© Э. Тополь, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Честно говоря, этот роман должен называться «СЕРАЯ ПАПКА». Потому что в прошлом году мой бывший приятель – полвека назад мы с ним шлялись по римским ночным барам (за его счет), но с тех пор ни разу не виделись – так вот, он вдруг позвонил и пригласил навестить его, как он выразился, в Конторе. Оказалось, с тех давних пор он не только повзрослел, но и поднялся в этой Конторе весьма высоко. Тогда в Риме, в американском посольстве, его работой было выуживать агентов КГБ и коммунистов из потока советских эмигрантов, а вместо этого он безнадежно влюбился в одну тощую эмигрантку-художницу и выбрал меня на роль посредника. Подробней я уже давно рассказал об этом в романе «Римский период, или Охота на вампира» и закрыл для себя эмигрантскую тему, как вдруг…

Ну, когда вас приглашают из Конторы в Ленгли, знаменитый пригород Вашингтона, вы не отказываетесь. Вы садитесь в машину и едете, причем с таким расчетом, чтобы прибыть минут за десять до назначенного времени. И правильно делаете. Потому что у входа в это огромное здание вас уже ждет ассистент мистера N., вашего приятеля. Этот юноша прикалывает вам на грудь небольшой бейджик и ведет мимо трехступенчатой охраны к лифту, а затем – на четвертом этаже, по длинному коридору – в просторную стеклянно-светлую приемную с кожаной мебелью и секретаршей, которая тут же спрашивает:

– Вам чай или кофе?

Но выпить чай вы не успеваете, поскольку на ее столе загорается какой-то тумблер, звучит короткий, почти неслышный сигнал, и она говорит:

– Пожалуйста, заходите.

Вы захóдите.

В глубине большого кабинета с окнами на Потомак, из-за просторного письменного стола легко поднимается такой же подтянутый и спортивный, как в далеком прошлом, но седой и коротко стриженный мужик, отдаленно похожий на вашего бывшего собутыльника. Долю секунды вы не знаете, как себя вести, но тут он распахивает объятия, и вы делаете то же самое. Вы идете навстречу друг другу, обнимаетесь и хлопаете друг друга по спинам.

– Ну, привет! Сколько лет, сколько зим! А ты молодец – ни живота, ни очков! Тебе уже сколько? Садись, в ногах правды нет…

В этот момент секретарша вносит поднос с чаем и вазочками фирменных угощений: шоколадные конфеты, печенье и сухофрукты. Вы дарите хозяину кабинета свой новый роман с надписью «Давнему другу – душевно от…», он говорит, что, конечно, «читал твой римский роман, ты прописал там меня под другой фамилией, но вся Контора узнала, и я получил такую взбучку!..» Правда, вместо «взбучки» он употребил синоним покрепче, но вы пропускаете это мимо ушей, тем паче он говорит: «Но это фигня, кто старое помянет…» – и достает из ящика письменного стола пухлую серую папку с тонкими тесёмками-завязками.

– Вот, – говорит он, – у меня для тебя тоже подарок. Можешь сделать из этого мировой бестселлер. Почитай. Не спеши, я пойду на совещание, а ты оставайся. Если захочешь, Нэнси принесет тебе еще чай или сок.

И уходит, оставив меня в своем огромном кабинете наедине с этой серой папкой.

Я внимательно огляделся. Неужели тут нет видеокамеры?

Впрочем, я же не собираюсь шарить в ящиках его письменного стола.

Не найдя глазка видеокамеры, я развязал тесёмки на папке и открыл ее. Она была полна посаженными на зажим файлами с копиями газетных вырезок и листами машинописного текста. При этом и газетные вырезки, и печатный текст подверглись тщательной цензуре – и там, и там все имена и фамилии были зачеркнуты черным фломастером. Из чего я заключил, что оригиналы этих документов хранятся в другом месте, а папка с копиями подготовлена специально для меня. То есть Контора явно хочет предать огласке ее содержимое. С моей помощью. Но разве я единственный в мире автор политических триллеров? Или в этом кабинете уже побывали Джеймс Паттерсон, Кен Фоллетт и еще с десяток известных писателей, но отказались сотрудничать с Конторой?..

Как бы то ни было, я получил предложение, думал я, увозя домой эту серую папку. А делать из этого материала роман или не делать – это мой выбор. Если Контора в лице моего приятеля будет докучать мне телефонными звонками, значит, им позарез нужна эта публикация. Тогда сразу после выхода романа все решат, что книга написана по заказу Конторы, и критики тут же назовут меня наймитом властей. Нет, на это я не пойду.

А если они не будут звонить? Ну, тогда и посмотрим…

С такими умными мыслями я приехал домой и сунул эту папку в нижний ящик письменного стола. В конце концов, у меня свой график работы – не брошу же я сочинять уже начатый киносценарий ради прихоти этого N., даже если когда-то пьянствовал с ним в римских барах. Если он намекнет, что я его должник, могу угостить его в местных барах, и мы будем квиты…

Что ж, прошло полгода. Сценарий, который я писал, когда N. пригласил меня в свою Контору, уже в кинопроизводстве, а звонков от N. не было с тех пор ни разу. Поэтому я достал серую папку, еще раз прочел ее содержимое и решил не делать из этого никакого романа, а публиковать как есть. Кто станет обвинять меня в угодничестве Конторе, если я публикую только документы без своих комментариев? Единственное, что я сделал, это пронумеровал файлы и восстановил зачеркнутые фамилии, сверяя газетные вырезки с названными в них медийными источниками. Таким простым способом я окончательно оградил себя от упреков в работе на Контору и от авторства этого произведения. В данном случае я никакой не автор, а просто публикатор.

Желаю вам занятного чтения.

Газета «Sidney Global Weakly», 2 апреля 2024 года:

Азеф Дикинс, наш иранский корреспондент, сообщает:

На эту странность обратили внимание еще в начале февраля, но замалчивали два месяца. Потому что в мусульманских странах рождение девочки исстари считается бедой, печальным событием и виной роженицы, за такой «брак» женщину могут избить и даже выгнать из мужниного дома. Но одно дело, когда это беда одной семьи, а другое – когда в Тегеранском медицинском центре имени Имама Хомейни, самой знаменитой иранской больнице, при безостановочном конвейере выпуска на свет мусульманских младенцев вместо громкоголосого ора здоровых новорожденных пацанов вдруг ни с того ни с сего начинает звучать только девичий писк.

Как? Почему?

И когда! – во время февральского пика рождаемости, который приходится на девятый и десятый месяцы после сезона свадеб. Хотя биологи утверждают, что мужской ген передается только по мужской линии, но кто в народе прислушивается к биологам? Ведь сразу после свадьбы каждый жених производит такое количество спермы, что этих чертовых генов должно хватить на производство дивизии солдат плюс олимпийской сборной по всем видам спорта!

И потому каждый год, в феврале и в марте, машины «Sayarat iiseaf», «скорой помощи», везущие рожениц, круглосуточно оглашали город воем сирен, у ворот Медцентра только чудом обходилось без столкновений, а в самом Центре, в конце каждой смены, qabilat, акушерки, уже шатались от усталости. Досточтимый усто Рахман Мирза Оглу, делающий хитан, обрезание, работал своей миниатюрной ручной «гильотиной» почти круглосуточно и без выходных. Конечно, в Коране нет указания на необходимость обрезания сразу после рождения младенца, из-за чего иные родители откладывают хитан на три и даже на четыре года. Но поскольку великий Пророк Мухаммед сделал своим внукам обрезание на седьмой день после их рождения, то работы у Рахмана всегда было с избытком. Втискиваясь после смены за руль своего «Мерседеса», он с трудом уминал туда свои карманы, раздутые от mukafa’a, денег от благодарных родителей.

И вдруг – такое затишье! Нет, мальчики тоже родились, но сколько? Второго февраля только трое, да и то от пятнадцатилетних рожениц, чудом забеременевших от своих столетних мужей – богатых, но уже слепых и трясущихся шейхов. А третьего февраля – ни одного, и четвертого тоже…

– В чем дело? – недоуменно спросил главврача Рахман Мирза Оглу. – Разве в прошлом году не было свадеб?

Досточтимый Мусса Джабраил Шарани, внук великого шейха Шарани и главный врач Медицинского центра, окончивший Сорбонну и Стамбульский медицинский институт, заглянул в компьютер и выяснил, что свадьбы, конечно, были. Согласно статистике, опубликованной на сайте Maktab almadina, городского управления, в мае – июне прошлого года было на семнадцать процентов больше свадеб, чем в позапрошлом году! Что же случилось с местными женщинами? Почему они перестали рожать пацанов?

– Проклятая западная цивилизация! Контрацептивы! – возмутился Рахман Мирза Оглу. – Эти стервы стали применять противозачаточные пилюли! Нужно запретить им ездить в Америку и Европу до рождения хотя бы пятого ребенка!

Действительно, полвека назад мода на свадебные путешествия в Европу и Америку стала почти ритуалом у богатой мусульманской молодежи, детей нефтяных магнатов, султанов и шейхов, а затем у всех состоятельных мусульман. Но ни в США, ни в Европе, в этих «вертепах неверных», богатые мусульманские туристки не ходят в театры, музеи или на спортивные матчи, а проводят все время в фешенебельных «Bloomingdale», «Saks Fifth Avenue» и «Bergdorf Goodman», скупая самое дорогое нижнее белье, французскую косметику и прочие изыски тлетворной западной цивилизации. А заодно, конечно, заглядывают в аптеки, где, вопреки Закону 2014 года о повышении рождаемости, отовариваются «Yaz plus», «Novynette», «Jeanine» и другими новейшими контрацептивами.

Но почему эти противозачаточные средства мешают рожать мальчиков и не мешают – девочек? Нет, что-то в теории уважаемого Рахмана Мирзы Оглу не соответствовало логике.

И когда в нынешнем марте не только в Медицинском центре имени Хомейни, а во всем городе вместо обычных семидесяти – семидесяти двух тысяч новорожденных, из которых как минимум половина была мужского пола, на свет появились шестьдесят семь тысяч девочек и только 1269 мальчиков, разразился скандал сначала городского, а потом и национального масштаба. Вдруг выяснилось, что такую же катастрофу с рождаемостью мальчиков скрывали не только в Тегеране, но и в других иранских городах. «ИРАНКИ ПЕРЕСТАЛИ РОЖАТЬ МУЖЧИН!» – с такими заголовками вышли газеты сначала в Арабских Эмиратах и в Бахрейне, а затем даже в Ираке и Иране.

Конечно, иранские мужья тут же устроили повальные домашние обыски и потащили своих жен к врачам на унизительные проверки – анализы крови, мочи и прочие способы обнаружения противозачаточных. Телеканал «Аль Джазира» посвятил этим проверкам несколько сенсационных репортажей. Но самые тщательные обыски и анализы не выявили у женщин результатов применения контрацептивов. И тогда разом замолчали и газеты, и телевидение – никто не хотел первым признавать странное бессилие иранских мужчин. Во-первых, никто из них не жаловался на мужские слабости. Напротив, их женщины в один голос свидетельствовали снохам и врачам о неизбывной сексуальной мощи своих мужей. А во-вторых, – и это самое существенное – все газеты, радио, телевидение и Интернет принадлежат мужчинам, разве могут они говорить о своей странной полуимпотенции?

Однако и утаивать катастрофу стало невозможно. Ученые тут же придумали этому бедствию научное название – The Male Chromosomes Deficiency (MCD), недостаточность мужских хромосом, а враги мусульманского мира радостно подхватили эту тему. Похабные куплеты и оскорбительные карикатуры заполнили YouTube, предложения помочь воинам Аллаха удовлетворить их женщин так, чтобы они рожали мальчиков, посыпались даже из резерваций американских индейцев и от чукчей российского Заполярья.

Между тем опасения полного прекращения рождения мальчиков всерьез встревожили правителей Ирана. Чего ждать на следующий год? А если снова будут рождаться только девочки?

По слухам, распространившимся среди аккредитованных в Тегеране западных журналистов, несколько дней назад этой теме было посвящено закрытое совещание Совета стражей исламской революции – главного, после Верховного правителя, реального органа иранской власти. Заслушав короткий доклад министра здравоохранения Мусы аль-Бухари, двенадцать членов Совета постановили выделить сто миллионов долларов на срочное исследование причин столь катастрофического снижения рождаемости мальчиков. Причем половина этой суммы будет направлена на медицинские и биологические исследования, а вторая половина – на криминологические расследования. То есть на проверку подозрений, что катастрофическое снижение рождаемости младенцев мужского пола – это очередная акция израильского МОССАДА.

На высоте семь тысяч метров восход солнца можно наблюдать уже в пять утра. Стоя у крошечного иллюминатора закрытой двери самолета, 40-летний бруклинский раввин Борух Левин, крупный мужчина с окладистой черной бородой, и его 11-летний сын Авраам, держа в руках дорожный молитвенник Сидур, усердно молились на восток.

Их соседка, 22-летняя блондинка, сидевшая в одиннадцатом ряду рядом с их двумя пустыми местами, отчужденно смотрела на молящихся, одетых во все черное, но с белыми цицит – шнурками, висящими из-под их сюртуков.

Когда, помолившись, Левины сели на свои места, она спросила у мальчика:

– Excuse me, boy, where are you going in Ukraine? Do you have relatives there? [Извини, мальчик, в какой город на Украине вы направляетесь? У вас там родственники?]

– May be [Может быть], – ответил 11-летний Авраам и показал ей страницу «Нью-Йорк таймс» за тридцатое сентября с крупным заголовком: «КГБ РАЗОГНАЛ МИТИНГ ПАМЯТИ У БАБЬЕГО ЯРА, ГДЕ В 1941–1943 ГОДАХ ФАШИСТЫ РАССТРЕЛЯЛИ 120 000 ЕВРЕЕВ».

Под заголовком была большая, во всю страницу, статья о киевских евреях-«отказниках», устроивших этот митинг накануне, 29 сентября 1977 года. Иллюстрировали статью несколько черно-белых фотографий: расстрел немцами евреев… ров с голыми телами убитых… и фото избиения киевской милицией выступающих на митинге «сионистов». Подпись под этой фотографией сообщала: «Киевская милиция избивает и арестовывает Бориса Левина, Льва Эльберта и других организаторов митинга».

– Oh! – сказала соседка. – Вы, наверно, из этой организации… как её? Какого-то Кахане – «Лиги защиты советских евреев»?

– Нет, что вы, леди! – вежливо ответил мальчик. – Мы туристы из Бруклина. Просто мы тоже Левины, и мой папа Борух. По-русски это почти Борис.

Соседка повернулась к Боруху:

– Мистер Левин, если в «Нью-Йорк таймс» сказано, что советская милиция борется с сионистами, зачем вы тащите сына в эту заваруху?

Раввин Левин имел привычку обдумывать ответ на любой вопрос. Он огладил свою курчавую бороду и только после этого сказал:

– Гхм… Во-первых, мисс, мне его не с кем оставить, его мать умерла при родах. Во-вторых, когда мне было столько лет, сколько ему, я спросил своего отца: «Что ты сделал, когда Рузвельт не пустил в Америку корабль с тысячью еврейских беженцев от Гитлера и они вернулись в Европу и погибли в холокост?» Папа промолчал, и это был единственный раз, когда мне стало стыдно за своего отца. Ведь мы из Киева. Точнее, мой дедушка уехал из Киева в 1913 году, но там остались все наши родственники, сорок человек! В сорок первом году все они оказались в Бабьем Яре. Но когда я увидел эту фотографию, то подумал: вдруг случилось чудо и этот Левин мой кузен. А вы не американка? Я слышу русский акцент в вашем английском.

– Правда? – удивилась соседка и представилась: – Да, я советская журналистка. Пожалуйста, вот моя визитка.

Левин взял визитку, на ней значилось:

Раввин хотел сунуть визитку в карман сюртука, но сын, любопытный, как все мальчишки, забрал ее. И изумленно повернулся к Елене:

– Вау! Вы дочка советского министра иностранных дел?

– Нет, – улыбнулась Елена. – В Белоруссии есть деревня Старые Громыки. Оттуда эта фамилия.

– Понял, – сказал всезнающий мальчик и спрятал визитку в карман своего черного сюртука.

Газета «Washington Daily», 13 апреля 2024 года:

По сведениям из Тегерана, 6 апреля, почти сразу после публикации в австралийской газете Sidney Global Weakly репортажа «ПАНИКА В ТЕГЕРАНЕ» о катастрофическом снижении рождаемости мальчиков в Иране, Азеф Дикинс, иранский корреспондент этой газеты и автор репортажа, был тайно похищен из своего офиса на проспекте Аббас-Абаб вооруженной группой «басиджи», полувоенной полиции, подчиненной корпусу Стражей революции.

На все запросы у МИДа Ирана и руководства Стражей революции о месте пребывания Азефа Дикинса и причинах его ареста, австралийская дипломатическая миссия в Тегеране никакого ответа не получила.

В связи с этим вчера, 12 апреля, в 12:30 по иранскому времени, все западные журналисты (71 человек), аккредитованные в Тегеране, прибыли со своими семьями в тегеранский аэропорт имени Имама Хомейни с намерением немедленно покинуть Иран в знак протеста против ареста своего коллеги. Встревоженные такой солидарностью западных журналистов с арестованным, в аэропорт срочно прибыли министр иностранных дел Ирана Курбан Ислам Астрабади и министр культуры и исламской ориентации Вагиф Мохаммед Тебрези. Оба попытались отговорить журналистов от их акции, ссылаясь на то, что в своем репортаже Азеф Дикинс в неуважительном и даже насмешливом тоне описал случившееся в Иране событие. Однако журналисты, включив телекамеры, стали передавать в эфир эту спонтанно возникшую пресс-конференцию и, не вступая в дискуссию с министрами, выдвинули условие: если в течение часа в аэропорт не будет привезен Азеф Дикинс, то они тут же покинут Иран.

Несмотря на разницу во времени между Тегераном и другими странами, практически все телекомпании цивилизованного мира от США и Европы до Японии, Южной Кореи и Сингапура прервали свои передачи и в прямом эфире показали это чрезвычайное происшествие.

В 14:31 группа «басиджи» в штатском доставила Азефа Дикинса в аэропорт. По его внешнему виду было невозможно определить, подвергался ли он физическому воздействию.

В 14:57, не сделав никаких заявлений и практически не проронив ни слова, м-р Дикинс рейсом «Тегеран – Лондон» компании British Airway вылетел из аэропорта имени Имама Хомейни.

Заходя на посадку в 7:20 утра, «Ту-104» с надписью «Аэрофлот» на борту пролетел над пожелтевшими октябрьскими лесами и уверенно приземлился на посадочную полосу киевского аэропорта «Борисполь».

Пассажиры рейса «Москва – Киев», в темных пальто и куртках на поролоне, поспешно спустились по трапу, торопясь получить свой багаж и успеть на ежечасный рейсовый автобус «Борисполь – Киев».

Только раввин Борух Левин с 11-летним сыном Авраамом, выйдя последними, задержались на трапе. Ежась в черных сюртуках, они с интересом оглядывали окрестности – двухэтажное здание аэровокзала, куда наперегонки спешила цепочка пассажиров… почти пустой аэродром с двумя самолетами «Ту-104»… буро-желтый лес за посадочной полосой… жидкую поземку жухлых листьев, которую гнал по полю зябкий утренний ветер… и черную «Волгу» у трапа, в которую юркнула одетая в модную канадскую дубленку их 22-летняя соседка Елена Громыко.

С удивлением потолкавшись в непривычно плотной (для американцев) толпе пассажиров, хватавших с багажных тележек свои фибровые чемоданы, спортивные сумки и перевязанные шпагатом кошелки (почему-то все эти емкости мощно пахли колбасой и сыром), Левины взяли свой небольшой кожаный сак и вслед за торопливыми пассажирами вышли из аэровокзала. И увидели, как обшарпанный и набитый до отказа автобус, сдавливая последних пассажиров автоматической задней дверью, уже отошел от стоянки.

Но огорчиться Левины не успели. Издали угадав в них иностранцев, молодой таксист тут же рванул от стоянки и с шиком подкатил к ним серую «Волгу» с шашечками:

– Такси?

Левины с радостью забрались в теплую машину.

– Куда, господа? – спросил таксист.

– Ба-бий Яр, плиз, – старательно выговорил Борух.

Машина рванула с места так, что оба Левина невольно откинулись на заднем сиденье, и юный Авраам весело рассмеялся.

Вымахнув на узкое асфальтовое шоссе «Борисполь – Киев», такси покатило с предельно разрешенной скоростью шестьдесят километров в час, только изредка превышая ее до шестидесяти пяти. По сторонам шоссе стеной стояли серо-буро-зеленые сосны, ели и клены, но не было никаких рекламных щитов, кроме редких портретов Брежнева, Косыгина и Щербицкого и транспарантов с надписями на русском и украинском: «СЛАВА КПСС!» и «ХАЙ ЖИВЕ ВIКОВIЧНА ДРУЖБА РАДЯНЬСКИХ НАРОДIВ!».

Бойкий молодой водитель пытался заговорить с пассажирами по-русски и по-украински, но они не знали ни того, ни другого и только улыбались ему в ответ. Он, однако, не унимался.

– Америка?! – громко, как глухим, кричал он вполоборота.

– Yes, we’re from USA… – отвечал Левин.

– Нью-Йорк?

– Yes, sir…

– Америка гуд! – смеялся водитель. – Вери гуд Америка! Но Картер нет гуд! – И снова смеялся, и что-то рассказывал, показывая, как услужливый гид, по сторонам и комментируя все и вся по дороге…

А далеко впереди них и куда быстрей, чем такси, неслась по шоссе черная «Волга» с Еленой Громыко. Обгоняя междугородние автобусы, кургузые «Москвичи», грузовики-«полуторки» и новенькие «жигулёнки», пожилой водитель уверенно держал стрелку спидометра на отметке восемьдесят и даже девяносто, а Елена, сидя на переднем сиденье, весело говорила в тяжелую черную трубку радиотелефона:

– Нет! Не вставай! Только дверь открой. Сейчас семь сорок три, я буду через десять минут! Мы уже у моста!..

Действительно, впереди был огромный мост через широченный Днепр, у въезда на него стоял пост ГАИ, но водитель и тут не сбавил скорость. Легко обогнав весь поток машин, черная «Волга» стремительно пронеслась мимо постового, который вытянулся перед ней с рукой под козырьком…

Следом, но минут через пятнадцать, по этому же мосту проехало и такси с Левиными и покатило сквозь центр города на северо-запад. Возможно, водитель хотел показать американским гостям красоты украинской столицы или просто накручивал счетчик, но то, к чему его глаз давно привык – полупустые витрины универмагов, длинные серые очереди у продовольственных магазинов, а над ними опять портреты Брежнева и Щербицкого, да гигантские красочные транспаранты «ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ», «КПРС – РОЗУМ, ЧЕСТЬ I СОВІСТЬ НАШОЇ РАДЯНСЬКОЇ ДОБИ» и «УХОДЯ, ГАСИТЕ СВЕТ», – всё это производило на Левиных особое впечатление. При появлении каждой новой очереди с тощими кошелками и пустыми бидонами в руках или прохожих с тяжелыми авоськами и гирляндой из рулонов серой туалетной бумаги на шее, одиннадцатилетний Авраам делал большие глаза и вопросительно поворачивался к отцу. Но Борух лишь успокаивающе клал ему руку на колено – мол, тихо, не шуми.

В это время черная «Волга» с Еленой Громыко, прокатив по Крещатику мимо Центрального универмага, свернула в высокую арку монументального десятиэтажного здания в стиле «сталинский ампир» и, въехав во двор, тормознула у первого подъезда. Елена выпорхнула из машины с легкой дорожной сумкой Macy’s в руке, вбежала в подъезд и, на ходу бросив: «Доб-ранок!» завтракавшей консьержке, лихо пронеслась к лифту. Но табло над его закрытой дверью показывало, что кабина ползет где-то между седьмым и восьмым этажами, и Елена, махнув рукой, лихо рванула вверх по широкой красивой лестнице с мраморными ступенями. Дробью отстучав по ним каблуками новеньких модных сапог, легко взлетела на третий этаж, уверенно свернула налево и распахнула дубовую дверь с табличкой «12». За дверью был длинный коридор с высоким потолком, рогатая вешалка в прихожей и зеркальный шкаф для одежды, за ними, на стенах, картины в тяжелых рамах, а ниже – светлые, из карельской березы, решетки, закрывающие горячие батареи парового отопления. Но Елена и тут не задержалась. На ходу сбросив на пол дубленку, расстегивая, вприпрыжку, молнии на сапогах, на юбке и на кофте и отшвыривая их в стороны, Елена добежала до спальни и – уже голая – с ходу прыгнула в широкую постель к обнаженному тридцативосьмилетнему голубоглазому красавцу.

– Ну, здравствуй! Согрей меня!..

Красавец-блондин не успел ответить – она накрыла его своим легким телом и залепила рот поцелуем. Он обнял ее одной рукой, а другой достал кнопку магнитофона «Киев», стоящего на тумбочке, и нажал ее.

Прекрасная музыка нового бродвейского шлягера – рок-оперы Jesus Christ Superstar, «Иисус Христос – суперзвезда», заполнила спальню, и лепные амурчики на высоком белом потолке с завистью смотрели на кипение бурной страсти стосковавшихся друг по другу любовников.

Газета «Jerusalem Times», 15 апреля, вечерний выпуск:

Сегодня в Нью-Йорке, на экстренном заседании Совета Безопасности ООН, созванном по требованию стран Нового арабского блока непримиримых, а также Швеции, Португалии, Бельгии и Нидерландов, постоянный представитель Ирана Абу Исмаил Монтазери официально обвинил Израиль в снижении рождаемости младенцев мужского пола у иранских женщин, назвав это новой расистской операцией МОССАДа.

Вместо ответа рав Ицхак Гилад, посол Израиля в ООН, продемонстрировал снятое скрытой камерой заседание Совета Стражей исламской революции, которое состоялось в Тегеране девятого февраля прошлого года. Публикуем стенограмму этой видеозаписи.

Выключив видеозапись, рав Ицхак Гилад сказал:

– Господа! Как вы сами видите, руководители Ирана получили предупреждение еще два года назад! Третьего апреля 2022 года Пророк Мухаммед приказал им прекратить джихад против моей страны. Но почему именно в этот день или, точнее, в эту ночь явился им Пророк? Вспомните, что было до третьего апреля 2022 года. В феврале 2020 года Президент США Дональд Трамп представил план урегулирования палестино-израильского конфликта. По этому плану в обмен на создание Палестинского государства наша страна могла объявить наш суверенитет на треть территории Иудеи и Самарии. Многие считают, что коронавирус и беспорядки в США заблокировали этот проект, но это ошибка. Такие глобальные события, как пандемия и сотрясения государственных основ, не случаются просто так, сами по себе, без решения и воли Высшего разума, то есть Всевышнего. Ведь Всевышний изначально и на веки веков, до Судного дня, отдал нам, евреям, всю – повторяю, всю – территорию от Средиземного моря до реки Иордан. Без вкрапления туда не-еврейского государства, что было подтверждено в 1922 году решением Лиги Наций в Сан-Ремо. Следовательно, план Дональда Трампа о создании на Святой земле какого-то не-еврейского государства был нарушением воли Всевышнего. И потому в гневе или без гнева Всевышний уже в марте сорвал этот план ковидом-19, а затем, в сентябре 2020 года, заблокировал его подписанием в Вашингтоне мирных договоров между Израилем и Арабскими Эмиратами и Бахрейном. Больше того, сразу после 15 сентября 2020 года Судан и еще несколько арабских стран стали в очередь на подписание мирных соглашений с Израилем, и это был сокрушительный прорыв в тотальной ненависти арабских стран к Израилю. Если бы мне было позволено, я бы назвал это событие «Сталинградом» битвы за мир на Ближнем Востоке. Правда, в ответ на это Иран радикализировал наших врагов, объявил о создании «Нового арабского блока непримиримых», организовал и профинансировал серию кровавых антиизраильских и антиамериканских терактов, и второго апреля 2022 года лидеры этого Нового блока подписали «Дорожную карту джихада – поэтапное уничтожение Израиля». Таким образом, не нужно быть крупным политиком, чтобы понять, почему уже на следующий день, третьего апреля 2022 года, Пророк Мухаммед предупредил руководителей Ирана о тех карах Всевышнего, которые последуют, если они не отменят джихад против моей страны. Но даже через год после этого предупреждения, когда у членов Совета родились только девочки, – даже после этого они скрыли от своего народа запрет Всевышнего воевать с Израилем. И тогда с иранскими мужчинами произошло то, что произошло. Насколько я знаю, за последние два года ни у одного из двенадцати членов Совета стражей исламской революции не родилось ни одного мальчика. Больше того, за эти два года у всех руководителей Ирана, от Верховного правителя и президента иранской республики до министра Вооруженных сил, родились только девочки. Всевышний выполняет свою угрозу. Кстати, господин Монтазери, насколько я знаю, у вас за последние два года тоже родились девочки. Разве два года назад к вам не являлся посланник Аллаха?

– Протестую! – поднялся Фарид Зейналоглу, постоянный представитель Турции. – Я требую у посла Израиля немедленно сообщить нам, каким образом у него появилась видеозапись закрытого совещания Стражей исламской революции? Само существование этой записи и тем более демонстрация ее здесь, на заседании Совета Безопасности ООН, является нарушением всех международных прав! О какой безопасности можно говорить, если израильские шпионы проникают даже на закрытые совещания руководителей мусульманских стран!

Представители стран Нового арабского блока единодушно поддержали требование представителя Турции.

В ответ Ицхак Гилад напомнил членам Совета, что право на неразглашение источников информации является неотъемлемой составляющей свободы слова.

– Поскольку мы с вами находимся на территории США, – сказал Ицхак Гилад, – то здесь право на неразглашение источников информации было признано еще в 1948 году в Межамериканской декларации принципов свободы слова.

Раввина Боруха Левина вторые сутки избивали в подвале киевского Управления МВД УССР, и делали это профессионально – резиновой дубинкой по почкам и печени так, чтобы не было открытых ран. Когда от болевого шока он терял сознание, его сажали, голого и со связанными за спиной руками, на табурет и обливали холодной водой из ведра. Борух приходил в себя, открывал глаза. Выкрашенные в темно-свекольный цвет стены подвала и три фигуры избивавших его милиционеров плыли перед глазами. Ему казалось, что в одном из них он узнает молодого таксиста, который вез его с сыном из аэропорта в Бабий Яр. Но в полутьме и в полуобморочном состоянии он не мог сфокусироваться, да и зачем? Какая разница, кто тебя бьет, главное – перехватить воздух открытым ртом, удержаться за жизнь и остановить стены, плывущие перед глазами.

На вторые пыточные сутки, ровно в 11:00 утра, когда первый октябрьский снегопад кружил в киевском воздухе белой небесной манной, к подъезду украинского Управления МВД, улица Владимирская, дом 15, подъехала черная «Волга». Выйдя из нее, стройный 37-летний блондин в прекрасном светло-сером шерстяном костюме упругой походкой украинского арийца легко взошел к дубовой парадной двери. По ее обеим сторонам были утоплены в стене большие стальные плиты с золотым тиснением «МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ УКРАИНСКОЙ ССР». Властно открыв высокую тяжелую дверь, блондин на ходу показал милицейскому вахтеру свои «корочки» – кожаное темно-красное удостоверение с тиснением «Комитет государственной безопасности» – и по боковой лестнице спустился в подвальный этаж.

Избиение Левина прекратилось, и совсем рядом с ним возникли блестящие, хорошо начищенные черные полуботинки из мягкой кожи. Сидя на деревянном табурете, Борух медленно поднял глаза. Над ним возвышался высокий красавец в костюме, сшитом явно по-западному – приталенный пиджак, двойная строчка на узких лацканах, брюки заужены и без обшлагов. Белая рубашка, хотя и без галстука, но явно дорогая и свежая. Лицо гладко выбрито, остроносое. Голубые глаза и пепельная челка, падающая на лоб.

Несколько секунд он внимательно изучал Левина, затем одобрительно сказал ментам, избивавшим раввина, а теперь отошедшим в сторону:

– Гарна работа. – И, повернувшись к Левину, продолжил на хорошем английском со щегольским британским произношением: – О’кей, мистер Левин. Я начальник Еврейского отдела украинского КГБ. Вы признаете себя агентом МОССАДа, прилетевшим для связи с киевскими сионистами?

– Я… я американский гражданин… – с трудом выдохнул Левин.

– Одно другому не мешает. Вы прилетели на два дня, а привезли кучу сионистской литературы. Вот… – блондин, не глядя, отвел в сторону левую руку, и один из ментов тут же подал ему небольшую Тору и несколько брошюр на папиросной бумаге, извлеченных из стоявшего на столе саквояжа Левиных. – Что это? – Он поднес книги Левину к лицу. – Почему это по-русски? «Тора», «Эксодус», «Это Бог мой», «Еврейские праздники». Вы что, читаете по-русски?

Левин молчал. Перед отлетом в СССР он действительно зашел в «Дом свободы» на 41-й улице в Нью-Йорке и у Людмилы Штерн, хозяйки Дома, попросил какую-нибудь литературу на русском для своего киевского, как он полагал, кузена.

– Ну! – потребовал блондин и вдруг, подняв левую ногу, красивым кожаным полуботинком наступил Левину на гениталии, прижал их к сиденью табурета. – Вы агент МОССАДа, да?

– Я… я требую… – задыхаясь от боли, произнес Левин, – американского консула…

– Требую? – усмехнулся блондин. – Тут вот кто требует.

И с силой прижал гениталии подошвой.

От острой боли Левин вскрикнул и запрокинул голову.

Блондин наотмашь ударил его Торой по лицу.

– Fucking Jew! Ты знаешь, сколько таких американских и канадских жидов присылает к нам МОССАД, Натив и ваш мерзавец раввин Кахане? Возвращайся в свою грёбаную Америку и скажи спасибо, что мы тут гуманные люди – не кастрировали твоего сына, даже кормим его в КПЗ. Но передай своим хозяевам: если вы не забудете дорогу к нашим жидам, мы с вами поступим вот так!..

И уже с полной силой наступил Левину на гениталии, отчего Борух дернулся от боли и свалился на пол.

Газеты «New-York Tribune», «Amsterdam News», «Boston Times», «Washington Daily», «Brussels News» и др., а также все СМИ стран Нового арабского блока, 17 апреля 2024 года:

Телекомпании США, Европы, Азии и Австралии, утро 18 апреля:

Мир вздрогнул! Массовые антиизраильские демонстрации с участием сотен тысяч людей проходят в Тегеране, Каире, Стамбуле, Бейруте и в других мусульманских городах. Демонстранты жгут израильские и американские флаги, несут транспаранты и плакаты с требованием немедленного уничтожения Израиля и повторения «9/11» в США…

В Быковне, пригороде Киева (когда-то здесь были такие болота, что проехать можно было только на быках), в одной из «хрущёвок» – построенной при Никите Хрущёве пятиэтажке без лифта – на кухне стандартной малогабаритной двухкомнатной квартиры 41-летний Борис Левин преподавал иврит шести разновозрастным евреям. Покрыв голову кипой-ермолкой, он стоял у стены с квадратным куском линолеума вместо грифельной доски, а трое пожилых учеников теснились за кухонным столиком, и еще трое молодых, за неимением места, сидели на полу. Учебник иврита, брошюра по кашруту и Тора, изданные мелким шрифтом на папиросной бумаге израильским издательством «Алия» специально для нелегальной заброски в СССР, а также небольшие рукописные таблицы с ивритскими буквами лежали на кухонной плите.

Борис говорил:

– Сейчас перед вами откроется совершенно другой мир. Я покажу вам древний еврейский алфавит, и мы приблизимся к Всевышнему, потому что будем изучать Его язык…

С этими словами он кнопкой приколол к «доске» рукописную таблицу древних еврейских букв, на которой буква «Алеф» была изображена в форме головы быка.

– Так выглядели еврейские буквы пять тысяч лет назад. Они начертаны на камнях, найденных в поселении Шило, где была столица Израиля за тысячу двести лет до новой эры. Сегодня мы рассмотрим две из этих букв.

И поверх первой таблицы Борис прикнопил таблицу с современным израильским алфавитом.

– А это современный иврит. Вы можете видеть эти буквы в Торе и в еврейских молитвенниках. Сейчас вы убедитесь, что каждое слово в Священном Писании это не случайное, а Божественное слово. И каждая буква в нем тоже не случайна…

Чуть слышные звуки скрипки и фортепиано доносились из-за стены, у которой он стоял. Это в тесной соседней гостиной, заставленной диваном, трюмо, телевизором, обеденным столом, книжным шкафом и ножной швейной машинкой, пятилетняя Мариша, дочка Левиных, разучивала на скрипке-«четвертушке» Концерт № 1 для скрипки с оркестром ля минор Иоганна Себастьяна Баха, а вместо оркестра ей аккомпанировал на пианино ее девятилетний брат Миша.

Стоя у окна, Инна, жена Бориса, просила:

– Миша, убери звук, ты заглушаешь соло. Она солистка, ты должен играть так, как она. А ты, Мариша, выше локоть и – легато, легато…

Мариша была талантливым ребенком, и чистая музыка Баха неспешно утекала сквозь открытую форточку в сумерки осеннего вечера.

Тем временем на кухне Борис продолжал, все больше увлекаясь:

– Смотрите! – И Борис написал на доске «אב». – Это «Алеф» и «Бет», первые буквы ивритского алфавита. Но если во всех языках буква «А» – это звук «а», а «Б» – это «бэ» и ничего больше, то на иврите это не просто буквы, а еще слово «Аб» или «Аба» – «Отец». И отсюда, кстати, – аббат, аббатство. А теперь посмотрим, что еще эти буквы означают на иврите, – и Борис нарисовал на доске абрис головы быка с рогами. – Вот изначальное начертание буквы «Алеф». Она похожа на голову быка. А вот «Бет» – пиктограммное начертание дома, жилища, шатра. Именно такими были эти буквы пять тысяч лет назад. «Алеф» – олицетворение бычьей силы, лидерства. «Бет» – это дом, жилище. А вместе это уже Отец, как основа жилища. Вот на каком многослойном языке говорил с нами Господь пять тысяч лет назад и которым Он продиктовал нам Тору! Такое многозначие – в каждом слове Завета, в каждой букве!..

Ученики слушали Бориса, а самый молодой, в ермолке, глядя на Бориса восторженными глазами, быстро записывал за ним, стараясь не пропустить ни слова.

Борис отпил из стакана остывший чай и вдруг спросил:

– А кем были братья Кирилл и Мефодий, которые в восемьсот шестьдесят третьем году пришли в Моравию и составили славянский алфавит? Греки. Они плохо знали иврит, еще хуже – славянский, и потому из двух первых букв ивритского алфавита сделали три: «Аз», «Буки» и «Веди». А вместо двадцати двух Божественных букв сделали тридцать восемь букв кириллицы. И, пользуясь этой аз-букой, перевели Священное Писание на славянский не с иврита, а с греческого перевода! Понимаете, как их перевод отличается от Божественного иврита, на котором говорил Всевышний, Иисус Христос и все апостолы?

Тут неожиданно весь дом наполнился грохотом взбегающих по лестнице солдатских ботинок. Борис и его ученики замерли, Мариша застыла с поднятым в руке смычком, а спустя секунду входная дверь сорвалась с петель и рухнула, выбитая, на пол, и в квартиру ворвались пятеро ментов. Следом за ними вошли два неспешных офицера КГБ.

– Не двигаться! Обыск! Сидеть, сионисты! – закричали милиционеры. – Вы арестованы!

Вырвав из рук Бориса мелок, они заломили ему и его ученикам руки за спины и надели наручники, а затем смели в брезентовые мешки «улики в сионизме»: лежавшие на кухонной плите Тору, учебник иврита, таблицы с ивритскими буквами, семисвечник, брошюры по кашруту, субботние свечи, даже сорвали со стены кусок линолеума с ивритскими буквами.

А двое гэбэшников первым делом прошли к книжному шкафу в гостиной и, швыряя на пол Пушкина и Достоевского, победно сложили в свой брезентовый мешок детскую «Агаду», «Историю еврейского народа», «Шел Песах» и молитвенник «Тейгилим». Затем один занялся обыском спальни, а второй – осмотром пианино «Красный Октябрь», раскладного дивана и швейной машинки «Singer».

Инна Левина, Мариша и Миша во все глаза испуганно наблюдали за ними.

Тем временем на кухне менты подняли арестованных и повели из квартиры на лестницу. Сквозь распахнутую дверь навстречу им тянуло от соседей запахами жаренной с луком картошки и негромкой песней Дмитро Гнатюка:

Там в очередной раз шел по телевизору знаменитый фильм «В бой идут одни старики».

Бегло пролистав учебник «Игра на скрипке» и пачку нот с сонатами Генделя, Баха и Бетховена, гэбэшник хотел отнять у Мариши скрипку, но девочка вцепилась в нее и так закричала: «Нет! Это моя!», что второй, выйдя из спальни, махнул рукой:

– Оставь ее!

И оба пошли следом за арестованными и ментами.

Соседи, выглянув из своей квартиры, тут же захлопнули дверь и поспешно включили Гнатюка на полную громкость:

Глядя из окна, как менты затолкали в «воронок» отца и его учеников и расселись в две серые «Волги», худенький Миша попытался успокоить плачущих сестренку и мать:

– Не плачьте… Их отпустят…

А на улице две серые «Волги» двинулись по снегу за отчалившим «воронком», и вслед им из окон «хрущёвок» всей Быковны плыла замечательная украинская песня:

Интернет-газета «Новый Азербайджан», 19 апреля, 07:00:

Наш корреспондент Мансур Векилов, единственный иностранный журналист, оставшийся в Тегеране, сообщает:

Никто не знает, каким чудом ядерная война с Израилем не случилась прошедшей ночью и почему сегодняшний день начался в Тегеране с необычной тишины. Даже муллы, которые ровно в пять утра всегда оглашают город радиопризывами к утренней молитве, хранят молчание.

Является ли это затишьем перед бурей или войной нервов и напряженным выжиданием, кто первый нажмет роковую кнопку?

Ведь еще вчера город кипел воинственными шествиями, призывами к джихаду и клятвами сокрушить мир неверных и вырезать всех евреев во всем мире, а сегодня выключено не только телевидение, но даже музыкальные радиостанции, круглосуточно передававшие турецкие и азербайджанские мугамы и другую арабскую и узбекскую музыку.

Одно объяснение этой необычной тишины я услышал по московскому радио. Евгений Сосновский, президент Академии Ближнего Востока, объясняет это вмешательством Китая, который вложил миллиарды долларов в строительство Ашдодского порта, железной дороги Хайфа – Багдад и другие израильские проекты. По мнению Сосновского, буквально за несколько минут до иранского ракетного удара по Израилю Си Цзиньпин, председатель Китайской Народной Республики, позвонил Верховному правителю Ирана Великому аятолле Хусейну Мохамади с просьбой исключить Хайфу и Ашдод из списка объектов ракетного поражения. Поскольку за последние два года Китай превзошел США по всем показателям экономики и военной мощи и стал самой крупной сверхдержавой в мире, Иран, по словам московского эксперта, не смог отказать просьбе Пекина и вынужден отложить нападение, чтобы перенацелить свои баллистические ракеты «Назиат-2», «Хоррамшахр» и «Саджил-4» и приказать Хезболле сделать то же самое.

Но так ли это?

Второе объяснение кажется мне реальней. По сообщению израильских радиостанций, сегодня ночью Израиль подвергся «разведке боем» – мощнейшей кибератаке иранских хакеров. Были атакованы системы управления нефтехранилищами, водным хозяйством, опреснительными станциями, очистными устройствами, алмазной биржей и другими финансовыми, промышленными и военными объектами. Какой нанесен урон Израилю, израильские СМИ, конечно, не сообщили, но сравнили эту атаку с высадкой американского десанта в Нормандии в 1944 году. С той только разницей, что, по их словам, Израильское национальное управление киберзащиты, получив в 2000 году серьезный урок аналогичным нападением, сумело не только отразить нынешнюю атаку, но и применило новую технологию встречного проникновения. В результате сегодня в 4:30 утра израильские кибервойска вывели из строя шесть электростанций, снабжавших Тегеран электроэнергией. Поэтому сегодня в Тегеране нет электричества, не работают Интернет, радио и телевидение и даже муллы не оглашают город радиопризывами к утренней молитве. А я вынужден диктовать эту статью по айфону, пока он работает.

И, наконец, третье объяснение тегеранскому затишью.

Из окон нашего корпункта на проспекте Шариати я вижу вдали квартальную мечеть, вокруг которой уже стоят на коленях и молятся тысяча, если не больше, мусульман, не поместившихся в мечети. И еще сотни мужчин в белых одеждах молча спешат туда же по проспекту и прилегающим улицам.

Надев камис, длинную белую рубашку, и покрыв голову азербайджанским арахчыном – шапочкой на однотонной подкладке, я пешком спускаюсь с двенадцатого этажа в вестибюль нашего здания и через стеклянную дверь смотрю на поток мусульман, идущих на молитву с головами, покрытыми куфией. Когда приближаются двое азери в арахчынах, я выхожу на улицу и вместе с ними, пожилым и молодым, иду к мечети. Хотя основное население Ирана – персы, но и азери, азербайджанцев, здесь немало – шестнадцать процентов!

– Ас-саля̄му ‘аляйкума̄! – на ходу и с местным акцентом церемонно говорю я своим попутчикам. – Вы не знаете, почему так тихо?

– Ва-‘аляйкуму с-саля̄мму, брат! – на ходу же отвечает мне младший. – Ты что, не мусульманин?

Я удивляюсь:

– Я азери, разве не видишь?

– А разве Мухаммед, саллаллаху алейхи ва саллям, да благословит его Аллах, не приходил к тебе сегодня ночью?

– Нет…

Оба резко остановились и испытующе посмотрели мне в глаза:

– Ты кто? Иностранец?

– Да. Я из Баку, корреспондент газеты «Новый Азербайджан».

– А-а! Тогда понятно, – говорит старший. – Вы там, в Баку, всё время виляете между нами, Россией и Турцией. Но сейчас русские и турки наши друзья, и теперь вам, бакинским азери, от нас никуда. Поэтому можем тебе сказать, как гардашим, брату. Сегодня ночью к нашему Верховному правителю Великому аятолле Хусейну Мохамади, да продлятся годы его, снова приходил Пророк, саллаллаху алейхи ва саллям!

– И к нам приходил – ко всем, кто вчера ходил с факелами и кричал: «Итбах аль яхуд!», «Смерть евреям!», – добавил младший. – Он запретил нам воевать с Израилем.

– Э, не просто запретил, – вздохнул старший. – Он сказал: Аллах суров! Кто посмеет воевать с Израилем, тех Аллах безжалостно накажет!

– Понимаешь, гардаш? – сказал младший. – Безжалостно! Что теперь делать со всеми ракетами, которые у нас есть?..

– Э, не в ракетах дело! – нервно оборвал его старший. – Великий аятолла на весь мир объявил джихад Израилю. Официально, понимаешь? Поэтому всякие сновидения и хакеры-шмакеры значения не имеют. Евреи всем надоели! Мы должны уничтожить Израиль!

«Камеры предварительного заключения», а на самом деле просто внутренняя тюрьма киевского Управления МВД Украинской ССР по улице Владимирская, 15, не были чем-то исключительно украинским. Такие же подвальные тюрьмы были во всех типовых зданиях республиканских управлений МВД и КГБ, построенных в стиле «сталинский ампир», то есть массивно и на века существования советской власти и руководящей роли КПСС. Не зря, когда немцы оккупировали почти всю европейскую часть СССР, гестапо и гэбисткомиссариаты заняли именно эти здания в Киеве, Минске, Вильнюсе и Риге. Тоже «на века».

Шестерых арестованных евреев развели по разным камерам, где сидели уголовники и наркоманы.

В камере, куда втолкнули Бориса Левина, вдоль левой стены были узкие нары, которые в тюремном обиходе назывались «шконка», на потолке – тусклая и убранная под решетку лампочка, а в глубине, у глухой торцовой стены – параша, водопроводный кран с подставленным под него цинковым ведром и тут же, в стенном углублении – батарея парового отопления, забранная чугунной решеткой. И всё – ни окна, ни стола, ни стульев. Зато – трое обитателей с татуировками «РАБ КПСС», «НЕ ЗАБУДУ МАТЬ РОДНУЮ» и «ЛЮБКА ШАЛАВА» на потных оголенных торсах. Впрочем, Борис не успел ни поздороваться, ни разглядеть их, как эти трое окружили его.

– Жидок, вымой пол и парашу! – приказал самый крупный и лысый, с татуировкой «НЕ СПЛЮ» на веках.

По тюремным законам это означало одно: как только Борис нагнется мыть пол, его изнасилуют. Лысый даже начал расстегивать штаны.

Но Борис апперкотом сбил его с ног так, что тот улетел под шконку. Двое других разом набросились на Бориса, но оказалось, что этот «жидок» умел постоять за себя – готовясь к эмиграции в Израиль, многие евреи занимались тогда не только ивритом, но и боксом или карате. И все бы закончилось еще одним разбитым носом и достойным перемирием, но тут в камеру ворвались охранники:

– Ах, ты, жидяра, еще драку устроил!

Дубинками они стали избивать Бориса куда попадя, он успевал прикрывать локтями только голову и наконец, потеряв сознание, рухнул, окровавленный, на бетонный пол…

А пришел в себя только в «воронке», который, проехав по заснеженному вечернему Киеву несколько сотен метров, доставил его к еще более помпезному зданию – Управлению КГБ УССР на той же Владимирской улице, но в четырехэтажном доме № 33. Впрочем, Борис этого здания не увидел – «воронок» заехал сюда со двора и вплотную подкатил к козырьку над черным входом. Тут Левина приняли двое других, гэбэшных, охранника и повели сначала по подвальным коридорам, а затем – в кабине рабочего лифта – на третий этаж.

Кабинет подполковника Виктора Ищенко, начальника Пятого (Еврейского) отдела КГБ Украины, был просторным, со стенами, отделанными светлыми деревянными панелями. Большие окна с гипюровыми шторами, письменный стол с несколькими телефонами, на стене портреты Дзержинского и Андропова, а на полу у окна – два высоких брезентовых мешка, доверху набитых. Эти мешки были развязаны, из них выпали на пол квадратные конверты с израильскими штемпелями – израильские вызовы-приглашения.

Перехватив взгляд Бориса, хозяин кабинета – красавец-блондин в прекрасном светло-сером костюме, с голубыми глазами и косой челкой пепельных волос – усмехнулся:

– Узнаете? У вас такие же? Три или пять?

Борис посмотрел ему в глаза и медленно, сквозь разбитые губы, проговорил:

– Я знаю, что из Израиля мне послали пять вызовов. А вы пропустили только один.

Ищенко усмехнулся:

– Хоть пять вызовов, хоть десять, вы никуда не поедете, у вас секретность.

– Я работал на заводе «Радиоприбор». Какая может быть секретность у завода, который целиком привезли из Германии еще в сорок пятом году?

– Это не наше дело, – отмахнулся Ищенко. – Завод входит в Миноборонпром[2]. Но я вас вызвал не для дискуссии, а чтобы предупредить: здесь вам не Москва. Это там посольства и иностранные журналисты. А тут у нас руки развязаны. И миндальничать с вами, сионистами, мы не будем. Вы занимаетесь антисоветской деятельностью – преподаете иврит, устраиваете сионистские семинары и пишете антисоветские статьи, – Ищенко извлек из ящика стола пачку брошюр с шестиконечными звездами-магендавидами на обложках. – Вот материалы вашего подпольного симпозиума по Бабьему Яру. С вашей статьей. Издано в Израиле и в США!

– В моей статье нет ничего антисоветского, – сказал Борис. – Там только статистика. Количество евреев, расстрелянных в Бабьем Яре.

– Расстрелянных кем?

– Немцами и украинцами.

Ищенко гневно ударил кулаком по столу:

– Чушь! При чем тут украинцы? С чего вы взяли?

– Я там был, – спокойно ответил Левин. – Только за два первых дня, двадцать девятого и тридцатого сентября 1941 года, четыреста немцев зондеркоманды штандартенфюрера Пауля Блобеля и тысяча двести украинцев из украинской полиции расстреляли в Бабьем Яре тридцать четыре тысячи евреев, не считая детей.

– Что значит, вы там были? – надменно переспросил Ищенко.

– Я один из двадцати восьми выживших. Мне было четыре года, назавтра после расстрела я выполз из этого рва. Не знаю, как…

Ищенко оторопело посмотрел на Бориса. Потом, ища одной рукой на столе сигареты, второй рукой открыл картонную папку с надписью: Левин Б.М. ДЕЛО № С-679/23.

Бегло глянув на первые страницы дела Левина, Ищенко сказал:

– Вы… Всё равно… Вас воспитала советская власть. Детский дом, ремесленное училище, университет. Я, между прочим, тоже прошел этот путь – Суворовское училище, потом служба в армии, – Ищенко закурил Dunhill, едва не ожегши пальцы горящей спичкой. – Но я коммунист, а вы клевещете на наш народ, провоцируете национальную рознь. Это и есть антисоветская деятельность…

Левин молчал.

Ищенко закрыл папку, встал, прошелся по кабинету. Сто двадцать тысяч евреев, расстрелянных в Бабьем Яре в 1941 году, как, впрочем, и все семь миллионов советских людей, погибших в Великую Отечественную войну[3], были для него, тридцативосьмилетнего, только фетишем, цифрами статистики. Поздний сын знаменитого художника Петра Ищенко, разбогатевшего на гигантских панно с Лениным и Сталиным для домов культуры, кинотеатров и санаториев, Виктор Ищенко в 1964 году поступил на факультет иностранных языков Высшей школы КГБ. И быть бы Виктору еще одним Рихардом Зорге (или Олегом Калугиным), если бы не дотошный генерал-полковник Никитченко, который, став в 1967-м новым начальником этой школы, тут же назначил глубокую проверку биографий всех учащихся. Эта проверка установила, что отец курсанта Ищенко, народный художник Украины, трижды лечился от алкоголизма и год назад умер от цирроза печени. Конечно, за это Виктора – отличника по всем дисциплинам – не отчислили из школы, но в его личном деле появилась короткая запись: «Без выезда за рубеж – возможен н/а[4]».

Так, несмотря на блестящие успехи в учебе и оксфордское произношение, полученное круглосуточными занятиями в лингафонном кабинете, тавро «н/а» сделало Виктора невыездным. Что, в принципе, оказалось не так уж и плохо – он унаследовал роскошную отцовскую квартиру на Крещатике, отцовские связи в партийной элите и в 36 лет стал начальником Пятого отдела Украинского КГБ, а – при удачном стечении обстоятельств – мог легко шагнуть еще выше. Только нужно красиво справиться с этими жидами, которые устроили вселенский шабаш вокруг Бабьего Яра.

Пройдясь по кабинету, Ищенко остановился возле Левина:

– Как вы можете помнить? Вам даже не было четырех лет. Всего три года и восемь месяцев…

Глаза у Левина чуть сощурились, концентрируясь в зрачках Ищенко.

– Нас было сорок два Левиных, – проговорил он. – Такое не забывается.

Ищенко затянулся сигаретой.

– Вот видите: все ваши родственники погибли. А между прочим, недавно к вам приезжал эмиссар ЦРУ и МОССАДа, выдавал себя за вашего кузена. Но мы его разоблачили и отправили обратно. Это для МОССАДа вы создаете тут сионистскую сеть? Или для ЦРУ?

Глядя Ищенко в его голубые глаза, Левин вновь молчал.

– Система «ПЛОД»? – усмехнулся Ищенко.

Но Левин не ответил и на этот вопрос. Система «ПЛОД», или «Как вести себя на допросах», была разработана известным в те годы диссидентом-математиком Владимиром Альбрехтом и советовала не отвечать на вопросы следователей в тех случаях, если: «П» – допрос происходит без Протокола, «Л» – вопросы следователя касаются вас Лично и превращают вас в обвиняемого, «О» – вопрос не имеет Отношения к сути обвинения, «Д» – ответ не Допустим с точки зрения вашей морали. Эта система помогла тысячам советских диссидентов, правозащитникам и евреям, обвиняемым в антисоветской деятельности за желание эмигрировать в Израиль, избежать тюремных сроков, за что правозащитники выдвигали Альбрехта на Нобелевскую премию, а КГБ отправило в тюрьму.

– Что ж… – сказал Ищенко после паузы. – Считайте, что сегодня вам повезло. Потому что завтра к нам прибывает делегация профсоюза американских полицейских, мы будем показывать им наши тюрьмы и следственные изоляторы. Конечно, с уголовниками, но без «политиков». Поэтому сейчас я вас выпущу. Но предупреждаю: если вы продолжите сионистскую деятельность и примете участие в организации нового митинга у Бабьего Яра, то мы вас посадим, и ваши дети не увидят вас еще лет пятнадцать. Гарантирую. Вы поняли меня?

– У вас очень светлые глаза, – ответил Левин. – Такие глаза были у полицая, который отнял меня у бабушки и швырнул в ров. Пулю сэкономил…

– А зря, – ожесточился Ищенко. – Пшёл вон!

Израильский телеканал «Тель-Авив 24», 19 апреля, 8:20:

ВЕДУЩИЙ ТВ-НОВОСТЕЙ:

– Война на пороге! По сообщению Национального комитета киберзащиты, сегодня ночью новый шквал хакерских атак обрушился на нашу страну. Нападению подверглись все транспортные системы – железная дорога, управление автотранспортом, морские порты и аэродромы. Из анонимного источника стало известно, что на сей раз это были не иранские, а объединенные банды турецких и европейско-мусульманских хакеров, но еще неясно, действовали они с одобрения турецкого правительства или без него. Во всех случаях им удалось парализовать железную дорогу и управление Хайфским морским портом. Нарушена работа аэропорта «Бен-Гурион», а самое главное – со вчерашнего дня, в связи с угрозой ракетных обстрелов и применения Ираном ядерного оружия, закрыты все школы, ясли и детские сады, и все население обязано ночевать в бомбоубежищах. Переходим к публичным комментариям. Сегодня за оценкой сложившейся ситуации мы обратились к известной писательнице, лауреату нескольких литературных премий и доктору политических наук Хане Голбер. – (Повернувшись к телеэкрану.) – Шолом, Хана. Как вы оцениваете нынешний кризис?

Держа в руках газету «Правда Украины» с большим, на всю полосу, заголовком «СИОНИЗМ НЕ ПРОЙДЕТ!», молодая учительница неспешно читала своим ученикам-третьеклассникам:

– «В результате действий реакционных кругов США Вашингтон развернул психологическую войну против нашей страны. В этой войне империализм широко использует сионизм как одно из ударных средств…»

Сидя по двое за партами, тридцать восемь учеников и учениц в темных школьных формах и красных пионерских галстуках слушали ее с демонстративным вниманием.

– «Сионизм сегодня, – продолжала учительница, поглядывая на детей поверх газеты, – это тысячи исковерканных судеб тех, кто оказался на «исторической родине» в Израиле. Никакого рая там нет, а есть экономический кризис, чудовищная инфляция и огромная безработица…»

Но какой-то «сионизм» мало интересовал киевских школьников. Стоило взгляду учительницы вернуться к статье, как мальчишки на первых партах продолжили играть в «морской бой», а на «камчатке» – в карточную «сикку».

– «Но сионисты не прекращают заманивать в Израиль доверчивых советских людей, – читала учительница. – Под видом изучения языка иврит они создают так называемые ульпаны, классы, где проводится вербовка молодых людей в подпольные антисоветские организации…»

Девочки тоже только для видимости слушали учительницу. Держа на коленях польский журнал мод «Uroda», кто-то рассматривал рекламу модных купальников, а кто-то хвастался под партой маминой диковиной – финским блеском для губ…

– «Об одном таком ульпане, подпольно работавшем в Киеве, рассказал нашей газете молодой человек, раскаявшийся в своем желании покинуть советскую родину. Создал этот ульпан некто Борис Моисеевич Левин…»

Учительница вскинула глаза от газеты на класс, но лица даже тех учеников, кто смотрел на нее в упор, оставались бесстрастными, словно и не слышали, с каким нажимом произнесла она последнюю фразу.

– Миша Левин, встань, – требовательно сказала учительница.

Это, конечно, вызвало оживление класса. Бросив свои занятия, все школьники разом повернулись к шестой парте, где поднимался, краснея, девятилетний Миша Левин.

Учительница спрятала удовлетворенную улыбку и продолжила читать «Правду Украины»:

– «Свою преступную деятельность этот Борис Моисеевич Левин начал давно с участия в антисоветских митингах в Бабьем Яре, организации подпольных сионистских семинаров и публикации антисоветских статей в печатных органах Израиля и США…»

Стоя под перекрестными взглядами всего класса и учительницы, Миша, уже пунцово-красный, побелевшими пальцами изо всех сил сжимал крышку парты.

– Получив совершенно бесплатно советское высшее образование и ученую степень кандидата технических наук, Борис Моисеевич Левин, тем не менее, совершенно беспардонно и нагло клевещет в своих статьях на украинский народ…»

Школьный звонок прервал это истязание.

Высыпав из школы на улицу, всю в знаменитых киевских цветущих каштанах, дети стали группами расходиться по домам.

Но Миша Левин шел один – поспешно, глядя в тротуар и сгибаясь не столько от тяжести ранца с учебниками, сколько от потрясения. Какой ужас! Жизнь кончилась – «Правда Украины», центральная украинская газета, назвала папу преступником и антисоветчиком! Как они будут дальше жить? Что будет с папой? С мамой? А с ним, с Мишей? Как он сможет ходить в школу? Или его исключат, как сына врага народа?

Свернув за угол, Миша зашагал еще быстрей, почти побежал.

Но тут из кустов вдруг выскочили пятеро его крепких одноклассников – тех самых, которые играли в «сикку». Они молча набросились на Мишу, повалили наземь, сели ему на спину и, с силой тыча лицом в землю, стали требовать:

– Жри землю, жидяра! Ты нашого Христа розип’яв! Жри землю, сионист сраный! Жри!

Сжав зубы и закрыв глаза, Миша чувствовал, как земля уже набивается в ноздри.

– Ах, ты не жрэш, жидовска морда?! Трымай, сука!

И все пятеро стали бить его ногами куда попало – по ребрам, по ногам, по голове.

Когда чей-то ботинок со всей силой угодил Мише в ухо, он потерял сознание.

– Готов! – сказал главный из пацанов. – Пишлы звидсыль!

И подростки спокойно ушли, оставив недвижимого Мишу под пышным каштаном, обронившим на асфальт иглисто-зеленые бомбочки своих лакированных плодов.

Все израильские СМИ, средства телефонного и интернет-оповещения населения, 20 апреля, 04:01:

Телеграфное агентство «Ближний Восток», 20 апреля, 05:12:

Уже больше часа все население Израиля находится в бомбоубежищах из-за мощных взрывов, прогремевших в Иерусалиме, Тель-Авиве, Хайфе и Ариэле. Пока неизвестно, откуда и каким образом четыре ракеты могли проникнуть через «Железный купол-3». По мнению военных экспертов, такими ракетами могут быть только новейшие российские низколетящие ракеты «Пластун», которые Хезболла получила от России всего месяц назад. Кроме того, не исключено, что эти ракеты могли нести отравляющие вещества или другое биологическое оружие.

В связи с этим вся армия обороны Израиля и вся полиция подняты по тревоге. На срочном брифинге в Генштабе Армии обороны Израиля начальник штаба генерал Гидеон Меркат заявил: «В ближайшие двадцать минут будет установлено, кем выпущены эти ракеты – Хезболлой, иранскими дивизиями «Воины Аллаха», Турцией, ХАМАСом или еще кем-то. И тогда, на основании письменного распоряжения президента и премьер-министра о немедленных ответных действиях с применением всех видов оружия, имеющихся в моем распоряжении, мы нанесем ответный удар. Нашим врагам мало не покажется!»

Двадцать пятого сентября 1978 года в машбюро на втором этаже Управления КГБ УССР пальцы пожилой машинистки в темном мундире с погонами старшего лейтенанта госбезопасности с самого утра стремительно стучали по клавишам электрической пишущей машинки:

Нажатием табулятора машинистка сдвинула рычаг каретки, белый лист бумаги поднялся на две строки и пальцы машинистки замерли над буквами клавиатуры. В просторной и светлой комнате машбюро работали еще четыре машинистки, но их столы стояли на таком расстоянии друг от друга, что сухой стрекот их пишущих машинок не отвлекал Ищенко от важного мыслительного процесса.

– Главное внимание при этом уделяется дальнейшему разобщению просионистских элементов, – продолжил он, – углублению разногласий, наметившихся среди отказников… «Отказников» возьми в кавычки…

Интернет-портал «Israel Today» и другие израильские СМИ, 20 апреля:

Как установлено военными экспертами, четыре взрыва, прогремевшие сегодня в 04:00 в Иерусалиме, Тель-Авиве, Хайфе и Ариэле, произошли в результате самоподрыва четырех арабских смертниц. В каждом из их «поясов смерти» было свыше тридцати килограммов самодельной взрывчатки – кустарным образом сваренная и затем спрессованная смесь двуперекиси ацетона и перекиси водорода (которая продается в любой аптеке, с ее помощью женщины превращаются в блондинок).

Как только саперы ЦАХАЛа обнаружили на местах взрывов следы ацетона и перекиси водорода, стало ясно, что эти взрывы были имитацией ракетного обстрела, с помощью которой смертницы планировали спровоцировать немедленную ответную атаку ЦАХАЛа на Хезболлу и ХАМАС и соответственно мощный ответный удар по Израилю Ирана, Турции, Ливии, Индонезии и других стран Нового арабского блока.

Поскольку все четыре взрыва произошли в четыре утра, то при том, что пострадали первые этажи офисных зданий, обошлось, по счастью, без человеческих жертв (кроме гибели самих смертниц).

…А в Киеве, в машбюро украинского Управления КГБ, подполковник Ищенко продолжал диктовать докладную записку Владимиру Васильевичу Щербицкому, первому секретарю Центрального комитета Коммунистической партии Украины:

– В целях локализации враждебной активности сионистских экстремистов в газетах «Правда Украины» и «Вечерний Киев» опубликованы статьи, разоблачающие их антиобщественную провокационную деятельность…

Звонок внутреннего телефона на столе у старшей машинистки прервал эту работу. Старшая сняла трубку и тут же повернулась к Ищенко:

– Вас…

– Меня? – удивился Ищенко и взял трубку: – Подполковник Ищенко.

– Ага! Вот я тебя и нашла! – громко, на все машбюро прозвучал из трубки веселый голос Елены Громыко. – И сколько там женщин вокруг тебя?

Тут же смолкли все пишущие машинки, машинистки с любопытством повернулись к подполковнику.

Ищенко прикрыл трубку ладонью.

– Лена? Ты откуда звонишь?

– Из Нью-Йорка. Но ты не ответил – сколько там женщин вокруг тебя?

– Это машбюро. Я работаю.

– А я скучаю.

– Но у вас там ночь. Ты почему не спишь?

– Я же сказала: скучаю и очень тебя хочу!..

Машинистки прыснули от смеха, старшая властно распорядилась:

– Работаем!

И все машинистки оглушительно включили пулеметные скорости своих орудий производства.

– Лена, я тебе потом позвоню, – сказал в трубку Ищенко.

Израильский интернет-сайт «Все про это», 21 апреля:

Сентябрь в Нью-Йорке – райское время. Жара уже спала, но лето еще не ушло, стены домов согреты солнцем, но не обжигают, а уличные кафе манят за столики под своими тентами. Воробьи и голуби склевывают крошки вчерашних булок с рук детей и старушек, юные студентки дразняще обнажены укороченными мини-юбками и топами, а зелень Централ-парка не зажелтела и цепко держится на деревьях.

Вот в такой теплый полдень 26 сентября 1978 года вверх по Пятой авеню шла странная даже для Нью-Йорка компания: пять моложавых раввинов, парадно одетых в блестящие черные сюртуки, черные брюки и ботинки, белоснежные рубашки и широкополые черные шляпы разных фасонов, означающих принадлежность их владельцев к разным религиозным общинам.

Пятидесятидвухлетний, широкоплечий, с вандейковской бородкой Джейкоб Бирнбаум, основатель SSSJ (Students Struggle for Soviet Jews, Студенческая борьба за советских евреев), высокий и стройный тридцатичетырехлетний Авраам Вайс, глава Еврейского института «Ривердейл» и лидер ортодоксального модернизма, пятидесятилетний хасид и «поющий раввин» Шломо Карлебах, сорокалетний Борух Левин, недавно вернувшийся из СССР, и 38-летний Шломо Рискин, учредитель модной молодежной синагоги на площади Линкольна.

В десяти шагах позади них шли двенадцатилетний сын Левина Авраам и студент Куинс-колледжа Гленн Рихтер.

Все пять раввинов прошли сквозь толпу японских туристов у входа в Рокфеллер-центр, пересекли прохладный отделанный мрамором центральный вестибюль и в левой галерее лифтов зашли в первую же свободную кабину, нажали кнопку «10». Кабина вознесла их на десятый этаж, где располагались агентство «Аэрофлота» и представительство советского АПН в Нью-Йорке. Подойдя к матово-стеклянной двери представительства, Левин нажал кнопку звонка, а когда дверь открылась, уверенно шагнул внутрь. Остальные вошли за ним в небольшую приемную и, подойдя к стойке reception, объявили изумленной крашеной блондинке с халой на голове:

– We want to see your boss.

За спиной у блондинки была еще одна матово-стеклянная дверь, и оттуда, из глубины представительства, был слышен пулеметный стрекот пишущих машинок.

Глядя, как раввины вдруг сняли шляпы и надели кипы и белые покрывала-талиты, блондинка испуганно нажала кнопку селектора:

– Олег Петрович, тут к вам какие-то явреи. Пускать?

– Иду, – отозвался мужской голос, и пару секунд спустя в двери показался тридцатилетний Олег Гришин в джинсах Levi Strauss, щегольских мокасинах и джинсовой рубашке навыпуск.

– What can I do for you? – сказал он раввинам.

– Are you the boss here? – удивился Бирнбаум его ковбойскому виду.

– Yes, I am…

За ним, в глубине офиса, новость о приходе еврейских раввинов заставила стихнуть стук пишущих машинок, и оттуда потянулись в холл любопытные молодые журналисты и журналистки, в том числе Елена Громыко.

– Good, – сказал импозантный Бирнбаум, огладив свою бородку. – Мы принесли обращение к вашему правительству от имени всех еврейских организаций Соединенных Штатов Америки. Мы хотим, чтобы вы передали его господину Брежневу и опубликовали в газете «Правда», – и Бирнбаум кивнул Левину: – Читай.

Борух Левин сделал шаг вперед, открыл красивую папку с красивым машинописным обращением и стал читать:

– «Dear mister Leonid Brezhnev! Досточтимый Леонид Брежнев, уважаемые господа! На протяжении последних шести десятилетий вы удерживаете в своей стране больше двух миллионов евреев, чьей исторической родиной является Израиль, и имеющих там близких родственников…»

Телекомпании США, Европы, Азии и Австралии, а также сайты всех мировых СМИ, 22 апреля:

Двадцать седьмого сентября, с 08:00 утра, в Москве, на шестом этаже массивного здания КГБ СССР на Лубянке, в кабинете председателя Комитета госбезопасности Юрия Владимировича Андропова проходило узкое, на десять человек, совещание. За широкими окнами был вид на заштрихованную моросящим дождем площадь Дзержинского и поток машин, огибающий памятник ему же.

В кабинете за длинным столом совещаний сам Андропов и руководители республиканских управлений КГБ слушали доклад вызванного из Киева подполковника Ищенко:

– Движение евреев за выезд из СССР опасно тем, что подает пример нашим националистам, мечтающим о выходе Украины из Советского Союза. На прошлом самочинном митинге евреев у Бабьего Яра выступали известный писатель Виктор Некрасов и украинский националист Иван Дзюба. Вот, смотрите, – Ищенко выложил на стол большую черно-белую фотографию[7]. – Этот Дзюба сказал: «Каждый украинец имеет все основания беспокоиться за судьбу своей нации… Так называемая ленинская национальная политика Москвы есть только прикрытие брутальной русификации украинцев и других народов СССР»…

– Давайте ближе к новому митингу, – попросил 64-летний Андропов, разглаживая лежащую перед ним на столе прошлогоднюю газету «Нью-Йорк таймс» с фотографиями разгона еврейского митинга у Бабьего Яра двадцать девятого сентября 1977 года.

– Новый митинг, Юрий Владимирович, под лозунгом «Отпусти народ мой» они готовят на ближайшую пятницу, очередную годовщину массового расстрела евреев немцами, – поспешно ответил Ищенко. – Но мы, Юрий Владимирович, принимаем все меры, чтобы не допустить это сборище.

– Какие меры? – спросил Андропов. Страдая от почечных колик, он говорил короткими фразами и старался сокращать даже самые важные совещания и встречи.

– Во-первых, всех киевских сионистов я лично предупредил: если митинг состоится, мы посадим их на пятнадцать лет…

– Во-вторых?

– Во-вторых, Юрий Владимирович, если они все-таки соберутся у Бабьего Яра, то на этот случай мы тренируем специальный отряд из дружинников, милиционеров и офицеров госбезопасности.

– Тренируете для чего? – превозмогая боль в пояснице, спросил Андропов. Хотя почечные колики, которые возникали у него каждый раз, когда ему приходилось заниматься «еврейским вопросом», лучше любых экспертов аналитической службы КГБ говорили, что новая политика Брежнева и Косыгина – евреи в обмен на американское зерно и оборудование для нефтепроводов – не доведет до добра. Нет, нужно закрыть границы, пока вслед за евреями не потянулись из СССР литовцы и украинцы, армяне и грузины! Но эти старперы в Политбюро боятся голодных бунтов…

– Для недопущения митинга, Юрий Владимирович. Мы будем блокировать все подходы к Бабьему Яру так, как указано вот здесь, на карте… – Ищенко передал Андропову карту Лукьяновки и Сырца, пригородов Киева, на ней красными метками были отчеркнуты все улицы и переулки вокруг Бабьего Яра.

– Ладно. А еще что?

– И, в-третьих, Юрий Владимирович, с вашего позволения у меня просьба ко всем присутствующим. Дело в том, что, по нашим данным, на это сборище собираются приехать жиды… извините, сионисты из разных городов страны…

– Каких именно? – перебил Андропов.

– Из Москвы, Ленинграда, Кишинева, Риги, Вильнюса…

– Понятно? – Андропов обвел взглядом всех сидевших за столом генералов. – Украинские товарищи просят вас срочно блокировать в ваших республиках всех сионистов. Правильно я вас понял, товарищ Ищенко?

– Так точно, Юрий Владимирович.

– Но дело не только в них, – сказал Андропов. – Наша задача, чтобы ни один западный журналист не попал в Киев ни завтра, ни послезавтра. Ясно?

– Так точно! – снова нестройным хором ответили генералы.

– Хорошо… – Андропову показалось, что колики затихают, и он повернулся к Ищенко. – Вот тут, в «Нью-Йорк таймс», фото организаторов прошлогоднего митинга. Что это за люди?

– Это Борис Левин, – показал Ищенко на фото. – Очень активный сионист и учитель иврита. Получил от советской власти все: воспитание, образование, ученую степень, а ведет…

– Хорошо, с ним разберитесь, – пренебрежительно перебил Андропов.

Интернет-портал «Жулиан Ассан», 22 апреля, 07:12:

Только что от World Wide League of Anonymous Hackers, Всемирной лиги анонимных хакеров, мы получили стенограмму недавней трехчасовой встречи Президента США с Илоном Маском, Сергеем Брилем и неназванным гением Силиконовой долины по прозвищу Гуру. Публикуем этот документ.

Негромкий приказ всесильного хозяина КГБ Юрия Андропова крещендо отозвался на всей европейской части Советского Союза.

Ровно через два часа после окончания совещания о мерах по пресечению сборища сионистов у Бабьего Яра во всех аэропортах страны – московских, ленинградских и прочих, а также на всех железнодорожных и автобусных вокзалах появились милицейские патрули и бригады дружинников с красными повязками на рукавах, усиленные курсантами Высших школ МВД и КГБ. Врезаясь в густые толпы пассажиров в залах ожидания и на платформах, они наметанным взглядом выявляли лиц еврейской национальности, вежливо просили их предъявить документы, и всех, кто имел билеты на киевский авиарейс, киевский поезд или автобус, тут же отводили в комендатуру или в линейный отдел милиции. Там офицеры КГБ сверяли задержанных со списками «сионистов» и «отказников». В случае совпадения оформляли на них протоколы об аресте «за нарушение общественного порядка», сажали в «воронки» и отправляли в ближайшую тюрьму на пятнадцать суток. А остальных подвергали допросу с пристрастием: где работаете, зачем едете в Киев, к кому, на какой срок, почему именно сегодня? Всех, кто путался в показаниях или возмущался допросом, тоже задерживали и сажали в КПЗ «до выяснения».

Одновременно такие же патрули проходили по вагонам поездов, идущих в Киев из Москвы, Ленинграда, Прибалтики и с Кавказа. Обнаруженных «сионистов» высаживали на ближайшей станции и, в зависимости от степени их возмущения, либо сажали в КПЗ, либо отправляли домой встречным поездом.

А с иностранными журналистами, которых в Москве было несколько сотен, а в Ленинграде, Прибалтике и на Кавказе несколько десятков, поступили еще проще. Все кассирши авиа- и ж/д касс получили приказ не продавать иностранцам билеты в Киев с 27 по 29 сентября, а вежливо сообщать: «Всё продано. Мест нет».

Система «Железный Феликс», основанная Феликсом Дзержинским и доработанная «зоркоглазым» Николаем Ежовым, всевидящим Лаврентием Берия и непоколебимым Юрием Андроповым, работала без осечек по всей стране.

Но, конечно, особая нагрузка лежала на Управлениях МВД и КГБ Киева и Киевской области.

Здесь 28 сентября всех местных «отказников» вынимали из постелей еще до рассвета, свозили в районные отделения милиции и предупреждали: «Если завтра появитесь в Бабьем Яре, можете считать себя вечными отказниками». Особо активных и «зловредных» – Льва Эльберта, Семена Кислика и еще троих – подполковник Ищенко поставил перед выбором: либо через два часа сами уезжаете на неделю за пределы Украины, либо мы отправляем вас в ГУЛАГ сроком лет на десять.

Что касается Бориса Левина, то с ним Ищенко «разобрался» уже без всяких политесов.

В шесть вечера, когда сентябрьские сумерки накрыли Быковню и Инна зажгла свечи на крохотной кухне, Борис, Миша и Мариша сели ужинать. Лицо у Миши было еще в синяках, а лоб залеплен пластырем.

– Барух Ата Адонай Элу эйну… Благословен Ты, Всевышний, Царь вселенной, наградивший нас своими заповедями, подаривший нам этот мир, крышу над головой, еду на столе… – привычно помолился Борис.

– А-а-аминь, – сказал в заключение Миша, после избиения его речь осложнилась заиканием. Вертя вилкой в тарелке с вареными макаронами, он, поколебавшись, спросил: – П-папа, в Киеве д-двести тысяч е-евреев. Почему т-только м-мы хотим уехать в-в Израиль?

– Нет, Миша, – ответил Борис. – Хотят уехать все, просто боятся сказать об этом.

– А т-ты не б-боишься?

– Конечно, боюсь. У нас только мама бесстрашная, – усмехнулся Борис.

Миша удивленно посмотрел на мать, и она сказала:

– Если у нас есть хоть один шанс вырваться отсюда, мы обязаны уехать.

– П-почему?

Инна отложила свою вилку и посмотрела на дочку и сына, решая, имеет ли смысл говорить с ними как со взрослыми. Пластырь на лбу у Миши подсказал ей решение:

– Потому что в сорок первом, когда немцы пришли сюда, все считали, что они лучше большевиков, это же великая нация, у них Бах, Бетховен, Гете, Шиллер. Что после этого случилось, ты знаешь. Все ваши бабушки и дедушки и еще сто тысяч евреев лежат в Бабьем Яре. А пластырь на твоем лбу говорит, что большевики ничем не лучше фашистов, которые тоже сначала избивали нас, потом продавали поштучно, а закончили строительством освенцимов. Сегодня Брежнев меняет нас на право покупать у Америки хлеб, а завтра…

В эту минуту к подъезду их пятиэтажки подъехали две «Волги» и «воронок». Из машин вышли менты и гэбисты во главе с подполковником Ищенко. Менты бегом взвились по лестнице и без стука, сорвав английский замок, вломились в квартиру Левиных, а вошедшие следом гэбисты опять приступили к обыску, переворачивая все вверх дном.

Гоголем пройдясь по квартире и с усмешкой поглядев на испуганных и прижавшихся к Инне детей, Ищенко сказал Борису:

– Мистер Левин, я вас предупреждал, но вы продолжаете свою враждебную работу. За что вы хотите, чтобы вас посадили?

Борис, размышляя, качнул головой:

– Ну… Если сидеть, то за сионизм…

– Нет, – сказал Ищенко, – такой подарок мы вам не сделаем. Вы хотите сидеть как политический, чтобы весь Запад вас защищал. Не выйдет! Вы сядете за наркотики, воровство или нападение на милицию. Выбирайте.

Стук в незапертую дверь прервал эту теплую беседу.

– Открыто! – громко сказал Ищенко, и один из гэбистов с погонами лейтенанта госбезопасности открыл дверь.

За ней, в сопровождении молодого мента, стояли два мужика, наспех одетые – не то с похмелья, не то уголовники.

– Разрешите доложить, – козырнул мент, – нашел понятых в соседнем доме. Вот их паспорта…

Лейтенант взял паспорта, открыл и тут же стал распекать мента:

– Олух! Ты кого привел? Они после УДО[8]! Вот же отметки в паспортах!..

Тем временем Ищенко, почти не таясь, достал из кармана какой-то пакетик, подложил его под кухонную раковину, а затем, забрав у лейтенанта паспорта понятых, спросил одного из мужиков:

– Сколько ты отсидел?

– Пятерик, – ответил тот.

– А ты?

– Три года, – сказал второй.

– Ладно, сойдут и эти… – махнул рукой Ищенко, вернулся к кухонной раковине, «нашел» под ней свой пакетик, развернул и воскликнул: – О! Вот и наркотики! Понятые, вы свидетели: наркота под раковиной! Левин, вы арестованы!

– Я видел! – бросился к нему Миша. – Вы сами п-подложили!..

Ищенко пинком отшвырнул мальчика, гэбисты заломили Борису руки за спину, застегнули наручники и увели вниз по лестнице.

Миша вскочил, продолжая кричать:

– Мама, я в-видел! Он подложил! Это нечестно! Сволочи!

На улице менты затолкали Бориса в «воронок», Ищенко сел в черную «Волгу», и все три машины уехали в наступающую ночь.

Интернет-портал «Жулиан Ассан», 23 апреля:

«По сообщению нашего агента из Астаны, два часа назад президент Казахстана провел сорокаминутную беседу с Петром Зоряевым, прилетевшим из Москвы академиком Академии медико-технических наук России и одним из главных мировых специалистов в области генетики.

Встреча проходила в присутствии премьер-министра Казахстана и министра обороны.

Беседа стенографировалась компьютерным стенографом казахского производства, работающим на чипах «Телрос».

В пятницу, 29 сентября 1978 года, в Киеве стояла на редкость хорошая для этой поры погода. С рассвета небо было безоблачным, теплое солнце тихо нежилось на черепичных крышах киевских предместий, гляделось на себя в зеркально-стеклянные витрины магазинов на Крещатике и мягко стекало с золотых куполов Софийского собора и Печерской лавры, чудом уцелевших в беспощадной борьбе коммунистов с религией.

Под стать этой предутренней ленце просыпались и киевляне – негромко клацали на рельсовых стыках первые трамваи, мягко падали на тротуары и раскалывались последние спелые каштаны, и пенсионеры, страдающие бессонницей, шаркающей походкой шли в очереди у продмагов и аптек. Дворники и дворничихи сгребали метлами желтую шелуху осенних листьев, и почтальоны с тяжелыми сумками неспешно раскладывали в почтовые ящики свежую «Правду Украины» и очередной «Крокодил».

Но киевская милиция и сотрудники КГБ работали в этот день совсем в другом ритме.

Первым делом еще на подъездах к Киеву – в Дарнице, Броварах и на других ж/д станциях – в это утро останавливались все проходящие поезда, даже экспрессы, и патрули железнодорожной милиции, усиленные офицерами КГБ, зорко шли по вагонам в поисках московских, питерских, одесских и прочих сионистов. Изловленных «просочившихся» тут же выводили на перрон и встречными поездами отправляли обратно, а скандалистов сажали в КПЗ.

Такая же охота происходила в аэропортах «Борисполь» и «Жуляны» и на автовокзалах.

Тем не менее, некоторые сионисты и еще не взятые на учет молодые евреи-активисты совершенно непостижимым образом оказались в то утро на Лукьяновке. Пробираясь в обход уличных патрулей частными дворами и огородами, группа молодых сионистов добралась даже до Бабьего Яра. С венком, обвитым лентой «ВЕЧНАЯ ВАМ ПАМЯТЬ!», они стали спускаться к Памятному камню.

Конечно, их тут же остановили милиционеры и «штатские»:

– Стоп! Кто такие?

– Советские граждане. Вот паспорта.

– А что это за венок? Кто умер?

– Это погибшим в Бабьем Яре во время Второй мировой войны…

– А почему лента бело-голубого цвета?

– А что в этом плохого?

– Бело-голубой – это цвет израильского флага. Немедленно снять!

– А какой цвет разрешен?

– Красно-черный.

– Хорошо. Ленту снимем…

Срочные сообщения сайтов всех мировых СМИ, 23 апреля:

– Встать, суд идет! – объявила молоденькая секретарь суда.

Судья – пятидесятилетняя дама партийной внешности (замкнутое лицо с густой польской косметикой, серый суконный пиджак, юбка ниже колен и пергидрольная хала на голове) – тяжело цокая каблуками, прошла, ни на кого не глядя, на судейской место за столом, и два судебных заседателя (пенсионеры со стертыми лицами) сели по обе стороны от нее. За их спинами стояли два скрещенных красных флага СССР и УССР, над ними висел на стене портрет В.И. Ленина.

А в торце стола сидела юная секретарь суда с большим блокнотом для записи выступлений.

Судья подняла судебный молоток и ударила им по деревянной плашке.

– Садитесь…

Сорок одетых в штатское курсантов Академии МВД Украины шумно сели на три скамьи, стоявшие в крохотном зале на третьем этаже народного суда Ленинско-Печерского района города Киева. Курсантам надлежало исполнять роль публики, заполнившей зал так плотно, что в нем уже не осталось места сионистам и даже жене и сыну подсудимого.

Отдельно от «публики» сидели прокурор в зеленой прокурорской форме и подполковник Ищенко в гражданском, но уже не щёгольски-импортном, а в советском костюме, и чуть в стороне от них – пожилой адвокат подсудимого, точь-в-точь похожий на судебных заседателей.

– Подсудимый, встать, – произнесла судья, не повышая голоса и не поглядев на Бориса Левина, стоявшего в железной клети-«стакане» под охраной двух солдат конвойных войск. И, открыв папку «Следственное дело», прочла: – Подсудимый Левин Борис Моисеевич, 1938 года рождения, национальность – еврей, беспартийный, кандидат технических наук, женат, двое детей, обвиняется по статье 224 Уголовного кодекса УССР. Статья предусматривает ответственность за изготовление, сбыт, а равно хранение с целью сбыта наркотических веществ и наказание за вышеназванное преступление лишением свободы на срок до десяти лет…

Тем временем на улице Инна Левина, ее сын Миша и несколько учеников Левина в очередной раз стучали в запертые двери здания суда.

– Ну, у чом дило? – приоткрыв дверь, сказал в щель дюжий вахтер. – В КПЗ хочтэ?

– Я жена подсудимого! – Инна вставила ногу в щель. – Я имею право быть на суде!

– Та нема миста! Прыйми ногу!

– Не уберу! Я имею право!..

– Зараз я тоби ногу зломаю, – пригрозил охранник и с такой силой стал закрывать дверь, что ученики Левина испуганно отдернули Инну от двери.

– Фашисты! – крикнула Инна в закрытую дверь.

Между тем наверху, в зале на третьем этаже судья, выслушав короткое обвинительное заключение прокурора, предоставила слово обвиняемому.

Стоя в «стакане», Левин сказал:

– אין טעם לדבר על האישום שלך, מכיוון שלא היו לי סמים…

– Подсудимый! – перебила судья. – Почему вы говорите на иностранном языке? Говорите по-русски или по-украински.

– Ваша честь, – ответил Левин, – вы только что сказали, что я по национальности еврей. Значит, как любой советский гражданин, я имею право говорить на родном языке. А вы можете пригласить переводчика. Например, мою жену. Я уверен, что она стоит у здания, а ее не пускают.

– Но вы же говорите по-русски… – в недоумении сказала судья.

– Конечно, ваша честь. И еще я говорю по-украински и по-английски. Но имею право говорить на родном языке, не так ли?

Судья вопросительно глянула на подполковника Ищенко, но тот продолжал сидеть с индифферентно-каменным лицом.

– В таком случае, – сказал Левин, – поскольку нет переводчика, я буду говорить на иврите и переводить себя для стенографистки…

И Левин вновь перешел на иврит, переводя каждое предложение на русский:

– Я не буду говорить о вашем обвинении. Никаких наркотиков у меня, конечно, не было. Их подложил мне подполковник Ищенко, сидящий тут, которого и нужно судить за их распространение. Но не за наркотики вы меня судите, а за сионизм. Так почему я сионист? Я, который трехлетним ребенком был брошен в Бабий Яр вместе с родителями и чудом выжил, могу объяснить. Благодарить за это нужно, во-первых, новый антисемитизм, насаждаемый вами и для камуфляжа называемый антисионизмом. А во-вторых, – антисемитизм старый, который, как огонь в торфяных болотах, продолжает жить в толщах ваших народных масс. Им только скажи: «Бей жидов – спасай Россию!», и они снова ринутся убивать нас и грабить. Да, да, я хорошо помню, с каким энтузиазмом в феврале 1953 года эти массы приняли сообщение Москвы о врачах-евреях, которые якобы собирались отравить вождя народов. Тогда на киевском Подоле тут же начались погромы, на стенах еврейских домов появились надписи: «Жиды! Мы вашей кровью крыши мазать будем!», а в нашем детдоме старшие пацаны стали избивать нас, еврейских детей, при полном невмешательстве воспитателей. Сталин готовил наше уничтожение на Дальнем Востоке, только его смерть остановила новый холокост. Но сегодня вы не можете сделать это сталинским способом. Во-первых, вы уже не проживете без американского и канадского хлеба, который получаете в обмен на евреев. А, во-вторых, если тут все-таки начнется новый холокост, Израиль придет нам на помощь. И потому теперь вы применяете другой метод: закрыты все еврейские школы, газеты, синагоги и театры, запрещены наши язык и культура, введена «процентная норма», слово «еврей» стало ругательством. То есть вы принуждаете нас к ассимиляции. Методы разные, а результат тот же – исчезновение нации, духовный холокост. И одновременно правительство СССР открыто помогает арабским режимам, готовящим уничтожение Израиля. Но со времен фараонов все народы, уничтожавшие нас, кончили катастрофой. Где Вавилонская империя, разрушившая Сион? Ее нет! Где Ассирийская империя? Греческая империя? Римская империя? Где гитлеровская Германия с её мощной армией? Их нет! Это ли не доказательство того, что Господь, единый для всех, этот Господь – с нами…

Газета «New-York Evening Revue», 24 апреля:

Сегодня утром на чрезвычайной Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке, состоявшейся по требованию лидеров стран Евросоюза и Нового арабского блока, выступила премьер-министр Израиля Мириам Новак. Она сказала:

– Досточтимый господин председатель, уважаемые дамы и господа! По требованию лидеров стран Евросоюза и Нового арабского блока нас вызвали на эту Ассамблею с целью объявить решение о введении международного бойкота Израиля в связи с применением нами, как они считают, генетического оружия. Но нас не было на вашем вчерашнем заседании не потому, что мы, якобы, без уважения относимся к ООН, а потому что вчера начался Песах, главный праздник нашего исхода из Египта. Как вы знаете, мы не работаем по праздникам, дарованным нам Всевышним, точно так же, как мусульмане не работают в Рамадан, а христиане на Пасху. Правда, в 1973 году, наши враги попробовали воспользоваться этим и заставили нас воевать в Судный день, но чем закончилась для них эта война, вы знаете. А теперь позвольте перейти к сути моего выступления. Как я понимаю, все объяснения нашего посла Ицхака Гилада о роли Всевышнего в деле распространения нашего суверенитета на Иудею и Самарию не произвели на вас впечатления, поэтому я буду оперировать только земными фактами. В 2018 году Биньямин Нетаньяху показал тут иранские архивы создания ядерного оружия и склады ядерного арсенала в Тегеране, а недавно Ицхак Гилад продемонстрировал вам секретное заседание Совета Стражей исламской революции. Теперь я продолжу эту традицию и покажу материалы, реконструированные нашими создателями голографической реальности. Прошу…

В зале заседаний изменился свет – люстры погасли, но, к изумлению всех полутора тысяч участников ассамблеи, огромный зал вдруг пронзили солнечные лучи осеннего дня, запахи жухлых каштановых листьев и шум шагов гигантской толпы. И не с настенных экранов, а буквально из ничего вдруг – по воздуху – пошла на делегатов ООН живая колонна мужчин и женщин с какими-то узлами и чемоданами, с грудными детьми на руках, старики и старухи.

Это по сентябрьским улицам Киева 1941 года шли на казнь киевские евреи, ожившие с помощью голографической ИИ-реставрации старой кинохроники. В окружении вооруженных немецких солдат и украинских полицейских они двигались плотной молчаливой колонной. Только шум их шагов, редкий плач детей и команды: «Шнель! Шнель!» сопровождали их, но на их лицах не было ужаса, они еще не знали, куда их ведут.

И те, кто сидел в зале, тоже еще не поняли, что им показывают и куда идут эти люди. Прошлое легко забывается теми, кто не хочет его помнить.

Но создатели голографической версии старой немецкой кинохроники были мастерами своего дела и, скорее всего, молодыми людьми с клиповым мышлением. Первая колонна обреченных быстро достигла обрыва к какому-то рву, прозвучала команда: «Шнель! Раздеться! Швыдко раздеться!» И вдруг…

Вдруг зал наполнился грохотом густой пулеметной стрельбы, пули полетели в обреченных еврейских мужчин и женщин, стариков и детей; с душераздирающими криками они падали в ров, друг на друга; и все это было вживую, при солнечном свете и так реально, и пули летели вокруг голов делегатов ООН так явственно, что кто-то закричал от страха, а кто-то пополз с кресла на пол…

Но это не остановило демонстрацию. Наоборот.

Вновь ожили и один за другим стали реально близкими все новые и новые расстрелы тысяч евреев в Польше, Украине, Белоруссии, Литве, Латвии, Австрии…

На фоне этих ужасов в воздухе возникли огромные огненные буквы:

А голографическая хроника продолжалась.

Горящие синагоги с запертыми в них живыми людьми во Франции, Голландии, Бельгии…

Эшелоны вагонов для скота, набитые евреями, катят, грохоча колесами, со всех сторон Европы к воротам Майданека, Освенцима, Дахау…

Колонны абсолютно голых, мерзнущих на морозе и дрожащих от страха взрослых и детей топчутся в очередях к газовым камерам Бухенвальда, Треблинки, Собибора…

Вагонетки с наваленными трупами в очереди к печам крематориев в Малом Тростенце, Белженце, Заксенхаузене…

Горы детской обуви…

Тюки с женскими волосами…

Ящики с золотыми зубами…

Гигантские рвы, доверху заполненные скелетами убитых в Берген-Бельзене, Куртенгофе, Брайтенау…

Сквозь густой снегопад на севере европейской части СССР поезд «Орел – Котлас – Салехард» шел на северо-восток.

Из пяти «столыпинских» вагонов, до отказа забитых молодыми «осýжденными» уголовниками, эти «пассажиры» тоскливо смотрели сквозь зарешеченные окна на пустынный, промерзший и гиблый край своего будущего обитания: после Котласа за окном пошли плешивые карликовые леса и безлюдная, с ржаво-болотными пятнами, тундра. За Ухтой и вовсе край света – серые остовы сталинских бараков ГУЛАГа с прогнившими сторожевыми вышками, а за Интой, буквально в сотне метров от ж/д колеи – новые деревянные бараки, обнесенные заборами с колючей проволокой и вышками с вертухаями в овчинных полушубках.

На безымянном полустанке в тридцати километрах от Салехарда, на конечной станции Лабытнанги, поезд остановился, охрана высадила зэков из вагонов и построила в колонну:

– Пятерочками, суки, разберитесь, пятерочками! По пять в ряду!

Затем, после долгого пересчета, их сдали вооруженным лагерным вохровцам с овчарками. Наконец прозвучала команда «Колонна, шагом марш!», и сквозь снежную замять конвой повел зэков по тундре на север, в лагерь.

Шел в колонне и Борис Левин. Как и все, он был в арестантском ватнике, дешевой шапке-ушанке и кирзовых ботинках. Мокрый снег лепился на глаза, залетал в открытый, без верхних пуговиц, ворот стеганого ватника.

В лагере, при обыске во время зачисления, лагерный «кум», то есть, простите, начальник лагерного режима майор Удоев, открыв папку «Левин Б.М. Дело № С-679/23» усмехнулся:

– Сионист по двести двадцать четвертой? Понял… – И тут же, дымя «Беломором», «нашел» у Бориса в кармане ватника пакет с гашишем. Демонстративно понюхал его и сказал: – Но вы же не курите, правда?

– Не курю.

– Ну, вот. А у нас тут зона для наркоманов. Значит, гашиш вы привезли для продажи зэкам. А за это пятнадцать лет или расстрел.

– По-вашему, в Украине я был в доле с начальником по распределению осужденных? – спросил Левин и на тупо-недоуменный взгляд «кума» пояснил: – Нам же не говорят о месте предстоящего заключения. Получается, эту наркоту дал мне сюда на продажу украинский нач. по распределению, так?

– Больно ты умный, бля! – возмутился «кум». – А с умными мы, знаешь, чо делаем? – И приказал охране: – В «шизо» его, на пятнадцать суток!

«Шизо» – лагерный штрафной изолятор – это крохотный бетонный пенал с девятью «штрафниками». Нары-«шконки» на левой и правой стенах, окошко заколочено листом железа, под ним параша, которую выносят раз в день. Не только спать, но и присесть негде: нары постоянно заняты ворами, блатными и дебилами, а на пол, бетонный и мокрый от мочи и плевков, не сядешь и не ляжешь. Мат, харкота, махорочный дым, полуголые тела в густой татуировке. Воры в «законе» богуют над приблатненными, блатные издеваются над эспэпэшниками[10], эспэпэшники куражатся над дебилами.

Человечеству потребовались тысячи лет, чтобы достичь цивилизации, но в лагере людям нужно лишь пару минут, чтобы стать зверями и дикарями.

На второй день пребывания в «шизо» Борис сломался и, сидя на краешке железных нар, обломком алюминиевой ложки, вынесенным из столовой, вспорол себе вены. Кровь на левой руке неслышно потекла на пол, Борис сидел молча и не двигаясь, а когда голова закружилась, стал валиться ничком. Но зэки его спасли – застучали в «кормушку»:

– Псих вены открыл!

Вертухаи вызвали фельдшера, тот залил рану зеленкой и наложил на руку скобки. После чего два охранника притащили Бориса в кабинет к начальнику зоны.

Начальник, откусив яблоко, подошел к нему вплотную:

– Ты, сука, спектакли тут не устраивай. Я тя сгною в «шизо». Ты понял, жидовская мор…

Договорить он не успел – Борис ногтями правой руки сорвал скобки на левой. Кровь брызнула на мундир начальника, он отскочил и закричал в бешенстве:

– Охрана! Уберите этого психа!

Бориса потащили обратно в «шизо», но бросили в «стакан» – камеру-одиночку.

Интернет-портал «Жулиан Ассан», 27 апреля:

Сегодня наш портал публикует новый и совершенно секретный документ: речь Си Цзиньпина на вчерашнем закрытом пленуме Центрального комитета Коммунистической партии Китая.

Газета «USA Azur weekly», 3 октября:

Наш корреспондент Йоси Галеви сообщает:

Такого Нью-Йорк еще не видел! В воскресенье, первого октября, десять тысяч еврейских студентов с плакатами «СССР, ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!» и «СВОБОДУ СОВЕТСКИМ ЕВРЕЯМ!» пошли по Бродвею от Верхнего Вест-Сайда до Вашингтон-сквера в центре Манхэттена. Марш длился больше трех часов, вместе с «поющим раввином» Шломо Карлебахом студенты пели:

Израильский телеканал «Тель-Авив 24», 25 апреля, 11:05 утра:

ВЕДУЩИЙ ТВ-НОВОСТЕЙ (стоя в Иерусалиме на фоне Кнессета):

– Вчерашнее дерзкое выступление премьер-министра Мириам Новак на Чрезвычайной ассамблее ООН в Нью-Йорке, расцененное всеми, как признание наличия у нас этого оружия, вызвало бурю негодования и в правом политическом лагере Израиля, и в левом. В Кнессете спикер Арон Кугель оказался не в состоянии остановить невообразимый шум, поднятый возмущенными депутатами с первых минут сегодняшнего утреннего заседания. По словам выступающих, всего несколько дней назад наше правительство категорически отрицало наличие у Израиля генетического оружия, а теперь, прежде чем поставить в известность Кнессет и народ Израиля, премьер-министр с трибуны ООН практически признала и его существование, и применение. Депутаты требуют немедленной явки в Кнессет всего кабинета министров во главе с премьер-министром, самолет которой через сорок минут приземляется в аэропорту «Бен-Гурион». В противном случае вопрос об импичменте главы правительства будет сегодня же поставлен на голосование. А теперь, по нашей традиции, комментарий дня. И раз уж я стою на улице, то за комментарием обращусь к случайному прохожему. – (Прохожему.) – Адони! Приятель, мы телевидение, «Тель-Авив 24», утренние новости «На пике событий».

В Нью-Йорке, в темной фотолаборатории АПН, при свете свекольно-красной лампочки Елена Громыко доставала из кувезов мокрые отпечатки своих фотографий и прикрепляла их прищепками к натянутым шпагатам. На фотографиях были «провокаторы» – раввины Авраам Вайс, Шломо Карлебах, Борух Левин, Шломо Рискин и Джейкоб Бирнбаум, ворвавшиеся в АПН со своим дурацким обращением к Брежневу, и те же раввины и другие ораторы на студенческом митинге.

Но больше всех было фотографий Левина – и читающего обращение к Брежневу, и выступающего с грузовика. В полный рост… Фас и в профиль… Таких евреев – мощных, лобастых, бородатых, носатых, с философски-спокойным взглядом, с лицами, словно вырезанными из гранита, – рисовали все великие художники: от Рембрандта и Эль Греко до Иванова и Поленова…

И хотя Елена никогда не читала Василия Розанова, который писал про полярно-сексуальное притяжение евреев и русских, но что-то магнетическое в лице и фигуре этого Левина так притягивало ее, что когда дверь в лабораторию неожиданно открылась, она отпрянула от портрета и испуганно повернулась к вошедшему Гришину. Словно он застал ее на чем-то интимном.

Впрочем, Гришин в полутьме не заметил ее смущения, спросил:

– Еще сохнут?

– Как видишь…

Гришин прошелся вдоль сохнущих фотографий.

– Москва просит на них информацию… Этот Бирнбаум, я читал про него в газетах. Это он замутил студентов, он и Рихтер. Возьмешь у них интервью?

– Я? – изумилась Елена.

– Конечно, ты. Если я к ним пойду или другие, они зажмутся – знают, что мы гэбэ. А приходит молодая, красивая… Ты их расколешь, пусть расскажут о своих активистах. И Лубянка пополнит картотеку, и твой Ищенко спасибо скажет…

Газета «New-York Evening News», 26 апреля:

Как стало известно из анонимных источников, двадцать пятого апреля большинство послов европейских стран в ООН не явились на голосование о международном бойкоте Израиля. А послы Великобритании, Нидерландов и Швеции заявили, явившись, что снимают свои претензии к Израилю, и тут же, без объяснения причин, покинули здание ООН.

Представители стран Нового арабского блока также отказались от выступлений.

В связи с этим Генеральный секретарь ООН Шой Юриксон уже в 10:09 утра объявил о закрытии Ассамблеи без принятия каких-либо решений. На просьбы журналистов объяснить неожиданный отказ европейских и арабских представителей от их же требований господин Юриксон не дал никакого ответа.

Тем не менее, информация, полученная из наших источников в нью-йоркской гостинице «Валдорф Астория», где остановились почти все послы европейских стран, проливает свет на это происшествие.

Сегодня, в 03:47 утра, дежурные администраторы, бармены и официанты трех верхних люксовых этажей этого самого роскошного нью-йоркского отеля были изумлены массовым появлением испуганных и полусонных европейских гостей в баре, плавательном бассейне и гостиничной часовне. По словам бармена N., который работает в отеле уже 32 года, никогда, даже во время событий 9/11, не было такого, чтобы в три часа ночи обитатели люксовых номеров – солидные дамы и степенные джентльмены – явились в бар полуодетыми и пили виски, коньяк и водку в таких огромных количествах!

Некоторые из них после этого отправились в плавательный бассейн, но большинство потребовали открыть гостиничную часовню, где буквально рухнули на колени перед распятием и иконой Девы Марии и стали истово молиться со слезами на глазах.

И только семнадцать геев и двенадцать лесбиянок остались в баре. Выпив совместно четырнадцать бутылок виски, они признались бармену, что не знают, как им быть. Если среди ночи, во сне, к ним явился Иисус Христос и под угрозой лишения потенции при жизни и отправления в ад после смерти приказал отказаться от бойкота Израиля, то, исполнив Его приказ, могут ли они оставаться геями и лесбиянками? Поскольку Иисус ничего не сказал им на этот счет, значит ли это, что на Том свете у Всевышнего не будет к ним претензий?

К сожалению, бармен наотрез отказался назвать имена этих геев и лесбиянок и страны, послами которых они являются.

В голой тундре, продуваемой морозным ветром, Левин вместе с остальными зэками с 07:00 до 16:00 долбил кайлами промерзшую тундру, рыл шурфы для опор газопровода Надым – Европа. Въедливый капитан Рахматулин, начальник строительного отряда, одетый в меховой костюм, меховые унты и волчью шапку-ушанку, бодро ходил от лунки к лунке и русским матом крыл зэков:

– Рапотай, курва, рапотай! Рапота зэка греет, е…ать!

А вечером, в бараке, баптисты, украинские националисты и воры «в законе» поздравили Бориса с «Соглашением о мире», подписанным в Кемп-Дэвиде президентом Египта Анваром Садатом и израильским премьер-министром Менахемом Бегиным.

– Слышь, Моисеич, с тебя чифирь! Картер, сучий потрох, арабов с вами замирил! Может, он твой Израиль и с нами замирит?

Левин из «жидка» стал «Моисеичем», как только воры «в законе» выяснили, что он может писать грамотные «кассухи» – кассационные жалобы на несправедливые приговоры, письма на волю и ходатайства об УДО – условно-досрочных освобождениях. С этого момента его жизнь в зоне стала полегче, место на шконке теплее и даже баланда в зэковской столовой погуще.

Впрочем, были на зоне и настоящие антисемиты, один из них подошел к зэкам, чифирящим с Борисом:

– Какого хрена вы его поздравляете? Палестинцы тыщу лет жили в Палестине, а жиды пришли и отняли их землю.

Зэки повернулись к Борису, ожидая его ответа. Он сказал:

– Во-первых, оттого, что когда-то монголы захватили Среднерусскую равнину, разве она перестала быть Россией? Палестина была, есть и будет еврейской точно так, как эта тундра есть и будет ненецкой. А, во-вторых, – и он повернулся к баптистам, – вы лучше меня знаете Библию. Убейте, если совру. Там написано: «И сказал Творец Якову: “Страну, которую Я дал Аврааму и Ицхаку, тебе Я отдам ее, и потомству твоему после тебя отдам эту страну”». Так написано? Правильно? Значит, никогда не было и нет никаких палестинцев, иорданцев, сирийцев и прочих выдуманных наций. А есть только Эрец-Исраэль – земля, которую создал Всевышний и по воле Своей дал евреям еще до рождения всех остальных народов. А кто с этим не согласен, может писать кассуху в небесную канцелярию…

Израильский телеканал «Тель-Авив 24», 25 апреля, программа «Вечерние новости»:

ВЕДУЩАЯ:

– Сославшись на усталость от трехчасового перелета из Нью-Йорка на сверхзвуковом «Альталена-2020», премьер-министр Мириам Новак перенесла свой визит в кнессет на йом ришон (воскресенье), двадцать восьмого апреля, и отправилась отдыхать в свою резиденцию в Кесарии. Возмущенные ее пренебрежением к вызову в Кнессет для отчета о скандальном выступлении в ООН, депутаты потребовали от спикера Арона Кугеля немедленно вынести на тайное голосование вопрос об импичменте премьер-министра. Многоопытный Арон Кугель легко понял цель этого требования: при тайном голосовании за импичмент премьер-министра могут проголосовать даже депутаты из правительственной коалиции. Но Кугель сам был из правительственной коалиции, и голосование было открытым. И тут выяснилось, что весь шум и крики, как левых, так и правых партий о немедленной отставке правительства – мыльный пузырь и пустая буря в стакане воды: при подсчете результатов голосования оказалось, что за импичмент проголосовали лишь треть депутатов, половина которых были, конечно, депутаты Объединенного списка арабских партий. Иными словами, большинство еврейских депутатов Кнессета вовсе не возражают против наличия у нас генетического оружия. Только распоряжаться им они хотят сами или, в крайнем случае, паритетно с премьер-министром. А теперь, как всегда, комментарий дня. Сегодня по нашей просьбе события комментирует известный композитор Сара Коэн. – (Повернувшись к телеэкрану.) – Добрый вечер, Сара. Все знают, что у композиторов особый слух и что вдохновение вы получаете свыше. Поэтому расскажите, что слышно из космоса о наших событиях.

Но не только «узники Сиона» – евреи, отправленные в тюрьмы за стремление сменить географическую родину на историческую, – отмечали в советских лагерях и тюрьмах мирное соглашение Египта с Израилем. В Киеве, на третьем этаже киевского Управления КГБ, подполковник Ищенко, сидя за своим письменным столом и наклонившись к спидоле, слушал сквозь хрип глушилок сообщение Льва Ройтмана, политического комментатора радио «Свобода», о том, как отмечают это событие московские, ленинградские и киевские «отказники»:

– По сведениям из СССР, в Москве, в синагоге на улице Архипова, больше двухсот еврейских активистов пели «Шма Исраэль»… – (Гул и хрип глушилки.) – В Ленинграде состоялся семинар… – (Гул и хрип глушилки.) – В Киеве жена Бориса Левина, которого приговорили к семи годам, держит сухую голодовку перед зданием украинского КГБ…

Ищенко вскочил, быстро подошел к окну, пнул ногой брезентовый мешок с израильскими вызовами и отодвинул штору. Действительно, внизу, на другой стороне Владимирской улицы, прямо напротив парадного входа в КГБ, стояла Инна Левина – 33-летняя шатенка в сбитом набок берете, рыжей потертой куртке из кожзаменителя и с самодельным плакатиком на груди: «Сухая голодовка. ОТПУСТИТЕ МУЖА!» Рядом остановился бело-синий автобус «Интуриста», из него высыпали туристы-японцы и стали фотографировать Инну «сейками» и полароидами.

Но Ищенко не смотрел на японцев – с ними он ничего не мог сделать. А вот водитель автобуса и кретинка-экскурсовод сегодня же вылетят из Интуриста, это как пить дать. Но Инна… Как эта худенькая жидовка посмотрела на него тогда, у Бабьего Яра, своими огненными глазами! Прожгла до яиц…

Ищенко вернулся к своему столу, снял трубку одного из трех телефонов, набрал двухзначный номер:

– Старлей, это Ищенко. Ты что, не видишь на улице эту еврейскую суку с плакатом? Ко мне ее!

И вернулся к окну проследить, как отчалил интуристовский автобус с японцами и как из парадного подъезда выбежали трое гэбистов, молча подхватили Инну и, вырывая плакат, под руки потащили в подъезд.

Когда Инну ввели в кабинет, Ищенко уже сидел за своим письменным столом и сосредоточенно изучал какие-то документы. Слева, в конце стола, стоял поднос с пузатым фарфоровым чайником, двумя стаканами в подстаканниках и блюдцем с кусковым сахаром. Не подняв головы и не отрываясь от изучения документов, Ищенко коротким жестом отпустил охранников.

Инна – усталая, с осунувшимся лицом – двумя руками держала свой помятый, но отвоеванный картонный плакатик про «сухую голодовку» и не могла оторвать взгляд от фарфорового чайника и блюдца с сахаром. При этом ее левая нога сама егозила по полу стоптанным сапогом с почти оторванным каблуком.

Через минуту, устав от томительного ожидания и разомлев от тепла в кабинете, Инна сглотнула слюну и села на край кресла.

– Встать! – не поднимая головы, приказал Ищенко.

Инна встала.

– Итак… – Ищенко поднял глаза. – Вы хотите, чтобы я отпустил вашего мужа? – Он чиркнул спичкой, закурил Dunhill и выпустил дым колечками.

Инна молчала.

– И чтобы вашего сына дети перестали бить в школе…

Заставляя себя не смотреть на чайник, Инна продолжала молчать.

Мягким жестом левой руки Ищенко взял фарфоровый чайник и, не спеша, налил в стаканы горячий и крепко заваренный чай.

– И чтобы вас завтра же выпустили в Израиль, так?

Ищенко бросил в стаканы по два кусочка сахара, встал с одним стаканом в руке, обошел стол и вкрадчивой походкой подошел к Инне. Теперь он стоял в шаге от нее и, помешивая сахар в этом стакане, смотрел ей прямо в глаза:

– Но ведь это непросто, милочка. Еще Сергей Юльевич Витте говорил императору Николаю Второму, что, будь его воля, он бы всех российских евреев утопил в Черном море. Вы будете чай?

Глядя на чай в его руке, Инна не отвечала, только снова сглотнула.

– А будь моя воля, – продолжал Ищенко, – я бы вас всех отправил в Америку, вы ее там быстро угробите, как Россию угробили. Но, к сожалению, и это невозможно. И знаете почему? Если вас отпустить, за вами вся Прибалтика дернется, а потом и Западная Украина, и Кавказ, и Молдавия. Понимаете? С другой стороны, говоря между нами, вся наша колхозная система – полный провал, народ кормить нечем, приходится за нефтедоллары покупать американскую пшеницу. А там евреи заставили Конгресс принять закон, по которому зерно нам дают только в обмен на вас, сионистов. Хорошо, мы стали вас выпускать. И что? Прилетает Ясир Арафат: «Что вы делаете? Зачем даете Израилю новых солдат?» И правда – посмотрите на вашу семью. Борис – кандидат технических наук, шесть патентов на радиотехнику. Дети вундеркинды, Мариша в пять лет Баха играет! Так вы будете чай?

На протяжении всего его монолога стакан с крепким горячим чаем был от Инны на расстоянии локтя, от аромата чая у нее закружилась голова, но Ищенко удержал ее от падения, положил руку на плечо.

– Держитесь. Я знаю, что из голодания не выходят на бутерброды, и поэтому не предлагаю. Но чай можно, – и он наконец протянул ей стакан: – Возьмите, это ваш…

Усилием воли Инна выпрямилась и освободила плечо:

– Нет, спасибо.

Ищенко, однако, не обратил на это внимания и продолжил тем же доверительным тоном:

– Если я вас отпущу, что мне скажут в ЦК?

Инна молчала, не понимая, куда он клонит.

А Ищенко улыбнулся:

– Видите, дорогая, я перед вами исповедовался. А почему? – он подошел к брезентовым мешкам у окна и поставил стакан на подоконник. – Это мешки с израильскими вызовами. Тут и ваших три. Могу достать и… – Он придвинулся к Инне еще ближе и сказал вполголоса, совсем интимно: – Если я разрешу вам отъезд, мне это дорого обойдется. Ты должна возместить. Раздевайся.

У Инны от изумления расширились глаза. А он – от близости к этим глазам – уже потерял терпение, выстрелил скороговоркой:

– Ну, давай! Полчаса работы – и Борис завтра дома. Слово офицера.

– Ты не офицер, – вдруг сказала Инна.

Ищенко изумленно отпрянул:

– А кто?

– Ты козел. Тебе овец трахать. Да и те вряд ли дадут…

Договорить она не успела – Ищенко наотмашь ударил ее по лицу:

– Сука!!

Удар был такой силы, что Инна не устояла на сломанном каблуке, упала, и каблук отлетел от сапога. А когда рывком поднялась на колени, Ищенко стал хлестать ее по лицу снова и снова:

– Курва! Счас будешь сосать! – И в бешенстве начал расстегивать ширинку. – Будешь! Смотри в глаза, сука!

Инна, стоя на коленях, посмотрела ему в глаза:

– А если откушу?

– Я те зубы выбью!

– Договорились, – спокойно сказала Инна, не отводя своих огненных глаз.

Он замер, оторопев от ясности ее решения.

И несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза.

– Пошла вон… – устало выдохнул Ищенко.

Германская юмористическая газета «Берлинский калейдоскоп», 30 апреля:

Unternehmen München Charterflüge (Компания «Мюнхенские чартерные авиарейсы»):

Октябрьский снегопад накрыл украинскую столицу. Тараня снежный кисель, экскурсионный автобус «Интуриста» с европейскими и американскими туристами медленно катил по утреннему Крещатику. Пожилая экскурсоводша, стараясь отвлечь внимание иностранцев от очередей у продмагов и витрин гастрономов, где высокими пирамидами стояли лишь банки с «Лечо в томате» и кабачковой икрой, говорила в микрофон по-английски:

– Киев – столица советской Украины и один из старейших городов Европы. У нас много древних церквей, соборов, памятников и музеев. Киево-Печерская лавра, Софийский собор, Золотые ворота Киева, памятник Богдану Хмельницкому и Крещатик, центральная улица Киева…

Но туристы почему-то фотографировали сквозь окна не Золотые ворота и не памятник Хмельницкому, а трех алкашей с граненым стаканом у магазина «ПИВО – ВОДИ»… длинную серую очередь с авоськами у магазина «ПРОДУКТИ»… гигантский портрет Ленина с поднятой ладошкой и надписью «ВIРНОЮ ДОРОГОЮ ЙДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!» и плакаты «ПIД ПРАПОРОМ МАРКСИЗМУ-ЛЕНIНIЗМУ, ПIД КЕРIВНИЦТВОМ КОМУНIСТИЧНОI ПАРТII – ВПЕРЕД ДО ПЕРЕМОГИ КОМУНIЗМУ!»

В 11:35 автобус подкатил к зданию нового цирка на площади Победы. Здесь, у центрального входа, на широких гранитных ступенях, в ожидании воскресного дневного представления со знаменитым Карандашом толпились школьники чуть ли не со всего города. Двери цирка были еще закрыты, школьники, подмерзая в своих вязаных шапочках, синтетических куртках и драповых пальтишках, топтались на холодных ступенях и терли носы и уши, а учителя и вожатые старались согреть их песнями:

– Дети! Поем все хором: «От улыбки хмурый день светлей, от улыбки в небе радуга проснется…»

Сорок пять туристов – увешанные фотоаппаратами и ярко одетые в новенькие дубленки и шубы из натурального меха, мужчины в голубых джинсах, а женщины в теплых брючках-клёш или в кожаных сапогах-ботфортах – выпорхнули из автобуса и ярко-диковинной стайкой пошли за своей экскурсоводшей сквозь разом примолкнувшую детскую толпу. На фоне этих черно-серых воронят и воробышек они выглядели инопланетянами.

Едва экскурсоводша достигла парадной двери, как стоявший там вахтер открыл тяжелую дверь и впустил иностранцев. Школьники, стоявшие близко, ринулись было тоже к двери, но вахтер тут же закрыл ее и властным жестом остановил детей:

– Минуту! Хай иностранцы сядуть!

Дневное представление началось в 12:00 громкой музыкой и выходом на арену знаменитого комика Карандаша с его не менее знаменитой скотчтерьеркой по кличке Клякса.

В темноте, во время очередного оглушительного хохота детей и взрослых, один из туристов, пятидесятилетний раввин Моисей Кац, который вместе с бруклинским Борухом Левиным выступал на недавнем студенческом митинге в Нью-Йорке, незаметно выбрался из партера в фойе и по указателю «М – Ж» направился в туалет. Но по дороге, поддерживая тяжелые полы своего черного пальто, юркнул к выходу из цирка и запрыгнул в первый же автобус, отходивший от остановки «Площадь Победы».

А еще через полчаса, вновь поддерживая полы этого пальто и оскальзываясь на заснеженном тротуаре, он быстро шел по улице Леси Украинки в пригородной Быковне, украдкой считывая на табличках номера домов. Зашел в подъезд с поломанными почтовыми ящиками и похабными надписями на стенах, бегом, с одышкой, поднялся по лестнице, нетерпеливо постучал в дверь с табличкой «кв. № 12». Дверь открыл девятилетний Миша, за его спиной выглядывала Мариша со скрипкой в руке.

– Are you Levin? [Ты Левин?] – быстро спросил раввин.

– Y-yes… [Да…] – осторожно сказал Миша.

– I’m rabbi Katz from New York. [Я раввин Кац из Нью-Йорка.] – И, вытирая пот, раввин вошел в квартиру, быстро закрыл за собой дверь. – Your father is in prison, right? [Твой отец в тюрьме, так?]

– Y-yes…

– Your mother still on a hunger-strike… [А твоя мать объявила голодовку…]

– Yes…

– Fine… [Отлично…] – Снимая тяжелое пальто, раввин, сориентировавшись, шагнул на кухню, взял со столешницы нож, вспорол подкладку своего пальто и подхватил выпадающие из него брошюры – учебник иврита, книги «Эксодус» и «Еврейские праздники», пачку советских денег, плитки бельгийского шоколада и даже тонкую коробку с мацой! – It’s for you! For Passover! [Это вам. На Песах!]

– O, thank you, спасибо! – сказали изумленные Миша и Мариша.

– You are heroes! Next year in Jerusalem! [Вы герои! В будущем году встретимся в Иерусалиме!] – ответил храбрый раввин, бросил в рот таблетку аспирина, надел пальто и тут же ушел, почти сбежал, чтобы успеть в цирк до конца представления.

Интернет-портал «Жулиан Ассан», 1 мая:

По сообщениям подпольного иранского блогера с ником «Ismail634», Министерство информации и безопасности Ирана закончило расследование скандального появления видеозаписи заседания Совета Стражей исламской революции, которую продемонстрировал израильский посол Ицхак Гилад в ООН 15 апреля с. г.

Как установило следствие, в секретном бункере Совета, расположенном в Тегеране под больницей Модаен, в 2021 году произошла замена всей старой мебели, на что, по решению председателя Совета Чингиза Исфахани, было выделено 92 миллиарда реалов (около двух миллионов долларов).

Несмотря на то, что иранский город Туйсеркан в провинции Хамедан известен во всем мире, как центр производства прекрасной мебели, новая офисная мебель класса «экстра-люкс» была заказана в Италии на фабрике Catellini. Основанная в 1873 году мебельным мастером Джузеппе Кателлини, эта фабрика уже сорок шесть лет принадлежит итало-ливанскому партнерству мафиозного клана Марио Гутто и ливанского торговца коврами Ибрагима Сауди Ширваши, который приходится племянником второй жены Чингиза Исфахани, председателя Совета стражей революции.

Хотя налицо все признаки коррупционной схемы, главное не в этом. Выяснилось, что втайне от своего ливанского партнера сицилиец Марио Гутто за миллион долларов продал израильтянам возможность фотографировать все фазы производства этой мебели якобы для выставочного стенда фабрики Catellini на мебельной биеннале «Хайфа-2022». Понятно, что никакая биеннале «Хайфа-2022» не состоялась и не должна была состояться, а два израильских фотографа, проведя на фабрике четыре месяца, имели неограниченные возможности вмонтировать в эту мебель какие угодно микровидеокамеры и «жучки» космической видеосвязи.

Таким образом, с 2021 года израильский МОССАД видел и слышал буквально всё, что происходило на секретных заседаниях Совета стражей исламской революции.

Поскольку даже самая скрупулезная проверка купленной в Италии мебели не может гарантировать полного очищения от вмонтированных в ее фурнитуру израильских «жучков», принято решение сжечь эту мебель и срочно заменить ее мебелью иранского производства.

Какие последствия эта история будет иметь для председателя Совета стражей исламской революции Чингиза Исфахани, пока неизвестно. А поскольку пользование Интернетом в Иране уже два года запрещено и карается публичной поркой, иранские граждане еще не скоро узнают о результатах этого расследования.

В Вашингтоне, на 16-й стрит, приковав себя наручниками к решетчатому забору советского посольства, бруклинский раввин Борух Левин держал на груди плакат с фотографией киевского Бориса Левина и надписью на русском и на английском:

Любопытным прохожим и вездесущим тележурналистам его сын Авраам показывал прошлогоднюю «Нью-Йорк таймс» с фотографиями расстрела евреев у Бабьего Яра в 1941 году и ареста там участников памятного митинга в 1977-м:

– Видите, вот целый ров трупов, – говорил Авраам, указывая на фото. – Тут все мои бабушки, дяди, кузены – все…

Телекамеры компании «CBS» в прямом эфире утренней программы «Good Morning, America!» транслировали рассказ мальчика на всю страну:

– А когда мы с папой прилетели в Киев и стали в Бабьем Яре молиться за погибших, нас арестовали. Папу избили в КГБ…

В Нью-Йорке, в студии телекомпании «CBS», Том Брокоу, знаменитый ведущий «Good Morning, America!», жестом показал дежурному монтажеру на соседний телеэкран, где шел репортаж об очередной акции SSSJ, и тут же встык с вашингтонской голодовкой Боруха Левина на телеэкранах всей страны возникла студенческая процессия в Манхэттене: сорок два студента во главе с Гленном Рихтером, держа по большой красной розе, свернули с Лексингтон-авеню на 67-ю стрит и остановились у ворот здания советской миссии ООН.

– Советские дипломаты! Советские дипломаты! – стал взывать в мегафон Гленн Рихтер. – В Советском Союзе арестованы и брошены в тюрьмы сорок два еврея только за то, что хотят уехать в Израиль! Мы объявляем их «Узниками Сиона» и просим вас передать им эти цветы. Вот их имена…

Тут, по его знаку, студенты стали поочередно подходить к закрытым железным воротам миссии и класть к ним красные розы. А Гленн синхронно говорил в мегафон:

– Натан Щаранский приговорен к тринадцати годам заключения… Ида Нудель в ссылке и лагерях с 1970 года… Иосиф Бегун приговорен к двум годам ссылки в Магадан… Владимир Слепак – пять лет ссылки… Борис Левин – семь лет заключения… Сендер Левинзон – шесть лет…

Конечно, все окна в советской миссии были плотно закрыты, и ни один из дипломатов не вышел к ее воротам. Но Рихтер продолжал:

– Симон Ширман – два с половиной года… Илья Глезер – три года лагеря строгого режима и три года ссылки…

Программа «Good Morning, America!» была в то время настолько популярной, что даже в кабинете мэра Нью-Йорка телевизор, настроенный на канал CBS, не выключался, хотя и работал беззвучно. Но странная процедура с возложением роз у ворот советской миссии настолько удивила губернатора штата Хью Кери и мэра города Томаса Делавалла, что они отвлеклись от своего утреннего совещания, и Кери спросил:

– Что там происходит?

Томас Делавалл включил звук. Том Брокоу в этот момент комментировал происходящее на экране:

– …это еще одна акция «Студенческой борьбы» накануне завтрашнего митинга на «Yankee-stadium» в защиту советских евреев и «Узников Сиона». Только подумайте: люди хотят уехать из страны, просто уехать – и за это их сажают в тюрьму! Боже, благослови Америку! Желаем всем хорошего дня! – И красивая музыкальная заставка закончила передачу.

– Крутые ребята эти студенты из SSSJ, – сказал Кери. – Красиво придумали…

– У рава Кахане еще круче, – заметил Делавалл.

– А давай их поддержим. Сколько у тебя в городе евреев?

– Около восьмисот тысяч…

Кери усмехнулся:

– На выборах их голоса нам не помешают, верно? Ну-ка, дай мне телефон, – и, не прибегая к услугам секретарши, сам набрал семизначный номер: – Том Брокоу? Привет, это Хью Кери. Мы тут с Делаваллом смотрели твою передачу и решили поддержать борьбу наших евреев за советских евреев. Завтра можешь сказать в новостях, что мэр Нью-Йорка и губернатор штата объявляют месяц солидарности с «Узниками Сиона»…

Московская газета «МК», 30 сентября:

В связи с огромным интересом читателей к международным событиям вокруг мистических ночных наваждений у противников Израиля и применения им генетического оружия наш корреспондент побывал в Институте искусственного интеллекта в Сеуле, Южная Корея. Вот его репортаж.

ИНТЕРВЬЮ В СЕУЛЕ

Корейский Институт искусственного интеллекта, Ingong Jineung Yeonguso – так это произносится по-корейски – мировой лидер создания интеллектуальных роботов, занимает прибрежную парковую зону у Желтого моря в юго-западном пригороде Сеула рядом с Инчхонским университетом.

Когда-то, в середине прошлого века, в этом университете на факультете кибернетики была лишь маленькая кафедра ИИ, но все, что касается хай-тека, пользуется у государства такой мощной финансовой поддержкой, что Южная Корея уже давно стала страной самых передовых технологий и тотальной компьютеризации, а кафедра ИИ – отдельным институтом.

Теперь по мощеным аллеям приморского парка в тени каштанов, грабов и конфетных деревьев разъезжают на силиконовых шарикоподшипниках самые причудливые роботы – бочкообразные, чебурашкоподобные, карликовые и даже Барби. Правда, у всех роботов, имеющих головы, лица по-корейски округлые и желто-коричневые, а глаза узкие. Но это не мешает им вежливо огибать друг друга, уступать дорогу «дамам» и приветствовать встречных роботов, конечно, по-корейски.

Особое восхищение вызвал у меня полутораметровый Чебурашка, когда двухметровой Барби, катившей ему навстречу, он на ходу подарил бледно-розовый цветок гибискуса.

Само здание института – огромный зелено-стеклянный блок величиной с наше здание «МК» на улице 1905 года – не имеет внутри никаких лестниц, а только лифты и широкие спиралеобразные, как в музее Гуггенхайма, галереи-спуски и подъемы, по которым самокатные ИИ-роботы могут спускаться и подниматься.

Что касается шагающих ИИ-роботов, то, как мне тут сказали, они еще проходят испытания в лабораторных условиях.

Зато в интеллектуальном развитии некоторые новые ИИ-роботы уже превосходят не только шахматных гроссмейстеров, но и многих нобелевских лауреатов. С одним из таких яйцеголовых ИИ-роботов у меня состоялась встреча в кабинете Visiting room 302 на третьем этаже института. При этом слово «яйцеголовый» я применил отнюдь не в качестве метафоры: вкатившийся в комнату робот был нормального для корейцев роста (примерно 150 см) с абсолютно лысой яйцевидной головой, как у американского актера Стэнли Туччи или у нашего профессора-политолога Сергея Караганова. Первые минуты на встрече присутствовал руководитель Лаборатории развития ИИ-роботов профессор Хьюн Дё, но как только беседа перешла с английского на русский язык, он покинул кабинет, оставив нас тет-а-тет. Вот стенограмма нашего разговора.

В Нью-Йорке, на стадионе «Yankee-stadium», во время самого популярного в США «Супербола» – финального матча по американскому футболу, вертолет с прикрепленным к нему транспарантом «СВОБОДУ СОВЕТСКИМ ЕВРЕЯМ!» кружил над головами десятков тысяч болельщиков, и еще сто миллионов телезрителей видели его на экранах своих телевизоров.

А рядом со стадионом, на Heritage Field, Поле Наследия, три тысячи еврейских студентов Бронкса, Манхэттена и Квинса во главе с раввином Моисеем Кацем, побывавшим в Киеве у Левиных, молились за семьи советских отказников.

Назавтра в Верхнем Манхэттене, на Лексингтон-авеню, шумная «Автоколонна Свободы» студенческой «Лиги защиты евреев» двигалась вниз, к зданию советской миссии в ООН на 67-й улице.

И еще через два дня – митинг в Колумбийском университете за освобождение советских отказников.

А двадцать девятого сентября в Таймс-сквере – «Митинг памяти евреев, расстрелянных в Бабьем Яре».

А затем «Месячник в защиту советского еврейства», объявленный нью-йоркским губернатором Хью Кери, вышел из его штата и пошел по стране:

В Майами состоялся Восьмимильный забег в защиту «узников Сиона».

В Филадельфии Центральная синагога объявила о том, что берет опеку над семьей киевских Левиных и семьями других «узников Сиона».

Телеканалы ABC, CBS и NBC передали интервью с филадельфийским раввином. Он сказал:

– Только не думайте, что это мы, американские евреи, спасаем советское еврейство. На самом деле все наоборот: они спасают нас. Своей отчаянной борьбой они помогают нам объединиться и снова почувствовать себя настоящими евреями…

В Цинциннати местная синагога, взяв опеку над семьями «узников Сиона», потребовала от сенатора своего штата, чтобы он срочно вылетел в Москву для переговоров с Кремлем о судьбе Бориса Левина, Льва Эльберта и Семена Кислика, находящихся в заключении.

Одновременно во всех еврейских общинах США возникли Комитеты спасения советских евреев, и теперь каждый отказник и узник Сиона были «усыновлены» таким комитетом. Через местных депутатов конгресса эти комитеты создали Наблюдательный комитет конгресса США во главе с конгрессменами республиканцем Джоном Портером и демократом Томом Лантосом, которые каждую пятницу включали сведения об арестах советских сионистов в повестку заседаний конгресса США.

А «Лига защиты евреев» раввина Меира Кахане, последователя Бирнбаума, пошла еще дальше – в ответ на каждый арест советских евреев-отказников совершала нападения на советскую торговую миссию в Нью-Йорке или культурную миссию в Вашингтоне.

Интернет-ТВ «Israel Today», 2 мая, 23:18:

Такого в Израиле еще не было никогда. Сегодня, сразу после отказа кнессета объявить импичмент премьер-министру за применение генетического оружия против иранских мужчин, группа местных арабских юношей, вооруженных ножами и кастетами, напала на студентов иешивы в Иерусалиме, убив четырех и ранив семь человек. Вызванные на место преступления полицейские из СБСТ (Специальной бригады сопротивления терроризму) ликвидировали нападавших. Однако буквально через несколько минут аналогичные атаки произошли в Тель-Авиве, Ашдоде, Хайфе и Петах-Тикве. Банды местной арабской молодежи с криками: «Аллах акбар!», «Итбах аль яхуд!», «Смерть евреям!» и «Джихад за Иран!» напали в Тель-Авиве на посетителей элитного джаз-кафе «Beetles forever», в Ашдоде – на танцплощадку у центрального пляжа, где репетировал подростковый ансамбль «Israel Street Dance Co.», в Хайфе – на зрителей приморского Открытого театра во время выступления московского оперного певца Рустама Козловского и в Петах-Тикве на пассажиров на автовокзале. В результате этих терактов убиты одиннадцать человек, ранены двадцать шесть. Полиция, СБСТ и ЦАХАЛ подняты по тревоге, радио и ТВ объявили, что, согласно распоряжению премьер-министра, по всей стране с 22:00 введен комендантский час.

Иностранные СМИ сообщают о взрыве антисемитизма во всем мире…

Вечером первого февраля 1979 года самая изысканная элита Нью-Йорка спешила к концертному залу «Карнеги-холл» на выступление Оркестра московской филармонии. Вот только пройти к этому прославленному залу на углу Седьмой авеню и 57-й улицы двум тысячам зрителей пришлось сквозь уличные пикеты «Лиги защиты советского еврейства», где каждому прохожему студенты SSSJ вручали красивую программу советского концерта с фотографиями «узников Сиона» вместо портретов музыкантов.

А восьмого февраля «Студенческая борьба» устроила точно такие же пикеты у знаменитого «Мэдисон-сквер-гарден» перед игрой хоккейных команд США и СССР. Здесь восемнадцати тысячам болельщиков, спешивших на матч, студенты раздавали листовки, на которых вместо портретов советских хоккеистов были портреты советских отказников.

Затем, когда в преддверии Венской встречи Брежнева и Картера, прилетела в Нью-Йорк уникальная выставка «Сокровища Кремля», то перед входом на эту выставку в Метрополитен-музее активисты «Студенческой борьбы» устроили выставку с тем же названием, но ее экспонатами были не «яйца Фаберже», царские короны и «шапка Мономаха», а стенды с аршинными портретами все тех же отказников и «узников Сиона».

Это переполнило чашу терпения КГБ, и Олег Гришин, заведующий корпунктом АПН в Нью-Йорке, уже не попросил, а приказал Елене Громыко взять интервью у руководителей SSSJ – этого «осиного гнезда антисоветской пропаганды».

– Москва требует их психологические портреты и данные на их спонсоров, – сказал он Елене. – Кто оплачивает эту грёбаную вакханалию? Все эти листовки, плакаты, стенды, транспаранты?

Лена дождалась следующего студенческого митинга в кампусе Колумбийского университета и храбро подошла к Гленну Рихтеру:

– Я Елена Громыко, корреспондентка советского Агентства печати «Новости». Могу я взять интервью у господина Бирнбаума?

– К сожалению, мисс, его здесь нет. Он в Вашингтоне.

– А когда вернется?

– В понедельник. Если хотите, приходите в понедельник в девять утра в наш офис, 3080 Бродвей, пятый этаж, комната пятьсот восемь, – и Гленн вручил ей визитку с адресом и телефоном SSSJ.

То есть магия женской красоты нейтрализовала звание «советский журналист» эти сионисты не набросились на нее с кулаками, а легко дали свой адрес и телефон.

И в следующий понедельник Елена приехала на верхний Бродвей, где счастливо нашла для своей маленькой «Тойоты-Терсель» бесплатный паркинг на 124-й стрит (платными парковками она, как и все советские журналисты и дипломаты, не пользовалась, поскольку бухгалтерии АПН, ТАСС и советского посольства чеки за парковки не принимали, а тратить доллары из своей зарплаты просто грешно). Затем, согласно адресу на визитке Рихтера, Елена спустилась по Бродвею к массивному шестиэтажному кирпичному зданию с номером 3080 на углу 122-ой. На фронтоне высокой угловой башни этого дома была длинная надпись: The Jewish Theological Seminary – Еврейская теологическая семинария.

Тут, правда, Лена слегка растерялась. Рихтер сказал ей прийти в девять утра, время было уже 8:57, но как зайти в это учреждение, когда у входа собралась огромная масса пейсатых и бородатых молодых евреев, одетых в черные сюртуки-лапсердаки и высокие черные шляпы? Спеша на свои занятия с толстыми книгами в руках и под мышкой, они стекаются сюда со всех сторон – с автобусной остановки, из сабвея на 125-й и 116-й и длинной очередью стоят к высокой парадной двери. Как она может подойти к ним? А потом еще спрашивать, как найти комнату пятьсот восемь…

Черт возьми, надо было приехать минут на тридцать раньше! И ведь она готовилась к визиту: в The Encyclopedia Americana – Американской энциклопедии – прочла, что в этой семинарии несколько факультетов обучают раввинов, специалистов по еврейской истории, литературе, философии и канторов – синагогальных певцов, дирижеров и даже композиторов. Но чтобы так много? Их же тут просто тысяча! И это лишь один из десятка еврейских колледжей только в Нью-Йорке! А сколько их по всей Америке? Разве дома, в Союзе, у православной церкви есть такие гигантские учебные заведения?

Но ведь религия – опиум для народа. Как можно в двадцатом веке всерьез изучать какой-то иудаизм, Талмуд, Ветхий завет? И как могут эти молодые люди посвящать свою жизнь такому мракобесию? Неужели они не знают Карла Маркса, Фридриха Энгельса или хотя бы Гегеля и Канта?

Елена достала из сумки визитку Рихтера, увидела телефонную будку на углу 121-й и Бродвея и направилась к ней. Но будка была занята толстенной негритянкой. Елена потопталась рядом в надежде, что негритянка увидит ее и закончит разговор, но не тут-то было, та просто отвернулась от Елены и продолжала сыпать квотеры в прорезь автомата.

Черная толпа у входа в семинарию иссякла лишь через двадцать минут. Глубоко вздохнув, Елена подошла к высокой резной двери и тут же отпрянула, потому что дверь резко открылась ей навстречу, и из нее стремительно выкатился толстенный, толще негритянки в телефонной будке, еврей с огромной седой бородой и буклями, в необъятном черном кафтане, белых чулках до колен и высокой меховой шляпе. Следом за ним вышел худой и высокий чернобородый в таком же диковинном наряде, и оба они, размахивая руками и громко обсуждая что-то на своем гортанном иврите, быстро припустили вверх по Бродвею. У Елены появилось стойкое ощущение, что едва она откроет эту резную дверь, как тут же окажется где-то в пятнадцатом веке…

Когда же, преодолев свои страхи, она все-таки вошла в здание и по опустевшим лестничным пролетам стала подниматься на пятый этаж, ей пришлось, собрав всю храбрость советского человека, пройти сквозь густой хоровой ропот утренних еврейских молитв и песнопений, доносившихся из дверей всех аудиторий. На пятом этаже она отыскала наконец дверь с табличкой на иврите и номером 508 и, словно Александр Матросов, бросившийся грудью на вражескую амбразуру, решительно потянула ее на себя. Но за дверью, в комнате, заваленной плакатами, портретами «узников Сиона», флагами Израиля и ящиками с футболками SSSJ, не оказалось ни Джейкоба Бирнбаума, ни Гленна Рихтера. Вместо них за столом у окна, над пачками листовок, каких-то брошюр и большой кофейной чашкой HEINZ BEANZ сидел, углубившись в толстенную книгу, Борух Левин. Подняв глаза на Елену, он посмотрел на часы на стене:

– Здравствуйте. Я думал, вы уже не придете. Бирнбаум и Рихтер ушли на занятия. Но я могу ответить на ваши вопросы.

Елена разозлилась. Да, она опоздала на двадцать семь минут. И что? Она, советская журналистка, снизошла до визита к каким-то евреям, врагам своей страны, а они не могли ее подождать? Весь план произвести впечатление на пожилого Бирнбаума и расколоть его на нужную Москве информацию рухнул. Так о чем ей говорить с этим Левиным?

– О’кей, – сказала она холодно и села на стул напротив Боруха. – Тогда сразу к делу. Зачем вы это делаете? По какому праву вы отсюда, из Нью-Йорка, вмешиваетесь в наши дела, в жизнь моей страны?

Левин некоторое время смотрел Елене в глаза, словно размышляя, имеет ли смысл с ней разговаривать, а затем открыл ящик стола, порылся в кипе бумаг и достал какой-то конверт.

– Это письмо от евреев из советской Грузии, – сказал он, доставая из конверта густо исписанный лист. – Оно уже обошло полмира, но вы, конечно, его не читали. Слушайте. «Мы, восемнадцать верующих еврейских семей Грузии, просим вас помочь нам выехать в Израиль. Каждый из нас, вызванный родственником в Израиле, продал свое имущество и уволился с работы, ожидая разрешения на выезд. Но прошли месяцы, а для многих – и годы, однако выезд до сих пор не разрешен. Мы послали сотни писем и телеграмм – они исчезли, как слезы в песке пустыни, судьба наша никого не волнует. Но ошибется тот, кто сочтет, что нас всего восемнадцать. Ибо с теми, кто молится об Израиле, – миллионы тех, кто не дожил, кого уже нет, чей пепел лежит в печах Освенцима и чьи кости лежат в Бабьем Яре. В наших жилах – их кровь, слезы наши – их слезы. Вот почему мы хотим выехать в Израиль и верим: молитвы наши дойдут до Бога, призывы наши дойдут до людей…»

Слушая Левина, слыша его густой низкий голос и видя его темные глаза, черную с проседью бороду, широкие плечи и могучую грудь, Елена давно, уже на первых фразах, перестала понимать то, что он читает, зато чисто по-женски ощутила мощную энергию этого еврея. И вдруг осознала, каким-то глубинным инстинктом и зовом всей своей плоти почувствовала, что хочет раствориться в нем, хочет его жара, мощи и нежности, хочет слиться с ним каждой клеточкой, растворить его в себе самой. Это было как астральное прозрение и помутнение сознания – одновременно. «Господи, я хочу от него ребенка», – вдруг пронеслось в ее мозгу. Так вот почему еще там, в самолете, с первой минуты знакомства с ним в ней подспудно жила эта странная тяга к нему – не потому ли она ходила на все митинги, где он выступал?

А Левин отпил остывший кофе, поднял на Елену глаза и продолжил, не замечая ее состояния:

– Вы поняли, госпожа советская журналистка? Мы всегда хотели жить в мире с вашей страной. Мы не имели никакого намерения вмешиваться в ваши дела. Но нет евреев ваших и наших, потому что ваши евреи – не рабы ваши. А все евреи мира – евреи Израиля и Бога Израиля. И потому мы должны помочь им выехать в Израиль. Ибо заповедано: пусть отсохнет правая рука моя, если забуду тебя, Иерусалим…

Не слыша его, Елена вдруг перебила и сказала неожиданно для самой себя:

– Извините. У меня кружится голова. Вы не могли бы проводить меня к машине?

CNN International, BBC TV News, France 24, Deutsche Welle, Euro News, Al Jazeera, Sky News, Fox News и другие телеканалы, 9 мая:

HOT NEWS! ГОРЯЧИЕ НОВОСТИ!

Сегодня во всех социальных сетях и на экранах гаджетов появился минутный видеоролик с мусульманским пророком Мухаммедом. Не имея возможности ни подтвердить, ни опровергнуть аутентичность этого персонажа, мы не станем показывать его по телевидению, однако вот что он заявил в переводе с арабского:

По многотысячным показаниям исламских демонстрантов, прозревших и очнувшихся от паралитического сна, именно это видение было у них во время вчерашнего обморока.

Открытки были цветные, яркие, с детскими рисунками и настолько невинные, что иногда проходили даже советскую цензуру:

«Dear Michael Levin, happy Hanukah! I am Suzy from Calgary, I am 10 years old…»[11]

«Dear Mr. Boris Levin, my name is Rafael, but you can call me Ruffy cause I am 8 years old living in Toronto, Canada. Your address I’ve got from your son…»[12]

Всё-таки примечательно, что еще до появления Интернета и за пять лет до рождения Марка Цукерберга, создателя Facebook, аналогичная идея пришла в другую еврейскую голову – Барри Саймону, учителю средней школы в Монреале. Свое изобретение он назвал International Jewish Correspondence, Международной еврейской перепиской. Целью IJC было связать по переписке евреев во всех частях света. Так в 1978–1979 годах в Канаде возник Mailbook, почтовый прототип Фейсбука, который объединил тысячи евреев борьбой за исход евреев из СССР. Невинные письма от совершенно незнакомых людей, чаще всего от канадских детей и пенсионеров, пробивались в тюремные камеры советских отказников и сообщали им, что они не забыты, что за них борются даже в далекой Канаде.

И это лишь один из эпизодов тридцатилетней борьбы канадских евреев за право евреев на исход из СССР. Но об одном эпизоде хочется рассказать особо.

В октябре 1971 года Москва и Оттава готовились к историческому визиту в Канаду Алексея Косыгина, члена Политбюро ЦК КПСС и Председателя Совета министров СССР. Это был первый визит в Канаду советского лидера такого высокого ранга, и потому сначала, «для разогрева», в Канаду прилетел грузинский ансамбль песни и танца. Но на первом же концерте в Монреале, как только свет в зале погас, члены канадского филиала американской «Лиги защиты евреев» разбросали листовки, осуждающие приговоры участникам ленинградского «самолетного дела», а на сцену полетели банки с красной краской. Кроме того, в зал выпустили двадцать белых мышей, к хвостам которых были привязаны дымовые шашки. Концерт был сорван.

Правительство Канады заявило Канадскому еврейскому конгрессу (CJC), что такие враждебные акции могут ослабить позицию правительства на переговорах с высоким советским гостем и не позволят ему выразить свою озабоченность положением евреев в СССР. Президент CJC Монрой Абби пообещал проявить сдержанность. В заявлениях для прессы было сказано, что еврейская община не возражает против визита Косыгина, но при этом хочет выразить озабоченность положением советского еврейства.

Восемнадцатого октября, когда Косыгин прилетел в Оттаву, 60 раввинов пришли к советскому посольству и через мегафон стали обвинять советское правительство в преследовании евреев, насаждении антисемитизма и насильственной ассимиляции. Затем отправились к парламентскому холму, где молились всю ночь.

Утром, когда канадский премьер-министр Пьер Трюдо и Алексей Косыгин приехали в парламент, эти раввины, с головами, покрытыми талитами, встретили их там молитвой и ритуальным горном-шофаром.

Но и это не всё. В тот же день тысячи еврейских демонстрантов собрались у советского посольства и скандировали: «Откройте ваши железные ворота, дайте нашему народу эмигрировать». Над ними кружил легкий самолет с плакатом: «Или дайте им жить как евреям, или отпустите».

И так было все восемь дней визита Косыгина – всюду, где он появлялся, его встречали демонстрации протеста, в которых, кроме евреев, принимали участие канадские украинцы, прибалты и болгары.

Но в советской прессе об этом не было ни слова.

Интернет-портал «Жулиан Ассан», 11 мая, 23:15:

Только что усилиями Всемирной лиги анонимных хакеров получена расшифровка части стенограммы встречи израильского премьер-министра Мириам Новак с президентом США и премьер-министром Великобритании, срочно прилетевшими в Израиль после сенсационных событий первого октября.

Господи, как вкусно! О, как вкусно быть с ним, слиться с ним, раствориться в нем, утонуть в его голосе, расслабиться на его широкой груди, растечься по его клеточкам, дышать его дыханием, вложить свои груди в его ладони, касаться его губами, вобрать его в себя и замереть, ощущая жар, нетерпение и стойкость его Корня жизни… О! О-о!.. Как пронзительно и вожделенно всем телом и каждой клеточкой чувствовать этот слитный, мощный и солнечный поток его и своего желания! Еще! Еще! I’m coming! I’m coming! Как истекает ее плоть, как сладостно она истекает! Это Ниагара, это вся вселенная улетела в никуда, в нирвану… Всё! всё! Я не могу больше… Но нет, не двигайся! Не выходи! Don’t move!.. Да, вот так… По чуть-чуть… И еще, еще! Я сама, сама… Только не спеши! Боже, я лечу…

Интернет-ТВ «Israel Today», 13 мая:

Сегодня в девять утра на расширенном заседании Кабинета министров, посвященном завтрашнему празднику Йом Ацмаут – Дню независимости Израиля, премьер-министр Мириам Новак сообщила о своем решении резко, на 34 процента, сократить военный бюджет страны, а освободившиеся средства направить на строительство больниц, школ и детских садов, а также на увеличение зарплат медицинским работникам и школьным учителям.

Все комментаторы не только в Израиле, но и в Европе и США считают, что такое резкое сокращение военного бюджета является лучшим доказательством наличия у Израиля генетического, телепатического и парапсихологического оружия. Как написал сегодня в Твиттере один знаменитый «друг» нашей страны: «Опробовав эти виды оружия в последних мировых инцидентах, Израиль сможет впредь применять любое из них и не прикрываясь фиговым листком Божественного покровительства».

Но вернемся на полстолетия назад, в семидесятые годы прошлого века.

Когда чудаки и безумцы типа Бирнбаума и Кахане поднимали (и подняли!) американских, канадских и австралийских евреев на борьбу за вызволение евреев из советского рабства, что делал Израиль, ради переселения в который самые отчаянные из советских евреев играли с судьбой в русскую рулетку?

Вплоть до 1979 года там царило странное затишье.

Сегодня в сотнях статей и монографий можно найти подробное объяснение этому. Крохотная страна, возрожденная Божьим промыслом, а также кровью и потом беженцев из Российской империи, Европы, Азии и гитлеровских концлагерей, окруженная смертельными врагами, чудом выживала на узкой полоске земли вдоль Средиземного моря. Она катастрофически нуждалась в новых крепких руках и толковых мозгах, но ее руководители, чуть ли не все до единого, были настолько загипнотизированы своим опытом выживания в царских, сталинских и гитлеровских лагерях, а также модными в начале прошлого века идеями марксизма и социализма, что и помыслить не могли бросить открытый вызов великому колоссу по имени Советский Союз.

Как могло, считали они, карликовое еврейское государство даже пискнуть против величайшей империи в мировой истории?

И все-таки еще в 1951 году, то есть буквально через три года после рождения государства Израиль, здесь было учреждено секретное (самое секретное, секретней МОССАДа и органов разведки) «Бюро по связям с евреями СССР и Восточной Европы». При этом даже в его кодовом названии «Натив» была заложена еврейская осторожность – «натив» на иврите «тропа». А основной принцип деятельности – «тихая дипломатия». Причем настолько тихая, что руководители «Натива» имели право цензуры всех израильских СМИ на предмет любых антисоветских – упаси боже! – высказываний, включая информацию о борьбе советских евреев за выезд в Израиль! Посылать этим евреям по почте вызовы-приглашения от израильских родственников – это пожалуйста, в СССР такие вызовы приходили мешками. Но писать в газетах или говорить по радио о том, кто из приглашенных поехал вместо Израиля в сибирский лагерь, а кто хотел сбежать из СССР вплавь через Черное море или хотя бы выучить до отъезда иврит – нет, таких публикаций «Натив» не допускал. Даже вещающий на СССР «Голос Израиля» не имел права сообщить о первой студенческой, в Иерусалимском университете, демонстрации в защиту советских евреев! Или что Геула Коэн, легендарная в прошлом подпольщица, а теперь депутат Кнессета, поехала в США и устроила голодовку перед зданием ООН в Нью-Йорке с требованием к советским властям разрешить еврейскую эмиграцию. А когда ленинградская бригада Кузнецова-Дымшица известила руководство «Натива» о своем плане бежать из СССР, угнав с Пулковского аэродрома крохотный самолетик, то вместо «добро пожаловать» они получили категорический запрет.

При этом «Натив» занимался заброской в СССР учебников иврита, выкупал румынских евреев у Чаушеску по цене от пяти до десяти тысяч долларов «за голову» (доход шел частично в казну Румынии, а частично на личный счет Чаушеску) и помогал еврейским организациям США, Канады и Австралии мобилизовать свои правительства на защиту советских евреев.

Все мировые СМИ, 25–31 мая:

Интернет-газета «New New-York Times», 1 июня:

Гилберт Вашингтон, профессор политологии, Принстонский университет:

В четырнадцатом веке великий османский султан Мехмед Второй Завоеватель считался очень цивилизованным человеком. Но когда он узнал, что в его саду сорван один из огурцов, он вспорол животы четырнадцати садовникам, чтобы найти пропажу.

Этот исторический факт проще простого объясняет разницу между миром радикального ислама и миром еврейско-христианской цивилизации. При всех ужасах инквизиции и даже холокоста, наша цивилизация продолжала во всех своих церковных храмах держать на стенах Десять заповедей. И можно сколько угодно говорить (и справедливо) о бесчеловечных преступлениях инквизиции или гитлеровского нацизма, тем не менее, даже при Гитлере никто в Германии не трогал католические храмы, где висели десять заповедей с заповедью «НЕ УБИВАЙ».

В Коране нет этой заповеди.

Свобода и демократия не относятся к целям ислама.

Главная цель ислама – установить шариат Аллаха во всем мире.

При этом можно до хрипоты спорить, какие качества и цели выше или ниже и с каких позиций, но дело не в этом, а только в том, что мы РАЗНЫЕ ЛЮДИ. Ну, есть же рыжие и брюнеты, левши и правши, высокие и низкорослые, белокожие и чернокожие. А еще есть арабы и евреи. Де-юре – по Библии – сводные братья, дети Авраама, но разведены историей и воспитанием так далеко, что де-факто стали совершенно разными.

Трагическая ошибка многих евреев евреев в том, что они этого не знают или знать не хотят. Когда они думают о мусульманах, встречаются с ними и садятся за стол переговоров, то проецируют на них самих себя, свою психологию, мораль и этику, и счастливы, когда те подыгрывают им в этом самообмане. Как писал Жаботинский, «политическая наивность еврея баснословна и невероятна: он не понимает того простого правила, что никогда нельзя “идти навстречу” тому, кто не хочет идти навстречу тебе». А евреи, мечтая договориться с арабами о мире, ведут себя так, как будто уже договорились. И наоборот: садясь за стол переговоров с евреями, арабы проецируют на них свою психологию и подозревают их в стремлении завоевать весь мир.

И это беда не только евреев. За всю историю исламо-христианских отношений все уступки христианского мира радикальному исламу во имя мирного сосуществования воспринимались лидерами ислама как признак слабости врага и провоцировали очередное кровопролитие. Например:

В начале 1979 года президент Джимми Картер попустительствовал свержению прозападного шаха Ирана и приходу к власти аятолл, даже выслал этого шаха из США, а уже в ноябре 1979 года вооруженная толпа исламистов захватила американское посольство в Тегеране и взяла в заложники 52 американских дипломата. Аятолла Хомейни, новый правитель Ирана, держал американских заложников 444 дня – пока США не обязались разморозить банковские счета Ирана и снять торговые санкции.

Но и это не остановило кампанию антиамериканского терроризма.

В Исламабаде десятитысячная толпа с криками «Убейте американских собак!» проломила ограду американского посольства, ворвалась на его территорию и подожгла его. Одновременно были сожжены американские культурные центры в Лахоре и Равалпинди.

В 1983 году, когда США останавливали преследование израильтянами боевиков ООП в Ливане, исламские террористы взорвали штаб-квартиру посольства США и казармы морской пехоты в Бейруте, убив 258 американцев.

В 1998 году, когда под эгидой Билла Клинтона готовился Меморандум о передаче Израилем Иудеи и Самарии под контроль Палестинской администрации в обмен на ее обязательство принять меры борьбы с терроризмом, исламские террористы взорвали посольства США в Кении и Танзании, убив 224 человека.

В 2000 году, когда бомбардировками Сербии президент Клинтон добился независимости для мусульманских Боснии и Косово, исламские террористы атаковали корабль США «Коул» в йеменском порту Аден, убив 17 американских моряков. А одиннадцатого сентября 2001 года четырьмя авиационными терактами уничтожили Всемирный торговый центр в Нью-Йорке, убив 2977 человек!

Как пишет известный израильский политолог Йорам Этингер: «Уступки режимам радикального ислама добавляют масла, а не воды, к пожару терроризма… Хотя большинство мусульман не являются террористами, большинство планировщиков и исполнителей терроризма – мусульмане. Они движимы не стремлением повысить свой уровень жизни, а нетерпимой, репрессивной и страдающей манией величия идеологией четырнадцатого века».

И точно такую же позицию занимает арабский писатель и журналист Джозеф Фара: «Израиль не крал чужую землю. Израиль не создавал кризиса с беженцами. Израиль не угнетал «палестинский народ». Все это чушь, которую я опровергал тысячи раз голыми фактами и реальной историей. Конфликт между исламскими радикалами и евреями на Ближнем Востоке в действительности очень прост. Исламские радикалы хотят, чтобы все евреи умерли. Евреи тем временем хотят жить. И, как показывает конфликт, два этих аспекта несовместимы. И неважно, сколько территориальных уступок сделали израильтяне, их (уступок) никогда арабам не будет достаточно. Ибо зверя не удовлетворят никакие земельные уступки. Его жажду крови и власти утолят только смерть и уничтожение неверных».

Мне кажется, яснее не скажешь.

А то, что Арабские Эмираты, Бахрейн и еще пара арабских государств заключили с Израилем мир и установили экономические связи, – это, во-первых, только озлобило и радикализировало исламистов-экстремистов; а, во-вторых, этот мир будет держаться только до тех пор, пока военная мощь Израиля будет на порядок выше всей арабской военной мощи, вместе взятой.

P.S. Конечно, меня обвинят в исламофобии, расизме, антиарабизме и прочих «измах». Поэтому я заранее оговорюсь: в Израиле живут арабы-христиане, арабы-католики и даже арабы-мусульмане, любящие Израиль. А в Иране есть немалое количество тайных сторонников примирения с Израилем и США. Однажды я ехал по Кармиэлю с таксистом-арабом, который оказался католиком и, целуя свой нательный крестик, говорил мне о своей любви к Израилю. Но что это меняет? Я уверен, что, если бы исламские боевики прорвались в Израиль, они бы вырезали там не только евреев, но и арабов-католиков, и арабов-христиан, как это произошло в Ливане в 1976 году, когда боевики Организации освобождения Палестины безжалостно резали ливанских христиан. А потому хочу повторить предсказание Эрика Хоффера, американского философа, который еще в 1968 году написал в газете «Лос-Анджелес Таймс»: «То, что происходит с Израилем, то ожидает и всех нас. Если же Израиль погибнет, уделом нашим станет Катастрофа».

А теперь сравните это пророчество с предчувствием Акрама Аталлы, директора гигантской международной компании по регистрации доменов верхнего уровня, опубликованным в Al Jazeera 15 июня 2020 года: «Что случится, если мир внезапно проснется и обнаружит, что нас, арабов, больше нет? Вряд ли люди станут переживать, что в этом случае чего-то лишатся: все так же будут работать Интернет, спутники и автомобильные заводы, не рухнет фондовая биржа, и никто в мире не лишится лекарств, медицинского оборудования, операционных и даже оружия. Мы не приносим миру никакой пользы. Он не получает от нас ничего, кроме разговоров и новостных сообщений о том, как мы убиваем друг друга… Если мы исчезнем, ничто не изменится в мире».

Горькое прозрение огорченного араба.

Майская гроза орудийным громом гремела над Киевом, ливень барабанил по крышам и хлестал по тротуарам так, что лужи вспенивались от рикошета тяжелых дождевых капель, и все же, несмотря на ярый разгул природы, два молодых шведа храбро выскочили из гостиницы «Крещатик» и, накрывшись плащами, добежали до стоянки такси. Тут они разделились, сели в разные машины и назвали разные адреса.

– Опера, – прочел один со своей бумажки. – Улица Вла-ди-мир-ская, пятьдесят.

– Планетарий, – прочел второй со своей шпаргалки. – Улица Велика Василькивская, пятьдесят семь.

Но это была уловка. В Оперном театре первый швед купил в кассе билет на вечерний спектакль, убедился, что такси, на котором он прикатил, уехало, выждал еще пару минут и, выскочив под дождь на пустую Владимирскую, голоснул какому-то частнику на стареньких «жигулях».

И тот же фокус проделал второй в Планетарии. Зато обоим водителям они теперь назвали один и тот же адрес:

– Быковня. Улица Леси Украинки, тридцать один.

А встретившись в подъезде дома, где жили Левины, уже вдвоем поднялись на третий этаж, постучали в квартиру номер двенадцать.

– Кто там? – спросил из-за двери женский голос.

– We are friends, – сказал один.

– Ми есть друзиа… – прочел по бумажке второй.

Инна открыла им дверь. За ее спиной стояли чуть подросшие Миша и Мариша.

Шведы вошли мокрые насквозь и радостные, как дети в сочельник. И отовсюду – из внутренних карманов плащей, из брючных карманов и из-за пазух – стали выкладывать на кухонный стол тяжелые плитки бельгийского шоколада, целлофановые пакеты с копченой курятиной, прессованным манго, какао, кофе и еще бог знает чем. А потом спросили у Инны:

– Do you speak English?

– Yes, – сказала она.

– O’kay. У нас есть послание для вас. Вы можете через неделю выйти на новую голодовку?

– От кого послание? Зачем?

– Мы не можем сказать. Это просьба от Израиля. Они просят вас стоять на прежнем месте. Это важно. Вы сможете это сделать?

– Хорошо, сделаю.

– Отлично! – обрадовались шведы. И заторопились: – Теперь мы должны идти. Пока!

– Подождите. Вы же мокрые. На улице льет. Как насчет горячего чая?

– Нет, нет. Спасибо. Мы должны идти…

Но в дверях один из них тормознул, спросил у Миши:

– Ты Майкл?

– Д-да, конечно… – заикнувшись, ответил Миша.

– Good! – Молодой швед сунул руку в карман, достал толстый кожаный кошелек и протянул Мише. – Держи. Это тебе и твоей сестре.

Миша удивленно посмотрел на мать.

– Возьми, – сказала она. – Если человек дает от души, ему вернется стократ.

А через десять дней после этого «шведского визита» в типографии американской газеты «Вашингтон пост» печатные машины с грохотом печатали завтрашнюю газету с фотографиями киевского «узника Сиона» Бориса Левина, его жены Инны с плакатиком «БЕССРОЧНАЯ ГОЛОДОВКА. ОТПУСТИТЕ МУЖА!» и американского раввина Боруха Левина, снова голодающего у советского посольства с плакатом «FRIDOM TO MY SOVIET COUSIN BORIS LEVIN!».

Утром в Овальном кабинете Белого дома эта газета легла на стол президента США Джимми Картера. И там же было официальное сообщение о предстоящей встрече Картера и советского лидера Леонида Брежнева в Вене 17 июня 1979 года.

А еще через день в Тель-Авиве эта же газета лежала на столе директора «Натива» Нехемии Леванона. Напротив него, через стол, сидел тот самый «невзрачный очкарик», который со всех громких мероприятий SSSJ в США звонил куда-то и говорил с кем-то на иврите. Но на этот раз «очкарик» и Леванон говорили по-русски.

– И что? – сказал Леванон, он же Левитан в силу своего российского, в Лифляндской губернии, места рождения. – Ты договорился?

– Да, – ответил «очкарик». – Но сейчас в Вашингтоне час ночи.

– Ничего. Диктуй номер, – и Леванон снял телефонную трубку.

«Очкарик» достал потертый кожаный бумажник, извлек из него визитную карточку и продиктовал:

– 1-202-443-12-12. Сидней Катс.

Леванон набрал этот номер на скрипучем телефонном диске и, когда ему ответили, произнес:

– Мистер Катс?

– Yes… – ответил ему в Вашингтоне пожилой и лысый сотрудник Белого дома.

– Ата медабер иврит? – спросил Леванон. [Ты говоришь на иврите?]

– Кен… [Да…]

– Аз тишма… [Тогда слушай…]

Выслушав Леванона, мистер Сидней Катс не стал терять время, а тут же – но на другом телефоне – набрал Москву по так называемой «защищенной линии». И по-английски сказал молодому помощнику посла США в СССР:

– Гарри, сынок, который у вас час?

– В Москве девять утра, папа, – ответил тот, сидя в своем крохотном кабинетике рядом с офисом посла Малькольма Туна.

– Гм… А у нас тут час ночи, и я один в Белом доме. Президент улетел в Кемп-Дэвид, остальные разъехались на уик-энд. Хочу с тобой поболтать, сынок.

– О чем, папа?

– Да, ни о чем, просто так. Между прочим, ты знаешь, что через неделю наш президент летит в Вену на встречу с Брежневым?

– Конечно, знаю, папа. Мы с послом тоже летим туда.

– А ты мне можешь сказать, что нужно русским от этой встречи?

– Могу, папа. Остановить гонку вооружений, договориться о предотвращении ядерной войны…

– Ну-ну… Это хорошо. Но есть одна проблема, сынок. Наш президент не может лететь на встречу с советским лидером, когда все газеты мира пишут, что в СССР какая-то несчастная женщина третий раз держит в Киеве голодовку только потому, что ее мужа не выпускают в Израиль…

В Москве, на улице Чайковского, в старом трехэтажном доме, а точнее, в одной из его квартир с окнами на здание американского посольства, несколько офицеров КГБ вели прослушку «жучков», спрятанных в раме портрета президента Картера над столом Гарри Катса, помощника посла Малькольма Туна. А русский переводчик тут же печатал на машинке запись этого разговора.

Светская газета «Бокер тов[13], Тель-Авив», 13 июня:

Вместо рецензии

Всемирно знаменитый Квентин Тарантино снял фильм о самом себе, шестидесятилетнем, а еще точнее – о своей жизни в Израиле. Предпремьерный показ этого десятого фильма Тарантино состоялся вчера вечером в тель-авивской «Синематеке», и вот первые впечатления нашего кинокритика Голды Зац.

Перевод подслушанного телефонного разговора молодого американского консула Гарри Катса с отцом, дежурившим в Белом доме, уже через двадцать минут лег на стол Юрия Владимировича Андропова. Прочитав его, Андропов снял трубку с красного телефона с гербом СССР на диске…

А назавтра маленький пассажирский самолет «Ан-12», вылетев из Котласа, на предельной крейсерской скорости 600 км в час пронёсся над плешивой тундрой, устланной редким ельником, тающими ледяными торосами и исправительно-трудовыми лагерями. Пролетев над Обью, самолет сел в аэропорту Салехарда, и вместе с другими пассажирами из него по короткому трапу спустилась Инна Левина – похудевшая после новой голодовки, с тяжелыми сумками в руках. Раздолбанный и неотапливаемый автобус провез ее через город к спуску к Оби, и по дороге Инна изумленно дивилась на этот «город» с низенькими доисторическими домишками, деревянными тротуарами и – самое диковинное – оленьими упряжками и нартами, которые на металлических и даже на деревянных полозьях катили по оттаявшей земле. На этих нартах восседали ненцы в оленьих малицах и оленьих же сапогах-«кисах». А русское население – геологи и нефтяники – раскатывали тут на гусеничных вездеходах…

Пассажирским паромом через трехкилометровый разлив Оби Инна переправилась на другой берег, в Лабытнанги, и за восемь рублей в кабине водителя грузовика «Урал-375Д», который огромными, в цепях, колесами кромсал оттаявшую заполярную тундру, добралась до ИТУ № Т/432 – лагеря, где сидел ее муж. По пути лихой оспатый водила в черной кожанке и собачьем треухе пытался дознаться, не продаст ли она ему финский сервелат или еще что из московских деликатесов («А сюда из Москвы все, кто к зэкам приезжают, сервелат им тащат, а ты ж московская, я по сапогам узнал!») Но Инна не раскололась: «Ты вези спокойней! Дорога ишь какая – лед сплошной!»

Огромный «Урал» привез ее к лагерной проходной, но не уехал – водитель, не выключая ревущий мотор, стал ждать «чем дело кончится» и не обломится ли ему «хоть палка сервелата».

На рев мотора на проходную вышел сам майор Удоев, и Инна сообщила ему, что приговор Борису Левину пересмотрен, дело прекращено за недостаточностью улик.

– А я ничо не знаю, – сказал Удоев. – Пока приказ не придет…

– Но в киевском КГБ мне сказали…

– Чё мне твое киевское ГБ?! – перебил Удоев. – Передачу можешь сдать, но пока не придет письменный приказ…

– Я жена! – сказала Инна. – Нам положено свидание.

– Свидание раз в год. А ты тут была зимой, полгода назад, – отмахнулся Удоев и ушел в лагерь.

За «полпалки» сервелата водитель «Урала» отвез Инну в вохровский поселок, где она сняла комнату в щитовом домике многодетного офицера-охранника. А опытный Удоев, на всякий случай, включил ночью «Спидолу», и по «Голосу Америки» узнал, что «после третьей голодовки жены “узника Сиона” Бориса Левина, под давлением мировой общественности и накануне встречи лидеров сверхдержав советские власти отменили его приговор, Левин должен выйти на свободу в ближайшие дни, до встречи Брежнева с Картером».

В семь утра, когда в сопровождении охраны и собак колонну заключенных выводили на работу, Инна увидела своего мужа. Но выйти к ней из колонны вохровцы ему не позволили, он лишь махнул ей рукой и вместе со всеми ушел в тундру стучать кайлом. Инна хотела пойти за колонной, но тридцатилетний старлей – дежурный по КПП – сказал ей негромко:

– Никуда не ходите, ждите Удоева. Сейчас приедет…

Видимо, и этот старлей слушал по ночам «вражеские голоса».

Через двадцать минут, действительно, приехал на «газике» майор Удоев и, увидев Инну, сказал ей не вчерашним, а совсем другим тоном:

– Приказа еще нет. Но мы тут не звери, даю вам свидание с мужем. Пошли со мной.

И через проходную привел Инну в «комнату для свиданий», которая была в том же помещении КПП. Комната была маленькая, с одним окошком, забранным стальной решеткой, но чистенькая – крохотный столик, два табурета, солдатская койка с соломенной подушкой и суконным одеялом. Из стены выступал полукруг теплой печки, которую топили снаружи, из коридора.

– Здесь можете подождать. Это вы сорок дней голодали?

– Я…

– Сейчас дневальный принесет вам чай и офицерский завтрак. Отдыхайте.

И, пряча глаза, Удоев ушел.

После рабочего дня Борис вернулся с колонной в лагерь и тут же направился в комнату для свиданий. Оба поразились, как изменились внешне, но постарались не показать этого. Крепко обнявшись, они, замерев, молча простояли в обнимку несколько долгих минут. Так Енисей сливается с Ангарой в единый поток, так родственные души срастаются в единую суть. Потом Инна сообщила Борису решение киевского Управления КГБ: она с детьми может уехать в Израиль хоть завтра, и Борис выходит на свободу, но Израиль ему не светит еще три года – у него секретность.

– Конечно, я им сказала, что никуда без тебя не поеду.

Борис попробовал возразить:

– Подумай о детях! Они уже травмированы моими арестами, угрозами ГБ. А разве не ради детей мы затеяли всё это?

Но Инна только отрицательно качала головой:

– Нет, ни за что! Без тебя не поеду…

– Если ты их не увезешь, где гарантии, что завтра Мишу снова не изобьют? Или Маришу? От Ищенко всего можно ожидать.

– Нет, даже не думай!

– А уехав, ты оттуда будешь добиваться моего отъезда…

– Нет, Боря. Я буду голодать, ты будешь голодать – они нас выпустят вместе…

Генералу Дену Шифтеру, директору ЦРУ

Срочно, секретно

06/17/24

По сведениям нашего источника в Иерусалиме, вчера, 16 июня 2024, Генеральному инспектору израильской полиции поступила запись прослушивающей аппаратуры, тайно установленной в резиденции премьер-министра Мириам Новак ее личной парикмахершей. В 0:17 минут, в спальных покоях г-жи Новак состоялся ее разговор с мужем Гершем Новаком, дирижером Иерусалимского симфонического оркестра, вернувшимся в этот день из США. По словам источника, который видел эту запись, разговор был следующий:

МИРИАМ НОВАК:

– Барух ашем[15], ты вернулся. Устал?

– Эй, вы! Как вас там? Фельдман? Идите к четвертой стойке, вас там будут досматривать!

Сутулая старушка Фельдман, вытягивая, как черепаха, тонкую шею из худеньких плеч, волоком потащила к таможенной стойке два тяжелых фибровых чемодана. Но, когда дотащилась, веселый таможенник в сером кителе крикнул своему коллеге через зал таможенного досмотра:

– Алеша, я занят, возьми ее себе! Идите к первой стойке, Фельдман! Живей, живей!

Старуха снова впряглась в свои чемоданы, но у нее уже не было сил сдвинуть их с места. А из-за каната, перегородившего узкий вход в таможенный зал, растрепанная женщина кричала:

– Мама, брось эти чемоданы! Брось! – и налегла на канат. – Пустите, я помогу ей!

– Провожающим сюда нельзя, – встала на ее пути суровая грудастая дежурная в таможенной форме: кителе, юбке и хромовых офицерских сапогах.

Тем временем старуха Фельдман сдвинула с места один чемодан и, напрягаясь, толчками стала двигать его к первой стойке. Там работал таможенник, которого боялись все эмигранты, хотя называли его только по имени – Алеша. Он был русоголов, голубоглаз, с юношеским пушком на розовых щеках – просто царевич из русских сказок. Сейчас перед этим Алешей лежала груда детской одежды и открытый саквояж, а сбоку, в двух шагах, на второй стойке – еще один распахнутый чемодан, и над ним стояла женщина-инспектор – тоже молоденькая, не старше двадцати трех. Вдвоем они вели досмотр багажа Инны Левиной, которая была тут же в рыжей потертой куртке из кожзаменителя и стоптанных сапогах. Рядом с Инной стоял ее сын Миша, а к ногам жалась худенькая Мариша, она держала в руках облупленный черный футляр скрипки-четвертушки.

– Идите сюда! – властно позвал Инну Алеша, вынимая из ее саквояжа очередной пакет. – Это что у вас?

– Это лекарство для ребенка.

– Лекарства вывозить нельзя.

– Левина, идите сюда! – тут же, без паузы, включилась таможенница за вторым столом, вынимая из второго чемодана коробку со стиральным порошком. – Это что?

– Это стиральный порошок, вы же видите.

– Стиральный порошок нельзя вывозить в фабричной упаковке. Пересыпьте в полиэтиленовый пакет…

– Но где я тут возьму полиэтиленовый пакет?

– Это нас не касается.

– Левина, сюда! – опять позвал Алеша. – Быстрей! Это что? – И скосил глаза на старуху Фельдман, которая пошла за вторым чемоданом.

– Это бутерброды для ребенка, – сказала Инна и показала на дочку.

Продукты вывозить нельзя.

– Но это же для ребенка!

– Вам же сказано: никаких продуктов. А это что?

– Это кофейная чашка, треснувшая, осталась от мамы…

– Это предмет старины. Где разрешение Министерства культуры на вывоз? Вы! – Алеша повернулся к старухе Фельдман, которая подтащила к его стойке второй чемодан. – Идите к третьей стойке, мы тут заняты!

– Но… меня… сюда… послали… – негромко сказала Фельдман, хватая, как рыба, воздух узкими сухими губами. Ее редкие седые волосы прилипли к потному лбу, и нос был в росинках пота.

Однако Алеша не смотрел на нее, вдвоем с молодой таможенницей они всё убыстряли темп, гоняя Инну туда-сюда, им доставляло удовольствие гонять этих жидов всё быстрей и быстрей – до пота.

– Идите сюда! Что это за картины?

– Это детские рисунки, вы же видите…

– А где разрешение на вывоз?

– Какое разрешение? Это она рисовала, дочка!

– Без разрешения Министерства культуры никакие рисунки вывозить нельзя!

– Левина, а где у вас разрешение на вывоз скрипки? Ага, вижу. Откройте футляр! А где фотография смычка? Разве это тот смычок, что на фотографии? А пошлину вы уплатили?

– Сюда! Идите сюда! Это что за фотографии?

– Это семейные, – уже мертвым голосом ответила загнанная Инна.

– Столько фотографий вывозить нельзя, возьмите только половину…

И такая же игра шла между третьей и четвертой стойкой, только здесь у таможенников добыча покрупнее – пожилая солидная пара. Их багаж – не стиральный порошок и не детская скрипка, а сияющий перламутром аккордеон «Вельтмайстер», и в чемоданах – сервиз, нитки с янтарем, льняные простыни, дорогое нижнее белье, куклы-матрешки, добротная одежда, несколько абстрактных картин. Таможенный инспектор, не спеша, извлекал из чемоданов каждую вещь, прощупывал швы в одежде, в нижнем белье и говорил:

– За вывоз аккордеона нужно заплатить пошлину – его полную стоимость.

– Но мы купили его в магазине, вот квитанция.

– Вы купили, чтобы пользоваться здесь, в нашей стране. А если вывозите – платите пошлину. Это что за картины?

– Это мои, вот моя подпись.

– А где разрешение на вывоз и квитанция об уплате пошлины?

– Но это я сама рисовала! Сама!

– Картины мы не пропускаем.

– Подождите! Позвольте вам сказать! Эти картины не брали ни на одну выставку, потому что это абстракция. Мне говорили, что это антихудожественно, никому не нужно. Почему же теперь я должна платить вам за свои работы?

– Или вы оставляете картины, или вы не летите. А что это? Серебро?

– Вилки…

– Ага, серебряные приборы. Будем оформлять акт за попытку провоза контрабанды.

– Какой контрабанды? Эти вилки лежат открыто, я ничего не прячу! Каждый имеет право вывезти до двухсот граммов серебра!

– Здесь не двести граммов, а все полкило! Сейчас мы взвесим.

– Но нас же трое! Я, муж и мать! Вот она сидит…

– Это лежит в одном чемодане! Или вы оставляете серебро, или мы снимаем вас с рейса за провоз контрабанды! А вы, Фельдман, я же вам русским языком сказал: идите к первой стойке! И отрежьте норковый воротник от куртки, норку мы не пропускаем!

– Я… уже… не могу… – без голоса шепчет старуха Фельдман и мертво оседает на свой свалившийся набок чемодан.

Тут, прорвавшись сквозь заграждение в таможенный зал, к ней подбегает растрепанная дочка, подхватывает под мышки.

– Мама!..

– Патруль! – зовет грудастая дежурная. – Выведите ее!

– Но я только помочь! Она же не может таскать эти чемоданы! – пробует объяснить женщина двум солдатам с автоматами.

– Не может – пусть не летит. Освободите таможенный зал!

А рядом, за веревочным барьером, отгораживающим левую часть таможенного зала от его правой и по-виповски парадной части, движется на регистрацию авиабилетов поток иностранных туристов. Немцы, французы, американцы, арабы, турки, шведы, канадцы. Ярко и модно одетые в джинсу, цокая каблучками итальянской обуви, увешанные японской фотоаппаратурой и русскими сувенирами, эти иностранцы катят на тележках свой багаж мимо любезных таможенников, кассиров, пограничников: «Пардон… Плиз… Пер фаворе… Сэнк ю… Мерси боку…»

Мир разгорожен надвое только этим тонким канатом, но чистые, вымытые иностранцы отводят глаза, когда натыкаются взглядом на левую половину зала, где дотошные таможенники потрошат чемоданы у потных и дурно пахнущих людей. Иностранцы считают, что власти не станут просто так, без причины, проверять невинных. Право, если их проверяют, значит, они drug-smagglers, перевозчики наркотиков или еще кто-то в этом роде, ведь во всех аэропортах мира именно такую грязную публику чаще всего и проверяют на наркотики…

Десятилетний Миша Левин, уже не ребенок, но еще и не взрослый, стоял в этом коловороте и разделении миров и жадно, изумленно, захлебываясь от нервотрепки и впечатлений, впитывал его в себя. Все эмигранты знали, что таможенники нарочно тянут время, чтобы их последний десяток оказался в цейтноте: самолет вот-вот улетит, а вещи еще не проверены, и остаться нельзя – все билеты на Вену проданы на месяцы вперед, паспорт и советское гражданство сданы, и вы уже не имеете права находиться в СССР после отлета вашего рейса – мосты сожжены!

Оказавшись в таком цейтноте, люди бросают таможенникам свой багаж и улетают ограбленные, с пустыми чемоданами или вообще без них.

А чтобы избежать этого, эмигранты приезжают в шереметьевский аэропорт за двое, а то и за трое суток до вылета и живут здесь в очереди – спят на своих чемоданах, едят на них же, нервничают, обмениваются информацией об очередных кознях таможни и ждут, когда утром в 8:00 появится очередной «товарищ таможенный инспектор» и объявит надменно:

– Ну, кто на Израиль?

Таможенникам нравится произносить это слово с ударением на конце – так им кажется презрительней.

Но юного Мишу не утомляло стояние в этой очереди. Донельзя возбужденный отъездом, он видел, что на него буквально со всех сторон прет новый невиданный мир: эти чистенькие, как с другой планеты, иностранцы, неужели там, на Западе, все такие? И эти взмыленные эмигранты, остервеневшие в боях с ОВИРом, жэками, отделами кадров, Министерством культуры и таможнями, навьюченные детьми, родителями и вещами. Неужто за них, за то, чтоб такие евреи поехали в Израиль, его папа воевал с КГБ и сидел в тюрьме? И эти молодые веселые мародеры-таможенники и их прихвостни – небритые мордастые грузчики, которые вьются меж эмигрантов, нашептывая сомнительные предложения пронести в самолет что угодно или «договориться» с таможенным инспектором, чтобы он не открывал ваш чемодан.

И разговоры, разговоры:

– Сейчас они отправят эту женщину на гинекологический осмотр! Вот увидите! За то, что ее муж не подписывает акт о контрабанде серебряных вилок. Позавчера было то же самое, я сам видел. Только не из-за вилок, а из-за ложек, и они тоже прицепились – «контрабанда». А женщина говорит мужу: «Слушай, мы оставили им квартиру, машину, деньги в банке и мебель. Так брось им эти ложки, пусть они подавятся!» И что вы думаете? За это ее отправили на гинекологический осмотр. И заставили сидеть в гинекологическом кресле до отлета самолета! Фашисты!

– А вы знаете, что делают на ленинградской таможне? У моего брата были краски – обыкновенные краски в тюбиках. Они спрашивают: «Вы художник?» – «Да. Я художник». – «Ага. Хорошо. Где ваша палитра?» – «Вот». И знаете, что сделал таможенник? Он прокалывал каждый тюбик и выжимал краски на палитру. Формально – искал бриллианты, а на самом деле – просто издевался, вы же знаете, что такое найти у нас хорошие краски! Дефицит хуже мяса! Брат все деньги потратил на эти краски, ничего не вез с собой, кроме них, – художник! А этот мерзавец нарочно, как садист, выдавливал каждый тюбик на палитру – все выдавил, без остатка!..

– Ой, вы бы видели, как они издеваются в Одессе! Когда я сдавал грузовой багаж, они отняли у меня ковер – обыкновенный ковер из магазина, тысячу двести рублей стоит. Тоже сказали – контрабанда. Так я пошел жаловаться начальнику таможни. Я показал ему свои документы – я всю войну прошел капитаном артиллерии, имею два ранения и восемь боевых орденов. И знаете, что он сказал? Он говорит: «Скажите спасибо, что мы только берем с вас штраф за попытку провоза контрабанды!» «Но при чем тут контрабанда? – говорю. – Я же не прятал этот ковер! Я его сдавал в багаж! «Всё! – говорит. – Идите!» И знаете, что я ему сказал? Я сказал: «Хорошо! Вы будете иметь мой ковер, но вы будете иметь и мое горе! Бог есть! И я вам говорю – вон лежит мой сын, он умирает, у него лейкемия, ему каждый час нужно принимать по десять таблеток, а они не пропускают никакие лекарства, я уже ходил к начальнику таможни. Я говорю ему: «Пропустите хоть двадцать таблеток, на два часа до Вены! Иначе парень умрет по дороге!» Знаете, что он ответил? «Не летите!» Вот и всё, представляете? «Не летите!» Но я вам скажу: они будут иметь наши ковры и наши ложки, но они будут иметь и наше горе! Очень скоро! Бог есть!..

Миша впитывал эти разговоры, лица, детали: мучнистую белизну лба огромного двадцатитрехлетнего сварщика с лейкемией, который лежал на полу, на брезентовых носилках, почему-то босой, но в пальто и с кислородной маской на лице… потерянное черепашье лицо старухи Фельдман… истерические поцелуи взасос шестнадцатилетней еврейской девчонки и семнадцатилетнего русского парнишки, расстававшихся навсегда (казалось, своими телами они просто слипнутся стоя, на глазах у ее родителей и у всего мира)… мембранный, с потолка, голос объявлений о посадке в самолеты на Токио, Монреаль, Париж, Прагу, Хельсинки… хрипло орущего, потного грудного ребенка и над ним – огромную бледно-синюю женскую грудь, которую толстая жена умирающего одесского сварщика поминутно мяла и совала ребенку в рот… бесконечные маятниковые раскачивания взад-вперед старика с пейсами и в ермолке, приехавшего в Шереметьево из Бухары еще неделю назад… красивую бледную брюнетку с черными бездонными глазами, багаж которой потрошат теперь таможенники, высоко поднимая над ее чемоданом какие-то платья, кофточки, туфли и колготки…

Потный под своим свитером, Миша вертел головой из стороны в сторону, с каждой минутой взрослея от всего, что видел и слышал вокруг:

– Слушайте, почему, уезжая, мы, каждый – даже эта девочка со скрипкой! даже этот ребенок с соской во рту! – должны платить им по пятьсот рублей за потерю советского гражданства? Они лишают нас гражданства, и мы же должны им за это платить?!

– И правда! Ведь они уже отпустили нас! Но, как собака хватает за штанину и рвет, так и эти рвут из нас на прощание еще что-нибудь: золотые запонки, вилки, даже стиральный порошок!..

Тут инспектор Алеша, закончив досмотр багажа бывшего капитана артиллерии, вдруг сказал ему:

– А ну-ка снимите пальто с вашего сына!

– Да вы что? – испугался отец умирающего сварщика. – Он же на полу лежит, его продует!

– Я должен проверить его пальто, иначе не полетите, – отрезал Алеша.

А за третьей таможенной стойкой, напротив бледной молодой брюнетки с темными глазами-гаубицами, вдруг возникли сам начальник таможни майор Золотарев – худощавый альбинос с заячьим профилем – и еще два таможенных инспектора в погонах лейтенантов. Перед ними на широком таможенном столе, рядом с двумя ее чемоданами, были разложены какие-то рекламные плакаты, театральные афиши и программки, и с каждой афиши смотрели глаза юной красавицы-брюнетки. И тут Мишу словно что-то толкнуло: ёлки-палки! да это же… как ее?.. актриса из знаменитого фильма Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию»!

– Та-ак… Значит, вы и есть Лариса Рёмина? – сказал актрисе начальник таможни, держа в руках зеленый листок ее выездной визы с чернильными печатями ОВИРа и австрийского посольства. – Ну-ну… Значит, у нас играла русских царевен, а сама, значит, это… в Израиль?

Почему-то никто тут – ни таможенники, ни эмигранты – не произносили слово «еврей», словно это было стыдное слово, бранное, почти ругательство.

– А? Как же так? – Золотарев требовательно посмотрел на побледневшую актрису, будто уличил ее в провозе контрабанды.

– Последние триста лет русскими царями были немцы, – вдруг сказал ему сбоку, от первой стойки, возникший там следующий пассажир – сорокалетний очкарик с всклокоченной рыжей шевелюрой, брезентовым рюкзаком и пишущей машинкой в дерматиновом футляре.

У майора зарозовели белые и по-заячьи пухлые щечки, он посмотрел на рыжего своими прозрачно-синими глазами и бросил сквозь острые зубки:

– Заткнись!

Рыжий пожал плечами и стал смотреть, как Алеша брезгливо извлекает из его рюкзака потертую кожаную куртку, спальный мешок, стоптанные альпинистские бутсы, высокие сапоги из оленьей шкуры, трехногий стульчик из моржовых костей, три пары шерстяных носков и прочее туристическое снаряжение.

А Золотарев и его команда продолжали проверять вещи актрисы. Они, не спеша, вынимали из ее чемодана нижнее белье, ночные рубашки, бюстгальтеры и спрашивали с явной издевкой:

– А это что?

– Трусики… – беззвучно отвечала актриса.

– Так… – Таможенник тщательно прощупал каждый шов в белых трикотажных трусиках, затем сложил свои пальцы – большой и указательный – в колечко и медленно, словно сквозь удушающую петлю, пропустил через него ситцевую ночную сорочку актрисы. Затем стал прощупывать утолщения в извлеченном бюстгальтере. – А это что?

– Лифчик…

– Что-что? Не слышу. Громче!

– Бюстгальтер… – По щекам актрисы покатились черные от туши слезы.

Миша Левин и рыжий хозяин рюкзака, оба проследили за ее взглядом и поняли, почему плачет молодая актриса: по ту сторону каната стояла очередь идущих на посадку иностранцев, и они, эти иностранцы, во все глаза зырились на ее нижнее белье советского производства.

– Откройте вашу машинку, – приказал рыжему таможенник Алеша.

Рыжий открыл футляр пишущей машинки.

Алеша пробежал пальцами по клавишам, вздымая рычажки букв, потом тремя пальцами взял один из рычажков и с силой надломил его. Рычажок хрустнул пополам.

– Что вы делаете?! – вскрикнул рыжий.

Алеша хладнокровно поднес обломок рычажка к глазам и улыбнулся:

– Я думал, эти рычажки золотые. От вас можно всего ожидать.

Он бросил сломанную букву в футляр машинки и надломил еще одну, испытующе глядя рыжему в глаза. То, что рыжий мучительно вздрогнул от хруста рычажка, словно это не машинке, а ему самому выламывали пальцы, показалось Алеше подозрительным. Он достал из ящика стола напильник и поскреб надлом рычажка, всем своим видом показывая, что ищет золото. Потом, снова глядя рыжему в глаза, сломал еще одну букву…

Конечно, это была месть таможенника за то, что этот рыжий вступился за молодую актрису, сказал про немецких царей в России.

Но рыжий уже не вздрагивал. Машинка, на которой он собирался работать в Израиле или в США, умерла на его глазах, превратившись в кусок железа.

Сломав еще букву, Алеша усмехнулся:

– Можете закрыть футляр. – И показал на оленьи сапоги. – А это что?

Но теперь рыжий молчал. Слепо, чуть вздрагивающей рукой он закрыл футляр убитой машинки.

– Эти сапоги – предмет национальной культуры, – сказал Алеша про оленьи сапоги. – У вас есть разрешение на вывоз?

– Нет. Можете взять себе.

Алеша сунул руку в один из сапог и брезгливо скривился от запаха слежавшейся оленины.

– Ладно, это можете везти. А это что?

– Стул.

– Я вижу. Из моржовой кости? Обработанную моржовую кость вывозить нельзя.

– Это необработанная.

– Кому вы врете? Смотрите какая полировка!

– Эта полировка натуральная – это кости пенисов моржей, – сообщил ему рыжий. И, не удержавшись, добавил с издевкой: – У нас с вами в пенисах нет костей, а у моржей есть, потому что им приходится сношаться в Ледовитом океане.

Алеша оторопело посмотрел на рыжего, потом на стульчик. Ножками этого стульчика служили три полуметровые кости толщиной в человеческую руку и с лукообразными утолщениями на концах. На губах Алеши заиграла грязная улыбка, глаза жадно оживились, но он тут же согнал эту улыбку с лица:

– Порнографию мы на Запад не пропускаем, – и решительно отложил стульчик в сторону. – Эй, вы куда?

Но рыжий не обернулся. С демонстративным спокойствием он уже шел от Алешиного стола к актрисе, которая, кое-как затолкав свои вещи в чемоданы, пыталась дотащить их в другой конец зала, к весовой стойке. Там у пассажиров принимали багаж. Однако сил у нее оставалось не больше, чем у старухи Фельдман, ее щеки были в разводах от слез и поплывшей косметики.

– Разрешите помочь вам, – сказал рыжий актрисе и, не дожидаясь ответа, взял из ее тонких рук чемоданы и потащил их к весовой стойке.

Актриса удивленно смотрела на него гаубицами своих темных глаз.

– Эй, вы! – крикнул рыжему в спину Алеша. – Вернитесь к вашему багажу!..

В этот Файл № 57 был вложен лишь клочок бумаги со словами: «Арон, кажется, нас засекли…»

…Но вот наконец! вся советская власть осталась внизу, на первом этаже шереметьевского аэровокзала, за границей паспортного контроля. А здесь, на втором этаже, импортной чистотой сияют паркетные полы и стеклянные стены, импортно растут цветы и пальмы в просторных кадках, импортно, без суеты, прогуливаются чистенькие иностранцы и с импортной вежливостью их обслуживают русские сувенирные магазины. И все это должно помочь почувствовать смятому и минуту назад ограбленному эмигранту, что он уже почти за границей. Но он озирается, еще не веря своей удаче. Он боится шагнуть по натертым до зеркального блеска полам, он с опаской, на краешек, садится в эти мягкие кресла, он осторожно делает первый глубокий вдох и ждет объявления посадки в свой самолет до Вены.

А рядом – балкон или, точнее, широкая балюстрада, нависающая над первым этажом вокзала. О, этот знаменитый балкон, о нем даже песни написаны! Потому что отсюда пассажиры могут последний раз махнуть рукой своим провожающим, остающимся внизу, в Советском Союзе. Можно даже крикнуть: «Прощайте!», «До свидания!» или «В будущем году в Иерусалиме!» Правда, сегодня этот балкон почему-то огорожен канатом, а перед ним стоят два солдата-пограничника с автоматами на груди…

Держа в руке маленький футляр со скрипкой-четвертушкой, Инна, измочаленная таможенным досмотром, другой рукой берет за руку свою Маришу и направляется к балкону. А Миша несет за ними тяжелую сумку с ручной кладью.

Но молодой пограничник преграждает им дорогу.

– Стоп! Туда нельзя!

– Почему? – удивляется Инна.

– Нельзя! – И второй солдат подходит к первому, и они становятся рядом, с автоматами на груди, словно готовясь отразить вооруженную атаку.

Инна смотрит в глаза этим восемнадцатилетним русским парням и говорит просительно:

– Ну, ребята! Пожалуйста, пропустите!.. Ну, хорошо, я не пойду туда, но разрешите дочке и сыну, у них там папа внизу стоит. Пусть они ему хоть рукой помашут! Мариша, – и Инна наклоняется к дочке, – попроси дядю, чтобы он пустил тебя сказать папе «до свидания».

И Мариша – не по годам серьезный ребенок – говорит этим солдатам:

– Дяди, пожалуйста! У нас там папа. Он не едет в Израиль, его еще не пустили.

Под просящим взглядом ребенка солдаты нерешительно переглянулись и даже сделали слабое движение, собираясь расступиться. но в этот миг к ним подошла женщина в форме капитана таможенной службы и суровым тоном сказала Инне:

– А ну отойдите от государственной границы! Тут стоять не положено! Идите отсюда! – И, прямая, уверенная в непререкаемости своего приказа, удаляется с гестаповским стуком хромовых сапожек, подбитых стальными подковками.

Лицо Инны заостряется злостью. Быстрыми нервными движениями она открывает футляр детской скрипки, сует эту скрипку Марише, повязывает ей на плече крохотную подушечку и говорит с яростью:

– Играй! Сыграй им, Мариша! Только громко! Полным звуком! Чтобы папа услышал! Он услышит! Он услышит и поймет, что ты играешь для него! Играй, вот смычок!

– А что играть, мама? – Мариша устраивает скрипочку на плече, на подушечке, и опломбированным смычком трогает струнки своей опломбированной скрипки.

– Генделя! Шестую сонату! – нетерпеливо говорит Инна.

Но девочка вдруг отводит смычок от скрипки:

– Третья струна расстроена, слышишь?

– Неважно! – нервно торопит Инна. – Ты играй!

– Нет, я так не могу играть, – говорит Мариша, и видно, что она не капризничает, а просто обучена относиться к музыке профессионально.

И только когда Инна подтянула струну, провела по ней смычком и спросила у дочки: «Так?» – девочка кивнула и заиграла.

– Полнее! – требует Инна. – Полнее звук! Громче!

И спрятанная улыбка торжества возникает на ее лице – она ответила таможне за все унижения!

Звуки детской скрипки разом заполнили зал ожидания. Они были такие не по-детски мощные, что, конечно, легко преодолели государственную границу СССР – никакие солдаты не смогли их остановить.

И теперь иностранцы стали останавливаться неподалеку, недоуменно глядя на крохотную девочку, игравшую Генделя, и на двух солдат, возвышающихся над ней с автоматами на груди.

В это время радио объявило посадку на рейс номер 228 «Москва – Вена». Стоявшая поодаль, у лестницы, группа эмигрантов подхватила свои сумки, детей и старух и поспешила на посадку. Мариша отняла смычок от скрипки и вопросительно посмотрела на мать.

– Играй! – торжествующе сказала ей Инна. – Играй, Мариша!!!

Но из глубины зала торопливой солдатской походкой уже возвращалась к месту происшествия все та же женщина-капитан. Ее лицо пылало от гнева. Она подошла к Инне и спросила зажатым голосом, чтобы не слышали иностранцы:

– Это что за концерт?!

– Это не концерт, – с улыбкой ответила Инна. – Это репетиция. У нее режим – она должна каждый день заниматься, сейчас как раз время ее урока.

Они стояли друг против друга: прямая, как штык, офицер таможенных войск КГБ в сером кителе с натертыми до блеска пуговицами, и усталая, измотанная Инна в рыжей куртке из кожзаменителя и в стоптанных сапогах. А между ними – шестилетняя Мариша с маленькой скрипкой на плече и замершим в воздухе смычком. А они, две взрослые женщины, все смотрели друг другу в глаза – долго, упорно, с ненавистью. Несколько иностранцев стояли в стороне и ждали, чем это закончится.

Миша посмотрел на табло с часами, на часах было 12:20, через двадцать минут они должны улететь в эмиграцию, это были их последние минуты на советской земле.

– Это вам объявили посадку? – спросила у Инны женщина-капитан.

– Да!

– Вот и летите! Там будете концерты давать.

– Да! – победно усмехнулась Инна. – Там будем концерты давать! Для того и летим.

Женщина-капитан ничего не ответила. Она взяла у девочки скрипку и смычок, осмотрела пломбочки на них. Все было в порядке, не придерешься – маленькие свинцовые пломбочки с печатью Министерства культуры СССР висели на тонких стальных проволоках, обжимая гриф скрипки и смычок, как кандалы. Капитан положила скрипку и смычок в футляр и ушла, бросив взгляд на иностранцев, стоявших рядом.

«Заканчивается посадка на самолет, следующий рейсом номер двести двадцать восемь по маршруту “Москва – Вена”», – снова прозвучало по радио.

«Боже, – вдруг по-взрослому подумал Миша, – неужели сейчас мы улетим от всего этого? От проверок, досмотров, запретов и злых охранников советского рая? А как же папа? Он останется, вместе со всеми провожающими он стоит там, внизу, под балконом, и ждет, что мы крикнем ему: “До свидания в Иерусалиме!..”»

И снова лишь клочок бумаги с записью от руки: «Да, нас выследили…»

– Пошли! – Инна подхватила с пола тяжелую сумку ручной клади и передала ее Мише, Мариша взяла свою скрипку, и они – все трое – пошли к выходу на посадку.

Но здесь был затор. Оказывается, их испытания еще не кончились. Оказывается, даже здесь, в последнюю минуту уже при выходе на посадку, эмигрантов подстерегала еще одна ловушка. Таможенники, стоявшие при арке металлодетектора, остановили молодую актрису.

– Стойте! Что у вас на руке?

– Как что? Обыкновенное кольцо. Обручальное.

– Но вы же едете одна!

– Да, я развелась с мужем. Но вывезти кольцо я имею право.

– Нет, это контрабанда.

– Какая контрабанда? Что вы! Нам разрешено иметь при выезде женские украшения не дороже двухсот пятидесяти рублей.

– Это кольцо стоит дороже.

– Что вы! Оно стоит сто двадцать рублей.

– У вас есть справка из магазина? Ах, нет справки? Значит, вы не летите. Мы снимаем вас с рейса за провоз контрабанды.

– Но у меня же билет!

– Нас не касается. Можете оставить кольцо и лететь. Иначе – нет.

Что делать? Что делать людям, когда у них уже отобрали все еще раньше, а самолет в Вену – вот он, за окном, и до отлета всего восемь минут, а эти молодые таможенники смотрят на вас спокойными глазами мародеров? Да подавитесь вы этим кольцом, нате!

И красивая актриса, ломая пальцы и морщась от боли, рвет кольцо с тонкой руки и швыряет им, собираясь идти наконец на посадку.

– Нет! – усмехаются они. – Это не все. Раз вы отдали кольцо, значит, вы признали, что это контрабанда. И в таком случае платите штраф за попытку провоза контрабанды – сто рублей. И спешите, самолет сейчас улетит. А за вами люди стоят…

– Но у меня нет рублей! – отчаянно восклицает актриса. – Откуда? Ведь советские деньги вывозить нельзя!

– Платите долларами. Вам же поменяли на доллары девяносто рублей. Вам дали за них сто тридцать шесть долларов. Вот и платите сто тридцать шесть долларов. И быстрее, мы из-за вас самолет задерживать не будем. Давайте ваши доллары, быстро!

И растерянная актриса какими-то заторможенными, как в ступоре, движениями отдает им последние деньги, а они прячут за щеки свои ухмылки, а в карманы ее кольцо и ее доллары. И если вы не были ярыми антисоветчиками до отлета, то вы станете ими в эти дни, когда это «прекрасное» государство, уже не стесняясь, показывает вам свое истинное лицо мародера.

А часы идут – шесть минут до отлета, пять…

За спиной у Миши Инна судорожно рвет с руки свое обручальное кольцо, сует его дочке в карман, и они проходят мимо мародеров-таможенников к лестнице-спуску на летное поле.

И вдруг за их спинами появляется странная процессия: два грузчика, сцепив руки замком, несут сидящую на их руках девяностолетнюю старушку, седую и легкую, как одуванчик. Они подносят ее к таможенникам, стоящим у арки металлоискателя и объясняют, что старуха летит к своим детям в Израиль, но она парализована, вот справка от врача, а вот квитанция об уплате за «сервис» – они отнесут ее прямо в самолет. Конечно, все понимают, что эта старушка заплатила грузчикам бешеные деньги за такой сервис, и они поделятся с таможенниками. Потому те согласно кивают, и грузчики вне очереди, впереди всех, несут эту старушку на посадку.

И вот, когда все двадцать восемь евреев-эмигрантов вышли на летное поле, а потом в автобусе прикатили к самолету и до трапа осталось десять шагов, старушка-одуванчик вдруг властно остановила своих носильщиков:

– Опустите меня! Опустите!

Недоумевая, они приспускают ее к земле, а она с мучительной натугой вдруг разгибает свои тонкие парализованные ножки, становится на них и идет, шатаясь, к самолету. Рыжий альпинист, бывший капитан артиллерии, Миша и даже юная актриса бросаются к ней, боясь, что она упадет, кто-то подхватывает ее под локоть, но она отнимает свой старческий локоток и жестко говорит:

– Не надо! Я сама уйду с этой земли!

И сама, действительно сама – они только шли от нее по бокам – поднялась в самолет по трапу.

«Господи, – подумала Инна, – какую же силу ты даешь порой моему маленькому народу и какую же ненависть надо было скопить ему к этому государству, чтобы он мог вот так разогнуть парализованные ноги, встать наконец и уйти с этой земли!..»

В этом файле был стандартный лист бумаги А-4 с началом текста, который, видимо, просто не успели дописать:

«Над нами летают дроны и в открытую фотографируют или снимают на видео всю территорию. Но что они могут увидеть? Ну, двухэтажная вилла, гараж, бассейн, теннисный ко…»

Бар-мицва[16] была шумной, с музыкой, с экскурсией по старому Иерусалиму – всё, как полагается сыну бруклинского раввина. А именно:

Сначала тринадцатилетний Аарон Левин, прилетевший сюда с отцом специально ради своей бар-мицвы, дул в шофар…

Потом взрослые мужчины – отец, его израильские друзья и раввины – подняли над Аароном ковровый полог и с плясками и песней «Хава нагила» повели его к Котэль Маарави, Стене Плача…

Здесь, на площади у Стены, на его плечи положили новенький белый талит катан, молитвенное покрывало, повязали на голове байт и тфилин шель рош, коробочку с цитатой из Торы, а левую руку обмотали тфилин шель яд, кожаным ремешком и с такой же коробочкой, и он, радостно светясь лицом, прочел молитву своей привязанности к Господу Богу: «Шма Исроэйл Адойной Элой-эйну Адойной эход…», «Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один! Благословенно славное имя царства Его во веки веков!..»

Затем его привели в полуподземный, слева от Стены, молельный зал, где местный раввин достал из шкафа-ковчега большой, высотой в полметра, пергаментный свиток Торы в бархатном чехле с серебряным шитьем, осторожно вручил его Аарону и повел с этой Торой к столу у Стены Плача, рядом забором, отделяющим мужскую часть площади от женской. Тут, по примеру питсбургских борцов за детей «узников Сиона», уже стояло картонное изображение Миши, сына киевского Бориса Левина. Держась за деревянные ручки свитка, Аарон достал из чехла Тору, но прежде, чем он стал демонстрировать собравшимся свое умение читать святую Тору на иврите и готовность молиться со взрослыми, его отец сказал:

– Евреи, послушайте меня! Видите этот портрет? Два года мы боролись за этого Майкла Левина, киевского близнеца моего Аарона! Два года мы выходили на митинги в Нью-Йорке, Вашингтоне, Филадельфии, Цинциннати и в Лос-Анджелесе! Два года мы пикетировали советское посольство в Вашингтоне и требовали от Москвы отдать нам этого мальчика! Мы устраивали марши протеста, писали письма в ООН и в наш конгресс, и – мы… мы победили! Семья Левиных получила разрешение на выезд!

Евреи приняли это сообщение радостными криками: «Мазал тов!»

В это время у Яффских ворот, на ближайшей к Стене Плача иерусалимской «Парковке Мамилла» остановилось такси. Трое Левиных – Инна, Мариша и Миша – и «невзрачный очкарик» из Натива вышли из машины, и очкарик, поправив на голове кипу, повел их к Стене Плача.

Борух Левин заметил их издали, изумленно перевел глаза с Миши Левина на его картонный портрет и, пораженный, закричал:

– Ой! Вот же он! Он приехал! Мишша, мазал тов!

Все повернулись и расступились, очкарик пропустил Мишу вперед, и сквозь образовавшийся проход Миша, сияя от счастья, прошел к Аарону, чтобы обняться со своим «близнецом».

– Вот! Смотрите! – в полный голос закричал Борух Левин. – Видите?! Господь с нами! Он соединил их! – и, прослезившись от счастья, закачался в истовой молитве: – Шма Исроэйл Адойной Элой-эйну…

А за забором, на женской части площади, куда пришли Инна и Мариша, Мариша вскинула на плечо свою скрипку-четвертушку и заиграла фрейлекс.

«Да, их дроны летают над нами, снимают и передают куда-то видео нашего теннисного корта, плавательного бассейна и двухэтажного дома – прямо скажем, очень неказистого по сравнению с виллами нью-йоркских ювелиров, банкиров и биржевых воротил, спрятанных в лесах Катскильских гор. Правда, у нас большой участок, очень большой – 140 акров. Мы купили его, когда Аарон, через шесть лет после меня, тоже отхватил Нобелевскую премию. Конечно, даже на две нобелевки не купишь и десятую часть такого участка – с хвойным лесом, ручьями и, признаюсь, подземными пещерами на глубине всего 60–80 метров. Собственно, из-за этих пещер мы и выложили за этот участок ни много ни мало 8,6 миллиона долларов.

Но раз уж нас обнаружили, то скоро сюда нагрянут если не морпехи, то десантники из какой-нибудь крутой и секретной бригады ФБР или ЦРУ, а потому лучше мне изложить всё и по порядку – ведь, скорее всего, это последняя возможность нам самим дать объяснение событиям этого года.

Начать нужно издали, с 1979 года, с бар-мицвы Аарона. Сразу после нее я из Миши стал Моисеем – при получении израильских документов взял имя дедушки, погибшего в Бабьем Яре. А спустя пару лет и моя сестренка сменила имя: вместо Марины стала Мириам.

После бар-мицвы Аарон улетел с отцом домой в США, продолжил учебу в иешиве, но в раввины не пошел, а поступил в Бостонский MIT на биологический факультет, и еще с третьего курса нырнул в создание микробиороботов для лечения кучи болезней – от аутизма и Альцгеймера до рака молочной железы и плоскостопия.

Мириам училась в школе для вундеркиндов при Иерусалимской консерватории, но после армии отложила скрипку и поступила на иняз Иерусалимского университета. При ее абсолютном слухе она еще в школе легко взяла иврит, английский и французский, а в университете – арабский и фарси, потом защитила докторскую диссертацию по древней арабской литературе, но, слава Богу, замуж вышла за еврея – композитора и дирижера Герша Новака, своего ухажера еще с пятого класса.

А я после армии поступил в хайфский Технион, на computer engineering, компьютерную инженерию, а затем с головой ушел в лазерные и квантовые технологии, где изобрел всякую всячину и получил кучу патентов, частично засекреченных, а частично применяемых в коммерческой продукции. Эти патенты сделали меня миллионером, хотя нобелевку я получил вовсе не за открытия на квантовом Клондайке, а за исследования космической плазмы.

Микробиороботы дали нобелевку Аарону, стали лекарствами и принесли ему даже больше денег, чем мне мои лазерные и прочие патенты.

Короче говоря, в Стокгольм на вручение Аарону Нобелевской премии я, Мириам и Герш прилетели шесть лет назад, то есть еще до окончательной исламизации Швеции. И поздно ночью, после всех церемоний и королевского бала, мы остались с Аароном вдвоем в каминном зале Гранд-отеля, посмотрели друг другу в глаза, и я сказал:

– Ну, что? М-может, х-хватит соревноваться?

Легкое заикание осталось у меня с детства, как память о Киеве и подполковнике Ищенко.

Аарон улыбнулся:

– А что теперь делать?

В 1979 году, когда я оказался на бар-мицве Аарона, мы с ним были почти одного роста, но потом, в школе и в армии, я пошел вширь, стал этаким коренастым качком, а он, американец, в армии не служил, спортом не занимался и вытянулся вверх до метра девяноста, чтобы теперь, в шестьдесят пять, ссутулиться, облысеть и стать типичным «ботаником».

Из тонкого гостиничного бокала с вензелем «Grand hotel» я отпил дармовой гостиничный коньяк и эдак влёгкую, словно невзначай, предложил:

– Может, поможем Мириам выиграть выборы?

– Как? – тут же всерьез спросил Аарон.

Он еще тогда, у Стены Плача, влюбился в мою сестру, но как-то по-детски, словно от изумления редкой птичкой. Улетев в свой Бруклин, помнил о ней и, возможно, мечтал, но круглосуточное изучение Торы, Танаха, Талмуда и томов комментариев к ним начисто выбивает из головы ешиботников мысли о девочках. Правда, в студенческие годы он прилетал на каникулы в Израиль, а потом даже полгода практиковался в биолаборатории иерусалимского универа, но Мириам в то время была еще школьницей…

– Дадим ей деньги на избирательную кампанию, – сказал я.

– А она возьмет?

Это был хороший вопрос. С тех пор как Мириам пошла в политику и создала свою партию, она не взяла у меня ни шекеля, под каким бы предлогом я не пробовал дать ей или ее партии хоть пару «лимонов». Перед каждым своим днем рождения даже специально предупреждала: «Никаких денег! Подаришь только цветы!» И, в общем, была права – в Израиле, если подаришь политику пару шекелей, журналисты тут же раздуют это до миллиона. Уж на что непотопляемым был Биби Нетаньяху, а чуть было не погорел на дареных сигарах…

– Хорошо, – сказал я Аарону. – Тогда давай поможем Израилю.

– Деньгами?

– Ну, деньгами ему помогают Адельсон, Абрамович и прочие миллиардеры, нам с ними не тягаться. Но если два нобелевских лауреата подумают…

Разговор, повторяю, происходил шесть лет назад, до отмены Нобелевской премии, которая оскорбляла шведских мусульман обилием евреев-лауреатов и отсутствием лауреатов-мусульман. То есть Аарон стал лауреатом в конце 2018 года, который, если вы помните, был очень бурным. Сначала Дональд Трамп перенес в Иерусалим американское посольство и тем самым США признали наконец Иерусалим – весь Иерусалим! – нашей столицей. Это, конечно, вызвало бурю в мусульманских странах, из Сирии иранский Корпус стражей исламской революции обстрелял наши позиции на Голанах, из Тегерана аятолла Ахмед Хатами пригрозил разрушить Тель-Авив и Хайфу, а ХАМАС из сектора Газа стал каждую пятницу, в канун шабата, бросать на наших пограничников десятки тысяч палестинцев, это у них называлось «Великий марш возвращения»: они швыряли в наших ребят камни и бутылки с зажигательной смесью, пускали на разделительный забор горящие покрышки, а специально обученные подростки запускали на нашу территорию воздушные шары с зажигательной смесью и взрывпакетами, эти шары поджигали поля, леса и плантации и сгубили пожарами огромные территории.

И хотя в ответ на это Трамп признал и Голаны нашими, но признать нашей землей всю Иудею и Самарию – на это «guts» не хватило, по его плану мы должны в обмен на признание арабами Израиля отдать им семьдесят процентов Иудеи и Самарии. Но как иудейская территория может быть не еврейской, если она даже называется Иудеей? Разве это не то же самое, как если бы кто-то сказал, что Среднерусская равнина вовсе не русская…

– Ты знаешь, – задумчиво произнес Аарон, отставив свой бокал с кошерным израильским вином на мраморную крышку столика у горящего камина и глядя сквозь темное окно на заснеженный берег стокгольмского залива. – Я еще в детстве спрашивал отца, как Всевышний сотворил десять казней египетских. Ну, нашествие саранчи, мор скота, молнии, огненный град и тьма египетская – это еще можно объяснить. Но выборочная смерть египетских первенцев…

– И что сказал твой отец?

Аарон усмехнулся:

– Что Господь всемогущ.

– Тебя это не устраивает?

– О, устраивает, устраивает! – Аарон поднял руки, смеясь. – Просто хочу знать, как Он это сделал?

– Хочешь подумать об этом со мной?

Аарон уперся в меня враз протрезвевшими темными глазами.

– Ты тоже думал об этом?

– Еще бы! – ответил я. – Первый раз еще в тысяча девятьсот восемьдесят первом, когда боевики Арафата десять суток гвоздили нас из советских «градов» и убивали людей в Кирьят-Шмоне, Нагарии и Метуле. А всерьез – с января две тысячи девятого, когда мы чистили Газу от ХАМАСа и мой сын попал в госпиталь с пулей в сантиметре от сердца. Если Господь вернул нас на землю, которую подарил, то почему не дает нам ультимативное оружие защиты, чтобы никто нас не бомбил и вообще не лез?

– Гм… – произнес Аарон. – Если ты уже девять лет думаешь об этом, то…

– То имеются идеи, – сказал я. – Тридцать лет назад, когда ХАМАС мог стрелять только на десять – двадцать километров, мы могли раздолбать их, как блох. Я не хочу обсуждать, кто и почему этого не сделал. Но сегодня у них тысячи ракет, которые могут накрыть весь Израиль. И значит, нам нужно новое оружие устрашения, иначе нас просто накроет мусульманское демографическое цунами.

– И у тебя есть идеи? – снова спросил Аарон.

– Конкретные, – подтвердил я. – Но я ждал тебя. Ты же понимаешь: такое я никому, кроме тебя, не могу доверить.

– А мне можешь?

– Теперь могу. Два года назад, когда эти идеи появились, я загадал: если ты получишь нобелевку, то вдвоем мы сможем сделать десятую египетскую казнь.

– Во как… – Аарон забарабанил пальцами по широкому подлокотнику старинного шведского кресла. – Ну-ну… Выходит, моя премия – знак сверху?

Я не ответил. Пусть считает, как ему удобно. В конце концов, кто из нас верующий?

Не дождавшись моей реакции, Аарон спросил уже всерьез:

– Ты думаешь, мы справимся?

Я усмехнулся:

– Нет. Вдвоем – нет. А втроем – обязательно!

– А кто третий?

Я поднял палец в потолок:

– Он.

Аарон удивился:

– Ты же неверующий.

– С чего ты взял? Да, я не соблюдаю ритуалов. Но все, что я изобрел, пришло с Его подсказки. И у тебя тоже. Просто Высший разум, или Бог, – называй как хочешь, – не дарит открытия лишь бы кому. Зато открывает их тем, кто работает над решением. Если мы начнем работать вдвоем…

– Ладно! – вдруг решительным тоном сказал Аарон. – Ты думаешь, я отстал от тебя на шесть лет, потому что тупой? Нет, дорогой, я тоже считаю, что без абсолютного оружия Израиль не выживет. У Мириам не хватит храбрости раздолбать иранский ядерный реактор, как это сделал Бегин, а если и хватит – что толку? Его построят Турция, Кувейт, еще кто-то. Поэтому последние шесть лет я потратил именно на то, о чем ты заговорил. И раз уж ты готов доверить мне свои идеи, то я доверю тебе свои…

Собственно, с этого разговора всё и началось. При этом мы с Аароном больше никогда не произносили вслух названия того, что собирались делать и делали. Даже в разговорах между собой говорили только: «Е-ten» (египетская десятая). И мы изначально зареклись привлекать к этому проекту кого бы то ни было. Любой новый участник мог выдать нас, это я помнил еще по своему киевскому детству, когда папа подпольно преподавал иврит, а выдал его самый восторженный ученик…

На размышления и мозговой штурм у нас ушло полгода – я не знаю, много это или мало. Вернувшись из Швеции с твердым решением подарить Израилю максимум того, что можем – свои мозги и знания, мы обдумали все перспективы и следствия, то есть составили бизнес-план. В первую очередь нужно было обеспечить себе полную изоляцию от всех других дел и обязанностей. Уволиться из университетов, где мы оба преподавали и откуда нас категорически не хотели отпускать, ведь на нобелевских лауреатах держится рейтинг каждого универа. Выйти из советов директоров всех компаний и фондов (но с правом получения дивидендов от своих финансовых вложений). Избавиться от обязанностей почетных членов редколлегий научных журналов и участников международных семинаров и конференций. А также – и это самое сложное – объяснить своим детям, что мы берем у них «шабатный год», годичный отпуск от родительских обязанностей. Поскольку мы с Аароном были уже холостяками – я развелся с женой семнадцать лет назад, а жена Аарона пять лет назад ушла в другой мир, несмотря на все его волшебно-лекарственные биороботы. Так вот, «шабатный год» обошелся нам не так уж дорого: Аарон отправил каждому из своих четырех взрослых детей по сто тысяч долларов, а мой единственный сын Борис, названный так в честь моего отца, оставленного мстительным Ищенко в СССР и в сорок пять лет умершего от инфаркта в киевском трамвае, – мой сын гордо отказался от денег, сказав, что на одной своей песне (он стал известным рэпером) зарабатывает больше Нобелевской премии.

Осталось позаботиться о моей маме, которая, слава Всевышнему, жива и активно волонтерствует в пригородном районе Тель-Авива, и отце Аарона, который все еще раввин в одной из синагог в Бруклине. Тут мы поступили просто: сделали на их имя траст с круглой суммой, достаточной еще лет на тридцать безбедной жизни…

На все эти процедуры ушел январь 2019 года, а в феврале мы купили бревенчатый дом в Катскильских горах у маленького горного озера Mochican Lake неподалеку от 17-й дороги между Либерти и Монтиселло. Конечно, с нашими деньгами мы могли найти место и пошикарней – скажем, Aspen в Колорадо, Whitefish Mountain Resort в Монтане или даже Villar в Швейцарских Альпах, но…

– Разве там у нас будет кошерное питание? – спросил Аарон, сын раввина.

В Стокгольме даже поварам шведского короля, готовящим торжественный ужин для новоиспеченных нобелевских лауреатов, пришлось смириться с доставкой кошерного, персонально для Аарона, ужина из стокгольмского ресторана «Kosher Miriam’s Catering».

Что касается стокгольмского «Гранд-отеля», ныне переименованного в Glory to Islam, Слава Исламу, то, как вы понимаете, в то время, то есть до исламизации Швеции, количество нобелевских лауреатов-евреев заставило здешнюю администрацию запастись лучшими кошерными винами из Израиля, кошерными виски Grown Royal и Jack Daniel и кошерной водкой Finlandia и Absolut.

Но я отвлекся, простите. Вернемся к запросам Аарона относительно питания. Во всех Соединенных Штатах вы не найдете курортного места, где было бы столько харедим, ультрарелигиозных евреев и, следовательно, кошерных ресторанов, сколько в Катскильских горах. В начале прошлого века эти места даже называли Еврейскими Альпами из-за густонаселенных евреями округов Салливан и Олстер, где летом спасался от нью-йоркской жары чуть ли не весь Бруклин. Здесь были знаменитые еврейские курорты Grossinger и Koncord, именно в них начинали свою актерскую карьеру эстрадные stand-up комики Мел Брукс, Вуди Аллен, Джоан Риверз, Джерри Сайнфелд и многие другие. Потом, в семидесятые и восьмидесятые, сюда понаехали советские евреи-эмигранты, они открыли тут свои отели, детские лагеря, пансионы и туристические базы с русскими названиями «Алёнушка», «Чебурашка», «Колобок» и т. п., но к концу века их дети и внуки ушли в городские бизнесы, Катскиллз почти опустел, и только харидим, веками блюдущие свои религиозные обряды, сохранили верность здешним горам и своим маленьким кошерным кухням и ресторанчикам.

Кошерная пища, от которой не мог и не собирался отказываться мой названый брат, профессор-биохимик и лауреат Нобелевской премии Аарон Леви, определила наш выбор места для мозгового штурма загадки «Е-ten». Вообще-то говоря, все великие изобретения на самом деле всегда лежат и лежали в пространстве, их просто нужно открыть. Поэтому они и называются открытиями. Вы стучитесь в лабораторию Всевышнего до тех пор, пока вам откроют. Иногда – годами. А нам открыли через полгода. И, когда мы поняли, что и как будем делать, наличие в Катскильских горах на глубине всего сорока восьми метров знаменитой пещеры Хоува протяженностью три километра, со своей подземной рекой и даже озером, убедило нас в том, что мы по наитию, то есть опять же по воле Свыше, выбрали правильное место. Конечно, сама пещера Хоува, туристическая Мекка и зимой, и летом, нам не нужна. Но если структура этих гор сподобилась на такую огромную пещеру, то разве для своей лаборатории не найдем мы тут необжитую пещеру поменьше? И, пораскинув умом и методами топонимики, мы нашли. Точное место я называть не стану, извините. Зато 140 акров густого хвойного леса со своими горными ручьями, водопадами и крохотным озером прекрасно спрятали нас от посторонних глаз, ушей и навигаторов. А деньги помогли нанять рабочих и пробурить достаточно скважин, чтобы обнаружить древнюю индейскую пещеру размером с Карнеги-холл, а затем расширить одну из этих скважин до размеров лифтовой шахты и оборудовать ее настоящим лифтом. Ни то, ни другое, ни третье не вызвало ничьих подозрений – Америка давно привыкла, что у богатых свои причуды. Ну, не знают два чудака, куда девать свои деньги, вот и решили на случай ядерной войны построить себе комфортабельное бомбоубежище с собственным лифтом, электрогенератором, запасом воды, продуктов и прочего оборудования, ведь у психов-миллионеров это сейчас очень модно.

А мы обратили нашу пещеру-бомбоубежище в лабораторию по созданию «Е-ten» и еще кое-чего…

Подробности нашей работы я вынужден тоже опустить, дабы никто не смог повторить то, что с первого дня применения «Е-ten» пресса назвала «генетическим оружием». Строго говоря, наше «Е-ten» – это все-таки не десятая египетская казнь. Хотя теоретически мы сообразили, как ее сделать, но разрабатывать не стали – зачем убивать младенцев? Дети за родителей не отвечают. Поэтому наше «Е-ten» никого не убивает, а просто лишает антисемитов возможности плодить антисемитов. По-моему, это самое гуманное оружие защиты. Тем паче, с помощью пророка Мухаммеда мы их заранее предупредили: оставьте Израиль в покое. И, как видите, пробное предупреждение, которое мы отправили в ОАЭ и Бахрейн, сработало. А что касается синхронной слепоты и «паралитического сна» у оголтелых антиизраильских демонстрантов, то, признаюсь, мы с Аароном просто импровизировали с некоторыми возможностями уже не «E-ten», а «E-eleven»…

Кстати, гениальный корейский ИИ-робот Ван Квон, предположивший, что именно мелатонин является триггером де-кодировки видеоролика с пророком Мухаммедом, то, в отличие от консультантов президентов США и Казахстана, этот Ван Квон просто попал в десятку. Но даже с помощью ИИ-роботов, компьютерных гуру из Силиконовой долины и русского самородка Зоряева человечество, я уверен, еще не скоро подберет ключи к нашим открытиям – мы, во всяком случае, постараемся этому помешать. Потому, что сколько бы Вашингтон и Лондон ни просили спасти нашим оружием западную цивилизацию от цунами мусульманской миграции, мы тоже считаем, что «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Или, перефразируя старую песню: «Никто не даст вам избавленья, ни бог, ни царь и не герой. Добьетесь вы освобожденья своею собственной рукой». По нашему мнению, только те и достойны свободы, кто готовы сами воевать за нее…

А пока – поскольку на горизонте уже обозначились три десантных вертолета Boeing CHinook – мы прощаемся с вами, люди начала XXI века. На самом-то деле «Е-ten» и «E-eleven» мы создали еще три года назад, это не бог весть какое открытие. Куда больше времени, средств и усилий ушло на создание аппаратуры квантовой телепортации. (Что такое переселение душ, как не квантовая телепортация?) Но только когда мы собрали квантовый телепортатор и долговязый Аарон для пробы телепортировался в Иисуса Христа, а я – в пророка Мухаммеда, только тогда мы поняли, что можем жем спокойно применить «Е-ten» и даже «E-eleven» в надежде вынудить врагов Израиля смириться наконец с тем, что он был, есть и будет… Зная, как болезненно реагируют некоторые ревнители ислама на любое изображение «неверными» их великого пророка, хочу их успокоить: в нашем ролике пророк Мухаммед представлен в самом уважительном, благородном и благочинном виде, что подтвердила стенограмма заседания членов Совета Стражей исламской революции девятого февраля 2023 года. А все его слова о праве евреев на Эрец Израиль выверены по Корану… Что ж, мне пора закругляться – я слышу рёв вертолётных моторов. И Аарон уже спустился в пещеру, где всё готово к нашей телепортации вместе со всем оборудованием подземной лаборатории. Когда десантники ФБР приземлятся, они найдут пустую пещеру, пустые лабораторные столы и эту серую папку с файлами…

А теперь последние обращения:

Конец

Автор сердечно благодарит Марию Лейбхольц и Сергея Машина за дружеское содействие в осуществлении замысла этого романа.

Особая благодарность Карми и Льву Эльбертам за их воспоминания о киевских событиях в шестидесятых – семидесятых годах, которым в романе посвящены многие страницы.

Моя признательность Борису Островскому, Якову Басину, Даниэлу Фрадкину, Владимиру Звягину, Илье Земцову, Израилю Хавинсону, Алексу Аграновскому и Валерию Кляйману за интересные и полезные материалы, присланные мне по электронной почте.

И отдельное спасибо всем моим друзьям, которые были вынуждены читать этот роман в рукописи и исправлять мои ошибки. Такими страдальцами были генерал-майор, доктор юридических наук Владимир Овчинский, журналист и писатель Иосиф Шагал, моя сестра Мария Гутман, экономист Ефим Бородулин, мой постоянный редактор Татьяна Захарова и, конечно, мой первый и самый взыскательный читатель-редактор – моя жена Алла. Если после всех их трудов в книге уцелели какие-то ошибки, то это целиком моя вина.

Эдуард Тополь

«Тополь пишет с таким знанием российской жизни, которого не могут достичь ни Ле Карре, ни Дейтон. Головокружительные тайники информации…» («Нью сосайети», Великобритания.)

«Тополь использует вся и всё, что делает бестселлер, – убийство, интригу, секс, любовь, юмор – и, самое главное, не разочаровывает в конце…» («Бирмингем ньюс», США.)

«Тополь держит сюжет в напряжении и интригует тайной, разворачивая блистательную панораму российской жизни» («Цинциннати пост», США.)

«“Красная площадь” – смесь реальности и авторской выдумки, написана в стиле типичного американского триллера в соединении с глубиной и сложностью русского романа» («Файнэншл таймс», Великобритания.)

«“Красная площадь” – это куда больше удовольствия, чем “Парк Горького”, это убедительно и достоверно…» («Спектейтор», Великобритания.)

«“Журналист для Брежнева” – высшая оценка за правдоподобие!» («Таймс», Великобритания.)

«“Русская семерка” – захватывающий триллер, любовный роман и панорама жизни современной России» («Нью сосайети», Великобритания.)

«В “Красном газе” Эдуард Тополь превзошел свои предыдущие романы и выдал захватывающий триллер… Богатый набор характеров, полных человеческих страстей, мужества и надежд… С прекрасной сибирской натурой и замечательной главной героиней, это глубокая и волнующая история…» («Сёркус ревью», США.)

«Эдуард Тополь умеет создать грандиозную сцену. Его “Красный газ” – возбуждающе-приключенческая история, где вместо автомобильных гонок герои мчатся на собачьих упряжках, оленях и вертолетах, где плевок замерзает, не долетев до земли, а эскимосы живут по законам тундры. Фабула полна неожиданных поворотов и сюрпризов, снабженных сексом и безостановочным действием…» («Питсбург пресс», США.)

«Совершенно необычный роман, “Красный газ” куда больше, чем просто детектив, посвященный расследованию загадочных убийств…» («Вест Гавайи тудей», США.)

«“Красный газ” – сильно сбитый роман, полный сочного реализма… Зубасто-когтистая история, полная сильных характеров среди суровой природы…» («Истерн дейли пресс», Великобритания.)

«Китайский проезд» – роман, в котором рассказана драматическая история сговора финансовой элиты и коррупции в Кремле – одной из наиболее распространенных форм преступности в современной России… В отличие от Джо Кляйна (“Primary Colors”), г-н Тополь, известный романист, чей триллер 1983 года «Красная площадь» был международным бестселлером, никогда не пытался оставаться анонимным» (Нью-Йорк таймс, США.)

«Эдуард Тополь – автор бестселлеров в России. Его “Китайский проезд” 1997 года был политической сатирой, штурмом захватившей Москву. В этой своей первой за несколько лет на английском языке книге Тополь поразит американское воображение так же, как он загипнотизировал русского читателя» (Amazon.com.)

«Эдуард Тополь – прекрасный писатель, а его последний роман “The Jewish Lover” («Любожид») – неотразимый эротический триллер в захватывающей среде обитания. Это как нечто среднее между “Парком Горького”, “Наш человек из Петербурга” и “Лолитой”. Можно ли просить большего?» (Пол Уилсон – автор бестселлера «Крепость и гробница».)

«“У. е.” – наилучший из лучших триллеров Тополя. Супер!» (Сергей Юрьенен. Радио «Свобода».)

«Но к чему завышенные ожидания? Ведь в лице сценариста Эдуарда Тополя мы имеем дело с беллетристом средней, я бы даже сказал, весьма средней руки. Бедненький язык одной из его книжек, изданных в своё время на Западе, конъюнктурный сюжет, „изобличающий“ ненавистные для США Советы, могли привести в восторг англо-американских ангажированных критиков. Цитаты из них „для весомости“ даже вынесены на обложку малотиражного издания тополевского „триллера“: „Смачное развлечение“ (журнал „Spektator“), „Открывает уникальные стороны советского общества“ („The Sunday Times“). Но на нас-то, живших и живущих в описываемой Тополем стране, неужели может произвести впечатление эта „смесь вздора и дерзостной бессмыслицы”?» (А. Смирнов. «Литературная газета». Москва.)

«Некоторые считают романы Тополя бульварным чтивом. Ну, в общем, да – купи увесистый том, садись на скамью на бульваре и читай. Но уже через полчаса ты почувствуешь сдвиг в сознании – “это было со мной и со страной?” Или будет – завтра, через полгода, через полвека?.. Меня всегда поражало и поражает, откуда Эдуард Тополь, этот блудный сын “Комсомольской правды” и нашего непредсказуемого в своей доброте и бешенстве отечества, знает на своей новой родине – в нью-йоркщине – такие реалии российской политики и российского быта, что диву даешься, отчего же свои, не выехавшие никуда летописцы не могут врубиться в нашу действительность и рассказать нам, очевидцам, о ней так, что начнешь читать и не отвалишься, хотя будешь смеяться, и плеваться, и швырять от себя эту книжку, но все равно не поделишься с другом, а дочитаешь до конца» («Комсомольская правда». Москва.)

«Тополевские книги читаются запоем, от них трудно оторваться» («Комсомольская правда». Москва.)

«Обилие деталей подчас заслоняет главное нам, живущим на 1/6 (или теперь уже меньше?) твердой земной поверхности. Эдуарду Тополю это не грозит. Он – далеко, он – за океаном… пишет книги о нас, о себе, о любви, счастливо совмещая “близорукость” и “дальнозоркость”. Наверное, это и есть объективность, причем жанр книги – будь то детектив, гротесковый роман или воспоминания эмигранта – значения не имеет. Разве что давнее призвание лирика чуть-чуть мешает. Или помогает. Кому как видится…» («Вечерняя Москва», Россия.)

«Эдуард Тополь, по определению парижан, “самый крутой мастер современной прозы”» («Общая газета». Москва.)

«Все романы Эдуарда Тополя – это большой захватывающий сценарий, который издается массовыми тиражами не только в России, но и в США, Европе, Японии… А все потому, что Тополь не лукавит с читателем, не морочит ему голову, не играет с ним в литературные игры, а прямым текстом излагает, что думает» («Версия». Москва.)

«Роман Тополя „Двое в Норд-Осте“ читать и горько, и тяжело, но отложить невозможно» («Версия». Москва.)

«В романе «Бисмарк», как в поэзии, больше волнующих вопросов, переворачивающих твое сознание, чем суждений на историческую тему… Романист владеет искусством ускорять сердцебиение читателя. От первого очарования княгиней Кэтти, а потом подсознательного и, может быть, реального чувственного вожделения страдающего героя, Тополь страстно и умело делает читателя своим единомышленником» («МК». Москва.)

«“Любимые и ненавистные” – бездонное море удовольствия. Притом гарантированного…» («Известия». Москва.)

«Эмигрантская трилогия Эдуарда Тополя “Любимые и ненавистные” – это сильнейшая и откровеннейшая страница нашей истории. Я просто поражена страстностью этого произведения. Яркий, неравнодушный автор в любом читателе зажжет свет интереса к тому, чем сам пленен. Мое мнение: по степени “бешеной” любви к своим героям (девам и евреям) Эдуарду Тополю просто нет равных на современном литературном поле. А по глубине и беспредельной откровенности чувств он уже приближается к классикам. Но книги Тополя – это не просто развлекательное чтиво, хотя с захватывающими сюжетами у него все в порядке. Они очень страшны по правде своей. Почему страшны? Почитайте – узнаете!» (Наталья Желнорова. «АиФ». Москва.)

«Строго говоря, Эдуард Тополь лукавит, выделяя из двадцати (или уже больше?) написанных им романов “еврейскую трилогию” “Любимые и ненавистные”. Во-первых, евреев и “еврейских” проблем хватает и в остальных его книгах, а во-вторых, вряд ли можно найти другого современного русского писателя, все произведения которого составляют столь непрерывную автобиографическую повесть. Будь то рассказ о кознях КГБ, о газовых олигархах или о друзьях по кино – Тополь всегда пишет о своей собственной жизни. Просто таков его общественный темперамент, не только заставляющий “принять близко к сердцу” очередной отечественный невероятный сюжет, но и побуждающий вгрызться в проблему, докопаться до корней, до прямых свидетелей даже тех событий, которые по определению проходят “без свидетелей”. Это не творческий метод, а способ жизни, который позволяет писателю в обмен на нервные клетки обходиться без высасывания из пальца натужных “приключений для развлечения”. Продолжая аналогию с автобиографической прозой, замечу, что этот жанр особо нетерпим к языковой неряшливости и смысловой невнятности – для некоторых авторов просто саморазоблачительным. Эдуард Тополь выдерживает и этот критерий – он пишет хорошим русским языком, привитым той сценарной школой ВГИКа, которой может по праву гордиться не только русское кино, но и русская литература» (Борис Пастернак. Газета «Время новостей». Москва.)

«Тополь не документалист, хотя в романе “Римский период, или Охота на вампира” соединяет разное: свои непосредственные впечатления первого периода еврейской эмиграции с рассказом о преступном “романе” итальянского психиатра с тогдашним КГБ; репортаж о событии, которое сейчас называется просто “11 сентября”, – с нашими отечественными медико-криминальными документами такой страшной силы, присутствие которых в романе еще вчера представить себе было невозможно… Этот человек, этот Тополь просто не может не писать романы на злобу дня… Своим беспощадным пером он, как плугом, роет, взрывает знакомые пласты всемирной истории… а злоба сегодняшнего дня – борьба со всемирным терроризмом – объединяет российского президента, бывшего русского коммуниста и разведчика, с еврейско-российско-американским писателем-диссидентом, с американским президентом и с американским летчиком и английским парламентарием…» (Татьяна Корсакова. Газета «Трибуна». Москва.)

«11 января 2020 г. на Первом канале состоялась телепремьера комедии “Новогодний ремонт”. В основе – пьеса Эдуарда Тополя “Братство Маргариты”, как всегда у этого автора, далекая от политкорректности. Отсюда юмор фильма… чувствуется нескрываемое желание вернуть тот улыбчивый, живой, азартный стиль, какой характерен для комедии ушедших лет, и более всего – комедии рязановской эпохи» (Валерий Кичин. «Российская газета». Москва.)

«Читайте Тополя!» («Бильд», Германия.)

КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ – 1982 год. Расследование загадочной гибели первого заместителя Председателя КГБ приводит к раскрытию кремлевского заговора и дает живую и достоверную панораму жизни советской империи. Роман предсказал преемника Брежнева и стал международным бестселлером и классическим политическим триллером.