Рядом храпел Фома, положив под щеку топор. Вечером, когда мужчина начищал лезвие до блеска, он рассказал, что это родовое оружие принадлежало деду, а тому перешло от прадеда. Только ручка рассохлась, поэтому Фома сам выстругал новую из крепкой древесины. Носил теперь с собой этот утяжелитель как память, разговаривал с ним, будто этот топор живой.

Юра уткнулся носом в стену и ворчал во сне. Из всей троицы он был самым беспокойным, даже ночью постоянно вскрикивал и с кем-то спорил, чем будил Фому. Тот открывал один глаз, хмуро смотрел, перехватывал топор и опять засыпал.

Егора в доме не оказалось. Его последние слова заставили меня нервничать и проверять каждый сантиметр вокруг себя, искать хоть что-нибудь, что могло выдать сон. Мне почему-то было мало домовых и прочей нечисти. Тем более что в той квартире мог обитать вообще не домовой, а крыса. Настоящих домушников я не видела. Да и рассказы этой троицы – много чего можно придумать. Очень хотелось снова пообщаться с Егором, он знал куда больше, чем остальные, и мог это рассказать в двух словах, а не растекаться мыслью по древу. Я накинула поверх куртки старую телогрейку, которую нашла на чердаке вечером, и вышла на улицу. Светало. Невозможно понять, откуда поднималось солнце, одинаково серое небо со всех сторон угнетало.

Егора я нашла за территорией участка, он стоял возле дороги и смотрел куда-то в лес, в руках держал поломанный знак из веток.

– Видишь, следы. – Он показал мне глубокие борозды, как от лыж или палок, не поздоровался, даже не повернулся ко мне. – Это не человек, но шло оно за нами. И ушло дальше в лес.

Я подошла ближе.

– Похоже на лыжню в грязи, как на снегу бывает. Это точно не человек? – недоверчиво посмотрела я на Егора.

– Лыжня в грязи, хорошее сравнение. – Он улыбнулся. – Когда будешь видеть такие вот обычные вещи в самом странном исполнении, знай, что это не человек. Ни один нормальный человек не наденет лыжи в такую погоду.

Я кивнула, подумав, что Егор вполне мог быть таким человеком: надеть лыжи и елозить ими по грязевой жиже. В тихом омуте, как говорится, чего только не найдешь. Его белые кроссовки – я только сейчас обратила внимание на обувь – были идеально белыми. Слегка потертыми, стоптанными, с черными следами на шнурках от колец. Но белыми.

– А оно вернется? – спросила я, немного помолчав, решив принять правила игры.

– Да, оно же чует, где мы. – Егор отстраненно улыбнулся. – И тебя чует, твои странные вопросы.

– Не менее странные, чем вы все, – парировала я.

– Ты действительно не помнишь ничего?

– Нет, а должна? У меня после этой ночи вообще ощущение, что я во сне. Не помню, правда, спала ли я во сне или нет.

– Не сон это, – грустно сказал Егор, доломал веточки и выкинул подальше от забора. Потом засунул руку в карман, достал из кармана какой-то камень с дыркой, повесил на оставшуюся от знака веревку и сунул мне.

– И что это?

– Речная галька, знающие верили, что она может защитить от беды.

– И как? Защищала?

– Не знаю, у них ее не было. Реки редко делают подарки.

С этими словами он развернулся и пошел в сторону дома. Я осталась стоять за забором и смотреть на гальку в руке. Странный Егор, странный подарок, странный лес, в который ходят на лыжах по самой грязи. В какой-то момент мне показалось, что камень удлинился. Я моргнула, но ничего не произошло.

Лес тяжело вздохнул, словно согласился с моими мыслями, заскрипел деревьями. Кто-то прошуршал легкими лапами совсем рядом и затих.

Я смотрела на деревья, сжимая в руке камень, а деревья расплывались, уползали мутными волнами, сквозь которые виднелось золотое поле. От странных иллюзий закружилась голова, я убрала камень в карман. Лес опять вздохнул, и я услышала: «Знай-знай-знай». Знаний мне определенно не хватало. Вот Егор что-то знал, причем куда больше Фомы и Юры. Он словно играл по правилам этого мира. Мира, в который меня засунули, хотя я этого не желала.

Из леса запахло болотом, и я поскорее пошла к дому.

По дороге к крыльцу я попыталась восстановить картину произошедшего, машинально засунула руки в карманы и сжала камень.

Итак, я проснулась в том же вагоне, где заснула, на своей конечной станции. Рядом со мной теперь три человека, которых я никогда раньше не видела, абсолютная разруха и ожидание тьмы, которое стало частью этого мира.

Достала камень из кармана: он точно стал менять форму, плыл так же, как деревья.

Я споткнулась о кочку, чуть не уронила гальку, обернулась и заорала. На меня из лесу смотрело жуткое существо с обвисшими веками, оно открыло рот и что-то мне сказало. Но я не услышала ни слова. На вопль из дома никто не выскочил, будто я и не кричала во все легкие, срывая горло. Замолчать удалось только когда я, поскользнувшись, упала и больно ударилась о землю. Существо исчезло. Горло саднило, а в ушах звенело.

В доме все шло как обычно: Юра воевал с печью, Фома обнимался с топором, а Егор читал старую газету.

– Вы ничего не слышали? – сипло спросила я.

– А что мы должны были услышать? – подал голос Юра.

– Ну, крики, – неуверенно сказала я.

– Слышали, – хохотнул Юра, я нахмурилась, – под крышей всю ночь чайки кричали.

– Ага, чайки, – отозвался Фома. – Одна чайка, которая никак не могла заткнуться до рассвета.

Юра пропустил это замечание мимо ушей.

Получается, меня никто не слышал. Опять странно, жутко и очень неприятно. Остался только Егор, но он ничем не выдавал себя, сидел и читал газету.

– Ты тоже ничего не слышал? – Я села напротив и заглянула в газету.

Егор внимательно посмотрел на меня.

– Кого ты видела?

– Я тебе сейчас лицо откушу! – прорычала я, сама от себя не ожидая. И была готова исполнить угрозу.

Можно долго испытывать чужое терпение, и в один прекрасный момент оно закончится. Можно долго водить человека загадками вокруг да около, и в один прекрасный момент ему это надоест.

Егор засмеялся, громко, привлекая к себе внимание. А потом успокоился так же резко, как завелся.

– Так кого ты видела?

– Понятия не имею, – злобно ответила я. – Но я очень испугалась и кричала, а ко мне никто не вышел. А если бы на меня напали?

– На территорию это нечто не зайдет, а с речной галькой оно и увидеть тебя не может. Я же тебе сказал, что это защита.

– Значит, ты меня слышал?

– Только глухой такие вопли пропустил бы. Так мы выяснили, что Фома и Юра – глухие и, скорее всего, слепые. Могут не бояться того, кто шел за нами. Оно нападет, а эти даже не заметят.

Мне стало очень холодно под телогрейкой, я прижалась спиной к нагревающейся печке и еще раз посмотрела на камень. Теперь он был похож на бегущего человечка или веточку.

Чтобы успокоиться, я стала наблюдать за Юрой и Фомой. Глухие, почему они глухие? Они ведь все слышат, отвечают. И не слепые. Фома же говорил, что дома у него домовой жил.

Еще он рассказывал, что одержим местью и его цель – найти этого палача, который придумал убить всех знающих, повторял это несколько раз в день. Правда, я очень сомневалась, что он вообще способен хоть кого-нибудь убить, потому как даже самую мелкую дрянь не мог выгнать из дома. В поленнице жила крыса, которая забежала в дом и спряталась за печкой, и Фома сказал, что не будет трогать животное, вдруг раздавит.

А Юра очень бурно переживал за какого-то своего друга. Последнее, что он слышал в рации, были крики с одной из точек. Гвардейцы накрыли отряд раньше, чем он смог провернуть свою акцию. Еще Юра постоянно корил себя за то, что выкинул свою рацию. Сначала, мол, испугался, что по ней его могут засечь, теперь страдал, что потерял единственную связь со своими.

Егор продолжал читать. Я скосила глаза, хотела посмотреть, что же такого интересного в этой старой газете, но краска выцвела, в перевернутом состоянии ничего не разберешь.

– Самая жесть была, когда все только началось. – Фома вдруг ударился в воспоминания, отстав наконец от топора. – Стали собирать данные со всех семей: насколько у кого древний род, сколько родственников, были ли разводы, кто умеет общаться со всякими, кому передавали умение. Первыми под удар попали старики, естественно.

– Да, у меня соседка была, – вставил Юра. – Классная бабка, у нее белье всегда сохло, даже под дождем, а кошка весь дом от мышей спасала. За ней пришли, когда последний снег выпал, а как увели, снег пропал.

– После первой ночи вообще нормальная погода прекратилась. – Егор включился в разговор, сел рядом с печкой, прислонившись спиной к теплой стенке. – Как и нормальная жизнь.

Все опять замолчали.

– Мы в район пойдем? – встрепенулся вдруг Фома.

– Так не хочется, – пробормотал Юра.

– Никому не хочется, но и жить тут не получится. – Топор с досадой воткнулся в скамейку. – Кто-то ходит вокруг постоянно.

– Фома, – Егор вдруг резко подался к нему, – а ты, случайно, не знающий? Переругов подкормил, останки домового обнаружил, видишь кого-то.

– Да ты что! – испугался тот. – Я же говорю, что плохо у бабки своей учился. Могу по мелочи только, что помню.

– Все мы здесь по мелочи, – заметил Егор.

Фома промолчал.

– А я рацию хочу свою найти. – Юра вдруг подорвался и выскочил на улицу, но потом вернулся. – Только я бы переоделся во что-нибудь потеплее, там прям дубак.

Фома молча махнул на рюкзак, который вчера бросили и забыли. Пледы нашлись дома, а про одежду никто и не подумал.

– А мы всей толпой пойдем? – спросила я.

– Хочешь, оставайся, – ответил мне Юра.

Я замотала головой. Уж лучше таскаться с ними, чем сидеть и дергаться от любого шороха.

Поезд выехал из тоннеля и остановился на пустой станции. Двери бесшумно открылись и замерли. Он спал, запрокинув голову, руки сжимали рюкзак. Музыка в телефоне давно закончилась, и наушники висели ненужными капельками в ушах. Рюкзак сползал по скользкой ткани пальто, руки машинально подтягивали его обратно. Парень всхрапнул из-за неудобной позы и проснулся, увидел, что поезд уже стоит, и поспешил выйти.

До сонного человека не сразу дошло, что станция пустая, свет на ней приглушенный, а поезд стоит и не собирается никуда уезжать. И нет в том поезде машиниста, а рядом дежурного. Не слышно уборочных машин, трущих пол резиновыми щетками.

В руках завибрировал телефон, пришло уведомление: абонент покинул зону покрытия своего оператора, связь временно отсутствует.

– Что за нафиг?

Он спрятал наушники в рюкзак, закинул лямки на плечи, а телефон убрал в карман.

На улице тоже оказалось очень тихо, но здесь был одинокий дворник, который с усердием чесал метлой едва прикрытый снегом асфальт.

Улица выглядела так же, и дома такие же, но все равно что-то было здесь не так… Уже не совсем сонный человек внимательно смотрел на не свой район. Чистый, ухоженный, точно такой же, в котором он прожил свои двадцать с лишним лет, но определенно чужой.

– Извините, – рискнул он обратиться к дворнику. – А куда я попал? Территориально.

Дворник отвлекся от своего занятия и посмотрел на парня. Потребовалось собрать все самообладание, чтобы не заорать: у дворника не было лица. Там, где он привык видеть глаза, нос, рот, – зияли ямы. Просто черепушка, обтянутая тонкой кожей. Говорить дворник не мог, возможно, видеть тоже не мог, но точно слышал. Он перестал мести улицу и наклонил голову, осматривая неосторожного прохожего темными провалами глазниц.

– Извините…

Стоило уйти от страшного недочеловека как можно дальше, чтобы не догнал, не коснулся. От одной мысли о прикосновении аж передернуло.

– Эй, парень, – окликнул его кто-то.

Из ближайшего подъезда выглядывала всклокоченная голова какой-то бабки.

– Ты чего здесь шляешься? Комендантский час, не слышал, что ли?

– Извините. – Он уже в третий раз говорит это слово. – Я хотел уточнить, где я оказался. А там человек без лица.

– Не трогай его, пусть стоит в покое, тогда и тебя не тронет, это знатки удружили. – Бабка с горечью посмотрела на уборщика и покачала головой. – А ты потерялся, значит?

Парень кивнул.

– А тебя как звать?

– Зна. – Он замялся, очень уж созвучно было его имя с теми, кого здесь, кажется, не очень жаловали. – Егор, меня зовут Егор.

– Волков пасешь? – пошутила бабка.

– Вроде того, – улыбнулся парень.

– Заходи, пока тебя всякие-разные не сожрали, они ночью особенно бешеные. Тяжелые времена настали, ой тяжелые.

– И давно?

Да последние две недели так, – махнула рукой бабка, уводя Егора вверх по лестнице. – Еще события так быстро развиваются, я уже не успеваю за ними следить. Это вам, молодым, надо не упустить вожжи. Мы свое уже пожили.

Егор улыбнулся: хоть мир и другой и вещи тут происходят странные, но говорила эта старая женщина точно так же, как любимый дед.

– А ты молодец, ничему не удивляешься, – похвалила Егора бабка. – Другие такие в истерике с первых минут бьются.

– События так быстро разворачиваются, – ответил Егор, – что я даже не успеваю удивляться. Еще удивлюсь, не переживайте.

– Да можно уже и не удивляться, – хихикнули рядом совсем другим голосом и быстро затопали по стене, убегая куда-то выше.

За нами определенно кто-то пришел, и Фома с Юрой это тоже увидели. Та самая лыжня в грязи теперь полностью опоясывала наш дом и вела обратно к городу. В лес уходили странные следы, похожие на очень длинные отпечатки человеческих ступней. Там даже подошвы угадывались.

– Интересно, как оно по ступенькам на таких лыжах передвигается? – поинтересовался Юра.

Я мысленно представила, как эта тварь переступает длинными ногами по мосту. Жуткому мосту, который меня пугал, когда я была маленькой, и продолжал пугать сейчас. С такими же проломанными ступеньками, через которые надо было перепрыгивать. Этот мост казался мрачным напоминанием о том, что будет, если люди уйдут с насиженных мест. Сейчас это стало памятником всему, что тут случилось.

– А может, оно не через мост, а через дорогу сигает? Пролезает сквозь забор и чешет по асфальту, – поддержал идею Фома.

– Ага, осталось только понять, кто этот кто-то. Давайте все-таки к метро сходим, заодно и этого кого-то поищем?

– Так мы же уже решили, что идем, – не поняла я.

Желание Юры найти свою рацию стало перерастать в какую-то манию. Он был уверен, что его ищут и что, найди мы средство связи, он сможет договориться со своей командой и нас всех сопроводят в другой район. Что там, в этом другом районе, никто не знал, но уж всяко лучше, чем здесь, в брошенном доме, вокруг которого наворачивает круги всякое странное.

Юра так яростно доказывал, что его послушают и нас точно выведут, что Фома не выдержал.

– Может, ты нам все сразу расскажешь? – В его интонациях я услышала те самые нотки, с которыми Юра хвалил меня за отсутствие истерики. – А то тут, то там всплывают все новые и новые подробности, а цельной картинки не получается. Теперь вот, оказывается, эти все отряды еще и под тобой. Врун ты, и только.

– А ты, можно подумать, весь из себя такой праведный мститель, правосудие совершить хочешь, – огрызнулся Юра. – Мы про тебя тоже ничего не знаем. Шаришься по спальным районам с топором. Может, ты из мародеров? Вон как лихо всю квартиру осмотрел, сразу нашел, что годно, а что нет. Может, у тебя и трагедии никакой не было? Напоролся на топор во сне, вот и придумал байку, чтобы позорный шрам объяснить.

– Да как ты смеешь?! – Фома подскочил и выхватил топор из-за пояса.

– Носишься с древним куском металла как с писаной торбой, – не унимался Юра, шаря глазами по дому в поисках оружия.

– Я тебе сейчас этот древний кусок промеж глаз всажу! – заорал Фома.

Егор сидел в углу и смотрел на свару, потом перевел взгляд куда-то в угол и улыбнулся своей, уже фирменной, улыбкой.

– Кажется, в доме переруги, – проговорил он задумчиво. – Доподкармливались.

– Да помолчи ты, не до тебя, – отмахнулся от Егора Фома, готовясь метнуть топор.

Юра успел вовремя нагнуться: оружие просвистело над головой и отскочило от печки, углом лезвия задев Юрину руку, но только слегка поцарапало.

– Да ты обалдел! – Юра накинулся на Фому.

Завязалась драка.

Я вылетела на улицу, не хотелось попасть в этот вихрь из рук и ног. Следом вышел Егор.

– Они друг друга не убьют? – спросила я, прислушиваясь к звукам из дома.

– Синяки новые поставят и успокоятся, – ответил тот и поднял голову к небу.

Я посмотрела туда же. Облака висели плотным белым полотном, местами с серыми пятнами. Мороси, к которой я уже успела привыкнуть и на которую не обращала внимания, не было. Изо рта густо выходил пар, на улице действительно стало заметно холоднее.

– Снег пошел, – сказал Егор задумчиво, – это хорошо. Это признак перемен.

Я удивленно посмотрела на парня, потом еще раз на небо. Действительно, оттуда медленно падали снежинки. Мелкие-мелкие, еле заметные на фоне светлых облаков, но удивительно яркие на темных волосах Егора.

– Вы говорили, что тут очень давно не было снега, – заметила я.

– Да, последний раз шел снег, когда убили первого знатка. В тот день белые мухи кружили особенно резво, мешали бойцам сосредоточиться. Словно не хотели, чтобы эта бойня начиналась. Интересно, есть ли у снега способность думать?

– Фома говорил, что остался последний знающий, который может все исправить. Может, этот первый снег – надежда, что все вернется?

– Не вернется, – покачал головой Егор. – Всех знающих убил палач. Вот только не палач он вовсе, они сами к нему шли.

– Потому что он был одним из них? – уточнила я.

Егор кивнул, открыл дверь и встал за нее.

– Выпусти злыдней-переруг за порог, – сказал он мне.

Я посторонилась. Клубы грязи, ворча и поливая друга друга отборным матом, вылетели яростным вихрем и скрылись в высохших ветках гортензии. Наверное, летом она очень густо цветет.

Я посмотрела вслед злыдням, а потом перевела взгляд на Егора.

Слухи ходят про последнего знающего. Последнего. Который всех убил. Которого все ищут. И хоть я не верю в этот мир, у него есть свои правила и свои персонажи. И я поняла, наконец-то поняла, что за персонаж Егор. Что именно он забыл в спальном районе вместе с этими нелепыми мстителями. Почему вел себя так, будто ему очень больно от всей этой истории, но другого выбора у него не было.

– Егор, – позвала я тихо.

Он не услышал, зашел в дом, ветром закрыло дверь.

– Егор, я знаю, что ты здесь делаешь. – Я говорила шепотом, боясь, что он меня услышит, однако при этом очень желая обратного.

Паника охватила меня. Захотелось выть, бежать в лес, потеряться, попасть на рога лосю. Что угодно, только не заходить в дом. В дом, где каждый из них мог убить. Угораздило же заснуть в метро и оказаться в компании отбитых на все три головы!

– Да все правильно, так и надо, – сказали у меня под ногами два голоса и с громким топотом убежали в лес.

Я обернулась им вслед. Между черными деревьями стояла пустота и снова смотрела на меня. Пустота очень хотела подойти ближе, но защита не пускала. Я больше не кричала от ее вида, не было смысла. Тогда пустота развернулась и ушла в сторону города, загребая черными ногами так сильно, что борозды в грязи стали глубже. Не было никаких лыж, просто это существо вообще не поднимало свои длинные ступни.

– Много вас таких, залетных, стало попадаться. – Бабка активно замешивала тесто на столе. – Вот как первый запамят появился, так словно калитку отворили. То раз в год случайно провалитесь, а теперь каждый месяц. Уже замучились отпевать.

– Кто появился? – переспросил Егор.

– Иваныч, который улицы метет, человеком раньше был, семья, дом, но все у него померли.

– Почему?

– Да кто ж их знает? У нас же ничего не говорят, не объясняют. Неудачно заговорили одного, передалось на другого, теперь вот по цепочке. И если знатки эти как-то могут защититься, то людям обычным никакой защиты. Мрут как мухи. Так вот, померли у него все, и некому стало передавать память дальше. Вот и осталась его душа за людской памятью. То бишь запамятом стал.

– Но вы же его помните, знаете.

– А я не в счет, мне недолго осталось.

– Странно это. – Егор смотрел, как говорливая бабка отщипнула от теста кусочек и закинула куда-то на шкаф.

Там чихнули, подняли клуб пыли и радостно зачавкали.

– Про это никому не говори, – хитро прищурилась бабка.

– Вы же вроде не жалуете все вот это вот… – Егор кивнул в сторону шкафа.

– Не жалую, – согласилась бабка. – Но я всю жизнь этим пользовалась и не стремлюсь от этого отказываться только потому, что какой-то безголовый колдун не справился с ладной силой, чем ее очернил.

Чем бабка, которая кормит тестом какую-то странную сущность на шкафу, отличается от колдуна, Егор так и не понял и поспешил сменить тему:

– Так что случилось?

– А нет одной версии. Слухи разносят одно, официалы – другое, и вот сидишь и пытаешься понять, а где середина. Поэтому придется тебе самому до нее докопаться. В общих чертах, пришла беда. И теперь мы в ней.

Я зашла в дом следом за Егором, тихо шмыгнула к своему месту у окна и села. Тот обернулся, посмотрел на меня и просто пожал плечами.

Просто. Пожал. Плечами.

Могу поспорить, что он понял, о чем я думала. Фома так часто трещал про свою миссию найти этого палача, делился мнением, куда этот ирод мог деться. Абсолютно уверенный, что из города он не уходил, ведь никто из города уйти не может. И в городе он открыто не ходил, такие люди приманивают себе подобных, за ним паровозом шли бы всякие-разные.

И почему у Фомы даже мысли не возникало, что это может быть Егор? А что будет, если я выскажу эту мысль? Если за ним охотятся, значит, быть рядом опаснее, чем одному блуждать по городу.

Я снова посмотрела на Егора, тот покачал головой.

– А если ваш мир ненастоящий? – сказала я не то, что хотела, и нахмурилась.

– В плане? – отозвался Фома.

– Ну, если вы, вот это все, – я обвела рукой пространство, – мой сон, а я сплю сейчас в вагоне, потому что страшно вымоталась и потеряла картину?

– О, так ты художник? – Юра зацепился явно не за ту мысль, которую я ожидала.

– Да, я рисую. Не о том речь, – попыталась я вернуться к теме.

– А портрет нарисуешь? – спросил Фома.

– Вы издеваетесь?

– Почему сразу издеваемся? – обиделся Фома. – Так просто спрашиваем. Вдруг ты умеешь рисовать портреты.

– Умею, – буркнула я. – Но что вы все-таки скажете, если этот мир ненастоящий?

– Если? – переспросил Юра. – А ты докажи, что это «если» так и есть.

Он с силой ущипнул себя и показал мне расползающийся синяк.

– Скажешь, выдуманный? – Юра потряс рукой прямо у меня под носом.

Запах пота буквально сшиб меня с лавки, заставил закашляться и отвернуться.

– Запахи, по-твоему, тоже выдуманные? – спросил Егор со своего места.

Он издевался! Убийца.

Я сначала страшно испугалась своего открытия, но теперь мне просто стало противно.

У него руки были по локоть в крови. Он в ней купался, устроил себе кровяной дождь, потоп. Я не знаю, считал ли кто, сколько народу он угробил, но меня просто воротило от его общества. Такой красивый, располагающий к себе, такой гнилой внутри.

И он понял, что я чувствую, когда он смотрит на меня или проходит мимо. А спокоен он по той причине, что я Фоме ни за что не открою этой тайны. Даже если я попытаюсь, у меня не получится. Мне никто не поверит, как не поверили моим сомнениям по поводу всего происходящего. А еще мне стало казаться, что Егор ждал, что я раньше догадаюсь. Было слишком много подсказок. Он сам давал эти подсказки, хотел, чтобы я знала, кто он на самом деле.

И эта пустота за деревьями пришла за ним. За последним знающим.

Я охнула, Егор посмотрел в мою сторону. Моя картина.

Она же называлась «Последний знающий». Это было слишком большим совпадением. Но я рисовала человека, у которого не было выбора, который делал свою мертвую работу, потому что знал: дальше будет свет. Знал, что за его выбором стоит будущее.

От мыслей отвлек Юра.

– Давайте все-таки дойдем до метро, там по дороге куча продуктовых во дворах, а нам надо пополнить запасы. – Он приложил к синяку банку с тушенкой.

– И где-то там валяется твоя рация, – заметил Фома.

Они еще злобно посматривали друг на друга, но уже не нападали, не пытались задеть или оскорбить. Может, дело было действительно в злыднях-переругах, которых подкормил Фома?

Я уже никуда не хотела идти, самое страшное зло находилось совсем рядом. Егор сказал, что, кажется, простыл, поэтому лучше тоже посидит в натопленном доме. Фома с Юрой не стали спорить и ушли вместе.

Один все надеялся наткнуться на палача в городе, а второй уже надоел со своей рацией.

Я хотела поговорить с Егором. Меня мучил вопрос: зачем он все это делал? Мог ли отказаться? Совпадение с моей картиной не давало покоя.

Одиночество пожирало изнутри. Оно уже давно было частью жизни: один в квартире, один на прогулке, по магазинам тоже один. Но иногда становилось особенно тяжело, когда надо было принимать сложное решение, когда некому было посоветовать, как правильно, как лучше. Когда никто не стоит за спиной, даже не зная ответа, но готовый принять любые последствия. В эти моменты одиночество пожирало изнутри.

Он помнил его глаза. Испуганные, но холодные. Старик считался самым сильным знатком в городе. В многомиллионной столице, где каждый – самый сильный. Серые глаза стали почти белыми, как его борода и брови. Волос на голове почти не осталось, они выбивались жиденькими пучками из-под черной шерстяной шапки. Он не сопротивлялся, когда за ним пришли, не пытался скрыть, что вся семья состоит из знающих. Он молча встал, глядя на вывернутую с корнем дверь своей квартиры, так же молча подошел к родным, поцеловал каждого в лоб.

Как же хотелось, чтобы в этот момент старый знаток сказал, что решение правильное и другого быть не может. Но тот молчал, он тоже не знал, что будет в итоге. Внутреннее чутье подсказывало, что сейчас надо быть покорным, а что там будет дальше….

Палач терпеливо ждал. Для этого дела была выдана черная гвардейская форма. Форма сдавливала в груди, слишком туго завязывался узел на вороте. Слишком жесткими были ботинки. Слишком душной оказалась квартира первого знающего. Кто придумал эту форму? Неужели в умирающем городе еще было кому-то дело до того, как выглядят марионетки?

Старик вышел на улицу, никак не отреагировав на тычки гвардейцев. За его спиной еле сдерживали слезы супруга и дети. С неба густо валил снег. Не было видно ничего дальше протянутой руки.

Убивать надо было глядя в глаза. Чтобы видеть, что сила в них погасла. Убивать надо было так, чтобы от знающего не осталось ничего. Убивать надо было так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Снег падал на бороду старику и таял от его дыхания.

– Борись, мальчик, – прошептал знаток на прощание. – Все идет так, как надо.

Одиночество на миг отступило, дав возможность вдохнуть и выдохнуть. Деваться некуда, надо просто это сделать.

Тело рассыпалось в пыль. Снежинки, эти назойливые белые мухи, исчезли моментально, превратились в воду, которая мелкой взвесью осыпала стоящих вокруг палачей и их работу.

Паническая атака всегда приходит очень не вовремя, стискивает где-то в районе горла, и невозможно ни вытолкнуть воздух из себя, ни пустить новый.

Я помирала от страха, ожидая, что Егор кинется на меня, начнет колдовать или просто заговорит. Я так хотела с ним поговорить и так боялась произнести хоть слово. А он медленно топил печь, медленно выгонял из избы очередных духов, так же медленно подходил к окну и смотрел на черное пятно среди деревьев.

Он тянул время.

Я так и не решилась завести диалог, Фома и Юра скоро вернулись, встревоженные и запутавшиеся.

– Мы перешли через мост и должны были спуститься на той стороне, – начал сразу Фома. – Но оказались здесь. Развернулись, попробовали еще раз – та же фигня.

– Попытались по одному пройти, – вклинился в рассказ Юра, – но получилось то же самое. Я стоял, ждал Фому у лестницы, он поднялся наверх, быстро побежал в сторону города, а выбежал ко мне.

Егор нахмурился.

– Бабка говорила, что, когда путь так закольцовывается, это кто-то закрыл дорогу, – закончил Фома.

– Наверное, тот, кто ходит вокруг дома, – предположил Юра. – Хочет нас голодом заморить и в лес увести.

– И там сожрать, ага, – скептически заметил Егор. – Этот кто-то не хочет, чтобы мы разделялись. Подозреваю, что, если мы все вместе пойдем, мост пропустит.

– А что такого в том, что мы разделимся? – спросила я.

– Не по плану, – коротко ответил Егор, чем очень напугал меня.

– По чьему плану?

Тревожность зашкаливала, мне тяжело было дышать, а в компании этой троицы я вообще стала стараться лишний раз не сотрясать воздух. Каждый из них может убить, каждый это уже делал. Я не хотела думать, что будет дальше, когда им всем надоест прятаться, когда Фома все же догадается, что его жертва стоит совсем рядом. Тогда Егор начнет защищаться, а Юра притащит своих людей. До кучи еще можно добавить гвардейцев, и тогда я просто помру от переживаний, а не от шальной пули или случайного попадания топора. И пусть я продолжала твердить себе, мол, весь этот мир – чья-то чертова выдумка, ведь он все еще разваливается у меня на глазах, я не была уверена, что в безопасности. Что не развалюсь вместе с ним. Мозг бунтовал.

Забавно, что меньше всего меня заботила черная тьма, которая закрыла выход в город. Перестали удивлять мелкие демоны и духи, они теперь выглядели такой естественной частью этого мира, что без них тут было бы пусто. Иногда я представляла, каким был дом с домовым. Наверное, говорливым. Легче понимать, что это не мой мир, другой, со своими правилами, а я тут просто гостья, случайно заскочила, в метро заснула и до сих пор не могу проснуться. Рука в кармане нащупала блокнотик и карандаш.

Первая страница пустая, всегда пустая. Я не рисую на первых страницах. А дальше какие-то фонари, лавочки, деревья. Всякая мелочь, которую я умещаю в небольшом формате. Рисунки без смысла, чтобы отвлечься. На обложке рисунок, который очень не нравится бабушке. У меня сжалось сердце, когда я достала блокнотик и посмотрела на него. Как там моя бабушка? Если меня тревожностью ломает, то что происходит сейчас с ней?

Мы все сидели и молчали. Могу поспорить, что каждый ждал, когда решение придет само. Я так иногда делаю, когда не знаю, куда двигаться дальше. Просто сажусь и жду.

В абсолютной тишине из лесу стали негромко звать Фому. Фома подорвался.

– Любка?

Он бросился к окну, пытаясь разглядеть среди лысых деревьев хоть что-нибудь.

– ЛЮБА! – заорал он и побежал.

Буквально выпал на улицу, полетел с крыльца и метнулся было в лес, но в него вцепился Егор.

– Стой! Это аука, туда нельзя, погибнешь!

– Я тоже слышу, что меня зовут, – бесцветно произнес Юра. – Меня оно зовет.

– Оно всех зовет, а значит, пора уходить. Чем дольше зовет, тем сложнее терпеть.

Фома затрясся в объятиях Егора и медленно опустился на землю.

– У нас есть только один выход, – медленно заговорил Егор. – Сейчас же уйти из дома обратно в город, знаки нас долго не смогут защищать, еда заканчивается. То, что хочет нас выманить, позвало ауку. Да, мы нигде не будем в безопасности, но в городе больше мест, где можно спрятаться. А лес нас просто сожрет.

Я посмотрела в сторону леса и вскрикнула. То, что я видела мельком, – жуть с обвисшей кожей – теперь показало себя достаточно четко, чтобы его бояться.

Черная тьма оформилась в высокого и очень худого мужичка. У него были невозможно длинные ступни, опущенные ниже колен узловатые руки, покрытые пятнами грязи. Но самое жуткое – это его лицо. Высохшее, обтянутое желтовато-серой кожей, с высоким лбом, потертой кепкой, сдвинутой на затылок. Когда он открыл рот, вывалился длинный синий язык и с чмоком упал ему на ноги. Из пасти потекла черная грязь. Меня чуть не стошнило. Я перевела взгляд на Егора и впервые увидела в его глазах ужас.

Он был хорошо знаком с этим существом и, судя по реакции, ожидал увидеть его позже.

– Надеюсь, то, что я тебе дал, у тебя, – еле слышно проговорил он, поднял на ноги Фому, пихнул в сторону дороги Юру и, пятясь, пошел следом.

Я нащупала в кармане подарок. Речная галька в виде человечка-веточки была на месте. Я очень хотела достать, посмотреть, но что-то меня остановило. Почувствовала, что существу нельзя знать об этом подарке.

Мы бежали к мосту, оскальзываясь на замерзшей грязи. Сзади шаркало оно.

Как и говорил Егор, мост пропустил нас всех, но мы еле успели спрятаться от гвардейцев, которые дежурили с этой стороны.

Район оказался буквально наводнен людьми в форме.

– Что значит это дерево? – тихо спросила я Егора.

– Перевернутый дуб. Желание унизить самый главный символ ладного мира, показать, что у Великого дуба тут власти больше нет, – скороговоркой ответил тот.

Мы пошли через лес вдоль дороги, прячась за поваленными деревьями и пытаясь разглядеть на той стороне жуткое существо.

– Надо как-то добраться до метро, – опять завел свою волынку Юра.

Слушай, может, мы просто свалим из этого района? – спросил Фома. – На кой черт тебе сдалась эта рация? Найдешь связь с ними в другом районе. Вы же наверняка где-то базируетесь. Воспользуешься чашкой, на худой конец.

– Базируемся на севере, – ответил Юра. – Мы туда несколько дней идти будем. А водой у нас никто не пользуется.

– Лучше уж мы туда дойдем, чем поляжем у метро, – стоял на своем Фома. – И зря вы самую стабильную связь отвергаете.

– Так нам все равно идти мимо метро, через центр, через весь город!

Егор терпеливо слушал очередные препирательства.

– Надо заглянуть в твою не твою квартиру, – сказал он вдруг мне. – Она же рядом с лесом?

Я ничего не поняла, но на всякий случай кивнула: стало интересно посмотреть, как выглядит мой не мой дом здесь.

– Слушайте, я только сейчас заметил, – выдал Фома, – снег идет. Мелкий, но снег. Нормальный снег!

– Ой, и правда, – эхом подхватил Юра.

Егор лишь покачал головой. У меня больше не было вопросов, почему эти двое еще не догадались, кто палач. Они не только глухи к некоторым вещам, но и действительно слепы. Так же слепы, как все в моем мире. Я споткнулась от этой догадки.

– Верно. – Егор подхватил меня, а заодно и мои мысли.

– А что в той квартире?

– Надо посмотреть, чего там нет, – ответил Егор. – Ключи далеко?

Я звякнула карманом. Они все это время были у меня под рукой, переплелись с веревкой от камушка. Интересно, подойдут ли эти ключи к замку.

Когда мы пробирались к моему дому, я порадовалась, что в свое время на этом пустыре построили каток, бесполезный металлический сарай и множество маленьких домиков, где когда-то базировался садовый центр. Это все хорошо закрывало нас от гвардейцев, и, кажется, Егор тоже сыграл в этом свою роль. Я не знаю другого объяснения, почему все гвардейцы смотрели в противоположную от нас сторону, никто не повернул к нам головы.

Ключи без проблем подошли к замку, дверь открылась. Нас встретил такой же гнилостный запах, что и в первой квартире. Ногами я зацепила старую влажную тряпочку.

– Недавно умер, – сказал Фома, изучая оставшееся от домового тряпье. – За хозяйкой не смог пойти.

Это что же получается? За бабушкой также пришел Егор или его шакалы? Или все-таки этот мир не близнец, а мой. Просто странно вывернутый. Не может же в этом месте жить вторая я с моей второй бабушкой. Или может? Я просто хотела отключить сознание, не думать.

А еще хотелось злиться, но не получалось даже обижаться. И чего я не поговорила с Егором? Столько раз оставалась с ним один на один. Он бы уже давно меня убил, если бы хотел. Моя чертова нерешительность, которая в очередной раз играет очень плохую шутку.

Егор уверенным шагом пошел в мою комнату. Не мою.

Но расположение мебели здесь было почти таким же, как дома. Так же стоял мольберт прямо напротив входа.

И я ожидала увидеть его пустым. Образ забытой в вагоне картины всплывал сам собой.

Большой холст, я такие форматы никогда не беру, а тут диплом, надо показать, что формат для дипломированного художника не проблема. Серые стены тоннеля, золотое поле, тело, лежащее среди колосьев. Я так живо видела свой собственный проект.

– Ого, круто нарисовано, – присвистнул Юра.

– Ага, у мастера талант.

– Ой, а этот чувак на тебя похож. – Юра встал напротив моей картины и явно сравнивал пальто Егора и последнего знающего.

Моя картина стояла в не моей комнате, на не моем мольберте, в не моем мире.

Я.

Хотела.

Заорать.

Егор медленно обернулся и посмотрел на меня. Да, я нарисовала его пальто. Шляпы только у него не было, обувь другая, но пальто… Это было то самое пальто.

– Я ее в метро забыла. – Это получилось настолько бесцветно и обреченно, что я даже засомневалась, мой ли голос прозвучал.

Все ждала, что начну хотя бы плакать. Общая усталость, мучения с картиной, потом этот жуткий убитый мир, где все хоть и очень знакомо, при этом такое искусственное и шарнирное, – это должно было меня добить. Но я не чувствовала ничего.

Егор, не меняя выражения лица, подошел ко мне, я отступила. Он собирался что-то сказать, но в этот момент Фома, подошедший к окну, охнул:

– Смотрите, что птицы творят!

Про картину забыли сразу.

Мы обычно не обращаем внимания на птиц. Ну летают и летают, гадят, клюют все, что рассыпано. А иногда стоит на них посмотреть. Я видела, как птицы стаями летали над заброшенным районом. С земли они казались куда больше нормальных голубей или ворон.

Эти птицы застыли в воздухе. Одна висела совсем близко к нашему окну. Она была огромная, будто помесь ворона и орла: крючковатый мощный клюв, перья и пустые белые глаза, которые заглядывали в самую душу. Из клюва сочилась тонкая черная струйка и исчезала, улетая к земле. Все птицы были мертвы и замерли в воздухе. Я просто знала, что они мертвы. Они висели над домами, ветер колыхал перья, снежинки строили маленькие башенки на черных телах. У меня из окна была видна школа, и над ее территорией застыла целая мертвая стая.

– А что ты чувствовала, когда рисовала картину? – спросил Егор.

Я не услышала в вопросе ни злости, ни разочарования. Был только интерес.

– Одиночество, спокойствие и печаль, – ответила я, отвернувшись от птиц.

Егор улыбнулся и кивнул.

– Это хорошо.

Я не поняла. Что именно хорошо.

– Вы хотели увидеть Охоту, – громко произнес Егор. – Рад представить вам то, от чего невозможно скрыться.

Мертвая стая страшных птиц была той самой странной Охотой.

Я не очень понимала, что теперь надо делать: бежать от птиц или ждать, когда кто-нибудь придет. И чем больше я на них смотрела, тем меньше они пугали. Ну висят и висят в воздухе. Жутковато смотрится район, над которым застыли десятки мертвых птиц, у каждой свое положение крыльев. С каждой капает какая-то черная слизь. И все, больше ничего не происходит. Они не нападают, не орут, не пытаются разбить окна. Просто висят в воздухе.

Страшнее только картина, которая стоит в соседней комнате и которой там быть не должно!

– Надо уходить, – сказал Егор.

Почему он так странно отреагировал?

Я не могла нарисовать его, я его не знала. А пальто – таких пальто в модных подборках в Сети тонны. Каждый второй выбирает себе трендовую вещь, чтобы выделяться. В итоге сливается с толпой. Я рисовала это пальто просто из головы. Но нарисовала те же пуговицы, такие же отвороты, даже оттенок совпал.

В ушах звенело, а потом в мире выключили все звуки. И мои собственные мысли казались теперь оглушительно громкими. А вместе с тишиной пришел холод. Причем такой, что куртки не спасали. Этот холод пробился в самое нутро, заставляя дрожать всем телом. Меня и так знобило, а тут заколотило так, что я обхватила себя руками, чтобы унять дрожь. Заметила, что осталась без рюкзака. Он был почти пустой, буквально невесомый, поэтому даже не обратила внимания, где и когда его оставила. Что в нем таскала, тоже не помнила, возможно, документы.

– Может, глянем, что осталось в ближайшем магазине, и вернемся в лес? – спросил Фома. – Там хотя бы топить можно.

Вот только зачем? Мы только ушли оттуда, решили, что там небезопасно. А теперь возвращаться?

Мы молча вышли на улицу, споткнулись о замершую у самого асфальта птицу. На улице тянуло гарью, в квартире из-за холода мы даже не обратили внимания, что изменился воздух. Из-за леса поднимался черный столб дыма.

– Нет больше нашего дома, – вздохнул Юра.

– А может, это все-таки не наш дом?

– А что там еще есть? Ничего.

Оттягивать поход к метро больше не было смысла, и мы побрели через район, постоянно оглядываясь, пригибаясь от каждого шороха. Над головами висели мертвые птицы.

Последний рассыпался пылью. Орал, кричал, проклинал, прежде чем замолчать навсегда. Часть его души соединилась с остальными. Еще одна крупица в общий котел. Черные птицы в небе лениво взмахнули крыльями и пропали. Работа была сделана.

Гвардейцы стояли, вытянувшись в струну. Ждали приказа. И если раньше ими распоряжался Егор, то теперь командование вернулось к главной беде.

Рядом медленно несла воду река. Что чистили ее канал, что не чистили – она так же отталкивала и пугала.

И вода была единственным выходом.

Егор не стал ждать, когда нападут на него, сорвался с места, перепрыгнул через ограду и скользнул по холодным склизким камням в воду.

– Вода – это переход, – прошептал он.

Мир дрогнул, и Колесо повернулось, подхватывая мокрыми руками заговор.

Гвардейцы поймали лишь воздух в сантиметре от его волос. Тяжело дышали сквозь маски и смотрели, как скрывается в темной воде пальто.

Вода – это переход.

Этому научили в первую очередь. Если надо сбежать, то позови воду. Вода поможет. Вода знает правила. Вода уважает тех, кто следует этим правилам.

Река пронесла Егора через пространство и отпустила в пруду посреди леса. Сквозь деревья проглядывал охотничий домик. Лес вокруг неприятно гудел, щелкал ветками, смотрел злыми огоньками глаз застрявших в городе лесавок.

Если смотреть по карте, то город и так обступали леса заповедников и парков, сейчас они сомкнулись в единое кольцо, не пересечь, не выйти. И застряли в этом кольце и люди, и всякие-разные.

– Убивец, – шептал лес разными голосами, – проклятый убивец! Недолго тебе осталось, человеческая тварь.

Егор выбрался из пруда, стащил тяжелое от воды пальто и пошел в сторону дома.

Вокруг забора, на заборе, даже на стенах – везде были диковинные палочные знаки, скрученные из веток и сухой травы.

– Странная мысль – сделать в лесу защищенный уголок, все равно из города не выйти, – пробормотал Егор.

– Это для тебя, – проговорили совсем рядом. – И для тех, кого ты приведешь и научишь.

Егор не стал оборачиваться, он узнал этот голос и хорошо уже понял – бесполезно искать, кто говорит.

Всякие-разные имеют дурацкую привычку прятаться и подменять собственный облик. Правда, это существо говорило, что его природа отличается от низшей нечисти. Не подруга ему кикимора, которая портит продукты в соседней «Пятерочке».

Дорога до дома заняла больше времени, чем он ожидал. Из-за сырости грязь липла к подошвам, а от холодной воды сводило ноги. Внутри печь оказалась натопленной, по стенам топотали, а на чердаке двигали какие-то тяжести.

– Не переживай, эти скоро съедут, – опять тот же голос.

Егор расправил пальто возле печки и встряхнул, из кармана вылетело что-то тяжелое и с грохотом покатилось в угол.

– Ого, подарок!

– От кого?

Егор достал из темноты гладкий овальный камушек с дыркой под шнурок.

– От реки, но не тебе.

– Знаешь, было бы в разы проще, если бы ты сразу говорил все и не загадками, – тяжело вздохнул молодой человек и сел возле печки.

– Ты знаешь ровно столько, сколько тебе нужно.

– У вас всех дурная манера давать не полную картину, а так, по частям. Авось прокатит.

Голос явно обиделся и больше никак себя не обнаруживал.

Юра буквально подпрыгивал, пока мы шли к метро. Его рукам снова вернулось беспокойство: он то прятал кисти в карманы, то расстегивал куртку, то пытался поправить несуществующую шапку на голове, в итоге хватался за волосы.

Приходилось петлять по дворам и прятаться между остатками кирпичных гаражей, когда гвардейцы проходили мимо. Смысл птиц над головой все больше терялся: они продолжали висеть и ничего не делать. Только периодически капала и обжигала черная жижа с их клювов.

Не скажу, что я часто гуляла по своему району, но на каждой площадке всегда кто-нибудь тусовался. Оттого печально было смотреть на пустые ржавые качели, потрескавшиеся пластиковые горки и развалившиеся песочницы. Тут постаралось время, потому что после бойни все люди ушли в центр. Мародеры почти не ходили по спальным районам, эти места считали бедными, и тут нечем было поживиться. Все самое дорогое либо уничтожили, либо забрали с собой. А одежда в мире, где весом обладала только внутренняя сила, была уже не нужна.

Фома внезапно подхватил мои мысли и, глядя с отрешенным видом на гнутые качели, стал рассказывать, как раньше одевалась молодежь. Раньше – это в его детстве, лет двадцать назад. Сейчас почти так же, но как-то более расслабленно.

Я улыбнулась. У Фомы когда-то были дети, поэтому он разбирался в том, что любили, а что не любили в нашем «прогрессивном» мире. А судя по разговору, понимал даже лучше меня, хотя я была в этой среде. Но для меня мода принесла только возможность носить платья с кроссовками и прятаться в безразмерные свитера. Удобство для художника чаще становится куда более весомым аргументом, чем красота. Хотя это не всегда. Иногда было настроение надеть что-нибудь элегантное.

Юра в очередной раз споткнулся о половинку шины, и я наконец обратила внимание, что мы проходим по одной и той же улице уже третий раз.

– Мы что, кружим? – спросила я у Егора.

– Ага, нас водят, – ответил тот.

Юра еще больше занервничал. Мы все успели запомнить, что ему надо было на соседнюю улицу, где он выкинул рацию. Он не давал отвлечься от этой мысли.

– Это то же самое существо, что нас через мост не пускало? – уточнил Фома. – Аука которое.

– Ты точно плохо учился, – заметил Егор. – Аука – это просто голос. Он не закрывает пространство, просто прячется везде и подражает на разные лады. То, что закрыло мост и водит сейчас нас туда-сюда, куда хуже простой ауки.

– Это то, что мы видели, с синим языком, – прошептала я.

Ответил не Егор, над ухом прошипели «верно» совершенно другим голосом. У меня подкосились ноги, и я вовремя успела отпрыгнуть – длинные руки царапнули по асфальту, существо заверещало.

– Бежим! – не своим голосом заорал Юра и рванул вперед.

Улица наконец-то сменилась. Юра резко затормозил и стал шарить в кустах.

– Погубит его эта ерунда. – В тоне Егора не было ничего хорошего.

Рация нашлась почти сразу. Лежала на видном месте, я даже подумала, что ее специально так положили. В тот момент, когда мы убегали от метро, Юра швырнул ее не глядя, но с очень хорошей амплитудой. Она просто не могла лежать так близко, буквально на виду.

– Почему это все похоже на какую-то очевиднейшую ловушку? – спросила я. – Из дома не выпускают, если идем не все. По улице водят, словно время тянут.

– Может, потому что это и есть ловушка?

Я бы очень хотела сейчас знать то, что знает Егор, чтобы быть такой же спокойной. Все будто продолжает идти по плану, который он давно хорошо изучил, и никакой организатор этого самого плана ему не страшен. Кроме того существа, которое сейчас от нас отстало. Потому что ему так было удобно. Ему удобно было передвигаться и быстро, и невообразимо медленно, удобно было пугать нас и отпускать вперед. Оно словно играло с нами.

– Штаб, прием, штаб! – затараторил в рацию Юра. – Штаб, это Главный, штаб, прием! Штаб Главному.

В рации какое-то время была тишина. Я уже подумала, что нет на той стороне никого, Юра просто обманывается. Но рация ожила, защелкала и ответила:

– Штаб в канале, Главный, штаб в канале!

Юра чуть не подпрыгнул с воплем «спасены». В его восторге потонуло тихое слово Егора «обречены».

– Главный, Главный, вы сейчас где?

– У метро, где основная точка была, – ответил в рацию Юра. – Тут полный район гвардейцев.

– Вас поняли, продвигайтесь к метро, туда подъедет наш транспорт, он вас вывезет.

Рация щелкнула и замолчала.

– Транспорт? – переспросил Юра. – Каким образом им удалось обзавестись транспортом? У нас никогда не было ни машины, ничего, слишком заметно, слишком сложно угнать. Все машины, которые сейчас на ходу, отслеживаются. Невозможно! Вау!

Все вокруг буквально вопило о подставе, но почему это видела только я? И, наверное, Егор. Но тот явно следовал какому-то плану, и я бы очень хотела знать какому. Фому тоже не насторожило то, что у штаба внезапно появилась какая-то машина, он радостно похлопывал друга по плечу и улыбался.

Висящие над головой птицы стали напрягать, давить своим присутствием. Может, им не надо двигаться, чтобы находить? С них так и сочилась черная жижа, мне даже стало казаться, что еще сильнее, чем прежде. Жижа смешивалась с мелким дождем и снегом, оседала на волосах. А на одежде, куда попадала эта странная вода, оставались прожженные разводы.

– Надо идти к метро? – Я посмотрела на Егора.

Уверенность в том, что убийца может защитить, была крепче, чем в том, что Юра договорится со своими.

– Главное, чтобы не надо было говорить «а я предупреждал», – вместо согласия сказал Егор.

– Оттягивал, а не предупреждал, – поправила я машинально, мой мозг явно стал что-то понимать, но мне об этом не спешил рассказывать.

Егор улыбнулся, словно какой-то урок я только что очень хорошо усвоила.

Возле метро не было никого, даже гвардейцы не оставили своих патрулировать шоссе. Это насторожило всех, кроме Юры. Тот готов был вылететь на середину дороги и танцевать, чтобы быть заметнее. Рация потрескивала у него в руке, и это был единственный звук, который я слышала. Мертвые птицы висели на разных уровнях, в разных позах, какая-то сложила крылья, какая-то парила. Рация засвистела оглушительно громко, Юра от неожиданности ее уронил, и в этот момент все птицы разом рухнули на землю, часть разлетелась, словно капитошки в детстве, заливая все вокруг черной грязью. Я закричала, сдерживать себя уже не было сил. Егор внезапно крепко прижал меня к себе и что-то зашептал. Стало спокойнее, хоть я и не поняла ни слова.

С той же стороны, что и в первый раз, ехал уазик. Черный, с перевернутым деревом на боку.

– Машина, наши нашли еще машину!

– В смысле еще?

– Ну у нас есть старый «Патриот», катается на добром слове.

Он же только что говорил, что нет у них никаких машин. Опять врал?

– Слышь, – подал голос Фома, – а ты уверен, что твои настолько прошаренные, что умыкнули эту машину у гвардейцев?

– Уже нет, – убито проговорил Юра, когда у него в голове сложилась очевидная картинка.

Егор шаг за шагом подталкивал меня к метро, ближе к входу, я не сопротивлялась. Машина остановилась ровно на том же месте, что и день назад, я готова была даже взять рулетку и замерить – ситуация повторялась один в один.

– Не бегите. – Юра посмотрел на нас. – Я знаю того, кто за рулем, это из наших, кажется.

В его голосе больше не было уверенности. Если бы он мог позволить себе заплакать от безысходности, то сделал бы это.

Из машины вышел гвардеец. Повесил оружие за спину, снял шлем и направился в нашу сторону.

– Я его знаю, – еще раз повторил Юра.

«А лучше бы не знал», – мысленно закончила я за него.

Тела птиц валялись везде, гвардеец перешагивал через них, брезгливо кривя лицо.

– Проклятые, – процедил он, поравнявшись с нами.

– Я не понимаю. – Юра попытался сказать это уверенно и зло, получилось халтурно.

– А тебе и не дано, – ответили ему. – Ты прекрасно справился со своей незаурядной ролью, утащив себя на дно.

– Что? Какое дно? Это я веду наше движение, это за мной идут толпы, это меня слушаются!

Верил ли он сам в то, что говорил? А главное, если он действительно лидер и человек перед ним – его подчиненный, то зачем он это сейчас говорит?

– А нафига ты нужен? – последовал ответ. – Ты больше не ведешь, авторитет свой потерял на бессмысленных взрывах. Люди тебе больше не верят. А в любой оппозиции главное – чтобы люди ей верили. Есть прогресс или нет.

Гвардеец перевел взгляд на нас и сощурился.

– Это не важно, – продолжил он, – должна быть иллюзия того, что что-то меняется. А какой ты лидер, если не можешь удержать даже слепую толпу? Если тебе врут свои же? Все считают, что ты погиб под завалами, не рассчитал закладку, сглупил в последний раз. Не поверишь, но даже твой близкий друг, с которым вы все делали вместе, поверил в эту легенду. Ах да, это была его идея эту легенду сочинить, выглядело очень правдоподобно. Дурные привязанности тебя погубили. Всем было очевидно, что ты будешь искать возможности связаться с нами.

Юру трясло.

– Ты врешь! Я всегда чувствовал, что ты предатель! Сеешь смуту!

Из машины вышел еще один человек. Он был не в форме, одет в пальто, как у Егора, в руке держал рацию, один в один как у Юры.

– Лев? – Юра вопросительно посмотрел на него.

Лев выгнул бровь дугой, та сломалась, наткнувшись на шрам.

– Лев, что происходит?

– Смена власти.

Он говорил так же медленно, как Егор, взвешивая каждое слово, четко зная, что за ним стоит и кто он сам.

– Твое время прошло, мой сладкий.

Юра сглотнул.

– Уходи вниз, – шепнул мне на ухо Егор, еще сильнее толкая меня к лестнице.

Я посмотрела на Фому, который стоял слишком далеко, чтобы можно было подать ему хоть какой-то знак.

Лев не обращал на нас внимания, его цель стояла прямо под носом и тряслась, потеряв все остатки самообладания.

– Жа-аль, – протянул его напарник. – Я думал, его смерть будет хоть каким-нибудь событием, он столько складов попортил.

– О, он темная лошадка, – улыбнулся Лев, – в любой момент может выдать какой-нибудь сюрприз.

Юре нечего было терять, и он кинулся вперед, сбил с ног Льва, повалил на землю, вдавив его голову в тело упавшей птицы. Тело лопнуло, во все стороны брызнула черная жижа, Лев заорал от боли. Второй не успел ничего сделать, ему в голову прилетел топор Фомы. Кажется, впервые в жизни Юра сделал что-то смелое не для того, чтобы его зауважали и стали ему поклоняться, а потому что хотел действительно что-то изменить и помочь. Пусть и самому себе.

– Быстро вниз!

Я услышала приказ, и ноги сами понесли меня под землю. Так странно прозвучали эти слова, словно заговор.

Из машины посыпались, как тараканы, гвардейцы. Столько туда даже не влезло бы!

Юра катал своего друга по асфальту, давя тела птиц, обжигаясь сам и громко рыча.

Сопротивление не образуется стихийно.

Им всегда управляют, всегда направляют и двигают так, как надо. Вопрос всегда стоит в том, кому надо. Егор создавал два сопротивления все по той же указке. Одно на юге, второе на севере. Южное выросло практически самостоятельно, достаточно было просто закинуть саму идею. А вот с северным пришлось помучиться. Оно собиралось медленно, никому не доверяло, выбирало настолько неудобные для координации места, что в какой-то момент Егор просто плюнул на всю эту затею. Именно в этот момент показал себя безумный и, что часто идет рядом с безумством, бесстрашный парень, который только что окончил институт и горел желанием менять мир.

Егору он напоминал себя. Тоже когда-то молодой студент выпускался из архитектурного и думал, что изменит облик любимого города. На смену безликим и одинаковым панелькам придут интересные проекты, где стены не будут проводить любой чих и топот.

Однако у жизни свои планы, свой опыт и свои заморочки.

Людям надо было, чтобы их куда-то направляли, давали им надежду, веру, что все изменится к лучшему. Даже несмотря на то, что сейчас все летит в пропасть. Юра был отличным примером этого «скоро будет лучше».

Те, кто отказался переселяться в коммуналки в центре, разделились между двумя сопротивлениями. Играли в войнушку с гвардейцами и делали вид, что возвращали свою прежнюю жизнь, которая уходила в прошлое все дальше и дальше.

А Егор тем временем выполнял чужой план.

Жижа была ядовитой. Раздавив больше десятка птиц, Юра обессиленно упал, руки дрожали, ноги не хотели поднимать тело. Рядом без сознания лежал Лев. Его быстро оттащили, принялись стирать с него грязь, снимая слои кожи. Шумно договаривались отвезти в лазарет. Запрашивали центр. Создавали легенду мученика для толпы, легенду идеального предводителя будущего.

– Дорогу хозяину, дорогу хозяину! – Гвардейцы образовали полукруг, оставив бывшего начальника повстанцев одного.

К Юре медленно подходило чудовище, что звалось в этих местах Лихо, его язык волочился по земле, руки загребали следом. Оно подошло совсем близко, задев длинной стопой еще живого Льва. Сквозь полуприкрытые веки Юра видел, как над ним склонилось самое мерзкое из всех существ в мире. Оно почти легло на грудь, укутало своим языком и довольно заурчало. Длинные пальцы скользнули за ворот, оцарапали, проткнули кожу и мышцы.

– Отпусти…

– Отпускаю, ведь ты всего лишь часть моей игры, – прошелестело Лихо.

Юра стал захлебываться кровью, в легких забулькало. Жуткие пальцы проникали все глубже, их хотелось вытащить, вырвать из тела, но сил уже не осталось.

Последняя мысль, которая пролетела в голове Юры, была о знающих, которые так тяжело умирали. Если ему сейчас было безумно страшно, то что проживал каждый, кого убил палач?

А палач бежал по тоннелю метро вместе с Фомой и мной. Он запретил оглядываться и гнал вперед и вперед, подальше от раскуроченной станции.

Лихо обняло ртом лицо Юры, и воздуха не стало совсем.

Я думала, что мы пойдем в центр, но Егор свернул в тупик, чем изрядно озадачил меня и напугал Фому. Говорят, это самый длинный перегон из всех, около полукилометра, здесь оставляют составы на ночь, вот только это все равно тупик. Оттуда никуда не выйти, только назад, на платформу. И, зная это, Егор все равно повел нас туда. Добить решил?

Никогда не возникало мысли узнать, как высоко находится станция. Но пришлось. Пришлось прыгать к рельсам, переступать через технические растяжки и уходить в темноту, где еле-еле тлели лампы.

Шли мы долго, куда дольше положенного полукилометра, а тоннель не заканчивался. Меня мутило, за спиной ворчал Фома, Егор шел впереди, чеканя шаг.

За спиной остался Юра, последнее, что я видела, как он отцепляется от Льва и заваливается на спину. Где-то дальше, в начале улицы, маячило то жуткое существо, а потом была только темная станция, побитая взрывом, раззявленная пасть тоннеля и тычки Егора, чтобы мы бежали быстрее.

– Как на ладони, ни фонарь зажечь, ни костер запалить, – ругался Фома. – И что мы сюда полезли? Они сейчас за нами пойдут и быстро нагонят.

Глаза уже привыкли к темноте, и света хватило, чтобы я увидела, с каким лицом он оборачивается, не обращая внимания на наставления Егора. Ему одновременно и очень хотелось увидеть Юру, и было страшно обнаружить существо, которое играло нами. Мотало по району, куда оно захочет, туда мы и идем, сколько ему надо, столько и сидим в доме. Надо ему, чтобы мы дошли до метро, и мы радостно, как бараны, пошли. Абсолютно уверенные, что это наше решение. Что вообще было нашим решением за это время?

Егор не любил метро. Если можно было доехать поверху на автобусах, он именно так и делал. Он знал все пересечения нужных ему маршрутов, примерное время прибытия каждого автобуса, сколько времени в пробках он может простоять и где есть выделенная полоса, по которой автобус доедет очень быстро до нужного места. Иными словами, Егор делал все, чтобы минимизировать метро в своей жизни. Если была возможность ехать на такси, он тратил деньги, если друзья могли подкинуть, он радостно соглашался трястись в старой машине.

Возможно, молодой человек сам себе это придумал, но в метро ему становилось плохо. Ощущалось давление земли и бетона, замкнутое пространство и невозможность сбежать, если что-то случится. Вот это «если что-то» всегда было решающим аргументом не ехать на метро.

– Тебе лечиться надо, – смеялись над Егором друзья, но тем не менее подвозили куда надо.

Егор ничем не мог объяснить своего страха подземки. Разве что он на интуитивном уровне понимал: помимо людей и составов, в тоннелях скрывается что-то еще. Что пришло сюда почти сразу, как только запустили строительство, что присасывается к людям, обвивая их своим синим языком.

Метро – идеальное место для жизни Лихо. Сотни тысяч людей проходят тут ежедневно, можно вообще никогда не выбираться на поверхность и постоянно получать новые души – шведский стол для самой гнилой сущности.

В метро Егору пришлось все-таки спуститься. Снег валил с такой силой, что дороги встали. Под землей была давка, а на открытых участках составы периодически тормозили, чтобы работники метрополитена успевали очистить пути от заносов.

Возвращался Егор очень поздно, практически на последнем поезде. После тяжелого, изматывающего дня очень хотелось спать, и он в итоге отрубился. В вагоне больше никого не было, никто не пришел на конечной, чтобы его разбудить. Поезд просто погасил свет и поехал в отстойник. Утром выехал уже без Егора.

– Я очень надеюсь, что он умер быстро, – нервно проговорил Фома, в очередной раз оборачиваясь.

Егор посмотрел на него и покачал головой.

– Хотя бы недолго мучился?

Опять отрицательный ответ. Фома закричал и стукнул в стену кулаком.

– Что за срань вообще происходит? Откуда ты это знаешь?

– Если ты не заметил, эта тварь доползла до метро, а после двинулась к Юрию. – Егор остановился возле проржавевшей металлической двери. – Выводы делай сам.

Дверь никак не поддавалась, только ручка прокручивалась от каждого толчка.

– Ты уверен, что нам вообще туда? – Фома не стал развивать тему с Юрой.

– Прямо стена, – сухо отозвался Егор.

– То есть ты нас в тупик завел?

Фома шагнул чуть дальше двери и наткнулся на кирпичную кладку. Дорога была замурована, и, судя по всему, недавно.

– Обойдем, – коротко ответил Егор.

Он крепко схватился за ручку, вжал ее в дверь:

– Иду туда, куда не звали. – Ручка опустилась, дверь плавно поехала в сторону, а за дверью был лес, поляна и кострище.

И я снова почувствовала в словах приказ. Чужую волю, которую не оспоришь, не нарушишь.

– Это что за колдовство?

Если бы я была Фомой, я бы умерла от стыда, наверное. Только идиот мог не догадаться, что Егор специально показывает, кто он. Он знает, что случилось с Юрой, открыл дверь туда, куда она из тоннеля никак не могла открыться. Но Фома упрямо этого не видел.

– Меня такому не учили, – продолжал гнуть свое Фома.

– Ты бы и не научился. – Егор даже не пытался быть этичным.

– А ты не хами! – Фома завелся и перехватил топор, но договорить не успел: из тоннеля послышался противный свистящий звук.

Фома первый вылетел на поляну, мы юркнули следом. Дверь захлопнулась с громким лязгом и пропала.

– А теперь поговорим.

Егор быстро подошел к Фоме, перехватил топор и громко произнес:

– Тебе так хочется спать, что ложишься и засыпаешь прямо сейчас. – И снова чужая непреклонная воля.

Фома растерянно моргнул, кивнул и принялся устраиваться возле кострища на самом длинном бревне, оставив два коротких обрубка без внимания.

Егор задумчиво смотрел, как тот укладывает топор под голову, натягивает сверху капюшон, скребет спину, кряхтит, а затем затихает.

– Дайте огня.

В кострище затлели угли, а потом разгорелся жаркий костер.

Я стояла и смотрела на это все, а в голове мартышка била в тарелки. Егор колдует. Нет, не так.

ЕГОР!

КОЛДУЕТ!

– Нам надо поговорить. – Он повернулся ко мне.

Но какие слова были после, я уже не слышала: мои ноги сами сорвались с места, и я ломанулась сквозь деревья прочь. Подальше от убийцы, от колдовства, от костра и человека с топором. Хватит с меня, хватит!

Я хочу домой, я хочу проснуться. Мне плохо, и меня буквально тошнит от страха.

Я надеялась, что Егор не побежит за мной, но сквозь собственное сбитое дыхание я слышала чужие шаги. Убийца пытался меня догнать.

Я так никогда не бежала, ни марафон в школе, ни догоняя уходящий поезд. Ни даже на собеседование в вуз. Но этого все равно было недостаточно. Ноги у Егора были длиннее моих.

Он ловко подрезал меня, подставил подножку, и я полетела на землю, обдирая руки о ветки. Сам он тоже не удержался, рухнул рядом и вцепился мне в плечо.

Я заорала:

– Прекрати! Ну прекрати же! Нам надо поговорить!

От внезапной гонки силы все ушли, адреналин все еще бил в висках, но ему на смену уже приходило отупение. Я даже не могла нормально сопротивляться, хотя очень хотелось его лягнуть в отместку за мои ободранные ладони.

Егор навис сверху и серьезно посмотрел на меня.

– Давай сразу проясним два момента. – Он тоже тяжело дышал, каждую фразу выдавал после длинной паузы. – Во-первых, я не собираюсь тебя убивать. Во-вторых, я делаю все, чтобы ты отсюда выбралась и помогла всем нам.

Смысл сказанного доходил до меня медленно. Сначала я восстановила дыхание и сфокусировалась на серых глазах Егора. Глубоко вздохнула и выдала:

– Ты мне руку придавил.

Поднялся он очень шустро, подхватил меня и поставил на ноги. Даже попытался отряхнуть от грязи – впрочем, безуспешно. Попал по ушибленному боку, от чего я поморщилась.

– Егор, – начала я.

– Меня зовут не Егор. – Он сказал это явно грубее, чем рассчитывал, потому что следующую фразу произнес совсем тихо: – Я – Знат. Дед меня назвал Знатом.

– А Егор?

– Егором я назвался сам. Здесь. Согласись, странно представляться именем, созвучным с названием колдунов, попавших недавно в опалу.

– Наверное.

– Надо вернуться к костру. – Егор, или Знат, эту информацию я еще не переварила, огляделся. – Лес нас не трогает, но это пока. Кто знает, какие сюрпризы хранит это далеко не ладное место.

Оказывается, я успела убежать достаточно далеко, к костру мы возвращались вечность.

Фома все еще спал, я испугалась, не угорел ли он. Но громкий храп уведомил, что все хорошо с этим пухлым человеком и будет хорошо и дальше.

Егор, то есть Знат, сел возле костра и приглашающе похлопал рядом. Я села, уставилась в костер. Глазам сразу стало больно после полумрака леса. Подняла голову – с неба медленно падали в костер пушистые снежинки, не долетали, таяли сильно раньше.

– И как так получилось, что ты стал палачом? – Я смотрела в небо, чувствуя, как рядом напрягся Знат.

– Ты знаешь, что за существо идет за нами? – вместо ответа спросил он.

Я покачала головой. Догадывалась, но не была уверена, что тут такое живет. Хотя после домовых, злыдней и кучи хтонической фауны я могла ни в чем не сомневаться.

– Все говорят про центральную власть, но никто не знает, как она выглядит. – Знат взял длинную палку и положил ее в огонь.

– Ты хочешь сказать, что существо, которое идет за нами, – эта самая власть?

Знат кивнул:

– И это оно придумало всех уничтожить?

– Не совсем.

– То есть это была твоя идея?

Будь бревно подлиннее, я бы отсела, но отсаживаться было некуда.

– Нет, мне подсказали.

– Кто?

Знат молчал.

– Я клещами из тебя буду все вытаскивать? – Я разозлилась и тут же испугалась своего вопроса.

Знат продолжал молчать. Я достала из кармана блокнотик, карандаш не нашла, видимо, где-то вылетел. Взяла уголек рядом и стала рисовать. Просто чтобы забить эфир.

– Мне нельзя, нельзя тебе говорить как есть, ты должна сама догадаться, – резко сказал Знат. – Тебе просто надо принять тот факт, что ты уже знаешь, что происходит, но подсознательно. До сознания оно еще не дошло. Рамки яви мешают.

Он постучал пальцем мне по лбу, я еле сдержалась, чтобы не ударить его. Нахмурилась, засунула руки в карманы и отодвинулась. Забыла, что бревно короткое, и рухнула на землю. Знат засмеялся, взял меня за капюшон и, как щенка, посадил на место. Я нахмурилась, скрючилась, чтобы стать как можно меньше, и снова засунула руки в карманы, нащупала подарок. То, что было камушком, теперь вроде веточка, а вроде пляшущий человечек. Кто как увидит.

– Что это? – Я достала руку из кармана и протянула Знату.

– Ключ.

– От чего?

– От этого места. Я же говорил, что делаю все, чтобы ты смогла уйти, это тебе поможет.

Фома напротив нас всхрапнул и поднял голову.

– Милуетесь? – спросил он и сально улыбнулся, за что получил от нас два хмурых взгляда.

– Пора двигаться. – Знат поднялся. – Та тварь скоро догадается, куда мы сбежали, и пойдет следом.

– А это Ладный лес, что ли? – Фома поднялся, почесывая бок, и осмотрелся. – Ты куда нас завел, колдун?

Знат промолчал. А я не знала, что такое Ладный лес, поэтому просто пожала плечами. У меня было ощущение, что Фома проснулся слишком рано. Мне явно что-то не успели рассказать. Но надо было идти дальше. Опять куда-то идти.

Какой-то день сурка, в котором перемещаешься из одной точки в другую.

Чехарда мыслей вернула меня к Юре. Я попыталась понять, что именно чувствую по поводу его смерти. С одной стороны, мне его жалко. Но так, как бывает жалко бомжа или старушку, на ролик с которыми натыкаешься в интернете. Никогда не знал, а тут немного рассказали историю, и уже сочувствуешь. Причем уже через пять минут забываешь, что это была за история, успел переключиться на следующий ролик.

– Жалко Юрца, – подал голос Фома. Надо же, не только я прокручивала в голове чужую смерть. – И хоть мы ни фига не знакомы, а все равно жалко. Такого конца никому не пожелаешь.

Мы молча согласились.

Костер остался далеко за спиной и, кажется, потух, стоило нам уйти с поляны.

Знат вывел нас на тропу. Сначала снег был глубоким, я проваливалась в белое покрывало по колено, потом по щиколотку, а потом и не заметила, что спокойно иду по твердой поверхности. С каждым шагом снег становился серее, пока не ушел полностью в черный. Вместо деревьев вокруг снова были своды тоннеля и еле светящиеся лампочки.

– Как-то я пропустил тот момент, когда мы снова спустились в метро, – озадаченно почесал затылок Фома.

Знат посмотрел на меня.

Такой переход бывает во сне, когда локации меняются одна за другой, но ты не видишь, в какой момент это изменение происходит. Еще более толстого намека сложно было придумать. Поляна была частью тоннеля и, получается, частью сна.

Значит, этот мир с колдовством и странными существами мне снится. Я так обрадовалась этому факту.

Я просто еще не просыпалась! Сейчас ночь закончится, прозвенит будильник или, если я сплю в метро, меня на станции растолкает дежурный.

Я резко остановилась, Фома даже не успел затормозить и влетел мне в спину.

– Твою мать, Яна, предупреждать же надо!

Я посмотрела на Зната, в сумраке его лицо немного светилось.

– Я же сплю.

Это был не вопрос: сейчас я четко поняла, что сплю. Знат молчал; я не могла понять, о чем он думает, но это было уже без надобности. Ведь я сплю, это сон, и красивый парень с серыми глазами мне снится. Очень яркий сон.

– Ладно, это сон. Для тебя – сон.

– Не рушь мою уверенность, – севшим голосом сказала я.

– Не буду.

– Может, хватит ворковать? – Фома недовольно переминался с ноги на ногу. – За нами вроде какая-то тварь шла, а мы тут тормозим.

Он пошел вперед по тоннелю, периодически ворча в никуда:

– Куда вообще это выходит? Думаете, по этому тоннелю мог сбежать убийца?

Знат закатил глаза:

– Давай проясним еще один момент, а то ты никогда не догадаешься.

– Может, не сейчас? – осторожно сказала я.

– Потом не будет времени.

– Чего? Вы о чем? – Фома вернулся к нам.

В полумраке тоннеля я почти не видела его провалившихся от усталости глаз. Зато очень ярко блестело лезвие топора. Дурацкого, невозможно пугающего топора.

– Как думаешь, что случилось с городом?

– Ну, официально…

– Не официально, а как ты думаешь?

– Слушай, Егор, что ты от меня хочешь? Я уже говорил, что думаю и зачем я здесь.

– Меня зовут Знат.

– Ага, еще скажи, что ты всех убил.

– Ну не всех.

Фома хотел пошутить, но осекся. Поперхнулся воздухом и согнулся от кашля. Выпрямился, на темных глазах блестели слезы.

– С таким не шутят, колдун.

– Похоже, что я шучу?

Фома молчал.

Я почувствовала, как воздух в тоннеле стал свежее, лица коснулся легкий ветер.

– Выход близко.

Разрядить обстановку не получилось. Эти двое стояли и буравили друг друга глазами. Фома молчал, собирая картинку в голове, Знат ждал.

Меньше всего хотелось увидеть, как Фома наконец соображает, что к чему, а потом топор оказывается в голове Зната. Я больше не сомневалась, что Фома может убить, уже видела, как он это делал.

– Давайте выйдем отсюда? – жалобно попросила я.

Оба разом повернули головы ко мне и синхронно кивнули.

– Пока идем, рассказывай, что случилось с городом, утырок, – грубо заявил Фома, потряхивая топором.

– Пришло Лихо.

– Да то, что беда пришла, это мы в курсе.

– Ты не понял, – перебил Знат. – Не какая-то эфемерная беда, а Лихо, сама суть беды.

– Таких тварей не существует. – Голос Фомы разом сел. – Это все сказки. Как Великий дуб, избы, открывающие пути в другие миры, и прочая фантастика.

– Ты только что спал в Ладном лесу, он тоже сказка?

– Я не понимаю. Не понимаю!

Фома обхватил голову руками, уронив топор. Лезвие звякнуло о каменный пол, стены отразили звук, и все стихло.

Но потом нам в спину прилетел свистящий шепот: то самое Лихо зашло в тоннель.

– Яна, выводи нас, – сказал Знат.

Я знала, что мы там увидим. В конце тоннеля не было никакого снега, февраля, капризной зимы, которая как дальние родственники: приезжает на пару дней, выпивает все соки и уезжает далеко за полночь. В конце тоннеля было огромное золотое поле. От поля пахло пылью, солнцем и дождем. И это поле ждало Зната.

Я быстро пошла туда, откуда дул ветер, задела ногой упавший топор, вздрогнула.

Знат тащил ошалевшего Фому.

– Тоже мне великий мститель.

Невозможно было удержаться от ехидного комментария. Особенно когда на пятки наступало Лихо.

Фома зло пыхтел, мигали лампочки, по ногам пробегали какие-то мелкие существа, природу которых я в темноте не могла разглядеть. А потом лампочки разом погасли, и нас ослепило поле.

Знат принадлежал полю. Все его детство прошло среди золотых ростков пшеницы, все сказки, которые ему читал дед, гуляли вокруг полевых жителей. Поле кормило, поле укрывало, поле пугало.

Дед запрещал ходить в поле ночью. Говорил, что ночное поле так же опасно, как ночной лес. Но категоричные запреты без объяснения причин действуют всегда ровно наоборот. Наверное, дед все-таки хотел, чтобы Знат познакомился с полем и его обитателями. Подружился с ними и узнал правила. Со всякими-разными главное – соблюдать правила, которые едины для явного и ладного миров.

Мальчик приехал осенью, последний раз в этом сезоне. Дальше был выпускной класс, подготовка к экзаменам – не до деревни с ее просторами.

Ты только бабке не говори, что на архитектора идешь, – смеялся дед. – Она не поймет, будет тебе говорить, что профессия невостребованная и надо быть тебе юристом.

Знат улыбался и кивал.

Он проснулся посреди ночи от странного чувства, что его ждут. Быстро оделся, взял фонарик и вышел из дома. Участок деда с бабкой был на самом краю деревни, рядом проходила промятая тракторами и комбайнами дорога, словно граница, пересекая которую попадаешь в страну пшеницы и кукурузы. Культуры менялись на поле каждый год: кто-то говорил, что, чтобы земля не вырождалась, надо давать ей отдыхать. Иногда вообще не засеивали, давали старым семенам взойти и полечь, образовав культурный слой. Этот год был тот самый, когда сорняки и культурные побеги переплелись между собой за лето и росли буйным разноцветным ковром. Посреди поля стоял высокий черный силуэт и ждал.

Знат пересек дорогу и зашел на территорию навьих.

Его сразу поприветствовали, схватив за щиколотку, куснув ботинок, и с хихиканьем скрылись в зарослях репейника. За это лето поле выпустило из себя всю дикую растительность, которая только могла скопиться.

В городе никто не знает этих секретов, некогда останавливаться и смотреть, проще пробежать мимо, даже не догадавшись, что сзади семенит куриными лапками кикимора.

Поле не хотело отпускать Зната, словно чувствовало, что мальчик настолько погрузится в учебу, что уже не будет времени на деревню. А потом захватит взрослая жизнь, вытесняя из памяти все, что когда-то знал маленький Знат. А потом…

Поле очень хотело предупредить, что может случиться потом, но лишь посоветовало всегда помнить, где его корни. И в самый последний момент идти к полю. Там, где все остальные отвернутся, поле примет и защитит.

Знат это хорошо запомнил. Благодаря полю он научился не удивляться.

Когда глаза более-менее привыкли к свету, я посмотрела на своих спутников. У Зната по щеке медленно стекала слезинка. Я сначала решила, что это от слепящего света, но это оказалось совсем не так: он смотрел на поле, будто это было его самое родное и важное место.

Фома испуганно озирался, заглядывал обратно в тоннель и явно не находил себе места.

Знат вышел в поле, провел руками по колосьям, уже успел насажать на пальто репейник, улыбнувшись, размял в пальцах колючий помпончик.

– Ну что… – Он посмотрел на Фому. – Теперь ты можешь меня убить.

С этими словами он раскинул руки. Фома непонимающе посмотрел на Зната, топор в его руке явно стал очень тяжелым и никчемным.

– Ну же, – подначивал Знат. – Сделай это! Ты ведь так хотел убить палача.

– Ты не палач, – замотал головой Фома.

– Я же тебе признался. Ты хотел найти убийцу своих родных, ты нашел. Теперь отступаешь?

Фома молчал. Я все-таки вообще не разбираюсь в людях. Так себе специалист по человеческой психологии. Фома не сможет.

Из тоннеля отвратительно запахло гнилью. Я почувствовала, как со спины приближается Лихо, язык свернуло в свой огромный рот и быстро-быстро перебирает длиннющими руками. Иногда цепляется за редкие шпалы ступнями-лыжами, но продолжает двигаться к нам. Лихо было в ярости, это чувствовали все. Лихо обманули, обвели вокруг пальца, обещали пир.

Лихо нужен был Знат. Оно делало все, чтобы мальчик никогда не вернулся в поле. Но кривую логику чудовища обошли.

Я достала из кармана свой ключ и повесила на грудь, с ним было спокойнее.

– Убей меня! – От этого крика Фома вздрогнул и уронил топор.

За спиной засвистело, запахло падалью, плесенью, гниющим мясом. Я почувствовала, как подступает к горлу содержимое желудка, пусть там давно уже было пусто.

Лихо вылетело в поле, визжа и размахивая языком, обожглось о колосья, сбило с ног Фому, пролетело мимо меня и бросилось на Зната.

Тот успел нырнуть в самую гущу растительности и спрятаться, длинные руки схватили только воздух.

Лихо заозиралось, стало вертеть головой, увидело Фому и противно зашипело. Бросилось на него, повалило на землю.

– Трус-с, не способен даже такую малос-сть с-сделать!

Лихо вдавливало Фому в землю все глубже, тот синел. Я нашла среди зарослей топор и метнула его в спину Лихо. Вопль оглушил, в ушах зазвенело.

Топор торчал между выпирающими лопатками, а из-под лезвия топорища лилась черная жижа. Жижа капала на Фому и обжигала. А Лихо продолжало вопить.

– Оно тебя не видит, – прозвучал рядом голос Зната.

Я обернулась. Знат сидел среди колосьев и улыбался.

– Зачем тебе умирать? Может, не надо? – с надеждой спросила я. – Я не понимаю.

– Надо, я больше не пронесу. – Он пожал плечами. – Теперь нести тебе.

– Что нести? Ты мне ничего не давал. Ключ нести?

Не знала, что Знат умеет хитро улыбаться. Он постоянно улыбался, но то были дежурные улыбки без эмоций.

А от этой улыбки мне стало очень тоскливо.

– Почему ты должен умереть?

Может, если мой мир, нормальный мир, жив, то и у Зната есть шанс?

– Потому что я там уже давно умер. – Лицо Зната стало отрешенным. – Мне домой уже не вернуться, а здесь я больше находиться не могу. Ты поймешь почему, ты все узнаешь, тебе подскажут. Как подсказывали мне. Придет Горицвет и все расскажет.

– Кто? Что он расскажет?

Топор прилетел внезапно, вонзился Знату в грудь, пробив солнечное сплетение и почти по самый обух утонув в теле. Молодой человек спокойно перевел глаза на рану, посмотрел, как льется алая кровь по свитеру. И так же медленно и спокойно опустился на спину в густые золотые колосья.

Я закричала, обернулась посмотреть, откуда прилетело оружие.

Фома стоял возле тоннеля в странной позе, кожа его была синяя, как язык Лихо, самого Лихо нигде не было видно.

Я склонилась над Знатом.

Тебе не надо умирать, – прошептала я, глядя в открытые, но уже пустые глаза последнего знающего. – Ты обещал, что я отсюда выберусь. Ты сказал, мне надо что-то нести. Ты не ответил на кучу моих вопросов.

Достаточно было одного удара, одного, а не десятка, который я нарисовала. Десяток резаных ран я чувствовала на своей душе.

Я осторожно коснулась сначала лба Зната, потом его глаз. Поцеловала кончики пальцев и коснулась губ.

Поле стало обвивать тело – сначала вытолкнуло ненужный кусок металла, затянув рану нежными побегами, запуталось в волосах, забралось под пальто.

Я плакала и смотрела, как земля забирает Зната. Если бы я рисовала мультики, то это был бы этюд, в котором тело возвращается домой. Не тело, душа. Его тело давно погибло в метро. В самом длинном отстойнике, где поселилось Лихо.

Я не забывала картину, ее у меня просто забрали. Просунули свою длинную лапу между дверями и утащили. Поставили здесь, чтобы насмехаться над всеми.

В голове стало очень пусто.

И на меня обрушилось все, что знал Знат. Вся его сила, которая не могла больше жить в погибшем теле. Чужие голоса, обрывки эмоций. Вера, что можно все исправить, потому что тут свои законы.

И это, черт возьми, не сон.

Знат из этой ловушки уже не вернется домой.

А я, я еще жива, я еще могу выехать обратно из отстойника.

Осталось только понять как.

Фома трясся возле тоннеля, из него вылезало Лихо.

– Теперь я тебя вижу. – То, как оно произносило слова, вызывало отвращение, ему мешал длинный язык, фразы ломались о невозможно большую челюсть. – Теперь не скроешься.

Фома опустился на колени, пошатываясь, смотрел на поле невидящим взглядом, а потом резко подорвался:

– Люба?

Я прислушалась. С другого конца поля звал женский голос. Аука пришел забрать причитающееся себе. Фома бежал, спотыкаясь и прихрамывая, туда, где ничего не было. А потом с криком провалился куда-то за холм. Замолчал.

Место, где лежал Знат, теперь буйно цвело.

– Твоя очередь, – прошептало Лихо.

Оно двигалось ко мне. Поле обвило ноги, убежать не получалось. Голоса в голове кричали наперебой, создавая хаос:

– Уноси нас, уноси нас! Проснись там, проснись там! Просыпайся. Просыпайся. Просыпайся. Уноси с собой то, что тебе передали. Здесь оно больше не нужно.

Глаза закрывались, поле гасло, снова стали мигать красные лампочки. С каждым новым всполохом Лихо оказывалось все ближе и ближе. Коснулось меня, обняло. Я почувствовала мерзкий запах гнили и легкий аромат каких-то дешевых духов.

Меня потрясли за плечо.

– Девушка, хватит кататься!

Глаза с трудом открылись. Надо мной маячил красный берет дежурной по станции, я успела разглядеть на ее лице скатавшийся в комочки тональник и россыпь синих теней на щеках.

– Дома спать надо, – сказала мне дежурная и помахала рукой, чтобы я побыстрее покинула вагон.

Я вышла на станции.

Никакого взрыва тут не было, горел ровный белый свет, как и всегда. Спускались и выходили люди, поезда шумно приезжали на платформу и скрывались в темноте тоннеля.

Я медленно поднялась до середины лестницы, потом обернулась. Женщина стояла за моей спиной и медленно открывала огромный рот, из которого разворачивался длинный синий язык.

На меня смотрело Лихо.

Я положила руку на грудь, нащупала ключ и нахмурилась. Было ощущение, что выйти я вышла, но не это было целью Зната.

Он придумал, как можно избавиться от Лихо.

От существа, которое никогда не убить, потому что всегда за человеком будет идти по пятам беда, всегда смотреть белыми глазами, обвивая синим языком.

Но Знат что-то знал, что-то такое, что мне предстоит найти. Я посмотрела на ключ, кто-то задел меня, побежав на поезд, даже не оглянулся. Обогнул дежурную и влетел в последний момент в закрывающиеся двери.

Лихо ощерилось.

– Дежурному по станции просьба пройти в комнату полиции, – прозвучал голос в динамике.

Женщина выпрямилась, поправила синюю жилеточку и бодро пошла по станции прочь.

А я наконец-то вышла из метро, пообещав себе, что больше никогда туда не спущусь.

У меня столько имен. Чаще всего меня зовут просто кот или тварь мохнатая. Зависит от того, что хотят сказать. Я тебе сейчас расскажу кое-что очень важное, а ты тем временем решишь, что тебе с этим делать. Так-то ты можешь свалить отсюда, это не твоя борьба. Но такие, как ты, не валят. Не та природа. Знал бы ты, как мы страдаем от таких здесь. Гибнут пачками. Но я не бог, чтобы ходить и всех спасать. Это их дело.

Знат молча смотрел на толстого рыжего кота, который тыкал лапой в тесто, оставляя на нем шерстинки.

– Я бы сказал, что я тебе в этом помогу, но это не так. Знаешь, все эти правила, условности. Не я их придумал.

Кот облизал лапу и засунул ее в муку.

– Довольно портить пироги, – проворчал со шкафа домовой.

Кот снисходительно посмотрел наверх, но от теста и муки отстал.

– Короче, смотри: тебе придется грохнуть кучу народа, а если не сможешь закончить дело, то передать его другому.

– Погоди, что? – Знат не поверил своим ушам, но в этом мире все, что якобы кажется, то и есть на самом деле. Это он прекрасно понял за последние полчаса.

Кот махнул хвостом, подняв со стола белое облако.

– Зря я попытался по-вашему это объяснить. Смотри: тебе надо освободить сто душ, а если не получится, то передать дело другому.

– Так грохнуть или освободить? – уточнил Знат. – Это разные вещи.

– Слова сути дела не меняют.

КОТ?!

На улице шел снег. Даже не просто шел, а густо валил, моментально засыпая все, что посмело выбраться из-под укрытия. Ветер гнал снежные хлопья по улице, заметал в открытые двери торгового центра. Мимо проезжали автобусы, выстраивались в очередь к остановке. Одна толпа людей сменяла другую, залезала в автобус и уезжала в центр живого района. Меня снова толкнули в плечо, побежали на уходящий транспорт, который уже закрыл двери. Можно было огрызнуться вслед. И я бы так и сделала – пару дней назад. Сейчас я стояла и жадно ловила каждый звук: гудок машины, выкрики таксистов и каких-то продавцов. Рядом стояла женщина и раздавала котят. Под ногами завибрировала земля – состав проехал в отстойник. Туда, где живет Лихо. От этой мысли стало неуютно.

На голове уже собралась приличная кучка снега, я ее смахнула, случайно насыпав себе за шиворот, озноб пробрал до самых костей. Живая.

Я живая, я выбралась, я все чувствую, и мой район живой. Живой, бурлящий, с людьми, автобусами, собаками – нормальный спальный район. Рядом с метро жизнь бурлит и сносит с ног, в окнах горит свет, на рынке выходного дня слышны привычные крики и ругань. Мимо проехал автобус, остановка которого была прямо возле дома. А дома ждала бабушка.

Меня кинуло в жар. Бабушка же даже не знала, где я была, а если меня действительно не было два дня? И думать не хочу, сколько беспокойства сейчас в моей тревожной бабушке. Бесполезный телефон оттягивал карман, ни позвонить, ни дату проверить, я про него и не вспоминала все это время. От сырого снега стали замерзать ноги, и я пошла в сторону своей улицы. Очень хотелось одновременно и оказаться дома побыстрее, и пройти через весь район, убедившись, что он действительно тот самый, где не было никакой бойни, никакого истребления, и люди не уходили отсюда, покидав все вещи. Их не выгоняли из собственных квартир только потому, что в центре проще за всеми следить.

А если это все было вранье Лихо?

Я отогнала эту мысль, пообещав себе подумать об этом после. Сейчас это не моя борьба, я дома.

Рядом с остановкой были рассыпаны крошки, и вокруг толпились голуби, оставляя отпечатки на белом снегу. Нормальная, привычная глазу картина. Мне даже показалось, что ушло ощущение постоянной паники: не надо бежать, ждать подвоха. Нет рядом никакого странного человека с топором.

Мне было хорошо и спокойно, пока я не заметила движение возле стены дома.

Я уже успела уйти от метро на соседнюю улицу и двигалась мимо панельной многоэтажки с окнами, из которых лился свет разных оттенков. Или просто черными, но со шторками, заваленными подоконниками, всем своим видом показывающими, что люди там живут и скоро вернутся.

Под самыми окнами вдоль стены бежало странное существо, закутанное в тряпки, только тоненькие ножки мелькали из-под них, а за существом хвостом волочился драный шарф. Оно двигалось, уткнувшись длинным носом в грудь, прячась от снега, по-птичьи поднимая сначала одну ногу, потом другую. Я замедлила шаг, существо покосилось на меня и еще быстрее засеменило прочь. Когда оно пробегало под освещенным окном, я обратила внимание, что ноги были куриные, в каких-то старых лоскутных штанишках, похожих на кукольные панталончики.

Мое сердце екнуло и свалилось в пятки. Неужели я все-таки не вернулась?

Но живой район, спешащие по своим делам люди, нормальные птицы без странной черной жижи, мокрый снег – все это было на самом деле. Мне на самом деле засигналила машина, внезапно решившая свернуть во двор. Но это странное существо… Я никого не встречала там, во сне, из всяких-разных. Не знаю, как они выглядят. Но я всем своим существом чувствовала: эта тварь той же природы.

У меня замерзли ноги, намокли волосы, я шла так быстро, что дыхание сбилось, а в висках стало стучать. Давала о себе знать моя привычка рисовать, а не гулять. Надо было срочно добежать домой, проверить бабушку, убедиться, что моя реальность никуда не делась, а существо – просто игра моего воображения. Уставшего, истерзанного воображения. Просто я так переживаю смерть человека, которого почти не знала.

Я гнала любые мысли о Знате подальше от себя. Каждый раз, когда они возвращались, в голове проносился топор, блестящее лезвие, которое влетало в грудь Зната. А потом его поглощало поле…

Я споткнулась о собственную ногу и чуть не улетела под очередные колеса. Водитель испуганно засигналил.

– Извините.

Уже окончательно стемнело, а снег все сыпал. Фонари светили разными глазами, споря со светофором, новые знаки на пешеходном переходе мигали. Отличная иллюстрация сумбурного хаоса в моей голове.

В квартире горел свет, я чуть не зарыдала от облегчения, нашла ключи, открыла дверь в подъезд и быстро забежала на третий этаж. Я не стала открывать дверь сама, переживая, что могу напугать бабушку. На звонок отреагировали сразу, затопали, загремели ключами с той стороны.

Вместе с теплом квартиры на меня вывалилась моя старушка и просто обняла. В глубине квартире метнулось что-то маленькое и темное.

– Ба…

Я не договорила и зарыдала.

Не помню, как мы вместе зашли в квартиру, как я разделась, машинально поправив веревочку с ключом. Не помню, как мыла руки и садилась на кухне за стол.

Когда бабушка нервничала, она начинала печь. Судя по заваленному пирогами столу, нервничала бабушка много. Мой организм вспомнил, что он очень давно не ел, и я буквально набросилась на пирожки.

Я уже маме твоей звонила, – сказала она, когда я наконец оторвалась от выпечки. – Она попросила держать ее в курсе. У них аэропорт завалило снегом, вылететь не смогла.

Я кивнула.

Бабушка не спрашивала, где я пропадала, не заваливала тревожными вопросами, даже не сказала ничего про полицию. Словно она была в курсе, что со мной случилось. Она просто металась по кухне, меняя противни в духовке и смазывая пирожки маслом.

Я долго сидела молча, разминая в руках кусочек теста. Ждала, что бабушка скажет про поисковый отряд, полицию, хоть кого-нибудь еще, кто ищет пропавшего человека. Но она молчала. А если…

– Ба, ты знала о том, кто живет в метро? – осторожно спросила я.

Она замерла, повернулась, и в ее взгляде было столько боли и ужаса, что очередной кусок встал мне поперек горла. Вопрос не требовал ответа. Бабушка почему-то все знала, была в курсе, и ее знание стоило ей спокойной жизни, мне – моей уверенности. Она не просто не искала меня, она почти меня похоронила, чувствуя, что люди меня не найдут.

Я снова краем глаза заметила движение: в коридоре что-то копошилось. Но стоило мне повернуть голову, и это что-то быстро убежало в темный угол.

Бабушка нервно скоблила ноготь о ноготь.

– Баб, – я взяла ее за руку, – ты же знаешь, что кто-то живет в метро?

Она кивнула.

– Давно?

Снова кивок.

– Ты с ним встречалась?

Она в ужасе замотала головой.

– Уберегла судьба, – сиплым голосом сказала она наконец.

– А откуда ты знаешь, что в метро кто-то живет?

Бабушка неопределенно пожала плечами:

– Не помню уже, то ли кто-то рассказал, то ли сама видела. Само знание только осталось. Да толку от этого знания, всегда паника, когда в метро спускаюсь. Лишь бы не заснуть.

– А что ты еще знаешь?

– Да почти ничего.

Бабушка встала, забрала у меня тарелку и стала усердно натирать ее губкой.

– Знаю, как с домовым дружить. Как помощи попросить, что рассаде рассказать иль тесту. А больше ничего, все уже забылось.

– И давно ты это все знаешь?

Я опять стала терять связь с реальностью. Я была уверена, что бабушка сейчас скажет, что все это сказки, никто в это давно не верит, тем более в огромном городе. Не в деревне же живем. Но она разрушила мой последний оплот уверенности, что это все мне только приснилось.

От напиханных с голодухи пирожков стало плохо.

– Тебя пару дней не было, – сказала вдруг бабушка. – Как дорисовала ты эту чертову картину, собралась в институт, так с тех пор вообще ничего не было слышно, телефон недоступен, друзья тоже ничего не слышали. Тишина. Только домовой говорил, что чувствует тебя рядом, но пахнешь ты иначе. Надо ждать, авось вернешься.

Я очень хотела услышать, что на самом деле все еще тот самый день, что я просто выспалась в метро, уехав до конечной по нашей длиннющей ветке. Что никто в отстойнике не живет, никого не забирает. Что под чужими окнами не шастает какое-то странное существо с куриными лапами. Я просто очень хотела услышать, что моя нормальная жизнь остается нормальной даже после этого неприятного приключения. Пропустила мимо ушей про чутье домового.

Я сжала в руке ключ, подаренный Знатом. Холодный, слегка шершавый, напоминающий веточку или танцующего человечка. Ключ успокаивал. Я перевела взгляд на бабушку, которая уже выкладывала с противня очередную порцию пирожков. Посмотрела в сторону коридора: какая-то волосатая черная шапка шуршала в обувном ящике пакетами. Достает, расправляет, потом снова складывает. При этом что-то бурчит и топорщится.

– Это кто? – Мой голос просел, вместо нормального звука получился сиплый свист.

Бабушка выглянула в коридор.

– Это и есть наш домовой, – просто сказала она. – Порядок наводит.

– Теперь понятно, почему ты пакеты там хранишь.

Я отпустила ключ, и четкая мохнатая шапка превратилась в размытое темное пятно.

– И как давно у нас домовой? – Я постаралась добавить голосу такой же будничный тон. Не получилось.

– Да всегда был. – Бабушка пожала плечами.

– Почему я раньше его не замечала? – Я положила ключ на стол.

– Наверное, тебе оно было не нужно. – Бабушка смотрела на подарок, в глазах опять появилась тоска.

– А теперь?

А теперь нужно, – сказала она обреченно. – Теперь, хочешь не хочешь, а ты все будешь замечать и видеть. А это, – бабушка указала пальцем на ключ, – будет всю нечисть притягивать. Нехорошая это вещь, темная.

– Мне ее друг подарил. Сказал, что она защитит меня.

– Как защитит, так и погубит.

– И что мне теперь, выкинуть ее?

– Не выкинешь. Только обидишь.

– Ааа, хватит!

Я обхватила голову руками и с силой ударилась лбом о стол. Сразу заболела голова.

– Хватит!

Бабушка ничего не сказала, включила чайник и ушла в соседнюю комнату.

– Чтобы вас всех! – прорычала я.

Я была так зла, впервые в жизни я не прятала свои эмоции, а выплескивала их, давала ярости накрыть себя с головой. Разозлиться на всех, даже на тех, кто непричастен к моей беде. Гонка со Знатом в лесу научила кричать. А кричать особенно хотелось.

На бабушку, которая в этом жила, но ничего не говорила.

На картину, которая так не вовремя нарисовалась.

На весь свой район, в котором живет слишком много народу. И оказывается, не все из них люди.

На Зната, который оказался в моей жизни.

И на Лихо. На эту срань, живущую в самом длинном отстойнике в метро.

Я купала в чашке ложку, вызывая пузырьки, а потом топила их. Топила вместе со своей прошлой жизнью. Такой хорошей и понятной. Полной известных всем вещей. Той самой жизни, где нет в домах домовых. Точнее, они есть, но в фантазиях людей. Очень хотелось плакать, но слезы ушли, словно та чашка, что наполняется слезами и переливается, враз высохла. Вспомнилась чаша Пифагора, я улыбнулась собственным мыслям. Хорошее сравнение, даже видео вспомнилось, где вода выливается из чашки, в которую налил больше, чем следовало.

– А кто с куриными ножками по улице ходит? – спросила я у бабушки.

– Что? – не расслышала та.

– Кто с куриными ножками по улице ходит? Весь в тряпки завернут, – повторила я.

– Кикимора, наверное, – донеслось из комнаты. – Ее тоже видела?

– Ага.

Что бабушка сказала еще, я уже не расслышала. Возможно, это даже было не мне, а домовому. Не знаю, разговаривает ли моя бабушка с домовым. Лучше бы со мной об этом поговорила.

Я сполоснула чашку и ушла с кухни. Бабушка сидела и читала, сдвинув очки на самый кончик носа.

– И как давно у нас, – я развела руки в стороны, – это все?

– Всегда было. – Бабушка посмотрела на меня поверх очков. – Только по большей части «это все» никто не видит. На других скоростях живем, слишком быстро, чтобы обратить внимание на тех, кто помедленнее.

– В тень он ныкается очень даже шустро, – заметила я, пытаясь взглядом найти домового и сжимая в руке ключ.

– Если захочешь, то научишься его находить и без своего подарка. – Бабушка посмотрела на шкаф.

Шапка сидела там и смотрела на нас черными блестящими глазами.

– Почему шапка?

– Ты видишь шапку? – Бабушка улыбнулась.

Я кивнула.

– Я вижу сувенирный обережный веник. Весь растрепанный.

– Ну хоть в чем-то у нас образ схожий. – Я тоже улыбнулась.

Я оглядела комнату: два дивана, кресло, длинный шкаф во всю стену, в центре которого большой телевизор, ковер и небольшая белая люстра. Все родное и знакомое с самого детства. Особенно ковер. Когда в этой комнате была другая мебель, на полу лежал этот же мягкий ковер с самым популярным советским рисунком. Я водила по рисунку пальцем и выдумывала истории.

Сев на ковер, я включила телевизор и стала бесцельно переключать каналы. Мне не нужны были новости, только подтверждение того, что мир за эти два дня не изменился. И что я вернулась домой.

Осталось только понять, где я была и будет ли после этого в моей жизни спокойствие.

Я проснулась рано. Бабушка уже встала и гремела на кухне. У меня под диваном шуршал домовой. Интересно, сколько еще нежити, или как их лучше называть, я увижу в городе. «Всякие-разные», – подсказало в сознании. С этим определением сложно было не согласиться. Так сколько еще всяких и разных живет вокруг? Полуденница скорее всего тут не водится, а вот аука вполне может быть. Встретили же мы его в лесу. Крики во дворах далеко разносятся, отражаются от панельных стен, легко спрятаться тому, кто заманивает голосом. Еще может быть бесчисленное множество демонов, которые легко прячутся среди людей. Некоторых людей вполне можно за этих демонов принять.

Телефон я поставила на зарядку вечером. Так удивительно, не могла без него жить, постоянно в руках держала, а когда попала в сон, даже не вспомнила. Сейчас, залезая в соцсети, я обнаружила, что искала меня только мама. Никому из «закадычных» друзей я оказалась не нужна. Даже в общем институтском чате ни слова, что кто-то пропал посреди недели. Будто так и надо было.

Маме я написала короткое сообщение, что все хорошо, я нашлась. Та ответила сразу. Обещала приехать, хотя бы на Масленицу, испечь блины на опаре. Чаты молчали, все были заняты дипломными проектами.

– Твою ж мать, картина… – Я чуть не застонала.

Ко мне вернулась привычная тревожность, связанная с дипломом. Революция Лихо уже не казалось такой страшной по сравнению с пониманием того, что мой дипломный проект не сдан вовремя и картину надо рисовать заново. А я никогда больше не смогу повторить сюжет с последним знающим. Я просто не смогу заставить себя нарисовать мертвого Зната еще раз. И тему поменять не смогу.

Тень, переваливаясь и сердито пиная мои тапочки, перешла в другую часть комнаты. Я проследила за ней взглядом.

Тему диплома придется переосмыслить. Если верить Знату, последний знающий теперь я. Не хотелось рисовать себя. И повторить старую работу тоже было невозможно.

Возникла мысль: может, отчислиться? Но я ее быстро отмела. Глупо в самый последний момент уходить. Кто вообще уходит с последнего семестра? Вот только непонятно, как сосредоточиться на дипломе после всего, что произошло.

На кухне пахло кашей и сдобой, бабушка грела вчерашние пирожки на сковородке.

– А ты с домовым разговариваешь? – Мне хотелось хоть как-то начать эту тему, и я не нашла ничего лучше, как задать вопрос, который мучил меня с вечера.

– Давай мы не будем про это? – Бабушка устало села за стол. – Пусть и дальше живется так же, как и до… – она замялась, – до этого случая. Просто ничего не было. У тебя диплом, у меня работа. Там еще мама приедет. Жизнь двигается дальше и всегда будет двигаться, что бы ни происходило. А домовые не разговаривают, только ворчат.

– Но ты же вчера сказала, что теперь я буду это постоянно видеть, – не поняла я.

– Видеть и не замечать, – настойчиво перефразировала бабушка свою мысль. – Жить дальше, как жила, и не привлекать их внимания. Если ты интересуешься той стороной, то и та сторона начнет интересоваться тобой.

– То есть ты предлагаешь забыть, что было? – с сомнением спросила я.

Бабушка кивнула.

– Смогу ли? – буркнула я себе под нос.

– Другие смогли, и ты сможешь.

Не скажу, что меня не устраивала эта позиция, наоборот, было куда проще забыть все произошедшее, тем более что это был всего лишь сон. За исключением того, что спала я два дня, притащила из этого сна какую-то темную вещь, а потом стала видеть всяких тварей по всему району. Конечно же, с этим знанием гораздо проще игнорировать все вокруг. А особенно то, что передал мне Знат. Я мечтала, чтобы это все оказалось просто сном, пьяным угаром, результатом пережитого стресса, связанного с учебой. Мечтала забыть об этом так же сильно, как вырваться из того мира обратно, в ту часть, где был хоть кто-то, кто отвечает на вопросы и рассказывает, что происходит. В ту часть, где был Знат. Только его ни в какой части больше не было.

– Что будешь делать с дипломом? – Бабушка отвлекла меня от мыслей.

– Не знаю, – отмахнулась я, – еще не придумала.

– Время уходит.

– Баб, я знаю!

Раздражение, которое появлялось каждый раз, когда бабушка пыталась «причинить добро и нанести пользу», то есть напомнить о том, что и так висело камнем над головой, вдруг оказалось таким приятным и родным, что я даже не стала продолжать диалог дальше. Обычно он превращался в свару. Я тяжело выдохнула и постаралась успокоиться.

– Я знаю и сейчас об этом думаю.

«Я просто не могу не думать об этом», – мысленно добавила я.

– Хорошо, надеюсь, поход в магазин тебя не сильно отвлечет от диплома. Масло и молоко закончились.

– Сейчас оденусь и схожу, – кивнула я.

– Постарайся не обращать внимания на то, что увидишь в районе, тогда они тебя не тронут.

– Кто?

Бабушка покачала головой и больше ничего не сказала.

С третьего этажа я спускалась пешком, прислушиваясь к тому, что творилось в доме. За стеной ездил лифт, где-то наверху скрипела дверь. Я пыталась услышать голоса, но не людские, а те, что прорываются в сознание навязчивым шепотом. Было тихо. Интересно, как много в нашем мире живет всякой нечисти?

На улице шел снег. Кажется, он не заканчивался с вечера, валил хлопьями, словно накопился за все эти годы бесснежной зимы.

Нехорошую вещицу, как ее хором окрестили бабушка с домовым, я взяла с собой. Сжимала в кармане и чувствовала холодный камень, который никак не нагревался. Я надеялась, что вместе с ним увижу больше всяких-разных.

«Подобное притягивает подобное», – прозвучало в голове. Чужой голос, такой ясный, будто за спиной стоит его хозяин. Но за спиной никого не было, только мои одинокие следы на свежем снегу.

«Чем больше о них узнаёшь, тем больше их вокруг тебя».

Неужели это подарок Зната стал себя так проявлять?

Ну или, что вероятнее всего, я схожу с ума.

Наш дом стоял возле самого леса, рядом с еще одним таким же длинным домом, в шесть подъездов, и несколькими короткими. Одинаковой высоты, они почти ничем не отличались друг от друга: одинаковые окна, одинаково застекленные лоджии. Я всю жизнь называла их балконами. Но балкон в моем доме был один. На втором этаже кто-то сделал себе пристройку, и вот уже пятнадцать лет, где-то в районе третьего подъезда, висит посреди стены сшитый из деревянных щитов маленький балкончик. А совсем рядом с ним растет дерево.

Я решила сначала сходить посмотреть на этот балкон, а потом уже наведаться в магазин.

Снег засыпал деревья, и казалось, что в феврале выросли белые листья, которые так легко сбросить – достаточно за ветку потянуть.

Балкончик был на месте, ровно там, где я его помнила. И деревья росли так же близко, как сохранила моя детская память. Я подумала, что по этим деревьям легко влезать котам или еще каким-нибудь сущностям, как по ступенькам.

Постояла, подождала, вдруг реально кто-нибудь полезет, – не полез – развернулась и пошла к магазину.

Сетевой супермаркет находился совсем рядом с домом. Не знаю ни одного района, где не было бы такого одноэтажного магазина с красной крышей. Выбор здесь никакой. Все самое интересное расхватывают, стоит его только на полку выложить. Но самое необходимое есть всегда, даже пасту с зубной щеткой можно найти.

Когда я была на той стороне мира, даже не обратила внимания на магазин: что там от него оставили мародеры? Хотя мы проходили мимо него несколько раз.

Покупателей было совсем мало. Только скучающий охранник слушал причитания менеджера магазина, что одна из камер над овощами барахлит, а сервис никак не пришлет настройщика. В помещении пахло чем-то протухшим.

Я быстро нашла то, что просила бабушка, и решила заглянуть к тем самым овощам, вдруг есть что свежее. Со стороны фруктов сидело темное пятно и копалось в коробке с яблоками. Плесенью и гнилью здесь пахло сильнее. Я сжала в кармане ключ и увидела вчерашнюю кикимору. Или не вчерашнюю, а просто похожую.

Маленькое существо было замотано в грязные лохмотья, куриными лапками зацепилось за край коробки, а длинным носом водило по фруктам. Там, где нос касался бочка яблока или кожуры апельсина, сразу возникала гниль, фрукты вяли и скукоживались. Запах стоял просто невозможный, я зажала нос и поспешила к кассе.

– Кажется, надо перебрать раздел с овощами, – сказала я девочке-кассиру, которая посмотрела на меня так снисходительно и угрюмо, что продолжать резко расхотелось. Они знают, что у них живет, но не знают, как с этим бороться. И непрошеные советы им не нужны.

Возможно, когда в магазине устроят перестройку отделов, где-нибудь за батареей найдут гору тряпья и выкинут его на помойку. А если повезет, то пожилая уборщица это тряпье сожжет, сетуя, что даже на половые тряпки не пустишь. Вместе с жуткими тряпками сгорит и кикимора. Это знание пришло само от очередного голоса в голове. Как Знат вообще жил с этим радио?

Из магазина я отправилась не домой, а к тому самому мосту. Чудовищному мосту из моего детства, который перекочевал в сон. Ожидала увидеть ржавую конструкцию, всю исписанную граффити и сальными шуточками, ровно такую, какую помнила.

А моста не было.

Его разобрали, огородив все вывеской «Реконструкция». Уже успели перестроить ступеньки, закрепили каркас для нового, чистого и целого, моста, сохранив старые каменные столбы-основы. Еще один аргумент за реальный мир, который менялся вопреки моей памяти. Не было той безысходности, нашлись те, кому мост нужен в реальной жизни.

Я представила, что прихожу домой к бабушке и рассказываю, как изменился мост, а в ответ слышу:

– Ну еще бы, ты когда там в последний раз была? Живешь рядом, а сходить прогуляться не допросишься.

Отвлекшись на выдуманный диалог, я не заметила, как задела какую-то корягу и ободрала ботинок. В кустах хихикнули и быстро убежали вглубь леса.

– Подобное притягивает подобное, – повторила я.

Я шла домой и думала, что теперь буду видеть сущности за каждым поворотом, что они будут выпрыгивать на меня, показывая кривые лапы и рога. А все шло так, как шло раньше. Просто теперь я стала видеть больше причин в этом мире.

Меньше всего нравилась причина запаха в магазине.

Я расстегнула куртку и повесила ключ на шею, давно хотела это сделать, но слова бабушки останавливали.

Меня обогнала компания на лыжах, я прислушалась к их разговорам. Один из них сломал лыжу и теперь хохотал во весь голос. На ровном месте сломал, даже сам не заметил, как это случилось. На кочку налетел, скорее всего.

– Не было на той дороге кочек, – ответил один из лыжников, – я же перед тобой ехал.

– Ну вот ты мимо нее проскочил и не заметил!

Я хотела подольше послушать препирательства незнакомцев, но позвонила бабушка:

– Ты куда опять пропала? – Она явно нервничала.

– Я возле дома, – поспешила успокоить. – Хотела на мост посмотреть, а его весь разобрали на реконструкцию.

– Еще бы, ты когда последний раз в лесу была?

Я улыбнулась.

В подъезде кто-то ругался, на пару этажей выше кричали друг на друга два женских голоса и плакал ребенок. Ругань закончилась, дверь закрылась, а ребенок продолжал плакать так же громко, как при открытой квартире.

На том же этаже жила бабушкина подруга, старая вдова Фрида, у которой никогда не было детей. Несчастная женщина, говорила бабушка, ей Бог дал все, кроме возможности иметь детей. А когда у бабушки было плохое настроение, то кляла она Фриду всеми чертями и лешими, каких только вспоминала.

Ребенок заливался плачем, и я не могла остановить себя, поднялась на пятый этаж посмотреть, может, у него дверь захлопнулась. На лестничной площадке никого не оказалось. Я постояла немного на этаже, в голове не было ни одной мысли. Открылась дверь в квартиру, на пороге стояла Фрида и вопросительно смотрела на меня.

– Тебе чего?

– Здесь ребенок плачет, – сказала я.

Фрида вздрогнула:

– Никто не плачет! Вали отсюда! – и захлопнула дверь.

Стало тихо. Ребенок замолчал, а по стене побежали чьи-то ноги, я видела следы, но не видела их обладателя. Я немного опешила от этого приветствия: Фрида никогда не позволяла себе так разговаривать с кем-либо. Даже в период, когда ходили по квартирам, продавали картошку, Фрида очень вежливо спроваживала таких дельцов.

Бабушка ждала меня возле двери, нахмурилась, когда увидела на груди ключ, забрала покупки и ушла на кухню.

– А у кого ребенок на пятом этаже? – Я уже знала ответ, что ни у кого, но хотелось вернуть себя в реальность этим вопросом.

– На пятом этаже нет детей, – ответила мне бабушка.

Вернуть не удалось.

– Там плакали, – сказала я.

– Пусть плачут, не трогай их, и они тебя не тронут.

– Они?

– Так, все, закрыли эту тему! – прикрикнула бабушка. – Я сколько раз тебе сказала, чтобы ты в это не лезла? Еще и на мост поперлась смотреть. Ты их по всему району собрать хочешь? Никто не плакал! По крайней мере, из тех, кого надо утешать.

Бабушку было уже не остановить, она грохотала посудой и ругалась на все, что только могла вспомнить. Домовой ушел в другую комнату, надоело слушать этот оркестр.

Надо пойти к Фриде и спросить про Лихо, решила я, раз у бабушки его упоминание вызывает «священный» ужас, может, ее странная подруга что расскажет.

– Зря-зря-зря, – закряхтел рядом домовой. – Зря-зря-зря, не лезь в это.

– Почему тот, кто что-то знает, либо боится говорить, либо не хочет?

– Потому что не стоит в это лезть, – пришла в комнату бабушка. – Живешь обычной жизнью, вот и живи. А эту всю дрянь не трогай. Дипломом лучше займись.

– Да сколько же можно повторять одно и то же? Я была там, я знаю, что это такое.

– Ничего ты не знаешь, – необычайно зло и тихо проговорила бабушка. – И не готова знать. Где бы ты ни была, обычным людям там не место!

Тень выползла из шкафа в прихожей и ушла на кухню, уводя за собой бабушку. А я осталась одна. Мне даже не с кем было это все обсудить. Друзей я так и не завела, блог вести не научилась, от людей шарахаюсь как на улице, так и в соцсетях.

А бабушка… Бабушка знает куда больше, чем говорит. И Фрида наверху тоже знает, кто плачет на лестничной клетке.

Последняя попытка, и я пойду докучать Фриде.

– Баб, поговори со мной!

– О чем угодно, только не об этом, – был ответ.

– Почему? Если ты хочешь меня оградить, то уже поздно, я сама в это попала.

– Потому что еще рано, потому что я не хочу передавать вам все это знание. Мать твою уберегла и тебя тоже уберегу.

– Баб, уже не убережешь… Я видела Лихо, я с ним боролась.

Бабушкино лицо посерело, она прижала руку к груди и медленно опустилась на табуретку, так вовремя подпихнутую домовым.

– Ба-аб, где твое успокоительное? – Я бросилась к всевозможным пузырькам. – Сколько капель?

– Десять.

Вся кухня пропахла валокордином, пока я трясущимися руками отсчитывала несчастные десять капель.

– Домовому дай понюхать.

Мы долго сидели в тишине. Домовой не двигался под столом, только периодически тяжело вздыхал. Бабушка катала по дну стакана оставшиеся капли успокоительного.

– Есть правила. – Бабушка говорила медленно, взвешивая каждое слово. – И главное правило: чем меньше про них говоришь, тем спокойнее и им и нам. А особенно это касается Лихо. Его лучше вообще не обсуждать. Не стоит кликать беду. Я тебе рассказывать ничего не буду. И не одобряю твое желание узнать все самой.

Бабушка сделала паузу и посмотрела на меня. В ее глазах было столько боли, что желания продолжать мучить ее вопросами не осталось никакого.

– Но я понимаю, – опять заговорила она, – что будет хуже, если ты ничего не узнаешь. Тебе там явно что-то еще подарили, помимо этого куска камня. Извини, но ты будешь сама все узнавать.

Я кивнула, встала, поцеловала бабушку в лоб и ушла к себе в комнату.

Бабушка знала и боялась этого знания. Хотелось узнать, откуда у нее это знание, но сейчас было не лучшее время для подобного разговора.

С этими мыслями я включила музыку на телефоне и погрузилась в себя.

Домовой стучал по батарее. Сначала аккуратно, будто пробуя, выдержит труба или нет, потом постепенно наращивал амплитуду, а под конец уже долбил изо всех сил. Резко переставал и начинал снова.

– Зачем ты это делаешь?

Я уже не могла выносить бесполезный стук. Не получалось сосредоточиться на новой картине, мысли вообще не хотели работать в сторону диплома. Гораздо больше хотелось разобраться в том, что происходит и где я была.

Домовой ничего не ответил, просто продолжил долбить.

– Слышь, домушник, может, прекратишь? – озверела я.

В ответ получила оглушительный вопль, тут же черное пятно пролетело через всю комнату, опрокинуло мой стол с красками, испортило дорогую бумагу, а потом схватило кисточки и стало носиться с ними кругами по комнате.

– Извини, я не хотела тебя обижать.

Пятно заворчало, бросило добычу и устремилось на кухню.

– И как с тобой жить…

Без подарка Зната я не могла его нормально разглядеть, приходилось напрягаться, смотреть искоса или вообще пытаться уловить хоть что-то самым краем глаза. Бабушка уехала за рассадой на другой конец города, поэтому в квартире с домовым я осталась одна. Дружить он со мной не хотел, общаться тоже не горел желанием. На все мои вопросы про плач отвечал молчанием. Но стоило мне сжать в руках ключ, как он сразу начинал ворчать и беспокойно носиться по квартире.

– Плохая вещь, темная. И дал тебе ее темный человек, – постоянно повторял он.

– Знат спасал, – парировала я.

– По чужой указке спасал.

Я нахмурилась. Подобные мысли меня тоже посещали. Мне сложно было принять, что то, что сделал Знат, на самом деле несло в себе благую цель. Даже если это произошло в выдуманном мире, с жизнями, которые не существовали.

– Он не мог спасти себя. – Это было моим аргументом в защиту Зната. Он пожертвовал собой, чтобы вытащить меня.

– Не обманывайся, дочка. – Для домового это все вообще не играло никакой роли. – Все он мог.

– И при этом остался и спасал! – От одного воспоминания, как это существо выглядело, меня пробирал озноб.

– Какой ценой?

– Тот мир все равно ненастоящий, а Лихо есть, в метро живет.

– Ой ли? – Домовой хохотнул так громко, что я подпрыгнула. – То, что он с другой стороны, еще не означает, что его нет. То, что ты попала туда через сон, не означает, что других путей нет. А этот человек просто хотел потешить свое эго.

– Я чувствую другое, – упрямо твердила я.

– Самовнушение – сильная штука. – Домовой полез в обувную полку перекладывать пакеты. – Со временем у вас, людей, память искривляется, вы помните эмоции, потом отголоски эмоций, потом отголоски отголосков. Что-то придумываете, чтобы закрыть пробелы в памяти. Нарушаете логику событий.

– Я чувствую в его силе…

– Скопленной из других знатков, убитых, искалеченных судеб. – Тут мне было сложно поспорить, а домового будто прорвало: – Я чувствую, как живет сейчас тот мир, как погибают одна за другой души и сущи, попавшие в лапы чудовища. Я пытался поддерживать своего брата с той стороны, но там слишком много темного теперь. Тебе никто ничего не расскажет, даже не пытайся поднимать тему метро. И таких, как ты, не ищи. Вырвалась, молодец, живи спокойно, дом Лихо только избегай, и будет тебе счастье. А эту хрень выкинь. Она притягивает темное. Захочешь поспорить, приходи. Но что делать, не спрашивай, не будет ответа. Врал мальчик тебе, себе, всем врал. Только Лихо не смог обмануть.

– Вы ошибаетесь.

– Переубеди меня.

Больше он ничего мне не сказал.

Было бесполезно задавать вопросы, водить рядом ключом или мешать раскладывать пакеты. Домовой молчал; съежился, стал сам похож на старый черный пакет.

Я напомнила себе, что домовой не человек и логика у него другая. Голоса в голове подтвердили – другая, и это нормально. Бабушка говорила, что домовой не разговаривает, и я была уверена, что он длиннее односложных предложений ничего не может выдать. А сейчас я услышала от него целую лекцию. Так значит, все он может, просто не хочет. Или все дело в ключе? Ключ дает мне возможность общаться с ним намного… продуктивнее.

Стоило попытать счастья у Фриды, может, сегодня она больше настроена на разговор, чем вчера. Я поднялась, собрала разбросанные кисточки, вытерла лужу краски и вышла из квартиры. В подъезде было тихо, лифт укатил куда-то наверх, хлопнула дверь – и снова тишина. Я двинулась в сторону лестницы: пройти один лестничный пролет было быстрее, чем ждать тесную кабину.

Задержалась возле лестницы. Знакомые стены, окрашенные белесой зеленой краской, хотя белесая она от слоя пыли. Я провела пальцами по шершавой поверхности, оставив две яркие полоски. И никаких тебе объявлений о переезде, тонн бумаги под ногами. Обычный подъезд в обычной многоэтажке.

Тихо.

Я отвлеклась от стены и уже пошла наверх, когда услышала какое-то шуршание и чавканье.

На лестничных перилах сидело какое-то существо и болтало лапками. Маленькое даже для ребенка, но крупнее петуха или курицы. Все замотанное в тряпки, так что только нос торчал и лапки. Куриные лапки. На голове его красовалась вязаная шапка с помпоном, и мне вспомнилось, что я видела похожую у одного из лыжников. Существо что-то жевало. Широко разевало пасть, пытаясь отхватить кусок побольше, откусывало с хрустом, морща длинный нос с пятачком, похожий на кротовый. Зубы у него были как у акулы, разбросанные по всему рту, и кривые. Когда надо было откусить снова, существо вытягивало лапки вперед, чтобы сохранить равновесие, а потом опять начинало болтать то одной куриной ножкой, то другой, в такт двигающимся челюстям.

Я стояла и смотрела, как кикимора – а существо было очень похоже на ту тварь, что я видела в магазине, – жует чей-то хвост. Надеюсь, это все-таки был не хвост, и мое испорченное воображение просто придумало что-то максимально похожее. Просто очень сухая морковка или полоска вяленого мяса.

Перестав жевать, кикимора посмотрела на меня, под тряпками сверкнули черные глаза. Она немного поводила куском в пасти, потом резко открыла рот, показывая недожеванные остатки. Я отпрянула. Существо откинуло странный предмет в сторону и быстро полезло наверх по перилам. Через пару минут заплакал ребенок.

Подниматься выше не хотелось. Ребенок плакал ровно на том этаже, где жила Фрида, захлебывался, словно он потерялся, а дорогу назад найти не может. Или его выгнали из квартиры за провинность.

Собрав волю или то, что от нее осталось, в кулак, я двинулась по ступенькам в сторону соседской квартиры.

На этаже было пусто, но звук плача доносился ровно от двери Фриды.

Я нажала на звонок, и ребенок замолчал.

Дверь открыла не Фрида. Видимо, это была ее сестра или кто-то из родственников, решила я.

– Тебе чего? – Она явно ожидала увидеть кого-то другого.

– Я хотела поговорить с Фридой.

– Нет ее дома. – Женщина уже хотела захлопнуть дверь, но любопытство ее удержало. – А на тему чего поговорить?

– Да так, про всяких существ разных, про Лихо.

Женщина вмиг посерела и быстро затараторила:

– Лихо? Нет, мы в это не лезем. Нам бы со своим разобраться. Дети приволокли в дом манилку, спрятали, теперь найти не можем. А Лихо – нет, с Лихо мы дел, слава Богу, не имели. Оно куда страшнее этой всей домашней шушеры.

На этаже открылись двери лифта, к квартире подошла Фрида.

– Добрый, милочка, тебе чего?

– Мне поговорить с вами надо. – Я успела вставить одну фразу, прежде чем соседка начала пулеметную очередь про всяких-разных и что я странное выспрашиваю.

Фрида нахмурилась, посмотрела на меня, потом на свою сестру.

– Их стало больше в последнее время, еще до того, как ты на два дня куда-то сгинула.

Она стояла на лестничной площадке, словно не хотела нести этот разговор в квартиру. Недовольно мяла в руках старую потертую сумку. Фрида выглядела куда старше своих лет. Недавно отмечала пятьдесят, а морщин и седины было на все восемьдесят.

– Общение с ними забирает твое время. – Глаза у Фриды были белесые, когда-то карие, а теперь мутные.

Я всегда сравнивала ее со своей бабушкой. Той было семьдесят, но никто не давал и шестидесяти. Получается, Фрида куда больше общается со всякими-разными. Раз такая разница во внешности.

– И ваше?

Зачем я это спросила? А если она из тех, кто о своей внешности печется?

Фрида сжала и разжала кулак. Отдала сестре сумку и прикрыла дверь, мы остались вдвоем.

– Тебе надо забыть все, что ты видела, откуда бы ты ни пришла, то место проклятое. С ними нельзя жить спокойно, они мертвые.

Над головой послышалось шуршание, мы разом посмотрели наверх. За плоскую лампу зацепилась кикимора и пускала слюни.

– Ах ты, поганка! – Фрида разом сорвала с себя парик и кинула в тварь.

Та поймала чужие волосы, затолкала их в пасть и быстро убежала по потолку в сторону лифта. Кабина открыла двери, закрыла и уехала.

– Это из-за них. – Фрида показала на лысую, с редкими островками волос голову. – Запомни, они сжигают изнутри и забирают твою силу. Твоя бабка правильно делает, что не лезет во все это. Живет с домовым и дальше не суется. Молится, если совсем тяжело, но не играет в их игры. Потому что это убивает! Это всех убивает!

Фрида больше ничего не сказала, вошла в квартиру и хлопнула дверью. Мне под ноги упал изжеванный парик.

Получается, были еще люди, был опыт общения со всякими-разными. Надо просто их найти. Вряд ли они сидят в интернете, ведут форумы и делятся своими «домашними животными» в блоге. Скорее, они замкнулись в себе и просто пытаются удержаться в этом мире, потому что думают, будто давно свихнулись.

Мне не хватило информации от Фриды. То место, где живут со всякими-разными, кормят их, соблюдают правила, а не шарахаются, как от прокаженных, то место, где я была, ждало меня обратно.

Я споткнулась на последней ступеньке.

Ощущение, что я совсем поехала кукухой, но я списала это на сон от усталости, игру воображения. Голоса в голове наперебой что-то рассказывали. Наверное, надо было их попробовать послушать, а не заглушать музыкой.

Я вернулась в квартиру и села за рабочий стол, постаралась прислушаться к себе, внутри меня урчало.

Так я никогда не сосредоточусь. Мой организм спустя два дня голодовки явно старался эту пустоту восполнить. К счастью для моего желудка, бабушка старалась так, будто ей надо было роту голодных студентов кормить. Идеи и продукты на это она явно брала из бездонного погреба.

После обеда голоса успокоились, и пришла мысль попробовать вернуться к прошлой жизни, позвонить старосте и выяснить, когда я могу занести диплом.

Терпеть не могу звонить, но пока напишешь, пока дождешься ответа…

Староста ответил сразу. Вообще у него было нормальное имя, но его даже по фамилии никто не называл, просто староста – и все.

– Да? Это кто? – Голос у него был немного хриплый, словно он долго кричал на кого-то или, наоборот, молчал.

– Здрасте приехали, – ответила я. – ты ж меня единственную по голосу сразу узнавал.

– Да, извини, я сейчас даже мать не узнаю, такой ад у нас. Так кто это? – Странно, что не узнал.

– Яна.

– А, Яна? Какая Яна?

– Ты смеешься?

– Ты же вроде перевелась. Нам в деканате сказали.

– Кто переводится перед защитой диплома, ты чего?

Бабушка наблюдала за моим лицом и качала головой. Краем глаза я видела, как раскачивался в такт качанию бабушкиной головы домовой.

– Вот и я то же самое подумал. Странно это все, я в деканате сейчас уточню, перезвоню тебе.

Отключился. Я попыталась позвонить снова, но безликая дама из трубки сообщила, что номер заблокирован.

– Не поняла, что вообще происходит?

Бабушка тяжело вздохнула и ушла с кухни.

Снова вернулось мое фоновое тревожное состояние. Я только стала верить, что моя привычная жизнь может вернуться, пускай с некоторыми побочками в лице всяких-разных, но вернуться. Как оказалось, что это совсем не так. Теперь непонятно, что делать с дипломом, а мои документы? Инструменты, вещи, которые я оставила в прошлый раз в мастерской? За что теперь хвататься? Выяснять, кто отчислил меня из вуза, или искать подобных мне – знающих?

Староста не перезванивал долго, прошло уже часа два. Задавив внутреннего интроверта, я набрала его номер снова.

– Да? Это кто?

– Я тебе только что звонила по поводу диплома, – вместо приветствия выдала я. – Ты сказал, что в деканате уточнишь.

– Да? Блин, забыл. – Староста на той стороне мялся, извинялся, а на фоне кричали и поздравляли кого-то с красным дипломом. Уже. – Так кто ты?

– Яна, – на автомате ответила я. – Я – Яна, и я тебе уже звонила.

– У нас Ян на курсе нет, перестаньте шутить.

Он отключился.

Что, блин, происходит?

Я полезла в соцсети, все чаты были на месте. Внезапно очень активные, вывесили списки студентов на госы. Уже? Обсуждали дипломы, впервые за историю вуза все вовремя сдали свои работы. Это было условием, чтобы все на «Тавриду» поехали. Почему я об этом не знала раньше?

И что мне теперь делать?

Я сползла с табуретки на пол и уткнулась лбом в стену. Здесь кипела какая-то другая жизнь. Я словно не поступала и не училась пять лет. У них была «Таврида», которой раньше не было, вообще не было.

– Перестаньте шутить, – горько повторила я.

Если бы я могла сказать так тому, кто взял и вывернул всю мою жизнь наизнанку!

Спасибо, хоть бабушка меня помнит.

Из комнаты заговорил телевизор. Я снова почувствовала себя одиноко.

Одна со своими проблемами, которые мне на самом деле были и не нужны. Хватало же приключений: диплом, долги по последней сессии, попытки наладить отношения с мамой, которая уехала, лишь бы не разговаривать лично.

Одна, просто одна. Друзей нет, ни школьных, ни институтских, молодого человека нет. Ни с кем не поговорить. Даже тот, с кем можно было бы обсудить хотя бы часть проблем, внезапно появился и умер. Погиб.

Чай остывал, пить не хотелось. Было желание открыть окно и долго в него орать, чтобы даже Лихо в своей подземке услышало мою боль. Прочувствовало, как оно испоганило мою жизнь, перевернуло, выпотрошило, заставило не просто учиться заново ходить, а чувствовать и видеть. Вот только ему на все мои эмоции будет побоку. Чувствую я это или не чувствую. Это Лихо, свою часть оно выполнило так, как умело. Хорошо, умело, филигранно.

– Мне это все не надо было. – Я обхватила голову руками. – Почему со мной? Мне что, скучно жилось?

Очень хотелось повернуть время назад, не ехать в вуз, поспать дома, пораньше нарисовать картину. В общем, убрать из уравнения то, что в итоге привело меня в лапы чудовища из метро. Только это невозможно, время не поворачивается вспять. Оно движется вперед, и приходится двигаться за ним.

В противовес хаосу внутри меня зародилось хорошо знакомое чувство: захотелось рисовать. Быстро помыв за собой посуду, я ушла к своим краскам. Ворчание бабушкиного телевизора теперь доносилось с другой стороны. Я достала свой маленький скетчбук, который путешествовал со мной туда. Или на ту сторону, я еще не придумала, как буду называть этот мир. Открыла его на пустой странице, посидела, потупила и решила полистать, что я рисовала раньше. Оказалось, всего пять изображений. Причем только два – мои. Еще три картинки были нарисованы кем-то другим.

Подарок Зната, речная галька, превратившаяся в красивый кулон. Странная рогатая птица, напоминающая ворона, которому козьи рога приделали. И россыпь глаз на всю страницу. Нарисовано было красиво, с акварельными подтеками в цвете, но немного жутко.

Я покопалась в памяти, когда могла оставить скетчбук без присмотра, чтобы Знат успел к нему приложить руку. То, что это был Знат, я даже не сомневалась. Образы Юры и Фомы становились у меня в голове размытыми, и никак с остатками воспоминаний не сочеталось то, что они могли рисовать. Скорее рисоваться перед зрителями. Особенно Юра. Врагу такой участи не пожелаешь.

Я была уверена, что знаю, как он погиб, каким образом его убило Лихо. От этого знания легче не становилось, скорее наоборот.

Скетчбук лежал на столе, открытый на рисунке ключа. Я взяла перо, макнула его в тушь и написала рядом «открывает дорогу». Не знаю, какую дорогу этот ключ будет открывать, но с этой надписью мне работа казалась законченной. Рядом с птицей я написала «рогатый ворон», а на той странице, где были глаза, я долго сидела, не могла придумать, что написать. В итоге отложила эту затею.

Несмотря на то что в моем скетчбуке уже похозяйничали, рисовать все равно хотелось. Неважно, что и чем, просто нужен был сам процесс, который успокаивал.

Я, когда не знаю, что хочу нарисовать, начинаю рисовать деревья. Сначала один ствол, другой, потом от него выстраиваю целую чащу. Занятие, подобное медитации: просто рисуешь черные кривые стволы.

Я рисовала березовую рощу, ее интересно потом штриховать, находить форму, отмечать темный низ дерева и глазастые пятна. Я рисовала ветки, тонкие, как травинки, касалась пальцем карандаша, где хотела дать дымку. За это постоянно ругают, но мне так нравится. Нравится чувствовать пальцами материал.

Я больше не студент, некому ругать.

Коснулась шершавой поверхности дерева и вышла к полю. Золотые колосья качались на ветру, а впереди стояла высокая фигура. Стояла и смотрела на меня. Я подумала, что, наверное, надо с ней поздороваться, но голоса не было. Я слышала ветер, стрекотание насекомых в траве под ногами, слышала, как сзади скрипят деревья. Два мира общались между собой, и мне не стоило им мешать. Но существо в поле ждало именно меня. Диалог между полем и лесом ему был неинтересен.

Тогда я решила, что надо не сказать, а показать. Подняла вверх руку в знак приветствия. Существо кивнуло. Я сделала шаг вперед, существо тоже двинулось на меня. Из леса в поле выбегали разные странные твари, всякие-разные, хихикающие, ворчащие, хлюпающие носом и плюющиеся черной жижей.

Когда мы с существом были уже достаточно близко, поле и лес враз прекратили свою беседу и стали слушать нас.

– Добрый… – Я хотела добавить «день» или «вечер», но совершенно не могла определить, где находилось солнце: свет шел со всех сторон, и ни один предмет не отбрасывал тени. Как на рисунке неопытного художника.

Существо склонило голову в знак приветствия.

– У меня так много вопросов.

Существо покачало головой и тяжело вздохнуло.

– Я вернулась домой?

Кивок.

– А то место существует на самом деле?

Опять кивок.

– Значит, Знат по-настоящему умер.

Существо не двигалось.

Я хотела столько всего спросить, но, как назло, все вопросы испарились. Не помогал даже мой любимый прием, который сдвигает с места любой разговор.

– Я просто не знаю, что мне делать. У меня больше нет моей жизни.

Существо наклонилось ко мне совсем близко и прошептало на ухо:

– Поизучай меня.

Я резко дернулась и уставилась на набросок. Когда я успела перейти на краски – не помню, но передо мной была еще одна картина. Березы, залитые закатным солнцем, а между деревьями колышется золотое поле.

В том поле живет Знат.

Рядом сидел домовой и сверлил меня своими черными глазами.

– А много кикимор живет в доме? – решила спросить я.

– Сколько придумаешь, все твои.

Как всегда, лаконично, коротко и ни фига не понятно.

– Домовых тоже придумывают? – не удержалась я от иронии.

– Приносят, – сухо сказал наш черный веник и ушел.

И как узнавать новое, если тебе не хотят это новое рассказывать?

Интересно, если немного подождать, неизвестный художник зарисует весь скетчбук или ему в один момент станет скучно и он бросит это дело? Хотя почему неизвестный, я уже решила, что это Знат.

Я встала и хотела пойти на кухню, под ноги мне опять прикатился домовой.

– Может, тебе стоит вернуться? Перестать мучить людей своими вопросами, а просто все выяснить самой? Изнутри?

– Избавиться от меня хочешь?

Домовой неопределенно заворчал, юркнул в сторону, потом снова вернулся.

– Не от тебя, от Лихо. Парень твой не смог, а ты сможешь. Ты умеешь манипулировать людьми, и даже те оставшиеся от людей шаблоны будут тебя слушать. Главное – избавиться от фантома.

– От кого? – Я не поняла и половины того, что он мне сказал.

– Сама выяснишь.

– Ненавижу, когда вы так делаете, нет бы сразу сказать как есть. Нагоняете туману.

– Природа у нас такая. – Мне показалось, что домовой улыбнулся: где-то внутри этой черной растрепанной щетины проскользнула легкая тень и быстро скрылась. – И твоя природа меняется, – проговорил он задумчиво. – Эта темная вещь ее меняет. Ты больше не принадлежишь своему миру, поэтому тебя староста и не помнит. И тому тоже не принадлежишь. Все вы, знатки, такие, мечетесь туда-сюда, а выбрать одно не можете. Да вам и не дают выбрать, сжигают раньше времени.

Больше я ничего от него не услышала: свернувшись калачиком, он уполз перебирать пакеты или какие-то важные тряпочки.

Вернуться, чтобы избавить всех от Лиха, – вот этого мне точно не хотелось. Лучше уж сидеть дома, видеть всяких-разных и не иметь отношения к тому, что живет в метро. Да, метро лучше тоже не пользоваться.

Я не могла понять, что мне делать и что я вообще хочу. Слоняться из комнаты в комнату – не лучшая затея. Рисовать – никакого желания не осталось. Пойти на улицу – встретить снова кикимору или еще кого-нибудь, кто у нас в районе обитает, в любом случае мало удовольствия.

Можно попробовать помедитировать. Наш преподаватель по живописи говорил, что, когда мозг мечется и не знает, куда себя приткнуть, лучше всего замедлиться, остановиться и дать себе ничего не делать. Медитация в этом плане помогает. Сидишь, слушаешь себя или звуки природы из компьютера, успокаиваешь сознание.

А мне надо успокоить сознание.

Пока я искала подходящие звуки природы, прокляла все на свете. Ни одна медитация мне не нравилась: одного хотелось придушить за голос, второго невозможно было слушать, такую дичь нес. Сверчки раздражали, хотелось чесаться, от звуков дождя приспичило в туалет, шелест леса напомнил березовую рощу и нагнал паники.

– Офигенно расслабилась. – Я выключила компьютер и отсела от него подальше.

В любой непонятной ситуации включай любимую музыку – вот мой девиз и моя медитация. Я выбрала плейлист под настроение, надела наушники и закрыла глаза.

Вокруг было много лиц и голосов, эти люди подходили ко мне, хлопали по плечу и говорили, что все я делаю правильно. Так и надо. И Знат все делал правильно.

Подходил высокий старик с длинной седой бородой, долго смотрел на меня грустными глазами, говорил, что силы мне пригодятся, чтобы я не пренебрегала любым советом, который мне дают всякие-разные. Даже те, что не привыкли помогать. Потому что Лихо – проблема всех, и живых, и тех, кто к жизни не имеет никакого отношения.

– Но мне это все было не надо.

Старик грустно улыбался и пожимал плечами.

Люди сменялись, подходили ко мне по очереди, рассказывали свои истории, делились тем, как их убивал Знат. Что именно забирал он каждый раз, когда душа покидала тело. Рассказывали про столетние души, которые живут в Явном мире и там, откуда приходят всякие-разные. Столетние души помогут, их надо только найти.

Последним ко мне подошел сам Знат, улыбнулся, взял за руку и вытащил из медитации.

Я сидела на полу, наушники лежали рядом, вхолостую играли плейлист по кругу. Я переваривала то, что мне рассказали все эти голоса, что напоследок шепнул Знат, прежде чем выгнать меня в реальность.

– Значит, был какой-то план. – Я выключила музыку. – План, в котором участвовали все они, в обход Лихо и той организации повстанцев.

Я пыталась поймать ускользающие образы, что именно они хотели сделать. Собрать максимальное количество информации, чтобы потом избавить мир от беды? Запутать, дать ключ или вырастить того, кто придумает, как спасти всех?

В одном образе плана в этой роли был Знат. Он должен был собирать информацию по крупицам, чтобы потом ее пустить в дело. Но Знат умер, этот план больше не имеет смысла, главное действующее лицо в нем не участвует.

Я ломала голову, перетасовывая факты, лишь бы докопаться до сути.

– А если этот план стал известен и Знат решил передать роль другому? Но так, чтобы Лихо ничего не узнало?

Я уже лежала на полу и смотрела в потолок. Звучало логично. И я в роли финального игрока тоже логично вписывалась в мир. Попала в какой-то извращенный виток реальности, ничего не поняла, выпала обратно с пучком ненужных в этой жизни знаний, потеряв параллельно свою нормальную жизнь. Лежу, копаюсь в чужом сознании в поисках ответов на вопросы, которые я даже не знаю, как формулировать.

Домовой мне уже подсказал, что надо вернуться туда, в мир, созданный Лихо. Вопрос только в том, как это сделать не через метро?

Я перевернулась на бок и плечом легла на жесткий ключ.

Подарок Зната, та самая темная вещица, которую очень не любит домовой и на которую бабушка смотрит печальным взором. Что-то было в образах плана про речную гальку и в целом про воду.

«Вода – это переход» – так, кажется, звучала фраза, которую прошептал мне Знат в конце медитации. Вот какой шепот утекал у меня из головы, словно быстрая речка.

– Вода – это переход, – повторила я, села и посмотрела на ключ.

А если они работают в связке? Если мне надо сказать эту фразу и погрузиться в воду вместе с ключом?

– А любая вода – это переход? – спросила я вслух.

– Та, что точно есть в другом месте, куда хочешь попасть, – ответил мне домовой.

Он явно любил быть в каждой бочке затычкой, это при его-то нежелании говорить прямо.

Тот мир – близнец моего, там тоже есть пруд, река в городе. Ванную я отмела сразу, решила, что не очень хочу оказаться в трубе в стене, да и вообще не была уверена, есть ли вода в брошенных домах. Считается ли водопроводная вода подходящей для перехода? В любом случае, если она должна быть в том месте, куда я хочу попасть, значит, это может быть водоем. И неплохо бы найти такой водоем, где никто не ходит. А то решат еще, что я топиться пошла, а не в другой мир. Я улыбнулась этой мысли. Топиться-то – это в другой мир и уйти.

Через МКАД есть заросший пруд, куда мы с классом много лет назад ходили на шашлыки. Безлюдное место, гулять там негде, мангал только если поставить, уединиться, и никто не помешает. Пруд маленький, но воды достаточно, чтобы уйти с головой. Идеальное место.

Я посмотрела на часы. День едва перевалил за полдень, хотя мне казалось, что я долго ходила, сидела, тратила время впустую. Оказалось, нет.

Быстро план Зната не выполнишь, поэтому мимолетную идею отправиться к пруду прямо сейчас я отмела. Надо еще покопаться в сознании, может, удастся найти что-то конкретное, зачем Знат собирал информацию.

– Яна, как твой диплом? – В комнату заглянула бабушка, посмотрела на скетчбук с березами.

– Мне надо вернуться туда, – выдала я.

Бабушка замерла.

– Другого выхода нет. – Я смотрела на березы.

– Но ты же вернешься?

– Они говорят, что да.

Бабушка кивнула, не стала уточнять, кто они, есть ли другой выход. Вот так здесь живут, не задают лишних вопросов. Не привлекают всяких-разных. Просто покорно идут за своей судьбой.

Итак, план следующий: найти в голове максимум информации, которая может помочь. Свыкнуться с мыслью, что, кроме меня, никто не справится. Смотаться в тот мир еще раз, избавиться от Лихо и вернуться. Предпоследний пункт звучит явно куда объемнее, чем все остальное, вместе взятое. Но у Зната наверняка есть какие-нибудь спецэффекты в запасе. Водил же он Фому и Юру за нос столько времени.

Снова музыка, карандаш и бесцельное движение грифеля по бумаге. Это помогает сосредоточиться.

Я не хочу.

Не хочу возвращаться, не хочу решать чужие проблемы.

С моей побочкой можно жить, с этими кикиморами и хохочущими между домами ауками можно жить. И без высшего образования тоже можно жить. Подумаешь, выперли из института перед защитой, я могу собрать портфолио и отправить его в студии или издательства. Знания мои никуда же не делись. А этот план с избавлением мира от Лихо…

Пусть его выполню не я, а кто-то другой. Желающих найдется вагон.

Я просто хочу сидеть дома и никуда не выходить.

Я вчера весь оставшийся день просидела в интернете в поисках информации про Лихо. Нашла около десятка одинаковых статей и пару сказок. Обе сказки заканчивались печально для того, кто с этой тварью сталкивался. Либо он сам погибал, либо от него отставали и бежали донимать другого. Погибать в мои планы не входило, а отстать от меня уже отстали, я же вернулась домой.

Ночью меня мучили кошмары. Умирающий от рук Зната старик плакал. Выли злыдни, которых выметали из магазинов гвардейцы. А над всем этим высоко в небе нависало Лихо, положило свой синий язык на дома, капало слюной и отвратительно свистело.

Знат этого надсмотрщика игнорировал, а все остальные постоянно оглядывались, боялись, что сейчас тонкая узловатая рука перестанет крошить обшивку на панельном доме, схватит зазевавшегося участника бойни, а потом Картинка сменилась, и я увидела, как погиб Юра, как задохнулся в объятиях Лихо. Как смотрел на это все его друг. Мозг радостно подсказал, что этого человека зовут Лев. Ухоженный, аккуратный, прям злодей с открытки. Если Знат – идеальная визуализация современного образа, немного небрежный, максимально приближенный к жизни, то Лев – это картинка. Карточка в ролевой игре. Черное пальто, на котором нет ни грамма пыли, грубые ботинки, словно только с прилавка. Даже когда его утаскивали после драки с Юрой, он выглядел ухоженно, кинематографично. Инстаграмно. И он это знал.

Я не хочу туда возвращаться и снова смотреть на мир, который расползается по швам, потому что его захватило Лихо и пытается там играть в свои игры.

Чертов Знат, зачем ты умер?

Я ненавижу тебя, ненавижу за то, что ты рискнул заварить всю эту кашу. За то, что передал эстафетную палочку мне. Наверное, я бы в тебя влюбилась, будь ты настоящим. Не идеальным образом, от которого начинают пищать все девочки. И я в том числе, потому что… просто потому что.

– Я не буду частью этого плана, – сказала я себе в зеркало утром.

– Но что-то мне подсказывает, что все решили за меня, – добавила я вечером, когда в скетчбуке появился очередной рисунок. Это была рация, похожая на ту, которую выкинул Юра возле метро. – Еще больше намеков, пожалуйста. Спасибо.

Город не спит в центре. Однако на окраинах он засыпает и очень чутко реагирует на любой раздражитель.

Напротив дома Зната была коробка, забетонированная площадка, где часто играли в футбол или учились кататься на роликах. Там постоянно кто-то тусил. Либо гонял мяч, со всей силы впечатывая его в стенку, либо ругался на упавшего на ровном месте ребенка. Особенно активно жила коробка летом. Там могли круглосуточно находиться студенты, лишь бы не готовиться к сессии. Не прекращался звук ударов по мячу. Даже когда начиналось время тишины, коробка шумела назло соседям и тем, кто собрался лечь спать пораньше.

Между домом Зната и площадкой росли деревья, кроной перекрывая весь обзор. Только свет одинокого фонаря, падающий по ночам на фанерные стены, просачивался между листьями. Когда Знат ложился спать, он представлял людей, которые бегают по асфальту, выкрикивают команды, нарушают тишину.

Над Знатом жил одинокий мужчина, озлобленный на весь мир. Он ругался со всеми, кого встречал в подъезде, выливал свою желчь на курьеров, пинал собак, не обращая внимания на возмущение хозяев. В этом человеке было столько злобы, что Знат мысленно подселял к нему злыдней. Идеальное соседство: и та и эта тварь ради темных дел живет. Мужчине было около сорока, но выглядел он куда старше. Сухой, высокий, узловатые руки, кривой нос, из которого постоянно текло. Он давно перестал следить за собой и потерял почти все зубы. Не прожил и половины века, а уже выглядел на всю сотню. Его так и звали в подъезде – старик. Он любил курить тяжелые сигареты, каждый раз выходя на свой незастекленный балкон после полуночи. Дым от его курева распространялся по всему дому. Особенно невыносимо запах ощущался летом, когда нагретый за день воздух легко разносил густой дух дешевых сигарет. Тот, кто открывал окно, чтобы проветрить квартиру, вынужден был захлопывать его обратно, дышать становилось просто невозможно.

Еще любил этот старик комментировать все, что происходило в коробке. И делал он это долго, до самого утра, планомерно выбешивая всех соседей. Знат был уверен, что питался этот старик исключительно людской ненавистью. Собирал ее в себе, сжигая все человеческое, что в нем оставалось, заменяя тьмой.

В ту ночь на площадке устроили настоящий матч. Собралось много народу, дело было на июньских праздниках. Старик, как обычно, вышел на балкон и закурил. Воздух заполнился невыносимой вонью дешевого табака.

Мяч стучал о ворота, фанеру, сетку. Слышались выкрики судьи и вой болельщиков. Старик молчал и дымил. Фонарь щедро освещал коробку и пространство вокруг.

Удар, вздох разочарования. Еще удар. Запах от сигарет стал настолько невыносимым, что закружилась голова, даже мойка воздуха не спасала. Знат мечтал только об одном: лишь бы старик исчез.

В свете фонаря мелькнула тень, прыгнула на балкон к старику. Знат слышал тихий разговор, старик с кем-то соглашался.

Затем тень нырнула вниз и двинулась в сторону коробки. Стало гораздо тише, слышался только стук мяча по асфальту: был очень напряженный матч, даже болельщики примолкли. Знат задремал и не обратил внимания, что вскоре перестал стучать и мяч. Коробка больше не издавала ни звука. Ужасный запах сигарет постепенно рассосался, и через несколько минут в окна задышал свежий ночной воздух.

Я крутила в руках скетчбук, рассматривая картинки. Новых пока не появилось. С одной стороны, мне хотелось увидеть еще хоть что-нибудь, но с другой, все эти картинки добавляли тревожности, страхов. Мне было все равно, кто их рисовал. Меня пугала перспектива вернуться в этот странный мир. Я просто не хочу. Хочу назад свою спокойную жизнь. Нормальную жизнь. Слово «нормальную» хотелось отчеканить по слогам.

Нор-маль-ну-ю. Ту, что была три дня назад.

Я лежала на полу и слушала музыку, надеясь, что ответ придет сам. Задремала, увидела очередное воспоминание в стиле Зната.

А если ничего не делать, оставить все как есть? Люди пропадают сотнями, ну добавится несколько процентов на счет ко всяким-разным. И вообще это все происходит в том мире, не в нашем.

Не знаю, сколько бы я прокрастинировала и думала, что не хочу возвращаться туда, сколько бы оттягивала момент… Но Знат показал мне то, что случилось, когда Лихо только пришло. Я проснулась в холодном поту от собственного крика. Сердце колотилось так сильно, что готово было вырваться из груди и спрятаться в темный угол к домовому. Люди не могут быть настолько гнилыми. Они не могут вырастить в себе такую тьму. Правда, оказалось, что могут.

Перед глазами стояли вывернутые наизнанку людские тела, нанизанные на ветки и заборы, чередующиеся со всякими-разными, которые хотели было помочь людям. К ним пытались прорваться с другой стороны, через границу миров, но терялись в тумане и гибли.

И если мы все связаны, находимся в одной лодке этого мира, просто они на одном витке, а мы на другом, то зараза в лице Лихо явится и к нам. Мало мир лихорадит, встряхнет еще сильнее.

Я не записывалась в спасители мира, не хотела быть тем, кто вытащит всех, но, видимо, придется. За окном уже светало, бабушка, как обычно, гремела чем-то на кухне. Она любит рано вставать.

Я планировала вернуться, сон обещал, что я обязательно вернусь. Все инструкции уже есть в моей голове.

«Вода – это переход», большего знать не надо.

И Знат уже придумал, как избавиться от Лихо, надо просто довести его план до финала. Скачать на телефон все карты, чтобы можно было пользоваться ими без интернета. Взять с собой зарядник – никогда не знаешь, насколько понадобится рабочий телефон. Не забыть скетчбук, вдруг в нем появится еще какой-нибудь рисунок.

Я зашла на кухню. Бабушка лепила пирожки, но не как обычно, тяп-ляп, а с особой нежностью. Наклонялась к каждому сверточку из теста и что-то шептала, дула, потом осторожно перекладывала на противень.

– На защиту, на удачу, на жизнь.

Каждый пирожок со своим наставлением ложился в ровный ряд, покрывался яичным белком. Бабушка украдкой колдовала. Рядом сидел домовой и что-то подсказывал.

– На жизнь, на защиту, на удачу, на спокойную дорогу.

Моя уверенность опять поехала вниз по синусоиде. Бабушкино таинство было таким домашним, таким уютным. Я всеми силами пыталась задержать этот момент. Почувствовать подольше, что кто-то плетет защиту для тебя и тебе.

Домовой сверкнул черным глазом, и чувство сказки сгинуло. Надо было собираться.

Я быстро покидала вещи в рюкзак. Засунула туда плед, который обычно брала на пленэр, свитер, термокружку с чаем, дождалась бабушкиных пирожков, убрала еще горячие, добавила салфетки. Потом подумала и взяла шерстяной платок, шапку и еще немного одежды на смену. Не знаю, что из этого мне понадобится, но лучше пусть будет. На всякий случай. Перед выходом я замотала рюкзак пакетом в надежде, что содержимое останется сухим.

Бабушка молчала, ничего не спрашивала, домовой ничего не комментировал.

– Я вернусь, ба. Я хочу вернуться.

Бабушка кивнула и быстро смахнула слезы.

Попрощались быстро, я спустилась на этаж ниже, послушала, как щелкнул замок. Где-то наверху кикимора гоняла туда-сюда лифт.

– Я вернусь. Просто сделаю, что обещал сделать Знат, и вернусь.

Я знала, куда надо идти, какая вода есть и в моем мире, и там.

С помощью этой же воды я планировала вернуться домой.

Я повторяла эту фразу, когда переходила МКАД через автомобильный мост, пряча лицо от грязных брызг. Когда штурмовала глиняную разбитую дорогу, пытаясь добраться до пруда. Несколько раз чуть не упала, потому что ноги скользили, словно под ними была не сырая глина, а чистый лед.

Пруд оказался покрыт тонкой ледяной коркой. Достаточно одного удара палкой, чтобы ее разбить. Я посмотрела на черный прогал посреди белесых плит, и меня затошнило от страха. Надо было туда шагнуть и не забыть произнести заветную фразу. И все это сделать одной. Никто не поможет, не подскажет, правильно ли я делаю.

Сверху начал падать снег. Меня колотило, паника душила, я никак не могла выровнять дыхание, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Надо было срочно что-то делать, пока не показались люди и не помешали моей задумке. Колдовство простое, подарок Зната поможет. Я видела во сне, как пользуются этим заговором.

Итак, я достала из кармана ключ, сжала его в кулаке, прошептала:

– Вода – это переход!

И шагнула в прорубь, задержав дыхание.

Ледяная вода сразу вышибла из легких все попытки сохранить кислород. Мышцы настолько обалдели от холода, что я не могла пошевелить даже пальцем. Тяжелая намокшая одежда медленно утягивала меня на дно. В голове пульсировала одна мысль: лишь бы получилось, лишь бы потом я вернулась домой.

Ключ в руке сначала нагрелся, а потом вдруг раскалился и ярко вспыхнул, ослепив меня даже через закрытые глаза. Тело скрутило болью, судорога свела каждую мышцу. Ноги коснулись дна, и меня завертело, как белье в стиральной машинке. Тошнило уже не от страха, меня распирало во все стороны, голоса разом заорали все хором и внезапно смолкли.

Я вылетела из воды, отплевываясь, захлебываясь чем-то соленым, никак не могла открыть глаза. Руку с ключом жгло. Второй рукой я открыла сначала один глаз, потом другой и чуть не заорала. Я плевалась своей же кровью. Ладонь превратилась в кровавое месиво, ключа не было, остались только мелкие каменные крошки в ране.

Кровь шла носом, затекала в горло, это от нее тошнило. От холода сводило все тело, шею дергало судорогой. Не так я представляла себе переход. Не было таких последствий в воспоминаниях Зната.

Я уткнулась лбом в холодную землю, пытаясь умерить боль хотя бы в голове. Немного помогло. Озноб стал отпускать, сердце успокаивалось. На смену стрессу и панике пришло отупение. Когда кровь остановилась, я перевернулась на спину и постаралась расслабиться. Наконец-то почувствовала холод. Села в поисках рюкзака. Нашла его в паре метров в воде. Пакет вздулся и держал его на плаву. К счастью, моя идея себя оправдала. Внутри вся одежда была сухая. Жаль, я не догадалась обувь на смену положить.

Горячий чай согрел изнутри, а свитер и платок снаружи. Здорово было бы что-нибудь покрепче выпить, чтобы не заболеть. Но я про это подумала только сейчас. Мокрые ботинки раздражали, их надо было просушить, а то я с сырыми ногами никуда не дойду. Подумала, может, сходить к тому дому, где мы ночевали с Фомой, Юрой и Знатом. Парнями я их никак не могла назвать. Мы так и не подружились. Заодно проверить, действительно ли дом горел.

Меня еще трясло, и я не сразу поднялась и взяла рюкзак, ноги не слушались, а руку саднило. Мокрой кофтой я замотала кисть, немного остудила.

От пруда идти было недалеко, я быстро нашла нужную дорогу, и между деревьями сразу заметила обуглившийся остов дома. Уцелела только какая-то мелкая постройка. В ней я решила пересидеть ночь, отдохнуть после перехода и пойти к метро. Может, я найду там рацию Юры. Уже смеркалось. На переход у меня ушел целый день, хотя казалось, что должно было пройти меньше минуты.

В домике я решила разжечь огонь и обнаружила, что не взяла с собой ни спичек, ни зажигалки. Ну класс! И что мне теперь делать?

Злая сама на себя, стащила с ног сырые ботинки, переодела носки. Хоть их положила, и на том спасибо.

В середине домика стояла пирамидка из сыроватых веток. Не хватало только огня, самую малость. Может, попросить кого-нибудь, чтобы разожгли? В лесу же много всяких-разных водится. Вдруг кто умеет огонь разводить. Огонь же часть природы.

Я ждала подсказку от голосов и гипнотизировала ветки взглядом. Но голоса молчали. Некому мне было подсказать, как позвать огонь. Я протянула вперед руку, представляя себя волшебницей. Еще немного, и реально огонь призову. Улыбнулась сама себе и посмотрела на замотанную изувеченную ладонь. Рана болела и сильно жгла.

– Так горит, будто пламя, – в порядке бреда выдала я.

Размотала кофту, которая неожиданно оказалась полностью высохшей. В ладони светились осколки ключа.

Я потянулась к веткам обожженной рукой, припекать стало сильнее. Сырое дерево задымилось, а потом вспыхнуло легкое пламя. Кожу жгло нещадно. Я не стала ждать, когда пламя разгорится сильнее, спрятала ладонь в карман. Надо ее сунуть в снег или просто в холодную воду, чтобы хоть чуть-чуть успокоить рану.

Я лежала на полу, рядом с маленьким костерком, сушила ботинки и думала, как, не попавшись гвардейцам, добраться до метро, найти рацию. Через эту рацию выйти на связь с сопротивлением, добиться того, чтобы они меня приняли. А потом завершить план Зната.

«Либо пан, либо пропал, у меня нет выбора, мне надо вернуться домой».

С этими мыслями я заснула.

Знат передавал мне силу. Держал за руку и рассказывал всякие небылицы. Учил, как общаться с лешим, а еще что ни в коем случае нельзя слушать ауку. Ну и самое главное, что все ограничения живут только в моей голове. Достаточно правильно подобрать слова и желания, все получится.

Я слушала и кивала. Любовалась им, глядя в серые, как грозовые тучи, глаза. У Зната были русые волосы, и на носу слегка пробивались веснушки, немного забегая на скулы.

Я влюблялась в образ, который поселился в моей голове. Я уже не помнила, как выглядел Знат, пока был еще жив, но я так отчетливо видела то, что мне показывает в сознании его сила. Мальчик, который мог жить долго, завершил бы свою работу в надоевшей студии и уехал в глубинку, где помогал бы восстанавливать старые дома. И проекты бы свои разрабатывал, опираясь на древнее зодчество. А еще написал бы кандидатскую, используя все свои знания по фольклору.

Но история не терпит сослагательного наклонения. Зната забрало Лихо.

– Скажи, что именно ты придумал? Чей план выполнял? – Я впервые заговорила в этих видениях.

Знат улыбнулся, наклонился ко мне поближе и прошептал:

– Любая столетняя душа даст тебе ответ.

Я не поняла. Хотела переспросить, но Знат вдруг закашлялся зерном. Поле звало обратно. На сегодня аудиенция завершена.

В первый раз мне казалось, что этот мир – сон. Поэтому я не помнила, чтобы спала тут, чтобы мне хоть что-то снилось. Но в этот раз все было как-то иначе. Более натурально, что ли.

Костер прогорел полностью, ботинки успели высохнуть, а я – отлежать здоровую руку.

В голове крутилась фраза Зната: «Любая столетняя душа даст ответ». Я уже слышала про столетние души, однако не понимала, что это такое и как их искать. Все ждала подсказки от голосов и силы Зната, но в ответ была лишь тишина.

Я перетряхнула рюкзак, поела, допила чай и вышла из домика. Валил сырой снег, да так густо, что не было видно ничего дальше пяти метров. Я надвинула шапку на самые глаза и пошла в сторону моста. Тут он был целый, не надо идти полкилометра к дороге.

Целый – это, конечно, комплимент. Побитый жизнью, со сломанными ступеньками. Тот самый жуткий мост из моего детства.

Я шла и прислушивалась: вдруг еще где бродили гвардейцы Лихо, рыскали в поисках недовольных. Но район был тих. Я даже ни разу не встретила всяких-разных. Не бежала по своим делам кикимора, забавно перебирая куриными лапками. Аука не кричал среди домов. Некому было запускать этот крик.

Еще я боялась, что найду на земле тела Охоты, странных черных птиц, придуманных Знатом. Но и от них не осталось и следа.

Мертвые пустые улицы. Мертвый пустой район. Он стал только чище. Гвардейцы забрали все листовки, которые раньше висели чуть ли не на каждой стене. Еще закрыли все двери подъездов. Готова поклясться, что наглухо закрыли.

Я не стала заходить в свою квартиру в этом мире, просто в очередной раз пообещала, что обязательно вернусь в настоящий дом. С воспоминаниями о доме во рту появился солоноватый привкус. Опять кровь пошла носом. Это напрягало. В первый раз такого не было. Да и не так часто у меня идет кровь носом, чтобы привыкнуть к этому и не пугаться.

Я дошла до метро без приключений. Здесь тоже оказалось чисто. Убрали все поломанные машины, всю грязь после битвы Юры и Льва.

Надо было найти рацию. Сначала я осмотрела кусты, куда Юра ее бросил, потом вышла на шоссе. Пока я копалась, снег прекратился и быстро начал таять. Осмотрела всю дорогу, спуск в метро. Хотела на станцию уйти, но вход оказался заколочен. Рация нашлась в мусорном баке. Разбитая, с выломанными кнопками и болтающейся антенной. Я забыла, что Юра ее находил, когда мы возвращалась. Что она стала причиной его гибели. Трогать эту вещь сразу расхотелось, да и толку от нее теперь…

Но рация была единственным способом найти повстанцев и Льва. А они мне нужны. Будь Знат рядом, было бы спокойнее. Одной тяжело. Тяжело решиться, тяжело держать себя в руках.

Я смотрела на развороченную рацию и хотела кричать. Громко, в голос, во все легкие.

Но я никогда не могла себе такое позволить. Всегда кричала внутри, представляя, что из меня в этот момент вырывается чистая энергия и разметает все на своем пути.

Я тяжело вздохнула и мысленно позволила себе поорать. Представила, что внутри себя я кричу во весь голос.

Мусорный бак качнулся и упал. Рация вылетела на асфальт, ударилась боком и затрещала.

В канале шла передача.

Я подошла поближе. Боясь трогать прибор, села рядом. Один спокойный женский голос что-то рассказывал второму, очень нервному мужскому. Женский голос повторял одну и ту же фразу, а мужской никак не хотел соглашаться.

– Парк Измайлово, со стороны метро, встреча в старом флигеле. Общий сбор.

– Какой общий сбор? Вы там совсем головой поехали? У нас одного шефа убили, второго откачать никак не можем, а вы общий сбор объявляете, да еще и в общем канале.

– Всем постам, парк Измайлово, со стороны метро, встреча в старом флигеле. Общий сбор.

– Ну вы там совсем спятили, я смотрю. Некому от нас идти.

– Як! – Надо же, она говорит что-то другое, а я уже решила, что это запись. – Общий сбор объявляют столетние души. Вы либо приходите, либо пытаетесь дальше откачать своего шефа от яда Охоты.

Слово «шеф» женщина произнесла с такой издевкой, что я невольно восхитилась.

Як молчал.

– Общий сбор, – продолжил вещать женский голос. – Парк Измайлово. Собирают столетние души.

Я осторожно взяла рацию, но, видимо, все же сбила какой-то контакт: голос оборвался.

Что ж, зато я знаю, куда мне надо идти. Я достала телефон, сверилась с картой и своими воспоминаниями и двинулась в соседний район. Идти предстояло долго. Это на метро ехать минут десять, на своих двоих тут шагать не меньше часа.

И опять эти странные столетние души. Пока что все складывалось так, как надо.

В школе я дружила с одной девочкой. Крепко дружила, мы думали, что будем лучшими подругами на всю жизнь. Но потом ее семья переехала в Питер, и постепенно мы вообще перестали общаться. У каждой своя жизнь началась. Но речь не об этом.

Когда мы еще дружили, в старших классах очень любили гулять. Обошли пешком весь район, а как-то так увлеклись, что дошли до самого парка в Измайлово. Причем достаточно быстро дошли и почти не устали. По дороге много болтали, читали вывески, покупали кофе в стаканчиках. В общем, эти несколько километров прошли для нас тогда незамеченными.

И как же бесконечно они тянулись сейчас.

Я ненавидела ошибки этого мира, где не осталось места для общественного транспорта, даже велосипед нигде не спрятан. Как местные передвигаются по огромному городу – загадка.

Я шла достаточно долго, а преодолела только половину пути. Свернула не туда, пришлось возвращаться. В голове пыталась прокрутить снова и снова варианты, что можно сказать сопротивлению, чтобы они меня хотя бы послушали. Правда, ничего вразумительного я так и не придумала.

– Привет, я подруга того самого палача, который вырезал половину вашего населения, – говорила я сама с собой на разные голоса. – Ха, а мне перо в ребро или просто по темечку за такую дружбу. А если с другой стороны подойти? Привет, у меня миссия, я могу вам помочь. Как? Ну вроде как грохнуть, но я еще сама не очень поняла. Надо разобраться с голосами в голове, только они молчат в последнее время.

Я опять свернула не туда, недовольно цокнула, пошла обратно.

– Да, после такого меня, конечно же, послушают, а не пошлют куда подальше – прямо в лапы к Лихо. Надо как-то иначе это все преподнести.

Я задумалась и чуть не влетела в густой куст, росший прямо посреди дороги. Куст был абсолютно зеленый. И с листьями, по форме напоминающими дубовые.

Зеленый куст посреди асфальта, зеленые листья в феврале. Дуб, который растет кустом.

– Договорилась сама с собой.

Я чувствовала, что начинает ехать крыша. Обошла это странное растение, попробовала заглянуть под корни, чтобы понять, как оно пробило асфальт, но ничего не нашла, пошла дальше.

Я уже очень устала, а мне предстояло еще найти старый флигель, где объявили этот общий сбор. На задворках сознания тревога говорила, что это может быть ловушкой. Тут вообще никому нельзя доверять. Говорил же какой-то Як, что они не могут откачать своего второго шефа. А если он про Льва? Сомневаюсь, что Лев меня вообще запомнил, но я его запомнила хорошо. А еще запомнила, какое выражение лица было у Юры, когда он понял, что его предали.

Я чувствовала примерно похожее, когда подруга объявила, что ее семья в Питер уезжает. А сейчас понимаю, что это чувство абсолютно иррационально, но тогда была настоящая обида. Меня предал лучший друг. Бросил тут одну. А там у нее, скорее всего, завелась сотня подруг. Это я, домашний интроверт, так ни с кем и не подружилась больше.

С одной стороны, хорошо, с другой – в компании все это вывозить было бы проще. Может, будь у меня друг, он не забыл бы меня так же легко, как все одноклассники.

Вдалеке загудел мотор. Я прислушалась: в мертвом районе этот звук казался таким чуждым, что я поспешила сойти с дороги и спрятаться. Кто бы на этой машине ни ехал, встречаться с ним у меня не было никакого желания. Еще я вспомнила, что говорили Фома и Юра: машины тут только у гвардейцев.

Обгоняя мои мысли, мимо проехал тонированный грязно-серый «Патриот», хлопнул трубой и свернул за угол. Мне надо было туда же, парк уже виднелся за домами. Ноги ныли и активно высказывали протест всему этому мероприятию. Я открыла карту в телефоне, сверилась на всякий случай с направлением, убедилась, что поняла все правильно, и уговорила свои ноги сделать еще одно усилие. Осталось чуть-чуть. А там либо я отдохну, либо меня отдохнут.

В этом районе находился магазин, куда бабушка часто ездила за садовыми товарами. Тут же мы покупали несколько лет назад вишню. Я даже нашла сейчас этот подъезд. Окна заколочены, вывеска выцвела – не понять, что тут вообще было. И было ли.

«Патриот» я увидела припаркованным возле перехода. Из спальных районов под пути метро уводил тоннель пешеходного перехода. Он и в хорошие времена выглядел заброшенным, а сейчас вообще наполнился водой по колено. Пришлось идти в другую часть станции. Там находился надземный переход, тоже побитый жизнью, но по крайней мере без воды и с целыми ступенями. Хозяев «Патриота» я так и не встретила. Вообще, если машина принадлежит сопротивлению, то она очень шумная. Им явно стоит перебрать движок.

Флигель я нашла быстро. Вокруг него вытоптали свежий снег, накидали бычков и всякий другой мелкий мусор. А из самого здания доносился нестройный гомон. Паническая атака снова взяла меня под руку. Дальше я шла через силу, на чистом упрямстве. А если они меня не примут? А если пошлют куда подальше? А если Лев узнает?

Дверь флигеля открылась, и на маленькое крыльцо с навесом вывалила шумная толпа. Они что-то в голос обсуждали. Никто не прятался, не делал из собрания никакой тайны. Как они вообще дожили до этого дня, если так открыто катаются по городу на ревущей машине, передают места сбора через частоты, которые легко поймать? Хотя о чем я вообще волнуюсь, их предыдущий предводитель выбросил свою рацию, когда мы убегали из-под обстрела.

Меня заметили, помахали руками в знак приветствия, что-то крикнули, я не поняла. Пришлось подойти ближе.

– Это ты по дороге шаталась? – спросил у меня мужчина с очень густыми бровями и странными рисунками на руках. Очень похожими на те знаки, что висели вокруг сторожки в лесу. Вопрос был задан без претензии, даже немного буднично, и я кивнула. – Зря так открыто бродишь, эти районы неспокойные.

– Сказал мне владелец машины, которую слышно за версту, – не удержалась я.

Мужчина поднял брови и посмотрел на меня.

– Слышно, говоришь.

Я опять кивнула.

– И ваш сарай тоже слышно от самой станции. – Паническая атака ушла, на ее место пришло сумасшедшее желание язвить и ерничать.

– Прикольно, – рядом с бровастым заговорил какой-то конопатый и лысый. – Значит, она из этих. Не всех еще поубивали.

Я не поняла его комментария. «Этих» – это каких? Знатков?

Бровастый посмотрел на лысого, потом на меня.

– Слышишь, значит, – проговорил он задумчиво, не меняя интонации. – Сквозь знаки слышишь.

Он поманил меня рукой и открыл дверь во флигель. Там оказалось куда больше народу, чем я предполагала. Люди толпились вокруг столов, заваленных консервами, смеялись, спорили. Это было похоже на сходку давних друзей. В конце флигеля стоял длинный стол с макетами домов. Вокруг него наворачивала круги высокая девушка. Своей осанкой она отличалась от всех, кто находился в комнате. Она держала голову высоко, спину ровно, смотрела на все вокруг так, будто была полноправной хозяйкой каждого сантиметра в этом здании. Светлые вьющиеся волосы были коротко и неровно пострижены. Одета она была так же, как все вокруг, – пальто, ботинки, свитер, но при этом выглядела гораздо чище остальных.

Бровастый повел меня сразу к ней. Подходя ближе, я увидела Льва. Пот прошиб насквозь, я почувствовала, как моментально стала мокрой футболка и шапка. Лев что-то рассказывал этой девушке и тоже старался держать себя по-царски. Лев хотел быть царем.

– Нора, – бровастый обратился к девушке, – ты сказала, что, если что-то странное будет еще происходить, к тебе вести.

Нора отвлеклась от Льва, посмотрела на нас и кивнула.

– Вот – странное, – бровастый показал на меня. – Ходит по району одна, слышит сквозь знаки.

Нора перевела взгляд на меня. Было что-то заторможенное в ее движениях, будто у нее очень сильно болела голова и она лишний раз старалась не делать резких движений.

– Спасибо, Як, это действительно странно. – Говорила она тоже медленно и тихо.

– Пойду я, докурю.

Як немного потоптался рядом, что-то буркнул Льву и удалился. Нора проводила его взглядом и опять посмотрела на меня.

– Привет, я Нора. – Девушка улыбнулась и протянула мне руку. На секунду мне показалось, что я увидела еще несколько пар глаз у нее на щеках. Но стоило моргнуть, и наваждение ушло.

– Яна, – пожать руку я себя буквально заставила, за спиной Норы стоял Лев и пристально изучал меня.

– Это Лев. – Нора плавно повернулась к молодому человеку, тот улыбнулся.

Я кивнула и нервно сглотнула.

– Так Як говорит, что ты нас слышала.

Я снова кивнула.

– Ой, да не робей. – Лев выскочил из-за Норы, напугав меня до чертиков, я чуть не подпрыгнула. – Тут все свои. И никто тебя не сдаст, не переживай! Мы, наоборот, своих не бросаем. Тем более что свободных людей осталось совсем немного, нам надо держаться вместе. Особенно после того, как стало известно, что палач сгинул. Кто знает, чем это теперь грозит городу.

Лев говорил быстро и с таким энтузиазмом, будто у него любимый проект на защите, а вокруг толпа слушателей.

– А, ну это хорошо, – неуверенно сказала я и перевела взгляд на Нору. Опять показалось, что глаз у нее больше, чем должно быть у нормальных людей. Моргнула, и опять нормальное лицо, а глаза большие, светлые и внимательные. Она успела осмотреть меня целиком и полностью, готова поспорить, что в душу тоже заглянула, но ничего не сказала.

Я огляделась и только сейчас обратила внимание, что все стены были исписаны какими-то странными знаками. Да, подобные палочки и черточки висели вокруг дома, где мы прятались со Знатом. Непонятные символы, я таких не помню ни в учебниках, ни на старых картинах. Зато очень похожие были на руках у Яка. И почему-то в моей памяти они оказались в привязке к Знату. Я пыталась вспомнить, рисовал ли он на себе подобное, но никак не могла. Образ ускользал.

– Что это за знаки? – Я повернулась к Норе, стараясь игнорировать без причины радостного Льва.

– Это защита, то, что позволяет нам собираться здесь, не переживая, что кто-то увидит и услышит, – ответила девушка.

– Да, – вмешался Лев, – у нас вся поляна в этих знаках, даже дорожки вокруг флигеля. Это самое защищенное место. Круче сторожки. И тоже в лесу, но в черте города.

«Самое защищенное место», что-то похожее я слышала про дом, который сгорел. Не помогли ему знаки, развешанные по всей территории.

– И эти знаки действительно работают? – с сомнением спросила я.

– Работают. – Лев был по-детски счастлив. Видимо, повредился головой, когда дрался с Юрой. – Вот смотри, этот знак лечит мое тело.

Он завернул рукав плаща и показал странный рисунок, напоминающий одновременно и человечка, и скандинавскую руну, и какой-то рисунок из интернета.

К нам подошли еще люди, все в камуфляже, упакованные в броню, с кучей раций и еще каких-то обвесов – обмундирование собирали из того, что нашли.

– Лев, ты как? – спросил один из них. – Говорят, тебе сильно досталось, когда ты поехал Юрца спасать.

Лев резко переменился в лице, опустил рукав, нацепил маску страдающего рыцаря и кивнул.

– Да, к сожалению, я не успел. То странное чудовище было быстрее и сожрало Юру, не оставило ничего. Даже его любимую рацию. – Лев говорил тихо, понижая голос на самом драматичном моменте. Его слушали, сочувственно кивали.

– А сам ты как? После Охоты, говорят, не выбираются.

– Как видишь, стою перед вами. Нора смогла вытащить меня. И Як придумал знак, который лечит. Так что я снова в строю.

– И ты готов занять место Юры?

Лев сделал вид, что колеблется, раздумывает.

– Это большая ответственность. – Он наклонил голову и посмотрел на меня. – Не знаю, как меня примут остальные.

Я стояла, сжав зубы, держала себя в руках и просто тряслась от негодования. Какая же Лев гнида, гнилая гнида. Я была там, я видела, что происходило!

– Мои ребята точно примут. – Говоривший поправил лямки на броне. – Нам даже не надо голосование проводить, я вижу, как пацаны к тебе относятся. Тем более что ты всегда был вместе с Юрой, знал его планы. Он не мог действовать необдуманно. Та акция на окраине явно была стартом к чему-то большему.

«Ага, к свержению его с пьедестала», – мысленно проговорила я и посмотрела на Нору.

О чем думала она, понять было невозможно: девушка слушала разговор рассеянно, смотря поверх голов. Лев продолжал строить из себя героя, которого еле вытащили из битвы. Никто не задавался вопросом, почему он там вообще оказался, как избежал столкновения с целой ордой гвардейцев. Зачем задавать такие вопросы? Достаточно же послушать, какой он бедный-несчастный, потерял друга, да еще стал жертвой Охоты.

– А знаки от Охоты тоже спасают? – Я решила прервать обмен любезностями и обратилась к Норе.

Зависит от того, какие знаки и кто посылал Охоту. Если это делают гвардейцы, то от Охоты не очень много толку. Если делал палач, то от знаков никакого толку. Если слухи верны и палач сгинул, Охоту мы можем не бояться.

– А та тварь, что убила, – я сделала паузу, будто вспоминала имя, – Юрия?

Не один Лев может разыгрывать тут спектакль. Я не стремилась всем рассказывать, что уже сталкивалась со странной Охотой и знаю, что было. Но мне было интересно, что знают они.

– Мы не в курсе, что это за существо, – заговорил тот, кто только что клялся в верности Льву. Он так и не представился. – Среди всяких-разных мы никогда не встречали подобное. И нет уверенности, что оно вообще хоть чем-то управляет. Скорее всего, это какой-то эксперимент центра, чтобы в спальные районы не совались. По всей окраине невозможно раскидать гвардейцев, их просто столько не наберется. Многие перешли к нам.

Я неопределенно кивнула. Меня озадачил этот момент. Почему-то я была уверена, что все знают, что такое Лихо. И почему город вымирает. Но для Фомы и Юры появление синего чудовища было сюрпризом. Что тогда, по мнению сопротивления, тут происходит?

– А ты, говорят, слышала нас сквозь знаки? – увешанный как елка человек не отставал, переключился со Льва на меня.

– Быстро у вас слухи распространяются, – проворчала я.

– Это все Стас, у него язык без костей, – прозвучал за моей спиной голос Яка.

Я обернулась. Рядом с Яком стоял кто-то лысый и конопатый.

– Стас – это я. – Он помахал мне рукой.

– Яна, – ответила машинально я.

– У нас там газировка есть, хочешь? Для знающих у нас даже пряники найдутся. Прикинь, мы склад нашли, а там столько запасов!

У меня возникло смутное ощущение, что Як и Стас чем-то повторяют Фому и Юру. Манерой говорить, движениями. Юра тоже раскачивался, когда что-то рассказывал. А Як так же хмурил свои густые брови, как Фома. Но в Яке было больше силы и уверенности, он находился на своем месте.

Я согласилась пойти с ними к столам, получила свою бутылку какой-то мутной газировки без этикетки. На вкус она напоминала «Байкал», только почти выдохшийся.

Стас трещал, как радио. После Юры мне казалось, что желающих поговорить так сильно больше нет. Но Стас эти мысли очень быстро развеял. Он говорил, пока жевал, говорил, пока пил. Умудрялся рассказывать мне про то, где были найдены консервы, и параллельно ругаться с кем-то за банку сгущенки. Рядом стоял Як и играл роль молчаливого Боба. Он с философским безразличием расковырял ножом крышку консервов с ананасами и молча ел.

– Короче, когда выяснилось, что Юра погиб, а Лев еле унес ноги, мы поняли, что дело совсем плохо. – Я отвлеклась и не поняла, в какой момент мы перескочили на эту тему. – К тому же пошли слухи, что к нам идут столетние души, а это значит, что скоро мы сможем добраться и до центра, а потом вообще открыть город и уйти отсюда.

– Кто такие столетние души? – Я ухватилась за знакомые слова.

– Они вроде посланников Великого дуба. – Стас охотно переключился на новую тему. – Вот Нора, например. Такие встречаются редко, обычно приходят туда, где больше всего нужна помощь. Это такая сила, что даже самую жуткую тварь поборет.

– Даже Лихо?

Стас поперхнулся.

Як посмотрел на свою широкую ладонь, вытер ее от сока и несколько раз стукнул Стаса по спине.

– Спасибо-спасибо, – сквозь кашель простонал тот. – Ты меня так добьешь.

Он наконец справился с помехой, вытер слезы и посмотрел на меня.

– Не стоит призывать беду, – он серьезно оглядел меня. – У Лихо нет формы, поэтому нечего бороть. Но есть сознание, и если оно появляется где-то, то отравляет все вокруг себя, по цепочке все ветви дуба. Все души. Даже столетниц.

Мне стало не по себе. Что тогда то существо, если не Лихо? А если Лихо, то как Знат хотел от него избавиться, если это невозможно?

– Интересно, где ты пряталась, откуда пришла? – Стас переключился на другую тему.

Я сделала вид, что не услышала вопроса. За соседним столом шла оживленная беседа очередного повстанца и… ворона? Очень крупного ворона с огромными козлиными рогами на голове. Рогатый ворон вскрывал лапой банку, тем временем что-то рассказывая. Слушатель же не соглашался с доводами и постоянно пытался перебить птицу.

– Это рогатый ворон. – Стас опять поменял тему. – Он вместе с Норой пришел. Удивительное существо.

Мы так и не поняли, откуда он и из чего появился. Но его советы реально работают. Особенно когда надо спрятаться от Охоты.

– Так от нее же невозможно спрятаться, разве нет?

Стас пожал плечами:

– Я не знаю, как это все работает, но если оно работает, то и смысл в это влезать? Про Лихо больше ни слова!

Послушать спор ворона с повстанцем я не успела: в другом конце флигеля постучали по столу, привлекая к себе внимание.

– Друзья, пока мы еще не разошлись по своим норам, давайте завершим одну формальность, условность. – Это был тот самый человек, который хвалил Льва. – Мы все недавно потеряли нашего главного вдохновителя, создателя освободительного движения – Юрия. Он с самого начала двигал идею свободы, избавления от власти центра и возвращения в наши родные дома. Его акции были смелыми, безрассудными, но действенными.

Я огляделась. Люди слушали и кивали.

– Нам никто не сможет заменить Юру, для всех он был примером.

– Ратник, мы поняли уже, хватит возить мочалкой по занозе! – пробасил рядом со мной Як.

Ратник зло посмотрел на Яка: мол, такую речь прервал.

– Это голосование – формальность. И на нем настоял наш благородный Лев. Так давайте подтвердим ему, что лучшего кандидата на место Юры не найти!

Толпа хором сказала «да», в один голос, на одной ноте. Это было жутко, эпично и звучало как заклинание. Льву будто не хватало именно такого «да», чтобы считаться полноправным предводителем движения. Он стоял рядом с Ратником и покорно улыбался. Такой хороший Лев, чудом спасшийся из лап непонятного чудовища, герой в глазах всех.

– Я смотр-рю, он тебе не нр-равится. – Мне на рюкзак гирей присело черное тело ворона, даже ноги подкосились.

– Он врет, – тихо сказала я и спохватилась: не хватало еще, чтобы меня распяли за такое мнение.

– Да, Левушка – темная лошадка, – ворон наклонился к моему уху, – всякое скр-рывает, лишь бы удерржаться на самом вер-рху.

Я хотела посмотреть на собеседника, но ворон сидел так неудобно, что я чуть не вывернула себе шею, однако даже черное перо не увидела.

– Не стар-райся, ты не сова. – Ворон засмеялся. – Так что думаешь, годится Лев в р-руководители?

– Если только они хотят окончательно все развалить.

Я почувствовала облегчение, когда ворон слетел с моего рюкзака и пересел на стол. Вблизи он выглядел страшнее: огромный клюв, черные глаза, рога с острыми концами. Птица ухмылялась, глядя на меня. От ее взгляда стало неуютно: меня будто раздели и пристально изучали.

– Тебе будет интер-ресно побеседовать с Норрой, – проговорил ворон, взлетел со стола, скинув консервы на пол, и приземлился уже в другом конце комнаты.

Девушка стояла там и смотрела в мою сторону.

– Ну-с, – заговорил Як, – самое главное мы услышали. Теперь можно брать Льва под мышку и ехать домой. Больше тут делать нечего. Стас, сворачиваемся!

– А ее с собой захватим? – Стас махнул рукой в мою сторону.

– Мы все в машину не влезем, – отозвался Як, даже не глядя на меня.

Народ действительно стал расходиться, и я поспешила добраться до Норы; мне надо было двигаться дальше, зацепиться хотя бы за одну команду. Нора сидела на стуле возле стены и слушала ворона.

– Можно с вами? – Я вклинилась посреди разговора.

– С нами – это куда? – Нора посмотрела на меня.

– Ну, – я замялась, – где вы живете. А то мне идти некуда.

– А откуда ты пришла? – Столетница продолжала внимательно смотреть на меня, ощущение дополнительных пар глаз снова вернулось.

– Тот дом сгорел, – я даже не соврала, – мне негде теперь жить.

– Возьмем ее с собой, – каркнул рядом ворон. – Она знает куда больше, чем показывает. Ничем от нас не отличается.

Он засмеялся, а Нора пожала плечами, но спорить не стала.

К нам подошел Як: он потерял Стаса и очень злился на Льва, который нашел у кого-то настойку и уже успел отпраздновать свое назначение.

– Наш новый шеф в машине, советую поторапливаться, часть знаков уже стерлась.

– Яну берем с собой, – сказала Нора.

– Значит, кто-то едет в багажнике, – пожал плечами Як. – Или летит.

– Могу и р-размяться, – почесал клюв ворон.

– Окей, встречаемся у машины.

Як ушел искать Стаса.

– Суровый, – сказала я, задумчиво глядя ему вслед.

– Зато надежный, – ответила Нора. – Из всей этой толпы только Яку можно довериться. И дело даже не в его знаках, он сам как защитный знак.

– А что это за знаки? – Я решила воспользоваться возможностью задать вопрос. – Я такие никогда еще не видела.

– Людям свойственно придумывать свои элементы силы. А если во что-то очень сильно верить, то оно обретает силу. Вот Як и верит в свои точки-палочки всей душой. И они работают.

– А это не самовнушение?

– И оно в том числе. – Нора улыбнулась. – Но в случае с Яком все сложнее. Он часть Стражи, а им свойственно придумывать свою магию.

– Типа из гвардейцев? – уточнила я.

– Часть Стр-ражи, – поправил ворон. – Милочка, а ты откуда? Таких пр-ростых вещей не знаешь.

Я промолчала.

Из домов запретили выходить, ввели комендантский час. Особенно строго следили за теми, кто тесно общался со всякими-разными. Домовых в расчет не брали, они почти в каждой квартире сидели, а вот любителей поспорить с аукой или тех, кто витарей выращивал, взяли, что называется, на карандаш.

– Мы словно в девятнадцатый век вернулись, – возмущалась соседка. – Казалось бы, уже больше века рядом живем, а все никак не привыкнут некоторые.

С этим приходилось соглашаться. Жизнь со всякими-разными уже давно стала обыденностью. Как утром чистишь зубы, так вечером замешиваешь тесто для домового. Иногда не тесто, а просто закваску. Полезные бактерии. Соседка рассказывала, что своего домового кормит сушками.

– Не понимаю, Матреш, зачем ты так каждый раз заморачиваешься? Купила пакетик, и месяц не вспоминаешь об этом.

– Мне так просто нравится, – пожимала плечами Матрона Михайловна.

Она переехала в эту квартиру почти пятьдесят лет назад, получила по очереди. Мебель собирала по знакомым, и в одном из сервантов обнаружила тень домового. Понадобилось много времени, чтобы из тени вырастить настоящую физическую сущь и убедить ее перебраться хотя бы на шкаф, чтобы сервант наконец выкинуть.

В тот день она решила замесить побольше теста, чтобы не только домового покормить, но и на пирожки хватило. Щедро добавила дрожжей, вымесила, в каждое движение вплетая заговор, и оставила в теплом месте. Пошла подремать, заснула. Проснулась спустя несколько часов от беспокойного чувства, что что-то забыла или потеряла.

– Ох, тесто!

Игнорируя тапочки, побежала на кухню. А там уже сидел огромный рыжий кот и лапой вминал бежевое облако обратно в кастрюлю.

– Уже пятый раз его опускаю, – заметил он.

Матрона Михайловна присела возле стола и потерла переносицу.

– Мы, конечно, всяко повидали. И птиц, чьи перья режут металл, и коней, что за один шаг сотню километров проходят. Но говорящие коты…

– То есть ты кормишь домового тестом, а говорящие коты тебя удивляют? – уточнил тот.

Он слегка шепелявил и растягивал гласные, что успокаивало, но при этом не очень вязалось с его огромной рыжей тушей.

– Говорят, в наше время важно сохранить в себе умение удивляться, – ответила Матрона Михайловна.

Кот улыбнулся и оставил тесто в покое.

– Я к тебе с важным делом. – Он спустился на табурет возле стола. – Ты чувствуешь, к чему все идет. Город закрылся, окраины вымирают.

– Да, это беспокоит домового, – согласилась Матрона Михайловна.

– Сегодня придет в город мальчик из Яви, помоги ему. От него зависит, что будет с городом дальше.

– Из Яви? – охнула старая женщина. – Неужели у нас поселился кто-то, кто способен таскать людей между мирами?

Кот кивнул:

– Ты знаешь правила, время все тебе расскажет. – Он спрыгнул на пол. – А пока помоги ему.

Кот вышел из кухни, свернул за угол и пропал. Домовой заворчал на своем шкафу.

– Выгляну я, пожалуй, на улицу, – проговорила Матрона Михайловна, – упаси Великий дуб, попадет этот мальчик на запамята или на гвардейца.

В нормальном мире, когда ночью густо идет снег, улицы получаются белесыми от падающих снежинок и одновременно рыжими от горящих фонарей. Снег скрадывает звуки, не слышно шума машин, смеха у подъезда. Тишина и медленно падающие снежинки в белесо-рыжем пространстве. Даже если на душе гадко, можно выключить во всей квартире свет, сесть у окна и смотреть, как постепенно все поглощает мгла, проникает в твои мысли. И от этого становится так спокойно. Побоку все неудачи и ссоры, беспричинные претензии. В тихом пространстве есть только ты, снежинки и рыжий заволакивающий свет.

В этом мире пространство было белесо-серое. Тоже тихое, тоже светлое, но абсолютно серое и пустое. Когда мы садились в машину, снег только начинал идти, снова упала температура и вода в тоннеле покрылась тонкой ледяной коркой. Машину припарковали в лужу, и теперь колеса оказались впаяны в замерзшую грязь. Як ничего не сказал на это, грузно потопал рядом, проламывая корку возле самой резины, потом сел в салон, пощелкал пальцами, машина завелась. Стас виновато пожал плечами.

А я смотрела на падающий все гуще снег и вспоминала дом. Первый этап плана выполнен, я добралась до сопротивления, даже нашла таинственных столетних душ, столетниц.

Это слово звучало красиво, и оно удивительно подходило Норе, ее длинному плотному пальто, массивной обуви на грубой подошве, свитеру с высоким горлом и растрепанной прическе. И имя ей подходило, такое странное, словно из зарубежного романа.

– Долго стоять будешь? – послышался из машины голос Стаса. – Залезай, поехали.

В салоне пахло пряностями и почему-то смородиной. На переднее сиденье посадили Льва, сзади влезли Нора, Стас и я. А ворон взлетел в снег и скрылся. Серое пространство моментально поглотило черную птицу.

– Дверь закроешь? – Мои размышления опять прервал голос Стаса. – В пути позалипаешь, нам через весь город еще ехать.

Они базировались за МКАДом, недалеко от старого заброшенного храма. В этом районе мама хотела покупать квартиру, но жизнь, как всегда, пошла не по плану.

С планированием жизни в последнее время стало совсем плохо. Только загадаешь себе что-то на пару месяцев вперед, как реальность придет, переломает все и оставит сидеть и гадать, что из этих обломков еще можно сложить.

Лев всю дорогу храпел, Стас трещал, как радиоприемник, а Нора молча смотрела в окно. Як пытался что-то вставить в монолог Стаса, но это было бесполезно. Лысый-конопатый не делал пауз, просто болтал не затыкаясь.

– Не знаю, как вас, а меня Ратник ну просто раздражает. Может, он, конечно, хороший лидер и южное сопротивление горя с ним не знает. Но человек он гнилой. Согласен?

Як неопределенно угукнул.

– Вот я о том и говорю, есть в нем что-то мутное.

– Ты бы потише возмущался. – Як кивнул в сторону спящего Льва.

– Да этого не разбудить, даже если я буду в рупор орать, – махнул рукой Стас. – Так вот, о чем я?

Я осматривала машину. На потолке был нарисован очередной знак Яка, с зеркала заднего вида свисали веточки, перемотанные красной ниткой. Машина хрюкала, визжала тормозами, хлопала газами. Я не верила, что этот оркестр никто не слышит, что мы защищены от чужих глаз и ушей.

Мы съехали с шоссе на лесную дорогу, снег прекратился. В темноте я не сразу сообразила, что уезжающие в сторону деревья на самом деле никакие не деревья, а огромный металлический забор на полозьях.

Ворота открылись, и меня накрыло светом и звуками. Рядом поморщилась Нора.

На базе было шумно, носились люди, таскали какие-то трубы, коробки, мотки проводов. Когда «Патриот» заехал на территорию, все замерли, прекратили работу и молча наблюдали, как вылезает из машины Як, выбирается Лев, ему помогает Стас. Нора вышла следом, я не стала медлить и тоже выбралась, размяла затекшие ноги и огляделась.

Это был коттеджный поселок, а судя по забору на несколько метров, который уже успел встать на место, это был когда-то элитный коттеджный поселок посреди леса, Деревья выглядывали из-за забора, как любопытные соседи.

– Здесь так шумно. – Я повернулась к Норе.

– Пусть хоть оборутся, – усмехнулся Стас, – у нас же вся территория знаками увешана. Идем в главный дом, там уже ужин готов.

Стас быстро двинулся вперед по дорожке, а Як отстал и присоединился к Норе.

– Очень болит? – услышала я его тихий вопрос.

– Как в город зашла, так не перестает, – таким же тихим был ответ столетницы.

– Давай я знак нарисую? Полегче станет.

– Если бы они на нас действовали, – горько заметила Нора.

С неба камнем рухнул рогатый ворон. Птица была явно чем-то недовольна и очень хотела этим поделиться.

– Давай в доме, – коротко сказала ему Нора, и рогатый ворон, переваливаясь с ноги на ногу и размахивая огромными крыльями, пошел по дорожке.

Главный дом стоял возле дальнего забора и ничем особенным не отличался от всех остальных. Типовая застройка даже в элитном коттедже все превращала в безликие коробочки. Окажись я здесь одна, без подсказки не смогла бы разобраться, что где.

Когда Юра рассказывал о сопротивлении, я представляла толпу здоровенных озлобленных мужчин в камуфляже, с оружием наперевес. А на деле это оказалась толпа студентов, школьников, худых мальчиков, которые таскали провода и трубы в несколько раз толще их ног. Сегодня была не только встреча лидеров сопротивления, но и разгром какого-то склада. Поэтому северное сопротивление, как муравьи, бегало по лесу, перетаскивая все в свой поселок, а южное в этот момент принимало боссом Льва.

– А зачем вам трубы?

– Из них клетки варят, – коротко ответил Як.

– Да-а, – опять не остался в стороне Стас. – Наши говорят, что скоро всякие-разные совсем с катушек слетят, надо готовиться.

– К чему? – не поняла я.

– К тому, что все захотят тебя сожрать. – Стас провел рукой по лысой голове, кому-то махнул в знак приветствия и буквально взлетел по крыльцу к двери.

Лев все это время косился на меня, рассматривал. От его взгляда становилось неуютно, хотелось убежать и помыться. К слову, после купания в пруду действительно очень хотелось ополоснуться. От воспоминания о переходе закружилась голова, и я почувствовала на губах что-то теплое.

– Эй, у тебя кровь пошла! – Стас резво спрыгнул с крыльца и вручил мне тряпочку вместо платка.

– Наверное, давление скачет, – заметил Як. – У Норы тоже голова весь день болит.

– Третий, если быть точнее, – поправила его столетница.

– Вы долго еще на улице околачиваться будете?

Я от неожиданности даже подпрыгнула.

Дверь в дом была открыта, и на пороге стояла старая женщина. Куда старше моей бабушки, но удивительным делом на нее похожая. В голове зашевелилось какое-то воспоминание Зната: этой женщине можно доверять.

– Сейчас все остынет, пока вас дождешься, – ворчала она.

– Так пробки же, Матрон Михална, – заявил Стас и просочился в дом.

– В этом городе уже давно нет никаких пробок, – безапелляционно заявила Матрона Михайловна.

В доме было чисто, ухоженно и уютно. Я всю жизнь мечтала жить в своем доме, а не в квартире, грезила, что однажды стану известной художницей, будут у меня дорогие проекты, и я позволю себе дом. Уеду туда с бабушкой. А мама в квартире будет строить свое счастье. Красивая несбыточная мечта.

Лев даже не поздоровался с хозяйкой, за что получил порицающий взгляд в спину, споткнулся о ступеньку и ругнулся.

– Смотри, ведьма, иссякнешь, как твой домовой, – прорычал он.

– Иди проспись! – жестко сказала ему Матрона Михайловна.

Лев гордо поднял голову и, цепляясь за перила, уполз наверх.

– Что будет с вашим сопротивлением, даже думать не хочу. – Матрона Михайловна покачала головой и ушла на кухню. – Руки мойте – и быстро за стол!

– С бабкой лучше не спорить. – Стас потряс мокрыми руками и ушел следом.

Я поставила рюкзак рядом с выходом, так, чтобы он никому не мешал. Стащила с себя шапку, куртку и только сейчас поняла, насколько я напряжена. Дополнительные слои одежды скрывали это, а теперь мои трясущиеся руки и сутулые плечи прекрасно смотрелись в сырой водолазке.

На кухне уже ждали, но я не спешила туда идти. И так навязалась, приехала к незнакомым людям в незнакомое место. Я осматривала большую комнату, куда попадаешь с улицы, медленно двигаясь от кухни, когда наткнулась на ворона. Я даже не обратила внимания, что большая птица сидит и наблюдает за мной.

– И долго будешь мор-розиться? – уточнил ворон. – Р-раз пр-риехала, то давай на кухню шагай, поотвечаешь на вопр-росы. Не пер-реживай, на улицу мы тебя не выгоним. И не сожр-рем.

Последнюю фразу он произнес заговорщицки и подмигнул.

– Яна, – позвали меня. – Сколько можно блуждать? Дом не такой большой, чтобы не найти кухню с первого раза.

Это точно был Стас. Только он мог ловко балансировать между полным отсутствием этики и дружелюбностью. Он и ворон. С одной разницей: большая птица редко говорила. Редко, но метко.

До кухни я дойти не успела. Голову пронзила такая жуткая боль, что я свалилась, утащив за собой вешалку с вещами. Последнее, что запомнилось, – озабоченное лицо Норы, голоса Яка и Матроны Михайловны и неразборчивые комментарии Стаса.

Знат стоял в поле и ждал меня. Он улыбался, ведь я уже у цели. Но что-то в его улыбке было не так. Словно я где-то ошиблась, фатально и непоправимо ошиблась. Что-то не так сказала? Не так поняла? Забыла взять из дома? Он не говорил этого, не мог сказать, но я видела, как меняется его взгляд. Словно плачет серое небо.

– Ты все делаешь правильно, – прошептал он мне. – Продолжай. Но не спеши.

– Я стараюсь, но мне тяжело одной.

– Ты не одна, мы с тобой.

Я почувствовала, как Знат взял меня за руку. Чужая теплая рука впервые коснулась моей не просто ради того, чтобы поздороваться, а чтобы именно коснуться. Ощутить.

– Я хочу вернуться домой, – тихо прошептала я. – Сделать все, что надо, но вернуться.

Знат смотрел поверх меня серыми глазами и ничего не говорил. Я сжала его руку в ответ, встретилась с ним взглядом.

– Природа Лихо куда сложнее, чем может показаться, – сказал он серьезно. – Тебе надо дать понять им, что ты их спасаешь. Что они нужны. Иначе случится то же самое, что с…

Он не договорил, захлебнулся воздухом, а меня за ребра дернуло наверх.

– О, дышит! – Стас орал громче любой пушки.

Як сидел рядом и серьезно смотрел на меня. Нора слушала рогатого ворона. Даже Лев пришел – видимо, его привлек шум, который я устроила.

– Осторожно поднимайся и перекладывайся на диван, – сказал Як и потянул меня за плечи.

Я не сопротивлялась. Рука еще чувствовала тепло руки Зната.

– Вот бульончик с заговором, – с кухни появилась Матрона Михайловна. – Пей.

Я молча выполняла все, что мне говорили. Позволила влить в себя две чашки бульона, переодеть кофту, даже не убрала руку, когда Як внимательно изучал мою ладонь.

– Тут была рана? – уточнил он.

– Обожглась, – уклончиво ответила я.

– Что, летать больше не тянет? – Стас суетился рядом. – Сейчас тебе комнату подготовим, туда перейдешь.

Як ушел следом за Матроной Михайловной, Стас увел наверх Льва. Я осталась один на один с Норой и рогатым вороном.

Девушка села рядом со мной. В комнате было не много мебели: диван, несколько стульев и пуфик, куда сложили мою одежду. Какой-то старый комод с приоткрытой дверцей. Большой дом, наполненный старой рухлядью.

Нора долго молчала и слушала, что творится в доме. Наверху топал Стас, на кухне что-то обсуждали Як и Матрона Михайловна.

– Как ты узнала, где будет собрание?

Голос Норы звучал успокаивающе, я подтянула под себя ноги и ответила:

– По рации, нашла сломанную рацию, а по ней шла передача.

– По сломанной? – уточнил ворон.

– Она выглядела сломанной.

– А где ты ее нашла?

Я задумалась. Мне либо надо было все рассказывать сейчас, либо юлить дальше. И тот и другой варианты имели совершенно непредсказуемый исход событий.

– Возле метро, – решилась я.

Нора и ворон переглянулись.

– А как ты там оказалась? – Вопросы от рогатой птицы, наоборот, заставляли нервничать.

Я вся сжалась и стала лихорадочно придумывать, что ответить.

– Гуляла. – Лучше не придумалось.

– В спальном районе, на краю закрывшегося города? – уточнила Нора. – Тогда как все либо расползлись по кучкам сопротивления, либо торчат в центре?

Я закусила губу и отвела взгляд. Ни одна из моих историй не пройдет проверку сопротивления. Потому что я просто не знаю, что тут происходит. И голоса Зната и его собранных душ больше не подсказывают. Они замолчали, совсем. Я особенно явно после обморока ощущала ту глухую тишину, которая была в голове. Некому подсказать, нет уверенности, что меня не грохнут те, кого хотелось бы назвать своими.

Нора терпеливо ждала, а я поняла, что вообще не слышу никаких посторонних звуков. Только девушку и ворона.

– Вы знаете человека, которого тут называют палачом? – вопрос вырвался сам.

Нора покачала головой:

– Я в городе всего три дня и, признаться, немного в шоке от того, что тут творится.

– Если не сказать гр-рубее, – согласился ворон.

– И все, что я знаю про палача… – начала Нора.

– Это ничего, – перебил ее ворон.

– Почему ничего? – нахмурилась девушка. – Мы выяснили, что он убил сто душ, а потом сгинул.

– Собрал, – поправила я.

– Что собрал? – не поняла Нора.

– Души, он их собирал, – повторила я.

Нора с вороном переглянулись. Девушка тяжело вздохнула и покачала головой.

– Я здесь три дня, – снова сказала Нора и сделала паузу. – И все три дня у меня страшно болит голова. В городе пахнет гнилью. И от запаха голова болит еще сильнее.

Столетница поморщилась, и мне снова показалось, что у нее на щеках и лбу лишние глаза.

– Наверное, – продолжила она, – тебе кажется, что это никак не связано. Мне сначала тоже так казалось. Но города не закрываются просто так, а люди не собирают души в котомки по своей прихоти. Всякие-разные – да, но не люди.

– Слушай, – перебил ее ворон, – может, пр-росто скажем ей?

– Что скажете? – не поняла я.

– Не что, а как, – поправил ворон. – Слово имеет силу, и сейчас я хочу, чтобы твое слово мне все поведало!

Я почувствовала чужую волю, снова, как тогда в лесу. Когда Знат усыплял Фому. Чужая непреклонная воля, двигающая силы этого мира.

– Нет. – Нора резко оборвала это ощущение, я даже не успела открыть рот. – Она должна сказать все сама, без помощи наших слов и воли Колеса. Сама.

– Тогда ты от нее никогда ничего не дождешься, – проворчал ворон.

Я сжалась еще сильнее, тщетно вслушивалась в то, что творится за дверью на кухне, пыталась уловить звуки шагов наверху. А ворон сидел рядом и смотрел на меня. Нора терла виски.

Скажу остальным, что ты сбежала из центра, – проговорила вдруг столетница. – Но однажды тебе придется рассказать правду. И будь готова, они на вранье особенно остро реагируют, не стоит лишний раз бесить Яка.

– Ага, нар-рисует тебе знак на лбу, будешь всю жизнь мучиться, – радостно прокаркал ворон.

– Почему ты решила меня покрыть? – уточнила я на всякий случай.

Нора придвинулась совсем близко, я смогла разглядеть, что в ее янтарных глазах скрываются мелкие зеленые крапинки, будто веснушки, но на глазах.

– Потому что я вижу за твоей спиной сотни душ, которые просят помочь.

Ветка Великого дуба засыхала. Кот смотрел, как медленно, из самого центра расползается гниль. Огромные листья осыпались – падали в пропасть души, захваченные Лихо. Кот чувствовал боль старого дерева, но никак не мог решиться на свой план. Гниль появилась недавно, она быстро высушила целую ветку – выпила все соки, скинула все желуди к корням, а потом стала распространяться дальше, ближе к стволу.

Кот тряхнул головой, отгоняя малодушие. Намекнул столетницам, на что надо обратить внимание, и пошел готовить план к исполнению.

Когда все закрутилось так, как надо, и Колесо повернулось, кот двинулся вверх по ветке, к самому эпицентру гнили. Сморщил нос, когда оказался совсем рядом. Мягкой лапой коснулся поврежденной древесины, с отвращением тряхнул, скидывая слизь.

Ветку Великого дуба надо было уничтожить, такое поражение уже ничем не вывести.

– Цель оправдывает средства, – сказал сам себе кот. – Потом будет тяжелее. Сейчас просто подготовка.

Поле у корней дуба зашелестело в ответ.

– Вы знаете, что это необходимо. – Кот явно боролся со своими сомнениями. – Я принимаю это решение, и оно полностью касается только меня. Вы прекрасно знаете, к чему все это приведет.

На это поле ничего не ответило, молчал и дуб.

Кот ушел выше в крону и продолжил наблюдать за закрывшимся городом.

Меня больше никто ни о чем не спрашивал. Не знаю, сказала им что-то Нора или то работала ее воля, но даже Стас не интересовался, откуда я взялась и зачем пришла.

Я быстро нашла общий язык с Матроной Михайловной, она напоминала мне мою бабушку. Только старше. Матрона Михайловна как-то пошутила, что еще немного, и она будет иметь право претендовать на роль столетницы. Мол, ее душа прожила сто лет в Явном мире, доживает сотый год в Ладном, и дальше только слово Великого дуба. Он или предложит ей идти на второй круг, или она станет частью поля.

– А что за поле? – решила уточнить я, раз разговор зашел об этом.

– Золотое поле – место покоя, – ответила Матрона Михайловна. – Все души, которым надоело метаться от корней к кроне и обратно и которые не обременены жизнью столетниц, отправляются в поле. Кто-то становится ветром, кто-то – колоском, кто-то – землей. И живут они там в покое у самых корней Великого древа.

– И оттуда нельзя выйти?

– Почему нельзя? – удивилась Матрона Михайловна. – Покатится Колесо в нужную тебе сторону, начнешь жизнь с самого начала. В этом и прелесть Лада – все здесь циклично. И если и имеет конец, то темный. Конечна только жизнь всяких-разных.

– Потому что у них нет души, – угадала я.

Матрона Михайловна улыбнулась и кивнула.

Она до сих пор оплакивала своего домового, который не мог покинуть квартиру, когда пришло сопротивление во главе с Юрой. Старушка пыталась его вынести в венике, в банке, снять шкафчик с кухни и утащить с ним. Но существо уперлось и отказалось. Уговаривать всяких-разных бесполезно, у них своя логика.

Матрона Михайловна до сих пор не знала, что с ее домовым – помер или свихнулся от одиночества. Она пыталась позвать какого-то кота, чтобы тот выяснил. Но кот не приходил.

Я посмотрела, как вымешивают тесто старые, но еще сильные руки, и на глаза навернулись слезы. Бабушка делала точно так же.

– Я хочу вернуться домой, – тихо прошептала я, упаковывая начинку в тесто.

– Тот мальчик тоже хотел, – сказала Матрона Михайловна с горечью. – Но все решили за него.

– Знат? – встрепенулась я.

Матрона Михайловна перестала вымешивать тесто и посмотрела на меня. В ее взгляде я увидела ужас. Свой ужас. Бледные глаза старой женщины пропали, вместо них зияли два черных колодца. По щекам текли ручейки крови.

В Ладу есть условия, которые надо выполнять. – Голос Матроны Михайловны звучал глухо, словно из жестяной бочки. – Если не выполнишь хотя бы одно, Лад сожрет тебя! Отдаст всяким-разным, и ничего от твоей души не останется.

Я не выдержала, бросила готовку и выбежала с кухни. Сверху спускались, кажется, Нора и Як. Я, даже не включая голову, распахнула дверь и выбежала на улицу. Участники сопротивления сидели в домах, я видела горящие окна, слышала смех. Но еще громче я слышала голос Матроны Михайловны и ощущала свой ужас.

На улице было холодно, но снег таял, от былых сугробов не осталось ничего. Я обошла дом вокруг, обнаружила в заборе калитку и вышла за территорию.

Я не считала, сколько дней провела среди сопротивления, но только сейчас поняла, что впервые осталась одна.

Не знаю, почему я убежала, чего испугалась. Возможно, я так сильно ассоциировала Матрону Михайловну со своей бабушкой, что увидеть ее в таком виде было слишком сильным потрясением.

В лесу было тихо, свежо. Местами скрипели деревья. Я запоздало вспомнила, что здесь могут водиться всякие-разные. Если они у меня дома водятся, то в этих лесах их могут быть целые толпы. Держа забор в поле зрения, я медленно шла по талому снегу, проваливаясь по самую щиколотку. Когда стала замерзать спина, я вспомнила, что выбежала из дома без куртки. Ума палата. Надо было возвращаться. Я обернулась, чтобы пойти по своим следам обратно, но сзади ничего не было. Чистый снег.

Поискала глазами забор, но там, где он должен был находиться, вповалку лежали старые деревья. Вокруг меня высился сплошной лес, ни просвета. Я решила добраться до поваленных деревьев, может, за ними скрывается тот самый забор. Но там оказались те же самые деревья, сухие кусты, подтаявшие сугробы. Холод проникал все глубже, адреналин и страх, которые грели до этого момента, испарились. Я попробовала закричать, но захлебнулась холодным воздухом и закашлялась. Пыталась восстановить дыхание, согнулась в три погибели, сжалась в попытке согреться. Как-то мы с бабушкой долго гуляли, уже возвращались, и она сказала, мол, чтобы согреться, надо расслабиться, но мне становилось все холоднее и холоднее. И сейчас этот совет не помог. От холода зуб не попадал на зуб, ботинки промокли.

Я шумно выдохнула, спрятала руки под мышки и еще больше сжалась, не желая отпускать тепло.

А когда выпрямилась, увидела перед собой девочку.

На вид младше меня, с огромными белыми глазами на бледном лице. Она смотрела мне прямо в глаза, слегка наклонив голову. Я не сразу сообразила, что девочка была облита какой-то странной жидкостью, похожей на ту, что скрывают в себе птицы Охоты. Жидкость стекала с головы к ногам, оставляла грязные лужи. Лужи растапливали снег и отвратительно воняли. За спиной у странной девочки тоже не было следов. Невозможно было понять, откуда она появилась. Я огляделась в поисках своей тропинки, но и той не стало. Меня продолжало колотить от холода.

Девочка еще сильнее наклонила голову, внимательно осмотрела меня, мою одежду, ноги и сказала:

– Привет, я Зоя Зной.

Лихо обнимало своим языком, мешало вдохнуть. Обещало покой. Лихо показывало мир, в котором я могла бы жить. Рисовать на заказ, кататься в другие города и страны, любые, какие захочу. Даже гулять между мирами, я теперь и такое могу.

Лихо обещало свободу. Надо было просто сдаться, перестать бороться.

– Ты ведь сама сюда вернулась, тебя отпускали, а ты вернулась.

Было очень холодно, мышцы сводило от напряжения. А Лихо вилось вокруг и предлагало пойти с ним. Туда, где теплее, где пахнет прелой листвой, гнилой древесиной и углем. Туда, где не растет ничего живого, потому что негде расти. А вокруг был все тот же лес, все тот же снег таял в ботинках, а руки коченели. Все ближе наклонялось ко мне лицо Зои Зной.

– Идем со мной? Они нам не нужны, нам вообще никто не нужен. Мы сами себя спасем. Всегда все делали сами, тебе ведь это знакомо.

– Я сама, – повторяла я слова за Зоей, – я одна, я одиночество. Я никому не нужна, и мне никто не нужен.

Странная жидкость, стекающая с Зои, обжигала. Попала на ладонь, где когда-то взорвался ключ. Отозвалась старая рана. Физически ее давно не было, но я все равно ощущала, что где-то в коже застряли маленькие кусочки речной гальки.

– Я сама, я одна, я одиночество.

Перед глазами проплыла Нора, рогатый ворон, странный Як и не менее странный Стас. А следом вышел Знат, в его волосах застряли золотые колосья.

– Ты хочешь так легко сдаться? – спросил он. – Даже не попытавшись выяснить, что случилось?

Я замерла. Задержала дыхание, цепляясь за голос человека, про которого я ничего не знаю и которого больше нет. И мне из-за этого очень больно. А еще мне было обидно, что опять за меня что-то решили. Не спросив, не уточнив. Решили, что для меня лучший выход – сдаться.

– Я сама. – Никакого Зната перед глазами не было, лишь бледное лицо Зои Зной. – Я одна. И я говорю тебе: УХОДИ!

Последнее слово прокричали я и сотня голосов внутри меня. Я почувствовала, как моя воля сливается с волей других и поворачивается Колесо. Оно огромное, деревянное, давно снято со старой телеги. Колесо скрипит, меняя направление в угоду нашей воле. И мир скрипит ему в ответ.

Снег взорвался и разлетелся во все стороны, а Зоя исчезла. Напоследок я увидела на ее ранее безэмоциональном лице злость. Совсем рядом со мной оказался тот самый забор, весь заляпанный снегом, поодаль стояли Нора, Як и рогатый ворон. За забором слышался голос Стаса.

– Так, – каркнул ворон, – этот гор-род становится все интер-реснее и интер-реснее.

– Интереснее всего, – поправила его Нора, – вопросы и ни одного ответа.

– Ну на один из вопросов, наверное, я смогу дать ответ, – заметил Як.

Я стояла на полянке, с которой полностью сошел снег, от земли шел пар.

– Народ, – появился Стас, – там у Ратника какая-то проблема, вызывает даже через чашку, прикиньте!

Он посмотрел на меня и присвистнул:

– Ого, у тебя горячие тренировки? – Перевел глаза на Яка. – Там что-то реально серьезное.

– Если Ратник использует чашку, значит, действительно что-то случилось, – согласился Як.

Они со Стасом быстро ушли, по дороге обсуждая, какая связь лучше: через рацию или через чашку; а Нора пробралась сквозь развороченный снег ко мне.

– Что случилось?

– Ну, – я пыталась подобрать слова, – какая-то девочка звала с собой, а я ее прогнала.

– Нет, – перебила Нора. – В доме что случилось?

– А. – Вспомнился образ Матроны Михайловны с черными глазами, отчего меня передернуло. – Я испугалась.

– Чего?

– Бабки нашей, она резко стала какой-то жуткой.

Нора покачала головой и приобняла меня за плечи. Хотелось одновременно и оттолкнуть столетницу, и постоять так подольше, в ее объятиях было тепло.

– Матрона Михайловна очень близко подошла к границе, – тихо заговорила Нора. – Ей осталась пара месяцев до конца.

– И она станет столетницей?

– Получит право стать столетницей. Сегодня у нее случился приступ. Ей тяжело контролировать себя, особенно сейчас, когда привычная жизнь так резко поменялась.

– Да, старые люди тяжело переносят перемены, – согласилась я.

Нора отодвинулась и посмотрела хмуро.

– Если ты считаешь, что ладные морозы отличаются от явных, то ты глубоко ошибаешься. – Она потянула меня в сторону калитки. – Быстро в дом греться! Попрошу у Льва что-нибудь покрепче для тебя.

– По поводу Льва. – Я остановилась.

Нора перестала тянуть:

– Это он убил Юру.

– Да, рогатый ворон это сказал, – бесцветно ответила девушка.

– То есть ты знала!

– Я и ворон. – Нора потерла переносицу. – Когда город закрывается, столетница отправляется проверить, что случилось. Иногда города закрываются просто так. Прихоть у них такая. Тогда приходится поворачивать Колесо, чтобы город открылся.

– Так, и? – Адреналин прошел, и мне снова стало холодно.

– Представь, каково было наше удивление, когда выяснилось, что город почти вымер, из живых тут только две группы сопротивления, в одной из которых уже устроили переворот.

– Погоди, но ведь они говорят, что в центре все, – не поняла я. – Живут в коммуналках.

– А ты в центре сама была? – уточнила Нора.

– Нет.

– Так вот и людей там нет.

– Но…

– Я тебе так скажу: они здесь уверены, что твой палач убил всех знатков, потому что служил какой-то твари. А черные птицы у него на службе.

– И это тоже не так?

– Рогатый ворон летал среди птиц – это чучела, наполненные какой-то дрянью. Они странные. Я еще не все выяснила, но поверь, тебе надо было оставаться дома, а не лезть сюда.

– Ага, не мешайся, девочка, тут работают профессионалы. Вы хоть знаете, из-за чего это все?

Нора хотела ответить, но не успела: прибежал Стас с выпученными глазами. На его лысой конопатой голове они выглядели особенно ярко.

– Нора, срочно, нужна твоя помощь! Ратник передает, что в центре всякие-разные с ума посходили, всех людей вырезали! Як сейчас новый знак творит, чтобы от всяких-разных защититься, говорит, что, со слов Ратника, такого ада давно не было.

Нора посмотрела на меня, опять я заметила лишние глаза на ее лице. И опять наваждение быстро пропало.

– Лев собирает отряд идти на помощь Ратнику, – не унимался Стас.

– На какую помощь? – возмутилась Нора. – Он там совсем со своими настойками поехал? Надо для начала выяснить, какую сказку придумал Ратник.

– Сказку? – Стас напрягся. – Вы, столетницы, поосторожнее со словами, Ратник очень много сделал для сопротивления, и он не стал бы врать.

– Да, извини, – пошла на попятную Нора, – но нам все равно надо сначала выяснить подробности, а потом гнать людей в центр.

В доме меня встретила Матрона Михайловна, виновато улыбнулась, повела на кухню и вручила кружку с горячим напитком.

– Клюква с сахаром, – сказала она. – Пей, это чистые витамины, не заболеешь.

Пока я цедила невкусную клюкву, Нора ругалась со Львом. Сначала на кухню зашел Стас и тихо сел.

– Без комментариев.

Следом за Стасом зашел Як с точно таким же выражением лица.

– Боюсь, наш новый босс все-таки протащит людей в центр, – проговорил он.

– А что случилось? – поинтересовалась я.

– Лев не дает Норе связаться с Ратником, чтобы все выяснить, – ответил Як. – Более того, он забраковал знак.

– То есть он теперь не работает? – Я понятия не имела, что это за знаки и как они работали, но было интересно узнать, что именно охраняло наши дома и не давало в лесной сторожке пересечь границу Лихо, при этом пуская всяких злыдней-переруг.

– Да, – ответил Як. – Для знака есть условие – в него должны поверить. Если в знак не верят, он не работает. Особенно это касается сложных знаков.

Лев громко рявкнул, ему что-то язвительно ответил рогатый ворон, а затем послышался спокойный голос Норы.

– Вопрос, – подал голос Стас, – а на Льва действуют слова?

– Должны, как и на любого другого человека, – сказал Як.

– На этого подлеца только розги подействуют! – возмутилась Матрона Михайловна. Она вытирала кухню после готовки, в воздухе еще стоял густой запах пирожков. Запах дома.

Лев влетел к нам растрепанный и злой.

– И какого вы еще не собрались? – набросился он. – Там южное сопротивление пытается спасти оставшихся жителей, а вы тут чаи гоняете? Расслабились, только на мелкие вылазки годитесь! Рисуй знак для перехода, у нас нет времени!

Хлопнув дверью, он ушел. Ничего общего с тем приятным и красивым молодым человеком со встречи не было. А вопросов появилось еще больше.

– А как вы по городу передвигаетесь?

– Ногами.

– Это же долго.

Як угрюмо посмотрел на меня:

– И что? Народ, конечно, давно интересуется, почему мы не наберем себе машин, рядом же дилерский офис закрытый, там их полно. Но есть условие, поэтому пользуемся только «Патриотом».

– В смысле условие?

– Если возьмем больше, то всякие-разные поломают… Давай тебе Матрона Михайловна все подробнее расскажет. – Як устало вздохнул. – А я пойду исполнять волю босса.

Он тихо ругнулся себе под нос и ушел с кухни. Стас утек за ним следом, а я перевела взгляд на Матрону Михайловну.

Она закончила с уборкой, поставила тарелку с готовыми пирожками на стол и села рядом.

– Извини за тот приступ, не хотела тебя пугать, да и знать не знала, что такое может случиться. – Вид у Матроны Михайловны был очень виноватый.

– Нора объяснила, не переживайте, – поспешила я успокоить старушку. – У меня вопрос.

– Почему все резко перестали интересоваться, откуда ты?

Я промолчала и опустила глаза.

– Это часть условностей.

– Что такое условность?

– Ну, например, чтобы что-то получить, надо сделать определенное действие. Сначала это было просто: если вернулся, посмотри в зеркало; если дарят нож, дай за него любую монетку. Но со временем цена условности выросла. Чтобы сопротивление жило нормально, у него должна быть одна машина. Чтобы знаки работали, в них надо верить.

– Не все условия логичны. У старых хотя бы логика была. Да и у нас они пользуются популярностью. А тут логика какая-то вывихнутая.

Матрона Михайловна улыбнулась.

– Здесь другое отношение к жизни, – продолжила она. – У вас она конечна, у нас будет вертеться по кругу столько, сколько крутится Колесо. Но это не значит, что мы готовы бросаться на новый круг хоть сейчас. Мало удовольствия начинать все сначала.

– А вы свои прошлые жизни помните?

– Нет, только столетницы помнят, им надо.

С улицы послышались крики Льва, который уже собрал всех участников северного сопротивления и теперь выдавал какие-то инструкции. Окна кухни выходили на основную дорожку, и мне хорошо было видно, как недовольна Нора. Девушка скрестила на груди руки и молча смотрела, как суетится сопротивление. Рядом с ней стоял рогатый ворон, сгорбив спину, почти выставив рога вперед.

Когда Лев проходил мимо них и что-то говорил, Нора коротко отвечала. Як рисовал на стене соседнего дома знак: длинная палка, наверху как стрела, внизу основание, точки по бокам, еще стрелочки в разные стороны. Наверное, тот самый знак перехода.

– Он их сам все придумал, – не без гордости сказала Матрона Михайловна.

– Он один из знающих?

– Бери выше, он был один из Стражи.

– А это кто?

– Хватит на сегодня рассказов, устала я. Был бы у нас справочник Ладного мира, я бы тебе его выдала. И почему у нас до сих пор никто этим не озаботился, залетные же здесь не в новинку?

– Так вы все знаете?

– Это слишком очевидно.

На улице стало тихо, все ушли. Мне, с одной стороны, хотелось с ними – может, тогда я поняла бы, что делать дальше. Но с другой, сидеть дома было куда приятнее.

Ладный мир с его условностями раздражал. А еще я поняла одно: тут все запутались, отчего и звереют. Фома и Юра мне говорили одно, Нора говорит совершенно другое, Як и Стас в это не лезут, идеальные исполнители.

Знак на стене дома немного светился. Я пожалела, что пропустила момент, когда все собрались и прошли через него, или как он вообще работает?

– Интересно, а хоть кто-нибудь понимает, что тут вообще происходит? – вслух озвучила я свой вопрос.

– Кот, – ответила Матрона Михайловна.

– Кто? – удивилась я.

– Кот, огромный рыжий кот, если кто и разбирается, то это он. Он ближе всего к Великому дубу.

Я не первый раз слышала про кота, даже в воспоминаниях Зната мелькал огромный рыжий кот. Пушистый и толстый. Буквально подходящий под описание, что коты – это жидкость.

Я снова глянула в окно. По дорожке бежала кикимора, тащила за собой старый потрепанный матрас. Несуразное существо обмоталось тряпками, среди которых еще можно было опознать чьи-то колготки и даже семейники. Видимо, она решила похозяйничать, пока владельцы ушли. Споткнулась о собственную лапу и слетела с дорожки. Поднялась, поводила носом по воздуху, бросила матрас и резко прыгнула в жидкие кусты рядом.

Что-то спугнуло ее. Или кто-то.

Я услышала тяжелые шаги, их звук перекрывал даже ворчание Матроны Михайловны, просачивался в дом и заставлял беспокоиться. Мы никого не ждали, все ушли на помощь Ратнику.

А если это Лихо пожаловало за мной, пока никого нет дома?

Даже защитные знаки не вселяли в меня уверенность. Шаги приблизились вплотную к нашему дому, поднялись на крыльцо, открылась дверь.

– Это кто пожаловал? – удивилась Матрона Михайловна и вышла с кухни навстречу гостю.

Я поспешила за ней. В дверях стоял Ратник. В руке он держал пистолет.

– Напугала, старая карга! – возмутился он и спрятал оружие. – Я думал, в доме никого нет.

– У нас свет горит, – заметила Матрона Михайловна. – Думаешь, свет для всяких-разных оставили?

Ратник промолчал и перевел взгляд на меня. Видимо, не узнал, так как не проявил никакого интереса и переключился обратно на Матрону Михайловну, но та завалила его вопросами раньше.

– Чего пришел-то? Друг твой со всеми в центре, сам же звал.

– Да, – кивнул Ратник. – Я знаю. Я не к нему.

Я ничего не знала про руководителя южного сопротивления, кроме одного – он поддерживал Льва. Знал ли он, что сделал Лев и чего вообще добивается?

– А к кому? – В голосе Матроны Михайловны прозвучал новый оттенок удивления. – Все же ушли.

– Но вы-то здесь остались.

– И на кой мы тебе сдались?

Ратник молча осматривал дом, не спешил отвечать. А внутри меня все кричало, что надо уходить, это опасный человек. И намерения у него опасные. Я рано расслабилась, здесь никому нельзя доверять.

– Шел бы ты отсюда, – строго сказала Матрона Михайловна. – Пока мы тебя не заставили это сделать.

– Что же ты, старая кошелка, дала погибнуть своему домовому? – Голос Ратника звучал тихо, оттого стало еще страшнее.

Матрона Михайловна напряглась.

– Ты их специально всех в центр согнал. – Это был не вопрос.

Ратник скривился, будто попытался улыбнуться, но на такую эмоцию был не способен.

– Не одним же вам развлекаться в закрытом городе.

– В центре нет людей, – подала я голос. – Им там некого спасать. И вас там нет.

– Столетница подсказала? Это существо весьма проницательно.

Ратник убрал руки в карманы и двинулся от двери. Все это время мы стояли на месте.

Матрона Михайловна не собиралась его пропускать в дом, пошла ему наперерез.

– Уйди, карга, – процедил Ратник.

– Прочь из моего дома! – Голос Матроны Михайловны прозвучал жестко, я уловила ту самую интонацию. Еще немного – и воля старой женщины развернет этого человека и отправит восвояси.

Ратник это тоже почувствовал, зарычал и с силой толкнул ее. Матрона Михайловна охнула и упала. Я кинулась к ней.

– Не смей вставать на моем пути! – завизжал Ратник.

– Что тебе надо, страшный человек? – Она тяжело дышала, и я помогла ей сесть, но что-то в старом теле напряглось и не выдержало, сломалось.

– В доме есть сто душ. Они нужны Лихо.

Я напряглась, Матрона Михайловна крепко сжала мне руку.

– Иди ищи свои души… – Каждое слово давалось ей с трудом. – Да только не найдешь ты ничего. Предатель!

Ратник хотел было двинуться в сторону лестницы, но остановился. Присел возле нас и произнес:

Ты же знаешь, что от меня ничего невозможно спрятать. Иначе Лихо не стало бы брать меня на службу. К чему такой сильной твари такие слабые, как вы?

Я молчала, мне было страшно, и очень хотелось язвить. А еще кричать, чтобы снесло гнилого Ратника прочь отсюда, подальше от нас.

Ратник поднялся наверх и стал грохотать своими огромными ботинками на втором этаже.

– Ему я нужна, – шепотом сказала я.

Матрона Михайловна кивнула:

– Уходи, дочка, а я его задержу. – Она закашлялась, прикрывая рот рукой, на ладони остались следы крови.

– Он вас убьет. – Голос у меня дрожал.

– Ему же хуже. – Воля в этой женщине была несгибаемая, никакой гнилой перебежчик не мог ее поколебать. – А тебе надо найти кота. Кот расскажет, что делать дальше. Что не успел доделать мальчик.

Меня трясло, Ратник наверху хлопал дверьми, а мы теряли время.

– Знак Яка работает, если в него верить всей душой, – учила меня Матрона Михайловна. – Коснись его и дай волю словам. Скажи коротко и по делу, куда ты идешь и зачем. Знак пропустит. Все, не теряй времени.

Слезы застилали мне глаза, шаги Ратника слышались уже возле самой лестницы.

– Уходи!

Чужая воля взяла меня за шкирку, подняла и понесла в сторону двери.

– СТОЙ! – услышала я крик и обернулась.

Ратник стоял на втором этаже и целился в меня из пистолета. Потом передумал и перевел оружие на Матрону Михайловну.

– Беги, Яна, спасай всех! – Колесо повернулось в угоду словам будущей столетницы.

Прозвучал мой крик, чужой выстрел и последний вздох Матроны Михайловны.

Я уже не видела, как падала на пол рука старой женщины, не в силах больше поддерживать сломавшееся тело. Не видела, как прыгал со второго этажа Ратник.

Я бежала к знаку Яка, который тот нарисовал во всю стену.

«Мне надо в центр», – твердила я себе.

Не сбавляя скорости, я влетела в стену, ожидая получить удар и отключиться, но вылетела на шоссе. Оглянулась и успела заметить, как исчезает силуэт светящегося знака.

Вокруг никого не было. После забега силы все резко ушли, сердце колотилось. Опять я убежала без куртки. А куртка висела в той же комнате, где теперь лежала Матрона Михайловна.

Я упала на колени и закричала, громко, срывая горло. С силой ударила ладонями об асфальт, желая физической болью заглушить боль порванного сердца.

Асфальт треснул, и я провалилась вниз, упала на широкие ветки и что-то мягкое.

Мягкое удивленно вскрикнуло.

Чайник со щелчком отключился. Кипящая вода намеревалась перелиться через край, выпихивая крышку.

Кот сидел и наблюдал, как трясется электрический прибор под давлением.

– Я не понимаю. – Знат взял чайник, ополоснул кипятком заварник, насыпал туда заварки и залил воду. – Почему их нельзя всех просто вытащить через все эти лазейки, про которые ты только что рассказал?

– Потому что Лихо их уже задело, поразило. – Кот отвлекся от чайника и вернулся к прошлой теме.

– Ладно, тогда почему убивать надо не всех?

– Да вообще всех… – Если бы животное могло пожать плечами, оно бы это сделало.

– КОТ! – возмутился Знат.

– Что?

– Ты можешь сказать конкретнее, что именно надо сделать и зачем? – Знат поставил перед рыжим животным чашку, но не мог решить, наливать туда чай или нет. Пьют ли коты чай?

– Я пытаюсь, но ты меня постоянно перебиваешь. – Кот обхватил лапами горячий заварник и налил половину чашки черной заварки.

На кухне их было двое, хозяйка ушла в соседнюю комнату, за ней уполз домовой. Разговор предстоял длинный и сложный. Кот уже успел кратко изложить суть своей идеи, но объяснить, почему надо сделать именно так, у него никак не получалось.

– У нас просто логика немного другая, понимаешь, – оправдывался он, – есть правила, по которым мы живем, условности. И если одни нарушаются, то на их место приходят другие. Вам, людям, это сложно понять и принять.

– Ты предлагаешь грохнуть сто человек, которые у вас здесь, в вашей этой реальности, считаются чуть ли не столпами общества. Самые сильные знатки, как ты сказал. А потом говоришь, что это вынужденная услов ность.

Да пойми ты, город закрылся, они уже мертвы. Все. Так работает защита. – Кот развел лапами. – Тебе надо не допустить повторения истории, как с душой, которую обидела Стража. Ей не помогли, она обозлилась, и вот к чему это привело. Так-то я могу уговорить столетниц, они схлопнут город – и все, нет ни всяких-разных, ни прокаженных душ. Но от них останутся фантомы, которые принесут куда больше бед.

Знат молчал. В чашке остывал чай.

Он никак не планировал оставаться в этом мире и помогать. Дома ждал незавершенный проект, проблемы с новыми планами и вообще спокойная привычная жизнь, без всяких домовых и говорящих котов.

– То есть мне надо сделать вид, что я их спасаю таким образом?

– Да. – Кот купал лапу в заварке.

– А по-другому я никак не могу им это показать?

– Для вас смерть в Явном мире – это все, смерть. Здесь мы не умираем в том смысле, в каком ты привык это видеть. У нас у каждого есть своя роща, поле, полянка, куда уходит душа, чтобы потом вернуться в новом виде. В этом сила Ладного мира.

– Я все равно ничего не понял.

– Да что ж такое! Просто сделай так, как я тебя прошу! Тебе сложно, что ли?

Знат истерично засмеялся, уронил кружку и пролил остатки чая.

– Убить?! Да ты что, каждый день по утрам так развлекаюсь.

Кот иронию не оценил.

– Это условность. Мы живем благодаря условностям, правила меняются, меняются условности, – серьезно заметил он.

– Знаешь, как это выглядит?

– Ну?

– Что тебе лень придумывать причину и ты прикрываешься условностями.

– Если бы ты родился здесь, а не в своем мире, то смотрел бы на это другими глазами. Чтобы тебе было спокойно, скажи каждому из сотни, что это условность.

– Я скоро потеряю смысл этого слова.

Кот перестал купать лапу и отпил чифирной бурды с шерстью.

– Я вернусь домой? – спросил Знат.

Кот грустно посмотрел на молодого человека и отрицательно покачал головой.

– Ну то есть у меня просто выхода нет. Если бы еще цель была.

– Цель – спасти оба мира, – сказал кот. – Зараза Лихо угрожает всем мирам.

Знат ничего не ответил, налил новую чашку чая и взял пирожок. Вытащил из него рыжую шерсть и молча съел его. Одно дело – убивать персонажей в игре, когда следуешь букве кода и не ассоциируешь это с жизнью. Другое дело – заняться этим вживую. Пусть в другом мире, пусть с теми, кто относится к смерти не так.

– Тебе надо показать, что ты их спасаешь, – заговорил кот. – Чтобы они поверили, что вынуждены прервать свой круг, потому что другого выхода нет. И этот выход верный.

– И думаешь, мне поверят? – усомнился Знат. – Я же ничего не знаю про ваш мир.

– Вот именно поэтому тебе и поверят, – заявил кот. – Стража уже напортачила. Первая в запамятов превратилась.

Знат снова замолчал и задумался. Если относиться ко всему этому как к симуляции, то в целом можно попробовать.

– Ты будешь помогать? – решил он уточнить на всякий случай.

– Я научу тебя пользоваться силой, – кивнул кот.

– Хорошо, раз у меня другого выхода нет, то давай выполним твой странный план.

– Мне кажется, синоним всему, что здесь происходит, – слово «странный». – Нора стояла на улице и смотрела, как пробивается через пролом в асфальте крона дуба.

– Даже для Ладного мира это ненор-рмально, – согласился рогатый ворон.

Рядом Лев обсуждал с Яком дальнейший план действий. Стас высматривал всяких-разных.

– А вы слышали крик? – спросил он. – В той стороне, куда знак выводит. Мне показалось, кто-то кричал.

Все покачали головами.

Центр напоминал пустыню. Даже если представить, что все люди сидели по домам и не смели выглянуть на улицу, в городе все равно должно было ощущаться хоть какое-то присутствие человека: тряпки, бумажки, консервные банки, бутылки, пластиковые пакеты – обычный бытовой мусор, который генерится словно сам собой.

Но улицы были пустые и идеально чистые. Окна черные, никакого движения, зажженной лампочки или свечи – пусто и темно. И тихо.

– Непохоже, чтобы тут жили, – заметил Стас, когда Лев раскидал своих людей по ближайшим улицам.

– А здесь и не живут, – холодно ответила Нора.

– И как давно ты это знаешь? – поинтересовался Стас.

Нора промолчала, рогатый ворон сделал вид, что не услышал вопроса. Новость о пустом центре не удивила только Яка. Он стоял посреди дороги и смотрел прямо перед собой, Стас посмотрел в том же направлении, но ничего не заметил. Як видел больше и дальше, сказывалось его прошлое.

– Хорошо, если в центре никого нет, – снова подал голос Стас, – то куда делись все люди? Я же помню, как гвардейцы выгоняли всех из домов. И куча листовок по всему городу летала. А какой вой стоял! Матрона Михайловна тогда чуть жизни не лишилась, так не хотела с домовым расставаться. Но самое яркое воспоминание – листовки, они буквально ковром все покрыли.

– Ага, и потом резко все исчезли, – сказал Як. – Как и гвардейцы. Ты когда их последний раз видел?

Стас пожал плечами и перевел взгляд на Льва, который все это время стоял рядом и слушал.

– Я видел, когда Юру убивали, – проговорил Лев. – Никуда не делись ваши гвардейцы. И люди никуда не делись. Надо ближе к центру идти, мы еще Садовое не пересекли.

– А ты уверен, что Ратник там? – уточнила Нора. – Будь сражение, мы наверняка его бы услышали.

– Ну Стас же что-то услышал, – парировал Лев.

– В другой стороне, – неуверенно заметил тот.

– Не нр-равится мне все это, – проворчал рогатый ворон.

– Если нам надо ближе к центру, – сказал Як, – то на кой черт ты сейчас отправил всех своих людей по соседним улицам?

Лев молчал. Як ждал ответа, Стас нервничал.

– Нам надо было проверить, что здесь, – наконец бросил Лев. – Сейчас они проверят и вернутся. Вы бы тоже полезным делом занялись, какой прок от столетниц, если они ничего не делают, да еще и мешают!

Лев многозначительно поднял брови и отошел в сторону. Нора разозлилась:

– То есть не надо было тебя с того света доставать, так? – уточнила она. – Столетницы помогали бы лучше, если бы вы не пытались сделать только хуже! Ты ведь так и не сказал, что именно хотел Ратник, почему южное сопротивление оказалось так далеко от своей базы. Это же не один час пути! Ратник ведь принципиально знаками Яка не пользуется.

– Я не обязан отчитываться перед вами! – закричал Лев. – Нас позвали на помощь, мы пришли, или ты хочешь, чтобы людей в городе вообще не осталось?

– У меня дурное предчувствие, срочно свяжитесь с Матроной Михайловной! – перебила его Нора.

– Как? – не меняя тона, спросил Лев. – Мы им раций не оставили.

– Через чашку! – рыкнула столетница.

– Ты думаешь, я ее всегда ношу с собой? – упрямился Лев.

– Я ношу. – Як вытащил из объемного кармана маленькую металлическую кружку.

Вода нашлась у Стаса.

Нора поставила кружку на асфальт, налила до середины воды и сказала:

– Вода – это связь.

Колесо повернулось, следуя воле столетницы, но ничего не произошло. Кружка гудела от напряжения, бугрилась эмаль по краям. В ответ была лишь тишина.

– Ну же, Матрона Михайловна, ответьте! – Нора барабанила пальцами по асфальту.

Чашка не выдержала и растеклась металлической лужей, выплюнув вверх воду гейзером и чуть не ошпарив девушке лицо, Як вовремя успел дернуть ее в сторону.

– Срочно возвращаемся!

Нору трясло, на лице проступали лишние глаза.

– Где Лев? – удивленно спросил Стас.

С соседней улицы послышался вопль, полный ужаса.

– А это еще что такое? – Як нарисовал в воздухе знак и буквально из ниоткуда вытащил топор на длинной рукояти.

Нора испуганно посмотрела на оружие.

– Это плохой знак, – озвучил ее мысли ворон.

– Очень, – согласился Як.

Из-за угла дома вышло уродливое человекоподобное существо. На голове у него росли рога с металлическими концами, а на тех рогах висело обмякшее тело одного из бойцов северного сопротивления.

– Это что за чудовище? – Голос Стаса дрожал.

– Смесь сразу нескольких, – холодно сказал Як. – Город плодит новые сущности.

– Гор-род болен! – Ворон резко взмыл в воздух. – Они на каждой улице!

– Нора, чем болен город, в котором люди превращаются в чудовищ? – Як опустил топор, готовый атаковать или отбиваться.

Монстр выжидал.

– Почему собрали в одном теле сто душ? – Нора стояла рядом, лицо расчертили две пары ровных, одинаковых шрамов. – Это Лихо. Яна знала, что поселилось в городе.

Ворон резко приземлился возле Стаса, чем напугал лысого-конопатого.

– Чертова птица! Так и поседеть можно!

– У тебя нечему седеть, – заметил ворон. – Значит, в гор-роде Лихо? И давно?

– Достаточно, – сказал Як. – Раз ему удалось построить тут свою империю. А почему Великое древо ничего не делает?

– Делает, надо найти Яну!

– Надо выяснить, как в городе вообще появилось Лихо, – затараторил Стас. – Колесо вроде защищает Лад от такой беды.

Чудовище заворчало и двинулось вперед. Его конечности двигались под странными углами, голову дергало, отчего человеческое тело постоянно моталось туда-сюда.

– Стоим и ждем, – скомандовал Як.

Чудовище не дошло до них нескольких метров, вытянуло вперед голову, открыло рот. Из самой черной глотки на бойцов сопротивления смотрело бледное девичье лицо с грустными глазами.

– Привет, я – Зоя Зной.

Як резко махнул топором, голова чудовища полетела на землю, тело бойца, неестественно вывернувшись, соскользнуло с рогов. Все вокруг залило черной жижей вперемешку с алой человеческой кровью. Немного жижи попало на Стаса, обожгло конопатую кожу. Стас вскрикнул, смахивая с себя дрянь.

– Всех остальных ждет эта же участь. – Як коснулся мертвого тела.

Тело дернулось, повернуло голову, открыло черные глаза и сказало девичьим голосом:

– Привет, я – Зоя Зной.

– Они меня просто бросили, решили, что я не важна. Что уничтожить анафида важнее, чем спасти душу. МОЮ ДУШУ!

– Ужасная история, а я тут при чем?

Мужчина почесал щетину на подбородке и зевнул. Существо рядом молчало. Это был первый человек, который согласился выслушать его историю. На ночной смене было очень скучно, ничего не происходило. Кому вообще нужен пустой склад? Что здесь охранять?

– Им же все равно на нас, – гнуло свое существо, – мы же все равно начнем все сначала. Толку пытаться спасти.

– Погоди, это ты про тот случай на площади? Когда Колесо поворачивалось и Стража тогда что-то наваяла, ярмарку снесло.

– Наваяла, – злобно прошипело существо. – Меня они разваяли своей разрыв-травой!

– Жуть, – согласился мужчина. – Я помню этот день, мне как раз отказали в собеседовании в Стражу, пришлось охранником устраиваться.

Они опять замолчали. Пустой склад навевал уныние, мужчина опять зевнул.

– Отчего жизнь такая несправедливая, – проворчал он. – Почему одним все, а другим ничего?

– Почему одних спасают, а других бросают? – вторило ему существо.

Заскрипели новые петли, мужчина поморщился. Вроде двери только поставили, а смазать не смазали. Видимо, не новые, раз скрипят.

– Гаврила? – окликнул его напарник, пришедший на смену. – Не спишь?

– За сон на смене знаешь, что бывает? – усмехнулся Гаврила. – Нет, развлекают меня тут всякие-разные.

– Шутишь? – удивился напарник. – Склад же только поставили, откуда им тут взяться?

Гаврила кивнул на темное существо в углу, только глаза светились, да пахло от него сточной канавой.

– Гаврила, – голос напарника разом сел, – ты знаешь, что это такое?

– Какой-то бес, жаловался на жизнь сидел, – пожал плечами Гаврила.

– Вот вроде твоя бабка была из знатков, а так ничему ты у нее не научился. Это не бес, это фантом.

Существо напряглось и защелкало.

– Фантомов не существует, – махнул рукой Гаврила. – Все души уходят в поле.

– Но не те, которых обидели, – прошелестел фантом и бросился на напарника.

– Аа! – заорал Гаврила и попытался оторвать желейную массу от человека.

Руки погрузились сначала в желе, а потом и в тело мужчины, Гаврила охнул и сел.

Фантом сполз на пол, вытянулся вверх, и теперь перед Гаврилой стояла девушка, полностью закутанная в черный балахон. Только огромные глаза на бледном лице светились злобой.

– Давай, Гаврила Ратников, вместе изменим этот мир?

Гаврила ошалело смотрел на тело коллеги и не мог поднять глаза. Напарник лежал неподвижно, словно спал, да только у него не было лица. Гаврила пересел поближе, положил руки ему на грудь и постарался вспомнить все, чему его учила бабка.

– Тело живет, душа живет, – запинаясь, произнес он.

Фантом с интересом смотрел на происходящее.

Человек вздохнул и сел, Гаврила сначала обрадовался, что получилось, но внимательно посмотрел на напарника и чуть не заорал. У того все так же не было лица.

Человек без лица встал и вышел со склада.

– Ну так что, Гаврила Ратников, изменим этот мир?

Гаврила посмотрел на фантома. Внутри проснулись все прошлые амбиции, желание пойти в Стражу, обида на начальство, напарник, который собирался подсидеть, а теперь ушел без лица. Проснулись и так же быстро заснули. Гаврила Ратников не был революционером.

Фантом развернулся и пошел в глубь пустого складского зала.

Гаврилу мучил вопрос, зачем посреди леса решили построить бесполезную металлическую коробку. Да еще и окружили ее знаками защиты. Лесные твари сюда не совались, а новые еще не завелись.

– Гаврила Ратников, – звенел голос фантома под сводами склада. – Держал бы ты глаза шире, видел бы, что охраняешь.

Гаврила двинулся вслед за фантомом, на ходу наклоняя голову так и эдак, чтобы поменять угол обзора, но так и не мог понять, что имело в виду странное существо.

А фантом стоял в самом центре склада, на его лице появилось подобие улыбки.

– Как хорошо, что ты решил меня выслушать, – шелестел фантом. – Единственный из всех.

Гаврила не понимал.

В центре зала он стал ощущать чужую злую волю, запах тяжелых дешевых сигарет и спиртного. В груди стало давить, словно что-то схватило за самые ребра и сжимало их все сильнее и сильнее. Скоро кости не выдержат, и тогда придет конец Гавриле Ратникову.

– Я простой человек, – засипел он. – Простой охранник, мне много не надо.

– Много не надо, – звучал голос фантома. – Всего лишь все.

Гаврила опустился на колени и поднял голову вверх. Теперь-то он увидел сгусток злой воли, концентрацию людской злобы, вокруг которой наворачивал круги фантом.

– Представь, если это выпустить, – радостно говорил он. – Концентрация беды и злобы в Ладном мире обретет небывалые масштабы.

– Это же Лихо, – с ужасом проговорил Гаврила.

Он вспомнил старые бабкины сказки, где Лихо было самым большим злом, от которого невозможно скрыться. Вот что охраняли в пустом складе те, кому отказали в службе в Страже.

Фантом приблизился к Гавриле и обнял своим желейным телом. Мужчина почувствовал, как его накрывает чужой болью, страхом, яростью. Слышал голоса людей, которые могли помочь и обещали помочь, но которые врали. Чувствовал, как тело разрывается от демона, засевшего внутри и мечтающего получить власть и силу.

Чувствовал силу.

Силу, способную повернуть Колесо не только для какого-то одного человека, а для всего мира. Чувствовал, как после этого поворота гниет и разваливается Великий дуб, сливаются Ладный мир и Явный и все становится неважным. Потому что теперь одна душа владеет всеми.

– Гаврила Ратников, давай изменим этот мир?

– Изменим, Зоя Зной. – Голос Гаврилы звучал иначе, он больше не боялся. – И я знаю, с чего нам надо начать.

Нора сидела возле тела Матроны Михайловны и что-то тихо шептала.

Они еле выбрались из окружения чудовищ, по пути увидев не одно изуродованное тело. Не нашли только Льва и не дозвались Ратника. Северное сопротивление было уничтожено.

– Яны здесь тоже нет! – крикнул с верхнего этажа Стас. – Здесь вообще весь дом перевернут.

Он спустился по лестнице, держа в руках рацию.

– Не знаю, что они искали, но явно не нашли. – Он протянул рацию Яку. – Это было в комнате Льва.

– С такой ходил Ратник. – Як повертел прибор в руках. – Говорил, что оставил у себя еще со времен своей работы в охране.

– Что здесь делал Ратник? – возмутился Стас.

– Хозяйничал, пока нас всех не было, – горько сказала Нора. – Надо отнести тело в лес.

Она встала, подошла к двери в кухню, закрыла ее, глубоко вздохнула.

– Иду туда, куда не звали. – И опустила ручку вниз.

Дверь открылась в заснеженный лес. Снежинки влетели в дом и легли совсем рядом с Матроной Михайловной.

– Ладный лес простит тебе два месяца, душа моя. – Голос Норы дрогнул. – Пусть путь твой будет легок. Да хранит тебя Великий дуб.

– Да хранит твою душу Великий дуб, – эхом отозвались Як, Стас и рогатый ворон.

Рой снежинок ворвался в комнату, завился вокруг Матроны Михайловны, все плотнее и плотнее обнимая ее. Вокруг все залепило снегом: он покрыл ковры, лестницу, рога ворона, Янин рюкзак, а потом собрался в кучу и ринулся прочь через дверь, ведущую в кухню.

Дверь захлопнулась, тела Матроны Михайловны не было, снега тоже не было. Только густой запах смородины говорил о том, что Ладный лес забрал что-то, что принадлежит ему.

Нора сползла по стенке на пол и шмыгнула носом. Стас молчал. Як вертел в руках рацию и что-то пытался вспомнить.

– Они все говорили: «Меня зовут Зоя Зной», – думал вслух Як. – Когда я ушел из Стражи, было дело, которое испортило всю репутацию конторе.

– О, я его помню! – подхватил рогатый ворон. – Благодар-ря этому человеку вообще много р-репутаций было попор-рчено.

Нора согласно покивала.

– О чем речь? – не понял Стас.

– Не новость, что всякие-разные вселяются в тела, – начал Як. – Хотят почувствовать себя живыми.

– Да, у нас в театре такое было, – согласился Стас. – В актера одного вселились, еле спасли. Все тело покорежило!

– Такая же история. Но случилась она под Самайн.

– Ой, – поморщился Стас. – Это же сразу надо было что-то делать.

– Да, – подтвердил Як. – Но не сделали. Чем руководствовался этот человек, лучше вообще не задумываться.

– Этот человек только своими амбициями руководствовался, – отметила Нора.

Она уже справилась с эмоциями и заваривала на кухне чай. На столе лежали пирожки, последнее напоминание о Матроне Михайловне.

– Смысл в том, – продолжил Як, – что они обещали пострадавшей одно, а на деле провернули другое, использовали разрыв-траву.

– Она же запрещена! – воскликнул Стас. – Как они сумели ее применить? Только корневая часть Лада может пользоваться таким оружием.

– А вот, – развел руками Як. – Я не успел вмешаться. Да мне и не дали это сделать.

– Ты вообще со скандалом уходил, – заметил рогатый ворон. – Устроил там погр-ром.

Як улыбнулся.

– Так что это говорило? – спросил Стас. – Разве разрыв-трава не уничтожает все, вплоть до души?

– Иногда душа так сильно хочет жить, что от нее остается фантом. Идея самой души, очень злобная идея.

– И эта идея добралась до Лихо, – подытожила Нора. – Вот город и закрылся.

– А зачем тогда Ратнику Яна? – Стас тоже решил сделать себе чай и захватил пирожок со стола.

– Найдем ее и выясним. – Нора сполоснула чашку и убрала ее в шкаф. – Заводите свою машину, через знаки мы не напрыгаемся сейчас.

На «Патриоте» оказались прокушены колеса. Из одной шины буквально выгрызли кусок.

– Хуже крыс, – ругнулся Як и пошел искать запаску в бесконечных складах северного сопротивления.

– Вот так уходишь, а на твое место приходят всякие-разные и хозяйничают, – философски заметил Стас.

– Они и с тобой хозяйничают, – добавил рогатый ворон.

– Стас, – послышался голос Яка из-за дома, – помоги!

Лысый-конопатый быстро побежал на зов. После жидкости чудовища у него осталось на голове светлое пятно, которого он периодически касался пальцем и морщился.

– Не трогай, – вновь одернула его Нора. – Хуже только сделаешь.

– Куда уж хуже, до самой кости прожгло, – проворчал Стас. – Эх, где моя рыжая шевелюра, вот бы сейчас пригодилась…

«Патриот» летел по шоссе через пустой город. Як молча рулил, Нора смотрела по сторонам, на задних сиденьях разместились ворон и Стас. Последний попытался пристегнуть птицу, за что получил по пальцам.

– Себя пр-ристегни, – возмутился рогатый ворон. – То, что у меня кр-рылья, не дает тебе пр-раво…

Ворон не договорил: машина резко затормозила, и огромная птица полетела вперед рогами, воткнувшись ими в спинку водительского кресла.

Як медленно повернул голову в сторону ворона.

– Не помогай ему, пусть сам выбирается.

Ворон попытался что-то проворчать, но в той позе, в которой он застрял, это было неудобно. Нора вздохнула, изогнулась и помогла ворону освободиться.

– Я же сказал, не помогай, – обиженно произнес Як.

– Ага, и слушай потом его возмущения до конца века, – отозвалась Нора. – Мы почему так резко встали?

Як кивнул на дорогу. Прямо под носом машины проваливался асфальт и вырывался вверх Великий дуб.

– Таких провалов все больше. – Як медленно сдавал назад, опасаясь, что машина провалится вниз.

– Дуб пытается взять ситуацию под контроль, – предположила Нора.

– Р-раньше он где был? – проворчал ворон.

Як искал объезд, вырулил на ту самую улицу, куда выводил знак, и наткнулся на еще один провал. Опять развернулся и направил машину на соседнюю улицу. По тротуару двигались всякие-разные. Кто-то занял чужое тело, кто-то от тела успел оторвать конечность и шел, размахивая ею.

Возле самой машины пронеслась птица, и в капот воткнулись острые перья.

– Витари, – отметил Як. – Редкие существа, и опасные. Особенно когда летают.

– Не опаснее Охоты, – сказал Стас.

– Ну, тут не знаешь, что страшнее: перо-нож в голову или странная черная жидкость. Что, кстати, это может быть? Слезы фантома?

– Фантомы не плачут, – сказал ворон. – А вот души гниют и меняют форму.

Невдалеке от дороги сцепились две кикиморы, они визжали и выкрикивали что-то нечленораздельное.

Пытались сорвать друг с друга лохмотья, хватали за куриные лапки. В итоге сплелись в тугой комок нервов и свалились в канализационный люк.

– И почему мы верили, что в центре кто-то живет? – Стас барабанил пальцами по своей обожженной проплешине.

– Ну, – протянул Як, – люди точно сюда уходили, и сейчас мы на них смотрим. Кого-то сожрали, а кто-то сожрал соседа сам.

Лысый-конопатый сделал вид, что его сейчас стошнит.

Машина двигалась медленно, словно вернулись времена, когда город на девяносто процентов состоял из пробок и заторы умудрялись образовываться даже ночью.

– Слушай, – встрепенулась Нора, – на тему знака, если в него не поверили сразу, то его нельзя больше использовать?

– Можно в целом, – пожал плечами Як. – Я только за последствия ручаться не могу. Они просто непредсказуемы.

– Это может быть нам на руку, – задумчиво сказала Нора.

– Меня другое интересует, – Стас наконец перестал трогать голову, потому что получил от ворона очередной клевок, – где сейчас Лихо?

– Главное, чтобы не там, где Яна.

Я сидела на ветке дуба и смотрела на огромного рыжего кота. Тот обиженно вылизывался.

– Ты – кот, – выдала я наконец.

– А ты не кот, – ответил он мне.

– Ты толстый, рыжий, говорящий кот.

– Вот давайте без характеристик, пожалуйста, – возмутилось животное и перепрыгнуло на соседнюю ветку.

Рыжее пузо шлепнулось о кору и оставило на ней немного шерсти.

Наверное, это и был тот самый Великий дуб. Куда бы я ни посмотрела, везде была листва и желуди. Не видно ни неба, ни земли.

Легкий порыв ветра шелестел в ветках дуба и трепал кошачью шерсть.

Сидеть было удобно, ширина ветки позволяла даже ноги под себя поджать. Я не сразу обратила внимание, что при падении ободрала руку, ту самую, в которой тогда взорвался ключ.

– Матрона Михайловна перед смертью, – я сделала паузу, – сказала, что мне надо найти кота. Видимо, тебя. Не думала, что это будет так быстро.

– Лад помог, – сказал кот.

– Я не понимаю, что мне делать… – Мне сразу захотелось заплакать. – Я мотаюсь по этому проклятому городу, постоянно попадаю в какие-то проблемы. Меня хотят убить, и никто не говорит, что надо делать. Единственный, кто это мог бы сказать, умер!

Кот слушал меня, наклонив голову. Кончик хвоста слегка подрагивал.

Я замолчала, тяжело вздохнула и запрокинула голову. Среди идеальной зеленой листвы я увидела гниль.

Целая ветка огромного дуба покрылась плесенью, сбросила листья и загибалась.

– Что это? – прошептала я.

– Это город. – Кот оказался совсем рядом со мной. – Закрывшийся город, в котором поселилось Лихо.

– Но его же можно как-то спасти?

– Знаешь, как спасают растение, у которого что-то заболело? Купируют больную ветвь. Единственный способ спасти город – добить его. Уничтожить. На его месте вырастет новый.

Я удивленно посмотрела на кота. Что-то знакомое прозвучало в его словах. Вспомнились одновременно и бабушка, и Знат. Бабушка ходила по участку и что-то говорила старым яблоням. Одна яблоня загибалась, в самом центре ствола образовалось дупло, которое выжирали паразиты. Но у корней росло много новых побегов.

Я помню, как мне жалко было дерево, когда его спилили. Но в этом заключалась обычная бытовая магия без магии – благодаря этим побегам яблоня будет жить дальше.

Что я вспомнила в связи со Знатом, ускользало, я никак не могла ухватиться за образ.

– Жаль, мальчик не справился… – Кот почесал лапой за ухом. – Я очень на него надеялся. Но он сделал основную работу.

– В смысле?

Кот не спешил отвечать, он смотрел куда-то в сторону и морщил нос.

– Вообще я не толстый, а пушистый, – проворчал он и снова перебрался на соседнюю ветку.

– В смысле Знат сделал основную работу? – повторила я свой вопрос.

– Город нельзя просто взять и схлопнуть, – сказал кот, даже не поворачиваясь ко мне. – Знаешь, сколько обиженных душ наплодит такой план?

– Я не понимаю.

Кот все-таки обернулся ко мне и свесился с ветки:

– Все, что делал Знат, было частью моего плана, – вкрадчиво произнес кот. – Мальчик давал душам, которые ты сейчас носишь в себе, ощущение, что их спасают. И другим вокруг.

– У него репутация убийцы! – возмутилась я. – Каждый, кто вспоминал про эту историю, говорил о Знате как о чудовище.

– И каждый хотел, чтобы это чудовище пришло к нему, – хитро заметил кот. – Потому что быть идеей внутри кого-то, эфемерной душой, гораздо проще, чем самому вывозить все вот это.

Он махнул хвостом в сторону гниющей ветки.

– Я выбрал Зната, чтобы он подготовил город к приходу столетницы.

– Норы?

– О, пришла Нора? – Кот довольно улыбнулся. – Прекрасно! Это даже лучше, чем я рассчитывал. Норе проще будет схлопнуть город.

Мне хотелось схватить кота, стащить его с ветки и трясти, пока он все не расскажет.

– Поосторожнее с желаниями, – возмутился кот и отошел подальше. – Не всем им стоит исполняться.

– А город тоже ты закрыл?

– Смеешься? – уточнил кот.

– Ну мало ли, ты так лихо вертишь жизнями, сотню сюда, сотню отсюда. Может, ты специально это все затеял.

Кот, мягко спрыгнув со своей ветки на мою, медленно подошел ко мне, тихо ступая мохнатыми лапами. Мне стало неуютно от его взгляда. Два огромных зеленых глаза оказались совсем рядом. Кот шумно вдохнул.

– Город закрывается сам, когда приходит беда, – повторил он слова Норы. – В этот раз беда пришла буквальная. И это была не моя ошибка.

Я сидела и не знала, что сказать, в голове бушевал хаос. Рыжий кот, который правил этим миром, сидел совсем рядом и смотрел на гниющую ветку.

– Еще немного, мой дорогой, – произнес кот. – Там почти никого не осталось.

– То есть это все из-за тебя? – спросила я.

– Что именно?

– То, что сейчас там происходит?

– Отчасти, – пожал плечами кот. – Кое-что надо было спровоцировать, некоторые вещи сами случились. В последнее время я вообще там не появлялся. Знат закончил свою работу. Не совсем было по плану, что ты в Явь вернулась.

– В смысле? – Мой голос дрогнул.

– Ты могла там остаться, и Ладные души тогда не попали бы в поле.

– Но я не осталась.

– Да, повезло, что ты обязательная, как и Знат. Ему, правда, пришлось чуть-чуть приврать.

Кот осекся, поняв, что сболтнул лишнего, и принялся остервенело вылизывать пузо.

– То есть по твоей милости погиб Знат? – тихо уточнила я.

– Он бы в любом случае погиб, – не отрываясь от занятия, проговорил кот. – Такая сила сжигает. Хотя у него был потенциал стать столетницей. Но это уже частности. Что случилось, то случилось.

– Из-за тебя погиб Знат! – закричала я и попыталась схватить кота, еле удержалась на ветке и чуть не полетела вниз.

– Я вас всех спасал! – Кот проворно вскочил и убежал от меня на другую сторону дуба.

– Из-за тебя погиб Знат, – повторила я. – Ты, вместо того чтобы отпустить его, заставил его сжечь себя. Ты их всех убил. Наверняка был другой способ спасти город, избавиться от Лихо, не калечить жизнь Зната и мою.

– Я. Спасал. Весь. Мир! – отчеканил кот. – От Лихо нет спасения, пока оно не заполнит собой все. Оно поражает не только пространство вокруг себя, но и души. Уничтожает людей, всяких-разных, растения… Посмотри, как выглядят витари, пораженные Лихо. Они когда-то были красивыми гордыми птицами, а теперь это комки железа и перьев! Лихо сгноило бы дуб и пошло бы дальше. Сгноило бы Явь и бесчисленное множество миров. Сто душ и две жизни ради того, чтобы миллиарды жили.

– Это были наши жизни! – не хотела успокаиваться я. – Наши души! Ты угробил мою жизнь!

– Ты можешь начать ее заново.

– Меня устраивало то, что было!

– Нет, ты существовала, а не жила.

– Не тебе решать, что я делала со своей жизнью! Не тобой было дано, не тобой будет взято!

– Закончи дело и возвращайся домой, – жестко сказал кот. – Разговор окончен.

Дуб тряхнул веткой, и меня подкинуло наверх.

Приземлилась я на асфальт, рядом с проломом.

Не успела я осмотреться, как кто-то схватил меня за шиворот и поднял на ноги.

– Вот ты где. – Это был Лев. – Ратник сказал, что ты сбежала. И как вам это постоянно удается? Вроде бы в гостях, а бегаете так, будто всю жизнь здесь прожили.

Ворот душил, я пыталась вывернуться из рук Льва, но тот держал меня железной хваткой и куда-то тащил.

– Давно шел разговор, чтобы закрыть возможность курсировать между Явью и Ладом, но нет, это кому-то выгодно.

Мимо нас прошло жуткое существо, покрытое странными наростами, на которых застряло чье-то тело. Лев посторонился, чтобы существо нас не задело, и поволок меня дальше. Асфальт местами был истыкан ножами-перьями, залит черной жижей и кровью.

Бедное северное сопротивление, не такой участи оно заслуживало. Интересно, что случилось с южным, скормил ли их Ратник Лихо или оставил напоследок? Лев споткнулся о белые кости и чуть не упал, я умудрилась вывернуться и пнуть его по ноге. Мужчина ругнулся, бросился на меня и промахнулся, угодил в самую лужу черной дряни. Завизжал от боли, быстро подскочил и снова кинулся на меня.

Я бежала так быстро, как только могла. Уворачивалась от рогов и рук всяких-разных, перепрыгивала через странных существ, которых даже не могла определить. Весь город заполонили уроды, отравленные Лихо. Сзади тяжело топал и кричал Лев. Я обернулась, чтобы посмотреть, как он далеко, и это стало моей ошибкой.

Ратник вырулил из-за угла так резко, что я не успела затормозить и влетела прямо в него. Где-то высоко в небе маячила тень Лихо.

– Опа! – Ратник ловко скрутил мне руки за спиной, кости протестующе взвыли вместе с мышцами. Такой гибкостью мое тело не обладало. Я охнула от боли и упала на колени.

Лев добежал до нас, тяжело отдуваясь.

– Как ты нас нашел?

– По твоему ору, – ответил Ратник.

Лев что-то хотел сказать, но Ратник махнул рукой, призывая к тишине, и прислушался.

По соседней улице приближался знакомый вой «Патриота».

– Не я один вас нашел. – Ратник сплюнул под ноги и резко дернул меня вверх.

Я не хотела знать, куда эти двое меня потащат, до появления «Патриота» осталось несколько секунд. Я извивалась, лягалась, тянула время как могла.

Машина вылетела, не сбавляя скорости, на ходу открылась дверь, и оттуда вырвался рогатый ворон. Он сразу бросился на Ратника, заставил его отпустить меня, Лев попытался вмешаться, но получил от Яка обломком двери по загривку. Мне казалось, что такой бросок должен был вырубить даже танк, но Лев только согнулся, обернулся и бросился прочь.

Ко мне подбежала Нора и обняла. Я ревела.

– Нора! Он убил Матрону Михайловну!

Ратник достал оружие и выстрелил в ворона, птица дернулась в сторону и неприятно каркнула.

– Нет! – вскрикнула столетница.

– Пр-ромазал! – ехидно сказал рогатый ворон и снова атаковал.

– А вот и южное сопротивление подошло, – послышался голос Стаса.

Нам навстречу шла целая толпа гвардейцев, и всякие-разные расступались перед ними.

– Як, – позвал Стас. – Ты говорил, что гвардейцев не видел. Ну вот они.

Як молча кивнул.

Ратник воспользовался замешательством и снова выстрелил, на этот раз в Нору.

Ворон воткнулся рогами в руку Ратника и закаркал.

Я стояла рядом и увидела, как столетницу буквально снесло выстрелом. Она падала, закрывая лицо рукой. Я закричала.

Крик разнесся по улице, проник в закрытые дома и разнес стекла в мелкие осколки. Всякие-разные замерли и уставились на меня. Среди сотен изуродованных тел я увидела Зою Зной. Единственное существо, которое выглядело как человек. Зоя смотрела на меня и грустно качала головой.

– Яна, пригнись!

Як уже бежал в нашу сторону, но сверху оказались проворнее.

Острые когти прошили мне плечо и подняли вверх. Огромная черная птица, с клюва которой стекала черная жидкость, несла меня над домами все дальше и дальше от упавшей Норы, Яка, Стаса и рогатого ворона. Я видела, как вокруг них плотнее собираются всякие-разные.

Птица бросила меня на крыше дома и приземлилась рядом. С ее спины соскользнул Лев. Я даже не удивилась.

– Тебе ничего не жмет? – Боль в плече заглушала весь страх перед этим человеком.

Лев вопросительно посмотрел на меня.

– Предал друга, предал команду, да даже людей умудрился предать в угоду этой дряни.

Я махнула рукой в сторону и увидела, как среди домов двигается Лихо. Огромное: его голова возвышалась над крышами, а тело цеплялось за провода, вырывая столбы с корнем.

– Ты ведь понимаешь, что люди тут ничего не значат, – усмехнулся Лев. – Значат только сила и власть.

– А не боишься, что с тобой будет то же самое, что и с предыдущим лидером этого вашего «движения»? – уточнила я. – Используют тебя, а потом выкинут. И не будет никакой власти и силы.

– Выкинут? Как Юрку? Не боюсь. Юра с самого начала был пешкой.

– А ты?

– А я ферзь.

– Молодец, знаешь названия фигур, только ты не ферзь.

Лихо приближалось, мне срочно надо было придумать, как сбежать.

– А кто?

– Ты конь. И конь ходит буквой Г, ровно так, как ему изначально нарисовали. – Я пальцем изобразила ход фигуры.

Лев сделал самое злобное лицо, на которое только был способен.

– Ах ты мелкая дрянь! – Он бросился на меня и повалил на землю.

Плечо живо отозвалось на удар, и я почти отключилась от боли.

– Я здесь власть!

Лев ударил меня по лицу. В руке что-то вспыхнуло, и я провалилась в огненную реку.

Як увольнялся с тихим скандалом. Из Стражи никогда не увольнялись.

Либо погибаешь на службе, либо никак. С такой философией жили все, кто приходил следить за порядком между людьми и всякими-разными, с такой философией жили люди и всякие-разные. Стражник мог жить многие столетия, служба буквально замораживала бойца во времени, сохраняя его самые сильные стороны. Только это не очень помогало, и стражник очень быстро погибал во время заданий. Если мелкая шушера не стремилась нарушать правила, то демоны покрупнее стабильно желали заполучить чужое тело и почувствовать себя снова живыми.

Як прослужил пятьсот лет. Начинал с корневого мира, поднялся в крону. Для одних это звучало, наоборот, как свалиться вниз по карьерной лестнице. Кто в здравом уме обменяет сказочную жизнь среди стабильных корней Великого дуба на хаос в кроне? Но Яку в стабильности было тесно.

– Как может гармонично развиваться мир, у которого разлад в самом его центре?

Больше всего Яку пеняли именно за эти его слова. Почему уходит колдун, который столько сделал для города? Так много и так недостаточно. Но Як стоял на своем.

– Ты ведь понимаешь, что, разорвав контракт со Стражей, перестав быть ее руководителем, ты упадешь грудой костей? – спрашивали у Яка.

Тот пожимал плечами.

– Упаду, значит, так надо, моя служба окончена.

– Як, давай, последнее дело! Достаточно будет одного твоего знака, особо можно даже не напрягаться.

– Может, тогда вы сами справитесь? Пора учиться самим со знаками обращаться.

– Подумать только, уходит тот самый человек, который создал знаки!

Слухи разносились быстро, вышли за границы Стражи и дошли до людей.

– Как так? Почему уходит?

– Жить, говорят, надоело.

– Да, не иначе, из Стражи не уходят.

Як сидел в своем кабинете и слушал, как вокруг него ходят и обсуждают его работу, и в первую очередь его эгоизм. Столько лет посвятить службе, а потом взять и все закончить. Невозможно. Как можно бросать город в такое нестабильное время? А кто будет руководить Стражей потом? Кто отдаст свою душу на служение и людям, и всяким-разным?

Як нарисовал пальцем на столе знак, тот бледно засветился. Самый первый знак защиты, который помог берендею, оборотню-медведю. Благодаря этому знаку Як попал в Стражу.

Он тяжело вздохнул и накрыл знак рукой. Пусть защищает всех, кто придет на службу после него и кто останется.

– Босс, – в кабинет Яка заглянул молодой стажер, – там без вашего вмешательства никак, не хватает воли.

Як кивнул и пошел на свое последнее дело. Простенькое, глупое: в театре поселилась шушера. А потом вконец обнаглела и смогла завладеть сразу тремя телами. Простая мелкая шушера, а столько проблем в последний день приволокла.

– Что, уходишь? – Шушера говорила сразу тремя голосами, не подпуская к себе никого.

– Да надо бы, – ответил Як.

– Стража найдет нового.

– Да, всегда находит. Не тяни время, как тебе вообще это удалось?

Шушера гордо сидела в трех телах. Людям становилось все хуже. Сущность всякого-разного вытесняла душу и отравляла все, к чему прикасалась.

– Скоро все так смогут! – заявила тварь. – И это станет началом конца.

Як покачал головой. Все они рассказывали о конце, к которому все идет. Вот уже пятьсот лет рассказывают, а мир все продолжает жить и здравствовать. Вопреки всем предсказаниям всяких-разных тварей.

Як подошел вплотную к шушере в трех телах.

– Никакое из этих тел тебе не дом, – произнес он.

И шушера не удержалась в трех телах, схлопнулась в одно и вылетела.

Мелкое существо, похожее на помесь собаки и оленя, с длинным хвостом, опущенными ушами и копытцами. Оно стояло на тоненьких ножках и дрожало.

– Тебя служба не отпустит, – прошептала шушера. – Хочешь покоя в поле, а для тебя его там нет. Ты – как мы!

– А ты нарушил правило, занял сразу три тела, и ты знаешь, что после этого бывает. Стажер!

Тот, стоявший невдалеке, встрепенулся и быстро подбежал к Яку.

– Что бывает со всякими-разными, которые нарушили договор и заняли чужое тело?

– Смерть, босс.

Шушера зашипела, заскребла копытом по кафелю.

– Исполняй, – коротко сказал Як и пошел прочь, оставив стажера один на один со всяким-разным.

Яку хотелось обрести покой в самом родном для него месте. Не в корнях, корни он никогда не считал своим домом, несмотря на то что вырос в них. За все время службы у него появился любимый домик в лесу, куда он уезжал на выходные. Когда удавалось эти выходные получить.

До домика он решил пройтись пешком через весь город. Посмотреть, как местами мерцают его знаки. Один для защиты, другой для связи, третий для красоты. Четвертый показывал, что когда-то давно тут была страшная битва и много душ погибло. Но среди этого всего продолжали жить люди. Значит, работа была проделана не напрасно.

Если в городе можно безопасно гулять в любое время суток, не переживая, что на тебя нападет кикимора и разденет до трусов, значит, Стража работает не зря.

Як засунул руки в карманы, нащупал кожаный чехол с ножом из пера птицы витари, улыбнулся и больше не отвлекался по дороге на мирскую жизнь.

Он шел обрести покой.

В доме было пусто, прошлые жильцы уже съехали, а новые еще не успели заселиться.

Як сел возле погасшей печки, вытащил нож и положил его рядом с собой, чтобы люди смогли опознать, чьи кости.

– Будь в моих словах и наговорах всяческие недоговоры, – начал он свой финальный заговор, – на то моя воля. Такова моя доля. Конец моей службе, договор исполнен.

Колесо повернулось в угоду словам Яка, и тот ожидал, что следующим его пристанищем будет поле. Золотые колосья, свежий ветер и голубое небо. Но ничего не изменилось. Колесо крутилось по-новому, но Як все еще был жив. Так же были сильны руки, крепка воля. Он так же ощущал все вокруг себя.

– Получается, служба не окончена?

На этот вопрос никто не ответил.

Як взял нож и положил его обратно в карман.

Стража не отпустила своего бойца, и это Яка нервировало.

Нора лежала на асфальте, закрыв лицо руками. Ратник прижимал к груди искалеченную вороном руку. Оружие валялось недалеко от него, а рядом сидела птица, направив на предателя рога. Як и Стас молчали.

Девушка застонала и села, из-под пальцев сочилась кровь. Она медленно отняла руки от лица и посмотрела на Ратника.

Шесть пар глаз уставились на него, со всех тонкими струйками текли кровавые слезы. Нора моргнула, и из одного глаза выпала пуля.

– Проклятая столетница! – охнул Ратник. – Конечно, кого еще могли послать спасать город, если не ту, которую не жалко.

Нора медленно поднялась на ноги. Шесть светлых глаз внимательно смотрели на Ратника. Слезы больше не текли, Нора стерла их рукавом и посмотрела на ворона.

– Где Яна?

– Скр-рали, – ответил тот.

Всякие-разные замерли, не подходили. Все ждали, что произойдет дальше.

– Столетницы не убивают, – поспешил напомнить Ратник. – Вам нельзя убивать, вы же блаженные.

– Я могу с ним закончить, – сказал Як, в его руке снова возник топор.

Нора покачала головой. Она еще нетвердо стояла на ногах и пыталась понять, что ощущает.

Выстрел должен был убить девушку, столетницы не обладают иммунитетом или бессмертием. Но пуля не убила, лишние глаза открылись в последний момент и изменили траекторию выстрела.

Нора медленно подошла к Ратнику и провела рукой по его щеке.

– Столетницы не убивают, – повторил тот еще раз.

– А я и не убью, – прошептала девушка, взяла его за здоровую руку и повела за собой.

– Некоторые всякие-разные танцуют, чтобы завлечь к себе, забрать время. – Нора вела Ратника по кругу. – И мне всегда было интересно, что случится, если использовать этот танец как оружие против них же самих.

Ратник молчал, он никак не мог понять, к чему клонила столетница. Догадался только рогатый ворон.

– В машину! В машину! – закаркала огромная птица.

Як со Стасом быстро нырнули в «Патриот».

– Гони отсюда как можно дальше, – продолжал командовать ворон.

– Норе же нельзя убивать, – заметил Як. – Что она будет делать?

– Танцевать, – ответила птица и взмыла высоко в небо.

– Какой танец может так напугать? – не понял Стас.

Як щелкнул пальцами, машина завелась.

– Тот, что здоровый человек не соберется танцевать.

Нора продолжала кружить Ратника, дождалась, когда друзья уйдут как можно дальше, и остановилась. Всякие-разные зашевелились и занервничали, они тоже чувствовали то, что будет сейчас происходить.

– Столетницы не убивают, – моляще произнес Ратник.

– Я же сказала, что не буду убивать, – улыбнулась Нора и ласково обняла Ратника за талию. – Мы станцуем с тобой чурий танец.

Ратник побелел.

Танец начинался как вальс, на счет «раз» время замедлилось, и все твари, которые хотели броситься на Нору, промахнулись. На счет «два» к танцу присоединилась Матрона Михайловна, на счет «три» они кружились все вместе в кругу всяких-разных.

Колесо остановилось в этом месте, и Ратник почувствовал, как стремительно ускользает его время. Он сейчас мог вместе с фантомом Зои Зной выцеплять из Яны души и скармливать их Лихо. Делать его сильнее, захватывать Лад, а в границах, где Явь совсем близко, заражать и ее. Достаточно было просто дойти до станции, где Лихо поселилось и откуда все началось.

Вместо этого он танцевал с Норой вальс. Или с Матроной Михайловной, столетней старухой, которая просто попалась ему под горячую руку. Всякие-разные орали, не в силах приблизиться.

Ноги становились ватными, руки не гнулись. Ратник больше не мог держать ритм.

На «раз» он споткнулся. На «два» нога подогнулась.

На «три» Нора стояла в густом искрящемся воздухе одна, прижимая к груди белый череп, на котором росла маленькая глазастая поганка.

Чурий танец поменял вокруг себя пространство и облик Ратника. Поганка изогнулась, осмотрела черепушку, повернулась к Норе и злобно зашипела.

Девушка аккуратно положила череп на землю и отошла.

Всяких-разных вокруг уже не было.

– А это выход, – услышала Нора знакомый голос.

Рядом с черепом сидел толстый рыжий кот.

– Не убить, а всего лишь поменять форму – достойное наказание за убийство столетницы.

– Явился-таки, – сказала девушка.

– Я отсюда никуда не уходил. – Кот коснулся лапой поганки. – Мне асфальт на голову падает, куда я уйду.

– У тебя мир погибает! – возмутилась Нора.

– Не в первый и не в последний раз.

– КОТ?!

– Что?

– У тебя целый город сжег сам себя. – Нора спрятала лишние глаза.

– К этому все и шло. Дубу станет легче.

Столетница даже задохнулась от возмущения:

– Мы не смеем коснуться души, прервать чужую жизнь, а Великому дубу нормально наблюдать, как огромный город закрывается и устраивает внутри себя бойню?!

– Ты же пыталась изменить события, – сказал кот. – Вспомни, как вы нашли концентрат злобы и закрыли его под защитой. Как видишь, не помогло. Значит, городу надо было вот это все.

Кот встал на задние лапы, передними махнув перед собой. Поднял черепушку с глазастой поганкой, осмотрел ее со всех сторон и проговорил:

– Тут еще непонятно, что хуже: прервать жизнь и отправить в поле или сделать так, чтобы он никогда не дошел до поля.

– Я защищалась, – заметила Нора.

– О, я тебя не виню, – улыбнулся кот. – Обстоятельства были сильнее тебя.

Нора хотела снова возмутиться, но кот пропал. Воздух все еще продолжал искриться, а на асфальте проступил знак. Символ чурьего танца.

Нора обхватила голову руками и поспешила уйти подальше от аномальной зоны.

Столетницам нельзя убивать, а она снова нарушила правило. Чурий танец – это не убийство, это хуже. Подмена сущности, воровство времени. Про это колдовство не говорят, оно вредит всему вокруг. И Нора им воспользовалась. Лишние глаза сбили фокус, дали возможность посмотреть шире и опять обманули.

Столетницам нельзя убивать.

Нора закричала и упала на колени.

Что же она натворила?

Рядом приземлился рогатый ворон и обнял ее крылом.

– Так этой твар-ри и надо было, – проворковала птица. – Все пр-равильно. Тепер-рь надо найти вторрую твар-рь и вытащить Яну.

Нора кивнула, поднялась на ноги и бодро зашагала прочь от места, где только что танцевала чурий танец. Ворон летел рядом.

Власть – вот что интересовало Льва. А где власть, там и деньги.

То, что власть об руку идет с ответственностью, Льва не очень беспокоило. Его вообще другие люди беспокоили только в привязке к «управлять». А как им с этим жить – сами разберутся.

У Льва был друг детства. Они вместе ездили в деревню к Львовой бабушке, бегали на карьеры, дразнили соседских собак – словом, занимались самыми обычными мальчишескими забавами. Друга звали Юра.

И если у Льва не было отца – родители развелись, когда мальчику и года не исполнилось, – то Юра рос без матери. Его отец так много работал, что женщина не выдержала и сбежала. Она хотела свободы, поэтому бросила пятилетнего сына на мужа. Как ее ругала бабушка Льва, надо было слышать, такое количество эпитетов Юра никогда не слышал. Да и не запомнил.

Надо еще отметить, что Виктор Петрович был хорошим отцом, насколько позволяло ему время. После работы он всегда общался с сыном, отпуск они проводили вместе. Лев завидовал Юре из-за такого отца, ему постоянно казалось, что его обделили. Когда мать привела в дом отчима, мальчик наотрез отказался его принимать. Из-за постоянных скандалов Лев часто ночевал у Юры. В темноте пустой квартиры они строили планы, как вырастут и станут богатыми и не будут ни в чем нуждаться. Разве что иногда будут ездить в деревню к бабушке.

Юра должен был занять место своего отца – пост руководителя какой-то строительной фирмы. А Лев мечтал, что станет Юриным коллегой. Соучредителем.

Мальчики поступили в один и тот же вуз, оба прошли на бюджет, чем страшно гордились. Но после третьего курса Юра вдруг перегорел, ему захотелось пойти в журналистику. Ездить в горячие точки, собирать материалы и разоблачать ушлых предпринимателей. Он достаточно насмотрелся, как пытаются разворовать фирму отца, и нашел свой способ защиты бизнеса.

Виктор Петрович принял это решение не очень. Он надеялся, что сын поможет укрепить влияние фирмы. Лев тоже не понял, что нашло на друга. Они всю жизнь хотели работать рука об руку.

Но людям свойственно менять точку зрения. Юра перепоступил на факультет журналистики и окончил его с отличием. С отцом он договорился, помогал по верхам, но в суть компании не лез. Копал под очередного рейдера.

Место Юры поспешил занять Лев, он все чаще оставался у них дома, обсуждал задачи и цели фирмы.

Под Новый год они сидели до самого боя курантов. Виктор Петрович выпил, отложил документы и посмотрел на Льва.

– Если с моим Юркой что-то случится, пока он в своих горячих точках народ раздражает, я все отдам тебе. – Алкоголь явно ударил ему в голову, потому что наутро Виктор Петрович этого обещания не помнил.

Зато его очень хорошо запомнил Лев.

Алкоголь вообще корень всех бед. Так говорила бабушка Льва, а он с ней никак не хотел соглашаться. Пить его было вкусно, после него было весело. Похмелье можно было пережить или заглушить таблетками. А как прекрасен становится разговор, когда в компании каждый под градусом. А вот Юра был с бабушкой согласен. Алкоголь стал одной из причин развода отца с матерью. И до сих пор сидело в его голове воспоминание, как подвыпившая мать орала на отца. Но это не значит, что Юра не пил вообще. Он просто очень сильно фильтровал все, что проходило через его стакан.

В тот вечер была шумная вечеринка по поводу очередного успешного проекта фирмы. Все сметы закрылись в ноль, компания получила хороший доход, каждому выписали премию. Да еще и Юра успел предотвратить очередную попытку рейдерского захвата. Виктор Петрович в тот день согласился, что план сына был хорош.

– А когда тебе надоест, ты сможешь прийти на мое место, – говорил он. – Тем более что для твоей работы тебе все равно приходится во всем этом разбираться.

– Да, папа, так и есть!

Лев считал эту вечеринку своим личным праздником, ведь именно он руководил командой, которая все выполнила в срок. Именно он получил одобрение от Виктора Петровича и фразу «далеко пойдешь». Как же Лев собой гордился! Даже матери написал по этому поводу. Он только опустил тот момент, что команде от такого начальства было очень плохо. Они постоянно уходили на перекур днем, а работали ночью, лишь бы Лев не лез со своими «полезными» советами. Команда уже подошла к Виктору Петровичу с просьбой не давать больше Льву руководство. Юра об этом разговоре знал и заранее готовился к скандалу. Друг неадекватно реагировал на все, что касалось власти, которую у него хотят забрать.

– Дамы и господа, встречайте – Лев! – Изрядно выпивший, Лев залез на стол и принялся читать длинную лекцию, как они все классно поработали, но лучше всех работал он.

Все слушали, делали вид, что им очень интересно, и ждали, когда хоть кто-нибудь наберется смелости и стащит этого спикера со стола. Этим кем-то оказался Юра.

– И когда тебе это надоест? – прошептал он пьяному другу на ухо, уводя подальше от танцующей толпы.

– Что именно? – уточнил Лев.

– Вот эта вся показуха, желание быть на виду. – Юра выбрал небольшой балкон, куда обычно выходили покурить во время работы. Сейчас он был пуст.

– Никогда, – пожал плечами Лев. – Мне так хорошо, когда на меня все смотрят.

– Но это же ненормально. – Юра помог Льву прикурить.

– Что именно? – Лев затянулся и выпустил кольцо дыма. Довольно посмотрел на свое творение и развеял его рукой.

– Ты красуешься, а не работаешь, – хмуро заметил друг. – Твоя жажда власти – это ненормально. Тем более что ты хочешь власть ради власти. Ты знаешь, сколько твоих выходок чуть не погубили весь проект?

– Ой, не начинай. – Лев махнул рукой и уставился в ночь.

Погода стояла теплая, под окнами бурлила Москва, где-то вдалеке поднимались в небо стеклянные стены высоток.

– Даже звезды видно, прикинь, – пьяно сказал Лев.

– Ты не столько еще выпил, чтобы игнорировать мои слова, – холодно отрезал Юра. – Либо ты пересматриваешь сам свое поведение, либо его пересмотрю я.

– Ты? – Лев смерил Юру пренебрежительным взглядом. – Да тебе это все не нужно было. Ты сам сказал, что не хочешь заниматься делами фирмы. А что получилось? Занимаешься.

– У тебя очень странные представления о том, что происходит у нас в компании. Твое нахождение в команде под вопросом, имей это в виду.

Лев опять затянулся и шумно выдохнул.

– Мое ли?

– Поясни.

– Да твой отец сам сказал мне, что все отдаст мне! – Лев махнул рукой, будто речь шла про всю Москву.

– Я слышал этот разговор, – бесцветно сказал Юра. – И во-первых, он был пьян, во-вторых, он не говорил, что отдаст тебе все в любом случае. Ты придумал то, чего быть не могло и не может. А сейчас еще и закапываешь себя.

– Тебе все равно это все не нужно! – завизжал вдруг Лев.

Внизу люди стали поднимать вверх головы. В чистом воздухе звуки далеко разносились.

– Неуравновешенным в бизнесе делать нечего. – Ни один нерв не дрогнул на лице Юры. – В начале месяца с тобой рассчитаются. У тебя есть неделя: либо делаешь правильные выводы, либо находишь новое место.

Юра собрался уходить, повернулся спиной к другу, занес руку, чтобы открыть двери. Лев выкинул недокуренную сигарету и с силой толкнул Юру. Тот ударился головой о стекло и упал.

– Ты что творишь? – выдавил он, зажимая разбитый нос.

– Свое будущее, – прорычал Лев и вжал шею друга в пол.

Юра захрипел, попытался скинуть обезумевшего Льва, но тот держал крепко, все сильнее сдавливая пальцы. Хрустнули позвонки, не выдержав напряжения, глаза Юры посинели, а лицо, наоборот, стало ярко-красным.

– У тебя есть неделя, чтобы подумать над своим поведением, – прошептал на ухо другу Лев, но тот уже не слышал.

Кровь хлестала из разбитого носа, смешиваясь со слюной. Лев поднялся, посмотрел на камеру в углу, которая это все записала. Снял с ноги мертвого друга ботинок и кинул его в прибор. Попал с первого раза. Камера вместе с одиноким ботинком полетела вниз.

Сквозь затемненное стекло не было видно, есть кто-то на балконе или нет. Лев сдвинул тело ближе к краю балкона, открыл дверь и выглянул в коридор. Доносились крики и смех коллег, звучала музыка. Лев не стал задерживаться, вышел с балкона, закрыл за собой дверь, а ключ, который обычно держали в двери, вытащил и выкинул в урну.

Никто не видел, как он спускался с лестницы, забирал чужую куртку, чтобы скрыть кровь Юры на рукавах своей белой рубашки.

У стойки администратора он столкнулся с Виктором Петровичем, который искал сына, хотел что-то обсудить.

– Не видел, где Юрка?

– Не встречал, – ответил Лев. – Может, на толчке засел. Там говорят, что рыба так себе.

– Какие глупости, – возмутился Виктор Петрович и пошел к лифту.

Лев больше не задерживался. Не стал брать свою машину, а побежал к ближайшей станции метро. Там проще всего скрыться: зашел в вагон, поезд уехал – и все, оторвался. Пока доберутся до записей с камер, ты уже половину города пересек.

Вагон был полупустой. До закрытия метро оставалось полчаса. Вместе со Львом ехал какой-то бомж и сильно уставший студент.

Выбрав место в самом дальнем конце вагона, Лев сел и стал рассматривать свои руки, грязные манжеты, нюхал кровь, попытался даже лизнуть ее. Алкоголь уже отравлял организм, и эйфория сменилась на тошноту. В чужой куртке он нашел забытую флягу с каким-то бальзамом. Опустошил в один момент, оставил пустую флягу на сиденье.

Прокручивал в голове раз за разом момент, когда Юра в последний раз посмотрел на него. Теперь Лев понял, что в том взгляде не было осуждения. Только жалость, что друг детства стал… таким.

– Лев, у тебя было бы прекрасное будущее, – передразнивая голос друга, вел разговор сам с собой убийца. – Ты бы столько всего добился. У тебя светлая голова. Красный диплом. Ты смог бы сделать свою фирму, как хотел в детстве.

Последнюю фразу он сказал сквозь слезы, достал сигарету и закурил.

– Эй, малой, – окликнул его бомж. – Тут нельзя курить.

– Да завались ты, – махнул рукой Лев.

Он курил, плакал, а потом потушил сигарету о стекло и стал ржать. Студент проснулся и поспешил выйти на следующей станции. Остался только бомж, который с сожалением смотрел, как Лев бьется в истерике, пытается стереть чужую кровь, пытается вытряхнуть в рот из фляги остатки бальзама. В вагоне мигнул свет, и Льву показалось, что вместо бомжа сидит какое-то странное существо и наматывает язык на поручень. Парня стошнило.

Он залез с ногами на сиденье, поднял воротник куртки и попробовал заснуть. Поезд шатало, отчего хотелось блевать еще сильнее.

Наконец Лев заснул.

Он проспал недолго: поезд заскрежетал, завалился набок и скинул убийцу на пол. Бомж вылезал через разбитое окно, дергая абсолютно прямыми ногами. Мигал красный свет.

На этой станции Лев еще не был. Край синей ветки, куда он доезжал если только в пьяном бреду, как сейчас. Поискал рукой флягу, но та куда-то улетела. Махнул рукой и решил пойти следом за бомжом.

На улице было тихо и пусто. Под ногами шуршали порванные листовки, на дороге лежали перевернутые автобусы.

Лев шел по улице и трезвел.

– Что там говорили, что за МКАДом жизни нет? Не врали, получается.

– А может, и врали, – прозвучал рядом мужской голос. Лев даже подпрыгнул.

Рядом стоял красивый молодой человек в незнакомой черной форме и крутил в руках маленький ножик.

– Егор, – представился тот.

– Лев.

– Мне сказали, что ты можешь помочь.

– Кто сказал?

– Всякие-разные.

Через пару месяцев Лев надел подобную форму, а через пару лет ехал в одном уазике с гвардейцами, чтобы во второй раз убить Юру, который мешал и в этом мире.

– Какая ирония, – проговорил Лев, но никто из гвардейцев не ответил.

Вообще никто из южного сопротивления не мог оценить иронии.

Этот Юра был только похож на того: немного внешне – тот же типаж. И немного характером – управлял не управляя. Но самое главное было то, что он мешал. И Лев решил убрать еще одного Юрия с дороги. Ратник его в этом поддержал.

Лев был благодарен этому странному миру за знакомство с Ратником. Вот где оказалась настоящая воля и хватка.

– Интересно, похож ли Виктор Петрович на Ратника? – рассуждал Юра, пока машина неслась по шоссе. – Наверное, нет, ведь Петрович только намекнул, как избавиться от конкурента, а Ратник сказал прямым текстом.

Вместе с Юрой были еще трое, какой-то парень в длинном бежевом пальто, девчонка с огромными испуганными глазами и толстяк, который вцепился в топор так, словно это была волшебная палочка. В небе висела Охота. Льву было спокойнее, когда гвардейцы ее вызывали, черные птицы давали ощущение защищенности.

За спинами этой компании маячил тот самый бомж, Лев его видел впервые спустя два года. Противное существо, но Ратник его уважал, а значит, надо было уважать и Льву. Видимо, как бомж этот директорский совет: ничего не говорит, но от его финансирования зависит будущее. Когда-нибудь Лев займет его место.

Пока он трясся в машине по разбитой дороге, придумывал речь – яркую, богатую на метафоры, чтобы Юра сразу понял, что все потерял. А стоило выйти на улицу, как вся речь тут же испарилась.

Еще и птицы в этот момент попа́дали с неба, Лев даже случайно наступил на одну, пока снимал шлем. Этот жест должен был быть эффектным, но не получилось.

– Про́клятые, – процедил он, старательно делая вид, что все идет по плану.

Парень в пальто кого-то напоминал, а Лев никак не мог понять кого. Кого-то очень знакомого, тесно связанного с этим миром.

– Я не понимаю. – Юра пытался говорить уверенно и зло, получилось халтурно.

– А тебе и не дано. – Льву доставляло огромное удовольствие отчитывать «друга детства» точно так же, как когда-то отчитывали его самого. – Ты прекрасно справился со своей незаурядной ролью, утащив себя на дно.

– Что? Какое дно? Это я веду наше движение, это меня слушаются!

Никакой уверенности в голосе Юры и в помине не было, Лев слышал. Еще бы, у него за спиной не стоял целый отряд, а на помощь не вызывали Охоту.

А на фига ты нужен? – Как прекрасно было говорить эти слова! – Ты больше не ведешь, авторитет свой потерял на бессмысленных взрывах. Люди тебе больше не верят. А в любой оппозиции главное – чтобы люди ей верили. Есть прогресс или нет.

Лев выдержал паузу, осмотрел стоявших. У девочки был такой вид, будто она сейчас в обморок хлопнется.

– Это неважно, – продолжил он, – должна быть иллюзия того, что что-то меняется. А какой ты лидер, если не можешь удержать даже слепую толпу? Если тебе врут свои же? Все считают, что ты погиб под завалами, не рассчитал закладку, сглупил в последний раз. Не поверишь, но даже твой близкий друг, с которым вы все делали вместе, поверил в эту легенду. Ах да, это была его идея эту легенду сочинить, выглядело очень правдоподобно. Дурные привязанности тебя погубили. Всем было очевидно, что ты будешь искать возможности связаться с нами.

Юру затрясло:

– Ты врешь! Я всегда чувствовал, что ты предатель! Сеешь смуту!

Из машины вышел еще один человек, одетый в бежевое пальто, как у Егора. В руке он держал рацию, точь-в-точь как у Юры.

– Лев? – Юра вопросительно посмотрел на друга.

Лев выгнул бровь дугой, та сломалась, наткнувшись на шрам.

– Лев, что происходит?

– Смена власти, – неспешно проговорил незнакомец с рацией. – Твое время прошло, мой сладкий.

Юра сглотнул.

Молодой человек в пальто что-то шепнул девочке и стал толкать ее в сторону метро, но Льва они уже не интересовали. Он вершил свою судьбу снова. Вспомнил то чувство эйфории, когда душил на балконе лучшего друга детства.

Лев улыбался: его цель стояла прямо под носом и тряслась, потеряв все остатки самообладания. Это даже лучше, чем в первый раз. Сейчас его боялись.

– Жа-аль, – протянул его напарник. – Я думал, его смерть будет хоть каким-нибудь событием, он столько складов попортил.

– О, он темная лошадка, – улыбнулся Лев, – в любой момент может выдать какой-нибудь сюрприз.

Юре нечего было терять, и он кинулся вперед, сбил с ног Льва, повалил на землю, вдавив его голову в тело упавшей птицы. Тело лопнуло, во все стороны брызнула черная жижа, и Лев заорал от боли, ужасающей жгучей боли. На помощь кинулись гвардейцы, а напарнику с рацией в голову прилетел топор от толстяка.

Лев хотел убить Юру сам, так же как и в первый раз, но от боли не мог пошевелиться, только успел приказать гвардейцам, чтобы они его оттащили.

Жуткий бомж сам закончил работу. Юра снова задохнулся, а Лев потерял сознание.

В полубредовом состоянии он смотрел, как Лихо пожирает тело.

– Я просто стану таким же, как он, – прошептал Лев, когда гвардейцы уносили его подальше от места битвы. – Нет, лучше. Намного лучше. Виктор Петрович будет мной гордиться, назовет сыном. Я буду править всеми, кто живет здесь! Этот мир создан для меня!

Он закашлялся и застонал, с головы лоскутами слезала кожа.

Его нашли в канаве, не стали спрашивать, что случилось, а сперва внимательно осмотрели ожоги. Принесли к Яку, тот обмазал раны какой-то глиной и нарисовал один из своих дурацких знаков.

– Не успела столетница в городе появиться, а уже кого-то спасла, – разнес Стас по всему сопротивлению.

«Такой хороший и верный Як, – думал Лев, – вот бы такого напарника туда, на защиту проектов. Хотя на фиг все эти проекты, теперь мой проект тут, и я тут босс».

– Я БОСС!

– Босс, босс, только не дергайся, – ворчал Як, колдуя над ожогами.

В рации голос Норы звал всех в Измайлово.

Пока я еще была дома, мне снился сон. Очень странный сон. Я шла по лесу, вокруг меня росли грибы. Я не очень в них разбираюсь: лисички от шампиньонов отличить смогу, в магазине видела. Но всякие подберезовики, белые или подосиновики навсегда остались для меня загадкой.

Сон подсказывал, что это точно не благородные грибы, которые можно аккуратно срезать и с картошкой пожарить. Эти грибы лучше вообще не трогать, не дай бог обидятся. В подтверждение моих слов они вдруг стали двигаться, отряхивать шляпки от опавших листьев, а потом разом повернулись ко мне и открыли глаза. Вся тропинка была покрыта глазастыми грибами, которые моргали вразнобой и смотрели на меня.

Я шла дальше, пока не уперлась в заросший мхом холм. Споткнулась о корягу, а потом пригляделась и увидела, что это огромная истлевшая куриная нога. Грибы вокруг напряженно зашелестели, словно я задела что-то очень важное для них.

На этом сон прервался: домовому пришло в голову постучать по батарее.

Стучали и сейчас, но не по батарее. Это Лев пытался отбиться от нападавшего на него ворона.

Они нашли меня! От этой мысли сразу стало так хорошо: меня не бросили на съедение Лихо, а нашли и спасают!

– Р-рядом дверь, дуй отсюда! – выкрикнул рогатый ворон и снова набросился на Льва, тесня его подальше от меня.

Дважды повторять не пришлось, я подскочила и, игнорируя боль в плече и руке, побежала. Дверь была открыта, вниз вела пологая металлическая лестница, по которой я буквально скатилась и угодила в руки Яка.

– Там ворон наверху, – выдала я.

Як кивнул и потащил меня дальше вниз. Возле подъезда оказался припаркован «Патриот», в котором буквально сходил с ума Стас, рядом стояла Нора.

Мы летели в машине прочь от домов и маячащего вдали Лихо.

– А ворон? – спросила я.

– Наиграется, найдет нас, – ответила Нора. – Надо уехать подальше от центра.

– И долго мы так будем кататься? – Я чувствовала, как разрывается рука и сильнее начинает болеть плечо. – Пока бензин не закончится или Лихо не ляжет поперек дороги?

– Бензин тут не закончится, – ответил Стас.

– А у тебя есть какое-то конкретное предложение? – Як лавировал между провалами в асфальте, не сбавляя скорости.

– Нужно полностью уничтожить город!

Машина затормозила так резко, что я чуть не улетела в лобовое стекло. Як успел подставить руку, и я вписалась грудью в его локоть. Воздух из легких вылетел с кровью и испачкал приборную панель.

– А теперь еще раз.

Як терпеливо ждал, пока я откашляюсь. Дышать становилось все тяжелее, будто я сломала себе грудину и обломки костей теперь очень мешали.

– Нужно полностью уничтожить город, – сиплым голосом повторила я. – Знат уже начал это делать. Собирать души, прежде чем все схлопнуть.

– Показывать, что они не безразличны, – подтвердила мои слова Нора.

– Чтобы не появилась очередная Зоя Зной, – кивнул Як.

– Но мы не можем уничтожить весь город, – возразил Стас. – У нас еще целый отряд южного сопротивления, и они точно не поверят, что их спасают. Кстати, а куда они делись? Я после того, как в Нору стреляли, их вообще не видел.

– Попрятались, как крысы, – проворчал Як. – Они и есть крысы.

– Схлопнуть целый город – это очень сильное и злое колдовство, – произнесла Нора, потерев переносицу. – Страшнее даже чурьего танца.

– Чего? – не поняла я.

Стас махнул рукой, пообещав мне потом рассказать.

– Город тоже живой организм, и то, что он закрылся, создав буквально кармашек душ для Лихо, не облегчает нам задачу. Он все еще остается живым.

Нора замолчала, мысленно перебирая варианты.

– Теоретически всех можно увести к дубу, – наконец проговорила она. – Оттуда либо уйти в корни, либо попасть в другой город, куда Лихо еще не добралось. А этот схлопнуть. Ты вернешься в свое тело, надеюсь, там тебя поили. Ты ведь уже неделю здесь шляешься. Без еды прожить можно, но обезвоживание так себе смерть.

– В смысле?..

Из самых глубин моего сознания медленно стало выбираться очень плохое чувство. То самое, что я загнала как можно глубже, когда выбиралась из пруда. Ощущение того, будто что-то пошло не так.

– Ну а как ты сюда попала? Чтобы пройти в Лад, надо соблюдать правила. Ты не можешь просто заскочить прогуляться, потому что хочется, это так не работает. У тебя все равно будет твой якорь, твое тело, ждать тебя там, дома. Сюда безопаснее всего попасть через сон или туман. И можно еще через смерть. Но тогда пути обратно уже не будет.

– А как же вода – это переход? – У меня задрожал голос, всепоглощающая паника сковала конечности, давила на горло. Мне казалось, что меня сейчас стошнит пустотой.

– А ты это откуда взяла? – Нора вытянулась в струнку.

Як со Стасом неприятно переглянулись.

– Знат подсказал, – онемевшими губами проговорила я.

– Этот заговор работает только в пределах одного мира, – осторожно подбирая слова, сказала Нора. – Ты не можешь протащить свое тело через воду в другой мир…

Я молчала. Смотрела в окно и молчала.

Я хотела домой. Но, кажется, мне это не светило. Кот соврал. СОВРАЛ! У меня больше ничего не болело, кажется, у меня нечему больше болеть.

– Яна, – позвала меня Нора. – Ты как сюда попала во второй раз? Как вернулась?

Я вытерла нос, опять шла кровь и смешивалась со слезами.

– Знат подарил ключ, подсказал заговор, но там…

– Но там не было ни слова, что надо оставить свое тело живым. Тебя никто не выловил?

Я качнула головой:

– Великое древо, Яна, нет.

Я заревела. Вот что не так было в том переходе. Я тогда умирала. Мучительно, больно, ключ смог меня перенести, но не выдержал напряжения. А мне никто не подсказал, не дал чуть больше информации. И кот соврал. Сказал, что я вернусь. Что мне есть за что бороться.

Я обещала бабушке, что вернусь. Не сказала ей, куда иду, да она и не спрашивала. Бедная моя, бедная бабушка.

Голоса в голове, те самые, которые заткнулись, когда я выбиралась из пруда, вдруг заорали. Я сжала голову руками, но ничего не могла с ними поделать. Сто душ кричали в унисон, сводя с ума.

– Яна, – звала меня Нора. – Яна, послушай мой голос. Яна, они могут замолчать, стоит тебе только захотеть.

– Я никогда не вернусь домой, – сквозь слезы прошептала я. – Кот соврал.

– Кот нашел себе мальчика, который не справился, – сказал Як.

– Он не хотел, чтобы я погибла. – Я поспешила защитить Зната, который во всем помогал после того, как его забрало поле.

– Он просто не договорил, – закончила за меня Нора.

В машине повисла тишина. Стас обнимал меня за плечи, Як хотел что-то сказать, но не стал. Нора вытирала слезы.

– А как погиб Знат? – внезапно спросила девушка.

– В него влетел топор, а потом забрало поле, – ответила я.

– Жаль, он мог бы стать одним из нас.

– Из кого? Из столетниц?

Она кивнула.

– Великий дуб это ценит: самоотдача, жертвенность. Идеальная столетница такая. Только не убивает. Но тут речь о спасении мира. Дуб такое простит. Тем более что убийство не в Явном мире. А в Ладном. Для местных это всего лишь условность, и…

– Мы должны всех убить и избавиться от Лихо, – жестко сказала я, перебив Нору. – Собрать все души и отпустить их.

Столетница посмотрела на меня, поджала губы и кивнула.

– Если это действительно единственный выход и другого у нас нет, значит, надо решить, как мы это сделаем.

Я задумалась. Посмотрела на свою ладонь, рана от ключа снова открылась и подозрительно напоминала карту.

– Едем сюда. – Я показала Норе руку.

Та отпрянула от вида кровавого месива, Як достал из-под сиденья пачку салфеток и вытер мне ладонь. Щипало здорово.

– Карта? – удивилась Нора.

– Место, где Юра погиб, – сказала я, а потом добавила: – От Измайлово вверх до самого МКАДа, дальше я сориентирую.

Сказала и мысленно поразилась тому, какая я спокойная. Мне еще надо осознать тот факт, что домой я не вернусь, все, совсем. Но больше всего хотелось закончить наконец этот ад. Меня жгла обида на Лихо, на то, что случилось по его вине. И немного на Зната, не уточнившего маленькую деталь, которая стоила мне жизни.

Як щелчком пальцев завел машину, и мы снова поехали. Я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Прекрасное окончание выпускного курса. Я в другом мире и мертва. И мне надо уничтожить целый город.

Что мне еще рассказывали? А, что сила сжирает неподготовленных людей. Еще и раны, от которых в голове туман.

Я даже не обратила внимания, что, пока мы ехали, Стас забинтовал мне руку, плечо и даже натянул сверху какой-то свитер. Кажется, я заснула.

Мне снилась бабушка.

Предлагали использовать всяких-разных в театральной постановке, но они были настолько неконтролируемые, что от этой идеи быстро отказались. Единственный, кто хорошо держал себя на сцене, был местный домовой. Фактически «театральный». Он укладывался на стол мохнатой шапкой и ворчал всю сцену. Вокруг него выплясывал Стас. Публика с недоверием относилась к таким экспериментам, всякие-разные хоть и вросли плотно в жизнь, но не ассоциировались ни у кого с театром, а главное – с выступлениями на сцене.

– Если твоя кикимора сожрет декорации, я вычту это из твоей зарплаты, – заметил как-то директор театра.

А ровно за день до этого кикимора действительно съела весь реквизит, и Стасу пришлось бегать на склад театра, чтобы скрыть этот факт. Там он и познакомился с Яком. Огромный мужчина с густыми бровями скручивал два столба между собой. Руки его были покрыты странными знаками. Засмотревшись на них, Стас забыл, о чем вообще хотел попросить.

– А это что? – Он ткнул пальцем в один из рисунков.

– Чтобы всякие не доставали глупыми разговорами, – хрипло ответил Як.

– Всякие-разные? – уточнил Стас.

Як посмотрел на рыжего, изучил его густую шевелюру, замершую в руках кикимору и театральный костюм.

– Чего тебе?

– Как сделать так, чтобы она подсвечник выплюнула?

Як почесал затылок и тяжело вздохнул.

– Отпусти ее, где-нибудь выплюнет.

– Он нужен сегодня для выступления.

– У тебя всего один подсвечник, что ли?

– Нет, было много, – признался Стас, – но она сожрала все.

Кикимора висела на руках у артиста, качала куриными лапками и пыталась длинным носом понюхать рубаху Яка.

Як смотрел на существо и качал головой.

– Так что делать?

– Отпустить.

Як пожал плечами и вернулся к работе.

Стас тяжело вздохнул и поставил кикимору на пол. Та немного пошаталась, а потом неуклюже побежала в сторону выхода. Возле самых дверей развернулась, посмотрела на Стаса и срыгнула пару подсвечников.

– Какая гадость, – прокомментировал Як.

Стас просто угукнул, потом спросил:

– Ты же сюда недавно устроился? Я тебя раньше не видел.

– Недавно, – терпеливо ответил Як.

– А где раньше работал? А слышал, что глава Стражи хотел уйти, а у него не получилось?

– Слышал.

– Куда он, интересно, потом делся?

– Не знаю.

– Вряд ли он может после такой работы пойти в театр декорации таскать. Это же скучно.

– Рыжий, тебе чего? – потерял терпение Як.

– Да так, подсвечник у кикиморы забрать. Спектакль скоро.

– Вон твой подсвечник, не мешай.

Стас посмотрел в сторону пожеванного реквизита, но так и не решился к нему подойти.

– Говорят, что в соседнем городе появились люди без лиц.

Як отвлекся от работы и посмотрел на рыжего.

– Они прям жуткие, – округлил глаза Стас. – И могут заразить этой безлицевой болезнью!

– Запамяты не заражают, – коротко сказал Як. – Они в целом безвредны.

– Откуда ты это знаешь? – прищурился Стас.

– Знаю, и все тут. Иди уже, у тебя спектакль скоро.

– А еще говорят, что придет человек, который убьет всех, кто со всякими-разными общался.

– Был уже один такой, говорят, ничего у него не получилось.

– А у этого получится, – заговорщически сказал Стас. – Всех порешит!

– Да откуда ты эти байки берешь? – Як начал злиться. – Вот из-за таких, как ты, народ ничего не понимает. Напридумываете того, чего быть не может, и сами в это верите.

Стас надулся, пошел поднял реквизит. Зачем-то его понюхал и скривился.

– Что они жрут?

– Все подряд, – ответил Як и вновь вернулся к работе.

– Кстати! – вспомнил Стас. – У нас гастроли в соседний город будут. Посмотрим на этих ваших запамятов.

– Убереги Великий дуб.

Я проснулась, когда машина с МКАДа сворачивала к моим домам. На миг даже показалось, что я дома. Просто еду с друзьями после загородной тусовки.

Вот только там у меня не было друзей. И тусовок тоже не было. И не будет.

– Можно, я зайду кое-куда? – спросила я.

Як с Норой переглянулись.

– Понятия не имею, сколько у нас времени, но да, я думаю, можно, – сказала девушка.

Машина остановилась в начале дома. Я вылезла, немного пошатываясь, и замерла.

Мой район, мои дома. Рядом лес, возле которого я выросла. Представить, что мимо вот-вот пробегут дети, выйдет из подъезда старушка с собачкой, не составило никакого труда.

Я так хотела вернуться домой.

Обязательная, кот сказал, что я обязательная.

Безотказная, вот какая. Всегда делаю то, что выгодно другим, а про себя забываю. И это мне аукнулось жизнью. И Знату тоже.

Мы с ним похожи. Два одиноких одиночки, которые на секунду решили почувствовать себя нужными.

Какая глупость!

Я двинулась в сторону своего подъезда на другом краю дома. Интересно, лежит ли там то, что я ожидала увидеть? Скорее всего, лежит. Отсюда даже всякие-разные ушли, мертвая зона. Некому тащить.

Дверь в подъезд открылась легко и бесшумно. Третий этаж, дверь в квартиру, один в один как наша и тоже открыта.

Картина стояла нетронутая на том самом месте, где мы ее и оставили. Золотое поле, погибший Знат. А последний знающий – это я. Моими глазами смотрит зритель на эту чертову картину. Появилось желание ее порвать, разломать подрамник, затоптать холст, чтобы не видеть ярких золотых колосьев.

Я тяжело вздохнула и села рядом. Не смогу. Не смогу уничтожить то, из-за чего все началось. Не забудь я эту картину в поезде, не засни в вагоне…

Но история не терпит сослагательного наклонения.

Интересно, как там моя бабушка? Наготовила, наверное, пирожков на весь подъезд. Сидит и ждет, а рядом ворчит ее черный лохматый веник.

Сейчас, когда я впервые за долгое время остановилась и могла осмотреться, а не бежать куда-то спасаясь, я сравнила два мира. Один живет со всякими-разными под ручку, они часть его быта. Другой делает вид, что не замечает их. И есть между этими мирами незримая связь.

– Связь! – воскликнула я. – Вода – это связь, я же могу связаться с бабушкой!

В шкафчиках над плитой нашлась старая чашка. Из крана текла ржавая вода. Достаточно, чтобы поговорить.

Я поставила на стол чашку с водой, но так и не смогла заставить себя сказать заветные слова. Кажется, я не готова была увидеть реакцию бабушки. И знать, что она ждет, а я не вернусь, тоже не хотела. Но это знание разрывало меня изнутри. Отрывало по кусочку от сердца. Вдохновение от того, что я могу связаться со своими, быстро сменилось отчаянием, что лучше этого не делать. Не рвать их души.

Я опрокинула чашку и заплакала. Как часто я плакала в этом мире. А до этой чертовой станции ни разу. Как бы обидно ни было. Теперь же только дайте мне повод, пореву от души.

Ржавая вода растекалась по вытертой столешнице.

– Прости, баб, я не свяжусь с тобой, ты не узнаешь, что случилось. Но, наверное, поймешь. Твои растения тебе подскажут.

Внизу меня ждали мои друзья. Сейчас я могла их так назвать. Люди, которые готовы помочь, даже если самим тяжело. В этом мире у меня нет дома, но есть друзья.

Я еще раз посмотрела на картину. Она пропадет вместе с городом. Не стоит тратить на нее силы. Пока они еще остались.

Я уже умерла, мне терять больше нечего. Кроме друзей, и сейчас надо не допустить, чтобы с ними что-то случилось. Сколько можно меня спасать? Во мне сила ста душ, такое ничто не возьмет. Даже это чертово Лихо. Подавится.

Надо избавиться от Льва в первую очередь, решила я, когда вышла к машине. Як, Нора и Стас внимательно смотрели на меня.

– Ну что, едем? – спросила я.

– Куда едем? – услышала я знакомое ворчание, и рядом спикировал ворон. – Вы бы хоть пр-редупр-редили, я вас ищу по окр-руге, а вы тут пр-рохлаждаетесь.

– Ну ты же птица самостоятельная, сам разобрался, – ответила Нора и улыбнулась.

– Сам р-разобр-рался, – передразнил ворон и снова взмыл в небо.

– Тяжелые отношения, – прокомментировал Стас.

То, что его обманули, Знат понял почти сразу. Не в первый раз. Он уже обещал себе, что не будет доверять людям. Но тут же кот, казалось бы, в чем подвох.

Матрона Михайловна только грустно покачала головой.

– Меня тоже в это втянули.

– Отвратительный кот, – сказал Знат. – Он говорит, а ты не можешь сопротивляться. Не можешь сказать нет. И подписываешься на то, что тебе нафиг не надо. Как я вообще на это согласился? Помутнение какое-то.

Знат достал из кармана телефон. Связи не было, бесполезный кусок пластика и металла.

– И с чего теперь начать? Шутка ли – убить сто сильных душ.

– Ложись спать, мальчик, утром придет решение. Дед говорил, что, если не знаешь, с чего начать, сначала сядь и послушай себя. Ответ придет изнутри. Такой подход всегда работал.

Ночью в квартире было тихо, никто не шуршал, не скребся. Знат осторожно встал и подошел к окну. Странный человек без лица продолжал мести асфальт. Водил метлой по одному и тому же месту.

На подоконник приземлилась птица, не то голубь, не то ворона. Странный хохол, прямой клюв, длинные когти, которые прошили насквозь металл.

– Не спится? – уточнила птица.

– Как тут уснуть, – сказал Знат.

– Мальчик, выбранный котом, не хочешь прогуляться?

– Комендантский час ведь.

Птица хихикнула и слетела с подоконника, уселась на голову запамяту и стала ждать. Дворник даже не обратил на нее внимания.

Знат оделся и тихо вышел на улицу.

Птица ждала уже возле подъезда.

– Мальчик, выбранный котом, можно ли тебе верить?

– Можно ли верить тебе, странная птица?

– Знаешь правила. – Она довольно щелкнула клювом. – Молодец. Значит, доберешься до конца.

Знат внимательно смотрел на собеседницу. В этом мире все неспроста, все не так. И внутреннее чутье подсказывало, что трогать птицу нельзя.

– Можно нетактичный вопрос? – спросил Знат.

– Спрашивай.

– А где остальные головы?

Птица засмеялась. Запамят перестал скрести асфальт и подошел ближе.

– Правильные вопросы задаешь, мальчик, молодец. Научил кто?

– Дед, – ответил Знат.

– Первый день у нас, а знаешь правило и видишь суть, – радовалась птица. – Остальные мои головы раскиданы по всему городу. Скажешь, как меня зовут, я тебе помогать буду. Все равно из этого города нет выхода.

– Ты ведь юстрица, птица страха и боли, – осторожно проговорил Знат.

– Да! А ты тот, кто уничтожит этот город. И ты не боишься со мной иметь дело.

Птица не спрашивала, она уточняла. Знат помнил из старых сказок деда – юстрица несет в себе болезни и смерть. А если тебе надо уничтожить сто душ, то помощь тут явно не помешает, особенно если тебе ее сами предлагают.

– Почему ты ко мне прилетела? – решил уточнить на всякий случай Знат.

– Ты единственный не спал, мальчик, выбранный котом.

Птица распушила крылья, теперь она не походила ни на голубя, ни на ворону. Клюв оказался полон мелких зубов, а сквозь перья просачивалась черная жидкость.

– Мои головы – твои головы, – заявила юстрица. – Но не затягивай, Охота не любит ждать.

С этими словами она быстро поднялась в небо и исчезла. Черная капля попала на руку Зната и обожгла.

– Вот и ответ, с чего стоит начать, – сказал сам себе Знат и осмотрелся.

Ничего хорошего город не ждало. Человека загнали в угол и поставили четкое задание. Самое время представить, что ты в компьютерной игре, и начать свое движение к боссу.

Так легче.

Запамят стоял рядом.

– Тебе чего?

Тот молчал.

– Вы жуткие, – резюмировал Знат.

Запамят наклонил голову и протянул руку к молодому человеку. Тот помедлил и пожал в ответ.

– Думай сразу о том, кому будешь передавать свои знания, – услышал он голос в голове.

Запамят отпустил руку и пошел дальше скрести асфальт.

– Не, погибать у меня в планы не входит, – сказал Знат и вернулся в квартиру.

Я прокручивала в голове, как нам справиться с южным сопротивлением, как отразить натиск всяких-разных. Они оказались куда злобнее, чем я ожидала. Безобидные кикиморы, которые только вещи портили, казались такими милыми.

– Пока они в тебя не вселятся, – вмешался Як. Кажется, я рассуждала вслух. – Всякие-разные не могут быть милыми. Их держит только договор. Они хотят быть живыми, они живут. До того момента, пока не нарушат. Нарушают договор, катятся восвояси.

– А куда они попадают после их смерти?

– В Навь, оттуда уже нет пути назад. Там не крутится Колесо. Навь – это конец. Все, кого заразило Лихо, попадают в Навь.

– У нас, наоборот, считается, что они все выходят из Нави, – сказала я. – Навьи твари.

– То есть из Нави в Лад попасть нельзя, а из Нави в Явь можно? – уточнил Стас.

– Наверное, – пожала я плечами. – Это Нора лучше знать должна.

Нора тем временем что-то обсуждала с рогатым вороном.

– Человеческие души не могут выйти из Нави, – отвлеклась от разговора девушка, – а всяким-разным все равно, откуда и куда лезть. В Яви они не так сильны, далеко от Великого дуба.

– То есть если мы схлопнем этот город, то всякие-разные просто свалят в Навь? – уточнила я.

– Нет, – сказала Нора. – Не так это работает. То, о чем говоришь ты и что хочет кот, – это убийство, но не просто убийство душ или всяких-разных. А целого города. Это единый организм, у него тоже есть сознание. Оно древнее, как у дуба, и тяжелое и неповоротливое, его только годовое Колесо может сдвинуть. И вы предлагаете убить древний город. Это не то же самое, что собрать сто душ или порешить всяких-разных.

Нору немного трясло, я видела, как она ломала себе пальцы, объясняя все это. Снова проступили шрамы от лишних глаз на левой стороне лица. Девушка тяжело вздохнула, шрамы исчезли.

– Пока у нас есть время, надо придумать, как обойти план кота, – сказала она.

– Но мы никак не можем это сделать! – возмутилась я. – Я видела гниющую ветку, на которой стоит город. Ее уже не спасти.

– Так, – вмешался ворон, – закр-рыли р-разговор-р, почему мы никуда не едем?

– Машина не заводится, – ответил Як.

– С ней же вроде не должно быть проблем? – вспомнила я.

– Думаешь? – Як полез изучать, в чем проблема.

Я посмотрела на замотанную ладонь.

– Может, тогда дойдем до точки, тут недалеко?

– Вы идите, мы догоним, – согласился Як. – Стас, достань воду из багажника.

Ворону не понравилась идея разделиться, он шагал рядом и на всю улицу рассказывал, какая это глупость – делить команду.

– Угомонись, – осадила его Нора. – С Яком я никому не посоветовала бы связываться.

Я слушала и думала, что сейчас все закончится. И меня не станет. Совсем. С концами. Я умерла. В третий раз, когда я напомнила себе об этом, хотелось громко кричать и топать ногами. Наброситься на Зната и колотить его. Все сказал, все показал, кроме одной маленькой детали, из-за которой Я УМЕРЛА!

– Яна… – Нора смотрела мне в глаза так, словно видела там что-то темное.

– А как позвать Охоту? – вдруг выдала я.

– А тебе зачем?

– Это решило бы нашу проблему с гвардейцами.

– Понимать бы еще, что такое Охота. Так-то любую тварь можно позвать. Но что ты хочешь сделать?

– Закончить то, что начал Знат.

Нора остановилась.

– То есть убить остальных?

– Так другого же выхода нет.

– Есть лазейки кота, остальных можно попробовать вывести через них, – неуверенно предложила Нора.

– Сомневаюсь, что получится, – заметил ворон.

– Нет других вариантов, – жестко сказала я. – За нас уже все решили, надо только это доделать. Потом можно спасибо коту передать. Что он вообще такое, кстати?

– Голос дуба, – вздохнула Нора. – Говорят, он появился вместе с Великим древом и исполняет его волю.

– А некотор-рые считают, что он и есть это самое др-рево, многоликое сознание, – добавил ворон.

– А правда, как обычно, где-нибудь посередине. – Я медленно шла в сторону метро тем же маршрутом, которым мы бежали в первый раз.

Никого из моих спутников уже нет в живых. И скоро и меня не станет.

Ладный мир, я внутренне усмехнулась этому названию. Какой же он ладный, если тут все летит в известное место стремительнее, чем дома?

Панельные дома молчали, а мы шли дальше. Этакое затишье перед бурей, перед тем как окончательно развалить все, что тут было построено.

– Вы слышите? – Мне показалось, что в воздухе знакомо засвистело.

Нора и ворон остановились и тоже прислушались. Ветер скрипел мусоркой на остановке, шевелил сухие ветки кустов. Температура быстро падала, и я только сейчас вспомнила, что так и хожу без куртки. Раскидала все свои вещи и забыла про них.

– Как будто что-то свистит, – согласился ворон.

– Это Лихо. – В этом не было никаких сомнений. – Оно совсем рядом. Нора, тебе придется схлопнуть этот мир. На этом настаивал кот.

– Опять ты за свое, – обозлилась девушка. – Это невозможно! Столетницы не убивают.

Здесь все невозможное. – Я стала давить. – Домовые, которые у меня дома считаются сказками. Визуализация беды в лице Лихо, говорящие вороны, сворачивающееся пространство, ключи, обжигающие руку. Невозможно то, что я умерла, чтобы спасти этот мир и всех, кто еще не попал в лапы Лихо. Невозможно, что сначала вашим сопротивлением командовал инфантил, а потом больной на всю голову. Вот что невозможно. А ты почему-то только сейчас уперлась в это правило!

Нора молчала, стиснув зубы, рогатый ворон смотрел то на меня, то на нее.

– Надо наступить на горло своим страхам и закончить этот чертов план. – Я постаралась сказать как можно мягче, но не получилось. – Сколько еще надо жертв, чтобы прекратить копить в этом месте ужин для чудовища?

– Я и так нарушила столько наших правил, – тихо сказала Нора. Ее щеку снова прорезали глубокие шрамы. – Ты думаешь, эти глаза – элемент какой-то силы? Это проклятье. Столетние души идеальны. У них не может быть изъянов. У них не должно быть лишних глаз!

Нора тяжело вздохнула и провела рукой по щеке, легко касаясь каждого шрама.

– Это напоминание, что я уже один раз ошиблась, это моя плата.

– Наша, – каркнул рядом ворон.

Я молчала. Вспомнился разговор с котом, как он обрадовался, что Нора пришла в город, а не кто-то другой.

– Может, поэтому только ты и можешь это сделать? – предположила я.

Девушка пожала плечами.

Я хотела что-то еще сказать, но над нами нависла огромная тень. Между домов стояло Лихо, держа в руках до боли знакомую машину. Серый «Патриот» вхолостую крутил колесами и плевался выхлопными газами.

– Только не говорите, что они внутри, – упавшим голосом произнесла Нора.

Я пыталась разглядеть, есть ли в машине хоть кто-нибудь. Открылся багажник, на землю полетели какие-то бутылки, вещи и прочий хлам, который обычно живет только в машине. Оттуда же вылетел Як. Он зацепился за дверцу одной рукой, в другой держал топор. Мне с такого расстояния не очень было видно, но кажется, это был именно топор.

– Да что же за непр-руха-то! – воскликнул рогатый ворон и, сорвавшись с места, полетел в сторону Лихо и машины.

Як перебрался поближе к руке Лихо и всадил лезвие в длиннющий палец. Чудовище засвистело так громко, что я невольно зажала руками уши. Ладони тут же стали какими-то липкими.

– Яна, надо спрятаться, – позвала меня сквозь какой-то вакуум Нора.

Я кивнула и огляделась в поисках подходящего укрытия.

Мы уже дошли до пруда в центре района, до ближайших домов было далеко, а рядом высился лес, из которого полезли всякие-разные, почувствовав силу приближающегося Лихо.

– Успеем ли добежать до метро? – спросила я. – Там тоннель, оно туда не влезет.

Норе не очень понравилась эта идея, но она кивнула.

Над головой тяжелым ядром пролетела машина, я вскрикнула. От неожиданности или от страха за Стаса, который оказался зажатым между сиденьями, это было уже не важно.

«Патриот» от удара смяло в бесформенный кусок металла.

Як еще болтался на руке у Лихо, вместе с вороном осыпая его ударами.

Стас еще был жив, он лежал между сиденьями, вывернув руку и даже не пытаясь освободиться. Нора попробовала отогнуть поломанную дверь, но только порезалась об острый край металла.

– Держись, дорогой, – тихо произнесла столетница.

– Спектакль завершается, – прошептал Стас и закашлялся кровью. – Вы – моя лучшая публика.

– Нет-нет-нет! – Мне удалось пролезть через выбитое окно поближе.

Лучше бы я этого не делала. Не увидела бы тогда пробитую грудь, в которую буквально впечатались обломки «Патриота».

– У тебя все получится. – Стас улыбнулся и закашлялся. Зубы окрасились кровью, тонкие струйки потекли по подбородку за ворот свитера.

Я протянула руки и коснулась его лица. Слова пришли сами, словно я всегда их знала, просто никогда ими не пользовалась.

– Идем со мной, в поле.

Стас закрыл глаза и расслабился. Улыбка так и осталась на его лице. Сто душ внутри меня радостно приняли еще одну. Они чувствовали, что скоро это закончится, что их ведут туда, где нет Лихо.

Души, которые спасают. А Зою Зной не спасли.

Я выбралась из машины. Рядом стоял фантом.

– Привет, я Зоя Зной, поиграем?

Я закричала. Громко, вкладывая в крик всю свою волю. Зоя неприятно улыбнулась.

– Жаль, я думала, мы поиграем.

Нора махнула рукой, смазывая облик Зои.

– Это обидно, – возмутился фантом. – Мало того что отдали на съедение демону, так еще и последнюю память пытаетесь стереть.

– С фантомами другого разговора быть не может, – ответила Нора.

Лихо завизжало, привлекая внимание. Яка рядом уже не было, ворона тоже. Я в ужасе замерла. Только что мне пришлось попрощаться со Стасом, и я не готова была лишиться еще одного друга. Пусть мрачного и молчаливого.

– Нора, где они?

– Я не знаю, – испуганно выдохнула девушка.

Всякие-разные ползли из всех щелей, они заполонили соседние улицы, дома, копошились в пруду. Их были сотни, тысячи. Может, миллионы тварей, которые одичали в закрытом городе.

– Нора, – тихо позвала я.

Рядом села страшная птица, помесь голубя и вороны с огромным клювом, полным белых зубов.

– Юстрица, – выдохнула столетница. – Кому же еще быть в проклятом городе, если не птице-мору… Где остальные головы потеряла?

Юстрица посмотрела на небо, потом на нас.

– Головы, мои головы, – произнесла она.

Нас отвлек крик ворона: огромная птица с рогами несла в лапах Яка, тот был помят, но вроде как жив. Они приземлились к нам, в самую гущу всяких-разных. Над всеми нависало Лихо.

– Зоя Зной, – сказал Як, обернувшись к фантому. – Неужели это то, что ты хотела? Уничтожить весь город?

– Я хотела, чтобы меня спасли! – прошелестела Зоя. – А вы, чертова Стража, сделали из меня приманку!

Я слушала Зою и смотрела на юстрицу; эта птица что-то напоминала мне, а я никак не могла ухватиться за образ. Он вертелся совсем рядом, достаточно руку протянуть.

– Где Стас? – Як огляделся.

– Погиб, – коротко отозвалась Нора.

Як с болью посмотрел на машину и сплюнул. Всякие-разные заворчали. Мы были окружены чудовищами, над нами нависало чудовище, а где-то со стороны метро я слышала крик Льва. Он почти дошел до нас со своими гвардейцами.

– Так. – Ворон подобрался совсем близко ко мне. – Если вдр-руг нам что-то захочет сейчас помочь, то я даже готов пр-ринять эту помощь.

– Я очень сомневаюсь, что кот сейчас придет и поможет, – сказал Як.

Словно вопреки его словам посреди пруда взорвалась вода и тут же ухнула вниз. Огромный кусок кроны занимал теперь всю поверхность водоема. Всякие-разные кинулись врассыпную. Образовался коридор до пролома.

Я рванулась туда: если навьи твари боятся дуба, то рядом с кроной безопаснее всего. Остальные побежали следом.

Неповоротливое Лихо смотрело на нас.

– Я не понимаю, чего оно ждет, – успела я поделиться своими сомнениями с Норой.

Но ответа не услышала: нам наперерез выскочили Лев и бойцы южного сопротивления.

– Как всегда, не вовремя! – Я чуть не влетела в него на всей скорости, и Як едва успел оттащить меня в сторону.

– Не вовремя и не к месту – это все вы, – заявил Лев. – Осталось три калеки, а проблем больше, чем от толпы всяких-разных.

– Бежал бы ты отсюда, – снисходительно сказал Як. – И остатки своих людей забирай, пока вас всех не сожрали всякие-разные.

– Не сожрут, – хмыкнул Лев. – Нас они не трогают. Мы служим Лихо. А Лихо нужны души, чтобы стать еще сильнее.

Я посмотрела на чудовище, которое склонялось над нами все ниже и ниже. Переставляло длинные лапы, не обращая внимания на мелких бесов, которые тянулись к нему, хотели коснуться. Лихо давило всяких-разных, которые оказались на его пути, ломало фонарные столбы.

– Оно ищет оставшиеся сто душ, – заговорщически произнес Лев. – Она тут!

Он схватил меня за больное плечо, все тело взвыло.

– Это она! И тебе надо будет только небо проломить! Дуб падет.

– Дурак! – Як даже особо не размахивался, треснул кулаком ему прямо в лоб.

Лев отлетел в стену своих бойцов и обмяк.

– Вы не понимаете, что вас ждет?! – закричал Як остаткам южного сопротивления.

Лиц их было не видно, все закрывали черные забрала шлемов.

– А им все равно. – Лев, держась рукой за лоб, встал на ноги и щелкнул пальцами.

Бойцы южного сопротивления синхронно сняли шлемы.

Я смотрела на людей, и мне становилось дурно. Лиц у них не было. Не было глаз, рта, носа. Просто чистая кожа, обтягивающая черепушку.

– Вот почему южное сопротивление так странно себя вело в последнее время, – проговорил Як.

– Но они же приходили на собрание. – Во мне еще жила надежда, что нормальные люди остались.

– Много ли надо времени, чтобы стать запамятом? – Як разрушил все мои мечты.

– В городе больше не осталось людей, – подытожила Нора.

Як кивнул.

Я все гадала, как помочь южному сопротивлению, а ему уже не помочь. Мир все сделал сам. Значит, осталось вырваться из города и вынести зарок того, что история не повторится.

Всяких-разных надо было отвлечь: они уже оправились от страха перед дубом и снова лезли отовсюду. Подлетела юстрица и села рядом. До невозможности знакомая птица. Она открыла рот, широко зевая. И до меня дошло, на кого она похожа. Где ее головы.

– Это же ты Охота, – выдала я.

Юстрица посмотрела на меня и кивнула.

– Яна, – позвала Нора. – Плохая идея пытаться что-то получить от птицы-мора. Она ничем не лучше Лихо.

– Вытащите меня отсюда, – отозвалась птица, – помогу. Ну или поляжете все, и никакой кот вам не поможет.

– Чем ты можешь нам помочь? – недоверчиво спросил ворон.

– Нам надо отвлечь всяких-разных, – ответила я вместо юстрицы. – Это проще всего сделать с помощью Охоты.

– С помощью моих голов, – проговорила птица-мор. – Давно пора собрать их все вместе.

– И как их звать? – спросил Як и отвлекся на Льва, который давал какое-то указание людям без лиц. – Эй, контуженый, ты что задумал?

Лев ничего не ответил и юркнул в толпу запамятов.

– А ну стой! – Як ломанулся за ним.

Юстрица коснулась меня крылом:

– Давай научу. – Птица быстро наговорила нужные слова и отодвинулась подальше. – Не медли, терпением здесь только Лихо обладает, да и у него оно на исходе.

Я вдохнула полной грудью и начала речитативом: в словах главное показать намерение, зачем ты зовешь то или иное существо. Рожденное естественно или созданное кем-то, это не важно, важен посыл, так сказала птица. Я старалась не думать о Яке, быстро исчезнувшем в толпе запамятов, о всяких-разных, которые юркнули вслед за ним.

– Не для себя, а для всех и ни для кого. Не для власти, а для дела верного. От имени того, кто вас создал, от лица той, кому понадобились. Зову на помощь и с охотой открываю для вас небо.

Сначала было тихо, только шелест сотен ног и лап всяких-разных да пыхтение Лихо. Потом с неба стали медленно опускаться тяжелые облака, обретая форму птиц. Вот одна птица взмахнула крыльями, скинула с себя облачную массу и черным камнем понеслась в мою сторону. Следом за ней из каждого облака, всюду, куда хватало глаз, выпадали черные птицы, собирались в стаю и летели ко мне.

Охота пришла на зов. Ей было все равно, к кому идти. Птицы буквально попад али на всяких-разных, затевая с ними драку.

Нора тянула меня прочь из толпы в сторону дуба, юстрица не отставала.

– Уговор, – клекотала птица. – Уговор!

Нора сердито кивнула. Уговор есть уговор, свою часть юстрица выполнила, осталась наша. Условие, которое поможет добраться до дерева и уйти живыми.

Лев выскочил совсем рядом и махнул рукой. Блеснуло узкое лезвие, напоминающее перо. Я вскрикнула.

– Малыш, – он противно растянул слово на букве «ы», – я тебя отсюда никуда не выпущу.

Лезвие торчало из моего бока. В голове творился хаос. Сколько можно бороться и ходить по кругу? Сколько можно пытаться спасти этот чертов город, огребая от всех подряд?

Нора еще не видела ни Льва, ни нож, она в панике озиралась, пытаясь найти Яка. А я медленно оседала в ее руках.

– Кабзда твоему цар-рству, – услышала я голос рогатого ворона.

Лев не понял, о чем речь, пока не увидел, как тают ряды запамятов. Рассыпаются в прах, словно сделанные из пепла.

– Нет! – закричал жадный до власти человек. – Что ты творишь?!

Он поднял глаза на Лихо и выдал:

– И какой от тебя прок? Шатаешься бесцельно по городу, а когда нужна реальная помощь, от тебя не дождешься.

Лихо замерло, медленно повернуло голову и посмотрело на Льва.

Я перестала оседать на землю, в ногах вдруг появились силы. Что угодно, лишь бы не оказаться в лапах Лихо.

Я побежала, но Лев поставил подножку и рухнул вместе со мной, ободрав здоровую руку.

– Чтоб тебя черти уволокли, – вырвалось у меня.

– Обойдется, – услышала я рядом хор высоких голосов, но никого не увидела.

Лихо больше не путалось в проводах, и дома ему не мешали. И ноги-полозья стали очень шустрыми, а длинные руки – цепкими. Одной рукой оно уперлось в асфальт совсем рядом со мной, второй раздавило машину. Я старалась не думать, что там осталось тело Стаса. Рука страшно горела, как тогда, после пруда, когда мне удалось развести огонь. Всякие-разные навалились на нас со Львом, стало тяжело дышать. Тот, не обращая внимания на всякую шушеру, навис надо мной и принялся меня душить.

Ну нет, я не могла позволить себе погибнуть от рук больного на всю голову. Позвала Охоту: одна из черных птиц протиснулась сквозь клубок всяких-разных, коснулась моей руки, вспыхнула ярким факелом и вылетела из толпы, разгоняя навьих в стороны. Следом за ней загорелись и остальные. Словно огненные шары, они стали врезаться в сизое тело чудовища, делая его меньше.

Рогатый ворон спикировал прямо на Льва и вцепился ему в волосы, стараясь клюнуть в глаза. Лев от неожиданности отпустил меня, задел торчащий нож. Я закричала.

Подбежала Нора, с легкостью подхватила меня и потащила дальше.

Почему крона так далеко? Почему мы столько бежим, а дуб не становится ближе? Словно пространство, наоборот, расширяется.

С другой стороны меня поддержал Як.

– Что случилось?

– Я ничего не понимаю в этом хаосе, – ответила Нора.

Я обернулась. Лихо стало размером с человека, каким я впервые увидела его в лесу. А в небе не осталось ни одной птицы, все сгорели. За нами бежал Лев, спотыкаясь и чертыхаясь. Сверху на него нападал рогатый ворон.

Они быстро добрались до нас, Лев споткнулся и упал.

– Каково это – любить мертвеца и каждый день жалеть, что вы были рядом так мало? – выдохнул он и посмотрел на меня.

– Каково это – жить без души и понимать, что смерть – это конец? – парировала я. У Льва, конечно, еще была душа, я ее чувствовала, но осталось от нее совсем немного, да и то прогнило до самого основания. – Ты боишься умереть, потому что знаешь: для тебя настанет забвение.

– Я не боюсь умереть, – холодно заметил он.

– А стоило бы. – Ворон лязгнул клювом совсем рядом с головой Льва.

Я плохой рассказчик. Что-то забываю, путаю факты. Поэтому, если остались какие-то вопросы, найдите Нору. Она расскажет, как все было. А рогатый ворон будет ей подсказывать. Моя жизнь больше никогда не вернется в прежнее знакомое русло. Бабушка не будет ворчать, что рисую какую-то жуткую хтонь. Мама не будет переносить наши встречи раз за разом. Я не пойду на защиту диплома, которая когда-то мне казалась самым страшным событием в жизни. А до этого самым страшным событием были сессии, выпускные экзамены в школе, контрольные. Смешно, после всего, что здесь случилось, я бы с радостью пошла защищать свою картину. А потом сожгла бы ее в курилке. Я не курю, и никогда не пробовала, и не хочется. Но ради удивленных лиц однокурсников, которые про меня теперь никогда не вспомнят, я бы туда сходила.

Я старалась не думать о бабушке. Не жалеть, что так и не смогла с ней связаться. Надеюсь, домовой что-нибудь почувствует и расскажет. У меня сильная бабушка, она все переживет.

В единственный вечер, когда мы спокойно сидели в доме северного сопротивления, Як вдруг ударился в рассуждения о множественности миров.

Для всех, кто живет в Ладу, вообще не откровение, что есть и другие миры. Что между ними можно перемещаться. И чаще всего от нас попадают к ним. Потому что мы, как говорил Як, дальше своего носа не видим и не можем распознать, где зеркало заговоренное, а где просто стекло.

– Вы часто говорите, что здесь, в кроне, жизнь одна, а есть корни, там иначе.

Я пила чай, который собрала Матрона Михайловна, и пыталась уместить в голове, как устроен Ладный мир.

– В центре Великий дуб, – объяснял Як. – Он делит наш мир на кронный и корневой. Некоторые называют эти миры верхним и нижним. Жить наверху проще, чем внизу. Всякие-разные внизу сильнее. Но внизу и любое слово становится сильнее, потому что к корням ближе, к истокам. А наверху всякие-разные как насекомые. Егозят, но особого вреда не наносят. Все привыкли уже с ними жить. Есть правила, которые соблюдают и те и другие. И это не просто так принято, это неотъемлемая часть жизни.

– А ты внизу был?

– Я там вырос, потом ушел наверх. Наверху свободнее. Внизу общество по принципу монархии живет, а я как-то не хочу под царем ходить.

– Ага, или Полозу случайно не угодить, – поддакнул Стас.

У меня, в свою очередь, не укладывалось в голове, как мир может быть разделен на верх и низ, причем и у той и у другой части есть небо, а земля так же убегает куда-то за горизонт. Они будто находятся на разных слоях: включил оба – пересеклись, а можешь один отключить, другой останется. Нора не оценила такой аналогии, но мне так было проще. Через аналогии вообще легко себе что-то объяснить, лишь бы мозг не свихнулся от другой реальности.

Для живущих здесь использование внутренней силы знающими было таким же естественным, как наш век цифровизации для нас. Когда можно часами оплатить покупку в магазине, если не хочется телефон доставать. Когда вся жизнь заключена в телефоне, а деньги не обязательно держать в руках, чтобы понимать, что они есть.

Я не уверена, что хочу оставаться жить в этом мире, он для меня что другая страна со своим менталитетом. Интересно посмотреть, но никогда не привыкну, не смогу привыкнуть. Я вообще не понимала, что меня будет ждать впереди, когда все закончится. Сработает ли правило знатков про силу? Или я прокачаюсь настолько, что уподоблюсь столетней душе?

Очень жгло руку. Я посмотрела на ладонь и увидела, что рубцы перешли на запястья. Сила все-таки меня разрушала, не зря говорят, что для знатка она может стать самым страшным проклятьем, а такое количество душ, что я храню сейчас в себе, все делало только хуже. Очередная моя надежда легко разбилась о реальность. Невозможно сделать что-то, так или иначе связанное с другим миром, без последствий.

Будь я жива, возможно, вернулась бы домой инвалидом. Может, Знат специально не сказал мне этот важный пункт с водой, чтобы избавить от такого существования?

Благородно, нечего сказать: заставить убить себя, чтобы не прожить всю жизнь овощем.

Я с тобой еще поговорю, пойду в поле и там поговорю. Возможно, даже не ты это придумал, а кот. До этой меховой жидкости я тоже доберусь. Мне столько с него еще стрясти хочется.

Обожженное Лихо двигалось медленно, размазывая по асфальту сажу и собственную кровь. Лихо свистело, ругалось. Охотой я выжгла из него все, что оно успело сожрать. А если бы оно добралось до остальных душ, то стало бы размером с дуб. Тогда Ладному миру пришел бы конец, а следом Явному, а следом и Навьему… Не знаю, есть ли еще миры и как они называются, но Лихо пожрало бы и их. Чем больше оно ело, тем больше становилось. От одной души изменения были незаметные, но благодаря северному сопротивлению оно прибавило ощутимо.

Лев медленно шел в мою сторону, иногда дергая головой и приподнимая верхнюю губу. Если бы не эта печать безумия, если бы не знание, что этот человек способен на самую большую подлость, если бы не его желание стать подобным Лихо, я бы им любовалась. Красивый мальчик с картинки. С таким адом в голове. Я не знаю, как он жил раньше, что делал и как попал сюда. Но я чувствовала, что это единственный пленник, которого я не буду забирать с собой.

– Хочешь стать таким, как Лихо, будешь, – тихо проговорила я, уже оформив в голове жутковатую мысль.

– Яна, не потеряй человека внутри себя! – услышала я за спиной голос Норы. Она чувствовала: я задумала что-то темное.

– Мне кажется, – я повернулась к столетнице, – я больше не человек.

Нора испуганно покачала головой. Человек, человек, только загнанный в угол, обложенный со всех сторон капканами, избитый так, что живого места не осталось.

Лихо нацелилось в спину Льву, я это видела. У него не было любимчиков, были только выгодные марионетки.

Я вспомнила, как Лихо воспользовалось телом Фомы, но у того была душа, а у Льва души почти не осталось. Вся сгорела от его дел. Идеальная оболочка для самой темной твари. И я решила этой твари помочь.

Протянула вперед руку, представив, что хватаю Льва за голень. А потом резко сжала кулак и дернула на себя. Нога хрустнула, и парень упал, крича от боли. Нора за моей спиной вскрикнула. Возможно, столетницы никогда не использовали силу, чтобы увечить, никогда не причиняли боль. Лечили, да, но не наоборот. А мне терять было нечего, и я не столетница, у меня нет правил, которые могут сдерживать. Все рамки существовали только в моей голове, и я решила, что в память о Знате и моей прошлой жизни можно ими пренебречь.

Лев обхватил сломанную ногу и выл. Я молча смотрела, как к нему приближается Лихо. Не спеша, аккуратно ступая прямыми ногами-полозьями, помогая себе длинными руками. Оно медленно высунуло изо рта язык, и тот развернулся до самой земли. Всякие-разные стояли тихо и не мешали.

Лев обернулся и на этот раз закричал от страха. Он наконец понял, что Лихо не союзник, не товарищ и не начальник.

Лихо – это беда, гнилая, уродующая все беда. Беда для всех, для людей, для навьих тварей, для целого мира.

Чудовище наклонилось к своему почитателю совсем близко. Лев даже успел что-то попросить сквозь слезы. Попробовал отодвинуться, но не смог: Лихо поставило руку на землю, преграждая путь. Второй рукой аккуратно обняло сильное молодое тело и стало погружаться в плоть.

Лев кричал, срывая голос, извивался, пытался вырваться, оттолкнуть чудовище, которое влезало все глубже в его тело. Я видела, что у Льва пошла носом кровь, но не алая, а черная. Черная кровь Лихо.

Они легли вместе на асфальт и затихли. Лихо полностью слилось с телом Льва, исчезли длинные ноги, жуткие руки. А сам Лев стал сизым, с белыми-белыми волосами.

Пока я думала, что делать дальше, Лев поднялся. Не Лев, а Лихо в теле Льва. У парня и при жизни были светлые глаза, а сейчас они стали полностью белыми. Полностью, без оттенков, неживые. И его не было жалко. Ни капельки.

– Яна, что нам делать? – спросила Нора.

– Ты знаешь, что тебе надо сделать, – сказала я не поворачиваясь.

– Но это убийство! – возмутилась она.

– Они все давно мертвы! – прорычала я. Даже рогатый ворон испугался и отпрыгнул. – Ты же можешь схлопнуть город, сделай это!

Нора покачала головой и отступила.

– Не могу, мы не можем этого делать.

– Чего ты боишься? – Теперь настала моя очередь терпеливо объяснить столетнице суть. – Ты боишься гнева Великого древа? Думаешь, если сделаешь это, тебя проклянут?

– Я уже проклята. – Нора открыла все глаза.

– Значит, тебе нечего терять. – Я улыбнулась. – Убивай. Или нет, поменяй термины – освобождай, спасай город.

– Я не могу. – Упрямая девушка стояла на своем.

– Хорошо, что я не столетница, я могу.

Пока мы препирались, Лев подобрался ближе.

Як встал у него на пути, крепко сжав топор на длинной рукояти.

– Пока есть время, доберитесь наконец до дерева, – сказал он не оборачиваясь. – Нора, помнишь, мы говорили, что именно ты можешь и не можешь делать?

Девушка кивнула, поджав губы.

– Это они не могут, потому что связаны правилами, – продолжал Як. – Для тебя правил не существует. Для тебя и твоего ворона.

Як махнул топором, целясь в голову Льву.

У Стражи есть мнение, что, когда нечисть только-только завладела телом, она еще слаба, ее еще можно убить. Но это мнение явно не касалось Лихо. Оно ловко перехватило руку Яка и вывернуло ее. Тот зарычал, уронил топор.

– Ты же уволился, – прошептало чудовище голосом Льва. – Твоя служба окончена.

На асфальт посыпались белые кости.

Нора сорвала себе голос, а я никак не могла понять, что случилось. Куда делся Як, чьи кости легли рядом с топором? Я стояла и смотрела на белый череп, который медленно катился по асфальту после пинка Лихо. Всякие-разные взорвались ликующими воплями, словно только что пал последний бастион, который мог их сдерживать.

– Почему? Что случилось?

Я посмотрела на Нору, но та тоже не знала ответа.

– Стража не отпускала его столько лет, а сейчас, в самый нужный момент, его не стало. – Нора больше не прятала свои лишние глаза.

К нам шли и ползли всякие-разные, кривыми конечностями хотели схватить столетницу за плащ, но даже не дотронулись до нее, сгорели. Зоя Зной подходила со спины. Фантом двигался медленно, словно стал забывать, как это вообще – перемещаться.

Нора повернулась к ней и покачала головой.

– Иди с миром, неспокойная душа, – проговорила столетница.

Зоя зашипела, хотела возразить, но ничего не могла сказать. Она таяла, рассыпал ась в пепел, как когда-то рассыпалось ее тело под действием разрыв-травы. Нора направила ее в самый центр дуба, а оттуда в поле, куда она должна была попасть уже очень давно. Обиженная душа посопротивлялась, но быстро сдалась. Надоело.

А ко мне подходило Лихо с лицом Льва и медленно раскидывало руки, чтобы обнять. Души, которые так долго собирал Знат, которые он отдал мне на хранение, бились в ужасе, что сейчас наступит конец, но не тот, которого они хотели. А мне хватало сил только удерживаться на ногах. Нож выпал из раны, и кровь весело заструилась по одежде. Я посмотрела на свои руки, потом на Лихо. Оно было уже возле меня. Я видела на бледном лице Льва фиолетовые веснушки. А в белых глазах просматривались синие венки. Лихо стояло рядом, раскинув руки. Я обернулась к Норе, ту трясло. К ней прижался ворон и что-то говорил. Я не слышала, в голове ухало так громко, что звуки снаружи больше не казались чем-то важным.

Звуки внутри, вот что имело значение. А они разрывали меня, пытались советовать, подкидывали идеи. По ноге текла кровь, пропитала всю одежду, стало сыро и холодно.

Хватит мне советовать.

Я сделала шаг вперед и обняла Лихо сама. В голове промелькнуло, что можно было не обнимать, достаточно было просто сказать нужные слова. Впервые за все это время я сделала то, что хотела сделать сама. Без чужих подсказок и наставлений.

Холодное, пахнущее гнилью тело сомкнуло руки у меня за спиной, и я охнула от боли.

Слиться с душами воедино, собрать все их силы в одну, забрать даже тех, кто хотел меня убить.

Я спрятала лицо на груди Льва и прошептала:

– Ты идешь со мной.

Собрала оставшиеся силы и сжала Лихо. Оно дернулось, что-то почувствовало, попыталось освободиться от меня, но было поздно.

Я стала силой, волей и желанием. Мое тело больше не могло сдерживать все, что накопилось, и взорвалось светом. Сила ключа, который подарил Знат, знающих, самого Зната, его столетняя суть. Его будущая столетняя суть.

Все взорвалось ярким белым светом и затопило пространство. За секунду до этого Нора с вороном нырнули в крону дуба, забрав с собой птицу с неисчислимым количеством голов. Юстрица вырвалась из закрытого города, как и хотела. Расправила крылья и исчезла где-то на границе поля и неба.

– Стой! – крикнул вслед ей рогатый ворон.

– Пусть летит, – сказала ему Нора. – Хоть какая-то тварь смогла отсюда выбраться.

Остальных всяких-разных я сожгла, присоединяя к своему свету. Не горело только Лихо, и я потащила его к дубу. Медленно, шаг за шагом. Лихо билось, свистело, пыталось кричать, как Лев, но я держала крепко. Мне помогал держать Знат. Я чувствовала его совсем рядом, ободряющего, подсказывающего. Показалось даже, что чувствую его руки поверх своих. А может, и не показалось.

Мы упали в крону дуба, пролетели сквозь ветки до самых корней на мягкую богатую землю.

Я вдавила Лихо в грунт руками всех душ, что оно погубило, и закопала среди корней. Дуб помог мне, сплетя из своей древесины крепкий ларец. У того ларца не было крышки, не было замка, не вскрыть дубовую клетку, как ни старайся. Теперь Лихо было не опасно.

Я ждала последнего действия от Норы. Я чувствовала, как борются в ней первородный страх и чувство долга, ощущала, как трясет сидящего рядом ворона. У них обоих была одна природа. Оба – столетние души, которые вынуждены жить вместе. Есть правила, которые они один раз уже нарушили, за что поплатились. Очень страшно было нарушать снова, даже ради благой цели.

Нора приподнялась на ветках дуба, тяжело вздохнула, развела руки, словно для хлопка. Все шесть глаз почернели, а сквозь русые волосы проступили аккуратные козьи рожки. Рядом сидел рогатый ворон с закрытыми глазами и делился с ней своим опытом. Подул ветер, коснулся щеки столетницы, убирая мешающие волосы.

Мир замер. Листья, колосья – все прекратило свое движение.

И пространство схлопнулось. Оно было словно шарик для пинг-понга, который превратился в маленькую точку и исчез.

Содрогнулась крона дуба, полетели на землю сухие листья и гнилые желуди. Гнилая ветка с хрустом отвалилась и рухнула вниз. Тяжело вздохнуло золотое поле, а с ним и та сила, что держит этот мир. Она волной прошла через дуб, через меня в Нору.

Она снова нарушила правила, но не чувствовала сожаления. Словно смирилась с тем, что она неправильная столетница. Не идеальная.

Дуб вздохнул свободно, быстро затянул чистой корой голый кусок древесины и выпустил в том месте новый побег.

Я почувствовала удовлетворение и расслабилась. Души покидали меня сами, разлетались, чтобы начать новый круг. Гладили по щекам, говорили добрые слова, кто-то скорбел вместе со мной по потерянной жизни и радовался, что для других этого кошмара не будет. Я почувствовала самого первого знающего, которого забрал Знат. Старик с седой бородой поклонился мне. Сказал, что бабушка гордится такой внучкой. Мимо пролетел звонким шмелем Стас и исчез, что-то крикнув на прощание.

А меня звало поле, а в том поле стоял Знат. Он был доволен.

У нас получилось.

Нopa сидела в корнях дуба и смотрела на золотистое поле. Рядом собирал желуди рогатый ворон. Лишние глаза столетницы закрылись, рожки исчезли: возле дуба сидела обычная девушка, очень уставшая и пыльная, словно с дальней дороги.

Она наблюдала, как по полю шли двое. Высокий парень в светлом свитере и маленькая хрупкая девушка в простом синем платье. Они не держались за руки, но Нора чувствовала, что им это было не нужно. Две души шли рядом и просто наслаждались обществом друг друга. Золото колосьев сменилось на нежную зеленую траву и трепетные цветочки. Где-то закричал аука, передразнивая чужой смех, пели птицы.

С дуба к Норе спустился толстый рыжий кот.

– Почему Яка так не вовремя забрали? – спросила Нора, глядя, как толстое рыжее тело сползает с корня, цепляясь за него острыми когтями.

– Почему не вовремя? – уточнил кот. – Он сделал свою работу, помог вам с запамятами, довел дело до конца. А то, что его уход совпал со словами Лихо, так это просто у Стражи такое дурное чувство юмора.

– Не только у Стр-ражи, – прокомментировал ворон. – У вас всех тут дур-рная манера шутить.

– Какая есть, – не стал реагировать на колкость кот и двинулся в сторону Норы. Уселся на подол ее длинного плаща, смахнул что-то языком с хвоста и закрыл глаза.

– Кот, – сказала Нора. – У тебя мир почти загнулся.

– Не в первый и не в последний раз, – ответил тот и, подобрав под себя лапы, уютно устроился рядом со столетницей.

– То есть тебе нормально?

Кот поднял голову и посмотрел на девушку огромными желтыми глазами.

– Хочешь спросить, мучает ли меня совесть? – Кот наморщил нос. – Нет, и ты знаешь почему. Это же знание помогло тебе на посвящении. Помнишь?

Нора нахмурилась.

– Мы мирообразующая сила, сказал ты мне тогда. – Девушка начинала злиться. – Мы сохраняем души, защищаем жизни. А тут, – она махнула рукой в сторону кроны, – ты устроил настоящую бойню, словно ставки делал, кто кого быстрее спровадит в поле.

– В тебе еще очень много от человека, – снисходительно произнес кот. – И это хорошо. Пригодится, когда придется ломать кое-что куда больших масштабов.

– КОТ?!

– Отдыхай, – мурлыкающий голос усыплял. – Ты все правильно сделала, так и надо.

Нора спала в корнях Великого дуба, рядом свернулся калачиком огромный рыжий кот. Тихо шелестело поле, вдыхая чистый воздух. Больше ничего не гнило среди веток старого древа. От этого Колесу было хорошо, а Страже спокойно.

Да, я знаю, что беда никуда не уйдет из жизни людей, но вот этого проклятого города больше не будет. Некуда будет заманивать неосторожных пассажиров, некому портить жизнь местным жителям, извращать пространство. В метро можно будет ездить спокойно, и никакого тебе Лихо, похищающего людей и раскладывающего их сухие тела по вагонам.

Кстати, после того как я заперла чудовище, в метро нашли несколько тел пропавших без вести. Среди них опознали Зната.

Родные похоронили его рядом с дедом на деревенском кладбище; мальчик вернулся домой.

А меня забрал лес. Птички принесли на бабушкино окно ключ от леса, и та не стала его выкидывать, а сохранила на память. Даже домовой не ворчал, что это темная вещица. Не темная, просто иная.

Жаль, что Лихо нельзя извести полностью, можно только закрыть, спрятать, остановить. Но не избавиться от него окончательно. Такая у него природа.

То, что я сделала, задержит его надолго, надеюсь, навсегда. Ведь только безумец сможет открыть тот ларец.

И пусть такой никогда не родится.

А мы летели со Знатом над полем и слушали, как мурлычет Великий дуб:

– Спите, дети, вы славно потрудились.