Был обычный развлекательный концерт, который должен был скрасить вечер гостей отеля. Начали выступление комики, потом вышел фокусник, за ним два брата отбили чечетку, потом пела певица, а в завершение – танцы под модный джазовый оркестр. Такими сборными концертами отели заполняли время между приездами звезд эстрады. Артисты второго плана не делали больших сборов, как звезды, но при этом в меру развлекали публику, что являлось главным требованием для таких выступлений, к тому же, в отличие от избалованных знаменитостей, они довольствовались стандартными расценками и не предъявляли особых требований по размещению и питанию. Конечно, можно было ограничиться подобными выступлениями, вот только имена популярных артистов, выступающих на нашей сцене, давали такую рекламу нашему отелю, что нас просто заваливали заказами на три месяца вперед, не говоря уже о большой прибыли.

Не успели мы сесть за столик, как появилась Ева Нельсон, которой уже успел позвонить Ругер. Подруга Макса после поездки в Майами стала очень настороженно ко мне относиться. Мальчик-миллионер стал для нее загадкой, терзающей ее любопытство, но при этом пугал ее до мурашек по коже. Судя по отношению, которое у нас установилось после этой поездки, Ева решила держаться от меня как можно дальше.

Я познакомил женщин, тем самым сдержав слово перед подругой Макса, которой в свое время пообещал, что при первой возможности познакомлю ее с четой Вильсонов. Усевшись, Ева извинилась за Ругера, который был занят по работе и обещал подойти позже. Общий разговор начался с оценки ужина и концертной программы, затем переключился на моду и местные нравы. К моему некоторому удивлению, женщины быстро нашли общий язык, несмотря на разницу их положения в обществе. Стоило Еве узнать о путешествии в Европу, как она призналась, что с детства мечтала попасть в Италию. Она рассказала, что даже начала учить итальянский язык, но потом бросила. Вслед за ней меня удивила Мария Вильсон, когда рассказала, что начинала свою карьеру дипломатом и работала в Англии и Испании, а стоило разговору зайти о ее причине приезда в Лас-Вегас, как Ева стала восхищаться такой возможностью посмотреть мир. Ее восторги были мне понятны. Подросток-загадка, у которого при этом были совершенно непонятные доверительно-деловые отношения с Максом, ее пугал, злил и раздражал. Даже те большие деньги, полученные ею при сделке с бриллиантом, ничуть не уменьшили ее антипатии. Вот и теперь, стоило ей услышать, что появилась возможность от меня избавиться, Ева, хоть и старалась не показывать вида, но при этом явно обрадовалась.

Появившийся к концу концерта Макс с ходу включился в разговор, рассмешив женщин парочкой смешных историй. Напряжение, возникшее утром между леди Вильсон и Ругером, себя никак не проявило, оба вели себя так, словно между ними ничего не было. Когда вечер закончился, Макс и Ева уехали, а мы с миссис Вильсон еще посидели у бассейна, разговаривая, а потом разошлись по своим номерам.

За следующие пару дней мы немного с ней общались. Съездили с ней на экскурсию по Лас-Вегасу, потом сходили на чемпионат по боксу для любителей, причем она пошла только потому, что там выступал я. В моей весовой категории у меня было четыре противника, трех из которых я послал в нокаут. Нетрудно было заметить, что леди Вильсон переживала и радовалась за меня от всей души.

– Майкл, ты был как молния! Раз – и твой противник лежит! Только все равно я считаю, что это очень жестокий вид спорта. Одному мужчине ты рассек бровь, другого, в зеленых трусах, так вообще на руках унесли с ринга. Ты же понимаешь, что может найтись более сильный соперник, который тебя побьет. И что тогда?

– Бокс закаляет волю и укрепляет характер, тетя Мария, так что не надо за меня переживать. Как говорит Макс, жизнь полна трудностей, поэтому их надо уже сейчас учиться преодолевать.

– В твоем возрасте надо учиться создавать основу для своего будущего, а не преодолевать мифические трудности! – вдруг громко и сердито произнесла женщина.

Время от времени я выдавал свои мысли за высказывания Макса, что вывело женщину из себя, хотя все это время она старалась вести себя максимально сдержанно. Я с удивлением посмотрел на нее. Мария уже взяла себя в руки и теперь виновато смотрела на меня.

– Мне просто очень хочется, Майкл, чтобы у тебя в жизни все было хорошо, – попыталась она оправдать свою резкость.

– Я тоже этого хочу.

Больше мы на эту тему не разговаривали. Ближе к вечеру приехала Ева. Она забрала госпожу Вильсон на новую экскурсию, но теперь уже по магазинам Лас-Вегаса. На следующий день мы должны были ехать на аэродром встречать сенатора, но вместо этого тот вечером позвонил жене в отель и сказал, что не сможет приехать из-за дел. За ним последовал второй звонок, и теперь я уже говорил с ним по телефону.

– Рад вас слышать, дядя Генри! Здравствуйте!

– Привет, парень! Как ты там живешь?

– У меня все хорошо, тетя Мария может подтвердить, – ответил я, отыгрывая роль подростка.

– Жена сказала мне, что тебе уже стукнуло шестнадцать. Почему ты нам не позвонил?

– Не хотел беспокоить, а вы оба люди занятые.

– Это неправильно, Майкл! Или мы больше не друзья? – в голосе сенатора чувствовалась обида.

– Друзья, дядя Генри! Обещаю, что исправлюсь и приглашу вас обоих на свой следующий день рождения.

– Вот это правильно. Теперь о поездке в Европу. Ты что-то решил?

– Не знаю, дядя Генри. Мне очень хочется поехать, посмотреть мир… Но тут Макс… и моя жизнь. Если честно, то пока ничего не могу сказать. Вы точно не приедете?

– Извини, парень, но дела заставляют меня безвылазно сидеть в Вашингтоне. Только вчера я дал окончательное согласие на новую работу, поэтому мне понадобится все мое время, чтобы закончить со старыми делами, так что, как ты понимаешь, у меня на счету каждый день. Насчет большого путешествия еще раз подумай, а теперь извини, мне надо идти. И еще. Майкл, я буду очень рад снова увидеть тебя. До свидания.

– До свидания, дядя Генри.

Дверь мне открыла милая девушка лет двадцати с большими черными глазами. Креолка или метиска, решил я, обратив внимание на ее светло-кофейный оттенок кожи.

– Вам кого?

– Мне нужна Мария или Генри Вильсон.

– Как вас представить?

– Майкл.

– Просто Майкл?

Я кивнул головой.

– Хорошо. Пройдите и подождите здесь. Я сейчас доложу.

Громадный вестибюль, высокие потолки, большая люстра над головой, широкая лестница – все это заставило меня вспомнить кадры из фильмов, где показывали помещичьи дома. Несколько минут я крутил головой, пока не увидел торопливо спускающуюся по широкой лестнице жену сенатора. За ней спешила ничего не понимающая, а от того взволнованная, горничная. Поставив багаж на пол, я принял радостный вид и сделал пару шагов вперед. Причем не для галочки, а в понимании того, что меня здесь действительно рады видеть. Вдруг неожиданно заметил боковым зрением движение. Чуть сместил взгляд и увидел в проеме одной из боковых дверей пожилую полную женщину.

«Прислуга. Кухарка?» – мелькнуло в голове.

Природная смуглость ее кожи навела меня на мысль, что она родом из Испании или Италии.

– Майкл, как я рада тебя видеть! – миссис Вильсон раскинула руки, чтобы обнять.

– Здравствуйте, тетя Мария! – поздоровался я и только шагнул к ней, как пожилая женщина громко ахнула, не сумев сдержать своих эмоций. Я невольно замер на месте, не понимая, что вызвало столь бурный всплеск чувств у этой женщины, которая сейчас смотрела на меня не отрывая глаз.

– Святая Мария! – вырвалось у нее. – Как же он похож!

После ее слов все стало на свои места, вот только на лицо жены сенатора словно набежала тень, а глаза сразу повлажнели.

– Долли, я же тебя просила…

– Извините, госпожа. Но он так похож… – жалко пролепетала женщина. – Извините меня, ради всего святого! Я лучше пойду на кухню.

Развернувшись, пожилая женщина скрылась за дверью. Мария Вильсон обняла меня, а когда отстранила, глаза у нее уже были сухими, но в них продолжала плескаться боль. Жалеть ее сейчас нельзя, так как это сразу вызвало бы слезы, поэтому нужно было срочно разрядить обстановку.

– Тетя Мария, а я вам с дядей Генри подарки привез! – я снова изобразил радостную улыбку на своем лице. – Нужно только распаковать вещи.

– Мне уже интересно! Ты лучше расскажи, как ты доехал? И почему так долго добирался? Мы уже начали беспокоиться!

– Со мной все хорошо, а задержался оттого, что пробыл сутки в Чикаго. Хотел посмотреть город.

– Погоди! Почему Чикаго? Ты разве не прямо из Лос-Анджелеса летел? – удивилась жена сенатора.

– Решил немного попутешествовать.

Женщина укоризненно покачала головой.

– Все забываю, что ты у нас самостоятельный парень. Есть хочешь?

– Сначала приведу себя в порядок. А где дядя Генри?

– У него, как всегда, дела, но я позвоню ему, – жена сенатора повернулась к девушке, которая стояла в двух шагах, разглядывая меня с нескрываемым любопытством. – Рита, проводи, пожалуйста, молодого человека в его комнату. Пусть он приведет себя в порядок. Майкл, часа тебе хватит?

– Вполне.

– Когда будешь готов, спустишься вниз, в гостиную. Думаю, к этому времени приедет Генри, и мы обо всем поговорим.

Кивнув головой, я подхватил багаж и направился по лестнице, вслед за девушкой, на второй этаж.

Дом был громадный, хотя и высотой в два этажа. В моем неискушенном понимании он походил на дворянское поместье, но это определение появилось из-за раскинутого вокруг дома ухоженного парка, окруженного двухметровым кованым забором. Мои мысли получили прямое подтверждение, стоило мне попасть внутрь. Массивные дубовые панели на стенах, тяжелые деревянные перила, ковровые дорожки, лежащие на ступенях, прижимаемые медными скобками, громадные люстры и высокие потолки, достигавшие пяти метров, а то и более. Верность старым принципам, благопристойность и уют чувствовались в каждой хрустальной подвеске, в каждой резной завитушке на тяжелых рамах многочисленных картин, развешанных по всему дому. Сразу приходила мысль о том, что этот солидный и крепкий дом был построен на века, на десятки поколений.

– Вот ваша комната, мистер Валентайн. Ключ оставляю в двери. Вам еще что-нибудь нужно?

– Нет. Спасибо. Вас зовут Рита?

– Да, мистер Валентайн, – девушка мило улыбнулась. – Я горничная у мистера и миссис Вильсон.

– Я не мистер, я – Майкл.

Девушка снова улыбнулась, но уже по-дружески.

– Хорошо, Майкл. Если что понадобится, зовите.

Войдя в комнату, быстро осмотрелся по сторонам. Мебель в гостевой комнате выглядела так, словно я попал в прошлый век. Широкая деревянная кровать со спинками, которые были украшены резными цветочками и завитушками, представляла самое настоящее произведение искусства. Шкаф, стол и стулья составляли единый старинный ансамбль, созданный рукой мебельного мастера. Подойдя к кровати, пару раз нажал рукой на матрас, удовлетворенно кивнул головой, затем подошел к окну, из которого открывался шикарный вид на парк. Пару минут любовался, затем быстро разобрал вещи, пустил воду в ванну. Большую часть отведенного мне часа я провел в ванне, после чего просушил волосы и быстро оделся. Пошитый на заказ темно-синий костюм, подобранные ему в тон галстук, рубашка и платок, торчащий из нагрудного кармана пиджака, должны были завершить картину современного молодого человека. Своим элегантным видом, а также знанием правил этикета я сегодня собирался поразить «тетю Марию», тем самым заставив ее отказаться от глобальных планов по переплавке уличного хулигана в культурного человека. Немного подумав над своим образом, решил добавить в него небольшую нотку растерянности перед новым местом, а чтобы подчеркнуть это, решил во время разговора одергивать иногда на себе пиджак, после чего, взяв в руку бумажный пакет с подарками, вышел из комнаты.

Когда я спустился в гостиную, там была только леди Вильсон. Увидев меня, она непроизвольно подняла брови. В ее глазах читалось удивление и явное одобрение моего нового внешнего вида. Выйдя на середину комнаты, я чуть кивнул, демонстрируя свою модную прическу (не зря почти час провел в парикмахерской в Чикаго), затем сказал:

– Тетя Мария, у вас замечательный дом. Крепкий, сделанный на века, и в то же время уютный. Мне он очень понравился. Знаете, в какое-то мгновение даже ощутил, что вернулся в свой родной дом, к папе и маме.

Было видно даже невооруженным глазом, что ей приятны мои слова и та непосредственность, с какой они были сказаны. Она порывисто вскочила с диванчика, сделала несколько шагов ко мне, и я уже думал, что она заключит меня в свои объятия, но вместо этого она сказала:

– Майкл, ты меня не устаешь поражать. Я даже сразу и не поняла, кто этот модный молодой человек. Он умеет одеваться и говорит так, что у меня сжимается сердце. Надеюсь, это не единичная роль в отрепетированном тобой спектакле?

– Нет, тетя Мария. Поверьте, сказанные мною слова, это от всего сердца. Со всем остальным, с костюмом и прической, мне помогла Ева Нельсон, стоило ей узнать, что я еду к вам, – я врал напропалую, зная, что проверять мои слова никто не будет. – Еще я хочу сказать, чтобы вы не волновались насчет меня. Я знаю правила этикета и умею вращаться в обществе. Мама знала толк в этих делах и учила меня.

– Твой вид и слова… Ты сейчас просто другой человек. Знаешь, я с большим удовольствием посмотрю на лицо мужа, когда он тебя увидит!

– Кстати, а где дядя Генри?

– Я уже звонила ему. Он знает о твоем приезде, но ненадолго задерживается. Извини его, мой мальчик, но у него много дел, а особенно сейчас, перед отъездом.

– Я и раньше знал, что он ответственный и занятый человек. Сенатор, председатель нескольких комиссий. Общественный деятель. Его последнюю речь в сенате, напечатанную в газетах, судя по высказываниям, многие одобрили. Не смотрите на меня так, тетя Мария. Мне тоже надо было как-то знакомиться с вами. Двадцать восьмой президент Америки Томас Вудро Вильсон случайно не родственник дяди Генри?

– Родственник, – подтвердила миссис Вильсон и покачала головой, словно не веря новому образу подростка. – Знаешь, Майкл, ты для меня открылся совсем с другой стороны. Умный, модный, учтивый молодой человек, умеющий говорить хорошие и правильные слова.

– Все-таки, если говорить честно, мне привычней чувствовать себя уличным хулиганом.

– Тебе это уже не нужно, – чуть насмешливо сказала леди Вильсон. – Мне кажется, что ты перерос эту роль.

– Тетя Мария, скажу честно, мне очень не хочется, чтобы меня кто-либо втискивал в какие-либо рамки.

После моих произнесенных серьезным тоном слов я думал увидеть ее нахмуренное лицо, но вместо этого женщина улыбнулась.

– Не волнуйся, Майкл. Мы уже поняли, что у тебя своевольный характер, поэтому навязывать тебе ничего не будем. К тому же ты только что продемонстрировал ту грань поведения в обществе, к которой я думала тебя подвести. Так что, считай, что ты сдал экзамен на воспитанного человека.

– Спасибо, тетя Мария.

– Хватит разговоров! Идем обедать. Генри сказал, чтобы мы его не ждали и садились за стол.

За обедом я легко прошел новый экзамен, ловко управляясь со столовыми приборами и промокая губы салфеткой. Жена сенатора в очередной раз была приятно удивлена, хоть и старалась не подавать вида. Если в отеле я вел себя намного проще и раскованнее, то здесь мальчишка с улицы проявил себя как истинный джентльмен.

Дороти, повариха, служившая у Вильсонов уже полтора десятка лет, наверно, превзошла сама себя, хотя пока мне не было с чем сравнивать. Обед был по-настоящему домашний и вкусный: горячий густой суп, а на второе – тушеное мясо с овощами. В завершение обеда подали чай и домашнюю выпечку. Все время, пока ели, мы молчали, только я позволял себе изредка нахваливать вкусную еду, поэтому только за чашкой чая мы продолжили наш разговор. Я рассказал, как добирался, на что Марии только и оставалось, что ахать и удивляться. Не успели убрать со стола, как приехал Генри Вильсон. Мы поздоровались, и после того, как он оценил мой внешний вид и пошутил, что теперь мне можно в сенате выступать, я попросил минутку внимания и торжественно вручил подарки супругам. Изящный дорожный несессер с маникюрными принадлежностями я преподнес Марии, а футляр с позолоченной перьевой и шариковой ручками – Генри. На сафьяновой крышке изящными золотыми буквами было написано «Сенатор». Точно такие же надписи были на обеих ручках. Леди Вильсон растрогалась до глубины души, да и Генри, это нетрудно заметить, было приятно. После чего было сказано много хороших, теплых слов. Все это время я пытался анализировать, чтобы понять, как они ко мне относятся в действительности, но кроме искренней радости, радушия и душевной теплоты ничего не ощутил. Спустя какое-то время Мария сделала вид, что неожиданно о чем-то вспомнила, извинилась и вышла, оставив нас с сенатором наедине. Генри подошел к бару, налил треть стакана виски, кинул туда несколько кубиков льда, потом сел напротив меня.

– Довольно дорогие подарки, Майкл, – неожиданно сказал Генри.

В его словах чувствовался вопрос.

– Я не бедный парень, дядя Генри. Кстати, мне с собой Макс Ругер дал десять тысяч долларов. С ними что-то надо решать.

– Ого! Майкл, ты не устаешь меня поражать. Мария боялась, что при твоей неограниченной свободе у тебя будут замашки уличного хулигана, а ты у нас оказался настоящим джентльменом. Теперь еще оказывается, что у этого молодого человека и деньги имеются. Что у тебя еще есть? Удивляй меня! Я слушаю. – Хотя он говорил легко и дружески, но я-то чувствовал, как внутри он насторожился. Он все еще пытался найти решение загадки под названием Майкл Валентайн, которая никак не давалась ему в руки.

«Надо его успокоить», – подумал я и сказал:

– Вы хотите знать, откуда они? Скажу. Макс Ругер, будучи частным детективом, полгода тому назад очень сильно помог одному богатому человеку, который, помимо обещанного солидного гонорара, предложил в качестве дополнительной оплаты должность начальника охраны нового отеля. Половину полученных денег опекун записал на меня. Это все, что я знаю.

Судя по тому, что из глаз сенатора исчезла настороженность, такой ответ его вполне устроил. Он сделал большой глоток виски, с минуту крутил в руке стакан, в котором постукивали кубики льда, обдумывая мои слова, и только потом сказал:

– Ты очень взрослый для своих лет подросток, Майкл. Твое сходство… Нет, не так. Твое появление и твоя своевременная помощь оказались для нас в тот момент чуть ли не помощью свыше. Да, я знаю точно, что это была случайность. Я достал и прочитал полицейские отчеты, но так и не понял твою роль во всем этом деле. Согласно официальным документам, с Кинли и его подручными разобрался босс мафии Майами. Я не верю, что ты участвовал в чем-то плохом, но ведь откуда-то тебе стало известно… о том месте.

– Вы мне можете не верить, но это действительно было дело случая. Просто услышал разговор подвыпивших гангстеров. Еще я скажу, что у меня очень хорошая память, и я умею складывать факты. Этому меня научил Макс Ругер. И последнее. Моя детская жизнь закончилась в тот самый момент, когда сгорел дом с моими родителями, а я чудом сумел убежать. Так что принимайте меня таким, как есть, дядя Генри, или вообще не принимайте.

– Нет, Майкл, так вопрос вообще не стоит. От себя скажу так: ты мне нравишься своим цельным и независимым характером. Наш сын был таким, – сенатор помолчал, потом сказал: – Так что оставим все, как есть. Знай, я ни в чем тебя не подозреваю. У меня даже мыслей таких не было. Просто твоя роль во всех этих событиях показалась мне весьма странной и необычной. Впору поверить в ангела-хранителя. И еще. Обещаю тебе больше этой темы не касаться.

– Спасибо, дядя Генри. Я знал, что вы все поймете правильно.

– Вот и отлично, – облегченно выдохнул воздух сенатор. Видно, и для него этот разговор оказался непростым. – Сейчас придет моя супруга, и мы поговорим…

Тут он оборвал свою фразу, так как в этот момент в гостиную вошла его жена.

– Так, о чем тут мужчины говорили? – сразу поинтересовалась миссис Вильсон.

– Дорогая, оказывается, Майкл богатый человек.

– Богатый?

Сенаторша сначала бросила вопросительный взгляд на меня, а потом на мужа.

– Дядя дал ему в дорогу десять тысяч долларов.

– Не ожидала. Честное слово, весь день – сплошные сюрпризы, которые сразу превращаются в достоинства. Теперь скажи мне, мой мальчик, а какие у тебя есть недостатки?

– Много, тетя Мария, хотя лично я не считаю их своими недостатками. Первое. Я упрямый. Если считаю, что так надо, то иду и делаю, невзирая на препятствия. Как говорит Макс, это от того, что у меня особый взгляд на жизнь. Второе. Я хитрый и непредсказуемый. Это слова Евы. От себя могу сказать, что я люблю побеждать, причем не только на ринге.

– То, что я о тебе знаю, говорит о том, что ты упорный, а не упрямый, а мнение Евы можешь не принимать во внимание, так как это просто ревность женщины, которая не хочет делить с кем-либо своего любимого мужчину. Так что я считаю, что все тобой перечисленное больше походит на достоинства, а не недостатки. Ты как считаешь, Генри?

– Время покажет, дорогая, – уклончиво ответил сенатор. – Теперь, когда мы все вместе, мы можем поговорить о нашем путешествии. Для начала скажу, что для улаживания всех наших дел у нас есть месяц. Майкл, завтра ты, вместе со мной, поедешь в Министерство иностранных дел. Надеюсь, ты ничего не забыл из документов?

– Все на месте. Все с собой.

– Хорошо. Я договорился, что тебя запишут как нашего племянника. Мария с тобой уже говорила на эту тему, и ты выразил согласие. Ничего не поменялось?

– Нет, дядя Генри.

– Теперь насчет заграничного паспорта для тебя. Единственной помехой, возможно, будет получение для тебя визы в Советский Союз. В этом случае нам придется поехать всем вместе в советское генеральное консульство, в Нью-Йорке.

– Генри, но ты же сказал, что все решишь, – в голосе его жены послышались возмущенные нотки.

– Я и решил. С выездными документами на Майкла нет никаких проблем, так же, как и с европейскими визами, но советская Россия – это нечто иное. Вообще-то я думаю, что никаких проблем у нас не должно быть, а я, скорее всего, просто перестраховываюсь. Вылетаем из Нью-Йорка, затем через океан летим в Стокгольм… Стоп. Забыл рассказать об одной новости. Неожиданно оказалось, в одном самолете с нами летит делегация из конгрессменов и промышленников, которые тоже направляются в Москву.

– Зачем, дорогой?

– Наши все никак не могут согласовать с русским правительством финансовые вопросы по ленд-лизу. Помнишь Вилли Кройца?

– Несдержанный и вспыльчивый болван, – тут же дала ему резкую характеристику леди Вильсон. – Как только его включили в делегацию?

– Ты же знаешь, дорогая, как у нас делается. Хорошие связи. Вот только если они рассчитывают получить сейчас чек от русских, то сильно ошибаются. В сорок восьмом году в Москву уже ездила не менее представительная делегация. И что? Вернулись с пустыми руками. Сейчас будет то же самое. Извините, я отвлекся. Значит, Стокгольм. Потом мы летим в Финляндию, в Хельсинки, а оттуда сразу в Москву.

– То есть в Ленинград, Генри, мы не летим?

– Как мне сказал один из членов делегации, есть предварительный договор, по которому русские должны прислать за правительственной делегацией самолет. Я уже переговорил кое с кем, так что у нас есть шанс лететь с ними до Москвы.

– Пришлют? А что в этом Союзе пассажирских самолетов нет? – спросил я. – Ведь Хельсинки, я смотрел по карте, близко от Ленинграда.

– У большевиков нет рейсов в Хельсинки.

– Почему?

– Все очень просто. После войны коммунистическая Россия испытывает большие трудности, как в экономике, так и в промышленности, и в сельском хозяйстве. Им надо поднимать целую страну, поэтому гражданская авиация у них сейчас, скажем так, на десятом месте.

– Я понял.

– Генри, а что насчет Ленинграда? У нас ничего не изменилось? – вдруг неожиданно спросила его жена.

– Раз я обещал тебе, дорогая, значит, выполню. Съездим туда обязательно.

– Спасибо, милый. Говорят, что это очень красивый город, Майкл, – эти слова уже относились мне. – Я смотрела альбом. Там много старинных зданий, мосты, каналы.

– Ух ты! Здорово! – сделал я радостное лицо. – На катере покатаемся!

– Насчет этого сказать пока трудно. В России зима суровая, так что каналы могут замерзнуть, но будем надеяться на лучшее, – подбодрил меня Генри. – Из Союза, через Германию, полетим во Францию, а нашим конечным пунктом станет Испания.

– Как я хочу в Испанию! – неожиданно воскликнула Мария с каким-то непонятным для меня волнением.

Я бросил вопросительный взгляд на жену сенатора. Она поняла мой невысказанный вопрос и ответила:

– Именно там мы с Генри познакомились.

– Вот как?! – теперь уже удивленно воскликнул я.

– Я начинал свою карьеру как дипломат, Майкл, – неожиданно сказал сенатор, хотя я ждал объяснений от его жены. – В Мадриде. Пробыл там полтора года, после чего меня перевели в Лондон. Потом снова оказался в Испании, где познакомился с Франсиско Франко. Мы с ним…

– Франко! Точно! Я о нем в одном из журналов прочитал, – прервал я его. – Там написали, что он самый настоящий диктатор. Это правда?

– Не верь всему, что пишут, парень, – усмехнулся Генри, которого, похоже, позабавил мой эмоциональный всплеск. – В жизни все сложно, даже то, что кажется на первый взгляд простым. Когда ты познакомишься с этим человеком, вполне возможно, что захочешь изменить свое мнение.

– Ну, не знаю, – с сомнением в голосе произнес я. – Да и кто меня с ним познакомит?

– Хотя бы я, – с улыбкой произнес сенатор.

– Вы?! – мое удивление было не наигранным. – Откуда… А! Вы же были в Испании! И там познакомились! Да?

– Да. Это так. Теперь к тебе вопрос. Как тебе дается знание иностранных языков?

– Прямо так не скажу, что легко, но испанский язык обязательно выучу. Я вам обещаю. А как долго мы там будем жить?

– Как пойдут дела. Год, полтора или два. Надеюсь, что тебе там понравится. Теплое море, песчаные пляжи, старинные замки. Вообще в Испании много интересных мест. Будем ездить, смотреть, купаться в море. Я тебе обещаю!

– Еще там много вкусного вина, – с легкой улыбкой добавила Мария.

Наконец наступил день нашего отъезда. Заграничные паспорта со всеми визами были получены, вещи собраны. В последние два дня перед отъездом волнение супругов было настолько явным, что бросалось в глаза. Мария места себе не находила, а прислуга ходила с заплаканными глазами. Супружескую пару можно было понять, ведь они, по сути, бросали все, начиная жизнь с нового листа. Причина резких перемен всегда была сложна и неоднородна, хотя здесь, несомненно, в ее основе лежала смерть их сына.

Думаю, все сложилось спонтанно, при сочетании сразу нескольких факторов: желание Марии уехать на время, любовь Генри к жене и желание президента послать кого-нибудь в Испанию. Сенатор не говорил, чем он будет заниматься в Испании, но, судя по его некоторым словам, догадаться было несложно. Обоих, сенатора Вильсона и генерала Франко, объединяли дружеские отношения и нелюбовь к коммунистам, а длительный срок пребывания говорил о том, что сенатор, скорее всего, станет постоянным представителем Соединенных Штатов при диктаторе Франко.

В отличие от супругов, у меня не было причин для волнения, кроме некоторого сомнения по поводу провоза оружия через границу советской России, так как, уезжая из Лас-Вегаса, я прихватил с собой карманный кольт с тремя запасными обоймами и два метательных ножа. Те сведения о пересечении границы, что я смог получить, имели довольно сомнительный характер. О советской таможне мне рассказал Генри, имевший беседу с журналистом, который побывал в Советском Союзе два года назад.

«Если принять за правду слова журналиста, то таможни, в понимании этого слова, там нет. Вот только прошло два года, и мало ли что там могло измениться. Так как провозить арсенал: на себе или в багаже?»

Я не сильно волновался по этому поводу, но подвести Вильсонов мне очень не хотелось, поэтому остановился на багаже, при этом взял только кольт с запасной обоймой, а все остальное спрятал в своей комнате.

С утра, сразу после завтрака, мы разделились. Вильсоны поехали на экскурсию, а я вернулся в свой номер, дожидаться прихода журналистов. Спустя полчаса пришел Бен и сказал, чтобы я одевался и спускался вниз.

– Жди нас, мы быстро.

Спустившись, они с откровенной завистью стали рассматривать мое теплое кожаное пальто и меховую шапку.

– Ух ты! Пальто здесь приобрел или из Америки привез? – сразу поинтересовался Тейлор.

– Из Америки. Как только прочитал в одном журнале про русские морозы, так сразу и заказал.

– Ты, как я посмотрю, предусмотрительный паренек. Мне хуже пришлось. Я приехал в Москву в середине осени в легкой куртке, и пока не сообразил, что к чему, чуть не отморозил своего драгоценного малыша, – проинформировал меня Бен. – Ладно. Пошли, по дороге поговорим.

Журналисты, разбитные ребята, шутили по каждому поводу, а стоило им узнать, что я боксер, пообещали организовать товарищеский матч на звание чемпиона посольства. Как оказалось, среди журналистов есть еще один боксер-любитель, который частенько хвастается своими победами на ринге.

– Устроим тотализатор. Мы поставим на тебя, ты надерешь этому хвастуну задницу, а нам только и останется, что грести денежки.

– Только нужно правильно донести рекламу до потребителя, – поддержал своего приятеля Бен. – Ты хороший боец, Майки?

– На последнем любительском городском чемпионате в своем весе я стал чемпионом, – не замедлил похвастаться я.

– Об этом кто-нибудь знает?

– Вильсоны. Больше никто.

– Хм. Вполне возможно, что информация может просочиться, – оба журналиста сейчас рассуждали так, словно собирались организовывать тотализатор на каком-нибудь мировом чемпионате.

– Вы как дети. Чемпионат, на котором выступят два бойца. Вам самим не смешно?

– Смешно, но все равно было бы интересно. Что, скажешь, не так?!

– Да что он может понимать, мальчишка! Тонкое чувство интриги доступно лишь тому, кто обладает…

– Конечно-конечно! – перебил я его, смеясь. Мне было легко в общении с этими вполне взрослыми мужчинами, которые порой вели себя как подростки. – Вы самые лучшие… жулики-интриганы!

– Бен! Ты посмотри на него! И это современная молодежь! Грубая, не уважающая, не чувствующая…

– Слушайте, парни, хватит дурака валять. Лучше расскажите мне об этом виде спорта.

– Мотогонки на льду – это ярко и зрелищно! – несколько патетически начал говорить Бен, но потом прервал свою речь. – Нет, Майкл, слова это не то. Это просто надо видеть!

Мы приехали на ипподром за полчаса до начала соревнований. Светило солнце. Ветра совершенно не было, поэтому мороз, несмотря на пятнадцать градусов, не так сильно чувствовался. Нижняя половина трибун, вокруг ледяного поля, была уже занята людьми. Из двух больших черных рупоров, висевших на столбах, по обе стороны от кабины диктора, неслись бравурные звуки военных маршей. Над трибунами торчали шесты с флагами спортивных обществ, участвующих в соревнованиях, а чуть ниже их висело очередное полотно с портретом вождя и надписью «Сталин – лучший друг физкультурников». Помимо этого, я посчитал, висело шесть транспарантов, где вперемешку с приветствиями участникам соревнований были политические лозунги. Не успел я толком оглядеться, как Бен начал быстро пробираться между трибунами, поэтому нам ничего не оставалось делать, как поспешить за ним. Подойдя к троим мужчинам, сидевшим у самого борта ледового поля, мы поздоровались. Они оказались не только знакомыми Бена и Грега, но и коллегами моих приятелей – спортивные обозреватели из советских газет. Парни сначала познакомили меня с ними, после чего между ними завязался разговор. Советские журналисты показались мне более раскованными людьми из всех тех, кого я до сих пор встречал. По крайней мере они не стояли в ожидании вопросов, а сами их задавали, нередко шутили. Правда, наш разговор крутился исключительно на спортивные темы, а когда журналисты только начали обсуждать шансы возможных победителей, как музыка прекратилась, и в наступившей тишине спортивный комментатор принялся объявлять составы команд и порядок гонок. Стоило раздаться очередной фамилии известного гонщика, как трибуны взрывались восторженными криками. Так как мне это было не интересно, то я просто стал смотреть по сторонам, при этом отметив, что народу за последние двадцать минут заметно прибавилось. Несколько минут рассматривал трибуны, где старались перекричать друг друга болельщики обществ-соперников, потом стал смотреть, как готовят техники мотоциклы, на закутанных в тулупы гонщиков. Среди них, к моему удивлению, я увидел несколько девушек. Грег с Беном тем временем попытались втянуть советских журналистов в тотализатор, но те наотрез отказались.

– Вот так всегда, – пожаловался мне Бен на советских журналистов. – Майкл, ты на кого ставить будешь?

Бен отвлек меня своим вопросом. Я посмотрел на него:

– Слушай, я первый раз в жизни подобное шоу вижу. Даже фамилий участников не знаю.

– На. Читай, – и фотокорреспондент со смешком протянул мне программку сегодняшних соревнований, которую ему до этого дали советские журналисты. Я взял ее, пробежал глазами, затем показывая пальцем, спросил:

– Это список гонщиков?

– Длинный – мужчины, поменьше – женщины.

Оба журналиста уставились на меня, как и их советские коллеги, которые с не меньшим интересом смотрели на меня. Я провел пальцем по списку:

– У мужчин… этот будет чемпионом, а у женщин – эта победительница.

Когда Бен перевел мои слова, один из советских журналистов сказал:

– Вы бы объяснили парнишке, что мотоциклы разделены на шесть классов. По кубикам. В каждом классе – свой победитель.

Бен, соглашаясь, одобрительно кивнул головой и только открыл рот, чтобы объяснить мне детали, как неожиданно смолкли крики болельщиков, при этом одновременно всколыхнулись зрители, развернувшись к центральному входу. Я автоматически развернулся за всеми и увидел идущую по центральному проходу, группу людей. Впереди всех шел молодой человек в кожаном реглане с меховым воротником, похожим на мой, в сопровождении трех офицеров и нескольких гражданских лиц. С одним из них, высоким подтянутым мужчиной, лет пятидесяти, он на ходу сейчас беседовал. По рядам сразу побежали шепотки:

– Сталин. Вася Сталин.

Я сделал недоумевающее лицо и дернул за рукав стоящего рядом со мной Тейлора:

– Грег, это кто?

– Василий Сталин. – Я сразу сделал большие глаза, тогда он усмехнулся и объяснил: – Да нет, это не тот Сталин, а его сын.

Бен тем временем поинтересовался у стоящего рядом с ним советского журналиста:

– Это кто с Василием Сталиным?

– Иван Тормашев. Тренер от «Динамо». Похоже, Вася Сталин хочет кого-то из его мастеров себе забрать.

– Откуда знаешь? – поинтересовался Бен.

– А ты как думаешь, чего такое лицо недовольное у Тормашева? – усмехнулся журналист. – Кстати, знаешь, как у нас расшифровывается ВВС?

Я сделал непонимающее лицо и толкнул Бена в плечо:

– О чем вы говорите?

Тот быстро перевел мне и приготовился снова заговорить, как я задал новый вопрос:

– Что такое ВВС?

– Дьявол! Забыл, что ты только что приехал. ВВС – это сокращение от военно-воздушных сил, а Василий Сталин – командующий ВВС Московского военного округа, – быстро просветил меня фотожурналист и сразу повернулся к своему советскому коллеге. – Дима, так как расшифровывается ВВС?

– Просто, – ответил тот. – Взяли всех спортсменов. Это юмор наш такой, местный.

Бен сначала «переварил» расшифровку и только потом рассмеялся.

– Ты чего? – спросил его Грег, но тут взревели двигатели стоявших на старте мотоциклов.

Бен недовольно мотнул головой и отрывисто бросил:

– Все потом, а сейчас давайте смотреть.

Зрелище было действительно великолепным. Искрящийся лед, радужными брызгами вылетавший из-под шипов шин несущихся на бешеной скорости мотоциклов, гонщики, которые своими шлемами, наплечниками и щитками чем-то походили на средневековых рыцарей, и неистовые крики болельщиков, которые то стихали, то нарастали до такой степени, что казалось, вот-вот и порвут на клочки морозный воздух. Полный антураж картины, где сошлись сила, мощь и дикий азарт, довершал голос диктора, который, казалось, гремит из динамиков со всех сторон:

– …Владимир Карнеев, общество «Динамо», обходит своего последнего соперника и выходит на финишную прямую!! Победа!! Мастер спорта Владимир Карнеев стал победителем в заезде, в классе 750 кубических сантиметров!!

Тут Бен неожиданно толкнул Тейлора локтем в бок и сказал:

– Смотри, Грег, а наш новичок победил, – при этом он ткнул пальцем в списке на Карнеева.

Тейлор хитро посмотрел на меня:

– Ну и что! Ставки мы так и не делали. Так что наш малыш в пролете!

Журналисты весело засмеялись. Я посмотрел на них обоих и сказал:

– Черт с вами, жулики! Так и норовите ребенка ограбить! Если не хотите, чтобы я на вас тете Марии пожаловался, щелкните меня вместе с моим чемпионом на память!

Бен хитро улыбнулся, переглянулся с Грегом, после чего сказал:

– Хорошо, но что ты скажешь об отличном фото на новой цветной пленке? Я ее только два месяца тому назад получил. Цвета естественные, как в жизни. Обещаю тебе такое фото, что ты до конца жизни будешь вспоминать меня с благодарностью.

– Понял. Что с меня?

– В посольском магазине есть неплохое виски…

– Будет вам виски.

– Вот это я понимаю! Деловой подход! – обрадовались журналисты.

Спустя полтора часа соревнования окончились, и последние зрители стали покидать трибуны. Остались только группки болельщиков-фанатов, которые сбежали с трибун и, окружив своих кумиров, поздравляли их, радостно крича. Техники, не теряя времени, отводили мотоциклы к стоящим недалеко грузовикам с открытыми задними бортами, на которых, как я понял, развезут технику по ангарам. Рядом с машинами стояло два автобуса, где уже сидела большая часть участников соревнований, оставшихся без призовых мест. На краю ледяного катка сейчас остались только победители заездов и журналисты, которые брали интервью и делали фото чемпионов. Здесь находился и Василий Сталин со своим окружением, который о чем-то громко спорил с двумя тренерами, стоявших с угрюмыми лицами.

Мы подошли в тот момент, когда Владимир Карнеев позировал уже знакомому нам журналисту из газеты «Советский спорт». Победитель, крепкий, румяный от мороза, коротко стриженный парень, стоял у своего мотоцикла. Одна его рука лежала на руле, а в другой он держал шлем. Улыбка у чемпиона была веселая и задорная.

– Сергей, познакомь нас с чемпионом, – обратился Бен к советскому журналисту, закончившему фотографировать победителя.

– Володя, это журналисты из Америки. Бен, Грег и Майкл.

– Владимир Карнеев. Можно просто Володя, – представился гонщик. – У вас там, в Америке, тоже гоняют?

– Нет. Ничего такого, – Бен покачал головой. – Мы никогда ничего подобного не видели! Ты молодец, парень! Гнал, как сумасшедший. У тебя, похоже, совсем страха нет.

– Мне батя чуть по-другому говорит: ты, паря, совсем без башки, – и чемпион весело и заразительно засмеялся.

Бен перевел нам, и мы все трое засмеялись вместе с ним.

– У нас к тебе просьба, Володя, – обратился к нему Бен. – Ты не мог бы сфотографироваться с Майклом на фоне своего мотоцикла. Он, кстати, с самого начала предсказал твою победу.

– Если так, то давай. Хотя погоди! А мне фото будет?

– Еще какое! Цветное! На лучшей американской пленке!

Пока мы решали, как лучше сделать фото: встать перед мотоциклом или за ним, к нам подошел Василий Сталин. Это был молодой человек с густой шапкой черных волос и бровями вразлет, общими чертами лица схожий с отцом. Его живые, веселые глаза, с откровенным интересом смотрели на нас. Впечатление портили наметившиеся мешки под глазами и легкий запах алкоголя, который переплетался с ароматом крепкого одеколона. Впрочем, запах алкоголя я не считал таким уж большим недостатком, потому что двадцать девять лет – это возраст для того, чтобы жить на полную катушку. О нем я читал еще в той жизни. Отважный летчик, хороший друг, при этом имеет взрывной нрав, не уравновешен, сильно пьет и любит почесать кулаки.

– Это кто? Англичане или американцы? – небрежно поинтересовался он. – И чего они здесь забыли?

– Американцы, товарищ Сталин, – сразу подобрался корреспондент «Советского спорта». – Это Грег Тейлор из газеты «Чикаго Сан-Таймс», с ним Бенджамин Хаксли из «Нью-Йорк Таймс». Насколько я смог понять, парнишка по имени Майкл – турист, приехал к нам с родителями. У них там, в Америке, нет такого вида спорта, вот и приехали посмотреть.

Сын Сталина внимательно осмотрел нас, потом сказал:

– Кто я, вы знаете, поэтому представляться не буду. Как жизнь в Америке?

– Не жалуемся, – ответил Бен. – Правда, если бы денег побольше и начальства поменьше, была бы вообще замечательная жизнь.

– Ну-ну, – Сталин усмехнулся, потом посмотрел на меня и спросил: – Парень, а где ты такой реглан отхватил? Совсем как у меня.

Я сделал недоумевающее лицо и посмотрел на Бена. После короткого перевода ответил, что прочитал в журнале про жуткие морозы в Советском Союзе и заказал в мастерской теплую одежду.

– Ну, и как тебе гонки? – последовал новый вопрос.

Услышав перевод, я поднял палец правой руки вверх:

– Класс!

– То-то, знай наших!

– Извините, господин Сталин, я не говорю по-русски, но при этом очень рад вас видеть, так как мне сказали, что вы большой любитель спорта и у вас сильная спортивная команда. Я тоже спортсмен. Боксер. Мне никогда раньше не доводилось видеть такого сумасшедшего вида спорта, как гонки на льду на мотоциклах! Я хотел сфотографироваться с чемпионом. Если вы не против, господин Сталин, то мне очень хотелось бы увидеть вас на этой фотографии.

Когда Бен перевел мои слова, наступило короткое молчание, но потом Василий Сталин заливисто рассмеялся:

– Шустрый паренек! На ходу подметки режет!

Вслед за ним засмеялись все стоящие вокруг нас. Отсмеявшись, Сталин неожиданно обратился к одному из своих офицеров, майору, стоящему рядом с ним:

– Костя, когда у нас назначена встреча на «Динамо»?

– На послезавтра, в четырнадцать ноль-ноль, Василий Иосифович, – вытянулся майор.

– Отлично. Так ты, говоришь, боксер? – обратился он ко мне.

– Боксер, господин Сталин. Дважды становился чемпионом на любительских соревнованиях, – похвастался я, уже догадавшись, к чему сведется конец нашего разговора.

– Тогда баш на баш, парень. Мы с тобой сейчас фотографируемся, а послезавтра ты приезжаешь на «Динамо» и проведешь пару боев с нашими ребятами. Скажем так: устроим товарищеский матч Америка – Советский Союз. Там и фото отдашь. Ну что, согласен?!

– Согласен, господин Сталин!

– Тогда не будем терять время.

Бен сделал три фото в разных ракурсах, после чего мы тепло попрощались с советскими журналистами и пошли к выходу ипподрома.

– Да ты, парень, счастливчик! – восторгались журналисты, обсуждая нашу встречу с Василием Сталиным, но нашей радости хватило ровно до того момента, пока к нам не подошли два сотрудника местных спецслужб. Не только я один это понял, но и журналисты. Они нам показали свои удостоверения, а потом вежливо, на хорошем английском языке попросили отдать им пленку из фотоаппарата.

– Извините, но в таком случае вы нарушите наш договор с Василием Сталиным. Ведь тогда мы не получим наши фотографии.

На мою попытку отстоять пленку я получил довольно неожиданный ответ:

– Не волнуйтесь, вы получите свои фотографии не позднее двенадцати часов завтрашнего дня. И уж поверьте, у нас они получатся не хуже.

– Это самый настоящий произвол! – воскликнул Бен. – Я буду жаловаться американскому послу!

Возмущение журналиста не имело предела, но сделать он ничего не мог, поэтому достал из фотоаппарата пленку и отдал сотруднику ГБ. После того, как пленка исчезла в кармане теплого пальто, тот сказал:

– Жалуйтесь. Это ваше право. Всего хорошего, господа.

Когда сотрудники удалились, расстроенный Бен с горечью в голосе пожаловался:

– Теперь ты видишь, Майкл, о чем я тебе говорил?! Эти мерзавцы просто взяли и украли мою пленку! Скажи, как можно работать в этой проклятой Богом стране?!

– Извини, Бен, что так получилось. Я не знал, честное слово.

– Да при чем здесь ты, парень? О! Знаешь, о чем я тебя попрошу?! Когда будешь драться, набей им всем там хорошенько морды!

– Точно! Майкл, покажи им на ринге, что значит крепкий американский парень! – поддержал его Тейлор.

Сенатор отказался ехать с нами, и я его понимал. Известный американский политик всячески старался избегать ненужных контактов во вражеской стране из-за возможных провокаций, даже если это просто была встреча со школьниками. В школу нас привез третий секретарь посольства, владеющий русским языком, он же и был представителем американской стороны. Русскую сторону представляли заведующий отделом образования райкома, к которому относилась эта школа, и инструктор ВОКСа Кокошкина. Не успели мы сесть по своим местам, как она встала и четким, ровным голосом, словно на каком-то собрании, сказала:

– Юноши и девушки, к нам прибыли гости из Америки, которым очень интересно поговорить с вами, подрастающим поколением советской страны. Они привезли вам подарки, которые мы раздадим по окончанию встречи, а сейчас давайте поприветствуем наших гостей.

Захлопали крышки парт, все школьники дружно встали и захлопали в ладоши. Я уже обежал глазами помещение. Центральную часть класса занимали темно-коричневые парты со стоявшими в особых пазах чернильницами-непроливайками. Рядом с ними лежали перьевые ручки. Над школьной доской висел портрет Ленина, а на противоположной стене – Сталина. На боковой стене и в простенке между окон висела таблица Менделеева и портреты известных ученых.

– Садитесь, – скомандовала Кокошкина классу, потом повернулась ко мне: – Майкл, ваша очередь.

За партами сидели крепкие парни и симпатичные девушки в школьной униформе. У многих на куртках и кофтах висели значки ГТО, парашютиста или «ворошиловского стрелка». В их глазах легко читалось любопытство.

Поднявшись, я вышел вперед.

– Меня зовут Майкл Валентайн. Я сирота. Мои родители погибли во время пожара. Теперь я живу у своих родственников, тети Марии и дяди Генри. Хожу в школу. Учу испанский язык и занимаюсь боксом. Тетя Мария пытается привить мне манеры настоящего джентльмена, но это не всегда у нее получается, потому что я… излишне самостоятельный. Она очень любит искусство и пытается развить во мне любовь к картинам и статуям, но мне это не всегда интересно. Сам я люблю кино, путешествовать и побеждать соперников на ринге. Если у вас есть вопросы, задавайте!

Сначала меня забросали вопросами об американской школе. Парням и девушкам было интересно все: что за предметы, расписание занятий, отношение между школьниками, как они отдыхают и что дают в школе на обед.

Советские школьники для своего возраста неплохо говорили по-английски, к тому же, об этом было несложно догадаться, они заранее готовили вопросы, но при этом услуги третьего секретаря посольства понадобились, так как мой быстрый язык и американский сленг не всегда давали им полностью понимать мои ответы. Благодаря опыту учебы в американской школе я отвечал на вопросы школьников бойко и раскованно, с различными подробностями. Спустя какое-то время поток вопросов иссяк, и со своего места снова встала инструктор ВОКСа.

– У кого еще есть вопросы?

Среди всеобщего молчания хлопнула крышка парты, и поднялся крепкий, хорошо развитый физически парень. Рядом с комсомольским значком у него висел значок ГТО.

– Артем Карманов. Так ты говоришь, что боксер?

– Да. Неплохой боксер. На последнем любительском городском чемпионате занял первое место в своем весе, – похвастался я.

– Я тоже боксер. Теперь скажи мне, Майкл, какой у тебя разряд по боксу?

Сделал вид, что пытаюсь сообразить, потом спросил:

– Разряд это что?

– Это официальный показатель твоих достижений в каком-нибудь виде спорта, – отчеканил Карманов. – У меня сейчас первый юношеский разряд, но мой тренер говорит, что я уже сейчас дерусь на второй мужской. У меня девять побед на ринге, из них семь нокаутом.

– У нас нет ничего такого, но я дважды становился чемпионом и у меня на счету одиннадцать официальных побед, – пусть я соврал, но при этом мне было ничуть не стыдно, так побед у меня на ринге было много больше, правда, не все они были в этой жизни.

Уязвленный парень открыл рот, но в последнюю секунду решил промолчать, сел на место, но при этом все же не удержался и пробурчал нечто вроде дразнилки. Сказал негромко, но я услышал и внутренне усмехнулся: «Хвастливый американец засунул в жопу палец и думает, что он олимпийский чемпион».

В классе на лицах рядом сидящих с ним учеников появились ухмылки и раздались тихие смешки. В классе снова, как и в самом начале нашей встречи, появилось напряжение. Если тогда это было по большей части волнение от встречи с американским школьником, то теперь оно снова появилось и выросло в самое настоящее противостояние. Американцы – капиталисты и разжигатели войн, а значит, классовые враги. Об этом им говорили папы и мамы, газеты и журналы. Сейчас я почти физически чувствовал вражду в их взглядах. Напряжение почувствовал не только я, но и Кокошкина, наверно, поэтому в этот самый момент раздался ее голос:

– Товарищи комсомольцы, у вас еще есть вопросы к Майклу?

– Наташа Крупнина, – встав, представилась симпатичная комсомолка с большими голубыми глазами. – Майкл, ты ведь знаешь, что в Америке угнетают негров?!

Отвечать не стал, только пожал плечами, дескать, непонятный для меня вопрос, после чего стал ждать дальнейшего развития событий. Не дождавшись моего ответа, последовал новый вопрос девушки:

– Что лично ты, Майкл, делаешь для того, чтобы в вашей стране наступило равноправие?

– Лично я? М-м-м… Ничего не делаю. Просто жду, когда все негры, наконец, свалят в свою Африку. Там их родина, там тепло, у них там родственники. Им не надо будет работать на белых людей, а просто будут лежать под пальмами и есть бананы с ананасами.

После моих слов наступило гробовое молчание. На лицах учеников появилось задумчивое выражение. Такой подход к проблеме был для них совершенно новый, и теперь они все пытались понять, почему негры не уезжают к себе на родину?

– У них нет денег! Они настолько мало получают, что не могут купить себе билет на пароход! – попытался выручить ситуацию один из учеников.

– Сам разговаривал с негром – стюардом с парохода, который ходит в дальнее плавание, – заявил я с чувством победителя. – Как я понял, он не стремится уехать к себе домой. Еще скажу, что билет на пароход стоит не так уж дорого. Конечно, точной его стоимости я не знаю, но думаю, что за три-четыре месяца любой негр спокойно заработает себе на путешествие домой. Разве свобода и родина этого не стоит? Даже если на месте что-то не так, то можно там революцию поднять. Свергнуть местных диктаторов и поставить на их место правительство свободы, равенства и братства. Или я не прав?

Я говорил спокойно, без надрыва и судорожных оправданий. Хотя прямого ответа не дал, но при этом заставил всех школьников сильно задуматься. Комсомольцы вряд ли уловили мой сарказм, но судя по тому, как резко вскочила со своего места Кокошкина и сразу сменила тему, она прекрасно все поняла:

– Теперь, мне кажется, пришло время рассказать Майклу о нас самих, о школьных успехах, о нашей работе на благо советского народа.

После ее слов стали вставать юноши и девушки с короткими заученными рассказами о себе и своей семье. В общем, ничего для меня нового я не услышал, за исключением двух экзотических, для моего уха, профессий. У одной девочки папа был мастером в артели по ремонту пишущих машинок, а у парнишки отец оказался железнодорожником с чудным названием «инженер-капитан тяги».

Если до этого как у меня, так и у школьников был взаимный интерес друг к другу, то теперь мы оказались разведены по разные стороны «железного занавеса». Я слушал их рассказы о школьных успехах, о социалистическом соревновании, которое придумали сами школьники, о том, как они собирают металлом и помогают инвалидам Гражданской и Отечественной войн, и скучал. Единственное, что меня из их рассказов заинтересовало, так это то, как они ходили на выставку подарков Сталину, которая была организована на его семидесятилетие, которое состоялось в прошлом году. Школьники с гордостью рассказали, что для того, чтобы выставить все присланные ему подарки на всеобщее обозрение, в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина пришлось свернуть всю экспозицию. Среди обычных подарков в виде картин и ваз были выставлены тракторы, мотоциклы, велосипеды, одежда, ковры, курительные трубки. Все они имели советскую символику, а кроме этого, большинство из них несли изображения Сталина. В залах, как рассказал им гид, проводя по выставке подарков, стояли сотни статуй и бюстов вождя.

– Зачем ему столько всего? – спросил я и понял, что зря это сделал, увидев мгновенно вспыхнувшее возмущение в глазах подростков. – Впрочем, это неважно. Теперь я хочу с вами попрощаться, юноши и девушки! Вы хорошие ребята! Желаю вам успехов в учебе и личной жизни!

На этом наш поход в школу закончился. Без малейшей тени сомнения я мог сказать, этот класс меня точно в друзья не запишет. По дороге Мария сказала, что гордится мною. Особенно ей понравилось, как я уел этих русских с их вопросом о неграх.

– Не ожидала, Майкл. Честное слово! У тебя гибкий ум, мой мальчик. Обязательно расскажу Генри о твоей победе. Ему понравится твой ответ.

В небольшом кабинете, куда меня провели, оказалось довольно многолюдно: следователь, переводчик и машинистка, сидевшая со своим орудием производства в углу. Осмотрелся по сторонам с нескрываемым любопытством, изображая подростка, впервые попавшего в полицейский участок другого государства. Прямо над головой следователя висел портрет Сталина, а на двух боковых стенах – плакаты «Строго храни государственную и военную тайну!» и «Не болтай у телефона. Болтун – находка для шпиона». Оценивающе пробежал глазами по мужчинам. Оба были подтянутыми и крепкими, как и их взгляды, что у одного, что у другого, были цепкими и острыми, несмотря фальшь доброжелательных улыбок. Переводчик, одетый в явно пошитый у портного темно-коричневый костюм, поздоровался и предложил мне сесть. Перед тем как начать допрос, следователь бросил быстрый взгляд на переводчика, словно спрашивал: можно начинать?

«Значит, все-таки ГБ», – отметил я и радостно заулыбался.

– Как тебя зовут, паренек? – спросил меня по-русски следователь и выжидающе, с прищуром, как в свое время Ленин смотрел на буржуазию, уставился на меня.

Чекист почему-то не стал спешить с переводом.

Я перевел непонимающий взгляд со следователя на переводчика, потом сказал:

– Не понимаю, что вы сказали.

Только после моих слов переводчик принялся за работу:

– Следователь спросил, как тебя зовут и как ты оказался в мастерской художника Полевого?

– Вы не представились. Как к вам можно обращаться, господа?

Переводчик бросил на меня удивленный взгляд. Парнишка оказался не так прост, как им показалось вначале. Следователь, в свою очередь, бросил на сотрудника ГБ непонимающий взгляд.

– Мы приносим свои извинения, мистер Валентайн. Это Глаголев Яков Сидорович, – и он показал на сидевшего за столом следователя, а затем представился сам: – Я Переверзев Николай Климович. Институт иностранных языков.

– Очень приятно. Меня зовут Майкл Валентайн, мы приехали с леди Вильсон и Уильямсом…

После моих первых слов сразу раздался перестук пишущей машинки. Я замер, развернулся, посмотрел на машинистку, снова повернулся и продолжил свой рассказ. При этом я старательно изображал волнение, не забывая жестикулировать и размахивать руками.

– Да не волнуйтесь вы так, Майкл. Мы же ни в чем вас не обвиняем, – подбодрил меня сотрудник ГБ, изображавший переводчика, стоило мне закончить свой рассказ. – Наоборот, считаем, что вы просто герой, раз сумели обезвредить опасного преступника.

– Знаете, я даже толком не помню всего, так тогда сильно переволновался, – смущенно признался я.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – увидев мой вопросительный взгляд, пояснил: – Это такая русская поговорка.

– О’кей, – согласился с ним я.

Следователь, пока мы разговаривали, хлопал глазами, не понимая, о чем мы говорим.

– Давай, Яша, дальше, – чекист-переводчик покровительственно предложил следователю продолжать допрос.

– Мистер Валентайн, если мы вас правильно поняли, сотрудник посольства Уильямс Локкарт собрал у всех бумажники и драгоценности миссис Вильсон, чтобы отдать их гражданину Савелию Закоркину, который угрожал вам револьвером?

Услышав перевод вопроса, я ответил:

– Да. Все так и было.

– Потом, судя по вашим словам, Закоркин понял, что руки у него заняты, и перебросил своему подельнику книгу, которую держал в левой руке, – услышав перевод, я кивнул головой в знак согласия. – И в тот момент, когда преступник отвлекся, вы бросились на бандита, толкнув американского гражданина Локкарта на Савелия Закоркина, после чего ударили последнего в кадык. Далее вы сказали, что кинулись вдогонку за вторым преступником. Зачем?

– Чтобы догнать его, а затем передать в руки правосудия, – заявил с гордым видом героя-победителя.

– Вы смелый человек, не каждый решится преследовать вооруженного преступника, – похвалил меня Глаголев. – Теперь расскажите нам, что произошло после того, как вы оглушили гражданина Слепцова.

– Ничего не произошло. Не успел я вскочить на ноги, как закричала тетя Мария, и я кинулся обратно.

– Значит, вы ничего не брали у гражданина Слепцова, а просто побежали обратно. Я вас правильно понял?

– Да.

– Где была в этот момент книга? – спросил меня следователь.

– Книга? – я сделал вид, что задумался. – Книга! Точно! Она была там. Лежала рядом с преступником.

– Так и запишем, – при этих словах следователь бросил быстрый взгляд на Переверзева.

«Видно, эта книга навела их на кое-какие мысли».

Мы еще минут пятнадцать уточняли детали, после чего переводчик сходил за Локкартом. Тот пришел не один, а вместе с леди Вильсон, которая, стоило ей переступить порог кабинета, сразу спросила:

– Майкл, ты как?

Я заверил обоих, что мои права не были нарушены, после чего секретарь, а за ним миссис Вильсон прочитали мои показания, после чего я их подписал. Попрощавшись, мы ушли.

– Майкл, как тебе пребывание в русском полицейском участке? – спросила меня Мария, когда мы ехали обратно в отель.

Я усмехнулся:

– Получил новые впечатления.

– Я тоже, но с большой радостью обошлась бы без них. Старая, обшарпанная мебель, дурацкие вопросы и грубые плакаты на стенах, нарисованные в три краски. Сплошное убожество!

На обратной дороге мы остановились у магазина-гастронома «Елисеевский» по просьбе Марии, которой неожиданно захотелось порадовать Генри чем-нибудь вкусненьким. Я думал, что мы ограничимся пирожными или конфетами к чаю. Как же! Женщина есть женщина, поэтому мы купили в «Елисеевском» пусть понемногу, но зато всяких разных продуктов: севрюгу, ветчину, крепкие соленые огурчики, сырокопченый рулет, нежную языковую колбасу и ароматный швейцарский сыр. В довершение этого нами были куплены бутылка грузинского вина и конфеты «Мишка на Севере».

Вернувшись в отель, мы сразу пошли в номер Вильсонов. Стоило нам выложить покупки на стол, как сенатор, увидев, что мы принесли, стал удовлетворенно потирать руки. Рассказывая о визите в милицию, мы одновременно накрыли импровизированный стол, после чего принялись с аппетитом угощаться тем, что мог дать лучший коммерческий магазин Москвы. Сначала выпили за здоровье Генри, потом за хозяйку стола, но стоило мне хрустнуть соленым огурчиком, как я… вдруг неожиданно чихнул, потом еще раз и еще. Мария, ничего не говоря, выскочив из-за стола, скрылась в спальне, чтобы вернуться уже с термометром. Я не успел открыть рот, как она на меня строго прикрикнула:

– Даже не смей возражать! – и протянула мне градусник.

Сделав кислое лицо, взял градусник, затем сказал, что схожу в свой номер за носовым платком.

Вернувшись через несколько минут, я достал из-под мышки термометр и отдал Марии.

– Генри, это он от тебя заразился, – с горестным видом заявила Мария. – У него температура! Тридцать семь и три!

Мне очень не хотелось ехать в Ленинград, а простуда оказалась хоть и чисто случайным, но при этом прекрасным поводом никуда не ехать, и чтобы окончательно утвердить женщину в этом, я шумно высморкался.

Меня тут же заставили выпить еще один стакан чая с лимоном и медом, потом кривясь, я проглотил какой-то горький порошок, а в завершение всех процедур был отправлен в постель, в свой номер.

Когда ко мне перед завтраком зашли Вильсоны, я показал им градусник с температурой 37 градусов и сказал, что немного саднит горло, а так все хорошо. Мария сильно расстроилась, но я не дал ей заявить о том, что мы никуда не едем, сказав:

– Тетя Мария, за меня не волнуйтесь, езжайте себе спокойно. У меня жизнь только начинается, так что успею еще Ленинград посмотреть.

– Да при чем здесь этот город? За тобой уход нужен. Вдруг вечером температура поднимется?

– Я что, маленький? – и придал себе обиженный вид.

– Не маленький, но и не взрослый. Может, тебе все-таки переехать в посольство на время, а, Майкл? – начала сдаваться жена сенатора. – Там и врач есть. Он присмотрит за тобой.

– Нет, нет и еще раз нет. Что я там делать буду? Там скучно, одни надутые физиономии чиновников. Да не волнуйтесь вы так, тетя Мария. Если что, обращусь к Бену.

Судя по недовольному выражению, появившемуся на ее лице, я сейчас сказал лишнее. Как Бен, так и Грег, по мнению жены сенатора, в число благоразумных людей не входили, как она однажды про них выразилась: безответственные разгильдяи. Мария прекрасно знала, что я не разделяю ее любовь к искусству, а уж тем более к старинной архитектуре, поэтому понимала мое нежелание ехать. К тому же она уже успела убедиться, что я, когда надо, рассудительный и здравомыслящий, хотя временами и чересчур самостоятельный парень. Все это в немалой степени повлияло на ее решение оставить меня здесь, в Москве, но при этом, конечно, немалую роль здесь сыграло то, что ей самой очень хотелось посмотреть на «город Петра». В результате мы пришли к соглашению, которое нас обоих устроило: если у меня будет что-то серьезное, то я сразу созвонюсь с врачом в посольстве.

Теперь мы с Генри поменялись местами. Он поехал на экскурсию, а я остался сидеть в номере, изображая больного. Приехали оба в плохом настроении. Во-первых, все это время Мария беспокоилась обо мне, а во-вторых, она снова напоролась на категорический отказ переводчика показать им окраины Москвы. Похоже, она не так представляла поездку в советскую Россию. Еще в самом начале она попробовала разговорить нашего переводчика Веню Инокина, а в результате наткнулась на заученный текст о том, что Советский Союз – лучшая в мире страна, в которой нет бедных и богатых, а Сталин – вождь и гордость всех народов Советского Союза. На следующий день она сделала еще одну попытку продолжить расспросы бедного парня, но тут вмешался Генри, потребовав немедленно прекратить этот разговор. Мария обиделась на мужа, но, чтобы оставить за собой последнее слово, официально отказалась от помощи переводчика. После сегодняшней экскурсии она снова выразила свое негодование, как она образно это назвала, покушением на ее личную свободу, и Генри, похоже, решил закрыть этот вопрос раз и навсегда, прочитав ей лекцию о политическом и экономическом положении в советской России. О том, что он обладал соответствующей информацией, нетрудно было догадаться по его длительным беседам с американским и английским послами.

– Советская Россия опустила «железный занавес» по одной простой причине: ни правительство, ни партия, ни Сталин не могли объяснить советским людям, почему там, на Западе, люди лучше живут, чем в стране победившего социализма, где все принадлежит народу. Несмотря на то, что советские газеты и журналы усиленно пропагандируют радости жизни при социализме, в стране слишком много бывших фронтовиков, свидетелей благоустроенной жизни в других странах, через которые они прошли. Объяснить им было это очень трудно, поэтому, – объяснял ей Генри, – хоть мы и считаемся союзниками, нас старательно выставляют врагами и не подпускают к советским гражданам, объясняя это тем, что иностранцы почти все шпионы, которые пытаются выведать у них военные секреты. Как сказал мне как-то английский посол, «из русских с англичанами могут встречаться либо самоубийцы, либо работники ГБ».

– Я не знала, что все здесь настолько страшно, – в голосе Марии звучали виноватые нотки, также было видно по ее лицу, что она раскаивается о своих вспышках недовольства.

– Да, милая. У советской России сейчас очень сложное экономическое положение. Война нанесла чудовищный урон стране, но даже это не оправдывает того, что здесь происходит. Ты же сама видишь, как к нам относятся. В подтверждение скажу, что в 1947 году появился указ «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами». Как тебе это, дорогая?

– Даже так?! – удивленно воскликнула Мария. – И что, их наказывали?

– Точно не могу сказать, но, как мне сказали компетентные люди: дело не раз доходило до тюремного заключения.

– Это ужасно!

– Власть народа, которой хвастаются большевистские политики, уже давно превратилась в диктатуру одного человека, Сталина. Крестьян насильно загнали в колхозы, а рабочие и инженеры не могут уволиться с заводов и фабрик по своему желанию. В этой стране все решает один человек – Сталин. Одним росчерком пера он больно ударил по народной гордости, сделав праздник Победы рабочим днем. Русские больше всех потеряли в этой войне, поэтому радость победы, осознание своей правоты и силы не должно умаляться, это было бы предательством по отношению к тем, кто отдал жизнь за Победу.

Честно говоря, я несколько оторопел, услышав подобные слова, так как думал, что для сенатора Россия – это страна оголтелых фанатиков-коммунистов, а на деле оказалось, что он умеет не просто видеть, но также анализировать и делать правильные выводы.

– Почему ты мне все это раньше не сказал, Генри?

– Чтобы полностью и окончательно осознать и понять все это, нужно приехать сюда, милая.

Какое-то время они еще посидели у меня, а потом пошли собираться в дорогу. Вечером мы попрощались, я проводил их до лифта, а затем вернулся в свой номер.

Мне было о чем подумать. После допроса в милиции стало ясно, что этим делом заинтересовалась госбезопасность. Правда, насколько глубоко они влезли в дело с книгой, было непонятно. Их вполне могли пристегнуть к этому делу из-за того, что в деле замешаны иностранцы.

«Сейчас те, кому нужна книга, будут стараться выйти на меня. Следить за мной уже начали, значит, они уверены, что книга у меня. Убийство художника и арест одного из бандитов должны их поторопить. Если они не совсем дураки, то должны понимать, что этим делом уже занимается милиция, а возможно и чекисты. В этом случае…» – додумать мне не дал стук в дверь.

Осторожно подойдя к двери, я спросил:

– Кто там?

Когда на мой вопрос не ответили, снова спросил, а когда не получил ответа, со всеми предосторожностями приоткрыл дверь и только потом выглянул. На полу, прямо перед дверью, лежал обычный конверт. Взял его за уголок, снова бросил взгляд по сторонам, закрыл дверь и только после этого вернулся в кресло, на котором сидел. Осторожно открыл конверт, потряс, после чего из него выпала половина листка бумаги. На нем была только одна, отпечатанная на машинке, фраза на английском: «Не отдашь книгу, убьем Вильсонов». Поднял листок, затем перевернул его. На обратной стороне была отпечатана короткая, но при этом четкая инструкция, в которой говорилось, когда и где мне надо передать книгу.

«Дело сдвинулось. Начнем с того, что они знают, где я живу, а главное, спокойно прошли в отель, где простому человеку хода нет. Те, кто имеет сюда доступ, знают, что здесь они попадают под негласное наблюдение и проходят проверку госбезопасности. Насчет моего адреса возможны два варианта. Первый. Проследили тем же вечером за нами, когда мы поехали в отель. Но в это мало верится. Вряд ли они стали так рисковать, да и как они могли узнать, в каком номере живу. Скорее всего, в тот момент, когда я выбежал на улицу, уголовников кто-то страховал и вполне мог слышать, как я назвал свое имя. Отсюда можно сделать вывод: человек, который смог выделить мое имя в быстром разговоре, шедшем на английском языке, знал частично или полностью этот язык. Это подтверждает грамотность записки и то, что эти люди сумели попасть в «Метрополь». Вот что еще интересно, записка появилась сразу после отъезда Вильсонов. Значит, люди, которым нужна книга, иностранцы. Кто знал об отъезде? Немногие, только несколько человек в нашем посольстве и мои приятели-журналисты. Хотя о поездке мог и Генри обмолвиться в английском посольстве. Если это так, то тогда непонятно, зачем куда-то ехать, к черту на кулички? Да и не стал бы иностранец связываться с уголовниками, ведь это прямая дорога на нары. Да, цепочка как-то не складывается. Впрочем, гадать бессмысленно. В любом случае угроза реальна, если судить по зверски убитому художнику, поэтому не стоит рисковать. Отдам книгу, и разбежались».

Где-то в это время к дровяным складам, находившимся в двухстах метрах от заброшенной котельной, приехал грузовик с шофером и экспедитором, для того чтобы получить по разнарядке дрова для филиала № 17 Городского управления коммунального хозяйства. Экспедитор сразу ушел на склад оформлять бумаги, а шофер зацепился языком со сторожем, который жил при складе.

– Матвеич, как убийца, не шалит больше в вашем районе? – первым делом спросил он худенького дедка в тулупе, вышедшего на улицу покурить.

Слухи об убийце, за которым уже числилось три трупа, давно ходили в народе, но при этом никакого официального заявления власти не сделали, так как полученный приказ сверху заставлял оперативников и следователей оформлять подобные дела, как пьяные драки с применением холодного оружия.

Сторож, до смерти боявшийся проклятого богом убийцу, так он его называл, как только о нем услышал, так сразу и потемнел лицом:

– Ты к чему его вспомнил, Колька?

– Как мы к вам с Сеней подъезжали, так слышали вой собак. Мы с ним сразу решили, что по покойнику воют.

– Где слышали?!

– В районе старой котельной. Там еще развалины есть.

– Брешешь ведь! Надсмехаешься над стариком! А еще комсомолец! Тьфу на тебя!

– Точно говорю, Матвеич! Не веришь, так у Семена спроси! Вон он идет, – и водитель показал на вышедшего из ворот экспедитора.

– Семен, друже, подойди, спросить хочу.

– Чего у вас тут? – спросил подошедший к ним экспедитор.

– Колька говорит, что вы вой собак слышали. Так ли это?

– Не врет, – сказал, как отрубил, Семен, после чего скомандовал: – Колька, хорош лясы точить! Давай берись за работу: разворачивай машину и подавай к складу. Грузиться будем!

После третьего убийства милиция, несмотря на строгий приказ не вносить панику в народ, все же пошла на полумеры и предупредила о бдительности сторожей, водителей и продавцов, а также раздала им бумажки с телефонами, куда надо звонить, если что-либо подозрительное заметят. Стоило шоферу уйти, как Матвеич затоптал самокрутку и побежал к телефону, чтобы доложить о подозрительном факте.

– Товарищ дежурный? Это сторож. Зайцев Василий Матвеевич. Дровяные склады охраняю. Адрес: Зареченская, четыре. Хочу доложить, что тут собаки воют, недалеко от нас. Там, где старая котельная.

– Что из этого? – раздался насмешливый голос дежурного милиционера. – Товарищ Зайцев, вой собак это не повод для вызова наряда милиции. Мало ли отчего лай, вот если бы вы слышали крики, тогда это было бы другое дело. Вы меня поняли?

– А вдруг там тот, убийца, кого-то порешил? – нерешительно предположил сторож.

– Хм, – после хмыканья в трубке повисло молчание, дежурный пытался понять, что ему делать. – Ладно. Недалеко от вас на вызове сейчас находятся два наших сотрудника. Если позвонят с места происшествия, я им передам ваше сообщение, если нет, то извините, товарищ Зайцев, придется вам и дальше слушать гавканье.

Утром просыпался тяжело и неохотно, мучили кошмары. Несмотря на мою тренированную психику, вчерашний день получился излишне тяжелым даже для меня. Осмотрел запястья. Ничего серьезного, но все же решил ограничить нагрузку. Утреннюю тренировку, как обычно, закончил боем с воображаемым противником. Нырок под летящий в мою челюсть кулак, короткий удар с правой в живот противнику, затем сделал шаг назад и нанес ногой ему в голень. Затем коленом удар в физиономию нападающему, после чего последовал добивающий удар ногой в голову упавшему противнику. Все! Враг повергнут!

Я уже заканчивал завтрак, когда подошел официант и сообщил, что мне звонили из американского посольства и просили приехать, причем в обязательном порядке, к десяти часам дня. Ничего удивительного в этом не было, я был единственный свидетель, который мог опознать убийцу, и милиция никак не могла пройти мимо этой возможности.

«Вот только больше никакого убийцы нет, дорогие товарищи. Через сутки или двое вы это сами поймете».

По дороге еще раз прокрутил в голове придуманную мною версию вчерашних событий. Основу взял из фильма «Бриллиантовая рука»: упал, очнулся, гипс. В посольстве об этой истории, похоже, еще не знали, что меня весьма радовало, так как был шанс, что она не дойдет до ушей Вильсонов.

Меня сразу провели в кабинет мистера Паттерсона. Мне доводилось его видеть раньше, но какую должность он занимал в посольстве, я не имел ни малейшего понятия. Это был чуть полноватый мужчина, лет сорока пяти, с легкой улыбкой на лице и цепким взглядом. Мы поздоровались.

– Садись, Майкл. Как говорят русские, в ногах правды нет.

Усевшись, я приготовился слушать нравоучения.

– Как настроение, парень? – неожиданно спросил он.

– Все хорошо, мистер Паттерсон.

– А я вот, в отличие от тебя, совсем нехорошо себя чувствую! Можно даже сказать, что отвратительно. И знаешь, этому есть причина. Это ты! Не успел я доесть свой завтрак, как меня выдернули из-за стола. Что за черт, думаю я, а это русские с просьбой предоставить им возможность допросить Майкла Валентайна. Как ты думаешь, что я должен сейчас чувствовать?! – он сердито уставился на меня, но так как я в ответ пожал плечами, продолжил: – Правда, у меня еще осталась надежда, что все не так плохо, и ты своим объяснением сможешь вернуть мне хорошее настроение. Я тебя слушаю. Нет, погоди. Сразу говорю: не смей мне тут врать, будет только хуже. Теперь говори.

Паттерсон был на взводе, об этом говорила короткая речь, которая была просто пропитана злостью и сарказмом. Исходя из этого, я теперь должен был подать свой рассказ так, чтобы он мне поверил на сто процентов, что мальчишка ни в чем не виноват, а виноваты власти Москвы, которые у себя развели маньяков, от которых просто нет прохода. Свой рассказ я начал с того, что любопытный подросток решил просто поездить по городу, но так как в центре он везде был, то решил посмотреть, как живут люди на окраине Москвы. Сначала поехал на метро, потом пересел на трамвай, на котором доехал до какой-то остановки, где слез и пошел куда глаза глядят.

– Прошел мимо деревянных бараков, а дальше шли развалины. Думаю, пройду по тропинке и, если ничего интересного не будет, поверну обратно. Вдруг бац! В какой-то момент мне показалось, что на меня опрокинулось небо. Больше ничего не помню. Первым ощущением, когда очнулся, была боль в кистях, – тут последовала демонстрация повязок на моих запястьях, – и ощущение жуткого холода. Но уже спустя пару секунд мне все это показалось абсолютной ерундой, так как за своей спиной я услышал истошные крики человека. Как он кричал! Это просто ужас! Его дикие крики временами срывались на истошный визг свиньи, которую режут. Там, за моей спиной, кого-то зверски убивали! Представляете мое состояние, мистер Паттерсон! Мне было так страшно, как никогда в жизни! Вдруг эти крики оборвались… и послышались тяжелые шаги. Я подумал, что пришел мой конец и… потерял сознание. Снова я очнулся уже от громкого лая собак и криков людей. Это были русские милиционеры, которые меня спасли. Они очень хорошо ко мне отнеслись, потом доставили в больницу, где мне сделали перевязку. После всего этого я поехал в отель, чтобы помыться и переодеться, а затем уже ехать в посольство. Звонить я не хотел, потому что считал, что об этом случае надо рассказать лично. Вот только после ванны присел в кресло, пригрелся и случайно заснул. Когда проснулся, уже была ночь. Вот такая моя история. Извините меня, что все так случилось.

– Парень, если все так, как ты говоришь, то я считаю, что тебе не за что извиняться. Ты перенес такое потрясение, что не любой крепкий мужчина выдержит! Если все так, это русские должны принести нам извинения! У них, в Москве разгуливает кровавый псих, который режет ножом людей на куски, а власти молчат! Вот это как называется?! Международный скандал! Нет, пусть весь мир узнает о кровавых ужасах, которые творятся здесь, в коммунистической столице!

Я терпеливо ждал, пока Паттерсон выпускал пар. Выговорившись, он уже совершенно спокойно сказал:

– Об этом никому ни слова. Ни слова. Все понятно?

– Никому не скажу, но и вы мне пообещайте, что Вильсоны не узнают.

– Обещать не буду. Это дело уже получило официальный ход, поэтому я обязан доложить послу, но при этом обязательно попрошу, чтобы тот ничего не говорил сенатору. А там сам понимаешь…

– Понимаю, только мне очень не хочется получить взбучку от тети Марии.

Сотрудник посольства понимающе усмехнулся:

– Я тебя понимаю, Майкл. Леди Вильсон – строгих правил женщина. Будем надеяться, что все эти слухи ее минуют. Теперь мне надо позвонить.

При мне он позвонил в русское Министерство иностранных дел и дал согласие на приезд в посольство следователя. Для допроса Паттерсон предоставил свой кабинет. Переводчиком опять выступил Локкарт. Перед допросом я попросил его хранить молчание, при этом намекнул, что он мне кое-чем обязан. Уильям дал клятвенное обещание, что все сказанное останется в том же кабинете. Спустя полтора часа приехал следователь в сопровождении сотрудника советского МИДа и женщины-стенографистки. Слово в слово я повторил им все то, что рассказал Паттерсону. Следователь мне не сильно поверил, но при этом занес мои ответы в протокол, который я заверил своей подписью. Когда они уехали, ко мне подошел Паттерсон.

– Сейчас был у посла. Он выслушал меня, после чего сказал, если подобное повторится, он не будет разбираться, кто прав, кто виноват, а просто пнет тебя под зад, и ты вылетишь из Союза быстрее, чем на самолете.

– За что? – удивился я. – Вы точно ему все правильно сказали, ничего не перепутали?

– Не бери в голову, Майкл, – ухмыльнулся Паттерсон. – Просто босс сегодня сильно не в духе.

– То есть это не я его так сильно разозлил? – осторожно поинтересовался я.

– Не ты. Неделю тому назад в Гамбург прибыли вагоны-холодильники с продуктами для нашего посольства. После проверки на границе, а это обычно занимает три дня, они должны были двинуться в путь и уже сейчас должны быть на подходе к Москве. Вот только сегодня утром пришла телеграмма от нашего агента, в которой говорится, что вагоны до сих пор стоят на таможне в Германии, и когда мы их получим, одному богу известно. Теперь тебе все понятно?

– Более или менее, – кивнул головой я, потом поинтересовался: – Там любимое виски посла?

– И это тоже, но главное, там находятся его любимые сигары и сливки для кофе. Так как сливки у нас уже давно закончились, а сигары на исходе, то какое может быть у человека настроение, когда его лишают маленьких радостей прямо с утра.

– Прошу передать мое самое искреннее сочувствие господину послу, – не удержавшись, фыркнул я, после чего спросил: – Так я пойду?

– Погоди. Майкл, впредь веди себя осторожнее. У нас очень непростые отношения с коммунистами, поэтому никому не нужны подобные инциденты. Если в этом случае все сложилось хорошо и перед нами извинились, то неизвестно как повернется нечто подобное во второй раз. Не надо испытывать терпение госпожи Фортуны. Хорошо?

Я согласно кивнул головой.

– Когда приезжают Вильсоны?

– Послезавтра.

– Хорошо. Значит, эти два дня ты будешь гулять по городу только в дневное время суток и только по центру Москвы. И еще. Перед тем как выйти из гостиницы, обязательно звони дежурному сотруднику. Надеюсь, мы друг друга поняли?

– Только в центре. Клянусь.

– Теперь все. Беги, Майкл.

Выйдя из здания посольства, я пошел по улице, думая о том, что мне теперь делать, пока не решил, что надо все довести до конца.

Поздно вечером в кабинете начальника собралась оперативная группа. Перед тем как собрать сотрудников, Зарубин минуть десять держал окно открытым, наполняя кабинет морозным воздухом. Причем это было сделано не столько из-за табачного дыма, сколько из-за того, что ему чертовски хотелось спать. В коммуналке, где он занимал комнату вместе с женой, ближе к ночи напился один из соседей, бывший старший лейтенант артиллерии, орденоносец, а ныне инвалид, Терехин Матвей Степанович. До войны он был настройщиком музыкальных инструментов, которого уважали и ценили как большого профессионала, но после тяжелого ранения у него стало совсем плохо с левой рукой. Он долго не мог устроиться на работу и только полтора года назад сумел наняться сторожем на промтоварной базе. Это был тихий человек, деливший комнату с женой и двумя дочерьми. Вот только раз в два-три месяца он напивался вдрызг, а затем ходил по соседям, рассказывая им, как он несчастен. Иван Ильич мог бы вызвать наряд и отправить нарушителя спокойствия на пятнадцать суток, но, как и все, жалел порядочного человека, которого война лишила любимого дела. Только к двум часам ночи удалось успокоить соседа, после чего коммуналка, наконец, заснула.

Закрыв окно, Зарубин потер виски, в который раз подумал, что пора бросать курить, но при этом прекрасно осознавал, что никогда не бросит. Спустя пару минут открылась дверь, и на пороге появился Коля Васик:

– Можно, Иван Ильич?

– Заходи, – сердито буркнул начальник.

Еще спустя пять минут вся оперативная группа сидела за столом в полном составе. Начальник оглядел всех, потом достал папиросу закурил, пару раз затянулся и затушил ее в пепельнице.

– Час тому назад наше начальство мне сказало, что начало сомневаться в моей компетенции как начальника отдела, – в его голосе прозвучало плохо скрытое раздражение. – Как вы думаете, мне это было приятно слышать?! Еще мне сказали, что мои сотрудники то ли совсем разленились, то ли разучились работать, как положено работникам государственной безопасности, поставленным охранять незримую границу нашей социалистической родины. Как бы то ни было, именно мы, это мне так сказали, дали возможность вести разрушительную работу против нашей советской страны нашим врагам, наймитам американского империализма. Мне хоть и обидно было слышать эти слова, но я был вынужден признать, что в них немало правды.

Начальник снова взял папиросу, прикурил. Выпустил сизый дым, затянулся, тем самым давая своим подчиненным время для осознания ими ошибок в работе. Сотрудники отдела молчали, курили, стараясь не смотреть на хозяина кабинета и только изредка переглядываясь между собой. Никому не хотелось попадать под горячую руку начальства.

– Молчите. Ну-ну. Руководство вашему начальнику холку мылит, а они тут в молчанку играют, – в голосе начальника было полно злого ехидства. – Хорошо, тогда я вам скажу: выходные вы у меня не скоро увидите. Я вам это обещаю. Крепко обещаю.

Начальник обвел всех грозным взглядом, потом взял папку, лежавшую перед ним, и с силой шлепнул ей по столу.

– Вот это пришло к нам сегодня днем. Следователь Варенцов в своей служебной записке, приложенной к этому делу, весьма доходчиво изложил то, что я должен был услышать от вас, товарищи, – грозный взгляд начальника снова обвел сотрудников. – Васик, на тебя была возложена работа с милицией. Так почему не ты принес мне эту папку?!

Красный, потный и несчастный молодой чекист вскочил со своего места и даже не сказал, а пробормотал:

– Иван Ильич, я на прошлой неделе им звонил. Ничего такого не было. Слово даю.

– Тебе каждый день им звонить надо было. Каждый! День! Если бы ты каждый день их беспокоил, они бы давно осознали, что дело важное, и сразу же тебе позвонили! Еще в пятницу! Выговор! С занесением в личное дело! Ты меня понял?!

– Так точно!

– Сядь! Слышать тебя больше не хочу! Милиция раскрывает дело, а сотрудники государственной безопасности только ушами хлопают. Мне стоило только глазами пробежать по бумагам, и то, все, что надо, сразу увидел. Поддельные документы, слежка за американцем, пистолет с глушителем. Как вам все это?!

– Разрешите, Иван Ильич? – поднялся со своего места Медведев.

– Давай. Что у тебя? – буркнул хозяин кабинета.

– Считаю, что вы не правы по отношению к нам. Сути я не знаю, но, похоже, это дело милиция подняла буквально на днях. Я прав?

– Может, прав, а может, и не прав, – сердито сверкнул глазами начальник отдела. – Вот только время уже упущено! Улетел наш главный свидетель! Сегодня утром. Ты это понимаешь?! Мы «молнию» послали в Германию: задержать на границе! Ан нет, они уже на Западе. Теперь гадай: мы шпионов и диверсантов отпустили, или это были обычные иностранцы-туристы. Короче! Нам поставили сроки – три дня! Нечего на меня смотреть так! Да! Нам дали три дня, чтобы на основании этих документов мы сделали свое заключение. Также появились особые обстоятельства, о которых я скажу позже, поэтому делу придано особое значение. Медведев!

– Я! – оперативник снова поднялся.

– Свои дела в сторону! С сегодняшнего вечера ты занимаешься только этим делом, а завтра, в десять утра, жду у себя в кабинете с планом работ и твоими соображениями по этому делу. Все понял?

– Понял.

– Садись. Морковкин!

– Я! – оперативник вскочил и вытянулся.

– С этой минуты переходишь в подчинение Медведеву. Будете вдвоем работать по этому делу. После того, как войдешь в курс дела, сразу едешь в милицию и трясешь их всех по полной! Душу из них вытряси, а полной ясности во всех вопросах добейся! Ясно?

– Сделаю!

– Садись. Васик!

– Я, товарищ начальник! – молодой парень вытянулся так, словно находился на военном смотре.

– Примешь у Медведева и Морковкина дела, которые близки к завершению. Закончишь их самостоятельно. Понятно?

– Так точно, товарищ начальник!

– Садись. Есть у кого еще вопросы?

– У меня. Только не вопрос, а дополнение к этому делу, – неожиданно сказал Одинцов. – Разрешите?

– Говори, Михаил Силантьич.

– Я отправил запрос на брата Полевого, который в Германии погиб при невыясненных обстоятельствах. Сразу скажу, ответа еще не получил. Думая, как ускорить это дело, вспомнил об одном своем хорошем приятеле. Он из Германии года два как вернулся. Работал он там, в военном трибунале. Подумал, а вдруг? Встретились мы с ним, посидели, и знаете, он действительно кое-что вспомнил. Сам он не вел это дело, но так как шума наделало оно много, он о нем слышал. Шутка ли, целый комендант пропал. Искали двое суток, обшарили сверху донизу городок и три близлежащие деревни, а нашли его изуродованное тело на каменоломне. Что он там делал, так и не выяснили, так как тот поехал один, без шофера. В отчете написали, что упал с высоты и разбился. Только врач, который его вскрывал, рассказал моему приятелю, что некоторые раны были получены им еще при жизни. Так что его, похоже, пытали, перед тем как убить. Вот такие дела, товарищи.

– Все одно к одному, – вздохнул начальник отдела и протянул папку Медведеву. – Забирай дело. Теперь последнее. Новым обстоятельством в этом деле является смерть американского журналиста Грегори Тейлора. Вчера рано утром дворником одного из дворов было найдено его тело. По словам экспертов, он был убит одним ударом ножа, то есть бил профессионал. До своей смерти проживал в гостинице «Метрополь» вместе с Бенджамином Хаксли и поддерживал дружеские отношения с Майклом Валентайном. Все нити этого дела, как нарочно, пересекаются на этом парне! А ведь он был в наших руках. Был! Ладно, что есть, то есть, что уже говорить. Вопросы?

– Иван Ильич, похоже, все в этом деле упирается в молодого американца, – вдруг неожиданно сказал Одинцов. – Судя по тем фактам, что у нас есть, книга находится у него, поэтому вокруг него все и крутится. А его нет. Он уже за границей. Какие выводы можем сделать, товарищи?

– А ведь это действительно так, – поддержал его Морковкин. – Загранработа не наш профиль, так что нам это дело надо передавать коллегам. Как вы смотрите на это, Иван Ильич?

Начальник в который раз оглядел своих сотрудников, сидевших перед ним, усмехнулся краешками губ, после чего сказал:

– Чтобы передать это дело, вы должны за три дня найти прямые доказательства того, что вся эта история связана с Майклом Валентайном и книгой. Вам надо так правильно изложить факты, чтобы у начальства сложилось единственно верное мнение о том, в каком направлении требуется вести дальнейшую работу. Надеюсь, я все доступно изложил?

– Понятно. Так точно. Сделаем, – пронеслось над столом.

– Вопросов больше нет, товарищи? Тогда все свободны.

В Мадрид мы прилетели в два часа дня. Испания встретила нас ярким солнцем, одиннадцатью градусами тепла и тонким, еле уловимым ароматом. Я еще только подумал о том, что сейчас цветет, как получил ответ.

– Миндаль цветет, – тихо сказала Мария. – Сколько лет прошло, а я помню этот запах. Нежный запах медовой пыльцы и весенней свежести.

В ее голосе звучала тихая печаль. Мы прошли с толпой пассажиров по взлетному полю до аэропорта. Это было длинное и изогнутое в виде лука здание, на втором этаже которого располагались смотровые площадки, а над ними высилась диспетчерская. Получив вещи, вышли из аэропорта, но только я хотел направиться к стоянке такси, где стояло полтора десятка черных машин с красной полосой, как заметил только что вылезшего из автомобиля представительного мужчину, который размашисто и решительно зашагал к нам. Помимо черного итальянского «фиата», который привез этого испанского господина, стояло еще два точно таких автомобиля. Из третьей машины вылезло трое плечистых мужчин, лет тридцати – тридцать пять, в широких плащах и шляпах. Судя по тому, как они встали, где каждый взял на себя сектор обзора, это были агенты испанских спецслужб. Испанец подошел к нам. Поздоровавшись, представился, продемонстрировав при этом отличное знание английского языка, чиновником Министерства иностранных дел Алберто Серрано.

– Господин, госпожа Вильсон, нас прислали за вами. Извините нас за столь скромную встречу, но таков был приказ моего начальства. Если разрешите предположить, то мне кажется, что все было согласовано с вашим руководством, господин Вильсон. Или вы предпочитаете, чтобы я называл вас сенатор?

– Не надо. И извинений не надо, так как это было действительно сделано по моей просьбе.

– Раз так, то мы можем ехать. Прошу вас, – и он жестом показал на черные автомобили.

– Если позволите, то у меня к вам будет еще одна просьба, господин Вильсон. Мне хотелось бы сказать вам кое-что конфиденциально, поэтому хочу предложить вам поехать со мной, если, конечно, это не вызовет возражений вашей супруги.

Возражений не было, поэтому мы с Марией поехали на второй машине, а в конце нашей небольшой колонны ехали агенты. Я высоко оценил значение Генри Вильсона для Испании как представителя США по этой «скромной» встрече.

Мне была не интересна миссия Вильсона, но догадаться о его роли было несложно: представитель Соединенных Штатов в Испании. Его высокий статус косвенно подтверждали доверительные беседы сенатора с английским и американским послами в Москве. Четверть времени, что он был в Москве, он провел в их обществе, и как мне думается, не за стаканом виски. К тому же, это мне уже сказала Мария, он несколько раз работал с документами в посольстве, которые хранились в сейфе у посла.

За месяц с лишним, глядя на отношения между Генри и Марией, я невольно пришел к выводу, что у них, как пишут в романах, настоящая, большая любовь. Если к этому добавить нежелание жить в доме, где все напоминало об их сыне, и обсуждавшееся в правительстве США назначение своего эмиссара в Испанию, то становится понятным их решение попробовать начать жизнь с чистого листа. Снова жизнь не начнешь, прошлое всегда будет с нами, но если уйти от привычного образа жизни, есть неплохие шансы увидеть в новом свете как окружающий мир, так себя в нем. Похоже, они пришли именно к таким выводам, раз решились так резко сломать свою жизнь. Какое ждет будущее эту семейную пару, когда Генри завершит свою миссию, мне не было известно, зато я знал, что сенатор богатый человек с большими связями, как в политике, так и в бизнесе, и без сомнений, он найдет себе дело.

Обо всем этом я мог догадываться, но вот что точно не знал, так это то, что Генри ехал в Испанию не только в качестве эмиссара американского правительства, но и как представитель группы банкиров и промышленников, которые были готовы, по отмашке сенатора, начать внедряться в испанскую экономику. Пока еще закрытая из-за международной изоляции страна представляла для любого рода бизнеса лакомый кусок. Это понимали не только американцы, но и промышленники и финансисты Европы, поэтому стоило в 1949 году закончиться дипломатической блокаде, как вслед за послами в Испании, правда, с большой осторожностью, стали появляться представители бизнеса. Открыто завязывать отношения с генералом Франко мало кто осмеливался, так как для мировой общественности он оставался символом фашизма и бывшим соратником Гитлера, просто боялись, что собственный народ не поймет.

31 октября 1950 года США и Великобритании удастся провести через Генеральную Ассамблею ООН решение об отмене дипломатических санкций против Испании, а в 1953 году США и Испания заключат соглашение под названием Мадридский пакт, который включал в себя следующие пункты: 1. Соглашение об обороне. 2. Соглашение об экономической помощи. 3. Соглашение о помощи в целях взаимной обороны.

Это все произойдет в том числе и благодаря работе Генри Вильсона, который все эти годы будет эмиссаром американского правительства при каудильо Франсиско Франко.

Отель, куда нас поселили, находился в центре Мадрида, в старинном здании. На мой взгляд, интерьер гостиницы был пышным и тяжеловесным, а Марии он, наоборот, понравился, так как, как она выразилась, хорошо отражал стиль рококо в архитектуре. Поставив багаж, я пробежался взглядом по номеру.

«Не мой отель, но тоже неплохо», – дал я оценку номеру, после чего осторожно выглянул в окно.

Оно выходило на улицу. Ничего подозрительного не увидел, только отметил, что машина с агентами продолжает стоять напротив отеля.

«Непрост наш дядя Генри. Ох, непрост».

Вечером, на ужине, я получил этому новое подтверждение, когда Вильсон заговорил с официантом по-испански. Хотя я догадывался об этом, но все равно это стало для меня неожиданностью. Вильсоны разом заулыбались, видя мое изумление. Это они такой сюрприз для меня приготовили.

– Дядя Генри, а почему ты раньше не сказал, что знаешь испанский язык?

– Так ты и не спрашивал. Кстати, у меня для вас новость. Я договорился насчет машины и гида. Завтра с утра он будет в вашем распоряжении.

– Ты, значит, с нами не поедешь, – вздохнула его жена. – Генри, была долгая дорога, мы сильно устали. Неужели твои дела не подождут еще несколько дней?

– Извини, дорогая, но из разговора с Серрано стало ясно, что в Мадриде уже кроме нас ведутся переговоры, причем на самых высоких уровнях. Милая, ты всегда меня понимала, надеюсь, поймешь и сейчас. Зато обещаю тебе, что обязательно найду свободное время, и тогда мы все втроем отлично отдохнем. Кстати, у меня есть еще одна хорошая новость. Завтра, во второй половине дня, во дворце Эль Пардо, меня примет Франсиско Франко.

– Очень рада за тебя, дорогой. Это действительно хорошая новость. Тогда вам было о чем поговорить, а как сейчас?

– Надеюсь, что за эти годы у нас ничего не изменилось.

Следующие три дня прошли как под копирку. Мы ездили с Марией по городу и слушали интересные истории гида, а вечером приезжал Генри, который целыми днями пропадал то в американском посольстве, то в испанском Министерстве иностранных дел. Мария даже как-то пошутила, что испанцы ему там скоро поставят рабочий стол.

В прошлой жизни мне не довелось бывать в Мадриде, поэтому я с большим интересом гулял по узким улочкам и большим бульварам, смотрел на старинные здания и вдыхал вкусные запахи из маленьких кафе.

Как однажды сказала мне Мария, этот город ее пленит и завораживает, я был с ней не согласен, так как, по мне, Мадрид – это больше правительственный центр страны с красивыми монументальными зданиями. Барселона, в которой мне довелось бывать в прежней жизни, нравилась намного больше. Еще мое тихое недовольство вызывали музеи, которыми так восхищалась миссис Вильсон. Представьте себе, как пробыть почти четыре часа в национальном музее Прадо, если тебе не очень интересно изобразительное искусство. Мария словно зачарованная, забыв о времени, бродила по залам музея, пока я не сказал, что с меня хватит. Выйдя, я ей сказал:

– Тетя Мария, в музеи теперь ходите без меня.

Она не ответила, только укоризненно покачала головой. Если не считать этой мелкой неурядицы, мы хорошо проводили время. Даже на душе стало как-то легко и спокойно, словно в те времена, когда я возвращался из заграничных командировок домой. Немалую роль тут сыграла охрана, которая все это время довольно плотно нас опекала.

Именно она, так как я не знал подводных течений политической жизни этой страны, навела меня на определенные мысли. Генерал Франко, что ни говори, является диктатором, а значит, у него должна быть оппозиция. Так вот, судя по охране, эту оппозицию представляет не только кучка болтунов-ораторов, но и более серьезные люди, например, те, кто противостоял ему с оружием в руках во время Гражданской войны. Даже наш шофер являлся сотрудником спецслужб, иначе зачем ему пистолет под мышкой. Только в отношении гида у меня не было уверенности, так как у него был явно талант рассказчика, хотя при этом он представлял собой атлетически сложенного, спортивного вида мужчину. Впрочем, мои догадки, на пятый день нашего пребывания в Мадриде, подтвердил сам сенатор, который приехал в этот день раньше обычного. После ужина Мария меня попросила зайти к ним в номер. На столе стояла бутылка хорошего испанского вина, кувшин с сангрией и блюдо с фруктами. У Вильсонов в бокалах было налито вино, а у меня в стакане плескалась сангрия.

– Майкл, как тебе Испания? – начал с вопроса разговор сенатор. – Еще не разочаровался?

– Мне здесь нравится, – улыбнулся я. – Осталось только дождаться, когда море согреется.

– Три месяца, и ты будешь плескаться в воде с утра до вечера. Как насчет твоих тренировок? Что-то решил?

– Да, дядя Генри. Только надо найти хорошего тренера, чтобы не только мастером был, но и по душе пришелся. Еще мне нужен учитель по испанскому языку. Хотя я изучаю его самостоятельно, да и тетя Мария помогает, но с ним, думаю, будет быстрее.

– Жена говорит, что у тебя есть определенные склонности к языкам. Да и сам стараешься. Молодец.

– Мне это нужно, дядя Генри. Раз я буду жить какое-то время в Испании, то значит, я должен говорить с местными жителями на их языке.

– У тебя правильный подход к делу, Майкл. Насколько мы могли убедиться за то время, что ты с нами, ты показал себя практичным и здравомыслящим человеком, что необычно для твоего возраста.

– Спасибо за доброе слово, дядя Генри. Только к чему это?

– На этот вопрос я отвечу позже, а сейчас хочу тебя спросить: что ты вообще знаешь об этой стране?

– Хм! – я задумался на какое-то время, чтобы найти подходящий ответ и при этом не выбиться из образа мальчишки. – Испания – это теплое море и большие пляжи, масса фруктов и вкусная сангрия. М-м-м… Еще погода здесь хорошая и солнца много. Что еще? Вроде… все.

– Какой-то слишком четкий и правильный ответ, – в голосе сенатора чувствовался неприкрытый интерес.

– Опять же все это я прочитал в одном иллюстрированном журнале и запомнил, – заулыбался я. – Насчет сангрии я уже от себя добавил.

– А как тебе местная еда? – продолжал забрасывать меня вопросами сенатор. – А хамон?

– Все пока нравится, – уже неопределенно ответил я, так как мне уже стала надоедать эта детская игра в вопросы.

– Как тебе местные девчонки?

– Не обращал внимания, – буркнул я, при этом делая вид, что смутился.

Нетрудно было заметить, как переглянулись супруги. У Марии даже скользнула по губам лукавая улыбка, что с ней бывало крайне редко.

– К чему я этот разговор завел… М-м-м… Ты, наверно, слышал или читал, что этой страной правит фашистский диктатор Франсиско Франко. Да?

– Читал, но мне это не интересно.

– Дело в том, что я приехал налаживать с ним связи. У меня была с ним личная встреча. Не помню, говорил ли я тебе, что наше знакомство с каудильо состоялось перед самой войной. Уже тогда мы нашли, что у нас много общего, а три дня назад, встретившись через столько лет, мы опять поняли, что нам есть о чем поговорить.

Юноше моего возраста не должна быть неинтересна политика, поэтому я сделал скучающее лицо. Генри заметил это и улыбнулся.

– Потерпи, Майкл. Мне просто хочется прояснить все сейчас, чтобы у нас потом не было никаких разногласий.

– Я внимательно слушаю.

– Так вот. Испания некоторое время была в международной изоляции, а теперь пришло время наладить политические, финансовые, торговые связи. М-м-м… Скажем так: я здесь представляю группу наших промышленников и банкиров.

– Пока непонятно. Зачем их представлять? Почему они сами сюда не приехали?

– Они пока не могут. До сих пор генерала Франко считают пособником Гитлера, и простые люди не поймут, если их правительства начнут торговать с Испанией. Понимаешь, что я хотел сказать?

– Не совсем. Раз вы здесь, значит, Америка согласна с ним вести дела. Я правильно понял?

– В принципе, да. Именно поэтому я здесь, чтобы наладить связь с Франсиско Франко. Скажу сразу, как человек мне он нравится. В свое время он стал самым молодым генералом в Испании, при этом он весьма умный, хотя, по моему мнению, излишне набожный человек. Временами он неоправданно жесток, что очень неправильно и недальновидно, но это внутренние дела самих испанцев, которые нас не касаются. Скажу еще, что он все, что можно, делает для своей страны, и только благодаря Франсиско Франко Испания не была втянута во Вторую мировую войну.

– Про Гитлера я знаю, – отыгрывал я роль подростка, который тоже кое-что знает и может этим похвастаться. – Это он, со своими фашистами, развязал войну, на которой погибло много людей. Мне об этом один парень рассказывал, который воевал в Европе. Он сказал, что война – это настоящее проклятье, грязь и кровь. Это его слова.

– Он все правильно сказал. Вот только Гитлер уже мертв, а Франко жив, а так как война закончилась всего пять лет назад, люди прекрасно помнят, какие беды она им принесла, и поэтому… плохо к нему относятся. Именно поэтому наши промышленники с финансистами не могут официально поддерживать с ним отношения.

– А вы, дядя Генри, значит, не боитесь?

– Не боюсь, – ответил мне сенатор и посмотрел на жену. – Мне кажется, я уже больше ничего не боюсь.

После его слов наступило неловкое молчание, которое прервал через минуту сам сенатор:

– Хотя нет, боюсь. За мою любимую жену боюсь. За тебя боюсь, Майкл.

– Не надо за меня бояться, дядя Генри. Я парень хваткий, из любого положения выкручусь.

Своими словами я слегка разрядил обстановку.

– Я и не сомневался, – сенатор сделал паузу, заострив мое внимание, потом продолжил: – Собственно, к чему я тебе все это рассказал, Майкл. Ты – рассудительный для своего возраста юноша, должен знать, что положение в стране, скажем так… не совсем стабильное. Несмотря на то что большинство испанцев поддерживает своего каудильо, у него есть противники. Тебе жить в этой стране, и со временем ты можешь от них услышать много плохого о генерале Франко, а затем так же подумать обо мне. Тебе шестнадцать лет, Майкл, твой мозг восприимчив, легко впитывает все новое, при этом нередко принимая на веру то, что только кажется правдой. Причем нередко ложь от правды может отличить далеко не каждый взрослый человек, поэтому просто всегда помни одно, парень: то, что я делаю, это на благо нашей с тобой страны.

– Да понял я, дядя Генри, понял. Америка превыше всего!

Вильсон хитро усмехнулся:

– Интересная интерпретация нацистского лозунга. Ты знаешь, что в государственным гимне гитлеровской Германии первой строчкой были слова: Германия, Германия превыше всего?

– Не знал, но получилось неплохо.

– Генри, если ты закончил разговор с Майклом, то мне хотелось бы у тебя кое-что узнать, – неожиданно включилась в наш разговор Мария. Сенатор кивнул головой: говори, слушаю. – Что значит нестабильное положение в стране? У них что, все еще продолжается гражданская война?

– Конечно нет, милая. Нет никакой гражданской войны. У каудильо, как у любого диктатора, есть оппозиция. Большинство из них борются с режимом, болтая языком, вот только кроме них есть группы анархистов-радикалов, которые убивают полицейских и устраивают взрывы. Только это единичные случаи. Кстати, меня заверили, что Мадрид – самый безопасный город страны.

– Генри, почему мы об этом раньше не знали? – с укором спросила его жена.

– Милая, ты сама должна прекрасно понимать, что любая диктатура подразумевает появление оппозиции, а в этой стране прошло только десять лет после братоубийственной войны, которая расколола гражданское общество на две части. К тому же до приезда сюда я сам не знал всех подробностей. Скажем так: меня сегодня просветил на эту тему майор из тайной полиции.

– Зачем он тебе все это рассказал?

– Просто для того, чтобы мы знали и не ужасались, когда услышим в новостях о гибели полицейского. Вот скажи, ты много обращала внимания в американских газетах на разборки между гангстерами?

– Мне неинтересны подобные новости.

– Во и сейчас не обращай внимания.

– Генри, тот майор тебе сказал, что Мадрид самое безопасное место, а как насчет Барселоны?

Сенатор задумался на какое-то время. Я уже заметил, что Генри Вильсон не любит говорить о непроверенных сведениях и фактах.

– Точно не скажу, но он меня заверил, что в больших городах, как и в Мадриде, безопасно. Правда, при этом предупредил, что свои политические взгляды лучше чужим людям не высказывать. Испанцы – народ горячий. Сама понимаешь…

– Знаешь, – перебила своего мужа Мария, – я как-то по-другому представляла Испанию.

– Все будет хорошо, дорогая. Просто живи и наслаждайся хорошей погодой и твоими любимыми картинами. Хорошо?

– Хорошо, дорогой.

«Вот оно как у них. Впрочем, ничего удивительного. Франко до сих пор считается приспешником Гитлера. Генри прав, гражданская война оставила свой след, да и десять лет не такой уже и большой срок для народной памяти, – я тихонько хмыкнул. – Теперь понятно, откуда у нас такая охрана. Только Генри не в полном объеме все это подал. Надо его малость подтолкнуть».

– О! Тайная полиция. Ух ты, как интересно! – неожиданно проявил я интерес к этой теме. – Значит, с нами будут ездить тайные агенты?

– Нет. Конечно, нет, – поспешно произнес сенатор. – Единственное, что могу добавить, так это то, что официальное название у тайной полиции «Политико-социальная бригада», а занимается она расследованиями в области социальных и политических преступлений.

– Чепуха какая-то! Политические преступления! – фыркнул я, изображая разочарование. – А всякие там убийцы? Или кто взрывы устраивает? Кто ими занимается?

– Для этого, если я все правильно понял, есть Гражданская гвардия.

– Где-то я читал, что у Гитлера тоже тайная полиция была. Гестапо называлось. Так вот они тайными убийствами занимались. А здесь как?

– Майкл, ты, похоже, в комиксах не только про пришельцев читаешь, но и про тайных агентов? – с ноткой язвительности поинтересовалась у меня Мария.

– Так интересно же. Перед самым отъездом читал, как тайный агент Ник Картер раскрыл секту убийц-изуверов. Так там…

– Как можно такие гадости печатать для подростков! – не дав мне договорить, возмутилась женщина. – Убийцы, террористы, анархисты! Эти художники комиксов сами убийцы! Фу, какая гадость! Даже говорить не хочу!

– Всё, дорогая, мы закрыли этот вопрос. Раз и навсегда, – поспешил подвести итог разговору сенатор.

– Да, Генри, больше мы к нему никогда не вернемся. Только весна, цветы, картины и море. Это все, что я хочу. Я приехала сюда хоть немного отдохнуть душой.

Наступила новая пауза. Чтобы не дать ей сильно затянуться, я сказал:

– Хочу на море!

– Нас большинство, Генри, так что теперь ты не открутишься.

– Клятвенно обещаю, что как только начнется пляжный сезон, сразу поедем на море, на две недели, а если вам там понравится, останетесь хоть на все лето. Послушайте! Я тут вспомнил кое-что. Когда я был на приеме у каудильо, он сказал, что хочет познакомиться с моей женой и племянником. Время не было уточнено, но я думаю, что это произойдет в течение двух ближайших недель.

– Генри, это безобразие! Ты уже пару дней знаешь о приглашении, а мне об этом – ни слова! Мне надо понять, как одеться, а я еще даже толком чемоданы не разобрала.

– Успокойся, милая. В любом случае это будет в воскресенье, а до ближайшего выходного у нас есть еще три дня. Теперь у меня к тебе, Майкл, есть один вопрос. – Я сделал заинтересованное лицо. – Скажи, если бы тебе пришлось заниматься бизнесом в Испании, чем бы ты занялся?

– Тут и думать нечего. Туризм, – я уловил удивленный взгляд Вильсона и решил пояснить свои слова: – Дядя Генри, я долго жил в отеле и видел, как делают деньги на туристах. Моя поездка в Майами это только подтвердила. К тому же я уже знаю, что здесь очень чистое и теплое море и шикарные пляжи.

Муж и жена переглянулись. В глазах Марии прямо читалось: а я что тебе говорила?

– Интересный вывод. Впрочем, такой ответ был предсказуем. Море – отели – туристы. Ты прав, Майкл. Эта страна просто создана для туризма, вот только, к сожалению, для этого не пришла пора. У нас своих пляжей хватает, а захотелось экзотики, полетел на Кубу или на Гавайи. Сюда, со временем, поедут немцы, французы, англичане, вот только сейчас им не до пляжей, да ты и сам видел разбомбленные города и сожженные деревни и поля. Народам Европы в первую очередь нужна в достатке еда и товары первой необходимости, впрочем, как и в самой Испании. Мы готовы помочь этой стране, я имею в виду американский капитал. Тебе понятно, что я говорю?

– Думаю, да.

– Если сюда придет американский капитал, то он обернется заводами, фабриками, фермами. Для множества людей найдется работа, а значит, у испанцев будет много продуктов питания и товаров, а в итоге: они будут лучше жить.

– Скучно, но понятно. Бизнес есть бизнес. Вот только непонятно, зачем вы мне это говорите?

– Думаю о будущем. Не сейчас, со временем, не торопясь, надо будет выбрать подходящее поле деятельности. Разве тебе никогда не хотелось стать миллионером?

«Опять все к бизнесу и деньгам свелось. Что вы за люди такие, американцы?»

– Бизнес… Не знаю, – сделал вид, что задумался. – Просто еще не думал насчет этого, но люди всегда хотят есть, так что можно подумать о кафе или ресторане. Да! Забыл про казино. Отличный способ качать денежки у народа!

– Майкл, это слишком цинично звучит. Неужели ты так думаешь? – поджала губы Мария.

– Это не мои слова, а одной особы, которую зовут Ева Нельсон. Правда, сразу скажу, это не совсем точно ее слова, а мой вольный пересказ.

– Воспитание детей, – нахмурилась миссис Вильсон, – явно не ее стезя.

– Она и не собиралась их заводить. Как она любит говорить: ее жизнь – ее работа.

– Если я все правильно понимаю, то у вас, у каждого, была своя жизнь.

– При этом меня все это устраивало, тетя Мария.

Женщина хотела что-то возразить, это нетрудно было прочитать по ее лицу, но ее перебил Генри:

– Майкл, я просто поднял этот вопрос сейчас, чтобы ты был готов, когда мы будем обсуждать его снова. Скажу еще вот что, у нас есть хорошие шансы встать у истоков большого бизнеса.

– Ты прав, дорогой, – согласилась с ним жена. – Только я думаю, что разговаривать об этом пока рано. Поживем какое-то время, присмотримся, а пока просто будем отдыхать, ездить по стране и купаться в море. Ты как, мой мальчик?

– Я не мальчик, – буркнул я как бы недовольно, причем только делая вид, что сержусь. – Сколько можно говорить.

Женщина улыбнулась:

– Ладно-ладно. А насчет остального ты согласен?

– Еще как! Кстати, тут рядом Португалия, а там океан есть.

– В океане покупаетесь, – согласился, улыбаясь, сенатор. – Кстати, у португальцев портвейн очень вкусный.

– Раз ты такой великий путешественник, так, может, все же пойдешь по дипломатической линии? – неожиданно спросила меня Мария. – Мир точно увидишь. Европа, Азия, Африка.

– В Африку, к неграм, не хочу, а вот в космос я бы слетал с большим удовольствием. На Марс или Венеру, с дипломатической миссией.

– Нет, ты определенно мальчишка, – заулыбался Генри, – раз такие фантазии имеешь. Значит, схватки с космическими пиратами, монстры и прекрасные инопланетянки. Да, Майкл?

– А что? Интересно же.

Питер Уиндэм, англичанин до мозга костей, работавший в секретных службах Ее Величества уже полтора десятка лет, начинал в военно-морской разведке, потом перешел в Управление специальных операций, а после его упразднения пришел в Объединенное разведывательное бюро. В советскую Россию он был послан под личиной сотрудника английской внешнеторговой компании. При работе он не проявлял особой активности, а только время от времени ездил в Ленинград, на меховые аукционы, но при этом не заводил никаких подозрительных знакомств, хотя нередко общался с чиновниками из Министерства внешней торговли. Имея большой опыт работы, он нашел себе образ суховатого в общении и одетого с иголочки джентльмена, который не увлекается ни девочками легкого поведения, ни крепким алкоголем, зато везде демонстрирует страсть к старинным вещам и книгам. Среди продавцов, антикваров и букинистов считался знатоком, впрочем, он и был им на самом деле. Вот только никто не догадывался, что в этих магазинах он встречается со своими агентами, а обмениваясь раритетами, получает секретную информацию. Для прикрытия своей деятельности он даже стал понемногу спекулировать, заведя кое-какие связи. Об этом была пометка в его личном деле, лежавшем в архиве ГБ. Партийные и госструктуры Советского Союза уже вкусили роскошь Запада, и теперь они хотели жить, как за границей и как это показано в буржуйских фильмах. Им было мало «кремлевских» пайков, они хотели нейлоновые чулки и духи из Франции, шелковые галстуки и шляпы из Америки.

Сотрудники ГБ, отслеживая его контакты, скоро узнали о его бизнесе, но ничего предпринимать не стали. Им было известно, что на деньги, вырученные от продажи привозимых им товаров, он покупает свои любимые раритеты. Все это вписывалось в рабочую схему еще одного из тысяч иностранцев, пытающихся заработать, как умеет, в Советском Союзе. На это смотрели сквозь пальцы, так как он не выведывал военные тайны и исправно приносил валюту в Союз, в результате своих торговых сделок.

Стоило нам заявить свое право на хранилище, как нам сначала прочитали короткую лекцию, что для открытия хранилища требуется предварительная заявка, чтобы подготовить документы. Нам пришлось настоять, и только после того, как пришел заведующий юридическим отделом, клерки занялись поиском документов. Пришлось ждать около двух часов, пока нашли документы и пришли те лица, которые должны быть задействованы в этой процедуре. Наконец мы оказались в кабинете начальника юридического отдела. Кроме хозяина кабинета здесь находились еще два человека. Переводчик и господин Томас Хубер, отвечающий за подземные банковские хранилища. Все они, как нейтральные лица, должны были заверить подлинность и последовательность исполнения всех пунктов процедуры, которые были определены заказчиком и заверены банком. Для начала нам предложили предъявить документы, что мы и сделали, после чего главный юрист продемонстрировал нам металлический чемоданчик с цифровым замком и полоской с печатью банка, после чего сорвал печать.

– Прошу! – и он повернул к нам чемоданчик вперед замком.

Манфред осторожно набрал код. Замок щелкнул. Заведующий юридическим отделом удовлетворенно кивнул головой, развернул чемоданчик к себе, затем открыл его, достал книгу, копию той, что сейчас лежала у меня в портфеле, и конверт. Вскрыв конверт, он достал лист бумаги с текстом, отпечатанным на машинке, внимательно прочитал, после чего поднял на нас глаза и сказал:

– Господа, у вас должен быть второй экземпляр вещи, которая лежит в этом маленьком металлическом хранилище.

Манфред, начавший нервничать, бросил на меня быстрый взгляд. Я открыл портфель, вытащил из него книгу и передал хозяину кабинета.

– Садитесь, господа, – сказал хозяин кабинета. – Думаю, что вам придется какое-то время подождать, так как следующая процедура требует времени.

Несмотря на свой невозмутимый вид, я вдруг неожиданно почувствовал, что нервничаю. Юрист положил книгу на стол, а затем достал точно такой же экземпляр из чемоданчика, после чего все трое банковских служащих стали медленно и тщательно сравнивать страницу за страницей. Нам оставалось только ждать и волноваться. На сравнение двух книг ушло двадцать шесть минут. Манфред Хольц старался держать себя в руках, но при этом было заметно, что он нервничает. Немец уже дважды вытирал капельки пота, выступавшие на верхней губе.

– Ваш экземпляр полностью соответствует переданному нам образцу. На этом процедура завершена. Можете забрать ваши экземпляры книг, господа, – с этими словами юрист вручил нам каждому по экземпляру. – Теперь вы пройдете с господином Хубером в наше подземное хранилище, а ваши документы пока останутся у меня. Если все пройдет хорошо, то вам, господа, будут оформлены специальные пропуска в банковское хранилище, которые сможете забрать у клерка, вместе с вашими документами. Теперь я уполномочен сделать вам одно сообщение. Аренда хранилища клиентом была оформлена на срок в семь лет, а это значит, что ваши права на арендованное вами хранилище истекают через три месяца. По нашим правилам владельцы хранилища должны за месяц до конца аренды поставить в известность банк о продлении или закрытии аренды хранилища. Вам все понятно, господа?

– Да. Понятно, – вразнобой ответили мы.

– Может, у вас будут какие-то особые пожелания?

– Пожелания? Что вы имеете в виду? – поинтересовался я.

– Так как вы оба являетесь владельцами содержимого хранилища, то одним из таких условий может быть запрещение посещать хранилище одному, без компаньона.

Немец бросил на меня быстрый взгляд и поспешил ответить:

– Нам никаких дополнительных условий не надо, мы полностью доверяем друг другу. Правда, Майкл?

– Конечно, Манфред.

– В таком случае, господа, вы можете идти. Если у вас появятся вопросы, вы знаете, где меня найти. До свидания, господа.

После его слов господин Хубер показал нам рукой в направлении двери, заявив:

– Прошу следовать за мной, господа.

Мы спустились в подвал. Бетонные стены, металлические решетки, охрана, да и сама массивная круглая металлическая дверь хранилища произвели на меня впечатление. Где-где, а в таких местах мне еще не довелось бывать.

Следующей проверкой тех, кто хотел стать владельцами хранилища, стал набор цифрового кода. Мы подошли к массивной двери, а господин Хубер с охранником остались в тамбуре-шлюзе.

Хольц уже с большим трудом сдерживал волнение, что было видно по его подрагивающим пальцам, которыми он медленно набирал цифры кода. Странно, но именно в этот напряженный момент мне было просто любопытно, что же там спрятали нацисты. Наконец, последняя цифра набрана, секунда тишины – и вдруг раздалось тяжелое лязганье металла. В эту секунду я окончательно превратился в ребенка с горящими глазами, который сейчас увидит…

– Господа, я удаляюсь, – раздался голос господина Хубера. – Если вам что-то понадобится, сообщите охраннику.

Не успел он уйти, как раздался голос охранника:

– Разрешите?

Мы отодвинулись. Он взялся за массивную ручку и потянул дверь на себя. Было видно, как напряглись его плечи. Когда дверь на треть открылась, он, ни слова не говоря, вернулся в тамбур. На лице Хольца разлилось торжество, а губы растянула счастливая улыбка.

«Я богат! Я богат!» – легко читалось на его лице.

Не оглядываясь на меня, Хольц первым вошел в хранилище, а я следом за ним. Мое детское ожидание было обмануто, стоило мне увидеть ряды ящиков, окрашенных в защитный зеленый цвет и заполнявших две трети хранилища. Автоматически отметив нарисованные по трафарету номера и пломбы на защелках ящиков, я попытался понять, сколько же их здесь находится, но так как номера в моем поле зрения заканчивались № 117, я решил, что это и потом можно узнать. Более интересно сейчас было наблюдать за Хольцем, который сначала прошел до конца хранилища, проведя рукой по краю ящиков, потом снова вернулся на середину. Раз повернулся вокруг оси, потом второй раз и только затем бросил на меня победоносный взгляд, наверно, так смотрит полководец на поле битвы, которое принесло ему победу. Мне даже показалось, что он сейчас заорет: «Это все мое! Мое!»

Вот только кричать он не стал, а вместо этого негромко и торжественно сказал:

– Как долго я шел к этому моменту. Ох, как долго. И наконец, пришел.

– Рад за тебя, Манфред. Поздравляю.

Он бросил на меня презрительный взгляд:

– Ты не понимаешь, американец! Так как не знаешь, что мне пришлось пережить за эти годы!

Сейчас в его голосе была слышна неприкрытая злоба.

– Надеюсь, ты не на меня злишься, Манфред? – спросил его я с улыбкой.

Немец криво усмехнулся:

– Конечно, нет, друг Майкл.

– Вот и отлично. Теперь давай посмотрим, что в этих ящиках. Уж очень хочется увидеть, что в них лежит! – для большего эффекта я даже потер ладошку о ладошку, чем вызвал брезгливую улыбку у Хольца.

– Ты не слишком торопишься, мой друг? Момент торжества не длится вечно, поэтому им надо как можно более полно насладиться.

«Какой пафос! Идиот!» – брезгливо подумал я, а сам сказал, отыгрывая непосредственность подростка, которому не терпится удовлетворить свое любопытство:

– Так интересно же, что там лежит.

– Интересно, видите ли, ему, – с какой-то издевательской интонацией протянул Хольц. – Ну, ладно, давай посмотрим.

Подойдя к ближайшему штабелю, я уже был готов сорвать пломбу с ближайшего ко мне ящика, как, немец, отошедший к другой груде ящиков, неожиданно воскликнул:

– Эй! Иди сюда!

Подойдя к нему, я увидел лежащую на одном из ящиков раскрытую конторскую книгу приличной толщины. С первого взгляда стало понятно, что это хорошо оформленный каталог всего того, что хранилось в ящиках. За каждым номером на ящике шел список его содержимого, причем на двух языках, на немецком и английском, с кратким описанием предметов.

«Китайская бронзовая ваза. Эпоха Мин. Рафаэль. „Портрет молодого человека“. Пасхальное яйцо „Несессер“. Карл Фаберже…» – только начал я читать, как меня резко отбросило в сторону и прижало к груде ящиков.

– Ты чего? – сделав возмущенное лицо, спросил я, когда Манфред, схватив меня за лацканы плаща, с силой приложил спиной о груду ящиков.

– Это не твое и никогда не будет твоим, дерьмо американское! Запомни это, ублюдок заокеанский!

Сейчас в его глазах горела не злоба, а бушевала самая настоящая ярость. Он с таким трудом шел к своей цели, что теперь, когда ее достиг, был готов убрать любое препятствие со своего пути. Я видел, что он сейчас не в себе и готов на самый безумный поступок. Именно этой вспышкой, наверно, можно было объяснить, что немец схватил меня за горло и принялся душить.

– Ты что делаешь? – прохрипел я. – С ума…

– Запомни, ублюдок…

Он не договорил, потому что в следующую секунду я развел руки в стороны и тут же нанес резкий одновременный удар ребрами ладоней по бокам противника. Вся хитрость заключается в том, чтобы попасть в строго определенные места на теле. Ударишь чуть выше, поломаешь ребра, чуть ниже, не будет никакого эффекта. Тут важна точность. Немец хрюкнул, после чего, разжав пальцы, завалился на пол, даже не успев стереть маску ярости со своего лица. Я покрутил шеей, потом осмотрелся, нашел взглядом самый маленький ящик, лежавший наверху, стащил его вниз и поставил на торец. После чего взял каталог, сел на ящик и стал его листать. Картины известных художников. Коллекции старинных монет. Древние вазы и статуэтки. Интерес к содержимому каталога как появился, так почти сразу исчез. Закрыв, я сунул его себе под задницу, потому что ящик, на котором я сидел, оказался жестким и угловатым.

«Марию бы сюда! Вот уж сколько было бы восторга! Она бы точно здесь поселилась. Вот только не покажешь и не расскажешь. Насколько я узнал Вильсонов, они не оставят ничего себе, а раздадут все это богатство по музеям. Я, в принципе, не против, вот только как потом отмыться от этого всего. Конечно, можно будет соврать, но зачем? Не знают, да и бог с ними. А вообще, как-то я обо всем этом не подумал. Богатства, богатства, а как насчет конкретики…» – тут мои размышления прервали стоны очнувшегося Хольца.

Я переключил свое внимание на него. Спустя еще какое-то время он окончательно пришел в себя, попытался приподняться, охнул и тут же скрючился от боли. Затем с явным трудом, опираясь на угол ящика, Манфред попытался подняться, а когда не получилось, сел, прислонившись спиною к груде ящиков, и, тут же скривившись от боли, тихонько застонал. Какое-то время он сидел, закрыв глаза, а когда поднял их на меня, его взгляд изменился, стал злобно-задумчивым.

«Похоже, что англичанин оказался на моей стороне, иначе бы он его предупредил, что от меня надо держаться подальше. Хотя… возможно, тут невольно сыграла роль эйфория, замешанная на эмоциях».

– Ты убил… Дитриха? – перебарывая боль, спросил меня Хольц.

– Убил?! Я?! Манфред, ты что такое говоришь? Да и вообще, как ты мог такое подумать обо мне! – ответил я ему, придав своему лицу выражение самой искренней честности. – Да и вообще о ком ты говоришь?

– Ни о ком. От боли в голове перепуталось.

– Это бывает. Не пора ли нам, наконец, перейти к делу. В каталоге – сто тридцать девять ящиков и около трехсот единиц наименований самых разных предметов. Как делить будем?

Судя по его гримасе, скользнувшей по лицу, ему была противна сама мысль о дележе с кем-либо всего этого богатства, которое он давно считал своим, но при этом понимал, что спор с наглым американцем может серьезно отразиться на его здоровье. Переборов свое, явно завышенное чувство собственного достоинства, он сказал почти по-дружески:

– Я не очень хорошо себя чувствую, Майкл. Может, давай все отложим на завтра. Хорошо?

– Завтра так завтра, – легко согласился я. – Поднимайся, Манфред, и пошли.

После того как было закрыто хранилище, мы поднялись наверх, забрали документы и пропуска-разрешения, после чего вышли из банка. На входе нас встретил Джеймс.

– Как все прошло?

– Нормально, – буркнул Хольц, при этом, не сдержавшись, бросил на меня злой взгляд. – Идемте в кафе, вон то, через дорогу, там обо всем и поговорим.

Войдя в кафе, мы с Джеймсом опять сели так, чтобы контролировать входную дверь и окно, выходящее на улицу. По пути я снова отметил как машину с двумя наемниками, так и брошенный в их сторону быстрый взгляд немца.

– Раз все хорошо, то, я думаю, не грех отметить это дело рюмочкой коньяка. Вы как, господа? – предложил англичанин.

Мы с Хольцем только молча кивнули головами. Какое-то время все молчали, изредка переглядываясь, в ожидании заказа. Когда на столе появились чашки с кофе и рюмки с коньяком, начался деловой разговор. И начал его, к моему удивлению, Хольц.

– Джеймс, приношу свои извинения, но обещанную сумму сейчас выплатить я просто не в состоянии. Мне неожиданно пришлось пойти на траты. Давай сделаем так: половину суммы я отдам прямо сейчас, а остальную часть через семь-десять дней. В качестве компенсации к оставшейся сумме я приплюсую еще десять процентов. Так пойдет?

– У меня на руках остается твоя расписка на полную сумму. Переписывать мы ее не будем. Ты ее получишь обратно, когда вернешь мне вторую половину денег плюс десять процентов.

Хольц задумался, потом выложил на стол пакет и сказал:

– Это твое.

Англичанин положил пакет в портфель и вопросительно посмотрел на меня.

В свою очередь я достал пакет и передал его прямо в руки Джеймсу.

– Здесь все, до цента, как и обещал. Можешь пересчитать.

Хольц посмотрел на меня, словно в первый раз увидел. Он все еще никак не мог понять, как может прятаться за лицом шестнадцатилетнего юноши непонятно откуда взявшийся опасный незнакомец. Впрочем, мне сейчас было не до тонких психологических материй, так как мимо окна кафе только что проехала машина с наемниками. Немец, сидевший спиной к окну, ничего не заметил.

«Похоже, игра началась, – подумал я. – Теперь надо убедиться, по той ли схеме они будут работать».

Я исходил из того, что один из них перекроет черный ход, пока водитель контролирует входную дверь и улицу. Пора было проверить мои расчеты.

– Извините, но мне нужно в туалет.

Немец после моих слов насторожился, но видя, что я оставил портфель, снова расслабился, а англичанин только усмехнулся.

Спустя пару минут я уже вышел черным ходом из кафе, в спортивной куртке и кепке, бросив в мусорный бак свои плащ и шляпу. Боевик, вывернувший из-за угла, еще не понимая, кто перед ним, насторожился и сунул руку в боковой карман куртки, как я сделал шаг вперед и ударил его ладонью в лицо. Хлесткий удар, не калечащий человека, но оглушающий и лишающий ориентации. Наемник охнул и вскинул руки к глазам, но последующая за этим связка из двух ударов отправила его в бессознательное состояние. Быстро обыскав, вытащил у него из кармана «люгер», изделие немецких оружейных мастеров, сунул его за ремень, под куртку, после чего быстрыми шагами вышел на улицу. Водитель, наблюдая за входом, никак не среагировал на парнишку в спортивной куртке. Далеко, не пошел, спрятавшись за газетным киоском, после чего стал наблюдать за развитием событий. Спустя несколько минут из кафе выскочил Хольц, бросил злой и растерянный взгляд на машину, но подходить не стал, а вместо этого развернулся и скрылся в кафе. Водитель, стоило ему увидеть немца, заволновался, бросив несколько взглядов по сторонам, потом все же решился, вышел из машины и пошел за угол кафе, туда, куда ушел его напарник. Воспользовавшись моментом, когда меня никто не мог видеть, я быстро добежал до своей машины и сел так, чтобы меня не было видно со стороны. Еще спустя пять минут из кафе вышли Джеймс и Манфред. Попрощавшись, они разошлись в разные стороны, причем на лице англичанина блуждала ехидная усмешка. Стоило им разойтись, как из-за угла появился водитель, который тащил на себе еще не пришедшего в себя напарника. Манфред, который еще недалеко отошел, обернулся, а когда увидел эту картину, до него, наконец, дошло, что не только у него есть план по устранению своего напарника. Несколько секунд он стоял столбом, потом бросил по сторонам испуганные взгляды и резко, чуть ли не бегом, сорвался с места, напугав при этом пожилую пару, которая шла ему навстречу. Я повернул ключ зажигания, двигатель завелся с половины оборота. Догнать беглеца мне не составило труда. В тот самый момент, когда Хольц заскочил в телефонную будку, я затормозил рядом с ней. Он только начал набирать номер, как услышал, что за его спиной заглох двигатель, и обернулся, чтобы узнать, что там делается за его спиной. В этот самый момент я вышел из машины и помахал ему рукой. Держа трубку в руке, он так и стоял вполоборота, пока я не подошел и не открыл дверь телефонной будки.

– Кому звонишь? Наверно, Зигфриду? – лениво поинтересовался я.

Немец оказался настолько ошеломлен, что даже врать не стал, а просто кивнул головой, как китайский болванчик.

– Зачем звонить? Поехали, я хочу лично с ним поговорить.

– К нему? – удивился Хольц, приходя в себя.

– Конечно. Пошли. Будешь показывать мне дорогу.

Спустя двадцать минут я затормозил на безлюдной улочке, напротив телефона-автомата. Огляделся по сторонам, никого не было. Быстро переложил безжизненное тело в багажник, затем зашел в будку, набрал номер.

– Привет, Зигфрид. По-английски говоришь?

– Говорю, – лаконично ответил посредник.

– Я тот американец, которого тебе заказал Хольц. Знаю, что он заплатил тебе за меня. Вопрос. Что будет с заказом, если заказчик умрет? Отвечаю. Все зависит от совести посредника, у которого совести в принципе нет. – На этом месте в трубке раздалось громкое хмыканье. – Так вот, хочу сообщить, что заказчик умер. Мне очень жаль, что так случилось, поэтому я хотел его похоронить в хорошем месте, где его никто не потревожит. Плачу за эту работу тысячу долларов. Если согласен, пришли к месту, которое я укажу, тех двух парней, которые меня сегодня пасли. Думаю, они уже на подходе к твоему бару. Устраивает?

– Дитрих – твоя работа?

– Моя.

– Тогда плюс еще пятьсот. Говори время и адрес.

Я продиктовал ему данные, после чего сказал:

– Все будет лежать в багажнике. Вопросы есть?

– Нет, – буркнул владелец бара, и через секунду в трубке раздались гудки.